«Ходорковский, Лебедев, далее везде. Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем»

Ходорковский, Лебедев, далее везде. Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем (fb2) - Ходорковский, Лебедев, далее везде. Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем 8047K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Константин Евгеньевич Ривкин

Константин Ривкин Ходорковский, Лебедев, далее везде: Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем

Автор выражает признательность тем, кто оказал значительную помощь в подготовке книги.

В первую очередь – главному редактору «.Новой газеты» Дмитрию Муратову, судебному репортеру той же газеты Вере Челищевой, художнику Павлу Шевелеву, фотокорреспонденту Татьяне Макеевой, а также коллегам, высказавшим свои замечания входе работы над рукописью

Предисловие Генриха Падвы

Фотографии №№ 1, 7-10, 13–19, 22–29, 31–43, 45, 47–55 и на лицевой стороне обложки сделаны Татьяной Макеевой (архив М. Ходорковского)

Дизайн – Александр Архутик

Предисловие

Светлой памяти Василия Алексаняна посвящается

Когда я взял в руки рукопись Ривкина о деле Ходорковского и Лебедева и не только об этом, меня изумило посвящение автором этой книги памяти Василия Алексаняна.

Книга о деле Ходорковского и Платона Лебедева написана защитником Лебедева, почему же посвящена она не кому-то из близких автора, а Василию Алексаняну, который непосредственным обвиняемым по этим делам не был?

Я внимательно читал, с огромным интересом и удовольствием, книгу, но этот вопрос долго оставался для меня открытым. И только глава восьмая, повествующая о жертвах «дела ЮКОСа», открыла мне глаза на смысл посвящения.

Именно в трагической судьбе Василия Алексаняна сфокусировались все ужасы, вся злобная жестокость и мстительность власти, послужившие началу и продолжению «дела ЮКОСа». Заведомо невиновного, смертельно больного человека лишали возможности бороться за свою жизнь, обрекали на мучительную гибель, и только за то, что он не желал предавать своих друзей, клеветать на них и в угоду следствия давать ложные показания.

Мужество этого человека, наряду с подлостью тех, кто измывался над ним, поистине потрясало.

Я вспоминал и свои встречи с Василием.

Мы с Александром Гофштейном, встретившись как-то с ним в кафе в одной из московских гостиниц, уговаривали Василия уехать, скрыться от неизбежного привлечения его к уголовной ответственности за его нежелание предать своих друзей. Василий был непреклонен в своем решении остаться и испытать свою судьбу. И эта судьба не случайно вдохновила главную идею прекрасной книги, написанной Константином Рыбкиным.

Как это ни странно, несмотря на безмерный трагизм «дела ЮКОСа», на исковерканные человеческие судьбы, я увидел в этой книге гимн мужеству, честности и непреклонности многих людей, не пожелавших предавать, лгать и покупать блага для себя, клевеща на других. Я увидел то, что мы иной раз забываем сейчас под гнетом лжи, продажности и подлости, – что все-таки есть еще люди, для которых честь дороже жизни и свободы, которые не желают за тридцать сребреников продавать и свою честь, и судьбу близких людей. Я понял, что жива еще Россия и есть в ней еще немало людей, перед которыми надо снять шляпу в глубоком поклоне. И все то, что написано в этой книге, о таких людях, как в первую очередь Василий Алексанян, Владимир Переверзин, Антонио Вальдес-Гарсия, Павел Ивлев, позволяет верить и надеяться, что Родина наша выживет и поднимется с колен, а подлость и жестокость будут побеждены. Недаром нашлись люди, такие, как бывший помощник судьи Васильева, и некоторые другие, которые заговорили и изобличили вопиющее неправосудие.

Поэтому эта книга, как я ее понял, именно об этом. И она не столько обвинительный акт против тех, кто вершил расправы, а гимн чести, порядочности и мужеству людей, которые еще, слава Богу, существуют в России.

Конечно, этим не исчерпывается содержание великолепного труда Константина Ривкина. В нем тщательно и подробно описаны многие перипетии как первого, так и второго процесса. Даны очень точные, живописные портреты участников процесса: судей, прокуроров, защитников. Воссоздана атмосфера судебных процессов, подробно и ярко описывается вся жестокая абсурдность обвинения и Ходорковского, и Лебедева, особенно во втором процессе.

Наряду с этим Ривкин демонстрирует блистательные знания и понимание как уголовного законодательства, так и специфики работы нефтедобывающих компаний. В ряде случаев подробное описание экономической составляющей судебного процесса и некоторых специфических юридических откровений может оказаться сложным для обычного человека и несколько скучным, что полностью компенсируется занимательностью сюжета и красочным описанием обстановки торжествующего абсурда в залах суда.

Несмотря на трагизм ситуации, отдельные фактические обстоятельства, зафиксированные ироническим взглядом автора, заставляют сквозь слезы смеяться вместе с присутствующими в зале, понимавшими нелепость происходящего. Этот смех сквозь слезы – одна из характерных достоинств книги. Ирония автора разоблачает вопиющие утверждения обвинения иной раз лучше, чем громкие аналитические пассажи и глубокие исследования.

Последних, впрочем, автор также не гнушается, демонстрируя огромную эрудицию и прекрасные знания как материалов дела, так и законодательства, имеющего к нему прямое отношение.

Признаюсь, после приговора по первому процессу среди прочих чрезвычайно грустных, я бы даже сказал – горестных, эмоций было и огромное чувство стыда. Стыда за отечественное, так называемое правосудие, в котором я пребывал более полувека. Стыда за свою беспомощность и невозможность оказать реальную помощь людям, которых защищаешь. Это чувство не оставляло меня до самого последнего времени. Я понимал, что защита, делавшая как в первом, так и во втором процессе все возможное, чтобы облегчить участь своих подзащитных, чтобы разоблачить неправедное обвинение, чтобы сказать правду и о людях, сидящих на скамье подсудимых, и о суде, в результате самим своим участием в делах как бы легализовала эти судебные рассмотрения, давая возможность ссылаться на то, что обвиняемые были обеспечены первоклассной защитой по своему выбору, и ей, этой защите, якобы были предоставлены все возможности для выполнения своих профессиональных обязанностей.

Между тем это все было фикцией, и от этого тоже было больно и стыдно. Но вот после прочтения прекрасного труда адвоката Ривкина мне стало несколько легче. Ибо я почувствовал, что все мы – защитники и Ходорковского, и Лебедева, и всех причастных к этому делу и пострадавших из-за него других людей, – мы все не запятнали свои имена причастностью к расправе над невиновными людьми и пытались сделать все возможное для того, чтобы противостоять заведомой клевете и подлости.

Генрих Падва

От автора

Как и когда зародился замысел написания этой книги?

Осенью 2011 года я был в служебной поездке в США. И когда в Чикаго встречался с одним из американских коллег, в числе прочего он спросил меня, не собираюсь ли я написать книгу о происходивших у меня на глазах событиях, связанных с уголовным преследованием Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. Я ответил что-то неопределенное, и мы перешли к другим темам. Но когда такой же вопрос мне задали в Вашингтоне, а затем в Нью-Йорке, я понял, что потребность в очередной книге о так называемом деле ЮКОСа существует.

Конечно, нельзя сказать, что судебные процессы над сотрудниками нефтяной компании «ЮКОС» и соответствующие арбитражные разбирательства проходили при молчании прессы. Наоборот, «самому громкому делу за последние 100 лет», как его окрестили журналисты, были посвящены сотни, если не тысячи статей, интервью и репортажей, а материалов и высказываний в электронных СМИ и блогах счесть, вероятно, просто невозможно.

Появились в свет и книги, полностью или отчасти касающиеся данной проблематики. В числе первых, например, среагировали специалисты по вопросам налогообложения, ведь и сам ЮКОС пал под ударами именно налоговых органов, и его руководителям были предъявлены обвинения в уклонении от уплаты налогов. В этих работах анализировались претензии налоговиков и разбирались последующие тяжбы сторон в арбитражных судах с целью дать рекомендации практического характера для налогоплательщиков[1].

Собственно о судебной эпопее Ходорковского (и в меньшей степени его товарища по несчастью Лебедева, хотя сейчас они неразрывны) рассказано присутствовавшей в зале суда на протяжении всего второго процесса журналисткой «Новой газеты» В. Челищевой в книге «Заключенный № 1. Несломленный Ходорковский» (М„2011).

Истории взлета и падения ЮКОСа, причинам расправы с Ходорковским и его товарищами по бизнесу посвящены исследования как российских, так и иностранных авторов. К примеру – «Михаил Ходорковский. Узник тишины: История про то, как человеку в России стать свободным и что ему за это будет» В. Панюшкина, «За что сидит Михаил Ходорковский» В. Перекреста, «Путин и дело ЮКОСа. Борьба за российскую нефть» М. Сиксмита, «Михаил Ходорковский: Поединок с Кремлем» О. Селина и другие.

Не сидят сложа руки и наши процессуальные противники, не чуждые эпистолярному жанру. Бывший первый заместитель Генерального прокурора РФ (2000–2006 гг.), а ныне сенатор, член Совета Федерации от администрации Ненецкого автономного округа, состоящий в Комитете по конституционному законодательству, правовым и судебным вопросам, развитию гражданского общества, Юрий Бирюков уже не единожды отметился на литературной ниве. Он, по должности курировавший следствие в органах прокуратуры и непосредственно надзиравший за расследованием уголовных дел против сотрудников ЮКОСа, сразу после вынесения как первого приговора в отношении Ходорковского и Лебедева Мещанским судом Москвы, так и после второго приговора в Хамовническом суде написал несколько книг, где изложил суть выдвигавшихся обвинений и свое видение позиции защищающейся стороны. Они, соответственно, называются «Убийство без мотива» (2007), «“ЮКОС” – отмывание денег» (2009) и «“ЮКОС” – без политики» (2011).

Что же касается работ, посвященных непосредственно защите по «делу ЮКОСа», то их пока не было. Пожалуй, в этой связи следует упомянуть только небольшой раздел в мемуарах адвоката Генриха Падвы «От сумы и от тюрьмы…», вышедших в 2011 году.

В такой ситуации, вероятно, будет обоснованным несколько подробнее рассказать о событиях, происходивших в течение восьми с лишним лет с момента возбуждения первого, «экономического» «дела ЮКОСа» и наблюдавшихся глазами участника, выступавшего на стороне защиты. Наверное, «адвокатская кухня» интересна не только профессиональным юристам, но и как минимум читателям, неравнодушно следившим за сражениями на судебных фронтах.

При этом вопросы и проблемы, затрагиваемые в связи с сомнительнейшими экспериментами российской юстиции над ЮКОСом, его основными акционерами и менеджерами, позволяют одновременно говорить и в целом о состоянии отечественного правосудия, качестве законодательства, искривлениях правоприменительной практики. Здесь автору хотелось бы, пользуясь случаем, с одной стороны, «выпустить накопившийся пар», а с другой – констатировать, что «дело ЮКОСа» хотя и является во многих отношениях уникальным, однако в нем очень четко отразились и проявились едва ли не все характерные болезни нынешнего отечественного уголовного судопроизводства. Поэтому для истинного понимания реальной картины произошедшего у нас на глазах с одной из лучших в России нефтяных компаний и ее законными хозяевами важно иметь достаточно четкое представление о том, как и почему действуют правоохранительные органы на современном этапе развития нашего государства.

Естественно, что, освещая те или иные события либо давая им оценки, автор не претендует на истину в последней инстанции. Но в то же время оставляет за собой право высказывать собственное мнение, даже если оно не совпадает с официально продекларированным или уже имеется иное, изложенное участниками произошедшего. При этом его суждения могут не совпадать с точкой зрения или знаниями других членов адвокатской команды, работавшей по делу.

В каких-то случаях по ряду причин автор будет вынужден делать оговорки вероятностного характера, несмотря на полную собственную уверенность в истинности отстаиваемого утверждения.

Что в итоге получилось, насколько объективно и аргументированно повествование, познавательна ли и интересна выполненная работа – судить читателям.

Глава I Вместо тезауруса

§ 1. Немного о себе

Несомненно, что про хвори и недуги интереснее, а главное – полезнее, узнать мнение не постоянного читателя журнала «Здоровье», а опытного практикующего врача, хотя в жизни встречаются оба варианта процесса познания медицинских премудростей.

Поэтому, как представляется, чтобы судить о том, насколько автор владеет той или иной тематикой и можно ли доверять его умозаключениям на различные темы, хорошо бы ознакомиться для начала, хотя бы коротко, с его биографией. Исходя из сказанного, в данном разделе в весьма сжатом виде будет представлен жизненный путь автора или, говоря словами одного из героев произведений писателя Юлиана Семенова, – самодонос.

Я родился и вырос в Москве. Несмотря на то что мои родители – технари по образованию (мать – строитель, а отец до пенсии трудился в атомной энергетике), их чадо тянуло больше к гуманитарным предметам. Не знаю, сказалось ли здесь чтение детективов, но первым моим местом работы после окончания средней школы была Прокуратура РСФСР, где я устроился секретарем в канцелярию, откуда и ушел затем отдать долг Родине в рядах Советской армии.

Тяга к юриспруденции не ослабла и после возвращения домой, поэтому я поступил в Московскую высшую школу милиции МВД СССР. «Вышка» в те времена давала очень неплохие профессиональные знания, особенно по таким дисциплинам, как уголовный процесс, уголовное право, криминалистика, а потому ее выпускники очень быстро адаптировались на практике, имея хорошую теоретическую подготовку и затем получая навыки работы следователем или оперативником. Сейчас это Университет МВД РФ, с тех пор сильно выросший как своей учебной базой, так и в плане расширения специализации сотрудников, которые готовятся для подразделений московской полиции.

Забавно, но, когда на последнем курсе у нас появилась следственная специализация, я был уверен, что после выпуска буду работать кем угодно, но только не следователем по так называемым хозяйственным делам. Не хотелось ковыряться в огромных массивах всяких бухгалтерских документов и дышать пылью. Однако по иронии судьбы уже с момента прихода на студенческую стажировку и до настоящего времени я занимаюсь только делами, касающимися экономической преступности, – сначала как следователь, затем как научный работник, а сейчас уже в качестве адвоката-защитника. И ни разу об этом не пожалел.

Зародившееся в вузе стремление к науке не ослабевало и позже, и тогда я, поднакопив на следственной работе опыта, наблюдений и идей, поступил в адъюнктуру Академии МВД СССР. А потом около десяти лет преподавал криминалистику на кафедре Юридического института МВД РФ.

Криминалистика, если дать короткое определение, – это наука о средствах и методах раскрытия и расследования преступлений. Ее изучают в учебных заведениях все будущие оперативные работники, следователи, прокуроры и судьи. Она также нужна и адвокатам, практикующим по уголовным делам. Если взять категорию дел экономической направленности, то в криминалистике можно почерпнуть знания о типичных для них судебных экспертизах, особенностях проведения следственных действий (допрос, обыск, очная ставка, выемка и т. д.), методиках расследования отдельных видов преступлений, совершаемых в сфере предпринимательской деятельности.

Кандидатскую диссертацию я посвятил исследованию одного из видов косвенных доказательств по актуальным на практике хозяйственным делам. В сфере научных изысканий внимание привлекали процессы, происходившие в перестроечные времена в кооперативном движении, во внешнеэкономической и банковской деятельности, в налогообложении.

Однако после необходимой выслуги лет погоны пришлось снять и сменить профессию. Хорошо помню, как начальник кафедры, взяв в руки мой рапорт, сказал: «Очень сожалею, но отношусь с пониманием. Троих детей надо кормить». Последние слова очень хорошо объясняют причину принятого мною непростого решения.

Особых раздумий по поводу того, куда идти, не было. Так уж сложилось, что оставляющие службу оперативники чаще всего идут в частные охранные предприятия, а следователи – в адвокатуру.

Как-то отложилось в памяти, что один из лучших моих учеников, узнав о дальнейших намерениях пойти в адвокаты, в кругу сослуживцев недовольно высказался так: «Он перешел на другую сторону баррикад». Такую оценку чьих-либо действий в схожих случаях приходится и сейчас слышать не так уж редко. Я с этим не согласен, поскольку в нормальном государстве, где властвует закон, обе противоборствующие стороны должны честно служить правосудию и добиваться справедливого и обоснованного разрешения дела. По этому поводу прекрасно высказался авторитетнейший дореволюционный судебный деятель А. Кони: «Состязательное начало в процессе выдвигает как необходимых помощников судьи в исследовании истины – обвинителя и защитника. Их совокупными усилиями освещаются разные, противоположные стороны дела и облегчается оценка его подробностей»[2].

Что же касается реалий сегодняшнего дня, то я приведу мнение известного в юридических кругах человека, которого пресса окрестила «прокурором, ставшим одним из самых авторитетных адвокатов современности», – Юрия Костанова, в советское время прошедшего путь от следователя до ответственного работника Прокуратуры СССР. Когда бывшие коллеги стали ему говорить, что он «поменял знамена», перейдя в адвокатуру, ответ был таков: «Знамена я не менял… Более того, я считаю, что в настоящее время знамена поменяла прокуратура. Сегодня там работать стыдно. Я вижу, что они делают, и меня это, мягко говоря, не устраивает»[3].

Кстати, упомянутый выше мой ученик, проработав какое-то время следователем, пришел затем в науку, где и успешно трудится до сих пор. Некоторое время назад, когда мы с ним случайно встретились на одной научно-практической конференции, он стал интересоваться моим мнением о целесообразности своего поступления в адвокатуру. Видимо, правильный выбор позиции на баррикадах приходит только с накоплением необходимого багажа жизненного и профессионального опыта…

Сдав вступительный экзамен и получив статус адвоката, я пришел в 1996 году на работу в одну из юридических консультаций Московской городской коллегии адвокатов. Это самая известная и многочисленная коллегия, где трудились и трудятся многие мэтры российской адвокатуры. Про нее недавно мне пришлось услышать такую шутку: «В городской коллегии работают самые красивые женщины и самые умные мужчины». Не знаю, согласны ли с этим представительницы прекрасного пола, но точно могу подтвердить, что в ходе реформирования института адвокатуры, начало чему положил принятый в 2002 году закон «Об адвокатской деятельности и адвокатуре», ряды МГКА поредели за счет создания новых адвокатских образований, куда ушла часть таких мужчин.

Одно такое образование – бюро, реорганизованное затем в коллегию, – создал работавший вместе со мной известный столичный адвокат Георгий Каганер. Я вошел в число нескольких человек, сформировавших эту структуру, которая была названа по имени ее создателя – «Каганер и партнеры». Небольшой коллектив быстро получил известность и завоевал авторитет среди клиентов. Достаточно сказать, что после возникновения «дела ЮКОСа» эта крупнейшая в стране нефтяная компания, если можно так сказать, «зашла» в наше небольшое адвокатское образование, насчитывавшее всего семь человек, с двух сторон: адвокат Каганер был приглашен защищать одного из сотрудников службы безопасности ЮКОСа Алексея Пичугина, а мне поступило предложение войти в команду защитников Платона Лебедева. В дальнейшем к работе по «делу ЮКОСа» по мере необходимости мы привлекали и других адвокатов нашей коллегии – Татьяну Симонову, Александра Головина, Виктора Губанова.

Здесь остается лишь добавить, что, придя в адвокатуру, я не изменил своему пристрастию и продолжил специализироваться на делах экономической направленности. Приходилось защищать людей, обвинявшихся в растратах, присвоении, мошенничестве, уклонении от уплаты налогов, незаконном предпринимательстве, контрабанде. При этом некоторые из клиентов занимались бизнесом в топливно-энергетической сфере экономики. Целый ряд проведенных дел был связан с работой существовавшей в то время налоговой полиции. Дела сколь непростые, столь и интересные. Не могу сказать, что это исключительно моя заслуга, но все они без исключения завершились полной реабилитацией подзащитных. Возможно, поэтому мне и достались по первому делу против Ходорковского и Лебедева эпизоды, связанные с налоговыми обвинениями. Но об этом несколько позже.

§ 2. «Ты помнишь, как все начиналось?»

А начиналось все так. В первых числах июля 2003 года, когда, находясь вдали от Москвы, я был увлечен одним из своих любимых занятий – собиранием грибов, на мобильный телефон позвонил один из коллег. Он предложил вернуться в столицу, чтобы подключиться к защите тогда еще неизвестного мне Лебедева Платона Леонидовича, накануне задержанного в госпитале имени Вишневского и доставленного в следственный изолятор ФСБ «Лефортово». Суть претензий к Лебедеву на тот момент ясна не была, причем ситуацию не прояснило последующее выяснение того факта, что 20 июня 2003 года Генеральной прокуратурой РФ возбуждено уголовное дело № 18/41-03, по которому он задерживался, а вскоре был заключен под стражу.

Неясность состояла в том, что данное дело было возбуждено вовсе не против Лебедева или кого-либо из сотрудников ЮКОСа. В постановлении следователя Салавата Каримова указывалось, что поводом для принятия такого процессуального решения послужили «материалы проверки правомерности действий должностных лиц Российского Фонда Федерального имущества по возмещению ущерба в связи с невозвращением в федеральную собственность акций ОАО “Апатит”. Это была явно «дымовая завеса». Ни одной фамилии в документе указано не было. Из текста было видно, что как раз этого следователь пытался избежать, допуская обороты, явно чуждые общеупотребительным правилам русского языка: «Представив указанный недостоверный отчет в суд и введя его в заблуждение, сторонами было достигнуто утверждение мирового соглашения…» Да и в резолютивной части постановления были указаны вовсе не те составы преступлений, которые впоследствии в наибольшей степени отяготили обвинения Ходорковскому и Лебедеву.

Однако на момент моей прогулки по лесу все это известно еще не было, а уточняющие вопросы позволили лишь уяснить, что преследование Лебедева несомненно связано с его близостью к Михаилу Ходорковскому, возглавлявшему ОАО «Нефтяная компания “ЮКОС”».

Нужно заметить, что Лебедев, в отличие от Ходорковского, никогда не был публичной фигурой и его не столь частые общения с представителями прессы посвящались сугубо узкопрофессиональным вопросам. Поэтому его имя в тот момент мне ничего не говорило.

Иное дело – Ходорковский. Он, благодаря активному вниманию со стороны СМИ, как и его компания «ЮКОС», устойчиво ассоциировался с крупным и успешным бизнесом. Хотя подробными деталями, конечно, я не владел. Вспоминаю, что когда на одном из судебных заседаний Ходорковский спросил у выступавшего свидетеля – бывшего руководителя предприятия, в каком качестве тот его воспринимал, он услышал позабавивший всех присутствовавших в зале ответ: «Как начальника денежного мешка!» Наверное, приблизительно такие же представления об этом человеке были на тот момент и у меня.

О самой компании «ЮКОС» я знал, что это один из успешно развивающихся крупнейших нефтяных холдингов России. Его название четко отложилось в памяти еще и потому, что однажды в связи с капризами двигателя моего автомобиля, не любившего некачественный бензин, я спросил в фирменном техцентре, топливом какой компании они рекомендуют заправляться. Из названных трех на первом месте стоял ЮКОС, после чего я непременно посещал только его бензоколонки, помеченные логотипом с желто-зеленым треугольником.

Поэтому по прибытии в Москву предстояло со всеми возникшими вопросами разбираться, приступив к выполнению традиционных обязанностей адвоката…

Здесь самое время сказать несколько слов о предназначении адвокатов. Проблема в том, что у определенного числа граждан, часть из которых становится нашими доверителями, по самым разным причинам укоренилось весьма превратное представление об адвокатской профессии. Одним защитник видится как некий всемогущий фокусник, при чьем появлении в ужасе разбегаются следователи и прокуроры, а судья под его гипнотическим воздействием начинает рыдать в мантию и пачками выносить оправдательные приговоры. Другие считают, что адвокат – это не более чем подходящий посредник между ними и следователем либо судьей в передаче взятки за вынесение выгодного клиенту процессуального решения. Существуют и иные вариации на данную тему, ничего общего не имеющие с задачами, которые обязан решать адвокат-защитник, исходя из предписаний и смысла закона. Именно поэтому в общении адвоката и его клиента приходится наблюдать директивно-потребительский стиль поведения последнего.

По данному поводу очень показательный диалог между вымышленными героями «Приключений Чиполлино» приводит известный итальянский писатель Джанни Родари, чьи повествования в значительной части явно были адресованы скорее взрослым, чем детям:

«– Адвокат вы или нет?

– О да, Ваша милость, специалист по гражданскому, уголовному, а также и каноническому праву. Окончил университет в Саламанке. С дипломом и званием…

– Ну, ежели с дипломом и званием, так, стало быть, вы подтвердите, что я прав. А затем можете убираться восвояси».

Подобные «всплески» наблюдались и в ходе работы по нашему делу. Помню, как где-то осенью 2003 года мне позвонил Василий Алексанян и попросил переговорить по возникшему налоговому вопросу с находящимся рядом с ним одним из руководителей ЮКОСа. Я, безусловно, согласился, но сразу обратил внимание на то, что тон собеседника, того самого руководителя, сильно походил на указания барина своему приказчику. Внезапно в разговоре возникла пауза, после чего он продолжился, но уже совершенно в иной, нормальной тональности. Позже Алексанян, занимавший высокий пост в иерархии ЮКОСа и в то же время имевший статус адвоката, рассказал мне, как ему и в этом, и в ряде других случаев пришлось заниматься разъяснительной работой среди первых лиц ЮКОСа, включая Ходорковского. Он объяснял им, что адвокат – это вовсе не штатный наемный работник, с которым можно общаться, исходя из армейского принципа «приказ начальника – закон для подчиненного».

Результаты такого «просветительства» через какое-то время имелись налицо, хотя рецидивы, бывало, случались и у Ходорковского, и у Лебедева. Как-то в самом начале судебного процесса по первому делу в Мещанском суде наблюдалась такая картина. Ходорковский, находясь в металлической клетке, установленной за рядом сидений, где располагались адвокаты, начал что-то довольно категорично говорить координатору своей адвокатской команды Генриху Падве о том, как тому следует поступить после открытия заседания. Резко обернувшись, Падва ответил: «Если вы лучше меня знаете, как вести защиту, то сами себя и защищайте». На этом инцидент был исчерпан, поскольку Ходорковский отнесся к такому выпаду с пониманием.

(Справедливости ради необходимо отметить, что сам Генрих Падва описывает случившееся несколько по-иному, а именно: «Дослушав его “наставления”, я с улыбкой спросил своего подзащитного: “Михаил Борисович, я запамятовал, кто чей труд оплачивает – вы мой или я ваш?” Он мгновенно понял, о чем идет речь, улыбнулся, и наши взаимоотношения были выстроены».)[4]

А теперь несколько пояснений об истинном предназначении адвокатуры.

§ 3. Что есть адвокатура

Конституционной основой существования института адвокатуры выступает статья 48 Основного закона, предусматривающая, что каждый российский гражданин имеет право на получение квалифицированной юридической помощи. Именно такую качественную помощь и призван оказывать адвокат, в уголовном процессе именуемый защитником, если он возлагает на себя бремя отстаивать интересы подозреваемых, обвиняемых, подсудимых.

Во всем мире адвокат – профессия почетная и уважаемая. Не случайно Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) в своих решениях неоднократно указывал на то, что особый статус адвокатов обеспечивает им центральное место при отправлении правосудия как посредникам между обществом и судами. Весьма знаменательно, что с годами стабильно увеличивается число тех государственных деятелей самого высокого уровня, кто в качестве трамплина в своей карьере имел адвокатскую практику. В США, к примеру, это президенты Б. Обама, Р. Никсон, Ф. Рузвельт, в Великобритании – премьер-министр Т. Блэр, в Канаде – премьер-министры Ж. Кретьен, П. Трюдо. В Российской Федерации в адвокатуре состояли экс-президент РФ, ныне премьер-министр Д. Медведев, первый вице-премьер правительства И. Шувалов, председатель Высшего арбитражного суда РФ А. Иванов, председатель Следственного комитета РФ А. Бастрыкин, уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка П. Астахов, начальник Елавного контрольного управления президента РФ К. Чуйченко, полномочный представитель Правительства РФ в высших судебных органах М. Барщевский.

Чтобы лучше разобраться в вопросе о сущности адвокатской профессии, начнем с небольшого экскурса в историю становления адвокатуры.

Слово «адвокат» происходит от латинского корня advocare, advocatus – призвать, призванный на помощь. Изначально древние римляне называли адвокатами родственников и друзей человека, сопровождавших его по дороге в суд и дававших советы, как себя там лучше вести. Со временем, когда в период Римской империи стали сформировываться черты состязательности процесса, этим же термином называли судебных защитников. Согласно римскому праву имевший юридическое образование адвокат обязан был защищать своего клиента сначала на предварительном следствии перед претором (титул должностного лица, одной из обязанностей которого было проведение дознания), а затем и на суде.

Впрочем, на пальму первенства в этом вопросе претендует и Древняя Греция, поскольку там правозащитные функции потенциальных адвокатов формировались за счет взаимной обязанности членов общины поддерживать друг друга. У греков каждая фила (структурное подразделение гражданской общины) должна была представить на разбор дела определенное число адвокатов, в задачу которых первоначально входила дача кратких свидетельств о поведении тяжущегося, но с течением времени они стали принимать непосредственное участие в судебном процессе, в том числе ведя дела политических партий, союзов и городов.

Российская адвокатура приобретала современные черты под очевидным влиянием соответствующих европейских институтов. Так, в XVIII–XIX веках во Франции, Англии, Бельгии, Италии, Германии и других странах активно действовали профессиональные юристы, которых, в зависимости от функционировавшей в государстве правовой системы и обретенного статуса, называли барристерами, адвокатами, солиситорами, прокураторами.

О нашей стране можно сказать, что переориентация на политическое устройство и стиль жизни европейских государств вынуждала известного реформатора Петра I вносить соответствующие изменения и в судебную систему. В принятом в марте 1715 года «Кратком изображении процессов или судебных тяжеб» содержалась глава под названием «О адвокатах и полномочных». Здесь разъяснялось: «Хотя в середине процесу челобитчик или ответчик занеможет или протчие важные причины к тому прилучатся так, что им самим своей особою в кригсрехте (воинском суде. – К. Р.) явитца невозможно, то позволяетца оным для выводу своего дела употреблять адвокатов и оных вместо себя в суд посылать».

Нельзя не отметить, что начиная с царских времен и до современного периода власти предержащие относились (и относятся сегодня) к адвокатуре как к неизбежному злу, в их понимании препятствующему правильному и быстрому отправлению правосудия. В том же петровском акте есть следующий пассаж: «…Когда адвокаты у сих дел употребляются, оные своими непотребными пространными приводами судью более утруждают, и оное дело толь паче к вящшему пространству, нежели к скорому приводят окончанию». Еще более категорично через пару сотен лет на ту же тему высказался Владимир Ленин – юрист по образованию, поработавший какое-то время присяжным поверенным: «Адвоката надо брать ежовыми рукавицами и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает». Заметим, что подобные высказывания в устах будущего руководителя государства, включенные затем в полное собрание его сочинений, звучат как руководство к действию со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями. Хотя на самом деле это была развернутая рекомендация своим товарищам-революционерам, оказавшимся в январе 1905 года в тюрьме, где, в частности, содержалось и такое предписание: «Брать адвокатов только умных, других не надо».

Возвращаясь к историческим корням российской адвокатуры, укажу, что рубежным этапом ее формирования явилась судебная реформа 1864 года, заложившая правовую базу для создания профессиональной самоуправляемой организации адвокатов. 20 января 1864 года царь Александр II издал «Указ Правительствующему Сенату», в котором провозглашал свое желание «водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе нашем то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем действий всех и каждого, от высшего до низшего». Во исполнение воли государя 29 ноября 1864 года было принято «Учреждение судебных установлений», согласно которому при судебных местах отныне должны были находиться присяжные поверенные.

Адвокатская деятельность состояла в консультировании клиентов, в ведении по их поручениям тяжб, выступлениях перед судом, подготовке документов по уголовным и гражданским делам. С 1890 года стала развиваться коллективная форма работы в виде юридических консультаций, объединявших в себе адвокатов – поверенных.

Рассматриваемый период истории породил плеяду известных талантливых адвокатов, чьи имена знакомы многим, – это Ф. Плевако, П. Александров, В. Спасович, А. Урусов, Н. Карабчевский, С. Андреевский и другие. Тот же А. Кони очень высоко оценивал деятельность адвокатов и в одной из своих работ писал, что уголовный защитник представлялся как человек, «вооруженный знанием и глубокой честностью, умеренный в приемах, бескорыстный в материальном отношении, независимый в убеждениях, стойкий в своей солидарности с товарищами. Он должен лишь являться правозаступником и действовать только на суде и на предварительном следствии – там, где это допускается, быть не слугою своего клиента и не пособником ему уйти от заслуженной кары правосудия, но помощником и советником человека, который, по его искреннему убеждению, невиновен вовсе или вовсе не так и не в том виновен, как и в чем его обвиняют. Не будучи слугою клиента, защитник, однако, в своем общественном служении – слуга государства и может быть назначен на защиту такого обвиняемого, в помощь которому по собственному желанию он бы не пришел. И в этом случае его вполне бескорыстная роль почтенна, ибо нет такого падшего и преступного человека, в котором безвозвратно был бы затемнен человеческий образ и по отношению к которому не было бы места слову снисхождения»[5].

Весьма любопытно, что в отношении самого Анатолия Кони у многих имеется представление, что он был адвокатом (присяжным поверенным). Даже Владимир Путин был удивлен, когда однажды при обсуждении вопросов, связанных с историей российской юриспруденции, Михаил Барщевский объяснил ему, что на самом деле тот являлся прокурорским, а затем судебным деятелем. Полагаю, что такому распространенному заблуждению имеется объяснение. В сознании многих современников человек высокопрофессиональный, теоретически подкованный и совершенно искренний в своих помыслах об идеалах истинного Правосудия не может ассоциироваться с кем-либо, кроме адвоката…

В советское время, несмотря на особенности существования партийно ориентированной системы правоохранительных органов, происходило становление адвокатуры как относительно независимой от государства, самоуправляемой корпорации профессиональных юристов, призванных защищать и отстаивать права и интересы граждан. Постепенно права защитников расширялись, их участие в уголовном судопроизводстве начиналось со все более ранних стадий. В научной литературе и публицистике роли адвокатов уделялось значительное место, в том числе – при анализе таких важных правовых проблем, как презумпция невиновности и защита прав обвиняемого.

Известный ученый-процессуалист профессор Михаил Строгович в своем монументальном «Курсе советского уголовного процесса» (1968 год) отмечал, что накопленный опыт показал полезность и эффективность участия защиты на предварительном следствии. Позднее в другой своей работе ученый указывал: «В уголовно-процессуальной науке и в практической судебной и следственной деятельности подчас проявляется стремление как-то умерить активность адвокатов-защитников, и это аргументируется и мотивируется опасением, что они могут в той или иной мере помешать борьбе с преступностью, ослабить ее эффективность, помочь преступнику уйти от ответственности». Однако, по мнению Строговича, такое отношение к деятельности адвокатов противоречит законодательству: «Настойчивая, принципиальная, смелая защита в уголовном процессе не препятствует, а содействует борьбе с преступностью, помогает устранять ошибки в разрешении уголовных дел – неосновательное осуждение невиновных лиц, применение к виновным наказаний свыше меры их действительной вины и т. п.»[6].

В настоящее время деятельность адвокатов регламентируется принятым в 2002 году федеральным законом «Об адвокатской деятельности и адвокатуре». В нем адвокат определяется как независимый профессиональный советник по правовым вопросам. При этом весьма важно отметить, что в сфере уголовного судопроизводства полномочия адвокатов-защитников предусматривают право собирать и представлять доказательства, привлекать специалистов, заявлять ходатайства и отводы, участвовать в следственных действиях, проводимых с подзащитным, приносить жалобы, участвовать в интересах доверителя в судебных разбирательствах, использовать иные не запрещенные законом средства и способы защиты.

Все свои полномочия адвокат обязан добросовестно использовать в интересах доверителя, нуждающегося в правовой помощи. Таковым для группы адвокатов летом 2003 года стал П. Лебедев.

§ 4. Платон Лебедев

Так сложилось, что по объективным причинам очень много на сегодняшний день написано именно о Михаиле Ходорковском. А его товарищ по несчастью – друг и компаньон Платон Лебедев – оставался как бы в тени. Как уже отмечалось, он и ранее, в период взлета «Менатепа» и ЮКОСа, был менее публичной фигурой. И даже когда началось преследование, частенько писали и говорили только о «деле Ходорковского». Но поскольку свой крест нести на Голгофу нашим подзащитным пришлось бок о бок вдвоем (мало различающиеся друг от друга обвинения, одинаковые сроки наказания), такую несправедливость следовало бы исправить.

Наверное, этот раздел книги самый непростой для автора. Крайне сложно передать в довольно сжатом виде свои впечатления о человеке, которого вместе с коллегами защищал свыше восьми лет от уголовно-репрессивной государственной машины. За этот немалый срок чего только не было – притирание друг к другу, жаркие споры о стратегии и тактике, совместная работа с документами, решение возникающих у родственников проблем, встречи с бывшими сослуживцами, выяснение отношений с администрацией СИЗО и колоний, конфликты и взаимные упреки. И естественно, каждодневные сражения за установление истины и опровержение несуразных обвинений в ходе расследований и судебных разбирательств.

При всем при этом каждый, кто имел возможность пообщаться с Платоном Лебедевым то количество времени, которое позволяет составить о нем суждение, наверняка признаёт в нем могучую личность. Недруги определят достойного противника, деловые партнеры – великолепного профессионала, друзья – верного товарища, родные и близкие – нежного и заботливого отца, мужа, деда. Кстати, отвечая на вопросы посетителей одного из популярных сайтов, Лебедев с гордостью написал: «У меня четверо прекрасных детей и трое великолепных внуков, любимые жена, брат и другие родные и дорогие для меня люди (“добрые ангелы”)».

Впрочем, не стоит тут рисовать образ безупречного святого, да и сам Платон Лебедев на него не претендует. Это просто клиент, представляемый субъективным взглядом защитника с учетом специфики ситуации, в которой нам пришлось общаться, и не более того.

И для начала – его биография, начинающаяся довольно ординарно. Родился в Москве 29 ноября 1959 года. После школы трудился учеником слесаря-инструментальщика на одном из московских предприятий. Образование получил в Академии народного хозяйства им. Плеханова, после чего на титульном листе его трудовой книжки в графе «профессия» появилась надпись – «экономист». В июле 1981 года был зачислен в плановоэкономический отдел объединения «Зарубежгеология» Министерства геологии СССР. Это министерство занималось организацией изучения недр страны в целях обеспечения запасами полезных ископаемых потребностей народного хозяйства. Задачей «Зарубежгеологии» было проведение геолого-разведочных работ за пределами СССР. Кстати, именно из «Зарубежгеологии», которую Платон Лебедев покинул в 1990 году, ушли «на вольные хлеба» в зарождавшийся бизнес некоторые его сослуживцы, чьи имена затем мы многократно встречали на страницах «дела ЮКОСа». В частности, речь идет о Леониде Невзлине и Михаиле Брудно.

Они впоследствии рассказали корреспонденту ВВС Мартину Сиксмиту, что первыми стали сотрудничать с Михаилом Ходорковским, создавшим Центр межотраслевых научно-технических программ, от которого и пошло название «Менатеп». И когда понадобился менеджер по линии финансовой деятельности, предложили кандидатуру сослуживца по «Зарубежгеологии» Платона Лебедева. Его характеризовали Ходорковскому как отличного претендента, проявившего себя честным и умелым работником, с репутацией человека, кого «все любят и боятся». «Когда возникала проблема, решал ее именно Лебедев. Он мог впасть в гнев, причем очень быстро, и гнева его боялись, но также любил шутку и был верным другом… Даже его враги были вынуждены признать, что Лебедев – это финансовый гений. Работа была его страстью». Так говорится в книге Сиксмита, названной «Путин и дело ЮКОСа. Борьба за российскую нефть». Продолжая разговор о Лебедеве, англичанин пишет: «Когда он пришел в Менатеп, то быстро навел там порядок, которого до этого там заметно не хватало. Он подвел под все дело солидное финансовое основание и держал денежные потоки под твердым контролем. Высокий, импозантный мужчина с рано поседевшими волосами, Лебедев олицетворял собой власть. Его финансовые способности помогли в последующие пятнадцать лет получать большие доходы по мере того, как вся команда молодых предпринимателей создавала деловую империю, ворочавшую миллиардами долларов»[7].

Сферой дальнейшего применения своих сил, знаний и опыта Платон Лебедев избрал нарождающийся банковский сектор, и уже в июле 1993 года он вырос до президента банка «Менатеп» – одного из первых коммерческих банков России, получивших лицензию Госбанка СССР. Проработав затем относительно недолго в ЗАО «Роспром», он уходит во внутрироссийские структуры ЮКОСа, которые покидает в 1999 году, чтобы сосредоточиться на работе в иностранных организациях. А чуть ранее, в 1997 году, давая интервью журналу «Эксперт» (№ 48 от 15 декабря), Ходорковский относит Лебедева к числу нескольких человек, решающих все существенные вопросы в ЮКОСе, и определяет его как финансового директора группы. К моменту задержания 2 июля 2003 года Платон Лебедев – директор крупной инвестиционной холдинговой компании Group Menatep Ltd. (Гибралтар), председатель совета директоров российского ЗАО «Международное финансовое объединение “Менатеп”», а также председатель совета директоров банков «Траст» и «Менатеп Санкт-Петербург».

Наверное, лучше всего о качестве и значимости работы Платона Лебедева могут сказать его коллеги и единомышленники по Консультативному совету Group Menatep Ltd.: Фриц Болкештайн – бывший член Европейской комиссии по внутреннему рынку, бывший министр обороны Нидерландов, бывший министр внешней торговли Нидерландов; Стюарт Айзенштат – бывший посол США в ЕС, бывший заместитель министра торговли США по внешней торговле, бывший заместитель государственного секретаря США по экономическим вопросам, бизнесу и вопросам сельского хозяйства и бывший заместитель министра финансов США; Дадли Фишборн – бывший член британского парламента от Кенсингтона и Челси, бывший ответственный редактор журнала Economist; Марджери Краус – ответственный руководитель компании АРСО Worldwide; д-р Отто Граф Ламбсдорф – бывший министр экономики ФРЕ, бывший член бундестага. Их письма защита и на первом, и на втором процессе представляла суду как одну из наиболее полных и убедительных характеристик личности П. Лебедева, данных весьма авторитетными во всем мире людьми. В документе, в частности, сказано: «Е-н Лебедев являлся ключевой фигурой российского постсоветского переходного периода, когда вся экономическая система в России, как представляется, находилась в состоянии почти полного беспорядка. Вместе со своими партнерами, включая Михаила Ходорковского, он создал предприятия, которые были конкурентоспособными не только в России, но и на мировых рынках… Консультативному совету посчастливилось лично работать с Платоном Лебедевым. Внесенный им вклад в рост российской экономики нельзя недооценивать. Е-н Лебедев не покладая рук трудился для успеха российской экономики, всегда помня о неразрывной связи его собственного успеха и успеха его страны. Вплоть до его ареста работа г-на Лебедева прямо способствовала росту конкурентоспособности России в мировой экономике».

Интересны отзывы о Платоне Лебедеве бывших сослуживцев. Они рассказывают о его требовательности, жесткости, бескомпромиссности, своеобразной манере общения. Деловые партнеры отмечают способность находить выход из кажущегося тупика; те, кто противостоял в конфликтных ситуациях, говорят о непоколебимой позиции и резких высказываниях в свой адрес. К примеру, в материалах второго уголовного дела есть показания свидетеля, рассказавшего о своем визите в офис к Лебедеву в качестве представителя банка-кредитора после дефолта 1998 года. Как следует из протокола и что подтвердил мне потом сам Лебедев, визитер настаивал на первоочередном удовлетворении его претензий к находящемуся в тяжелом финансовом положении банку «Менатеп», аргументируя тем, что представляемая им банковская организация-кредитор являлась «дочкой» Центрального банка РФ. Однако позиция Лебедева была непреклонной: готовящиеся предложения по реструктуризации задолженности «Менатепа» будут для всех кредиторов одинаковыми, никаких преимуществ ни для кого не предусмотрено. По итогам данной беседы свидетель рассказал следователю, что «встреча представляла собой конфликтную ситуацию и перепалку». По его словам, Лебедев вел себя высокомерно, говорил в развязной манере. Гостя также возмутило, что хозяин кабинета был, по его мнению, небрежно одет, а именно – в белый свитер.

Что еще отмечают едва ли не все бывшие коллеги Лебедева, так это его любовь к вербальным вариациям родного языка в той части, которая дипломатично именуется непарламентскими выражениями. Одни в указанной связи просто называют его отъявленным матерщинником, другие говорят об этом более витиевато. Так, экс-руководитель правового управления ОАО «НК “ЮКОС”» Дмитрий Гололобов поделился как-то по случаю в Интернете воспоминаниями о том, что совещания с участием Лебедева проходили в живой, интерактивной форме. При этом он констатировал, что сей «великий знаток и продвинутый пользователь живого великорусского языка» активно применял его для «сподвижения офисного планктона и подчиненных менеджеров на различные трудовые подвиги».

Авторству Лебедева принадлежит и запуск в серию среди своих коллег некоторой своеобразной русифицированной бизнес-терминологии. Так, аналоги известных в западной практике компаний специального назначения (special purpose entity, или SPE)[8] получили у него название «живопырок». «Термин “живопырка”» я впервые услышал от Лебедева, и впоследствии это так вошло в оборот, что этим термином стали пользоваться все» (из показаний на следствии сослуживца П. Лебедева). Для обозначения отдельных видов ценных бумаг им применялись «фантики» и «бантики».

И вот, по воле властей человек, признанный «ключевой фигурой» современной российской экономики, сподвижник Михаила Ходорковского, оказался в СИЗО ФСБ «Лефортово», где и произошло наше первое знакомство, продлившееся годы.

Что хотелось бы отметить в первую очередь? Безусловно, глубокие познания Платона Лебедева в области финансов, бухгалтерского учета, корпоративной практики, специфики нефтедобычи и особенностей рынка нефти и нефтепродуктов. Эти совокупные знания, с одной стороны, очень помогали защите разобраться в нагромождениях выдвинутых против Ходорковского и Лебедева обвинений, а с другой – были причиной бурных негодований последнего теми невежественными утверждениями, которыми активно оперировали следователи и прокуроры.

Кроме того, попав в столь неприятное положение, и Михаил Ходорковский, и Платон Лебедев были вынуждены углубить и без того ранее имевшуюся у каждого из них неплохую правовую подготовку и направить ее преимущественно в сторону правовых дисциплин криминального цикла. Обладающий великолепной памятью, Лебедев легко освоил лабиринты Уголовно-процессуального кодекса, нужные для дела нюансы уголовного права, и весьма легко оперировал разъяснениями Верховного суда РФ, Конституционного суда РФ и ЕСПЧ по тем проблемам, с которыми нам пришлось столкнуться. В результате порой наши обсуждения проектов процессуальных документов скорее походили на научно-теоретический семинар, где подзащитный имел очень весомые основания обращаться к своим доверенным лицам, говоря «коллеги».

Кстати, именно с одним из подобных диспутов, происходивших в кабинете СИЗО, связан случай, когда я был поражен феноменальной памятью Лебедева. Мы сочли, что к одному из ходатайств, планируемых к заявлению на следствии, необходимо приложить нормативный акт и при этом хоть как-то заверить правильность текста. Сошлись на том, что заверение сделает секретарь из моей адвокатской коллегии. И в следующий раз я принес на встречу в изолятор прошитый и скрепленный печатью документ, где на последней странице стояло: «копия верна» и подпись с расшифровкой женской фамилии. Мы обсудили проект ходатайства, Лебедев краем глаза взглянул на приложение и попросил пока немного повременить. А где-то через полтора-два месяца в разговоре, состоявшемся в том же СИЗО, он попросил в следующий раз прихватить с собой нормативный акт. «Какой?» – спросил я Лебедева. «Тот, – ответил он, – который заверен…», и абсолютно точно назвал фамилию секретаря. Изумлению моему не было предела.

Такую же, за редким исключением, точность он демонстрировал применительно к расположению документов в материалах дела, датам учреждения коммерческих организаций, цифровым показателям объемов нефти, размерам фигурировавших в уголовных делах денежных средств, не говоря уже о собственных записях, расположенных по одному ему ведомому принципу в многочисленных тетрадях. Уже совсем недавно, проглядывая принесенный ему проект документа, Лебедев усомнился в указанной там дате регистрации компании, фигурировавшей в материалах первого дела. Сверка показала, что действительно год записан неверно, в связи с чем были внесены исправления.

Так что я, поначалу в случае сомнений споривший с Лебедевым о местонахождении того или иного документа или нужной нам для работы цифры и попадавший порой впросак, потом просто взял за правило не торопиться с утверждениями и проверять первоисточник, дабы избежать ошибки.

Кстати, о стремлении избежать ошибок. Еще одной отличительной чертой Лебедева является исключительный педантизм. Правда, этот термин, на мой взгляд, не в полном объеме отражает существо данного феномена. Я не раз употреблял иное выражение – «крючкотвор в хорошем смысле слова». Суть заключается в том, что в любом тексте – будь то газетная статья, аналитическая записка или процессуальный документ – Лебедев умудряется усмотреть возможную или действительную двусмысленность, неточность, повод для упреков в некорректности изложения и поэтому требует устранения такого рода закавык и сам старается их избегать. Это в одних случаях касается устоявшихся бизнес-терминов, полноты названий иностранных и отечественных компаний, точности переводов документов, в других – сложных стилистических оборотов, изложения правовых конструкций своими словами, избранных цитат, округления цифровых показателей. Должен признать, что такой подход имеет право на существование, особенно при наличии уголовных дел, где порой в важных процессуальных документах обезличенно указывается, например, на «сотрудников ЮКОСа», хотя известно о существовании ОАО «НК “ЮКОС”», ЗАО «ЮКОС-PM», ООО «ЮКОС-Москва», ООО «ЮКОС Экспорт Трейд», ЗАО «ЮКОС-Инвест», ЗАО «ЮКОС-М», ООО «ЮКОС Восток Трейд». То же наблюдается и с названием «Менатеп» – банк «Менатеп», МФО «Менатеп», «Групп Менатеп» (Group Menatep Ltd.), «Менатеп С.А.» (Menatep S.A.) и т. д.

По отношению к своим процессуальным противникам Платон Лебедев вел себя обычно весьма агрессивно. Он презирал их за глупые, бездарные обвинения, дилетантские инсинуации, извращенную логику, попрание закона, систематические и грубые фальсификации доказательств, давление на свидетелей, репрессии в отношении тех, кого назначили обвиняемыми. Особо жестко и уничижительно Лебедев отзывался о тех, кто, по его мнению, являлся авторами обвинений или создателями «доказательственной» базы. Вот примеры только из одного сделанного им в Хамовническом суде в самом начале процесса заявления: глубоко презираемые члены преступной группы – «подставные прокуроры» Лахтин и Шохин; «липовые» потерпевшие и гражданские истцы; шизофреническое обвинение нагло сфальсифицировано; сфабрикованное уголовное дело; взаимоисключающий абсурд; фальшивка, изобретенная преступной группой Бирюкова– Каримова и их соучастниками для легализации преступлений и злоупотреблений власти; уничтожена и разворована разной политической и уголовной шпаной лучшая нефтяная компания России.

Между тем тот же Лебедев веселил членов следственных групп их же собственными ляпами в делах, указывал на очевидные абсурдности и нестыковки, зачитывал фрагменты составленных им жалоб или ходатайств, как бы оттачивая слог и следя за реакцией слушателей из стана неприятеля. В судах он старался донести до присутствовавших, включая судей и прокуроров, свои доводы простым и ясным языком, иллюстрируя их примерами из жизни и документами из дела. Даже сложные вопросы бухгалтерского учета, банковских операций или внешнеэкономических сделок излагались весьма доступно.

Интересен в этой связи фрагмент заочного диалога, имевшего место с одним из читателей популярной газеты ближе к концу хамовнического процесса. Читатель: «Заметно столь сильное терминологическое и понятийное различие со следователями, прокурорами и судьей – как его устранить? Это как разговор академика и крестьянина – они говорят на разных языках, обвинение составлено, как компьютерный синтезатор, из кусочков неосмысленных фраз». Лебедев: «“Понятийный” (в прямом и переносном смысле) аппарат наших оппонентов (следователей, прокуроров) достаточно примитивен, но с определенными элементами скорее жлобской хитрости, чем ума… Может быть, в некоторых случаях я вынужден использовать лексику, мне не свойственную, но ту, которая, как я полагаю, при ее использовании помогает лучше уяснить смысл. Это очень непросто объяснить человеку, который в “деле” нашел “подписи Карла Маркса” (это я про “очаровашку” Лахтина), то, что он не только не может, но и даже не хочет понимать (или, скорее, наоборот)».

Безусловно, любопытен и показателен взгляд на Платона Лебедева со стороны, с мест, занятых в зале суда публикой. «Лебедев своенравен. Сидит в “аквариуме”, положив ногу на ногу. Абсолютно свободен. Раскрепощен. Жует жвачку». А здесь уже прорывается чисто женское: «Взгляд орлиный. Чертовски обаятелен. “Орел, в общем”, – вздыхают поклонницы всех возрастов… Лебедева обожают. Мужчины любят его за четкость мысли, хулиганистый слог, женщины – за все, вместе взятое»[9].

На судебных процессах Михаил Ходорковский и Платон Лебедев идеально дополняли друг друга и по характеру, и по тематике тех сегментов защиты, которые распределили между собой. Взрывной, безапелляционный и резкий Лебедев контрастировал с мягким, интеллигентным, обычно спокойным Ходорковским. И именно это разнообразие позволяло наиболее убедительно и наглядно преподнести слушателям ту непростую позицию из смеси специфики нефтедобычи, финансовой составляющей, а также гражданского и уголовного права. Это безоговорочно свидетельствовало об отсутствии вообще каких-либо криминальных событий и полной невиновности наших подзащитных.

Как проходила работа Платона Лебедева с адвокатами? Сначала каждому из них предстояло освоить его манеру изложения мыслей и предложений, подразумевающую знание собеседником всей структуры ЮКОСа, истории и показателей работы банка «Менатеп», особенностей корпоративного права и практики, а также принципов и сути финансовой отчетности компаний по отечественным РСПБУ и американским US СААР. Поверхностное знание адвокатами-криминалистами таких «банальностей» не радовало поначалу доверителя, но потом он с этим смирился, не без видимого удовольствия читая нам лекции по отмеченным небезынтересным вопросам, что со временем давало свой положительный результат.

Другая проблема общения в условиях несвободы состояла в том, что Лебедев вынужден был пользоваться эзоповым языком, что приводило порой к недопониманию. Впрочем, это нивелировалось за счет работы с проектами документов, которые мы порой неоднократно вместе переделывали, доводя каждую мысль до абсолютной согласованности между собой и наиболее оптимального изложения на бумаге.

Нас, адвокатов, Лебедев постоянно призывал к максимальной жесткости в выражениях, если речь шла об оценке стороной защиты действий противника. Из лексикона были убраны привычные «не доказано», «не вполне обоснованно», «не соответствует закону» и прочий словесный либерализм. На смену им пришли «фальсификация доказательств», «должностной подлог», «умышленное преступление», «ОПГ – организованная прокурорская группа». Причем, естественно, писали мы это совершенно искренне, а не потому, что Лебедев оказывал какое-то давление. И, по договоренности, если какой-то тезис или вопиющий факт явно требовал выражений «на грани фола», то его вставляли в уста (в текст) подзащитного. Хотя и на нашу долю приходилось много всяких резкостей, от которых в суде либо как ошпаренные вскакивали прокуроры, либо неодобрительно смотрели судьи, порой перебивая, делая предупреждения и требуя более гладких выражений.

Несмотря на то что в манере общения Платона Лебедева иногда проскакивали авторитарные черты, никак нельзя сказать, что его невозможно было переубедить. Чаще всего он выслушивал контраргументы и говорил: смотрите сами. Вспоминаю, как однажды кто-то из коллег вернулся из СИЗО с встречи с Лебедевым несколько ошарашенным от его предложения готовить некое исковое заявление. Этот шаг был заведомо проигрышным по ряду причин, и не только потому, что суды к нам, мягко говоря, не благоволили. Взвесив все «за» (их почти не было) и «против», мы с коллегами пришли к клиенту, и первое, что я сказал, было: «Платон Леонидович, мы в суд не пойдем». Он удивился, потом выслушал и от этой идеи отказался.

Сказанное выше о склонности Лебедева в лучшие времена к специфическим формам общения вовсе не означает, что именно так протекали разговоры с адвокатами на правовые и прочие сопутствующие темы. Непарламентские выражения действительно проскальзывали порой у обоих собеседников (вторым честно обозначаю себя), но исключительно при оценке очередных «заворотов» процессуального противника, и не чаще, чем это позволяет себе среднестатистический российский мужчина.

В остальном Платон Лебедев был, как правило, корректен, хотя порой высказывал свое неудовольствие в, скажем так, вольной форме. Иногда в ответ на свои предложения кто-то из защитников мог услышать: вы говорите ерунду. Обычно дальнейшее разбирательство вопроса приводило либо к тому, что сглаживались острые углы проблемы или, как любит говорить сам Лебедев, минимизировались риски, либо выяснялось, что он не до конца понял или выслушал приводимые аргументы. Кстати, по моим наблюдениям, и с другими людьми, будь то в следственном изоляторе, в колонии или при доставке в суд, Лебедев был всегда обходителен. Неслучайно в его характеристике, составленной руководством СИЗО «Матросская Тишина» в мае 2011 года, особо отмечалось: «По отношению к сотрудникам учреждения – подчеркнуто вежлив».

Еще в нем очень был интересен нестандартный взгляд на некоторые правовые вопросы, к которым мы, практикующие юристы, привыкли, и поэтому, как говорится, глаз замылился. Я и ранее обращал внимание, что от представителей иных профессий, по той или иной причине погружающихся в юриспруденцию, можно ждать весьма любопытных идей и наблюдений. Что касается Лебедева, то признаюсь, что отдельные его мысли мне показались поначалу отчасти наивными, иные предложения – бесперспективными. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что некоторые из них на сегодняшний день реализованы в законодательстве, другие, оформленные как доводы в жалобе в ЕСПЧ, были восприняты и оценены судом вполне серьезно.

Но чтобы не создалось образа суперидеального человека, скажу и о возникавших сложностях. Нередко Лебедев, обнаруживая при изучении дела какой-то следственный «ляп», первым сообщал о нем следователям, а затем только делился с защитниками, тем самым отчасти обезоруживая нашу сторону. На мои недоуменные вопросы он совершенно искренне отвечал: но это же правда!

Порой он намеревался очень жестко себя вести при допросе в суде свидетеля из числа тех, кто, по его мнению (а также и исходя из материалов дела), давал неискренние показания. Приходилось прикладывать немало усилий, чтобы убедить Лебедева быть осмотрительнее, поскольку защита прекрасно понимала, что нашим оппонентам сойдет за доказательственный довод любой негатив, сказанный о подсудимых в пылу горячности. Поэтому таких конфликтных ситуаций хотелось бы избежать.

Проявления бойцовского характера, устремленного на то, чтобы рвать процессуального противника, «как Тузик грелку» (выражение из арсенала Лебедева), порой не проходили бесследно для его обладателя. По некоторым сведениям, в рамках второго дела объем запланированного к предъявлению обвинения у Лебедева изначально отличался в меньшую сторону от обвинения Ходорковского. Но уже будучи в статусе подозреваемого, он направил в Генеральную прокуратуру РФ документ, где назвал руководителя следственной группы «использованным презервативом». В итоге эпизод, связанный с событиями, к которым Лебедев не имел на самом деле никакого отношения, оказался в его обвинении, и оно по объему сравнялось с обвинением Ходорковского.

Об удивительной стойкости и мужестве этого человека безоговорочно свидетельствуют обстоятельства ознакомления Лебедева с постановлением о привлечении его в качестве обвиняемого по второму уголовному делу. Происходило это в здании прокуратуры Читинской области в феврале 2007 года. Лебедев, мельком взглянув на переданную ему следователем пачку бумаги с длинным текстом, отдал ее нам, адвокатам. Занявшее некоторое время прочтение постановления привело нас в ужас. Помимо абсурдности основного обвинения – украл на пару с Ходорковским всю нефть ЮКОСа – всех шокировал и оперативно просчитанный максимально возможный для данной ситуации срок наказания – 22,5 года лишения свободы. Но при этом, увидев написанную у нас на лицах гамму отнюдь не радостных чувств и прекрасно уже в тот момент понимая, что добром очередной виток уголовной репрессии не завершится, Лебедев сказал нам следующее (передаю по памяти суть сказанного): «В чем дело, господа адвокаты, почему уныние? Выше голову, расправить плечи и в бой. Если кому-то нужен отдых – скажите. И сейчас же засучиваем рукава и вступаем в сражение».

Воистину поразительно: в такой ситуации, казалось бы, это мы должны его утешать и взбадривать. А произошло совсем наоборот.

И еще один весьма существенный штрих к портрету Платона Лебедева. Он, конечно, отлично понимал, что мы боремся с намного превосходящими силами противника, к тому же применяющего богатый арсенал противозаконных методов. Шансов победить такого монстра, подмявшего под себя судебную систему, не имеется, да и оказывать ему достойное сопротивление тоже весьма сложно. Поэтому Лебедев так ставил перед своими адвокатами задачу: фиксировать все, даже малейшие нарушения закона, и придавать их гласности способами, доступными представителям защиты. «Я хочу, – говорил он, – чтобы на основании этих доказательств либо при моей жизни, либо после я был реабилитирован, и об этом знали бы мои дети и внуки».

Разве может такой человек не вызывать искреннего и глубокого уважения?

Глава II Адвокатские будни

§ 1. О команде защитников

По большим уголовным делам обычно приглашается несколько адвокатов. Бригадный метод позволяет правильно распределять силы и, как правило, заниматься включенными в обвинение эпизодами именно тем защитникам, кто уже обладает определенным опытом работы с той или иной категорией дел. Так, например, сам я к моменту начала уголовного преследования Михаила Ходорковского и Платона Лебедева имел за плечами с десяток успешно проведенных налоговых дел, и поэтому взялся за защиту от обвинений по статьям 199 УК РФ (уклонение от уплаты налогов с организаций) и 198 УК РФ (уклонение от уплаты налогов с физических лиц). По тому же принципу, например, в связи с очевидной необходимостью обращения в Европейский суд по правам человека в число защитников были приглашены такие признанные авторитеты в данной области, как Каринна Москаленко и Елена Липцер. Соответственно, у каждого из наших доверителей уже на начальной стадии предварительного расследования были сформированы команды защитников, которые с активизацией второго уголовного дела по объективным причинам претерпели некоторые изменения.

Следует отметить, что в силу правового статуса у адвоката нет начальников, не случайно федеральный закон «Об адвокатской деятельности и адвокатуре» определяет его как независимого профессионального советника по правовым вопросам. Однако очевидно, что в группе специалистов своего дела, про которых порой с долей юмора, но не без оснований говорят «два юриста – три мнения», должен быть тот, кто по согласованию с клиентом станет выполнять роль неофициального руководителя. Таких адвокатов принято называть координаторами. Они распределяют между членами своих команд текущие обязанности, корректируют проекты подготовленных другими процессуальных документов, как правило, представляют команду в общениях с прессой, озвучивают позицию подзащитных, а также решают иные организационные и методические вопросы.

Кто же входил в число адвокатов, работавших по делам Михаила Ходорковского и Платона Лебедева на следствии и в судах?

Координатором команды защитников Ходорковского на первом процессе был Генрих Падва. Это один из самых известных в нашей стране адвокатов, имеющий многолетний стаж работы по адвокатской специальности. Неудивительно поэтому, что Михаил Борисович счел нужным обратиться именно к нему. Вот как описывает это сам Падва:

«Через какое-то время после ареста Ходорковского ко мне пришел один из его адвокатов с предложением присоединиться к команде защиты. Вначале я категорически отказывался, главным образом потому, что понимал предрешенность результата. Всем была хорошо известна политическая подоплека этого дела. Участвовать в спектакле, финал которого предсказуем, у меня не было ни малейшего желания. Однако ко мне обращались вновь и вновь.

И тогда я принял решение пойти к Михаилу Борисовичу в следственный изолятор, поговорить с ним и понять, какие задачи он хочет поставить передо мной, надеется ли он с моей помощью и с помощью моих коллег доказать свою полную невиновность и готов ли он к негативному исходу.

Я хорошо помню, что сказал Михаилу Борисовичу при первой встрече:

– Понимаете ли вы, что ни я, ни все лучшие адвокаты страны, ни вся адвокатура в целом не смогут вам помочь сейчас, когда конфликт между вами и властью зашел так далеко? А если вы это понимаете, то объясните, для чего я вам нужен?

И Ходорковский, не задумываясь, ответил, что он прекрасно понимает, какой исход, скорее всего, ожидает обвиняемых. Но при этом ему важно, чтобы общество услышало правду из уст уважаемого профессионала и чтобы все фактические и юридические доводы в его защиту были высказаны и услышаны, а там уж… чем черт не шутит… На этих условиях я согласился принять его защиту»[10].

Помимо процесса в Мещанском суде Генрих Павлович участвовал в кассационном заседании Московского городского суда по первому делу Ходорковского и Лебедева, а также работал над надзорными жалобами, последняя из которых была направлена в Судебную коллегию по уголовным делам Верховного суда РФ в середине 2006 года.

Состояние здоровья не позволило ему включиться в защиту по второму делу, поскольку это было связано с регулярными шестичасовыми перелетами в Читу, где проводились следственные действия. Во время процесса в Хамовническом суде Москвы он в самом начале приходил туда и с разрешения председательствующего встречался с Ходорковским. Внимательно следил затем за ходом событий, давал интервью в СМИ, выступал на телевидении.

Одним из весьма авторитетных и уважаемых защитников Ходорковского был и остается питерский адвокат Юрий Шмидт. В адвокатуре он с 1960 года, с конца 1980-х годов участвовал во многих «резонансных» уголовных процессах, имеющих общественную значимость, а зачастую еще и политическую обусловленность. В 1991 году создал Российский комитет адвокатов в защиту прав человека. Шмидт активно занимается правозащитной деятельностью, за что неоднократно награждался. Так, в 1997 году получил высшую юридическую премию России «Фемида» и титул «Адвокат года», в 1999 году был удостоен премии Международной Лиги прав человека, в 2000 году Международная Хельсинкская федерация присудила ему впервые учрежденную Награду признания.

В феврале 2012 года Юрию Шмидту за многолетнюю практическую работу по продвижению верховенства закона и независимой судебной системы, а также международное признание его как правозащитника был вручен Командорский крест ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия». Когда по этому поводу он давал интервью немецкой Deutsche Welle (3 февраля 2012 г.), ему был задан вопрос о том, не обидно ли, что в России его обошли государственными наградами. Всегда предельно откровенный в своих высказываниях, Шмидт ответил: «Во-первых, в российском правительстве нет человека, которому пришла бы в голову мысль наградить меня. А во-вторых, от этого правительства я не согласился бы получить в награду ничего, даже конфетный фантик».

Нам, своим коллегам, Юрий Шмидт рассказывал, что, когда появилось на свет «дело ЮКОСа» и методы расправы с компанией и ее руководителями не оставили сомнений в неправовой мотивации задействования мощнейших сил уголовной юстиции, он сразу понял, что его место в рядах доверенных лиц Михаила Ходорковского. Получилось так, что если на первом процессе ему досталась защита по налоговому обвинению по ст. 198 УК РФ, то по второму делу Шмидт развернулся в полный рост на ниве правозащитной деятельности, успешно вычленяя из обильной фактуры убедительные свидетельства наличия политической основы преследования наших подзащитных.

Прошедший, как говорится, огонь, воду и медные трубы, Юрий Маркович не особенно стеснялся в выражениях, когда начинал говорить о том, как ведут себя власти по отношению к ЮКОСу, его сотрудникам и основным акционерам. И, надо признать, его возраст и опыт были тем тормозом, который, как правило, задерживал на какое-то время негодующую реакцию судейских деятелей на выслушиваемые нелицеприятные откровения.

В первом процессе координатором команды Платона Лебедева был Евгений Бару – известный московский адвокат с без малого сорокалетним стажем. Ему принадлежит заслуга подбора в успешно проработавшую свыше восьми лет группу единомышленников, каждый из которых отлично знал свое дело. Сам он, помимо руководства командой, сосредоточился на работе по подготовке материалов для Европейского суда и текста соответствующих жалоб, включая медицинскую часть проблемы, связанную с неудовлетворительным состоянием здоровья Лебедева и качеством оказываемой ему в условиях СИЗО врачебной помощи.

Координатором команды Ходорковского на втором процессе был, и остается на момент написания этих строк, Вадим Клювгант – человек с очень интересной биографией. Он окончил с отличием широко известное среди юристов своей сильной школой учебное заведение – Свердловский юридический институт, после чего более десяти лет работал следователем в милиции. В 1990 году был избран народным депутатом РФ, являлся членом Верховного Совета РФ, секретарем Комитета Верховного Совета по вопросам законности, правопорядка и борьбы с преступностью, был членом Конституционной комиссии, разрабатывавшей проект ныне действующей российской Конституции. Кроме того, в его послужном списке работа главой администрации города Магнитогорска, директором по внутрикорпоративным вопросам, старшим вице-президентом нефтяной компании «СИДАНКО», вице-президентом ОАО «Тюменская нефтяная компания». Обладая и успешно используя весьма объемный багаж знаний и опыта как в области уголовного материального и процессуального права, так и в цивилистике, имеет еще и ученую степень кандидата исторических наук.

Наверное, нет ни одного документа, родившегося в недрах возглавляемой им команды и не прошедшего через его руки. Учитывая опыт и знания Вадима Клювганта, Михаил Ходорковский считал необходимым обсуждать с ним и те свои мысли, идеи и предложения, которые затем читатели видели на страницах газет, журналов и книг. Вероятно, это как раз тот случай, когда отношения клиента и доверителя, зарождавшиеся на почве оказания прежде всего правовой помощи, перерастают во что-то большее, порой даже более значимое.

Выше я уже упоминал Каринну Москаленко. Вряд ли кто-то в юридическом мире не слышал имени человека, первым в Российской Федерации еще в 2001 году одержавшего в качестве российского адвоката победу в Европейском суде по правам человека. С тех пор она занимается представлением интересов тех, у кого возникает потребность искать защиты у этого авторитетного наднационального судебного органа. Выигрыш по обращению Михаила Ходорковского в ЕСПЧ – в значительной степени заслуга Карпины Москаленко.

Она не так часто появлялась в судебных процессах, но мне всегда доставляло истинное удовольствие слушать ее выступления. Это смесь жгучих эмоций, неопровергаемой убедительности и глубокого знания прецедентной практики Европейского суда. Я думаю, что, если бы Карпина Акоповна специализировалась на делах, рассматриваемых в судах присяжных, процент оправдательных приговоров в нашей стране значительно вырос.

Ее достоинства безусловно признают и процессуальные противники. Уже в самом начале судебного процесса в Мещанском суде прокурор Дмитрий Шохин сделал признание: «После яркого и красочного выступления Карпины Акоповны нельзя к ней не относиться с уважением».

В первом деле в команду Лебедева входил адвокат Тимофей Гриднев. Выходец из военной юстиции, давшей современной российской адвокатуре много известных имен, он имел к тому времени уже солидный опыт работы по делам экономической направленности. Ему достались в нашем деле эпизоды, определявшиеся стороной обвинения как обманное завладение акциями ОАО «Апатит» и ОАО «НИУИФ». Он отработал их весьма добросовестно, но мне запомнился другим.

Где-то уже после завершения судебного разбирательства в Мещанском суде местные судейские деятели начали чинить защитникам всяческие препятствия в нормальном ознакомлении с протоколом судебного заседания и приобщенными к нему материалами, поскольку сильно желали наискорейшей передачи дела в Мосгорсуд на кассацию. В этой связи по какому-то касающемуся данной проблемы вопросу мы с Еридневым пришли в кабинет к исполнявшему обязанности председателя судье, и тот заявил нам об отказе в удовлетворении нашего обращения.

Я в первый и, может быть, в последний раз в своей жизни видел, как адвокат орал на судью, да еще так, что в кабинете звенели стекла. Тимофей Владимирович дал волю своему выработанному в военном институте командному голосу, да еще столь мастерски и убедительно по сути, что никаких контрдоводов не последовало, а сама эта шумная сцена не имела затем для него никаких негативных последствий.

К числу людей с интересной биографией относится и Владимир Краснов. За его плечами партийная и комсомольская работа в советское время, служба на дипломатическом поприще, переход в коммерческие структуры и, наконец, адвокатура. Ему по поручению Платона Лебедева пришлось участвовать в значительном числе «побочных» судебных разбирательств (обращение в Конституционный суд, опровержение появлявшихся время от времени в прессе недостоверных сведений и др.), хотя в обоих основных процессах он занимался конкретными эпизодами, связанными с обвинениями в хищениях. Не знаю, можно ли это напрямую поставить в заслугу Владимиру Николаевичу, но так в конце концов получилось, что по итогам первого процесса в Мещанском суде кассационная инстанция переквалифицировала эпизод, которым он занимался, на более мягкую статью – 165 УК (Причинение имущественного ущерба собственнику при отсутствии признаков хищения) с последующим прекращением производства по делу в этой части в связи с истечением срока давности. А во втором случае уже сам Хамовнический суд прекратил уголовное преследование по тому же основанию по обвинению в хищении акций дочерних предприятий ОАО «ВНК», как и искусственно присовокупленную к нему «легализацию». Пожалуй, такой результативности более ни у кого из нас не было.

В той же команде Платона Лебедева трудится до настоящего времени Елена Липцер – специалист по делам ЕСПЧ. Это ее основная специализация, хотя за хрупкими женскими плечами еще и абсолютный выигрыш (совместно с адвокатом Еленой Львовой) в Конституционном суде РФ по обращению в интересах Лебедева за широко теперь известным юристам разъяснением о неконституционности содержания под стражей арестованных лиц в отсутствие судебного акта. В той же связи необходимо назвать решение ЕСПЧ, безоговорочно признавшее фундаментальные нарушения при заключении Лебедева под стражу и ее продлениях. Она же, выступая в Верховном суде РФ, убедила судебную коллегию отменить как незаконные все судебные акты, вынесенные Хамовническим судом и одобренные Мосгорсудом, включая его президиум, о продлении Лебедеву срока содержания под стражей после внесения в апреле 2010 года в УПК РФ поправок, запрещающих арестовывать по обвинениям, связанным с предпринимательской деятельностью. А уж наличием в своем послужном списке частного определения, вынесенного в той же связи Верховным судом РФ в сентябре 2011 года в адрес председателя Московского городского суда Ольги Егоровой, вообще вряд ли кто-то может похвастаться.

Не удивительно поэтому, что Елена Липцер, как и Карпина Москаленко, в январе 2012 года была совершенно заслуженно включена в рейтинг ста самых влиятельных женщин России!

Еще о двух адвокатах, включившихся в работу по второму уголовному делу, можно лишь с некоторой долей условности говорить как о хорошо спевшемся и высокоэффективном дуэте. Это питерцы Борис Грузд и Леонид Сайкин, которых привел за собой в команду «ходорковцев» Юрий Шмидт. Я бы квалифицировал их как «специалистов глубокого бурения», поскольку погружение в порученную им тему всегда достигало таких размеров, что не только коллеги, но и клиенты пытались время от времени остановить неиссякаемый поток свежих мыслей, познаний, предложений, выдержек из научной литературы и документов, дабы не быть погребенными под этим необъятным массивом информации. В числе прочего применительно к Борису Ерузду следует назвать его несомненную заслугу в поиске и систематизации архивных документов ОАО «НК “ЮКОС”», демонстрация которых в Хамовническом суде позволила не только раскрыть механизм беспардонной распродажи активов нефтяной компании, но и вызвала глубокую амнезию у конкурсного управляющего.

Леонид Сайкин, работавший в режиме действующего резерва и появлявшийся в Хамовниках по мере необходимости, прекрасно отработал тему легализации по эпизоду хищения акций дочерних предприятий ОАО «ВНК». Он нашел и продемонстрировал суду в своем выступлении в прениях сторон многочисленные нестыковки и противоречия в позиции нашего противника, а также показав порочность самой сущности обвинения. Но, говоря о его профессиональных качествах, нельзя не сказать о некоторых «пробивных» способностях Леонида Ромуальдовича, успешно использующихся им в сочетании с разумной минимизацией пиетета к суду. Выглядело это примерно так. Нетерпеливый судья, прерывая речь адвоката, говорит: «Хватит, достаточно». На что Сайкин отвечает: «Нет, Ваша честь, я еще не все сказал, будьте любезны дослушать». В каких-то ситуациях это приводило к возмущению судьи и словесной перепалке, а где-то председательствующий сдавался и позволял защитнику закончить свою мысль и привести все нужные доводы.

Естественно, об этих «таранных» способностях знал и Ходорковский, чьи интересы представлял Сайкин. По этому поводу я вспоминаю показательный разговор в перерыве одного из судебных заседаний на тему предложения клиентов о проведении в ближайшее время по инициативе стороны защиты некоего процессуального действия. Мне и кому-то еще из постоянно присутствовавших на процессе адвокатов эта идея не сильно понравилась, поскольку и по сути, и по времени реализации она явно должна была встретить не только активное сопротивление прокуроров, но и судьи Виктора Данилкина. Увидев нашу реакцию, Ходорковский сказал примерно следующее: ну, если у вас есть какие-то опасения, то я сейчас приглашу Сайкина, и он скажет все, что нужно, невзирая на противодействие суда и прокуроров. Наверное, такие слова следует считать довольно высокой оценкой со стороны клиента.

Еще один адвокат с богатым юридическим прошлым – это Алексей Мирошниченко. После университета он работал следователем в подразделениях московского ГУВД, затем перешел в органы прокуратуры. Придя потом на службу в систему Министерства юстиции РФ, он занимал ответственную должность главного судебного пристава Москвы и имел звание государственного советника юстиции (генерала), а выйдя в отставку, трудился в одной из крупных нефтяных компаний. Именно такое сочетание богатого юридического опыта и знания специфики нефтяной отрасли явилось причиной того, что Мирошниченко после активизации расследования по второму уголовному делу был приглашен в команду Платона Лебедева, где и работает в настоящее время. Естественно, что он занимался анализом обвинения о хищении нефти у нефтедобывающих дочерних предприятий ЮКОСа.

В команде Ходорковского достаточно большую, но не всем и всегда заметную работу проводила адвокат Елена Левина. Это и систематизация материалов уголовных дел, архивация процессуальных документов, и многочисленные выезды в командировки в места нахождения Михаила Ходорковского (Краснокаменск, Чита, Сегежа), и организация работы помощников адвокатов. Ей, одной из широкого круга своих коллег, Генрих Падва посвятил несколько добрых строк в своей автобиографической книге. Там, в частности, в связи с работой по первому делу, было сказано: «…В этом процессе со мной вместе работала моя многолетняя бесценная помощница и сподвижница адвокат Елена Левина». Совершенно заслуженная похвала, поскольку Левина отдавалась интересам дела самозабвенно, вся целиком, и применительно к ней это не преувеличение.

На процессе в Мещанском суде рабочее место Елены Леонидовны, вооруженной компьютером, содержавшим в электронном виде все материалы по делу, находилось прямо перед металлической клеткой, где располагались наши подзащитные. И когда требовалось быстро найти какой-либо документ, чтобы, например, использовать его для постановки вопросов перед выступающим в данный момент свидетелем или возражений на ходатайства прокуроров, Ходорковский или Лебедев обращались к Левиной с соответствующей просьбой. И она с этим обычно виртуозно справлялась. Но все дело в том, что эта просьба нередко выражалась высоким (и, понятно, длинноруким) Лебедевым посредством вытягивания указательного пальца (иногда карандаша) сквозь прутья решетки с последующим постукиванием по спине защитницы, что, надо думать, добавляло ей дополнительные эмоции от участия в процессе.

В один из перерывов Елена Левина подошла ко мне и спросила, не желает ли кто-либо из нашей команды адвокатов Лебедева сесть рядом с ней и предоставить свою спину в качестве средства коммуникации. Я вежливо ответил отказом, будучи совершенно искренне убежденным, что лучше нее никто не справится с такой ответственной работой по быстрому поиску документов и это когда-нибудь будет достойно вознаграждено. Полагаю, настоящие воспоминания и станут такой наградой.

Наталья Терехова присоединилась к команде защитников Ходорковского в период пребывания его в колонии Краснокаменска, поскольку в то время жила и практиковала в забайкальских краях. Она является непревзойденным мастером оспаривания взысканий, на придумывание которых бывает столь щедра колониальная администрация. Благодаря ей были признаны незаконными не только все взыскания, щедро осыпанные на Михаила Ходорковского в Краснокаменске, но и одно из взысканий, спешно объявленных после его прибытия в карельскую колонию в Сегеже для отбывания наказания, назначенного Хамовническим судом г. Москвы.

Занимаясь в ходе второго процесса преимущественно выявлением фактов процессуальных нарушений, допущенных органами предварительного следствия, Наталья Юрьевна подготовила около 60 мотивированных ходатайств, заявленных затем Хамовническому суду.

Денис Дятлев, успешно работая в команде еще со времени возникновения первого обвинения, нечасто занимал место в ряду защитников в зале суда. Однако добываемые им документы обладали для нас уникальной доказательственной значимостью. И если бы сначала Мещанский, а за ним Хамовнический суд были бы объективны и непредвзяты, лишь несколько полученных Денисом Михайловичем справок могли бы привести к вынесению совершенно законных оправдательных приговоров.

Будучи хорошим знатоком налоговых правоотношений, Дятлев обстоятельно работал с привлекавшимися защитой специалистами в плане подбора и систематизации нужных материалов. Кроме того, он прекрасно освоил методику направления адвокатских запросов в государственные учреждения, суды и коммерческие структуры, которые буквально «доставал» своими многочисленными обращениями, перемежаемыми в случае необходимости с жалобами во все соответствующие инстанции. Именно такая целенаправленная, методичная и непрерывная работа приводила к положительным результатам, будь то грамотное заключение специалистов или истребование документа, содержащего важную для опровержения обвинений информацию. Как пример можно привести оправдание Михаила Ходорковского кассационной инстанцией по эпизоду с группой «Мост»: материалы, положенные в основу указанного судебного решения, были собраны Денисом Дятлевым.

Весьма высокую, хотя и опосредованную оценку коллеги я как-то услышал из уст самого Ходорковского. Он, предлагая найти в интересах решения одной из текущих задач человека с аналитическими способностями, сказал, что тот «должен быть таким же толковым, как Денис Дятлев».

В завершение, дабы никого не обидеть, скажу, что на разных этапах производства по делам в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева привлекались и другие адвокаты, которые также принесли большую помощь общему делу. Это известный московский адвокат Елена Львова, доктор юридических наук, профессор, член Общественной палаты РФ Елена Лукьянова, также имеющая статус адвоката. Подключавшийся к делу в качестве защитника Лебедева на предварительном слушании в

Мещанском суде вице-президент Федеральной палаты адвокатов Геннадий Шаров. Это читинские адвокаты Семен Розенберг и Игорь Сапожков, адвокатесса из города Вельск Лариса Вазеркина, Игорь Михеев – адвокат из Московской области. Выросший за время процессов из помощников адвоката в квалифицированного защитника Сергей Купрейченко. Ольга Артюхова, подвергшаяся гонениям в связи с защитой Ходорковского и вынужденная поэтому на какое-то время уйти из адвокатуры.

§ 2. Секреты адвокатского закулисья

Естественно, что такое крупное бизнес-формирование, как ОАО «НК “ЮКОС”», не только имело в своей структуре правовое управление со штатом весьма квалифицированных юристов, но и по мере необходимости сотрудничало с авторитетными адвокатскими образованиями. Однако, когда у нефтяной компании в 2003 году начались неприятности, оказалось, что не так просто собрать подходящую группу специалистов в области права, кому бы предстояло выступить защитниками от уголовного преследования. Кто-то из адвокатов сразу понимал, что предстоит сражаться с мощной государственной машиной, и старался избежать проблем с малопредсказуемыми последствиями, иным о таких рисках было сказано открыто информированными людьми. Собравший весьма обильный фактологический материал и встречавшийся с большим количеством участников тех событий, Мартин Сиксмит в своей книге пишет: «Когда Антон Дрель попытался нанять группу адвокатов, чтобы те помогли ему вести сложное и явно долгое дело, то обнаружил, что получает отказы один за другим. Некоторые из них отказывались объяснить свое решение, другие же признавались в том, что получали звонки из Кремля»[11].

И все же ситуация не была совсем беспросветной. Постепенно вырисовывался состав группы адвокатов, готовых противостоять натиску Генеральной прокуратуры РФ.

Формирование адвокатских команд, естественно, подразумевало четкое распределение обязанностей. Костяк составляли так называемые предметники, разрабатывавшие отдельные эпизоды обвинения. Они занимались изучением свидетельских показаний, анализом приобщенной к делу документации, готовили и направляли адвокатские запросы в различные организации, привлекали специалистов, хорошо разбирающихся в тех областях знаний, которые были нужны для выработки позиций для защиты.

Поскольку обвинения у Михаила Ходорковского и Платона Лебедева мало чем отличались друг от друга (по первому делу исключение составляли личные налоги и инкриминированный Ходорковскому эпизод с группой «Мост»), защита, по сути, представляла единую команду, внутри которой мы стремились избегать дублирования в работе. По второму делу обвинения у Ходорковского и Лебедева практически не отличались друг от друга, и в этих условиях, да еще и с учетом ранее наработанного опыта, команда действовала еще более слаженно.

Процедурные тонкости. К каждому судебному заседанию определялись адвокаты, кому необходимо было в нем участвовать. Чаще других присутствовали в суде координаторы команд, а также защитники, выполнявшие вспомогательные функции по текущей работе с материалами уголовных дел, в использовании которых возникала необходимость в конкретный момент. Естественно, что «предметники» были задействованы в части судебного следствия, посвященной исследованию доказательств по их эпизоду. Этот же принцип реализовывался и при допросах приглашавшихся в суд свидетелей и специалистов со стороны защиты.

В Мещанском суде председательствующая судья Ирина Колесникова не начинала ни одно заседание, не выяснив у Ходорковского и Лебедева, согласны ли они в этот день на разбирательство при данной явке. Здесь следует пояснить, что Верховный суд РФ исходит из того, что при наличии у подсудимого нескольких адвокатов присутствие хотя бы одного из них по общему правилу свидетельствует о соблюдении права на защиту. Однако широко распространены случаи, когда по согласованию с клиентом защитники делят между собой участки работы, и поэтому может возникнуть ситуация, что явившийся в суд адвокат столкнется с незапланированным процессуальным действием, не входящим по указанной причине в его сферу ответственности. Понятно, что судьи стараются этого избегать, дабы в последующем уйти от упреков в оставлении подсудимого без надлежащей защиты.

Обозначенный вопрос стал предметом отдельного рассмотрения в подготовительной части судебного заседания Мещанского суда, а именно 23 июня 2004 года. Ходорковский пояснил, что для его защиты непосредственно в суде достаточно двух адвокатов – Генриха Падвы и Елены Левиной. Все остальные адвокаты, заключившие соглашения, в соответствии с договоренностями осуществляют функции по подготовке материалов к защите, анализу уголовного дела и оказания доверителю юридической помощи по отдельным конкретным вопросам. Их присутствие в судебных заседаниях не является необходимым. Более того, оно препятствовало бы осуществлению ими возложенных на них обязанностей. Поэтому Ходорковский отказался от каждодневного присутствия в суде адвокатов, кроме вышепоименованных, оговорив, что они будут приглашаться только по мере необходимости. В завершение он сказал: «Такая организация защиты является для меня наиболее целесообразной и не только не ущемляет моих прав на защиту, а, напротив, способствует их наиболее полному осуществлению». Аналогичный подход осуществлялся и командой защитников Платона Лебедева.

И когда как минимум дважды по причине болезни Генрих Падва не смог прибыть в Мещанский суд, слушание дела откладывалось по ходатайствам защиты Михаила Ходорковского со ссылкой на ранее принятое решение о том, что Генрих Павлович является обязательным участником каждого заседания.

В Хамовническом суде таких оговорок не делалось, но однажды возникла ситуация, когда в ходе оглашения стороной обвинения протоколов допросов одного из свидетелей, после получения различных поручений от клиента, из зала один за другим удалились все адвокаты Ходорковского. Увлеченный оглашением документов, прокурор Шохин этого не заметил, но зато бдительность проявила его коллега Ибрагимова и обратила внимание председательствующего судьи Данилкина. Тот с явной неохотой прервал процесс, видимо не вполне довольный проявленной щепетильностью гособвинительницы, и через 1,5 часа тот возобновился после спешного приезда в суд одного из наших коллег.

Адвокатская диалектика. Возвращаясь к вопросу о взаимодействии внутри адвокатских команд, скажу, что мы, безусловно, были единомышленниками, но это, впрочем, не исключало жарких споров, а порой и конфликтных ситуаций. В адвокатской работе этого опасаться не следует, поскольку, как считают психологи, конфликт есть один из способов разрешения проблемы. Главное – чтобы он разрешался корректно и с пользой для общего дела.

Очевидно, что у каждого адвоката имеется свой, годами наработанный опыт, багаж теоретических знаний, свои взгляды на возможности использования новелл законодательства, у некоторых – еще и научные наработки. Кстати, в этой связи следует отметить весьма высокий научный потенциал адвокатской команды, трудившейся по второму уголовному делу. В ней состояли один доктор юридических наук (Елена Лукьянова) и пять кандидатов (Денис Дятлев, Вадим Клювгант, Владимр Краснов, Сергей Купрейченко, Константин Ривкин).

Естественно поэтому, что соединение в одном коллективе такого количества неординарных личностей, да еще и помноженное на уникальную специфику данного дела, в итоге дает боевое формирование, которому внутренне свойственны «единство и борьба противоположностей», выступающее, по заверениям подзабытых классиков, двигателем диалектического развития. В нашем случае – движения к истине в надежде на справедливое правосудие. К мозговому штурму, сопряженному с бурными внутренними дебатами, подталкивали еще и нестандартные действия нашего противника, отличавшегося неприкрытой демонстрацией пренебрежения к закону, агрессивностью и малой предсказуемостью.

На одном из совещаний в офисе Генриха Падвы, когда я еще толком с ним не был знаком, обсуждалась ситуация, связанная с тем, что законодатель в декабре 2003 года существенно изменил диспозицию статьи 199 УК РФ (уклонение от уплаты налогов с организаций), вменявшейся в вину и Ходорковскому, и Лебедеву. На момент встречи эти изменения были учтены в окончательной редакции обвинения Лебедева, а так как у Ходорковского следствие было уже завершено, его обвинение излагалось по-старому.

Падва предположил, что следователи в обязательном порядке перед направлением дела в суд перепредъявят Ходорковскому обвинение, чтобы привести его в соответствие с новым законом. Я же возразил и сказал, что, глядя на то, как действует Генеральная прокуратура, не следует надеяться на корректировку обвинения и поэтому, скорее всего, дела Ходорковского и Лебедева поступят по отдельности в суд с различающимися фабулами.

Услышав подобную крамольную версию развития событий, Генрих Павлович вспылил, заявив, что я, видимо, специализируюсь на гражданских делах, а в уголовных мало что понимаю. Поскольку такого не может быть, это абсурдно и противоречит как закону, так и здравому смыслу.

Могу сказать, что мой прогноз оправдался – дела были отправлены в Мещанский суд с разными редакциями обвинений одной и той же статьи и приведены к «общему знаменателю» лишь с вынесением приговора. Но у меня особо отложилось в памяти, что в конце описываемой встречи Падва извинился за резкость, что вызвало безусловное уважение, поскольку предложенный прогноз мог казаться действительно странным и претендовать на негативную реакцию. С этого момента наше тесное сотрудничество ничем не омрачалось и протекало весьма продуктивно.

О стратегии и тактике. Перед началом самого ответственного этапа мещанского процесса – судебного следствия – нам предстояло решить крайне важную задачу, как то: определиться со стратегией ведения защиты. По результатам расследования, по сути таковым не являвшегося, анализа безосновательных обвинений и положенных в их основу «доказательств», а также безуспешной попытки использовать возможности предварительного слушания было совершенно ясно, что рассчитывать на объективный и беспристрастный суд не приходится. По этой причине у некоторых членов адвокатской команды появилось предложение о демонстрации на процессе протестной линии поведения, иными словами – безучастного присутствия с игнорированием судебных процедур по причине недоверия мещанскому правосудию. Как вариант конкретных действий – заявление отвода составу суда с последующим нереагированием на обращения с его стороны. В случае же проведения процесса в обычном режиме с элементами состязательности сторон у наблюдателей создастся впечатление, что все происходит внешне законно и обвинения подтвердились.

Это предложение, безусловно имевшее право на существование, большинство адвокатов не поддержали. Трудно было себе представить, что защита может безмолвно наблюдать за дезинформатором-свидетелем или искажающим факты прокурором, когда в деле есть известные нам доказательства, легко изобличающие лжецов. К тому же при таком подходе терялась возможность представить участникам судебного разбирательства специалистов со стороны защиты, которые своими письменными заключениями и показаниями разрушили бы обвинение, а также пригласить и выслушать наших свидетелей и потребовать приобщения к материалам уголовного дела документов, подтверждающих невиновность подсудимых. Не говоря уже о том, что предлагавшаяся линия поведения, вероятно, поставила бы нам заслон на пути в ЕСПЧ, где предстояло доказывать отсутствие справедливого судебного разбирательства и исчерпанность внутригосударственных средств защиты.

Точку в этой адвокатской дискуссии поставил сам Михаил Ходорковский, считавший, что всё должно идти в обычном для уголовных дел порядке, с тем чтобы мы использовали весь спектр юридических возможностей для демонстрации несостоятельности выдвинутых обвинений. Именно такой линии команда защитников придерживалась на первом процессе в Мещанском суде и еще более решительно отстаивала ее в Хамовниках.

Кстати, здесь появляется повод поговорить и о причинах разных тактических подходов, отличающих первый судебный процесс от второго. Вероятно, я не ошибусь, если скажу, что едва ли не у всех представителей стороны защиты, включая Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, до момента оглашения обвинительного приговора имелись надежды на относительно мягкое разрешение дела. Надеяться на это позволяли и аналогичные события в отношении других лиц, уже попадавших в подобное положение, и очевидная натянутость обвинений, подлежавших публичному рассмотрению на глазах внимательно наблюдающей за разбирательством мировой общественности. Кроме того, во время мещанского суда отчасти вынужденно сменившееся руководство ЮКОСа еще предпринимало активные и неоднократные попытки спасти от неправомерных посягательств одну из лучших в стране нефтяных компаний. Это, вероятно, позволило бы одновременно облегчить участь Ходорковского и Лебедева. О серьезной проработке вариантов развития событий в обозначенном направлении и наличии шансов на положительное решение вопроса достаточно подробно рассказывается в уже упомянутой книге «Путин и дело ЮКОСа».

В совокупности эти обстоятельства были причиной того, что Михаил Ходорковский вместе с координатором команды адвокатов Генрихом Падвой избрал весьма осторожную линию защиты, стараясь избегать лишний раз «дергать тигра за хвост». Именно такая установка обуславливала, с одной стороны, подчеркнуто корректные действия стороны защиты даже при наличии вопиющих оснований для резкого реагирования, а с другой – была основанием для возникновения конфликтных ситуаций и споров со сторонниками более активных действий. Той же причиной объяснялось и практическое исключение из арсенала защиты аргументов о политической мотивированности уголовного преследования наших доверителей.

К примеру, глядя на безобразия, происходившие на процессе, Платон Лебедев со своими адвокатами счел необходимым заявить отвод составу суда, что было сделано при неодобрении таких действий некоторыми коллегами, представлявшими интересы Ходорковского. Интересно, что данный демарш явился впоследствии немаловажным аргументом при обращении в ЕСПЧ, но записать его себе в актив смогла только команда Лебедева.

Объясняя приверженность к соблюдению строгой юридической позиции, направленной на скрупулезное опровержение фактами выдвинутых прокуратурой претензий, Генрих Падва в своей книге мемуаров с огорчением пишет о том, что были люди, считавшие, что он недостаточно высвечивает политическую составляющую дела и не слишком активно разоблачает авторов обвинения и прокуроров[12]. Таких людей действительно хватало. Видимо, именно этой категории наблюдателей знаменитый грузинский поэт XII века Шота Руставели посвятил стихотворные строки: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».

Вот одно из высказываний о линии защиты, избранной Генрихом Павловичем, в изложении иностранного автора: «Он был старшим среди юрисконсультов и усиленно отговаривал Ходорковского от превращения суда в яркий политический процесс. Он убеждал его, что если он воздержится от такой шумихи, то у него будет больше шансов на оправдательный приговор. Этот совет шел вразрез с мнением других адвокатов, и в конечном итоге он обернулся серьезной ошибкой»[13]. Весьма огорчительно, что, позволяя себе оценивать работу одного из самых авторитетных в нашей стране адвокатов и бросая ему в значительной мере незаслуженные упреки, критики доходят до того, что выдвигают совершенно нелепые версии: «Известно, что у него были хорошие отношения с некоторыми кремлевскими деятелями, поэтому возникало подозрение, что он мог нарочно убедить своего клиента сидеть тихо и не возбуждать международную общественность»[14].

Сразу скажу, что у меня, как у участника описываемых событий, нет ни малейших оснований сомневаться в порядочности и честности Генриха Падвы. Его высокий профессионализм также общеизвестен. Отстаиваемая им точка зрения о тактике действий стороны защиты была мотивирована и понятна. Что крайне важно – согласована с Михаилом Ходорковским и поэтому принята к исполнению другими членами команды. Возможно, нам не хватало жесткости, но вряд ли смещение акцентов существенно повлияло бы на итоговые решения судебных инстанций. Нужно учитывать и то, что защита была ограничена в использовании свидетельской базы, поскольку едва ли не каждый потенциальный свидетель мог стать мишенью для уголовного преследования. Однако даже приобщенных к делу документов вполне хватало на то, чтобы показать всю несостоятельность выдвинутых обвинений.

С другой стороны, международная общественность в лице правозащитных и иных неправительственных организаций, российская и зарубежная пресса, политики, государственные деятели постоянно уделяли самое серьезное внимание ситуации с ЮКОСом и его менеджерами. Достаточно вспомнить принятую в середине первого процесса, в январе 2005 года, жесткую резолюцию ПАСЕ, выступления почти всех первых лиц демократических государств, выразивших озабоченность преследованием руководителей нефтяной компании. Очевидно, что в такой обстановке от воли самого Михаила Ходорковского мало зависели публичность освещения процесса и даваемые ему теми, кто интересовался происходившим, нелицеприятные оценки. Другими словами, повышать еще более градус возбужденности наблюдателей глубокого смысла не было.

Можно задаться вопросом, а что же представляла собой «правильная» линия поведения адвокатов в представлениях ее сторонников? Ответ можно найти в высказывании приводившегося в литературных источниках некоего анонимного западного юриста: «…Мы считали, что процесс необходимо построить на манер западных политических процессов. То есть вызвать свидетелей из правительства, людей, которые принимали решение об аресте и которые решили отнять ЮКОС. Можно было бы вызвать многих людей из верхушки правительства, приложивших руку к этому делу, и допросить в качестве свидетелей»[15]. Это предложение удивляет своей наивностью. Апологет таких действий явно плохо знаком с российскими реалиями, если допускает, что воцарившееся «басманное правосудие» способно на осуществление судопроизводства по западным стандартам независимого и объективного суда, да еще по скандальному «делу ЮКОСа».

Здесь, вероятно, более уместным было бы прислушаться к мнению тех, кто на себе испытал российскую правовую действительность и поэтому надолго избавился от иллюзий. Бывший финансовый директор ОАО «НК “ЮКОС”», гражданин США Брюс Мизамор, против которого вместе с еще несколькими иностранными менеджерами было возбуждено уголовное дело: «Так делаются дела в России: закон здесь не действует, независимых судов нет. Судей назначают, и те пляшут под дудку губернаторов и Кремля»[16]. Схожие мысли высказывает канадский адвокат Роберт Амстердам, представлявший интересы Михаила Ходорковского и подвергшийся за это преследованию, говоря, что российское правосудие сегодня не многим лучше, чем было при Сталине: «Дело Ходорковского – это полное нарушение закона, поэтому я даже затрудняюсь назвать весь этот процесс судом. Это показательное судилище… Судьи – это прислужники прокуроров, работающие на них»[17].

Следует заметить, что, когда ко второму судебному процессу над Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым ситуация несколько поменялась и власти решили продемонстрировать внешне более лояльное разбирательство, стало возможным рассчитывать на вызов правительственных чиновников, что ранее было абсолютно нереально для обстановки Мещанского суда. Однако и в этом случае допуск в суд на свидетельскую трибуну был строго дозирован, и в число «счастливчиков» все равно не попали ни те, кто «решил отнять ЮКОС», ни те, кто «принимал решения об аресте».

В конечном итоге, как представляется, именно время рассудило спорщиков. В хамовническом процессе защита открыто, резко и многократно заявляла о политической мотивированности уголовного преследования Ходорковского и Лебедева. Для критики не поддающегося здравому смыслу нового обвинения использовались эпитеты на грани допустимых. В свидетелях защиты и бесспорно оправдывающих подсудимых документов, включая вступившие в силу арбитражные решения, не было недостатка. Итог известен – обвинительный приговор в 14 лет лишения свободы.

Вывод из сказанного очевиден: для судей, из числа тех, кого устраивает обозначенная выше роль прислужников прокуроров, любая по степени активности позиция защиты не является препятствием по причине абсолютного ее игнорирования. А жертвам такого правосудия в этих случаях не остается ничего иного, кроме как утешаться словами американского мыслителя позапрошлого века Генри Торо, сказавшего, что единственное место, приличествующее честному гражданину в беззаконном государстве, – это тюрьма. Впрочем, та же идея применительно к отечественным условиям может быть выражена и несколько по-иному, и даже в стихотворной форме:

И я сказал себе: держись, Господь суров, но прав, нельзя прожить в России жизнь, тюрьмы не повидав[18].

Организация работы защитников. Для координации усилий команды защитников периодически проводились рабочие совещания. Там подводились итоги прошедшего этапа и ставились задачи на будущее в зависимости от ожидаемых событий, будь то продление срока стражи, допрос важного свидетеля или заявление отвода составу суда. В течение второго процесса было установлено за правило ведение письменного протокола совещаний, где отмечались ход обсуждения вопросов, принятые решения, сроки исполнения и ответственные за это адвокаты. После изготовления протокола он по электронной почте рассылался всем членам команды, а при необходимости с ним знакомили и подзащитных. Такой подход может показаться несколько забюрократизированным, но на самом деле он полностью оправдал себя. В каких-то случаях документ позволял активизировать работу, завершение которой планировалось к определенной дате. Порой выяснялось, что исполнитель не совсем правильно понял, что ему предстояло сделать, и тогда опять же выручал протокол.

Теперь следует сказать несколько слов об организационно-технической стороне деятельности команд адвокатов. Закон по завершении предварительного следствия разрешает защите не только знакомиться со всеми материалами уголовного дела, но и копировать их с помощью технических средств. Естественно, этим правом мы воспользовались, и в конце 2003-го – начале 2004 года в здание Главного следственного управления в Техническом переулке Москвы были доставлены ксерокопировальные аппараты, активно запущенные в работу нашими помощниками.

Адвокатский опыт подсказывает, что правильнее всего копировать всё дело без каких-либо изъятий, даже несмотря на объем, порой весьма внушительный. Иначе получится, что в нужный момент понадобится взглянуть на точную копию именно того документа, который при копировании показался неважным и поэтому пропущенным.

Каюсь, по первому делу я, как отвечавший за снятие копий, допустил именно такую ошибку, предварительно опросив коллег-«предметников» о том, что им понадобится в работе из материалов дела. Наверстывать упущенное пришлось отчасти в ходе мещанского суда, отчасти на стадии обжалования.

Намного разумнее поступили адвокаты-«ходорковцы». Они не только отсняли все без исключения 227 томов уголовного дела своего клиента, но еще и при этом выработали методику, успешно используемую защитой в дальнейшем. Заключается она в том, что в первую очередь с использованием копировального аппарата делается хорошая – в зависимости от качества исходного документа – копия. Затем она сканируется, что позволяет создать электронную версию уголовного дела.

А для того чтобы найти в многотомном деле нужный документ, что крайне важно при возникновении соответствующей ситуации в ходе суда, делаются электронные текстовые описи с гиперссылками. Они предоставляют возможность оперативного поиска документа в материалах дела и переадресации к другому объекту (файлу, каталогу, приложению), расположенному на локальном диске данного компьютера. При гиперссылках в описях электронных версий томов уголовного дела открытие искомого документа занимает доли секунды.

Естественно, что электронная версия дела копируется на переносные электронные носители (жесткие портативные диски, флеш-карты или компакт-диски), а также размещается в памяти адвокатских компьютеров.

Помимо электронных версий для адвокатов, более привыкших работать с бумажными носителями информации, распечатывались и изготавливались сброшюрованные копии томов дела.

Здесь следует отметить, что при очень неплохом в большинстве случаев качестве получаемых копий документов из дела их отдельные мелкие или слабо отраженные красителями детали могут быть утрачены. Поэтому в случае сомнений, а тем более важности точного установления существенных элементов, лучше еще раз взять в руки имеющийся у суда том с проверяемым документом и собственноручно его осмотреть. Еотовя как-то ходатайство об исключении из дела недопустимых доказательств, я обратил внимание на некоторые не вполне понятные несоответствия, которые хотел использовать как дополнительные аргументы. Что-то подтолкнуло подойти к секретарю и попросить материалы дела. Оказалось, что хорошо видимая на первоисточнике и читаемая печать была при копировании полностью «съедена», вероятно из-за того, что она была исполнена синей штемпельной краской.

Такая же методика копирования использовалась и при завершении предварительного расследования по второму делу Ходорковского и Лебедева. В одном из кабинетов Читинской областной прокуратуры, отведенном для следственной бригады из Москвы, был установлен копировально-множительный аппарат. И на нем на протяжении рабочего дня трудились наши технические помощники. Через некоторое время после начала такой работы обнаружилась интересная закономерность: заправляемые картриджи почему-то расходовались несоразмерно количеству производимых копий и продемонстрировали удивительную способность очень быстро заканчиваться. Анализ специфики забайкальского размножения бумаги привел к твердому убеждению, что красящее вещество в тонере стабильно убывает исключительно во время обеденных перерывов, когда помощники отлучаются для принятия пищи. Тогда на рабочих местах остаются только следователи, видимо активно реализовывавшие таким образом свои накопившиеся копировальные потребности за счет чужой техники. Установив указанные причинно-следственные связи, помощники по указанию адвокатов стали вынимать и брать с собой на обед картриджи. Проблема была решена, ксероксы заработали в полном соответствии с техническими параметрами своей выходной способности!

Вообще, условия применения технических средств в Хамовническом суде были беспрецедентными по отношению ко всему, виденному мною до сих пор, хотя на самом деле это была часть задумки инициаторов процесса по созданию внешне благоприятной обстановки, о чем мы еще поговорим. Уже в самом начале судебного разбирательства каждый из адвокатов подал на имя председателя суда Виктора Данилкина заявление, где уведомлял о намерениях использовать самую разную вспомогательную технику и просил сообщить об этом сотрудникам службы судебных приставов, осуществляющим контроль на входе в здание. В документе перечислялись следующие технические средства: персональный компьютер; оборудование для осуществления фотокопирования, в том числе фотопланшет и цифровой фотоаппарат; оборудование для осуществления видеозаписи, в том числе видеокамера и микрофон; оборудование для осуществления аудиозаписи, в том числе цифровой и аналоговый диктофоны, микрофоны; принтер. Естественно, что указанная техника использовалась в ходе процесса по мере возникавшей необходимости.

Отдельного разговора в рассматриваемой связи заслуживает использование в деятельности адвокатов средств аудиозаписи. Сейчас весьма распространенные цифровые диктофоны столь совершенны, что позволяют делать довольно качественные записи, причем с разумного в зависимости от ситуации расстояния.

Как правило, защитой использовалось сразу два диктофона, чтобы избежать ситуации с проблемой из-за возможной поломки. Они устанавливались на одном из столов, где располагались защитники, и перемещались в зависимости от того, кто в данный момент выступал – прокурор, свидетель или один из адвокатов. По нашим наблюдениям, при наличии шнурового микрофона некоторые судьи позволяют крепить его на трибуне для свидетелей. Другие отказывают, почему-то ссылаясь на то, что наличие техники будем мешать выступающему. Хотя я ни разу не видел, чтобы этот вопрос выяснялся у самого свидетеля, эксперта или специалиста, готовящегося давать показания.

Надо ли говорить, что такие аудиозаписи являются большим подспорьем в работе. Это превосходный источник замечаний на протокол судебного заседания, с изготовлением которого обычно суды не сильно торопятся. По той же причине расшифровки записей содержат необходимую фактуру для выступлений адвокатов в прениях сторон. Это возможность определить точную формулировку сказанного оппонентом при подготовке ответной реплики или заявления. Это и отличный материал для создания текущих процессуальных документов защиты. Кстати, такая же запись, осуществлявшаяся сотрудниками пресс-центра и в режиме реального времени, позволяла вскоре увидеть на страницах сайта khodorkovsky.ru точный текст с изложением речей выступавших на процессе. Максимум на следующий день полное описание событий появлялось на сайте. Оно иллюстрировалось оглашавшимися на процессе документами.

Однажды в Хамовническом суде наличие звукозаписи стало средством оперативного разоблачения прокурорской лжи. Произошло это так. Валерий Лахтин, видимо, по уже установившейся среди прокуроров традиции видеть несуществующую подпись Платона Лебедева под самыми разнообразными документами, едва ли не через пару минут после сделанного им публично утверждения о ее наличии в одном из договоров ЮКОСа, и будучи мгновенно «схваченным за руку», а точнее – за язык, от своих слов отказался, заявив, что он ничего подобного не говорил. Присутствовавшие в зале ахнули при виде столь демонстративного провала в памяти государственного обвинителя, а Лебедев «пошедшего в отказ» прокурора незамедлительно решил изобличить. Очень быстро, где-то за время обеденного перерыва, было подготовлено соответствующее заявление, сопровождавшееся воспроизведением отрывка записи с утверждением Лахтина. При его последующем оглашении во второй части судебного заседания за вновь прозвучавшим в диктофонной записи прокурорским утверждением были тем же способом трижды озвучены слова «борца за законность, честность и справедливость»: «Я этого не говорил… Я этого не говорил… Я этого не говорил…» Истина была установлена, однако привыкший к регулярным разоблачениям Лахтин, выслушивая самого себя, и бровью не повел: сказалась прокурорская школа.

В другой ситуации в положение изобличаемой попала прокурор Гульчехра Ибрагимова, почему-то вместо ЮКОСа в оглашаемом договоре назвавшая другую организацию, «Томскнефть», и так же, как и Лахтин, пошедшая затем в отказ. Сеанс аудиодетекции не произошел лишь по причине заступничества судьи Данилкина, который, едва услышав начало разоблачительной записи, резко потребовал ее выключить.

Показательно, что эти мини-уроки для баронов Мюнхгаузенов со званиями старших советников юстиции (по военному – полковников) почему-то вызывали негодование судьи Данилкина. Казалось бы, он должен был возмущаться вместе со всеми: и его пытались обмануть и ввести в заблуждение отказом от своих собственных слов. Однако претензия была обращена только к стороне защиты и заключалась в предписании впредь такое использование технических средств обязательно согласовывать с председательствующим…

Важно добавить к сказанному о технической оснащенности, что в зале был установлен проектор, позволявший с компьютеров адвокатов выводить на стену изображение документа, о котором шла речь в данный момент в ходе судебного разбирательства, будь то допрос свидетеля, представление доказательств одной из сторон или дача показаний подсудимыми. Однажды при помощи проектора для иллюстрации показаний Платона Лебедева о банке «Менатеп» был показан фрагмент документального фильма, ранее транслировавшегося по телевидению. А чтобы находящиеся в клетке-«аквариуме» Ходорковский или Лебедев в ходе своих выступлений могли акцентировать внимание присутствующих на конкретном реквизите или фразе из демонстрируемого проектором документа, им была предоставлена возможность использовать лазерную указку.

На одном из адвокатских столов, в полуметре от «аквариума», где находились наши доверители, адвокатами был установлен подключенный к компьютеру большой 29-дюймовый монитор. Он позволял Ходорковскому или Лебедеву быстро, с помощью защитников, найти в электронной версии дела и увидеть нужный документ, а в других случаях – работать по созданию того или иного ходатайства или заявления, планируемого к оглашению в суде прямо во время проведения процессуальных действий.

Кроме того, защитой были доставлены в суд и установлены в углу зала, рядом с большим стационарным судейским ксероксом, два портативных копировально-множительных аппарата. Там же располагался небольшой книжный стеллаж, где хранились нужная литература, справочные пособия и некоторые подборки из материалов дела. Правда, когда материалов накопилось с избытком, второй стеллаж поставить уже не разрешили, едва не выставив первый, который с трудом удалось отстоять. В клетке-«аквариуме» для каждого подзащитного были установлены небольшие складные металлопластиковые столики, чтобы удобнее было писать и располагать тетради с записями.

В общем, техническая вооруженность команды защитников была на вполне современном уровне.

И еще об одном адвокатском «ноу-хау». В процессе работы по делу защита столкнулась с тем обстоятельством, что следователи, призванные быть по закону объективными и беспристрастными, а главное – защищать человека от незаконного и необоснованного преследования, в реальности активно занимались тем, что скрывали доказательства невиновности наших подзащитных. За долгие годы ведения «дела ЮКОСа» путем манипулирования с выделением и соединением уголовных дел они наработали практику фильтрования имеющихся материалов, подтверждающих, в их понимании, выдвинутое обвинение так, чтобы документы, говорящие в пользу Ходорковского и Лебедева, оставались в недрах Следственного комитета и в суд не попадали.

Доходило до ситуаций уникальных и малопредставляемых по иным делам, рассматривающимся в традиционном порядке в российских судах. По делу о хищении, где документально должны быть доказаны наличие и размер материального ущерба от преступления, отсутствовала бухгалтерская отчетность «потерпевших» – дочерних предприятий ЮКОСа! Эта отчетность на самом деле изымалась следователями, что было подтверждено протоколами выемок и обысков, но к делу ничего подобного приобщено не было. Естественно, что, пользуясь возможностями, предоставляемыми законом об адвокатуре, защитники направляли запросы руководству «дочек», но оттуда, со ссылкой на коммерческую тайну, последовали отказы. Следствие также отказало в приобщении к делу балансов с приложениями.

Тогда было принято решение обратиться за помощью к нотариусу, чтобы заверить искомые документы, имеющиеся в свободном доступе в Интернете. Сейчас для такого рода действий даже появилось специальное название – нотариальное заверение интернет-контента в порядке обеспечения доказательств. В результате вместе с соответствующим ходатайством Хамовническому суду были представлены протоколы осмотров информационных ресурсов, опубликованных в электронном виде, представлявшие собой бухгалтерские балансы «Томскнефти», «Самаранефтегаза» и «Юганскнефтегаза» за интересующие годы. Кстати, причина сокрытия их от защиты лежала на поверхности – согласно указанной отчетности предприятия работали с прибылью, и поэтому ни о каком хищении годовых объемов нефти речи идти не могло.

Правда, суд поступил по-своему, отправив запросы в дочерние предприятия о выписках из балансов с соответствующими показателями. Пришедшие справки полностью подтвердили отсутствие хищений, поскольку поступавшая выручка за нефть покрывала все затраты нефтедобытчиков.

Критики и доброжелатели. Нет сомнения в том, что суды по «делу ЮКОСа» в целом и деятельность защитников отдельно внимательно и критично отслеживались профессиональными юристами. В одних случаях это было познавательное любопытство на тему того, как проходили самые громкие в России процессы последних десятилетий. В других очень понятный интерес проявляли сотрудники правовых отделов и служб безопасности нефтяных компаний, по указанию своих руководителей пытавшиеся примерить обвинения, выдвинутые против наших подзащитных, к практике функционирования своих собственных организаций[19].

В числе наблюдателей с юридическими познаниями встречались также люди, реально и искренне стремившиеся хоть чем-то помочь защите. Но находились и явно сомнительные личности, кто искал встреч с адвокатами со всякого рода мутными предложениями.

Едва только началось предварительное следствие по первому делу, как к координаторам команд, а то и прямо на адреса СИЗО для наших подзащитных стали приходить письма с критикой адвокатских действий. Была масса рекомендаций, как правильно вести защиту, например предлагалось каждый шаг следователей обжаловать в судебном порядке, чтобы им просто некогда было заниматься собственно расследованием. Первое время мы добросовестно показывали такую корреспонденцию клиентам, но те не проявляли к ней особого интереса.

На втором процессе, помнится, мне пришлось беседовать в перерыве судебного заседания с мужчиной, сообщившим, что он возглавляет юридическую компанию, имеющую прекрасные результаты в защите граждан от незаконных обвинений. И если Ходорковский или Лебедев обратятся к нему, то в результате применения наработанных и суперэффективных методик со стопроцентной вероятностью окажутся на свободе.

Другой случай был связан с тем, что ко мне в офис долго напрашивался и наконец приехал некий знакомец бывшего сотрудника ЮКОСа, проживающего теперь за границей. Гость сообщил, что его приятель обладает убийственными по важности документами, наличие которых у защиты позволит легко разрушить выдвинутые прокуратурой против Ходорковского и Лебедева обвинения. Но что странно – посетитель не только ничего не смог пояснить о содержании рекламируемых им «бесценных» бумаг, но и продемонстрировал явное незнание сущности того, что инкриминировано нашим подзащитным. И даже после того, как мы расстались, этот человек, несмотря на столь малую информированность и непонимание движущих механизмов нашего процесса, передавал через общих знакомых, что я напрасно не воспользовался его столь «соблазнительным» предложением.

Однажды мой коллега по Совету Адвокатской палаты Москвы, возглавляющий большое адвокатское образование, поведал, что некоторые следящие за нашим процессом его сослуживцы регулярно рассказывают ему о том, как бы они защищали Ходорковского, если бы представляли его интересы. Судя по пересказанному мне, такие повествования сильно смахивали на содержание рубрики, существовавшей когда-то в одной популярной газете и называвшейся «Если бы директором был я». С одной только разницей: идеи озвучивались после оговорки – прежний директор никуда не годится.

Порой от полета мыслей непрошеных советчиков или критиков просто брала оторопь. Недовольство мог вызвать очень краткий круг вопросов, заданных в суде свидетелю обвинения. Но это была установка клиентов, считавших полученную в ответах информацию вполне достаточной. А адвокат, как известно, связан в своих действиях позицией доверителя.

Как-то я встретил в электронных СМИ следы бурного негодования бывшего сотрудника ЮКОСа на тему о том, что защита не настаивала на вызове в Хамовнический суд весьма осведомленного свидетеля из числа крупных менеджеров компании. При этом критику (скорее, критикану) было невдомек, что у прокуроров на вооружении имелись изложенные в обвинительном заключении претензии к работе этого человека, которые в любой момент могли преобразоваться в конкретные обвинения, что было хорошо известно адвокатам. Именно поэтому следственно-прокурорская команда приложила немалые усилия в целях заполучить в суд этого свидетеля, но у них ничего не получилось. Защита же, когда пришло время представлять доказательства, напротив, заверила обеспокоенного экс-ме-неджера, что мы не будем подвергать его риску и ходатайствовать о вызове, так как располагаем и без того сильной доказательственной базой.

Вообще, в критике с самых разных сторон недостатка не было. Первый судебный процесс едва ли не по косточкам был разобран некоей группой товарищей, написавших творение под названием «“Дело Йукоса” как зеркало русской адвокатуры» (2008 г.), где значительная часть из написанных 800 страниц была посвящена критическому разбору действий команды адвокатов в Мещанском суде. Те, кто заглянул в это «зеркало», могли убедиться, что одобрительных слов в адрес прокурора и суда авторы высказали, пожалуй, больше, чем посвятили их защитникам. Возомнившие себя стратегами сторонние наблюдатели (вспомним Ш. Руставели) не стеснялись ставить оценки, словно профессор студенту-первокурснику: «Адвокат в своих ходатайствах руководствуется ложным пониманием отдельных статей из уголовно-процессуального закона. Процессуальные действия адвоката абсурдны». Этот же всезнающий «лектор» поучает несмышленышей-защитников: «Если адвокат представляет суду какой-либо документ в качестве доказательства, то есть содержащимися в этом документе сведениями он доказывает какое-то нужное ему обстоятельство, то этот документ обязательно приобщается к материалам уголовного дела судом как неотъемлемая часть доказывания стороной защиты…» Без комментариев.

Однако создателям указанного солидного фолианта, из которых по меньшей мере трое – адвокаты, вскоре представилась отличная возможность оторваться от критического теоретизирования и проявить свои способности на практике в сражениях со следствием и судом. Это произошло в реальном «деле ЮКОСа», точнее – в одном из его немаловажных производств, послуживших предтечей для второго обвинения против Ходорковского и Лебедева. Двое из создателей творения защищали Владимира Малаховского и Антонио Вальдеса-Гарсию, а третий сопровождал на допросы свидетелей из числа сотрудников ЮКОСа. Первым активным действием на суде знатоков права явилось ходатайство о проведении процесса в закрытом режиме, с энтузиазмом поддержанное обвинением и принятое судьей. В результате, глубочайше впитав в себя философские дистинкции, освоив историческую онтологию, ощутив на себе нейролингвистическое влияние и справившись с вирусами фельетонизма (термины из упомянутой книги), а также выяснив у наших высокоученых собратьев по цеху процессуально выверенные подходы к истинному пониманию содержания норм УПК, Басманный суд Москвы определил Малаховскому 12 лет лишения свободы и готов был дать по предложению прокуратуры столько же Вальдесу-Гарсии, если бы тот не сбежал. И теперь уже пятый год адвокатское сообщество с нетерпением ждет от «йукосизаторов» самокритичного разбора своей собственной прикладной деятельности…

§ 3. Великий и могучий

«А кого судьи велят поставить к суду, и исцу и ответчику, став перед судьями отвечати вежливо и смирно и не шумко, и перед судьями никаких невежливых слов не говорити и межь себя не браниться».

Из «Соборного уложения» 1649 года

Своей поддержкой и опорой называл более ста лет назад русский язык знаменитый писатель Иван Сергеевич Тургенев, одновременно характеризуя его как великий и могучий. Умение владеть языком в многогранных его проявлениях есть обязательное условие успешной работы адвоката в рамках судопроизводства. Сказанное касается как составления процессуальных документов, так и выступлений в судебных процессах, построенных на принципах устности и гласности. При этом, в силу предписаний «Кодекса профессиональной этики адвоката», представитель адвокатского сообщества не вправе допускать при рассмотрения дела высказывания, умаляющие честь и достоинство других участников разбирательства, даже в случаях их нетактичного поведения. Корпоративные этические нормы предусматривают ограничения и для наших оппонентов – прокуроров, а также для судей. В «деле ЮКОСа» возникало немало пограничных ситуаций, когда использование богатств русского языка приводило к конфликтам.

Сначала о случаях безобидных, в основе каковых, скорее всего, лежат либо непонимание сути сказанного, либо навязываемое мнение, опирающееся на собственные представления об истинной сущности прозвучавшего.

Например, в Мещанском суде судья Ирина Колесникова однажды довольно резко прервала выступавшего адвоката Юрия Шмидта, когда он в ходе своей речи для аргументации сказанного привел всем известную пословицу «Дорого яичко к Христову дню». Сложно представить, какие именно ассоциации в этот момент возникли в голове у служительницы Фемиды, но итогом стало вынесение защитнику замечания. Изумленный Шмидт, вероятно уже не без опасения, сменил пасхальное изречение на более нейтральное и бытовое – «дорога ложка к обеду», и такая замена вполне удовлетворила строгую судью.

(Любитель образных сравнений, Юрий Шмидт на втором процессе относительно попытки прокуроров вбросить в дело очередной набор документов сказал, что это дает обвинению возможность в любой момент вытаскивать из рукава то петуха, то зайца. Даже страшно подумать, что было бы с судьей Колесниковой, если бы такое произошло в ее присутствии.)

Гораздо более интересна в рамках нашего дела история с распространенным в юридической практике выражением, обозначающим процессуального оппонента словами «противная сторона». Ранее это выражение безусловно считалось синонимом прилагательного «противоположный», и именно так оно указано в первом значении в авторитетнейшем «Словаре русского языка» С. Ожегова. Да и в настоящее время в договорных отношениях противная сторона (counterparty – англ.) воспринимается как одна из сторон договора, противостоящая той, чьи интересы отстаиваются. Кстати, именно в таком смысле противную сторону упомянул один из выступавших в Мещанском суде свидетелей обвинения, рассказывая о сделке со своим участием, и это не породило никаких возражений.

• Михаил Ходорковский – обладатель в 2002 году звания самого профессионального менеджера современной России

• Платон Лебедев – руководитель Международного финансового объединения Менатеп

• Начальник правового управления ОАО «НК “ЮКОС”» Василий Алексанян

• Члены Совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”» Сара Кэри (США) и Жак Косьюшко-Моризе (Франция) в православном храме в Нефтеюганске (октябрь 2002 г.)

• Вице-президент ЗАО “ЮКОС-PM” Франк Ригер (ФРГ)

• Член Совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”» Жак Косьюшко-Моризе

• Пристальный взгляд Президента – сигнал об опасности (Константиновский дворец, июнь 2003 г.)

• Атака в полном разгаре. Тревожные предчувствия (На пресс-конференции в ЮКОСе, 6.10.2003 г.)

• Зачастившие гости. Машина генпрокуратуры у штаб-квартиры ЮКОСа

• В Жуковке после визита следственно-оперативной группы: обыск или погром? (осень 2003 г.)

• Слово в защиту ЮКОСа на пресс-конференции. Слева-направо: Ю. Шмидт, К. Ривкин, Е. Бару, А. Кондауров, Е. Липцер, В. Краснов (конец 2003 г.)

Следует пояснить, что прилагательное «противный» действительно более распространено в гражданском праве, и это не вызывает у цивилистов какого-либо неприятия. Можно указать на положения действующего Гражданского кодекса РФ о сделках, совершаемых с целью, заведомо противной основам правопорядка или нравственности; на массу законодательных актов и судебных решений, говорящих о противном случае; на международно-правовые документы, упоминающие доказывание противного.

Ничего крамольного и уничижительного нет на самом деле и в сочетании противная сторона, еще относительно недавно применявшемся отечественным законодателем в законе «О Конституционном Суде РСФСР» («Сторона вправе… задавать вопросы противной стороне»), ранее – в Уголовно-процессуальном кодексе 1922 года («Ходатайства разрешаются судом… причем предварительно должны быть заслушаны заключения противной стороны»), а в настоящее время иногда встречается в арбитражных решениях.

Сам я этим словосочетанием пользовался неоднократно, порой автоматически, и что интересно, у имеющихся таким образом в виду прокуроров это никогда не вызывало возражений. Однако судьи порой усматривали некую крамольную двусмысленность в рассматриваемом выражении и соответственно на это реагировали. Забавный пример привел в своей книге Генрих Падва, рассказывая о событиях середины прошлого века. Его коллега, выступая в суде, несколько раз произнес общепринятое тогда обозначение «противная сторона». Неожиданно судья прервал его словами: «Что вы такое говорите – противная сторона, противная сторона – для суда обе стороны одинаково противные»[20].

Однако в Мещанском суде определение группы лиц, поддерживающих обвинение, как противной стороны не вызывало у судей никакой аллергии. Возможно потому, что этому сопутствовало специальное объяснение: имеется в виду не качественная характеристика, а место взаиморасположения. В Хамовническом же суде вообще на такого рода мелочи не обращали внимания, поскольку там шли острые словесные баталии, предусматривавшие куда как более крепкие выражения.

Между тем с обозначенной мнимой коллизией мне пришлось столкнуться в Архангельском областном суде, в сентябре 2011 года рассматривавшем жалобу защиты на отказ Платону Лебедеву в условно-досрочном освобождении. Председательствующий судья Игорь Харитонов вел себя подчеркнуто корректно, однако на слова автора этих строк, сказанные в ходе выступления, среагировал незамедлительно и настойчиво попросил избегать выражения «противная сторона». Хотя в данном случае как раз не было особого повода делать выпады в адрес двух представителей областной прокуратуры, поскольку защитники их видели в первый раз, да и слово им было предоставлено для изложения позиции последним. Пришлось, исходя из предписаний суда, проявившего, по замечанию одного из присутствовавших журналистов, языковую чуткость, сменить «противную» сторону на «противоположную».

Кстати, по нашим наблюдениям, сторона обвинения в лице прокуроров и следователей зачастую сама подставляется под словесный залп защиты. Так, не единожды в процессуальных документах дел Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, посвященных налоговой тематике, обнаруживалось некое «налогооблАжение», в ответ позволившее утверждать, что в части обвинений в уклонении от уплаты налогов наши противники явно облАжались.

Еще пример. В октябре 2003 года один из основных акционеров ЮКОСа Василий Шахновский был избран в Совет Федерации от Эвенкии. В самый разгар преследования сотрудников нефтяной компании Генеральная прокуратура РФ такого допустить не могла и обжаловала состоявшееся избрание в Красноярском краевом суде. Найти повод для вывода о процедурных нарушениях было весьма сложно, проще придумать, и тогда прокурор заявил, что Шахновский не указал в документах свою половую принадлежность (!). Громкое ответное удивление адвоката Елены Лукьяновой: «Как же так, ведь общеизвестно, что он женат и имеет четверых детей?» – вызвало резкую реакцию судьи на ее слова.

А в процессе в отношении Алексея Пичугина присутствовал такой эпизод. Стремясь показать перед присяжными эффективность одорологической выборки, основанной на использовании возможностей обоняния собаки, гособвинитель восторженно рассказал, что его собственный пес даже по прошествии значительного времени, заходя в лифт, легко распознает там запаховые следы жены прокурора. На что сразу получил ответную реплику адвоката: это не наши проблемы, если ваша жена почему-то так сильно пахнет.

Безусловно, далеко не всегда разные взгляды на стилистические и терминологические изыски удается привести к общему пониманию. Порой в стенах суда доходит до откровенной перепалки и ругани с последующими жалобами на защитников в адвокатские палаты.

В подавляющем большинстве случаев некорректное поведение адвоката – это реакция на действия прокурора или судьи. Отчаявшись добиться справедливости и столкнувшись с тем, что их усилия неэффективны и раз за разом наталкиваются на стену равнодушия при решении человеческих судеб, защитники переходят за грань традиционных взаимоотношений участников судебного процесса и этим навлекают на себя гнев оппонентов, включая суд. В монографии «Незаконная деятельность адвокатов в уголовном судопроизводстве» ее автор Юрий Гармаев делает весьма существенное и много объясняющее признание: «Одной из самых важных детерминант незаконной деятельности профессиональных защитников были и остаются противоправные и аморальные действия недобросовестных работников правоохранительных органов и судей. Часто допускаемые адвокатами правонарушения являются ответной реакцией на злоупотребления должностных лиц»[21].

В вышеуказанных положениях кодекса адвокатской этики идет речь о недопустимости умаления чьей-либо чести и достоинства. А как быть, если такие качества у представителя другой стороны вообще отсутствуют? Если суд безмолвно взирает на творимое прокурором издевательство или выступает его явным соучастником? Если беспардонно попираются честь и достоинство приглашенного адвокатом свидетеля или специалиста, которые не могут сами себя защитить?

В современных условиях, когда в наших судах царствует обвинительный уклон, а из адвокатов пытаются сделать декоративное украшение к инквизиционному судопроизводству, сложно требовать от защитников суперкорректного поведения в ответ на издевательство над законом и здравым смыслом. По аналогии со старым анекдотом, это равно тому, чтобы от сантехника, которому сослуживец уронил на голову кувалду, требовать реакции: «Вася, ты не прав!»

Возможно, здесь правомерно говорить о допустимости разумных контрдействий, обусловленных крайней необходимостью, – такой правовой институт знаком как уголовному, так и административному праву. Его применение исключает ответственность формального правонарушителя. Кстати, в дисциплинарной практике Совета Адвокатской палаты Москвы рассматривался ряд случаев, когда была констатирована правомерность покидания адвокатами места производства процессуальных действий в знак протеста против поведения соответствующих должностных лиц. В одной ситуации это было игнорирование судьей заявления защитника о его плохом самочувствии с просьбой перенести заседание, в других – нерассмотрение судом или следователем заявлений об отводе. Что же касается использования разного рода выражений, то в известном нам примере не была сочтена нарушением адвокатской этики вызванная действиями судьи реакция: «Это просто неслыханно в российской или хрен знает какой юриспруденции». Квалификационная комиссия, обратив при этом внимание на взаимное поведение участников судебного разбирательства, пришла к выводу, что данная фраза является обезличенной эмоциональной репликой.

В рассматриваемом контексте полезно привести и известный в юридических кругах конфликтный случай, ставший предметом разбирательства в ЕСПЧ. Адвокат Игорь Кабанов в интересах своего осужденного подзащитного направил в судебные органы жалобу, где, в частности, им использовались следующие выражения: «…Судьи А. и В. привыкли “совместно окучивать ниву правосудия”», «…[Судья А.] мог бы отклеить свою заднюю часть от кресла и доставить ее в помещение Приморского районного суда…», и ряд других подобных. Председатель Архангельского областного суда пожаловался в Совет Адвокатской палаты Архангельской области, ссылаясь на то, что допущенные высказывания являются оскорбительными и не совместимыми с кодексом этики адвоката. По этой причине Кабанов был лишен профессионального статуса, что побудило его обратиться в ЕСПЧ.

Направив в Европейский суд жалобу, Кабанов и там не особенно стеснялся в выражениях, охарактеризовав ответный меморандум властей как «сказку, рассказанную государственными служащими о независимости судей в Российской Федерации», а также написал о «гэбистском режиме Путина» и «кремлевских ворах».

В результате тщательного исследования обстоятельств дела ЕСПЧ 3 февраля 2011 года вынес постановление, мотивировочная часть которого весьма актуальна для правильного понимания рассматриваемого вопроса. Вот выдержки из решения «Кабанов против Российской Федерации»:

– хотя комментарии являлись грубыми, они касались способа, которым судьи рассматривали дело, в частности его отстранения от исполнения обязанностей защитника Р. в ходе разбирательства уголовного дела и отказа судей принять меры по его надзорной жалобе;

– наказание было несоразмерно суровым для заявителя и могло оказать сдерживающий эффект на осуществление адвокатами своих обязанностей в качестве защитников;

– национальные власти не достигли справедливого равновесия между необходимостью обеспечения авторитета правосудия и необходимостью защиты права заявителя на свободу выражения мнения.

Поскольку ЕСПЧ признал факт нарушения прав заявителя, И. Кабанов был восстановлен в статусе адвоката.

В целом следует заметить, что адвокатской практикой и дисциплинарным производством выработан подход, заключающийся в том, что несоблюдение деловой манеры общения с использованием жаргонных и ругательных выражений допустимо в исключительных случаях и лишь при дословном цитировании доказательств по делу. Впрочем, и с точным воспроизведением доказательственной фактуры возникают иногда определенные сложности.

Большой мастер изящной правовой словесности, известный московский адвокат Борис Кузнецов однажды столкнулся с тем, что его доверитель, журналист Андрей Черкизов, сочтя своего собеседника гр-на Л-ча излишне назойливым, послал того в числе группы других присутствовавших при разговоре лиц по хорошо известному в России трехбуквенному адресу. Как затем выяснилось, оскорбленный гражданин был дока по части разного рода обращений в суд, и мимо этого знаменательного повода он, естественно, пройти не мог. Так появилось дело о компенсации морального вреда, где адвокат для отстаивания интересов клиента избрал метод физиолого-морфологического разбора выражения, употребленного журналистом. Ниже на основе книги Бориса Кузнецова «Записки адвоката-камикадзе» приводятся некоторые выдержки из родившегося на свет процессуального документа, оглашенного в суде в качестве возражения на иск.

«Защита не исключает, что направление движения по указанному ответчику направлению в группе лиц могло не причинить истцу моральный вред, или он может быть существенно снижен, т. к. речь идет о затрагивании не индивидуальных, а групповых интересов, кроме того, опыт хождения в указанном направлении у российских граждан достаточно велик еще с советских времен и не вызывает негативной реакции, вследствие естественной психологической адаптации к этому направлению движения, которое сначала указывалось ЦК КПСС и Советским Правительством, а в постсоветское время другими должностными лицами, в т. ч. занимающими высшие посты в органах исполнительной и законодательной власти.

…Сам Л-ч является носителем мужского полового органа, который в силу общего уровня развития называть его иным словом, кроме как указанным в и. 1 настоящих возражений, не может. Называть его “penis” Л-ч не может, т. к. не владеет латинским языком. Этот вывод я делаю, ознакомившись с текстом искового заявления, судя по которому он и русским языком не владеет в достаточной мере, т. е. не может понятным и доступным для судейского понимания языком объяснить: куда же его послали.

…Л-ч известен в Москве многочисленными жалобами и исковыми заявлениями, которые он подает в суды и правоохранительные органы по различным поводам и без них. Ему неоднократно отказывали в исках, не удовлетворяли его жалобы, тем самым судьи, следователи и прокуроры неоднократно, на протяжении значительного промежутка времени посылали Л-ча в официальных документах в том же направлении, куда его послал А. Черкизов, правда, без упоминания названия, указанного в п. 1 настоящих возражений. Я не сомневаюсь, что между собой, а также про себя те же должностные лица посылали Л-ча с упоминанием названия мужского полового члена, указанного в п. 1 настоящих возражений…

ВЫВОД: По мнению защиты, судебным решением Л-ч должен быть еще раз послан в том же направлении в явной форме без ссылки на конкретный адрес и без употребления слова, указанного в п. 1 настоящих возражений».

Любопытно, что в числе посещавшихся впоследствии гражданином Л-чем московских заведений юстиции был и Хамовнический суд, куда на процесс по делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева он приходил довольно часто. В этом месте отправления столичного правосудия он вел себя по-свойски и даже довольно резко разговаривал с судебными приставами, если те делали ему замечания. Л-ч в перерывах задавал интересовавшие его по нашему делу вопросы защитникам, рассказывал об очередных затеянных им тяжбах. Видимо, он хорошо усвоил урок, преподанный адвокатом Кузнецовым, и согласился с доводом об обыденности для России приглашать оппонента в случае необходимости проследовать в эротический пеший тур, поскольку в один из дней сам послал туда другого завсегдатая нашего процесса, излишне активно навязывавшего ему свои взгляды на специфику судопроизводства.

Каюсь, пишущий эти строки также не всегда соблюдал должный этикет и в пылу горячности либо на суде, либо сразу после заседаний в интервью прессе позволял себе выпустить пар и «заклеймить позором и нехорошими словами» представителей противной (теперь уже в содержательном смысле) стороны. Моральной индульгенцией для этого служили слова правоведа дореволюционных времен П. Сергеича (Петра Пороховщикова), сказанные в его популярной до нынешних дней среди юристов книге «Искусство речи на суде». «Резкое выражение никогда не будет поставлено в вину искреннему оратору, – писал опытный мастер, хотя и с оговоркой: – Но резкость не должна переходить в грубость»[22].

Насколько непросто велись дебаты между адвокатами и обвинителями, можно судить, например, по такому эпизоду. Второй день допрашивался свидетель защиты, гражданин Франции, бывший член совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”» Жак Косьюшко-Моризе. За это время прокурор Валерий Лахтин успел многократно перебить свидетеля, говорившего не устраивающие его вещи, а также обвинить его в ангажированности и прочих прегрешениях. Характерен фрагмент протокола судебного заседания за 9 июня 2010 года, где зафиксировано, как прокурор требует от судьи фактически заставить выступающего под формально благовидным предлогом прекратить давать правдивые показания:

«Председательствующий: Вы хотите, чтобы я запретил свидетелю говорить?

Государственный обвинитель Лахтин В.А.: Да (!!! – К. Р.), я настаиваю на том, чтобы Вы настроили (!!) свидетеля давать показания об обстоятельствах, подлежащих доказыванию».

И еще одна красноречивая цитата:

«Свидетель Косьюшко-Моризе Ж.: Я могу следующее сказать, Ваша честь. За последние 20 минут прокуратура меня оскорбила примерно 20 раз. Вот этот последний вопрос заключается в том, что меня спрашивают, честный я человек или жулик.

Государственный обвинитель Лахтин В.А.: Так пусть ответит, честный человек или жулик?

Председательствующий: Валерий Алексеевич, я Вам делаю замечание».

И вот в такой напряженной обстановке защита пытается продолжать допрашивать свидетеля, одновременно демонстрируя суду существенные для установления истины обстоятельства и борясь с методами, применяемыми обвинением:

«Защитник Ривкин К.Е.: …Пользуясь случаем, обращаю внимание, что, когда прокуроры и следователи дают оценку нашим подзащитным, это не вызывает истерических криков, а когда свидетели со стороны защиты делают аналогичное, господин Лахтин тут прыгает, как мячик, до потолка.

Государственный обвинитель Лахтин В.А.: Ваша честь, замечание прошу в протокол занести!

Председательствующий: Константин Евгеньевич, воздержитесь от подобных утверждений.

Государственный обвинитель Лахтин В.А.: Он оскорбляет должностное лицо при исполнении служебных обязанностей!

Защитник Ривкин К.Е.: Иногда бывает очень трудно сдерживаться.

Государственный обвинитель Лахтин В.А.: А я подумаю, делать мне заявление или нет, либо в правоохранительные органы, либо в соответствующие службы.

Защитник Ривкин К.Е.: Подумайте, иногда бывает не вредно… Господин Косьюшко, послушайте, пожалуйста, что написано в обвинительном заключении…

Государственный обвинитель Лахтин В.А.: Ваша честь, это же не доказательство, обвинительное заключение!

Защитник Ривкин К.Е.: Это вообще бред».

Впрочем, приведенный пример далеко не исчерпывает вариации на тему о словесных баталиях, происходивших в судах. Конечно, до откровенных персональных оскорблений, звучавших из уст защитников, не доходило, но «на грани фола» оценки действиям противника, когда они того безусловно заслуживали, давались.

Так, к примеру, когда выявленная на первом процессе в Мещанском суде беспардонная фальсификация документа, приписанного Платону Лебедеву, была разоблачена и предана гласности, и, несмотря на это, прокурор Дмитрий Шохин сослался на фиктивное доказательство в прениях сторон, в ответ он услышал целую серию нелицеприятных выражений в свой адрес. В Хамовническом суде, после того как прокурор Валерий Лахтин устроил очередное форменное издевательство над приглашенными защитой специалистами, свидетелями из числа иностранных граждан и даже переводчиком, автор этих строк в обращении к суду по поводу происходящего счел возможным помимо прочего сообщить, что один из зарубежных гостей, присутствовавших на процессе, наблюдая за прокурором, назвал того «факером»[23], и на наш взгляд человека, не искушенного в тонкостях английского языка, это, вероятно, довольно точная характеристика невоспитанного гособвинителя, чье поведение выходит за все допустимые границы.

Среди эпитетов, которыми награждалось защитой содержание обвинения по нефтяному эпизоду, были такие, как шизофрения, бред, глупость, фальсификация; представлявших государственное обвинение лиц окрестили «ОПГ», что расшифровывалось как «организованная прокурорская группа», а про поступки отдельных ее членов говорилось как о хамстве, издевательстве, процессуальном хулиганстве, крайней невоспитанности, помноженной на мракобесие и властную вседозволенность, наличии откровенной судейско-прокурорской круговой поруки.

Только в одном процессуальном документе – заявлении об отводе судьи Хамовнического суда Виктора Данилкина, заявленном в июле 2010 года, – защита использовала такие выражения, как «цинично-абсурдное, безмотивное и систематическое отторжение всего доказательственного материала, собранного адвокатами», «издевательский по отношению к закону и нашим подзащитным характер действий председательствующего». Говорилось также, что «председательствующий в своих действиях руководствуется какими-то иными порядками и нормами – например, времен инквизиции и средневекового варварства либо времен сталинских репрессий, участие в которых покрыло несмываемым позором многих судей и прокуроров». Констатировалось, что «гремучая смесь революционной ненависти и карьеризма предопределяет по настоящему делу позицию стороны обвинения, а вслед за ней – и суда».

Насколько обоснованны были такие выражения, судить в первую очередь тому, кто присутствовал на процессах над Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым и наблюдал за тем, что иначе как судебной вакханалией охарактеризовать сложно. Впрочем, только судами первой инстанции лингвистические сражения на повышенных тонах не заканчивались.

На заседании Судебной коллегии по уголовным делам Московского городского суда, 24 мая 2011 года рассматривавшей кассационные жалобы стороны защиты на обвинительный приговор Хамовнического суда, адвокаты также не считали возможным для оценки произошедшего и его истинных движущих причин использовать исключительно ласкающие слух выражения. Адвокат Юрий Шмидт в лицо членам коллегии заявлял, что «судебное разбирательство является имитацией справедливого суда, а по сути – продолжением расправы над Ходорковским и Лебедевым, в реальности осуществляемой руками должностных лиц следственных органов и прокуратуры с 2003 года».

Адвокат Вадим Клювгант обращал внимание на наличие нерушимого единства беззакония и лжи, чтобы под прикрытием формы судопроизводства придать видимость хоть какого-то приличия расправе над невиновными людьми и любой ценой не давать им выйти из тюрьмы.

Адвокат Алексей Мирошниченко обрисовал в своем выступлении некий замкнутый круг: по судебно-прокурорской логике, наши подзащитные виновны потому, что судом так написано, а судом так написано потому, что виновны. «Вот и вся нехитрая жульническая подоплека жестокой “спецоперации” власти по “невыпуску” наших клиентов из тюрьмы… Если вся эта бесстыдная халтура законна и обоснованна, то остается тосковать и негодовать от безысходности, связанной с невозможностью уповать на закон в системе московского правосудия».

Именно после выступления Мирошниченко председательствующий судья Владимир Усов счел нужным сделать предостережение, прозвучавшее, согласно аудиозаписи, так: «Я бы просил сторону защиты, все-таки как-то более корректные надо слова подбирать, да? А то как-то не очень звучит, да. Адвокаты должны говорить без пафоса, без пафоса. Пафос нам не нужен, одна истина».

Впрочем, какова цена истины, за которую так ратовал председательствующий на кассационном процессе, мы теперь хорошо знаем.

§ 4. Адвокаты под ударами противника

Время от времени, когда в прессе появлялись не репортажи из зала суда о текущих событиях, а некоторые обобщенные эссе, журналисты в числе прочего делились в них своими впечатлениями от наблюдений за адвокатами. Особое внимание уделялось внешним атрибутам, которые должны были свидетельствовать, по замыслу авторов, об успешности и состоятельности. Предметом оценки становились костюмы у мужчин и платья у женщин, наручные часы, ноутбуки. Естественно – марки автомашин, хотя здесь адвокатам-автолюбителям иногда приписывались чужие произведения импортного автопрома.

Клеймо элитарности прочно было выжжено на обликах членов команд защитников Ходорковского и Лебедева огнем всезнающего журналистского слога. При этом доходило до смешного. На одно из первых рассмотрений в Басманном суде стражных вопросов в отношении Лебедева я прибыл на метро, опасаясь из-за традиционных московских пробок опоздать на заседание. Оно затянулось до позднего вечера, и когда всё закончилось, я дошел до станции «Красные Ворота», спустился на платформу и стал ждать поезда. И здесь я обратил внимание, что стоящая неподалеку молодая женщина внимательно и изумленно меня разглядывает. Приглядевшись, я узнал одну из журналисток, присутствовавших в Басманном суде. «Вы ездите на метро??!!» – в ее вопросе звучало несказанное удивление. Представить себе, что человек, защищающий самых богатых людей страны, пользуется общественным транспортом, было выше ее сил. Думаю, что я бы еще больше разочаровал журналистку, если бы она узнала, что на процесс в Хамовническом суде я вообще ни разу за полтора года не приезжал на машине по причине его отдаленности от места моего проживания и плотной загруженности окружающих улиц.

Конечно, как говорится, прибедняться не стоит, поскольку в число защитников были приглашены специалисты с опытом, знанием и авторитетом в юридических кругах. Если посмотреть время от времени появляющиеся в СМИ рейтинги самых известных отечественных адвокатов, то немалую их часть занимают те, кто участвовал в юкосовских делах. Так, из 30 представителей адвокатского сообщества, обозначенных как «лучшие адвокаты России» в международном издании, газете «Совершенно секретно» (2012 г., апрель, № 4), десять работали по различным направлениям «дела ЮКОСа». Еще ранее, в самый разгар судопроизводства по первому делу Ходорковского и Лебедева, в списке «Наиболее известные адвокаты России», опубликованном в журнале «Профиль» за октябрь 2004 года таковых насчитывалось 37 процентов общего числа отмеченных.

Однако не следует представлять, что адвокатская деятельность сплошь усыпана розами и денежными купюрами, которые, кстати, так любят считать в чужих карманах прокуроры и следователи. Адвокат в современных условиях все чаще и чаще становится мишенью для притеснений со стороны своих процессуальных оппонентов или служб, с ними взаимодействующих. Проблема воспрепятствования профессиональной деятельности адвокатов стала настолько острой, что 1 февраля 2011 года специально обсуждалась на заседании Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, по итогам которого Дмитрий Медведев давал распоряжение генеральному прокурору РФ проверить все факты нарушений прав адвокатов и применить к виновным меры, предусмотренные законом.

В 2005 году Общероссийское общественное движение «За права человека» опубликовало специальный доклад, где приводились примеры фальсификации уголовных дел против наиболее активных защитников, проведения обысков на их рабочих местах, незаконных вызовов на допросы, иных провокационных действий.

Особо в рассматриваемой связи следует отметить адвокатов, непосредственно работавших с ЮКОСом, чья судьба сложилась не самым лучшим образом. Они, как истинные профессионалы, к тому же лучше других владеющие объективной информацией о событиях, затем искусственно криминализированных, самоотверженно бросились на защиту Михаила Ходорковского и Платона Лебедева.

Напомню, что из числа работавших с ЮКОСом лиц с адвокатским статусом меры уголовного воздействия применялись к Василию Алексаняну, Дмитрию Гололобову, Елене Аграновской, Павлу Ивлеву, Андрею Николаеву-Полыновскому.

Не обошлось без посягательств на профессиональную деятельность и тех, кто непосредственно входил в команды защитников Ходорковского и Лебедева. Таких случаев было немало. Вот некоторые из них.

Незаконный обыск. 9 октября 2003 года бригада следователей Генеральной прокуратуры РФ произвела обыск в помещении, занимаемом Адвокатским бюро «АЛМ Фельдмане», в одном из зданий в подмосковной Жуковке. В ходе обыска следователями были изъяты и затем приобщены к материалам уголовного дела в качестве доказательств документы, составляющие адвокатские досье по различным категориям дел, по которым адвокатами данного адвокатского образования оказывалась правовая помощь своим доверителям.

Обыск в адвокатском бюро производился незаконно, поскольку на его производство не была истребована санкция суда. Следствием грубо нарушены прямые и четкие указания статьи 8 закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре» о том, что «проведение оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий в отношении адвоката (в том числе в жилых и служебных помещениях, используемых им для осуществления адвокатской деятельности) допускается только на основании судебного решения». Кроме того, закон предусматривает, что «полученные в ходе оперативно-розыскных мероприятий или следственных действий… сведения, предметы и документы могут быть использованы в качестве доказательств обвинения только в тех случаях, когда они не входят в производство адвоката по делам его доверителей».

Ранее, 3 октября 2003 года, когда члены той же следственной бригады проводили обыск по тому же адресу в помещениях, занимаемых иными организациями на других этажах здания, они были уведомлены адвокатами, что на 4-м этаже находится Адвокатское бюро «АЛМ Фельдмане», следственные действия на территории которого можно проводить, только получив на это разрешение суда. Несмотря на предупреждение о необходимости соблюдения требований закона, 9 октября 2003 года следователи обыскали Адвокатское бюро «АЛМ Фельдмане» без санкции суда.

То, что обыск производился в помещении, занимаемом адвокатским образованием, прямо свидетельствовал и протокол этого следственного действия, где уже на его первой странице имеется запись о том, что обыск произведен на 4-м этаже, арендуемом Адвокатским бюро «АЛМ». В свою очередь, далее в протоколе указано: «…рядом с входом в кабинет № 1 в холле находится шкаф, на котором наклеена бирка с текстом: “Рабочие документы адвоката Дреля А.В.”». Кроме того, следователями был задокументирован факт обнаружения в обыскиваемом помещении адвокатского бюро папок с материалами, собранными адвокатами для работы по уголовному делу№ 18/41-03.

Совершенно очевидно: следователи не могли не осознавать, что изымают документы, входящие в производство адвокатов по делам их доверителей, о чем свидетельствуют не только содержание и названия этих документов, но также и обозначения на папках, в которых они хранились: «Позиции по клиенту», «Краткое описание сделки», «Проект договора о предоставлении административных услуг», «Юридические заключения» и т. д. Показательно и то, что в обвинительном заключении по первому делу в отношении Ходорковского и Лебедева следствие, ничуть не стесняясь, называло найденное при обыске не иначе как «изъятыми документами в Жуковке, 88, у адвоката Дреля».

Факты беззакония, допущенные следствием при обыске, были описаны адвокатом Антоном Дрелем в его обращении от 10 октября 2003 года в Адвокатскую палату г. Москвы, где указывалось:

«В течение более чем 10 часов, пока проходил обыск, меня не пускали в здание, однако, когда в 19 часов мне удалось попасть в свой рабочий кабинет, я увидел, что по всему кабинету разбросаны документы из моих конфиденциальных адвокатских файлов. Более того, следователи, которые пришли с обыском в рамках уголовного дела № 18/41-03, то есть в рамках того дела, в котором я допущен в качестве защитника Лебедева П.Л., внимательно изучали материалы моего адвокатского досье с проектом позиции по защите Лебедева П.Л. После того, как я вошел в свое служебное помещение, ст. следователь по ОВД ГП РФ Каримов С.К. в сопровождении вооруженных людей под угрозой применения силы выдворил меня из собственного кабинета.

Необходимо отметить, что при проведении обыска никто из представителей Адвокатского бюро “АЛМ Фельдмане” не присутствовал. Адвокат Пшеничная Е.И., у которой был ордер и доверенность от собственника помещения, была в грубой и бесцеремонной форме выведена из здания под угрозой применения силы. Также не были допущены в здание члены Адвокатской палаты г. Москвы адвокат Тарасов А.С., у которого, в частности, в уголовном деле № 18/41-03 находится ордер на представление интересов владельцев здания, и адвокат Абушахмина А.Е., у которой имелся ордер на представление моих интересов.

В нарушение требований ст. 182 УПК РФ ни я, как лицо, в помещении которого производился обыск; ни его защитник; ни адвокат лица, в помещении которого производился обыск, к участию в обыске допущены не были».

Адвокат Антон Дрель в том же обращении особо подчеркнул следующее: «По результатам проведенного обыска констатирую, что следователями были изъяты все мои конфиденциальные адвокатские файлы с информацией, полученной от клиентов. Также были частично изъяты: мои записи по делу, связанному с защитой Лебедева П.Л., мой компьютер с хранившимися в нем адвокатскими файлами в электронной форме, мой мобильный телефон с электронной записной книжкой».

Реагируя на данный случай, Совет Адвокатской палаты г. Москвы в октябре 2003 года указывал на необходимость «считать действия Генпрокуратуры РФ, выразившиеся в незаконных обыске и выемке у адвоката, нарушением УПК РФ и ФЗ “Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации”».

Когда же защита обратила внимание Мещанского суда на несанкционированный обыск и использование обвинением незаконно изъятых при обыске в Адвокатском бюро «АЛМ Фельдмане» документов из производства адвокатов по делам их доверителей, судьи в приговоре в ответ сообщили, что считают доводы адвокатов надуманными и несостоятельными и признают как проведение самих обысков, так и их протоколы обысков соответствующими требованиям уголовно-процессуального законодательства.

Позднее, 6 октября 2005 года, следователи Генеральной прокуратуры РФ провели обыски в помещениях, занимаемых общественной организацией «Открытая Россия». И под этим предлогом без санкции суда обыскали находившиеся на той же территории кабинеты адвокатов, осуществлявших защиту Михаила Ходорковского, – Альберта Мкртычева и Дениса Дятлева. В результате следствием были изъяты адвокатские досье, изымавшиеся целыми коробками с надписью «Материалы защиты по уголовному делу № 18/72-03». До начала проведения обыска помощником адвоката было объявлено, что помещение арендуется адвокатом Мкртычевым на основании договора аренды и в кабинете содержатся документы защиты. Результатов это не возымело.

Допросы адвокатов. В октябре 2003 года адвокаты Антон Дрель и Василий Алексанян получили вызовы на допросы в качестве свидетелей по уголовному делу № 18/41-03 в Генеральную прокуратуру РФ. По этому поводу 17 октября 2003 года Советом Адвокатской палаты г. Москвы было вынесено решение, которым указанным адвокатам было запрещено являться на допросы по повесткам по уголовному делу, где они принимают участие в качестве защитников.

Однако позже, вопреки предписаниям закона, следователи по делам их клиентов допрашивали адвокатов Адвокатского бюро «АЛМ Фельдмане» Павла Ивлева, Елену Аграновскую, Наталью Петросян и других. Затем дошла очередь и до Василия Алексаняна. Доводы о противозаконности таких действий следователи пропускали мимо ушей.

Досмотры в учреждениях ФСИН. Одной из форм противоправного контроля за работой адвокатов со стороны правоохранительных органов являлся досмотр с целью выявить документы, содержащие адвокатскую тайну, и ознакомиться с ними. Такому досмотру силами сотрудников СИЗО «Матросская Тишина» подвергались адвокаты Юрий Шмидт и Евгений Бару. Изъятые материалы из адвокатского досье возвращались впоследствии им следователями, ведущими дела Ходорковского и Лебедева.

В один из дней ноября 2003 года защитник М. Ходорковского, молодой адвокат Ольга Артюхова, была при выходе из того же СИЗО задержана и принудительно подвергнута личному досмотру с изъятием записки, затем почему-то поименованной «Руководством по противодействию следствию», хотя это были ее рабочие записи. В итоге конфликтной ситуации Управление юстиции Москвы потребовало лишить Артюхову адвокатского статуса, в чем адвокатской палатой было отказано в связи с отсутствием оснований. Тогда преследователи адвоката обратились в Пресненский суд, настаивая на своем требовании. Ольга Артюхова была вынуждена добровольно написать заявление о выходе из состава адвокатов, и Михаил Ходорковский таким образом лишился одного из своих защитников.

В краснокаменской колонии, куда после приговора Мещанского суда был отправлен Ходорковский, пытавшихся попасть к нему на свидание двух адвокатесс несколько раз представители администрации под видом «досмотра» заставляли раздеваться практически догола. По рассказам одной из принужденно обнажавшихся, накануне данного действа она как раз приобрела и надела красивое французское нижнее белье. И поскольку план побега Ходорковского в естественных складках тела или на нем самом ни разу обнаружен так и не был, остается только предполагать, что проявившие незаурядный интерес к интимному одеянию московской гостьи работницы колонии неоднократными «досмотрами» просто давали возможность каждой последующей смене получить эстетическое удовольствие от созерцания импортной швейной продукции.

Кроме того, как-то после свидания с Ходорковским у одной из защитниц сотрудники колонии отобрали тетрадь с адвокатскими записями и страшно негодовали, обнаружив, что часть их велась стенографически, а часть – на английском языке. Хотя в основном это были списки вещей и продуктов, о передаче которых просил подзащитный. После этого случая в административном корпусе колонии появилась табличка с предписанием всем посетителям говорить и писать только по-русски…

Инициирование дисциплинарных производств с угрозой лишения статуса. После вынесения Мещанским судом обвинительного приговора в кассационной инстанции Мосгорсуда сложилась такая ситуация, когда Михаил Ходорковский счел необходимым, чтобы его интересы представлял и выступал перед членами судебной коллегии только адвокат Генрих Падва. Другие защитники на это уполномочены не были.

Между тем Падва оказался на излечении в больнице, в связи с чем горсуд, невероятно куда-то спешивший, попытался принудительно вовлечь в кассационный процесс кого-либо из команды, работавшей в Мещанке. Доходило до откровенных глупостей: в офис питерского адвоката Юрия Шмидта пришло сообщение, что он определен Ходорковскому адвокатом по назначению! Естественно, что профессионал со столь большим опытом на такой примитивный прием не отреагировал.

Тогда уже в самом зале судебного заседания была предпринята попытка навязать участие в рассмотрении кассационной жалобы присутствовавшим там в качестве зрителей Елене Левиной, Денису Дятлеву и Антону Дрелю. Председательствующий не постеснялся заявить, что Михаил Ходорковский против этого не возражает, хотя тот на самом деле говорил абсолютно противоположное. Адвокаты, естественно, отказались, объяснив судьям понятную даже студентам простую вещь: защитника по закону выбирает подсудимый (обвиняемый, осужденный), ни у кого из них нет полномочий представлять его интересы, а выбранный Ходорковским адвокат Падва все еще находится в медицинском учреждении.

Такой отказ стал поводом для очередного обращения органов юстиции с негодующими претензиями в Адвокатскую палату Москвы. Однако сначала квалификационная комиссия, а затем и Совет палаты не усмотрели в действиях защитников нарушений закона об адвокатуре и кодекса профессиональной этики. Аналогичная участь постигла и «телегу» на адвоката Юрия Шмидта, направленную в Санкт-Петербург.

А при расследовании второго уголовного дела жалоба поступила на Каринну Москаленко. В феврале 2007 года она, прибыв в Читу, оговорила с М. Ходорковским, что сосредотачивается в своей работе на подготовке материалов для ЕСПЧ, в связи с чем в ее регулярных визитах к месту проведения следствия и подробном ознакомлении с материалами уголовного дела нет необходимости. Об этом в письменном виде было уведомлено следствие, однако руководителя группы следователя Салавата Каримова не устроило, что в этом случае адвокат не расторгает с Михаилом Ходорковским соглашение!

Надо ли говорить, что согласно УПК РФ ознакомление с делом есть не обязанность, а право как адвоката, так и подзащитного, и навязывать насильно данное процессуальное действие закон не позволяет. А уж вопрос о заключении или расторжении договора с адвокатом – это и вовсе сфера отношений, очень далекая от вмешательства следователя.

И когда описываемая ситуация усугубилась выловом в аэропорту вылетавшей из Читы в Москву Каринны Москаленко с требованием дать подписку о неразглашении данных предварительного следствия под угрозой, как она рассказывала, недопуска на рейс[24], в ход пошла «тяжелая артиллерия». Для известного и авторитетного адвоката не пожалел бумаги заместитель генерального прокурора РФ Виктор Гринь, предложивший Главному управлению Федеральной регистрационной службы Минюста РФ направить в Адвокатскую палату Москвы представление о прекращении статуса Москаленко. Документ стоит того, чтобы его хотя бы частично процитировать: «Ссылки на занятость в другом деле не могут явиться основанием к уклонению от выполнения обязанностей по защите интересов обвиняемого, поскольку организация рабочего времени и объем нагрузки определяются адвокатом самостоятельно. Неспособность защитника обеспечить выполнение принятых им самим поручений доверителей следует рассматривать как нарушение норм кодекса профессиональной этики адвоката. Отказ адвоката Москаленко К.А. от принятой на себя защиты интересов обвиняемого Ходорковского М.Б. и уклонение от дачи в установленном законом порядке подписки о неразглашении данных предварительного следствия свидетельствуют о грубом нарушении адвокатом норм уголовно-процессуального законодательства, а также своей профессиональной обязанности честно, разумно и добросовестно отстаивать права и законные интересы доверителей».

Думаю, что у прочитавших такие строки теперь не останется сомнений в том, что истинным защитником обиженных и оскорбленных, включая тех, кого лишили свободы, на самом деле является Генеральная прокуратура. Она мгновенно прищучила намеревавшуюся скрыться в Страсбург Каринну Акоповну, когда та пыталась так недостойно уклониться от защиты Михаила Ходорковского. Правда, навязать ей насильно чтение уголовного дела в забайкальских краях так и не удалось: палата не усмотрела нарушений в совершенно правомерных действиях адвоката.

Выдворение из России. В числе иностранных адвокатов, представлявших интересы Ходорковского, находился канадский юрист Роберт Амстердам. Он не однажды бывал в Мещанском суде в дни процесса, давал интервью журналистам, готовил некоторые справочные материалы для российских адвокатов, участвовал в отдельных рабочих совещаниях.

Его отличительной чертой была жесткость в суждениях и вытекающая отсюда нелицеприятная оценка всего того, что он наблюдал как происходящее у него на глазах по «делу ЮКОСа». Давая 15 сентября 2005 года интервью в программе «Эхо Москвы», Амстердам сказал: «Я считаю необходимым освещать не только само дело Ходорковского собственно, а вообще новую систему власти в России, к чему это приводит. Это власть, которая борется против своих же граждан, борется против истины. Нужно, чтобы Запад понимал это». А чуть позже добавил: «Атака на Ходорковского и на ЮКОС уничтожает легитимность этой власти в России».

В ночь с 22 на 23 сентября 2005 года в гостиничный номер Роберта Амстердама пришли пятеро в гражданской одежде и заявили, что он нарушил российское законодательство, а затем потребовали его паспорт. Примчавшейся срочно на помощь Карпине Москаленко эти люди отказались представиться, и она затем называла их «неопознанными сотрудниками неопознанных правоохранительных органов».

О последующих событиях днем того же дня Москаленко рассказала следующее: «Ему при мне швырнули паспорт, и в этом паспорте я увидела печать “погашено”». Печать принадлежала паспортно-визовой службе ЕУВД Москвы, и это означало необходимость для Роберта Амстердама покинуть страну.

Он успел дать пресс-конференцию, где не только рассказал о своем выдворении («В этой стране прокуратура пользуется криминальными способами. Это системное явление, которое набирает обороты»), но и высказался по поводу решения кассационной коллегии Мосгорсуда: «Это судопроизводство тех, кто украл ЮКОС».

24 октября 2005 года Financial Times по поводу произошедшего с канадским адвокатом написала: «Роберт Амстердам, правозащитник и юрист из команды Ходорковского, был изгнан из России якобы за нарушение визовых правил. Это, вкупе с нарушениями, допущенными в ходе судебного процесса, показывает, что России все еще далеко до создания независимой судебной системы и преодоления наследия 70 лет коммунизма».

Попытка возбудить уголовное дело. На отдельных этапах защиты Платона Лебедева его интересы представляла адвокат Елена Львова, участвуя в предварительном слушании в Мещанском суде, а также в одном из разбирательств в Конституционном суде РФ. Затем, когда началось уголовное преследование Василия Алексаняна, она приняла на себя его защиту.

С присущей ей энергией Львова так активно отстаивала интересы своего подзащитного, помещенного к тому времени в следственный изолятор, что в феврале 2008 года тогдашний директор ФСИН Юрий Калинин в письменном виде одновременно потребовал от Федеральной палаты адвокатов РФ рассмотреть вопрос о соответствии защитницы статусу адвоката, а также предложил Следственному комитету возбудить в ее отношении уголовное дело о клевете. Негодование главного тюремно-колониального начальника вызвали высказывания Львовой в прессе о том, что Алексаняну в СИЗО не оказывается надлежащая медицинская помощь. Вот как об этом было сказано в письме от 4 февраля 2008 года № 10/1-320 на имя главы СКП РФ Александра Бастрыкина: «В течение длительного времени адвокат Львова Елена Юлиановна, являющаяся защитником Алексаняна В.Г., в своих публичных выступлениях, в том числе в средствах массовой информации, допускает клеветнические заявления, порочащие честь, достоинство и деловую репутацию как сотрудников уголовно-исполнительной системы, так и работников органов прокуратуры Российской Федерации, осуществляющих надзор за исполнением законов администрациями мест содержания заключенных под стражу. Фактически Львова обвиняет руководство и сотрудников Федеральной службы исполнения наказаний, а также органов прокуратуры Российской Федерации в умышленных действиях, направленных на физическое уничтожение ее подзащитного».

Таким образом, могущественная ФСИН вместо того, чтобы бросить все силы на обеспечение надлежащего содержания арестованных и их медицинское обслуживание, стала бороться с женщиной-адвокатом, открыто заявившей о наличии опасности для жизни и здоровья своего доверителя. Опасности очевидной, о чем неоднократно заявлял сам Алексанян, а затем и подтвердил ЕСПЧ.

Тем не менее Следственный комитет начал по заявлению Калинина доследственную проверку, продолжавшуюся без малого два месяца. К моменту завершения ее материалы насчитывали три толстых тома различных медицинских документов, объяснений, справок и т. д.

Сам Василий Алексанян расценивал происходившее со Львовой как попытку лишить его опытного и энергичного защитника накануне рассмотрения уголовного дела в Симоновском суде Москвы, а также месть лично ему за обращение в ЕСПЧ и обозначенные там претензии к российским властям, затрагивающие интересы ФСИН. В письме от 26 марта 2008 года на имя проводившего проверку следователя он писал, что предметом возмутительной травли адвоката Львовой является занимаемая защитой позиция по вопросам, связанным с его лечением и законностью содержания под стражей. Здесь же Алексанян заявил, что подобным образом его ставят перед альтернативой – «либо согласиться с тем, что меня всегда квалифицированно и со знанием дела лечили в подведомственных Калинину Ю.И. учреждениях (что неправда), или я от лечения умышленно отказывался, когда мне предлагали такое лечение (что тоже неправда), сообщая тем самым адвокату “заведомо” ложные сведения»… Василий Алексанян настолько болезненно воспринял попытку расправиться с добросовестно защищающим его адвокатом, что вынужден был оценить обозначенный выбор как «очередную психологическую пытку, быть может, самую изощренную из всех, которые я перенес, находясь под стражей».

В итоге в возбуждении дела в отношении Елены Львовой было отказано за отсутствием в ее действиях состава преступления. А органы адвокатского самоуправления даже не стали рассматривать по существу обращение о привлечении ее к дисциплинарной ответственности.

* * *

Следует отметить, что адвокат, из-за своего предназначения уже давно попавший в группу риска, порой подвергается опасности и без видимых на то причин, в отсутствие коварно выношенного замысла процессуальных противников. Как говорится, просто на ровном месте.

Помнится, мы с коллегой адвокатом Евгением Бару в первый раз приехали в заполярный поселок Харп к колонии, куда был распределен Платон Лебедев после приговора Мещанского суда. Подъехав к КПП, сообщили по переговорному устройству цель своего визита и стали ждать вызова. На небольшой площадке перед въездом в колонию нас оставалась ожидать арендованная машина с водителем. Бару отошел покурить, и тут ко мне приблизился появившийся откуда-то сбоку одетый в камуфляжную форму сотрудник колонии из охранно-режимной службы. Задав только один вопрос, наш ли автомобиль стоит на площадке, он тоном, не терпящим возражений, приказал: «Забирайте свою машину и уезжайте отсюда!»

Попытавшись в очень быстром порядке понять, чем вызвано такое не-гостеприимство, а также не без труда подобрав литературные выражения для ответа, я сообщил, что являюсь адвокатом, приехал к своему клиенту, жду приглашения к начальнику колонии и никуда уезжать или уходить не собираюсь. В этот момент нужно было видеть лицо офицера. На нем была написана целая гамма противоречивых чувств: от огромного желания пустить в ход резиновую дубинку и попинать одетыми в «берцы» ногами незваного визитера до явного опасения, что столь желанный вариант продолжения задушевной беседы может не пройти даром (потом выяснилось, что вся территория перед КПП просматривается камерами наблюдения). Так или иначе, но сей господин молча удалился, а мы вскоре проследовали в административное здание внутри колонии.

Справедливости ради следует заметить, что применительно к происходившим затем неоднократным контактам с сотрудниками данной колонии самого разного уровня никаких конфликтных ситуаций у адвокатов не было. Вообще «колониальные» отрезки работы защитников с Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым – это обильная фактура и впечатления еще на целую книгу, а может быть, и не одну. Оставим поэтому задел на перспективу…

Глава III Вся королевская рать

«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»[25].

В. Тредиаковский, поэма «Телемахида», 1766 год

В «деле ЮКОСа» были задействованы едва ли не все виды существующих в стране силовых формирований, таких как оперативные подразделения МВД и ФСБ, следственный аппарат, прокуратура. Активную роль здесь сыграли налоговые органы и служба судебных приставов. В свою очередь, на борьбу с ЮКОСом были брошены мощные силы арбитражей и судов общей юрисдикции. По мере развития ситуации свои специфические задачи решали учреждения Федеральной службы исполнения наказаний и различные спецподразделения, осуществлявшие усиленную охрану Ходорковского и Лебедева.

Из всей этой многочисленной армии правоохранителей мы в первую очередь выделим тех ее типичных представителей, с кем непосредственно пришлось столкнуться при осуществлении защиты по рассматриваемым уголовным делам. Это конечно же следователи и прокуроры. А поскольку они, как уже было сказано, в подавляющем большинстве случаев действовали в трогательном единстве с представителями судейского корпуса, то картина будет неполной, если не поговорить и о судьях. Причем этот предметный разговор дает возможность подискутировать как об общем состоянии нашей уголовной юстиции, так и о проблемах ее отдельных институтов.

Безусловно, мои оценки не будут ни радостными, ни оптимистичными, хотя менее всего хотелось бы мазать одной краской всех, кто сейчас работает в правоохранительных органах. Ранее среди них нередко приходилось встречать высоких профессионалов, принципиальных и неравнодушных людей. Однако за последнее время, по моим наблюдениям, их становится все меньше и меньше. Впрочем, возможно, на субъективном выводе автора сказывается влияние «дела ЮКОСа».

§ 1. Уголовная политика государства: от НЭПа до ЮКОСа

Несмотря на безусловную уникальность «дела ЮКОСа» в части супермассированной атаки властных структур на одну из лучших и богатейших отечественных нефтяных компаний, все же такая ситуация выпадает из общего ряда лишь масштабом бедствия. Тогда как сами по себе «наезды» представителей государственных органов на частный бизнес давно уже стали обыденностью. При этом без понимания истинных причин данного социально опасного явления невозможно выработать противоядие.

К сожалению, на сегодняшний день есть все основания с уверенностью констатировать, что для бизнес-сообщества создаются такие условия, когда едва ли не любое лицо, занимающееся предпринимательством, может быть подвергнуто уголовным репрессиям со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. Не случайно в средствах массовой информации все чаще используется такой термин, как «геноцид бизнеса», или подобные ему жесткие выражения. Реалии свидетельствуют о том, что криминально-безжизненные условия для бизнеса активно и небезуспешно насаждаются заинтересованными лицами.

Любопытно рассказанное одним из выступавших на состоявшемся 8 декабря 2011 года в Москве симпозиуме под названием «Уголовная политика и бизнес». Находясь в командировке в Канаде, он привел судье Верховного суда цифру находящихся у нас в стране в колониях предпринимателей, реакция последнего была такова: «Это атака на капитализм». Впрочем, в наши дни уже и в России начинают мыслить подобными категориями. В специально подготовленном докладе, распространенном в июне 2012 года, указывается, что с 2000 по 2009 год уголовной репрессии было подвергнуто более 39 % субъектов предпринимательской деятельности, а также на этом основании резюмируется: «Трудно найти другой пример столь обширной уголовной репрессии в отношении определенного слоя населения или профессиональной группы» («Коммерсантъ», 15 июня 2012 г.). Неудивительно поэтому, что на указанном симпозиуме представитель крупного бизнеса, член Российского союза промышленников и предпринимателей, с огорчением признал, что сейчас у многих его коллег стал популярным принцип – «поскорее распилить и убежать».

Столь категоричные оценки не единичны и свидетельствуют об очень опасной ситуации, наблюдающейся в сфере предпринимательства, подвергаемого постоянным нападкам силовых ведомств. Но всегда ли так было и почему произошел поворот к худшему? Попробую найти ответы в совсем недавней российской истории.

Многие наверняка помнят, что в период перестройки наблюдалась, с одной стороны, попытка реформаторов направить в социально полезное русло активность населения, а с другой – поднять на новый уровень экономику, дела в которой шли с каждым днем все хуже.

Первым, еще довольно робким движением в указанном направлении стал закон от 19 ноября 1986 года «Об индивидуальной трудовой деятельности», по сути разрешавший частное предпринимательство. Еще более смелый шаг на пути к структурно новой экономике был вскоре предпринят путем издания закона от 26 мая 1988 года «О кооперации в СССР». Помимо того что он прямо предусмотрел и узаконил коллективную форму частнопредпринимательской деятельности, данный исторический акт обязал государство всемерно поддерживать кооперативное движение, содействовать его расширению, гарантировать соблюдение прав и законных интересов кооперативов и их членов. Свою весьма положительную роль в совокупности с вышеуказанными нормативно-правовыми актами, безусловно, сыграл и принятый 6 марта 1990 года союзный закон «О собственности в СССР».

В результате, по данным «Экономической газеты» (1992, № 2), уже в период с января по сентябрь 1991 года в производственно-кооперативной сфере трудилось свыше двух миллионов человек. Именно в этот период времени М. Ходорковский выбрал, по его словам, «хозрасчетные штучки», уйдя в бизнес и создав Центр научно-технического творчества молодежи (НТТМ), от которого и пошла затем история «менатеповских» структур, разбогатевших и на пике своего развития позволивших приобрести нефтяную компанию «ЮКОС».

Необходимо заметить, что правоохранительные органы действительно в тот период старались не вмешиваться в работу кооперативов, как и других только появлявшихся частных образований. И хотя нам в свое время не удалось обнаружить каких-либо документальных подтверждений прямых запретов на контроль силовых подразделений за активно нарождавшимся движением, имеются многочисленные свидетельства крайне осторожного отношения государственных министерств и ведомств к явлениям, происходившим в кооперации, что можно объяснить очевидной лояльностью к ним со стороны партийно-правительственных учреждений и их первых лиц, сопровождавшейся также идеологическим обоснованием.

Именно такая благоприятная обстановка, включающая организационную и финансово-экономическую поддержку государства, дала возможность зарождения и постепенного развития системообразующих базовых опор частнохозяйственного сектора, как то: банков, совместных предприятий, внешнеэкономических организаций, акционерных обществ, фондового рынка. Кстати, напомню, что и Платон Лебедев начал свои первые шаги в бизнесе с освоения банковского дела. Согласно его трудовой книжке, он, экономист по образованию, был 2 января 1990 года зачислен на должность финансового директора «Коммерческого инновационного банка научно-технического прогресса».

По моему мнению, первую и весьма мощную атаку государство произвело на бизнес на налоговом фронте. Не случайно аналитики, исследовавшие определенные периоды современной российской экономики, ввели в свое время в оборот термин «налоговый террор». Этот феномен характеризовался, с одной стороны, высокими налоговыми ставками и запутанностью налогового законодательства, а с другой – повышенной и зачастую совершенно необоснованной активностью налоговых органов и впоследствии в бозе почившей налоговой полиции. При этом «налогоблюстителям» была заведомо обеспечена завуалированная под социальную полезность мотивировка их нападок на бизнес, и ею они громогласно пользовались: имеется конституционная обязанность каждого платить законно установленные налоги, собираемость которых обеспечивает наполнение государственного бюджета, направляемого на обеспечение нужд государства и общества. Помните регулярно звучавший в те времена популярный слоган – «заплати налоги и спи спокойно»? Однако со сном у добросовестных налогоплательщиков дело обстояло далеко не важно.

Именно во второй половине 90-х годов начали активизироваться представители силовых структур, имевшие свои интересы в предъявлении предпринимателям налоговых претензий, чаще всего совершенно необоснованных. Касательно тех времен мне вспоминается разговор с начальником следственного отдела налоговой полиции, которого я спросил, как его подчиненные собираются доказывать обязательный в таких случаях прямой умысел в действиях моего подзащитного, привлекавшегося по ст. 199 УК РФ по обвинению в уклонении от уплаты налогов с организаций. Ответ был сколь откровенен, столь и циничен: «Ничего доказывать мы не будем. Направим дело в суд, и будьте уверены – он вынесет обвинительный приговор». При этом полицейский начальник озвучил еще одну, крайне актуальную и до сегодняшнего дня мысль. Он сказал: «Я считаю, что человек с того момента, как он дал согласие стать генеральным директором коммерческой фирмы, должен начинать сушить сухари».

От практики частных наездов «правоохранителей» с целью выполнить требуемый начальством план, попутно по возможности пополнить казну, а заодно подзаработать, к государственной политике «закошмаривания» бизнеса и огульных «посадок» дело подошло к началу 2000-х годов. К тому времени для уголовных репрессий созрели все условия.

Во-первых, это была необходимость ликвидировать последствия созданного самим государством, а точнее – его первыми лицами, дефолта 1998 года. Не удивительно, что взоры ликвидаторов обратились на частный сектор экономики, откуда предстояло взимать в самых различных формах повышенную дань, попутно почему-то регулярно призывая к социальной ответственности. Для нежелающих понимать свою добровольно-принудительную роль «дойной коровы» среди прочих средств воздействия был припасен и Уголовный кодекс как весьма надежное средство убеждения.

Именно с ним связана вторая причина активности разного рода блюстителей экономического порядка (в их собственном понимании), поскольку к этому времени оперативные, следственные, прокурорские органы и суды наработали определенный опыт апробации новых норм уголовного закона. Речь прежде всего идет о таких составах, включенных в специальную главу 22 УК РФ («Преступления в сфере экономической деятельности»), как незаконное предпринимательство, незаконная банковская деятельность, легализация (отмывание), незаконное получение кредита, фиктивное и преднамеренное банкротство и ряд других.

Ретивость оперативных сотрудников и следователей очень часть доходила до абсурда, когда они, привлекая человека к уголовной ответственности, даже не пытались задумываться над тем, а обладают ли его действия на самом деле хоть какой-нибудь социальной опасностью, наличие которой требует закон, чтобы говорить о совершении именно преступления. Вспоминаю, что едва ли не первое в Москве уголовное дело о легализации выглядело следующим образом. Предприниматель средней руки имел скромный бизнес, относящийся в то время к числу лицензируемых. Незадолго до очередного истечения срока лицензии он подал необходимый пакет документов в лицензионный орган, но тот выдачу разрешения затянул. В результате коммерсанту около двух месяцев пришлось работать без лицензии. Прознавшие об этом сотрудники милиции возбудили против него уголовное дело о незаконном предпринимательстве (ст. 171 УК в старой редакции), а затем еще и обвинили в легализации (ст. 174-1), усмотрев такие действия в уплате налогов (!) с доходов, полученных за указанные 2 месяца!!

Наконец, третьей и, пожалуй, самой главной причиной явилось усиление в составе правительства сторонников антирыночного направления, стоявших, говоря словами бывшего вице-премьера и министра финансов Алексея Кудрина, за «глубокое госучастие» («Ведомости», 12 декабря 2011 г.). Именно эти люди, обладающие большой властью и широкими полномочиями, направили свою деятельность на передел уже сложившегося рынка в пользу чиновничье-государственного аппарата, при этом, безусловно, не забывая о своих собственных своекорыстных интересах.

Вспоминаю, как примерно в те времена один мой знакомый, вращавшийся в «верхах», помимо прочего в разговоре сообщил, что «там» зреет идея создания мощной нефтяной государственной корпорации. Впрочем, особым секретом это не являлось. Если взять в архиве, например, журнал «Компания» за апрель 1999 года (№ 13), то в статье под весьма красноречивым названием «Без государства в России долго не живут» как раз и обсуждались варианты возникновения такой структуры. По этому поводу здесь было безапелляционно сказано: «То, что такая компания рано или поздно будет создана, – сомнению не подлежит». В качестве одной из платформ для формирования государственной нефтяной компании (ГНК) довольно прозорливо указывалась «Роснефть». И даже применительно к методам создания госмонстра авторы делали весьма точный прогноз: «…государственная компания на то и государственная, что государство имеет возможность при необходимости подключить к решению своих проблем органы, весьма далекие от управления нефтяной отраслью». В подтверждение этих слов давалась ссылка на брифинг в МВД РФ, где заместитель начальника главка по борьбе с экономическими преступлениями привел несколько коммерческих структур в качестве примера «неправильной» приватизации и в связи с этим не исключил возможности ее пересмотра в отношении этих компаний. В статье далее говорилось: «Надеемся, что все догадываются, где эти компании окажутся в случае пересмотра итогов приватизации – естественно, в ГНК».

Интересно, кому из прочитавших эти строки не известно, что в итоге жертвой для заклания стала нефтяная компания «ЮКОС», чьи руководители отчасти оказались за пределами страны, а отчасти – в местах, «не столь отдаленных», с букетом составов преступлений, которыми обильно насыщены разделы УК, посвященные посягательствам на собственность и нарушениям в области экономической деятельности. А сама преуспевающая компания была на основе весьма сомнительных налоговых претензий обанкрочена и при помощи явно подставных современных «рогов и копыт» под громким названием «Байкалфинансгрупп» скуплена на корню уже упоминавшейся «Роснефтью», в итоге ставшей самой большой нефтегазодобывающей компанией России. На ее сайте сегодня гордо указано, что «Роснефть» – лидер российской нефтяной отрасли и одна из крупнейших публичных нефтегазовых компаний мира.

Есть ли здесь чему радоваться? Ответ можно найти в современной экономической литературе, где содержатся весьма неодобрительные отзывы об итогах активизации правоохранительной системы. Вот что написано Егором Еайдаром и Анатолием Чубайсом в книге «Развилки новейшей истории России»: «Драматическими оказались не только долгосрочные политические, но и экономические последствия этих действий: в 2006–2007 годах произошла фактическая ренационализация значительной части нефтяной отрасли, после чего в стране добыча нефти, которая динамично росла после приватизации, стала снижаться»[26].

Парадоксально, но угроза уголовных репрессий в те времена настолько явно витала над головами бизнесменов, что даже в благоприятные, казалось бы, для них периоды они вынуждены были говорить о соответствующих рисках. К примеру, Платон Лебедев, давая интервью тому же журналу «Компания» в декабре 2002 года, то есть за полгода до начала преследования нефтяной компании, заявлял: «От неразумности наших политиков нет никакой гарантии… У меня нет “страховки” от правительства Российской Федерации. У меня нет гарантии, что, если будет совершена очередная глупость, мне покроют все убытки. Скорее всего, будет наоборот». Далее он сказал о том, что «если взаимодействие власти и бизнеса станет более “цивилизованным”, будет лучше. Потому что это дает базисные гарантии бизнесу. Это значит, что не будет переделов собственности с использованием административного и прочих ресурсов». Как теперь общеизвестно, пожелание бизнесмена, к сожалению, не оправдалось, а сам он оказался за решеткой.

Еще более показателен тот факт, что Михаил Ходорковский, по сути, заблаговременно предсказал даже способ вмененного ему впоследствии хищения. В интервью, показанном по пермскому телевидению 7 июля 2003 года (за 2,5 месяца до своего ареста), он на примере с изменением во времени масштаба цен пояснил, что обратную силу закона недобросовестные его применители вполне могут использовать для обвинений в мошенничестве. Что в итоге и произошло с самим Ходорковским на втором судебном процессе, прошедшем в 2009–2010 годах в Хамовническом суде Москвы, хотя здесь использовалась разница в ценах не во времени, а в пространстве.

Кстати, именно 2003 год мы считаем переломным моментом, давшим старт абсолютно неприкрытой атаки на российский бизнес, которую сегодня можно квалифицировать как геноцид…

Понять сущность феномена преследования бизнеса, осмыслить его действительные причины и попытаться что-то противопоставить необоснованным уголовным репрессиям можно, лишь уяснив реальные мотивы действий тех, кто облечен властными полномочиями, используемыми во вред общественным интересам.

Не оставляет никаких сомнений, что в первую очередь следует говорить здесь о коррупции в самых разных ее проявлениях. Начиная от банального взяточничества и до более изощренных видов мотивации неправомерного поведения.

Кстати, на упоминавшемся выше симпозиуме «Уголовная политика и бизнес» одним из докладчиков было озвучено, что в ходе проведенного исследования никто из опрошенных представителей силовых структур не отрицал, что у него имеется свой собственный бизнес. Нетрудно представить, какими методами такие «коммерсанты в погонах» решают возникающие у них проблемы в области лично-семейного предпринимательства.

Далее следует отметить профессиональную неграмотность субъектов, кому по должности предоставлено право решать судьбы людей. Примеров тому насчитывается великое множество, включая те, что будут приведены в этой книге.

В сочетании с неграмотностью не менее значимой и одной из самых социально опасных причин гонений на представителей предпринимательского сословия выступает то, что можно назвать метастазами советской эпохи.

Сначала поведаем, к каким обескураживающим выводам приходят маститые ученые по итогам своих изысканий. В сборнике «Уголовная политика в сфере экономики: экспертные оценки» приводится следующее утверждение: «В советский период страны государство, являясь, по сути, единственным ведущим экономическую деятельность собственником, посредством уголовного права и уголовной юстиции подавляло (подвергало уголовной репрессии) всех иных (негосударственных) экономических агентов. При отказе от социалистической модели общества в качестве формальных (и соответственно, подлежащих государственной защите) институтов были провозглашены частная собственность и свобода ведения на ее основе предпринимательской деятельности. Однако такое провозглашение новых формальных институтов не привело к исчезновению института репрессии негосударственных участников экономических отношений посредством уголовной юстиции. Став с провозглашением права частной собственности незаконным, этот институт не исчез, а продолжил свое существование уже как неформальный и неправовой институт. Одновременно институт и механизмы уголовной репрессии собственников подверглись адаптации к современным условиям: поскольку непосредственная экономическая деятельность стала пониматься как не свойственная государству функция, уголовная репрессия экономических агентов стала осуществляться от имени и под прикрытием государства не столько в пользу государства, сколько в пользу любых лиц, заинтересованных в отъеме прав собственности. В первую очередь лиц, имеющих должностной или коррупционный доступ к рычагам уголовной юстиции»[27].

Таким образом получается, что мы имеем новую государственную формацию со старой, во многом уголовной политикой, насквозь пронизанной идеологией времен СССР. Достаточно вспомнить давно, казалось бы, умершее в законе явление, определявшееся как спекуляция – скупка и перепродажа с целью наживы (статья 154 УК РСФСР). Сейчас такие действия отнесены к обычной бизнес-деятельности, целью которой является извлечение прибыли. Но это не мешает нерадивым прокурорам и следователям усматривать в действиях коммерсантов то, что можно назвать «ценовым криминалом» со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде возбуждения уголовных дел, привлечения якобы виновных к уголовной ответственности, строгие наказания будто бы за совершенное… хищение!

Все дело в том, что бесцеремонно вторгающиеся в чуждую им сферу бизнеса, эти приверженцы дремучих взглядов на современную экономику в одних случаях считают цену покупки товара заниженной (не соответствующей рыночной или мировой), а в других – цену продажи завышенной по сравнению с ценами приобретения. И им абсолютно наплевать на Гражданский кодекс РФ, прямо предусматривающий свободу договора и положение о том, что исполнение договора оплачивается по цене, установленной соглашением сторон. Примерно такая же тягостная картина наблюдается и с другим, в свое время «усопшим» составом преступления– коммерческим посредничеством. Властолюбивые и самоуверенные «экономисты в погонах» никак не могут уяснить значимость для бизнеса посреднических операций и потому сплошь и рядом клеймят такие действия субъектов хозяйствования как фиктивные, а соответствующие компании называют в процессуальных документах подставными.

Еще одной модной методикой преследования стала криминальная оценка сделок или финансовых операций как уголовно наказуемых действий при отсутствии к ним претензий со стороны участников, контролирующих органов или судов. Апофеозом правового цинизма в подобных случаях выступают также нередкие на практике ситуации, когда правомерность поведения предпринимателя подтверждается вступившим в силу судебным решением арбитража или суда общей юрисдикции, что не мешает его гонителям реализовывать репрессии и привлекать жертву к уголовной ответственно сти.

Наверное, самым ярким (а если говорить точнее – диким) примером подобного рода является дело предпринимателя Суринова. Он был осужден, несмотря на то что сделки, вмененные ему в вину как якобы противоправные, были признаны соответствующими закону всей иерархией арбитражных судов, включая Высший Арбитражный суд. Тогда защита предпринимателя обратилась в Конституционный суд РФ, и тот вынес Определение от 15 января 2008 г. № 193-О-П «По жалобе гражданина Суринова Татевоса Романовича на нарушение его конституционных прав статьей 90 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации», где были сказаны и без того понятные непредвзятым людям простые вещи: статья 90 УПК РФ, предусматривающая для подобных случаев обязательную преюдицию (строгую обязательность учета ранее состоявшихся судебных решений), не предполагает возможность при разрешении уголовного дела не принимать во внимание обстоятельства, установленные не отмененными решениями арбитражного суда по гражданскому делу, которые вступили в законную силу, пока они не опровергнуты стороной обвинения!

Казалось бы, двери колонии должны распахнуться перед Суриновым, благодаря которому не только принято столь важное решение высшего органа конституционного контроля, но и должным образом скорректирован закон. Однако даже четкое и ясное разъяснение КС РФ смысла правовой нормы было проигнорировано преследователями Суринова, проявившими наивысшую степень правового нигилизма и продолжающими упорствовать в своем нежелании исполнять предписания закона!

Аналогичная возмутительная ситуация встретилась и по второму делу Ходорковского и Лебедева, когда Хамовнический суд не просто проигнорировал, а, по сути, просто опорочил ранее состоявшиеся и вступившие в законную силу арбитражные решения в пользу ЮКОСа.

Полагаю, что не будет большой ошибкой предположение, что большинство читающих эти строки уже знает, что направленные на либерализацию уголовно-репрессивного механизма государства меры встречают самое активное сопротивление со стороны многочисленных представителей правоприменительной практики, прежде всего из числа тех, кто в своих действиях руководствуется необольшевистской психологией или корыстно-коррунциоииой мотивацией.

Юристы-практики уже в открытую говорят, что правоохранительная (а по меткому выражению Тамары Морщаковой – правонарушительная) система превратила свою работу в бизнес на властных полномочиях, арестах, возбуждениях уголовных дел. Поэтому любое сокращение ее возможностей – это удар по финансовым оборотам, чего вышеобозначенные выгодоприобретатели стремятся всеми силами избежать. В одних случаях это лоббистское торможение здравых законодательных новелл, в других – неисполнение новых норм закона.

К примеру, инициированные Дмитрием Медведевым в бытность его президентом РФ поправки в УПК РФ, запрещающие арестовывать предпринимателей, натолкнулись на неприкрытый саботаж со стороны следователей, прокуроров и судов. В нашей практике мы сразу же за довольно короткое время встретили три разновидности такого противозаконного сопротивления. Первый – суды и прокуроры делали вид, что они не имеют представления о новых положениях закона, и в выносимых по стражным вопросам решениях об этом не говорилось ни слова. Второе – выдумывание всяческих способов обойти указание ч. 1–1 ст. 108 УПК. Например – фальсифицировать и представить суду данные о том, что обвиняемый скрывается от следствия. Апофеозом такого саботажа выступает зазвучавшее в судах в устах прокуроров псевдотеоретическое изыскание на тему о том, что преступная деятельность, в которой обвиняется конкретный бизнесмен, никак не может являться предпринимательской, поскольку она сама по себе противозаконна. Стоит ли говорить, что такой взятый на вооружение противниками уголовных реформ подход грубо игнорирует конституционный принцип презумпции невиновности.

В иных случаях суды, только для вида демонстрируя свою приверженность либеральным веяниям, начинают рассматривать вопрос о замене заключения под стражу денежным залогом. Однако при этом они выдумывают (трудно подобрать иное слово) такие суммы, что невольно это кажется издевательством и завуалированной формой стремления не выпускать коммерсанта из СИЗО. Так, содержавшейся в следственном изоляторе больной предпринимательнице Наталье Гулевич, в отношении которой получение кредита квалифицировалось как мошенничество, было предложено внести залог в беспрецедентном для России размере – 100 млн рублей[28]. Было собрано лишь 38 миллионов, и женщина в результате осталась под стражей. Василию Алексаняну, отпущенному на свободу лишь после третьего (!) предписания Европейского суда по правам человека, родственники и друзья с огромным трудом нашли 50 миллионов рублей, которые потребовал суд как условие освобождения.

Что же мы сейчас имеем в реальности, когда, по данным исследователей, в настоящее время число предпринимателей, находящихся в местах лишения свободы, превышает 100 тысяч человек?[29] Очень негативную картину, накладывающуюся на всю российскую экономику. Одна из ее неприглядных страниц – бегство из страны людей и капитала. Такое положение – прежде всего результат неразумной уголовной политики, осуществляющейся правоохранителями, сплошь и рядом пренебрегающими требованиями действующего законодательства.

Кто же эти люди, игнорирующие законы?

§ 2. Следователи

«Я следователь, я!.. Строжайшее следствие буду производить я!.. Теперь меня дрожать будут!.. Раболепствовать будут!.. II я всякого подозреваю; а потому следует постановить правилом – всякого подвергать аресту».

А. Сухово-Кобылин «Смерть Тарелкина», 1868 г.

Наверное, с наибольшим неравнодушием мне бы хотелось говорить именно о следствии. И как бывшему следователю, и как преподавателю, подготовившему не один десяток молодых специалистов этой непростой профессии.

Придя в адвокатуру, я еще застал в структуре Главного следственного управления Генеральной прокуратуры РФ «зубров», чья работа не могла не вызывать уважения. Это были люди с опытом на следствии по 20–25, а то и более лет. Они прекрасно ориентировались в уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве, старались глубоко вникнуть в ситуацию и не принимать никаких скороспелых и необдуманных решений. Попытки навязывать им чужое, порой «высокопоставленное» мнение были заведомо обречены на провал.

Как-то запомнилось и то, что они не считали зазорным получить у адвоката консультацию по темам, по какой-либо причине им незнакомым. Например, руководитель одного из следственных подразделений довольно высокого уровня как-то позвонил мне и попросил разъяснить вопрос о возможности участия в уголовном деле иностранного адвоката.

В таких следователях сразу чувствовался достойный процессуальный противник, которого, как говорится, «на мякине не проведешь». Однажды в одном из отделов ГСУ было возбуждено большое дело по контрабанде, и мне пришлось защищать одного из фигурантов – начальника таможенного поста. Тот трудился в разных таможнях не первый год, имел юридическое образование и в вопросах оформления грузов разбирался прекрасно.

Когда мы с ним в первый раз пришли на допрос, мой подзащитный уверенно ответил на все вопросы следователя, рассказал об особенностях декларирования отдельных видов товаров, прокомментировал предъявленные ему документы из дела. Я, как мог, старался ему помогать. Следователь-женщина все внимательно слушала и записывала в протокол. Итогами допроса мы остались довольны, поскольку на все, даже казавшиеся опасными, вопросы был дан вполне убедительный ответ.

Совершенно по-иному происходил следующий допрос, назначенный через неделю. Едва ли не на каждый довод моего клиента следователь доставала очередную инструкцию Государственного таможенного комитета РФ и указывала на ее несоблюдение в той или иной степени. Мой подзащитный таможенник имел «бледный вид». На меня, признаюсь, оказал довольно сильное впечатление тот факт, что за такое короткое время следователь смогла перелопатить столь большой объем ведомственных документов и выудить оттуда все ей необходимое.

Интересно, что через какое-то время материалы дела были переданы другому, менее въедливому следователю. Он быстренько направил дело в суд, полностью затем оправдавший таможенника. А фамилия этого следователя встретилась мне затем в одном из протоколов по «делу ЮКОСа» – он был привлечен к проведению обыска…

Я не случайно без необходимости не стану называть здесь фамилий следователей и буду, за некоторым исключением, и далее придерживаться этого правила. В «деле ЮКОСа» следователь – это скорее одна из функций репрессивного аппарата, обезличенная и безмолвная, несмотря на продекларированную в УПК РФ его процессуальную самостоятельность.

Такое утверждение, в числе прочего, базируется на двух формально технических, но довольно существенных моментах, касающихся обоих уголовных дел по обвинению Ходорковского и Лебедева. Во-первых, это то, что предварительного расследования в обычном понимании данного термина здесь не было, и об этом мы поговорим далее. Сказанное касается первого дела. А другое, рассматривавшееся в Хамовниках, в значительной части составлялось из ксерокопий документов дела предыдущего. Во-вторых – это примененный по данным делам метод бригадного расследования, когда уже упомянутая процессуальная самостоятельность нивелируется подчиненным положением привлеченного следователя своему руководителю-бригадиру.

Такого рода бригады (или следственные группы) в нашем случае формируются за счет следователей, прикомандированных из регионов в столицу. «Пехота» выполняет основной массив заданий, определяемый им коллегами из федерального органа, не особо задумываясь над их законностью и необходимостью. Зато оправдавшие доверие бригадира могут рассчитывать на включение в штат главного следственного органа страны с дальнейшим ростом либо на существенное повышение в должности после возвращения в родные пенаты.

Чтобы не быть голословным, скажу, что привлеченный в 2003 году из Волгоградской области член следственной группы Валерий Алышев через определенное время был принят на должность следователя по особо важным делам Следственного комитета, затем возглавил расследование по второму делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, а в декабре 2011 года указом президента РФ Дмитрия Медведева назначен на должность руководителя управления по расследованию особо важных дел о преступлениях против государственной власти и в сфере экономики в Главном следственном управлении Следственного комитета России. Не менее активный член следственной группы, ранее трудившийся в прокуратуре г. Ельца, Руслан Ибиев стал руководителем следственного управления СК по Уральскому федеральному округу.

Начинавшие расследование по «делу ЮКОСа» штатные следователи Главного следственного управления Генеральной прокуратуры РФ также не избежали существенных повышений по должности. Салават Каримов, поработав какое-то время первым заместителем прокурора Башкирии, стал советником Генерального прокурора РФ. Его коллега, старший следователь по особо важным делам Михаил Безуглый, вырос до начальника отдела, а 10 июля 2009 года был назначен заместителем прокурора Астраханской области.

Если же попытаться как-то классифицировать следователей, работавших по «делу ЮКОСа», то, наверное, в основу их группирования следует положить субъективное отношение к выполняемой работе, обусловленное степенью понимания сущности решаемой задачи и ее оценкой. В этой связи я, наверное, не ошибусь, если скажу, что самую большую группу составят те, кого можно назвать «пофигистами». Они, тяготясь получаемыми заданиями только в случае их избыточности, абсолютно равнодушно относятся к повседневной рутине, мало задумываясь над тем, кого и за что в данный момент привлекает к уголовной ответственности руководитель следственной бригады. Именно указанное безразличие влечет за собой то, что в процессуальных документах появляются глупости и несуразицы, хотя часть из них на совести более активных, но малограмотных коллег «пофигистов». Такой типаж персонифицируется, лишь когда при выполнении очередного задания своего руководства совершит такое нарушение, которое не может остаться без внимания и реагирования защиты. И вот тогда он становится объектом жалоб, а порой и судебных разбирательств. Как раз таким людям посвящена широко известная фраза, заканчивающаяся словами: «именно с их молчаливого согласия происходят на земле предательства и убийства»…

Другое, хотя и малочисленное, но весьма опасное образование составляют идейные члены рассматриваемого сообщества. Практика показывает, что длительное нахождение в группе зачастую выводит таких субъектов на лидирующие позиции. Их следовало бы назвать «комиссарами», поскольку в основе «идейности» у таковых просматривается не что иное, как отголоски свойственного большевикам классового подхода, о проявлениях которого мы подробнее поговорим, когда речь зайдет о судьях. В сочетании с огромными властно-репрессивными полномочиями и жуткой правовой и экономической безграмотностью сия гремучая смесь в итоге дает Шарикова и Вышинского в одном флаконе.

К примеру, один из моих клиентов по другому, но также связанному с нефтью делу рассказал, какая истерика была у членов следственной группы, явившихся к нему с обыском, когда они увидели в квартире дорогую мебель, мраморную ванну, импортную технику.

В нашем случае идейная направленность «комиссаров» была со всей очевидностью нацелена на непримиримую и безоглядную борьбу с олигархами, в данном случае олицетворявшимися Михаилом Ходорковским. При этом виновность «классового врага» презюмировалась по определению и, как уже неоднократно свидетельствовала история, в каких-либо формальных доказательствах не нуждалась.

Как-то, оказавшись наедине с одним из таких «комиссаров» в период завершения следствия по первому делу, я поинтересовался: «За что все-таки вы преследуете Ходорковского?» Ответ, заключенный по-одесски в вопросе, скажем прямо, озадачил: «А разве вы не знаете, что он собирался продать ЮКОС американцам?»

Таким образом, мне с величайшим прямодушием было неприкрыто продемонстрировано, что Ходорковский подвергается уголовному преследованию вовсе не за то, что на многих страницах расписано в его обвинении: хищения и уклонения от уплаты налогов, а за намерение совершить непозволительную в глазах комиссаров сделку с Дядюшкой Сэмом! Впрочем, я не исключаю, что у других представителей следственно-большевистского племени были припасены и иные идейные поводы для лишения Ходорковского свободы. Кстати, мой собеседник после своего откровения никак не прореагировал на замечание о том, что у нас в стране создана и успешно функционирует отчасти «успешно проданная» иностранцам ТНК-ВР. И что такие сделки всегда осуществляются с согласия правительства. Кстати, те же доводы в своих публикациях приводил и Михаил Ходорковский.

Интересно, что псевдопатриотический мотив уголовного преследования Ходорковского довольно быстро перестал быть только кулуарным. Стоявший у истоков «дела ЮКОСа» первый заместитель Генерального прокурора РФ Юрий Бирюков, курировавший, как отмечалось, на своем посту в том числе и расследование по первому делу наших доверителей, называя причины кризиса ЮКОСа «глубинными», пишет, что они состоят в том, что колоссальные ресурсы страны, являющиеся результатом труда нескольких поколений российских людей, получил узкий круг основных акционеров. Этот посыл, по логике прокурорского работника, плавно переходит в разговор о намерениях Михаила Ходорковского продать нефтяной гигант американской компании «Шелл». А затем делается вывод: «Вряд ли истинный гражданин своей страны искренне будет считать для нее лучшей долей быть сырьевым придатком Запада». Кстати, эту часть своих откровений бывший высокопоставленный чиновник Генеральной прокуратуры РФ разместил в главе своей книги, названной им очень символично: «Экспроприация экспроприаторов»[30].

Но по обозначенной логике выходит, что самое надежное средство для привития патриотизма в том понимании, как его представляют в силовых ведомствах, это тюрьма. Невольно вспоминается изречение другого прокурорского деятеля: «Рожденный в правовой борьбе против эксплуататоров, наш Уголовный кодекс рубит широко, его огненные удары грубы и резки, как сама революция». Его звали Андрей Януарьевич Вышинский.

А уже в наши дни, совсем недавно, аналогичные разъяснения для еще сомневающихся поступили с намного более высокого уровня. В январе 2012 года в одной из своих предвыборных статей Владимир Путин заявил: «Считаю, что мы тогда поступили правильно, повысив влияние государства в сырьевых отраслях. И не только потому, что кое-кто из олигархов пытался продолжать впрямую покупать политику. В самом начале моего первого президентского срока мы столкнулись с настойчивыми попытками продать за рубеж ключевые активы. Сохранение в частных руках нескольких человек стратегических ресурсов страны в перспективе 5-10 лет означало, что контроль за нашей экономикой будет осуществляться извне» («Ведомости», 30 января 2012 года).

…И последнее про данный подвид блюстителей революционной законности. Их пролетарский гнев имеет четко установленные границы. «Мочить в сортире» следует лишь того, на кого получено разрешение свыше…

Третью группу, согласно уже упоминавшейся терминологии, можно определить как «выгодоприобретатели» (бенефициары), причем следователи, стремящиеся на данном и ему подобных делах исключительно к карьерному росту, пожалуй, составляют здесь меньшинство. Основная масса ищет, и небезуспешно, возможности для обеспечения своего высокого процессуального статуса и полномочий соответствующим, не менее высоким личным благосостоянием. Иначе говоря, речь идет о банальной коррупции и некоторых формах обогащения. О том, что представителям следственного ведомства федерального уровня не чужды такие устремления, свидетельствует обвинительный приговор за взятку курировавшему на своем посту расследование по «делу ЮКОСа» начальнику ГСУ Следственного комитета при прокуратуре РФ Д. Довгию; просочившиеся в СМИ скандалы со следователями по «делу ЮКОСа» Р. Хатыповым и А. Николаевым. Не случайно председатель Следственного комитета РФ Александр Бастрыкин вынужден был признать: «К сожалению, коррупционное зло порой действительно просачивается и в наши ряды» («Российская газета», 9 апреля 2008 г.).

К более безобидным случаям может относиться устройство жен, родственников и приятелей на работу на «теплые места», например в известную государственную структуру, поглотившую большую часть ЮКОСа, или в не менее привлекательные коммерческие организации. К слову, в одном из уголовных дел, касающихся отмеченной нефтяной компании, документально отражены факты устройства однокашника по институту руководителя «юкосовской» следственной группы в управление безопасности инвестиционного банка, ранее входившего в структуру так называемой группы «Менатеп-ЮКОС» (если пользоваться терминологией следователей), а затем его же перехода на должность заместителя начальника правового управления ЗАО «ЮКОС-РМ».

Известно также, что находящиеся за пределами России бывшие менеджеры ЮКОСа порой рассказывают собеседникам об известных им случаях передачи в безраздельное пользование своим преследователям или их доверенным лицам фирм, ранее функционировавших в интересах и под контролем нефтяной компании. Впрочем, возможны иные версии. Например, в органы прокуратуры поступало заявление о том, что один из изымавшихся следствием векселей «Томскнефти» номиналом 500 млн рублей затем чудесным образом оказался в свободном обращении. А некий К. после обыска в его фирме сообщил о пропаже мобильного телефона Vertu стоимостью 9,5 тысяч евро. Жалобу проверял прокурор Валерий Лахтин. Традиционно он не нашел никаких нарушений в действиях следователей и сообщил заявителю письмом от 15 декабря 2006 года за № 34/2-69-06, что «порядок хранения изъятых при обысках предметов и документов соответствует требованиям уголовно-процессуального законодательства».

Замечу далее, что порой количество жалоб и приводимые в них подобные или иные вопиющие сведения превышали границы терпения следственных начальников. И тогда проводилась так называемая доследственная проверка в целях возможного выявления в действиях конкретных следователей признаков различных преступлений, предусмотренных Уголовным кодексом. Обратимся к документу от 10 апреля 2006 года за подписью исполняющего обязанности руководителя Главного следственного управления Следственного комитета при СК РФ С. Маркелова. Из него следует, что предметом проверки в отношении ряда высокопоставленных следователей стали сообщения:

– о злоупотреблении должностными полномочиями следователями Р. Хатыповым и А. Николаевым, которые, по мнению заявителей, в рамках расследования уголовного дела производили следственные действия в отношении ОАО «Томскнефть» с целью оказания содействия бизнесмену Г-ву в приобретении подконтрольной ему компанией дочерних предприятий ОАО «Томскнефть», за что последний оказал следователю Р. Хатыпову помощь в устройстве быта и досуга;

– о том, что председатель совета директоров банковского холдинга Ю-в путем вымогательства завладел пакетом ценных бумаг обвиняемого К., совершив это при содействии начальника службы безопасности банка Л-на, а также следователя Р. Хатыпова, ускорившего по просьбе указанных сотрудников банка привлечение К. к уголовной ответственности и его арест, оказывавшего давление на обвиняемого, обещая тому освобождение из-под стражи;

– о том, что следователи Р. Хатыпов и А. Николаев требовали от другого обвиняемого – генерального директора К-ва взамен на отказ от его уголовного преследования «ввести в его компанию лиц от Хатыпова и Николаева», а от супруги коммерсанта – предоставить возможность выкупить принадлежащий компании особняк за половину его стоимости под гарантию освобождения ее мужа;

– о том, что Р. Хатыпов, А. Николаев и другие следователи следственной группы активно работают в отношении банка «И-ка», выполняя сделанный им заказ на развал этого банка;

– о том, что А. Николаеву банк «К.-Б.» за лояльное к себе отношение выплатил более двух миллионов долларов;

– о том, что обвиняемый К. не был выпущен на свободу из-за вмешательства банкира Ю-ва, поскольку последний пообещал за осуждение К. на максимальный срок более 20 млн долларов;

– о том, что привлеченному по делу руководителю компании «С-з» А-ву мера пресечения с ареста на подписку о невыезде была изменена за 6 млн долларов;

– о том, что «за ослабление интереса к банку “К.-Б.”» следователю Р. Хатыпову через доверенных лиц было передано 2 млн долларов.

Один из отмеченных эпизодов стал достоянием гласности, и о нем много и в подробностях писала пресса. Скандал был связан с весьма подозрительными (мягко говоря) действиями возглавлявшего какое-то время бригаду по «делу ЮКОСа» уже упомянутого следователя Радмира Хатыпова и его подчиненных. Расследование касалось дочернего предприятия ЮКОСа – «Томскнефти», в качестве одного из обвиняемых в хищении проходил бывший председатель правления банка «Траст» Олег Коляда. Как выяснилось, арестованный Коляда с ведома и, как предполагалось, по инициативе следователей весной 2007 года с помощью специально приглашенного в здание Следственного комитета нотариуса оформил на жену доверенность на распоряжение имевшимся у него крупным пакетом акций банка, который затем был за 40 млн долларов продан бывшему компаньону банкира существенно ниже рыночной цены.

Со слов банкира, приведенных в газете «Коммерсантъ» за 1 апреля 2008 года, его вынудили совершить сделку по продаже своей доли в уставном капитале ОАО «Национальный банк “Траст”» по заниженной цене, что нанесло ему ущерб на сумму около 100 млн долларов. Как утверждает господин Коляда, эта история началась еще до его ареста, когда в банке «Траст» ему предложили продать его долю акционерам банка за 10 % номинала. Он же утверждает, что провел независимую оценку стоимости своей доли, после чего заявил акционерам, что готов уступить ее не менее чем за половину номинала. В противном же случае, утверждает господин Коляда, он осуществит продажу своей доли сторонним покупателям. Тогда, по словам господина Коляды, его стали постоянно вызывать на допросы следователь Генпрокуратуры Хатыпов и член следственной группы Николаев. Как заявил господин Коляда, в результате оказанного следователями давления он заключил договор об управлении его долей в течение месяца с председателем совета директоров банка «Траст» Ильей Юровым. Срок действия этого договора истекал 16 декабря 2006 года, однако 11 декабря Коляда был арестован. Уже когда он находился под стражей, следователи Хатыпов и Николаев, по словам господина Коляды, убедили его продать свою долю в уставном капитале банка господину Юрову. Причем следователи попросили начальника СИЗО выписать ему доверенность специально для совершения этой сделки. Однако поскольку принадлежащая господину Коляде доля в уставном капитале банка находится в одном из офшоров, у нового владельца возникли проблемы с ее переоформлением. И тогда, по словам господина Коляды, следователь Николаев вызвал в здание управления Генпрокуратуры по расследованию особо важных дел нотариуса, оформившего ему доверенность.

Некоторые нюансы этой своеобразной сделки с ценными бумагами описывались в прессе так: «Разговор со следователями напоминал сценку из “Крестного отца”, в которой посланец “дона” требовал с коммерсанта “отступных”… Старшим дядькой, приглашенным на разборки, была прокуратура. А цена акций назначалась по принципу “отдай, а то отберу”. Следователи намекали на поблажки в случае сговорчивости, да так, что Коляда всерьез поверил в скорое свое освобождение… Проведя несколько замысловатых манипуляций с акциями Коляды внутри коллектива совладельцев “Траста”, Юров продал 10 %-ный пакет американскому инвестиционному банку “Мерил Линч” за 120 млн долларов. Сколько перепало “дону” в лице Генпрокуратуры, неизвестно, но в прессе мелькала сумма в два миллиона евро. Коляда, оставшись на нарах, получил возможность беспрепятственно жаловаться»[31].

Комментируя данный случай, получивший большой резонанс, весьма осведомленная «Новая газета» писала: «С 2003 года, пожалуй, для следователей не было лакомее куска, чем “дело ЮКОСа”. Огромная нефтяная империя с тысячами “дочек” и “внучек”; активы; непогашенные векселя на сотни миллиардов рублей; десятки обвиняемых, которые, даже не чувствуя за собой вины, всеми средствами хотят избежать суда… У следователя развязаны руки – нужен результат, сопутствующие детали никого не интересуют. И на трупе ЮКОСа поднялись очень многие»(№ 5, 20 января 2010 г.).

Кстати, когда в связи с выявившимися фактами о явных злоупотреблениях с акциями Коляды проводилась вышеупомянутая доследственная проверка, некоторые из моих осведомленных коллег категорически заверяли, что в итоге против следователя Хатыпова и его соучастников непременно будет возбуждено уголовное дело, поскольку состав должностного преступления здесь налицо. Кстати, такая же уверенность присутствовала и среди сотрудников Генеральной прокуратуры и Следственного комитета, о чем на судебном процессе над Дмитрием Довгием рассказал свидетель – руководитель информационно-аналитического отдела Главного следственного управления.

Я же скептически отнесся к таким прогнозам, возражая, что касательство следователя, а тем более руководителя группы, к «делу ЮКОСа» есть своего рода безоговорочная индульгенция. Продемонстрировать факт злоупотреблений такого лица – значит поставить под сомнение и всё иное, происходившее в ходе следствия. А Хатыпов, например, занимался расследованием эпизодов, которые легли в основу обвинений Алексаняна, Бахминой, Переверзина, Малаховского, Вальдеса-Гарсии, не говоря уже о наших подзащитных. Бригадный следователь Николаев, приглашенный из Саранска, трудился в делах Невзлина, Гололобова, Бахминой, Бурганова. В материалах дела против Ходорковского и Лебедева он также оставил след в протоколах некоторых следственных действий. Как же можно запятнать подозрениями людей с таким весомым послужным списком?

К сожалению, я оказался прав. Итогом проведенной проверки стало постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Следователи были признаны безгрешными. Только по случаю с продажей акций арестованного и обвиняемого в крупном хищении Коляды проверяющий высказал сдержанное неодобрение. Действия, за которые любого другого надолго упекли бы в тюрьму только по статье 285 УК РФ – злоупотребление должностными полномочиями (до 10 лет лишения свободы), были квалифицированы как преждевременное (?!) принятие следователем Хатыповым решения о выдаче нотариально заверенных доверенностей на право управления всем движимым и недвижимым имуществом (!!). Грозный автор «отказного» постановления отметил, что руководство Генеральной прокуратуры РФ может своей властью привлечь Радмира Хатыпова к… дисциплинарной ответственности. Хотя к тому моменту он уже уволился из Генпрокуратуры, куда перешел после образования Следственного комитета. Говорят, что перед этим его вызвал к себе один из руководителей и сказал: я не хочу, чтобы Бастрыкин арестовывал тебя как нашего действующего работника…

Теперь о том, что объединяет вышеперечисленные группы. В первую очередь это высочайший уровень пренебрежения законом и вера в свою полную безнаказанность. По-другому говоря, высшая степень правового нигилизма. Для такого утверждения имеется масса доказательств, помимо собственных наблюдений – это еще и конкретные судебные акты, констатировавшие нарушения следствием законодательства, постановления Европейского суда по правам человека, решения Верховного суда ГФ, наконец, рассказы участников событий.

Павел Ивлев – адвокат, работавший в интересах ЮКОСа[32], поведал, что при вызове в прокуратуру он сразу заявил, что по закону адвокат не может быть допрошен по вопросам, связанным с его профессиональной деятельностью. Ответ был следующим: мы знаем, но все равно будем и далее нарушать закон. А если станешь сопротивляться – задержим.

Причины такого неподобающего поведения состоят в том, что следователи чувствуют свою абсолютную всевластность, поскольку их действия согласовываются с ведомственным руководством, одобряются надзирающей прокуратурой и санкционируются судами, как осуществляющими текущий судебный контроль, так и рассматривающими дела по существу. Достаточно сказать, что разбиравшие дела по обвинению Михаила Ходорковского и Платона Лебедева сначала Мещанский суд Москвы, а затем Хамовнический суд ни разу не признали недопустимыми представленные следователями доказательства, несмотря на десятки аргументированных ходатайств защиты.

Любопытный пример приводит адвокат Андрей Тарасов, привлекавшийся к защите на начальном этапе «дела ЮКОСа». Он попытался оспорить правомерность одного из обысков в офисе нефтяной компании, который был с точки зрения российских процессуальных норм совершенно незаконным, поскольку проводился без понятых. Но судья Басманного суда Москвы признал обыск безукоризненным. А когда Тарасов – уже «без протокола» – спросил председательствующего, как могло быть принято абсолютно неправосудное решение, тот ответил просто: «Вы же все понимаете…» А потом повернулся к прокурору и с той же непосредственностью, с некоторым упреком, сказал ему: «Ну ты же понимаешь, что адвокат прав!»[33].

Круговая порука влекла за собой едва ли не безграничную супердозволенность, предопределявшую манеру поведения некоторых следователей при производстве процессуальных действий. Вот запись, сделанная адвокатом в датированном 22 июля 2003 года протоколе после завершения допроса одного довольно второстепенного свидетеля: «Я лишен был возможности выполнять свои обязанности. Невежество, хамство и угрозы со стороны следователя». А молодая женщина, побывавшая на подобном допросе, рассказала мне, что едва ли не первым вопросом, который у нее пытался выяснить следователь, так это не спала ли она со своим начальником!

Такого рода воинствующие нигилисты даже не задумываются над тем, что они своими порочными действиями позорят не только собственное ведомство и правоохранительную систему в целом, но и подрывают авторитет российского государства, сами порой попадая в довольно глупое положение. В одном из инициированных следствием на Кипре процессов, связанных с «делом ЮКОСа», выступали приехавшие туда российские следователи. И один из них открыто заявил представителю защиты – кипрскому адвокату, что его активные действия «дорого ему обойдутся». Адвокат потребовал занести эти слова в протокол, чем сильно озадачил кипрского судью. Тот пояснил находящимся в зале заседаний, что в таком случае он должен будет немедленно арестовать данного следователя за угрозу участнику судебного разбирательства. И во избежание международного скандала этого сделано не было. А жаль…

В ином рассказанном мне случае после ряда отказов лондонского суда в выдаче уехавших в Великобританию сотрудников ЮКОСа туда в служебную командировку прилетел высокопоставленный чин российской Генеральной прокуратуры. На встрече со своими английскими коллегами он долго и горячо их убеждал, что суд был не прав, отказав в просьбе правоохранительным органам России. Когда ему показалось, что собеседники с ним согласны, он заявил: «Ну, теперь осталось только позвонить судье и убедить его вынести правильное решение». Изумленные англичане не сразу пришли в себя от такого предложения, и первый, к кому вернулся дар речи, спросил: «И кто же будет звонить судье?»[34]

Другая черта, объединяющая большинство собранных в антиюкосовскую следственную бригаду, – это уже отмечавшаяся малограмотность, причем воинствующая: не знаю и знать не хочу! Однако именно эти «незнайки» принимали по делу процессуальные решения и писали обвинительные заключения, калечившие жизни людей.

Блестяще окончивший Московский государственный университет и потом школу права Гарвардского университета Василий Алексанян, работавший начальником правового управления ЮКОСа, а затем его вице-президентом[35], был шокирован после первых встреч со следователями, занимавшимися ведением дел против сотрудников нефтяной компании. Его поразило прежде всего полное непонимание принципов работы бизнеса, основ корпоративной деятельности, отсутствие элементарных знаний в области гражданского права, порочные представления о правилах функционирования акционерных обществ.

Трудно удержаться, чтобы не констатировать очевидную тенденцию склонности к фонтанированию преследователями предпринимателей откровенного правового бреда. Например, по нашумевшему в свое время делу в отношении Владимира Гусинского, в постановлении от 26 июля 2000 года о прекращении его уголовного преследования, в частности, говорилось: «Однако, действия главы ЗАО “Медиа Мост” В.А. Гусинского, наряду с уголовными юридическими нормами содержат элементы материального права. Ввиду специфического характера этого деяния невозможно отнести его к отдельным правовым сферам» (цитируется по тексту решения ЕСПЧ по жалобе № 70276/01, дело «Гусинский против России»), Не исключено, что со временем приобретшая свойства ведомственной эпидемии болезнь начала прогрессировать, и поэтому в последующем, как в первом, так и во втором деле, в отношении Ходорковского и Лебедева имели место ее многочисленные рецидивы. Например, указание в обвинительном заключении как на негативный момент, что две иностранные компании, осуществлявшие между собой сделки за пределами России, не соблюдали при этом положения российского гражданского кодекса.

О той же проблеме писал в своем открытом письме к Генеральному прокурору РФ Юрию Чайке и Председателю Следственного комитета РФ Александру Бастрыкину известный российский адвокат Борис Кузнецов, обращая их внимание на то, «что человеческая глупость не знает предела, и ваши подчиненные вместе с охранниками безопасности государства в служебном рвении не только демонстрируют абсолютный правовой дебилизм, но и наносят ущерб репутации России, которая и так “опущена” в области правоприменения ниже некуда».

Наличие безграничной самоуверенности и неприкрытое нежелание действующих по «делу ЮКОСа» следователей хоть как-то повышать свою профессиональную грамотность очень хорошо иллюстрируют их попытки получить международно-правовую помощь от коллег-правоохранителей из ряда стран, включая, к примеру, Лихтенштейн. Еще в ходе расследования первого дела против Ходорковского и Лебедева туда обратилась Генеральная прокуратура РФ и получила отказ. Его причины несложно уяснить, ознакомившись всего лишь с маленькой цитатой из решения Верховного Княжеского суда Лихтенштейна от 25 апреля 2004 года, где, в числе прочего, прямо сказано, что: «Ни одно обстоятельство дела не представлено четко и ясно. Поэтому возникает подозрение, что… речь идет о подборе компрометирующих материалов, что является недопустимым, или в процессе, по которому подана просьба об оказании правовой помощи… предполагаемые деяния являются просто безосновательными утверждениями. С другой стороны, последним можно было бы объяснить, почему в просьбе факты вообще не представлены существенным образом. В этом случае правовая помощь все равно недопустима и в ней должно быть отказано».

Вероятно, получив такую звонкую оплеуху, любой здравомыслящий должен был бы либо отказаться от намерения докучать своими обращениями юстиции европейского княжества, либо, обстоятельно проанализировав недочеты безуспешного ходатайства о правовой помощи, исправить свои ошибки и направить новый, но уже более грамотный и обстоятельный запрос. Не тут-то было!

Вместо этого считающие себя безгрешными следственные «специалисты» по международным делам, видимо, решили взять измором судей иноземного государства и вновь побеспокоили их запросом от 18 июля 2006 года, породившим длительную переписку с предложением от запрашиваемой стороны дать необходимые разъяснения и дополнения. Всё это закончилось вынесением еще одного судебного решения, состоявшегося 20 июня 2012 года в Княжеском земельном суде Лихтенштейна в Вадуце.

Суд констатировал, что в направлявшихся ему материалах, равно как и во всех предыдущих запросах Генеральной прокуратуры РФ, «содержатся общие рассуждения, порой трудно понятные и запутанные». По основным вопросам, которые просил разъяснить Княжеский земельный суд, от ходатайствующего органа так и не поступило никаких вразумительных ответов. Следственные органы России не смогли в ясной и доступной форме разъяснить уголовно-правовое значение испрашиваемых ими документов.

Одновременно судья земельного суда, доктор юридических наук Н. Нетцер, напомнил беспокоящему его прокурорскому ведомству о недопустимом «рецидиве» предпринимаемых действий, сославшись на ранее состоявшееся в аналогичной ситуации в связи с обращением Генеральной прокуратуры РФ решение Федерального суда Швейцарии от 13 августа 2007 года. Помимо указания на политическую и дискриминационную подоплеку процесса над Ходорковским и Лебедевым швейцарский суд констатировал: ходатайствующий орган, несмотря на многочисленные возможности объяснить свой образ действий, был не в состоянии привести необходимые детали; им были даны «скудные и неясные ответы на вопросы»; представленные данные «содержат огромное количество неточностей».

Стоит ли поэтому удивляться, что суд Лихтенштейна, как и ранее суд Швейцарии, отказался предоставить правовую помощь российским следователям, игнорирующим или просто не понимающим суть указываемых им недочетов. Впрочем, в любом случае им вряд ли бы удалось независимых и объективных судей европейских государств убедить в существовании криминала в гражданско-правовых сделках и финансовых операциях, искусственно, вопреки закону и здравому смыслу втиснутых в рамки российского Уголовного кодекса.

Не случайно в арсенале выражений Платона Лебедева, которыми он активно пользовался на протяжении расследований и судебных заседаний, далеко не последнее место занимали такие нелицеприятные термины, касающиеся подходов представителей стороны обвинения, как «шизофрения», «шпана», «обезьянник» «клиника», «невменяемость».

Вспоминаю, как во время ознакомления с материалами дела защите была представлена аудиозапись допроса Михаила Ходорковского. После выяснения анкетных данных мы услышали первый вопрос следователя, прозвучавший так: скажите, какие должности вы занимали в ЮКОСе? В ответ был слышен смех Ходорковского, после чего он извинился и начал отвечать. Комментарии, как говорится, излишни.

Аудиозаписи касается и другой красноречивый пример. Допрашивался свидетель по вопросу о сделках с ценными бумагами и связанными с этим денежными расчетами. Следователь, судя по прослушиваемой нами пленке, вел себя довольно раскованно, шутил, пытался демонстрировать свои познания в экономике. И вот из его уст прозвучал такой своеобразный вопрос: а на какой цвет поступали деньги? Повисла пауза, поскольку явно ошарашенный свидетель просто не знал, как на такую глупость реагировать. Он смолчал и тогда, когда следователь предложил ему на выбор несколько цветов. Что имел в виду сей правдоискатель, осталось неизвестным, тем более что в письменном тексте протокола допроса этот фрагмент занимательной беседы обнаружить не удалось.

Копилку печально-курьезных изобретений представителей следственной бригады может пополнить и такой пример. В обвинительном заключении в числе доказательств по второму уголовному делу приведена электронная переписка нескольких сотрудников ЮКОСа, включая Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, «с предложением указанным лицам о недельной поездке на джипах по югу России с охотой и рыбалкой, а также ответы лиц, которым направлялись эти почтовые сообщения».

И вот какую криминальную подоплеку усмотрел в этой переписке составитель обвинительного заключения следственный генерал Валерий Алышев: «Данные документы подтверждают сплоченность членов организованной группы, устойчивость, общность интересов, в том числе и усилия, направленные на обеспечение общего времяпровождения. То, что данное предложение направлено Ходорковским, свидетельствует о его главенствующем положении в группе и направлении усилий для сплочения членов организованной группы».

Остается только добавить, что, когда это сверхмудрое умозаключение было оглашено в зале Хамовнического суда, там стоял сплошной хохот.

§ 3. Прокуроры

«Один только у нас 6 уезде порядочный человек – прокурор, да…»

Н.В. Гоголь «Мертвые души»

«Также отражены реквизиты учредителей общества. Имеются соответствующие подписи Алексеева и Карла Маркса. Все, Ваша честь».

Из оглашения в суде прокурором Валерием Лахтиным учредительного договора ООО «Митра» 23 октября 2009 года

Вновь начну с хорошего, а именно – с того, что мне посчастливилось в своей работе застать прокуроров, добросовестно исполнявших свои обязанности. Особо подчеркну – во время работы именно адвокатом, что, наверное, сейчас выглядит несколько парадоксальным и во что трудно поверить.

На память приходит случай, когда по моей жалобе одна из районных прокуратур отменила постановление о возбуждении уголовного дела об уклонении от уплаты налогов, инициированное прохиндеем – налоговым полицейским, обманувшим молодого и неопытного следователя.

С удовольствием вспоминаю и государственного обвинителя, работавшего в свое время в Измайловском районном суде г. Москвы. Он, внимательно следя за ходом процесса, в итоге зачастую оставлял нас, защитников, без работы, заявляя суду в прениях сторон об отказе от неподтвердившихся обвинений. Порой таких обвинений было куда больше, чем оставшихся. Я как-то спросил его, зачем он это делает. Прокурор справедливо заметил, что совершенно ни к чему навешивать на подсудимых лишнее и они должны быть наказаны только за реально содеянное, притом правильно квалифицированное.

Как часто потом я вспоминал этого прокурора, когда видел в судах явных недавних выпускников вузов в синих мундирах, чья речь по итогам непростого порой судебного разбирательства сводилась буквально к двум фразам: «Вина доказана» и «Прошу назначить наказание в виде пяти лет лишения свободы». Такие же картины зачастую наблюдаются и сейчас. Вот впечатления одного из зрителей: прокурору-женщине на вид лет 25 максимум. «К процессу никакого интереса не проявляла, слала кому-то эсэмэски по телефону со стразами и притачанной плюшевой обезьянкой. А в конце встала, одернула юбочку и сказала ангельским голоском: “Обвинение требует 12 лет лишения свободы”»[36].

Видимо, печальные размышления о качественном состоянии сегодняшнего прокурорского корпуса посещают не только меня. Не раз столкнувшись с представителями службы «ока государева», журналистка Ольга

Романова пришла к весьма неутешительному выводу: «Я могу перечислить имена полицейских и следователей, которых бесконечно уважаю. Я готова вспомнить пару честных судей. Но, положа руку на сердце, не могу назвать ни одного порядочного прокурора» («Особая буква», 17 января 2012 г.). Более дипломатично высказался один из участников описываемых в книге событий, Владимир Переверзин. Он изложил свою мысль так: «Я уверен, что в Генеральной прокуратуре работают порядочные и честные люди. Но мне просто не повезло, я таких не встретил».

Между тем история знает совершенно иные примеры. Отказавшись выступать обвинителем по широко известному делу Веры Засулич по причине навязываемой властью позиции, вышел в отставку товарищ прокурора Петербургского окружного суда Сергей Андреевский, весьма успешно затем работавший присяжным поверенным. По той же причине был понижен в должности и отправлен из столицы в Пензу другой прокурор, дороживший своей честью, – Владимир Жуковский.

Кстати, во многом заслуга в оправдании Веры Засулич принадлежит выступавшему на суде в ее защиту присяжному поверенному Петру Александрову, ранее занимавшему ответственный пост товарища обер-прокурора кассационного департамента Правительствующего сената. Он покинул государственную службу в 1876 году, после того как стал неугодным, открыто выступив в защиту свободы и независимости прессы, чем вызвал недовольство руководства Министерства юстиции. Любопытно, что уже в наши дни заместитель Генерального прокурора ГФ Александр Звягинцев в статье, посвященной истории российской прокуратуры, касаясь указанного периода, выразил свое явное огорчение, написав: «С прокурорского небосклона скатились две яркие звезды, которые, правда, очень скоро засияли в небе адвокатуры. Это Петр Акимович Александров и Сергей Аркадьевич Андреевский»[37]. При этом, однако, автор статьи скромно умолчал об истинных причинах указанных кадровых потерь надзорного ведомства.

На самом деле и наши дни свидетельствуют, что не все так беспросветно обстоит в прокурорской среде. Сравнительно недавно, в 2007 году, большой резонанс получила история, когда лауреат премии «Выбор» за гражданское мужество в противостоянии преступности, заместитель прокурора города Ухты Григорий Чекалин выступил с показаниями в суде, доказывая фальсификацию материалов рассматривавшегося там уголовного дела и невиновность подсудимых. Наградой за отчаянный поступок стал сначала арест, а затем направление в колонию-поселение по обвинению в даче ложных показаний.

Но применительно к прокурорам, участвовавшим в судах над Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым, такой принципиальности не наблюдалось. Напротив, только вступая в дело, они громогласно заявляли, что не будут «ни на йоту» отступать от обвинительного заключения, что уже, на наш взгляд, свидетельствовало о порочности провозглашенного подхода. Необходимо, полагаю, особо остановиться на их личностях, исходя из принципа «страна должна знать, кем гордиться, а кого стыдиться». При этом замечу, что, в отличие от следователей, они длительное время, которое заняли процессы, сражались с защитой и имели достаточно возможностей проявить себя в том или ином качестве, а противостоящей стороне и наблюдателям дать основания охарактеризовать их должным образом.

Итак, начнем с участника обоих судебных разбирательств – как в Мещанском суде в 2004–2005 гг., так и в Хамовническом суде в 2009–2010 гг. Речь пойдет о прокуроре Дмитрии Шохине.

Изначально он получил известность как государственный обвинитель в деле генерального директора крупной нефтехимической компании «Сибур» Якова Голдовского, причем расследование осуществлял следователь Генеральной прокуратуры РФ Салават Каримов. Помимо этого любопытного совпадения, повторившегося на первом процессе против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, обращает на себя внимание упоминание в СМИ того факта, что бизнесмен был в итоге освобожден из-под стражи и покинул Россию, передав «Газпрому» контроль над указанной компанией. Один из очевидцев судебного разбирательства рассказывал, что прокурор Шохин, сначала активно настаивавший на содержании подсудимого в СИЗО, внезапно сменил гнев на милость и, после того как Голдовский счел за благо расстаться с имевшимися у него акциями, заявил, что не возражает против изменения тому меры пресечения. Трудно отделаться от мысли, что обстоятельства приведенного дела сильно напоминают ситуацию с банкиром Колядой, хотя развязка происходила по-разному.

Следующей ступенью было поддержание обвинения в Мещанском суде по делу одного из основных акционеров ЮКОСа, бывшего президента ООО «ЮКОС-Москва» Василия Шахновского. Шохин, занимавший тогда должность с длинным названием – старший прокурор отдела по поддержанию государственного обвинения управления по обеспечению участия прокуроров в рассмотрении уголовных дел судами Генеральной прокуратуры ГФ, – доказывал, что Шахновский совершил уклонение от уплаты личных налогов и при этом подделывал документы. 5 марта 2004 года процесс завершился вынесением обвинительного приговора с освобождением от отбытия наказания.

В процессе разбирательства первого дела против Ходорковского и Лебедева заслуги Шохина были оценены орденом Почета. Указ о награждении 31 декабря 2004 года подписал президент ГФ Владимир Путин. В этом же году Шохин был признан лучшим обвинителем Генеральной прокуратуры.

Понятно, что такие достоинства не могли оставаться невостребованными. И вот как описывает работу Дмитрия Шохина экс-судья Московского городского суда Ольга Кудешкина, столкнувшаяся с ним в ходе ведения одного из разбирательств: «В судебном заседании гособвинитель, представитель Генпрокуратуры Шохин, предпринимал все меры для того, чтобы представленные им доказательства были исследованы в суде только в выгодном для обвинения ракурсе. Когда гособвинитель убедился, что суд исследует доказательства объективно и беспристрастно, он стал срывать процесс: заявлять ходатайства об отложении дела под предлогом его участия в “более важных делах”; в нарушение требований закона отказался выполнять свои обязанности по предоставлению доказательств; по надуманным основаниям стал заявлять отводы мне – председательствующей по делу, народным заседателям, всему составу суда, причем делал это в оскорбительной форме. При этом обстоятельства, на которые он ссылался, явно не соответствовали тому, что происходило в процессе, о чем заявили все участники судебного процесса, в том числе даже и потерпевшие»[38].

Я привожу здесь и далее оценочные суждения и других людей, дабы избежать упреков в излишнем субъективизме по отношению к представителям процессуального противника. Если же говорить о фактах, то после первого суда над руководителями ЮКОСа Дмитрий Шохин пошел на повышение и возглавил отдел, в котором работал. Во второй процесс он вступил в должности начальника организационно-аналитического отдела главного управления по обеспечению участия прокуроров в рассмотрении уголовных дел судами Генеральной прокуратуры РФ, занятой им в сентябре 2006 года.

В Мещанском суде Шохин, как правило, вел себя довольно активно. Естественно, что его личность привлекала к себе особое внимание журналистов, хотя, по правде сказать, их он упорно сторонился. Вот как в книге «Самые громкие судебные процессы» говорится об этом персонаже: «Звездой процесса стал гособвинитель Генпрокуратуры Дмитрий Шохин. Правда, звездой мерцающей – бывало, что он целыми днями серым голосом зачитывал тома обвинительного заключения – так, что большинство присутствующих неудержимо тянуло в сон. А бывало, горел неистовой страстью в борьбе с организованной группой Ходорковского – Лебедева…Маленького роста, легкий на подъем, прокурор не ходил – летал по коридору. Неприметный вне суда, на процессе прокурор Шохин, не зная усталости, мог часами задавать свидетелям одни и те же вопросы, пока не добивался нужных ответов»[39].

Мы с Шохиным на том процессе не раз пикировались, да и другие адвокаты были не в восторге от его поведения. Сейчас уже, по прошествии времени, я прихожу к выводу, что из него мог бы получиться достойный противник, если бы он отрекся от глупостей и фальсификаций, встречавшихся в обвинительном заключении, а также корректно вел себя по отношению к свидетелям и специалистам со стороны защиты. Возможно ли такое для человека, за которым тянется шлейф весьма неприглядных деяний, – большой вопрос. Хотя, проглядывая протокол судебного заседания по первому уголовному делу, можно, например, найти следы бурных словесных баталий сторон на тему о сущности правовых оснований для продления сроков содержания под стражей. Сейчас в это трудно поверить, но бесстрастный документ зафиксировал, например, в указанной связи слова Платона Лебедева о юридических уроках, данных «уважаемым государственным обвинителем». Или такое его признание: «Тяжело переиграть великолепно подготовленного юридически государственного обвинителя». В свою очередь, адвокат Юрий Шмидт не считал зазорным при выступлении назвать прокурора «уважаемым мною лично господином Шохиным». А Каринна Москаленко, выражая в конце второго процесса огорчение профессиональным поведением обвинителей, признавалась: «Они небесталанны, я с некоторыми из них встречалась в других процессах, я помню господина Шохина, убедительно “жгущего глаголом”».

В то же время этот «уважаемый господин» позволял себе поступки в отношении адвокатов, никак не делавшие ему чести и, что самое удивительное, не вызывавшиеся какой-либо объективной необходимостью при отсутствии даже малейших поводов. Правильнее, наверное, было бы говорить об элементарной непорядочности. В один из дней жаркого августа 2004 года, ближе к концу рабочего дня, в заседании, начавшемся в 9.30 утра, Генрих Падва попросил суд объявить перерыв до завтра, сославшись на усталость, свой возраст (на тот момент ему было 73 года) и восемь часов, уже проведенных в судебном зале при допросе свидетеля. Единственным, кто против этого категорически возражал, был прокурор Шохин. Дословно он заявил: «Не могу поверить, что Генрих Павлович, уважаемый многоопытный адвокат, не в состоянии дальше продолжить работу. Во всяком случае, объективных свидетельств я не наблюдаю, поэтому не могу согласиться с возможностью удовлетворения такой позиции… Никаких препятствий к тому, чтобы судебное заседание продолжалось далее сегодня, я не вижу». Однако суд оказался гуманнее прокурора и все же объявил перерыв.

Касаясь деловых качеств государственного обвинителя, отмечу, что о методах, применявшихся в своей работе прокурором Дмитрием Шохиным, будет рассказано далее, а вот об оценках, которые он заслужил своей деятельностью, необходимо упомянуть уже сейчас.

Однажды на процесс пришел писатель и публицист Виктор Шендерович, как раз заставший один из пиков активности Шохина, делавшего все возможное, чтобы не дать изложить свое мнение приглашенному защитой специалисту по вопросам налогообложения. Делясь потом впечатлениями от увиденного, Шендерович высказал предположение, что для участия в суде по делу Ходорковского и Лебедева прокуратура провела конкурс хамов, по итогам которого г-н Шохин, выигравший на этом конкурсе, был допущен к процессу.

Своим поведением в Мещанском суде Шохин заслужил несколько заявлений об отводе, где говорилось о необходимости его устранения из дела по предусмотренным законом основаниям. Не случайно затем действия этого прокурора стали одной из причин вынесения 25 января 2005 года крайне резкой резолюции Парламентской ассамблеи Совета Европы, где указывалось на дискриминационное обращение со стороны российских правоохранительных органов с обвиняемыми и непозволительное давление на свидетелей.

19 октября 2004 года Платон Лебедев заявил перед участниками судебного разбирательства: «Для меня очевидно, что демагогические, зачастую юридически несостоятельные, а в ряде случаев откровенно невежественные заявления и процессуальные действия гособвинителя Шохина свидетельствуют о постепенной деградации профессиональной квалификации высокопоставленных должностных лиц Генпрокуратуры». На завершающем этапе процесса, 8 апреля 2005 года, Лебедев, в полной мере убедившись в недобросовестности и злонамеренности основного оппонирующего лица, был еще более категоричен: «Я сознательно отказываюсь от участия в прениях с представителями государственного обвинения, потому что не допускаю для себя возможности опуститься до уровня “равенства” с господином Шохиным. Господин прокурор, представляющий в суде и якобы отстаивающий интересы государства, даже своим внешним видом постоянно оскорбляет не только судебную власть, но и собственное ведомство, демонстрируя развалившуюся в мягком кресле позу, высокомерно-снисходительную ухмылку. При этом изрекаемые им пафосные, но абсолютно безграмотные заявления и примитивные суждения всякий раз подтверждают его полное невежество, некомпетентность и незнание русского языка. По ходу всего судебного процесса господин Шохин, по-видимому имея гарантии на вседозволенность и безнаказанность, не упускал случая продемонстрировать личную преданность своим работодателям, а не свое служение Закону. Любой человек, будь то женщина или уважаемый в своем деле специалист, который, по мнению Шохина, мог своей принципиальной позицией или исполнением гражданского и профессионального долга… представлять опасность для его руководителей-на-чальников, незамедлительно становился объектом его нападок, инсинуаций, прямых оскорблений и казарменных шуток. Шохин отличается профессиональной нечистоплотностью. Именно поэтому ему были заявлены два отвода в Мещанском суде и один в Московском городском суде за беспардонное игнорирование норм российского законодательства и ложь».

Не забыл Лебедев о заслугах Шохина и при появлении второго уголовного дела. Еще будучи в статусе подозреваемого, он в заявлении от 18 января 2007 года об отводе руководителя бригады Каримова и всей его следственной группы указал на «исполняющего роль прокурорского “петрушки” и “балаганного шута” Шохина Д.Э.».

В свою очередь, и Михаил Ходорковский поставил диагноз процессуальному оппоненту: «Что касается Шохина, то и его проблемы понятны. То, что он решил не выступать против начальства, а творчески врать в суде, к сожалению, это неизбежное следствие системы круговой поруки, в которой он существует»[40].

Адвокат Генрих Падва через некоторое время после завершения разбирательства в Мещанском суде высказал свою резко негативную оценку работы Дмитрия Шохина: «Поучаствовав с ним в процессе, могу высказать мнение, что это совершенно бездарный гособвинитель, который умел лишь повторять доводы обвинительного заключения, а его собственные доводы, как правило, были нелепыми. Приговор по делу Михаила Ходорковского был вынесен не благодаря таланту прокурора Шохина, а в силу особенности этого дела. Дерзить, хамить, передергивать и искажать факты – это он умел, доказать же людям правоту он не в состоянии» («Коммерсантъ», 20 сентября 2006 г.).

На втором процессе, где участвовали пять государственных обвинителей, роль Дмитрия Шохина была сведена к минимуму – возражения на некоторые ходатайства защиты и отводы, оглашение документов, фрагмент выступления в прениях. Причин такой пассивности было, по-видимому, две. С самого первого своего появления в зале Хамовнического суда Шохин всем своим видом демонстрировал: я уже сделал свое дело еще в Мещанке, теперь пусть потрудятся другие. Он преуспел в реализации этой задачи прежде всего благодаря своему коллеге прокурору Валерию Лах-тину, взявшему бразды правления в прокурорской группе в свои руки и очень активно «потянувшему на себя одеяло», да так, что другим обвинителям ничего не оставалось, кроме как быть сторонними наблюдателями. Один из журналистов, посещавших где-то на середине второй процесс, написал, что ему совершенно непонятно, что там делает Шохин, поскольку он все время только молчит и улыбается. В качестве версии было высказано предположение, что тот в качестве «триумфатора первого процесса» лишь выполняет роль талисмана.

Кстати, упоминание прокурора Валерия Лахтина дает очень удобный повод перейти к рассмотрению его персоны.

Впервые этот представитель Генеральной прокуратуры РФ попал в поле нашего зрения уже в самом начале следствия по делу Лебедева, в июле 2003 года. Он явился в Басманный суд Москвы, чтобы добиваться заключения Платона Леонидовича под стражу, что, впрочем, для судебно-прокурорского тандема не составило большого труда.

Затем Лахтин в качестве надзирающего прокурора иногда отвечал на жалобы защиты, принимал участие в судах по продлению арестов и кассационных слушаниях, лично вручал адвокатам обвинительные заключения по второму делу, а затем возник в здании Хамовнического суда Москвы уже как государственный обвинитель. К тому моменту должность его называлась «старший прокурор отдела по надзору за расследованием уголовных дел в Следственном комитете при Прокуратуре РФ Управления по надзору за расследованием особо важных дел Генеральной прокуратуры РФ».

Говорить о такой, мягко скажем, своеобразной фигуре, как прокурор Лахтин, просто и сложно одновременно. Просто – поскольку в нем нет никакой особой тайны, он – ревностный исполнитель воли своих начальников в той степени, в которой он понял их указания и насколько ему позволяют его весьма скромные познания в области права (о других сферах, таких как экономика, речь вообще не идет). Думаю, что если бы ему поступила команда оправдывать действия Ходорковского или сажать в тюрьму судью Данилкина, он бы и их выполнил с присущим ему рвением, хотя одинаково непрофессионально. А сложность состоит прежде всего в поиске подходящих литературных или хотя бы в меру ругательных слов, которыми можно было бы в полной мере и точно охарактеризовать деятельность этого господина.

Впрочем, какое-то место для интриги все же его поведение оставляет. Например, для меня остается загадкой цель, ради которой Лахтин на втором процессе, как уже сказано выше, взял на себя роль лидера таким образом, что другие его коллеги, по сути, остались без работы, далеко не всегда одобрительно наблюдая за тем, как сей оратор веселит публику своими перлами. Непонятна и его позиция, изложенная в прениях сторон второго процесса, когда одной частью своего выступления он опровергал другую, а попутно еще и утверждения своей коллеги Ибрагимовой.

И уж совсем является непостижимым для нормального понимания, как взрослый человек с погонами старшего советника юстиции и публично кичащийся своим хорошим высшим образованием, может раз за разом спокойно выносить регулярный хохот в зале, вызываемый его высказываниями.

Признаться, первое время он не побуждал у меня такой аллергии, которая активно развилась в последующем. Лахтин обычно либо говорил стандартные для подобных ситуаций вещи (все законно, нарушений нет, постановление следует оставить в силе), либо даже пытался в меру сил демонстрировать изворотливость ума и изыскивать контрдоводы в ответ на обвинения защиты в обманах и фальсификациях.

Ситуация резко поменялась на втором судебном процессе в Хамовническом суде. Лахтин, примеривший на себя тогу государственного обвинителя, раскрылся во всей красе. Сразу же при этом сказалось незнание им процессуальных правил, характерных для различных этапов судебного разбирательства дела по существу, не говоря уже о специфике деятельности нефтяных компаний, корпоративного права и предпринимательской практики, финансовой и бухгалтерской отчетности, а также общеупотребительных иностранных названий и бизнес-терминов. Наверное, именно для таких случаев острослов Марк Твен придумал следующее выражение: лучше помалкивать и казаться дураком, чем открыть рот и окончательно развеять сомнения.

По отношению к подсудимым, адвокатам, приглашенным в интересах защиты свидетелям и специалистам Лахтин даже явно перещеголял Шохина, отличившегося в худшую сторону в данном качестве на первом процессе.

Могу привести как иллюстрацию сказанного слова из интервью побывавшей в суде профессора Натальи Лопашенко, явно с трудом выбиравшей корректные обороты для выражения своих эмоций: «Прокурор Лахтин, к сожалению, не умеет себя вести в судебном заседании…Там, где заканчиваются аргументы, там начинаются оскорбления. Это недопустимо ни в какой среде, нетерпимо и в суде, и в правосудии». Менее дипломатичен был известный экономист, академик Российской академии естественных наук Михаил Делягин: «Когда товарищ Лахтин открывает рот, я начинаю слушать, я жалею, что я не психиатр, тогда бы я еще получил профессиональное наслаждение, а так я получаю наслаждение только эстетическое».

В одном из адресованных суду заявлений защита указывала, что высказывания и комментарии прокурора Лахтина в отношении свидетелей Геращенко, Косьюшко-Моризе, Лысовой, специалистов Хона, Дэйджеса и Лопашенко, переводчика Сомова являются «примером крайней невоспитанности, помноженной на мракобесие и властную вседозволенность, на которую судья Данилкин В.Н. должным образом не реагировал. Призыв П.Л. Лебедева “уймите же наконец этого хама!” остался судом не услышанным».

В то же время Валерий Лахтин выделялся еще и тем, что заработал в ходе суда от председательствующего Виктора Данилкина несколько замечаний, занесенных в протокол. А уж набором резких высказываний судьи в свой адрес вряд ли может похвастаться хотя бы еще один прокурор на российских просторах. Экзерсисы не знавшего границ Лахтина порой вызывали судейскую реакцию на весьма повышенных тонах: «Вы злоупотребляете своими правами!», «Оставьте законодателя в покое!», «Как вы вопросы задаете?!» и даже: «Валерий Алексеевич, хватит издеваться над судом!»

Впрочем, Лахтина отличала определенная старательность в части подготовки к заседаниям, разработки процессуальных документов, с которыми он периодически знакомил присутствующих в зале в своих выступлениях. Порой этот трудяга даже во всеуслышание жаловался, что поздно ложится, рано встает и все работает, работает, работает. Когда доказательства предъявляла защита, и даже нередко в перерывах, он или сосредоточенно копался в лежащих перед ним папках с документами, или активно стучал пальцами по клавишам ноутбука. Серьезность отношения к порученному делу была постоянно написана на его лице. Ничто не должно было вызвать сомнений в важности миссии, которую взялся исполнять сей государственный муж в синем мундире с полковничьими погонами на плечах.

Впрочем, это не мешало Лахтину в редких беседах с посетителями признаваться в любви к поэзии и даже склонности к стихосложению. Вероятно, он знаком и с творчеством Игоря Губермана:

Повсюду, где забава и забота, На свете нет страшнее ничего, Чем цепкая серьезность идиота И хмурая старательность его.

Ради Бога, не подумайте, что процитированные стихи имеют хоть какое-то отношение к прокурору Лахтину. На самом деле его надзорно-обвинительной деятельности чужда поэзия, ее без остатка вытеснила суровая проза жизни, состоящая с 2003 года в непрестанном преследовании наших сограждан, имевших несчастье на свою беду работать в нефтяной компании «ЮКОС» и стать поэтому мишенями для уголовных репрессий.

Среди сомнительных заслуг Лахтина имеется и озвучивание в ходе прений сторон неких утверждений, за которые он по итогам голосования посетителей одного из сайтов с любопытным названием «Демагогия. Ру» был признан автором самого опасного для общества высказывания[41]. Вряд ли такой прокурорский выпад в адрес подсудимых и их сторонников нуждается в каких-либо дополнительных комментариях. Лахтиным было сказано, что Ходорковский и Лебедев обвиняются в совершении преступлений в экономической сфере. За такое за рубежом предусмотрено достаточно суровое наказание: до 20 лет и более. И это естественно и оправданно, так как такие преступления «подрывают экономическую основу государства, являющуюся составляющей государственной безопасности». Позиция подсудимых, их защитников и единомышленников не отвечает интересам нашего государства. «Своими вызывающими действиями на всем протяжении предварительного следствия и судебного заседания Ходорковский и Лебедев дискредитировали законопослушных представителей бизнес-сообщества перед зарубежными контрагентами, и в целом наше государство, и его авторитет». При этом Лах-тин договорился до того, что обвинил сторону защиты в «давлении на правосудие» как посредством выступлений в средствах массовой информации, так и своими обращениями в Европейский суд.

Свое достойное место в ряду обвинителей Ходорковского и Лебедева с 7 апреля 2009 года занимала в Хамовническом суде прокурор Гульчехра Ибрагимова. «Дело ЮКОСа» не было ей чуждым, поскольку Генеральная прокуратура РФ в 2006 году командировала ее поддерживать обвинение по делу бывшего мэра ЗАТО города Лесной Александра Иванникова, вся вина которого состояла в том, что он возглавлял территориальное формирование, обладавшее правом на предоставление налоговых льгот, а также счел возможным принимать в бюджет налоговые платежи в неденежной форме. Именно это послужило основанием для выдвижения одного из обвинений Ходорковскому и Лебедеву в организации уклонения от уплаты налогов, хотя, как будет показано дальше, никакого реального ущерба такие действия не приносили.

Условный приговор мэру не устроил Генпрокуратуру, которая направила для устранения сей судебной оплошности Ибрагимову, развившую на месте бурную деятельность. Отведя трех подряд местных судей (!!), прокурор добилась передачи дела Иванникова в другой регион, где в итоге 7 февраля 2007 года Кушвинским городским судом Свердловской области был вынесен обвинительный приговор со сроком наказания в виде пяти лет лишения свободы.

Она же затем летом 2007 года участвовала в аналогичном процессе против главы ЗАТО г. Трехгорный Николая Лубенца, хотя и не столь успешно: он получил условное наказание.

Записав в свой актив две судимости бывших руководителей местных администраций, г-жа Ибрагимова появилась в стенах Хамовнического районного суда города Москвы и влилась в ряды государственных обвинителей по делу Ходорковского и Лебедева. Ее излишняя самоуверенность в сочетании с явным (по крайней мере, на начальном этапе процесса) незнанием материалов уголовного дела послужила ей плохую службу. Возможно, какое-то влияние на ее поведение оказала уже упоминавшаяся гиперактивность коллеги Лахтина, своим инициативным лидерством вынуждавшего столь активную женщину к простою. Вероятно, поэтому существенная часть ее энергии была направлена не только на малосодержательные перепалки с подсудимыми и защитой, но и на регулярное выражение недовольства поведением присутствующей в зале публики, а также журналистов.

Природная экспрессивность, проявлявшаяся периодически в банальной несдержанности, переходящей в грубость, создавала для Ибрагимовой очевидные проблемы. К примеру, допустив на глазах у всех присутствующих в зале суда ошибку при оглашении документа, она категорически не желала ее признать, посоветовав обратившему на это внимание Лебедеву прочистить уши, на что тот парировал в ответной реплике: «Я не собираюсь никому давать советы, особенно Ибрагимовой, чего ей надо и где чистить». В отместку Ибрагимова потребовала удалить своего обличителя из процесса вплоть до завершения прений сторон. Выглядело всё это весьма некрасиво. Разве что отрицательный эффект от такого демарша был несколько сглажен взявшим слово прокурором Лахтиным, на глазах изумленной публики вдруг чистосердечно покаявшимся в том, что «получил в свое время очень хорошее образование и воспитание», а затем дополнительно похвалившим себя, назвав корректным и интеллигентным человеком. Интересно, что Ибрагимова подобных признаний за время судебного разбирательства ни разу не делала. Что, вероятно, должно говорить о присущей ей скромности и самокритичности.

Попавший в один из дней на процесс уже упоминавшийся выше экономист Делягин, судя по его отзывам в Интернете, остался удручен наблюдением за Ибрагимовой: «Ее выступление и ее полуистерическое общение в кулуарах с пришедшими на открытый процесс и весьма скромно ведшими себя гражданами производило впечатление осознанной провокации». Это не единственное наблюдение, которое сделал Делягин: «Ряд используемых ею грамматических конструкций наводит на мысль о том, что она просто недостаточно хорошо знает русский язык для того, чтобы в полной мере понимать смысл собственных слов, не говоря уже о законах. Мне, например, запало в память самокритичное сравнение Еюльчехрой Бахадыровной Ибрагимовой себя с воробьем: претензии к себе она назвала “стрельбой по воробьям”… Некоторые особо ценные формулы… я записал – просто в силу их невоспроизводимости по памяти: например, “прекрасно имеет в виду, о чем шла речь” или “зависая в Интернете, выискивать цитаты лиц, которых в принципе неизвестно кто”».

Безусловно, свои претензии к Ибрагимовой высказывала и защищающаяся сторона. Вот лишь небольшой фрагмент из выступления Платона Лебедева: «…прокурор Ибрагимова плохо читает устный текст. Я уже насчитал у нее восемнадцать однотипных ошибок». В свою очередь, Михаил Ходорковский дипломатично заметил, что данный представитель гособвинения «вносит разнообразие в процесс, хотя в документах она, очевидно, ничего не понимает».

Поступки Ибрагимовой заставили не единичных наблюдателей очень резко и не единожды высказываться в ее адрес. Поводами прежде всего были безапелляционные утверждения, сделанные в разное время, например о том, что мнение Ходорковского никого не интересует! А в ответ на негодующие возражения подсудимых о существенном искажении содержания оглашаемых прокурорами документов, 27 апреля 2009 года, то есть почти в самом начале судебного следствия, прокурор, как это бесстрастно зафиксировано в протоколе, ни много ни мало заявила: «И, как бы он себя ни вел, Платон Леонидович, это бесполезно – что запланировали, то и сделаем!!»

Полагаю, что предпринявшей сей демарш прокурору Ибрагимовой даже не приходило в голову, что такие слова унижают председательствующего судью, поскольку лишь ему по закону предоставлено решать, чему должно происходить на руководимом им судебном процессе. На это обстоятельство сразу же обратила внимание Виктора Данилкина адвокат Карпина Москаленко, одновременно отметив назидательные и оскорбительные выпады в свой адрес со стороны той же Ибрагимовой: «Ваша честь, можете ли Вы представить себе степень правового нигилизма, когда молодой прокурор себе позволяет вот этот тон, вот эти заявления до принятия судом решения?…Ваша честь, Вы не услышали в этом действительного вызова судебной власти… Я Вас очень прошу, не позволяйте прокуратуре делать из суда не высший орган, который принимает все решения, не независимого арбитра, который действительно равно удален от сторон и ни под чьим влиянием не находится, поставьте в этих случаях на место тех, кто пытается присвоить себе Ваши функции».

Однако призывы Москаленко судья Данилкин оставил без какого-либо реагирования. Возможно, он понял, что ему представителем государственного обвинения ясно и недвусмысленно продемонстрировано, «кто в доме хозяин», и такое положение вещей воспринял безоговорочно.

Правда, то, что для судьи прошло как бы незамеченным, не осталось без внимания людей неравнодушных, в том числе обладающих колючим языком и полемическим задором. Пожалуй, наиболее уничижительно высказался Андрей Пионтковский в «Гранях. Ру» за 23 ноября 2009 года. В статье под названием «Гюльчахра Януарьевна и другие» он написал: «Прокурорша Ибрагимова явно претендует на лавры духовной правнучки легендарного Андрея Януарьевича Вышинского. Творческий почерк суперзвезды Сталинских показательных процессов включал в себя в качестве обязательного элемента публичную демонстрацию клокочущей личной ненависти к обвиняемым, угрозы и проклятия по их адресу, перемежаемые потугами на иронию и сарказм… Что толкает на подобные сеансы зкзорцизма неистовую Гюльчахру, не столь уж интересно. Но показательно, что участившиеся вспышки ее темперамента коррелируют с резко ужесточившейся стилистикой поведения обвинения в целом. Полностью проиграв интеллектуально обвиняемым и защите на поле процессуального поединка, ОПГ “служителей закона” окончательно перешла на внеправовой язык бандитских угроз…»

Надо ли говорить, что после столь резкого выпада слова Виктора Шендеровича о том, что прокурор Ибрагимова «словно специально послана небом для того, чтобы клоунская суть процесса не вызвала сомнений даже у ребенка» («Нью тайме», 8 марта 2010 г., № 8), можно рассматривать как легкую форму упрека проштрафившемуся школьнику.

Понятно, что защита не стала долго терпеть и заявила отвод прокурору Ибрагимовой. Документ стоит того, чтобы его фрагментарно процитировать:

«…на судебном заседании 21 апреля 2009 г., после высказывания М.Б. Ходорковским своего мнения по существу изложенного обвинения, она заявила, что его (Ходорковского) мнение “никого не интересует”». 27 апреля 2009 года прокурор Ибрагимова Г.Б… сделала еще одно циничное заявление: как бы Лебедев себя ни вел, это бесполезно!

Таким образом, еще до вынесения приговора суда облеченный широкими процессуальными полномочиями и выступающий от имени государства прокурор уже вынес свой вердикт о виновности подсудимых и открыто продемонстрировал абсолютное безразличие к правам на защиту и презумпции невиновности.

…Неоднократно выступая по различным вопросам, обсуждаемым сторонами, она, в отличие от своих коллег, явно не владеет материалами уголовного дела… О незнании дела прямо говорит предпринятая Ибрагимовой попытка озвучивать письменные материалы, в результате чего искажаются названия иностранных фирм, оглашаются неверные цифровые показатели, пропускаются слова и целые словосочетания. К примеру, явно не осознавая смысл содеянного, данный чтец вместо указанной в документе и активно используемой следствием цены в размере 250 рублей за тонну нефти несколько раз назвал цену в 1000 раз (!!) больше, тем самым порушив до основания позицию обвинения и сделав неоценимый подарок защите.

Однако, пользуясь в этом случае излюбленной терминологией наших процессуальных противников, «со всей прямотой и ясностью хотим сказать»: в Вашей подрывной деятельности, г-жа Ибрагимова, мы не нуждаемся…

…Недопустимое для государственного обвинителя презрительное отношение к присутствующим в зале судебного заседания людям демонстрирует г-жа Ибрагимова Г.Б. Регулярно принимая «позу Наполеона», в которой специалисты-психологи усматривают признаки высокомерного отношения субъекта к окружающим (и, видимо, забывая, что сей завоеватель плохо кончил свои дни), старший советник юстиции называет присутствующих не иначе как «специфической публикой», «болельщиками» и «ангажированной общественностью».

…Учитывая изложенные выше факты необъективности и небеспристрастное™, непрофессионализма и возмутительного поведения, неуважения к участникам процесса… защита Ходорковского М.Б. и Лебедева П.Л. заявляет отвод государственному обвинителю Ибрагимовой Г.Б.».

После заявленного, но, конечно, не удовлетворенного судом отвода Ибрагимова несколько поумерила свой пыл. По крайней мере, она перестала выступать на процессе со скрещенными на груди руками («поза Наполеона»), и количество пикировок с защитниками и подсудимыми несколько сократилось. Более того, на завершающем этапе судебного разбирательства в прениях сторон, а затем и в кассации Ибрагимова выступила за сокращение объемов обвинения по эпизоду «хищение нефти», с чем Мосгорсуд в конечном итоге согласился.

Однако в тот же период она вновь своими высказываниями поставила под серьезное сомнение ее уровень юридической грамотности. Вот что пишет один из присутствовавших в Хамовническом суде журналистов о разговоре на тему запрошенного обвинением Ходорковскому и Лебедеву наказания: «Когда прения закончились, я спросил у прокурора Ибрагимовой, с какого момента будут исчисляться эти самые 14 лет лишения свободы. “С момента ареста по второму делу в 2007 году. До 2021 года… сидеть”, – ответила она. Потом сморщила лицо и добавила: “Тут сидеть-то совсем немного, в принципе”»[42].

Откровения «сморщенного лица» по поводу «немного» мы оставляем на прокурорской совести. Однако старший советник юстиции, занимающий высокую должность прокурора отдела по поддержанию государственного обвинения Главного управления по обеспечению участия прокуроров в рассмотрении уголовных дел судами Генеральной прокуратуры РФ обязан знать то, чему учат на 3-4-м курсах в юридических вузах по дисциплине «уголовное право». В силу положений статьи 69 УК РФ в данном случае применяется правило зачета наказания, отбытого по первому приговору, а поэтому «до 2021 года сидеть» Михаил Ходорковский и Платон Лебедев никак не могут. Эту конфузную ситуацию лучше всего охарактеризовать словами известного российского ученого, уже упоминавшейся ранее профессора Лопашенко, кстати, одного из ведущих в нашей стране специалистов в области уголовного права, которая, испытав на себе методы прокурорской работы, а также оценивая правовые знания обвинителей, сказала затем в интервью: «Мне очень стыдно, что мы когда-то таких студентов выпускали…»

Еще одним, хотя менее активным и заметным членом прокурорской команды был старший прокурор управления по надзору за расследованием особо важных дел Генеральной прокуратуры РФ Вячеслав Смирнов. Впервые он появился в нашем поле зрения в Чите, когда прилетал несколько раз на судебные разбирательства, сопровождавшие проводившееся там предварительное следствие по второму делу Ходорковского и Лебедева. В это время он в ходе таких судов сделал несколько признаний, которые позволили скорректировать защите свою тактику по некоторым принципиальным вопросам.

А в Хамовническом суде более всего отличился тем, что однажды, пытаясь возражать стороне защиты, сделал некоторые открытия в области бухгалтерского учета, чуть не доведя Платона Лебедева до нервного срыва и вынудив затем последнего прочитать присутствующим в зале суда очередную познавательную лекцию по вопросам отчетности юридических лиц.

Вот что по этому поводу зафиксировала осуществлявшаяся защитой расшифровка аудиозаписи выступавших на процессе 21 июня 2010 года: «Прокурор Смирнов: “Присвоение природных ресурсов в целях сокрытия преступления оформлялось путем составления договоров купли-продажи по неадекватно низким ценам. В документах бухгалтерской отчетности "Томскнефть" похищенная сырая нефть отражалась не в статье убытков, а как отпущенная, то есть отгруженная продукция”. Лебедев: (Смеется.)»

Справедливости ради необходимо заметить, что изыскания Смирнова, в особенности попытка ввода в деловой оборот глубокомысленного словосочетания «НЕАДЕКВАТНО низкие цены», до сих пор будоражат умы специалистов, отслеживавших события, происходившие в Хамовническом суде. Вот, явно озадачившийся пониманием сути сказанного, главный редактор «Промышленных ведомостей» Моисей Гельман в январе 2012 года в своей статье пишет: «Так как утверждения прокурора Смирнова и его коллег были приняты судом за истину в предпоследней инстанции – последней был сам судья, то на скамью подсудимых придется теперь усадить всех экспортеров страны, включая руководителей госкорпораций. Ведь они тоже продавали и продают свою продукцию за рубежом по ценам, которые вдвое, втрое в рублевом эквиваленте превышают наши внутренние, похищая при этом, чего прокурор Смирнов почему-то не отметил, в том числе относительно дешевые отечественные ресурсы, используемые для ее изготовления. Придется привлечь к уголовной ответственности также и аудиторов, ежегодно проверявших эти компании, но в первую очередь – руководителей Центробанка и Минфина, создавших условия для хищения экспортируемой продукции по валютному курсу “путем присвоения по неадекватно низким ценам”».

Еще меньше, пожалуй, можно рассказать об участии в деле государственного обвинителя Валентины Ковалихиной – старшего прокурора отдела государственных обвинителей управления по обеспечению участия прокуроров в рассмотрении уголовных дел судами прокуратуры г. Москвы. Она была направлена в помощь Валерию Лахтину и Дмитрию Шохину и появилась в Хамовническом районном суде Москвы 31 марта 2009 года.

Первое время осматривалась, привыкая к обстановке в заполненном обычно зале и столь именитым подсудимым. Через какое-то время, когда подошел ее черед на стадии представления доказательств стороной обвинения оглашать документы, находящиеся в деле, оказалось, что она значительно лучше своих коллег с этим справляется. Речь в первую очередь шла

0 правильных иностранных названиях и точном указании цифровых показателей. Разница была столь разительна, что в одном из перерывов в судебном заседании Лебедев, нагнувшись с высоты своего немаленького роста к проему в плексигласовой клетке-«аквариуме», сделал Ковалихиной по этому поводу комплимент.

Впрочем, были и иные люди, выделявшие Ковалихину в лучшую сторону по одним им, видимо, известным критериям. Как-то некий посетитель в присутствии журналистов поделился своими весьма оригинальными соображениями о прокурорах: «Этих трех морд надо расстрелять, оставить одну старуху Ковалихину… Кащенко – для них роскошь»[43].

О задачах, стоявших перед данной участницей группы обвинителей, наблюдатели высказывали свои самые разнообразные предположения. К примеру: «Ковалихина Валентина Михайловна тоже из прокурорских, но чем занимается в Хамовническом суде – еще одна загадка, потому что молчит с утра до вечера, чисто Шохин. А внешность имеет доброй, но строгой бабушки собственных внуков. С опытом работы в ОБХСС, похоже, бабушка, судя, с одной стороны, по возрасту, а с другой – методом исключения приходим мы к этому выводу, потому что и Лахтин, и Шохин, и Гульчехра Бахадыровна прибыль от выручки отличают с трудом. Этот пробел в знаниях им в данном конкретном процессе, конечно, мешает, и нужда в помощниках становится очевидна» [44].

Где-то ближе к завершению судебного следствия она перестала появляться на процессе. Говорили, что вышла на пенсию. Не знаю, так ли это, но когда после оглашения обвинительного приговора судьей Виктором Данилкиным защита готовила «заявление о преступлении» в отношении тех, кто, по нашему мнению, фальсифицировал судебное решение и занимался прочими злоупотреблениями из числа следователей и прокуроров, Платон Лебедев лично вычеркнул из проекта документа фамилию Ковалихиной.

§ 4. «Репрессивно-трусливое правосудие»

В делах, где обвинения были выдвинуты против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, защите пришлось столкнуться с довольно большим числом судей, трудившихся в системе судов общей юрисдикции. Это те, кто принимал решения о содержании под стражей и продлял сроки арестов во время предварительного следствия, рассматривал жалобы на незаконные действия следствия, осуществлял по нашим обращениям кассационное и надзорное производство. В период отбытия наказания возникала необходимость потревожить судей по месту расположения колоний по причинам несогласия с вынесенными взысканиями или по поводу ходатайств об условно-досрочном освобождении. Ну и конечно, наиболее длительное общение имело место с теми представителями судебного сообщества, которые в одном случае в Мещанском суде г. Москвы, а в другом – в Хамовническом суде столицы рассматривали дела по существу.

Все эти судьи не являлись чем-то исключительным для современной российской юридической практики. Они по-своему понимали судейское предназначение и делали свою работу в меру сил, способностей, правовых познаний, а также ощущений или четких предписаний свыше о надлежащем поведении и ожидаемых от них решений.

Я не ставлю перед собой задачу подробно рассматривать все «болячки», поразившие судебную систему, а остановлюсь лишь на том, что позволит лучше понять психологию конкретных представителей судейского корпуса из числа тех, кому судьба предоставила возможность прикоснуться, а кому-то и активно поучаствовать в историческом «деле ЮКОСа».

В свое время мне повезло в том, что, когда я только пришел в адвокатуру, часть моих бывших сослуживцев работали судьями в разных районах Москвы. И мне, оторвавшемуся от практики по причине погружения в науку, было крайне интересно понять, чем руководствуются люди, надевшие судейские мантии для исполнения высокой миссии отправления правосудия. Признаюсь, что я не раз пользовался этими знакомствами, но исключительно посредством небезуспешных попыток разговорить моих собеседников, вывести на откровенность. Поводом для этого служили либо конкретные дела, которые я наблюдал или сам в них участвовал, либо поднимавшиеся общие проблемы состояния уголовной юстиции. Естественно, говорилось и о тревожных тенденциях в развитии судопроизводства.

Как-то в подобном случае мой в прошлом коллега упрекнул меня: «Ишь как ты заговорил! А когда работал следователем, рассуждал по-другому». Я согласился с ним отчасти, поскольку профессия, безусловно, накладывает свой отпечаток и корректирует мировоззрение. Но что интересно – после того, как я привел в качестве контраргумента довод о том, что, когда ранее мы работали следователями, такого бардака и беззакония не было, он согласился. Разговор происходил в конце 90-х годов.

Если свести воедино позицию моих бывших коллег, то она заключается в том, что их вполне устраивало положение судьи: неприкосновенность, возможность самостоятельно разрешать дела (речь не шла о резонансных процессах), широкие властные полномочия, очень неплохая заработная плата, высокая пенсия при выходе в отставку. Что-то подобное описала судья, начинавшая секретарем в Мосгорсуде: «Некий корпоративный дух, общее понимание вещей, ощущение, что ты – часть системы, в которой у тебя есть красная корка, которая всегда поможет при встрече с милицией, чувство, что надо обязательно оборонять это сообщество…» Показательна и отмеченная той же судьей психология представителей данной корпорации: «Я верила, что те, кого судят, это упыри, зло, которое должно быть наказано… Ты попал под следствие – значит, ты сволочь. Мне казалось, что мы делаем хорошее дело, что на скамье подсудимых злые люди, что они все плохие. Постепенно в тебе развивается цинизм. Я видела человека в клетке, мне было его совершенно не жалко, я к нему относилась как к работе» («Большой город», 1 февраля 2012 г.). Понятно, что при таком вполне удовлетворяющем судей положении у них нет никакого желания делать какие-то шаги, выбивающиеся из общего ряда, в то время как стандарты их деятельности устанавливаются вышестоящим судом, а отчасти – еще и надзирающей прокуратурой.

Как-то по небольшому хозяйственному делу, где я участвовал по назначению, один из знакомых мне судей вынес в итоге вполне лояльное решение, хотя квалификация преступления изначально противоречила разъяснениям Пленума Верховного суда РФ, о чем я сказал в прениях. После процесса я зашел к судье и поинтересовался, почему он так поступил. Вот какой последовал ответ: «Наказанием остались все довольны. А зачем мне при этом что-то переквалифицировать, нарываясь на представление прокурора?»

Это было довольно безобидное откровение, поскольку в другом случае председатель одного из районных судов с немалым стажем работы доверительно поведал, что иногда к нему приходят озадаченные молодые судьи и просят совета, как им поступить, поскольку дело явно «шито белыми нитками». Рекомендация меня шокировала: «Если видите, что человек невиновен, назначайте ему наказание поменьше!»

Трагедия состоит в том, что всех этих людей я знал как хороших профессионалов своего дела, обладавших неплохими человеческими качествами. Забота о собственном благополучии затмила у них малейшие устремления к достижению истинных целей судопроизводства. И что явно бросалось в глаза с обретением судейского статуса – появление безапелляционности в суждениях, порой далеко не бесспорных. Впрочем, и этому есть свое объяснение. Вот как оно звучит в устах одного из судей: люди, получившие право разговаривать с вами от имени страны, почувствовали себя небожителями, они стали смотреть на себя другими глазами, и в отражении зеркала они видят ангела в своем лице, но часто путаются с его цветом. Черный ангел видится им белым. Полученная должность судьи не влечет автоматического очищения души и изменения взглядов, привычек и системы ценностей конкретного человека, надевающего мантию[45].

Обращусь к оценкам, которые дают отечественному правосудию сами судьи, дабы избежать упреков в необъективности и «стенаниях адвоката».

Один из разработчиков судебной реформы в России, федеральный судья в отставке Сергей Пашин: «Судебная система вмонтирована в вертикаль власти и выступает частью госаппарата, далеко не самой бескорыстной и просвещенной» («Нью тайме», 2008, № 27).

В 2010 году, столкнувшись с демонстративным саботажем нижестоящими судами президентских поправок в УПК РФ, запрещающих заключать под стражу предпринимателей, глава высшего судебного органа, председатель Верховного суда РФ Вячеслав Лебедев, посетовал на судей-нарушителей, сказав, что при применении новой редакции закона надо руководствоваться правовым смыслом, а не революционной ненавистью неимущего к богатому («Коммерсантъ», 11 июня 2010 г.).

О том, что такое враждебное отношение существует у судей в самых различных проявлениях, подтверждает пример, о котором поведал автору этих строк человек, присутствовавший на суде над своим знакомым предпринимателем. Когда у подсудимого выяснялось прежнее место работы, тот назвал отдел приватизации местного органа власти. «Ясно, – среагировал судья. – Родиной торговали». И назначил в итоге наказание больше, чем просил прокурор.

Тема принятия на вооружение правоохранителями необольшевистской идеологии уже становится общим местом не только в специальных научных исследованиях, но и в публицистике. Антон Носик, говоря о судьях, приходит к ошеломляющему выводу: «В любом оборотне в погонах они видят коллегу, сослуживца и собрата, а в бизнесмене – классового врага», что приводит журналиста к призыву гнать из юстиции оборотней в судейских мантиях. «Покуда они там заседают, неуважение к суду является у нас не уголовным преступлением, а гражданским долгом каждого уважающего себя жителя страны»[46]. И хотя последний из приведенных тезисов представляется не бесспорным, все же он имеет под собой определенное обоснование. По-другому говоря, уважение к институту судебной власти не есть уважение к конкретному судье, своими действиями такую власть дискредитирующего.

Позволю себе утверждать, что вирусы эпохи революционной уравниловки намного глубже проникли в существо сегодняшних служителей уголовной юстиции, чем это может показаться на первый взгляд. Экспроприаторское правосознание не позволяет им равнодушно взирать на состоятельных людей, и поэтому попавший в руки по стечению обстоятельств уголовный закон становится средством восстановления превратно понимаемой социальной справедливости. «Будем раскулачивать», как сказал в одном известном мне случае судья, давая санкцию следователю на обыск в квартире бизнесмена.

• Каждое судебное утро: из автозака в зал суда

• Платон Лебедев: что день грядущий нам готовит?

• Заготовки перед предстоящим заседанием

• Небольшая передышка

• Координация действий стороны защиты

• Неожиданное счастье: суд с пятого захода удовлетворил ходатайство защиты!

• Фотокорреспонденты в зале

• Рабочий день закончился, путь лежит снова в СИЗО «Матросская тишина»

• Координатор стороны защиты адвокат Генрих Падва

• Адвокат Юрий Шмидт

• Канадский адвокат Роберт Амстердам: жёсткие оценки привели к выдворению из России

• Отец Ходорковского – Борис Моисеевич с Василием Алексаняном на крыльце Мещанского суда

• Поддержать подсудимых пришел один из основных акционеров ЮКОСа – Василий Шахновский (с адвокатами Г. Падвой и К. Ривкиным)

• Перерыв в заседании. Пресса жаждет комментариев адвоката Елены Липцер

• «Вы защитник? Ну и что? Все равно – пройдемте!» (адвокат Владимир Краснов)

• Мещанское правосудие без служебных собак не справляется

• Стражи правопорядка скрывают лица

• Вокруг суда: молодежь поддерживает Ходорковского

Такого рода трюк – сначала разрешить рыночные отношения, а затем начать их душить – уже имел место в относительно недавней нашей истории. Молодая советская власть, столкнувшись с катастрофическим состоянием экономики, была вынуждена в 1921 году провозгласить НЭП – новую экономическую политику, предусматривавшую ограниченное распространение частного предпринимательства. Несмотря на очевидные успехи НЭПа, коммерсантов в итоге отнесли к чуждому классу, было вынесено решение о полном запрете частной торговли в СССР, а в кратком курсе «Истории ВКП (б)» это было объяснено необходимостью непримиримо бороться с «врагом-нэпманом»[47].

Впрочем, такого рода коварство имело под собой вполне определенный, хотя и не афишируемый замысел, в реализации которого не последнее место отводилось репрессивному аппарату, включая судебные органы. Едва был запущен механизм НЭП, как глава советского государства Владимир Ленин уже инструктировал народного комиссара юстиции Д. Курского своим письмом от 22 февраля 1922 года: «…Важна боевая роль НКЮста в области нэпо… Не видно понимания того, что мы признали и будем признавать лишь государственный капитализм, а государство, это – мы, мы, сознательные рабочие, мы, коммунисты. Поэтому ни к черту не годными коммунистами надо признать тех коммунистов, кои не поняли своей задачи ограничить, обуздать, контролировать, ловить на месте преступления, карать внушительно всякий капитализм, выходящий за рамки государственного капитализма, как мы понимаем понятие и задачи государства. Именно НКЮсту, именно нарсудам здесь выпадает на долю особенно боевая и особенно ответственная задача…Вырабатывать новое гражданское право, новое отношение к “частным” договорам и т. п. Мы ничего “частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное. Мы допускаем капитализм только государственный, а государство, это – мы, как сказано выше. Отсюда – расширить применение государственного вмешательства в “частноправовые” отношения; расширить право государства отменять “частные” договоры; применять не corpus juris romani (свод римского права. – К. Р.) к “гражданским правоотношениям”, а наше революционное правосознание».

Весьма показательно, что приведенная строгая инструкция сопровождалась припиской: «Не размножать, только показывать под расписку, не дать разболтать, не проболтать перед врагами». Понятно, что к врагам в то время, впрочем, как и сейчас, были отнесены те, кто поверил призыву поднимать новую экономику.

Трудно не согласиться, что здесь усматривается прямая аналогия с событиями, произошедшими с ЮКОСом, а по большому счету – происходящими в российском бизнесе в целом, когда силовые ведомства, руководствуясь вовсе не законом, а революционным правосознанием, стремятся «ограничить, обуздать и контролировать» частный сектор экономики. При этом на суды возлагается роль, четко когда-то обозначенная Лениным: карать всякий капитализм, усилить быстроту и мощность репрессий. Сегодня тем, кто хорошо знает, как осуществлялась расправа с ЮКОСом и его руководителями, нетрудно представить себе вполне жизненную, хотя, по сути, и несколько фантасмагоричную картину, как были собраны на инструктаж судейские работники из арбитражей и судов общей юрисдикции, которых, помимо прочего, заставили, как в советские времена, конспектировать классика и усваивать содержание как вышеприведенного, так и еще одного письма Дмитрию Курскому: «Суд должен не устранять террор, а обосновать и узаконить его».

Есть еще одно важное обстоятельство. Львиная доля преступлений экономического характера отнесена процессуальным законом к подсудности районных судов, где среди судей нет узкой специализации по причине их малочисленности. И если даже к добропорядочному судье, привыкшему к делам общеуголовной направленности (кражи, грабежи, телесные повреждения, ДТП и т. д.), попадает хозяйственное дело, это создает для него большие проблемы, в которых далеко не каждый желает и может обстоятельно разобраться.

Стоит ли удивляться, что, по рассказам моих коллег, когда довольно шумное в свое время дело о хищении акций поступило в один из районных судов Москвы, то первое, что сделала судья, – попросила участников процесса разъяснить ей, что такое акция. В ином случае я, придя в судейский кабинет, увидел в углу большую стопку томов уголовного дела. Поинтересовавшись его сутью, посвященного, как выяснилось, банковскому мошенничеству, я спросил судью, знает ли он, что такое кредитовые авизо, фигурировавшие там в качестве орудий преступления. Ответ прозвучал так: да, конечно, на днях я что-то по телевизору на эту тему видел.

По отмеченной причине и для облегчения своей работы (правильнее будет сказать – для уклонения от своей работы) судьи почитают за благо переоформить составленное по завершении следствия обвинительное заключение в якобы написанный ими самостоятельно приговор и назначить наказание, совершенно при этом не понимая сути сделки или финансовой операции, признаваемой своей властью криминальной. В этих случаях, по признанию следователя по особо важным делам отдела по расследованию преступлений коррупционной направленности СУ СКП по Московской области В. Кобзева («Власть», 2009, № 39), действует негласное корпоративное правило: при направлении следователем материалов о санкционировании тех или иных процессуальных действий либо уголовного дела для рассмотрения по существу нужно передавать судье дискету или флешку с соответствующим постановлением или обвинительным заключением. Честно говоря, это сильно напоминает описанную в литературе практику конца 30-х годов прошлого столетия, когда к направляемому в судебные органы делу сотрудник НКВД подшивал запечатанный конверт, в котором указывал, какое, по его мнению, следует назначить наказание очередному «врагу народа».

Если кто-то из читателей позволит себе усомниться в истинности сказанного, тех я отсылаю к информационным сообщениям о проходившем в феврале 2008 года совещании московских судей, где председатель Мосгорсуда Ольга Егорова «выразила недовольство тем, что судьи злоупотребляют “техническими средствами”». По словам Егоровой, некоторые судьи при вынесении приговоров просто сканируют куски из обвинительных заключений. Причем, отметила госпожа Егорова, в приговор попадают даже куски текстов с грамматическими ошибками. «“Вы вообще читаете свои приговоры?” – обратилась она к залу» («Коммерсантъ», 11 февраля 2008 г.).

А Марианна Лукьяновская, ранее работавшая в Судебной коллегии по уголовным делам Волгоградского областного суда, на сайте Publicpost.ru в проекте «Судьи о правосудии» (25 мая 2012 г.) рассказала о таком известном ей случае: «Передрали с флешки следствия приговор, а указанный в нем свидетель не только не был в судебном заседании, он уже к тому времени умер. И ничего, фигурировал в приговоре».

Дошло до того, что в опубликованном в Бюллетене Верховного суда РФ (2012, № 5) обзоре судебной практики за II квартал 2011 года в назидание правоохранителям приводится случай, когда представители стороны обвинения, видимо уже привыкшие к раздаче участникам судопроизводства документов в компьютерном формате, вручили обвиняемым не машинописный текст обвинительного заключения, а электронный носитель информации, его содержавший.

А один высокопоставленный судья на условиях анонимности объяснил данный феномен следующим образом: «Судьи действуют по принципу “Хочешь жить в согласии – соглашайся” – они просто переписывают текст обвинительного заключения на бланк приговора, обычно даже не заботясь об исправлении орфографии, ведь они хорошо наслышаны о том, чем иногда заканчивается “самодеятельность” судьи в решении вопросов виновности» (статья «Репрессивно-трусливое правосудие», «Новая адвокатская газета», 2010, № 7).

Мне трудно утверждать категорически, какую из современных методик применяли мещанско-хамовнические судьи – сканер, флешку, дискету или что-то еще более оригинальное, но их приговоры примерно на 80 % выглядели как копии составленных следователями обвинительных заключений, включая повтор стилистических, грамматических и фактических ошибок. Думаю, что и руководившая процессом в Мещанском суде

Ирина Колесникова, и председатель Хамовнического суда Виктор Данилкин на вышеобозначенный вопрос Ольги Егоровой – читали ли они обвинительные приговоры Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву – смело могли бы ответить положительно, но с одной существенной оговоркой: только в момент их провозглашения.

§ 5. Бойцы невидимого фронта

Как и всем крупным процессам, делам в отношении Ходорковского и Лебедева сопутствовало так называемое оперативное сопровождение, заключавшееся в интенсивном проведении оперативно-розыскных мероприятий силами специальных служб. Их присутствие (в первую очередь МВД и ФСБ) выявилось уже сразу после возбуждения дела в июне 2003 года, поскольку и задержание Лебедева в госпитале имени Вишневского, и последовавшие затем обыски в местах его жительства и работы сопровождались участием сотрудников вышеуказанных ведомств.

Сразу оговорюсь, что по закону не возбраняется привлечение представителей органов дознания для оказания помощи следствию при проведении отдельных следственных действий, как это имело место, например, при производстве многочисленных обысков и выемок. Кроме того, значительную часть работы такого рода специальных служб составляет проведение оперативно-розыскных мероприятий, являющихся основой их деятельности. Согласно легальному определению, оперативно-розыскная деятельность – это вид деятельности, осуществляемой гласно и негласно оперативными подразделениями государственных органов, уполномоченных на то федеральным законом «Об оперативно-розыскной деятельности» в пределах их полномочий посредством проведения оперативно-розыскных мероприятий в целях защиты жизни, здоровья, прав и свобод человека и гражданина, собственности, обеспечения безопасности общества и государства от преступных посягательств. Указанный федеральный закон в числе действий оперативно-розыскного характера называет прослушивание телефонных разговоров, снятие информации с технических каналов связи, оперативное внедрение, контролируемую поставку, опрос, наблюдение, оперативный эксперимент и некоторые другие.

И если бы правоохранительные органы, обладающие таким мощным оружием, как негласные оперативные мероприятия, вели себя достойно и действовали строго в рамках закона, данную тему можно было бы и не затрагивать. Каждый занимается своим делом, и нет нужды обижаться на законопослушного профессионала, даже если его действия тебе не сильно нравятся. Но все дело в том, что в реальности обстояло совсем по-иному.

Вот один из первых примеров такого рода, с которым столкнулась защита. Арест Лебедева состоялся 3 июля 2003 года в Басманном суде Москвы. Сторону обвинения представлял прокурор Лахтин, помимо прочего обосновывавший необходимость заключения под стражу наличием у Лебедева заграничных паспортов. «Независимый и беспристрастный» Басманный суд без тени сомнения арестовал паспортообладателя, но к моменту кассации этих доводов, видимо, показалось кому-то маловато, и в материалах производства Мосгорсуда оказался рапорт сотрудника Департамента экономической безопасности ФСБ РФ майора Нужденовой от 22 июля 2003 года, где она обосновывала опасность того, что Лебедев может скрыться от следствия, не только тем, что он «имеет несколько загранпаспортов», но еще двумя «убийственными» доводами. ФСБ в лице всезнающего майора утверждала, что обвиняемый владеет недвижимостью за пределами Российской Федерации, а кроме того, может воспользоваться частными самолетами, принадлежащими группе «Менатеп-Роспром-ЮКОС», базировавшимися в аэропорту Внуково-3.

Эта триединая ложь была представлена Судебной коллегии Московского городского суда, как признался нам прокурор Лахтин, исключительно по его инициативе – он даже с некоторой гордостью сообщил, что именно ему пришла в голову мысль запросить такой рапорт и инициировать его приобщение к материалам кассационного производства. Надо ли говорить, что Мосгорсуд с готовностью согласился с решением Басманного суда, которое, кстати, по прошествии определенного времени, 25 октября 2007 года, было признано постановлением ЕСПЧ неправосудным и нарушающим Конвенцию о защите прав человека и основных свобод, а затем по этой причине отменено как незаконное Президиумом Верховного суда РФ вместе с кассационным определением городского суда, не пожелавшего прислушаться к доводам защиты.

А теперь рассмотрим по существу порожденную оперативно-прокурорским замыслом лживую триаду псевдодоводов.

Прежде всего следует сказать, что Платон Лебедев сразу и категорически заявил, что никакой недвижимости за границей у него нет. Это дало нам основания потребовать у стороны обвинения приведения конкретных данных о том, в какой стране, по какому адресу и какая именно недвижимость якобы имеется у нашего подзащитного. Надо ли говорить, что ответом было абсолютное молчание, и данный аргумент затем исчез из арсенала наших противников.

Аналогичная картина наблюдалась и касательно внуковских самолетов. Сначала по адвокатскому запросу бухгалтерия ОАО «НК “ЮКОС”» сообщила, что на балансе нефтяной компании никаких летательных аппаратов не числится, включая самолеты и вертолеты. А затем и администрация аэропорта Внуково-3 ответила, что у них частные самолеты «Менатепа-Роспрома-ЮКОСа» не базируются.

Забегая несколько вперед, могу поведать, что воздухоплавательная тема, связанная с Ходорковским и Лебедевым, возникла еще раз в нашем деле несколько позднее, причем в довольно своеобразной форме.

После вынесения Мещанским судом обвинительного приговора, насчитавшего наличие многомиллиардного ущерба, не характерную для них активность развили судебные приставы, пытавшиеся отыскать имущество осужденных где только можно. Грозно требуя дать ответ непременно в течение суток, они интересовались в Министерстве транспорта о принадлежащих Ходорковскому и Лебедеву морских кораблях, в Федеральной службе по надзору в сфере транспорта – о воздушных судах, в Москомспорте – спортивных самолетах. Буйная поисковая фантазия распростерлась столь далеко, что запрос ушел и в Федеральное космическое агентство

РФ (Роскосмос). Судебный пристав-исполнитель В. Супрун в письме от 28 августа 2006 г. № 27–13/984 очень просил «представить всю имеющуюся информацию об имуществе должников, в частности о правах на космические объекты». Вероятно, чью-то светлую голову посетила мысль, что столь состоятельные люди вполне могли на досуге прикупить пару-тройку межпланетных кораблей или на худой конец космодром. Если бы столь же изобретательны были инициаторы арестов Лебедева, а затем и Ходорковского, они наверняка без труда сварганили бы донесение о том, что, по супернадежным оперативным данным, обвиняемые намереваются скрыться от органов следствия на закупленном заранее межпланетном космическом аппарате. Как говорил один печально известный спец по дезинформации, чем чудовищнее ложь…

Кстати, ни яхт, ни океанских лайнеров, ни самолетов с вертолетами, а тем более средств доставки на Луну у наших подзащитных не нашли. У них их попросту никогда не было. Хотя, в отличие от темы не существующей в природе зарубежной недвижимости, буйные летательные фантазии господ обвинителей еще раз всплыли на поверхность, но теперь уже в возражениях Правительства РФ на жалобу Лебедева в ЕСПЧ на свой незаконный арест. Безуспешно пытаясь выдать белое за черное, составители документа опять использовали ложь о «наличии у заявителя доступа к частным самолетам компании, базировавшимся в аэропорту Внуково-3». При этом в своих доводах составители возражений вновь ссылались на рапорт из ФСБ.

Печальная роль упомянутой сотрудницы этой организации прослеживается и в истории с загранпаспортами П. Лебедева, препятствовавшими, по замыслу обвинителей, находиться ему на свободе. Если внимательно прочитать протокол обыска от 3 июля 2003 года, проводившегося в кабинете Лебедева в здании МФО «Менатеп», то обращает на себя внимание следующее. Двух следователей от Генпрокуратуры РФ – Безуглого и Русанову – сопровождали три оперуполномоченных ФСБ, и первой среди них указана Нужденова. Что же было обнаружено и изъято на рабочем месте Лебедева? Среди прочих документов – его заграничные паспорта. Правда, когда вскоре та же следователь Русанова при понятых 9 июля 2003 г. описывала в протоколе осмотра изъятое на работе у Лебедева, паспорта там уже не значились. Возможно, именно такое таинственное исчезновение позволило потом одному из участников обыска, майору Нужденовой, рапортовать об опасности обладания Лебедевым загранпаспортами, которые, как мы уже знаем, были изъяты у нее на глазах в ходе проведения обыска.

Для полноты картины следует, видимо, добавить, что еще в марте 2004 года Лебедев написал на имя тогдашнего генерального прокурора РФ Устинова заявление о преступлении, в котором требовал привлечения к уголовной ответственности за злоупотребления ряда судей, следователей, а также персонально – старшего оперуполномоченного по особо важным делам майора Нужденову. Надо ли говорить, что реакции не последовало…

С огорчением можно констатировать, что и до сего дня абсурдные и безосновательные доводы о намерениях обвиняемого выехать за границу в полной мере используются оперативно-следственными службами при инициировании заключений под стражу. Согласно сообщениям средств массовой информации, печально известный своей судьбой юрист Магнитский был помещен в СИЗО, так как, по мнению следователя, собирался выехать в Великобританию. Подтверждением тому был «убийственный» аргумент – Магнитский незадолго до ареста фотографировался на загранпаспорт! А еще большим свидетельством дикости такого подхода является установленный и позже подтвержденный посольством Великобритании факт, что этот человек туда за визой вообще не обращался.

Если вернуться к нашей теме, то в рамках второго дела в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в большей степени высвечивалась роль МВД, в частности такого его подразделения, как Департамент обеспечения правопорядка на закрытых территориях и режимных объектах (ДРО). О том, почему именно этой милицейской структуре было поручено оперативное сопровождение «дела ЮКОСа», можно только предполагать, поскольку понятно, что ни Лебедев с Ходорковским, ни сама нефтяная компания не относятся к особо режимным объектам, подлежащим столь серьезному контролю[48]. Однако ее супербдительные и сверхинформированные сотрудники регулярно накануне очередных продлений стражных сроков поставляли следователям и прокурорам всевозможные донесения о тайных мыслях и коварных замыслах наших подзащитных. Этими донесениями и рапортами прокуроры затем грозно размахивали в судах.

Так, во время следствия по второму делу, в июне 2007 года, начальник оперативно-разыскного бюро упомянутого ДРО полковник милиции В. Шиманович поставил в известность следователя Генеральной прокуратуры С. Каримова о следующем: «По поступающей оперативной информации, обвиняемые по уголовному делу № 18/432766-07 Ходорковский М.Б., Лебедев П.Л. имеют намерения, в случае освобождения из-под стражи, покинуть пределы РФ и предпринять противодействие дальнейшему расследованию вышеуказанного уголовного дела, в частности, оказать давление на участников уголовного судопроизводства, предпринять меры к уничтожению следов преступления».

Нетрудно догадаться, что защита узнала о существовании сего документа и ознакомилась с его содержанием в суде при рассмотрении очередного ходатайства следствия о продлении срока содержания обвиняемых под стражей. Надо ли говорить, что всевозможные возражения, сопровождавшиеся попытками выяснить у противной стороны, на чем основаны заявления оперативных работников о неких призрачно-перспективных намерениях Ходорковского и Лебедева, наталкивались либо на откровенное молчание, либо на ссылки на секретность источников такой информации.

Вот как зафиксировал судебный протокол от 5 марта 2009 года реакцию защиты в Хамовническом суде Москвы на очередной прогностический «шедевр» оперативного замеса: «…есть такая очаровательная организация, которую мы очень сильно полюбили за последние годы, она называется ДРО. Департамент режимных объектов Министерства внутренних дел. Каким-то образом, сидя в Москве, этот ДРО регулярно узнавал, что Ходорковский и Лебедев обязательно сбегут из-под стражи, если только им такую возможность предоставить, поэтому надо их арестовывать. И эта оперативная информация появлялась всегда накануне очередного судебного заседания. Обращаю внимание, на всякий случай, что ДРО сидел в Москве, а Ходорковский и Лебедев были в г. Чите». Впрочем, судью эти уникальные способности оперативных сопровождателей не удивили, и он, как и его предшественники, недрогнувшей рукой продлил срок нахождения подсудимых в СИЗО.

К сожалению, и до сегодняшнего дня злостное манипулирование оперативными возможностями продолжается в полной мере. С одной стороны, закон содержит ясный и четкий запрет на использование в процессе доказывания результатов оперативно-розыскной деятельности, если они не отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам Уголовно-процессуальным кодексом. С другой – по-прежнему не проверяемые следователями, прокурорами и судьями на истинность оперативные данные учитываются при принятии процессуальных решений, от которых порой зависит судьба уголовного дела и его фигурантов.

Познавательности ради следует отметить, что вышеупомянутый ДРО заботился не только о наших доверителях Михаиле Ходорковском и Платоне Лебедеве. Другие фигуранты «дела ЮКОСа» также не оставались без его пристального внимания. Одним из таких «счастливцев» был ставший в итоге инвалидом Антонио Вальдес-Гарсия, о котором мы подробнее расскажем далее, когда речь пойдет об иных жертвах разгрома нефтяной компании. Однако сейчас все же целесообразно привести пример, наглядно демонстрирующий относительно безобидные, хотя и основанные на обмане методы, использовавшиеся, по рассказам Вальдеса-Гарсии, представителями силовых ведомств.

Итак, в данных в Испании под присягой 3 января 2008 года показаниях он рассказал о том, как некий полковник Козловский убеждал его по телефону, не опасаясь ничего, вернуться в Россию и рассказать все известное по «делу ЮКОСа». Были даны заверения, что следственные органы уверены в его невиновности. Чтобы убедиться в надежности выдаваемых на словах гарантий, Вальдес-Гарсия попросил организовать разговор непосредственно с начальником управления Генеральной прокуратуры РФ по расследованию особо важных дел В. Лысейко, что и было обещано. Далее предоставим слово самому Гарсии: «Козловский сказал, что обеспечит мне разговор с Лысейко, и дал мне номер телефона… Когда я позвонил по этому телефону и поговорил с взявшим трубку мужчиной, у меня создалось впечатление, что то, каким языком говорил этот человек, какой тон он использовал, не соответствует тому, как разговаривал бы человек, занимающий такую должность, как Лысейко… Человек, взявший трубку по номеру, данному мне Козловским, приводил философские аргументы, цитируя Шопенгауэра, с тем, чтобы убедить меня в том, что морально правильным выбором было бы мое возвращение в Россию. Позже, когда я вернулся в Россию, я спросил Козловского, кто же в тот день взял трубку. Козловский подтвердил, что это просто был какой-то парень из его подчиненных, так что моя интуиция меня не подвела – это действительно был не Лысейко».

Говоря о деятельности «бойцов невидимого фронта», нельзя обойти вниманием и ту часть их деятельности, которая направлена на контроль за работой защитников, а порой и на неприкрытое противодействие им.

Начну с выражения уверенности в том, что любой занимающийся не самыми мелкими делами адвокат знает, что оперативные службы проявляют к нему тот или иной интерес в зависимости от полученных от следствия заданий, собственной инициативы или конкретных обстоятельств дела. Как проявляется этот интерес – понятно, и представители правоохранительных структур порой этого даже не скрывают.

Вспоминаю, как когда-то в связи с работой по совершенно другому «нефтяному» делу я находился в служебном кабинете одного из следователей Следственного комитета МВД РФ, вероятно симпатизировавшего либо моему подзащитному, либо мне. Задумчиво глядя в окно, он вдруг спросил меня: «Что, Константин Евгеньевич, сложности с зятем одолевают?» Я ничего не ответил, тем более что никаких разговоров на такого рода темы ни с кем из посторонних никогда не вел. А придя домой, устроил взбучку жене и теще, предупредив, что телефон нужен для срочных и коротких сообщений, а не для многочасового обсуждения семейных проблем. Естественно, и для себя я также сделал надлежащие выводы.

Подобных примеров по юкосовским делам я могу привести достаточное количество. Среди них есть очень показательные, и даже жаль, что в каких-то случаях нет возможности раскрыть все подробности, дабы не ставить под удар своих информаторов.

Но такого рода контроль за адвокатами является абсолютно противоправным. В федеральном законе «Об адвокатской деятельности и адвокатуре» в статье, посвященной защите адвокатской тайны, четко сказано: «Проведение оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий в отношении адвоката (в том числе в жилых и служебных помещениях, используемых им для осуществления адвокатской деятельности) допускается только на основании судебного решения». Стоит ли говорить, что никаких судебных решений нам не предъявлялось, ни когда проводились не особенно скрываемые оперативно-розыскные мероприятия, ни, как правило, при проведении следственных действий, например обысков у работавших с ЮКОСом адвокатов на рабочем месте.

В то же время были достаточные основания считать, что встречи защитников с клиентами в условиях следственных изоляторов подвергаются постоянному не только визуальному (что не возбраняется), но и техническому слуховому контролю (что категорически запрещено). Вряд ли является случайностью закрепление в московских изоляторах за нашими подзащитными постоянно одних и тех же кабинетов для свиданий с адвокатами. Однажды я прибыл в СИЗО «Матросская Тишина», когда такой кабинет был занят другими адвокатами, работавшими по своему делу. После чего сотрудник изолятора попросил их сменить помещение, чтобы я смог увидеться с Лебедевым, несмотря на то, что на этаже было достаточно других свободных кабинетов. Комментарии, как говорится, излишни.

Такими же наблюдениями, полагаю, мог бы поделиться едва ли не каждый из защитников из числа работавших по делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. К примеру, в одном из своих выступлений в Хамовническом суде Юрий Шмидт поведал следующую историю. После вынесения первого приговора, в августе 2005 года, Ходорковский и его адвокаты занимались изучением протокола судебного заседания по делу, когда вдруг неожиданно было вынесено постановление об ограничении срока такого ознакомления. А буквально за два дня до этого на свидании в следственном изоляторе Ходорковский сказал, что он решил написать заявление о выдвижении своей кандидатуры на дополнительных выборах в Государственную думу. Далее дословно цитирую Шмидта, чьи слова наполнены явным сарказмом: «В тюрьме, естественно, обеспечена полная звукоизоляция… но остается фактом, что едва мы переговорили на эту тему, как вышло постановление об ограничении срока об ознакомлении с протоколом».

Твердо убежден, что такого рода прослушивание имеет определенную распространенность, особенно по так называемым резонансным делам. Чтобы далеко не ходить за иными примерами, скажу, что я вместе с несколькими своими коллегами, которые в случае необходимости смогут подтвердить сказанное, как-то принимал участие в деле, где в ходе расследования речь шла о законности действий целого ряда следователей, кому грозила уголовная ответственность. И в их показаниях открыто фигурировали данные о контроле переговоров лиц, встречающихся в следственных кабинетах СИЗО.

Кстати, доказательства использования такого рода незаконных методов контроля за защитниками поступают регулярно. Например, уже во время написания этой книги мой коллега по Совету Адвокатской палаты г. Москвы Роберт Зиновьев, являющийся председателем комиссии по защите профессиональных и социальных прав адвокатов, ознакомил меня с некоторыми документами, касающимися уголовного дела, связанного с противозаконным преследованием защитника Б-ва и впоследствии прекращенного по причине отсутствия состава преступления[49]. Среди них имеется указание следователю со стороны и.о. руководителя управления процессуального контроля ГСУ СК РФ по г. Москве о том, что предстоит сделать в ходе расследования. Наше внимание привлек следующий пункт: истребовать в следственном изоляторе сведения о том, проводилась ли аудио– и видеозапись во время свидания арестованного и Б-ва.

О чем тут, собственно, говорить, если в обвинительном заключении по второму делу Ходорковского и Лебедева приводились категорические утверждения о содержании конфиденциальных бесед наших доверителей со своими адвокатами в условиях следственного изолятора. По этому поводу защита в одном из адресованных суду заявлений указывала, что данный факт не оставляет сомнений в использовании стороной обвинения методов незаконного прослушивания разговоров, осуществляемых так называемыми средствами сертифицированного контроля.

Не менее категоричен в своей уверенности и координатор команды защиты на первом процессе адвокат Генрих Падва: «Конечно, мы понимали, что в связи с личностью нашего подзащитного к нам привлечено особое внимание не только со стороны общественности, но и со стороны некоторых правоприменительных органов, что, несомненно, наши переговоры прослушивались и за нами тщательно следили…» А вот для дополнения картины еще одно его наблюдение, связанное с днями, когда он попал в больницу накануне кассационного разбирательства в Мосгорсуде: «Возле больничного корпуса, где я лежал, стояла машина с длинными антеннами, у входа и по вестибюлю ходили “люди в штатском”» [50].

По мнению защиты, о нарушении тайны электронной переписки, помимо прочего, свидетельствовали заготовленные государственными обвинителями заблаговременно возражения на наши озвучиваемые в суде процессуальные документы, проектами которых накануне обменивались их составители по электронной почте. Да и фиксируемые компьютерными программами несанкционированные попытки проникнуть на почтовый сервер или что-либо скопировать из хранящейся в компьютере информации порой зашкаливали. К этому также нужно быть готовым любому, особенно тем, кто имеет представление о том, что такое СОРМ – «система технических средств по обеспечению оперативно-розыскных мероприятий на сетях телефонной, подвижной и беспроводной связи и персонального радиовызова общего пользования». Существование таких мероприятий и средств вряд ли является секретом для «продвинутых» пользователей компьютерной техники, тем более что об этом несложно достаточно много прочитать в открытом доступе, например в широко известной «Википедии». Здесь, к примеру, можно ознакомиться с такими откровениями: в российской СОРМ спецслужба самостоятельно, без обращения в суд, определяет пользователя, которого необходимо поставить на контроль, и также самостоятельно это осуществляет. Для непосредственного прослушивания разговоров решение суда официально требуется, но для получения другой информации (например, о фактах совершения вызовов) санкции суда не требуется; в то же время технических ограничений на прослушивание разговоров нет, и это может создать почву для злоупотреблений со стороны отдельных сотрудников правоохранительных органов[51].

Поэтому о тайне телефонных переговоров и вовсе говорить смешно. Как-то раз по приезде в Читу коллега – адвокат Владимир Краснов приобрел местную SIM-карту и вставил ее в свой мобильный телефон. Уже утром следующего дня раздался звонок одного из членов следственной бригады, начавшего выяснять планы защитника по явке в прокуратуру. На удивленный вопрос Краснова следователь, несколько стушевавшись, сказал, что этот номер телефона он нашел в числе ранее записанных со слов адвоката. Комментарии, как говорится, излишни.

Имеются основания утверждать, что негласный контроль силами оперативных структур не прекращался по «делу ЮКОСа» и за границей Российской Федерации. Зафиксированный документально в материалах дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева и ставший достоянием гласности факт – это прослушивание телефонных переговоров начальника правового управления ЮКОСа Дмитрия Гололобова, имевшего также статус адвоката адвокатского бюро «Леке Интернэшнл». По инициативе следствия разрешение на контроль и прослушивание давали Басманный и Симоновский суды Москвы в сентябре и ноябре 2004 года, то есть после того, как Гололобов, скрываясь от преследования, выехал в Великобританию.

Судьи в обоих случаях не только отразили в своих постановлениях тот факт, что ФСБ предстоит прослушивать телефонные разговоры человека, находящегося в другом государстве, но и указали в своих решениях номер подлежащего контролю телефона английского оператора, начинающийся с кода +44. Но такие действия противоречат закону: суды, обязанные руководствоваться российским уголовно-процессуальным правом, проигнорировали, что действие УПК ГФ не может выходить за пределы территории Российской Федерации (за исключением некоторых случаев, к которым этот конкретный не относится). По сути, московскими судами с превышением своих полномочий было санкционировано проведение негласных оперативно-розыскных мероприятий на территории чужого суверенного государства.

В ином случае в ходе одного из судебных заседаний Хамовнического суда прокурор Валерий Лахтин продемонстрировал защите готовность назвать адрес в Лондоне, где ее представители встречались с иностранными специалистами, которым предстояло выступать на втором процессе Ходорковского и Лебедева в Москве. Он же не скрывал на суде осведомленность

0 тех западных адвокатах, с кем мы контактировали в процессе работы, чьи фамилии вообще никак не фигурировали в материалах дела.

Такие действия стороны обвинения носили столь вызывающий характер, что защита была вынуждена сделать 20 сентября 2010 года специальное заявление. В частности, в нем говорилось о нескрываемом прокурорами знании проводимых адвокатами мероприятиях по собиранию доказательств. Характер и содержание вопросов, задававшихся Лахтиным переводчику и привлеченным стороной защиты специалистам, убедительно свидетельствовали, что государственным обвинителям хорошо известны места их встреч, круг обсуждавшихся вопросов, состав участников, индивидуальные контакты. Тем же заявлением защита предупредила председательствовавшего, что при указанных обстоятельствах есть все основания предполагать, что активно проводимые по заданию прокурорско-следственных органов специальными службами оперативно-розыскные мероприятия в рамках распространенного «оперативного сопровождения судебных процессов» касаются не только адвокатов, но и иных лиц, причастных к отправлению правосудия.

На «странности», происходившие на процессе и вокруг него, не могли не обратить внимания и наши иностранные гости. Единственный специалист, кому предоставили возможность полноценно выступить в Хамовническом суде, американец Вэсс Хон, определил свое пребывание в Москве как «пугающий опыт». По таинственным причинам доставка его багажа была задержана на два дня после прибытия. Он заметил, что уборщики в гостинице находились в его номере часами, в то время как сам он не мог туда попасть; за ним и общавшимися с ним адвокатами следили, где бы они ни находились.

Интересно, что сторонники всяческих гонений на адвокатов и радетели беспрестанного контроля за работой профессиональных защитников даже для явно незаконной деятельности систематически пытаются найти какие-либо псевдоправовые обоснования.

Вспоминаю, как в свое время, ничуть не кривя душой, я в качестве соавтора не единожды издававшегося и получившего положительные отзывы у практиков «Комментария к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации» написал: «Представляется, что из требования УПК о создании условий конфиденциальности переговоров обвиняемого со своим защитником (и. 9 ч. 4 ст. 47) вытекает запрет проводить оперативно-розыскные мероприятия технического и иного характера в целях получения информации о содержании таких контактов»[52]. Однако нашелся научный работник, ранее трудившийся в органах прокуратуры, который, оппонируя, утверждает иное: субъекты расследования вправе назначать и проводить оперативно-розыскные мероприятия в отношении адвоката и его подзащитного, в том числе и во время их конфиденциальных свиданий. При этом его изобретательности в части приводимых доводов могут позавидовать многие представители адвокатской профессии. Так, из положения закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» о запрете для сотрудников места содержания под стражей слышать беседу заключенного с адвокатом делается парадоксальный вывод: «Запрещено именно этим сотрудникам, но не всем субъектам оперативно-розыскной деятельности»! Еще одним откровением является утверждение, касающееся неофициальных бесед с лицами, заключенными под стражу: «…оперативные работники и другие должностные лица стороны обвинения вправе не только проводить подобные беседы в пределах своей компетенции, но и из тактических соображений, в случае необходимости, не допускать к их участию защитника»[53].

Не могу удержаться, чтобы не привести несколько случаев подобных «бесед», проводившихся с фигурантами «дела ЮКОСа», при этом оговорившись, что далеко не всегда они протекают в условиях следственного изолятора, что, впрочем, никак не мешает осуществлению замыслов организаторов таких контактов.

14 июля 2003 года во время содержания в камере СИЗО ФСБ «Лефортово» сотрудник службы безопасности ЮКОСа Алексей Пичугин был выдан двум неизвестным лицам, предположительно сотрудникам ФСБ. Они в кабинете для допросов сделали Пичугину инъекцию неизвестного вещества, а затем «допрашивали» его – находящегося в забытьи – в течение шести часов. После «допроса» здоровье Пичугина резко ухудшилось. По сведениям его адвокатов, таким способом было введено вещество, известное специалистам как «сыворотка правды»[54].

Бывает, что беседы протекают и следующим образом: «Козловский постоянно ходил по комнате, то приближаясь ко мне, то отдаляясь, при этом резко жестикулируя руками, он говорил, что все равно я подпишу нужные ему показания, потому что и не таких, как я, обламывали. Я не выдержал и сказал ему, что при первой возможности расскажу обо всем через своего адвоката журналистам. Тут Козловский буквально взбесился и закричал, что я неблагодарная скотина, не понимающая хорошего отношения. Неожиданно я получил сильный удар в лицо, было ощущение яркой вспышки перед глазами, после чего мое восприятие действительности стало расплывчатым, я потерял сознание, что происходило со мной дальше, я не знаю. Вследствие тяжелейших травм головного мозга мне очень сложно восстанавливать обстоятельства избиения и пыток». Это только небольшой фрагмент заявления о преступлении, составленного уже упоминавшимся Вальдесом-Гарсией[55] и озвученного на заседании Хамовнического суда в апреле 2009 года.

Впрочем, порой удается проводить «беседы» и без рукоприкладства, хотя противозаконность и цинизм действий инициаторов не вызывают ни малейших сомнений. Выступая в Верховном суде РФ, Василий Алексанян поведал членам судебной коллегии, что 28 декабря 2006 года его под предлогом ознакомления с какими-то материалами вывезли в здание Генпрокуратуры. Там следователь Салават Каримов, оставшись наедине с Алексаняном, предложил тому сделку: «Руководство Генеральной прокуратуры понимает, что вам необходимо лечиться, может быть, даже не в России, у вас тяжелая ситуация… Нам необходимы ваши показания, потому что мы не можем подтвердить те обвинения, которые мы выдвигаем против Ходорковского и Лебедева. Если вы дадите показания, устраивающие следствие, то мы вас выпустим».

Надо ли говорить, что во всех приведенных случаях защитники не были допущены к таким беседам конечно же «по тактическим соображениям».

Не менее парадоксально, что такого рода теоретики, ничуть не смущаясь, подводят лженаучную и абсолютно нелегитимную базу под проведение оперативных мероприятий в отношении участников судебных разбирательств, не делая исключений и для защитников, права которых, как было показано выше, охраняются федеральным законом.

Государственные обвинители на одном из судебных процессов, рассматривавшихся в мае 2011 года в Астраханском областном суде, дошли до того, что прикрепили скотчем звукозаписывающие устройства под сиденьями 14 адвокатов. Защитники совершенно обоснованно сочли, что в отношении них незаконно проводились оперативно-розыскные мероприятия, и по этому поводу региональная адвокатская палата в установленном порядке обратилась с требованием о возбуждении уголовного дела. Ответ последовал из прокуратуры Астраханской области, и суть его сводилась к следующему. Вопрос об использовании государственными обвинителями звукозаписывающих устройств был решен судом положительно, о чем участников процесса поставили в известность. А размещение устройств ближе к месту расположения подсудимых осуществлено в связи с началом допроса с целью улучшения качества записи. При этом прокуратура сослалась еще и на то, что уголовно-процессуальным законом порядок и место установки звукозаписывающих устройств не регламентированы. Естественно поэтому, что при таком подходе в возбуждении уголовного дела было отказано. Но все же руководство надзорной структуры снизошло и пожурило своего сотрудника за «не вполне корректную тактику» поведения, поскольку средства аудиозаписи были установлены без ведома и согласия адвокатов и их доверителей[56].

О каком же равенстве сторон и реальной состязательности в суде можно говорить в подобных ситуациях? Тогда следует и адвокатам предоставить право с привлечением сотрудников частных детективных предприятий проводить оперативно-розыскные мероприятия. А вдруг гособвинитель или следователь задумают фальсифицировать доказательства или незаконно воздействовать на свидетеля? Говорят, что иногда такое бывает. И если уж зашла речь о соблюдении принципа равенства, пусть тогда оперативный сотрудник контролирует электронную переписку защитника, а тот будет читать распечатки телефонных переговоров следователя с прокурором!

В рассматриваемом контексте трудно удержаться, чтобы не ознакомить читателей с некоторыми разделами официальных «Рекомендаций по обеспечению адвокатской тайны и гарантий независимости адвоката при осуществлении адвокатами профессиональной деятельности», утвержденных решением Совета Федеральной палаты адвокатов РФ от 30 ноября 2009 года. Документ в качестве одного из приложений содержит «Рекомендуемые практические меры по защите информации, составляющей предмет адвокатской тайны»: общаться с доверителем в помещениях, позволяющих сохранять конфиденциальность; в телефонных разговорах с доверителем не касаться вопросов, в которые не должны быть посвящены посторонние. В случае необходимости для защиты от прослушивания использовать разные SIM-карты или телефонные аппараты; при обсуждении особо важных дел выключать сотовый телефон и вынимать из него батарею питания. Уничтожать документы и информацию, в хранении которых нет необходимости (удалять файлы из компьютера, в том числе и из «корзины», уничтожать бумаги в специальном устройстве). Для защиты информации, содержащейся в компьютере адвоката, установить периодически изменяемые пароли и систематически тестировать компьютер на предмет выявления попыток незаконного проникновения. Особое внимание уделить локальной сети, а также получению и отправке информации через Интернет, то есть контролю за безопасностью электронной почты. Наиболее важную информацию хранить на сервере в зашифрованном виде. Принять меры к тому, чтобы исключить возможность доступа к содержимому компьютеров, на которых работают адвокаты, всех остальных лиц, при этом защита информации может быть обеспечена путем специальных шифровальных программ, например PGP.

Задумаемся на минуту над тем, что приведенные выше рекомендации и советы, более походящие на инструктаж разведчика, отправляемого в тыл коварного и опасного врага, даются профессиональным защитникам, конституционная значимость деятельности которых не вызывает никаких сомнений!

2005 года на заседание Высшей квалификационной коллегии судей РФ в качестве аргументов против рекомендации двух претендентов на должность заместителя председателя Арбитражного суда Костромской области. В итоге Г. была лишена статуса судьи.

О самых разных вариантах оперативного сопровождения судебных процессов можно судить по признаниям Юлии Сазоновой, экс-судьи, ранее работавшей секретарем в Мосгорсуде. Она рассказала, что во время рассмотрения кассационных жалоб стороны защиты по первому делу М. Ходорковского и П. Лебедева «во время слушаний были предприняты серьезные меры безопасности, была заглушена полностью мобильная связь, там постоянно работали сотрудники всяких спецслужб». Не менее любопытно и такое откровение: «“руководство” следило за ходом процесса через какую-то внутреннюю камеру. У меня на столе стоял телефон, который звонил не звуком, а лампочкой. И у меня была задача: если “руководство” понимает, что процесс идет как-то не так, то связь была через меня вот по этому телефону» («Большой город», май 2012 г.).

Эти несколько коротких предложений свидетельствуют о как минимум двух важных вещах. Во-первых, никакой реальной самостоятельности и независимости у кассационной коллегии не было, поскольку ее текущие действия постоянно контролировались неким «руководством» при помощи технических средств, установленных, надо полагать, теми же спецслужбами. Во-вторых, нельзя исключать того, что и за хамовническим процессом было установлено подобное, ранее успешно апробированное, наблюдение. Не случайно некоторые посетители зала суда обращали внимание на возможную многоадресность висевших на стенах камер наблюдений, официально предназначавшихся для транслирования изображения в помещение для прессы, находившееся этажом ниже. А также выведение из того же зала на улицу явно избыточного количества проводов. По одной версии, такая спецоснащенность предназначалась для использования особой зрительницей, располагавшейся в своем служебном кабинете в здании Мосгорсуда на улице Богородский Вал и реально, в отличие от председательствовавшего, руководившей процессом. По другой, протяженность связи была более скромной – через Москва-реку в правительственный Белый дом.

Теперь следует поведать о том, что порой службы, обладающие оперативно-розыскными возможностями, переходят к откровенному запугиванию самих адвокатов[57].

Так это произошло в аэропорту Домодедово 4 февраля 2007 года, куда прибыли адвокаты Михаила Ходорковского и Платона Лебедева для вылета в Читу, чтобы приступить к участию в следственных действиях по второму делу в отношении наших подзащитных. Хорошо помню, что мы вчетвером (Юрий Шмидт, Евгений Бару, Леонид Сайкин и я) подошли к стойке регистрации, передали свои паспорта и билеты, и тут я обратил внимание на двух стоящих за спинами сотрудниц авиакомпании человек, на каждом из которых была форма капитана милиции. Они внезапно проявили интерес именно к нашим документам, забрали их с места регистрации, подозвали двух вооруженных автоматами сержантов и без объяснения причин предложили нам проследовать в отделение милиции аэропорта.

Грешным делом, я решил, что это простая формальность, которая закончится, как только мы предъявим вместе со своими удостоверениями официальный вызов следователя Генеральной прокуратуры на следственные действия в Читу. Я ошибся, а ценой этой ошибки, помимо потраченного времени и сил, было еще и нервное потрясение жены, имеющей обыкновение провожать меня едва ли не во все дальние поездки. Как я потом догадался, ориентировка была дана на четырех мужчин и одну женщину, но, поскольку наша коллега Каринна Москаленко по свойственной ей привычке опаздывала, произошло следующее. Один из автоматчиков спросил у моей жены: «А вы тоже с ними?», и когда она, по простоте душевной, честно ответила «да», забрал у нее паспорт и велел также двигаться в направлении отделения. Где ей через некоторое время из-за духоты и довольно напряженной обстановки стало плохо, и пришлось вызывать врача.

В отделении нас продержали свыше часа, причем длительное время мы никак не могли добиться ни от кого, чего же от нас хотят. Вылет в Читу оказался под угрозой. Наконец, один из капитанов сообщил, что нас забрали, поскольку имеется намерение подвергнуть личному досмотру. Наши ссылки на адвокатский статус и охраняемую законом адвокатскую тайну никакого результата не имели. Было понятно, что помимо цели устрашения организаторы этого мероприятия намерены взглянуть на документы, заготовленные для встречи с подзащитными. Поэтому нашим узурпаторам был заявлен категорический отказ с требованием провести досмотр в общем порядке, как это делается со всеми пассажирами в предназначенной для этого зоне аэропорта.

В итоге нас под усиленной охраной, во главе которой появился человек в звании полковника милиции, провели в общий зал и под запись на видеокамеру осуществили некоторое подобие досмотра, в том числе и путем просматривания имеющихся у нас документов по делу. Правда, те материалы, которые мы готовили исключительно для конфиденциального обсуждения с клиентами, удалось, по счастью, пронести беспрепятственно.

В связи с этим скандалом я сделал два интересных наблюдения, имеющих самое непосредственное отношение к рассматриваемой теме.

Во-первых, еще у стоек регистрации мне бросилась в глаза выглядящая как новенькая капитанская форма обоих сотрудников. После нашего задержания сомнения в ведомственной принадлежности этих «капитанов» усилились, когда после того, как я потребовал предъявить документы, один из них представил мне удостоверение оперуполномоченного оперативно-разыскного бюро Управления внутренних дел на транспорте. Носившему долгие годы милицейские погоны человеку хорошо известно, как одевается на службе настоящий оперативник и как он не любит облачаться в форменную одежду, которая, кстати, при специфике его работы только мешает. Ну а уж совсем мои сомнения рассеялись после того, как вскоре я прочитал в газете, что в аэропорту Шереметьево был не допущен на рейс по причине сомнения в подлинности его авиабилетов Гарри Каспаров, собиравшийся вылететь в Санкт-Петербург на проводимое правозащитниками мероприятие. И бдительность в этом случае проявил тот самый «капитан милиции» по фамилии, помнится, Адамов, предъявлявший мне в Домодедове свое удостоверение. Бывают же такие совпадения!

А второе наблюдение связано с концовкой этой некрасивой истории. Когда мы, вместе с примкнувшей к нам Каринной Москаленко, поднялись по трапу задержанного с вылетом самолета, оказалось, что в том же направлении на нем летят и следователи по нашему делу. Только их было примерно половина в той группе, которая вместе со знакомыми нам лицами занимала часть самолета. Нетрудно было догадаться, что остальные – это те самые «специально обученные люди», кому поручено на месте заниматься оперативным сопровождением расследования.

Остается, наверное, только добавить, что этот случай получил широкую огласку. О нем было сразу же доложено Элле Памфиловой, в то время являвшейся главой Совета при президенте по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека. Очень оперативно среагировала пресса. А вскоре свое заявление сделала Международная комиссия юристов (МКЮ). Генеральный секретарь МКЮ Николас Хоуэн назвал действия российских правоохранительных органов в отношении адвокатов Ходорковского и Лебедева неприемлемыми и нарушающими Европейскую конвенцию по правам человека и Основные положения ООН о роли адвокатов. «На правительствах лежит обязанность обеспечивать адвокатам возможность исполнять все их профессиональные обязанности без препятствий и запугивания, включая возможность свободно передвигаться, чтобы консультировать своего клиента», – было отмечено в заявлении.

По понятным причинам говорить о том, насколько результативно было оперативное сопровождение расследований и судебных разбирательств в отношении Ходорковского и Лебедева, сложно. Есть основания полагать, что, к примеру, «наезд» на проверявшую не один год нефтяную компанию «ЮКОС» аудиторскую организацию «Прайсвотерхаус Купере» явился следствием именно такого сопровождения. Когда в феврале 2007 года было вынесено постановление о привлечении в качестве обвиняемых Ходорковского и Лебедева по второму делу, где говорилось о хищениях всей добытой ЮКОСом в 1998–2003 годах нефти, защита – как на своих внутренних совещаниях, так и в СИЗО в условиях «конфиденциальности» – обсуждала, что одним из наших серьезных контрдоводов должен стать факт ежегодного аудирования компании такой всемирно известной организацией, как «Прайсвотерхаус Купере», никогда не выявлявшей каких-либо существенных нарушений, а тем более якобы имевших место крупномасштабных хищений. Итогом стало беспрецедентное давление на аудитора сразу со стороны нескольких государственных ведомств – Федеральной налоговой службы, прокурорского и милицейского следствия, что в результате привело в июне 2007 года к отзыву ранее выдававшихся положительных аудиторских заключений.

Правда, не всегда бойцам невидимого фронта сопутствовала удача. Несмотря на их оперативные усилия, многие преследуемые сотрудники ЮКОСа смогли выехать за пределы Российской Федерации и оказаться под защитой иностранных судов, отказавших в их выдаче. И никакие средства технического контроля здесь не помогли.

В одном из подобных случаев некий фигурант «дела ЮКОСа», побывав на допросах и поняв, к чему все идет, решил более не проводить опасных экспериментов со своей биографией и уклонился от дальнейших встреч со следователями. Активные розыскные действия не заставили себя ждать, следственно-оперативная группа явилась с обыском на квартиру к девушке, помощнице скрывшегося товарища, с целью отыскать его там. Однако профессиональных слушателей чужих разговоров постигло горькое разочарование, поскольку пред ними предстал проживавший в той же квартире вместе с указанной девушкой тезка разыскиваемого, с которым она регулярно разговаривала по телефону, естественно, называя по имени. А сам будущий заочно обвиняемый к тому моменту уже находился очень далеко.

В завершение данного раздела могу сказать, что у защитников нет и не было ни малейших сомнений в том, что плотный контроль за Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым со стороны спецслужб ни на минуту не ослабевал и в местах отбывания наказания. Так, например, когда в июле 2011 года Вельский суд Архангельской области отказывал Лебедеву в условно-досрочном освобождении, один из журналистов обнаружил рядом с участвовавшим в деле прокурором сотрудника ФСБ, который, надо полагать, не только выполнял там свои прямые служебные обязанности, но и, согласно публикации газеты, после заседания давал разъяснения интересующейся прессе («Коммерсантъ», 28 июля 2011 г.). Такую просветительскую миссию можно только приветствовать. Но она, как и вся иная деятельность специальных служб, должна соответствовать требованиям законодательства.

§ 6. Союзники при исполнении

Вероятно, кто-то обратил внимание на фрагмент переписки между писателем Г. Чхартишвили (Б. Акуниным) и М. Ходорковским, где последним в связи с упоминанием десятков людей, кто, находясь под сильнейшим давлением, не пошел против совести, сказано следующее: «К слову, среди них были и сотрудники прокуратуры, которые отказались врать по приказу своего начальства (не знаю, стоит ли напоминать сейчас их фамилии). Мы все-таки живем в другой стране. Да, сволочей еще хватает, но граждан, настоящих граждан уже больше, и идет дальнейший процесс превращения толпы в сообщество граждан».

Таким образом, Михаил Ходорковский аккуратно намекнул, что в стане противника у нас были сочувствующие. Добавлю от себя, что речь не идет о тех, кто, скрупулезно исполняя полученные от своего руководства задания, изображал на лице понимание дикости ситуации и даже соболезнование попавшим под жернова репрессивного молоха. Таких людей не стоит брать в расчет, тем более что порой это была просто игра в доброго следователя, в основе своей имевшая цель добиться признаний в несуществующих преступлениях или получить показания на других фигурантов дела.

Между тем действительно были те, кто стремился в меру своих возможностей и в зависимости от складывающейся ситуации помочь избежать расправы кому-либо из юкосовцев либо посодействовать работе защиты. Впервые я наблюдал нечто подобное на одном следственном действии по первому уголовному делу. С далеко не последним в структуре ЮКОСа менеджером следователь вел беседу таким образом, что из нее можно было сделать только один-единственный вывод: это настоятельный, хотя и завуалированный, совет как можно быстрее покинуть Россию. Надо ли говорить, что упомянутый менеджер не заставил себя долго ждать и счел за благо прислушаться к полученной рекомендации. С того момента и до сегодняшнего дня последующее упоминание его имени в изготавливаемых следствием процессуальных документах как якобы члена организованной преступной группы проходит для него совершенно безболезненно.

Кстати, и сам я могу сейчас признаться, что становился объектом внимания со стороны сведущих доброжелателей. Как-то во время очередного конфликта между защитой и следственной группой один из следователей, когда мы остались наедине, предостерег от некоторых действий, на которые уже была заготовлена весьма резкая реакция прокурорского ведомства. Этот разговор запомнился еще и тем, что перед его началом мой собеседник включил на большую громкость стоявший в кабинете радиоприемник. Интересно, что и в последующем иногда мои контакты, в том числе имевшие место в здании Следственного комитета в Техническом переулке в Москве, сопровождались повышением децибел музыкального сопровождения у телерадиоаппаратуры. До сих пор меня терзают смутные сомнения – неужели визит защитника так влияет на тягу к музыке у следственных работников?

Еще один случай из тех, что можно безболезненно привести, связан с обращением адвокатов в некую судебную инстанцию. Последовавший оттуда стандартный отрицательный ответ удивил тем, что он не только не соответствовал закону и не учитывал позицию защиты (к этому уже давно привыкли), но еще и находился в противоречии с ранее принятым тем же органом аналогичным решением. И вот, пока мы раздумывали, что бы это значило и как лучше поступить, ко мне на телефон раздался звонок, и человек на другом конце провода поведал, что он уполномочен уведомить меня о состоявшейся очевидной досадной ошибке, в связи с чем нам рекомендуется поступить определенным образом, дабы недоразумение было устранено. Не заставляя себя долго упрашивать, я сделал именно так, как подсказал мне таинственный незнакомец, нужные процессуальные документы были оперативно изготовлены, и в результате справедливость восторжествовала.

О других подобных случаях мы еще поговорим, а сейчас следует сделать небольшое отступление. Нынешнее печальное состояние правоохранительной системы не является секретом для многих, а тем более для тех, кто находится внутри нее. Но если одних это устраивает, то другие стараются не мириться с тем, что происходит и во что их вовлекают. Кто-то, устав бороться с системой, тихо уходит, как это сделал следователь, с которым пришлось столкнуться Михаилу Ходорковскому в Чите, – призванный пресекать нарушения, тот оказался на губернаторской «делянке», и сам поэтому был «пресечен», после чего счел правильным уволиться из органов прокуратуры («Нью тайме», 23 января 2012 г.).

Однако есть и другие, старающиеся, даже находясь на службе, что-то изменить, как-то повлиять на ситуацию. К примеру, на одном из научно-практических семинаров представительница известной правозащитной организации рассказала, что к ним на условиях анонимности приходят сотрудники правоохранительных структур, порой даже судьи, и рассказывают о том, какая тяжелая обстановка складывается в их ведомствах. Положение таково, что многие не желают молчать и высказывают открыто свое мнение, невзирая на корпоративные порядки, субординационные правила и статусные ограничения. Напомню, что, не в силах больше сдерживаться, Владимир Ярославцев в бытность свою судьей Конституционного суда РФ публично квалифицировал состояние российской судебной системы как руины правосудия, за что, в совокупности с другими «прегрешениями», заключавшимися в демонстрации самостоятельного мнения, поплатился должностью. Работая судьей Московского городского суда, Ольга Кудешкина активно отстаивала судейскую независимость от прокуратуры и вмешательства своего руководства. Алексей Дымовский, действующий сотрудник милиции, в 2009 году выступил с размещенным в Интернете открытым видеообращением к председателю правительства России Владимиру Путину, откровенно рассказав о проблемах низовых звеньев органов внутренних дел. Сотрудник ФСБ РФ Михаил Трепашкин, как и ряд его коллег, также начал бороться с негативными явлениями в своем ведомстве, еще находясь на службе.

Поэтому не стоит удивляться, что в такой большой армии представителей самых различных силовых ведомств, прокуратуры, судов, естественно, находились люди, трезво оценивавшие происходящий разгром ЮКОСа и уголовное преследование его сотрудников и старавшиеся если не устраниться от участия в этом малоприятном деле, то хотя бы минимизировать или отчасти заглаживать причиняемый вред. Формы такого содействия могли быть самыми разными. К примеру, знающие люди рассказывали, что в период регулярного продления нашим подзащитным сроков содержания под стражей в ходе одного из расследований некий судья открыто заявлял своим коллегам, что в случае поступления к нему соответствующих материалов он непременно откажет в удовлетворении ходатайства обвинения как необоснованного. По странному стечению обстоятельств очередное продление было поручено другому судье, который, видимо, никакими сомнениями такого рода не терзался.

Имеются и определенные предположения о наличии скрытого сочувствия к Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву у некоторых членов следственной бригады, привлекавшихся к составлению обвинительного заключения по второму уголовному делу. Понаписанное там, похоже, было рассчитано на невозможность адекватного восприятия ни одним здравым человеком, даже если он по долгу службы облечен в судейскую мантию. Невольно вспоминается эпизод из знаменитого фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние», когда один из репрессированных говорит, что он признался в попытке прорыть тоннель от Бомбея до Лондона в надежде, что ему никто не поверит. В нашем случае абсурдное признание было заменено на такие, например, откровения, включенные в столь важный правовой документ, как обвинительное заключение: Ходорковский и Лебедев украли у ЮКОСа всю нефть в фантастическом объеме 350 миллионов тонн, добытую за период 1998–2003 гг.; Лебедев причастен к сделке на астрономическую сумму 60 млрд долларов; подписание договоров производилось в не существующем на указанный в обвинении момент времени здании и т. д. Взаимно противоречащие фрагменты и разбросанные по тексту совершенно разные предметы хищения на этом фоне можно было бы и не упоминать. Впрочем, как теперь хорошо известно, оказалось, что сия ересь вполне может воплотиться во вступивший в силу судебный акт, а поэтому усилия данных доброжелателей – соавторов четырнадцатитомного заключения – к зачету не принимаются.

Зато в нашем арсенале есть другие персонажи. В то время, когда на втором судебном процессе против Ходорковского и Лебедева представлялись доказательства со стороны защиты и мы стали приглашать свидетелей, в числе кандидатов на выступление в суде рассматривались и некоторые лица из стана противника, которые к тому моменту прозрели, вошли с нами в контакт и сообщили о своей готовности явиться для дачи показаний. По понятным причинам называть их в мои планы не входит, тем более что указанное намерение так и не было реализовано.

А произошло это потому, что, взвешивая все «за» и «против», те из представителей стороны защиты, кто был в курсе, склонились в итоге к мнению, что коэффициент полезного действия от выступления бывших членов команды неприятеля будет невысок. Они действительно способны были бы рассказать о злоупотреблениях и фальсификациях, обильно сопровождавших предварительное следствие. Такого рода пикантные подробности с указанием авторства и деталей реализации были бы, безусловно, расценены как сенсация и доставили бы немало приятных минут журналистам. С другой стороны, фактов нарушений закона и искажения истины и без того было в предостаточном количестве представлено суду, и никакой реакции с его стороны не последовало. Кроме того, указанные лица не являлись очевидцами или участниками событий, составлявших сущность обвинений. Поэтому нетрудно было предположить, что председательствующий с подачи государственных обвинителей попытается банально не допустить свидетелей к даче показаний. Это, безусловно, было бы нарушением процессуального закона, однако на сегодняшний день подобного рода фильтр уже апробирован и даже поддержан Верховным судом РФ в делах, рассматриваемых с участием присяжных заседателей, где практикуется предварительный допрос явившегося свидетеля. Кстати, и председательствующий Виктор Данилкин пробовал расспрашивать защиту о том, что именно будет выясняться у нового свидетеля, ожидавшего своего вызова в зал судебных заседаний.

Но главное состояло даже не в этом. С большой долей вероятности можно было спрогнозировать, что ответным шагом со стороны оппонентов станет уголовное преследование правдоискателей, как это уже не раз бывало в подобных случаях, не единожды заканчивавшихся весьма печально. О судьбе ухтомского прокурора Григория Чекалина, изобличавшего фальсификации и отправленного в колонию, мы уже говорили. Как хорошо сейчас известно, юрист Сергей Магнитский, пытавшийся разоблачить группу посягнувших на бюджетные средства сотрудников органов внутренних дел и налогового ведомства, был арестован и погиб в следственном изоляторе. На сотрудника ФСБ РФ Александра Литвиненко, протестовавшего против злоупотреблений в собственной службе, было возбуждено уголовное дело, а после побега в Великобританию он умер при загадочных обстоятельствах, будучи отравленным полонием. Уже упоминавшийся майор милиции Алексей Дымовский, выступив в электронных СМИ, узнал вскоре о внезапно возникших против него обвинениях и был заключен под стражу, а после освобождения на него было совершено покушение. Бывшему следователю ФСБ РФ Михаилу Трепашкину за попытки доказать причастность спецслужб к ряду громких преступлений инкриминировалось обвинение в разглашении государственной тайны, в результате чего он был осужден к лишению свободы. Руководитель Главного следственного управления Следственного комитета при прокуратуре РФ Дмитрий Довгий после заявлений в прессе о нарушениях законности при расследовании ряда резонансных уголовных дел был обвинен во взяточничестве и отправлен на 9 лет в колонию строгого режима. К сожалению, перечень подобных закономерностей можно продолжать довольно долго.

Понятно, что в таких условиях защита не могла позволить себе проводить опасные эксперименты с чужой судьбой и становиться косвенным пособником поставки в специальные учреждения Федеральной службы исполнения наказания контингента, относимого к категории «БС» – бывшие сотрудники правоохранительных органов.

Уже после вынесения обвинительного приговора Хамовническим судом в декабре 2011 года по делу, расследовавшемуся, так же как и наше, главным следственным управлением Следственного комитета, адвокатами был приглашен в суд и добровольно выступил там свидетелем член следственной группы следователь А. Соболев. Он рассказал о ложных показаниях использованных следствием заинтересованных свидетелей. Насколько нам известно, на решение по делу это так и не повлияло – подсудимый был признан виновным и осужден к длительному сроку лишения свободы. Журналистам Соболев пояснил, что его мотивация обусловлена прежде всего тем, что он дал присягу прокурорского работника и поклялся свято чтить Конституцию России, ее международные обязательства и законодательство РФ. После своего выступления в суде следователь, явно не понаслышке знающий о порядках в собственном ведомстве, поделился прогнозом: «Я сделал вывод, что дальнейшая служба в СКР будет закрыта… Жду, что, скорее всего, могу быть подвергнут уголовному преследованию. В том числе по незаконным основаниям»[58].

Относительно недавно еще один член бригады по «делу ЮКОСа» не смог сдержать своих эмоций в связи с довольно печальными обстоятельствами, а именно – внезапной смертью человека, обвиненного в причастности к инкриминированным руководителям нефтяной компании тяжким экономическим преступлениям. Речь идет о сотруднике финансово-бухгалтерского центра ЮКОСа Геннадии Леоненко, некоторое время работавшем генеральным директором пары коммерческих структур, зарегистрированных в зонах льготного налогообложения. В ходе следствия он арестовывался, затем был освобожден и через некоторое время его нашли мертвым. Официальная версия – выбросился с 12-го этажа.

Этому случаю была посвящена статья Веры Челищевой в «Новой газете» за 22 апреля 2011 года. О гибели бывшего сотрудника ЮКОСа ей рассказал следователь, один из тех, кто занимался эпизодами обвинения Леоненко. Он сначала направил письмо по электронной почте и попросил о встрече, которая вскоре была назначена в здании редакции. Явившись, предъявил служебное удостоверение и в разговоре продемонстрировал знание

материалов основного «материнского» дела № 18/41-03 и его налогового эпизода. Причина визита – озабоченность беспричинной, по его мнению, смертью обвиняемого, хотя фамилию его он так и не назвал. Ее затем пришлось выяснять самой журналистке. В своей статье под названием «Фигуранты дела ЮКОСа: у кого-то есть санкция на ликвидацию?» Челищева поведала, что неожиданный посетитель был удручен не только случившимся, но более всего – тем, что родственники погибшего стали обвинять в произошедшем следователей Следственного комитета. «Мотивацию прихода объяснял так: “страшно и достало”. Страшно – потому что, если история всплывет, крайними сделают рядовых сотрудников, а достало – вообще все это дело…»

Трагическая история действительно «всплыла», и исключительно благодаря неравнодушному человеку, поведавшему о ней популярному изданию. Хотя никаких последствий для следователей она не имела, даже несмотря на явно подозрительные обстоятельства внезапной смерти не старого еще мужчины с вполне устойчивой психикой. Уже на следующий день после смерти Геннадия Леоненко следствие приняло очень удобное для себя решение – прекратило уголовное дело в связи со смертью обвиняемого. Родственники не настаивали на тщательном разбирательстве этого малопонятного случая, да и неудивительно: по словам следователя, с ними было поручено поработать сотрудникам служб сопровождения, чтобы убедить не придавать особой огласке случившееся. Видимо, работа прошла успешно.

Глава IV Мещанский процесс

§ 1. Предварительное расследование, которого не было

«Бывает, что из горы совершенно никчемных бумаг, оказавшихся на столе неквалифицированного или беспринципного следователя, возникают произвольные обвинения против невиновных».

А.М. Ларин, известный криминалист, профессор, доктор юридических наук

Вдень, когда в госпитале им. Вишневского был задержан Лебедев, 2 июля 2003 года, Управление информации и общественных связей Генеральной прокуратуры РФ распространило следующее сообщение: «Сегодня в Москве задержан председатель совета директоров финансового центра нефтяной компании “ЮКОС” – ЗАО МФО “Менатеп” Платон Лебедев. Основанием к возбуждению уголовного дела и задержанию Лебедева послужили материалы проверки обращения депутата Государственной думы, заместителя председателя Комитета по экономической политике и предпринимательству Владимира Юдина. Лебедев подозревается в хищении в 1994 году 20 % пакета акций ОАО “Аппатит”, принадлежащего государству, на сумму 283 млн 142 тыс. долларов США (ст. 159 ч. 3 УК РФ). В настоящее время его допрашивают следователи Генеральной прокуратуры».

Сразу следует отметить, что уже в первый день преследования Платона Лебедева стала искажаться связанная с ним информация. Во-первых, он был задержан в госпитале, находящемся не в Москве, а в Красногорском районе Московской области. Во-вторых, указание на Лебедева как на «председателя совета директоров финансового центра» некорректно и встречается такое название должности в «деле ЮКОСа» едва ли не в первый и последний раз. Содержание же выдвинутых подозрений в данном контексте анализировать не представляется нужным.

Естественно, что при таких обстоятельствах, когда дело инициировано Генеральной прокуратурой РФ и ведется ее управлением по расследованию особо важных дел, следует полагать, что всестороннее разбирательство пройдет на высшем уровне путем добросовестного проведения следствия. При этом немаловажно пояснить, что основным инструментом расследования любого уголовного дела являются следственные действия, направленные на поиск и собирание доказательств, совокупность которых позволяет затем установить подозреваемое лицо, при наличии достаточных оснований составить и предъявить конкретное обвинение, выполнить иные процессуальные формальности, а затем направить результаты следствия в суд. Впрочем, законом прямо предусмотрен и иной вариант развития событий – если следственным путем будет установлена невиновность человека, то уголовное преследование подлежит прекращению. Не случайно в УПК РФ сказано о том, что одним из назначений уголовного судопроизводства, составной частью которого является предварительное расследование как элемент досудебного производства, выступает защита личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения прав и свобод. К сожалению, об этом предписании закона нынешние следователи, прокуроры и судьи знать и слышать упорно не хотят.

В первом из рассматриваемых случаев, когда 20 июня 2003 года следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ Салаватом Каримовым было возбуждено уголовное дело № 18–41/03, получившее затем название «материнского», расследования в традиционном понимании не наблюдалось. Думаю, что любому здравомыслящему человеку понятно, что собрать в минимальные сроки доказательства, исчисляемые сотнями томов уголовного дела, невозможно. Сам Каримов так рассказывал о достижении сверхскорого результата: «По Лебедеву следствие длилось менее двух месяцев, а по Ходорковскому – чуть более месяца. Уже были накоплены навыки расследования, чтобы в минимальные сроки обеспечить сбор и оценку доказательств. Была создана большая следственная группа – 15–20 человек, и работа шла широким фронтом. 20 человек – это считается большой следственной группой»[59].

На самом деле все существенное, что удосужилась сделать за это время немалая по численности бригада следователей и активно помогавших ей оперативных работников, так это затребовать к себе из регионов все прекращенные или приостановленные уголовные дела, хоть как-то касающиеся ЮКОСа, отменить соответствующие постановления и объединить материалы в одно производство. Самого полноценного предварительного расследования, представляющего собой тщательный поиск, скрупулезное собирание, надежную фиксацию и грамотное использование для установления истины доказательственной информации, здесь и в помине не было.

Для начала руководство Генеральной прокуратуры РФ разослало во все свои низовые территориальные подразделения циркуляры с требованием отыскать и выслать в Главное следственное управление всё, что можно было бы так или иначе использовать для обвинений высших менеджеров ЮКОСа. Такие же, по сути, запросы направлялись в министерства и ведомства, которые по профилю деятельности могли хоть как-то касаться коммерческих структур, связанных с Михаилом Ходорковским и его командой. Естественно, что в указанном направлении были активно задействованы и иные правоохранительные службы.

В той части подготовленной британским телеканалом ВВС документальной серии «Путин, Россия и Запад» (Putin, Russia & The West), показанной на российском телевидении в январе 2012 года, где идет речь о случившемся с нефтяной компанией «ЮКОС», один из ее основных акционеров Леонид Невзлин так рассказывает о событиях середины 2003 года: «…мне передали информацию: есть специальная группа, которая никому не подчиняется, кроме руководителя ФСБ Патрушева и его заместителя Заостровцева, занимающаяся поиском уголовных дел и специальным наблюдением за ЮКОСом, его менеджерами и акционерами».

В этой же связи интересно отметить, что параллельно в государственные учреждения было направлено предписание с запретом на предоставление каких-либо документов защитникам Ходорковского. Об этом в одном из интервью рассказал экс-премьер-министр Российской Федерации Михаил Касьянов. Как говорится, налицо наглядная иллюстрация равенства и состязательности сторон в условиях отечественной правовой действительности.

Что же в результате вошло в состав дела № 18–41/03, откуда затем поочередно выделялись дела против Платона Лебедева и Михаила Ходорковского? Материалы, которые в рамках расследования деятельности ряда компаний, действовавших в зоне льготного налогообложения ЗАТО г. Лесной, имелись в налоговой полиции. Дело, связанное с приватизацией московского института НИУИФ. Дело о приобретении акций находящегося в Мурманской области предприятия «Апатит», добывающего минеральные удобрения.

Дополнительно для увеличения объема обвинения Ходорковского и демонстрации наличия «организованной группы» были присоединены фрагменты из дела в отношении основателя группы «Мост» Владимира Гусинского, которое с определенного момента вел тот же следователь С. Каримов. Новыми можно было считать лишь обвинения в неуплате личных налогов (ст. 198 УК), появившиеся как у Ходорковского, так и у Лебедева.

Конечно, только к соединению в одно производство уголовных дел работа мощной следственной бригады не сводилась. В первую очередь ее усилия были направлены на то, чтобы всеми правдами и неправдами получить хоть какие-то изобличающие показания против верхушки нефтяной компании. «В период с декабря 2003 года по январь 2004 года я неоднократно вызывался на допросы в Главное следственное управление Генеральной прокуратуры РФ, где мне в различной форме предлагалось дать показания против руководителей ОАО “НК "ЮКОС"”, от чего я отказался», – заявил глава казначейства компании Андрей Леонович, давая пояснения в ходе адвокатского опроса. Есть аналогичные свидетельства и других бывших юкосовцев. Часть из них приводится в этой книге.

Следственная бригада еще занималась проведением серий обысков и выемок в помещениях ОАО «НК “ЮКОС”», банках, коммерческих фирмах, компаниях – реестродержателях ценных бумаг, на рабочих местах и в жилых помещениях у сотрудников нефтяной компании и даже у работавших в ее интересах адвокатов. В результате довольно бессистемного изъятия массы самой различной документации и элементарной спешки в уголовное дело попали не относящиеся к предмету расследования чертежи и схемы горных разрезов, рабочие еженедельники, газетные публикации, письма, электронная переписка.

О том, как проходили такие обыски и выемки, можно судить по воспоминаниям очевидцев. Вице-президент по планированию и контроллингу компании «ЮКОС-Москва» Франк Ригер:

«Обыски начались с конца 2003 года. Вооруженные люди часто находились в здании ЮКОСа, приходил ОМОН. У сотрудников забирались ноутбуки и компьютеры. Были многочисленные примеры, когда бывших коллег регулярно вызывали в прокуратуру. В результате такого давления некоторые ушли из компании, а в самом худшем случае уехали из страны…

Что касается работы бухгалтерии, я помню, как был проведен обыск в ЮКОС-ФБЦ. В обыске участвовали примерно 20–25 человек. Сотрудники ЮКОСа вынуждены были прекратить работу, в связи с чем возникли серьезные отклонения от сроков в сдаче информации и сбой в нормальном режиме работы, что затрудняло для руководства ЮКОСа получение своевременных, полных и достоверных данных о реальном финансовом положении в компании. В некоторых случаях эти сбои привели к несвоевременной сдаче документов в соответствующие инстанции.

Несмотря на несколько обысков в офисах ЮКОСа, с моей точки зрения, выемка документов велась бессистемно. Представители правоохранительных органов, участвовавших в обысках, просто клали все документы в коробки и уносили их. Когда у них спрашивали разрешения оставить копии, они отказывали, утверждая, что документы будут возвращены. Коробок с документами было столько, что их вывозили грузовиками из каждого управления. Из одной бухгалтерии было изъято от 60 до 70 % документов. Поскольку в документации (инвойсы, счета и т. д.) отражалась вся операционная деятельность компании, это означало, что у сотрудников не было доступа к основным данным, которые им нужны были для работы. Это также означает, что у компании не осталось почти никаких документов, в том числе и копий, которые могли бы подтвердить ее позицию в судах по налоговым претензиям. Насколько мне известно, документы ЮКОСу так и не вернули» (из протокола адвокатского опроса от 26 марта 2010 года).

Зато при выделении дел Ходорковского и Лебедева «объективные» и «честные» следователи, вычистившие из ЮКОСа всё, что можно, не приобщили к ним массу материалов, подтверждавших невиновность наших подзащитных. В числе их можно назвать апрельское 2003 года письмо Генерального прокурора РФ Владимира Устинова на имя президента РФ Владимира Путина о том, что органы прокуратуры не видят никаких законных оснований для вмешательства в ситуацию с «Апатитом», которая затем внезапно стала одним из основных эпизодов уголовного дела. К той же категории относится обстоятельное экспертное заключение Института экономики Уральского отделения Академии наук РФ о правомерности действий предприятий в ЗАТО и отсутствии какого-либо ущерба от их деятельности. Заключение некоей судебно-экономической экспертизы, положенной в основу прекращения одного из уголовных дел за отсутствием события преступления, умышленно скрытой следствием от стороны защиты.

На этом фоне неудивительно, что самым интенсивным процессуальным действием в отношении арестованного Платона Лебедева было систематическое перепредъявление ему обвинений, объем которых регулярно менялся в сторону увеличения. Достаточно сказать, что уголовное дело № 18–58/03, выделенное из «материнского» дела для передачи в суд, содержало в себе шесть постановлений о привлечении Лебедева в качестве обвиняемого.

Из других следственных действий, проводимых в СИЗО, можно, пожалуй, назвать ознакомление с содержащимися в материалах старых расследований экспертиз и несколькими новыми, проводившимися внештатными экспертами Генеральной прокуратуры РФ. Некоторое разнообразие также внесло посещение Басманного суда г. Москвы, судьи которого раз в два месяца безропотно продлевали Лебедеву срок пребывания под стражей. Кстати, в октябре 2003 года его перевели из учреждения, подведомственного ФСБ, в следственный изолятор, находившийся в распоряжении Федеральной службы исполнения наказаний Министерства юстиции, а именно – в известную «Матросскую Тишину».

Там же вскоре оказался и Михаил Ходорковский, задержанный спецназом 25 октября 2003 года экзотическим способом в самолете вдали от Москвы. Впрочем, сами следователи Генеральной прокуратуры в этом ничего особенного не видели. Руководитель следственной бригады Салават Каримов по данному поводу как-то делился своими философскими размышлениями с журналистом: «Ну, арест не может быть одинаковым. А то мы привыкли, что пришли домой два милиционера, надели наручники и увели. Жизнь, она многообразнее. Значит, были основания считать, что этот арест должен состояться именно в тот момент и при тех обстоятельствах»[60]. Однако из этого откровения так и не становится ясным, почему же к Ходорковскому не могли прийти в обычном порядке те самые два милиционера и что за особенные основания имелись для проведения эффектной силовой спецоперации с десантированием целого взвода ФСБ для поимки безоружного бизнесмена.

Безусловно, известие о задержании и последующем аресте Михаила Ходорковского адвокаты встретили с крайним огорчением. Становилось понятным, что на положительную развязку в ближайшее время рассчитывать не приходится. За работу по изучению дела взялись с удвоенной энергией.

А незадолго до этого мне пришлось впервые увидеть Ходорковского воочию. Дело в том, что уже 22 августа 2003 года нам было объявлено о завершении предварительного расследования, и, согласно закону, защита получила доступ ко всем материалам уголовного дела в отношении Платона Лебедева. Оно к тому моменту насчитывало без малого 150 томов.

Когда каждый из адвокатов в той или иной степени ознакомился со следственными материалами, положенными в обоснование выдвинутых обвинений, и начал готовить позицию в опровержение доводов прокуратуры, Михаил Ходорковский счел необходимым встретиться с командой защитников Платона Лебедева, чтобы выслушать наши соображения. Встреча проходила в одной из комнат для переговоров в здании ОАО «НК “ЮКОС”» на Дубининской улице. По одну сторону длинного овального стола расположились адвокаты, по другую – пришедший на встречу в свитере Михаил Ходорковский и несколько сопровождавших его лиц, из кого я запомнил только Василия Алексаняна.

Ходорковский внимательно выслушивал каждого из нас, иногда задавая уточняющие вопросы. Адвокаты говорили о своей правовой оценке обвинений и о тех обстоятельствах, которым эти обвинения со всей очевидностью противоречат. В конце встречи Ходорковский предложил встречаться для подобных обсуждений регулярно и пожелал нашей адвокатской команде, чтобы и далее проводилась тщательная работа по исследованию представленных следствием материалов. По известным причинам впоследствии реализовалась только часть его пожеланий.

А к моменту ареста Михаила Ходорковского по делу Платона Лебедева уже началась вялотекущая фаза ознакомления с материалами уголовного дела, время от времени прерываемая вбросами очередных «доказательств» и рихтованием фабулы обвинения. Так, на сайте Генеральной прокуратуры РФ 10 февраля 2004 года под заголовком «Возобновлено следствие по делу Платона Лебедева» было опубликовано сообщение: «Следствие пристально изучает деятельность фигурантов, проходящих по т. н. “делу ЮКОСа”. Добавлен новый эпизод в уголовном деле в отношении Платона Лебедева. Тем более что обвиняемые умышленно затягивают ознакомление с материалами своих уголовных дел. В настоящее время возобновлено следствие по делу Платона Лебедева и значительно расширен объем предъявленного ему обвинения. В деле появились новые эпизоды».

Чуть позже, в День смеха, 1 апреля 2004 года, на том же сайте со ссылкой на многочисленные вопросы представителей СМИ Управление информации и общественных связей Генеральной прокуратуры РФ опубликовало изложение формулы обвинения, предъявленного 16 февраля 2004 года Платону Лебедеву, почему-то в этот раз обозначив его как бывшего президента ОАО «КБ “Менатеп”». Это был последний вариант постановления о привлечении в качестве обвиняемого, с которым дело и поступило несколько позже в Мещанский суд столицы. А тем временем, сочтя, что Лебедев, у которого на тот момент уже с полной достоверностью для его преследователей был установлен целый букет хронических заболеваний, не слишком энергично читает представленные ему материалы, следователи пожаловались на сторону защиты в Басманный суд, и тот установил срок для изучения многотомного дела в пределах до 25 марта 2004 года.

Не многим разнообразней развивались события и в рамках расследования также выделенного из «материнского» дела Михаила Ходорковского, которому был присвоен № 18–72/03. Выделение произошло 25 ноября 2003 года, ровно через месяц после событий с задержанием в самолете. Заключив главу нефтяной компании под стражу, Генеральная прокуратура РФ сразу же поведала всем желающим о своем видении его прегрешений, 28 октября 2003 года распространив «Справку по уголовному делу № 18/41-03», теперь уже определяя его как «дело Ходорковского». Справочное повествование начиналось со слов «Ходорковский М.Б., работая председателем Совета директоров ОАО КБ “Менатеп” (банк “Менатеп”) в г. Москве, в 1994 году создал организованную группу лиц с целью завладения путем обмана акциями российских предприятий в период проведения приватизации и в процессе совершения преступления руководил деятельностью этой группы», а затем довольно подробно излагались инкриминированные эпизоды.

Ему всего один раз корректировалось обвинение и дважды продлевался срок стражи за время ведения следствия. Объем дела составил 227 томов, но и в этом случае срок их изучения был ограничен инициированным следователями судебным решением до 15 мая 2004 года. По обоим делам – как Ходорковского, так и Лебедева – защитники заявляли ходатайства о необходимости объединения дел в одно производство. В этом было отказано по необъяснимым причинам, и ситуация находилась в явном противоречии с положениями Уголовно-процессуального кодекса. Оставалось только предполагать, что организаторы преследования наших подзащитных совершенно серьезно планируют в двух параллельных и почти одинаковых по обвинениям процессах допрашивать по полторы сотни свидетелей только со стороны прокуратуры и исследовать одни и те же многочисленные документы.

Так или иначе, но 14 мая 2004 года уголовное дело Михаила Ходорковского с обвинительным заключением было направлено в прокуратуру, и первый заместитель генерального прокурора РФ Юрий Бирюков без тени сомнения утвердил его для направления в Мещанский суд, где уже находилось дело Платона Лебедева.

§ 2. Разведка боем

Примерно на середине трамвайного пути от станции метро «Проспект Мира» до Комсомольской площади находится Мещанский районный суд столицы, куда поочередно поступили весной 2004 года для рассмотрения по существу дела Лебедева и Ходорковского.

В этом невзрачном здании, расположенном по адресу: улица Каланчевская, дом 43, в середине 20-х годов прошлого столетия жили сотрудники железнодорожного ведомства, в ту пору называвшегося Народным комиссариатом путей сообщения. Видимо, такому размещению способствовала близость трех московских вокзалов, вокруг которых теснились вспомогательные мастерские и конторы.

Затем дом был передан судебному ведомству и начал служить интересам юстиции, при этом в его истории стали встречаться весьма печальные страницы. Вездесущие журналисты, подняв архивные документы, выяснили, что находившийся здесь суд относился к категории тех учреждений, которые в период репрессий 30-х годов имели в штате собственных палачей, и соответственно – места, служившие для расстрелов осужденных к смертной казни. В ведомственной переписке с грифом «совершенно секретно», датированной 16 декабря 1934 года, по этому поводу значилось: «Верховный Суд Союза ССР открыл специальное помещение для приведения в исполнение приговоров с высшей мерой уголовного наказания. Указанное выше помещение расположено на территории Горсуда, Коланчевская (так в документе. – К. Р.) ул„д. № 43» («Новая газета», 16 сентября 2011 г.).

Сейчас в это, вероятно, трудно поверить, но по указанному адресу в весьма скромном по размерам строении долгие годы размещался Московский городской суд, в настоящее время занимающий гигантский по размаху и роскоши комплекс на Богородском Валу, по-иному именуемый Дворцом правосудия. А в свое время, после смены столичным судом места нахождения и переезда в куда как более просторные апартаменты, дом на Каланчевской был отдан Сокольническому суду, затем переименованному в Мещанский.

Впрочем, в момент поступления туда уголовных дел Михаила Ходорковского и Платона Лебедева еще трудно было предугадать, насколько печально закончится данный этап судебной эпопеи. Вспоминаю, что координатор защиты адвокат Генрих Падва, узнав, куда попало уголовное дело Ходорковского, сказал, что это хороший признак, поскольку за последнее (на тот момент) время у него были неплохие результаты в Мещанском суде: громкое дело бизнесмена Анатолия Быкова, обвинявшегося в организации убийства, завершилось условным наказанием; один из основных акционеров ЮКОСа Василий Шахновский по обвинению в уклонении от уплаты налогов отделался выплатой в бюджет 53 млн рублей, в связи с чем был освобожден от наказания по одному обвинению, а по другому – в подделке документов – и вовсе оправдан.

Хотя вопрос о том, почему мы попали именно в Мещанский суд, остается до сего дня открытым. По закону территориальная подсудность уголовного дела определяется местом совершения инкриминированного преступления. Если преступлений несколько – то самого тяжкого из них. Но в рассматриваемом случае вмененное в вину хищение акций «Апатита», по замыслу следствия, имело место в Мурманской области, хищение бюджетных средств – в Читинской области, уклонение от уплаты налогов с организаций – в Свердловской. Никак не привязывались к сфере полномочий Мещанского суда ни «юкосовско-менатеповские» адреса, ни иные московские координаты, как, например, корпуса института «НИУИФ» на Ленинском проспекте.

Ответа на данный вопрос сторона защиты от Мещанского суда так и не получила, как и не последовало его в дальнейшем. К примеру, судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда в кассационном определении, вынесенном после приговора, написала (стилистика сохранена): «Часть деяний, которые были предъявлены в вину Ходорковскому и Лебедеву, совершены на территории, находящейся под юрисдикцией Мещанского районного суда г. Москвы и поэтому направление дела прокуратурой в указанный суд правомерно, а доводы адвокатов в этой части голословны и неубедительны». Правда, что это за таинственная «часть» и каких именно деяний, так и осталось загадкой.

Скорее всего, те, кто принимал решения по «делу ЮКОСа», пошли по проторенной дорожке: поручили разбирательство судье, уже успешно апробированной процессом Василия Шахновского. Но если в этом случае и его место регистрации, и адрес налоговой инспекции, где Шахновский стоял на учете как налогоплательщик, действительно входили в юрисдикцию Мещанского суда, то по делу Ходорковского и Лебедева ничего подобного не наблюдалось.

Итак, в здании суда для нашего процесса было отведено одно из самых больших имеющихся там судебных помещений, хотя на самом деле это был стандартный зал, зачастую не вмещавший всех желающих поприсутствовать на очередном заседании. Он находился на первом этаже справа от входа. Заходящему с улицы человеку предстояло одолеть несколько входных дверей, предъявить документы дежурному судебному приставу, а потом уже объяснить цель своего визита одному из двух постоянно находившихся непосредственно у нашего зала мужчин в гражданской одежде, которые излишне любопытным сообщали, что они тоже приставы. Одна из задач «приставов» заключалась в сортировке запускаемых в зал на адвокатов, родственников, представителей прессы и просто посетителей. Следует отметить, что с такой задачей они успешно справлялись, довольно быстро запомнив, кто к какой категории относится, продемонстрировав прекрасную зрительную память, которой обычно отличаются служащие отелей или сотрудники некоторых специальных государственных ведомств.

Дополнительный колорит участку территории у входа в зал создавали вооруженные охранники, приезжавшие вместе с доставляемыми из СИЗО Ходорковским и Лебедевым и располагавшиеся после начала процесса на скамеечках у окна. Их численность, разнообразность вооружения и угрожающий внешний вид должны были, по-видимому, свидетельствовать, что любая возможная атака силами спецназа «Моссада» или ЦРУ с целью отбить наших подзащитных заранее обречена на провал. Одна из обязанностей, которую успешно исполняло это воинство в камуфляжной форме, состояла в том, чтобы во время судебного слушания не допускать кого бы то ни было для входа в зал. Впрочем, и внутри во время процесса присутствовали люди с оружием и регулярно пытались устанавливать там свои порядки.

Особенно тягостное впечатление вооруженная до зубов охрана в совокупности с металлической клеткой для арестованных оказывала на иностранных посетителей. Им трудно было понять, почему людей, до приговора суда считающихся невиновными, нужно размещать в условиях, похожих на содержание диких животных. Да и шкафообразные спецназовцы явно казались приглашенными для оказания своим внешним угрожающим видом психологического давления на свидетелей, которым может прийти в голову крамольная мысль дать показания не в пользу прокуратуры.

Схожая обстановка сохранилась и на втором процессе, после которого своими впечатлениями об увиденном поделился американец Вэсс Хон. Он писал, что подсудимые были скованы в наручники, их водили в зал и из зала так, как будто они были уже осужденными террористами. «Я никогда не видел так много вооруженной охраны и автоматического оружия в залах суда в Америке. Я был во Вьетнаме, и наша камера для заключенных даже близко не была так сильно охраняемой, – сказал Хон. – При этом мы были в зоне военных действий, а не в центре Москвы. Эти охранники бросались в глаза и пытались запугивать свидетелей, подчеркнуто перебирая пальцами по их автоматическому оружию и направляли его в разные стороны, вместо того чтобы держать его на плечах».

Вернемся теперь в зал Мещанского суда. Он не представлял собой ничего необычного. На стенках между большими окнами висела пара кондиционеров, слева от входа у стены располагалась уже упомянутая металлическая клетка для размещения подсудимых, которым избрана мера пресечения в виде ареста. Перед ней – скамьи для защитников, у противоположной стены – места для представителей стороны обвинения. На возвышенности в виде подиума – стол, где в черных мантиях восседали три судьи. Чуть в стороне от них – рабочее место секретаря судебного заседания. Около четверти территории зала было предназначено для мест посетителей. Причем часть этих мест занимала вооруженная охрана, что не раз вызывало недовольство тех, кто не смог попасть в переполненный зал.

По существующим правилам судебное разбирательство уголовного дела может начинаться с подготовительной части, называемой предварительным слушанием, предназначенным для разрешения судом процедурных вопросов, без которых, по смыслу закона, нельзя должным образом далее рассматривать дело. Это, например, прекращение уголовного преследования полностью или в части при наличии к тому оснований, возвращение дела прокурору для устранения недостатков, истребование по ходатайствам сторон дополнительных доказательств и некоторые другие. Согласно Уголовно-процессуальному кодексу, такое слушание производится одним судьей единолично в закрытом заседании, куда никто, кроме представителей сторон, не допускается. Нужно отметить, что судьи обычно стремятся превратить предварительное слушание в некоторую дежурную формальность, отмахиваясь от ходатайств защиты со ссылкой на необходимость полноценного исследования материалов позже, непосредственно в ходе судебного следствия. Так произошло и в данном случае, хотя как минимум на два обстоятельства важно обратить внимание.

Существенно, что предварительные слушания по обоим делам позволили защите произвести временную перегруппировку сил и тем самым изыскать дополнительное время для адвокатов-«предметников», занимавшихся исследованием отдельных эпизодов обвинения, чтобы более обстоятельно подготовить свои позиции, а также привлеченным специалистам завершить проводимые по материалам дела исследования и оформить заключения. Такая работа производилась, пока часть защитников участвовали в проходивших предварительных слушаниях, причем некоторые их результаты были затем успешно использованы для обращения с жалобой в ЕСПЧ.

Что еще не менее важно – именно по итогам предварительного слушания судья Ирина Колесникова приняла решение объединить в одно производство уголовные дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, порознь поступившие в Мещанский суд. И хотя за некоторое время до этого Верховный суд РФ давал разъяснение, что действующий процессуальный кодекс не предусматривает возможности соединения дел на судебных стадиях, защита, безусловно, не стала возражать против такого вполне логичного и в тактическом плане весьма выгодного для нас решения.

События развивались следующим образом. Уголовное дело № 18/58-03 в отношении Лебедева пришло в Мещанский суд 26 марта 2004 года. В тот же день председатель суда Лукашенко наложил резолюцию, согласно которой рассмотрение дела поручалось судье Колесниковой. Забегая вперед, можно сказать, что абсолютно аналогичная процедура была проделана несколько позже – 14 мая 2004 года, теми же лицами в отношении дела Ходорковского, имевшего номер 18/72-03.

15 апреля 2004 года началось предварительное слушание по делу Платона Лебедева, длившееся не один день. К этому времени судья Ирина Колесникова успела направить запрос в Генеральную прокуратуру, чтобы узнать о состоянии дела Михаила Ходорковского. Ответивший ей 2 апреля следователь Салават Каримов сообщил, что с обвиняемым и его защитниками проводится ознакомление с материалами завершившегося предварительного следствия. Очевидно, что судья, заранее знавшая, что именно ей предстоит судить обоих знаменитых арестантов, с этого момента не стала сильно торопиться и ожидала поступления в Мещанский суд дела Ходорковского.

Между тем выделенная для работы на предварительном слушании часть команды защитников Лебедева, включая дополнительно привлеченных адвокатов, как и он сам, достаточно активно проявила себя уже на этом коротком отрезке судебного разбирательства. Судье Колесниковой при энергичной поддержке стороны обвинения в лице прокурора Шохина и представителей налоговых органов пришлось активно отбиваться от неоднократных ходатайств защиты об освобождении Лебедева из-под стражи, о предоставлении ему возможности пользоваться электронным калькулятором для проверки включенных в обвинение расчетов, о возвращении дела прокурору, о ведении аудиозаписи судебного процесса, о выделении достаточного времени для ознакомления с многочисленными томами уголовного дела и др. В свою очередь, изначально избрав активно-наступательную тактику, Платон Лебедев с первых дней нахождения в Мещанском суде изобличал своих преследователей. Едва началось предварительное слушание, он огласил присутствующим заявление о преступлении, адресованное им генеральному прокурору, где говорилось о противоправных действиях группы под руководством первого заместителя генерального прокурора РФ Юрия Бирюкова, а также следователя Салавата Каримова и прокурора Валерия Лахтина и сформированной ею системе «Басманного правосудия Генпрокуратуры». Чуть позже он заявил, что считает себя невиновным, а его «сфабрикованное дело злонамеренно и умышленно создано антиконституционной экстремистской организованной преступной группой, в которую входит ряд высокопоставленных должностных лиц Генеральной прокуратуры, а также другие лица… которые с целью сокрытия своих преступных действий в личных корыстных целях с использованием властных полномочий используют для вымогательства практически весь перечень статей Уголовного кодекса. Они нанесли ущерб государству более чем на 25 миллиардов долларов США».

Следует также заметить, что, начав работать в суде, защита помимо традиционного противника в виде прокуратуры сразу же столкнулась еще и с противодействием уже упоминавшейся многочисленной охраны, желавшей контролировать деятельность адвокатов, особенно при контактах с подзащитными. Почему-то людям в погонах было дано распоряжение размещаться по периметру металлической клетки, где содержались Ходорковский и Лебедев, что исключало конфиденциальность постоянно необходимого общения с ними. Охрана также требовала предварительного просмотра документов, запланированных к обсуждению с доверителями перед их доработкой и публичным оглашением.

Такая маловыносимая и не свойственная другим судебным процессам обстановка вынудила адвоката Елену Липцер от имени команды, представлявшей Платона Лебедева, сделать 16 апреля 2004 года специальное заявление, обращая внимание суда на то, что в зале постоянно находятся пять сотрудников спецназа, оказывающих очевидное для всех психологическое давление на ход судебного разбирательства. Вопреки закону, они позволяют себе делать замечания адвокатам по поводу общения с подзащитным, пытаются командовать порядком в зале, подменяя тем самым суд. «Заявляя о недопустимости подобного, защита просит сообщить, согласно чьему распоряжению принято решение о таком сопровождении процесса, – говорилось в оглашенном документе. – Если это решение принято судом, просим ознакомить нас с ним». До выяснения указанного вопроса к суду была обращена просьба запретить сотрудникам спецназа руководить действиями защиты. После этого и еще нескольких подобных обращений изменения в основном произошли лишь в той части, что председательствующая судья Колесникова освободила стражников от сомнительной с правовой точки зрения обязанности досмотра передаваемых защитой находящимся в клетке арестованным документов и возложила ее на себя. Очевидно, что свое право руководить судебным заседанием и принимать предусмотренные процессуальным законодательством меры по обеспечению состязательности и равноправия сторон она распространяла и на явно не свойственные суду охранно-сыскные функции, к тому же неприкрыто посягающие на конституционно значимый институт адвокатской тайны.

О довольно напряженной и конфликтной обстановке внутри Мещанского суда говорит и такой эпизод. Едва началось предварительное слушание, как внимательно наблюдавший за происходящим Лебедев заявил отвод секретарю судебного заседания Першиной. Причина состояла в том, что, по мнению Лебедева, секретарь не может исполнять возложенные на нее по закону обязанности по изготовлению доброкачественного протокола, поскольку председательствующая не обеспечила ее какими-либо техническими средствами, в то время как сама Першина стенографией не владеет. В отводе судом было отказано. В дальнейшем защита стала требовать своевременного представления ей протокола прошедших судебных заседаний, что получалось не всегда, да и сам этот важный юридический документ имел определенные упущения, обуславливавшие появление на свет серьезных замечаний на содержание протокола.

Думается, что такое положение не устраивало и саму судью Ирину Колесникову, но она почему-то обозначенную проблему, разрешаемую обычно в ходе минутной встречи в коридоре с председателем суда или максимум путем телефонного звонка, сочла целесообразным зафиксировать в бумажном формате. Так родилась докладная записка от 28 апреля 2004 года на имя исполняющего обязанности председателя Мещанского районного суда Ц,АО г. Москвы Николая Курдюкова, где, по сути, ее автор признает правоту Платона Лебедева, предъявившего претензии секретарю судебного заседания. Мотивируя свою просьбу, судья пишет (стилистика и орфография сохранены. – К. Р.): «…Прошу решить вопрос о предоставлении мне с 29 апреля 2004 года квалифицированного секретаря судебного заседания для участия в вышеназванном уголовном деле. Считаю необходимым обратить Ваше внимание, что я прошу именно квалифицированного секретаря, исходя из объема, сложности и общественного международного резонанса, которое имеет вышеназванное уголовное дело, секретарь, который был мне предложен… не обладает достаточной квалификацией для ведения протокола судебного заседания по вышеназванному уголовному делу, в виду незначительности стажа ее работы в суде и фактически отсутствия какого-либо опыта работы по изготовлению протокола судебного заседания, что может повлечь, исходя из сложности дела и неопытности секретаря, не полноту протокола судебного заседания и воспрепятствовать объективности и всесторонности рассмотрения дела».

Интересно, что далее Ирина Колесникова фактически перешла на угрожающий стиль, обычно не свойственный в общении с руководителем, предостерегая его от последствий отказа: «В случае, если 29 апреля 2004 года секретарь судебного заседания мне представлен не будет, секретарь судебного заседания Першина продолжит участие в таковом качестве в названном процессе, однако, это в дальнейшем может повлечь нарушение срока изготовления протокола судебного заседания и представление его для ознакомления сторонам, прошу Вас принять меры для недопущения данного нарушения Закона. В случае, если и в последующем для участия в данном деле квалифицированный секретарь судебного заседания мне предоставлен не будет, я буду вынуждена откладывать в связи с отсутствием секретаря судебного заседания судебные заседания по вышеназванному уголовному делу».

Однако, несмотря на грозно обещанные негативные последствия, и. о. председателя отказал Колесниковой, сославшись на то, что у него «нет возможности удовлетворить требование, изложенное Вами». Хотя в дальнейшем, попеременно меняясь, в процессе участвовали семь секретарей судебного заседания.

Пока шло предварительное слушание по делу Лебедева, в Мещанский суд поступило уголовное дело Ходорковского. Поручение его рассмотрения той же Колесниковой, а затем включение распоряжением председателя суда в формируемый состав одних и тех же судей – Максимовой и Клинковой, не оставляли сомнений в том, что дела наших подзащитных непременно будут объединены в одно производство, что и предлагала защита еще в ходе предварительного следствия. Именно такое ходатайство было направлено Михаилом Ходорковским из СИЗО 99/1 в Мещанский суд 27 мая 2004 года со ссылкой на необходимость более быстрого и полного рассмотрения материалов, представленных стороной обвинения.

А еще ранее, в ходе предварительного слушания по своему уголовному делу, Платон Лебедев поставил тот же вопрос несколько в иной плоскости – о возвращении дела прокурору для соединения со следственным производством в отношении Михаила Ходорковского. Именно такой способ прямо предусмотрен процессуальным законом в случае усмотрения оснований для соединения уголовных дел. Ходатайство Лебедева рассматривалось в заседании 28 апреля 2004 года. В ходе его обсуждения прокурор Дмитрий Шохин возражал, ссылаясь на то, что в отношении Ходорковского еще продолжается предварительное следствие. Ему вторила представитель гражданского истца, сотрудник МНС РФ Александра Нагорная, требуя отказать, исходя из соображений оперативности: «Мы заинтересованы в скорейшем рассмотрении наших требований». Кроме того, она же, предвидя разные варианты развития событий, проявила неплохие познания в области процессуального законодательства, разъяснив участникам процесса, что «у суда отсутствует возможность объединять дела». И действительно, в очередной раз согласившись со стороной обвинения, судья Ирина Колесникова в удовлетворении ходатайства отказала.

Этот же вопрос еще раз встал в повестку дня перед участниками предварительного слушания по делу Ходорковского 8 июня 2004 года. Для начала после оглашения аналогичного ходатайства судья Колесникова решила выяснить у обвиняемого мнение, в каком составе он считает возможным рассмотрение дела в зависимости от решения, которое ей предстояло принять. Подумав, Ходорковский сообщил, что при объединении дел в одно производство – коллегией из трех профессиональных судей, а при отказе – единолично одним судьей.

Естественно, что участвовавшие в заседании защитники единодушно поддержали данное ходатайство. Когда дошла очередь до стороны обвинения, представитель ФНС РФ Нагорная заявила, что оставляет этот вопрос на разрешение суда, но все же считает, что объединение дел сэкономило бы силы и время. Вероятно, очевидная для всех целесообразность такого шага заставила знатока законодательства забыть свои собственные недавние утверждения обратного свойства. Прокурор Шохин едва ли не единственный раз за весь судебный процесс согласился с защитой и даже сослался на необходимость учесть мнения как Ходорковского, так и Лебедева, чтобы обеспечить возможность полной реализации их прав.

В итоге судья Колесникова, прекрасно зная, что еще 15 мая председатель Мещанского суда г. Москвы Лукашенко именно ей отписал дело М. Ходорковского, приняла «абсолютно самостоятельное» решение об объединении дел в единое производство и даже предоставила защитникам и их доверителям дополнительное время на ознакомление с ранее «чужими» для них делами. Правда, успешная реализация последней задачи, как оказалось, была не под силу единолично судье Колесниковой, и она вновь применила ранее использованную ею же методику эпистолярного общения с начальством. В очередной докладной, на имя председателя Мещанского суда Лукашенко, датированной 3 июня 2004 года, со ссылкой на аналогичное обращение 28 мая, видимо оставшееся безответным, вершитель правосудия потребовала выделения ей дополнительно двух секретарей для надлежащей организации ознакомления представителей стороны защиты с материалами уголовных дел. Возможно, судейский начальник еще не проникся значимостью доверенного его подчиненной дела, и поэтому ему был брошен серьезный упрек с намеком на проявления некомпетентности. Продолжая мысль о необходимости привлечения дополнительных сил, Колесникова негодовала: «Выделенный Вами ранее для производства этого водитель суда не относится к категории сотрудников суда, которые вправе работать с материалами уголовных дел, поскольку это не входит в его профессиональные обязанности и компетенцию».

Наверное, именно царившая в те дни в Мещанском суде непростая обстановка, предполагавшая наличие вокруг многих, в том числе посторонних для таинств правосудия глаз, а может быть, просто особенности характера судьи Ирины Колесниковой побудили ее обязать свою помощницу незамедлительно составить докладную записку (на имя самой Колесниковой) о том, что докладная записка от 3 июня 2004 г. о предоставлении еще двух секретарей, адресованная председателю суда Лукашенко, «была передана последнему 03 июня 2004 г. в 9 часов 27 минут».

В итоге, завершив оба предварительных слушания, по результатам которых помимо соединения дел было достигнуто еще одно «завоевание» – Лебедеву разрешили пользоваться калькулятором, – судья Колесникова уведомила представителей сторон, что первое заседание по рассмотрению дела по существу назначено на 16 июня 2004 года. Эту дату можно считать отправной точкой публичного разбора содержания обвинений против Ходорковского и Лебедева. Но для начала необходимо сделать несколько пояснений.

Помимо прокурора Шохина, о котором уже шла речь в нашем повествовании, на суде присутствовал еще один государственный обвинитель – некто Архипов, через некоторое время после начала процесса делегированный из прокуратуры Московской области для выполнения вспомогательных задач. Признаться, мне он мало чем запомнился, поскольку на ударных позициях постоянно был Шохин. Мнение Архипова оказывалось стабильно совпадающим с тем, что до него говорил старший товарищ, и с подачей тому документов, запланированных к оглашению, он успешно справлялся.

Тандем государственных обвинителей произвел не самое лучше впечатление на одну из посетительниц Мещанского суда – британскую писательницу Рэйчел Полонски. В журнале The Spectator за 4 апреля 2005 года она описывала увиденное так: «У дальней стены за ноутбуками сидят прокуроры – Шохин и Архипов – скользкого вида типы в неряшливых синих мундирах с погонами. Шохин ухмыляется – ему не надо ничего доказывать». От зоркого взгляда инженера человеческих душ не ускользнули ни сам факт существования гособвинителя Архипова, ни его манера поведения, ни даже внешний вид: «Архипов, напоминающий похмельного официанта из захудалой советской кафешки, лишь изредка открывает рот, но его выступления звучат настолько по-идиотски, что весь зал покатывается со смеха, заставляя оратора краснеть и смущенно улыбаться».

Говоря о представителях организаций – гражданских истцов, следует прежде всего обратить внимание, что в обоих процессах против Ходорковского и Лебедева наблюдалась одна показательная закономерность. Несмотря на рассмотрение судами обвинений в якобы совершенных тяжких преступлениях, будто бы причинивших невероятный по размеру материальный ущерб, «пострадавшие» организации предстать перед подсудимыми в чьем-либо уполномоченном лице активно не желали, даже несмотря на высылаемые им повестки и регулярно заявляемые защитой ходатайства о вызове. Видимо, им нечего было сказать и представить в обоснование своих исключительно бумажных претензий, да и то появившихся на свет не без помощи следственных органов.

Зато государственные служащие не чурались присутственного места, и в нашем первом случае речь идет о представителях Федеральной налоговой службы. Прежде всего следует обозначить упомянутую Александру Нагорную, действовавшую в интересах ФНС РФ по эпизоду уклонения от уплаты налогов с организаций. В то время она занимала должность заместителя начальника отдела судебно-правовой работы указанного федерального ведомства. Присутствуя в зале суда, Нагорная время от времени что-то активно обсуждала с Дмитрием Шохиным, подсказывала ему, участвовала в допросах свидетелей и специалистов по налоговому эпизоду, выступала в прениях сторон. Сегодня мы можем найти имя А. Нагорной в списках судей Арбитражного суда г. Москвы и узнать из соответствующего сайта, что она в 2009 году пошла на повышение и назначена председателем судебного состава.

В связи с присутствием в деле обвинений М. Ходорковского и П. Лебедева в уклонении от уплаты личных налогов (ст. 198 УК РФ) на усиление прокурорам были брошены представители территориальных налоговых инспекций, но вели они себя довольно пассивно, а в прениях сторон повторили версию обвинения.

И еще одно существенное пояснение. Если быть абсолютно точным, то в данном судебном производстве участвовали трое подсудимых, поскольку кроме наших подзащитных обвинения выдвигались еще и в отношении Андрея Крайнова, и поэтому рассмотрение первого дела правильнее было бы назвать процессом Ходорковского – Лебедева – Крайнова. По сути, появление этого фигуранта в связке с теми, кого определяли как руководителей и основных акционеров компании ЮКОС, являлось очевидным алогизмом и не имело каких-либо убедительных объяснений. На всем протяжении времени, связываемого обвинителями с деятельностью тех структур, которые собирательно они называли «Группа ЮКОС-Менатеп-Роспром», Андрей Крайнов играл весьма скромные роли, посвященные исключительно обеспечению нормального функционирования компаний вспомогательного назначения – российских аналогов уже упоминавшихся западных SPE. Его фирма и сотрудники преимущественно занимались учреждением и обслуживанием коммерческих организаций, на том или ином этапе требовавшихся бизнесу для решения возникающих задач, в том числе для успешной работы многочисленных структур и подразделений ЮКОСа.

Кстати, таких людей было немало, и при желании следственно-прокурорские органы могли бы усадить рядом с Ходорковским и Лебедевым достаточно много народа – в зависимости от размеров металлической клетки и фантазий разрушителей нефтяного холдинга. Почему же из всего состава мифической организованной группы выбор пал именно на Крайнова, можно только догадываться. Одна из имеющих право на существование версий – наличие практически готового уголовного дела, расследовавшегося ранее в Волгограде и связанного с Крайновым, которое после начала преследования юкосовцев было истребовано в Москву и присоединено к «материнскому» делу № 18–41/03. В итоге из Крайнова на тот момент сделали основного обвиняемого по волгоградскому эпизоду, соучастника Михаила Ходорковского (до объединения с Платоном Лебедевым они были фигурантами одного дела), члена орггруппы по якобы ущербной перепродаже апатитового концентрата (ст. 165 УК) и сведущее лицо по целому ряду других выдвинутых против Ходорковского и Лебедева обвинений. Интересно, что, когда было составлено обвинительное заключение по делу Лебедева, Крайнов был там указан в списке из 142 свидетелей под номером 1. По какому-то неведомому стечению обстоятельств он и в Хамовнический суд для дачи показаний был приглашен прокурорами самым первым.

Крайнов находился под подпиской о невыезде, вел себя в Мещанском суде, как и его защитники, очень осторожно, в контакты с другими адвокатами не вступал, что заставляло, конечно, беспокоиться и предполагать, что от него можно ждать всяких неприятностей. Однако, вопреки ожиданиям, дал вполне нейтральные показания (как и позже, в Хамовническом суде), по сути выдвинутых против него обвинений не признал себя виновным, и, несмотря на это, в результате Мещанский суд ему назначил пять лет лишения свободы условно.

Хорошо помню, как был напряжен этот человек, когда зачитывались последние строки обвинительного приговора. Услышав из уст судьи слова об условном наказании, он отвернул голову в сторону, пряча, как мне показалось, сползающую по щеке слезу. И когда затем кто-то из бравших у меня интервью журналистов спросил, не считаю ли я столь мягкий приговор Крайнову доказательством его сговора с обвинением, я довольно резко ответил, что у меня нет для этого ни малейших оснований и мы должны только радоваться за того, кто избежал тюремного заключения…

§ 3. Судья Колесникова и ее честь

«Участники судебного разбирательства, а также иные лица, присутствующие в зале судебного заседания, обращаются к суду со словами “Уважаемый суд", а к судье– “Ваша честь”».

Из Уголовно-процессуального кодекса РФ Честь Мещанского суда Высока как никогда. Поимели эту честь, И теперь какая есть. В. Шендерович

Из сказанного выше о происходившем в Мещанском суде уже можно составить некоторое представление о председательствовавшей на процессе судье И. Колесниковой. Но этого мало, и более полную картину лицезреть позволят другие, не менее важные подробности и детали.

В судейский состав по первому делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, помимо И. Колесниковой, вошли двое судей – Елена Максимова и Елена Клинкова. Сразу замечу, что о последних двух участницах слушаний при всем желании сложно что-либо сказать. За весь период судебного следствия, длившегося девять месяцев, лишь одна из них, на моей памяти, проявила себя, задав пару незначащих вопросов кому-то из многочисленных свидетелей.

Какое производило впечатление на присутствующих в зале это судейское трио, можно вновь судить по наблюдениям Р. Полонски, озаглавившей свой материал «Россия на скамье подсудимых»: «Трое женщин-судей сидят на возвышении в конце зала. Они напоминают двух учительниц начальной школы, окружающих стервозного завуча, – да и по зарплате, кстати, приравнены к школьным учителям. Судья справа – игривого вида блондинка – рассеянно смотрит в пространство и периодически зевает, когда Ходорковский и Лебедев объясняют тонкости банковских процедур в начале 1990-х или схемы оптимизации налогообложения в сибирских “свободных экономических зонах”. Судья слева – тучная, очень некрасивая женщина, с напряженным вниманием не отрывает взгляда от клетки. Между ними, под гербом Российской Федерации, ссутулилась в кресле судья Ирина Колесникова – живое воплощение бюрократии советского типа, чьих глаз вообще нельзя разглядеть за стеклами очков в белой оправе. Почти не скрывая сговора с обвинением, она листает Уголовный кодекс[61], пока не отыщет какую-нибудь процедурную диковину, позволяющую отклонить доказательства, представленные защитой» (The Spectator, 4 апреля 2005 г.).

В связи со сказанным более подробно можно говорить только о руководившей ведением процесса судье Ирине Колесниковой.

Прежде всего она была известна тем, что незадолго до нашего судебного разбирательства вынесла обвинительный приговор компаньону Михаила Ходорковского и Платона Лебедева – Василию Шахновскому, причем в тандеме с тем же гособвинителем Дмитрием Шохиным. Повторю свое мнение, что такая сопричастность к «делу ЮКОСа» явилась причиной поручения именно Колесниковой уголовного дела наших доверителей, как и сам факт попадания его в Мещанский суд вопреки предусмотренному законом порядку определения территориальной подсудности. Впрочем, разрешение ею дела Шахновского сыграло с судьей дурную шутку. Без какой-либо объективной необходимости, явно обеспечивая обвинителям задел на будущее, Колесникова включила в описательную часть приговора как прямые, так и косвенные указания на вовлеченность в якобы противоправные действия также Ходорковского и Лебедева. В свою очередь, в их обвинительном приговоре позже фигурировали ссылки на Василия Шахновского при изложении эпизода, квалифицированного как уклонение от уплаты налогов с физических лиц.

Такой сомнительный подход позволил, во-первых, при заявлении отвода всему составу Мещанского суда сослаться, в числе прочего, на заведомую необъективность и предвзятость Ирины Колесниковой. По этому поводу защитой Платона Лебедева указывалось: Мещанский суд в лице федерального судьи Колесниковой И.Ю. уже определил свое отношение к Лебедеву, поскольку, рассматривая одно из дел, относящихся к так называемой категории «дел ЮКОСа», по обвинению Шахновского В.С., по сути, указал на Лебедева как на соучастника вменяемого Шахновскому преступления, признав последнего виновным в приговоре от 5 февраля 2004 года. Этот же аргумент фигурировал и при обращении в Европейский суд по правам человека как доказательство нарушения принципа справедливого судебного разбирательства. Коммуницировав жалобу, ЕСПЧ отдельно обратил внимание на данный довод защиты и поставил перед Правительством РФ соответствующие вопросы.

В ходе разбирательства дела Ходорковского и Лебедева в Мещанском суде Колесникова отличалась пунктуальностью в ведении процесса, начиная заседания ровно в назначенное время и строгим голосом выговаривая опоздавшим. Она, впрочем, как и другие судьи, активно дистанцировалась от защиты, и порой казалось, что даже по зданию суда Колесникова избирает такие маршруты, чтобы с нами ненароком не столкнуться. И видимо, дабы подобного конфуза не произошло где-нибудь в метро или на автобусной остановке, председательствующую привозил на работу водитель на большом джипе японского производства «тойота-лэндкрузер», причем о ведомственной принадлежности обоих нетрудно было догадаться.

В целом не оставляло впечатление, что Колесникова, находясь в сильном напряжении, периодически написанном на ее лице, постоянно чего-то опасается. Возможно, не только на сторонних наблюдателей, но и на профессиональную судью произвело сильное впечатление количество вооруженной охраны и людей в штатском, взявшихся наводить свои порядки в судейской епархии.

На действия Колесниковой не раз заявлялись возражения, начиная уже с предварительного слушания в отношении Лебедева. Ей публично было брошено обвинение в личной заинтересованности в исходе дела и иных прегрешениях, реакцией на которое стало вынесенное председательствующей распоряжение «о недопустимости высказываний, которые не этичны по отношению к участникам судебного заседания, умОляют (орфография сохранена. – К. Р.) престиж и авторитет судебной системы в целом, что имело место в выступлениях обвиняемого о том, что председательствующий по делу позволяет себе фабриковать официальные документы уголовного судопроизводства, включая в них не соответствующие действительности, заведомо ложные сведения».

Очень бросалось в глаза неудержимое стремление Ирины Колесниковой к максимальной регламентации руководимых ею заседаний, когда даже короткая отлучка защитника по естественной надобности предварялась величайшим соизволением председательствующей, едва ли не с обсуждением всеми участниками процесса убедительности доводов просящего.

В сказанном нет сильного преувеличения, подтверждением чему может служить такой фрагмент из протокола судебного заседания от 17 августа 2004 года:

«Защитник Шмидт: Ваша честь, Уважаемый суд, у меня болит спина, и мне очень тяжело 1,5 часа сидеть, если можно, разрешите мне минут на пять выйти в коридор и походить, не мешая суду.

Обсуждается вопрос о предоставлении возможности защитнику Шмидту покинуть зал судебного разбирательства и продолжить судебное разбирательство в его отсутствие.

Подсудимый Ходорковский: Не возражаю, со мной согласовано, на моей защите не скажется, заявление вынужденным не является.

Подсудимый Лебедев: Не возражаю.

Подсудимый Крайнов: Не возражаю.

Защитник Падва: Не возражаю.

Защитник Левина: Не возражаю.

Защитник Михеев: Не возражаю.

Защитник Липцер: Не возражаю.

Защитник Бару: Не возражаю.

Защитник Иванов: Не возражаю.

Защитник Лунин: Не возражаю.

Представитель гражданского истца Заброда: Не возражаю.

Государственный обвинитель: Не возражаю.

Суд, совещаясь на месте, определил: Удовлетворить ходатайство защитника Шмидта, предоставив ему возможность покинуть зал судебного разбирательства, продолжить судебное разбирательство в его отсутствие.

В 11 часов 50 минут защитник Шмидт покинул зал судебного заседания».

А еще несколько ранее Платон Лебедев попросил выяснить судьбу направленной для него в суд из следственного изолятора доверенности, которую надлежало передать адвокатам. Обычно такой формально-бытовой вопрос решается с помощью секретарей вне официальных процедур и никакой сложности не представляет. Однако Ирина Колесникова по заведенной ею традиции спросила, как и в вышеописанном случае, сначала мнения представителей сторон и лишь затем вынесла протокольный вердикт, прозвучавший так: «Суд, совещаясь на месте, определил: в удовлетворении заявленного ходатайства отказать, поскольку данная доверенность, по крайней мере к настоящему моменту, председательствующему по делу не передана и, соответственно, судить о содержании этого документа и обо всем прочем у суда в настоящий момент возможности нет».

Стремление к формализации процесса выражалось и в том, что с судейского подиума, как из рога изобилия, на головы присутствующих в массовом количестве сыпались различные распоряжения, в обязательном порядке заносимые в протокол судебного заседания. Среди них: о недопустимости опозданий к назначенному времени, о запрете смеха и разговоров под угрозой удаления из зала, о недопущении комментариев излагаемой государственным обвинителем позиции, о высказываниях без разрешения председательствующего. Некоторые такие распоряжения многословностью и витиеватостью напоминали указы времен Петра I, как то: «о прекращении разговоров в зале судебного заседания и недопустимости подобного» или «о возможности покинуть судебное заседание кем-либо из участников судебного разбирательства только после обсуждения непосредственно в судебном заседании». Вот как, например, выглядело порицание в адрес конкретного адвоката: «Председательствующий выносит распоряжение в отношении защитника Д„допустившего нарушение регламента и порядка в судебном заседании, выразившееся в нарушении ранее вынесенных распоряжений председательствующего об оставлении судебного заседания после обсуждения вопроса о предоставлении данной возможности и продолжении судебного разбирательства в отсутствие конкретного участника, и обращает внимание на недопустимость в последующем аналогичного поведения» (из протокола судебного заседания от 3 августа 2004 года).

Иные высочайшие предписания по поводу возникавших в ходе суда рабочих вопросов зачастую технического свойства также облекались в обстоятельную словесно-правовую оболочку. Поскольку участникам судебных разбирательств дел Ходорковского и Лебедева есть с чем сравнивать, то любопытно привести пример ситуации, подобные которой в Хамовническом суде решались судьей Виктором Данилкиным за долю секунды кивком головы и разрешающим словом «Пожалуйста!». Такую недопустимую вольность председательствующая в Мещанском суде никак не могла себе позволить, и поэтому присутствующие в зале вынуждены были выслушивать: «Суд, совещаясь на месте, определил: считаем возможным удовлетворить заявленное защитником Ивановым ходатайство о возможности предоставить свидетелю материалы дела, поскольку допрос свидетеля проходит в настоящем судебном заседании, пока защита свои доказательства не предъявляла, но тем не менее эти листы дела исследовались, и суд считает целесообразным предоставить возможность их предъявления свидетелю в настоящем судебном заседании» (из протокола за 20 августа 2004 года).

Понятно, что начало процесса по столь шумному делу не могло не привлечь внимания средств массовой информации и представителей различных, в том числе иностранных, организаций, стремившихся попасть на судебные заседания, а кто-то – и лично пообщаться с подсудимыми. К примеру, в середине мая 2004 года в суд обратилось московское бюро британской телерадиовещательной корпорации ВВС, которое, выразив письменно свое почтение председателю А. Лукашенко и судье И. Колесниковой, просило разрешения на освещение слушаний творческой группой с проведением периодических телесъемок. Внимательно отнесшийся к просьбе, Лукашенко в меру своих полномочий решил вопрос, так озаботивший журналистов. Его резолюция гласила: «Разрешаю съемку пустого зала № 20».

Где-то в это же время, а именно 25 мая 2004 года, судью Ирину Колесникову побеспокоил председатель Комитета по международным делам Государственной думы Федерального собрания РФ, руководитель делегации в Парламентской ассамблее Совета Европы Константин Косачев по поводу допуска в следственный изолятор для встречи с Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым докладчика Комиссии по юридическим вопросам и правам человека ПАСЕ С. Шнарренбергер. Этот случай любопытен двумя обстоятельствами. За день до обращения к Колесниковой председатель суда Лукашенко письменно уже разъяснил Косачеву положение закона о необходимости получения заинтересованными лицами у судьи разрешения на посещение СИЗО. Когда же такое разрешение было испрошено непосредственно у Колесниковой, та отказала, сославшись на УПК и федеральный закон о порядке содержания под стражей обвиняемых и подозреваемых, где установлен перечень лиц, которым может быть предоставлено свидание, поскольку, по логике судьи, представитель ПАСЕ в круг таких лиц не входит. Однако такое объяснение содержит очевидный элемент лукавства. Статьей 18 вышеобозначенного закона предусмотрено: «Подозреваемым и обвиняемым на основании письменного разрешения лица или органа, в производстве которых находится уголовное дело, может быть предоставлено не более двух свиданий в месяц с родственниками и иными лицами продолжительностью до трех часов каждое». Таким образом, выясняется, что «перечень», на который сослалась Ирина Колесникова, не носит закрытый характер, и поэтому дать разрешение на свидание г-же Шнарренбергер как «иному лицу» никаких препятствий у судьи на самом деле не было.

Обращает на себя внимание и следующее. Попросив в своем письменном ответе представителя Госдумы Константина Косачева заверить докладчицу ПАСЕ в «искреннем уважении и неподдельном почтении» и проявив тем самым невероятную учтивость, о которой могут только мечтать по отношению к себе члены адвокатского сообщества, судья Ирина Колесникова значительно исказила фамилию высокопоставленного сотрудника авторитетной международной организации. На немецком языке пишется Sabine Leutheusser-Schnarrenberger, а в русском переводе чаще всего Сабина Лойтхойзер-Шнарренбергер, и в этом несложно убедиться, посмотрев отечественную прессу. Между тем федеральный судья Колесникова неверно назвала крупного политического деятеля Германии, занимавшего пост министра юстиции ФРГ, С. ЛЕТЁЙХЕР-Шнарренбергер[62], что не только недопустимо в вопросах, касающихся межгосударственных сношений, но еще и придает искаженной вариации весьма неблагозвучное произношение на русском языке. Кто знает, может быть, и это обстоятельство, наряду с целым комплексом других, намного более весомых, послужило в совокупности причиной резких оценок действий российских правоохранительных органов, включая Мещанский суд, в сделанном в январе 2005 года докладе г-жи Сабины Лойтхойзер-Шнарренбергер по «делу ЮКОСа» на сессии ПАСЕ.

Еще одной отличительной чертой председательствующей было неприкрытое стремление выполнить едва ли не любое пожелание государственного обвинителя Дмитрия Шохина. У меня порой создавалось впечатление, что если прокурор сообщит судьям о своем требовании к ним станцевать на судейском столе канкан, это ими будет исполнено незамедлительно и с величайшим усердием. Продление стражи Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву вопреки закону (что затем подтвердили Конституционный суд РФ и ЕСПЧ), отказ защите в приобщении доказательств невиновности, снятие неугодных обвинению вопросов к свидетелям и многое другое делалось ровно так, как того хотел Шохин.

«Генеральная прокуратура в очередной раз попробовала Мещанский суд на прочность, – писала пресса по итогам одного из дней. – Суд уступил. Констатировав, что прокуратуре позволено все, журналисты и зрители разошлись»[63].

Самое большое, на что героически решилась Ирина Колесникова, – это объявить в самом конце процесса замечание вконец распоясавшемуся Дмитрию Шохину, когда тот, реагируя на речь в прениях адвоката Генриха Падвы, стал крутить пальцем у виска. И то, сделала она это не по своей инициативе, а только после возмущенной реплики Генриха Павловича.

С именем Ирины Колесниковой самым непосредственным образом связана и еще одна история, назвать которую можно «Игра в “наперстки” на акции ЮКОСа». Началась она с того, что после задержания 25 ноября 2003 года Михаила Ходорковского организаторы спецоперации в отношении ЮКОСа решили полностью лишить его возможности влияния на управление компанией, чьим активам была уготована участь смены собственника.

Здесь необходима небольшая ремарка. Платон Лебедев занимал пост директора холдинговой компания Group MENATEP Limited, совладельцами которой были Михаил Ходорковский, Михаил Брудно, Василий Шахновский, Леонид Невзлин, Владимир Дубов и сам Лебедев. Эта компания, в свою очередь, являлась стопроцентным собственником компаний Yukos Universal Limited и Hulley Enterprises – держателей контрольного пакета акций ОАО «НК “ЮКОС”». Приведенная структура владения ЮКОСом не являлась секретом, она была хорошо известна аудиторам и раскрыта в СМИ, и – можно быть в этом уверенным – знакома правоохранительным органам и государственным структурам, контролирующим сырьевой сектор экономики. В Хамовническом суде приглашенный стороной защиты свидетель Стивен Уилсон, давая показания 12 августа 2010 г., поведал присутствующим: «…у ЮКОСа была самая четкая, самая прозрачная и самая ясная структура собственности и организационная структура из всех тех компаний, с которыми мне приходилось встречаться или иметь дело в России». Полагаю, что именно указанная осведомленность силовых структур и стала причиной того, что первый удар был нанесен именно по Платону Лебедеву по причине его директорства в холдинговой компании, а затем и для всех основных акционеров в Уголовном кодексе были найдены статьи, по мнению преследователей, наиболее для них подходящие.

Итак, еще не успела за Михаилом Ходорковским захлопнуться дверь камеры следственного изолятора, как возглавлявший следственную группу следователь Салават Каримов истребовал в Басманном суде Москвы согласие на наложение ареста на имущество – акции ОАО «НК “ЮКОС”». В вынесенном судьей Ольгой Солоповой постановлении от 29 октября 2003 г. говорилось, что аресту подлежат акции ЮКОСа, находящиеся во владении Yukos Universal Limited и Hulley Enterprises, фактически принадлежащие Ходорковскому. Правда, вскоре следователь Каримов поправил Басманный суд и в своем постановлении, также касающемся ценных бумаг, написал, что арестованные акции фактически принадлежат Ходорковскому, Лебедеву и другим лицам в составе организованной группы. Так или иначе, но арестованные акции оказались приписанными именно Михаилу Ходорковскому в справке-приложении к его обвинительному заключению, адресованному суду.

Однако Мещанский суд под председательством Ирины Колесниковой, вынося обвинительный приговор, ни словом не обмолвился о судьбе акций ЮКОСа вопреки четким предписаниям Уголовно-процессуального кодекса, обязывающим указывать, как следует поступать с арестованным имуществом осужденного. Зная ее педантизм, трудно поверить, что Колесникова просто недосмотрела или забыла. Объяснение представляется куда как более простым: декларирование якобы причиненного преступлениями наших подзащитных материального ущерба и какой-либо разговор об удовлетворении гражданских исков (например, от МНС на сумму свыше 17 млрд рублей) теряли смысл, если бы акции по стоимости того времени были реализованы.

Именно по этой причине судья Колесникова, посовещавшись, как это следует из судебного протокола, лишь со своим собственным секретарем, только через 2 года после вынесения приговора вынесла постановление от 9 марта 2007 г. о снятии ареста с «фактически принадлежащих Ходорковскому М.Б.» 1 090 043 968 обыкновенных акций ОАО «НК “ЮКОС”», находящихся во владении компании Hulley Enterprises, и 47452 197 штук обыкновенных акций ОАО «НК “ЮКОС”», находящихся во владении компании Yukos Universal Limited, – и обращении их в счет погашения гражданского иска, который был удовлетворен приговором Мещанского районного суда г. Москвы от 16 мая 2005 года.

Но уже тогда было ясно, что это запоздалое процессуальное решение не имело практического смысла: ЮКОС находился в стадии банкротства, до его ликвидации в ноябре 2007 года оставалось совсем немного, и стоимость акций, следы которых, кстати, так и затерялись по пути от Мещанского суда в Федеральную службу судебных приставов, была уже ничтожно мала, если не сказать – отсутствовала как таковая.

Эта история явного служебного злоупотребления всплыла снова в 2011 году, когда Платон Лебедев подал ходатайство об условно-досрочном освобождении из колонии. Ее администрация прислала в суд справку, что претендентом на обретение свободы гражданские иски вообще не погашались (что было абсолютно неверно хотя бы по причине реализации в ходе исполнительного производства имущества и денег Лебедева), а защита в ответ представила документы, рассказывающие об этапах судебно-следственной экспроприации ценных бумаг. Они были дополнены полученной по адвокатскому запросу справкой из ЗАО «Московская межбанковская валютная биржа» о котировках акций ОАО «НК “ЮКОС”» на момент наложения на них ареста в 2003 году и расчетом общей стоимости изъятого пакета, составившей 404 484 442 127 рублей.

Далее цитата из выступления защиты в Вельском суде, рассматривавшем вопрос об УДО: «Обозначенная нами стоимость акций ЮКОСа в 23 раза превышает весь объем имущественных претензий к Лебедеву по заявленным искам. Невольно и уже не впервые возникает мысль – а не является ли столь длительное содержание Лебедева и Ходорковского в условиях несвободы средством воспрепятствовать их законным требованиям возврата неправедно изъятого у них имущества?»

Правда, Платон Лебедев, когда мы с ним обсуждали сложившуюся ситуацию, был против того, чтобы вслед за следствием и московскими судами говорить о принадлежности арестованных акций ЮКОСа ему или Михаилу Ходорковскому. «Правильно будет так: у двух иностранных фирм украли принадлежащие им акции», – говорил он.

Интересно, что в период получившей огласку уже в сегодняшние дни неприглядной истории с акциями Федеральная служба судебных приставов (ФССП) как воды в рот набрала, несмотря на то что сразу после мещанского суда при осуществлении исполнительного производства между нами велась довольно активная переписка. А когда мы пытались выяснить, куда же все-таки делись акции ЮКОСа, ответов на адвокатские запросы не приходило. Пришлось прибегнуть к помощи «тяжелой артиллерии» и пожаловаться уполномоченному по правам человека Владимиру Лукину. Его письмо ФССП не посмела проигнорировать, и директор службы Артур Парфенчиков в ответ сообщил любопытные вещи. Постановление судьи Мещанского суда Колесниковой о снятии ареста с акций и обращении их в счет погашения ущерба где-то сильно затерялось в дороге и пришло в межрайонный отдел по особым исполнительным производствам Управления ФССП по Москве только 6 декабря 2007 года (!!), тогда как запись о ликвидации юридического лица ОАО «НК “ЮКОС”» была внесена в ЕГРЮЛ 21 ноября 2007 года!

Ознакомившись с содержанием ответа из ФССП, Михаил Ходорковский отреагировал так: «Парфенчиков ответил точно! Спасибо ему за это! Лично разобрался, ответил честно! Поставил в известность о том, что совершена махинация – незаконные действия судьи, который бездействовал и своевременно в установленном законом порядке не распорядился арестованным имуществом. Бездействовали и судебные приставы, которым также должно быть известно об арестованном имуществе».

Вот таким образом контрольный пакет акций ЮКОСа был превращен в пыль.

Вновь возвращаясь к личности Ирины Колесниковой, отметим, что ее «заслуги» были особо отмечены в докладе Парламентской ассамблеи Совета Европы (январь 2005 г.), чьи представители посещали Мещанский суд. В числе наиболее серьезных обнаруженных нарушений было указано на то, что «суд систематически позволял прокурору зачитывать протоколы предварительных допросов свидетелей и оказывать давление на свидетелей в зале суда, чтобы они подтвердили эти протоколы».

Если говорить о внешнем впечатлении, то судья Колесникова на момент происходивших в Мещанском суде событий – это достаточно молодая женщина в очках, строгого вида, который она, как представляется, напускает на себя на то время, когда облачается в мантию. О том, что ей не чуждо ничто человеческое, можно было убедиться, когда она открыто улыбалась изредка звучавшим в суде шуткам, а порой и просто беззвучно смеялась, прикрываясь ладонью.

Ходили разговоры, что, по мере рассмотрения дела, Ирина Колесникова склонялась к вынесению мягкого приговора, но в результате вызова в администрацию президента ее правосознание и внутреннее убеждение подверглись некоторому изменению, следствием чего стал обвинительный приговор со сроком наказания 9 лет лишения свободы. Честно говоря, я в эту версию не верю. Назначение судьи на подобного рода громкий процесс не бывает случайным и не предусматривает допущения каких-либо вольностей. Согласно уже приводившимся признаниям бывшей судьи, такие дела дают тем, кто «правильно себя ведет». Да и характер действий председательствующей на самом процессе не оставлял никаких надежд на лояльность и объективность.

Хорошо помню, как в самом начале зачтения приговора ко мне подошел один из более молодых коллег, довольно много сделавший для документального опровержения отдельных инкриминированных эпизодов, и спросил со ссылкой на мой опыт, какая часть обвинения отпадет, а какая останется. И когда я ответил, что останется всё, написанное следствием, коллега молча отшатнулся от меня, явно не желая поверить услышанному. Тем не менее Ирина Колесникова оставила в приговоре всё, что ей преподнесла Генеральная прокуратура. Она не осмелилась убрать даже очевидные несуразности и глупости, оставив это на последующее усмотрение кассации.

Давая оценку судье Колесниковой, Ходорковский отнес ее к категории жалких, несчастных людей, при этом пояснив: «Это мелкие чиновники, которых никогда не поставили бы в такой процесс, если бы против них не было убойного компромата. Про Колесникову написала “Новая газета”, она “висела” на жалобе, лежавшей без ответа в Генеральной прокуратуре в течение всего процесса. По аналогичной жалобе ее коллеги получили по 12 лет (квартирный вопрос). Не мне судить, насколько это правда, но думаю, Колесниковой лучше меня было известно, что правда в такой ситуации значения не имеет»[64]. Здесь следует пояснить, что речь идет о статье «Бремя одиноких» в выпуске «Новой газеты» за 2005 год, № 39, где рассказывалось о сомнительной сделке с квартирой умершего московского пенсионера, к которой имели отношение Ирина Колесникова и ее близкие родственники.

Уже в ходе процесса строились догадки, что Колесниковой за успешное проведение суда над Ходорковским и Лебедевым обещано повышение с занятием места в Московском городском суде. Не знаю, так ли это, но указом президента Владимира Путина от 24 сентября 2007 года она действительно была назначена судьей Мосгорсуда, где через некоторое время возглавила 9-й судебный состав судебной коллегии по уголовным делам кассационной инстанции. Ее фамилию и сейчас можно встретить в связи с сообщениями о работе городского суда. Например, возглавляя коллегию, в феврале 2012 года она отказала защите покойного Магнитского в удовлетворении жалобы на решение суда первой инстанции о возбуждении против юриста уголовного дела. Воистину, резонансные дела доверяют только проверенным кадрам. В этом случае за результат можно не опасаться…

Глава V Налоговые обвинения

«Главный вывод, который следует сделать, если расценивать “дело ЮКОСа" как прецедент, так это о том, что можно вообще больше не говорить о легальных инструментах оптимизации налогов. Он связан с тем, что любые вполне легальные возможности избегания налогов (tax avoidance), которые дает грамотно организованное налоговое планирование, исходя из логики и критериев построения обвинения, а также конечных результатов судебного процесса, можно рассматривать как уголовно наказуемое уклонение от уплаты налогов (tax evasion)».

О. Ласков «Не стань Ходорковским. Налоговые схемы, за которые не посадят» (Санкт-Петербург, 2007 г.)

§ 1. Векселя и льготы – одни заботы

Напомним, что атака на ЮКОС и его руководителей началась сразу с трех сторон. Сама нефтяная компания была обанкрочена в результате действий налоговых органов, умудрившихся на ровном месте найти и невероятным образом раздуть до гигантских объемов суммарный размер недоимки, пени и штрафов, безропотно закрепленных затем в решениях арбитражных судов. Другое направление удара – это попытка связать руководство нефтяного гиганта с серией кровавых событий, представляющих собой покушения, убийства и исчезновения людей. Старт этой эпопее был дан 19 июня 2003 года с задержания руководителя отдела внутренней экономической безопасности службы безопасности ОАО «НК “ЮКОС”» Алексея Пичугина. Правда, с доказательствами в обозначенном деле было так же плохо, как и в иных юкосовских разбирательствах, и тем, кто заинтересуется обстоятельствами соответствующих расследований и судов, я рекомендую книги Веры Васильевой «Алексей Пичугин – пути и перепутья», «Как судили Алексея Пичугина» и «Третий суд Алексея Пичугина. Хроники «дел ЮКОСа», где об этом подробно говорится. Дабы в очередной раз пресечь возможные кривотолки, могу еще раз подтвердить, что ни Михаилу Ходорковскому, ни Платону Лебедеву никогда никаких обвинений по «кровавым» эпизодам не предъявлялось, они даже не вызывались на допросы по таким делам.

А вот что органы следствия в 2003 году приготовили для наших подзащитных и инкриминировали в вину, об этом действительно следует поговорить. Облазив вдоль и поперек весь Уголовный кодекс, авторы первых обвинений в конечном итоге извлекли оттуда целый букет составов преступлений экономической направленности. У Михаила Ходорковского их было десять (и три сопутствующих: подделка документов и неисполнение решения суда – дважды), а у Платона Лебедева соответственно восемь и два. Предпочтение явно отдавалось хищениям (санкции большие), а также уклонению от уплаты налогов (понятно и значимо для Запада).

В этой книге мы расскажем только об одном обвинении – в преступлении, касающемся корпоративных налогов (статья 199 УК РФ), и сразу поясним причину такой избирательности. Часть выдвинутых против Ходорковского и Лебедева в первом уголовном деле обвинений отпала в кассационной инстанции по целому ряду разных причин – переквалификация, оправдание, истечение срока давности привлечения к уголовной ответственности, и на них нет смысла останавливаться. Впрочем, интересующиеся тем, что, к примеру, представляло заклейменное следствием как мошенничество приобретение акций ОАО «Апатит», могут обратиться к рассказу адвоката Генриха Падвы, описанному журналистом Валерием Панюшкиным в его книге «Михаил Ходорковский. Узник тишины».

С другой стороны, сейчас, по прошествии весьма значительного времени, можно утверждать, что в сознании у многих осталось только то, что первым приговором руководители ЮКОСа были осуждены исключительно за неуплату налогов. Удивляет, но обстоятельно и не один год изучавший «дело ЮКОСа» немецкий режиссер Кирилл Туши в своем нашумевшем фильме «Ходорковский» дважды говорит о том, что герой картины был отправлен отбывать наказание в Сибирь за неуплату налогов. Да и только что упоминавшийся Валерий Панюшкин также утверждает, что «девять лет лагерей Ходорковский получил главным образом за уклонение от уплаты налогов»[65]. Хотя на самом деле это не так: санкции по налоговым статьям были меньше, чем за хищения, а итоговый срок лишения свободы определялся по правилам частичного сложения. Мещанский суд как Ходорковскому, так и Лебедеву определил в приговоре за каждый из четырех эпизодов, квалифицированных как хищения, по 7 лет лишения свободы, в то время как за неуплату корпоративных налогов было назначено по 5 лет, а личных – 1,5 года.

Другой причиной акцентирования внимания на налоговой тематике является ее повторное появление во втором деле Ходорковского и Лебедева. Плюс состоявшееся 20 сентября 2011 года решение ЕСПЧ «ЮКОС против РФ», в определенной степени затрагивающее ситуацию, ранее являвшуюся предметом рассмотрения налогового эпизода, исследовавшегося сторонами в Мещанском суде.

Ну а если ко всему сказанному добавить, что автор в рамках первого уголовного дела занимался исключительно выработкой защиты от налоговых обвинений, то его желание осветить именно эти аспекты судебного спора становятся, надеюсь, еще более понятными.

Начнем с того, что налоговое законодательство по-разному относится к различным категориям налогоплательщиков. Одни рассчитываются с бюджетом по общим налоговым ставкам, не обладая никакими преференциями. Другие же имеют определенные налоговые льготы, но лишь в случаях, когда такое допускается налоговым правом. Система бюджетноналоговых отношений здесь выстроена таким образом, чтобы стимулировать юридических или физических лиц, например, на занятие определенными видами предпринимательской деятельности либо содействие развитию дотационных регионов страны.

Соответственно, законопослушный хозяин коммерческой структуры, умеющий считать собственные деньги, стремится изыскивать возможности оптимизировать свое налогообложение так, чтобы сэкономить активы и в то же время сделать это в точном соответствии с существующими нормами закона. Сказанное в полное мере относится к крупным компаниям, включая структуры, работающие в топливно-энергетическом комплексе страны, которые содержат в своих штатах высококвалифицированных специалистов, занимающихся так называемым налоговым планированием.

Поэтому не следует думать, что выбор наиболее выгодного варианта расчета с бюджетом является чем-то крамольным. Государство, заботясь о рачительном использовании собственных средств, само неоднократно призывало задействовать такого рода механизмы, предписывая в одних случаях совершенствование налогового планирования и оптимизацию налогообложения государственным унитарным предприятиям, а в других рассматривая как элемент государственной политики в области развития местного самоуправления создание условий для оптимизации налоговой базы муниципальных образований[66].

Наверное, было бы удивительным, если бы такая большая нефтедобывающая компания, каковой являлся ЮКОС, не изыскивала возможности использовать предусмотренные законом налоговые льготы. Как будет показано чуть дальше, она занималась этим наряду со многими другими российскими предприятиями, функционирующими в сырьевом секторе экономики.

О том, что это было абсолютно легально, признавалось на самом высоком уровне. Руководитель Счетной палаты (и, кстати, экс-премьер-министр) Сергей Степашин в интервью «Аргументам и фактам» за 30 июля 2003 г., ничуть не смущаясь того, что уже полным ходом шла атака на ЮКОС, еще раз подчеркнул очевидное: «…нефтяники действуют через свои фирмы в зарубежных и внутренних офшорах. Так, не нарушая закона (!! – К. Р.), они минимизируют налогооблагаемую базу. До 97 % своей прибыли нефтяные компании формируют за счет таких зависимых структур».

Еще один бывший глава российского правительства Егора Еайдар позже, в 2007 году, говорил: «ЮКОС пользовался различными схемами, позволявшими ему уменьшить объем его налоговых обязательств через посредство внутренних офшорных компаний, одна из которых находилась в Мордовии. Это, наверное, не очень приятно, но факт остается фактом: в те годы власти страны разрешали создание в России внутренних офшорных компаний, и большинство компаний пользовалось этим для минимизации своих налоговых обязательств. Вместе с тем на скамье подсудимых оказались только господа Ходорковский и Лебедев, и только ЮКОС оказался ликвидированным в наказание за это якобы нарушение».

Массовое использование разного рода возможностей сокращения налоговой базы приводило к тому, что значительные средства оставались в распоряжении компаний и использовались на их нужды, хотя в иных случаях, то есть при отсутствии льгот, должны были бы попадать в бюджет. Естественно, что такое положение далеко не всегда устраивало Правительство РФ, постоянно нуждавшееся в деньгах для содержания госаппарата, выполнения социальных обязательств, реализации различных проектов. Если говорить преимущественно о крупных хозяйствующих субъектах, то попытки исправить указанное положение до возникновения «дела ЮКОСа» обычно предпринимались в двух вполне цивилизованных направлениях: 1) изменение и дополнение действующего налогового и связанного с ним отраслевого законодательства; 2) налоговые претензии к конкретным организациям в случае усмотрения нарушений с разрешением возникающих споров в арбитражном суде.

Когда же вместо этого была задействована государственная машина уголовного преследования, то в рамках налоговых обвинений по статье об уклонении от уплаты налогов с юридических лиц на общую сумму 17,4 млрд рублей Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву была вменена в вину организация противоправных действий, часть которых связана с незаконным использованием налоговых льгот, а другая – с расчетом с бюджетом в неденежной форме. Рассмотрим эти действия, которые правоохранительные структуры сочли способами сокрытия налогов, более подробно.

Льготное налогообложение. ЮКОС, являвшийся вертикально интегрированной нефтяной компанией (ВИНК), имел в своем составе множество организаций, выполнявших самые различные функции: разведка и добыча нефти, ее переработка, сбыт, бухгалтерское обслуживание, оказание сервисных услуг, инвестирование и прочие. В их числе находились нефтетрейдеры, являвшиеся одним из обязательных элементов любой крупной нефтяной компании, функционирующей как система ВИНК. Задача нефтетрейдеров – правильная организация сбыта нефти и нефтепродуктов с принятием на себя рисков, сопутствующих торговым операциям подобного рода. Соответственно, руководство нефтяной компании принимало согласно рекомендациям специалистов решения, где территориально и юрисдикционно будут действовать его нефтетрейдеры, какие именно, какова их специализация. Среди трейдеров были и те, кто в корпоративной структуре компании специально предназначался для оптимизации налоговой базы. В этих целях ЮКОСом были приобретены несколько предприятий, ранее зарегистрированных в зонах льготного налогообложения, каковыми по закону являлись ЗАТО – закрытые административно-территориальные образования.

Следует пояснить, что это территории, где располагались комплексы оборонного значения, оказавшиеся в конце 80-х – начале 90-х годов в бедственном экономическом положении. Поэтому для предприятий, регистрировавшихся в ЗАТО, законодательно были предусмотрены существенные налоговые льготы. Естественно, что после этого туда потянулись крупные компании, стремившиеся извлечь пользу от предоставившихся возможностей.

Директора таких операционных компаний подбирались ЮКОСом, его же сотрудники занимались бухгалтерским и секретарским обслуживанием. В полном соответствии с существовавшими в то время правилами четыре таких предприятия, заключив соглашения с администрацией ЗАТО города Лесной Свердловской области о предоставлении им налоговых льгот, осуществляли в интересах ЮКОСа сделки с нефтью и нефтепродуктами. Данные компании были включены в периметр консолидации ЮКОСа, что подтвердила аудиторская фирма «Прайсвотерхаус Купере», когда ее об этом запросили следственные органы.

• Историческое здание Хамовнического суда

• По дороге в зал под аплодисменты

• Каждодневные цветы встречают при входе

• В клетке-«аквариуме»

• Явный численный перевес спецохраны над защитой (адвокаты Е. Левина, В. Клювгант, К. Ривкин, Е. Липцер)

• Нерадостный взгляд на выдвинутое обвинение

• Посетители. Писатели Виктор Шендерович и Борис Акунин беседуют с Марией Филипповной Ходорковской у входа в судебный зал

• Посетители. Приглашенный защитой экс-премьер-министр РФ М.М. Касьянов и Б.М.Ходорковский

• Из колонии для допроса в суде доставлен Владимир Переверзин

• В зал заглядывает пресс-секретарь Хамовнического суда Наталья Васильева

• Короткое совещание в перерыве защитников Лебедева. Справа налево: Алексей Мирошниченко, Константин Ривкин, Сергей Купрейченко

• К бою с прокурорами готовится адвокат Леонид Сайкин

• С незаменимым помощником – компьютером. Адвокат Владимир Краснов

• Непревзойденный специалист по обращениям в ЕСПЧ – адвокат Каринна Москаленко

• Координатор защиты Ходорковского – адвокат Вадим Клювгант

• Адвокат Алексей Мирошниченко

• Что пишет пресса о процессе? Адвокаты Вадим Клювгант и Владимир Краснов

• Старшие дети Платона Лебедева – Людмила и Михаил

• Сообразим на троих очередной отвод прокурорам?

• Что день грядущий нам готовит? (автор книги с Б.М. Ходорковским)

• Постоянный посетитель процессов над Ходорковским и Лебедевым – художник Павел Шевелев

• Оглашение приговора

• В дни чтения приговора у здания суда. Похороны правосудия

• Лебедев: «Это я украл всю нефть у ЮКОСа?!» (кассация в Мосгорсуде)

• Импровизированная пресс-конференция защиты на ступенях Мосгорсуда после кассации

Об использовании налоговых льгот нефтяными компаниями вообще и с использованием территорий ЗАТО в частности было хорошо известно контролирующим органам. Это важно подчеркнуть особо, так как после атаки на ЮКОС некоторые чиновники заявляли в прессе, что для государства явилось открытием широкомасштабное сокрытие нефтяной компанией своих средств от налогообложения.

Свидетельств общеизвестности способов использования крупными налогоплательщиками возможностей законного сокращения платежей в бюджет имеется великое множество. На одно из первых мест по значимости следует поставить заключения Счетной палаты РФ – контрольного органа, специально созданного для охраны бюджетных интересов государства и к тому же никогда не отличавшегося особой лояльностью по отношению к частному бизнесу. О чем же говорили его регулярные проверки?

Вот, например, что констатируется в аналитической записке, составленной по итогам проверки исполнения госбюджета в 1999 году: «Нормы Закона Российской Федерации от 14 июля 1992 года№ 3297-1 “О закрытом административно-территориальном образовании” предусматривают, что все налоги и сборы, поступающие с территорий ЗАТО, зачисляются в доходы их бюджетов, а органы местного самоуправления имеют право предоставлять предприятиям и организациям, зарегистрировавшимся на территории ЗАТО в качестве налогоплательщиков, дополнительные налоговые льготы. Это противоречит общим принципам налогового законодательства и по существу предоставляет легализованную возможность уклонения от уплаты налогов (здесь и далее выделено нами. – К. Р.)».

Без пристального внимания Счетной палаты не остались и нефтяные компании. В ее «Бюллетене» № 8 за 2003 год дан анализ экономического и финансового состояния естественных монополий. Здесь прямо сказано, что у нефтяных компаний имеется возможность «посредством применения трансфертных цен, использования зон льготного налогообложения, создания различных организационных структур и схем движения денег и расчетов в рамках действующего законодательства существенно минимизировать налоговые платежи». Важно по этому поводу также указать, что, рассмотрев ряд применяемых нефтяными компаниями схем реализации нефти, Счетная палата признает: «Данные сделки не противоречат действующему налоговому законодательству, позволяющему налогоплательщикам существенно минимизировать свои обязательства перед государством…»

В свое время автору пришлось держать в руках внутриведомственный документ с заголовком «Уточненная справка Минфина России о предоставлении налоговых льгот в закрытых административно-территориальных образованиях (ЗАТО)». В нем его составители, признавая повсеместную распространенность использования таких льготных условий, адресовали свои претензии исключительно законодателям, не торопившимся откликнуться на их призывы и внести изменения в нормы права. А в публичном пространстве в это же время руководство того же министерства занимало позицию, которая наглядно отражена в приводимой далее беседе. В середине 2000 года корреспондентом «Новой газеты» заместителю министра финансов Сергею Шаталову был задан вопрос, прозвучавший следующим образом: «Недавно выяснилось, что большинство торговых подразделений крупнейших нефтяных компаний зарегистрировано в военных городках ЗАТО, суть внутренних офшорах, где налоговые льготы колоссальные». На что последовал ответ: «Я согласен, что пока в России существуют внутренние офшоры, они будут эффективно использоваться бизнесом для легальной минимизации налогов».

Словом, льготное налогообложение, в том числе с использованием возможностей ЗАТО, было широко распространено, абсолютно законно и общеизвестно. Однако это обстоятельство не остановило авторов налоговых обвинений, которые, помимо всего прочего, абсолютно проигнорировали и вышедшее 27 мая 2003 года (менее чем за месяц до возбуждения дела против Ходорковского и Лебедева!) постановление Конституционного суда РФ № 9-П, содержащее крайне важные разъяснения, обязательные для всех без исключения правоприменителей: «В случаях, когда законом предусматриваются те или иные льготы, освобождающие от уплаты налогов или позволяющие снизить сумму налоговых платежей, применительно к соответствующим категориям налогоплательщиков обязанность платить законно установленные налоги предполагает необходимость их уплаты лишь в той части, на которую льготы не распространяются, и именно в этой части на таких налогоплательщиков возлагается ответственность за неуплату законно установленных налогов. Следовательно, недопустимо установление ответственности за такие действия налогоплательщика, которые хотя и имеют своим следствием неуплату налога либо уменьшение его суммы, но заключаются в использовании предоставленных налогоплательщику законом прав, связанных с освобождением на законном основании от уплаты налога или с выбором наиболее выгодных для него форм предпринимательской деятельности и соответственно – оптимального вида платежа».

Обвинение в незаконности льгот. Для обоснования своих уголовно-налоговых претензий следствие использовало два, на самом деле взаимопротиворечащих утверждения. Первое заключалось в том, что составители обвинения, превысив полномочия и присвоив тем самым себе власть судебного органа, признали действовавшие в ЗАТО компании не обладающими признаками юридического лица. Следующим за этим шагом становилось наклеивание ярлыков на компании и их руководителей: они якобы «являлись подставными юридическими лицами, как и числящиеся в них генеральные директоры». Прокурорских погон и властной вседозволенности вполне хватило, чтобы самим оценивать, какое и в каком количестве предприниматели должны иметь имущество, как его использовать, кому подчиняться, в каких банковских учреждениях открывать счета, с какой прибыльностью работать. А поскольку такие представления «человека с ружьем» о правильной экономике не соответствовали реалиям бизнес-практики, которую он почему-то взялся опорочивать, то в обвинительном заключении можно было безнаказанно писать явные антиправовые абсурдности: «коммерческие организации не обладали фактически функциями и признаками юридического лица, предусмотренными статьями 48–50 Гражданского кодекса РФ».

Забегая вперед, скажу, что в Мещанском суде представители стороны обвинения, включая сотрудников налоговых органов, дополнили выстраиваемую ими конструкцию претензиями к площади занимаемых операционными компаниями офисов, количеству работающих там лиц и получаемой ими зарплате. Трудно сказать, какие и на чем базирующиеся критерии были взяты за основу, но прокурор Дмитрий Шохин в прениях, говоря о размерах служебных помещений, назвал их «смехотворно малыми»! Картина будет неполной, если не сказать, что порицанию устами надзирателей за частной коммерцией подверглась даже экономическая целесообразность сделок по купле-продаже нефти именно через данные компании!

Другим, очевидным для продемонстрированной логики открытием следствия стала якобы незаконность использования компаниями налоговых льгот. Обвинители сочли, что здесь не были соблюдены критерии, предусмотренные законодательством. На самом деле все обстояло совершенно иначе.

Изменения в законодательство о ЗАТО в части условий ограничения на предоставление налоговых льгот (согласование с Минфином, привязанность к данной территории основных средств и среднесписочного состава) не могли распространяться на ранее подписанные соглашения по причине общего правила о недопустимости ухудшения положения налогоплательщика введением нового закона. Этот незыблемый правовой принцип настолько важен, что он закреплен в российской Конституции в 57-й статье.

Не случайно человек, которого никак нельзя заподозрить в неосведомленности или некомпетентности, к тому же ранее трудившийся на посту министра финансов, премьер-министр РФ Михаил Касьянов в самый разгар описываемых событий, 12 февраля 2004 года, сделал довольно жесткое заявление в прессе: «Если законные действия по оптимизации налогообложения признаются незаконными задним числом, то к этому я отношусь отрицательно. По той простой причине, что в законе были дырки, позволявшие оптимизировать платежи. Налоговый кодекс не запрещал ЮКОСу и другим компаниям проводить сделки через внутренние офшоры»[67]. Реакция на такое неопровержимое откровение последовала незамедлительно, и уже 24 февраля Касьянов перестал быть главой российского правительства.

Без особого труда с искусственностью налоговых обвинений разобрались и авторитетные международные организации. Еще шел мещанский процесс, а Парламентская ассамблея Совета Европы 25 января 2005 года приняла в связи с «делом ЮКОСа» весьма резкую резолюцию, где в отношении налоговых претензий говорилось следующее: «Злоупотребления схемами минимизации налогов, в которых обвиняют ЮКОС, практиковались и другими работавшими в России нефтяными и сырьевыми компаниями, которые не подверглись схожему переначислению налогов или их силовому изъятию, и чьи руководители не подверглись уголовному преследованию. Несмотря на то что изменения закона в 2004 году закрыли эту якобы имевшуюся “лазейку”, действия, которые вменяются в вину, относятся к 2000 году, а судебное преследование, носящее ретроспективный характер, началось в 2003 году».

Векселя. Ситуация со второй составляющей налоговых обвинений обстояла еще более просто. Было установлено, что в ЗАТО имели место случаи расчета с бюджетом не деньгами, а одной из разновидностей ценных бумаг – векселями ОАО «НК “ЮКОС”», и эти действия органы предварительного следствия расценили как преступные, вменив их в вину Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву. Вексельная часть обвинений «тянула» более чем на 11 млрд рублей.

Здесь представители следствия, а затем и гособвинители вместе с судом в первую очередь продемонстрировали откровенное нежелание вспомнить недавнюю российскую историю, а именно объявленный правительством дефолт августа 1998 года, повлекший за собой кризис неплатежей, что поставило всю экономику России на грань краха. Его последствия сказывались длительное время, и, борясь с проблемой, в более благоприятном 2000 году Правительство РФ и ЦБ РФ в совместном заявлении «Об экономической политике на 2001 г. и некоторых аспектах стратегии на среднесрочную перспективу» вынуждены были констатировать: «…несмотря на достижение финансовой стабильности, все еще остается нерешенной проблема неплатежей. Сохранение проблемы просроченной задолженности и практики платежей в неденежной форме является следствием недостаточных темпов реструктуризации предприятий и банков, остающихся проблем в налогово-бюджетной сфере, в особенности на региональном уровне». В этой ситуации субъекты Российской Федерации и местные органы власти вынуждены были любыми путями, в обстановке форс-мажора, находить способы, чтобы хоть как-то пополнять бюджет. Понимая сложность положения на местах, Министерство по налогам и сборам и Министерство финансов позволили принимать налоговые платежи в неденежной форме, хотя бы по той причине, что это явление носило массовый от безысходности характер.

Сказанное в полной мере распространяется и на ЗАТО г. Лесной. Его администрация вместе с территориальной инспекцией МНС в 1999 году позволила принимать бюджетные платежи не деньгами, чей дефицит имелся повсеместно, а высоколиквидными ценными бумагами, в данном конкретном случае – процентными векселями ОАО «НК “ЮКОС”», держателями которых являлись привлекшие затем внимание следствия компании. Сторона обвинения сочла, что Налоговым кодексом допускается внесение в бюджет только денежных средств, а иные случаи есть не что иное, как уклонение от уплаты налогов, караемое уголовной ответственностью.

Между тем, согласно письму начальника финансового управления администрации ЗАТО г. Лесной от 19 апреля 2004 г., данному на адвокатский запрос, было установлено, что кроме ООО «Бизнес-Ойл», ООО «Форест-Ойл», ООО «Вальд-Ойл», ООО «Митра» налоговые платежи в бюджет в неденежной форме проводились и другими организациями, а именно: в 1998 году – 71 организация, в 1999 году – 55 организаций. И при этом к иным организациям аналогичных претензий не предъявлялось, что как минимум свидетельствовало об избирательности уголовной репрессии.

Позиция защиты. Если говорить о ситуации с предоставлением налоговых льгот, то Мещанскому суду защитой Ходорковского и Лебедева был предъявлен целый ряд имевшихся в деле документов, безоговорочно подтверждавших, что функционировавшие на территории ЗАТО г. Лесной компании неоднократно проверялись органами налогового и бюджетного контроля, и те не находили никаких нарушений ни в предоставлении, ни в использовании налоговых льгот. Этот же факт подтвердился и в свидетельских показаниях. В связи с последним очень любопытно, что уже после вынесения первого приговора Ходорковскому и Лебедеву, а также банкротства ЮКОСа посредством предъявления тому налоговых требований в декабре 2009 года в Хамовническом суде бывший директор ряда компаний, действовавших в ЗАТО, включая «Форест-Ойл», Александр Ильченко, приглашенный выступить как свидетель обвинения, без тени смущения рассказывал присутствующим: «…Мне известно, что эти общества занимались обычной финансово-хозяйственной деятельностью, связанной с торговлей нефтепродуктами, что законность этой деятельности подтверждалась налоговыми проверками, осуществляемыми представителями государства… Как я себе представлял, это была обычная деятельность по купле-продаже нефтепродуктов. Что я себе представлял? Что фирма не обязательно должна находиться в том регионе, где фактически находятся ее нефтепродукты. То есть не обязательно для фирмы, что она была зарегистрирована в Лесном и там должен стоять завод. И, собственно говоря, эти различные проверки, которые фирмы несколько раз проходили, признавали деятельность совершенно нормальной, обычной и особо никаких нарушений не находили ни в деятельности, ни в уплате налогов. Я считал, что фирма занималась обычной коммерческой деятельностью».

Огромную помощь защите оказали привлеченные специалисты, среди которых назову Дениса Щекина и Сергея Семенова, убедительно доказавшие правомерность использования налоговых льгот. Одним из приводившихся аргументов стала судебная практика. Как оказалось, арбитражные суды не раз сталкивались со схожими претензиями налоговых органов и в результате разбирательства становились на сторону налогоплательщиков.

Не менее показательно демонстрировалась суду и несостоятельность обвинений в уклонении от уплаты налогов посредством расчета с бюджетом в неденежной форме.

Прежде всего выяснилось, что все без исключения векселя были не только погашены, но и по причине своей процентности (28 %) принесли ЗАТО немалую прибыль в размере свыше 500 млн рублей. Предоставленные суду факты убедительно доказывали, что никакого ущерба бюджетным отношениям причинено не было. Фактически здесь могла идти речь только об изменении способа уплаты налогов.

Важно отметить, что вывод об отсутствии вреда от внесения в бюджет ликвидных векселей не является только личным мнением автора или приглашенных защитой в Мещанский суд специалистов. Еще ранее к такому же выводу пришли ученые Института экономики Уральского отделения Российской академии наук, куда обратилось руководство администрации ЗАТО г. Лесной с просьбой дать заключение по этому вопросу. Однако суд отказался приобщать к материалам уголовного дела документ, составленный группой научных работников, а также не пожелал слушать по существу проведенного исследования специально явившегося в суд заместителя директора указанного института.

Позднее, в 2007 году, когда Миасский городской суд Челябинской области по инициативе органов прокуратуры судил бывшего главу администрации

ЗАТО г. Трехгорный Николая Лубенца за действия, аналогичные рассматриваемым, тот был полностью оправдан по обвинению в принятии в местный бюджет процентных векселей ОАО «НК “ЮКОС”». После изучения материалов дела суд в приговоре указал, что ему не представлено доказательств того, что действиями Лубенца охраняемым законом интересам общества, а также муниципальному образованию г. Трехгорный причинен существенный ущерб. В судебном заседании было установлено, что все векселя ЮКОСа были реализованы; инвестиционные программы, в которых данные векселя были использованы, «в настоящее время приносят доход бюджету города в размере 300 млн рублей ежегодно». Здесь же содержался и вывод Миасского суда, уничтожавший какие-либо основы для измышлений об оперировании ценными бумагами как способе уклонения от уплаты налогов.

Относительно законности осуществления такого рода расчетов необходимо иметь в виду положения Налогового кодекса в единстве с целым рядом ведомственных нормативных актов, прежде всего Министерства финансов и Министерства по налогам и сборам (позже – Федеральная налоговая служба). В Налоговом кодексе РФ содержится статья 111, определяющая обстоятельства, исключающие вину лица в совершении налогового правонарушения. Одним из таких обстоятельств признается выполнение налогоплательщиком письменных разъяснений по вопросам применения законодательства о налогах и сборах, данных налоговым органом или другим уполномоченным государственным органом или их должностными лицами в пределах их компетенции.

Таких разъяснений в виде ведомственных писем защита продемонстрировала Мещанскому суду едва ли не с десяток. Хотя на самом деле для объективного разбирательства хватило бы и одного – совместного письма Минфина РФ и МНС РФ от 29 декабря 1999 года, которое лишь с указанной даты предписывало прекратить расчеты с бюджетом в неденежной форме. Под ним стоят подписи первого заместителя министра по налогам и сборам РФ В. Волковского и министра финансов РФ М. Касьянова.

Я уже не говорю об опровергающих версию обвинения показаниях знатоков налоговых правоотношений и сотрудников администрации г. Лесной, которые выступали в суде. Кстати, с подачи следственно-прокурорских деятелей позднее глава администрации ЗАТО г. Лесной и один из руководителей налоговой инспекции были осуждены к лишению свободы.

* * *

Картина с налоговым эпизодом и художествами наших противников была бы неполной, если бы отсутствовал хотя бы короткий рассказ о том, какова была участь приглашенных защитой специалистов и подготовленных ими заключений. Вместо того чтобы предоставить возможность приглашенным адвокатами лицам изложить свое мнение и затем объективно проанализировать подготовленные письменные заключения и дополняющие их показания, председательствующая Ирина Колесникова на пару с прокурором Дмитрием Шохиным делала все возможное, чтобы доказательства невиновности Михаила Ходорковского и Платона Лебедева не были продемонстрированы в суде, а затем в приговоре всячески опорочила специалистов, при этом извратив положения закона ровно до противоположного смысла.

Уже весьма немолодой человек, кстати, бывший судья, Сергей Семенов очень обстоятельно готовился к выступлению в Мещанском суде, выработав при этом целую концепцию, объясняющую объективную необходимость и правовую допустимость расчета в 1999 году с бюджетом в неденежной форме. Однако он, встав к трибуне, пережил немало неприятных минут, когда судья Ирина Колесникова не дала ему ответить по существу ни на один вопрос защиты, снимая их один за другим. Интересы же прокурора Дмитрия Шохина к специалисту находились совсем в другой плоскости.

Вот как описал увиденное посетивший судебный процесс как раз в этот день писатель Виктор Шендерович – человек, острый на язык и от возмущения не стеснявшийся в выражениях: «Вторник, два часа дня, Мещанский суд Москвы. Пожилой почтенный юрист сделал заключение о том, что таким же образом, за который судят Лебедева, налоги в 94–99 годах платили буквально все – и всё это было абсолютно в рамках закона. Десятки страниц, добрая сотня ссылок на законы, постановления, прецеденты, статьи Конституции… Почти все вопросы защиты отводятся судьей Колесниковой как не имеющие отношения к делу, и наступает черед орденоносца прокурора Шохина. Вот его вопросы, имеющие отношение к делу и не отведенные судом: “Специалист!” Именно так, не по имени-отчеству, а: “Специалист! Где происходила ваша встреча с адвокатами?”, “Специалист! Приходилось ли вам общаться с адвокатами ранее?”, “Специалист! На какой возмездной или безвозмездной основе вы делали это заключение?” И еще пяток таких же хамских вопросов, правильным ответом на которые, в принципе, должна стать пощечина. Когда пожилой интеллигентный юрист не выдерживает и просит прекратить эти намеки, судья Колесникова, перебивая, резким голосом просит его не давать оценок вопросам, а отвечать по существу. Сидящие в клетке наблюдают этот зоопарк уже не первый месяц, но потом тоже не выдерживают, и Ходорковский закрывает уши пальцами. Так вот. Хотя просьба г-жи Колесниковой была обращена не ко мне, я как свидетель все-таки позволю себе сказать несколько слов – по существу. Так вот: никакого судебного процесса по делу Ходорковского – Лебедева не существует в природе. Просто несколько нанятых Владимиром Владимировичем Путиным сукиных детей различного пола, сидя в помещении Мещанского суда, выполняют полученное задание»[68].

А вот как затем свое недоверие к специалистам объяснили составители обвинительного приговора: специалисты не могут считаться таковыми в смысле понятия, определяемого в УПК РФ, поскольку они (речь идет о кандидатах юридических наук Д. Щекине и С. Семенове, причем первый из них преподавал налоговое право в вузах и был автором ряда книг по вопросам налогообложения. – К. Р.) «фактически не имеют стажа практической работы в налоговых органах либо в органах, проводящих аудиторские проверки, бухгалтерских или финансовых организациях». Хотя ничего подобного в плане требований к специалистам закон не содержит.

Такое вольное отношение к положениям законодательства Мещанский суд проявил не единожды. Вот еще один дословный «перл» из приговора нашим подзащитным: «защитники не вправе собирать доказательства путем получения заключения специалистов». А теперь посмотрим, что же сказано в правовых нормах по этому поводу на самом деле. Открываем «судебную библию» – Уголовно-процессуальный кодекс и читаем: статья 53 «Полномочия защитника»: с момента допуска к участию в уголовном деле защитник вправе привлекать специалиста. Надо ли говорить, что адвокаты очень часто пользуются возможностью, предоставляемой им законодательством, и у судов, в отличие от Мещанского, не возникает сомнений в легитимности заключений специалистов. В принципе уже одного подобного «открытия» на процессуальную тему было бы в условиях независимой судебной системы достаточно, чтобы безусловно отменить обвинительный приговор, а его составителей если не лишить судейского статуса, то по меньшей мере отправить на принудительные курсы ликвидации профессиональной неграмотности.

Впрочем, к моменту вынесения приговора Ходорковскому и Лебедеву защиту уже трудно было чем-то удивить, поскольку в ходе разбирательства материалов дела мы столкнулись с тем, что можно назвать, пользуясь известной уголовному праву терминологией, исключительным цинизмом или же особой дерзостью, но встречающимися не у отпетых хулиганов, а у служителей юстиции. По тому же налоговому эпизоду защитникам не без труда удалось путем направления адвокатских запросов заполучить несколько крайне важных документов, подтверждающих ложность выдвинутых обвинений. Один из них – ответ администрации ЗАТО г. Лесной о том, что в бюджет муниципального образования в 2000 году векселя в качестве налоговых платежей не принимались. Однако на ходатайство о приобщении этого убедительного доказательства невиновности Михаила Ходорковского и Платона Лебедева к материалам уголовного дела судья Ирина Колесникова ответила, что документ… не имеет отношения к существу предъявленного обвинения (!!!), и отказала защите. В ином случае эта же изобретательница отказных поводов не приняла от адвокатов справку, полученную из арбитражного суда, поскольку на ней не было печати. Когда же коллеги-арбитры прислали разъяснение, что на такого рода справках, исполненных на бланках утвержденной формы, в силу действующей ведомственной инструкции печати не ставятся, Колесникова и здесь нашла к чему придраться. С подачи прокурора Шохина, возражавшего повторному ходатайству защиты, она теперь сочла, что на том же арбитражном документе государственный герб Российской Федерации был, по ее мнению… исполнен не в соответствии с существующими геральдическими правилами, и вновь отказала в его приобщении к уголовному делу! Дикость ситуации заключалась еще и в том, что на бланках самого Мещанского суда красовался точно такой же по изображению герб.

Продемонстрированный подход к отправлению правосудия имел место в отношении всех без исключения эпизодов предъявленного Ходорковскому и Лебедеву обвинения. Не оставалось сомнений, что в ходе процесса Мещанский районный суд г. Москвы выступал на стороне прокуратуры, зачастую подменяя собою государственное обвинение. По итогам мероприятия, которое с большой натяжкой можно назвать судебным разбирательством, защита располагала достаточными основаниями, чтобы аргументированно утверждать о нарушении основополагающего конституционного принципа презумпции невиновности при трактовке имеющихся сомнений в пользу стороны обвинения; полном игнорировании доказательств, оправдывающих подсудимых, и пренебрежении к их доводам в свою защиту; предвзятом подходе суда к оценке доказательств, представляемых стороной защиты; целенаправленном препятствовании приглашенным стороной защиты специалистам излагать свои заключения; последовательном и систематическом отказе под различными надуманными предлогами приобщать к материалам уголовного дела документы, подтверждающие невиновность подсудимых; преднамеренных ссылках в приговоре на несуществующие доказательства; искажении значимости и содержания приводимых там же документов и обстоятельств; дискредитации в приговоре под различными предлогами всех без исключения свидетелей и специалистов, приглашенных защитой.

По существу о том же, но в более сжатом виде сказала ПАСЕ в уже упоминавшейся резолюции от 25 января 2005 года: «Ассамблея отмечает, что обстоятельства ареста и суда над руководителями ЮКОСа явно демонстрируют факт нарушения принципа верховенства закона и избирательного применения властями законов в отношении данных менеджеров в нарушение принципа равенства всех перед законом». Несмотря на это, в результате псевдосудебного разбирательства Михаил Ходорковский и Платон Лебедев получили по 8 лет лишения свободы каждый…

§ 2. Как доказывалось недоказуемое

Налоговый фрагмент обвинения Ходорковского и Лебедева как нельзя лучше позволяет продемонстрировать богатый арсенал незаконных методов, применявшихся следователями и прокурорами для создания псевдодоказательств.

Мифическая подпись. В один из дней начала мещанского процесса меня подозвал к себе Лебедев и, показав небольшой абзац в обвинительном заключении, попросил найти в деле документ, на который имелась ссылка. Просьба меня не удивила, поскольку следователи инициировали ограничение стороны защиты в ознакомлении с многотомным уголовным делом и все материалы изучить подробно не представилось возможным.

В заинтересовавшем Лебедева абзаце было, в частности, сказано: «То, что финансовые потоки данных предприятий контролировались и регулировались Лебедевым П.Л., подтверждается письмом ЗАО “ЮКОС РМ” исх. 514-552-34 от 11.08.2000 г. за его подписью». Исходя из смысла этого раздела обвинительного заключения следовало, что такая ссылка есть не что иное, как привязка Лебедева к событиям, имевшим отношение к налоговому эпизоду. А его удивление, как он пояснил, было вызвано тем, что в указанную на документе дату он уже не работал в ЮКОС-PM и поэтому никак не мог его подписывать.

Безотлагательное изучение имеющегося в деле документа, к которому адресовало обвинительное заключение, показало, что Лебедев прав: там не было не только его подписи, но он вообще не был указан в тексте ни в каком качестве. Появились серьезные основания полагать, что имела место умышленная фальсификация, о чем защита и заявила вскоре суду. И на протяжении судебного разбирательства, когда речь заходила о художествах представителей следствия, эта тема возникала на моей памяти еще как минимум дважды.

Дело дошло до прений, и каково же было негодование и изумление присутствующих, когда из уст государственного обвинителя Дмитрия Шохина мы услышали при перечислении «доказательств» ссылку на тот самый документ с оговоркой – «за подписью Лебедева»!!

А дальше в формулировке, дословно повторяющей текст из обвинительного заключения, абзац про подпись перекочевал в обвинительный приговор. Интересно, что, когда председательствующая Ирина Колесникова оглашала 506-ю страницу приговора, на которой содержалась та самая разоблаченная ложь, сидящая слева от нее судья едва не подпрыгнула, изумленно посмотрев на чтицу. Судя по всему, для нее стало откровением то, что содержалось в тексте, на каждом листе которого стояла ее подпись.

Чуть позже, несмотря на негодующие возгласы защиты, облеченные в процессуальную форму, Мосгорсуд также углядел автограф Лебедева и сообщил об этом, отказывая в удовлетворении кассационной и надзорных жалоб. В стороне от этой мистики не остался даже Верховный суд РФ в лице судьи Вячеслава Яковлева, написавшего адвокатам в ответ на надзорную жалобу, что он изучил материалы дела и при этом убедился, что вина Лебедева доказывается письмом за его подписью (указываются реквизиты), которым тот просит проконтролировать факт перечисления денежных средств…

Признаться, комментировать эту историю исключительно в литературных выражениях весьма затруднительно. Наверное, вместо этого следует только добавить, что когда после завершения процесса в Мещанском суде мы с коллегой Еленой Липцер были приглашены в эфир «Эха Москвы» и привели данный пример, то по завершении передачи ведущая показала нам сообщение, пришедшее от слушателей. Пара молодых людей написала, что они начинали слушать интервью, будучи противниками Ходорковского и Лебедева. А когда услышали рассказ про подпись, то ужаснулись и стали союзниками.

Игры с покойником. Следующий показательный пример Платон Лебедев называл реанимацией трупа, и касался он злоключений некоей компании под названием «Инвестпроект».

Дело в том, что к началу уголовного преследования Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в ЗАТО никаких организаций, работавших на ЮКОС, уже не существовало. Было принято решение об их реорганизации, и целая группа юридических лиц, выполнявших вспомогательные функции, в конечном итоге была присоединена к зарегистрированному в Читинской области «Инвестпроекту». А поскольку некоторые из присоединенных компаний ранее имели переплату по налогам, то их правопреемник получил прямо предусмотренное Налоговым кодексом право вернуть ее в виде денег из бюджета, что и было сделано с ведома и согласия местных налоговых органов.

Кстати, возврат этой переплаты был квалифицирован как хищение, поскольку следствие считало, что образованная за счет внесения в бюджет векселей сумма недействительна, и поэтому возвращать было нечего. О том, насколько обосновано такое применение указанной нормы Уголовного кодекса, каждый может судить сам, особенно имея юридическое образование. Тем, кто далек от юриспруденции, поясню, что никакое хищение невозможно без причинения материального ущерба, образовавшегося за счет утраты похищенного. А из сказанного выше об отсутствии вреда бюджетным отношениям из-за расчетов в неденежной форме прямо вытекает вывод и об отсутствии состава преступления.

Итак, налоговые органы вернули «Инвестпроекту» многие миллионы рублей, предварительно его обстоятельно проверив, как это делается в подобных случаях. Но затем налоговики по причине дальнейшей бездеятельности инициировали его ликвидацию, перед этим убедившись, что сия компания задолженностей перед государством не имеет. Ликвидация осуществлялась в установленном порядке, то есть путем направления искового заявления в суд. После получения судебного решения от 5 декабря 2002 года было изготовлено «свидетельство о ликвидации юридического лица», и оно самими сотрудниками налоговой инспекции было на этом основании исключено из соответствующего реестра ЕГРЮЛ, то есть прекратило свое существование.

Таким образом, следователи, кому предстояло где-то находить материалы для налоговых обвинений, столкнулись с отсутствием юридических лиц, которым можно было бы предъявить претензии, после чего привязать к личностям Ходорковского и Лебедева. И тогда часть следственной бригады спешно вылетела в Читу для проведения следственных действий с сотрудниками областного управления по налогам и сборам. От этой командировки в деле остались протоколы допросов налоговиков, хотя что и как на самом деле обсуждалось между визитерами и аборигенами, можно только догадываться. Предполагаю, что беседы были весьма непростыми, с намеком на возможность самой строгой ответственности за возврат денег из бюджета, поскольку затем на белый свет сразу в один день появилась пара уникальных документов – это были вынесенные 8 августа 2003 года и подписанные заместителем руководителя налогового органа по фамилии Зых «Решения» Управления МНС по Читинской области и Агинско-Бурятскому автономному округу, из которых теперь следовало, что «Инвестпроект», оказывается, не уплатил налогов на огромную сумму – те самые 17 млрд рублей, затем перекочевавшиие в обвинительное заключение.

Возмутительность произошедшего состояла в том, что и на момент вынесения «решений», и во время мещанского суда, и в дальнейшем продолжал действовать вступивший в силу судебный акт Арбитражного суда Читинской области о ликвидации юридического лица, которому вдруг были приписаны огромные налоговые недоимки. И не юристу понятно, что без отмены постановления суда никакой чиновник не имел права своей властью реанимировать «Инвестпроект», а тем более проводить с ним какие-либо обременяющие действия. Таким образом, руководство областного управления МНС в угоду следствию привлекло к ответственности несуществующую организацию.

Защитой в прениях сторон было констатировано: «Эксгумация покойника произошла уже во время активных действий Генеральной прокуратуры РФ в отношении “ЮКОСа”. Беззаконие, выразившееся в абсолютном пренебрежении к вердикту, вынесенному арбитражной инстанцией, выглядит еще более вопиющим в этих стенах, где Мещанскому суду предстоит обсуждать вопрос об ответственности наших подзащитных за злостное неисполнение судебных решений[69]. И если такие, с позволения сказать, «доказательства», как эти Решения УМНС, считать законными и допустимыми, это будет означать только одно – то, за что судят одних, позволительно другим, если они помогают посадить первых».

По некоторым сведениям, заместитель руководителя областного управления МНС, подписавший противоправные решения, вскоре благополучно ушел на пенсию. А его начальница получила повышение и была направлена на работу в Москву. Стоит ли этому удивляться? Такие редкие некрофильские таланты, безусловно, могут пригодиться и в других местах…

Сюрпризы миллениума. Следующий пример иллюстрирует как масштабность применявшихся фальсификаций, так и изворотливость судей, их покрывавших.

Следственные органы, составлявшие обвинение Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву, вменили им в вину уклонение от уплаты налогов путем внесения в бюджет несуществующих в природе векселей в 2000 году на общую сумму 11 401 269 943 (одиннадцать миллиардов четыреста один миллион двести шестьдесят девять тысяч девятьсот сорок три) рубля!!

Указанная гигантская сумма не являлась абстрактной, поскольку была расписана по составляющим в привязке к организациям, работавшим на территории ЗАТО г. Лесной. Аналогичные цифры, исчисляемые в миллиардах рублей, приписывались и трем другим коммерческим структурам.

Но абсурдность ситуации заключается в том, что на самом деле материалы представленного в Мещанский суд уголовного дела неопровержимо доказывали, что в 2000 году «Бизнес-Ойл», «Вальд-Ойл», «Форест-Ойл» и «Митра» векселя в бюджет ЗАТО г. Лесной не вносили. Расчет ценными бумагами производился только в 1999 году!

Если как версию отбросить вариант с умышленной фальсификацией доказательств, то остается только предположить, что вся многочисленная бригада следователей, курировавшие их начальники и надзирающие прокуроры были слепы и поэтому не заметили массу документов, где очень четко разделены платежи векселями 1999 года и отсутствие таковых операций в 2000 году (справки финансово-бюджетного управления администрации ЗАТО г. Лесной, акты налоговых проверок и выносимые по их итогам решения, акт КРУ Минфина по Свердловской области, протоколы допросов директоров данных компаний).

Естественно, что факт приписки к обвинению несуществующих векселей на 11 млрд рублей был без особых проблем продемонстрирован Мещанскому суду как при помощи вышеуказанных документов, так и письменных заключений, и выступлениями на процессе приглашенных защитой специалистов. Даже представитель гражданского истца, сотрудник ФНС РФ Александра Нагорная, в своей речи в прениях по существу подтвердила, что в 2000 году никакие векселя в бюджет не вносились.

Но Мещанский суд одним махом опорочил все представленные ему доказательства абсурдности обвинения и в приговоре сослался на документы, где на самом деле никаких подтверждающих утверждение следствия доказательств не было. И быть не могло по указанным выше причинам.

Факт явной фальсификации, поддержанной судом первой инстанции, защита, безусловно, сочла необходимым довести до Судебной коллегии по уголовным делам Мосгорсуда. Вероятно, перед судьями кассационной коллегии встала непростая дилемма: с одной стороны, сложно было пройти мимо такого позорного факта приписки 11 млрд рублей неуплаченных налогов. С другой, если называть вещи своими именами, то пришлось бы пригвоздить к позорному столбу не только коллектив авторов из Генеральной прокуратуры, но еще и собственных коллег по цеху, оставшихся глухими к призыву смотреть честно правде в глаза.

И тогда Мосгорсуд нашел третий вариант, который, возможно, в его представлении должен был устраивать противоборствующие стороны. Воспользовавшись тем, что в конце 2003 года произошли изменения в диспозиции статьи 199 УК РФ, судьи в кассационном определении провозгласили, что теперь внесение налогов векселями не является уголовно наказуемым. Но, подсластив пилюлю, служители Фемиды сразу же бросили ложку меда в бочку с дегтем: они написали, что декриминализация в данном случае не влияет на размер гражданского иска! Этот более чем оригинальный подход остался неизменным и при дальнейшем обжаловании мещанского приговора, и в итоге получилось, что оправданные уголовным судом Михаил Ходорковский и Платон Лебедев за ранее инкриминированные деяния 2000 года все равно фактически были признаны нарушителями налогового законодательства, и на них была возложена гражданско-правовая ответственность за манипуляции с несуществующими векселями!!

* * *

Не могу не поделиться одной мыслью, которая приходит уже не в первый раз, когда речь заходит об откровенной фальсификации доказательств.

Совершенно очевидно, что разрушителям ЮКОСа и преследователям его руководителей на самом высоком уровне был дан полный карт-бланш. Среди прочих неоспоримых свидетельств сказанному – поведение всей нашей судебной системы, в одних случаях дававшей санкции, по сути, на любые соизволения следствия, возводившей его произведения в степень обвинительных приговоров и властью арбитражных судов раздувавшей налоговые обязательства нефтяной компании до неимоверных размеров. При таких суперблагоприятных для осуществления уголовного преследования обстоятельствах вовсе не было никакой нужды фабриковать липовые улики. Любую, даже самую фантастическую благоглупость вовлеченные в дела ЮКОСа судьи приняли бы с благосклонностью и почтительностью, что доказал как первый процесс над Ходорковским и Лебедевым, так и в особенности – второй.

Зачем же нужно было позорить какой-никакой, но авторитет следственных органов, а в конечном итоге – и репутацию Российской Федерации? В последнем случае это вовсе не преувеличение, поскольку выявленные стороной защиты безусловные случаи фальсификаций были описаны в жалобах наших доверителей в ЕСПЧ. На приводимые доводы по требованию Европейского суда пришлось отвечать правительству, а его оправдания выглядели весьма и весьма неубедительно.

Глава VI По следам декабристов

§ 1. На межсудебном перепутье

О новом деле против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева стало известно еще в ходе мещанского разбирательства. Как выяснилось, в самый разгар процесса следователь Салават Каримов с согласия первого заместителя генерального прокурора РФ Юрия Бирюкова 2 декабря 2004 года выделил из «материнского» уголовного дела № 18/41-03 в отношении Ходорковского, Лебедева «и неустановленных лиц, причастных к легализации (отмыванию) денежных средств, уголовное дело для производства предварительного расследования нового преступления». Понятно, что воспринято это сообщение было без радости, хотя и особой реакции на него не последовало. Все мысли были заняты тем, как завершится первый суд, и к тому же все прекрасно понимали, что в условиях продолжающейся массированной атаки на ЮКОС и его руководителей Генеральная прокуратура способна и на дальнейшие шаги в плане усиления уголовных репрессий.

Между тем ничего существенного после объявления о еще одном расследующемся деле не происходило. Шел, а потом и завершился в Мещанском суде процесс, а мы, защитники, лишь изредка получали уведомления от следователей о продлении сроков расследования.

Я несколько раз добросовестно подъезжал в Главное следственное управление, чтобы прочитать очередную «отсрочку» – так на следственном сленге называется постановление о продлении сроков предварительного расследования, ранее санкционировавшееся прокурорскими руководителями, а в настоящее время – следственными начальниками. Сначала в таких постановлениях действительно встречались упоминания о Ходорковском и Лебедеве как лидерах организованной группы, совершавших некие противоправные деяния с нефтью. Однако в один из таких приходов просмотр отсрочки показал отсутствие в тексте упоминаний наших подзащитных, что, естественно, вызвало мои настороженные вопросы: что это означает и прекращено ли их уголовное преследование по новому делу в официальном порядке?

Следователь пытался отмалчиваться, но когда я более активно его «потянул за язык», то с его слов выяснилось следующее. Руководство Генеральной прокуратуры приняло решение оставить осужденных руководителей ЮКОСа в покое. Однако в отношении других работников компании, к кому были вопросы у следствия, руки были развязаны полностью. И действительно, за относительно короткое время последовали заключения под стражу, а затем и осуждения к немалым срокам лишения свободы заместителя начальника правового управления ОАО «НК “ЮКОС”» С. Бахминой, заместителя директора дирекции внешнего долга В. Малаховского, менеджера ООО «ЮКОС-Москва» А. Курцина, генерального директора ОАО «Томскнефть» С. Шимкевича, инициированы заочные обвинения и аресты с последующими экстрадиционными процедурами в отношении заместителя главного бухгалтера Д. Маруева, начальника управления регионального бизнеса Н. Чернышовой, члена правления ОАО «НК “ЮКОС”» М. Брудно, управляющего делами ЗАО «ЮКОС ЭП» Р. Бурганова и ряда других сотрудников, возбуждено уголовное дело против иностранных менеджеров компании Б. Мизамора, С. Тиди, Д. Годфри.

Для себя я объясняю такую смену приоритетов несколькими причинами. Михаил Ходорковский и Платон Лебедев уже получили немалые сроки наказания, при этом проведенный над ними суд был малоубедителен и не встретил понимания не только на Западе, но и у определенного количества россиян, попытавшихся разобраться, за что на самом деле отправили в колонии бизнесменов. Поэтому по горячим следам малоубедительного процесса начинать новый было, конечно, нелогично.

С иной стороны, исходя из подходов преследователей ЮКОСа, следовало бы продемонстрировать всем наличие той самой организованной преступной группы, которую якобы выявила Генеральная прокуратура. В Мещанском суде народу показали всего трех человек, тогда как согласно обвинительному заключению группа была намного больше. Поэтому и началась охота на остальных юкосовцев – от крупных менеджеров и руководителей служб и подразделений до курьеров и прочих мелких клерков, если тех правдами или чаще неправдами можно было хоть как-то привязать к слепленным эпизодам. Залавливать их можно было пачками без каких-либо опасений: следователи и прокуроры прекрасно знали, что, услышав слово «ЮКОС», каждый судья встанет по стойке «смирно» и его объективное и беспристрастное мнение чудесным образом совпадет с версией обвинения.

(Заметим по указанному поводу, что в ходе хамовнического процесса Платон Лебедев не раз говорил об оказании давления на суды, цитируя содержание приобщенного следствием к уголовному делу документа: «Господин Сечин заявил представителю Минюста о том, что суды «“покроют” все их действия» (протокол от 31 марта 2009 года и др.) Показательно, что такое утверждение не встречало активных возражений ни со стороны председательствующего, ни со стороны представителей Генеральной прокуратуры ГФ.)

Правда, обозначенному репрессивному феномену имелось и несколько иное объяснение. Вот как оно было обозначено на страницах «Нью тайме» (№ 37 от 8 ноября 2010 г.): «Осенью 2004 года, спустя почти год с момента ареста Ходорковского, главе следственной бригады по “делу ЮКОСа” Каримову его начальники дали карт-бланш: арестовывай всех, кого считаешь нужным. Сделано это было как раз перед аукционом по продаже акций “Юганскнефтегаза”, проведенным в декабре 2004 года, чтобы побороть сопротивление хоть и обезглавленного, но продолжавшего борьбу за свои активы ЮКОСа. В результате в ноябре – декабре 2004 года были арестованы Бахмина, Аграновская, Переверзин, Малаховский… Цель была достигнута – ключевые руководители компании и их юристы, обеспечивавшие защиту ее активов, покинули окопы, “Юганскнефтегаз” был куплен известными в тот момент одному Путину специалистами, позднее оказавшимися “Роснефтью”, и нужда в дальнейшем запугивании и посадках отпала…»

Тем не менее для защитников Ходорковского и Лебедева действительно с момента вышеупомянутого разговора со следователем наступило относительное затишье, и мы сосредоточились на надзорных жалобах и работе с материалами, предназначаемыми для ЕСПЧ. В этот временной период я смог себе позволить вместе с семьей летом ненадолго поехать в Санкт-Петербург. Хорошо помню момент, когда созерцание красот Петергофа было прервано звонком мобильного телефона. Это был возглавивший следственную бригаду по «делу ЮКОСа» вместо уехавшего работать в Башкирию Салавата Каримова следователь по особо важным делам Радмир Хатыпов. Он предложил как можно быстрее явиться к нему в связи с планирующимися следственными действиями в отношении Платона Лебедева с перспективой предъявления ему нового обвинения.

Признаюсь, я был несколько ошарашен. Казалось, что всё самое плохое позади и ничто не предвещало очередной порции неприятностей для уже осужденных сидельцев, разбросанных волею Федеральной службы исполнения наказаний к дальним рубежам нашей необъятной Родины. И как-то уж очень контрастировали золотые фонтаны знаменитого пригорода Северной столицы с мрачной перспективой новых визитов в казематы следственных изоляторов и длительных сидений в безнадежных судебных процессах, не обещающих подзащитным ничего хорошего.

Так или иначе, но я объяснил Хатыпову, что нахожусь не в Москве, возвращение в ближайшие дни не планирую и поэтому прибыть быстро в следственное управление не могу. А самое главное – о том, кто будет представлять интересы Лебедева в деле, должен решать он сам и никто более. На том и порешили – по приезде в Москву я изыщу возможность с оказией поставить доверителя в известность о сделанном мне приглашении, а он уже определится с вопросом о представительстве его интересов. Однако затем в Генеральной прокуратуре, видимо, снова что-то поменялось, и вновь наступило затишье.

Завершилось оно в самом конце 2006 года после возвращения в столицу из Башкирии следователя Салавата Каримова, который какое-то время занимал должность первого заместителя прокурора республики. Вероятно, чтобы оправдать свое повторное появление на федеральном уровне, «киллер олигархов», как его называли журналисты, и движущий мотор первого уголовного дела против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева рьяно взялся за привычное ему занятие и на основе наработок заменявших в его отсутствие следователей оперативно сотворил новое обвинение своим старым знакомцам. О серьезности намерений Каримова свидетельствовало этапирование Лебедева из колонии в заполярном поселке Харп в Читу, куда в то же время привезли и Ходорковского из еще более далекого Краснокаменска, окрестности которого он называл краем политзаключенных, каторжан, ссыльных декабристов и урановых рудников.

Последовательностью и скоротечностью следственных процедур второе предварительное расследование мало чем отличалось от первого. В последних числах декабря 2006 года Ходорковскому и Лебедеву официально объявили о том, что они подозреваются в легализации. Но без вразумительных объяснений, какое конкретно, по мнению следствия, преступление лежало в основе такой легализации. Едва в феврале следующего года предъявили обвинения, как почти сразу – через 10 дней – следователи сообщили о завершении следствия, чтобы тут же начать ознакомление с многочисленными томами уголовного дела, кстати в существенной части вобравшими в себя «доказательства» из первого процесса. Хотя различия, конечно, присутствовали. Если ведение следствия в Москве по месту нахождения штаб-квартиры ЮКОСа не вызывало сомнений, то следственные действия на читинской территории, где нефтяная компания никогда не работала, породили отдельные судебные баталии по вопросу несоблюдения правил территориальной подследственности, которые велись с переменным успехом и завершились только после вмешательства Верховного суда РФ в пользу Генеральной прокуратуры.

Еще одно отличие было связано с изменившейся тактикой защиты. Если по первому делу мы не стали обращаться за помощью к московскому правосудию с обжалованием незаконных действий следствия, то в Чите подход поменялся. В Москве у наших коллег-адвокатов, представлявших интересы самого ЮКОСа, уже был негативный опыт общения с печально известным Басманным судом, куда шли жалобы на самые первые обыски и выемки, активно проводившиеся следственной группой. Результат был нулевой, все основанные на положениях Уголовно-процессуального кодекса доводы отвергались, зато потом отказные постановления судов прокуроры и следователи демонстрировали как доказательства своей якобы абсолютно правомерной деятельности, одобренной в контрольно-судебном порядке.

Но во втором деле, в надежде на отсутствие в Чите «басманного правосудия», было принято решение побеспокоить местную Фемиду. И эти планы в определенной степени оправдались: пять судебных постановлений, некоторые с довольно жесткими формулировками, где говорилось о несоблюдении требований закона, были вынесены в пользу защиты. Они касались не только рядовых членов следственной группы, но даже неприкасаемого ранее надзирающего прокурора Генеральной прокуратуры РФ В. Лахтина и – страшно подумать – самого следователя Каримова. Тот проигнорировал ходатайство Лебедева об истребовании и приобщении к делу документов, подтверждающих его алиби. Это сочла существенным нарушением судья Ингодинского суда Читы Мершиева и 18 мая 2007 года вынесла частное постановление в адрес заместителя генерального прокурора РФ Гриня, требуя принять меры в отношении Каримова. Правда, затем Читинский областной суд, видимо посчитав содеянное излишней судейской смелостью, «частник» отменил, хотя само решение о допущенном нарушении оставил в силе.

В остальном же происходили рутинные для данной стадии предварительного расследования мероприятия – чтение материалов дела, разнообразие в которое вносили время от времени судебные заседания на тему об очередном продлении сроков содержания под стражей. На них вновь провозглашалось, какие тяжкие грехи числятся за обвиняемыми, а также судьям на основании данных супербдительных оперативных органов сообщалось о секретным путем установленных непременных намерениях Ходорковского и Лебедева скрыться из страны, если вдруг они окажутся на свободе. Надо ли говорить, что тема стражи была «священной коровой», в отличие, например, от отдельных нарушений следствия, и судьи безропотно выполняли пожелания прокуроров, оставляя арестованных под «двойным замком», поскольку и без этого они находились в условиях несвободы, отбывая наказание по первому делу.

Кстати, в очередной раз после событий мещанского суда наблюдались усиленные меры охраны Ходорковского и Лебедева. Их разместили в читинском СИЗО 75/1, чьи каменные строения возведены на месте острога, видевшего не только декабристов, но и ссылавшихся через Читу по великому московскому тракту на Сахалин каторжан, о которых писал Антон Павлович Чехов. На этом, кстати, сходство с декабристами не заканчивается. Для бунтовщиков по велению царя специально было построено в Петровском заводе здание тюрьмы, причем с камерами без окон. А в нашем случае на территории читинского СИЗО в одном из самых отдаленных корпусов для Ходорковского и Лебедева обустроили целый этаж, на котором всё вокруг было нашпиговано техникой. Правда, окна там наблюдались, даже пластиковые.

Чтобы встретиться с подзащитными, адвокатам, по подсчетам, однажды произведенным Юрием Шмидтом, предстояло преодолеть 19 металлических дверей с самыми разнообразными системами запоров. Непосредственно перед заходом в кабинет, предназначенный для проведения встреч, визитеров досматривали. Причем сначала это касалось даже прокурорских следователей, послушно выворачивавших карманы и предъявлявших содержимое портфелей. Как-то, скорее в целях экономии времени, а не для нарушения вполне устраивавшего варианта так редко реализуемого принципа равенства сторон, я напомнил очередному обыскиваемому следователю, а заодно рывшемуся в его вещах офицеру ФСИН, что, согласно закону о содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых, лица, в чьем производстве находится уголовное дело, досмотру не подлежат. После этого в числе досматриваемых остались только адвокаты…

Если же Михаила Ходорковского и Платона Лебедева вывозили для чтения уголовного дела в здание областной прокуратуры, где базировалась бригада следователей, то отсек около следственных кабинетов всегда был заполнен вооруженными автоматчиками, часть которых постоянно находилась в непосредственной близости от поста дежурного милиционера при входе в прокуратуру.

Но наибольшую и явно избыточную активность разноведомственная спецохрана проявила в день, когда по новому делу Ходорковского и Лебедева им избиралась мера пресечения – заключение под стражу. Целый квартал вокруг Ингодинского районного суда Читы был с утра оцеплен по периметру вооруженными людьми, и даже местных жителей патрули не пропускали внутрь. К началу суда я ехал на такси и по переговорному устройству хорошо было слышно, как таксисты во всю костерят организаторов режимной операции, из-за которой были закрыты от проезда несколько улиц, весьма загруженных транспортом в обычное время. Насколько помню, в этот день суд вообще освободили от других посетителей, перенеся назначенные заседания на другие дни. Естественно, что и в зале суда, и вокруг него присутствовали спецназовцы всех мастей, разнообразного вооружения и одеяния.

Там же, в Чите, транспортировка Ходорковского и Лебедева от СИЗО в областную прокуратуру или суды осуществлялась целым кортежем машин в сопровождении и под присмотром сотрудников ГИБДД, перекрывавших улицы на пути следования колонны. Что, впрочем, однажды не спасло Лебедева и его конвой от обычного ДТП. Как потом выяснилось, вереница машин, следовавших 2 июля 2007 года к концу дня из Центрального районного суда Читы в СИЗО, во время движения несколько растянулась и из-за не сориентировавшегося вовремя гаишника на перекресток выехал джип местного жителя. В него на полном ходу врезался автозаковский микроавтобус «Газель», чей водитель явно не привык к возникновению на пути подобных препятствий. По рассказу Платона Лебедева, он ударился лицом и больным коленом о металлическую решетку, и от более серьезных повреждений его спасла только хорошая реакция. Хотя раны у него и нескольких сопровождавших были таковы, что весь пол машины залило кровью. Проведенная затем по настоянию защиты судебно-медицинская экспертиза выявила на голове у Лебедева ушибленные раны, кровоподтеки и диагностировала кратковременное расстройство здоровья.

Как поведали следователи, именно в этот день происходила обычная смена составов той части следственной группы, которая регулярно откомандировывалась из Москвы в Читу. И вот едва приземлился самолет, как вновь прибывшим сменщикам была передана первая и еще очень скудная информация о случившемся происшествии. Первой мыслью у них было, что предпринята попытка побега с возможной причастностью к нему здешних «карбонариев». Поэтому прилетевшие следователи сразу с трапа самолета бросились на место аварии, чтобы задержать злоумышленников и зафиксировать следы воображаемого преступления. Однако, убедившись в банальных причинах случившегося и отсутствии чьего бы то ни было злого умысла, они едва ли не через день после ДТП стали требовать от Лебедева продолжения ознакомления с делом в прежнем режиме, даже не убедившись в том, что он восстановился после полученных травм.

На ходатайство о проведении медицинского освидетельствования на предмет определения состояния здоровья Лебедева, явно ухудшившегося в результате ДТП, и возможности участия в следственных действиях был получен отказ. Следователь Татьяна Русанова в своем постановлении указала, что закон предоставляет следователю самостоятельно направлять ход расследования, принимать решения о производстве следственных и иных процессуальных действий. Она написала, что уже началось ознакомление с материалами уголовного дела, тогда как УПК РФ не предусмотрено вынесение отдельного решения о приостановлении следственного действия для проведения экспертизы или освидетельствования, поскольку само производство экспертизы исключает одновременное производство с ним следственного действия.

Понятно, что такая логика нас не устроила, и защитники обратились в Центральный районный суд г. Читы. Рассмотрев представленные материалы и выслушав мнения прокуратуры и адвокатов, судья Лиханова сначала сочла необходимым разъяснить московскому следователю положения Конституции, гарантирующей право каждого на охрану здоровья и медицинскую помощь, а также содержание ч. 4 ст. 164 УПК РФ, не допускающей проведение следственных действий с применением насилия, угроз и иных незаконных мер, а равно создание опасности для жизни и здоровья участвующих в них лиц. А затем признала постановление следователя необоснованным, способным причинить ущерб конституционным правам и свободам участников уголовного судопроизводства…

§ 2. Дикое обвинение

Во втором обвинении авторы созданной конструкции превзошли сами себя как по части абсурдности придуманного, так и по объему изобретенных притязаний, обильно окрашенных криминальными красками.

Сущность обвинения сводилась к тому, что Ходорковский и Лебедев похитили всю добывавшуюся дочерними предприятиями ЮКОСа нефть за период с 1998 по 2003 год в фантастическом объеме 350 млн тонн. По некоторым подсчетам, если бы указанное количество разместить в железнодорожных цистернах, то такой состав трижды смог бы обогнуть весь земной шар.

О том, как совладельцы нефтяной компании умудрились, исходя из фантазий следствия, совершить столь гигантскую расхитительную операцию, рассказано на шестидесяти страницах их постановлений о привлечении в качестве обвиняемых. Однако на самом деле инкриминированный им способ хищения нефти у самих себя можно описать в нескольких строчках.

Следственно-прокурорским знатокам рынка углеводородного сырья вдруг стало известно, что нефть в случае ее поставки с юкосовских скважин на экспорт и продажи затем на бирже в Роттердаме (Голландия) будет стоить значительно дороже, чем внутри России. Поэтому они, узнав о существовании таких высоких («мировых») цен и сравнив их с теми, по которым ЮКОС платил своим стопроцентным нефтедобывающим «дочкам» («Самаранефтегаз», «Юганскнефтегаз», «Томскнефть»), решили, что это неправильно. По умоизмышлениям «экономистов» в синих прокурорских мундирах, с ущемленными в их представлении дочерними предприятиями расчет должен был производиться по «мировым» ценам. А если такового не было, значит, происходило воровство.

Впоследствии, уже в ходе прений сторон в Хамовническом суде, Платон Лебедев иронизировал по данному поводу: «На всякий случай, учитывая феноменальные познания моих высокоученых оппонентов в географии, хочу пояснить суду, что Голландия, или Королевство Нидерландов, – это не Российская Федерация». И далее добавил: «Хорошо, что пока Каримов плохо знает про США, ведь там юкосовская нефть стоит еще дороже, чем в Роттердаме».

Соответственно, определяя размер обозначенного «хищения», подписывавший постановления о привлечении Ходорковского и Лебедева в качестве обвиняемых следователь Каримов элементарно умножил годовые объемы добывавшейся нефти на роттердамские цены. За шесть лет вышла уже упомянутая сумасшедшая цифра – без малого 350 млн тонн нефти, оцененная по заграничным расценкам в 892,4 млрд рублей. При этом, что интересно, авторов сотворенного обвинения нимало не заботило, что в реальности далеко не вся товарная нефть физически могла попасть, и на самом деле попадала, на внешний рынок, используясь внутри России. А «легализацией», в видении обвинителей, стали все дальнейшие финансово-хозяйственные операции, производившиеся после расчетов за нефть: приобретение новых активов, сделки с ценными бумагами, выдача займов и даже… переработка нефти в нефтепродукты!

Воплощенными в строки фабулы обвинения результатами такой фантасмагорической гигантомании и ее сутью были удовлетворены даже не все следователи, трудившиеся в бригаде. У одних искреннее изумление вызвала квалификация как хищения тех же действий, которые в первом уголовном деле были названы уклонением от уплаты налогов. Другие склонялись к тому, что правильнее и убедительнее для достижения поставленной перед ними цели оставления Ходорковского и Лебедева на нарах еще на какое-то количество лет было бы вычленение из широкомасштабной деятельности такой крупной компании, как ЮКОС, одного-двух более или менее убедительных эпизодов, безболезненное рассмотрение которых в рамках надежного «басманного» правосудия привело бы к тому же желаемому результату.

Так или иначе, но стратегические решения принимали не эти сомневающиеся следователи, и их голос услышан не был. Удивляться этому не стоит, если иметь в виду, что кардинальное направление следствия определялось в высоких кабинетах первых руководителей Генеральной прокуратуры и Следственного комитета, включая случаи, когда, по непроверенным данным, такие совещания мог посещать и вести их некий вице-премьер российского правительства.

Защита Ходорковского и Лебедева, конечно, сразу же потребовала прекращения уголовного дела в связи с отсутствием реальных фактических данных о совершении нашими подзащитными каких-либо преступлений. В своих ходатайствах мы писали: все обвинение по существу представляет собой ничтожную попытку искусственной криминализации обычной хозяйственной деятельности холдинговой компании «ЮКОС» с присущими ей особенностями построения корпоративных отношений. По своему характеру, содержанию и направленности предъявленное обвинение является изощренным и одновременно абсурдным с точки зрения как права, так и здравого смысла… Но все это не возымело результата, и через некоторое время обвиняемым и их защитникам было представлено в распоряжение обвинительное заключение, содержавшееся в 14 томах и насчитывавшее 3487 страниц. Подписал его выросший к тому времени из рядового следователя следственной группы по юкосовскому делу до руководителя первого отдела управления по расследованию особо важных дел Главного следственного управления Следственного комитета при Прокуратуре РФ государственный советник юстиции 3-го класса Валерий Алышев, и вместе с делом 4 февраля 2009 года отправил в Генеральную прокуратуру РФ для утверждения. Всего 10 дней понадобилось заместителю генерального прокурора РФ Виктору Гриню на изучение составлявшего без малого 200 томов следственного материала, и он поставил свою подпись в графе «утверждаю». Произошло это 14 февраля 2009 года…

Естественно, что следующим шагом в работе команды защитников стал тщательный анализ содержания обвинительного заключения, где расписывалось (кстати, с невероятным количеством повторов одних и тех же мыслей и документов), что же конкретно его составителями считается доказательствами виновности. Осилив данный трактат, защита укрепилась в своей уверенности в абсурдности обвинений, отсутствии хоть каких-нибудь доказательств противоправности осуществлявшейся деятельности и навешивании на обычные гражданско-правовые сделки и финансовые операции криминальных ярлыков. При этом значительное увеличение объема приводимого обвинительного материала повлекло за собой еще больший рост встречающихся явных противоречий, нестыковок, фактических ошибок и прочих недопустимых для столь важного процессуального документа разночтений.

Надо ли говорить, что в обязанность следствия входит формулировать обвинение точно и четко, чтобы привлекаемое к ответственности лицо не только его отчетливо понимало, но и могло должным образом защищаться. С чем же пришлось столкнуться в описываемом случае?

К примеру, в обвинительном заключении встретились самые разные утверждения о предмете посягательства. Чехарда наблюдалась даже по вопросу о потерпевшей стороне – в тексте можно было найти указание на похищаемую продукцию нефтеперерабатывающих предприятий ОАО «НК “ЮКОС”». Здесь, помимо предмета присвоения, были заменены еще и «жертвы», поскольку нефтедобывающие предприятия и нефтеперерабатывающие – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. При этом, по содержанию обвинительного заключения, в нем вообще отсутствовали какие-либо сведения о чьих бы то ни было покушениях на собственность нефтедобывающих предприятий, которые, кстати, в числе вырабатываемой продукции имеют вовсе не нефть, а изготавливаемые из нее масла, бензины, бензолы, битумы, керосин и дизельное топливо, о чем, похоже, следователи никакого представления не имели. В общем, наблюдалась известная своей неопределенностью история – то ли он украл пальто, то ли горжетку, а может, у него что-то сперли…

§ 3. Страсти по территориальной подсудности

Если вернуться чуть назад в описываемых событиях, то вспоминается, что одна из затянувшихся пауз в ходе ознакомления с материалами уголовного дела была связана с созданием нового следственного органа – Следственного комитета. Это произошло в результате принятия в июне 2007 года изменений в закон о прокуратуре и Уголовно-процессуальный кодекс. Кроме того что формируемая структура должна была забрать к себе уголовные дела, которые ранее возбуждало и вело Главное следственное управление Генпрокуратуры РФ, так еще и решался вопрос, кто из старых следователей будет принят на работу в новое следственное ведомство.

Признаться, проводимая реформа прокуратуры давала некоторую надежду на более объективный подход к уголовному преследованию Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. Вплоть до отказа от абсурдных обвинений.

Во-первых, реально предпринимался очередной шаг в направлении давно вынашиваемой идеи создания единого следственного аппарата, выведенного из-под ведомственного влияния и, подразумевалось, более самостоятельного в своих решениях. Во-вторых, поменялось всё руководство следствия, и тех, кто стоял у истоков «дела ЮКОСа», сменили новые люди, начавшие с заявлений в прессе о непременном и безукоризненном соблюдении законности в своей работе.

Внушал некоторый оптимизм и тот факт, что ни первый руководитель следственной бригады по делу Ходорковского и Лебедева – Каримов, ни его последователь, второй глава следственной группы Хатыпов, не были взяты в штат Следственного комитета.

Тем не менее надежды на лучшее себя не оправдали. Формально новую бригаду возглавил следователь Алышев, с первых дней занимавшийся «делом ЮКОСа». Подписанная им фабула обвинения нашим подзащитным не сильно отличалась от аналогичного произведения годичной давности его предшественника следователя Каримова. В самой бригаде основной костяк составили те же «зачинатели 2003 года», принятые в штат Следственного комитета. А руководство образованного федерального органа заняло отстраненную позицию, считая, что уголовное дело Ходорковского и Лебедева – произведение не их рук, ответственности за него оно в полном объеме не несет, а потому главная чисто техническая задача – сплавить его в суд, при этом, правда, внимательно прислушиваясь к рекомендациям вышестоящих товарищей…

По мере затянувшегося и явно не вызывавшегося объективной необходимостью пребывания в Чите, как и по поведению следователей, становилось ясно, что их начальники в Москве, а скорее даже те, кто был повыше, постоянно колебались и меняли свои решения о завершении изучения дела, его дополнении разными документами, окончательной фабуле обвинения.

К слову сказать, постановление о привлечении в качестве обвиняемых в окончательной редакции было составлено лишь 30 июня 2008 года – через полтора года с начала «читинского сидения», когда давно уже было объявлено о завершении предварительного следствия и собранности всех нужных для составления обвинительного заключения доказательств. Еще одним подтверждением разновекторных амплитуд ведения следствия было проведенное через суд ограничение Ходорковского, Лебедева и их защитников в сроках ознакомления с материалами дела. По инициативе руководителя бригады Алышева Ингодинский суд Читы 16 ноября 2007 года установил предельную дату – 22 декабря того же года. Несмотря на это, сами следователи с согласия своего руководства продолжили процессуальные действия, периодически вбрасывая в дело новые материалы, что привело к завершению чтения еще только через год – в январе 2009-го.

Естественно, что одним из мучительно решавшихся в столице важных вопросов было определение того, где пройдет второй процесс. Здесь следует отметить, что к вопросу о месте проведения судебного разбирательства уголовно-процессуальный закон подходит довольно строго, не предусматривая никаких вольностей. Общее правило об определении территориальной подсудности, напомним, гласит, что дело должно рассматриваться по месту совершения преступления.

Однако в воздухе витали и даже иногда озвучивались на эту тему самые разнообразные предположения, например о готовящемся проведении в Чите выездной сессии того московского суда, который наиболее удачно удастся привязать по территориальности к фабуле предъявленного Ходорковскому и Лебедеву обвинения.

Довольно оригинальное предложение в феврале 2009 года поступило от руководителя Забайкальского краевого управления ФСИН генерала Юнуса Амаева. Он заявил в прессе, что участие находящихся в Чите наших подзащитных в судебном процессе в Москве возможно с использованием конференц-связи. То есть разбирательство можно было бы, по его разумению, проводить в столице, а Ходорковский и Лебедев наблюдали бы за ним с помощью технических средств связи, время от времени отвечая на вопросы, возникающие у участников судопроизводства. Эта своеобразная идея была предложена человеком, явно слабо представлявшим себе тонкости судебных процедур, а также забывшим о шестичасовой разнице во времени. Рабочий день начинался в Чите, когда в Москве еще 3 часа ночи. Соответственно, гипотетически возможно было прибытие в суд по ночной Москве судьи, прокурора и адвокатов. Но вряд ли на такое насилие над здоровьем согласились бы секретари, приставы, сотрудники канцелярии. В ином случае сотрудникам читинского СИЗО пришлось лишать Ходорковского и Лебедева сна, заставляя сидеть их у камер конференц-связи. Наконец, генералу, видимо, было неизвестно, что закон требует непосредственного исследования доказательств в суде. Как в таком случае прокурор и судья будут изучать ходатайства подсудимых с прилагаемыми к ним документами – доказательствами? И наоборот, как подсудимые ознакомятся с новыми доказательствами, которые сочтет нужным представить в суд сторона обвинения? Отвергая возможность реализации такого своеобразного предложения, автор этих строк в комментарии написал: «Что же касается г-на Амаева, то я бы пожелал ему использовать конференц-связь исключительно для получения по ней своего вещевого довольствия и заработной платы».

Что было ясно из мучительных следственно-прокурорских метаний, так это то, что региональная привязка к одному из мест функционирования ЮКОСа или его дочерних нефтедобывающих предприятий в итоговом решении о выборе территориальной подсудности присутствовать будет. И действительно, исходя из того, что ключевым обвинением было хищение нефти у «дочек», расположенных в трех разных областях России (Самарская, Томская и Ханты-Мансийский автономный округ), все они примерялись на предмет проведения суда в их областных центрах.

В конце 2007 года было решено поставить точку в этом вопросе, и перед самым Новым годом у генерального прокурора РФ собралось совещание с участием самого Юрия Чайки, его заместителя, курировавшего следствие, – Виктора Гриня, председателя Следственного комитета Александра Бастрыкина и нескольких сотрудников следствия. Было решено, что незамедлительно, в первые дни января, невзирая на праздники, следует снарядить из Москвы в Читу самолет, чтобы привезти оттуда материалы уголовного дела. Планировалось, что в первый рабочий день января дело с уже готовым обвинительным заключением ляжет на стол Гриню, а после оперативного утверждения тем же самолетом будет доставлено в один из судов Томска – по месту нахождения дочернего предприятия ЮКОСа – ОАО «Томскнефть». Вариант с проведением процесса в Москве накануне и во время президентских выборов 2008 года был отвергнут.

Однако наступивший новый год внес коррективы в планы правоохранителей, поскольку «свыше» было решено вообще до выборов уголовное дело в суд не направлять, и оно осталось в Чите, где вновь продолжилось вялотекущее чтение его многочисленных страниц. Тем временем диспут о месте нахождения наиболее надежного места базирования антиолигархического правосудия продолжился с удвоенной энергией. И наконец, аргументы в пользу Москвы стали преобладающими.

Во-первых, доверять столь щепетильное, громкое, а главное – суперодиозное по фабуле обвинения дело периферийному суду было опасно. Местный судья, не дай бог, мог вспомнить о своей независимости и выйти из-под контроля. В этом отношении читинский судейский корпус уже не оправдал московских ожиданий, даже несмотря на то, что по одному из малопохожих на правду предположений, накануне передачи уголовного дела в столицу Забайкалья, туда предварительно прилетал эмиссар Верховного суда РФ, чтобы получить гарантии лояльного поведения местных судей. Да и Краснокаменский суд повел себя ненадлежащим образом – регулярно признавал незаконными налагавшиеся на Михаила Ходорковского администрацией колонии взыскания.

Во-вторых, вершители человеческих судеб и знатоки нефтедобычи в погонах хорошо понимали, какую реакцию вызовет у местных жителей уяснение сущности обвинения в хищении нефти, если суд назначить, к примеру, в том же Томске. Люди, не понаслышке знакомые с процессом доведения нефти до товарного вида и условиями работы регионального рынка ее продаж, в лучшем случае заглушали бы громким хохотом «открытия» прокуроров в оглашаемом обвинительном заключении, а в худшем – закидали бы еретиков-обвинителей тухлыми помидорами.

Третий довод в пользу Москвы лежал на поверхности. Следствие в обвинительном заключении указало, что, по его мнению, со стороны обвинения на суде должны выступить 250 человек. Но из них, судя по приводимым адресным данным, 174 (70 %) – это жители столицы. И если потенциального или реального фигуранта «дела ЮКОСа» можно было бы в добровольно-принудительном порядке заставить приехать в чужой город, то сделать это с менее зависимыми людьми или просто женщинами, обремененными детьми, было бы намного сложнее. Тем более, как показывала практика мещанского процесса, на важных свидетелей, как правило, уходило 2–3 дня непрерывных допросов без четкой ясности момента их завершения. А здесь, помимо оплаты самолетов или поездов, вставал вопрос о бронировании и оплате гостиниц с непредсказуемыми в итоге суммами расходов.

И еще одно принималось во внимание – наличие в обозримой доступности членов следственной группы, которые могли бы всегда поспешить на выручку прокурорам в части разъяснения возникающих вопросов и предоставления недостающих документов. Не случайно в дни хамовнического процесса знакомые нам лица следователей не раз замечались вблизи или внутри здания суда, а прокуроры регулярно пытались убедить Виктора Данилкина приобщить к делу все новые и новые документы с сопроводительными письмами от руководителей следствия.

И вот, в конце концов, сведенные воедино плюсы проведения судебного процесса в Москве привели его будущих участников в столицу. Правда, до сего дня под большим вопросом стоит правомерность попадания дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева именно в Хамовнический районный суд с точки зрения правила о выборе территориальной подсудности. Вполне имеет право на существование предположение, что не закон здесь был определяющим фактором. Таинственную завесу слегка приоткрыл бывший администратор Хамовнического суда И. Кравченко, поведавший, что В. Данилкин оставался последним из претендентов, и его выбрали как самого молодого из председателей московских судов («Новая газета», 15 апреля 2011 г.).

Глава VII Хамовнический процесс

§ 1. Связь веков: что общего у каторжанина Бестужева и судьи Данилкина

Небольшое здание Хамовнического районного суда стоит на высоком берегу Москвы-реки, напротив Киевского вокзала. С противоположной стороны к нему ведет крытая конструкция современного пешеходного моста. Если зайти сзади за угол суда, то наискось через реку хорошо виден правительственный Белый дом. Само по себе судебное здание ничем особенным не выделяется, особенно на фоне построенных вокруг за последние пару десятилетий богатых домов, обложенных мрамором. Хотя хитросплетения истории в полной мере затронули и его более чем столетнюю историю.

В старой Москве XVIII века окружающие окрестности относились к Ростовской слободе. Когда-то на месте суда стоял добротный деревянный дом, крутой спуск от которого вел к реке через красивый сад. Из его обитателей в наши дни известен только доживавший в нем свои годы возвратившийся из ссылки известный декабрист Михаил Бестужев. А перед облегчившей его участь ссылкой он провел 12 лет на каторжных работах в читинских краях, куда, как уже отмечалось, в наши дни власти отправили Михаила Ходорковского отбывать наказание после приговора Мещанского суда по первому делу.

Затем удачное по расположению место привлекло внимание популярного в свое время архитектора И. Иванова-Шица (1865–1937), занимавшего в период 1890–1894 годов высокую должность главного архитектора Москвы и весьма неравнодушного к стилю модерн. В числе его сохранившихся работ – купеческий клуб на Малой Дмитровке, ныне театр имени Ленинского комсомола, комплекс Солдатенковской (Боткинской) больницы, перестроенный в Большом Кремлевском дворце зал для заседаний Верховного Совета. По адресу: 7-й Ростовский (Благовещенский) переулок, дом 21, по разработанному архитектором плану в 1904 году было построено здание в камне, куда несколько позже – в 1913 году – переехала довольно знаменитая в то время частная женская гимназия А. Алфёровой, считавшаяся в старой Москве одним из лучших учебных заведений, весьма успешных и престижных, имевшая уклон в сторону гуманитарного образования. Однако в годы разгула революционного правосознания основатели гимназии супруги Алферовы, трудившиеся в ней преподавателями, стали жертвами красного террора. В августе 1919 года их обвинили в принадлежности к кадетскому заговору и без суда быстренько расстреляли. Когда вскоре выяснилось, что произошла дикая ошибка – их просто перепутали с однофамильцами, – было уже поздно.

В советское время учебное заведение стало именоваться школой имени Льва Толстого – великого русского писателя, имевшего, кстати, высшее юридическое образование. В одном из его самых известных произведений, романе «Воскресение», в основе лежит реальная история, трагическое развитие которой было вызвано тяжкой судебной ошибкой. Обращает на себя внимание, что в уста одного из участников описывавшихся событий классик вложил такие слова: «Я всегда говорю господам судейским, что не могу без благодарности видеть их, потому что если я не в тюрьме, и вы тоже, и мы все, то только благодаря их доброте. А подвести каждого из нас к лишению особенных прав и местам не столь отдаленным – самое легкое дело»[70]…

В советское время дом отошел к системе юстиции и там размещался Ленинский суд, после перестройки переименованный в Хамовнический.

Солидный возраст здания дореволюционной постройки не вызвал особых проблем при проведении процесса над Ходорковским и Лебедевым, хотя, когда персонально для них была установлена в зале суда массивная конструкция клетки-«аквариума», судья Виктор Данилкин высказывал опасения, что древние деревянные перекрытия не выдержат такого веса и клетка вместе с подсудимыми упадет на этаж ниже – в зал, специально оборудованный для прессы. Однако обошлось.

Кстати, о самом Данилкине. Всезнающий Интернет рассказывает о его биографии следующее. Родился 10 октября 1957 года в с. Калицино Московской области, окончил, как и автор этих строк, Московскую высшую школу милиции МВД СССР, но позже – в 1988 году. После окончания вуза работал следователем, с 1996 года – заместитель начальника следственного отдела 1-го РУВД Центрального административного округа г. Москвы. Указом Президента РФ от 15 июля 2000 года № 1322 был назначен на должность судьи Хамовнического районного суда г. Москвы. В 2006 году стал председателем того же суда.

Интересно, что, когда на завершающей стадии процесса журнал «Нью тайме» (№ 34 от 18 октября 2010 г.) опубликовал большую статью, посвященную Виктору Данилкину, в нее вошли отзывы сталкивавшихся с ним ранее по работе адвокатов. Они были положительными – кто-то отмечал самостоятельность и дипломатичность, кто-то говорил, что это «нормальный судья, делает все в рамках закона, но без отваги».

В то же время, когда стало известно, что именно Данилкин принял в феврале 2009 года второе дело Ходорковского и Лебедева к своему производству, у нас не было ни малейших сомнений в том, что те, кто определял, какой именно судья будет вести данный процесс, предварительно очень хорошо подумали. Понятно, что такое решение должно было гарантировать абсолютную управляемость и недопустимость появления каких-либо неожиданностей.

Сам по себе Хамовнический суд к тому времени уже был сопричастен к «делу ЮКОСа». К примеру, его судья Сучков в июне 2005 года выносил заключение о наличии признаков преступления в действиях адвоката Адвокатского бюро «АЛМ Фельдмане» Павла Ивлева, имя которого затем стало активно использоваться в фабулах обвинений против наших подзащитных. Сам Данилкин также не остался в стороне: в августе 2006 года к нему обращался тогдашний руководитель следственной группы, следователь по особо важным делам Хатыпов, за санкцией на обыск в одном из адвокатских образований, где планировалось найти связанные с ЮКОСом документы. Интересно, что, давая согласие, в своем постановлении Виктор Данилкин упоминал со ссылкой на данные расследования непоименованных бывших руководителей и менеджеров ОАО «НК “ЮКОС”» как членов некоей организованной группы. Поэтому было не очень удивительно, что после утверждения обвинительного заключения заместитель генерального прокурора РФ Гринь направил 188 томов уголовного дела персонально на имя председателя Хамовнического суда г. Москвы Данилкина, который затем 1 год и 9 месяцев «вершил правосудие».

В целом можно однозначно утверждать, что внешне обстановка в процессе, руководимом Данилкиным, кардинально отличалась от того, с чем мы столкнулись в Мещанском суде по первому делу. Все было намного лояльнее и с первого взгляда демократичнее. Сказанное касалось порядка общения с подзащитными, использования вспомогательной техники, распорядка заседаний, поведения в словесных баталиях с прокурорами, допуска прессы. Казалось бы, этому можно только радоваться, если бы не как минимум две причины для скептицизма. Во-первых, нам было известно, что такого рода благоприятный антураж санкционирован на «самом верху» правоохранительной вертикали. Косвенное подтверждение этим сведениям можно, к примеру, найти в книге весьма осведомленного журналиста «Известий» Владимира Перекреста, писавшего: «После завершения первого “дела ЮКОСа” сменился генпрокурор: место Владимира Устинова занял Юрий Чайка. В том, что Устинов лишился прокурорского мундира, не последнюю роль сыграло сокрушительное поражение, которое потерпело его ведомство в сопровождавшей процесс Ходорковского информационной войне. Новое руководство, похоже, учло этот урок»[71]. Во-вторых, дозволенная демократичность имела четкие пределы и никак не касалась существа обвинения, сути и качества представленных суду «доказательств». Соответственно, самостоятельность председательствующего находилась в определенных границах, и в этом отношении ни у защиты, ни у доверителей особых иллюзий не было. Еще в самом начале процесса одна из коллег спросила у Михаила Ходорковского мнение по данному поводу, и тот ответил, что, по его глубокому убеждению, единственное, что может сам определить судья Виктор Данилкин в нашем случае, – это на какую именно стенку в зале судебного заседания следует повесить кондиционер.

Кстати, внешняя благостная обстановка, особенно на начальном этапе судебного слушания, вводила в заблуждение многих. Побывав как-то на заседании суда, один из разработчиков российской судебной реформы, ученый и судья в отставке Сергей Пашин, остался доволен увиденным, разглядев признаки состязательности сторон. Более того, до определенного периода мои коллеги, специализирующиеся на работе с ЕСПЧ, высказывали опасения, что туда нечего будет представить из аргументов защиты, настолько корректно протекает процесс. Правда, я их успокоил и предложил дождаться момента, когда мы начнем представлять собранные доказательства невиновности и указывать на огрехи следствия. К сожалению, я оказался прав: именно на завершающем отрезке судебного разбирательства судья Виктор Данилкин раскрылся в полной красе, в отдельных случаях даже намного перещеголяв свою предшественницу судью Ирину Колесникову.

Столь длительный срок регулярного пребывания в суде дает возможность поделиться накопленными наблюдениями за личностными характеристиками данного представителя судейского корпуса. Прежде всего берусь утверждать, что ни у кого из защитников нет ни малейших сомнений в том, что Данилкин разобрался с сущностью обвинения и понимал его бредовость. Он, безусловно, не относился к тем судейским дилетантам, у кого слово «акция» вызывало недоумение. Не один раз в течение суда он продемонстрировал свою весьма неплохую память, хотя и не стеснялся признавать, что порой она его подводила. В целом ряде случаев при возникновении конфликтных ситуаций разрешал их оригинальным способом: мгновенно объявлял перерыв и буквально убегал в свою комнату, дабы дать поостыть и себе, и схлестнувшимся сторонам.

Не шарахался от адвокатов, как это зачастую делают судьи. Время от времени приглашал нас к себе в служебное помещение, чтобы решить какие-то возникшие вопросы. Например, о готовности занять вторую половину дня допросом запланированных свидетелей или согласованием дня недели, необходимого для свидания с подзащитными в СИЗО. Как-то просил переговорить с Лебедевым, чтобы тот в своих выступлениях использовал более корректные выражения, говоря о прокурорах и следователях. Не раз интересовался его состоянием здоровья, явно оставлявшим желать лучшего.

Защитники обращались к судье, когда напрямую, когда через секретарей, за получением разрешений на свидание родственникам, иногда предупреждали о планируемом посещении суда иностранными делегациями (если этого не делать, порой синхронный перевод воспринимался как нарушение порядка в зале суда), просили те или иные тома дела перед допросом свидетелей, копии процессуальных документов и т. д. При этом пределы пребывания адвокатов в служебном помещении были строго очерчены: допускалось только нахождение в небольшом «предбаннике», служившем местом расположения секретарей. В таких случаях Данилкин порой специально открывал входную дверь, ведущую в зал, дабы все там находившиеся (а ближе всего к двери располагалась скамья прокуроров) могли видеть, что адвокаты не вступают с ним в сговор, не угрожают, не передают ему что-либо непотребное. Своего рода публичность судебного процесса во всех многогранных проявлениях.

Разбирательство нашего дела явно сказывалось на здоровье Данилкина. Это было порой написано на его лице – как настроение, так и самочувствие. Он крайне редко повышал голос на участников судопроизводства, хотя эксцессы случались – от него доставалось, как уже сказано, даже прокурору Лахтину. Впрочем, накопившееся напряжение он позволял себе выплеснуть на иных присутствующих в зале. Как правило, это были нарушавшие, по его мнению, порядок граждане, заполнявшие зал, или ненадлежаще их опекавшие судебные приставы. А однажды одна из коллег ранее всех приехала в суд, когда еще в зале никого не было. Из председательского кабинета раздался такой крик, что едва не затряслись стекла на окнах. Это Данилкин распекал кого-то из подчиненных.

Кстати, такого рода обращение с присутствовавшими в зале людьми из числа наших сограждан не осталось незамеченным для иностранцев. Кроме очевидного попустительства прокурорам, они отмечали в действиях судьи недопустимое поведение. Один из как-то присутствовавших в зале американцев сказал затем в интервью, что Данилкин «орал на людей, чтобы они заткнулись». Очевидно, это касалось тех, кто позволял себе обмениваться мнениями в ходе представления сторонами доказательств.

Но в целом, повторюсь, все выглядело благопристойно. В сентябре 2011 года появился отчет о наблюдении за процессом представителя Института прав человека Международной ассоциации юристов (International Bar Association), постоянно присутствовавшего на суде. Таким представителем был гражданин США, магистр права Роберт Тите. В разделе отчета, названном «Руководство заседаниями суда судьей Данилкиным и его манера поведения», было сказано, что на всех стадиях судебного процесса «судья чрезмерно снисходительно относился к подаче сторонами многочисленных ходатайств, возражений и заявлений, которые часто занимали большую часть дня». Атмосфера в зале суда была, как правило, вежливой, почти радушной. Судья Данилкин и состязающиеся стороны вели себя вежливо и профессионально. Иногда прорывались эмоции и несдержанность. В таких случаях суд назначал пятиминутный перерыв для успокоения. Несколько раз судья делал выговор прокурорам, адвокатам или обвиняемым, которые всегда приносили извинения.

Соглашусь, что манерой ведения процесса Виктор Данилкин отличался от среднестатистического российского судьи, особенно московского. Это не ускользало от внимания многих, в том числе журналистов. Вера Челищева, направленная для регулярных репортажей «Новой газетой» и находившаяся в суде едва ли не каждый день, потом изложила свои наблюдения в книге. «…Он внешне был необычный судья. Вежлив, доброжелателен, предельно внимательно выслушивал подсудимых, с нескрываемым, как казалось, интересом на лице. Старался их понять, мучился, когда не понимал сложных финансовых вопросов… На его лице была гордость за себя, за профессию, за них, за свою причастность ко всему этому. Он чувствовал уникальность их обоих… Еще казалось, что он хочет реально разобраться в деле. Он внушал нам маленький, но оптимизм. Надежду»1. Впрочем, иллюзии молодой женщины были напрочь развеяны, когда пришло время вынесения приговора. И здесь взору предстал совсем другой Данилкин. «Обычный чиновник, обычный председатель районного суда Москвы, судья, каких тысячи по всей России… Он был бледный, невыспавшийся, затюканный работой, начальством… И четыре дня дублировал в “приговоре” обвинительное заключение»[72] [73].

А несколько ранее, столкнувшись с явными проявлениями нескрываемой солидарности судьи со стороной обвинения, выразившейся в том числе в активном препятствовании нормальной, полноценной защите, мы в июле 2010 года заявили уже не первое, полностью поддержанное Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым заявление об отводе Виктора Данилкина. В нем была изложена квинтэссенция нашего отношения к тому, что происходило в Хамовническом суде под руководством данного судьи. Здесь же имелись ссылки и на мнение иных наблюдателей о поведении председательствующего. Составляя этот процессуальный документ, адвокаты решили не сильно стесняться в эпитетах, выбирая из них наиболее подходящие для точного описания нашей позиции. Итак, в нем говорилось: «Необъективность и предвзятость председательствующего на данном процессе судьи Данилкина Виктора Николаевича является очевидной не только для стороны защиты, уже не в первый раз заявляющей ему отвод, но также для многочисленных российских и иностранных граждан, включая журналистов, политиков, общественных деятелей, писателей, художников, актеров и просто неравнодушных людей, высказывающих свое мнение в средствах массовой информации и в интернете. Чтобы не быть голословными, приведем с некоторыми сокращениями ряд свежих примеров (сокращения сделаны прежде всего в целях избежания защитой упреков в использовании в общественном месте ненормативной лексики): 1. Отзыв на события в суде от за 30 июня: Судья Данилкин лукавит, когда говорит, что принимает решения, выслушав мнение участников процесса. На самом деле он хотел сказать: “Суд, выслушав мнение Лахтина, а оно для меня является главенствующим, отказывает во всех ходатайствах защиты. Для этого меня и поставили”. 2. Отзыв от 1 июля 2010 года: Господин Данилкин сегодня окончательно расписался в своей ангажированности. Больше доверять этому человеку нельзя. Необходимо немедленно отстранять его от данного судебного процесса. К слову, отстранение Данилкина – это самый оптимальный выход для властей сохранить хоть какое-то лицо в этом вселенском позорище. 3. За ту же дату: Видимо, судья не видит, да и не хочет видеть дальше границ обвинительного заключения. Удивительно близорук господин судья! Его решения прямо капают на жернова Европейского суда. О каких инвестициях и инновациях можно говорить, когда с помощью лахтиных и данилкиных можно в любой момент поломать и забрать не только успешный бизнес, но и жизнь». Более сдержанно, но не менее красноречиво оценивает настоящий суд иностранная пресса: «абсурдный процесс» – немецкое издание Berliner Zeitung за 25 июня 2010 года; «происходящее на суде больше напоминает фарс» – французский LeNouvel Observateur от 26 октября 2009 года; «процесс считается примером сговора политической и судебной властей» – испанская газета El Pais от 31 мая 2010 года».

Впрочем, возможностью устраниться из дела Данилкин не воспользовался и, посовещавшись некоторое время сам с собой, как это предусмотрено для судов с единоличным разбирательством, заявление об отводе не удовлетворил, сочтя, что безупречен и сомнений в его беспристрастности быть не может. Итог судилища известен. И ответом на оглашенный Виктором Данилкиным дикий обвинительный приговор был раздавшийся в зале суда женский вскрик: «Будьте вы прокляты – вы и ваши дети». Эти слова принадлежали Марине Филипповне Ходорковской – матери Михаила Борисовича. Реакции судьи не последовало…

Назвав свершившееся позорным приговором, Ходорковский на страницах «Ведомостей» (2 февраля 2011 г.) в статье «Зима правосудия: слова и реальность» писал: «Знаю: судья Хамовнического суда Виктор Данилкин отнюдь не сумасшедший. Более того, за 20 месяцев процесса убедился: он крепкий профессионал и совестливый человек. Перед каким выбором его нужно было поставить, чтобы заставить подписать “это”? Что с ним сделает его совесть? Как назвать людей, которые с человеком такое сотворили? Как назвать тех, кто прикидывается, что не замечает происходящее, верит в независимость этого “суда” и называет бесстыжую бумажку “актом правосудия”?».

§ 2. Академический взгляд на бред сивой кобылы

Подсудимый Лебедев П.Л.: Правильно ли я понимаю, Вы сказали, что внутрикорпоративные цены – это криминал?

Свидетель Рыбин Е.Л.: Это криминал в вашем случае. А в любом другом случае это не криминал.

Из протокола судебного заседания Хамовнического суда Москвы за 19 октября 2009 года

Ранее уже говорилось о сути обвинений, выдвинутых против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева при расследовании второго уголовного дела, и их оценке стороной защиты. С момента их появления на свет мало нашлось юристов, экономистов, политиков, публицистов, кто бы не прошелся по данному предмету. Наверное, самые емкие и образные высказывания на эту тему принадлежат бывшему председателю Центрального банка России и экс-председателю Совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”» Виктору Геращенко и члену Совета директоров компании Жаку Косьюшко-Моризе. Первый назвал обвинения Генеральной прокуратуры РФ чушью собачьей, а второй – бредом сивой кобылы. Эти откровения публично прозвучали в стенах Хамовнического суда летом 2010 года.

Опасаюсь, что если самому продолжить разбор существа прокурорских обвинений, то непременно появится повод упрекнуть адвоката в необъективности, как очевидно для всех, заинтересованного лица, стоящего на стороне обвиняемых.

Поэтому, даже наблюдая за печальной закономерностью отнесения следователями, прокурорами и судьями всех, кто выступает в пользу Ходорковского и Лебедева, к категории умышленно или по недомыслию ошибающихся, приведу по исследуемому поводу мнения людей, чей профессиональный опыт и знания не вызывают сомнений у большинства претендующих на разумную осторожность в оценках.

Напомню, что следственными органами Ходорковский и Лебедев были обвинены в хищении всей нефти ЮКОСа, добывавшейся его дочерними предприятиями в период 1998–2003 годов, поскольку расчеты производились за нее по внутренним, а не «мировым» ценам. Общепринятая практика использования трансфертных (внутрикорпоративных) цен в данном конкретном случае была объявлена преступлением. Изложение фабулы обвинения было размещено на официальном сайте Генеральной прокуратуры ГФ, и с полетом мысли и логикой авторов своеобразного прочтения Уголовного кодекса мог ознакомиться любой желающий, пользующийся Интернетом.

Поэтому уже в февральском 2007 года номере журнала «Новое время» (The New Time) на обозначенное прокурорское произведение была размещена рецензия. Точнее – даже две.

Первый отзыв принадлежит перу экономиста по базовому образованию, экс-премьер-министру России, а на момент написания статьи – директору Института экономики переходного периода Егору Гайдару. Он во главу угла своего анализа поставил вопрос о правомерности использования ЮКОСом трансфертного ценообразования и обоснованности в этой связи выдвинутых Генеральной прокуратурой РФ обвинений против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. Ученый и практик разъяснял, что в инкриминируемый период механизмы трансфертного ценообразования в целях минимизации налоговой нагрузки использовались большинством российских организаций, действующих на сырьевом рынке: по данным Минэнерго РФ, в 1999 году более 90 % продаваемой отечественными компаниями нефти реализовывалось по таким ценам. При этом такого рода сделки вообще и вменяемые в вину Ходорковскому и Лебедеву в частности были абсолютно легальными. По этой причине, утверждал автор, имеет место избирательное применение закона, что является прямой угрозой правам и свободам в нашей стране. К тому же, явно имея в виду уровень экономической образованности составителей обвинения, Гайдар отмечал: «То, что цены на нефть и газ в России отличаются от мировых, в нашей стране, думаю, знает большинство школьников».

Другой рецензент – бывший заместитель министра энергетики РФ, президент Института энергетической политики Владимир Милов, сделавший акцент в сторону специфики торговли нефтью, поднял планку несколько выше, сообщив об избранной следствием методике определения хищения, в частности об игнорировании затрат, принятых на себя материнской компанией «ЮКОС» при сопоставлении внутренних отпускных и роттердамских цен, как грубейшей ошибке, за которую студента-первокурсника экономического факультета немедленно отчислили бы с курса. Милов указал, что позиция обвинителей исходит из того, что продажа нефти на экспорт осуществляется автоматически после извлечения нефти из скважины, при этом вырученные средства должны немедленно поступать на счета добывающих компаний без всяких дополнительных усилий с их стороны. «Это, безусловно, глубокое заблуждение, – резюмирует автор, – свидетельствующее о крайней степени непрофессионализма следствия».

Владимир Милов абсолютно справедливо обращает внимание на необходимость анализа финансово-экономического состояния нефтедобывающих подразделений ЮКОСа, чтобы иметь основания говорить о причинении какого-либо ущерба в результате якобы совершенного хищения. Однако, по информации Милова (человека, внимательно следящего за событиями в топливно-энергетическом комплексе страны), в течение указанного в обвинении периода времени все добывающие предприятия «работали с хорошей прибылью».

Еще один упрек Милова заключается в том, что следственные органы явно плохо себе представляют структуру и принципы работы крупной вертикально интегрированной нефтяной компании, проявляя избыточную заботу о нефтедобывающих организациях в ущерб всем иным. Он утверждает по этому поводу, что «прокуратура абсолютно неправильно – просто от незнания предмета – переоценивает роль добывающих предприятий в производственно-административно-торговой цепочке нефтяной отрасли и недооценивает роль материнской компании – “ЮКОСа”».

Если приведенный выше критический материал появился вскоре после публичной демонстрации позиции Генеральной прокуратуры РФ в части сути обвинений, предъявленных нашим доверителям, то результат следующих изысканий ряда авторитетных ученых, сведенных воедино, был подготовлен уже после вынесения обвинительного приговора Хамовническим судом г. Москвы. Речь идет о «Докладе Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека о результатах общественного научного анализа судебных материалов уголовного дела М.Б. Ходорковского и П.Л. Лебедева».

Напомню, что вскоре после оглашения вызвавшего большой общественный резонанс обвинительного приговора нашим подзащитным, в январе 2011 года, Советом при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека было принято решение о проведении общественной правовой экспертизы по делу Ходорковского и Лебедева. Бывший в то время президентом страны Дмитрий Медведев согласился с необходимостью и значимостью разработки аналитического доклада по указанному делу. При этом правомерность подобной оценки состоявшегося судебного акта была подтверждена председателем Конституционного суда РФ Валерием Зорькиным и председателем Верховного суда РФ Вячеславом Лебедевым. Для проведения научно-правового анализа Советом были привлечены высокоавторитетные российские и зарубежные ученые, в результате работы которых и появился данный доклад.

Полагаю, что далеко не каждый из читателей этой книги, даже относящийся к категории внимательных наблюдателей за «делом ЮКОСа», смог потратить достаточное время, чтобы прочитать указанный 400-страничный документ в полной объеме или даже ознакомиться с его основными положениями. Здесь, вероятно, вступает в силу правило, в свое время сформулированное Уинстоном Черчиллем и звучащее так: толщина этого доклада надежно защищает его от опасности быть полностью прочитанным.

Выделю наиболее важные выводы и соображения участников исследования позиции обвинения, но замечу: большинство аргументов, приводящихся в докладе авторитетными правоведами и экономистами, звучали в зале Хамовнического суда в устах Ходорковского, Лебедева и их защитников, однако были абсолютно проигнорированы сначала судом первой инстанции, а затем и кассационно-надзорными органами.

Сначала имеет смысл предоставить слово экономистам, чтобы уяснить их точку зрения о соответствии деятельности ВИНК «ЮКОС» стандартам, выработанным российской и международной бизнес-практикой. Ученые (С. Гуриев, Дж. Кан, О. Олейник, М. Субботин, А. Тедеев) пришли к выводам, которые в сжатом виде можно свести к следующему:

• организация управленческих отношений в ВИНК «ЮКОС» соответствует действующему правовому регулированию;

• в ЮКОСе имела место легальная структура организационно-управленческих связей в системе зависимых юридических лиц, исключающая ее правовую оценку в качестве преступной группы;

• существуют объективные различия трансфертного ценообразования и рыночного ценообразования на внешнем рынке при некорректности их сопоставления на национальном уровне;

• в деле выявлено противоречие между правовой природой заключенных и исполненных договоров купли-продажи нефти и их признанием в приговоре «фиктивными» как не соответствующее сущности и последствиям применяемых в гражданском праве категорий недействительных сделок;

• имеется игнорирование преюдициального значения фактов, установленных в решениях арбитражных судов при проверке законности гражданско-правовых сделок.

Теперь слово ученым-юристам (А. Наумов, О. Люхтерхандт, А. Прошляков, Ф. Фельдбрюгге, О. Олейник, К. Джефри), которые сосредоточились на уголовно-правовых аспектах обвинения[74] и установили:

• отсутствие безвозмездности изъятия и обращения в свою пользу чужого имущества как обязательного признака хищения в любой его форме;

• квалификацию признанных правомерными гражданско-правовых договоров купли-продажи в качестве способа совершения хищения;

• расширительное толкование признаков состава преступления;

• отсутствие оснований для обвинения в хищении с квалифицирующими признаками, а также для обвинения в легализации денежных средств, приобретенных заведомо незаконным путем;

• наличие признаков нарушения запрета повторного наказания за одни и те же действия.

Поскольку каждый из ученых работал автономно, приведу некоторые выдержки из их заключений.

Сергей Гуриев, ректор Российской экономический школы, доктор экономических наук, профессор:

«Описываемый в приговоре процесс построения и функционирования НК “ЮКОС” сам по себе не является доказательством противоправных действий ее руководителей…Все крупнейшие нефтяные компании (как российские, так и зарубежные) являются вертикально интегрированными… Безусловно, функционирование в режиме вертикальной интеграции не имеет никакого отношения к нарушению закона… Описанные в приговоре действия являются нормальной практикой ведения бизнеса вертикально интегрированной компании в рыночной экономике».

Отто Люхтерхандт, доктор юридических наук, профессор, Гамбургский университет, Германия:

«Приговор глубоко несправедлив. Он, во-первых, существенно противоречит основным правовым принципам правового государства (ст. 1 Конституции России). Во-вторых, он глубоко противоправен еще и потому, что осуждает обвиняемых за преступления, которых они не совершали и признаки состава которых, уже согласно собственным установлениям суда, явно отсутствовали. В целом ход процесса и приговор характеризуются игнорированием почти всех основных принципов fair trial [справедливого правосудия] в устрашающем масштабе…Анализ показывает пугающий объем тяжелейших нарушений торжественно провозглашенных российской Конституцией основных принципов уголовного права. Второй приговор Ходорковскому и Лебедеву во много превосходит первый противоречивостью, произволом и злонамеренностью. Это еще один ошеломляющий документ правового нигилизма в российской юстиции, потому что он почти не скрывает произвольное обращение с законом и злонамеренное искажение права».

Анатолий Наумов, заведующий кафедрой уголовно-правовых дисциплин Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации, член Научно-консультативного совета при Верховном суде Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор:

«Приговор Хамовнического районного суда г. Москвы <…> вынесен с грубым нарушением Конституции Российской Федерации (ст. ст. 15, 50), Уголовного кодекса Российской Федерации (ст. ст. 1, 6, 8, 14, 158, 160, 1741), Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (ст. ст. 24, 90, 299), противоречит общепринятым принципам и нормам международного права (ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах), научному (доктринальному) и судебному (включая разъяснения Пленума Верховного суда Российской Федерации) толкованию указанных нормативных актов (отечественных и международно-правовых)».

Оксана Олейник, заведующая кафедрой предпринимательского права факультета права НИУ «Высшая школа экономики», доктор юридических наук, профессор:

«…трансфертное ценообразование не является механизмом хищения товара, сделки с которым подлежат налогообложению, поскольку если товар похищен, то не имеет значения, каким образом была сформирована на него цена в целях налогообложения. Не говоря уже о том, что хищение не может… рассматриваться как операция с товаром, подлежащая налогообложению.

Общий вывод: Постановленный приговор содержит в себе множество юридических ошибок и неточностей, нарушает ряд гражданско-правовых норм, полностью игнорирует судебные решения, вынесенные ранее как судом общей юрисдикции, так и арбитражными судами, и нарушает требования Конституционного суда РФ».

Михаил Субботин, генеральный директор АНО «Центр правовых и экономических исследований», генеральный директор научно-консалтинговой компании «СРП-Экспертиза», старший научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН, кандидат экономических наук:

«Выводы:

1. До сего дня компаниями в России широко и открыто используются не противоречащие действующему законодательству схемы с трансфертным, или внутрикорпоративным, ценообразованием. У некоторых из таких компаний вызывает раздражение (и во многом обоснованное) даже попытка изменения условий государственного контроля. Поэтому уголовное наказание за использование трансфертного ценообразования одних компаний в условиях повсеместного его применения другими является очевидным случаем избирательного преследования.

2. Следует констатировать, что все предприниматели, осужденные до сих пор по делам, так или иначе связанным с использованием трансфертного ценообразования, оказались лишены основополагающих прав, гарантированных Конституцией, таких, в частности, как равенство всех перед законом и судом, недопустимость избирательного преследования, презумпция невиновности, право на защиту, как от уголовного обвинения, так и при обосновании иной, чем у Минфина, позиции по вопросам налогообложения.

3. Всякое неустранимое сомнение должно толковаться в пользу обвиняемого. Человек может быть признан виновным и осужден только за совершенное лично им конкретное преступление, прямо предусмотренное уголовным законом. Если правосудие не в состоянии определить единообразную для всех разницу между преступлением и деликтом, совершенным в рамках обычной экономической деятельности, – привлекать к уголовной ответственности нельзя.

4. Подобные привлечения сами по себе должны считаться преступными если не с юридической, то уж точно с экономической точки зрения, поскольку такие действия наносят непоправимый вред экономике».

Фердинанд Фельдбрюгге, профессор восточноевропейского права Лейденского университета, Нидерланды:

«Общеизвестно, что действия, которые были сочтены преступными в данном и в предшествующем обвинительном приговоре в отношении подсудимых, были широко распространены среди предпринимателей в России в последнее десятилетие XX века и в последующие годы. Поэтому невозможно игнорировать вопрос о том, был ли полностью соблюден принцип равенства перед законом или, иными словами, не имело ли место избирательное преследование».

К сожалению, как теперь это уже известно, российские суды, включая Верховный суд РФ, отказались принимать во внимание и учитывать при оценке обвинительного приговора Ходорковскому и Лебедеву мнения маститых ученых. Точка зрения свидетеля обвинения Рыбина, восторженно принятая на вооружение следственно-прокурорскими трактователями принципов трансфертного ценообразования, оказалась им ближе.

Но вернемся теперь в зал судебного заседания Хамовнического суда.

§ 3. Правительственный час в Ростовском переулке

Естественно, что для таких больших процессов, как первое и второе дела по обвинению Ходорковского и Лебедева, стороной обвинения задумывался вызов для дачи показаний в ходе судебного следствия очень большого числа свидетелей. Если, к примеру, в обвинительном заключении Михаила Ходорковского перед поступлением дела в Мещанский суд было указано 147 свидетелей, то во втором случае теперь уже в едином деле их было 250 человек.

Но списки свидетелей, составленные следователями, вовсе не обязательны для прокуроров, поскольку они сами вправе решить, какого числа вызываемых лиц им достаточно для достижения стоящих перед ними задач. Так, несмотря на столь великое число указанных по второму делу в обвинительном заключении граждан, в Хамовническом суде выступило около 100 человек, считая также свидетелей, приглашенных защитой.

Основная масса выступавших рассказывали о своей обычной трудовой деятельности либо в самом ЮКОСе, либо так или иначе связанных с ним организациях. Нефтяники говорили о нефтедобыче, бухгалтера – об учете товарно-материальных ценностей и расчетах за их реализацию, представители торговых компаний – о продаже нефти и нефтепродуктов.

Если говорить о свидетельской базе, то нужно подчеркнуть как особенность двух процессов, что никто из сотрудников ЮКОСа, даже, как теперь хорошо известно, под угрозами и всяческими посулами, не пошел на сделку с совестью и не дал ложных показаний против наших подзащитных, включая те случаи, когда цена вопроса состояла в личной свободе.

В основном люди, подробно рассказывавшие о своей работе, искренне удивлялись, когда слышали вопросы о какой-то преступной деятельности в ЮКОСе или связанных с ним компаниях. Что характерно, прокуроры пытались возражать против таких вопросов, говоря, что это не дело свидетелей высказывать суждения на правовые темы.

В то же время было бы неверным утверждать, что свидетели обвинения в прямом смысле этого выражения вообще отсутствовали. По первому делу это были, если можно так выразиться, «изобличители» по должности, занимаемой в налоговых органах. Естественно, после вынесения решений о привлечении к ответственности налогоплательщика по эпизоду с корпоративными налогами и заявления гражданских исков в части личных налогов вызванным в Мещанский суд сотрудникам подразделений ФНС РФ не оставалось ничего иного, кроме как прямо или косвенно при поддержке или подсказке прокуратуры говорить о налоговых нарушениях.

Что же касается второго дела, то здесь такого рода свидетелей можно разделить на две условные и весьма малочисленные группы. Первые – это обиженные ЮКОСом (или Ходорковским персонально – кому как нравится) по причине смены собственников и руководства в данном случае у конкретного предприятия ОАО «Томскнефть». Как выразился один из юкосовцев, их оторвали от кормушки и они решили этого не прощать. Таковых, на нашей памяти, было трое, и самый активный из них – некто Евгений Рыбин, чьи сомнительные откровения мы уже цитировали. По версии Юрия Бирюкова, именно Рыбин, легко перемещаясь зимой 2003 года из кабинета одного зама генпрокурора к другому, инициировал первые дела против юкосовцев[75]. Коль скоро речь зашла о Рыбине, то он был едва ли не единственным свидетелем за оба процесса, кто называл действия руководства ЮКОСа криминалом (и прокуроры этому никак не противились), относя к таковому продажу добываемой дочерними предприятиями нефти за пределы России по трансфертным ценам. Казалось бы, такой человек, не один год проработавший в сфере нефтедобычи, да еще выдвигающий столь серьезные обвинения своим конкурентам по бизнесу, должен «как рыба в воде» плавать в нефтяной тематике. Однако это было совсем не так. Вот выдержка из протокола судебного заседания от 19 октября 2009 года в части, где вопросы свидетелю стал задавать Михаил Ходорковский.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: Скажите, пожалуйста, Вы занимались, насколько я понимаю, международными операциями с нефтью. И знаете ли Вы сорт Ural’s? Я извиняюсь за вопрос, но он необходим. Все равно что спросить у грамотного человека, знает ли он букву «а», я вынужден спрашивать. Вы сорт Ural’s знаете?

Свидетель Рыбин Е.Л.: Нет, не знаю, Ваша честь[76], не знаю, понятия не имею.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: А сорт Brent вы знаете?

Свидетель Рыбин Е.Л.: Тоже не знаю. Понятия не имею.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: Давайте мы с Вами вернемся к технологии переработки нефти. Вот нефть поднялась на устье скважины, я использую Вашу терминологию, некондиционная нефть поднялась на устье скважины. Насосом, качалкой, не обсуждаем. Где происходит замер? И как, если Вы можете рассказать суду. Замер объема.

Свидетель Рыбин Е.Л.: Не знаю, забыл уже.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: Установки «Спутник» при Вас ставились в «Томскнефти»? Не помните?

Свидетель Рыбин Е.Л.: И при мне тоже.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: Что делает установка «Спутник»?

Свидетель Рыбин Е.Л.: Не знаю.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: Установки предварительного сброса воды (УПСВ) в «Томскнефти» при Вас ставились?

Свидетель Рыбин Е.Л.: И при мне тоже.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: Скажите, пожалуйста, нефть поднялась на устье скважины, так сказать, не знаем, как замерилась и попала на какую установку?

Свидетель Рыбин Е.Л.: Не знаю.

Подсудимый Ходорковский М.Б.: Вы же сказали, что Вы технологию знаете.

Свидетель Рыбин Е.Л.: Не знаю, забыл.

Вот как описывали очевидцы упоминание государственным обвинением в прениях сторон ставшие легендарными в своей одиозности показания этого свидетеля: «Дальнейшие рассуждения Рыбина вызвали шум в зале и всеобщий смех: Рыбин заявил, что “внутрикорпоративные цены – это криминал в случае подсудимых, а в любом другом случае это не криминал. Это нормально, когда люди пользуются корпоративными ценами… – под смех зала Шохин с трудом разбирал текст, – показывают прибыль, платят с нее налоги и так далее”. Судья Данилкин смеялся вместе со всеми. Не выдержав, засмеялся даже и Шохин».

Вторая группа лояльных к стороне обвинения свидетелей, по нашим наблюдениям, относилась к группе риска, с чем и была связана занятая ими позиция. Это либо люди, кому были предъявлены обвинения, либо те, кто обвинения мог получить в любой момент. По указанной причине они, как вариант, оказывали следствию содействие, не отражавшееся в официальных протоколах: путем подсказок, где могут храниться интересующие сторону обвинения документы, либо самим передавать имеющиеся у них архивы; рассказов о происходивших в ЮКОСе событиях и их участниках с целью сориентировать на круг подозреваемых и подлежащих выяснению у них вопросов. Другие, будучи вызванными для допросов к следователям, готовы были подтвердить едва ли не все, чего от них ожидали, не сильно заботясь о том, происходило ли таковое на самом деле. Очень показательными были такие допросы при ведении одновременной аудиозаписи, которую затем удавалось прослушать в суде. Создавалось четкое впечатление, что следователь сам уже всё знает и нуждается только в подтверждении со стороны свидетеля, чья роль сводилась исключительно к поддакиванию, фиксировавшемуся потом в протоколе. Уверенные в себе следователи, получив такую ожидаемую информацию, зачастую даже не удосуживались проверять ее при помощи приобщенных к делу документов. В результате ловить за руку таких свидетелейсоглашателей при допросе в суде было делом техники. Особенно если они в своих показаниях на предварительном следствии, положенных затем в основу фрагмента эпизода об «отмывании», путали продавца с покупателем либо называли местом подписания договора офис, на тот момент времени еще не существовавший.

Но, по нашим наблюдениям, и эти свидетели, вызванные в суд, прекрасно понимая, что от них хотят услышать прокуроры, обладали столь высокими знаниями и опытом в сфере, в которой трудились, что или сами по себе, или с помощью предъявляемых им документов говорили вещи, игравшие на руку защите и вновь, раз за разом, опровергавшие версии обвинения.

Естественно, что защите еще со времени первого процесса было известно, что одновременно ведущееся с протекающими судами предварительное расследование по «материнскому» делу позволяет следователям накануне визитов в суд приглашать к себе свидетелей и настраивать их на дачу нужных показаний, официально оформляя такое действо протоколом допроса. В Мещанском суде был случай, когда пришедший во второй половине дня свидетель признался, что он прибыл туда прямо из Главного следственного управления.

Естественно, что защита возмущалась и делала по этой причине заявления, поскольку подобного рода действия представителей стороны обвинения противоречили закону. Можно говорить об этом с уверенностью, так как ранее уже выносилось судебное решение по подобному поводу, и оно доводилось до сведения руководства Генеральной прокуратуры РФ. «…Свидетели… прямо показали, что их перед судебным заседанием вызывали на допрос в Генеральную прокуратуру РФ и допрашивали по тем же обстоятельствам, которые у них должны были выясняться в суде. Данные действия сотрудников Генеральной прокуратуры РФ суд расценивает как давление на свидетелей, подлежащих допросу в судебном заседании». Это фрагмент частного определения, вынесенного 10 июня 2004 г. Московским окружным военным судом в адрес Генерального прокурора РФ по делу об убийстве журналиста Холодова[77].

Однако негодование защитников было пропущено мимо ушей. Более того – когда данный факт выявился в отношении свидетельницы Надежды Шек и адвокаты пытались выяснить детали, воспрепятствовал этому активно поддержанный судьей Валерий Лахтин, напомнивший женщине об угрозе уголовной ответственности за разглашение данных предварительного следствия.

Отметим здесь же, что допросы важных для выяснения обстоятельств дела свидетелей велись, как правило, не один день. Им предъявлялись представителями сторон различные документы, по инициативе прокуроров под предлогом выявленных противоречий регулярно оглашались их показания на предварительном следствии, в том числе с прослушиванием аудиозаписей, по ходу допроса возникали все новые и новые вопросы. Так, свидетели Узорников и Авалишвили давали показания в Хамовническом суде по три дня, Рыбин и Гулин – по четыре, Голубович – семь, Анилионис – шесть, и так далее.

Если перейти к разговору о свидетелях со стороны защиты, то прежде всего следует отметить, что составленный еще на предварительном следствии список, включавший несколько сотен человек, был стороной обвинения беспардонно отвергнут вопреки четким предписаниям по этому поводу в законе. В дальнейшем, уже в суде, приходилось на каждую группу определенных нами свидетелей заявлять отдельное ходатайство и выслушивать возражающие возгласы прокуроров.

Естественно, что защите хотелось бы увидеть в стенах Хамовнического суда побольше бывших юкосовцев, занимавшихся в нефтяной компании теми видами деятельности, которые затем были заклеймены прокуратурой как хищения и легализация. Но проблема состояла в том, что ЮКОС уже был разгромлен и разыскивать таких свидетелей было делом весьма непростым. Конечно, координаты определенного числа менеджеров мы знали, но далеко не всех, кто был нужен. Вот тогда созрело предложение подготовить обращение Михаила Ходорковского и опубликовать его в тех изданиях, которые с высокой долей вероятности представляют интерес для бывших сотрудников компании. Выбор пал на «Ведомости», «Новую газету» и сайт khodorkovsky.ru.

Текст появившегося в апреле 2010 года обращения был таков:

«Уважаемые коллеги!

Сейчас в абсурдном процессе, где меня и П.Л. Лебедева обвиняют в хищении 350 млн тонн нефти, наступил этап представления доказательств защиты. Мы с Платоном Леонидовичем понимаем возможные опасения наших бывших коллег и не будем настаивать на вызове тех, чьи показания не используются стороной обвинения. Однако мы будем благодарны каждому, кто найдет время и возможность прийти в суд. Это нам поможет отстаивать доброе имя всего ЮКОСа.

Готовых дать показания просим связаться с адвокатами, чтобы скоординировать время прихода в суд.

Спасибо всем за поддержку.

М.Б. Ходорковский

Контактные телефоны:…»

Результат превзошел ожидания, и помощники адвокатов, сидевшие на телефонах, в некоторые дни еле успевали составлять списки желающих выступить на суде. Звонили преимущественно москвичи и жители тех регионов, где находились предприятия группы ЮКОС. Порой доходило до смешного – одним из звонивших оказался человек, уже давший показания в качестве свидетеля обвинения. А теперь он выразил готовность выступить как свидетель со стороны защиты. Но от этого предложения пришлось отказаться – у него адвокаты уже имели возможность выяснить на процессе все возникшие вопросы.

Целый ряд энтузиастов пришлось огорчить, поблагодарив их за предложение помощи. Среди них были те, кто работал в ЮКОСе до инкриминированных Ходорковскому и Лебедеву временных периодов или не был непосредственно связан с производственной или финансовой деятельностью, описывавшейся в обвинительном заключении. Либо это были представители сторонних организаций, сотрудничавших с ЮКОСом, что заранее обрекало их возможные показания на малую информативность для нашего дела.

Если же, по предварительной информации, обратившийся гражданин представлял интерес для защиты, то с ним обязательно встречался кто-то из адвокатов, чтобы более детально выяснить сведения, которыми тот располагал.

Но свидетелей со стороны защиты, как и специалистов, государственные обвинители непременно встречали в штыки. Заведомая необъективность их показаний объяснялась тем, что «почти все свидетели защиты – бывшие работники “ЮКОСа”, либо осужденные за отмывание денег или воровство»[78]. Это наглядный пример применения двойных стандартов, поскольку и в числе свидетелей обвинения преобладали юкосовцы; были там и имевшие процессуальный статус обвиняемого по расследуемому в отношении него уголовному делу. Имелись и такие, судимость которых за хищения не помешала суду сослаться на их показания в приговоре.

И тем не менее среди приглашенных защитой имелись люди, чей высокий авторитет был непоколебим навешиванием на них разных ярлыков или обвинениями в предвзятости, неосведомленности и прочих прегрешениях, чем так активно занималась сначала прокуратура в ходе судебного разбирательства, а затем и Хамовнический суд в приговоре. Назовем бывшего премьер-министра России Михаила Касьянова, бывшего председателя Центрального банка РФ Виктора Геращенко, депутата Государственной думы РФ Илью Пономарева, экс-министра нефтяной промышленности СССР, президента Восточной нефтяной компании Леонида Филимонова, управляющего «Юганскнефтегаза» Тагирзяна Гильманова, управляющего «Самаранефтегаза» Павла Анисимова. Да и все остальные, добровольно явившиеся по инициативе защиты в суд, не давали никаких поводов сомневаться в их искренности и правдивости.

Особо здесь хотелось бы выделить упомянутых бывших руководителей дочерних нефтедобывающих предприятий ЮКОСа. Двое из них – Анисимов и Гильманов – благодаря усилиям органов прокуратуры на момент дачи свидетельских показаний уже имели судимости. Однако это, как и возможные будущие неприятности, не остановило этих людей от того, чтобы выступить в защиту Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. Они, как и Леонид Филимонов о «Томскнефти», рассказали о деятельности возглавлявшихся ими нефтедобывающих компаний, вхождении тех в структуру ЮКОСа, своих полномочиях, существовавших правилах ценообразования, порядке составления и реализации договоров на продажу нефти, ее оплате покупателями, существовавших формах контроля.

Можно составить себе представление о существе этих показаний по следующим фрагментам. На вопрос защитника Вадима Клювганта об обвинениях Ходорковского и Лебедева в хищении во главе организованной преступной группы в течение 1998–2003 годов всей нефти, добытой тремя нефтедобывающими компаниями, включая возглавлявшуюся Павлом Анисимовым «Самаранефтегаз», тот ответил: «Если бы я считал, что это действительно было своровано, я бы сюда не приехал. Я приехал сюда по собственной инициативе, в надежде, чтобы справедливость восторжествовала, чтобы человек не понес наказания за то, чего он не делал!»

Из допроса свидетеля Гильманова прокурором Лахтиным: «Может быть, вам что-то известно о способе совершения хищения путем присвоения?» Ответ: «Я уже ответил на этот вопрос. С точки зрения физической это невозможно. С точки зрения ценовой политики это тоже неправильно, потому что цена, которая была, она вполне была корректна по отношению к “Юганскнефтегазу”, и она закрывала все затраты и балансировала бюджет».

Из показаний Леонида Филимонова: «После 98 года объединение стало достаточно окупаемым. Если говорить конкретно о “Томскнефти”, мы стали достаточно обеспеченная компания, росла добыча, причем по всем трем объединениям – “Самаранефтегаз”, “Томскнефть”, “Юганскнефтегаз”». Он же: «По моей оценке как человека, который посвятил всю жизнь нефти, с точки зрения техники, технологии и объемов добычи нефти “ЮКОС” молодец: выход на новые месторождения, освоения месторождений, применение техники и технологий современных – этому я был свидетель, я знаю. Я сам мечтал когда-то, но возможностей не было…»

Правда, Хамовнический суд в приговоре легко устранил для себя такое препятствие, как показания свидетелей защиты, опровергающие обвинение. Это можно было сделать, к примеру, скопом, отмахнувшись сразу от десятка человек, видимо, в целях экономии времени и скорейшей подготовки текста к оглашению. Вот пример сказанного: «Суд не может согласиться с показаниями свидетелей Филимонова Л.И, Хамидуллина Ф„Прянишникова А.А., Пономарева И.В., Санникова А.А, Коновалова А.А., Таранова А.Б., Губановой Н.М., Жидаревой И., Афанасенкова А.П. в той части, что нефть у нефтедобывающих предприятий ОАО “НК "ЮКОС"” в объемах, указанных в обвинении, не похищалась, что такие объемы похитить невозможно, поскольку их показания противоречат установленным в судебном заседании обстоятельствам юридического оформления изъятия и отчуждения нефти у предприятий».

Говоря о свидетелях, нельзя не упомянуть о специфике хамовнического процесса, выразившейся в том, что на него по инициативе защиты соизволили прибыть два члена правительства – один действующий, а другой – бывший. На нашей памяти такое в новейшей российской истории было лишь однажды – когда в обычный районный суд, да и то после настояния президента РФ Бориса Ельцина, прибыл министр обороны Павел Грачев и давал там показания.

А теперь об этом феномене по порядку. Надо ли говорить, что ОАО «НК “ЮКОС”» являлась одной из самых крупных нефтяных компаний, находившейся под пристальным контролем со стороны многих государственных органов и самых высокопоставленных чиновников. В этой связи Михаил Ходорковский, как ее руководитель, регулярно общался с такими лицами, что позволило стороне защиты задуматься над возможностью и целесообразностью включения кого-либо из них в число свидетелей по делу.

Длительные коллективные раздумья привели к тому, что наиболее подходящими кандидатами были выбраны В. Путин, И. Сечин, Г. Греф, В. Христенко, А. Кудрин. Для каждого из названных потенциальных свидетелей имелось обоснование, представленное суду.

Владимир Путин. Адвокаты направили на имя тогда еще председателя правительства адвокатский запрос с просьбой подтвердить готовность явиться по вызову суда и ответить на вопросы участников судебного разбирательства. По поручению аппарата правительства ответ в наш адрес направило Министерство юстиции РФ, сославшееся на нормы, регламентирующие процессуальный порядок вызова свидетеля в суд. Данная переписка, предоставленная в распоряжение суда, свидетельствовала, на взгляд защиты, о готовности главы правительства явиться по повестке и дать показания.

В содержательной части защита обозначила, в связи с чем необходим вызов и допрос премьер-министра. Михаил Ходорковский еще 31 марта 2009 года заявил, что считает необходимым пригласить Владимира Путина в суд прежде всего потому, что ранее лично докладывал ему, как президенту, «куда поставлялась нефть, на что расходовались денежные средства компании “ЮКОС”». Эти обстоятельства, безусловно, входят в число подлежащих доказыванию в рамках предъявленного по делу обвинения в хищении нефти и легализации вырученных от ее продажи денежных средств. Кроме того, из показаний Ходорковского следовало, что в целях установления истины по делу у Владимира Путина надлежало выяснить обстоятельства и характер знакомства с Михаилом Ходорковским, источники и сущность его осведомленности о проблемах нефтяной компании «ЮКОС», включая вопросы налогообложения и ценообразования.

Защита не скрывала, что в ходе допроса свидетеля ему будут предъявлены: приобщенное к уголовному делу письмо министра финансов Алексея Кудрина, которым он 1 февраля 2003 года сообщал президенту Владимиру Путину о погашении требований государства к ОАО «Банк Менатеп», письмо Михаила Ходорковского на имя президента от 20 декабря 2002 года о погашении неоплаченных требований федеральных органов после завершения банкротства банка «Менатеп», а также упоминавшаяся Ходорковским в ходе дачи им показаний аналитическая справка 2000 года, подготовленная министрами Грефом и Букаевым на имя Путина по вопросу оптимизации налоговых обязательств нефтяными компаниями.

Игорь Сечин. Вторым интересовавшим защиту правительственным лицом был заместитель председателя Правительства Российской Федерации, являющийся также председателем Совета директоров ОАО «НК “Роснефть”» И. Сечин.

Суду было сообщено, что при допросе в качестве свидетеля Сечина подлежат выяснению следующие вопросы, имеющие существенное доказательственное значение для дела:

– какова практика трансфертного ценообразования, его технологических и экономических причин, целей, последствий для ОАО «Роснефть», председателем Совета директоров которого он являлся в период, указанный в обвинении, и является в настоящее время?

– каковы обстоятельства подготовки им в 2002 г. встречи президента РФ В. Путина с М. Ходорковским, в ходе которой им по докладу Ходорковского и на основании иной информации изучались все обстоятельства деятельности группы компаний «ЮКОС», в том числе ее организационная и фактическая структура и результаты деятельности (добыча, выручка, прибыль)? (Поясним, что по этому поводу М.Б. Ходорковский давал следующие пояснения: «Сечину Игорю Ивановичу в рамках подготовки встречи с Владимиром Владимировичем Путиным я указанные вопросы докладывал лично, они им проверялись, и я думаю, что он имеет абсолютную полноту знаний, особенно с учетом того, что он является председателем совета директоров правопреемника большинства активов компании “ЮКОС”. В основном приобретенных на денежные средства, которые обвинение в данном процессе считает полученными в результате хищения нефти и ее отмывания».)

– было ли ему известно на момент приобретения активов ОАО «НК “ЮКОС”» возглавляемой им компанией «Роснефть» о том, что органами прокуратуры расследуется уголовное дело о хищении денежных средств, в связи с чем указанные активы подлежали аресту и, соответственно, не могли быть предметом сделок с третьими лицами (как не принадлежащие ОАО «НК “ЮКОС”», а похищенные у него), а сами эти сделки были заведомо противоправными?

– по какой причине активы ОАО «НК “ЮКОС”», начиная от нефтедобывающей компании ОАО «Юганскнефтегаз» и кончая электродами и программным обеспечением, скупались возглавляемой им «Роснефтью» по ценам, значительно ниже рыночных, при отсутствии какого-либо реагирования со стороны органов прокуратуры?

– как он может прокомментировать непосредственно касающийся возглавляемой им организации пункт 13 Резолюции Парламентской ассамблеи Совета Европы № 1418 от 25 января 2005 г., в котором говорится: «Обстоятельства недавнего аукциона по продаже “Юганскнефтегаза” “Байкалфинансгруп” и быстрое приобретение последней государственной компанией “Роснефть” ставят дополнительные вопросы в отношении защиты права собственности… Это касается как обстоятельств самого аукциона, на котором цена была гораздо ниже рыночной, так и способа, которым ЮКОС вынудили продать главный актив, – выдвинув сфабрикованные налоговые претензии против компании, в результате чего общая налоговая нагрузка компании значительно превысила налоговую нагрузку конкурентов, а налоги за 2002 год даже превысили общую прибыль НК “ЮКОС” за этот год»?

Скажем прямо, все понимали, что шансов увидеть за свидетельской трибуной Владимира Путина крайне мало. А вот Игорь Сечин, как человек, не без оснований считающийся организатором фактической денационализации ЮКОСа, вполне мог воспользоваться такой возможностью и предъявить те или иные претензии к Михаилу Ходорковскому. Правда, заодно ему пришлось бы ответить и на накопившиеся у защиты неприятные вопросы, часть которых обозначена выше. Поэтому в отношении Сечина в целом шаг был рискованным, поскольку у человека, длительное время занимавшегося нефтяной сферой, наверняка нашлось бы что сказать в адрес одного из конкурентов «Роснефти», и это было бы подхвачено на щит нашими процессуальными противниками.

Что же касается трех оставшихся правительственных чиновников, то с ними ситуация такова. Герман Греф в период с 1998 по 2000 год, в бытность его первым заместителем министра государственного имущества РФ, был полностью в курсе ситуации с акциями дочерних предприятий Восточной нефтяной компании, ставшими затем предметом расследования по одному из эпизодов обвинения Ходорковского и Лебедева. Но он был также интересен тем, что какое-то время являлся председателем совета директоров «Транснефти», а в 2000–2007 годах занимал должность министра экономического развития и торговли.

Необходимость выслушать в суде министра промышленности и торговли РФ Виктора Христенко связана, по мнению защиты, с тем, что согласно обвинению вся нефть, добытая дочерними обществами ОАО «НК “ЮКОС”» в период 1998–2003 гг., была похищена, а действия по поставкам нефти и нефтепродуктов якобы осуществлялись с целью сокрытия хищения и легализации. При этом поставки нефти и нефтепродуктов осуществлялись соответственно АК «Транснефть» и «Транснефтепродукт», а регулировались и контролировались комиссией при Правительстве РФ по доступу к трубопроводам, а также Министерством топлива и энергетики РФ. Виктор Христенко занимал в период, указанный в обвинении, должности министра топлива и энергетики (министра промышленности и энергетики) РФ, а также заместителя председателя Правительства РФ, возглавлявшего указанную выше комиссию при Правительстве РФ. По этому поводу Ходорковский пояснял, что Христенко, а также Юсупов (министр энергетики в 2001–2004 гг.) лично определяли ему направление поставок нефти, которую сторона обвинения считает похищенной, поскольку в разные годы эти лица исполняли обязанности руководителей комиссии по распределению доступа к трубопроводному транспорту.

В ходе судебного разбирательства, поскольку вопрос о вызове в суд членов правительства вставал не один раз, звучали и объяснения по поводу заместителя председателя Правительства Российской Федерации – министра финансов Российской Федерации Алексея Кудрина. Михаил Ходорковский заявлял еще на предварительном слушании о том, что у Кудрина он «лично получал разъяснения, связанные с налогообложением нефтяных компаний и конкретно с уровнем налогов, которые должна платить компания “ЮКОС” с той нефти, которую уважаемый господин Кудрин, проверив, считал не только добытой, но и реализованной компанией “ЮКОС”, то есть не похищенной. Почему он это считал, как он это проверял, почему он требовал налоги, все это у него можно выяснить достаточно подробно». В свою очередь, Платон Лебедев тогда же сообщил суду, что считает необходимым пригласить Алексея Кудрина, поскольку полагает, что «министр финансов Кудрин разъяснит действующие нормы финансового права прокурору Лахтину. Заодно, я полагаю, и суду будет не безразлично выяснить, например, что понимает министр финансов под определением “выручка” и что под определением “выручка” понимает прокурор Лахтин. Таким образом, вопросов много». Кроме того, в материалах уголовного дела находились документы, имеющие самое непосредственное отношение к данному свидетелю, связанные с деятельностью банка «Менатеп».

Сильно сомневаюсь, что именно судья Виктор Данилкин решал вопрос о том, кто именно из этой «великолепной пятерки» получит приглашения посетить Ростовский переулок в Хамовниках, но тем не менее где-то с третьего захода защита получила от него две повестки на имя Виктора Христенко и Германа Грефа, которые адвокаты своими силами доставили в аппарат правительства и секретариат Сбербанка[79] соответственно. В вызове остальных чиновников под разными предлогами было отказано.

Таким образом, вновь испеченные свидетели со стороны защиты – а по формальным критериям они стали таковыми являться – должны были в июне 2010 года явиться на процесс и ответить на вопросы представителей сторон, и в первую очередь – Михаила Ходорковского, Платона Лебедева и их адвокатов.

Сразу скажу, что расчет на высокий профессионализм, знание экономических реалий и отсутствие возможности у прокуроров оказывать давление на такого рода свидетелей дали определенные результаты. Они, отвечая на возникавшие перед ними вопросы, явно осторожничали, взвешивая каждое слово. Как заметил присутствовавший в зале при допросе Германа Грефа артист Михаил Ефремов, свидетель владеет мхатовской паузой и ничего лишнего себе не позволяет сказать. Но в целом в результате относительно непродолжительного пребывания за свидетельской трибуной Христенко и Грефа осталось весьма неплохое впечатление от их выступлений. Несколько последующих дней пресса то и дело публиковала статьи и заметки на тему о том, что члены правительства дали показания в пользу Ходорковского.

Тем не менее в приговор ничто положительное не попало. Видимо, опасаясь в открытую порочить таких высокопоставленных свидетелей, в отличие от иных, приглашенных защитой, составители обвинительного вердикта сочли за благо переиначить прозвучавшие на процессе показания и усмотреть в них улики против подсудимых. Дабы не быть голословным, приведу далее конкретные слова Германа Грефа и Виктора Христенко, «не замеченные» судом.

Так, вице-премьер Христенко в числе прочего с уверенностью разъяснил прокурорам и суду, что «добычные активы компании или подразделения компании на выходе не могут иметь цену, равную цене нефти в Готтердаме», что фактически ставило жирный крест на фигурировавшем в деле обвинении. А когда гособвинитель Смирнов пытался услышать от свидетеля негативную оценку нефтетрейдеров как организаций, в прокурорском понимании не занимающихся хозяйственной деятельностью, в ответ получил разъяснение, по сути – отповедь на тему о необходимости ликвидации профессиональной неграмотности. Сводившуюся к тому, что работа трейдеров достаточно хлопотная, поскольку это услуга, связанная с большими профессиональными сложностями работы со страховыми, финансовыми и прочими структурами и, как любая услуга, стоящая денег. Но это не производственно-технологическая в смысле промышленном деятельность, однако не менее нужная и уважаемая.

Кстати, высокая вице-премьерская должность не спасла Виктора Христенко от искажения его показаний. Аудиозапись зафиксировала в одном из его ответов указание на более быстрый и эффективный способ решения вопроса, о котором шла речь. А в протоколе эффективный способ был записан как фиктивный! Как сказано в известной рекламе, почувствуйте разницу!

Вопросы ценообразования были затронуты и в показаниях Германа Грефа. Он сообщил, что рыночных цен на нефть на внутреннем рынке при сделках купли-продажи не было. Михаил Ходорковский его спросил, что было бы, если бы «Роснефть» покупала нефть у дочерних предприятий по ценам выше, чем в Роттердаме. Ответ: она была бы банкротом сразу. После этого наши подзащитные едва ли не хором спросили: а если бы цены были такими же, как в Роттердаме? Греф ответил, что и такое невозможно. На уточняющий вопрос Платона Лебедева, известны ли ему случаи покупки любой российской вертикально интегрированной компанией нефти у своих дочерних предприятий в регионах добычи по ценам Роттердама, также был дан отрицательный ответ.

Правда, ничего этого в приговоре найти нельзя. В нем Герман Греф и Виктор Христенко отнесены к категории свидетелей, которые не подтвердили необоснованные доводы подсудимых, сославшись на недостаточную информированность, либо опровергли их…

§ 4. Заграница нам поможет?

В плане специфики формирования доказательственной базы защиты второй судебный процесс над Ходорковским и Лебедевым отличался привлечением определенного числа иностранных граждан. По нашим замыслам, они должны были служить источником существенной для установления истины информации в форме свидетельских показаний, протоколов адвокатских опросов, заключений и выступлений в суде специалистов.

Объяснялся такой подход как минимум двумя причинами. Группа «ЮКОС», имея разветвленную и многопрофильную структуру, обладала сетью компаний, работавших в ее интересах за пределами Российской Федерации. Кстати, часть таких компаний была в ходе следствия заклеймена как орудия преступлений, с помощью которых осуществлялись хищения и отмывания, и поэтому, чтобы докопаться до правды, сложно было обойтись без осведомленных в реальном положении дел иностранцев.

Помимо этого, определенное число западных специалистов высокого уровня работали в различных подразделениях ЮКОСа внутри России. Достаточно сказать, что на такой высокой должности, как финансовый директор ОАО «НК “ЮКОС”», сначала трудился француз Мишель Сублен, а затем американец Брюс Мизамор.

Профессионалы с большим опытом в западном бизнесе избирались и в Совет директоров ОАО «НК “ЮКОС”», чтобы помогать его руководству повышать эффективность и прозрачность работы компании.

Приглашение защитой в числе специалистов, понадобившихся для опровержения обвинения, иностранных знатоков нефтедобычи, экономики, бухгалтерского учета было связано с тем, чтобы продемонстрировать суду полное соответствие деятельности ЮКОСа стандартам и условиям, в которых трудились и иные нефтяные компании мирового уровня. С другой стороны, это была некоторая гарантия отсутствия давления на таких специалистов со стороны отечественных правоохранительных структур.

Скажу сразу, что в деле приглашения в Россию бывших иностранных юкосовцев для дачи показаний в Хамовническом суде защита особенно не преуспела. И тому были совершенно естественные объяснения. Все они были либо непосредственными, либо сторонними наблюдателями разгрома ЮКОСа и преследования его руководителей и сотрудников. Всем без исключения было известно, что попытка нескольких менеджеров компании выручить нефтедобывающие «дочки» ЮКОСа от финансового краха из-за ареста приставами их банковских счетов в качестве ответной реакции вызвала возбуждение уголовного дела против уже упомянутого Брюса Мизамора, а также Дэвида Годфри, Стивена Тиди, Тима Осборна. Глядя на то, как легко органы российского следствия криминализуют обычную предпринимательскую практику, разъехавшиеся по своим странам легионеры – экс-юкосовцы прекрасно понимали, что повернуть в случае необходимости острие уголовной репрессии против них не составит никакого труда.

Поэтому существенная часть наших переговоров с бывшими членами Совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”» или профессионалами различного профиля завершалась вежливым отказом с указанием причин: плотная занятость, опасения за имеющийся бизнес в России, а главное – нежелание стать объектом для преследования со стороны спецслужб. Хорошо помню свою встречу в Вашингтоне с бывшим в 2000–2004 годах членом совета директоров Сарой Кэри – авторитетнейшим юристом. Запомнились ее испуганные глаза, когда я заговорил о возможности приезда в Москву для выступления на суде. Моим «мандатом» было обращение к своей коллеге и единомышленнице от Михаила Ходорковского. Он с большим уважением к этой женщине писал:

«Дорогая Сара,

Извините, к сожалению, совсем забыл английский язык, поэтому вынужден писать Вам по-русски в надежде на адекватный перевод.

Наша “эпопея” продолжается. В отличие от первого процесса, мы решили дать бой, и даём.

В первый раз мы с Платоном верили в адекватность общества, поэтому не считали нужным подробно разъяснять очевидные глупости и фальсификации обвинения. Ошиблись…

С другой стороны, я знал, что всё решено, суд – полная фикция, Путин еще в декабре 2003 сказал дать мне 8 лет.

Сегодня всё по-другому. Судья пока команды не получил, и, очевидно, пока никто не решается такую команду дать. Хотя в декабре 2008, до передачи дела в суд, прокурорские чиновники говорили о 16 годах, а в феврале 2009 судье сказали “не возиться” и дать от 16 до 20, но потом ситуация стала меняться.

Причем изменение связано не только с общеполитическими процессами, но и, похоже, с началом осознания нашей властью глубокой неприличностью сложившегося положения. А это осознание возникло за счет гораздо более внятной позиции общества. Во всяком случае, его образованной и “продвинутой” части.

Очень многие, кто опасался приходить в суд на первый процесс, приходят сегодня, сидят в зале, дают комментарии, активно тиражируемые Интернетом и некоторыми печатными СМИ.

В общем, драться есть смысл, и мы деремся.

Именно поэтому я обратился через СМИ к людям, ранее связанным с ЮКОСом, с просьбой прийти и дать свидетельские показания о том, что идея о похищении у ЮКОСа всей нефти – абсолютный бред и фальсификация.

Дорогая Сара,

Вы давно меня знаете и много лет наблюдали за ростом компании. Я знаю, что Вам сейчас не очень легко пересечь океан и приехать в Москву. Я прошу Вас всесторонне и правильно взвесить Ваши силы и пойму, если вы решите не ехать. Но если такая возможность у Вас всё же будет, если Вы сочтете, что можете здесь, в открытом судебном процессе, в доступной для Вас (с учетом Вашего состояния здоровья) форме подтвердить свои письменные показания, то я и Платон будем Вам очень признательны, поскольку Вы будете услышаны многими.

Для меня “на кону” стоит не только тюремный срок, но и репутация ЮКОСа, которой я очень дорожу.

Нам ведь с Вами удалось обогнать время! Создать лучшую, на тот момент, российскую нефтяную компанию!

Многие люди в “наших” регионах, в том числе рабочие, до сих пор вспоминают то время, как лучшее время в их профессиональной деятельности, и пишут мне об этом.

Жаль, что Россия сделала настолько большой шаг назад, но то, что получилось у нас, многим сегодня помогает не сдаваться. Хотелось бы (если возможно, то и с Вашей помощью) отстоять эту Репутацию в глазах возможно большего числа людей.

Желаю Вам здоровья и всего наилучшего.

С глубоким уважением,

Михаил 29 апреля 2010».

Сара Кэри обещала подумать над возможностью прибытия в Москву и с готовностью согласилась ответить на интересующие защиту вопросы с оформлением подлежащего представлению в суд протокола адвокатского опроса. К сожалению, в дни процесса пришла печальная новость о ее смерти, что крайне прискорбно…

Тем не менее подавляющее большинство тех, с кем приходилось встречаться, безбоязненно давали согласие на оформление адвокатских опросов и в случае необходимости прилагали к ним копии имеющихся у них документов, подтверждающих излагаемые сведения.

Но судья Данилкин едва ли не на все ходатайства защитников о приобщении к делу доказательств невиновности Ходорковского и Лебедева отвечал стандартной и короткой фразой, ничего общего не имеющей с требованиями закона: «Суд не усматривает законных оснований». Какой-либо обстоятельной мотивировки такой суперлаконичный вердикт не содержал. Относительно адвокатских опросов это касалось отказов в приобщении их к делу, а в других, если получалось присовокупить как приложения к ходатайствам, – оглашения содержания.

Сложно удержаться от того, чтобы не продемонстрировать те имевшиеся в протоколах опросов доводы и высказывания, выслушивать которые категорически отказался судья Данилкин, в очередной раз неприкрыто продемонстрировав свою солидарность со стороной обвинения. Оценки работы нефтяной компании – с одной стороны, и методов ее разгрома – с другой, из уст бывших иностранных юкосовцев стоят того, чтобы с ними познакомились читатели в дословном изложении.

Уже упоминавшаяся Сара Кэри (США):

• Новые обвинения меня шокировали своей полнейшей абсурдностью. Исходя из учетной финансовой документации компании и ее регулярного информационного обмена с внешними аудиторами, PWC, просто невозможно представить, чтобы мажоритарный или иной акционер занимался хищением у компании каких-либо значительных денежных сумм. Объективно говоря, по финансовой отчетности ЮКОСа можно без труда проследить, что денежные средства в компании учитывались посредством сравнения сумм доходов с поддающимися проверке суммами расходов, например, суммы на уплату налогов, реинвестирование капитала, выплату дивидендов и производство операционных расходов, а также суммы свободных средств. Более того, как только ЮКОС перешел на консолидированную отчетность и особенно после перевода его «дочек» в 100-процентную собственность компании, поступления от продажи нефти на устье и от экспорта стали полностью отражаться в этой же консолидированной финансовой отчетности. И последнее. Любой систематический увод денег был бы выявлен в ходе ревизионных проверок и действующими в компании органами контроля.

• В том, что касается заявлений Следственного комитета о хищении нефти при покупке у добывающих предприятий на устье скважины, эти заявления в равной степени необоснованны. Хотя Совет не рассматривал ситуацию на данном уровне детализации, он был в курсе положения дел и полагался на аудиторов и консультантов, которые занимались анализом деятельности и заверяли оперативное руководство и Совет директоров компании в том, что отчетность компании ведется в надлежащем порядке и с соблюдением действующих в налоговой сфере нормативных актов. Я знаю, что методами трансфертного ценообразования пользовались многие из российских компаний в целях минимизации налогов, но не слышала о каких-либо случаях уголовного преследования других компаний за это. Обвинив господ Ходорковского и Лебедева в преступлениях за совершение указанных действий, Следственный комитет не только квалифицирует добросовестную предпринимательскую деятельность как криминал, но еще и применяет закон в избирательном порядке. Более того, поступая подобным образом, он создает впечатление, что мотивировка действий Следственного комитета лежит вне правового поля применения уголовного законодательства.

Финансовый директор ОАО «НК “ЮКОС”» (2001–2005 гг.) Брюс Мизамор (США):

• На мой взгляд, Генеральная прокуратура РФ пытается представить преступной принятую в «ЮКОСе» вполне здравую деловую практику, которая позволила «ЮКОСу» превратиться из компании, работающей в составе государственной отрасли, в компанию, которая конкурирует на международных рынках и которая сумела пережить трудности конца 1990-х годов, когда произошел обвал цен на нефть, а российская экономика развалилась, и сумела стать наиболее эффективно управляемой компанией в России. Так называемое присвоение и отмывание денег является простым распределением выручки и капитала в рамках вертикально интегрированной компании, подоплекой деятельности рентабельного и эффективного коммерческого предприятия.

Рисунки Павла Шевелева

• Заседание Мещанского суда (2005)

• Противная сторона – прокуроры Архипов и Шохин, представитель МНС РФ Нагорная (1.3.2005 г.)

• Судья Ирина Колесникова (9.5.2005 г.)

• Прокурор Шохин (2005)

• Лебедев в Хамовническом суде (2010)

• Чтение уголовного дела (2009)

• Свидетель Герман Греф (2010)

• Два прокурора – Лахтин и Шохин (17.8.2010 г.)

• Допрос свидетеля (2009)

• Охрана (2010)

• Прокуроры Смирнов и Ибрагимова (1.06.10 г.)

• Выдвигаемые Генеральной прокуратурой РФ обвинения в хищении и отмывании денег полностью противоречат фактам, поскольку в «ЮКОСе» использовались многочисленные средства для предотвращения таких видов преступной деятельности: контрольно-ревизионное управление и другие системы внутреннего аудита; ревизионная комиссия; внешний аудит, проводимый одной из самых авторитетных аудиторских компаний; политика прозрачности, включая финансовую отчетность по ОПБУ США, регулярное представление консолидированной финансовой отчетности в КЦББ и обязательной отчетности в ФКЦБ; независимый Совет директоров и его комитеты, включая Комитет по аудиту, сторонние юридические советники.

Бернар Лозе – член Совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”» (Франция):

• Первоначально, после ареста г-на Ходорковского и объявления о налоговых претензиях к компании, Совет продолжал целенаправленно работать, пытаясь предложить и реализовать стратегию, которая позволила бы компании выжить… Однако со временем стало очевидно, что российская власть стремилась положить конец существованию ЮКОСа и экспроприировать его активы.

• Вынужденная продажа «Юганскнефтегаза» на фиктивном аукционе за непристойно низкую цену указывает на то, что российское правительство в действительности не руководствовалось принципами объективного применения налогового законодательства, обвинив ЮКОС в налоговых нарушениях и предъявив г-ну Ходорковскому уголовные обвинения…

• Я прочитал краткое изложение обвинений, выдвинутых 29 июня 2008 года Следственным комитетом Генеральной прокуратуры Российской Федерации против г-на Ходорковского и г-на Лебедева… Читая обвинения, сначала я был потрясен тем, как российские власти пытаются представить в качестве преступных нормальные основополагающие практические методы осуществления хозяйственной деятельности (такие, например, как централизованное управление), которые г-н Ходорковский и его коллеги внедрили в ЮКОСе. Российские власти пытаются сделать неверные и неблагоприятные выводы из действий руководства ЮКОСа, в то время как правильно было бы сделать как раз обратное. Эти действия не содержат признаков преступной деятельности, будь то со стороны г-на Ходорковского и г-на Лебедева или «организованной группы». Скорее, является неопровержимым фактом то, что, по любым объективным меркам, г-н Ходорковский и руководство ЮКОСа взяли компанию, которая в 1996 году была, по сути, банкротом, и к 2003 году, действуя со всей тщательностью и в рамках закона, превратили эту компанию в образцовую вертикально интегрированную нефтегазовую компанию.

Франк Ригер – вице-президент по экономике и финансам ЗАО «ЮКОС-

РМ» (Германия):

• Единственной целью использования руководством ЮКОСа в 1998–2003 гг. практики продажи нефти через нефтетрейдеры, зарегистрированные в государствах и на территориях со льготным режимом налогообложения, являлась налоговая оптимизация. Без нее невозможно было бы конкурировать с другими ВИНК, использовавшими аналогичную налоговую оптимизацию. Такая оптимизация подразумевала деятельность исключительно в рамках закона, что подтверждается имеющимися у ЮКОСа решениями судов, выводами аудиторов и налоговых органов того периода. До 2003 года никто в ЮКОСе не рассматривал структуру ЗАТО или позже структуру трейдеров, расположенных на территориях с налоговыми льготами, как что-то выходящее за рамки законной схемы оптимизации налогов.

• Практика так называемых трансфертных или внутрикорпоративных цен является одним из самых распространенных управленческих приемов, применяемых в целях законной оптимизации налогов. С управленческой точки зрения, важным условием для правильного применения таких цен является то, что ценообразование в обязательном порядке должно проводиться с учетом реальных издержек на производство и воспроизводство основных фондов (текущие издержки с учетом образования источников на проведение планово-предупредительных ремонтов и инвестиций). Так написано в учебниках, так учат в университетах, это мировой стандарт и общепринятая практика. Любой руководитель планирует, в каком объеме нужно оставить прибыль, учитывая проекты, социальные платежи и налоговое бремя. Если бы этого не делалось, то тогда можно было бы говорить об ущербе, что, собственно, я наблюдал, когда власти арестовали имущество ЮКОСа и перекрыли все денежные потоки. Как результат таких беспрецедентных мер давления чиновников добывающие предприятия ЮКОСа стали наблюдать спад производства. Как видно из консолидированный отчетности ЮКОСа и его финансовых результатов, производство и добыча в компании все время росла с 1998–2003, что еще раз подтверждает правильность и эффективность выбранной и используемой ЮКОСом управленческой схемы и приемов, в том числе использование нефтетрейдеров и трансфертных цен.

• В тот момент, в сентябре или октябре 2004 года, я понял, что власти не занимают активной позиции в целях реструктуризации и урегулировании налоговой задолженности ЮКОСа, а все это, казалось было связанным с политикой и желанием властей отобрать ЮКОС у акционеров.

Финансовый директор ОАО «НК “ЮКОС”» (1998–2001 гг.) Мишель Сублен (Франция):

В силу того, что я являлся членом Совета директоров ЮКОСа, я имею подробное представление о налоговых претензиях, которые РФ предъявила ЮКОСу, а также об обвинениях, выдвинутых государственным обвинением в рамках первого уголовного дела против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в связи с продажей «Апатита» и уклонением от налогов. И PwC, и Akin Gump, приглашенные в качестве специальных юридических консультантов Совета, сообщили Совету, что выдвинутые против Ходорковского и Лебедева уголовные обвинения в уклонении юридического лица от налогообложения, а также налоговые претензии к ЮКОСу в гражданско-правовом порядке представляли собой применение положений российского Налогового кодекса с обратной силой и составляли избирательное преследование ЮКОСа и связанных с ним физических и юридических лиц. Они также сообщили, что эти обвинения противоречат букве и духу положений российского налогового законодательства, действовавшего в России в соответствующие периоды времени.

Они также сообщили, что все действия, которые теперь объявляются противозаконными, (а) были либо напрямую разрешены, либо не запрещены по российскому налоговому законодательству, (Ь) применялись многими российскими компаниями, которым недоначислялись налоги в таких же объемах, как ЮКОСу, и (с) относились к некоторым из годовых налоговых периодов, в отношении которых российские федеральные органы напрямую заявляли об отсутствии у ЮКОСа дополнительных налоговых обязательств.

Майкл Хантер – руководитель компании «Дарт Мэнэджмент», затем глава коалиции миноритарных акционеров ЮКОСа (США):

Похоже, что у российских органов власти был скрытый мотив для возбуждения налоговых дел против ЮКОСа, а также для предъявления господам Ходорковскому и Лебедеву прошлых и нынешних уголовных обвинений, в которых они стремятся приравнять законные методы предпринимательской деятельности к преступлению. Как постановили многочисленные независимые суды стран, к которым Россия обратилась за международной правовой помощью (например, Швейцарии, Лихтенштейна, Кипра, Литвы и т. д.) или за выдачей бывших руководителей ЮКОСа (Великобритании, Италии, Кипра и т. д.), все это дело представляется политически и экономически мотивированным и не преследует целей законного применения уголовного права.

Приведенные фрагменты опросов – лишь малая часть того, что пытались донести до суда бывшие юкосовцы-иностранцы, рассказывая о подробностях своей работы, организации контроля за подразделениями компании и ее финансовыми потоками, о взаимоотношениях с аудиторами, консолидации активов, привлечении инвесторов, новых приобретениях, налогообложении, способах поддержки и развития нефтедобывающих предприятий, целях и особенностях функционирования зарубежной части группы «ЮКОС». Их устремления были проигнорированы, и в обвинительном приговоре нет даже таких слов, как «адвокатский опрос».

И все же усилия адвокатов отчасти увенчались успехом, когда было получено согласие от трех иностранных граждан приехать в Москву и дать показания в Хамовническом суде в качестве свидетелей со стороны защиты. Это, безусловно, радовало, поскольку люди, о ком пойдет речь дальше, были глубоко осведомленными в тех сферах юкосовской деятельности, которыми им пришлось заниматься.

Жак Косьюшко-Моризе. Сначала речь пойдет о гражданине Франции. Это уже немолодой человек, родившийся в 1943 году. Обозначая свой нынешний род деятельности, он указал, что является отставным банкиром. Биография его очень познавательна. У Косьюшко-Моризе есть дипломы Парижской политехнической школы, Национальной школы гражданской авиации, Парижского института политологии и Массачусетского технологического института, Национального института восточных языков. Какое-то время он имел портфель заместителя министра по внешней торговле в одном из составов правительства Франции. В банковском бизнесе достиг высокого уровня, став руководителем Международного отделения в банке Credit Lyonnais. Именно в таком качестве он познакомился с Михаилом Ходорковским в 1998 году в связи с решавшимися вопросами о выдаче кредитов российским компаниям, которые он представлял. А потом принял его предложение стать членом Совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”».

В Совете директоров Ж. Косьюшко-Моризе возглавил комитет по аудиту, занимавшийся разработкой рекомендаций по отчетности, по внутренним и внешним мерам контроля, а также по проверке хозяйственной деятельности нефтяной компании. Естественно, что такой осведомленный человек стал большой удачей для защиты, согласившись выступить свидетелем.

Косьюшко выступал в суде 8 и 9 июня 2010 года с помощью переводчика. Он отлично владел английским, на котором решил давать показания, а также весьма неплохо русским: без ошибок в падежах и склонениях, но с забавным французским прононсом. Например, фамилию прокурора, пытавшегося сбить его с толку и заподозрить во всяческих прегрешениях, называл так: «Ляхтин».

Свидетель, подробно рассказав об обстоятельствах своей работы в Совете директоров ЮКОСа, не смог удержаться от того, чтобы не высказать свое мнение об обвинениях, выдвинутых против Ходорковского и Лебедева, сказав, что они кажутся ему абсурдными, как с физической точки зрения возможности, так и с финансовой, и даже с точки зрения финансовой заинтересованности обвиняемых. Он подчеркнул, что эти обвинения противоречат его личной логике, здравому смыслу и фактам, которые он наблюдал в течение четырех лет знакомства с ЮКОСом в качестве банкира, а затем в течение еще такого же срока, когда он имел честь быть членом Совета директоров ЮКОСа.

Задавать основную часть вопросов от стороны обвинения пришлось мне, поэтому сложно сейчас делиться впечатлениями от услышанного, не будучи сторонним наблюдателем. Но журналисты в своих репортажах отразили такой диалог, периодически прерываемый неугомонным прокурором:

«Известна ли вам суть обвинения, по которому Ходорковского и Лебедева предали суду?» – спросил адвокат. «Да. Я читал обвинение по-русски, они обвиняются, если говорить коротко, в хищении в 1998–2003 годах нефти практически в полном объеме, добытом группой ЮКОС. И также они обвиняются в отмывании своих доходов в особо крупных размерах». – «Понимаете ли вы, что те действия, которые инкриминированы Ходорковскому и Лебедеву, происходили, в частности, в тот период, когда вы были членом совета директоров?» – «Понимаю». – «Могли ли вы в этой связи высказать свое мнение по этому обвинению, согласны вы с этим, не согласны? Я бы попросил суд разрешить свидетелю высказать это в форме свободного рассказа». – «Защита инициирует правовую оценку от свидетеля! Так я понимаю?» – был на острие всяческого парирования Валерий Лахтин. «Как всегда, не так!» – заметил адвокат Клювгант. «Нет, об этом адвокат не говорил. Я не слышал об этом», – заметил судья. Косьюшко-Моризе стал отвечать. Перед этим судья попросил свидетеля воздержаться от правовых оценок. Он и воздержался. «Чтобы подытожить свои впечатления, я хотел бы воспользоваться выражением, которым, возможно, пользовался Федор Достоевский. Это обвинение для меня бред, – перешел свидетель на русский язык, – бред сивой кобылы».

«Его об этом не спрашивают! Ни о Достоевском, ни о Чехове», – вскочив, возмутился начитанный Валерий Лахтин. Публика смеялась. «У меня просьба. Вы объясните! Это суд! Это суд! Поэтому…» – попросил переводчика судья. «Объясните ему, что он оскорбляет и сторону обвинения, и суд такими заявлениями! – не мог молчать Лахтин. – Это недопустимо в любом европейском суде. Тем более в российском суде». – «Я уже объяснил!» – усадил прокурора судья.

«Я иностранец. Считаю для себя честью быть в этом суде и давать показания. Лично себя считаю другом этой страны, что, мне кажется, я неоднократно продемонстрировал в ходе своей жизни. В силу тех функций, которые я выполнял в банке, в силу тех функций, которые я выполнял в качестве члена Совета директоров ЮКОСа, я обладаю знанием фактов, которые, как я надеюсь, помогут данному суду установить истину. Я хочу оставаться предельно вежливым по отношению ко всем сторонам процесса, как находящимся внутри этого суда, так и за его пределами. В то же время мой долг как свидетеля говорить искренне и прямо. Это я и собираюсь делать не оскорбительным образом, – отвечал Моризе. – Я прочитал весь текст обвинения и на русском языке, и на английском. Вынужден сказать, что с какой бы стороны я ни пытался взглянуть на эти обвинения, они мне кажутся одним и тем же – ерундой! Будь то с финансовой точки зрения…» – «Я прошу прекратить анализ обвинения! Свидетель – не прокурор, не адвокат, не специалист! Он никто! – снова возмущался Лахтин. – Не понятно, что он читал! Это пустая трата времени! Опять защитники инициируют анализ обвинительного заключения!» – «Валерий Алексеевич! Валерий Алексеевич!» – пытался перекричать прокурора судья. «Вероятно, пользуясь каким-то его профессиональным реноме! – Жестикулировал в воздухе прокурор. – Любое его мнение не будет мнением компетентного специалиста! Он не специалист в области юриспруденции!» – «Вы за суд отвечаете?! Или за себя?!» – возмутился Данилкин.

Вниманию Косьюшко-Моризе были представлены некоторые выкладки из обвинительного заключения, чему очень сильно противился прокурор. Практически во всех случаях свидетель опроверг криминально окрашенные выводы следствия. Кроме того, он дал пояснения по поводу содержания некоторых из приобщенных к делу документов ЮКОСа. Обратимся опять к помощи прессы:

«Константин Ривкин спросил об указанной в протоколе заседания сумме распределенной прибыли в 40 млрд 700 млн 666 рублей и спросил, “откуда ЮКОС такие деньги взял, если у него все было украдено?”. “Я не понимаю вопроса! Он предполагает определенный ответ!” – кажется, тоже знал ответ Валерий Лахтин. Публика засмеялась. “Пускай защитники корректируют! Что украдено, где украдено?! Непонятно!” – возмущался прокурор. “А вы не знаете до сих пор?!” – съязвил Ривкин. “При чем здесь свидетель?! – спрашивал Лахтин. – Я считаю, что он не свидетель!” – “А я считаю, что Лахтин не прокурор”, – сообщил Ривкин. “Тогда Ривкин не адвокат! Надо корректнее задавать вопросы. В соответствии с полученным юридическим образованием и тематикой расследования и рассмотрения этого дела в суде!” – делился мудростью Валерий Лахтин. Публика неотступно сопровождала этот милый монолог прокурора смехом. “Вы высказались, Валерий Алексеевич?! Валерий Алексеевич!!!” – пытался быть замеченным судья Данилкин. Наконец прокурор сел на место и вернулся в компьютер».

Рассказав далее о своем взаимодействии с аудиторской организацией «Прайсвотерхаус Купере» и подтвердив полную ее осведомленность во всех значимых делах ЮКОСа, Косьюшко-Моризе успешно отбил очередные атаки Лахтина, а заодно и подключившегося ему в помощь «потерпевшего» по фамилии Демченко. Судья Данилкин не особенно активно пытался усмирять разбушевавшуюся сторону обвинения, недовольную правдой, услышанной от свидетеля. По этому поводу протокол судебного заседания сохранил реакцию Платона Лебедева: «Ваша честь, возражение на Ваши действия. Вы допускаете и создаете условия, Ваша честь, для наглого и хамского поведения Лахтина. Более того, он продолжает, и Вы ему это позволяете, комментировать практически каждый ответ свидетеля, практически выступая в прениях, и вместе с ним в этих прениях участвуете. Это, Ваша честь, недопустимо».

В восемь часов вечера 6 июня судебное заседание было закончено после того, как Лахтин заявил, что у него припасена еще масса вопросов к свидетелю, а Косьюшко-Моризе огорчил его сообщением о том, что улетает во

Францию и в ближайшее время прибывать в суд для продолжения беседы с прокурором не планирует…

Прошло время. Мы вновь встретились с Жаком, теперь уже в его уютной квартире, расположенной в районе Сант-Симон, когда я был в апреле 2012 года в Париже. Он бодр, энергичен, разносторонен в своих интересах: имея техническое образование и преуспев в бизнесе, занимается китаистикой и по два часа каждый день музицирует на рояле. Следит за происходящими в мире событиями, принимает участие в некоторых проектах.

Конечно, я не мог удержаться, чтобы не спросить о впечатлениях, оставшихся у него от участия в хамовническом процессе через полтора года после визита в Москву. Косьюшко напомнил, что это был первый случай в его жизни, когда ему предстояло выступать перед судом. По этой причине он предварительно внимательно ознакомился с содержанием сайта khodor-kovsky.ru в части, касающейся обстановки на процессе и поведения его участников. Особое внимание при этом он уделил персонажу, вновь обозначенному в нашем разговоре как «Ляхтин».

Получив по прибытии в Москву разъяснения адвокатов о правилах поведения в российских судах, он вошел в зал судебного заседания достаточно подготовленным и ничего не боявшимся. Как ему показалось, поделился наблюдениями Жак, судья Данилкин ему даже симпатизировал, поскольку снял несколько вопросов прокурора и даже сделал тому замечание.

Возвратившись к теме содержания обвинения, Косьюшко искренне недоумевал, как в чью-то прокурорскую или в еще более высокопоставленную голову пришла мысль обвинить Михаила Ходорковского в хищении у самого себя всей без исключения нефти, добывавшейся ЮКОСом. По этой причине, в совокупности с поведением «Ляхтина» и зная печальные результаты хамовнического разбирательства, он охарактеризовал случившееся как продолжение сталинских репрессий. Однако для объективности все-таки отметил, что во времена Сталина людей в России расстреливали, а сегодня только сажают в тюрьму…

На этой оптимистической ноте мы и расстались.

Стивен Уилсон. Еще один профессионал высочайшего уровня, которого жизненные пути свели с ЮКОСом. Уроженец Шотландии, гражданин Великобритании. Окончил Политехнический институт Ковентри в Англии, получив диплом бакалавра гуманитарных наук по экономике. Его квалификацию подтверждают звания присяжного налогового консультанта и ассоциированного члена организации корпоративных казначеев. Специализировался на международном налогообложении и работал в таких авторитетных организациях, как «Делойт» в подразделениях в Лондоне и Сингапуре, а затем в «Прайсвотерхаус Купере» в Сингапуре и Москве. В апреле 2002 года принял предложение занять должность директора по международному налогообложению в ОАО «НК “ЮКОС”».

В быстро растущей и активно выходящей на международный рынок компании «ЮКОС» Уилсон занимался тем, что помогал разрабатывать эффективную с налоговой точки зрения офшорную корпоративную структуру, включая направление по торговле нефтью и нефтепродуктами. Еще одной задачей было создание также выгодной в налоговом плане корпоративной холдинговой структуры для хранения долгосрочных стратегических вложений в акционерный капитал.

Меня Уилсон подкупил тем, что был способен очень доступно объяснить экономическую целесообразность размещения тех или иных компаний, входящих в группу «ЮКОС», в различных странах, будь то Кипр, Великобритания, Армения или Нидерланды. Особенно наглядно это было видно на схемах, которые Стив рисовал с истинным увлечением. Из его рассказов и пояснений прямо следовало, что целесообразность выстраивания схем движения финансов ЮКОСа заключалась в налоговом управлении и снижении затрат, а вовсе не в намерениях легализовать средства, добытые противоправным путем, как это утверждали следственные органы.

К тому же он мог как очевидец и участник событий рассказать суду о степени доверительности между ЮКОСом и его аудитором «Прайсвотер-хаус Купере», поскольку вынужденные действия последнего по отзыву аудиторских заключений активно трактовались обвинением в свою пользу.

Далеко не сразу Стив Уилсон согласился на мои и коллег уговоры оказать помощь защите, за что я ему по сей день премного благодарен. Особенно учитывая, сколько нервных клеток ему стоила эта поездка.

Его допрос состоялся 12 августа 2010 года. Очень полно ответив на все вопросы защитников, Михаила Ходорковского, Платона Лебедева, а также усиленно пытаясь понять витиевато, а порой и просто неприлично спрашиваемое прокурором Валерием Лахтиным, Уилсон простоял за свидетельской трибуной около 10 часов с небольшими перерывами.

Он продемонстрировал несколько заранее заготовленных слайдов, на которых в упрощенном для наглядности виде была изображена структура ВИНК ЮКОС, и пояснил целевое назначение отдельных групп компаний и принципы их взаимодействия. Эта схема затем позволила Уилсону ответить на вопрос о том, известно ли ему обвинение, выдвинутое в отношении Ходорковского и Лебедева, и что он может сказать о возможностях совершения такого масштабного хищения и последующего отмывания средств. Он ответил, что эти обвинения не соответствуют его пониманию того, что в реальности происходило с компанией: «Ни обвинение в хищении, ни обвинение в отмывании не имеют никакого смысла в свете моих знаний и моего опыта работы с ЮКОСом». Указывая на схему, Уилсон пояснял далее: «В некоторых случаях верно как раз противоположное – целью структуры, о которой я уже говорил, было установление контроля со стороны НК ЮКОС над всеми поступлениями. В той структуре я не усматриваю никаких возможностей для хищения как физических объемов нефти, так и выручки от ее продажи. Я не могу понять, откуда берутся незаконно полученные средства, как они формируются. Не могу понять, как можно утверждать, что имеет место отмывание незаконно полученных средств».

Стив, на мой взгляд, был настолько убедителен, и вероятно, сторона обвинения заведомо располагала сведениями об уровне его профессиональной квалификации, что еще до начала дачи показаний прокурор Лахтин потребовал не допускать его к свидетельской трибуне в связи… с явной заинтересованностью в исходе дела! Когда же это не удалось и Уилсон уже многое успел рассказать присутствующим в судебном зале, был предпринят следующий, еще более оригинальный с правовой точки зрения демарш. Прокурор заявил суду, что следует незамедлительно прервать допрос свидетеля стороной защиты и дать возможность обвинению задавать вопросы. Несмотря на признание Лахтина, что такое действо не предусматривается законодательством и его ссылки на затягивание процесса адвокатами, он был усажен судьей на свое место без какого-либо реагирования на выдуманное процессуальное новаторство.

Тем временем Уилсон разделывался с «легализацией», объясняя, что выручка не могла легализовываться, а просто передвигалась из одной точки группы «ЮКОС» в другую, например при инвестиции средств. Она тратилась на приобретение стратегических активов или использовалась для предоставления займов.

Реакцию на такие убедительные доводы со стороны самого активного прокурора, готовившегося к своей части допроса, описали журналисты: «В течение всего пятиминутного перерыва Лахтин, злобно откидывая стул, бросался то из зала номер семь, то назад в зал, в совещательную комнату к судье». Когда метания закончились, присутствующим пришлось ознакомиться со сферой прокурорских интересов, направленных на свидетеля. Тот пожелал выяснить у Уилсона длительность его рабочего дня, в чем состояла польза от его деятельности, где он получал оплату за работу, почему именно там, естественно – размер заработной платы. Большинство такого рода вопросов либо по протестам защиты, либо по инициативе суда снимались. Но стремление залезть в чужой карман и произвести там инвентаризацию было у Лахтина неудержимым. Когда он выудил из дела документ, где значилось, сколько заработал Уилсон в рублях и в долларах, нужно было видеть выражение лица прокурора: казалось, что еле скрываемая ненависть перемежается с осознанием им простой, но запоздалой мысли – не на того я учился!

А поскольку учился он явно неважно, то продолжил задавать вопросы, никакого отношения не имеющие к существу предъявленного Ходорковскому и Лебедеву обвинения, перемежаемые с неподобающими намеками вроде сокрытия доходов от налоговых органов или получения Уилсоном заработков за счет похищавшихся средств.

Вновь из описания происходившего в зале суда:

«“Вопрос снят!” – заявил судья. Завязался спор. Наконец судья объявил Лахтину замечание с занесением в протокол. “Мы просим принять меры в отношении прокурора, иначе вопросы о том, как заполнялась декларация, мы будем слушать до ночи!” – заявил адвокат Ривкин. “Валерий Алексеевич не является специалистом в области налоговых вопросов!” – заявил

Лебедев. “Это кто вам сказал, Лебедев?” – обижался универсальный специалист в любых областях Лахтин. “Он строит сейчас свои умозаключения из собственных представлений о том, как удерживают налоги с прокурора. И у нас не налоговое дело! Мы уже просто не туда уходим!” – сказал Платон Лебедев. “Мы дождемся сегодня ответа или нет?! – исподлобья глядел на всех прокурор. – А то ведь ему, может, придется и перед судом отвечать!” – впрямую угрожал он. Зал от возмущения гудел. “Валерий Алексеевич! – закричал судья. – Ну вы понимаете вообще человеческие слова или нет!!! Я вам сейчас еще одно замечание объявлю! Если нет вопросов, так и скажите об этом!”».

Измученного вконец свидетеля отпустили около 21 часа. Он выглядел жутко уставшим и стремился поскорее выбраться из здания, где ему пришлось провести столько трудных, а благодаря Лахтину и неприятных минут. Но не тут-то было!

Я несколько задержался в зале и, спускаясь на первый этаж к проходной, услышал шум и возбужденные голоса. Оказалось, что незадолго до завершения заседания в суд прибыли два следователя из бригады Следственного комитета, которым была дана команда вручить Стивену повестку. В ней было сказано, что Уилсону надлежит прибыть 13 августа 2010 года в 10 часов 00 минут в Главное следственное управление Следственного комитета при Прокуратуре РФ в кабинет № 403 к заместителю руководителя отдела ГСУ советнику юстиции Русановой для допроса в качестве свидетеля по уголовному делу № 18/41-03. Один из следователей пытался что-то говорить о необходимости явки на неважном английском, но Стив стоял и глядел на все происходящее отрешенно, а выражение глаз его говорило: и черт меня дернул согласиться приехать в эту Россию!

Нужно было что-то делать, и поскольку я никого не знал из этих следователей, да и не они принимали решения, то я предложил им соединить меня с Татьяной Русановой, чтобы разобраться в происходящем. Мы были знакомы, поскольку она входила в число первых следователей группы, начинавших вместе с Салаватом Каримовым «материнское» дело № 18–41/03, а затем была принята в штат федерального следственного аппарата. По телефону Русанова заверила, что оснований для беспокойства нет, это просто обычный допрос, который запланировано провести, пользуясь случаем, что Уилсон в Москве. Он может по своему усмотрению воспользоваться помощью адвоката, переводчика, сообщить о вызове в консульство.

Когда я передал ожидающему на улице у здания суда и явно продолжающему нервничать Стиву содержание состоявшегося разговора и сказал, что готов завтра сопровождать его в Следственный комитет, в ответ на родном языке Шекспира и Байрона была произнесена фраза, в которой, судя по эмоциональной окраске, цензурным был только восклицательный знак.

Резко повернувшись, Уилсон быстро удалился в сторону гостиницы. Наутро я узнал, что он спешно убыл к себе на родину.

…Будучи уверенным в том, что описанное пребывание Стива в России вряд ли вызывает у него приятные воспоминания, как, возможно, и люди, с этой поездкой ассоциирующиеся, я долго не решался его побеспокоить. Но потом, воспользовавшись подступающим праздником Нового года, отправил поздравление по электронной почте. Он любезно ответил.

Спасибо тебе за помощь, Стив! И за мужество.

Франк Ригер. Следующий герой нашего рассказа немец, гражданин ФРГ, проживает в Берлине. В 1963 году родился в бывшей ГДР, в 1987 году окончил с красным дипломом Харьковский инженерно-экономический институт. Хорошо владеет русским языком. Не один год работал консультантом по вопросам корпоративных финансов и экономики в разных городах Европы. Часто приезжал в Россию и на Украину в командировки, а с 1998 года вместе с семьей переехал работать в Москву, участвуя во многих проектах для новой российской экономики.

Судьба свела его с ЮКОСом в середине 2000 года, когда он пришел в ЗАО «Юкос-РМ», чтобы стать вице-президентом по экономике и финансам. После двух лет работы ему было предложено занять вновь созданную должность вице-президента по планированию и контроллингу «Юкос-Москва», которая еще называлась «Финансовый контролер группы компаний Юкоса». На этом посту Франк Ригер пробыл до весны 2006 года.

Естественно, что такой свидетель был очень ценен для защиты. Тем более что Ригер, с которым я встречался в Лондоне, подтвердил свою готовность рассказать о том, чем он занимался на разных должностях в ЮКОСе. Это было планирование и бюджетирование всех организаций, входящих в сферу функциональной ответственности «Юкос-РМ»: предприятий по торговле нефтью, нефтепродуктами, предприятий по нефтепереработке, а также оказание сервисных услуг. В его же функциональные обязанности как вице-президента по экономике и финансам также входило руководство процессами подготовки, оптимизации процессов составления управленческой финансовой и бухгалтерской отчетности, а также оценка целесообразности и эффективности осуществления предлагаемых к реализации инвестиционных проектов.

Франк Ригер был также в курсе зарубежной хозяйственной деятельности ЮКОСа, поскольку с целью обеспечения сквозного финансового контроля за работой предприятий холдинга занимал еще и должность председателя Совета директоров компании «Petroval S.A.» (г. Женева), через которую ЮКОС реализовывал экспортные поставки нефти и нефтепродуктов.

А как финансовый контролер Франк, в частности, руководил процессом создания консолидированной финансовой отчетности в соответствии со стандартами ЕААП США, поскольку в вертикально интегрированную компанию «ЮКОС» входило более 500 предприятий, из них около 300 консолидировались в соответствии с общими правилами указанных норм стандартизации.

Из перечисленного послужного списка становится ясно, что Ригер находился в самой гуще событий, которые затем благодаря прокурорскому воображению будут названы масштабными хищениями и легализацией.

Он, естественно, знал детали механизма ценообразования на нефть и нефтепродукты, очень плотно контактировал с аудиторами из «Прайсвотерхаус Купере», был в курсе использовавшихся методов налоговой оптимизации.

Но и это еще не всё. Ригер готов был сообщить суду о том, какими методами велось расследование и как на него оказывалось неприкрытое давление. Его рассказ зафиксирован в протоколе адвокатского опроса, представленного затем в Хамовнический суд:

«После моего ухода из Юкоса в марте 2006 года я ушел в короткий отпуск. После отпуска я нашел себе новую работу в качестве консультанта. В начале мая я должен был выехать из Москвы в Лондон в командировку по своей новой работе. При прохождении паспортного контроля в московском аэропорту Шереметьево я был задержан.

При задержании у меня забрали паспорт, и мне предложили проехать с двумя вооруженными сотрудниками в главный офис следственного комитета на Техническом переулке. Я тут же связался с посольством Германии в Москве и юридической службой Юкоса. В следственном комитете меня встретила следователь Татьяна Русанова, которая мне объяснила, что поскольку я буду допрашиваться как свидетель, то у меня нет права на адвоката или на встречу с представителем моего посольства. Русанова посоветовала мне не нанимать адвокатов Юкоса. Как я потом выяснил, представителю посольства в следственном комитете все время давали неправильные сведения о моем местонахождении. Ни адвокат, вызванный для меня Юкосом, ни представитель посольства так и не смогли пройти на встречу со мной и ждали меня на улице.

Все вопросы, которые мне задавала следователь Татьяна Русанова, были на тему того, могу ли я подтвердить, что Михаил Ходорковский похитил большую сумму денег. Русанова показывала мне заготовленные ответы на свои вопросы и просила меня подтвердить написанное. Например, Русанова попросила подтвердить, что Ходорковский украл несколько миллиардов долларов. После нескольких часов допроса она опять попросила подтвердить, что Ходорковский украл миллиарды.

Через 1,5–2 часа допроса я спросил Русанову, могу ли я уйти. Она сказала, что должна пойти спросить у своего начальника. Вернувшись, она сказала, что начальник Хатыпов не удовлетворен моими ответами и отпустить меня они не могут. Я еще раз попытался объяснить Русановой, что повода для ее предположений о том, что Ходорковский украл миллиарды, нет и не может быть и что если она не понимает меня, то надо пригласить переводчика. Однако она сказала, что я все понимаю и говорю по-русски достаточно хорошо, чтобы обойтись при допросе без переводчика.

…После 8 часов допроса Русанова объявила мне, что на сегодня я свободен и при необходимости они со мной свяжутся. Во время допроса Русанова мне не раз напоминала, что пока меня допрашивали не как подозреваемого, а только лишь как свидетеля. Ее слова я воспринимал как явную угрозу моего ареста в случае отказа от дачи показаний, которых она от меня упорно добивалась.

На следующий день я поехал в Посольство Германии в Москве. Там мне сказали, что МИД Германии направил в МИД России телеграмму с протестом о моем незаконном задержании.

На следующий день после моего незаконного задержания, при прохождении контроля в аэропорту Шереметьево, меня в очередной раз задержали и сказали, что я не могу вылететь из Москвы. Я опоздал на самолет. Через 1,5 часа после этого ко мне вышел мужчина в белой парадной рубашке с погонами и отдал мне мои документы. При этом он намекнул, чтобы я еще подумал, приезжать мне в Россию обратно или нет. После этого случая я принял решение не возвращаться в Россию».

А теперь о том, как развивались события в Хамовническом суде.

Заранее готовясь к представлению доказательств стороной защиты, мы обсуждали как между собой, так и с нашими подзащитными, кого из свидетелей целесообразно пригласить в Хамовнический суд. По поводу Франка двух мнений не было, тем более что в нашем распоряжении уже был протокол его опроса адвокатом. Координаты для связи в Германии были известны, и поэтому я направил ему такое письмо:

«Уважаемый господин Ригер!

Я пишу Вам по поручению Михаила Борисовича и Платона Леонидовича.

В первую очередь они просили передать большую благодарность за те сведения и оценки, которые Вы изложили в протоколе адвокатского опроса.

Как Вы, вероятно, знаете, целый ряд бывших сотрудников ЮКОСа подтвердили свою готовность прибыть на суд и дать показания в защиту Ходорковского М.Б. и Лебедева П.Л. Они рассчитывают, что этим будет оказана неоценимая помощь в деле установления истины и восстановления справедливости.

Поэтому, если Вы сочтете для себя возможным дать свидетельские показания, это, вероятно, наряду с иными представляемыми доказательствами невиновности, сыграет свою положительную роль при вынесении судом итогового решения по делу.

С уважением, адвокат К.Е. Рыбкин, 2 мая 2010 года».

Предварительное согласие было получено, и 20 мая 2010 года на процессе прозвучало ходатайство о вызове Франка Ригера. Участникам разбирательства были сообщены должности, которые тот занимал в ЮКОСе, и выполнявшиеся им там обязанности. Защита доводила до сведения суда, что Ригер относится к категории лиц, кому известны существенные обстоятельства, имеющие значение для расследования и разрешения рассматривающегося уголовного дела, в связи с чем он должен быть вызван для дачи свидетельских показаний. Для этого мы просили направить ему повестку как официальный документ, подтверждающий приглашение со стороны суда.

К ходатайству в качестве его дополнительного обоснования был приложен протокол адвокатского опроса Франка Ригера, где в одном из последних пунктов содержалось следующее заявление: «Я готов давать показания в Хамовническом суде по делу Ходорковского и Лебедева посредством видеоконференции, а также если будет направлен запрос о моем допросе по месту нахождения в Германии. Приехать лично в Москву для дачи показаний я готов, если президент Медведев гарантирует мою личную безопасность во время моего пребывания в России».

Поясню, что в отечественном судопроизводстве нет практики допроса лиц, пребывающих за пределами России, по видеоконференц-связи. И хотя, исходя из известного юристам принципа процессуальной аналогии[80], суд теоретически мог бы провести подобный новаторский эксперимент, рассчитывать на это всерьез не приходилось.

Более приближенным к реальности являлся вариант приезда Ригера в Москву, но ему хотелось иметь гарантии безопасности. Помимо того что он был весьма осведомленным человеком и не один год работал на ответственных должностях в ЮКОСе, еще и в обвинительном заключении его имя встречалось несколько раз, причем в формулировках, допускающих различные двусмысленности. Например, говорилось, что он в числе двух других сотрудников компании на свою должность «был назначен Ходорковским и членами организованной группы».

Поэтому по совету своего немецкого адвоката Ригер условием для приезда в Москву считал наличие у него официально полученной судебной повестки. Иммунитет в этом случае обеспечивала статья 456 УПК РФ, где говорится, что свидетель, находящийся за пределами территории Российской Федерации, может быть с его согласия вызван должностным лицом, в производстве которого находится уголовное дело, для производства процессуальных действий на территории Российской Федерации. Здесь главное, что часть третья той же нормы гласит, что явившееся таким образом лицо не может быть на территории Российской Федерации привлечено в качестве обвиняемого, взято под стражу или подвергнуто другим ограничениям личной свободы за деяния или на основании приговоров, имевшие место до пересечения им Государственной границы Российской Федерации.

Естественно, защитники Михаила Ходорковского и Платона Лебедева поддерживали связь с Франком Ригером, знали об условиях его согласия на выезд и пытались добиться от суда направления повестки прямо на адрес свидетеля, чтобы он получил ее как можно быстрее.

Однако в ходе рассмотрения заявленного ходатайства прокуроры проявили бдительность и напомнили присутствующим, что указываемая защитой норма УПК отсылает к другой статье кодекса, и из нее следует, что вызов из-за границы должен осуществляться исключительно через Министерство юстиции РФ.

С этой оговоркой судья Виктор Данилкин удовлетворил ходатайство защиты.

Процесс шел своим чередом, закончился май, истек июнь, завершался июль, мы ждали приезда Франка в Москву, а он все еще находился дома в Берлине, хотя при этом рвался в бой, но вооруженный судебной повесткой.

Устав проверять свой почтовый ящик, 28 июля 2010 года отчаявшийся Ригер отправил факсом рукописное обращение в Хамовнический суд на имя Виктора Данилкина. Претендент в свидетели защиты писал, что из средств массовой информации узнал о вызове его Данилкиным повесткой в суд для дачи показаний в качестве свидетеля. «Поскольку с момента опубликования этой информации прошло около двух месяцев и я повестки до сих пор не получил, – делился своим огорчением Ригер, – я обратился в Министерство иностранных дел ФРГ и Министерство юстиции ФРГ, и там мне сказали, что по дипломатическим каналам пока повестка на мое имя не поступала». Напоминая, что он по-прежнему ждет повестку и заручился поддержкой указанных министерств Германии, Ригер просил председательствующего по делу рассмотреть также возможности допроса его в качестве свидетеля на территории ФРГ или допроса с использованием прямой видеотрансляции с постановкой перед ним вопросов от всех участников процесса.

«Ваша честь, – просил быть услышанным немецкий гражданин российского судью, – хотел еще раз выразить свою позицию, что я считаю своей обязанностью дать свидетельские показания в этом процессе и надеюсь, что Вы будете иметь возможность организовать все необходимые условия для того, чтобы это обеспечить. В моей стране очень внимательно следят за процессом, и мне думается, что было бы очень полезно и конструктивно удовлетворить мои просьбы».

Однако ничего не менялось, повестка как в воду канула, и уже где-то ближе к завершению судебного следствия я спросил Данилкина, как обстоит дело с вызовом Ригера через наше Министерство юстиции. «Не знаю, – пожал он плечами, – я всё отправил, молчат». Тогда я сам стал забрасывать адвокатскими запросами Минюст. Там долго упирались, играя в тянучку, требовали дополнительного подтверждения моих полномочий, не находили присланных мною ранее документов, но все же с очередного захода пришел ответ по существу спрашиваемого. Уже был вынесен обвинительный приговор, когда наконец заместитель директора Департамента международного права и сотрудничества Валерий Лысак сообщил письмом № 06-49353 от 17 июля 2011 года: «В Министерстве юстиции Российской Федерации рассмотрено Ваше обращение по вопросу предоставления информации относительно поручения Хамовнического районного суда г. Москвы по уголовному делу о вручении судебных документов (повестки о вызове в суд) Франку Ригеру, проживающему на территории Федеративной Республики Германия. При проверке базы данных входящих документов не установлено поступление в Минюст России судебного поручения Хамовнического районного суда г. Москвы в отношении Франка Ригера».

Ну что тут можно сказать? Разве что перефразировать фразу из известного фильма: да здравствует наш суд, самый честный суд в мире!

Р. S. Кстати, этот «честный» суд в приговоре записал, что не поверил свидетелю Косьюшко-Моризе, поскольку тот, «будучи членом совета директоров ОАО “НК „ЮКОС“”, является заинтересованным лицом», а показания Стивена Уилсона «основаны на неполной его информированности об установленных материалами дела обстоятельствах, а также его заинтересованностью в даче показаний в пользу подсудимых». Последняя часть фразы очень наглядна, из нее следует инквизиторская логика суда: истину возможно постичь только в случае трактовки фактов в пользу обвинения.

§ 5. Специальные знания: эксперты и специалисты по разные стороны баррикад

«Одни эксперты считали, что ведьмы действительно садятся на метлу и летят, а другие доказывали, что полет совершает лишь душа ведьмы, в то время как ее тело остается дома».

Самые громкие судебные процессы (М., 2010).

К числу доказательств по уголовному делу, в основе которых лежит применение специальных знаний, закон относит показания и заключения экспертов и специалистов. В этой связи следует дать еще одно разъяснение для лучшего понимания встречающихся на практике проблем с использованием специальных знаний, проявившихся в полную меру по делам Михаила Ходорковского и Платона Лебедева.

Эксперты. Профессиональные эксперты сосредоточены либо в ведомственных государственных учреждениях систем МВД, ФСБ, Минюста, либо трудятся в негосударственных экспертных учреждениях. По общему правилу речь идет о тех людях, кто проводит наиболее распространенные виды экспертиз, наиболее востребованные судопроизводством: криминалистические, экономические, судебно-медицинские, автотехнические и т. д. При этом ничто не мешает, например, следователю, убедившись в надлежащей квалификации многоопытного бухгалтера, экономиста или аудитора, не имеющего отношения к судебно-экспертной деятельности, поручить ему проведение бухгалтерской экспертизы, поставив на разрешение вопросы, традиционно относящиеся к ее сфере.

Государственные экспертные учреждения хороши тем, что состоящие в их штатах сотрудники обязаны использовать утвержденные ведомственными или межведомственными методическими советами экспертные методики, а сами эксперты – иметь аттестацию и получать право на проведение определенных видов экспертиз в экспертно-квалификационных комиссиях. К тому же существующий в таких учреждениях контроль не позволяет выпустить в свет очевидную халтуру, поскольку установлено за правило проверять подготавливаемые заключения, в некоторых экспертных организациях – путем их обсуждения коллективом соответствующего отдела или лаборатории, в экспертных заведениях системы МВД РФ – посредством планового рецензирования экспертиз.

По этой причине недобросовестные следователи стремятся найти экспертов на стороне, что позволяет представлять затем в суд недоброкачественные разработки, по недоразумению именуемые экспертизами. И в случае чаще всего встречающегося некритического отношения суда к таким «доказательствам» именно они ложатся затем в основу обвинительного приговора.

Вспоминаю, как однажды я привез в одну из минюстовских лабораторий судебно-экономических экспертиз заключение, изготовленное некой «внештатной» экспертессой. Руководитель лаборатории, перелистав пару десятков страниц и опытным взглядом просмотрев содержимое, сказал только одно: «Какая чушь!» Я было обрадовался, но на свое предложение подготовить письменную рецензию получил отказ. «Вот если суд нам поручит повторную экспертизу, тогда мы сможем что-то сделать» – таков был ответ.

Парадокс ситуации состоял в том, что означенная экспертесса не один год состояла в штате той самой лаборатории, но данное заключение подготовила для следственных органов как «внештатный эксперт» якобы в свое свободное время, тем самым избежав надлежащего контроля за созданным ею сомнительным произведением. Которое, кстати, без малейших сомнений принял потом суд, несмотря на разгромные доводы приглашенного защитой специалиста. «У суда нет оснований сомневаться в выводах эксперта», – говорилось в обвинительном приговоре, хотя сам эксперт неоднократно игнорировал судебные повестки и предстать перед подсудимым и его адвокатами не пожелал.

Этот пример, к сожалению характерный для современного состояния судебной практики, как нельзя лучше подходит для того, чтобы перейти непосредственно к рассмотрению ситуаций, встретившихся по анализируемым делам.

Для начала следует заметить, что следователи не опустились до того, чтобы привлечь в качестве экспертов очевидных дилетантов или проходимцев, как это порой бывает[81]. Более того, в ряде случаев квалификация привлеченных лиц не вызывала сомнения, и это могло привести к тому, что в суде они стали бы давать показания, идущие на пользу защите. Так, кстати, случилось однажды, когда прокуратура решила пригласить экспертов, делавших оценку ценных бумаг по эпизоду хищения акций дочерних предприятий ОАО «Восточная нефтяная компания». Единственный «выпущенный на сцену» из нескольких явившихся экспертов, отвечая на вопросы Платона Лебедева, вынужден был признать, что на момент производимой экспертной оценки акций ни рыночной оценки, ни биржевой котировки их не существовало. Одного этого признания было бы достаточно объективному суду, чтобы исключить из обвинения данный эпизод и оправдать по нему подсудимых.

Вероятнее всего, что именно по причине опасности признания очевидных, но не устраивающих сторону обвинения истин настоящими профессионалами ни до, ни после описанного случая мы не увидели в Мещанском и Хамовническом судах привлекавшихся следствием экспертов, чьи заключения были использованы в приговорах как доказательства виновности Ходорковского и Лебедева.

Для того чтобы создавать доказательственную базу путем вовлечения в рамки расследования носителей специальных знаний, следователи пошли довольно простым путем. Дело в том, что эксперт в своей работе некоторым родом связан границами вопросов, поставленных перед ним следователем, представленными для исследования материалами и, если таковые имеются, установочными данными. Поэтому он, исходя из своей экспертной специальности, должен четко ответить на вопрос следователя, будучи не вправе подвергать сомнению исходную информацию, а тем более возможность существования в природе явления с такими параметрами, которые могут у него получиться в результате проведенных экспериментов, наблюдений или расчетов.

Попросту говоря, если следователь в постановлении о назначении экспертизы пишет: мною установлено, что обвиняемый может в день прокопать 20 погонных метров, а затем ставит вопрос – сколько дней тому нужно, чтобы таким образом прорыть туннель от Бомбея до Лондона, то эксперт в силу своих полномочий обязан произвести расчеты и дать ответ, нимало не заботясь тем, а возможно ли подобное в реальности. А затем, как нетрудно догадаться, в судебном приговоре мы наблюдаем ссылку на соответствующее «доказательство»: вина подсудимого N. подтверждается экспертным заключением, в квалификации эксперта и правильности его выводов нет оснований сомневаться. Согласно определению, встречающемуся сейчас в специальной литературе, таким образом имеет место под видом экспертизы представление технического расчета версии следствия.

Применительно к эпизоду с обвинением Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в хищении нефти у нефтедобывающих предприятий ЮКОСа бомбейско-лондонский вариант экспортирования был заложен в нескольких вариациях вопросов, заданных следствием в таких формулировках: «Какое количество нефти было приобретено в период 1998–2000 гг. у компаний ОАО “Юганскнефтегаз”, ОАО “Томскнефть” и ОАО “Самаранефтегаз” компаниями ОАО “НК "ЮКОС"”… и другими компаниями и какова была рыночная стоимость данной нефти по мировым ценам нефти марки “Ural’s” (Mediterranean) и “Ural’s” (Rotterdam) по минимальным котировкам за день, существовавшим на тот период?» В иной редакции аналогичный подход был реализован применительно к периоду 2001–2003 годов установкой экспертов на выяснение, какую дополнительную прибыль от реализации нефти на экспорт получили бы ОАО «Юганскнефтегаз», ОАО «Самаранефтегаз», ОАО «Томскнефть», если бы нефть реализовывалась ими самостоятельно?

Абсурдность постановки перед экспертами таких вопросов связана с тем, что к нефти, добываемой российскими компаниями на внутреннем рынке, было предложено руками экспертов применить «мировые» цены Средиземноморского региона, к тому же без учета, была ли реально эта нефть действительно туда доставлена. Другая сторона той же проблемы состоит в том, что в ходе экспертизы предлагалось обсчитать всю добывавшуюся ЮКОСом нефть, хотя отправить такой объем на экспорт невозможно физически. Именно этот антинаучный подход позволил в обвинении привести невероятные цифры совершенного «хищения» по количеству и стоимости нефти.

Такого рода жесткие исходные установки следствия помогли сыграть плохую службу экспертам, что однажды и произошло по причине предоставления для изучения им сводных, а не первичных отчетных документов. Эксперты Экспертно-криминалистического центра ГУВД Московской области, увлекшись на основе полученного задания определением «рыночной стоимости» нефти, добывавшейся дочерними предприятиями ЮКОСа, вполне удовлетворились переданными им следствием реестрами операций по закупкам материальных ценностей, никак не озаботясь получением в свое распоряжение более важных для данного исследования документов, а именно актов приема-передачи нефти. Поэтому эксперты и не знали, что в сводных реестрах, которые они взялись анализировать, речь идет вовсе не о нефти, а о нефтесодержащей жидкости – сырье, подлежавшем доведению до товарного качества, соответствующего ГОСТу. В итоге у них вышло, что в 1999 году ОАО «Томскнефть» добыло, а «НК “ЮКОС”» у него купила (в понимании прокуроров – украла, в лице Ходорковского и Лебедева) 29 млн тонн нефти, хотя на самом деле максимальный объем годовой добычи у этого предприятия был не более 11 млн тонн. Результатом такого вольного обращения с хозяйственными документами стало сначала в обвинительном заключении, а потом и в приговоре суда существенное превышение количества вмененной в вину Ходорковскому и Лебедеву «украденной» нефти над реально добывавшейся ЮКОСом. Стоит ли удивляться, что когда на допросы в Хамовнический суд начали приходить свидетели из числа бывших и действующих работников «Томскнефти», у них глаза округлялись от озвученной цифры размера «похищенного» на их родном предприятии. Экс-глава этой нефтедобывающей организации Леонид Филимонов в судебном заседании 27 июля 2010 года на вопрос Платона Лебедева: «А могло такое быть, чтобы “Томскнефть” добыла в 1999 году 30 млн тонн нефти?», крайне удивленный, ответил: «Конечно нет! Даже если бы мы перевернули ось земную…»

Чтобы иметь представление о том, каковы размеры приведенного экспертно-следственного головотяпства, приведу расчеты защиты, согласно которым получилось, что всего за 1999–2000 гг. Ходорковскому и Лебедеву было вменено хищение 21 123 667 тонн воды, оцененных в 2,7 млрд долларов США по «рыночным ценам» на нефть. Стоит ли удивляться, что после таких одиозных «ляпов» эксперты не сильно стремились предстать в суде перед подсудимыми и их защитниками, прекрасно понимая, что им придется несладко. Особое упорство в этом продемонстрировали некие внештатные эксперты Елоян и Куприянов, кого, судя по частоте встречаемости их фамилий по различным направлениям «дела ЮКОСа», для того и привлекла Генеральная прокуратура РФ, чтобы они создали видимость экспертной основы выдвигаемых следствием обвинений. В первом уголовном деле против Ходорковского и Лебедева ими были исполнены две названные «комиссионными бухгалтерскими» экспертизы по личным налогам наших доверителей, одна, обозначенная как экономическо-техническая (изучалось движение акций ОАО «Апатит»), еще одна – комплексная бухгалтерско-экономическая, определявшая объем изменений чистой прибыли при продаже продукции без посредников. Во втором деле этот рекорд был побит, и дуэт экспертов исполнил шесть экспертиз. Причем эти «многопрофильные» умельцы брались едва ли не за любые поручения, нимало не смущаясь тем, что названия поименованных в выданных им постановлениях следователей экспертных исследований (наверняка придуманные самими «экспертами»), за которые они столь резво взялись, отсутствуют в перечнях официально утверждаемых родов и видов судебных экспертиз, как то: «информационно-бухгалтерская», «финансово-техническая», «комиссионная информационно-аналитическая (техническая)», «бухгалтерско-экономическая». На самом деле класс экономических экспертиз включает в себя такие виды, как бухгалтерские и финансово-экономические экспертизы[82]. Очевидно, что не знающие элементарной классификации судебных экспертиз люди, выдумывающие для них какие-то несусветные названия, мало разбираются в предмете исследования и существующих экспертных методиках. Думается, что как раз о таких персонах обобщающие судебно-следственную практику научные работники пишут: «Имеются многочисленные примеры создания “экспертных” бригад из лиц, которые ни по своему образованию, ни по занимаемой должности, ни по научным интересам не связаны с предметом экспертного исследования. Эти бригады пользуются большой популярностью у органов расследования, и часто именно их привлекают по “громким делам” в качестве экспертов в Москве и других крупных городах»[83].

Совершенно естественно, что к обозначенным многостаночникам у стороны защиты появилось довольно много вопросов как по поводу существа применявшихся ими методик, так и конкретных путей, приведших их к обозначенным в заключениях выводам. И это не удивительно, поскольку, к примеру, изучение экспертизы, использованной следствием по первому делу для обвинений в неуплате личных налогов Лебедевым, показало значительное число расхождений между документами из дела и цифровыми данными экспертизы при отсутствии в заключении Елояна и Куприянова каких-либо пояснений по этому поводу. Ни одна цифра, отражающая банковские платежи в мемориальных ордерах и свифтовых сообщениях, не совпадала с теми данными, которые использовали эксперты для своих расчетов. И в случае подсчета указанными экспертами чистой прибыли от реализации апатитового концентрата анализ защиты выявил не менее грубые ошибки: двойной подсчет выручки (дало приписку свыше 500 млн рублей); применение неверных цен (приписка еще 150 млн рублей); разный подход к учету выручки (плюс 120 млн рублей); смешивание условий экспортных поставок (по железной дороге и через порт).

В этих и в других подобных случаях фактологические и методологические искажения и ошибки экспертиз могли и должны были быть исследованы в судебных заседаниях со всей тщательностью, прежде всего в ходе допроса экспертов. Однако Мещанский суд беспричинно и немотивированно трижды отказывал в удовлетворении ходатайств защиты о вызове Елояна и Куприянова. Подозреваю, что такая неявка была запрограммирована заранее, поскольку в обвинительных заключениях по ранее раздельным делам Ходорковского и Лебедева вообще не удалось обнаружить традиционного раздела, посвященного экспертам. Не явились они и в Хамовнический суд.

Очень соблазнительно было бы для защиты увидеть и тех экспертов, кто предоставлял следствию свои выводы для обоснования хищения всей нефти у ЮКОСа. Подготовленные для них вопросы не скрывались и были озвучены в суде 14 сентября 2010 года:

– Были ли следствием представлены документы, достаточные для производства запрашиваемой экспертизы?

– Каким образом мог быть применен метод сверки при отсутствии документов организаций-поставщиков?

– Каким образом мировые цены подлежат применению при исследовании сделок купли-продажи нефти внутри России между резидентами России?

– Являются ли выводы, сделанные в заключениях категорическими или носят предположительный характер?

Однако и в этом ходатайстве о приглашении экспертов судьей Виктором Данилкиным было отказано. Видимо, он понимал, как нелегко им придется в случае явки.

Специалисты. Уже имея определенный опыт безоговорочного доверия обвинительно-ориентированных судов ко всему, что облечено в форму представленных следствием экспертных заключений, защита, помимо подготовки мотивированных ходатайств об исключении таких экспертиз как недопустимых доказательств, одним из важных направлений своей деятельности избрала работу со специалистами, чьи заключения и показания были призваны опровергнуть логику и выводы стороны обвинения.

Схематично взаимодействие со специалистами выглядело следующим образом. Из числа лиц, с кем уже ранее сталкивался в процессе своей деятельности адвокат, либо по рекомендациям коллег выбирался человек с богатым профессиональным опытом и знаниями. Как вариант, наше обращение поступало в негосударственную экспертную организацию, и ее руководство подбирало специалистов для предстоящей работы. Затем им передавались копии материалов из уголовного дела в объеме, необходимом для исследования и формулирования выводов.

Естественно, что использование помощи специалистов предполагало периодическое общение с адвокатами, заключавшееся в постановке и уточнении заданных вопросов, передаче при необходимости дополнительных материалов, обсуждении проекта заключения. Вопреки предположениям, излагавшимся прокурорами на судах при оценке заключений специалистов и их показаний, указанные встречи и обсуждения никак не имели своей целью навязывание исполнителям воли адвокатов. Речь шла о надлежащем оформлении письменных заключений, приобщении иллюстративных материалов, ссылках на справочные данные, подготовке документов для подтверждения квалификации.

Тем специалистам, кто ранее не выступал в российских судах, нужно было объяснить существующие правила поведения и дачи показаний. Были и объективные сложности с привлеченными защитой иностранцами, привыкшими подготавливаемые ими аналитические материалы облекать в форму привычной для них «презентации», что давало безусловный эффект наглядности, но не всегда вписывалось в обязательный для ведения в судах письменный протокол судебного заседания. Другая тяга иностранных обладателей специальных знаний заключалась в выходе за рамки предоставленных им материалов уголовного дела и попытках найти недостающую информацию самостоятельно, например, в специальной литературе или газетных публикациях. Сам по себе этот метод не являлся ущербным, уязвимость заключалась в его избыточном применении.

Думаю, что из сказанного становится понятным, что попытки упрекнуть специалистов в контактах с защитниками и тем самым поставить под сомнение объективность сделанных ими выводов являются следствием дилетантского подхода и элементарного непонимания сущности использования адвокатами специальных знаний в форме привлечения специалистов. Нам, например, и в первом, и во втором процессах и в голову не приходило попытаться опорочить заключения многократно использованных следствием экспертов Елояна и Куприянова по причине того, что они в процессе работы встречались со следователями. Что совершенно естественно, да и как могло быть иначе, если кабинет для работы этих экспертов находился в самом здании Главного следственного управления в Техническом переулке.

В тактическом плане привлечение группы специалистов стороной защиты преследовало цель обеспечить эффект неоднократного повторения в стенах суда одной и той же истины: обвинение несостоятельно, положенные в его основу «доказательства» порочны и таковыми не являются. «Говорящие головы» специалистов были призваны раз за разом доводить до суда (если хотите, вдалбливать) свое мнение, отличное от следственно-прокурорской позиции. Когда то же делается адвокатами, то и воспринимаются их слова соответственно, как излагаемые заинтересованными лицами. Когда же в унисон говорят и адвокат, и высококвалифицированный специалист, плюс подтверждение сказанному находится в документах из дела, а зачастую и в показания свидетелей – впечатление это оказывает совсем другое.

Прием повторения истины защита использовала в первом процессе по налоговому эпизоду, когда четырем специалистам, решавшим несколько разные задачи, в числе прочих был поставлен вопрос о правомерности расчетов в 1999 году с бюджетом ценными бумагами. Все они пришли к единому выводу о допустимости таких действий, о чем и уведомили суд либо в устных выступлениях, либо в письменных заключениях.

Полагаю, что именно убедительность доводов приглашенных защитой специалистов, наряду с их очевидным высоким профессионализмом, приводила к тому, что как в мещанском, так и в хамовническом процессах никто из оппонентов и не пытался всерьез что-то противопоставлять их аргументам. На первом суде со специалистом по вопросам налогообложения Денисом Щекиным попыталась соревноваться на равных представитель ФНС РФ Александра Нагорная, но выглядело это весьма неубедительно. Думаю, что такая неудача и стала причиной того, что следующему специалисту по налогам Сергею Семенову говорить по существу не дали – вопросы защиты раз за разом судья Ирина Колесникова снимала.

Если говорить о специалистах для участия в хамовническом процессе, то единственным, кого соизволил выслушать судья Виктор Данилкин, был специалист из США Вэсс Хон. Об этом интересном человеке можно рассказать следующее.

Приглашая Хона, защита исходила из того, что он имеет более чем тридцатилетний опыт работы в энергетических компаниях международного уровня и сможет сравнить структуру и параметры деятельности ВИНК «ЮКОС» с аналогичными крупными фирмами, работающими в нефтегазовом секторе российской и западной экономики. На наш взгляд, Хон прекрасно справился с поставленной перед ним задачей. Кстати, это был тот случай, когда от него требовался в большей степени анализ сторонних источников информации, чем изучение материалов дела, из которых понадобилось лишь общее представление о выдвинутых против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева обвинениях.

Проделав весьма обстоятельную работу, Хон подготовил письменное заключение, снабдив его значительным числом графиков, схем и диаграмм. Естественно, что защита рассчитывала увидеть Вэсса выступающим на процессе, чтобы его показания стали достоянием всех участников судебного разбирательства. Он без колебаний принял предложение прибыть в Москву в Хамовнический суд, и 31 мая 2010 года на трибуне предстал высокий, крепкий мужчина в очках семидесяти лет от роду.

Трудно устоять перед тем, чтобы не привести дословно выводы, к которым пришел техасский аналитик нефтяной отрасли. По большому счету, каждое такое слово – последовательно забитый гвоздь в крышку гроба абсурдного обвинения:

• Действия Ходорковского соответствовали действиям руководства компании, намеревающегося построить образцовую компанию, которая смогла бы достичь устойчивых показателей роста и долгосрочной рентабельности.

• ЮКОС был сравним с другими российскими и зарубежными вертикально интегрированными нефтегазовыми компаниями.

• ЮКОС внедрил строгую практику бухучета, стал более прозрачным, открыто публиковал результаты своей деятельности и планы на будущее.

• Цена нефти на устье скважины в большой степени отличается от многочисленных базисных (эталонных) цен и фактических цен конечного покупателя.

• Сравнивать цену на устье скважины с ценой конечного пользователя, по сути, то же самое, что сравнивать яблоки с апельсинами.

• То, как сбытовые или торговые компании внутри холдинга «ЮКОС» приобретали нефть у разведочно-добывающих дочерних компаний, соответствовало отраслевым стандартам, обычаям и практике.

Видимо, хорошо понимая, что такого рода обоснованные откровения создадут существенные проблемы для предстоящего к вынесению обвинительного приговора, судья Данилкин начал атаку на приглашенных защитой специалистов с отказа в приобщении к делу заключения Хона. Перед этим прокурор Смирнов, обсуждая данный вопрос, подсказал суду абсурдную версию о том, что такие заключения могут быть получены только официальными должностными лицами, чем продемонстрировал полное незнание закона. Видимо, не желая быть уж слишком сильно осмеянным юридическим сообществом, судья Данилкин придумал другой повод: он отказал защите потому, что на момент составления заключения Хон еще не был признан специалистом! И тем самым «закрыл» сразу две нормы – из УПК и закона об адвокатской деятельности.

И не задавший ни одного вопроса Хону по существу проведенного им исследования, Данилкин (по крайней мере, его фамилия указана в вводной части приговора) затем написал по поводу единственного допущенного к показаниям специалиста: «Суд считает, что Хон не является специалистом в области российского права, в компании не работал, использовал сведения о компании, полученные из СМИ, при оценке деятельности “ЮКОСа” проверку соблюдения компанией требований российского законодательства не проводил, следовательно, его показания несостоятельны в силу ненадлежащей осведомленности о деятельности ОАО «НК “ЮКОС”». Процитированный фрагмент, аналогичные тезисы которого встречаются также и применительно к другим специалистам, трудно обозначить иначе как псевдоюридическим мракобесием. Даже дилетанту ясно, что если бы Хон ранее трудился в ЮКОСе, он не смог бы выступать в качестве специалиста, а давал показания лишь как свидетель. Пассаж о знании российского права совершенно неуместен исходя из существа вопросов, поставленных перед специалистом. При всем этом в приговоре нет даже малейших попыток осмыслить сущность обстоятельного анализа, представленного суду.

Уже по прошествии хамовнического процесса стало известно, что такой энергичный человек, как Вэсс Хон, по возвращении на родину в США счел необходимым поделиться с согражданами своими наблюдениями, вынесенными в результате общения с российской юстицией. Полагаю, что ее представителям было бы весьма полезно познакомиться с тем, какое впечатление они создают о себе и о России у иностранцев своим поведением. Ниже приводятся выдержки из интервью Хона, данного осенью 2010 года одному из американских журналов, а также из его письма от июля того же года американскому конгрессмену Кевину Брэйди:

– Я ездил в Россию дать показания как специалист, чтобы помочь суду в понимании структуры вертикально интегрированной нефтяной и газовой индустрии, как она организована, и сравнить внутреннюю организацию ЮКОСа и его действия с другими аналогичными компаниями, включая ЛУКОЙЛ, наиболее похожую на ЮКОС российскую нефтегазовую компанию.

– Я получил возможность давать показания лично, ответил на вопросы, поставленные защитой и обвинением, даже несмотря на то, что они пытались блокировать и дисквалифицировать как меня, так и моего переводчика Юрия Сомова, который имел безукоризненную репутацию переводчика с русского языка на английский. Тем не менее судья не разрешил приобщить мое заключение или рабочие записи в качестве доказательств… Я подвергся разносу со стороны прокуроров за то, что принял оплату за свою работу, вместо того, чтобы явиться в Россию за свой счет, чтобы дать показания. Получается, что, согласно мнению судьи и прокуроров, российский суд не разрешает экспертам давать показания в пользу защиты до тех пор, пока сторона обвинения это не одобрит и не оплатит. Это для меня поразительно. Тот, кто читает российскую Конституцию, тот должен поверить, что в России величайшая демократия и прекрасное место для жизни и работы. Но это вовсе не то, что я наблюдал, когда был в России.

– Судья и прокуроры вопили, кричали, орали и проявляли другие формы непрофессионального поведения. Прокуроры сталкивались с проблемами при оспаривании свидетельств защиты и вынуждены были прибегать к театральности и позерству, но не к закону.

– Мое отношение к сказанному таково: почему мы даем статус члена ВТО стране, в которой нет верховенства закона и высмеиваются иностранные эксперты, в то время когда Россия пытается добиться возвращения частных инвесторов в страну? Почему мы позволяем российским лидерам выпрашивать американские инвестиции, когда американцы не имеют возможности привлекать к ответственности и компенсировать свои убытки за пределами России? Я уверен, что любая американская компания, которая собирается инвестировать в Россию, должна полностью раскрывать риски того, что все ее инвестиции будут захвачены, персонал арестован и отправлен в тюрьму в условиях отсутствия адекватной защиты или представительства и полной потери активов, в том случае если (российское) правительство решит так сделать.

В числе тех, кому Хамовнический суд не дал возможности говорить, была приглашенная защитой в качестве специалиста Елена Российская. Это ученый с международным признанием, в представлениях в мире юридической науки не нуждающаяся. Из числа ее многочисленных званий и должностей можно отметить, что Российская – заслуженный деятель науки РФ, почетный работник высшего профессионального образования, доктор юридических наук, профессор, академик Российской академии естественных наук, действительный член Международной ассоциации по идентификации. Ведущий российский специалист в области криминалистики и судебной экспертизы, автор более 300 научных работ. Директор Института судебных экспертиз Московской государственной юридической академии, одновременно заведующая кафедрой судебных экспертиз МГЮА, член Ученого совета Российского федерального центра судебной экспертизы при Минюсте России, вице-президент Палаты судебных экспертов, член президиума Учебно-методического объединения «Судебная экспертиза» Министерства образования РФ.

И этот безоговорочный авторитет в области теории судебных экспертиз был не только не выслушан судьей Виктором Данилкиным, а фактически признан им некомпетентным! Произошло это так.

В связи с обращением защиты Елена Российская и ее коллега Алексей Савицкий изучили одну из судебных экспертиз, проведенных по заданию следствия по нефтяной тематике. В итоге они пришли к выводу, что данное заключение не является однозначным, не обладает необходимой научной и методической обоснованностью, не соответствует требованиям, предъявляемым теорией и практикой судебной экспертизы к такого рода документам. Естественно, возникла необходимость, чтобы указанный вывод был доведен до сведения суда, и защита заявила ходатайство о допросе Российской. Против этого сразу же выступил прокурор Лахтин, чей отвод специалисту тут же удовлетворил суд. Абсолютно не интересуясь результатами проведенного исследования экспертизы, судья Данилкин провозгласил: «Суд считает, что Российская Е.Р. не обладает необходимыми специальными познаниями для разрешения существенных вопросов по настоящему уголовному делу, что исключает возможность ее – Российской Е.Р., участия в качестве специалиста».

Интересно, что устами Валерия Лахтина одна из претензий к профессору Елене Российской была заявлена в том, что она не является специалистом в области экономики. Когда же на следующий день после изгнания корифея в теории судебных экспертиз перед участниками процесса предстал ее коллега Алексей Савицкий – специалист в области бухгалтерского учета, аудита и финансово-кредитных отношений, кандидат экономических наук, доцент и аттестованный аудитор, и для него нашлась ложка дегтя у прокуроро-судебных единомышленников: он был признан не обладающим правом оценивать судебные экспертизы и потому не владеющим специальными знаниями.

В то же время известны неединичные случаи, когда экспертные заключения, явно затрагивавшие правовые аспекты рассматривавшейся ситуации, принимались судами, правда, лишь по инициативе стороны обвинения. Тот же судья Данилкин не имел никаких претензий к следователям, когда они по эпизоду, квалифицированному как хищение акций дочерних предприятий ОАО «ВНК», задавали экспертам вопросы, звучавшие так: «Соблюдены ли оценщиками ЗАО “МЦО” требования нормативных актов?» или «Являются ли соответствующими нормам российского законодательства и профессиональным требованиям экспертные заключения об оценке эквивалентной стоимости пакетов именных бездокументарных акций?..»

Видимо, критерий допустимости правовых знаний в качестве специальных лежит в иной плоскости. Вспоминаю, как в свое время я обсуждал этот непростой вопрос с известным криминалистом, профессором Игорем Михайловичем Лузгиным. Тот, не задумываясь, сразу сказал, что главное здесь – не сфера познаний, а их глубина. И действительно, разве каждый современный судья, в производство которого попадает дело об экономическом преступлении, прекрасно знаком с правовой регламентацией оборота ценных бумаг, правилами ведения внешнеэкономической деятельности, системой банковского законодательства? Ответ очевиден. В наши дни даже в «Настольной книге судьи» по поводу обозначенной проблемы разъясняется: «Процессы дифференциации научного знания, сопровождающие развитие науки вообще, не обошли стороной и юридические науки. Право – это не застывший формализованный свод правил… В настоящее время судьи, как правило, владеют знаниями только из определенных отраслей права и не в состоянии в необходимой степени ориентироваться во всех тонкостях современного обширного законодательства, которое к тому же постоянно изменяется и развивается. В этих сложных условиях в каждой из отраслей права можно условно очертить круг общеизвестных для практикующих юристов, наиболее часто востребуемых ими знаний и специальных знаний»[84].

Руководствуясь обозначенным подходом, защита решила пригласить в качестве специалиста знатока уголовного права. Причем выбор пал на известного в России ученого, многие годы изучающую уголовно-правовые аспекты преступлений в сфере экономической деятельности, – доктора юридических наук, профессора Наталью Лопашенко. Имелись достаточные основания считать, что продемонстрированный стороной обвинения подход к трактовке понятия хищения, включая сомнительно оригинальный способ криминализации механизма ценообразования, нуждался в научно обоснованном сопоставлении с базовыми положениями материального права. По этой причине возникла необходимость участия в суде на стороне защиты специалиста, знакомого как с реалиями современной российской экономики, так и критериями, заложенными в уголовное законодательство для возложения ответственности за противоправное поведение субъектов хозяйственной деятельности.

О том, к каким выводам пришла Наталья Лопашенко, она коротко и емко рассказала в интервью, прозвучавшем 1 июля 2010 года сразу после ее выхода из зала судебного заседания: «Если смотреть по признакам хищения, то практически ни одного признака хищения установить в данном случае невозможно. Насколько мне представляется, имела место обыкновенная хозяйственная деятельность… Специалисту понятно, что обвинение надуманное и квалификация надуманная, и есть желание выдать обыкновенную хозяйственную деятельность за преступление». А относительно упрека во вмешательстве в компетенцию суда и о его небеспристрастности Лопашенко пояснила: «Но я ведь и не говорю о доказанности или недоказанности. Я говорю только об уголовно-правовом характере того деяния, которое вменяют. А деяние заключалось в том, что нефть продавалась нефтедобывающей компанией ЮКОСу, ЮКОС перепродавал эту самую нефть дальше, и разницу в этих ценах и получения ЮКОСом прибыли расценивается как хищение. В этой позиции ни при каких обстоятельствах не может быть усмотрено хищение… Никто еще не отменил провозглашенную Конституцией свободу экономической деятельности, и она существует. Но она попирается подобными решениями. Создается крайне опасный прецедент, просто крайне опасный. Судя по всему, есть обвинительный уклон у суда… если будет создан этот прецедент, то можно поставить крест на экономике России…Если мы здесь сейчас усмотрим хищение, то можно будет усмотреть его во всех экономических отношениях. Поэтому это абсурд, просто абсурд. Ну а считать, что главные управляющие менеджеры являлись в данной ситуации организованной группой, – это вообще не знать уголовного права. В принципе не представлять себе, что такое организованная группа, как она понимается».

Но письменное заключение профессора, где она обосновала свои выводы, стало достоянием лишь защиты и посетителей сайта khodorkovsky.ru. Судья Виктор Данилкин счел, что ему совершенно ни к чему для разрешения дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева впитывать от высококлассного ученого правовые доктрины и слушать неопровержимые доводы о полной несостоятельности обвинения. Судебное постановление отнесло Наталью Лопашенко к категории «не обладающих необходимыми специальными познаниями»…

Барьер также был поставлен перед российским ученым, известным экономистом Михаилом Делягиным. Не пустили для изложения результатов проведенного исследования сертифицированного бухгалтера из США Кевина Дейджеса.

Надо сказать, что с приглашенными защитой иностранными специалистами судья Данилкин особенно не церемонился. С подачи прокуроров он разделывался с «шибко умными» довольно быстро – все они были не допущены как «не обладающие специальными познаниями для разрешения существенных вопросов по настоящему уголовному делу».

Про специалиста в области предоставления консалтинговых услуг и знатока международного корпоративного права Лауру Хардин (США) прокурор Валерий Лахтин сначала заявил, что ее «фактически нанял для работы защитник – адвокат Ривкин К.Е.». Суперосведомленный гособвинитель также поставил женщине на вид, что она перед судебным заседанием встречалась с другими специалистами (каков криминал!). Суд с готовностью отвел американку, приведя уже не в первый раз совершенно абсурдные доводы: она не допускалась к делу в качестве специалиста ранее ни органами следствия, ни судом и «в установленном законом порядке с направленными в суд материалами настоящего уголовного дела не знакомилась». О том, что никакого «установленного порядка» для специалистов не существует и с делом суд сам мог предложить ознакомиться, в постановлении об отводе ни слова не сказано.

По тем же основаниям Виктор Данилкин не допустил для дачи показания по существу инвестиционного банкира Джона Романелли (США), планировавшего рассказать об экономической целесообразности ряда сделок и финансовых операций, квалифицированных обвинением как легализация. А перед этим «выдающийся нефтяник» Валерий Лахтин (определение Платона Лебедева) дал мудрое разъяснение этому специалисту, что тот должен был бы изучить для решения поставленной перед ним задачи не банковские документы о приобретении акций и выдаче кредитов, а, как сказано в постановлении об отводе, «именно документы, касающиеся движения выручки от реализации нефти, что им не было осуществлено и, по мнению государственного обвинения, свидетельствует о его, Романелли Д.Д. некомпетентности».

Сам Лахтин, безусловно, считал себя сверхкомпетентным, и не только в правовых вопросах. Об уровне его разносторонних знаний и грамотности говорит посвященное тому же Романелли письменное «Заявление об отводе специалиста» от 17 августа 2010 года за подписью данного гособ-винителя. Читаем текст процессуального документа, врученного суду: «при обсуждении НЬЮАНСОВ», «ЭКСЛЮЗИВНЫЙ специалист», «вопросы РЕСТРУКТУИРОВАНИЯ сделок».

И эти люди унижали цвет нашей правовой науки и издевались над знатоками западной бизнес-практики!

§ 6. Вокруг приговора

«Приговор 6 Ленинграде мы не составляли… Мера наказания была внесена 6 приговор после разговора Ульриха со Сталиным… Мы ничего своего в дело не внесли… Все заранее было предусмотрено…

Процесс был заранее расписан. Мы только юридически и технически оформили все документы. Даже мера наказания была заранее намечена и нам продиктована».

Из признательных показаний бывших членов Военной коллегии Верховного суда СССР О. Матулевича и А. Горячева, рассматривавших дело о заговоре с целью убийства С. Кирова

«Приговор мною написан осознанно, я подписал этот приговор, я его провозгласил, и я несу ответственность за этот приговор до конца дней своих». Судья В. Данилкин в телевизионной передаче

«Человек и закон»

.

В самые последние дни декабря 2010 года судья Данилкин подвел черту под судебным разбирательством дела Ходорковского и Лебедева, скороговоркой огласив обвинительный приговор, являвший собой слегка обновленную версию обвинительного заключения. Полная солидарность Хамовнического суда с прокурорами вылилась в 14 лет лишения свободы каждому подсудимому.

Но уже в ходе непростого восприятия на слух выдаваемых пулеметными очередями страниц приговора к чувству горечи примешивалось и другое ощущение – очевидного обмана. Судья, которого мы наблюдали весьма продолжительный период времени, а именно – без малого два года, ни разу не дававший серьезных поводов упрекнуть его в невнимательности и дилетантстве или в абсолютном непонимании механизмов нефтедобычи и нефтеторговли, о чем многочасовые лекции прочитали в своих показаниях Ходорковский и Лебедев, не мог сотворить подобный документ. Человек, по его собственному признанию, весьма досконально проштудировавший литературу, относящуюся к нефтяной отрасти, среди которой, к примеру, была монография «Холдинги в нефтегазовом бизнесе», не стал бы после этого писать ересь, с избытком присутствовавшую в тексте приговора.

Отвлечемся на минуту и вспомним популярную комедию «Иван Васильевич меняет профессию». Когда восседающая на троне личность начинает разбрасываться волостями и приветствует иностранных послов словами «Гитлер капут!», по-любому возникают сомнения, что «царь-то не настоящий». И в случае с хамовническим приговором, представляющим собой сплошной «капут», по мере его внимательного изучения подозрения по поводу истинного авторства переходят в абсолютную уверенность, что документ составлен вовсе не судьей Виктором Данилкиным, а заменившими его посторонними самозванцами с интеллектуальным уровнем домоуправа, про кого в том же фильме сказано: Иван Васильевич, как порой бывает трудно определить, когда вы бредите, а когда говорите серьезно.

Естественно, что высказанные предположения нуждаются в убедительной аргументации. Итак, сначала по поводу бреда. Проанализировав приговор, сторона защиты пришла к выводу, что там его предостаточно.

Уже 2 февраля 2011 года в опубликованной в газете «Ведомости» статье «Зима правосудия: слова и реальность» Михаил Ходорковский писал:

«Что же до примеров демонстративного правового нигилизма в чудовищном приговоре, увенчавшем знаковый процесс, то они – прямая угроза всей правовой системе страны, во всяком случае в области экономической деятельности… Это может показаться бредом, но в приговоре суда действительно говорится:

– что сделки по покупке продукции головной компанией у своих консолидированных на 100 % “дочек” есть хищение, то есть безвозмездное изъятие товара, причем ее акционером;

– что получение производителем продукции миллиардной прибыли подтверждает “безвозмездность изъятия” этой самой продукции у этих самых производителей;

– что “правильная” цена нефти на промыслах в Сибири – это цена в Роттердаме (порт в Западной Европе), несмотря даже на таможенные пошлины и транспортные издержки».

Псевдоюридической бесовщиной Ходорковский назвал встречающиеся в приговоре дикости, в том числе такие, как: «… вина подсудимых (в похищении нефти) подтверждается тем, что они принимали активное участие в выстраивании вертикально интегрированной структуры ОАО “НК "ЮКОС"”»; «выплатой дивидендов (акционерам) подсудимые… скрывали совершенное хищение»; «увеличение объемов производства компанией ЮКОС (подтверждает обвинение, т. к.)… соответствовало корыстным стремлениям получать все больше прибыли».

В свою очередь, автор этих строк, оправившись от прочитанного в приговоре и увидев по телевидению, как Виктора Данилкина об обстоятельствах его судейства расспрашивает ведущий программы «Человек и закон», также решил задать судье несколько вопросов, разместив их на сайте khodorkovsky.ru:

«1) Как получилось, что якобы написанный Вами приговор практически дословно повторяет составленное следователями обвинительное заключение (3/4 текста) и выступления прокуроров в прениях (1/4 текста)?

2) Это Вы в осознанном состоянии или обвинители, на процессе разглядевшие в материалах дела подпись Карла Маркса, написали в приговоре такие вещи, как:

– показания бывшего Председателя Совета директоров ОАО “НК "ЮКОС"” Виктора Ееращенко “суд оценивает как несоответствующие действительности, поскольку информацию о компании свидетель получал из публикаций в прессе”;

– руководство дочерними предприятиями ЮКОСа осуществлялось “не в целях получения максимальной прибыли… а с целью максимальной добычи нефти”;

– “добытая ОАО "Юганскнефтегаз", ОАО "Самаранефтегаз" и ОАО "Томскнефть ВНК" нефть обществам с ограниченной ответственностью не передавалась, а закачивалась в систему магистрального трубопровода АК "Транснефть"?..”

3) Настаиваете ли Вы на своем авторстве таких революционных открытий в уголовном праве, которые в приговоре обозначены как “окончательная легализация в собственность”, “присвоение добываемой нефти по цене 250 руб за тонну”, “присвоение основной части похищенного имущества”, хищение при условии, что “взамен изымаемой нефти фактически возмещалась только себестоимость”?

4) Вам ли принадлежит новелла модальной логики, которая в формате субъектно-предикатной структуры в приговоре изложена в виде следующего силлогизма: “в решениях арбитражных судов г. Москвы отсутствуют утверждения о том, что нефть стала собственностью ОАО "НК «ЮКОС»". Так, из решения Арбитражного суда г. Москвы от 26.05.2004 г. следует, что “собственником нефти, реализованной в рамках договоров, заключенных с организациями, зарегистрированными на территориях с льготным налогообложением по их поручениям, являлось ОАО "НК "ЮКОС"”?

5) Подана ли Вами в Нобелевский комитет заявка на получение премии за открытие в области экономики, позволяющее беззатратно обеспечивать существенный прирост денежных средств, как то: “Ходорковский М.Б., Лебедев П.Л. и члены организованной группы в 2003 г. совершили хищение… на общую сумму 132 689 052 567,72 руб. Из этой суммы… в распоряжение членов организованной группы было обращено 190 818 520 772,00 руб.”?

6) Какие цели Вы преследовали, когда при сложении стоимости якобы похищенного в 2001–2003 гг. вместо 553 млрд насчитали и инкриминировали Ходорковскому и Лебедеву 811 млрд, то есть на 258 млрд больше?»

В конечном итоге представители стороны защиты сошлись в едином мнении, выраженном Михаилом Ходорковским так: «Без всяких сомнений, приговор писал не Данилкин. Его вообще писали несколько человек, не присутствовавшие в процессе. Причем общий текст либо не редактировался, либо редактор не юрист. Это доказуемо, и доказательства могут стать основанием для уголовного дела против фактических авторов приговора» (Из интервью журналу «Власть», 21 февраля 2011 г.).

На ту же тему высказался и Платон Лебедев в адресованной Московскому городскому суду кассационной жалобе на приговор Хамовнического районного суда:

«§ 1. В период с 27 по 30 декабря 2010 года Данилкин В.Н., числящийся судьей Хамовнического районного суда г. Москвы, огласил текст заведомо неправосудного приговора, “любезно” подготовленного ОПГ Каримова С.К. и откорректированного согласно “указанию” Путина В.В. от 16 декабря 2010 года.

§ 2. Подписантом данного “приговора”, как следует из врученной мне 14 января 2011 года его копии, также является Данилкин.

§ 3. Таким образом, вне зависимости от того, какой конкретно из примененных к Данилкину методов внешнего давления (от банальной коррупции вплоть до угрозы возбуждением уголовного дела) в итоге явился решающим, Данилкин, к моему сожалению, несет личную полную юридическую, в том числе уголовную, ответственность за вынесение этого заведомо неправосудного приговора».

На наш взгляд, улик, изобличающих Виктора Данилкина, было предостаточно, и их можно разделить на прямые и косвенные.

Заслуга в обнаружении прямых свидетельств чужого авторства приговора принадлежит средствам массовой информации. За довольно короткий промежуток времени появились следующие сведения:

♦ 26 декабря 2010 г. в «Газете-Би» сообщение под заголовком «Накануне оглашения приговора по делу ЮКОСа на судью Данилкина оказывается давление». В нем утверждалось, что Данилкин, планировавший в понедельник, 27 декабря 2010 года, огласить приговор Ходорковскому и Лебедеву, в прошедшую субботу был доставлен в Московский городской суд. При этом «источник в силовых структурах» сообщил следующие детали: в указанную субботу утром несколько «человек в штатском» приехали домой к судье Данилкину и отвезли его в Мосгорсуд. Вечером судью отвезли домой, предупредив, чтобы он не выходил из дома и что за ним приедут и в воскресенье. По словам собеседника, субботняя история с приездом Данилкина в Мосгорсуд связана с тем, что на днях к «обеспечению приговора» по делу Ходорковского и Лебедева подключилась группа сотрудников ФСБ РФ[85].

♦ 14 февраля 2011 года пресс-секретарь Хамовнического суда г. Москвы Наталья Васильева дала интервью телеканалу «Дождь» и «Газете. Ру». Отвечая на вопросы, она подтвердила информацию о вызове Данилкина в Московский городской суд в выходной день перед началом оглашения приговора. Кроме того, Васильева сообщила о своей осведомленности в том, что в ходе судебного процесса Данилкин получал из Московского городского суда «распоряжения, как вести себя дальше», и что «контроль был постоянным». Она же в интервью утверждала: «приговор был привезен из Мосгорсуда, я абсолютно точно это знаю», «он (Данилкин) получил другой приговор, который нужно было огласить», «некоторые части (приговора) довозились даже во время оглашения».

♦ Рассказанное Натальей Васильевой подтвердил и другой работник Хамовнического суда г. Москвы – администратор Игорь Кравченко. Он сообщил «Новой газете» (15 апреля 2011 года), что «Данилкин по всем возникающим у него вопросам советовался в Мосгорсуде, часто во время процесса туда ездил», и что председательствующий ему признавался: «Я в принципе ничего не решаю. Что скажут, то и будет».

♦ Помимо этого, в газете «Метро» (27 февраля 2011 года) указывалось, что некто С. Добронравова, находясь в Хамовническом суде, «услышала разговор по телефону женщины-прокурора. И та сказала: “Сейчас адвокаты отбарабанят гонорары, Ходорковский отболтает. Но приговор не готов, его еще не привезли из Мосгорсуда”».

Свидетельства несамостоятельности и подконтрольности судьи Виктора Данилкина содержались также в опубликованном в электронных СМИ 4 марта 2011 года журналистом Андреем Лошаком материале. Описывая свою встречу с пресс-секретарем Мосгорсуда Анной Усачевой, с которой перед этим он обсуждал ситуацию с делом Ходорковского и Лебедева, автор пишет:

«Когда мы уже перед прощанием курим у окна с видом на строительство очередного корпуса Мосгорсуда, раздается звонок. Анна отходит в сторону, но я все слышу:

– Здравствуйте, Виктор Николаевич! Ну, вы знаете, Виктор Николаевич, мы с вами уже говорили, нет у вас сейчас времени на комментарии, вам протоколы составлять надо к кассационной жалобе, так и скажите.

Закончив разговор, Усачева произносит в сердцах: “Бедный Данилочкин![86]».

Косвенных доказательств фальсификации приговора было намного больше, и мы приведем из них наиболее показательные.

Во время провозглашения приговора защитой велась аудиозапись. Проведенное впоследствии сравнение выявило явные и существенные несоответствия официального письменного текста приговора и содержания аудиозаписи его оглашения. Это подтверждало абсолютную правильность слов бывшего пресс-секретаря Хамовнического суда г. Москвы Натальи Васильевой о том, что в ходе и после провозглашения приговора он подвергался корректировке.

Анализ показал как последующие изменения письменного текста по сравнению с произнесенным, так и включение в него фрагментов, вообще не произносившихся судьей при его озвучивании.

Исследование текста приговора также показывает и отсутствие единого автора с однообразным подходом к фактам и их правовой оценке, на что совершенно справедливо обратил внимание Михаил Ходорковский. Наличие коллектива исполнителей, работавших над приговором при отсутствии общего редактирования его текста, подтверждается целым набором весьма существенных противоречий, содержащихся в различных частях этого процессуального акта. Бросается в глаза, что одни изготовители приговора в качестве предмета преступления указывают нефть. Другие многократно пишут об ином – о хищении денежных средств, причем делают это не менее 20 раз! Однако есть и третья часть исполнителей, не согласовавшая свои действия с первыми двумя, и поэтому наряду с украденными нефтью и денежными средствами в приговоре можно найти и указания на похищенные нефтепродукты.

И этот тройственный разброс присутствует в приговоре, несмотря на то что на судебном процессе вопрос о конкретизации предмета обвинения вставал неоднократно, начиная с самого начала – с предварительного слушания. Благодаря настойчивости Ходорковского и Лебедева, заявлявших о неясности и неконкретности обвинения, прокуроры не раз категорично утверждали, что похищенной следует считать именно нефть и ничто иное. В такой ситуации другого объяснения, кроме как нахождение создателей приговора вне стен Хамовнического суда, просто не находится.

Неоценимую помощь защите и осужденным оказал и сам Виктор Данилкин, давая интервью прессе после вынесения обвинительного приговора Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву. Корреспонденту «Коммерсанта» он поведал следующее: «В течение всего процесса помимо протоколов судебного заседания мною велись подробные записи. Я знал, кто и что в какой день сказал, какие документы были оглашены вплоть до номеров и дат, какой документ что подтверждал. Мелким почерком я исписал 10 тетрадей объемом 96 листов каждая. И конечно, я опирался в том числе и на эти записи, когда писал приговор. То есть у меня материал был под руками. Никто, кроме меня, не знал всех материалов дела и не мог написать этот приговор». Как очевидец происходившего в Хамовническом суде, полностью подтверждаю, что Данилкин не только постоянно вносил записи в лежавшие перед ним тетради, но и активно пользовался ими, когда нужно было освежить в памяти присутствующих то или иное событие, например оглашение документа из материалов уголовного дела.

И еще одно важное утверждение судьи, с которым сложно не согласиться. В телепередаче «Человек и закон» им было дословно сказано: «Те обстоятельства, которые были установлены на протяжении двух лет, они не могли быть известны до такой степени, что человек мог где-то вне Хамовнического суда написать этот приговор».

С учетом сказанного Данилкиным, посмотрим, что содержится в судебном акте, авторство на который он так активно отстаивает. И прежде всего нельзя пройти мимо того факта, что целый ряд заведомо ложных утверждений составителей приговора, находящихся в его тексте, был безоговорочно опровергнут в ходе судебного следствия. Это лишний раз подтверждает, что судья Данилкин фактически был отстранен от подготовки данного процессуального документа, затем им собственноручно подписанного. Одновременно такая ситуация уличает фактических исполнителей незаконного приговора в элементарном незнании обстоятельств судебного разбирательства.

Так, в протоколе судебного заседания за 30 июля 2009 года и 18 июня 2010 года, а также – следует полагать – ив одной из тетрадей Данилкина содержатся сведения об оглашении и исследовании Хамовническим районным судом г. Москвы договора купли-продажи нефти между ОАО «Томскнефть» и ОАО «НК “ЮКОС”» от 30 ноября 1998 года и дополнения к нему. По этому поводу защита специально проинформировала суд об отсутствии каких-либо иных договоров за 1998 год в материалах дела. Однако в приговор затем неизвестно откуда попали сведения непонятного происхождения не только о существовании таких договоров, но и об их содержании!

Еще более наглядной является фальсификация сведений о месте совершения инкриминируемых деяний. Согласно как фабуле обвинения, так и приговору, по указанию Ходорковского якобы с противоправной целью Лебедевым был оформлен ряд договоров, и это происходило в офисе последнего по адресу: Московская область, Одинцовский район, д. Жуковка, д. 112, в мае 2001 года и в феврале – марте 2002 года. Но дело в том, что в ходе судебного следствия представленными Хамовническому суду документами, полученными защитой по адвокатским запросам, в том числе из органов государственной власти, а также показаниями свидетелей было неопровержимо доказано, что данный офис начал функционировать только с весны 2003 года, и поэтому никаких действий там Лебедев совершать не мог.

Единственно возможное объяснение, что указанные фальсифицированные сведения включены в приговор, состоит в том, что фактическим его автором является вовсе не судья Данилкин, в присутствии кого неоднократно была опровергнута ложь обвинения, а затем предпринята попытка изменить данные о месте подписания договоров[87], а иные лица, неосведомленные о ходе и результатах судебного разбирательства по делу.

Помимо отмеченного, следует также указать на целый ряд случаев манипулирования с показаниями свидетелей. В приговоре обнаружены ссылки на показания не выступавших в Хамовническом суде свидетелей. Там говорится о допрошенной в ходе судебного заседания свидетеле Наталье Петросян, в связи с чем в тексте приводится изложение содержания ее показаний, якобы данных на процессе. На самом деле Петросян вызывалась в суд, однако для дачи показаний не явилась. Она никогда не допрашивалась в Хамовническом районном суде г. Москвы, что не могло быть неизвестно судье Данилкину, скрупулезно записывавшему все события на процессе в свои многостраничные тетради.

Дабы не утомлять читателей перечислением множества подобных фактов, сразу скажу, что адвокаты, обсудив ситуацию с Ходорковским и Лебедевым, сочли необходимым подготовить «заявление о преступлениях», где указанные и иные примеры были приведены в тридцати подпунктах. Адресатом заявления был Следственный комитет РФ, уполномоченный возбуждать уголовные дела против работников правоохранительных органов.

На основании приводимых фактов и доводов в заявлении говорилось, что текст приговора не мог быть исполнен Данилкиным, как человеком, имеющим высшее юридическое образование, 12-летний стаж следственной работы, судейскую практику более 10 лет и занимающим должность председателя суда, который вел процесс по делу Ходорковского и Лебедева длительное время – в течение 18 месяцев.

К сожалению, доследственная проверка обращения стороны защиты была проведена чисто формально. Большая половина заявителей, включая Ходорковского и Лебедева, опрошены следователями не были. Аудиозапись оглашения допроса их не заинтересовала, как и изложенные в нашем обращении факты. Да и что было ожидать от такой проверки, если ею было поручено руководить следователю Дрыманову, некоторое время возглавлявшему расследование по второму делу против наших подзащитных? Естественно, ответом стало вынесение постановления об отказе в возбуждении уголовного дела.

И все же уверенность в том, что приговор писал не Данилкин, осталась. Думаю, пройдет время, и истина будет установлена в деталях. Не смогла смолчать Васильева, чей поступок, по нашим сведениям, вызвал немалый переполох среди тех, кто на самом деле сотворил обвинительный приговор нашим доверителям. Не так давно об обстоятельствах кассационного процесса по первому делу разоткровенничалась экс-судья, а в то время – секретарь Мосгорсуда Юлия Сазонова (Большой Город, май 2012 г.). Уверен, что со временем появятся и другие, желающие поделиться своими воспоминаниями…

Глава VIII Жертвы «Дела ЮКОСа»

Мощь разрушительной силы «дела ЮКОСа» такова, что она затронула очень многих. Кого-то напрямую, лишив свободы или заставив стать вынужденным эмигрантом. Другие просто сделали для себя вывод, что заниматься бизнесом в России опасно, и вывели свои активы. Безусловно, что и многочисленные судебные разбирательства не прибавили авторитета отечественному правосудию, результатом чего стала едва ли обычная практика выяснения спорных отношений предпринимателей в иностранных юрисдикциях. Наверное, я не ошибусь, если скажу, что жертвой «дела ЮКОСа» в целом стал и авторитет Российской Федерации в глазах мировой общественности.

Но прежде всего, конечно, пострадали конкретные люди, и их очень много. На сайте khodorkovsky.ru есть раздел «Дело ЮКОСа. Списки преследуемых». Там перечислены те, на кого непосредственно было направлено острие уголовной репрессии. Таковых указано 43 человека. Полагаю, что список не полный, поскольку существуют еще десятки, если не сотни бывших юкосовцев, кто так или иначе упоминается в материалах уголовных дел. Одни – с явным намеком на сопричастность к описываемым событиям, которым искусственно придан криминальный оттенок, другие – просто как участники тех или иных хозяйственных операций. Часть таких людей сейчас живут за границей, поскольку не хотят рисковать и быть привлеченными к уголовной ответственности следователями, заботящимися не об истине, а об отчетных показателях, измеряемых направленными в суд делами и количеством выдвинутых обвинений.

Следящая за юкосовскими делами пресса не раз уделяла внимание теме пострадавших от разгрома нефтяной компании, высвечивая самые разные вставшие перед ними проблемы[88]. Те, кто стремился захватить ЮКОС и попутно отправить в колонии его руководителей и основных акционеров, явно подходили к решаемой задаче по принципу «лес рубят – щепки летят», не сильно задумываясь над тем, что ломают человеческие судьбы. При желании о каждом таком человеке можно написать отдельную книгу.

Не знаю, выйдет ли у авторов новый «Овод» или «Граф Монте-Кристо», но то, что есть предмет для обстоятельного повествования, представляется несомненным.

В этой работе хотелось бы привести несколько таких примеров. Выбор пал на хорошо знакомые нам и очень показательные ситуации. И начать следует с рассказа о человеке, которому посвящена эта книга.

§ 1. Василий Алексанян

«Он был замечательным молодым человеком, очень талантливым адвокатом, любившим жизнь и имевшим цель в жизни. Но его решимость защищать права акционеров ЮКОСа стоила ему его жизни, поскольку российские власти отказали ему в необходимом лечении, чтобы заставить участвовать в их противоправных действиях».

М. Ходорковский о В. Алексаняне в интервью Sunday Telegraph 27 мая 2012 года

Мы познакомились с Василием Алексаняном в самом начале расследования дела в отношении Платона Лебедева. Ранее встречаться не приходилось, несмотря на то что помимо исполнения обязанностей руководителя правового управления ОАО «НК “ЮКОС”», а затем и вице-президента нефтяной компании он еще и принадлежал к адвокатскому сообществу.

Наличие статуса адвоката позволило Алексаняну вступить сначала в «материнское» дело № 18–41/03, а затем выступать в качестве защитника и Ходорковского, и Лебедева по выдвинутым против них обвинениям. Уже на следующий день после ареста Лебедева, 4 июля 2003 года, Ходорковский был вызван на допрос в качестве свидетеля в Главное следственное управление Генеральной прокуратуры РФ. Следственное действие проводили следователи Каримов и Плетнев, интересовавшиеся обстоятельствами приобретения акций ОАО «Апатит». Среди трех оказывавших Ходорковскому правовую помощь адвокатов находился и Алексанян. Кстати, он же входил и в группу защитников, в тот же период времени отстаивавших интересы президента ООО «ЮКОС-Москва» Шахновского, обвиненного в неуплате личных налогов.

Двоякий статус Василия Алексаняна позволял ему активно работать сразу по нескольким направлениям: помогать другим приглашенным для участия в деле адвокатам разбираться с особенностями структуры ЮКОСа как вертикально интегрированной нефтяной компании, организовывать защиту от нараставших как снежный ком налоговых претензий, прорабатывать юридические аспекты изменения состава органов управления ОАО «НК “ЮКОС”» в связи с арестом Михаила Ходорковского, а также вынужденным отъездом целого ряда ведущих менеджеров компании за пределы России. Он доводил до команд защитников уже наработанные позиции по тем уголовным делам, возбуждавшимся ранее и теперь вновь поднятым из прокурорских архивов. Иногда он проводил встречи в своем просторном кабинете в здании на Дубининской улице, где коллективно обсуждалась текущая ситуация, а по мере необходимости – кого еще из квалифицированных специалистов или адвокатов следует привлечь, поскольку в делах появлялись все новые эпизоды, да и потенциальная опасность уголовных репрессий распространялась на все большее число сотрудников нефтяной компании.

Естественно, что определенная часть рабочего времени у Алексаняна уходила на посещение следственных изоляторов, чтобы дать необходимые консультации Ходорковскому и Лебедеву, рассказать им о последних событиях в компании, скоординировать позиции подзащитных. Алексанян не скрывал от нас, что некоторые схемы деятельности структурных подразделений ЮКОСа и привлеченных им коммерческих организаций, затем сочтенные неправомерными следственными органами, были разработаны и внедрены на практике именно им. Он говорил об этом с большим огорчением, поскольку был абсолютно убежден в законности таких схем, приносивших ЮКОСу прибыль. В основе этой убежденности, в числе прочего, лежали и неединичные судебные решения, вынесенные в пользу компании не без участия Алексаняна.

Здесь, вероятно, есть смысл отойти несколько в сторону от печальных событий 2003 года и более подробно рассказать о биографии Василия Алексаняна. Он родился в Москве 15 декабря 1971 года. Поступил на учебу на юридический факультет Московского государственного университета, где прекрасно зарекомендовал себя, в связи с чем его не раз отправляли по программам обмена за границу. Уже после смерти Алексаняна один из его однокашников написал: «Вася был самым талантливым из нас, самым умным, самым красивым, самым начитанным». В свою очередь, Павел Ивлев отмечал: «Это был большой и сильный человек, принципиальный и смелый. Душа компании, лидер, талант. Мы познакомились на юрфаке МГУ в 1989-м. Он был одним из самых молодых ребят на курсе, намного моложе большинства, но это никогда не мешало ему быть первым среди нас. Во всем».

Сегодня в «Википедии» на страничке, рассказывающей о юридическом факультете МГУ, можно найти раздел, посвященный его самым именитым выпускникам. Среди знаменитостей, расположенных в алфавитном порядке, Василий Алексанян занимает второе место. Вместе с ним перечислены люди, чьи имена в особом представлении не нуждаются: Президент СССР М. Горбачев, юрист, ученый и общественный деятель А. Кони, судья Конституционного суда РФ в отставке Т. Морщакова, адвокат Ф. Плевако, Патриарх Московский и всея Руси Алексий I, Председатель Президиума Верховного Совета А. Лукьянов, Председатель Конституционного Суда РФ В. Зорькин, певец Л. Собинов, а также целый ряд ученых-правоведов – О. Кутафин, В. Нерсесянц, М. Гернет, А. Герцензон и другие.

Одним из достоинств Алексаняна было его отличное знание нескольких иностранных языков. Поэтому неудивительно, что он продолжил свое обучение во всемирно известной школе права Гарвардского университета в США. Фотография выпускников Гарварда, среди которых был и Василий Алексанян, висела в его служебном кабинете в ЮКОСе на самом видном месте.

Затем Алексанян использовал полученные знания, работая в начале 90-х годов в нескольких западных фирмах, среди которых была известная в юридическом мире американская адвокатская фирма «Cleary, Gottlieb, Steen & Hamilton». Кроме того, в марте 1997 года он получил статус адвоката и был включен в состав московской коллегии «Леке Интернэшнл» («Lex International»), специализирующейся на международном частном праве и тесно сотрудничающей с рядом юридических фирм в государствах Европы, Азии и Америки.

В конце 1996 года Василий Алексанян в 25-летнем возрасте (!!) был приглашен на работу в нефтяную компанию «ЮКОС», где возглавил правовое управление. Несомненные способности, заслуженный авторитет и высокая результативность позволили ему подняться до должности вице-президента ЮКОСа. Глава компании Ходорковский характеризовал Алексаняна как крепкого и абсолютно надежного профессионала. Вот что о нем писала пресса того времени, приводя примеры успешной работы корпоративных юристов: «А история с международным хищником Дартом, который поднял бунт миноритарных акционеров против ЮКОСа? И кто укротил немереные аппетиты заморского авантюриста? Прокуратура? ФСБ? Василий Алексанян, выпускник юрфака МГУ и гарвардской ГГМ, пришедший в компанию в декабре 1996 года»[89]. Этот случай запомнился многим. Уже в наши дни бывший топ-менеджер ЮКОСа Роман Хоменко вспоминал: «Фантастический юрист не только по образованию: Гарвард многие закончили, а то, что Вася выиграл суд в открытом состязании у Кеннета Дарта, – это исторический факт. У Дарта, который обанкротил Бразилию» (Коммерсант FM, 4 октября 2011 г.).

Сам Алексанян так рассказывал о своей деятельности в ЮКОСе: «В период стабильного существования компании у юриста главная задача – “ведение домашнего хозяйства”. Нужно отладить все бизнес-процессы, создать процедуры принятия решений, обеспечить соблюдение законодательства всеми подразделениями компании в текущей деятельности, строить схемы защиты активов, сопровождать новые проекты, повышать квалификацию персонала. Это кропотливая и нужная работа. Но она необходима для того, чтобы предотвратить наступление негативных последствий для активов и персонала компании юридическими средствами. Например, мы впервые (насколько я знаю) в практике отечественного нефтяного бизнеса разработали схему перехода права собственности на добываемую нефть с целью ее имущественной защиты. Просмотрели всю технологическую цепочку добычи. Нашли в ней главное – с юридической стороны – звено. И защитили нашу схему в суде вплоть до Высшего арбитражного»[90].

Вернемся теперь к тому периоду, когда началось преследование основных акционеров и менеджеров нефтяной компании. Помимо участия на предварительном следствии, Василий Алексанян продолжил работу и в судах в качестве защитника, хотя по согласованию с клиентами появлялся там по мере необходимости. Несмотря на специализацию в области гражданского и корпоративного права, он довольно успешно освоил основы уголовного права и процесса и, например, на предварительном слушании в Мещанском суде по делу Платона Лебедева, когда защита оспаривала содержание обвиняемого под стражей «по перечислению» без судебного решения, привел председательствующей Ирине Колесниковой весомые аргументы, хотя и не был услышан, наряду с другими защитниками. Указывать на допущенное нарушение закона пришлось потом Конституционному суду РФ, подтвердившему правильность подхода защитников Лебедева, среди которых был и Алексанян.

У меня с Василием сложились неплохие деловые отношения. В человеческом плане он подкупил тем, что в разговоре мог давать довольно нелицеприятные оценки людям, с которыми работал, включая некоторых из «основных акционеров» ЮКОСа, явно не опасаясь, что эти слова им будут переданы. Следует оговориться, что никогда подобные выпады не были голословными. При этом подозреваю, что их адресаты знали об оценке Алексаняном их деловых качеств.

Когда разгром ЮКОСа шел полным ходом, Василий Алексанян ушел из нефтяной компании и сосредоточился на адвокатской деятельности. К тому времени его не раз вызывали в прокуратуру на допросы, но никаких претензий не предъявляли. В одну из наших с ним встреч в это время он заверил меня, что чувствует себя совершенно уверенно, так как убежден, что никаких доказательств против него у следствия нет и быть не может по причине их отсутствия в природе. О том же поведал в январе 2008 года в интервью «Новой газете» отец Василия Георгиевича – Г. Алексанян: «Я спросил его после ареста Ходорковского: “И что ты теперь собираешься делать?” Он мне сказал: “Папа, я чист перед законом и никуда не собираюсь уезжать”. Эта успокоенность, как полагаю, и позволила ему дать согласие на то, чтобы в апреле 2006 года вернуться в нефтяную компанию и занять пост исполнительного вице-президента ОАО “НК "ЮКОС"” с полномочиями президента[91]. У него были намерения спасти ЮКОС от банкротства, найдя инвестора».

Этим планам не суждено было сбыться. Команда на задержание Василия Алексаняна, по одной из версий, поступила с самого «верха» – от вице-премьера Игоря Сечина, в чьи намерения не входило сохранение ЮКОСа. Об участии в своей судьбе этого человека говорил сам Алексанян после освобождения из СИЗО в интервью «Нью тайме»: «Когда я сидел в тюрьме, ко мне приходили люди и говорили, что Сечин приказал: “Живым не выпускать!” Мне передавали такие пугалки и страшилки».

Василий Георгиевич не пробыл в новой должности и недели, когда 7 апреля 2006 года он был задержан спецназом (кадры захвата показывали по центральному телевидению) и затем арестован с подачи следствия Басманным районным судом г. Москвы. Та же команда следователей, которая создавала дела против Ходорковского и Лебедева, обвинила Алексаняна в хищении имущества ОАО «Томскнефть», а также акций ряда предприятий, внесенных государством в уставный капитал ОАО «Восточная нефтяная компания». Эти действия якобы были им совершены в составе организованной группы, куда также входили член Совета директоров ОАО «НК “ЮКОС”», первый заместитель председателя правления ООО «ЮКОС-Москва» Леонид Невзлин, заместитель начальника правового управления ООО «ЮКОС-Москва» Дмитрий Гололобов, начальник отдела по работе с предприятиями правового управления ООО «ЮКОС-Москва» Светлана Бахмина, управляющий делами ЗАО «ЮКОС-ЭП» Рамиль Бурганов и другие, неустановленные следствием лица.

Поскольку к тому времени следствием Генпрокуратуры уже был активно распространен опыт вменения в совокупности с хищением еще и такого особо тяжкого состава, как легализация (до 15 лет лишения свободы на тот момент), то в обвинении присутствовал и он. А «до кучи» следователи инкриминировали уклонение от уплаты личных налогов.

В обвинительном заключении, составленном по итогам предварительного следствия, его авторы приписали Алексаняну следующую роль: он со своими подчиненными Гололобовым и Бахминой разработал план и схему хищения акций и иного имущества ОАО «Томскнефть», определил юридических лиц в качестве подставных коммерческих организаций для передачи через них похищенных активов в управление и распоряжение организованной группы, обеспечил последующую их легализацию, определяя способы совершения финансовых операций и других сделок, и совместно с Невзлиным руководил действиями участников организованной группы во время совершения преступлений.

О дальнейших событиях много писалось в прессе, поэтому остановлюсь коротко на хронике развития событий. В следственном изоляторе у Василия Алексаняна обнаружился целый букет крайне опасных заболеваний, требовавших качественного лечения в надлежащих условиях специализированного медицинского учреждения. Понятно, что нахождение в условиях несвободы в данной ситуации не способствовало улучшению состояния здоровья. При этом освобождение Алексаняна из-под стражи в планы властей не входило, да и с медицинской помощью они не особенно спешили.

Его друг и одновременно защитник Геворг Дангян со слов подзащитного затем так описывал условия содержания в следственном изоляторе: «В его камере было жутко холодно, Алексанян год спал одетый. Плесень, грибок. По стенам текла вода. Алексанян говорил, что эти стены помнят еще Берию и Абакумова. Для человека с низким иммунитетом это был приговор. И так как лечение ВИЧ-инфекции так и не было начато, в июне 2007 года ему резко стало хуже: постоянно и сильно болела голова, горло, распухшие лимфатические узлы на шее. Алексаняну было невыносимо больно…» (Московский комсомолец, 22 мая 2012 г.).

27 декабря 2007 года Василий Алексанян выступил с обращением к журналистам и правозащитникам, которое распространили фонд «В защиту прав заключенных» и информационное агентство «За права человека». В этом обращении, озаглавленном «Российские власти поставили меня на край могилы», он описал свои злоключения, указав, что не получает жизненно необходимой ему химиотерапии и не имеет возможности лечиться в специализированной гражданской клинике, куда был поставлен на учет в связи с обнаруженным у него заболеванием. «При этом я предпринял все от меня зависящее, чтобы добиться проведения химиотерапии… Но лечение так до сих пор начато и не было. Более того, следствие, признавая правомерность моих требований об обеспечении условий лечения, не только не предприняло никаких действий в этом направлении, но и совместно с СИЗО препятствовало моему доступу к лечащему врачу и врачам – специалистам из гражданской клиники. Закономерным результатом такого развития событий явилось существенное ухудшение моего физического состояния, переход заболевания в более тяжелую стадию, развитие ряда других заболеваний, таких как опухоль печени и лимфатических узлов».

Завершая этот трагический крик о помощи, Алексанян по сути выносит приговор своим мучителям: «В результате незаконного почти двухлетнего содержания в тюрьме еще до суда я, будучи практически слепым, доведен до критического предсмертного состояния сознательными, хорошо спланированными совместными действиями прокуроров, следователей, судей и тюремных врачей. При этом все время не прекращались попытки сделать меня лжесвидетелем и получить от меня показания, порочащие других руководителей компании НК “ЮКОС”, в обмен на изменение мне меры пресечения по состоянию здоровья, то есть фактически в обмен на жизнь. Это немыслимо в XXI веке, но происходит в реальности под завесой замалчивания, сокрытия фактов и лжи».

Европейский суд по правам человека дважды требовал от России принятия оперативных мер для исправления крайне опасной ситуации, но успехов в этом не достиг. Вот что было затем указано в постановлении от 22 декабря 2008 года по делу «Алексанян против Российской Федерации»:

• 21 декабря 2007 года Суд, изучив представленные ему доказательства, решил получить дополнительную информацию о состоянии здоровья заявителя. Он указал… что Правительство и заявитель должны сформировать двустороннюю медицинскую комиссию, которая ответит на ряд вопросов, поставленных Судом. Правительство ответило, что создание такой комиссии противоречит внутреннему законодательству. Однако оно не сослалось ни на какой закон, который препятствовал бы обследованию больного смешанной медицинской комиссией, в которую войдут врачи по его выбору. Суд далее отмечает, что здоровье заявителя несколько раз обследовалось смешанными комиссиями, состоящими из врачей различных клиник. В любом случае Государство не должно отказывать в возможности получения медицинской помощи из других источников, таких как семейный врач лица, содержащегося под стражей, и другие квалифицированные врачи. В таких обстоятельствах Суд считает, что отказ Правительства сформировать смешанную медицинскую комиссию носил произвольный характер. Поэтому Суд сделает неблагоприятные выводы из отказа Государства принять неотложные меры.

• Суд заключает, что по крайней мере с конца октября 2007 года состояние здоровья заявителя требовало его перевода в больницу, специализирующуюся на лечении СПИДа. Больница изолятора не была подходящим учреждением для этих целей.

• В качестве заключительного анализа Суд считает, что власти страны не позаботились достаточно о здоровье заявителя, с тем чтобы обеспечить обращение с ним, не нарушающее статью 3 Конвенции, по крайней мере, до его перевода во внешнюю гематологическую больницу 8 февраля 2008 года. Это подорвало его достоинство и вызвало за собой особенно тяжелые испытания, причинив ему страдания, выходящие за рамки страданий, неизбежно сопряженных с тюремным заключением и болезнями, от которых он страдал, что являлось бесчеловечным и унижающим достоинство обращением. Таким образом, имело место нарушение статьи 3 Конвенции.

Остается только добавить, что статья 3 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод называется «Запрещение пыток».

Кстати, в резолютивной части процитированного постановления ЕСПЧ было и такое предписание российским властям: предварительное заключение заявителя должно быть прекращено. Помимо состояния здоровья Алексаняна, ЕСПЧ обратил внимание еще и на отсутствие надлежащих оснований для содержания его под стражей, признав также нарушение и статье 5 Европейской конвенции. Только одна цитата по данному поводу: «Факты, касающиеся положения заявителя, указанные в решениях судов (а именно то, что у заявителя была работа, он постоянно проживал в Москве и воспитывал несовершеннолетнего сына), говорили в пользу его освобождения, а не наоборот».

Когда ЕСПЧ начал требовать принятия оперативных мер в отношении Алексаняна, следствие вынуждено было озаботиться его судьбой и действительно предприняло некоторые меры для освобождения тяжелобольного человека. По нашим данным, следователь, в чьем производстве находилось уголовное дело, сам выступил с инициативой изменения меры пресечения и получил в этом поддержку своего начальства. Он столкнулся с тем, что Алексанян, зрение которого с детства было неважным, а в условиях СИЗО существенно ухудшилось, самостоятельно не мог читать материалы уголовного дела и этим пришлось заниматься самому следователю, оглашая их вслух. Обратимся вновь к воспоминаниям адвоката Геворга Дангяна: «…Тем временем следствие было завершено. Василий чувствовал себя с каждым днем все хуже, но он должен был ежедневно знакомиться с материалами дела. Сам он читать не мог, ему читали вслух, но даже так он уже плохо воспринимал. Каждый день врач измерял Алексаняну температуру, фиксировал – “38” – и давал справку, что он не может участвовать в следственных действиях. Но, несмотря на высокую температуру, боль и эти ежедневные справки, Алексаняна поднимали и вели из инфекционного отделения больницы ИЗ-77/1 к следователю».

31 октября 2007 года руководитель главного следственного управления следственного комитета Довгий, принимая во внимание состояние здоровья Василия Алексаняна, дал свое письменное согласие на изменение в отношении его меры пресечения на более мягкую, не связанную с лишением свободы. Но чтобы перестраховаться и не брать на себя всей полноты ответственности, следователь обратился в Басманный суд с ходатайством о замене ареста на залог. Однако 2 ноября 2007 года судья отказался принять такое решение, указав, что в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом вопрос об освобождении подозреваемого под залог – это компетенция следователя, в производстве которого находится дело.

К тому времени ситуация сильно поменялась. По некоторым данным, генеральный прокурор, у кого из ведения незадолго до описываемых событий было изъято предварительное следствие, узнав о намерениях сотрудников вновь созданного следственного комитета, с которым у органов прокуратуры сразу не сложились отношения, нашел куда пойти пожаловаться и сообщить, что следователи якобы намерены развалить с таким трудом расследованное дело одного из активных членов юкосовской орг-группы – Василия Алексаняна. Реакцию на такой демарш нетрудно было предсказать. У следователя напрочь пропало желание заниматься освобождением подследственного, и поэтому 15 ноября 2007 года суд в очередной раз продлил срок предварительного заключения Алексаняна.

Как впоследствии выяснилось, этому способствовала еще и позиция, занятая председателем Следственного комитета при прокуратуре РФ Александром Бастрыкиным. В ходе суда над Дмитрием Довгием, обвинявшимся во взяточничестве, выступавший летом 2009 года в Мосгорсуде в качестве свидетеля Бастрыкин пояснил, что попытка освободить Алексаняна дала ему повод усомниться в добропорядочности своего подчиненного. Что вызвало, по словам самого Довгия, резко негативную реакцию главы следственного комитета. Ситуация воистину поразительная: процессуально самостоятельное лицо, каковым является по закону следователь, должен свои действия согласовывать со всей начальственной вертикалью, а попытка добросовестно исполнить предписания ЕСПЧ (про требования российского процессуального законодательства и вспоминать не приходится!) трактуется едва ли не как опасный должностной проступок.

А что же надзирающий за законностью орган в лице Генеральной прокуратуры РФ? Насколько нам известно, он, в лице заместителя первого лица этого ведомства, курировавшего следствие, благосклонно согласился дать свободу Василию Алексаняну. Но при одном условии, уже не впервые озвученном узнику «Матросской Тишины». О чем в январе 2008 года тому представилась возможность рассказать по видеоконференц-связи коллегии судей Верховного суда РФ: «28 декабря 2006 года меня под предлогом ознакомления с какими-то материалами вывозят в здание Генеральной прокуратуры…Следователь Каримов Салават Кунакбаевич… предлагает мне сделку… Он мне сказал: “Руководство Генеральной прокуратуры понимает, что вам необходимо лечиться, может быть, даже не в России, у вас тяжелая ситуация. Нам необходимы ваши показания, потому что мы не можем подтвердить те обвинения, которые мы выдвигаем против Ходорковского и Лебедева. Если вы дадите показания, устраивающие следствие, то мы вас выпустим… И когда мы получим те показания, которые устроят руководство, мы обменяем их – как он выразился, подпись на подпись, – то есть я вам кладу на стол постановление об изменении меры пресечения, а вы подписываете протокол допроса”… Но я не могу быть лжесвидетелем, я не могу оговорить невинных людей, я отказался от этого. И я думаю, какое бы ужасное состояние мое ни было сейчас, Господь хранит меня, потому я этого не сделал, я не могу так покупать свою жизнь».

Когда с трудом стоявшему на ногах Алексаняну суд разрешил сесть, он продолжил свою речь: «В апреле месяце (2007 года) следователь Хатыпов… говорит моей защитнице, присутствующей здесь: “Пусть он признает вину, пусть он согласится на условия и порядок, и мы его выпустим”. Все это время, между прочим, мне не то что лечение не назначали, меня не хотели вывозить даже на повторные анализы. Это пытки, понимаете. Пытки! Натуральные, узаконенные пытки!» И далее: «В чем проблема? А проблема, оказывается, в том, что 15 ноября мне продлили срок содержания под стражей, а 27 ноября ко мне заявилась следователь Русанова Татьяна Борисовна, которая всегда была помощницей ближайшей Салавата Кунакбаевича Каримова, который сейчас советник генпрокурора Чайки, если кто не знает. И сделала мне опять то же самое предложение: дайте показания, и мы проведем еще одну судебно-медицинскую экспертизу и выпустим вас из-под стражи. Это преступники! А когда Европейский суд вынес свое указание немедленно меня госпитализировать, она, уезжая в командировку, передала моему адвокату: “Предложение остается в силе”. Плевать они хотели на Европейский суд! Им надо из меня показания выбить, потому что им процесс нужен постановочный. А я не буду лжесвидетелем. И лгать я не буду. И оговаривать невинных людей я не буду, мне неизвестно ни про какие преступления, совершенные компанией “ЮКОС” и ее сотрудниками. Это ложь все».

И даже несмотря на эти жуткие подробности, а также очевидную незаконность содержания под стражей, что затем без особого труда доказал ЕСПЧ, Верховный суд РФ не нашел оснований сомневаться, что Алексаняну правомерно продляется срок ареста.

Василий был еще жив, а происходящее с ним не укладывалось в головах здравомыслящих людей. Илья Мильштейн по этому поводу не сильно стеснялся в выражениях: «Дело Алексаняна ставит какой-то новый рекорд, еще недостижимый в прежних делах, связанных, например, с тем же “ЮКОСом”. Такого соединения горбачевской гласности с гестаповской беспощадностью мы еще не наблюдали. Путь от липовых садистских приговоров к садизму в чистом виде, да еще с примесью эксгибиционизма, пройден всего за несколько лет» (Грани. Ру, 21 января 2008 г.).

И все же судебная машина сдалась, хотя далеко не сразу. Сначала дело поступило в Симоновский районный суд Москвы для рассмотрения по существу, что было практически невозможно в отношении больного, находящегося в столь тяжелом состоянии. И тогда 8 декабря 2008 года Мосгорсуд постановил освободить Алексаняна из-под стражи в случае внесения залога размером в огромную сумму 50 млн рублей. Деньги были собраны с большим трудом, после чего наконец Василий Георгиевич был избавлен от конвоя, в сопровождении которого постоянно находился в лечебном учреждении. Из больницы его выписали в начале 2009 года, как раз незадолго до того, как уголовное дело по обвинению Михаила Ходорковского и Платона Лебедева было направлено в Хамовнический суд Москвы.

Василий Алексанян очень внимательно следил за происходящим на нашем процессе прежде всего при помощи сайта khodorkovsky.ru, где размещались свежие репортажи из зала суда. Примерно летом 2010 года он вышел на связь и предложил встретиться. Признаюсь, я с трепетом ждал этой встречи, которая была назначена у меня в офисе, расположенном совсем рядом со зданием Мосгорсуда. Все-таки мы длительное время не виделись, и я плохо себе представлял, как может выглядеть человек, на чью долю свалились такие мытарства.

Он прилично опоздал к оговоренному времени, извинился и первым делом обругал московские пробки, возникающие, по его мнению, из-за иногородних водителей, наводнивших улицы. Буквально на лету предложил ввести въездную плату в чужой для них регион, как это делается в других странах мира, после чего мы уже смогли удовлетворенно обняться и я стал разглядывать долгожданного гостя. Первая наша в тот раз встреча оставила двоякие чувства. С одной стороны, Василий Георгиевич порадовал боевым настроением, прежней напористостью, готовностью к дальнейшему сотрудничеству. С другой – внешний его вид, мягко говоря, был далеко не блестящим: на лице марлевая повязка, к тому же он сильно похудел. При этом значительная часть его рассказа была посвящена медицине, в которой он сильно поднаторел, сыпя малопонятными для меня названиями и показателями. Главное сводилось к тому, что его иммунитет едва ли не на нуле и только божьей милостью он еще существует.

Когда он справился о ходе процесса, о настроении М. Ходорковского и П. Лебедева, планах защиты, то перешел к самому главному – цели своего визита. Признаться, Алексанян ошарашил меня предложением обдумать вопрос о его выступлении в Хамовническом суде в качестве свидетеля защиты. Он полагал, что после прекращения его уголовного дела в связи с истечением срока давности какой-либо опасности со стороны следствия для него не существует. С другой стороны, он, как участник многих из описанных в обвинении событий, да еще и названный одним из членов организованной группы, может много существенного для установления правды рассказать суду, а заодно вывести на чистую воду прокуроров и некоторых из поддерживавших их лиц. К примеру, при упоминании прокурора Лах-тина или свидетеля со стороны обвинения Рыбина его негодование достигало высших точек, а направляемые в их адрес эпитеты далеко не всегда можно было отнести к числу литературных выражений и воспроизвести здесь по этическим соображениям.

Надо ли говорить, что очень велик был соблазн увидеть на трибуне столь компетентного, знающего свидетеля, имеющего богатый опыт публичных выступлений, прекрасно осознающего весь абсурд выдвинутых обвинений и способного их разоблачить. Но при этом мы обязаны были учитывать возможные риски. Естественно, что данное предложение было доведено до Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, и коллективно мы приняли решение отказаться от столь заманчивого варианта. Основным аргументом была непредсказуемость контрдействий противника. Зная, на что порой способны преследователи юкосовцев, никак нельзя было исключить, что из бессчетных томов дела № 18/41-03 не появится очередное обвинение против Алексаняна, и это будет месть за его выступление в защиту Ходорковского и Лебедева. Да и в 14-томном обвинительном заключении по слушавшемуся в Хамовниках делу наших подзащитных Алексанян упоминался неоднократно, и отнюдь не в нейтральных выражениях.

Когда я на следующей встрече сообщил Алексаняну о принятом решении, на его лице появилось выражение явного облегчения. А прозвучавшие слова: «Но я же был обязан предложить свою помощь», остались в памяти как очередное и безоговорочное свидетельство порядочности и мужества этого незабываемого человека.

Заручившись согласием Алексаняна, я попросил его прояснить мне некоторые моменты из деятельности ЮКОСа, а также предложил с моей помощью составить меморандум для ЕСПЧ, в связи с чем мы еще несколько раз встречались, списывались по Интернету или обменивались СМС-со-общениями. Некоторые его разъяснения очень помогли либо получить дополнительную информацию для выработки позиции защиты, либо вооружиться новыми аргументами. Вот как, к примеру, он пояснял необходимость использования в договорной работе термина «скважинная жидкость», которую представители обвинения неизменно связывали то с попытками уклониться от уплаты налогов, то с намерениями совершить хищения. Текст нашей беседы в этой части приводится с некоторыми сокращениями и основывается на ведении аудиозаписи с последующей расшифровкой:

«В. Алексанян: Скважинная жидкость – это технологический термин, который существует в литературе, он взят не с потолка. Нами он взят был потому, что находились люди, которые стали пытаться под предлогом надуманных долгов арестовывать нефть. И проблема состояла в том, что они стали арестовывать нефть таким образом, что фактически добычу нужно было останавливать. Это целая катастрофа, реальная угроза для компании. Была модной налоговая полиция, которая приходила и арестовывала, просто затерроризировали. Они реально приходили и говорили – месячный объем добычи мы сейчас должны скачать и отправить такой-то администрации. Значит, тут же проводят какие-то якобы торги, и все направляют какому-то своему левому контрагенту. Это реальный пример. А теперь, Вы говорите, должны…

К. Ривкин: В счет налоговой недоимки…

В. Алексанян: В счет налоговой недоимки, когда им разрешили. Они вот этим развлекались, поэтому вот эта вся скважинная жидкость и перепродажа на скважине третьему лицу, она была сделана, чтобы это прекратилось. Дальше, это исключительно юридический вопрос, который связан с тем, что между счетчиком, который считает, сколько нефти сдано в Транснефть, и между счетчиком на складе существует масса технологических звеньев, проходя через которые скважинная жидкость превращается в товарную нефть. Но нужно понимать, что налоги платились только с объемов той товарной нефти, которая соответствует ГОСТу, что эти показатели счетчиков снимались налоговой инспекцией.

Смысл в том, нужно было создать юридическую конструкцию, которая бы защищала объект права собственности от арестов. Смысл в чем того, что “Юганск” перепродавал сразу на скважине эту жидкость третьему лицу? – исключительно защититься от ареста. То есть, когда приходит кто-то арестовывать товарную нефть, она уже не юганская. Понимаете, грубо говоря, я привязал момент создания объекта и возникновение права собственности с момента его передачи, продажи. Поэтому были договоры на подготовку этой жидкости, чтобы превратить ее в товарную нефть, чтобы сохранить структуру себестоимости “Юганска”.

К. Ривкин: И проблемы с арестами прекратились?

В. Алексанян: Конечно, это все прекратилось. Но повторяю – никакой налоговой оптимизации никакая скважинная жидкость никогда под собой не имела в качестве основания и не могла иметь. А сама схема родилась исключительно, когда наши с Вами доверители и коллеги меня вызвали на ковер и сказали: прекратите эту вакханалию. Я вынужден был провести гигантскую работу. Я вызывал технологов, мы с ними сидели всю цепочку определяли, где можно что и как сделать, вызывали потом бухгалтерию, потому что структуру себестоимости “Юганска” нельзя было разрушить, чтобы налоговую базу не задеть, это же целый комплекс вопросов был, почему продается скважинная жидкость. Но налоги платились по счетчику товарной нефти, которая сдается в “Транснефть”».

Одной из тем наших совместных обсуждений были методы, которыми осуществлялась расправа над юкосовцами. Естественно, что Алексанян рассказывал о том, с чем пришлось столкнуться ему самому. В частности, на каких «доказательствах» основывалась необходимость помещения его в СИЗО и последующих продлений сроков содержания под стражей.

Он напомнил о «гуляющем» по делам ЮКОСа документе, имеющем название «Краткий уголовно-правовой анализ действий, совершенных руководителями и собственниками Группы “Менатеп-Роспром-ЮКОС” в процессе предпринимательской деятельности». О нем следует сказать несколько подробнее. Этот шестистраничный текст без адресата и подписи фактически представляет собой некие методические рекомендации по уголовному преследованию работников нефтяной компании. Здесь говорится о том, как следует действовать «при привлечении к ответственности создателей, собственников и руководителей Группы», о соблюдении системного подхода к возбуждению уголовных дел, о необходимости принятия комплекса мер, включающих следственные и оперативные действия, о задействовании в обозначенных целях «неправоохранительных органов» и государственных контрольных инстанций (МАП, ФКЦБ, МГИ, МНС, Счетной палаты и проч.). Неведомым пользователям данного документа тут же предлагается на выбор большой спектр статей уголовного кодекса, от банального присвоения до нарушения тайны переписки, телефонных переговоров и даже загрязнения вод.

Как рассказал Алексанян, «краткий анализ», несмотря на его очевидную антиюкосовскую направленность, был в ходе судебного процесса по его аресту преподнесен прокуратурой и следствием как некое произведение правового управления нефтяной компании и одно из подтверждений необходимости содержания обвиняемого в условиях несвободы. По информации Алексаняна, этот же документ использовался в аналогичных целях и в делах некоторых других юкосовцев. А на самом деле, как удалось установить несколько позже, он был составлен по инициативе одного из недругов руководства ЮКОСа, названного в одном из выступлений защиты «свидетелем обвинения многоразового использования» Евгением Рыбиным.

Алексанян предупредил меня, что сей опус вполне может быть использован и против Ходорковского с Лебедевым в рамках второго судебного процесса в Хамовническом суде. И действительно, «Краткий анализ» присутствовал в уголовном деле, в томе 25. Расположен он был в такой последовательности, что можно было подумать, что документ был извлечен из компьютера, изъятого у начальника правового управления ОАО «НК “ЮКОС”» Дмитрия Гололобова.

Благодаря предупреждению Алексаняна, защита сыграла на опережение и озвучила данную ситуацию в очередном заявлении об отводе прокуроров. Там сообщалось, что 7 апреля 2006 года, когда Басманный суд г. Москвы заключал под стражу Алексаняна на основании представленных следствием материалов, основным из них являлся отмеченный «анализ». Инициируя арест, следователь Радмир Хатыпов ссылался в обоснование своих доводов на «изъятый при обыске в служебном помещении Гололобова Д.В. документ под названием “Краткий уголовно-правовой анализ действий, совершенных руководителями и собственниками Группы "Менатеп-Роспром-Юкос"”, в процессе предпринимательской деятельности». Именно на него затем в дальнейших судах ссылался не единожды и прокурор Валерий Лахтин.

Однако, как было сказано в заявлении об отводе, «достоверно установлено и подтверждено документально, что “краткий анализ” был составлен по указанию небезызвестного нам и суду профессионального “свидетеля обвинения” г-на Рыбина Е.Л. юридическим департаментом возглавлявшейся им фирмы “Ист Петролеум”. Этот документ был представлен Рыбиным следователям Генеральной прокуратуры РФ, которые приобщили его в качестве приложения к протоколу допроса указанного лица от 9 февраля 2004 года по уголовному делу № 18/33-03 по обвинению сотрудника службы безопасности ОАО “НК "ЮКОС"” Алексея Пичугина». Там же говорилось: «Совершенно очевидно, что “надзирающий” прокурор Лахтин заведомо знал, что состряпанный Рыбиным и его помощниками документ был затем вброшен в другие дела по обвинению сотрудников ОАО “НК "ЮКОС"” под видом якобы обнаруженного при производстве следственных действий. И не только знал, но и активно использовал данную фальшивку в ходе своего участия в судебных процессах, в том числе в целях осуществления необоснованных арестов граждан».

Контратака защиты имела свои результаты – «анализ» не попал в число оглашавшихся прокурорами доказательств и был исключен из арсенала обвинителей как битая карта.

Среди иных тем мы обсуждали текущие события в Хамовническом суде, возможности использования прокуратурой некоторых наиболее активных свидетелей обвинения, практику ЕСПЧ, процессуальные нарушения в деле самого Алексаняна. Он подробно рассказывал о том, в каком плачевном состоянии нефтяная компания «ЮКОС» была приобретена командой Ходорковского и как возросли ее показатели добычи нефти и капитализация к моменту начала атаки со стороны государства; о проблемах, встававших в связи с необходимостью удовлетворять интересы миноритарных акционеров; о разработке консолидированной отчетности и выходе на западный рынок ценных бумаг; о своем собственном теснейшем сотрудничестве с аудиторской организацией «Прайсвотерхаус Купере», затем под давлением правоохранительных органов отозвавшей свои заключения явно в угоду следствию по делу Ходорковского и Лебедева.

Он был крайне огорчен и раздосадован поведением хорошо ранее ему знакомого сотрудника «Прайсов» Дага Миллера, поскольку совместно и неоднократно подробнейшим образом обсуждал с ним структуру корпоративного устройства ЮКОСа и варианты возможных действий компаний, входивших в его периметр. Алексанян подчеркивал, что Миллер обладал максимально возможной информацией о деталях работы нефтяной компании. Некоторые торговые и финансовые схемы, вызывавшие сомнения у сотрудников аудиторской организации, специально изменялись, чтобы снять возникающие вопросы. Алексанян назвал Миллера лжецом после того, как тот заявил на допросах в прокуратуре о неких неведомых ему обстоятельствах деятельности ЮКОСа и поставил свою подпись под письмами об отзыве аудиторских заключений. Естественно, что таким поведением аудитора с удовлетворением воспользовалось следствие, а затем и Хамовнический суд, в чьем обвинительном приговоре фамилия Миллера упоминается 44 раза…

Со своей стороны, я просил Алексаняна откомментировать ряд документов, на которые имелись ссылки в обвинительном заключении наших подзащитных, а также объяснить причины проведения некоторых организационно-хозяйственных операций компании, например имевшее место выведение из активов дочерних нефтедобывающих предприятий ЮКОСа сервисных предприятий.

Порой мы обсуждали поступки некоторых его бывших сослуживцев. По отношению к некоторым из них он бывал категоричен, пожалуй, даже излишне. На это обстоятельство обратили как-то внимание и журналисты. Зоя Светова на страницах «Нью тайме» (№ 37 от 8 ноября 2010 г.) привела такие слова Василия Алексаняна: «Мое отношение к уехавшим юкосовцам сложное и простое одновременно. Я им не судья, но такое поведение не вызывает у меня уважения. Я считал и считаю, что нужно быть бойцом. А если ты ничего не боишься, кроме Господа, – даже наши доморощенные фашисты ничего с тобой сделать не смогут. Сказано в Ветхом Завете: “Подвизайся за истину до смерти – и Господь Бог поборет за тебя”. Наверное, человек, прошедший испытания, какие выпали на долю Алексаняна, вправе высказывать такое мнение. Даже хорошо понимая, что вряд ли его многие в этом поддержат… Естественно, что каждый раз при встрече он рассказывал об изменениях в состоянии своего здоровья, также о происходящих вокруг него событиях. События эти, прямо скажем, не радовали. Сначала имелись подозрения, что за ним не просто установлен контроль, но и производятся действия устрашающего характера. В одном случае это были какие-то чудеса с обвинениями водителя Алексаняна, якобы совершившего ДТП на машине, на самом деле находившейся в это время в гараже. Василий Георгиевич позвонил, очень огорченный, и попросил при необходимости подключиться к разбирательству. В другом случае у автомобиля, которым он управлял, вдруг оказались плохо прикрученными колеса, что едва не привело к аварии с непредсказуемыми последствиями.

В один из вечеров я безрезультатно прождал его у себя на работе, но Алексанян так и не появился в оговоренное нами время. Только примерно через неделю он написал по Интернету, что были некоторые объективные причины, не позволившие ему приехать. А при встрече поведал очень неприятную историю. Неожиданно ближе к вечеру у него внезапно горлом пошла кровь, причем довольно сильно. Из последних сил он смог вызвать к себе своего врача, у которого находился под наблюдением. Но когда тот срочно выехал, его машина была остановлена некими сотрудниками ГАИ, демонстративно долго проверявшими документы. Лишь спешно оказанная в последнюю секунду медпомощь спасла в тот раз жизнь Василию. Кстати, он подозревал, что само кровотечение тоже произошло неспроста, а его причины имеют рукотворный характер.

Удивительно то, что, по словам Алексаняна, люди, кому было вменено в обязанность его контролировать, не особенно скрывали свое существование и даже в определенный момент вышли на него и поведали, что, по их расчетам, он после освобождения должен был прожить со столь тяжким диагнозом совсем непродолжительное время. Такой прогноз и был одной из основных причин освобождения из-под стражи. Однако, к их немалому удивлению, с ним ничего не происходило, и они даже заинтересовались методикой лечения, дававшей столь удивительные результаты. Итогом такого своеобразного общения были слова: живи, пока нам не поступила другая команда.

В этой связи вспоминается и иная история. Неожиданно пришло известие о смерти одного из работников ЮКОСа Геннадия Леоненко, случившейся 20 марта 2011 года при несколько загадочных обстоятельствах. Историей заинтересовалась журналистка «Новой газеты» Вера Челищева, и я по ее просьбе предложил Василию Алексаняну прокомментировать случившееся, чтобы опубликовать вместе с готовящейся к изданию статьей. Комментарий получился очень жестким, и в полном объеме он увидел свет только после смерти Василия Георгиевича. Вот что там было сказано: «Я полагаю, что Путин и Сечин (в особенности) не гнушаются такими методами, которые были близки т. Сталину. Мне не раз по тюремной “почте” передавали, что есть приказ тебя живым не выпускать. Не успели. Но даже на свободе меня в покое не оставили. Конечно, нет прямых доказательств, но со мной за эти два года на свободе происходили достаточно странные вещи. Очень похожие на известные случаи отравления. Божьей милостью я жив. Я полагаю, что у кого-то есть санкция на ликвидацию. И это не шутка. Манера поведения была очень проста: мы можем с тобой сделать все, что захотим, – выбирай. Безнаказанность, а точнее, ее осознание – вот их стимул».

Мы еще несколько раз встречались в разных местах в центре Москвы, обсуждая возникшие вопросы. Через какое-то время Алексанян перестал выходить на связь и отвечать на электронные обращения. В памяти мобильного телефона последняя моя просьба посмотреть присланный по Интернету проект документа относится к 24 августа 2011 года. Вскоре причина его упорного молчания стала понятной. 3 октября 2011 года Василия Георгиевича Алексаняна не стало.

Хочется верить, что тех, кто так упорно пытался сжить со света честного, порядочного человека и высокого профессионала и в результате добился своего, рано или поздно настигнет заслуженная и жестокая кара…

§ 2. Антонио Вальдес-Гарсия

Герой следующего нашего рассказа родился 5 сентября 1971 года в Москве. Услышав его имя – Антонио, и фамилию Вальдес-Гарсия, нетрудно догадаться, что он имеет испанские корни. Но здесь следует важное уточнение: девичья фамилия его матери – Сейбатдалова, а фамилия отца – Вальдес. Поэтому по-испански полное имя ребенка этих родителей – Антонио Вальдес Сейбатдалов. Кстати, именно благодаря испанцу-отцу он в 1997 году получил испанское гражданство, а фамилия матери помогла выехать из России, скрываясь от неправосудного приговора.

Уже с молодых лет Антонио привлекала работа в коммерческих структурах только нарождавшейся в то время молодой российской экономики. Поэтому после окончания школы он поступил на дневное отделение Всесоюзного финансово-кредитного техникума при Госбанке СССР. На практике – сначала он специалист валютного управления банка «Восток», затем эксперт по валюте АКБ «Менатеп». В 1999 году заканчивает Международную школу банковского бизнеса по специальности «экономист».

Затем судьба предоставила ему возможность поработать в компаниях, которые он сам охарактеризовал как имеющие тесные деловые связи с нефтяной компанией «ЮКОС». В их числе и были ООО «Ю-Мордовия» и ООО «Фаргойл», привлекшие в 2003 году внимание следственных органов Генеральной прокуратуры.

Как сам потом рассказывал Антонио Вальдес-Гарсия, поскольку против ЮКОСа началась масштабная кампания – были арестованы Платон Лебедев и Михаил Ходорковский, в офисах происходили обыски и выемки, сотрудники ЮКОСа и сотрудничающих с ним компаний вызывались на допросы и при этом людей запугивали, – то работать стало невозможно, и поэтому он принял решение покинуть Россию. Произошло это 18 ноября 2003 года. Окольным путем через Египет и Арабские Эмираты он в декабре оказался в Мадриде.

Далее мы приведем хронологию основных происходивших с Вальдесом-Гарсией событий, чтобы затем вернуться к деталям, существенным для нашего повествования.

1. 1 ноября 2004 года в отношении Вальдеса было вынесено постановление о привлечении его в качестве обвиняемого, где говорилось о совершении им хищения в группе с иными лицами. Но очень скоро этого следователям показалось мало, и они нашли в Уголовном кодексе еще и статью о легализации, присовокупив ее новым постановлением от 11 ноября 2004 года.

2. В конце декабря 2004 года были арестованы будущие товарищи по несчастью Вальдеса – Малаховский и Переверзин, также возглавлявшие коммерческие структуры, работавшие в группе «ЮКОС». Его самого черед настал 3 февраля 2005 года – заочно была избрана мера пресечения в виде заключения под стражу.

3. 8 июня 2005 года Вальдес-Гарсия возвратился из Испании в Москву. Этим же днем было датировано решение о замене ему меры пресечения с ареста на подписку о невыезде и надлежащем поведении. Но тут же трио следователей – Р. Хатыпов, В. Алышев и В. Стрыгин – предъявили ранее вынесенное обвинение в соучастии в хищении нефти (ч. 4 ст. 160 УК РФ) и причастности к легализации вырученных от инкриминированного деяния средств (ч. 4 ст. 174.1 УК РФ), и затем допросили. Вину признал частично, лишь в том, что действительно подписывал ряд указанных в обвинении документов, не вникая в их суть.

4. 19 августа 2005 года по тем же особо тяжким подразделам статей уголовного кодекса Вальдесу-Гарсии было предъявлено обвинение в окончательной редакции. В тексте этого документа привлекают внимание как минимум две вещи. Явно оставляя себе задел на будущее, составители фабулы обвинения написали, что обвиняемый совершил описываемые действия в организованной группе вместе с Михаилом Брудно и другими руководителями ОАО «НК “ЮКОС”». А в конце постановления указано, что оно было объявлено в клинической больнице, причем текст зачитал защитник. Вальдес вновь признал вину частично, пояснив, что относился к деятельности организации, где работал генеральным директором, и своим трудовым функциям как к самым обычным хозяйственно-финансовым операциям. Однако вместо развернутых пояснений по поводу сущности обвинения в протоколе содержится информация, вряд ли понятная стороннему читателю. Здесь сказано, что Вальдес поступил в данную больницу из клиники г. Истра. А туда его привезли со сломанными челюстью, правым бедром, левой ногой, выбитыми зубами, сотрясением мозга и многочисленными ушибами. Доставили, со слов Вальдеса, «сотрудники милиции из так называемого безопасного места, где они меня содержали, и которые должны были мне обеспечивать государственную защиту. Сегодня, 19 августа 2005 г., я заявляю следствию о моем отказе от государственной защиты. Этот отказ обусловлен целью сохранить свою жизнь для моей еще живой престарелой матери».

5. В марте 2006 года по делу в отношении Антонио Вальдеса-Гарсии, Владимира Переверзина и Владимира Малаховского было утверждено обвинительное заключение, и оно поступило для рассмотрения по существу в Басманный районный суд Москвы. Вся вина этих людей заключалась в том, что они, возглавляя коммерческие компании, входящие в состав группы «ЮКОС», осуществляли в ее интересах гражданско-правовые сделки, финансовые операции и иные действия, необходимые для нормального функционирования юридического лица.

6. В апреле 2006 года судья Елена Ярлыкова начала слушание дела. По некоторым сведениям, она в это время не стеснялась откровенно говорить о том, что совершенно не понимает, что же украли трое предпринимателей, кого ей пришлось судить. Тем не менее это не помешало ей в марте 2007 года приговорить Малаховского к 12, а Переверзина к 11 годам лишения свободы. Для Вальдеса-Гарсии государственный обвинитель запросил 12 лет отбывания в колонии. Между тем 2 января 2007 года тот убыл из России, дабы не оказаться в неволе, как двое других подсудимых.

7. На обращения российских властей в отношении выдачи Вальдеса-Гарсии Совет министров Испании 26 июня 2009 года принял решение о завершении юридического процесса, связанного с экстрадицией. На этом основании Старший судья Центрального следственного суда № 1 Мадрида дон Сантьяго Педрас Гомес вынес решение: «…поместить в архив настоящее дело об экстрадиции Антонио Вальдес Гарсия Сейбатдалова, выдачи которого требуют судебные органы России».

А теперь мы вернемся несколько назад, чтобы выяснить у самого бывшего москвича, а ныне испанского жителя о том, с чем были связаны столь крутые зигзаги, встречавшиеся в его недавней жизни. Подспорьем в этом нам будут его показания под присягой (аффидавит) от 3 января 2008 года и направленное из Мадрида 4 апреля 2009 года на имя Генерального прокурора РФ Юрия Чайки «Заявление о преступлении», из которых мы позаимствуем фактуру и цитаты из текстов.

Примерно в мае 2005 года, когда Вальдес-Гарсия пребывал в Испании, ему на мобильный телефон позвонил человек, представившийся Козловским Виктором Анатольевичем из Оперативно-разыскного бюро Министерства внутренних дел РФ. Он сообщил, что следствием Вальдесу заочно предъявлено обвинение, однако если тот добровольно вернется в Россию и ответит на имеющиеся на вопросы, то его статус будет изменен на статус свидетеля. Таких звонков было несколько, и Козловский каждый раз заверял собеседника, что в случае возвращения в Россию он не будет арестован, так как следственные органы знают, что он невиновен.

Предложение было довольно соблазнительным, поскольку Вальдес-Гарсия очень хотел восстановить свое доброе имя и репутацию, будучи уверен, что никаких преступных действий не совершал, и ни в чем не считал себя виноватым. Он рассчитывал, что сможет добиться справедливости в правоохранительных органах, и поэтому после длительных переговоров согласился вернуться домой.

Антонио Вальдес-Гарсия: «Непосредственно у самолета меня встретили представители российских властей, в том числе Козловский В.А. и Юрченко Василий Николаевич (как я узнал позже, у него было звание генерала)[92], и доставили в Генеральную прокуратуру РФ… Я подтвердил, что не считаю себя виновным и добровольно приехал в Россию с целью восстановить свое доброе имя… В ходе бесед на меня следователями Алышевым, Хатыповым и Стрыгиным оказывалось психологическое давление с целью вынудить меня признать свою вину в хищении денежных средств… Мне было сказано, что если я не признаю свою вину хотя бы частично, то на основании уже принятого судебного решения меня отправят в тюрьму… Я был шокирован тем, что меня обманули, обещая во всем разобраться, но в действительности, как оказалось, следствию нужно было от меня только “признание вины”».

Вынужденное частичное признание вины помогло Вальдесу-Гарсии не очутиться в следственном изоляторе, но фактически он был лишен свободы передвижения. Следователи убедили его написать заявление о применении к нему мер государственной защиты. На самом деле, «как потом оказалось, “государственная защита” означала, что я круглосуточно находился под контролем вооруженных охранников и был почти полностью лишен свободы передвижения».

По признаниям Вальдеса-Гарсии, в период с 8 июня 2005 г. по 5 августа 2005 г. на него систематически оказывалось мощное давление и высказывались прямые угрозы со стороны упоминавшихся Козловского, Юрченко и Стрыгина. Эти лица требовали, чтобы он оговорил руководителей ЮКОСа Ходорковского, Лебедева и Брудно, сказав, что ему якобы известно, что те разрабатывали преступные схемы хищения денежных средств нефтедобывающих компаний и что юридические лица, руководителем которых он являлся в период 2000–2003 годов, были частью таких схем.

Вальдес-Гарсия: «Козловский В.А. в ответ на мои отказы дать ложные показания против руководителей “ЮКОСа” выражался в мой адрес нецензурной бранью и обещал “сгноить” меня в тюрьме. Юрченко В.Н., в свою очередь, обещал освободить меня от уголовной ответственности, если я дам нужные следствию показанию, угрожал, в противном случае, длительным сроком тюремного заключения. У меня не осталось никаких иллюзий относительно намерений следствия. Было ясно, что следственные органы просто хотят меня использовать против руководителей компании “ЮКОС”».

Недовольство следствия занятой Вальдесом позицией, отказавшемся давать ложные показания выразилось еще и в том, что была предпринята попытка заставить его сменить своего адвоката на более послушного. «В отсутствие моего адвоката меня привели в кабинет Алышева. Алышев мне сказал: “Адвокат у вас плохой, давайте Вам адвоката найдем мы”… Когда я спросил, кто мне оплатит услуги рекомендуемого Алышевым адвоката, Алышев ответил, что на эту тему беспокоиться мне не нужно, что об этом “позаботятся”». Затем была проведена встреча с кандидатом в новые защитники, от которого Вальдес счел за благо отказаться.

О применявшихся следствием методах свидетельствует и следующий фрагмент аффидавита Вальдеса-Гарсии: «Спустя несколько недель после данного мне Алышевым совета поменять адвоката меня привезли в кабинет Алышева и дали ясно понять, что мне следует дать показания на первые лица “ЮКОСа”. Мне было прямо сказано: “Мы хотим услышать про Ходорковского”. Когда я спросил, что именно они хотели бы услышать про

Ходорковского, Алышев лишь улыбнулся и прямого ответа не дал. Вместо этого он сказал мне подождать в кабинете другого следователя, Тютюнника. Тютюнник сперва был любезен, а потом стал кричать на меня и орать, что Ходорковский и другие управленцы НК “ЮКОС” – воры, своровавшие природные ресурсы своей страны. Тютюнник кричал, что народ в России голодает из-за действий управленцев. Он кричал, что если я этого не понимаю, то окажусь в тюрьме, точно так же как Ходорковский… Покинув кабинет Тютюнника, я вернулся в кабинет Алышева, где Алышев снова стал мне советовать поменять адвоката. Алышев сказал: “Ну давайте, просто расскажите мне про Ходорковского”. Затем в кабинет Алышева зашел Тютюнник; лицо его по-прежнему было красным. Он сказал, что транспорт для перевозки меня в тюрьму готов. Как я уже говорил, к тому времени я смирился с тем, что окажусь в тюрьме. Я сказал, что вещи у меня с собой и я готов к отходу. Я не согласился ни менять адвоката, ни придумывать показания на Ходорковского».

Пытаясь хоть как-то сопротивляться беззаконию, 5 августа 2005 года Вальдес сообщил следователю Стрыгину, что если давление не прекратится, то через своего адвоката он сделает заявление для журналистов о том, что его фактически лишили свободы, содержат в изоляции, заставили оговорить себя, постоянно угрожают и оказывают давление с целью дать ложные показания на руководителей ЮКОСа.

Через некоторое время после этого разговора охраняемую территорию, где Вальдес содержался под постоянным надзором вооруженных сотрудников правоохранительных органов, приехал Козловский и стал в очередной раз склонять дать показания на Ходорковского и других управленцев ЮКОСа. Он был сильно раздражен, говорил, что такие показания дать необходимо, от них зависит его судьба. В ответ на слова о том, что Вальдес при первой возможности расскажет обо всем через своего адвоката журналистам, последовал сильный удар в лицо, затем потеря сознания.

Позже из истории болезни Вальдес-Гарсия узнал, что у него имеются следующие телесные повреждения: закрытая черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга, закрытый перелом правой бедренной кости с отрывом большого вертела, открытый двусторонний перелом нижней челюсти: центральный и суставного отростка слева со смещением, перелом альвеолярного отростка верхней челюсти слева, закрытый оскольчатый внутрисуставный перелом основания ногтевой фаланги пальца левой стопы, множественные ушибленные раны лица, правого коленного сустава, левой стопы. Во рту недоставало нескольких зубов, а другие были сломаны.

В палате Истринской городской больницы Вальдес находился под охраной вооруженных людей из «государственной защиты». Навестил его и недавний собеседник, явно поскупившийся на соболезнования: «Вскоре ко мне в палату пришел Козловский В.А. и сказал, что жалеет, что я не умер».

Тем не менее следователей произошедшее не сильно смутило, и они, как уже говорилось выше, перепредъявили Вальдесу обвинения, реакцией на что и была не вполне ясная запись в протоколе, в том числе об отказе от госзащиты. Хотя попадание «подзащитного» в клинику со столь многочисленными повреждениями вызывало беспокойство у тех, кто еще совсем недавно любезно приглашал его вернуться в Россию.

Антонио Вальдес-Гарсия: «Приблизительно в сентябре 2005 г. – через месяц после того, как мне были нанесены указанные травмы, в палату Центральной клинической больницы г. Москвы, куда меня перевели, ко мне опять пришел Козловский В.А. Он предложил мне составить письменное заявление о том, что травмы я получил случайно, при падении из окна. Он сказал мне, что им от меня больше ничего ненужно, в обмен на подпись он гарантирует мою безопасность. Я подписал документ, предложенный мне Козловским В.А. У меня не было другого выхода, я понимал, что так как “государственная защита” не была отменена по моему заявлению, то моя жизнь и здоровье подвергаются постоянной угрозе».

Однако на самом деле слова о том, что «больше ничего не нужно», оказались пустым звуком. Весной 2006 года, когда уже завершилось предварительное следствие и дело было передано в суд, Вальдеса-Гарсию стал беспокоить один из следователей следственной группы, приглашая на беседу с начальником управления по расследованию особо важных дел Лысейко. Предмет разговора не скрывался – дать показания на одного из совладельцев ЮКОСа Невзлина. Настойчивость уговаривающих была такова, что домой к Вальдесу-Гарсии, отпущенному туда после получения телесных повреждений, приехал сам генерал Юрченко. После очередного указания на то, что нужно явиться в Генеральную прокуратуру по эпизоду хищения у добывающего предприятия через «Фаргойл», состоялся очень занимательный разговор. Вальдес пояснил, что показаний на данную тему дать не может, так как ничего об этом не знает. «На это Юрченко ответил: “А кого это интересует?” Юрченко сказал, что мне просто следует дать показания на Невзлина и сказать, что Невзлин дал мне указания перевести векселя, или средства, вырученные от их продажи, через “Фаргойл” в 2005 году. Я сказал, что с Невзлиным я не знаком и никаких указаний от него никогда не получал».

Неудивительно, что после всех злоключений человека, поверившего российским правоохранителям, он стал думать о том, как ему вернуться в Испанию. Это удалось 2 января 2007 года благодаря тому, что Вальдес-Гарсия прошел через пограничный контроль аэропорта со своим испанским паспортом, перед этим усыпив бдительность своих охранников. Стоит ли удивляться тому, что Испания, узнав, как обращались с ее гражданином российские оперативники и следователи, наотрез отказалась содержательно рассматривать вопрос о его экстрадиции.

Подлечив здоровье и придя в себя на своей исторической родине, Вальдес-Гарсия направил в Генеральную прокуратуру заявление о преступлении, где описал все с ним случившееся. Он требовал возбудить уголовное дело в отношении следователей Алышева, Хатыпова, Стрыгина и оперативного сотрудника Козловского, а также установить других лиц, причастных к фактам принуждения его «как обвиняемого к даче ложных показаний против себя и руководителей компании “ЮКОС” Ходорковского М.Б., Невзлина Л.Б., Лебедева П.Л., Брудно М.Б. и др. с использованием насилия, издевательств и пытки».

В возбуждении дела было отказано: опрошенные лица объяснили, что никакого давления на Вальдеса-Гарсию они не оказывали и вели себя с ним корректно. А травмы он получил, уснув на подоконнике и затем по неосторожности выпав из окна! При этом нашлось сразу несколько человек, которые как незадолго до случившегося, так и после того по необъясненной ими причине, вероятно, обнюхивали Вальдеса, что дало им повод затем заявлять, что от того пахло спиртным. Однако ответов на сразу возникающие вопросы – как, например, почему находившемуся под таким строгим контролем важному фигуранту уголовного дела позволяли напиваться; почему никаких сведений о состоянии опьянения нет в медицинских документах – в «отказном» постановлении найти не удалось. Наивно, наверное, было бы спрашивать о том, проверялась ли появлявшаяся в газетах информация о том, что доставившие в лечебное учреждение пострадавшего работники милиции сначала сообщили, что тот попал в ДТП.

Правда, в постановлении вместо этого есть любезная пометка о непривлечении Вальдеса-Гарсии к уголовной ответственности за заведомо ложный донос. Что ж, для получившего инвалидность человека это, вероятно, по замыслу добрейших следователей, станет хоть каким-то утешением.

Кстати, о медицине. В постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела имеется ссылка на некое анонимное судебно-медицинское исследование без указания лиц, его проводивших. И вот оказывается, данные исследователи считают, что весь букет ранее поименованных повреждений головы, груди, ног, зубов и так далее мог явиться следствием сначала первичного неудачного приземления с высоты 2-го этажа, а затем последующего падения и вторичного удара тела. Грешно шутить в такой печальной ситуации, но невольно вспоминается анекдот о том, как раны у жертвы объяснялись тем, что этот некто поскользнулся, случайно упал на нож, и так восемь раз. Кстати, врачи в клинике, куда попал Вальдес, говорили ему (в отсутствие охраны), что имеющиеся у него травмы невозможно получить от естественного падения…

У меня нет сомнений в том, что рассказанная Вальдесом-Гарсией история об обстоятельствах получения им повреждений правдива. Не вполне корректно сравнивать, но в конце концов то, как те же люди поступали со смертельно больным Алексаняном, говорит о многом.

В случае с Вальдесом самое, пожалуй, поразительное, что таким мерзким способом обошлись с человеком, поверившим в обещания и вернувшимся в Россию, чтобы попытаться доказать свою невиновность. В «благодарность» за это – угрозы, запугивание, избиение и – апофеоз – запрошенные 12 лет лишения свободы! Воистину начинаешь думать, что диагноз «шизофрения», который сторона защиты ставила обвинению в хищении всей нефти у ЮКОСа, в полной мере распространим и на безуспешные попытки его авторов по формированию добровольческо-свидетельской базы.

Заполучив к себе Вальдеса, следователи не скрывали от него, что таким примером хотят вернуть из-за границы и других людей, работавших в компаниях группы «ЮКОС», и что переговоры в указанном направлении уже ведутся. Колеблющиеся действительно были, причем нам известны случаи, когда с заманчивыми (точнее, наверное, сказать – заманивающими) предложениями в заграничные командировки посылались следователи и некоторые иные лица, в том числе из тех, с кем пришлось контактировать Вальдесу-Гарсии, либо их эмиссары.

Взглянем на страницы авторитетной деловой газеты «Ведомости» за 24 апреля 2007 года. Бывший юкосовец Рамиль Бурганов рассказывает корреспонденту, что следователи пытались предложить ему сделку – через родственников передавали телефоны, но он даже перезванивать не стал, поскольку не хотел клеветать на бывших коллег: «Я следователям готов правду рассказать, но им моя правда не нужна, им необходимо, чтобы я подписал что-то и сдал конкретных людей. Правду никто знать там не хочет». Очень важное пояснение при этом звучит из уст Бурганова: «Да и вряд ли кто поверит гарантиям следователей после истории с Вальдес-Гарсиа».

О том же, но с более широким охватом проблемы написал и бывший глава правового управления ОАО «НК “ЮКОС”» Дмитрий Гололобов, нашедший свое пристанище после начавшихся репрессий в Лондоне: «Есть отдельные индивиды, игравшие на стороне Государства, и они сделали для того, чтобы дело “Юкоса” и МБХ, мягко говоря, “прокакало”, гораздо больше, чем адвокаты, правозащитники, пиар, ПАСЕ, Страсбург и прочие, вместе взятые. Это – простые милиционеры, сломавшие ноги Антонио Вальдес-Гарсии. После этого предложение прокуратуры приехать и посотрудничать, обращенное к бывшему сотруднику компании, который даже в год самой горячей “раздачи»” не получил бы и пары лет условно, вызывает примерно такую же реакцию, которую бы вызвало у Папы Римского предложение выступить с речью на открытии гей-клуба. “А кто мне потом ноги-руки пришивать будет? – патетически вопрошал у меня бывший коллега. – Уж лучше я здесь милостыню просить буду, чем поеду в объятия кровавого режима. Мне и так Каримов каждую ночь снится”» (Sion, 14 октября 2010 г.).

Отчаявшись заполучить Антонио Вальдеса-Гарсию, следственные органы направили его уголовное дело для рассмотрения в заочном процессе в Басманный суд Москвы. По времени представление доказательств защитником Вальдеса совпало с завершением хамовнического процесса, что дало возможность Михаилу Ходорковскому, а затем и Платону Лебедеву выступить в непривычном им качестве свидетелей, с фактами на руках и со ссылкой на документы доказывая невиновность как Вальдеса-Гарсии, так и его мнимых соучастников. Если говорить об итоговом решении суда, которому помимо прочего были сообщены и сведения о давлении и физическом насилии над Вальдесом, то оно оказалось традиционно «басманным» – 8 лет лишения свободы. Только теперь ему это безразлично…

§ 3. Владимир Переверзин

По одному уголовному делу с Антонио Вальдесом-Гарсией проходил Владимир Переверзин. В отличие от избежавшего тюрьмы испанца, он отбыл в колонии немалый срок, составивший семь лет. Владимир Переверзин родился в Москве в 1966 году. Окончил Московский технологический институт, получив высшее экономическое образование. Весьма неплохо овладел английским языком. Судьба свела его с одним из крупнейших в России банков «Менатеп», и он какое-то время работал в его филиале на Кипре. Трудился заместителем директора дирекции управления долгом и внешними заимствованиями в ООО «ЮКОС-Москва». Затем получил предложение возглавить сразу две кипрские фирмы, занимавшиеся в интересах ЮКОСа продажей нефти на экспорт.

Думаю, что сказанного вполне достаточно, чтобы понять, почему Переверзин попал под прицел следователей, занимавшихся «делом ЮКОСа». После этого вехи его жизни стали отмечаться исключительно в терминах Уголовно-процессуального кодекса.

16 декабря 2004 года – вызов в Следственное управление и допрос как свидетеля. В тот же день задержание в качестве подозреваемого. 17 декабря допрос как подозреваемого, 18 декабря заключение под стражу. 24 декабря предъявление обвинения по статьям о хищении и легализации; вину свою в этом не признает. 23 августа 2005 года было предъявлено обвинение в подправленной редакции по тем же статьям; вину признал частично. В марте 2006 года по окончании следствия утверждено обвинительное заключение и дело поступило в Басманный суд, который 1 марта 2007 года вынес обвинительный приговор – 11 лет лишения свободы. И лишь в середине февраля 2012 года Владимир Переверзин освободился из колонии.

А теперь вернемся несколько назад, к начальному периоду этой печальной истории. В ходе неоднократных допросов Переверзин упорно объяснял следователям, что искренне считал, что ему в ЮКОСе предлагают руководство абсолютно реальной предпринимательской деятельностью, и сомневаться в этом не было оснований. Кипрские компании зарегистрировались официально и совершенно законно. Он изложил в Генпрокуратуре свое мнение о том, что схема с участием компаний «Рутенхолд» и «Пронет» была создана исключительно с целью минимизации налогов, уплачиваемых ЮКОСом. При этом сообщил, что неоднократно слышал от представителей нефтяной компании, что их прибыль входит в общий финансовый результат НК «ЮКОС», о чем отмечено в годовом отчете компании, являющемся публичным документом, доступным для любых проверяющих органов.

Убедить следователей не удалось, и по завершении следствия он прочитал на страницах обвинительного заключения: «Из показаний самого обвиняемого Переверзина В.И., показаний свидетелей, приобщенных к материалам дела экспортных контрактов на приобретение нефти и нефтепродуктов компаниями “Пронет Холдинге Лимитед” и “Рутенхолд Холдинге Лимитед”, следует, что Переверзин В.И. был осведомлен о формальном характере деятельности возглавляемых им компаний “Пронет Холдинге Лимитед” и “Рутенхолд Холдинге Лимитед”, которые никакой самостоятельной коммерческой деятельности не вели, и что формальное подписание им контрактов на приобретение нефти и нефтепродуктов и дополнений к ним и дача указаний об их подписании главам московских представительств были направлены исключительно для создания видимости приобретения компаниями “Пронет Холдинге Лимитед” и “Рутенхолд Холдинге Лимитед” нефти и нефтепродуктов и их дальнейшей реализации, а не для осуществления компаниями самостоятельной коммерческой деятельности, что свидетельствует о непосредственном участии тем самым Переверзина В.И. в хищении в составе организованной группы нефти, вверенной участникам организованной группы».

Свое отношение к увиденному в этом процессуальном документе Переверзин выразил так: «Бред полностью материализовался в обвинительном заключении, напоминавшем письмо в известном мультфильме “Каникулы в Простоквашино”, которое пишет дядя Федор домой. Начинает писать он, а продолжает писать кот, потом – пес. В результате получается полная чушь».

К тому времени с Владимиром Переверзиным уже славно поработали и оперативные сотрудники, и следователи. Что же хотели стражи закона? Послушаем его самого: «Мне говорили, что ты нас не интересуешь, живи своей жизнью, ты даешь показания на первых лиц компании и гуляешь дальше. Возможно, я не верил в реальность вот этих угроз. Мне конкретно говорили, что – да, тебе дадут 12 лет, от тебя откажется жена к тому времени, вырастет сын, тоже тебя пошлет на три буквы. Я думаю – что за бред? Такого быть не может. За что же мне там дадут 12 лет?»

Естественно, зная о том, какие беды выпали на голову Владимира Переверзина, и внимательно понаблюдав за этим человеком во время дачи показаний в Хамовническом суде, я попросил его уточнить некоторые детали происходившего с ним в 2004–2005 годах во время проведения следствия. Он поведал, что активное давление началось в первый же день задержания – 16 декабря 2004 года. От него требовали показаний на руководство компании «ЮКОС», и это продолжалось всю ночь напролет. Около восьми утра приехал человек в гражданском и, представившись руководителем группы оперативного сопровождения следствия, показал удостоверение сотрудника МВД. При этом он закрыл пальцем свою фамилию, так чтобы можно было видеть лишь фотографию в форме генерал-майора. Он прямо заявил, что Переверзин их не интересует и может быть свободен, если даст показания на руководство ЮКОСа. Генерал сказал, что в противном случае наказание составит 12 лет и что Переверзин будет сидеть до конца срока.

Затем эстафету приняло следствие и продолжило добиваться оговора не менее «интеллигентными» способами: «Я помню первые допросы, помню следователя, который визжал и буквально брызгал слюной, истошно вопя: “Иваныч! (это он так ко мне) Ты же русский! Что тебе эти евреи, эти Борисовичи!!!” Тогда мне было более чем дико слышать этот бред от маленького человечка, кстати говоря, далеко не русской национальности. Тогда мне это казалось кошмарным сном, и я спрашивал себя: “Господи, куда я попал? Что происходит?” Я не верил, что этот бред происходит со мной…»

Во время следствия сотрудники Генпрокуратуры уточнили, чего именно они хотят. Следовало признать вину и сказать, что во время работы в ЮКОСе Переверзин контактировал и получал различного рода указания от троих – Брудно, Лебедева и Ходорковского. В этом случае можно рассчитывать на условный срок. Однако Переверзин никакой вины за собой не чувствовал и считал, что признаваться было не в чем. Тем более что Брудно в ЮКОСЕ он видел всего один раз, а с Ходорковским и Лебедевым вообще не общался.

Из-за постоянного давления Владимир Переверзин 23 августа 2005 года при предъявлении обвинения в окончательной редакции согласился признать вину частично, при этом пояснив, что признает себя виновным только в том, что был формальным директором кипрских компаний «Пронет», «Рутенхолд» и формально подписывал контракты на приобретение нефти и нефтепродуктов. Но при этом указанные действия считал законными и о противоправном их характере даже не подозревал.

Вероятно, такой результат следствие сразу же записало себе в актив, поскольку затем в обвинительном заключении появилась запись, что помимо наличия на иждивении малолетнего ребенка к обстоятельствам, которые могут быть признаны судом смягчающими наказание Переверзину, следует отнести еще и активное способствование раскрытию преступления. Правда, этот ориентир для определения гуманного наказания «добрая» судья Ярлыкова проигнорировала, предпочтя указать как основание своего снисхождения наличие хронического гастрита и простатита, определив в итоге Переверзину «всего» 11 лет лишения свободы в колонии строгого режима – срок, который дают не каждому убийце…

Упоминая судью в одном из своих интервью, Переверзин позже поделился уверенностью в том, что Ярлыкова прекрасно понимала, что судит невиновных людей: «В течение всего процесса было ясно, что все настолько сфабриковано и сфальсифицировано, что я не сомневаюсь, она просто заранее уже знала, что выносит незаконное решение».

Зачем же и кому понадобилась такая жертва и есть ли хоть капля вины в его действиях? Обращает на себя внимание, что в уголовном деле находилась переписка Владимира Переверзина на английском языке с финансовым директором компании «ЮКОС» Мишелем Субленом, который брал его на работу и обсуждал ее детали. Из данной переписки следовало, что Переверзин – обычный административный работник компании, выполняющий свои должностные обязанности. Однако, как затем выяснилось, это не помешало следствию включить в обвинительное заключение Лебедева ложное утверждение, что именно он взял Переверзина на работу в ЮКОС. Об этом сам Переверзин с большим удивлением узнал во время допроса в Хамовническом суде в августе 2010 года, о чем и сказал, назвав это «наглым враньем». По мнению Переверзина, именно для таких фальсификаций от него так настойчиво требовали признания вины и факта знакомства с Лебедевым. Очевидно, все это делалось для придания видимости правомерности незаконных действий сотрудников прокуратуры.

После вынесения Басманным судом Москвы обвинительного приговора кассационные жалобы на него направили не только осужденные, но также еще и Ходорковский с Лебедевым, чьи интересы были со всей очевидностью затронуты этим судебным актом. Ходорковский, например, писал, что поскольку на предварительном следствии по делу Малаховского и Переверзина он как «руководитель организованной преступной группы» не был даже допрошен, то такое недоброкачественное судопроизводство не может быть признано всесторонним и объективным, а следовательно, и приговор, основанный на материалах необъективного следствия, не может быть законным.

Но поскольку в связи с предусмотренным в УПК порядком кассационные жалобы подаются через суд, действия которого подлежат проверке, судья Елена Ярлыкова просто не допустила того, чтобы доводы «главарей орг-группы» в защиту невинно пострадавших дошли до Мосгорсуда.

Тогда Платон Лебедев написал заявление непосредственно в горсуд. В нем он просил предоставить ему возможность дать свидетельские показания при кассационном разбирательстве жалоб защиты Малаховского и Переверзина на приговор Басманного районного суда г. Москвы посредством личного участия или видеоконференции. Один из его вполне весомых аргументов выглядел так: «Совершенно очевидно, что в тексте приговора содержатся формулировки, фактически предрешающие вопрос о моей виновности по уголовному делу № 18/432766-07. И это несмотря на то, что при судебном разбирательстве в Басманном суде г. Москвы я по данному делу ни разу не допрашивался, хотя защита подсудимых такие ходатайства суду заявляла!»

Но Московскому городскому суду это было неинтересно, и его стены показаний ни Лебедева, ни Ходорковского в тот раз так и не услышали…

Как уже стало понятным из вышесказанного, защита Михаила Ходорковского и Платона Лебедева поставила перед Хамовническим судом вопрос об этапировании Владимира Переверзина из колонии для дачи показаний на процессе. Оснований для этого было предостаточно – он, согласно версии стороны обвинения, являлся активным членом организованной группы и якобы был задействован в осуществлении коварных замыслов руководителей ЮКОСа.

Действительно, Переверзин затем был доставлен в Москву и выступил на суде. А перед этим его в колонии посетили два человека в штатском, уже знавшие, что Переверзин дал согласие выступить свидетелем защиты, и советовали не делать этого. Напротив, они рекомендовали признать вину, предупредив, что иначе по УДО (условно-досрочное освобождение из колонии) его никто не отпустит.

Однако, проявив очевидное мужество, Владимир Переверзин на сделку с совестью не пошел и предстал перед участниками судебного разбирательства жарким днем 31 августа 2010 года. Слушая его выступление, а чуть ранее показания его же товарища по несчастью Владимира Малаховского, я постоянно ловил себя на мысли о том, как легко дается нашим правоохранителям наклеивание криминальных ярлыков на самую обычную предпринимательскую деятельность при очевидном попустительстве судов. С помощью предоставляемых ему защитой для обозрения материалов из уголовного дела Переверзин очень убедительно и в деталях рассказывал присутствующим, что, приняв поручение от сотрудников ЮКОСа, он на Кипре занялся получением необходимых регистрационных документов, истребованием разрешений на открытие офисов и их подысканием, арендой помещений, наймом персонала, поставкой на налоговый учет, налаживанием документооборота, приглашением аудиторов. Когда же фирмы заработали, они стали официально покупать нефть у компании «ЮКОС», производить расчеты, заключать контракты. Он отлично знал, и это не скрывалось, что компании «Пронет» и «Рутенхолд» – часть ЮКОСа, поскольку существовал консолидированный баланс и все результаты деятельности кипрских компаний там находили отражение.

Такой очевидный для всех слушавших показания Переверзина вывод о его невиновности и искусственности обвинений, приведших его за решетку, явно не устраивал прокуроров, и Лахтин стал мешать ходу допроса. Аудиозапись сохранила следы противоборства сторон, вызванного совершенно очевидным в данной ситуации вопросом защитника.

«Адвокат Мирошниченко: И о существовании организованной группы, которая похищала нефть, вам ничего не известно?

Свидетель Переверзин: Ну, из материалов уголовного дела, да, мне известно. Более того, я непонятно каким образом определен как соучастник этой организованной преступной группы, да, что является просто бредом и ахинеей. Материалы уголовного дела содержат ряд прямых доказательств, опровергающих это утверждение, которые судом в нашем процессе были полностью проигнорированы. Я думаю…

Прокурор Лахтин: Ваша честь, может, мы прекратим в этой части допрос Переверзина?

Адвокат Клювгант: Нет, не прекратим.

Прокурор Лахтин: Приговор вступил в законную силу, если ему что-то не нравится и его защитнику Дуднику, они могут в надзорном порядке, так сказать, эти проблемы решать…

Адвокат Клювгант: Да не надо рот затыкать свидетелю.

Прокурор Лахтин: …с точки зрения уголовно-процессуального законодательства. Я требую исполнения федерального законодательства, защитник Клювгант, а не рот затыкаю. На основании уголовно-процессуального кодекса и закона “О прокуратуре Российской Федерации”.

Адвокат Клювгант: Статью покажите.

Судья: Тихо.

Адвокат Клювгант: Статью покажите.

Судья: Продолжаем.

Свидетель Переверзин: Организованной преступной группы не было и быть не могло».

И еще один, не менее показательный фрагмент допроса свидетеля:

«Адвокат Мирошниченко: И последний вопрос. А на вас не оказывалось какое-либо давление с момента задержания или даже раньше с целью оговора Михаила Борисовича Ходорковского или Платона Леонидовича Лебедева?

Свидетель Переверзин: Во время следствия на меня оказывалось давление сотрудниками прокуратуры. Мне предлагали оговорить Ходорковского с Лебедевым. Взамен на условный срок. Потому что невиновность моя была очевидна для прокуратуры. Поэтому они, прекрасно зная, что сажают невиновного человека, предлагали мне это.

Адвокат Мирошниченко: А что именно предлагалось вам сказать?

Свидетель Переверзин: Предлагалось мне сказать, что я знаю Ходорковского и получал от него указания.

Адвокат Мирошниченко: Какие?

Свидетель Переверзин: Что вся моя работа контролировалась…

Прокурор Лахтин: Ваша честь, ну, это не является обстоятельством, подлежащим доказыванию по данному уголовному делу. Он приглашен сюда для того, чтобы быть допрошенным по обстоятельствам руководства им ряда компаний, в том числе “Рутенхолд”, “Пронет”. Пусть дает показания.

Адвокат Клювгант: Он и дает показания.

Адвокат Ривкин: Ваша честь, мы просим сделать замечание прокурору. Мы понимаем, что на воре и шапка горит, но он в данном случае оказывает давление на свидетеля, который говорит все, что считает необходимым. Просим успокоить господина Лахтина и предложить ему не мешать нам допрашивать свидетеля, вызов которого инициирован стороной защиты.

Прокурор Лахтин: Вор, я так понимаю, это Переверзин…

Адвокат Клювгант: Это пословица такая русская.

Прокурор Лахтин: …приговор в отношении которого вступил в законную силу.

Адвокат Клювгант: Нет, неправильно, неправильно понимаете».

Когда же подошел черед Платона Лебедева спрашивать свидетеля, то на его вопрос Владимир Переверзин сообщил, что ранее встречался с Валерием Лахтиным, участвовавшим не раз в судебных заседаниях по продлению меры пресечения, и там прокурор откровенно лгал. Интересно, что последнее утверждение Лахтин даже не стал оспаривать, его возражение было совсем об ином: «Обстоятельства моих встреч в судебных заседаниях с указанным свидетелем Переверзиным не являются обстоятельствами, подлежащими доказыванию по данному уголовному делу. Поэтому прошу подобные вопросы в отношении меня снимать».

Видимо, поняв, что ничего хорошего допрос Владимира Переверзина стороне обвинения не сулит, прокурор Валерий Лахтин отказался задавать ему какие-либо вопросы.

Так совпало, что в день, когда в Хамовническом суде выступал Переверзин, процесс посетила обстоятельная делегация Европейского парламента. Сначала ее членов шокировало заявление свидетеля об оказывавшемся на него давлении, а затем – отсутствие на него какой-либо реакции как со стороны прокуроров, так и от суда. Сразу после объявления перерыва в заседании парламентарии окружили меня и стали изумленно спрашивать: а почему прокуроры не реагируют на заявление о преступных действиях следствия? Им пришлось объяснить, что причина молчания кроется в активном соучастии прокуроров в такого рода противоправных действиях.

Кстати, чуть позже глава комитета по правам человека Европарламента Хейди Хаутала, выйдя из Хамовнического суда, поделилась следующими впечатлениями от допроса Владимира Переверзина: «Он дал показания о том, что следователь прокуратуры оказывал на него сильное давление с целью добиться свидетельских показаний против Ходорковского и Лебедева в обмен на смягчение приговора. Вы бы видели, как государственный обвинитель в суде вскочил и закричал, что это невозможно, что судья должен прервать свидетеля. Я и все члены делегации Европейского парламента были преисполнены восхищения поступком господина Переверзина, тем, что, пренебрегая своими интересами и удобством, он дал такие показания. Я думаю, его показания должны быть поводом к тщательному расследованию, потому что, если это правда (чему мы имеем все основания верить), это настоящий скандал в судебной системе, что следователь прокуратуры оказывал давление на свидетеля».

Скандала, вопреки мнению впечатлительной иностранки, как и тщательного расследования, увы, не последовало. Вместо этого по возвращении в колонию у Переверзина стали случаться неприятности. Как он сам рассказал, началось давление, провокации со стороны осужденных, приближенных к администрации. Некоторые осужденные сами признавались ему, что им дано поручение спровоцировать Переверзина на драку. Один из оперативников сообщил о наличии сведений, что с Переверзиным скоро расправятся осужденные и это все происходит из-за Ходорковского и Лебедева. Ему звонили из Москвы и категорически запретили отпускать Переверзина по УДО. Осуждению со стороны опера подвергся и выезд Переверзина в Хамовнический суд, и дача показаний в пользу руководителей ЮКОСа.

Понимая, что ему грозит реальная опасность, так как были известны случаи расправ над заключенными, Владимир Переверзин решил сделать так, чтобы его увезли из колонии. Для этого он хотел вспороть себе живот и выпустить кишки. Но успел нанести себе лишь два недостаточно глубоких надреза, как на него накинулись другие осужденные и остановили. Через несколько дней его перевели в другую колонию…

А затем активность защитника Алексея Дудника, отстаивавшего интересы Владимира Переверзина в сражениях с ФСИНом и судебными органами, привела к сокращению наказания и досрочному освобождению бывшего юкосовца из колонии. Сейчас он говорит, что очень хочет добиться реабилитации, поскольку считает себя невиновным человеком.

§ 4. Павел Ивлев

Эта часть рассказа о жертвах «дела ЮКОСа» посвящена случаю, когда под ударом оказываются люди, добросовестно и на высоком уровне занимающиеся правовым обеспечением предпринимательской деятельности. С появлением в России частного бизнеса возникла объективная необходимость развивать новые виды правовой помощи, в которых стал остро нуждаться нарождающийся класс людей, решивших посвятить себя коммерческой деятельности и стремящийся выйти на мировой уровень. Рынок обусловил появление на свет российской бизнес-адвокатуры – явления, хорошо известного западной практике. С другой стороны, глубокое погружение в дела клиентов-предпринимателей, выполнений функций сопровождения бизнеса, связанного порой с осуществлением организационных, вспомогательных и финансовых операций в рамках предоставленных полномочий, давали повод затем представителям правоохранительных органов отождествлять юриста с его клиентом, предъявлять претензии криминального толка, легко усматривая наличие группы лиц и предварительного сговора в том смысле, как их понимает Уголовный кодекс.

Итак, Павел Ивлев. Он родился в 1970 году в городе Химки Московской области. Окончил в 1993 году юридический факультет Московского государственного университета, причем учился там в одно время с будущими юристами, имена которых стали широко известны после возникновения юкосовского дела, – Василием Алексаняном, Светланой Бахминой и некоторыми другими. Его однокашником был и человек, в наши дни занимающий высокий пост первого вице-премьера российского правительства, Игорь Шувалов.

Помимо МГУ, Павел Ивлев изучал право в юридической школе Колумбийского университета в Нью-Йорке и колледже Квин Мэри в Лондоне.

Решив стать адвокатом, Ивлев 31 мая 1994 года был принят в Московскую городскую коллегию адвокатов и стал вскоре работать в Адвокатском бюро «АЛМ Фельдмане», где вырос до заместителя управляющего партнера. В «АЛМ» его пригласил уже упомянутый Игорь Шувалов, бывший там тогда директором.

Адвокатское бюро «АЛМ» было в те годы известно тем, что занималось юридическим обслуживанием крупного бизнеса, участвовало в ряде международных проектов. Его клиентами в разное время являлись нефтяные компании «Сибнефть», «ЮКОС», «Юралс», банки НРБ, Онэксимбанк, Альфа-банк, металлургический «Евразхолдинг», сети магазинов «Седьмой континент» и «Пятерочка» и многие другие известные российские компании. Крупнейшим иностранным клиентом «АЛМ» был принесший России десятки миллионов долларов инвестиций Европейский банк реконструкции и развития, юридическое сопровождение различных российских проектов которого осуществлялось адвокатами бюро в течение 10 лет.

Из сказанного становится ясно, что привлекло ЮКОС к сотрудничеству именно с «АЛМ». Начиная примерно с 1997 года бюро осуществляло юридическое сопровождение отдельных аспектов деятельности самого ОАО «НК “ЮКОС”», его дочерних добывающих и торговых компаний, в частности, «Юганскнефтегаза» и Торгового дома «ЮКОС-М». Отстаивать их интересы приходилось в Стокгольмском арбитраже, судах Лондона, Нью-Йорка, Хьюстона. Помимо этого персонально Михаил Ходорковский и Платон Лебедев как физические лица также являлись клиентами «АЛМ», кому оказывалась правовая помощь, связанная, например, с их налогообложением.

Одним из направлений непосредственной работы Павла Ивлева вместе со своими коллегами из бюро и иностранными юристами было сопровождение разработки и обеспечение функционирования части холдинговой структуры группы «ЮКОС», находившейся за пределами Российской Федерации. Кстати, именно это обстоятельство стало поводом для того, чтобы Генеральная прокуратура РФ начала уголовное преследование Ивлева.

Чем же в обозначенном направлении занималось Адвокатское бюро «АЛМ»? По поручению различных сотрудников нефтяной компании, чаще всего из ее финансового блока, и во исполнение обязанностей по договорам правового обслуживания, для организаций группы «ЮКОС» иностранным юристам заказывалась регистрация фирм лиц с намерением реализации тех или иных бизнес-проектов. В большинстве случаев компании в офшорных юрисдикциях создавались по заказу ЮКОСа в целях последующего использования в качестве холдинговых для владения акциями или долями в российских коммерческих организациях, занимавшихся той или иной деятельностью в области добычи, переработки или торговли нефтью и нефтепродуктами. Создание дочерних компаний за рубежом, открытие им там банковских счетов и хранение на этих счетах временно свободных денежных средств в иностранной валюте являлось и сейчас является распространенным способом защиты российских активов от рисков, связанных с нестабильностью банковской системы РФ, колебаний курса рубля, незащищенностью собственности от криминальных посягательств и противоправных действий представителей государственных органов.

В сфере указанной деятельности «АЛМ» находились и входившие в периметр консолидации ЮКОСа трейдинговые фирмы «Фаргойл» и «Ратибор», и их материнские холдинговые компании «Nassaubridge Management Limited» и «Dansley Limited», зарегистрированные на Кипре. Именно на них, а точнее, на их директоров, был направлен первый удар следственных органов, разрабатывавших обвинения в хищении нефти добывающих предприятий ЮКОСа и последующей легализации. Следующими жертвами этого криминального представления правоохранителей о механизмах работы взаимосвязанных внутри и за пределами России частей юкосовского холдинга стали уже Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. В фабулах их обвинений значилось, что в 2000 году в г. Москве в состав возглавляемой

Ходорковским организованной группы вошли М. Елфимов, П. Ивлев, А. Вальдес-Гарсия, В. Малаховский, В. Переверзин, В. Карташов, а также и другие, не установленные следствием лица. По версии обвинителей, эти люди должны были «применить новую схему легализации похищаемой нефти и нефтепродуктов, выработанных из похищенной нефти». Об Ивлеве там же говорилось, что он «регистрировал и предоставлял зарубежные офшорные компании для вывода похищенных средств за рубеж, руководил привлеченными для легализации похищенных денежных средств адвокатами Адвокатского бюро “АЛМ Фельдмане”».

Проблемы у сотрудников «АЛМ» начались в конце 2004 года с обыска, произведенного 12 ноября на основании постановления следователя Каримова. Сам Ивлев описывал происходившее в тот день так: «Группа следователей в составе примерно 10 человек, возглавляемая следователем Ганиевым Ф.Г. и подкрепленная вооруженными сотрудниками милиции в количестве также не менее 10 человек, ворвались в помещение нашего адвокатского бюро, занимавшего в то время отдельное офисное здание по адресу г. Москва, Сеченовский пер., д. 6, стр. 1. На тот момент я был высшим должностным лицом адвокатского бюро, находившимся в офисе, – управляющий партнер бюро Аграновская Е.В. в этот день отсутствовала. Поэтому следователь Ганиев предъявил мне постановление о проведении обыска в помещении Адвокатского бюро “АЛМ Фельдмане” и сразу же, без моего вопроса, пояснил, что обыск проводится без судебной санкции, поскольку адвокаты бюро “занимаются преступной деятельностью, а не адвокатской практикой” и в такой ситуации судебной санкции не требуется, о чем якобы, по словам Ганиева, имеется разъяснение Верховного суда РФ. Хотел бы отметить, что ни мне, ни кому-либо из коллег так и не удалось обнаружить, несмотря на все наши старания, судебный акт, на который следователь Ганиев сослался в оправдание своих незаконных действий. Проводившие обыск следователи заявили, что их интересует все, имеющее отношение к ЮКОСу и группе “Менатеп”». Кстати, в октябре 2005 года вооруженные сотрудники милиции и следователи прокуратуры снова побывали в офисе Адвокатского бюро «АЛМ Фельдмане» и провели еще один, тоже не санкционированный судом обыск.

Дальше начались вызовы на допросы, чередовавшиеся порой в весьма интенсивном режиме. Адвокатессу Наталью Петросян разные следователи следственной группы допрашивали 15, 16, 23, 27 и 29 ноября. Причем наблюдалась такая картина. 15 ноября женщина явилась в главное следственное управление в сопровождении адвоката Павла Ивлева, представившего свой ордер на оказание ей правовой помощи. А на следующий день тот же следователь допрашивал уже самого Ивлева. В его протоколе допроса от 16 ноября, составленном всего на двух с половиной страницах, довольно коротко говорится о наличии базового договора «АЛМ Фельдмане» с ОАО «НК “ЮКОС”» и его содержании, оказании услуг некоторым зарубежным компаниям группы «ЮКОС», порядке оплаты работы адвокатов в этих случаях, использовании электронной системы платежей «Банк-клиент». Бросается в глаза, что на такой скромный по объему текст, судя по вводной части протокола, ушло пять часов. Нетрудно догадаться, что основное содержание разговора следователя с адвокатом осталось за пределами процессуального документа. О чем беседовали между собой эти два профессиональных юриста, логично спросить у самого Ивлева. Вот только небольшая часть его рассказа: «16 ноября 2004 г. я находился в помещении Генеральной прокуратуры в Техническом переулке, присутствуя в качестве адвоката при допросах адвоката нашего бюро Натальи Петросян и сотрудника бюро Марины Михайловой. Производившим допрос следователям, в том числе следователю Хатыпову Р.А., производившему допрос Михайловой, был предъявлен мой ордер на участие в этом допросе. Несмотря на это, непосредственно после допроса Михайловой, проведенного в моем присутствии, следователь Хатыпов сообщил мне, что он хочет допросить меня по тому же вопросу, то есть в отношении клиента бюро – компании “ЮКОС”. На мой протест, что такой допрос будет прямым нарушением закона, следователь Хатыпов сказал: “Значит, будем нарушать закон”. Хатыпов четко дал мне понять, что либо я дам показания в отношении своих клиентов, либо у него есть полномочия, чтобы меня немедленно задержать. На мой вопрос, что конкретно его интересует, Хатыпов пожал плечами и сказал: “Не знаю. Что-нибудь компрометирующее”. После этого я был вынужден дать показания, протокол моего допроса от 16 ноября 2004 г. содержится в деле. Завершив допрос, Хатыпов отправил подписанный мною протокол по факсу своему руководству. Однако, поскольку было уже 7 часов вечера, неизвестного мне адресата на месте не оказалось, и никаких инструкций в отношении меня следователь Хатыпов не получил. Он милостиво разрешил мне покинуть помещение прокуратуры и даже выехать в командировку за рубеж, что я и сделал немедленно, в тот же вечер, 16 ноября 2004 года. С тех пор в Россию я не возвращался».

Надо ли говорить, что весь комплекс следственных действий – обыск адвокатского образования без судебной санкции, истребование по запросам составляющих адвокатскую тайну документов и допросы адвокатов об обстоятельствах оказания юридической помощи клиентам – никак не согласовывался ни с положениями Уголовно-процессуального кодекса, ни с нормами закона об адвокатской деятельности и адвокатуре. Хотя сторона обвинения упорно гнула свою линию, утверждая, что все делает совершенно законно. Вот как это обосновывалось в одном из ответов защите руководителя следственной группы Валерия Алышева: в Адвокатском бюро «АЛМ Фельдмане» «без получения разрешения суда следователь проводил следственные действия не в отношении адвокатов, а в отношении членов организованной группы, что подтверждено вынесенными заключениями суда о наличии в действиях Аграновской Е.В. и Ивлева П.П. составов преступлений и постановлениями о привлечении указанных лиц в качестве обвиняемых, которые законны, обоснованны, мотивированны и не отменены до настоящего времени». Что и говорить, иначе как издевательством над презумпцией невиновности и пренебрежением к предусмотренным законом гарантиям адвокатской деятельности это назвать нельзя.

В связи с вышесказанным уже не вызывает удивления то обстоятельство, что, по рассказам адвокатов, общавшихся со следователями, те упорно твердили, что виды услуг, оказываемых «АЛМ», не могут относиться к понятию юридической помощи, оказываемой адвокатами. Спор зашел так далеко, что одна из задействованных в оперативном сопровождении «дела ЮКОСа» правоохранительных структур, а именно – милицейское главное управление по налоговым преступлениям, направила запрос в Адвокатскую палату Москвы по поводу бюро «АЛМ Фельдмане». Интерес обратившихся состоял в том, чтобы выснить, соответствует ли закону об адвокатуре, а также кодексу профессиональной этики выполнение адвокатами и другими сотрудниками бюро поручений клиентов, связанных с управлением коммерческими предприятиями, в том числе иностранными (открытие счетов в банках, управление ими, подписание договоров купли-продажи, индоссирование векселей, предъявление их к оплате). Полагаю, что ответ президента Адвокатской палаты Москвы Генри Резника их разочаровал, поскольку в нем на основе российского и международного законодательства, регламентирующего адвокатскую деятельность, однозначно сообщалось, что никаких противоречий здесь нет. Более того, «выполнение указанных действий именно адвокатами является общепринятой мировой практикой».

Тем не менее акции следствия против адвокатов «АЛМ» продолжились. В начале декабря того же 2004 года следователь Радмир Хатыпов позвонил Павлу Ивлеву по мобильному телефону и потребовал прибытия в прокуратуру для дачи дальнейших показаний. Он уже знал, что адвоката нет в России, и поэтому ставил вопрос так: «Если Вы не вернетесь, могут пострадать люди». Когда же Ивлев отказался, события стали развиваться следующим образом. 7 декабря 2004 г. управляющий партнер Адвокатского бюро «АЛМ Фельдмане» Елена Аграновская была вызвана в Елавное следственное управление для допроса, после чего ей было предъявлено обвинение в совершении ряда тяжких преступлений. Вечером того же дня Аграновская была доставлена в Басманный суд, где в отношении нее была избрана мера пресечения в виде содержания под стражей. Поскольку прямо в зале судебного заседания она потеряла сознание, ее доставили в больницу, где Аграновская находилась под стражей в течение 10 дней, до тех пор, пока арест не был изменен на подписку о невыезде. По мнению Павла Ивлева, эти действия являлись реакцией следствия на его отказ возвратиться в Россию и явиться на допросы, примерно так же, как была арестована юрист Светлана Бахмина, после того как начальник правового управления ОАО «НК “ЮКОС”» Дмитрий Еололобов во избежание репрессий выехал в Великобританию. «Арест адвоката, управляющего партнера “АЛМ Фельдмане” Аграновской Е.В., с целью принудить меня к возвращению в Россию для дачи ложных, выгодных обвинению показаний на клиентов бюро, – писал Ивлев в одном из документов, предоставленных в распоряжение защиты по делу Ходорковского и Лебедева, – с моей точки зрения, является преступным лишением гражданина РФ свободы, за которое должны нести ответственность как следователь Каримов С.К., лично принявший соответствующее решение, так и его руководители, это решение одобрившие».

Имел место и такой эпизод. 8 февраля 2005 года в аэропорту Шереметьево-2 по неизвестно на чем основанному ложному подозрению в контрабанде наркотиков (?!) была фактически задержана вылетавшая к Ивлеву его супруга вместе с двумя малолетними детьми. Наркотиков у членов семьи Ивлева, естественно, обнаружено не было, но на самолет они опоздали, будучи при этом на грани нервного срыва.

Следственные и оперативные действия в отношении Павла Ивлева активизировались в середине 2005 года. Первым шагом стало получение 28 июня в Хамовническом суде заключения о наличии в действиях адвоката признаков хищения, легализации и уклонения от уплаты налогов, что открывало дорогу следствию для его уголовного преследования. Затем, после слегка затянувшихся раздумий следователей, Ивлев 14 ноября 2005 года удостоился высокой чести, когда постановление о привлечении его в качестве обвиняемого было вынесено и подписано лично первым заместителем Генерального прокурора РФ Юрием Бирюковым, куда-то потерявшим при описании прегрешений Ивлева налоговые претензии, уже санкционированные судом. Естественно, что за этим в декабре 2005 года последовал заочный арест, одобренный на все согласным Басманным судом Москвы, если прокуроры ему рассказывают о соучастнике Михаила Ходорковского.

Зная о запланированном на 2 декабря 2005 года судебном заседании, Павел Ивлев направил в адрес суда заявление. В нем было сказано:

«Предъявленное мне чудовищное обвинение в хищении у ЮКОСа и его дочерних компаний в течение 2001–2003 гг. прибыли на общую сумму 399 940 562 505 рублей (т. е. более 14 млрд долларов США) и в последующем отмывании указанных средств путем выплаты дивидендов считаю абсурдным и не соответствующим не только закону и действительности, но и элементарному здравому смыслу.

Похищенная, по мнению прокуратуры, у ЮКОСа и его дочерних предприятий прибыль учтена в консолидированной отчетности компании за 2001–2003 гг., опубликованной на сайте ЮКОСа в Интернете, составленной по стандартам US СААР и подтвержденной аудиторской компанией “Прайсвотерхаус Купере”.

Игнорируя очевидные факты, информация о которых доступна всем желающим, российская прокуратура сфабриковала обвинения в хищении сумм, превышающих доходы ЮКОСа за эти годы, и использует их против меня и моих коллег – адвокатов, оказывавших ЮКОСу и его акционерам правовую помощь. Совершенно очевидно, что причина этих обвинений лежит не в правовой плоскости. Это – личная месть людям, сотрудничавшим с Ходорковским и ЮКОСом, попытка запугать тех, кто, исполняя свой

профессиональный долг, продолжает помогать компании сейчас и не идет на компромиссы со следствием».

Вслед за очередным проявлением «басманного правосудия» пришла очередь активизироваться следователю Радмиру Хатыпову. Он 16 ноября вынес постановление о розыске скрывшегося Павла Ивлева, но лишь в России и на территории стран СНГ. Вероятно, быстренько убедившись в течение суток, что Ивлева на просторах бывшего СССР нет, уже на следующий день, 17 ноября, Хатыпов сотворил еще одно розыскное постановление, велев Национальному центральному бюро Интерпола МВД РФ искать беглеца теперь в иностранных государствах дальнего зарубежья.

Уже не первый год Павел Ивлев вместе с семьей проживает в США. Правительство этого государства предоставило ему американское гражданство. Приходившие одно время из-за океана депеши российских правоохранителей с рассказами о причастности Ивлева к хищениям и легализации на штатовскую юстицию не действуют, как ранее в отношении других фигурантов «дела ЮКОСа» подобные обращения не убедили независимые суды Англии, Швейцарии, Кипра, Германии, Нидерландов, Литвы, Чехии, Испании.

Когда начался суд в Хамовниках, защита в мае 2010 года заявила ходатайство, прося в соответствии с законом направить международно-правовой запрос о допросе в качестве свидетеля гражданина США Павла Ивлева компетентными органами этой страны. Обосновывалось данное обращение к суду тем, что он многократно упоминается в обвинительном заключении в связи с его работой в качестве управляющего партнера Адвокатского бюро «АЛМ Фельдмане». К тому же о своем отношении к обвинениям, выдвинутым против Михаила Ходорковского и Павла Лебедева якобы в соучастии с ним, а также о известных ему фактах деятельности ОАО «НК “ЮКОС”» и связанных с этой нефтяной компанией юридических лиц, он сообщил в ходе адвокатского опроса, приобщенного к материалам дела по инициативе адвокатов.

Надо ли говорить, что судья Виктор Данилкин отмахнулся от такого предложения, вероятно не желая, чтобы в дело попал документ, где, как в протоколе адвокатского опроса, с подробным разбором «откровений» из обвинительного заключения, говорилось: «Предъявленные мне… обвинения в соучастии, совместно с Ходорковским и Лебедевым, в хищении всей произведенной ЮКОСом в 2001–2003 гг. нефти и легализации выручки от ее продажи никак не обоснованы, не имеют ничего общего с реальными событиями и противоречат элементарному здравому смыслу. Более того, на основании того, что мне было известно о коммерческой деятельности ЮКОСа и его акционеров до 2004 года, а также на основании того, что мне известно о предъявленных обвинениях в хищении и легализации нефти и о приведенных доказательствах этого, хотел бы сразу заявить, что я абсолютно убежден в том, что нефть и нефтепродукты, принадлежавшие компаниям группы ЮКОС, не похищались и не легализовывались никем из перечисленных в обвинении лиц».

Впрочем, составители обвинительного приговора в отношении Ходорковского и Лебедева все же не забыли о существовании Ивлева, и там он был поименован как «заместитель управляющего партнера Адвокатского бюро “АЛМ Фельдмане” иное лицо, находящееся в розыске»…

Сейчас Павел Ивлев живет в собственном просторном доме в лесистой части штата Нью-Джерси. Его очаровательная жена Катя в свое время закончила юридический факультет МГУ с красным дипломом; тоже, как и супруг, успешно работала в Москве адвокатом, но вынуждена была в связи с переездом в Америку приостановить свой адвокатский статус и сейчас на благо семьи трудится домохозяйкой. Старший сын учится в Питсбургском университете на компьютерного инженера, младшие ходят в местную государственную школу.

Давая в октябре 2011 года интервью журналу «Большой город», Павел с гордостью рассказывал, что имеет свой консалтинговый бизнес, неплохо зарабатывает и поэтому смело может отнести себя к состоятельной части американского среднего класса.

Бывая в США, я заезжал к Ивлевым в их гостеприимный дом. И каждый раз меня не оставляла в покое одна мысль – какую пользу для себя извлекла российская власть, фактически выгнав из нашей страны двух прекрасных специалистов, чьи дети теперь станут «стопроцентными американцами»?

Вместо эпилога

На момент написания этих строк никак нельзя считать, что «дело ЮКОСа» завершено. Следственный комитет периодически выстреливает из своих недр уголовные дела, подлежащие заочному рассмотрению в московских судах. Наследники разрозненных частей бывшей нефтяной империи продолжают за пределами России вести имущественные тяжбы с «Роснефтью», поглотившей большую часть ЮКОСа. ЕСПЧ еще не вынес решения по существу жалоб как на первый, так и на второй обвинительные приговоры в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. Всплески активности наблюдаются и у Верховного суда РФ[93].

В целом стоит повториться, сказав, что «дело ЮКОСа» нанесло весьма существенный удар по репутации Российской Федерации, причинив весомый урон в политическом, правовом и экономическом отношениях. Сошлемся на подписанное еще в ноябре 2009 года более чем ста членами Европарламента письмо на имя тогдашнего президента России Дмитрия Медведева. Прежде всего в нем говорилось: «Мы наблюдаем в России тревожные тенденции, которые приводят к опасениям в отношении святости прав человека и права частной собственности, а также независимости судебной власти». Коснувшись «дела ЮКОСа», парламентарии указали: «Это дело является тестом на то, насколько российская система правосудия заслуживает доверия. Явные политические махинации вокруг этого дела наносят ущерб репутации российского правосудия, подрывают экономическую деятельность и иностранные инвестиции и ложатся еще большим пятном на показатели страны в отношении прав человека, одновременно ставя под угрозу Ваши усилия покончить с “правовым нигилизмом”».

Несмотря на справедливость высказанных европарламентарями оценок, их призывы не были услышаны, и позже, в период новых президентских выборов, наблюдатели вновь стали обращать внимание на экономическую цену последствий «дела ЮКОСа», «которая всегда была внушительна, а сейчас становится критически высокой. Ухудшение обстановки в мировой и российской экономике делает взаимодействие с международным бизнесом жизненно необходимым, в том числе и для сохранения существующего режима. А на всех последних встречах с крупными иностранными инвесторами, от Давоса и до форума “Россия-2012”, об освобождении Ходорковского… говорят как о почти обязательном условии любого серьезного сотрудничества»[94].

Мировое общественное мнение уже не раз дало оценку приговорам, постановленным в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. Мнение многих европарламентариев по поводу действий Хамовнического суда выразила посещавшая процесс председатель подкомитета Европарламента по правам человека Хейди Хаутала, заявившая: «Это решение является еще одним ударом для верховенства закона в России. Ни у кого нет иллюзий в политически-мотивированном результате этого фальшивого суда и фарсовом и косметическом решении кассационной инстанции… Только оправдание Михаила Ходорковского восстановит веру международного сообщества в верховенство закона в России».

Напомню, что за все время проведения уголовных репресиий в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева пришли к выводу о политической мотивированности их преследования, отказали в международно-правовом сотрудничестве, в выдаче в Россию фигурантов так называемого «дела ЮКОСа» такие страны, как Швейцария, Лихтенштейн, Великобритания, Германия, Эстония, Кипр, Нидерланды, Израиль, Швеция, Литва, Чехия, Испания и ряд других.

Что же касается сферы юриспруденции, то еще касательно мещанского приговора нами в одном из интервью было сказано: юкосовский процесс – одно из самых позорных пятен в современной истории отечественного правосудия. Правда, это пятно по прошествии времени сильно разрослось по причине появления второго приговора, но тем не менее данное утверждение нуждается в существенном уточнении: на пальму сомнительного первенства теперь со всеми основаниями претендует еще и дело юриста Сергея Магнитского. Стозевное чудище продолжает пожирать наших сограждан. О деле Магнитского стоит упомянуть еще и потому, что назначенный российскими следственными органами ему в «подельники» руководитель инвестиционной фирмы «Hermitage Fund», известный американский предприниматель Браудер в свое время с одобрением отозвался об осуждении Ходорковского. Теперь он совсем по-другому высказывается о правоохранителях России, сам став обвиняемым в уклонении от уплаты налогов. Смерть человека и угроза уголовного наказания – не слишком ли высокая цена запоздалого прозрения?

А сколько еще таких потенциальных жертв безрассудной уголовной политики?

Вот относительно свежие цифры, приводившиеся в СМИ. По данным президента ММВБ-РТС Рубена Аганбегяна, государство «выгнало» из страны за последние десять лет более 1,25 млн человек, при этом 37 компаний покинули Россию и разместили свои акции за рубежом. За тот же период, по сообщению вице-президента «Деловой России» Андрея Назарова, по экономическим статьям осуждено 3 млн человек, из которых 90 % – предприниматели. А когда на встрече с рабочей группой «Открытого правительства» было озвучено, что, по данным МВД, в колониях находится 120 тыс. человек, реакция Дмитрия Медведева была такова: «Если это правда, то это катастрофа»[95]. Какие-либо последующие опровержения приведенных показателей нам неизвестны.

Вероятно, не будет большой ошибкой утверждать, что обозначенная катастрофа есть во многом следствие «дела ЮКОСа», повсеместно развязавшего коррумпированным, псевдоидеологизированным или просто дремучим сотрудникам правоохранительных органов руки в борьбе по удушению российского бизнеса. Они, по примеру своих коллег федерального уровня, начали активное преследование «олигархов» местного масштаба, будь то область или район, что на самом деле стало переделом собственности с использованием силовых возможностей и повлекло существенное увеличение осужденных за экономические преступления.

Другой стороной той же медали явилось наплевательское отношение к Уголовному кодексу, обусловившее трактовку его норм так, как заблагорассудится экспроприаторам. При этом попранию было подвержено всё, что стояло на пути тех, кто всё активнее стал размахивать дубиной уголовной репрессии: Конституция, положения Уголовно-процессуального кодекса, нормы гражданского права, разъяснения судебных инстанций, сложившаяся бизнес-практика, а порой и просто элементарный здравый смысл.

Получается, что, по справедливому замечанию Андрея Федотова, «одно и то же действие (сделку) гражданское право рассматривает как легальное действие, составляющее саму суть делового оборота, а уголовная юстиция (заметим, не сам закон, а его толкователи) – как “сделку-преступление”. В результате наша уголовная юстиция находит эти “сделки-преступления” везде, где по какой-либо причине хочет их найти». Явно отталкиваясь от обстоятельств «дела ЮКОСа», автор, упоминая квалификацию сделок как «подложные» и «фиктивные» для нахождения квазиоснований к неприменению гражданского права, констатирует: «Оказавшись перед лицом новых общественных отношений, уголовно-правовая практика вместо того, чтобы меняться самой, стала подгонять под себя действительность и корежить гражданское право, создавая взамен его не имеющее никакой легальной основы, но удобное для незаконной уголовной репрессии “уголовное гражданское право”»[96]. Именно такое «искореженное право» и было применено следственно-прокурорско-судебной триадой против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в целях отъема собственности и нейтрализации владельцев нефтяной компании путем помещения их на долгие годы в места не столь отдаленные.

Стоит ли после этого удивляться тому, что весьма осторожная в своих решениях международная правозащитная организация «Amnesty International», дождавшись вердикта кассационной инстанции, утвердившего обвинительный приговор Хамовнического суда, признала Ходорковского и Лебедева узниками совести.

Это, правда, не мешает российским чиновникам самого разного уровня использовать имя Ходорковского и его печальную судьбу как жупел в своих собственных интересах. Буквально на днях мне рассказали такую историю. Действующий вице-премьер, отвечающий за строительство одного из крупных федеральных объектов и привлекший к реализации проекта предпринимателей, распекая одного из них на совещании за какие-то погрешности в части соблюдения сроков, свою гневную тираду закончил такими словами: «Я для тебя уже подыскал место на нарах рядом с Ходорковским». Тот, не искушая судьбу, быстро распродал все свои внутрироссийские активы и отбыл за границу.

Кстати, о Ходорковском. Можно его не любить и не одобрять методы ведения им бизнеса, но к словам человека, пробывшего в тюрьме без малого десяток лет и познавшего на себе все гримасы нашего правосудия, следует прислушаться. А он сказал следующее: для уголовного дела и тюрьмы сейчас объективные основания не обязательны. Посадить могут любого, поскольку коррупция и игнорирование законов со стороны власти стали теперь тотальными (Газета. Ру, 2 декабря 2011 г.)…

Что же касается работы защиты, чему во многом посвящена данная книга, то мы ни в коей мере не переоцениваем заслуги адвокатов, которые, возможно, где-то могли сработать лучше, а порой и достичь несколько больших результатов. В целом же задача раскрыть всем заинтересованным наблюдателям глаза на истинную сущность и причины обвинений против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева была решена. И та реально возможная в данных конкретных условиях правовая помощь, в чем нуждались наши доверители, была оказана.

При этом в активе команды защитников на данный момент есть несколько полезных для всех практикующих юристов определений Конституционного суда РФ и постановлений ЕСПЧ. В свою очередь, Верховный суд РФ не однажды после активных и последовательных сражений адвокатов со всей судебной вертикалью принимал решения в пользу наших подзащитных. Кроме того, совместные усилия российских и иностранных юристов не раз позволяли одерживать победы по юкосовским делам в судах зарубежных юрисдикций.

Так что многое еще впереди. Как пелось в популярной в свое время песне, «и вновь продолжается бой…».

* * *

Где-то зимой 2011/12 года от одного знакомого мне пришла короткая СМС: «В ближайшее время П. выйдет на свободу». Удивление, перемешанное с радостью, продлилось недолго: оказалось, что имелся в виду вовсе не «П» – Платон Лебедев, как я это сначала понял, а Владимир Переверзин, действительно вскоре освободившийся из колонии. За него можно только порадоваться.

Теперь ждем на свободе другого «П» – Лебедева, а заодно и его товарища по несчастью – Ходорковского. Давно уже пора…

Москва – Лондон – Вощажниково.

Ноябрь 2011 г. – нюнь 2012 г.

Рецензия из застенков

Очень тяжело писать о книге, обращенной в основном к специализированной аудитории, особенно если сам представителем таковой себя не считаешь. Вдвойне тяжело – если являешься одним из «героев» книги. Достаточно сложно сохранить «взгляд со стороны». К тому же еще не пришло время написать всю историю «дела ЮКОСа» в деталях и подробностях, да и сама история, к нашему понятному сожалению, еще далека до завершения.

Тем не менее книга прежде всего представляет интерес констатацией того, как наша «правоохранительная система» или, попросту говоря, аппарат по воспроизводству политических репрессий в интересах отдельных частных лиц с целью унизить и ограбить проходила несколько рубежей падения. В книге хорошо показана эволюция падения морального и профессионального уровня исполнителей системы подавления. Кроме того, поскольку с первых дней «дела ЮКОСа» автор был непосредственным свидетелем событий, которые можно было бы охарактеризовать как квинтэссенцию «крушения права», книга важна свой фактологической стороной и скрупулезным описанием всего того беззакония, которое мы наблюдаем уже девять лет.

Благодарим автора книги за профессиональную помощь, которую он нам оказывал все эти годы, и желаем, чтобы ее прочитало прежде всего как можно больше студентов юридических вузов и молодых юристов – новое поколение, те, кто будет создавать правовое государство в России, то поколение, с которым связаны наши надежды.

Михаил Ходорковский

Платон Лебедев

Примечания

1

А. Родионов. Налоговые схемы, за которые посадили Ходорковского. М., 2006; О. Ласков. Не стань Ходорковским. Налоговые схемы, за которые не посадят. СПб., 2007; Ю. Виткина, А. Родионов. Налоговые преступники эпохи Путина. М., 2007.

(обратно)

2

Кони А.Ф. Избранные произведения. М., 1956. С. 39.

(обратно)

3

«Новая адвокатская газета», 2011, № 12.

(обратно)

4

Падва Г. От сумы и от тюрьмы… Записки адвоката. М., 2011. С. 271.

(обратно)

5

Кони А.Ф. Указ. соч. С. 43.

(обратно)

6

Строгович М.С. Право обвиняемого на защиту и презумпция невиновности. М., 1984. С. 51–52.

(обратно)

7

Сиксмит М. Путин и дело ЮКОСа. Борьба за российскую нефть. СПб., 2011. С. 26.

(обратно)

8

Юридическое лицо, созданное в соответствии с законом для выполнения узконаправленных, специальных или временных целей. Обычно используются холдингами или группами компаний для того, чтобы обезопасить себя от финансового риска. В делах против сотрудников ЮКОСа на компании специального назначения клеились ярлыки подставных и фиктивных организаций.

(обратно)

9

Челищева В. Заключенный № 1. Несломленный Ходорковский. М., 2011. С. 271–272.

(обратно)

10

Падва Г. Указ. соч. С. 270–271.

(обратно)

11

Сиксмит М. Указ. соч. С. 166.

(обратно)

12

Падва Г. Указ. соч. С. 275.

(обратно)

13

Сиксмит М. Указ. соч. С. 247.

(обратно)

14

Там же.

(обратно)

15

Сиксмит М. Указ. соч. С. 248.

(обратно)

16

Цит. по: Сиксмит М. Указ. соч. С. 185.

(обратно)

17

Цит. по: Сиксмит М. Указ. соч. С. 246.

(обратно)

18

Стихи Игоря Губермана, у которого на ту же тему имеется и другое четверостишие:

Тюрьмою наградила напоследок меня отчизна-мать, спасибо ей, я с радостью и гордостью изведал судьбу ее не худших сыновей. (обратно)

19

По завершении следствия по второму уголовному делу мне позвонил бывший сослуживец, работающий в службе безопасности крупной нефтяной компании, и сообщил, что ему поручено вступить со мной в переговоры о покупке копии обвинительного заключения. Пока я раздумывал над этим оригинальным предложением, он уже раздобыл его в другом месте.

(обратно)

20

Падва Г. Указ. соч. С. 131.

(обратно)

21

Гармаев Ю.П. Незаконная деятельность адвокатов в уголовном судопроизводстве. М., 2010. С. 8.

(обратно)

22

П. Сергеич. Искусство речи на суде. М., 1988. С. 34.

(обратно)

23

Одна из самых мягких вариаций перевода с английского – негодяй.

(обратно)

24

В эти дни пресса писала: «Новый инцидент произошел в читинском аэропорту с адвокатом Карпиной Москаленко. Сначала сотрудник аэропорта обнаружил желание осмотреть уже сданный багаж адвоката, потом у него возникли вопросы к правильности оформления билета. Кроме того, Каринну Москаленко предупредили, что ее могут снять с единственного рейса в Москву. По словам адвоката, ситуация могла закончиться ее задержанием. “После того как выяснилось, что у меня все нормально, ко мне подошел следователь и под давлением получил подпись о неразглашении материалов дела. Ситуация, конечно, была неприятная”, – заявила Каринна Москаленко агентству “Интерфакс”».

(обратно)

25

Перевод фразы на современный русский язык: «Чудовище жирное, гнусное, огромное, многоголовое и лающее».

(обратно)

26

Гайдар Е., Чубайс А. Развилки новейшей истории России. М., 2011. С. 127.

(обратно)

27

Уголовная политика в сфере экономики: экспертные оценки. С. 33.

(обратно)

28

Примерно по такому же сценарию развивается и попытка гуманизировать уголовное наказание путем более широкого применения штрафов. Органы прокуратуры просили обвиняемого в получении взятки в сумме 5 млн рублей главу администрации одного из районов Татарии А. Тимофеева приговорить к 9 годам колонии и штрафу в размере 500 млн рублей (И). Суд решил не лишать его свободы, и наказание составило «всего» 300 млн рублей в виде штрафа. А вскоре в Рязанском областном суде за покушение на взятку в 6,5 млн рублей некоему О. Архипочкину был определен штраф в 390 млн рублей («Коммерсантъ», 3 мая и 26 мая 2012 г.).

(обратно)

29

Уголовная политика в сфере экономики: экспертные оценки. С. 12; «Коммерсантъ», 11 апреля 2012 г.

(обратно)

30

Бирюков Ю. Убийство без мотива. С. 56.

(обратно)

31

-jeksperiment-nad-bankom.html

(обратно)

32

О Павле Ивлеве рассказывается в § 4 главы VIII.

(обратно)

33

«Особая буква», 1 ноября 2011 г.

(обратно)

34

Похоже, что с течением времени ситуация не меняется. Как сообщалось в Интернете на сайте Грани. Ру, в мае 2012 года Следственная палата апелляционного суда Франции рассматривала повторный запрос об экстрадиции в Россию петербургского предпринимателя, которого ранее уже отказывалась выдать французская юстиция. В ходе судебного заседания судья огласил обращение заместителя генерального прокурора РФ А. Звягинцева на имя министра правосудия Французской Республики, содержащее критику французского суда, включающую выражение «самоуправно отказал в экстрадиции». В выдаче предпринимателя повторно было отказано. Чуть позже появилось специальное определение, где Следственная палата по поводу того, что «высокопоставленный чиновник российской юстиции выражает протест против вышеупомянутого решения», выразила свое недоумение, поскольку «элементарная вежливость, общепринятая при осуществлении международного сотрудничества, представляется забытой, наречие “самоуправно” является в данном случае особенно неуместным».

(обратно)

35

В. Алексаняну посвящен § 1 главы VIII настоящей книги.

(обратно)

36

Rolling Stone, 27 июня 2012 г.

(обратно)

37

Звягинцев А. Три века российской прокуратуры / Вестник Академии Генеральной прокуратуры РФ, 2011, № 6 (26). С. 30.

(обратно)

38

Кудешкина О. Открытое письмо Президенту РФ В. Путину. М., 2005. С. 7–8.

(обратно)

39

Самые громкие судебные процессы: преступление и наказание со времен инквизиции и до наших дней / Ред. – сост. А. Соловьев, В. Башкирова. М., 2010. С. 266–267.

(обратно)

40

Ходорковский М.Б. Статьи. Диалоги. Интервью. М., 2010. С. 68.

(обратно)

41

-valerii-alekseevich

(обратно)

42

Ошаров Р. Sion, 22 октября 2010 г.

(обратно)

43

ЧелшцеваВ. Указ. соч. С. 249.

1 Шевелев М. Ходорковский и Лебедев в ожидании третьего процесса. «Радио Свобода»,

(обратно)

44

февраля 2010 г.

(обратно)

45

Новиков Д. Ваша честь про честь и нечисть, 6 февраля 2012 г. -les/15872.html

(обратно)

46

(обратно)

47

История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1938.

С. 248.

(обратно)

48

Из открытых источников, в частности из интервью бывшего начальника ДРО генерал-лейтенанта милиции В. Шлемина, известно, что эта структура родилась в недрах НКВД из отдела военной контрразведки. Занималась охраной общественного порядка и оперативным обслуживанием научно-исследовательских институтов и предприятий оборонных отраслей промышленности, атомных электростанций, космодромов, иных объектов оборонно-промышленного комплекса (см., например, газету «Щит и меч» за 16 февраля 2007 года). В ходе реформы МВД департамент был ликвидирован приказом министра внутренних дел Р. Нургалиева от 23 марта 2010 года, а соответствующие подразделения переданы в подчинение местным органам полиции.

(обратно)

49

Это очень наглядный пример противодействия работе защиты. На адвоката Б-ва, обратившегося с заявлением в ФСБ, было возбуждено уголовное дело о заведомо ложном доносе. Однако расследование установило следующее: «Действия Б-ва были направлены на проверку соблюдения законности действий следователя и оперативного сотрудника и его защиту в соответствии с действующим законодательством».

(обратно)

50

Падва Г. Указ. соч. С. 277, 279.

(обратно)

51

/%D1%CE%D0%CC. Следует уточнить, что 1 июля 2010 года в УПК РФ внесено дополнение, согласно которому санкция требуется также на получение информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами.

(обратно)

52

Комментарий к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации / Под общей редакцией В.П. Верина, В.В. Мозякова. М., 2004. С. 169–170.

(обратно)

53

Гармаев Ю.П. Незаконная деятельность адвокатов в уголовном судопроизводстве. Средства предупреждения и нейтрализации. М., 2010. С. 23, 26, 44–45, 54.

(обратно)

54

Васильева В. Третий суд Алексея Пичугина. Хроники «дела ЮКОСа». Прага, 2008. С. 181.

(обратно)

55

А. Вальдесу-Гарсии посвящен § 2 в главе VIII настоящей книги.

(обратно)

56

Новая адвокатская газета. 2011, № 15. Намного жестче поступили с судьей арбитражного суда Г., которая самовольно установила в кабинете заместителя председателя суда скрытые видео– и звукозаписывающие устройства. Материалы записей она представила 21 ноября

(обратно)

57

Отдельно теме о препятствовании адвокатской деятельности посвящен § 5 главы II настоящей книги.

(обратно)

58

Михайлова Е. Следователь заявил о фальсификации дела Кумарина. Life News Online, 22 декабря 2011 г.

(обратно)

59

Перекрест В. За что сидит Михаил Ходорковский. С. 159.

(обратно)

60

Перекрест В. Указ. соч. С. 159.

(обратно)

61

Вероятнее всего, имеется в виду Уголовно-процессуальный кодекс.

(обратно)

62

Справедливости ради следует отметить, что такое же неверное написание содержится и в письме К. Косачева, однако, по нашему убеждению, ничто не мешало И. Колесниковой самостоятельно убедиться в правильности указания фамилии лица, отмечаемого в подписываемом ею служебном документе.

(обратно)

63

Ковалевский II. Быль о правах. Дело «Юкоса». Том 1. М., 2004. С. 44.

(обратно)

64

Ходорковский М. Указ, сборник. С. 68–69.

(обратно)

65

Панюшкин В. Михаил Ходорковский. Узник тишины. М., 2006. С. 208.

(обратно)

66

См.: Указ Президента РФ от 15 октября 1999 г. № 1370 «Об утверждении основных положений государственной политики в области развития местного самоуправления в Российской Федерации»; Постановление Правительства РФ от 10 апреля 2002 г. № 228 «О мерах по повышению эффективности использования федерального имущества, закрепленного в хозяйственном ведении федеральных государственных унитарных предприятий» (в ред. Постановления Правительства РФ от 23.03.2006 № 156).

(обратно)

67

По рассматриваемому поводу М. Касьянов впоследствии высказывался не один раз. В книге «Без Путина. Политические диалоги с Евгением Киселевым» (Москва, издательство «Новая газета», 2009 г.) на заданный ему вопрос: «Получается, все, что вменялось в вину Ходорковскому и другим акционерам ЮКОСа, до конца 2003 года было нормой жизни?» – Касьянов ответил: «В части налогообложения – да. Минимизация налоговых платежей через внутренние офшоры по действовавшему законодательству была тогда абсолютно законной». И далее: «Что же касается Ходорковского и компании “ЮКОС”, то наш закон, принятый в декабре 2003 года, как я понимаю, был задним числом применен против них по эпизодам 1999–2001 годов. То есть имело место чистое беззаконие».

Эта же тема затрагивалась М. Касьяновым, когда он был 24 мая 2010 года приглашен защитой в качестве свидетеля на процесс по делу М. Ходорковского и П. Лебедева в Хамовнический суд г. Москвы. По высказанному им мнению, законы, которые позволяют использовать зоны льготного налогообложения, существовали и существуют, и нефтяные компании их применяют, а правительство принимает меры для изменения этих законов. Поэтому обвинения не соответствовали той системе, с которой правительство работало три года, и ее пытались поменять. Но только в декабре 2003 года удалось убедить Государственную думу принять такие поправки в системе налогообложения. Касьянов также пояснил: «И когда по эпизодам предшествующих периодов до принятия такого закона предъявляются обвинения, для меня это было чрезвычайно странным и просто возмутительным, почему я и позволял себе в прессе высказывать свои рассуждения в отношении деятельности Генеральной прокуратуры и всего происходившего в тот момент времени».

(обратно)

68

Передача «Плавленый сырок», радиостанция «Эхо Москвы», 28 января 2005 года. Кроме того, в день посещения суда впечатления В. Шендеровича были изложены на сайте Ходорковский. ру: «Писатель, не привыкший к судейским реалиям, заявил в интервью нашему корреспонденту, что был буквально потрясен происходящим в суде, потому что “не привык к такому прямому хамству”. Прокурор “хамил свидетелю – пожилому достойному человеку”, а судья “внешне корректно позволяла прокурору хамить”».

(обратно)

69

По этому обвинению М. Ходорковский и П. Лебедев были реабилитированы кассационной инстанцией.

(обратно)

70

Еще один великий писатель, А.П. Чехов, в одном из своих рассказов созвучную мысль изложил так: «Ведь недаром же вековой народный опыт учит от сумы да тюрьмы не зарекаться. А судебная ошибка при теперешнем судопроизводстве очень возможна, и ничего в ней нет мудреного. Люди, имеющие служебное, деловое отношение к чужому страданию, например судьи, полицейские, врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе, как формально… При формальном же, бездушном отношении к личности, для того чтобы невинного человека лишить всех прав состояния и присудить к каторге, судье нужно только одно: время. Только время на соблюдение кое-каких формальностей, за которые судье платят жалованье, а затем – все кончено».

(обратно)

71

Перекрест В. Указ. соч. С. 162.

(обратно)

72

Челищева В. Указ. соч. С. 289–290.

(обратно)

73

Там же. С. 292.

(обратно)

74

Сделанные учеными-правоведами выводы во многом совпадают с заключением привлеченных защитой специалистов – профессора, доктора юридических наук Н. Лопашенко и доцента Е. Кобзевой. Они отметили, что, на их взгляд, изложенные в фабуле обвинения обстоятельства характеризуют совершавшиеся с нефтью сделки как обычную хозяйственную деятельность и не содержат каких-либо указаний на то, что при ее осуществлении нарушались принципы уважительного отношения к закону и соблюдения прав участников гражданско-правовых отношений. Далее в своем заключении специалисты написали: «Сторона обвинения, утверждая обратное, приводит в подтверждение своей позиции большое количество не связанных между собой, бессистемных заявлений и фактически ставит под сомнение целесообразность существования многих положений гражданского законодательства, не только считавшихся до сего момента эффективными и рациональными, но и являющихся основой делового оборота». Однако прибывшую в Хамовнический суд Москвы по приглашению адвокатов профессора Н. Лопашенко судья и прокуроры выслушать не пожелали (см. главу VII, § 5).

(обратно)

75

Бирюков Ю. Убийство без мотива. С. 6.

(обратно)

76

Здесь нет ошибки, поскольку независимо от того, кто задает вопрос, ответ адресуется суду.

(обратно)

77

Опубликовано в «Вестнике Адвокатской палаты г. Москвы». М., 2004, № 7 (9).

(обратно)

78

Бирюков Ю. «ЮКОС» без политики. М., 2011. С. 27.

(обратно)

79

Г. Греф с октября 2007 года работает председателем правления Сбербанка РФ.

(обратно)

80

Видеоконференц-связь у нас была дозволена законом и получила распространение для обеспечения участия осужденных к лишению свободы в кассационном и надзорном производстве. Следующим шагом стало разрешение судам таким способом производить допросы свидетелей при рассмотрении дела в первой инстанции. Но статья 278-1 УПК РФ (Особенности допроса свидетеля путем использования систем видеоконференц-связи) была принята только в марте 2011 года.

(обратно)

81

Автору известен случай, когда в судебном заседании по гражданскому делу встал вопрос о необходимости выяснения давности изготовления документа. Нашелся эксперт, готовый дать на него ответ на основании якобы разработанной им методики исследования состояния красителей, которыми исполнены записи. Но перед направлением документа на экспертизу ответчик с согласия судьи поставил на нем свою роспись. Не знавший об этом «эксперт» через какое-то время представил в суд свое заключение, гласившее: с достоверностью установлено, что рукописные записи, включая роспись, исполнены в одно время, ориентировочно полтора года назад.

В другой ситуации, описанной в юридической литературе, проводя экспертизу большого количества изданий, посвященных мусульманской тематике, эксперт без каких-либо пояснений «чохом» отнес к числу экстремистских материалов «Календарь чемпионата по футболу среди мечетей г. Казани».

(обратно)

82

«Перечень родов (видов) экспертиз, выполняемых в судебно-экспертных учреждениях Министерства юстиции РФ» (Приложение к приказу МЮ РФ от 14 мая 2003 г. № 144). Иногда здесь же выделяют инженерно-экономическую и товароведческие экспертизы. См.: Комментарий к федеральному закону «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации». М., 2002. С.122. В ведущем экспертном учреждении органов внутренних дел – Экспертно-криминалистическом центре МВД РФ в управлении экономических экспертиз проводятся бухгалтерские, финансово-кредитные и финансовоаналитические экспертизы.

(обратно)

83

Паничева А. Опасность лженаучных заключений // Новая адвокатская газета, 2012, № 1.

(обратно)

84

Российская Е., Галяшина Е. Настольная книга судьи: судебная экспертиза. М., 2010. С. 10.

(обратно)

85

/ 2010/12/26/n_1635382.shtml

(обратно)

86

/

(обратно)

87

В ходе прений прокуроры договорились до того, что предложили считать таким местом совершенно иной адрес, но теперь уже в Москве, что по закону абсолютно недопустимо.

(обратно)

88

См., например: Светова 3. Компания несломленных / Нью тайме, 8 ноября 2010 г., № 37; Резник II. Уехали по делу / Ведомости, 24 апреля 2007 г.; Челищева В. Признание или жизнь / Новая газета, 22 апреля 2011 г., № 43.

(обратно)

89

«Карьера», 2001, № 9.

(обратно)

90

Там же.

(обратно)

91

В связи с планировавшимся переходом на эту работу В. Алексанян написал заявление о добровольном прекращении статуса адвоката.

(обратно)

92

Генерал В. Юрченко занимал должность заместителя начальника Департамента режимных объектов МВД РФ. Об этом департаменте рассказано в главе III книги.

(обратно)

93

Примечание. Когда работа над рукописью была завершена, стало известно о возбуждении Председателем Верховного суда РФ В. Лебедевым надзорного производства по делу Ходорковского и Лебедева, а вскоре о решении Вельского городского суда о существенном снижении наказания Лебедеву.

(обратно)

94

(обратно)

95

Коммерсантъ, 11 апреля 2012 г.

(обратно)

96

Подробно об этом: Верховенство права и проблемы его обеспечения в правоприменительной практике. М., 2009. С. 153–185. См. также: Склобский К.П. Сделка как элемент состава хищения / Гражданское право современной России. М., 2008. С. 180–196.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

От автора

Глава I Вместо тезауруса

  § 1. Немного о себе

  § 2. «Ты помнишь, как все начиналось?»

  § 3. Что есть адвокатура

  § 4. Платон Лебедев

Глава II Адвокатские будни

  § 1. О команде защитников

  § 2. Секреты адвокатского закулисья

  § 3. Великий и могучий

  § 4. Адвокаты под ударами противника

Глава III Вся королевская рать

  § 1. Уголовная политика государства: от НЭПа до ЮКОСа

  § 2. Следователи

  § 3. Прокуроры

  § 4. «Репрессивно-трусливое правосудие»

  § 5. Бойцы невидимого фронта

  § 6. Союзники при исполнении

Глава IV Мещанский процесс

  § 1. Предварительное расследование, которого не было

  § 2. Разведка боем

  § 3. Судья Колесникова и ее честь

Глава V Налоговые обвинения

  § 1. Векселя и льготы – одни заботы

  § 2. Как доказывалось недоказуемое

Глава VI По следам декабристов

  § 1. На межсудебном перепутье

  § 2. Дикое обвинение

  § 3. Страсти по территориальной подсудности

Глава VII Хамовнический процесс

  § 1. Связь веков: что общего у каторжанина Бестужева и судьи Данилкина

  § 2. Академический взгляд на бред сивой кобылы

  § 3. Правительственный час в Ростовском переулке

  § 4. Заграница нам поможет?

  § 5. Специальные знания: эксперты и специалисты по разные стороны баррикад

  § 6. Вокруг приговора

Глава VIII Жертвы «Дела ЮКОСа»

  § 1. Василий Алексанян

  § 2. Антонио Вальдес-Гарсия

  § 3. Владимир Переверзин

  § 4. Павел Ивлев

Вместо эпилога

Рецензия из застенков Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg