Стиль «Песни про купца Калашникова»
1
«Песня про купца Калашникова» появилась в 1837 году, во время кавказской ссылки Лермонтова. В 1838 году она была напечатана в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» за подписью «-въ».
Тема личности явственно прослеживается в огромном большинстве произведений Лермонтова. Центральная фигура титанического, мрачного, романтического героя байроновского типа (в ранних произведениях Лермонтова) постепенно эволюционирует, обогащаясь новыми чертами, приближаясь к реальной действительности. Лермонтов ставит своего героя в разнообразные ситуации, стремясь выявить его личность с наибольшей полнотой.
В середине 30-х годов Лермонтов создает ряд крупных произведений, где центральным моментом является любовный конфликт. Это драмы «Маскарад» (1835–1836), «Два брата» (1836), поэмы «Хаджи Абрек» (1833–1834), «Боярин Орша» (1835–1836), «Тамбовская казначейша» (1838) и др.
Сравнительный анализ этих произведений представил бы значительный интерес. Везде повторяется традиционная схема: муж — жена — любовник (предполагаемый любовник — в «Маскараде»), но конфликт происходит в разных условиях и заканчивается по-разному. Эта же тема повторяется и в «Песне про купца Калашникова» (1837).
Во всех названных произведениях конец драмы трагичен. Это либо физическая гибель одного из героев, либо тяжелая душевная драма (чаще же — то и другое вместе. Исключение представляет только «Тамбовская казначейша», произведение более позднее, написанное в ином плане). Обыденная действительность звучит резким диссонансом бурным страстям, бушующим в лермонтовских драмах. Вероятно, поэтому Лермонтов так охотно ставит своих героев в экзотическую обстановку («Хаджи Абрек» и др.) или показывает их в исторической перспективе («Боярин Орша»). Диссонанс усиливается еще и тем, что Лермонтов видит и изображает современное ему общество, нисколько не идеализируя его. Это —
Образы бездушные людей, Приличьем стянутые Маски («1-е января»),неспособные к активной деятельности, неспособные к глубокому чувству, общество без будущего и без цели в этом будущем, почти то пляшущее «сборище костей», о котором в свое время писал Одоевский («Бал»)[1]. Эта тема недовольства современностью позднее (1838–1839) станет ведущей в творчестве поэта. Поэтому глубоко прав был Белинский, когда он писал, имея в виду обращение поэта в «Песне» к исторической тематике: «Самый выбор этого предмета свидетельствует о состоянии духа поэта, недовольного современной действительностью и перенесшегося от нее в далекое прошлое, чтоб там искать жизни, которой он не видит в настоящем»[2]. Идея «Песни» — «Да, были люди в наше время!.. Богатыри — не вы!».
Поэтому вряд ли можно безоговорочно принять точку зрения Г. Н. Поспелова, который видит смысл «Песни» прежде всего в обличении российского самодержавия. «Чувства чести и долга торжествуют над любовной страстью. И тогда на сцену снова выступает та сила, которая неизмеримо больше и выше и силы страсти, и силы мужества и долга. Это — мрачная сила самодержавной власти, самодержавного деспотизма. Она неодолима и неумолима, как судьба. Перед ней неизбежно должно склониться и погибнуть и личное мужество, и высокое достоинство человека. Сопротивляться ей — по мысли Лермонтова — невозможно и бесполезно…
…Самодержавие — это не один человек. Это — громадная общественная сила, грубая и жестокая, перед которой каждая отдельная личность и даже семья, род оказывается ничтожной пылинкой»[3]. И далее: «Главным героем сюжета песни выступает Калашников, но главной общественной силой, определяющей судьбу Калашниковых в XVI в. и гибель передовых людей эпохи Лермонтова, было российское самодержавие. Вот подлинное действующее „лицо“ исторической песни Лермонтова»[4].
Однако, не считая протест против самодержавия единственной и главной идеей «Песни», мы никак не можем отрицать наличия этого протеста в произведении. В связи с этим хотелось бы высказать следующее соображение.
«Песня», как известно, была написана в 1837 году, в ссылке, под свежим впечатлением гибели Пушкина. В «Объяснении корнета лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтова» (по поводу стихотворения «Смерть Поэта», которое и явилось причиной ссылки) читаем: «…приверженцы нашего лучшего поэта… рассказывали с живейшей печалью, какими мелкими мучениями, насмешками он долго был преследуем и, наконец, принужден сделать шаг, противный законам земным и небесным, защищая честь своей жены в глазах старого света»[5]. И далее: «…государь император, несмотря на его (Пушкина. — В.В.) прежние заблуждения, подал великодушно руку помощи несчастной жене и малым сиротам его» (i: 394). Невольно напрашивается аналогия: Калашников тоже вступил на защиту чести своей жены в глазах света и был убит «обществом» и царем (вряд ли реверанс Лермонтова в сторону царя был искренним: он знал, что ему грозила солдатчина).
А вот слова Иоанна:
Молодую жену и сирот твоих Из казны моей я пожалую… … А ты сам ступай, детинушка, На высокое место лобное… Я топор велю наточить — навострить, Палача велю одеть-нарядить, В большой колокол прикажу звонить, Чтоб знали все люди московские, Что и ты не оставлен моей милостью… (2:43)Из этого, конечно, не следует делать далеко заходящих выводов[6], что трагические обстоятельства гибели Пушкина явились каким-то толчком, который, может быть, определил выбор тематики «Песни», а может быть, просто оказал на нее определенное влияние.
Если это предположение правильно, то сами слова Иоанна звучат совсем по-иному. Тогда они таят в себе не только иронию царя над Калашниковым, но, приобретая чрезвычайно актуальный смысл, превращаются в убийственный сарказм поэта над самодержцем, ему современным.
Итак, протест против самодержавия, погубившего удалого купца, — вторая идея произведения.
Как и любое крупное произведение, «Песню про купца Калашникова» нельзя свести к какой-либо одной или двум идеям. Идейное содержание «Песни» несравненно богаче, и мы можем говорить лишь о главной и второстепенных идеях. Г. Н. Поспелов указывает на то, что, по «Песне», «сильная страсть выше всего обыденного и корыстного» (смысл образа Кирибеевича), а «честь и мужество выше страсти»[7]. Можно указать еще на идею подтекста: высшим судьей, определяющим вину и невинность, является народ[8].
2
Лермонтов давно интересовался народным творчеством. В детстве он слышал рассказы дворовых людей о волжских разбойниках; в шести верстах от Тархан прошел Пугачев, и Лермонтову, несомненно, рассказывали всевозможные предания, связанные с пугачевским восстанием (часть из них была включена в юношескую повесть «Вадим»)[9]. Большое влияние на мальчика Лермонтова оказал учитель Столыпиных, семинарист Орлов, человек, любивший и знавший народную поэзию.
В русской литературе этих лет, за которой внимательно следит Лермонтов, также растет интерес к народной поэзии.
В сложной борьбе литературных и философских течений рождается понятие «народность», вокруг которого, в свою очередь, завязывается борьба[10].
К народным песням (особенно разбойничьим) обращаются декабристы, находя здесь мотивы, созвучные их освободительной борьбе. В конце 20-х — начале 30-х годов разгорается спор о содержании народности, где демократическое крыло (Пушкин, ранний Шевырев) выступает против любомудров с защитой «простонародного» аспекта народности.
В 1831 году начинается собирательская работа Киреевского и Языкова. Затем выходят «Сказки» Пушкина, Жуковского, «Вечера» Гоголя, «Сказки» Даля, Языкова, Ершова (сборники Сахарова и Снегирева, диссертация Бодянского). Лермонтов был в курсе этих событий. Можно считать доказанным его знакомство с ранними славянофилами и с собранием песен Киреевского[11].
В 1829 году Лермонтов пишет поэму «Преступник», затем стихотворение «Атаман» (1831) и роман «Вадим» (1834). Здесь он обращается к «бунтарской» тематике, используя при этом и мотивы народных разбойничьих песен. Но здесь народная стихия еще не вошла органически в ткань произведения. Написанные в значительной мере под влиянием литературных образцов, они используют элементы народного творчества лишь для создания колорита, идут по линии заимствования отдельных «народных» выражений («атаман честной», «греховодник», «за волюшку мою» и т. д.). Легко заметить, что эти выражения выпадают из общего патетико-романтического стиля и никак не идут к байроническому герою, данному вне времени, пространства и сколько-нибудь конкретной обстановки (особенно заметно это в стихотворных произведениях).
К 1830 году относится замысел исторической драмы о князе Мстиславе, для которой Лермонтов использует запись уже подлинно народной песни «Что в поле за пыль пылит..».[12]
«„Песня про купца Калашникова“, — пишет исследователь „Песни“ Н. М. Мендельсон, — корнями своими уходит в юные годы поэта, в эпоху первых его литературных опытов»[13].
Непосредственными предшественниками «Песни» были поэмы «Боярин Орша» (1835–1836), где Лермонтов обращается к эпохе Ивана Грозного, и «Бородино» (1837). В этом стихотворении Лермонтов мастерски воспользовался народно-разговорной речью, перевоплотился в старого солдата-служаку, проникся тем народным духом, который так ярко проявится через каких-нибудь несколько месяцев в «Песне про купца Калашникова».
Вопрос о генезисе «Песни» неоднократно поднимался в лермонтоведческой литературе. Обращали внимание на то, что С. А. Раевский, близкий друг Лермонтова, с которым поэт часто общался в эти годы, интересовался русской историей и народным творчеством. «По внушению Св<ятослава> Аф<анасьевича Раевского>, втягивавшего Лермонтова в нашу народность, Лермонтов написал, может быть, песню про купца Калашникова», — отмечает в своих записях Хохряков, лично знакомый с Раевским (возможно, на основании высказываний самого Раевского)[14].
Ближе всего по своим мотивам «Песня» подходит к исторической песне о Мастрюке Темрюковиче, напечатанной в сборнике Кирши Данилова, который Лермонтов внимательно изучал. Кроме того, видимо, поэт был знаком и с другими, как письменными, так и устными вариантами этой песни. В варианте Кирши Данилова у Грозного не возникает подозрения, не лихую ли думу затаил Кострюк (Мастрюк). Параллели мы находим в других вариантах[15]. В ряде вариантов противники Мастрюка прямо называются Кулашниковыми или Калашниковыми[16]. В старине о Мастрюке, приведенной у Гильфердинга[17], царь дает борцам «пофальный лист»:
Ездить по иным городам и ярмонкам, Торговать все товарамы разныма Без дани, без пошлины, Без государевой подати(ср. у Лермонтова разрешение братьям Калашникова торговать безданно, беспошлинно). Устные варианты исторической песни о Мастрюке Лермонтов мог слышать в гребенских казачьих станицах, в прежних владениях черкесского феодала — царского шурина Мастрюка Темрюковича[18].
Детальное изучение «Песни» в сопоставлении с другими фольклорными произведениями показало, что Лермонтов не только тщательно изучал сборники Кирши Данилова и Чулкова, но и использовал для своего произведения целый ряд памятников устного народного творчества, отнюдь не ограничиваясь вариантами песен о Мастрюке (параллели мы находим и в изданных значительно позже сборниках Киреевского, Соболевского, Гильфердинга, в разбойничьих песнях, даже в русских плачах — ср. причитание Алены Дмитревны). Подробнее об этом будет сказано ниже, при анализе народных элементов в тексте «Песни». О пристальном изучении Лермонтовым русской старины говорит и биограф Лермонтова Висковатов.
Однако, как мы постараемся показать дальше, этот широкий охват материала не превратил «Песню» в искусственный конгломерат народных образов и выражений. Лермонтов проникся самым духом народной поэзии. «Не отдельные народные отрывки, подобранные исследователями, — пишет проф. М. П. Штокмар, — а вся сокровищница русской народной поэзии в ее наиболее жизненных чертах является „параллелью“ к „Песне про купца Калашникова“»[19].
Обратившись к исторической теме, Лермонтов, естественно, прежде всего взял в руки «Историю государства Российского» Карамзина. В девятом томе «Истории» упоминается о чиновнике Мясоеде Вислом (жившем при Иване Грозном), у которого отобрали красавицу-же-ну, а самому ему отрубили голову[20]. Лермонтоведы давно уже обратили внимание на то, что на памяти Лермонтова произошла другая драма, тоже семейная и тоже кончившаяся трагически. Приводим рассказ о ней в передаче Н. М. Мендельсона.
К юным же годам поэта относится одно событие из московской хроники, которое, как говорит предание, идущее от товарища Лермонтова Парамонова, поразило воображение поэта и не осталось без влияния на «Песню про купца Калашникова». В гостином дворе в Москве торговал молодой купец. Он жил в Замосковоречье с красавицей-женой, жил по старине. Дом его, как большинство старинных купеческих домов того времени, содержался постоянно под замком. Если кому нужно было войти в него, то он должен был несколько раз позвонить. К воротам выходили молодец и кухарка и, не отпирая калитки, спрашивали: «Кто? Кого надо?» Жена его из дому никуда не выходила, кроме церкви или родных, и то не иначе как с мужем или со старухой свекровью или же с обоими вместе. В 1831 г. в Москве жили гусары, вернувшиеся из польского похода. Один из них, увидев красавицу в церкви, стал искать ее любви. Искания гусара были отвергнуты. Тогда он силой похитил жену купца, в то время как она возвращалась от всенощной. Через три дня оскорбленная женщина вернулась домой. Власти хотели замять дело, настаивали на мировой, но купец оскорбил гусара и наложил на себя руки[21].
Наконец, кулачный бой Лермонтов однажды сам устроил в Тарханах[22] и мог позднее видеть их на Кавказе, где они случались очень часто[23].
Синтез всех этих мотивов (оскорбление, нанесенное жене купца, — в рассказе Парамонова[24], казнь Мясоеда Вислого в «Истории» Карамзина, сцены пира, боя, казни в песнях о Мастрюке и других песнях и былинах) и дал, очевидно, сюжет замечательного лермонтовского произведения.
3
Проблема связи «Песни о купце Калашникове» с народным творчеством давно привлекала внимание исследователей. Ими собран значительный материал[25]. Сделанные сопоставления показали, что тот или иной отрывок «Песни» нередко близко подходит к тому или иному памятнику народного творчества, но никогда не обнаруживается текстуальных совпадений.
О запеве подробнее будет сказано дальше. В запевах и исходах нередко появляются гусляры-певцы на пиру у боярина (в исходе песни «Михайло Скопин» у Кирши Данилова: «испиваючи мед, зелено вино»; «честь воздаем тому боярину великому и хозяину своему ласкову»[26]. Ср. у Лермонтова: боярин Матвей Ромодановский подносит гуслярам чарку «меду пенного» (2: 30).
В зачине:
У ЛЕРМОНТОВА
Не сияет на небе солнце красное, Не любуются им тучки синие: То за трапезой сидит во златом венце, Сидит грозный царь Иван Васильевич. (2:31)В НАРОДНОЙ ПЕСНЕ
Когда-то воссияло солнце красное, На тоем-то небушке на ясноем, Тогда-то воцарился у нас грозный царь, Грозный царь Иван Васильевич. Заводил он свой хорош почестный пир[27].Вместе с царем пируют бояре, князья и опричники:
Позади его стоят стольники, Супротив его всё бояре да князья, По бокам его всё опричники; И пирует царь во славу божию, В удовольствие свое и веселие. (2:31)В песне о Мастрюке — та же сцена пира:
Пир навеселе, Повел столы на радостях. И все ли князи, бояра, Могучие богатыри И гости званые, Пять сот донских казаков Пьют, едят, потешаются, Зелено вино кушают, Белу лебедь рушают[28].В варианте той же песни у Киреевского царь «весел стал»[29].
Далее — характерный народно-поэтический прием исключения единичного из множественного (все пьют, едят, веселятся, задумчив сидит один. Этот один — герой песни).
У ЛЕРМОНТОВА
Лишь один из них, из опричников, Удалой боец, буйный молодец, В золотом ковше не мочил усов; Опустил он в землю очи темные, Опустил головушку на широку грудь, А в груди его была дума крепкая. (2:31)В ПЕСНЕ О МАСТРЮКЕ
А один не пьет, да не ест, Царский гость дорогой Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин. И зачем не хлеба соли не ест, Зелена вина не кушает, Белу лебедь не рушает? У себя на уме держит (думает о том, что ему «вера поборотися есть»)[30].Дальше в «Песне» идет гневная речь Грозного: «Аль ты думу затаил нечестивую?» В варианте Кирши Данилова этого нет (параллели у Киреевского см. выше). В одном варианте Киреевского прямо утверждается: Кострюк лихо замыслил[31].
Кирибеевич отвечает:
Сердца жаркого не залить вином, Думу черную — не запотчевать!(2:32)У Чулкова — «ни запить горя ни заести»[32].
Отзвуки народной поэзии ясно ощущаются и в описании наряда Кирибеевича (кушачок шелковый, шапка бархатная, черным соболем отороченная). У Кирши Данилова усы, удалые молодцы носят «кораблики бобровые, верхи бархатные»[33]. У Чулкова на гребцах «шапочки собольи, верьхи бархатныя, астрахански кушаки полушолковые»[34].
Мотивы разбойничьих песен слышатся в словах о горемычной судьбе, которая ждет Кирибеевича в степях приволжских:
Уж сложу я там буйную головушку И сложу на копье бусурманское. И разделят по себе злы татаровья Коня доброго, саблю острую И седельце бранное черкасское. Мои очи слезные коршун выклюет, Мои кости сирые дождик вымоет И без похорон горемычный прах На четыре стороны развеется… (2:33–34)Посулы Кирибеевича Алене Дмитревне (золото, жемчуг, яркие камни, парча) Н. М. Мендельсон сравнивает с аналогичным описанием в песне из сборника Чулкова «В селе, селе Покровском»[35].
В сборнике Чулкова находим слова о «ближних соседях», которые «беспрестанно… смотрят, а все примечают»[36]. (Ср. слова Алены Дмитревны: «А смотрели в калитку соседушки, смеючись на нас пальцем показывали» [2:37].)
Жалоба Алены Дмитревны Калашникову — пример блестящего использования плача:
На кого, кроме тебя, мне надеяться? У кого просить стану помощи? На белом свете я сиротинушка; Родной батюшка уж в сырой земле, Рядом с ним лежит моя матушка, А мой старший брат, сам ты ведаешь, На чужой сторонушке пропал без вести, А меньшой мой брат — дитя малое, Дитя малое, неразумное… (2:38)В речи братьев Калашникова — обычное для народной поэзии уподобление: боец — орел (2:39).
В тонах народной поэзии выдержана и картина разгорающейся зари. Так обычно начинаются песни о смерти молодца. Заря поднимается «из-за дальних лесов, из-за синих гор» (2:39; ср. в народной песне солнце поднимается «из-за лесу, лесу темнова / из-за гор, да гор высоких»[37]).
Уж зачем ты, алая заря, просыпалася? На какой ты радости разыгралася? — (2:39)говорится в «Песне». В «Великорусских народных песнях» Соболевского:
Заря ты моя, заря красная! Зачем ты, заря, рано занималася?[38]Параллели к сцене боя находим в песне о Мастрюке. Кирибеевич «над плохими бойцами подсмеивает» (2: 40). Мастрюк похваляется перед царем:
Что у тебя в Москеве За похвальные молодцы, Поученые, славные? На ладонь их посажу, Другой рукой раздавлю![39]Гордый ответ Калашникова опричнику отдаленно напоминает слова молодца своему супротивнику:
Не пытав силы, похваляешься, Да гляди — рано не радуйся[40].Уже говорилось о «пофальном листе», который царь дает борцам в песне о Мастрюке (ср. милости Ивана Грозного братьям Калашникова).
Интересная параллель проводится исследователями к описанию могилы Калашникова.
Схоронили его за Москвой-рекой, На чистом поле промеж трех дорог, Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской, И бугор земли сырой тут насыпали, И кленовый крест тут поставили. И гуляют-шумят ветры буйные Над его безымянной могилкою; И проходят мимо люди добрые, — Пройдет стар человек — перекрестится, Пройдет молодец — приосанится, Пройдет девица — пригорюнится, А пройдут гусляры — споют песенку. (2:44) Вы положите меня, братцы, между трех дорог: Между Киевской, Московской, славной Муромской; В ногах-то поставьте мне моего коня; В головушку поставьте животворящий крест; В руку правую дайте саблю острую! И пойдет ли, иль поедет кто, — остановится, Моему кресту животворному он помолится, Моего-то коня, моего ворона испугается, Моего-то меча, меча острого устрашится он[41].Или у Сахарова:
Буде стар человек пойдет — помолится… Буде млад человек пойдет — в гусли наиграется[42].Приведенные параллели подсказывают нам два вывода:
1) «Песня про купца Калашникова» — произведение очень близкое к народной стихии;
2) близость эта не приводит к заимствованиям из народных источников. Текстуальных совпадений нигде нет. Лермонтов создал не компиляцию, пусть даже очень искусную, а самостоятельное произведение, свидетельствующее о том, как глубоко он проникся самым духом народной поэзии.
4
«Песня про купца Калашникова» построена по принципу русских народных эпических песен. «Прошлое героев, их намерения и переживания, причины их действий и поступков оставались в тени, — пишет о композиции русских былин Г. Н. Поспелов. — События происходили внезапно и неподготовленно. Весь сюжет состоял из ряда основных крупных событий, имеющих только внешнюю последовательность»[43]. Такое же построение Г. Н. Поспелов видит и в «Песне» Лермонтова. «Ему (Лермонтову. — В.В.) важны не оттенки быта и детали психологии, — ему нужна драма Кирибеевича и трагедия Калашникова, созвучная его собственной эпохе… Всякие бытовые подробности и психологические детали только отвлекли бы внимание от главного и лишили бы произведение той силы и напряженности, которые оно получает от своей сжатой, краткой, простой формы»[44].
На наш взгляд, эти замечания исследователя «Песни» нуждаются в уточнении. Мы постараемся показать далее, что события в лермонтовской поэме вовсе не происходят «внезапно и неподготовленно», хотя, например, сцена кулачного боя никак не обусловлена предшествующим развитием событий, и о ней мы узнаем в самый последний момент, т. е. накануне этого боя. Может быть, это, действительно, дань поэта былине, где связь событий не столько логическая, сколько «историческая», обусловленная генезисом былины, и зачастую не ощущается самими сказителями.
«Песня» строится согласно народной эпической традиции. Она включает запев, зачин, повествование, исход[45].
Запев былины служит для привлечения внимания слушателей. Он не связан с самим повествованием и может выпадать из общего тона былины (шутливый запев в серьезной былине или торжественный запев в былине, например, о Ваське-пьянице). Запев безличен: певцы обращали его к большой незнакомой им аудитории с целью привлечь внимание. «Запев „Песни“ Лермонтова, — пишет В. Чичеров, — уничтожает безличность. Он становится вступлением к повествованию и как бы обращен к уже собравшимся слушателям»[46].
За запевом следует зачин. «Зачин — введение в действие; он указывает на место, время действия, знакомит с действующими лицами. Один из наиболее типичных зачинов — описание княжеского пира»[47]. Главную часть своего повествования Лермонтов делит на три главы.
Сохраняя принцип трехчленного деления, характерный для эпической поэзии, Лермонтов в то же время разбивкой на главы приближает композицию «Песни» к композиции литературного произведения. Каждая часть «Песни» завершается словами гусляров.
В конце «Песни» использована былинная формула, в которую Лермонтов внес некоторые изменения. В былине о Василии и Софье она звучит так:
Пройдет стар человек — перекрестится, Середь веку пройдут — надивуются, Малы детушки — дак натешатся[48].У Лермонтова:
Пройдет стар человек — перекрестится, Пройдет молодец — приосанится, Пройдет девица — пригорюнится, А пройдут гусляры — споют песенку. (2:44)И отсюда непосредственно выливается исход. Исход в былине не связан с содержанием произведения. У Лермонтова, как указывает В. Чичеров, «исход тематически связан с запевом»[49]. Интересно, что последняя строка («А пройдут гусляры — споют песенку») как бы связывает исход «Песни» с повествованием и формально. Гусляры еще раз напоминают о себе. Они — хранители предания, они произносят беспристрастный суд над своими героями, они и доносят бесхитростный рассказ о трагически погибших удалых молодцах минувших лет до грядущих поколений.
Роль гусляров в поэме чрезвычайно интересна. Их словами, как уже говорилось, открывается «Песня». Песенка гусляров заключает каждую часть, им же принадлежит исход. Веселые припевы гусляров как бы диссонируют с трагическими событиями «Песни». Г. Н. Поспелов считает, что они «выражают спокойствие и примиренность с горькой, неизбежной судьбой героя. Они вуалируют остроту социальной трагедии, изображенной в песне»[50].
Нужно думать все же, что эта веселость гусляров идет не от сознания неизбежности трагической судьбы героя. Они передают стародавнюю быль. Их веселые припевы создают историческую дистанцию. То, что они рассказывают, — это занимательная история о дедах и прадедах, может быть, даже печальная, но уж очень далекая от нас. Поэтому ее можно рассказать на пиру боярину Матвею Ромодановскому и его боярыне, занять их и повеселить. (Кстати, и самые припевки гусляров, взятые вне связи с «Песней», создают ощущение исторической отдаленности — ср. патриархальный обычай тороватых бояр слушать гусляров да подносить им мед и подарки.)
Уже указывалось на роль гусляров как хранителей предания. Наконец, третье. В «Песне» есть сцена разговора Ивана Грозного с Кирибеевичем, где последний открывает царю свою черную думу. После предложения царя помочь своему верному слуге в сватовстве следует:
— Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич! Обманул тебя твой лукавый раб, Не сказал тебе правды истинной, Не поведал тебе, что красавица В церкви божией перевенчана, Перевенчана с молодым купцом По закону нашему христианскому… (2:34)Обычно это считают словами Кирибеевича, обращенными к царю[51]. Мы позволим себе высказать мнение, что эти слова принадлежат гуслярам, которые, заранее зная всю историю, обращаются прямо к своим героям, как бы «предупреждая» их. Обращает на себя внимание, что герои «Песни» никогда не адресуются друг к другу со словами «ох ты гой еси». Такое обращение мы находим только в запеве. Это обращение гусляров к царю (кстати, и здесь они обращаются к царю непосредственно, не как к слушателю, а как к герою песни: «Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич! Про тебя нашу песню сложили мы…» [2:30] и т. д.); Кирибеевич же только что начинал свою речь к царю не холодным эпическим обращением, а почтительным «Государь ты наш, Иван Васильевич!» (2: 32). Эта формула может быть таким же вмешательством в поэму рассказчиков-гусляров, какое мы находим и в другом месте: «Уж зачем ты, алая заря, просыпалася? На какой ты радости разыгралася?» (2:39).
Если все это действительно так, то наши представления о роли гусляров в художественной ткани повествования значительно расширяются. Эти слова в «Песне» создают атмосферу тревоги, надвигающегося несчастья.
События развиваются чрезвычайно быстро. Вечером нанесено оскорбление Алене Дмитревне — утром уже дело решается кулачным боем. Собственно действия в поэме немного (оно сосредоточено в третьей части поэмы); текст ее состоит почти целиком из детальных описаний и диалогов, из которых мы узнаем о случившемся. Авторские описания внутренних переживаний героев отсутствуют вовсе. Но это еще не говорит об отсутствии психологической детали. Психология героев раскрывается в их речи, позе, жесте. В первой и второй главах описание в начале главы дает возможность развернуть диалог, достигающий высшего эмоционального напряжения (в первой главе применен характерный для фольклора метод исключения единичного из множественного: все пьют-едят, не пьет один Кирибеевич, затем диалог Кирибеевича с царем). Три главы — три этапа постепенного нарастания действия (Кирибеевич — оскорбление Алены Дмитревны — бой и казнь).
5
События «Песни» подготовляются исподволь. Они связаны не только тем, что можно было бы назвать их внутренней логической обусловленностью (Кирибеевич любит Алену Дмитревну, открывается ей в любви; проявления его страсти бурны, ибо такова его натура; купец, оскорбленный как муж и как семьянин, выходит на опричника и кровью смывает обиду; царь казнит купца, который убил его любимого слугу). Здесь мы имеем и нечто другое, а именно — психологическую подготовку событий, создание определенного настроения, определенных ожиданий у читателя. Уже в словах Грозного слышатся легкие намеки на возможный финал. Пока они еще неясны, могут даже не восприниматься как намеки: «Или с ног тебя сбил на кулачном бою на Москве-реке сын купеческий?» Кирибеевич задорно отвечает: «Не родилась та рука заколдованная ни в боярском роду, ни в купеческом». Но затем идет упоминание о том, что Алена Дмитревна, в которую влюблен Кирибеевич, замужем за «молодым купцом». Уже здесь намечается коллизия между купцом и опричником, и именно «в купеческом роду» родится рука, которая повергнет удалого Кирибеевича.
Первый предвестник грозы — слова «обманул тебя твой лукавый раб», умолчавший о замужестве Алены Дмитревны. Ожидание катастрофы создано, хотя очертания ее еще неясны. Ощущение трагического затем усиливается и углубляется[52].
Калашников в лавке. «Недобрый день задался ему» — он ничего не продал. Даже эта незначительная деталь играет свою роль в общем плане в создании определенной атмосферы.
Дальше — пейзаж (начинающаяся метель):
За Кремлем горит заря туманная; Набегают тучки на небо, Гонит их метелица распеваючи. (2:35)Калашников «призадумавшись» идет домой. И видит:
Не встречает его молода жена, Не накрыт дубовый стол белой скатертью, А свеча перед образом еле теплится. (2:35)Затем — превосходное использование параллели — отрицания:
А куда девалась, затаилася В такой поздний час Алена Дмитревна? А что детки мои любезные — Чай, забегались, заигралися, Спозаранку спать уложилися?И ответ:
… по сю пору твоя хозяюшка Из приходской церкви не вернулася (хотя «уж поп прошел домой с молодой попадьей»), А что детки твои малые Почивать не легли, не играть пошли — Плачем плачут, все не унимаются.И наконец, пять строчек — одно из самых изумительных мест поэмы:
И смутился тогда думой крепкою Молодой купец Калашников; И он стал к окну, глядит на улицу — А на улице ночь темнехонька; Валит белый снег, расстилается, Заметает след человеческий. (2:35)Это — максимум психологической выразительности. Лермонтов не описывает переживаний героя — он показывает их внешнюю сторону. Но здесь проявляется весь купец Калашников — его характер становится ясен. Это спокойная, сдержанная сила.
Но сейчас нас интересует даже не это. Приведенные строки окончательно убеждают читателя в том, что случилась катастрофа. Еще ничего не произошло — и все же случилось непоправимое несчастье. В природе смятение. И сразу после этого — появление и рассказ Алены Дмитревны.
То же и в третьей части. Картина разгорающейся зари — обычный зачин песен о смерти молодца.
Наконец, столкновение Кирибеевича и Калашникова. Для нас уже заранее ясно, чем кончится сражение. Моральное превосходство Калашникова над противником выражено в его позе (см. ниже характеристику героев), в словах, обращенных к опричнику, в поведении перед боем. А когда, выслушав Калашникова, Кирибеевич
побледнел в лице, как осенний снег; Бойки очи его затуманились, Между сильных плеч пробежал мороз, На раскрытых устах слово замерло… — (2:41)никаких сомнений в исходе боя не остается.
6
Большой интерес представляют характеры главных героев поэмы. Кирибеевич — человек, весь охваченный «сильной и глубокой личной страстью, настолько сильной и глубокой, что она выделяет его среди всех окружающих людей и приводит к гибели»[53]. Такая страсть присуща его натуре. Он человек бурного холерического темперамента, ему ничего не стоит от безудержного веселья перейти к черной меланхолии и наоборот. Он не задумывается над последствиями своей страсти, ему дела нет до ее незаконности, он все принесет ей в жертву. Он избалован успехом у женщин. Он прекрасно знает себе цену, ему не чуждо самолюбование, кичливость.
Но эта безудержность, эта способность отдаваться всецело своей страсти еще не исчерпывает всего содержания образа Кирибеевича. Говоря о нем, мы не можем обойти молчанием то, что предопределено в нем его происхождением и социальным положением.
Кирибеевич — опричник, царский слуга. Мало того, это царский любимец из рода знаменитого Малюты Скуратова. Это его положение неоднократно подчеркивается. О нем говорят уже сами гусляры: они сложили песню про царского «любимого опричника»; неоднократно говорит царь:
гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич…; вольной волею или нехотя Ты убил на смерть мово верного слугу, Мово лучшего бойца Кирибеевича?Наконец, что, может быть, для нас важнее всего, об этом неоднократно заявляет сам Кирибеевич:
не кори ты раба недостойного…; на праздничный день твоей милостью Мы не хуже другого нарядимся (в ответе Грозному); Я слуга царя, царя грозного, Прозываюся Кирибеевич ем, А из славной семьи из Малютиной (речь, обращенная к Алене Дмитревне).Его речи, его действия проникнуты этим служением царю. «Удалой боец, буйный молодец», он, однако же, униженно и покорно разговаривает с разгневанным царем, выражая полную готовность сейчас же идти под топор по одному его слову («прикажи казнить, рубить голову»), причем кланяется царю в пояс. Такое поведение сразу же преклоняет гнев царя на милость.
Интересно, что в «Боярине Орше» мы находим упоминание о том, что боярин был огорчен опричным. Образы близких к царю опричников — Малюты Скуратова, Михаила и Мастрюка Темрюковичей обычно наделяются отрицательными чертами и в народных песнях[54]. В одной из песен «вдалый молодец» убивает царского опричника «за дурны дела»[55].
Впрочем, вероятнее всего, что у Лермонтова дело не в опричнине как таковой. Опричники — это царские рабы со всей совокупностью исходящих отсюда качеств, именно царские рабы, в их наиболее полной и законченной форме. Нельзя не вспомнить, что в том же «Боярине Орша» появляется образ раба Орши Сокола, слепо преданного хозяину. Этот Сокол явился причиной гибели Орши и страданий Арсения, выдав тайну их любви, о которой он намеком (sic!) рассказал Орше. Арсений же говорит о себе: «и под одеждою раба… я человек как и другой». Точно так же и царский боярин Орша нигде не характеризуется как «слуга», тем более «раб» царя; мало того, он тяготится придворной жизнью, обществом «трепетных льстецов»; крутой его дух не склоняется перед «грозным царским гласом», и даже царские милости не удерживают его во дворце. А в «Смерти Поэта» мы находим гневную инвективу:
Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда — все молчи!.. (1:20)И опять: «пятою рабскою поправшие обломки игрою счастия обиженных родов».
Кирибеевич — двойственный образ. С одной стороны — это неудержимая страстная натура, удалой молодец. С другой стороны — это опричник, развращенный службой при дворе, мыслью, что царскому любимцу все позволено. В дальнейшем мы постараемся проследить, как Лермонтов выделяет эти две стороны характера Кирибеевича. Теперь же посмотрим, что говорит об этом образе Белинский.
«Вы понимаете, — пишет Белинский, — что для этого человека нет середины: или получить, или погибнуть! Он вышел из-под опеки естественной нравственности своего общества, а другой, более высшей, более человеческой не приобрел: такой разврат, такая безнравственность в человеке с сильною натурою и дикими страстями опасны и страшны. И при всем этом он имеет опору в грозном царе, который никого не пожалеет и не пощадит, даже за обиду, не только за гибель своего любимца, хотя бы этот был решительно виноват»[56].
Как уже говорилось, Кирибеевич неоднократно подчеркивает, что он — «слуга» или «раб» царя. Черты психологии царского слуги проявляются у него на каждом шагу.
Мы видели, как он разговаривает с царем. Но это еще не все. Бурная, импульсивная натура, он от состояния депрессии переходит к состоянию крайнего возбуждения. Он с упоением описывает свои поездки «на лихом коне», свою прекрасную одежду, то впечатление, которое он производит на «красных девушек да молодушек». Затем (опять приемом выделения единичного из множественного) идет другое детальное и в высшей степени эмоциональное описание — описание Алены Дмитревны, после чего — опять горькая жалоба. Но можно предположить, что даже здесь есть определенный умысел. Кирибеевич солгал царю даже в этом восторженном описании. Можно думать, что упоминание о русых, золотистых косах Алены Дмитревны не ошибка Лермонтова, как думали исследователи, а совершенно сознательный намек Кирибеевича на то, что его возлюбленная — девушка. Ведь в дальнейшем, когда Алена Дмитревна возвращается домой после ночного происшествия, Лермонтов не забывает отметить, что она возвратилась простоволосая, следовательно, такое состояние не было для нее обычным. Может быть, Иван Грозный отнесся так легко к горю своего любимца отчасти и оттого, что он был введен в заблуждение: ведь по русским обычаям замужняя женщина не может ходить с непокрытой головой. А затем устами гусляров дается оценка всему происходящему: «Обманул тебя твой лукавый раб» и т. д. (см. выше).
Небезынтересно отметить еще следующее явление. Антипатия оскорбленной стороны к Кирибеевичу тесно связывается с антипатией к опричнине как институту. В рассказе Алены Дмитревны читаем:
Я не вор какой, душегуб лесной, Я слуга царя, царя грозного, Прозываюся Кирибеевичем, А из славной семьи из Малютиной… Испугалась я пуще прежнего; Закружилась моя бедная головушка. (2:34)Слова же Калашникова:
Опозорил семью нашу честную Злой опричник царский Кирибеевич,как, впрочем, и первый из приведенных примеров, выражают уже и скрытую антипатию к самому царю, на которого как бы перекладывается часть вины за совершенные его слугой преступления (опричник царский).
«Ранняя „разбойничья“ лирика Лермонтова, — пишет проф. М. Азадовский, — выражала настроения удали, протеста против признанных норм общественного поведения и общественной морали, выражала тоску сильной и мятежной личности. В поэме 1837 г. Лермонтов подходит к этой теме уже с иных позиций: мятежный образ разбойника как бы раздвоился и распался на две части. Выразителем настроения бесшабашной удали, не знающей удержу силы, своеволия, окрашенного сильной страстью, явился Кирибеевич; выражением протеста, борьбы за собственное достоинство и борьбы с произволом — Калашников. Лермонтов возвеличивает последнего и развенчивает Кирибеевича, — гибель последнего поэтому вдвойне символична»[57].
Иным предстает перед нами Калашников. Он спокоен и сдержан, не склонен к излияниям. Он вовсе не стремится быть предметом всеобщего поклонения, как Кирибеевич, — черты опричника, боярина ему одинаково чужды. Он не способен броситься очертя голову в любую авантюру и не дает гневу ослепить себя. Когда жена приходит опозоренная, простоволосая, в нем просыпается глава семьи, деспот, не потому, что он вообще тиранит жену, а потому, что понятия о супружеских взаимоотношениях ему внушены Домостроем. Но гнев его обращается на опричника, и он знает, что ему делать. Степан Парамонович принимает решение, и решение это окончательно. Интересно, что элемент трезвого расчета присутствует у него даже в разговоре с братьями накануне боя. Его цель — смыть позор с жены и себя самого, а для этого нужно убить опричника. Не исключена возможность, что победит опричник, тогда место Калашникова должны заступить братья. Перед казнью он завещает позаботиться о его жене и детях и спокойно идет на смерть. Он отказался объяснить царю причину убийства опричника — это значило бы раскрыть позор семьи, а он «семьянин в духе сурового XVI века»[58]. Но сознание своей правоты он сохраняет и готов перед Богом дать во всем отчет.
Противопоставление Калашникова и Кирибеевича особенно ясно ощущается в сцене боя, когда впервые противники сталкиваются друг с другом. Кирибеевич — опричник, слуга царя. До всего другого ему дела нет. Он выходит на круг и кланяется одному царю[59], а затем, подбоченясь, поправляя алую шапку, обращает к бойцам хвастливую речь. Калашников кланяется «прежде царю грозному, после белому Кремлю да святым церквам, а потом всему народу русскому», как этого требует ритуал древней вежливости. Сознание своей силы не оставляет его:
Горят очи его соколиные, На опричника смотрют пристально. Супротив него он становится, Боевые руковицы натягивает, Могутные плечи распрямливает Да кудряву бороду поглаживает. (2:40–41)Характеризуя речи, которыми обменялись противники перед боем, интересно отметить еще одну деталь.
Для опричника бой — забава. Ему интересно знать, с кем он бьется, чтобы было чем похвастаться. Для Калашникова это «страшный бой, последний бой». Его речь к опричнику полна сдержанного гнева. Он полуиносказательно (а значит, и внешне спокойно) обвиняет противника в совершенных преступлениях. Но он не выдерживает до конца этого спокойного тона. И в этом еще раз проявился величайший художественный такт Лермонтова:
Не шутку шутить, не людей смешить К тебе вышел я теперь, бусурманский сын, — Вышел я на страшный бой, на последний бой! (2:41)Наконец обращает на себя внимание и тон, которым Калашников обращается к царю. «Государь ты наш, Иван Васильевич!» — начинает свою речь Кирибеевич, увидев грозные признаки царского гнева. Теперь создается та же ситуация: царь «разгневался гневом» на Калашникова и велит ему держать ответ. Речь Калашникова звучит совершенно иначе:
Я скажу тебе, православный царь: Я убил его вольной волею, А за что про что — не скажу тебе, Скажу только богу единому. (2:42)Калашников разговаривает с царем как с равным. На стороне царя, однако, сила, которой он вынужден покориться. По-видимому, эта сила не только «материальная», но и моральная — слово главы государства, который казнить волен, миловать волен же. Старые исследователи говорили о том, что идея «Песни» — «смирение сильного и правого человека перед высшим судом, — судом, быть может, несправедливым, но обязательным»[60]. Мы не можем согласиться с ними, когда речь идет о всей «Песне». Но применительно к сцене Калашников — царь это утверждение представляется нам справедливым.
Невольно приходят на память строчки из знаменитой разбойничьей песни: «Не шуми, мати, зеленая дубравушка». Здесь диалог между царем и молодцем поразительно походит на диалог в «Песне». Добрый молодец здесь тоже разговаривает с царем как с равным, с уважением, но отнюдь не покорно: «Я скажу тебе, надежа православной царь..»[61], так же отказывается отвечать на вопросы царя, так же царь хвалит его и иронически жалует двумя столбами с перекладиной.
Значительный интерес представляет фигура Грозного. Изображая царя, Лермонтов отказывается от точки зрения Карамзина, изобразившего Ивана Грозного садистом, для своего удовольствия убивающим невинных детей. Поэт обращается к другому источнику — народным песням.
Уже Карамзин замечает, что «добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти» (подчеркнуто Карамзиным), связывая это с государственной деятельностью Ивана IV[62]. Следует сказать, что и в борьбе Грозного с боярством народ всегда на стороне Грозного. В народных песнях, преданиях, сказках Иван Грозный выступает как «энергичный, умный правитель и военачальник, умеющий защищать интересы своего государства, любимый войском и грозный врагам»[63]. Подчеркивается жестокий, но справедливый суд Грозного.
С другой стороны, огромное большинство песен и преданий вовсе не склонно идеализировать Грозного. Он «недоверчив, подозрителен, вспыльчив, легко приходит в ярость, жесток в гневе»[64], хотя и отходчив. Гнев его нередко обращается и на простой народ, а не только на изменников-бояр. Предание, записанное в XVII веке, рассказывает, что некогда крестьяне подмосковной деревни отказались дать приют на ночь переодетому Грозному. Только один, самый бедный, сжалился над путником. Грозный потом щедро наградил его, а дома остальных велел сжечь, «сказав, что они будут человеколюбивее, когда сами почувствуют, каково быть ночью без пищи и крова»[65]. Воеводе-взяточнику, принявшему в подарок гуся, начиненного червонцами, Грозный велит рубить руки и ноги (как разделывают гуся) и при каждом ударе спрашивает, как ему понравилось гусиное мясо. В порыве гнева Грозный велит казнить маленького сынишку крестьянина за то, что мальчик схватил его за бороду (предание, записанное Якушкиным); рубить голову ни в чем не повинным пушкарям (песни о взятии Казани); по первому подозрению отправляет на казнь своего сына (песня «Никите Романовичу дано село Преображенское»)[66]. Во всех этих случаях казнь отменяется лишь благодаря находчивости и сметливости героев.
Интересно, что в двух приведенных выше легендах появляется и та «жестокая ирония» и «ужасный сарказм» Грозного, о котором говорил Белинский в статье о стихотворениях Лермонтова[67].
Чрезвычайно любопытен еще и следующий момент. Нам уже приходилось говорить об отзвуках в «Песне про купца Калашникова» знаменитой разбойничьей песни «Не шуми, мати, зеленая дубравушка». Эта песня распространена на Тереке у гребенских казаков, причем в кавказских вариантах молодец собирается на допрос именно к Грозному. Лермонтов, несомненно, мог слышать эту песню и от гребенских казаков. Нужно сказать, что Грозный, ставший синонимом царя вообще, появляется здесь и в других песнях, причем на первый план выступают антагонистические отношения «молодца» и царя[68].
Тот же образ мы встречаем и в «Песне про купца Калашникова». Величественная фигура царя появляется перед нами в первой же картине поэмы. Исключительность этой фигуры на фоне стольников, бояр и опричников подчеркивается отрицательным параллелизмом:
Не сияет на небе солнце красное, Не любуются им тучки синие: То за трапезой сидит во златом венце, Сидит грозный царь Иван Васильевич. (2:31)Царь уподобляется солнцу, приближенные — тучкам. Это уподобление усиливается атрибутом царя — златым венцом (сходство по зрительному восприятию). Грозный царь пирует, он весел. Улыбаясь, он велит поднести опричникам ковш с вином. Но стоит ему заметить, что его слуга не пьет, — его веселье мгновенно сменяется вспышкой гнева. Лермонтов чрезвычайно удачно показывает нарастание этого гнева: сначала нахмуренные брови и взгляд в упор, затем удар жезлом о землю (гипербола: «дубовый пол на полчетверти он железным пробил оконечником»; «железный оконечник» жезла заставляет вспомнить, как часто этот жезл превращался в руках царя в орудие казни); наконец, «слово грозное». У царя возникло подозрение, не затаил ли Кирибеевич нечестивой думы, не завидует ли он царской славе и т. д. Высказав эти подозрения, царь переходит к плохо замаскированной угрозе — и тут же одумывается (нелепо предъявлять такие обвинения верному слуге по ничтожному поводу) и кончает свою речь убеждением и мягким упреком:
Неприлично же тебе, Кирибеевич, Царской радостью гнушатися; — А из роду ты ведь Скуратовых, И семьею ты вскормлен Малютиной!.. (2:32)Эта великолепная речь, где «градация чувств» Ивана Грозного передана тонким мастером-психологом, в свое время не была понята критиком «Песни» Ц. Балталоном, который счел ее «бессвязной» тирадой, где мысли ослабляют друг друга и одна мешает развитию другой[69]. В то же время слова Грозного вполне соответствуют его характеру, как он изображается в народных песнях (см. выше).
Услышав жалобы Кирибеевича, Грозный недоумевает, что случилось с его любимцем. Причем мысль о любви Кирибеевича и не приходит ему в голову. Причиной горя может быть царское невнимание к нуждам его как воина и «молодца» либо поражение в кулачном бою (удар по тому же воинскому самолюбию). Когда же выясняется, что молодца гложет любовная кручина, царь со смехом (потому что дело оказалось, с его точки зрения, более простым и легко поправимым, таким, к которому можно не относиться серьезно) предлагает опричнику подарки для мнимой невесты и советует единственно возможный выход из положение: покланяться свахе и послать дары невесте, т. е. поступить «по закону нашему христианскому»:
Как полюбишься — празднуй свадебку, Не полюбишься — не прогневайся. (2:34)Исследователи, желая во что бы то ни стало видеть в лермонтовском Грозном изверга, соответственно трактовали и эту сцену.
С. Брайловский считал, что хотя Грозный и отнимал жен у мужей (см. историю и предания), «однако он не мог, как царь, открыто давать своим опричникам право отнимать жен у жителей Москвы, как бы он ни попирал права земщины»[70].
Как нам кажется, правильнее было бы предположить, что Иван Грозный вообще не собирался давать Кирибеевичу права отнять жену у купца, тем более что он даже не знал всей ситуации, но был полностью убежден, что Алена Дмитревна не замужем (см. выше).
Во второй раз Иван Грозный предстает перед нами в сцене кулачного боя. Когда приготовления закончены, царь велит «клич кликать звонким голосом», приглашая бойцов «во широкий круг» и суля награду победителю:
Кто побьет кого, того царь наградит; А кто будет побит, того бог простит! (2:40)Еще С. Брайловский указывал, что эти слова, как и последующая похвальба Кирибеевича в присутствии царя:
Так и быть, обещаюсь для праздника, Отпущу живого с покаянием, Лишь потешу царя нашего батюшку, (2:40)с несомненностью говорят о том, что кулачный бой мог кончиться смертью одного из участников и такой исход царь заранее предвидел. Но вот убит Кирибеевич — и царь, разгневавшись, велит привести пред свое лицо победителя (которого он должен был, по его собственному обещанию, наградить) и грозно спрашивает, вольной волею или нехотя он убил его «верного слугу», его «лучшего бойца». Царь с самого начала уже на стороне Кирибеевича. «Суть дела в том, — пишет С. Брайловский, — что Грозный не мог простить смерти своего любимого опричника, своего лучшего бойца: смерть Кирибеевича от руки Калашникова явилась некоторым противоречием его ожиданию, что в бою верх должен быть за его опричником»[71]. Это и продиктовало Грозному его жестокий и несправедливый приговор. Этот приговор Грозного, то пристрастное отношение, которое проявилось в нем, и есть протест против деспотизма в лермонтовской «Песне»[72]. Но даже здесь характер Грозного не меняется. Легко, одним мановением руки посылая Калашникова на казнь, царь обещает в то же время позаботиться о его близких, а в словах его, обращенных к Калашникову, наряду с иронией, звучит уже нечто похожее на уважение.
7
Чрезвычайно интересны приемы портретной характеристики в «Песне». Для ранних произведений Лермонтова характерен «костюмный» портрет. Элементы такого портрета мы находим и в «Песне». Но здесь задача создания колорита подчинена задаче создания образа.
Все же в поэме мы имеем один «костюмный» портрет. Это описание Кирибеевича. Он сам рассказывает о себе, с упоением описывая детали своего богатого костюма (шелковый кушачок, шапка бархатная, черным соболем отороченная). Атрибутами этого «костюма», с чисто декоративной функцией, становятся и степной аргамак, и острая сабля, горящая как стекло. Но принципиальная новизна этого портрета в том, что это описание вложено в уста самого героя и дает возможность показать определенные черты его характера (кроме удали и молодечества — самолюбование, хвастливость). В сцене боя той же цели служит авторское упоминание о «шапке алой» и бархатной шубе, которую Кирибеевич сбрасывает с плеч. Детали костюма, о которых упоминает в своей жалобе Алена Дмитревна, «потеряли свою декоративную функцию, они приобрели динамичность, ставши объектом борьбы»[73].
В речи Кирибеевича мы находим развернутое описание красавицы Алены Дмитревны. Портрет опять как бы играет двойную роль: данный сквозь призму восприятия влюбленного молодца, он одновременно служит и его характеристике, показывая силу его страсти. Поэтому здесь необычно много метафор, сравнений. Все эпитеты — цветовые:
Ходит плавно — будто лебедушка, Смотрит сладко — как голубушка, Молвит слово — соловей поет, Горят щеки ее румяные Как заря на небе божиим; Косы русые, золотистые, В ленты яркие заплетенные, По плечам бегут, извиваются, С грудью белою цалуются.С этим описанием контрастирует портрет Алены Дмитревны, возвратившейся домой:
… бледная, простоволосая, Косы русые расплетенные Снегом-инеем пересыпаны; Смотрют очи мутные, как безумные; Уста шепчут речи непонятные. (2:33,36)Особенно большое значение приобретают в поэме Лермонтова поза, жест героя (см. выше).
Характерен еще и другой прием. Портреты лермонтовских героев дополняются и обогащаются на протяжении всей поэмы. То тут, то там мы находим небольшой штрих — какой-нибудь эпитет, сравнение, атрибут, даже характер движения[74] (медлительность Калашникова перед боем и порывистые движения Кирибеевича: он бежит, догоняя Алену Дмитревну, сильно схватывает ее за руки и т. д.). Портрет Ивана Васильевича рисуется словами: «очи зоркие», «брови черные», обычно нахмуренные; разгневавшись, он смотрит на Кирибеевича «словно ястреб взглянул с высоты небес на младого голубя сизокрылого»; его атрибут — жезл с острым наконечником, которым он пробивает пол «на полчетверти». У Кирибеевича — «очи темные», «голова кудрявая». В сцене боя мы находим сравнение:
Повалился он на холодный снег, На холодный снег, будто сосенка, Будто сосенка, во сыром бору Под смолистый под корень подрубленная; (2:42)это сравнение рисует нам стройность, изящество Кирибеевича и возбуждает наше сочувствие к нему: этот юноша, при всех своих отрицательных качествах, натура глубоко чувствующая, страстная, смелая, не говоря уже о внешней привлекательности. В портрете Калашникова отмечаются «очи соколиные», «могутные плечи», «кудрявая борода», которую он поглаживает. Нужно думать, что и «медный крест со святыми мощами из Киева» не случаен у этого ревнителя старины и семейственности.
В своем произведении Лермонтов мастерски использует то богатство художественных средств и приемов, которое выработала народная поэзия. Мы видели, что композиция «Песни» имеет много общего с былиной. Однако Лермонтов во многом следует и лирической и исторической песне, поэтика и стиль которых коренным образом отличается от поэтики и стиля былины. «Один из основных приемов художественной выразительности народной лирики (включая все виды ее, в том числе и свадебные и похоронные причитания), — пишет проф. В. Я. Пропп, — состоит в метафоричности____Язык эпоса почти полностью лишен метафоричности»[75]. Метафору В. Я. Пропп рассматривает как один из видов иносказания, как замену одного зрительного образа другим с целью его поэтизации[76]. Близко к метафоре подходит сравнение, где «исходный образ сохраняется, но сближается с другим по сходству»[77].
Нам уже приходилось говорить о сравнении опричника с сосенкой в сцене его смерти. Это сравнение здесь сочетается с приемом ретардации и с великолепным по выразительности эпитетом «холодный снег». Ретардация здесь использована удивительно умело: повторяется образ сосенки (который затем развивается: «во сыром бору под смолистый под корень подрубленная») и тот же эпитет — «холодный снег». Роль эпитета здесь чрезвычайно интересна.
Кирибеевич не чувствует холода: он мертв. О «холодном снеге» упоминает повествователь (автор — гусляры). Мы можем a priori сказать, что снег холоден; это его постоянное качество. О нем, тем не менее, упоминается, оно выделяется и ретардацией. Так эпитет приобретает эмоциональную нагрузку и символическое значение: холодность, отчужденность, даже скрытая враждебность окружающего мира, природы к молодцу, только что полному сил, а теперь лежащему на холодном снегу, не ощущая этого холода.
Типично народные сравнения мы встречаем в описании Алены Дмитревны в речах Кирибеевича (см. выше).
В «Песне» мы находим и характерные для эпоса отрицательные сравнения:
Не сияет на небе солнце красное, Не любуются им тучки синие: То за трапезой сидит во златом венце, Сидит грозный царь Иван Васильевич. (2:31)Здесь же и метафора: «не любуются им тучки синие». Другие метафоры: «Звезды радуются, что светлей им гулять по поднебесью»; «Гонит их метелица распеваючи» и др. Находим и развернутую метафору:
…Заря алая поднимается; Разметала кудри золотистые, Умывается снегами рассыпчатыми; Как красавица, глядя в зеркальцо, В небо чистое смотрит, улыбается. (2:39)Значительное число метафор относится к природе. Природа у Лермонтова как бы очеловечивается. Это антропоморфизм в изображении природы, характерный для народной поэзии, отмечал проф. М. П. Штокмар[78].
Лермонтов мастерски пользуется эпитетом. Часть лермонтовских эпитетов — это постоянные эпитеты народной поэзии (сырая земля, красны девушки, золотая казна); большинство — «эпитеты, близкие по сочетанию с народными песнями, однотипные по содержанию»[79]: «красная красавица» (красная девица — в народной поэзии); «стена кремлевская белокаменная» (палата белокаменная) и т. д. Как и в эпосе, эпитет здесь — одно из основных средств создания зрительного образа. Большое значение получают поэтому (как и в эпосе) эпитеты, определяющие окраску или материал предмета: шелковая фата, перстенек яхонтовый, ожерелье жемчужное, косы русые, золотистые, смолистый корень (сосенки), черные брови и т. д. Наряду с этим мы встречаем и не характерные для эпоса эмоциональные эпитеты «горемычный прах», «кости сирые». Эти эпитеты мы находим в речи Кирибеевича. Они выполняют свою функцию, делая речь опричника индивидуальной и превосходно гармонирующей со свойствами его натуры (см. выше о метафорах, сравнениях в речах Кирибеевича). В то же время эмоциональную окраску часто получают и авторские эпитеты (см. выше об эпитете «холодный снег»); среди них мы находим и метафорические («тучки послушные», «заунывный гудит — воет колокол» и т. д.).
Хотелось бы обратить внимание на то место в «Песне», где описывается, как Калашников запирает лавку. Для этой цели он пользуется «замком немецким со пружиною». Такой замок — новость для сказителя-гусляра. Появляются определения: не простой замок, а «немецкий» (т. е. иностранный, диковинный), со пружиною. Такое детальное описание указывает на состоятельность купца, имеющего подобные диковинки, и попутно напоминает о сказителях-гуслярах. Для нас же эта деталь имеет еще и другое значение: она показывает нам, насколько органически Лермонтов мог воспринять точку зрения сказителя, буквально перевоплотиться в него.
Очень часто лермонтовские эпитеты выступают в сочетании друг с другом. Уже в зачине «Песни» мы находим упоминание о «вине сладком, заморском». Подобное явление мы находим и в народной поэзии. «Часто постоянные эпитеты сочетаются с более подвижными, и это соседство делает постоянные эпитеты семантически полновесными»[80]. В самом деле, «Заморское вино» — это теперь уже устойчивое сочетание, указывающее просто на высокое качество вина. Более «подвижный» эпитет, присоединенный к этому сочетанию, как бы разбивает это последнее. Постоянный эпитет теперь выступает в роли обычного определения, равноправного с новым, обретая свой первоначальный смысл. «Вино сладкое, заморское» — это уже сладкое вино, привезенное из-за моря.
Удивительно красиво сочетание цветовых эпитетов. Палитра «Песни» знает только «ясные, определенные тона: белый, черный, синий, красный, алый, — совершенно в духе народной поэзии, не любящей полутонов и полутеней»[81]. Красный цвет солнца сочетается с синим цветом туч; заря алая над Москвой златоглавою, над стеной Кремлевской белокаменной поднимается из-за синих гор, разгоняет серые тучки. Цветовые эпитеты могут сочетаться с обозначающими материал: дубовый стол покрыт белой скатертью; эпитет «белокаменная» (стена) сразу означает и материал и окраску (такие эпитеты употребительны и в народной поэзии)[82]. Нередко сочетаются два эпитета, обозначающие материал: «…дубовый пол на полчетверти / Он железным пробил оконечником» (2: 31); «как запру я тебя за железный замок, / За дубовую дверь окованную…» (2:36).
Такое сочетание, создавая ощущение материала, в первом случае заставляет нас слышать звук удара и видеть, как острое железо вонзается в дерево; во втором случае дает наглядное представление о непробиваемости, неприступности дверей глухого чулана, куда Калашников собирается посадить свою жену.
Эти яркие зрительные картины у Лермонтова иногда предваряются изображением явления с его звуковой стороны:
Вот он слышит, в сенях дверью хлопнули, Потом слышит шаги торопливые; Обернулся, глядит — сила крестная! — Перед ним стоит молода жена, Сама бледная, простоволосая… и т. д. (2:36) …и послышалось мне, будто снег хрустит, Оглянулася — человек бежит. (2:37)Как и в народной поэзии, в «Песне» Лермонтова ясно ощущается тяга к параллелизму. Последний подчеркивается анафорическим повторением союзов, глаголов:
Не боюся смерти лютыя, Не боюся я людской молвы, А боюсь твоей немилости; (2:36) Пройдет стар человек — перекрестится, Пройдет молодец — приосанится, Пройдет девица — пригорюнится, А пройдут гусляры — споют песенку. (2:44)«Закон симметрии есть один из законов народного искусства… Можно говорить о симметрии речи, как об одном из художественных приемов народного стиха»[83]. Этот художественный прием у Лермонтова часто имеет целью подчеркнуть, выделить какую-нибудь мысль, слово, качество (в последнем примере — выделение гусляров из всех остальных, проходящих мимо могилы Калашникова, что подчеркнуто и союзом «а»; в первом случае — предложение «боюсь твоей немилости» выделяется еще и через отрицание противоположного).
Мы находим у Лермонтова различные по характеру параллелизмы: от полного морфологического тождества (как в вышеприведенных примерах) до неполных и приблизительных[84]. Нередко встречаются троекратные повторения.
Той же цели подчеркивания и уточнения служат тавтологические повторения и употребление синонимических групп слов:
Уж ты где жена, жена, шаталася? На каком подворье, на площади… (2:36)Исследователи обращали внимание на характерную синтаксическую особенность «Песни» — преобладание сочинительных связей и сложносочиненных предложений. Эта черта, а также фольклорная система употребления союзов[85] придают рассказу необычайную плавность и размеренность и вместе с тем простоту. Ощущение плавности, медлительности создается и детальными описаниями.
В. Истомин указывает на употребление Лермонтовым идиом («я и сам не свой», «недобрый день задался ему», «сила крестная», «за что, про что» и т. д.) и описательных выражений («ответ держал ты по совести», «не мочил усов» и т. д.), что еще более сближает речь «Песни» с народно-разговорной[86]. В то же время обилие вопросительных предложений придает «Песне» эмоциональный характер.
В поэме можно выделить чисто народные лексические и морфологические черты. Их огромное количество. Лишь изредка попадаются отдельные слова, не характерные для народной речи (церковнославянизмы: уста, очи, трапеза, златой). Большое количество уменьшительно-ласка-тельных существительных (головушка, лебедушка, голубушка). Встречаются и прилагательные с уменьшительным суффиксом, который, давая эмоциональную окраску слову, в то же время указывает на высшую степень качества (одинешенька — совсем одна; темнехонька — очень темная).
Много слов просторечных; можно найти диалектизмы, но диалектная их природа проявляется только в их морфологических особенностях. Мы не найдем ни одного слова, которое целиком принадлежало бы диалекту, — ср. пужаешься, скидает, возговорил, заказать (в смысле приказать); твово; поднебесью, охульникам; могутные, меньшой, старшой; нониче, по-сю-пору; али (союз). Очень много приставочных образований, особенно в глаголах (в том числе с двойными приставками): наслушались, поднесла, восплакалась, приосанится и т. д. Нередки деепричастия на — учи, — ючи: играючи, разгоняючи, пируючи и т. д.
Отметим наиболее характерные морфологические особенности. В глаголах:
1) в инфинитиве — ть вместо — ти (поднесть) и наоборот (покатитися, гнушатися — в глаголах возвратных с постоянным ударением);
2) окончания — ут, — ют в 3-м лице множественного числа настоящего и будущего времени у глаголов II спряжения (ходют, разделют);
3) — ся вместо — съ в таких глаголах, как подтянуся, сходилися;
4) цаловать вместо целовать;
В прилагательных:
1) старые местоименные окончания — божиим, тесовыих;
2) краткие (но не усеченные) формы: молода жена, широку грудь;
3) вострая сабля (наращение в перед начальным о).
В местоимениях — стяженные формы в родит, падеже единственного числа: твово, мово[87].
Все эти черты специфичны для народной речи.
Вопрос о ритмике стиха «Песни» — тема специального исследования. Мы коснемся этого вопроса лишь в самых общих чертах.
Стих «Песни» — это стих народный, существенно отличающийся от стиха произведений письменной литературы[88]. Народно-поэтическая речь обладает иной акцентной системой, чем литературная и разговорная. Здесь на одно ударение приходится не 2,8, а 3,8 слога. Это чрезвычайно существенная разница. В связи с этим большое значение приобретают проклитики и энклитики, увеличивающие число безударных слогов. В качестве проклитик и энклитик могут выступать различные части речи («стольне-Киев-град», «Владимир-князь», «ходил-гулял», «бел-горюч-камень»). По той же причине сохраняются старые формы прилагательных с местоименным окончанием и созданные по аналогии новые формы (княженецкоей), употребляется большое количество суффиксальных образований, неударяемых частиц; часты глаголы с инфинитивом — ти вместо — шь, возвратная частица выступает в форме — ся, а не — сь, и т. д. Все это мы видели у Лермонтова.
Примеры лермонтовских проклитик и энклитик:
на широку грудь, во златом венце, очи зоркие, на небо; без вести, три дня, три ночи, поделюсь теперь и др.В народном стихе наиболее устойчивым является конец стиха. Последнее ударение — константа. Упорядоченность ударений все более нарушается по мере удаления от константы.
Длина стиха — от 7 до 14 слогов (основная масса — от 9 до 13 слогов). Клаузулы в основном дактилические (87,9 %), затем идут пеонические (натягивает), женские (красно и кончайте), гиперпеонические (бояре да князья) — 3 случая. Все эти клаузулы встречаются в народной поэзии, причем дактилические явно преобладают.
Ритмический рисунок «Песни» резко нарушается первыми строками припевок-концовок («Ай ребята, пойте»…). Они представляют собою шестистопный хорей и резко контрастируют с медленной, плавной речью «Песни». Такой контраст обусловлен функцией этих припевок (см. выше). Конечные стихи (исход) построены по образцу раешника (рифмовка, резкое колебание в длине строк, троекратная «слава»).
Рифма в «Песне» появляется эпизодически. Здесь мы встречаемся с другим принципом организации стихотворной речи: совпадением не звуковым, а морфологическим (ударные гласные не совпадают, совпадают следующие за ними суффиксы и окончания):
Забегались, заигралися, спозаранку спать уложилися; Шелковые товары раскладывает, Речью ласковой гостей он заманивает, Злато, серебро пересчитывает; Смотрют очи мутные, как безумные, Уста шепчут речи непонятные.Параллелизм в морфологическом тождестве естественным образом перерастает в рифму:
Кто побьет кого, того царь наградит; А кто будет побит, того бог простит; Я топор велю наточить-навострить, Палача велю одеть-нарядить, В большой колокол прикажу звонить…Нужно думать, что переход от морфологического совпадения к звуковому в приведенных примерах не является случайным. Первый пример — афористическое заключение «клича» глашатаев; рифма еще больше подчеркивает его «замыкающую» функцию; второй пример — ирония Грозного, торжественно парадно обставляющего казнь купца, придавая ей характер «царской милости»; нарочито бравурный тон описания, контрастируя с мрачным содержанием, усиливает злую насмешку; этот бравурный тон, в свою очередь, усиливается тавтологическими повторениями (из которых первое представляет собою внутреннюю рифму) и рифмовкой однородных глагольных форм.
Внутренняя рифма появляется эпизодически (как и в народной поэзии). Она усиливает параллели: «лихой боец, молодой купец», «не шутку шутить, не людей смешить».
Народный стих «Песни» еще раз показывает, насколько глубоко Лермонтов проник в сокровищницу народной поэзии, как он, говоря словами Гоголя, «назвучался» народной речью. Стих «Песни» ставит это произведение в совершенно исключительное положение в русской литературе и заставляет говорить не о стилизации или имитации, но о творческом овладении народно-поэтическим методом.
Мы сделали попытку взглянуть на «Песню» с разных сторон и выделить те вопросы поэтики и стиля, которые казались нам существенными и интересными. Подведем некоторые итоги.
1. Появление «Песни» не случайно, но обусловлено состоянием русской литературы и науки в 20–30-е годы, а также творческими интересами и моментами биографии самого Лермонтова.
2. «Песня» — результат творческого усвоения Лермонтовым народно-поэтического метода. В то же время это не компиляция и не стилизация, а глубоко оригинальное произведение.
3. В «Песне» Лермонтов, недовольный современностью, обращается к историческому прошлому в поисках деспотизма, с чем перекликается и дискредитация Лермонтовым необузданного, своевольного, эгоистического героя. («Песня» полемически заострена против славянофильских теорий.) Она утверждает точку зрения на народ как высшего судью личностей и событий.
4. Эти идеи проводятся при помощи разнообразных художественных средств, в ряде случаев заимствованных из народной поэзии. Но Лермонтов всегда вносит в них нечто свое, качественно новое, чего народная поэзия не знала.
5. Чрезвычайно важен психологизм «Песни», что проводит резкую грань между нею и произведениями народной поэзии. Он проявился и в постепенной психологической подготовке событий, и в трактовке образов героев. Лермонтов создает типы, несущие на себе черты своей эпохи, социальной принадлежности, но в то же время неповторимо индивидуальные. Характер героев раскрывается не в одном аспекте, а полно и всесторонне.
Все вышесказанное дает нам право считать «Песню про купца Калашникова» одним из лучших и наиболее своеобразных реалистических произведений русской литературы XIX столетия.
Преддипломная работа В.Э. (1958). — Примеч. сост.Примечания
1
См. стихотворения «На серебряные шпоры…», «Дума», «1-е января», «Смерть Поэта» и мн. др.
(обратно)2
Белинский В. Г. Сочинения: В 3 т. М.: ГИХЛ, 1948. Т. 1. С. 667.
(обратно)3
Поспелов Г. Н. Песня про купца Калашникова // Литература в школе. 1936. № 6. С. 40.
(обратно)4
Там же. С. 47.
(обратно)5
Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 4 т. / Под ред. Б. М. Эйхенбаума. М.; Л.: ОГИЗ; ГИХЛ, 1948. Т. 1. С. 393 [далее ссылки на это издание перенесены в текст, номер тома отделен от номера страницы двоеточием].
(обратно)6
Нам кажется, что нет достаточных оснований, отвергая «мартьяновскую» версию как не подтверждаемую другими источниками и авторитет Мартьянова как «сомнительный», видеть в «Песне» только отклик на трагическую гибель Пушкина, отражение семейной драмы поэта и его отношений с Николаем I, как это делает А. В. Попов (Попов А. В. Лермонтов на Кавказе. Ставрополь: Ставропольское книжн. изд-во, 1954. С. 119). Такая альтернатива вовсе не стоит. Тем более мы не можем принять утверждение исследователя, согласно которому «Лермонтов не мог открыто вернуться к запретной для него теме гибели Пушкина и вынужден был обратиться к истории, к прошлому своего народа в поисках ситуации, аналогичной семейной трагедии Пушкина» (Там же). Такое утверждение предполагает сознательный выбор аналогичной ситуации и вуалирование ее из цензурных соображений, что никак не может быть доказано. Что же касается «мартьяновской» версии, то непонятно, почему реакционность взглядов самого Мартьянова должна ставить под сомнение этот его рассказ.
(обратно)7
Поспелов Г. Н. Указ. соч. С. 39.
(обратно)8
Ниже будет указано еще на один круг проблем, затрагиваемый «Песней».
(обратно)9
См. статью И. Андроникова «Пензенские источники „Вадима“» (Андроников И. Лермонтов: Исследования, статьи, рассказы. Пенза: Пензенское обл. изд-во, 1952. С. 5–27).
(обратно)10
См. об этом в статье С. К. Шамбинаго «Народность» Лермонтова по «Песне о купце Калашникове» (Литературная учеба. 1941. № 7–8. С. 78–86).
(обратно)11
См. статью М. Азадовского «Фольклоризм Лермонтова» (ЛН. Т. 43–44. С. 227–262).
(обратно)12
В 1830 году Лермонтов делает запись: «…Если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях. — Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская — я не слыхал сказок народных; в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности» (4:384).
(обратно)13
Мендельсон Н. М. Народные мотивы в поэзии Лермонтова // Венок М. Ю. Лермонтову. М.; Пг., 1914. С. 176.
(обратно)14
Приведено у И. Андроникова (Андроников И. Пензенский учитель Хохряков // Андроников И. Указ. соч. С. 270).
(обратно)15
Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1864. Вып. 6. С. 178. См. в этой связи указание М. Азадовского (Азадовский М. Указ. соч. С. 244–245) о знакомстве Лермонтова с собранием Киреевского.
(обратно)16
«У нас есть бойцы, / Удалые молодцы, / Они люди Калашниковы, / Они дети Заложниковы» (Запись Демина, привед. у Н. Мендельсона: Мендельсон Н. М. Указ. соч. С. 184).
(обратно)17
Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года / 4-е изд. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. Т. 3. С. 604.
(обратно)18
См.: Андроников И. «Дары Терека» // Андроников И. Указ. соч. С. 172.
(обратно)19
Штокмар М. П. Народно-поэтические традиции в творчестве Лермонтова // ЛН. Т. 43–44. С.280.
(обратно)20
Карамзин Н. М. История государства Российского / 4-е изд. СПб., 1834. Т. IX. С. 160.
(обратно)21
Мендельсон Н. М. Указ. соч. С. 177–178.
(обратно)22
Давидовский П. Генезис «Песни о купце Калашникове» Лермонтова // Филологические записки. 1913. № 5. С. 585–586.
(обратно)23
Попов А. В. Указ. соч. С. 122–123.
(обратно)24
Так называемая «мартьяновская» версия, см. выше.
(обратно)25
Владимиров П. В. Исторические и народнобытовые сюжеты в поэзии Лермонтова. Киев, 1892; Давидовский П. Генезис «Песни о купце Калашникове» Лермонтова // Филологические записки. 1913. № 4–5; Мендельсон Н. М. Указ. соч.; Семенов Л. П. Лермонтов и фольклор Кавказа. Пятигорск, 1941.
(обратно)26
Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: ГИХЛ, 1938. С. 192 [далее: КД].
(обратно)27
Песня «Никите Романовичу дано село Преображенское». См.: Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом… Т. 2. С. 521.
(обратно)28
КД,2б.
(обратно)29
См.: Мендельсон Н. М. Указ. соч. С. 180.
(обратно)30
КД, 26–27.
(обратно)31
Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1864. Вып. 6. С. 151. См. у Мендельсона: Мендельсон Н. М. Указ. соч. С. 181.
(обратно)32
Чулков М. Д. Сочинения. СПб.: Изд. Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук, 1913. Т. 1. С. 698 [далее: Ч].
(обратно)33
КД, 284.
(обратно)34
4,168–169.
(обратно)35
Ч, 232; см.: Мендельсон Н. М. Указ. соч. С.185.
(обратно)36
Ч, 229.
(обратно)37
4,202.
(обратно)38
Соболевский А. И. Великорусские народные песни. СПб., 1900. Т. VI. № 361. С. 280.
(обратно)39
КД, 29–30.
(обратно)40
Цит. по: Мендельсон Н. М. Указ. соч. С. 188.
(обратно)41
Соболевский А. И. Указ. соч. № 401. С. 311–312.
(обратно)42
Сказания русского народа, собранные И. Сахаровым. СПб., 1836. Ч. 1. С. 206 (цит. по: Владимиров П. В. Указ. соч. С. 23).
(обратно)43
Поспелов Г. Н. Указ. соч. С. 43.
(обратно)44
Там же.
(обратно)45
См. статью В. Чичерова «Лермонтов и песня»: М. Ю. Лермонтов: Сб. статей / Под ред. Н. А. Глаголева. М.: Учпедгиз, 1941.
С. 133–164.
(обратно)46
Чичеров В. Указ. соч. С. 151.
(обратно)47
Там же.
(обратно)48
Цит. по: Там же. С. 153.
(обратно)49
Там же.
(обратно)50
Поспелов Г. Н. Указ. соч. С. 47.
(обратно)51
Взгляд, впервые высказанный Белинским. См.: Белинский В. Г. Указ. соч. С. 658. Повторен у Ц. Балталона (Балталон Ц. «Песня про купца Калашникова» // Русская школа. 1892. № 5/6. С. 196–212) и у С. Брайловского (Брайловский С. Оборона лермонтовской «Песни про царя Ивана Васильевича» // Русская школа. 1893. № 7–8. С. 154).
(обратно)52
Эту психологическую подготовку событий в «Песне» отмечал уже Белинский в статье «Стихотворения М. Лермонтова». См.: Белинский В. Г. Указ. соч. С. 658–659.
(обратно)53
Поспелов Г. Н. Указ. соч. С. 38.
(обратно)54
Садиков П. А. Из истории опричнины XVI в. II Исторический архив. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940. Т. 3. С. 115.
(обратно)55
Запись Н. С. Кохановской. Приведена у Владимирова (Владимиров П. В. Указ. соч. С. 19).
(обратно)56
Белинский В. Г. Указ. соч. С. 658–659.
(обратно)57
Азадовский М. Указ. соч. С. 251.
(обратно)58
Брайловский С. Указ. соч. С. 162.
(обратно)59
См.: Нейман Б. В. Портрет в творчестве Лермонтова // Ученые записки МГУ. М., 1948. Вып. 127. Кн. 3. С. 77.
(обратно)60
Мысль Н. Котляревского, повторенная затем у С. Брайловского. Цит. по: Брайловский С. Указ. соч. С. 161.
(обратно)61
4,173–174.
(обратно)62
Карамзин Н. М. История государства Российского / 4-е изд. СПб., 1834. Т. IX. С.466.
(обратно)63
Соколова В. К. Русские исторические песни XVI в. (Эпохи Ивана Грозного) // Труды Института этнографии им. Миклухо-Маклая. Нов. серия. Т. 13. С. 26.
(обратно)64
Там же. С. 26.
(обратно)65
Там же. С. 14.
(обратно)66
Материалы в указанной статье В. К. Соколовой.
(обратно)67
Белинский В. Г. Указ. соч. С. 664.
(обратно)68
Соколова В. К. Указ. соч. С. 78.
(обратно)69
Балталон Ц. Указ. соч. С. 203–204.
(обратно)70
Брайловский С. Указ. соч. С. 154.
(обратно)71
Там же. С. 162.
(обратно)72
Проф. М. Азадовский в цитированной выше статье отмечает полемичность «Песни», отрицающей славянофильское понимание народа и народности (отрицание положения о смирении, покорности судьбе как основных чертах русского народного характера); полемичность в трактовке образа Грозного. «Теории гармонического единения власти и народа Лермонтов противопоставил конфликт этих двух стихий» (Азадовский М. Указ. соч. С. 257).
(обратно)73
Нейман Б. В. Указ. соч. С. 77.
(обратно)74
См. наблюдения над портретом в произведениях Лермонтова в цитированной статье Б. В. Неймана.
(обратно)75
Пропп В. Я. Язык былин как средство художественной изобразительности // Ученые записки Ленинградского государственного университета. Сер. филол. наук. Л., 1954. Вып. 2. № 173. С. 379.
(обратно)76
Там же. С. 379.
(обратно)77
Там же. С. 381.
(обратно)78
Штокмар М. П. Указ. соч. С. 323.
(обратно)79
Советов С. Народные черты в языке и стиле «Песни про купца Калашникова» Лермонтова // Русский язык в школе. 1940. № 5. С. 59.
(обратно)80
Евгеньева А. П. О поэтических особенностях русского устного эпоса XVII–XIX вв. (постоянный эпитет) // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР. Л., 1948. Т. VI. С. 164.
(обратно)81
Мендельсон М. Н. Указ. соч. С. 193.
(обратно)82
Пропп В. Я. Указ. соч. С. 386.
(обратно)83
Там же. С. 399.
(обратно)84
См. подробнее в цитированной статье М. П. Штокмара.
(обратно)85
См. указанные сочинения М. П. Штокмара и С. С. Советова.
(обратно)86
Истомин В. Главнейшие особенности языка и слога произведений Лермонтова // Русский филологический вестник. Т. XXXI. № 1–2. С. 50–52.
(обратно)87
См.: Советов С. С. Указ. соч.
(обратно)88
См. цитированную статью М. П. Штокмара.
(обратно)![Живая память. Том 3. [1944-1945]](https://www.4italka.su/images/articles/516741/primary-medium.jpg)
Комментарии к книге «Стиль «Песни про купца Калашникова»», Вадим Эразмович Вацуро
Всего 0 комментариев