«Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы»

Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы (fb2) - Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы (Тайны великих) 1723K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Михайловна Бурдина

Анна Бурдина Елена Блаватская интервью из Шамбалы. Страницы из жизни Елены Петровны Блаватской

Где тайна есть, там, полагают, И дьявол непременно обитает. Джордж Байрон

Глава 1 Дворянство не порок

О том, как правила орфографии могут явиться поводом для выбора жениха, а также о том, что не все девочки желают стать принцессами или иметь дворянский титул.

В тот самый, ничем не примечательный осенний, серый день 1848 года семнадцатилетняя Елена и ее гувернантка, мадам Пенье, повздорили из-за сущей ерунды.

Дело в том, что Елена носила фамилию фон Ган (von Han). Поэтому в письмах, написанных от ее имени по-французски, следовало к фамилии добавлять благородную приставку «де», а в письмах, написанных по-немецки, приставку «фон», то есть писать мадемуазель «де Еан» или «фон Ган». Но принципиальная девушка никак не хотела добавлять к своей фамилии никаких приставок.

Гувернантка пыталась объяснить своей ученице, что подобным поведением Елена нарушает не только орфографические правила, но и веками сложившиеся традиции, не уважает ни себя, ни своих предков, принижает себя перед теми, к кому обращается в письме. Но Елена была совершенно не согласна с подобным утверждением и настаивала на собственном мнении.

Своенравной девушке не нравилось подчеркивать свое дворянское происхождение, хотя и бедность была ей не по вкусу, просто у нее на все был особый взгляд. Она абсолютно не выносила слов «надо», «нельзя», «должна» и, если ей что-то запрещали, поступала наоборот, исходя из принципа «запретный плод – сладок».

Елена любила удивлять или озадачивать. Началось это с самого раннего детства, когда все получалось непроизвольно. Лет с трех маленькая Лоло или Леля, как ее звали в доме, пугала родителей тем, что вставала по ночам и ходила во сне. Разумеется, делала она это не специально. Зрелище выглядело жутковато: девочка вставала с кровати, широко раскрыв глаза, произносила длинные монологи, рассказывала разные истории, пела песни и при этом – не просыпалась. Но подобные странности можно объяснить скорее ее физиологией, чем свойствами характера.

Потом, когда Лоло исполнилось пять лет, она стала загадочным образом исчезать. Несмотря на бдительность нянек и запертые двери, ее довольно часто обнаруживали спящей вне детской комнаты, которая была на верхнем этаже дома. Когда девочка наконец находилась, то была в довольно странном состоянии. Иногда она просто спала, а иногда откидывала голову и, не мигая, глядела неопределенным взглядом куда-то в пространство, что-то шептала и закрывала глаза, словно отходила в иной мир. Взрослые пугались, начинали ее трясти за плечи, и Лоло как ни в чем не бывало просыпалась, недовольная тем, что ее разбудили. Однако когда у нее пытались узнать, что с ней произошло и как она попала среди ночи на чердак или под дерево в саду, малышка виновато улыбалась, рассеянно глядела на окружающих, не могла ничего вспомнить или принималась плакать навзрыд. Детских слез никто из домашних не мог перенести, поэтому ее тут же брали на руки и возвращали домой, испытывая вину за то, что испугали и без того перепуганного несчастного ребенка. Как правило, после таких необъяснимых ночных событий Лоло с новыми силами и бодрым настроением неожиданно превращалась в послушную и внимательную девочку, что было ей абсолютно не свойственно. Ее рассеянность и нежелание подчиняться куда-то пропадали, она жадно принималась за уроки, не переставая удивлять взрослых своими успехами.

С возрастом Лоло стала умудряться совершенно таким же таинственным и необъяснимым образом исчезать в любое другое время и в любую погоду, хотя за ней бдительно присматривали няньки, не мешая играть и веселиться. Больше всего Лоло, как и другие дети, любила убегать в сад. То она носилась между деревьев, то, раскинув в стороны руки, принималась кружиться на одном месте с развевающейся колоколом юбкой. Затем она в изнеможении падала на траву. Так Лоло могла долго лежать, глядя в небо, наблюдая за движением облаков и отдаваясь только ей известным ощущениям. Эти ощущения, видимо, доставляли большую радость, так как на ее краснощеком круглом личике отображалась блаженная улыбка. Но, невзирая на бдительное око наблюдателей, девочка могла совершенно неожиданно исчезнуть из вида. Сначала поднимала тревогу присматривающая за детьми нянька, потом на поиски снаряжался целый отряд домашних, включая всю прислугу. И, наконец, после долгих часов бесконечных хождений по этажам, чердакам, подвалам и кустам, переживаний и рыданий, беглянку находили, как вспоминали родственники: «…в каком-нибудь глухом, никем не посещаемом месте или в бабушкином зоологическом музее в серьезной беседе с чучелом крокодила или тюленя. Для девочки вся природа была одушевленной. Она слышала голос каждой вещи и приписывала вещам сознание, существование в них скрытых сил, которые видела и слышала только она одна».

Однажды, будучи уже большим, вполне самостоятельным ребенком, Елена возвратилась с прогулки, где довольно долго задержалась. Домашние ее, как обычно, обыскались, но непослушному созданию это казалось все равно. Она рассеянно выслушала замечания матери, объявившей о строгом наказании за непослушание, но угрозу не восприняла. Она стала взахлеб рассказывать о своих впечатлениях, уверяя мать, что в дальней липовой аллее парка она своими глазами видела поднимающуюся в воздух добрую «лесную фею», окруженную сиянием.

Отец Лоло, присутствующий при разговоре, внезапно вышел из себя и обозвал дочь не просто фантазеркой, а маленькой лгуньей. Это девочку страшно огорчило, она расплакалась, продолжая уверять, что действительно видела «фею». Отец рассердился еще больше и приказал дочери уйти с глаз долой и подумать над своим поведением и над тем, что можно говорить, а что нельзя, так как нормальные люди будут над ней смеяться.

– Ты ее обидел, – сказала мужу мать Елены, встав на защиту дочери. – Ей действительно видятся какие-то существа, которых мы, взрослые, не замечаем.

– Она солгала! Какую она могла видеть фею, окруженную сиянием и поднимающуюся в воздух? Полный бред нездорового воображения.

– Я уверена, что она ее видела и глубоко верит в это. У Лоло действительно богатое воображение.

– В таком случае у нее не воображение, а больные галлюцинации. Чем ее защищать, лучше сначала показать врачу, – ответил разгневанный отец.

Врач был призван, расспросил девочку о ее видениях и пришел к заключению, что ребенок просто слишком чувствителен, но абсолютно здоров.

– Значит, солгала. На эту черту ее характера надо обратить особое внимание, – остался при своем мнении отец, обращаясь к жене.

Внимание обратили, но странность видеть «невидимых друзей» у девочки не исчезла. Иногда «дурь», как домашние называли фантазии девочки, проходила, но порой принимала самые невероятные формы.

Случалось, без каких-либо видимых причин на девочку находил приступ смеха, она строила рожицы, дразнилась, объясняя, что «смех вызван шалостями ее невидимого друга», который показывает ей длинный язык, а она ему. От этого им обоим очень весело. Взрослые только разводили руками.

«Невидимых друзей» у Лоло было множество. Она находила их в доме, на улице, под камнями, на дереве, у окна, рядом со своей кроватью – везде. Одного «невидимого друга», которого Елена называла «маленький горбун», домашние воспринимали как реальное мифическое существо. Без него не обходилась ни одна детская игра. Те, кто на самом деле его не видел, просто представляли, что «маленький горбун» существует, и пытались с ним играть так же, как и Лоло, показывая окружающим свое непроизвольное искусство пантомимы.

Были у нее и совсем странные фантазии. Иногда Елена говорила, что во сне к ней приходит высокий индиец в белой чалме и рассказывает разные истории. Он раскрывает перед ней очень интересную книжку, в которой вместо страниц с текстом находятся живые картинки. А в них, как в зеркале, видно все, о чем говорит индиец. Особенно ей нравились сцены из жизни древних животных и сказки про ковер-самолет, на котором можно облететь весь мир.

По ее словам, несколько раз индиец выручал ее из беды. Например, когда она однажды упала с лошади, запутавшись в стременах, и казалось, что вот-вот разобьется насмерть. В самый последний момент перед ней появился человек в белой чалме, подхватил ее на руки и вернул в седло. Ее спасение было похоже на чудо. Может быть, поэтому девочка дала своему спасителю имя – Хранитель.

С возрастом детские странности у Елены пропали, а фантазии приобрели иную окраску. Она больше не ходила с открытыми глазами по ночам, но ее «невидимые друзья» и склонность к исчезновениям, к которым уже все привыкли, сохранились. Теперь она стала поражать взрослых своими неординарными способностями. Однако ее способности видоизменялись в отдельные периоды. Девочка, которая еще накануне прекрасно выучила урок и живо интересовалась предметом, вдруг становилась рассеянной, не понимала или не слышала, что ей говорили, скучала, едва высиживая положенное время, или же была не в состоянии выучить заданного урока. Ее розовощекое круглое личико бледнело, громадные светло-голубые глаза тускнели или принимали какое-то взрослое и отсутствующее выражение. Потом ее неожиданно охватывала очередная «дурь», с которой не мог справиться даже отец, хотя в семье ему никто не смел перечить, кроме конечно же Лоло.

Поскольку отец Елены, полковник фон Ган, был человеком военным, из-за чего семья была вынуждена постоянно переезжать с места на место, маленькой Лоло и ее младшей сестричке Верочке приходилось вместе с родителями жить в армейских походных условиях. Девочки часто оставались под присмотром не только гувернанток и нянек, но и ординарцев отца, которые всячески баловали маленьких барышень, предлагая им забавные игры и игрушки, свойственные, скорее, крестьянским мальчишкам, чем девочкам из общества.

Приходилось семье фон Ган жить и в калмыцких степях. Это оставило в жизни Лоло особый след.

Домов для проживания в степях не было, поэтому семьи офицеров, так же, как и местное население, жили в юртах. Лоло и Верочка тут же окрестили свою юрту в шатер «Шемаханской царицы» из сказки Пушкина и с удовольствием играли в персонажей из других восточных сказок, а Лоло даже нашла своего «чародея». Она завела довольно странную дружбу с калмыцким шаманом, удивительные речи которого слушала буквально «открыв рот», с интересом наблюдая за его священнодействиями. Шаман умел вызывать дождь, без слов отдавать приказы животным и производил какие-то волшебные манипуляции, после которых случались истинные «чудеса». Чародей разглядел в девочке «нечто», близкое к его дару, и предрек, что в будущем этого ребенка ждут великие дела, которые прославят ее на весь мир. На прощание он подарил Лоло талисман – серебряное кольцо с агатом, на котором были выгравированы непонятные слова и какие-то знаки.

Странный выбор друзей и партнеров по играм беспокоил родственников маленькой Лоло. Повзрослев, она оставалась совершенно равнодушной к модным веяниям в кругах молодежи, а также к условностям дворянского общества.

Отец Елены был потомком старинного немецкого рода наследных Макленбургских принцев Ган фон Роттерганов. Он имел все, что по общепринятому мнению необходимо мужчине для счастья – успешную военную карьеру, молодую красавицу-жену и двух прелестных дочек. Мать, Елена Андреевна, урожденная Фадеева, литературно одаренная натура, происходила из древнего почитаемого русского рода князей Долгоруких. По воспоминаниям современников, «сочинения Елены Андреевны признавались явлением в русской литературе. Она прославилась как известная романистка, писавшая свои произведения под псевдонимом «Зинаида Р-ва». Ей восхищались и почитали за русскую Жорж Санд. К сожалению, мать Елены после рождения третьего ребенка, сына Леонида, умерла, когда ее старшей дочери, Елене, едва исполнилось одиннадцать лет. Убитые горем родственники и отец решили, что лучше всего будет отдать детей на воспитание бабушке по материнской линии – Елене Павловне Долгорукой, в замужестве Фадеевой. Ее муж в то время служил крупным государственным чиновником в Саратове.

Следует заметить, что и бабушка, и мать, и дочь – все носили одно и то же прекрасное имя – Елена, которое как бы передавалось по наследству вместе с незаурядным талантом и способностями.

Елена Павловна Долгорукова тоже была яркой и незаурядной личностью. В давно минувшие «пушкинские времена» ее молодости женщин в России не принимали в высшие учебные заведения, но родители постарались дать способной девочке многостороннее домашнее образование. Елена Павловна свободно говорила на нескольких иностранных языках, что было довольно обычным явлением для дворянских семей того времени из-за большого количества иностранных нянек. Она прекрасно рисовала и музицировала. Но у нее имелся и особый талант – склонность к научной работе. Елена Павловна занималась исследованиями в области археологии, нумизматики и ботаники не просто как любительница, а как ученый; вела переписку с европейскими натуралистами и научными обществами. В ее громадной библиотеке, доставшейся в наследство от семьи Долгоруких, помимо всего прочего, хранилось множество ее собственных трудов и рисунков.

Рассказывали, что «…из каждого угла бабушкиного кабинета смотрели грозные морды медведей, тигров, крокодилов; на полках восседали чучела разных птиц: изящные маленькие колибри, совы, соколы, ястребы, простые вороны, галки и прочие неизвестные российскому глазу пернатые, которых коллекционировала бабушка как экспонаты для своих научных описаний и исследований».

Иногда бабушка разрешала детям поиграть в ее кабинете. Дети осторожно гладили руками чучела, боязливо озираясь на бабушку, стараясь ненароком не поломать у чучела нос или не оторвать ухо. Единственный зверь, кого они жестоко эксплуатировали, был белый тюлень. На него детвора усаживалась верхом, как на коня, и с радостным визгом принималась на нем кататься.

Только у маленькой Елены, кроме потребительского отношения, был свой собственный взгляд на чучела животных. «Глядя на образы бывших зверей, воплощенных в чучелах, ей начинали приходить в голову всякие фантазии. Она довольно умело сочиняла необыкновенные истории про обитателей бабушкиного кабинета, охватывающие те далекие времена, когда эти животные еще ходили по земле или летали в небе. Причем говорила она с такой уверенностью, словно сама была очевидцем своих историй».

Обо всем об этом, будучи уже в преклонном возрасте, с радостным умилением вспоминала в своих мемуарах сестра Елены, Верочка, которая была на три года младше. Следует заметить, что Верочка, в отличие от сестры, никаких «фей» и «горбунов» не видела, никогда не воображала себя жительницей древнего мира, отправляющейся разрушать чары волшебного замка, никогда не беседовала с великанами и лилипутами и, вообще, мечтать и фантазировать не любила. Когда же и у нее случалась минута мечтания, она грезила о том, что выйдет замуж, как мама, за офицера, и у нее будет много милых, маленьких детишек, похожих на ее любимых кукол. Верочка не имела привычки опаздывать к завтраку, обеду или чаю, тщательно делала уроки и, в отличие от старшей сестры, была очень правильной, прилежной и воспитанной девочкой. Однако, несмотря на разность характеров, сестры всегда друг с дружкой ладили и довольно редко ссорились.

Отец Елены, который по долгу службы постоянно находился в разъездах, души не чаял в своих дочерях, задаривая их подарками и всячески балуя, впрочем, как и остальные родственники. Когда дети остались без матери, окружающие, жалея их, начали портить характеры детей. Елене, как «бедной сиротке», позволяли все, что бы она ни захотела, даже то, чего по всем разумным понятиям позволять не следовало. Взрослые принимали любые ее странности как милые детские забавы, которые с возрастом пройдут. Ей все сходило с рук. Детское обаяние, слезы и упрямство – вот три рычага, которыми Елена умело пользовалась, подчиняя себе весь дом и устанавливая негласную диктатуру.

Глава 2 «Ощипанная ворона»

Иногда можно внушить обществу, что платье, одетое наизнанку, тоже отлично выглядит, даже если все утверждают обратное. Но захочется ли его носить?

Гувернантка – француженка мадам Пенье – давно работала в доме Ганов и хорошо знала, что Елена довольно своенравная девочка. Она не раз наблюдала, как другие учителя, находящиеся в доме в течение последних десяти лет, теряли всякое терпение, не справляясь с капризным ребенком. По ее мнению, сладить с девочкой было совершенно невозможно, а жаловаться некому. Поэтому гувернантки, приставленные к Елене, выступали в роли жертв, несших тяжкий крест по воспитанию необузданного ребенка.

Помимо мадам Пенье, с самого раннего детства к Елене были приставлены мисс Августа София Джефрис – старая дева из Йоркшира, а также несколько нянек, одна из которых была наполовину татарка, умеющая рассказывать поучительные сказки. Обычные дети быстро забывали сказки, даже не пытаясь их пересказать. Елена же никогда их не забывала и вовсе не считала фантазией. Она уверяла, будто все события из сказок вполне естественны, говоря: «Люди могут превращаться в зверей и принимать любой вид, если только они знают, как это делается… могут летать, если только они сильно это пожелают.

Такие мудрые люди существовали во все времена и существуют в наши дни. Но они показываются только тем, кто их почитает, кто им верит и не смеется над ними…»

Когда мисс Джефрис появилась в доме, она пришла в отчаяние от своей ученицы, однако ей удалось научить непокорную девочку своему родному английскому языку. Когда же отец в первый раз взял восьмилетнюю Елену с собой в Лондон с тем, чтобы она вместе с сестрой позанималась с опытными преподавателями музыки, по самолюбию гордой девочки был нанесен тяжелый удар. Дело в том, что семья Елены жила в Екатеринославле, то есть на юге России, где в русской речи присутствует южный выговор (теперь этот город называется Днепропетровск). А так как говорить Елену по-английски учила девушка родом из Йоркшира, где английский тоже имеет свое наречие, то стоило мадемуазель фон Ган начать лепетать английские слова, как тут же раздавался дружный смех. Как говорили ее знакомые, «смесь йоркширского диалекта с российским южным говором производила столь комический эффект, что мадемуазель фон Ган вскоре поняла – ей лучше вовсе помалкивать, чем говорить в Лондоне на том языке, который она знает, считая его английским». Отец осознал свой промах в выборе английской воспитательницы для своих ненаглядных дочек, и мисс Джефрис тут же дали расчет.

После того как она уехала, у Елены с сестрой появилась другая гувернантка, следуя английскому выражению, «настоящая – как английский флаг». Она за небольшой срок привела английский диалект сестер в относительный порядок, однако привить любовь к этому языку ей не удалось.

Елена делала все, чтобы не понравиться своей новой воспитательнице, отказывалась произносить английские слова, чтобы «не выдавать» свой режущий ухо «Йоркшир». Писать по-английски она даже не пыталась, только иногда что-то читала. Кроме того, несмотря на ее очевидные достоинства, «настоящую англичанку» никто из девочек не оценил, поэтому той только и оставалось, что терпеть неудобства своего зависимого положения, совершенно несносную воспитанницу и подстраиваться под ее своенравную натуру, не подчинявшуюся никому, кроме своих искрометных настроений.

Одно из таких «настроений» и возникло у Елены в тот самый день, когда другая ее гувернантка-француженка, мадам Пенье, решила отстаивать права благородных приставок «фон» и «де».

– Мадам, – произнесла с неким апломбом Елена, гордо вздернув свою белокурую, кудрявую головку, – я считаю, что приставка «фон» перед моим именем является не единственным моим достоинством. Я бы хотела, чтобы те, к кому я обращаюсь, любили и уважали мое внутреннее «я», а не внешнюю, ничего не значащую приставку к имени, служащую придуманным символом благородства. Приставки так же пусты, как модные шляпы, одетые на пустые «благородные» головы тех, кто их носит.

Воспитательнице нельзя было не признать в девушке наличие тонкого юмора. Чаще всего этот юмор был доброжелательным, но нередко задевал за живое. Елена как бы поддразнивала людей, заводила их и, шутя, подсмеивалась, нанося один за другим меткие и обидные словесные удары. Некоторые «жертвы» пытались парировать, другие молчали, не найдя, чем ответить. Синяки от словесных выпадов острой на язычок девушки у «жертвы» оставались всегда – болезненные или быстро заживающие, неважно.

На этот раз мадам Пенье решила парировать удар, собралась с мыслями и, монотонно, чеканя каждое слово, будто метроном, выговорила:

– Для того, чтобы вас любили, мадемуазель, нужны совсем иные качества, которыми вы, к сожалению, не обладаете.

Елена удивленно уставилась на мадам Пенье, не сразу найдя, что ответить, но затем, закипев, как вода в котелке, выпалила:

– Что вы такое говорите, мадам?

– Я говорю, мадемуазель, что единственное достоинство, за которое вас можно полюбить, это приставка «фон» или «де» вместе с приданым, которое к ним приложится. При вашем характере и темпераменте вряд ли найдется мужчина, который согласится на вас жениться, – с видимым раздражением заметила гувернантка. И, чтобы усилить впечатление от своих слов, добавила: – Даже тот пожилой человек, над которым вы давеча так смеялись, называя его «ощипанной вороной», даже он не пожелал бы видеть вас своей женой!

Елена взорвалась:

– Что? Что вы такое говорите, мадам Пенье? Вам не нравится мой характер?

– Нет! – коротко и твердо отрезала гувернантка.

– И вы утверждаете, что «ощипанная ворона» под именем «генерал Блаватский», которую вы упомянули, не захочет на мне жениться?

– Да, совершенно верно, мадемуазель, я утверждаю, что даже древний старик не захочет на вас жениться, не то что он, – ритмично чеканила слова мадам Пенье.

– Да как вы смеете такое говорить? – еще более возмутилась ее воспитанница. – Трухлявый старикашка Блаватский не захочет на мне жениться?!

– Не захочет, мадемуазель! – еще раз хлестнула словами гувернантка, словно дала пощечину.

– Еще как захочет! Я вам докажу! Вот увидите!

Началось подобие истерики. На шум прибежали все, кто был в доме. Они ничего не могли понять, тем более сделать. Елена, красная как рак от гнева, выкрикивала что-то бессвязное. Ее пытались успокоить, но девушка отбивалась, набрасывалась на всех, как цепной пес, и повторяла:

– Я вам еще докажу… я покажу… вы все увидите… да я… я лучше всех… я… я докажу…

– Лучше, лучше, дорогая. Ты у нас самая лучшая, самая умная, самая красивая, самая-самая… – пыталась ее успокоить бабушка, делая попытки обнять внучку.

Все в доме знали, что с тех пор как умерла мать, только бабушка имела на Елену влияние и, если уж она не могла справиться с разбушевавшейся, как непогода, девушкой, то остальные тем более. Однако здесь не помог и бабушкин авторитет. Разъяренная девушка в руки не давалась, выскользнула из бабушкиных объятий и в слезах побежала прочь.

Бабушка, две служанки, гувернантка и Верочка лишь пожали плечами, но не стали догонять потерявшую душевное равновесие девушку, решив, что в одиночестве она быстрее успокоится. Когда наконец все утихло, они благословили небеса, что «буря» прошла стороной, ничего не сломав и не покалечив, и в недоумении разошлись.

Елена закрылась у себя в комнате. Оставшись одна, она выплеснула из себя остатки эмоций и разрыдалась. Горе душило ее. Девушка металась по комнате: от окна к кровати, от кровати к столу, заваленному книгами, от стола опять к окну, потом упала ничком на кровать, зарылась с головой в подушки и попыталась забыться. Ей было до слез обидно, что гувернантка ущемила ее гордость и в чем-то взяла верх. Последнее слово всегда должно было оставаться за Еленой.

У нее на все имелся собственный взгляд и мнение, с которыми трудно было поспорить. Например, когда Елене исполнилось 16 лет, ее пытались заставить пойти на большой бал, который давал царский наместник Кавказа. Девушка всеми силами сопротивлялась, но ее протесты никто не желал слушать. Ей сказали, что велят прислуге насильно ее одеть, вернее, переодеть соответственно моде и торжественному случаю. Елена не сдавалась и нашла, как повернуть дело в свою пользу – умышленно сунула ногу в кипящий котел. Обваренная нога в течение шести месяцев заживала, пока не наросла новая кожа и не утихли боли при ходьбе. Таким образом, бунтарка вынуждена была просидеть дома, но добилась своего – на бал не пошла!

Елена признавала, что, по сравнению со сверстницами, она не выглядела «распустившимся бутоном» или «цветком, созревшим для любви». Она была просто юной девушкой, дружившей только со своими фантазиями. Любить или влюбляться она ни в кого не собиралась, так как не была к этому готова, предпочитая проводить время за книгой или сочиняя разные истории. Наряды ее не волновали, так же как и украшения, поэтому одета она была даже для провинции отнюдь не шикарно. Платья не придавали ей женственности, а отсутствие интереса к противоположному полу указывало на то, что она еще не готова стать взрослой. Позже она сама довольно жестко высказывалась по этому поводу, что «если бы в тот момент какой-то молодой человек посмел заговорить со мной о любви, я готова была бы застрелить его, как собаку, стремящуюся меня укусить».

Ей пока еще не нужны были кавалеры!

Однако утверждение гувернантки, будто она, молодая девушка, вошедшая в пору невесты, не нужна даже «облезлому» старику, вывело ее из себя и заставило действовать. Следуя своему противоречивому характеру, Елена решила доказать обратное: «Она нужна всем, и в первую очередь «облезлому» генералу, о котором шла речь. Не пройдет и недели, как он предложит ей руку и сердце, чего бы ей это не стоило!»

До самой ночи Елена обдумывала план действий, поэтому не вышла ни к утреннему семейному столу, ни к обеду, ни к вечернему чаю, сославшись на нездоровье.

Чтобы выяснить, когда господин Блаватский намеревается приехать к ним в дом с визитом, Елена пошла на небольшую хитрость. Прямо спросить у дедушки она не решилась, чтобы не вызвать лишних вопросов, поэтому придумала небольшой дипломатический ход.

Дедушкин дом в Тифлисе обычно был открыт для гостей по четвергам. Утром следующего дня внучка как бы невзначай поинтересовалась:

– Дедушка, много ли гостей ожидается у вас в будущий четверг?

– Человек пять-шесть, думаю, может быть, и больше, – неопределенно ответил господин Фадеев.

– А кто обещал быть? – попыталась уточнить Елена.

– Генерал Ермолов с женой. Он здесь проездом, остановился ненадолго. Генерал Блаватский тоже обещал заехать. Князь Голицын может заглянуть, представить нам своих старых друзей, путешествующих по Кавказу, их должно быть человека три-четыре. А почему ты спрашиваешь, ты кого-то ждешь? – осведомился дедушка.

– Совсем нет. Просто так спросила, – ответила Елена, слегка покраснев. Она не любила говорить неправду.

– Знаю, знаю. Тебя интересует князь Голицын, – вздернул брови от неожиданно пришедшей догадки дедушка, наблюдая за внучкой прищуренными, пытливыми глазами. – Последнее время он просто заворожил тебя своими мистическими рассказами. Поговаривают, что он франкмасон, маг и предсказатель. Знаю, это все по твоей части, но я за ним не замечал чего-то сверхъестественного. А ты?

– Дедушка, это тема отдельного разговора. Нам с князем всегда есть о чем поговорить, а тебе от моих рассказов будет скучно или пищеварение нарушится.

– Что ты имеешь в виду? Свои ужасные мистические видения, духов, привидения или еще какую-нибудь нечисть? Опять за свое? Пора взрослеть, внученька, и бросать детские фантазии. Невестой скоро будешь, а все та же «дурь» в голове. Стыдно, право, в твоем возрасте такими глупостями заниматься.

– Дедушка, не станем развивать неинтересную нам обоим тему. Я буду очень рада, если князь опять к нам приедет. Мне всегда найдется, о чем с ним побеседовать, если он пожелает, разумеется, – успокоила дедушку внучка.

В последнее время Елена гораздо глубже, чем раньше, ушла в чтение мистической и философской литературы из прадедовской библиотеки. Неутомимый червь познания давно принялся точить душу маленькой Елены.

Родственники рано заметили, что озорная, упрямая и мистически настроенная девочка, способная на самые невообразимые проказы, совершенно меняется, когда ее допускают в бабушкин кабинет. Там она, как в сказке, преображалась и была похожа на маленького ученого, прилежно изучающего и систематизирующего найденный научный материал. Говорили также, что «ее было невозможно оторвать от книг, которые она буквально глотала, днем и ночью, и казалось, что вскоре вся громадная домашняя библиотека не сможет удовлетворить ее жажду знаний».

Многое ей было интересно, многое непонятно. И тут подвернулась большая удача – встретился человек, с которым она могла поговорить об интересующих ее предметах. Это был князь Александр Голицын, старший сын старого друга семьи Фадеевых, князя Владимира Сергеевича Голицына, который в последний год стал частым гостем в их доме. Его внимание привлекла необычная девочка, интересующаяся мистическими книгами и философией Великих древних. Поскольку в Елене не угасала страстная любовь и любопытство по отношению ко всему скрытому и фантастическому, в князе Голицыне она нашла не только интересного собеседника, но и большого знатока занимавшего ее предмета. Князь хорошо разбирался в мировых религиях, философии, оккультизме, много знал о тех краях, которые желала посетить Елена – о священных местах Греции, Египта, Ирана и даже Индии. Главное, он знал то, чего в то время не знала она. А с кем еще можно было поговорить в семье на такие сложные темы?

Ни с кем.

Бабушка интересовалась только естественными науками, дедушка – исключительно местными служебными делами, которыми он занимался ежедневно. Отец же, редко ее навещавший, образованный и начитанный военный, к сожалению, был убежденным реалистом, не признавал ни религии, ни оккультизма. К тому же его отличали «едкое остроумие и закоренелый скептицизм», поэтому говорить и спорить с отцом о том, чего он не признавал, было совершенно бесполезно. А сестра в этих вопросах вообще ничего не понимала и понимать не хотела.

Известие, что князь вновь намеревается быть в их доме с визитом, Елену обрадовало. Однако теперь ее больше волновал другой человек – господин Блаватский, поскольку она поставила задачу получить от него предложение руки и сердца. Поэтому князь Голицын отошел на второй план, и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, Елена чмокнула дедушку в щеку и выбежала из комнаты.

Глава 3 Капкан на генерала

О том, что «семнадцать лет» – есть лучшее украшение и наряд для любой невесты, а также о том, что обручение не всегда предполагает свадьбу.

Дом, в котором семья Фадеевых проживала в Тифлисе, был нанят всего год назад. Князь, Михаил Семенович Воронцов – царский наместник на Кавказе, – предложил господину Фадееву должность в совете главного управления Закавказского края. Господин Фадеев согласился и, оставив пост губернатора Саратова, где прослужил почти пять лет и попал в немилость к тогдашнему министру внутренних дел, – в середине сороковых годов перебрался в «басурманскую Азию» вместе со своей большой семьей, прислугой, знаменитой Долгоруковской библиотекой и бабушкиным зоологическим кабинетом.

Князь Воронцов давно знал господина Фадеева как человека бескорыстного, умного и дипломатичного, поэтому, помимо основной должности, господин Фадеев был еще назначен управляющим местным государственным имуществом.

Когда-то дом в Тифлисе, где жила семья, принадлежал князю Чавчавадзе. Дом походил на замок, на котором «лежала печать таинственной старины, веявшей из Екатерининской эпохи». Был он довольно просторный, со множеством жилых комнат, расположенных на верхних этажах. Первый этаж считался парадным, где громадные помещения располагались анфиладой. Там царил дух мрачного средневековья. Сразу за пышным, величественным входом следовал длинный зал, заполненный фамильными портретами Фадеевых и Долгоруких, затем – гостиная, увешанная гобеленами, подаренными Екатериной II князю Чавчавадзе; за гостиной – через распахнутые двойные двери, похожие на «врата рая» или вход в сказочное царство, – виднелся кабинет бабушки с ее уникальными экспонатами.

Кабинет был не таким, как в саратовском доме. Он вырос в объеме и превратился из научной лаборатории в один из лучших частных музеев России. В нем были собраны гербы и оружие из всех стран мира, старинная посуда, китайские и японские статуи богов, византийская мозаика, персидские и турецкие ковры, картины, портреты и конечно же громадная старинная библиотека. Чучела зверей и птиц заняли свои почетные места, разместившись по углам и полкам, а те, кому места не хватило, перебрались в смежную с кабинетом комнату.

Прием гостей в доме Фадеевых происходил каждый четверг по раз и навсегда утвержденным правилам.

«Вечером, часам к семи, съезжались гости, рассаживались в креслах, двери плотно запирались от чужих ушей и начиналась оживленная беседа: разбирались насущные вопросы русской жизни, газетные новости, иногда слушался рассказ какого-нибудь путешественника, пробирающегося средь Кавказских гор в поисках впечатлений, обсуждалась современная литература.

Пока шла беседа, слуги неслышно приносили ужин, гости перемещались из кресел за большой старинный дубовый стол и переходили к следующей части программы – обильному русскому чревоугодию. Беседа за столом возобновлялась и продолжалась глубоко за полночь, пока кому-то из гостей не приходила здравая мысль, что «пора бы и чести знать!»

В этот раз ждали самого генерала Ермолова. Того самого легендарного военачальника, что прославился не только подвигами в войне 1812 года, но и военной стратегией на Кавказе, получившей название «Система Ермолова».

Гигантского роста и редкой физической силы, всепобеждающий генерал уже давно был в отставке, но слава о его храбрости гремела по всему Кавказу. Он оставался истинным героем своего времени, несмотря на довольно раннюю отставку, вызванную жгучей завистью высокопоставленных недоброжелателей. Зацепиться было не за что. Но, покопавшись в «грязном белье», всегда можно найти что-нибудь примечательное. Повод нашелся, и «грязное белье» было вывешено на всеобщее обозрение. Дело в том, что генерал Ермолов, проводя политику сближения с местными князьями, породнился с влиятельными мусульманскими семьями. Он, как восточный бек, имел трех жен, с которыми заключил временные браки по закону шариата (по российским законам он оставался холост). От этих жен у него родилось трое сыновей-полукровок. Такое вольное поведение генерала имело негативный отклик в Петербурге, что стало одной из причин его отставки. Кроме того, будучи человеком честным и неподкупным, он нажил себе сильных и влиятельных врагов. Вдобавок он осуждал немецкое засилье в командовании русской армии. Таким образом, генерал Ермолов «пришелся не ко двору», его обвинили в «жестокости с туземным населением», и в конце двадцатых годов XIX века царь дал ему отставку.

С тех пор последний продолжатель традиций екатерининских орлов жил у себя в имении в Орловской губернии, изредка посещая Кавказ, где местная знать принимала его с распростертыми объятиями, как символ военной доблести России.

Семья Фадеевых тоже считала за честь видеть в своем доме генерала Ермолова и тщательно готовилась к встрече. Но, как это обычно бывает, когда чего-то очень ждешь, неведомые силы, как нарочно, отодвигают событие на неопределенный срок. В этот раз получилось так, что фадеевский приемный четверг следовало бы по объективной причине отменить. Последнюю неделю бабушка Елены, Елена Павловна, тяжело захворала. Она не выходила из своих покоев и просила ее без повода не беспокоить. Поэтому, когда наступил четверг, принимать гостей за хозяйку дома стало некому. Господин Фадеев один, без супруги, никогда гостей не принимал. Теряясь в догадках, как выйти из положения, если вдруг нагрянут такие высокопоставленные гости, как генерал Ермолов с женой или князь Голицын, – Фадеев искал пути решения проблемы. Отменить прием представлялось совершенно невозможным, а без хозяйки – не только «дом-сирота», но и музей тоже выглядел «сироткой».

На помощь неожиданно пришла Елена. Это противоречило ее принципам, так как она с вызовом относилась к приемам высшего общества, однако в данном случае противоречивость ее характера «была ей к лицу». Елена вызвалась помочь дедушке, сказав, что часть гостей, например генерала Блаватского или князя Голицына, будет развлекать она, в то время как господин Ермолов с женой перейдет в полное распоряжение дедушки. Андрей Петрович не мог не нарадоваться на свою нежданно повзрослевшую внучку и тотчас согласился.

В четверг, ровно в семь вечера, у въездных ворот показался экипаж Ермоловых и сразу за ними подъехал господин Блаватский.

Генерал Блаватский тоже находился в Тифлисе временно. Он ждал официальных бумаг о своем назначении на должность вице-губернатора Ереванской губернии в Закавказье, в связи с чем на некоторое время задержался в Тифлисе. Князь Голицын, к общему сожалению, не приехал. Он прислал с посыльным сообщение, что на сей раз прибыть не сможет из-за непредвиденных обстоятельств.

После приветствия гостей провели сначала в гостиную, а затем в кабинет, где дедушка принялся показывать свои музейные редкости, с увлечением рассказывая о самых примечательных экспонатах.

С самого утра Елена готовилась к встрече. Ей хотелось произвести впечатление сразу на двух генералов: и на Ермолова, и на Блаватского. Но как? Прежде всего, ей пришлось ненадолго отступить от собственных принципов и принять более женственный облик. Начать следовало конечно же с одежды. Она перебрала свой гардероб и остановилась на платье, которое, по ее мнению, отвечало всем необходимым требованиям сегодняшнего дня. Совсем «взрослое» и женственное – серо-голубое, с белой кружевной манишкой. Примерив его, она покружилась перед зеркалом и удовлетворенно кивнула. Платье выглядело довольно свежо и мило. Не хватало только украшений.

Елена открыла индийский ларец, подаренный бабушкой, стоявший на ее туалетном столике, и достала из него серебряный восточный браслет с бирюзой. Примерила на руку. К наряду подошло.

Она еще раз посмотрелась в зеркало, в котором отражался ее новый, неожиданный облик и вполне продуманный девичий наряд, – понравилось.

Когда перевоплощенная и сияющая радостью девушка вошла в гостиную, ее было не узнать. Громадные голубые глаза игриво искрились, отражая улыбку и прелесть ее милого, очаровательного юного облика. Светлые волосы, доставшиеся ей от немецкой бабушки, золотистым ореолом легких кудрей обрамляли лицо. Платье красиво облегало едва оформившуюся девичью фигуру, выделяя на белом фоне пенящихся кружев чистоту и очарование ее лица.

Из кабинета доносился гомон, где угадывался раскатистый, «квакающий» смех дедушки, других голосов она не сумела различить.

«С Богом!» – сказала себе Елена, перекрестилась и впорхнула в дверь кабинета.

Генерал Блаватский стоял около окна, сцепив за спиной кисти рук, и рассматривал висевшую на стене коллекцию старинных монет. Дедушка в другом углу комнаты вел беседу с господами Ермоловыми, что-то показывая из своей любимой коллекции старинного оружия.

Елена про себя отметила, что намеченный в мужья кандидат никак не соответствовал образу жениха семнадцатилетней девушки. Ведь в семнадцать и двадцатилетний кавалер кажется взрослым, тридцатилетний – стариком, а сорокалетний – древним ископаемым. «Дальше просто не женятся и замуж не выходят», – рассуждает безжалостная молодость. Елена думала еще более категорично. Сколько лет генералу Блаватскому, она не могла определить точно, считая, что очень много: может, шестьдесят, а то и все сто. Хотя в действительности отважному боевому генералу, ожидающему от наместника Кавказа высокое назначение, едва перевалило за сорок, и он вполне еще мог подумать о поиске «дамы сердца».

Ради справедливости следует отметить, что генерал Блаватский вряд ли мог с первого взгляда зажечь любовь женщины. Скорее, он мог внушить уважение, а то и повергнуть в боязливый трепет, который появляется у мыши или суслика при виде горделивого «хищника». Постановкой головы, надменным взглядом, крупными кистями худых жилистых рук он чем-то напоминал большую, гордую птицу. На его обожженном солнцем морщинистом лице четко выделялся крупный с горбинкой нос, под которым узкий рот едва виднелся. Из-под дугообразных глазниц не просто смотрели, а как бы «удивлялись» два светлых, круглых, немигающих глаза. Редкие, пегие волосы, разбросанные по лысому черепу, словно островки мартовского снега на прогалинах пригорка, придавали его непокрытой голове несколько «линялый» вид, из-за чего Елена и приклеила ему кличку «облезлый». Своеобразную некрасивость головы компенсировали военная выправка, подтянутость и стать генерала, которые вполне соответствовали его высокому званию и положению в обществе. Правду говорят, «с лица воду не пить»!

Елена набралась храбрости и направилась в сторону генерала Блаватского, артистически надев на себя восхищенную улыбку, выражавшую не только радость, но и любезность, смешанную с безмерным интересом. Однако, подойдя ближе, она, неожиданно для себя, как-то неловко хихикнула, а потом и вовсе рассмеялась.

– Отчего вам так смешно, барышня? – спросил удивленно генерал Блаватский, отрывая взгляд от стены с экспонатами.

Елена не знала, как лучше выкрутиться из неудобного положения, но вскоре нашлась, выдумав целую историю.

– Сейчас, когда я сюда шла, за мной увязалась кошка Марта. Я ее стала отгонять, а она спряталась мне под юбку, да так и дошла до самых дверей, играя с моими ногами. Смешно, правда?

– Какая прелесть, – не удержался генерал, – как вы еще молоды и непосредственны, Елена Петровна. Разрешите засвидетельствовать вам мое почтение.

Господин Блаватский слегка поклонился и поцеловал Елене руку.

– Приветствую вас в нашем доме, господин генерал. Я сегодня вместо бабушки буду заниматься гостями. Бабушка немного захворала, – сообщила Елена, чтобы генерал не заподозрил, будто она появилась здесь из-за него.

– Мое почтение Елене Павловне и пожелания скорейшего выздоровления, – генерал Блаватский вновь поклонился.

– Благодарю вас, непременно передам. А что вам больше всего понравилось в коллекции монет, которую вы только что рассматривали? – Елена поспешила перевести разговор на другую тему.

Блаватский поделился с ней своими впечатлениями, а затем девушка принялась ему рассказывать о других интересных коллекциях, имеющихся в кабинете у бабушки, в том числе о собрании редких книг. О книгах Елена рассказывала с восторгом, пытаясь убедить своего собеседника в необыкновенной ценности их содержания. Она говорила с жаром, детским задором, смотря на генерала своими громадными, завораживающими глазами, которые начинали искриться радужными огоньками, когда она пыталась своего собеседника в чем-то убедить.

Господин Блаватский внимательно слушал, живо поддерживая разговор, что свидетельствовало о его эрудиции, заинтересованности в теме разговора или, по крайней мере, об учтивости. Это устранило возрастную дистанцию, снимая напряжение и располагая к развитию беседы.

Наконец, Елена устала от собственных рассказов и предложила генералу прогуляться по саду. Тот не мог отказаться, хотя ему был явно интересен диалог между господами Фадеевым и Ермоловым, которые расположились в креслах у раскрытых окон веранды и за рюмкой хорошего грузинского вина вели громкую оживленную беседу.

– Алексей Петрович, – спрашивал господин Фадеев, – с тех пор как вы оставили пост командующего, война на Кавказе идет с переменным успехом и конца не видно.

– Что делать, уважаемый Андрей Михайлович, на все воля Божья. Если бы русские только побеждали, то война была бы уже закончена. На Кавказе много нерешенных проблем, – заметил генерал Ермолов.

– Вы, верно, знаете, что уже лет семь как у власти, в качестве третьего по счету имама Дагестана, находится Шамиль, который сумел объединить под своими знаменами дагестанцев и чеченцев. Сильная личность, скажу я вам. Мы о нем много наслышаны. Всю подконтрольную ему территорию Шамиль пытается заставить жить по законам шариата. Это идет вразрез со старинными горскими обычаями и христианским верованием других горцев. Грузия и Армения никогда не подчинятся исламу. Конфликт неизбежен. Что вы думаете об этом, Алексей Петрович?

– Я слышал, что Шамиль писал царю просьбу, где просил об одном: не мешать горским народам драться между собою. По его словам, храбрейший из них станет победителем, необузданные смирятся, власть и порядок восторжествуют, и тогда будет, с Божьей помощью, общее спокойствие. Вот вам и ответ.

– Значит, он просит русское правительство стать всего лишь наблюдателем того, что происходит между горцами, в то время как грузинские князья ищут у русского царя защиты…

Далее господин Блаватский не мог слышать заинтересовавшего его разговора, так как шел вслед за Еленой и уже спустился вместе с ней в сад.

Искусство садовника, трудившегося у Фадеевых, поражало взгляд продуманной красотой. Сад утопал в розах, которые росли везде: пышными букетами вдоль дорожек, стелющимся ковром; создавали причудливые клумбы; ползли по стенам дома и забора, формируя красочные перегородки и распространяя по саду волшебный, нежный, пьянящий аромат. Господин Блаватский шел рядом с Еленой, восхищался розами, а она рассказывала ему о бабушкиных ботанических экспериментах. Затем их беседа перетекла в другое русло и, казалось, приняла живой, увлекательный характер.

– Скажите, Никифор Васильевич, вы у себя дома проводите музыкальные вечера? – со всей серьезностью спросила вдруг Елена, желая поговорить о музыке. Она плохо представляла, где живет и как проводит свободное время генерал.

– Нет, барышня. Во-первых, я в Тифлисе нахожусь временно и не имею возможности собирать общество. Во-вторых, с тех пор как я овдовел, я веду затворнический образ жизни, мало кого принимаю и музыкальных вечеров не устраиваю, – терпеливо объяснил Блаватский свое положение.

– Извините, я глупость спросила. А вы давно овдовели? – задала нескромный вопрос Елена, не скрывая детского, искреннего любопытства.

– Два года уж прошло, – произнес генерал неохотно.

Действительно, жена господина Блаватского два года назад внезапно умерла от скоротечно развившейся болезни. Детей у супругов не было, поэтому они наслаждались и восхищались только друг другом. Генерал любил свою жену и, может быть, поэтому в первый год после ее смерти оставался к прекрасному полу совершенно безразличен. Временами на него находила тоска. Тогда, казалось, он бы многое отдал, лишь бы вновь пережить минуты счастья, которые однажды подарила ему судьба. Обнять, поцеловать свою жену, почувствовать в своей руке ее нежные ладошки, маленькие, почти детские пальчики, услышать ее ласковый, слегка картавящий голосок, звонкий смех или приятное шуршание ее шелкового платья за дверью, когда она, бывало, проходила по коридору.

Однако время и камень точит. Постепенно мужская природа стала заявлять о себе все громче и громче, и генерал начал задумываться над новой женитьбой. Но в его почтенном возрасте сделать правильный выбор оказалось столь же сложно, как и в молодости, так как вдовушку с детьми ему брать не хотелось, а девицы, близкие к нему по возрасту, выглядели ничуть не лучше вдов. Поэтому генерал решил положиться на судьбу и предоставить ей право выбора.

– Да… два года, это большой срок, – отметила как «знаток жизни» Елена. – Я вам сочувствую. А вы никогда не задумывались над новой кандидатурой жены, например, совсем молодой девушки, которая могла бы радовать вас как дочь?

– Гм, – крякнул генерал, взглянув на Елену своими круглыми, «удивляющимися» глазами, которые выразили еще большую степень удивления. Благодаря этому взгляду его удивление словно повисло в воздухе. Генерал был несколько озадачен вопросом, не зная, как лучше ответить, поскольку перед ним стояла совсем юная, незамужняя девушка. – Нет, право… я думал, разумеется… – ответил он сконфуженно, – но не столь основательно… чтобы делать решительные шаги.

Елена, чувствуя, что разговор плавно перетекает в нужное направление, неожиданно для себя спросила:

– А я вам нравлюсь?

Господин Блаватский застыл в недоумении. Вопрос был задан коротко и прямо, поэтому требовал вразумительного, желательно короткого ответа. Долю секунды он рассуждал, но тут же собрался с мыслями, вышел из ступора и «потек» плавной, аккуратной речью, обходя острые углы:

– Я готов выразить вам свои чувства восхищения, мадемуазель, – растягивая и подбирая необходимые слова, ответил генерал. – Вы еще столь юны, что я не осмеливаюсь сказать вам больше, чем требуют правила приличия. Я восторгаюсь вами. Вы белокурый ангел, который неожиданно влетел в комнату и зазвенел своим серебряным голоском, словно колокольчик. Я восхищен вами, смею вас уверить!

Блаватский взял ее руку, поднес к губам и поцеловал в ладонь. Елена не отнимала руку от его губ и с какой-то детской непосредственностью и любопытством глядела, как он покрывал поцелуями сначала ее запястье, потом пальцы, целуя их по одному, затем вновь ее ладонь. Ей было забавно и смешно наблюдать такое выражение почтения, даже немного неловко.

– Ой, что вы делаете? – с детской наивностью воскликнула девушка.

– Я целую вашу ручку, мадемуазель. Я вами совершенно очарован. Вы сущий ангел, прекрасный не распустившийся бутон. Как эта белая роза… – он протянул руку к кусту белой розы, сорвал цветок и преподнес его Елене.

– А вы на мне женитесь? – неожиданно спросила девушка, перебив увлекшегося комплиментами гостя.

Генерал вновь замер. Он на мгновенье задумался, но быстро пришел в себя и выговорил:

– В этом случае мне будет оказана большая честь с вашей стороны, мадемуазель. Но смею ли я надеяться?

– Разумеется, Никифор Васильевич. Если дедушка с папенькой позволят, – обнадежила его Елена, присев в реверансе.

Вообще-то Елена могла произвести впечатление, когда хотела. Она прекрасно пела, танцевала, играла на фортепьяно и конечно же была непревзойденной собеседницей. Казалось, неизвестных тем для разговора для нее просто не существует. Кроме того, она умело подмечала чьи-то слабости или странности и остроумно подшучивала над ними. Многие восхищались ее искрометными колкостями, – но лишь тогда, когда это их не касалось. Другие опасались ее остроумия, а подчас и довольно злых насмешек. Прозвища, которыми она «метила» людей, прилипали к ним навечно, как татуировка. Смыть их впоследствии было невозможно никакими средствами. За свои выходки Елене частенько здорово доставалось, но она ничего не могла с собой поделать, оставаясь такой, какая есть, – взбалмошной и «неудобной».

Господин Блаватский, задумавшись, шел с Еленой под руку по саду. Его приятно поразила неожиданная откровенность девушки, однако и привела в некоторое замешательство. Получилось, что они, по сути, объяснились друг с другом. Во всяком случае, так сделала Елена. Но все произошло как-то не по-настоящему. Девушка словно играла с ним в детскую игру для взрослых. С другой стороны, разговор повернулся таким образом, что он пообещал не оставить ее слова без внимания. Следовательно, ему придется на них ответить. Но что же делать, как быть? Елена хороша собой, но слишком юна – почти ребенок.

Девушка взволновала солидного гостя и разбередила в нем давно угасшее желание. «Неужели, – не верил он, – она в меня влюбилась?» Его умиляло ее по-детски круглое лицо с очаровательной, счастливой улыбкой, а также громадные, лучистые глаза. Весь ее облик создавал впечатление счастья!

Мысли Блаватского, промелькнувшие в его голове огненной вспышкой, были прерваны появлением в саду господина Фадеева.

– Вот вы куда исчезли! – громко произнес он, идя навстречу генералу, держащему под руку его внучку. Дедушка широко раскинул руки, словно хотел их обоих обнять или собрать в охапку.

– Пройдемте в дом, господа! Гости заждались. Да и обед уже готов, стоит на столе, стынет, осталось только сесть и съесть! Мы с вами, господин Блаватский, даже не успели ни о чем побеседовать. Милости прошу в дом!

– Однако я провел восхитительное время с вашей очаровательной внучкой, Андрей Михайлович! Она меня развлекала вполне взрослой беседой, – любезно ответит генерал. – К сожалению, я не смогу сегодня дольше оставаться в вашем гостеприимном доме и составить компанию обществу. У меня еще имеются неотложные дела, требующие моего присутствия, поэтому я вынужден откланяться.

– Очень жаль, очень жаль, Никифор Васильевич, – запричитал дедушка, – а я-то надеялся продолжить наш спор о горцах, который мы начали в прошлый раз.

– Не сегодня, друг мой, не сегодня. Проблемы горцев, Андрей Михайлович, столь же вечны, как сами горы! Поэтому они вполне подождут, пока у нас с вами найдется время их обсудить. Сами понимаете, дела, – мягко прервал господин Блаватский, любезно откланялся и направился к двери.

Елена поспешила вслед за ним.

– Господин генерал, послушайте, – громко шептала она по-французски, провожая его до ворот, – я виновата перед вами, простите меня. Мне, право, неловко. Не стоило мне такого говорить.

– Ничего, ничего, Елена Петровна. Вы прелестная барышня. Я непременно подумаю над вашим предложением. Право, это для меня чрезвычайно лестно и совершенно неожиданно, – уверил ее господин Блаватский, очередной раз поцеловал ручку, сел в экипаж и удалился по своим неотложным делам.

Проводив господина Блаватского, Елена вернулась в гостиную. Ужин был подан, гости заняли свои места за громадным, уставленным всевозможными блюдами столом. Артиллерия бутылок с местным грузинским вином стояла на отдельном столике рядом с хозяином дома. Периодически он указывал на очередную бутылку и велел слугам пошевеливаться. Гости произнесли несколько тостов, выпили, закусили, и разговор тонкими ручейками потек по темам, которые Елене были мало понятны и интересны, поэтому она молча слушала, изредка кивая головой и тем самым давая понять, что согласна с тем или иным утверждением.

– Андрей Михайлович, расскажите, пожалуйста, о своих встречах с нашим великим Пушкиным. Говорят, вы были с ним знакомы, – попросила хозяина дома жена генерала Ермолова.

– Конечно, расскажу, с превеликим удовольствием. Однако хочу заметить, что судьба свела меня с этим великим человеком не на литературной основе, а лишь из-за нехватки удобных помещений для жилья в Кишиневе. В те годы я служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Во время моих приездов в Кишинев, где Александр Сергеевич Пушкин пребывал в ссылке, меня помещали с ним в одной комнате. Это было для меня крайне неудобно, потому что я приезжал по делам, имел занятия, вставал и ложился рано. Он же по целым ночам не спал, что-то писал за столом, возился, декламировал и производил свои ночные эволюции в комнате во всей наготе натурального образа. На прощанье он подарил мне свои поэмы, написанные им собственноручно – «Бахчисарайский фонтан» и «Кавказский пленник». Зная любовь моей жены к поэзии, я повез ей поэмы в Екатеринославль вместо гостинца. И в самом деле оказалось, что лучшего подарка сделать не мог. Она пришла от них в такое восхищение, что целую ночь читала и перечитывала, а на другой день объявила, что «Пушкин, несомненно, гениальный великий поэт».

Елена слышала эту историю не один раз, поэтому не проявила к ней никакого интереса. Но вот, совершенно неожиданно, разговор попал в то русло, где девушка плавала как рыба в воде, и даже могла высказать собственное мнение и показать себя.

Беседа началась с совершенно обычного вопроса:

– Собираетесь ли вы, генерал, посетить Кавказ в следующем году? – спросил дедушка господина Ермолова, которому в то время перевалило далеко за семьдесят.

– Я могу сюда приезжать еще лет десять, если силы будут, – ответил генерал. – Ведь мне помирать на восемьдесят пятом году жизни. Так что время еще есть.

– Господин генерал, вы так точно уверены в сроке вашего пребывания на земле? – поинтересовался дедушка Елены. – Или вам гадалка нагадала?

– Нет, не гадалка, это я сам записал в свое время.

– Как это? Вы себе отвели срок? – не поверил господин Фадеев.

– Да вот так, просто взял да и написал памятную записку, когда еще был только произведен в чин полковника. Это целая история, но, что самое интересное, все, что я тогда записал, сбылось не только по содержанию, но и по датам.

– Такого не может быть, – усомнился господин Фадеев, – это, вероятно, какая-то мистическая история. Не расскажете ли вы ее более подробно, господин генерал, – попросил дедушка.

– Извольте, – охотно откликнулся господин Ермолов. – Когда я был еще молодым подполковником, меня послали по делу в небольшой городок. Мое жилище состояло из двух комнат – одной для слуг, а второй лично для меня. В мою комнату можно было пройти только через комнату прислуги. Однажды поздно ночью, когда я писал, сидя за столом, я впал в задумчивость, и, внезапно подняв глаза, увидел стоящего передо мной по ту сторону стола незнакомого мужчину, который, судя по его одежде, принадлежал к низшим слоям общества. Прежде чем я успел спросить, кто он и что он хочет, незнакомец сказал: «Возьми свое перо и пиши». Чувствуя себя под влиянием неодолимой силы, я молча повиновался. Тогда он продиктовал мне все, что должно было случиться со мной в течение всей жизни, заключая датой и часом моей смерти. С последним словом он внезапно исчез. Прошло несколько минут, прежде чем я полностью пришел в себя и, вскочив со стула, бросился в соседнюю комнату, через которую незнакомец обязательно должен был бы пройти. Открыв дверь, я увидел моего писаря, пишущего при свете свечи, и ординарца, спящего на полу возле входной двери, которая была крепко заперта на замок и задвижку. На мой вопрос: «Кто это только что был здесь?» – удивленный писарь ответил: «Никого». До сего дня я никогда и никому не говорил об этом; я заранее знал, что некоторые заподозрили бы, что я все это придумал, а другие сочли бы, что я подвержен галлюцинациям.

– И все сбылось? – спросила Елена.

– Все, что было написано в моем письме, сбылось до мельчайших подробностей. Осталась последняя строчка – дата моей смерти. Но ее смогут подтвердить только потомки, найдя этот документ в моих бумагах. Вы у них потом спросите, – сказал Ермолов, улыбнувшись, глядя на Елену. Он растерянно окинул пространство взглядом и развел руками. – Как объяснить сей факт, не знаю, но, что есть, то есть.

– А я знаю, вернее, предполагаю, – беззастенчиво объявила Елена.

В глазах взрослых застыл немой вопрос, но генерал Ермолов быстро нашелся.

– Интересно будет послушать, барышня, какова же суть этого явления с научной, логической или женской точки зрения, – не без сарказма заметил он.

Елена, ничуть не смутившись, принялась объяснять:

– Божественное всеведение присуще для индивидуального Эго. Эго – будем считать, бессмертная душа. В Вечности не существует ни Прошлого, ни Будущего, а только одно бесконечно длящееся НАСТОЯЩЕЕ.

Взрослые переглянулись. Дедушка мягким голосом попросил внучку:

– Не так сложно, внученька. Говори, пожалуйста, более простым языком, а то мозги можно сломать от твоих умозаключений. Нам, старикам, не все понятно.

Елена кивнула и с жаром продолжила:

– Говоря проще, я читала, что «…от рождения до смерти земная жизнь человека видна его высшему Эго. Но она невидима и скрыта от того зрения, которое имеет его земное тело и сознание. Однако в редких случаях этот контакт возможен. Господин Ермолов сказал, что когда он писал поздно ночью, он внезапно впал в задумчивость и, подняв глаза, увидел незнакомца, стоящего перед ним. Эта задумчивость представляла собой наступившее дремотное состояние, вызванное усталостью и чрезмерной письменной работой… Когда человек вдруг становится восприимчивым к присутствию своего высшего Эго, тогда спящий человек автоматически подпадает под его влияние. И тотчас рука, которая в течение нескольких часов до того была занята написанием текста, механически возобновляет свою работу. В этот момент он спал. При пробуждении кажется, что документ, лежащий перед ним, был написан под диктовку посетителя, чей голос он слышал, тогда как на самом деле это была просто запись наиболее глубоких внутренних мыслей или, скажем, внутреннего знания, которые он записал, находясь во сне. Картины и

сцены, видимые нами во сне, события, длящиеся в наших снах часами, днями, а иногда и годами, – все это на самом деле занимает меньше времени, чем вспышка света в момент пробуждения и возвращения к полному сознанию».

– Видите, как все просто, генерал, – перебил господин Фадеев увлекшуюся размышлениями внучку. – Оказывается, все, что вы записали, вы всегда знали, а, заснув, чтобы не забыть после пробуждения, тщательно записали, – перевел пространные мысли внучки дедушка на доступный язык, превратив ее «научное обоснование» в шутку.

Генерал Ермолов рассмеялся, похвалил умную девочку за ее необычную гипотезу, но на ухо ее дедушке шепнул:

– С таким умом ей трудно будет выйти замуж!

– Один претендент уже есть – ее собственное эго! – очередной раз пошутил дедушка.

– Жаль, что от него дети не народятся. А девушка чудо как хороша! – сострил в ответ генерал Ермолов и улыбнулся, подмигивая добрым, игривым глазом.

Глава 4 В пику самой себе

О том, как иногда очень хочется того, что тебе потом оказывается совершенно не нужно.

Через несколько дней дедушка Елены и ее отец, служивший в это время под Петербургом, получили от господина Блаватского официальное письмо, в котором говорилось о его намерении жениться на Елене Петровне. В письме также упоминалось о данном Еленой обещании.

Предложение господина Блаватского родственников ошеломило. Девушка была вызвана на серьезный разговор по поводу ее очередной возмутительной выходки. Им был совершенно не понятен выбор жениха и вся эта затея. Блаватский был втрое старше Елены и совсем не привлекателен внешне. Единственным положительным моментом в этом браке было то, что жених занимал более высокую ступеньку в социальном положении, чем отец Елены. Все остальное имело только отрицательные стороны.

Но, несмотря на все приведенные аргументы, Елена твердила, что она уже взрослая и имеет право выбирать себе жениха. И если родственники желают ей счастья, то должны ее понять. Кроме того, «она хочет освободиться от условностей цивилизованного общества, модных тряпок и украшений». В то время перспектива разделить с мужем постель была ей непонятна, так как юная девушка слабо представляла, что это такое. Она считала, что обручение – это предложение руки и сердца, замужество – переезд в другой дом, к новым нянькам и слугам, а муж – тот, кто ее будет обеспечивать вместо бабушки и дедушки после свадьбы и исполнять ее капризы.

Мудрая бабушка, которая могла повлиять на мнение или решение внучки, в это время была все еще очень больна. Она находилась у докторов в нескольких верстах от Тифлиса, но все же, получив известие о помолвке, сумела продиктовать письмо для своего мужа, в котором высказала предположение, что страстное желание Елены выйти замуж «хоть за кого» можно объяснить лишь ее стремлением добиться самостоятельности и покинуть родительский дом.

Однако дедушка был другого мнения. Он считал, что причина такого выбора кроется в строптивом, легкомысленном и упрямом характере Елены. К тому же, ему было непонятно, как брак с человеком более высокого положения мог освободить ее от столь ненавистного ей «цивилизованного общества, модных тряпок и украшений»?

Только отец принял выбор дочери без возражений, дав согласие на брак. Он почти всегда был на ее стороне. Взвесив все «за» и «против», полковник фон Ган посчитал, что благополучие дочери – главное в этом браке. Остальное – «стерпится, слюбится». Обручение состоялось, свадьба была назначена на середину следующего лета.

Елена ликовала. Ведь чего бы это ни стоило, но ей удалось доказать гувернантке свою правоту! «Старое чучело» было повержено и уже лежало у ее ног, – что и требовалось доказать! Но!.. За всем этим безрассудством следовало одно большое, непреодолимое «но». Представить себе, что за обручением последует настоящая свадьба, и что она, как ей объяснили, должна будет жить вместе со «старым чучелом» в одном доме ПОСТОЯННО, не говоря уже о постели и прочих «тяжких» обязанностях жены, – Елена не могла. Только после свершившейся помолвки она начала четко осознавать, что наделала, не на шутку испугалась и стала искать выход из создавшейся ситуации. Обстоятельства моментально изменились, так же как и ее намерения. Теперь ей необходимо было срочно расстроить помолвку.

Как отреагируют родственники на ее новое заявление, она знала наперед, поэтому срочно написала отцу, надеясь на поддержку. Он ведь ни в чем не мог ей отказать!

Родственники, узнав очередную шокирующую новость о попытке Елены расстроить помолвку, обреченно приняли удар. Но, боясь дурной огласки, потери репутации и прочих неприятностей, связанных с ее намерениями, наотрез отказались предпринимать какие-либо шаги. В довершение всех бед «гром грянул сквозь ясное небо» – на этот раз вместе с родственниками отказался пойти у нее на поводу и отец!

Поняв, что просить о помощи у семьи бесполезно, Елена попыталась действовать через жениха, предприняв попытку убедить господина Блаватского, чтобы тот освободил ее от данного ему слова. Это было рискованное и малоприятное дело, но все-таки шанс.

Встреча состоялась. Господин Блаватский внимательно выслушал свою невесту, однако посчитал ее просьбу очередным детским капризом, хотя и услышал в свой адрес довольно бестактные и оскорбительные слова. Но, как ни странно, он не обиделся, не оскорбился, а списал выпады своей невесты всего лишь на детскую невоздержанность. Елене, напротив, очень хотелось разозлить жениха, но получилось наоборот – разозлил ее он. В пылу отчаянного гнева юная невеста выкрикнула ему в лицо: «Вы делаете огромную ошибку, Никифор Васильевич, женясь на мне. Вы прекрасно знаете, что по возрасту годитесь мне в деды!»

Она ждала бурной реакции на оскорбление, но ее жених только улыбнулся снисходительной улыбкой и мягким, ровным голосом ответил:

– Возраст – любви и семье не помеха, Елена Петровна. Действительно, вы еще очень молоды и, вероятно, испытываете страх перед моими годами и неизвестностью. Уверяю вас, что я ничем не доставлю вам неудовольствия.

Никифору Васильевичу нравился ее строптивый характер, горящие глаза, непокорность, поэтому он подумал, что ему интересно будет наблюдать за тем, как постепенно все «издержки молодости» и характера строптивой девочки перейдут в покорное, любящее и самоотверженное материнство. Он готов был любить Елену и как жену, и как ребенка. Так было раньше, с его предыдущей женой, и теперь ему очень этого не хватало.

Но невеста не отступала:

– Вы говорите, неудовольствие? Да вы просто хотите сделать меня несчастной! Я не представляю, как мы будем жить с вами вдвоем!

– Помилуйте, Елена Петровна! Единственное мое желание и намерение – сделать вас счастливой! Не бойтесь меня, я не кусаюсь! Я сделаю все, чтобы вам у меня понравилось, а также то, что уже обещал! – возразил господин Блаватский довольно мягко, но бескомпромиссно.

– Благодарю вас, Никифор Васильевич, – ответила обреченно Елена и произнесла, словно поклялась: – Я вас не боюсь, но предупреждаю, что вы ничего не получите от этого брака!

– Как знать, Елена Петровна, как знать. И все же я надеюсь на ваше благоразумие.

Господин Блаватский очередной раз поцеловал Елене ручку, на том и расстались.

В то же время родственники пытались вразумить непокорную Елену, как могли. Они вели с ней длинные и нудные разговоры об ответственности в браке, о ее будущих обязанностях, долге перед мужем. В частности, описывали в красках «кошмарные» радости жизни жены военного в глухой окраине России среди воинственных горцев. Подобные разговоры приводили юную девушку в еще большее уныние и наводили смертельный страх.

Елена то слушала, то молчала, то плакала, то пыталась возражать – бесполезно. Родственники стеной стояли на своем. Екатерина, тетка Елены, год назад ставшая госпожой Витте, а два месяца назад матерью очаровательного малыша, грозилась даже проклясть Елену на смертном одре, если она их опозорит. «Ну, это уж чересчур», – воскликнула непокорная невеста и неожиданно ошеломила всех очередной, свойственной ей с детства, пугающей выходкой – сбежала. Пропала неведомо куда! Ее искали, как водится, везде: по углам, по чердакам, по подвалам, крышам и прочим укромным местам, доступным только ветру или духам, но безрезультатно – девушка словно испарилась.

Однако через три дня беглянка, слава богу, нашлась. Еде она скрывалась, так и не объяснила, но, появившись, как ни в чем не бывало объявила всем, что еще раз подумала и приняла окончательное решение. Теперь она согласна выйти замуж хоть за кого, так как считает, что, будучи замужней женщиной, она наконец освободится от постоянной опеки и надзора родственников.

Родственники, несмотря на столь дерзкое заявление, были счастливы. Теперь уже не зная, что и думать, они согласились бы на все, даже если б Елена заявила, что уходит в монастырь. Но, дабы пресечь дальнейшие сплетни и пересуды, начинавшие распространяться по Тифлису, родня молилась всем святым, чтобы невеста очередной раз не передумала. Они старались сгладить все острые углы и утихомирить взбунтовавшуюся невесту, считая каждый день, оставшийся до свадьбы, и мечтая только о том, как бы поскорее выдать ее замуж.

Глава 5 Красная дева

Некоторые утверждают, что все, к чему стремится человек в течение жизни, служит отраженной мечтой его детства.

Вечером того дня, когда пропавшая Елена нашлась, она вместе с сестрой Верочкой закрылась в своей комнате. Девушкам хотелось немного посекретничать и избавиться от досужего интереса взрослых. Но Верочку мучил тот же вопрос, что и остальных:

– Леля, где же ты была, все так волновались!

– Нигде – дома, – коротко и без желания ответила Елена.

– Как дома?.. Дом весь обыскали, все щели, даже подвал, чердак и сад, но тебя не нашли.

– Говорю тебе, я была дома, в укромном месте. Туда заходили, но меня не видели. Я спряталась.

Вера вспомнила о способностях сестры к исчезновениям, когда та, буквально «проходя сквозь стену», появлялась в самых неожиданных местах. Посему она не стала спорить и внутренне согласилась с объяснением. Похоже, Елена говорила правду.

– A-а, тогда понятно, – протянула Вера. – А почему ты переменила свое решение? Я до сих пор не пойму, хочешь ты замуж или нет?

– Замуж я не хочу, тем более за этого «облезлого», но считаю, замуж мне все-таки выйти надо.

– Ничего не понимаю! – всплеснула руками Верочка. – Если ты замуж не хочешь, тем более за господина Блаватского, тогда зачем же ты за него выходишь?

– Сама не знаю. Мне так сказал мой Хранитель.

– Какой Хранитель? Твой индус в белой чалме? Но это же видение, призрак. Как можно его слушать? – возразила сестра.

– Да, это мой индус. Он всегда появляется передо мной в критические минуты или минуты опасности. Вот и эти три дня я провела вместе с ним.

Верочка с недоверием глядела на сестру, опасаясь, все ли у нее в порядке с головой из-за свадебных переживаний. Но, не подавая вида, вновь спросила:

– И чем же вы с ним занимались эти три дня, с индусом?

– Мы много беседовали.

– О чем?

– О разном, о «Красной Деве», например.

– О ком?

– О «Красной Деве». Ты не поймешь.

– Почему же я не пойму? Я не дурочка. Расскажи мне об этой «Деве», и я пойму. Я же говорю – мне интересно! – обиженно возразила Верочка.

– Ну хорошо, если тебе так интересно, слушай. «Красная Дева» символизирует трансмутацию низшей животной природы человека в высшую, божественную. Продолжать?

Верочка испуганно захлопала глазами, потом руками замахала:

– Не надо, не надо. Я думала, «Красная Дева» – это о любовном. А об… транс… забыла… чего-то во что-то. Как ты там сказала? Лучше тебе все-таки беседовать о таком с твоим заоблачным индусом. А мы давай продолжим разговор о твоем замужестве, хорошо? Что же тебе сказал о нем твой Хранитель?

– Он сказал, что мне надо сделать то, что я решила. Это мой путь, – серьезно ответила Елена.

– Какой путь?

– Не знаю. Мой индус часто спасал и выручал меня в трудные минуты. Я верю ему. Я же тебе говорю, он – мой Хранитель и этим все сказано.

– Ну ладно. Допустим, он – твой Хранитель. Но как же он указал на твою дорогу или, как ты говоришь, путь? – забеспокоилась Вера.

– Он сказал, «открой книги своей матери, посмотри закладки, там все сказано». Я нашла изданные много лет назад мамины повести «Идеал» и «Напрасный дар», открыла страницы, где каким-то чудесным образом оказалось несколько закладок. На страницах были выделены абзацы, вот послушай, я тебе прочту. – Елена взяла раскрытую книгу, заложенную свернутым листом бумаги в определенном месте, и прочитала:

«Право, иногда кажется, будто мир божий создан для одних мужчин: им открыта вселенная со всеми таинствами, для них и слава, и искусства, и познания, для них свобода и все радости жизни. Женщину от колыбели сковывают цепями приличий, опутывают ужасным «что скажет свет?» – и если ее надежды на семейное счастие не сбудутся, что остается ей вне себя? Ее бедное, ограниченное воспитание не позволяет ей даже посвятить себя важным занятиям, и она поневоле должна броситься в омут света ши до могилы влачить бесцветное существование!..»

Или вот, еще одна, – Елена нашла в книге заложенную страницу и продолжила:

«Положение мужчины с высшим умом нестерпимо в провинции; но положение женщины, которую сама природа поставила выше толпы, истинно ужасно. И напрасен дар ее, напрасны все порывы к усовершенствованию: однажды заброшенная судьбою в глушь, она, как преступник, отверженный обществом, не вырвется более ни к свету, ни к жизни…»

Верочка выслушала изречения матери. На глазах у нее навернулись слезы:

– Бедная мамочка, царство ей небесное! Как давно это было. Я только помню, что она часто болела, а когда была здорова, то подолгу сидела за своей зеленой коленкоровой перегородкой и все время что-то писала. Помнишь, мы называли это место за зеленой перегородкой «маминым кабинетом». Ни я, ни ты ничего не смели трогать в том уголке. Кабинет был отделен от детской только занавеской. Тогда мы не знали, что именно делала там целыми днями мама. Знали только, что она «что-то пишет». Какие умные и дивные книги она писала, правда? Теперь я понимаю, она о себе книги писала! Все, что думала, что чувствовала. Как она была несчастна! Лучше вообще не выходить замуж, чем жить, как она.

– Вопрос философский! – возразила Елена. – А как же дети? Откуда они возьмутся, если не выходить замуж?!

Вопрос сестры в очередной раз поставил Верочку в тупик, но она быстро согласилась:

– Действительно, откуда? Ну хорошо. Что мама сказала – мне ясно. А вот, что твой индус этим хотел сказать, совершенно непонятно! – глубокомысленно сообщила Вера. – На мой взгляд, он хотел сказать, что в глуши ты пропадешь и замуж тебе выходить не надо!

– Правильно. Я тоже так поняла. Но из этого также следует, что сначала надо забраться в глушь, а потом вырваться из нее, правильно?

– Ничего не поняла.

– Глупая. Сначала мне надо освободиться от опеки родных и выйти замуж, а уж потом думать, как вырваться из глуши, поняла?

– Нет, – честно призналась сестра.

– Ну, тогда и не поймешь, чего зря объяснять, – вздохнула Елена и захлопнула книгу. – Давай спать, уже поздно.

Глава 6 Свадьба под конвоем

О том, что каждый путь имеет свое начало, а также о том, что, если любая счастливая история заканчивается свадьбой, то история Елены со свадьбы только началась.

Лето выдалось душным, как никогда. В Тифлисе стояла угнетающая жара. Все обитатели города, задыхавшиеся от солнечного пекла и мечтающие лениво полежать в тени обвитых виноградом навесов вместо того, чтобы прыгать по раскаленным городским камням, как по углям незатухающего костра, – спасались от жары в близлежащих горных селениях или на минеральных источниках. Семья Фадеевых не стала исключением. Покинув Тифлис, семья обосновалась на все лето в двадцати верстах от местечка Гергеры, в селении Джелал-Оглы. Там же, в местной церкви, было назначено на июль венчание Елены. Свадьба готовилась пышной. Приглашения разослали множеству гостей, чуть ли не со всего Закавказья, и конечно же была приглашена вся знать Тифлиса. Свадебный кортеж походил на королевский; его должен был сопровождать конвой из двадцати лихих курдских наездников, служивших под началом генерала Блаватского.

Долгожданный день настал. Утром 7 июля (21 июля по новому стилю) 1849 года небольшая сельская православная церковь селения Джелал-Оглы не могла вместить всех, кто пожелал присутствовать на венчании Елены Петровны фон Ган и Никифора Васильевича Блаватского. Вокруг церкви уже за час до начала церемонии толпились любопытные, которым не терпелось посмотреть на жениха и невесту.

Наконец, подъехал свадебный кортеж. Белоснежная невеста, одетая в воздушное кружевное платье, пряча лицо под фатой, торжественно направилась внутрь церкви в сопровождении двух шаферов и отца. Там ее уже ждал сияющий жених – в парадном генеральском мундире и при орденах.

В церкви пахло ладаном и праздником. Таинственно мерцали сотни зажженных свечей. Нарядно одетые родственники и гости радостно приветствовали молодых. Жених взял невесту за руку и, в сопровождении церковного хора, повел к алтарю. Начался обряд венчания.

Елена не слышала, что говорит батюшка, не видела, что творится вокруг. Она стояла у алтаря с опущенной головой, держа в руках длинную свадебную свечу, и думала только о том, что сейчас совершится таинство, она станет взрослой и все сразу переменится.

Пока она была погружена в собственные мысли, до ее сознания донесся голос священника, который монотонно вещал: «…Да убоится жена мужа своего… Жена должна почитать мужа своего и повиноваться ему…»

В долетевшем до Елены слове «должна» ей послышалось что-то угрожающее. Она словно очнулась, лицо ее вспыхнуло, потом резко побледнело, и в таинственной тишине церкви присутствующие ясно услышали три слова, произнесенные невестой сквозь зубы:

– Ну уж нет!

Жених покосился в сторону невесты, смерив ее своим особенным «удивленным» взглядом, но не стал спорить, оставив нравоучения и «семейные разборки» на будущее.

Священник сделал вид, что ничего не произошло, закончил обряд венчания, как положено, и объявил молодых мужем и женой.

Таинство свершилось. Отныне Елена фон Ган стала Еленой Петровной Блаватской. До восемнадцати лет ей не хватало трех недель.

При выходе из церкви гости, под здравицы и свадебные песни, принялись осыпать молодых лепестками роз и пшеничными зернами. Под их ноги со всех сторон летели мелкие монеты – символы богатства и счастья. Все вокруг кружилось, радовалось и веселилось. Бабушка с дедушкой и отец преподнесли молодым хлеб-соль и благословили иконой. Потом началось широкое застолье, но молодые радовали гостей своим присутствием не более двух часов.

В полдень был подан свадебный поезд, состоящий из экипажа, двух свободных верховых лошадей, предназначенных для молодых, и живописного конвоя. Конвой из курдов, вооруженных «мохнатыми» пиками, который должен был сопроводить молодых в Даричичаг – летнюю резиденцию генерала Блаватского, – выглядел очень экзотично. Острие «мохнатых» пик отличалось особой формой, а основание копья было украшено кольцом из страусиных перьев.

По узкой дороге, идущей через гору Безобдал и петляющей по опасным уступам, можно было проехать только верхом. Поэтому молодые, оставаясь в свадебных нарядах, не стали садиться в экипаж, чтобы вскоре сменить его на верховых лошадей перед горной дорогой, а сразу уселись верхом и в сопровождении своего живописного конвоя отправились в путь.

Некоторые из гостей, прибывшие на свадьбу верхом, шумным отрядом вызвались их провожать, но, въехав на первый уступ горы, остановились. Дальше двигаться было нельзя – опасно. Свадебный поезд выстроился в длинную шеренгу и устремился по едва заметному серпантину дороги вверх, через перевал.

Около последнего поворота Елена, белым воздушным облачком выделяющаяся на фоне мужского отряда, помахала провожающим платочком и через мгновенье растворилась в тени отвесных скал. Курды, приподняв свои «мохнатые» пики с надетыми на них шапками, потрясли ими в знак прощания над своими головами. Затем шумно гикнули, некоторые пальнули из ружей, и вскоре свадебный поезд скрылся за поворотом.

Глава 7 Медовый месяц

О том, что любая зависимость исключает самостоятельность, а самостоятельность всегда от чего-то зависит.

Дорога узкой полоской тянулась вдоль отвесных скал, свисая над бездонным обрывом. Необходимо было определенное умение и бесстрашие, чтобы при малейшем неосторожном шаге не скатиться в пропасть; любая посторонняя помощь исключалась, так как следовать с кем-то рядом на лошади по дорожке шириной не более метра было весьма затруднительно. Пришлось пробираться гуськом, призывая на помощь все имеющееся присутствие духа. Лошади шли шагом. Генерал Блаватский продвигался на две лошади впереди. Между ним и Еленой, вытянув свои длиннющие пики, покачиваясь в седлах, ехали два курда, которые в случае необходимости могли попытаться прийти на помощь.

Когда до места назначения оставался час пути, и, казалось бы, чувство скорого отдыха и прибытия домой должно было вызывать радость, – Елену обуял ужас. Она представила себе, будто ее муж заходит к ней в комнату, закрывает на ключ дверь, приближается, прикасается к плечам… и обнимает… От возникшей перед глазами картины ее передернуло, выступил холодный пот и по всему телу побежали мурашки страха. «Опасность! Дальше нельзя! Ни за что! Я не могу быть с ним рядом!» – стучало у нее в голове.

Все ее существо неожиданно охватило чувство животного, которому грозит неминуемая гибель. Опасность! Инстинкт самосохранения гнал ее прочь: бежать срочно, спрятаться, опять бежать, падать, спотыкаться, но бежать без оглядки – прочь отсюда! Но куда? Первое, что пришло в голову – Иран. Персидская граница близко. Надо будет попробовать, но до границы – скакать и скакать. А сейчас? Елена оглянулась, окинула взглядом курдский отряд и разочарованно смирилась со своим безнадежным положением. Охрана вела ее, как рабыню, под конвоем к «хозяину» и скрыться от удалых молодцов с мохнатыми пиками не представлялось ни малейшей возможности. Выход только один – в пропасть. Однако прыгать было еще рановато, да и не в ее духе. Другие возможности, как надеялась Елена, наверняка появятся в скором будущем.

Солнце уже склонялось к западу и с каждой минутой становилось все опаснее терять время. Могло начать темнеть, поэтому надо было поторапливаться. Вдруг тропинка резко расширилась, и весь отряд оказался на просторном уступе, похожем на продолговатую площадку. От него широкой полосой дорога спускалась вниз, в долину, где красивым оазисом раскинулся поселок Даричичаг – прелестное дачное местечко в Армении, что в переводе означает «Страна цветов». Отряд сгруппировался и с радостным гиканьем и поднятыми пиками устремился по направлению к поселку.

У дома молодых встречала группа офицеров, прислуга и две старые собаки, кинувшиеся к хозяину с радостным глухим лаем. Офицеры шумно поздравляли молодых, восторженно кричали, палили из ружей. Спустя полчаса, однако, чинно удалились, оставив молодых отдыхать после дороги и осваивать свое, теперь уже «совместное гнездышко».

Елена осмотрелась. Дом был просторный, комнат пять-шесть, двухэтажный, с громадным садом, засаженным фруктовыми деревьями и цветущим кустарником. Однако дом и двор показались Елене старыми и непромытыми, а прислуга старомодной – безликая казачка средних лет и отставной пожилой солдат, который был и конюхом, и дворником.

Казачка Анфиса хлопотала у стола, но Елена, сказавшись усталой, от еды отказалась. Она спросила, где можно помыться после дороги. Анфиса ей показала, помогла слить воду из кувшина и проводила в спальню. Спальня была с любовью приготовлена и украшена для молодоженов неведомой рукой: широкая кровать, белоснежные простыни, отделанные кружевами подушки, ночное белье, сложенное горкой на сундучке, букеты цветов, расставленные на столиках по углам.

Елену вновь охватил страх. «Неужели сейчас старый чужой человек войдет в эту красивую комнату и ляжет с ней рядом в кровать?» – с ужасом подумала она.

Предположение оправдалось наполовину. Дверь открылась, на пороге появился муж. У Елены пронеслось в голове: «Он пришел за ней, она его собственность, он требует свою собственность и имеет на это право».

– Как вы себя чувствуете, дорогая Елена Петровна, не устали? – поинтересовался он, подходя к ней почти вплотную. Сердце девушки ушло в пятки, внутри все задрожало.

«Что же это? Неужели на это ты пойдешь?» – звучал у нее в голове голос. И этот голос, призывающий к решительности, требовал, чтобы она оттолкнула от себя генерала Блаватского. Голос говорил с ней так, как должен был бы говорить властелин, жестко и требовательно. «Нет!

Ты не должна принадлежать этому человеку!» Мысли путались в голове Елены, но ей следовало что-то ответить мужу:

– Что вы сказали? – переспросила она.

– Как вы себя чувствуете, дорогая Елена Петровна, не устали? – повторил вопрос Блаватский.

– Спасибо, Никифор Васильевич, чувствую себя неплохо, только устала сильно, – ответила настороженно Елена.

– Разрешите поцеловать вашу ручку и удалиться. На сегодня, пожалуй, довольно. Вы конечно же утомились и сильно устали. Я тоже. Было много впечатлений. Перенесем торжество этой ночи на завтра. Вы позволите?

Муж Елены осторожно взял ее руку и поцеловал, как прежде, в ладонь. Елена понимающе кивнула, да так и осталась молча стоять посреди комнаты, глядя вслед удаляющемуся мужу, не зная, что ответить.

«Благородно с его стороны, – подумала она, – но так ведь будет не каждый день! Ну да ладно, утро вечера мудренее. Доживем до завтра, а там посмотрим».

Неожиданно свалившийся с плеч тяжкий груз «супружеского долга» разрядил напряженность большого, важного, тяжелого дня. Она успокоилась, прыгнула в кровать и через секунду уснула.

Глава 8 Прогулки верхом

О том, что, даже находясь в «золотой клетке», можно научиться тому, что когда-нибудь пригодится на воле, а также о том, что никакая несвобода не может отнять у тебя право мечтать.

Проснувшись на следующий день ближе к полудню, новоиспеченная госпожа Блаватская нашла в доме только слуг, а во дворе с интересом обнюхавших ее собак. Посреди двора стояла красивая белая лошадь в яблоках с привязанным к седлу букетом цветов. Служанка Анфиса сказала, что это подарок от мужа. «Он уехал по делам, вернется только к вечеру, и велел передать, что если барыня хочет, она может опробовать подарок, совершив конную прогулку в горы в сопровождении охранника. Одной никак нельзя, опасно. Когда жара спадет, охранник, который находится недалеко, может ее сопроводить. Он вон там, за забором», – кивнула Анфиса куда-то вдаль.

Идея Елене понравилась. Она взглянула в сторону, указанную Анфисой. За забором, на околице, гарцевал на вороном коне молодой джигит. Елена его узнала. Это был один из молодцов, сопровождавших ее вчера, но без «мохнатой» пики.

– Как его звать? – спросила Елена служанку.

– Сафар Али-Бек Ибрагим Бек-оглы, что означает – сын Ибрагима. Он предводитель курдского отряда. Хоть и молодой, но лихой парень. С ним не пропадете.

Анфиса подошла к забору и окликнула джигита. Тот немедленно предстал перед Еленой на своем скакуне, спрыгнул с него, наклонился вперед, как бы поднимая с земли горсть песка, посыпал им перед собой и прижал руку к груди.

– Что это? – спросила Елена джигита.

– Этим жестом в Курдистане приветствуют добрых людей, барыня.

– Я тоже приветствую тебя, – сказала Елена и попробовала повторить жест. В нем было что-то мистическое, словно соединяющее друг друга в приветствии.

Глаза джигита засветились благодарной преданностью.

– Сафар Али-Бек – ваш покорный слуга.

– Я хочу посмотреть окрестности и прокатиться на лошади, которую подарил мне муж. Через час можно выезжать, – приказала Елена.

– Слушаюсь, моя госпожа, как прикажете, – ответил Сафар Али-Бек и медленно, с достоинством поклонился.

В указанный срок Елена была готова к прогулке. Усилиями Анфисы она была умыта, накормлена и одета в специальное платье, предназначенное в здешних местах для женских прогулок верхом. Старый казак Мирон привел лошадь в полный порядок и взял ее под уздцы. Елена запрыгнула на лошадь и вместе с охраной, состоящей из удалого Сафара Али-Бека, направилась осматривать окрестности, навстречу новым впечатлениям.

Вечером муж опять появился в спальне Елены. Со страху молодая жена объявила ему, что у нее начались месячные и о брачной ночи не может быть и речи. Муж покорно согласился, не желая спорить ни с женой, ни с природой. По сложившейся традиции он поцеловал ее в ладонь и удалился к себе в опочивальню.

Сцена повторилась через неделю, две, потом три. На вопрос, не больна ли она, Елена отвечала, что это, вероятно, от жары.

Хозяйкой в своем новом доме она себя не чувствовала, в нем было все чужое. Несколько сундуков с приданым, собранные бабушкой с дедушкой, так и стояли не распакованными. Днем Елена не знала, куда себя деть. Библиотеки в загородном доме у мужа не было, только несколько книг, оставленных случайно проезжими офицерами. Поэтому она с утра до вечера готова была проводить верхом на лошади в сопровождении своего великолепного Сафара Али-Бека, а заодно учить арабский, который ей давался, как и все, что касалось учебы, легко. Сафар был молод, удал и необыкновенно преуспел в искусстве верховой езды. Его пируэты на лошади казались очень сложными, иногда просто страшными, так что сердце замирало, а порой – акробатически-цирковыми. Ему нравилось показывать Елене удаль, «смертельные трюки» и свое замечательное мастерство. Было заметно, что джигит красовался перед девушкой и очень желал понравиться.

Елена читала в его глазах не то «дикую страсть», не то своеобразную любовь, смешанную с азиатской преданностью «хозяину». Однако это обстоятельство ее совершенно не пугало, а наоборот, веселило. Любовь пока еще была ей неведома, преданность – непонятна. Сама она никому не умела служить, а авторитетов на тот момент не имела. Молодая барыня засматривалась на молодого, красивого парня, отмечая то, что он хорош собой, исключительно как природное явление, и была абсолютно уверена, что Сафар – великолепный наездник, но не более того.

В конце «медового месяца» муж пришел к Елене вечером все с тем же «наболевшим» вопросом, но попал не под настроение. Он попытался крепко обнять свою жену и поцеловать. Поцеловать не так, как положено светскими приличиями, а как целуют крепкие гусары очаровательных женщин, чтобы разжечь их страсть и «свести с ума» своими жаркими устами. Подобные объятия навели на неопытную девушку ужас. Елена почувствовала, словно ее осквернили, оплевали, унизили. Ни за что на свете она не стала бы выражать притворное удовольствие в том, что ей было противно. Она метнулась в угол комнаты, закрыла лицо одной рукой, а другой принялась тщательно вытирать, словно от грязи, губы, щеки, подбородок. Потом схватила громадное медное блюдо чеканной работы, на котором лежала гора фруктов. Фрукты посыпались и разбежались по комнате, а она закрылась блюдом, словно щитом, и приготовилась дать отпор. Никифор Васильевич никак не ожидал такой реакции жены, похожей на сопротивление «загнанного в угол зверя», борющегося за жизнь, словно он пытался ее не целовать, а резать.

Секунду поразмыслив, генерал принял стратегическое решение. Он прекратил наступление, перенеся взятие «неприступной крепости» на более поздний срок и резонно полагая, что для того, чтобы вкусить аромат ягоды, она должна созреть, иначе покажется невкусной.

Он задавал себе массу вопросов по поводу женских игр и чудачеств, а также недоумевал, отчего молодая девушка не хочет заниматься любовью, тем более с мужем, которого сама себе выбрала, но ответа не находил.

Спустя несколько дней он задал этот вопрос жене прямо, на что Елена ответила вопросом, который в очередной раз поставил генерала в тупик:

– Зачем нам физическое сближение? Разве мы не можем любить друг друга, как ангелы, душою, а не телом?

– Это какая-то высшая философия, доступная только монахам да князю Голицыну, – ответил муж. – Вы, Елена Петровна, видно, князя сильно наслушались. Он вам и внушил неподобающие молодой девушке мысли. Все знают, что князь известный еретик и покровитель всяких вредных людей.

– Совсем нет. Я сама так считаю, – оправдывалась Елена. – Напрасно вы столь дурно отзываетесь о государственном муже, который пользуется уважением государя и общества.

– Ошибаетесь, матушка, масонам теперь не очень-то доверяют.

Елена не знала, что такое масон, поэтому не стала возражать, но продолжила свою мысль:

– Когда мы с вами познакомились, наши отношения казались мне идеальными. Мы с вами много философствовали, вы показались мне необычным, интересным. Тогда я считала, что вы выше земной любви, а теперь вы говорите о животной любви, которая не может и не должна быть между нами.

Блаватский слушал жену с напряженным вниманием. Его лицо стало принимать мрачное выражение, брови сдвигались, и, наконец, он остановил ее:

– Погодите, Елена Петровна, что вы имеете в виду?

– Чтобы быть в браке, я думаю, нам лучше быть духовными супругами. Мы соединим наши души, и эта любовь переживет нас за гробом. Так мы будем гораздо счастливее, чем в иных отношениях, которые не могут быть долгими. Вы ведь сами говорили, что духовное превыше всего, а теперь отказываетесь, требуя от меня физического удовлетворения.

Блаватский изумленно глядел на жену. Он не сразу даже смог понять, что это такое она ему говорила. Наконец, провернув в голове несколько раз услышанную от жены тираду, понял, чего она от него добивалась, и был весьма озадачен. На его лице выразилось подобие негодования, но он сдержался, ничего не возразил, а только промолвил:

– Теперь я не буду ни о чем спорить с вами, Елена Петровна. Любите меня, как знаете, только любите. Сейчас я более от вас ничего не требую.

Он наклонился, и в очередной раз любезно поцеловал ее руку. В благодарность за понимание Елена руки не отняла. Ее голубые глаза засветились радостным блеском, а на нежных щеках разгорелся стыдливый пунцовый румянец.

Глава 9 Араратская долина

О том, что прогулки верхом не всегда безопасны.

В конце августа Блаватские перебрались в Ереван. Муж Елены наконец-то получил официальное назначение на должность вице-губернатора всего Ереванского края, и теперь у него возникло гораздо больше обязанностей, которые требовали его присутствия. Он был целыми днями и ночами занят и дома появлялся редко, что молодую жену вполне устраивало. Однако этикет требовал общения с местной знатью, которой следовало наносить визиты. Также Елена должна была общаться с женами высокопоставленных особ по поводам, которые девушку совершенно не занимали. Тяжкая обязанность исполнения светских приличий, пустых разговоров, пошив нарядов – не входили в планы Елены. Поэтому она принялась строить иные планы – планы побега.

Дом вице-губернатора в Ереване выглядел по-царски. Супружеская чета Блаватских поселилась в сказочном дворце сардара, бывшей резиденции турецких правителей – настоящем восточном дворце, какие описывают в сказках. Только слуги остались те же – Анфиса и Мирон. Окрестности Еревана восхищали красотой и величием. Вдали возвышалась библейская гора Арарат, притягивая великолепием снежных вершин, а сам город был пропитан воздухом гор.

Восточная сказка окутывала и манила Елену загадочной мудростью, привлекала тайнами Востока, который простирался вдали, за Араратом. Там были другие страны и другие законы. Будущее в супружестве с генералом Блаватским, как ей казалось, не могло принести ничего хорошего и уже заранее наскучило, а прошлое существование представлялось сцеплением мелких, незначительных событий. Поэтому, решила она, оставался один выход – бежать в другую страну. Ближайшая – Иран. То, что в арабской стране она может попасть в настоящее рабство или в гарем, ее не смущало. Елена была твердо убеждена, что хуже, чем быть в рабстве у мужа, ничего на свете нет. Что-то подсказывало, что ее будущее могло стать успешным только вдали от Кавказских гор! По российским законам, где бы Елена ни пыталась скрыться в России, ее могли насильно вернуть мужу. Фактически она стала его собственностью и рабой, в то время как ее неудовлетворенное тщеславие, жажда знаний и юношеский авантюризм не находили выхода и рвались наружу.

Иногда ей снились города Европы, красочные восточные базары, египетские пирамиды, индийские слоны, о которых она читала в книжках с картинками. В мечтах Елена перелетала из страны в страну, паря высоко над землей, а какой-то восточный принц в белой чалме, образ которого она не раз видела, рассказывал ей удивительные истории. Восточный принц говорил, что она непременно должна все это познать и жить там, где ее ждут. Сон заканчивался, а Елена продолжала жить в своем сне с сознанием того, что в дальнейшем она непременно побывает в этом нереальном мире, который она только что видела.

Конные прогулки продолжились, но не так часто, как раньше. Елене не всегда могли выделить охрану. Но когда это случалось, сердце ее захлебывалось от восторга. Вскоре она выучила все тропинки в долине, ведущие в сторону

Ирана. У нее созрел план: в один прекрасный день, когда Сафар со своим отрядом будет занят, она скажет слугам, что поехала с ним кататься, а сама тайно ускачет через перевал в Иран. Одеться надо будет в мужское платье, чтобы не вызывать подозрений у «дозора» и случайных путников, припасти еды и можно трогаться в путь.

И вот настал день, кода она, решившись на побег, сделала все, как предполагала. Оделась в мужское платье, прихватила с собой котомку еды с запасом на три дня, вскочила на лошадь и поскакала по знакомым тропам.

Но тут случилось непредвиденное. Служанка Анфиса заметила, что гора лепешек, приготовленных накануне, исчезла. Барыня обычно, когда уезжала, брала с собой только воду. Анфиса спросила у Мирона, не давал ли он хлеба нищим. Мирон сказал, что нет. Тут им обоим пришла догадка, что барыня собралась в долгий путь с запасом продуктов. Пока прислуга размышляла, во дворе появился Сафар. Видя, что барыни с ним нет, прислуга догадалась, что произошло. Мирон бросился навстречу джигиту:

– Сафар, сынок, догоняй быстро! Барыня ускакала в мужском костюме на своей белой лошади вон туда, – Мирон указал в сторону гор. – Запас лепешек с собой взяла. Видно, надолго собралась. Выручай, милок, а то беда случится. Барин гневаться будет!

Сафар не стал терять время на расспросы, вздыбил коня и, сорвавшись с места, поскакал в указанную сторону вслед за исчезнувшей барыней.

Он уже догадывался, где ее искать – по дороге на Иран. Недавно Елена подробно спрашивала о дозорах, постах, выставленных на границе, и тайных козьих тропах. Сафар также был совершенно уверен – Елена сама не сможет перейти границу, только нарвется на неприятности. Глупая девчонка! Надо было поторапливаться. Сафар мчался вперед, опережая ветер. Он спешил на «дозорный пост» его джигитов, которые наблюдали за всеми перемещениями в долине. В горах действовала своя система оповещения, работающая безотказно. На уступах скал, – известных только горцам да гнездящимся неподалеку орлам, откуда как на ладони видна была вся долина и ущелье, ведущее в сторону персидской границы, – были расставлены посты. Они по системе оповещения давали знать о неприятеле или о движущихся путниках, к которым незамедлительно вызывалась «проверка».

Дозор не подвел. Он указал направление, куда четверть часа назад направился всадник на белой лошади. Сафар устремился в указанном направлении. Вскоре на опушке оливковой рощи он увидел белую лошадь в яблоках, но без всадника. Без сомнений, это была лошадь Елены. Но где же она сама? Сафар окликнул ее по имени. Никто не ответил. И тут, подняв взгляд над деревьями, он увидел, что на подъеме холма по дороге скачет всадник, а перед ним поперек лошади уложен связанный человек. «Украли!» – мелькнуло в голове Сафара, и он стремглав бросился вслед за всадником.

Вскоре Сафар почти нагнал всадника, окликнул его и велел остановиться, но всадник продолжал мчаться вперед. Тут Сафар увидел, что всадник пытается сбросить человека, лежащего поперек лошади, намереваясь избавиться от груза и скрыться налегке. Этого нельзя было допустить. Сафар несколько раз выстрелил ему вслед. Один из выстрелов достиг цели. Всадник качнулся и повис на стременах. Лошадь под двумя безвольными телами еще какое-то время испуганно бежала, но, как только Сафар догнал ее и схватил за узду, остановилась.

Привязанная поперек лошади ничком, с заткнутым кляпом ртом и распущенными волосами, лежала Елена. Сафар осторожно снял ее; девушка была без сознания. Надетая на нее мужская рубаха у груди вся была испачкана свежей кровью. Где-то под рубахой сочилась рана. Сафар приложил ухо к груди Елены. Сердце медленно, слабо, но билось. «Жива!» – обрадовался он.

Резким движением руки Сафар разорвал на Елене рубаху. Перед ним обнажилась девичья грудь и страшная рана от ножа в области сердца, похожая на открытый кровавый глаз, из которого живой струйкой текли кровавые слезы.

«Если я ее вовремя не довезу до врача – конец!» – в ужасе подумал Сафар и возвел руки к небесам с мольбой о помощи.

В этот момент он увидел, как в воздухе над Еленой простерлась чья-то рука. От пальцев до локтя из «ничего» высунулась живая, сильно загорелая, явно мужская, вполне ощутимая рука. Пальцы приблизились к ране Елены, защемили разрез, из которого била кровь. Потом ладонь с растопыренными пальцами сделала над раной несколько круговых пассов, кровь остановилась, и рука, растворившись в воздухе, исчезла. «Почудилось!» – подумал Сафар, но, посмотрев на рану, усомнился в своем предположении. Рана Елены затянулась, образовав небольшой ярко-розовый шрам, покрытый сукровицей.

Сафар кинулся на колени и принялся вновь усиленно молиться. Он посчитал, что Бог откликнулся на его призыв и сотворил чудо.

Вскоре Елена пришла в сознание. Глаза ее ожили, раскрылись, но потускнели. Они больше не светились радостными голубыми лучиками. Из них тонкими кривыми струйками стекали по вискам слезы. Ей было больно и стыдно. Больно от раны, которая обжигала огнем все ее нутро; а стыдно, – нет, не перед мужем, что план ее провалился и придется объяснять свою выдумку, – ей было стыдно перед Сафаром. Молодой, красивый джигит, увидел ее обнаженную грудь, которую Елена не собиралась никому показывать. Она пошевелилась, хотела запахнуть рубаху, но не могла поднять руку. Не было сил.

– Пить! – прошептала она.

Плечи девушки сотрясались от беззвучных рыданий. На Сафара смотрели два светлых, полных отчаяния глаза, обведенных темными кругами муки и горя, из которых ручьем катились неудержимые слезы.

Сафар пошарил в своем бауле. Как назло, вода кончилась. Осталась только бутыль красного домашнего вина, подаренная ему в одном из аулов, которую он возил с собой со вчерашнего вечера. Он извлек заветный пузырек, оплетенный лозой, откупорил его и уже было поднес ко рту Елены, как вдруг рука его застыла. Глаза молодых людей встретились – голубые глаза и черные. Одни, заплаканные, другие, сочувствующие, – застыли в немом вопросе. Елена ничего не могла сказать, потому что не было сил, Сафар – потому что не было слов.

Но вот Елена, словно пробудившись ото сна, отпила глоток вина и, глухо пробормотав «спасибо», вновь потеряла сознание. Вероятно, она хотела еще что-то сказать, пыталась приподнять голову, но от большой потери крови силы опять покинули ее. Она забылась.

Однако вино вдохнуло в нее силы: щеки порозовели, слезы мгновенно высохли, а на губах появилось подобие улыбки. Сафар отметил эти изменения и с гордостью отнес их насчет своих стараний.

В это время подоспела помощь – несколько джигитов из отряда Сафара. Они со всеми предосторожностями уложили раненую на телегу и, вместе с затерявшейся было в оливковой роще лошадью, доставили домой. О случившемся срочно доложили генералу Блаватскому. Тот велел вызвать к жене всех лучших врачей, имеющихся в городе, и усилить охрану.

Врачи разводили руками и говорили только, что рана необычно быстро затянулась. Нож, которым была ранена Елена, не задел сердца, поэтому, если не будет серьезных осложнений, она должна поправиться. Главное, соблюдать полный покой, пить отвар из крапивы и не донимать ее расспросами, чтобы не волновать.

Действительно, через три недели Елена, казалось, совершенно поправилась. Она повеселела и теперь почти весь день проводила в саду своего великолепного семейного дворца, сидя в большом кресле, вынесенным на улицу специально для нее. Там она обычно читала или писала письма. Писем приходилось писать много, так как бабушка пересылала всю корреспонденцию, приходящую к ней на имя Елены, по ее новому адресу.

Муж окружил жену «армией» врачей и слуг, стараясь выполнять любой ее каприз. Он выписывал десятки книг и журналов, которые она просила, познакомил ее с приехавшей недавно в Ереван графиней Киселевой. Графиня была большой поклонницей культуры и философии древнего Востока и заядлой путешественницей. Об этом в Ереване знали все, даже те, кто не знал графиню лично. Она приехала в Ереван в гости к своим высокопоставленным родственникам. Генерал Блаватский, зная о любви жены к философии Востока, посчитал, что Елене может быть интересно это знакомство. Хоть ненадолго ей будет с кем поговорить в далеком, глухом краю на интересующие ее темы.

Слугам было приказано выполнять все, что барыня не пожелает, даже самое невероятное. Они суетились, «кудахтая» над своей барыней, как наседки над единственным цыпленком. Только Сафара давно не было видно.

– Где Сафар? – спросила однажды Елена у Анфисы.

– Вы желаете его видеть или прокатиться на лошадях, барыня?

– Прокатиться.

– Барин запретил. Он сказал, что теперь на лошадях вам можно ездить только с его разрешения.

Елену перекоробило. Как это «с разрешения»? Значит, ей опять чего-то «нельзя» и она «должна» спрашивать у своего «хозяина» разрешения?

Ее взорвало, но пар выпустить было некуда, поэтому Елена в пылу негодования только и смогла сказать:

– А поговорить с Сафаром можно? Он ведь меня должен охранять, если не ошибаюсь?

– Сейчас пошлю за ним, барыня. Не гневайтесь. Барин приказал, что если Сафар вам понадобится, то немедленно за ним послать. Так что я мигом за ним сбегаю, – уверила ее Анфиса и побежала выполнять приказание.

Вскоре у ворот дома появился Сафар. Он соскочил с коня, прошел в сад и произвел свой магический приветственный жест: наклонился вперед, как бы поднимая с земли горсть песка, посыпал им перед собой и прижал руку к груди. Елена встала и в знак уважения ответила тем же.

– Я вызвала тебя, Сафар, чтобы отблагодарить, – сказала она.

– Не стоит, госпожа, я ваш слуга и сделал все, что должен.

– Спасибо, Сафар. Ко всем твоим необыкновенным доблестям, ты еще и скромен. Я виновата перед тобой. Пыталась обмануть твою бдительность и ускакать без охраны. Прости.

– Госпожа, никто в горах не может проехать незамеченным. Бог смотрит с неба и видит всех, живущих на земле, а горцы наблюдают со своих наблюдательных постов. Они находятся ниже Бога, но достаточно высоко, чтобы все видеть. Здесь свои законы, госпожа. Их надо знать или здесь родиться. Другой возможности нет. Любой чужой будет остановлен. Если вы захотите уехать далеко, скажите. Я ваш слуга.

Елена вдруг поняла, какая она была наивная и неопытная дурочка, думая, что так просто доберется до границы, не говоря о том, что сможет ее перейти. Она отъехала всего-то на несколько верст от города и уже была похищена каким-то туземцем. Тот пытался заговорить с ней на своем наречии, распознал в ней женщину, скинув шапку, связал и пытался увезти. И если бы не Сафар, то неизвестно, как бы все повернулось…

– Я уже совершенно здорова и хочу, чтобы завтра ты начал обучать меня искусству верховой езды.

– Это не для девушек, госпожа, – осмелился возразить Сафар.

– Я надену мужской костюм и стану похожа на мальчика. Ты меня должен научить. Я так хочу! – уверила его Елена.

– Как прикажете, госпожа. В мужском костюме можно.

Со следующего дня началась учеба. Елена с Сафаром галопом поднимались на скалистый уступ, откуда открывался вид на бескрайнюю равнину. Сафар учил свою госпожу, балансируя между жизнью и смертью, скакать по узкой тропинке, буквально «держась за воздух». Потом они спускались на равнину и принимались за акробатику. Требовалось удержаться в седле, свесившись на бок лошади и цепляясь одной ногой за стремена или седло; при этом надо было метко выстрелить в указанную цель на всем скаку. Больше месяца Елена вбирала в себя науку «владения седлом», показывая определенные способности, и вскоре превратилась в отличную наездницу.

– Прекрасно, госпожа, – похвалил ее однажды Сафар. – Теперь я могу взять вас к себе в отряд, – потом он замялся и добавил: – В мужском костюме, разумеется.

Для Елены это была высшая похвала человека гор.

Глава 10 Последняя капля

О том, что неприступность женщины сродни неприступности крепости. Взять ее можно только штурмом, хитростью или поискать «секретную дверь».

За несколько месяцев, которые Елена прожила со своим мужем в Ереване, он был необыкновенно щедр, добр и любезен. Время от времени между молодоженами появлялись искры разногласий, но внимательный супруг гасил любой мало-мальский огонь. Он старался во всем угодить своему маленькому «строптивому ангелу», особенно во время ее болезни после трагического ранения. Даже из того, что она задумала убежать, он не стал делать трагедии. Господин Блаватский продолжал быть уверенным, что их отношения когда-нибудь из «ангельских» превратятся в «земные». Когда ему удавалось намекнуть на это жене, Елена то и дело заводила отвлеченные, мистические разговоры и упорно стояла на своем, то есть «неземном». Первое время после болезни жены генерал Блаватский старался не заострять внимания на «больном» для него вопросе, но затем вновь разволновался и, наконец, настал день, когда их платоническая любовь представилась ему просто оскорбительной. Он решил изменить тактику и занять более жесткую позицию.

Как-то вечером Никифор Васильевич зашел к жене в спальню и поинтересовался, не изменила ли она к нему своего отношения и не желает ли исполнить свой супружеский долг, хотя бы для того, чтобы стать матерью.

– Нет, – ответила Елена, – я вам уже говорила однажды, Никифор Васильевич, что этого не должно быть, по крайней мере для меня это невозможно.

Никифор Васильевич расхаживал взад-вперед по комнате в расстегнутой нижней рубахе и время от времени устремлял на себя строгий, оценивающий взгляд в зеркало, висящее на стене напротив.

– Так для чего же в свое время вы просили меня жениться на вас, Елена Петровна? Или вы играли в какую-то детскую игру, в которой я стал случайным участником?

– Да, приблизительно так, Никифор Васильевич. Должна вам, к своему стыду, признаться, что тогда я страстно желала избавиться от опеки своей семьи и получить свободу. Единственной причиной моего выбора послужило то, что мне было менее горестно делать несчастным вас, чем кого-либо другого. Я не хотела замуж, поэтому выбрала вашу кандидатуру, считая, что если вы ничего не получите от этого брака, то мне вас совсем не будет жаль.

Никифор Васильевич с трудом проглотил оскорбление. Он отвернулся от зеркала, отразившего его душевную муку, прошел в угол комнаты, где висел образок Спасителя, перекрестился, потом осторожно сел на кровать «со своей» стороны, которая до сих пор так и оставалась ни разу не занята. Струившийся по его телу пот вмиг высох.

Елена тут же повернулась к нему спиной, стремительно поднялась с кровати и, подойдя к зеркалу, ставшему немым участником их перепалки, трясущимися от нервного напряжения руками непроизвольно поправила прическу. Затем она довольно кокетливо повернула плечиками, встала боком к зеркалу и принялась что-то рассматривать у себя на спине. Ее поведение было для мужа ново и потому подозрительно. Блаватский помолчал, немного подумал и наконец вымолвил:

– Вы жестоки, Елена Петровна. Чем я заслужил такое отношение с вашей стороны? Ни до, ни после свадьбы, я не сделал вам ничего дурного.

– Вы виноваты лишь тем, что стары и некрасивы для моих лет. Я вам уже говорила об этом и просила расторгнуть помолвку. Я не могу быть вашей женой. Мне это противно. Но вы меня не услышали. Чего же вы теперь желаете?

– Я желаю соблюдения приличий и ваших обязанностей жены, – с некотором вызовом в голосе ответил генерал.

– А я не собираюсь подчиняться условностям «приличного» общества. Я дома, а не в «обществе». Вы хотели узнать мое к вам отношение, я вам сказала. Видит Бог, я пыталась прикрыться своими мистическими убеждениями, давая вам понять, что наши интимные отношения невозможны, но вы их не услышали и требуете того, чего я не смогу вам дать. Вы ведь это хотели узнать? Не правда ли?

Блаватский вновь немного подумал, затем медленно и строго, чеканя каждое слово, как перед строем, командным голосом произнес:

– В таком случае я должен заставить вас подчиниться правилам приличного общества, в котором вращается ваш муж. К тому же, я повторяю, у вас есть обязанности жены. Вы принадлежите мне по закону, а законы страны, в которой вы живете, вы обязаны соблюдать! Я – ваш муж, ваш хозяин и вы обязаны мне подчиняться.

Неожиданно для Елены всегда выдержанный, чинный и несколько «официальный» муж, который, казалось, не способен совершить ни одного предосудительного движения, – стремительно «налетел» на Елену, потащил ее на кровать, повалил и попытался, как коршун, накрыть своим телом. Казалось, он вот-вот начнет «клевать» свою добычу, но Елена увернулась, грубо спихнув его с себя, и мышью выскользнула из-под него. Ночная рубашка, зацепившись за что-то острое, затрещала и громко разорвалась, оставив на девушке только короткий косой клочок, превративший ее пуританское одеяние в весьма пикантный наряд. Ее юные девичьи ножки обнажились во всю длину. Генерал, куда только девалась его напыщенность, увидав представшее перед его очами зрелище, в пылу страсти решил, что час настал, пушка выстрелила, издав сигнал к наступлению.

«На штурм!» – прозвучало в его голове.

С ретивостью молодого скакуна он подлетел к Елене и прижал ее к стене, пытаясь губами дотянуться до ее губ в насильственном поцелуе. Но «крепость» не сдавалась. Елена произвела отвлекающий маневр – укусила мужа за подбородок, а затем, воспользовавшись минутным замешательством «противника», выскользнула из-под его подмышки. Потом она схватила в руки бронзовый подсвечник, заняла оборонительную позицию и громко крикнула: «Если вы приблизитесь ко мне, я размозжу вам голову. Вы хотите сделать меня своей рабыней? Напрасно! Я не буду рабой даже самого Всевышнего, не говоря уже о рабстве у человека. Лучше умереть! Я не вещь, чтобы вам принадлежать, а принадлежу только себе самой!»

С этими словами Елена с силой бросила подсвечник на пол, пулей выскочила из спальни и выбежала в сад. Муж не стал ее догонять.

Ситуация казалась неразрешимой. Никифор Васильевич совсем растерялся, не зная, как поступить. Генерал Блаватский был очень достойным, благородным человеком, имея лишь одну небольшую слабость, свойственную его возрасту: он отважился жениться на молоденькой девушке, будучи старше ее почти втрое, веря или смея надеяться на ее любовь или хотя бы на уважение. В своей юной невесте он видел, скорее всего, и ребенка, которого можно всячески баловать, и жену, которая будет его ублажать, возбуждая редкие моменты угасающей страсти влечения. Но он не учел или не разглядел главного в своей будущей супруге – ее непоколебимое упрямство, непокорность и нежелание изображать любовь. Она не хотела жить с нелюбимым человеком, приспосабливаться к нему, тем более подчиняться его любовным прихотям.

Оставшись в саду одна, Елена плюхнулась в свое любимое кресло, стоявшее под раскидистой шелковицей, и, дав волю чувствам, разрыдалась. Проплакав всю ночь, к утру у нее созрел очередной план побега.

После того как муж уехал на службу, она попросила оседлать свою белую лошадь и позвать Сафара для прогулки. Но Сафар не приходил. Весь день Елена томилась в ожидании и уже решила, что, лишив ее охраны, муж запретил ей выезжать из дома. Но к вечеру у ворот появился знакомый силуэт джигита.

– Сафар, я не хочу больше попадать в ловушку, – сказала Елена, – поэтому, прошу тебя, помоги мне добраться до Тифлиса. Я очень соскучилась по моим родственникам. Хочу их повидать.

– Муж разрешил? – без лишних вопросов поинтересовался Сафар.

– Он об этом не знает, – не стала лукавить Елена.

– Понятно. В таком случае вы не можете ехать, – вынес Сафар свой приговор.

Елена посмотрела на него укоризненно, удивившись, почему человек, которому она явно нравилась, не может нарушить приказание своего генерала и сделать то, о чем его просит симпатичная ему девушка.

– Но ты обещал помочь! – возразила она.

– Я не могу нарушить приказ генерала. Я должен охранять вас, чтобы вы всегда находились в доме и в случае опасности, при выезде из дома, благополучно могли вернуться обратно.

– Значит, ты отказываешься? – спросила она так, что по ее тону было понятно – госпожа недовольна.

– Я не могу нарушить приказ генерала, и обязан буду вернуть вас домой, если вы отъедете более чем на двенадцать верст от города. Но все же я попробую вам помочь.

– Как? – обрадовалась Елена.

– Попроситесь у мужа под любым предлогом на четыре-пять дней в Даричичаг, вашу летнюю резиденцию. Я дам вам двоих сопровождающих и сам поеду. В резиденции переночуете, а утром вместе с охраной направитесь в Тифлис, повидаетесь со своими родственниками. Никто, кроме охранников и меня, не будет знать, что вы у них были. Мы подождем вас в соседнем ауле.

Идея Елене понравилась. Вечером со скандалом она выпросилась у мужа на четыре дня поехать в Даричичаг, желая якобы забрать необходимые книги, которые она там оставила, а также поговорить с горцем, обладающим «внутренним видением». Елена интересовалась «внутренним видением» или «вторым зрением» горцев, как это там называлось, то есть даром предвидения и их магическими ритуалами. Такие горцы иногда встречались. Они могли обучить ее, как это делается.

Муж долго возражал из-за соображений безопасности, но, когда его жена в очередной раз закатила истерику, согласился и дал приказ Сафару Али-Беку сопроводить ее, куда она просит.

Глава 11 Бегство

Иногда кажется, что бежать целенаправленно вперед куда лучше, чем бежать «куда глаза глядят». Однако в первом случае ты получаешь почет, славу и жгучую зависть тех, кто позади; во втором – свободу, независимость и страх перед неопределенностью.

Через два дня Елена была в объятиях бабушки, дедушки, теток и сестер. Сафар сопроводил ее почти до Тифлиса. Потом он остался ее ожидать, как и обещал, в одном из близлежащих горных аулов. Когда Елена предстала перед дедушкой с бабушкой, радости не было предела так же, как и вопросам. Почему? Отчего? Как?

План удался, но Елена решила внести в него свои коррективы, а именно – вынудить охранников ждать столь долго, пока они не поймут, что ждать больше некого. Возвращаться к мужу в Ереван Елена не собиралась, поэтому заявила своей родне, что если они выдадут ее и вынудят вернуться к мужу, она покончит с собой.

Угроза выглядела убедительно.

Радость перешла в свою оборотную сторону. Что теперь можно было предпринять? Объявить в обществе о случившемся было равносильно самоубийству не только генерала Блаватского, но и всей обширной родни Елены, которая к этому времени уже успела сплотиться вокруг

Фадеевых. Это была потеря репутации, сплетни, закулисные разговоры, осуждение – словом, не жизнь. Своим именем и репутацией семья очень дорожила и не собиралась приносить ее в жертву ради очередной выходки неуемной Елены.

Когда люди сталкиваются с каким-нибудь поражающим их понимание явлением, обстоятельством или чьей-то «странной выходкой», они, как правило, приходят в негодование или пожимают плечами: «Как человек мог решиться на это, как мог так поступить!» Раньше он казался им положительным, разумным, порядочным, благородным – и вдруг поступает по общим понятиям нелепо, глупо или даже противозаконно! Подобные рассуждения часто бывают поспешными или лишенными оснований, но произнести общественный приговор или прилепить ярлык легче, чем разобраться в ситуации. Именно навешивания ярлыков семья Фадеевых боялась больше всего.

Родственники всю ночь совещались, собрав срочный семейный совет, и постановили: чтобы избежать ненужных инцидентов, огласки, шума и громкого негодования мужа, Елену необходимо в срочном порядке отправить подальше от Тифлиса, лучше всего к отцу в Петербург.

Путь предстоял долгий и сложный. В то время железных дорог на Кавказе еще не было, поэтому связь Тифлиса с миром осуществлялась либо долгой дорогой через опасные горные перевалы, либо через море. До ближайшего черноморского порта Поти добраться было нелегко. Родственники решили сначала препроводить Елену до порта, оттуда морем на корабле переправить в Одессу, а там уже железной дорогой она могла добраться до Петербурга.

Выяснив, что корабль до Одессы отходит из Поти через три дня, родственники сообщили отцу, чтобы тот срочно выехал встречать Елену в Одессу. С учетом времени получения их письма, которое могло растянуться на 8-10 дней, через две недели отец уже мог быть на месте. Главная задача состояла в том, чтобы без приключений довезти Елену до Поти, вовремя успеть на корабль, доплыть до Одессы и передать беглянку в руки собственному отцу.

Для этого дедушка выделил внучке в сопровождение целую свиту: дворецкого, двух женщин из дворни и одного молодого парня из мужской прислуги. Затем он нанял большой фургон, запряженный четырьмя лошадьми, снабдил приличной суммой денег, перекрестил на дорожку и, с Богом, отправил в дальний путь.

Дорога до порта не обошлась без приключений. Все время возникали какие-то мелкие препятствия: то лошадь захромала и надо было перепрягать, то камнепадом завалило дорогу – ждали, пока расчистят. В результате, вместо того чтобы прибыть в порт на третий день до полудня, фургон смог доползти до места назначения только к трем часа дня. Корабль на Одессу, к сожалению, ушел без Елены. Однако, как говорится, что Бог ни делает, все к лучшему.

Прибыв в порт, Елена отправилась узнать, каким ближайшим судном можно добраться до Одессы. Оказалось, следующий корабль отправляется только через неделю. Это никого не устраивало. Оставаться в Поти было опасно, так как существовала возможность погони. В любую минуту мог появиться оскорбленный, всевидящий Сафар, схватить ее и вернуть обратно в Ереван. Не следовало терять ни часа!

Елена окинула взглядом причал. Несколько кораблей стояли вдали на рейде, а одно судно совершало погрузку какого-то товара. «Раз судно загружается, то, вероятно, скоро должно отплыть», – логично предположила Елена, подойдя к кораблю ближе.

На причале стоял капитан. Он руководил погрузкой, отдавая приказания по-английски. Корабль тоже оказался английским, под названием «Коммодор».

– Скоро ли отправляетесь? – поинтересовалась Елена на родном языке капитана.

Капитан, смерив молодую девушку с головы до ног сальным взглядом, остановившимся на уровне ее груди, ответил вопросом на вопрос:

– Не хотите ли вы составить мне компанию и прокатиться на моем корабле, миссис?

– Мисс, – поправила его Елена. – В зависимости от направления и его часа отправления, капитан, – ответила Елена.

– Ради вас я готов отправиться, когда вам будет угодно, но не далее чем завтра, рано утром. Мой «Коммодор» следует сначала в Керчь, затем в Таганрог, потом я направляюсь в Константинополь, – ответил капитан.

– А в Одессу вы не собираетесь, господин капитан?

– Нет, мисс. Но, если вам туда, то вы можете сойти в Керчи или Таганроге, и там сядете на попутный корабль.

Елена поразмыслила и решила, что надо хвататься за любую возможность вырваться из Поти. Доплыв до Керчи, она сможет плыть куда угодно, пересесть на другой корабль и двигаться дальше. Только не оставаться здесь. Ведь отец подъедет к определенному времени в Одессу и, не встретив ее, может просто повернуть обратно в Петербург. Надо было спешить. Елена приняла решение плыть на «Коммодоре».

– Значит, я могу ехать с вами, господин капитан, до Керчи?

– Буду рад, – ответил капитан, подкрутив рукой усы.

– Но я не одна, у меня слуги, – сказала Елена.

– Сколько их? – ничуть не смутившись, спросил капитан.

– Четверо.

Капитан помрачнел и изрек:

– Если вы возьмете до Керчи с собой двух слуг, я возражать не буду. Остальные лишние. Пусть подождут вас здесь или отправляются домой. У меня нет столько лишних пассажирских мест. Корабль торговый.

– Хорошо, – быстро согласилась Елена, пользуясь моментом, пока капитан не передумал, – я пойду об этом им скажу, возьму багаж и вернусь. Когда отправляемся?

– Как погрузимся, так и отплываем. Места для вас троих я придержу, – заверил ее капитан.

– Не пройдет и четверти часа, как мы будем на вашем корабле, – уверила его Елена и отправилась за багажом. Найдя своих слуг, она приказала молодому парню и одной из женщин возвратиться в Тифлис, а двоим идти вместе с ней на «Коммодор». Все прекрасно устроилось. После двух часов ожидания конца погрузки, пароход «отдал швартовый» и пустился в плавание вдоль побережья Кавказских гор по направлению к Керчи.

Если судить о чувствах по интенсивности их появления, равно как и о их животной природе, капитан «Коммодора», вероятно, был самым пылким влюбленным на всех английских кораблях, находящихся в Черном море. Он не пропускал ни одного смазливого личика и буквально «таял» перед каждой блондинкой, впрочем, как и перед брюнеткой, рыженькой или шатенкой. Голубоглазая блондинка приводила его в животный трепет. Весь недолгий путь до Керчи капитан пожирал Елену глазами, пытался неумело острить и отпускать плоские комплименты. Елена, как могла, поддерживала разговор, но не расставалась со слугами, боясь остаться наедине со своим навязчивым кавалером. В середине следующего дня показалась Керчь. Елена пожелала капитану счастливого плавания, спустилась со слугами на берег и принялась выяснять, каким образом можно будет ехать дальше. Оказалось, пароход, следующий из Таганрога в Одессу, отплывает на следующий день. А пока необходимо было где-то устроиться на ночлег. Елена отправила слуг поискать гостиницу. Она быстро нашлась, оказавшись рядом с портом. Тогда молодая барыня велела слугам располагаться в номере, а сама пошла на почту, чтобы отправить несколько писем родственникам.

На следующее утро, когда слуги встали, барыни своей они в гостинице не нашли. Барыня пропала, не оставив ни записки, ни следов.

Глава 12 Тайный план

Тайные мысли рождают тайные планы, а тайный план сохраняется в тайне, только если он находится в одной голове.

Между тем Елена смотрела на морскую водную гладь и маячащие за бортом плоские степные берега. Унылый пейзаж Азовского моря проплывал за бортом «Коммодора», державшего курс на Таганрог. Над морем уже начинала сгущаться ночная тьма. Елене вдруг стало очень грустно и одиноко. «Ну что ж, пусть одиночество, – сделала она для себя вывод. – Это лучше, чем замужество. Надо только, чтобы ничто не мешало его ощущать». А какое здесь одиночество, если каждые десять минут кто-то проходит по палубе, а кругом мертвая пустыня равнодушия. Матросы, юнги – все делают свое дело. Поговорить не с кем. Кроме, разумеется, капитана, который просто жаждет тесного телесного общения. Глупец, она никогда на это не пойдет! Скорее выпрыгнет за борт!

Но капитан не в счет, глупости. Важнее другое. Елена испытывала жгучие угрызения совести. Нет, не перед мужем. «Ему я просто отомстила, – говорила она себе. – За что? За то, что он стал моим мужем – этого достаточно, чтобы быть пожизненно виновным. Мне совестно перед Сафаром, дедушкой, бабушкой, сестрами, перед отцом и перед прислугой – перед всеми, кто искренне хотел мне помочь, а я их подвела. Они еще не знают, какой сюрприз я им приготовила».

Сюрприз был действительно невообразимо дерзким. Елена готовила новый план побега. Побега, которого никто и предположить не мог. Казалось бы, она уже сбежала от мужа, и родственники общими усилиями придумали, как ее спрятать. Но Елена решила спрятаться так далеко, чтобы ее никто не нашел, даже родственники.

Она решила бежать из страны.

План родился непосредственно на борту «Коммодора» по дороге в Керчь. Елене пришла мысль запутать следы, не ехать к отцу в Одессу, а продолжить путь на «Коммодоре» до самого Константинополя, где можно будет попробовать разыскать одну свою знакомую даму, собирающуюся путешествовать по Египту. Капитан явно имел виды на яркую молоденькую девушку с прекрасными голубыми, завораживающими глазами и готов был помочь отважной барышне доплыть до Константинополя. Естественно, за соответствующее вознаграждение, надеясь на известную «компенсацию» за его любовные терзания. Елена поглядывала на капитана с усмешкой и некоторым умилением, подсмеиваясь над его нетерпеливостью и неподдельной боязнью того, что ему могут отказать. Она его обнадежила, и капитан «загорелся». Он готов был пойти на все, лишь бы овладеть предметом своей сиюминутной страсти.

Однако, услыхав о намерении прекрасной молодой дамы проделать с ним путь до самого Константинополя, капитан предупредил, что провезти через таможню в Таганроге троих будет невозможно, поэтому слуг необходимо высадить в одном из российских портов и отправить домой. Остановка предполагалась только в Керчи. Елена, следуя возникшему плану и деталям продуманного побега, довезла слуг до Керчи, высадила их, снабдила деньгами, чтобы хватило на обратную дорогу, а сама продолжила путь по неведомому маршруту. Правда, отцу в Одессу она отправила письмо с извинениями за ее очередную выходку, объясняя, что она покидает Россию, так как боится, что отец или другие родственники попытаются восстановить разбитые ею брачные узы. Она просила отца благословить ее на самостоятельное плавание, на жизнь вне России и, кроме нее самой, никого не винить в принятом ею решении.

Когда на горизонте показался Таганрог, капитан предупредил Елену, что предстоит таможенный осмотр его судна. Если она не спрячется, могут быть большие неприятности, как для нее – высадят на берег и вернут домой; так и для него – наложат штраф и обвинят в укрывательстве. Следовало устроить дело таким образом, чтобы у таганрогской полиции не возникло подозрения, будто на пароходе прячется лишний пассажир. Трюк с провозом лишних пассажиров, по всей видимости, проделывался на «Коммодоре» неоднократно, поэтому спрятаться Елене предложили в топочном отсеке трюма, где хранился уголь. Ей необходимо было зарыться в уголь и отсидеться там, пока пройдет таможенный осмотр. Способ укрыться в угольном трюме парохода бесстрашной пассажирке не понравился. Она предложила поменяться местами с юнгой: в уголь спрятать пароходного юнгу, а ей занять его место, переодевшись в его костюм. Так и поступили. Ее, как больного юнгу, уложили в гамак, а настоящего юнгу спрятали в отсеке с углем. Таможня ничего подозрительного не заметила и «Коммодор», совершив разгрузку-погрузку в Таганроге, взял курс на Константинополь.

Подплывая к Константинополю, у Елены возникли новые неожиданные затруднения. Вечно пьяный, грубый капитан, который по дороге чуть не утопил свой корабль, протрезвев, в нецензурной форме напомнил ей о своих телесных притязаниях и принялся настойчиво ее преследовать. Елена бегала по кораблю, прячась в любом возможном укромном месте и пытаясь отделаться от взбесившегося в пьяной злобе «морского волка».

Глава 13 На чужом берегу

Говорят «мир тесен». Даже если кажется, что ты затерялся в толпе, всегда найдется тот, кто тебя узнает.

Наконец «Коммодор» бросил якорь. В одну минуту сотни тощих, немытых, узколицых людей с крупными носами и близко сидящими глазами, похожих на стаю крыс, атаковали прибывшее судно, так же как и его пассажиров, предлагая свой товар или свои услуги. Вся эта ватага в одну секунду выскочила чуть ли не со дна морского; защебетала, зачирикала, залопотала и заголосила на разные лады, как умеют голосить только азиатские народы, рекламируя свой товар. Чтобы избавиться от подобия вавилонского столпотворения и пьяного «морского волка», Елене пришлось приложить немало усилий. Под шумок с помощью одного из членов команды корабля она поспешно сбежала на берег и выгрузила вещи.

Очутившись на твердой почве, она облегченно вздохнула, перекрестилась, нашла извозчика и, погрузив в него свой небольшой багаж, сначала решила ехать в какую-нибудь гостиницу, а там уже думать, что делать дальше.

Город был совершенно чужой. Ее никто не встречал, никто не знал. Где жить – она не имела ни малейшего представления. Единственное, что у нее имелось в руках, это адрес гостиницы госпожи Киселевой, которая должна была находиться в Константинополе еще как минимум недели две перед тем, как отправиться со своими сыновьями в путешествие по Египту.

Когда Елена последний раз виделась с ней в Ереване, графиня много рассказывала о предстоящем путешествии и дала адреса, куда ей писать в Константинополе и в Каире. По приезде в гостиницу выяснилось, что там Елена остановиться не может, так как у нее нет паспорта, в связи с чем могли возникнуть проблемы с местными властями. Тогда Елена приняла самое мудрое решение, которое могло прийти ей в голову, направившись в российское консульство в Константинополе. Извозчик с ветерком мчал ее по булыжной мостовой, и через десять минут она была уже у заветных дверей Российского консульства.

Ее приняли. Елена объяснила, что ей необходимы документы для путешествия, так как свой заграничный паспорт она якобы потеряла. Сотрудник консульства удивился, но обещал помочь и доложить консулу. Тут Елене улыбнулась удача! Мир оказался тесен, поскольку консулом оказался старый знакомый дедушки, господин Кº. Он хорошо знал семью Фадеевых, а Елену когда-то видел маленькой девочкой. По закону подобного вида документ должен был быть получен в России, но при определенных обстоятельствах выдавался и на месте. Консул взял на себя ответственность и пообещал Елене выдать необходимую бумагу на основании ее свидетельства о рождении и о браке, которые у нее имелись при себе. Консул также уверил госпожу Блаватскую, что непременно напишет об их встрече дедушке и скажет, что с документами у нее все в порядке, чтобы тот не волновался. Елена не стала разубеждать консула, что сообщать дедушке ничего не следует, так как это могло вызвать определенное подозрение со стороны официальной особы. Поблагодарив консула за оказанное содействие, она любезно раскланялась, держа в руках необходимые документы. Это была великая удача! Теперь она получила возможность официально путешествовать по миру, не спрашивая ни мужа, ни своих родственников. Оставалась только одна опасность, сопоставимая со страхом смерти, которая не давала ей покоя, – быть найденной «мужем-хозяином» и возвращенной к нему навеки.

Глава 14 Первый гонорар

О том, что все, чему ты научился в жизни, когда-нибудь пригодится.

На первых порах Елена поселилась в той же гостинице, что и ее знакомая, миллионерша графиня Киселева. Гостиница была дорогая. Деньги у Елены пока оставались, но немного – только то, что сохранилось от средств, выданных ей дедушкой на переезд к отцу, в Одессу. Следовало подумать, где раздобыть еще довольно значительную сумму, чтобы добраться до Египта и принять участие в путешествии с графиней и ее сыновьями.

Для начала Елена отправила письмо отцу с раскаянием за свою экстравагантную выходку, а также с просьбой ее понять, так как иного выхода избавиться от преследований мужа она не видела. Елена просила, чтобы ее не искали и оставили в покое. Покончив с этим вопросом, она решила подыскать себе работу. Но какую? Что может делать женщина из благородной семьи, оставшись одна в арабской стране? На помощь пришел «господин случай».

У графини Киселевой с Еленой было две общих страсти – страсть к познанию и страсть к путешествиям. Сближал их также интерес к культуре, истории и магическим практикам Востока. Несмотря на значительную разницу в возрасте, обе женщины еще в Ереване быстро нашли общий язык и часами не могли наговориться. Графиня, кроме всего прочего, была заядлой театралкой и не упускала возможности посетить театральное представление, где бы то ни происходило.

На второй день после приезда Елены в Константинополь, графиня предложила посетить местную оперу. Давали «Орфея» композитора Глюка. Директором местного театра оказался знакомый графини господин Р*, который года два назад приезжал со своей труппой в Одессу и был ей представлен. В театре графиня случайно натолкнулась на него в фойе, завязался разговор, и директор спектакля пригласил ее вместе с Еленой к себе в кабинет. После приятной получасовой беседы выяснилось, что театр расширяет репертуар и уже совсем скоро на его сцене зазвучит новая опера Россини «Вильгельм Телль». В связи с этим директор стал жаловаться на проблемы, которые, как всегда, возникли на ровном месте и грозили сорвать премьеру. Например, были сложности в производстве декораций, которые требовали большого количества искусственных цветов для сцены «праздника весны». Елена, войдя в положение директора театра, предложила свои услуги в изготовлении искусственных цветов. Директор недоверчиво посмотрел на молоденькую девушку из благородной семьи, но обрадовался предложению и пригласил ее завтра подойти к художнику театра. Надо сказать, что в изготовлении искусственных растений Елена была большая мастерица. Этому ее научила бабушка.

На следующий день, переговорив с художником и продемонстрировав свое умение, Елена получила высокую похвалу и свой первый большой заказ. Обещанный гонорар был вполне достаточным для того, чтобы доехать до Египта.

Глава 15 Странная находка

Когда бродишь по ночам, следует внимательно смотреть, что валяется под ногами. Вдруг пригодится!

Константинополь очень большой, суетливый и беспорядочный город, до такой степени нескладный, что порядка здесь не обнаруживается нигде, даже в извечной смене дня и ночи. Всюду ночь – воплощение тишины, покоя и подлинной гармонии. Всюду, только не на Востоке. День еще не успеет закончиться, утомляя всех невыносимой жарой, яркими красками и суетностью восточного базара, как его начинает стремительно вытеснять ночная мгла, несущая за собой новую суету. Здесь, как и тысячи лет назад, когда густая тьма ложится на землю, закрываются лавки торговцев, за ними закрываются двери в жилых домах, но жизнь не прекращается. Вступает в силу другая, ночная жизнь – вторая жизнь города, ничуть не менее деятельная, со своими порядками и законами. О начале ее оповещают первые характерные звуки: ленивое тявканье собак, протяжные возгласы сторожей да муллы в мечети.

Большинство константинопольских собак начинали лаять с девяти часов вечера, а к двенадцати уже умолкали. Однако те, что стремились доказать свою особую преданность хозяину, а также кобели, покинутые подругами, трудились из последних сил и надрывали глотку аж до часу ночи. Устав, они валились в любом удобном им месте и с наслаждением вытягивали передние и задние лапы, да так, что не обойдешь.

В один из таких вечерних часов, уже поглощенных тьмой, Елена, под впечатлением от репетиции оперы «Вильгельм Телль», на которой ей удалось присутствовать, направилась пешком вместе с провожатым к себе в гостиницу. Ее путь лежал через широкую торговую улицу, подсвеченную лампами ночных торговцев, и небольшой переулок, длиной в один дом с глухим каменным забором.

Свернув по направлению к гостинице в пустынный переулок, Елена неожиданно споткнулась обо что-то большое и мягкое, похожее на животное, растянувшееся около забора, и чуть не упала. Посветив лампой, она увидела, что под ногами у нее растянулось не животное, а недвижимое человеческое тело, одетое в европейский костюм. Лица человека не было видно, так как он лежал ничком; вся спина его была залита кровью. Однако вскоре, вероятно, от нечаянного удара Елениной ноги, человек пришел в себя, застонал и пошевелился.

«Живой, но сильно ранен. Наверное, на него напали и ограбили. Надо помочь!» – мелькнуло в голове у Елены. Несмотря на свою взбалмошность, она слыла очень доброй девушкой и помогала всем, кому могла, зачастую отдавая последнее. Из-за своей доброты Елена вечно попадала в неприятные истории, но это ее не пугало. Лежащий на земле мужчина явно страдал, поэтому Елена тут же решила, что непременно должна ему помочь.

Оглядевшись, она быстро распорядилась ситуацией: послала своего провожатого искать помощников, а сама осталась охранять раненого от ограбления. Мужчина еле дышал, иногда издавая слабые стоны и тем самым подавая признаки жизни. Из его кармана торчал небольшой листок плотной бумаги, похожей на маленькую открытку. Елена вынула листок, рассмотрела. Это была визитная карточка здешней греческой гостиницы, из чего она заключила, что раненый, скорее всего, там проживает.

Время шло, но никто не приходил. Вдруг откуда-то выплыла фигура турецкого полицейского. Он подошел к Елене и, оглядев ее цепким взглядом, поинтересовался по-арабски:

– Что случилось?

– Человек ранен, нужна помощь! – сообщила Елена. Благодаря стараниям Сафара, она к тому времени уже неплохо владела арабским.

– Это ваш муж? – спросил полицейский, пристально оглядывая девушку, ее наряд и кольца на пальцах.

– Нет, я его не знаю, – честно призналась Елена, не видя в вопросе никакого подвоха.

Полицейский сделал удивленное лицо, обошел вокруг раненого и неожиданно предложил:

– За небольшой бакшиш я сброшу это тело в пруд, и никто ничего не узнает, барышня.

– Я хочу, чтобы он жил, а не умер, – возразила Елена.

– А может быть, это вы пытались его убить, и я вас застал на месте преступления? – предположил полицейский. – Придется взять вас под стражу и разобраться, в чем дело.

Елену прошиб холодный пот. Она никак не могла предположить, что дело повернется подобным образом. Вокруг не было ни души, и она решила действовать самостоятельно. Вытащила из сумочки револьвер, который всегда носила с собой, наставила его на полицейского и гневно выпалила ему в лицо:

– Если вы сейчас же не уйдете отсюда, я выстрелю и не промахнусь. А потом скажу, что это сделал раненый. Вы ничего не докажете.

По решительному тону странной барышни полицейский понял, что она не шутит, развернулся и как ни в чем не бывало отправился осматривать свои владения дальше.

Более четырех часов бесстрашной девушке пришлось провести около полуживого человека, отгоняя от него случайных «стервятников», пронюхавших о добыче. Наконец, появился ее провожатый. Он привел с собой подмогу, состоящую из двух человек и лошади с телегой. В кромешной тьме раненого осторожно погрузили на телегу и отвезли в греческую гостиницу. Там его узнали. Это был Агарди Митрович – певец оперного театра, который только что приехал в Константинополь на гастроли. Как выяснилось позже, он получил три серьезные раны ножом в спину от группы мальтийских разбойников, подкупленных иезуитами. Дело носило политический характер, и ввязываться в него было опасно. Но только не для Елены. Политическая интрига разожгла в ней еще больший интерес к загадочному «человеку с улицы», на которого ее натолкнул Господь. Ведь случайностей в жизни не бывает. Все, что происходит, лишь на первый взгляд случайно, а на самом деле служит поводом к тому, что тебе в этот момент необходимо, без разницы, знаешь ты об этом или нет.

Глава 16 Разговор у окна

Если тебя к чему-то тянет, прислушайся к себе. Это могут быть те неуловимые нити, которые связаны с астральными колокольчиками, возвещающими о твоем предназначении.

На следующий день Елена направилась в греческую гостиницу, чтобы справиться о здоровье найденного господина. Она живо обрадовалась, что раны его оказались не смертельными. Врачи обещали быстро поставить его на ноги. Елена попросила провести ее к раненому, которому уже доложили о ее визите. Тот согласился ее принять.

В гостиничной комнате, устроенной по-гречески, на тахте, усыпанной множеством полосатых цветных подушек, лежал красивый, темноволосый мужчина средних лет, с мужественным лицом греческого воина и горящими огнем озорными черными глазами. На больного он не походил. Если бы не бинты, покрывающие его тело, спрятанные под просторной рубахой, можно было бы подумать, что это гостиничный постоялец, который проснулся в хорошем настроении и еще не успел встать с кровати.

– О, какой сюрприз, моя спасительница! – радостно выкрикнул он по-французски звучным, красивым басом, едва приподнимая голову с подушек. – Я вас узнал.

– Здравствуйте, моя уличная «добыча», которую мне, как тигрице, пришлось охранять в течение четырех часов от посягательств мелких гиен, воров и полицейских, а потом отдать на растерзание врачам, – перешла на шутку Елена.

– Неужели все так было? – смущенно спросил мужчина.

Елена, улыбаясь, кивнула.

– А я, как пьяная свинья, все это долгое время так и провалялся у ваших ног? Какой позор! Но я счастлив уже тем, что был у ваших ног. А теперь разрешите поцеловать вашу ручку!

Елена подала руку, поражаясь раскованности и заразительной веселости человека, который только вчера казался почти трупом.

– Как вас зовут, моя прекрасная спасительница? – продолжил он, переходя к официальной части, но не меняя своего веселого тона.

– Меня зовут Елена, по мужу Блаватская.

– Очень рад! Разрешите представиться, Агарди Митрович, оперный певец. К вашим услугам. Я ваш должник. Вы спасли мне жизнь.

– Не стоит благодарности, господин Митрович. А вот я вас не узнала. Вчера вы казались мне похожим на попавшего в капкан тигра, а сегодня выглядите как резвящийся дельфин.

– Благодарю за художественное сравнение, госпожа Блаватская. Вы, кроме того, что храбрая, еще и с юмором. Я счастлив, что Господь послал мне такую необычную Афину.

– Я тоже рада с вами познакомиться, господин Митрович. Сегодня, глядя на вас при свете дня, я вспомнила, что видела вас вчера на репетиции оперы «Вильгельм Телль». Вы пели Лейтхольда, если не ошибаюсь.

– Вы были в театре?

– Да, у меня там есть дела. Я их быстро решила, потом осталась на репетицию, а когда возвращалась, то наткнулась на вас. Разрешите поинтересоваться, как же это с вами произошло?

– Я возвращался в гостиницу, на меня напали с ножами три человека, один спереди, двое сзади. Результат вы видели. Я ничего не мог поделать. Не успел даже опомниться, как уже лежал на земле. Это были наемные убийцы. Я догадываюсь, кто их послал.

– В таком случае вам грозит опасность!

– Опасность есть всегда, даже когда мы об этом не знаем.

– Чем я могу вам помочь?

– Я не смею вас еще о чем-то просить, но мне хотелось бы, чтобы вы еще раз ко мне пришли.

– Хорошо, я загляну к вам завтра, – пообещала Елена.

– И еще, если вас не затруднит, не можете ли вы написать за меня несколько писем. Из-за ранения я не могу пока пошевелить правой рукой и удержать перо.

Елена согласилась, но не стала откладывать написание писем на завтра, а сразу уселась за стол, написав под диктовку господина Митровича два письма: его жене, в Ниццу, и некой Софье Крувелли в Париж, которым он сообщал о случившемся. Отправляя письма, она почувствовала необъяснимый укол ревности, хотя сама не могла объяснить, какие имеет основания, чтобы претендовать даже на эпизодическую роль в жизни этого человека.

На следующий день Елена, как и обещала, вновь заглянула к раненому, потом еще раз, и вскоре потребность в общении с этим человеком стала ей физически необходима. Его страстная воинственная натура казалась Елене образцом мужского совершенства. Она же очаровала раненого необыкновенной притягательностью, оригинальностью ума и мысли. Устоять перед ее обаянием мало кому удавалось. Один разговор – и собеседник был покорен, так как Елена обладала необычным магическим притяжением. Для Агарди хватило всего лишь нескольких фраз. Ему понравились ее маленькие, изящные руки, лицо – круглое, улыбающееся, светлое, как полная луна. Мужчины Востока много бы отдали за женщину с такой формой лица! В ее взгляде светилась молодость – красивая, гордая, буйная. Особенно завораживали громадные светло-голубые глаза, резко менявшиеся в зависимости от ее собственного настроения. Когда Елена была спокойна, глаза ее были ясные, чистые, мягкие, как два голубых тихих озера, но тут же вспыхивали по-змеиному, когда она сердилась или возбуждалась каким-то спором. Эти мгновения еще более восхищали Агарди, заражая энергией, которая вызывала в нем неудержимую страсть и жажду жизни. Он с замиранием слушал свою спасительницу, любовался ею и влюбился, как мальчик. Это стало заметно. Ведь, как говорится, любовь и кашель не скроешь.

Поклонение и внимание сильного, красивого мужчины тронуло Елену. Ей захотелось ответить ему тем же, но она не знала, как. Страсть была ей неведома, но «благородные манеры», впитанные «с молоком матери», не позволяли девушке выказывать свои чувства и страсти. Что такое любовь – она не понимала, совсем не умела кокетничать, играть, стесняясь показать то, что скрывала в себе. Елена казалась ласковой, разговорчивой, веселой, простой в общении, пыталась острить, «умничать» по любому поводу. Она потакала, насколько могла, желаниям «своего героя», но любить по-настоящему, как пишут в романах, выражая пылкость страсти, стеснялась. В ней уже тогда сидел бес или ангел, который день и ночь шептал ей на ухо, для чего, собственно, она родилась. Следуя своему разумению, ей не хотелось размениваться по мелочам на всякие любовные интрижки.

Однако каждый день Елена приходила навестить своего «больного», и они пускались в бесконечные диспуты.

Выяснилось, что господин Митрович, венгр по национальности, был весьма родовит. Он отчасти принадлежал к высшей знати, будучи, хоть и внебрачным, сыном герцога Луцея, который его воспитал. В загадке рождения, судя по всему, и была скрыта причина его противоречивого характера. Его «благородная» половина проявлялась в нем разнообразными талантами и тягой к творчеству, а другая половина, «скромная», бунтовала против всякой несправедливости и звала на баррикады.

Агарди родился в городке Митрович, название которого выбрал себе в качестве псевдонима или партийного прозвища, так как с ранней юности стал пламенным революционером. Он был карбонарием, то есть членом тайного, строго законспирированного общества в Италии. Карбонарий по-итальянски означает «угольщик». Это название было связано с тем, что в среде карбонариев, наряду с другими обрядами, существовал ритуал сожжения древесного угля, символизировавший духовное очищение членов общества. Политическая же программа карбонариев включала борьбу за конституционные преобразования, требование национальной независимости, а также единства Италии.

Однако страсть к революционным преобразованиям и переустройству мира не помешала господину Митровичу иметь вполне мирную, далекую от борьбы профессию оперного певца. Он получил отличное музыкальное образование в Италии, где ему поставили от природы красивый, звучный, густой оперный бас. Благодаря этому он постоянно получал ангажементы, выступая на лучших оперных сценах Европы. В Константинополе его пригласили петь в опере «Вильгельм Телль». К слову, выяснилось, что ему чуть более сорока лет, так же как и мужу

Елены, но ее это не смутило. В Агарди она видела только красивого, мужественного, зрелого мужчину, готового на подвиг. Детали и возраст ее не интересовали. Он ее покорил и по-своему заворожил. Слушая его рассказы и любуясь своим героем, она пришла к выводу, что, по сравнению с жизнью такого отчаянного борца, ее собственная жизнь была всего лишь бесцветным потоком или мутной болотной субстанцией, лишенной притягательности авантюризма и приключений. Она живо представляла его в пылу политических интриг и уличных сражений, особенно когда он принялся красочно и «звучно» рассказывать, как умеют это делать только мужчины, о пролетающих над его головой пулях или взмахах сабель.

– Я рубил их всех то с одной стороны, то с другой: раз… раз… раз… – махал он воображаемой саблей, энергично разрезая воздух рукой и имитируя звуками сабельные удары. Когда он изображал прицеливание и выстрел в противника, то шумовое оформление его повествования менялось. Он говорил: «Из крепости неслась канонада: ту, ту, ту… та, та, та… а я – бац!»

Елена заливалась звонким смехом и в такие минуты обожала его еще больше.

Однажды Агарди рассказал Елене интригующую историю о похищении тайного письма, в котором содержались важные улики против одного из членов правительства, свидетельствующие о предательстве народа. Несмотря на все усилия доставить письмо по назначению, оно было похищено неизвестным лицом, и в результате сорвалась вся работа, которую вело их тайное общество в течение долгого времени.

Елена, слушавшая его с большим увлечением, неожиданно для своего собеседника продолжила его рассказ, назвала имя похитителя, сказала, как он это сделал и, неведомым образом прочитав письмо, рассказала его содержание.

– Откуда вы это узнали? – поразился господин Митрович. – Ведь я не называл имен.

– Я живо представила все события, которые вы описали, и увидела, как это было, словно подсмотрела в замочную скважину.

– Поразительно, да вы просто провидица!

– Да, есть немного. У меня это с детства. Стоит мне представить события, которые когда-то происходили в определенном месте, как я вижу картинку, будто это происходит теперь. Вот вы сейчас определили для себя, что я «угадала» происходившее с вами, так как знаете наверняка, что произошло, а многие меня считают фантазеркой, когда я рассказываю о событиях глубокой древности.

– Вы имеете в виду события древнего мира, следы которых стерлись в веках?

– Да, и это тоже. Вот, например, когда я еще была совсем маленькой, я с сестрами жила на даче моего дедушки, под Саратовом. Недалеко от дачи находилась обширная песчаная полоса земли, очевидно, некогда бывшая дном моря или большого озера. Мы там постоянно находили окаменевшие останки рыб, раковин и зубы каких-то неизвестных мне чудовищ, а также камни разной величины с отпечатками давно вымерших растений и животных. Глядя на эти замечательные картинки из жизни подводных обитателей и всех тех существ, чьи искореженные части тел теперь превратились в прах, – я начинала описывать их былые схватки с врагами, которые видела перед глазами, или то, как в том самом месте, под Саратовом, миллионы лет назад образовалось море. «Только подумайте! Удивительно! – кричала я. – Земля внезапно раскрывается, воздух сгущается и превращается в морские волны». Но мне никто не верил, считали, что я выдумываю. А я на самом деле видела.

– Значит, вы можете увидеть любые далекие события, чуть ли со времен происхождения Земли? – удивился Митрович.

– Так далеко я не углубляюсь, но иногда, если возникает определенная ситуация, передо мной всплывают некоторые картины, которые я не могу объяснить. У меня не хватает знаний. Ведь все, что я знаю, было сосредоточено в научной библиотеке моей бабушки, которую, не хочу хвастаться, я сумела почти всю прочитать, а некоторые книги просто выучила наизусть. Поэтому я и хочу сейчас направиться по странам Востока и ответить на те вопросы, которые уже давно не дают мне покоя.

– Что же вас волнует, прекрасная дама, если не секрет? – с мягкой недоверчиво-покровительственной улыбкой спросил Митрович.

– Боюсь, вы будете смеяться или посчитаете меня ненормальной. Откровенно отвечать на ваш вопрос не имеет смысла, а лукавить тоже смысла нет – покажусь дурочкой. Лучше вообще не отвечать. Если я сейчас начну рассказывать о таинствах алхимии, о союзе или «свадьбе красной Девы» с «астральным минералом», о философском камне, означающем союз души и духа, не пошлете ли вы меня ко всем чертям? Однажды моя сестра спросила меня об этом, но отказалась слушать, споткнувшись на первом же слове.

– Мне казалось, что в вашем возрасте вас больше должны занимать вопросы любви или женского совершенства. Боюсь показаться непросвещенным, но лучше спросить, чем остаться невежественным. Что же это такое: «свадьба Красной Девы» с «астральным минералом»?

Елена сидела, опустив глаза, а он смотрел на нее – немного стыдясь, что стал мучить ее вопросами, в которых сам ничего не смыслил. Но эта молоденькая, светлая девушка предстала перед ним как маленький прорицатель, воплотивший мудрость мира. Она сделалась для Агарди открытием.

Он ждал, чтобы теперь Елена начала задавать тон беседе, а не просто отвечала на вопросы. Хотелось погрузиться в ее мироощущение, ставшее вдруг ему необыкновенно интересным. Видимо, почувствовав это, Елена на секунду приподняла веки, приветливо взглянула на своего собеседника и с улыбкой снова опустила глаза, указывая на коробочку с табаком, которую вынула из сумочки. Митрович кивнул. Елена быстро и ловко скрутила две самокрутки, – одну для себя, другую для него, – и подождала, пока он поднесет ей огонек прикурить.

Потом она встала, подошла к окну и резко распахнула ставни. В комнате пахнуло вечерней прохладой. За окном было совсем темно – темно и свежо. Елене показалось, будто стало легче дышать, хотя нельзя сказать, что они вдвоем сильно накурили в комнате. «Вероятно, я кажусь ей глупцом. Такой необычной девушке, наверное, скучно со мной, – подумал Митрович. – Мои рассказы о тайных обществах, заговорах, перестрелках – ничто в сравнении с ее философской мудростью». Елена, словно поймав его мысль, метнула на него быстрый взгляд и затушила едва начатую самокрутку. Она еще не втянулась в курение, а старалась принять вид курящей женщины лишь для того, чтобы произвести впечатление, казаться более взрослой и самостоятельной. Потом она удрученно и глубоко вздохнула, вымолвив едва слышно:

– Вы говорите, в моем возрасте меня больше должны занимать вопросы любви? Несомненно! О чем еще может думать молодая женщина в восемнадцать лет – сплошные шалости, ахи, охи, вздохи, ведь так?

– Да, – согласился Агарди, скорее машинально, чем в действительности так думая.

– Я уже достаточно нашалила, – продолжила Елена свою мысль. – Самой большой моей шалостью за последний год и одновременно самой трагической выходкой стало мое замужество. Так думают все мои родственники, да и я сама.

– Вы так говорите, словно сожалеете о том, что вышли замуж?

– Отчего же? Это был всего лишь первый акт трагикомической пьесы длиною в жизнь. Сюжет второго действия я еще не написала, поэтому перейдем сразу к следующему вопросу, который вы мне только что задали. Вы спрашивали, что же это такое «свадьба Красной Девы» с «астральным минералом»? Попробую объяснить. «Свадьба Красной Девы» с «астральным минералом» представляет собой в некотором роде вопрос неведомой любви, в которой я никак не могу разобраться. Это комбинация мужского и женского начал, то есть то, что Восток называет гармоничным сочетанием противоположных жизненных энергий инь и янь – поиск неведомого пути психического преобразования собственной личности в союз тела, души и духа.

– Отчего же такие сложные, непонятные названия, которые требуют подробных пояснений и расшифровки, кто их придумал?

– Среди людей образованных принято с насмешкой отзываться о невразумительном жаргоне алхимиков. «Красная Дева» и впрямь звучит невразумительно, но чем сложнее загадка, тем больше она привлекает своим таинством, не так ли?

– Да, вы правы. Однако, неужели это вас действительно настолько занимает, что вы готовы отправиться за ответами на свои вопросы буквально «на край света»?

– Готова. На следующей неделе я отплываю на пароходе в Каир. Начну с пирамид и таинств Египта, а там посмотрим.

– Вы путешествуете одна?

– Нет, у меня есть спутница, покровительница, графиня Киселева. Мы обе интересуемся мистикой, таинствами Востока. Нас сближает интерес к восточной магии.

– А как же ваша семья, родственники, они не беспокоятся?

– С этим покончено, – с неподдельным негодованием в голосе произнесла Елена, смотря в окно, хотя в точности не знала, с чем именно «покончено», с мужем или с остальной родней. Ей было стыдно признаться, что она путешествует одна, а графиня Киселева служит той соломинкой, за которую ей удалось зацепиться. Теперь она могла сказать, что путешествует в сопровождении, направляясь по интересующему ее делу. Эта легенда позволяла ей соблюсти те самые приличия, от которых некуда было деться даже за границей. Кроме того, фамилии ее дедушки – Фадеев, которого знал весь Кавказ и русское восточное зарубежье, а также прадедушки – князь Долгоруков, служили ей пропуском во все лучшие дома за границей.

Собеседник Елены, скорее всего, тоже не понял, с чем именно у нее «покончено», но не решился переспросить.

– Да, с этим покончено, – еще раз, более мягко и с некоторой грустью повторила Елена, захлопывая ставни, а затем окно.

«Не стоило спрашивать о личном. Кажется, я наступил "на больную мозоль", – огорченно подумал Митрович, слыша у себя за спиной стук закрывающегося окна. – Она затворила окно так выразительно, словно хлопнула дверью и осталась там, куда посторонним вход воспрещен».

Через неделю они прощались. Билеты на пароход, следовавший через Измир в Грецию, давно заказанные Еленой и ее спутницей, не позволяли более задерживаться в Константинополе. Пора было трогаться в путь.

В день отъезда выздоровевший господин Митрович, одетый с иголочки и начищенный до блеска, пришел к Елене в отель засвидетельствовать свое почтение и попрощаться. В руках он держал громадную охапку цветов.

Елена светилась счастьем. Она ждала его и не пыталась скрывать своей радости, когда увидела статную фигуру с демонически завораживающим лицом. Неожиданно для себя она, ни слова не говоря, рванулась с места, порывисто обняла его и поцеловала, вернее, едва прикоснулась своими губами к его губам. Первый раз Елена поцеловала мужчину сама, следуя собственному порыву, смешанному с любопытством. Похоже, она испытывала себя, мол, что из этого выйдет. Но, почувствовав, что ей не хватает пороху выстрелить, осеклась и, отпрыгнув от него на значительное расстояние, проговорила в отчаянии:

– Извините, я не могу переступить… рамки приличий… Лучше я буду вам писать. Ваши адреса в Париже, Ницце у меня есть, ну и в Константинополе тоже.

Господин Митрович слегка поклонился, пряча в уголках губ загадочную улыбку, пообещав прекрасной Елене, что при первой возможности он ее непременно найдет и обязательно напишет.

Глава 17 Чудеса пустыни

О том, что, после разговора с духами, разговор с людьми не всегда клеится.

Над бесконечной морской гладью опустилась южная ночь, поражающая пышной роскошью восточного одеяния. Ночь опустилась над морем, накрыв его темно-синим бархатным покрывалом, усыпанным тысячами мерцающих звезд, похожих на переливающиеся блестки торжественного наряда. Луна еще не взошла, поэтому, невзирая на красоту звездного южного неба, на верхней палубе пассажирского парохода, шедшего из Одессы в Александрию, было довольно темно. Масляные лампы горели тускло, почти не освещая. Пассажиры, желающие выспаться перед грядущим днем, в приятных мечтах об утреннем прибытии в порт назначения, уже разошлись по каютам. Одни – суетливо укладывались, приготовляясь назавтра как можно раньше распроститься с надоевшим судном и случайными попутчиками. Другие – желающие напоследок насладиться свежей ночной прохладой, остались на палубе разглядывать ночное почерневшее небо. Среди пассажиров были два господина, следовавших из Одессы: представительный мужчина средних лет с небольшой круглой бородкой; в другом господине, постарше, – судя по выправке и постриженным определенным образом усам, угадывался военный, одетый в гражданский костюм.

Господа сидели в креслах поодаль друг от друга и курили. Палуба слегка покачивалась, убаюкивая пассажиров своими плавными, монотонными движениями. Наконец один из господ встал и подошел к другому:

– Разрешите представиться, полковник фон Ган! – сказал пассажир с военной выправкой. Второй господин поднялся с кресла и, протянув незнакомцу руку, тоже представился:

– Очень приятно. Генеральный консул России в Александрии, граф К-ский. Мне знакомо ваше имя, полковник. Вы, верно, тесть господина Фадеева и отец прелестной Елены Петровны. Я познакомился с семьей господина Фадеева в Тифлисе, когда служил на Кавказе.

– Да, вы совершенно правы, князь. Господин Фадеев мой тесть. Значит, вы уже многое знаете о моем семействе. Очень рад.

– Да, наслышан. О вашей дочери тоже. Она месяца три назад просила в нашем консульстве определенного содействия.

– Да, моя дочь много путешествует. Ее это увлекает. А вы ездили в Россию в отпуск? – спросил он графа.

– Я был в отпуске и по делам. А вы хотите посетить пирамиды? – в свою очередь поинтересовался граф.

– Я в Египте пробуду недолго. Осмотрю достопримечательности, а затем направлюсь в Европу, в гости к родственникам. У меня выдался значительный отпуск. В Александрии надеюсь увидеться с дочерью.

– При случае передавайте ей от меня большой привет и наилучшие пожелания в получении приятных впечатлений от путешествий и от Европы. Ну а мне пора в каюту. Хочется немного поспать. Завтра рано прибываем, в четыре утра.

Граф К-ский откланялся и удалился к себе. Полковник фон Ган был рад и не рад неожиданной встрече. Он старательно оберегал местонахождение дочери, тайно от родственников участвовал в обсуждении программы ее заграничных путешествий и не хотел, чтобы кто-то мог случайно обмолвиться в Тифлисе или в Одессе, где она находится. Муж Елены пока еще был настроен решительно. Он дважды подавал на развод по причине исчезновения жены, настаивая, что его брак фактически оказался фиктивным. Однако в разводе господину Блаватскому отказали. Формально он мог потребовать с помощью полиции насильно вернуть ему жену, если бы знал, где ее искать.

Ночь пролетела незаметно, и к пяти часам утра все пассажиры были на палубе, даже дамы, обычно не покидающие кровать до полудня. Догорающий белым пятном свет луны, едва обозначенный на небесах, мало-помалу угасал, так же как и звезды. Небо потихоньку голубело, потом неожиданно побагровело, и из-за горизонта показалась яркая огненная звезда, испускавшая во все стороны длинные золотые лучи. Через мгновение звезда вспыхнула алым цветом и превратилась в резко выплывший багрово-огненный солнечный шар, который ярко озарил небо и завис над водной гладью. Зрелище было настолько поразительным, что на минуту все, стоящие на палубе, примолкли и замерли, пораженные великолепием представшей перед ними картины. Стало совсем светло. С противоположной палубы уже был виден египетский берег, и пассажиры, пытаясь не пропустить ни одного интересного момента, несущего незабываемые впечатления, начали перебегать с левой палубы на правую, рискуя перевернуть корабль.

Наконец вдали показался порт. Полковник с нетерпением вглядывался в проплывающие за бортом очертания раскинувшегося на берегу города, предвкушая встречу с любимой дочерью, которую не видел почти год. Они должны были встретиться прямо в порту, как обещала в письме Елена. Но отец очень волновался, как бы не произошло так, как прошлый раз в Одессе, когда дочь неожиданно переменила маршрут, настроение и свои жизненные планы.

Последние десять месяцев Елена путешествовала в компании графини Киселевой и ее сыновей по странам Востока. Мистически настроенная графиня обожала молодую девушку, которую считала медиумом, восхищалась ее неординарными способностями, а также ее белокурой кудрявой головкой, похожей на ангельскую, и тоненьким изящным станом, который пожилая миллионерша любила видеть в мужском платье юноши-студента. Зрелище графиню забавляло, поэтому она обращалась к Елене не иначе как «господин студент», предполагая, что ее «студент» не только носит соответствующую форму, но и овладевает оккультными науками и тайнами магов Востока. Поведение графини, которая не выпускала из рук карты таро и проверяла каждый свой шаг по их раскладу, так же как и ее необычная свита, состоявшая из девушки в мужском наряде и двух ее сыновей в арабских одеяниях, – все это выглядело довольно экзотично, если не сказать, вызывающе. Кроме того, графиня, где могла, устраивала спиритические сеансы. Всегда возила за собой медиумическую аппаратуру и дощечки для письма, чем вызывала в обществе различные толки. Однако европейские туристы, которые в середине XIX века толпами устремились в Египет в поисках впечатлений, мистики пирамид и несметных сокровищ египетских фараонов, – находили старую графиню эксцентричной, но не более того. «У богатых свои причуды» и, если они за это платят, то вольны поступать так, как им заблагорассудится.

Отплыв из Константинополя, графиня Киселева в сопровождении своей свиты начала путешествие не с Египта, как предполагалось раньше, а направилась в Грецию посмотреть развалины древних Афин. Затем побывала на Евфрате, у горы Ливан, в Дамаске, после чего прокатилась по Турции. Теперь их ждали новые впечатления: пирамиды, сфинкс, бедуины, тайны пустыни – словом, Египет.

Как только путешественники прибыли в Каир, им сразу улыбнулась судьба, послав очень полезное и интересное знакомство – настоящего копта, Паоло Метамона. Считается, что копты прямые потомки древних египтян. Даже само слово «копт» происходит от греческого «айгюптос» и означает просто «египтянин», а коптский язык использовался учеными для расшифровки древнеегипетских папирусов. Кроме того, копты являются египетскими христианами, представителями одной из самых древних ветвей христианства, сохранивших в своей истории и культуре черты, которые уходят корнями к фараонам и их подданным.

Паоло Метамон был очень богат, уважаем в Каире и Александрии, будучи не только коптом, но и белым магом. Он с удовольствием рассказывал о своей христианской вере, сохранившейся в веках, о традициях коптов, о монашестве, которое они подарили христианскому миру. Но главное, он умел «творить чудеса», то есть делать то невообразимое, что не поддавалось объяснению. Копт предложил Елене и ее друзьям отправиться с ним в путешествие по пустыне, а также рассказать о древнем Египте и показать «превращения», о которых Елена уже была наслышана. Предложение Елену заинтриговало. Она ни минуты не сомневалась, что, прежде чем начинать осмотр пирамид или сфинкса, сначала необходимо познакомиться с историей Египта, его древними легендами. А еще лучше познакомиться с таким редким человеком, как копт, который хранит тайны своего народа, и даже отправиться с ним в пустыню, если он считает, что пустыня достойна особого внимания. Путешественники решили одеться в мужские костюмы и в сопровождении своего нового знакомого направиться в путь вместе с ним и караваном верблюдов.

Караван, с которым шла Елена и ее друзья, был в основном торговый. Но к нему присоединилась еще целая группа вольных путешественников, что шли в направлении Туниса. Копт, подобно профессиональному экскурсоводу, рассказывал очень интересные эпизоды, связанные с историей Египта, иногда сопровождая свои рассказы удивительными явлениями, похожими на чудеса.

Елена знала, что путешественники XVI и XVII веков неоднократно писали об удивительном христианском меньшинстве посреди мусульманской страны. И действительно, как оказалось, коптскую церковь основал сам святой Марк Евангелист, который проповедовал в Александрии, тогдашней столице Египта. В 69 году святого Марка замучили римляне. С тех пор копты считали святого Марка своим первым патриархом. Тысячелетия древние египтяне, а затем и копты верили в умирающего и воскресающего бога Осириса. Так что христианство быстро прижилось среди них. Многие копты находились на римской службе и не без успеха распространяли христианство на просторах великой империи. Этому способствовало в первую очередь соседство Египта со Святой землей и наличием святых мест, впрямую связанных с Писанием. Именно на берегах Нила почти четыре года прятался маленький Иисус вместе с Девой Марией и ее мужем Иосифом от преследований царя Ирода.

Копт еще много мог рассказать, но не всем это было интересно. Елена решила, что, когда закончится их путешествие по пустыне, она непременно посетит древние коптские монастыри и, главное, побольше узнает об их боге, Осирисе, и его женском отражении Изиде, что значило – богиня Дева-Матерь или олицетворенная природа.

Еще Елена поняла, что коптская культура – это удивительный сплав египетских, греческих и христианских мифов, имеющих одну и ту же основу, а также, как она выразилась позже: «…египетская концепция является самой многозначительной и величественной, так как включает в себя весь диапазон физической и метафизической мысли».

Каждый день и ночь, проведенные Еленой среди песков, были наполнены новыми впечатлениями. Ни разу до этого она не встречала такого удивительного мага, который каждый день поражал ее воображение чудесами. Маг разглядел в Елене способную ученицу. Они говорили на одном языке и кое-что из так называемых «чудес» Елена сумела повторить. Бедуины, хранители древних знаний, тоже демонстрировали необычные явления, которые не могли быть объяснены современной наукой. А поскольку эти явления существовали, отрицать наличие очевидного было по меньшей мере глупо. В конце пути караван привел путешественников в Тунис, где они сели на корабль и морем вернулись в Каир.

Через несколько дней Елена должна была встретиться в Александрии с отцом. Они давно об этом договорились. У отца, в связи с переводом на новое место службы, ожидался длительный отпуск, который он решил посвятить поездке в Египет и свиданию с дочерью. Елена тоже ждала встречи, но все еще в тайне души испытывала тревогу, что отец приедет с намерением найти ее и возвратить домой. Возвращаться она не хотела, но отца не боялась и надеялась, что в любом случае сможет с ним обо всем договориться, с каким бы намереньем он ни приехал.

Морская прогулка из Туниса в Египет не оставила приятных впечатлений. Сильная волновая качка, несколько ночей в отвратительной каюте, полной тараканов и других ползающих тварей, не доставили удовольствия. Графине и ее свите, по прибытию в Александрию, не терпелось скорее отправиться в отель, привести себя в порядок и выспаться. Елену здорово укачало. Всю дорогу она ощущала себя вывернутой наизнанку, проведя несколько ночей без сна. Настроение было отвратительное, поэтому она не чаяла, как сойти на берег и почувствовать под ногами твердую почву после корабельной болтанки. Завтра утром должен был прибыть отец, и ей необходимо было приготовиться к встрече.

В каирском порту небольшой инцидент еще больше испортил настроение путешественниц. В то время в городе существовало всего две приличных гостиницы, и их агенты, суетившиеся на причале, настойчиво предлагали свои услуги. Госпожа Киселева, которая считалась основным распорядителем маршрута и кредитов в их компании, заключила с одним из агентов нечто вроде устной сделки для отправки багажа и поселения в гостиницу. В это время Елена, все еще бледная и больная от перенесенной качки, сойдя на берег, прохаживалась туда-сюда по причалу в ожидании багажа. Ей было плохо, подташнивало, поэтому она держалась в стороне от графини и ее сыновей. Тут к ней подбежал мужчина и предложил довезти до гостиницы за очень умеренную плату. Елена кивнула и стала искать глазами графиню, чтобы сообщить ей об удачном найме транспорта. Однако когда к ним подкатил разбитый экипаж и путешественницы пожелали отправиться в отель – два носильщика вступили в ожесточенную битву за их багаж. Испугавшись, что сражающиеся стороны могут вовсе лишить их всего имущества, Елена позвала местные власти, чтобы те вмешались и разрешили спор. Выяснилось, что пока графиня договаривалась с одним из агентов, Елена, не подозревая об этом, наняла другого перевозчика. Поскольку Елена говорила по-арабски, имея в этом смысле некоторые преимущества, пришлось отправить багаж в отель, который выбрала она. Второй носильщик, оставшийся не у дел, не успокаивался. Чтобы замять скандал, пришлось заплатить ему небольшие «отступные» и уверить, что завтра приедет еще один господин, которого надо будет встретить.

Таким образом, дело кое-как уладилось, и назавтра Елена встречала отца с уже нанятым носильщиком и все тем же разбитым экипажем.

Увидев отца, Елена замахала рукой и побежала ему навстречу. Она бросилась к отцу на шею. Он тоже принялся ее обнимать, жал ее руки, смеялся судорожным, нервным смехом и, не сдержавшись, заплакал, испытывая необыкновенное счастье вновь подержать в руках свою «крошку Лоло». А «блудная дочь», покрывшись стыдливым румянцем, не могла скрыть дрожи волнения и радости вновь оказаться под отцовским крылом, которое всегда было для нее главной опорой.

Начались расспросы: как дедушка с бабушкой, сестры, знакомые. Отец сбивчиво рассказывал о том, что первое приходило в голову. Он отвечал односложно: «да», «хорошо», «здоровы», – и не мог налюбоваться на свою повзрослевшую дочь. Елена казалась ему пределом красоты, ума и совершенства, вечно оставаясь ребенком, капризы которого он готов был удовлетворять, чего бы то ни стоило. Наплакавшись и наобнимавшись вдоволь, отец с дочерью сели в экипаж и направились в отель.

Вечером, немного отдохнув и придя в себя после морских путешествий, утренних переживаний в порту и не менее суетного размещения в гостинице, Елена, представила отцу графиню Киселеву. Приезд решено было отметить. Вся компания расположилась в ресторане, решив посвятить вечер светской беседе и выработке дальнейшего маршрута.

Дамы еще были полны впечатлений от путешествия по пустыне. Полковник фон Ган слушал с большим вниманием, о чем-то расспрашивал, но над некоторыми эпизодами саркастически надсмехался. Он не верил ни в какую магию, считая это «нянькиными сказками», подверг сомнению действия неграмотных бедуинов, которыми Елена восторгалась, видя в них потомков древних цивилизаций.

– Нет, отец, вы не правы. Магия существовала всегда, – принялась она горячо отстаивать свое мнение. – Ранее магами называли людей почитаемых и именитых.

– А теперь в лучшем случае их называют «фокусниками», а в худшем «проходимцами», – добавил отец.

– К сожалению, – подтвердила Елена. – Раньше маг был олицетворением всего уважаемого и чтимого, синонимом обладания знанием и мудростью. Ведь Маг, как мне сказал местный копт, производное от Marx, Мах, на санскрите Маха, значит – большой человек, сведущий в особом, неведомом никому знании. Теперь же это слово приобрело презрительный оттенок и стало обозначать притворщика и плута, короче, шарлатана.

– Разве это не так? – усмехнулся в усы отец. – Неужели ты еще не выросла и веришь в чудеса?

– Выросла, но в чудеса верю, – обиженно надула губы Елена. – Магия существует, что бы там ни говорили. Белая магия – это, можно сказать, божественная магия, свободная от эгоизма, властолюбия, честолюбия, корысти и направленная исключительно на то, чтобы творить добро для всего мира, в частности для своего ближнего. Малейшая попытка использовать сверх силы для собственного удовлетворения превращает эти способности в колдовство или черную магию.

– Поэтому, дочка, не стоит заниматься ни той, ни другой магией, чтобы случайно не переступить эту невидимую черту.

– Но я наблюдала поистине сказочные превращения своими глазами. Как же мне в них не верить?

– Да, действительно, Петр Алексеевич, я тоже была свидетелем некоторых странных явлений, – включилась в разговор графиня Киселева, – с которыми нам пришлось столкнуться в пустыне. Я не могу их объяснить, но они были. Мы все свидетели.

Елена вспыхнула румянцем, предвкушая спор с отцом. Она не любила, когда ей не верили. С жаром она принялась рассказывать то, что не так давно с ней произошло:

– Когда мы приехали в Каир, нас познакомили с одним старым богатым коптом. Он представляется всем как маг. Он и есть белый маг. Сначала мы с ним много беседовали о всяких необычных предметах, он многое мне рассказал из своего учения, а потом согласился показать. Мы договорились провести некоторое время учебы в Булаке, а после проехать вместе с ним и караваном по пустыне. Эти полтора месяца дали мне очень многое. Нельзя отрицать очевидного, он умеет творить настоящие чудеса.

– Что же он такое сделал? – усомнился отец, пряча в усах снисходительную улыбку.

– Это было очень смешно и даже забавно. Как-то на ночном привале я призналась ему, что мне очень хочется выпить чашечку кофе по-французски, с молоком. «Конечно, если вы этого хотите», – сказал мне копт. Затем он подошел к верблюду с нашей поклажей, набрал там воды и через некоторое время вернулся с чашкой горячего кофе в руках. Я его, разумеется, поблагодарила и с наслаждением стала пить кофе, говоря, что даже в парижском кафе я не пила лучшего. Маг на это ничего не ответил, только любезно поклонился и продолжал стоять, как бы ожидая получить чашку обратно. Я пила кофе маленькими глотками и долго беседовала. Но вдруг я обнаружила, что кофе куда-то исчез, а в чашке была простая вода. Оказывается, там никогда и не было ничего другого. Я пила простую воду, ощущая иллюзорный вкус и аромат кофе мокко.

– Вероятно, твой маг обладает большой силой внушения, – предположил отец, – ты подверглась всего лишь его гипнозу. Ведь не было превращения воды в кофе или любой другой напиток.

– Да, несомненно, он меня заставил поверить, что в чашке кофе. Но какова сила этого внушения! Это не каждому дано!

– Согласен. Однако ты меня не убедила, чудес я не увидел в твоем рассказе. Превращение произошло только в твоем сознании. Для всех других в чашке была вода, ведь так? – победно произнес отец, довольный тем, что в пух и прах разбил доводы дочери.

– Ну хорошо. А как ты объяснишь, что копт может приготовить из растений напиток, а потом заговорить его «на металл». Человек, который его выпьет, становится полностью защищенным от проникновения в его тело всякого рода металлических предметов. Пули, попадая в человека, отскакивают, ножи и топоры встречают сопротивление, словно натыкаются на стену. Я сама видела такого «заговоренного» человека и даже наблюдала, как ему стреляли в руку из пистолета или пытались проткнуть ножом. Действительно, пули от него отскакивали, как от металлического щита, попадая рикошетом совсем в другие места, а нож соскальзывал, точно натыкался на фарфор или камень.

– На мой взгляд, это тоже какого-то рода внушение, но действующее не на живого человека, а на какие-то природные явления. Действительно странно, но может быть, здесь кроется какой-то фокус?

– Фокус в том, что человек, побывавший в руках такого мага, будет защищен от насильственной смерти, которая может произойти от выстрела или холодного оружия. Такой человек избежит покушения, – сказала Елена и подумала о дорогом ее сердцу Митровиче.

– Знаешь пословицу: «Кому суждено быть повешенным, не утонет», – сострил в очередной раз отец. – Заговоренного человека «от металла» можно благополучно отравить, если кому-то придет мысль от него избавиться. Бессмертных не существует.

Затем отец Елены, как бы подводя итог разговора о магии и чудесах, сказал:

– А теперь, милые мои дамы, предлагаю вам от чудес перейти к реальной пище, находящейся в ваших вполне осязаемых тарелках. Поданные нам арабские блюда выглядят довольно аппетитно. Посмотрите, какое великолепие: мясо, запеченное на открытом огне, с красивой розовой корочкой, различные овощи, свежие фрукты и вино, судя по цвету и аромату, просто отличное, – расхваливал он яства, теснящиеся на столе, пригубив рюмку с налитым для пробы вином. – Надеюсь, все, что мы намереваемся съесть и выпить, не превратится из вина ни в воду, ни в колючку пустыни, ни в свежевыловленную медузу. Приятного аппетита, милые дамы!

– Приятного аппетита, папочка! Даже своим сарказмом и живыми непривлекательными образами вы не смогли нам его испортить, – не упустила случая съязвить Елена.

Глава 18 Древние камни

О том, что одно из семи чудес света всегда рождает множество споров, а в спорах не всегда рождается истина.

На следующий день Елена с отцом и группой путешественников отправились к пирамидам. Сфинкс произвел на всех одинаково фантастическое впечатление – соединение величия, загадок и времен. Когда путешественники проникли внутрь пирамид, им стало не по себе. Елена, напротив, словно зарядилась дополнительной энергией и, как в детстве, в каждом углу находила каких-то неведомых, невидимых духов, с которыми пыталась наладить контакт.

Отец возмущался ее странностям, тянул вон из тесных камер и коридоров пирамид наружу. Елена тоже возмущалась, что ей не дают сосредоточиться. Она пыталась убедить отца, что духи могут многое рассказать, а магнетизм, которым обладают некоторые старинные предметы, вещи и камни, способен влиять на определенные природные свойства человека или даже лечить.

Стойкий и убежденный материалист, полковник фон Ган не желал слышать о подобной ерунде и с пеной у рта старался доказать дочери, что материальный мир гораздо естественнее и интереснее, чем тот, что находится за пределами понимания.

– Не лежит у меня душа ко всем этим дамам и господам, которые беседуют с разными там духами или лечат людей магнетизмом, – пытался возражать отец. – Объясни мне, пожалуйста, зачем беседовать с духами? Не лучше ли поговорить с живыми людьми?

– С живыми неинтересно, – парировала Елена, – они или просто глупы или не имеют достаточно знаний.

– А лечить магнетизмом не глупо? Это опять то же самое внушение, о котором мы не раз говорили. Человеку прикладывают к телу какую-то вещицу, которая якобы что-то излучает, внушают под гипнозом, что он здоров, а он в это верит.

– Ну и замечательно, главное, чтобы он не ныл о своих болячках и хорошо себя чувствовал. Ведь это, кажется, называется здоровьем?

– По внешним признакам, да. Но я готов с тобой спорить и спорить. Верить, как ты выражаешься, в магнетизм вещей или в магию свойственно людям неграмотным, зависимым, внушаемым или ведомым. Но ты-то у меня – умница! Зачем тебе вся эта тарабарщина? От одной только ее вульгарной, старообразной, тоскливой терминологии уже становится скучно и кисло. Полная абракадабра слов и мыслей!

– Согласна, терминология устарела, но смысл понятен, а термины можно обновить, – возразила дочь. Глаза ее загорелись жгучими искорками, вызывающими на спор.

Отец принял вызов и пустился в дебаты:

– Скажи мне, пожалуйста, что такое твой оккультизм? Что-то около культа? Насколько я знаю, культ – это поклонение определенному фетишу.

Елена рассмеялась.

– Батюшка, вы запутались в понятиях и совсем не то имеете в виду. Термин «оккультный» происходит от латинского «occultus», что означает «сокровенный, тайный».

– Хорошо, пусть так. Но что этот твой оккультизм скрывает – поиск философского камня, алхимические опыты, хождение сквозь стену? Какие такие тайные знания, которые никому не известны и выдумываются всякими проходимцами, которые чем больше морочат голову своей непонятностью и таинственностью, тем больше считают себя учителями!

– На мой взгляд, подлинный оккультизм не имеет ничего общего с такими оккультными занятиями, как алхимия и месмеризм. Вы, верно, это имели в виду? – возразила Елена. – Востоковеды толкуют оккультизм как «знание души» или «истинной мудрости», но в действительности это понятие значит намного больше.

– Дочь, давай прекратим говорить о том, чего не знаем. Ты находишься под впечатлением разных фокусов или феноменов, не зная их материальной основы, и принимаешь разглагольствования людей, называющих себя Магами, на веру. Какая разница между магом, фокусником и волшебником? Отвечу – в аудитории. Фокусник – на сцене. Волшебник – в детских сказках. Маг или шаман – в рассказах для взрослых. Причем, если фокусники и волшебники имеют массовую аудиторию, то маги, как правило, предпочитают индивидуально морочить голову взрослому слушателю, чтобы более трезвая голова не разоблачила его «сказки для взрослых». Я же закоренелый реалист. Могу оперировать только аксиомами, доказанными теориями и философскими понятиями. Что такое истина, а тем более «истинная мудрость», не знает никто. Это выше человеческого понимания и ведомо только Всевышнему. Люди же верят в то, что сами придумали, образно обосновали или внушили тем, кто в это поверил. Поэтому спор у нас с тобой похож на разговор слепого с глухим.

– Сейчас я не могу правильно объяснить суть оккультизма, но когда-нибудь вы меня поймете и убедитесь, папенька, что оккультизм не выдумка. Он представляет собой область знаний, познать которые не каждому дано, как некоторые не понимают математику, химию или не могут нарисовать портрет, чтобы было похоже. Исполнение музыкальных произведений тоже не каждому под силу. Знаешь, как сказал кто-то из великих: «Все знают названия семи нот, но не каждый сможет выдавить из них музыку». Вы согласны?

– Согласен, сдаюсь! Я устал спорить. Пора возвращаться в гостиницу, забраться под накомарник и забыться в ночной прохладе египетской ночи. Это куда приятней и реальней, чем спорить ни о чем.

Две недели пролетели как один день в суетливой беготне по древним камням Египта, посещении шумных восточных базаров и бесконечному сидению в ресторанах за жаркими спорами о магии, восточной мудрости и философии. Отцу пришло время возвращаться на службу. Он не стал просить дочь одуматься, вернуться на Родину или заняться чем-нибудь полезным, так как видел, что она страстно увлечена своими странствиями и пока еще, судя по всему, ей это занятие не надоело. Он оставил Елене денег на дальнейший путь, распрощался, благословил, обнял, расцеловал по-отечески на дорожку и уехал.

Елене жаль было расставаться с отцом. Несмотря на их бесконечные споры и разногласия во взглядах на устройство Вселенной, в практической жизни между ними царил мир и полный порядок. Полковник фон Ган обожал свою дочь, считая ее необыкновенно одаренной и незаслуженно обиженной судьбой. В раннем возрасте она потеряла мать, а теперь лишилась поддержки семьи из-за глупейшей женитьбы, перевернувшей всю ее жизнь. Он одобрял практически любое решение дочери, по мере возможности потакал мельчайшим ее капризам, оплачивал расходы. Елена это прекрасно понимала и, как любая дочь, знающая, что папа никогда не откажет, аккуратно «вила из него веревки», которые готовому на все отцу частенько приходилось развязывать ценой неимоверных усилий. Елена тоже обожала отца, считая его своей опорой и чуть ли не единственным, кто ее искренне любит. Несмотря на разногласия с родней, она также любила и своих многочисленных родственников, особенно сестер, теток и бабушку с дедушкой, скучала по ним, втайне надеясь когда-нибудь увидеться. Но «дамоклов меч» страха быть возвращенной мужу гнал ее прочь от дома. Елена готова была колесить по миру, терпеть неудобства, жить где угодно, только не в России.

Графиня Киселева намеревалась отправиться после Египта в Европу, провести там зиму, отдохнуть, прийти в себя от странствий, посетить знакомых и родственников, живущих в Ницце, Флоренции и Париже. Таким образом Елене, которая не имела других компаньонов по путешествиям, ничего не оставалось, как составить графине компанию и познакомиться с Европой, что казалось ей не менее интересным. Кроме того, где-то там, в Италии, в Ницце, а может быть в Париже, давал гастроли ее новый знакомый, господин Митрович. Когда они прощались, в его глазах Елена прочла много невысказанного. Что было скрыто в пылкой душе внезапно возникшего в ее жизни героя? Всем нутром Елена чувствовала, что именно этот человек должен подвести ее к великим вратам чувств, которые ей предстояло еще открыть. Поэтому, обсуждая с графиней поездку в Европу, Елена не испытывала зависимости от ее планов. У каждой из них в предстоящей поездке был собственный интерес.

Елена обладала оригинальным секретом по претворению в жизнь своих намерений и тайных желаний. «Секрет» обнаружился сам собой, когда она была еще ребенком. Однажды, гуляя по лабиринтам иллюзорных мечтаний, девочка попала в «комнату желаний», где неведомый голос попросил ее написать на стене самое заветное желание. Елена написала: «Книгу о динозаврах». Неожиданно она увидела, как написанные на стене слова засветились внутренним светом и выпустили перед собой целую гирлянду фосфоресцирующих огоньков-светлячков, которые закружились по комнате в вихре танца. Голос сказал: «Возьми в руки один огонек, подбрось вверх и скажи ему то, что ты хочешь. Своим светом он будет указывать путь к твоей мечте». Она так и сделала.

Прошло несколько дней. Настал день ее рождения. Когда Елена увидела бабушку, ей показалось, что перед ее глазами мелькнул тот самый огонек, а еще через минуту бабушка подарила ей книгу о древних обитателях Земли, которая стала ее любимой книгой. С тех пор Елена довольно часто заходила в свою «комнату желаний». Неведомая сила указывала путь или людей для осуществления желаемого, но, к сожалению, результат капризных требований частенько приводил к разочарованию. Яркий пример – история с ее замужеством. Иногда, после написания просьбы в «комнате желаний», на другой стене комнаты появлялось предостережение или условие для исполнения просьбы. В таком случае огонек не следовало бросать или следить за исполнением условия. Несколько раз Елена этим пренебрегла. Желание исполнялось, но влекло за собой только горечь и слезы. Познав все «за» и «против» заветной комнаты, Елена посещала ее только в случаях крайней необходимости.

Наступила последняя ночь перед отъездом из Египта. Елена, закрывшись в гостиничном номере, устроила целый ритуал прощания с Востоком. Она зажгла свечу, помолилась Всевышнему, поблагодарила его за путь, который он позволил ей преодолеть. Елена всегда так делала, когда покидала очередную страну или переходила к следующему этапу своего затянувшегося путешествия. В этот раз она была благодарна также белому магу за знания, которые от него получила, и благодарила Бога за то, что он послал ей неожиданное знакомство. Надо было бы еще раз сходить к копту, чтобы сказать «спасибо». Когда она встречалась с этим загадочным, необыкновенным и простым человеком, Елена чувствовала, что обогащается, познает «его тайну», становится умнее и опытнее «в управлении невидимым». Она оказалась способной ученицей, и копт рассказал ей много из того, что знал.

Однако даже такой умный, всезнающий копт, владеющий тайными знаниями, не смог ответить на два главных вопроса, которые постоянно занимали неугомонную душу девушки. Первый: «Где, кто или что есть БОГ?» Второй: «Кто видел когда-нибудь БЕССМЕРТНЫЙ ДУХ человеческий и смог убедиться в бессмертии человека?»

Изо всех сил Елена стремилась разрешить величайшие в мире загадки, ставящие в тупик не только ее, но и лучшие умы человечества, пыталась найти людей, которые бы ей помогли. Судьба откликалась и сводила ее с интересными личностями, наделенными таинственными силами и, как ей казалось, обладающими познаниями в этих вопросах. Они показывали ей феномены, граничащие с понятием «чудо», а Елена старалась понять, как управлять такими возможностями. Что-то ей удавалось, а что-то нет.

Но Елена не отчаивалась. До сих пор никто не смог дать ей конкретных ответов на главные ее вопросы. Она была совершенно уверена, что ответы существуют, только прячутся глубоко. Даже если она сама никогда ответов не найдет, непременно должны быть люди, которые их знают. Надо хорошенько поискать таких людей или попытаться найти хотя бы одного человека, назначить с ним встречу и поговорить. Может быть в Европе?

Глава 19 Мост Ватерлоо

О том, что каждый шаг в твоей жизни – выбор, но выбор может быть не всегда удачным.

С тех пор как полковник фон Ган встретился с дочерью в Египте, прошло не так много времени. Сначала, судя по письмам, приходящим от Елены, отцу казалось, что у нее все складывается наилучшим образом и она полна впечатлений. Начав с Италии, она продолжила свой тур по Европе. Но в последний раз он получил тревожное письмо из Лондона, похожее на предсмертную агонию. Из письма следовало, что дочь находится в крайне тяжелом моральном и материальном положении. Неизвестность мучила отца. Когда же стало совсем невыносимо строить в голове всякие чудовищные предположения, он не выдержал, выпросил у начальства две недели отпуска, сел в Петербурге на пароход и направился в Англию. «При моей службе и занятости, когда еще придется?» – спрашивал он себя.

И вот в ясный, теплый день, разбавленный по английской традиции, если не туманом, то летним дождем, полковник фон Ган прибыл в Лондон. Елена, увидев в гостиничных дверях отца, промокшего до нитки, разрыдалась от радости и, как тогда, в Египте, бросилась ему на шею.

Они расстались, словно вчера, а за это время столько всего произошло, что и не рассказать! Ей хотелось зарыться в папенькино плечо и плакать, плакать, пока большая сильная рука ее не пожалеет, не погладит нежно по волосам и не скажет: «Все образуется, детка, вот увидишь, все образуется. Успокойся, ведь папа рядом!»

Отец выглядел помолодевшим. Он недавно женился и, судя по его жизнерадостному виду, в роли молодожена чувствовал себя превосходно. Елена тоже изменилась: чуть повзрослела, похорошела, немного поправилась, а впрочем, была все так же молода и прелестна.

Отец обнимал дочь, радовался, тревожно улыбался, заглядывая ей в глаза и едва сдерживаясь, чтобы тоже не заплакать от волнения. Им надо было побыть вдвоем, поговорить, выговориться. Елена жила в отеле «Майвартс» в отдельном номере. Ее номер находился рядом с номером графини Багратион, которая требовала к себе Елену чуть ли не каждую минуту, словно та была ее сиделкой. Так вышло, что из Франции графиня Багратион вывезла Елену за свой счет, взяла на содержание, отсюда и возникла зависимость. Графиня была капризна, требовательна. Она умела поддерживать вокруг себя атмосферу постоянного нервного напряжения, а для Елены – постоянной надобности.

Полковник фон Ган решил устроиться в той же самой гостинице, оставил в номере багаж, а затем вместе с дочерью отправился в ресторан поужинать. Ужин с задушевной беседой затянулся до глубокой ночи, но и этого им показалось недостаточно. Отец нанял экипаж, и они вдвоем поехали кататься по Лондону, любуясь из окон экипажа на красоты ночного города. Разговорам не было конца.

Елена рассказывала отцу про свой приезд в Европу, про Италию, где рассчитывала встретиться со знакомым человеком, но тот оказался в отъезде. В результате она решила подучиться, брала уроки у итальянской гадалки, но это ей не пригодилось. Потом она переехала в Париж, где познакомилась со многими литературными знаменитостями. Елена рассказывала, как изучала каббалу под руководством опытного раввина, и как один известный месмерист открыл в ней удивительную психическую одаренность, усердно пытаясь использовать ее для своих целей в качестве сенситивна. Елена участвовала в сеансах спиритизма, которые имели успех, но от этого порядочные семьи в Париже стали от нее шарахаться. Надо было срочно придумать способ, как избавиться от влияния месмериста. Вскоре предлог нашелся. Она исчезла из Парижа благодаря графине Багратион, старинного друга семьи Долгоруких, которая пригласила молодую девушку сопровождать ее в Лондон.

Отец внимательно слушал рассказ дочери, изредка задавая вопросы. Из всего, что он услышал от Елены, следовало, что весь круг общения и интересы дочери сводились к оккультным явлениям и были направлены в основном на познание и открытие для себя все тех же «чудес» и феноменов, которые она искала на Востоке. Больше всего ему не понравилось выявление у нее способностей для проведения спиритических сеансов.

– Я не буду углубляться в смысл спиритических сеансов и не стану спорить о том, в чем не разбираюсь. Я вообще не понимаю, зачем их проводят, хотя бы из чистого любопытства. На мой взгляд, это равносильно копанию в останках умерших. Общение с потусторонним миром опасно! Оно не несет жизненного потенциала, поэтому не станем об этом говорить. Скажи лучше, что с тобой произошло, когда ты мне писала последнее письмо? Оно меня очень напугало и расстроило, – осторожно подвел отец к наиболее важной для него теме.

– Да, действительно, в то время мне стало казаться, что для меня все кончено на этом свете и больше ничего хорошего уже не будет, я никому не нужна. Началась депрессия, паника в душе, и я попыталась подвести черту.

– Ты говоришь страшные вещи, Лоло. В твоем возрасте все только начинается, а не заканчивается. Извини, я тебя перебил, – вставил свое слово отец.

– Дело в том, – продолжила Елена, рукой сделав знак, мол, «все в порядке, не стоит извинений», – что графиня Багратион взяла меня с собой в Лондон на свой счет. Живя здесь, я обязана удовлетворять практически все ее пожелания и капризы. Она заточила меня в этот отель, где мы теперь живем, буквально в золотую клетку, и я, как птичка, целый день обязана петь, развлекая хозяина. Правда, мои обязанности, в отличие от птички, несколько иные: не петь, а целыми днями читать «Четьи-Минеи» и Библию. В конце концов, рабская зависимость и несвобода довели меня до той черты, что однажды я ускользнула от графини Багратион на мост Ватерлоо, испытывая сильное желание умереть, покончить одним махом со всем, что меня угнетало. Но взять на душу грех было тяжко. Только здесь я стала осознавать, что материальных источников к жизни у меня ни в России, ни в Европе нет. Сама достаточно заработать на жизнь я не смогу, так что надеяться не на что, а жить в полной зависимости от кого-то, даже от вас, папенька, всю жизнь невозможно. Это против моей природы. Кроме того, я не сделала главного, что искала на Востоке и в Европе: я не смогла обрести свой «камень» и упустила «Деву». Помните, я вам рассказывала об этих понятиях. Может быть, поэтому, в тот раз я не пыталась сопротивляться. Я смотрела на грязную воду текущей под мостом реки, но не могла сделать решительный шаг. С одной стороны, вода отталкивала меня своим холодом, а с другой – манила в свою бездну, привлекая уютом успокоения. И тут, в самый последний момент, когда я уже готова была сделать последнее движение, глядя

в черное зеркало воды, – передо мной возникла фигура моего Хранителя. Он появился с вытянутой вперед открытой ладонью, как бы останавливая меня, если бы я вдруг решила продолжить движение в его сторону. Я застыла на мосту как вкопанная и не могла оторвать взгляда от его глаз. Он стоял передо мной, как воин, держащий перед собой щит, потом начал со мной говорить.

– Что же такое мог он тебе сказать, что так на тебя подействовало? – спросил отец, боясь, как бы Елена не ушла в себя и не прекратила общение.

– Он сказал, что я слишком тороплюсь, пытаясь покинуть этот мир, делаю чудовищную ошибку, которую он не позволит мне совершить. Это только первые испытания, а сколько их еще будет впереди! Я должна многое преодолеть, только тогда я найду и «Камень», и «Деву».

– О каких испытаниях он говорил? – заволновался отец.

– По большому счету их два. Одно из них, как он сказал, главное: каждый человек должен познать любовь, – многозначительно высказалась дочь. Отец, не меняя серьезного выражения лица, в знак согласия столь же многозначительно кивнул. – Второе испытание, которое служит уделом избранных и основным моим предназначением, зачем я послана на грешную Землю, это – слава.

Елена с наигранным высокомерием взглянула на отца, как бы подчеркивая величие своего предназначения. А тот, чуть не рассмеявшись, нашел в себе силы сдержать эмоции. С определенной долей иронии он посмотрел на дочь, не зная, успокаивать ее или лучше промолчать, чтобы она смогла выговориться. Ему следовало взвешивать каждое произнесенное слово, ведь Елена могла «вспыхнуть» по любому поводу. Как реагировать на ее виртуального Хранителя, что ей посоветовать и чем помочь? «Лучше принять Его как данность, – подумал отец, – и сожалеть, что ее Хранитель или, лучше сказать, Повелитель, не имеет реального тела, так как Он, вероятно, есть плод ее воображения и, пожалуй, единственный мужчина, которого она слушается и подчиняется беспрекословно». В то же время отец был благодарен духу, что тот нашел разумные слова, чтобы остановить вспышку временного безумия Елены. «Если бы все, что случилось на мосту, могло быть правдой, а не воображением дочери, – думал полковник фон Ган, – то я готов поверить в существование оккультизма, хотя ничего в нем не смыслю и полностью отрицаю».

Глава 20 Судьбоносная встреча

О том, что в двадцать лет начинается жизненный путь длиною в жизнь, который каждый выбирает сам. Остается только выбрать свое направление.

В день своего двадцатилетия, 12 августа 1851 года, Елена оделась понаряднее. На сей раз ей приглянулась бело-розовая гамма: шелковое белое платье с отделкой в мелкую розочку, белые туфли и небольшая соломенная шляпка, перевязанная розовой лентой с «почти» живой, выразительной розой. Посмотришь, глаз не оторвать, – словно сошла с обложки модного журнала.

Накануне они с отцом весь день посвятили модным магазинам и забрали у портнихи платье, заказанное специально по случаю дня рождения. К вечеру, усталые, но довольные, нагруженные свертками и шляпными коробками, они возвратились в гостиницу, чтобы с утра целиком отдаться во власть памятного дня и редкого мероприятия, уже несколько месяцев будоражившего город. Дело в том, что двадцатилетие Елены лет совпало с событием века – проведением в Лондоне Всемирной выставки. В сказочном Хрустальном дворце, выстроенном в Гайд-парке для этого мероприятия, разместились «плоды трудов всех наций», включая последние достижения науки и техники. В мае 1851-го королева Виктория торжественно открыла выставку, которая должна была продлиться до самого октября. Интерес к ней был огромен. До закрытия оставалось еще три месяца, а выставку уже посетило более трех миллионов человек. Пропустить такое значительное мероприятие было совершенно невозможно, а побывать на нем – не только престижно, но и познавательно. Поэтому они с отцом решили сначала отправиться в Гайд-парк, а вечером пойти в ресторан и отметить день рождения в узком кругу лондонских знакомых.

С раннего утра парк был полон народа. Разноцветная многонациональная толпа и делегации из разных стран спешили к стендам. То здесь, то там мелькали нарядные дамы, священники, господа в цилиндрах, чиновники в сюртуках, военные в мундирах, восточные люди в полосатых или золоченых халатах, индийцы в чалмах. К одному из павильонов нехотя плелись музыканты, едва передвигаясь под тяжестью сверкающих на солнце труб духовых инструментов. Повсюду на площадках и временных террасах с буфетами были установлены белые столики, между которыми сновали черные лакейские фраки. Вскоре заиграла музыка, и люди повеселели. Делегации из разных стран, выделяясь из толпы одинаковыми, специально пошитыми для выставки костюмами, – направлялись к своим павильонам.

Елена скользила взглядом по головам проходящих мимо людей, пытаясь выловить из толпы какое-нибудь знакомое лицо. Ее взгляд остановился на индийской делегации, как раз проходившей перед ней длинной колонной. Индусы, одетые в свои национальные одежды и белые тюрбаны на голове, выглядели довольно оригинально. Но тут ее глаза застыли на одном высоком, красивом члене делегации, индусе с длинными черными волосами и бородой. Казалось бы, что здесь особенного, ведь одежда с чалмой экзотична для Лондона, но для настоящего индуса вполне обыкновенна. Однако не это удивило Елену.

Высокий красавец в чалме имел лицо того самого Хранителя, которого она знала с детства. Несомненно, это был он! Именно Он, Хранитель из ее снов, который не раз выручал ее из беды в самые тяжелые минуты. Он и никто другой совсем недавно спас ее на мосту Ватерлоо. Она его узнала! До сих пор Елена считала Хранителя плодом своего воображения, но теперь?.. Ее изумлению не было предела. Оказывается, Хранитель – родной и любимый образ ее грез – вполне живой, настоящий человек! Елена не верила своим глазам! Человек в чалме был настолько осязаем и так близок, что ей хотелось кинуться к нему, дотронуться до него рукой, почувствовать его тело. Она непроизвольно сделала движение в сторону индуса и протянула руку. Он мельком взглянул на нее, по всей видимости, тоже узнал, но знаком велел ей оставаться на месте. Елена, словно по мановению волшебной палочки, вросла в землю, не в силах сделать ни шагу. В ее ушах прозвучало:

– Завтра приходи сюда опять, сегодня не время. Нам есть о чем поговорить. Я тебя найду!

Елена стояла как зачарованная и смотрела вслед индийской делегации, которая чинно прошла мимо и вскоре скрылась в тени деревьев. Ей хотелось кинуться к своему Хранителю на шею, расцеловать, обнять, заговорить, но, повинуясь его приказу, она не двигалась. Сегодня ей достаточно было и того единственного взгляда, который Он бросил на нее.

Остаток дня Елена только и думала о завтрашней встрече. Она рассказала отцу о том, что произошло. Отец не поверил и решил, что у дочери очередные фантазии. Он делал все возможное, чтобы отвлечь ее на празднование собственного дня рождения, пытался заинтересовать выставочными экспонатами – все напрасно. Выставка была Елене уже не интересна, тем более гости со своими поздравлениями. Она жила лишь предвкушением будущего дня и встречи со своей мечтой.

На следующий день с утра пораньше Елена, уже почти не заботясь о том, как она выглядит, одела, что нашла под рукой, и на этот раз одна, без отца, отправилась в Гайд-парк. В парке было по-прежнему людно. Как и вчера суетливо бегали от столика к столику официанты в летних кафе, чинно плыли по парку нарядные дамы, господа в цилиндрах, военные в мундирах, люди в национальных нарядах, – все та же толпа, все те же безликие лица. В какой-то момент Елене пришла мысль, что вчера она обозналась, что она просто очень хотела кого-то узнать в толпе и «узнала» именно Его. Того, кого больше всего хотела видеть: самого умного, самого сильного, самого прекрасного из всех существующих и несуществующих образов – своего Хранителя. Сегодня она напрасно пришла сюда.

Елена гнала от себя мрачные мысли и, устав от бесцельного хождения по дорожкам парка, присела за столик летнего буфета, заказала кофе и принялась, как и прежде, рассматривать гуляющих по дорожкам людей.

– Вы не будете возражать, если я составлю вам компанию и присяду рядом? – спросил чей-то голос над головой Елены.

Она подняла голову, но, хоть и ожидала встречи, появление знакомого образа поразило ее ничуть не меньше, чем накануне. Кровь, словно пузырьки шампанского, весело заиграла в голове. Радостное тепло разлилось по всему телу. Это был Он, ее Хранитель: высокий красивый индус, лет тридцати пяти, с правильными, тонкими чертами лица, чалмой на голове, одетый, как всегда, в белую рубашку особого фасона с тремя пуговичками под горло, и белые брюки.

– Садитесь, пожалуйста, – предложила Елена.

Не успел индус присесть напротив, как подбежал официант, принял от нового клиента заказ на стакан минеральной воды и исчез, как видение. Елена следила за происходящим, за каждым движением гостя, официанта, за движением собственной руки. Ей надо было убедиться, что это не иллюзия. Все вокруг двигалось, было вполне реально, ощутимо и осязаемо. Это был не сон.

– Я Махатма Мория, или Учитель Мория, если вам будет угодно.

– Очень приятно, Учитель Мория, – пришла в себя Елена, услышав еще раз его голос. – Мое имя вы, вероятно, знаете?

– Да, госпожа Блаватская, несомненно, я его знаю, так же как и отслеживаю ваши мысли, стремления и поиски. Мы знакомы с вами с самого вашего детства.

Елена замерла. Действительно, это был ее Хранитель. Он сам об этом сказал. Теперь она знала точно, но, чтобы еще более подтвердить свои предположения, произнесла:

– Да, Учитель Мория, я знаю вас с самого детства, так же как свою бабушку или отца, словно при вас выросла. Как же могло так произойти, что вы всегда были мысленно со мной рядом и появлялись в моей жизни в самые тяжелые минуты?

Официант принес Елене кофе и стакан воды для ее собеседника, чинно и торжественно расставил перед каждым, мешая разговору, и с поклоном удалился. Учитель Мория проводил его глазами и только тогда, когда официант отошел на значительное расстояние, продолжил разговор:

– Вы спрашиваете, Елена Петровна, как так могло произойти, что я всегда был мысленно рядом с вами, пытаясь вместе с вами разрешить ваши проблемы?

– Да, именно так.

– Чтобы это понять, надо учиться в Тибете. Это особая область знаний, которая не каждому под силу. Чтобы только приблизиться к ней, нужно много познать, пережить и понять. Я давно участвую в вашем жизненном и духовном развитии и считаю, что вы можете освоить некоторые области знаний, которые закрыты сегодня для европейцев. Чтобы было понятнее, я предлагаю вам участвовать в одной сложной научной работе, подготовка к которой займет не менее двадцати лет. Речь идет о научном труде, который связан с получением и описанием определенного рода знаний, направленных на спасение погрязшей в материализме и бездуховности планеты. Работа сложная и объемная. Она даст вам не только необходимые знания в поиске, как вы говорите, вашего «Камня и Девы», но и принесет вам всемирную известность.

– Известность? Однажды вы уже упомянули об этом. Но я сейчас не думаю об известности. Мне кажется, что я мало знаю, но понимаю, что мне надо многому научиться, но где, как и чему? Пока у меня в голове только одни вопросы. Где, например, я должна осуществлять работу, о которой вы говорите, и в чем она состоит?

– Пока не будем так далеко заглядывать. Для этого в конечном итоге вам придется провести несколько лет в Тибете, чтобы подготовиться к выполнению возложенной на вас важной задачи. Но прежде чем попасть в Тибет, вам следует освоить множество других жизненных дорог, в том числе путь Ученичества. Это путь с этапами испытаний, обучением, передачей знаний, со своей благородной миссией, в осуществлении которой вы, госпожа Блаватская, будете принимать непосредственное участие.

– Где же я должна находиться и что мне делать до того, как попаду в Тибет?

– Путешествуйте по миру, в Индии тоже можете побывать, но Тибет для вас пока еще закрыт. Путешествуйте, набирайтесь знаний. Я вам буду помогать. Теперь вы начнете испытывать особое, до сих пор неведомое вам счастливое состояние души и сознания – состояние Ученика, у которого отныне и впредь будет живой Учитель, то есть я, ваш Учитель Мория.

– Как же я стану у вас учиться или связываться с вами?

– У вас уже в достаточной степени развито астральное зрение. Я вас научу делать мысленный запрос, на который вам отвечу. Второй способ общения – письмами или записками. Вы будете их от меня периодически получать или отправлять мне, только нам двоим известным, «почтовым» способом. Я вам сейчас покажу, как это будет выглядеть, откройте ладонь.

Елена исполнила приказание. Над ее рукой тотчас образовалось легкое облачко, а через мгновение на ее ладони уже лежала свернутая бумажка, рожденная из этого облачка или неизвестно откуда. Елена осторожно взяла ее другой рукой, развернула и прочла:

«Елена!

С этого дня вы – моя Упасика, что означает – Ученица. Примите мое первое послание и мой первый урок.

Ваш Учитель Мория».

Елена удивилась, но не стала расспрашивать о механизме передачи подобной информации, посчитав, что лучше дождаться времени, когда Учитель Мория сам ей все объяснит. Она была согласна начать учиться хоть сейчас, но понимала, что господин Мория приехал в Лондон не только из-за нее. Он находился на выставке в составе делегации индийских принцев, у которых, по всей видимости, были свои неотложные дела. Вопросы роились в голове Елены, и Учитель, казалось, был вполне расположен на них отвечать. Начала Елена с самого простого:

– Господин Мория, что значит быть вашей Упасикой?

– Я уже сказал, что Упасика означает – моя Ученица. Учеников мужчин мы называем челами. Челство – это период обучения, так же как и период испытания, – терпеливо начал объяснять господин Мория, – и лишь от самого челы зависит, закончится ли обучение адептством или провалом. Из-за ошибочного представления о нашей системе обучения челы, вместо самостоятельной деятельности, слишком часто ждут приказов, тратя ценное время, которое можно было бы заполнить личными усилиями. Наше дело нуждается в миссионерах, энтузиастах, посредниках, даже, пожалуй, в мучениках. Но оно не может требовать от кого-либо сделаться таковым. Это выбор каждого. Так что выбирайте теперь. Возьмите судьбу в собственные руки – и пусть память нашего Господа Татхагаты поможет вам принять лучшее решение. Меня вам лучше называть не «господин», а Учитель Мория.

– Хорошо, я буду вас так называть. Скажите, пожалуйста, Учитель Мория, почему вы выбрали именно меня, а не кого-либо другого?

– У вас есть особый дар – сенситивная способность быть проводником в иные, параллельные миры, которой редко наделяются люди. Вспомните ваши встречи в детстве с «маленьким горбуном», путешествия в далекие времена, разговоры с животными, деревьями, камнями. Я нашел вас с помощью одного калмыцкого шамана, который открыл ваши редкие способности быть проводником. Именно поэтому вы в самом раннем возрасте уже стали моей Ученицей, совершенно не догадываясь об этом. Недавно вы пытались участвовать в спиритических сеансах. Это модно сейчас, но вредно. Если такое еще будет случаться, мои могущественные слуги защитят вас от стороннего влияния.

– Чем же мне сейчас заниматься, пока я в Англии? Не всю же жизнь мне сидеть около графини Багратион и читать Библию?

– Почитайте прессу. О нашей делегации много пишут, дискутируют, бранят, хвалят. Будете знать, за что. Ознакомьтесь с древними философами. У них вы найдете много полезного. Прочтите все возможное про Атлантиду. При следующей встрече мы с вами обменяемся соображениями. Что делать дальше, я вам скажу после, а пока живите, любите, познавайте мир и наслаждайтесь жизнью. Когда придет время, я найду вас, – сказал в заключение Учитель Мория, расплатился за двоих с официантом и, раскланявшись, попрощался с Еленой. Через минуту он исчез из вида, растворившись в толпе гуляющих по Гайд-парку.

Глава 21 «Отцы и дети»

О том, что отцы и дети часто разговаривают, как птица с медведем – на непонятных друг другу языках

Полковник фон Ган места себе не находил. Он метался из одного угла гостиничного номера в другой в ожидании дочери, ушедшей на свидание с «материализовавшимся духом». Наконец, Елена появилась – радостная, счастливая, с пылающими от возбуждения щеками и сияющим взглядом. Она торжественно объявила, что «встретилась и разговаривала с Ним». Отец не стал расспрашивать, о чем можно беседовать с духом, решив сделать вид, что согласен с дочерью, лишь бы она сама верила в то, что говорила. Его больше волновало, что через несколько дней надо возвращаться в Петербург, а дочь придется оставить в состоянии душевных поисков без всякого финансового контроля. Находясь в Париже, Елена задолжала различным знакомым около тысячи франков. Приезд отца ее спас. Долги он погасил, но он не был уверен, что в скором времени у дочери не возникнут новые. Когда же он намекнул, что может стать посредником в переговорах с мужем на предмет их с Еленой раздельного проживания в России, она судорожно сжала его руки и гневно проговорила: «Нет, я туда ни за что не вернусь! Лучше буду умирать от голода в Европе». Любые намеки и воспоминания о муже, свадьбе под конвоем и перспективе быть возвращенной в Россию, не говоря уже про Кавказ, вызывали в ней ненависть, отвращение и дрожь.

– Как хочешь, дочка, – обреченно согласился отец. – Если ты считаешь, что жизнь за границей для тебя более приемлема, я постараюсь тебе ее обеспечить. По возможности я буду тебя поддерживать и пересылать определенное содержание в то место, куда скажешь. У меня есть небольшой доход от имения под Екатеринославлем. Считай, что он твой. Прости меня, что в свое время я настоял на свадьбе, вернее, на данном тобой и мной слове генералу Блаватскому. Я никак не думал, что это будет иметь для тебя такие серьезные последствия. Прости и еще раз прости. Я желал тебе только добра. Теперь я вечный твой должник. Но ты должна понимать, что присылаемых мною средств будет достаточно только на очень скромное проживание за границей, без всяких излишеств, учитывая твои постоянные переезды и остановки в гостиницах.

– Спасибо, папенька, – поблагодарила Елена. – От денег не откажусь, так как небольшие временные доходы, которые мне удается иногда иметь, не позволяют рассчитывать на стабильное существование. Я живу просто, даже скромно, часто хожу пешком, но все же круг людей, в котором я вращаюсь, требует определенных правил и приличий. «Ноблес оближ» или «Благородство обязывает», – как говорят французы. Да, я много путешествую, наблюдая обычаи страны, обучаюсь, читаю, пишу, стараюсь одеться по моде. Тут надо быть комильфо, чтобы чего-то добиться. Фасон шляпы для европейского общества, к сожалению, имеет слишком большое значение. Поэтому, папенька, если мое проживание за границей будет с вашей стороны хоть как-то поддерживаться, я буду только благодарна.

– Выглядишь и держишься ты превосходно, Леля, достойно настоящей аристократки. Можно даже подумать, что ты богатая помещица, если не заглядывать в твой кошелек.

– Спасибо за комплимент, папенька. Теперь я понимаю, что бы там ни говорили, а в титуле есть нечто необъяснимое, открывающее любые запертые двери. Скажу откровенно, здесь, в Европе, мне часто помогает имя моего прадеда. Правнучка князя Долгорукова звучит так же уважительно в Европе, как внучка господина Фадеева на Востоке. Эти имена знают все люди из общества, даже те, кто их никогда не видел. Вот, например, графиня Багратион. Она сама приняла во мне большое участие, помогла с устройством в Париже, и все потому, что, как она сама говорит: «находясь в Европе, члены и родственники королевских фамилий – у себя дома, поэтому любой благородный человек считает за честь оказать им посильное содействие».

– Спасибо тебе, дочь.

– За что? – не поняла Елена.

– За то, что хоть теперь ты стала уважать свое происхождение, предков и нравы общества, в котором живешь.

– Уважать, не значит смириться, – уточнила воинственно Елена, тут же выпустив коготки.

– Девочка моя, я тебя очень прошу, объяви этим самым нравам хотя бы временное перемирие, чтобы набраться сил и повзрослеть, а воевать будешь потом, если сочтешь нужным. В своем стремлении достижения желаемого, ты совершенно не задумываешься о возможных последствиях. В этом отношении ты достойная дочь своих предков, Долгоруких.

– Чем же таким отличались князья Долгорукие от других моих родственников?

– Буйным нравом. Ты ведь знаешь эту историю, когда Яков Долгорукий, который был сенатором Петра Первого, будучи в сенате при полном собрании его членов, разорвал на мелкие клочки царский указ, который ему не понравился, а на последующую за этим угрозу царя ответил: «Вы можете подражать Александру Македонскому, но во мне вы найдете человека, подобного Клиту».

– Да, слышала, прадедушка был весь в меня или я в него. Я бы тоже так ответила, – согласилась Елена.

– Вот и я об этом, – подтвердил отец. – Но все-таки нельзя же всю жизнь бороться с «ветряными мельницами» и принципами общества, в котором живешь. При этом пользуешься, на твой взгляд, его плохими нравами и «принципами», – поддел дочку отец.

– Хорошо, – согласилась Елена, как бы делая одолжение. – Объявляю временное перемирие нравам цивилизованного общества, но хочу отметить, папенька, что по сравнению с путешествием по странам Востока все эти скитания по углам большой Европы были для меня печальными страницами, о которых не столько хочется вспоминать, сколько поскорее забыть, кроме одной, конечно, последней, когда я встретила Учителя.

– Не означает ли это, что ты хочешь вернуться на Восток? – тревожно поинтересовался отец.

– Когда-нибудь, не теперь. Сейчас меня больше интересует Атлантида, – ответила Елена с некоторым вызовом, всем своим видом доказывая, что у нее совсем другие планы.

– Атлантида? – не понял отец. Ему показалось, что он ослышался.

– Да. Древняя Атлантида.

– Доченька, тебе следует более внимательно согласовывать свой маршрут с наличием в нем почтового отделения. В страну, не обозначенную на карте мира, я не смогу пересылать денежные переводы! – сострил в очередной раз отец, а дочка в ответ весело рассмеялась, приняв его шутку, и расцеловала отца.

Теперь Елена твердо знала: душой отец на ее стороне.

Глава 22 Старые знакомые

О том, что Первый Учитель сеет зерна на поле знаний, а Главный Учитель растит урожай, который Ученик собирает всю жизнь (если захочет).

В Лондоне круг знакомых Елены был очерчен четкой красной линией с вензелями и царскими гербами, за которую ей не позволяла выходить графиня Багратион ни при каких условиях. Приезд отца расширил пространство для общения, но не сломал ограничительную линию. В Лондоне у отца имелись свои давние связи и приятели, которых он намеревался посетить, засвидетельствовав свое почтение, или просто обнять после долгих лет разлуки.

Одним из таких знакомых был Платон Урусов, с которым отец когда-то вместе учился в Пажеском корпусе. Урусов рано вышел в отставку и теперь жил в Лондоне со своей женой-англичанкой, занимаясь литературным творчеством, поиском смысла жизни и разгадкой тайн бытия.

Платон был племянником известного в России масона Новикова, чем очень гордился. Предок Новикова еще во времена Екатерины II создал типографию, печатающую в широких масштабах масонскую литературу и сочинения французских энциклопедистов. Внучатый племянник вдохновился теоретическими основами умозаключений своего родственника, но не стал распространителем его идей. Платон неделями просиживал в Британской библиотеке, читал, анализировал, что-то записывал и, как это принято в русском обществе, любил порассуждать.

Полковник фон Ган отправился к нему вместе с дочерью. Он хотел представить ее семье своего давнего друга с тем убеждением, что лишние знакомые в чужой стране не помешают. Однако, войдя в дом, он испытал некоторую неловкость, так как в гостиной уже был гость. Но как только вновь прибывшие посетители вошли в гостиную, неловкость рассеялась. Гостем оказался князь Голицын, с которым Елена была знакома по Тифлису.

Полковник представил Елену господину Урусову и, после обмена светскими любезностями, ее усадили в кресло у окна и предложили полистать женские журналы, стопкой лежавшие на журнальном столике, посчитав, что мужская беседа будет мало интересна для двадцатилетней молодой дамы. Но Елена не могла закрыть уши. Она блуждала глазами по скучным для нее текстам и картинкам модных журналов, даже не пытаясь понять, о чем речь, а вот к мужской беседе невольно прислушивалась.

Как это часто бывает у мужчин, разговор, попав на русскую почву, начавшись с простых, ничего не значащих фраз, перешел на высшие философские материи. Тут-то Елена вся превратилась в слух:

– В России многие лучшие умы не понимали истинных политических замыслов масонства, – с жаром говорил хозяин дома, жестикулируя руками, как на трибуне. – Рядовые русские масоны увлекались показной, мистической стороной, таинственными обрядами, что и впрямь казалось смешной и нелепой игрой. Но настоящая истина масонства остается спрятанной очень глубоко.

– В чем же она, по вашему мнению? – спросил с видимым интересом князь Голицын.

– Его истина, – пояснил хозяин дома с выражением таинственности на лице, – это поиск потерянных ключей к разгадке вечных тайн природы… Первобытные мистерии – вот что должно быть на настоящих масонских собраниях и в ложах. Там скрывается наука всех наук!..

– В этом вы правы, – согласился князь, кивнув головой. Он расположился у камина и, красиво выпуская из трубки колечки дыма, казалось, был сосредоточен только на самом себе.

– Хочу заметить, что на основании тех сведений, которые я получил, работая в Британской библиотеке, – продолжал запальчиво хозяин дома, – теперь я знаю наверняка, что мы обманывались, когда думали, будто человечество ранее не знало этих тайн.

– Да, ключ давно существовал, но человечество его потеряло. А в глубокой древности этим ключом мудрецы отпирали все тайны. Истинное учение существовало у древних народов, это также давно известно, – подтвердил князь.

– Что же осталось нам, современным людям, какие указания на эти потерянные тайны? – включился в разговор полковник фон Ган, чтобы поддержать разговор, хотя тема ему была вовсе неинтересна.

– Остались указания на то, что древние обладали следующими истинами: они знали о существовании вечной, всемирной, всемогущей, всеобъемлющей жизни, созданной единым сверхъестественным Логосом, – ответил князь, ласково глядя на Елену, которая совершенно отвлеклась от журналов и всем своим видом выражала интерес к беседе. – Вещество жизни вечно, и это вещество – свет.

Князь видел и давно чувствовал, что Елена не обычный ребенок. Она всегда тянулась к тайнам неведомого, поэтому он, с видом великого мудреца, принялся разъяснять:

– София – есть Великий Корень, источник бытия и истины. Это любовь Божья, струящаяся в каждом существе. Весь видимый мир как явление вечной жизни управляется вечными законами, действующими всюду, среди нас и в независимых для нас мирах. Эти законы и есть суть всех свойств природы, какие мы наблюдаем и какие лежат за пределами нашего понимания. Их семь: притяжение, противодействие, кругообращение, огонь, свет, звук, и, наконец, тело, – терпеливо объяснил князь. – Огонь – вечный очиститель природы.

– А этот огонь имеет ту же природу? – поинтересовался полковник фон Ган с легкой скептической улыбкой на губах, указывая на камин.

– Конечно, это не тот огонь, который горит перед вами в камине, – ответил князь. – Хотя и в нем есть частица небесного огня. Древние знали иной огонь, небесный, обладающий разнообразнейшими и непостижимыми свойствами. Впрочем, эти свойства уже начинают подмечать европейские ученые, и я уверен, что в скором времени относительного его предстоит немало открытий. В будущем мы будем знать этот огонь, как знали мудрецы древности, называвшие его огненным эфиром, духом, началом жизни…

– Да, – вздохнул полковник, – все это крайне интересно, но, признаюсь, мне не очень понятно.

– Я объясню тебе все неясности, – пришел на помощь другу Урусов, – я познакомлю тебя со сделанными мной выписками из самых редких изданий, находящихся в книгохранилищах Европы. Ты сам увидишь, князь абсолютно прав. Я могу подтвердить, что великая мудрость была достоянием древних магов, перед которыми современные ученые – жалкие невежды. Но все эти знания, вся эта мудрость великой науки о духе и материи исчезли вместе с древним миром.

– Тогда давайте рассуждать логически, – продолжал свою скептическую линию полковник. – Если древний мир со своими знаниями исчез, откуда же тогда известно, что он обладал знаниями?

– Отвечу, – парировал удар князь Голицын. – Эти сведения в значительной степени сохранились в непостижимых для нас глубинах Индии, среди тамошних браминов. А европейские искатели истины вместо того, чтобы собирать крупицы великих растерянных знаний, отправляясь даже в самые рискованные путешествия, ограничивают себя составлением толковых словарей или перечнем найденных осколков емкостей для хранения вина. А знания, истинные земные сокровища, так и остаются нерасшифрованными и скрытыми от глаз современной цивилизации.

Беседа длилась еще долго, но потом ушла в политику и стала Елене неинтересной. Однако последние слова князя Голицына о том, что древние знания о тайнах и первопричине природы сохранились лишь в глубинах Индии, любознательная девушка запомнила крепко. Ведь о том же самом говорил и ее Хранитель. Тогда она твердо решила: «Камень и Деву» надо искать там, в Индии.

После отъезда отца Елена, вновь предоставленная себе самой, не переставала думать о загадочном индийском принце – Хранителе из снов или, как он себя назвал, Учителе Мория. Она проштудировала чопорную лондонскую печать и обнаружила, что вся пресса наперебой воспевала Учителя, красиво называя его «диким раджпутом». Его поразительная красота, особенно рост и сложение, не остались без внимания журналистов и обсуждались в печати на все лады. Помимо всего прочего, пресса осуждала его за то, что «он отказался предстать пред очами королевы, побрезгав великой честью, для которой являлись из Индии все его соотечественники…». Журналисты прозвали его «Раджи Мизантропом», а салонные болтуны «Принцем Джальмой-Самсоном».

Елена стала следить за английской прессой и, по ее собственному выражению, до самого дня отъезда делегации индийских принцев из Англии журналисты «сочиняли о них всевозможные сказки».

Когда принцы уехали, Елена принялась фантазировать и мечтать. По ночам ей являлись грезы о земном счастье, а также образ найденного на турецкой мостовой господина Митровича, потому что красивее мужчины она себе не представляла. Она фантазировала, представляла его подле себя, беседовала с ним. Случалось, проснется среди ночи, вся в огне, с затуманенной головой, с больно бьющимся сердцем и прерывистым дыханием; кругом тишина, мрак. Но вдруг ей чудится среди таинственной тишины какой-то шорох. Это он, решает она. В лунном свете она различала его гордое, мужественное лицо, склонившееся над ее лицом, его руки, крепко обхватившие ее за плечи. Блаженная мука охватывала ее, но вдруг все исчезало. Елена открывала глаза, и перед ней появлялся ее «маленький горбун», заливающийся от смеха.

– Убирайся, – кричала она, – опять решил надо мной посмеяться!

В слезах и лихорадочном сне она пыталась забыться, но видения ее не оставляли. Они не давали ее богатому воображению покоя и разжигали мучительное любопытство, на время заставив забыть все остальные дела.

Графиня Багратион по-прежнему требовала внимания. Однако Елена, не желая более оставаться в роли приживалки, решила покинуть Туманный Альбион и вернуться на континент. Чтобы не обидеть свою благодетельницу, она нашла благовидный предлог, требующий ее немедленного отправления в Италию. Однако в действительности она хотела, прежде всего, разыскать своего знакомого, господина Митровича, а также посетить графиню Киселеву. Как следовало из писем графини, в настоящее время она проживала на вилле у родственников недалеко от Ниццы.

Глава 23 Итальянские страсти

О том, что все, что ты в жизни приобрел, когда-нибудь пригодится.

Италия встретила Елену невероятной жарой. Прибыв в Ниццу, она сняла номер в гостинице, желая сначала осмотреться на новом месте, насладиться итальянской Ривьерой, и только потом решить, куда ехать дальше. Кроме того, надо было подумать о средствах на жизнь. Деньги, которые ей переслал последний раз отец, почти закончились. Переезд, гостиница в Ницце оказались слишком дороги для ее бюджета. Елена написала отцу о своих очередных денежных затруднениях, но понимала, что пока его перевод достигнет Италии, пройдет как минимум месяц, а деньги нужны были уже сейчас.

Бог услышал ее молитвы. Работа подвернулась, как однажды в Константинополе, совершенно неожиданно.

В это время вся Ницца была увешана афишами цирка-шапито с впечатляющим рисунком тигра, прыгающего через горящее кольцо. Несмотря на стесненные средства, Елена готова была отказать себе в еде, но не в зрелищах. Она купила билет в цирк и отправилась на представление.

Зрелище ее заворожило. Она по-детски восхищалась клоунадой, воздушными акробатами, бесстрашием дрессировщика. Однако выступление наездников на лошадях ее мало впечатлило. Бывало, она видела трюки и получше! Искусство верховой езды, которому в свое время учил ее Сафар Али-Бек на Кавказе, было, по ее мнению, гораздо эффектнее, не говоря уже о трюках, которые он ей показывал в собственном исполнении.

Недолго думая, Елена направилась к директору цирка и предложила ему оценить свое искусство верховой езды. Удивленный директор согласился посмотреть. Елена, одевшись в мужской наряд, вскочила на лошадь и показала все, на что была способна. Директор и вся труппа наездников были в восторге. Такой храброй и ловкой девушки им до сих пор не приходилось видеть.

Уговаривать никого не пришлось, Елену немедленно приняли в труппу, предложив небольшой, но достаточный для скромной жизни гонорар. Следовало только объездить под себя лошадей и вписаться в уже существующий цирковой номер.

Скачки на лошадях, цирковые трюки и чувство опасности добавили адреналина в повседневность жизни Елены и казались скорее развлечением, чем работой. Она быстро сдружилась с цирковой труппой, скрыв свое происхождение и высокий титул. Вскоре вокруг нее образовался целый круг интересных и полезных людей. Не забывала она и о своей покровительнице, графине Киселевой, имеющей огромные связи в лучших европейских домах, которая при случае всегда могла помочь или замолвить за Елену словечко. Этим знакомством Елена очень дорожила, стараясь не злоупотреблять. Но, как известно, связи надо поддерживать, поэтому через месяц своего пребывания в Италии она решила навестить графиню в имении ее родственников.

Графиня жила в просторной усадьбе, находящейся в маленьком поселке, расположенном на холме над тихой бухтой. По берегу бухты извивалась узкая дорога, ведущая на пологий склон горы, где был расположен городской парк. Оттуда открывался великолепный вид на водную гладь моря и чарующие закаты солнца. Вдали, у самого горизонта, угадывались очертания далеких островов и белые треугольники парусников, вышедших в плавание. Весь берег бухты был застроен нелепыми домами и отелями разномастной архитектуры, что портило вид с берега, но совершенно не мешало виду на море.

Проведя почти весь день на вилле у графини и ее родственников, к вечеру Елена вместе со своей приятельницей направилась на прогулку в местный парк. Женщины бродили по аллеям, любовались на море, потом присели на скамеечку и принялись рассматривать гуляющие пары. Публика была разнообразная, разноцветная и, судя по одежде, зажиточная. Один из прогуливающихся мужчин показался Елене знакомым. Она видела его со спины. Мужчина шел рядом с высоким, худощавым господином и вел с ним оживленную беседу. Немного постояв на площадке у обрыва скалы и полюбовавшись на морскую даль, мужчины развернулись и направились в обратный путь.

Теперь Елена могла разглядеть их лица. Она присмотрелась повнимательнее и изумилась: в обладателе знакомого силуэта она узнала не кого-нибудь, а господина Митровича! Действительно, это был он! Елена просто захлебнулась от радости! Он, тот самый человек, которого она больше всего хотела встретить в Италии. Чудо! Господин Митрович словно материализовался из самых затаенных уголков ее «комнаты желаний».

– Графиня, – обратилась Елена к своей спутнице, – на свете случаются иногда чудеса! Помните моего раненого из Константинополя? Так вот, посмотрите, оперный бас, Агарди Митрович, собственной персоной идет к нам навстречу.

– Действительно он! – согласилась графиня. – Никогда бы не подумала, что именно здесь можно было его встретить. Удивительно тесен мир! Пойдемте, поприветствуем вашего знакомого.

Господин Митрович тоже никак не ожидал встретить на дорожках этого парка своих знакомых из Константинополя, которые, как он помнил, должны были бы путешествовать по странам Востока, а не по курортам Италии.

После светского обмена приветствиями и любезными фразами Елена выяснила, что предмет ее мечтаний живет во Флоренции, а сейчас приехал в это ничем не примечательное курортное местечко навестить приятеля или, скорее, идейного соратника. По лицу Агарди Митровича было видно, что он тоже очень рад встрече. Завязалась беседа, и две пары направились к обрыву скалы обменяться новыми впечатлениями и полюбоваться пейзажем. Оперный бас сказал Елене, что он уже не надеялся разыскать ее, так как не раз писал «до востребования» в те города, где она могла, по его мнению, находиться. Не получая ответа, очень расстраивался. Но теперь судьба снова свела их! Агарди выяснил, в каком отеле Елена остановилась, и обещал, что вскоре непременно навестит ее.

Елена принялась ждать. Как никогда ей хотелось красиво одеться, понравиться. Понравиться не только ему, но и себе тоже. Главное было, создать настроение, и она постаралась. Когда настал день их встречи, Елена оделась в бело-желтое платье, надушилась нежными ароматными духами и вышла к своему приятелю – светлая, цветущая, летняя, легкая, благоухающая, как ветка жасмина.

Агарди манила свежесть ее молодости. Радость встречи охватила тело дрожью желания. Он давно мечтал остаться с ней наедине, слушать ее мистические речи, наслаждаться близостью несбывшейся мечты. Елена вновь появилась в его жизни так же внезапно, как и исчезла – видение, легкая дымка, добрая фея из сказки. Она пришла, спасла его и растворилась в неизвестности. И вдруг новое воплощение! Вот она-рядом! Совсем рядом. Можно протянуть руку, дотронуться до нее и…

– Поцелуйте меня, мой Лев, – тихо сказала Елена, когда они, долго блуждая вдвоем по берегу залива, оказались в глухом диком месте, где кроме плещущихся морских волн, редко растущих пальм да вытащенных рыбаками на берег баркасов, больше ничего не было. Так сложилось из разговора, что Елена стала называть Агарди Львом, который был вполне схож с царем зверей по облику, хватке и манере поведения.

Агарди нежно обнял ее и прикоснулся губами к ее губам.

Елена замерла. Так они долго стояли друг против друга, не зная, что делать дальше, потом взялись за руки и вместе опустились на песок. Агарди скинул с себя рубаху, обнажив складное, сильное тело и принялся отчаянно расстегивать пуговицы платья Елены. Она не сопротивлялась, но и не пыталась помочь. Когда Агарди уже почти совладал с десятком неподдающихся застежек, Елена вдруг испуганно прошептала: «Ой, что же это? Не надо, не надо… так вдруг… здесь… я не смогу…»

Ее тело хотело того, к чему стремился ее друг, но в душе, по неписаным правилам женского кокетства, она не могла сразу согласиться на его притязания без всякого сопротивления. А так, отталкиваясь и отнекиваясь, создавалось впечатление, будто она вроде бы и не очень-то хотела. Он сам настоял!

Но Агарди неожиданно вскочил, быстро накинул на себя рубаху, встал, повернувшись к Елене спиной, и принялся глядеть куда-то в море. Елена смотрела на него с удивлением, не понимая, что это его «словно укололо». Спросить она стеснялась, но и молчать было неловко.

– Елена, я не могу быть с женщиной против ее воли. Если вы не хотите близости, зачем надо было начинать? Я ведь не железный, – спокойно и серьезно сказал Агарди, глядя не на нее, а на морские волны.

Елена суетливо застегивала пуговицы и по-прежнему молчала. «Как он не понимает: "Не надо!", – это женская хитрость, кокетство, защита от стыда, – думала она. – А он взял и поверил! Даже не попытался ничего возразить, настоять или сделать против ее воли. Он ведь мужчина и должен был сказать: "Надо!" В крайнем случае ничего не говорить, а делать по-своему, по-мужски. Не ей же объяснять, как это делается!» – возмущалась про себя Елена. Не могла же девушка сразу согласиться, ничего не говоря. А он ей мгновенно подчинился и все испортил! Зачем? Она была уже почти готова к близости. Разве она его просила подчиняться? Нет! А он подчинился! «Я думала, он лев. Царь зверей и человеческих сердец. Да, может быть, и лев в других ситуациях, а в этой – лев оказался без зубов. Беззубый лев – вот он кто», – повесила Елена ярлык своему другу, который с этой минуты приклеился к Агарди навсегда.

Агарди, возбужденный нахлынувшей страстью, стоял как вкопанный в двух шагах от плещущихся у его ног морских волн. Потом, сохраняя гнетущее молчание, он принялся ходить туда-сюда по прибрежному песку, как лев в клетке, усиленно смотря или себе под ноги, или в морскую даль, но только не на Елену.

Вдруг Агарди резко изменил направление движения, подошел к ней, сел рядом на песок и тихо произнес:

– Простите, Елена, я не хотел вас обидеть!

Елена опять не могла сообразить, что ответить. Она была настолько неопытна в амурных делах, что забыла все дежурные фразы из лексикона светских приличий. Но тут она вспомнила, что «дежурных фраз» в светских приличиях по этому поводу и быть не может. Все, что они сейчас тут делали у моря, – просто неприлично. «Надо было больше читать любовные романы, чтобы знать, о чем говорят в таких случаях», – подумала Елена. Она, к сожалению, подобных произведений мало прочла, а если и читала, то без всякого интереса. По ее мнению: «Читать о чувственности – примитивно. Одни ахи да вздохи – сплошная ерунда». В юности любовная тема ее не увлекала, да и сейчас – не очень. По крайней мере, она так считала. «А теперь какое-то глупое положение сложилось, что у него, что у нее. Он женат, она замужем. Зачем все это?» – рассуждала про себя Елена, когда они вдвоем потихоньку брели назад по берегу моря, беседуя о древней истории Италии и еще бог знает о чем. Это, казалось, уводит их от эпизода, случившегося на берегу рыбацкой деревни. Оба чувствовали, что главного они так и не сказали друг другу.

Елена уверяла Агарди: «Мистическое – это Дионис в человеке, бог энтузиазма, бог, который ведет нас в ночь, нашу ночь неведения, бог, дающий нам возможность освоить и покорить новое пространство, бог, которого сопровождает Аполлон, символизирующий способность принести свет и гармонию в освоенное нами пространство». Агарди слушал, завороженно любовался ее магическим очарованием, но никак не мог вникнуть в смысл словесного нагромождения мифологических образов и религиозной философии. Однако для него это не имело значения.

Прощаясь перед дверями гостиницы, где жила Елена, Агарди почувствовал, что не хочет расставаться со своей милой и приятной собеседницей. Найти и вновь потерять девушку своей мечты – несправедливо! Он предложил

Елене еще некоторое время провести вместе и отправиться во Флоренцию, где он тогда жил, познакомить ее с древними камнями, а заодно и со своей женой. Елена приняла предложение и стала собираться в дорогу.

Казалось, ничего между ними не изменилось. Хотя оба чувствовали – изменилось. Они были уже не просто друзья. Между ними было «Это». Что – «Это»? Ведь ничего не было, ничего не произошло.

Однако произошло – в их душах.

Глава 24 Соединение

Говорят, «сон в руку». А как его посмотреть?

Во Флоренции Агарди поселил Елену в гостинице. Каждый день он приезжал к ней с тем, чтобы провести немного времени вместе. Ему этого хотелось, ей тоже. Вскоре он познакомил ее со своей женой, представив как русскую соратницу, которая спасла его в трудную минуту. Женщины друг другу понравились и даже сумели подружиться. Но, по всей вероятности, глубоко засевшее, хорошо скрываемое чувство ревности жило в душе обеих женщин.

Однажды Елена наблюдала, как, стоя напротив своей жены, Агарди слушал ее, глядя в землю, а та ему пыталась что-то доказать, по-особому жестикулируя руками, как это умеют делать только итальянцы. Жена выплескивала горячие эмоции прямо ему в лицо и что-то говорила со стальным напряжением в голосе, будто лопались струны от всхлипывающих рыданий. Из обрывков разговора было ясно, что жена недовольна. Вероятно, он нарушил какие-то ее планы, надежды, да еще приехал не один, а с дамой, с которой до сих пор, как он говорил, продолжал заниматься политикой. А может быть, не только политикой? Жена, вероятно, спрашивала его, как это понимать. А горячий, сильный, неукротимый борец за справедливость даже не пытался ничего объяснять и, потупив голову, молча слушал ее, словно провинившийся ребенок. Не мог же муж рассказать своей жене, что в Ницце он всю ночь просидел у моря возле Елены, слушая ее необыкновенные рассказы, или то, как они гуляли по Флоренции, обсуждая не столько политическую ситуацию в Италии, сколько наличие мистики в жизни современного общества. Кто в это поверит?

То, что тогда рассказывала ему Елена, было загадочно, интересно, происходило из другого мира. Он любовался красотой сложной мысли и необыкновенными, завораживающими глазами своей собеседницы.

Сейчас, слушая жену вполуха, он тоже ничего не понимал. Жена была чем-то недовольна, раздражена. Но он считал, что это неважно. Она вновь и вновь на чем-то настаивала, в чем-то его обвиняла. Агарди молчал. «Зачем, – думал он, – возражать, сопротивляться? Лучше дать ей выговориться, а потом отрезать все одним-единственным словом и подвести итог неприятной беседе».

Елена, издали наблюдая за их разговором, смотрела и думала, какой был бы ужас, если бы действительно она доверилась ему и провела ночь на песке в его объятиях. «Хорошо, что ничего не было. Что бы я чувствовала сейчас? Если бы тогда все произошло, я никогда не смогла бы смотреть в глаза его жене», – оправдывалась она перед собой, поглядывая с некоторым волнением на повздорившую семейную пару. Однако она не испытывала угрызений совести, ведь ничего «такого» не случилось.

Но, как говорится, «сколько веревочку не вей – конец будет». Если две души стремятся друг к другу – слияние неизбежно. Это и случилось в венской гостинице, во время гастролей Агарди. Они поселились вдвоем, представившись мужем и женой. Оперный бас Митрович и госпожа Блаватская, можно сказать, сбежали из Италии, оставив там все свои дела и привязанности: Агарди – дом, политику и жену, которая до конца сезона была занята в местной Опере; Елена – цирк и графиню Киселеву.

Наконец настал день, когда две одурманенные чувством души в едином порыве опустились на «любовное ложе», как будто это само собой разумелось, и соединились в общем стремлении. Рассудок заволокло туманом. Их захватили эмоции. Чтобы не отвлекаться от новых пьянящих ощущений, Елена закрыла глаза и тут же ясно увидела, как в одно мгновенье вспорхнула над землей, к самым облакам, пролетела птицей над ними и вдруг начала стремительно падать. У нее захватило дух, и в этот самый момент в ее сознании промелькнул образ ее Хранителя. Он подхватил ее на руки, вспорхнул вместе с ней высоковысоко в небо, крепко прижал к себе, обвив руками, и вздрогнул. От этого неожиданного движения по ее телу разлилась волна удивительной неги и радости. Но это было еще не все. Когда Хранитель выпустил Елену из рук, она, превратившись в перышко, легко паря и покачиваясь в воздушном потоке, медленно опустилась на землю. Нега потихоньку растворялась, еще долго оставляя ее в недвижимом внутреннем созерцании.

Елена открыла глаза. Агарди, весь в поту, лежал рядом с ней, откинувшись на подушку и раскинув в стороны руки. Он тяжело дышал, словно переводя дух после долгого бега, и показался Елене каким-то беззащитным. Зрелище ее не впечатлило, но и не оттолкнуло. Она все еще находилась под чарами картины, увиденной с закрытыми глазами. Реальность не пересекалась с ее иллюзиями.

Однако быть рядом с Агарди ей нравилось. Все дни они проводили вместе: ездили по стране, посещали светские мероприятия, навещали вновь приобретенных знакомых, иногда гуляли по лесу, лежали, как простые крестьяне на траве или в стоге сена, смотрели в небо и вели разговоры о силе природы. Но вечерам, несколько раз в неделю, Агарди был занят в Венской опере, а Елена аплодировала ему из зала.

Первое время великий оперный бас просто боготворил свою возлюбленную, испытывая небывалый прилив сил. Ему все нравилось в Елене, даже ее строптивый характер и увлечение магией, что добавляло некоторую таинственность их отношениям. Он считал ее редким сокровищем, дарованным ему небом. Как в юные годы, Агарди вновь овладела радость победителя оттого, что он сумел завоевать такую необыкновенную молодую девушку. Он – зрелый, опытный мужчина – имел возможность держать в объятиях, чувствовать молодое, нежное тело, мог наслаждаться им, любить и боготворить! Это было настоящее счастье! О чем еще можно мечтать!

Все его эмоции были выражены только восклицательными знаками. Они кружили ему голову, подчиняли и уводили от действительности в мир, который создан только для них двоих.

Как честный человек, Агарди не хотел иметь секретов от своей подруги и пытался сделать так, чтобы она поняла, с кем находится рядом и чем рискует. Он подробно изложил всю историю своей жизни, похожую на большой запутанный клубок разноцветных ниток. Клубок состоял из политики, заговоров, борьбы, театра, предательства друзей и любимых, светских развлечений, взлетов, падений, разочарований, получения громадного наследства, полного разорения, опасных встреч, тяжелых утрат, преследований и неудовлетворенных желаний. Он рассказывал о себе прямо и откровенно, все как есть. Зачем? Скорее всего, ему надо было высказаться. Ведь не все можно доверить священникам, которых он, по непонятной причине, терпеть не мог. Елене он не просто доверял, он очень хотел, чтобы она им гордилась. Со всеми своими достоинствами и недостатками Агарди в душе был борец, непримиримый, уверенный в своей правоте, беспощадный к врагам, щедрый к друзьям, с женщинами – нежный и любящий, иногда резкий, но в то же время трогательно мягкий. Одним словом – разный.

Порой политика его так далеко заводила, что дело доходило в лучшем случае до драки, а в худшем – до ареста и даже до тюрьмы. Именно поэтому идиллия его сказочной жизни с Еленой длилась в Вене совсем недолго. В один прекрасный день случилось непредвиденное. На оперного баса, что называется, «нашло». Об этом его состоянии вспоминали так: «В нем разгорелись чувства политического протеста, вылившиеся в публичную религиозно-патриотическую речь. Агарди Митрович набрался смелости и прямо со сцены оскорбил самого папу. Журналисты быстро принялись раздувать искры скандала и воспламенили огонь до такой степени, что пожар принял опасный политический оборот. Ситуация стала угрожать господину Митровичу виселицей, тем более что его противники и австрийские чиновники намеревались со всей решительностью довести дело до логического конца».

Елена, почувствовав, как сгущаются тучи над головой ее героя, сначала бросилась за помощью к адвокатам, но потом, поразмыслив, решила заглянуть в «комнату желаний».

Когда комната появилась в ее сознании, Елена написала на ее стене почти революционный лозунг, состоящий из трех слов: «Свободу Агарди Митровичу!» Буквы засветились и выпустили из себя шлейф мигающих светлячков, кружившихся в вихре танца. Потом огоньки перелетели на другую стену комнаты и сложились в слова: «Ты должна уехать». Она обрадовалась. Тайные силы, судя по надписи, выдвигали условие, но должны были помочь. Елена взяла в руки один огонек и выпустила его в небо.

Комната исчезла из ее сознания, но засветился образ графини Киселевой, что, скорее всего, означало: «Все зависит от нее».

Елена опять бросилась к своей приятельнице, слезно умоляя о помощи. Несмотря на опасность, графиня начала тонкую политическую игру в высшем свете и, пытаясь выйти на нужных людей, привлекла своего влиятельного мужа. Она сделала невозможное: благодаря ее усилиям, уму и настойчивости дело было представлено в суде в должном свете, и в самый последний момент господину Митровичу был вынесен оправдательный приговор. Его буквально вытащили из петли и отпустили на свободу.

Теперь Агарди был по-настоящему счастлив! Чудо своего спасения он приписывал исключительно Елене. Ощутив очередной раз вкус борьбы и приключений, граничащих со смертельным риском, он внутренне считал себя героем, к ногам которого припала его необыкновенная поклонница! Ему казалось, что стремление вытащить его из петли отразило подлинные чувства Елены. Ведь только очень любящая женщина могла ходить, просить, унижаться перед властями и так радоваться его освобождению! Он был не в состоянии словами передать свою благодарность, поэтому просто предложил разделить с ним его судьбу. Правда, был момент, который его несколько озадачивал. В минуты близости Агарди всегда ощущал как бы присутствие кого-то третьего, кто стоял между ними. Тогда Елена ему не принадлежала, казалась отсутствующей, далекой. Агарди начинал ревновать. К кому, он не знал, но ревновал, искал причину, но не находил. Пытался копаться в себе, обнаруживая только одну причину, которую невозможно было исправить – возраст. Поразмыслив, он предположил, что, вероятно, то, что он считает нормой в его солидные пятьдесят, совершенно по-другому видится в ее ветреные двадцать. Он пришел к выводу: следует принимать подарки судьбы такими, какие они есть.

Елена, выслушав предложение руки и сердца, не возражала. Она была уверена, что ее брак с генералом Блаватским уже давно признан фиктивным, а если нет, то рано или поздно это произойдет. Бумаг о разводе она не получала, но и других известий от своего мужа не имела. Агарди в тот момент тоже был женат, но пребывал в уверенности, что получит развод без особых проблем, так как у них с женой не было детей, а бесплодие – веский аргумент для развода даже для Римской церкви.

От радости новоиспеченный жених написал дедушке Елены письмо с предложением руки и сердца его внучке, а также с объяснениями в своих пылких чувствах, гордо подписавшись – «ваш внук». Однако «внук» ответа так и не дождался. Елена тоже ждала ответа от дедушки, ведь она до сих пор переживала, что обидела деда, бросив в Керчи прислугу и не доехав до Одессы. Тогда, чтобы спастись от преследований мужа и его гвардии джигитов, ее снарядили в дорогу, дав все необходимое – деньги, транспорт и людей. Она же поступила по-своему. Теперь молчаливый отказ дедушки свидетельствовал о том, что родня не одобряет ее действий, избранника, не разделяет ее радость. Печально!

Проплакав от отчаяния несколько ночей в подушку, Елена пришла к заключению, что надеяться, как и прежде, может только на себя. Она не станет объяснять родственникам, где находится и с кем живет. Раз они не сочли нужным даже ответить, значит, им это все равно или неинтересно. Тогда, чтобы убедить себя в искренности своих чувств и серьезности взаимных отношений, Елена решила тайно обвенчаться со своим любимым в маленькой православной христианской церкви, где их никто не знает.

Она по-своему любила своего воинственного героя, правда, порой бывала слишком резка и необъяснима. Ее упрямство в определенных вопросах жизни иногда походило на простой женский каприз, на который можно было бы не обращать внимания и надеяться на лучшее, если бы не стало очевидным – вряд ли удастся привязать Елену к месту, усадить дома или заставить заниматься семьей. В ней жила глубокая страсть к приключениям и рискованным мероприятиям, то есть некое чувство юношеского авантюризма, избавиться от которого, казалось, было невозможным даже хирургическим путем. В молодости Агарди тоже было свойственно это чувство. Борец по натуре, он кидался в рискованные мероприятия, не думая о последствиях. С годами, в пылу сражений с судьбой, это свойство растерялось. Ведь авантюризм, в хорошем смысле этого слова, – привилегия молодости. С возрастом он угасает и заменяется «осторожностью», «рассудительностью», «разумностью», «тонким расчетом», «достоинством» и «непререкаемым авторитетом».

Елена, в свои двадцать, пока еще не задумывалась над столь скучной терминологией. Поэтому, связав себя ненадолго «цепями семейного счастья», она уже рвалась на волю в поисках новых приключений. Агарди внутренне протестовал, никак не желая смириться с ее порывами, но вслух ничего не мог возразить. Он прекрасно осознавал, что Елена никогда не будет ходить перед ним на цыпочках, в ожидании его доброго слова или сигнала к действиям. Она сама – импульс, мотор, ребус, загадка. Ведь до сих пор не нашлось такого человека, который смог бы приковать ее к себе или посадить в клетку, даже золотую.

Из нее рвалась наружу единственная страсть – страсть познания. Правда, направления и цели ее исследований пока не были определены. Но какие в ее годы цели! Она просто хотела впечатлений и чудес, которым пыталась найти объяснения. Свободная, как птица, в погоне за сказкой и чудесами, Елена готова была лететь за ними хоть на край света! Ее желания, словно морской ветер, могли перемениться в одно мгновенье! Никто не знал, в какую сторону подует морской ветер через минуту, никто не мог предположить, как Елена себя поведет в следующий момент. Что она сделает: одарит своей мистической улыбкой, добрым вниманием, окутает необъяснимым очарованием, приблизит, заворожит? А может быть, вспорхнет ввысь, как перелетная птица и улетит в неизвестном направлении в поисках новых впечатлений? Кто знает, когда вернется?

Решение, которое она приняла, получив от Агарди предложение руки и сердца и став его формальной женой, – было, как всегда, необъяснимо. То ли она в последний момент прочитала мысли сомнения своего сердечного друга, то ли почувствовала, что игра в «семейную жизнь» ей порядком надоела, то ли само слово «свадьба» поставило перед ней очередной барьер, а может быть, молчаливый отказ родственников сыграл свою роль в ее решении?.. Так или иначе, в один прекрасный день Елена, ничего никому не сказав, незаметно вышла из комнаты, где они с Агарди проводили вместе свои последние «медовые» дни, и пропала.

Куда? Агарди узнает не скоро – через много лет.

Глава 25 Вестник

Обычно вести передаются из уст в уста, их можно прочитать, услышать или подслушать, но иногда они прилетают на крыльях

По тифлисской мостовой, кружась и подпрыгивая в вихре летнего вечернего ветерка, летел обрывок газеты. Подхваченный воздушным потоком, бумажный листок то подскакивал вверх, то стремительно падал вниз, то кружился в воздухе, словно белая верткая птичка, спасающаяся от невидимого врага. Но вот навстречу ему из завесы городской пыли появилась чья-то нога, обутая в сапог, которая, изловчившись, с ожесточением вдавила порхающий листок в раскаленную от дневной жары каменную мостовую. Словно раненая птичка, листочек затрепетал обнажившимся из-под сапога кривым уголком, похожим на крылышко. Казалось, «птичка» уже не вырвется из расставленного силка, но сапог приподнялся и, не задерживаясь в своем чеканном движении, через мгновенье исчез в пыли. А газетный листок, освободившись, вновь взмыл вверх, закружился в своем странном танце и вскоре скрылся из вида, перелетев через высокий забор одного из домов. Там он еще немного покружился в воздухе и, словно нарочно, упал на стол открытой летней террасы, за которым беседовали две миловидные молодые дамы, пьющие из крошечных фарфоровых чашечек крепкий кофе.

Одна из дам протянула руку, чтобы сбросить со стола принесенную ветром бумажку, но ее внимание привлек газетный шрифт. Обрывок был частью какой-то английской газеты с ярким заголовком к небольшой заметке. Она взяла в руки сморщенный листок, расправила его и прочитала: «Фортепьянный концерт…» Дальше было оборвано, а ниже выделено: «Исполнитель… Елена Блаватская».

– Посмотри-ка, Вера, что тут написано! – сказала дама своей собеседнице, протягивая газетный обрывок.

Вторая дама вынула из сумочки пенсне, долго пристраивала его к переносице и, наконец, настроившись на чтение, пробежала глазами заметку. Через мгновение брови ее вздернулись от удивления, пенсне соскользнуло на кончик носа, и она воскликнула, всплеснув руками:

– Верочка, это же наша Леля! Глазам не верю, она дает фортепьянный концерт в Лондоне. Наша Леличка?!

Вторая дама более тщательно разгладила нежданное послание и принялась его изучать.

Одной из дам, беседовавших за столиком, была сестра Елены Петровны Блаватской – Верочка. Вторая дама – ее тетя, Екатерина Андреевна Витте.

Со времени бегства Елены из России, ее младшая сестра Верочка вышла замуж за офицера, став госпожой Яхонтовой, а Екатерина Андреевна Витте, обзаведясь семьей и ребенком за год до Елениной свадьбы, родила еще одного сына, чем очень гордилась. Обе молодые женщины были счастливы в браке, полностью погрузились в семейный быт и ни о чем другом, кроме семьи, не помышляли. Жили они дружно, тесно общались, переписывались и использовали любую возможность повидаться. Почти весь год Верочка жила там, где служил ее муж, который, будучи человеком военным, перемещался с места на место, следуя приказу. Летом она вместе с детьми приезжала к своим родственникам в Тифлис, где по-прежнему жила семья Екатерины Андреевны Витте и ее любимые дедушка с бабушкой.

– Интересно получается, – заметила Екатерина. – Мало того что английская газета вообще попала в Тифлис, обрывок вполне мог остаться на улице, залететь в любой другой двор или вовсе быть выброшенным. А попал именно к нам! Словно Леля сама отправила нам это послание с голубем по воздушной почте.

– Неспроста это, – согласилась Верочка. – Знаешь, Катя, я часто вижу один и тот же сон: идет снег, на улице сугробы и зимняя обледеневшая горка. Кто-то катится с нее на санях мне под ноги, но я не могу понять кто, лица не видно. Санки приближаются, человек, катящийся с горки, поднимает глаза – это Леля. Мне кажется, зимой я ее непременно увижу.

– Будем надеяться, что твой сон «в руку», – успокоила сестру Екатерина. – Может быть, в скором времени Леля и впрямь примчится к нам либо в санях, либо на поезде, либо приплывет на пароходе.

– Какая разница, на чем, лишь бы приехала, ведь мы о ней ничего не знаем. Но, судя по этой газетной заметке, у нее должно быть все в порядке. Вероятно, она утвердилась в лондонских музыкальных кругах, дает концерты. Нам остается только догадываться. Интересно, когда она научилась музыкальному мастерству? В детстве, помнится, она не проявляла особой усидчивости у фортепьяно.

– Ты ведь знаешь, Вера, у Лели множество скрытых талантов, которые в детстве могли быть не столь выразительны, – возразила Екатерина. – Ей все дается без особого труда. Я ничуть не сомневаюсь, что если ей вдруг пришла фантазия достичь профессионализма в музыкальной игре, она вполне могла им овладеть.

– Пожалуй, ты права, Катя. Если это действительно наша Леля, то будем счастливы уже тем, что у нее все сложилось замечательно, так, как она хотела.

Глава 26 Под стук колес

В поезде всегда приятно почитать, пожевать или без устали смотреть в окно, развязывая узелки в нитях своей памяти.

И вновь вокзальная суета, носильщики, запах железнодорожных вагонов, тесное купе, случайные попутчики, вагон-ресторан, мелькающие картинки деревенских пейзажей за окном – словом, дорога.

Варшавский экспресс, монотонно постукивая колесами по новеньким, только что отстроенным европейским железнодорожным путям, стремительно бежит на восток. Франкфурт, Эрфурт, Берлин остались позади. Завтра Варшава, там пересадка на Петербург, а через день – дома.

Госпожа Блаватская, удобно расположившись в купе вагона первого класса, держит путь в Россию. Она загадочно улыбается, глядя в окно, и о чем-то думает. То тут, то там мелькают за окном немецкие деревеньки с «пряничными» домиками, словно сошедшими с поздравительных рождественских открыток. Вдали виднеются холмы, сосновые леса, покрытые белоснежным инеем, а перед ними расстилаются зимние скошенные поля, раскроенные на разноцветные кусочки, точно лоскутное одеяло, по которому разгуливают косули и, как ни странно, никого не боятся. «Наверное, здесь нет охотников, – решает про себя Елена. – Так бы смотреть и смотреть весь день, не отрываясь, в окно и радоваться красоте природы и жизни». Елена едва заметно улыбается уголками губ и еще глубже погружается в себя. Теперь она смотрит через оконное стекло своего маленького купе, но пейзажа больше не видит. Ее взгляд ушел в себя, он в поисках того, что у нее сосредоточено внутри. В голове возникают картинки из прошлого.

Мысли вертятся, переплетаются в запутанные клубки, появляются новые ниточки, казалось бы, удачных решений, но к ним добавляются новые вопросы, остающиеся без ответа. «Как ее встретят родственники, что скажут, осудят ли, похвалят, откажут?» Никто не может заглянуть в чужую душу, даже она, которая, кажется, умеет читать чужие мысли на расстоянии и видеть сквозь стену.

После десяти лет странствий по миру Елена изменилась. Она уже давно не выглядит капризной, своевольной, не знающей запретов девочкой, глядящей на мир широко раскрытыми, удивленными глазами. Она многое повидала, трудности ее закалили, сделали более опытной, более жесткой, еще более целеустремленной. «Нашла ли я то, что искала? – спрашивала она себя и сама же отвечала: – Пока нет. Но, как говорится, "надежда умирает последней"».

Куда бы ее ни забрасывала судьба, везде Елена искала общения с магами, шаманами, изучала их ритуальные действия, удивляясь скрытым возможностям необъяснимой магической силы. Девушка впитывала в себя все, что могло ей показаться интересным. За эти годы она обогнула весь земной шар, посетила Канаду, Соединенные Штаты, Мексику, Индию, Египет, Европу.

Кем она больше была – туристом или исследователем, собирающим по крупицам впечатления и знания, – никто пока сказать не мог. Ее сестра говорила: «Елена, как спичка, быстро зажигалась, вдохновенно увлекаясь новой яркой идеей или мечтой, устремляясь в погоню за неизвестным. Но потом, когда до мечты, казалось, уже можно было дотронуться рукой, она принималась ее пристально разглядывать, не решаясь взять в руки. Мечта казалась ей серой, поблекшей, не такой уж интересной или вовсе ошибочной. Душу ее охватывало разочарование, и в расстроенных чувствах от неудачи она бросала начатое. Но, как правило, в тот же самый момент, еще не остыв от прошлой идеи, Елена вдохновлялась новой мечтой и с неожиданно вспыхнувшим жаром устремлялась к ней, пока та, как и предыдущая, вела ее за собой. Затем ее охватывало новое разочарование, и все повторялось сначала».

Развитие ее жизненных устремлений кружилось по спирали, которая неуклонно стремились к своему Эвересту.

Однако ничто не проходит бесследно. Все, чему человек научился в жизни, когда-нибудь да пригодится. У Елены накопленный багаж знаний и умений был уже достаточно велик. При случае она открывала свой «сундучок» и доставала из него все необходимое. Но самым ценным, что у нее хранилось, были «феномены». Они стали ее настоящей страстью и бесценным сокровищем, тщательно охраняемым от посягательств. Иногда «феномены» были похожи на обычные фокусы, требующие простой ловкости рук или особенностей визуального восприятия, а иногда они не поддавались никакому объяснению.

Чаще всего Елена любила показывать «чудеса» по сценарию церемониалов древних религиозных обрядов. Кроме того, она научилась «вызывать говорящих духов», читать чужие мысли, освоила элементы гипноза, что с успехом демонстрировала обществу, превращая свое умение в захватывающее загадочное шоу. Как правило, ее «феномены» или «чудеса» считались необъяснимыми с научной точки зрения и тем более непонятными простому обывателю. Сама Елена тоже многого не могла понять. Просто знала, что при определенных условиях или манипуляциях, которые она проводила, так получается. Почему так получается – оставалось загадкой. Однако «чудо» почти всегда успешно свершалось к радости восхищенных зрителей и к ее собственной радости.

С тех пор как она вернулась из кругосветного путешествия в Европу, не прошло и года. Это случилось в самом начале весны. Сначала Елена остановилась в Лондоне. В красоте ранней весны этого унылого туманного города было свое очарование. Улицы, площади и скверы дышали ароматом тяжелых гроздей сирени, особенно после потоков теплого дождя, умывающего каждый молодой зеленый листочек. Несмываемая дымка смога растворялась до прозрачности, сквозь которую просматривались Вестминстерские башни, шпиль королевского дворца с развевающимся национальным флагом и тысячи устремившихся к небу чадящих печных труб.

Елена наслаждалась красотами Лондона несколько месяцев, потом провела пару недель во Франции, отправилась в Германию, но вдруг ей стало тоскливо – потянуло в Россию, к своим. Любому путешествию когда-нибудь приходит конец. Усталые искатели приключений тоже иногда хотят отдохнуть от впечатлений или поделиться ими с окружающими.

Елена пыталась связаться со старыми европейскими знакомыми, но Рождество разбросало всех знакомых по их родственникам, а там Елену, как говорится, никто не ждал. Стало тоскливо. Все разъехались по своим домам, городам и странам. Только она так и не сумела обзавестись собственным гнездом.

Денег не хватало. Перемещаясь из страны в страну, из города в город, живя почти постоянно в гостиницах, нужно было обладать большим состоянием или твердым доходом. Громадное наследство в 70 тысяч рублей, полученное Еленой несколько лет назад от крестной матери, закончилось. Молодая девушка не сумела им толково распорядиться, за два года пустив состояние на ветер. Вернувшись в Европу, ей пришлось зарабатывать, давая в Лондоне музыкальные концерты. Но средств на богатую жизнь, к которой она уже привыкла, было явно недостаточно. Этот факт, разумеется, угнетал. Просить дополнительные деньги у отца было стыдно, поэтому своим европейским знакомым Елена объявила, что, пожалуй, она не прочь бы и в Россию вернуться.

За десять лет внешность Елены значительно изменилась. Она сильно располнела, превратившись из хрупкой круглолицей девушки в солидную молодую даму. Однако внутренне она была все той же веселой, умной, острой на язык, взбалмошной, невероятно обаятельной в общении женщиной, склонной к мистицизму.

В семьях ее родственников тоже произошло немало изменений. Отец со своей младшей дочерью Лизой – сводной сестрой Елены, теперь жил в Петербурге. Незадолго до того, как они последний раз виделись в Англии, отец женился на баронессе фон Ланге, но, к сожалению, через два года овдовел. Его молодая жена умерла в родовой горячке, оставив ему новорожденную дочь. С тех пор прошло много долгих лет, отец вышел в отставку и больше не женился, посвятив себя воспитанию младшей дочери.

К отцу Елена намеревалась заехать в первую очередь, а затем уж отправиться к сестре Верочке и остальным родственникам. Верочка, как и отец, неожиданно рано овдовела, поэтому пока еще жила в семье своего свекра, который любил ее как родную дочь. О господине Блаватском Елене ничего не было известно. Жив он или нет?

Все еще служит или ушел в отставку? Какие у него намерения относительно нее? До сих пор Елена опасалась, что муж может заявить о своих супружеских правах, поэтому хотела сначала через тетю навести справки о его намерениях. Кроме того, в письмах она умоляла тетю Надю, которая все еще жила в Тифлисе, до поры до времени сохранять тайну ее возвращения в Россию и как-нибудь связаться с генералом Блаватским, чтобы узнать о его намерениях относительно своей жены. По всей вероятности, у Елены были и еще кое-какие тайные мысли и желания, связанные с ее приездом на Родину. Но какие именно – бог весть.

Глава 27 Первое кругосветное

О том, что молодости и «море по колено» и «звездочка с небес».

Иногда Елена вспоминала своего милого сердцу Митровича. В душе она испытывала к нему теплые чувства и была благодарна за все, что между ними было. При этом не испытывала сожаления о том, что, не желая обременять себя семейными условностями, она сбежала от дорогого сердечного друга без объяснений. Тогда все произошло по-английски, без прощальных слов, слез, поцелуев. Она просто села на пароход и направилась через Англию в Америку. Зачем? Странное слово – «зачем». Так спрашивает только тот, кто не понимает, отчего люди лезут на вершину горы, рискуя каждую минуту упасть в пропасть; приделывают к рукам искусственные крылья, желая парить в небе, как птица; или ныряют на дно морское, задыхаясь от удушья, чтобы посмотреть на рыбок. Объяснение у всех одно – «ИНТЕРЕСНО!»

«А опасность?» – спросят скептики.

Ответ для скептиков будет непонятен: у пытливых, любознательных исследователей опасность в расчет не принимается. Пытливый ум не боится испытаний, а ловушки, расставленные жизнью на пути исследователя, только добавляют адреналин в кровь. Риск, неизвестность и жажда познания – вот три кита, которые двигают отважных вперед.

Когда у Елены появилась мечта посетить Индию, ее уже нельзя было остановить. Ей крепко засели в голову слова Учителя о том, что в Индии спрятаны несметные сокровища древних знаний, которые недоступны цивилизованной Европе. Тогда Учитель сказал: «Индия предначертана тебе, но позже, лет через двадцать восемь-тридцать». «Тридцать?! Ну, это уж чересчур!» – возмущалась Елена. Так долго ждать ее нетерпеливая душа не могла. Она оправдывалась тем, что Учитель не запрещал посетить Индию раньше назначенного срока, сказав: «Поезжай туда и посмотри страну». Значит, уговаривала себя Елена, можно ехать просто так, не по делу, а ради собственного интереса или удовольствия. Попытавшись опередить события, она отправилась в Индию, как Колумб – открывать для себя новые земли, двигаясь через Атлантику на Запад.

Проще было отправиться в морское путешествие по Средиземному морю, оттуда до Индии рукой подать. Но упорная девушка не искала легких путей. Она не желала ограничиваться короткой морской прогулкой, решив растянуть удовольствие. Для начала она была не прочь познакомиться с Новым Светом, а уж потом пересечь Тихий океан и добраться до Индии.

Отчего нет, если есть такая возможность?

Начать знакомство с Америкой Елена предполагала с Канады. На это были три причины. Первая – уехать подальше от Европы, чтобы ее таким образом не нашел не только законный муж – Блаватский, но и наполовину законный – Митрович. Зачем связывать себя лишними обязательствами?

Вторая причина выглядела по-детски мило и даже наивно. Как она потом говорила, «ей хотелось посетить страну, о которой она много читала в романах Фенимора Купера», а индейцы, их древняя магия, чудеса, ритуалы, шаманы – манили ее, как магнит.

Третья причина – слова Учителя. Еще при встрече в Англии Учитель сказал, что прежде, чем Елена сможет приступить к делу, которое поможет ей найти и «Камень и Деву», она должна многое познать, познакомиться с миром, пройти испытания, – чем больше, тем лучше.

«Новый Свет – куда уж лучше и больше! Надо двигаться именно туда», – такой вывод сделала любознательная девушка и отправилась в неизвестность.

Впечатления от Америки начались с Квебека. Там ее познакомили с местными индейцами. Знакомство оказалось впечатляющим, но не очень удачным. Елена надеялась, что в силу своей незаурядности и явных способностей, которые немедленно отмечали все ранее встречавшиеся на ее пути шаманы, она сумеет выведать некоторые тайны индейских магов и познакомиться с их ритуальными действами. Однако индейцы не пожелали раскрывать своих секретов даже за подарки и деньги. В один прекрасный день они применили излюбленный самой же Еленой метод – неожиданно исчезли. И не просто исчезли, оставив о себе призрачные воспоминания, а прихватили с собой «подарки». Они забрали кое-что из ее вещей, в том числе пару ботинок, которыми Елена очень дорожила и каких, по ее словам, «в те дни было не найти во всем Квебеке».

Разочаровавшись в коренных индейцах, на которых, по мнению магически настроенной девушки, скорее всего, сильно повлияли английские миссионеры, – Елена направилась в Мексику, по дороге остановившись в Новом Орлеане. Там ей предложили познакомиться с одним очень сильным шаманом или колдуном, практиковавшим вуду. Елена кое-что слышала об этой практике и силе ее воздействия. Обрадовавшись представившейся возможности, она с удовольствием согласилась. Однако Учитель, который почти ежедневно посещал ее в ночных видениях, предупредил Елену о том, что заниматься этой практикой слишком опасно, так как вуду – сильнейшая черная магия, которая может нарушить ее карму, приведя к непоправимым последствиям.

Он сказал, будто Белые маги, как правило, властвуют над низшими духами, которых они используют для выполнения различных поручений. Белый маг контролирует вредоносных по природе духов, которые становятся его рабами, и принуждает их выполнять благодетельные замыслы. Приверженец черной магии, напротив, оставляет злого духа, находящегося у него в подчинении, таким, каков он есть. Главное же, Учитель предупредил, что после вуду Елена вряд ли сможет заняться делом, о котором они договорились в Лондоне. Елена не поверила, тогда Учитель вызвал ее на виртуальный разговор.

Он начал издалека, сказав, что существуют два противоборствующих лагеря – Добро и Зло, каждый из них имеет своих адептов. Необычайные способности и огромный энергетический потенциал свойствен адептам того и другого лагеря. Он же сотрудник Сил Света, член Белого Братства и Учитель Шамбалы.

При слове «Шамбала» Елена напряглась. Она слышала его в детстве от своей татарской няньки и казацкого шамана, который, как ей казалось, рассказал прекрасную сказку о храбрых, самоотверженных людях, борющихся за спасение человечества от сил зла. И вот теперь Учитель оказывается тем самым героем из той сказки. Она не верила своим ушам. Учитель говорил ей:

– Враги Света существовали всегда. Очень сильны, организованны и знают приемы колдовства и черной магии. Многое им известно из области Сокровенного знания, поэтому искажают и извращают они каждое доброе начинание. Нападения темных сил и их стремление повредить людям, несущим поручения Белого Братства, создали необходимость охранных мер со стороны адептов Белого Братства. Учителя Шамбалы умеют защитить своих учеников и сотрудников. Основой подобной защиты служит психическая энергия, направляемая для помощи конкретному человеку или целому кругу людей. Наша помощь выражается, как правило, в посылке вибраций, генерирующих в пространстве любого бытия – физического или тонко реального – особые электромагнитные поля, которые препятствуют нападениям темных сил на сотрудников Белого Братства и просто полезных обществу людей. В основе подобной энергетической защиты лежит сила мысли, создающая в пространстве тонко-материальные полевые образования и структуры.

– Значит, мысль материальна? – поинтересовалась Елена.

– Разумеется, но сейчас я хочу сказать вам об опасностях и ухищрениях сил Тьмы. Трудно даже представить, насколько изощрены такие духи, принадлежащие к большим степеням. Они очень любят пользоваться теми, кто подошел к Учению Света и приобщился к ячейкам добра, но шаток в преданности и своих убеждениях. Играя на их шаткости и внушая им сомнения, они могут через них вносить смуту и разложение. Вот почему рекомендуется такая осторожность при приближении к Учению новых неиспытанных душ. Братья Тьмы очень любят большие интеллекты, развившиеся за счет сердца, ибо через них можно особенно тонко действовать. Вуду – самая сильная черная магия. Она может поставить на вас такие заслоны, которые не позволят нам дальше производить совместную работу. Поэтому я еще раз хочу предупредить о последствиях подобного нежелательного знакомства.

Елена не на шутку испугалась. Никакое любопытство, каким бы оно ни было сильным, не могло при такой постановке вопроса нарушить запрет Учителя. Она отказалась от встречи с Черным шаманом, практикующим вуду, тотчас собралась в дорогу и через Техас направилась в Мексику к древним руинам Центральной и Южной Америки.

Путешествие, как и следовало ожидать, было опасным, однако в пути ей везло на хороших людей, которые брали на себя заботу о ее благополучии. Они часто совершенно бескорыстно помогали молодой девушке в столь рискованном странствии избежать многих неприятностей. Таким был, например, месье Жак, который, рискуя жизнью, проводил ее до самой Мексики. Девушка ему понравилась. На прощание он предложил ей остаться с ним. Елена была растрогана вниманием и чувствами месье Жака, но от предложения, разумеется, отказалась. Ей надо было спешить дальше. Впереди была Мексика.

Свои впечатления от Мексики, поразившей ее богатейшей культурой древних инков, Елена тщательно хранила в памяти, надеясь когда-нибудь написать об этом книгу. В то время она не делала никаких заметок, жила в свое удовольствие, неумело ведя нехитрое хозяйство и без счета тратя на разные милые прихоти полученное от крестной матери наследство. Она завела себе громадного пса, прогуливая его на толстой цепочке из чистого золота, купила земельное владение, которое так и не видела, потому что документы потеряла, годами жила в гостиницах, много путешествовала по стране. Обосноваться на месте она не стремилась, так как не забывала свою главную цель – попасть в Индию.

Путь из Нового Света в Индию обещал много приключений и новых впечатлений, поэтому Елене следовало искать себе поддержку. Судьба откликнулась на ее просьбу, предоставив возможность познакомиться в Гондурасе с одним интересным индусом, направляющимся в Индию. Он оказался челой, то есть учеником Великих учителей. Только несколько лет спустя Елена узнала, что этот чела был направлен к ней Учителем, чтобы сопроводить ее в поездке и избавить от лишних хлопот. В дороге к ним присоединился еще один спутник, англичанин-естествоиспытатель, интересующийся таинствами Индии. Таким образом, друзья отплыли на пароходе от берегов Южной Америки, направившись через океан на Цейлон, а оттуда – на паруснике до Бомбея. Однако по прибытию в Бомбей компания распалась, каждый отправился по своим делам.

Глава 28 Знакомство с Индией

О том, что «сказки» в жизни случаются и «сказочники» встречаются, но почему-то первое увидеть гораздо труднее, чем второе.

В Бомбее знакомых у Елены не было. Она поселилась в гостинице и, казалось бы, должна была погибать от скуки от отсутствия каких-либо контактов. Но нет, в первую же ночь она поняла, что неведомый Господин и Покровитель не позволит ей долго оставаться в унынии, всякий раз поражая чудесами, которые она не могла объяснить.

С наступлением сумерек за окном раздался легкий стук. Елена открыла ставни, выглянула в окно, но, кроме торжественной красоты яркого, черного, бархатного неба, покрытого серебряной россыпью звезд, ее ничего не поразило. Она вдохнула полной грудью прохладный ночной воздух, наслаждаясь нежным, терпким ароматом южных растений, растущих прямо под ее балконом, полюбовалась мерцанием звезд, но вскоре поспешила вернуть ставни в первоначальное положение, чтобы избавиться от стаи комаров, хлынувших в комнату на свет горящей лампы. Повернув голову от окна, она обнаружила, что на столике, стоявшем у стены, вдруг появился поднос с горой экзотических фруктов.

«Странно. В комнату никто не входил», – подумала удивленная девушка, подойдя к двери и проверив ключ. Он был на месте. Она подергала дверь. Заперта.

– Не иначе как поднос прилетел через окно, – пришла она к единственно возможному выводу. – Однако это забавно!

С тех пор Елена жила, как в сказке. Почти каждый день ей открывалось очередное «чудо». Кувшины с водой, фрукты, одежда, предметы быта – прилетали по воздуху, сами размещались на столе или материализовались из ниоткуда. Елена была окружена заботой неведомого хозяина-волшебника, которого так ни разу и не увидела наяву, но знала наверняка, что это ОН, ее Учитель. Он являлся ей в сновидениях, разговаривал с ней, а днем присылал письма или нужных людей, с которыми она отправлялась в короткие путешествия вокруг Бомбея, знакомясь с обычаями Индии. Периодически у нее на столе, неведомо откуда, возникал конверт. К нему прилагалась записка с просьбой принять в дар небольшую сумму на расходы. Это было невероятно, необъяснимо, но совершенно реально!

Иногда на столе Елена находила другие приятные подарки, например билеты на какое-нибудь театральное представление. К билетам для сопровождения непременно «прилагался» чела, который возникал у двери, когда приходило время ехать.

О том, что происходило на сцене во время представления, Елене приходилось только догадываться, так как местных наречий она не знала. Зато происходящее производило на нее яркий театральный эффект.

«В креслах расстилалась, как огромный цветник, масса женщин в ярких цветных покрывалах. Между прекрасными бронзовыми лицами выглядывали красивые, иногда матово-белые личики персидских женщин, очень напоминающих красотой грузинок. Все первые ряды были заняты женщинами. В Индии всегда легко различить как исповедуемую веру, так и секту и даже касту, к которой кто-либо принадлежит, по знакам, расписанным на лбах сектантов обоего пола, а также различить девушку от замужней и вдовы».

По наблюдениям Елены: «…от других представительниц женского пола разных национальностей и вероисповеданий индианки отличались непокрытою головой, роскошью своих блестящих черных кос, закрученных греческим шиньоном на затылке, расписанным красками лбом и кольцами в одной ноздре. <…> Каждая из них была способна привести любого художника в восторг своими движениями, костюмом, грацией. Тем не менее от нашей румяной и дебелой какой-нибудь Анны Ивановны ни одна из красавиц Индостана не дождалась бы ни ласки, ни привета: "Ведь, экая срамота, прости Господи, глядишь: баба-то совсем голая!"»

«За ними, в партере, волновалось целое море самых оригинальных, нигде, кроме Индии, не встречающихся тюрбанов. Тут были и длинноволосые раджпуты с их прямыми, чисто греческими чертами лица, с разделенною на подбородке бородой, концы которой закручиваются за уши, в пагри, тюрбане, состоящем из двадцати аршин белой тонкой кисеи, обкрученной веревкой вокруг головы, в серьгах и ожерельях; тут были маратские брамины, с гладко выбритою (кроме центральной длинной космы волос) головой, прикрытой громадным блюдообразным тюрбаном ослепительно-красного цвета с золотым, выгибающимся вперед, словно рог изобилия, украшением наверху. <…> Голова у него так и клонится вниз под тяжестью драгоценных камней на тюрбане; все пальцы на руках и на ногах украшены перстнями, а ноги браслетами».

Ради интереса Елена решила однажды посчитать, сколько разных форм тюрбанов она наблюдала в одном только Бомбее, но через две недели поняла бесполезность своего занятия, так как это было все равно, что «сосчитать звезды на небе». «Каждая каста, ремесло, секта, каждое из тысячи подразделений общественной иерархии имела свой отличительный, блестящий пурпуром и золотом головной убор; золото снималось только в случае траура. Но зато все, даже богачи, советники муниципалитета, купцы, прочие – все до одного ходили босые, голые до колен, сверху одетые в белоснежные балахоны».

Не меньшее впечатление на молодую девушку произвело зрелище бомбейского госпиталя для престарелых животных, который она потом описала в своей книге «Из пещер и дебрей Индостана»:

«Бомбейский Пинжрапаль занимает целый большой квартал, разделенный на дворы и дворики, на лужайки и рощицы с прудами, большими клетками для опасных животных и загородками для более ручных. <…> В то время как несколько постоянно находящихся при этой странной богадельне ветеринаров перевязывали перебитые лапы у шакалов, терли мазью прокаженные спины чесоточных собак и приправляли деревянные костыли хромым журавлям, там, в двух шагах, на другом дворе, умирали от голода старики, женщины и дети. Их кормили пока за счет благотворителей животных, а животных, к счастью, было в то время менее обыкновенного. Наверное, многие из этих страдальцев с радостью согласились бы, не теряя времени, трансмигрировать в любого из зверей, так спокойно доканчивающих жизненное поприще в больнице…

Но и в Пинжрапале розы не без шипов. Если травоядные "субъекты" ничего лучшего не могут себе пожелать, то сомневаюсь, чтобы плотоядные, как, например, тигры, гиены, шакалы и волки, оставались вполне довольны как постановлениями, так и насильно предписанною им диетой. Так как сами джайны не употребляют мясной пищи и с ужасом отворачиваются даже от яиц и рыбы, то и все находящиеся на их попечении животные обязаны поститься. При нас кормили старого, подстреленного английскою пулей тигра. Понюхав рисовую похлебку, он замахал хвостом и, свирепо скаля желтые клыки свои, глухо зарычал и отошел от непривычной пищи, все время косясь на толстого надсмотрщика, который ласково уговаривал его "покушать". <…> Зато попугаи, журавли, голуби, фламинго, корольки – все пернатое царство ликовало, заливаясь на все тоны над завтраком. Охотно отдавали ему честь и обезьяны, прибежавшие первыми на зов. Нам также указали на святого, кормившего в углу насекомых собственною кровью. Совершенно нагой, он неподвижно и с закрытыми глазами лежал на солнце. Все тело его было буквально покрыто мухами, комарами, муравьями и клопами…

– Все, все они наши братья! – умиленно повторял директор госпиталя, указывая рукой на сотни насекомых и животных. – Как можете вы, европейцы, убивать и даже поедать их?

– А что, – спрашиваю, – сделали бы вы в случае, если бы вот эта змея подползла к вам и попыталась укусить вас? От ее укуса ведь неминуемая смерть. Неужели вы бы не убили ее, если б успели?

– Ни за что на свете! Я бы старался осторожно поймать ее, а затем отнес бы за город в пустое место и пустил бы ее на свободу.

– А если б она все-таки укусила вас?

– Тогда бы я произнес "мантру". А если б "мантра" не помогла, то я счел бы это за определение судьбы, и спокойно оставил бы это тело, чтобы перейти в другое.

Это говорил человек по-своему образованный и даже весьма начитанный».

Иногда по ночам Елена часами мысленно разговаривала с Учителем, который, отвечая на ее вопросы, как бы давал ей первые уроки, постепенно подготавливая к предстоящей большой работе, о которой она пока не имела даже смутного представления.

В философском познании мира Елена делала только первые шаги, может быть, поэтому, как младенец, не стеснялась не только расспрашивать, но и задавать сто тысяч «Почему?», спорить, капризничать и выражать свое мнение.

Учитель был терпелив. Он присылал длинные содержательные письма, похожие на учебные конспекты, а старательная ученица жадно их прочитывала, впитывая в себя тайный смысл посланий всей своей любознательной душой.

Постепенно Учитель познакомил ее со своим видением мира.

«Бог – есть таинство, – говорил он. – Не существует того, кто может представлять Бога на Земле, но вместе с тем каждое человеческое существо, по мере развития сознания, ощущает присутствие Божественного начала в себе. Человек может постичь только то, что вмещает его ум, и поэтому приписывает Богу те качества, которые в каждую эпоху в различных регионах считались самыми лучшими.

Ибо – Если БОЕ Един, то во Вселенной нет и не может быть ничего, что не было бы частью этого Бога, что было бы вне Его, что исходило бы не из Него, ЕДИНОГО ВЕЗДЕПРЕБЫВАЮЩЕГО, а из какого-то другого Источника. И как бы ни назывался Единый Вездесущий – это всегда будет Синтез Триединства, состоящего одновременно из Творца, Творения и Материала…»

Мысли, которые шли от Учителя, были глубоки, содержательны, зачастую непонятны. Но Елена пыталась их запомнить и, если не сразу, то со временем разобраться в смысле сказанного.

Сам Учитель, в отличие от Англии, ни разу не появился перед ней в своем живом обличье. Но она многое узнала и через его учеников, которые, как уже говорилось, назывались челами.

Челы, которые приходили к Елене, были разные и по своему социальному статусу, и по внешнему облику.

Для сопровождения в путешествиях по горам ей присылали, как правило, опытных проводников – «простых» полуголых молодых людей, знающих природные особенности местности. На светские мероприятия или в театр прибывал чела, одетый как индийский принц. Например, однажды к ней пришел молодой стройный индиец, одетый «в бледно-розовый маленький тюрбан с бриллиантами, в розовые панталоны и белую газовую кофту. Его голову обрамляли красиво уложенные длинные, блестящие, черные, как вороново крыло, волосы, которые падали на янтарную шею, украшенную ожерельем». Ожерелье, по словам Елены, было способно «свести с ума парижанку». Но она не была парижанкой, отчего ни ожерелье, ни сам красавец чела, кроме как своим экзотическим видом, ее не поразили. Он был для нее вроде участника театрализованного шоу, в котором, кроме пышного гармоничного наряда, девушка не увидела ничего примечательного.

Елена отметила закономерность: все челы были немногословны, но с охотой объясняли ей то, что она спрашивала. Они рассказывали самые удивительные и разнообразные истории об Учителе, которые лишь добавляли его образу таинственности. От них она узнала, что Учитель Мория, которого они называли Махатма Мория, принадлежит к самому уважаемому и почитаемому в Индии обществу мудрецов. Они, по мнению индийцев, есть Высшие Существа – Великие души, объединенные в Белое Братство мудрейших из мудрейших людей. Белое Братство сверхлюдей существует много тысяч лет и в течение всего этого времени неустанно печется о благе человечества, исподволь посредством таинственных сил направляя его в верное русло развития, предостерегая и предохраняя от всевозможных опасностей, в том числе опасности самоуничтожения.

По мнению учеников Махатмы Мория, «земная грязь не может пристать к лучам солнца», так как челы представляли своего Учителя потомком Сурьи (солнце), что вызвало в индийском обществе не только особое уважение, но и трепетное поклонение. Елене даже казалось, что в Индии вести свой род от Сурьи было гораздо почетней, чем в России от Рюрика.

– Какими же сверхъестественными способностями обладают Махатмы? – расспрашивала она всех, кто мог ей ответить на этот вопрос.

Ей объяснили: «Своей жизнью и прилежным изучением тайн Вселенной Махатмы достигли божественной прозорливости и сверхъестественной мощи. Они обладают способностью читать чужие мысли и внушать свои другим людям, разлагать вещи на составные части и с помощью тайных сил перемещать эти части в любое место в пространстве, чтобы там снова придать им их первоначальную форму. Махатмы могут приводить материальные тела в движение, не касаясь их, и, напротив, с помощью невидимых сил препятствовать их перемещению в пространстве. Они способны понимать язык животных и растений, перевоплощаться, принимать любую материальную форму. В их власти материализовать свои образы и мысли, перемещаться в пространстве и во времени, отделять на некоторое время душу от тела, посылая ее в любую точку времени и пространства, в том числе в самые отдаленные точки Вселенной». В Индии Махатмы были также известны как Великие Гималайские Учителя, обитающие в совершенно недоступном для человека районе Гималаев, известном под названием Шамбала.

Упоминание о Шамбале разжигало воображение Елены и возбудило еще больший интерес к личности Учителя. Елена с детства хорошо знала талант Махатмы Мория быть замечательным рассказчиком. Он владел неистощимым запасом легенд, которые она воспринимала как сказки. Теперь она поняла: уже тогда она стала его Ученицей, так как училась воспринимать мир его образами.

Когда Учитель в очередной раз вышел с ней на мысленную связь, Елена спросила его о Шамбале, и он, как всегда, охотно, но с некоторым оттенком загадочности рассказал ей, что «люди, обитающие в неведомой стране – Шамбале, пришли на Землю с другой планеты. Это было давно, много миллионов лет назад. Ераницы этой неведомой страны свято охраняются самыми различными способами. Многие искатели истины пытались достичь сокровенной обители и встретиться там с легендарными мудрецами востока. Но лишь единицы наиболее духовно подготовленных людей действительно достигают этой цели – один или два человека в столетие. Всем остальным путь туда закрыт. Существует незыблемый закон в отношении подступов в неведомую Шамбалу представителям внешнего мира: "Дойдет лишь тот, кто позван!", а кто не позван – никогда ее не найдет».

Таинственность и необъяснимость того, что Елена узнала, захватывала ее воображение. Она тоже хотела, чтобы «ее позвали» и научили «чудесам». Она считала, что в достаточной степени обладает особой внутренней энергией, которая позволит ей это сделать. Но Учитель ее предостерег от поспешности решений, сказав: «Приобретение высшего знания требует не только многих лет подробного его изучения под руководством более высокого разума, вместе с решимостью, которую не может поколебать никакая опасность, но и стольких же лет относительного уединения, в общении лишь с учениками, преследующими ту же цель, и в таком месте, где сама природа, как и неофит, сохраняет совершенный и ненарушимый покой, если не молчание!»

Видимо, она и была тем неофитом, который еще не достиг достаточного уровня в приобретении высших знаний, поэтому не стала больше настаивать на своем обучении «чудесам». Хотя кое-что она и научилась делать, например, перемещать предметы, не касаясь их руками, но это у нее не всегда получалось.

Однако рассказы о Шамбале, теребили ее воображение и разжигали любопытство. Елена заметила, что в Индии два священных слова производят на обитателей страны магическое действие: Шамбала и Ригден Джапо. Первое, как она уже знала, было названием священной таинственной страны, второе – имя ее Владыки. Но, кого бы она ни спрашивала, никто не знал конкретно, где именно находится эта таинственная страна, хотя приблизительное направление поиска было известно – в Северном Тибете. Об этом Елена уже была наслышана с детства от шаманов, но тогда она считала, что сказания о Шамбале относятся скорее к сказкам, легендам, народному фольклору или религиозной мистификации. Теперь, находясь в Индии, она стала совершенно уверена – такая страна существует.

Ей даже удалось увидеть собственными глазами мандалу (геометрический символ, а также иконографическое изображение. – Авт.) Шамбалы: наверху – Идам, знак стихийной мощи, в середине – белые снежные вершины гор, образовывающие кольцо, в центре которого изображена долина с множеством построек и два разреза в виде башен, на фоне одной из которых восседает Сам Он – Владыка, а внизу огромное мощное воинство ведет победную битву, где сам Ригден Джапо – предводитель.

Из рассказов казацкого шамана Елена знала, что страну эту населяют люди, ищущие великую мудрость и обладающие чистым сердцем. Они ушли от мира творить добро, оставаясь невидимыми и незаметными для других людей. Им известны самые сокровенные тайны природы. Они находят людей, ищущих знаний и добра, приглашают их к себе и ведут к постижению мудрости.

Елена заразилась мечтой попасть под любым предлогом и любыми способами в страну своей мечты, не находя для себя препятствий в осуществлении задуманного.

Глава 29 Воплощение

О том, что те, кто верит в чудеса, ошибаются. Чудес не существует. Существуют невероятные явления, которые в силу своего незнания мы не можем объяснить.

Обычно беспрекословно подчиняясь указаниям своего Покровителя, Елена иногда «срывалась» и проявляла ярко выраженную нетерпимость и своеволие в определенных вопросах. Так получилось и на этот раз. Настал день, когда Учитель дал ей наставление продолжить путешествие по миру. Елена согласилась, но, прежде чем покинуть Индию, попыталась самостоятельно проникнуть в Тибет через Непал.

На прощание ей непременно хотелось хоть одним глазком увидеть неведомую страну, окутанную легендами. «Язык до Киева доведет», – решила она и, следуя порывам своей горячности, направилась искать Шамбалу.

Под видом писательницы, пишущей книгу о Гималаях, она попыталась перейти запретную зону, охраняемую английскими военными. Британский капитан саперного отряда, получив сообщение о том, что какая-то европейская дама пытается на лодке перебраться через реку, немедленно отправился за ней, нашел и тут же вернул нарушительницу обратно. Елена очень рассердилась на беспардонное вмешательство британского военного представителя, пыталась возражать, но вскоре, убедившись в бесполезности своих усилий, прекратила сопротивление. Она неожиданно для себя подружилась с женой остановившего ее капитана, два месяца гостила в его семье, и только потом стала готовиться к отъезду.

Однако любопытство и упорство взяло верх, и через некоторое время Елена вновь попыталась пробраться в Тибет, теперь уже со стороны Кашмира. Ее путь лежал через Лахор.

Никто не может миновать этот город, пробираясь в Тибет со стороны Кашмира. Может быть, поэтому, очутившись в Лахоре, Елена не могла не столкнуться с давним приятелем своего отца, немцем Кюльвейном, который, по счастливому стечению обстоятельств, в то время там тоже остановился. Как оказалось, Кюльвейн ее разыскивал. Уже несколько лет родня не имела никаких известий от Елены. Полковник фон Таи наводил справки везде, где мог, в надежде разыскать свою дочь. Когда он узнал, что Кюльвейн направляется в Индию, то просил друга посодействовать ему в этом вопросе. Кюльвейн направился в Тибет в сопровождении двух друзей, желая пересечь Гималаи и провести кое-какие исследования. Он был естествоиспытателем, совершенно не верил в чудеса, был занят чистой наукой, уважая лишь факты.

Елена обрадовалась неожиданной встрече и попросилась примкнуть к небольшой группе Кюльвейна, надеясь на поддержку. Одновременно к ним присоединился монгольский лама, что вызвало у всех особый интерес.

Европейцам путь через пограничные посты Гималаев был закрыт. Но отряд из пяти человек решил рискнуть, пойдя на небольшую хитрость с переодеванием и наивно полагая, что людей, одетых в местные одежды, должны принять за «своих». Но группа не учла, что «свои» могут и заговорить с незнакомцами на родном языке, которого в

группе никто не знал. Однако все пятеро верхом на лошадях бесстрашно пустились в путь. По дороге Кюльвейн засыпал ламу вопросами, похожими, скорее, на допросы. Лама спокойно отвечал и вскоре заявил, что умеет «творить чудеса», в том числе производить «воплощение». Как только Кюльвейн услышал слово «воплощение», он воспылал непременным желанием «лично увидеть и разоблачить этот «языческий трюк», так как был абсолютным скептиком. Случай вскоре представился.

Позже Елена вспоминала:

«После четырех дней ходьбы группа Кюльвейна остановилась на отдых в одной маленькой, ничем не примечательной деревушке. Лама, сопровождающий группу, сказал, что совсем недалеко, в пещерном храме, также "остановилась большая группа святых ламаистов или, проще говоря, монахов, способных творить великие чудеса".

Кюльвейн, недолго думая, сразу же отправился к монахам с визитом с целью установить между двумя группами дружественные отношения и уговорить их показать феномен "инкарнации" или, по другому говоря, "воплощения". Однако, несмотря на все приложенные им усилия и его щедрые подарки, настоятель отказался что-либо показывать. Но вдруг он заметил на моей руке кольцо, которое я носила как талисман, который возымел на настоятеля действие неоспоримого приказа. Увидев талисман, монахи тотчас начали подготовительные работы, а в соседнем поселке у бедной женщины по договоренности был взят 3-4-месячный ребенок. Кюльвейну пришлось поклясться, что в течение семи лет он не разгласит увиденное им и услышанное.

Принадлежащий мне талисман – это обыкновенный агат. В Тибете и других местах его называют "А-ю" и ему присущи таинственные свойства. На нем выгравирован треугольник и в этом треугольнике мистические слова. Такие камни буддисты-ламаисты высоко ценят; ими украшен трон Будды; далай-лама носит такой камень на четвертом пальце; их можно найти в Алтайских горах и вблизи реки Ярхун (Yarkun). Мой талисман принадлежал раньше очень уважаемому жрецу-калмыку и дан мне в дар. Хотя бродячее племя калмыков считается отпавшим от первоисточника ламаизма, они поддерживают дружеские отношения с племенами Восточного Тибета… У каждого шамана имеется подобный талисман. Он носит его привязанным к шнурку и держит под левой мышкой. "Какая польза вам от него и какова его роль?" – это были вопросы, которые мы часто задавали нашему проводнику. На них он никогда не отвечал прямо, а ограничивался некоторыми разъяснениями, обещая, что когда появится подходящий случай, и мы будем одни, он попросит, чтобы камень сам ответил. Например, он объяснял, что как только он возьмет камень в рот, показывается его отец, освобождает его от тела и ведет туда, куда пожелает, куда прикажет.

Прошло несколько дней, пока все было приготовлено. Ничего за это время не случилось, исключая только того, что на какой-то приказ Бхикшу из глубины озера на нас взглянули некие лица. Одним из этих лиц оказалась сестра Кюльвейна, которую он оставил дома здоровой и радостной, но которая, как мы узнали позже, умерла незадолго до начала его странствий. Вначале появление этого лица взволновало Кюльвейна, но он призвал на помощь весь свой скептицизм и попытался разъяснить нам, что это видение – лишь тень от облаков или отражение веток дерева, как это делают все подобные ему люди.

В назначенное послеобеденное время ребенок был принесен в вихару и оставлен в вестибюле, так как дальше этого места, внутрь святилища, Кюльвейн не решился идти. Ребенка положили посреди пола на покрывало. Всех посторонних выслали вон. У дверей поставили двух монахов, которым поручили задерживать любопытных. Затем все ламы уселись на пол, спиной к гранитным стенам, так, что каждый был в десяти футах от ребенка. Настоятель сел в самый дальний угол на кожаный коврик. Только Кюльвейн поместился поближе к ребенку и с большим интересом следил за каждым его движением.

Единственное, что требовалось от всех нас, – это соблюдать абсолютную тишину. В открытые двери ярко светило солнце. Постепенно настоятель погрузился в глубокую медитацию, а остальные монахи пропели вполголоса краткую молитву; единственным звуком был плач ребенка.

Прошло несколько мгновений и движения ребенка прекратились. Казалось, что маленькое его тельце окоченело. Кюльвейн внимательно наблюдал. Оглядевшись кругом и обменявшись взглядами, мы убедились, что все присутствовавшие сидят неподвижно. Взор настоятеля был обращен на землю, он даже не глядел на ребенка. Бледный и неподвижный, он больше похож был на статую, чем на живого человека.

Внезапно, к нашему большому удивлению, мы увидели, что ребенок, как бы какой-то силой, был переведен в сидячее положение. Еще несколько рывков, и этот четырехмесячный ребенок, как автомат, который движут невидимыми нитями, встал на ноги. Представьте себе наше смущение и испуг Кюльвейна. Ни одна рука не пошевелилась, ни одно движение не было сделано, ни одно слово не было сказано, а этот младенец стоял перед нами прямо и неподвижно, как взрослый».

Дальнейшие события, происходившие в тот вечер, описал сам Кюльвейн:

«После минуты-другой ожидания ребенок повернул голову и взглянул на меня с таким умным выражением, что мне стало просто страшно. Я задрожал. Я щипал себе руки и кусал губы до крови, чтобы убедиться, что я не сплю. Но это было лишь начало. Это удивительное существо приблизилось на два шага ко мне, приняло вновь сидячее положение и, не спуская с меня глаз, начало на тибетском языке произносить фразу за фразой, те слова, которые, как мне раньше сказали, принято говорить при воплощении Будды и которые начинаются так: "Я есмь Его Дух в новом теле" и т. д.

Я был по-настоящему в ужасе. Волосы у меня стали дыбом, и кровь застыла. Я не мог бы произнести и слова. Тут не было никакого обмана, никакого чревовещания. Губы младенца шевелились, и глаза его, казалось, искали мою душу с таким выражением, которое заставляло меня думать, что это был сам настоятель, его глаза, его выражение глаз. Было так, как будто бы в малое тельце вошел его дух и глядел на меня сквозь прозрачную маску личика ребенка.

Я почувствовал головокружение. Ребенок потянулся ко мне и положил свою маленькую ручку на мою руку. Я вздрогнул, как будто бы меня обжег горячий уголек. Не в силах больше выдержать этот взгляд, я закрыл глаза руками. Это длилось лишь мгновение. Когда я отнял руки от глаз, младенец снова стал плачущим ребенком: он снова лежал на спине и плакал, как вначале. Все вошло в свою колею и начались разговоры.

Только после того, как этот эксперимент был повторен еще несколько раз с промежутками в 10 дней, я осознал, что был свидетелем невероятного, сверхъестественного феномена, подобного тем, которые некоторые путешественники описывали ранее, но которые я всегда считал обманом. Среди многих ответов, которые настоятель дал на мои вопросы, есть один, который следует считать особенно значительным. "Что случилось бы, – спросил я его с помощью нашего ламы, – если бы в то время, когда ребенок говорил, а я в страхе, принимая его за черта, убил бы его?" Настоятель ответил: "Если бы удар не был сразу смертельным, то был бы убит лишь ребенок". "Но, – настаивал я, – допустим, что удар был бы молниеносным?" "В таком случае, – последовал ответ, – вы убили бы меня"».

Увиденное произвело ошеломляющее впечатление на всю группу. Однако вскоре ей следовало сняться с места и продолжить путь. Но это удалось не всем. Местный пропускной пункт разрешил пройти только Елене и ламе. Остальным пришлось вернуться. Кюльвейна свалила тяжелая болезнь – лихорадка, поэтому он был вынужден повернуть назад, не дойдя до пропускного пункта. Его друзей не пропустили из-за незнания языка, а ламу и Елену приняли за «своих», позволив продолжить путь. Неизвестно, что послужило причиной такого решения местных стражей порядка. Шутили, что, скорее всего, пропуском послужили лица шамана и Елены, в которых угадывались восточные черты. Но Покровитель Елены оказался более строгим стражем. Он не позволил ей двигаться дальше, предупредив о смертельной опасности. Тогда Елена не придавала значения словам закона Шамбалы: «Дойдет лишь тот, кто позван!» Она надеялась не постучаться, а вломиться в «закрытую дверь». Вдруг откроют! Но не задумывалась, что к той заветной двери ей придется подниматься по длинной лестнице испытаний, которую в то время для нее еще не построили.

Кроме того, в Индии начинались беспорядки – восстание сипаев, распространившееся по стране настолько широко, что, казалось, британскому владычеству в Индии скоро придет конец. Сипаями называли туземных солдат британских войск в Индии.

Любопытен повод, послуживший искрой для разгоревшегося восстания.

Накануне восстания в сипайские части поступили на вооружение новые капсульные ружья, где для смазки использовался животный жир. При этом самым ужасным для сипаев стало то, что им приходилось перед зарядкой надкусывать патрон, также смазанный жиром. Всем известно, корова – священное животное в индуизме. Использовать мясо и жир коровы в пищу – страшный грех. Более того, так как в состав смазки входил и свиной жир, то это приводило в негодование также сипаев-мусульман, для которых свинья – грязное животное, и «прикоснувшийся к нему будет осквернен».

Таким удивительным образом индусы-индуисты и индусы-мусульмане, служившие вперемешку в туземных частях, оказались одинаково «осквернены» и выступили с протестом. Они истолковали действия англичан одинаково: их религиозные чувства сознательно уничтожаются высокомерными белыми. Это и послужило поводом к восстанию.

Сипаи были очень жестоки с британцами, в том числе с женщинами и детьми. Британцы отвечали тем же – давили слонами целые деревни, официально провозгласив тактику «массового террора». В связи с этим все находящиеся в стране европейцы подвергались потенциальной опасности. Им лучше было хотя бы на время покинуть места, охваченные пламенем воинственных страстей.

Учитель срочно послал Елене короткое, но довольно жесткое письмо, которое, материализовавшись прямо из воздуха, упало к ее ногам на горной тропе: «Упасика, дальше идти запрещаю! Немедленно возвращайся в Европу, занимайся там чем хочешь, но будь готова вернуться в любую минуту».

Возражать было бессмысленно или, по крайней мере, глупо. Внутренне Елена почувствовала опасность. Неведомо откуда перед ней вновь появился проводник – очередной чела Учителя, который кратчайшим путем препроводил ее к границе. Дорога шла по скрытым дорогам и перевалам, о существовании которых даже нельзя было догадаться. Оттуда Елена добралась до ближайшего безопасного морского порта, взяла билет на пароход «Гвалиор» и отправилась в долгое плавание вокруг Африки, в надежде через несколько недель добраться до Европы. Суэцкий канал тогда еще не был открыт, поэтому путешественникам предстояла длительная морская прогулка. Однако «Гвалиору» не суждено было добраться до Европы. На полпути судно потерпело крушение. Все погибли, кроме двадцати пассажиров, в числе которых оказалась и Елена. Ее ангел-хранитель не позволил ей умереть.

Глава 30 В кругу родных

Чтобы привлечь к себе внимание, необходимо накормить «общественное мнение» винегретом из трех составляющих: напустить на себя немного таинственности, чтобы казаться «не таким, как все»; немного простоты, чтобы завоевать доверие «всех», и устроить большой скандал, чтобы «всем» было о чем поговорить.

Зима в России в конце 1858 года выдалась снежной. Благодаря усилиям дворников, которым приходилось ежедневно расчищать дорожки, громадные сугробы, в некоторых местах превысившие высоту заборов, превратились на радость детворе в окаменелые ледяные горки.

Заснеженный Петербург блистал громадными витринами богатых магазинов, великолепными экипажами, красивыми девушками, изысканными дамами, одетыми по последней парижской моде, и господами в мундирах. Лавки купцов ломились от местных и заморских товаров. Жизнь била ключом, кружась в вихре праздничной столичной предрождественской суеты.

По прибытию в Петербург Елена отправилась по имеющемуся у нее адресу к отцу, но дома его не застала. Квартира была закрыта, а дворник ничего вразумительного о барине сказать не мог.

Сразу отправляться на Кавказ Елена не решилась, так как, прежде чем отправляться в столь далекий путь, надо было сначала уведомить дедушку и получить от него разрешение. Чтобы разузнать, где можно разыскать остальных своих родных, Елена остановилась в Петербурге у своей дальней родственницы.

Сестра Елены, Верочка, в тот год проводила зиму с детьми у своего свекра, генерала Николая Александровича Яхонтова, в имении Ругодево, под Псковом, в двухстах верстах от Петербурга. Наступающее Рождество было особенным. В семье намечалось радостное событие – свадьба дочери свекра. В связи с этим в имение, помимо родственников, хлынуло множество гостей. Пожаловал в гости и отец Верочки со своей младшей дочкой Лизой.

Свадебное торжество было назначено на первый день Рождества, сразу после окончания Рождественского поста.

Гостей собралось множество. Приглашенные сидели за громадным праздничным столом, веселились и кричали «горько». В сенях беспрестанно звенел колокольчик. Подъезжали новые гости, их встречали слуги, провожали в зал, усаживая за стол. Собравшиеся дружно приветствовали вновь прибывших, звучали тосты, новые крики «горько». После следовали поцелуи молодых, затем новые звонки в дверь и следующие гости, которым, казалось, не будет конца.

Но вот настал момент, когда раздался очередной звонок в дверь, и Верочка, повинуясь только ей известному чувству, вскочила из-за стола и побежала сама отворить дверь, не доверяя слугам. Она была убеждена, что это приехала Елена.

Верочка ждала ее несколькими днями позже, но в ночь перед Рождеством видела сестру во сне, поэтому с самого утра была уверена, что Елена сегодня непременно будет, хотя никто ей об этом не говорил. Когда Верочка открыла дверь, в дверях стояла ее сестра. Это был не сон, не видение и не дух – живая, родная, любимая, долгожданная Леля, ее Лоло. Сестры бросились друг другу в объятья и разрыдались от внезапно нахлынувших чувств. Столько лет пролетело! Столько всего произошло! А словно вчера расстались!

– Как же ты? Давно ли? Почему не сообщила? – лепетала Вера, обливаясь слезами радости.

– Я сначала заехала к отцу, но его не застала, потом к дяде Густафу, а уж оттуда сюда. Дядя сказал, где можно найти тебя и отца. Вот я и приехала, – всхлипывала Елена, не выпуская из рук голову сестры, которую крепко прижала к своей щеке.

– Умница, что приехала. Давно надо было. Я так тебя ждала, так ждала! У нас тут сегодня свадьба приключилась. Ты как раз к столу. А что же раньше не приезжала, не писала? Мы так волновались. А сегодня, знаешь, я чувствовала, что ты где-то рядом, я почему-то знала, что непременно тебя увижу, знала, что приедешь! – быстрой скороговоркой причитала Верочка.

– Раньше не могла. Прости! Просила Надю никому не рассказывать о моем приезде. Она знала. Я боялась, что муж будет преследовать. Слава богу, утряслось. Но об этом после.

– Да, конечно. Давай позже поговорим, главное, что ты приехала! Я так рада, так рада! – все еще лепетала Верочка. – Ну а сейчас пройдем в дом, праздник все-таки, гостей много.

Она взяла Елену под руку и проводила в зал. Гости и хозяева были наслышаны о Елене Петровне Блаватской, об истории ее необычного исчезновения, поэтому немало удивились появлению беглянки. Однако в потоке радостного свадебного ликования новая гостья не сделалась «гвоздем» программы и объектом расспросов. Она скромно просидела на выделенном для нее месте, поднимая рюмки «за молодых», пока торжество не закончилось и не разъехались гости.

Елена, отец с Лизой и еще несколько гостей остались у Яхонтовых. В большом доме место нашлось для всех. Чтобы можно было поболтать всю ночь, как в детстве, никому не мешая, Верочка поселила сестру в своей комнате, велев слугам принести дополнительную «походную» кровать. Наконец, когда все разлеглись по своим местам и сестры остались одни, Верочка принялась забрасывать сестру вопросами.

– Леля, как ты решилась приехать? Мы уже и не надеялись. Отец тоже давно не имел от тебя никаких известий. Даже не знаю, о чем и спрашивать, ведь не один день прошел, чтобы просто так спросить, что ты делала, чем занималась, как жила?

– Одним словом не отвечу, но если коротко, то все это время я провела в чужих краях, в непрерывных поездках по Европе, Азии и Америке. А если подробно, то нужно или все ночи напролет посвятить рассказам о моих приключениях, либо книгу написать, да дать всем прочитать, чтобы не повторяться с рассказом.

– Наверное, это жутко интересно, – попыталась предвосхитить события Верочка.

– Да, разумеется. Однако главное, что меня сейчас тревожит, это то, какие намерения имеет относительно моей персоны «старый пердун».

– Кто? Зачем так грубо? – покраснела Верочка, но догадалась, о ком речь.

– Отчего же грубо? Я называю вещи свои именами. Муж мой далеко не «молодой олень». Я уже сбилась со счета, сколько ему лет. Ну да ладно. Он не девушка, чтобы столько говорить о его возрасте. Короче, я попросила

Надю узнать его позицию относительно меня. Надя написала ему письмо, задав ему несколько вопросов от моего имени. Муж не замедлил ответить. Вот, читай!

Елена протянула Верочке конверт с письмом. Верочка вынула сложенный вчетверо лист бумаги, развернула и с любопытством прочитала короткое послание:

«Можете уверить Елену Петровну честным моим словом-ветом, что я никогда ее преследовать не буду. Вот уже скоро 10 лет со времени моего несчастья, и потому, скажу я Вам, я достаточно выработал свой характер, и сделался ко всему равнодушен, и даже очень часто смеюсь над глупостями, которые совершились… Ко всему можно привыкнуть…»

– Так это же здорово! Видишь, твой муж совершенно не намерен тебя возвращать к себе или к чему-либо принуждать. Он просто ангел! – воскликнула Верочка.

– Ну, пока еще он ангелом не стал, – возразила сестра, – а имеет вполне реальное телесное воплощение. Единственное, что обнадеживает, так это то, что я ему безразлична, поэтому могу спокойно находиться вдали от своего благоверного даже на территории России.

Обрадовавшись такому повороту дела, Елена убедилась, что ее муж не такой уж «страшный» зверь, как она себе представляла, а вполне добропорядочный человек. Однако в целях безопасности она все же решила для начала побыть некоторое время у тех родственников, которые проживали вдали от Кавказских гор.

– Как же тебе удавалось столько времени ездить по миру, неужели ты была одна? Чем занималась? – повторила Верочка свой вопрос, так и оставшийся без ответа.

– Еде только я не была. Весь земной шар обогнула, даже до Индии добралась, может быть, когда-нибудь напишу об этой поездке книгу. Интересно было. Но русской себя старалась не называть.

– Почему же, что тут особенного или постыдного? – удивилась сестра.

– Ты знаешь, Верочка, к русским за границей отношение особое, прежде всего, у англичан, которые подвержены шпиономании. Я это почувствовала, когда пыталась пробраться в Индию. «Коварство России давно вошло в пословицу», – объясняют они свои действия. А мне именно эта национальная черта англичан – кричать «караул, режут», когда их никто и не думает трогать, – отвратительна… Они готовы видеть шпионов России даже в собственных сапогах и упиваются этой идеей до чертиков.

В это время под кроватью Елены послышался какой-то шорох, потом легкое постукивание.

– Ну вот, опять пожаловали! – объявила она.

– Кто? – не поняла Верочка.

– Чертики! Стоило о них упомянуть, как они тут как тут. Прямо напасть! – ответила со вздохом Елена. – Пристала ко мне какая-то сила, из Америки ее вывезла. Мало того что кругом меня все стучит и звенит, но и вещи движутся, подымаются без толку и надобности… Да и, кроме того, сила эта осмысленные проявления выказывает: в разговоры стуками мешается и на вопросы отвечает, даже мысли угадывает. Чертовщина какая-то!

Верочка охнула, перекрестилась и, дрожа, как осиновый лист, нырнула с головой под пуховое одеяло. Всю ночь она с недоумением прислушивалась к странным звукам и, затаив дыхание, до самого утра ворочалась в кровати, замирая от страха.

С тех пор в доме Яхонтовых стали наблюдаться необъяснимые явления, все больше убеждая его хозяев, что сестра Верочки, будучи за границей, приобрела какие-то странные и не совсем обычные способности.

Вокруг нее постоянно происходили видимые движения стоявших ранее неподвижно вещей, слышались различные звуки или постукивания. Позже Верочка рассказывала, что «с той самой ночи все живущие в доме заметили странные звуки, сухие и резкие, раздававшиеся во всех предметах, окружавших приезжую». Настойчивые расспросы сестры заставили признаться Елену, что «проявления эти идут без ее воли и желания, то усиливаясь, то ослабевая, а порой совсем прекращаясь». Но это были не просто звуки. Дело в том, что стук имел определенный смысл. Он был одарен понятием и разумом. Мало этого, некто или нечто стучащее имело дар узнавать невысказанные слова. Оно свободно проникало в сокровенные мысли каждого человека и свободно разоблачало все его прошлые дела и настоящие помышления.

Эти необъяснимые явления и то, как Елена могла ими управлять, она стала называть феноменами.

Глава 31 Феномены

Если в доме поселился домовой, превратив его в коммунальную квартиру, лучше наладить с ним контакт, чем вести заведомо проигрышную войну. У нового соседа могут быть свои взгляды на раздел территории и время для забав (совет).

Сначала непонятная чертовщина наводила на обитателей дома в Ругодево ужас, включая хозяев и прислугу. Всем было странно и страшно, но вскоре вошло в привычку и даже развлекало. Звуки шли отовсюду: из мебели, из пола, из оконных рам, стен, потолка. Комната, где поселилась Елена, казалась говорящей или населенной какими-то невидимыми существами, которые даже умели отвечать на вопросы: три стука означали – «да», два – «нет».

Еще в детстве Елена была знакома с невидимыми друзьями, которые вели себя похоже, но менее развязно. Теперь ее невидимые чертики или озорные духи вновь активизировались. Они выдумывали всякие проказы и, как дети, задавали Елене и ее родственникам всякие мудреные задачки.

В одно прекрасное утро Елена не спустилась к завтраку. Верочка забеспокоилась, заглянула в ее комнату и обнаружила, что сестра не может подняться с кровати без посторонней помощи, так как «озорные духи» пришили ее ночную рубашку к матрацу и таким образом буквально «пригвоздили» ее к кровати. В другой раз один из «озорников» написал ночью маслом свой автопортрет и потребовал, чтобы Елена поставила его в рамку, украсила цветочками и повесила на стенку.

Когда родственники Елены столкнулись с ее странными особенностями, для них стало очевидным, что Елена представляет собой сильнейшего медиума или проводника, через которого действовали невидимые силы. Однако тогда мало кто знал, что окружающие Елену звуки часто появлялись помимо ее воли. Елена не всегда умела ими управлять, о происхождении звуков она не имела никакого понятия и не могла объяснить их присутствие. Девушка мучилась, страдала физически от этого постоянного кошмара, но ничего не могла поделать. Она даже спрашивала у Учителя, в чем дело, но тот отвечал, что это временное состояние «загрязненности», с которым придется смириться до тех пор, пока ее не удастся «очистить».

Все же Елена нащупала некоторые невидимые нити управления окружающей ее «чертовщиной», приспособилась к их совместному существованию и поставила их себе на службу, превратив окружающие странности в своеобразное шоу.

В то время во многих модных светских салонах увлекались спиритизмом, то есть вызыванием духов, поиском медиумов, кручением тарелок и прочими средствами связи с потусторонним миром. Некоторые понаслышке знали о спиритических сеансах, но не имели случая видеть медиумические проявления наяву.

Елена с удовольствием любопытным демонстрировала творящиеся вокруг нее «чудеса», а также свои способности без видимых усилий приводить в движение неодушевленные предметы. Окружающие могли видеть, что в комнате, где происходили необычные явления, без чьей-либо помощи открывались дверцы шкафов, приподнимались столы, слышались странные голоса и звуки. Удивительным образом, как в сказке, открывалась крышка рояля, и клавиши приходили в движение, извлекая знакомую музыку, чем наводили на присутствующих мистический страх. Затем Елена придумала игру в «угадайку». Она без труда угадывала задуманные кем-то вопросы и отвечала на них так точно, что, казалось, заглянула человеку в душу.

Кроме того, она умела вызывать «духов», видеть и описывать их тени, оказавшиеся впоследствии портретами умерших лиц, которых она сама никогда не знала и не могла знать, но присутствующие узнавали их по ее описаниям.

Как говорится, слухами земля полнится. Вскоре об удивительных способностях молоденькой гостьи барской усадьбы Яхонтовых заговорили в округе. Весь Псков и отчасти Петербург, а позже и весь Кавказ, обсуждали «чудеса», что демонстрировала госпожа Блаватская. Она сама превратилась в чудо или диво, на которое отправлялись посмотреть в буквальном смысле за тридевять земель. Ее атаковали письмами и различными невообразимыми просьбами, а то и самыми нелепыми требованиями, которые никак не были связаны с ее умением «творить чудеса».

А когда с помощью «невидимых друзей» Елены был открыт убийца, совершивший преступление в окрестностях села Ругодево (что было описано в журнале «Ребус» в очерке «Правда о Е. П. Блаватской», 1883, № 40–48), толки о ее необыкновенных способностях еще более усилили ее популярность. В статье говорилось, что Елена «прямо назвала имя преступника, деревню и дом, где он скрывался. Недоумевающий становой немедленно поскакал по указанному адресу и там действительно нашел мужика, который тут же признался в совершенном преступлении, за что и был арестован».

Верочка вспоминала, что «жизнь обитателей усадьбы Ругодево, со времени приезда туда госпожи Блаватской, стала похожей на путешествие по сказочной, заколдованной стране, где "неживые" предметы вдруг вдохнули в себя искры жизни и стали передвигаться в пространстве, подчиняясь неведомой разумной силе, которая вмешивалась в жизнь каждого время от времени, продолжая удивлять новыми "чудесами". Иногда среди белого дня все жители дома наблюдали за туманными человеческими тенями, расхаживающими по комнатам, в саду, перед домом или вблизи старой церквушки. Елена уверяла, что это совсем не тени, не "добрые духи", а живые сущности, или их так называемые "астральные тела". Что такое "астральные тела", никто даже не пытался выяснять, так как большинство наблюдателей были набожными людьми, считавшими сущность теней скорее ближе к привидениям, чем к астральным телам. В то, что это некие материальные "сущности" не верил никто, кроме маленькой девятилетней сестрички Елены – Лизы, которая так же, как и ее старшая сестра, умела видеть неведомых посетителей, бесшумно скользящих по коридорам старого дома. Но она не знала, как к ним подойти и о чем говорить, хотя совсем их не боялась, считая живыми людьми. Лиза все время интересовалась: откуда пришли эти люди, кто они, и почему никто, за исключением Елены, с ними не разговаривает и не хочет замечать? Елена объяснила Лизе, что та сейчас с открытыми глазами видит сон, который не досмотрела ночью и про который забыла, поэтому никто, кроме нее, не знает сюжета ее сна. А поскольку Елена "волшебница", то она умеет проникать в чужой сон. Тогда они его смотрят вместе. Объяснение девочку удовлетворило, и она больше не обижалась на взрослых за их нелюбезное поведение в отношении людей, которых они отказывались замечать, называя тенями. К счастью, совсем скоро после отъезда Елены из Ругодево, маленькая Лиза утратила способность общения с "невидимыми друзьями"».

Помимо почитателей необыкновенных способностей госпожи Блаватской, находилось множество скептиков, которые не верили в правдивость ее «чудес», считали это умелым фокусом и пытались разоблачить обман. «Медиуму» устраивали многочисленные проверки. И какими бы абсурдными ни были некоторые из предлагаемых методов, Елена позволяла делать с собой все что угодно, лишь бы доказать, что показываемые феномены не просто трюки.

Она разрешала себя связывать, запирать на ключ в соседней комнате или принимать иные меры к собственной «нейтрализации» и предупреждению возможного с ее стороны «обмана». Однако предпринимаемые меры «безопасности» еще более усиливали эффект ее феноменов, так как ничто не могло помешать всему вокруг нее звонить, стучать и ходить ходуном. Ее милые «чертики», подсмеиваясь над неверующими, словно поджидали случая, когда их хозяйка позволит им вдоволь побаловаться, попроказничать и пошалить.

Вскоре Елена сумела показать и доказать практически всем, кто ее поддерживал или сомневался, на что она способна.

В один из летних вечеров в доме Яхонтовых собралась большая компания гостей. Некоторые из приглашенных музицировали, другие играли в карты, но большинство, как всегда, было занято феноменами.

Общество, интересующееся феноменами, разделилось на тех, кто приехал посмотреть феномены, и на тех, кто приехал разоблачить подлинность показываемых «трюков».

Елена, как обычно, спокойно и беззаботно сидела в откидном кресле и занималась рукоделием, не принимая никакого видимого участия в том, что происходило вокруг нее. Она отвечала на вопросы, когда ее спрашивали, а сама никем не интересовалась.

Шла любимая игра Елены Петровны «угадайка», в которой она не только демонстрировала свои лучшие способности, но и тренировала новые навыки: кто-то из гостей произносил на ухо другому буквы алфавита, тот их записывал, чтобы не было подвоха. Елена произносила угаданную букву, а ведущий учет контролер предъявлял ее обществу. Составлялся своеобразный протокол вопросов и ответов, из которого следовало, сколько раз Елена ошиблась и сколько угадала. Колонка с правильными ответами значительно превышала колонку «неудач», что наглядно подтверждало ее феномен.

Относительно слышимых постукиваний скептики прямо заявляли о своих сомнениях в ее честности или высказывали совершенно невообразимые предположения. Например, что это стучит она сама, ловко щелкая ногтями, либо с помощью специального устройства, издающего звуки, которое прячет в кармане. А в том случае, когда руки ее были заняты шитьем, предполагали щелканье пальцами ног. Елена терялась от подобных умозаключений противников ее «феноменов», пыталась оправдываться или доказать, что пальцами ног она щелкать не умеет и такого не может быть вовсе.

Чтобы доказать, что с ее стороны нет никакого подвоха, она шла на разные испытания и беспрекословно подчинялась самым нелепым требованиям в проверке своих способностей, позволяя себя обыскивать, связывать руки, ноги и прочее. Ее укладывали на мягкий диван, чтобы изолировать от пола и чтобы она не могла обо что-то стучать; снимали башмаки, чтобы убедиться, что ее ноги, пальцы и ступни не производят никаких движений; ее руки и ноги клали на подушку, дабы они были у всех на виду, и требовали, чтобы она сделала так, чтоб стуки раздавались подальше, в других концах комнаты.

Елена с видимым равнодушием послушно исполняла все требования, как бы подчеркивая глупость производимых над ней экспериментов. Но, когда фантазия проверяющих переходила всякие границы дозволенного или ее возможностей, прямо заявляла, что требуемые от нее «чудеса» не в ее власти, или, что она попытается сделать так, как просят, но за успех ручаться не может. Однако почти всегда эксперимент удавался, и желание любопытствующих удовлетворялось. Гораздо хуже было, если ее «чертики» начинали хулиганить и зло подшучивать над насмешниками.

Так было и в тот день, о котором пойдет речь. Общество тихо и мирно развлекалось ответами «духов» на вопросы. Обычно это были едва слышные постукивания. В этот раз на вопросы «да – нет» неведомые силы принялись отвечать громкими стуками о разные предметы: о дерево, об оконное стекло, о стену или какой-либо предмет.

– Госпожа Блаватская, – окликнул Елену молодой профессор в очках, сидящий в дальнем углу комнаты. – Может быть, вы все-таки сознаетесь, кто производит эти стуки?

– Не знаю, духи, наверное, – ответила Елена, смущенно пожав плечами.

– На мой взгляд, мы слышим только резонанс звуков, производимых кем-то вполне телесным за пределами нашей комнаты, – возразил молодой человек и, скептически ухмыльнувшись, добавил: – Духи бывают только в сказках.

– Разве? – переспросила Елена. – В таком случае сейчас мы все находимся в сказочном, волшебном мире.

После этих слов собравшееся общество четко услышало стуки о стекла очков молодого профессора. Причем стуки были настолько звучными, а толчки настолько сильными, что очки почти слетели с носа профессора. Тот побледнел от страха. Многие гости, находившиеся в комнате, от выходки «духов» тоже побледнели.

После минутной паузы и некоторого замешательства общество принялось жарко обсуждать природу подобных явлений с научной точки зрения.

Одна кокетливая дама, с высоким самомнением и чувством собственного достоинства, решила показать свой блестящий ум и не без доли иронии, улыбаясь во весь рот, задала Елене очередной колкий вопрос:

– Госпожа Блаватская, что служит лучшим проводником для подобного явления передаваемых стуков и можно ли этот опыт проводить повсюду?

– Лучшим проводником, не только в этом явлении, служит золото, – ответила Елена, – что мы вам сейчас же и покажем.

В ту же минуту улыбка исчезла с лица дамы. Она побледнела, вскочила с кресла, прикрыв рот рукой, рот ее приоткрылся, а лицо судорожно начало дергаться от страха и удивления.

– Что с вами, дорогая, вам плохо? – забеспокоился ее муж, бросившись ей на помощь.

– Стуки! Они у меня во рту, – шепелявила дама.

– Как это? – не понял муж.

– Я чувствую, кто-то стучит у меня во рту. Прямо в моем золотом зубе, – призналась несчастная с перекошенной от ужаса физиономией.

Присутствовавшие в комнате скептики многозначительно переглянулись и уставились на жертву, ставшую проводником стуков или своего «острого языка». Дама почувствовала неловкость от создавшегося положения, вскочила на ноги и, чувствуя себя «публично осмеянной», поспешно вышла из помещения, сопровождаемая насмешливыми улыбками окружающих.

Глава 32 Важный экзамен

О том, что, как правило, родственники, живущие рядом с непризнанным гением, не всегда осознают свое счастье прикоснуться к «гениальности», испытывая в основном неудобства. То ли дело, когда «гений» будет признан! Сразу окажется, что «они» – часть «его».

Среди гостей были и «главные скептики» показываемых Еленой «чудес», перед которыми она держала экзамен – ее отец и брат Леонид. Отец, как известно, слыл в обществе убежденным материалистом. Он никогда не воспринимал серьезно увлечение своей дочери потусторонними силами, философией религии, разными феноменами, а особенности ее чувствительности относил к необыкновенно развитой фантазии и актерскому таланту. Брат придерживался того же мнения. Поколебать их уверенность было невозможно никакими убеждениями.

Отец, выйдя в отставку, постоянно критиковал современную жизнь, все новое было ему не по вкусу. Ему даже казалось, что человечество, если и не остановилось в своем развитии, то движется как-то спотыкаясь, зигзагом, словно пьяный с помутневшим рассудком. Человечество не уверено в выбранном направлении, и ничего путного из этого движения не выйдет. Насмотревшись на бестолковую, по его мнению, молодежь, наслушавшись всяких толков, он не спорил ни с кем, считая это бесполезным занятием. Он просто чувствовал, что с него довольно, оставаясь при твердом убеждении:

– Да, так и есть, зигзагом, одни бесплодные метания, а истинного прогресса нет! – говорил он. – В наше время было лучше, более целенаправленно и по-другому.

– Батюшка, да ведь то было ужасное время – восстание, заговоры, почти революция! – пытался возражать Леонид.

– Да, восстание, ну и что. Я был среди этого кошмара. Ужасное время! Но дело в том, что жизнь-то была тогда настоящая, честная, а теперь жизни нет – одни чудеса да мороченье мозгов. Что ж, подожди, опять будет заваруха, и не только восстание, но и революция, да уж не такая… Мелко как-то все стало, измельчали люди, нет прежней силы, нет прежних умов, нет талантов… Одни феномены.

Леонид знал, что спорить с отцом и доказывать обратное бесполезно. Он не возражал, в чем-то был с отцом согласен, но оставался при своем мнении о пытливых умах и патриотизме современной молодежи.

Елена же, в отличие от брата, не могла пассивно наблюдать за скептической улыбкой отца и всяческими способами пыталась его переубедить. Верочка была сторонницей признания неординарных способностей сестры. Она всячески ей помогала, тщательно записывала все, что наблюдала на сеансах Елены, или просила кого-нибудь из собравшихся записать увиденное в специальную тетрадь. Об одном из таких вечеров существует следующая запись:

«После того, как гостям показали несколько феноменов, они заявили, что полностью убеждены в поразительных способностях (г-жи) Блаватской и никак не могут понять, как ее отец, наблюдая подобные проявления, может все еще оставаться равнодушным.

Отец сидел в это время спокойно за столом, раскладывая "большой пасьянс". На прямой вопрос он ответил, что все это чепуха и он о таких пустяках не хочет и слышать. Серьезному человеку нечего заниматься глупостями. Однако его товарищи настаивали на том, чтобы во имя их старой дружбы полковник Ган произвел какой-нибудь эксперимент. Они предложили Гану написать в другом помещении слова, которые затем духи должны были бы "простучать".

В конце концов, полковник согласился, скорее всего, потому, что надеялся, что ничего из этого не получится, и он сможет над друзьями посмеяться. Он пошел в другую комнату и на клочке бумаги написал несколько слов, положил эту бумажку себе в карман и, улыбаясь, засел снова за пасьянс.

"Ну что ж, наш спор будет скоро разрешен, – сказал его друг К-в, – но что вы скажете, если слово, которое вы написали, будет правильно повторено? Разве вы в этом случае не вынуждены будете поверить?"

"Что я сказал бы, если бы это слово было отгадано, я в настоящее время знать не могу, – скептически ответил он, – но одно для меня ясно: с того момента, как вы заставите меня поверить вашему так называемому спиритуализму, я буду готов поверить в черта, колдуна, ведьму, русалку, во все суеверия старых баб, и вы сможете тогда поместить меня в дом умалишенных".

После такой декларации он спокойно продолжал свой пасьянс, ни на что больше не обращая внимания… Младшая сестра стала произносить буквы алфавита, старый генерал отмечал стуки, только Блаватская ничего не делала. В конце концов, мы получили одно слово, но оно было таким неожиданно абсурдным, что никак нельзя было, как нам казалось, связать его с тем, что мог бы написать отец… Мы ожидали какого-то продолжения и поглядывали друг на друга с сомнением, произнести ли это слово вслух или нет. На наш вопрос: "Все ли это?" – прозвучали энергичные ответные стуки. Несколько раз повторились те определенные стуки, которые на нашем коде означали: "Да, да, да".

Увидев наше возбуждение, господин Ган посмотрел на нас поверх своих очков и спросил: "Ну? Есть ли у вас ответ? Он должен быть очень глубокомысленным".

Он встал и, улыбаясь, приблизился к нам. Его младшая дочь, Яхонтова, пошла ему навстречу и несколько смущенно сказала, что есть только одно слово. "И какое?" – "Зайчик". Надо было видеть необычайную перемену в выражении лица полковника, когда он услышал это единственное слово! Он побледнел, как покойник, дрожащими руками поправил свои очки и поспешно сказал: "Позвольте мне посмотреть. Давайте сюда. Действительно ли это так?"

Он взял этот отрывок бумаги и взволнованным голосом произнес: "Зайчик. Да, Зайчик. Так оно и есть… Как странно".

Вынув из кармана бумажку, на которой он написал несколько слов, будучи в соседней комнате, он протянул ее дочери и гостям. На бумажке был вопрос и ожидаемый ответ. "Как звали мою любимую лошадь, на которой я совершал свои первые военные турецкие походы?" А ниже стояло: "Зайчик"».

Действительно, все происходило так, как записано. Слово «Зайчик» было подобно взрыву молнии. Полковник был совершенно потрясен, сражен и побежден. С этого момента он «поверил» и стал так же, как и его дочери, сторонником феноменов. Правда, в отличие от них, он, с горячностью серьезного ученого, углубился в их исследования.

Леонид в то время учился в университете. Его голова была напичкана разносторонними знаниями, поэтому он имел свой взгляд на мир и на происходящее в «комнате феноменов», производимых его сестрой. Леонид был умен, рассудителен и хорошо сложен физически, уродившись в породу Долгоруких русским богатырем. Однажды, будучи в гостях, он попал на сеанс «чудес», который проводила Елена. В течение вечера молодой человек искал для себя достойное развлечение, но игра в карты и разговоры о видах на урожай и крестьянскую реформу его не привлекли. Он принялся медленно прохаживаться по комнатам, наблюдая за окружающим.

Дальше произошло то, что Верочка не могла оставить без внимания. Она тщательно записала все происходящее в дневник, чтобы потом можно было в подробностях восстановить увиденное.

«– Ты хочешь сказать, что можешь это делать? – иронически спросил молодой человек у своей сестры.

– Медиумы могут, и я иногда это делала; хотя я не всегда могу поручиться за успех, – хладнокровно ответила госпожа Блаватская.

– А вы могли бы попробовать? – спросил кто-то из присутствовавших в комнате. К этой просьбе немедленно присоединились все.

– Я попробую, – сказала она, – но я умоляю вас помнить о том, что я ничего не обещаю. Я просто посмотрю на этот шахматный столик и попытаюсь… Эй, кто там хочет проделать эксперимент, поднимите его сейчас и затем попробуете еще раз после того, как я посмотрю на него.

– После того, как вы посмотрите на него? – произнес чей-то голос. – И что дальше? Вы хотите сказать, что вы даже не будете дотрагиваться до этого столика?

– Зачем мне до него дотрагиваться? – возразила госпожа Блаватская, тихо улыбаясь.

Услышав о таких необычных притязаниях, один из молодых людей решительно подошел к шахматному столику и поднял его, как перышко.

– Хорошо, – сказала она, – а теперь, будьте добры, поставьте его на место и отойдите!

Это распоряжение было немедленно выполнено, и в комнате установилась полнейшая тишина. Все, затаив дыхание, наблюдали за тем, что далее предпримет госпожа Блаватская. Однако внешне она вообще ничего не предприняла. Она просто направила взгляд своих больших синих глаз на шахматный столик и продолжала смотреть на него очень пристально. Затем, не меняя направления взгляда, она движением руки молча предложила тому же молодому человеку сдвинуть его. Он с великой уверенностью схватил столик за ножку. Столик было невозможно сдвинуть! Затем он ухватил его за обе ножки. Столик стоял так, будто он был прикручен к полу. Тогда молодой человек присел на корточки, взялся за него обеими руками, вкладывая в попытку сдвинуть его всю свою силу, добавив к ней дополнительно мощь своих широких плеч. Он покраснел от натуги, но все тщетно! Казалось, столик пустил корни в ковер и его нельзя сдвинуть. Раздались громкие аплодисменты. Молодой человек, который выглядел весьма смущенным, отказался от непосильной задачи… и отошел в сторону.

Сложив руки, он принял позу Наполеона и тихо проговорил: "Да, неплохая шутка!" – "Действительно, неплохая!" – эхом отозвался Леонид. В его уме возникло подозрение, что этот молодой визитер действовал в тайном сговоре с его сестрой и просто дурачил их.

– Я могу тоже попробовать? – вдруг спросил он у нее.

– Конечно, дорогой, – последовал веселый ответ.

Тогда ее брат приблизился, улыбаясь, и в свою очередь ухватил крошечный столик за ножку сильной мускулистой рукой. Но улыбка внезапно исчезла и уступила место выражению немого недоумения. Он отступил немного назад и очень тщательно осмотрел снова такой знакомый ему маленький шахматный столик. Затем он изо всех сил пнул его, но маленький столик даже не шелохнулся.

Внезапно навалившись на его поверхность своей мощной грудью, он схватил его руками, стараясь раскачать его. Древесина затрещала, но усилию не поддалась. Все три ее фута казались прикрученными к полу. Тогда Леонид Ган простился со всеми надеждами и, отказавшись от неблагодарного труда, отступил в сторону. Нахмурившись, он произнес только два слова: "Как странно!", – и перевел изумленный взгляд от столика на сестру…

Тем временем громкие восклицания привлекли внимание нескольких посетителей, и они валом повалили из гостиной туда… где были мы. Многие из них, молодые и старые, пробовали поднять упрямый маленький столик или хотя бы слегка передвинуть его. Они потерпели неудачу, так же как и мы.

Видя изумление брата и, возможно, желая окончательно разрушить его сомнения, госпожа Блаватская, повернувшись к нему, со своим обычным небрежным смехом сказала: "А теперь попробуй поднять столик еще раз!"

Леонид очень нерешительно приблизился к этому небольшому предмету, снова взялся за ножку и, рванув его вверх, едва не вывихнул себе руку ненужным усилием: на этот раз столик взлетел, как перышко!»

Когда гости разошлись, отец и брат попросили дать Елену «научные» или просто разумные объяснения тому, как у нее получаются те или иные «фокусы» или что она предпринимает для того, чтобы «феномен» получился.

Елена, откровенно делясь своими навыками и возможностями, ведь их все равно никто не мог повторить, – разъясняла технику «феномена»:

– Что касается угадывания мыслей, слов и букв, каждый раз, когда надо передать чью-то мысль посредством стуков… нужно в первую очередь поймать мысль запрашивающего. Сделав это, хорошенько запомнить ее, поскольку она часто пропадает, – подробно объясняла она. – Потом необходимо следить за буквами алфавита, когда те читаются или выбираются, подготовить поток энергии, который должен произвести стук на правильной букве, и затем заставить его выплеснуться в нужный момент, выбрав в качестве проводника стол или любой другой объект. Это намного труднее, чем автоматическое письмо.

Секрет феномена с привинченным к полу столиком Елена тоже попыталась объяснить, но родственники выразили большое сомнение ее словам, так как представить себе действующих лиц этого феномена было совершенно невозможно.

Елена объясняла его следующим образом:

– Усилием своей воли я направляю магнитные потоки так, чтобы давление на стол неимоверно возросло. Второй вариант: я делаю это с помощью тех шумных существ, с которыми постоянно нахожусь в контакте или моего «маленького горбуна», с которым вы должны быть уже давно знакомы. Оставаясь незримыми, мои «шаловливые чертики» могут удерживать столик, какая бы сила ни пыталась его поднять. У них игра такая, и они очень радуются, когда их баловство удается.

Словом детский сад, да и только! Только детки довольно странные.

Глава 33 Восстановление

О том, что лекарства бывают разные и не всегда укладываются в понятия классической медицины.

Неожиданно в жизнь «заколдованной» страны ворвалась болезнь. Она нарушила обычный ритм жизни обитателей усадьбы Ругодево, вызвав их немалое беспокойство. У Елены открылась старая рана в области сердца, полученная еще на Кавказе. Из раны сочилась кровь, больная испытывала невыносимые боли, часто вызывавшие бред, судороги, за которыми следовал транс, подобный смерти. В бреду Елена все время твердила: «Я же еще не сделала главного!.. Главного не сделала!.. Как же так!..»

Ее лихорадочное состояние длилось около трех дней, но после этого рана затянулась так же быстро, как и появилась, словно какая-то невидимая рука ее закрывала. От болезни не осталось и следа. Однако радоваться было рано. Не прошло и нескольких дней, как болезнь повторилась.

Тогда родственники решили обратиться не к местному врачу, а к настоящему специалисту. Они поехали в ближайший город за хирургом. Врач прибыл, но мало чем смог помочь, так как в результате пришлось помогать ему самому.

Когда врач начал осматривать рану у лежавшей без сознания пациентки, то внезапно увидел большую темную руку, протянутую между своей рукой и раной, которую он собирался перевязать. Глубокая рана находилась вблизи сердца, а рука передвигалась от горла до середины туловища. Кроме того, ото всюду стали слышаться бешеные стуки. Звуки неслись с середины потолка, с пола, от оконных рам и всей мебели – настоящая какофония звуков, наводящая ужас. Хирург растерялся, по всей видимости, сильно испугался и… упал в обморок. Очнулся он от нашатыря, поднесенного Верочкой к его носу. Придя в себя, хирург собрался с духом и попытался продолжить работу. Но когда он увидел свою пациентку, здоровую, веселую, с затянувшейся раной и очаровательной улыбкой на лице, он… опять упал в обморок.

Больше ему Елену не показывали, еще раз привели в чувство нашатырем, извинились, заплатили за визит и отправили домой.

Глава 34 На Кавказе

«Дома и стены помогают» (поговорка).

Главное – знать, где твой истинный дом.

После благополучного выздоровления Елена выпросила у дедушки, который был на нее очень обижен, разрешение снова приехать в Тифлис. Она пообещала вести себя скромно и даже попытаться вновь сойтись со своим мужем. Сердце дедушки, несмотря на глубокую рану обиды, дрогнуло, и он разрешил ей приехать.

Как только закончилась распутица и дороги пришли в более-менее нормальное состояние, Елена вместе с сестрой Верочкой и ее домочадцами отправилась на Кавказ. Кроме бабушки с дедушкой, ей предстояла встреча и с семьей тетушки Витте, которая с нетерпением ждала ее в Тифлисе.

Ехали долго. В то время железную дорогу на Кавказ еще не построили, поэтому путь через Кавказский хребет, как и прежде, был длинным и неудобным. Наконец, после трех долгих недель дорожной тряски на тарантасе, Елена вместе с Верочкой, ее детьми и слугами не без мелких приключений добрались до Тифлиса.

Тифлис. Как здесь все было знакомо! Старый дедушкин замок-дом, сад, полный роз, высокий забор, вымощенная камнем тропинка, решетчатые ворота. Тарантас, устало поскрипывая, въехал во двор, шурша колесами по заросшему крапивой внутреннему дворику.

Однорукий юркий слуга, казалось, всегда служивший в доме дедушки, заметил подъезжающий тарантас еще издали и уже стоял на нижней ступеньке парадного входа в ожидании дорогих гостей. Когда тарантас остановился, он радостно бросился к нему, судорожно отстегнул передок и с низким поклоном беспрестанно повторял, подставляя дамам по очереди для опоры свою единственную руку: «Пожалуй-те-с, барыня!.. Милости просим!.. Пожалуйте-с!..»

Радостная весть быстро разлетелась по дому. Слуги высыпали во двор. У дверей появилась бабушка, опиравшаяся на палочку, и дедушка, поддерживавший ее под руку. Генерал Фадеев сильно поседел, но был по-прежнему величественно высок, строен, могуч и солиден. Бабушка, напротив, сильно похудела, сморщилась и выглядела точно маленький сухой комочек, завернутый в вязаную шаль. Одной рукой она держалась за палочку, другой опиралась на своего мужа, нежно улыбаясь подслеповатыми, слезящимися глазами. Слабым голосом она пыталась приветствовать своих дорогих гостей. Елена с Верочкой и дети бросились обнимать стариков. Последовали звонкие поцелуи, радостные причитания, возгласы восхищения, объятия, после чего все направились в дом.

Дом Фадеевых совсем не изменился. В длинном, высоком и мрачном холле все также висели семейные портреты Фадеева и князя Долгорукова, стены были покрыты гобеленами, а бабушкин музей был полон собраний раритетов, чучел животных и птиц. Во дворе потухшим голосом лаяла старая собака, в доме суетились слуги. Елена отметила, что однорукий слуга и почти вся дворня, которую она знала с детства, остались на своих местах. Получив вольную, они не ушли от барина, а продолжали, уже за зарплату, работать на своих местах, как и десять лет назад. И все шло по-старому – в привычном, сложившемся годами ритме и со старым дедовским размахом.

Новость о том, что Елена вернулась в родной дом после долгого путешествия, быстро облетела весь Тифлис. Об этом вспоминали:

«К ней ежедневно заезжали старые знакомые, а также знакомые знакомых, которые Елену лично не знали, но были наслышаны о ее долгом путешествии. Всем было любопытно услышать рассказы о дальних краях, а также увидеть ее после долгого отсутствия. Как правило, она рассказывала какой-нибудь примечательный эпизод из своих путешествий, особенно по Америке, который мог бы быть интересен публике. Обворожить слушателей своими рассказами она умела так же легко, как и заинтересовать феноменами, поэтому часто беседа принимала мистическую окраску, и она начинала "вызывать духов". В такие вечера в мерцающем свете длинных догорающих свечей появлялись человеческие фигуры, тени на гобеленах, потом они "оживали", так что присутствующие невольно чувствовали дрожь…»

Вскоре Елена Петровна приобрела необыкновенную популярность и стала неотъемлемой частью Тифлиса, где ее знали все без исключения, от мала до велика.

Мужчины отмечали, что мадам Блаватская «довольно хороша собой», правда, несколько располнела, но молодость освежала ее полноту и придавала ее юному облику некоторую пикантность. Благородные дамы, глядя на Елену Петровну, не могли беспристрастно оценивать ее внешние достоинства, а только недоумевали: «Даже странно, такая женщина и путешествует одна!»

Общество несколько удивляла ее манера одеваться. Одни усматривали в ней некую экстравагантность, другие находили полное отсутствие вкуса, третьи утверждали, что она живет своим богатым внутренним миром, где внешняя оболочка не имеет никакого значения. Когда Елена выходила из дома в коричневом шелковом восточном халате, розовой чалме или в бесформенном салопе, это вызывало различные толки, но не делало ее менее популярной. Казалось, ее знает весь Тифлис.

Когда Елена куда-то направлялась пешком, ей приходилось останавливаться на каждом шагу, так как со всех сторон доносилось:

– Здравствуйте, Елена Петровна!

– Как здоровьице, госпожа Блаватская?

– А, Елена Петровна! Только что я подумала, что вас давно не видно, матушка, – а вы тут как тут! Когда можно к вам на сеанс пожаловать?

Елена мило отвечала на все приветствия, соблюдая при этом различные оттенки субординации. Кому-то она улыбалась, как старому знакомому, теплой, радостной улыбкой, останавливалась и вступала со встречным в беседу. Иному просто слегка кивала головой и проходила дальше, моля в душе, лишь бы ее не окликнули и не завели длинный, неинтересный разговор; третьему кланялась, приостанавливаясь в ожидании ответного шага, или просто дарила вместе с приветствием свою лучезарную улыбку.

Слухи о необыкновенном умении госпожи Блаватской организовывать спиритические сеансы разлетелись по всему Кавказу. В доме Витте каждый вечер стало собираться высшее тифлисское общество, которое занималось верчением столов, вызыванием духов, ответами на вопросы стуком: один раз, означало «да»; два раза – «нет». Этим увлекались и Верочка, и Надежда, и Екатерина, и даже Ростислав – младший сын бабушки. Глава семейства Витте, который резко возражал против занятий спиритизмом не только своей жены, но всего общества в целом, никогда не принимал участия в подобных мероприятиях. Он даже не знал, что они проводятся в его доме. Елена, Верочка, Екатерина и Надежда тщательно скрывали от него, так же как и от Фадеевых, свое увлечение спиритическими сеансами.

Особенно популярным среди молодежи было «чтение чужих мыслей». Многие, как всегда, не верили в происходящее, и Елена пыталась объяснить: «Я делаю это при полном сознании, просто наблюдаю, как мысли человека исходят из головы в виде спиральных колец светящегося дыма, а иногда вырываются в виде струй, которые можно принять за некое светящееся вещество. Потом вокруг головы складываются отчетливые картины и образы. Часто такие мысли и ответы на них отпечатываются в моем мозгу в виде слов и предложений, точно так, как это происходит с моими собственными мыслями».

Сеансы спиритизма стали популярны среди гвардейской золотой молодежи. Их посещали довольно важные персоны, такие как граф Воронцов-Дашков, оба графа Орловы-Давыдовы и Перфильев. Особую дружбу Елена водила с молодым графом Воронцовым-Дашковым. В семейных архивах Фадеевых хранились любопытные документы о двоюродном прадеде наместника Кавказа, его ритуальный кинжал, а также текст ритуальных напевов, привезенных им из Индии. Разумеется, уже никто не знал их значения, но Елена очень любила его повторять и, как ни странно, действие, которое она задумывала, сбывалось.

Елена знала, что в роду Воронцовых сохранилась память о странном предке, которого всегда считали чем-то средним между мистиком и шарлатаном, а также то, что среди частного архива наместника Кавказа Воронцова-Дашкова имелись письма об учителях Индии. Елене очень хотелось их прочитать, поэтому она пыталась уговорить молодого увлекающегося спиритизмом Воронцова-Дашкова при случае выслать ей эти письма. Но ее просьба так и осталась без ответа.

Глава 35 Новые испытания

Все в жизни имеет свое начало и свой конец

(цитата из Библии).

Зимой похоронили бабушку, Елену Андреевну. Она ушла в мир иной, оставив по себе самые теплые воспоминания всех своих обожаемых родственников, а также щемящую горечь утраты. Елена любила бабушку, которая заменила ей мать, горевала по ней, ходила в церковь, ставила свечки за упокой, молилась и плакала.

Уже больше года Елена жила на Кавказе, так и не посетив дом своего мужа генерала Блаватского. Однако их встреча все же произошла. Правда, по печальному поводу – на похоронах бабушки. Генерал Блаватский не мог не приехать, отдать последнюю дань человеку, которого безмерно уважал. Кроме того, он желал выразить соболезнования господину Фадееву. Елена не стала прятаться от мужа. Они договорились встретиться после похорон и, наконец, расставить все точки в их отношениях.

Встреча состоялась, но радости не было ни с той, ни с другой стороны. Холод отчуждения, стандартные фразы приветствия, короткий сухой разговор. Все быстро встало на свои места, но сделалось совершенно очевидным – развод невозможен. Следовало искать другие пути для поддержания видимости отношений и пытаться находить точки соприкосновения. Елена даже согласилась остаться на некоторое время в доме мужа. При этом отношения между супругами остались прежними: ни родственными, ни дружескими – соседскими.

Генерал Блаватский предоставил жене полную свободу и не вмешивался в ее жизнь ни с какой стороны. Таким образом, жизнь их шла на одной территории, но параллельно: Елена занималась своими феноменами, генерал нес службу. Дома они, если и встречались, то учтиво кланялись друг другу и расходились по своим углам. Больше выяснять было нечего, да и ни к чему. Все было сказано. Елена выдержала год нового «семейного счастья», потом возвратилась в Тифлис, твердо для себя решив, что больше к мужу не вернется. Но в таком случае надо было искать какое-то дело, которое могло бы приносить ей достаточные средства, так как муж не выделил ей содержание. Сидеть на обеспечении отца, дедушки, своей сестры и теток не позволяла совесть.

Следовало срочно что-то придумать, и она придумала.

В Тифлисе Елену заинтересовала одна лавка, на которой было написано: «Торговля чаем, сахаром, колониальными и прочими изысканными товарами». Ее держал недавно появившийся здесь толстый, лоснящийся от жира купец, который вечно торчал у входа свой лавки и, словно липучка для мух, ловил попавших в поле его зрения потенциальных покупателей: «Не зайдете ли, госпожа (или господин) в лавочку. Чаи самые что ни на есть изысканные, могу вам рекомендовать особливо смешанные ароматы. Букетец… Мм-а! Самый что ни на есть сюберб (восхитительный. – фр), скажу я вам! Возьмите, не ошибетесь!»

При звуке «мм-а!» купец складывал вместе щепотью три красных, жирных пальчика-сосиски, подносил их к своим лоснящимся пухлым губам и вкусно чмокал. «Также кофеек я вам могу предложить нового получения. Заморский. Сорта знатного! Аромат я вам скажу… Прямо…» При этом купец театрально закрывал глаза и с наслаждением втягивал носом воздух, причмокивая губами: «Мм-а… Одним словом, парфэ!.. Дэлисьэ! Сюберб! (Великолепно! Изысканно! Восхитительно! – фр.) Лучше нигде не купите!»

Лавку купец открыл не так уж давно – не больше двух лет, но материальное благосостояние его росло как на дрожжах. Почти сразу он выстроил себе в Тифлисе каменный дворец, а лишние деньги, которых у купца оказалось много, охотно ссужал взаймы. Этим он приобрел в городе имя и своеобразный авторитет. Купец давал деньги под верное обеспечение и за солидные проценты, то есть взял на себя роль маленького частного ссудного банка, за что его прозвали в Тифлисе «Ссудный купец». Чаще всего он выручал проигравшихся в пух и прах офицеров, убивающих свободное время за картами или в попойках. Именно эта ссудная деятельность, скорее всего, озолотила удачливого торговца, хотя и торговля колониальными товарами у него шла полным ходом.

Глядя на преуспевающего купца, Елена решила тоже начать, как ей казалось, с беспроигрышного дела – с торговли. Она рассудила, что если какой-то полуграмотный мужик смог правильно организовать свое дело, то, почему она, много знающая и умеющая дама, не сможет повторить его успех.

Для начала Елена решила создать какое-либо чисто женское предприятие, которое не могло вызвать кривотолков в обществе. Решение напрашивалось само собой. Поскольку с детства Елена была великая искусница в рукоделиях и умении прекрасно изготавливать искусственные цветы, она организовала мастерскую – маленькое цветочное производство. Закупив материал для изготовления цветов, она наняла несколько мастериц, работающих на дому, посыльного, нашла потребителей своей продукции, и дело закрутилось.

Мастерская оказалась успешным начинанием и уже через полгода принесла значительный доход, но вскоре надомное производство показалось Елене слишком мелким. Она решила заняться сплавом леса и орехового наплыва за границу, а также продажей кокосовых орехов. Для этого она переселилась в Мингрелию, поближе к берегу Черного моря, где купила маленький домик и, казалось, решила «пустить корни». Но дело ее неожиданно прогорело: из-за неправильных условий морской перевозки товар по дороге сгнил, деньги пропали.

Родственники удивлялись выбору деятельности Елены. Она могла бы заняться музыкой или литературой, что вполне соответствовало ее талантам и интеллектуальным возможностям. Но непокорная девушка была настойчива в своих предпочтениях. Она считала, что торговля более выгодна для быстрого увеличения капиталов и, несмотря на понесенные убытки, объясняла полный провал временными трудностями, оставаясь при своем мнении. Ей казалось, что «любая честная профессия, приносящая средства на жизнь, достойна хорошего человека».

Глава 36 Трансформация

Чтобы «изобрести велосипед», его надо сначала придумать, разработать, потом испытать, усовершенствовать и, наконец, попытаться на нем поехать. На это требуется время, даже если окажется, что об изобретении миру уже давно все известно.

Сначала Елена немного переживала из-за неудачи с транспортировкой груза, но потом успокоилась и уехала в свой домик, который располагался в поселке Озургетти. Местечко было совсем глухое – старая крепость, а точнее, небольшой военный объект, затерянный в горах. К селению не вели никакие дороги, только горные тропы, по которым едва могла пройти лошадь без упряжки, поэтому оно было почти отрезано от мира. Но даже это обстоятельство не мешало Елене принимать посетителей, которые находили ее повсюду, неведомым способом узнавая, где она находится. Теперь о ее мистических способностях знали не только в светских кругах. Суеверные местные аристократы, князья и помещики, которые еще в начале века имели славу разбойников или грабителей с большой дороги, считали госпожу Блаватскую если не ведьмой, которая может все, то доброй колдуньей. Они стали спрашивать у нее совета в своих личных делах, считая, что она непременно должна им помочь или предостеречь от несчастья. Если Елена помогала или даже вылечивала людей, те оставались довольны и уходили от нее с верой в потусторонние силы. Однако посетители, которым помочь не удавалось, становились ее злейшими врагами.

Вскоре богатые бандиты в цивильной одежде – со своей ложью, лестью и безудержной жаждой наживы – ей опротивели. Елена начала сторониться их общества и принялась ездить по местным магам, колдунам, персидским чудотворцам, навещала старых армянских певцов, гадалок, к которым испытывала неодолимое влечение. Их общество ей нравилось гораздо больше. Кроме того, она ездила верхом одна и посещала обитателей дымных саклей, чем вызывала немалое возмущение у людей «из светских гостиных».

В конце концов, «общество – это таинственное "нечто", если взять его членов вместе, а по существу, "ничто" – восстало против своего непокорного члена, который осмелился игнорировать его традиции и поступать так, как ни один "приличный" человек не должен был бы поступать». Елена ответила на вызов просто – она перестала замечать «общество».

Жизнь ее неторопливо потекла в деревне по выбранному ей самой руслу, пока не появилась очередная тяжелая болезнь. Это была одна из тех таинственных нервных болезней, которая ставит науку в тупик, оставляя надежду только на молитвы да на милость Божью.

– Что с вами? – спрашивал врач, осматривая свою бледную пациентку.

Слабеющая Елена тихо отвечала:

– Когда меня называют по имени, я открываю глаза и являюсь сама собой. Но только меня оставляют в покое, как я опять погружаюсь в свое дремотное состояние полусна и становлюсь кем-то другим.

Что она под этим подразумевала, никто вокруг не понимал, но было очевидно, что болезнь медленно, но

верно убивала ее. Аппетит был потерян полностью, она не ощущала жажды и неделями ничего не ела, выпивая лишь немного воды. Таким образом, за четыре месяца она превратилась в живой скелет.

Единственный врач маленького селения, где жила Елена, был военным. Он считался хорошим хирургом, специалистом по травматологии и пулевым ранениям. Но военный врач не смог понять, что происходит с головой его пациентки и ее душевным миром. Он видел только, что состояние ее здоровья быстро ухудшается, и принял решение отправить ее в Тифлис к своим коллегам.

Пациентка была слишком слаба, чтобы ехать верхом, опасность представляла и поездка в телеге, которая могла в любую минуту слететь с горной дороги и перевернуться. Поэтому ее решили сначала доставить до Кутаиси в лодке по реке. На это требовалось четыре дня. Однако путешествие по узкой реке, протекающей в девственном лесу, было далеко небезопасным, хотя речка и считалась судоходной. Врач пошел на смелый и опасный эксперимент, так как до этого по речке никто подобных плаваний не совершал. Однако положение было безвыходное, пришлось рискнуть.

Елену погрузили на носилки, потом на лодку, где для нее была устроена специальная кровать, и в сопровождении еще двух лодок со слугами больную отправили в путь.

Дорога, как и ожидалось, не обошлась без приключений. Но приключения оказались совсем не те, какие можно было предположить, сплавляя по горной реке больную женщину, лежащую в кровати, привязанной к лодке.

Путь занял три дня и три ночи. В течение всего пути прислугу не покидал панический страх. Один был старый верный слуга, который давно служил у Елены, других наняли только на транспортировку до Кутаиси. Слуги в один голос клялись, что когда лодка медленно проплывала по узкому руслу среди покрытых лесом скал, они несколько раз видели свою госпожу вышедшей из лодки и прошедшей через воду в лес. В то же время ее тело оставалось лежать вытянутым на кровати, находящейся на дне лодки. Человек, который тянул лодку бечевой, крича в ужасе, дважды убегал, увидев перед собой это «существо». Если бы не старый слуга, лодку оставили бы посреди реки.

Потом старый слуга рассказывал, что в последний вечер «он видел две фигуры, в то время как третья – его госпожа – продолжала лежать перед его глазами на дне лодки».

Как только путешествие закончилось, и лодка с больной Еленой прибыла в Кутаиси, где жили ее дальние родственники, все слуги, за исключением старого лакея, в панике покинули странную госпожу, отказавшись от денег, и больше не возвращались. Из Кутаиси Елену с большими трудностями отправили в Тифлис, в дом ее тетки, Надежды Андреевны.

Когда Елену привезли, состояние ее было удручающим. Больная находилась в коме, и, казалось, ее уже не спасти. Но в один прекрасный день все резко изменилось. Глаза больной неожиданно ожили, она заулыбалась, попросила еду и потихоньку пошла на поправку.

Елена чувствовала, что с ней что-то произошло. Она изменилась, смутно догадываясь, что ее вылечили вовсе не доктора, приглашенные родственниками. Во время болезни к ней в ее видениях постоянно являлся Учитель Мория, а вместе с ним еще один человек с красивым лицом, которого она когда-то видела вместе с Учителем в Лондоне. Учитель появлялся каждый вечер, звал ее по имени и приносил с собой какое-то питье, похожее на смесь из протертых трав со специями, заваренную на молоке. Она выпивала жидкость, которая разливалась по телу блаженной энергией и возвращала ее к жизни.

Теперь, находясь в полном сознании, Елена пыталась объяснить свое болезненное состояние родственникам, которые беспокойным хором постоянно расспрашивали о том, что она чувствовала во время болезни.

«Иногда, когда, показывая богатство оттенков своего душевного склада, меня звали по имени, – говорила она, – я находилась в своем другом "Я" и беседовала с кем-то в этой своей жизни сна. Я сейчас же открывала глаза и разумно отвечала, ибо я никогда не бредила; но лишь только я снова закрывала глаза, как это "другое я" продолжало фразу с того слова или полуслова, на котором меня прервали. Когда я бодрствовала и была сама собой, я хорошо помнила все что было, когда я была другой сущностью. Но когда я была другой, я никакого представления не имела о Елене Петровне Блаватской, я находилась в другой далекой стране и была совсем иной индивидуальностью, и у меня не было ни малейшей связи с моей теперешней жизнью. Одна сущность передавала мысли другой сущности, а та принимала их и без ошибок записывала на бумагу. "Да, во мне две сущности, – говорила она. – Но что это значит? И в вас две, только мои сознательные, а ваши нет"».

Окружающим ее слова все еще казались болезненным бредом уходящей болезни, но Елена так не считала. Она ощущала физически, что теперь в ней живет другая энергия или две сущности. «Эти две сущности могут наблюдать друг друга с разных сторон», – говорила она. Одна сущность жила в ней, а другая была вне ее и действовала вопреки ее воле, подчиняя тело. Она понимала: с ней не просто что-то произошло, что уйдет, как болезнь, и больше не возвратится. Отныне был изменен ее внутренний мир, она стала другой, не такой, как прежде.

Верочка и ее тетка, Надежда Андреевна, тоже были уверены, что выздоровление Елены произошло не без участия сторонних сил.

– Ты была в состоянии комы, но, благодаря Богу или неизвестным целителям, выздоровела, – говорила ей набожная Надежда Андреевна.

– Нет, – уверяла ее Елена, – это не кома, а состояние глубочайшего сосредоточения, когда малейшее рассеяние приводит к ошибкам.

Надежда Андреевна боялась за рассудок Елены, но вскоре ей самой впору было лишиться рассудка оттого, что стало происходить в доме. Позже Верочка рассказывала:

«Однажды после обеда, все еще слабая после перенесенной болезни, Елена зашла в комнату своей тетки. После короткой беседы Надежда, увидев, что Елена устала и выглядит сонной, предложила ей прилечь на диван. Как только голова Елены коснулась подушки, ее сковал глубокий сон. Надежда спокойно продолжала свою работу. Внезапно она услышала за стулом чьи-то шаги, но, повернувшись, никого не увидела. Звук тяжелых шагов продолжался, и пол под ними продолжал скрипеть. Шаги приблизились к дивану и смолкли. Затем она услышала какой-то шепот у дивана, где спала Елена. Рядом с ней раскрылась книга, которая лежала вблизи на столике; казалось, что какая-то невидимая рука перелистывает ее страницы. Затем еще одна книга поплыла по воздуху в том же направлении.

Скорее удивленная, чем испуганная, – в доме уже привыкли к подобным явлениям, – Надежда встала со своего откидного кресла, чтобы разбудить Елену и тем самым остановить это непонятное явление. В то же время на другом конце комнаты задвигалось тяжелое кресло. Кто-то потихоньку направился от окна в сторону дивана. Елена проснулась и спросила у невидимого существа, что это значит. В комнате опять зашептались, и вскоре все стихло».

Кто приходил в дом и зачем, осталось для родственников неведомо, но стало совершенно очевидно, что после болезни с Еленой произошла полная трансформация психических сил. Они отметили, что «раньше, в Пскове и Ругодево, Елена не могла не только контролировать, но даже остановить проделки своих "невидимых друзей"». После болезни она почти прекратила общаться с невидимым миром посредством стуков и предпочитала отвечать людям на вопросы либо устно, либо в письменной форме. Это был гораздо более быстрый и надежный способ передачи информации. И, что примечательно, с этого времени к своему состоянию медиума или проводника чужой воли она стала относиться крайне отрицательно, так как это забирало у нее силы и вызывало необъяснимые болезненные приступы. К радости домашних, шаловливые чертики Елены наконец-то оставили всех в покое.

Глава 37 Нечаянная встреча

Говорят, «старая любовь не ржавеет», но и не блестит, как новая.

В конце лета для Елены настал печальный день – дедушка покинул этот мир, последовав за бабушкой. Их похоронили рядом. Андрей Михайлович Фадеев оставил по себе на Кавказе светлую память бескорыстного, даровитого, дипломатичного администратора и умного, доброго человека.

После похорон Елена чуть ли не каждый день ходила в церковь, как и раньше, после смерти бабушки, ставила свечи за упокой, плакала и молилась. В один из таких дней, выйдя из церкви, она направилась пешком по городу немного прогуляться. Погода стояла чудесная, и идти по улицам, утопающим в пышной листве деревьев, было одно удовольствие. Вспомнив, что к обеду она обещала быть у Надежды Андреевны, Елена ускорила шаг. Но, едва свернув за угол, она лицом к лицу столкнулась с каким-то господином, не успевшим вовремя освободить ей дорогу.

– Excusez-moi, madame! – принялся мужчина по-французски рассыпаться в извинениях. Елена подняла голову и обомлела. Это был Агарди Митрович.

Он тоже узнал ее. От неожиданности оба буквально вросли в землю. Наконец, Агарди приосанился и запечатлел на своем лице самую обольстительную улыбку. Елена тоже улыбнулась и, с любопытством разглядывая старого знакомого, про себя отметила: «Постарел. Уже не тот красавец, конечно, но до сих пор хорош!» Более чем за полвека он в совершенстве освоил свое орудие обольщения: улыбнулся, стрельнул черными глазами – и вот он, капкан для женского сердца.

– Госпожа Блаватская? – почтительно вымолвил Агарди с застывшей улыбкой на лице.

– Господин Митрович? – словно эхом отозвалась она. – Как вы здесь, почему?

– За тобой приехал, – мгновенно нашелся Агарди, переходя на дружеский тон, – приехал сказать, что ты была не права, исчезнув вдруг и почти навсегда. Я искал тебя по всей Европе. Через знакомых, самостоятельно, но все напрасно. Недавно прибыл в Тифлис вместе с женой. Я здесь на гастролях в местном оперном театре.

– Невероятно! Я опять нашла тебя на улице!

– Нет, теперь не ты, теперь я нашел тебя, едва не сбив на повороте. Ты немного изменилась, но все такая же… – он замялся, – восхитительная!

– Не говори мне комплиментов, – возразила Елена. – Я уже другая, располнела, подурнела, но, уверяю тебя, немножко поумнела.

– Ну уж! Ума тебе не занимать! – попробовал возразить Агарди.

– Женского ума чуть прибавилось – это другое. Многому научилась, кое-что поняла.

– Нашла свой «Камень» и «Деву»?

– Нет, еще не нашла.

– А я нашел свою Деву – тебя. Словно камень с души свалился! – пошутил господин Митрович, захохотав сценическим басом. – Я вновь тебя нашел! Невероятно! Как же мне теперь быть? – спросил он с шаловливым блеском в глазах. – Я здесь с другой своей женой. Но ведь и ты

моя жена: перед небом, перед Богом, перед нами самими, черт возьми! Боже, какой кошмар! Что я ей скажу? Хочешь, я оставлю тебе свою визитную карточку, адрес или записку? Я не могу так просто тебя отпустить! Скажи, как же мне теперь быть?

– Никакого кошмара. У тебя здесь свои дела, у меня свои. Пусть все останется пока как есть. Ты спешишь?

– Теперь уже нет.

– Тогда пойдем, я познакомлю тебя со своими новыми знакомыми. У меня сегодня спиритический сеанс. Теперь спиритизм вошел в моду и стал довольно популярным занятием в светских салонах. На наших сеансах собирается почти вся золотая тифлисская молодежь.

Агарди кивнул и послушно последовал за Еленой, на ходу отметив красоту ее пушистых шелковых волос, гордую королевскую посадку головы, а также еще более округлившееся лицо, от которого исходило ощущение спокойной, покоряющей силы. Следует признать, что он обозревал Елену не глазами эстета. Он вновь любовался ею заинтересованным взглядом мужчины, почувствовав звучное биение сердца. Оно колотилось быстрее обычного, но не так, как билось от быстрой ходьбы, а в другом, когда-то хорошо знакомом, но с возрастом почти забытом лихорадочном ритме вновь пробудившейся страсти.

Его прекрасная Елена в каком-то неимоверном одеянии вроде просторного наряда восточных красавиц, не позволяющих даже намеком угадать свой силуэт, волновала его куда сильнее, чем эфемерные светские барышни, одетые в кружева и бархат последних парижских моделей.

Оказалось, что пока Елена зарабатывала деньги на поставках леса и осваивала просторы Кавказа в горах Мингрелии, оперный театр в Тифлисе рукоплескал двум редким звездам. Теперь давали новую оперу Гуно «Фауст», премьера которой всего лишь три года назад состоялась в

Париже. В Тифлисе заглавные партии пела семейная пара: знаменитый бас, Агарди Митрович – Мефистофеля, а его жена, Терезина, исполняла партию Маргариты. После триумфальных выступлений на оперных сценах Европы, постарев и потеряв отчасти свой голос, Агарди Митрович получил ангажемент в Тифлискую оперу, чем был вполне удовлетворен. Его возраст приближался к шестидесяти, но тем не менее он виртуозно справлялся со своими оперными партиями, был подтянут, бодр, весел и выглядел лет на десять моложе. Как ни странно, господин Митрович был почти ровесником генерала Блаватского, но Елена почему-то его возраста не замечала.

Агарди и Терезина сдружились с семьей Витте. О том, что Агарди Митрович и госпожа Блаватская ранее были знакомы, семья Витте не догадывалась. А Терезина даже не предполагала, что давний роман ее мужа с «какой-то русской» мог быть связан с такой уважаемой фамилией, как Витте.

Не знала Терезина и того, что отношения ее мужа с госпожой Блаватской не были мимолетным увлечением. Это была незатухающая страсть, прочно вошедшая в его естество, которую он не мог подавить никакими силами, а также правилами приличия. Нечаянная встреча всколыхнула в нем задремавшие на время чувства. Пробудившись, они вырвались на волю и запылали с новой силой. Агарди принялся преследовать Елену. Как-то раз, вновь подкараулив ее на улице, он устроил скандал, потребовав положить конец его томительному ожиданию и принять предложение обвенчаться, хоть он и считал Елену своей женой перед Богом. Елена приводила веские доводы: он женат, она замужем – как это он себе мыслит?

– Да отчего же это невозможно, если мы любим друг друга, Элен? Иначе и быть не может. Но ведь мы можем любить и так, без венчания, если ты не хочешь венчаться.

Раньше Елена могла принять подобный аргумент за оскорбление, но, поскольку предложенные отношения между ней и Агарди уже существовали, она отказалась от предложения в вежливой форме и предположила, что могла бы поддерживать с ним отношения, но сейчас они вероятны только в платонической форме.

Агарди умом понимал, что Елена права, но в душе был не согласен с такой постановкой вопроса. Недели две он мучился раздирающими душу противоречиями, но потом, подкараулив Елену в том же месте, где они столкнулись в первый раз, когда она возвращалась из церкви, попытался еще раз объясниться:

– Я мужчина, поэтому не понимаю форм «идеальной» или платонической любви. Я привык обладать тем, что люблю, и бороться за это обладание. Но я не пойду против вас, дорогая, или против приличий, поэтому не стану насильно изменять ваши взгляды. Однако я считаю, что если мы будем мужем и женой не перед Богом, а перед светом, то тогда разрушатся все преграды, от которых я страдаю, и вы должны страдать, если не обманывали меня, если действительно меня любили! Очень часто мне так недостает вас, вы мне необходимы, я хочу открыть вам все тайники своей души. Я нуждаюсь в вашем совете, участии, а вас нет со мной. От этого я страдаю.

– Но между нами каменная стена – мы связаны узами брака с другими людьми, и этого не изменишь, – приводила все тот же аргумент Елена.

– Да, между нами каменная стена. Но ведь можно ее обойти. Зачем биться о стену, которую невозможно сломать. Неужели вам непонятно все это, неужели вы сами не испытываете того же? Если нет, то не говорите мне о чувствах. Я не понимаю таких отношений.

Елена помолчала, потом взяла его руку и взглянула в его глаза своими магическими глазами-озерами. В них

было все: страсть, боль, отчаяние и безнадежность. Она коротко произнесла:

– Мне тоже тебя недостает, Агарди! Но жениться мы теперь не можем, видеться тоже. Сразу все станет известно, пойдут разговоры. Обо мне и так тут невесть что придумывают. Остается одно…

Елена слегка сжала ладонь Агарди, потом резко выпустила ее и поспешно пошла по улице, удаляясь все дальше и дальше. Наконец, она свернула в переулок и исчезла из поля зрения. Исчезла – как и тогда, в Италии, – надолго. Поняв, что Агарди настроен решительно, и скрыть их отношения уже будет невозможно, Елена срочно уехала из Тифлиса. Она направилась в Одессу, куда намеревалась переезжать семья ее тети, Екатерины Витте. Екатерина Андреевна и ее муж Юлий Федорович Витте собирались определить в университет своих подросших сыновей. Сначала семья сняла квартиру и временно поселилась на углу Ремесленной и Базарной в доме Беридо, № 3 Е Затем они привезли туда своих сыновей Бориса и Сергея для поступления в Новороссийский университет, но молодых людей ждала неудача. Поэтому братьев поместили в Ришельевскую гимназию, с тем чтобы повторить попытку на следующий год. Юлий Федорович Витте добился новой должности в Одессе, и семья уехала из Тифлиса насовсем. Вскоре Юлию Федоровичу за заслуги перед Отечеством местные власти выделили в Одессе участок земли. Таким образом, семья прочно обосновалась на новом месте.

Несмотря на жару и приветливый морской бриз, Одесса встретила Елену прохладно. В отличие от Кавказа, здесь, кроме семьи Витте, ее почти никто не знал. Единственным настоящим приятелем оставался вице-генерал-губернатор Киева, князь Дундуков-Корсаков, но тот служил в Киеве, а не в Одессе. Князь подружился с Еленой еще в молодости, раньше, чем она вышла замуж за генерала Блаватского. В то время князь командовал на Кавказе одним из драгунских полков. С тех пор они не теряли связи, вели постоянную переписку, поддерживая дружеские, теплые отношения. В отличие от семьи, от которой Елена скрывала места своего пребывания во время скитаний по свету, князю Корсакову она писала отовсюду, из Африки, из Америки, даже из Индии.

Заняться на новом месте было нечем. Пожив некоторое время у родственников, Елена решила ненадолго отправиться в Европу, чтобы развеяться, а также навестить своих старых знакомых. Однако путешествие было недолгим. Не прошло и шести недель, как она вернулась в Одессу с маленьким мальчиком лет пяти. Елена получила паспорт, выданный канцелярией царского наместника Кавказа ей и «опекаемому ею ребенку Юре для поездки в Тавриду, Херсон и Псковскую губернию сроком на один год».

Появление ребенка вызвало у родни много вопросов. По внешнему виду мальчик был нездоров, бледен, с тонкими непропорциональными ручками и ножками, согнутой спиной. Елена нежно называла мальчика Юрочкой или «мой маленький горбун» и очень бережно к нему относилась. Полковник фон Ган, приехавший в это время в Одессу повидаться с родней, был возмущен очередной выходкой Елены – появиться в обществе, где ее знают, с внебрачным ребенком! Да и само рождение ребенка на стороне он считал аморальным и беспринципным. Елена утверждала, что это ребенок «одного из аристократических баронов с очень известной фамилией Мейендорф, который прижил его от не менее родовитой возлюбленной», имя которой она раскрыть не может. Однако даже родственники ей не поверили, предполагая, что «не менее родовитой возлюбленной» была она сама. Сколько Елена ни пыталась объяснить отцу, что ребенок ей не принадлежит, что она его усыновила, чтобы выручить своего знатного друга, отец сомневался.

Помогла справка от уважаемого в городе врача, который в результате обследования установил, что госпожа Блаватская не может и никогда не могла иметь детей в силу своей физиологии. С одной стороны, медицинское заключение отца озадачило, с другой – успокоило. Мораль была соблюдена, справка погасила бушующие страсти.

Однако косые взгляды окружающих угнетали Елену. Ей ничего не оставалось, как вновь отправиться в Европу. По своей доброте и по просьбе отца ребенка она повезла мальчика в Болонью, считая, что «там сможет его спасти от унижения и спрятать от любопытных глаз». Казалось, она совсем не заботилась о последствиях, которые может вызвать история с опекаемым ею мальчиком для ее собственного имени.

В Болонье ей вновь пришлось столкнуться с неразрешимыми проблемами. На усыновление ребенка требовалось нотариально заверенное согласие мужа, господина Блаватского, что вело к неминуемой огласке и сплетням недоброжелателей. Кроме того, получить такое согласие, по понятным причинам, было совершенно невозможно. Также требовалось множество иных справок и гарантий, которые Елена не могла нигде достать. На помощь снова пришел его величество господин случай и буквально преследующий ее господин Митрович, получивший недавно ангажемент в Италии.

Не вдаваясь в причины усыновления больного ребенка, Агарди сделал со своей стороны все необходимое, чтобы дитя получило фамилию и родителей. Господин Митрович записал ребенка на собственное имя. Казалось, все устроилось, но Бог распорядился по-другому. Елена вместе с Агарди повезла малыша, чтобы передать его гувернантке, выбранной для него бароном, но несчастный ребенок умер во время пути по южной России. Агарди вновь пришел на помощь. Он взял на себя все хлопоты с похоронами ребенка. О случившемся Елена письмом уведомила барона, и они вместе с Агарди вернулись в Италию, где настал черед Венеции, Флоренции, Ментаны. В обществе ходили слухи, будто ее видели в тех краях чуть ли не бьющейся под знаменами Гарибальди, но толком никто ничего не знал. Только однажды Елена в беседе со своим приятелем упомянула, что после одного из таких сражений ее нашли почти бездыханную, лежащую в грязной канаве у дороги с кровоточащей раной в области сердца. Врачи считали, что раненую женщину уже не спасти, однако провидение в очередной раз вдохнуло в нее жизнь. Как только Елена стала способна самостоятельно передвигаться, она, так и не попрощавшись с Агарди, которого потеряла из виду, села на пароход и вернулась в Одессу. Ее тайная миссия с ребенком была закончена, а политические интриги зашли столь далеко, что она побоялась быть обвиненной в принадлежности к тому или иному политическому течению. Хоть Елена была еще достаточна молода, она хорошо знала, что в России прощалось все, кроме участия в политических заговорах. Ее же интересовал только господин Митрович, который стал для нее больше чем друг; за него она готова была пойти и в огонь, и в воду, и на поле сражения.

Глава 38 Одесса

Неудачный опыт добавляет опыта, но не мудрости.

По возвращению в Одессу перед Еленой с новой силой встал вопрос о средствах на жизнь, и она вновь решила заняться торговлей. Елена владела секретом дешевого способа производства чернил, вывезенным ею с Востока. Средства для развития предприятия требовались самые малые, поэтому ей удалось в короткий срок открыть производство по изготовлению чернил. В «Одесском листке объявлений» появилось сообщение: «Чернила химика Себир и Ко». На самом деле это Елена Петровна открыла в том же доме, где и жила, фабрику и магазин чернил на имя г-жи Себир, приятельницы по Каиру, с которой она приехала в Одессу. Не оставляла она и идею открытия магазина по продаже цветов. Дело быстро пошло в гору.

Вскоре ее тетя, Екатерина Витте, принесла печальную весть: жена господина Митровича, Терезина, скоропостижно скончалась прямо на сцене от удара. Также тетя дала адрес Агарди, от которого получила сообщение, чтобы Елена могла выразить ему свои соболезнования. Елена незамедлительно написала Митровичу письмо, но каково же было ее удивление, когда через пару недель он появился в Одессе собственной персоной. Пришел к ней в магазин и заявил, что теперь стена, стоявшая между ними, разрушена, он совершенно свободен и никуда от нее не уйдет.

Елена пыталась робко возражать, не представляя, как это может выглядеть с общественной точки зрения и чем Агарди будет заниматься в Одессе. Однако, как оказалось, его заявления не были лишены смысла. Он предъявил Елене свой новый ангажемент с Киевской оперой, куда его только что пригласили, и предложил отправиться в Киев вместе с ним. Елена сначала рассмеялась, а потом неожиданно согласилась.

В Киеве жизнь била ключом и казалась абсолютно столичной. Балы, приемы, визиты, театры, духовые оркестры в парках, цветущие каштаны, Днепр – красота. Однако высший свет, к которому принадлежал и вице-генерал-губернатор Киева, князь Дундуков-Корсаков, не принял пару Митрович-Блаватская, являвшую собой новое веяние в обществе – «свободную любовь». В свете были свои условности. Законная жена здравствующего вице-губернатора Еревани, генерала Блаватского, не могла появляться в обществе в сопровождении оперного певца, да к тому же иностранца. Другое дело связь какого-нибудь князя с танцовщицей или оперной певичкой. Такое формально не приветствовалось, но на самом деле имело место, добавляя танцовщице «знаменитости» или, выражаясь современным языком, «звездности», ставя ее в разряд избранных в театральной среде. Однако появляться в обществе с танцовщицей или певицей «человек из общества» не мог. А тут – жена генерала и какой-то, хоть и известный, оперный певец! Это считалось не только аморальным, но и вызывающе неприличным.

Знакомые Елены «из общества» несколько раз буквально указали ей на дверь, чем, несомненно, оскорбили в лучших чувствах.

Несмотря на это, оперному басу Митровичу в театре весь высший свет восторженно рукоплескал. Его «связь с генеральшей» не подмочила репутацию большого артиста, а только добавила популярности и дала повод для сплетен. Оперный театр всегда был заполнен до отказа, а обладатель красивого густого баса, выступающий в операх «Жизнь за царя» и «Русалка», вызывал шквал оваций. Публика была в восторге от «баса», а «бас» от публики.

Недовольной оставалась только Елена. Она не могла оставить оскорбление без внимания, решив высказаться в довольно своеобразной, свойственной ей манере – написала ряд язвительных стишков, кинув камушки в огород «высшего света» и градоначальника. Расклеенные по городу, стишки в один день появились буквально на всех стенах и перекрестках. На первый взгляд стишки выглядели совсем безобидно, но, если вдуматься, были весьма двусмысленными.

Князь Дундуков-Корсаков, поняв двусмысленность стишков, рассердился, но когда узнал, что автором этого безобразия была госпожа Блаватская, сначала попытался дело замять. Однако под давлением общественности, которая жаждала крови за возмутительное вольнодумие, князю пришлось принять жесткое решение – оперный бас лишился ангажемента. Контракт с ним был разорван по надуманной причине, которая никак не могла повлиять на его дальнейшую карьеру певца. А поскольку контракт был прекращен, Агарди Митровичу пришлось срочно покинуть Киев и вместе с Еленой возвратиться в Одессу. Князь поступил очень хитро и тонко, чтобы «и волки были сыты, и овцы целы». Наказав таким образом «вольнодумца» и выслав его из города, он «кинул кость обществу», не затронув имени госпожи Блаватской, которую безмерно уважал, несмотря ни на что.

В это время большая семья Фадеевых почти вся перебралась в Одессу. Вслед за семьей Витте Надежда Андреевна тоже нашла квартиру недалеко от своей сестры. На лето в Одессу приезжала и Верочка с детьми, периодически бывал полковник фон Ган с дочерью Лизой, так что все опять были в сборе. Дядя Елены, известный военный писатель и публицист генерал Ростислав Андреевич Фадеев, тоже стал довольно часто наведываться к сестрам в Одессу, подолгу жил у них. Там он написал многие страницы своих произведений, посвященных политике и военным действиям того времени: «Шестьдесят лет Кавказской войны», «Вооруженные силы России», «Черноморский военный театр: по поводу крымской железной дороги».

Елена, вернувшись в Одессу, к своей фабрике чернил добавила еще, как и ранее в Тифлисе, магазинчик искусственных цветов, который, хоть и не приносил большой прибыли, но и не был убыточным. Агарди не вмешивался в ее коммерческие проекты, считая это занятие «пустым развлечением». Он рассчитывал на собственные средства, которых у него было вполне достаточно для приличной жизни где угодно, не только в Одессе. Круг общения пары был очень ограничен – только семья Витте, которая, как и прежде, испытывала к Агарди самые теплые чувства. Прежде всего, Надежда Андреевна и Верочка, вышедшая к этому времени второй раз замуж за директора гимназии в Тифлисе, господина Жениховского. Однако высшее общество, теперь уже одесское, не принимало Елену. Она для них была всего лишь мелкой лавочницей.

Елена очень переживала из-за подобного отношения. Агарди видел ее мучения, пытался чем-то помочь, увести от дурных мыслей, но все его усилия оказывались тщетными. В лучшем случае она замолкала и уходила в себя, в худшем – начиналась истерика. Тогда с поля боя убегал он. Иногда они вместе искали пути выхода, но всякий раз оказывались в тупике.

– Я не понимаю, – начинал, как правило, Агарди. – Почему все время у тебя не так, как у всех?

Елена принималась ему неторопливо объяснять. Затем, как правило, между ними разгорался спор, превращаясь в своеобразную игру откровений.

Как-то Агарди спросил:

– Я не понимаю, почему у вас в России все какое-то особенное, утрированное. Даже воздух не такой, как в Европе. Вроде и не Восток, но и не Запад, скорее, что-то похожее на пародию на западную жизнь.

Елена, немного подумав, со свойственной ей откровенностью попыталась высказать свое мнение:

– Знаешь, когда я жила за границей, я не сравнивала тамошнюю жизнь с Россией. Мне до сих пор кажется, что я просто в определенное время побывала в театре и смотрела длинную незаконченную пьесу со множеством актов и действующих лиц, длиною в десять лет. Потом занавес закрылся, и объявили антракт, который до сих пор не кончился. Антракт – это моя сегодняшняя жизнь в Одессе. Но я верю, скоро опять прозвенит колокольчик, который пригласит меня на следующее действие спектакля… В одном ты прав. У нас тут, действительно, особый воздух – российский. Мы, к сожалению, не Европа. Наши особенности ни один европеец не поймет, как ты ему ни объясняй. Здесь надо родиться, вдохнуть в себя нашего воздуха, и только тогда можно осознать, как с этим жить. Понять невозможно. Эта бактерия неистребима в каждом русском, где бы он ни находился, но и не передаваема по наследству рожденному от русского на инородной почве. Наша бацилла живет только в России.

– Я не понял, хорошо это или плохо?

– И то, и другое.

– Чем же плохо? Люди здесь очень приветливые, любезные, добрые и совсем не воинственные, в отличие от того, как нам их представляют в европейских газетах.

– Да, это так – душевность, доброта есть в каждом из нас. Но существует и другая сторона медали, которую ты не видишь и никогда не увидишь, потому что с этим не соприкасаешься.

– ?? – последовал немой вопрос.

– Это опять-таки необъяснимо. Столкнешься, тогда поймешь. У нас, как и везде, есть зло, но оно неистребимо, так как существует давление тисков законного беззакония.

– Со злом необходимо бороться, – предложил со всей своей прямотой и горячностью Агарди.

– Бороться? – с ухмылкой удивилась Елена. – С кем или с чем, да и зачем? Все равно ничего не изменишь. Это тебе не Европа! Да и что может сделать усилие отдельного человека? У нас настолько боятся свободомыслия, что даже иметь на руках переписанную рукопись комедии Грибоедова «Горе от ума» – считается преступлением! Ты ее конечно же не читал, но поверь, это острая сатира на общество.

– Правда, я ее не читал. Однако я вынужден признать, что все, о чем ты говоришь, имеется и в Европе, и в Америке. Ты напрасно думаешь, что в смысле законного беззакония там лучше, чем здесь.

– Но там можно реализовать идею, призвать на защиту закон, в конце концов! – возразила Елена. – У нас идею можно только родить или выносить в голове, реализовать ее невозможно. Кто-нибудь или что-нибудь – да задавит! Когда я жила в Европе, я была занята духовными вопросами, присматривалась к жизни, которую не совсем понимала. Везде есть свои трудности и проблемы, но там они разрешимы, а у нас, наоборот, вечно из мухи делают слона и на ровном месте создают препятствия.

– Я не понимаю, – задумчиво протянул Агарди, вытянувшись на диване и закуривая папироску, только что скрученную и преподнесенную ему Еленой. – Ведь есть проверенное средство, – возразил он, выпуская клубок дыма. – Если существует зло, то существуют люди, которые борются с этим злом, например карбонарии.

При слове «карбонарии» он приподнялся с дивана, выставив вперед грудь и сделавшись похож на гордого петуха, распушившего перья.

– У, куда тебя понесло! – тут же осадила его Елена. – Знаешь что, здесь призывы к борьбе не приветствуются. Борьба – это бунт, а у нас бунт сурово наказывается. Тут, в отличие от Европы, даже если все вокруг понимают ужас своего положения, не пытаются бороться и не ищут выхода. Мы – мечтатели, в широком смысле этого слова, в надежде на лучшее. А вы – прагматики. В этом вся разница.

Агарди непонимающе и грустно покачал головой, но вынужден был согласиться. Он всегда соглашался со своей обожаемой Еленой, хотя имел довольно буйный и непокорный нрав. Родственники говорили, что отношение его к ней «…было удивительно; он представлял собою беззубого льва, вечно стоявшего на страже у ног своей повелительницы…»

После этого совершенно бесполезного разговора с политическим оттенком не прошло и трех дней, как Елена объявила своему возлюбленному, что уезжает в Египет. Ехать ей якобы приказали ее индийские наставники, приглашение которых она давно ждала. Может быть, это было и так, но ко всему прочему добавлялось ее поникшее настроение. Со своими родственниками Елена объяснилась так: «Я вновь уезжаю, потому что на сердце неспокойно, душе тесно. Оказавшись в Одессе, я стала это ощущать еще более отчетливо. Скука обывательской жизни и отсутствие подлинной свободы в нашем государстве заставляют меня сняться с места. Кроме того, я чувствую, что занимаюсь не своим делом».

Родственники пожали плечами. Агарди в бешенстве метался из угла в угол и не знал, как может повлиять на неожиданное решение возлюбленной. Он понимал одно: если Елена решила, то непременно уедет. Единственной радостью было то, что теперь она уезжала хотя бы в определенном направлении, а не исчезала, как всегда, в неизвестность.

Поскольку на дорогу требовались немалые средства, Елена в срочном порядке продала свою чернильную фабрику и магазин, выручив за них небольшую, но достаточную на первое время сумму. Затем попрощалась с родными, обещала им писать, взяла билет на пароход и отплыла в Каир.

Их пути с Агарди вновь на время разошлись.

Глава 39 Карма

Чтобы вступить на новый путь, приходится расстаться с прошлым, даже если этого совсем не хочешь.

Пароход, вышедший из Одессы, бороздил водные просторы Черного моря. Пассажиры, расположившиеся в плетеных креслах на палубе первого класса, лениво разглядывали полосу морского горизонта. Кто-то жевал, кто-то курил, кто-то мило болтал с соседом по креслу. Елена стояла на палубе, любуясь морским пейзажем и думая о своем. Ее не оставляло смутное предчувствие, что в Каире она долго не задержится. Перед отъездом из Одессы она получила записку от Учителя, в которой было всего несколько слов: «Пора. Отправляйся в Египет». Елена беспрекословно подчинилась приказу, но даже смутно не представляла, что ей делать в Каире. Никаких подробных или дополнительных указаний на этот счет она от Учителя не получила, однако была убеждена, что Каир станет началом чего-то большого в ее жизни.

В это время кто-то подошел к ней и молча встал рядом, облокотившись на перила. Елена повернула голову и обомлела: рядом с ней стоял ее Учитель – в чалме, белом костюме, красивый и благородный, словно сошедший со страниц книжки восточных сказок.

– Здравствуйте, госпожа Блаватская, – любезно поприветствовал он свою Упасику.

– Здравствуйте, Учитель! Я так рада вас видеть! – воскликнула она, захлопав в ладоши, убедившись, что это не видение. В ее глазах бурлила радость, словно волны восторга, переливающееся через борт палубы.

– Не стоит так восторгаться, это привлекает внимание, – остудил ее пыл Учитель. – Я благодарен вам, что вы беспрекословно подчинились моей просьбе и последовали в указанном направлении. Дальше вы направитесь в Индию, теперь уже не просто посмотреть страну, а заняться обучением.

– Я так давно об этом мечтаю! – вновь не удержалась от комментария Елена, вспомнив слова Учителя, которые он произнес еще в Лондоне, что для исполнения работы, в которой она должна будет принять участие, ей придется несколько лет провести в Тибете.

– Не сомневаюсь, госпожа Блаватская, поэтому и приглашаю вас к себе. Вы – моя Упасика. Я должен о вас заботиться. Вы будете жить при монастыре, где вас научат всему, что потребуется в нашей будущей работе. Затем вас отправят в Рунджун. Там находится огромная пещера, место паломничества для лам и излюбленное прибежище Махатм. Великие Риши избрали его за древность и живописность. Это место предназначено для божественного созерцания. Тому, кто хочет сосредоточить ум, лучшего не сыскать.

– Я не видела Рунджун, но уже им восхищаюсь, – вновь не удержалась от восторгов Елена.

– Кроме того, вы познакомитесь с нашими адептами. Вероятно, вы уже встречались с ними не только в Индии, но и в Египте, Сирии. В Египте вас ждет Илларион. Вообще-то он живет на Кипре, но это неважно. Он вас сам найдет.

– Да, мне так казалось, я видела адептов. Все они чем-то похожи – молчаливые, таинственные, уединенные. Вы

ведь, Учитель, вероятно, тоже адепт, мне так сказал ваш чела, которого вы мне присылали в мой последний приезд в Индию. Я так хотела вас тогда увидеть, но не пришлось.

– Всему свое время, Упасика. Совершенно верно, я адепт, так же, как и Учитель Кут-Хуми, с которым я вас обязательно познакомлю. Таши-лама, то есть духовный правитель Тибета, знает всех адептов, живущих на Земле, а с некоторыми имеет прямую связь. Адептом называют человека, обладающего особыми психическими способностями, с которыми вам еще предстоит познакомиться. Так просто это не объяснить. Но надо учитывать, что силы Добра и Зла на Земле, каждая в отдельности, имеют своих адептов. Используются эти силы по-разному, в зависимости от духовного уровня развития каждого адепта и принадлежности его к силам Добра и Зла. Учителя Шамбалы, к которым я принадлежу, есть Силы Света.

– Так я буду учиться у самих Учителей Шамбалы? – не поверила Елена.

– Да, вам будет оказана такая честь. Также вам будет необходимо провести три года в Индии в различных монастырях, многое познать, многому научиться, для того чтобы вернуть европейскому миру забытые знания об истинной науке, истинной религии, об истинном предназначении человека, а также знание о том, что человек способен перевоплощаться, что он живет много раз среди многих эпох и народов, что астральный мир так же реален, как физический!

Елена замерла от счастья. Она закивала головой в знак несомненного согласия. Учитель, раскланявшись, пожелал ей удачно добраться до Каира и там ждать его дальнейших указаний. Затем он пересек палубу, скрылся за капитанской рубкой и больше на пароходе не появился.

Весь оставшийся путь, до самого Египта, Елена была под впечатлением от произошедшей встречи.

Что ее ждало в Индии, она не особо задумывалась. Главное, там ее ждал Он, ее Учитель, Хозяин и Господин.

Он – похожий на дымчатую, облачную мечту.

Он – единственный, которому она была предана до самозабвения, готовая бежать, в прямом и переносном смысле слова, на край света по первому его зову, терпеть лишения, преодолевать непреодолимое и выполнять любую работу, какую бы он ей ни поручил.

Он – ее Учитель, Покровитель, ее Бог, Идол, Идеал, Кумир, лучший из всех земных и неземных созданий.

Он – теперь она точно знала – ее самая сильная Страсть и единственная настоящая Любовь.

Прибыв в Каир, Елена решила заняться тем, что больше всего ее на тот момент увлекало – спиритизмом. Здесь, в древнем городе, она чувствовала себя, как дома, так как поддерживала связь с определенным кругом знакомых и друзей, сохранившимся после первого визита в Египет. Она быстро создала нечто вроде спиритического кружка, деятельность которого быстро приобрела популярность, так как чудесные явления, происходившие во время сеансов, широко тиражировались в местных газетах.

Между тем Елена обнаружила в себе новые способности, о которых раньше не подозревала. Она начала видеть умерших в самый день их кончины. Обнаружилось это случайно, когда Надежда Андреевна получила письмо от Елены, в котором ее сестра спрашивала: «Правда ли, что безрукий Петр умер?»

Это было довольно странно, так как Елене никто не сообщал о кончине слуги, служившем еще у бабушки, а ее письмо пришло на другой день после произошедшего события.

В письме было сказано:

«Я видела его… Представь себе, у одной нашей англичанки, медиума, писавшей карандашом на гробнице фараона, вдруг появились фразы на языке, которого никто из ее спутников прочесть не мог. Я была в стороне и подошла как раз вовремя, чтоб помешать исполнению их намерения бросить исписанную непонятными каракулями бумажку и прочесть на ней следующее русское послание ко мне: «Барышня! Барышня! Помогите! Помолитесь обо мне! Пить хочу! Мучаюсь!..» По этому обращению (барышня) я догадалась, что пишет кто-нибудь из фадеевских наших людей и сама взялась за карандаш…»

Писавший назвался Петром Кучеровым, который при жизни был горьким пьяницей и, как говорила Елена «…если верить показаниям его, по смерти был наказан мучительной жаждой, воздаянием за свой грех».

Затем Надежда Андреевна получила от сестры еще несколько писем, где она высказывалась о предполагаемом уходе из бренного мира некоторых общих знакомых и, как ни странно, так оно и происходило.

Вскоре новые способности Елены приобрели еще более трагическую окраску.

После ее отъезда из Одессы, Агарди Митрович при странном стечении обстоятельств получил от своего европейского импресарио приглашение в Каирскую оперу и, обрадовавшись, стал готовиться к новой роли. Семья графа Витте, с которой он по-прежнему поддерживал дружеские отношения, узнав о такой счастливой случайности, тоже обрадовалась его успеху.

Тетка Елены, Надежда Андреевна, обеспокоенная странными письмами племянницы, а также ее неопределенным положением в арабской стране, написала Агарди письмо, в котором попросила его заодно навестить Елену и попытаться уговорить ее вернуться в Одессу. А если

она откажется, то хотя бы сообщить ей лишний раз, что родственники за нее молятся и с нетерпением ждут ее возвращения.

Долго упрашивать Агарди не пришлось. Он сам был не прочь встретиться с Еленой и еще раз поговорить об их будущем. Ждать начала ангажемента ему было все равно где – в Каире или в Европе. Агарди не стал затягивать с поездкой, взял билет на пароход и через неделю был уже в Египте.

Но, как оказалось, за ним тщательно следили. Политические противники давно ждали случая, когда он покинет Россию и, наконец, окажется досягаем для реализации плана мщения.

В Каире Елену искать долго не пришлось, так как приличных гостиниц, где останавливались бы европейцы, во всем городе было только две. Елена обрадовалась встрече, но не смогла скрыть испуга и казалась очень обеспокоенной. Накануне вечером она получила предупреждение от архата Иллариона Смердиса, жившего на Кипре. Илларион предрек, что «вскоре к ней приедет друг, но в Египте его ждет неминуемая смерть и произойдет это 17 апреля».

До указанного срока еще оставалось более двух недель, однако Елена не на шутку перепугалась, когда увидела в дверях своего гостиничного номера Агарди.

Она попыталась предотвратить события и предложила Агарди некоторое время не выходить из дома до того момента, пока она не получит сведения, что опасность миновала. Потом, как предполагалось, Агарди сможет перебраться в Александрию, откуда уплывет в Европу, где будет ждать начала ангажемента. Но Агарди был слишком горяч и бесстрашен. Он не мог переносить вынужденного заключения в гостинице и, вопреки всем мерам предосторожности и возражениям Елены, поступил по-своему, отправившись «по своим делам» в направлении Александрии, ничего ей заранее не сказав.

Елена, обнаружив, что Агарди исчез, почувствовала грозящую опасность. Она бросилась за ним вдогонку, но когда прибыла в Александрию, чтобы заставить его вернуться на пароход, на котором он приехал, было уже поздно.

Устроившись в александрийской гостинице, в которой обычно останавливалась и адрес которой знали все ее каирские знакомые, она получила телеграмму от одной из своих приятельниц, госпожи Пашковой. В телеграмме говорилось, что Агарди Митрович в тяжелом состоянии находится в одной из гостиниц Рамлеха. Елена срочно наняла экипаж и направилась по указанному адресу. В дверях наткнулась на госпожу Пашкову. Та рассказала ей, что она узнала в мужчине, которого ей Елена недавно представила как своего знакомого в Каире, Агарди Митровича. Он упал на ее глазах без сознания посреди городской площади. Из рассказов свидетелей следовало, что господин Митрович «пешком пошел в Рамлех, по дороге зашел в какую-то мальтийскую гостиницу, чтобы выпить там стакан лимонада. Его там видели разговаривающим с какими-то двумя монахами. Придя в Рамлех, он упал без сознания. Господина Митровича отнесли в небольшую гостиницу и поместили на третьем этаже. Сейчас он уснул, но ему очень плохо, так как есть подозрение, что он болен брюшным тифом, как сказал врач». Елена поблагодарила госпожу Пашкову за заботу, буквально взлетела на третий этаж и ворвалась в гостиничный номер, где располагался больной.

Войдя в комнату, она обнаружила, что в комнате, помимо Агарди, находится какой-то монах. Елена попросила его уйти. Однако монах принялся резко возражать. Елена взбунтовалась, в результате между ними возникла ссора. Разгневанная госпожа пыталась выставить упорного монаха за дверь, так как знала, что Агарди не любит монахов, а в этом деле, по ее мнению, монахи сыграли роковую роль. Монах яростно сопротивлялся, тогда Елена послала за полицией, чтобы с ее помощью убрать из комнаты незваного гостя. Но монах не сдавался и, к ее удивлению, разгорячившись до крайности, показал ей кукиш. Однако когда полиция ушла, вместе с ней исчез и монах.

Потом были отчаянные десять дней, в течение которых Елена преданно ухаживала за Агарди. Больной метался в непрерывной агонии, наводящей ужас, бредил, кричал, что-то бормотал, оставаясь без сознания, не узнавая никого, когда открывал глаза. Елена не отходила от его кровати, так как теперь знала наверняка, что он умрет, и это могло произойти в любую минуту. На десятый день случилось то, что предсказал Илларион, – 17 апреля, не приходя в сознание, Агарди скончался.

Церковь отказалась его хоронить, ссылаясь на то, что он «карбонарий». Елена была в отчаянии. Она пыталась найти других помощников, но все как один побоялись. Тогда она вновь обратилась к Иллариону, попросив найти кого-нибудь в помощь. Илларион выделил Елене своего ученика – молодого абиссинца. Вместе с абиссинцем и слугой из гостиницы Елена отправилась к берегу моря. Мужчины выкопали могилу возле раскидистого дерева, где под покровом ночи похоронили бренные останки милого ее сердцу друга.

На следующий день Елена отправилась в церковь, помолилась за упокой того, кого считала настоящим героем. Она искренне сожалела о том, что, зная об опасности, не смогла уберечь его от смерти. Но в случившемся видела злой Рок и провиденье Божье. Ничего нельзя было сделать! То, что должно произойти волею Судьбы, непредотвратимо! Стечение обстоятельств все равно выведет на ту дорогу, которая предназначена каждому. Это она знала наверняка.

Не прошло и двух месяцев после печальных событий, связанных с Агарди Митровичем, как спиритическое общество в Каире распалось. Сеансы прекратились, а потом и вовсе общество осталось без своей основательницы. В один день Елена неожиданно собралась и уехала из города, повинуясь только ей одной ведомой причине – приказу Учителя.

Она устремилась туда, куда Он ее позвал.

Глава 40 У стен монастыря

О том, что университеты бывают разные, а экзамен на аттестат зрелости сдают не только в общеобразовательной школе.

Каким образом Елене удалось быстро добраться до Бомбея, куда ее направил Учитель, она не помнила, так как всю дорогу была под впечатлением сказанных ей заветных слов: «Пора! Индия предназначена тебе!»

Елена просто грезила Индией. Очарованная однажды этой страной, она позже писала: «Индия – страна легенд и таинственных уголков. Нет в ней развалины, нет памятника или леска, чтобы не было у него своей истории. А главное, как обыкновенно ни опутана последняя паутиной народной фантазии, все гуще свиваемой с каждым последующим поколением, но трудно, однако, указать хоть на одну такую, которая не была бы основана на каком-нибудь историческом факте. С терпением, а главное, с помощью ученых браминов, раз войдя в их доверие и дружбу, всегда возможно докопаться до истины. Но уж, конечно, не англичанам, с их высокомерием и явно выказываемым презрением к «побежденной расе», ожидать чего-либо подобного. Поэтому-то между официально расследованной Индией и (если дозволено так выразиться) подземной, настоящей Индией такая же разница, как между Россией в романах Дюма-pèpe (Дюма-отец. – Авт.) и настоящей русской Россией».

По прибытию в Бомбей Елену встретил чела, представившийся посланником Учителя. Он стал ее сопровождающим до тех самых пор, пока они с большими трудностями не добралась до какого-то монастыря, затерянного меж высокими горами.

Узкая дорога шла по крутым, обрывистым склонам, где с трудом проходила лошадь, и, казалось, что она в любую минуту оборвется. Успокаивало лишь сознание, что поскольку дорога существовала, значит, она куда-то должна была привести. Но вскоре путникам все чаще стали попадаться просеки и открытые площадки, где становилось светло, как днем. Елена с восторгом описывала свои впечатления: «Миллионы кузнечиков трещали по лесу, наполняя воздух металлическим звуком, напоминающим гудение губной гармоники; гоготали совы, и стаи испуганных попугаев метались с одного дерева на другое. Временами доносилось до нас издалека, из глубины поросшей дремучим лесом пропасти, долгое, громоподобное рычание тигра, могучий рев которого, по словам шикари (охотников), можно слышать в тихую ночь за много миль. Освещенная, словно бенгальским огнем, панорама изменялась при каждом повороте. Реки, поля, леса и скалы, расстилаясь у ног наших на необозримом пространстве, волновались, дрожали, облитые серебряным светом, переливались, как волны марева… Фантастичность этой картины просто захватывала дух; кружилась голова, когда заглядывали мы в эти глубины вниз, при неверном свете луны; а бездна так и тянула к себе…»

Елена поинтересовалась у своего сопровождающего, почему они так скрывают свои монастыри, на что тот ответил: «Иначе бесконечное шествие с запада и с востока, с севера и с юга наводнит наши уединенные места, куда без разрешения никто не дойдет и не потревожит наши занятия. Большего я вам сказать не могу».

У стен монастыря Елену приветливо встретили монахи и… оставили жить у стены, не пригласив внутрь. Ей поневоле сначала пришлось наблюдать только за тем, что происходит вне стен монастыря. Монахи объяснили распорядок жизни обители, тотчас включив ее в процесс освоения духовных начал, а также приставив к ней челу – помощника и одновременно переводчика.

Стена, отделяющая монахов от мирской суеты, выглядела необычно. В ней были отверстия, через которые они, не выходя из обители, беседовали с теми, кто подходил снаружи. Чела объяснил, что через отверстия монахи изрекают пророчества, философские истины или дают практические советы, а если за стеной никого нет, то они беседуют непосредственно с ветром. Оказалось, таков был их метод работы: оставаясь неузнанными, сообщать внешнему миру об учениях мира внутреннего.

Елена также узнала, что «во время этих бдений монахи живут в одиночестве в нише, находящейся в стене, и записывают все, что им приходит из глубин их естества. А некоторые из монахов просто сидят и записывают все, что идет у них изнутри, и затем откладывают в сторону записи, никому не дав их прочитать. Это один из способов написания монастырских книг. Когда книга закончена, она сжигается в соответствии с ритуалом, заставляющим ее отобразиться во внутреннем эфире, называемом акашей. Gрочесть книги во внутреннем эфире мог только тот, кто овладел искусством такого чтения. Книги, написанные подобным образом, не имели автора. Они сохранялись посредством определенных вибраций и попадали в грандиозные библиотеки, накопившиеся за годы существования монастырей».

Елене объяснили, что новички и вновь прибывшие, желающие получить разрешение на доступ в монастырь, в ожидании собеседования стоят в течение дня за внешней стеной, прося о разрешении войти и оказывая некоторые услуги, вроде сбора хвороста или доставки воды.

«Все прибывшие и монахи монастыря обходились друг с другом очень любезно. Дело в том, что в обличье кого угодно, стоящие у стены могли встретить гуру – главного духовного учителя. Как и многие другие, он мог приходить к стене, окружавшей каждый монастырь, и просить разрешения войти. Так он наблюдал за общим настроением новичков и их подготовкой. Часто он служил в монастыре, выполняя рядовую работу с монахами, не знавшими, кто он есть на самом деле. Таким образом, он мог тренировать их тайно. Например, юного монаха могли попросить научить другого монаха доить животных, но не говорили, что это гуру, поэтому все действия не выходили за рамки привычного монастырского поведения. Гуру, если хотел, мог выступить в любой роли. Часто гуру путешествовали анонимно и встречались во время паломничества. Поскольку каждый гуру мог возглавлять множество монастырей, иногда он оставлял один монастырь и возвращался инкогнито через несколько дней, принимая другой облик. Поэтому монахи никогда не знали, в каком монастыре гуру пребывал в своем физическом теле, и очень уважительно относились к каждому встречному».

Посетители монастырей знали и то, что представители Гималайского Братства временами тоже появлялись в миру. Даже сам Ригден Джапо однажды мог явиться в мир в человеческом теле и неожиданно возникнуть в святых местах, монастырях, где в определенный срок, ночью или до восхода солнца, намеревался возгласить свои пророчества. Монахи говорили, что, «когда Владыка Мира прибывает в Храм, где в глубоком почтении собираются ламы, сразу же сами собой возжигаются все лампады. Ламы с величайшим вниманием слушают пророчества о будущем, а те, кого нет в Храме и с кем у Владыки Мира существует телепатическая связь, слышат его голос, где бы они ни находились».

Прибывшие в монастырь могли оставаться у его стен до девяти месяцев, стремясь адаптировать свои вибрации, как внешние, так и внутренние, к вибрациям монастыря, стараясь добиться их полного соответствия. «Некоторые приходили сюда на короткое время, не более чем на шесть лун, но, будучи однажды допущены, они получали от гуру дисциплинирующее задание, например, высечь большую статую; затем для совершенствования способности к концентрации, высечь меньшую, и так до тех пор, пока скульптура не поместится на ладони».

С особой тщательностью практиковалась здесь Ашрама садхана – поддержание чистоты в монастыре. Считалось, что уборка и мытье подсознательно оказывают очищающее действие на ум.

Длительное пребывание у стен монастыря служило первым экзаменом на искренность новоприбывших, а первые месяцы испытаний – периодом внутреннего приспособления к групповой вибрации. Этот экзамен Елена выдержала.

Прошло несколько месяцев, прежде чем у стен монастыря впервые появился Махатма Мория. Он, как и обещал, приехал не один. С ним прибыл еще один Учитель, представившийся Махатмой Кут-Хуми, и еще несколько человек. Сопровождение Учителя Мория напомнило Елене индийскую делегацию, которую она когда-то видела в Англии. Оба Учителя, как она позже узнала, были Великими Учителями знаменитого «Братства Мудрецов» – «Хранителей Божественной Мудрости» и оказались теми самыми гуру, о которых с благоговением говорили у стен монастыря. Когда Учителя появлялись среди людей в своем обычном теле, что случалось крайне редко, это для тибетцев считалось событием особого значения.

Одетые в белоснежные одеяния и с чалмой на голове, Учителя выглядели как два иконописных изваяния с глубокомысленным выражением на красивых лицах и огромными, выразительными глазами. Они предложили Елене пройти в маленький, скрытый деревьями дворик, удалившись от любопытных глаз, и только тогда начали разговор.

– Нравится ли вам здесь? – спросил Учитель Кут-Хуми.

– Да, нравится. Но я не перестаю удивляться тому, что я здесь вижу. Конечно, я не надеялась быстро достичь высоты учения, но пока я даже не могу освоить самую малость. Я имею в виду медитации.

– Вам не стоит беспокоиться, Упасика, всему свое время, – остудил ее пыл Учитель Кут-Хуми. – В этом смысле я могу вам немного помочь. Закройте глаза… – Елена выполнила указание, – …и делайте так, как я вам скажу.

– Прежде всего, – продолжал Учитель, – учитесь быть Любовью. Представьте себе, что Исток – это точка, из которой выходит множество потоков света. Один из этих световых потоков – вы сами. В данный момент ваше сознание может быть сосредоточено на том конце светового потока, который кажется самым удаленным от Истока. Но так как весь поток – это вы, вы можете двигаться в любое место, куда пожелаете. Попробуйте двигаться в потоке назад, то есть к Истоку. Идите так далеко, как сами захотите, и впитывайте энергию, идущую из этой точки, всем своим существом. Стремитесь все время к Истоку и знайте, что вы имеете право быть здесь и принимать любовь в себя.

Елена открыла глаза и, завороженно слушая Учителя Кут-Хуми, боялась пропустить хоть слово.

– Я так глубоко погружаюсь, что мне кажется, будто я улетаю в другие миры, – сказала она.

– Если вы пройдете достаточно далеко вспять, то обязательно вернетесь к Истоку. Почувствуйте, как это ощущается. Этот поток – любовь, ваша любовь, любовь Творца. Вы можете использовать ее, течь вместе с ней, танцевать с ней, играть в ней – делать что угодно. Вы даже можете изменить направление и пересечь другие потоки. Попробуйте. Это должно быть интересно. Куда бы вы ни пошли, вы найдете другие потоки, состоящие из любви. Когда вы вернетесь назад, в первоначальную точку, вы осознаете, что вы – нечто большее, чем то, что вы видите и чувствуете в этой точке, находясь в пространстве и времени.

– А если у меня не получится? – испугалась Елена.

– Обязательно получится, – успокоил ее Учитель. – Вскоре перед вами откроются более удивительные области познания, поэтому если вы не боитесь испытаний и овладеете определенным количеством навыков и знаний, то тоже сможете стать адептом.

– Настоящим адептом? Для этого требуется обряд посвящения?

– Чтобы стать адептом, существует определенная традиция посвящения, – ответил ей Учитель. – Она имеет семь стадий. Тот, кто хочет стать адептом, в течение семи лет подвергается всяким видам искушения и опасностям, но так называемого «спектакля» или ритуала посвящения в традиционном европейском понимании не существует. Истинное Посвящение не нуждается ни в каких ритуалах, оно приходит, когда внутренне человек становится готов. Лишь Великий Учитель присутствует при этом, ибо Он направляет тот луч, который должен быть воспринят учеником. Но я думаю, что стать адептом сегодня не ваша первоочередная задача. Со временем все придет само. Прежде всего, вам надо научиться правильно входить в медитацию и мысленно контактировать на расстоянии со мной и другими адептами или, например, с Учителем Кут-Хуми. Одновременно вы познаете основы нашей философии, ну а позже освоите более сложные задачи. Этот монастырь не единственное место вашего пребывания. Через некоторое время вы посетите другие места, где получите иные впечатления и знания, например ламаистский монастырь Топ-Линг. Надеюсь, вам там понравится.

– А Шамбала, я смогу там побывать? – с надеждой спросила Елена.

Теперь, как она считала, путь в загадочную Шамбалу должен был быть открыт. «Дойдет лишь тот, кто позван!» – звучало в ее голове. Ее позвали, но местонахождение загадочной страны было ей пока неизвестно.

– Шамбала? – улыбнулся Учитель. – Пока она для вас закрыта. Вы еще не готовы, не имеете достаточного уровня духовного развития и вибраций. Ведь Шамбала – это состояние души, соединение человека с Богом. Найти Шамбалу – означает достичь просветления. Для этого не надо далеко ходить. Невозможность посещения Шамбалы людьми, не обладающими достаточным уровнем духовного развития, заключается в том, что низковибрационные излучения их аур окажут резко выраженное негативное воздействие на ее окружение. Сейчас то, что я сказал, скорее всего, покажется непонятным, но в будущем, когда вы будете на более высокой ступени обучения, вы поймете меня. Лучше изучайте учение, которое совершенствуют адепты Шамбалы. Чтобы вам найти свой «Камень и Деву», надо познать свойства природы не только земной, но и Вселенную. Адепты как раз и представляют собой связующее звено между людьми и Богами. «Боги» же это души великих адептов и Учителей, давно прошедших рас и веков, вплоть до порога Нирваны. Эта последовательность нерушима. Они, члены Планетарной Иерархии, поддерживающие духовную жизнь человечества. В миру адепты живут обычной жизнью. Но когда восходят к вершинам духовности, все расовые различия между ними исчезают, остается лишь осознание принадлежности к единому человечеству. Поэтому связь эта не прерывается.

– Каким же образом адептам удается руководить душами людей? – недоверчиво спросила Елена, нетерпеливо заерзав на стуле.

– По-разному, но главным образом они передают их душам знания. Находят талантливых, перспективных исследователей и вселяют в них определенные мысли, которые на данном уровне понимания человечества нужны, чтобы правильно развиваться. Талантливым людям приходят так называемые «гениальные» идеи, открытия, мелодии, которые затем внедряются человечеством в жизнь.

– То есть Великое Братство контролирует научное и культурное развитие человеческого общества?

– Вы правильно поняли. Мы следим и за духовным развитием людей. Через определенные циклы времени мы пытаемся дать миру правильное представление относительно его духовных реалий и посылаем идейных вдохновителей. Например, моя работа в качестве члена вашей Планетарной Иерархии состоит в том, чтобы оказывать поддержку и помощь Христу любыми доступными мне способами. Он – Мировой Учитель, и я в настоящее время помогаю ему нести великое понимание Любви и Мудрости на Землю. Земля создана и состоит из Любви. Все вы, как часть Земли, тоже Любовь. Я стал активным членом вашей Планетарной Иерархии около пяти тысяч лет тому назад и возвращался в физическое существование множество раз, так как это состояние помогает полнее донести любовь и мудрость до Земли. Как строитель Тадж-Махала я старался показать, что любовь может быть выражена через красоту, и продемонстрировать все ее физические выражения для Земли. Будучи Пифагором, я пытался показать, что любовь может быть научной или математической структурой для существования на Земле. В облике одного из Трех Мудрецов я старался подготовить путь для прихода Любви как Света на Землю. В средние века на очень короткое время я пришел в качестве священника во Францию и написал короткий трактат о любви. Наше Братство располагает самыми подробными сведениями о жизни всех Посвященных. Некоторые из них приходят в мир, чтобы учить народы, и остаются в истории, как основатели новой религии. Такими Учителями были Кришна и Зороастр, а также Будда и Иисус. Через гораздо более краткие промежутки времени мы направляем в мир посланника, чтобы учить человечество духовным знаниям. Такая попытка предпринимается в последней четверти каждого столетия. В этом столетии вы одна из тех, на кого пал выбор. Если вы докажете, что вы лучшая, то Великая миссия будет поручена вам.

– Что же я должна для этого сделать, чтобы доказать? – заволновалась Елена, испытывая внутреннюю гордость и одновременно страх от сказанных слов Учителя, что ее могут не выбрать.

– Пройти испытания, овладевать знаниями, развиваться, чтобы быть выше того, что дало миру сегодня научное развитие мысли.

– А как же вы следите за научным развитием, ведь людей в мире много и часто исследования в той или иной области идут параллельно, – поинтересовалась Елена.

– Это несложно. Современная наука уверовала, что она есть венец познания человечества, и в этом своем заблуждении находит возможным высокомерно судить о тех немногих фрагментах древней науки, которые попадают в поле ее зрения, хотя мы считаем, что «современная наука есть лишь искаженная Древняя Мысль» и не более. Пока эта идея не будет принята учеными, наука обречена блуждать в потемках своих гипотез, часто теряя ориентиры. Как бы ускорился процесс развития сознания, если бы человечество наконец-то признало, что на Земле испокон веков, со времени появления человека разумного, существует оплот Космических Разумов, служащий излучателем всех идей и открытий, которые когда-либо были уловлены человеческим аппаратом.

«Так, например, наше Белое Братство не приемлет теорию Дарвина, считая ее ошибочной. По нашему твердому убеждению, люди имеют другой источник происхождения. Мы поддерживаем доктрину относительно происхождения человека от неких существ, "высадившихся" на Землю с Луны. Постепенно эти существа стали приобретать телесную оболочку. На Земле в физическом теле человек развивается более восемнадцать миллионов лет. Сначала он был гигант с ограниченным интеллектом. Девять миллионов лет назад человек уже стал похож на современного. Миллион лет назад в полном расцвете находилась так называемая "Атлантическая цивилизация", которая распространялась на континенте, расположенном между Евразией и Америкой. У атлантов технический прогресс достиг очень высокого уровня. Этот континент вследствие геологических катастроф, вызванных неумеренным использованием энергии, подобной современной атомной, раскололся. Последний из оставшихся островов много миллионов лет назад погрузился в воды океана, получившего название Атлантического. Об этой катастрофе напоминает людям библейское сказание о Ное».

Елена, вместе с Учителями, удобно расположившись в тени деревьев на простых плетеных стульях, окружающих небольшой круглый столик, в душе мечтала только о том, чтобы разговор длился как можно дольше. Им никто не мешал. Все сопровождающие, которые пришли вместе с Учителями, почтенно удалились. Небольшой дворик был абсолютно пуст. Она осознавала, что каждая встреча с Учителями служит для нее определенным экзаменом. Так просто они бы не приехали. Однако она отважилась спросить о том, что давно ее беспокоило:

– Учитель, – обратилась Елена к Махатме Мория, – а кто из русских Посвященных проходил обучение в Белом Братстве. Я знаю одного, кто упоминал Белое Братство в своих письмах, которые я читала. Некоторые из них хранились у бабушки в библиотеке. Его имя Воронцов.

Учитель Мория не удивился вопросу и ответил, что действительно Воронцов был одним из немногих, кто знал о Гималайском Братстве и распространял сведения о Махатмах. Воронцов был также одним из тех русских, которые после встречи с графом Сен-Жерменом при дворе Екатерины, обратились к учению жизни. Они вместе подвергались опасности в Европе, служа общему делу.

– Братство помнит тех, кто помогал им. И никогда не оставляет, – дополнил Учитель Кут-Хуми.

Учитель Мория кивнул в знак согласия и продолжил:

– Воронцов прибыл в Индию вместе с Сен-Жерменом. Он мог бы тоже стать адептом, но три обстоятельства привели его обратно на Родину. Первое – его чрезмерное увлечение обрядами магии, второе – его привязанность к родственникам, третье, когда стало ясно, что он не сможет остаться в Индии без вреда для своего духовного развития, ему было дано несколько поручений, в том числе передать Ерааль в следующие руки.

– А зачем передавать Грааль? Я что-то слышала об этом, но недостаточно поняла, как Грааль передает свою силу? – не постеснялась спросить Елена.

– Существует много народных преданий и легенд, связанных с понятием Шамбалы, в которых говорится о «Сокровище мира, или Мыслящем камне», представляющем собой древнейшую святыню на нашей планете, – объяснил Учитель. – Мы его называем Чинтамани. По преданию, «небесный камень» или, проще, метеорит, был прислан на Землю высокоразвитой цивилизацией из созвездия Орион. Его место нахождения и легло в основу образования Белого Братства или – Шамбалы. Много говорят об этом камне. Часть его совершает путь по миру, появляясь в руках избранных и сегодня образуя магнитную связь с главным Камнем. В разное время он посылался некоторым вождям народов. Люди называют камень Граалем и многими другими именами. Он может двигаться и неожиданно появляться около священных мест. По всей истории человечества проходит вера в этот Камень.

– Я где-то читала, что великий Тимур владел этим камнем, – вспомнила Елена.

– Верно, – подтвердил Учитель. – Камень обычно приносят совершенно неожиданные люди, а потом он также неожиданно исчезает, чтобы опять появиться в определенный срок в совершенно другой стране и у совершенно другого человека. Дух камня то засыпает, то пробуждается, словно волна, которая набегает, а потом вновь уходит в бескрайнее море.

– Говорят, Наполеон и Александр Македонский тоже владели Граалем?

– Действительно, камень был принесен Наполеону в Марселе неизвестным лицом, а он подарил его своей жене Жозефине. Когда Александр Македонский начал свое великое дело по объединению Европы и Азии, он тем же путем, отослав своей возлюбленной Мелиссе, нарушил кору судьбы. Оба – и Наполеон, и Александр Македонский – имели предсказание о камне, но человеческая природа затемняет ясность задачи. И тот, и другой, с лучшими чувствами, отдавали свой Камень возлюбленным и поэтому теряли с ним связь. Есть путь мистической связи с определенным предметом, когда она теряется, меняются и обстоятельства. Наполеон и Александр Македонский сами погасили свою звезду.

– Значит, священный камень не только охраняет страну, в которой он находится, но и сопутствует великим событиям и великим завоеваниям.

– Не только. Предания всех веков хранят частицу сведений о значении камня, но главное значение не упомянуто. Камень содержит некое вещество, помогающее сохранять вибрации с дальними мирами. Частица камня тоже служит соединению с Братством. Он находится в особом помещении, чтобы способствовать сохранению вибраций. Вещество, которое содержится в камне, помогает сохранить вибрации, контактирующие с дальними мирами.

Последние слова Учитель произнес, встав со стула и вознеся руки к небу.

– Ну а теперь, – сказал он, – вам пора отдохнуть. Сегодня вы получили довольно много информации, которую требуется осмыслить. В скором времени вы посетите другой монастырь и мой ашрам, где получите более глубокие знания в различных областях, необходимых для дальнейшей работы, а пока мы оставляем вас здесь продолжать обучение и посетим, когда это будет необходимо.

– Ашрам? – удивилась непонятному слову Елена.

– Ашрам – это резиденция или учебный центр садху, свами, аскетов и гуру, где под руководством главного гуру ученики постигают духовные предметы, в том числе раз-

ные виды йоги. Правда, у нас, в Индии, ашрамами также называют четыре стадии жизни, которая состоит из ученичества, семейной жизни, отход от нее и религиозной отрешенности, но я имею в виду ашрам в первом его значении.

– Я буду считать за честь учиться в вашем ашраме, Учитель, – сказала Елена, сложив руки у груди «в лодочку» и слегка поклонившись, как это делают индийцы.

– Обойдемся без церемоний, – ответил ей Учитель Мория, слегка улыбнувшись.

Учителя чинно направились к выходу из дворика, свита тут же окружила их и проводила из монастыря.

Учителя ушли, а Елена, завороженная их рассказами, твердо для себя решила, что если ей потребуется двадцать лет обучения, чтобы достичь необходимого уровня вибраций, о которых говорил Учитель, она готова учиться все двадцать лет, но достигнет необходимого уровня, чтобы Шамбала ее приняла.

Глава 41 В ашраме учителя

О том, что файл с запуском определенной программы может быть раскрыт в мозгу человека с таким же успехом, как и на компьютере.

За три года, которые Елена провела в стенах тибетских монастырей, имея право проживать и учиться под монастырской крышей в любом святом месте или рядом с ним, как и другие тысячи желающих этого мужчин или женщин, она многое познала. Особенно пришелся ей по сердцу ламаистский монастырь Топ-Линг за Гималаями. Становиться монахиней она не стремилась, так как никто из ее Учителей, в том числе Учитель Мория, не были монахами. Она знала, что настоящая «ани», то есть монахиня, принявшая обет, никогда не смогла бы покинуть монастырь, кроме как для совершения паломничества. Это в ее планы не входило.

Наконец, посетив несколько ашрамов, Елена убедилась, что в каждом из них сложились свои порядки, но все же их можно было разделить на два типа. Первый, более демократичный, правильнее было бы назвать коммуной, так как в нем жили и мужчины, и женщины. В более традиционных ашрамах жили только мужчины или только женщины, поскольку на протяжении веками сложившейся традиции Востока принято неженатым мужчинам и незамужним женщинам жить раздельно. В таких ашрамах даже принимать пищу и медитировать мужчины и женщины должны отдельными группами. На встречах с гуру женщины сидели слева, а мужчины – справа.

Кроме того, Елена отметила, что в обителях не существовало лучших и худших учеников. Там не было места индивидуальности, все были едины в своей вере и преданности своему гуру. В ашрамах существовал единый жесткий закон: полное подчинение гуру. Твердо следуя его слову и даже невысказанным мыслям, телепатически переданным от гуру, ученики, немедленно исполняя порученное, стремились не упустить энергию, которая заключалась в его наставлениях. Те, кто не мог подхватить энергию гуру и работать с ней, считались неофитами и изо дня в день должны были выполнять мирские функции, пока не созревали для духовной работы.

Елена часами просиживала в библиотеках, куда традиционно женщины не допускались. Она с юмором относилась к этой «привилегии» и говорила, что «подобное обстоятельство служит лишь трогательным свидетельством того, сколь безобидна моя красота, и настоятель публично признал во мне женское воплощение одного из бодхисатв, чем я очень горжусь».

Но вот однажды Учитель Мория пригласил Елену в огромный пещерный храм в Гималаях, где было расположено множество статуй адептов. Перед одной он остановился и почтительно изрек:

– Это тот, которого вы зовете Иисусом. Мы считаем его одним из величайших среди нас. Я преклоняюсь перед его величием… В то время как люди отошли от чистоты, Всевышний разрешил одному из лучших сущностей воплотиться в человеке Иисусе. Некоторые отрицали реальность тела Иисуса и считали его иллюзией, поэтому на кресте страдало иллюзорное тело, которое потом вознеслось, не оставив ничего на земле. Такие сущности рождаются в каждом веке для защиты добра и поражения злобности. Каждый в своем веке. И рождаются они той же самой силой. В таких воплощениях заключается великая тайна природы.

– Как же это происходит?

– Божественное воплощение – это видимость или особая иллюзия внутри естественной иллюзии, которая царствует на планах бытия и находится под властью общего закона последовательности воплощений.

Воплощения могут быть – божественные, таких сущностей мы называем аватарами. Аватар – это проявившийся наяву и принявший иллюзорную или зримую форму индивид, видимость которого для людей понятна, то есть это иллюзия в форме человека. Но иллюзорная форма не имеет ни прошлого, ни будущего, так как она не имела прошлых воплощений и не будет иметь последовательных новых рождений. Она не относится к карме, поэтому карма над ней не властвует.

А те, кто отказался от нирваны ради оказания помощи человечеству, именуются адептами.

– Вы говорите, Учитель, что Иисус тоже был адептом?

– Да. Адепт возрождается по желанию, в любое время, а общее стадо бессознательно следует закону эволюции.

У Елены непроизвольно вырвалось признание:

– Мне так хорошо здесь, среди этих пещер. Здесь я ощущаю себя в особом мире, поэтому предпочла бы пещеру в Тибете любой из так называемых цивилизованных стран мира!

– Нет, Упасика, не держите в голове вредных мыслей, которые из неосознанного желания могут превратиться в мечту. Ваше место среди цивилизованных людей, – ответил Учитель, – а пещеры оставим природе и молчаливым статуям, хранящим вечный покой их образов. Расскажите лучше, какие трудности вы испытывали в освоении знаний, которые получали в последней обители, где вы пребывали?

Елена понимала, что это не простой вопрос из вежливости или любопытства, а вопрос Учителя, который спрашивает с нее выученный урок. Она тут же собралась с мыслями и прямо, не стесняясь показаться в невыгодном свете, ответила:

– Для меня просто необъяснимы телесные манипуляции йогов, которые демонстрировались там. Когда я вижу, какая идет дрессировка тела с самых юных лет и какие вкладываются психические усилия, то понимаю, что я лет на тридцать опоздала. Эти навыки требуют годы нечеловеческих усилий и физических истязаний. Я же, уже вполне взрослая, довольно объемная телом дама, к тому же в юбке, что не позволяет мне «завязываться узлом», как это принято местной традицией. Даже если я оденусь в мужской костюм, у меня все равно не получится то, чему тренируются с детства.

– Вам не стоит беспокоиться, Упасика, – вновь остудил ее пыл Учитель. – Йога, которую вы наблюдали, это Хатха-Йога. Она предполагает физическую или психофизиологическую тренировку в аскетизме, которая опирается в основном на различные позы тела и дыхательные упражнения. Раджи-Йога, основы которой вам предстоит усвоить, это и есть «истинная система развития психических и духовных сил и единения со своим высшим «Я» – или Высшим Духом, как его называют непосвященные.

Затем учитель перевел разговор на другую тему и принялся рассказывать об истории и особенностях некоторых святых мест в Тибете.

– Первые храмы в Тибете, – пояснил он, – стали возникать вокруг мест, куда приходили наши боги, махадэвы, и где они материализовывали свои временные тела, посылая лучи благословения и знания. Сегодня миссия обитателей монастырей состоит в том, чтобы служить проводниками изначальных космических лучей для блага всего населения Земли. Чтобы изолировать души, посвятившие себя служению в качестве чистых каналов божественной силы, созданы защищенные монастыри, возглавляемые мастерами-гуру. Поэтому наши гуру и божества, махадэвы, тщательно направляют и охраняют нас.

В некоторых особенно просвещенных монастырях Тибета с древних пор утвердились школы Шамбалы, то есть школы особого духовного просвещения. Они находятся на территории Таши-Лунпо, считающимся главным местом почитания Шамбалы. Именно там есть ашрамы Махатм, к которой принадлежу я и наша религиозная школа. В Индии существуют еще лемурийские монастыри, где монахи стремятся к осуществлению своей основной миссии: установить такой порядок, чтобы после их ухода монастыри смогли поддерживать космическую энергию. Вы должны это знать. Такие монастыри – это лаборатории, созданные для данной цели, устанавливающие формулы жизни и надежно хранящие их в эфире для будущего использования. Все лемурийские монахи – мужчины, причем в эти монастыри принимают только тех, кто никогда не имел половых сношений.

Существуют тибетские монастыри, где разработаны формулы жизни для этой планеты, применение которых позволило некоторым обитателям монастырей восстановить контакт со своими предками с планет, на которых они когда-то обитали. Эти лаборатории установили режим для всех форм жизни, определили способ снабжения энергией и окончательные связи между группами людей на Земле. В результате общения с божествами – дэвами, то есть существами из Второго Мира с тонким, нефизическим телом, живущими в высшем астральном плане, эти лаборатории эманируют интеллект, который мы вкладываем в конкретные действия.

Посредством проекции нашей мысли мы, адепты, можем временно появиться в любой точке планеты и разговаривать с теми, кто им нужен. Это искусство сохранилось у старых душ, достигших в своей практике совершенства. Мы в состоянии также проявить себя в чужом уме и передать свое сообщение. Эту способность адептов вы уже ощутили на себе.

Во время определенных ритуалов с использованием огня божество или великий дэва может беседовать с нами, используя дым для создания временного тела. По мере рассеяния дыма они исчезают, вам следует знать, что все, что мы, то есть люди, говорим или мыслим, отражается в эфире. В европейских языках нет аналогичного понятия. Эфир или акаша – это открытое пространство, которое нас окружает, но это не воздух, а именно эфир, то есть флюид или плазма, пронизывающая внутреннюю и внешнюю вселенную. В эзотерическом смысле это ум или сверхсознание, в котором отпечатывается все существующее, существовавшее и то, что будет существовать. Информацию из акаши могут считывать ясновидцы. Эфир – это один из грубоматериальных элементов мироздания, которых мы насчитываем пять.

– Земля, вода, огонь, воздух и..? – спросила Елена.

– И пятый элемент, я же сказал, – эфир, – уточнил Учитель. Наши адепты работают с глобальным разумом и обладают способностью управлять энергией колоссальной мощности, которая может уходить туда, где в ней испытывается наибольшая потребность.

Это был один из первых уроков, которые проходили в ашраме Великих Учителей под их непосредственным руководством.

Нередко занятия с Учителем Кут-Хуми проводились в его собственном доме. Он жил в Малом Тибете в районе Кашмира вместе со своей семьей – сестрой и племянником. Дом был большой, похожий на деревянную хижину в виде китайской пагоды, состоящую из трех отделений вместо комнат. Хижина стояла посреди джунглей, по выражению Елены «на четырех пеликаньих ногах». Это было живописное место, в горном ущелье на берегу озера. Напротив стоял точно такой же домик, но, кроме этих двух строений, во всей округе не наблюдалось никаких признаков присутствия человека.

Сам хозяин, Махатма Кут-Хуми, часто уезжал по разным делам, оставляя Елену со своими родственниками. Иногда к ним в гости наведывался Учитель Мория, который, как оказалось, не имел постоянного жилища, так как находился в вечных передвижениях, устремляясь туда, где в данную минуту был всего нужнее. Обстановка дома была по-восточному проста – шкуры, подушки, набитые хвостами яков, металлические блюда разных размеров для соли, фруктов и чая – вот, пожалуй, и все.

Когда в доме появлялся Учитель Мория, он обычно располагался на лежанке, опираясь спиной на подушку, разжигал кальян и, под вечное «буль-буль-буль» неугасимой трубки кальяна, давал уроки своей Упасике.

Местонахождение дома Махатмы Кут-Хуми было не случайно. Через полмили от него располагался естественный подземный ход, представлявший собой старое русло реки Инд. Ход вел в сторону Гималаев. По нему петляла тропинка. Она была настолько узка, что идти по ней можно было только одному. Любой неверный шаг мог стоить жизни случайному путнику. Подземный проход выходил на открытую равнину, где возвышалось массивное здание, которое служило главным центром, где проходили заключительные таинства для тех, кто заслуживал посвящения в мистерии. Посвящение проходило в Большом зале, у трона ГЛАВЫ, полного величия и покоя, что повергало всех, кто туда попадал, в благоговейный трепет. Это был скрытый от людского взгляда храм, куда приглашались только избранные. Побывала там и Елена. Однако пока до неведомой и желанной Шамбалы она так и не добралась.

Большую часть времени, проведенного в ашраме Учителя Кут-Хуми, у Елены занимало изучение двух языков. Первый – сензар, язык священнослужителей Древней Индии, которым пользовались только посвященные и который она считала «тайной речью» адептов по всему миру. Вторым языком был английский. Казалось странным, что Елена забралась так далеко для занятий английским языком, но это было не случайно. Чтобы донести до мира теософские взгляды, она должна была суметь передать тонкости эзотерической философии и метафизики на языке Запада, плохо приспособленном для выражения подобных идей на других языках мира.

Елена вспоминала: «Однажды я сидела в углу на коврике, а Он (Учитель Кут-Хуми) расхаживал по комнате в своем костюме для верховой езды… В ответ на его вопрос о моей умершей тетушке я ответила: "I remind can’t" ("Я припомнить не могу" – англ.). Он улыбнулся и сказал: «Ты говоришь на очень смешном английском». Тогда я почувствовала себя пристыженной, свое тщеславие – уязвленным и начала думать о том, что… теперь я нахожусь здесь и не говорю ни на каком языке, кроме английского. Может быть, я научусь с Ним разговаривать более хорошо».

С тех пор изо дня в день Елена занималась переводами древних текстов на английский язык. Учитель Кут-Хуми, прекрасно владевший обоими языками, поправлял ее. Со всеми остальными обитателями дома она тоже говорила по-английски, хотя считала, что знает язык очень плохо. Однако ее понимали. Для Учителя же не имело никакого значения, как она говорит, поскольку он общался с ней не посредством языка, а каким-то телепатическим способом, ловя и понимая каждую мысль, которая рождалась в ее голове на любом языке.

Однажды Елена передала Учителю Кут-Хуми несколько фраз, переведенных ею на английский с языка сензар. Он поправил перевод и заметил: «Теперь ваш английский язык становится лучше. Попытайтесь взять из моей головы то немногое, что я об этом знаю». Он положил свою руку ей на лоб, в области третьего глаза, и с силой нажал на него пальцами.

Елена почувствовала легкое жжение и неприятное состояние, похожее на застрявший в горле ком, который она с трудом проглотила. Как только ком, точно сгусток горячей энергии, вошел в нее между бровей, ее голову охватило легким теплым огнем, а затем это тепло негой разлилось по всему ее телу. В течение двух месяцев Учитель Кут-Хуми ежедневно повторял свой эксперимент с горячим комочком проникающей энергии, «закладывая» в Елену свои знания.

Она часто видела Учителя с какой-то рукописью, написанной иероглифами. Перед ним лежали чистые листы. Он брал измельченный в порошок черный графит и рассыпал его по бумаге. Частички порошка собирались в знаки письма. Если никто Ему не мешал, то знаки получались правильными, но порой его прерывали, и тогда приходилось все переделывать. Елена спросила, что такое он делает. Учитель объяснил, что так он переписывается со своими челами. Подобный способ называется «осаждение», ей его тоже следует изучить, потому что при этом способе не надо «переписывать» информацию, языка которой ты можешь не знать.

– Мне надо об этом сначала подумать, – говорил он, – сфотографировать в мозгу каждое слово, каждую фразу, и лишь потом можно передать их «осаждением». Так же как фотокамера, фиксирующая изображение предмета на химически подготовленном светочувствительном слое, требует предварительной правильной фокусировки, ибо в противном случае, как это бывает у плохих фотографов – ноги сидящего не получатся пропорциональными по отношению к голове. Также и нам приходится сначала каждую фразу, каждое слово запечатлевать в собственном мозгу. То, что должно появиться на бумаге, прежде становится видимым и прочитывается. Пока это все, что могу сказать.

Когда наука узнает больше о тайне литофила и о том, каким образом отпечатки листьев появляются на камнях, – тогда я смогу вам лучше объяснить этот процесс… Но вы должны знать и помнить одно: мы только следуем природе и стараемся копировать ее деятельность.

Вы должны были заметить, что человек, воспринимающий ментальную картинку, окрашивает ее в собственные цвета и даже несколько видоизменяет ее своими мыслями; именно так и должно получаться в случае подлинной передачи мыслей. Примерно то же самое происходило и при мысленном «осаждении» писем.

Если, например, один из наших Учителей, который, может, вообще не знает английский язык и потому не может иметь собственного «английского» почерка, желает мысленно передать письмо в ответ на мысленно заданный ему вопрос, его мысль сформулирована не английскими, а скажем, русскими словами. Тогда он должен передать свою мысль в ваш мозг или в мозг кого-то еще, кто знает английский, чтобы увидеть и запомнить возникающие в этом мозгу в ответ на полученный импульс английские словоформы. Затем он должен сформировать четкую мысленную картину письменного английского текста ответа и передать ее в мой или чей-то другой мозг для передачи адресату.

Помимо вас, это может быть какой-нибудь чела, имеющий с Учителем магнетическую связь. Сначала Учитель направляет образы словоформ в мозг челы, а затем переносит их на бумагу, используя для этого магнетическую силу все того же чела и подбирая подходящую субстанцию для письма – черную, синюю или красную, зачастую – прямо из астрального света. Коль скоро все вещи растворяются в астральном свете, воля волшебника может вызвать их обратно. Таким образом, он может притягивать разного цвета пигменты для изображения букв и «осаждать» их на бумаге с помощью магнетической силы чела, управляя всем процессом с помощью своей – куда более могущественной – магнетической силы, направленной в виде мощного волевого потока.

– Теоретически я поняла, – согласилась Елена. – А вы не покажете мне, как это делается?

Учитель Кут-Хуми проиллюстрировал сказанное, Елена усвоила урок, попробовала принять, потом передать информацию сама. Получилось. Их телепатическая связь заработала.

Переписка с Учителями происходила двумя-тремя способами.

В первом случае запечатанный конверт Елена укладывала на свой лоб, затем предупреждала Учителя, чтобы Он был готов принять сообщение, и позволяла исходящему от Него току принять содержание письма, отраженное в ее мозгу. Так происходило, когда письмо было написано на языке, который она знала. Но, когда письмо было написано на неизвестном ей языке, она поступала иначе. Вскрывала письмо, читала написанное, не понимая ни слова, призывала внимание Учителя, и тогда письмо преображалось на его собственном языке. Если она прочесть письмо не могла, или, чтобы быть уверенной, что не произошло ошибки, она сжигала письмо на огне, добытом с помощью имеющегося у нее особого камня. Спички и обыкновенный огонь для этого не годились. В результате получалась зола с мельчайшими частицами. Затем происходила рематериализация, как бы далеко это ни происходило от места, где находится Учитель.

Обратные послания Учитель отправлял ей таким же образом.

Подобный способ переписки напоминал современную отправку факсов, только приходили они не на факсовый аппарат, принимающий сообщения по телефонной линии, который в то время еще не был подарен миру, а с помощью энергетики и «специальных принимающих устройств» в двух головах, которые природа устроила особым образом. Кстати, современные факсы и другие распечатывающие устройства до сих пор используют «появление картинки» за счет нанесения на бумагу материалов, подобных графиту.

«Когда мы переписываемся с внешним миром, – говорил Учитель Кут-Хуми, – мы доверяем чела передать наше письмо или какую-нибудь весть. Часто наши письма – за исключением редких случаев, когда речь идет о чем-то очень серьезном или тайном – бывают написанными чела нашим почерком. В последние годы некоторые мои адресованные вам письма были осаждены, и когда это осаждение по какой-либо причине прерывалось, то тогда мне только надо было привести в порядок свои мысли, принять соответствующее положение и думать. А моему верному чела оставалось лишь собрать мои мысли и стараться как можно реже ошибаться».

Елена объясняла процесс передачи сообщения по ментальному телеграфу следующим образом:

«…Геометрическая или иная фигура создается в активном мозгу и постепенно, как бы серией репродукций, внедряется и запечатлевается в воспринимающем пассивном мозгу. Нужны два фактора, чтобы в ментале воспринимающего появилась эта телеграмма – сильная концентрация мысли ее автора и полная пассивность ума принимающего сообщение. Если один из факторов отсутствует, то результат, соответственно, получается неудовлетворительным. Читающий послание не видит оттиска в мозгу телеграфирующего, он как бы рождается в его собственном мозгу. Если мысли его блуждают вокруг, ток прерывается, единение нарушается, и передача не получается».

Уроки, полученные в ашраме Гималайских Братьев, необходимы были Елене для того, чтобы она сумела стать хорошим проводником информации, исходящей от Учителя, научилась правильно записывать его мысли или «осаждать» посланные сообщения. Когда Учитель посчитал, что Елена накопила достаточно знаний в тех областях, которые ей будут необходимы для работы, он сказал ей:

– Прежде чем вы отправитесь в мир, вам выпадет последнее испытание, которое вы пройдете в одной из обителей и, надеюсь, успешно преодолеете, после чего направитесь в Европу. Завтра вы с сопровождающим можете отправляться в путь, а когда достигнете цели, мы с вами еще увидимся.

Глава 42 Заветная цель

О том, что любая мечта сбывается, даже если она похожа на сказку.

Путешествие было весьма нелегким. Дорога действительно оказалась трудной и долгой. Елена шла вместе с сопровождающим, редко останавливаясь на короткий привал, на котором сопровождающий всякий раз впадал в медитацию. Потом вновь подъем по труднопроходимым горным хребтам Северного Тибета. И вот, наконец, они с проводником достигли высокого заснеженного нагорья, тянущегося запутанной цепью по бесконечной гряде выступающих горных вершин.

Елена взглянула вниз. Перед ней открылась зеленеющая долина, которая на контрасте с безжизненными заснеженными хребтами казалась чудесным оазисом жизни, спрятанным внутри кольца окружающих ее гор. Проводник повел ее вниз. Спустившись в долину, Елена обнаружила, что там расположено множество зданий необычной архитектуры, к большому удивлению, невидимых сверху. Над зданиями возвышалась башня, а все строения утопали в цветущих либо плодоносящих деревьях.

В сознании Елены мелькнула картинка, которую она однажды видела в монастыре с изображением мандалы Шамбалы. Неужели это она – великая, загадочная тайная страна! – пронеслась в ее голове догадка. Елена вспомнила изображение домов, окруженных цепью высоких гор с башней посередине, над которой возвышался Великий Правитель – хозяин Шамбалы. Теперь все, что она видела перед собой, полностью соответствовало изображению мандалы.

Пока Елена размышляла, перед ней, как обычно, неизвестно откуда, появился Учитель Мория, который, вероятно, уже прочитал ее мысли и предположения, поэтому после приветствия начал сразу с пояснений:

– Да, моя догадливая Упасика, вы попали именно туда, куда мечтали. Это и есть центр адептов, изучающих высшую мудрость. Именно здесь находится упоминаемый мною ранее «Храм жизни», вместе со зданием библиотеки, астрологической башней, зданиями лабораторий и другими строениями. Здания, которые вы видите перед собой, сложенные из черного базальта и серого гранита, находятся в том же состоянии и выглядят так же, как и две, и пять тысяч лет назад. Они древнее Великой Китайской стены, возможно, древнее египетских пирамид. В них живут более двухсот мудрецов и их учеников, принадлежащих к разным национальностям, среди которых тибетцы, китайцы, индийцы; шестеро ваших соотечественников – русских, несколько иранцев, немцев, один француз, один венгр, один бельгиец и один голландец. Все, кто здесь живет и познает Великую мудрость, дает обет молчания, свято сохраняя тайну своей обители. Это место защищено от посторонних глаз посредством иллюзии скал, земной тверди, зияющих пропастей и других подобных препятствий. Поэтому его никто никогда не найдет, поэтому оно навсегда останется одной из величайших тайн мира.

На протяжении долгих веков одно поколение адептов за другим исследовало таинство бытия, жизни, смерти и перерождения. В свою очередь, они обучали некоторым фактам из тех, что познали сами. Они оставили записи о своем опыте. Эти учения даны нам не только теми Посвященными, которые принадлежат к Великому Гималайскому Братству.

Все захороненные древние библиотеки, все несметные богатства должны оставаться сокрытыми до тех пор, пока карма снова не вернет их людям.

Обитатели долины живут совершенно обособленно от остального мира, создавая все необходимое для жизни и работы собственным трудом. Отшельники вместе со своими учениками сами обрабатывают землю, выращивают овощи и фрукты, сами ткут необходимые для производства одежды ткани. Питаются они исключительно растительной пищей.

Все «случайные» путники, которые достигают этого священного места, остаются здесь навсегда или умирают от трудностей и лишений на обратном пути. Те немногие, которым суждено было вернуться, были посланы в мир с определенным заданием от Великого Учителя и связаны клятвой не разглашать ничего из того, что они видели и слышали. Как я вам уже говорил, вы тоже будете облечены специальной миссией, с которой вернетесь в мир, – еще раз напомнил Елене Учитель. – Пока же вам следует с дороги отдохнуть, а с завтрашнего дня мы приступим к работе.

На следующий день Елена принялась выполнять то, на что ей было указано.

Наблюдая за обитателями долины, Елена узнала, что срок жизни адептов, населяющих это чудесное место, исчисляется столетиями, несмотря на то что они выглядят, как люди средних лет. И действительно, Елена вспоминала лицо Учителя Мория, которое видела в детстве. С тех пор оно ничуть не изменилось, хотя прошло уже не менее тридцати пяти лет, а он оставался все в том же возрасте.

Елена подошла к одному из жителей долины, который, судя по всему, был поваром и занимался приготовлением пищи для большого количества людей. Он нарезал свежие плоды разных растений в большой чан. А рядом с ним под деревьями грудились ряды больших мешков с сухофруктами, зернами и маленьких мешочков с семенами и специями. Елена попыталась выяснить, что за блюдо готовится в таких больших количествах, а повар, вероятно, уже зная, кто она и зачем здесь находится, охотно принялся ей объяснять:

– Во всех тибетских монастырях, а также и в нашей обители, особенно ценятся животные, которые едят траву и дают молоко. Мы считаем их одними из нас, попавшими в животное царство и находящимися на пути возвращения в человеческое тело. Чтобы поддерживать внешнюю форму, мы в своем ежедневном рационе используем молоко, смешивая его с фруктами, семенами, орехами и медом. У каждого из нас есть сосуд из высушенной тыквы, в который мы наливаем пищу и который держим в руках, чтобы, входя в наши тела, продукты передавали свою энергию через руки.

Подобно четырем великим силам этой планеты, наш рацион состоит из четырех частей. Первая часть – это растительный мир, служащий едой для коров и других животных, дающих молоко, которое придает мышцам большую силу. Следующая часть – это дающие жизнь семена, орехи и маленькие ядра внутри семян, что укрепляют нервную систему и насыщают нас энергией. Третья часть – мед и пчелиное молочко, получаемое из тонкой цветочной пыльцы. Оно защищает наши тела (равно как и вся смесь, составляющая нашу диету) от разрушающих сил. Эти пчелиные продукты спасают от астральных сил, ведущих свое происхождение от животных, возникающих на этой планете. Четвертая составляющая часть нашего питания – плоды деревьев и кустарников, которые можно сорвать без ущерба для растения. Итак, фрукты, семена, орехи и молоко, смешанные вместе в соответствующих пропорциях, составляют наше основное питание.

Молоко приготавливается различными способами. Его делают концентрированным или же, наоборот, разбавляют водой. В молоко добавляются соки, и все это сохраняется в холодных пещерах в глиняных или каменных сосудах. Наша пища всегда подается охлажденной, поскольку естественное тепло тела реагирует на эту прохладу и усиливается, нагревая пищу. Это способствует ассимиляции питательных веществ нашими клетками.

Мы никогда не едим после наступления темноты, когда уже нельзя перемещаться и выполнять повседневную работу, и никогда – до восхода солнца.

– А в случае болезни питание остается тем же? – поинтересовалась Елена, словно профессиональный диетолог или служащий санитарного контроля.

– Если тело становится слабым и больным, то в питательную смесь добавляются различные травы и специи, – с готовностью ответил повар-целитель. – Эта смесь принимается на ночь. Она совершает свое действие в течение темного времени суток, когда мы оставляем свои тела, чтобы травы и специи действовали без вмешательства внутренних тел, обитающих в этих физических оболочках.

– А если исцеление не наступает? – усомнилась в методе лечения Елена.

В это время к беседующим подошел сам Учитель Мория.

– А если исцеление не наступает, – продолжил мысль Учитель, приветливо кивнув повару, – в таком случае до полудня не принимается никакая пища, только поглощаются солнечные лучи. Затем вечером для стимуляции телесных потоков принимается смесь из остатков полуденной пищи, разбавленных горячей водой с травами и специями. Так повторяется до полного выздоровления. Приготовление трав напоминает переваривание коровой съеденной зелени. Они растираются, нагреваются, кипятятся и завариваются, затем вместе с молоком добавляются в вечернюю пищу и тщательно перемешиваются. При некоторых нарушениях внешнего тела добавляются масла.

– А жителям хватает того, что растет в долине? – поинтересовалась Елена.

– Разумеется. В этой долине круглый год плодоносят деревья и кустарники. Благодаря горячим подземным источникам, вытекающим на поверхность, в долине всегда тепло, почва достаточно плодородна и способна прокормить несколько сотен человек.

Елена вспомнила свою болезнь на Кавказе, а также те видения, которые она наблюдала в забытье, и поняла, что Учитель Мория, скорее всего, именно отсюда доставлял ей то самое питье, которое вдохнуло в нее жизнь.

– Однако самой большой ценностью обители служит огромная библиотека с множеством рукописей, а также карт и различных приборов, используемых нашими учеными мужами в научных исследованиях, – сменил тему разговора Учитель. – Не всякому, живущему на Земле, дано воспользоваться этими знаниями, но многим они открываются в результате «озарения», которое посылается нашими адептами именно отсюда! И Восток, и Запад применяют многое из учений Шамбалы, не ведая того, что даже такое бессознательное использование дает множество замечательных результатов. Поэтому совершенно очевидно, насколько несравнимо большие возможности открылись бы при сознательном изучении наших древних знаний, и как мудро могла бы быть использована великая вечная энергия, эта тонкая невесомая материя, которая рассеяна повсюду и которая сегодня доступна только нам, адептам, в любое мгновение.

Учение Шамбалы объясняет, как природные силы стихий могут быть использованы человечеством. Но чтобы достичь этого понимания, человек должен полностью посвятить себя созидательному труду. Те, кто сотрудничает с Шамбалой, ее посвященные и вестники, не сидят в уединении, а странствуют повсюду. Очень часто люди не узнают их, а иногда сами наши сотрудники не узнают друг друга. Но все они выполняют работу не для себя, но для великой цели. Всем им известен также глубокий символ анонимности. Порой они кажутся богатыми, но у них нет собственности. Все для них, – но они ничего не берут себе.

Так что, если вы посвятите себя великому Учению Шамбалы, все будет у вас взято и все вам дано. Если же у тебя есть сожаления о том, что даешь, ты сам же и теряешь; если отдаешь с радостью – обогащаешься. Это один из постулатов. А продвижение по пути познания Учения дает нам силу духа. Лишь в духе мы укрепляемся и умственно, и физически. Духовно сосредоточенный человек так же силен, как дюжина самых мускулистых атлетов. Человек, который знает, как пользоваться своими умственными способностями, сильнее толпы. Взгляните на эту башню, – он указал на обсерваторию, – в ней находится «Храм Жизни», предназначенный для исследования возможностей человеческой силы духа.

Мы, адепты, говорим: «Как алмаз, горит свет на Башне Шамбалы. Он, Ригден Джапо, в неустанном вечном дозоре на благо человечества. Его очи никогда не смыкаются. И в своем магическом зеркале он видит все происходящее на земле. И мощь мысли его проникает в далекие страны. Расстояние не существует для него; он может мгновенно принести помощь тем, кто достоин ее».

Позже Елена писала: «Я была знакома с адептами, не только в Индии и за пределами Ладака, но и в Египте и Сирии. <…> Все они, адепты, молчаливые, таинственные, уединенные, хранящие тайну, раскрывающие себя лишь немногим, в течение семи-десяти лет доказавшие свою абсолютную преданность, соблюдавшие молчание даже под угрозой смерти. Я выполнила их требования, стала тем, что я есть сейчас. Все, что мне было разрешено сказать, – это правда. За Гималаями находится многонациональный центр адептов. Таши-лама знает их, и они сотрудничают между собой. С некоторыми из них они имеют прямую связь. И все же их истинная сущность остается неведомой даже для рядовых лам. Среди них (адептов. – Авт.) находятся и мой Учитель Мория и Учитель Кут-Хуми, и некоторые другие, которых я знаю лично. Они то приходят, то уходят, и все они связаны с адептами в Египте и Сирии и даже в Европе».

То, чему научилась Елена в Центре адептов и как она прошла обряд Посвящения в присутствии Великого Учителя, который должен был «направить ей луч, воспринимаемый учеником», осталось тайной за семью печатями. Но она выдержала почти все испытания, назначенные ей Махатмами. Правда, Учителям частенько приходилось бороться с неуправляемым темпераментом своей Упасики. Однако они и не пытались насильно, без ее собственного желания, сделать непокорную Ученицу более послушной, подавив ее волю. Это стало бы насильственным вмешательством в ее карму, что могло парализовать необузданный темперамент, который, по мнению Махатм, был одной из ее лучших черт. Темперамент двигал Елену вперед, вел к свершениям, познанию, делал ее мудрее.

«Подобное воздействие извне привело бы ее к неминуемой гибели, – говорили Учителя. – Ее тело оживлял огненный и стремительный дух, который уже с детства не терпел никаких ограничений. И если бы ее чрезвычайной энергии, обуревавшей ее тело, не был дан выход, результат был бы фатальный».

Конечно, у Елены «было множество недостатков, не соответствующих той деликатной миссии, которую она взяла на себя», – утверждали многие, кто впоследствии работал с ней вместе, – но Учителя говорили, что, несмотря на это, «она была лучшей из всех подошедших». Именно Елена, готовая всем рисковать и перенести любые трудности, вызывала у Учителей особое доверие. Она больше, чем кто-либо другой, сумела овладеть психическими силами. «Подгоняемая чрезвычайным энтузиазмом, неудержимо стремящаяся к своей цели, к тому же физически очень выносливая, – она была для них самым подходящим, хоть и не всегда послушным и уравновешенным посредником» для того великого дела, которое они задумали.

И вот настал день, когда Учителя подвели итоги обучения своей Упасики, и Махатма Кут-Хуми, сказав Елене на прощанье теплые слова, повелел ей для продолжения дальнейшей работы вернуться в Европу.

С легкой загадочной улыбкой иконописного святого и добрыми глазами Учитель Кут-Хуми произнес:

– Итак, вы немногому научились из сокровенных знаний и практического оккультизма, – но кто может ожидать большего от женщины! Однако вы все же немного научились английскому языку! Теперь вы на нем говорите, пожалуй, только совсем чуть-чуть хуже меня.

Он засмеялся. Засмеялась и Елена. Учитель Мория тоже был немногословен. Положив в свою ладонь руку Елены, он накрыл ее другой ладонью и, глядя ей прямо в глаза, произнес:

– Вам выпала честь первой известить человечество о тайне, до сих пор скрываемой Махатмами от людей. Вы посвящены во многое, что ранее было недоступно европейскому человеку. Приняв решение обнаружить свое существование, Махатмы отправляют вас в мир, чтобы донести до всех людей «Учение Посвященных» и представить миру в новой форме, хотя и в общих чертах, древнюю теософию, то есть «Знание», которое накапливалось веками, которое уточнялось и выверялось многими поколениями мудрецов. Это родительское древо истины, имевшее многочисленные ветви и побеги в виде религий, больших и малых. Надеюсь, вы справитесь с этим заданием. Пытайтесь. Бог не оставит вас!

Глава 43 Почтовый голубь

О том, что обычные почтальоны носят пухлую почтовую сумку, а сказочные – чалму.

Родственники Елены Петровны Блаватской уже давно не получали от нее никаких известий. Они совсем потеряли путешественницу из виду и уже думали, что ее нет в живых. Но в один прекрасный день Надежда Андреевна получила письмо, пришедшее, по ее словам, «весьма необычным и загадочным образом через посыльного азиатской наружности», который после передачи письма из рук в руки, «растворился прямо у нее на глазах».

В письме, написанном незнакомым почерком на французском языке, говорилось:

«Достопочтенной многоуважаемой госпоже,

Надежде Андреевне Фадеевой.

Одесса.

Благородные родственники г-жи Е. Блаватской не должны печалиться. Их дочь и племянница отнюдь не покинула этот мир. Она жива и сообщает всем, кого она любит, что у нее все в порядке и она очень счастлива в том отдаленном и неизвестном прибежище, которое избрала для себя. Она была серьезно больна, но теперь все позади; ибо, благодаря покровительству Владыки Санге (так тибетцы величают Будду), она нашла преданных друзей, заботящихся о ней физически и духовно. Так что пусть ее домочадцы не тревожатся. Прежде чем взойдет 18 новых лун – она возвратится к своей семье».

Надежда Андреевна могла бы посчитать полученное послание мистикой или сном, но, держа в собственных руках вполне осязаемое письмо, она не могла не убедиться, что написанное на бумаге, скорее всего, реальное событие. Чтобы не забыть, когда это произошло, она сделала надпись на письме с обратной стороны, поставив дату получения, и на всякий случай предусмотрительно сохранила.

Но, что самое интересное, ровно через 18 новых лун пропавшая путешественница действительно прибыла в Одессу, бросившись в объятия своей тетки, которая, если бы не послание из Тибета, уже бы и не надеялась ее увидеть. Огорчало лишь то, что Елена приехала «налегке», можно сказать, «голая и босая», почти без денег, рассказав жуткую историю о том, как она чуть не погибла, оказавшись среди пассажиров парохода «Эвномия», в трюмах которого перевозили порох для фейерверков. Направляясь из греческого порта, на полпути до Александрии судно взорвалось. Из четырехсот пассажиров уцелели только шестнадцать. Деньги и вещи Елены пропали. Греческое правительство снабдило оставшихся в живых средствами на дорогу, что помогло ей добраться до Александрии, где у нее были знакомые. Они вошли в ее положение и не дали умереть с голоду.

– Как же ты выбралась из Египта, – качала головой перепуганная рассказом Надежда. – Что делала? Чем жила? И, вообще, где ты была все эти годы? – сыпала вопросами тетя.

– Долго рассказывать. В основном в Индии я была, а на обратном пути, как уже сказала, задержалась в Египте.

Там успела создать Спиритическое общество для изучения медиумов и феноменов.

– Зачем? Извини, если мой вопрос покажется тебе глупым, – не удержалась Надежда.

– Поскольку, по моему мнению, не было иного способа показать людям, как глубоко они заблуждаются и «выше медиума ничего не знают», а мне это вреда не принесет. Ведь я намерена очень скоро показать им разницу между пассивным медиумом и активным творцом.

– Леличка, ты опять за свое. Духи, покойники, медиумы – зачем тебе все это? – не понимала набожная Надежда Андреевна.

– Да, ты права. Мне тоже не по вкусу духи мертвых. У меня самой появилось отвращение к этому предприятию. Тем более, оно закончилось полным провалом. Я там, в Египте, пыталась найти хорошего медиума, но безуспешно. А пока окружила себя медиумами-любите-лями: француженками-спиритками, в большинстве своем нищими бродяжками, а то и вовсе авантюристками. Они воровали, присваивали деньги Общества, беспробудно пьянствовали, а потом я их поймала на самом бессовестном обмане, когда они показывали поддельные явления членам нашего Общества, которые пришли смотреть не на факирские трюки, а изучать оккультные феномены. У меня были весьма неприятные сцены с несколькими такими людьми, а они возложили ответственность за все свои «чудеса» на меня одну. Поэтому пришлось их выдворить.

– А что произошло с «обществом»?

– «Общество» не просуществовало и двух недель. Оно лежит в руинах – величественных, но вместе с тем поучительных, как и гробницы фараонов… Комедия смешалась с драмой, когда меня чуть не застрелил один сумасшедший – грек, который присутствовал на тех двух публичных сеансах, что мы успели дать, и, похоже, сделался одержим каким-то порочным духом.

– И как же ты от всего этого отделалась?

– Бог помог. Я решила рискнуть. Пошла в казино, два доллара в кармане, и, поставив весь свой капитал на цифру двадцать семь – выиграла.

– Повезло!

– Еще бы! На вырученные деньги я смогла прожить еще какое-то время в Каире, заехать в Сирию и купить билет до Одессы. Первое, что я сделала, когда прибыла в Одессу, попросила извозчика отвезти меня не к тебе, а в нашу родную православную церковь. Я стояла там с открытым ртом, как если бы я стояла перед моей дорогой матушкой, которую не видела многие годы и которая никак не может меня узнать!.. Я не верю ни в какие догмы, мне противны всяческие ритуалы, но мои чувства к православной службе совершенно иные… Наверно, это у меня в крови… Я, разумеется, всегда буду твердить: буддизм это чистейшее нравственное учение, в тысячу раз более соответствующее учению Христа, чем современный католицизм или протестантство. Но даже буддизм я не сравню с русской православной верой. Я ничего не могу с собой поделать. Такова моя глупая противоречивая натура, – с улыбкой на лице провозгласила Елена.

– Господи, прости! – перекрестилась Надежда Андреевна и больше уж ни о чем не расспрашивала.

Глава 44 Дорога через океан

«Не рассчитывай ни на благодарность, ни на понимание тех, ради кого трудишься: всегда найдется тот, кто укусит палец, показывающий ему небо, или скажет, что ты навредил ему, пытаясь помочь».

Е. П. Блаватская

В России Елена долго не задержалась. Об этом периоде ее сестра Верочка вспоминала:

«В начале 70-х годов г-жа Блаватская побывала еще раз на юге России и окончательно рассталась с родиной, где, несмотря на разнообразие своих талантов „из ряда вон“, она не могла найти им применения по неимению связей и протекций. И область русской журналистики сделалась ей доступной лишь тогда, когда о ней заговорила пресса Старого и Нового Света».

Некоторое время она провела в кругу любящих ее родственников, в Одессе, потом переехала к своему двоюродному брату, Николаю Гану, в Париж. Наконец, в июне 1873 года, она получила от Учителей повеление выехать в Нью-Йорк и там ожидать дальнейших указаний. Обрадовавшись, Елена буквально сорвалась с места и уже на следующий день готова была отплыть в Америку. Денег у нее, как всегда, было в обрез, только на билет. А само путешествие не обошлось без приключений, о которых после рассказывали очевидцы:

«Елена прибыла в Гавр с билетом первого класса до Нью-Йорка и обычной парой долларов в кармане, поскольку никогда не имела при себе лишних денег. Уже подходя к трапу, она увидела, что на пирсе сидит бедная женщина с двумя маленькими детьми и горько плачет. "Отчего вы плачете?" – спросила она. Та рассказала, что муж прислал ей из Америки денег на дорогу, и она все истратила на самые дешевые билеты в третьем классе, а они оказались фальшивыми. "Идемте со мной", – сказала г-жа Блаватская и направилась прямо к агенту пароходной компании, уговорив его обменять ее билет первого класса на билеты в третьем классе для себя и бедной женщины с детьми. "На эмигрантских судах <…> до третьего класса можно было добраться, только спустившись через люк по трапу. Через такие люки практически не поступал воздух. К тому же в плохую погоду, когда свежий воздух был особенно необходим, люки задраивали. Две недели в духоте, давке, при отсутствии элементарных удобств, плохой пище и воде, плюс к тому нешуточная угроза пойти на дно и совершенное безденежье».

Так Елена начала свой триумфальный путь к славе, навстречу любимому делу всей своей жизни. Для чего она туда отправилась? Что заставило ее бросить все и бежать в неизвестность? Для чего и ради кого нужно было проявить такое отчаянное мужество, страдать и преодолеть столько трудностей?

Елена выбрала для себя служение делу, о котором пока тоже не имела четкого представления. Ее «вели» по ее судьбе, а она была готова вновь и вновь стойко воспринимать уроки, которые преподносила ей судьба, считая, что:

«Дело жизни – это не только великое вдохновение, это и крест, и терновый венец, без которого никак нельзя».

Прибыв в Нью-Йорк, Елена, как уже когда-то делала в Турции и Египте, обратилась к русскому консулу, что-

бы ссудить у него некоторую сумму под будущий денежный перевод из России. Но консул отказался, так как в Нью-Йорке ее никто не знал и не мог подтвердить ее знатного происхождения. Тогда она написала отцу, надеясь на его материальную помощь. Однако и этот шаг проблемы не решил, – денежный перевод требовал времени. Необходимо было каким-то образом продержаться хотя бы месяц.

По воспоминаниям современников Елены «в то время женщины еще не работали в больших учреждениях. Те, которым приходилось зарабатывать себе на жизнь, работали учительницами, телеграфистками, различного рода швеями, служили в магазинах, торговавших разными мелочами. Платили им очень мало. Пишущие машинки еще не были изобретены. Если дама путешествовала одна, то в лучшие гостиницы ее не пускали. Тогда порядочной женщине со скудными средствами найти себе жилище было чрезвычайно трудно». Однако для Елены работа нашлась у одного владельца предприятия, занимавшегося производством искусственных цветов. Кроме того, она имела небольшой заработок от мелкой домашней ручной работы.

Поселилась госпожа Блаватская в одной комнате двухэтажного кооперативного дома, в котором жили такие же, как она, стесненные в материальных средствах женщины. Все жильцы дома были очень дружными соседями. Вместе они содержали большой зал у входа в дом, называемый «конторой», где происходили собрания членов кооператива. Туда же сдавалась почта. Елена любила быть на людях, поэтому в конторе проводила большую часть своего времени. Она очень редко оставалась в одиночестве, притягивая к себе аудиторию слушателей, «как магнит, достаточно мощный для того, чтобы собрать вокруг себя всех, кто только мог прийти». Обычно она что-то рассказывала, скручивая сигареты, и беспрестанно курила. Обращала на себя внимание ее примечательная табакерка, откуда она доставала табак для своих сигареток. Это была натуральная голова какого-то пушного зверька, которая висела у нее на шее. Елена представлялась русской княгиней, вспоминала свою жизнь в Париже, Лондоне и Египте. С особо восторженной интонацией она произносила фразу: «Когда я была в Тибете…» Почему госпожа Блаватская считала это свое путешествие более примечательным, чем другие, пока никто понять не мог.

Всех поражали звуковые феномены, которые сопровождали «странную даму». Например, «бросание аккордов» или «звон астральных колокольчиков», который слышался постоянно по ее желанию. «Куда она, бывало, махнет рукой, оттуда и летят гармоничные звуки, будто аккорды арфы или другого струнного инструмента». Иногда, по просьбе того или иного человека, она описывала его прошедшую жизнь. Описания почти всегда были правильными и производили глубокое впечатление, но Елена, как бы ее ни просили, старалась никому не предсказывать будущего.

Оплачивала свое жилье госпожа Блаватская из средств, которые стали поступать от отца. Но через короткое время, совершенно неожиданно, поступления прекратились. Платить за жилье опять стало нечем. Некоторые из жильцов уже стали думать, что госпожа Блаватская всего лишь умелая авантюристка, выдающая себя за «княгиню», и что отсутствия денег у нее и следовало ожидать. Но Елену выручила часто заходившая в «контору» дама, которую жильцы величали «Мадам Француженка». Она предложила Елене переехать к ней, пока не пройдут ее денежные затруднения. Елена с благодарностью приняла предложение и уехала из кооперативного дома, однако с некоторыми его жильцами она по-прежнему продолжала поддерживать связь.

Позже выяснилось, что отсутствие денежных переводов произошло из-за того, что терпеливый и любящий отец Елены скончался, оставив своей дочери небольшое наследство, которое младшая сестра Елены, Лиза, со временем сумела переслать в Нью-Йорк.

Глава 45 Настоящий полковник

Случайных встреч не бывает, бывают встречи, о которых мы не знаем, и только карма знает то, что предопределено.

В нью-йоркской газете «Дейли График» опубликовали заметку: «Появление 14 октября некоей высокопоставленной и одаренной русской дамы было значительным событием… в процессе проявления феноменов в Читтендене. Эта дама – Елена П. де Блаватская, успела много повидать на своем веку. Она объездила почти все страны Востока, искала остатки древних культур у подножия египетских пирамид, своими глазами видела таинственные обряды в индуистских храмах, в сопровождении вооруженного эскорта посетила далекую Центральную Африку…»

Автором заметки был полковник Олкотт, которому редактор газеты «Дейли Грэфик» поручил сделать серию репортажей с фермы Эдди, в Читтендене, где проходили спиритические сеансы и случались разные неправдоподобные феномены.

Хозяева фермы, братья Эдди, были простыми малограмотными фермерами. Но, поскольку их прапрапрабабка в 1692 году была осуждена как ведьма, братья широко использовали это немаловажное событие в качестве рекламы спиритических сеансов, которые они проводили на собственной ферме. Хозяева не брали денег с посетителей за свои демонстрации, только небольшую плату за кров и стол.

В то время спиритизм в Америке был новым повальным увлечением во всех домах, начиная от фермеров и кончая самыми модными салонами высшего общества. Спиритические сеансы проводились даже в Белом доме. Супруга Линкольна тоже была страстной спириткой. Известно, что она порекомендовала своему мужу медиума Нетти Колберн. Нетти, когда ее «тестировали», удивила президента тем, что четко описывала события, о которых не могла знать заранее. Например, она точно рассказала, что происходило в кабинете президента до начала сеанса, сообщила о делах на фронте, а также о событиях, известных только президенту. Позже Нетти служила своего рода «информатором», которым пользовался президент.

В те годы спиритизм как увлечение возник не на пустом месте. На то были основания, которые созрели в недрах общества, готового воспринимать новые теории научного развития. Спиритизм представлял собой альтернативу материализму и должен был заставить людей задуматься, что мир заполнен не только материальными предметами. Спиритизм вызвал настоящий переполох в общественном мнении, а также тревогу среди ученых, так как вера в существование одного лишь физического мира была сильно подорвана.

Полковник Олкотт, написавший статью о госпоже Блаватской, которая интересовалась фермой Эдди, а также спиритическими явлениями, был ярым поклонником спиритизма. На последние средства он издал спиритический трактат «Люди с того света». Однако трактат был написан столь непонятным языком, что даже в период спиритического бума весь тираж издания осел на складах книжных магазинов и не только не принес никакой прибыли, но даже не вернул вложенных в него денег.

К братьям Эдди Олкотт попал случайно. Однажды, во время обдумывания важного дела, полученного от нью-йоркского муниципалитета, которое не касалось ни духовности, ни духов, ему неожиданно пришла в голову странная мысль, что «вот уже многие годы он не обращает внимания на спиритическое движение». Проще всего тему о любом «движении» можно было раскрыть на улице. Поэтому он вышел на ближайший угол и купил номер популярного журнала, в котором прочел о совершенно невероятных феноменах, происходящих на ферме Эдди. Поразмыслив, Олкотт пришел к выводу, что, «если все, о чем там написано, правда», то речь идет о важнейшем явлении современной науки, и «ему надо непременно поехать туда и во всем убедиться самому». Он так и сделал. Отправился на ферму Эдди, провел там три или четыре дня и был совершенно потрясен увиденным. Вернувшись в Нью-Йорк, он написал статью в журнал «Дейли Грэфик», которая буквально всколыхнула всю страну.

Окрыленный успехом редактор «Дейли Грэфик» поручил Олкотту снова отправиться в Читтенден и написать серию статей, взяв с собой какого-нибудь художника, который мог бы зарисовать происходящие там явления.

Олкотт поселился на таинственной ферме и в течение двенадцать недель ежедневно переживал сверхъестественные вещи, а его газета дважды в неделю печатала статьи про «духов Эдди», иллюстрированные великолепными рисунками. Стоимость «Дейли Грэфик» достигла фантастических размеров – один доллар за экземпляр, но, несмотря на это, тираж расходился мгновенно. Нью-йоркские газеты живо обсуждали модную тему в своих статьях и почти все отправили репортеров в Читтенден, провозглашая: «Что бы ни происходило на ферме Эдди на самом деле, не подлежит сомнению, что общественное мнение чрезвычайно волнует вопрос, действительно ли духи умерших возвращаются к нам или нет».

Учителя Елены, вероятно, тоже читали нью-йоркские газеты и следили за общественным мнением, поэтому она, словно «агент иностранной разведки» неведомой страны под названием Шамбала, получила от Учителя Мория срочное задание поехать в Читтенден, где на прославившейся ферме Эдди полковник Олкотт производил свои исследования, и завязать с ним контакт.

«Наше знакомство началось в дыму, но оно вызвало большое неугасимое пламя, – вспоминал позже полковник Олкотт. – Мой взгляд привлекла алая гарибальдийская рубаха новой гостьи, резко выделявшаяся среди здешних тусклых красок. Ее волосы стояли густой белокурой копной, не доходя до плеч. Они были шелковистые и кудрявые, как руно котсуолдской овцы. Эти волосы и алая рубаха так завладели моим вниманием, что я не сразу разглядел ее. У нее было массивное калмыцкое лицо, на котором читались сила, культура и властность; в окружении самых заурядных физиономий оно выглядело так же необычно, как и ее алое одеяние… Е1омедлив на пороге, я шепнул Каппесу: "Боже милостивый!" Я прошел через комнату и сел напротив, намереваясь, по своей излюбленной привычке, тут же разгадать ее характер. Дамы разговаривали по-французски…

Обед кончился, дамы поднялись и вышли на улицу, госпожа Блаватская скрутила себе сигаретку… Я произнес: "Permettez moi, madam" ("позвольте, мадам". – фр.) – и поднес огонь к ее сигаретке…»

Знакомство состоялось.

Елену тоже заинтересовал респектабельный сорокадвухлетний полковник, пишущий интересные статьи: благородное лицо, добротный дорогой костюм, темные очки, блестящая ученая лысина в дополнение к солидной окладиетой бородке. Он показался ей энергичным, умным, не лишенным остроумия человеком, а судя по героическому прошлому, о котором он ей поведал, еще и неутомимым борцом. Елене вообще нравились энергичные люди, борющиеся за свою идею. Она выяснила, что уже в двадцать с небольшим лет Олкотт приобрел мировую известность, работая на Опытной агрономической ферме. Правительство Греции даже предлагало ему кафедру агрономии в Афинском университете, а правительство Соединенных Штатов – руководить сельским хозяйством, но он отказался, предпочитая работать независимо. Когда началась Гражданская война, он вступил добровольцем в армию северян, участвовал в нескольких военных кампаниях, после чего был назначен особым уполномоченным по расследованию коррупции и взяточничества в министерстве обороны. Здесь он получил звание полковника. После убийства Линкольна его включили в комиссию из трех человек по расследованию обстоятельств этого преступления. По окончании войны он три года изучал юриспруденцию, стал членом коллегии адвокатов в Нью-Йорке. Но, что было самым замечательным, несмотря на свое бурное прошлое, он слыл ревностным поклонником спиритизма и магнетизма.

После первой же встречи Олкотта и Елену охватила «внезапная и взаимная любовь». Хотя в привычном понимании это чувство не вязалось с натурой ни одного, ни другой. Олкотт считался убежденным холостяком, обожая прежде всего себя самого (хотя где-то у него рос сын, которого он финансово поддерживал). А Елена, будучи дамой экспрессивной, непредсказуемой и непостоянной, всегда оставалась верна только своему внутреннему миру. Внешний мир служил ей в основном для того, чтобы удовлетворять желания своего внутреннего эго. Поэтому возникшую между новыми знакомыми страсть можно было

бы скорее назвать необыкновенным «магнитным притяжением». В то время полковник еще не знал, что Елена, поступая согласно полученному заданию неведомого Братства, сознательно добивалась знакомства. Но она не могла и предположить, какой невероятно ценной для ее «дела» станет эта встреча.

Посмотрев на сеансы, которые проводили братья Эдди, Елена с удовольствием начала принимать в них участие, а потом стала демонстрировать собственные возможности, постаравшись, как и в Ругодево, превратить их не просто в «вызывание духов», а в развлекательное шоу.

Посмотрев на «чудеса», показываемые госпожой Блаватской, зрители наперебой рассказывали:

«До того как на сцене появилась мадам Блаватская, возникавшие фигуры были либо индейцами, либо американцами, либо европейцами. Но в первый же вечер ее пребывания на ферме перед нами явились другие призраки – грузинский мальчик-слуга с Кавказа, купец-мусульманин из Тифлиса, русская девушка-крестьянка и прочие; слышались звуки колокольчиков, играла музыка и передвигалась мебель».

На одном из сеансов явился дух кавказского воина. Полковник Олкотт так описал этот случай:

«Последний дух, который показался нам в этот вечер, был самым впечатляющим из всех 400, которые мы видели. У мужа г-жи Блаватской, эриванского вице-губернатора, были телохранители-курды, около 50 человек. Самым смелым из них был Сафар Али-Бек Ибрагим Бек-оглы, (что означает – сын Ибрагима). Он всегда сопровождал ее во всех ее прогулках верхом, и ему нравилось показывать ей свою удаль и замечательное мастерство верховой езды. И вот, дух этого человека, материализовавшись, вышел из кабинета Вильяма Эдди, до последних мелочей одетый так, каким г-жа Блаватская видела его в последний раз в Азии. <… > Он вышел с пустыми руками, но именно в тот момент, когда мне показалось, что он уже уходит, он наклонился вперед, как бы поднимая с земли горсть песка, посыпал им перед собой и прижал руку к груди – жест, свойственный лишь жителям Курдистана. Внезапно в его правой руке оказалось самое чудесное оружие, какое я когда-либо видел. Это было копье. <… > Острие его было особой формы, а основание украшало кольцо из страусовых перьев. <… > Откуда он пришел?»

Эффект от увиденного был потрясающим, но только Елена знала, что вызывают эти образы совсем не «духи», а она сама.

Вызывание образов было похоже на современную передачу на расстоянии телевизионного или фотоизображения с помощью электрических сигналов, но приемником и передатчиком имеющегося у нее в голове образа служила она сама, используя собственную биологическую энергию. Сто двадцать лет спустя человечество научилось передавать и отображать на экране изображение на расстояние с помощью искусственных средств и спутников. Но какими кнопками в своем мозгу управляет человек и как он это делает с помощью биологической энергии, до сих пор остается загадкой.

Елена пообещала полковнику написать статью о природе спиритических феноменов и попросила своего нового друга помочь ей опубликовать в каком-нибудь известном журнале свои необыкновенные рассказы о путешествиях, ссылаясь на стесненные финансовые обстоятельства. Олкотт выразил готовность.

С каждым днем знакомства их взаимная симпатия увеличивалась. Олкотта привлекла в Елене ее одержимость, спиритический талант и уверенность в своей избранности. К тому времени, когда Елена собиралась покинуть ферму Эдди, они уже чувствовали себя близкими друзьями. Олкотт окрестил Елену прозвищем «Джек». Она с охотой приняла игру и в дальнейшем подписывала свои письма, посылаемые к Олкотту из Нью-Йорка: «Джек Блаватский».

По возвращении с фермы Эдди Елене действительно удалось напечататься. Она написала свои комментарии к феноменам, происходившим на ферме. Потом появилась ее вторая статья – собственное жизнеописание, сделанное в юмористической форме.

Как уже говорилось, дружбу, возникшую между Еленой и полковником Олкоттом, можно было бы отнести к «любви особого свойства». Они восхищались друг другом, безмерно уважали, жили рядом, но не вместе, хотя этому ничто не мешало. Их отношения не были похожи на классические чувства, как у всех обычных людей, что, впрочем, было для них естественным. Ведь они принадлежали к тому миру, который простым смертным неведом.

Однако давно замечено, что если между людьми возникает особое притяжение, то и плод их трудов, «зачатый в любви» не важно какого свойства, обязательно будет счастливым, красивым или, не побоимся этого слова – гениальным.

Глава 46 Создание общества

Первый успех влечет за собой следующий. Главное – не порвать нить, тянущую за собой груз славы.

Вскоре после успеха первых статей Елена получила от Учителя Мория новое задание – основать в Нью-Йорке эзотерическое общество, подобное «Розенкрейцерской ложе».

В силу определенных обстоятельств эта затея дважды у нее не получалась – ни в Каире, ни в Европе. Для этого ей нужен был не столько помощник, полагающийся на ее силы, сколько соратник, который принял бы философию Братства и смог взять на себя организационные проблемы.

Братством предлагалось несколько кандидатур, которые были известны Елене, но испытание Учителей прошел только полковник Олкотт. После получения указания в прямом смысле слова «свыше» Елена начала, выражаясь современным языком, «вербовку» нового сотрудника, потихоньку вводя его в курс дела. Она рассказывала полковнику о существовании адептов Востока, об их могуществе, на многих примерах доказывая ему свою способность держать под контролем оккультные силы природы. Рассказы ее были настолько увлекательны, а демонстрируемые «чудеса» настолько убедительны и правдоподобны, что Олкотт, как человек мыслящий, сомневающийся и любознательный, стал не только поклонником ее идей, но и сторонником.

В обучении Елена применяла и запрещенные приемы, устраивая «театральные представления». Однажды Олкотт встретился с ней в доме одной своей знакомой, где Елена уже проводила несколько спиритических сеансов. Там ему первый раз явился некий Джон Кинг, вещания которого она расшифровывала. Имя его было уже давно известно людям, интересующимся спиритизмом. Джон Кинг был описан в печати и являлся в «Комнату духов» как дух-повелитель какого-то неизвестного племени. Говорили, это была душа знаменитого пирата Еенри Моргана, навещавшая землю. Тем же именем «неизвестный дух» представился Олкотту, когда появился перед ним в первый раз. «Дух» показал ему свое лицо и голову, и был вполне узнаваем.

Потом «дух» стал ходить за Олкоттом буквально по пятам. Он часто беседовал с ним и присылал письма, представляясь ему как независимая личность, живой посланец и слуга адептов. Письма были написаны особенным почерком с употреблением староанглийских выражений. Сначала Олкотт считал, что «дух» – это и есть настоящий Джон Кинг. Но со временем, когда он понял, что госпожа Блаватская способна сама создавать подобные иллюзии и повелевать элементалами, то пришел к выводу – «Джон Кинг» это элементал. Она использовала элементала как марионетку с единственной целью содействовать развитию полковника и поверить в чудеса, которые может создавать оккультный мир. Понемногу Елена рассказывала Олкотту о существовании Гималайских Братьев, об их феноменальных способностях, предоставляя широкий спектр феноменов, доказывавших ее собственную способность управлять оккультными силами природы. Она утверждала: «Розенкрейцерство провозглашает, что Братство оккультистов существовало и существует до сих пор, достигая совершенства на дальнем Востоке… что в архивах Братства сохраняются великие записи истин о людях и природе… что розенкрейцеры могут производить то, что ошибочно называют чудесами, посредством своего знания истинной сущности вещей… что человеческие тела могут произвольно исчезать и появляться, что они могут парить в воздухе… что вся природа подвержена влиянию их воли, которая работает посредством их знания божественных законов…»

Вскоре полковник Олкотт получил настоящее послание от адептов с предложением «попытаться вступить на путь истины» в Братство Люксор. К посланию прилагалось сопроводительное письмо от самой госпожи Блаватской, в котором она предупреждала его:

«Я, недостойная посвящения, знаю, что это роковое слово „пытайтесь“ имело огромное значение в моей жизни. Как часто я боялась неправильно понять Их указания, зайти слишком далеко или недостаточно при их исполнении. Подумайте, Генри, прежде чем бросаться очертя голову… Пока еще есть время, вы можете отказаться. Но если, получив письмо, вы согласитесь <…> то вы пропали, мой дорогой, и назад пути нет. В первую очередь на вас посыплются искушения и испытания вашей веры. (Запомните, первые семь лет начального посвящения я подвергалась искушениям, опасностям, это было время борьбы со всеми олицетворениями зла, так что подумайте хорошенько, прежде чем решиться. <…> Но, с другой стороны, если вы решитесь, то примите мои советы, если хотите выйти победителем: Терпение, вера, никаких вопросов, безоговорочное послушание и Молчание».

Полковник Олкотт подумал и дал согласие. Тогда Учитель прислал ему еще одно письмо, сопроводив его наставлениями:

«Мадам Блаватская является посвященной. Она – адепт, владеющий этой великолепной способностью психической телеграфии, которая соединяет ее с оккультными друзьями. То, что она резко остановила свое дальнейшее совершенствование в качестве адепта, которое позволило бы ей полностью преодолеть границу между нашим миром и миром оккультным, связано с тем обстоятельством, что эта дама решила взять на себя задачу, с которой, по указанным выше соображениям, вполне совместима деятельность будущего Теософического Общества: сделать так, чтобы эти обязанности не пришлось брать на себя какому-либо высшему адепту. Что касается в высшей степени важной характеристики, то здесь мадам Блаватская действительно в точности удовлетворяла требованиям критической ситуации. Как случилось, что в своей оккультной подготовке она остановилась на достигнутом уровне и не пошла далее – этот вопрос задавать бесполезно, потому что ответ явно повлек бы за собою объяснения, которые вплотную подвели бы нас к секретам посвящения, не раскрываемым никогда и ни при каких обстоятельствах. В конце концов, она – женщина; и несмотря на то что ее мощный интеллект, широко, хотя и беспорядочно развитый, и совершенно неукротимая отвага, доказанная, помимо всего прочего, храбрым поведением под пулями на поле боя и еще в большей степени – пройденным ею оккультным посвящением, делают слово „женщина“ в его обычном значении совершенно абсурдным в приложении к мадам Блаватской, – ее пол, возможно, преградил ей путь к высшим степеням оккультизма, которых она в противном случае могла бы достичь. Как бы то ни было, пройдя семилетний курс оккультной подготовки в одной из обителей в Гималаях, который увенчал ее самозабвенные занятия оккультизмом на протяжении тридцати пяти-сорока лет, мадам Блаватская вновь появилась в миру. Она общалась с обычными людьми, которые обменивались друг с другом банальностями, – людьми, погруженными во мрак невежества, – и ее поражала самая мысль о том, какая бездна поразительного опыта отделяет ее от них. Сначала она едва выносила общение с ними, потому что думала о своих познаниях, которые неведомы этим людям и которые она обязалась не раскрывать. Каждый понимает, насколько тяжело бремя великой тайны; но бремя такой тайны, как оккультизм, и бремя великих способностей, даруемых при условии, что их можно применять лишь в пределах, ограниченных строжайшими правилами, – такое бремя должно быть воистину невыносимым. Ваша задача будет помогать ей во всем, что она вас не попросит и делать все, чем можете ей помочь».

Полковник Олкотт пообещал, что приложит все усилия, чтобы помочь делу Великого Братства, а также мадам Блаватской. Он был связан с Африканской секцией Оккультного Братства; потом принят в Индийскую секцию. С тех пор он вел активную переписку с Учителями, посылая периодические отчеты о своей деятельности. Для передачи писем «почтовым ящиком» служила Елена. Письма приходили и отправлялись через нее по «воздушной почте» благодаря установленному между ней и Братством телепатическому каналу.

Таким образом, образовался дружеский союз «Олкотт-Блаватская». Вскоре к нему совершенно неожиданно присоединился еще один сторонник – 24-летний Уильям Джадж. Он сам их разыскал после того, как прочитал книгу Олкотта «Люди с того света». Написав ее автору письмо, Джадж получил приглашение приехать, а когда познакомился с госпожой Блаватской, «как человек, много раз проходивший коридорами жизни в поисках друзей, которые могли бы указать, где сокрыт план великой работы», – он принял решение посвятить себя новому делу. Учителя не оставили без внимания важное событие, прислав Олкотту ободряющее письмо:

«Брат мой, это трудная задача для вас, но ваша преданность и бескорыстное служение Делу Правды поддержит вас и придаст силы. Это Дело в вашей стране зависит от тесного союза между вами тремя, выбранными нашей Ложей. Вы все трое такие разные и в то же время так связаны друг с другом, объединены в одно целое непогрешимой мудростью Братства».

Джадж, став одним из основателей теософского движения, с головой ушел в работу. Именно благодаря его усилиям теософское движение в Америке приобрело широкий размах. Он верил в идеи теософии и не переставал восхищаться госпожой Блаватской: «Она силою была подобна льву, а знаниями – вровень с мудрецами», – говорил он.

Вскоре в одной из нью-йоркских газет появилось сообщение: «В Нью-Йорке только что положено начало движению величайшей важности. Ведущую роль в учреждении нового общества, названного Теософским, сыграл полковник Генри С. Олкотт…»

Задачей Общества было объединение всех, стремящихся к единению человечества и познанию истинной природы Человека и Космоса. «Что есть теософия?» – споры идут до сих пор, так как этому понятию нет четкого определения. Джадж по этому поводу именно так и писал: «Сила теософии заключается в том, что она не поддается определению. Это значит, что в процессе медленного продвижения эволюции открываются все новые истины и все новые аспекты старых истин, что служит защитой от любых догм или «окончательных определений».

Следует отметить, что основатели Общества, к которому примкнули потом многие из самых ученых людей Америки, в большинстве своем верили в феномены спиритизма, как и в возможность всяких других феноменов в природе, но вместе с тем отвергали теорию «о духах». Елена с удовольствием демонстрировала некоторые, казалось бы, «простые» феномены, которые имели потрясающий эффект.

«Я сам видел, как она заставляла предметы в комнате двигаться без чьей-либо помощи, – свидетельствовал Олкотт. – Однажды на наших глазах серебряная ложка из самой дальней комнаты прошла через две стены и три комнаты и оказалась у нее в руках просто по ее безмолвному приказу. В другой раз она извлекла прямо из стены дюжину баночек с краской, которые понадобились мне, чтобы нарисовать картину в ее комнате. Еще как-то раз она взяла запечатанный конверт, и мгновение спустя письмо оказалось у нее в руках, а конверт по-прежнему остался запечатанным. Она снова коснулась письма, и тут же возник его дубликат. В руках у нее оказалось теперь два совершенно одинаковых письма. Был еще случай с ее кольцом с тремя сапфирами. Одной даме очень уж захотелось его поносить. Е.П.Б. сняла его и отдала. Дама ушла, унося с собой иллюзорное подобие кольца, а оригинал остался на месте. И таких примеров сотни».

Находились люди, которые не верили в правдивость явлений, демонстрируемых госпожой Блаватской. Одни считали их умелыми фокусами, другие иллюзией, третьи, что такого просто не может быть в природе. Полковник Олкотт пытался, словно на суде, доказать обратное. Имея навыки юридической работы, он делал все по правилам адвокатской практики. Чтобы никто не сомневался, он составлял собственные «Свидетельства», которые подтверждали действительность производимых феноменов:

«В течение всех моих исследований я старался получать свидетельства в такой форме, чтобы они имели ценность. Я знаком с месмеризмом уже четверть века или более, и могу допустить возможность самообмана или впечатлений, переданных в ум извне. Потому то, что я видел и испытал, весьма удовлетворительно для меня, хотя по большей части не имеет ценности для других».

«Я знаю, что Братья – живые люди, а не духи; и они сказали мне, что существуют школы, где под руководством ныне живущих адептов регулярно преподается оккультная наука».

«Именно действительное знание о них и близкое наблюдение разнообразных феноменов, которые они мне показали в условиях, не связанных с медиумизмом, побудили меня принять активное участие в теософическом движении нашего времени».

«Я видел их, и не раз, а много раз. Я говорил с ними. Я не находился в трансе, не галлюцинировал, не являюсь медиумом, а всегда был в здравом уме. Я переписывался с ними, получал их письма… Я видел их, как в их (физических) телах, так и в (материализованных) двойниках; обычно – в последних…»

«…По мере того, как в моем уме постепенно разгорался свет, мое почтение к невидимым учителям, наставлявшим ее (Блаватскую), быстро росло. В то же время меня охватило глубокое и неутолимое желание искать их общества или хотя бы поселиться в стране, прославленной их присутствием (т. е. Индии), и соединиться с людьми, которых облагораживало их величие».

Полковник Олкотт вместе с госпожой Блаватской много ездили по стране, проводили семинары, симпозиумы, обучение. Полковник, как правило, читал лекции; Елена показывала феномены. Теософское движение вызывало большой интерес и привлекало немалое количество сторонников. Не обходилось и без курьезов.

Как-то раз в Филадельфии проходили симпозиумы по оккультному чтению, обучению и учению. Программа была очень насыщенная: днем все без устали работали, а вечером возвращались в дом, который был специально нанят на длительное время для участников симпозиума.

«Однажды я принес полотенца, – вспоминал Олкотт, – полагая, что в доме их недостаточно. Мы разрезали их, и Е.П.Б. собиралась уже использовать их, не подрубив; но я высказался против такого ведения хозяйства, и она согласилась подшить их. Не успела она приступить к работе, как с возгласом: "Отвяжись, дурень!" – толкнула кого-то под столом. "В чем дело?" – спросил я. "О, это один противный мальчишка дергает меня за платье и просит, чтобы я заняла его какой-нибудь работой", – ответила она. "Отлично, – сказал я, – это то, что надо; пусть он и подрубит полотенца. Зачем вам обременять себя? Тем более что шьете вы из рук вон плохо". <…> Наконец, я все-таки убедил ее; она велела мне положить полотенца и иголку с нитками в книжный шкаф со стеклянными дверцами, отделанными толстым зеленым шелком, который стоял в дальнем углу комнаты. Закрыв этот шкаф, я сел возле нее, и мы вновь окунулись в беседу на излюбленную, занимавшую нас тему – об оккультных науках. Примерно через четверть часа или минут через двадцать я услышал под столом писк вроде мышиного, после чего Е.П.Б. сказала, что "этот надоеда закончил с полотенцами"».

Когда полковник открыл шкаф, то дюжина полотенец была аккуратно уложена на полочке. Правда, подрублены

они были неумело, как если бы это делал никогда не державший в руках иголку человек или неопытный ребенок. Но самое интересное в совершенном «хулиганстве» было то, что во время работы все полотенца оставались лежать в закрытом шкафу. Для Олкотта феномен «трудового подвига», исходившего от неведомого существа, был загадочен и необъясним, а Елена только хитро посмеивалась, отказываясь что-либо объяснять.

Пыталась Елена Петровна ввести в правила «истинного теософа» вегетарианство. «В нашем Обществе, – говорила она, – каждый должен быть вегетарианцем, не есть мясо и не пить вино. Это одно из наших первых условий. Хорошо известно пагубное влияние алкоголя на духовную сторону человеческой натуры, превращая животные страсти в яростное пламя».

О своей собственной попытке стать вегетарианкой Елена Петровна рассказывала, как всегда, с долей юмора: «Однажды я решила соблюдать пост более строгий, чем раньше. Я ела только салат и девять дней даже не курила, спала на полу, и вот, что из этого получилось: я неожиданно увидела одну из самых отвратительных сцен в своей жизни. Я почувствовала, как будто оказалась вне своего тела и с отвращением наблюдала за своими действиями, как я ходила, говорила, самодовольно толстела, грешила. Фу! Как я ненавидела себя!

На следующую ночь, я снова улеглась на жестком полу и настолько была уставшая, что сразу же уснула, охваченная тяжелым непроницаемым мраком. Потом я увидела яркую звезду, которая зажглась высоко-высоко надо мной, а затем упала прямо на меня. Звезда упала мне на лоб и трансформировалась в чью-то руку.

Эта рука лежала на моем лбу, и я пожелала узнать, чья она. Я сконцентрировала свою волю на одной-единственной мысли – узнать, кто же это был, кому принадлежала эта светящаяся рука – и я узнала это: рядом со мной стояла я сама. Вдруг эта "вторая Я" заговорила с моим телом: "Посмотри на меня!" Мое тело посмотрело и увидело, что половина моего "второго Я" была черная и блестящая, другая половина светло-серая и только верхушка головы абсолютно белая, сверкающая и светящаяся. И опять мое "второе Я" обратилось к моему телу: "Когда ты станешь такой же светлой, как эта маленькая часть твоей головы, ты сможешь видеть то, что видят другие, очистившие себя, – а сейчас очистись, очистись, очистись". И тут я проснулась».

Глава 47 Шаг в стиле «а ля Блаватская»

«Замуж не напасть, да как бы замужем не пропасть»

(поговорка).

Совершенно неожиданно Елена Петровна, как это уже неоднократно бывало, поразила всех своей экстравагантной выходкой. Пока Олкотт ездил по городам, привлекая своими выступлениями сторонников в Теософское общество, она выскочила замуж за молодого армянина с итальянской фамилией Бетанелли. Теперь новоиспеченный муж был не старше, а, напротив, почти вдвое моложе ее, и, по общему мнению, по сравнению с благородной Еленой выглядел просто «деревенщиной».

Молодой, красивый армянин, воспылав к мадам пламенной страстью, упал ей в ноги, сказав, что «готов на все ради нее и, если она откажется, то наложит на себя руки». Елена не могла понять причины подобной страсти, так как критически подходила к своим внешним данным, открыто подсмеиваясь над собой: «Раньше я не была такой безобразной, как теперь. А между тем ведь на свете бывают всякие безобразия». Но, несмотря на самокритику, в ней все же присутствовала слабость женщины, пасующая перед сильным мужским началом. Против открытого напора пламенной мужской страсти ей было устоять непросто.

Поразмыслив над ситуацией, Елена решила хоть что-то извлечь из нее полезное. Поскольку молодой человек был горяч и целеустремлен, он мог быть полезен для «дела». Поэтому, чтобы не доводить другое дело до кровавого самоубийства, она согласилась на брак, но взяла с жениха слово, что их союз будет носить «чисто дружественный характер».

Понял ли жених ее намек или пропустил мимо ушей, в любом случае он пытался быть честным в своих отношениях к избраннице, добиваясь «любви» через «свадьбу».

Спустя семь дней «молодые» обвенчались, а еще через восемь дней Елена уже собиралась разводиться.

Олкотт недоумевал. Во-первых, он чувствовал себя оплеванным, так как верил не только в дружбу, но и в более сильные флюиды к нему со стороны Елены; во-вторых, новоиспеченный муж, по его мнению, не подходил ей ни по каким параметрам и мог только помешать «делу», которое они только что начали.

– Хоть бросай все! – негодовал Олкотт. – Джек, вы просто изумляете меня своим глупым поступком! Вы соединились с человеком значительно моложе себя и находящимся невообразимо ниже вас в ментальной практике.

– Ну и что! – ответила ему задиристо Елена. – Вы же меня замуж не берете! Да и, правда, незачем. Вы уже и так мой!

Олкотт застыл в недоумении. Елена тут же поправилась:

– Душой, разумеется! А вы что подумали?

Полковник несколько смутился, спрятав в бороду легкую улыбку от приятного сознания, что «Джек» так считает. Елена продолжала оправдываться:

– А этот «красавец» поставил условие – или я или петля! Что мне было делать? Ну и потом, у меня есть оправдание – я его хотела привлечь на сторону нашего общества, чтобы от «его красоты» хоть какой-то прок был.

– Это безумие! – возмущался Олкотт. – Бетанелли никогда не сможет быть для вас подходящим спутником. Он невежда! Кроме того, он располагает весьма скромными средствами, так как его денежные дела еще не определились.

– Дело вовсе не в деньгах. Я, собственно, и не рассчитывала пристроиться за его мужскую спину, как это могло показаться со стороны. Он нужен был мне только как сторонник нашего дела и друг. А он, представьте себе на минуточку, вдруг является ко мне в дом и начинает обращаться со мною, как только муж может обращаться с женой. Я его гоню вон; но он не идет, говорит, что я его жена, что мы накануне с ним законно обвенчались, причем обвенчались при свидетелях! Представьте мой ужас!

– Что здесь скажешь! Вероятно, Бетанелли хотел получить то, на что ему позволяют рассчитывать узы брака. Но если вы друг друга не поняли при «объяснении в любви», то, по логике вещей, вам придется расстаться, – предположил Олкотт.

– Так ведь каких денег теперь будет стоить развод с этим армянином!

– Представляю, – ответил Олкотт, – но легче заработать на развод, чем оплачивать собой ошибки и душевные травмы.

Елена виновато кивнула и согласилась: «Я опять наступила на те же грабли». Олкотт метался из стороны в сторону и не знал, чем помочь Елене и как ему поступить.

Учитель Серапис, почувствовав некоторое смятение в душе своего Ученика, прислал ему подбадривающее письмо:

«Она чувствует себя несчастной, и в горькие часы душевной муки и печали ищет твоего дружеского участия и совета. Посвятив себя Великому Делу Правды, она отдала ему всю себя без остатка. Она вышла замуж за этого человека, поверив, что он принесет пользу делу, и без колебаний связала себя с тем, кого не любила… Закон самопожертвования заставил ее принять этого ловкого малого…

Законы нашей Ложи не позволяют вмешиваться в ее судьбу с помощью сил, которые могут показаться сверхъестественными. Она осталась без средств и вынуждена унижаться даже перед ним. Мы могли бы обеспечить и ее, и вас, но вы трое должны сами трудиться. Настоящее нашей Сестры покрыто мраком, но у нее может быть яркое будущее. Все зависит от вас и ее самой. Пусть ваша Атма усилит вашу интуицию… вы не должны расставаться с Е.П.Б., если желаете быть посвященным. Но с ее помощью вы сумеете преодолеть эти испытания. Они тяжелы, и вы, возможно, не однажды придете в отчаяние, но я молюсь за вас. Поймите, что многие трудились долгие годы, чтобы получить те же знания, которые даны вам за несколько месяцев… Поддерживайте тесную связь с ней, сопровождайте повсюду, куда бы ни забросила ее судьба, направляемая мудростью Братства. Пытайтесь воспользоваться хорошей возможностью. Успех придет к вам. Пытайтесь помочь этой несчастной женщине с разбитым сердцем и ваши благородные усилия увенчаются победой».

Глава 48 Изида

Египетская магия ушла в прошлое, но культ Изиды – величайшей богини древности, ставшей идеалом женственности, материнства и плодородия, остался.

На постаменте ее статуи в городе Саис были высечены таинственные слова: «Я – все, что было, что есть и что будет… Ни одному смертному не дано узнать, что сокрыто под моим покрывалом».

После истории со свадьбой случилось непредвиденное. Елена получила тяжелую травму ноги, когда пыталась подвинуть неподъемную металлическую кровать. Кровать выскользнула из рук и повредила ей ногу, в результате чего началось сильно прогрессирующее воспаление надкостницы. Врачи расходились во мнениях: либо ногу придется ампутировать, либо сохранить, но в таком случае, при благоприятном исходе, нога останется навсегда парализованной.

При этом Елена в письмах к своим родным пыталась шутить: «…Я так больна, что поругалась с Олкоттом, поиздевалась над Бетанелли, поспорила с Джоном, довела до обморока кухарку и до форменных конвульсий свою канарейку; успокоившись на этом, я легла в постель и предалась воспоминаниям о старике Блаватском… Мою ногу собирались напрочь отрезать, но я им сказала: "Гангрена или опухоль, все равно не потерплю этого!"»

Никто из врачей не мог сказать, чем закончится болезнь мадам Блаватской. Положение было серьезное. Целый месяц она находилась при смерти, и, каков будет исход, никто не знал. «Духи» ежедневно проделывали с ней разные фокусы, которые наблюдали сиделки, дежурившие около нее, а врач говорил, что по крайней мере три раза она была уже мертва. Но… вскоре кризис миновал и дело пошло на поправку.

Елена стала чувствовать себя гораздо лучше, а по ночам в ней начали происходить очередные внутренние перемены. Ей опять стало казаться, что она словно живет двойной жизнью, описывая свое состояние так:

«По нескольку раз на дню я ощущаю в себе постороннее присутствие. В моем теле находится кто-то, совершенно отличный от меня. Я никогда не теряю сознание своей личности, но я словно немею, а тот, другой – мой жилец, – говорит моим голосом. Например, я никогда не бывала в тех местах, которые описывает мое „другое я“, но этот другой – „второе я“ – не лжет, когда рассказывает об этих неизвестных мне местах и событиях, потому что он действительно был там и хорошо их знает. Я перестала сопротивляться этому; пусть судьба распоряжается мной по своему милостивому усмотрению; да и что же я могу сделать? Было бы совершенной нелепостью, начни я отказываться от знаний моего № 2 и создавать у окружающих впечатление, будто я умалчивала о них из скромности. По ночам, когда я остаюсь наедине с собой в постели, вся жизнь моего № 2 проходит перед моими глазами; я вижу не себя вовсе, но совершенно иную личность – другой расы, с другими чувствами. Но что толку говорить об этом? От этого можно сойти с ума. Я стараюсь разделить его жизнь и забыть о странности происходящего. Это не медиумизм и никоим образом не действие нечистой силы; сила эта иного порядка, она обладает властью над всеми нами, направляя нас к добру».

Через некоторое время она показала Олкотту несколько рукописных страниц, как бы невзначай заметив: «Я написала это прошлой ночью „по указанию“, но для чего – не знаю. Может, сгодится для газетной статьи или книги, а может, и нет; как бы там ни было, я сделала, как было велено». Потом она убрала исписанные страницы в ящик стола и какое-то время больше не говорила об этом, но с тех пор большую часть своего времени проводила за письменным столом и все время что-то писала. Писала она весь день, порой прихватывала и ночь, исписывая за день убористым почерком по двадцать – двадцать пять страниц. На сей раз метод работы Елены был довольно необычен. Она предпочитала писать в постели, часов с девяти утра, выкуривая бессчетное количество сигареток, при этом приводила дословно длинные пассажи из дюжин книг, которых не было не только рядом с ней, но которые в то время в Америке просто было не найти. Она с легкостью переводила нужные места на английский с нескольких языков. Только время от времени она обращалась к Олкотту за уточнениями, чтобы передать ту или иную устаревшую идиому на современном английском, поскольку ее литературный стиль в то время еще не сложился.

Это было начало «Разоблаченной Изиды» – серьезного научного труда о тайнах природы, корнях религии, истории и философии восточных школ, их связи с современными школами и ошибках богословия.

Само имя «Изида» образованным людям того времени, которые были знакомы с древней мифологией, уже говорило о многом.

Изида – Божественная Матерь, Богиня Тайн, Богиня Природы, Владычица Магии, Владычица Священной Сексуальности, Хозяйка Потаенной Мудрости. В древности она символизировала кротость, нежность, материнскую любовь, супружескую верность, плодовитость и женскую красоту. В ней воплощалась оккультная аллегория Мировой Души, по воле Бога питающей и хранящей весь сотворенный мир.

Ее изображение было полно символов: «Прическа увенчана завитком волос, символизирующим влияние луны на рост растений. Волосы Изиды украшены колосьями пшеницы в напоминание о том, что именно эта богиня даровала человечеству первые зерна и научила возделывать поля. Кроме того, голову богини венчал шар – символ вселенной, – покоящийся на венке из цветов, что еще раз подчеркивало ее власть над растительным миром. Богатый головной убор довершало изображение двух змей, символизирующих плодотворную силу луны и ее извилистый путь на небосклоне. Локоны Изиды, свободно ниспадающие на плечи, подразумевали, что перед нами – кормилица всего мироздания. Мировая Душа была прикована цепью к Богу. В свою очередь, к Мировой Душе был прикован человек (образ и подобие Бога!), ибо самое существование его зависело от животворных семян, которые изливались из груди великой Матери Мира».

Даже вождь Французской революции Робеспьер на торжественной церемонии, устроенной в честь великой богини Изиды, вспомнив о таинственной надписи на ее постаменте, поднес зажженный факел к покрывалу, окутывавшему гигантскую статую богини. Ее животворная сила была им истолкована как «мощь разума, питающего прогресс».

О новом своем занятии Елена сообщила сестре Верочке. Та посчитала идею написания книги очередными фантазиями, так как не понимала, как можно писать о том, чего сама не знаешь, или о том, что никому неизвестно.

«…Сразу об этой, неведомой дотоле науке, самой уж и книгу писать?!» – недоуменно спрашивала сестра. «Я просто испугалась, что она сошла сума… На мое отчаянное воззвание к ней последовал ответ, который меня еще более убедил в том, что если и не совсем она помешалась, то все же у нее по поводу этой теософии, Общества, американского полковника Олкотта, спиритических феноменов братьев Эдди… и чудес, которых она не хотела признавать чудесами, проявился пунктик… Я серьезно этого боялась и со страхом ожидала, что выйдет изо всей этой кутерьмы, немножко успокоенная лишь тем, что Елена Петровна присылала мне иногда свои статьи в американских газетах и отзывы о них, которые убеждали меня, что немедленного переселения ее в дом умалишенных пока бояться нечего».

Но Елена как ни в чем не бывало продолжала посылать вырезки из газет и успокаивала сестру:

«Не бойся, что я сошла сума. Все, что я могу сказать – кто-то положительно вдохновляет меня, более того, кто-то входит в меня. Это не я говорю или пишу; это что-то внутри меня, мое высшее и светлое "Я" думает и пишет за меня. Не спрашивай меня, мой друг, о моих ощущениях, я не смогу объяснить, как это происходит. Я не знаю сама! Лишь одно я знаю, что теперь, приближаясь к преклонному возрасту, я стала чем-то вроде кладезя знаний для окружающих… Кто-то приходит и обволакивает меня как бы туманным облаком и выталкивает из меня мое "Я", и тогда я больше не "Я" – Елена Петровна Блаватская, – а кто-то другой. Кто-то могущественный и сильный, родившийся в совсем другой части земли; а что до меня, я как будто бы сплю или лежу почти без сознания, не в своем теле, но близко, только нитью связанная с ним.

Тем не менее временами я все вижу и слышу абсолютно ясно; я полностью осознаю, что говорит и делает мое тело или, по крайней мере, его новый обладатель. Я все понимаю и помню так хорошо, что позже я могу повторить и даже записать Его слова… В такие моменты я вижу благоговение и испуг на лицах Олкотта и других и с интересом наблюдаю, как Он почти с сочувствием смотрит на них моими глазами и обращается к ним моими устами. И все же воздействует не моим умом, а своим собственным, обволакивающим мой мозг, как облако. Ах, но я не могу все это объяснить толком.

Пожалуйста, не думай, что я потеряла рассудок. Я намекала тебе о Них и прежде… и я искренне говорю тебе, что когда я пишу о незнакомом или малознакомом мне предмете, я обращаюсь к Ним, и один из Них вдохновляет меня. Он дает мне возможность просто переписать из рукописей, и даже печатный материал, возникающий перед моими глазами в воздухе, во время чего я ни разу не была в бессознательном состоянии. Именно осознание Его покровительства и вера в Его могущество позволили мне стать такой сильной умственно и духовно… и даже Он (Учитель) не всегда необходим; потому что во время Его отсутствия по каким-то другим делам Он оставляет во мне заместителя своих знаний… В такие моменты это уже пишу не я, а мое внутреннее Эго, мое «светлое я», которое думает и пишет за меня».

Полковник Олкотт, увлекшись интригой в познании сокрытых Изидой тайн, буквально сгорал от любопытства в ожидании того, что же будет дальше. Он говорил, что «наблюдение за работой Е.П.Б. было редкостным и совершенно незабываемым переживанием. С утра до вечера она находилась за своим письменным столом, и весьма редко кто-либо из нас ложился спать ранее 2 часов ночи. Днем мне нужно было отлучаться по делам, но всегда после раннего обеда мы садились вместе за наш большой письменный стол и работали так, будто это был вопрос жизни и смерти, до тех пор, пока усталость тела не принуждала нас остановиться. Образование, на которое потребовалась бы целая жизнь, мне было дано в сжатой форме менее чем за два года…»

Он по нескольку раз корректировал каждую страницу ее рукописи и каждую страницу чистового варианта; записывал для нее множество абзацев, часто просто выражая словами те ее идеи, которые она в то время не могла удовлетворительным для себя образом сформулировать по-английски; помогал ей отыскивать цитаты и выполнял другую вспомогательную работу.

Однажды он сказал Елене:

– Я не могу не проверить эту цитату, поскольку уверен, что в таком виде, как вы ее приводите, она совершенно непонятна.

– А, отстаньте; она правильна; оставьте ее как есть, – ответила она.

Олкотт возразил и отказался вставлять ее в текст.

– Хорошо, потерпите минуту, я попробую получить ее, – успокоила его Елена.

В глазах ее появилось отрешенное выражение, и вскоре она указала на дальний угол комнаты, на этажерку, где стояли всякие безделушки, и раскатистым голосом сказала:

– Там!

Потом она пришла в себя и повторила: «Там, там; пойди, посмотри – это там». Олкотт пошел и обнаружил на этажерке два нужных тома, которые отсутствовали в доме до того самого момента. Он сравнил текст с цитатой Е.П.Б., показал ей, что был прав, подозревая здесь ошибку, сделал исправление в гранках и затем, по ее просьбе, вернул эти два тома на то место на этажерке, откуда взял их. Возвратившись в свое кресло и продолжив работу, через некоторое время обнаружил, посмотрев в том же направлении, что книги исчезли!

Когда Елена принялась за работу, под рукой у нее не было необходимых книг и справочных материалов, так как имеющаяся в доме библиотека состояла в основном из английской художественной литературы. Многие удивлялись, откуда она извлекает материалы и приводимые ею в большом количестве цифры, ссылки и даты, которые составляют «Изиду» и существование которых невозможно проследить до каких-либо источников, доступных для цитирования. Только Олкотт знал и был готов подтвердить это под присягой – из астрального света за счет своего психовосприятия. Также он был уверен, что сообщают ей эти данные Учителя, Братья, Адепты, Мудрецы, Мастера, как их по-всякому называют, которые находятся в разных концах мира.

Однажды Олкотт с удивлением увидел, что вместо Елены за нее пишет тонкая смуглая рука индуса, появлявшаяся над столом или быстро набрасывавшая ей на стол листки с уже написанным текстом.

– Кто это? – в ужасе спросил он, не отрывая глаз от волосатой мужской руки.

– Это мой помощник. Я каждый день вижу этого индуса так же, как любого из живых людей, с тем только отличием, что он кажется мне более эфирным и более прозрачным, – отвечала Елена. – До сих пор я никому не говорила об этом, считая эти видения галлюцинациями. Но теперь и вы его видите. Иногда мне кажется, что он поглощает меня целиком, просто входит в меня, как некое летучее вещество, проникая в мои поры и растворяясь во мне. Тогда мы с ним можем разговаривать с другими людьми, и тогда я начинаю понимать и вспоминать науки и языки – все, чему он учит меня, даже когда он уже не присутствует во мне. В моей голове возникает текст, а я его записываю.

– То есть, говоря нашим, журналистским, языком, в вас поселяется корреспондент Учителей, дает вам своеобразное интервью, а потом вы своей или его рукой записываете.

– Да, именно так. Один из Учителей или адептов передает мне информацию, которая обрабатывается сотрудниками Белого Братства в Центре адептов, изучающих высшую мудрость, а я ее записываю. Они предоставляют мне необходимые данные и сведения, которые я даже не запрашиваю. Эти люди достигли просветления, то есть Шамбалы. Они сами знают, что мне следует передать, чтобы я записала. Вот, например, знаете ли вы, уважаемый господин Олкотт, что… – она посмотрела в листок, на котором только что сделала запись:

«Плутарх, которому были близки философские воззрения платоников и восточных мудрецов, говорит в туманных выражениях о мистической троице, ипостасями которой выступают Осирис, Изида и их сын Гор. В них, по мнению Плутарха, олицетворены разум, материя и космос. Они представляют собой идеальный треугольник, пропорции которого воплощают в себе божественную тайну: катет, равный четырем частям, соответствует Изиде, женскому принципу зачатия; высота, равная трем частям, – Осирису, мужскому порождающему принципу; а гипотенуза, равная пяти частям, – Гору; плоду союза. Любой треугольник, построенный по этим пропорциям, – священный символ, наделенный магической силой; и сами эти три числа – тройка, четверка и пятерка – есть носители сверхъестественных энергий».

– До сих пор не знал, но буду иметь в виду, – покорно признался полковник Олкотт.

– Я тоже не знала да вот умные люди подсказали, теперь и я, как Плутарх, могу рассуждать о геометрии чисел, хотя до сих пор терпеть не могла не только геометрию, но даже арифметику.

Олкотт не мог не верить в то, что говорила Елена, поскольку наблюдал процесс передачи информации собственными глазами, и был убежден, что Учителя, передающие эту информацию, знают, о чем говорят. Кроме того, он сам получал от Учителей наставления, которые подстегивали его к действиям. В одном из них говорилось:

«Если вам удастся представить ее (Е.П.Б. – Авт.) всему миру в ее истинном свете, не адептом, а интеллектуальной писательницей и посвятить себя совместной работе над текстами, диктуемыми ею, то фортуна улыбнется вам. Заставьте ее работать, направляйте ее в практической жизни, так же, как она должна направлять вас в духовной. Ей будут представлены лучшие умы страны. Вы оба должны работать над вашими прозрениями и таким образом возвестить Истину. Ваша дальнейшая будущность связана с Бостоном, а ближайшая – с Нью-Йорком. Не теряйте ни дня, пытайтесь умиротворить ее и вместе начать новую плодотворную жизнь».

Однако умиротворить Елену во время ее вспышек недовольства мог только Учитель Мория. Олкотт принимал обрушивающийся на него гнев Елены как атмосферное явление, от которого надо было просто укрыться во временное убежище. А вот начать с ней вместе «плодотворную жизнь» ему было вполне по силам. Сидя в соседней комнате, он корректировал написанные Еленой тексты под «правильный» современный английский, а по вечерам, за сигаретой, делился с ней впечатлениями о том, что узнал.

«Очень часто, – вспоминал он, – когда мы глубоко за полночь работали каждый за своим столом, она экспромтом демонстрировала различные феномены, сопровождая ими описания оккультных сил в человеке и природе. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что эти феномены специально подбирались так, чтобы я мог успешнее постигать науку о психике. Ей, собственно, требовалась моя помощь как литератора в работе над книгой; и, чтобы дать мне представление об оккультных законах, о которых шла речь, она экспериментально подтверждала ту научную позицию, которую занимала».

Но однажды произошло настоящее чудо или, как потом называл Олкотт, «самое важное событие в его жизни».

Вечерняя работа над «Изидой» уже была закончена, Олкотт пожелал Елене доброй ночи и удалился к себе в комнату. Он, как обычно, закрыл дверь, потом уселся в кресло, чтобы почитать и покурить, и вскоре с головой ушел в книгу. То, что с ним произошло дальше, его до глубины поразило, поэтому он записал в подробностях:

«Кресло и стол находились слева от двери, походная койка – справа, напротив двери было окно, над столом – газовый рожок. Так я сидел и преспокойно читал, все мое внимание было поглощено книгой… Как вдруг краем глаза я заметил – я сидел вполоборота к двери, – что в углу справа от меня что-то белеет. Я повернул голову, и от изумления книга выпала у меня из рук: надо мной возвышалась величественная фигура жителя Востока. На нем были белые одежды и тюрбан из ткани с янтарными полосами – ручная вышивка желтым шелком. Длинные волосы цвета воронова крыла ниспадали из-под тюрбана на плечи; его черная борода по обычаю радж-путов была вертикально разделена на подбородке, подвернута и заложена за уши; в глазах горел огонь духа; эти глаза смотрели одновременно доброжелательно и пронзительно; это были глаза наставника и судьи, но в то же время глаза отца, с любовью взирающего на сына, который нуждается в совете и наставлении. Величественный, преисполненный нравственной силы, лучезарно духовный, он настолько превосходил обычного человека, что я смешался; я преклонил голову и опустился на колени, как это делают перед Богом или существом, подобным Богу. Моей головы легко коснулась рука, мягкий, но сильный голос велел мне сесть, и когда я поднял глаза, Видение уже находилось по другую сторону стола. Он сказал, что пришел в критический для меня час, когда я нуждаюсь в Нем; что мои действия привели меня к этой точке; что только от меня самого зависит, будем ли мы часто встречаться в этой жизни как сотрудники, работающие на общее благо; что предстоит серьезная работа во имя человечества и что я имею право участвовать в ней, если пожелаю; что таинственная связь, которую сейчас не время объяснять мне, свела вместе меня и мою единомышленницу, – и эту связь нельзя разорвать, какой бы напряженной она временами ни была.

Я подумал: "Что если это Е.П.Б. загипнотизировала меня? Вот если б у меня осталось что-нибудь вещественное, что подтвердило бы, что он действительно был здесь; что-нибудь такое, что можно подержать в руках, когда он уйдет! "Учитель ласково улыбнулся, словно прочел мою мысль, размотал с головы фехту, на прощание благословил меня и – исчез: стул его был пуст; я остался один, наедине со своими чувствами! И все же не совсем один, ибо на столе лежал расшитый кусок ткани – вещественное и бесспорное доказательство того, что меня не околдовали и не провели, но что я действительно беседовал с одним из Старших Братьев человечества, с одним из Учителей нашей расы бестолковых учеников».

Глава 49 Ламаистский монастырь

«Камень становится растением; растение – животным; животное человеком; человек духом; и дух – богом» (каббалистический постулат).

Работа над «Изидой» шла своим чередом. Олкотт почти ежедневно отправлял отчеты Учителям и ждал от них информации. Бетанелли иногда появлялся у Елены в доме и устраивал скандалы. Учителя по этому поводу прислали Олкотту указания:

«Нельзя позволять ей страдать из-за этого нечистого, разочаровавшегося, ничтожного негодяя. Постарайтесь убедить ее, что если она хоть на несколько часов окажется в обществе этого презренного смертного, то сила ее воли ослабнет, а поскольку сейчас она находится в переходном состоянии, магнетизм, окружающий ее, должен быть чистым. И ваш собственный прогресс может быть замедлен подобными событиями».

Наконец, с помощью больших усилий адвокатов, а также не менее больших денег, развод с Бетанелли состоялся, хотя анекдот с замужествами Елены получил новую, неожиданную окраску.

Дело в том, что за несколько месяцев до свадьбы с Бетанелли Елена от русских властей получила уведомление, что она «вдова» генерала Блаватского. Документ послужил законным основанием для нового брака. Позднее, уже после свадьбы, выяснилось, что отставной генерал Блаватский, будучи в очень солидных годах, благополучно доживает свой век в имении брата и при этом прекрасно себя чувствует. Получалось, что новый брак при живом муже заключать было нельзя. Но госпожа Блаватская была введена в заблуждение официальным документом и об этом знать не могла. Вместе с тем состоять в новом браке Елена не желала, а предоставлять новые данные в суд о господине Блаватском тоже не хотела, так как ее могли обвинить «в заведомом сокрытии известных ей сведений». Ситуация выглядела абсурдной, но адвокаты постарались, и дело разрешилось благополучным исходом. Елена вновь обрела долгожданную свободу, с облегчением скинув с себя «радости семейных уз».

Олкотт тоже был рад. Он подыскал две удобных квартиры на углу Восьмой авеню и Сорок седьмой улицы для себя и для Елены. Квартира Елены располагалась на втором этаже, а этажом выше поселился Олкотт вместе с семьей своей сестры, Белл Митчелл.

Белл быстро привязалась к Елене и при необходимости оказывала ей всяческую помощь, став ее лучшей подругой и доверенным лицом. А Олкотт в то время был ее «всем». О своем прошлом полковник умалчивал, хотя на самом видном месте с благоговением хранил, как ценную реликвию, фотографию своего сына, который рос где-то без него. Но это была его тайна, в которую он никого не допускал. Он жил с семьей своей сестры и, казалось, был счастлив, так как это его вполне устраивало.

Как только госпожа Блаватская переехала в квартиру на 47-й стрит, ее дом превратился в «самый притягательный салон столицы». Кто-то из нью-йоркских репортеров окрестил ее жилище «Ламасери», что в переводе значит «ламаистский монастырь». С легкой руки журналиста так его и стали называть.

По воспоминаниям Александра Уилдера, который впоследствии редактировал «Изиду»:

«Эта квартира – этакая неуютная разновидность жилища, которая все чаще встречается в наших многолюдных городах, заменяя собой до сего времени повсеместно распространенные семейные дома и жилищные товарищества. Здание, в котором они жили, было переоборудовано для подобных целей, и они занимали апартаменты на верхнем этаже. Жилищное товарищество в данном случае состояло из нескольких индивидуумов, которые снимали жилье сами по себе, отдельно. Они обычно встречались во время еды, вместе с гостями, которые в тот момент наносили визит кому-либо из них…

Студия, в которой жила и работала госпожа Блаватская, была устроена необычным и весьма примитивным образом. Это была большая передняя комната, которая, выходя окнами на улицу, имела хорошее освещение. Посредине ее находилась "берлога", место, отгороженное с трех сторон временными перегородками, с письменным столом и полками для книг. Она была настолько же удобна, насколько уникальна. Чтобы достать книгу, бумагу или любой другой предмет, который мог понадобиться, нужно было лишь протянуть руку – все это находилось рядом… Здесь госпожа Блаватская царила безраздельно, отдавая распоряжения, высказывая суждения, поддерживая переписку, принимая посетителей и работая над рукописью своей книги».

«С этого момента работа над "Изидой" продолжалась без перерыва до ее завершения в 1877 году, – вспоминал Олкотт. – С утра до ночи Е.П.Б. по-прежнему работала за своим рабочим столом. <…> Она работала без определенного плана, но идеи переполняли ее, как неиссякаемый источник, бьющий через край… Они приходили хаотично, бесконечным потоком, каждый параграф полностью завершался независимо от предыдущего или последующего. Даже сейчас, после многочисленных переделок, исследование удивительной книги укажет на это обстоятельство. Отсутствие предварительного плана, несмотря на все ее знания, разве не доказывает, что данная работа не результат ее собственного замысла, что она была только каналом, через который вливалась свежая жизненная эссенция в застойное болото современной спиритуалистической мысли?..

Ее рукопись нужно было видеть: листы были разрезаны, склеены, перекроены, иногда одна страница состояла из шести, семи или десяти полосок, взятых из других страниц и склеенных вместе, соединенных отдельными словами или предложениями, вписанными между строк. Она часто шутливо хвалилась перед друзьями своей сноровкой в работе. Ее книжка для заметок иногда использовалась в этом процессе, именно на ней она склеивала страницы своей рукописи…

Я просматривал каждую страницу ее рукописи по нескольку раз, и каждую страницу корректуры, записал для нее многие параграфы, часто просто передавая те идеи, которые ей не удавалось тогда сформулировать по-английски; помогал найти нужные цитаты и выполнял другую вспомогательную работу. Эта книга вобрала в себя все ее достоинства и недостатки. Она создала своей книгой целую эпоху и, созидая ее, создала и меня – ее ученика и помощника, – так что я смог выполнять теософическую работу в течение последовавших двадцати лет…

Наблюдать за ее работой было для меня исключительным и незабываемым удовольствием. Обычно мы сидели за большим столом напротив друг друга, и она постоянно была у меня перед глазами. Ее перо прямо-таки летало по страницам; затем она могла неожиданно остановиться, смотреть отсутствующим взглядом в пространство, и затем, как бы увидев что-то невидимое, начинала это копировать на своем листе. Цитирование заканчивалось, ее глаза снова приобретали естественное выражение, и она продолжала писать до следующего перерыва.

Я хороню помню, как однажды видел и даже держал в руках астральные дубликаты книг, из которых она выписывала цитаты для рукописи, которые ей пришлось "материализовать" для меня, чтобы я мог сделать корректуру, так как я отказался оставить их непроверенными. Одна из них была французская книга по физиологии и психологии, другая книга, также французского автора, по какой-то области неврологии. Первая была в двух томах, вторая в мягкой обложке».

Работа была тяжелой и напряженной. Надежде Андреевне Елена сообщала, что трудится по восемнадцать часов в день и питается одной овсянкой, на что та ей разумно ответила: «Лучше вместо овсянки кушай ростбифы и окорока, а себя не губи».

Через некоторое время тетушке пришло очередное послание от племянницы:

«Я не писала тебе целый месяц, – и знаешь, почему? Однажды во вторник, чудесным апрельским утром, я встала с постели и, как обычно, села за письменный стол отвечать своим корреспондентам в Калифорнии. Вдруг, по-моему, и секунды не прошло, я увидела, что каким-то необъяснимым образом я у себя в спальне и лежу на кровати; и уже не утро, а вечер. Подле я увидела некоторых наших теософов и докторов; они смотрели на меня с изумлением, а Олкотт и его сестра м-с Митчелл – лучшая из моих здешних друзей – оба бледные, угрюмые, в морщинах, словно их только что в кастрюльке сварили. "Да что такое? Что случилось?" – спрашиваю. А они, вместо того чтобы ответить, набросились на меня с расспросами: что это со мной? Но откуда же мне знать – ничего особенного как будто. Я ничего не помнила, но только и впрямь было странно, что всего минуту назад был вторник и утро, а теперь вечер субботы, как они мне сказали; а мне эти четыре дня беспамятства показались мгновением. Вот тебе и раз! Представь только: они все думали, что я умерла, и уже собирались сжигать мое бренное тело».

Но тут Учитель телеграфировал Олкотту из Бомбея:

«Не бойтесь. Она не больна, а только отдыхает. Она сильно переутомилась. Ее тело требовало отдыха, и теперь она поправится».

Работы действительно было много. «Мы работали над книгой уже несколько месяцев, – вспоминал Олкотт, – и подготовили 870 страниц рукописи, когда однажды вечером она спросила меня, соглашусь ли я с тем, что мы вынуждены (по указанию нашего Парамагуру) начать все сначала! Я хорошо помню свое шоковое состояние от того, что все эти недели тяжелого труда, психологических грез и головокружительных археологических загадок потрачены впустую, как я посчитал в своем неведении. Но мое почтение, любовь и благодарность к этому Учителю и всем Учителям за предоставленное мне право участвовать в их работе были безграничны. Я согласился, и мы опять принялись за дело».

Если вглядеться в рукописи Елены, написанные в разное время, то можно заметить большие различия. Почерк обычно определяет особенности характера, состояния души и настроения человека. Олкотт тоже заметил, что один из почерков Елены «…был мелкий, но простой; еще один – отчетливый и свободный; другой – простой, среднего размера и очень четкий; следующий – быстрый и неразборчивый со странными иностранными буквами. Все эти стили почерка были связаны с огромнейшими различиями в ее английском языке. Иногда мне приходилось делать по нескольку исправлений на каждой строчке, в других случаях, просматривая целые страницы, я едва ли находил всего одну ошибку. Самыми лучшими были рукописи, написанные для нее, когда она спала. Тому пример – начало главы о цивилизации древнего Египта. Как обычно, мы закончили в два часа ночи, оба очень уставшие, предвкушая перекур и последнюю беседу перед сном. На следующее утро, когда я спустился к завтраку, она показала мне целую кипу, по крайней мере 30–40 страниц рукописи, написанных прекрасным почерком. Она сказала, что все это было написано для нее Учителем, имя которого, в отличие от других, никогда не упоминалось. Эти страницы были совершенны во всех отношениях и пошли в печать без исправлений.

Е.П.Б. служила как бы инструментом, распределившим весь материал, контролировавшим его форму, оттенки, выразительность, тем самым наложив отпечаток собственного стиля. Различные владельцы ее тела, которые подселялись в нее, только изменяли ее привычный почерк, но не писали своим собственным; таким образом, используя ее мозг, они вынуждены были позволять ей окрашивать их мысли и располагать слова в определенном порядке. Подобно тому, как дневной свет, проникая сквозь окна храма, приобретает оттенки цветного стекла, так и мысли, переданные через мозг ЕЛ.Б., изменялись выработанным ею литературным стилем и способом их выражения».

Своей сестре она писала по этому поводу: «Ты спрашиваешь, может ли он вселяться в других людей, так же как в меня. Точно я не знаю, но кое-что мне известно совершенно определенно: что человеческая душа (его настоящая живая душа) совершенно свободна от остального организма; что эта душа не приклеена к физическим внутренностям; и что эта душа, которая находится во всем живом, начиная с инфузории и кончая слоном, отличается от своего физического двойника только тем, что, обладая бессмертием, она способна к самостоятельным и независимым действиям. Если его душа непосвященного профана, она проявляет себя во время его сна; душа посвященного адепта проявляется в любой нужный ему момент, подчиняясь его воле. Постарайся усвоить это и тогда многое станет тебе ясно».

Любопытно, что каждое изменение в рукописи Е.П.Б., которое отметил Олкотт, происходило либо после того, как она на какой-то момент выходила из комнаты, либо когда она входила в транс или абстрактное состояние, и ее взгляд был безжизненно направлен в пространство. «Также имели место отчетливые изменения в ее индивидуальности, скорее, в ее личных особенностях, в походке, в голосе, в манерах и более того – в ее нраве… Она выходила из комнаты одним человеком, а возвращалась другим. Но менялось не физическое тело, а особенности ее движений, речи и манер, ментальная ясность, взгляд на вещи, английская орфография, а главное – очень менялось ее настроение…»

Олкотт заметил, что когда Елена была в раздражительном состоянии, редко кто занимал ее тело, за исключением Учителя – духовного наставника и опекуна, чья железная воля была сильнее ее. Кроткие философы-исполнители, по его мнению, в такое время предпочитали держаться в стороне.

«Случалось, что "замещение" происходило в тот момент, когда кто-то из присутствующих что-то говорил, – писал он. – Неожиданно Елена замолкала и, извинившись, выходила из комнаты, но вскоре возвращалась, осматривалась, как человек, впервые попавший в незнакомую комнату, скручивала себе свежую сигарету и говорила что-то, не имеющее ни малейшего отношения к предыдущему разговору. Кто-то из присутствующих, желая вернуть ее к обсуждаемому ранее предмету, любезно просил пояснить. Она смущалась, потеряв нить разговора, или начинала говорить совершенно о другом, а если ей делали замечание, то раздражалась, применяя при этом самые крепкие выражения».

Позже Олкотту объяснили, что «требуется некоторое время после вхождения в живое тело для соединения чьего-то сознания с мозговой памятью предыдущего владельца. Если кто-то пытается продолжить беседу до того, как произойдет это соединение, то возможны ошибки, подобные вышеуказанным. Кто-то выходящий говорил: "Я должен оставить эту мысль в уме, чтобы мой последователь смог найти ее там", или кто-то входящий, дружески поприветствовав меня, спрашивал, каков был предмет обсуждения перед изменением».

Не правда ли, подобная передача информации напоминает действие современного компьютера, который находит информацию на разных страницах сайтах, совмещает ее, адаптирует к оригинальному тексту и запоминает нужные страницы с мыслями, которые следует не забыть.

Наблюдая разные образы, которые воплощались в Елене при работе над «Изидой», Олкотт даже научился их различать и придумал им имена. Этими именами они с Еленой пользовались, когда их помощники отсутствовали.

«Они часто приветствовали меня низким поклоном или дружеским прощальным кивком, выходя из комнаты перед очередным изменением, – вспоминал Олкотт. – Один из них носил большую бороду, длинные усы, закрученные на раджпутский манер, переходящие в бакенбарды. У него была привычка теребить усы в минуты глубокой задумчивости. Он это делал механически и бессознательно. Временами личность Елены исчезала, и она становилась "кем-то другим". Я наблюдал, как она с отрешенным видом разглаживала и закручивала несуществующие у нее усы, пока мой пристальный взгляд не выводил ее из этого состояния. Тогда она быстро убирала руку от лица и продолжала свою писательскую работу. <…>

Следующим был некто, кто не любил английский язык настолько, что не желал разговаривать ни на каком другом языке, кроме французского. У него был прекрасный артистический талант и страстное увлечение всякими механическими изобретениями. Время от времени приходил другой. Он сидел, небрежно чертил что-то карандашом, сочинял дюжины сланцев, содержащих и возвышенные идеи, и юмористические строки. Итак, каждый из них имел свои отличительные особенности так же, как все наши обычные знакомые и друзья. Иногда они беседовали со мной друг о друге, как говорят друзья о своих знакомых, поэтому я узнал о некоторых их личных историях».

Как-то раз вечером, перед тем как пойти спать, сидя у камина за прощальной ночной сигаретой, Олкотт сказал Елене:

– Сегодня, пока вы выходили, я поговорил с вашим заместителем, венгерским адептом, которого вы на меня оставили.

– И что он такого интересного сказал, чего я не знаю? – поинтересовалась Елена.

– Он убавил газ в светильнике, стоящем на столе. Спрашиваю, зачем? Отвечает, что свет это физическая сила. Попадая в глаза незанятого тела, он встречает препятствие, отражаясь, наносит удар и травмирует астральную душу временного владельца. Этим ударом он может быть вытолкнут. При этом возможен даже паралич незанятого тела. При вхождении в тело должны быть соблюдены исключительные предосторожности. Полное слияние не происходит, пока не будут соответствовать их кровообращение, дыхание и тому подобное. Тем не менее даже на больших расстояниях существует эта тесная связь.

– Надо же, какой чувствительный оказался, хоть паранджу надевай, – не удержалась от комментария Елена.

– Тогда я зажег люстру, но ваш заместитель сразу же взял газету и закрыл ею свою голову от света. Удивившись, я попросил объяснения. Мне ответили, что «сильный верхний свет, освещающий макушку, более опасен, чем направленный прямо в глаза».

– Удивительно, а я как раз люблю работать под этой люстрой. Мне кажется, она своим светом делает мои мысли более светлыми, тягучими, а картины, проплывающие перед глазами, – более яркими и прозрачными.

– Какие картины? – не понял Олкотт.

– Я же вам уже говорила, когда я пишу «Изиду», то скорее не пишу, а переписываю или срисовываю. Иногда мне кажется, что древняя Богиня Красоты сама ведет меня через все страны и их прошлое, и я это описываю. Я сижу с открытыми глазами и, по-видимому, все вижу и слышу, что реально происходит вокруг меня, и в то же время вижу и слышу то, что пишу. У меня перехватывает дыхание, я боюсь шевельнуться, опасаясь, что чары исчезнут. Как в волшебной панораме медленно проходят предо мной столетие за столетием, образ за образом. Я пропускаю все это через себя, соединяя эпохи и даты, и знаю наверняка, что ошибки быть не может. Нации и народы, страны и города, давно ушедшие во тьму доисторического прошлого, возникают, затем исчезают, уступая место другим, после чего мне говорят соответствующие даты. Седая старина сменяется историческими периодами, мифы объясняются мне с событиями и людьми, существовавшими в действительности. Каждое выдающееся событие, каждая новая страница этой многоликой книги жизни предстает передо мной с фотографической точностью. Мои собственные расчеты являются мне позднее, как отдельные цветные картины различной формы в игре, которая называется casse-tete («головоломка»). Я собираю их вместе и стараюсь правильно расположить их одну за другой, но, конечно, это не я делаю, а мое ego, мое высшее «Я». И все это происходит при содействии гуру и Учителя, помогающего мне во всем. Если я вдруг забуду что-то, то тут же мысленно обращаюсь к нему или к кому-то другому подобному, и все, что я забыла, предстает у меня перед глазами – иногда целые таблицы с цифрами и длинные перечни событий проходят предо мной. Они помнят все. Они знают все. Без Них, где бы я могла получить знания?

– Хотите еще закурить? – предложил ей очередную папиросу Олкотт.

– Не откажусь, – сказала Елена, – это дает пищу моему мозгу, занятие рукам и губам, так что я тренирую три органа сразу.

Всем известно, что Елена слыла заядлой курильщицей. Она ежедневно выкуривала невероятное количество сигарет, скручивая их с величайшей ловкостью даже левой рукой, в то время как правой переписывала рукопись. Окурки она тушила в землю цветочных горшков, которые играли роль пепельниц, благодаря чему в них накапливалось за день невероятное количество «бычков». С курением было связано много странностей, которые наблюдались в квартире госпожи Блаватской. Но в целом «в доме царила особая духовная атмосфера, которой не мог похвастаться ни один другой дом в Нью-Йорке. За порогом оставались социальные различия посетителей, всех здесь встречали одинаково радушно. Елена чувствовала себя непринужденно в любом обществе и привечала одинаково радушно любого, кто к ней приходил. Хотя по рождению и воспитанию она принадлежала к высшей аристократии, по характеру была прирожденным демократом. Во второй половине дня, после обеда, когда она завершала первую часть своего рабочего дня, начинался прием самых разнообразных гостей. Со всеми она любила поболтать на близкие тому или иному человеку темы, однако беседы, имеющие политическую окраску, тут же пресекала, чтобы не превратить свой дом в „мятежный“ комитет».

Елена Петровна утверждала, что «теософ, ставший мятежником, поддерживающий революцию и убийство, друг коммунаров – не может быть членом нашего Общества. Он должен уйти». Крайне отрицательно она относилась также к деятельности анархистов и нигилистов, особенно в России. Несмотря на свои демократические амбиции, Елена оставалась в душе искренне преданной царю-батюшке, восхваляя Александра II не столько как политическую фигуру, сколько его интеллектуальные и физические данные. Все же внешний облик правителя во все времена имел немаловажное значение для женского сердца!

Посетив госпожу Блаватскую в ее доме Джеймс Е. Уиггин не мог не отметить:

«Центром группы была госпожа Блаватская, несомненно, одна из наиболее оригинальных и интересных женщин из всех, которые мне когда-либо встречались. В газетах жаловались на ее сигареты… Госпожа говорит по-английски с очень сильным акцентом, но с замечательной беглостью и точностью, четко выделяя тонкости языка и быстро вникая в его аллюзии… У нее есть фантастический розенкрейцерский драгоценный камень… который она носит на шее. Ей, вероятно, около сорока лет, она имеет плотное, грубоватое и внушительное телосложение. Интересными были истории, которые она рассказывала о своем пребывании в Азии и Африке… Удивительные вещи, которые она наблюдала среди племен колдунов в Африке… Фаллический элемент в религиях, души цветов, недавние чудеса среди медиумов… двойственность природы, романтизм, гравитация, карбонарии, шарлатанство… литература о магии – вот некоторые из тем, оживленные дискуссии по которым часто затягивались далеко за полночь».

«…Откладывая в сторону действия, особенности мышления, мужские черты Е.П.Б., ее постоянную категоричность при утверждении фактов… – утверждал Олкотт, – откладывая все это в сторону, я вынес для себя достаточно впечатлений о ней, чтобы убедиться в том, что теория, которую я так долго стараюсь донести до вас, правильна – она человек, очень старый человек, и притом самый ученый и прекрасный человек на свете. Конечно, она знает во всех подробностях, каковы мои впечатления о ней, поскольку она читает мои мысли (и мысли других), как открытую книгу, и мне кажется, что она вполне довольна этим, ибо наши отношения постепенно в огромной степени превратились в отношения Учителя и ученика. Не осталось и следа от прежней рубаки Блаватской (от Джека, как я ее тогда прозвал, к совершеннейшему ее восхищению), насколько это было связано со мной. Теперь она сама серьезность, достоинство, строгая сдержанность. Перед другими она предстает в прежнем виде, но как только мы видим их спины, она становится меджнуром, а я – неофитом…

Я говорю, что Изида (Е.П.Б.) – человек. Позвольте мне добавить, что она (по моему мнению) – индиец. Как бы то ни было, сегодня вечером, после того как моя сестра с мужем ушли домой, произошло следующее. Изида, откинувшись, сидела в кресле, играя со своими волосами и куря сигарету. Она зажала между пальцами один локон и с отсутствующим видом дергала его и вертела в разные стороны, о чем-то беседуя тем временем, когда вдруг – раз! – локон начал заметно становиться все темнее и темнее, до тех пор, пока – presto (быстро. – ит.) – не стал черным как смоль. Я не проронил ни слова, пока все не закончилось, и тогда, быстро схватив ее за руку, я попросил позволить мне взять это доказательство чуда на память в качестве сувенира. Нужно было видеть ее лицо, когда она поняла, что сделала, находясь в своей «индийской» задумчивости. Она добродушно засмеялась, назвав меня грубым янки, отрезала этот локон и дала его мне…»

Между тем Теософское общество привлекало все новых сторонников. Многие вступали в него, вероятно, только из-за того, чтобы наблюдать феномены госпожи Блаватской. Если же Елена отказывалась показать на собраниях хоть какой-нибудь, пусть самый пустяковый, феномен, «любители чудес» обижались и выходили из Общества. Тогда Елена все больше приходила к выводу, что люди преимущественно интересуются внешними эффектами, а не внутренним содержанием идеи, которую она пытается донести. Вскоре она взяла себе за правило «никогда, ни в каком случае не дозволять посторонним лицам пользоваться ее медиумистическими способностями».

Глава 50 Свершилось!

Изида, приоткрывшая наконец вуаль, разоблачила себя только в том, что позволила слегка прикоснуться к тайне своего рождения, поделилась секретами о симпатиях и антипатиях различных планет, а также подтвердила, что реальность и иллюзия глазами воспринимаются одинаково.

Когда книга была закончена, Олкотт взялся найти издателя. Для этого требовалась авторитетная рекомендация, которую взяли у профессора Уайдлера, известного знатока и приверженца философии Платона. Уайдлер оценил представленный труд и рекомендовал его издателю Боутону, сообщив, что «рукопись представляет собой плод обширных исследований, что с точки зрения современной мысли она заключает в себе целую революцию». Но он не мог не отметить, что «она слишком объемна, чтобы издание оказалось делом прибыльным». Тем не менее мистер Боутон тут же согласился издавать труд, слегка его сократив. Однако он убрал лишь такие понятия и фрагменты, которые можно было бы считать избыточными.

Кроме того, выяснилось, что неплохая по содержанию книга под названием «ISIS VEILED», которое в переводе звучит как «Покров Изиды», уже была опубликована в Англии. Тогда Олкотту пришла ценная мысль – слегка изменить название книги. Он предложил – «ISIS

UNVEILED», то есть «Изида, приоткрывающая покров», как бы показывая только некоторые аспекты того, что под ним скрывается. Елене идея показалась удачной. «Хоть я и не снимаю покрое с богини из Саиса, но все же, надеюсь, сумела показать, в каком месте Покрое ее святилища может быть приподнят, – писала она, – [ибо] только там можно найти ответ на тайну тайн – что есть человек, каково его происхождение, на что он способен и в чем его предназначение».

В русском варианте – «Разоблаченная Изида» – было несколько изменено оригинальное английское название, как бы подчеркивая словом «разоблаченная», что теперь все тайное стало явным. Однако Елена более осторожно отнеслась к смыслу названия книги, не претендуя на полное «разоблачение» и изложение всех таинств.

Оба тома «Изиды» вышли в сентябре 1877 года. Книга имела грандиозный успех, мгновенно исчезнув с прилавков. «То, как расходится книга… неслыханно для подобного труда, весь тираж (в тысячу экземпляров) разошелся за десять дней… Спрос на нее весьма примечательный и намного превосходит ожидания издателей», – удивлялась пресса.

Но Елена удивлялась этому больше других.

По словам Олкотта, издатель «Изиды», был так удивлен и доволен успешной продажей специфического труда, что предложил госпоже Блаватской 5000 долларов в качестве авторской доли, если она согласится написать следующую книгу, которая еще чуть-чуть «приоткроет» тираж «Изиды». Он собирался напечатать всего 100 экземпляров по цене 100 долларов за каждый. «Несмотря на крайнюю нужду в деньгах, – говорил Олкотт, – она отказалась от этого предложения на том основании, что сейчас ей не позволено разглашать другие тайны помимо тех, какие уже открыты в "Изиде". Появление "Изиды" с ее бесчисленными цитатами и необычными знаниями было само по себе чудом, вполне способным раз и навсегда убедить меня в том, что Е.П.Б. владеет психическими силами высочайшего уровня».

Пресса была полна восторженных отзывов:

«Сущность сведений, излагаемых человечеству через Блаватскую в "Разоблаченной Изиде", состоит в откровениях о Великом созидающем Начале Космоса, творении космоса и человека, вечности и периодичности бытия, об основных космических законах, которыми живет вселенная. Учение, переданное Блаватской, так же старо, как само человечество».

«Надо признать, что это замечательная женщина, которая читала больше, видит острее и мыслит шире, нежели самые ученые мужи. Ее труд изобилует цитатами из работ на многих языках, но не для того, чтобы лишний раз продемонстрировать эрудицию автора, а чтобы подкрепить доказательствами ее неординарные взгляды… страницы пестрят сносками, где в качестве авторитетных источников выступают самые глубокие писатели прошлого… [Книга] требует серьезного внимания со стороны философов и заслуживает вдумчивого прочтения».

Потом начались разного рода подарки.

«Немало почестей было оказано Е.П.Б. после выхода в свет "Разоблаченной Изиды", – сообщает Джадж. – В их числе подаренный одним индийским принцем очень древний экземпляр "Бхагавадгиты" в переплете из перламутра с золотом. Еще одна новость стала сенсацией для американских масонов. Выяснилось, что знаменитая г-жа Блаватская получила от масонов Англии диплом одной из высших степеней в масонском ордене».

Особые масонские ложи, действительно, допускали в свои ряды женщин. Они занимались преимущественно

филантропической деятельностью, но в любом случае это была большая честь и признание избранности. Произошла настоящая сенсация, в которую многие даже не поверили, но Елена отнеслась к событию с юмористической ноткой.

«Слушайте, братцы! – писала она родственникам в Россию. – Посылаю вам курьез: масоны Англии, главой коих состоит принц Уэльский, прислали мне диплом, за мою "Изиду"… Я, значит, нынче – "Таинственный Масон"!.. Того и жду, что за добродетели меня в папы римские посадят… Посылаю вырезку из масонского журнала. А орден очень хорош, – рубиновый крест и роза».

Немало задавалось вопросов и по поводу того, откуда госпожа Блаватская могла знать то, о чем писала, кто ей помогал, и даже высказывались сомнения в ее авторстве такого основательного научного произведения.

Елена тоже любила порассуждать на эту тему:

«Скажи мне, милый человек, – писала она своей тете, Надежде Андреевне Фадеевой, – интересуешься литы физиолого-психологическими тайнами? У нас в Обществе есть очень ученые члены (например, профессор Уильдер, археолог-ориенталист), и все они являются ко мне с вопросами и уверяют, будто я лучше их знаю и восточные языки, и науки, положительные и отвлеченные. Ведь это факт, а против факта не пойдешь, как против рожна!.. Так вот, скажи ты мне: как могло случиться, что я до зрелых лет, как тебе известно, круглый неуч, – вдруг стала феноменом учености в глазах людей действительно ученых?.. Ведь это непроницаемая мистерия!.. Я – психологическая задача, ребус и энигма для грядущих поколений – сфинкс!.. Подумай только, я, которая ровно ничего не изучала в жизни; я, которая ни о химии, ни о физике, ни о зоологии, – как есть, понятия не имела, – теперь пишу обо всем этом диссертации. Вхожу с учеными в диспуты и выхожу победительницей… Я не шучу, а говорю серьезно: мне страшно, потому что я не понимаю, как это делается. Действительно, в течение трех последних лет я днем и ночью занималась, читала, размышляла. Все, что я ни читаю, теперь мне кажется знакомым… Я нахожу ошибки в статьях ученых, в лекциях Тиндаля, Герберта Спенсера, Хекслея и других… У меня толкутся с утра до вечера профессора, доктора наук, теологи. Входят в споры – и я оказываюсь права. Случись зайти ко мне какому-либо археологу, уходя, он обязательно будет заверять меня, что я открыла ему скрытое значение различных древних памятников и указала на вещи, о которых он никогда и не подозревал. Символы античности и их тайное значение предстают перед моими глазами, как только о них заходит речь. Откуда же это все? Подменили меня, что ли?»

Елена часто говорила не только своим родственникам, что она не испытывала авторской гордости за написанную ею «Разоблаченную Изиду», что она не имела ни малейшего понятия, о чем писала; что она получила указание сесть и писать и что ее единственная заслуга заключалась в повиновении приказу.

Единственное, чего она опасалась, это то, что ей не удастся должным образом описать прекрасные картины, представшие перед нею. Она жаловалась своей сестре:

«Ты вот не веришь, что я истинную правду пишу тебе о своих Учителях. Ты считаешь их мифами. Но разве тебе не очевидно, что сама я, без помощи, не могла бы писать "о Байроне и о материях важных", как дядя Ростер говорил? Что мы с тобой знаем о метафизике, древних философиях и религиях, о психологии и разных других премудростях? Кажется, вместе учились, только ты гораздо лучше меня… А теперь, посмотри, о чем я пишу; и люди, да какие – профессора, ученые, – читают и хвалят. Открой "Изиду" в любом месте и убедись сама. Что до меня,

я говорю правду: Учитель рассказывает и показывает все это мне. Передо мной проходят картины, древние рукописи, даты. Все, что мне нужно, это копировать, и я пишу так легко, что это не труд, а величайшее удовольствие».

«Я дивлюсь произошедшему с ней феномену внезапного всезнайства и глубочайшей учености, свалившейся на нее, как с неба, – рассуждала Верочка, – гораздо больше, чем всем чудесам, которые ей приписывают поклонники теософы».

Еще Верочку немало беспокоило и удивляло, что это за «Индусский Хозяин», который так легко сумел распоряжаться душой ее сестры и заставил беспрекословно подчиняться.

«Тебе кажется странным, что какой-то Индусский Хозяин так свободно и легко общается со мной, – пыталась объяснить ей сестра. – Я вполне могу понять тебя; человек, не знакомый с феноменами такого рода (хотя и не совсем невероятными, но совершенно непризнанными), отнесется к ним с недоверием. <…> То, что медиумы выполняют бессознательно, под влиянием охвативших их внешних сил, адепты могут осуществлять по собственной воле… Что касается Хозяина, я знаю его давно. <…> Я всегда узнаю Учителя и часто разговариваю с ним, не видя его. Как же получается, что он слышит меня отовсюду, и я тоже слышу его голос через моря и океаны по двадцать раз в день. Я не знаю, но это так. То ли он сам входит в меня, я не могу с уверенностью сказать; если это не он, то его сила, его влияние. Только благодаря ему я сильна; без него я ничто».

Чтобы ни говорили люди сомневающиеся, Елена Петровна Блаватская написала «Изиду» собственной рукой и черпала мысли из своей головы. А кто сообщал ей знания и сведения о сокровенных учениях, на которых основаны все религии мира, было неведомо даже ей. Учителя Шамбалы остались в стороне. Они считали, что изложенное в «Изиде» принадлежит человечеству, а корреспондент, правильно изложивший полученный материал на двух тысячах страниц, на полном основании может поставить под книгой свою подпись.

В июле 1878 года для Елены подошел пятилетний срок, положенный по закону для получения американского гражданства. Она его приняла и была первой русской, удостоенной американского паспорта.

«Да, я стала гражданкой Соединенных Штатов, и я горжусь этим званием, – писала она. – вы спрашиваете, почему я отказываюсь от подданства моей страны? Отвечу: потому что я люблю свободу. В России сегодня совсем мало свободы. Здесь же как раз наоборот. <…> Поистине великая страна, но есть и тут один большой недостаток. Люди уж очень расчетливы, и коррупции много».

Но, получив американское гражданство, она так и не сумела в полной мере насладиться его преимуществами, так как приняла очередное неожиданное решение – отправиться в Индию.

Как и в случае с основанием Теософского общества, инициатива поездки на Восток исходила не от нее, а от Олкотта, хотя Елена уже давно догадывалась о предпринимаемых им шагах. Наконец Олкотт объявил ей, что официальным поводом для поездки стало решение Теософского общества слиться с индийским союзом «Арья самадж».

Елена не возражала. Решение было принято, и Олкотт, как «настоящий полковник», дал приказ своему полку готовиться в путь. Впереди предстояло далекое плавание и долгие сборы. Предполагалось, что они едут в Индию ненадолго, только в ознакомительных целях. Их сопровождали две англичанки, архитектор и художник, которые входили в «комиссию Теософского общества для посещения зарубежных стран». Джадж, на которого Елена очень рассчитывала, ехать отказался, объяснив, что дал «слово чести» своей жене.

– Слово чести – штука весьма неудобная, – аккуратно пошутила Елена, не зная, как реагировать на подобное заявление, поскольку, по ее понятиям, дела личные не могли препятствовать делу общему.

Тогда благородный Джадж объяснил:

– Я дал слово чести, и теперь мне путь закрыт. Ну не подлостью ли было бы сбежать, не уплатив долгов и оставив без средств к существованию женщину, которая, вняв моим настойчивым просьбам, бросила хорошо оплачиваемую работу учительницы, чтобы выйти за меня замуж? Она этого не переживет. Моя жена убежденная христианка… Она ненавидит наше Теософское общество и госпожу Блаватскую в том числе, которой я, по ее мнению, уделяю гораздо больше внимания, чем ей, и не желает даже говорить на эти темы.

Теософы не стали осуждать решение Джаджа. На время своего отсутствия в Обществе они оставили его казначеем и секретарем, рассудив, что им будет спокойнее, когда «на кассе» останется «свой» человек. Даже если Общество покинут все члены, касса и «Отчет по расходам» будут в полном порядке.

Когда начал приближаться день отъезда, дом на Сорок седьмой авеню объяла настоящая суматоха. Сначала возились с мебелью, которую за бесценок пришлось продать с аукциона, потом замучили репортеры, постоянно появлявшиеся в дверях с разными вопросами. То и дело приезжали прощаться разные знакомые и незнакомые люди.

Вот запись, сделанная Блаватской в дневнике Олкотта перед отъездом:

«Великий день! Олкотт кончил укладывать вещи… Что дальше? Все неясно – но спокойно».

Последняя запись, сделанная в том же дневнике рукой Олкотта:

«Ближе к двенадцати, почти в полночь, Г.С.О. и Е.П.Б. простились с "люстрой, под которой столько было сделано", и отправились в экипаже на пароход».

А через всю страницу большими буквами обозначено:

«CONSUMMATUM EST», – слова из Евангелия от Иоанна, которые произнес Иисус перед смертью: «Свершилось!»

Глава 51 Милая сердцу Индия

«Хорошо там, где нас нет», а где мы есть – тоже хорошо, если там хорошо.

В феврале 1879 года, два месяца спустя после отплытия от американских берегов, делегация теософов во главе с Олкоттом прибыла в Индию. Елена, как никогда, очень тяжело перенесла морское путешествие, поэтому первое время долго болела.

Олкотт с первого дня путешествия тщательно записывал свои наблюдения:

«…После восхитительного двухнедельного пребывания в Англии среди наших добрых друзей и коллег… в 5 часов пополудни под проливным дождем погрузились на "Speke Hall". Судно было грязным и неприбранным. Все это, вместе с ливнем, затхлым запахом дорожек и ковров в салоне и каютах, с отчаянным выражением на лицах сорока наших попутчиков-пассажиров, в равной степени внесло вклад в возникшее у нас отвращение. Это было плохим предзнаменованием для нашего продолжительного вояжа в Индию…

Е.П.Б. тем временем вносила в наше путешествие оживление для слуг и попутчиков-пассажиров, которые, за парой исключений, были шокированы ее способом выражаться и возмущены ее религиозной неортодоксальностью… Когда корабль сильно накренился под ударами огромных волн, Е.П.Б. ударилась о ножку обеденного стола и… получила жуткий синяк на колене. Ее положили в каюте из-за этого ушиба колена…

Со скоростью от 250 до 300 миль в день мы преодолели Средиземное море через Еибралтар, Алжир, Мальту… 2 февраля мы добрались до Порт-Саида [Египет]… и затем… два дня и две ночи провели в Суэцком канале. Наконец, мы вошли в Красное море, и начался третий, последний, этап нашего морского паломничества к Земле Обетованной…

В ту ночь луна как будто вымостила серебром воды Суэцкого пролива, и мы чувствовали себя так, словно плывем по морю во сне. До 12-го числа не происходило ничего особенного, а потом лопнула труба в котельной, и нам пришлось сделать остановку для ремонта… 15 февраля днем мы были всего в 160 милях от огней Бомбея, и на следующее утро вошли в бухту Бомбея… Еще до восхода солнца я поднялся на палубу… корабль шел под парами к месту якорной стоянки, а я наслаждался красотой развернувшейся передо мной панорамы бухты. Впереди находился остров Элефанта, первое место, которое мы попросили нам показать, ибо оно было живым и типичным представителем древней Азии… Увы! Как только мы повернули к мысу Малабар Хилл, мечта быстро растаяла. Индия, которую мы увидели, состояла из богатых бунгало, утопавших в роскоши английских садов-цветников, вокруг которых можно было видеть все признаки достатка, полученного вследствие иностранной коммерции…

Едва корабль бросил якорь, как на борт взошли три индийца, которые разыскивали нас. Все они казались незнакомыми, но когда они назвали свои имена, я раскрыл объятья и прижал их к своей груди… Мы отправились к берегу… в их лодке и высадились в Еавани Аполлона. Первое, что я сделал, ступив на землю, – упал на колени и поцеловал гранитную ступень – это был инстинктивный акт поклонения».

В Бомбее дорогим гостям был устроен торжественный прием, что широко освещалось в местной печати. После приема уставшие от впечатлений путешественники занялись устройством на новом месте.

Елена и Олкотт разместились в красивом, удобном доме в индийской части Бомбея, куда европейцы старались не заглядывать. Елена писала об этих днях: «Мы занимали три маленькие бэнглоу, утопающие, как гнезда, в зелени сада, с крышами, буквально покрытыми розами, растущими на трехсаженных кустах, и с окнами, затянутыми кисеей вместо обычных рам и стекол. Эти бунгало находились в туземном квартале. Таким образом, мы были разом перенесены в настоящую Индию. Мы жили в Индии, и отнюдь не как англичане, лишь издали окруженные Индией; мы могли изучать ее нравы, обычаи, религию, суеверия и обряды, знакомиться с ее преданиями – словом, жить в одном кругу с индусами, в кругу заколдованном и недоступном англичанам, как вследствие вековых предрассудков туземцев, так и по собственному высокомерию англо-саксонской расы».

Каждый вечер в доме происходил импровизированный прием, на котором обсуждались самые запутанные проблемы философии, метафизики и науки… Толпа посетителей постоянно собиралась в бунгало, и здесь допоздна также обсуждались проблемы, связанные с религией…

В июле Махатма Мория во плоти посетил полковника Олкотта, приехав при полном свете дня на лошади. Он попросил слугу позвать в переднюю комнату бунгало Е.П.Б. (она сама в это время находилась в другом бунгало, беседуя с посетителями). Он пришел, чтобы выразить полковнику свое недовольство тем, что тот наделал много неправильного в связи с Теософским обществом. Поскольку эта вина частично лежала и на Е.П.Б., он телеграфировал ей, чтобы она пришла, то есть повернулся лицом и вытянул руку в направлении того места, где она находилась. Елена вскоре пришла и, увидев его, упала на колени, выражая Махатме Мория свое почтение. Интересно то, что голос Олкотта и Махатмы слышали те, кто находился в соседнем бунгало, но видели его только сам полковник Олкотт и Елена.

На целых два года этот дом стал штаб-квартирой Теософского общества, пока не переехали в Адьяр, в окрестностях Мадраса. Для удобства решения бытовых проблем к Елене приставили пятнадцатилетнего слугу по имени Бабула, говорящего на пяти иностранных языках. Бабула был не только прислугой, но и домоправителем.

Оказалось, что в Индии Елену уже хорошо знали. Слава, которую принесла ей «Изида» в Америке, Англии и Европе, докатилась и до берегов Ганга. Елена до сих пор не могла поверить в успех, который принесла ей Америка. Каких-нибудь пять с небольшим лет назад она, никому не известная русская эмигрантка без средств, ступила на американский берег, а уехала оттуда уважаемым, знаменитым человеком, купающимся в лучах славы. Кажется почти невероятным, что за такой короткий отрезок времени, можно было сделать то, на что обычно требуется целая жизнь. Казалось бы, живи и радуйся, пользуйся успехом и твори дальше. Но Елена искала для себя только те ковровые дорожки к славе, которые сотканы из трудностей. Индия не стала исключением.

Почитатели у Елены были, но такого ажиотажа, как в Нью-Йорке, вокруг ее персоны и толпы почитателей в дверях – не наблюдалось. Читающую индийскую элиту смущало то обстоятельство, что первые полтора года Елена и даже Олкотт, истинный англо-американец, находились под демонстративным полицейским надзором,

поскольку британские власти подозревали Елену в шпионаже в пользу России. Полиция следила за каждым их шагом. Не оставляли без внимания и переписку: приходящие к ним письма вскрывались, телеграммы прочитывались, отправляемые письма, случалось, пропадали. Свойственная англичанам русофобия объяснялась успехами русских войск в Туркестане. Елена относилась к полицейскому надзору с определенной долей юмора, поддразнивая англичан: «Ура могущественной, бесстрашной и непобедимой старой Англии! Оскал русского медведя мерещится британскому льву, царю зверей, даже в складках платья русской старухи, и тот навостряет уши, бьет царственным хвостом и рычит, являя мощь и величие, – есть от чего затрепетать чувствительной душе».

Однако неусыпное внимание полиции не помешало теософам совершить путешествие к знаменитым пещерам Карли. Затем они повернули на север, посетили Раджпутану, Аллахабад, Бенарес и ряд других мест, которые впоследствии Елена красочно описала в своем литературном шедевре «Письма из пещер и дебрей Индостана». В России печатать понравившуюся рукопись взялся в «Русском вестнике» известный издатель Катков. Сначала «Письма» публиковались короткими рассказами в разных номерах журнала, а потом были объединены в книгу. Подписывала свои произведения госпожа Блаватская псевдонимом «Рада-Бай», поэтому на родине, в России, она как писательница сначала прославилась под этим именем.

Знакомясь со страницами, полными восторженных описаний путешествия и увиденных феноменов, трудно было бы предположить, что полковника Олкотта начали одолевать серьезные сомнения. Глядя на фотографии родственников, он стал задумываться и переживать, не сделал ли он ошибку, приехав в Индию, решившись оставить все, что ему было дорого у себя дома. И если бы не письмо Махатмы Мория, вряд ли бы потомки узнали о его душевном состоянии в то время.

«Поскольку ты пришел к заключению, что с вашей стороны было "поступком безумцев" оставить свою страну и приехать сюда, <. > то, чем скорее мы разберемся в этом, тем лучше для всех нас. Во-первых, именно ты страстно желал поехать в Индию… Не выдумывай того, чего не может быть; не надейся, что в последнюю минуту тебе помогут. Если ты неспособен выдержать первое испытание и явить свои права будущего адепта, заставив обстоятельства повиноваться, – ты совершенно негоден и ни для каких дальнейших испытаний…»

Внушение Учителя подействовало. Олкотт успешно справился с искушением повернуть назад, вернувшись в Америку. Он с увлечением занялся с Еленой созданием ежемесячного журнала «Теософ» и с головой окунулся в работу.

Журнал читали не только в Индии. С помощью филиалов в Англии, Франции и Америке, он расходился по свету, привлекая все новых читателей, никогда прежде не слышавших о новой мудреной науке теософии. В то время было модно вступать в разные общества или поддерживать ту или иную идею. Быть материалистом, нигилистом, монархистом, анархистом, теософом, масоном, членом клуба или участником какого-нибудь «движения» с разнообразными экзотическими названиями. Главное, выделиться или к кому-то примкнуть, чувствуя силу общего потока идеи. Это добавляло человеку загадочности, служило темой разговоров при знакомствах и встречах и создавало круг единомышленников.

В Бомбее Елене и Олкотту необходимо было обзаводиться новыми сторонниками теософии и помощниками. Одним из них стал Дамодар Маваланкар – сын богатого брамина, очень грамотный и философски настроенный юноша, который занялся решением практических вопросов, связанных с изданием журнала. Он, как в свое время Джадж, сам нашел теософов. По его словам, «Разоблаченная Изида» произвела на него такое сильное впечатление, что он решил выразить свое почтение автору, навестив его в штаб-квартире в Бомбее. Олкотт вспоминал:

«Когда Дамодар вступил в ТО, был сезон дождей, и милый мальчик по вечерам являлся к нам в гамашах, белом резиновом дождевике и в панаме с большими полями, держа фонарь в руке; капли воды стекали с его длинного носа. Он был стройный, как Сара Бернар, со впалыми щеками, и ноги у него были похожи на пару свинцовых карандашей, по выражению Е.П.Б… Судя по внешнему виду, шансов стать Махатмой или хоть на тысячу миль приблизиться к настоящему ашраму у него было не больше, чем у любого другого члена Общества. Но это была лишь видимость, как, впрочем, было обманчивым и то впечатление, которое производили другие члены Общества, как будто намного превосходившие его духовно… В детстве он тяжело заболел лихорадкой и был уже при смерти, когда ему было видение. К нему явился добрый мудрец, взял его за руку и сказал, что умирать он не должен, он должен жить, потому что его ждет важная работа. После встречи с Е.П.Б. его внутреннее зрение постепенно раскрылось, и в том, кто стал известен нам под именем Учителя К.Х., Дамодар узнал мудреца, посетившего его во время той давней болезни в детстве. Это укрепило его преданность нашему делу…»

И действительно, прошло совсем немного времени, как Дамодар К. Маваланкар оставил записку о своем посвящении:

«Сентябрь 1880, Бомбей, Индия

27 августа 1880 года Е.П.Б. и полковник Олкотт отправились из Бомбея в Симлу и другие места на севере Индии… Я работал совершенно один в квартире Е.П.Б. Однажды в сентябре, примерно в 2 часа ночи, закончив работу, я запер дверь и лег в постель. Через две или три минуты я услышал голос Е.П.Б. из ее комнаты, который звал меня. Я быстро поднялся и вошел туда. Она сказала: "Кое-кто хочет видеть тебя, – и через мгновение добавила: – Теперь иди, не смотри на меня". Однако, прежде чем я успел повернуть голову, я увидел, как она постепенно исчезает и ее месте поднялась (астральная) форма Махатмы Мории. Когда я повернулся, я увидел двух других, одетых в то, что, как я впоследствии узнал, было тибетской одеждой. Один из них остался с Махатмой Морией… в комнате Е.П.Б. Другого я обнаружил сидящим на кровати, когда вошел в свою комнату… Затем он велел мне постоять неподвижно некоторое время и стал сосредоточенно смотреть на меня. У меня появилось очень приятное ощущение, словно я выхожу из своего тела. Я не могу сказать, сколько времени прошло между этим моментом и тем, о котором я сейчас собираюсь рассказать. Но я увидел, что нахожусь в каком-то особенном месте. Это была северная часть Кашмира, у подножия Гималаев. Я увидел, что меня доставили в какое-то место, где было только два дома прямо напротив друг друга, и более никаких признаков обитаемости. Из одного дома вышел человек (Кут-Хуми), который… велел мне следовать за ним… Пройдя небольшое расстояние, около полумили, мы оказались у естественного подземного тоннеля… Пройдя значительное расстояние по этому подземному проходу, мы вышли на открытую равнину… Там находилось массивное здание тысячелетней древности… Входные ворота представляли собой треугольную арку. Внутри были многочисленные отделения… Я поднялся вместе с моим гуру в Великий зал. Великолепие и безмятежность этого места погружали любого в благоговейный трепет… Когда я там стоял, произошло нечто, чего я не знаю, и я вдруг… обнаружил себя в своей постели. Было около 8 часов утра. Что такое я видел? Было ли это сном или реальностью?.. Погруженный в эти мысли, я сидел молча, когда мне на нос упала записка. Я открыл ее и прочитал, что это был не сон, а что меня каким-то таинственным образом взяли в астральном теле в реальное место посвящения…»

Другим индийцем, который одним из первых вступил в Теософское общество, был Мохини Чаттерджи, адвокат из Калькутты и потомок великого индийского реформатора Раммохана Рая. Он сопровождал госпожу Блаватскую и ее соратников в поездке в Дарджилинг. Олкотт писал об этой поездке:

«В Дарджилинге я жил вместе с несколькими теософами… и почти все мы, и я в том числе, сомневались, действительно ли существуют Гималайские Махатмы. Я встречался в Дарджилинге с людьми, которые называли себя чела Гималайских Братьев и утверждали, что не только неоднократно видели их, но даже жили рядом с ними по нескольку лет. Они смеялись над нашими сомнениями. Один из них показал нам изумительно выполненный портрет человека, не иначе как святого. Мне сказали, что это Махатма Кут-Хуми (ныне мой почитаемый учитель).

Через несколько дней после моего приезда к нам забрел тибетский коробейник по имени Сандук. Уже много лет подряд он регулярно обходил Дарджилинг и его окрестности, торгуя тибетскими безделушками. В дом, где мы остановились, он заглядывал не раз. Своей простотой, достоинством и приятными манерами он производил впечатление прирожденного джентльмена. В нем не было и намека на ту первобытную дикость, какую обычно приписывают тибетцам европейцы».

Елены тогда не было в Дарджилинге, и теософы решили, что неплохо бы воспользоваться случаем и самим получить через Сандука сведения о Махатмах Тибета.

«В первый раз мы задали ему несколько вопросов о Тибете вообще и о школе, к которой он, по его словам, принадлежал, – вспоминал Мохини. – Его ответы вполне соответствовали рассказам Богля, Тернера и других путешественников. На второй день мы спросили, не приходилось ли ему слышать в Тибете о людях, обладающих необыкновенными силами, помимо великих лам. Он сказал, что такие люди есть. Что они не обычные ламы, они гораздо выше их и, как правило, живут в горах, за Шигадзе и около города Лхаса. Эти люди, сказал он, совершают удивительные феномены или "чудеса", а некоторые их чела, по-тибетски лоту, лечат больных рисом-сырцом, который они лущат собственноручно. Затем одному из нас пришла в голову блестящая идея. Не говоря ни слова, мы показали Сандуку вышеупомянутый портрет Махатмы К.Х. Несколько секунд он разглядывал его, а потом, как будто узнав, почтительно поклонился изображению и сказал, что оно напоминает ему одного Махатму, которого он встречал…

Он сказал, что видел этого Махатму в прошлом году, примерно в то же время (в начале октября 1881 года), в местечке Еьянце, в двух днях пути от Шигадзе, куда Сандука привели торговые дела. Махатму сопровождали многочисленные гелонги. К нашему великому удивлению, на вопрос, как зовут Махатму, он ответил: "Их зовут Кут-хум-па". Мы принялись дотошно выяснять, что значит "они", то есть имел ли он в виду одного человека или нескольких, и он сообщил нам, что Кутхум-па много, но только один человек, главный над ними, носит это имя; учеников же всегда называют по имени гуру. Таким образом, если имя последнего Кутхум, то его учеников будут называть Кутхум-па. Тибетский словарь окончательно прояснил этот вопрос. Слово "па" означает "человек"; "Bod-pa", к примеру, – "человек из Bod, или Тибета", то есть тибетец, и т. д. Соответственно, Кутхум-па означает – человек (ученик) Кутхума или Кутхуми…

Узнав (от теософов), что индийцы отказываются верить в существование людей, называемых в Тибете "Братьями", Сандук предложил провести в эту страну любого желающего и таким образом убедить нас, что Братья существуют… Увидев особенные четки, принадлежавшие г-же Блаватской, торговец сказал, что подобные вещи могут быть только у тех, кому подарил их Тешу (Таши) – лама, ибо раздобыть их другим способом невозможно ни за какие деньги».

Во время своей второй поездки на Север Олкотту и Елене судьба послала самое значительное знакомство – друга, который до самого конца стал надежной опорой Елены Петровны и одним из лучших теософов. Это был Альфред Перси Синнет с женой Пейшенс. Синнет работал редактором влиятельной индийской газеты «Пионер», считавшейся рупором правительства. Интерес Синнета к оккультизму был связан с желанием открыть для себя законы, объясняющие те замечательные феномены, свидетелем которых ему довелось быть в Лондоне. Кроме того, поскольку Синнет был журналистом, его неутомимое желание искать новые сведения, задавать вопросы и брать интервью было патологически неистребимо.

Он часами расспрашивал Олкотта о том, как создавалась «Изида», откуда Елена Петровна Блаватская брала столь редкие сведения и что такое «невоплощенные существа», с которыми можно вести беседы и даже работать вместе. Олкотт пытался ему объяснить:

– Мы работали по крайней мере с одним «невоплощенным существом» – чистой душой одного из мудрейших

философов современности… Он был великим исследователем Платона, и мне говорили, что изучение смысла жизни настолько поглотило его, что он стал привязан к земле, то есть не смог разорвать эти узы и сидел в астральной библиотеке, созданной им ментально, предаваясь своим философским размышлениям… Он страстно желал работать с госпожой Блаватской над книгой и внес большой вклад в философскую ее часть. Он не материализовывался и не сидел с нами, не вселялся в госпожу Блаватскую медиумически, а просто его голос диктовал текст, советовал ей, как использовать сноски, отвечал на мои вопросы о деталях, инструктировал меня о принципах и играл роль третьего лица в нашем литературном симпозиуме.

– Это похоже на сказку или чудеса. Просто невозможно поверить, – восхищался Спинет.

А Олкотт, улыбаясь в бороду, с удовольствием рассказывал:

– Госпожа Блаватская служила платонисту секретарем самым настоящим образом. Их отношения ни в чем не отличались от отношений, характерных между личным секретарем и его хозяином. Кроме того, последний был видимым для нее и невидим для меня… Он казался не совсем «Братом», как мы обычно называли адептов, и все же более им, чем кем-нибудь иным… Он никогда ни единым словом не намекал нам, что считал себя живым человеком. Но мне говорили, что он не осознавал, что уже умер и покинул свое тело и плохо ориентировался во времени.

– Я помню, как мы с вами смеялись, когда однажды под утро, после необычайно тяжелой ночной работы, он тихо спросил меня: «Вы готовы начать?» – разразилась хохотом Елена.

– Да, – Олкотт тоже улыбнулся, – я помню, вы тогда сказали: «Ради бога, не смейтесь даже в глубине своей души, иначе старичок обязательно услышит и обидится».

– Не знаю, услыхал ли он мои слова, но в следующий раз, когда он пришел читать мне свою лекцию, то продолжил ее как ни в чем не бывало.

– Кстати, я уже имею доказательство того, что по крайней мере некоторые из тех, кто с нами работал, были живыми людьми. Я имею в виду тех, кто работал в астральном теле в Америке. Я уже видел некоторых их них в Индии, встречался с ними и даже разговаривал.

О первой своей встрече с госпожой Блаватской у Синнета остались самые яркие воспоминания:

«…О прибытии в Индию… полковника Олкотта и госпожи Блаватской было возвещено статьей в газете в несколько абзацев. Там туманно говорилось о том, что госпожа Блаватская была удивительным человеком, связанным с современной разновидностью магии, кроме того, я видел ее огромную книгу „Разоблаченная Изида“, которая, естественно, возбудила с моей стороны интерес к ее автору. В результате нескольких заметок, опубликованных в газете The Pioneer, редактором которой я в то время служил, возникла первая связь между нами. В соответствии с договоренностями, которые мы заключили по переписке этим летом, она в декабре 1879 года приехала в Аллахабад, чтобы посетить меня и мою жену в нашем зимнем доме.

Я хорошо запомнил утро, когда она должна была приехать, и я отправился на железнодорожную станцию для того, чтобы ее встретить. В то время поезда из Бомбея приходили в Аллахабад рано утром, и когда я доставил наших гостей домой, было как раз подходящее время для раннего завтрака. Если судить по ее последним письмам, то она, очевидно, опасалась того, чтобы у нас не сложилось о ней некоего идеального представления, которое жестоко потом разобьется о реальность. И она, невзирая на возможные последствия, изображала себя как грубого старого «бегемота в женском обличье», совершенно недостойного цивилизованного общества; но она делала это с таким живым юмором, что необходимая для этого интеллигентность, выдававшая ее с головой, более чем устраняла отрицательный эффект ее предупреждений. Ее грубые манеры, о которых нам так много говорили, не представляли собой ничего особенно страшного, хотя я помню, как однажды, когда визит длился уже неделю или две, на меня напали приступы смеха, когда полковник Олкотт серьезно заявил мне, что до сих пор госпожа «весьма сильно себя сдерживала». У моей жены и у меня не создалось такого впечатления о ней, кроме того, мы уже привыкли к тому, что ее беседы были всегда и неизменно более чем интересны. <…>

Первый визит, который она нам нанесла, достиг полного успеха во всех отношениях. Ее вспыльчивость, временами доходившая до смешного, иногда приобретала форму раздражительности, и тогда она давала выход своему нетерпению, если что-то досаждало ей, в виде неистовых тирад, которые она произносила громким голосом, адресуя их полковнику Олкотту, который в то время находился на ранней стадии своего ученичества. Каждый, кто обладал хотя бы малейшей проницательностью, не мог не заметить, что ее грубые манеры и неуважение ко всем условностям были результатом осознанного восстания против обычаев рафинированного общества, а не признаком невежества или незнакомства с ними. Часто это восстание принимало весьма решительный характер, и она иногда расцвечивала свою речь разнообразными словечками и оборотами, одни из которых были остроумными и забавными, другие – излишне крепкими, от употребления коих все мы, скорее, предпочли бы посоветовать ей отказаться. Она определенно не обладала ни одним из внешних атрибутов, каких можно было бы ожидать у духовного пастыря. <…>

Я уже много говорил об ее импульсивности и неразборчивости в выборе слов и манер и о том, что она могла вести разговоры часами, если ей это позволяли, о таких пустяках, на которые человек с более флегматичным (не говоря уже о более философском) складом ума вообще вряд ли обратил бы внимание. Но следует не забывать, что почти каждый раз обращение к ее интеллекту философа немедленно переключало течение ее мысли в другое русло. И тогда точно также часами она могла открывать перед любым благодарным слушателем свои бесконечные запасы сведений о восточной религии и мифологии, о тонкой метафизике индуистского и буддийского символизма или о самой эзотерической доктрине».

Разговоры на подобные темы теребили любознательную душу Синнета, возбуждали воображение и профессиональный интерес. «Именно через… знакомство с госпожой Блаватской, – говорил он, – я приобрел некоторый опыт, связанный с оккультизмом… Первый вопрос, ответ на который мне был необходим, – это действительно ли госпожа Блаватская обладала, как я слышал, способностью производить феномены?»

Однажды он спросил у Елены, не возьмется ли она доставить Братьям его письмо, в котором он изложил бы свои мысли.

Подобное желание было смело и практически неисполнимо, так как он знал, что Братья недоступны. Елена взялась ему помочь, но сказала, что за успех не ручается. Синнет тут же написал письмо, адресовав его «Неведомому Брату», отдал ей и стал ждать, что за этим последует.

Елена принялась за поиски Брата, который согласился бы на такого рода общение. К кому бы она ни обращалась, все отказывались. Через некоторое время ее психологический телеграф, наконец, получил благосклонный ответ одного из Братьев, которым оказался не кто иной, как сам Учитель Кут-Хуми. Но, прежде чем согласиться, он хотел с Еленой переговорить.

После Америки Елена Петровна не видела Учителя Кут-Хуми. И вот он в первый раз после последнего ее приезда в Индию появился перед ней – все тот же голос, тот же иконописный лик, все та же стройная высокая фигура. Только показалось, что его голос стал еще нежнее, а лицо – еще тоньше и прозрачней. Учитель долго беседовал с Еленой, спрашивал о Синнете и, в конце концов, согласился прочитать его письмо.

Елена ответила Синнету, что ответ будет. Тот был счастлив.

За первым его письмом последовало следующее, потом еще одно – так у Спинета завязалась обширная переписка с гималайскими адептами объемом в тысяча триста страниц, которая теперь хранится в Британской библиотеке.

Спинет задавал адептам множество интересующих его вопросов, на которые получил от Махатмы Кут-Хуми исчерпывающие ответы. Например, Спинет никак не мог понять, почему знания, которыми обладают индийские Махатмы, передаются частями, на что Учитель Кут-Хуми ему ответил:

«Каждой эпохе присуща своя система ценностей, свое мировоззрение, вкусы и стремления, темперамент и характер. Свое религиозное и философское восприятие реальности, своя идеология… Как правило, мы считаем важным то, к чему привыкли, и придерживаемся той системы взглядов, в которой воспитаны и которая поэтому кажется нам нормальной и естественной.

Знание может передаваться лишь постепенно; и некоторые из высочайших тайн – если их все-таки сформулироеатъ, даже для вашего подготовленного уха, – могут прозвучать как бессмысленная тарабарщина… Оккультная наука – это не та наука, в которой тайны можно передать сразу, путем письменного или даже устного сообщения. Если бы это было так, то «Братьям» оставалось бы только издать руководство по этой науке, чтобы обучать ей в школах наподобие грамматики. Обычное заблуждение людей – что мы старательно окружаем себя и наши силы тайной, что мы желаем сохранить наше знание для себя, и самовольно, «без всякой на то причины и намеренно», отказываемся передавать его. Истина же в том, что пока неофит не достиг состояния, необходимого для той степени Озарения, на какую он способен и имеет право, большинство Тайн, если не все они, – несообщаемы. Восприимчивость должна быть равной желанию наставить. Озарение должно прийти изнутри».

Глава 52 «Старый свет» в новом свете

О том, что начало великой работы требует великих сил, собрать которые воедино – искусство еще более грандиозное, чем делать великую работу.

16 декабря 1882 года в Теософском обществе был устроен праздник по случаю переезда из Бомбея в новую резиденцию в Адьяре, пригороде южной окраины Мадраса. Там для Общества был куплен по подписке дом, который стал и остается до сих пор штаб-квартирой Теософского общества в Индии. Адьяр назван по имени реки Адьяр, которая протекает мимо здания, омывая широкий двор позади него. Удобное и просторное здание, расположенное на большом участке земли, было построено из кирпича и цемента, выкрашено в белый цвет, кроме некоторых комнат, возвышающихся над крышей. Границей перед зданием служила большая роща. Позади дома протекала река, а с другой стороны шла главная дорога, ведущая из Мадраса. Между домом и главной дорогой росло множество деревьев манго, которые давали щедрую тень, покрывая раскидистыми ветвями все пространство между стволами.

Верхние помещения здания отвели под апартаменты госпожи Блаватской. Комната Дамодара находилась наверху здания, в башне, туда можно было подняться по узкой лестнице. Нижний этаж, под крышей, служил задней частью середины здания, там располагался офис журнала «Теософ».

Одной из этих только что отстроенных комнат было предназначено стать личным святилищем госпожи Блаватской. Елена обращала особо пристальное внимание на отделку висячего шкафчика, который посвящался исключительно ее общению с Махатмами. На нем был изображен знак алтаря. Здесь она собиралась хранить свои оккультные сокровища, два небольших портрета Махатм и еще кое-какие мелочи. Назначение этого специального приемного покоя было ясным для каждого, кто был знаком с теорией оккультных феноменов. Это место содержалось в чистоте от всякого магнетизма, кроме необходимого для материализации и разматериализации писем.

Пять лет провела Елена Петровна в Индии в напряженной работе. Много сил отнимал журнал «Теософ», в каждый номер которого она помещала статьи, требующие времени и сил для подготовки. Дамодар служил ей секретарем, а полковник Олкотт теперь занимался только делами Теософского общества. В это время Елена начала работать над новым грандиозным научно-философским исследованием под названием «Тайная доктрина». Пока труд состоял из отдельных статей, не связанных общей темой, которые она печатала в своем «Теософе». Ее Учителя, как и раньше, принимали непосредственное участие в ее работе, посылая ей научный материал своим особым телеграфом.

Время от времени они по разным поводам посещали ее. Один из таких визитов описал полковник Олкотт:

«Нарасимхулу Четти и я сидели на стульях довольно близко к госпоже Блаватской, овевая ее и ведя беседу между собой, так чтобы ее постепенно склонило ко сну… Внезапно госпожа Б. вздрогнула и провозгласила: "Я чувствую Его (Махатму Морию) ". Она отдала нам строгое распоряжение, чтобы мы оставались на своих местах и не шумели… Потом она попросила нас обоих дать ей руки, и взяла каждого из нас за правую руку. <… > Прошло не более двух минут, и мы увидели, как Он вошел через стеклянную дверь спальни госпожи Б. и приблизился к ней <…> Он стоял прямо напротив госпожи Б. – на расстоянии не более длины руки от нас. Мы находились по эту сторону кровати, Он – по другую. <…> Его обычное длинное белое одеяние, особенный тюрбан <…> длинные черные волосы, спадающие на широкие плечи, и длинная борода – все это, как обычно, производило живописное и глубокое впечатление. <…> Он вытянул руку и провел ею дважды над головой госпожи Б. Затем она вытянула свою руку, которая прошла через Его руку, – факт, который доказывает, что мы наблюдали майяви рупу (тело иллюзии). Но все было настолько ясным и четким, что производило такое же впечатление, как и физическое тело. Она немедленно взяла письмо из Его руки. Оно чуть помялось, издав при этом звук. Затем Он помахал руками нам, прошел несколько шагов, так же неслышно и неощутимо, как прежде, и исчез! Потом госпожа Б. подала письмо мне, поскольку оно предназначалось для меня».

Обычно Махатмы появлялись перед своими учениками либо в своем астральном двойнике, либо в теле. Один из учеников Махатмы Кут-Хуми, брамин Шанкар Бхавани, так описал их появление:

«Внезапно установилась мертвая тишина. Затем я почувствовал влияние почитаемого Учителя госпожи Блаватской (Мория), оно было настолько сильным, что стало для меня непереносимым. Ток, порождаемый электромагнитной батареей, – ничто по сравнению с током, порождаемым тренированной волей адепта. Когда Махатма желает проявить себя челе, он посылает волны электрического тока, обозначая тем самым свое приближение. Именно такое воздействие я ощутил в тот момент. Через несколько минут после этого Махатма Мория… на самом деле появился в комнате, где проходило собрание, и его видели я и Брат Ниваран, тогда как другие присутствовавшие лишь чувствовали это влияние. Другие тоже смогли бы увидеть его, если бы он более объективно материализовал себя. Я видел этого Махатму… несколько раз в его астральном двойнике в дни моих путешествий по северу Индии. Я не только видел Учителя госпожи Б. в его двойнике, но также и моего почитаемого гуру Дэва К.Х. Я также видел Учителя К.Х. в его физическом теле…»

В Адьяре процесс посылки писем Учителям происходил в оккультной комнате. Письма помещались в тот самый богато украшенный шкафчик, называемый «алтарем». Положив свои письма в «алтарь», челы зажигали благовония и простирались на полу – так по индийскому обычаю выражают преданность и уважение. Примерно через две минуты госпожа Блаватская получала психическую телеграмму, объявляя, что ответы прибыли. «Алтарь» открывали, и вместо отправленных писем там оказывались другие, запечатанные в тибетские конверты и написанные на тибетской бумаге.

В начале 1884 года Елена вновь очень тяжело заболела, и доктора предупредили, что если она не сменит климат, то проживет не более трех месяцев. Здоровье ее ухудшалось с каждым днем, поэтому на ежегодном съезде теософов она появилась на костылях. Теософы не долго думали и приняли решение, чего бы это ни стоило, отправить госпожу Блаватскую на жительство и лечение в Европу. Олкотту было предложено сопровождать ее во Францию, тем более что он собирался ехать по делам в Лондон, чтобы содействовать разрешению множества проблем, связанных с деятельностью созданного Теософского общества, которое прочно встало на ноги и даже стало модным в интеллектуальных кругах. Встреч с госпожой Блаватской и Олкоттом искали многие. От нее ждали феноменов. От него понятных разуму объяснений, что же такое теософия.

В феврале госпожа Блаватская в буквальном смысле «была погружена» на пароход. Ноги ей совершенно отказали, поэтому ее, как императора, пришлось нести на пароход на стуле. После удачной погрузки она удобно разместилась в каюте первого класса и в сопровождении Олкотта, слуги Бабулы, Мохини, а также нескольких индусов покинула Индию и направилась в Европу.

Сначала группа прибыла в Марсель, потом в Ниццу, а затем в Париж, где Елена Петровна поселилась в Энгьене, в удобном, красивом доме, который ей любезно предоставила почитательница графиня д ’ Адемар. Там ее ждал Джадж, направляющийся из Америки в Индию. Он должен был, по распоряжению Учителя, задержаться, чтобы помочь Елене Петровне с Тайной Доктриной.

Об этой встрече Джадж вспоминал: «Здесь нашему дорогому другу предоставили все удобства, и она продолжала писать, а я по ее просьбе в той же самой комнате внимательно перечитывал "Разоблаченную Изиду", кратко помечая в конце каждой страницы ее основное содержание, так как она собиралась использовать этот материал для Тайной Доктрины.

Часть вечера мы обыкновенно проводили в гостиной за разговорами, и здесь, так же как и в столовой, происходили некоторые феномены, однако не менее занимательными были остроумные, серьезные или смешные рассказы Е.П.Б. Часто сестра графини д’Адемар играла на фортепьяно, доставляя удовольствие даже такому взыскательному судье, как Е.П.Б. Я хорошо помню одну мелодию,

только что появившуюся в Париже. Она особенно нравилась Е.П.Б., и она часто просила ее исполнить. В ней чувствовалось высокое вдохновение и глубокое постижение природы».

В этом доме Елена впервые встретилась с Ричардом Ходжсоном, начинающим преподавателем Кембриджа, которого правительство Англии впоследствии назначило представителем в Индии в комиссию по исследованию феноменов, произведенных госпожой Блаватской и ее Учителями. Инициатором этого исследования был, как ни странно, Олкотт, который был абсолютно уверен в их естественном происхождении. У Елены же имелись очень большие сомнения в разумности подобного шага, так как она уже ни один раз сталкивалась с различным восприятием и интерпретацией одних и тех же событий разными людьми. Поэтому Елена понимала: очень многое будет зависеть в выводах комиссии от настроения тех, кто ее возглавляет, в чем оказалась совершенно права.

Летом 1885 года Елена Петровна направилась в Германию, в Эльберфельд, куда ее любезно пригласила отдохнуть семья Гербхардов. Там Олкотт к ее приезду успел организовать Германское Теософское общество. Густав Гебхард был крупным банкиром, владельцем фабрики по производству шелка и бывшим германским консулом в Иране, а его жена, Мэри, имела врожденную склонность к философии и оккультизму. Она была ученицей известного каббалиста Элифаса Леви. Узнав о существовании ТО, Мэри написала Олкотту, вступила в Общество, а потом пригласила к себе в гости госпожу Блаватскую.

Елена с удовольствием приняла приглашение и, приехав в Эльберфельд, прекрасно себя чувствовала в атмосфере гостеприимного дома. Но именно здесь она получила почти «смертельный удар», который надолго перевернул ее почти наладившуюся в Европе жизнь. Елена с

ужасом узнала, что в Мадрасе вышла статья под названием «Крах Кут-Хуми», основанная на письмах, якобы полученных супругами Коломб от самой госпожи Блаватской. В письмах, по утверждению семьи Коломб, содержались указания, как подготовить в Адьяре тот или иной трюк, выдаваемый за оккультный феномен, пока госпожа Блаватская со своими спутниками-теософами путешествовала по Индии.

Самое ужасное в этом скандале было то, что выдержки из мадрасской статьи перепечатали ведущие англо-индийские газеты, и их публикации произвели настоящую сенсацию в Англии, а в Индии распространялись сотни листовок, объявляющих, что «г-жа Блаватская развенчана; ее интриги и мошенничество разоблачены».

Все, вместе взятое, для Елены было подобно вести о пожаре или взрыве в собственном доме, или же о гибели родных и близких. Беда пришла оттуда, откуда ее меньше всего ждали.

Глава 53 Скандал

Маленькие люди – большие проблемы.

Супруги Коломб, Эмма и Алексис, ставшие инициаторами разразившегося скандала, были мелкими служащими в ТО. Эмма следила за хозяйством в доме, а Алексис был квалифицированным рабочим, который умел делать все, что ни попросят. Появились они в Обществе по рекомендации самой Елены Петровны. Однажды, испытывая крайнюю нужду, семейная пара, которую Елена знала еще по Каиру, обратилась к ней за помощью в Бомбее. Елена чувствовала себя обязанной Эмме Коломб, которая в свое время выручила ее, когда после кораблекрушения в Средиземном море, сама оказалась в тяжелом положении. Не желая оставаться в долгу, Елена ответила добром на добро и предложила супругам работу в ТО. Вскоре Елена Петровна вынуждена была уехать в Европу, а супруги Коломб продолжали работать в штаб-квартирах ТО в Бомбее и Мадрасе (Адьяре).

Однако спустя чуть более полугода после отъезда Елены Петровны из Индии Правление ТО, предъявив Эмме Коломб обвинения в вымогательстве, шантаже, клевете и злоупотреблении денежными средствами Общества, отказало супругам от места. Супруги Коломб затаили обиду, разработали план мести и выступили с публичными заявлениями. Они объявили в печати о своей причастности к якобы мошенническим трюкам госпожи Блаватской в «производстве феноменов», а Эмма Коломб даже заявила, что еще в Каире убедилась в безнравственности госпожи Блаватской, так как она, помимо мужа, имела другие внебрачные связи и троих незаконнорожденных детей. Кроме того, Эмма Коломб утверждала, что «госпожа Блаватская обманывала людей ради получения денежных средств, которые выманивала у доверчивых или вымогала, как для себя, так и для Общества.

«Эти нападки получили освещение в мадрасском христианском миссионерском (печатном) органе, – писал Чарльз Джонстон, – в котором утверждалось, что предполагаемые феномены, описанные в «Оккультном мире» и в других работах, были не чем иным, как трюками, и что многие из них были проделаны этими двумя людьми (Коломбами), которые теперь прониклись раскаянием за совершенные проступки. Ими были опубликованы письма, которые, как они заявили, были написаны госпожой Блаватской, якобы подтверждавшие это мошенничество; но оригиналы писем так никогда и не были подвергнуты беспристрастному рассмотрению, а предложенные копии полны ошибок, вульгарности и глупостей, и они мало напоминают подлинные письма великой теософической писательницы».

Любопытно, что когда Елена Петровна только приехала вместе с делегацией теософов в Индию, ей было сделано предсказание одним мистиком, утверждавшим, что каждая буква алфавита имеет либо благотворное, либо пагубное влияние на жизнь и труды того или иного человека. Людей, чьи имена начинаются с букв, звук которых противопоказан вам, следует избегать.

– Какая же буква наиболее противопоказана мне? – спросила Елена.

– Остерегайтесь буквы «С» (английского алфавита), – ответил он. – Я вижу, как над вашей головой зловеще горят три заглавные «С». Вам следует особенно остерегаться их в ближайшие десять лет и оберегать Общество от их влияния. Это инициалы трех людей, которые примкнут к теософской организации лишь за тем, чтобы стать ее самыми большими врагами.

Она не вспоминала об этом предостережении до 1884 года, пока на сцене не объявились Коломбы /Coulombs/, и не могла знать, что в будущем фамилии Коуз /Coues/ и мисс (Мейбл) Коллинз /Collins/ замкнут этот черный список.

Когда Елена уезжала в Европу, она и предположить не могла, какие неприятности ей преподнесет семейство Коломб, хотя, с ее оккультными способностями, должна была бы видеть людей насквозь. Как бы оправдываясь, Елена Петровна скромно отвечала: «Вина берущего, если он окажется неблагодарным; вина моя – если не дам просящему. Я буду служить многим, чтобы найти одного благодарного».

Пыталась она оправдаться и в печати, направив в лондонскую газету «Таймс» письмо в ответ на разразившийся скандал:

«Милостивый государь!

В Мадрасе распространились неосновательные и возмутительные слухи о заговоре, в который я будто бы вошла с гг. Коломб для обмана публики таинственными явлениями. Относительно этих обвинений я скажу, что приписываемые мне письма написаны не мною. Некоторые мысли, изложенные в них, действительно были высказаны мною, но они настолько затемнены разными вставками, что смысл их совершенно извращен. Подделыватели писем до того грубо невежественны, что приписывают мне, например, отзывы о лахорском махарадже, тогда как в Индии каждому школьнику известно, что такой особы не существует. Что касается обвинения в том, будто бы я обманывала ради денежных средств теософического общества, то я никогда никаким образом не выманивала и не вымогала денег как для себя, так и для «Общества», и смело предлагаю всякому попытаться доказать противное, если я не права. Деньги я получаю только за мои литературные произведения и еще доходы с наследственного имения, которое я получила раньше, чем посвятила свою деятельность теософическому обществу. Теперь я беднее, чем была в то время, когда основала «Общество».

Ваша покорная слуга Е. Блаватская, 7 октября 1884 г.».

Олкотт тоже был в недоумении. Он тут же примчался в Эльберфельд, где находилась Елена, выяснить из первых уст, в чем причина подобных заявлений, и выработать план совместных действий.

– Джек, я не понимаю, откуда вообще взялись эти письма и как вы могли оставить в Обществе таких непорядочных, нечистых на руку людей, которых быстро уличили в денежных махинациях, – спрашивал он, несмотря на состояние Елены, которая выглядела нездоровой. Она была подавлена и измучена переживаниями, что выражалось на ее лице и звучало в ее голосе.

Елена чувствовала, что сейчас для нее настал самый решительный момент в отношениях со своим дорогим другом. От ее ответа зависит, потеряет ли она доверие Олкотта или новые трудности стянут их дружеские объятия еще крепче. Оправдываться перед ним было гораздо тяжелее, чем перед всем миром.

– Неужели вы думаете, что письма, которыми размахивает мадам Коломб, действительно писала я? – говорила дрожащим голосом Елена. – Будь я таким ослом, что-

бы писать подобные письма Коломбам, я ни за что не поехала бы в Европу. Я перевернула бы и небо, и ад, чтобы помешать Правлению выставить их из дома. Я вернулась бы домой при первых же признаках опасности. Но я не сделала этого – потому что я ничего подобного даже не могла себе представить!

– Но откуда вообще взялась эта госпожа Коломб? Вы ведь ее рекомендовали как свою знакомую, значит, должны были знать, на что она способна.

– Я проанализировала все моменты нашего с ней знакомства и теперь понимаю, когда мне следовало бы задумываться над тем, что можно ожидать от этой дамы. Вероятно, она начала строить планы предательства еще в 1880 году, с первого же дня, как только очутилась со своим мужем в Бомбее в нашей в теософской штаб-квартире. Босые, без гроша в кармане, они едва не умирали от голода. Эмма пригрозила, что продаст мои секреты, о которых кое-что знает, если я не помогу ей с работой. Я понимала, что это шантаж, – но мне ли жаловаться? Разве Учитель не предоставил мне право выбора: следовать заповедям Владыки Будды, который велит нам накормить даже змею, умирающую от голода, презрев страх, что она может укусить кормящую ее руку, – или же принять карму, которая неизменно карает того, кто отворачивается при виде греха и нищеты и не озаботится помочь грешнику или страдальцу.

– Почему же вы мне еще тогда этого не сказали? Я ведь тоже им доверял.

– Я не думала, что это так серьезно. Да и что она могла знать? Потом, вспоминаю, был еще один настораживающий случай. В начале 1884 года, перед моим отъездом в Европу, мы вместе с Мохини и недавно избранным главой Правления ТО Гартманом собирались нанести визит князю Харисингхджи в Вареле. Эмма Коломб тоже с нами напросилась. Она уже несколько раз безуспешно пыталась под разными предлогами выманить две тысячи рупий у богатого князя и надеялась, что на сей раз ей повезет. Когда это обнаружилось, я сделала ей выговор, а она пришла в ярость и стала выкрикивать всяческие ругательства, поклявшись отомстить. «Не прощу ей до конца жизни, – заявила она, – уж я ей устрою!» Вот и устроила! – развела Елена руками.

– Что же теперь? Какой вы предполагаете дальнейший поворот событий? – продолжал Олкотт, не предлагая собственных решений.

– Во-первых, я слагаю с себя обязанности секретаря-корреспондента Общества. Я публично обязана заявить о своем выходе из него, так как считаю, что пока я состою в Обществе, тем более во главе его, – я буду постоянной мишенью для нападок, и от этого пострадает Общество. Мое сердце, – если от него еще что-то осталось, – разбито. Но мне приходится пожертвовать собой ради блага Общества. Дело выше отдельных людей и личностей.

– Я не сомневаюсь в вашей преданности делу, но Общество может не согласиться.

– Я буду его просить.

– Хорошо, я не стану давать прогнозы на то, какое решение примет Правление Общества, а вот что делать с обвинениями, выдвинутыми семьей Коломб, ума не приложу.

– Мне непременно следует ехать в Индию и подавать в суд. Буду пытаться доказать, что письма писала не я. А что касается моей репутации, обвинений в распутном образе жизни, незаконно рожденных детях и прочего ворошения грязного белья, – то я не знаю, как это можно доказать в суде. Остается только обвинить Коломбов в клевете.

– Я тоже не представляю, как можно доказать документально отсутствие детей, которых не было. Но я хочу вас немного подбодрить другим сообщением. Когда я

узнал о случившемся из свежих газет, направляясь в поезде из Парижа в Лондон, новость меня сразила, можно сказать, наповал. Я срочно изменил направление маршрута и поспешил к вам. В то же время в дороге я чудесным образом получил письмо от Учителя. Хочу вам его показать, – он протянул сложенный вчетверо листок.

Елена с трепетом развернула письмо, пестревшее строчками знакомого почерка и написанное синим карандашом, и прочла следующее:

«Что бы вы ни услышали из Адьяра, не удивляйтесь. И не падайте духом. Может статься, – хотя мы пытаемся предотвратить это, насколько позволяет карма, – вам придется дома столкнуться с большими неприятностями. Годами вы давали приют предателю и врагу, и компания миссионеров готова тут же воспользоваться любой ее услугой, на какую ее смогут склонить. Имеет место самый настоящий заговор. Она в бешенстве из-за появления м-ра Лейн-Фокса и тех полномочий, которыми вы наделили Правление».

Когда Олкотт уехал, Елена решила предпринять кое-какие меры для доказательства того, что детей у нее не могло быть. Она обратилась к женскому врачу, у которого взяла справку.

Выдержка из медицинского свидетельства гласит следующее:

«Я, ниже подписавшийся, свидетельствую, что г-жа Блаватская, секретарь Бомбейско-Нью-Иоркского Теософического общества, в настоящее время лечшасъу меня… Как это показало подробное исследование, г-жа Блаватская никогда не была беременной, и, следовательно, не могла иметь ни детей, ни преждевременных родов.

Доктор Опенгейм, Вюрцбург, 5 ноября 1885 года. Удостоверяют: Хюбе Шлейден, Франц Гебхард».

Чтобы разобраться в детективном сюжете, спланированном четой Коломб с целью дискредитации Теософского общества и его основной фигуры – госпожи Блаватской, – следует провести небольшое теоретическое расследование.

Уже через полгода после отъезда Олкотта и госпожи Блаватской в Европу, Правление ТО уличило в нечестности семейство Коломб и готово было пойти на крайние меры: исключить их из Общества и выгнать с работы. Но в это время пришло письмо от Махатмы Кут-Хуми, мнение которого было авторитетно и непререкаемо для всех теософов без исключения. Махатма Кут-Хуми писал:

«Пока человек не развил в себе совершенное чувство справедливости, лучше уж ошибаться, проявляя милосердие, чем допустить хоть малейшую несправедливость. Мадам Коломб – медиум, а посему не несет ответственности за многое из того, что может сказать или сделать. В то же время она добра и отзывчива. Нужно уметь вести себя с ней, и тогда она будет прекрасным другом. У нее есть свои слабости, но их отрицательные следствия можно свести к минимуму, морально воздействуя на нее дружеским и добрым отношением, что облегчается ее медиумической натурой, если воспользоваться этим должным образом. Мое пожелание, следовательно, состоит в том, чтобы дом оставался в ее ведении, а Правление, разумеется, осуществляло бы надлежащий контроль и следило, советуясь с ней, за тем, чтобы не возникало ненужных расходов. Необходимы значительные преобразования, и провести их можно, скорее имея в м-м Коломб помощницу, чем врага… Продемонстрируйте это мад. К, чтобы она могла сотрудничать с вами».

Правление учло наставление Учителя и в то время не стало принимать жестких мер. Однако через несколько недель терпеть открытое воровство и выходки четы Коломб стало невыносимо, и Правление пошло на крайние меры, предъявив Эмме Коломб обвинения в вымогательстве, шантаже, клевете и злоупотреблении денежными средствами Общества.

Коломбы затаились, ничего не сказав в свое оправдание. Когда же их исключили из членов ТО, они неожиданно оказали яростное сопротивление, заявив, что до возвращения госпожи Блаватской не сдвинутся с места, так как доверенные ею ценности хранятся у них. Ценности Правление потребовало передать Обществу, создав специальную комиссию и получив письменное распоряжение от госпожи Блаватской. Ей телеграфировали в Париж, и она, вероятно, тогда еще не осознав размер угрозы, неохотно подтвердила решение Правления, отправив Коломбам короткую телеграмму:

«Сожалею о вашем уходе. Всех благ».

Одновременно главе Правления, Гартману, в Адьяр пришло новое сообщение от Учителя К.Х., которое разрешило все сомнения и развязало Правлению руки:

«Уже некоторое время эта женщина ведет регулярные закулисные pourparler (переговоры – (фр.) – Авт.) с врагами нашего дела, некими падре… Она надеется получить от них больше 2000 рупий, в случае если поможет им развалить или хотя бы очернить Общество, бросив тень на его основателей. Отсюда намеки на «люки» и на фокусы. Более того, когда потребуется, люки будут обнаружены, поскольку их уже какое-то время готовят… Держите все сказанное выше в строжайшем секрете, если хотите оказаться сильнее. Пусть она не подозревает, что вы об этом знаете, но если хотите моего совета – будьте благоразумны. Однако действуйте без промедления».

Уладив все формальности, члены Правления в сопровождении Алексиса Коломба поднялись на второй этаж штаб-квартиры «принимать ценности», перешедшие в их ведение, и с ужасом обнаружили, во что Коломбы превратили комнаты госпожи Блаватской. В спальне зияло отверстие в стене, разделявшей спальню и смежную с ней комнату, где, кроме прочего, размещалась библиотека. Напротив отверстия висел тот самый шкафчик, прозванный «алтарем», через который осуществлялись послания Учителям.

Алексис явно собирался вывести отверстие точно за «алтарем», так как, по опубликованным им «Признаниям», они с женой «помогали» госпоже Блаватской в фабрикации феноменов с посылками писем. Якобы один из них через это отверстие подкладывал в «алтарь» необходимые письма и другие предметы. Доделать отверстие Коломб не успел. Оно было совсем свежее, с рваными краями и торчащей из них дранкой; на полу еще валялась неубранная штукатурка. В спальне Коломб загородил отверстие шкафом с выдвижной задней стенкой.

Членам комиссии не трудно было догадаться о предназначении проводимых супругами Коломб работ. Правление срочно сообщило об этом Олкотту, а тот, с одобрения Елены Петровны, послал из Лондона в Адьяр Джаджа, который был уже в курсе случившегося, и попросил его провести собственное расследование.

Джадж немедленно выехал в Адьяр и после тщательного осмотра комнат установил, что, помимо переустройства «алтаря», в холле, выходившем на лестницу, Коломб сделал хитроумную панель… Она тоже осталась незаконченной, выдвинуть ее удалось только с помощью деревянного молотка. Еще одну выдвижную панель Коломб сделал в передней комнате. Все эти приспособления создавали определенную картину, которая должна была свидетельствовать о мошенническом характере производившихся здесь феноменов.

Джадж был возмущен. «Мы убедились, – говорил он, – что все это было сделано ради денег, так как несколько дней спустя к нам пожаловал директор Христианского колледжа – чего дотоле не бывало – и просил разрешить ему и его друзьям осмотреть комнату и "алтарь". Он едва ли не умолял впустить его, но мы не позволили, ибо поняли, что он просто хочет довести до конца то, что называл "разоблачением". Потом д-р Гартман при мне спросил директора, сколько же тот заплатил Коломбу за работу, и, видимо, застав его врасплох, получил ответ – около сотни рупий. Это подкрепляет утверждение д-ра Гартмана, что Коломб пришел к нему (уже после отказа от места) и сказал, что за разгром Общества получит десять тысяч рупий. Он просто набавил цену, чтобы выяснить, не дадим ли мы ему больше за молчание». Это свидетельство Джаджа было опубликовано в двух периодических изданиях в Бостоне.

Однако, несмотря на моральную поддержку Учителей и свидетельство Джаджа, наихудшие ожидания Елены оправдались.

В 1884 году Общество психических исследований проявило интерес к тем феноменам, которые были описаны в «Оккультном мире» А. П. Синнета и в журнале госпожи Блаватской «Теософ». Назначили комитет для проведения расследования этих феноменов. Кроме того, выпустили положительный предварительный отзыв и приняли решение сопроводить работу дальнейшими расследованиями в Индии. Для выполнения этого поручения Общества направился молодой исследователь психических феноменов мистер Ричард Ходжсон.

В это время и появились публикации с «Признаниями» господ Коломб. Ходжсон, приехавший в Адьяр вскоре после того, как начались эти нападки, во многом опирался на заявление Коломбов, сделанное ими в печати.

Вероятно, он почувствовал какую-то симпатию и сочувствие к образу мыслей этих двух уволенных сотрудников, обвинивших самих себя в подлоге, и почти полностью перенял их взгляды и притязания по отношению ко всем тем феноменам, для расследования которых был послан.

Господа Коломб опубликовали письма, которые, как они заявили, были написаны госпожой Блаватской и якобы подтверждали ее мошенничество. Комиссия сравнила две группы спорных писем. К первой группе относились письма, представленные господами Коломб. Письма второй группы были написаны членами Восточного Братства, которых часто именуют Махатмами, и имели отношение к Теософскому обществу.

Ходжсон пришел к заключению, что письма первой группы – подлинные, а относящиеся ко второй – письма Махатм – написаны самой госпожой Блаватской и некоторыми ее сообщниками. Привлеченный к работе известный эксперт-графолог доктор Харрисон, напротив, посчитал, что письма, приписываемые госпоже Блаватской, поддельны и в действительности написаны Коломбами с целью отомстить Блаватской. Основная же часть писем Махатм, хранящихся ныне в Британской библиотеке, написана почерком, который не имеет ничего общего с почерком госпожи Блаватской, даже если предположить, что он был намеренно изменен.

Еще один независимый эксперт занялся сличением почерков всех написанных писем и обнаружил значительное сходство почерков Е. П. Блаватской и Алексиса Коломба. Значит, решил он, тому было бы несложно подделать компрометирующие фрагменты писем. Елена тоже давно знала об этом сходстве.

Другое обвинение, состоявшее в том, что письма Махатм написала сама Блаватская, было также исследовано. Два именитых эксперта-графолога, по просьбе Ходжсона, сравнивали письма Е.П.Б. с предполагаемыми письмами К.Х. Эксперты «пришли к заключению, – пишет В. Харрисон, – что документы написаны НЕ г-жой Блаватской…» Однако Ходжсона это не устроило. Он продолжал настаивать, что в Индии сам исследовал письма К.Х. и убедился, что они, за несколькими исключениями, написаны госпожой Блаватской.

Вскоре, в дополнение к своим выступлениям в печати, Эмма Коломб выпустила брошюру под названием «О моем общении с г-жой Блаватской», где вновь утверждала, что все феномены были поддельные и что они с мужем сами помогали Е.П.Б. производить их. Однако известные литературные критики, проанализировав это сочинение, пришли к единому заключению:

«Чего не хватает мадам Коломб – так это умения составить логичную с точки зрения здравого смысла историю из мешанины уже опубликованных и хорошо известных фактов, полуправды, лжи и клеветы с помощью отчасти подлинных, отчасти поддельных писем. Впрочем, этого никто не смог бы сделать; факты и подлинные фрагменты писем опрокидывают самые искусные хитросплетения. Мадам К. приходилось всячески изворачиваться в своих стараниях выглядеть правдоподобной, ведь она лжесвидетельствует об обстоятельствах, всем хорошо известных; в результате она совершенно запутывается… и под конец просто диву даешься, что кто-то вообще мог признать подобный документ за достоверное свидетельство».

Ричард Ходжсон пробыл в Индии недолго и вернулся в Англию в начале 1885 года. В конце июня 1885 года он прочел часть своего доклада о феноменах на собрании Общества психических исследований. Чарльз Джонстон, присутствовавший на этом собрании, посчитал его «скандальным и нечестным» и с сожалением констатировал:

«В результате собрания резко изменилось общественное мнение о теософическом движении: это мнение и без того никогда не было симпатизирующим, а теперь сделалось открыто враждебным. К госпоже Блаватской стали относиться как к мошеннице, а к ее сторонникам – как к глупцам. К сожалению, публика приняла доводы мистера Ходжсона без всяких вопросов и размышлений…»

Но самое удивительное – это вывод, к которому пришел Ходжсон после долгих рассуждений о мотивах «предполагаемого мошенничества со стороны госпожи Блаватской». Ходжсон заявил: «Она действительно была редкостным объектом психологического исследования, почти таким же редким, как какой-нибудь "Махатма"!.. После личного общения с г-жой Блаватской у меня практически не осталось сомнений в том, что ее истинной целью было содействие интересам России».

Елена была возмущена до глубины души: «Что же касается моего возвращения в Индию… Если вы хотите, чтобы я вернулась, вам придется согласиться с тем, что я первым делом привлеку Ходжсона к суду за то, что он обвиняет меня в шпионаже в пользу России. Относительно прочих вопросов, которые невозможно обойти (о Махатмах и феноменах), я не собираюсь вдаваться ни в какие объяснения. Мой иск [будет] касаться политики и клеветы, а вовсе не метафизики».

Однако Олкотт и видные юристы-индусы, члены ТО, думали иначе. Во избежание дальнейших политических обвинений в суд они так и не обратились и сделали все, чтобы и госпожа Блаватская не акцентировала свои претензии Ходжсону на политических вопросах.

Елена Петровна пыталась бороться в одиночку, продолжая публично отстаивать свою гражданскую позицию. В августе 1885 года она направила письмо в петербургскую газету «Ребус», где среди прочего писала:

«1) Хотя совершенно верно, что я горячо люблю мою родину и все русское, а англо-индийскому терроризму не только не сочувствую, но и просто ненавижу его; но не менее верно и следующее: не чувствуя за собою права вмешиваться ни в чьи домашние, тем более в политические дела, в продолжение моего шестилетнего пребывания в Индии строго следуя „уставам“ нашего Теософического общества, я не только что никогда не выражала перед индусами своих „антипатий“, но, любя их и желая им добра от всего сердца, старалась, напротив, помирить их с неизбежным и, утешая, постоянно проповедовала им терпение, прощение и внушала верноподданнические чувства. 2) В благодарность за это, прозорливое англо-индийское правительство узрело во мне, с первого же дня моего приезда в Бомбей – „русскую шпионку“. Оно не жалело ни трудов, ни денег, чтобы проникнуть ту коварную цель, которая могла заставить меня предпочитать „покорителям“ – покоренных, „тварей низшей расы“, как первые называют индусов. Оно окружало меня более двух лет почетным конвоем из мусульманских полицейских шпионов, делая мне, одинокой русской женщине, честь страшиться меня, как бы я была целой армией казаков за Гималаями. Только спустя два года и истратив – по сознанию сэра Альфреда Лайеля, более 50 ООО рупий на эту бесполезную погоню за моими политическими тайнами – которых никогда и не было – правительство успокоилось. „Мы сыграли в дураков“, – говорил мне очень откровенно затем в Симле некий англо-индийский сановник, – в чем я с ним учтиво согласилась».

Глава 54 Удар за ударом

«Не делай людям добро – не получишь зло»

(поговорка).

В октябре 1884 года, в связи с разразившимся скандалом, Елена приняла твердое решение: «Я возвращаюсь в Индию, чтобы подать в суд на клеветников и составителей подложных писем».

Путь лежал через Александрию, Порт-Саид, Каир и Цейлон. Ее сопровождала чета Купер-Оукли, а в Египте к ним присоединился английский священник Чарльз Ледбитер, который оставил интересные заметки об этом путешествии. Он недавно вступил в Теософское общество, собирался жить и работать в Адьяре.

В Каире, где Блаватская провела десять дней, ее принимали «сливки общества», а 24 ноября она телеграммой сообщила Олкотту относительно Коломбов: «Полный успех. Объявлены вне закона. Официально подтверждено». Одновременно она отправила ему письмо с описанием их мошенничеств. Покинув Каир, Елена с сопровождающими отправилась через Суэцкий канал в Мадрас, а мистер Оукли остался, чтобы получить в полиции документы, касавшиеся Коломбов…

Индия встретила ее радостно. Спутники Елены вспоминали: «Навстречу нам на лодках вышла целая делегация в сопровождении духового оркестра… На пристани

Е.П.Б. приветствовали сотни людей, и восторженные местные теософы буквально потащили нашу повозку, украшенную бумажными розами, по пристани, и затем мы оказались в окружении множества улыбающихся смуглых лиц».

Пока готовились судебные иски, прошло два месяца, в течение которых ей были нанесены очередные удары. Елена получила от адвокатов письмо, адресованное ей, как «госпоже Митрович».

– Это новое письмо – вымогательство и хулиганство, – возмущалась она. – Что эта подлая клика думает, я не знаю, но что думает Коломб, я ясно вижу, ибо это старая-старая история… А теперь этот адрес: «Госпоже Митрович, иначе госпоже Блаватской» – это клевета и хулиганство, шантаж, что бы вы ни говорили. Невоздержанные на язык люди никогда не перестанут твердить, что все мужчины, когда-либо приближавшиеся ко мне, начиная с Мейендор-фа и кончая Олкоттом, были моими любовниками. Прошу показать это нашему юристу, чтобы он поставил их на место и сказал им… если они письменно не извинятся, то я подам на них в суд за клевету.

В суд за это оскорбление она так и не подала, но осадок от вылитых на нее помоев остался. Елена не желала, чтобы кто-то вторгался в ее личную жизнь, тем более не хотела выносить на публику свои отношения с Агарди Митровичем, которого уже не было в живых. Она не хотела осквернять память о нем и доказывать недоказуемое. Все, что было между ними, осталось в ее памяти неприкосновенным, поэтому Елена не хотела, чтобы кто-то со своими грязными руками, сквернословием и предвзятым мнением вторгался в ее прошлое. Больше всего ее оскорбляло представленное Эммой Коломб письмо, высланное ей и якобы написанное госпожой Блаватской «по секрету». Госпожа, дескать, сообщала, что «оставила своего мужа, полюбив и вступив в связь с каким-то мужчиной, которого сама похоронила в Александрии, и что у нее от него трое детей!!!» Все это заканчивалось просьбой не говорить об этом никому, а далее следовали зачеркнутые фразы с признанием в том, что Елена никогда не знала Учителей, никогда не была в Тибете и что она фактически все сама придумала.

Елена возмущенно протестовала:

«Было бы лишь напрасной потерей времени все это опровергать. Те, кто поверил, что опубликованные письма не подложны, кто настолько глуп или прикидывается глупцом, что смог подумать обо мне, будто я могу написать такое самоубийственное письмо совершенно чужой мне женщине, с которой я лишь несколько недель встречалась в Каире, – пусть те так думают и дальше».

Не представила она в суд и медицинское свидетельство о своем бесплодии, полученное ею в Вюрцбурге. Теперь это было не нужно.

Нервные переживания и вредный для организма Елены Петровны климат вновь дали о себе знать. Она слегла в постель с тяжелыми осложнениями своих многочисленных заболеваний. С каждым днем ее разбитое болезнями тело все больше и больше слабело, пока она не впала в кому. Положение казалось даже не критическим, а просто безнадежным. Наступила тревожная ночь, когда врачи заявили, что ничего сделать нельзя. Стали готовиться к худшему.

В тот вечер участники Теософского общества были в напряжении. Срочно вызвали телеграммой из Бирмы Олкотта. В проходной комнате, рядом с комнатой Елены Петровны, в гнетущем молчании собрались супруги Купер-Оукли, Олкотт, Дамодар Маваланкар, Баваджи, Д. Натх и доктор Франц Еартман. Все нервно прислушивались, не позовет ли госпожа Блаватская к себе. «…В течение предыдущего дня все казалось настолько плохо, что Субба Роу и Дамодар потеряли самообладание, впали в совершеннейшую панику и сказали, что "теперь ТО полетит ко всем чертям…"»

Вечером пришел некий индийский йог, одетый в обычное оранжевое одеяние, в сопровождении женщины-аскета, видимо его ученицы. Олкотт сел напротив индийского йога, они стали молча смотреть друг на друга. Затем йог закрыл глаза, сконцентрировался и – передал Олкотту психически свое послание, в котором объяснил, что он был послан одним из Махатм, чтобы убедить Олкотта в том, что он не останется в одиночестве. Затем йог и чела-женщина направились в комнату, где находилась госпожа Блаватская. Чела подошла к Елене, проделала над ней пассы и по команде своего гуру начала произносить мантры. Затем гуру извлек из своей одежды шар размером с апельсин, сделанный из священного пепла, который используется в индийских храмах для умащения тела после омовений, и приказал челе поместить его в небольшой шкафчик, что висел в изголовье кровати Е.П.Б. Потом еще были какие-то разговоры, и затем они удалились…

Вдруг все увидели, что внезапно на веранде возник полностью материализовавшийся Учитель Мория. Он быстро пересек проходную комнату и вошел в покои к умирающей. Между тем сидевшие в соседней комнате вышли, а муж госпожи Оукли уже отправился в Мадрас за разрешением на кремацию. Но рано утром, как уже не раз бывало, произошло чудо. Около восьми утра Е.П.Б. внезапно открыла глаза и попросила завтрак, впервые за два дня заговорив своим обычным голосом. Появившийся доктор был поражен переменой в состоянии больной. «Ах, доктор, вы же не верите в наших великих Учителей», – сказала ему вчерашняя больная, скрыв от него «главное свое лекарство». Однако ближайшим друзьям она открыла секрет визита Учителя, который предложил ей выбор: «С миром умереть сейчас, и на этом ее мученичество окончится, или жить еще несколько лет ради написания "Тайной Доктрины"». Ее ответ был очевиден – она выбрала «Тайную Доктрину».

Глава 55 Непредсказуемое

Надежда умирает последней, но чаще остается в живых.

В марте 1885 года Елена направила в Генеральный совет Теософского общества заявление с просьбой об отставке, которое было опубликовано в «Теософе» вместе с заключением ее врача. Заявление было удовлетворено, но решение покинуть Адьяр принимала не она. Елена всеми силами сопротивлялась, ей не хотелось бросать теософскую работу в Индии, которую она так долго вела. Решение Теософского общества было продиктовано не только заботой о ее здоровье. Многие теософы перестали верить в ее миссию и считали дальнейшее пребывание в Адьяре госпожи Блаватской с ее скандальной репутацией помехой общему делу. Кроме того, члены Совета ТО отказывались позволить учредительнице Общества защитить себя законным путем. Поговаривали, что если бы ей разрешили прибегнуть к юридически грамотной помощи, о чем она просила, то и Ходжсону, и Обществу психических исследований пришлось бы очень несладко, не говоря уже о семействе Коломб.

Таким образом, с одной стороны, создавалось впечатление, будто теософы заботились лишь о собственной репутации, так как «…госпожа Блаватская имела право на беспристрастное рассмотрение дела в суде "о защите своего поруганного имени" и могла продолжать работу в Теософском обществе». С другой стороны, главной причиной того, что все обернулось именно так, стали действия Ходжсона. Он откровенно злоупотребил своими полномочиями представителя ОПИ, внушая всем встречавшимся ему теософам, что он не только доказал «сплошное мошенничество» во всех делах, связанных с Блаватской, но и объявил ее русской шпионкой. Последнее обвинение было самым чудовищным. В Управление Теософского общества входило много как английских, так и индийских юристов, которые не могли не понимать, чем грозят подобные обвинения. Скорее всего, юристы-теософы побоялись политической окраски скандала и посчитали дело безнадежно проигрышным. Чтобы не раздувать еще большего огня и избежать непредсказуемых поворотов судьбы для Теософского общества и для его основательницы, они решили спасти госпожу Блаватскую от будущих нападок и поскорее вывезли ее из Индии.

Помимо прочего, Елена была незнакома с повседневной жизнью Индии, поскольку во время своих предыдущих визитов в страну общалась лишь с группой людей, совершенно не связанных с тогдашней политической системой страны. Синнет, как журналист, владеющий ситуацией, сложившейся в Индии, объяснял это так: «Ничто не могло послужить худшей подготовкой к жизни госпожи Блаватской в Индии, нежели несколько лет, проведенных в Соединенных Штатах. Поэтому она отбыла в Индию, не вооружившись рекомендациями, которые с легкостью могла бы получить в Англии. А ум ее при этом был отравлен совершенно ошибочным и предубежденным восприятием характерных особенностей, свойственных британским правящим классам в Индии. Этот факт, вкупе с ее явно русской фамилией, привел к вполне естественным последствиям: она успела за краткое время стать объектом слежки столь неуклюжей, что ее невозможно было не заметить. Это возбудило в ней негодование, доходившее до лихорадки. Более флегматичную натуру подобный инцидент, вероятно, просто позабавил бы, но только не ее. Она выступила с публичными протестами, благодаря которым как среди коренных жителей, так и среди европейцев стало широко известно, что в правительственных кругах на нее смотрят с неодобрением. Выражались также сомнения, сможет ли она что-нибудь делать дальше, учитывая ее подагрические пальцы, слабое сердце и альбуминурию. Было решено, что теперь к ней лучше относиться как к почетному пенсионеру и отправить на покой, обеспечив хороший уход».

Узнав о принятом решении Теософского общества, сочувствовавшие стали собирать пожертвования, чтобы оплатить расходы по болезни бедной госпожи Блаватской (более 70 фунтов) и на переезд, пока она не начнет получать из Москвы деньги за свои литературные труды.

31 марта 1885 года Елена Петровна Блаватская покинула Индию навсегда. Несколькими месяцами позже она так обрисовала свой отъезд в письме в «Ребус»:

«…Не находя предлога разрушить приносящее пользу общество, в котором к тому же очень много самых известных англичан, наши „доброжелатели“ вздумали убить его, убив, если не меня, то мою репутацию. <…> Знающие люди убедили тогда моих друзей в Адъяре <… >, что в данное время мое положение далеко не безопасно, как русской, пользующейся известным влиянием среди индусов, и что мне угрожал, невзирая намою болезнь, – арест. Таким образом, не объяснив мне даже хорошенько, в чем дело, эти перепугавшиеся за меня друзья решили, по совету доктора, который грозил им, что такой арест был бы для меня в то время смертью, – отправить меня, не медля ни одного дня, в Европу. Прямо с постели, полумертвую, меня перенесли поздно вечером в кресле на французский пароход, где я была в безопасности от врагов, и отправили в сопровождении доктора Хартмана, моего секретаря-индуса и преданной мне молодой англичанки – в Неаполь. Только придя уже несколько в себя, за островом Цейлоном, я узнала, в чем дело. Не будь я так больна, в то время даже и опасность ареста не заставила бы меня покинуть Индию».

В Европе ей больше не на кого было опереться. Графини Киселевой, которая в свое время во многом ей помогала, уже давно не было в живых. Она ушла в мир иной в Риме с папским прощением и отпущением грехов, завещав Римской церкви, несмотря на протесты своей многочисленной родни, принадлежащие ей миллионы вместе с медиумической аппаратурой, дощечками для письма и картами таро.

Прибыв в Италию, в сопровождении Мэри Флинн, Баваджи и Франца Гартмана, Елена Петровна не знала четко, где лучше обосноваться. Ее мысли занимала только работа над «Тайной Доктриной». Совершенно больная, она не прекращала писать даже на пароходе. Гартман рассказывает, что по утрам, прежде чем она садилась за работу, на ее столе «нередко оказывалась кипа листов с записями для книги. По мере того как сопровождающие начали приводить "походное" имущество в порядок, обнаружилось, что в спешке забыли уйму необходимых мелочей, в том числе очки Елены Петровны, без которых она почти ничего не видела вблизи. Строчки расплывались у нее перед глазами. Кроме того, во влажном итальянском климате у нее обострился ревматизм. Климат Италии, как и Индии, ей тоже не подходил. Тогда она решила перебраться в северную Баварию, в Вюрцбург».

Почему выбор ее пал именно на Вюрцбург, она написала Пейшенс Синнет: «Я не хочу жить ни в одном из крупных европейских центров. Но мне нужно, чтобы в комнате было тепло и сухо даже в сильные холода… Вюрцбург мне нравится. Он расположен недалеко от Гейдельберга, Нюрнберга и других городов, где жил один из Учителей [К. X.], и именно Он посоветовал моему Учителю послать меня туда… К счастью, я получила из России несколько тысяч франков за литературные сочинения. Благодетели прислали из Индии 500, а потом еще 400 рупий… Я намереваюсь снять хорошую квартиру, и да будет благословен тот день, когда я снова увижу вас за моим самоваром».

По пути в Вюрцбург Елена Петровна задержалась на неделю в Риме и еще одну неделю провела в Швейцарии вместе с Всеволодом Соловьевым, с которым весной 1884 года познакомилась в Париже и очень подружилась. Господин Соловьев был увлечен мистическими явлениями, восхищался необычными способностями Елены Петровны, вечерами засиживаясь у нее в гостях, и не раз намекал, что готов стать ее учеником. Он страстно желал, чтобы госпожа Блаватская открыла ему секреты своих феноменов. Елена любезно уходила от прямого ответа, объясняя, что научиться этому невозможно, если только сама природа не одарит господина Соловьева определенными способностями. Но Соловьев был настойчив. Он буквально преследовал Елену. Требовал от нее все новых и новых зрелищ, пытаясь разобраться, в чем секрет или подвох необычных явлений, которые он наблюдал в ее доме.

В середине августа они с Баваджи добрались до Вюрцбурга, откуда она немедленно послала письмо Синнету: «Что касается меня, то я… смогу сделать гораздо больше для нашего движения, оставаясь в тени, чем, если снова буду на виду у всех. Дайте мне укрыться в глухих местах и писать, писать, писать – и учить тех, кто хочет учиться. Учитель вернул меня к жизни, так уж позвольте мне жить и умереть относительно спокойно. Очевидно, Он хочет, чтобы я по-прежнему работала для Теософского общества, так как не разрешает заключить контракт с Катковым, по которому я писала бы только для его газеты и журнала, – что давало бы мне не меньше 40 000 франков в год. Он не позволил мне подписать такой контракт в прошлом году в Париже, когда мне его предложили, не одобряет его и теперь, потому что, – как Он говорит, – мое время "должно быть использовано иначе"».

Когда стало известно, где Елена Петровна остановилась в Вюрцбурге, к ней потянулись новые и старые гости: тот же Всеволод Соловьев, Франческа Арундейл, Мохини. Приехала и Надежда Андреевна из России.

Жизнь потихоньку вновь стала налаживаться. Служанка Луиза, швейцарка по происхождению, говорившая по-французски, делала все по дому; Баваджи, едва справляясь с корреспонденцией, занимался приемом посетителей, медицинским уходом и всеми бессчетными мелочами, которые обычно входят в обязанности личного секретаря. Однако Елена крайне нуждалась в человеке, который был бы больше чем слугой или просто компаньоном. Ей нужен был друг, такой, каким был в свое время Олкотт. И судьба откликнулась, послав ей графиню Констанс Вахтмейстер.

Графиня уже встречалась однажды с госпожой Блаватской в Энгьене и, по ее словам, тогда госпожа Блаватская сказала «много такого, что, как я считала, известно только мне одной, и под конец предрекла, что не пройдет и двух лет, как я целиком посвящу свою жизнь теософии. В то время у меня были все основания полагать, что это совершенно невозможно».

Графиня Констанс Вахтмейстер происходила из древнего французского рода, ее отцом был маркиз де Бурбель. В 1863 году она вышла замуж за своего кузена, графа Карла Вахтмейстера, который стал министром иностранных дел, а шведский король пожаловал его жене титул придворной статс-дамы. После смерти мужа она заинтересовалась спиритизмом, но вскоре разочаровалась в нем. Прочитав «Разоблаченную Изиду», она вступила в Лондоне в Теософское общество. Три года спустя Вахтмейстер познакомилась с самой госпожой Блаватской. Весь 1885 год графиня собиралась провести у друзей в Италии, но по пути заехала в Эльберфельд к Гебхардам.

– Констанс, недавно я получила письмо от госпожи Блаватской из Вюрцбурга, – сказала ей фрау Гебхард. – Она очень больна и находится в крайне стесненном материальном положении. Не могли бы вы немного задержаться с поездкой в Италию и заехать в Вюрцбург, чтобы навестить «Старую Леди», – попросила графиню жена Гебхарда.

Графиня Вахтмейстер согласилась, но для начала отправила «Старой Леди» письмо, в котором предложила, что могла бы провести у нее несколько недель. Однако «Старая Леди» вежливо отказала, сославшись на то, что в доме нет комнаты для гостей, а сама она работает над «Тайной Доктриной». Констанс уже собралась продолжить путь в Италию, но перед самым отъездом из Эльберфельда, когда карета уже ждала графиню у подъезда, – пришла телеграмма:

«Приезжайте в Вюрцбург сразу же, вы нужны немедленно. Блаватская».

Графиня Вахтмейстер, неожиданно для себя повинуясь «приказу», изменила маршрут и направилась в Вюрцбург.

Елена встретила ее ласково:

– Я должна извиниться за столь странное поведение, – сказала она. – Здесь только одна спальня, и я подумала, что вы, дама утонченная, вряд ли захотите разделить комнату со мной… Но после того как письмо было отправлено, Учитель говорил со мной и сказал, что я должна пригласить вас.

Потом последовали увлекательные разговоры о новой книге, которые настолько захватили графиню Вахтмейстер, что она отказалась от отдыха в Италии и осталась в Вюрцбурге, устроившись в одной спальне с госпожой Блаватской. С этого момента началась их дружба, о которой графиня оставила яркие «Воспоминания о Е. П. Блаватской и "Тайной Доктрине"». Она писала: «Когда я начала помогать г-же Блаватской, исполняя обязанности ее личного секретаря и получив возможность наблюдать, как создавалась Тайная Доктрина, – меня в первую очередь заинтриговала и крайне удивила скудость ее дорожной библиотеки. Рукописи ее изобиловали сносками, цитатами, ссылками на множество редких и мудреных книг по самым разным областям знания… Вскоре после моего прибытия в Вюрцбург она поинтересовалась, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы сходить для нее в Бодлианскую библиотеку (в Оксфорде). К счастью, у меня был один такой знакомый. По моей просьбе он сверил отрывок, прочитанный Е.П.Б. в астральном свете, и оказалось, что название книги, глава, страница и цифры были записаны совершенно точно… Однажды мне было поручено очень непростое задание – сверить отрывок из рукописи, хранящейся в Ватикане. У одного из моих знакомых нашелся там родственник. С некоторыми трудностями отрывок удалось сверить. Неверными оказались два слова, а все остальное совпало. И странное дело, мне сообщили, что слова эти неразборчивы и с трудом поддаются прочтению. Это лишь несколько примеров из множества им подобных. Если для работы над книгой Е.П.Б. крайне требовались какие-либо конкретные сведения, то тем или иным способом они приходили к ней непременно: в письме ли издалека от кого-то из друзей, в какой-нибудь газете или журнале; а иногда мы натыкались на необходимые сведения, случайно просматривая книги. Это происходило настолько часто и своевременно, что не могло быть простым совпадением. Однако, если была возможность, Е.П.Б. все же предпочитала сверхобычным способам обычные, чтобы не растрачивать свои силы без особой на то надобности».

Читая отдельные листы рукописи, графиня никак не могла понять ее направленности. Там было много ссылок на религиозную, философскую и даже на техническую литературу.

– О чем вы пишете? – спросила она у Елены Петровны.

– Цель этого труда может быть определена так: доказать, что Природа не есть «случайное сочетание атомов», и указать человеку его законное место в схеме Вселенной; спасти от извращения архаические истины, служащие основою всех религий; приоткрыть до некоторой степени основное единство, откуда все они произошли; наконец, показать, что оккультная сторона Природы никогда еще не была доступна науке современной цивилизации.

– Неужели это возможно? – усомнилась графиня.

– Мой Учитель говорит: «Пытайтесь!» Вот я и пытаюсь.

Президент Теософского общества в Германии доктор Вильям Хюббе-Шлайден тоже, как и графиня Вахтмейстер, с интересом наблюдал, как Елена Петровна писала в Вюрцбурге «Тайную Доктрину», о чем потом с удовольствием вспоминал:

«Когда я посетил ее в октябре 1885 года… при ней было всего несколько книг, не больше полудюжины… Я видел, как она записывает предложения, будто списывая их с чего-то, что находится перед ней, но невидимого для меня… Я обнаружил в ее рукописях много исправлений и пометок, синим карандашом, сделанных знакомым мне почерком К. X.; такие же пометки встречались в книгах, которые иногда лежали у нее на столе. Я замечал их главным образом утром, когда Е.П.Б. еще не приступала к работе. Спал я на кушетке в кабинете, откуда она уходила вечером. Кушетка стояла всего в нескольких футах от ее рабочего стола. Однажды утром, проснувшись, я с удивлением обнаружил множество страниц, лежащих поверх ее рукописи и исписанных синим карандашом К. X. Непонятно, как они могли попасть сюда. Засыпая, я ничего не видел, и ночью в комнату никто физически не входил – я сплю очень чутко. Должен сказать, что мое мнение с тех пор не изменилось. Я никогда не судил и не буду судить о ценности какого бы то ни было продукта умственной деятельности в зависимости от способа, которым он был создан. Поэтому я говорил себе: „Нужно подождать, пока не будет закончена „Тайная Доктрина“. Тогда я смогу спокойно прочесть эту книгу; это и будет для меня единственным надежным критерием“».

Глава 56 Заказ на убийство

Заказные убийства имеют разную природу: одни криминальные, другие моральные, но суть у них одна – уничтожить. Отчего же тогда первые подсудны, а вторые с жаром приветствуются толпой?

«Убийственный» отчет Ходжсона был опубликован только в конце 1885 года.

Верный делу и госпоже Блаватской Джадж тут же прислал из Англии свое мнение о газетной шумихе:

«Итак, о вас составлен отчет. Вы труп. Вы уничтожены. Вы – не более чем „махатмическая выдумка“. Но они также отдают вам должное, ведь вы навсегда останетесь главной, самой интересной и выдающейся, самой замечательной и талантливой из всех самозванцев-организаторов великих движений, которые появляются в каждом столетии как благословение или проклятие. Даже Калиостро не удостоился такой чести! Что ж, честь вы вполне заслужили; если бы только не эта низкая ложь и грязь в ваш адрес».

В действительности общественная реакция на Отчет оказалась прямо противоположной тому, на что рассчитывали «заказчики». По словам Гартмана, «скандал известил о существовании ТО и теософского учения весь мир, тысячи людей читали и обсуждали книги г-жи Блаватской, с ее взглядами познакомились те, кто иначе никогда не узнал бы о них. В Соединенных Штатах Теософское движение обрело второе дыхание и уже через четыре месяца после того, как было обнародовано заключение Ходжсона, в Нью-Йорке вышел первый номер журнала „Путь“, основанного Джаджем, а на следующий год в Англии начал выходить журнал „Люцифер“, издаваемый самой госпожой Блаватской».

Но Елена очень переживала любой «плевок» в ее сторону, который шел от недоброжелателей и от прессы, подхватывающей все, что может служить сенсацией.

Под Новый год очередной «подарок» преподнес ей профессор Селен. Он привез экземпляр публикации Отчета Ходжсона – две сотни страниц сплошных «свидетельств» о мошенничествах госпожи Блаватской.

Елена хоть и ожидала подобного, ей стало неприятно, она разволновалась, вспыхнула и принялась придираться то к Луизе, то к какой-то глупой газетной статье, то к журналистике вообще. К тому времени графиня Вахтмейстер, с которой Елена очень подружилась, прожила с ней около месяца.

Елена, попытавшись проверить ее преданность делу, сказала ей:

– Вы не должны оставаться рядом с женщиной, чья жизнь разрушена… на меня повсюду будут указывать пальцем как на мошенницу. Уезжайте, пока мой позор не запятнал вас.

– Меня это не смущает, – ответила графиня.

Елена недоверчиво посмотрела на свою помощницу и, решив несколько смягчить свою суровость, сменила «гнев на милость»:

– Одно утешает: вся тяжесть обвинений легла на меня, поскольку Учителя объявлены вымыслом. Тем лучше. Их имена осквернялись слишком долго.

Часто она получала корреспонденцию, где высказывались всякого рода сомнения, в том числе в реальности существования Учителей. Елена терпела многие обвинения, но, когда ставилась под сомнение деятельность Учителей, она всегда реагировала и старалась объяснить доходчивым языком свою позицию, как, например, в письме к Скиннеру, полагавшему, что вся ее премудрость, прежде всего, исходит от нее самой, а не от Учителей.

«Вас мучает мысль, что я лгу насчет Учителей, но скажите, почему? Разве это ложь – сказать о живых людях, что они существуют? И зачем мне было их выдумывать и держаться за эту „выдумку“, если вот уже 12 лет, и три последних года в особенности, из меня делают мученицу за то, что я говорила правду? Глубокоуважаемый сэр, ни одна женщина, равно как и мужчина, будучи в здравом уме, не сойдут добровольно в тот ад, в котором оказалась и остаюсь я, вызвав на себя огонь спиритуалистов, христиан, материалистов, ученых и всех остальных, вкупе с двумя третями наших теософов, – но я связана своей клятвой и обетами. Я потеряла друзей, родину, деньги и здоровье для того лишь, чтобы стать удобрением на полях теософии будущего».

Тем временем Баваджи и Мохини, трудившиеся на благо Теософского общества в Лондоне, оказались среди тех, кто выступил против госпожи Блаватской, поэтому работа над «Тайной Доктриной» практически остановилась.

В этот тяжелый для Елены период к ней в очередной раз наведался вездесущий Всеволод Соловьев, на которого она повесила ярлык «Яго философии». Благоприятное впечатление, произведенное им в Париже, резко поменялось. Он стал вызывающе напорист, развязен и язвительно насмешлив. Теперь Соловьев не просто просил, а требовал научить его некоторым феноменам, но Елена категорически отказывалась, вновь и вновь повторяя, что это могут делать только «посвященные» или те, у кого есть дар. Соловьев заподозрил в «особенностях» и «избранности» так называемых «посвященных» подвох и решил, путем скандалов и публичных обвинений, вывести госпожу Блаватскую на чистую воду. Он подчеркнуто скептически подходил к ее феноменам и ко всему, чем она занималась и выливал ушаты грязи на ее деятельность, уподобляясь семейству Коломб. Все было бы терпимо, если бы господин Соловьев просто злобствовал, оставаясь при своем мнении, и не выносил его на публику. Но он оказался куда более опасным недоброжелателем и решил сделать себе имя, критикуя госпожу Блаватскую. Он принялся писать ядовитые статейки, полные мелочного, предвзятого самомнения. Из статеек так и выпирало его ущемленное тщеславие из-за неудавшихся магических опытов.

Однако, следует отдать должное, повествования господина Всеволода Соловьева, опубликованные в печати, выглядели довольно убедительно. В них было все: и полное описание картины увиденного, и известные лица из Теософского общества, которые хотят что-то доказать, и сам скептик, то есть господин Соловьев. Таким образом, в глазах общественного мнения госпожа Блаватская была вновь полностью повержена.

Елена Петровна не знала, что ей предпринять, так как давать опровержение подобным статьям было по меньшей мере глупо. Да и что опровергать, – поверил или нет господин Соловьев в действительность происходящих феноменов? Однако Елена пыталась несколько раз письменно отвечать на его выпады, пока не поняла, что этим только «травит разбушевавшегося пса», и просто перестала на него реагировать.

В Теософском обществе Соловьева тоже считали интриганом и лжецом, но от этого Елене не становилось легче. Многие сторонники после разразившихся скандалов оставили ее. Соловьев, который тоже в начале их знакомства играл роль преданного друга, в результате стал подлым предателем. Пользуясь ее добрым расположением, откровенностью и гостеприимством, он представил имеющиеся факты производимых ею феноменов в совершенно неприглядном свете.

Елена негодовала. Она готова была сделать с Соловьевым то же самое, что Отелло с Дездемоной, но только Дездемону заменить на Яго. Может быть поэтому, в одном из писем к Синнету она и окрестила его – «Яго теософии» – по имени злодея из трагедии Шекспира.

– Вы не можете себе представить, каково это – ощущать все дурные мысли и потоки злобы в свой адрес. Тебя будто колют тысячи игл, и приходится постоянно воздвигать вокруг себя защитную стену, – пожаловалась однажды Елена Петровна графине Вахтмейстер, сожалея о тех, кто покинул ее в трудную минуту, оставив беззащитной перед недоброжелателями.

Зимой в Вюрцбург приехал президент Теософского общества в Германии доктор Вильям Хюббе-Шлайден. Его обеспокоили заявления Ходжсона, что в работах Блаватской встречаются те же выражения, что и в письмах К. X.; на этом основании Ходжсон и сделал свой вывод, что автором этих писем была она. Елена устала доказывать свою непричастность к этим письмам; ей также не было необходимости доказывать свое авторство «Разоблаченной Изиды», хотя вопрос этот всегда был сложным, вызывающим постоянную полемику, поскольку установить, какую лепту внес каждый из участников написания грандиозного труда, было практически невозможно. Что касается писем Махатм, то графологическая экспертиза была сделана, но Ходжсон в нее не поверил и утверждал обратное. Елене только и оставалось, что убедить Хюббе-Шлайдена поверить профессионализму графолога, а не отчету Ходжсона.

Однако доктор Вильям Хюббе-Шлайден все же остался в сомнениях. Но тут помог случай. Произошло очередное «чудо». При отъезде из Вюрцбурга он с удивлением обнаружил в своем экземпляре Отчета Ходжсона два конверта, а в них – два «Свидетельства», попавших туда неведомым образом. Эти свидетельства семь лет спустя были опубликованы им в журнале «Путь». В них говорилось:

«Если это может хоть в чем-то пригодиться или помочь д-ру Хюббе-Шлайдену – в чем я сомневаюсь, – я, скромный нижеподписавшийся факир, удостоверяю, что „Тайная Доктрина“ диктуется Упасике (Е.П.Б.) частично мною и частично моим Братом К. X. М.»

И другое:

«Интересно, заслуживает ли эта моя записка того, чтобы занять почетное место среди воспроизведенных (Ходжсоном) документов и какие особенности „Блаватскианского“ стиля письма отразились в ней более всего? Настоящая записка послана лишь затем, чтобы доктор убедился – „чем больше дается доказательств, тем меньше в них верят“. Пусть же он последует моему совету и не предает огласке эти два документа. И только ради того, чтобы удовлетворить его лично, нижеподписавшийся счастлив заверить его, что „Тайная Доктрина“, в готовом виде, будет произведением троих – М., Упасики и покорнейшего слуги доктора. К. X.»

Махатмы никогда не оставляли свою Упасику без внимания и надзора. Когда она, выбившаяся из сил, не находила больше возможности бороться с обстоятельствами, поручив судьбу неумолимой карме, Махатмы, незаметно от нее, «прикладывали свою могучую мужскую руку к ее астральному образу и приводили его в порядок в соответствие с течением „Великой Работы“».

Глава 57 Остенд

О том, что лучшее лекарство от стресса и тоски – работа, которая доставляет тебе удовольствие.

Наступила весна 1886 года. Спасаясь от жаркого городского лета, Елена решила провести летние месяцы в местечке Остенд, на бельгийском побережье, пригласив туда Веру и ее старшую дочь. Графиня Вахтмейстер отправилась в Швецию по делам, а Елена в сопровождении недавно приехавшей к ней англичанки Эмили Кизлинг-бери – в Остенд. Они познакомились, когда в Нью-Йорке создавалось ТО, и с тех самых пор были очень дружны.

По дороге они заехали в Эльберфельд к Гебхардам, где Е.П.Б. собиралась погостить несколько дней, но растянула лодыжку и два месяца пролежала, одолеваемая разными хворями. У Елены Петровны с возрастом развилась хроническая болезнь почек, отчего ноги сильно отекали. Кроме того, колени были поражены артритом, так что каждый шаг причинял ей нестерпимую боль.

В это время она со свойственным ей юмором писала сестре: «Вот и задам себе работу, раз уж я одна; и из неугомонного странствующего Жида сделаюсь "раком-отшельником", окаменелым морским чудищем, выброшенным на берег. Буду писать и писать – единственное мое утешение! Увы, счастливые люди, кто может ходить! Что за жизнь быть постоянно больной – и без ног в придачу».

Вскоре Вера с дочерью тоже приехали в Эльберфельд, где дружной семьей прожили до середины лета, а затем отправились наконец в Остенд. Племянница, которую тоже звали Вера, позднее вспоминала интересный случай, произошедший в доме Гебхардов:

«Спускаясь по утрам вниз… я обычно заставала тетушку за работой. Насколько я знаю, в то время по утрам она ничего не писала, а только тщательно проверяла записи, сделанные накануне вечером. Однажды я застала ее в явном недоумении. Чтобы не беспокоить ее, я тихо села в стороне и стала ждать, пока она не заговорит сама… Наконец она обратилась ко мне: "Вера, не могла бы ты объяснить мне, что такое „пи“? "Застигнутая врасплох этим вопросом, я ответила, что так, по-моему, называется пирог по-английски. „Пожалуйста, не дурачься, – нетерпеливо проговорила она. – Разве непонятно, что я обращаюсь к тебе как к пандиту в математике? Подойди-ка и взгляни вот сюда“. Я посмотрела на лист, лежавший на столе перед ней. Он был испещрен цифрами и вычислениями. Довольно быстро я увидела, что число „пи“, равное 3,14159, во всех формулах записано неверно. Повсюду значилась величина 31,4159. С огромной гордостью я поспешила указать ей на ошибку. „Вот оно! – воскликнула она. – Эта проклятая запятая все утро не давала мне покоя. Вчера я слишком торопилась записать то, что видела, а сегодня глянула на страницу и чувствую – что-то не так; но вспомнить, где же была запятая в этом числе, когда я его видела, ну никак не могла“. В то время я очень мало знала о теософии вообще и, в частности, о том, как тетушка пишет свои книги. П конечно же никак не могла понять, как это она не нашла такую простую ошибку в тех очень сложных вычислениях, которые собственноручно записала. „Ты просто наивна, – сказала она, – если думаешь, что я действительно знаю и понимаю все, о чем пишу. Сколько раз повторять тебе и твоей матушке, что все это мне диктуют. Подчас я вижу манускрипты, числа и слова, о которых и понятия-то не имею“. Читая через несколько лет „Тайную Доктрину“, я узнала ту самую страницу. Речь там шла об индусской астрономии».

К концу 1886 года Вера с дочерью отправились домой, в Россию. Им на замену приехала графиня Вахтмейстер. Пора было возвращаться в Вюрцбург. Однако Елена настаивала на том, чтобы никуда не ехать, а остаться в Остенде, откуда до Лондона рукой подать, а значит, удобнее общаться с тамошними теософами. К тому же ей не хотелось сниматься с места, она постоянно писала, и для графини накопилось много секретарской работы. Решили остаться.

В один из тех дней, зайдя в кабинет «Старой Леди», графиня увидела, что весь пол усеян испорченными листами.

– Отчего такой беспорядок? – спросила она.

– Вот, двенадцать раз я пыталась правильно написать эту одну страницу, и всякий раз Учитель говорит, что все не то. Я, верно, с ума сойду от этих переделок; но оставьте меня. Буду работать, пока не справлюсь, – хоть всю ночь напролет. О, какие картины и панорамы, сцены, доисторические драмы и все такое! Никогда не видела и не слышала лучше… Каждое утро я просыпаюсь и вижу новое место и новое событие. Я снова веду двойную жизнь. Учитель находит, что мне слишком трудно смотреть на астральный свет, находясь в сознании. Поэтому уже примерно две недели я наблюдаю все, что мне нужно, как бы во сне. Я вижу огромные рулоны бумаги, на которых все написано, а потом восстанавливаю их по памяти.

Графиня Вахтмейстер принесла Елене чашечку кофе, чтобы хоть немного поддержать ослабшие силы «Старой

Леди», и оставила ее за утомительным занятием по переделке неудавшихся страниц. Через час Елена вновь позвала графиню. Она закончила работу, откинулась в кресле и закурила. После напряженной работы дамы любили поболтать за очередной чашечкой чая или кофе. Графиня, удобно устроившись в своем «вольтеровском» кресле, спросила:

– Почему могут происходить ошибки, когда вы записываете то, что считаете нужным?

– Видите ли, – объяснила Елена, – я делаю это так. Я создаю в воздухе перед собой нечто вроде вакуума, если так можно выразиться, и сосредоточиваю на нем взгляд и волю. И тогда передо мной проходят сцена за сценой, как картины в диораме. Если же мне нужно сослаться на сведения из какой-то книги, я концентрирую внимание, и появляется астральный двойник книги, из которой я беру то, что мне нужно. Чем меньше в уме смятения, огорчений, тем больше в нем энергии и целенаправленности, тем легче мне это удается. Но сегодня меня так расстроило письмо от X., что я никак не могла сосредоточиться, и сколько ни пыталась воспроизвести цитаты, получалось не то. Учитель говорит, что теперь все правильно, поэтому давайте пить чай.

Чаепитие предполагалось в конце каждого рабочего дня. Ровно в семь часов подавался чай, за которым велись бесконечные разговоры. Затем Елена Петровна принималась раскладывать пасьянс, считая, что при этом ум ее отдыхает. Графиня Вахтмейстер отмечала: «Похоже, механическое раскладывание карт давало ей возможность умственно расслабиться после дневного напряжения. По вечерам она никогда не заговаривала о теософии. Она настолько утомлялась за день, что нуждалась только в отдыхе. Поэтому я набирала как можно больше журналов и зачитывала из них статьи или отрывки, которые, как мне казалось, могли заинтересовать или развлечь ее. В девять она отправлялась в постель, где раскладывала вокруг себя русские газеты и читала их допоздна».

Благодаря помощи графини Вахтмейстер, работа над «Тайной Доктриной» стала быстро продвигаться, надо было только скорее записывать и обрабатывать имеющийся материал. В этот ответственный момент возникла неожиданная помеха: Елена Петровна была недовольна качеством чернил, продаваемых в Остенде. Она раздобыла более совершенную рецептуру по сравнению с той, которую использовала в Одессе, и начала изготавливать чернила сама, как некогда в России. Поскольку свойства новых чернил были оценены по достоинству, то производство их пришлось расширить, и вскоре оно выросло в маленькое доходное предприятие. Однако просуществовало оно недолго. По воспоминаниям графини: «Однажды в дверь Е.П.Б. постучалась впавшая в крайнюю нужду просительница. Глубоко тронутая историей несчастной женщины, Блаватская решила помочь ей. В кармане ее просторного рабочего капота денег не оказалось. Она выдвинула ящик письменного стола, но и там было пусто. Тогда она позвала: "Послушай, Констанс, отдай ей наш чернильный заводик; авось да выкарабкается". Так мы и поступили».

Вскоре после этого в Остенде появился некто Бертрам Китли, из Лондонской ложи ТО, который приложил немало усилий, чтобы убедить госпожу Блаватскую в целесообразности ее переезда в Лондон. Предполагалось, что она должна сформировать там центр основной теософской работы. Поначалу Елена Петровна сопротивлялась, как могла. Но, поразмыслив над всеми «за» и «против», все-таки согласилась, хотя и считала, что лучше Олкотта с этой работой не справится никто.

Глава 58 «Мейкотт»

О том, что приятная беседа, сигарета и чашечка чая служат для некоторых тремя составляющими одного философского понятия, именуемого «счастьем».

В Лондоне госпожа Блаватская поселилась в доме, окрещенным ее почитателями «Мейкотт», куда сразу стало приходить множество визитеров. Это был достаточно удобный для жизни и работы дом. Как только все привезенные из Остенда рабочие материалы были распакованы, Елена с головой ушла в работу и появлялась на людях только в отведенные им часы. «Ну вот, я и в альбионских туманах поселена! – писала она Вере. – Именно поселена, я не сама поселилась! Перетащили меня мои адмираторы, – чуть не на кровати, все время везли и на руках переносили. Далась я им!.. Решили, будто без меня и дороги в Царство Небесное не найдут. Прислали депутацию с петицией в 72 имени теософов, твердо решившихся лишить бедное Остенде моего „облагораживающего“ присутствия и „благодетельных магнетических токов“, – excusez du peu!.. Восчувствовали мы, – говорят, – дух святости и духовного усовершенствования в вашей атмосфере. Вы одни можете просветить нас и оживить впадающее в спячку и бездействие Лондонское общество! Ну вот, я приехала и поддала жару, – пусть не пеняют… Я сижу у стола и пишу, а они все у меня ходнем-ходят… Вчера был митинг, сформировали новую ветвь теософического общества и, вообрази, назвали единодушно – Blavatsky Lodge of the T. S.!..»

Действительно, новая теософская ложа была основана всего лишь через три недели после прибытия Елены Петровны в Лондон. Четырнадцать молодых людей объединились и создали знаменитую впоследствии Ложу Блаватской. Название они выбрали не случайно. Теософы тем самым публично выступили в поддержку основательницы своего движения, чье имя было запятнано усилиями различных клеветников.

Елена Петровна была благодарна своим сторонникам за поддержку, однако главной задачей считала написание «Тайной Доктрины».

Вскоре она получила указание Учителей готовить книгу к печати и начать редактирование имеющихся рукописей. Редактированием занялись Арчибальд и Бертрам Китли, окончившие в свое время Кембридж, которые тщательно просмотрели рукопись, изучили текст и пришли к выводу, что это выдающийся труд, однако составленный «без всякого плана, структуры или композиции». Елена немного расстроилась. Она не могла спорить с авторитетным мнением специалистов и, чтобы далеко не ходить, поручила им же исправить этот недостаток. Дабы не портить оригинал рукописи, Арчибальд и Бертрам Китли отдали ее перепечатать, а потом стали работать с машинописным вариантом. Работа предстояла колоссальная, требовала предположительно год времени. Получив одобрение автора, Арчибальд и Бертрам Китли с удовольствием приступили к редактированию.

Перестав трудиться над «Тайной Доктриной», Елена ощутила себя безработной. Она пыталась уверить соратников, что в этот период ей необходима какая-то деятельность по распространению идей Общества. Задача была не из легких. Выходить за пределы своего жилища «Старой Леди» было трудно, поэтому работать она могла только на дому. Теософы задумались и единственное, что смогли ей предложить – издавать теософский журнал под редакцией самой госпожи Блаватской. Елена обрадовалась идее, так как эта деятельность была ей знакома и интересна. Она сама придумала название журналу – «Люцифер». По ее мнению, Люцифер выступает носителем Света, хотя у многих это имя ассоциируется с падшим ангелом и силами зла. Елена Петровна была с подобным утверждением категорически не согласна. Пытаясь защитить свой выбор и как бы оправдываясь, она говорила: «Что вы на меня напали за то, что я свой журнал Люцифером назвала? Это прекрасное название! Lux, Lucis – свет; ferre – носить. "Носитель света" – чего ж лучше?.. Это только благодаря мильтоновскому "Потерянному раю" Lucifer стал синонимом падшего духа. Первым честным делом моего журнала будет снять поклеп недоразумения с этого имени, которым древние христиане называли Христа».

В это время графиня Вахтмейстер и американский художник Эдмунд Рассел, несмотря на яростное сопротивление самой госпожи Блаватской, настояли на ее посещении студии известного лондонского фотографа, сделавшего несколько удачных снимков «Старой Леди». Среди них была и знаменитая фотография, именуемая «Сфинкс», которая с тех пор стала не только визитной карточкой Блаватской, но и всего Теософского общества. Уже тогда было заказано более сотни этих снимков.

Дом в Мейкотте стал лондонским Центром эзотерического общества. Об этом доме говорили разное, называя его за глаза «домом известной русской ведьмы». Однако число любопытных только увеличивалось. Теперь у госпожи Блаватской появилось гораздо больше времени для общения, и она охотно отдавала его людям.

Как уже говорилось, гости каждый день заполняли дом «Старой Леди». У нее для каждого человека была особая манера. Она быстро изучала нового человека и находила интересную для беседы с ним тему.

Одну из таких встреч, которая произошла весной 1887 года, красочно описал молодой ирландец Чарльз Джонстон.

Чарльз Джонстон был одним из основателей Дублинской ложи Теософского общества, а впоследствии стал известен благодаря своим переводам древнеиндийских писаний. Он изучил санскрит, когда готовился к поступлению на государственную службу в Индии. По возвращении оттуда много писал для прессы, был известным публицистом, писателем, теософом, оккультистом, переводчиком с санскрита, индостанского и бенгальского языков, преподавал в Колумбийском университете и других организациях, сотрудничал в журналах и активно участвовал в теософском движении. Что примечательно, осенью 1888 года он породнился с Еленой Петровной Блаватской, став мужем ее племянницы Веры Желиховской, старшей дочери сестры Елены Петровны. Вера Желиховская позже перевела на английский язык и опубликовала письма Е. П. Блаватской к членам семьи Фадеевых.

Когда Джонстон в первый раз посетил госпожу Блаватскую в «Мейкотте», он сначала столкнулся с ее секретарем, молодым человеком, увлеченным теософией, который произвел на Джонстона очень яркое впечатление. Джонстон долго ожидал госпожу Блаватскую в приемной, поэтому у него было время составить о молодом человеке собственное мнение, беседуя с ним «о былых временах и о великой книге Е.П.Б. "Тайная Доктрина"».

«В то время госпожа Блаватская работала над книгой вместе со своим добровольным секретарем, который, считаясь ее учеником, был ей бесконечно предан, – писал Джонстон в своих воспоминаниях об этой встрече. – На протяжении семи лет он бескорыстно трудился ради ее дела, получая взамен от своей несдержанной руководительницы в основном бесконечные замечания и окрики.

Секретарь с упоением рассказывал мне удивительные вещи. Он читал благозвучные страницы об Универсальной Космической Ночи, когда исчезает Время; о Сияющих Сыновьях Манвантарической Зари; об Армиях Голоса; о водяных людях – страшных и ужасных, и о черных магах исчезнувшей Атлантиды; о Сыновьях Воли, о йоге и Неприступном Кольце; о Великом Дне, который будет с нами, когда все сольется воедино и вновь воссоединятся я и ты, ты и остальные.

Во второй половине дня Елена Петровна Блаватская заканчивала работу и принимала визитеров, с которыми любила поболтать и поспорить.

Тех, кто приходил к ней в первый раз, она поражала своими необычными, выходящими из ряда вон странностями, прежде всего внешним видом. Будучи очень грузной, необъятных размеров, дамой, модные наряды Елена Петровна не любила. Обычно она встречала посетителей в одном из своих шелковых синих халатов, из рукавов которого выглядывали рукава трикотажного костюма, и имела особую эмоциональную манеру разговора не только с прислугой и собственным секретарем, но и с посетителями, что их немало шокировало.

Обыкновенно днем, когда она поднималась из-за своего рабочего стола, гости ее уже ждали.

– Друг мой! Я так рада вас видеть! Проходите, поболтаем! Вы как раз к чаю! – восклицала она.

Приветственную речь завершало сердечное рукопожатие. Затем следовал пронзительный зов: "Луиза!", – и в комнате появилась швейцарская девушка-служанка, которая выслушивала множество распоряжений на французском языке. А Е.П.Б., удобно устроившись в кресле, придвигала к себе табакерку и принималась скручивать для себя и для гостя сигаретки, проворно перебирая своими ловкими, пожелтевшими от въевшегося никотина пальцами, чтобы обернуть слоями рисовой бумаги турецкий табак.

– А теперь я с чистой совестью могу предложить вам чаю, – предлагала хозяйка. Дальше начиналась беседа.

…В тот день Луиза постелила поверх углового столика белую скатерть, принесла поднос и зажгла лампу. Вскоре к нам присоединился секретарь, которому пришлось предварительно выслушать небольшую, но яркую (и самое главное, абсолютно незаслуженную) отповедь за отсутствие пунктуальности.

– Вы конечно же читали Отчет О.П.И. – Общества привиденческих исследований? И уже знаете, что я – русская шпионка и величайшая шарлатанка века?

Я ответил, что никогда не слышал ничего более несправедливого и необъективного и что, если бы я уже не состоял в вашем Обществе, то непременно вступил бы в него из-за одних только этих нападок.

– Им никогда не добиться серьезных результатов, – сказала Е.П.Б., – они слишком робки и слишком материалистично мыслят. Именно это и послужило скрытой причиной их нападок на меня. Молодой "англо-индиец" совершенно сбился с толку, и все бараны в стаде последовали за ним, потому что боялись бури, которая не замедлила бы разразиться, признай они наши феномены подлинными. Вы только представьте, какими могли быть последствия! Ведь вся современная наука оказалась бы тогда поверженной перед нашими Махатмами, и ей пришлось бы признать все, что я говорила об обитателях оккультного мира и об их потрясающих способностях. Сама мысль об этом должна была приводить их в ужас, вот они и решили сделать бедную сиротку-изгнанницу козлом (или вернее – козой) отпущения.

Ее лицо приняло умильно-мученическое выражение от притворной жалости к себе самой.

– Должно быть, так оно и есть, – согласился я, – поскольку сам Отчет показался мне совершенно бесхребетным.

– Вы действительно так думаете? Разумеется, так оно и есть! – воскликнула Е.П.Б., после чего вновь обратилась к своему секретарю, наградив его очередным залпом убийственной критики. Бедняге было указано на то, что он скуп, ленив, неаккуратен, неметодичен и вообще бесполезен. Когда же он предпринял неловкую попытку оправдаться, ЕЛ.Б. окончательно вышла из себя и заявила, что он "родился дурнем, живет как дурень, и дурнем же умрет"».

Бедный секретарь окончательно потерял самообладание и в результате оставил на белой скатерти желтую полоску от сваренного всмятку яйца.

– Вот, полюбуйтесь! – торжествующе заявила ЕЛ.Б., глядя на него с уничтожающей усмешкой, после чего повернулась ко мне, безмолвно требуя сочувствия своему великому горю. Это было совершенно в ее стиле – распекать своих учеников в присутствии сторонних людей. Однако они (ученики) от этого не переставали ее любить, что уже само по себе весьма красноречивый факт.

Когда речь коснулась обвинений в английской печати госпожи Блаватской в шарлатанстве, я поинтересовался ее мнением по поводу этих обвинений. Елена Петровна, ничуть не смутившись, охотно ответила, потягивая сигаретку:

– Отчасти здесь повинны британские предрассудки. Ни один англичанин не поверит, что от русского можно ждать чего-то доброго. Они всех нас считают лгунами. Вы ведь знаете, что в Индии они тайно следили за мною несколько месяцев, боясь, что я – русская шпионка. Не понимаю только, – задумчиво продолжала она, ни на секунду не сводя грозного взгляда со своего секретаря, – не понимаю, как эти англичане могут совмещать непоколебимую уверенность в собственном превосходстве с постоянным страхом перед нашим вторжением в Индию?

– Мы без труда удерживали бы то, что принадлежит нам, Е.П.Б., если бы и вы ограничивались тем же самым, – выдавил набравшийся смелости секретарь, чьи патриотические чувства оказались задетыми; при этом он все-таки старался не смотреть ей в глаза, а голос его заметно дрожал. Засим незамедлительно последовала ужасная расправа:

– Вот как! – заорала она. – Да что вы можете со своей куцей армией? Нравится тебе это или нет, дорогой мой, но, когда русские встретятся с англичанами на афганской границе, мы просто передавим вас всех как блох!

Признаюсь, я в жизни не видел ничего более убедительного. В ярости она вскочила с кресла, похожая на всю пятимиллионную русскую армию, поднятую по тревоге, чтобы обрушиться всей своей неподъемною массой на гордо поднятую голову зажмурившегося от ужаса британца. Будучи выведенной из себя, Е.П.Б. была неудержима: она просто давила своим превосходством каждого, кто приближался к ней; необычайная сила ее личности проявлялась повсюду, даже когда Е.П.Б. бывала больна и тяжко страдала; казалось, эта сила только и ждет возможности выплеснуться наружу. Я еще никогда не видел более энергичного человека. Она была живым доказательством своего учения о божественной природе воли.

– Но, Е.П.Б., – промямлил было секретарь; однако на сей раз ему хватило одного испепеляющего взгляда. В отчаянии он принялся покрывать свой тост еще одним слоем масла, чем навлек на себя обвинение в обжорстве.

– Похоже, сэр, сегодня вечером вы решили учинить мне форменный допрос, – улыбнулась Е.П.Б., скручивая для меня вторую сигарету. Потом она свернула еще одну – для себя – и с видимым удовольствием затянулась. – Мы учим людей древнейшей истине, которая тем не менее нуждается в постоянном напоминании. Эта истина – Вселенское Братство.

– Только, ради бога, избавьте нас от общих фраз и неконкретных определений. Скажите точно, что означает для вас это понятие?

– Извольте, возьмем вполне конкретный случай, – сказала она, смерив задумчивым взглядом своего секретаря, который слушал – спокойно и с искренним интересом – все, что она говорила (хотя, я уверен, он уже слышал все это от нее великое множество раз). Под ее взглядом он снова занервничал, и Е.П.Б. не замедлила этим воспользоваться, напустившись на него в очередной раз.

– Возьмем, к примеру, англичан, – сказала она и посмотрела на секретаря своими ясными голубыми глазами так, будто ему одному предстоит ответить за все прегрешения своей расы.

– Е.П.Б., – предусмотрительно сказал он, со вздохом вставая из-за стола, – я, пожалуй, поднимусь наверх. Мне еще надо сделать копию рукописи "Тайной Доктрины", – и, не дожидаясь ответа, незамедлительно исчез.

– Думаете, он и вправду будет работать? – спросила Е.П.Б. с улыбкой, исполненной бесконечного добродушия. – Только не он. Сейчас заберется в кресло, будет выкуривать одну за другой свои бесконечные сигареты, почитывая какой-нибудь душераздирающий роман.

Однако на сей раз она ошиблась. Когда я поднялся наверх, чтобы попрощаться, секретарь действительно сидел в своем кресле и безмятежно курил сигарету, но читал не роман, а детектив. Увидев меня, он тут же уселся верхом на книжку и пробормотал, что как раз собирался приступить к работе».

Глава 59 Тайная доктрина

«Можно ли найти идею более прекрасную, чем та, согласно которой разумная жизнь универсальна и пребывает во всем, от галактики до атома, а мертвой материи не существует? Если она верна, то в ней содержится решение великой загадки обитаемости других миров. Если минералы – живые, тогда, конечно, все миры обитаемы. В Тайной Доктрине есть захватывающее утверждение о том, что все планетные и звездные тела есть, были и будут „обитаемы человеком“.

Рецензия к книге «Тайная Доктрина»

Первый том главного труда жизни Елены Петровны – «Тайная Доктрина» – вышел в свет 1 ноября 1888 года, второй – 28 декабря того же года.

Книга имела подзаголовок: «Синтез науки, религии и философии». Знания, которые можно почерпнуть из этого труда, до сих пор находятся на пределе интеллектуальных возможностей современного человечества.

Читать ее было не просто. Книга требовала особого сосредоточения мысли и восприятия философских понятий, к которым не каждый подготовлен. Скорее всего, «Тайная Доктрина» была предназначена людям будущих поколений, когда не единицы, а большинство осознает, что мир наш намного сложнее, чем нам видится; что физическая, осязаемая компонента этого мира есть лишь «верхушка айсберга» Вселенной. Как говорила сама Елена Петровна, она «поспешила с этой книгой лет на сто», а то и на все двести.

«В "Тайной Доктрине" заложены начала многих наук будущего», – говорили уже при ее первом издании. А современные ученые, изучая этот труд, с изумлением замечают, что Блаватская описала то, что наука открыла гораздо позже: эквивалентность энергии и массы, существование электрона, радиоактивность, квантование в природе, корпускулярно-волновой дуализм, расширяющуюся Вселенную, цикличность расширения и сжатия Космоса.

Только что выпущенное издание первого тома «Тайной Доктрины» разошлось мгновенно, и потребовался дополнительный тираж. Уильям Стед, знаменитый редактор «Пэлл-Мэлл газет» и «Ревью оф ревьюз», который получил экземпляр книги от самой Блаватской, не мог не выразить автору слова восхищения.

«Вы – величайшая женщина, и я думаю, что никто, кроме вас (будь то мужчина или женщина), не смог бы написать „Тайную Доктрину“, – писал ей Уильям Стед. – Я даже не чувствую себя достаточно компетентным, чтобы высказываться по поводу ее необыкновенного содержания, – ведь я в этом полный невежда… Я не могу сказать, что понимаю вас, поскольку мир, в котором вы обитаете, настолько богат измерениями, что мне даже представить это не под силу, но все же я не настолько глуп, чтобы не видеть, что гений ваш не от мира сего и что вы обладаете необычайными литературными и популяризаторскими талантами, которым прочие ваши собратья вполне могут завидовать. Я должен очень поблагодарить вас за вашу книгу. Пока я прочел только введение и главу о Кили, так как очень интересуюсь его открытиями, но предвкушаю удовольствие от дальнейшего чтения. Огромное спасибо за обещание прислать второй том».

Когда в конце года вышел второй том, Стед столкнулся с проблемой рецензирования. Постоянные обозреватели делать это отказались. Тогда он вспомнил об Анни Безант и попросил ее помочь. Анни Безант была реформисткой. Отвергая христианство, она стала соратником Чарльза Бредли, свободного мыслителя-атеиста. Когда у нее возник интерес к социализму, она работала с Джорджем Бернардом Шоу в Фабианском обществе. Кроме того, госпожа Безант была одним из интереснейших ораторов тех времен.

Получив предложение от издателя, миссис Безант дала согласие на рецензирование, о чем впоследствии вспоминала: «По мере того как я переворачивала страницу за страницей, книга захватывала меня все больше и больше. До чего же знакомым мне все это казалось; как легко забегал вперед мой ум, предвосхищая выводы; как все в ней было естественно, как логично, как тонко и в то же время понятно. Я была потрясена, ослеплена светом, в котором разрозненные факты представали частью грандиозного целого. Все головоломки, загадки, вопросы, мучившие меня, казалось, исчезли». «Это впечатление было отчасти иллюзией, – добавляет она, – поскольку рассудку еще предстояло постепенно усваивать то, в чем интуиция прозрела истину». «Но я увидела свет, – продолжает она, – и в этой вспышке озарения поняла, что изнурительный поиск завершен и Истина найдена. Я написала рецензию и попросила м-ра Стеда замолвить обо мне словечко автору. А потом послала записку с просьбой принять меня».

Госпожа Блаватская любезно согласилась на встречу. С тех пор Анни Безант, убедившись в естественности идей теософии, стала одной из лучших продолжательниц дела Елены Петровны Блаватской.

Глава 60 «Камень» и «дева»

«Я – психологическая задача, ребус и энигма для грядущих поколений, сфинкс!»

Е. П. Блаватская

В начале 1889 года самочувствие Елены Петровны ухудшилось. Она сообщила сестре Вере:

«Как видишь, я в Брайтоне, на побережье, куда меня послали врачи дышать океаническими испарениями Гольфстрима, чтобы излечиться от полного нервного истощения. Я не чувствую никаких болей, только сильное сердцебиение, звон в ушах – я почти оглохла, – а еще слабость, такую слабость, что с трудом могу руку поднять. Мне запрещено писать, читать и даже думать, вместо этого я должна целые дни проводить на воздухе – "сидеть у моря и ждать погоды". Мой врач испугался сам и напугал всех сотрудников. Это очень дорогое место; а денег у меня – пшик! Поэтому мои эзотеристы тотчас же собрали деньги и уговорили меня поехать. И теперь субсидии на мое лечение текут со всех концов света; некоторые даже без подписи, просто адресованы мне. Америка особенно щедра, так что, право слово, мне неловко… Подле меня поочередно дежурят двое или трое теософов, которые приезжают из Лондона; стерегут каждое мое движение, словно церберы. Как раз сейчас один из них просунул голову в дверь, слезно просит, чтобы перестала писать, но должна же я дать знать, что все еще жива. Ты ведь бывала в Брайтоне, не так ли? Здесь прекрасная весенняя погода; солнце просто итальянское, воздух великолепный; море как зеркало, и все дни напролет меня катают туда-сюда по эспланаде в кресле для инвалидов. Это так мило. Думаю, что я уже достаточно окрепла. Мозги мои шевелятся гораздо медленнее, но раньше я просто боялась за свою голову. "Вы перетрудились, – говорит (мой врач). – Вы должны дать себе отдых". Вот так! И это – при всей той работе, что лежит на мне! "Будет с вас ваших писаний, – говорит, – теперь катайтесь". Легко ему говорить, ну да все равно, я должна привести в порядок третий том (Тайной) Доктрины, да четвертый едва начат…Не бойся».

После небольшого отдыха Елена Петровна вновь хотела приняться за работу, но ей пришлось заняться переездом. Для Ложи Блаватской было необходимо более просторное помещение поближе к центру Лондона.

«Мне запрещено теперь работать, но все равно я ужасно занята, перебираюсь с одного конца Лондона на другой, – писала она в апреле 1890 года Вере. – Мы сняли три отдельных дома, соединенных садом, на несколько лет с разрешением на пристройки. Я строю лекционный зал, вмещающий триста человек; зал задуман в восточном стиле, из полированного дерева, и облицован кирпичом, чтобы холод не проникал, без потолка внутри, крышу будут поддерживать балки, тоже из полированного дерева. Один из наших теософов, художник, собирается расписать его аллегорическими символами и картинами. Это и впрямь будет великолепно!»

И действительно, художник расписал сводчатый потолок символами шести великих религий и зодиакальными знаками. В то время это был смелый шаг, так как в Англии были очень сильны религиозные традиции. Как только ремонт был закончен, Елена Петровна поселилась в новом здании, расположенном на Авеню-Роуд, куда переехала и большая часть сотрудников штаб-квартиры Общества.

Об этом периоде ее жизни осталось множество воспоминаний ее современников, некоторые выдержки из которых создают ее неординарный образ:

1) Обстановка. – «Комната Елены Петровны обставлена в типичном для эпохи викторианском стиле, довольно большая, – вспоминал один из посетителей, – в глаза бросались многочисленные маленькие столики и этажерки, расставленные вокруг того места, где сидит Е.П.Б. – уже очень больная, со следами водянки, придающей ее телу, некогда стройному, неестественную полноту; создается впечатление, что она едва ли сумеет подняться с кресла. Я вижу ее сзади, обрамленную светом, льющимся из окна. За окном виден зеленый массив Холлэнд-парка.

Я осматриваю комнату, стараясь не шуметь. Дальняя часть помещения занята пестрой коллекцией: книги, пергаменты, свитки из ткани, вероятно, с письменами, бронзовые статуэтки с юга Индии, отобранные скорее из-за символики, нежели из-за древности или внешнего вида, ковры из Адони, деревянные блюда из Морадабада, кашемировые салфетки, сенегальские изображения, на полу ковры из палгатского волокна. Необычные фигурки неизвестного происхождения, камни, какие-то маленькие окаменелости, собранные во время путешествий по дальним странам и не имеющие особой ценности, которые подходят скорее для кабинета старого лорда-путешественника, нежели знатной русской дамы. Я не подозревал, что кресло Е.П.Б. вращающееся, – она уже не работает спиной ко мне, а весело смотрит на меня, ожидая, когда я закончу свой осмотр. Извинившись, я подхожу и сажусь на деревянный стул у полунакрытого стола в двух метрах от нее, на который она мне указала».

2) Распорядок работы. – «Правила, заведенные в доме, были – и остались – очень простыми, – вспоминала об этом периоде Анни Безант, – но Е.П.Б. настаивала на том, чтобы наша жизнь была предельно размеренной. Мы завтракали в 8 часов, потом работали с перерывом на ленч в час дня до ужина в семь. После ужина все дела, касающиеся Общества, отставлялись в сторону, и мы собирались в комнате Е.П.Б., где обсуждали наши планы, получали наставления, слушали, как она объясняет самые запутанные вопросы. В полночь все огни в доме гасли. Сама она писала безостановочно; постоянно недомогающая, но с непреклонной волей, она заставляла свое тело служить ей… В роли учителя она была удивительно терпелива, объясняя одну и ту же вещь по-разному снова и снова, но если ее объяснение все равно не доходило, она откидывалась на спинку кресла: „Бог мой (легкое „Mon Dieu“ иностранки), – неужто я совсем дура, коль вы никак не поймете?“ „Ну-ка, вот вы, вы, – обращалась она к кому-нибудь, на чьем лице читались робкие проблески понимания, – объясните этим олухам царя небесного, что я имею в виду“. Если ученик подавал надежды, она безжалостно боролась с его тщеславием, самомнением, претензиями на обладание знанием; острые стрелы иронии разили любое притворство. Других она гневной насмешкой пробуждала от летаргии; она в полном смысле слова сделала себя орудием для подготовки учеников, при этом ее совершенно не волновало, что они или кто-то другой станут думать о ней, лишь бы это шло им на пользу».

3) Досуг. – «Любимейшим удовольствием ее было в эти последние наши вечера слушать русские, простые песни… – писала Верочка, которая в то время вместе со своими двумя дочерьми гостила у сестры в Лондоне. – То и дело обращалась она то к одной, то к другой из дочерей моих с заискивающею просьбой в голосе: „Ну, попой что-нибудь, душа!.. Ну, хоть Ноченьку!.. Или Травушку… Что-нибудь наше родное спойте…“ Последний вечер перед отъездом нашим до полуночи дочери мои, как умели, тешили ее; пели ей „Среди долины ровной“ и „Вниз по матушке по Волге“, и русский гимн наш, и русские великопостные молитвы. Она слушала с таким умилением, с такою радостью, будто знала, что больше русских песен не услышит».

4) Обучение, идеи. – «На прошлой неделе Е.П.Б. особенно интересно говорила о „Тайной Доктрине“. Надо постараться упорядочить это и записать, пока все еще свежо в моей памяти, – тщательно конспектировали каждый шаг своей руководительницы теософы. – По ее собственным словам, „лет через тридцать-сорок это может кому-то пригодиться“. Прежде всего, „Тайная Доктрина“… содержит, по ее словам, ровно столько, сколько мир сможет воспринять в грядущем столетии. В связи с этим возник вопрос, на который она ответила следующим образом: „Мир“ означает человека, живущего в личностной Природе. Этот „Мир“ найдет в двух томах „Тайной Доктрины“ все, что доступно его пониманию, но не более. Но это не значит, что Ученик, который не живет в „Мире“, не сможет найти в этой книге больше, чем находит в ней „Мир“. В каждой форме, какой бы грубой она ни была, содержится скрытый образ ее создателя. Подобно этому и в авторском сочинении, каким бы туманным оно ни было, запечатлено скрытым образом знание его автора».

«Мир еще не готов воспринять философию оккультных наук – пусть он сначала убедится в том, что в невидимом мире есть существа, и что в человеке скрыты способности, которые смогут сделать его Богом, здесь, на Земле, – утверждала на закате своей жизни Елена Петровна Блаватская. – Есть путь нелегкий, тернистый, изобилующий всевозможными опасностями, но все же существующий и ведущий к самому сердцу Вселенной. Я могу рассказать, как найти тех, кто укажет вам тайные врата, открывающиеся только внутрь, но тут же и навсегда захлопывающиеся за неофитом, ступившим за них. Нет опасности, не преодолимой бесстрашной отвагой; нет испытания, которое не могла бы пройти безупречная чистота; нет трудности, с которой не справился бы сильный разум. Тех, кто побеждает, ждет впереди награда; для тех, кто проиграл, впереди множество жизней, в которых еще может прийти успех».

Теософы попросили Елену написать «Мемуары», чтобы она сама изложила события своей жизни так, как она их помнила. К тому же многим были интересны некоторые моменты, о которых в обществе спорили из-за выдвинутых против нее когда-то обвинений, достаточно потрепавших ей нервы.

Сначала Елена Петровна приняла предложение «в штыки», но потом согласилась.

«Отдаю себя в ваши руки, – сказала она, – но только прошу вас помнить, что эти «Мемуары» подобно вулкану выбросят наверх новую грязь и пламя… ЛОЖЬ – блестящий, полный жизни вымысел имел бы больший успех, чем подобные отрывочные сведения и эпизоды. <…> Я смотрю на всех этих людей, лающих и исходящих ядом вокруг меня ныне, как бесплотный дух может взирать на собак, кидающихся с лаем на его тень. Я выстрадала весь запас страдания, отпущенный мне моей земной природой, и горючего больше нет».

Она понимала, что всех интересует не ее общественная деятельность, которая была всем хорошо известна, а ее личная жизнь «с подробностями». Ее признания могли подлить масла в огонь и добавить пищи для домыслов, уже брошенных миру семьей Коломб и прочими недоброжелателями, испортившими ее репутацию. Поэтому она ответила в свойственной ей манере.

«Мне часто напоминают о том, что я, как общественный деятель, женщина, вместо выполнения своих чисто женских функций, исполнения супружеских обязанностей со своим мужем, рождения детей, вытирания их носов, забот о своей кухне и нахождения утешения с помощниками по супружеству, тайком и за спиной мужа, избрала путь, который привел меня к дурной славе и известности. И поэтому можно было ожидать всего того, что со мною произошло. Отлично, я признаю это и соглашаюсь. Но в то же время я говорю миру: „Дамы и господа, я в ваших руках и подлежу суду. Я основала Т.О., но над всем тем, что было со мною до этого, опущено покрывало, и вам нет до этого никакого дела. Я оказалась общественной деятельницей, но то была моя частная жизнь, о которой не должны судить эти гиены, готовые ночью вырыть любой гроб, чтобы достать труп и сожрать его, – мне не надо давать им объяснений. Обстоятельства запрещают мне их уничтожить, мне надо терпеть, но никто не может ожидать от меня, что я стану на Трафальгарской площади и буду поверять свои тайны всем проходящим мимо городским бездельникам или извозчикам. Хотя к ним я имею больше уважения и доверия, чем к вашей литературной публике, вашим „светским“ и парламентским дамам и господам. Я скорее доверюсь полупьяному извозчику, чем им“». <…>

«Я мало жила на своей родине в так называемом „обществе“, но я его знаю – особенно в последние десять лет – может быть лучше, чем вы, хотя вы в этом культурном и утонченном обществе провели более 25 лет.

Ну, хорошо, униженная, оболганная, оклеветанная и забросанная грязью, я говорю, что ниже моего достоинства было бы отдать себя их жалости и суду. Если бы я даже была такой, какой они рисуют меня, если бы у меня были толпы любовников и детей, то кто во всем этом обществе достаточно чист, чтобы открыто, публично бросить первым в меня камень?»

Она написала свои мемуары, но не стала откровенничать и опустила те самые «подробности», которые ожидали от нее услышать, в виде объяснений к распространяемым слухам, предположениям или догадкам, изложив только то, что считала нужным для понимания ее личности.

«Как они сейчас написаны, – говорила она, – эти несчастные "Мемуары" действительно напоминают костюм Арлекина, сшитый из разных лоскутков. Остается впечатление робкой испуганной нищенки, решившей потолкаться в изысканном обществе среди леди и джентльменов. <…> Не дразните дремлющих собак».

В последние месяцы своего пребывания на Земле Елена Петровна Блаватская была занята подготовкой задуманного ею большого Теософского словаря. Незаметно для окружающих, 8 мая 1891 года, ее душа ушла в иное измерение, оставив свою оболочку в кресле, за рабочим столом.

В оккультизме образ «Красной Девы» символизирует превращение низшей животной природы человека в высшую духовную и олицетворяет огромную работу, а «Камень», как символ, рождается, подобно ребенку, от Девы, питаясь тем, что она в него вкладывает.

Елене Петровне Блаватской удалось найти свой «Камень» и «Деву» – она сама стала воплощением образа Девы, подарившей миру рожденный ею «Камень», в котором сосредоточена великая мудрость и тайны Вселенной.

В ее жизни было много разных людей, которые искренне ее любили и пожертвовали ради нее всем, чем могли. Многие, кого любила она, покинули ее в этом бренном мире, оставив бороться с обстоятельствами за учение, которое она должна была донести и подарить людям. И только один призрачный образ, прошедший с ней через всю ее жизнь, который она боготворила и которому осталась верной до самого конца, ушел вместе с ней навсегда.

«Мы с теми, с кем расстались в материальной плоскости бытия, и притом мы намного ближе к ним теперь, чем когда они были живы, – говорила она людям. – Ибо чистая божественная любовь не просто цветок человеческого сердца, ее корни – в вечности. Духовная святая любовь бессмертна, и карма рано или поздно приводит всех, кто любил друг друга с такой духовной силой, к повторному воплощению в одной и той же семейной группе. Повторяем, что любовь до гроба и после, пусть ее и называют химерой, обладает магической и божественной силой, которая воздействует и на живущих… Она будет проявляться в их снах, а подчас и в разного рода событиях – когда как будто само Провидение спасает и оберегает; ибо любовь есть прочный щит и не знает границ пространства и времени».

Библиография

Использованная литература

1. Мэрфи Г. Елена Блаватская. Урал LTD, 1999.

2. Крэнстон С. Е. П. Блаватская. Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения. Рига-Моск-ва: Лигатма, 1999.

3. Блаватская Е. П. Письма к Синнету. М.: Сфера, 2002.

4. Блаватская Е. П. Письма друзьям и сотрудникам. М.: Сфера, 2002.

5. Блаватская Е. П. Практический оккультизм. М.: ACT, 2004.

6. Писарева Е. Ф. Елена Петровна Блаватская. Киев: МП «Элисс», 1991.

7. Богданович О. Блаватская и Одесса. Одесса: Путь познания, 1999.

8. Советский Энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1981.

9. Нэф М. К. Личные мемуары Е. П. Блаватской. 1935.

10. Желиховская В. П. Радда-Бай. М.: СП Интербук, 1992.

11. Блаватская Е. П. Из пещер и дебрей Индостана. М.: 1994.

12. Блаватская Е. П. Челы и др. статьи об ученичестве.

13. Шамбала – это не миф. М.: Эксмо, 2008.

14. РерихН. К. Шамбала. М.: 1995.

15. Рерих Н. К. Семь великих тайн космоса. М.: ЭКСМО, 2003.

16. Письма Махатм. Самара,1993.

17. Субрамуниясвами С. Ш. Свитки из Лемурии. М.: София, 2008.

19. Рудзитис Р. Братство Грааля. Рига, 1994.

20. Желиховская В. П. Рада-Бай (правда о Блаватской).

21. Соловьев В. С. Современная жрица Изиды: Мое знакомство с Е. П. Блаватской и «теософическим обществом». 1892.

22. Письма Мастеров Мудрости. М.: Сфера, 1997.

23. Фадеев А. В. Россия и Кавказ в первой трети IX века. М.: АН СССР, 1960.

24. Кавтарадзе А. Г. Генерал А. П. Ермолов. Тула, 1977.

25. Народное восстание в Индии. 1857–1859.

26. Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960.

Статьи

27. Джонстон Чарлз. Елена Петровна Блаватская» [ «The Theosophical Forum», New York, vol. V, № 12, April, 1900; June, July, 1900.].

28. «Интервью с E. И. Блаватской», 1991. Хорхе Анхель Ливрага, основатель классической философской школы «Новый Акрополь».

29. Суббая Чети. Воспоминания о Блаватской. // The Theosophist, октябрь, 1931.

30. Оккультный мир Е. П. Блаватской. Воспоминания и впечатления тех, кто ее знал. // Сост. Д. X. Колдуэлл; Пер. Олега Матвеева.

31. Учитель Кут-Хуми. – «Учитесь быть Любовью».

32. Блаватская Е. П. Тибетские Учения. //Люцифер, октябрь, 1894.

33. Блаватская Е. П. Тау-Триадельта. Африканская магия.

34. Блаватская Е. П. Челы. Теософист, октябрь, 1884.

35. Блаватская Е. П. Являются ли челы «медиумами»? Теософист, июнь, 1884.

36. Блаватская Е. П. Махатмы и челы. Теософист, июль, 1884

37. Блаватская Е. П. Практический оккультизм. Люцифер, май, 1888.

38. Долгин Ю. И. Научные предвидения Блаватской. // Вестник теософии, 1992, № 1.

39. Березанская Н. Елена Блаватская и ее семья на Украине.

40. Желиховская В. П. Е. П. Блаватская и современный жрец истины: Ответ г-жи Игрек (В. П. Желиховской) г-ну Всеволоду Соловьеву. // Публ.: Александр Тюриков, Артемовское Рериховское общество, Украина.

Центр исследований блаватской (Индия, Мадрас)

41. Свидетельства полковника Хенри Олкотта о его встречах с Учителем Морьей. // Сост. и ред. – Д. X. Колдуэлл. Более подробные сведения о его жизни можно найти в следующих книгах: Мерфет X Янки-маяк буддийского света: жизнь полковника Хенри С. Олкотта. (Howard Murphet «Yankee Beacon of Buddhist Light: Life of Col. Henry S. Olcott», Wheaton, Illinois, Quest Books, The Theosophical Publishing House, 1988); Профеpo С. Белый буддист: азиатская одиссея Хенри Стил Олкотта (Stephen Prothero, «The White Buddhist: The Asian Odyssey of Henry Steel Olcott», Bloomington, Indiana, Indiana University Press, 1996.)

42. Безант А. Учителя. 1912. Пер. с урезанного издания 1993. БезантА. Строение космоса. Лекции, прочитанные на XVIII съезде Теософического общества в Адьяре 27–30 декабря 1893 г.

43. Безант А. Сила мысли, ее контроль и культура; Тупики цивилизации и ключи к ним; Необходимость перевоплощения. // Лекции, читанные в Лондоне летом 1924 г.

44. Безант А., Ледбитер Ч. Мыслеформы (по изданию – Adyar, 1978, Thoughtforms, 9-е изд.)

45. Чаттерджи М. Гималайские Братья – существуют ли они? // Theosophist, Dec., 1883.

46. Incidents in the Life of Madame Blavatsky, compiled and edited by A.P.Sinnet. – London, 1886.

47. Wachtmeister C. Reminiscences of H. P. Blavatsky and «The Secret Doctrine». – London, 1893. – P. 56–57. (Далее – C.Wachtmeister, Reminiscences.)

48. Компиляция из: Vera P. de Zhelihjvsky. Helena Petrovna Blavatsky // Lucifer. – London, November 1894.

49. Report of the Result of an Investigation into the Charges against Madame Blavatsky Brought by the Missionaries of tht Scottish Free Church of Madras, and Examined by a Committ appointed from that Purpose by the General Council of the Theosophical Society. – Madras, India, 1885.

50. Coulomb E. Some Account of My Intercourse with Madame Blavatsky from 1872 to 1884; with Additional Letters and a Full Explanation of the Most Marvellous Theosophical Phenomena. – Madras, India, 1884

51. Ghost Stories Galore: A Night of Many Wonders at Second Hand in the Eighth Avenue Lamasery // The New York World. – April 21, 1878.

52. Olcott H. S. Old Diary Leaves: The True Story of the Theosophical Society. – V 1. – New York, 1895.

53. Some Unpublished Letters of Helena Petrovna Blavatsky, with Introduction and Commentary by Eugene Rollin Corson. London, 1929.

54. Компиляция из: Olcott H. S. The First Leaf of T. S. History // The Theosophist. – Adyar, Madras, India, November, 1890. – P. 65–70; Olcott H. S. Historical Retrospects. – Madras, India, 1896.

55. Theosophical Review. – London, January 1902.

56. Voyage with M-me. Blavatsky: The Summary Manner in Which She Silenced a Skeptical First Officer // The Philadelphia Inquirer. – May 11, 1891.

57. Gordon A. Instantaneous Transmission of Another Letter // Psychic Notes. – Calcutta, India, March 30, 1882.

58. Mavalankar D. K. A Great Riddle Solved // The Theosophist. – Adyar, Madras, India, December 1883 – January 1884. P. 61–62; перепечатано в Damodar.

59. Компиляция из писем У К. Джаджа // The Word.– New York, April 1912.

60. SinnettA. P. Early Days of Theosophy in Europe. London, 1922.

61. Wachtmeister C. Reminiscences.

62. Johnston C. Helena Petrovna Blavatsky // The Theosophical Fomm. New York, April, May, June and July 1900; перепечатано в Н. Р. B.’s Collected Writings. – V 8. 63. Russell E. Isis Unveiled // The Theosophical Outlook. SanFrancisco, California, April 26,1919.

64. Tweedale V. Ghosts I Have Seen and Other Psychic Experiences. – New York, 1919.

65. BesantA. An Autobiography. – London, 1893. 66. H. P. B.: In Memory. (Личные мемуары E. П. Блаватской / пер. с англ. Л. Крутиковой и А. Крутикова).

67. Компиляция из: Besant A. Autobiography.; BesantA. The Masters. – Adyar, Madras, India, 1912; переиздание 1977. – 68. Rev. B.Old. Memories of H.P.B. – Over 50 Years Ago // The Theosophist. – Adyar, Madras, India, November 1941.

69. The Mahatma Letters to A. P. Sinnett from the Mahatmas M. & К. H. Pasadena, California, 1975, факсимиле второго издания. – P. 478–479 (Далее – ML, 2nd Ed.), также в The Mahatma Letters to A.P Sinnett from the Mahatmas M. & К. H. – Adyar, Madras, India, 1962, 3-е изд. испр.

70. Some Unpublished Letters of Helenf Petrovna Blavatsky. – London, 1929.

Оглавление

Глава 1 Дворянство не порок

Глава 2 «Ощипанная ворона»

Глава 3 Капкан на генерала

Глава 4 В пику самой себе

Глава 5 Красная дева

Глава 6 Свадьба под конвоем

Глава 7 Медовый месяц

Глава 8 Прогулки верхом

Глава 9 Араратская долина

Глава 10 Последняя капля

Глава 11 Бегство

Глава 12 Тайный план

Глава 13 На чужом берегу

Глава 14 Первый гонорар

Глава 15 Странная находка

Глава 16 Разговор у окна

Глава 17 Чудеса пустыни

Глава 18 Древние камни

Глава 19 Мост Ватерлоо

Глава 20 Судьбоносная встреча

Глава 21 «Отцы и дети»

Глава 22 Старые знакомые

Глава 23 Итальянские страсти

Глава 24 Соединение

Глава 25 Вестник

Глава 26 Под стук колес

Глава 27 Первое кругосветное

Глава 28 Знакомство с Индией

Глава 29 Воплощение

Глава 30 В кругу родных

Глава 31 Феномены

Глава 32 Важный экзамен

Глава 33 Восстановление

Глава 34 На Кавказе

Глава 35 Новые испытания

Глава 36 Трансформация

Глава 37 Нечаянная встреча

Глава 38 Одесса

Глава 39 Карма

Глава 40 У стен монастыря

Глава 41 В ашраме учителя

Глава 42 Заветная цель

Глава 43 Почтовый голубь

Глава 44 Дорога через океан

Глава 45 Настоящий полковник

Глава 46 Создание общества

Глава 47 Шаг в стиле «а ля Блаватская»

Глава 48 Изида

Глава 49 Ламаистский монастырь

Глава 50 Свершилось!

Глава 51 Милая сердцу Индия

Глава 52 «Старый свет» в новом свете

Глава 53 Скандал

Глава 54 Удар за ударом

Глава 55 Непредсказуемое

Глава 56 Заказ на убийство

Глава 57 Остенд

Глава 58 «Мейкотт»

Глава 59 Тайная доктрина

Глава 60 «Камень» и «дева»

Библиография

  Использованная литература

  Статьи

  Центр исследований блаватской (Индия, Мадрас) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg