«Создатели Империи»

Создатели Империи (fb2) - Создатели Империи (пер. Диана Николаевна Вальяно,Ольга Ефремовна Рывкина) 4736K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Франс Гампл - Ганс Опперман - Фридрих Виттенгоф - Йозеф Флекенштейн

Создатели Империи

Франс Гампл Александр Великий

ВВЕДЕНИЕ

Опыт учит, что историк, который поставил своей задачей показать жизнь и деяния великого человека прошлого, легко подвергается опасности внести в портрет своего героя субъективные черты, как бы он ни старался быть объективным. Чем большее временное расстояние отделяет современного биографа от исторической личности или, лучше сказать, чем меньше общего эпоха биографа имеет с эпохой объекта его исследования, тем больше возникающие из-за этого трудности.

Избежать этой опасности историк может, лишь противясь всеми силами искушению приписывать своему герою черты характера и мысли, которые надежно не подкреплены достоверным преданием. Предпринятая в этой книге попытка представить широкому кругу читателей в определенной мере новый портрет Александра основана на том методическом принципе, что серьезные суждения о какой-либо исторической личности невозможны без твердой опоры на источники.

Хотя этот принцип кажется само собой разумеющимся, на практике он часто нарушается и иногда даже подвергается теоретическим нападкам. Тот же, кто считает невозможным на основе традиции получить пусть и нуждающийся в корректировке, но все же в общем и целом верный портрет некоего героя прошлого и при этом сомневается в правомерности эмпирического исследования источников, стараясь поставить на их место собственную интуицию, лишает в конечном счете историю ее научного характера и стирает те границы, которые отделяют историю как эмпирическую науку от поэтического искусства, работающего с историческим материалом.

Историку древности значительно труднее, чем историку нового времени, создать достоверную биографию на хорошем источниковедческом материале. Особенно большие трудности подстерегают исследователя жизни Александра. Кроме монет, надписей и археологических находок, он не располагает источниками той эпохи. Многие уже во времена Александра брались за перо и описывали деяния царя, с которым они поддерживали иногда близкие личные отношения, но эти сочинения не дошли до нас, и у нас не было бы никаких сведений об Александре и его деяниях, не будь произведений более поздних античных историков, которые, в свою очередь, использовали первичные источники. Среди этих авторов прежде всего следует назвать Арриана из Никомедии, историографа II в. н. э., который, помимо прочего, написал историю похода Александра, имеющую величайшую ценность для нашего времени, поскольку у Арриана были очень надежные авторитеты, а сам он в основном ограничивался тем, что перерабатывал их сочинения без своих добавлений. Другие авторы, более позднего времени, которых мы вместе с утраченными для нас древними оригиналами объединяем под названием «Вульгата», тоже иногда дают ценный материал, но в их сочинениях слишком много выдумок и литературных добавлений, чтобы на них можно было полностью полагаться. Отсюда прямой путь ведет к «Роману об Александре», который на исходе древности и в средневековье давал все новые ответвления.

По ходу повествования нам придется время от времени прерываться, чтобы познакомить читателя с отдельными наиболее важными моментами в изучении истории Александра. Поэтому мы считаем необходимым предпослать хотя бы краткое изложение нашей методической точки зрения и источников по истории Александра.

МИР, В КОТОРЫЙ ВСТУПИЛ АЛЕКСАНДР ЮНОСТЬ И ПЕРВЫЕ ДЕЯНИЯ

Персидский царь Кир из династии Ахеменидов и его преемники Камбиз, Дарий I и Ксеркс были не первыми владыками Древнего Востока, кто лелеял желание установить свое господство над всем тогдашним миром, но они, по-видимому, были первыми, кого это стремление привело к близкому соприкосновению с греками. Уничтожение Лидийского царства Киром в 546 году до н. э. вынудило малоазийские греческие города покориться новому владыке Азии. Вскоре после этого Дарий I предпринял широкомасштабную попытку покорить весь Балканский полуостров, вплоть до просторов южнорусских степей. Последующие походы этого могучего царя и его сына Ксеркса были направлены против Эллады и имели целью не только покарать города Афины и Эретрию за их участие в восстании, которое незадолго до этого подняли малоазийские ионийцы против персидского владычества, но были нацелены, кроме того, на порабощение всей греческой метрополии, что если бы оно удалось, значительно приблизило бы их к желанному мировому господству.

Несмотря на гигантские человеческие и материальные ресурсы, задействованные в этих походах, они потерпели поражение из-за героического сопротивления, которое оказала большая часть греческих общин наступающим персам. Основная заслуга в сохранении свободы Эллады по праву принадлежит Афинам и Спарте, двум силам в Греции, делившим политическое руководство греческой метрополией. Подобно двум быкам, как выразился афинский государственный деятель Кимон около 460 года до н. э., они вместе должны были влачить повозку Эллады. Между тем проводимая Афинами в Эгейском пространстве политика силы вскоре привела к разрыву между двумя государствами и к открытой войне, которая с более или менее длительными перерывами, и к несчастью ее участников и всей Эллады, велась многие десятилетия и определяла политическую историю греков в период между 460 и 400 гг. до н. э.

Александр Македонский

Начало 4 века до н. э. являет нам побежденные Афины — государство второго ранга, у которого больше не было перспективы вернуть себе прежнее положение великой державы. Но и победившая Спарта из-за длительной войны и других обстоятельств оказалась не в состоянии закрепить надолго свое господствующее положение в Элладе. Поскольку гегемония Фив в период после битвы при Левктрах (371 год до н. э.) оказалась лишь временной и после смерти выдающихся деятелей Эпаменида и Пелопида рухнула так же быстро, как и была установлена; поскольку, далее, во всех греческих общинах бушевали партийные распри (не в последнюю очередь объяснявшиеся экономическими причинами), достаточно часто принимавшие характер кровавых гражданских войн, — Эллада в середине 4 века находилась в состоянии глубокой внутренней слабости. Поэтому у предприимчивых владык на окраинах греческого мира, озабоченных приумножением своего господства, возникло сильное искушение попытаться утвердиться здесь и захватить политическое руководство эллинами.

В свите вторгшегося в Элладу Ксеркса находился в качестве вассала, обязанного участвовать в его военных походах, и Александр I Македонский, царь народа, жившего на севере греческого полуострова, народа земледельцев и пастухов. Народ этот, если судить по дошедшим до нас остаткам языка, был близко родствен так называемым северо-западным грекам, однако сами эллины не признавали его равным себе, а считали стоящим вне их сообщества варварским народом; лишь члены царского рода Аргеадов, возводившие свой род к Гераклу, считались благодаря своему происхождению греками и в соответствии с этим имели право, в отличие от прочих македонян, участвовать в больших панэллинских национальных состязаниях.

Итак, упомянутый выше Александр I появился около 480/79 г. до н. э. в качестве правителя — вассала персов. Пока же македонский царь Филипп II (359–336 гг. до н. э.) чувствовал себя достаточно сильным не только для того, чтобы захватить управление ослабленной и лишенной вождей Грецией, но и чтобы грозить войной гигантскому персидскому царству. Те же надежды питал незадолго до того фессалийский тиран Ясон из Ферей, но ранняя смерть помешала ему осуществить свои далеко идущие планы.

Блестяще одаренный и в политическом, и в военном отношении Филипп II постепенно утвердился в северной и центральной части Греции. В 338 году до н. э. под Херонеями решилась судьба эллинского народа. На широком поле в Беотии, где и сегодня каменный лев напоминает путнику об этом событии, отряды афинян и их союзников после героической борьбы потерпели такое сокрушительное поражение, что дальнейшее сопротивление казалось бесполезным, и отныне для македонянина пришел час устанавливать свои порядки в метрополии греческого мира. Дальновидный государственный деятель остерегался слишком назойливо демонстрировать перед греками свою власть: на общеэллинском собрании, в котором не участвовала лишь Спарта, на Истме Коринфском все большие и малые греческие государства, в соответствии с древними мирными правилами, были торжественно объявлены «свободными и автономными» и (здесь Филипп пролагал новые пути) был учрежден «синедрион эллинов» в качестве решающего органа, ответственного за сохранение и обеспечение общеэллинского мира и соблюдение интересов всего народа. Филипп в синедрион не входил и не имел там права голоса. Правовое положение человека, который теперь был истинным владыкой Эллады, ограничивалось должностью военачальника во всех войнах, решение о которых принимал синедрион, и правом представлять синедриону соответствующие предложения.

Вскоре Филипп II воспользовался этим правом, предложив синедриону начать общую войну, чтобы отомстить персидскому царю за те обиды, которые некогда Ксеркс причинил эллинам, и в особенности эллинским святилищам. Грекам было очевидно, что это кощунство служило для македонянина лишь предлогом для войны против Персии, цель была совершенно иной. Сам Филипп иногда давал понять, что его занимали гигантские планы, совершенно не укладывающиеся в официальную мотивировку: он хотел дойти до центра Персидского царства и, если бы удалось, свергнуть персидского царя с трона и таким образом добавить к уже завоеванному господство над восточным миром.

Великая империя Ахеменидов не в последнюю очередь именно из-за своей колоссальной протяженности с запада Малой Азии до стран нынешнего Туркестана и Пакистана была весьма неустойчивым образованием. Время от времени ее сотрясали тяжелые внутренние и внешние кризисы, из которых правящие цари выходили в основном лишь с помощью греческих наемников, взятых ими на службу. Такое положение вещей уже на рубеже 5–4 веков до н. э. наводило некоторых деятелей греческого и западномалоазийского мира на мысль вторгнуться во главе греческих войск в центральные районы империи и вызвать здесь великого царя на бой за корону и господство над Азией. Младший Кир, сам принадлежавший к царскому роду Ахеменидов, положил этому начало: под Кунаксой он победил Артаксеркса Мемнона, но сам пал в бою. Аналогичные планы спартанского царя Агесилая и фессалийского тирана Ясона также не осуществились. Теперь Филипп всерьез занялся проектом большой войны с персами, после того как он захватил гегемонию над Элладой; но и ему судьба не позволила осуществить свой план. Хотя «синедрион эллинов» проявил уступчивость и принял решение о «панэллинской войне в отмщение», настроения в Греции ей не благоприятствовали. Однако еще до окончания военных приготовлений летом 336 года до н. э. 47-летний царь пал от руки убийцы. Вместе с македонским царством и империей, которая, кроме Греции, включала большую часть стран Балканского полуострова, Филипп II оставил, как свое политическое завещание, проект войны с персами сыну и наследнику Александру, которому еще не минуло 20 лет и который, в соответствии с древним правом и обычаем, был торжественно провозглашен царем на собрании македонского войска.

Александр был македонцем лишь по отцу, его мать была родом из Эпира. Предание рисует нам его мать Олимпиаду полуварваркой, распущенной и исполненной диких страстей женщиной, но в то же время высокоодаренной. Демонические черты ее характера были причиной большого влияния не только на окружение, но даже на ее врагов. Кое-что в характере Александра вполне можно отнести к материнской наследственности, однако это не должно заставлять проводить между Александром и его отцом слишком резкое различие с точки зрения их натуры и целей. Филипп ни в коей мере не был трезвым политиком реальности, как показывает его проект войны с персами, который хотя и не был фантастическим с точки зрения его осуществления, но отвечал не интересам македонского народа и государства, а скорее личным амбициям этого честолюбивого человека, озабоченного в основном приумножением своей мощи и владычества.

Родившийся в 356 году до н. э. Александр уже в детстве показывал, что чувствует свое высокое призвание и чрезвычайно устремлен к славным деяниям. Предание рассказывает, что когда приходили вести о новых победах отца, он с мрачной миной говорил своим товарищам по играм, что на его и их долю не останется больше великих и славных дел, потому как отец уже все переделал. По достижении сыном 13 лет Филипп отдал его на воспитание величайшему ученому и философу того времени, Аристотелю из Стагиры. Два года Аристотель посвятил этому занятию в уединении македонского местечка Миеза. Без сомнения, ему удалось за это время пробудить у высокоодаренного юноши интерес и любовь к ценностям греческой культуры, и особенно к поэтическому искусству греков, но не следует слишком переоценивать влияния философа на становление личности воспитанника. Не подлежит сомнению, что, например, религиозные представления Александра и его учителя были в корне различны и что в области политики взгляды учителя и ученика не имели ничего общего, Александр шел здесь своим собственным путем.

Аристотель, воспитатель Александра

За периодом обучения в Миезе последовал период военных испытаний. В битве при Херонее восемнадцатилетний Александр, по-видимому, совершенно спонтанно вырвался вперед во главе левого македонского фланга, что не было предусмотрено планом его отца, но тем самым предрешил исход кровавого сражения. Два года спустя он стал царем и вступил на путь, который указали ему его натура и его гений. Началось новое время в истории тогдашнего мира.

ВОЙНА ПРОТИВ ДАРИЯ III

Александр был полон решимости осуществить план войны с персами, выработанный его отцом, но вначале было необходимо укрепить положение в Македонии и подавить смуту, которая начала поднимать голову. Дважды он шел походом на Грецию, где после смерти Филиппа многие настроились на благоприятную возможность вернуть утраченную свободу. Полностью разрушив цветущий город Фивы и продемонстрировав свою безжалостность, молодой царь показал греческому миру, что не уступает своему отцу в энергии, властности и военной доблести и что о конце установленного Филиппом владычества нечего и думать. Варварским балканским народам он уже дал почувствовать свою твердую руку. Александр успешно продвинулся до Дуная. Случилось так, что им «овладело страстное желание» (pothos elaben auton) перейти реку и продвинуться в области севернее. Здесь мы впервые сталкиваемся с этим выражением, которое постоянно повторяется в предании и которое, как подтверждают новейшие исследования, употребляли в ближайшем окружении Александра, считая, очевидно, одной из наиболее верных характеристик своего повелителя и друга. Хотя это внезапно появляющееся страстное желание могло относиться к вещам весьма различным, но речь всегда шла, в сущности, об эмоциональном порыве. В решениях, которые принимал Александр, сколь бы значительны они ни были, он так же мало мог отдавать себе отчета, как не прояснила бы этого попытка последующих историков и психологов свести данный порыв к трезвости и рационализму.

Персидский поход, начатый Александром весной 334 года до н. э., как продолжение планов его отца, официально считался эллинами войной возмездия, в которой царь-наследник выступал только как верховный главнокомандующий, военачальник союзных войск. То, что речь шла фактически о предприятии самого Александра, в котором эллины играли роль лишь второстепенную, было понятно каждому современнику уже по одному составу участвующих в походе войск. Из Эллады было всего 8000 человек, их, кроме фессалийской конницы, царь никогда полностью не использовал в последующих великих сражениях, очевидно, не уверенный в их надежности. Главные силы армии в 50 000 человек, включая ранее высланные Филиппом в Малую Азию воинские контингенты, составляли пешие македонские воины-земледельцы и конная знать.

Дарий. Деталь мозаики Филоксена «Битва Александра с Дарием»

Если войско, которое Александр направил против Персии, по греческим меркам уже считалось весьма значительным, то и по своим боевым качествам оно не уступало ни одному, когда-либо действовавшему в этом пространстве. Создателем и организатором этого выдающегося военного сообщества был отец Александра Филипп, и ему, с этой точки зрения, принадлежит не меньшая заслуга в последующих великих победах его сына, чем королю Фридриху Вильгельму I — в успехах Фридриха Великого.

Особой заслугой Филиппа II следует считать создание македонской фаланги, которая составляла ядро войска Александра и в более позднюю эллинскую эпоху играла большую роль во всех войнах в греческом и восточном мире, пока не была побеждена при Киноскефалии и Пидне более подвижной тактикой римлян. При этом речь идет о боевом построении времен Филиппа и Александра, когда солдаты, в соответствии со старой греческой традицией, стояли шеренгами сначала по восемь, а затем по шестнадцать человек в глубину. Главным оружием фалангистов была сарисса, тяжелое ударное копье. О нем известно, что, по крайней мере во времена Александра, оно было различной длины, в зависимости от того, в каком ряду стоял ее владелец: когда фаланга наступала, солдаты первых пяти рядов наклоняли свои копья так, что остриями нацеливались на противника одной линией. Одно из дошедших до нас античных сообщений уточняет, что сарисса воинов в пятом ряду была длиной 5,5 метра. Находившиеся в трех последних рядах солдаты держали свои копья вертикально и опускали их лишь тогда, когда в ходе сражения возникала необходимость, например, вследствие вражеского прорыва в передних рядах.

В составе фаланги македонского войска выдающееся место занимали гипасписты (судя по наименованию, первоначально: оруженосцы). Это были пешие войска, вооруженные легче, чем фалангисты. Совершенно особая роль в войске принадлежала разделенной на восемь так называемых ил тяжелой коннице царских гетеров (товарищей), она набиралась из ленной знати. Во главе гетеров Александр сам врывался в бой, чтобы с этим превосходным конным отрядом решить исход битвы как можно скорее.

Кроме названных основных войск, в армию Александра входили легковооруженные воинские части, сформированные из различных покоренных Филиппом или Александром народностей Балканского полуострова, которым, однако, не отводилось решающего значения. Нам уже известно, что даже из греческого контингента в войске только фессалийской коннице надлежало сыграть в персидском походе наибольшую роль.

Характеристика войска и его состав, а также сущность планов, лелеемых Александром, когда он решился выступить против Персии, имели не слишком много общего с официальной версией похода как панэллинской войны возмездия, а выходили далеко за ее рамки. Даже если бы царь не заявил об этом совершенно открыто уже в первый период войны, можно было предположить, что Александр не тот человек, который удовлетворится менее значительной, чем у его отца, целью: с самого начала у него было твердое намерение проникнуть в сердце Персидской империи и в качестве преемника великого царя Азии занять трон в Сузах.

С весны 336 года до н. э. трон Ахеменидов в Сузах занимал Дарий III, слабый и малозначительный правитель, вряд ли заслуживавший того сияния славы, которой его окружили некоторые историки из более поздней Вульгаты, но, по-видимому, сумевший оценить грозившую ему со стороны Александра опасность и принять меры для ее отражения. Возможности гигантской империи, заново сплоченной его предшественником Артаксерксом Оксом, позволили ему выставить войско, во много раз превысившее силы противника. Одни только греческие наемники на персидской службе численно превосходили все войско Александра и, кроме того, в лице родосца Мемнона имели выдающегося полководца. Помимо них и составлявшей ядро персидской армии конницы, были еще воинские формирования из сатрапий; впрочем, в обозримом будущем они были лишь частично готовы к бою и не представляли пока серьезной военной силы. В любом отношении очевидно было превосходство персов на море, поскольку Александр мог располагать в основном эскадрой ненадежных греческих союзников, в то время как в распоряжении перса были суда подвластных ему финикийцев и многочисленных греческих и полугреческих приморских городов на Кипре и на малоазийском побережье. Однако Дарий не сумел использовать свое превосходство на море так, чтобы оно могло серьезно угрожать Александру и его великому плану. И завоеванные македонянами поселения на побережье, которые служили базами для флота, в конце концов по окончании второго года войны были потеряны.

* * *

Весной 334 года до н. э. Александр закончил приготовления к войне. Антипатр и Парменион, два самых почитаемых генерала македонской армии, посоветовали царю до начала похода вступить в брак и дождаться рождения наследника престола, но Александр отверг этот доброжелательный совет, заявив, что было бы недостойным его самого, македонян и греков думать о свадьбе и супружеском ложе, когда Азия готова к бою. Туда, в Азию, влекла теперь царя его страстная натура.

Переход через Геллеспонт произошел летом 334 года до н. э., не вызвав сопротивления врага. Дарий был еще далеко, а малоазийские сатрапы предпочли со своим войском в двадцать тысяч всадников и таким же количеством греческих наемников несколько отступить вглубь, к реке Граник, и там, в более выгодном, по их мнению, положении, поджидать Александра. Александр же пожелал прежде осмотреть с немногими сопровождающими издревле знаменитые места Троянской войны. Здесь была принесена торжественная жертва богине Афине, а также — душе Приама, которую следовало умиротворить, поскольку некогда мифический предок Александра Неоптолем убил старого царя Трои у алтаря Зевса. Теперь Александр увенчал гробницу горячо почитаемого им Ахилла и велел своему другу Гефестиону сделать то же самое с могилой Патрокла. Он громко прославлял Ахилла, у которого был свой Гомер, обессмертивший его своими песнями, в то время как ему самому не выпало счастья иметь рядом с собой подобного поэта.

Вероятно, перед взором Александра стоял легендарный пример Ахилла — когда он вскоре после пребывания в Трое во главе своей конной гвардий (в то время как остальное войско только подтягивалось) перешел через Граник и атаковал персидскую конницу, стоявшую на другом берегу в полном боевом порядке. Битва стала для него победоносной, принеся много крови персам и еще больше — грекам на персидской службе. Греческие наемники были окружены, две тысячи человек Александр в оковах сослал на македонские рудники — как эллинов, сражавшихся за персов против своей родины.

Напрасно на военном совете перед битвой родосец Мемнон выступал за то, чтобы уклониться от боя и заманить Александра в опустошенную страну, создав тем самым для него безвыходные условия. Теперь же к македонянину быстро примыкали целые западномалоазийские сатрапии, как награда за победу. Поскольку Александр теперь выступал по всей форме как азиатский великий царь, он без колебаний ставил на вакантные посты сатрапов знатных людей из своей свиты. Мидийцам, в столице которых — Сарды — царь остановился, он гарантировал номинальную свободу, так же как и платившим дань персидскому царю греческим общинам западного побережья Малой Азии. Впрочем, две самые большие, Милет и Галикарнасс, где располагались сильные персидские гарнизоны, закрыли ворота перед наступающим освободителем. Милет был вскоре покорен, Галикарнасс же долго оказывал успешное сопротивление. Здесь оборону держал лучший военачальник великого царя, тот самый родосец Мемнон, которому Дарий как раз передал командование над всеми еще имеющимися войсками в малоазийском и эгейском пространстве. Когда после многомесячной осады город не смог больше держаться, Мемнон бежал на Кос, чтобы с островов Эгейского моря во главе еще невредимого флота продолжать войну и, по возможности, перенести ее в Элладу, где, как ожидалось, большая часть населения была готова отойти от македонянина.

Битва при Гранике

Александр же незадолго до этого распустил свой собственный флот, чтобы не подвергать его опасности поражения и сэкономить деньги на оплате корабельных команд. При создавшемся положении ему не оставалось ничего иного, кроме как отдать приказ о формировании нового флота, с помощью которого он надеялся рано или поздно победить опасного врага. Сам же со своим сухопутным войском после взятия и разрушения Галикарнасса покорял одну за другой местности на юго-западном побережье Малой Азии, лишая персидский флот его опорных пунктов. Затем он свернул на север к Гордию, чтобы провести в этом древнем фригийском городе часть зимы 334/33 г. до н. э. Здесь Александра охватило страстное желание увидеть находящуюся в крепости колесницу легендарного царя Гордия и мечом разрубить узел, который соединял хомут с колесницей (по крайней мере, так об этом повествовалось впоследствии), поскольку древний оракул обещал тому, кто сумеет развязать этот узел, господство над Азией.

Вскоре Александр получил известие о смерти Мемнона. То, что было для македонянина счастливым случаем, означало для Дария катастрофу, поскольку среди полководцев великого царя Мемнон был единственным, кто мог бы успешно противостоять врагу с запада. Прежде чем под Митиленой его сразила смертельная болезнь, Мемнон вынудил целый ряд греческих городов на островах к сотрудничеству и был уже готов осуществить свой план и перенести войну в Элладу, в чем Александр и оставленный в качестве наместника в Македонии Антипатр не смогли бы ему воспрепятствовать.

В то время как продвижение македонского войска из Гордия через Анкиру в Каппадокию и оттуда к перевалам Таврийских гор проходило гладко, Александр был вынужден задержаться в Киликии, южнее Тавра. Некоторые из местных племен оказали сильное и с трудом преодоленное сопротивление, и, кроме того, на царя напала сильнейшая горячка, на недели приковавшая его к лагерю. Малодостоверной представляется история, согласно которой больной Александр без страха выпил приготовленное его врачом Филиппом снадобье и тут же показал ему письмо, в котором Парменион предостерегал его от возможного отравления врачом, подкупленным, как ему казалось, персидским царем.

Тем временем Дарий III собрал большое войско и был теперь готов вступить с македонянином в бой за свое царство. Широкая равнина в северной Сирии виделась наиболее пригодным местом сражения, поскольку здесь могли развернуться большие массы войска, и прежде всего конница, способная только на свободном, открытом пространстве полностью проявить свое превосходство. Итак, здесь Дарий решил дать сражение. Когда же дальнейшее продвижение Александра из Киликии в Сирию сильно замедлилось по упомянутым обстоятельствам, а зима приближалась, Дарий, не в последнюю очередь из соображений престижа, решил более не выжидать, а двинуться навстречу противнику в Киликию. Продвигаясь намного севернее, он перешел по перевалам Амановы горы и отсюда взял направление на прибрежный город Исс. Александр тем временем, не зная о действиях своего противника и рассчитывая, что тот все еще в Сирии, двинулся из Киликии через Исс, вдоль северного сирийского побережья на юг. Под Мириандром (вероятно, в окрестностях сегодняшней Александретты) до него дошла весть, что Дарий со всем персидским войском находится у него в тылу. Он тут же оценил представлявшийся ему шанс, который заключался в том, что узкая полоска побережья под Иссом не позволяла полностью развернуться массе вражеского войска, и немедленно повернул свою армию на север, в направлении Исса. Так, поздней осенью 333 года до н. э. под Иссом произошла первая большая битва, в которой цари сошлись лицом к лицу.

Ситуация в известном отношении была аналогична битве при Гранике. Вновь персидское войско выстроилось за рекой Пинар, вновь персидская сторона считала, что крутой откос у реки, в это время года почти высохшей, защитит ее воинов от фронтальной атаки противника. Сообразно этому Дарий собирался главные силы войска держать в обороне, а пустить в наступление через реку сосредоточенную на правом крыле конницу, чтобы она опрокинула левый фланг противника, затем атаковала во фланг все македонские фаланги. В соответствии с персидской традицией Дарий занял место в центре войска. Слева от него находилось несколько тысяч кардаков, пеших тяжеловооруженных элитных соединений персов, однако подлинное ядро войска составляли около тридцати тысяч греческих наемников, которые занимали место между кардаками и конницей правого фланга. Дарий скорее всего мог ожидать, что его войска выдержат атаку македонской фаланги. Для менее ценной массы отрядов из отдельных сатрапий местность оставляла только позицию в тылу, позади передовой линии сражения. На крайнем левом фланге Дарий выдвинул легкие войска через реку Пинар так, чтобы они могли угрожать противнику с фланга и тыла. Данные античных источников, согласно которым великий царь при Иссе располагал в общей сложности многими сотнями тысяч человек, вызывают у современных историков скептическое отношение, хотя они и не могут точно скорректировать эти данные; скорее всего можно говорить о двух-трехкратном превосходстве персов.

Александр ответил противнику тем, что в последний момент и, очевидно, незаметно для персов, укрепил находившееся под угрозой левое крыло всей фессалийской конницей. В центре находились фаланги тяжеловооруженных пеших македонян и соединения гипаспистов. Для себя и для своих конных сопровождающих Александр выбрал правый фланг, как он делал это и при Гранике. Его план был следующим: мощной молниеносной атакой с фронта разрушить боевое построение противника и внести сумятицу в его ряды, прежде чем все еще превосходящие силы конницы правого вражеского фланга смогут добиться решающего успеха. Пешие греческие войска были поставлены вторым эшелоном за передовыми рядами, два меньших соединения легковооруженных воинов и всадников должны были охранять войско от неожиданного нападения специально выдвинутого персидского отряда.

Чтобы раньше, чем нужно, не нарушить боевое построение, Александр шагом продвигался вперед, пока не оказался в пределах досягаемости вражеских стрел. Тогда он бросил свою конную гвардию в стремительную атаку через реку и с большой силой опрокинул левый фланг противника. Тот пустился в бегство. Однако атака нарушила единство с центром, с македонской фалангой, и в образовавшуюся брешь ринулись греческие наемники Дария, верно оценившие благоприятный момент. Начался тяжелый бой, и много македонян пало, прежде чем Александр после короткого преследования отступающих кардаков вернулся и ударил во фланг наемников. Однако тем временем правый фланг персов захватил пространство у морского побережья, и исход битвы был бы еще неясен, если бы Дарий, из-за событий в центре своих войск, не посчитал ее проигранной. Спасаясь, он покинул поле боя. Быстро распространившееся известие о бегстве великого царя вызвало столь же быстрое и полное расстройство его армии. Лишь два соединения, состоявшие в основном из испытанных в боях греческих наемников, смогли отступить, сомкнув ряды, остальные были повержены или полностью рассеяны. Вместе гигантским обозом после битвы в руки победителю попали жена, мать и трое детей бежавшего Дария. Согласно свидетельству достоверных источников, Александр сообщил плененным женщинам, что Дарий жив, и обеспечил им царское обращение — ведь война, по его мнению, велась не из личной вражды, а «законно», за господство над Азией. Более поздние авторы считают личную встречу Александра с царственными дамами очевидной легендой, относя ее к тому литературному приукрашиванию, коим вскоре начали облекать деяния Александра.

Спустя некоторое время после битвы при Иссе состоялся обмен письмами, дошедшими до нас, которые проливают свет на положение, создавшееся вследствие великой победы Александра. Дарий сделал первый шаг. Считаясь с новыми обстоятельствами, он снизошел до того, чтобы, как «царь от царя», потребовать выдачи плененных родственников и предложить заключение договора о дружбе и союзе. В ответном письме Александр подчеркнул, что не он, а Дарий и его предшественники начали творить несправедливость, и особо выделил, что сам он пришел в Азию в качестве избранного военачальника эллинов, призванного отомстить персам за все их злодеяния. Царь заявил Дарию: «Поскольку я теперь владыка всей Азии, приходи ты ко мне… Когда же ты ко мне придешь, то проси о выдачи матери, супруги и детей и что тебе еще дорого, и ты это получишь. Ибо то, о чем ты просишь, будет тебе предоставлено. И если ты еще в будущем ко мне обратишься, то посылай ко мне как к царю Азии, а не как к тому, кто равен тебе, и твои желания излагай мне как владыке всего того, что некогда было твоим; в противном случае я буду считать это обидой для себя и соответственно обходиться с тобой. Если же у тебя другое мнение в отношении царского владычества, то ожидай меня и борись за него, а не беги. Я, со своей стороны, выступлю против тебя, где бы ты ни был».

Таким образом, Александр в качестве нового царя Азии потребовал от своего побежденного противника полной покорности. Если мысль свергнуть Дария с трона была у него уже в Сузах, когда он покидал Македонию, то теперь, в полноте чувств от достигнутой победы, он считал задачу выполненной: отныне вся Азия была у его ног. Между тем Дарий еще не был готов капитулировать перед Александром требуемым образом и тем самым признать безнадежность своего положения…

Важнейшим следствием битвы при Иссе было, надо полагать, то, что большинство финикийских и не меньшее число морских городов на Кипре и Родосе в ближайшее же время покорились Александру. В свою очередь, это обусловило утрату персидским флотом, все еще существовавшим, хотя и потерявшим после смерти Мемнона свою активность, большей части контингента и, в конечном счете, его распад. Неожиданное сопротивление встретил Александр со стороны южнофиникийского морского города Тира. Вначале этот город тоже был готов покориться Александру, но когда он выразил желание принести жертву богу Мелькарту, которого он, в соответствии с греческими воззрениями, идентифицировал со своим прародителем Гераклом, жители Тира отказались принять его в своих стенах. Полных семь месяцев продержал Александр в осаде строптивый город, который был прекрасно защищен своим островным положением и искусственными укреплениями. Дамба, которую царь построил, несмотря на колоссальный расход человеческих и материальных ресурсов, вела по мелководью к острову и позволила подойти прямо к укреплениям; в то же время корабли других подвластных ему финикийских и кипрских морских городов блокировали обе гавани Тира, теперь полностью отрезанного от окружающего мира. Наконец через широкую брешь в городской стене и из гаваней осаждавшим удалось ворваться в город и овладеть им. Примерно тридцать тысяч человек подверглись кровавой расправе, которую македоняне учинили сообразно общепринятой античной традиции, и были проданы в рабство. Александр принес-таки жертву богу Мелькарту Гераклу, в которой ему отказали жители Тира, и устроил пышные состязания в честь богов, которым он, как водится, приписывал главную заслугу в благополучном исходе предприятия. В античной литературе о походах Александра читатель постоянно встречает ссылки на подобные царские распоряжения о проведении всем войском праздничных состязаний. Следует ли (вместе с некоторыми современными историками) считать, что таким образом Александр хотел познакомить и сблизить местное население восточных стран с греческой культурой, то есть шла ли соответственно речь о мерах, в основе которых лежало нечто вроде осознания македонянами своей культурной миссии? Именно этот праздник у опустошенного города Тира показывает, как мало в этом смысле заботила Александра восточная публика. И ранее, и здесь, в лагере Александра, подобные празднества имели сохранившуюся от прежних времен религиозную суть — как празднества в честь богов, которых нужно благодарить, чтобы и в дальнейшем они были благосклонны.

Схема осады и взятия Александром южнофиникийского морского города Тир

Еще в пору осады Тира в македонский военный лагерь прибыло второе посольство Дария с новыми мирными предложениями. Александру отходила вся территория западнее Евфрата, будь он готов заключить со своим противником мир и союз. Бракосочетание Александра с дочерью персидского царя Статирой должно было венчать этот союз. Часто повторяется свидетельство, как Александр на замечание своего первого полководца Пармениона, что он принял бы это предложение, будь он Александром, ответил, что он тоже сделал бы это, будь он Парменионом. Это показывает, что у Александра были иные масштабы, чем у бравого македонского полководца. Хотя в подлинность рассказа трудно поверить, никто в македонском лагере не мог тогда сомневаться в истинных намерениях Александра, сам же он был весьма далек от того, чтобы отклонить предложение Дария, лишь посовещавшись со своими генералами.

После взятия Тира Александр продолжил свое наступление на юг, в сторону Египта, чтобы аннексировать эту отдаленную сатрапию, прежде чем двинуться во внутренние области империи. Новейшие историки и военные специалисты задают иногда вопрос, не был ли ошибкой, с военной точки зрения, этот поход в Египет зимой 333/32 г. до н. э., который позволил персидскому царю подготовить новую огромную армию для новой войны. И действительно, следует признать, что при сложившихся обстоятельствах (персы не располагали на Ниле никакими значительными силами ни на суше, ни на море) иметь за спиной непокоренный Египет для Александра, двигавшегося из Сирии прямо на восток, не представляло особой опасности, так же как не представляли опасности понтийские страны на севере Малой Азии. Нельзя также отрицать, что пребывание Александра в Египте продлилось намного дольше, чем это было необходимо из военных соображений. Следовательно, трезвомыслящий, воспринимающий все только с военной точки зрения военачальник сразу бы отправился маршем из Тира прямо во внутренние области империи Ахеменидов, чтобы сокрушить Дария, прежде чем тот вооружит новую армию. Но здесь Александр как раз не был расчетливым военачальником, который после Исса заботился только о том, чтобы полностью использовать достигнутое там преимущество и добиться быстрого и окончательного решения с минимальным риском. Мысль о том, что после долгого времени, потраченного на египетско-ливийскую экспедицию, Дарий будет в состоянии вновь противостоять ему с огромным численным превосходством, очевидно, не волновала его, а скорее была еще одним стимулом для спокойной реализации планов в Египте и Ливии. Разве не было чем-то великим и славным и потому особенно притягательным — помериться силой в новой битве с новым войском азиатских народов? Вполне реальной представлялась возможность, что Дарий победит и сможет остановить вторжение с запада, но с этой возможностью его противник всерьез не считался.

Пришедшему из Сирии Александру Палестина сдалась без боя, лишь в самой южной части земли филистимлян укрепление Газа оказывало отчаянное сопротивление, пока не было взято македонянами под личным руководством их отважного царя. Теперь путь в Египет был свободен. Как новый фараон въехал Александр немного позже в египетскую столицу, и в этом качестве он принес торжественные жертвы древним местным богам, среди них — священному быку Апису.

Исторически значимым актом, который вскоре осуществил новый владыка, было основание города, поныне носящего его имя. Западнее устья канопского рукава Нила он выбрал наиболее выгодное место для гавани и торговли и отдал приказание основать на этом месте первую Александрию, которая благодаря своему местоположению за короткое время превратилась в величайший и богатейший город всего греко-эллинистического мира.

В последующие месяцы состоялось знаменитое шествие Александра к богу Амону, святилище которого находилось вдали от долины Нила, в оазисе посреди Ливийской пустыни (сегодня это оазис Шива) и которое глубоко почитали и египтяне и ливийцы из-за его оракула. Александр узнал, что Геракл и Персей в глубокой древности побывали у этого бога, чтобы вопросить его оракула. Теперь его охватило страстное желание повторить поступок своих мифических прародителей, которых он, очевидно, считал историческими личностями, и получить от оракула бога подтверждение своего божественного происхождения. Уже для многих современников, особенно для просвещенных греков, это было непонятно; и все же не подлежит сомнению: самое позднее в период его пребывания в Египте у Александра возникло твердое убеждение, что он является сыном бога Амона, идентифицируемого греками с Зевсом, причем именно в физическом смысле, исключающем отцовство Филиппа. Желание получить в этом полную уверенность и ясность побудило Александра отправиться к далекому оазису и тем самым отложить решающую борьбу за господство над Азией еще на долгие месяцы.

С небольшой свитой он добрался до оазиса после трудного (сильно приукрашенного уже современниками) пути, незамедлительно направился в храм и вопросил бога. Получив у бога подтверждение своего божественного происхождения, он сразу же вернулся в Мемфис.

Что могло побудить Александра объявить себя сыном Зевса — Амона? Было ли это желанием подобным образом утвердить свое положение перед «свободными и независимыми» греками, которыми мог повелевать только бог или сын бога, но никак не царь Азии? Однако этот вопрос (обсуждавшийся в литературе и получивший положительный ответ) был бы оправдан и имел смысл лишь тогда, если бы мы могли предположить, что все это служило для Александра только игрой, то есть что сам он совершенно не верил в это божественное отцовство, а использовал его как средство для достижения определенных политических целей. Напротив, различные, более поздние инциденты подтверждают, что Александр действительно считал себя сыном этого бога и, отправляясь в оазис, действовал совершенно иррационально, из самых глубин своей души. К этому мы еще вернемся.

Возвратившись из Ливийской пустыни в Мемфис, Александр целым рядом мер определил будущее управление страной, которое затем укрепил сильным гарнизоном. В начале весны 331 года до н. э. он выступил в обратный путь в Азию. В Тире он сделал первую большую остановку и принес богу Мелькарту-Гераклу новые большие жертвы, которые объединил, как и после взятия города, с гимнастическими и посвященными музам состязаниями. По-видимому, в Тире он распорядился, чтобы все завоеванные до сих пор азиатские области были объединены в два больших финансовых округа. Ответственность за главную царскую казну он тогда же передал своему другу юности — Гарпалу, который совершенно не оправдал оказанного ему доверия.

Когда Александр покинул Тир, чтобы дать, наконец, Дарию решительный бой, со времени первой большой битвы под Иссом прошло уже два года: долгое время для Дария, чтобы подготовить к спасению трона и империи все еще имеющиеся силы многочисленных подвластных стран по ту сторону Евфрата. Войско, которое великий царь стянул на широкую равнину под Вавилоном, по-видимому, в численном отношении намного превосходило армию, разбитую под Иссом. Дарий даже пошел дальше: доставил из Индии слонов, которые вместе с запряженными боевыми колесницами должны были при первой атаке привести в замешательство македонские фаланги. Великий царь тщательно выбрал место, где, согласно его воле, должна была состояться битва. Равнина под Гавгамелами, восточнее Тигра, показалась ему подходящей во всех отношениях, и он не упустил возможности еще и особо подготовить ее, приказав сровнять с землей небольшие возвышения, а также сделать те участки, где с наибольшей вероятностью можно было ожидать атаки Александра, непроходимыми с помощью капканов. Если Дарий при всем том предполагал, что противник примет бой в предложенном ему месте, то хотя бы в этом он не ошибся.

Из Тира Александр, зайдя далеко на север и без особой спешки, продолжил продвижение в направлении Верхнего Междуречья. Переход Евфрата под Фапсаком прошел без осложнений, как и на Тигре, переправы на котором Дарий в соответствии со своим планом умышленно приказал не охранять. Итак, в начале октября 331 года до н. э. оба войска стояли под Гавгамелами, готовые к сражению, которое должно было стать решающим в этой войне.

Несмотря на открытую местность, Дарий и здесь сформировал два эшелона. Сильная персидская конница уже иначе, чем под Иссом, должна была обойти вражеское войско с обоих флангов и в соответствии с этим была распределена на оба крыла. Сам великий царь находился в центре своей пешей конной гвардии, опять-таки в центре первого эшелона. Его ядро вновь составляли греческие наемники, большое количество которых все еще служило под знаменами Ахеменидов.

В общих чертах боевое построение македонян было примерно таким же, как и при Иссе. И здесь, под Гавгамелами, Александр со своими гетерами находился на правом фланге, чтобы оттуда смелой атакой в центр вражеского войска решить исход битвы. Вновь основные силы македонской пехоты заняли свое место в центре, а фессалийская конница — на наиболее угрожаемом левом фланге. Новым было то, что Александр, стремясь предотвратить охват обоих флангов противником, поставил на их концах легковооруженные соединения, частично конные, которые имели приказ в случае соответствующего продвижения противника на фланги сворачиваться назад. (По различным причинам, кажется неправомерным встречающееся мнение, что задачей этих легковооруженных соединений было после проведения маневра вместе с первым эшелоном и вторым, который Александр, как и при Иссе, сформировал сзади, образовать каре.)

Битва при Гавгамелах

Войска стояли друг против друга, готовые к бою, когда Александр еще раз объехал верхом фронт. Доскакав до возвышенности на левом внешнем фланге, он остановился и на виду фессалийских конников вознес торжественную молитву богам, дабы они даровали победу грекам, если он действительно произошел от Зевса. Затем он начал битву, продвинувшись всем своим войском наискось вправо. Персы последовали за этим движением, чтобы их не обошли с фланга. Однако когда Дарий понял, что противник избрал наилучший путь уйти с подготовленной для битвы местности, он дал своей коннице на левом фланге команду к атаке. В то время как здесь разгорелся ожесточенный бой конников, в центре прямо на македонские фаланги устремились размещенные перед боевым расположением боевые колесницы, но благодаря хладнокровным мерам македонян ни они, ни слоны не принесли желанного успеха. Ввиду передвижения левого крыла персов там возникла брешь, в которую молниеносно ворвался Александр, и вот уже он отчаянно скакал во главе своей конницы между первым и вторым персидскими эшелонами на вражеский центр, которому в это же время угрожала продвигающаяся македонская фаланга.

Однако исход был еще не ясен, поскольку на правом фланге персидская конница, в свою очередь, смешала ряды противника и, несмотря на превентивные меры Александра, проникла вглубь, до самого лагеря македонян. Как и при Иссе, один лишь Дарий не смог достойно встретить то, что происходило в непосредственной близости от него, он вновь оказался несостоятелен как полководец и как солдат и своим бегством дал сигнал ко всеобщему рассеянию войска. Самая сильная со времен похода Ксеркса армия прекратила отныне свое существование. Среди персов, которым удалось спастись от катастрофы, вновь был Дарий. С несколькими тысячами воинов, еще остававшихся при нем после битвы, он поспешил по старой царской дороге на восток в Экбатану, в то время как Александр, со своей стороны, после бешеного и все же напрасного преследования убегающего противника продолжил поход на юг, в направлении Вавилона.

Со времен покорения Междуречья персами Вавилон больше не имел того значения, как ранее, будучи столицей Вавилонского государства, но все еще занимал среди городов Передней Азии ведущее положение. Александр не рассчитывал получить город без боя и поэтому, подойдя к его стенам, выстроил войско в боевом порядке. Однако персидский сатрап Мазай, имевший в Вавилоне резиденцию и лишь недавно храбро сражавшийся за своего владыку, посчитал дальнейшее сопротивление бессмысленным, решив без боя передать страну и город в руки наступающего Александра и присягнуть ему как новому царю Азии. В сопровождении своих сыновей и всех духовных и светских сановников, он вышел навстречу Александру и торжественным актом подтвердил свое подчинение и передачу города, куда македонянин вошел как преемник Дария III и одновременно как царь Вавилона. Став, таким образом, обновителем древневавилонского царства, он тотчас приказал восстановить святилища местных богов, некогда разрушенные жестоким Ксерксом; кроме того, не забыл принести торжественную жертву главному вавилонскому богу Мардуку с точным соблюдением всех древних культовых предписаний. Понятно, что преемник Дария III в господстве над Азией должен был оставить у себя на службе сатрапа, который добровольно бы присягнул ему как новому владыке. Так и произошло. Мазаю пришлось примириться с тем, что его место военного коменданта занял македонский стратег. Финансовое управление сатрапией также было передано македонскому чиновнику.

Александр задержался в Вавилоне на два месяца, прежде чем продолжил поход со своим войском на восток — в Сузы, которых он достиг после двадцати дней пути. Сузы давно уже были собственно столицей и резиденцией великого Персидского царства. Отсюда Дарий I и Ксеркс отправлялись в свои походы на Элладу, из Суз сто лет спустя Артаксеркс Мнемон ниспослал так называемый царский мир Элладе. Теперь город с огромными сокровищницами золота и серебра без боя достался пришедшему с запада новому царю.

Следующей целью был Персеполь, одна из бывших царских резиденций и столица персидского рода, во главе которого некогда Кир сверг мидийского правителя Астиага и сам захватил господство над иранскими странами. Путь из Суз в Персеполь пролегал по земле воинственных бергуксиев, которые были готовы разрешить Александру проход лишь в том случае, если он отблагодарит их «подарками», которые, очевидно, прежние персидские цари в таких случаях «дарили» этому племени, лишь номинально им подвластному. Александр отреагировал молниеносно и с большой жестокостью, и, по-видимому, лишь ходатайство все еще находившейся в македонском лагере матери Дария позволило удержать разгневанного царя от изгнания строптивых жителей гор с их насиженных мест. Быстро продвинувшись с частью войска вперед, Александр вскоре достиг «Персидских ворот», за которыми окопался сатрап Ариобарзан с сильным войском и твердым намерением ни при каких обстоятельствах не впускать македонянина в свою сатрапию. Совершив смелый обход, которым он, как водится, руководил лично, Александр преодолел и это препятствие. Мощными стремительными переходами он приближался к Персеполю. Здесь также находилась огромная казна, полная золота и серебра, в целости и сохранности доставшаяся в руки Александру, когда он вошел в город, опять-таки без боя.

Персеноль. Трибутарий, ведущий верблюда. Барельеф из Ападаны, лестница Ксеркса

Длившееся примерно с января по май 330 года до н. э. пребывание Александра в Персеполе стало знаменитым благодаря одному событию, которое постоянно занимало умы людей, в том числе и современных историков, а именно: устроенный самим Александром пожар в царском замке, сооруженном еще Дарием I. Согласно данным Арриана, заслуживающим наибольшего доверия, Александр решился на этот поступок, желая таким образом свершить акт возмездия персам, что было торжественно провозглашено главной целью его похода. Впрочем, Парменион возражал: нехорошо царю Азии уничтожать свою собственную резиденцию и, кроме того, создавать у новых подданных впечатление, что он пришел не как новый царь, а как чужой завоеватель. Но возможно ли было удержать Александра подобными трезвыми и рациональными доводами от решения, которое уходило корнями в совершенно иную, чисто эмоциональную сферу?

Конечно, можно понять более поздних историографов Вульгаты, которые хотели обелить своего героя от упрека в том, что он так неразумно пошел против самого себя как «царя Азии». Возникла версия, что Александр совершил все по наущению одной гетеры и в состоянии опьянения, то есть не владея собой. В странном противоречии с этим актом находится поручение, данное Александром примерно в то же время одному из товарищей: украсить простую гробницу, которую велел воздвигнуть себе царь Кир, основатель Персидского царства, в ближнем Пасаргадае.

В мае 330 года до н. э. Александр двинулся из Персеполя на Экбатану, куда бежал Дарий после катастрофы под Гавгамелами. Дважды полностью разбитый, он все еще отказывался считать свое дело проигранным. Если бы наместникам в густонаселенных «верхних» сатрапиях Бактрии и Согдиане (нынешний Туркестан) вместе с их товарищами в других, еще не затронутых Александром восточных частях царства удалось собрать новые войска, то, по мнению Дария, война могла бы быть продолжена, и не без надежды на успех. Пока же Ахемениду ничего не оставалось, кроме как без боя оставить мидийскую столицу перед лицом надвигающегося противника и отойти в направлении «Каспийских ворот» (ряд проливов южнее Каспийского моря).

Немногим позже Александр появился в Экбатане, где подвел окончательную черту под эллинской войной возмездия, богато одарив солдат греческого контингента и отпустив на родину тех, кто не пожелал добровольно остаться наемником в его войске. Теперь, став настоящим царем Азии, он приложил все усилия, чтобы пленить последнего властителя из рода Ахеменидов. Оставив Пармениона с сильным гарнизоном в Экбатане, сам он в величайшей спешке направился к тем самым Каспийским воротам, которые Дарий на пути своего бегства только что миновал.

Что последовало за этим, уже невозможно восстановить в подробностях, ибо единственное подробное сообщение, оставленное нам римским историографом Курцием Руфом в его литературно-риторически приукрашенной истории похода Александра, не имеет исторической ценности. Точно известно, что большая часть персидских войск, еще находившихся при Дарии, придя к мнению, что от него больше нельзя ожидать энергичного и победоносного продолжения оборонительной войны против Александра, изменила своему царю под предводительством бактрийского сатрапа Бесса. Известно далее, что Бесс несколько позже пленил злополучного Ахеменида и вез его с собой в оковах. Лишь немногие из свиты великого царя и остатки греческих наемников на персидской службе не участвовали в этом предательстве, но и не смогли его предотвратить, и отправились к Александру, который с почестями принял последних из тех, кто остался верен его противнику, а после известия о происшедшем продолжил преследование с удвоенной энергией. Уже недалеко от Гекатомпила, южнее Каспийского моря, македонский авангард стал настигать бегущих персов. И тогда Бесс отдал приказ убить бывшего великого царя, чтобы он не попал живым в руки Александру. Через несколько минут первые македонские всадники, достигшие места кровавого деяния, увидели умирающего Дария в оковах, но убийцы уже скрылись на быстрых конях, чтобы избежать плена. Александр приказал отправить тело мертвого врага в Персеполь с царской пышностью и там захоронить его в гробнице Ахеменидов.

Такой конец постиг Дария III летом 330 года до н. э. Верно заметил новейший исследователь, что «даже более сильному властителю, чем Дарий, не суждено было бы устоять против духа, покоряющего мир». В мобилизации сил царства для отражения надвигающейся с запада бури этот последний Ахеменид все же показал определенную силу, кроме того, он проявил осмотрительность и военный опыт в планировании битв, однако оказался несостоятельным в самые решающие моменты, когда вокруг него кипел бой и носилась смерть. Великий эллинистический художник (а может быть, художница?) создал картину, копия с которой сохранилась на знаменитой мозаике Александра в Помпее. Мы не знаем, произошла ли вообще личная встреча подобного рода, как ее изобразил художник, и все же это, вероятно, нечто большее, чем художественное озарение: здесь изображен момент, когда Дарий обратился в бегство, увидев македонянина — могучего и непобедимого бойца. Великий царь, как зачарованный, смотрит на ужасную сцену: знатному персидскому воину, который как раз собирается сойти со своей смертельно раненой лошади, подлетевший слева Александр с невероятной силой вонзает в живот длинное македонское копье; однако возница уже повернул коней, и в следующее мгновение Дарий покинет поле боя и тем самым предрешит судьбу своего гордого войска, как, в конечном счете, и свою собственную судьбу, и судьбу своей империи.

ЗАВОЕВАНИЕ ВОСТОЧНОИРАНСКИХ СТРАН

Тяжелая локальная война с горным народом мардеров долгое время после случившегося в Гекатомпиле удерживала Александра в местности Гиркания. Затем поход был продолжен через Парфию в северные области сатрапии Арея, наместник которой Сатибарзан, тайный союзник Бесса, после внешней демонстрации покорности был утвержден на своем посту. Когда через некоторое время Сатибарзан проявил свою сущность, Александру пришлось прервать преследование Бесса, к тому времени провозгласившего себя в Бактрии великим царем, и свернуть на юг, в центральные области Ареи. Восставший сатрап даже не попытался оказать сопротивления и скрылся бегством от грозящего наказания. Вынужденный свернуть с пути на Бактрию, Александр, укрепив свое владычество в Apee основанием нового города — Александрии Арейской, двинулся дальше на юг, в провинцию Дрангиана, сатрап которой Барзент также был связан с Бессом и в создавшейся ситуации тоже не видел иной возможности, кроме как без борьбы покинуть поле боя.

В период пребывания царя в Дрангиане был раскрыт первый заговор против Александра. Хотя об этом деле сообщает также и Вульгата, мы тем не менее не можем ясно представить себе всю ситуацию. Во всяком случае, речь шла о составленном македонскими офицерами заговоре, в котором каким-то образом был замешан Филот, сын оставленного в Экбатане Пармениона. Будучи командиром конницы гетеров, Филот принадлежал к ближайшему окружению царя. Ему предъявили обвинение в том, что, по крайней мере зная о заговоре, он не сообщил о нем своему царственному господину. Созванное Александром собрание войска после обвинения, выдвинутого самим царем в страстной речи, признало Филота виновным и вынесло ему смертный приговор, который, по македонскому праву и традиции, был сразу же приведен в исполнение ударом копья. То, что произошло дальше, можно считать самым темным местом в жизни Александра. Без предварительного следствия, не говоря уже о вынесении приговора войском, он после казни Филота незамедлительно отправил в Экбатану приказ убить Пармениона. За одиннадцать дней приказ дошел до далекого мидийского города и был там исполнен. Считал ли Александр, что после происшедшего он больше не мог рассчитывать на верность своего старого и заслуженного полководца, или же считал его тоже виновным, или же им двигали иные побуждения, полностью нам не известные? Короче, Парменион был убит. Существует мнение, что требования обывательской морали неприменимы к великим людям политической истории, и нельзя не признать, что поведение Александра, как и других великих людей прошлого, полностью соответствует этому мнению.

Из столицы Дрангианы, где был раскрыт заговор, поход продолжился дальше, в Арахозию, следующую в восточном направлении сатрапию. Новая Александрия должна была и здесь обеспечить на будущее вновь установленное господство. Удачно расположенный географически, город этот существует и сегодня под названием Кандагар.

Как только позволили погодные условия, весной 329 года до н. э., Александр со своим войском пересек Гиндукуш, огромные, высотой до семи тысяч метров, горы, которые протянулись в северной части современного Афганистана с востока на запад и которые греки считали продолжением Кавказа или Тавра. Успех, которого Александр добился, является в своем роде единственным в античной истории, в крайнем случае, с ним можно сравнить переход Ганнибала через Альпы. Уже через пятнадцать дней, без очевидных потерь, Александр преодолел горы и вступил в Бактрию, более южную из двух «верхних» сатрапий Персидской империи. Узурпатор Бесс не решился противостоять противнику в открытом бою и ушел на север, опустошая все вокруг. Покинутый большей частью своих сторонников и солдат, он вскоре попал в руки македонского передового отряда под командованием Птолемея, будущего царя и историографа. Александр приказал привести пленного обнаженным и в ошейнике и поставить у дороги, чтобы его видело все проходящее мимо македонское войско. Сам Александр, повидав его, задал ему вопрос, почему Дария, своего владыку, родственника и благодетеля, он захватил и вез с собой пленного и, наконец, убил? Бесс ответил, что надеялся таким образом вместе с другими приближенными Дария заслужить милость Александра. Александр приказал бичевать пленника и через герольда объявил, о чем он говорил с цареубийцей. В Зариаспе, столице Бактрии, он позже по всей форме предъявил обвинение убийце своего предшественника. Согласно персидским обычаям и закону, приговор гласил: «искалечение и жестокая казнь». С отрезанными ушами и носом Бесс был доставлен в Экбатану и там, по-видимому, распят на кресте.

Подобно Зариаспе, вскоре после пленения Бесса сдалась Александру без боя и Мараканда, столица сатрапии Согдиана. Немного позже царь достиг Яксарта (одной из двух северных рек, протекающих по территории нынешнего Туркестана в Аральское море). Во времена Ахеменидов Яксарт был границей империи на северо-востоке, что признавал и Александр; отсюда понятно, почему основанному здесь городу он дал название Александрия Крайняя. Царь считал, что находится в верхнем течении Танаиса, нынешнего Дона; независимо от этого, некоторое время спустя, находясь в Пенджабе, считал, что находится у истоков Нила. Эти два факта почти с пугающей неопровержимостью свидетельствуют, как мало можно рассчитывать на наличие у Александра и его сподвижников ясных географических представлений, которые дает современному человеку любая карта соответствующих районов, насколько расплывчатым и темным было в действительности запечатлевшееся у молодого македонянина представление о странах, через которые он проходил как завоеватель и в то же время как открыватель.

Восстание, вспыхнувшее у него в тылу, заставило Александра вернуться в Мараканду. Предводителем восстания был знатный согдианец Спитамен, в это время самый даровитый и опасный противник македонян, мастер партизанской и маневренной войны, сумевший, не вступая в сражения, своими молниеносными нападениями нанести противнику урон, который намного превышал кровавые потери в битвах при Гранике, Иссе и Гавгамелах. В соответствии со своей тактикой, Спитамен избегал вступать в бой с Александром, спешно двигавшимся от Яксарта, однако вскоре ему удалось неожиданно напасть на македонский отряд на реке Политимет и практически уничтожить его. В одном этом бою около двух тысяч македонян нашли свою смерть. Следующей весной (328 год до н. э.) бравый начальник конницы вновь попытался вторгнуться в сатрапию Согдиана с широкой скифской равнины, но потерпел тяжелое поражение, покинут большинством своих солдат и вынужден был с остатками сохранивших ему верность искать убежища в степи у кочевников.

Последние, узнав, что Александр собирается вторгнуться в степь, предпочли купить мир с новым владыкой Азии ценой головы Спитамена. Обстоятельства при том сложились так, что дочь смелого борца за свободу, Апама, попала в плен к Александру и в качестве супруги диадоха Селевка стала затем прародительницей будущего властителя Азии.

На момент пребывания Александра в Мараканде осенью 328 года до н. э. приходится получивший слишком печальную известность пир, во время которого Александр убил своего друга Клита, спасшего ему жизнь в битве при Гранике. Все сидели вместе и пировали, и тут кто-то запел песню, высмеивающую офицеров, которые безуспешно боролись со Спитаменом. Затем началась перепалка, в ходе которой Александр, разгоряченный вином, обвинил Клита в трусости. Однако Клит не остался в долгу: «Эта трусость, сын богов, некогда спасла тебе жизнь при Гранике. Благодаря крови македонян и этим ранам ты стал настолько великим, что отказываешься от Филиппа и навязываешься в сыновья Амону». Начало положено, и вся обида старых македонских боевых товарищей на своего царя, который из первого среди равных превратился в абсолютного монарха восточного типа и сына бога Амона, безудержно выплеснулась в словах Клита: «Счастливы те, кто умер, прежде чем им довелось увидеть, как македонян высекли мидийскими розгами и как приходится обращаться к персам, чтобы получить доступ к своему царю. Он теперь, — продолжал Клит, — приглашает к своему столу не свободных людей, а варваров и рабов, которые целуют край его одеяния и молятся на его персидский пояс».

Задетый за живое, Александр вскакивает, чтобы схватить оружие. Но друзья предусмотрительно убрали его с глаз. Тогда царь, считая, что его предали, кричит своим телохранителям и приказывает объявить тревогу. Клита тем временем уводят из помещения, но он с пьяным упорством тут же возвращается через другую дверь, чтобы продолжить свою речь. Больше не владея собой, Александр вырывает у охраны копье из рук и направляет его против Клита, который падает наземь, смертельно раненный. Мгновенно наступает отрезвление, и так же безмерны, как и ярость, раскаяние и отчаяние, охватившие Александра при виде мертвого друга. Три дня и три ночи он не выходит из своего шатра, отказываясь от пищи. Но его спутники уже забыли ту злобу, которую они разделяли с Клитом, и в отчаянии обступили шатер; войско же собралось и заявило, что Клит был убит по праву. Наконец друзьям с трудом удается успокоить Александра, заклиная его подумать о войске и царстве и представляя дело так, будто это было веление богов.

Однако ожидание, возникшее, вероятно, у многих македонян после трагического происшествия, что их царь сделает выводы из горького опыта и в будущем перестанет противопоставлять себя им как сын богов и великий царь Азии, с соответствующими регалиями и одеяниями, — это ожидание не оправдалось. Напротив, Александр продолжал идти тем же путем, как будто ничего не случилось, и прежде всего попытался ввести при своем дворе для македонян и греков проскинезию (коленопреклонение азиатов перед их владыкой и царем). Следует ясно отдавать себе отчет в том, что означал этот шаг для людей, многие из которых знали Александра с юности, делили с ним радость и горе персидского похода и видели в нем всегда в первую очередь друга и соратника по оружию. Персидский обычай простираться ниц перед великим царем издавна воспринимался греками как особенно вопиющее и очевидное выражение рабского положения восточных народов и, кроме того, как поклонение монарху, которого подданные ошибочно почитают как бога. Таким образом, старым товарищам требование их царя могло показаться чрезмерным и грубым. Тем не менее все они были готовы подчиниться — кроме грека Каллисфена. Этот человек, племянник Аристотеля и, так сказать, придворный царский историограф, до сих пор и устно, и в своих сочинениях панегирически превозносивший Александра, публично отказался совершать коленопреклонение, которого требовал от него, как он вдруг ясно понял, испорченный тиран. Когда вскоре был раскрыт заговор против царя среди пажей двора, наставником которых был Каллисфен, причем заговор из чисто личных побуждений, Александр использовал эту возможность для мести.

Допросы пажей даже с применением пыток не выявили серьезных улик, из чего следовало предположить, что Каллисфен действительно не виновен. Тем не менее Александр отдал приказ казнить его.

Современный историк, который и здесь, как обычно, попытается представить прошлое современным, неизбежно придет к предположению, что только совершенно особое внутреннее стремление заставило Александра введением проскинезии, без учета существующих дружеских связей и общего прошлого, без учета греческих и македонских обычаев, вырыть пропасть между собой и своими товарищами. И это тогда, когда жив еще был в памяти конец Клита в Мараканде. Хотя в предании об этом не говорится, но напрашивается также предположение, что Александр, подобно прочим македонянам и грекам, видел в персидском коленопреклонении выражение божественных почестей великому царю и этим шагом хотел принудить своих товарищей признать, по крайней мере, его происхождение от бога, которое Клит как раз и подверг сомнению своими язвительными речами.

Все еще не покоренными оставались несколько крепостей, расположенных в удаленных районах Согдианы на неприступных и защищаемых упрямыми владыками скалах. Лишь ценой огромных усилий и длительности похода Александру удалось стать господином этих скалистых гнезд. Во время одной из боевых акций в руки Александру, кроме многочисленных пленников мужчин, женщин и детей, попала дочь бактрийского правителя Роксана, тринадцатилетняя девушка исключительной красоты. Охваченный пылкой любовью, царь решил взять Роксану в жены. В расположенной высоко на скалах крепости тут же была отпразднована пышная свадьба по азиатско-иранскому ритуалу. Позднейшие писатели, следуя своему постоянному стремлению приукрасить личность и деяния Александра и приписать царю мысли и идеи, которые были присущи уже их времени, не преминули придать свадьбе более глубокое значение: Александр якобы хотел не только сблизить македонян и азиатов; он, кроме того, своим браком с Роксаной хотел символически показать, что в его намерения входило основать господство над Азией не столько на силе, сколько на любви. Разумеется, заманчиво согласиться с этой прекрасной мыслью и развивать ее дальше, однако, по достоверным сведениям, восходящим к ближайшему окружению Александра и согласно нашему главному доверенному лицу Арриану, вырисовывается иная картина. И здесь его брак представляется как акт дикой страсти, которая побудила македонянина принять спонтанное решение взять в жены самую прекрасную после вдовы Дария III женщину Азии.

По окончании тяжелых боев в области народа паретаков, затянувшихся до весны 327 года до н. э., Александр счел обе сатрапии — Бактрию и Согдиану — умиротворенными и смог подумать о продолжении своего похода в другие страны. Собранные им для этой цели войска в количественном отношении значительно превосходили те, которые некогда победили под Иссом и Гавгамелами в решающих битвах против Дария. Однако в этом войске, превышавшем сто тысяч человек, лишь ядро было македонским и греческим, так как именно здесь, в отдаленных и плохо защищенных сатрапиях по ту сторону Гиндукуша, Александр считал необходимым заложить как можно больше колоний ветеранов для защиты страны, прежде чем ее покинуть. Итак, основные силы войска составлял азиатский и преимущественно иранский контингент, который царь за время своего пребывания в Бактрии приказал набрать и подготовить по македонскому образцу, как того настоятельно требовал опыт больших битв, ясно доказавших превосходство македонской боевой тактики и вооружения.

Летом 327 года до н. э. обновленное и значительно увеличенное войско от бактрийской столицы Зариаспы начало поход в Индию, которая звала Александра к новым великим подвигам.

ИНДИЙСКИЙ ПОХОД

Страна Индия является для нас сегодня определенным понятием. Нам известны ее размеры и линия ее берегов. И величайшие реки, протекающие по ней, известны нам так же, как и расположенные в ней города. Не меньше нам известно о политических и социальных условиях, обычаях и традициях людей, во всяком случае, мы можем все это уточнить из литературы. Ничего подобного не было во времена индийских походов Александра для греков и македонян. Для них вся земля восточнее местностей у Инда и пяти рек, образовавших его, была настоящей терра инкогнита, а те немногие сообщения, которые можно было прочесть в греческих сочинениях об уже известных западных окраинах гигантского комплекса индийских стран, не могли претендовать на достоверность. Они были полны фантастических сведений, которым сегодня, по крайней мере в нашем мире, могли бы поверить лишь дети. Но тогда им верили повсеместно, в том числе и сами писатели. Так, Геродот в середине 5 века до н. э. без тени сомнения рассказывал о муравьях, которые размером «меньше собаки, но больше лисицы» и живут в индийской пустыне. Они якобы преследовали людей, которые посягали на золото, содержавшееся в насыпанном ими песке пустыни, и в скорости могли сравниться с верблюдами. Или же у Ктезия, лейб-медика персидского царя Артаксеркса Мнемона, занимавшегося также литературой, можно было прочесть, что в Индии есть люди с песьими головами и есть некий источник, который ежегодно наполняется жидким золотом, которое можно черпать ковшами. Поскольку Индия находилась на востоке, в направлении восхода солнца, совершенно наивно полагали, что солнце там размером в десять раз больше, чем в других местах, и что там такая жара, что вода в море очень сильно нагревается и потому рыбы не могут существовать близко к поверхности. Разумеется, некоторые другие сведения соответствовали больше, но в общем и целом то представление, которое имели об Индии греки и македоняне классического и постклассического периодов, было настолько же смутным, насколько и фантастическим. У нас нет оснований считать, что и представления Александра об Индии, до того как он ступил на ее землю, были более четкими и определенными. Предположение, что решение об этом походе заставили его принять не в последнюю очередь фантастические сообщения об Индии, высказал некогда Август Вильгельм фон Шлегель, и новейшая литература его не отвергла, поскольку для завоевателя особую притягательность составляет подобная страна чудес, полная смутных тайн.

Следует ли искать другие причины, побудившие Александра после бактрийского похода начать поход в Индию? Для него было само собой разумеющимся, что нужно завоевать и покорить страну, большую или меньшую часть которой прежние властители династии Ахеменидов считали частью своей империи. Правда, нам неведомо: может быть, он лучше знал линию тех границ, которые некогда установил Дарий I? И не имел ли он намерения восстановить эти границы для себя? По его поведению можно лишь с уверенностью сказать, что и здесь, как обычно, он не считался с предшествующими обстоятельствами.

Еще зимой 330/29 г. до н. э. Александр основал город Александрию на южных склонах гор Гиндукуш. После того как он пересек эти горы вновь с севера на юг, он сделал здесь последние приготовления к походу на Индию, который затем начал по двум маршрутам. В то время как сам он с частью войска продвигался по направлению к Инду по дикой горной местности, простиравшейся севернее реки Кофен (сегодняшний Кабул), его полководцы Пердикк и Гефестион получили приказ с оставшейся частью войска двигаться по более легкому маршруту южнее упомянутой реки к Инду и построить там мост, чтобы подготовить переправу всего войска через эту реку.

Пердикк и Гефестион без особых трудностей смогли справиться с порученным им делом, Александру же со своей частью войска пришлось выдержать севернее Кофена множество тяжелых боев. Дикие и воинственные горные племена в этих районах менее всего были готовы к тому, чтобы без боя покориться чужеземному завоевателю. Многие оказывали в своих укрепленных поселениях отчаянное сопротивление, поджигали свои города и бежали, преследуемые македонянами, в горы. Самый большой город в этой местности, Массага, долго оказывал успешное сопротивление с помощью семи тысяч индийских наемников, которых после падения города постигла страшная судьба. Александр пригласил их к себе на службу; они разбили свой лагерь рядом с македонским, но на следующую же ночь были окружены и убиты. Согласно позднейшему объяснению друзей Александра, он имел основания предполагать, что индийцы покорились лишь для видимости, в действительности же собирались тайно покинуть лагерь и возвратиться на родину. Как бы то ни было, это событие еще раз показывает, что Александр, как и Цезарь, не останавливался перед актами самого жестокого насилия, если считал его полезным и уместным.

Многие люди из районов западнее Инда спасались от Александра на скалистом плато под названием Аорн, расположенном значительно севернее маршрута войска, куда можно было попасть лишь по искусственно созданной тропе и которое считалось абсолютно неприступным. Александра тем больше привлекало испытать себя и свои силы на этом бастионе, что среди македонян и греков в войске распространилась молва о том, как некогда Геракл напрасно пытался завоевать эти места. Александр незамедлительно взялся за дело, и невероятное стало действительностью. Приказав проложить через глубокое ущелье насыпь, он вынудил осажденных сдаться и тем самым совершил деяние, которое, в преломлении его глубочайших амбиций, затмило даже его могучего мифического прародителя Геракла.

Когда Александр наконец достиг Инда, Пердикк и Гефестион уже все подготовили для переправы армии через реку. После длительного привала и торжественных жертвоприношений богам переправа была осуществлена и началось продвижение в Пенджаб, в богатое и густонаселенное Пятиречье восточнее верховьев Инда. Самый могучий правитель близлежащих областей, Таксил, уже за год до этого через своих посланников установил с Александром отношения. Теперь он приближался к нему во главе блестящей свиты, чтобы торжественно ввести его в свою столицу Таксила. Александр богато одарил его и оказал ему честь, увеличив его владения; однако, с другой стороны, Таксилу пришлось примириться с тем, что отныне он вынужден терпеть рядом с собой царского сатрапа как наместника всех завоеванных индийских областей и участвовать в качестве вассального правителя в последующих военных акциях «царя Азии».

Примеру правителя Таксилы последовали некоторые другие индийские правители, но не Пор, властитель областей, расположенных восточнее Гидаспа, ближайшей из пяти рек. С хорошо вооруженным войском он занял на этой с запада доступ в свои владения, не вступая при этом в открытый бой с превосходящими силами противника. Вопреки ожиданиям, Александру удалось переправиться темной дождливой ночью через вздувшуюся реку и закрепиться на восточном берегу. Кстати, в этой смелой ночной операции участвовало лишь шесть тысяч пеших воинов и пять тысяч конников, то есть отряд, который не составлял и десятой части армии и мог рассчитывать только на себя перед лицом троекратного превосходства индийцев. Несмотря на это, Александр отказался от переправы других частей через реку перед решающей битвой, для чего было достаточно возможностей, а без промедления, со своими сравнительно слабыми соединениями выступил против врага. Как некогда при Гранике, Иссе и Гавгамелах, он вновь собрался решить исход сражения атакой конной гвардии под своим командованием против левого фланга противника. Попытка Пора разрушить этот план, послав на помощь теснимым воинам левого фланга находящихся на правом фланге конников, полностью провалилась. Еще до того, как они добрались до цели и смогли вступить в бой против Александра, их атаковала кавалерия левого македонского фланга, которую стратег Коин через все поле битвы бросил им в тыл, — и полностью разгромила. Тем самым исход битвы был предрешен, тем более что находившиеся в центре слоны, которыми располагал Пор, так же мало оправдали надежды, как некогда при Гавгамелах надежды персидского царя. По-видимому, в ходе боя они натворили больше бед собственным индийским рядам, чем рядам противника. Большая часть индийского войска была уничтожена, сам Пор не последовал примеру Дария III и не попытался спастись бегством, а после отчаяннейшей борьбы сдался в ответ на неоднократные требования победителя.

Как сообщается, Александр с немногими сопровождающими поскакал навстречу плененному индийскому царю. Когда он увидел его, то был поражен высоким ростом и благородным обликом побежденного противника и спросил, как бы Пор желал, чтобы с ним обращались. Пор ответил: «По-царски». Александр сказал: «Это будет исполнено, потому что этого хочу я. Ты же проси, чего хочешь ты». «Этим словом все сказано», — ответил Пор. Что бы ни думали о подлинности этого диалога, он полностью соответствует тому, как Александр в действительности поступил с побежденным индийцем. Он не только оставил ему все его царство, но и подчинил ему все области, которые завоевал в Пенджабе в ходе своего дальнейшего похода. Кроме того, в отличие от ситуации с Таксилом, он не поставил рядом с правителем своего сатрапа, чем явно продемонстрировал, что считает эту страну, очевидно, по праву находящейся вне старых границ бывшей империи Ахеменидов. Таким образом, зависимость Пора от Александра ограничилась признанием главенства последнего и обязанностью участия в его военных походах, которую Пор добросовестно исполнял в последующих военных операциях. И в дальнейшем он оставался верным другом и вассалом нового великого царя, победившего его в рыцарской борьбе.

Битва при Гидаспе

Два города основал Александр в Гидаспе в память о великой победе и для охраны этого стратегически важного места. Строительство и укрепление городов он поручил своему полководцу Кратеру, а сам с большей частью армии продолжил поход на восток. За короткое время он достиг следующей из рек Пятиречья, Акесина. Удивительные вещи рассказывает нам предание о поведении Александра у этой реки. Они в высшей степени убедительно показывают, как теперь, после завоевания империи Ахеменидов, царь двигался вперед без твердой цели и четкого плана и при этом готов был следовать в принятии важнейших решений спонтанному влиянию момента. Наличие бобовых растений, которые росли в Египте, а также крокодилов, которые также были знакомы Александру по Египту, вызвало у него представление, что он находится у истоков Нила, и эта внезапная идея породила у него проект, совершенно далекий от всех его желаний и соображений. Он решил со своим гигантским войском плыть по Гидаспу в сторону Египта и в Средиземное море и таким образом закончить свой великий поход по странам Востока. Уже были сделаны необходимые распоряжения о постройке судов, когда Александр узнал о действительном положении вещей от местных индусов, опрошенных лишь теперь: несмотря на бобы и крокодилов, он находился не у истоков Нила, а в районе рек, которые объединяли свои потоки в Инде и текли к большому океану, омывающему южные берега Индии. Что теперь должно было произойти? Хотя отданные приказания утратили свой смысл, Александр все же продолжал их придерживаться; только теперь вместо Египта и Средиземного моря он собрался плыть в огромный южный океан. Таким образом, строительство флота оставалось делом решенным, и здесь, в Пенджабе, речь могла идти лишь о том, чтобы надлежащим образом использовать время, необходимое для реализации проекта постройки. Его должно было хватить для покорения еще свободных народов этой области. То, что лежало за ней, восточнее Пятиречья, было настолько далеко от планов и амбиций Александра, когда он вышел из Акесина, и настолько мало интересовало его в последующие месяцы, что лишь при подходе к самой восточной из пяти рек, Гифасису, ему пришла в голову мысль расспросить индийцев из своего сопровождения о землях, которые находятся по ту сторону. Услышанное до такой степени захватило его, что вызвало новое спонтанное решение, которое в корне меняло ситуацию и, возможно, вызвало отказ от планировавшегося плавания по реке.

Мы несколько опередили ход событий. Выступление из Акесина на восток означало новые сражения, поскольку многочисленные народности восточного Пенджаба, как правило, не слишком охотно отказывались от своей независимости. Цветущий и многолюдный город Сангала заплатил за свое особенно упорное сопротивление полным уничтожением, поскольку Александр с крайней суровостью относился к любому колебанию местных племен в признании его верховного владычества, как если бы речь шла о мятеже против их законного правителя.

Гифасис, граничная восточная река Пенджаба, был достигнут поздней осенью 326 года до н. э. Солдаты, крайне измученные боями, а еще больше — тропическими ливнями последних месяцев, надеялись, что теперь, наконец, пройдя большую часть известного тогда мира и достигнув восточного конечного пункта своего похода, они смогут остановиться. Александра, как мы помним, незадолго до подхода к Гифасису узнавшего из наведенных справок, что по ту сторону реки простирается богатая страна, охватило страстное желание перейти теперь и Гифасис и покорить страну, о существовании которой он только что узнал. Мы не знаем, отказался ли Александр от проекта плыть вниз по Инду, и македоняне в войске скорее всего тоже этого не знали, но эти люди, конечно, поняли, что им вновь предстоят бои и опасные походы по неизвестным странам, и никто не мог сказать, когда и где они закончатся. Однако теперь старые воины сказали своему царю и военачальнику решительное «нет»; походам и боям когда-то должен быть положен конец. Помимо отказа переходить через Гифасис, войско предъявило Александру категорическое требование: отправиться в обратный путь и отказаться от новых завоеваний в этом восточном мире.

Царю было несказанно тяжело покориться воле солдат. Увидев, что сопротивление сильнее, чем жажда новых великих деяний и новых завоеваний, он предоставил решение богам. Прорицатели позаботились о неблагоприятном предсказании. Под громовые рукоплескания армии Александр объявил о своем решении начать обратный поход на запад. Он повелел воздвигнуть двенадцать огромных башнеподобных алтарей на том месте, где высшие силы так внезапно заставили его прервать победоносное шествие по дальним землям.

Когда войско возвратилось в Гидаспу, строительство флота уже подходило к концу. Александр решил с основной частью македонских отрядов погрузиться на суда, в то время как Креатер и Гефестион с оставшимся войском, поделенным на две колонны, должны были двигаться по обе стороны реки на юг. Новыми грандиозными жертвоприношениями, которыми Александр почтил речных богов Гидаспа и Акесина, а также Геракла и ливийского Амона, он дал согласие к отплытию к океану и тем самым — к последнему этапу индийского похода. Это было поздней осенью 326 года до н. э.

По Гидаспу они вначале доплыли до Акесина, а затем до Инда. Жители областей Инда, правители которых покорились Александру, толпами сбегались и с удивлением наблюдали за гигантской флотилией, насчитывавшей много сотен судов, которая на их глазах двигалась вниз по течению. Два очень многочисленных и воинственных племени в устье Гиарота, маллеры и оксидраки, взялись за оружие, чтобы воспрепятствовать Александру продвигаться по их землям. Однако заранее извещенный об этом, он молниеносно появился на земле маллеров и сломил их сопротивление, прежде чем те успели соединиться запланированным образом с оксидраками. Тем не менее некоторые укрепленные маллерские города упорно оборонялись, и при завоевании одного их них Александр из-за своей безумной храбрости попал в такую отчаянную ситуацию, что товарищам удалось освободить его с величайшим трудом. Разумеется, эти сообщения в какой-то степени приукрашены, но точно доказано, что Александр первым по штурмовой лестнице взобрался на крепостную стену, а когда лестница рухнула под тяжестью последовавших за ним солдат, он практически в одиночку спрыгнул со стены на территорию города и там, стоя спиной к стене, подобно гомеровскому герою, отражал натиск превосходящих сил противника и при этом многих из них поразил. Однако одно копье попало ему в грудь, и, когда он упал без сознания, его тоже тяжелораненые спутники Леоннат и Пекест вряд ли смогли бы его защитить, если бы в последний момент их не спас македонский отряд, который с мужеством отчаяния проложил себе дорогу через стену и разрушенные городские ворота.

На протяжении дальнейшего похода вниз, к устью Инда, Александр часто наталкивался на правителей и народности, которые ничего не хотели знать о добровольном подчинении или после мнимого покорения восставали за его спиной. Многие уклонялись от требования признать владычество чужого правителя либо уходили от наказания, которому последний в своем самовластье подвергал всех, кто вовремя не изъявил покорности, путем бегства в пустыню, расположенную восточнее нижнего течения Инда. Жители Патталы, крупного города, расположенного в месте разделения Инда на два больших устьевых рукава, предпочли без боя оставить свое местожительство наступающим македонянам. Александр занял покинутый город и, оценив его благоприятное положение, сразу же отдал приказ оборудовать гавань и верфь, а также построить укрепления. В сопровождении нескольких кораблей он продолжил плавание по западному рукаву дельты Инда вниз до устья реки, чтобы здесь принести богам две торжественные жертвы — таково, по его словам, было повеление Амона. Затем он заплыл далеко в океан, где принес богу Посейдону третью, особенно роскошную жертву — были заколоты и брошены в пучину два быка, а также золотые сосуды и чаши как драгоценные дары для властителя моря. Это жертвоприношение в Индийском океане, явно свидетельствующее о сильной, но в то же время стихийной и примитивной религиозности Александра, явилось торжественным завершением индийского похода.

Монета Лисимаха с изображением Александра. III в. до н. э.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ В ВАВИЛОН

Для возвращения в центральные области империи Александр разработал двойной план: под командованием его адмирала и друга Неарха флот должен был отплыть по неизвестному, очевидно, и в более ранние времена неизведанному маршруту вдоль южноиранского побережья в направлении устья Евфрата. Сам же Александр собирался взять на себя командование основной частью войска и направиться с ним по суше на запад, причем маршрутом, который пролегал через пользующуюся дурной славой пустыню Гедрозию. Об обстоятельствах, побудивших Александра разработать этот план для армии и флота, нам поведал не кто иной, как выбранный им для командования флотом адмирал Неарх во фрагментах своих мемуаров, сохраненных для нас Аррианом.

Как мы узнаем из одного фрагмента, царя охватило страстное желание, чтобы его флот прошел по морю от Индии до Персидского залива; однако его мучило опасение, что флот не сможет в целости и сохранности выдержать длительное плавание вдоль пустынных и лишенных гаваней берегов, а возможная гибель станет позорным пятном на прочих его деяниях и разрушит его счастье. Все же «потребность постоянно совершать нечто новое и неслыханное» оказалась сильнее, и он-таки принял решение осуществить предприятие, поставив во главе Неарха по его же собственной просьбе. Эти сведения несколько удивляют как в отношении причин первоначального колебания Александра, так и в отношении причин, в конце концов заставивших его осуществить этот проект. И можно было бы сомневаться в них, если бы они не исходили от человека, который, как никто другой, будучи интимным другом царя и руководителем экспедиции, имеет право высказываться. Не менее удивительным кажется нам сегодня, что сообщает тот же Неарх о решении своего царственного господина самому вести войско через пустыню Гедрозию: Александр якобы слышал, что никто не смог еще с войском невредимым пересечь эту пустыню, кроме Семирамиды и Кира, да и они сумели спасти лишь незначительную часть своих войск. Этот рассказ побудил Александра к состязанию с Семирамидой и Киром — он решился проложить путь через безводную пустыню.

Будучи людьми двадцатого столетия, мы склонны скорее придерживаться сведений Неарха о том, что Александр соединил этот запланированный поход с намерением устроить вдоль побережья склады провианта для флота. Однако тем меньше оснований, в противовес нашему доверенному лицу, видеть именно в этом побудительную причину для похода через пустыню, поскольку, с одной стороны, для устройства подобных складов вполне хватило бы отряда в несколько тысяч человек, а с другой — на первый план, как обычно, выступала тенденция Александра ради славы и блеска своего имени идти на крайности и все ставить на карту. Следует еще раз вспомнить о его решении штурмовать скалу Аорн и тем самым затмить прародителя Геракла и о той непреодолимой потребности (несмотря на увещевания озабоченных друзей и без учета последствий, которые имела бы его гибель для армии и всей империи) в боях всегда быть там, где опасность особенно велика. Всякий военачальник, по трезвому размышлению еще и еще раз проверив реальные условия, зная о том, что практически все предшествующие попытки пройти с войском по пустыне терпели неудачу, принял бы решение отказаться от этого маршрута и обойти пустыню севернее, без излишних потерь времени. Александра же эти сведения, наоборот, подстегнули к тому, чтобы пройти именно через пустыню и со своей переходящей все мыслимые границы потребностью в славе и почестях подвергнуть войско опасности большей, чем все те опасности, которым солдаты подвергались в битвах и походах по неизвестным странам.

В августе 325 года до н. э. Александр вышел из Патталы. Вскоре он перешел через горы, отделявшие местность нижнего течения Инда от Гедрозии, и достиг области ореитов и арабитов, двух народностей в нижнем течении реки Арабий. Там, где возникало сопротивление, оно, как и в Индии, подавлялось с большой суровостью. Затем начался переход по пустыне, который через короткое время превратился в катастрофу, что можно было предвидеть с самого начала. Хотя Александр приказал гедрозийским сатрапам подготовить к походу склады провианта, меры наместника оказались недостаточными; сам же выбрал время, когда можно было ожидать дождя, а дождь так и не пошел: жестокий жребий постиг большую часть войска в аду песчаного моря. По весьма приблизительным современным оценкам, около девяноста тысяч человек во время шестидесятидневного марша через пустыню нашли там свою погибель.

В столице Гедрозии Пуре остатки армии получили возможность отдохнуть от пережитых лишений. Дальнейшее продвижение к Кармании прошло без трудностей. В Кармании Александр также устроил длительный привал, во время которого к нему присоединился Кратер, с одним отрядом покинувший основные войска в низовьях Инда, чтобы согласно приказу оттуда прийти в карманийскую столицу через Арахозию и Дрангиану.

Неожиданно были привлечены к суду знатные македоняне и персы, которые некогда остались в глубинных областях Ирана и теперь спешили в Карманию, чтобы приветствовать возвратившегося из Индии властителя. Там, где подтверждались выдвинутые против них обвинения, Александр действовал весьма решительно, в назидание другим. В Персеполе и Сузах позднее состоялись большие судилища со смертными приговорами тем наместникам, которые в отсутствие своего господина использовали полноту власти для личного обогащения за счет подданных или совершали иные преступления. Один из наиболее провинившихся, казначей и друг юности Александра Гарпал, сумел избежать наказания: с шестью тысячами самовольно завербованных наемников и с пятью тысячами талантов из доверенной ему царской казны он вовремя сбежал на побережье Средиземного моря и немного позже появился в Афинах. Однако не имел возможности обосноваться здесь, поскольку даже Демосфен, вождь антимакедонской партии среди афинских граждан, не был склонен к союзу с этим человеком и тем самым к разрыву с Александром. Все-таки последний мог утешиться, когда его казначей вскоре пал жертвой покушения.

Александр, вероятно, уже прошел самый тяжелый участок своего обратного марша из Индии в Карманию, когда Неарх, используя начинающиеся осенние муссоны, отплыл с флотом в Персидский залив. Потеряв несколько судов, он через 75 дней достиг вод южнее названной местности. Узнав, что Александр находится от него всего лишь в пяти днях пути во внутренних областях страны, он сразу же с немногочисленным сопровождением отправился на встречу к царю. Позднее в своих мемуарах он сам сообщал об этой встрече, как Александр сначала подумал, что его спутники — единственные, кто выжил в морском путешествии, и, плача, утешал себя тем, что, по крайней мере, его друг избежал катастрофы; как потом, узнав об истинном положении дел, плакал еще больше и полностью под влиянием момента поклялся перед Зевсом эллинов и Амоном ливийцев в том, что этот день для него дороже, чем обладание всей Азией.

Затем Неарх в соответствии с планом продолжил свое плавание в направлении в те времена еще разделенных устий Евфрата и Тигра, а Александр в сопровождении лишь нескольких отрядов поспешил из Кармании кратчайшим путем в Персеполь, а после в Сузы.

В Сузах в честь завершения великого военного похода в Индию состоялись многочисленные состязания и другие празднества. Одно из них, ставшее политическим актом совершенно особого рода, сделалось знаменитым — так называемое массовое бракосочетание в Сузах. Честолюбивая и властная молодая царица Роксана, которая родила своему супругу год спустя после свадьбы сына (который, впрочем, умер сразу же после рождения), не смогла воспрепятствовать тому, что по прибытии в Сузы Александр, согласно восточному обычаю, взял в жены еще двух женщин, происходивших из древнего царского рода Ахеменидов: Статейру, дочь Дария III, и Парисатис, младшую дочь могучего Артаксеркса Окса, от которого Дарий некогда унаследовал персидский трон.

В тот же день Александр женил восемьдесят своих старых боевых товарищей знатного происхождения на иранках благородных кровей. Ни один из знатных македонян при дворе не был обойден; в том числе и греки, занимавшие высокое положение, как, например, Эвмен из Кардии, начальник царской канцелярии, получили азиатских супруг. Не удовлетворившись этим, Александр узаконил такие связи, в которые с азиатскими женщинами за предшествующие годы вступило более десяти тысяч македонских солдат.

Находясь в двойственном положении, как царь Македонии и «царь Азии», Александр постоянно стремился уничтожить пропасть между македонянами и греками из своего окружения, с одной стороны, и персидской знатью — с другой. Речь шла в первую очередь о том, чтобы заставить старых товарищей перестать с высокомерием смотреть на персов; преодолеть их молчаливое сопротивление естественному для «царя Азии» назначению на высокие государственные и придворные должности персов и других азиатов; сопротивление другим мерам преемника Дария III в этом же направлении. Казалось, что наилучший путь для разрешения противоречий — сочетать браком македонских аристократов со знатными иранскими женщинами, установив таким образом связи, когда можно было ожидать, что благодаря детям общей крови произойдет постепенное сглаживание противостояний.

Ни один из восьмидесяти товарищей Александра не отважился отказаться от брака с азиатской женщиной. Лишь после смерти царя стало явным, до какой степени они воспринимали этот брак как принуждение — все, за исключением Селевка, без колебаний изгнали жен, которых им пришлось взять в Сузах. Даже без этого не подлежит сомнению, что массовое бракосочетание в Сузах, как и одновременное узаконение внебрачных связей македонских солдат с азиатками также не достигло цели. Македоняне продолжали видеть в персах побежденных жителей Востока, а самих себя считать господами в азиатской империи Александра и отвергали любые меры, направленные на уравнение новых подданных с завоевателями. Когда вскоре после празднеств в Сузы прибыл отряд из тридцати тысяч молодых иранцев, которых Александр приказал подготовить и вооружить на македонский манер, чтобы включить их в свое войско в качестве нового элитного соединения, это вызвало особое неудовольствие македонских солдат и офицеров, почувствовавших угрозу своему положению. Недалеко было время, когда оппозиция Александру могла вылиться в форму открытого мятежа.

Примерно тогда же, когда состоялось большое торжество в Сузах, Александр ясно продемонстрировал эллинам метрополии двумя своими распоряжениями, что он, как и прежде, не собирается признавать свободу и автономию их общин, некогда провозглашенную на Истме Коринфском, а ожидает от них, так же как от македонян и азиатских подданных, безусловного подчинения его царственной воле.

Растущее недовольство чужим владычеством уже три года спустя после начала «панэллинской войны возмездия» против Дария III привело к восстанию греческих общин, которое без труда подавил царский наместник в Македонии Антипатр. Сам Александр за все годы своего восточного похода совершенно не занимался делами в Элладе и на известие о восстании ответил презрительным замечанием о происходящей там «мышиной возне», в то время как сам он ведет великое сражение за корону Азии. Лишь теперь, после окончания индийского похода, он обратил свои взоры к греческому миру, и эллины метрополии вскоре почувствовали это по двум указам, один из которых содержал требование в будущем почитать его как бога, тогда как второй приказал всех изгнанных вернуть в их родные города.

Требование божественных почестей само по себе значило для греков того времени значительно меньше, чем это кажется нам, людям современным. Уже на рубеже 5 и 4 веков до н. э. в отдельных ионийских общинах, которые освободил от гнета Афин спартанский полководец Лисандр, ему воздавали божественные почести. В последующие десятилетия и в других районах Греции появились аналогичные тенденции. Они были связаны с тем, что старый наивный политеизм у ведущих умов в растущей мере стал уступать место облагороженному генотеизму или монотеизму с этическим уклоном, в то время как охватывающий все более широкие круги рационализм подрывал старую веру в олимпийских богов. Были ли эти боги, в конечном счете, всего лишь людьми, которым за их заслуги в заботе о человечестве полагались божественные почести? Недалеко ушло то время, когда некий грек попытался внушить своим современникам, ссылаясь на якобы существующее свидетельство из древних времен, что это действительно так. То, что Александр свое требование божественных почестей предъявил грекам, может быть, связано с тем, что он, как теперь понятно, не рассчитывал на сопротивление этому. Все же можно предположить, что для самого Александра это значило больше, чем для его греческих современников. Для него, смотревшего на олимпийских богов все еще глазами древнего грека, который с невиданным рвением приносил жертвы этим богам, речь шла о том, что существовавшая в нем со времен пребывания в Египте вера в его телесное происхождение от бога теперь, после всех грандиозных деяний, превратилась в ощущение божественности своей натуры.

В отличие от требования божественных почестей, второе распоряжение, посланное из Суз в Элладу, должно было повлечь за собой большие практические последствия и потому значительно больше, чем первое, возбудило умы греков. Около ста тысяч политических изгнанников околачивалось в то время вокруг Эллады — люди, которые проиграли во внутренней борьбе, постоянно раздиравшей греческие общины, и потому вынужденные покинуть свой родной город. Теперь всем им царское слово обеспечивало возвращение на родину, а тем городам, которые воспротивились бы повелению царя, указ грозил военной расправой. Мы не знаем, действительно ли Александр надеялся подобными мерами установить и обеспечить внутренний мир в Элладе и сознавал ли он, что указ был глумлением над документально подтвержденными свободой и автономией греческих общин. Видимо, в самой природе этого человека было заложено стремление выступать властителем, даже по отношению к грекам, хотя они с правовой точки зрения не считались его подданными.

* * *

Уже Ахемениды имели обыкновение проводить летние месяцы не в Сузах, а в более прохладной Экбатане, и Александр после долгого пребывания в Сузах решил провести предстоящее лето 324 года до н. э. в мидийской столице. Он приказал Гефестиону вести основные силы войска к Тигру, а сам с частью македонских гвардейцев взошел на корабли флота, чтобы прежде проплыть по реке Эвлей вниз до устий Евфрата и Тигра, узреть которые его обуяло страстное желание еще в Персеполе. Затем он поднялся вверх по течению Тигра до Описа, где воссоединился с основными силами. В этом городе, в среднем течении Тигра, Александр объявил собравшимся македонским ветеранам свое решение отпустить их на старую родину, раз они уже не годны для военной службы. Воздействие этого заявления было, по-видимому, совершенно иным, чем того ожидал царь. Все кричали наперебой, что теперь, когда он их использовал и они уже изношены, он хочет от них избавиться, и пусть он лучше сразу отошлет войско домой и в будущем выходит на поле битвы со своим отцом Амоном. В величайшем возбуждении Александр спрыгивает с трибуны, сам хватает самых сильных крикунов, указывает своей свите, туда и сюда, чтобы были схвачены и другие зачинщики. Всех их, тринадцать человек, он приказывает тут же казнить, затем дает распоряжение об увольнении со службы всех македонских солдат и отправляется в свой дворец, чтобы принять новые меры в новой ситуации. Однако македоняне уже настроены иначе и в знак раскаяния слагают свое оружие перед дворцом, и Александр выходит к ним и со слезами на глазах прощает их. С богатыми подарками ветераны начинали обратный марш. Своих азиатских жен им пришлось оставить, так же как и народившихся от этих связей детей, которых Александр обещал воспитывать по-македонски и затем отослать к отцам. В общем и целом, инцидент в Описе не повлиял на политические позиции Александра, как некогда и трагическое происшествие в Мараканде; македоняне, со своей стороны, продолжали отрицательно относиться к персидским тенденциям царя.

Из Описа Александр продолжил свой путь в Экбатану. Прибыв туда, он, как в Сузах, продемонстрировал блеск своего владычества, устроив роскошные празднества, которые, однако, были внезапно прерваны смертью Гефестиона. Не зная меры в проявлении своих чувств, Александр скорбел по любимому другу. Три дня и три ночи, без еды и питья, он провел рядом с умершим. Всем подданным было приказано соблюдать траур и приносить положенные жертвы новому герою — так отныне должен был почитаться Гефестион. В Вавилоне для последующих похорон было велено соорудить «костер» высотой 70 метров и стоимостью десять тысяч талантов — вполне правдоподобные сведения, которые еще раз демонстрируют варварски-стихийную, примитивную сторону натуры этого македонянина. Просвещенный грек того времени вряд ли понял бы, почему Александр считает необходимым уничтожить в огне невиданные ценности из золота и серебра, и в особенности разного рода произведения искусства.

Единственно заслуживающим внимания событием лета 324 года до н. э. было покорение горного народа коссеев в северо-западных окраинных областях Мидии. Позже рассказывалось, что Александр тогда имел контакт с амазонками, существование которых для древних, в отличие от современных, исследователей не подлежало сомнению, и направил царице этого воинственного женского племени послание, что прибудет к ней, чтобы произвести с ней на свет сына. Вот еще один пример того, как личность и деяния Александра побуждали последующие поколения сочинять о нем все новые истории! Так этот человек продолжал жить в фантазии народов вплоть до позднего средневековья, как никакой другой исторический персонаж античности.

Когда Александр после победоносного окончания похода на коссеев вновь отправился вниз по течению в Междуречье, в Вавилон, избранный им новой столицей империи, к нему прибывали многочисленные посольства из западных стран, которые до тех пор в большей или меньшей степени находились вне поля зрения царей Азии. Весть о неслыханных деяниях нового азиатского владыки разнеслась по всему миру и вызвала у многих народов страх рано или поздно подвергнуться нападению могучего царя и желание избежать его, добровольно присягнув на верность. Так в царском лагере появились посланцы ливийцев, луканов, бруттийцев и этрусков, по другим, менее достоверным сведениям, также эфиопов и карфагенян, кельтов, иберов и скифов; римляне, которые были тогда второстепенной державой, также посчитали разумным установить должный контакт с царем Азии. Все посольства, откуда бы они ни прибывали, Александр встречал как царь и владыка. По-видимому, к этому времени в нем закрепилось представление, что он — владыка всего мира. И согласно такому представлению он не собирался терпеть, чтобы в противоположность всем другим народам жители арабского полуострова не выразили ему свою покорность, направив посольство. Это была одна из причин, заставивших Александра после прибытия в Вавилон сразу же, со свойственной ему энергией, начать готовить большой поход против арабов.

АРАБСКИЕ ПЛАНЫ И СМЕРТЬ

Представления, которые существовали в тогдашнем мире об Аравии, были столь же смутными, что и об Индии перед походом 327–325 гг. до н. э. Прежде всего, не было известно, что эта страна большей частью состоит из пустыни, напротив, ее считали исключительно богатой, поскольку полагали, что множество драгоценных вещей, попадавших в средиземноморский мир из Индии через Аравию, было произведено в ней самой. По-видимому, эти, а также другие сообщения, согласно которым полуостров по величине не уступал Индии и имел множество удобных гаваней, укрепили Александра в его решении начать войну с Аравией. По свидетельству одного из главных доверенных источников Арриана, им, кроме того, руководило желание, чтобы арабы наряду со своими главными богами, которых он отождествлял с Ураном и Дионисом, почитали его как третьего бога, «поскольку он совершил не меньше деяний, чем Дионис». Сегодня нам трудно поверить этому аргументу, что ни в коей мере не снижает его достоверности. План Александра заключался в том, чтобы покорить гигантскую неизвестную страну комбинированными акциями на суше и на море. Позднее утверждали, что Александр в эти месяцы к тому же составлял проект морского похода вокруг всей Африки или же вдоль стран западного побережья Средиземного моря и что его грандиозные планы уже были направлены на покорение стран севернее Черного моря. Все это слухи или выдумки Вульгаты. Того, что нам определенно известно об арабском походе или мерах по его подготовке, вполне достаточно, чтобы утверждать: Александр перед своей смертью полностью утратил представление о возможном и невозможном, и все, что он в это время планировал и приказывал, превосходило человеческие возможности и поднималось до уровня безмерного.

Под Вавилоном он приказал заложить гавань не менее чем на тысячу кораблей. Множество уполномоченных царя появилось в Финикии и других прибрежных районах восточного Средиземноморья, чтобы набрать здесь необходимое количество моряков для судовых команд гигантского флота и завербовать либо купить еще людей, которые, согласно воле царя, должны были позднее заселить побережье покоренной Аравии и создать здесь вторую Финикию. Вместе с командами Александр приказал также доставить множество судов в разобранном виде сухопутным путем со Средиземного моря в верховья Евфрата. Во время всех этих приготовлений из устья Евфрата вышли друг за другом три судна по тридцать гребцов под командованием самых опытных капитанов — произвести рекогносцировку в арабских прибрежных водах, прежде чем гигантский флот начнет свое плавание. То, что ни одно из этих судов не миновало арабский мыс Макета на восточном берегу Аравии, не могло поколебать Александра в его решении начать морской и сухопутный поход уже летом 323 года до н. э. Впрочем, военные приготовления к этой акции коснулись, естественно, не только флота, но и сухопутных войск, которые Александр реорганизовал по-новому, гениально объединив в тактические соединения тяжеловооруженных македонян и легковооруженных персов.

В начале июля того же года приготовления достигли стадии, когда Александр собирался назначить великий поход на самое ближайшее время. Но тут у него началась лихорадка. Сперва она не вызвала опасений, во всяком случае, не мешала ему, как обычно, приносить жертвы богам и отправить войскам и флоту приказ быть готовыми к выступлению через 4–5 дней. Несмотря на продолжающуюся лихорадку, царь в последующие два дня не менял образа жизни, приносил жертвы, купался и отдавал дальнейшие распоряжения о начале арабской экспедиции.

В последующие дни болезнь усилилась. Но, как и прежде, царь приносит жертвы и, будто не желая замечать свое состояние, приказывает генералам готовиться к выступлению. Когда, на следующий день, температура поднимается еще выше, он после жертвоприношения, потребовавшего от него сверхчеловеческих усилий, приказывает общевойсковым командирам собраться во дворе, а прочим офицерам — перед воротами дворца. Из сада, где Александр надеялся на облегчение, его переносят обратно во дворец. Генералы собираются возле, он, хотя их узнает, не произносит ни слова, ибо утратил дар речи. В последующие дни и ночи его состояние непрерывно ухудшается. Известие о его болезни распространяется среди македонских солдат. Они теснятся перед воротами, чтобы увидеть своего царя; силой пробиваются к нему и длинной очередью проходят перед Александром, который может их приветствовать лишь глазами. В отчаянии друзья прибегают к последнему средству и вопрошают вавилонского бога, не будет ли лучше перенести смертельно больного в его храм. Но жрецы Мардука не видят возможностей его спасения и отвечают отрицательно. Вечером того же дня, 13 июня 323 года до н. э., наступила смерть.

Так гласит сообщение о болезни и смерти Александра, которое царская канцелярия распространила в своих ежедневных объявлениях и которое использовали более поздние историографы Александра. Таким, хотя и не полным, дошло до нас.

Последнее желание, высказанное Александром, чтобы его похоронили у его отца Амона в далеком ливийском оазисе, осталось невыполненным; напротив же, предчувствие смертельно больного царя исполнилось слишком быстро. Передается, что на вопрос, кому он оставляет империю, Александр ответил: «Сильнейшему». И добавил, что чувствует: к его похоронам разгорится страшная борьба.

В наши задачи не входит описание кровавого спора диадохов за наследство, разгоревшегося сразу же после смерти царя и длившегося многие десятилетия. Мы пытаемся в заключение выделить наиболее существенные черты натуры Александра и его деяний и кратко рассмотреть вопрос о значении Александра для дальнейшего хода мирового развития.

ОЦЕНКА АЛЕКСАНДРА

Прошло почти 170 лет с того момента, как Иоган Густав Дройзен выпустил свою знаменитую книгу об Александре Великом и тем самым открыл новейший этап научного изучения этой гигантской исторической личности. Выросший в религиозной атмосфере евангелического пасторского дома и в то же время находясь под сильным влиянием гегелевской философии истории, Дройзен хотел показать человека, которому было суждено открыть грекам Восток и объединением Востока и Запада, ибо для него оба эти мира уже созрели, подготовить путь для христианства: лишь осуществившееся в «эллинизме» соединение обоих этих миров, как считал Дройзен, позволило христианству в последующие столетия начать свое победное шествие по миру. Эта идея всемирноисторического значения Александра была разработана Дройзеном настолько блестяще и захватывающе, что даже сегодня трудно признать, что здесь речь идет не о собственно-научной теории или более или менее хорошо обоснованной источниками гипотезе, а об «историко-теологической конструкции» (Г. Бреве), которая находится за пределами доказуемости и к которой даже сам Дройзен подошел скорее не как эмпирический исследователь, а как верующий протестант-христианин, склонный к тому же благодаря своим занятиям Гегелем, видеть в персонажах мировой истории, и особенно в Александре, «орудия истории», которыми Бог воспользовался для осуществления своего плана спасения.

Разумеется, будучи историком, Дройзен всячески старался эмпирически обосновать свое представление об Александре, интерпретируя различные действия македонянина в соответствующем духе и прежде всего представляя массовое бракосочетание в Сузах как шаг Александра, направленный «на полное примирение Запада и Востока, которое представлялось целью и нормой новых отношений». На основании собственных действий царя или соответствующих сообщений, Дройзен создавал образ человека, чьи действия полностью подчинены некоей грандиозной идее, а именно — идее слияния. Если новейшие историки в большинстве не склонны руководствоваться мировоззренческими предпосылками Дройзена, то есть рассматривать Александра как протестантского гегельянца, то все же в общем и целом они придерживаются портрета, набросанного старым мастером, и даже продвигаются дальше в направлении, указанном Дройзеном, приписывая, например, Александру идею «мирового братства» или «сознание европейской миссии». При этом нельзя не заметить, что у всех таких попыток отсутствует фактическая основа, базирующаяся на источниках (к чему мы еще раз вернемся в конце нашей книги), и что, с другой стороны, традиция содержит достаточно данных о решениях и мерах Александра, которые противоречат подобной его оценке.

Основным доводом в пользу того, что деяния Александра в конечном счете осуществлялись под знаком концепции, направленной на слияние Востока и Запада, было, как уже упоминалось, массовое бракосочетание в Сузах. Повинуясь царскому приказу, старые боевые товарищи Александра вступили в брак со знатными иранскими женщинами. Несомненно, это было не только следствием внезапного деспотического каприза, как бы ни был Александр подвержен таким настроениям, но и продуманным актом, которым Александр хотел положить конец все еще существовавшему противоречию между победителями и господами с одной стороны и побежденными и подчиненными с другой, окончательному преодолению которого он, «царь Азии», придавал большое значение. Тот же, кто, выходя далеко за пределы конкретного факта, хочет считать это событие доказательством движущей Александром идеи слить воедино Запад и Восток, может утверждать это лишь в том случае, если убежден, что такая идея у Александра была, и нужно только тем или иным образом найти в источниках ее подтверждение. Насколько далек, однако, на самом деле был царь от идеи слияния в этом подтексте, яснее всего показывает его решение, принятое вскоре после бракосочетания в Сузах, а именно: отправить македонских ветеранов домой без их азиатских жен, а детей от этих связей после воспитания в македонском духе отослать их отцам. Так что естественные связи, возникшие между Востоком и Западом, были бы вновь разорваны человеком, который всем своим существом должен был стремиться к подобному слиянию.

Следует вспомнить также об одном из последних царских указов, направленном во все греческие города метрополии, согласно которому они должны были принять обратно всех изгнанных. Здесь Александр имел возможность предоставить многим тысячам людей новую родину в Азии, чтобы они естественным путем установили связи с жителями Востока и, кроме того, выступили в роли носителей культуры; он не использовал эту идеальную возможность, при том что подобное решение проблемы греческих изгнанников, и тем самым внутренних столкновений в полисах, напрашивалось само собой.

Далее, нельзя оспаривать, что бывший ученик Аристотеля был хорошо знаком с греческой культурой, однако любовь Александра к гомеровскому эпосу и другим греческим поэмам, причем к их чисто содержательной стороне, и его пристрастие к греческим состязаниям не дают достаточных оснований считать, что этот человек был полностью захвачен идеей приобщить Восток к греческой культуре. Ведь Александр не предпринял ничего для проникновения на Восток греческой культуры, он не предпринимал никаких попыток эллинизации своего персидского окружения и одновременно яро требовал ориентализации своих македонских придворных. Сам он со времен завоевания областей Центральной Персии не только по официальным поводам, но и в более узком кругу носил смешанное персидско-мидийское одеяние, и если позже добавил к этой одежде еще и широкополую македонскую шапку, на которую надевал восточную диадему, то его вид не становился более греческим. Отдельные представители македонской знати, также отдавшие предпочтение персидскому платью и, кроме того, усвоившие персидский язык, пошли тем самым навстречу желаниям царя, который в то же время и не думал требовать от персов занятий греческой культурой и языком. Внешний вид двора приобретал все более восточный облик. Позднее появился и гарем, и даже евнухи. Что могло помешать Александру провести свои бракосочетания и бракосочетания македонских и греческих вельмож в Сузах по греческому, а не по персидскому ритуалу? И как следует тогда понимать попытку Александра ввести для греков и македонян персидский церемониал простирания ниц, выглядевший издевательством над чувствами греков? Что бы ни побудило его к этому шагу, в любом случае он свидетельствует нам о человеке, который внутренне, по крайней мере в последние годы своего владычества, был настолько отчужден от эллинов, как и внешне — царь в одеянии восточных владык посреди восточного двора, которого от всего греческого отделяет целый мир.

Если таким глубоким наблюдателям исторического процесса, как Якоб Буркхардт, или, позднее, Герхард Риттер и Бертран Рассел, в противовес «приукрашивающей истории» кажется важным, что страсти, идущие из глубины души, например стремление к власти, богатству и славе, были более важными двигателями в политической истории, чем воодушевленные великой идеей правовые и культурные взгляды, то историк древности не может закрывать глаза на тот факт, что в его области это наблюдение, восходящее в конечном счете к Геродоту, особенно справедливо. Кроме того, он не может не признать, что такое положение дел чаще наблюдалось в ранние периоды древних культур, нежели в периоды их расцвета, и что наиболее часто оно встречается там, где действующие лица происходят не из очагов развитой культуры, а с ее окраин, то есть из областей, где условия еще относительно примитивны и люди исполнены той молодой жизненной силы, когда жизнь, полная приключений и борьбы за земные богатства и славу, кажется гораздо привлекательнее, чем жизнь в галереях философских школ.

Только если мы будем это учитывать, мы сможем понять личность и деяния Александра. Этот человек вышел на сцену политической истории будучи представителем полуварварского, с точки зрения греков, племени, с сердцем, раздираемым страстями и амбициями, о которых мы уже говорили, заряженный колоссальной и неудержимой энергией; у него не было недостатка в средствах, чтобы ступить на тот путь, который указывала ему его натура. Желание завоевать Азию в гигантском единоборстве с Ахеменидами, чтобы вместо них занять трон в Сузах, не было следствием ни трезво-рационалистических соображений, которые оправдывали бы подобный образ действий македонскими интересами, ни идей того рода, которые приписывают Александру Дройзен и его последователи. Оно коренилось в конечном счете в воле к великим и славным деяниям и в его стремлении, почти непостижимом в своей безудержности, если мы посмотрим на него не как историки, добиться этими деяниями власти и положения, каких не имел еще ни один смертный.

И в последующие годы у этого человека постоянно выходят на первый план подобные неожиданные эмоции, становясь решающими мотивами его действий. Во многих случаях они оказывались достаточно сильными, чтобы Александр принимал решения большой важности вопреки требованиям рассудка. Лучший пример тому — то самое решение о походе через Гедрозийскую пустыню, возникшее из спонтанного желания вступить в состязание с Киром и Семирамидой; но и на Гифасисе внезапная потребность восторжествовала над рациональным пониманием, ибо каждому трезвомыслящему человеку должно было быть ясно (если отвлечься от вопроса, необходимо или только желательно, с точки зрения персидских интересов, завоевание Индии), что о длительном владычестве над центром Индии из Суз или даже Вавилона при тогдашних обстоятельствах не могло быть и речи — и действительно, даже сохранение владычества над завоеванными областями Индии после смерти Александра оказалось невозможным. Вспомним последний великий военный проект Александра: для империи не было никакой необходимости завоевывать Аравию, и все было против направления огромной армии по суше и по морю в области, простое разведывание которых с самого начала потерпело провал. Но и на этот раз победило страстное желание власти и славы и желание показать свое всемогущество тем народам, которые еще отваживались не почитать его.

Источники сообщают о последнем периоде жизни Александра: царь во время подготовки к арабскому походу из Вавилона спустился по Евфрату, чтобы осмотреть старый канал Паллакоттас, который больше не отвечал своей цели — во время наводнений отводить воду Евфрата, и тут же, на месте, дал распоряжения о необходимых строительных изменениях. В высшей степени характерная ситуация: он сразу ясно понял, в чем дело, и принял незамедлительные меры, которые имели огромное значение для блага страны и ее жителей, но он сделал это как бы походя, ибо подобные вещи значили для него, в сущности, очень мало — по сравнению с акциями, которые сулили ему новую славу и дальнейшее приумножение власти и владений в новых, до сих пор не известных мирах. Почти символично воспринимается в этом аспекте то, что о важнейших и чреватых последствиями мерах Александра в области экономики, введении аттического стандарта валюты для царской чеканки монет и использования для чеканки золотых и серебряных сокровищ Ахеменидов, сообщается будто мимоходом, и поэтому мы даже не можем точно сказать, когда и как они были приняты.

Огромные успехи действий Александра могут остаться непонятыми, если не учитывать, что с могучими страстями, стремлениями и спонтанными страстными желаниями, которые заставляли этого человека штурмовать известные и неизвестные страны Востока, сочетались гениальные дарования и колоссальная сила духа. Великий гений Александра проявляется прежде всего там, где он при создавшихся обстоятельствах может развернуться с наибольшим блеском — в области военного искусства. Разумеется, как стратег и тактик, как и все полководцы до и после него, Александр опирается на существовавшие достижения и изобретения, использовав, например, Эпаменидову концепцию «косого клина» и некоторые идеи своего отца Филиппа, но на все это богатство идей, заимствованных из прошлого, он новыми собственными концепциями сразу же накладывал печать своего гения. Его умение в великих битвах против персов и индусов отвечать на операции осмотрительного противника и его почти всегда численное превосходство особыми и совершенно новыми тактическими мерами; далее, то, как он в конце своей жизни создал из тяжеловооруженных воинов и лучников совершенно новые тактические единицы, — действительно свидетельствует о творческом даре, который в области военного искусства античности встречался лишь у Ганнибала и Цезаря. Однако сравнение с этими полководцами сразу же показывает особое значение эмоций в деятельности Александра. Ни Ганнибал, ни Цезарь ни в коей мере не были только людьми рассудка (ненависть к римлянам была у Ганнибала таким же определяющим фактором, как у Цезаря — стремление к единоличной власти в Риме), однако они как полководцы вряд ли позволили бы себе увлечься действиями, которые в случае успеха сулили славу у современников и потомков, но с трезвой военной точки зрения были недопустимы. Иначе — Александр. Традиция передает истории о том, как Парменион перед крупными сражениями направлял своему царю глубокообоснованные, дельные предложения и предостережения, но Александр отвергал их, приводя не объективные контраргументы, а довод, что они несовместимы со славой его и македонян. Во всех сражениях, особенно при штурме вражеских укреплений, Александр подвергал себя огромной опасности, причем его явно привлекало в самом центре боя демонстрировать свое мужество и своими славными подвигами превзойти мифические, хотя для него, возможно, и реальные образцы или, по крайней мере, стать вровень с ними. Цезарь тоже не боялся в битвах подвергать себя риску, но лишь тогда, когда личным вмешательством в ход сражения было необходимо преодолеть критическую ситуацию. Цезаря и Ганнибала не надо было учить тому, что в задачи полководца не входит выставлять себя героем и бросать вызов смерти в бою один на один, не задумываясь о судьбе армии; у Александра же подобные упреки его соратников наталкивались на резкое сопротивление.

Характерным для литературы, посвященной Александру, и сегодня, и в прежние времена является то, что вышеописанная точка зрения остается практически без внимания и даже делаются попытки искоренить любые рассуждения, которые могли бы принизить славу Александра. Показательным примером может служить попытка бывшего английского генерала, военного историка Фуллера представить поведение Александра после битвы при Иссе или, точнее, после взятия Тира, как единственно правильное, казалось бы, со здравой точки зрения стратегии. Конкретнее, речь шла о том, правильно ли со стратегической точки зрения поступил Александр, предоставив своему противнику Дарию достаточно времени на мобилизацию все еще больших сил Персидского царства для новой военной кампании, вместо того чтобы помешать ему ценой быстрого преследования и занятия центров империи Ахеменидов. Нет, считает Фуллер в своей работе об Александре-полководце (1958 год), слишком раннее преследование Дария походило бы на охоту за дикими гусями, а поскольку тогда, то есть до создания Дарием новой армии, не было ничего, что можно было бы преследовать и разрушить, то совершенно логично, что Александр вначале отправился в Египет. Странная логика высокого военного чина и заслуженного полководца…

Оценить Александра — государственного деятеля еще сложнее, поскольку все, что он оставил после своей ранней смерти, было незаконченным и в ходе борьбы диадохов сохранилось мало. Новейшие исследования видят в чеканке монет из сокровищ Ахеменидов деяние особого значения, которым Александр сознательно порывал с экономической политикой своих персидских предшественников и вызвал расцвет экономической жизни всего тогдашнего мира — «великий день богатства, — как сказал уже античный писатель, — начался для тогдашнего мира, когда Александр распахнул сокровищницы Востока». И здесь Александр выглядит гениальным новатором. Однако следует спросить, правомерно ли говорить о вызванном этим распоряжением экономическом расцвете без ограничений. Имеющийся в нашем распоряжении хотя и скудный материал подтверждает то, что само по себе уже можно было ожидать: скачкообразное, огромное увеличение обращения монет привело к обесценению денег, с чем рука об руку шел, естественно, рост цен, за которым вряд ли поспевали заработки широких трудящихся масс. Чеканка монет из сокровищ Ахеменидов стала одной из причин, что в последующие десятилетия «маленький человек», по крайней мере в некоторых областях эллинского мира, был ограничен поденным заработком, не превышающим прожиточного минимума одиночки. Выдающийся знаток античной экономики М. Ростовцев, говоря о росте цен, попытался увязать их не с радикальными мероприятиями Александра, а с возросшим спросом на самые разнообразные товары. Предположим, что это так, но тогда этот возросший спрос напрямую зависел от избытка денежной массы, вызванной действиями Александра. Разумеется, оговорки подобного рода не касаются того, что сознательно проводившаяся Александром интенсификация торговых сношений (не только с помощью чеканки монет из золотых и серебряных резервов Ахеменидов, но и с помощью других мер, прежде всего принятия на себя чеканки аттических монет и основания Александрий) значительно увеличила количество тех, кто прямо или косвенно зарабатывал на торговле, и действительно стала для многих предприимчивых людей «днем богатства».

Чтобы в полной мере понять гигантские успехи этого человека, кроме блестяще проявившихся творческих способностей, следует учесть еще один исключительно важный фактор: необычайно сильную, демоническую силу, свойственную Александру, благодаря которой он был способен увлечь и подчинить своей власти почти всех, кто с ним сталкивался.

Гете употребил слово «демоническое», которое «наиболее необычайно» проявляется тогда, когда оно «преимущественно проявляется» в каком-либо человеке. От таких людей, добавляет Гете, исходит «необычайная сила», и «они имеют невероятную власть над всеми существами и даже над элементами». Подтверждение глубокой истинности этого высказывания мы, историки, видим повсеместно среди великих людей, изменивших своими свершениями облик мира; лишь немногие из них были лишены способности оказывать на людей своего окружения подобное демоническое влияние. Во всяком случае, в истории греко-римской античности демоническое ни в ком не проявлялось так ярко, как в Александре.

Особенно показательный в этом отношении факт уже был неоднократно отмечен в литературе нового времени: иногда кажется, что Александр был окружен только безвольными существами и марионетками, которые редко могли найти силы противостоять его желаниям, безропотно позволили навязать себе азиатских жен, хотя знать о них ничего не хотели, и примирились даже с тем, что царь потребовал от них простирания ниц по персидскому обычаю. Но эти люди, которые существовали в тени своего царственного господина, после смерти Александра, когда чары были разрушены, проявили себя как сильные, властные личности и не только держали десятилетиями весь мир в напряжении своей борьбой за колоссальное наследство, но оказались способны из хаоса всеобщей войны воздвигнуть новые государства и основать новые династии. Демоническую силу, которую излучал Александр и которой из его окружения в какой-то степени могли не поддаваться лишь Парменион и Каллисфен, мы не можем с позиций разума ни понять, ни объяснить. Мы можем лишь почувствовать ее воздействие, подобное воздействию огромного магнитного силового поля, и должны учитывать ее наличие как таковое в духе сказанного Гете, поскольку в ней, возможно, и заключается в конечном счете тайна необычайного воздействия Александра.

Возможно, источник демонической силы Александра заключается в его вере в свое счастье, которая воодушевляла его, подобно многим другим великим личностям политической истории. Однако никогда еще действительные обстоятельства всей жизни и всех деяний не соответствовали в такой степени, как у Александра, этой вере, которая неотделима от его представлений о своем божественном происхождении и, возможно, собственной божественности. Не потерпев ни одной серьезной неудачи, бросая вызов судьбе, он шел от успеха к успеху, невозможное было для него возможным, никто и ничего не могло затмить всевозрастающую славу его имени. Не только сумма выдающихся духовных способностей и дарований, но и единственная в своем роде удача, которая никогда не покидала «сына Бога», заставляют светить звезду Александра для современников и потомков по-прежнему ярко. Хотя никто не знает, что случилось бы, если бы Александр прожил дольше, все же последние планы и меры царя наводят на мысль, что ранняя смерть, поднявшая сына Зевса — Амона в бессмертие, одновременно уберегла его от судьбы, постигшей других исторических личностей, которые после подобного успешного и счастливого взлета полностью подпадали под «демонию власти», утрачивали способность к реальным оценкам и не в последнюю очередь из-за этого терпели впоследствии неудачи. То, что Александру, в отличие от них, было суждено закончить свое существование как герою в ореоле славы и непобедимости во цвете лет, по-видимому, оказало решающее воздействие не только на возникновение популярного просветленного образа в последующие столетия, но и на то, что в новейшей историографической литературе этот человек предстает в особом блеске.

Здесь следует сделать одно замечание, правильность которого подтверждают и история, и современность: там, где эмоции сталкиваются с трезвым рассудком, они, как правило, оказываются сильнее. В нашей науке, как и в любой другой, построенной на трезвом анализе, должно было бы быть иначе. Однако это не так, и нигде это не проявляется настолько очевидно, как в сфере суждений об исторических личностях, к которым иные историки — никогда в этом открыто не признаваясь — выказывают отношение гораздо более основанное на эмоциях, чем на беспристрастном изучении исторического материала. От Теодора Моммзена можно было бы ожидать, что он избежит этих слабостей, однако та безудержная хвала, которую он воздает Юлию Цезарю в своей «Римской истории» в сочетании с уничижительной оценкой Помпея, свидетельствует, что даже этот великий ученый не всегда мог избежать вышеназванной опасности. Что же касается Александра, то нельзя не увидеть стремления историков возвысить его, невзирая на все трезвые научные доводы, и это порой приобретает черты почти религиозного рвения. Так, например, самому известному, пожалуй, современному биографу Александра Ф. Шлахермейру кажется, «будто Александр не встал в ряд с другими богами, а даже превзошел их своими притязаниями». Как добавляет автор, то, что замыслил царь, «было уже, собственно, делом божественного отца, делом всемогущего… Быть богом-отцом замыслил титан, человек действия, и хотел, подобно всемогущему, создать новый мир». Здесь мы действительно попадаем в сферу, которая больше не является научной, и какие-либо контрдоводы могут только ранить чувства…

Как предвосхищение подобного подхода может прозвучать жалоба, высказанная Плутархом около 100 года до н. э. в его сочинении «Судьба и добродетели Александра». Согласно Плутарху, слишком рано душа Александра, посланная богами на землю, была отозвана обратно, и потому не смогло осуществиться, чтобы всеми людьми управлял один-единственный закон и все уважали одно и то же право и общий для всех свет. Теперь же часть земли осталась без солнца, поскольку она не видела Александра, — так красочно оформляет Плутарх свои мысли. Но и в древности были отдельные люди, которые — в отличие от Плутарха и других авторов Вульгаты — сохраняли по отношению к Александру дистанцию; среди них прежде всего следует назвать государственного деятеля, философа и поэта Сенеку, чье весьма критическое суждение о царе не следует оставлять без внимания, поскольку оно предвосхищает то, что мы понимаем под «демонией власти» (не путать с демоническим, в понимании Гете!).

Злосчастного Александра, как выражается Сенека в 94-м письме к Луциллию, в незнакомые миры гонит жажда разрушения. Не удовольствовавшись завоеваниями своего отца, он вовлекает в войну весь мир и восстает против того, чтобы его победный поход следовал по стопам Геркулеса и Либера, он противопоставляет себя даже природе. Non ille ire vult, sed non potest stare… Таким образом, Сенека видит в Александре первый пример тех людей, «которые, кажется, гонят других, а в действительности гонимы сами».

* * *

Безусловно, в прошлом мало таких людей, как Александр Великий, которые вызывают столько размышлений о значении их деяний для истории. Одно ясно: в области политической истории восточного Средиземноморья и Передней Азии своими деяниями Александр открыл новую эпоху. Борьба преемников за гигантское наследство наложила особый отпечаток на десятилетия после смерти человека, так же как в последующем столетии столкновения между царствами Селевкидов, Птолемеев и Антигонидов, ставшими итогом этой борьбы, преимущественно определяли политическое развитие. Таким образом, всю политическую историю периода эллинизма можно рассматривать как следствие деяний Александра. Доказательством тому, что последующая экономическая ситуация этого периода сложилась под значительным влиянием Александра и его деяний, могут служить вышеприведенные данные о финансовой политике Александра. Можно легко поддаться искушению рассматривать и тогдашнюю культурную и духовную историю под знаком деяний Александра, даже если не считать эллинистическую культуру (в духе концепции эллинизма, выдвинутой Дройзеном) продуктом вызванного Александром слияния греческой и восточной культур. Между тем при ближайшем рассмотрении возникает иная картина, картина культуры, которая в общем и целом продолжает развитие, какое происходило или намечалось в греческом пространстве в предшествующее время. Добавим к тому — полное преобразование Александром политической картины мира не привело к изменению ее сущности.

Разумеется, без основания Александрий было бы невозможно создать там Мусейон, но то, что изучалось и преподавалось в Мусейоне, по-прежнему оставалось греческой наукой, и также, если приводить пример из литературы, нельзя подвергать сомнению чисто греческий характер комедий Менандра, хотя они были созданы лишь после завоевания Александром Востока, а не до того. Аналогично обстояло дело и в других областях искусства: в архитектуре созданный зодчим Пифием во времена Александра храм в Приене стал образцом и обусловил новый расцвет ионического стиля, который не имел ничего общего с деяниями Александра и Востоком; то же относится и к другим памятникам архитектуры дорического и коринфского ордена, если не считать некоторых деталей типа египетских колонн в виде пальмы в качестве внутренних опор. В живописи положение было таким же, можно вспомнить знаменитую мозаику Александра в Помпее, которая лишь тематически связана с завоеванием Востока. То же относится и к скульптуре. Скульптуры носят либо патетический, либо прелестно-грациозный характер, напоминающий рококо, в них нет и следа восточного влияния, прежде всего в наиболее выдающихся произведениях Скопаса, Праксителя и Лисиппа. Первых двух скульпторов обычно относят еще к позднеклассическому периоду, в то время как Лисипп, составивший себе имя как портретист Александра, относится скорее к раннеэллинистическому, что создает трудности для исследователей, считающих год смерти Александра решающим рубежом также и в области искусства и, к примеру, увязывающих вопрос, был ли сидонский саркофаг Александра еще позднеклассическим или уже эллинистическим, был ли он создан до или после смерти Александра. То есть начало эллинизма в культурном плане после смерти Александра, или, как считают некоторые, уже в 334 году до н. э., в начале анабасиса Александра, или, по другому мнению, уже в 360 году до н. э.? Спор о словах!

Что касается «нижней» границы эллинизма, чтобы уже покончить с этим вопросом, в новейших исследованиях царит относительное единодушие, поскольку 30 год до н. э., когда последнее из великих эллинистических государств, царство Птолемеев, прекратило свое существование, считается одновременно и рубежом эпох в культурном плане. Итак, рубежом в политической истории, несомненно, считается 30 год до н. э., хотя царство Птолемеев уже задолго до того впало в зависимость от Рима. Однако что означает установление «нижней» границы эллинизма как замкнутого отрезка в истории греческой культуры с четким началом и концом? Обратимся, например, к греческим художникам, которые в середине и второй половине I века до н. э. создали свой собственный стиль, примером чему могут служить «Девушка из Эсквилина» и «Мальчик, вынимающий занозу» в Музее Капитолия. Было бы полным произволом использовать в этой связи указанную дату политической истории, то есть считать искусство Праксителя и его ученика Стефана, которых следует назвать в первую очередь, до 30 года до н. э. эллинистическим, а для последующего времени подбирать другое название. В принципе, ничто не помешало бы в культурно-историческом аспекте считать великих греческих ученых Сораноса, Птолемея, Галена эллинистическими, а не, как обычно принято, просто относить их к периоду императоров. Они принадлежат к течению, которое не нарушалось ни в 30 году до н. э., ни когда-либо еще.

Еще раз вернемся к Дройзену. Введенное им понятие «эллинистический», как известно, основано на недоразумении: упоминаемые в истории апостолов «эллинисты» были евреями, которые, очевидно, в основном жили за пределами Палестины и там переняли греческий язык и греческие обычаи, но при этом не отрицали и не отказывались от своего еврейства — достаточно вспомнить Филона Александрийского и Павла из Тарса. Эллинисты в этом смысле существовали, разумеется, среди давно осевшего нееврейского населения в многочисленных греческих городах, основанных Селевкидами на территории современной Сирии. Однако характерно, что среди них нет людей, которые бы принадлежали к этим слоям и внесли бы творческий вклад в греческую культуру. В этой связи никак не хочется называть Посидония, уроженца Апамеи на Оронте. Один из величайших представителей эллинистической культуры и по образованию, и по крови был греком.

Впрочем, вышесказанное не исключает возможности того, что в области художественного творчества на некоторых окраинах эллинистической культуры произошло явное смешение греческих и негреческих элементов.

Прежде всего здесь следует назвать Египет, независимо от того, что исконно египетское художественное творчество продолжалось еще столетия (с такими значительными произведениями, как, например, так называемая Зеленая голова в Берлине) и закончилось лишь с возникновением греко-коптского искусства в III веке н. э.; в эллинистический период и эпоху цезарей в Нижнем и Среднем Египте появились художники, творившие в греко-египетской манере. Вторая область смешанного искусства находится на территории сегодняшнего Восточного Афганистана и Северного Пакистана. Имеется в виду так называемое искусство Гандхары, в котором смешались индийско-буддийские и греческие элементы. Впрочем, искусство Гандхары, по-видимому, достигло расцвета лишь в нашу эру. Его значение переоценивается теми учеными, которые пытались доказать, что юго- и восточноазиатское художественное творчество является наследием Греции, мостом к которому служит искусство Гандхары. Некоторые при этом заходят настолько далеко, что, будучи, так сказать, бескомпромиссными «диффузионистами», утверждают, что восточные культурные народы пришли к основным принципам изобразительного творчества исключительно благодаря воздействию греческого искусства — предположение неверное хотя бы потому, что эти принципы и в Индии, и в Восточной Азии использовались уже во времена, когда еще не существовало искусства Гандхары в качестве связующего звена между Востоком и Западом.

Ключевое слово «наследие»: уже с чисто методической точки зрения кажутся неправомерными утверждения типа «без Александра не было бы христианского Запада», что означает на практике рассмотрение всей дальнейшей истории как наследия деяний Александра. Но согласиться с подобными утверждениями, действительно бытующими в современной литературе, — значит оказаться вне сферы того, что можно подтвердить или опровергнуть, то есть там, где мы, разбирая «историко-теологическую конструкцию» Дройзена, были в начале данного раздела.

* * *

Когда летом 323 года до н. э. весть о смерти Александра достигла Эллады, один афинский политик подверг ее истинность сомнению, сказав, что тогда весь мир был бы полон трупного запаха — ужасная картина, которая вместе с тем очень впечатляюще показывает, насколько великим и могучим Александр казался даже его врагам. И мы без колебаний относим Александра к величайшим личностям в истории, хотя и с той точки зрения, что один человек благодаря исключительной энергии в сочетании с демонической силой своей личности и блестящему творческому началу сумел навязать всему миру закон своей воли и добиться успехов, которые не были суждены ни одному деятелю античности за столь короткое время.

Нам известен другой тип великих исторических личностей, которые благодаря своим дарованиям утвердили новые концепции в области духа, нравственности, права и искусства и тем самым ускорили культурное развитие. И сегодня мы склонны отдавать им предпочтение перед теми, кто пробил себе дорогу в историю мечом, поскольку целей, к которым они стремились в силу своей натуры, можно было добиться только мечом. Прогрессу же в области культуры они служили лишь постольку, поскольку поощряли искусства и науки, а создаваемые ими новые политические условия больше благоприятствовали культурному развитию народов. С этой точки зрения, философы, первыми в эллинистический период высказавшие мнение, что любая наступательная война предосудительна, могут претендовать на достойное место среди великих исторических личностей. Но как бы то ни было, пока мы интересуемся прошлым, образ молодого македонянина, который своими деяниями придал Востоку новые черты, будет нас привлекать, и этот могучий человек, безусловно, и в будущем будет носить титул «Великий», присвоенный ему еще древними.

Ганс Опперман Цезарь Открыватель новых путей Европы

СУДЬБА ИМЕНИ

Историческое значение Цезаря, пожалуй, ни в чем не проявляется так отчетливо, как в судьбе его имени, которое на протяжении веков подвергалось смысловым изменениям. Если не брать во внимание великих основателей религий, едва ли имя другого человека приобрело такое значение. Первоначально «Цезарь» было составной частью имени рода Юлиев Цезарей и дома Юлиев-Клавдиев, из которого происходили первые правители Римской империи. Когда лет через сто после смерти Цезаря этот род прекратился, имя «Цезарь» перешло к римским императорам и стало обозначением императора вообще. С концом Западной Римской империи титул, возникший из имени, прекратил свое существование на многие поколения. Но после реставрации императорской власти в средневековой империи, начиная с Карла Великого, имя Цезаря снова начало употребляться для выражения стремления к господству над всей Западной Европой, но теперь наряду с императорским титулом.

Немецкое Kaiser — не что иное, как заимствование слова «Цезарь». С постепенным упадком императорской власти титул кайзера все больше и больше становился пустым звуком и украшающим эпитетом. После падения Священной Римской империи этот титул заимствовали австрийские Габсбурги. В 1846 г. происходит попытка объединить немецкий народ с помощью реставрации императорской власти. Эта попытка не увенчалась успехом. Но когда Бисмарку другими путями удалось объединить большую часть немцев, это снова произошло под старым символом кайзерской короны.

Развитие имени не ограничилось только Германией. Титул русских царей тоже происходит от слова «Цезарь». Он связан с Восточной Римской империей, Византией и содержит в себе претензии на Константинополь. Если титул кайзера для Габсбургов был украшением, для Гогенцоллернов — романтическим воспоминанием о средневековой империи, то претензия на мировое господство, которую первоначально означало имя, в полном объеме возродилась у Наполеона I. По замыслу, его господство является возрождением империи Карла Великого и через нее связывается с Древней Римской империей. Это особенно отчетливо проявляется в форме короны, выбранной Наполеоном: она имитирует в золоте лавровый венок античных императоров. Однако титул Наполеона — император, происходящий от «imperator», а не от Цезаря. Но данное обозначение переводится на немецкий язык словом «кайзер» и полностью соответствует этому значению.

В XIX веке титул императора распространился по всей Европе. Им обозначали не только великих монархов неевропейских империй, таких как Турция, Китай, Япония. Европейская власть в других частях света также украшала себя блеском древнего титула, например, бразильский император дон Педро и император Максимилиан Австрийский в Мексике. В 1877 г. турецкий султан принял титул императора Османов. В том же году королева Англии Виктория приняла из рук Дизраэли императорскую корону и получила титул «emperor of India», в индийском обозначении «Kaiser i Hind». Становится совершенно ясно, что восходящее к латинскому слову «imperator» обозначение императорской власти ведет свое происхождение от Цезаря.

Как императорская власть в Индии, так и более поздние применения императорского титула являются выражением господства над чужими народами. Император Манджоу-Го и присвоение итальянскому королю титула императора Эфиопии являются мимолетными явлениями, последними рудиментами блестящей истории этого имени, которая с окончанием первой мировой войны начинает подходить к концу.

В 1918 г. прекращается власть тех монархов, которые были непосредственными наследниками этого имени. И вместе с немецким кайзером, кайзером Австрии и русским царем исчезает турецкая императорская власть Османов. С тех пор императорский титул служит только для обозначения колониального господства, а с концом колониализма прекращается вообще такое употребление имени Цезаря. С 1947 г., когда Индия получила независимость, в мире больше нет императоров. Этот титул стал употребляться только как перевод слов «шах» или «негус».

В такой двухтысячелетней судьбе имени Цезаря отражается постепенная смена понятий и представлений, которые выражали народы Европы этим словом. Как сначала блестит новая монета, а потом после длительного употребления тускнеет, контуры стираются, ее достоинство невозможно различить, и она изымается из оборота, так и первоначальное значение имени Цезаря постепенно утрачивалось, пока не осталось в тени исторической реминисценции и в конце концов исчезло из живого употребления. Все это развитие происходило внутри западноевропейского культурного ареала. Только позже имя Цезаря вышло за его пределы, и когда оно переносилось на неевропейские отношения, это делалось либо европейцами, либо следуя европейскому образцу.

Но поистине поразительным является то, что распространение имени Цезаря совпадает с распространением европейского господства над миром. Когда Фридрих Гундольф сказал о переходе от республики к единоличному правлению Цезаря, который символизировал переход через Рубикон, что с этого момента можно говорить о мировом значении Европы, то потеря этого значения после исчезновения колониального господства и перемещения политического руководства из Европы совпадает с прекращением последних воздействий, исходящих от имени Цезаря.

Как и эти параллели, в истории имени Цезаря есть и другое, что дает повод для размышлений. Имя человека в данном случае становится политическим понятием. Когда язык ищет новое слово для обозначения положения, звания, сана, он дает понять, что речь идет о чем-то, чего до сих пор не было, а имеющиеся языковые средства недостаточны. Но это новое слово не является обозначением ранга, как, например, король, герцог, консул, дож и другие титулы правителей. Оно обязано своим происхождением не теоретическим соображениям и не происходит от требований политической программы, как президент или Председатель Верховного Совета. Своеобразие данного явления состоит в том, что имя человека стало определением политического понятия. Это может обозначать только одно: новое, для названия которого язык ищет новое слово, ранее неизвестный вид власти не являются плодом политических спекуляций, язык не возводит его к положению, занимаемому Цезарем, а только к величию и достижениям человека. Новое появляется на свет не как мысль, не как теория, а воплощается в одном человеке — Цезаре. Цезарь не учил этому новому, он также не руководил им, как это делали те, кто после него унаследовал его имя. Цезарь был тем, что впредь будет называться его именем. В личности Цезаря, в его существовании родилась идея и форма власти, которая два тысячелетия казалась максимумом, чего мог достичь человек.

Рассмотрение истории развития значений имени Цезаря дает важные отправные точки для оценки феномена Цезаря. Воздействие, исходящее от его личности, ярко проявляющееся в истории его имени, становится понятным при двух условиях: нужно показать, в чем состоит политическое новшество, воплощающееся в личности Цезаря, а также выявить, в какой мере это новшество является западноевропейским явлением.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА В РИМЕ

Когда 13 июля 100 г. до н. э. родился Гай Юлий Цезарь[1], римский мир претерпевал изменения, в которых ему самому предстояло принять решающее участие. С тех пор как Римом коллегиально управляли ежегодно сменяющиеся два консула, он был демократической республикой, управляемой аристократией. Если сначала власть принадлежала патрицианским аристократическим фамилиям, то с течением времени плебеи, то есть свободные крестьяне, в частноправовом отношении равные патрициям, но политически ограниченные в своих правах, завоевали равноправие; наиболее экономически сильные плебейские семьи начали занимать руководящие должности и образовали вместе с ведущими патрицианскими семьями новый аристократический слой — нобилитет. К нему принадлежали семьи, которые поставляли высших годичных магистратов, их члены заседали в сенате. Первоначально сенат являлся собранием политически опытных людей и был консультативным органом при консулах. С ростом римской сферы власти возросло также и значение сената. Так как сенат набирался из бывших выборных чиновников, а они происходили из избранного круга нобилитета, он представлял собой средоточие политического опыта и мудрости в Риме и столетиями держал в своих руках фактическое руководство Римским государством.

Ведущее положение этих семей поддерживалось широко развитой системой клиентелы. Экономически слабый человек переходил под покровительство члена правящих семей — патрона, который оказывал ему поддержку и представлял его интересы. В качестве ответной услуги патрон мог рассчитывать на то, что клиенты поддержат его кандидатуру на выборах и при голосовании его предложения, а также приумножат престиж своего патрона публичным изъявлением верности. Эта структура политической жизни Рима обеспечивала неоспоримое доминирующее положение правящих семей нобилитета. Настоящие политические баталии разыгрывались собственно между правящими семьями.

Очень редко так называемому новому человеку (homo novus), то есть тому, чьи предки не были консулами, удавалось проникнуть в круг правящей аристократии и подняться до консула. Но эти немногие все без исключения происходили из аристократии провинциальных италийских городов. Этой структурой политической жизни объясняется то, что вожди оппозиции против единовластия ее сенаторских семей, представители народной партии, которые назывались популярами[2], в отличие от представителей аристократической партии оптиматов, происходили тоже из ведущих семей.

В эту политическую организацию под руководством сената Рим объединил сначала всю Италию, то есть Апеннинский полуостров без долины По. Объединенная таким образом Италия выдержала испытание Пуническими войнами, борьбу не на жизнь, а на смерть с Карфагеном. Битва при Каннах во время Второй Пунической войны поставила Рим на грань катастрофы. Результатом этих войн было присоединение к Римской империи в качестве провинций Сицилии, Сардинии, Корсики и большой части Испании и, наконец, самой пунийской метрополии Африки, которая приблизительно соответствует современному Тунису. Кроме того, Рим завоевал долину реки По и несколько гаваней в сторону Испании.

Во всемирно-историческом аспекте объединение под властью Рима западного Средиземноморского бассейна означало вытеснение восточного влияния из этой части Средиземного моря. До того времени пришедшие из Азии этруски владели Италией от Альп до Кампании и Корсики, а Карфаген, основанный финикийцами, владел Северной Африкой, Сицилией, Сардинией, Корсикой и Испанией. Обе державы остановили греческих колонистов на Западе, и борьба между греками и пунийцами за Сицилию, несмотря на успехи греков, в конце концов закончилась тем, что пунийцы захватили большую часть острова. Эти командные позиции Востока на Западе были уничтожены Римом, и приблизительно с 200 г. до н. э. он уже владел восточным Средиземноморьем. В течение второго века до нашей эры Рим присоединил к своей империи всю Македонию и Грецию и, унаследовав провинцию Азия в Пергамском царстве, получил большую часть Малой Азии. Будучи сильнейшей державой того времени, Рим занял неоспоримое господствующее положение в восточном Средиземноморье.

Это внешнеполитическое развитие имело далеко идущие внутриполитические последствия. Затяжные сражения Второй Пунической войны принесли Риму и Италии большие, почти невозместимые людские потери, к тому же последовали новые военные действия. Но еще более решающим было то, что из-за длительной военной службы те, кто выжил, отвыкли от унаследованной земли и крестьянской жизни. Одновременно конкуренция дешевого заморского зерна уменьшила рентабельность крестьянского хозяйства. В Италии прогрессивно снижалось число свободных крестьян. Появились латифундии, крупные предприятия по разведению скота или по производству масла и вина. На них вместо свободных крестьян работали рабы. Земля обезлюдела, бывшие крестьяне устремились в Рим и образовали там постоянно растущий слой городского пролетариата. В свою очередь, на Рим оказывало большое влияние знакомство с эллинистическим[3] восточным миром, а также победы и завоевания в этих странах.

Вместе с греческими посланниками, заложниками и рабами в Рим хлынула волна греческой культуры и образования. В высшем аристократическом обществе началось активное усвоение греческой культуры, появилось стремление к хорошему образованию и ознакомлению с гуманистическими идеями. Но увлечение всем греческим не всегда было благотворным. Римляне усваивали внешние достижения греческой цивилизации, в том числе и отрицательные, не имея понятия об истинных культурных ценностях. Например, пропьянствовать всю ночь называлось тогда «жить на греческий лад» (pergraecari). Многие римляне, в том числе и принадлежащие к нобилитету, видели только богатства и предметы роскоши, прибывающие в Рим из восточных провинций, что способствовало пышному расцвету римского национального порока — корыстолюбия.

Кроме того, все отчетливее давало о себе знать, что унаследованные военные и политические институты, созданные для общинного государства и ранее оправдавшие себя на практике в администрации и обороне Италии, больше не удовлетворяли потребностям сильно разросшейся империи. Управление провинциями поручалось бывшим годичным магистратам (проконсулам, пропреторам), что часто было вожделенным источником для обогащения. Налоги с провинций взимались в форме налоговой аренды, то есть доходы от налогов провинций сдавались в аренду предложившим высшую цену. Арендаторы старались возместить за счет провинций арендный взнос с прибылью, такими операциями занимались в первую очередь представители всаднического сословия. Это сословие было следующим за сенаторами, и так как тем запрещались финансовые операции, капитал скапливался у всадников.

К тому же ограниченный годом срок полномочий двух консулов был недостаточным для обеспечения внутренней и внешней политики, особенно в периоды кризисов, и для выполнения сложных, требующих длительного времени задач.

Решения этой проблемы добивалась длящаяся почти целый век Римская революция (133–131 гг. до н. э.), в которой решающее участие принимал Цезарь. Все началось с появления на политической арене братьев Гракхов, которые с помощью аграрной реформы хотели облегчить тяжелейший социальный недуг. По реформе свободные крестьяне получали земельные наделы. Для этого использовалась государственная земля, ager publicus, она изымалась у крупных землевладельцев, то есть представителей нобилитета, которые ее эксплуатировали. Это удалось сделать вопреки серьезному сопротивлению оптиматов, не обошлось без волнений.

С тех пор земельные законы о новых поселениях крестьян были неизменной темой пропаганды популяров. Цезарь тоже эффективно использовал это средство. Младший брат, Гай Гракх, как народный трибун, опираясь на массы имеющих право голоса граждан, попытался единолично управлять судьбами Рима. Но оказалось, что попытка управлять государством только на основе популярности и использования избирательного механизма форума несла под собой зыбкую почву. С гибелью Гая в уличном бою закончилась эта первая попытка установить отвечающее духу времени руководство Римом на основе доверия к народным вождям и народного голосования.

Итак, господство оптиматов удержалось, но относительно незначительная колониальная война в Африке вскрыла продажность нобилитета и неспособность существующей системы справляться с крупными внешнеполитическими и военными задачами. И когда в лице кимвров и тевтонов «германская опасность» постучала в ворота Рима, консулом был выбран Гай Марий, «homo novus», представитель популяров, он заложил в военной области основы будущего. Своей военной реформой Гай Марий ввел вместо гражданских отрядов хорошо обученное, профессиональное войско с долгосрочной службой, которое в первую очередь состояло из неимущих слоев граждан и, естественно, лучше подчинялось своему полководцу, чем государству с его постоянно сменяющимися магистратами.

Одновременно с переходом к профессиональному войску увеличился срок командования полководцами. В течение войны с кимврами Марий из года в год избирался консулом. Позже была найдена форма так называемой проконсульской власти (imperum proconsulare). Генералу для выполнения задачи давались чрезвычайные полномочия проконсула. Этот силовой пост сыграл решающую роль в ходе Римской революции; Цезарь тоже его занимал.

Вот в такой общественно-политической обстановке родился Цезарь и благодаря своему происхождению и родственным связям оказался в центре событий. Цезарь принадлежал к самому знатному слою патрицианского нобилитета. Род Юлиев вел свое происхождение от Юла, сына Энея, который прибыл в Италию из Трои, а через него — от его матери Венеры. С другой стороны жена его деда происходила из знатной плебейской семьи нобилитета, это же относится к его матери Аврелии. Сестра отца Цезаря, Юлия, была замужем за Марием, который после победы над германцами находился в зените славы.

НАЧАЛО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Мы мало знаем о детских годах Цезаря.

Они были такими же, как и у любого знатного мальчика того времени. Первые годы ребенок рос под опекой матери и обучался азам римской религии и обычаев. Подросший Цезарь перешел в руки учителя, Марка Антония Гнифона, галла с греческим образованием. Сначала Цезарь занимался с ним по латинскому переводу «Одиссеи», потом читал Гомера, учился писать и изучал греческий язык. На этой базе Цезарь овладел важнейшим для государственного деятеля и вообще для образованного человека искусством хорошо сформулированной, ясной, совершенной по форме речи. На форуме он слушал самых знаменитых ораторов своего времени и присутствовал при решениях правоведов; так Цезарь получил доступ к важным предметам права.

Гай Юлий Цезарь

То, что Цезарь пробовал себя в сочинительстве, доказывает его последующая деятельность в этой области. Даже в зрелые годы Цезаря интересовали вопросы стилистики и грамматики: объемистый труд по грамматике «Об аналогии» он посвятил Цицерону. Кроме этих занятий Цезарь не чурался удовольствий, которые дарила жизнь сыну знатной богатой римской аристократической семьи. Его кожа была белой и нежной, телосложение — щуплым, и он слыл неженкой. Цезарь не любил туго затягивать пояс, носил его распущенным, чтобы тога ниспадала мягкими складками; хотя это считалось признаком изнеженности, он сохранил эту привычку до конца жизни.

Пока Цезарь подрастал, произошли важные политические изменения. Разочаровавшись в своих надеждах, италийские союзники Рима с оружием в руках добились равенства в правах с римскими гражданами. Все общины южнее реки По получили римское гражданское право. Таким образом, территория общинного государства Рим простиралась по всему Апеннинскому полуострову. Это затрудняло созыв всего народа на собрания и голосование, и поэтому возросло значение личности отдельного политика.

Одновременно возникли новые внешнеполитические угрозы. Митридат, одаренный, энергичный царь варваров, правящий Понтом на берегу Черного моря в стиле восточного султана, напал на Римскую империю. Ему досталась вся Малая Азия, и в «Сицилийской вечерне»[4] огромного масштаба дала себе выход ненависть к угнетателям и кровопийцам. Эта военная кампания между восточным правителем и Римом мгновенно высветила демографическую и культурно-политическую ситуацию восточной половины Средиземного моря. Когда-то греки отражали здесь угрозу объединенного в Персидское царство Востока. Полстолетия спустя Александр Великий покорил распадавшееся Персидское царство, и его власть распространилась до Инда и Гиндукуша. Потому эти территории политически были подчинены грекам и подвергались их культурному влиянию.

Но приблизительно с середины II в. до н. э. возникло обратное движение. Под внешней оболочкой греческого языка и греческого образа жизни в демографическом и культурном плане пробудился Восток, который постепенно все сильнее надвигался на Запад. Насколько сильно изменились акценты, показало нападение Митридата на Рим. Не только вся Малая Азия восторженно встретила восточного правителя, но ему досталась также большая часть Греции, и греки воевали на его стороне против римлян зачастую на тех же полях сражений, где их предки защищали Европу от азиатской угрозы Персидского царства.

Эти события требовали от Рима решительных действий, но они тормозились внутренними раздорами. Хотя главнокомандование в войне с Митридатом было поручено консулу в 88 г. до н. э. Публию Корнелию Сулле, популяры постфактум хотели отдать его Марию. Сулла ответил силой, повел свое войско на Рим и снова учредил господство нобилитета. Но когда, невзирая на это, консулом в 87 г. до н. э. был избран популяр Луций Корнелий Цинна, Сулла во избежание осложнений повел свое войско против Митридата. В Риме Цинна в союзе с Марием захватил власть. Господство популяров длилось до возвращения Суллы (82 г. до н. э.). Оно не привнесло никакой новой идеи или формы политической жизни, но привело только к ужасающей бойне среди нобилитета.

Цезарю тогда было 14 лет, но, несмотря на его молодость, родство с Марием вовлекло его в гущу событий. Правители назначили Цезаря на должность жреца Юпитера (flamen Dialis). В 84 г. до н. э., через год после смерти отца, Цезарь приступил к исполнению своих обязанностей и в том же году женился на дочери Цинны Корнелии. То, что жрец Юпитера должен являться женатым человеком, являлось всего лишь внешним поводом. Любимец женщин, трижды женившийся, чья жизнь поистине не была обойдена любовью, искренне любил свою первую жену. Дочь Юлию, которую она родила ему в 83 г. до н. э., Цезарь и после смерти Корнелии берег как зеницу ока. Только при опасности для жизни он разлучался со своей супругой.

После того как Сулла победил Митридата и заключил с ним мир, по которому Митридат должен был уйти в свои прежние границы, он вернулся с войском в Италию. 1 ноября 82 г. до н. э. Сулла завоевал Рим и учинил ужасный суд, составив так называемые проскрипции. Политические противники Суллы были объявлены вне закона. Тот, кто их прятал, карался смертной казнью, а кто убивал объявленного вне закона, получал вознаграждение, и, кроме того, появилась возможность дешево обогатиться за счет состояния убитого, так как оно конфисковывалось и продавалось с аукциона. Дети и внуки попавшего в проскрипции не имели права претендовать на какую-либо должность.

Потом Сулла стал «dictator legibus scribundis atgue rei publical constituendae», то есть получил единоличное право на издание законов и реорганизацию государства. Первоначально диктатура была ограниченной сроком на полгода экстраординарной мерой на время внешнеполитического чрезвычайного военного положения. Такая форма правления вышла из употребления, теперь же Сулла возродил ее как единственную известную форму управления государством одним человеком. В этой должности он осуществил реорганизацию государства по программе оптиматов, которая давала перевес сенату и нобилитету.

Среди различных мер упомянем только, что консулы и увеличенные до восьми преторы во время своих полномочий должны были оставаться в Италии и осуществлять гражданское правление. Только по истечении годичного срока полномочий их посылали в провинции, где им поручалась высшая командная власть — imperium. Таким образом, военная власть окончательно отделилась от высшего руководства государством, были созданы правовые предпосылки для уже упомянутого имеющего тяжелые последствия появления генерала с чрезвычайной военной властью.

Это постановление Суллы долго оставалось в силе, в отличие от других его законов, которые были отменены вскоре после его смерти. 120 000 своих солдат Сулла расселил на земле, освободившейся в результате проскрипций, но в любое время он мог призвать их снова в строй. Это были одни из первых поселений века, которые не только изменили структуру Италии, но также способствовали утрате племенных различий: исчезли племенные языки, и возникла единая, говорящая на латыни римско-италийская нация.

В 79 г. до н. э. Сулла сложил с себя диктаторские полномочия, чтобы жить в свое удовольствие как частное лицо. Он надеялся, что нобилитет сможет дальше самостоятельно руководить государством, структуру которого Сулла приспособил к задачам мировой империи, и не рассчитывал на его неспособность справиться с этой миссией, что стало очевидным в самое ближайшее время. Хотя сложение полномочий после выполнения поставленных задач являлось обычаем древнего института диктатуры, отказ Суллы от власти был непонятен его друзьям и врагам, и Цезарь позже назвал этот шаг политической безграмотностью. Правление Суллы, в отличие от правления Гая Гракха, представляет собой попытку решить проблемы государства и его реорганизации исключительно силовыми методами. Как Гаю Гракху не хватало силы, так Сулле не хватало поддержки широких кругов населения, и, возможно, основная причина быстрого краха сулланских уложений состояла в том, что они после сложения полномочий их создателем потеряли свои силовые основы и опору.

Цезарь находился в Италии только в начале развития этих событий. Для него, зятя вождя популяров Цинны и племянника вдовы Мария, победа Суллы означала непосредственную опасность. Сулла лишил его состояния, отобрал должность жреца Юпитера и потребовал развестись с Корнелией. Цезарь отказался. Справедливо считая, что этим он поставил под угрозу свою жизнь, Цезарь, несмотря на болезнь, бежал в сабинские горы и в лихорадочном ознобе заставлял себя каждую ночь менять укрытие. Но все-таки он однажды попал в руки преследователей, посланных Суллой, и избежал выдачи только благодаря тому, что сам заплатил цену за свою голову. В конце концов родственники Цезаря, политически поддерживающие Суллу, направили петицию и при заступничестве весталок добились помилования Цезаря. Сулла с неохотой уступил просьбам. Он посоветовал заступникам Цезаря остерегаться плохо подпоясанного юнца. По его словам, в нем таилось много Мариев.

Отныне Цезарь избегает Рима. Он поступил на военную службу и как сын сенатора сразу стал офицером при штабе пропретора Азии Минуция Терма. По его поручению Цезарь должен был доставить от союзного царя Вифинии (на южном побережье Мраморного моря) Никомеда IV вспомогательные отряды для осады Митилен[5] на Лесбосе, которые поддерживал Митридат. Цезарь наслаждался жизнью при пышном восточном дворе вифинского царя, что породило неприятные сплетни. Он стал гостем Никомеда и патроном (защитником) общин Вифинии. После возвращения к войску Цезарь принял участие в штурме Митилен и получил от Терма гражданский венок (corona civica); этот венок из дубовых листьев был знаком отличия за спасение римских граждан от смертельной опасности.

В 79 г. до н. э. Цезарь присоединился к проконсулу Публию Сервилию Вации, который сражался с пиратами в Киликии (на южном побережье Малой Азии). В том же году после сообщения о смерти Суллы Цезарь вернулся в Рим. Но там ему пришлось убедиться, что первые попытки популяров уничтожить распорядки Суллы были совершенно беспомощными, и он не стал в них участвовать. Вместо этого Цезарь заслужил первые лавры как оратор. Политический процесс принадлежал тогда к обычным средствам обратить на себя внимание.

В 77 г. до н. э. он выступил в суде против известного приверженца Суллы, обвинявшегося в вымогательстве. Это был Гней Корнелий Долабелла, который всего год назад с триумфом вернулся в Рим из своей провинции Македония. Адвокаты Долабеллы, среди них известнейший оратор того времени Квинт Гортензий, добились оправдания своего подзащитного. Но речь Цезаря, которую он в соответствии с обычаем обнародовал после процесса, произвела такое большое впечатление, что его с тех пор стали считать первым оратором Рима. В следующем году греческие подопечные Цезаря поручили ему вести процесс против сулланца Гая Антония, но из-за вмешательства народных трибунов, призванных Антонием, процесс не состоялся.

После этого политического дебюта Цезарь снова отправляется на Восток с намерением усовершенствовать свое ораторское искусство (75 г. до н. э.), считая, что в Риме для этого нет никаких шансов. Во время этого путешествия произошло пресловутое приключение с пиратами, которое считается особенно примечательным, так как в нем проявились характерные черты молодого человека. Эти пираты бороздили все Средиземное море, особенно его восточную часть, и извлекали большую прибыль не только от грабежа золота и других ценностей, но также из выкупа или продажи пленников в рабство. Они потребовали от Цезаря выкуп в размере 20 талантов. Но он посмеялся над пиратами и заметил, что они не знают, кто перед ними находится, потом сказал, что заплатит им 50 талантов. Затем отослал свою свиту, чтобы добыть деньги в греческих городах Малой Азии. Цезарь остался у пиратов только со своим врачом и двумя прислужниками, но вел себя, не как пленник, а как царь, требовал тишины, когда хотел отдохнуть, играл с ними и участвовал в их гимнастических соревнованиях, читал пиратам собственные стихи и речи, и если они не выказывали подобающего восхищения, обзывал их необразованными варварами и смеясь грозил распять на кресте. Эти слова смешили разбойников, и они не раз удивлялись веселому характеру пленника.

Вскоре выяснилось, что слова Цезаря не были пустой угрозой. Как только поступил выкуп и пираты его отпустили, Цезарь тут же набрал в Милете войско, снарядил несколько военных кораблей и пустился вслед за ними. Он догнал и победил их. Деньги стали трофеем для него и его наемников, пленников он доставил в тюрьму в Пергамене, а сам направился к наместнику провинции Азия, чтобы ускорить их казнь. Но наместник жадно поглядывал на деньги от выкупа и отложил дело в долгий ящик. Тогда Цезарь не раздумывая вернулся в Пергамен и приказал распять пиратов, как он это им предсказывал во время своего плена.

Как и многие другие истории о нем, эта тоже отражает характерные черты Цезаря. Историческое ядро является подлинным, даже если рассказчик кое-что и приукрасил. Мы видим чувство уверенности в себе, сильно развитое уже тогда у молодого человека, само собой разумеющееся превосходство, явно сочетающееся с обворожительным шармом, которое ощутили даже пираты и тем легче ему подчинились. Мы видим также искрящуюся живость, не знающий отдыха ум, занятый во время вынужденного досуга сочинением стихов и речей, тогда как тело закалялось спортом. Мы с удивлением обнаруживаем, что получалось из слывшего неженкой мальчика. Мы видим энергию, быстроту действий, с которой Цезарь осуществляет возмездие, позже так часто застававшую врасплох его военных противников. Ему присуще упорство, с которым он идет к своей цели и добивается своего даже вопреки законным властям. Но мы с удивлением замечаем также, что мог позволить себе в провинции представитель римского нобилитета, даже молодой, не имеющий должности и положения.

Между тем умер Никомед IV и завещал Вифинию римскому народу. Поскольку Митридат не признал завещания, в 74 г. до н. э. он начал новую войну против Рима. Цезарь тотчас же прервал свои занятия риторическим искусством, переехал в Азию, во главе местного контингента изгнал войска Митридата и помог этим сохранить провинцию для Рима. Там Цезарь получил известие из Рима, с которым никогда не терял тесной связи, что он как наследник своего скоропостижно скончавшегося дяди Аврелия Котты выбран в коллегию жрецов, верховный жреческий орган власти. Цезарь поспешил в Рим, чтобы вступить в новую должность, не мешавшую свободе его действий и укреплявшую положение в Риме. Сразу же после возвращения он был избран народным трибуном и занимал эту должность, которая необязательно предполагала активные действия на фронте, в течение 73 г. до н. э. Благодаря этому Цезарь утвердился в столице как политик.

ПУТЬ НАВЕРХ

У того, кто ретроспективно изучает жизнь Цезаря, легко создается впечатление осмысленного, целеустремленного замысла. Внешне все выглядело так, как будто Цезарь с самого начала сознательно запланировал добиться власти над всем объединенным в Римскую империю миром, и каждая отдельная политическая мера вела к этой цели. Такое впечатление обманчиво. Конечно, нельзя отрицать, что течение жизни Цезаря кажется очень осмысленным и последовательным. Однако в этом не следует видеть результат сознательного плана, в котором заранее были предусмотрены все детали. Внутренняя логика этой жизни скорее возникла сама по себе как результат развития выдающейся, гениальной личности прирожденного правителя.

В деятельности политика решающую роль играет ситуация данного момента, которая может меняться изо дня в день; всегда трезво оценивать, видеть ее во всех деталях и без предубеждения анализировать — все это является одним из важнейших качеств политика. Но вероятность постоянных изменений делает невозможным детальное планирование на будущее. Политик может только поставить правильную цель и определить основное направление своих действий и средства, которыми он будет пользоваться для достижения этой цели и может, даже должен менять ее в соответствии с требованиями момента. Уверенность в цели роднит государственного деятеля с политическим доктринером, но в отличие от последнего он твердо установил путь и цель, к которой должен повести. Таким доктринером был противник Цезаря моралист-стоик Катон. Уверенность в цели отличает истинного государственного деятеля от политических флюгеров, которые в большом количестве окружали Цезаря и Катона. Фактически они были единственными из всех, кто играл тогда политическую роль в Риме, которые остались верными основной линии своей политики и до самого конца шли прямым политическим путем, тогда как Красс, Помпей, Цицерон, Клодий и многие другие метались из стороны в сторону.

Такой же важной является способность государственного деятеля почувствовать и использовать судьбоносный, счастливый момент, то, что греки называли kairos. Когда Бисмарк однажды сказал, что государственный деятель должен только выжидать, пока Бог не пройдет мимо, и тогда вскакивать и хвататься за его мантию, он на христианский лад образно выразил не что иное, как известную и не единожды доказанную веру Цезаря в удачу, в Тюхе, непредсказуемую богиню случая, которая из каприза и прихоти низвергает и возвышает, и на нее Цезарь полностью рассчитывал, но не как игрок, а в понимании Гете, сказавшего, что «гений и удача неразрывно связаны».

Цезарь стоит в ряду великих политических деятелей, являющихся политиками по своей сущности, а не только по желанию. Мир, в котором он живет, объем его деятельности нельзя разложить на две половины — духовную и материальную, на идею и реальность. Этот способ разделять целостность жизни на созерцательную и деятельную форму, на теоретический и практический «bios» был широко распространен во времена Цезаря. Эта концепция вела свое происхождение от греческой философии, особенно от софистов V в. до н. э. Она все больше овладевала умами и в Риме времен Цезаря была едва ли не единственной общепризнанной философией.

Склонный к уединению и медитациям поэт Лукреций, лирик Катулл и его друзья, удалившиеся от грубой действительности на блаженный остров «искусства для искусства», историк Саллюстий, глушивший свое отчаяние при виде упадка государства и гибели, которая, по его мнению, за этим следовала, поисками гармонии стиля, «искусства выражения», политик, оратор и мыслитель Цицерон, все творчество которого состоит из напряженного внутреннего конфликта между идеалом, созданным им для себя, и сознанием невозможности претворить его в жизнь, если не считать редких, приводящих в трепет от счастья моментов, — все они являются примерами этого деления жизни на жизнь духа и жизнь действия. Этот дуализм в будущем продолжится у Сенеки, который вел борьбу за существование средствами духа, у Марка Аврелия, одного из самых благородных и чистых воплощений на императорском троне этой внутренней раздвоенности, а с победой христианства дуализм почти на полтора тысячелетия станет вообще единственной формой мировоззрения западноевропейского человечества.

На фоне этого развития Цезарь был последним великим античным воплощением целостности жизни. Его величие не является плодом, как у Фридриха Великого, конфликта между духовной жизнью и самоотдачей делу, напряжения, которое преодолевается героическим исполнением долга, но оно основано, как, например, у Гете, на полной гармонии всех без исключения проявлений жизни, исходящих из одного важного центра. Этот центр у Цезаря — момент, когда он незаконно захватил власть над Римской империей, чтобы по-новому обустроить мир, приходящий в упадок. И ввиду цельности личности Цезаря невозможно различить, хотел ли он этой власти, или она была послана ему судьбой. В ней оправдывается существование Цезаря. Путь к этой власти кажется таким осмысленным, потому что все отдельные действия Цезаря исходят из этого центра, являются выражением его властного характера, врожденного величия и достоинства, составляющих сущность природы этого выдающегося человека, о чем сообщают бесчисленные рассказы. Когда Цезарь был квестором[6] в Испании, он, стоя перед изображением Александра Великого, сетовал, что в его возрасте тот покорил мир, а он еще ничего не совершил. Проезжая через маленькую альпийскую деревушку, он сказал, что предпочитает быть первым в этом захолустье, чем вторым в Риме. По свидетельству Цицерона, он любил цитировать переведенные им два греческих стиха из «Финикиянок» Еврипида, гласящих, что если уж нужно совершить неправое дело, то только ради власти, в остальном же следует оставаться верным и законопослушным.

Из этих истоков происходят врожденное стремление к совершенству, требовательность, которая возникает только из знания, что такое совершенство. Сюда относится граничащая с щегольством элегантность внешнего облика Цезаря; ни один физический недостаток он не воспринимал так болезненно, как лысину, и постановление сената, разрешающее ему постоянно носить лавровый венок триумфатора, доставило Цезарю поэтому огромную радость. Новую виллу у реки Немеза, которая не удовлетворяла его вкусам, Цезарь приказал снести и построить заново, хотя его финансовое положение тогда было отнюдь не блестящим; самым трогательным образом это стремление к совершенному достоинству обнаружилось в час смерти. Когда смертельно раненный Цезарь падал на землю, он позаботился, чтобы одежда прикрыла наготу. Даже в смерти он не хотел иметь отталкивающий вид.

Власть Цезаря делится на три стадии. Первая, которая длится до консульства (59 г. до н. э.), имеет чисто внутриполитический аспект. Цезарь, имя которого стоит в ряду величайших полководцев истории, начинал не как солдат. Подобно Периклу и Кромвелю, он начал как политикан, хотя еще молодым человеком служил в армии, солдатом и полководцем Цезарь стал по политической необходимости. Для него война была продолжением политики, и никогда военный не возобладал над ним как над политиком, но всегда государственный деятель руководил полководцем. Итак, первые полтора десятилетия своей политической деятельности Цезарь только средствами внутренней политики стремился добиться положения, которое позволило бы ему влиять на судьбы государства.

Монета времени Ю. Цезаря

Золотая монета с изображением Ю. Цезаря

Монета, чеканенная сторонниками республики (денарий)

Ауреус

Внешнее течение жизни Цезаря было в общих чертах следующим. После военного трибуната (73 г. до н. э.) мы много лет почти ничего о нем не слышим. Во внешней политике основным событием было тогда продолжение войны с Митридатом. Военными действиями руководил Лукулл, способнейший представитель оптиматов, оттеснивший Митридата до самой Армении. В Испании шла война с Серторием, последним приверженцем Мария, который на Иберийском полуострове образовал империю в противовес оптиматскому Риму, опираясь на свободолюбие местных жителей. Там с 77 г. до н. э. военными операциями руководил Гай Помпей, получивший от Суллы звание «Великого»: когда Сулла вернулся в Италию, Помпей привел ему войско, набранное по собственному почину. Диктатор устроил ему триумф и приветствовал как императора.

Эти ранние успехи развили в Помпее большую самоуверенность. Он добился чрезвычайной военной власти в Испании, что поставило его наравне с действующим там проконсулом. Война с Серторием затянулась на годы и закончилась только тогда, когда в 72 г. до н. э. Помпей пал жертвой заговора своих приверженцев. В провинции наконец наступил мир. Популярность Помпея в Испании и его многочисленные сторонники остались еще от тех времен.

Сенат, не считая нескольких незначительных поручений, предоставил такую же командную власть Публию Лицинию Крассу, который происходил из всаднического сословия и благодаря ловким финансовым операциям стал одним из богатейших людей Рима. Эта командная власть была дана для подавления восстания рабов в Италии, взбунтовавшихся под руководством Спартака против своих хозяев. Красс победил их, но так как оставшиеся в живых попали в руки возвращающемуся из Испании Помпею, тот потребовал для себя почестей и за эту победу. Однако, несмотря на это, оба объединились и, опираясь на войско, добились консульской власти.

Год их полномочий (70 г. до н. э.) принес отмену многих сулланских законов. Отныне народный трибунат снова стал важнейшим трамплином для политиков партии популяров, к которой теперь присоединились Помпей и Красс. Цезарь, всегда принадлежавший к популярам, приветствовал это развитие, но о его активном участии мы ничего не слышим. Только в 68 г. до н. э. Цезарь снова появляется на политической арене; в этом году он был квестором. Это были римские финансовые магистраты в метрополии и в провинциях. Цезаря прикомандировали к наместнику Южной Испании. Через два года (65 г. до н. э.) он получил должность курульного эдила. Эдилы осуществляли в Риме полицейский надзор, а также занимались общественными играми и рынками. Его коллегой по должности был ярый оптимат Марк Бибул.

В 64 г. до н. э. Цезарь назначается судебным следователем (index quaestorius). Огромный шаг вперед означало его избрание в 63 г. до н. э. председателем жреческой коллегии, то есть верховным жрецом (pontifex maximus). На следующий год Цезарь стал претором. Это была следующая за консулом должность в суде, с иными функциями. Год спустя он назначается наместником провинции (пропретор) в Испании, где установил мир и спокойствие, победив и переселив воинственные горные племена провинции. Вернувшись в конце 61 г. до н. э. в Рим, он застал там новое положение.

В это время Цезарь использовал все средства внутренней политики, чтобы добиться властного поста, и показал себя мастером политической игры. Сначала он оказал поддержку главным представителям партии популяров. В 67 г. до н. э. народный трибун Габиний снова поручил Помпею главнокомандование с чрезвычайными полномочиями. Организовав крупномасштабную облаву, охватывающую все Средиземное море, Помпей должен был положить конец бесчинству пиратов, которые стали совершенно невыносимыми и нападали даже на побережье Италии. И когда Помпей с энтузиазмом и большим успехом выполнил это поручение, перед ним была поставлена новая задача. Тем временем Лукулл потерпел ряд поражений, его войско стало неуправляемым, и кончилось тем, что у него отобрали главнокомандование. Но проконсулы, продолжавшие войну с Митридатом, тоже не имели успеха.

В 66 г. до н. э. народный трибун Манлий поручил Помпею, который после окончания войны с пиратами стоял с войском на Востоке, довести до конца войну. Нужно сказать, что он с блеском выполнил это поручение и после полной победы над Митридатом (63 г. до н. э.) провел реорганизацию Переднего Востока. Малая Азия и Сирия были включены в Римскую империю, и вновь завоеванные земли окружены кольцом малых и средних восточно-эллинистических государств, политически зависящих от Рима. Эти завоевания, к которым в 58 г. до н. э. прибавился Крит, означали сильное расширение империи на Восток. Они охватывали территории сильно «овосточенной» греческой цивилизации. В Риме эти завоевания произвели огромное впечатление.

Цезарь в 67–66 гг. до н. э. поддержал законодательные предложения в пользу Помпея. При этом вряд ли им руководила задняя мысль освободить себе путь с помощью удаления Помпея из Рима. Цезарь был достаточно реальным политиком, чтобы понимать, что отсутствие Помпея вполне компенсировалось фактической властью, которую тот сосредоточил в своих руках. На самом же деле оказалось, что чем ближе становилось возвращение Помпея с войском, тем больше над политическим развитием Рима довлела эта концентрация власти. Ситуация в большой степени определялась стремлением сената и отдельных политиков несколько ограничить эту власть.

К этим политикам принадлежал Цезарь, неоднократно сотрудничавший в то время с Крассом, влиятельнейшим политиком вне партии оптиматов и благодаря своему богатству имеющим большую силу также с экономической точки зрения. В этих попытках Цезаря действовать на переднем плане отчетливо проявляются черты его личности. В полном свете она предстает во всех мерах, касающихся в первую очередь пропаганды. Сюда относятся две речи 68 г. до н. э. В этом году умерла его супруга Корнелия, и вопреки обычаям Цезарь произносит надгробную речь в честь собственной жены. Тогда же представилась еще одна возможность для подобной речи: в преклонном возрасте умерла тетка Цезаря, вдова Ма́рия. Сохранился отрывок этой речи, который по своей монументальной композиции и торжественности стиля позволяет представить, какими средствами воздействия обладал Цезарь как оратор:

«Род моей тетки Юлии по матери восходит к царям, по отцу же — к бессмертным богам. Ибо от Анка Марция (четвертого римского царя) происходят Марции-цари, имя которых носила ее мать; от Венеры происходит род Юлиев, к которому принадлежит наша семья. Таким образом, в ее роде продолжает жить величие царей, которые являются самыми могущественными среди людей, и святость богов, в чьей власти находятся даже цари».

Если в этой речи Цезарь прославил свою семью, а заодно и себя, то он еще больше тронул сердца народа, когда приказал нести портрет Ма́рия в похоронном кортеже, что было запрещено со времен Суллы; толпа застонала, увидев портрет своего героя, и сердца людей устремились к тому, кто так успешно их когда-то завоевал. Когда Цезарь был эдилом (65 г. до н. э.), он распорядился восстановить победные монументы Мария, уничтоженные Суллой по решению сената и римского народа. Должность эдила вообще предоставляла широкие возможности для завоевания благосклонности масс. Цезарь заботился о подведомственных ему зданиях, отремонтировал Аппиеву дорогу и прежде всего устраивал весной и осенью пышные игры, расходы на которые он перекладывал на своих коллег, однако успех доставался ему. Особенно Цезарь завлек народ поминальными играми в честь своего отца, которые он задним числом устроил в том же году. В них сражались триста двадцать гладиаторов в серебряных доспехах.

Долги Цезаря чудовищно росли, так как выборы тоже стоили денег. Но даже эти трудности не заставили Цезаря свернуть с намеченного пути. Когда на выборах верховного жреца (63 г. до н. э.) самый перспективный встречный кандидат Катул, глава оптиматов, предложил Цезарю деньги, чтобы тот сиял свою кандидатуру, Цезарь отказался, снова одолжил деньги на предвыборную кампанию и победил. Однако долги были так велики, что в день выборов Цезарь сказал матери: теперь он либо вернется домой верховным жрецом, либо отправится в ссылку. По истечении срока преторских полномочий долги Цезаря достигли такого размера, что кредиторы не выпустили его из Рима в его провинцию. Только поручительство Красса сделало возможным отъезд. Год наместничества в Испании (62 г. до н. э.) позволил Цезарю поправить финансовое положение; если при этом его управление провинцией сочли хорошим, то можно себе представить, какие богатства выкачивали из провинций другие наместники.

Цезарь владел и более тонкими формами пропаганды. Например, рекламируя самого себя, он при этом как бы отступал на задний план. Сюда относятся шаги, которые Цезарь предпринял, поддерживая по законам Габиния и Манлия Помпея и одновременно рекомендуя народу и его, и себя. В 63 г. до н. э. он высказался за закон народного трибуна Тита Лабиена, который позже стал в Галлии самым блестящим полководцем. Закон предусматривал для Помпея особые почести за заслуги. Когда в 63 г. до н. э. Цезарь стал претором, он сразу же предложил закон о завершении строительства храма Юпитера на Капитолии; в 78 г. до н. э. восстановление было поручено вождю оптиматов Катулу, освятившему в 59 г. до н. э. еще недостроенный храм. Цезарь предложил отобрать у Катула это поручение и передать Помпею, имя которого появилось бы на храме вместо имени Катула. При этом Цезарь перед всем народом осрамил главу оптиматов, запретив ему подниматься на ораторскую трибуну. Даже если немедленное вмешательство сенаторов помешало принятию закона, пропагандистское воздействие на народ и Помпея осталось.

Когда потом при энергичной поддержке Цезаря народный трибун Метелл предложил выбрать консулом Помпея в его отсутствие и поручить ему защиту Италии от мятежного Катилины (см. далее), дело дошло до беспорядков. Сенат объявил осадное положение и прекратил служебные полномочия Цезаря и Метелла. Метелл в знак протеста отправился к Помпею. Цезарь же снял должностные знаки отличия и уединился в своем доме. Он призвал к спокойствию народ, который требовал от него возобновить свою деятельность, и сенату не оставалось ничего иного, кроме как отозвать ввиду такой лояльности запрещение на исполнение служебных обязанностей. Дело закончилось ничем, но благодаря ловкому поведению Цезаря пропагандистский эффект был обеспечен.

Такую же похвальную сдержанность Цезарь проявил в скандале с Публием Клодием Пульхром, одним из отъявленных беспутных прожигателей жизни, о котором ходили самые нелицеприятные слухи. Он влюбился во вторую жену Цезаря Помпею и посчитал удобной возможностью для свидания праздник богини плодородия и женщин, куда допускались только женщины. Этот праздник отмечался в доме верховного жреца и претора Цезаря. Переодевшись в женское платье, он проник в дом, но обман был раскрыт и Клодию с трудом удалось убежать. Цезарь послал жене письмо с уведомлением о разводе, но когда Клодий был привлечен к суду за религиозное преступление, Цезарь как свидетель заявил, что ничего не знает. На вопрос, почему он развелся с женой, он ответил, что жена Цезаря должна быть вне подозрений. Трудно сказать, насколько он использовал свой успех у женщин в политических целях.

Благодаря браку с уже упомянутой Помпеей (67 г. до н. э.) он породнился с Помпеем. Дружба с Крассом, похоже, удалась через спальню его жены Тертуллы; перезрелая пятидесятилетняя женщина, как и другие, делала ему недвусмысленные авансы. В донжуанском списке Цезаря фигурируют Лодия, жена Габиния, Сервилия, мать его убийцы Брута, и Марция, жена Помпея, который воспринял этот факт трагичнее, чем Красс, но тем не менее не допустил, чтобы любовные конфликты повлияли на его политику.

Излюбленным средством межпартийной политической борьбы, которое при определенных условиях могло привести к выводу из игры противника, был политический процесс. Цезарь мастерски пользовался и этим пропагандистским инструментом. Самым наглядным примером является процесс против Гая Рабирия, который он вел вместе с Лабиеном в 63 г. до н. э. Рабирий обвинялся в том, что во время мятежа 100 г. до н. э. убил народного трибуна Луция Сатурнина. Позже это обвинение было признано несправедливым. Лабиен прибегнул к древнему закону, предусматривающему чудовищное наказание (бичевание и повешение) за государственную измену. Такие процессы вели два судебных следователя. Одним из них был назначен Цезарь. Рабирий апеллировал к народу, но прежде чем дело дошло до голосования, народное собрание хитрой уловкой было распущено: спустили красный флаг на Яникуле, что в древние времена сигнализировало об угрозе со стороны врага. После этого любое собрание прерывалось, поэтому процесс был прекращен без возможности возобновления.

На новом процессе при обыкновенном составе суда Рабирия оправдали. Если подумать, что состав преступления был налицо, что был искусственно введен давно не применяющийся, отличающийся особой жестокостью закон и, наконец, что процесс был умышленно прерван перед вынесением решения, то нельзя отделаться от впечатления эффектной демонстрации. Дело было не в личности и вине Рабирия, а в том, что Цезарь и Лабиен, которые стояли за этим, хотели подчеркнуть всей силой правовых принципов, что ни один гражданин не может быть казнен без предварительного опроса народа. Правда, сенат, следуя обычному праву, мог отменить апелляционное право введением осадного положения, так называемым чрезвычайным постановлением сената (senatus consultum), но партия популяров нигде не признавала этого обычного права. В процессе Рабирия получилось так, что его вынудили прибегнуть к апелляции. И роспуск народного собрания перед голосованием, которое оправданием Рабирия могло бы легализовать чрезвычайное постановление сената, был таким мастерским ходом, что трудно не подумать о хорошо рассчитанной игре, где снова чувствуется умелая рука Цезаря.

Характерно, что в начинаниях, преследующих пропагандистскую цель, Цезарь всегда выступает на авансцене событий. В других же случаях, когда речь идет о захвате власти, он остается в тени. Самое деятельное участие Цезарь принял в попытках добиться гражданского права для транспаданов. Эти жители северной долины По во время союзнической войны не получили гражданского права, только позже им предоставили ограниченное гражданское право, так называемое латинское. Это их не удовлетворяло, тем более что романизация значительно продвинулась. На обратном пути из Испании после окончания квестуры (67 г. до н. э.) Цезарь посетил этот район и начал защищать интересы транспаданов, правда, сначала безуспешно. Этим заступничеством за союзников он продолжил традицию популяров. Когда Цезарь стал цензором (65 г. до н. э.), ему не удалось внести транспаданов в список римских граждан. Сначала пришлось только заступаться за них в отдельных случаях, как сделал Цезарь в 63 г. до н. э. в деле против проконсула, которого он обвинил в убийстве одного транспадана. Но саму цель Цезарь никогда не терял из вида.

Обещающими успех казались некоторые попытки Цезаря обеспечить себе ведущее положение с помощью законодательства. Первая попытка касалась Египта. Царь Птолемей Авлет XIII, убивший своего предшественника и занявший египетский трон, в 65 г. до н. э. был изгнан своими подданными. В Риме ходили слухи, что убитый царь завещал свою страну римскому народу. Беспорядки в Египте предоставили наилучшую возможность востребовать наследство. Цезарь по предложению народных трибунов стремился получить это поручение, что сразу же дало бы ему войско и мощную военную и экономическую базу и ликвидировало бы перевес Помпея. В сенате дело представлял Красс. План провалился из-за сопротивления сената, и не в последнюю очередь из-за еще молодого, но красноречивого Цицерона.

С тем же противником Цезарь и Красс столкнулись при второй, широко задуманной попытке продвинуться через законодательство. Незадолго до конца 64 г. до н. э. народный трибун Рулл внес проект широкомасштабного аграрного закона. Законопроект состоял в следующем. Для поселения неимущих граждан, живущих в Риме за счет государственного распределения зерна, выделялась плодородная земля Кампании, последняя государственная земля, оставшаяся в Италии после прежних поселений. Кроме того, через покупку на свободном рынке нужно было приобрести свободные земельные участки для поселенцев. Для получения необходимых денег назначались десять комиссаров с особыми полномочиями. Они должны были продавать общественную землю в провинциях, то есть решать, что являлось государственной, а что частной собственностью.

Огромная политическая и экономическая власть сосредоточилась в руках комиссаров, которые на пять лет получали полномочия претора. Из поселенцев в случае необходимости можно было сформировать войско. Способ проведения выборов был таков, что Цезарь и Красс могли бы легко стать во главе комиссии. Но избранному в 63 г. до н. э. консулом Цицерону удалось отбить эту атаку на положение сената и оптиматов. Поскольку Цезарь и Красс действовали в тени, поражение их не очень коснулось. Социальные планы законодательного проекта Рулла, грандиозную программу поселения Цезарь позже почти полностью осуществил.

Капитолийская волчица. Символ Рима

Еще менее явным было участие Цезаря в попытках, подрывающих основы законодательства, — в обоих заговорах Катилины. Первый заговор имел место в начале 65 г. до н. э. В этом году Красс был избран цензором, а Цезарь — эдилом. Луций Сергий Катилина являлся обремененным долгами, пользующимся дурной славой приверженцем Суллы. Кандидатуру Катилины на должность консула отклонили, так как его ожидал процесс за вымогательство. Избранные в 65 г. до н. э. консулами Пет и Сулла тоже потеряли свои должности из-за процесса, на котором была признана их виновность в недозволенной покупке голосов (предположительно на деньги Красса), и обвинители заняли их место. Теперь они хотели вместе с Катилиной и другими сторонниками насильственно занять консульство, убив новых консулов и занимающих враждебную позицию сенаторов. Тогда Красс стал бы диктатором, а Цезарь — его помощником, начальником конницы (magister equitum).

Наместником в Испанию послали разорившегося молодого патриция Гая Кальпурния Пизона, чтобы он поддержал заговор из этой провинции, надеялись также активизировать транспаданов. Планы были выданы, консулы под военным прикрытием вступили в должность 1 января 65 г. до н. э., и покушение отложили на более поздний срок. Между тем в Испании убили Пизона. Насколько далеко зашло участие Цезаря и Красса, остается неизвестным; вполне возможно, что они поощряли заговор, чтобы им поручили его подавление, и таким образом Цезарь и Красс получили бы в свое распоряжение войско. Во всяком случае, они не были скомпрометированы, тем более что ничего не произошло.

Но то, что связь с Каталиной существовала, обнаружилось в 64 г. до н. э., когда Цезарь был председателем суда присяжных (iudex quaestionis) и в качестве такового осудил двух сулланцев, участвовавших в проскрипциях; но когда потом перед его судом предстал Катилина, Цезарь оправдал его, хотя тот ничего не отрицал — яркий пример того, насколько Цезарь как судья руководствовался политикой. Он тогда считал, что Катилина может ему еще понадобиться. Катилина баллотировался в консулы в 63 г. до н. э., и казалось, что все складывается для него благоприятно. По-видимому, Красс и Цезарь его поддерживали, и даже баллотировавшийся вместе с ним Антоний принадлежал к его клике. Но консульство способного на все человека, за которым стояли вожди партии популяров, показалось сенаторам слишком опасным. Они поступились чувством чванства своей социальной принадлежности и выбрали «нового человека», Цицерона.

Когда на следующий год Катилина увидел, что его избрание в консулы снова натолкнется на сопротивление манипулируемого Цицероном сената, он решился на насилие. Намерение убить руководящего выборами Цицерона было разоблачено, но, несмотря на это, второй заговор распространился и приобрел гораздо больший размах, чем первый. Теперь Катилина под лозунгом погашения долгов, «новых финансовых списков», собрал вокруг себя обанкротившихся потомков жертв Суллы, а также нажившихся на проскрипциях, которые тоже обанкротились из-за расточительства, сформировал в Этрурии войско. Когда все попытки достичь цели в Риме другими путями закончились неудачей, он отправился в Этрурию. Но при этом оставил в Риме определенное число заговорщиков. Они должны были в случае, если Катилина появится с войском перед городом, поднять восстание и начать грабеж, поддержав его таким образом изнутри.

Через несколько недель Цицерону удалось предотвратить новое покушение на свою жизнь и наконец изобличить главных заговорщиков и арестовать их. Хотя между тем вышло чрезвычайное постановление сената и тем самым было объявлено осадное положение, Цицерон добился голосования сената по поводу их казни. В дебатах первые ораторы высказались за «высшую меру», то есть за смертную казнь. Только Цезарь уклонился от голосования. Не подвергая сомнению законность казни, он объявил ее нецелесообразной не только потому, что при всей формальной допустимости казнь такого известного гражданина без права апелляции может наделать шуму: она может быть воспринята как противоречащая законам и обычаям, которые служат для защиты граждан от произвола чиновников. Поэтому он предложил пожизненное заключение в италийских общинах.

Напоминание Цезаря о воздействие казни на общественное мнение произвело впечатление. Предыдущие ораторы сняли свое предложение, а следующие присоединились к Цезарю, и только после возобновления дебатов Катону в его страстной речи, где он сослался на государственную безопасность, которой угрожала мягкость Цезаря, удалось настоять на смертной казни; она состоялась в тот же день.

Выступление Цезаря было дипломатическим шедевром. Не оспаривая законность чрезвычайного постановления сената, он снял с себя ответственность за последствия этих полномочий сената, которые популяры всегда подвергали сомнению. Цезарь дистанцировался от смертной казни, правовые основы которой оспаривались, и мы можем предполагать, что человек, сделавший позже милосердие (dementia) добродетелью правителя, совершил это не только по расчету. Цезарь сделал для спасения арестованных все, что было возможно в тот момент, и одновременно осудил их деяния и отмежевался от них. Это являлось необходимым, так как ходили слухи о связях Цезаря и Красса с Катилиной. Насколько далеко они зашли, остается неизвестным. То, что они существовали в конце 64 г. до н. э., доказано.

Вожди оптиматов прилагали все усилия, чтобы вместе с катилинариями расправиться с обоими предводителями популяров. Травля привела к открытой угрозе Цезарю со стороны молодых всадников, которые охраняли заседание Сената; Красс предусмотрительно не явился на решающее заседание. Но оба своевременно отдалились от Катилины. Красс передал Цицерону анонимное письмо, где сообщалось о планах Катилины, и когда в следующем году доносчики обвинили Цезаря в участии в заговоре, он для оправдания обратился к Цицерону. Тот подтвердил, что Цезарь по собственной инициативе сообщил ему о заговоре. Цезарь настоял, чтобы одному из доносчиков не было выплачено ожидаемое вознаграждение, и как претор сам принял меры против остальных, а толпа восторженно его поддержала.

В то время Катилина, для борьбы с которым Метелл хотел послать Помпея с его войском, в военном отношении был уже уничтожен. Пять лет занятий чистой внутренней политикой имел за собой Цезарь, когда после 62 г. до н. э. он как пропретор принял управление провинцией в Испании. Цезарь продемонстрировал мастерское владение всеми средствами внутриполитического воздействия от пропаганды управления и законодательства до тайных троп интриги и заговора. Но результат этой ловкой игры, которую Цезарь вел на краю финансового банкротства, был незначительным. Разумеется, он являлся человеком, с выдающимся умом и знаниями которого следовало считаться. Но то, чего добился за короткое время Гай Гракх в начале революции, управляя Римом и Империей Форума, через шесть десятилетий было невозможно, потому что теперь всякий знал средства и пути, сделавшие это возможным.

Силу противников и конкурентов Цезаря можно было сломить только силой; к тому же с Востока в Рим вернулся могущественнейший человек, Помпей. Но путь к такой силе вел через консульство к наместничеству с чрезвычайной военной властью. Цезарь прошел его без колебаний. Будучи пропретором в Испании, он поправил свое финансовое положение, а многочисленный военные успехи способствовали тому, что он привез домой титул императора и претензию на триумф. Когда в середине 60 г. до н. э. он вернулся в Рим, то сразу же начал подготовку к триумфу и выборам в консулы. Однако в Риме полагалась личная заявка кандидата. Для этого Цезарь должен был перейти священную границу города, померий. Но это означало потерю командной власти (imperium), предпосылки для триумфа. Поэтому Цезарь попросил сенат освободить его от личной заявки на выборы. Но когда Катон устроил обструкцию и воспрепятствовал своевременному решению сената, Цезарь еще раз проявил качества трезвого политика: он отказался от триумфа и явился в город как кандидат в консулы.

Избрание Цезаря было таким несомненным, что его противники могли только надеяться протащить своего кандидата вместо близкого Цезарю второго кандидата на консульскую должность. Это удалось с помощью больших финансовых усилий, и Цезарь получил себе в коллеги того самого Бибула, вместе с которым он занимал должность эдила, ярого оптимата. То, что противники Цезаря хорошо знали его цели, доказывает постановление, предусмотрительно принятое ими. Еще до вступления в должность консулам по истечении срока их полномочий поручался «как провинция» надзор за государственными лесами и пастбищами в Италии. Таким способом надеялись воспрепятствовать чрезвычайному главнокомандованию Цезаря.

В подобном положении оказался и Помпей. В начале 61 г. до н. э., вернувшись в Италию из беспримерного победоносного похода после наведения порядка в покоренных землях, он распустил войско, однако в любое время мог снова призвать в строй своих ветеранов. Потом Помпей пышно отпраздновал заслуженный триумф и по праву мог считать себя первым человеком в Риме. В течение 60 г. до н. э. он надеялся при поддержке дружественных чиновников и народных трибунов извлечь внутриполитические выгоды из своих побед. В основном речь шла об утверждении мер, которые он предпринял на Востоке, так называемых «Acta Pompei», и о наделении землей его демобилизованных солдат. Но в обоих случаях оптиматы вели политику проволочек, которая дошла до обструкции; Помпей ничего не добился. Как и Цезаря, его тоже остановили оптиматы, использовавшие все средства, чтобы помешать концентрации власти в руках отдельных политиков. Что могло быть естественнее, чем объединиться против общего врага? При этом было бы желательно привлечь к сговору третьего самостоятельного политика — Красса. Цезарь, как и с Помпеем, постоянно поддерживал с ним близкие отношения и часто сотрудничал, но в тот момент Красс из-за антипатии к Помпею переметнулся к оптиматам. Цезарю удалось помирить обоих противников; он хотел бы привлечь также и Цицерона. Но тот проявил сдержанность.

Так в конце 60 — начале 59 гг. до н. э. был заключен так называемый первый триумвират, исключительно приватная договоренность, согласно которой три участника торжественно обязались сотрудничать в политике и не предпринимать того, чего не одобрил бы один из них. Договоренность сначала держалась в секрете. Триумвиры надеялись манипулировать сенатом и народным собранием через своих сторонников и во время консульства Цезаря управлять событиями на свой лад. Союз был укреплен браком Помпея с дочерью Цезаря Юлией. Хотя это был политический брак, Юлия являлась связующим звеном между обоими политиками. Сам Цезарь третьим браком женился на Кальпурнии, дочери Луция Кальпурния Пизона, который вместе со сторонником Помпея Авлом Габинием планировался кандидатом на следующее консульство.

Цезарь начал свое консульство с попытки честного сотрудничества со своим коллегой. Но когда Цезарь предложил новый аграрный закон, возобновляющий неудавшуюся попытку Рулла в 63 г. до н. э., разразился конфликт. Цезарь отказался от многого, что при предыдущих предложениях наталкивалось на сопротивление. Кампанию исключили из раздачи земли, другая земля должна была приобретаться на свободном рынке по общепринятой стоимости, средства для этого должны были поступить из трофеев Помпея и доходов завоеванных им провинций. Поселенец не мог продавать землю в течение двадцати лет, потом он становился неограниченным собственником. Комиссия из двадцати человек должна была наблюдать за осуществлением плана. Цезарь отказался от членства в этой комиссии. Теперь он не нуждался в такой должности. Сенат без существенных встречных аргументов устроил обструкцию законопроекту, которую Цезарь не смог преодолеть даже своей должностной властью. После этого он представил законопроект народному собранию. Противники опять устроили обструкцию. Бибул грозил во что бы то ни стало помешать принятию закона. Он постоянно ссылался на неблагоприятные предзнаменования и для безопасности — как консул Бибул имел на это право — все дни года, предназначенные для собраний, объявил праздничными днями.

Когда Цезарь, несмотря на это, добился принятия своих законов, формально они считались недействительными, но это был единственно возможный ответ на злоупотребления религиозными предписаниями со стороны противников, которые превращали их в фарс: зачем ему увязать в хитросплетении религиозных обычаев, раз его противники сами их больше не уважали?

При принятии законопроекта народом не обошлось без уличных беспорядков. Сенат не осмелился прибегнуть к чрезвычайному постановлению; наконец сенаторы принесли требуемую в законе клятву, которая обязывала их к его соблюдению. Руководство комиссией двадцати получили Помпей и Красс. Бибул демонстративно прекратил исполнение служебных обязанностей, не выходил из дома и ограничился тем, что формально мешал деятельности Цезаря эдиктами и вел пропагандистскую войну против своего коллеги.

В последующее время своего консульства Цезарь добился принятия еще одного аграрного закона, который на этот раз касался также и земель Кампании. Тогда как первый аграрный закон пошел на пользу в основном ветеранам Помпея, этот дал средства для существования столичным семьям, среди которых предпочитались многодетные; было расселено двадцать тысяч римских граждан, восстановлена разрушенная во время Второй Пунической войны Капуя. Пусть даже для Цезаря было выгодным воздействие этих законов на народ, их фактическое значение выходило далеко за рамки этого соображения. Цезарь не остановился на том, что претворил в жизнь предшествующие попытки, они нашли продолжение в последующих мерах, нацеленных на преобразование Италии, всю территорию которой теперь населяли римские граждане. Точно так же, как в этих законах Цезарь вышел за узкие границы города Рима и имел в виду всю Италию, так и другие законы его консульства предусматривали заботу обо всей империи.

Для налоговых арендаторов были снижены чересчур высокие цены за аренду. Естественно, это пошло на пользу в первую очередь богатым слоям населения и расположило к Цезарю всадников. Но и бремя провинций было облегчено более низкими ценами за аренду налогов. Цезарь постоянно предостерегал налоговых арендаторов от слишком высоких требований. На пользу провинциям особенно пошли два закона о провинциальном управлении и вымогательстве. Второй имел силу по всей империи.

В нем указывалось, какие поборы запрещались администраторам провинций, и определялся круг соответствующих лиц. Был установлен способ правовых действий против нарушений, и добавилось много отдельных постановлений об управлении провинциями. Наконец, во многих законах были легализованы «Acta Pompei». Египетский вопрос, который оставался открытым с 65 г. до н. э., уладили с помощью союза с вернувшимся между тем в Александрию Птолемеем Авлетом. Он добился признания, предоставив Помпею вспомогательные войска для его похода на Иудею, но еще больше крупными денежными суммами для власть предержащих.

Весь год обе стороны вели активную пропаганду. Противники триумвиров не всегда терпели неудачу. Сюда относится довольно темное дело доносчика Веттия, сыгравшего неприглядную роль после заговора Катилины. Цезарь воспользовался им, чтобы раскрыть предполагаемый заговор убить Помпея, в котором якобы участвовали Лукулл, Цицерон и претор Домиций Агенобарб, один из ультрапартии оптиматов. Веттий действовал неумело, запутался в противоречиях и в ночь после своего признания был задушен по приказу Цезаря. Неясно, имели ли показания Веттия реальную основу или его использовали как агента-провокатора.

Но больше всего Цезарь был заинтересован в сохранении командной позиции после истечения срока своего консульства, в противном случае его обязательно привлекли бы к суду и расправились в судебном порядке; одни только нормальные возражения против его должностных действий и законов давали достаточно поводов для этого. Вместо задуманной оптиматами изоляции в должности инспектора лесов и пастбищ народный трибун Вациний предложил Цезарю в качестве провинции Галлию по эту сторону Альп (Gallia Cisalpina = долина По вместе с Иллирией) на восточном побережье Адриатического моря (часть современной Югославии) и войско из трех легионов. Наместничество должно было длиться пять лет после истечения срока консульства Цезаря.

Таким образом, Цезарь получал чрезвычайное главнокомандование, которое из-за близости к Риму делало возможным оказывать непосредственное влияние на обстановку в городе. Когда скоропостижно скончался Метелл Целер, управлявший провинцией Галлия по ту сторону Альп (Gallia Transalpina = Прованс и Лангедок), сенат по предложению Помпея добавил эту провинцию с одним легионом к предоставленным народом Цезарю. Возможно, сенат надеялся, что Цезарь потерпит крах из-за обстановки в Галлии, которая в последнее время сильно осложнилась и была близка к кризисной.

Прежде чем отправиться в свою провинцию, Цезарю нужно было позаботиться о стабильности обстановки в Риме. Вероятно, поэтому он, чтобы стать недосягаемым, вступил в должность главнокомандующего, так как в сенате уже начались дебаты по поводу законности его должностных действий. Но сначала Цезарь остался у стен Рима. На следующий год консулами были избраны кандидаты триумвирата Габиний и Пизон, и поэтому руководство государством осуществлялось по замыслам Цезаря, Помпея и Красса. Но оппозиция тоже выставила своих магистратов, и ее важнейшие представители оказались таким образом парализованы. Одним из них был Цицерон.

Цезарь долго его обхаживал, хотел привлечь в триумвират, предлагал ему должность легата (помощник полководца) в своей провинции, но тщетно. Цицерон по убеждению остался в оппозиции к нему. Когда Цицерон однажды в одной из речей слишком явно обнаружил это противостояние, Цезарь начал ответные действия. Старый враг Цицерона Клодий, слишком молодой для магистрата и не имеющий права быть народным трибуном, так как принадлежал к патрициям, уже давно хотел перейти в сословие плебеев, чтобы, став народным трибуном, утолить свою жажду деятельности, личную ненависть и стремление к мести. Для этого требовалось, чтобы его усыновил плебей и разрешили жрецы. Цезарь долго не давал разрешения. Теперь же с его разрешения и согласия его коллег-жрецов все прошло быстро, и не было никаких сомнений, что Цицерону грозит непосредственная опасность. Когда он отверг все предложения Цезаря, в начале 53 г. до н. э. последовал удар.

Клодий, теперь народный трибун, внес на рассмотрение закон, согласно которому римский гражданин мог быть казнен без права апелляции или изгнан, а его имущество конфисковано. Цицерон, в которого метил закон из-за поведения в отношении катилинариев, напрасно обращался с просьбами к Помпею и Цезарю. Было слишком поздно, закон приняли, и Цицерон добровольно отправился в ссылку в Салоники. Сброд, подстрекаемый Клодием, разрушил его дом. Непосредственно после этого Цезарь отбыл в свою провинцию, куда его призывали неотложные дела. Катан был удален из Рима только после его отъезда. Он получил поручение отправиться на остров Кипр, где правил брат Птолемея Авлета, под предлогом, что царь поддерживал пиратов. К тому же Катан получил должность квестора с полномочиями претора, странная ирония судьбы для человека, который всегда высказывался против чрезвычайной власти.

ЗАВОЕВАНИЕ ВЛАСТИ ГАЛЛИЯ

Девять лет Цезарь оставался в своей провинции, за это время он присоединил к Римской империи большие территории и продвинул ее границы от верхнего течения Роны и Севенн до Атлантического океана, Ла-Манша и Рейна. Нет необходимости подробно рассказывать о военных действиях за эти девять лет, тем более что многие из них известны из собственного описания Цезаря. Важнее осветить историческое и политическое значение, а также основные черты военного и политического развития.

Галлия, страна внутри вышеназванных границ, была населена преимущественно индогерманскими кельтами, которые населяли также Британию и Южную Германию, кроме того, в процессе миграции заняли долину По, некоторые территории по нижнему течению Дуная до Балкан и продвинулись до Малой Азии (галаты). В Южную Германию они пришли приблизительно на рубеже двух веков, отступая под напором германцев, которые надвигались с севера и уже начали переходить Нижний Рейн, а приблизительно с 70 г. до н. э. — Верхний Рейн.

Галлия была разделена на отдельные племена, которые раньше в большинстве случаев управлялись царями, теперь же преимущественно родовой знатью. Между ними существовали широко разветвленные клиентельные отношения, так что отдельные общины занимали доминирующее положение. Такие клиентельные отношения были внутри управляемых аристократией племен, и в большинстве из них имелись две группировки, одна монархическая, другая аристократическая. Рим еще в начале II в. до н. э. утвердился в южной части, чтобы обезопасить сухопутный путь в Испанию, и закрепил эти владения в войне с господствующими тогда арвернами (Овернь), однако их политическая власть за Севенны не распространялась (122 г. до н. э.). Тогда была образована провинция Нарбонская Галлия (Gallia Warbonensis).

Незадолго до того, как Цезарь вступил в свою должность в Галлии, возобновились беспорядки. Господство над Галлией, точнее, над Средней Галлией между Севеннами, Гароной, Марией и Сеной, перешло от арвернов к эдуям (в Бургундии), но теперь оспаривалось секванами (Северный Эльзас, Франш-Конте). К завоеванию господства секваны привлекли германские племена свевов с Ариовистом во главе, которые продвинулись через Верхний Рейн. С их помощью секваны одержали победу у Магетобриги (62 г. до н. э.), наложили на эдуев дань и лишили их господства, однако сами попали в зависимость от Ариовиста; они вынуждены были принять его германцев на свою территорию и отдать им часть пахотной земли. Ариовист собирался на галльской земле основать германскую империю и взять власть в свои руки. Эдуи с давних времен были признаны Римом союзниками, и глава правящей у них аристократической партии Дивитиак лично прибыл в Рим просить помощи. Сенат рекомендовал тогдашнему наместнику галльской провинции вступиться за эдуев и прочих друзей Рима, но практических последствий эта рекомендация не имела.

С другой стороны, в консульство Цезаря по его поручению Ариовист получил от сената и народа почетное звание друга римского народа. По-видимому, Цезарь надеялся удержать его от дальнейших наступлений, чтобы положение осталось неразрешенным. А может быть, Цезарь хотел ангажировать Ариовиста, чтобы позже воспользоваться его помощью. Цезарь не мог из Рима полностью оценить сложную обстановку в Галлии. Только в течение первых лет своего наместничества Цезарь получил о ней полное представление. При чтении 1-й книги Цезаря о Галльской войне глубочайшее впечатление производит то, как он, прежде всего в диалогах с Ариовистом, это полученное представление сразу же претворил в политическую акцию.

Дело в том, что гельветы (между Верхним Рейном, Альпами, Женевским озером и швейцарской Юрой) решили избавиться от германского давления, пройти через Галлию и поселиться в плодородных землях севернее Жиронды. С этим был связан тайный план монархистских вождей гельветов (Оргеторик), эдуев (Думнорик) и секванов (Кастик) использовать этот переход для установления монархии в трех племенах и вместе оспаривать господство Ариовиста. Однако гельветы прознали об этом плане и устранили Оргеторика.

Мы видим, какой тяжелой была обстановка в Галлии. Цезарь узрел в этом прежде всего угрозу для провинции, так как гельветы хотели пройти через земли алоброгов, северного племени провинции Савойя. Это было небезопасным, так как алоброги совсем недавно собирались поднять восстание. Когда гельветы начали переговоры о проходе, Цезарь их задержал, пока не обезопасил границы провинции земляными укреплениями, и силой пресек попытку гельветов перейти через Рону. Тогда гельветы двинулись между Роной и Юрой через земли секванов в земли эдуев. Цезарь счел опасным для провинции расселение гельветов севернее Жиронды, главным образом в районе Тулузы, который не имел естественных границ от новой территории поселения гельветов. Поэтому Цезарь перешел границу провинции до того, как эдуи попросили его о помощи.

Их послы встретили его на галльской территории, но он, естественно, воспользовался этой возможностью, чтобы оправдать свои действия защитой союзников. Несмотря на трудности, возникшие у эдуев из-за Думнорика, Цезарь после длительного преследования и нескольких стычек в тяжелом сражении разбил гельветов у Бибракте, главного города эдуев. Уцелевшие вернулись в свои земли и снова начали охранять границу от германцев.

Эта победа сильно укрепила положение Цезаря. Послы галльских племен прибыли поздравить его и попросили разрешения созвать собрание представителей всех племен Средней Галлии. Это означало признание Рима новым претендентом на господствующее положение. После окончания собрания представителей галлы попросили у Цезаря помощи против Ариовиста, который собирался перевести через Рейн других германцев и требовал для них у секванов треть страны. Цезарь, дружественно относившийся к Ариовисту, взял на себя роль защитника свободы галлов. При этом он основывался на постановлении сената от 62 г. до н. э., гласившего, что наместник должен защищать эдуев.

Когда Ариовист напомнил о своих прежних правах на Галлию, которые он получил от римлян, Цезарь с высочайшей дипломатической ловкостью истолковал постановление сената от 121 г. до н. э. о неприсоединении территории арвернов, как его желание оставить Галлии свободу, которую он, Цезарь, теперь должен защищать. Эти соображения, свидетельствующие о том, что Цезарь в дипломатической игре полностью овладел обстановкой в Галлии, были высказаны в личной беседе между Ариовистом и Цезарем, который вышел ему навстречу с войском в Эльзас. При полном несовпадении точек зрения оставалось только вооруженное столкновение.

После долгого маневрирования сражение закончилось полной победой Цезаря (так называемая битва при Мюльхаузене, 58 г. до н. э.). Ариовист и большая часть германцев бежали через Рейн, другие же остались на левом берегу. Таким образом, Рим завоевал господствующее положение во всей Средней Галлии, легионы не вернулись в провинцию, а ушли на зимние квартиры в земли секванов, тогда как Цезарь использовал зимнюю паузу для того, чтобы проследить за порядком в долине По.

Быстрый захват власти Римом свидетельствует не только о внутренней слабости кельтства, он являлся также предупреждением галлам и на севере страны. Это были племена белгов, земли которых лежали севернее Сены и Марны до устья Рейна. Они частично смешались с германцами, перешедшими через Рейн, и считались очень боеспособными. Эти племена объединились против продвижения римлян на север. Воздержались от союза только ремы и подчинились Цезарю, когда он в феврале 57 г. до н. э. начал наступление на белгов.

Римский военный лагерь. В центре большая палатка полководца, по бокам палатки командиров, сзади жертвенник. Лагерь окружен рвом и земляным валом

В твердой уверенности, что лучшей защитой является нападение, Цезарь, получив известие об объединении белгов, набрал в Верхней Италии два новых легиона. Так как в минувшем году Цезарь уже сформировал два легиона, его войско теперь состояло из восьми легионов; таким образом, оно было в два раза больше, чем он получил при вступлении в должность проконсула. Ремы, извлекшие урок из событий в Средней Галлии, подчинились Цезарю и предоставили ему поле деятельности. Для себя же они получили привилегированное положение среди белгов, какое занимали в Средней Галлии эдуи, будучи старыми союзниками Рима.

Так как объединенное войско белгов из-за трудностей с продовольственным снабжением распалось на отдельные контингенты, Цезарь смог напасть на отдельные племена в районах их проживания и покорить их. Самое упорное сопротивление оказали храбрые нервии (район Камбре и Геннегау). Они были побеждены в сражении на Самбре близ излучины По. Внезапное нападение галлов и непросматриваемая, пересеченная оврагами местность помогли врагу сначала иметь успех, и порой ход сражения ускользал из рук Цезаря. Но он преодолел кризисную ситуацию, сражаясь на передней линии с мечом в руках в самых опасных местах. Были покорены также адуатуки и оставшаяся в Бельгии часть кимвров, а после попытки восстания уничтожены или проданы в рабство.

Впечатление от победы являлось таким потрясающим, что не только в Риме были устроены благодарственные торжества невиданной до сих пор продолжительности, но и Цезарь мог считать Галлию покоренной, за исключением Аквитании (между Гаронной и Пиренеями), куда еще не ступил ногой ни один римский солдат. Племенные округа на берегах Бретани и океана сдались легату Цезаря Крассу, сыну триумвира. Цезарь поставил часть легионов на зимние квартиры у белгов, часть — недалеко от границы вновь завоеванных земель (Анжер, Тур, Шартр), а сам снова направился в Верхнюю Италию и той же зимой посетил также и Иллирию.

Но Цезарь слишком оптимистично оценил обстановку в Галлии. Отряд, который он оставил для охраны дороги через Большой Сен-Бернарский перевал в Альпах, был изгнан горцами. Когда Красс, стоящий со своими легионами на зимних квартирах далеко на западе (район Анжу), попробовал реквизировать зерно у соседних племен, галлы посадили под замок реквизирующих офицеров, а племена Нормандии и Бретани объединились для защиты своей свободы. Движущей силой были венеты, племя мореходов на южном побережье Бретани. Чтобы одолеть их, Цезарь, задержавшийся в Италии по политическим причинам, приказал построить флот на Луаре. Под командованием молодого Децима Брута он вышел в открытое море, когда Цезарь вернулся в Галлию и взял на себя руководство войной против венетов.

Другие военные контингенты покорили племена от Бретани до Рейна. Но решающую роль сыграла победа на море, которую одержали галеры Брута над парусниками венетов у берегов Бретани: римляне лишили их маневра, перерезав такелажи, а потом потопили. После победы Цезарь свершил ужасающую расправу: предводители венетов были казнены, а жители проданы в рабство. Одновременно Красс умелым маневром с небольшим количеством войск покорил аквитанов. Цезарь предпринял еще один поход на меринов и менапиев (Фландрия и дельта Рейна). Хотя он немногого добился в покрытой густыми лесами местности, но после этой экспедиции мог считать завоевание Галлии законченным.

Теперь следовало охранять завоеванные территории как внутри, так и извне. Как Цезарь до этого уже покарал сопротивление, как восстание, так и теперь он считал Рейн границей Римской империи и карал ее переход, как нарушение государственной границы. Сначала это ощутили на себе германские племена узипетов и тенктеров, которые под напором свевов перешли Рейн и хотели занять земли в Галлии. Цезарь опасался возобновления беспорядков в Галлии и уничтожил германцев в столь сомнительном переплетении дипломатических и военных акций, что его старый противник Катан предложил в сенате выдать Цезаря германцам. Он заявил, что только так можно отвести от города наказание богов за предательские действия и направить его на виновного.

После уничтожения обоих германских племен Цезарь для демонстрации силы перешел через Рейн и построил мост через реку. На правом берегу Рейна он мог опираться на дружественное германское племя. Это были убии, которые позже переселились на другой берег в окрестностях Кельна. Целью перехода через Рейн было усиление положения убиев и охрана рейнской границы военными силами, но более ощутимых результатов он не имел. Мост был разрушен.

Менее демонстративный характер носили два похода в Британию, первый из них состоялся в том же году. На этом острове, как и в Галлии, жили кельты, которые политически взаимодействовали с материковыми кельтами и поддержали их в войне с венетами. Цезарь, несмотря на позднее лето, решился на переправу; за короткое время он многого не успел сделать, к тому же не удалось переправить конницу, и шторм повредил вытащенные на берег корабли. Но Цезарь все-таки отразил атаки на разбитый на берегу лагерь, отремонтировал корабли и без тяжелых потерь вернулся на материк. Если даже результат экспедиции был незначительным, то впечатление, которое произвел в Риме поход на этот легендарный остров, являлось огромным. Сенат снова вынес постановление о продолжительном благодарственном торжестве.

Безрезультатность этой экспедиции побудила Цезаря в следующем году тщательно подготовить новый поход. Это дольше обычного задержало его в Галлии. Цезарь приказал построить на Луаре транспортный флот для пяти легионов и двух тысяч всадников, но позаботился также о безопасности завоеванной страны, которую он собирался покинуть на долгий срок. Цезарь повсюду поддержал дружественные Риму элементы, где монархов, где знать. Сделал Цезарь это, как у треверов, демонстрацией военной силы, и когда начался поход, взял с собой четыре тысячи кельтских всадников под предводительством племенных вождей, которые сопровождали его как заложники.

Думнорик, попытавшийся уклониться от этого, был убит при попытке к бегству. Экспедиция отправилась из Булони, и Цезарь после небольшой войны с британскими племенами продвинулся до Темзы. После неудачной атаки британцев на корабельную стоянку начались переговоры, во время которых Цезарь потребовал заложников и дань. Он отказался от длительной оккупации и вернулся в Галлию, так как там снова обострилась обстановка. Пока Цезарь закреплял успехи извне и, возможно, думал о дальнейших завоеваниях, пришли в движение силы сопротивления, преимущественно в северной части Галлии. К этому добавился еще и неурожай. Оба этих обстоятельства вынудили Цезаря распределить легионы на зимние квартиры по всей стране. Сам он остался в Галлии.

Это разделение легионов спровоцировало недовольных галлов на нападение на отдельные зимние квартиры. Первый удар нанесли в окрестностях Люттиха эбуроны. Они выманили из лагеря полтора легиона и уничтожили. Это вызвало восстание нервиев; они осадили в зимнем лагере легата Цезаря Квинта, брата Цицерона, его деблокировал сам Цезарь. В другом месте были свергнуты или убиты дружественные Риму вожди племен.

Частично подавленное восстание возобновилось в следующем году (53 г. до н. э.). Цезарь ответил набором в Верхней Италии двух легионов. К ним добавился третий, набранный в Верхней Италии еще в 55 г. до н. э. для Помпея, и тот одолжил его Цезарю «ради государства и дружбы». После возмещения потерь Цезарь располагал теперь десятью легионами (приблизительно 50 000 человек). Это подкрепление позволило ему подавить в следующем году восстание в Северной Галлии. Еще до конца зимы Цезарь с четырьмя легионами покарал нервиев и распределил богатые трофеи среди солдат. Потом он пресек беспорядки и неповиновение сенонов (Сане) и карнутов (Шартр), тогда как Лабиен навел порядок у треверов.

Но главной целью было наказание эбуронов. Для их изоляции Цезарь сначала предпринял еще один набег на менапиев и во второй раз перешел Рейн, чтобы новой демонстрацией силы отпугнуть германцев от оказания помощи. Потом он направился против эбуронов, при поддержке соседних кельтских племен густо прочесал всю их территорию, убивая, беря в плен и поджигая все, что попадалось на пути. Племя было истреблено, не удалось только схватить зачинщика, царя Амбиорика. На собрании галльских представителей у ремов Цезарь завершил усмирение судом и жестокой казнью вождя сенонов Акко, который считался подстрекателем восстания. Зимой Цезарь снова отправился в Верхнюю Италию, поставив все войско — шесть легионов под командованием Лабиена — на земле сенонов.

Там, где Цезарь в своих «Записках о Галльской войне» описывает второй переход через Рейн, он включает в повествование экскурс об обычаях галлов и германцев, а также говорит о разнице между этими двумя народами. До того времени считалось, что кельты и германцы принадлежат к одной этнической группе, и германцы были всего лишь менее культурной частью кельтов. Цезарь доказал, что речь идет о двух разных народах. Это доказательство Цезарь приводит в том месте своей книги, где описывает, как он в последний раз ступил на правый берег Рейна.

Разница между двумя народами объясняет, почему Цезарь остановился на Рейне. Цезарь владел тяжелейшим искусством государственного деятеля — остановиться в нужный момент. Он не был вынужден вернуться, как Александр из Индии или Наполеон из Москвы. Цезарь добровольно остановился на Рейне, зная, что там начинается другая страна и другой народ. Там, где ученый удовлетворился бы установлением факта, политик начинает действовать. Фактически Рейн тогда не был рубежом народов. На Нижнем и Верхнем Рейне германские племена уже перешли реку и поселились на левом берегу. Победив Ариовиста, Цезарь изгнал не всех германцев. Но он установил по Рейну границу между двумя народами и включил левобережных германцев в кельтскую область.

Если Цезарь зимой 53/52 г. до н. э. после подавления восстания в Северной Галлии мог считать усмирение окончательным, то это впечатление оказалось ошибочным. Галлы снова зашевелились, и не в последнюю очередь потому, что внутриполитическая обстановка в Риме, о чем мы еще скажем далее, находилась в критической фазе. Они надеялись, что Цезарь в этот момент будет занят в Риме и пустит на самотек дела по ту сторону Альп.

Восстание началось с того, что жители Кенаба (Орлеан) убили всех римских купцов и уполномоченного по заготовке продовольствия. Разумеется, этому предшествовало соглашение больших галльских округов и многих племен. Восставшие начали мешать продовольственному снабжению римлян, и даже ходили слухи об участии в тайном сговоре вождя атребатов Коммия, бывшего до сих пор сторонником Цезаря. Положения не улучшило и то, что Лабиен ответил на это жестокой расправой. После известия о кровавой ночи в Орлеане сын бывшего царя арвернов Верцингеториг собрал на родине небольшой отряд приверженцев и с его помощью подбивал на восстание Овернь вопреки желанию других знатных людей. Он был провозглашен царем, и живущие окрест племена с воодушевлением к нему примкнули. Восстание все больше распространялось, достигло границы дружественных Риму эдуев, причем Верцингеториг освободил битуригов от клиентельной зависимости от эдуев. Вскоре восстание достигло границ старой нарбонской провинции.

Хотя Цезарь смог обеспечить ей прикрытие с помощью рекрутов и ополчения, возникла опасная ситуация, когда полководец был отрезан от своего войска восстанием, бушевавшим вокруг зимних квартир легионов. Цезарь вернулся с войском, которое он собрал в провинции, через покрытые снегом Севенны — дорогу часто приходилось расчищать лопатами — в землю арвернов, где он начал грабеж и разрушение. Узнав об этом отступлении, Верцингеториг начал готовиться к защите родины, но Цезарь перепоручил командование войсками в Оверни и поспешил в Виенну. Там наготове стояли лошади, и через земли эдуев, которым Цезарь начал не доверять, он, не останавливаясь ни днем, ни ночью, в бешеной скачке достиг Лангрского плато, где зимовали два легиона. Цезарь повел их за собой, недалеко от Санса соединился с остальным войском и с большими военными силами остановился в землях повстанцев.

Верцингеториг снова выступил против эдуев. Цезарь пресек эти действия, так как должен был защищать римских союзников. После того как он взял некоторые галльские города и провел карательную акцию в Кенабе и в конце концов завоевал главный город битуригов Новиодун, Верцингеториг решил изменить способ ведения войны и перешел к тактике выжженной земли, чтобы создать Цезарю трудности с продовольствием. Он заставил битуригов сжечь двадцать населенных пунктов, но вынужден был с большой неохотой согласиться на защиту их главного города Аварика (Бурж). Несмотря на упорное сопротивление и большие лишения, Цезарь овладел городом, при разграблении которого озлобленные солдаты убили сорок тысяч человек.

Однако Верцингеториг превратил поражение в политический успех: он ссылался на то, что якобы не советовал защищать город, и поражение подтвердило его мнение. Одновременно Верцингеторигу удалось увеличить число повстанцев. Кроме аквитанцев, оставшихся в стороне, в восстании всей Галлии не участвовали только ремы, лингоны (район Дижона) и эдуи, да и те начинали колебаться. У эдуев, которые уже снизили поставку провианта, вели борьбу две партии. Цезарь, зная, что одна из этих партий рано или поздно будет искать поддержку у повстанцев, с большим трудом помирил их на общем собрании эдуев. Он предназначил земли эдуев для базы военных операций и поэтому разместил в их городе Новиодуне (Невер) войсковую кассу, большую часть свиты, запасных лошадей и заложников из галльских общин, которые еще были на его стороне.

Из земель эдуев Лабиен вел военные операции в северном направлении против сенонов и паризиев (Париж), тогда как Цезарь вернулся в тыл врага и атаковал главный город арвернов Герговию (недалеко от Клермон-Феррана). Когда он вел там жестокие сражения, у эдуев вспыхнуло восстание. Цезарь опять подавил его молниеносным вмешательством, но после возвращения у Герговии потерпел первое в своей жизни поражение и вынужден был снять осаду. Это явилось сигналом для окончательного перехода эдуев на сторону повстанцев. Они захватили гарнизон в Новиодуне; золото, лошади и зерно стали трофеями галльских заложников и были переправлены в главный город эдуев Бибракте; Новиодун разрушен. Цезарь был со всех сторон окружен восставшими, снабжение находилось под угрозой, казалось, что все потеряно.

Римский легионер

Никогда Цезарь не проявлял свое величие полководца столь блестяще, как при поражениях. Он не начал от Герговии отступление в провинцию, что было бы естественно, но означало бы гибель Лабиена, стоявшего со своими четырьмя легионами среди восставшей страны. Для соединения с ним Цезарь, строго придерживаясь линии отступления, двинулся на север и вошел на вражескую территорию. Он перешел Луару и на земле сенонов встретился с Лабиеном, так как тот после известия о поражении Цезаря двинулся на юг и от Сены пробивался на территорию сенонов. Из этой операции родилась победа. Герговия и откол эдуев были кульминацией усилий Верцингеторига. На новом собрании представителей племен, утвердившем его главнокомандование, кроме аквитанцев отсутствовали только ремы и лингоны, сохранившие верность Цезарю, и треверы, которые в это время воевали с германцами.

Верцингеториг готовил теперь эдуев и другие прилегающие к провинции племена для нападения на римские территории. Эти приготовления и переговоры позволили Цезарю дать отдых своим войскам на земле лингонов и одновременно подкрепить их германскими всадниками, которых он завербовал на другой стороне Рейна. Цезарь уже раньше знал об их превосходстве над кельтской конницей. Потом Цезарь отошел на новую военную базу, в качестве которой Цезарь наметил, вероятно, Безансон. Верцингеториг попытался преградить ему путь недалеко от Дижона на маленькой речке Вингонне. Он спереди и с двух флангов пустил на марширующие легионы свою кавалерию. Кельтская конница с воодушевлением последовала его приказу в твердом убеждении, что это была их последняя битва в великой борьбе за свободу. Но германские всадники Цезаря, чувствующие за собой поддержку пехоты легионов, рассеяли, как солому по ветру, галльскую знать.

Поражение было таким неожиданным для галлов, что Верцингеториг отступил в ближайшую крепость Алезию. Цезарь отреагировал молниеносно, отклонился от своего маршрута, начал преследовать галлов и окружил их в Алезии. Верцингеториг едва успел отослать из крепости ненужную там конницу с заданием собрать дополнительное войско из всей Галлии. Потом римское кольцо сомкнулось вокруг крепости.

Цезарь, до сих пор проявлявший себя в открытом сражении, здесь тоже показал себя мастером позиционной войны. Он окружил Алезию шестнадцатикилометровым кольцом земляных фортификаций и отрезал ее от внешнего мира. Потом построил соответствующее внешнее кольцо оборонительных позиций. Их задачей было остановить галльское войско, которое придет на подмогу. Валы в предполье были укреплены многочисленными препятствиями, на валах располагались сторожевые башни, в них находились когорты, которые при случае могли кинуться в находящиеся под угрозой места укреплений.

Прошли недели тревожного ожидания, и в крепости кончалось продовольствие. Для его экономии Верцингеториг отослал из города всех гражданских лиц. Они тщетно умоляли римлян принять их и были готовы продать себя в рабство за кусок хлеба. По вполне понятным причинам римляне их не приняли, и сотни стариков, женщин и детей умирали от голода на ничейной земле. Наконец показалось вспомогательное войско. Его встретил торжествующий крик осажденных. Сначала произошло кавалерийское сражение перед земляными укреплениями Цезаря, которое закончилось в пользу римлян опять благодаря германским всадникам Цезаря. После одного дня передышки пехота под покровом ночи начала упорное сражение у римских позиций, тогда как Верцингеториг со своим войском штурмовал внутреннее кольцо.

В полдень второго дня галлам удалось прорваться снаружи и изнутри. Но ведомые самим Цезарем резервы быстро заблокировали вклинения противника, выбросили проникших изнутри осажденных из занятых ими позиций и лобовым ударом разбили вторгшихся извне. Здесь оправдал себя принцип маневренного резерва, введением которого Цезарь усовершенствовал стратегическое искусство. Примененный еще в битве с Ариовистом, когда молодой Красс в решающий момент в качестве резерва ввел третий эшелон, здесь он нашел свое полное развитие применительно к позиционной войне. Резерв ждал в укреплениях на всех участках боевых позиций. В критический момент его ввел в бой сам Цезарь или его легат и таким образом принес победу своим знаменам.

Огромное вспомогательное войско вынуждено было отступить и разбежалось. Алезия капитулировала на следующий день. Верцингеториг, выскочивший верхом из города и сдавшийся самому Цезарю, напрасно пытался взять на себя всю ответственность. Цезарь видел в нем, как и во всех восставших, мятежника, которого постигнет суровая кара. За исключением арвернов и эдуев Цезарь распределил всех пленных как рабов среди своих солдат. Верцингеториг шесть лет просидел в застенке, пока наконец не был проведен в триумфе Цезаря, а потом казнен.

Так было подавлено общегалльское восстание. Но тлели небольшие очаги мятежа, особенно на землях белгов у белловаков, и потребовалось еще два летних похода и драконовские меры для их полного подавления. Потом Цезарь провел окончательную организацию завоеванной страны (зима 51/50 гг. до н. э.). Было урегулировано положение отдельных общин в отношении Рима, наложена дань, от которой освобождались лишь немногие, признанные союзниками племена. Покорение страны являлось таким полным, что на протяжении десятилетий больше не возникало никаких беспорядков.

В битвах и в первую очередь в восстаниях погибла приблизительно треть годных к военной службе мужчин, а другая треть попала в рабство. Много населенных пунктов было разрушено, большие пространства страны опустошены и разграблены. Нельзя даже приблизительно определить, какие богатства были вывезены из плодородной и зажиточной страны. Цезарь не только смог погасить общий долг своего консульства, он щедро одарил друзей, сторонников и солдат, значительными ссудами поддержал римских политиков, украсил город зданиями и во всех отношениях проявил свою щедрость. О каких суммах шла речь, может показать один пример. Количество золота — в большинстве случаев, видимо, трофеи из галльских святилищ, — которое хлынуло тогда в Рим, было таким огромным, что почти на треть снизилась на него цена.

Так Цезарь за девять лет увеличил Римскую империю на территорию приблизительно в полмиллиона квадратных километров, завоевал для нее богатую и плодородную провинцию, продвинул ее границы до неведомых ранее морей и рек. Десять лет назад Помпей расширил империю далеко на Восток. Но благодаря этим территориальным приобретениям империя включила в свой состав области, населенные преимущественно азиатами. Завоевание же Галлии с ее индоевропейскими кельтами, наоборот, означало ощутимое усиление западной, европейской части империи. Быстрая романизация страны доказывает не только то, что обезлюдевшая земля была в состоянии принять новых поселенцев, она объясняется также близким родством обоих народов.

Одновременно Цезарь, многократно превысив официально предоставленные полномочия, создал сильное, безоговорочно преданное своему полководцу войско и благодаря этому получил реальную власть, которой ему так долго не хватало. В многолетних сражениях Цезарь воспитал лучших, преданнейших и надежнейших солдат в мире, исполненных любовью к своему командиру. Но и он сам был очень привязан к своим солдатам. Цезарь чувствовал большую ответственность за них, никогда зря не проливал кровь своих воинов, заботился об их благополучии и кровавой местью отвечал на их уничтожение. Но одновременно он не забывал о своих задачах, требуя от офицера и солдата величайшей самоотверженности, которую он сам, солдат среди солдат, в любое время готов был проявить. Здесь мы действительно видим лучших солдат и величайшего полководца; военачальник и армия теснейшим образом связаны между собой, а войско является острым разящим оружием в руках искусного фехтовальщика.

С этим положением образцового полководца Цезарь сочетал в Галлии политические задачи наместника провинции. В период своего управления он был единственным военным и политическим руководителем внутри локально ограниченного региона Римской империи. В качестве такового Цезарь действовал самостоятельно, но по поручению сената и народа, указания и намерения которых он знал, чьи интересы представлял и, наконец, перед которыми нес ответственность. Такое положение дает большой простор для инициативы, и Цезарь умело этим пользовался. Так он вывел из коллапса галльскую политику Рима, который долго ограничивался делимитацией границ, сомнительными союзами, оборонительными мерами и случайными демонстрациями военной силы, и направил ее в русло решительных действий.

Проблема северной границы империи существовала уже сто лет, Цезарь ее разрешил, превратив провинцию, бывшую только гласисом[7]империи, в твердый оплот, огражденный океаном, Ла-Маншем, Северным морем и Рейном. Он создал перед открытым флангом империи бастион, который на столетия пресек вторжения германцев. После многих чиновников, верно исполнявших предписания сената и народа, теперь пришел человек, который, исходя из интересов своего народа и потребностей своего государства, окончательно разрешил существующий с давних пор вопрос северной границы. На этой стадии своего развития Цезарь как проконсул Галлии в последний раз воплотил в себе тот тип патрицианских вождей республики, которые сделали Рим великим.

Цезарь сам обрисовал свой портрет в «Записках о Галльской войне», которые характеризуют его как мастера слова. Будучи великим, воистину эпическим рассказчиком, он в простейшей форме рисует события, реалии и людей, словом пробуждает их к новой жизни, делает зримым их существование. Этот объемный характер повествования не обходит и личность самого автора, она становится эпической и объективированной. Внешним признаком этого является известная манера Цезаря говорить о себе в третьем лице. Цезарь способен видеть себя на расстоянии. Он не рисует идеал самого себя, не описывает, каким его видели другие, но с той же трезвой деловитостью, с которой художественным словом делает реальными вещи и события, он представляет и самого себя. Когда в 51 г. до н. э. Цезарь опубликовал «Записки о Галльской войне», он как бы бросил свой портрет в гущу острейших политических столкновений, и, конечно же, он должен был иметь политическое воздействие. Но Цезарь стремился к этому политическому эффекту не тенденциозными фальсификациями, не приукрашивающей апологией, а по возможности объективным изображением самого себя. Еще сегодня мы можем представить его сущность, «которая навеки запечатлена в произведениях, созданных этим великим человеком» (Моммзен).

РИМ

В течение долгих лет, проведенных Цезарем в провинции, политическая жизнь в Риме не приостанавливалась, и он все время оказывал на нее влияние. Даже находясь вдалеке, Цезарь был тесно связан с форумом и курией. Цезарь располагал целым рядом агентов. Самым важным являлся Луций Корнелий Бальб, уважаемый гражданин Кадиса; Цезарь привлек его во время своего преторства в Испании, добился для него римского гражданского права и сделал своим постоянным сотрудником. Бальб постоянно осуществлял связь между Цезарем и римскими патрициями, особенно с Помпеем, находясь то в штаб-квартире, то в Риме. Цезарь питал к Бальбу безграничное доверие и ради него предоставил некоторые привилегии его родному городу.

Кроме Бальба, был Гай Оппий, руководитель службы информации, через которого Цезарь получал сведения обо всех политических событиях в Риме. С другой стороны, в штаб-квартире Цезаря существовала особая канцелярия для корреспонденции, которой, по всей вероятности, руководил Авл Гиртий, дополнивший «Записки о Галльской войне» Цезаря 8-й книгой о событиях 51 и 50 гг. до н. э. Цезарь и здесь не знал передышки; во время ночных маршей, при переездах в повозке или носилках рядом с ним всегда сидел писец, которому он диктовал, при этом Цезарь, как это рассказывают также о Наполеоне, мог одновременно диктовать несколько писем.

Все вышеупомянутые люди и многие другие верно служили ему. Он завоевал их верность и любовь своей дружелюбностью, юмором и несравненным шармом, о котором можно судить по некоторым сохранившимся письмам. Служить такому человеку было для них счастьем, как это являлось гордостью для его солдат. В произведениях, которые продолжают описание Цезарем Галльской войны, до нас дошли голоса этих людей, вплоть до фронтового офицера, хотя мы не всегда можем их назвать по именам.

Цезарь постоянно сохранял связь с политическим центром, главным образом для того, чтобы поддерживать контакт с Крассом и Помпеем. Помпей вскоре начал хлопотать о возвращении Цицерона, не в последнюю очередь потому, что Клодий становился все более разнузданным и при случае даже выступал против Помпея и Цезаря. Цезарь дал свое согласие, после того как брат Цицерона Квинт поручился за его лояльное поведение по отношению к триумвирам.

В начале 57 г. до н. э. Цицерон вернулся на родину, и сенат подготовил ему почетную встречу. Еще до этого Помпей получил широкие чрезвычайные полномочия. Бесплатная раздача зерна малоимущим гражданам требовала организованного учета, и народ поручил Помпею заботу о продовольствии (cura annoane). Предоставленная сначала на пять лет, это была чрезвычайная власть с проконсульским рангом, правда, без войск, но действительная по всей империи и с правом распоряжаться учетом, хранением, оплатой, транспортировкой и распределением всех запасов зерна. Из-за этого возвышения или по другим причинам отношения между Крассом и Помпеем испортились; противники-оптиматы из сената сразу же обрели почву под ногами, и существовала угроза, что они продвинутся на высшие должностные посты.

Чтобы предотвратить это, Цезарь после похода на белгов зимой 57/56 г. до н. э. прилагал все усилия для возрождения и усиления триумвирата. Ему удалось помирить Красса и Помпея. После того как Цезарь сначала договорился с Крассом в Равенне, в апреле 56 г. до н. э. в Лукке, южном городке провинции Цезаря, триумвират был возрожден к большому удивлению и разочарованию противников. Встреча «Большой тройки» была одновременно демонстрацией ее силы; многочисленные сенаторы и видные римляне поспешили в Лукку, чтобы засвидетельствовать свое почтение фактическим правителям Рима. Никто даже не надеялся взять верх над «Тройкой». Планы, выработанные в Лукке, они могли легко осуществить. Эти планы являлись такими простыми, их отдельные звенья так точно были пригнаны друг к другу и при этом сохранялось равноправие триумвиров, что можно говорить о единой концепции. Основную часть этих планов можно приписать Цезарю.

После этого Помпей и Красс были избраны консулами в 55 г. до н. э.; результат выборов обеспечили солдаты Цезаря, которых для этой цели отпустили в отпуск в Рим. По этой причине выборы были перенесены на зиму. После окончания срока консульства оба должны были получить провинцию с проконсульской властью до 1 марта 50 г. до н. э. До этого же срока продлевалось командование Цезаря в Галлии. Намечалось также, что до 1 марта 50 г. до н. э. не будет обсуждаться вопрос о его преемнике. По действующему тогда законодательству это означало, что до 7 января 48 г. до. н. э. Цезаря никто не мог сменить. Дело в том, что провинции назначались консулам до их вступления в должность, и они получали наместничество сразу же после истечения срока их консульских полномочий. Таким образом, для консулов 50 г. до н. э. провинции были определены до 1 января 50 г. до н. э. Следовательно, до 1 января 48 г. до н. э. для Цезаря не было преемника.

Смысл этой договоренности заключался в том, что Цезарь после предписанного десятилетнего перерыва должен был во второй раз претендовать на консульство. Поскольку срок выборов совпадал с окончанием наместничества, отпадала возможность в промежуток между двумя должностями привлечь Цезаря к суду и таким образом вывести его из игры. Но для этого ему нужно было освободиться от личной подачи заявления в Риме, что взялся уладить Помпей. Кроме того, уговорили поддержать эти планы Цицерона. В своей речи о консульских провинциях он еще в 56 г. до н. э. высказался против любой попытки отозвать Цезаря из провинции. Если даже в этой речи заметна заказная пропаганда, она тем не менее является явным свидетельством огромного впечатления, которое произвели в Риме завоевания Цезаря. Кроме того, за лояльное поведение Цицерона поручился его брат Квинт, поступивший легатом в войско Цезаря.

Этот широкомасштабный и хорошо продуманный политический план обеспечил триумвирам власть над государством на следующий год. Одновременно он создал предпосылки для будущего конфликта между Цезарем и Помпеем. Тогда как Цезарь снова занялся галльскими делами, Помпей и Красс сначала претворили в жизнь программу триумвиров в Риме, иногда прибегая к силе и помощи банд. После своего консульства Помпей получил в качестве провинции Испанию, а Красс — Сирию. Помпей остался недалеко от Рима и управлял своей провинцией через легатов. Основанием для этого, очевидно, послужила забота о продовольствии (cura annoane), но более глубокой причиной была необходимость контролировать обстановку в Риме по крайней мере одним триумвиром. Красс начал в Сирии войну с парфянами, которые уничтожили его войско у Карр в 53 г. до н. э., сам он пал в бою.

В Риме чем дольше, тем больше возрастали беспорядок, волнения и анархия, вплоть до убийства прямо на улице. В 52 г. до н. э. на Аппиевой дороге шайкой бандитов, которой командовал Милон, был убит Клодий. После того как беспорядки помешали даже законным выборам магистратов, пришли к решению назначить Помпея в 52 г. до н. э. консулом без коллеги, полномочия, которые из-за ограничения срока не шли так далеко, как всевластие диктатора. Позже продлили его наместничество в Испании. Пока Цезарь был занят галльским восстанием, Помпею удалось навести порядок в Риме, частично с помощью чрезвычайных постановлений сената восстановить авторитет государственной власти. Это сблизило его с сенатом и оптиматами, политика которых служила защите конституционных порядков от любой тирании. Этому развитию способствовала гибель Красса, которая положила конец политике тройственного союза, но прежде всего смерть дочери Цезаря Юлии (сентябрь 53 г, до н. э.). Она всегда старалась укрепить связь между отцом и супругом.

Шлем с забралом Рим I в. до н. э.

Итак, Помпей все больше сближался с сенаторами, ведущими борьбу против Цезаря. Это сказалось на многочисленных распоряжениях, которые не всегда замышлялись как мера против Цезаря, но фактически разрушали тщательно уравновешенное политическое здание Лукки. Так вышел закон, по которому консулы после окончания срока своих полномочий могли управлять провинцией только пять лет. Задуманный как средство борьбы с коррупцией, он отразился на Цезаре, так как теперь по истечении срока его полномочий 1 марта 50 г. до н. э. имелись в распоряжении преемники. Еще сильнее ударил по Цезарю закон Помпея о магистратском праве, согласно которому требовалось личное заявление на занятие должности в Риме и не предусматривалось исключения, предоставленного Цезарю народным собранием. То, что Помпей задним числом добавил это исключение, законной силы не имело.

Другие меры были направлены непосредственно против Цезаря. Так, например, стал вопрос об обращении Цезаря с транспаданами как с римскими гражданами. Речь шла о случае, когда противник Цезаря консул Марцелл приказал высечь транспадана, что не разрешалось в отношении римских граждан и латинов. Цезарь ответил передислоцированием одного легиона в Верхнюю Италию «для защиты римских колоний от нападений варваров». Прилагались все усилия для того, чтобы ослабить военное положение Цезаря, отняв для войны с парфянами у Цезаря и Помпея по легиону. Помпей отдал легион, который он одолжил Цезарю для подавления восстания в Северной Галлии, так что фактически Цезарь потерял два легиона, а Помпей — ни одного. Кроме того, в Италии задержали предназначенные для Востока легионы. Цезарь ответил тем, что по-царски одарил покидающих его солдат и тут же набрал два новых легиона.

Но настоящее политическое сражение 51 и 50 гг. до н. э. шло за то, оставить ли Цезарю до его вступления в должность консула главнокомандование в Галлии и позволить ему или нет подать заявление на баллотирование на должность консула заочно, оформив это как «почетный дар римского народа». Ни у кого не вызывало сомнений, что если Цезарь выставит свою кандидатуру на выборы, он станет консулом, но несомненным было также и то, что это консульство означало единоличное правление Цезаря. Поэтому Помпей и оптиматы приложили все усилия, чтобы помешать его избранию. Единственно возможным средством был судебный процесс в промежутке между проконсульством и консульством.

Цезарь прекрасно понимал, как важно для него добиться власти легальным путем выборов. Он пользовался популярностью среди народа, которая когда-то помогла Гаю Гракху. Цезарь обладал властью, прецедентом для которой было единоличное правление Суллы, но он знал, что из узурпации редко развивается прочная власть, понимал, какое значение для любой власти имеют легитимность и традиции. Поэтому в течение долгих лет упорно боролся за легальный путь к консульству. Теперь он мог применить для этого неисчерпаемые средства, которые дала ему победа над Галлией. Цезарь добивался расположения народа великолепными сооружениями, а также поминальными торжествами, которые пообещал устроить в честь своей дочери Юлии. Цезарь оказывал финансовую помощь любому политику, готовому работать на него.

То, что таким образом Цезарь привлек на свою сторону больше неустойчивых элементов, темных людей, авантюристов и банкротов, чем видных представителей сенатской партии, было естественным и давало возможность противникам пропагандистски использовать подобных сторонников. Главный удар в этом направлении настиг Цезаря, когда он привлек на свою сторону Гая Скрибония Куриона в обмен на уплату всех его долгов. Народный трибун Курион умело содействовал делу Цезаря, постоянно требуя, чтобы Помпей одновременно с Цезарем передал свою провинцию. Курион утверждал, что только так сенат и народ смогут без нажима принять свое решение. Это компромиссное решение встретило всеобщее одобрение, благодаря чему Курион растянул переговоры на весь 50 г. до н. э.

Преторианец. Полное боевое вооружение

Оптиматы в свою очередь использовали все средства, чтобы помешать консульским выборам, и для этой цели заранее отобрали у Цезаря командную власть. Их пропаганда приписывала ему намерение развязать гражданскую войну и рисовала ужасающую картину кровавой бойни в духе Мария и Суллы. На выборах они добились успеха: Марцелл, один из консулов в 50 г. до н. э., был оптиматским ультра. Еще в конце 50 г. до н. э., когда Цезарь не смог осуществить чрезвычайное постановление сената, он самолично поручил Помпею защиту государства и командование двумя легионами, предназначенными для войны с парфянами. Консулы 49 г. до н. э. тоже были из рядов оптиматов, тогда как на выборах народных трибунов прошли многие сторонники Цезаря, среди них Марк Антоний.

Естественно, Цезарь не мог игнорировать такую опасную ситуацию, он перевел легионы Верхней Италии в Равенну и отдал секретный приказ на выступление войскам, стоящим в Галлии. Но одновременно Цезарь пытался другими средствами избежать грозящий конфликт. Он заявил через своих посредников, что готов отказаться от Цизальпинской и даже от Трансальпийской Галлии, если ему до вступления в должность консула оставят Иллирию с двумя легионами. В последних переговорах к началу 49 г. до н. э. Цезарь потребовал главнокомандования только до избрания консулом, и Цицерон, бывший посредником, добился того, что парламентеры Цезаря сократили требования и согласились на Иллирию и один легион. Но все попытки потерпели неудачу из-за упрямства противников, настроенных на борьбу и видевших в предложениях Цезаря признак слабости.

1 января 49 г. до н. э. трибуны потребовали оглашения письма Цезаря с предложениями, но консул Марк Лентул не поставил вопрос на голосование, а открыл общие прения о государстве, в ходе которых провел постановление, предписывающее Цезарю в назначенный срок распустить свое войско, в противном случае он будет считаться врагом (hostis) Рима. Трибун Антоний наложил вето, и на многочисленных заседаниях сената обсуждался этот демарш. Это были дни, когда предпринимались безуспешные посреднические попытки Цицерона. После того как он потерпел неудачу, главным образом из-за сопротивления Помпея, сенат 7 января вынес постановление об объявлении осадного положения. Трибуны убежали к Цезарю и обратились к нему с просьбой о защите их якобы нарушенных прав.

На самом деле никакого нарушения не было, чрезвычайное постановление сената являлось передачей диктаторской власти соответствующему правительству, оно основывалось на обычном праве и было принято при соблюдении установленных норм. Это сделали для устранения чрезвычайного положения, в данном случае, чтобы призвать проконсула к повиновению приказам сената. Цезарь в своем описании гражданской войны не оспаривал законность чрезвычайного постановления сената, он только отрицал наличие достаточных оснований.

БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

Итак, противнику удалось толкнуть Цезаря на путь восстания и выжечь на его челе клеймо революционера. Когда Цезарь увидел, что другой возможности нет, он без колебаний вступил на этот путь, но не оставил попыток с помощью переговоров свернуть на легальный путь консульских выборов; они были для него непременной предпосылкой компромисса. Сначала Цезарь удивил своих противников стремительным наступлением, которое они не ожидали в начале зимы. Календарь тогда был в таком беспорядке, что 10 января, день начала войны, на самом деле приходился на 23 ноября. Цезарь не дождался прибытия сбежавших трибунов, но сразу же после получения известия о чрезвычайном постановлении сената перешел границу своей провинции с квартировавшим в Равенне легионом.

Пять когорт двинулись на Ареццо в Этрурии, пять других перешли пограничную реку Рубикон — на его берегу Цезарь произнес знаменитые слова: «Жребий брошен!» — и заняли Римини. Там он встретил трибунов, представил их солдатам и попросил у них помощи для себя и для них. Легионы с энтузиазмом выразили свою готовность. Стремительно продвигаясь вперед, Цезарь шел вдоль берега на юг, тогда как Антоний направлялся к Риму через Этрурию. В правительственном лагере поднялась паника, когда Помпей заявил, что нужно покинуть Рим. Сенаторы спешно уехали.

Этот призыв законного правительства к бегству от Цезаря подчеркнул революционный характер его действий, тем не менее он еще раз попытался достичь компромисса. Цезарь был готов отказаться от своей провинции, после этого лично явиться в Рим на выборы и распустить свои войска в Италии. Он потребовал отмены осадного положения, а кроме того, поставил условие, чтобы Помпей тоже распустил свое войско и отправился в Испанию. Только так, считал Цезарь, можно провести свободные выборы и восстановить конституционную власть сената и народа. Но и это предложение было отклонено, в качестве аванса от Цезаря требовали покинуть Италию и распустить войско. Тогда Цезарь прервал переговоры.

Стремительное продвижение Цезаря, которого по пути постепенно нагоняли легионы из Галлии, преследовало две стратегические цели. Во-первых, он хотел войти в италийские области рекрутского набора сената, во-вторых, еще в Италии установить контакт с Помпеем и, может быть, разлучить его с оптиматами. Но Помпей занимался эвакуацией Италии и отступлением в восточную часть империи, при этом он старался вывести с собой из Италии как можно больше солдат и рекрутов. Но Луций Домиций, назначенный преемником Цезаря в Трансальпийской Галлии, укрылся с набранными когортами в крепости Корфиний (район Абруцци). Там он со своими товарищами по партии был окружен Цезарем и капитулировал. Вопреки всем ожиданиям карательных мер не последовало, Цезарь всех отпустил целыми и невредимыми, среди них также и действующих консулов.

«Насколько это в моих силах, я хочу попытаться завоевать все сердца и сделать победу постоянной, так как другие не смогли избежать ненависти и надолго удержать победы, кроме одного Суллы, которому я не хочу подражать. Это должен быть совершенно новый вид победы, которую я укреплю состраданием и милосердием». Так сказано в одном из писем Цезаря того времени, конечно же, предназначенном для распространения. Это милосердие произвело большое впечатление на общественность, но помилованные тут же отправились к Помпею, чтобы продолжать борьбу. Помпей тоже не поддался уговорам Цезаря, который пытался воздействовать на него через пленного офицера. Помпей находился еще в Брундизии, когда Цезарь после форсированного марша появился перед городом и окружил его. Но прежде чем он успел заблокировать порт, Помпей покинул город в направлении к Греции и последовал за обоими консулами, покинувшими до него Италию.

Этот поворот событий был неблагоприятным для Цезаря, так как с бегством консулов отпадала возможность добиться нормального заседания сената или, по крайней мере, быть избранным консулом на следующий год на выборах, которые формально были действительными только под председательством консулов. Сначала его милосердие резко изменило настроение и побудило оптиматов вернуться в Рим. Но Цезарю не удалось, например, уговорить такого авторитетного человека, как Цицерон, участвовать в заседании сената, хотя он испробовал все средства, в том числе и свое личное обаяние. Мы знаем ход этих бесед из письма Цезаря к Цицерону, это, пожалуй, самые личные документы, вышедшие из-под его пера. А тут еще последовало заявление Помпея, что Рим там, где находятся консулы, и тех, кто против него, он считает врагами, включая оставшихся в Италии сенаторов.

Итак, заседание поредевшего сената 7 апреля было не очень-то впечатляющим. В нем принимали участие только два бывших консула. Сенаторы не смогли уклониться от требований Цезаря начать переговоры с Помпеем, но не нашлось ни одного, кто, учитывая угрозы последнего, согласился бы в качестве посла отправиться в логово льва. Так как народные трибуны тоже старались помешать Цезарю, ему пришлось завладеть государственной кассой, но не удалась и эта попытка хотя бы на время направить революцию в русло законных действий. Пришлось остановиться на том, что Цезарь высказал на заседании сената. «Он увещевал, — так сообщает сам Цезарь, — сенаторов и призывал их взять на себя руководство государством и совместно с ним управлять им. Если же они из страха уклонятся от этого, он не станет им докучать и будет управлять государством сам (perse)». Нигде более ясно не был сформулирован закон, по которому поступал Цезарь. Закон сердца призвал его к власти, он поставил перед ним задачу господства над миром и его преобразования. Рим и этот закон были высшими инстанциями, определяющими путь Цезаря. Когда они окончательно повели его по тропе революции, Цезарь несмотря на опасности, которые она таила, вступил на этот путь и прошел его до трагического конца.

Прежде всего он приступил к военным делам. Теперь он повелевал Галлией, Апеннинским полуостровом и Иллирией. В восточной части империи вместе с правительством хозяином был Помпей, но они только начали вооружаться. В Испании стояло принадлежавшее провинции войско Помпея, но без своего полководца, а под командованием легатов. Превосходство на море однозначно принадлежало Помпею. Чтобы преодолеть эти трудности, Цезарь еще до заседания сената послал войска для оккупации Сардинии, Сицилии и Корсики. Острова без труда были завоеваны. Курион, отобравший у Кагана Сицилию, получил указание переправиться оттуда в Африку, чтобы занять эту плодородную провинцию, экспортирующую гораздо больше зерна, чем острова. Сам Цезарь решил воспользоваться стратегическим преимуществом, которое ему давала эта расстановка сил.

Пока Помпей собирал войска, Цезарь решил разделаться с его войском в Испании. Двух легионов в Иллирии было достаточно для отражения грозящей с Востока опасности, а Публий Корнелий Долабелла и Квинт Гортензий строили военные корабли. Они были предназначены для отражения нападений с моря, а позже использовались при переправе на Балканский полуостров. Военное командование в Италии осуществлял Марк Антоний, а гражданское управление в Риме — претор Марк Лепид. Сам Цезарь сухопутным путем отправился в Испанию. По пути греческая колония Массилия (Марсель) закрыла перед ним ворота. Жители хотели остаться нейтральными, но вскоре назначили комендантом офицера Помпея.

Цезарь немедленно начал осаду, однако, увидев, что быстро добиться цели не удастся, поручил ее легату Требонию и поспешил в Испанию. Там галльским легионам Цезаря пришлось переходить через Пиренеи. У Илерды, севернее Эбро, их остановили легаты Помпея Афраний и Петрей. Началась затяжная позиционная война. Когда паводок разрушил мосты, от которых зависело продовольственное снабжение Цезаря, казалось, что близка катастрофа. Тогда обнаружилось, на какой зыбкой почве стоял Цезарь. В Риме перед домом Афрания состоялась демонстрация, и многие сенаторы сочли своевременным переметнуться к Помпею. Но Цезарь снова овладел положением. Возведение нового моста и морская победа Требония у Массилии стимулировали развитие событий. Основные испанские общины севернее Эбро покорились Цезарю; Афраний и Петрей предпочли уйти в дружественную Помпею, южную часть полуострова.

Но Цезарь успел их обезвредить: умелым маневрированием он загнал их в безводную местность, и они в конце концов капитулировали. Цезарь одержал победу без единой капли крови. Вероятно, милосердие, проявленное Цезарем в Корфинии и умелая пропаганда в войсках усилили склонность к капитуляции. Здесь тоже Цезарь продемонстрировал ответственность, которая отличала его способ захвата власти. Он запретил своим рвущимся вперед войскам начинать сражение, исход которого был очевиден, потому что «им двигало сострадание к жителям, чью смерть он предвидел», — так звучат его собственные слова. Никого из армии противника насильно не принуждали служить Цезарю.

После капитуляции войск Помпея не было никаких препятствий для освобождения остальной части Испании от власти Помпея и сената. Большая ее часть перешла к Цезарю добровольно. Испанские сторонники Цезаря были щедро вознаграждены. На обратном пути в Италию Цезарь принял капитуляцию Массилии.

Там он получил сообщение, что взбунтовался легион, уже дошедший до Пьяченцы. Причиной, по-видимому, было недовольство небольшими трофеями, значительно отличавшимися от тех, к которым привыкли солдаты из Галлии. Цезарь всегда делал различие между вражеской страной и землями империи, возможно, разжиганию недовольства содействовали агенты противника. Впервые за десять лет Цезарь не мог полностью положиться на свой легион. Он энергично взялся за дело, лично отправился к бунтовщикам и заявил, что по военному праву казнит каждого десятого, а остальных отпустит, и пусть они идут хоть к Помпею. Цезарь заслужил таких солдат!

Испуганные бунтовщики умоляли его разрешить им остаться солдатами Цезаря. Он согласился, но потребовал назвать поименно сто двадцать зачинщиков, из которых двенадцать будут казнены. Когда один из названных запротестовал и смог доказать свое алиби, Цезарь приказал казнить вместо него капитана, который на него донес. Приблизительно в то же время претор Лепид назначил Цезаря диктатором. Это была хотя и редкая, но легитимная мера для установления законного порядка, так как Цезарь как диктатор мог провести консульские выборы. На этих выборах консулами в 48 г. до н. э. был избран он сам и Публий Сервилий Изаврик. Будучи диктатором, Цезарь издал ряд законов, которые должны были устранить возникшие трудности или выполнить прежние обещания. Экономическая жизнь находилась в стагнации, денежный оборот почти прекратился в связи с небезопасной обстановкой, что привело к скупке золота, и земля сильно понизилась в цене. Вследствие этого должники или вообще не платили, или расплачивались землей, что опять же способствовало сокращению денежного оборота.

Цезарь отверг все уговоры пойти по пути Катилины: полностью освободить от долгов и совершить экономический переворот. Он попытался спасти положение, взяв за основу довоенные цены на землю для погашения долгов — при этом вычитались определенные проценты — и ограничив до 75 000 динариев сумму частных денежных накоплений. Большая часть сосланных вернулась обратно, прежде всего сторонники Цезаря, а потомки объявленных Суллой вне закона могли теперь претендовать на должности. Транспаданы и жители родного города Бальба Кадиса, добровольно открывшие Цезарю ворота, теперь официально получили римское гражданское право. Декрет народного трибуна Рубрия о порядке судопроизводства по ту и эту сторону По был следующим шагом для унификации общинной организации Италии. Цезарь повсюду стремился к компромиссу. Он не проливал кровь в проскрипциях. Никакие «Новые финансовые списки» не принуждали к изменению отношений владения.

Между тем наряду с победами Цезаря у Массилии и в Испании были и поражения. Хотя Курион благополучно переправился в Африку, но он потерпел там поражение от нумидийского царя (берберы) Юбы, ставшего на сторону сената, и погиб в сражении вместе со своими войсками. В Иллирии тоже были разбиты легионы, а на море пропало сорок кораблей. Но Помпею нужно было время для вооружения и приведения Востока в боевую готовность.

К началу похода 48 года до н. э. за Цезарем стояли Италия, Галлия, Испания, Сицилия, Сардиния и Корсика, за Помпеем остальные части империи и клиентельные княжества Востока. Основной областью набора войск Цезаря оставалась Галлия. Все это означало, что Помпей опирался только на восточную, азиатскую часть империи, тогда как за Цезарем стояли европейские, населенные преимущественно индогерманцами территории. Разделение империи между двумя партиями, если не считать Африки, было таким же, что и шестнадцать лет спустя, когда Октавиан, будущий Август, и Антоний начали решающую военную кампанию.

Эту разницу ощущали многие, не в последнюю очередь из-за пропаганды Октавиана, которая пробуждала римско-италийские национальные чувства, когда столкновение европейской и азиатской частей империи и связь Антония с египетской царицей Клеопатрой, а также ее активное участие в борьбе делали более ощутимой эту разницу. Когда Цезарь и Помпей начали решающую военную кампанию, соотношение сил было равным, и то, что Цезарь осознавал демографическую разницу между обеими сферами власти, следует из характеристики войска Помпея, которую он дает в начале описания похода. Оно состояло из восьми легионов римских граждан, еще два находились на подходе, в целом более 40 000 человек. К тому же у него было 11 200 человек легких отрядов, кавалерия, лучники и катапульты.

Таким образом, основной упор делался на легионы, состоящие из римских граждан. В повествовании Цезаря общее подразделение войска Помпея прямо противоположное. Описание вспомогательных групп из восточных частей империи и перечисление союзных восточных княжеств занимает в пять раз больше места, чем описание легионов, и иноземные названия встречаются так часто, что поневоле чувствуешь преднамеренность: «… (у него) девять легионов были образованы из римских граждан, пять он привел с собой из Италии, один легион ветеранов был из Киликии… один легион ветеранов с Крита и из Македонии… два происходили из Азии, их набрал консул Лентул.

Кроме того, Помпей распределил по этим легионам большое число солдат из Фессалии, Беоции, Ахайи и Эпира. Сверх того, он ожидал два легиона из Сирии под командованием Сципиона. У него было три тысячи лучников с Крита, из Спарты, с Понта, из Сирии и других государств, две когорты пращников по шестьсот человек и семь тысяч кавалерии. Из них шестьсот привел Дейотар из Галатии, пятьсот Ариобарзан из Каппадокии. Почти столько же предоставил Котий из Фракии, приславший их под командованием своего сына Садала. Двести происходили из Македонии под началом Раскипола, пятьсот доставил на кораблях Помпей Младший. Это были галлы и германцы, которых Габиний оставил царю Птолемею в качестве телохранителей. Восемьсот Помпей набрал из собственных рабов и пастухов. Триста прислали Тракондарий Кастор и Домнилай из Галло-Греции, двести дал Антиох Коммагенский из Сирии, которого Помпей щедро вознаградил, из них большая часть была конными стрелками. К ним он присоединил дарданов, бессов… македонцев, фессалийцев и других до вышеуказанного количества. Базами снабжения служили Фессалия, Азия, Египет, Крит, Триполь».

Клеопатра

Это обилие восточных названий свидетельствует о стремлении Цезаря посредством перечисления войск обозначить территорию, стоящую за Помпеем, и охарактеризовать ее как восточную. Пусть даже явно ощущается преднамеренность, это доказывает, что Цезарь осознавал разницу между двумя частями империи.

Второй поход гражданской войны Цезарь тоже начал вопреки античной практике — в начале зимы. Хотя по прибытии в Брундизий он обнаружил, что еще не все было подготовлено и явно не хватало транспортного флота, 4 января 48 г. до н. э. Цезарь вышел в море и на следующий день с большей частью войска достиг берегов Эпира (Албания). Несмотря на то, что флот противника под командованием Бибула контролировал море, к этому сроку никто не ожидал переправы. Высадка Цезаря застала Помпея врасплох, и целый ряд прибрежных городов попали в его руки. При этом в благоприятном для Цезаря положении он все-таки попытался разрешить ситуацию переговорным путем.

Предложение состояло в следующем: Цезарь и Помпей в течение трех дней должны были дать клятву распустить войска, а сенат и народ в Риме — установить условия мира. Цезарь надеялся, что он как консул сумеет уладить на форуме дела в свою пользу. Помпей грубо отказался от всяких переговоров. Он знал, что при таком раскладе внешне он сохранит уважение, но политически останется в тени Цезаря. Предложение начать переговоры, исходившее от командования флотом Помпея, за которое Цезарь жадно ухватился, так как посчитал его ответом на свои предложения, оказалось обманным маневром. Командование флотом, вынужденное из-за оккупации Цезаря доставлять воду и продовольствие издалека, хотело этой уловкой облегчить себе обеспечение провиантом.

Между тем Бибул после неожиданной переправы Цезаря блокировал Адриатическое море. Цезарь был полностью отрезан от войск, которые находились еще в Италии. Военные операции сначала проводились с целью захвата Диррахия (Дуррес), главной крепости и продовольственной базы албанского побережья. Но это были не бои, а соревнование на скорость между Цезарем и Помпеем, которое с небольшим опережением выиграл Помпей. Потом войска несколько недель стояли друг против друга у реки Апс. Помпей надеялся, что блокада и изоляция от Италии измотают Цезаря. Цезарь же ждал прибытия из Италии остального войска. Он терял терпение и даже однажды попытался переплыть Адриатику на небольшом суденышке, чтобы самому привести войска. Разразился шторм, и Цезарь прикрикнул на мертвого от страха перед бушующим морем шкипера: «Ты везешь Цезаря и его судьбу!» Однако вынужден был уступить силам природы. В конце концов ему удалось отослать письмо в Италию.

Наконец после трехмесячного ожидания пришел Антоний с остальными легионами. Правда, прежде чем они высадились, корабли отнесло далеко на север от стоянки Цезаря, но воссоединение состоялось. Теперь Цезарь имел в своем распоряжении более 34 000 пехотинцев и около 1400 всадников, однако его кавалерийский корпус уступал Помпею, у которого было 8000 всадников. После того как Цезарь отправил часть этих войск в Фессалию и Грецию, чтобы образовать прикрытие с востока и обеспечить себя провиантом, он предложил Помпею сражение, но безуспешно. Не удалась также попытка взять Диррахий или по крайней мере отрезать от него Помпея. Помпей поддерживал связи с городом со стороны моря и мог пользоваться гаванью. Вот тогда и произошла одна из самых выдающихся военных операций античной истории. Чтобы победить Помпея, избегавшего сражения, Цезарь окружил его на территории около 56 квадратных километров системой редутов, которая полукругом длиной свыше 25 км простиралась от моря до моря, и перекрыла все водоснабжение, чтобы одолеть его недостатком воды и фуража.

Об этом величайшем примере позиционной войны античности стоит почитать классическое произведение по военной истории, которое обязано своим возникновением удачному стечению обстоятельств. Оно написано австрийским офицером Генерального штаба Вейтом («Диррахийский поход»). Вейт основательнейшим образом проанализировал поход Цезаря, и во время первой мировой войны это помогло ему во время военных действий в этом районе. Сочетание глубокого знания истории и собственного практического военного опыта придает этому труду исключительную ценность. Параллели с методами позиционной войны первой мировой войны поразительны, вплоть до заменителя хлеба, который Цезарь выпекал для солдат из корней для преодоления продовольственных трудностей. Наступление, блокирование, контрудар определяли в редутах Цезаря, следы которых можно было обнаружить еще в двадцатых годах нашего столетия, исход битвы точно так же, как через две тысячи лет в окопах Франции.

Помпей попал в крайне затруднительное положение, но ему все-таки с помощью кораблей удалось осуществить обход и прорыв южной оконечности редутов в том месте, где они прилегали к морю, что закончилось катастрофическим поражением Цезаря (17 июля 48 г. до н. э.). Цезарь напрасно пытался остановить бегство своих солдат и потерял 1000 человек и 32 боевых знамени, сказав при этом, что в этот день противник выиграл бы войну, если бы у него был полководец, умеющий побеждать. Как и после Герговии, в результате этого поражения полководческий гений Цезаря засверкал еще ярче. Цезарь без дополнительных потерь оторвался от врага, как тогда, от отступления быстро перешел к атаке, выйдя из операционной базы на вражескую территорию: тогда навстречу Лабиену, теперь — своим войскам в Фессалию. Там спустя месяц в маневренном сражении он наголову разбил в два раза более сильного противника.

Это был день Фарсала (9 августа 48 г. до н. э.), одно из тех сражений, которые, как Марафон, Пуатье, Вальштатт, определили облик мира. Цезарь подтянул стоявшие в Северной Греции войска и пресек все попытки сопротивления греческих городов ужасной штрафной акцией в Гомфах, которые закрыли перед ним ворота. Помпей, преследующий Цезаря, хотел оттянуть решающее сражение и заставить время работать на себя. Но после победы у Диррахия самоуверенность его сторонников-оптиматов не знала пределов, и они требовали битвы. Цезарь уже был готов к уходу, когда Помпей предложил ему сражение. Цезарь выиграл его благодаря своему непревзойденному полководческому искусству. Он расставил против флангов Помпея подвижные резервы и ввел их в бой в нужный момент; Цезарь победил также благодаря беспримерной храбрости и смекалке своих солдат, самостоятельно делавших в решающие моменты то, что нужно. Помпей приказал не атаковать, а ждать нападения цезарианцев в надежде, что они из-за увеличения в два раза расстояния, которое должны были преодолеть форсированным маршем, вступят в бой изнуренными. Но пройдя половину пути, они сделали привал, отложили копья и таким образом избежали переутомления.

Цезарь справедливо подчеркнул, какое психологическое преимущество имел Помпей, заранее настроив свои войска на оборону. Но в своей речи перед сражением Цезарь призвал солдат в свидетели, что он никогда зря не проливал кровь и делал все для сохранения обеих армий для государства. И перед усыпанным трупами полем битвы — Цезарь оценивает число павших в 15 000, среди них 6000 римских граждан — он воскликнул: «Они этого хотели. После таких деяний я, Гай Цезарь, был бы обречен, если бы не имел поддержки своих солдат». Помпей своевременно удалился с поля битвы, на некоторое время задержался в своей палатке, а потом бежал. Путь бегства проходил через Геллеспонт в Малую Азию и Египет. Там он был убит при высадке по распоряжению Потина, царедворца и учителя царя Птолемея XIV.

Цезарь бросился за ним вслед. Он хотел поймать его, помириться и дать ему рядом с собой какую-нибудь почетную должность, хотя бы синекуру, чего Помпей всегда боялся. Во время преследования Цезарь привел в порядок провинцию Азия и собрал повышенные налоги. Там его нагнали два легиона. С ними Цезарь отправился с Родоса в Александрию, где узнал об убийстве Помпея: ему прислали голову Помпея и кольцо. Восемь лет назад он последний раз видел его живым, теперь он смотрел на застывшие черты своего зятя, многолетнего политического соратника, и мы можем полагать, что его слезы упали на кольцо Помпея. Кольцо как вещественное доказательство Цезарь отослал в Рим, голову же приказал похоронить и позаботился о безопасности друзей Помпея, которые остались в живых.

Из убийства Помпея Цезарь мог сделать вывод, что Египет тоже был на его стороне. Так как Цезарь нуждался в деньгах, он решил воспользоваться этой возможностью, чтобы взыскать старый долг египетского царя, покойного Птолемея Авлета. В сопровождении ликторов он сошел на набережную Александрии не как воин, а как консул, то есть гражданский магистрат, однако ликторы вызвали негодование легко возбудимой столичной черни. В царском дворце Цезарь столкнулся с внутренними распрями. Птолемей Авлет завещал совместное правление своим царством сыну Птолемею XIV и дочери Клеопатре, которая по египетскому обычаю стала женой своего брата. Но Потин, полностью подчинивший себе тринадцатилетнего Птолемея, изгнал Клеопатру.

В тот момент она стояла с небольшим войском на сирийской границе. Когда Цезарь был в Александрии, и Потин и Птолемей установили с ним контакты, она немедленно поспешила туда. Слуги тайно пронесли Клеопатру во дворец, завернув в ковер[8], и она предстала перед Цезарем. Он уже знал Клеопатру по письмам, которые она посылала ему по поводу своих претензий на наследование трона. Теперь молодая царица (ей был 21 год) появилась перед ним собственной персоной. Она не была красавицей, но являлась одной из остроумнейших, прелестнейших и обворожительнейших женщин на свете. Пятидесятидвухлетний Цезарь еще раз познал любовь.

Когда на следующее утро Птолемей увидел рядом с Цезарем ненавистную сестру, он устроил бурную сцену и позвал на помощь народ. Начались беспорядки, и чтобы успокоить толпу, Цезарь попытался в присутствии народа уладить спор о наследстве, огласил завещание отца, постановил, что Птолемей и Клеопатра должны царствовать вместе и посадил царями на Кипре молодых брата и сестру, Птолемея XV и Арсиною. Этой уступкой Цезарь хотел успокоить национальное движение александрийцев, так как Кипр десять лет назад принадлежал еще Египту. Однако Потин, не без оснований опасавшийся Клеопатры, не сдался и призвал в город египетскую армию под командованием Ахилла, который вместе с александрийской чернью окружил Цезаря в районе порта. Ввиду большого количества врагов помощь могла прийти только извне. Цезарь передал послание союзному царю Пергамона Митридату и приказал ему немедленно подойти с войском с суши и моря для снятия блокады.

А пока Цезарь в лице царственного юноши и Потина имел во дворце ценных заложников, но одновременно там гнездилось и предательство. Потин из дворца управлял восставшими александрийцами, а верный слуга, приставленный Цезарем к Клеопатре, не раз подвергался опасности умереть от яда и кинжала. В конце концов Цезарь приказал казнить Потина как предателя. Это снова вызвало волнение александрийцев, равно как и побег Арсинои, которая со своим постельничим Ганимедом ускользнула из дворца. То, что Ганимед сразу же сменил Ахилла и принял командование войском, проливает свет на непрекращающиеся дворцовые интриги. Цезарь мог продержаться, тем более что подходы с моря оставались открытыми. После того как с моря поступило продовольствие, он имел возможность завоевать расположенный перед гаванью остров Родос[9] с его знаменитым маяком и дамбой, однако перед предмостным укреплением в конце дамбы потерпел тяжелое поражение. Опять солдаты Цезаря обратились в бегство, не обращая внимания на его приказы. Цезарь прыгнул в море и только благодаря этому спас свою жизнь и важные документы. Его пурпурный плащ полководца остался в воде, египтяне выловили его, и на следующий день он развевался на победной колонне, которую Ганимед воздвиг на дамбе.

То, что Цезарь по желанию александрийцев отпустил их царя для ведения мирных переговоров, положения не изменило, так как мальчик сразу же стал игрушкой в руках царедворцев. Но теперь подошел Митридат с войском и с иудейским отрядом под командованием Антипатра, отца Ирода Великого. Митридат завоевал пограничную крепость Пелузий, обошел Дельту и направился через Мемфис в Александрию. Птолемей повел ему навстречу свое войско на кораблях по Нилу, но Цезарь, предупрежденный Митридатом, тоже отправился по воде, высадил свои войска западнее Александрии и соединился с Митридатом. Была одержана блестящая победа. Лагерь Птолемея взяли штурмом, сам он утонул в Ниле при побеге. Цезарь сразу же повернул к Александрии, город капитулировал, Египет оказался в его руках. Он не сделал эту богатую страну провинцией, но мог надеяться, что будет править ею через Клеопатру. Но так как египтяне отказались от правления женщины, Цезарь выдал ее замуж за ее младшего брата, тогда как Арсиною отправили в Рим.

В стране осталось три легиона, их командиром был сын вольноотпущенника. Цезарь не доверил страну ни одному из аристократов, этот принцип сохранили его преемники. В те дни, когда Цезарь налаживал обстановку в Египте, состоялось знаменитое путешествие по Нилу, которое он совершил с Клеопатрой, чтобы познакомиться с таинственной древней страной. Это путешествие принадлежит к бессмертным событиям всемирно-исторической скандальной хроники. Нет никаких сомнений, что Цезарь не остался равнодушным к чарам Клеопатры, и небеса ниспослали «алую розу страсти» мужчине, перешагнувшему полувековой рубеж своего жизненного пути, но бесспорно и то, что он, как позже Антоний, не стал рабом этой страсти.

Путеводной звездой Цезаря была политика, а любовь Клеопатры гарантировала ему обладание Египтом. Но это не значит, что он сблизился с Клеопатрой по расчету. Здесь столь же мало было корыстного холодного расчета, как и в любви и доверии к своей дочери Юлии, которая, пока была жива, обеспечивала ему союз с Помпеем. Любовь сопровождала Цезаря в течение всей его жизни, он не противился ей, но она никогда не изменяла его сущности государственного деятеля. 23 июня 46 года до н. э. Клеопатра родила Цезарю сына, Птолемея Цезаря, в народе его называли Цезарионом, то есть маленьким Цезарем.

Пока Цезарь оставался в Александрии и временно были прерваны все связи, его противники воспользовались этой возможностью, чтобы объединиться. Катон перевел в Триполь войска, которые Помпей оставил в Азии перед Фарсальским сражением в надежде, что там их получит в свое распоряжение Помпей. Но вместо этого Катон получил сообщение о гибели Помпея. Тогда он с войсками прошел по побережью провинции Азия, куда уже прибыл Метелл Сципион, тесть Помпея. Катон принял командование войсками, царь Нумидии Юба пообещал свою поддержку, была установлена связь с помпеянцами в Испании, где царило недовольство, вызванное ошибками цезарианского наместника. Таким образом, Африка осталась последним бастионом республики.

Внутриполитическое положение тоже было очень тяжелым. Правда, Цезаря осенью 48 г. до н. э. снова назначили диктатором: его помощник (magister equitum) Антоний привел победителей Фарсала в Италию и принял на себя управление страной. Сенат постановил оказать Цезарю большие почести, до его возвращения отменили почти все выборы. Экономические трудности еще не были преодолены. В минувшем году не без труда предотвратили попытку трибуна Целия добиться полного освобождения от долгов. Теперь народный трибун Публий Долабелла (47 г. до н. э.) возобновил агитацию. Дело дошло до столкновения, росло недовольство даже в войсках Цезаря, стоящих в Кампании.

Другую огромную опасность представлял Фарнак, сын и наследник Понтийского царя Митридата. Он хотел воспользоваться трудностями Рима для восстановления отцовского царства и с этой целью перебрался из Лента в Крым, у Никополя в Армении разгромил легата Цезаря Кальвина, завоевал Понт и Вифинию, проник в провинцию Азия, однако вынужден был остановиться из-за известий о беспорядках на родине. Поскольку Цезарь все равно находился на Востоке, он решил навести там порядок. Точность и быстрота решения этой задачи доказывает, что время после победы в Египте не было только досугом, но производилось планирование и подготовка предстоящих мероприятий.

Цезарь через Сирию прошел в Малую Азию, повсюду урегулировал обстановку, вознаградив при этом своих сторонников, и общины, сделавшие ставку на Помпея, почувствовали свою ошибку. Но везде Цезарь проявил также и милосердие, которое он уже давно объявил своей программой. Сразу же после сражения у Фарсала он приказал, не читая, сжечь всю корреспонденцию Помпея и всем обратившимся к нему пообещал беспрепятственно вернуться на родину. Исключением были только уже однажды помилованные, которые снова переметнулись к врагу. Одним из первых, кто получил помилование, был будущий убийца Цезаря Брут. Цезарь сразу же включил его в свое самое близкое окружение. Во время путешествия Цезаря по Азии многие помпеянцы приняли его благородное предложение. Когда он после победы над Фарнаком вернулся в Италию, состоялась решающая встреча с Цицероном. Оратор шел на эту встречу со страхом, но Цезарь обошелся с ним исключительно любезно, и их свидание не было для Цицерона унизительным. Едва Цезарь заметил Цицерона, он вышел из повозки и прошел длинный участок пути навстречу своему знаменитому противнику, чей ум и способности он очень ценил (октябрь 47 г. до н. э.). Война с Фарнаком очень быстро закончилась. Фарнак у Зелы в Понте разбил укрепленный лагерь и надеялся добиться чего-нибудь с помощью переговоров. Но Цезарь использовал выигранное таким образом время для наступления и наголову разбил войско всего за четыре часа (2 августа 47 г. до н. э.). Фарнаку удалось скрыться, но на родине он попал в руки мятежников. «Пришел, увидел, победил!» (Veni, vidi, vici!) В этой лаконичной фразе Цезарь выразил то, что произошло. В начале октября он снова находился в Риме.

Ближайшей задачей являлась война в Африке. Но до этого нужно было навести порядок в Италии. В Риме из-за попыток Долабеллы погасить долги дело дошло до кровопролития, так что в конце концов Антоний при осадном положении вынужден был применить оружие. Сотни людей погибли в уличных боях, Цезарь, как и раньше, отказался от полного погашения долгов, заметив при этом, что он сам будет первым из тех, кто больше всего выиграет, так как снова получил большие кредиты.

Потом были выбраны магистраты на текущий и на 46 г. до н. э. Консульство в 46 г. до н. э. снова получил Цезарь вместе с Марком Лепидом, который еще в 49 г. до н. э. в качестве претора являлся представителем Цезаря в Риме. На тот момент очень опасной была деморализация состарившихся на службе легионеров, чья воинская дисциплина сильно упала из-за долгого отсутствия их полководца. Посланцев Цезаря забросали камнями и избили, два сенатора были убиты. Взбунтовавшееся войско двинулось на Рим. Цезарь опять усмирил мятежников личным вмешательством. Он появился среди войска и объявил об их демобилизации одним словом, обратившись к ним «граждане» (quintes), а не «боевые товарищи» (commilitones). Цезарь заявил, что исполнит данное солдатам обещание после похода, если одержит победу над другими солдатами. Тогда настроение резко изменилось, и солдаты, только что упорно добивавшиеся демобилизации и вознаграждения, слезно умоляли взять их в поход. В конце концов Цезарь дал себя уговорить.

Осенью он начал новый поход. В конце сентября (вернее, в начале октября) Цезарь с рекрутами, за которыми должны были следовать четыре старых легиона, переправился в Африку и высадился на юге провинции, соответствующей приблизительно современному Тунису. При высадке с корабля Цезарь споткнулся и упал. Но сохранив присутствие духа, он превратил плохое предзнаменование в хорошее, ухватившись за землю и воскликнув: «Я держу тебя, Африка!» Отсутствие остальных войск привело сначала к полной лишений позиционной войне. Цезарь опять начал пропаганду против вражеских войск, причем снова указал на национальные различия, назвал Сципиона прихвостнем Юбы и посчитал безумием, когда римляне предпочитают служить варвару, а не жить в мире с остальными римлянами.

Пропаганда дала результаты, было много перебежчиков, Цезарь настроил против Юбы также и местные племена. Но решение приняли только тогда, когда Цезарь получил подкрепление из Италии, а Сципион — от Юбы. Сципион долго отказывался от сражения. Но Цезарь в конце концов блокировал с двух сторон перешеек у Тапса и таким образом принудил к сражению, которое он победоносно закончил. Его ветераны, желавшие скорее положить конец долгой битве, не знали пощады. 10 000 врагов полегли на поле боя. Тапс был последним сражением античности, когда, правда, со стороны Юбы, применялись слоны.

После победы Цезарь двинулся на Утику, главный город провинции, где командовал Катон. Несмотря на то, что защитники крепости были хорошо вооружены, он лишил себя жизни, не пережив сокрушительного поражения при Тапсе. Старый республиканский доктринер своим поступком наглядно продемонстрировал, что дни республики сочтены. Мы можем думать, что Цезарь пощадил бы его. Он был искренне огорчен, что Катон лишил его этой возможности, Катон знал, что такое мученик. Цезарь продолжал бороться против покойного литературными средствами, так как его восхваляла противная сторона, в том числе Цицерон. И действительно, Катон не смог бы послужить делу республики лучше, чем этим самопожертвованием на алтарь свободы.

До самой французской революции и позже имя Катона было символом гражданской свободы. Юба и некоторые сторонники Помпея тоже добровольно ушли из жизни, другие пали в сражениях затухающей войны, остальные взяты в плен и казнены по приказу Цезаря. Лишь немногим удалось убежать в Испанию, среди них были сыновья Помпея Гней и Секст. Провинция Африка была усмирена, наложены дань и контрибуции, из владений Юбы образована провинция Новая Африка. Часть осталась под властью местных князей, поддержавших Цезаря. Многие ветераны поселились в африканских прибрежных городах, которые стали гражданскими колониями. Потом Цезарь отбыл на Сардинию, чтобы навести порядок и в этой провинции, и 25 июля 46 г. до н. э. вернулся в Рим.

Война между Цезарем и республикой была решена у Тапса. Состоялся еще один поход, но речь больше не шла о восстановлении республики. В испанской войне решался, так сказать, семейный конфликт между Цезарем и сыновьями Помпея.

ВЛАСТИТЕЛЬ

Эта война началась в следующем году (45 г. до н. э.). Ко времени сражения у Тапса в руках у Гнея Помпея были только Балеарские и Питиузские острова. Флот Цезаря вел против него военные операции. Но старые помпеянцы забеспокоились из-за войны в Африке, и когда Секст Помпей и Лабиен прибыли с остатками африканской армии, вокруг сыновей Помпея собралось большое войско, против которого легаты Цезаря, располагавшие только легионами, состоявшими из новобранцев, ничего не смогли сделать и держались за полевыми укреплениями.

Когда в ноябре 46 г. до н. э. Цезарь решил вмешаться лично, Марк Лепид, консул и командир конницы, снова остался его представителем и доверенным лицом в Риме. После отъезда Цезаря в 45 г. до н. э. он был избран консулом без коллеги. В начале декабря Цезарь прибыл к войскам в Испанию. Сначала противник начал уклоняться от сражения и старался затянуть войну на всю зиму. Первым огромным успехом Цезаря было взятие считавшейся неприступной крепости Атегуа на южном притоке Гвалаквивира. Попытка Помпея освободить крепость потерпела неудачу, и теперь Цезарь гнался за ним по пятам, пока после небольшого поражения 17 марта 45 г. до н. э. не остановился для решающего сражения у Мунды (недалеко от Севильи).

Цезарь тотчас же отдал приказ к штурму, но противник, знавший, что в случае поражения его ждет неминуемая смерть, ожесточенно сражался и привел в замешательство атакующих. Тогда пятидесятипятилетний Цезарь спрыгнул с коня, схватил меч и бросился в первые ряды: «Это мой и ваш последний день похода. Вы что, хотите отдать своего императора в руки юнцов? Запомните место, где вы изменили своему императору!» Как и двенадцать лет назад, так и сейчас, вмешательство Цезаря принесло победу. Отступившие снова оказали сопротивление, и превосходящая конница Цезаря смяла фланги и тыл врага. Так сражение, продолжавшееся целый день, закончилось полной победой Цезаря. Погибло 30 000 помпеянцев, среди них Тит Лабиен, которого Цезарь приказал похоронить.

Провинцию быстро покорили. Над городами, которые являлись основными очагами восстания, такими как Кордова и Севилья, был учинен суровый суд. Гнея Помпея убили. Сексту удалось бежать. Цезарь оставался в Испании более трех месяцев и упорядочил управление провинцией. Далеко продвинувшаяся романизация была подкреплена образованием гражданских колоний, урегулированы отношения между неримскими общинами, их позиция опять была решающей для Цезаря. На обратном пути в Рим Цезарь стабилизировал обстановку в Нарбонской Галлии. Там тоже было много колоний и поселений ветеранов, существенно способствующих давно начатой латинизации.

Эта организация провинций в Испании и Галлии являлась только частью обширной программы, которая началась также в Сицилии и Африке. Там греческие города, как и в Провансе, были латинизированы колонистами. Дело, начатое ветеранскими поселениями после Тапса, Цезарь продолжил и в Африке. Если даже отдельные колонии принадлежали к восточной части империи — был восстановлен разрушенный в 146 г. до н. э. Коринф, — все равно большая часть поселенцев осталась на Западе; римское гражданское право Цезарь дал в первую очередь этим провинциям, прежде всего кельтским территориям. Все общины Сицилии получили латинское право, которое на Востоке нигде не давалось. Эта колонизаторская деятельность уничтожила греческое и эллинистическое влияние на Сицилии и в Африке.

То, что отныне на всем западном Средиземноморье, включая Африку, все говорили на латыни, является заслугой Цезаря. Теперь империя распалась на западную, европейскую часть, говорящую на латыни, и на восточную, говорящую преимущественно на греческом и частично на арабском языках. Эта часть продолжала подвергаться восточному влиянию. Именно эти две половины империи противостояли друг другу в борьбе между Антонием и Октавианом. Их границы маркировал Цезарь, когда вытеснил с Запада эллинистическое влияние. Какой половине он предназначил главенствующее положение, доказывает хотя бы тот факт, что все имперские законы издавались на латыни. Для восточной части прилагался греческий перевод.

Так получило свое завершение то, что началось, когда благодаря завоеванию Галлии в Европе возник противовес расширению империи на Восток, что продолжилось, когда в начале 48 г. до н. э. Цезарь во главе Запада выступил против Помпея, опиравшегося на восточную часть империи, и когда Цезарь бичевал зависимость сенатской партии от африканского царя и использовал ее в своей пропаганде. Победа Цезаря означала победу Запада. В исторической борьбе между Европой и Азией, которая велась внутри Римской империи, он завоевал лидирующее положение для европейской части.

Это устройство провинций было только частью организационной деятельности, которую Цезарь вел вскоре после достижения единоличной власти, на время прерванной войной в Испании. Одна только эта организационная деятельность доказывает, что Цезарь умело осуществлял завоеванную им власть. И то, что он в первую очередь думал о наведении порядка в империи и провинциях, является целесообразным и обоснованным. Как ни один из римлян до него, Цезарь при обустройстве империи никогда не забывал об интересах провинций, которые также ни один римлянин до него не знал так хорошо, как он, по собственному опыту. Более того, это было также одной из важнейших причин, почему сенат не справился с задачей управления провинциями. Это зависело не только от человеческих качеств отдельных лиц, но основывалось также на том, что государственные структуры Рима были созданы для небольшого общества и поэтому оказались недостаточными для управления мировой империей.

Но не менее важными являлись внутриримские задачи. В первую очередь нужно было обеспечить ветеранов землей. Образование колоний в провинциях не решило эту задачу, и ветеранов поселили в Италии, но не так, как при Сулле, в закрытых военных колониях, а каждый ветеран получил на общественные средства или на средства Цезаря собственный земельный участок.

Поселение было поручено легатам с пропреторскими полномочиями. Но они не всегда могли отказаться от закрытых ветеранских поселений. Ко времени смерти Цезаря работа по поселению еще не завершилась. Эти меры, продолжавшие предыдущие, начиная с аграрных законов 59 г. до н. э., увенчались муниципальным законом Юлия (lex Julia municipalis), который давал общинам в Италии и провинциях право на самоуправление. Широкомасштабное расселение разгрузило столицу. Число граждан Рима, имеющих право на бесплатное получение зерна, снизилось с 320 000 до 150 000. Для пополнения этого контингента — 150 000 считалось максимальным числом — ежегодно проводились жеребьевки среди бедных.

Наряду с этими мерами, которые должны были снизить число безработных жителей, получавших бесплатное зерно, Цезарь занимался увеличением количества зажиточных граждан. Мы уже упоминали, что он щедро предоставлял гражданское право состоятельным гражданам. Цезарь привлек также много иногородних в сенат, и число его членов увеличилось до девятисот, мера, которая, разумеется, вызвала резкое неприятие старого нобилитета. Длящуюся со времен Гая Гракха борьбу за суды, которые часто превращались в инструмент партийной политики, завершил закон Цезаря. Согласно этому закону присяжными снова назначались только сенаторы и всадники.

Но самой долгосрочной из всех его мер была реформа календаря, которую он провел в силу своей должности верховного жреца. Вполне вероятно, что Цезарь прибегнул при этом к помощи греческого астронома Сосигена. С 1 января 45 г. до н. э. вместо старого лунного года был введен солнечный год из 365,25 дня. Расхождение с существующими до сих пор сильно сдвинутыми датами было устранено включением необходимого числа добавочных дней. С тех пор этим календарем, год которого, как известно, длиннее, пользовались все европейские страны до введения нашего грегорианского календаря.

Осталось еще много планов, которым не суждено было осуществиться, среди них кодификация действующего права, сделанная только в 533 г. н. э. Юстинианом в «Своде гражданского права» (кодекс Юстиниана), сооружение рва через Коринфский перешеек, выполненное в 1881–1893 гг., и осушение понтийских болот, осуществленное в двадцатых годах нашего века.

Наряду с огромными достижениями в реорганизации и управлении империи стоят непрерывные усилия Цезаря привлечь к себе все слои римского народа, пропаганда, рассчитанная на массы, а также завоевание расположения ведущих семей.

Прекрасную возможность для воздействия на население столицы давали победные торжества после окончания войн. После возвращения из Африки Цезарь отпраздновал четыре триумфа по случаю покорения Галлии и Египта и побед над Фарнаком и Юбой (с 28 сентября по 3 октября 46 г. до н. э.). В торжественной процессии всего войска, стоя на квадриге в роскошном одеянии триумфатора, которое первоначально было мантией римских царей, Цезарь сквозь толпы ликующего народа ехал на Капитолий, а солдаты по древнему обычаю распевали шутливые песенки о своем императоре, высмеивавшие все его слабости, плешивость, любовные приключения, стремление к власти и богатство его трофеев.

В процессии несли также картины с изображением побед и покоренных стран. Между ними шли знатные пленники: Верцингеториг, сестра Клеопатры Арсиноя и четырехлетний сын Юбы. Тогда как о Фарсальской победе здесь не упоминалось, в триумфе над Африкой были злобно изображены Катон, Сципион и другие. В отличие от борьбы с Помпеем, африканская война, как доказывает триумф, была войной с иностранным государством. Поэтому совершенно справедливо предполагали, что Цезарь хотел заклеймить подчинение сенаторов Юбе не только как позор, но и как государственную измену.

Триумфы сопровождались грандиозными народными праздниками, из трофеев были щедро награждены офицеры и солдаты, а кроме того, граждане, претендовавшие на обеспечение зерном. Раздавались масло и хлеб. Состоялись также обещанные после смерти Юлии поминальные торжества и угощение народа. Триумф над Испанией в октябре 45 г. до н. э. был менее пышным. Угощение явно не удовлетворило избалованную чернь, поэтому Цезарь через четыре дня организовал дополнительно общественный завтрак.

Кроме того, Цезарь добивался расположения толпы возведением роскошных сооружений, среди прочих был Форум Цезаря с храмом Венеры, родоначальницы рода Юлиев, а также организацией цирковых представлений. Пропаганде среди масс во многом способствовали почести, которые назначал сенат с участием народа или без него: после Тапса благодарственный праздник в течение сорока дней, увеличение числа ликторов Цезаря до шестидесяти двух, надзор за нравами, обязывающие предложения по выборам магистратов, постоянное место на так называемом курульном кресле, должностном кресле высших магистратов, права народного трибуна и место на их скамье, установление статуи Цезаря в храме Юпитера на Капитолии с надписью, где его назвали полубогом, которую Цезарь, однако, приказал удалить.

Это примеры постановлений сената об оказании почестей, к которым следует добавить пожизненную диктатуру, титул императора, передаваемый по наследству, разрешение появляться в одеянии триумфатора в торжественных случаях и постоянно носить лавровый венок. Во время цирковых игр его статую полагалось нести в процессии богов, в храме Квирина — он считался причисленным к богам первым римским царем — была установлена статуя Цезаря с надписью «Непобедимому богу», другая статуя на Капитолии стояла рядом со статуями богов и освободителя Брута. Обе эти меры не встретили всеобщего одобрения масс.

На нобилитет Цезарь старался воздействовать прежде всего обходительным отношением и милосердием. Все опасения, вызванные воспоминаниями о поступках Мария, Цинны и Суллы, оказались беспочвенными. Цезарь не последовал их примеру. Он возвел в добродетель только милосердие (dementia), которое с тех пор было неотделимо от образа европейского монарха, и здесь нет никакого смысла задавать вопрос, был ли он милосердным из политического расчета или по своей природе. Все говорит в пользу того, что это являлось чертой его характера. Это еще одно доказательство цельности натуры Цезаря, даже если это свойство имело политическое воздействие и ради него использовалось.

Не свидетельствует об отсутствии у Цезаря милосердия даже тот факт, что он в определенных обстоятельствах мог быть неумолимо беспощадным. Цезарь умел видеть разницу между бунтовщиком, который достоин самого строгого наказания (сюда относятся Верцингеториг, пираты, оптиматы, боровшиеся против него заодно с Юбой, сыновья Помпея), и обманутым, заблудшим внутриполитическим противником, который был и остался римлянином и заслуживает милосердия. Он всегда опасался создавать мучеников. Цезарь отпустил Рабирия после того, как процесс выполнил свою пропагандистскую задачу, и в этом заключается истинная причина, почему он выступил против казни катилинариев. По этой же причине Цезарь искренне сожалел о том, что Катан не позволил ему спасти его.

Милосердие Цезаря производило впечатление, как это доказывает, например, речь Цицерона в защиту Марцелла. В ней он благодарит Цезаря за помилование этого ожесточенного противника, консула 51 г. до н. э., и выражает надежду, что Цезарь даст республике новые законные основы. Но эти мечты не осуществились. Нельзя было надолго скрыть, что Цезарь не собирался выпускать из рук государство, а только искал подходящие формы для своего единоличного правления. Неизбежно возник конфликт между ним и древними аристократическими семьями, которых Цезарь лишил их положения. Видя в Цезаре в лучшем случае равного себе, они не считали своим долгом служить государству под его властью.

Брут

Возникшая пропасть все больше углублялась, и ее уже нельзя было преодолеть. Напряжение возросло, когда Цезарь запланировал на февраль 44 г. до н. э. крупную военную акцию, чтобы покончить с угрозой, которую со времени победы над Крассом в 53 г. до н. э. представляло на Востоке парфянское царство. По решению народного собрания он возложил на себя руководство войной и одновременно получил право назначить магистратов на следующие три года — в такой срок он оценивал длительность похода.

Если римская знать хотела что-либо предпринять против Цезаря, он должен был ее опередить. Против победившего в Парфянской войне Цезаря никто не посмел выступить. Около шестидесяти членов нобилитета организовали заговор с целью устранения тирана. Во главе стояли Марк Брут и его зять Гай Кассий, оба помилованные Цезарем бывшие противники, пользовавшиеся его большим расположением как политики. Среди других заговорщиков многие тоже играли большую роль при Цезаре. Не принято сомневаться в чистоте мотивов Брута и Кассия. Брут настаивал на том, чтобы ограничиться устранением Цезаря для придания деянию характера государственной необходимости.

Когда распространился слух о предсказании, что парфяне могут быть побеждены только царем, и когда узнали, что дядя Цезаря Луций Котта собирается на заседании сената 15 марта внести предложение о предоставлении Цезарю царской власти над неримскими странами, когда к тому же стало известно, что 18 марта Цезарь хочет отправиться к войскам, тогда решили совершить покушение на заседании сената в Мартовские иды (15 марта). Цезарь был предупрежден об опасности не только предзнаменованиями и снами, о чем так любят рассказывать античные историки. Но он оставил без внимания предостережения и отказался взять с собой телохранителей.

Вечером 14 марта Цезарь ужинал у Лепида. Когда 15 марта наступило время идти в сенат, он медлил отчасти из-за недомогания, отчасти потому, что жена Кальпурния пыталась удержать его дома из-за плохих предзнаменований. Но Децим Брут, один из заговорщиков, уговорил Цезаря пойти на заседание сената, которое проходило в курии Помпея. Когда он туда вошел в 11 часов, все развивалось по намеченному плану. Один из заговорщиков задержал Антония в вестибюле, Цезарь сел, заговорщики сразу же окружили его под предлогом личных просьб.

«Тотчас Тиллий Кимбр, взявший на себя первую роль, подошел к нему ближе, как будто с просьбой, и когда тот, отказываясь, сделал ему знак подождать, схватил его за тогу выше локтей. Цезарь кричит: „Это уже насилие!“ — и тут Каска, размахнувшись сзади, наносит ему рану пониже горла. Цезарь хватает Каску за руку, прокалывает ее грифелем, пытается вскочить, но второй удар его останавливает. Когда же Цезарь увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят; и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив даже не крик, а стон… Все разбежались; бездыханный Цезарь остался лежать, пока трое рабов, взвалив его на носилки, со свисающей рукой не отнесли домой» (Светоний. Божественный Юлий. Перевод М. Л. Гаспарова. М., 1964)

Надежды убийц на то, что сенат сроду не возьмет в свои руки власть, не оправдались. Страх и отчаяние охватили город, и с уст не сходил вопрос: «Кто же теперь будет править миром?» Потом возникли беспорядки, Антоний начал провокационную деятельность, и вместо установления республики снова вспыхнула гражданская война.

Внезапная смерть, оборвавшая эту жизнь, оставила открытым большой, по-видимому, неразрешимый вопрос, какую государственно-правовую форму хотел придать Цезарь своему господству над Римской империей. Смерть помешала осуществлению планов, которые у него были по этому поводу. Мы видим ряд начинаний и экспериментов, указывающих на множество направлений и делающих возможными различные толкования, и по этому пункту мнения диаметрально расходятся.

Сегодня преобладает мнение Эдуарда Мейера, согласно которому Цезарь хотел придать своему господству над Римской империей форму, созданную со времен Александра Великого и его преемников в эллинистических царствах. Цезарь, как утверждает Мейер, хотел править миром, как эллинистический царь Востока, абсолютно и неограниченно и ни перед кем не отвечая. Для достижения этого он стремился сгладить национальные различил между отдельными частями империи и сделать всех подданных однородной массой, чтобы, в конце концов, как бог повелевать нивелированными народами. В качестве внешнего признака этого положения Цезарь надел на себя диадему эллинистических монархов. Только смерть в последний момент помешала осуществлению его планов.

Эта задуманная Цезарем божественная царская власть была полной противоположностью управлению государством, которое фактически осуществлял Помпей в конце пятидесятых годов, и государственному новообразованию его наследника Августа, так называемому принципату, то есть монархии, основанной на римском мировоззрении и использующей римские формы. Не Август был настоящим наследником Цезаря, а Антоний, который из Александрии как супруг египетской царицы, как восточный эллинистический монарх правил Востоком, и чья власть рухнула при Акции под напором приведенных Октавианом, будущим Августом, военных сил Запада.

Но не все доказательства, на которых основывается эта концепция, убедительны. Как уже было сказано, вместо нивелирования всех подданных Цезарь стремился создать привилегированное положение латиноязычной западной части империи. Во многом, что было проведено в качестве доказательства предполагаемой царской власти Цезаря, речь идет или о мерах, предложениях и решениях, которые Цезарь отклонил, как, например, упомянутую надпись на статуе в храме Юпитера на Капитолии, или же о почестях, которые не задумываясь принимал также и Август, так что все это не может служить доказательством различия форм государственного управления Цезаря и Августа. Клятва богу — покровителю самодержца, его гению, или обожествление одного из его качеств, например, милосердия (dementia) не выходили за рамки римского религиозного сознания. Отделение одного из качеств, в данном случае милосердия, от его носителя и возведение его в божество соответствовало римским религиозным представлениям. Но все это не означало восточно-эллинистического обожествления самого человека.

Но в некоторых случаях намерения Цезаря не совсем ясны. В 45 г. до н. э. он вызвал в Рим Клеопатру с ее маленьким сыном, там она держала двор на вилле, расположенной на другом берегу Тибра. Сообщают, что один трибун в отсутствие Цезаря получил задание предложить на голосование закон, по которому Цезарь для рождения наследника мог вступить в любовную связь со многими женщинами. Это звучит не очень правдоподобно, потому он усыновил своего племянника Гая Октавия и перед запланированным отъездом на Парфянскую войну назначил его в завещании своим основным наследником. Благоразумнее исходить из таких фактов, чем верить сплетням римской улицы.

Диадему, которую протянул ему Антоний во время Луперкалий[10], он под аплодисменты народа не принял и распорядился запротоколировать этот отказ. И когда из толпы до него донесся возглас «царь» (rex), он возразил, что его зовут Цезарь, а не царь. Это был тонкий намек на Марция — царя, от которого он происходил по линии своей бабки. Нельзя безоговорочно отрицать, что при всех попытках прощупать настроение масс относительно будущей формы управления государством, не имелась в виду также абсолютная монархия эллинистического Востока. Но кроме таких попыток, ничего не предпринималось.

Иначе следует оценивать сообщение, что на заседании сената, ставшем для него последним, должно быть вынесено решение о так называемой внеиталийской царской власти Цезаря. На Рим и Италию эта власть не распространялась, титул относился к землям подданных Римской империи. Эта мера основывалась на древнейшем понятии римского государственного права. Оно было различным для частей империи, где жили римские граждане, и управление осуществлялось в соответствии с республиканской конституцией — административный округ «domi», дома, включавшего тогда Рим и Италию — и для земель подданных, в которых римский народ через своих уполномоченных осуществлял абсолютную власть; это был округ «militiae», извне. Царская власть Цезаря должна распространяться только на этот округ militiae, это была не более чем законная абсолютная власть полководца в покоренных странах, в которой нуждался Цезарь для ведения Сараянской войны.

Положение Августа тоже основывалось на неограниченной верховной власти в провинциях, так называемой высшей проконсульской командной власти (imperium proconsulare maius). Для округа domi Август ограничился должностью, соответствующей республиканским законам, сначала консула, потом правами народного трибуна. Должность Цезаря была более самодержавной, и кроме прав народного трибуна он имел чрезвычайную власть диктатора. Но и она была предусмотрена в республике, и ее занимал до Цезаря Сулла. Вероятно, окончательное решение о том, какую должность получит Цезарь в округе domi, было отложено до окончания Парфянской войны.

Указание на это дает совсем недавно сделанное наблюдение. Установлено, что венок, который носит Цезарь на монетах, не является лавровым, как это думали раньше, а так называемым этрусским золотым венком, бывшим первоначально знаком отличия римских царей. Одеяние триумфатора, которое Цезарь имел право носить на официальных церемониях, тоже является одеянием древних царей. Возможно, все это указывает на определенную тенденцию, и проницательность Моммзена и здесь его не подвела. Он высказал мнение, что Цезарь стремился к возрождению древнеримской царской власти. Но вряд ли он думал принять ненавистный царский титул. Скорее Цезарь сохранил бы древнеримское и италийское звание диктатора и императора.

Подобные вопросы неизбежно остаются открытыми, но как бы то ни было, все это далеко от божественной царской власти. Как человек, как диктатор и император Цезарь правил миром сам по себе, per se, как он сказал, в силу своих достижений, величия достоинств. Но эта форма правления появляется на свет не как программа, не как идея, а в образе человека — Цезаря. Ее новизна заключается в том, что высшая военная и политическая власть, господство над миром были в руках одного человека. Правители великих мировых империй Востока, а также Александр Великий и эллинистические монархи были богами, Цезарь же являлся человеком.

Пусть даже представление о божественном происхождении царской власти так сильно укоренилось на Востоке, что его жители воспринимали власть Цезаря и Августа только в соответствии с этим представлением, к Западу это не относилось. Здесь повелителем мира был человек. Для тех народов, которые почитали своих царей как богов, человек казался слишком маленьким, его плечи слишком слабыми, чтобы нести бремя такого сана и таких задач. Лишь обожествление правителя могло сделать это понятным. Только Цезарь завоевал эту сферу для человека, безмерно преумножил возможности того, что может достичь человек, возвысил величие и достоинство человека и этим способствовал «демагизации мира».

Но это относится только к западной, европейской части империи. Мы еще раз сталкиваемся с различием между Западом и Востоком, между Европой и Азией, которое бросается в глаза при изучении деяний Цезаря. Мы понимаем, что с Цезарем возникает новая форма политической жизни, а именно западная форма. До сих пор у греков и римлян существовала политическая структура полиса, республиканского города-государства, в котором власть непосредственно осуществляли все граждане или через ответственных уполномоченных. Последним и величайшим примером этого был Рим, но именно его развитие показало несостоятельность такой формы управления государством. Благодаря военной силе и политической мудрости Рим стал хозяином мира.

Цезарь

Но потом выяснилось: краткосрочная, добровольно взятая на себя выборная власть столь же мало подходила для управления мировой империей, как и то, что ее судьба зависела от случайности голосования на форуме, когда все решала неорганизованная, подверженная демагогическим влияниям толпа. Несмотря на все политические традиции, сенат тоже все больше поддавался соблазну эгоистического расчета и личной жажды власти. Так в Риме возникла проблема любого города-государства, с которой сначала столкнулись Афины, а именно проблема, как можно управлять империей с помощью институтов, созданных для общины, а политическая система города-государства была доведена до абсурда.

На греческом Востоке за столетия до этого развития, которому способствовала предрасположенность греков, и особенно их представление о божественном, это привело к тому, что, начиная с Александра, божественная царская власть сменила полис. Благодаря политическому дарованию римлян и гению их величайшего сына удалось найти новое, европейское решение этой проблемы. Эта новая форма мирового господства основывалась не на таинственном переселении бога в тело человека, на тайне, которую нельзя было постичь, а только коленопреклоненно почитать, она основывалась не на рабском подчинении человека неземной силе, а на величии человека и его достоинстве. Поэтому она и является европейской. Но в империи Цезаря органически в нее включенные продолжали жить в италийских общинах полисы, которые учредил Цезарь своим общинным уставом.

Учитывая все это, понятен исторический смысл смерти Цезаря. Роковая ошибка убийц объясняется неразрывной связью новой формы власти с личностью ее носителя. Не понимая неизбежности исторического развития, они не хотели нового и решили устранить человека, в котором оно воплощалось. Так как новое появилось не как идея, а жило в человеке, у них возникло ошибочное убеждение, что они убийством избавятся от идеи, и вонзили кинжалы в Цезаря. Убийцы надеялись вместе с ним уничтожить дело, которому он служил. В роковом заблуждении они считали убийство насильственным исправлением ошибки, после чего все станет, как прежде.

Только полтора десятилетия кровавой гражданской войны обнаружили это заблуждение и рассеяли туман, застилающий глаза современников. Только смерть высвободила идею, которая сначала появилась воплощенной в Цезаре. В этом воплощении она могла показаться чем-то единственным в своем роде, случайным. Только через смерть ее носителя она открылась взорам в своем истинном свете. В Мартовские иды власть Цезаря вступила в царство идей. В этом и заключается историческое значение его смерти. Даже конец этой жизни является политическим и оказывает политическое воздействие. Отныне преемники, особенно Август, могут исходить из этой идеи. Если в лице Цезаря сочетались две главные предпосылки для авторитета правителя — доверие народа и власть, — то не хватало третьей, не менее важной основы — легитимности и традиции.

То, что Цезарь сознавал значение этой предпосылки, свидетельствует его борьба за нее до и во время гражданской войны. За ее отсутствие он заплатил жизнью.

Только Августу удалось к власти и доверию народа присоединить традицию. Но эта традиция лишь формально имела республиканские основы. По существу, она является новой формой власти, которую создал Цезарь. Август называл себя сыном Цезаря, носил его императорский титул в своем имени, именем Цезаря называли себя в течение двух тысяч лет все его преемники. Смерть Цезаря сделала традицией новую форму власти, оставшуюся наивысшей на протяжении двух тысяч лет, и на которую с благоговением взирали народы. Со смертью Цезаря возникла императорская власть, носящая его имя.

Фридрих Виттенгоф Император Август

МЕРТВЫЙ АВГУСТ — НОВЫЙ РИМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БОГ

Прошли недели, пока известие о смерти 76-летнего императора 19 августа 14 г. н. э. дошло из Рима до самых отдаленных уголков огромной Римской империи, которая простиралась от Нижнего Рейна до Гибралтара, от Марокко до Евфрата, Черного моря и Дуная. Шестидесяти миллионам, услышавшим эту весть, показалось, что время на мгновение остановилось. Рим был неразрывно связан с именем Августа, который с 44 г. до н. э. держал бразды правления государством в своих сильных руках. Завершилась необыкновенная жизнь, и столь же необыкновенными были почести, предназначенные для покойного. Ведь он был не только великим собирателем Империи, гарантом мира и безопасности бескрайних границ, не только победителем в гражданской войне, которая измучила уже два поколения римлян и фактически вела нацию к самоуничтожению. Он был прежде всего создателем нового политического строя, римской «монархии», которая называлась «принципат» — власть «Первого Человека». Он окончательно ликвидировал политический кризис, который длился целое столетие.

Август предопределил ход первого после его смерти заседания сената. Из храма Весты принесли его завещание и три запечатанных папирусных свитка. В первом находились конкретные указания для траурной церемонии, во втором, более объемистом, содержался перечень его деяний, в третьем — отчет о государственных делах. Печати на папирусных свитках сломали в сенате, и все тексты были зачитаны. Покойный как бы снова встал, чтобы произнести речь перед сенаторами. Это было последнее заседание сената, посвященное ему одному.

В то время как сам Август покоился в гробу из золота и слоновой кости в атриуме своего дома на Палатине, совсем рядом с сенатом, он своим перечнем совершенных деяний словно еще раз воскресил перед сенаторами свою долгую, богатую событиями жизнь, отданную служению Римскому государству. Хотя многие восхищались не столько «Деяниями», сколько дипломатическим и пропагандистским мастерством, с которым умалчивались или искажались некоторые факты, едва ли нашелся такой, кто смог не поддаться воздействию переломного для Рима момента: умер великий римлянин.

На этом заседании сенат не дал того ответа, на который как бы намекал император своей автобиографией: сенат еще не возвел его в ранг государственных богов. Было вполне достаточно последних почестей на государственных похоронах. Римляне, наблюдавшие за похоронной процессией на узких улочках или с крыш, никогда не смогли ее забыть. На носилках они увидели восковую статую своего императора, облаченную как для победного парада в триумфаторские одежды. Как полагалось на похоронах представителей высшей сенатской аристократии, участники шествия несли восковые маски предков и покойных представителей рода, которыми всегда сопровождали усопших. Только напрасно высматривали Цезаря, «отца», потому что он уже вошел в римский пантеон богов. Во всем своем величии предстала взорам вся римская история, в которую теперь вошел покойный. Ведь похоронная процессия несла портреты всех великих римлян, начиная с Ромула. За ними следовали изображения покоренных племен и народов, включенных в Империю победоносным императором, в своих национальных одеждах и вооружении.

Похоронная процессия дважды останавливалась, чтобы почтить память покойного надгробными речами. Перед храмом божественного Цезаря, который построил усопший, Тиберий, приемный сын Августа, восславил заслуги отца перед государством, а с древней ораторской трибуны речь о добродетелях покойного от имени рода произнес сын Тиберия, Друз. Процессия дошла до места кремации у мавзолея, куда через пять дней были перенесены бренные останки и где сегодня, у Тибра, останавливаются люди.

Когда запылало пламя, один сенатор увидел, как к небу возносится тень кремированного императора: он подтвердил факт под присягой, получив за это царское вознаграждение от Ливии, вдовы покойного. Сенаторы на заседании 17 сентября вынесли решение о «божественных почестях». Август, «сын» божественного Цезаря, был признан сенатом богом государственной религии. Отныне новому богу воздвигались храмы в Италии и провинциях, а жрецы в его честь совершали священнодействия. В столице первой жрицей стала сама Ливия. Бог Август был включен в культовые песнопения, а также в текст присяги магистратов[11], его статуи предоставляли право убежища. С тех пор его портрет находился среди богов в больших шествиях в цирке[12]. В государственной религии Рима только для мертвого был возможен переход через порог, отделявший даже самых могущественных людей земли от богов. Но такой чести в Риме удостаивались не благочестивые и безгрешные, не трудолюбивые и смиренные граждане, а только великие государственные мужи. И не жреческая коллегия, а политики и сенаторы были правомочны воздавать покойному за необычайные заслуги перед обществом включением его в божественный культ. Обожествления гражданина Рима, которое римляне называли консекрацией, кроме Ромула, мифического основателя города и первого царя, до сих пор удостоился только Цезарь, о неземном происхождении которого возвестила народу появившаяся комета. Теперь этой высшей почести удостоился Август — «сын бога Цезаря».

Август

АВТОБИОГРАФИЯ ИМПЕРАТОРА — ОПИСАНИЕ ЖИЗНИ ДЛЯ РЕСПУБЛИКИ

Когда самый могущественный после Августа человек, Тиберий, которому по постановлению сената было поручено управление государством, и Ливия начинали строительство храма новому богу, пепел покойного находился в мавзолее на Марсовом поле. Около 35 лет назад, в возрасте, когда римлянин обычно еще не думает о смерти, часто хворающий победитель в гражданской войне, в 28 г. до н. э. недалеко от Тибра начал строить для себя и своей семьи гробницу, одни только размеры которой должны были свидетельствовать о выдающемся положении его рода. Без колоссальной, увенчанной короной статуи круглое сооружение имело высоту 44,5 м и вдвое больший диаметр. В завещании наследникам было поручено выгравировать его автобиографию на двух железных колоннах перед мавзолеем. Так он хотел увековечить для потомков свои заслуги. Благодаря счастливой случайности в Малой Азии сохранился римский оригинал, хотя и не весь, а только фрагменты трех копий, дословно передающих весь текст, за исключением некоторых отрывков. Самую большую найденную в Анкире (Анкара) копию «Деяний» часто называют Monumentum Ancyranum.

Эта биография, «царица надписей», была отдана на хранение в храм Весты не позднее 3 апреля 13 г. н. э. Получилось так, что такому человеку как Август, который сильнее и дольше, чем любой другой правящий римлянин до него, воздействовал на потомков, который еще при жизни хотел создать миф о себе, только в 75 лет внезапно пришла в голову мысль дать описание всей своей жизни. И то, что мы можем прочесть сейчас, является текстом, написанным в последние годы его жизни. В этом тексте явно заметно не только намерение оставить на все времена в истории свои личные достижения, но и обрисовать достойный подражания образ «Первого Человека» и идеологию принципата.

В глазах римлян из сенаторской элиты «Деяния» (Resgestae) совершаются только для государства. Поэтому и у Августа все, что касается его частной жизни, остается скрытым, и только в силу необходимости он пишет, что когда через несколько месяцев после убийства Цезаря он вступил в политическую борьбу, ему было 19 лет. Круг замыкается в 76 лет последними словами его завещания. Даже при ретроспективном взгляде его близящаяся к концу жизнь кажется необыкновенной. Она начинается с беспрецедентного, стремительного восхождения к власти. Почти за один год девятнадцатилетний Август (в ноябре 43 г. до н. э.) получает наивысшую власть и становится одним из триумвиров, назначенных для реорганизации государства после отмены конституции. Покойному было достаточно только напомнить о своих политических и культовых должностях, чтобы без лишних объяснений подчеркнуть свой исключительный ранг в политическом обществе римлян. Порой ему трудно сдержаться и не добавить гордо, что в римской истории никогда ничего подобного еще не было, и те или иные меры он предпринял первым.

В каждой строке чувствуется уверенность в себе и удовлетворенность своими свершениями. Сначала он говорит о внешней политике. «Я увеличил территории всех провинций римского народа за счет соседних племен, которые не подчинялись нашим приказам», — такими словами начинается глава. Август предстает собирателем Империи, чьи победоносные войска прошли по миру от Ютландии до Эфиопии. Он вернул Империи безопасность и распространил авторитет своей личной и государственной власти далеко за обозримые границы страны, так что народы до самого Каспийского моря и Грузии искали его дружбы, и даже индийские цари направляли к нему послов. Так Август стал истинным повелителем мира, не будучи, однако, рьяным завоевателем. Покойный хотел войти в историю как великий миротворец, основатель «Мира Августа» (Pax Augusta).

Перечень деяний, написанный от первого лица, свидетельствует не только о гордости за собственные достижения и об их признании политическим сообществом. Его жизнь должна была предстать как самоотверженное служение государству. Он был только «Первым из Граждан» (princeps civium). Даже его дебютное политическое выступление, которое обнаруживает безмерное стремление к власти, было включено в идеологию принципата. Оно написано языком политики, выработанным со времен Цезаря и Цицерона с помощью греческой философии государства. «В 19 лет я по собственному решению и на собственные средства набрал войско, благодаря чему я привел (из рабства) к свободе общество, угнетенное тиранией одной группы». И чуть дальше с указанием года и круга получателей мы читаем об огромных суммах, которые он пожертвовал гражданам Рима и отслужившим свой срок легионерам. Великий строитель, предсказавший однажды, что оставит после себя Рим, который он принял городом из кирпича, городом из мрамора, предоставляет читателям или слушателям право судить о том, сколько сестерциев он вложил в бесчисленные, по отдельности названные культовые и светские здания, и чего ему стоили игры для «народа», служившие не только для праздного времяпрепровождения, но и посвященные богам. Так было испокон веков: богатство высшего политического слоя во славу рода служило всему обществу. Народ ждал этого, и «Первый Человек» по традиции чувствовал себя обязанным совершать такие поступки, которым подражали другие с их более ограниченными средствами. Даже на надгробных памятниках прославлялись такие дары.

Жертвенную самоотверженность жизни ради общества в качестве примера должен был принять к сведению каждый, кто останавливался у колонн перед мавзолеем и читал надписи. Каждый должен был узнать, что покойный ничего не делал по собственной прихоти и собственному усмотрению, ничего не требовал для себя лично, но действовал только как уполномоченный народа, как слуга государства. Поэтому он (об этом он постоянно напоминает даже после смерти) возражал против постановлений сената и народа, хранителей государственного суверенитета, когда те давали или хотели дать ему должности и поручения, которые были вне норм неписаного государственного права, вне унаследованной от отцов римской государственной традиции: «Я не принял ни одной должности, которая мне поручалась вопреки обычаям предков (mos maiorum)». Он дважды отказывался от диктатуры, объявленной вне закона после смерти Цезаря. Однажды даже прибегнул к эффектному жесту: унизился перед народом, став перед ним на колени, сорвал с плеч тогу и умолял выступить против этого решения. Он также отказался от пожизненного консульства. И столь же мало подходили к искусно выстроенному зданию принципата высшие должностные полномочия, трижды единогласно предложенные ему сенатом и народом для проведения реформы «законов и обычаев». Такое поручение из-за своей монархической полноты власти нарушало государственную традицию, которую Август истолковывал по-своему. Но отказываясь, он не забывал добавить, что не уклоняется от поручений, которые хотел дать ему сенат и народ вместе с чрезвычайной властью. Ему-де для этого достаточно уже имеющихся у него должностных полномочий, и он пять раз просил сенат назначить ему коллегу, с которым он бы делил власть.

Кроме ограничения собственной власти в «Деяниях» сообщается о добровольном отказе от чрезмерных почестей. Эту «скромность» принцепса никак нельзя не заметить, когда он сообщает, что отказался от многих прославлений, предназначенных сенатом для него. Значение этого шага становится ясным, если вспомнить, что даже такой выдающийся человек, как Цицерон и ему подобные, видели в триумфе кульминацию своей политической жизни. Август, как он это доказывает многочисленными примерами, часто соблюдал меру. Но для богов, покровителей Рима, от милости которых зависело благополучие императора и нового политического строя, покойный сделал больше, чем кто-либо из римлян до него. С 12 г. до н. э. он был верховным жрецом государственной религии (Pontifex maximus), принадлежал к самым авторитетным жреческим коллегиям и возродил древние, давно забытые жреческие саны и обряды. Насколько обдуманно он отказывался от почестей, положенных только богам, понял каждый, кто прочел, что он конфисковал около восьмидесяти статуй, изображавших его стоя, на коне или на квадриге, а из выручки от продажи преподнес золотые дары храму Аполлона от своего имени или от имени того, кто почтил его этими статуями. Он не только воздал богам римского государственного пантеона то, что им полагалось, но также и другим богам, которые почитались в Империи как «политические боги». «Первый Гражданин», заботящийся о восстановлении пошатнувшихся отношений римлян к своим богам, действовал в рамках древнеримской политики.

В своей автобиографии он все время подчеркивает, что для него образцом были обычаи предков. Но он не только напоминал о них. «Благодаря новым законам, которые я издал, я снова ввел уже исчезнувшие в нашем веке обычаи предков, — и тут же самоуверенно добавляет: — Я сам дал потомкам много примеров для подражания».

Итак, он был настоящим римлянином, который руководствовался примерами предков, но, с другой стороны, как «Первый Гражданин» оставил потомкам образцы для подражания. Каждый осознавал необыкновенность достижений, почестей и высокий ранг того, кто о себе рассказывает, но вместе с тем и самоограничения этого человека, который не намеревался взорвать существующее политическое устройство, а, наоборот, старался слиться с ним. Его ведущее положение основывалось на политическом влиянии (auctoritas), т. е. на добровольном признании его выдающихся политических деяний и необыкновенной проницательности. Поэтому не случайно упоминаются не только обязательные, с государственно-правовой точки зрения, две ветви власти — сенат и народ, по поручению которых действовал принцепс и которые были подчинены ему, как «Первому Гражданину», но также ничем не омраченное согласие граждан и их повелителя, являющегося всего лишь исполнителем их воли, чья личная судьба стала судьбой всего общества. Ведь иначе не объяснишь тот факт, что по постановлению сената высшие магистраты, консулы, жрецы каждые четыре года приносили обеты (vota) за его слабое здоровье. Он самоуверенно пишет: «Все граждане единодушно продолжали частным образом или целыми городскими общинами молиться в храмах за мое здоровье». Тот, кто сегодня поднимается по ступенькам «Алтаря Мира Августа» (Ara Pacis Augustae), расположенного напротив мавзолея на Тибре, — видит чудесную часовню, которую в 73 г. до н. э. воздвиг сенат в честь благополучного возвращения принцепса из Испании и Галлии. Там магистраты, жрецы и весталки ежегодно выражали свою благодарность за это событие жертвоприношениями богу «Мира Августа». Сам мир — наивысшее благо этого измученного гражданскими войнами общества — отныне был связан с принцепсом; «римский мир» превратился в «августовский мир». «Pax»[13] (мир) стал первой богиней, носившей имя «Первого Гражданина», потому что он не только подарил государству спокойствие, но и гарантировал его. За ней вскоре возникли и другие.

Внутреннее согласие народа во всех его слоях и сословиях с принцепсом и его действиями было основой его политических шагов, и все это чувствовали. Автобиография заканчивается почестью, которая для покойного была наивысшей: «сенат, всадническое сословие и весь народ» назвали его Отцом Отечества. Когда во 2 г. до н. э. сенат от имени народа чествовал его как преобразователя государства, он сквозь слезы ответил: «После того как исполнились все мои желания, что еще я могу, сенаторы, испросить у бессмертных богов, кроме того, чтобы мне до конца моих дней было суждено сохранить это единодушие». В этом согласии между сенатом, народом и тем человеком, перед которым все преклонялись, который превзошел всех по политическому влиянию и которому со всеобщего одобрения и по всеобщему доверию было предоставлено ведущее положение, заключались для Августа объяснение и венец всей его политической деятельности, когда он завершал для потомков перечень своих деяний. У него были большие заслуги перед Римом, поэтому сенат присудил ему «божественные почести». Исключительное, ставшее историческим и не передающееся по наследству главенствующее положение преобразовалось в будущем в институт «императорской власти» династии Юлиев-Клавдиев. Была основана прочная общественная система: желание покойного сбылось.

Даже сегодня историкам трудно устоять перед убедительной силой августовской автобиографии. В этом произведении с четким построением мысли, лаконичным, проникновенным, порой монументальным языком, где продумано каждое предложение и даже слово, дается только как бы статистический материал. Но кто понимает принципы отбора материала и знает, что произошло на самом деле, кто знает закулисную сторону событий и не упускает из виду того, о чем умалчивается, тот может представить себе удивительную способность этого человека влиять на людей, вести их к своей цели, угадывать их мысли и сокровенные желания, воздействовать на чувства, представать во всем своем величии, скрывать свою фактическую власть и, словно делая одолжение, оставаться в тени. Он ощутит также последовательность всех действий Августа — от девятнадцатилетнего до семидесятишестилетнего возраста — в построении политического, идейного здания, огромную конструктивную силу того, кто стал основателем новой политической системы.

«Деяния божественного Августа» (Resgestae Divi Augusti) сотворили историю. В них не была развита мысль «Первого Человека», но благодаря отчету такого гражданина она обрела форму, и на его образ равнялись все преемники на троне Цезарей, сравнивая его с собой. Так миф о деяниях Августа стал исторической силой, но чтобы добраться до истины, его нужно развеять. Правда, эта истина не умаляет исторического величия «сына» Цезаря.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ: КРИЗИС I в. до н. э

Когда в Мартовские иды 44 г. до н. э. кинжалы заговорщиков оборвали жизнь диктатора Цезаря, стало ясно, что в Риме еще не созрели условия для неограниченной военной диктатуры, которая использовала бы республику только как «пустое название», а древние конституционные органы — как фасад. Правда, Цезаря свергли не по решению народа, который всегда видел в нем покровителя, раздающего хлеб, подарки и устраивающего игры. Поэтому плебс сразу же выступил против его убийц. Сенат, ведущая политическая группа, тоже не весь бунтовал против него. Диктатор не зря внедрил в этот орган многочисленных цезарианцев. Но сенаторы из древних аристократических родов, пережившие битвы гражданской войны, тоже не были склонны в меньшинстве выступать против власти и идти на риск. Если они выказывали послушание, диктатор щедро раздавал им выгодные должности и присуждал всевозможные почести. Существовала только небольшая группа сенаторов, противников Цезаря, в количестве около 60 человек, которая была настроена на крайние меры, даже на убийство, чтобы заменить диктатуру на древнюю «свободу». Но Брут и Кассий потерпели неудачу, как и диктатор. Они добились не свободы, а помогли установлению на полтора года жестокой диктатуры, теперь в виде триумвирата, а вскоре, в 42 г. до н. э., в битве при Филиппах потеряли и жизнь. До самого Акция (31 г. до н. э.) сбылось предсказание Цезаря: если с ним (Цезарем) случится несчастье, общество не только не обретет покоя, а втянет себя в гражданскую войну.

Как это могло случиться? Раньше успех римского завоевания мира одобряли те, кто видел в Римском государстве идеальную общественную систему. Но со второй половины II в. до н. э. умножились признаки, указывающие на явный политический и социальный кризис. Неписаная конституция больше не функционировала. Она не была универсальной, а годилась лишь для небольшого, основанного на крестьянском хозяйстве общества, которое не выходило за пределы Средней Италии. Конституция имела всевозможные внутренние противоречия и предполагала, что богатые землевладельцы-аристократы, которые делали политику, заседая в сенате или занимая высокие должности, будут согласно закону соблюдать унаследованные от отцов правила, что они в определенной степени имеют единый взгляд на устройство общества, а также сословия и единовластие. Эта внутренняя сплоченность правящего слоя профессиональных политиков, которые до сих пор безоговорочно признавали сенат как главную государственную инстанцию, исчезла во II в. до н. э. вместе с победой римлян над восточно-эллинистическими царствами и с попытками завоевать мировое господство. Индивидуалистский, эгоистический дух медленно разрушал основы традиционной структуры. Выдающийся и честолюбивый индивид больше не чувствовал себя обязанным подчиняться неписаным законам политической морали. По этой причине сенат разбился на группировки; его могущественная элита, чиновная аристократия нобилитета, к которой причислял себя каждый, чьи предки занимали высшие государственные должности, превратилась в сплоченную олигархию. Рассчитанная на маленькое государство с крестьянским населением, конституция не справлялась с потребностями мировой Империи. Основание такой Империи, сопровождающееся длительными войнами, было трудно осуществить без центрального административного аппарата или по крайней мере централизованной самодержавной власти, а только с помощью небольшого количества неоплачиваемых магистратов, да к тому же еще и сменяющихся каждый год.

В I в. до н. э. кризис неожиданно обострился: широким фронтом надвигающаяся на римлян опасность (набеги кимвров и тевтонов, войны с восставшими рабами, Митридат, пираты) потребовала чрезвычайного, распространяющегося на все провинции долгосрочного военного главнокомандования; из солдат начали набирать войсковое подразделение полководца. После первых признаков опасности Марий для решения трудной задачи набора легионов начал зачислять в войска в качестве «добровольцев» неимущих граждан, которые ранее были освобождены от военной службы. Такие пролетарии не боялись, как набранные из крестьян солдаты, что после многолетних войн застанут свои хозяйства в полном разорении. Они вышли из самых низов и, естественно, возлагали надежды на своего сенаторского командира, у которого они собирались долго прослужить, и надеялись, что в Риме он постарается обеспечить им под старость небольшой земельный участок. Эти ожидания связывали их со своим полководцем. С другой стороны, честолюбивый, энергичный сенатор получал в руки орудие для политической борьбы. Все это закончилось гражданскими войнами и военной диктатурой Мария, Суллы, Помпея и Цезаря. Нельзя было стереть из памяти пример Суллы, осмелившегося для смены одной диктатуры на другую двинуться с легионами на Рим, священные границы которого не могло перейти ни одно войско. Потом Цезарь хотел сделать формой государственного правления монархию, чтобы найти полумеры, существовавшие еще со времен Мария, и таким образом заставить признать далеко продвинувшееся политическое развитие, когда старая республика продолжала существовать только как пережиток. Если нужен еще один пример того, что военная диктатура Цезаря не была выражением случайного стремления одиночки к власти, то им являются Мартовские иды: смерть диктатора не устранила диктатуру и не привела к восстановлению древней «свободы». В это могли верить только мечтатели.

БОРЬБА ОКТАВИАНА ЗА ВЛАСТЬ

Принципат Августа, по сути, был ничем иным, как тщательно завуалированной военной монархией. То, что произошло в течение нескольких лет после убийства Цезаря, было постепенной гибелью республики, и одним из ее могильщиков стал молодой Гай Октавий, будущий Август. Он смело и бесцеремонно благодаря обостренной интуиции и грубому подкупу за короткое время вступил в политическую игру и ловко и безжалостно избавился от своих политических противников. Этот девятнадцатилетний юноша, которого никто сначала не воспринимал всерьез из-за возраста, был способен на все — это обнаружилось уже через несколько месяцев, — в том числе и на то, чтобы стать впоследствии мудрым Августом. Что он представлял собой еще в 44 г. до н. э. в обществе, где ценились только происхождение, достигнутое путем занятия высокой должности положение, зрелость и политический опыт? Что значил этот «юнец», родившийся в 63 г. до н. э., когда такой человек, как Цицерон к этому времени достиг высочайшей ступени политической карьеры — консульства?

Он не мог ничем похвастаться, кроме родственных связей с бездетным диктатором, внучатым племянником (внуком сестры) которого он был. Когда произошло покушение, Октавий жил в Аполлонии на побережье Адриатического моря, где обучался риторике и философии, а также военному искусству. Там он поддерживал контакты с местными войсками, подготовленными для запланированной Цезарем Парфянской войны, в которой он должен был участвовать, находясь в штабе диктатора, как до этого во время Испанской войны. Получив страшное известие об убийстве, он немедленно перебрался в Италию, недалеко от Брундизия (Брундизи), но без войска, хотя мог бы его собрать. Там он услышал о завещании Цезаря, о своем назначении главным наследником и об усыновлении. После приема завещания и подтверждения усыновления куриальным законом юный Октавиан с правами и обязанностями родного сына вошел в семью Юлиев, родоначальницей которой была якобы Венера (Genetrix). Он сразу же стал называть себя Цезарем (Гаем Юлием), и ни одна часть его имени, что не соответствовало обычаю, не напоминала о его прежней семейной принадлежности. Октавианом, как мы привыкли его называть, перед принятием имени «Август» он никогда себя не называл. «Месть» за убийство «отца» стала, таким образом, его сыновним долгом. Однако с самого начала он хотел быть не только частно-правовым, но также и политическим наследником диктатора. Он стремился к почетным должностям, которые занимал «отец», и с самого начала не делал из этого секрета. Для достижения цели, как показал опыт, ему было нужно преданное войско, государственная должность и личная клиентела. Сначала обстановка в Риме показалась юноше безвыходной и опасной. Поэтому мать, племянница Цезаря, и опытный политик отчим отговаривали его принимать наследство. Ведь было абсолютной утопией собрать огромные денежные суммы, завещанные Цезарем городскому плебсу и ветеранам. Но они недооценили решительность девятнадцатилетнего юноши, верившего в свою звезду. Для него было жизненно важно не ждать, как Цезарь, еще двадцать лет, чтобы по ступеням обычной римской чиновничьей карьеры подняться до консульства, а потом получить наместничество в большой провинции с правом командования войсками.

Тот, кто теперь задумывается над событиями Мартовских ид, не знает, то ли ему удивляться глупости заговорщиков, особенно Брута, или же невероятной мудрости «юнца», его бесцеремонному овладению всеми политическими средствами привлечения людей на свою сторону, вплоть до террора и насилия. Историки, как ретроспективные пророки, оправдали убийство тирана, поскольку оно для них олицетворяло историческую необходимость. Цезарево решение внутриполитической проблемы не давало достаточного простора для деятельности привыкшей к власти сенатской аристократии, ни желанной «свободы» олигархии, какой бы ограниченной ни была эта свобода в век бесконечных завоевательных операций крупных войсковых соединений. Политической ошибкой Цезаря было то, что он неправильно оценил фактическую расстановку сил. Как народы, несмотря на изменения в сфере власти, не были готовы поступиться традиционными государственными институтами, так и правящая до сих пор аристократия была неспособна без сопротивления подписать свое политическое отречение. Цезарь задавил «свободу», поэтому убийство в глазах заговорщиков было почетным и нравственным поступком. Но такое решение в эпоху, которая не знала современной изощренности в подобных вещах, превратилось в бессмысленное политическое убийство, коль скоро вместе с убитым не был ликвидирован режим, который хотели уничтожить. Было величайшей глупостью пронзить кинжалами беззащитного человека, добровольно отпустившего свою личную охрану, и при полном непонимании обстановки пустить на самотек все остальное. Недаром Цицерон увидел в этом покушении отвагу мужчин и детский разум. Было непростительным заблуждением не устранить вместе с тираном верных Цезарю консулов Антония и Долабеллу, а также командира конницы Лепида, который в марте один располагал войсками в Риме, а вместо этого руководствоваться моральными принципами в отношении сторонников диктатуры: «Брут — достойный человек». Так и случилось то, что должно было случиться с народом, который ни разу в своей истории не пережил настоящей революции и для которого много значил авторитет высших должностных лиц. Цезарь погиб, но его место заняли цезарианцы — Антоний и молодой Цезарь. Когда народ пришел в себя от пережитого ужаса, вызванного убийством, правление государством перешло к консулу Антонию.

К кому могли обратиться убийцы, республиканцы, как их неправильно называют, чтобы после падения диктатора не допустить возрождения деспотизма и связанной с ним несвободы? Войсковые соединения в ближайших пограничных провинциях находились под командованием сенатских военачальников, назначенных Цезарем, которые в неясной ситуации не собирались подвергаться риску ради пустого названия несуществующей республики. Даже если кто-то из них в душе отвергал диктатуру в стиле Цезаря как государственное устройство и втайне был согласен с Брутом и Кассием, было трудно повести войска по приказу безликого сената против полководцев Цезаря, Антония и Лепида, или против нового Цезаря. Очарование великодушного, победоносного, щедрого до расточительности диктатора действовало не только на тех, кто служил под его знаменами. Армия, стоящая наготове по ту сторону Адриатики, в любой момент выступила бы для отмщения за убийство, если бы ее призвал любой предводитель. Никто не заблуждался относительно поведения ветеранов армии Цезаря, которые недавно, после окончания службы, получили землю в городах Италии или ждали своего расселения. В ближайшие годы процезарианские настроения многих легионов ограничивали действия даже цезарианских правителей и многократно вынуждали к примирению между Антонием, боевым соратником Цезаря, и Цезарем, приемным сыном. Под давлением армии древние, веками определяющие судьбы Рима конституционные власти — сенат и народное собрание — превратились в государственно-правовую «функцию» и часто использовались только для того, чтобы придать законную форму волеизъявлениям власть предержащих. С утратой традиционного чувства государственности они политически проиграли.

Что мог ждать Брут от сената? Конечно, всего, пока было безопасно призывать против тирании, и сенаторы без всякого принуждения могли принимать решения в духе свободы. Но диктатор превратил сенат в место сборища поддакивающих. Ведь сенат, численность которого возросла до девятисот человек, был наводнен «новыми людьми», верными сторонниками Цезаря! И сколько же было тех, кто мог выступить с чистой совестью, раз они хранили верность диктатору? В большинстве своем они были восторженными сторонниками, которых возвысил Цезарь, желая сделать их обязанными ему, или по меньшей мере попутчиками и соучастниками диктатуры. Хребет этого сената был сломан уже давно, со времен Суллы, и сенат разучился пользоваться свободой, даже если бы ее и получил. От него уже нельзя было ожидать единодушия и твердой воли. Обратиться к народу Рима, чтобы с его помощью укрепить якобы вновь завоеванную свободу и свести счеты с диктатурой? Так как не все заговорщики были политическими мечтателями, они понимали, что в большинстве случаев жители Рима жадно внимали любому шумливому оратору и бездельнику, восторженно воспринимали любой призыв, если он был подкреплен сестерциями и играми, и как часто за ликованием следовало «забросай его камнями». Цезарь так мало соответствовал типу современного деспота! Сенат чествовал его, как ни одного другого римлянина, а народ уважал его не только за щедрость. Он чувствовал в нем сверхчеловеческую силу. Власть всегда производила впечатление на римский плебс, он склонялся перед ней послушно или ропща. И именно этой власти не было у убийц, предводители которых, как преторы, должны были подчиняться консулу, если не хотели нарушать священной римской традиции.

Итак, восстание свободолюбивой аристократии против диктатуры, которое одновременно было борьбой за интересы небольшого круга сенаторских семей, закончилось плачевно. Убитый восторжествовал над убийцами, несмотря на то, что сенат объявил диктатуру вне закона на вечные времена. Все распоряжения Цезаря, даже необнародованные, имели законную силу, в том числе и его завещание. Сенат, куда убийцам был запрещен вход, устроил Цезарю торжественные похороны как умершему на своем посту диктатору, а убийцы должны были радоваться, что добились для себя помилования. Но вскоре после траурных церемоний в честь покойного, чье тело в страстном порыве протеста против «освободителей» было сожжено на форуме народом, они больше не могли чувствовать себя в безопасности, находясь в Риме.

Когда юный Цезарь, чье имя впоследствии вызывало зловещие воспоминания, вступил в политическую борьбу в том возрасте, в котором многие сейчас еще сидят на школьной скамье, сразу стало ясно, что консул Антоний видит в нем, в «мальчишке», докучливого соперника в благосклонности народа и в руководстве цезарианцами. Юноша быстро завоевал расположение римских граждан, начав с того, что осуществил завещанные диктатором дарения с помощью немалых личных средств, военной кассы Цезаря, богатых друзей, и в июле устроил пышные игры в честь побед Цезаря и в честь Венеры, прародительницы дома Юлиев. Во время игр по небу пронеслась комета, которую возбужденная толпа приняла за душу Цезаря, вознесенную к богам.

Невероятный политический взлет нового Цезаря (всего за несколько месяцев!) объясняется не только тем, что он с удивительной ловкостью использовал напряженные отношения между Антонием и сенатом. Речь шла о наместничестве в провинции Цизальпинская[14] Галлия, которой управлял республиканец Децим Брут. По решению народного собрания провинция была отдана Антонию. «Мальчишка» в эти тревожные месяцы по собственному почину с помощью огромных денежных сумм и обещаний набрал незаконную армию, состоявшую главным образом из ветеранов диктатора, и без зазрения совести при посредничестве Цицерона предоставил ее в распоряжение сената для поддержки Брута против старого соратника Цезаря, консула Антония. Для реализации своих дальнейших планов он нуждался в законности присвоенного себе главнокомандования: смелый авантюрист еще в начале января 43 г. до н. э. был принят в ряды сенаторов с привилегией голосовать в первом списке, как будто он уже был консулом. Он получил пропреторскую власть и вместе с двумя консулами в 43 г. до н. э. возглавил командование войсками против цезарианца Антония. Мутинская война (Модена) закончилась победой этого союза, и юный Цезарь после смерти обоих консулов унаследовал их войска и с сильными козырями начал большую игру, ставкой которой была власть.

Союз вскоре распался из-за внутренних противоречий: было слишком наивно хотеть использовать дерзкого «мальчишку», который сразу же без обиняков заявил, что хочет занять почетные должности своего отца в качестве подручного определенных сенаторских кругов. У него никогда не было благоговения перед высшими носителями государственной власти, он использовал их для своих политических целей. Когда сенат отклонил требования делегации его армии, он, как грубый шантажист, двинулся со своими легионами на Рим — его якобы принудили к этому солдаты — и под ультимативным давлением легионеров народное собрание выбрало еще не достигшего двадцати лет юнца самым молодым консулом (такого еще не бывало в римской истории). Теперь он стал хозяином в Риме, с государственно-правовой точки зрения, и распоряжался государственной казной, из которой изъял деньги для своих солдат, обещанные им за победу, а также денежные суммы, завещанные народу диктатором. Серебряные динарии, которые отныне чеканились, прославляли божественного Цезаря и отчаянного юношу как «сына божественного Юлия». Теперь молодой консул по рангу не уступал Антонию и был достаточно сильным, чтобы отказаться от всех прежних тактических уловок. Одной из первых мер было учреждение особой судебной палаты, и убийц приговорили к изгнанию и конфискации имущества. Это входило в программу сведения счетов. Сенат, возлагавший надежды на Брута и Кассия, которые незаконно захватили в свои руки войска на эллинистическом Востоке и набрали новую армию, задним числом легализовал их действия. Назревали столкновения между республиканцами и цезарианцами. Теперь объединившиеся войска цезарианцев были способны осуществить «месть», однако Антоний, отошедший после проигранного сражения у Мутины в направлении Альп к галльской Нарбоннской провинции (Прованс), все еще оставался сильнее в военном отношении.

И вот произошло то, что уже давно намечалось. Октавиан с одиннадцатью легионами выступил на север, а немного позже стало известно о его встрече недалеко от Бононии (Болонья) с бывшими боевыми товарищами диктатора, Антонием и Лепидом. Там готовые к борьбе командиры провинций сглаживали противоречия с молодым консулом. Они, как триумвиры, хотели на пять лет отменить конституцию. Лепид должен был с тремя легионами угрожать Риму и Италии, тогда как Октавиан и Антоний намеревались вести борьбу против Кассия и Брута. Сфера власти западных провинций была разделена следующим образом: Антонию подчинялись важнейшие провинции — Цизальпинская Галлия и завоеванная диктатором Галлия, Лепиду — Южная Галлия и Испания, а новому Цезарю — Африка, Сицилия, Сардиния и Корсика, т. е. области операций Секста Помпея, которые еще не были полностью оккупированы. Заранее было обговорено консульство на следующий год, но Октавиан должен был сложить обязанности консула до истечения 43 г. до н. э.

Чтобы укрепить этот политический альянс семейным союзом — легионеры, наученные горьким опытом, придавали этому большое значение, — молодой Цезарь обручился с падчерицей Антония. Каждый из трех новых диктаторов прекрасно понимал, что не все сенаторы безропотно воспримут это насилие над государством, особенно если дело дойдет до крупного сражения на Востоке с убийцами Цезаря. Правда, легализация государственного переворота не представляла собой никакой проблемы. Октавиан уже имел опыт в таких делах. Легионы снова двинулись на Рим, и 27 ноября 43 г. до н. э. народное собрание приняло закон, по которому преобразование государства поручалось триумвирам (так теперь звучало звание правителей). Отныне в Риме установилась военная диктатура, хотя формально это чрезвычайное положение предполагалось на пять лет. Но гораздо труднее было оплатить расходы на ведение войны и разделаться с внутри-италийской и римской оппозицией. Для этого имелся всем известный пример Суллы: организованное массовое уничтожение в форме проскрипций[15], объявление вне закона настоящих или предполагаемых противников и даже политически нейтральных, чтобы унаследовать их состояние, так как проскрибированные теряли и собственность и жизнь. Никогда в отнюдь не миролюбивой истории этого века так не свирепствовало неприкрытое насилие, как в эти месяцы. Тот, кто хотел спастись, бежал к противникам цезарианцев. Цицерон, который совсем недавно говорил в сенате о молодом Цезаре как о юноше, ниспосланном богами для спасения государства, слишком долго раздумывал и пал жертвой мести Антония. Вероятно, многие с грустью вспомнили о великодушии Цезаря, увидев голову и руки этого великого римлянина, выставленные на всеобщее обозрение на ораторской трибуне на Форуме. Одержимый жаждой власти юноша в эти полные ужаса месяцы осквернил имя «отца». Он вместе со своими сообщниками консулами стал убийцей и грабителем римских сенаторов и всадников; называли 300 пострадавших сенаторов и 2000 всадников. На совести диктаторов был кровавый счет: они получили многомиллионные суммы и кладбищенскую тишину в Риме и Италии. Все это было им необходимо для ведения военных действий на Востоке.

В двух сражениях у Филипп (Фракия) в 42 г. до н. э. нашел смерть способнейший полководец республиканцев Кассий, а чуть позже и Брут, а сенатская аристократия потеряла почти столько же своих представителей, как в неравной гражданской войне. Антоний же вышел из этих сражений с воинской славой победителя, тогда как новый Цезарь в первом сражении, заболев, бежал из своей палатки полководца, а во втором отличился очень мало. Правда, он в совершенстве владел политическими и психологическими методами ведения войны, но в важнейших битвах за него сражались другие, и именно они пожинали лавры победителей. Этого двадцатилетнего молодого человека стыдились и не уважали, как ни одного цезарианца. Марк Антоний, который всегда смело и резко критиковал благородное поведение Цезаря, наслаждался жизнью отнюдь не как нежный юноша. Бережно накрыл он своим плащом мертвого Брута, а Октавиан приказал отделить его голову от туловища и бросить ее как жертвоприношение к ногам статуи диктатора в Риме. Его считали способным на все. Рассказывают, что одному военнопленному и его сыну, умолявшим о пощаде, он приказал тянуть жребий или разыграть в кости, кому будет подарена жизнь. Когда попавший в его руки после Филипп сенатор просил хотя бы о достойных похоронах, он с непревзойденным цинизмом ответил, что об этом позаботятся птицы. Современники и потомки не сообщают ни о едином жесте сочувствия или великодушия этого «мучителя» тех кровавых лет; «милость к побежденным» была для него вопросом политического расчета, который должен был политически же и окупиться, а милосердие и всепрощающая снисходительность «отца», бывшие выражением человеческого благородства, казались ему ошибочными, что, по его мнению, доказали Мартовские иды. В первые годы после Филипп он творил ужасные вещи, а Вергилий из-за своей политической близорукости даже об этом не упоминает. Тень позорного прошлого новый Цезарь преодолел только спустя десятилетия. Когда республиканцы были поставлены перед трагической необходимостью выбирать из двух зол меньшее, Антония или Цезаря, многие сделали свой выбор не в пользу наследника диктатора.

Здесь не место распространяться обо всех конфликтах, о меняющихся союзах, соглашениях, перегруппировках сил до 36 г. до н. э. Судьбоносными были договоренности 40 г. до н. э. в Брундизии: за Антонием было закреплено огромное восточное эллинистическое пространство, пограничная линия которого проходила через иллирийский город Скодра. Италию, правда, не разделили, она должна была находиться в распоряжении всех триумвиров как территория набора войск, но Октавиан фактически находился там и был в курсе всех решений в Риме, всех настроений и конфликтов страны. Его положение было чрезвычайно опасным, так как в Италии теперь существовала оппозиция и царила всеобщая нервозность, которая после Филипп вылилась в настоящие побоища между солдатами и гражданскими лицами из-за принудительной экспроприации многочисленных италиков: в италийских городах были освобождены места для 50 000–60 000 солдат. Но пребывание в Италии и в Риме давало ему также некоторые преимущества, о которых Антоний, по-видимому, слишком поздно узнал. Лепид, как второстепенный триумвир, удовлетворился Африкой. В качестве гарантии политического союза в Брундизии Антоний женился на Октавии, младшей сестре Октавиана. Но на Западе тайным планам захвата власти новым Цезарем противостоял младший сын Помпея, соперника его «отца», который еще при диктаторе вел скрытую войну против всех цезарианцев. Теперь же благодаря сильному флоту он контролировал западное Средиземноморье из Сицилии. Он мог в любое время блокировать италийское побережье и перекрыть подвоз зерна в Рим. Его сторонниками были политические беженцы, крестьяне, беглые рабы и пираты. Чередование объявлений вне закона и признаний Секста Помпея отражало расстановку сил и политические отношения между Цезарем и Антонием. В 36 г. до н. э. после трехлетних раздоров и многочисленных поражений благодаря победам Агриппы у Мил и Навлоха произошел крутой перелом. Секст Помпей был выведен из игры, а Лепид, попытавшийся отстоять свои претензии на Сицилию, хотя его солдаты не поддерживали этих честолюбивых планов, был исключен из триумвирата и лишен всех должностей, за исключением звания верховного жреца.

Теперь новый Цезарь был хозяином всего Запада. Он торжественно объявил об окончании гражданской войны и заклеймил ее как направленную против государства войну рабов и пиратов. Первая цель в борьбе за власть была достигнута. Можно предполагать, что самое позднее с 35 г. до н. э., а может быть, и раньше, он принял решение достичь самых вершин и поставил целью единоличную власть над всей Римской империей. Но добиться этого можно было только выведя из игры остававшегося по-прежнему могущественнейшим человеком Антония, так как диктатура триумвиров была продлена еще на пять лет.

Несомненно, военные успехи и их умелое использование усилили положение Октавиана в Риме и Италии. В последние годы ни для кого не было секретом, что некоторые республиканцы из старой аристократии давно прекратили борьбу и примирились с властью, которая в лице нового Цезаря годами совершала насилие над государством. Примирение с диктатором Запада означало личную безопасность, спокойное существование, а для многих возвращение на родину к семье и поместьям. Для древней аристократии, которая испокон веков видела свое жизненное предназначение только в политике, примирение влекло за собой политическое «спасение чести», которое давало возможность продолжать карьеру и сулило наместничество, военные трофеи, жреческие должности, а возможно, даже и триумф. Многие были не в состоянии на долгие годы лишить себя власти, богатства и почестей: Цезарь не только предоставил время залечить старые раны, но и пытался найти опору именно в тех аристократических кругах, которые он до этого преследовал. Они были традиционным правящим слоем Рима и имели явно иное представление о государстве, чем триумвиры.

Ливия

Октавиан удивительно быстро укрепил свои позиции после 36 г. до н. э. и обыграл Антония. После победы над Секстом Помпеем и оккупации Африки и Сицилии нарушилось прежнее равновесие в расстановке сил. Все меры между 35 и 32 гг. до н. э. были подчинены одной цели — подготовиться к окончательной победе над Антонием. В обществе, где так уважались «древние» фамилии, ценился и приносил связи достойный брак, для него много значила женитьба в январе 38 г. до н. э. на двадцатилетней Ливии, представительнице древнего патрицианского рода Клавдиев. Безусловно, здесь сыграло свою роль внезапное чувство страсти, раз такой обычно холодный и безжалостный триумвир увел у Тиберия Клавдия Нерона беременную, на шестом месяце, жену, хотя его супруга Скрибония недавно родила дочь Юлию. Он даже не смог дождаться родов. Но, скорее всего, он едва ли бы так «воспламенился», если бы не уступающая ему по уму Ливия не имела знатных патрицианских предков и не принесла бы с собой в брак аристократические связи. Более того, она могла быть полезной для примирения с республиканцами, так как долгое время спасалась бегством вместе с мужем от гнева молодого Цезаря. В этом браке дополнили друг друга любовь и политика. Но крайнее неуважение к человеческим и религиозным принципам многие годы возмущало современников, хотя властитель мог предъявить разрешение на брак от жреческой коллегии, к которой он сам принадлежал.

Начиная с 36 г. до н. э., наметились контуры нового государственного строя. Победоносный триумвир, как республиканский полководец, представил сенату и народу отчетный доклад, дал большую свободу действий магистратам, отказался лишить свергнутого Лепида звания верховного жреца, ханжески обосновав это тем, что по римской государственной традиции, на которую он до сих пор не обращал никакого внимания, должность верховного жреца является пожизненной. Он решил подвести черту под прошлым. Как утверждают, были сожжены все обличительные документы, касающиеся гражданской войны, и погашены все налоговые и арендные активы государства. Только теперь впервые обнаруживается, что, возможно, он не только беззастенчиво стремился к власти, но и преследовал высокие политические цели. Весьма хитроумным было предложение Октавиана досрочно сложить с себя триумвирскую власть и восстановить республику, если Антоний, когда вернется с Парфянской войны, одобрит этот план. Ему нечего было бояться, согласится ли Антоний на это или нет. Дело в том, что в 36 г. до н. э. при огромных потерях и невыразимых страданиях солдат большой поход на парфян потерпел неудачу. С 40 г. до н. э., т. е. со времени их нападений на восток Малой Азии и Сирию, Антоний не справлялся со своей задачей — превратить поход в большую Парфянскую войну, задуманную Цезарем. Поэтому властелин Запада не опасался, что его готовность отказаться от чрезвычайных полномочий будет изобличена. В этой начинающейся «холодной войне» он использовал даже свою умную и красивую сестру Октавию.

Какими бы важными ни были для Октавиана усилия увеличить число сторонников, особенно среди влиятельной сенатской аристократии, влияние на общественность и какой бы большой ни была притягательная сила новой власти благодаря его «политике мира», украшению столицы новыми храмами и бытовыми постройками, в грядущем военном столкновении решающее значение имела только боевая мощь легионов. Однако армия нового Цезаря, куда вошли большие военные соединения Лепида и несколько отрядов Помпея, еще не стала боеспособным орудием в руках ее предводителя, к которому она не могла чувствовать особой привязанности. Ведь до сих пор сражения за него вели другие, сам он не проявил себя как полководец, и слухи о том, что «император», прямо скажем, не является образцом мужества, вызывали у солдат беспокойство.

В 36 г. до н. э. Октавиан демобилизовал только 20 000 ветеранов, а остальное войско в количестве свыше 100 000 человек распределил по всей Италии (он мало верил, что гражданская война закончилась), а потом применил испытанное средство для создания общности интересов легионеров со своим командиром, возглавив «иллирийские походы» 35 и 33 гг. до н. э. Эти походы не привели к окончательному завоеванию всей территории, они были скорее карательными походами против возмутителей спокойствия и кровавой акцией на не примыкающем к этому региону театре военных действий. Однако полководец, до сих пор стоящий в тени воинской славы Антония, объявил их большой «иллирийской войной». Эти военные операции разгрузили государственный бюджет от части расходов на войско, подняли его боеспособность и опровергли насмешки относительно «трусости» молодого Цезаря. Он одержал военные успехи также и в 34 г. до н. э. В качестве трамплина для новой Парфянской войны он завоевал Армению и заключил союз с одним мидийским вассалом парфянского царя. Однако Парфянская война началась только в 33 г. до н. э., так как отношение к Октавиану все больше ухудшалось, так что в 33/32 г. до н. э. восточная армия Антония была распределена на зимние квартиры на малоазиатском побережье.

Триумвир Запада искал решение в борьбе за наследство Цезаря. Он был во всеоружии, но его положение было опасным не только потому, что к концу года его консульства (33 г. до н. э.) истекал срок заключенного на пять лет и продолженного в 37 г. до н. э. триумвирата, полномочия которого с молчаливого согласия оставались в силе, пока оба триумвира не уйдут в отставку, но и потому, что новые консулы 32 г. до н. э. были известны как сторонники Антония. Он знал, что многие другие люди в сенате, а также в Риме и италийских городах симпатизировали Антонию. Большинство не решалось встать у него на пути. Что будет, если на Востоке начнется большая война? Правда, можно было многого достичь военным давлением, террором, страхом и запугиванием. Но этим никого не привлечешь на свою сторону. Поэтому бесцеремонный хитрец воздействовал на чувства своих современников националистической пропагандой и затуманил ею головы многих людей. Борьба за власть двух римских императоров превратилась в борьбу между Западом и Востоком, в «крестовый поход» за спасение священных римских ценностей.

Правда, и сам Антоний способствовал пропаганде своего соперника. Зимой 38/37 г. до н. э. он вступил в любовную связь с обворожительной египетской царицей, последней представительницей династии Птолемеев и наследницей Александра Великого, которая когда-то очаровала Цезаря. Нельзя сказать, что здесь не сыграла определенную роль большая политика. Страна на Ниле располагала богатейшими экономическими и финансовыми ресурсами Средиземноморья и была важнейшим государством Востока. Тот, кто, как Антоний, был ограничен восточным пространством, хотел занять здесь господствующее положение и вести войну с парфянами, должен был, исходя из практических соображений, искать поддержки в Египте. Но беда Антония заключалась в том, что он видел в Клеопатре не царицу и вассала, не политическую шахматную фигуру; он страстно, как новый Дионис, посвятил всего себя возлюбленной. Неразрывно переплелись трезвые политические мотивы и опьяняющая любовь — слишком большая ноша для обыкновенного любовного романа.

В конце концов, в 34 г. до н. э. Антоний грубо пренебрег римскими интересами на Востоке и попытался создать для себя и египетской царской династии великое царство Птолемеев. Само собой разумеется, Клеопатра получила титул «царицы царей», а ее соправитель Цезарион (сын Цезаря), который выдавался за законного сына Цезаря, стал «царем царей», что возвысило его над всеми монархами Востока. Рим всегда снисходительно позволял вассалам забавляться ничего не значащими титулами. Но теперь с Египтом объединились не только Кипр и часть Сирии (Келесирия), но и в качестве «дара» Антония его несовершеннолетним детям от Клеопатры — Армения. Мидия и вся территория по ту сторону Евфрата были отданы царю Александру Гелиосу. Кирены — его шестилетней сестре-близнецу, а Финикия, Киликия и Сирия (до Евфрата) — двухлетнему царю Филадельфу. Благодаря широте натуры римского императора и триумвира восточное царство Птолемеев расширилось, как никогда раньше в своей истории. Когда Антоний дал указание своим сторонникам, консулам 32 г. до н. э., наряду с оглашением своего решения сложить полномочия триумвира, если Октавиан сделает то же самое, еще и содействовать утверждению в сенате его дарений, он неправильно оценил из Александрии настроения в Риме и явно не видел в своих действиях «оскорбления» национальной чести. Позже новый Цезарь, естественно, уничтожил господство Птолемеев, а на Востоке применил тот же метод, которым его вооружила римская традиция, и управлял пограничными территориями через зависимых царей или городское правительство.

Уже на первом заседании сената в 32 г. до н. э., на котором все услышали о предложении Антония отречься от звания триумвира, но ничего — о его «дарениях», начались нападки на Октавиана, ответившего на них привычным способом — террором. На следующем заседании сената он появился в курии в сопровождении вооруженных солдат и открыто пригрозил одному из консулов. Результат этих запугиваний не заставил себя ждать: законное «правительство» в лице обоих консулов увидело единственный путь спасения в бегстве в Малую Азию к властелину Востока. Бегство 300, а возможно, и 1000 сенаторов доказывает не только тот факт, что они осознавали свой долг перед Антонием, но также и то, насколько неправдоподобной казалась им травля Антония, «спившегося раба любви к египетской царице, восточного обожествленного царя и предателя римских интересов». Даже если они и не одобряли его любви к Востоку и Клеопатре, а также его территориальные дарения, многие сенаторы выбрали горькую участь эмигрантов и риск принять участие в гражданской войне на неправой стороне, потому что они ненавидели Цезаря или слишком ему не доверяли.

Бегство такого большого числа представителей ведущего сенаторского слоя, который мог бы оказать сопротивление националистическому походу Октавиана, как это показал крах политики примирения 36 г. до н. э., было для него тем более благоприятным, что Антоний не смог использовать в пропагандистских целях присутствие консулов, а следовательно, Римского государства и значительной части сената. Теперь разрыв стал окончательным. Летом 32 г. до н. э. Антоний был лишен всех своих должностей. Пришло время заговорить оружию. «Злой демон», Клеопатра, изображалась в самых мрачных тонах — как национальная опасность для Рима. Отголоски этой пропаганды мы находим позже, после Акция, у Проперция, Горация и Вергилия: будто бы планировалось разрушить Капитолий, превратить Тибр в раба Рима, заменить Рим Александрией! Находясь на Востоке, Антоний был бессилен против этих патриотических лозунгов. Насколько он уступал умному и беспринципному диктатору Запада, как наивно, не осознавая того, он давал ему в руки козыри, свидетельствует политическая глупость, которую он совершил именно в этот критический момент подготовки к войне: он послал составленное по всей форме письмо о разводе Октавии, сестре Октавиана. Таким образом, действительно создавалось впечатление, что он окончательно попал в любовные сети египтянки Клеопатры. Разве для простодушных людей это не было подтверждением надвигающейся с Востока опасности? И как легко мог брат нажить политический капитал на оскорблении сестры, и какое сочувствие вызывала благородная, отвергнутая Октавия, которая по требованию бывшего мужа покинула его дом в Риме! Как должно было подействовать все это на его римских приверженцев на Востоке, на римских легионеров и офицеров, на сенаторов, на республиканцев, ставших на его сторону при выборе между двумя цезарианцами? Своими непонятными действиями и особенно связью с Клеопатрой он потерял их всех. Одним из этих людей, держащих нос по ветру, был Мунаций Планк, который один стоил больше легиона — не потому, что играл ведущую роль в лагере Антония, а потому, что владел бесценными сведениями: несколько лет назад он как свидетель подписал завещание Антония и передал его для хранения весталкам, как десятилетия спустя сделал это сам Август. Август во что бы то ни стало хотел узнать последнюю волю своего противника, чтобы извлечь из этого колоссальную выгоду и добиться от сената объявления войны. Завещание действительно попало в его руки, и он еще раз проявил себя, как беспринципный человек, лишенный благоговения перед священным правом, если речь шла о завоевании власти. Весталки отказались отдать завещание. Тогда он проник в храм и взял его сам!

Он был зрелым человеком в возрасте 31 года. И этот человек через два десятилетия станет верховным жрецом, хранителем римской религии! Чудовищность того преступления в хаосе тревожных месяцев и под впечатлением от завещания осознали немногие, а потом оно потонуло в лязге оружия. О «земельных дарениях» Антония династии Птолемеев теперь мог узнать каждый. В завещании Цезарион был назван законным сыном Цезаря, и последняя воля Антония была такова: если он умрет в Риме, его останки должны быть перевезены в Александрию, к Клеопатре. Злодей добился своего: травля Антония действительно началась.

Октавиан наслаждался своей победой в сенате и народном собрании. Теперь он выиграл. Немного позже была объявлена война Клеопатре, царице Египта. Итак, умник сдержал свое слово, что в 36 г. до н. э. будет закончена гражданская война. Благодаря этой уловке всеобщее недовольство египтянкой разделили друзья и сторонники Антония. Ходили слухи, что Антоний стал жертвой любовного напитка, под воздействием колдовства он оскорбил западного властелина, и только поэтому возникла личная вражда (inimicitia). Антония, разумеется, лишили обещанного на следующий год консульства и объявили о его неспособности занимать государственные должности. Дальнейшая подготовка к войне была организована превосходно. Новый Цезарь заставил всю Италию принести якобы «добровольную» клятву верности, и вся Италия «потребовала», чтобы он под римскими национальными знаменами стал военным предводителем «священной» войны против Востока. Эта клятва была тем более необходимой, так как огромные денежные средства и налоги, которые население Италии (и Запада) должно было собрать для вооружения, вызвали значительные волнения и беспорядки. Такую же клятву принесли провинции Галлия, Испания, Африка, Сицилия и Сардиния. Таким образом, весь Запад дал клятву верности своему господину, однако «добровольность» была по большей части или куплена, или обеспечена властями методом запугивания. Добившись признания, «предводитель» мог теперь выступить как «патрон Запада» и начать борьбу за находящийся под угрозой мир предков, за все те ценности, которые исторический миф называл «римскими». Поэтому эта последняя война умирающей республики была «справедливой и благочестивой». Чтобы довести это до сознания народа, триумвир объявил войну, использовав архаические, сакральные формулировки, которые почти никто не понял. Когда в феврале 31 г. до н. э. он выступил на Восток, кроме многочисленных всадников, его сопровождали все сенаторы, более семисот человек, как он гордо подчеркнул в своей автобиографии, а более трехсот, которые год тому назад убежали к Антонию, были забыты. Какая картина согласия и единодушия нации перед лицом грозящей с Востока опасности!

Однако это горделивое заявление не может скрыть того факта, что все это было лишь предусмотрительной мерой, чтобы при неудачном исходе сражения не иметь у себя в тылу дееспособного сената и благодаря участию сенаторов в боевых действиях предотвратить или, по крайней мере, затруднить их примирение с Антонием.

Морское сражение у Акция 2 сентября 31 г. до н. э. решило исход последней римской гражданской войны в пользу наследника диктатора благодаря выдающейся тактике Марка Агриппы. Клеопатра по неизвестным причинам прекратила сражение и со своим сильным флотом отплыла по направлению к Александрии, а Антоний пустился вслед за ней, оставив на произвол судьбы свои корабли и пехоту. Еще до этого события началось дезертирство офицеров и легионеров. Бегство Антония с поля боя и обещания Октавиана привели к капитуляции армии и флота.

После поражения у Акция пришел черед Клеопатры. Как будто было предрешено судьбой, чтобы с исторической сцены ушла последняя эллинистическая монархия, последняя представительница великой эпохи господства царственного происхождения. В тот короткий срок, который оставила ей судьба, она проявила удивительную энергию, чтобы, несмотря на сепаратистские движения, быть во всеоружии перед грозящим вторжением, спасти царскую династию и в случае необходимости как можно дороже продать свою жизнь. Она не поддалась упадническому настроению своего супруга, римского императора, сохранила присутствие духа и даже устраивала шумные празднества в «клубе обреченных на смерть». Когда 1 августа 30 г. до н. э. Александрия была захвачена наступающим из Сирии Октавианом, она вела переговоры с победителем, чье поведение не оставляло сомнения в том, что он хочет завладеть царскими сокровищами и провести царицу в унизительном триумфальном шествии в Риме, как когда-то это сделал Цезарь с ее сестрой Арсиноей. Ясно сознавая это, она, как и Антоний, который умер у нее на руках, лишила себя жизни, приложив к груди ядовитую змею. Non humilis, отважная женщина — так противник отдал ей должное устами Горация.

Император Цезарь, сын «бога» Цезаря, отныне стал повелителем мира. Рим принадлежал ему и его легионам. Клеопатра потеряла не только жизнь, но и независимость царства Птолемеев. «Я присоединил Египет к империи римского народа», — так десятилетия спустя император в завуалированной форме сообщает об этом. Египет на самом деле стал провинцией, чем-то вроде «императорской коронной» земли. Сын Клеопатры и Цезаря — Цезарион и старший сын Антония и Фульвии — Антилл, который незадолго до этого получил мужскую тогу как знак совершеннолетия, были убиты. И историк облегченно вздыхает: наконец-то он может отметить, что новый Цезарь пощадил других детей Клеопатры и согласно ее последней воле разрешил устроить ей царские похороны и похоронить рядом с Антонием, которого он не обесчестил после смерти. Он не разрешил также разрушить статуи последних Птолемеев. Учитывая его прошлое, неудивительно, что он получил за это 2000 талантов от одного александрийского купца. Мертвая Клеопатра и погребенный в Александрии Антоний были для него неопасны. Но какой приговор вынесла бы ему история в 30 г. до н. э., если бы судьба удалила его со всемирно-исторической сцены? Ему повезло, что в течение 44 лет его правления из памяти людей не стерлась победа при Акции, когда он справился с единственной в своем роде исторической задачей. Хотя нельзя найти оправдание тем ужасным средствам, которые дали ему возможность выполнить эту задачу, они кажутся менее предосудительными. Ведь этот «юнец» в 19 лет вошел в историю и не пережил ни одного настоящего потрясения. Пока существовали открытая вражда, свободное выражение мнения и крупные противники, в историографию проникли враждебные голоса. Только тот, кто изучил юного Цезаря, глубже поймет Августа и его политические действия и не позволит ввести себя в заблуждение Вергилием, Горацием, Ливием, Алтарем Мира и перечнем великих деяний.

ВНЕДРЕНИЕ ПРАВИТЕЛЯ В «РЕСПУБЛИКАНСКИЕ» ПОРЯДКИ: ПРИНЦИПАТ АВГУСТА

Победитель Александрии около года оставался в бывшей сфере власти Антония, чтобы создать безопасное соотношение сил, наказать наложением дани зависимых правителей и общины сражавшихся на другой стороне, а также дать сторонникам соответствующее вознаграждение. Если не считать устранения династии Птолемеев, преобразование Востока, по сути, не отличалось от заведенных порядков Антония. Искусственно созданное национальное недовольство «разбазариванием» Антонием римских территорий было полезным для психологической подготовки завершающего этапа борьбы. Римский сенат посмертно объявил Антония вне закона как «врага государства».

В 29 г. до н. э. повелитель мира три дня праздновал тройной триумф. По древнему обычаю он в триумфальном шествии на Капитолий выразил благодарность Юпитеру за победы в Иллирии, при Акции и Александрии. Он был победоносным полководцем и теперь по праву носил «звание» императора, которое он употреблял еще с 38-го, а, возможно, и с 40 г. до н. э. Позже, в своей автобиографии он объяснил свое положение тем, что получил неограниченную власть над государством по всеобщей воле (римских граждан Запада, а теперь и Востока).

Что же будет теперь? Ясно было одно: новый Цезарь в течение 13 лет подвергался опасностям и приносил жертвы, беспощадно и одержимо боролся за власть не для того, чтобы теперь, когда она была у него в руках, оттолкнуть ее, как ребенок игрушку. С другой стороны, он сам и все здравомыслящие люди должны были признать, что, судя по развитию событий за последние десятилетия, республика и Империя просто не могли существовать без Цезаря. Перед победителем стояла задача осуществить всеобщее примирение и основать государственную систему, обещающую долговечность. Это могло произойти только в случае, если его фактическая власть будет узаконена в какой-либо форме. Ситуация была очень благоприятной. Поколение, пережившее гражданскую войну, могло согласиться с любым политическим решением, лишь бы оно гарантировало мир, обеспечение правового порядка и благополучие. Новый Цезарь в тяжелые годы борьбы проявлял не только жестокость и политическую хитрость; с 36 г. до н. э. и непосредственно после Акция он доказал, что умеет учитывать настроения и чувства людей и использовать их в своих целях. Но, несмотря на личную власть и стремление к миру его современников, он не был полностью свободен в своих решениях. Мартовские иды 44 г. до н. э. были для него предостережением. Путь «отца» через диктатуру и римскую царскую власть был окончательно закрыт. Но молодой Цезарь стал еще и пленником собственной пропаганды. Если он хотел казаться заслуживающим доверия, он не должен был забывать, что во время «холодной войны» против Антония речь шла об уничтожении чрезвычайной власти и восстановлении республики. Борьба с ненавистной восточной царской властью Клеопатры велась с подчеркнутым обращением к древним римским государственным традициям и возбудила политические страсти. А теперь вдруг все это больше не имело значения? Он не имел права разочаровывать людей, особенно образованных, которые верили в это будущее. Но еще важнее для него было, пожалуй, понимание того, что огромной Империей можно управлять только с помощью привыкшего к власти сенаторского слоя. Для него же единственным, подобающим для римлянина укладом жизни была только республика с сенатом, ежегодно избираемыми магистратами и народным собранием. С этим традиционным аристократическим сознанием, которое восприняли также и «новые люди», пришедшие в сенат во время смут при диктаторе, должен был считаться каждый, кто думал о долговечном государственном строе. Победитель тоже не был вне государственной системы и являлся первым человеком сенатской элиты.

Большим политическим достижением нового Цезаря было то, что он осторожно, но решительно привнес в республику монархические идеи и благодаря этому основал царскую власть — «правление Цезарей». Эта перестройка осуществилась не одноразовым государственно-правовым актом, так как не было издано ни одного основного государственного закона; «царская власть» формировалась постепенно, в течение 44-летнего периода политической деятельности Августа. Это необычайно продолжительное правление внутренне укрепило новую политическую систему и было предпосылкой для того, что из исключительной, единственной в своем роде власти Августа при его ближайших преемниках институт «царской власти» превратился в традиционную форму правления.

Уже в первые годы после победы обнаружились политические намерения Августа. Правда, он сохранил власть, главным образом благодаря командованию важнейшими войсковыми соединениями. Но сначала вовсе не стремился к новым должностям и законным званиям, ежегодно избирался народным собранием одним из консулов. Сразу же после своего возвращения он начал укреплять государство. Из несметных египетских царских сокровищ завоеватель щедро вознаградил своих солдат и римских горожан, а в Италии была куплена земля для его и Антония ветеранов. Огромная армия в 70 легионов, участвовавшая в гражданской войне, была сокращена до 27 легионов. Древняя аристократия Рима, патриции, представителем которых был новый правитель, сохранила в государственной и культурной сфере исстари принадлежавшие ей почетные обязанности. В 29 г. до н. э., по примеру диктатора Цезаря, она согласно «решению Сената и народа» была пополнена новыми членами. Возросшее при триумвирах число сенаторов (1000 человек) было снижено, и «недостойные», принимавшие участие в гражданской войне, т. е. сторонники Антония, были лишены своих должностей. Сам император с 28 г. до н. э. получил звание «первого» сенатора (princeps senatus), и его мнение спрашивали в первую очередь. В знак основания нового государства он как консул в том же году провел первый раз за сорок лет подсчет и оценку имущества римских граждан (ценз), которые по древнему обычаю закончились очистительными и искупительными жертвоприношениями. По римским представлениям, это мероприятие положило начало новому римскому законодательству. В том же году Сенат по его подсказке поручил ему отреставрировать 82 храма в Риме, и он, таким образом, получил благословение государственных богов на свою дальнейшую деятельность.

Нам известно, какое сильное воздействие оказали все эти меры на широкие круги римского народа, в том числе и на сенаторское сословие. Многим стало ясно, что обращение к священным римским традициям в борьбе против Востока было не только политической тактикой, но и соответствовало тайным целям и внутреннему настрою холодного, умного политика. В 28 г. до н. э. он отменил все противоправные чрезвычайные законы триумвиров, а потом на заседании Сената 13 января 27 г. до н. э. в торжественной обстановке добровольно сложил с себя все полномочия, которые, как он сказал, получил после начала гражданской войны с согласия всех римских граждан. «Я в 28–27 гг. до н. э. передал свою должностную власть над республикой сенату и римскому народу». Отказ от единоличной власти, которому предшествовали беседы с влиятельными и дружественно настроенными сенаторами, ошеломил непосвященных, но, несмотря на все красивые слова, не повлек за собой, как у Суллы, ухода с политической арены: государственным актом был положен конец эпохе гражданской войны и закреплена законным путем полученная в борьбе власть. Римскому народу нужно было продемонстрировать, что победитель в сражении при Акции и в Александрии добровольно отказался от власти, а потом, с неохотой и только уступая настойчивым просьбам сената, согласился бескорыстно служить республике, взяв на себя руководство государством. До сознания каждого было доведено, что республика спасена, сохранена и восстановлена.

Вне всяких сомнений, этот государственный акт еще больше укрепил личную власть Октавиана. Новый Цезарь, хотя и не пожелал принять никакой должности, не совместимой с республиканскими традициями, сохранил ключевое политическое положение, которое обеспечивало ему контроль над государством; отныне ничего не предпринималось вопреки его желаниям. Для сохранения власти над Римом, Италией и прежде всего над сенатом он с 31 г. до н. э. ежегодно избирался консулом, который, как и все другие римские магистраты, имел равноправного коллегу. Но для своей охраны он располагал собственной гвардией, жалованье которой было удвоено. Это было отголоском дурных привычек прежних лет.

Настоящая опасность подстерегала тех, кто слишком высоко поднялся над своими собратьями по сословию — наместников новых провинций, в которых были сосредоточены крупные военные формирования. Хотя после государственного акта 27 г. до н. э. Август больше не был главнокомандующим всеми войсками, так как он возвратил республике также и войска, ему были переданы большие провинции — Галлия, Испания и Сирия, где стояла самая большая и стратегически важная часть римских легионов. Эти чрезвычайные полномочия были ловко обоснованы желанием сената временно сложить с себя управление этими трудными, еще не усмиренными провинциями. Поэтому полномочия были ограничены сроком в десять лет. В эти «императорские» провинции, которые подчинялись исключительно распоряжениям императора, по его выбору были посланы личные представители (legati), бывшие преторы или консулы.

Однако постановление 27 г. до н. э. просуществовало только четыре года. Император посчитал необходимым иметь контроль и право вмешательства и в тех провинциях, которые подчинялись не ему, а римскому народу, т. е. сенату. Его командная власть была расширена, а с 23 г. до н. э. он получил большую проконсульскую власть (imperium proconsulare mains) над всеми наместниками на ограниченный, однако каждый раз продлеваемый срок. Это увеличение власти во внеиталийских регионах было уравновешено потерей власти в Риме и Италии. Но именно в этом заключалось его политическое искусство: не уступать ни дюйма власти, но умно это скрывать. Фактически бессменное консульство, даже если его ежегодно выбирал сам народ, внешне выглядело как «нереспубликанская» чрезвычайная власть. Сверх того, оно каждый год блокировало одно консульское место и отнимало у представителей старой аристократии прежнее право подняться по служебной лестнице до должности консула. Кроме того, упускалась чья-то возможность быть увековеченным в календаре, так как год назывался по именам обоих консулов.

В 23 г. до н. э. Август снова «бескорыстно» отказался от избрания консулом и до конца жизни избирался на эту должность только дважды по случаю торжественных семейных событий. Но чтобы по-прежнему обладать властью в Риме, его безошибочный политический инстинкт подсказал ему воспользоваться ограниченной сроком должностной властью десяти народных трибунов (tribunicia potestas), частичными полномочиями и преимущественными правами которой он уже обладал в 36 и 30 гг. до н. э., а теперь взял на себя в полном объеме. Чего же он этим достиг? Прежде всего, древнего ореола трибунов. Народные трибуны были когда-то представителями и защитниками плебеев от патрицианской аристократии. Август отсчитывал годы своего правления с 33 г. до н. э., когда он получил эти полномочия, которые он с 78 г. до н. э. неоднократно делил с Агриппой или Тиберием. Обладая этими полномочиями, он мог как защитник свободы граждан выразить протест против любого официального акта магистрата, даже консула, против любого решения сената и народного собрания. Благодаря расширенным привилегиям он мог в любое время созвать сенат и народное собрание, внести предложение по какому-либо вопросу и имел право законодательной инициативы. Его личность была неприкосновенной еще с 36 г. до н. э., ее защита гарантировалась религиозными обязанностями. Тем не менее с 19 г. до н. э. Август дополнительно получил консульскую военную власть с почетным правом сидеть в сенате между двумя консулами и повсюду появляться с двенадцатью ликторами[16].

Самый могущественный человек больше ни разу не претендовал на высокий пост в Риме и Италии. Магистраты республики во главе с консулами, как при диктатуре Цезаря и триумвирате, могли беспрепятственно выполнять свои обязанности, если они лояльно сотрудничали и признавали изменившиеся властные отношения и новые правила игры.

ИДЕОЛОГИЯ

Август в автобиографии определил свое положение после отказа от власти в 27 г. до н. э. следующим образом: «Я превосходил всех по личному авторитету (auctoritas), должностной же властью не обладал, как другие, которые были моими коллегами по магистратуре» (т. е. по консульству, потому что другой магистратуры Август не занимал). Это высказывание скрывает фактическую власть императора. Август, не будучи магистратом, даже при трибунской власти (tribunicia potestas) не имел «государственно-правовых полномочий»; они давались ему как совокупность особых прав и поручений. С другой стороны, римское понятие «auctoritas» обозначает основную предпосылку августовского руководства государством. Ведь без авторитета его личности, без уважения к его способностям, к его превосходству и политическим достижениям, без добровольного признания его значимости, благодаря которой его слово имело силу закона, со временем рухнула бы хитро задуманная система «принципата» — руководство «Первого Человека», который, не имея должности, единолично управлял государственным аппаратом. Его стремление к самоограничению, к внедрению в республиканские порядки выражает латинское понятие «princeps». Во множественном числе «principes» — старинное обозначение небольшой группы высшего политического слоя консуляров. Но также и отдельный, всеми признанный авторитетный человек тоже мог называться принцепсом.

С 28 г. до н. э. Август стал «первым» из своих сенатских собратьев по сословию, о которых он прежде всего думал, когда давал своей власти это безобидное и привычно звучащее название. Ведь простым римским гражданам оно мало о чем говорило. Иначе обстояло дело с почетным именем «Август», что означает «величественный, возвышенный, священный». Это единственное в своем роде отличие с его сакральным оттенком, которое император сделал своим именем, он получил по постановлению сената за добровольный отказ от власти в 28/27 г. до н. э. До этого он пробовал носить имя Ромул, которое, правда, несколько поизносилось в прежних партийных баталиях, а, с другой стороны, напоминало о первом римском царе и об объявленной вне закона царской власти. Когда нового Августа почтили тем, что косяки дверей его дворца на Палатине полагалось украшать лавровыми листьями, то этим признали святость жилища принцепса, которая подразумевалась в его имени, и прославили его как человека. Когда в дальнейшем вход в его дворец украшал гражданский венок из дубовых листьев, то это напоминало каждому, кто понимал римский язык символов, что здесь живет «спаситель граждан». Сенат уже имел богатый опыт изощренно льстить почестями могущественному человеку. Не подтверждали ли этим сенаторы начало монархической власти, о чем и без того уже все знали? Тот, кто по этим почестям судил о единодушии сената, возможно, думал, что отныне забыто все случившееся в страшные годы после Мартовских ид. Теперь безжалостный циник прошлых лет прославлялся как олицетворение ценностей римской традиции, о чем свидетельствует золотая статуя, установленная в курии, которую воздвигли ему сенат и народ за его мужественные поступки (virtus), «милосердие», справедливость и благочестие (по отношению к богам и отечеству). «Первый Человек» стал «лучшим», и поэтому получил от сената право управлять государством. Четверть века спустя, после того как он стал главным хранителем государственной религии, «сенат, сословие всадников и весь римский народ» присвоили ему звание «Отец Отечества», т. е. высшее отличие, на котором заканчивается его автобиография. Оно подтверждало, что Август отныне мог считать себя основателем Рима. Этой почестью были вознаграждены его заслуги перед государством.

Благодаря этому «Первый Человек» возвысился над своими согражданами, и вся автобиография подчеркивает эти почести перечислением достижений человека, который впредь именовался «император Цезарь, сын Божественного, Август».

Вне всяких сомнений, августовский принципат по своей сущности был замаскированной военной монархией. Но было бы неправильным видеть в идеологии принципата только ханжеский обман, «спасительную ложь». Конечно же, она была прежде всего красивой иллюзией, необходимой потому, что Август не видел другого пути сделать сносными для древней аристократии требования времени, а без нее было немыслимо Римское государство. Однако августовский принципат (не только по своей внешней форме) не являлся монархией в духе поздней императорской эпохи. Поэтому нам не следует применять к нему формальные государственно-правовые определения. Идеология не была только пропагандой, в конечном итоге она связала и самого Августа, потому что он должен был стараться постоянно поддерживать созданный образ «Первого Человека» и скрывать противоречия между своей фактической властью и безвластием древнего государственного органа.

Август с 27 г. до н. э. не стал абсолютным господином (dominus), который приказывает своим рабам и стоит над республикой и законами. Он упорно отказывался от обращения «господин», носил сенаторскую тогу и обращался с сенаторами, как с равными. Сенаторы не вставали, когда император входил в курию, и он приветствовал их, как это было принято среди сенаторов, поцелуем в щеку. Поскольку он подобным образом вел себя с сенаторами и относился с уважением к должностным лицам, придерживался основных принципов, согласно которым магистратские должности должны предоставляться на ограниченный годом срок и только вместе с равноправным коллегой, он мог считать все это «восстановлением республики», а себя самого ее спасителем и защитником. Предоставление большей «свободы» было бы не только политическим самоубийством, но означало бы новую гражданскую войну. Конечно же, эта свобода существовала по милости императора. Но свобода I и II вв. до н. э. тоже не была свободой в духе современного либерализма, а целиком зависела от волеизъявления сенатской аристократии. Кто знает об ограничении прав на свободу, с которыми свободные римские граждане добровольно смирились, предоставив решать это Сенату и магистратам, кто помнит о почти неограниченной власти «отца семейства», которой подчинялись даже взрослые, свободные члены семьи, тот поймет, что введение в оборот августовским принципатом понятия свободы было не только политической уловкой.

Эта понятная не для каждого современника идеология принципата, с которой мы познакомились в автобиографии, не была идентичной идеологии «августовской царской власти». В прямом смысле этого слова Август был принцепсом только для римского народа, только внутри республики. Эта идеология, которую правитель пытался включить в традиционную политическую структуру, используя республиканские формы, была проявлением внимания к древней аристократии с ее широко разветвленными семейными и политическими связями. Большинство римских граждан в Риме и Италии не понимали этих тонких нюансов. Для них принцепс был просто правителем.

Этот «Первый из Граждан» был одновременно почти неограниченным повелителем мировой Империи. Для неримлян в зависимых провинциях, привыкших воспринимать римского наместника как всемогущего посланца города на Тибре, воздававших ему сверхчеловеческие почести, Цезарь Август был далеким повелителем мира, чья власть не знала границ и которого на эллинистическом Востоке по многовековому обычаю почитали как бога. Рим, властитель мира, на Востоке тоже был возведен в ранг божества и получил название «богиня Рома»; еще в 195 г. до н. э. в Малой Азии в честь Рима был воздвигнут первый храм. В отдельных городах были построены не храмы, а алтари Ромы и Августа. Отдельным провинциям и городским общинам Август разрешил воздвигать «свои» храмы только совместно с богиней Ромой; в 29 г. до н. э. такой храм появился в Пергамоне и Никомедии. Благодарность спасителю всего рода человеческого, который после ужасных жертв и страданий гражданской войны подарил мир и благоденствие, была такой огромной, что в культе императора воплотились спонтанные чувства истинной религиозности, стали священными формы, служившие раньше для преклонения любой власти. Август был «подателем благой вести о мире».

Как никогда прежде, римские гражданские общины Италии религиозно почитали императора мира и сына бога Цезаря. Август воспринимал это с удовольствием. В самом же Риме было необходимо считаться с республиканскими традициями, носителями которых были древние сенаторские семьи, и вопреки требованиям масс не становиться при жизни богом с храмом и жрецами. Но быть полубогом было принято и здесь, как мы уже это неоднократно отмечали. Божественным стал его гений[17], символ его жизненной силы, и перед алтарем, носящим его имя, перед божественной силой четыре большие жреческие коллегии ежегодно совершали жертвоприношения. Естественно, он с удовольствием выслушивал всевозможные чудесные предзнаменования и пророчества о его рождении, годах юности и борьбы. В них выражались божественные знаки его сверхъестественного происхождения и предназначения. Наверное, он рад был слышать от поэтов о своей божественной миссии или даже божественности. Он был благословленным богами повелителем мира, основателем «золотого века», «спасителем» и освободителем. Его принципат тоже имел харизматический ореол.

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ НОВОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОЯ

Реорганизация Империи и государства потерпела бы неудачу, если бы не удалось создать лояльную, верную императору политическую элиту. Все восхваления «спасителя» скрывали напряженность между всемогущим правителем и многими представителями высшей республиканской аристократии, которые из-за своего происхождения и заслуг рода перед Римом считали, что могут предъявить равные или даже более высокие требования. Разумеется, число этих сенаторских семей сильно сократилось вследствие гражданской войны и недостаточной жизнеспособности. Но нельзя было не учитывать их авторитет в глазах общественности, их поддержку в провинциях и большое влияние на «новых людей» в сенате. Эта аристократия была, как и прежде, политической величиной, с которой следовало считаться. Было бы утопией уничтожить существующие политические структуры, вывести из игры прежнюю политическую элиту и заменить ее другой, которая была бы отобрана не по богатству, земельной собственности, происхождению и образованию.

Никто не сомневался в том, что Римское государство может управляться только сенаторами. Новый правитель, выросший не в Риме, а в Велитрах, маленьком городке Лация, дед которого, всадник, занимался денежными операциями, а отец первым из семьи стал сенатором, не мог похвастаться знатным происхождением и высоким общественным рангом. И это, конечно же, было помехой для его притязаний на власть. Только вхождение еще при диктаторе в ряды римской аристократии, усыновление семьей Юлиев Цезарей, а потом брак с Ливией, происходившей по отцу из знатного патрицианского рода Клавдиев, возвели его на одну ступень с аристократами. Поэтому вполне понятно стремление императора поднять общественный престиж сенаторов. Три чистки сената, которые он провел в период своего правления (самая большая была в 18 г. до н. э.), преследовали прежде всего цель убрать политических противников и усилить круг сторонников, но также и освободить высокое собрание от «недостойных» элементов, втянутых в борьбу, когда каждый триумвир искал себе приверженцев. Итак, чем сильнее возрастал социальный вес сенатской аристократии, тем стремительнее уменьшалась ее политическая власть. Политический авторитет сенаторов возрос благодаря тому, что отныне только представители этого сословия могли занимать магистратуры и выбирать для себя политическую карьеру. Сыновья сенаторов, когда надевали мужскую тогу и тем самым объявлялись взрослыми, могли иметь сословный сенаторский знак отличия — широкую пурпурную полосу на тунике. Право наследования места в сенате, хотя и давало привилегии сенаторским семьям, однако не означало, что сенатское сословие стало замкнутой кастой. Август имел право по собственному усмотрению даровать молодым людям сенаторские регалии.

Сенаторы к тому же все еще оставались богатыми землевладельцами. Образ жизни крупного землевладельца считался самым аристократическим, а землевладение — самым верным и рентабельным вложением капитала. С 73 г. до н. э. сенаторы должны были располагать минимальным состоянием в миллион сестерциев, чтобы занимать и дорогостоящие и, разумеется, бесплатные магистратуры и сохранять свой сословный престиж. До этого нижним пределом считались 400 000 сестерциев, которые, как и раньше, требовались от всадников. Сенаторское сословие и сословие всадников впредь отличалось друг от друга по минимальному имущественному цензу, и на членство в сенате имели право обычно самые богатые римские семьи. Но император часто дарил недостающие суммы из своей огромной личной казны обедневшим сенаторам, не имеющим возможности сделать минимальный взнос, если ценил их сотрудничество. Таким образом, целенаправленно покупалась политическая зависимость. Все эти меры за несколько десятилетий изменили отношение большинства сенаторов к императорской власти и к социальной структуре сената. Именно потому, что Август не собирался повернуть историю вспять и вернуть сенату монополию на власть, которой он пользовался до появления военных диктаторов, он старался возместить эту потерю дополнительными, не опасными для принципата полномочиями. Альтернатива в духе Гракхов — ослабить сенат в пользу народного собрания — не казалась ему, как и Цезарю, решением проблемы, потому что «народ» в мировой Империи, где римское право имели все жители Италии, и сотни тысяч римлян жили вне пределов Апеннинского полуострова, больше не мог быть работоспособным государственным органом. К каким катастрофическим последствиям слишком часто приводили продажность масс и демагогические фразы! Но и здесь Август действовал очень осторожно. Никто никогда так и не узнал, могло ли в тяжелые годы быть хоть раз полезным народное собрание в качестве противовеса сенату. Хотя Август нормально использовал народное собрание для законодательства, но большую законодательную силу он признавал за решениями сената. Полномочие народного собрания выбирать должностных лиц уже давно зависело от вотума руководящих выборами магистратов. Теперь Август, который, как и консулы, мог проверять квалификацию кандидатов, присвоил себе право рекомендовать определенных претендентов. Однако в последние годы решение при выборах преторов и консулов выносила избирательная комиссия, состоящая из сенаторов и всадников. С V в. до н. э. на год избирались запасные консулы (consules suffecti), в 1 г. до н. э. их было шесть, чтобы они могли занять все должности, предназначенные только для консуляров. Так Август удовлетворил честолюбие многих сенаторских семей, однако снизил этим значение консульства, высшей республиканской магистратуры. Разумеется, вряд ли можно было ожидать сопротивления.

На сенат произвело также большое впечатление то, что позже «Первый Человек» поручил ему выносить приговоры в некоторых политических процессах (при обвинении в государственной измене или вымогательстве), в которых в качестве обвиняемых участвовали сенаторы. Сенаторы почувствовали в этом тактичность императора, который из уважения к достоинству сената не хотел ставить в унизительное положение ни одного сенатора, когда его служебная деятельность и политическое поведение могли рассматриваться судьей, положение которого было более низким.

Август предотвратил естественную напряженность, мудро учитывая обидчивость старой чиновной аристократии, нобилитета, к которому тогда причисляли себя все, кто имел среди предков консула. Императорскую власть стабилизировало привыкшее к новым порядкам подрастающее поколение, а также понимание того, что ничего уже нельзя изменить, что нет другой альтернативы, и мировая Империя может управляться только твердой рукой. Но многочисленные попытки свержения и убийства, особенно в первое десятилетие его единоличного правления (вплоть до 19–18 гг. до н. э.), свидетельствовали, что сопротивление затухало медленно, а у некоторых и никогда. Не случайно, что в списках консулов с 19 по 4 г. до н. э. почти не встречаются представители древней аристократии. В случае опасной оппозиции Август всегда прибегал к привычной для себя жесткости, хотя сегодня многое остается неясным, и часто оценка поступков (нравственных и безнравственных) не полностью обнажает закулисную сторону политических событий.

Старание Августа завоевать доверие слишком часто сопровождалось подозрительностью к древним сенаторским семьям. Марий, Сулла и Цезарь служили подтверждением этому чувству, и императору нужно было только вспомнить о собственном прошлом, чтобы понять, какая огромная опасность исходит от командующих армиями, т. е. консуляров, наместников больших провинций с их сильными войсковыми соединениями. Поэтому по инициативе императора в 27 г. до н. э. сенат постановил передать под его непосредственную власть все провинции (за исключением Африки), где стояло много легионов. Там, в отличие от сенаторских провинций, он мог по своему усмотрению назначать главнокомандующих. Если взглянуть на список должностных лиц в этих императорских провинциях, то можно обнаружить, что в нем почти не встречаются имена представителей старого ведущего слоя. Некоторые из этих знатных аристократов, возможно, считали ниже своего достоинства осуществлять руководство провинциями в качестве императорского уполномоченного. Но многие не придавали этому никакого значения. Император мог полностью положиться на тех людей, которые только при нем стали сенаторами и к тому же не имели слишком большого политического честолюбия. Нобилитет знал об этом и, конечно же, сделал собственные выводы. Планомерное отстранение древней аристократии от высоких политических и военных постов лишило ее всякой возможности достичь наивысшей цели жизни сенатора — военной славы в триумфе, и возможности подняться по «Священной дороге» на Капитолий, место пребывания главного государственного бога Юпитера. Новый властитель отказывал в этой почести даже своим самым преданным наместникам. Высшая военная слава должна была принадлежать только ему и членам императорского дома. В 79 г. до н. э. в последний раз отпраздновал триумф сенатор, не входящий в этот круг! Теперь одежды триумфатора и определенные знаки отличия разрешалось надевать только в день вступления в город. Август после большой победы, даже если он был к ней непричастен, «провозглашался императором»[18], и хотя он уже имел это звание, он всякий раз после провозглашения войсками прибавлял его к своему титулу (например, император V). Ограничение свободы передвижения сенаторов, которые могли посещать провинции (кроме Сицилии) только по разрешению (формально — сената), тоже свидетельствует о недремлющей подозрительности «Первого Гражданина». Ни один сенатор не мог посетить Египет, богатейшую провинцию и житницу Рима. Только один этот пример дает основание судить о признаках нового времени и об истинном отношении Августа к сенатской аристократии. «Я присоединил Египет к сфере власти римского народа» — так ловко скрывает автобиография тот факт, что Египет, крайне необходимый для снабжения Рима зерном, с 29 г. до н. э. на самом деле стал «коронной землей», залогом сохранения равновесия власти между Октавианом и Сенатом, а не только «императорской» провинцией. Он даже счел целесообразным назначить префектом Египта не сенатора, а надежного всадника. Так как по табели о рангах у него в подчинении не мог находиться сенатор, а ситуация требовала иметь гарнизон в составе трех или двух легионов, император — беспрецедентный пример! — назначил командирами легионов в Египте офицеров из всаднического сословия. Всадники были более удобными подчиненными, которыми император мог располагать по собственному усмотрению, не считаясь с карьерными соображениями и традициями. Они не уносили с родины воспоминания о прежней политической власти, как многие сенаторы, поэтому были свободнее от предрассудков и менее связаны уже упомянутыми традициями. Число римских граждан всаднического сословия в Риме, Италии и провинциях было несоизмеримо больше числа сенаторов (около 600), к тому же минимальное состояние всадников могло составлять 40 % от сенаторского.

Правда, не все всадники, как сенаторы, были крупными землевладельцами. Многие нажили богатство, будучи ростовщиками, коммерсантами или сборщиками налогов, но они часто вкладывали свой капитал в земельную собственность. Некоторые всадники с обширными связями могли бы давно стать сенаторами, но они предпочитали более спокойную, безопасную жизнь не на виду у римской общественности или свой «бизнес». У них не было, как у сенаторов, сословной этики.

Сенат был связующим звеном для всех сенаторов, туда возвращался каждый после окончания своих служебных обязанностей вне Италии (например, легат легиона или наместник). Такой корпоративной организации у второго сословия не было. Несмотря на это, всадники считали себя единым сословием (ordo), их можно было узнать по сословным символам: по тонкой пурпурной полосе на тоге, золотому всадническому кольцу, кавалерийскому плащу для торжественных процессий; они владели также конем, которого предоставляло им государство. Для всадников, вместе с сенаторами, в театре было зарезервировано 14 первых рядов. Возможно, их самосознание укрепили ежегодные кавалерийские парады и смотры в Риме в присутствии императора, иногда в них участвовало до 5000 всадников, разделенных на 6 турм. Участие в парадах было обязательным для всех всадников до 35 лет.

Одним из важнейших нововведений Августа, отец которого родился всадником, было то, что он приобщил всадническое сословие к государственным делам и из ограниченного круга всадников создал новую имперскую служилую аристократию. Оба сословия уже давно были связаны друг с другом родственными отношениями, брачными союзами. Почти все «новые люди» в сенате раньше были всадниками, и сыновья сенаторов оставались во всадническом сословии, пока по достижении 25 лет не избирались народным голосованием на должность самого низшего магистрата — квестора и становились членами сената, начиная служебную карьеру. По своему социальному положению оба сословия представляли собой богатый высший слой и отличались друг от друга только своим социополитическим рангом (dignitas), величиной минимального имущественного ценза и количеством. Тогда как число сенаторов не должно было превышать 600 человек, число всадников могло неограниченно возрастать. Император имел право вознаграждать возведением во всадническое сословие уважаемых людей из городских общин Италии и провинций, а также некоторых военных (центурионов).

Во времена Республики всадники привлекались только для исполнения разовых государственных поручений, например, в качестве офицеров, судей в суде присяжных, сборщиков государственных налогов. Август же создал для них постоянные должности. Ведь 600 сенаторов, из которых 120 занимали должности в Риме, Италии и провинциях, для этого было недостаточно. Подсчитано, что в 1 г. до н. э. как минимум 500 должностей занимали всадники; каждый пятый был трибуном в штабе легиона, другие — командирами вспомогательных отрядов (auxilia), состоящих от ста до пятисот человек. Сама собой напрашивалась мысль сформировать командный состав как особую общественную группу профессиональных офицеров. Еще выше было число всадников, которые стали в Риме судьями значительно расширенных Августом судов присяжных, (возможно, 2600 человек или даже больше). Отныне для римских всадников открывались большие возможности в провинциях, так как император поручал управление финансами в своих провинциях не молодому сенаторскому квестору, а прокуратору из всаднического сословия. Но было бы ошибочным видеть в этом сознательное вытеснение сенаторов, а политику Августа расценивать только как целенаправленную попытку натравить эти сословия друг против друга и использовать всадников как противовес сенаторской монополии на высшие должности, чтобы в случае необходимости иметь при себе различные козыри. Наоборот, если не считать особого решения сената по Египту сразу же после окончания гражданской войны, именно практические соображения и насущная необходимость послужили причиной привлечения всадников к государственным делам.

Урегулирование ситуации в Египте после 27 г. до н. э. не дало Августу возможности присоединения вновь завоеванных провинций, которые как всегда переходили в распоряжение императора. Только позже в маленьких провинциях, где не было легиона с командиром из сената, например, в Иудее (в 6 г. н. э.) и на Сицилии, наместником назначался префект из всадников.

Август создал для всадников важные и перспективные должности префектов: два командира преторианской гвардии, стоявшей гарнизоном в столице или ее окрестностях (2 г. до н. э.), командиры военизированных пожарных команд из 3500 вольноотпущенников (5 г. н. э.) и префект по продовольствию (prefectus annonae), отвечавший за обеспечение зерном населения города Рима. Они устраняли общественные проблемы, которые не могли ликвидировать сенаторские магистраты (прежде всего из-за годичного срока их полномочий). Именно при приобретении и распределении зерна прежние эксперименты Августа традиционно решить эту проблему не принесли удовлетворительных результатов. Трудность прежде всего заключалась в том, что после борьбы за власть в Республике все граждане, живущие в Риме более 10 лет, за исключением сенаторов и всадников, претендовали на бесплатное ежемесячное получение зерна. Август ограничил их число до 200 000. Из разных источников мы узнаем о частых случаях голода, даже о голодных бунтах в самом большом по численности населения городе, где конкурировали друг с другом различные религиозные и этнические группы, и бесплатное зерно стало чуть ли не символом римского гражданского права. Благодаря различным мерам, в большинстве своем административным — к ним принадлежит также деление Рима на 14 районов и 265 округов, — возникли условия для более целесообразного «администрирования».

Август и многие его современники понимали, что одними лишь организационными средствами, какими бы они ни казались результативными, нельзя укрепить новый государственный строй ни в Риме, ни в Италии в целом.

ДУХОВНО-РЕЛИГИОЗНОЕ ОБНОВЛЕНИЕ

Все те, кто во времена поздней Республики размышлял о причинах гражданских войн, о дезинтеграции римских граждан, особенно сенаторского слоя, и о бедах того времени, были единодушны в том, что политический распад и явления разложения были выражением упадка нравственности, забвением обычаев предков (mos maiorum). Возвращение к основным ценностям «старого доброго времени» с его незыблемым образом жизни для многих казалось единственным средством спасения. В век гражданских войн люди на своей шкуре испытали, куда привело забвение строгого морального кодекса. Эти умонастроения были на руку Августу как борцу против Антония за римскую государственную традицию, и он использовал их, потому что сама идея духовно-нравственного возрождения римского патриотизма, разбуженного во время защиты от Востока, могла вдохнуть новую жизнь в национальное сознание. Политика, строящаяся на этой идее, должна была найти живой отклик в широких кругах, особенно у аристократии и образованных людей, от сотрудничества которых зависело все, и укрепить духовные основы принципата. Политическая романтика, присущая обращенному в прошлое мировоззрению римлян, стала особенно понятной после окончания ужасного времени. В ней было нечто трогательно нереальное, но, несмотря на всю нереальность, величественное, потому что она привлекла к себе немало умов и возродила к жизни многие силы. Ее выразителями были такие великие поэты, как Вергилий и Гораций. Было бы слишком примитивным воспринимать восхваление нового строя и Августа как «заказную поэзию» и чистую пропаганду на службе у императорской власти. Конечно, иные, например, эллегист Тибулл, прохладно относились к Августу, как и поэты из литературного кружка их покровителя Мецената, к которому также принадлежал и Проперций.

Безусловно, император использовал определенные реставрационные тенденции времени в своих политических целях, однако он не был к ним равнодушен. Кто позже ходил по великолепному Форуму Августа, восхищался его храмом Марса, построенным в честь победы у Филипп, видел там статуи великого римлянина и читал надписи о его деяниях, благодаря которым Рим стал мировой Империей, тот понял, что «Первый Человек» хотел стоять в центре римской истории и он эту миссию выполнил. Император объяснял цель этих сооружений тем, что граждане должны судить о нем самом и о «Первых людях» грядущих времен по зримому величию. Римское воспитание издавна осуществлялось на конкретных примерах предков, которые были эталоном, и никто не придавал слишком большого значения абстрактным теоретическим рассуждениям. Чем меньше человек знал о «древних» римлянах великих столетий до эпохи кризисов, начиная с Гракхов, тем больше ссылался на них и соотносил собственные мечты с понятиями о ценностях в те почти неизвестные времена. Ливий сорок лет после основания принципата работал над своей историей Рима, и в ней живет дух августовских реставрационных усилий.

Энний, римский Гомер, почти полтора века назад в классическом стихе, который знали все образованные люди, так выразил римское кредо: «На древних обычаях и своих мужах зиждется римское общество». Исторический труд Ливия является ярким подтверждением этого постулата. Август действительно боролся против разложения древнеримских нравственных устоев, особенно среди высшего общественного слоя, против безбрачия и бездетности, за создание и охрану семьи. «Благодаря новым законам, которые я издал, я возродил к жизни многие примеры предков, исчезнувшие в наш век». Строго карались прелюбодеяние и разврат, были затруднены разводы. Разведенные в принудительном порядке должны были вступать в новый брак. Неженатые мужчины определенного возраста, так же, как и бездетные, лишались права наследования, отцы трех или более детей получали преимущественные права при назначении на какую-либо должность. Санкции и привилегии использовались как средство демографической политики. В 9 г. н. э. этот закон был расширен. Но по иронии судьбы оба консула, по имени которых был назван этот закон, были неженатыми, а холостяк Овидий в гимне, посвященном празднику века в 17 г. до н. э. (секулярные игры), возвестил о возрождении древнеримских ценностей. Меценат тоже не имел детей, а у Августа была только одна дочь. Жесткие меры были не очень популярны среди тех, кого они касались, тем не менее сенат трижды единогласно пытался предоставить императору неограниченные полномочия для проведения реформы «обычаев и нравов». Даже если император не мог вернуть к жизни «древних римлян», даже если государственные законы подобного рода вызывают сомнение, а возрождение шло медленно, это строгое законодательство стало важным импульсом. Правда, древние обычаи нельзя было сделать обязательными никаким искусственным возрождением.

С другой стороны, нельзя отождествлять обычаи и нравы в ведущем слое и в городе Риме с обычаями и нравами в Италии и во всей Империи. Фатальное мнение о «древних римлянах», как о похотливых и продажных бездельниках, которое создала римская литература, до сих пор мешает историкам прийти к истинному пониманию римской императорской эпохи. Одни только военные и культурные достижения при императорах свидетельствуют о неисчерпаемой жизненной силе римских граждан. Кто изучает демографическую статистику при Августе, не заметит никакого демографического упадка. Например, между 8 г. до н. э. и 14 г. н. э. число мужского населения римских граждан старше 17 лет возросло с 4 233 000 до 4 937 000, т. е. на 704 000 (около 17 %), а если мы прибавим детей и женщин, то, возможно, на 2 миллиона за 20 лет. Безусловно, увеличение рождаемости вызвано семейным законодательством Августа, а также щедрым предоставлением римского гражданского права жителям Империи, которые до сих пор не пользовались преимуществами римского гражданина (civis Romanus). Этому не противоречит тот факт, что Август старался регулировать переход слишком большого количества людей в гражданство «господствующего народа», если это не было необходимо и полезно для достижения политических, военных и социальных целей, и не хотел делать общими для всех преимущественные права римского народа, особенно римского городского плебса. В результате завоевательных войн в Рим и Италию, а также и в провинции было завезено большое количество рабов. Частные собственники даже без соблюдения правовых норм могли отпускать их на свободу, и они с определенными ограничениями политических прав становились совершенно свободными. Теперь же вышел закон, впредь запрещающий отпускать на свободу неограниченное число рабов. Однако их дети имели полное римское гражданское право. Гораций, «певец» августовского реставрационного движения и «друг» Августа, был сыном вольноотпущенника! Но брак между сенаторами и вольноотпущенницами и членами их семей был запрещен. Раньше случалось, что рабыня, купленная на рынке рабов, становилась наложницей, получала свободу и потом становилась женой. Теперь снова нужно было соблюдать границы между различными группами населения и сословиями. Август предостерегал также от «загрязнения» римского народа предоставлением римского гражданства «чужим» жителям Империи, что с удовлетворением воспринималось исконными римскими гражданами. Но тот же самый император вынес решение, по которому полноправными римскими гражданами стало около 150 000 человек (вместе с детьми) из боеспособных племен Империи, рисковавших жизнью за Рим во вспомогательных отрядах (auxilia) в течение 25 или более лет. Как правило, это происходило при увольнении из армии. Именно он позаботился, чтобы многочисленные городские общины вне Италии, имеющие заслуги перед Римом или императором, вошли в сообщество римских граждан. Противоречивость таких мер не останавливала Августа, если этого требовала политическая или военная необходимость. Но есть немногочисленные примеры, которые свидетельствуют об ограничении предоставления римского гражданского права.

Возможно, нигде столь убедительно, как на религиозной политике, нельзя проиллюстрировать, что августовское «обновление» было больше, чем просто «реставрация», так как такой шаг назад после великих катастроф мог грозить восстановлением старых порядков вообще. У поколения, перенесшего бедствия гражданских войн, возникло чувство, а у многих даже уверенность, что проклятый род навлек на себя наказание государственных богов, потому что политическое сообщество больше не воспринимало их всерьез и не отдавало им должное соответствующими жертвоприношениями и религиозными ритуалами. Для восстановления согласия между республикой и оберегающими ее богами император построил новые или отреставрировал разрушенные храмы, возродил древние жреческие коллегии, увеличив при этом их число, повысил их доходы и внедрил давно забытые религиозные обычаи. Весьма возможно, он втайне надеялся, что древняя аристократия в жреческих должностях найдет замену своему потерянному политическому влиянию. Август повысил авторитет важнейших жреческих коллегий, вступив в их ряды, а с 72 г. до н. э. занял высшую жреческую должность с правом надзора за государственными культами, т. е. стал верховным жрецом.

Но Август не только возродил традиционную государственную религию, но и связал ее с собой и императорским домом. Было совершенно очевидно, что во время церемониала больших секулярных игр 17 г. до н. э. ночными жертвоприношениями богам подземного царства отмечался не только конец полного несчастий и бед столетия, но и начало нового, счастливого, то есть августовского века. В праздничном гимне Горация «императорские» боги Палатина, резиденции Августа, Аполлон и его сестра Диана, появляются наряду с Юпитером и Юноной в Капитолии, древнем месте пребывания богов. Преимущественные права, принадлежавшие до этого храму «Наилучшего и Величайшего» Юпитера Капитолийского, были переданы храму Марса Мстителя, которому оказывались особые почести перед битвой у Филипп. Он был посвящен богу — мстителю за смерть Цезаря и божественным предкам императорского дома. В нем рядом со статуей бога войны стояли статуи божественного Цезаря и Венеры, основательницы императорского рода. Юпитер, древний главный бог и покровитель гражданской общины, был преднамеренно вытеснен на задний план богами нового повелителя Рима. Было бы наивно ожидать от Августа, основателя новой монархической системы, полного восстановления старых порядков. «Реставрации» подлежало то, что составляло силу Римского государства и при этом было жизненно необходимым для императорской власти, давало ей внутренние силы, могло быть включено в римскую историю как ее естественное продолжение. «Первый из Граждан» создал атмосферу, при которой «новое» могло казаться привычным. Реставрация и политическая романтика были, оказывается, слепым орудием монархии.

Август, обращаясь к «обычаям предков», хотел напомнить о славном прошлом Рима и укрепить ослабленное самосознание римлян и их веру в будущее. В это необыкновенное для Рима время родилась августовская «классика» в поэзии и искусстве. Эти произведения в основном были созданы в неспокойные 30-е и 20-е г. до н. э. Ведь в 19 г. до н. э. умерли Вергилий и Тибулл, в 15 г. до н. э. — Проперций, а Гораций больше не сочинял с 13 г. до н. э., хотя ушел из жизни в 8 г. до н. э., вскоре после смерти Мецената, который, как близкий соратник императора, был для них всех покровителем и другом. Но главным покровителем был сам Август, любивший поэтов, которые, сохраняя внутреннюю свободу, верно служили его политике обновления. Первопричиной расцвета римской поэзии эпохи триумвиратов и раннего принципата стал духовный спор с поэтическими формами и образами греков, превосходство которых было общепризнанным. Но римские авторы не рабски подражали грекам, а как истинные римляне и наследники эллинистической культуры стремились творчески ее развить и даже превзойти. Проперций ставил «Энеиду» Вергилия, которая, по его мнению, была римской «Илиадой» и «Одиссеей», выше Гомера! Образцом служила преимущественно ранняя греческая поэзия: Гомер, Гесиод, Архилох, Алкей, Сафо и другие. Если Цицерон открыл Риму греческие философские идеи, теорию государства, риторику, отвечающую всем правилам ораторского искусства, обогатил латинский язык новыми абстрактными понятиями и сделал его равным греческому, то во времена Августа при соприкосновении с греческой поэзией возник новый художественный стиль, который благодаря своей гармоничности и выразительной силе стал самобытным римским явлением. На греческом Востоке не было никого, кто мог бы сравниться с Вергилием, Горацием и Проперцием, хотя творческая первозданность греков была дана римлянам только в немногие благословенные часы. И тот, кто сегодня на берегу Тибра любуется Алтарем Мира Августа, который наряду с поэзией является впечатляющим олицетворением августовских культурных стремлений, видит, что в его фризах заимствованы определенные элементы классического греческого архитектурного стиля Парфенона V в. до н. э.

Римское самосознание развилось и получило внутренние силы не только из воспоминаний о прошлом, не из строгой изоляции от всего «неримского», которое, впрочем, никто не мог точно определить, а в процессе сознательного, плодотворного соревнования с эллинизмом, из восприятия эллинистической культуры как основы просвещения. Окружению Августа и Мецената делает честь, что Вергилий, назвавший нового Цезаря спасителем отечества еще в начале его политической карьеры, воспевший римскую крестьянскую жизнь в «Георгиках», подарил Риму великий национальный эпос — «Энеиду» (37–30/ 29 гг. до н. э.) и именно в этом произведении признал духовное превосходство греков:

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы Или обличье мужей повторить во мраморе лучше, Тяжбы лучше вести и движения неба искусней Вычислить иль назовут восходящие звезды — не скрою…

И тут же указывает на предназначение римлян:

Римлянин! Ты научись народами править державно — В этом искусство твое! — налагать условия мира, Милость покорным являть и смирять войною надменных!

(Вергилий. «Энеида». Перевод С. Ошерова. М.,1971)

ИМПЕРИЯ И ЕЕ УПРАВЛЕНИЕ

Стихи Вергилия, как и многие другие высказывания, доводят до нашего сведения, что Римская империя не понималась как замкнутое единство, в котором отдельные звенья были составными частями огромного механизма. Провинции римского народа являлись объектами политики с позиции силы. Поэтому в Республике и в августовском государстве преобладала не имперская идеология, а идеология Рима. Но Август заложил основы для возникновения в будущем — политически и организационно — единой Империи.

Для многих миллионов людей, находящихся под властью Рима, императорское правление означало благословение богов, несмотря на то, что порой над ними довлела жесткая власть наместников. Республика сенаторской олигархии в провинциях дискредитировала себя морально и политически, потому что она, не говоря уж о бедствиях гражданских войн, которые разжигались по ее вине, была совершенно неспособна управлять огромной Империей. Абсурдным было также стремление управлять таким огромным пространством, как маленькой аристократической республике — управлять теми же методами. Каждый год из Италии прибывал новый наместник, который зачастую не был знаком с местными условиями, и когда он только-только начинал входить в курс дела, вынужденно передавал полномочия своему преемнику. В Риме не было чиновничьего аппарата, который мог бы обеспечить преемственность. Наместники же знали, что срок их полномочий ограничен только одним годом. Так как вся их бесплатная политическая деятельность в городе Риме, представительские расходы, получение должности или пышные игры, которые они должны были устраивать, стоили больших денег, многие пытались в провинциях поправить свое финансовое положение путем беззастенчивого вымогательства и произвола.

Август, как всегда, незаметно, изменил положение и в этой области. Ему это удалось, потому что в увеличивающемся числе провинций, подчинявшихся ему непосредственно, он мог назначать наместников по своему выбору и оставлять их там на любой срок. Ограничение срока в императорских провинциях было редким исключением. Август полновластно правил в Египте и в маленьких, вновь завоеванных провинциях, где не требовалось держать оккупационный легион и куда назначались префекты из всаднического сословия. Но и над сенаторскими провинциями, куда «руководство» направлялось, как и раньше, по жребию на один год, он установил контроль, который тактично делил с сенатом и часто по его просьбе сам назначал наместника. Отныне впервые — и это имело решающее значение! — был введен настоящий контроль за ведением дел в провинциях. Единое руководство дало возможность выработать основные принципы управления и воспитать чувство ответственности за благополучие подданных. Ужесточение уголовного наказания за вымогательство учило наместников осторожности, хотя император часто закрывал глаза на проступки верных сторонников, потому что в этом случае речь шла о собратьях по сословию. Так как народное собрание все больше и больше ограничивалось в свободе выборов магистратов, стала излишней покупка голосов, уже не было необходимости выкачивать из провинций средства на политическую карьеру.

Еще более важным было то, что только при Августе все провинциальные чиновники начали получать жалованье и перестали зависеть от налогов, собранных в провинциях.

Жители провинций начали замечать, что в управлении их землями произошли коренные изменения с тех пор, как у власти стал Август. Разумеется, они продолжали платить подушный и поземельный налог, от которого была освобождена Италия как территория римских граждан. Но так как во время «Мира Августа» провинции постепенно, а иногда на удивление быстро, оправились от прошлых катастроф, налоги уже не казались слишком тяжелыми. Благодаря безопасности водных и сухопутных коммуникаций быстро расцвела торговля, новые дороги соединили даже отдаленные и ранее отсталые районы, во многих частях Империи возникли новые города, и сильно возросла потребность в благах цивилизации.

Теперь в провинциях знали, что к установленному сроку нужно заплатить налоги, впервые возникла определенная справедливость в распределении налогового бремени, так как император время от времени проверял платежеспособность отдельных провинций с помощью статистического учета их экономического потенциала. При сборе дани, подушного и поземельного налога (в отличие от пошлины) люди, наконец, освободились от издевательств товариществ сборщиков налогов, которые за определенную сумму выкупали у государства право на взимание налогов, а потом старались возместить ее с прибылью, часто с молчаливого согласия наместников. Отныне контроль за налогами и податями в императорских провинциях осуществлялся независимым от наместника прокуратором из всаднического сословия, но в сенаторских провинциях, как и раньше, этим занимался сенаторский квестор.

Некоторые жители провинций почти не соприкасались с римскими чиновниками, потому что общины, которым сообщали их дебет, отвечали за все отчисления. Отдельная провинция, как и Империя, не была единой, централизованной управляемой единицей. Только на так называемых провинциальных собраниях (consilia) один раз в год провинция выступала в лице своих представителей и имела возможность, кроме обычных восхвалений императору и наместнику, передать в Рим свои пожелания и жалобы. На эти собрания в качестве делегатов от своих политических объединений съезжались уважаемые люди из разных провинций, чтобы у Алтаря Ромы и Августа продемонстрировать свою верность Риму. В 12 г. до н. э., например, такой алтарь был сооружен для трех галльских провинций.

На собраниях обычно присутствовали представители разнообразных политических объединений. На греческом Востоке это были городские общины (полисы). Но на севере Балканского полуострова, в Малой Азии и Египте города были почти такими же редкими, как и на всем Западе, за исключением Сицилии, галльских, испанских и североафриканских территорий на берегах Средиземного моря. Там люди жили в племенных сообществах, округах и деревнях. Правда, правовое положение отдельных провинций было различным, некоторые могли похвастаться предоставленной им Римом «свободой», другие — даже «союзом» с властью, хотя в большинстве случаев они были облагаемыми налогами зависимыми общинами и подчинялись наместнику. Так как Август не создал в провинциях ни одного большого управленческого аппарата и хотел управлять ими по римскому образцу, возникла необходимость предоставить всем политическим единицам «коммунальное» самоуправление под контролем наместника. Это решение напрашивалось само собой, потому что по римским (греческим) понятиям государство было объединением граждан, и каждое сообщество имело свойственное только ему внутреннее устройство, собственные законы, собственных богов и собственный язык. Естественно, к Римской республике причислялись только римские граждане, как к Афинскому государству — афинские граждане. Поэтому римлянам была чужда сознательная культурная и языковая политика. Не требуется особых исторических познаний, чтобы в сложившейся общественной системе увидеть один из секретов римского искусства управления миром.

Конечно, Август рассчитывал не только на благотворное воздействие мира, безопасности, благополучия и «самоуправления». Он принимал и другие меры, чтобы привлечь провинции к Риму. Так как почти везде в племенах и городских общинах, как и в Римском государстве, власть находилась в руках высшего слоя землевладельцев, все зависело от сохранения тимократических[19]структур и расположения к Риму влиятельных людей. Их лояльность и сотрудничество означало для них, в свою очередь, сохранение собственности и власти от посягательств других общественных группировок. Поэтому Август продолжил оправдавшую себя на практике политику республиканских полководцев, прежде всего Цезаря, предоставив многим преимущественные права римских граждан, а некоторым даже знаки отличия второго сословия — всадников, если они могли похвастаться успехами в осуществлении его начинаний и от них можно было ожидать сотрудничества. Таким образом, эти отличившиеся люди были представителями общества, к которому они принадлежали, но одновременно и правящего римского народа, и в этом качестве были полезным инструментом римской имперской политики. Август также предоставил целым городским общинам, имеющим заслуги перед Римом, правовое положение римских городов (муниципий) и всех их граждан сделал римлянами, если они переняли римский образ жизни под воздействием иммигрирующих римлян и италиков, купцов и солдат и этим создали предпосылки для образования у себя римского города с двумя высшими магистратами, городским советом, народным собранием, римским официальным языком, римскими государственными богами и т. д. В этом Август пошел дальше Цезаря. Мы обнаруживаем подобные новые города римских граждан на Сицилии, на иллирийском побережье Адриатики, на Сардинии, в Испании и Северной Африке. На всех этих территориях, а также на эллинистическом Востоке, вплоть до Малой Азии и Сирии, возникли также римские «колонии». В большинстве случаев это были городские общины, и их граждане, за исключением италиков, высланных во время гражданской войны, были ветеранами, которые после окончания службы получили небольшой участок для сельскохозяйственных работ в городе. К оседлому образу жизни за государственный счет в закрытых колониях римских граждан на территориях провинций перешло несколько тысяч человек. Дело в том, что в Италии больше не было свободной государственной земли, а время повальных экспроприаций давно миновало. Эти бывшие профессиональные солдаты и римские граждане колоний самим своим существованием у больших военных и торговых дорог были хранителями августовского мира и безопасности. Разве можно переоценить то, что значили эти сотни августовских колоний и муниципий римских граждан в провинциях для распространения римской культуры, для процесса цивилизации «варваров», для внутреннего укрепления римской сферы политического влияния и для привлечения на свою сторону завоеванных или добровольно вошедших в Империю народов?!

Притягательная сила римского городского, т. е. мирного образа жизни, была больше там, где до сих пор, как на всем Западе, не было городов, а значит, были неизвестны преимущества высокого культурного уровня жизни. Но Август стремился основывать не только города с римским правом, но и создавать новые центры в племенных округах, чтобы ослабить исторически сложившиеся племенные связи и общественные структуры, убедить коренную аристократию покинуть крепости и имения и приучить ее к городской жизни. К тому же в городских или подобных городским обществах существовали «единицы» самоуправления, которые было легче контролировать, чем племенные союзы. Эта искусная и эффективная «имперская политика» подкреплялась армией и перебазированием в провинции крупных войсковых соединений.

Понимание Августом исторической необходимости обнаруживается также в его военных реформах. Он первым создал дисциплинированные профессиональные войска, основная часть которых (около 25–28 легионов) стояла лагерем на опасных границах Империи или в неспокойных регионах. В легионах служили 16, а позже 20 лет — не иноземные наемники, а только римские граждане. Эта приблизительно стопятидесятитысячная армия во время военных действий поддерживалась новыми, менее крупными отрядами, которые Август впервые сформировал из воинственных племен Империи. Их солдаты не были римскими гражданами, но после 25 лет военной службы могли ими стать. Эти соединения по 500 или 1000 человек входили во вспомогательные группы (auxilia), которые в общей сложности имели около 750 000 солдат. Они или предназначались для взаимодействия с легионами, или были оккупационной группой в маленьких, подчиненных всаднику провинциях. Вспомогательные группы находились под командованием римских офицеров или пожилых центурионов, имели римских унтер-офицеров и пользовались римским командным языком. Эти «auxilia» лишали племена и общины неримского правового положения боеспособных молодых мужчин, которые в течение долгой военной службы получали римское воспитание и превращались в «римлян». После демобилизации эти солдаты, которым боевое товарищество с пехотинцами и кавалеристами из разных уголков Империи заменяло родину, редко возвращались в свои деревни, оседали недалеко от провинций, где они служили и обычно находили там жен. Эти новоявленные римляне лучше всего чувствовали себя в интернациональной среде ветеранов. Легионеры, которые при Августе набирались главным образом из северных италиков, а позже из римских граждан пограничных провинций, если не получали земельного участка в гражданской колонии, тоже оставались недалеко от своего военного лагеря или поселялись в римских городах, а иногда возвращались на родину. Август, разумеется, разделил таким образом армию, не имея в виду этих последствий. Легионы были становым хребтом римской экспансионистской и оборонной политики. Кроме того, они обязаны были подавлять любой мятеж против римского господства. В этом случае вспомогательные отряды должны были оказывать легионам поддержку.

Благодаря увеличению армии пограничные области стали зонами сильнейшего римского влияния.

При Августе армия всегда была верным орудием имперской политики, а ее династические чувства — сильнейшей защитой от мятежей. Ни один полководец не посмел даже попытаться двинуться на Рим, как это делали Сулла, Цезарь или его сын. Это повиновение великолепно вымуштрованной армии новому государственному строю и императору, которому солдат был обязан жалованьем, орденами, почетными знаками отличия и «вознаграждением» после окончания службы, является одним из важнейших политических достижений Августа. Именно он в 6 г. н. э., введя новые налоги на наследство и продажу, создал пенсионную кассу для легионеров и преторианцев. В качестве начального капитала он вложил значительные суммы из собственных средств. Благодаря этому он гарантировал демобилизованным солдатам обеспеченную государством старость.

Именно в нововведениях в области государственных финансов мы видим сознательный отказ от импровизаций. Впервые в римской истории благодаря статистической бухгалтерии при императорском дворе стало возможным сформировать государственный бюджет со строго определенными расходами и доходами, хотя соотношение старой государственной кассы с новыми императорскими кассами и их различными источниками доходов трудно разграничить. Во всяком случае, известно, что император мог осуществлять непосредственный контроль над всем государством. К тому же его финансовое могущество усилило зависимость от него государства, наложив на Империю золотые путы. «Общая сумма, которую он (Август) дал (старым) кассам, плебсу города Рима и демобилизованным солдатам, составляла 600 миллионов динариев».

Император не был обязан ни перед кем отчитываться за доходы богатейшей страны Империи, «собственности короны» Египта, где он руководил централизованной государственной экономической системой и чиновничьим аппаратом. Этот самый крупный землевладелец Империи управлял бесчисленными латифундиями, рудниками, мраморными карьерами, конфискованными царскими владениями. Почти ежегодно его личное состояние преумножалось благодаря дарениям, наследству «друзей» и зависимых царей. Даже если не считать доходов от провинций, Август с помощью своих личных средств мог легко устранить бедственное положение, вызванное финансовыми трудностями. Но все это означало, что сенат был поставлен перед трагическим выбором в вопросе о преемственности. Частноправовой преемник этого сильнейшего инструмента власти, с которым даже близко не могла конкурировать ни одна римская семья, должен был унаследовать руководящее положение — или же нужно было насильственно отстранить его самого и его семью от государственной жизни.

Если непосредственная власть императора исходила из провинций, и там его «послушная» армия была щитом и нового порядка и своего императора, то его внешняя политика была продолжением «имперской политики» и испытанием монархии на прочность.

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ

Август хотел войти в историю как «император Мира», и «Алтарь Мира Августа» является символом, классическим репрезентативным сооружением его эпохи. «Ворота храма Януса Квирина, которые по воле наших предков закрывались, когда во всех владениях римского народа на суше и на море силой оружия был достигнут мир. Сенат, начиная с основания государства и до моего рождения, по традиции закрывал их только дважды, и трижды, пока я был принцепсом». Но этот мир не был идиллией, он предполагал насилие, и с ним были связаны римские «законы» и порядки, которые вводились по праву победителя. Это был Pax Romana (римский мир). Но Август не был бы римлянином, если бы хотел стать только императором мира, а не одновременно и великим собирателем Империи. «Я увеличил территории всех провинций римского народа за счет соседних племен, которые не подчинялись нашим приказам».

Медальон с изображением Марка Агриппы

При полном отсутствии военного дарования он вряд ли мог приписать себе эту славу, если бы судьба не послала ему в лице Агриппы (до 12 г. до н. э.), будущего преемника Тиберия, и Друза (до 9 г. до н. э.) — способнейших полководцев, которые к тому же не имели политического честолюбия и почти всегда подчинялись воле принцепса.

Направление удара новой экспансии шло в сторону Запада и Севера. На Востоке в начале введения принципата была предпринята безуспешная, обусловленная торговыми интересами попытка завоевания Южной Аравии и Эфиопии. Впрочем, сохранилась унаследованная система опосредованного управления зависимыми восточными княжествами и буферными государствами. Они протянулись от Фракии и Боспорского царства на юге России через Каппадокию, Коммагену и Армению (восточнее Евфрата) до набатеев в Северной Аравии. В 25 г. до н. э. в качестве наследства было востребовано царство Галация в Малой Азии, которое стало центральной провинцией Востока. В 6 г. до н. э. провинцией стала также Иудея. Август в своей оборонительной восточной политике не отступил от этой линии, хотя его современники ожидали, что он вслед за Цезарем и Антонием начнет большой «поход мести» против парфян, чтобы восстановить запятнанную честь римского оружия после поражения Красса при Каррах в 53 г. до н. э. Слабое, раздираемое восстаниями знати и династическими спорами Парфянское царство больше не представляло угрозы для римской восточной границы. Однако император с помощью переговоров и военного давления в 20 г. до н. э. добился возвращения туда римских штандартов и таким образом выполнил свой долг перед Римом. Позже, во время беспорядков в Армении, он придерживался той же политики.

В своей внешней политике Август сосредоточил основное внимание на Западе. Как и во внутренней политике, он здесь тоже сделал выводы из предшествующих событий. Властное образование, которое называли Империей, было обязано своим возникновением скорее произволу и случайности, чем планомерной и целеустремленной воле поколений. Только единоличное правление Августа произвело эпохальные изменения. Западная политика строилась теперь на основной идее — сплотить Империю, географически округлить, придать ей более четкие, как бы естественные границы, как это сделал Цезарь в Галлии, остановившись на Рейне.

Покорение Иберийского полуострова до самого океана началось сразу же после внутриполитического преобразования в 27 г. до н. э. Этой основной линии соответствует также стремление с помощью завоевания альпийских территорий расширить границы в направлении Верхнего Дуная, который тогда не был, как Рейн, естественной границей. Благодаря этому была не только обеспечена безопасность Северной Италии, но и установлено сообщение между Италией и Галлией. Завоеванная Цезарем Галлия, военное и экономическое значение которой Август прекрасно сознавал и на которой он, как до этого его ближайший соратник Агриппа, в 16–13 гг. до н. э. испытал свои способности в сфере перспективного планирования, все больше становилась объектом внешнеполитических соображений. Когда в 15 г. до н. э. Друз и Тиберий одновременно покорили ретов и винделиков, а также альпийские предгорья, эти операции были взаимосвязаны с большими планами завоевания германцев для захвата линии Эльба — Дунай — Судеты, а возможно, даже линии Судеты — Карпаты (с включением Дакии). В 16 г. до н. э. в Галлию опять вторглись сигамбры, как несколько лет назад другие германские племена. Был даже потерян один легионный орел. Этот прорыв германцев через Рейн, который не был тогда укрепленной границей и рубежом между народами, и уничтожение легиона вынудили Августа на многие годы задержаться в находящихся в опасности провинциях, навести порядок в Галлии, переместить легионы к Рейну, укрепить рейнский фронт и подготовить широкомасштабное наступление на германцев. Друз, любимый пасынок императора, должен был стать наместником Галлии и главнокомандующим войсками.

Одновременно с укреплением берега Рейна новыми крепостями он в четырех летних походах (12–9 гг. до н. э.), проведя морские и сухопутные операции, завоевал прибрежную территорию Северного моря, а потом и центральную часть северо-востока Германии. В 9 г. до н. э. он достиг линии Эльбы в Магдебургской долине, нигде не встретив сколько-нибудь активного сопротивления германских племен. Таким образом, он создал предпосылки для полного захвата территории между Эльбой и Рейном. Хотя в апогее триумфа Друз был смертельно ранен при падении с лошади, операции между Рейном и Эльбой были продолжены Тиберием, но в 6 г. до н. э. приостановились из-за открытой размолвки между Августом и его пасынком. Причиной ее были династические планы наследования, которые император связывал со своим внуком. Тиберий удалился в добровольную ссылку на Родос. Хотя завоевания не прекратились, и преемник по командованию войском продолжал операции на Севере от Дуная до Эльбы, широкомасштабные действия начались только тогда, когда после примирения с Августом во 2 г. н. э. Тиберий в 4 г. н. э. принял главнокомандование германским фронтом. Зимой 4/5 г. н. э. все римское войско с запасом продовольствия расположилось на зимние квартиры у реки Липпе в непроходимой, болотистой и заросшей густыми лесами Германии. Даже херуски, жившие между Везером и Эльбой, вынуждены были признать новых властителей с юга.

На следующий год большая эскадра кораблей, пройдя через Северное море и Эльбу, соединилась на Эльбе с сухопутными войсками. По пути флот зашел даже в Ютландию, и кимвры попросили о дружбе. Римское завоевание было завершено. Выразить почтение прибыли посольства с другой стороны Эльбы. В 5 г. н. э. римское господство над Германией окончательно закрепилось благодаря разгрому государства маркоманнов, которые после присоединения соседних племен овладели Богемией, Силезией и Моравией. Там Марбод, обученный на военной службе у римлян и привыкший к римской организованности, основал с помощью дисциплинированной армии первый союз германских племен. Крупные войсковые соединения римлян уже двинулись в поход от Рейна (Майнц), а под командованием Тиберия — от Дуная (Карнунт), когда на юге фронта, в Далмации и Паннонии, вспыхнуло восстание иллирийских племен, спровоцированное тяжестью налогового бремени и принудительным рекрутским набором. Пришлось немедленно прекратить начатые военные операции и заключить мир с Марбодом. Тиберий покорил эти иллирийские территории до Среднего Дуная и сделал их провинцией в те же годы (12–9 гг. до н. э.), когда Друз предпринял наступление через Рейн. Эта одновременность свидетельствует об активной экспансионистской политике Августа. Грозный мятеж, который вызвал в Риме упаднические настроения, поставил под сомнение долговечность всех достижений, однако Тиберий покорил эти племена в трехлетней тяжелой войне, по всеобщему мнению, самой тяжелой из тех, которые вел Рим со времен Ганнибала. Германские племена, которым не хватало сплоченности, не использовали это состояние слабости Империи. Квинктилий Вар беспрепятственно включил оккупированную Германию в римскую сферу власти и стал наместником провинции. Однако из-за его беспечности в 9 г. н. э. на до сих пор не установленном поле боя, в так называемом Тевтобургском лесу были уничтожены три легиона со своими вспомогательными группами, которые, ничего не подозревая, мирно возвращались с зимних квартир на Рейне. По пути на них напало германское боевое соединение, умело использовавшее трудную для римлян местность.

Во главе германцев стоял вождь херусков Арминий. Когда-то Август сделал его римским гражданином и даже всадником, и как римский офицер и помощник оккупационной власти он водил под командованием Тиберия своих соплеменников против других германцев во время завоевательной войны. Этот бунт, вызванный, вероятно, междоусобными распрями между херусками, конечно же, не был национально-освободительной войной германцев, так как общегерманское чувство солидарности, «национальное сознание», на столь ранней стадии исторического развития еще не сформировалось. Кстати сказать, могущественный Марбод и его Маркоманнское царство, а также народности побережья Северного моря между Эльбой и Рейном остались равнодушными наблюдателями. Тем не менее восстание стало первым шагом к освобождению Германии от римского ига. Роковым для Империи было то, что весть о катастрофе пришла в Рим, когда там только что оправились от шока после далматинско-паннонского восстания и была крайне необходима передышка в военных действиях. Еще двадцать лет назад, в разгар реализации внешнеполитических планов, на это событие отреагировали бы иначе, и Август едва ли поддался бы вместе с другими паническому настроению: все уже представляли себе, как германцы переходят Рейн и угрожают Италии. Старому, семидесятилетнему императору не хватало теперь прежней энергии и предприимчивости. Правда, как римлянин, он не мог официально поступиться Германией под давлением врага-победителя: в автобиографии завуалированно подчеркиваются притязания на Германию. Однако расплаты не последовало. В ближайшие пять лет после поражения Вара он только укрепил рейнскую линию, привел в боевую готовность для обороны, а с 11 г. н э. отвел для наступления 8 легионов с приданными к ним вспомогательными группами, т. е. почти треть римского войска. Однако последнее решение Августа не расширять уже имеющиеся границы, т. е. не выходить за Рейн и Дунай, было признаком неуверенности и покорности судьбе. Характер походов на правый берег Рейна свидетельствует, что теперь германское пограничное пространство должно было стать широким предпольем обороны Рейна.

Процессия членов императорский семьи

Наследник Августа Тиберий впоследствии поручил проведение военной кампании мести своему приемному сыну Германику, сыну Друза, который с 11 г. н. э. был на рейнском фронте. Эта кровопролитная война длилась три года, с 14 по 16 гг. н. э. Однако Тиберий вскоре, вопреки настояниям главнокомандующего в Германии, прервал военные операции и радикально изменил курс: пусть Германия сама разбирается со своими проблемами и распрями.

В этих битвах блестяще проявил себя Арминий, предводитель сопротивления. Столетие спустя римлянин Тацит назвал его «освободителем Германии».

Историк удостоил Арминия этого почетного звания не только за победу над Варом, но и за участие в сопротивлении 14–16 гг. н. э. Однако нельзя не учитывать тот факт, что решение, станет ли вместо рейнской линии границей римской сферы власти гораздо более удобная линия Эльба — Дунай — Судеты и будет ли Германия, как Галлия, романизированной территорией, было принято не только Арминием, но также Августом и Тиберием. Теперь уже трудно сказать, действительно ли повторное присоединение Германии являлось непосильным для Рима, или оно было возможным после сопротивления Арминия.

Таким образом, восстания в Иллирии и Германии помешали осуществлению внешнеполитических планов Августа в последние десять лет его жизни. Если даже из-за этого кризиса его замыслам не суждено было увенчаться успехом, тем не менее ни один римлянин до него, величайшего собирателя Империи, не проводил такую целенаправленную внешнюю политику, да и к тому же столь успешно. Империя была защищена извне, и повсюду инициатива находилась в руках римлян. Прочный «Мир Августа» пришел в каждый дом. Внутри же Империя находилась на пути превращения в географически единую и сплоченную сферу власти.

ДИНАСТИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА — ПРОБЛЕМА НАСЛЕДОВАНИЯ

Август однажды публично объявил, что хочет унести с собой в могилу надежду на то, что фундамент государства, который он заложил, останется незыблемым. Основная проблема состояла в том, кому передать власть: кто станет наследником. Так как по неписаной конституции после смерти принцепса сенат был волен принимать решение о «форме государственного правления» и о сохранении нового строя, Август не мог объявить кого-либо официальным наследником. Но он мог рассчитывать на уважение сената к его воле, а главное, мог создать такое юридически обоснованное соотношение сил, что высокому собранию оставалось бы только провести подобие выборов. Для всех здравомыслящих людей было ясно, что после почти полувековой власти «Первого Человека» и после революционных преобразований государственной системы путь к возвращению в Рим республики сенаторской олигархии был отрезан. Это означало бы возрождение хаоса и гражданской войны, в чем никто не был заинтересован. Авторитет Августа был столь велик, что императорский дом, род Юлиев, возвысился над всеми остальными, более того, он так несоизмеримо превосходил всех, даже древние патрицианские семьи, по своему экономическому положению и средствам поддержания власти, что только юридический наследник огромного личного состояния принцепса, т. е. член императорской семьи, мог стать одновременно и наследником его главенствующего положения.

Сенат просто не мог обойтись без императорского личного состояния. Верность войска тоже распространялась исключительно на Августа и правящую «династию». Такой человек, как Август, чьими действиями всегда руководил здравый смысл, в своей неудачной политике наследования не мог, как это можно подумать под впечатлением поэтических свидетельств, руководствоваться мистической верой в силу и божественное предназначение крови Юлиев, какими бы приятными и лестными для него ни были столь возвышенные представления, вызывающие уважение масс, и как бы сильно они ни отражали возросшее стремление сенаторской аристократии передать власть его роду. У него были другие, более трезвые основания для решения проблемы наследования. Но эти основания тоже свидетельствуют о том, что идеология «Первого Человекам» была декоративным фасадом, необходимой и обусловленной временем маскировкой власти. Она подчиняла своим требованиям даже самого принцепса.

Август из-за своего слабого здоровья, не предвещавшего долгого правления, уже давно задумывался о том, каким будет в будущем управление государством. Его политическое положение постепенно возрастало благодаря исключительным обстоятельствам и достижениям и в принципе не могло передаваться по наследству. Для государства могло бы быть счастьем, что у императора не было сына, и это не ограничивало свободу его выбора. Но этого не произошло. Разумеется, в центре всех «династических» интриг стояли сестра Октавия и дочь Юлия. Но для императорского дома стало роковым, что дочь была от первого брака Октавиана, а умная, честолюбивая Ливия вышла за него замуж, имея двух сыновей, Друза и Тиберия. Совершенно естественно, что из-за вопроса наследования возникли напряженность, соперничество, интриги и группировки, которые отравляли жизнь двора. Однако Август настойчиво и непреклонно придерживался своих планов, не считаясь с человеческими судьбами, но в конце концов вынужден был признать крах своей политики наследования и обвинял жестокую судьбу, которая заставила его принять вынужденное решение.

Сначала он возлагал надежды на юного сына своей сестры — Марцелла, который в 25 г. до н. э. женился на его четырнадцатилетней дочери Юлии. Август и его окружение до такой степени благоволили к нему, что это привело к конфликту между Августом и Агриппой, его соратником с самого первого часа действий. Молодой, так и не успевший проявить себя племянник умер в 23 г. до н. э. После этого император избрал другой путь. Так как в том же году он едва не умер от тяжелой болезни и казалось, что дело всей его жизни находится под угрозой, он еще больше приблизил к себе своего ровесника, самого испытанного и верного сподвижника, видного полководца и умного руководителя — Агриппу. Юлии опять пришлось устанавливать кровные узы и компенсировать неаристократическое происхождение Агриппы. В 12 г. до н. э. Агриппа развелся со своей женой, кстати, племянницей Августа, и женился на дочери императора, Юлии, которая годилась ему в дочери. Когда от этого брака в 20 и 17 гг. до н. э. родились два сына, по крови наполовину Юлии, его план о наследовании принял конкретные очертания. Агриппе, который с 78 г. до н. э. делил с Августом его должностные обязанности, предназначалась роль регента при своих сыновьях — Гае и Луции Цезарях. В 17 г. до н. э. Август усыновил своих внуков, воспитывал их как «престолонаследников» и представил их всему народу. Так как Агриппа был счастлив, что его дети однажды станут наследниками императорской власти, он поддерживал все усилия императора относительно такого наследования, поэтому его смерть в 12 г. до н. э. стала тяжелым ударом. Страх перед преждевременной смертью подсказывал, что, учитывая молодость сыновей, нужно выбрать для них политического помощника, который, естественно, будет относиться к ним совсем не так, как родной отец.

Выбор «с неохотой» и только в интересах государства пал на старшего приемного сына Тиберия, сына Ливии, консула прошлого года, второго человека в государстве, у которого незадолго до этого родился сын.

Чтобы теснее связать его с «престолонаследниками» и исключить соперничество, император заставил Тиберия расторгнуть брак с дочерью Агриппы, и в 11 г. до н. э. Тиберий женился на его вдове Юлии, которая в третий раз стала жертвой планов Августа. Этот брак между элегантной, жизнерадостной и легкомысленной Юлией и мрачным, замкнутым и упрямым Тиберием принес несчастье им обоим и всему императорскому дому. Через пять лет произошел окончательный разрыв: озлобленный Тиберий, возможно, не совсем добровольно уехал на Родос. Напряженные отношения возникли, пожалуй, не из-за различия характеров и якобы непристойного поведения Юлии, а из-за отношения Тиберия к приемным сыновьям, права и интересы которых мать ревниво оберегала. Для опалы и изгнания Юлии решающими, вероятно, были не выдвинутые против нее обвинения в сексуальной распущенности, а политическая опасность, которая, как казалось подозрительному отцу, исходила от ее «поклонников». Только во 2 г. до н. э. был официально расторгнут брак Тиберия с «недостойной» дочерью императора.

После отъезда Тиберия служебная карьера и почести обоих Цезарей не оставляли никаких сомнений в том, что Август возлагал все надежды на своих «сыновей», особенно старшего. И тем тяжелее был для Августа удар судьбы, когда один за другим, во 2 и 4 гг. н. э., умерли оба сына. Даже в своем завещании он не смог превозмочь это горе. Все планы рухнули, и ради спасения дела всей его жизни у него не было другого выбора, кроме как назначить наследником Тиберия, усыновить его и сделать членом семьи Юлиев.

Во 2 г. н. э. Тиберий был отозван из ссылки на Родосе по настоянию Ливии и ближайших советников, но при условии, что он будет вести уединенную жизнь. Его гордость, жизненная сила и уверенность в себе были сломлены событиями последних лет. Со своей обычной бесцеремонностью, которая так часто разрушала человеческие судьбы, Август приказал будущему наследнику своей власти, имевшему собственного сына, усыновить Германика, сына брата Друза, потому что он был внуком Октавии, его сестры, и в его жилах текла кровь Юлиев. Кроме того, Германик в 5 г. н. э. женился на внучке Августа — Агриппине. Подозрительный Август, не доверяя Тиберию, усыновил пятнадцатилетнего, родившегося после смерти отца, сына Юлии и Агриппы, брата покойных Цезарей. Но когда события приняли другой оборот и Агриппа Постум стал обузой, Август лишил его наследства и изгнал из Рима.

В последние десять лет жизни императора положение Тиберия было прочным. Ливия, которая в течение 52-летнего брака была постоянной советчицей Августа и по завещанию унаследовала почетное имя Августы, и ее сын Тиберий испытали неожиданный, хотя и запоздалый триумф. С 13 г. н. э. Тиберий, как и Август, имел войска в провинциях, так что вопрос о передаче власти был решен еще до смерти принцепса, и сенат был поставлен перед свершившимся фактом. Передача власти прошла беспрепятственно. Из чрезвычайного, единственного в своем роде руководящего положения в 14 г. н. э. возник новый государственный строй — римская форма монархии.

ЛИЧНОСТЬ АВГУСТА

Новый основатель Рима, выполнивший свое предназначение, теперь мог спокойно ожидать смерти: он имел большие заслуги перед Римом и Империей и поэтому стал новым богом Римского государственного пантеона.

Его политика отличалась удивительным внутренним единством, и ее основные направления нетрудно определить. Но поскольку эту политику осуществлял он сам, она неизбежно отражает черты его характера. Однако нам трудно до конца понять его сущность, потому что каждое его выступление, каждое высказывание, каждый поступок был рассчитан на внешний эффект, и он представал перед общественностью только таким, каким хотел казаться. Он, как никто другой, был талантливым актером, вживался в ту или иную роль и «за кулисами» радовался своему успеху. От такого человека должна была исходить определенная холодность, державшая людей на расстоянии. Не случайно у него почти не было настоящих друзей; им восхищались, признавали его достоинства и верно служили. Между тем благодаря античным литературным источникам мы, к счастью, можем заглянуть за занавес и узнать о его личной жизни. Здесь Август, у ног которого лежал весь мир, выглядит иначе, чем многие его современники. Он, как был, так и остался уроженцем маленького италийского городка — экономным, воздержанным в еде, безупречным отцом семейства, в домашней обстановке он освобождался от пафоса торжественных заседаний, любил непринужденное общение, всякого рода игры и представления, мог часами играть в кости, любил и крепкую шутку. Во фрагментах многих его писем к близким улавливаются ласковые интонации. В них он обсуждает общие заботы и повседневные нужды, хвалит, советует, дает указания.

Сны, природные явления и предзнаменования для него, как и для каждого римлянина и италика, являются зловещей или сулящей счастье реальностью. Все эти черты делают его гораздо больше, чем Цезаря, типичным, во многом старомодным римлянином. Его реставрационная политика и обращение к «обычаям предков» были обусловлены как политическим оппортунизмом, так и личной верой в ценность тех вещей, которые он хотел восстановить. Он не принадлежит к тем личностям, которые сразу покоряют людей, с которыми заодно боги и которым плетут венки народные предания. В его маленькой фигурке могли воплощаться красота и гармония, лицо — излучать спокойствие и достоинство. Его радовало, если кто-нибудь, как будто ослепленный солнцем, отводил взгляд, потому что не выдерживал блеска его глаз. Но у него не было кипучей жизненной силы. Десятилетиями он находился в постоянном страхе перед болезнями и преждевременной смертью и только благодаря железной самодисциплине дожил до глубокой старости. Эта самодисциплина не сыграла бы своей роли, если бы он не был одарен природой огромным интеллектом.

Этот физически слабый человек с юных лет настолько владел собой, что нам почти ничего неизвестно о его импульсивных поступках. «Поспешай медленно» — его любимая поговорка, и под этим лозунгом он основал в Риме монархию. У него никогда не было сокровенной мечты, к осуществлению которой стоило стремиться. Август обладал пониманием закономерностей власти, а также интуицией, инстинктом возможного в политике. Вызывает восхищение, как сознательно и упорно он годами шел к намеченной цели, с какой продуманностью и осторожностью, с какой взвешенностью он проводил в жизнь свою политику. Для него был характерен также холодный реализм и безудержное стремление к власти. Уже в 19 лет он думал о своем предназначении, и если это было возможно и целесообразно, он уничтожал каждого, кто стоял у него на пути. Его последним распоряжением перед смертью было убийство изгнанного Агриппы Постума, своего «сына», только лишь для того, чтобы сохранить созданную им систему управления и обеспечить беспрепятственную передачу власти Тиберию. Его отношение к собственной дочери Юлии даже по римским представлениям о неограниченной власти отца семейства (pater familias) было бесчеловечным. Безусловно, после окончания гражданской войны можно найти примеры великодушия и милосердия к противникам. Такое поведение делает ему честь, но не может стереть из памяти ужасы эпохи триумвирата. Оно было не более чем плодом самодисциплины и политического расчета, так как он не был наделен, как, например, Цезарь, великодушием, благородством и человечностью. Он проявлял милосердие только тогда, когда ему это было выгодно.

Но одержимость жаждой власти и жестокость «стояли на службе» безоговорочной самоотдачи великому делу, подтвержденному божественными знаками: он словно был рожден для политической деятельности. Только страх, что созданная им государственная система может оказаться в опасности, вынуждал его позже к беспощадности и жестокости. Он никогда не щадил себя, но только исполнял долг и требовал того же от своих помощников. Пока они чувствовали опасность, страх за Империю, он давал им свободу действий, вознаграждал, ценил по достоинству, не требовал невозможного, потому что знал пределы собственной работоспособности. Все признавали его превосходство, преклонялись перед ним, хранили ему верность, как, например, Меценат и Агриппа, или, как Тиберий, жертвовали собой вплоть до самоотречения. Он имел власть над людьми, мог быть обаятельным, но не околдовывал людей, как первый Цезарь, неотразимым очарованием и блеском своей личности. Он не мог с гениальной непосредственностью очертить контуры будущего, но он был зодчим прочного государственного строя. Природа подарила ему не только рациональный ум, но и способность предвидения, которая делала его политическую деятельность исторически целесообразной: он тонко чувствовал особенности того или иного момента, требования времени и как никто другой, умел приспосабливаться к разным обстоятельствам.

Его жизнь началась борьбой за власть и закончилась завершением этой борьбы. Как он сам в своей автобиографии, так и историк оценит эту жизнь, как стремление к личной власти, которое было обусловлено его способностями крупного политического деятеля. Его бесчисленные изображения, создававшиеся на протяжении полувека и являвшиеся стилизованными портретами правителя, почти не отражают изменений в чертах его лица. Конечно, Август набрался опыта, стал зрелым человеком, непрерывно работал над собой, часто превозмогал себя, но он не претерпел бы никаких «изменений», никакого радикального перелома.

Когда-то объявленный вне закона Цезарь носил в себе задатки стать «Августом», «Отцом Отечества». Хотя за ним и гнались демоны власти, однако они не загнали его в бездну. Обладание неограниченной властью не стало «цезаревым безумием». В этом и заключается величие Цезаря Августа.

Йозеф Флеккенштейн Карл Великий

ВВЕДЕНИЕ

28 января 814 года после сорокашестилетнего правления умер Карл Великий, с исторической арены ушел один из величайших преобразователей мира. Еще при жизни он получил титул «Великий», который с тех пор остался за ним на протяжении столетий. Глубокое впечатление от его личности и деяний определило суждение о нем современников, и потомки это суждение подтвердили, так как поняли, что влияние Карла не закончилось с его смертью. Историческое величие можно оценить только по его последствиям.

Жители средневековой Европы отдавали себе отчет в том, что Карл Великий был ее подлинным героем-основателем. Немецкие и французские монархи по праву ссылались на него, как на своего великого предшественника; в Англии Альфред Великий старался следовать его примеру; в Италии со времен Карла папа всегда считался с его преемниками, и даже славяне увековечили память франкского монарха, называя своих королей его именем (само слово «король» происходит от имени Карл). Его деятельность оставила глубокий след в средневековом праве, образовании и богослужении. И несмотря на то, что попытка Фридриха Барбароссы по политико-прагматическим мотивам причислить Карла к лику святых не нашла отклика в Риме, церковь все равно сохранила особое уважение к Аахену и Оснабрюку. Карл Великий столь властно запечатлелся в памяти средневекового мира, что его окружили сиянием легенд. Тем самым была найдена возможность сосредоточить в его образе старое и новое: многие церкви и монастыри считали Карла своим основателем, во времена крестовых походов он чествовался как крестоносец, а в эпоху рыцарства франкскому королю были приданы рыцарские черты. Считалось, что он основал суд фем[20], коллегию курфюрстов, Парижский университет и многие другие ранние европейские учреждения. Только из-за его имени возрастали легитимность и авторитет любого государственного начинания: первый император Средневековья еще долго оставался незримым правителем Европы.

Карл Великий. Мозаика VIII в. Латеранский собор. Рим.

Только в эпоху Просвещения, когда возникли новые, прогрессивные идеалы, его звезда померкла, но все-таки не закатилась окончательно. В период романтизма и расцвета исторической науки легенда о Карле не возродилась, но образ великого императора был оценен по достоинству, и эта оценка еще и сегодня в основном определяет наше отношение к нему. Значение этого образа для нас еще больше возросло благодаря современным процессам развития.

Фигура Карла выходит за узкие национальные рамки. Поэтому он был подвергнут резким нападкам во время господства националистических идей в гитлеровском рейхе. Великий монарх был, однако, успешно защищен немецкой исторической наукой в дискуссии, которая делает ей честь. Карл Великий настолько же принадлежит немецкой истории, насколько французской или итальянской: германец Карл — это европейская фигура. Еще при жизни придворные ученые называли Карла «Отцом Европы».

Хотя прах Карла более тысячи лет покоится в его любимой капелле Марии в Аахене, этот великий монарх все еще продолжает зачаровывать умы. Его образ еще не освещен достаточно полно, он продолжает оказывать влияние, вызывать как восхищение, так и сомнение. Тогда как одним император средневекового Запада кажется символом новых надежд Европы, другие же, особенно с недавних пор, выражают сомнения в его историческом величии: он якобы был героизирован под впечатлением благожелательно настроенных к нему летописцев. Образ Карла нуждается в корректировке и больше, чем раньше, — в учете слабых сторон. Действительно, для исторической науки было бы мало пользы от замалчивания этих слабостей. Не следует думать, что великий человек потеряет свое величие, если его упрекнуть в человеческих недостатках. Ведь Карл Великий обязан своей славой не нам и не историческим трудам, а своему существованию, своим делам и своему последующему влиянию.

То, что мы можем сообщить о нем, не складывается в биографию в современном смысле этого слова. Мы не можем обрисовать личность первого средневекового императора в ее внутреннем развитии и пытаться понять, исходя из этого его действия. В этом случае мы оказались бы в плену предпосылок, возникших только со времени пробуждения самостоятельной личности, «развития индивида», с которого, по Якобу Буркхардту, началось Новое время. Предпосылки, которые мы должны учитывать, — это средневековый мир и его общественная система, на которую равнялся средневековый человек вообще и Карл Великий в частности, хотя именно он эту систему и создал. Поэтому образ Карла Великого может стать понятным только в контексте его времени, его окружения и его поступков.

Карл Великий

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И НАЧАЛО

Своими достижениями Карл Великий обязан не только личной доблести. Полностью принадлежа ему, они все равно связаны с историческим местом. Это место, то есть определенное средневековое государство, в свою очередь, неразрывно связано с родом, к которому он принадлежал и который по имени своего величайшего сына был назван родом Каролингов. Еще до Карла из этого рода вышел целый ряд выдающихся, из поколения в поколение превосходящих друг друга представителей. И вот в середине исторически обозримого существования род Каролингов достиг своего расцвета — царствования Карла Великого. Таким образом, деяния Карла были прямым продолжением общих достижений его рода, который в стремительном взлете стал во главе франкского дворянства и в конечном итоге занял место Меровингов. Когда Карл, будучи франкским королем, расширил свои владения до размеров западноевропейской империи, он завершил то, что начали его предки.

Возвышение Каролингов образует предпосылки для деятельности Карла Великого. Это возвышение, в свою очередь, напрямую связано с упадком королевской власти Меровингов.

С тех пор как Хлодвиг устранил мелких франкских королей и основал меровингское королевство, управление созданной им империей принадлежало только его роду. Этот род хвастался своим божественным происхождением и якобы был отмечен королевской святостью, которая передавалась по крови. Так как по понятиям того времени все основывалось на кровных связях, все королевские сыновья как носители одной и той же крови были достойны власти. Вера в «святость крови» монаршего рода (К. Гаук) повлекла за собой раздел земель. Теоретически этот раздел не противоречил единству королевства, которое оставалось в руках представителей одного рода. Фактически же осложнения все равно возникли, потому что алчные наследники стремились увеличить свою часть земель за счет других. Следствием была постоянная борьба внутри королевского дома, власть которого из-за этого с течением времени все больше ослабевала. В выигрыше осталось феодальное дворянство, укрепившее свое положение благодаря этой борьбе. В средневековой Европе часты были случаи раздела страны из-за внезапной смерти монарха. В VI веке образовались три части франкского королевства: Австразия, Нейстрия и Бургундия. Созданные по чисто династическим мотивам, они все больше обособлялись, тем более, что по составу населения сильно отличались друг от друга. Восточная область, Австразия, была населена преимущественно германцами, западная, Нейстрия — романцами, первоначально германская Бургундия тоже была сильно романизирована.

Все эти процессы находились в тесном взаимодействии. Свой характер они изменили, когда дворянство приняло активное участие в борьбе. Соперничество братьев короля превратилось в противоборство между Нейстрией и Австразией (Бургундия играла при этом лишь второстепенную роль). Королевская власть и дворянство боролись за расширение сфер влияния, и обе стороны устанавливали границы.

Противостояние достигло наивысшей точки при несгибаемой, устоявшей перед всеми ударами судьбы королеве Брунгильде, которая, будучи последовательной поборницей монархического принципа, пыталась из Австразии объединить всю франкскую империю. При попытке устранить короля Нейстрии Брунгильда натолкнулась на сопротивление австразийского дворянства, которое ее свергло и выдало противнику Хлотарю II.

Свержение и жестокое убийство Брунгильды в 613 г. стало поворотным моментом в истории франков. Хлотарь II завладел всем франкским королевством. Но этим он был обязан австразийскому дворянству, которое потребовало платы за свою помощь. В знаменитом эдикте следующего года король был вынужден узаконить требуемые дворянством права и сверх того уступить ему право на назначение графского титула.

При этом решающем повороте событий вождями австразийского дворянства стали два человека, которых последующие Каролинги чтили как своих первых известных предков: Арнульф Мецкий и Пипин Старший. Они и потом сохранили свое влияние при дворе: Пипин при Хлотаре II был мажордомом, а Арнульф, бывший до этого управляющим королевскими доменами[21], стал епископом и тоже принял участие в управлении королевством. Оба упрочили свое положение еще и тем, что через своих детей состояли в родственных отношениях: сын Арнульфа Анзегизел женился на дочери Пипина Бегге. От этого союза произошел род Каролингов. Так как брат Бегги в середине VII в. погиб при государственном перевороте, потомство Анзегизела и Бегги, то есть Каролинги, объединились и взяли в свои руки владения Арнульфа и Пипина. Судя по расположению монастырей Оерен и Пфальцель в Трире, Прюм, Эстернах, Нивель, Стабло и святого Арнульфа в Меце, которые были основаны представителями этого рода или подарены им в собственность, эти владения простирались по всей области Мааса и Мозеля, а их обладатели уже в VII веке были могущественнейшей семьей Австразии.

Но истинное счастье рода Каролингов состояло в том, что он из поколения в поколение давал миру мужчин необычайной силы и одаренности. Все они, как и их первые известные предки, были вождями австразийской знати и быстро распространили свое влияние на все франкское королевство.

Еще сын Анзегизела и Бегги Пипин Средний, называвший себя «герцогом Австразийским» (dux Austrasiorum) и тем самым создавший основу своей власти, после длительной, с переменным успехом борьбы в 687 г. у Тертри победил нейстрийского мажордома. Этой победой он добился господства Австразии над Нейстрией, а для себя и своего рода «особого принципата», то есть фактического управления всем франкским королевством. Наделенный такой властью, он продолжал называться мажордомом. Но совершенно ясно, что при нем эта должность приобрела другое содержание, чем при ее первых обладателях. Если первоначально мажордом был придворным чиновником, которого назначал король, и он, как представитель короля, возвышался над дворянством, то теперь он стал представителем дворянства перед королем. Как вождь дворянства, Пипин Средний сконцентрировал в своих руках фактическую власть. С 687 г. Каролинги как мажордомы или «принцы франков» (principes Francorum) были некоронованными монархами франкского королевства. Меровинги же — коронованными марионетками в их руках.

Сын Пипина Карл Мартелл (714–740 гг.) еще больше укрепил положение, которое занимал его отец. Он преодолел кризис внутри страны, наступивший со смертью Пипина, и восстановил старые зависимые отношения во франкской периферии. Своей победой над арабами у Тура и Пуатье в 732 г. (за нее он получил прозвище «Молот») Карл Мартелл добился европейского признания: как сообщает один испанский епископ, в этом сражении принц франков привел европейцев к победе над исламом. И то, что папа обратился к нему (вместо византийского императора) за помощью в борьбе против лангобардов, показывает, сколь высоко с этих пор ценилась власть Каролингов за рубежом. Между тем в эти годы на троне еще сидел Меровинг, но все знали, что Карл Мартелл был фактическим правителем, хотя он и продолжал называть себя мажордомом или «принцем франков». На самом деле его власть вышла далеко за пределы, обозначенные этим титулом. Больше чем мажордом, но еще не король, с правовой точки зрения, он занимал промежуточное положение, которое лучше всего определил папа, обратившись к нему в письме, как к «заместителю короля» (subregulus). Этот «заместитель» последние годы правил вообще без короля, как будто был уже настоящим монархом.

Его сын Пипин Младший, отец Карла Великого, в 751 году сделал наконец соответствующие выводы из этого положения вещей, взойдя вместо Меровингов на франкский королевский трон.

Шаг за шагом путь рода привел к вершине. Этот путь был таким упорным и последовательным, что теперь кажется прямо ведущим к королевской власти. Но это впечатление обманчиво. Правильный вывод можно сделать только в том случае, если учитывать успехи сменявших друг друга Каролингов. Нельзя оставлять без внимания также и то, что их возвышение, которое несомненно можно было предугадать, всегда находилось под угрозой. Например, вовсе не предполагалось, что Карл Мартелл вообще получит какие-либо права после своего отца. Он даже был лишен наследства в пользу своего племянника, так как происходил от побочного брака Пипина Среднего. Карл Мартелл вернул это наследство, завоевав его под давлением внутренней и внешней опасности. Впоследствии он значительно улучшил положение дел в королевстве. Однако после смерти принца франков оно снова было разделено между его сыновьями. Пипин Младший получил всю власть, когда его брат и соправитель Карломан отрекся от власти и от мира. Несмотря на раздел, который Каролинги практиковали подобно Меровингам, вся власть снова перешла к одному монарху. Это счастливое стечение обстоятельств повторялось не раз. Таким образом, и опасности, и удачи сопровождали путь рода. Но путь этот вел наверх только благодаря личным качествам каждого Каролинга.

Это возвышение не разумелось само собой, тем более оно не было последним шагом к королевской власти. Ведь даже бессильный Меровинг представлял почти непреодолимую помеху для любого претендента на трон. Показательно, что самому Пипину с братом пришлось посадить на трон нового меровингского короля, чтобы устранить сомнения в законности своих действий. Потомок Меровея, несмотря на слабость, в глазах народа оставался носителем королевской крови. Его нельзя было устранить, но можно было заступить на его место. Ведь королем имел право называться только тот, в чьих жилах текла королевская кровь. Здесь сказывалось древнее германское понимание королевской власти. Между тем, франки стали христианами. Если древнее германское наследие и сохранило силу (что не воспринималось как противоречие), наряду с ним существовал новый закон христианства. Кроме того, англо-саксонские миссионеры с Бонифацием во главе привили во франкском королевстве почитание преемников апостола Петра или, по крайней мере, заметно усилили его. Это предоставило Пипину возможность использовать в своих целях моральный авторитет папы.

В знаменитом послании в Рим он спросил, хорошо ли, что франкские короли не обладают никакой властью. Папа Захарий ответил, что «лучше, если царствовать будет тот, кто имеет власть, чем тот, кто ею не обладает, дабы (по принципу Августа) не был нарушен порядок». После этого путь для Пипина был открыт. Хильдерик II, последний Меровинг, «по приказу папы», как объясняет Эйнгард, был свергнут, и в конце 751 г. Пипина «по обычаю франков» избрали королем. Впервые в истории франков за выборами последовало помазание нового короля.

Эти события значат больше, чем просто смена монарха. Когда Пипин и вместе с ним Каролинги свергли род Меровингов, очень быстро обнаружилось, что одновременно изменилась сама природа самой королевской власти. Хотя восхождение Пипина на престол в правовом отношении основывалось на выборе франков и таким образом были соблюдены германские обычаи, помазание указывает на подчеркнутую христианизацию королевской власти. Пипин не мог ссылаться на высочайшее происхождение, как свергнутый им Меровинг. Чтобы компенсировать этот недостаток, он нуждался в особом оправдании власти, которое, подобно вере в силу королевской крови, привязало бы к нему сердца и умы подданных. Это дополнительное сакральное оправдание было достигнуто церковным помазанием. Согласно Ветхому Завету, оно означало, что сам Бог дал народу нового короля. Таким образом, Пипин стал королем «Божией милостью» и этим навечно связал себя со священной историей. Эта форма правления — так называемая «власть Божией милостью» — осталась характерной для всего Средневековья (Фриц Керн).

В принципе, Божия милость была противопоставлена праву по крови. Богоданную королевскую власть следовало понимать как служение, а не как связанную с кровью магическую силу. Но несмотря на эту принципиальную противоположность, в исторической действительности оба представления не исключали друг друга. Сам папа содействовал их связи. Перейдя через Альпы в 754 г., чтобы просить Пипина о помощи в Италии, он не только повторил помазание Пипина, но одновременно помазал его сыновей Карла и Карломана. Кроме того, папа обязал франков под угрозой отлучения выбирать короля только из рода Пипина. Тем самым церковь признала Каролингов как новую правящую династию: старое языческое представление о святости монаршей крови продолжало жить в христианизированной форме.

Карл Великий вместе с братом Карломаном первый раз упоминается в 754 г. по случаю посещения папы. Он был послан навстречу ищущему помощи отцу церкви, чтобы тот помазал его в древнем королевском аббатстве Сен-Дени. Это событие было особенно знаменательным, поскольку Карл (а также и его брат) вошел в историю как помазанный сын короля. Более того: когда свершилось помазание, по свидетельствам собрания государственных актов Сен-Дени, Пипин и оба его сына были произведены в римские патриции. Очевидно, что Захарий воспользовался этим позднеантичным и византийским званием и передал его Каролингам, чтобы обязать их к защите и поддержке римской церкви, («defensio ecclesiae Romanae»). Показательно, что это звание по отношению к франкским королям встречается только в папских официальных документах и никогда в византийских. Хотя Карл в собрании государственных актов фигурирует наряду с остальными, историк все-таки попытался зафиксировать это начало как особо значимое, так как оттуда начинается путь к высшей точке его могущества. Карл стал опорой римской церкви, что полстолетия спустя, на вершине власти, привело его к высочайшему сану, который знал мир, — к титулу императора.

Уже по этому можно судить, насколько власть сына была определена властью отца. Более тесный и политически эффективный контакт с папой (и прежде всего, новая активная итальянская политика) непосредственно взаимосвязаны с тем, что Пипин стал королем. После того как папа Захарий способствовал возвышению Каролингов, его преемник Стефан II попросил об ответной услуге — помочь в борьбе с воинственными лангобардами. Это и было настоящей целью его приезда во франкское королевство. Пипин дал обещание в форме «клятвы о дружбе» (В. Фрице), и после затяжных переговоров с частью строптивых баронов он не только согласился на вторжение в Италию, но сверх того преподнес папе знаменитый «дар Пипина» (donati Pippini). Документ, в котором зафиксирован этот дар, не сохранился, но из других источников можно узнать его содержание. Пипин пообещал святому Петру и его представителю на земле, папе, подарить обширные территории, размер которых в точности не установлен. В основном речь идет об областях вокруг Рима, так называемых равенских герцогстве и экзархате[22], то есть о территориях, которые Пипину не принадлежали. Чтобы реализовать этот дар, франкский король должен был сначала сам завладеть ими, то есть вторгнуться в Италию и дать правовую основу пожалованному ему в Сен-Дени званию патриция.

На этом основании Пипин дважды, в 754 и 756 гг., перевел свои войска через Альпы, пленил лангобардского короля Аистульфа, которому принадлежала часть упомянутых территорий, и подчинил его папе. Когда приближенный Пипина и главный капеллан аббатства Сен-Дени Фульрад после окончания второго итальянского похода возложил на могилу св. Петра документ о дарении, это означало возникновение церковного государства.

Это новое государство было странным образованием. Оно вытянулось поперек полуострова и разделило территорию лангобардов на две части. Северная часть со столицей Павией перешла во власть франков, а южная — вокруг Неаполя, Капуи и Беневенто — пошла собственным путем (впоследствии такое разделение привело к затяжным войнам). Но самым странным был правовой статус нового церковного государства, глава которого, папа, признавал верховную власть византийского императора, фактически находясь под защитой франкского короля. Это двусмысленное положение отражено в вызвавшем большие дискуссии подлоге под названием «Дар Константина». В нем говорится, что еще Константин, первый христианский император, в благодарность за свое исцеление от проказы, передал папе Сильвестру императорские права на город Рим и некоторые провинции Италии и Запада. Однако эта фальшивка, которая упоминается лишь попутно и, к слову сказать, никогда не предъявлялась византийскому императору, не была правовым основанием действий Пипина. Таким основанием служило скорее «defensio ecclesiae Romanae», защита римской церкви. Именно эта почетная обязанность побудила Пипина, как и следующих Каролингов, вторгнуться в Италию и послужила причиной образования церковного государства. Интересы папства, как явствует из «Дара Константина», были нацелены на то, чтобы освободиться от византийской зависимости; эти интересы проявились в его политике, когда папа искал поддержки у франков, как у самой сильной державы Запада. Та же тенденция обнаруживается и в эпоху Карла Великого, с коронованием которого императором завершилось отделение папства от Византии, и Запад полностью вступил на свой собственный исторический путь.

Пипин удовольствовался шатким верховенством над итальянскими лангобардами. После своего восхождения на трон он предпринял еще два похода на саксонцев, потребовал от них дань и способствовал отправке к ним миссионеров.

Но эти инициативы не имели длительного эффекта, так как король после итальянских операций направил основное внимание на юго-запад своих владений. Там в 732 г. Карл Мартелл остановил арабско-исламское нашествие, но вынужден был этим ограничиться, потому что арабы удерживали многочисленные опорные пункты севернее Пиренеев. Это были форпосты, которые не могли обходиться без подкрепления исламского тыла. Когда Пипин стал королем, этот тыл сильно ослабел из-за раскола на омейадов и аббасидов[23]. Появилась благоприятная возможность для Пипина довести до конца дело Карла Мартелла. Это произошло, когда в 759 г. Нарбонна, последний и опаснейший арабский опорный пункт на франкской территории, попал в его руки.

Пипин сразу же попытался привести в строгую вассальную зависимость ненадежную Аквитанию. Завоевание этой страны отняло у него восемь лет. Наконец в 768 г., когда теснимый франками аквитанский герцог Ваифар был убит собственными подданными, цель, в основном, была достигнута.

Включение Аквитании во франкское королевство, ставшее основой будущей Франции, было последним достижением Пипина. Вскоре после этого, осенью 768 года, он умер. Мало кто из правителей смог настолько радикально изменить историю своего рода, своего королевства и даже всей Европы. В чем-то Пипин выступил как преемник начинаний своих предков, во многом — как основатель новых, определяющих будущее тенденций, которые продолжили другие, и прежде всего, его сын Карл Великий.

Саксонский воин

Правда, сам Пипин предназначал эту задачу не одному двадцатишестилетнему Карлу, но также и его младшему брату Карломану, который принял помазание вместе с ним. Снова древний предрассудок о королевской крови, несмотря на весь горький опыт, привел к разделу королевства между сыновьями монарха. Но Пипин все-таки немного отошел от прежнего обычая: он разделил королевство не на восточную и западную половины, а провел границу от юго-запада на северо-восток, так что каждый из соправителей получил долю как на романском западе, так и на германском востоке. Надзор за присоединенной Аквитанией достался обоим. В остальном Карл получил северную, а Карломан — южную часть. Это означало, что владения Карла широким фронтом граничили с саксонцами, но были полностью отрезаны от Италии. Остается неизвестным, какими соображениями руководствовался Пипин при этом разделе. Возможно, он хотел дать каждому из сыновей равные шансы. Интересно еще и то, что он не вовлекал ни одного из них в свои крупные военные операции.

Итак, смена власти в 768 г. происходила так же, как и при Меровингах. Снова власть была разделена между сыновьями, оба были коронованы в один и тот же день в своей части королевства: Карл в Нойоне, Карломан в Суассоне. Одновременность подчеркивала, что ни один из них не имел преимущества. И в самом скором времени снова обнаружилось, что один не доверял другому, потому что каждый хотел превзойти брата. Насколько позволяют судить источники, это никого не удивило. Очевидно, здесь, как и при всех разделах королевства, сыграло решающую роль представление, что лучший добьется своего, а кто умнее и сильнее, покажет будущее.

Нельзя сказать, что Карл сразу же проявил свое превосходство. Он принял бразды правления, когда после известия о смерти Пипина по Аквитании снова прокатилась волна борьбы за независимость, и отец убитого герцога Ваифара возглавил последний мятеж. Его подавление, по правилам, должно было быть делом обоих братьев. Карл моментально подготовился к походу, но совершил его один, так как Карломан уже при первом испытании братского единодушия отказал в своей помощи. Тем не менее, поход закончился полным успехом Карла, и впредь Аквитания оставалась надежной частью франкского королевства.

Но после этих событий на первый план выдвинулся не Карл, а королева-мать Бертрада. Именно ее заслугой было то, что раздор между братьями не вылился в открытую вражду. Более того, она сделала своей политической программой полное примирение. Она начала активную переписку с баварским герцогом Тассило и лангобардским королем Дезидерием, чтобы привлечь их к мирному союзу. Тассило уже был женат на одной из дочерей Дезидерия, и неженатый Карл должен был скрепить союз, тоже женившись на дочери Дезидерия. Заключение брака и мирного договора состоялось, но имело не те последствия, что предполагала Бертрада. Карломан угодил из-за этого брака в клещи между северной частью его королевства и Лангобардией, чего Бертрада не предусмотрела. А враждовавший с лангобардами папа выразил протест против заключенного из лучших побуждений союза, боясь, что он может пойти ему во вред. Но Бертрада не отказалась от своей великой цели и лично отправилась к своим новым партнерам по союзу и к папе. Но и на этот раз вышло иначе, чем она хотела. Дезидерий не только не помирился с папой, но использовал новые связи, чтобы заменить франкскую партию в Риме лангобардской. По его распоряжению, руководители франкской группы были смещены, а их сподвижники высланы. Так прекрасные намерения Бертрады непредвиденно обернулись противоположными результатами. Вместо общего примирения разгорелась еще более ожесточенная вражда.

Карл, до сих пор разделявший политику матери, отреагировал совершенно недвусмысленно: прогнал свою лангобардскую супругу. После размолвки с матерью между братьями обострилась старая вражда. В этой крайне напряженной ситуации гражданской войне помешала неожиданная смерть Карломана в декабре 771 г.

Для Карла Великого пришел час стать единовластным главой франкского королевства. Бароны Карломана перешли к новому монарху, вдова Герберга с детьми подалась к Дезидерию, который из-за позорного изгнания своей дочери стал лютым врагом Карла. Можно было предвидеть, что эти события призовут Карла в Италию для первого большого испытания.

«КОРОЛЬ ФРАНКОВ И ЛАНГОБАРДОВ И РИМСКИЙ ПАТРИЦИЙ»

Только с того момента, как Карл Великий в 771 г. после смерти Карломана (как когда-то его отец Пипин) стал единственным правителем франкского королевства, стало ясно, что в его лице судьбу франков определял монарх неординарной силы и одаренности, непревзойденный полководец и государственный деятель, воистину великий человек.

Первой обнаружилась способность Карла Великого молниеносно использовать ситуацию. Эта способность наряду с искусством обхождения с людьми (о чем свидетельствуют многочисленные примеры из эпохи его правления) послужила причиной благополучной смены власти. Приближенные Карломана, среди них влиятельный аббат Сен-Дени Фульрад, вошли в ближайшее окружение нового короля. Сразу же обнаружилось также, что Карл ничего не форсировал. Мудрый правитель брался за решение задач по мере того, как они перед ним возникали. В первых же своих законах он устранил прежний беспорядок. Так как саксонские орды нападали на приграничные территории, Карл в 772 г. провел свое первое крупное начинание — карательный поход на саксонцев. Войско проникло в глубь Саксонии, и этот поход отличался от подобных экспедиций его предшественников тем, что был направлен на центральные точки в сердце страны. Но, как и предыдущие, он преследовал ту же цель: усмирить саксонцев и этим обеспечить мир в восточных приграничных территориях.

Когда эта цель была достигнута или, по крайней мере, казалась достигнутой, король двинул войско на юг, определяя наперед последовательность своих действий и спокойно оценивая их срочность. То, что он вторгнется в Италию, можно было предугадать без труда, так как лангобардский король Дезидерий не только пытался сокрушить франкское королевство, используя против Карла притязания на трон детей Карломана и Герберги. В 772 г. он даже потребовал от папы совершить помазание сыновей Карломана. Папа Адриан I, сторонник франков, избранию которого Дезидерий не смог помешать, предпочел не подчиниться его требованию, и попросил помощи у Карла. Карл, не сомневаясь, что в Италии он также примет наследство своего отца Пипина, летом 773 г. созвал войско и, для верности разделив его на две группы, перевел через Альпы. Эти группы соединились у Павии, резиденции лангобардского короля, и началась длительная осада столицы. Узнав, что вдова его брата с детьми укрылась в Вероне, Карл, не прерывая осады, с отрядом своего войска отправился в Верону, взял город и захватил в плен Гербергу с детьми. С тех пор в источниках о них не сказано ни слова. Когда осада Павии еще продолжалась, Карл в качестве предлога для своего первого посещения Рима использовал праздник Пасхи. Визит стал знаменательным из-за почестей, которые оказал Карлу папа: это были чествования, полагающиеся римскому патрицию. Но прежде всего он важен из-за документального подтверждения дара Пипина, которым Карл однозначно дал понять, что намерен продолжать отношения с папством, установленные его отцом. Дальновидный Карл зафиксировал это в документах, прибавив в 774 г. к своему королевскому титулу титул римского патриция, отнюдь не ставший для Карла пустым звуком.

Несколько месяцев спустя, в июне 774 г., пала Павия. Королю Дезидерию, который выдержал все лишения осады (тогда как его сын Адальгиз бежал в Византию), не оставалось другого выбора, кроме как сдаться. Этим окончательно и бесповоротно была решена его судьба. В отличие от Пипина, который, хотя и покорил лангобардского короля Аистульфа, предшественника Дезидерия, но оставил его королем, Карл после ожесточенной борьбы взял Дезидерия в плен, сверг и сослал в один из франкских монастырей. Примечательно, что Карл все-таки не прекратил существование лангобардской королевской власти: он сверг короля и сам занял его место, правда, без выборов и коронования, опираясь исключительно на право завоевателя.

С тех пор его титул звучал так: «Король франков и лангобардов и римский патриций» (rex Francorum et Langobarderum atque patricius Romanorum). Эта формулировка существенна, так как она коротко и ясно характеризует новое положение вещей: Карл управлял и франкским, и лангобардским королевством, которое продолжало существовать как самостоятельное. Оно было не включено в королевство франков, а присоединено к нему в силу подчинения одному и тому же королю. Это был первый случай «персональной унии» в европейской истории. Так как владения Карла из-за этого оказались по соседству с церковным государством, его титул патриция приобрел для Рима существенное значение: поддержка, которую он обязался оказывать, стала не только проявлением его воли, она сама по себе принимала характер все усиливающейся власти.

В таком результате первого итальянского похода уже чувствуется то, что впоследствии все более четко проявлялось как характерная особенность действий Карла: исходя из политики своего отца, он продолжал и развивал ее до той точки, до которой позволяли ему силы, в данном случае, до завоевания лангобардского королевства. Благодаря этому завоеванию после непрекращающихся франко-лангобардских раздоров были установлены однозначные отношения. Исчезла помеха в виде промежуточного королевства, которое отделяло франкского короля от Италии, а также упрочилась власть и влияние Карла на полуострове в связи с окончательной победой над лангобардами. С первыми крупными инициативами в Италии Карл уже начал менять карту Европы.

Он сумел удержать то, что завоевал. Карл был достаточно трезвомыслящим для понимания того, что захватив земли, он не подчинил лангобардский народ. Сторонники прежнего королевского дома возлагали надежды на сына Дезидерия Адальгиза, который укрылся в Византии и оттуда пытался вернуть власть. Вскоре после того как Карл возвратился назад через Альпы и снова взялся за Саксонию, был организован заговор, нити которого вели в Византию и к лангобардским герцогам Беневентскому и Сполетскому. Во главе заговора стоял лангобард Хродгальд, которого Карл сделал герцогом Фриольским. Но намерения заговорщиков получили огласку, и Карл узнал о них, когда возвращался из очередного похода на саксонцев. Он отреагировал характерным для него способом: молниеносно, невзирая на неблагоприятные погодные условия (это было зимой начавшегося 776 года), он отправился в путь с небольшим войском и подавил восстание в его центре Фриоле до того, как оно распространилось дальше. Герцог Хродгальд пал в битве, другие заговорщики, которым не удалось бежать, ощутили на себе суровость Карла. Многие были изгнаны, а их владения конфискованы. Одновременно были приняты меры, чтобы мятеж не повторился. И действительно, он остался первой и последней попыткой лангобардов освободиться от власти Карла.

Успешное покорение страны было бы, конечно, невозможно, если бы Карл опирался исключительно на принуждение и силу. Естественно, он в первую очередь взял к себе на службу лангобардских баронов, которые выступали на его стороне. Таким образом, многие из них сохранили свое прежнее положение; Карл вознаграждал тех, кто оправдал доверие, многие из убежавших вернулись назад, и если казались надежными, то тоже получали высокие должности.

Наряду с этим Карл применил и другое радикальное средство для усмирения лангобардов. Несмотря на то обстоятельство, что Лангобардия по его воле продолжала существовать как самостоятельное королевство, Карл переселил на юг много франков и алеманнов. Они вместе с лангобардами исполняли обязанности графов и маркграфов и гарантировали управление южным королевством так, как это было нужно франкам. Даже епископы и аббаты были частично отозваны с севера и в удивительно большом количестве (которое было установлено лишь недавно) лично осуществляли связь между обоими объединенными Карлом королевствами, непрерывно разъезжая туда и обратно. Многие из переселенных франков и алеманнов полностью прижились в новой стране. Самые могущественные из них, кто вместе с обязанностями получил или унаследовал и земельные владения, сохранили собственность на родине и своими деловыми и родственными связями охватили обширные регионы внутри существенно расширенной Карлом сферы влияния. Большие франкские монастыри, такие как Сен-Дени под Парижем и святого Мартина в Туре, тоже имели земельную собственность в Италии и образовывали дополнительное связующее звено между северными и южными королевствами. Как мы видим, эта искусная система личных и деловых контактов, которую Карл сознательно и планомерно выстроил, решающим образом содействовала тому, что его власть приобретала все большую поддержку и прочность. Лангобарды относительно легко одобрили новую власть еще и потому, что Карл считался со специфическим положением Лангобардии. В 781 г. он придал ему особую форму. В этом году во время передышки от вспыхнувшей между тем саксонской войны он предпринял свой второй поход в Рим, но на этот раз с мирными намерениями. После того как подтвержденный им ранее дар Пипина был окончательно осуществлен, римский поход достиг своего апогея; папа по желанию Карла окрестил и помазал на царство обоих его сыновей — старшего четырехлетнего Пипина и младшего Людовика. Впоследствии Пипин должен был стать королем Италии, а Людовик — Аквитании. Как Италия, то есть лангобардское королевство, так и Аквитания сохранили сильно выраженное сознание своей региональной обособленности, которое Карл в своем стремлении к единству учел, дав каждой стране собственного короля.

Пипин и Людовик назывались королями (reges), но на самом деле были только соправителями, к тому же настолько молодыми, что Карл создал для каждого из них опекунский совет, состоявший, естественно, из людей, пользовавшихся его абсолютным доверием. В случае необходимости не исключалось его личное вмешательство, так что он сохранил верховную власть как в Аквитании, так и в Италии.

Это особенно отчетливо проявилось в Италии. Там он не мог полностью устраниться или разрешить только представлять себя уже потому, что на полуострове франкское господство соприкасалось с господством мировой державы — Византии. Если территориально и фактически она была оттеснена на юг, то, по крайней мере, формально церковное государство считалось частью византийской сферы власти. Таким образом, поводов для трений было предостаточно. Признание или даже союз с древней державой на Босфоре, которая могла гордиться тем, что является преемницей Римской империи и к тому же культурно превосходит Запад, могли пойти на пользу авторитету и могуществу Карла. Считаясь с ней, он даже поступился собственными интересами в Южной Италии и терпел, что зять свергнутого лангобардского короля герцог Арихиз Беневентский (абсолютно уверенный в поддержке Византии) принимал при своем дворе противников Карла и не делал тайны из того, что не испытывает ни малейшего желания стать другом франкского короля. Сдержанность Карла, казалось, привела к желаемому успеху: во время его пребывания в Риме, когда Пипин и Людовик приняли королевское помазание, после длительных переговоров состоялась помолвка его дочери Хротруды с Константином VI, сыном императрицы Ирины. За дочерью он был готов отдать византийцам Южную Италию. Каким бы неприметным на первый взгляд не выглядело это второе посещение Карлом Рима в 781 г., оно, благодаря коронации Пипина и помолвке Хротруды, закончилось ни больше ни меньше, чем четким ограничением и упорядочением политических отношений Италии.

Вступило в силу также урегулирование, касающееся Верхней Италии. В Нижней же Италии все зависело от позиции Византии. Там события развивались иначе, чем можно было ожидать в 781 году. Франко-византийский союз, основа которого была заложена помолвкой, должен был закрепиться последующей свадьбой. Но хотя переговоры по этому поводу продолжались, дело не сдвинулось с мертвой точки. Совсем наоборот: возникли непредвиденные осложнения, основанные на различии религий. Они в глазах Карла имели такое большое значение, что после пятилетнего ожидания в 787 г. он снова отправился в Рим и расторг помолвку своей дочери с Константином, начав этим новую фазу своих отношений с Византией — фазу соперничества.

Резкий поворот в политике сразу же отразился на Южной Италии. Так как теперь отпала необходимость в предупредительном отношении к Византии, Карл использовал свой третий визит в Рим также и для того, чтобы изменить в свою пользу ситуацию на юге. Это означало конец независимости лангобардского герцога Арихиза Беневентского, который в последнее время величал себя принцем (princeps), чтобы этим повышением в титуле подчеркнуть свою самостоятельность. Теперь же, когда Карл подходил со своим войском, Арихиз даже не посмел подготовиться к сопротивлению. Он подчинился, чтобы сохранить свое герцогство, пусть даже и под франкским господством. Карл согласился, но в обмен на заложников. Среди них находился сын герцога Гримоальд, которого Карл освободил сразу же после смерти Арихиза и передал ему титул и права отца. Ему было достаточно того, что Беневенто вышло из византийской сферы влияния.

Византия оставалась державой, на фоне которой развивалась политика Карла, мерилом его власти. Эта власть укрепилась и расширилась в столкновениях с различными противниками, но свое окончательное подтверждение она нашла в противостоянии с Византией и признании византийским императором. Такого успеха Карл добился не без существенной помощи папы.

Росту могущества Карла Великого способствовала мудрая политика, проводимая им не только в Италии, но и по всем границам королевства и особенно на Востоке.

САКСОНСКАЯ ВОЙНА И САКСОНСКИЙ МИР

В те годы, когда Карл завоевал господство над Италией и укрепил его в неоднократных походах, он водил свое войско в Саксонию чаще, чем через Альпы. Битвы с большим соседним племенем, которые он вел на восточном фланге своего королевства, были упорнее и тяжелее, чем на юге. Сначала таких больших успехов, которые нуждались бы только в закреплении и расширении, там не было достигнуто. Власть франкского короля устанавливалась в Саксонии постепенно, этому процессу сопутствовала длительная череда побед и поражений, завоеваний и мятежей. Биограф Карла Эйнгард, подводя итоги более чем тридцатилетней войны, писал, что она была «самой затяжной, самой жестокой и самой напряженной из всех, которые когда-либо вел народ франков».

В 772 г., когда Карл предпринял свой первый поход на саксонцев, этого еще нельзя было предвидеть. Он перевел войска через восточную границу не для того, чтобы начать завоевательную войну. Карл, как его дед и отец, хотел лишь наказать саксонцев (которые с 741 г. нападали на франкские границы) и по возможности наиболее чувствительно, дабы они впредь вели себя спокойно. Поэтому, совершив прорыв из Вормса к саксонской центральной области энгров, он завоевал Эресбург (сейчас Обермарсбург-на-Димеле к югу от Падерборна), разрушил Ирминсуль, саксонскую святыню в виде деревянной колонны, которая, вероятно, символизировала сакральный ясень. Цель похода была достигнута. Карл вернулся назад, но оставил в Эресбурге франкский гарнизон, служивший той же цели, что и двенадцать заложников, которых он взял: гарантировать покорность саксонцев.

Но очень быстро обнаружилось, что саксонцы не испугались суровых рестрикций[24]. Во время первого итальянского похода Карла они восстали, разрушили ставший франкским Эресбург и опустошили гессенский плацдарм франков. Последствием этого стал очередной саксонский поход Карла в 775 г., на этот раз от Дюрена, но теперь целью была так называемая Везерская крепость. На пути был взят Сигибург (сейчас Хоенсбург) у Хагена в Руре, потом Брунисбург у Хекстера на Везере. Поход закончился покорением остфальцев, а вскоре и энгров.

И снова достигнутый результат продержался только до тех пор, пока Карл не задержался в Италии. После этого разгорается новый мятеж саксонцев, за ним последовал карательный поход Карла, во время которого он восстановил разрушенную крепость Эресбург, а на Липпе построил укрепленный замок, так называемый Карлсбург, следы которого пока не обнаружены.

Сражения становились все более и более жестокими, большого успеха не было, так как Карл всегда захватывал только отдельные группы и никогда — все племя. Это связано со специфической структурой саксонского племени. Саксонцы в отличие от других западногерманских народов не имели единой централизованной власти. У них не было ни короля, ни герцога, который сплотил бы племя под своей властью. Правда, один-единственный источник сообщает, что племя имело постоянный центр в Маркло на Везере, где регулярно проходили собрания, которые как сословно, так и территориально представляли всех саксонцев. Однако многое остается неизвестным: и история возникновения саксонского племени, и его своеобразная структура продолжают оставаться загадкой, несмотря на всю проведенную до сих пор исследовательскую работу. Карл Великий, во всяком случае, имел дело только с племенными группами вестфальцев, остфальцев и энгров, к которым вскоре добавилась четвертая группа — нордельбиры (нордальбинги). Они выступали как боевые союзы от всего племени, последнее же никогда не выступало против Карла как единое формирование (даже если учитывать, что франки все четыре группы объединяли под одним названием «саксонцев»).

Конечно, эта структурная особенность усложняла военные действия Карла, так как каждое достижение не только имело ограниченное воздействие, но и ставилось под вопрос из-за любого мятежа одной из соседних групп. Способ ведения войны был приведен в соответствие этому положению вещей. Так, целью первых походов всегда было завоевание, и разрушение крепостей. Доказано также, что франки строили новые крепости наряду с уже существующими. Насколько известно, это были огромные сооружения в стратегически важных местах, которые давали их владельцам возможность держать под контролем прилегающую территорию. Чем больше было захваченных крепостей, тем больше возрастали шансы покорить страну. Правда, для франков положение осложнялось тем, что их крепости всегда находились во враждебном окружении. Карл противопоставил этой опасности планирование больших строительных работ, которые начали еще его предки: он обезопасил главные пути с востока на юг укрепленными королевскими замками — пфальцами.

Эта форма противостояния наложила особый отпечаток на первую фазу саксонской войны. Но как только сражения ужесточились, постепенно изменилась и их цель. Вероятно, массовые крещения, о которых при Карле первый раз сообщается в 776 г., указывают на то, что речь шла уже не о карательных операциях против саксонцев, а об их покорении, о завоевании их племенной территории. Но сказать с определенностью об этом нельзя, потому что свидетельства массовых крещений можно найти еще в документах времен Пипина.

В 777 г. произошло событие, которое совершенно определенно доказывает новое отношение Карла к саксонцам: он провел новую Королевскую Курию на саксонской земле. Она заседала в Падерборне, который во времена Карла был важнейшим саксонским городом. На новую Курию первый раз были приглашены саксонцы. Это означало, что теперь Карл считал их своими подданными. Саксонцы явились, но, как отмечено в официальных королевских анналах, крупный вестфальский феодал Видукинд отсутствовал. Тогда как его земляки дали клятву верности франкскому королю и Христу, он предпочел искать убежища у датского короля.

В этом сообщении намечается противостояние следующего года: с одной стороны, Карл, который подчинил саксонцев и связал это с признанием ими Христа (нужно заметить, что основой его власти было совмещение верности королю и почитания Христа). С другой стороны — Видукинд, уклонившийся от этих обязательств. Это означало, что борьба, которую он намеревался вести, будет направлена против Карла и христианского Бога, то есть, целью ее будет сохранение саксонской свободы и древней веры отцов.

Начиная с первого упоминания о Видукинде в 777 г., хроники говорят о нем как о вожде саксонского сопротивления. Если более поздние источники называют его герцогом, то этим они задним числом приписывают ему то положение, которое он официально никогда не занимал: Видукинд был не герцогом, а крупным лидером, который, благодаря силе убеждения, стал признанным борцом за саксонскую свободу вне пределов проживания вестфальцев. Но какими бы скудными ни были сведения о Видукинде в источниках, не остается сомнения в том, что он был движущей силой непрерывно разгорающихся саксонских мятежей. При любом большом восстании всегда упоминается его имя. Таким образом, вторую и решающую фазу саксонской войны, с одной стороны, определял Видукинд, затевающий бесконечные мятежи, с другой же — Карл, проявляющий все большую жестокость.

Вторая фаза отличается от первой полностью изменившимся способом ведения войны, хотя захват крепостей, как и раньше, остается на первом плане. Для этой фазы характерна тактика изматывания, инициатором которой был Видукинд. Он постоянно маневрировал между датским севером, который обеспечивал ему прикрытие с тыла, и саксонским театром военных действий. Когда Карл появлялся со своим войском, Видукинд отступал на север, а после его ухода возвращался для организации нового восстания. Так вместо прежней гражданской войны возник почти ничем не контролируемый ожесточенный локальный конфликт. Но несмотря на возникшие осложнения, Карл не только удержал франкские позиции в Саксонии, но еще больше их укрепил. Этому способствовало то обстоятельство, что ему удалось привлечь на свою сторону большое число знатных и уважаемых саксонцев, которые приняли христианство и давно признали власть франков. Возможно, что здесь большую роль сыграла социальная напряженность. Но это не значит, что вся знать полностью перешла во франкский лагерь, а низшее сословие сопротивлялось завоевателям. Видукинд и Аббио были, безусловно, не единственными аристократами среди мятежников, а среди тех, кто выбрал Карла и христианство, были не только титулованные особы. Однако не вызывает сомнений, что именно аристократия первой породнилась со знатными франкскими семьями.

Таким образом, ситуация осложнилась: в то время как Видукинд разжигал длительные восстания, и борьба принимала все более ожесточенный характер, многие саксонцы стояли на стороне Карла.

Карл в своей политике учитывал эти противоборствующие силы. Ее гибкость проявилась на Королевской Курии, которая собралась в 782 г. в Липпшпринге. Тогда как, с одной стороны, в Саксонии были учреждены графства, и наряду с франками графами стали также и саксонцы, с другой стороны, был издан закон «Capitulatio in partibus Saxoniae»[25], предусматривающий строгие наказания за любой мятеж против короля и за возвращение к язычеству. В большинстве случаев назначалась смертная казнь. Очевидно, что закон должен был принудить всех саксонцев к признанию франкского господства и обращению в новую религию.

Однако новые вассалы Карла отнюдь не были готовы подчиниться усиленному принуждению. Не только строгость наказания (не чуждая их собственному крайне ригористическому праву), сколько принуждение само по себе способствовало их ожесточению, и особенно введенная тоже в 782 г. церковная десятина, воспринятая саксонцами как ущемление их свободы. В том же 782 г. вспыхнул бунт, и Карл вместе со своим войском в первый раз послал саксонский отряд против восставших славян. И опять именно Видукинд подал знак к восстанию. Следуя его призыву, саксонцы во время похода напали на ничего не подозревавших франков и уничтожили их войско.

Восстание быстро разрослось и охватило области Северной Эльбы. Но прежде чем Карл, получивший печальное известие, форсированным маршем достиг Саксонии, оно было подавлено живущими там франками при поддержке коренных жителей, что характерно для расколотой на два лагеря страны. Карл появился как мститель, озлобленный неверностью саксонцев, которые уже были включены в его королевство и совершили государственную измену, уничтожив франкское войско. За это полагалась смертная казнь. Так в неразрывном переплетении закона и мести разыгралась самая мрачная сцена из истории правления Карла, так называемая Верденская кровавая бойня. Как сообщают франкские королевские анналы, в Вердене по требованию Карла собрались «все саксонцы» и возобновили свою присягу. Они выдали королю всех мятежников, за исключением Видукинда, который снова укрылся у датчан. По безусловно преувеличенным данным королевских анналов, по приказу Карла было казнено 4500 мятежников. Прорвалась наружу варварская жестокость, которую ему приписывали некоторые ранние предания. Ее не вычеркнешь из представлений о Карле Великом, у него не отнимешь способности быть по-настоящему жестоким. Если это и омрачает в наших глазах его образ, все-таки, не вдаваясь в апологию, не следует забывать, что жестокость короля проявилась в такой степени один-единственный раз. Это значит, что обычно Карл умел подавлять в себе эти темные силы. Нужно представить себе то огромное напряжение, которое переполнило разгневанного монарха, возможно, больше, чем что-либо другое, затронуло глубины его сильной личности.

Если суд в Вердене с уничтожением мятежников должен был сделать невозможными другие восстания, то он своей цели не достиг. Результаты оказались противоположными. Борьба, к которой призвал Видукинд, — как и прежде, душа сопротивления, — приняла теперь самые ожесточенные формы и требовала окончательного разрешения. В 783 году у Детмольда и на реке Хазе произошли два единственных открытых сражения этой войны, из которых франки вышли победителями. Их перевес становился все более ощутимым; сам Карл все дольше задерживался в Саксонии, чтобы при активной поддержке своего сына, тоже Карла, окончательно подавить сопротивление.

Ввиду такого положения, Видукинд осознал бесперспективность своих действий. Так как его борьба за свободу саксонцев и за старых богов не принесла успеха, он, как и многие германские князья, бывшие до него в подобном положении, засомневался в явно бессильных богах. Видукинд связался с франкским королем, сложил оружие и вместе со своим сподвижником Аббио и многочисленной свитой в 785 году в королевском пфальце Аттиньи принял крещение: он признал более сильного Бога. Карл лично был крестным отцом своего противника, вместе с крещением которого завершилось завоевание всей Саксонии. Фактически, в 785 г. произошло важнейшее событие саксонской войны.

Видукинд, безусловно, выдающаяся фигура среди противников Карла, очистил франкскому королю путь. С тех пор он исчезает из истории, чтобы возродиться в мифах и преданиях. Странное явление: тогда как языческий миф игнорирует конец Видукинда и увековечивает борца за свободу и «народного короля», церковные предания числят поздно принявшего христианство вождя саксонцев среди святых; в мифах он — борец против Карла, в житии — его союзник. Хотя в действительности было и то, и другое, симптоматично, что в мифах и преданиях он живет двумя разными жизнями. В этой двойственности уже вырисовывается неоднозначное немецкое историческое сознание, которое ориентировалось как на борца за свободу Видукинда (и его предшественника Арминия), так и на Карла Великого, в конце концов победившего Видукинда. Эта альтернатива уже не существует, после того как в гитлеровском Рейхе не удалась запоздалая попытка использовать мифический образ Видукинда против представленного «палачом саксонцев» Карла. Карл Великий и Видукинд продолжают жить в истории не как заклятые враги.

Если кто и поверил, что отпразднованное по всему франкскому королевству крещение Видукинда положило конец большой войне на востоке, то эта вера оказалась ошибочной. Тем не менее произошло решающее событие: Видукинд заключил мир с Карлом и Христом. Этот мир наложил отпечаток на вторую и решающую фазу саксонской войны.

Семь лет после этого молчало оружие. Карл пытался придать четкую организацию саксонской церкви. Самые перспективные миссионерские пункты, основанные на прилегающих франкских территориях, стали епископствами. Начало было положено в Бремене. Первый Бременский епископ, англосакс Виллехад, рукоположенный в сан в 787 г., прибыл из Утрехта. Уроженцем Утрехта был также Лиудгер, первый епископ Мюнстера. В Оснабрюк, ранняя история которого представляет особую проблему, прибыл епископ из Люттиха. Падерборн, который, по всей вероятности, был сделан епископством в 799 г., тоже был доверен саксонцу Хатхумару и примыкал к Вюрцбургу, Вердерн — к Оденвальдскому монастырю Аморбах, Минден — к Фульде. Бремен, Мюнстер и Оснабрюк подчинялись кельнскому епископству, Падербон, Верден и Минден — майнцскому. При Людовике Благочестивом добавились Хальберштадт и Хильдесгейм, в окрестностях которых уже в эти годы проповедовали миссионеры из Реймса и Шалона-на-Марне. Таким образом, были активизированы все прилегающие франкские территории от Нижнего Рейна до Майна для обеспечения помощи и поддержки молодой саксонской церкви.

Ее организация еще не была окончена, когда в 792 г. совершенно неожиданно саксонцы восстали, воспользовавшись отсутствием Карла, который на юго-востоке воевал с аварами. Саксонская война вступила в свою последнюю фазу. Для этой фазы характерно, что в битвах больше не участвовали все группы саксонского племени. Основным районом сопротивления теперь стали племенные округа Северной Эльбы, к которым позже присоединились соседние между Везером и Эльбой. В этом ограниченном пространстве с прежней силой разгорелись сражения, неоднократно осложненные паводками. Война снова шла с тем же чередованием франкских наступлений и саксонских мятежей. Чтобы совладать наконец с этими вечными беспорядками, Карл прибегнул к радикальному средству: массовой депортации. Согласно Эйнгарду, 10 000 саксонцев в принудительном порядке покинули родину и были расселены в различных районах франкского королевства. Их земельная собственность была или конфискована, или отдана приверженцам короля. Эта мера, которая омрачает образ Карла в наших глазах, должна оцениваться с учетом того, что более двух десятилетий длилась ожесточенная борьба, прежде чем король применил это последнее средство. Но еще важнее то, что он им и ограничился. Карл за одним-единственным исключением — кровавой бойни в Вердене — проявлял только вызванную необходимостью суровость. Последняя фаза войны характеризовалась не только принудительным переселением саксонцев, но и улучшением их правового статуса. Когда Карл со всей строгостью подавлял последнее сопротивление саксонцев, он одновременно все больше уравнивал их в правах с франками. После того как Алкуин уже несколько лет ратовал за более мягкое обращение с саксонцами, в 797 г. «Capitulatio in partibus Saxoniae» была заменена новым законом, так называемым «Capitulatio Saxonicum». Этот закон во многих случаях вместо смертной казни предусматривал денежный штраф и кроме того, был издан не в одностороннем порядке самим королем, а утвержден на Королевской Курии с согласия франков и саксонцев. Это было лишь промежуточное решение, за рамки которого Карл вышел через пять лет (снова на Королевской Курии в Аахене), дав указание задокументировать саксонское народное право. Франкский король признал древнее право саксонцев, которое было кодифицировано и приспособлено к изменившимся отношениям. В 802 г. их официальный статус был приравнен к франкскому, и они стали полномочными подданными Карла.

Этот факт тем более примечателен, что к тому времени борьба франков и саксонцев еще не была закончена. Карл, как истинный государственный деятель, еще во время войны думал о мире и шаг за шагом его подготавливал. Ему содействовало более молодое, уставшее от бесконечных войн и уже христианизированное поколение.

Война постепенно угасала. Примечательно, что срок ее окончания до сих пор оспаривается в научных исследованиях. Кажется противоречивым, что, с одной стороны, в 803 г. в Зальце на франкской Заале был заключен мир, а с другой стороны, Карл Великий в 804 г. предпринял поход на Северную Эльбу, который повлек за собой еще одну большую депортацию. Это противоречие нельзя разрешить, подвергнув сомнению Зальцский мир. Хотя о нем известно из источников более позднего времени, они базируются на достоверных сведениях. Дело в том, что последний поход касался только племенных округов Северной Эльбы, которые, как это было недавно обнаружено, Карл не включил во франкское объединенное королевство. Значит, если был заключен настоящий мир (в пользу чего говорят многочисленные факты), то он касался только больших племенных групп вестфальцев, энгров и остфальцев.

В знаменитой фразе своего «Жизнеописания Карла» Эйнгард называет условие, при котором была закончена война. Оно состояло в том, чтобы «саксонцы приняли христианскую религию и стали с франками одним народом». Таким образом, более чем тридцатилетняя война закончилась не только покорением саксонцев, но и их включением в великое франкское королевство. Саксонцы стали настоящими подданными Карла, и искусственно привитое христианство пустило глубокие корни. Конечно, вера их отцов, которую они упорно защищали, была подавлена насилием. Однако едва ли можно сомневаться в том, что она не имела бы будущего в случае свободного развития. Вряд ли саксонцы поступили бы иначе, чем остальные германские племена, которые все без исключения добровольно приняли христианство. Карлу Великому помогла одержать победу не только военная мощь, но и исторические обстоятельства. Именно в этом заключается его историческое значение: он распознал могущественнейшие силы своего времени, объединил их под своей властью и проложил им путь в будущее.

Присоединение Саксонии и основание средневековой империи имело далеко идущие последствия. Это было важно для королевства, которое расширилось теперь далеко на восток и достигло Рейна. Для саксонцев это означало вхождение в большое сообщество христианской Западной Европы, каковым являлось королевство Карла. Кроме того, Карл создал первые предпосылки для возникновения Германской империи, объединив под своей властью север и юг. До этого они шли разными путями и фактически не имели шансов объединиться.

ПРИСОЕДИНЕНИЕ БАВАРИИ И ОСНОВАНИЕ БАВАРСКОЙ МАРКИ

Италия и Саксония дольше всех целиком занимали Карла и потребовали от него огромных усилий, в связи с чем он оказал на них самое длительное воздействие. Но было бы несправедливо не отдать должное также и другим его инициативам. Карл проводил военные операции не только в Саксонии и Италии, но и в Испании, в Баварии, в районе среднего Дуная и на датской границе: это только наиболее важные, но отнюдь не все направления его деятельности. Нужно учитывать то, что Карл никогда не мог посвятить себя одной задаче и довести ее до конца, но всегда, порой десятилетиями одновременно занимался многочисленными большими конфликтами. Его итинерарий (маршрут передвижений короля) дает представление о том, как он без передышки переезжал из одного конца своего королевства в другой, появлялся то в Аквитании, то в Италии, то в Саксонии или на Среднем Рейне. Часто вызванный с одного театра военных действий на другой, спеша от одной акции к другой, Карл при этом оставался хозяином положения, так как, занимаясь одним делом, не упускал из виду всего остального. Если какое-нибудь предприятие необходимо было прервать в связи с отбытием в другую часть королевства, он при первой же возможности доводил его до конца. Карл знал свои возможности и свою цель, шаг за шагом приближался к ней, всегда уверенный в ее достижении и глубоко убежденный в том, что этим он выполняет Божью волю.

Карл действительно рано или поздно доводил до успешного конца задачу за задачей. Все эти задачи он или унаследовал от своего отца и продолжил, или же принимался за них по мере необходимости. С аварами и датчанами он воевал из-за Баварии и Саксонии, в обоих случаях реагируя на враждебные действия. Сам он умышленно не спровоцировал ни одну из своих войн. Правда, мощная концентрация власти оказывала сильное влияние на окружающие страны, и само ее существование в непосредственной близости вызывало противодействие. Но Карл преднамеренно не обострял это противодействие. Например, в отношении полабских славян он не вел активную завоевательную политику, а только по обычаю своего времени для защиты границы создал предполье, жители которого платили ему дань.

Ввиду такого соотношения сил было совершенно исключено, чтобы территория, зависящая от франкского короля или принадлежавшая его королевству, могла бы снова отделиться. Поэтому баварский герцог Тассило с самого начала переоценил свои возможности, предприняв попытку отделиться. К тому же этим он ставил себя вне закона, так как с 757 г. (то есть со времен Пипина) был вассалом франкского короля. Сами баварцы уже давно попали под франкское влияние, среди феодалов и особенно в баварской церкви были силы, поддерживающие тесные отношения с франкским королевством. Пока лангобардский король Дезидерий, тесть Тассило, был у власти, Тассило мог искать у него поддержки и этим создавать противовес франкскому влиянию. Но с 774, несчастливого для лангобардов года, этой возможности уже не было, и Тассило, который даже не осмелился прийти на помощь своему тестю, не мог бросить вызов франкскому королю, открыто нарушив вассальный долг. Так в 778 г. он в помощь Карлу послал в Испанию баварский отряд и таким образом сохранил свободу действий внутри страны, воспользовавшись тем обстоятельством, что Карл был занят саксонской войной. Благодаря поощрению миссионерской деятельности Тассило удалось укрепить свое положение и расширить свою власть. По-видимому, успехи вдохновили его проявить большую самостоятельность. Правда, он снова перешел на примирительную позицию, когда Карл пригласил его в 781 г. на Королевскую Курию в Вормсе. Он повторил свою присягу, но если франкские источники, на которые мы опираемся, не лгут, он вовсе не изменил своего поведения. Хотя подробности нам неизвестны, ясно одно: отношения между Карлом и Тассило остались напряженными и даже ухудшились. Карл никогда не доверял баварскому герцогу, занимавшему в его королевстве особое положение, да еще и бывшему в родстве со свергнутым лангобардским королем и с враждебно настроенным к франкам герцогом Арихизом Беневентским. Когда Карл в 787 г. в период саксонского перемирия принял решительные меры против Арихиза (через год после того как прекратились баварско-франкские сражения у Бозена), Тассило имел все основания опасаться за свое положение. Поэтому он обратился к папе с просьбой о посредничестве, но добился лишь недвусмысленного напоминания о клятве, которую он дал Пипину и Карлу.

После покорения Беневенто Карл Великий направился в Баварию, чтобы прояснить там обстановку. Когда Тассило не явился по его вызову, он с тремя войсковыми соединениями с севера, востока и юга вошел в Баварию. Это была безвыходная для герцога ситуация, тем более, что его собственные войска перешли на сторону франков. Тассило сдался, это еще раз спасло ему герцогство, правда, при одном условии: после того как он символически вернул («поручил») свои владения в виде увенчанного орлом жезла, он снова произнес вассальную клятву и отныне правил ими как королевским леном. Таким образом, он был связан с королем не только как вассал, но и как ленник.

С учетом ситуации Тассило мог бы быть доволен таким решением. Но этого не случилось. Он поставил на карту свою власть по своей же собственной глупости. Подстрекаемый женой, дочерью Дезидерия, он не только позволил себе оскорбительные высказывания в адрес своего сюзерена, но и установил контакт с аварами (с которыми он прежде воевал), чтобы любой ценой освободиться от навязанных ему обязательств. Вместо освобождения он добился своей гибели.

Карл начал действовать еще до того, как Тассило смог реализовать свой план. В 788 г. на королевском совете в Ингельгейме он предал Тассило суду, на который герцог был доставлен уже как пленник. Обвиненный своими же собственными баварскими вельможами, он был осужден вместе с женой за нарушение клятвы, за подстрекательство к отколу от короля и за сговор с аварскими врагами королевства. Обвинения, конечно, соответствовали действительности, так как начавшиеся вскоре нападения аваров, явно были связаны с заговором Тассило. Судьями были саксонские, франкские и баварские феодалы; они приговорили его к смерти. Карл заменил казнь на пожизненное содержание в монастыре. Примечательно то, что приговор, как можно было ожидать, основывался не на свежих фактах нарушения клятвы и договора, а на давно минувшем поступке: на дезертирстве, которое совершил Тассило в 763 году в Аквитании. Смещение акцентов столь же удивительно, сколь и непонятно. Но так как речь шла об обычном судопроизводстве, можно предположить, что определяющим моментом для такой мотивировки был труднодоступный современному мышлению формализм средневекового процессуального права. Как бы то ни было, Тассило на законных основаниях потерял свое герцогство. С ним закончилась власть над Баварией его рода Агилофингов.

Для франкского королевства был достигнут важный результат: баварское герцогство Агилофингов было последним племенным герцогством во франкской сфере влияния. Таким образом, свержение Тассило привело не только к включению Баварии, но и к унификации структуры королевства.

В Баварии, как и повсюду, было введено деление на графства. Это требовало времени, поэтому для осуществления перехода к новой системе префектом Баварии с особыми полномочиями был назначен зять короля Герольд, который пользовался его большим доверием. Герольд исполнял эту должность, пока Карл не удостоверился, что графы правят в соответствии с его замыслом.

Кроме того, приспосабливая Баварию к франкским порядкам, Карл довел до конца организацию баварской церкви, осуществленную в общих чертах Бонифацием. По просьбе Карла папа в 798 г. сделал Зальцбург архиепископством и подчинил ему все остальные баварские епископства, так что зальцбургская епархия охватывала весь баварский племенной округ. Четкая церковная граница должна была стать опорой единства племени.

Наряду с внутренними задачами баварского племени, Карл взял в свои руки также и внешние: поощряемую еще Тассило миссионерскую деятельность на юго-востоке и оборону от аваров, которую герцог успешно осуществлял долгие годы, пока в слепой ненависти к Карлу не вступил с ними в союз. Когда эти азиатские кочевники, как до них гунны, а после них магийары, напали в 788 г. на Баварию и Северную Италию, Карл не ограничился тем, что отразил нашествие захватчиков. Он позаботился о том, чтобы их нападения не повторились.

После долгой тщательной подготовки, длившейся два года, в 791 г. он начал широкомасштабную ответную операцию. Карл повел свое войско по древнему пути нибелунгов вдоль Дуная, а его сын продвигался из Италии. Но когда войско в очередной раз остановилось на границе, чтобы постами и молитвами испросить у Бога удачу, они увидели перед собой огромную пустыню без единой дороги. После того как началась еще и эпидемия, унесшая много жизней, Карл, дойдя до реки Раб, вынужден был повернуть назад, вообще не встретив аваров. Поход закончился неудачей, но цель осталась; как всегда, неудавшееся начинание не заставило Карла свернуть с намеченного пути. Мудрый король только лучше приспособил свои действия к конкретным обстоятельствам. Сразу же после возвращения начались новые приготовления. Как показал поход, необходимо было застать аваров там, откуда они не могли бы ускользнуть, а именно: в центре их владений, в венгерской степи по ту сторону от Раба, где находились их большие «кольца». Как сообщает сен-галльский монах, основываясь на рассказе старого воина, это были похожие на вал земляные укрепления с четырьмя воротами; они имели внушительные размеры, а внутри находились многочисленные постройки. В самом большом «кольце» была резиденция кагана. Вот это «кольцо» и нужно было захватить в первую очередь. Так как Карл снова был на севере из-за вспыхнувшего восстания саксонцев Северной Эльбы, он поручил эту задачу своему зятю Герольду (который в этот момент находился в Баварии), сыну Пипину и маркграфу Фриольскому Эриху. Дело облегчалось тем, что аварские вожди из-за усиленного франкского давления потеряли уверенность и единодушие. В 785 г. увенчался успехом первый сильный удар: маркграф Эрих Фриольский захватил большое аварское «кольцо» и взял множество трофеев. На следующий год по приказу Карла король Пипин нанес новый удар аварам, разрушил «кольцо» и привез много золота и серебра. В Аахене с изумлением взирали на эти сокровища. Их было так много, что, как поясняет Эйнгард, «франки до сих пор казались бедными», а благодаря этим трофеям стали богатым народом. Карл щедро разделил большую часть добычи между своими сподвижниками, церквами и бедными. В монастыре Сен-Морис д’Агон хранится золотой кувшин, украшенный львами и грифами, который, по-видимому, был сделан из скипетра кагана: последнее воспоминание о том золотом великолепии.

Эти два удачных похода в основном решили исход войны, хотя за ними последовали многочисленные мятежи и затяжная борьба. Конец этому положил поход 811 года.

Позже теряется всякий след аваров. Они растворились среди славян и баварцев, которые заняли их земли. За захватчиками еще во время войны последовали миссионеры, а за ними — колонисты. Были образованы миссионерские пункты, с помощью которых церкви Зальцбурга (с Пассау) и Аквилеи по распоряжению Алкуина занимались распространением христианской религии без применения насилия. Вслед за колонистами на земле аваров обосновались церкви и некоторые крупные феодалы. Как правило, именно крепостные крестьяне церковных и светских феодалов накладывали отпечаток на ландшафт завоеванных областей.

Итак, королевство расширилось до реки Раб и Балатона. На юго-востоке образовалась обширная пограничная зона, южная часть которой (от Драу) вошла в фриольскую марку, а северная область стала самостоятельной маркой во главе с префектом. Это был предварительный этап образования восточной марки.

ИСПАНСКИЙ ПОХОД И ОБРАЗОВАНИЕ ИСПАНСКОЙ МАРКИ

Одновременно с расширением королевства Карла Великого на юго-востоке, на юго-западе были присоединены новые земли. Этому завоеванию тоже предшествовали неудачи и продолжительная, длившаяся десятилетиями борьба. Следует отметить, что сначала Карл не намеревался реагировать на арабское соседство в Испании. Начало и результат этих завоеваний — показатель силы воздействия политики Карла и его широко распространившейся власти.

С тех пор как король Пипин уничтожил последние арабские форпосты на севере Пиренеев и Карл Великий в начале своего единоличного правления укрепил Аквитанию как пограничную зону, во франкском королевстве можно было чувствовать себя в безопасности от арабов Испании. У них хватало своих забот, и это состояние мира на границе, видимо, устраивало Карла. Не он задумал план вторжения в Испанию, его призвала на помощь арабская сторона. Аббасидские противники омейада, который основал в Кордове собственный халифат[26], во главе с наместником Барселоны отправились к Карлу. Они явились к нему в 777 году, когда тот находился на Королевской Курии в Падерборне. Там наместник Барселоны Ибн аль Араби обратился к Карлу за помощью, при этом «передав франкскому королю себя и города, управление которыми ему поручил сарацинский правитель». Хотя Карл еще не достиг своей цели в Саксонии, он посчитал своим долгом оказать помощь. Ведь арабское посольство обратилось к нему как к единственному могущественному монарху Западной Европы, который ввиду своего положения был обязан оказать поддержку, к тому же это должно было пойти на пользу христианству, хотя еще не означало, что он отправится в крестовый поход.

Испанский поход, решение о котором было принято в Падерборне, начался под несчастливой звездой. В феврале 778 г. под личным руководством Карла выступило два войска. Христианский город Помплона закрыл перед франкским королем ворота. После того как город был взят, оба войска соединились у Сарагоссы и там застряли. Арабская партия, призвавшая Карла, не оказала ожидаемой помощи, и даже испанские христиане не поддержали франков. Ввиду этой неблагоприятной ситуации, Карл без долгих размышлений прервал поход.

На обратном пути христианские баски напали на франкский арьергард и уничтожили его. Это сражение, увековеченное в преданиях (которые местом сражения называют Ронсевальское ущелье), кончилось поражением франков. Оно, правда, не имело большого стратегического значения, так как основное войско ушло целым и невредимым. Болезненно было воспринято то, что в сражении пало несколько знатных франков и среди них маркграф бретонской марки Хруодланд, и что нападение, как сообщает Эйнгард, не было отомщено, потому что сразу же после него баски разбежались неизвестно куда. В этом случае карательный поход был бы бессмысленным, и Карл отказался от штрафной акции.

Но когда он принял арабское предложение о протекторате над Барселоной и прилегающей к ней территорией, он больше не отступил от однажды поставленной цели: распространить власть франков на юго-западе. Как и всегда, он изменил только методы. Так как предыдущий поход показал, что одноразовым нападением мало чего достигнешь, в следующем году Карл подготовился к длительным военным действиям. Они должны были начаться из соседней Аквитании, где тоже была проведена соответствующая подготовка. Первым делом в Аквитанию было переселено большое количество франков — средство, которое дало там желаемый результат, как и в Италии, Саксонии, Алеманнии или Баварии. Разумеется, наряду с франками поручения получили также и аквитанцы, которые, кроме всего прочего, были тесно связаны с королевским домом тем, что Карл сделал их страну королевством и послал им своего трехлетнего сына Людовика в качестве короля. Этот Людовик, между прочим, носил меровингское имя. Карл Великий, когда свержение последнего Меровинга осталось далеко позади, сознательно восстановил древнюю традицию, подчеркнув этим преемственность каролингской власти от меровингской.

Меры Карла соответствовали их назначению. Возрастающая консолидация Аквитании благотворно сказалась за пределами королевства, и уже в 785 году пиренейский город Герона склонился перед могучей пограничной державой и перешел под власть франков. Его примеру последовали другие, и франкское влияние в Северной Испании быстро расширилось. Контрудар арабов, когда они во время аварской войны дошли до Нарбонны, не остановил дальнейшее развитие событий, а наоборот, только ускорил его. Теперь Карл систематически организовывал небольшие прорывы, углубляясь в страну настолько, насколько было возможно удержать завоеванную, укрепленную фортификационными сооружениями территорию. Вскоре атака перешла в оборону; по мере продвижения войск власть франков распространялась в испано-арабском регионе. На завоеванной территории возникла широкая пограничная полоса, служащая для защиты тыла — испанская марка, — центром которой стала завоеванная в 801/803 гг. Барселона, на юге новая марка простиралась до Эбра.

Это было первое значительное завоевание исламских территорий со времени падения готской империи.

ИМПЕРАТОР КАРЛ

В первые три десятилетия своего долгого правления Карл расширил унаследованное королевство почти до границ европейского континента. Он стал королем франков и лангобардов, как римский патриций был практически хозяином Рима и церковного государства, включил в него оставшуюся часть аваров и держал в зависимости на своей восточной границе славянские племена, которые платили ему дань. При его правлении многочисленные племена и народности политически и религиозно объединились в одно большое сообщество, и Европа приобрела новый облик.

На этой вершине могущества Карл соприкоснулся с великими державами своего времени. Его проникновение в Италию привело к контакту, а потом к соперничеству с византийским императором. Вследствие борьбы с испанскими омейадами и напряженных отношений с Византией, Карл завязал контакты с багдадским халифом, легендарным Гарун аль Рашидом, который, будучи аббасидом, враждовал с омейадами. Хотя эти контакты ввиду большой удаленности стран не имели существенного значения для их политики, при франкском дворе очень ценили дружественные связи с окруженным сказочным блеском восточным правителем. И все-таки эта дружба принесла удивительные плоды: исламский и христианский монархи подтвердили свою взаимную доброжелательность в договоре об Иерусалиме, свидетельстве редкой религиозной терпимости. Хотя город находился в сфере власти ислама и таковым и остался, халиф согласился, чтобы паломники и святые места были под опекой франкского короля. Согласие обоих ничем не омрачалось не в последнюю очередь потому, что они признавали друг друга равными по рангу.

Совсем иначе складывались отношения Карла с Византией. Византийский император никак не мог признать за Карлом то, чего никогда не оспаривал халиф, а именно равенства себе по рангу. Такая категоричность объяснялась древней византийской традицией. Эта традиция, связанная с многовековой историей, основывалась на том, что византийский император является законным наследником римских цезарей, откуда и его претензии на превосходство над всеми остальными монархами. Сознание превосходства стало руководством в политике византийского монарха. Карл же основывался на своем фактическом могуществе. И так как он знал, что превосходит императора по могуществу и власти, он всеми средствами стремился добиться признания своего равенства. Так путь Карла к вершине власти привел к столкновению с Византией.

В конце этого пути возникла средневековая западноевропейская империя. Ее образованию, которое принадлежит к фундаментальным событиям нашей истории, способствовали различные факторы. Хотя в научных исследованиях по данной проблеме многие вопросы остаются открытыми, в любом случае ясно, что существенную роль сыграла прежде всего фактическая власть Карла, а кроме того, его отношения с папством и Византией. Учитывая все это, процесс следует рассматривать многосторонне.

Покорение славянских племен

Так, например, исторически важно, что папство, еще при Пипине искавшее поддержки у франкского королевства, впоследствии еще больше отдалилось от Византии и сблизилось с Карлом Великим. Степень этого сближения видна по правам, которые папа передал Карлу в Риме. Это были полные императорские права, которые раньше полагались патрицию как заместителю императора. Но так как Карл в отличие от прежних обладателей этой должности воспринимал ее не как заместительство императора, он начал занимать — и в этом состоит решающее новшество — императорское или же подобное императорскому положение (Шрамм).

В соответствии с этим при франкском дворе за Карлом Великим признавали императорский сан. Когда в 799 г. Алкуин в одном из писем уравнял друг с другом «трех людей, занимающих самый высокий ранг», то есть папу, византийского императора и короля Карла, он не преминул приписать Карлу более высокие достоинства: он-де превосходит папу и императора по могуществу, мудрости и положению. Как считал Алкуин, именно поэтому в критический 799 г. в руки Карла было отдано благополучие церкви.

Эти мысли соответствовали собственным представлениям Карла. Они прозвучали несколько лет тому назад в послании к вновь избранному папе Леону III, которое, правда, было составлено тем же Алкуином, но написано от имени Карла и, конечно же, им одобрено. Там наряду с внешней защитой церкви от язычников обязанностью короля франков провозглашается содержание в чистоте христианской религии. Папа же должен ограничиться тем, чтобы «как Моисей, с воздетыми к Богу руками, молитвой поддерживать наше войско, дабы благодаря Вашей молитве populus christianus (христианский народ) всегда и всюду побеждал врагов, и имя нашего Господа Иисуса Христа прославилось по всему миру». Задачи Карла далеко выходили за рамки обязанностей патриция, состоявших в защите римской церкви. Карл хотел быть поборником христианства и предводителем «populus christianus». А это значило, что он в своем отношении к папству претендовал на ведущую роль.

Эта претензия на предводительство христианским народом, которая, к слову сказать, глубоко укоренилась во франкском самосознании, сыграла определяющую роль в отношениях короля франков с Византией. Карл политически никогда не ставил под вопрос византийскую императорскую власть, хотя и стремился к признанию его равным по рангу византийскому императору. Противоречия имели религиозную причину.

На территории древней империи, где в высшей степени дифференцированная теология была тесно связана с жизнью государства, спор о почитании икон неоднократно приводил к потрясениям в церковной и государственной жизни, причем в этом споре Запад, кроме папы, не принимал деятельного участия. Но положение изменилось, когда в 787 г. императрица Ирина и император Константин VI созвали в Никее Вселенский Собор, который должен был положить конец этому спору. Именно тогда к нему подключился Карл Великий. Так как этот Собор был объявлен Вселенским, а Карл, претендовавший на руководство западным христианством, был просто-напросто обойден, он, во-первых, оспорил его ойкуменическое [27] значение. Во-вторых, он выразил протест против его решения, хотя Собор не высказывался ни за уничтожение икон, ни за их почитание, что в плохом переводе на латинский язык, который Карл получил от папы, было неточно отражено. Король поручил своим придворным теологам составить ответный документ: так называемые Libri Karolini (книги Карла), которые прославились благодаря заметкам на полях, сделанных, вероятно, самим монархом. Даже если их подлинность сомнительна, весь документ следует признать подтверждением королевской воли и мнения Карла. В нем теологи от имени Карла доказывают, что Никейский собор не только неправомерно был назван Вселенским, но и в своем решении выступил против католического учения (это было одновременно выражением и собственной позиции ученых). В документе говорится, что правоверие сохранилось только на Западе, поэтому Карл Великий мог претендовать на то, чтобы быть единственным легитимным поборником христианства. В силу этого Карл сопоставляется с византийским императором: он не оспаривает его императорское положение, потому что и без того как «король франков, правящий Галлией, Германией, Испанией и соседними провинциями» равен ему и даже превосходит. Libri Karolini, важнейший церковно-политический документ того времени, является свидетельством каролингского имперского мышления, которое представлено там как германское и христианское, однако явно отличается от представления о Римской Империи: очевидно, что Карл Великий во время написания Libri Karolini еще не стремился к римской императорской власти.

В 794 г. Синод во Франкфурте решил спор, еще раз осудив, правда, неправильно понятое решение Никейского Собора о поклонении иконам. На нем, кроме папского легата и франкских теологов, присутствовали представители Англии, Италии и Испании; председательствовал Карл. Как сообщают Libri Karolini, Синод признал, что король действительно является предводителем христианского мира.

Правда, христианский мир не совпадал с его королевством, но оно было ядром этого мира. Помощники и друзья Карла многозначительно называли владения монарха «imperiale regnum» (императорским королевством), и есть высказывания, которые прямо характеризуют франкское королевство как «imperium christianum» (христианскую империю).

В то время как правление Карла было преисполнено имперскими представлениями, Византия (где императрица Ирина в 797 г. приказала ослепить собственного сына и соправителя и лишила его трона) сотрясалась от внутренних кризисов. Нет ничего удивительного, что при этом положении вещей папа освободился от своих обязательств по отношению к Византии и не замедлил предоставить могущественному франкскому королю то положение в Риме, которое прежде занимал византийский император.

Есть сведения, что даже в самой Византии была партия, которая задумала предложить Карлу власть вместо императрицы Ирины. Дело дошло до переговоров, но они не дали никаких результатов. Нет никаких сомнений, что Карл отклонил это предложение. Он никогда не пытался вытеснить византийского императора. Став императором, Карл не заступил на его место. Он придавал гораздо большее значение тому, чтобы быть императором Запада, равным по рангу императору Востока. Власть, которую Карл сосредоточил в своих руках, была такой огромной, что он еще до 800 г. главенствовал над всей Западной Европой. И хотя он вовсе не нуждался в императорском титуле, чтобы утвердить себя в глазах могущественнейших держав своего времени, его фактическое могущество породило имперские мысли, и независимо друг от друга в Риме и Византии вызрело мнение, что Карл движется к императорскому престолу.

Это были предпосылки, которые хотя и не послужили непосредственной причиной императорской власти Карла, но в определенном смысле подготовили и позволили ее осуществить. Только на фоне этих предпосылок становится понятным, почему такой относительно незначительный повод, как личная безопасность папы Леона III и прибытие Карла в Рим, имел столь далеко идущие последствия.

Красной нитью в череде этих событий проходит defensio ecclesiae Romanae — защита римской церкви, которую взял на себя Карл как римский патриций. Защита эта стала настоящей необходимостью, когда 25 апреля 799 г., в день святого Марка, римские противники папы напали на него. После того как франкские королевские гонцы помогли ему бежать в Сполето, папа в спешке направился дальше через Альпы, чтобы просить о помощи могущественного франкского короля, под чьей защитой он находился со времени своего избрания. Карл, находившийся в Саксонии, устроил Леону III в Падерборне торжественную встречу. Это был тот папа, которому Карл уже сообщил, какую роль он предназначил ему и себе внутри христианского мира. Леон III не только подчинился, он по собственной инициативе укрепил положение Карла в Риме и к тому же на картине в Латеранском триклинии велел изобразить себя и Карла у ног апостола Петра, а рядом папу Сильвестра и императора Константина у ног Христа. Это было явным свидетельством того, что он связывал франкского короля с императорской традицией.

Вскоре после Леона в Падерборн прибыли послы восставших римлян, которые на жалобы и просьбы папы возразили тяжелыми обвинениями. Карл, призванный на помощь обеими сторонами, оказался в роли третейского судьи, которому надлежало восстановить в Риме справедливость. Сначала он дал указания послам доставить папу в Рим в почетном сопровождении и подготовить судебный процесс. Но с судебным процессом у них ничего не вышло, и Карл осенью 800 г. отправился на юг, чтобы на месте исполнить свои обязанности патриция. Сразу же по прибытии он приступил к проверке обвинений. Начало положил папа, который 23 декабря дал очистительную клятву, освободившись тем самым от вменяемой ему вины. Противники папы предстали перед судом после Рождества. Вот тогда-то это и произошло: по окончании службы отец церкви подошел к Карлу, который еще не закончил молиться, и возложив на его голову золотую корону под радостные возгласы народа, славящего «благородного, увенчанного Богом, великого и миролюбивого императора римлян», преклонил колена. Этой аккламацией[28], «признанием Карла Великого императором» (Штамм), была основана средневековая империя. К власти, которую он уже имел, Карл прибавил императорский титул.

В своем «Жизнеописании Карла» Эйнгард заметил, что это произошло против желания короля, который с досадой заявил, что несмотря на большой церковный праздник, он не пришел бы на богослужение, если бы знал о намерении папы. Странное высказывание, которое не согласуется с тем фактом, что Карл все-таки принял императорскую власть. Следовательно, он вряд ли от нее категорически отказывался. Это противоречие пытались устранить разнообразными объяснениями и решили, что недовольство Карла вызвали или выбранное время, или папа, или роль римлян. Наконец, здесь могла иметь значение оглядка на Византию. В любом случае, слова Эйнгарда нельзя принимать безоговорочно, тем более, что, как показали новейшие исследования, в своем сообщении биограф следует античной схеме, согласно которой было принято, чтобы вновь избранный император сначала сопротивлялся своему возвышению. Возможно, что Карл у Эйнгарда высказался отрицательно просто по традиции. Так или иначе, фразу из «Жизнеописания Карла» нельзя понимать буквально.

Кроме того, можно считать достоверным, что Карл не был поставлен папой (который именно в эти дни особенно нуждался в его поддержке) перед свершившимся фактом. Лорские анналы прямо сообщают, что коронации предшествовали предварительные переговоры в соборе святого Петра, где существенную роль играли отношения с Византией. Обсуждался и был подготовлен церемониал, особенно слова аккламации, в которой, как указывают Лорские анналы и Эйнгард, Карл был провозглашен императором.

Аккламация была конститутивным актом избрания императора. Но она не была самостоятельным действием, поводом для нее являлась коронация, которая в духе того времени обозначала не только возвышение, «признание императором». Коронация Карла стала символом будущей императорской власти. Об этом говорят слова, включенные в аккламацию и в императорский титул — «a Deo coronatus» (увенчанный Богом); они свидетельствуют не только о том, что императорская власть дана Богом, но и о том, что «coronare» (короновать) рассматривалось в более широком смысле, а именно как основание империи.

Коронация Карла Великого в Риме

Следует учитывать, что коронация Карла была многоплановым событием, в котором переплелись разнообразные интересы. В его императорской власти слились римские, христианские и франкские представления: Карл Великий, папа, византийский император (в 800 г. византийская императрица) — все они имели свое собственное понимание новой империи. Есть основания предполагать, что папа и римляне (только не стоит поэтому приписывать им особые политические претензии) вкладывали в понятие императорской власти больше римских черт, чем Карл Великий и его двор. С другой стороны, Карл после аккламации оставался франкским королем и не вытеснил свой народ на задний план по сравнению с римлянами, хотя он никогда не стремился к национальной исключительности, а, как показывает его окружение, наоборот, был сторонником общих западноевропейских отношений. Все согласились с тем, что новая империя в отличие от римской основывалась на принципах христианства. Вскоре в официальных документах начали говорить о христианнейшем императоре и христианской империи. Сначала взаимодействовали римские, франкские и христианские представления, и в зависимости от места или ситуации верх брали то одни, то другие. Такой источник, как Лорские анналы, отражает их все вместе, но наиболее четко выражено именно франкское сознание. Как в них, так и у Эйнгарда, большое значение придается констатации того, что Карл в Риме получил лишь титул императора, но не императорскую власть, уже ему принадлежавшую на момент коронации. Это соответствует не только мнению двора, но и исторической действительности.

Первым делом нового императора стал суд над римскими противниками папы. Нападение на отца церкви послужило поводом для восстания, поэтому их осуждение в принципе было предрешено.

Новая императорская власть с самого начала вышла далеко за рамки узких римских потребностей. Так как локальный повод, призвавший Карла в Рим, недостаточен для объяснения создания императорской власти, которая имела много предпосылок, ее значение вышло за пределы римской церкви. Коронация Карла Великого императором объединяет конец и начало: с ним заканчивается процесс отделения Запада от византийской сферы власти; Запад окончательно отмежевался от Византии. Одновременно императорская власть Карла становится символом единства западного мира.

С самого начала стало ясно, что Византия, держава, признания которой Карл так долго добивался, воспримет этот поворот событий как вызов. Она была не только существенно ущемлена в своей фактической сфере влияния, но также встал вопрос об обоснованности претензий на звание единственной продолжательницы древней Римской Империи. И поскольку византийские императоры считали себя не только римскими, но и вселенскими правителями, Византия исключала существование второй императорской власти. И вот возникает эта вторая императорская власть, да еще и в Риме, наследницей которого Византия считала только себя. В связи с этим коронация Карла воспринималась как узурпация. Стало ясно, что в отношениях Карла с Восточной империей большое значение имело посягательство на римское наследие. Так как для византийского императора оно играло более существенную роль, чем для Карла, по этому вопросу скорее всего можно было достичь компромисса.

Карл сразу же дал понять, что он не прочь найти решение, которое сделало бы возможным сосуществование обеих империй. Первым компромиссом явился титул, который должен был облегчить Византии примирение с существованием новой империи. Составленный по образцу равеннских грамот, он звучал так: «Karolus serenissimus augustus a Deo coronatus magnus et pacificus imperator Romanun gubernans imperium qui et rep misericordiam Die rex Francorum et Langobardorum» (Карл, всемилостивейший, августейший, Богом увенчанный, великий и миролюбивый император, правитель Римской Империи и Божией милостью король франков и лангобардов). Здесь наряду с сохранением королевского сана, указывающего на основу власти Карла, обращает на себя внимание перифраз, который заменил употребленный в аккламации титул «imperator Romanium» (римский император). Смысл его в том, что Карл согласился считать себя не римским императором, а императором, который правит Римской Империей. В основе этого лежит понимание императорской власти, которое необязательно было связано с Римской Империей. Прошло некоторое время, пока был найден этот сложный титул. Хотя мы не можем знать различные соображения, высказанные в его пользу, едва ли можно сомневаться в том, что определяющим было предупредительное отношение к Византии.

Вскоре начались переговоры, которые после удачного начала сорвались при очередной смене императора в Константинополе. Потом они снова возобновились и в 812 г. привели к желаемому результату, правда, опять поставленному под вопрос. Карл и византийский император обоюдно признали друг друга, но с характерным различием: византийские послы провозгласили Карла императором, а франки византийского монарха — римским императором. Карл отказался от определения «римский», явно полагая, что его власть ничего от этого не потеряет. Гораздо важнее было то, чего он добился: признание его власти византийским императором, свое равенство с которым он считал подтвержденным.

При франкском дворе удачно вышли из положения, найдя для обеих империй разные наименования: Восточная и Западная. Императорская власть Карла стала символом западноевропейского мира.

Новый статус короля франков отразился на внутренней обстановке в стране иначе, чем на внешней. Тогда как в столкновении с Византией главную роль играл «римский вопрос», внутри страны это обстоятельство было второстепенным. Там, кроме старых представлений, изложенных в Libri Karolini, на первый план выдвинулась христианская сторона власти. Об этом свидетельствует присяга на верность, которую по приказу Карла (уже императора) в 802 г. принесли все его подданные. Она была обнародована в капитулярии, где Карл носит титул христианнейшего императора. Эта новая присяга отличалась от предыдущей тем, что значительно расширила круг обязанностей подданных и включала также религиозные обязательства, делая, например, соблюдение Десяти Заповедей одним из условий верности монарху. В правлении Карла усилились теократические тенденции. По существу, его императорская власть была всего лишь новой формой старых притязаний на то, чтобы быть духовным вождем и главным поборником христианства.

Карл не забыл, что франкское королевство было основой его власти. Насколько определяющей всегда оставалась эта франкская основа, свидетельствует структура двора и администрации.

ДВОР И ВЛАСТЬ

Веяния, связываемые с именем Карла, были совершены не в одиночку, а при поддержке советников, помощников и слуг, преданных своему господину. Его правление было бы без них немыслимо. Оно было бы немыслимо также без государственного аппарата, бывшего в подчинении у императора.

Тем не менее, мы рассмотрим многочисленные успехи его помощников, отнюдь не умаляя их, как общие достижения Карла Великого. По всему видно, что он не только выбирал своих людей и умел завоевать их преданность, но и ставил перед ними задачи в соответствии со способностями каждого и подчинял целям, к которым стремился сам. Все, что происходило при Карле, носит печать его выдающейся личности. Это проявляется не только в уже описанных военных и политических достижениях, но и во всей структуре его правления. Она в основном была создана до него, и Карл заимствовал ее при вступлении на трон. Но это заимствование перешло в усовершенствование, в чем состоит его огромный личный вклад. Здесь тоже проявляются франкские основы его власти.

Двор Карла сначала был типичным средневековым двором, для которого характерна связь пространственного и личного элемента. Пространственный состоял из большого числа пфальцев, которые были разбросаны по всей стране и при постоянных передвижениях короля служили ему местом временного пребывания. Личный элемент представлял большое число людей, окружавших монарха, то есть двор в узком смысле этого слова. С одной стороны, личное окружение состояло из сменяющегося круга лиц, находящихся в определенное время при дворе, знатных феодалов, которые вызывались на совещания, королевский суд или для других поручений. С другой стороны, существовал постоянный круг лиц, занимающих придворные должности или выполняющих длительные поручения.

Не выходя за эти типичные рамки, Карл Великий произвел характерные изменения как в пространственном, так и в личном аспектах.

Карл в процессе расширения империи увеличил число пфальцев. Показательно, что среди них из-за частых посещений короля некоторые стали значительнее, и при Карле Великом это были не те пфальцы, что при его отце. Тогда как Пипин жил преимущественно в районе Парижа, Карл с течением времени все чаще посещал Ингельгейм, Нимвеген и Аахен, а после императорской коронации его резиденцией стал только Аахен: явный признак перемещения центра тяжести его власти из парижского региона на Рейн. Более того, поскольку Карл в последнее время жил только в Аахене, он предпринял попытку заменить временные резиденции постоянной и из нее управлять своей обширной империей. Эта попытка, правда, оказалась безуспешной из-за коммуникационных средств того времени. И все-таки Аахен, который Карл выделил среди всех остальных пфальцев, сделав его своей постоянной резиденцией, а также построив там шедевр зодчества, капеллу святой Марии, стал «prima sedes imperii», первой резиденцией и центром империи и власти. Большие заседания двора и Королевские Курии последующих лет проводились исключительно в Аахене.

Для личного окружения императора характерно, что оно состояло из выдающихся людей того времени. Это относится не только к знатным феодалам, временно жившим при дворе. В его постоянном окружении на руководящих постах были высокообразованные люди, которые наряду с управлением дворца занимались административными задачами в империи, и имперская администрация была расширена дворцовой. Одновременно увеличилось число постоянно живущих при дворе королевских слуг. Двор разросся, так как Карл умножил его задачи.

Расширение происходило в основном за счет придворного духовенства, которое со времен Пипина находилось под началом главного капеллана придворной капеллы. Это было придворно-церковное образование, название которого произошло от особо почитаемой франками реликвии (capellus), плаща святого Мартина. Священники, хранящие эту реликвию, назывались капелланами, а церковь, где она содержалась — капеллой. Как показывает общность названий, функциональная связь между придворным духовенством, королевским хранилищем реликвии и капеллой определяла форму и деятельность всего института. При Карле Великом он был расширен, причем его членам поручались также и отдельные административные задачи. Основной функцией капеллы было и осталось придворное богослужение, которое имело основополагающее значение для Каролингов, считающих свою власть дарованной Божией милостью. Они обновляли свой союз с Богом как с гарантом их законной власти, и одновременно использовали капеллу для торжественного королевского представительства. Так как все Каролинги, и особенно Карл Великий, привлекали придворное духовенство к выполнению мирских обязанностей, этот институт отражал проникновение светских и церковных элементов в систему власти.

Так, например, административные документы писали и составляли только капелланы. Некоторые из них были нотариусами в отличие от меровингских референдариев, которые, как правило, были мирянами. В этом виде деятельности они подчинялись руководителю ведомства, канцлеру, а тот, в свою очередь, был в подчинении у главного капеллана. Вместе с главным капелланом, который как высшее духовное лицо (епископ-аббат) по распоряжению Карла был освобожден от церковной службы, канцлер принадлежал к ближайшему окружению короля и также принимал участие в большой политике. Их значение возросло с преобразованием придворной капеллы, что отражает тенденцию Карла в большей степени, чем раньше, осуществлять управление в письменной форме, чтобы обеспечить лучший контроль и большую эффективность.

Если составление документов и вообще письменная административная деятельность была прерогативой капелланов, это отнюдь не означает, что они вытеснили всех остальных слуг короля при дворе. «Устройство пфальца» Гинкмара Рейнского, основные положения которого принадлежат Адальгарду, двоюродному брату Карла Великого, свидетельствует, что при распределении придворных должностей помощники из мирян и священнослужителей предусматривались приблизительно в одинаковом количестве. Карл Великий предпочитал давать отдельные поручения, например, посольские миссии, вассалу и капеллану подобно тому, как в королевстве он требовал сотрудничества графов и епископов. Можно сказать, что принцип «духовно-мирского партнерства» был вообще характерен как для его двора, так и для всего королевства.

Двор как центр власти был одновременно ее уменьшенным отражением. Туда сходились все нити страны, там появлялись крупные феодалы, графы, епископы, когда их вызывал король для выполнения поручений, на дворцовых совещаниях предварительно обсуждались решения, которые потом утверждались на Королевской Курии.

Оттуда также управлялась имперская земельная собственность — фиск. Ее размер известен лишь приблизительно, но мы знаем, что Карл распределил по всему королевству крупные или мелкие землевладения и особенно плотно — вокруг Парижа, в бассейнах рек Маас и Мозель и на Среднем Рейне. Там находились важнейшие пфальцы, и на доходы от этой собственности жил королевский двор. Эти центры землевладений были одновременно центрами управления, из которых указания короля распространялись дальше. Рассеянные по всему королевству, они стали ферментом единства и целостности, что было тем более важно, так как империя в процессе своей истории создавалась из различных образований, то есть не имела единой основы.

В глубинах ее прошлого были заложены очень большие различия. Они состояли в том, что когда-то управляемый Римом запад сильно отличался от востока, который не подвергся римскому влиянию. Запад империи был романским, а восток — германским. Поэтому на западе, хотя и с изменениями, все еще продолжали существовать античные институты, тогда как на востоке сохранились специфически германские образования. По этой причине возникла основная проблема каролингской власти: нужно было по возможности «скорректировать» разные исторические предпосылки единой организацией, чтобы придать целому однородный характер. Именно поэтому Каролинги ликвидировали германские племенные герцогства на востоке. Карл Великий, свергнув в 788 г. Тассило Баварского, уничтожил последнее из них.

На их месте по всей империи были введены «франкские графства». Граф, будучи королевским уполномоченным на определенной территории, стал центральной фигурой, а графство — непосредственным инструментом Каролингов для унификации структуры королевства. Правда, такой унификации нельзя было добиться сразу, тем более, что графство заменило прежние племенные территории. На западе это были общины, на востоке — племенные округа. Графства были созданы на основе этого деления и, запланированные по единому образцу, в действительности выглядели по-разному в зависимости от территории. Графство, племенной округ или община слились не без трудностей. Насколько широко распространялась власть графа, зависело от условий, от его средств поддержания этой власти, а также от его личных качеств. В соответствии с этим графства не охватывали густой сетью все королевство. Скорее наоборот, они представляли систему узловых центров, в которых постоянно находились графы как уполномоченные короля, чтобы на выделенной им территории политически оценивать ситуацию, вершить суд и защищать интересы монарха.

Если франкское графство и не было таким единым, как это считалось в старых научных исследованиях, остается неизменным то, что в его основе лежала концепция единства. Кроме того, несмотря на все различия, по всему королевству существовали графства, и повсюду графы действовали по поручению короля, так как их назначал именно он. Это значит, что Карл Великий упорно стремился к целостности и, невзирая на все препятствия, создаваемые средневековым государственным устройством, постепенно создал единое королевство.

Стремление к унификации особенно четко проявляется в институте, который Карл создал как промежуточную инстанцию между двором, графами и епископами: институт так называемых королевских гонцов, missi dominia. Они, как правило, разъезжали по двое и, в соответствии с принципом духовно-мирского партнерства, один из них был обычно священнослужителем, а другой — мирянином. То, что два гонца действовали совместно, соответствовало их основному назначению, которое состояло в контроле королевских уполномоченных и чиновников. Поэтому основная группа гонцов имела постоянную функцию — следить за исполнением распоряжений Карла. Они должны были уведомлять монарха о состоянии дел в различных уголках королевства, благодаря чему он был в курсе происходящего. Эту первую группу дополняла вторая — missi discurrentes. У членов этой группы не было постоянных обязанностей, они использовались королем в случае необходимости для особых поручений. Если они не добивались цели, вмешивался сам король.

Во всем этом видна продуманная система, которая служила для осуществления стремления Карла к единству. Пока он царствовал, она в общем и целом выполняла свое назначение. Нужно сказать, что дело было не только в этой эшелонированной системе управления, а прежде всего в том, что Карл умел завоевывать преданность людей, которых он привлекал на свою службу, будь то придворные чиновники, графы или епископы. Все структуры могли быть эффективными только благодаря задействованным в них людям. Соответственно, возрос авторитет короля и сила воздействия двора. Об этом лучше всего свидетельствует тот факт, что при дворе Карла собрались могущественнейшие люди королевства. Тот, кто постоянно жил при дворе, необязательно принадлежал к высшей аристократии, поэтому связь с королем и двором давала преимущество одним аристократам перед другими. Благодаря ей они получали важнейшие должности и большие земельные владения в различных частях королевства, опорой которого они стали, будучи приближенными монарха. Возвышение шло на пользу всему их роду. Таким образом, во времена Карла Великого внутри аристократии образовался более узкий круг, важное отличие которого — близость к королю — обеспечивало привилегированное положение. Это была так называемая имперская аристократия (Г. Телленбах). Она существенно способствовала тому, что Карл не только сохранил свое унаследованное королевство, но расширил его, превратил в Западную империю и сплотил в единое целое.

Задаче сплочения империи, как мы это увидим дальше, послужила и церковь, в тесном союзе с которой Карл действовал с самого начала.

УНИФИКАЦИЯ И РЕФОРМА

Если окинуть взором внутреннюю структуру власти Карла Великого, то обнаруживается характерная черта: Карл почти повсюду продолжил прежние начинания, развил их дальше и, насколько было возможно, претворил в жизнь по единому образцу. Это относится к организации двора, к управлению фиском и созданию графств. Даже использование королевских гонцов, хотя и единичное, существовало при Пипине. Карл нигде не стремился к новшествам; другое дело, что все, за что бы он ни брался, благодаря его мерам приобретало черты нововведения. Но в намерения Карла не входило заменить старое новым, а также восстановить или сохранить старое; он хотел имеющееся сделать пригодным для своих целей. Поэтому действия Карла всегда и везде были направлены в первую очередь на анализ, сохранение и унификацию того, что пригодно в конкретной ситуации. Эта основная тенденция четче всего проявляется в капитуляриях и указах, которые охватывали почти все сферы политической, религиозной и культурной жизни. Один их диапазон свидетельствует о всеобъемлющей созидательной деятельности короля.

Но были отдельные сферы, где имеющееся было настолько недостаточным, что его уже нельзя было использовать как данность. Прежде чем извлечь настоящую пользу, нужно было произвести изменения или подвести объект преобразований под новую основу.

Например, монетное дело уже давно было в полном беспорядке. Отдельные мастерские выпускали монеты разного веса и сплава, так что сама чеканка не гарантировала стоимости монеты. При разнообразии всевозможной чеканки оставалась только стоимость металла, вес которого нужно было время от времени проверять, чтобы узнать ценность монеты. Введением каролингского динария Карл создал новую обязательную норму, закрепленную законом: «первую гарантированную королевством валюту со времени падения Римской Империи» (Й. Вернер).

Такими же решающими были меры Карла в области судопроизводства, где большое место занимал самосуд в виде междоусобной борьбы и кровной мести. Король был заинтересован в том, чтобы это явление было устранено, а спорные случаи рассматривались в суде. Карл издал много капитуляриев, которые служили этой цели. Сверх того, он поднял эффективность судов процессуальными нововведениями. Так как согласно праву, основанному на обычае, преступление каралось лишь в том случае, когда поступало заявление в суд, многие правонарушения оставались безнаказанными. Особенно это касалось сильных мира сего, с которыми не хотели ссориться. Для устранения очевидного недостатка Карл с помощью гонцов ввел по всему королевству так называемых порицательных свидетелей, которые давали клятву заявлять о совершенных на их участке преступлениях, иначе говоря, «выносить порицания». Таким образом, самосуд был в принципе ликвидирован, и наказание за преступление стало обязанностью и долгом королевского судьи. Практика порицательных свидетелей была нововведением и способствовала унификации франкского судопроизводства.

Карл предпринял также реорганизацию военного дела. И в этой области его вмешательство было необходимо, так как прежняя структура войска не соответствовала изменившимся обстоятельствам. В боевых действиях вместо пехоты все больше и больше применялась кавалерия. Но кавалерийская военная служба была слишком дорогостоящей для того, чтобы ее мог нести каждый свободный франк. Чтобы увеличить свои вооруженные силы, Карл издал капитулярий, согласно которому несколько свободных франков оснащали одного конного воина и представляли его в распоряжение короля во время его походов. Разгрузив таким образом свободных франков, Карл вынужден был смириться с тем, что они оснащали только часть его войска. Как мы видим, в его мерах намечается начинающаяся феодализация средневековой кавалерии.

Общим для всех этих мер Карла Великого является понимание того, что деньги, судопроизводство и войско в прежнем состоянии больше не удовлетворяли потребностей его власти и требовали коренных преобразований. В научных работах в соответствии с современной терминологией это называют денежной, военной и судебной реформами.

Но это не единственные реформы Карла. Он пытался проникнуть во все сферы общественной жизни и подчинить их себе. Он, как и в политике, стремился к их унификации, или там, где предпосылки казались для этого недостаточными, к проведению преобразований. Эти преобразования также можно назвать реформами.

Например, с именем Карла связана реформа литургии, для которой имелись те же предпосылки, что и для денежной реформы. Эти перемены, со своей стороны, были частью большой церковной реформы, которую начал, правда, не Карл, но после подготовительной работы англосаксонских миссионеров и собственных предков именно он способствовал ее развитию и продолжению.

Его усилия по осуществлению реформы франкской церкви в конечном итоге послужили импульсом для того, чтобы заняться образованием. Именно благодаря появлению ирландских и саксонских миссионеров выяснилось, насколько сильно снизился уровень образования в королевстве. Стало также очевидным, что его упадок был связан с упадком церковной жизни. Вполне логично, что Карл для устранения неудовлетворительного состояния заручился помощью миссионеров. Это означало, что реформа церкви перешла в реформу образования.

В XIX веке просветительские мероприятия Карла назвали «каролингским Ренессансом». Их соотнесли с большим Ренессансом XIV и XV веков. Так как понятие «Ренессанс» относится в основном к образованию и искусству, этим названием они были выделены из общей деятельности Карла. Но следует отметить, что Карл в области образования поступал точно так же, как и везде, где он сталкивался с упадком и беспорядком. Здесь он тоже позаботился о том, чтобы побороть явление деградации, сохранить пригодное и установить жесткие нормы для обеспечения унификации образования. Эти усилия явно носят признаки реформы. В знаменитом «Admonitio generalis» — распоряжении, содержащем программу его реформ, — отразилось стремление к религиозному, нравственному и духовному усовершенствованию церкви и народа, которое требовало выполнения трех задач: исправить ошибочное (errata corrigera), устранить ненужное (superflua abscindere), увеличить правильное (recta cohartare). Эта программа Карла, которая увязывала его заботу о повышении культурного уровня с другими нововведениями, тоже позволяет говорить о реформе образования. Ее проведение и результаты соответствуют этому термину, который кажется тем более оправданным, что Карл Великий и его помощники называли свои меры по подъему образования «reparatio, renovatio, reformatio» (восстановление, обновление, реформация).

Для ее претворения в жизнь было очень важно, что Карл, будучи хорошо образованным человеком, нашел для решения этой задачи соответствующих помощников. Он заранее (не позднее 777 г.) привлек англосаксонских и ирландских ученых. К ним вскоре присоединились лангобарды и вестготы, а также самые талантливые из франков. Чтобы обобщить достижения своей родины в сфере образования, при дворе Карла по его приглашению собрались лучшие умы Европы: Петр Пизанский, Павлин из Аквилеи, Павел Диакон, Геодульф из Орлеана, Эйнгард, Ангильберт и многие другие, но прежде всего тот, кто как ученый и учитель превосходил всех остальных — англосакс Алкуин. С его появлением в феврале 782 г. началась первая, решающая фаза возрождения образования во франкском королевстве. Алкуин сразу же стал признанным главой придворных ученых, которым Карл предназначил многочисленные задачи. Первая задача касалась самого двора, где они трудились в качестве учителей придворной школы. Эта школа приобрела совершенно новое значение благодаря тому, что там преподавали крупнейшие ученые того времени: она стала высшей школой королевства. Туда съехались лучшие ученики из всех концов страны, чтобы под руководством своих великих учителей, и прежде всего Алкуина, достичь высочайшего уровня. Не менее важным было то, что придворные ученые были советниками короля по всем вопросам образования. Следующая задача состояла в том, чтобы писать труды, которые по всему королевству считались образцами. Так, например, Алкуин по поручению Карла внес поправки в текст Ветхого и Нового Завета; также по королевскому указанию Павел Диакон составил сборник проповедей, и Карл распорядился использовать его во всех церквах королевства.

Ввиду основной задачи — преодолевать упадок образования во всем королевстве — большое значение приобрели школьные учебники. Насколько они высоко ценились, следует из того, что сам Алкуин написал учебники по орфографии и по каждому из семи видов свободных искусств. Своему труду по риторике в форме диалога между Алкуином и Карлом Великим он предпослал замечание, что написал его вместе с Карлом: он изложил, а Карл авторизировал (hic dedit, ille probat). Это замечание можно считать симптоматичным. Фактически не только учебники, но и все труды придворных ученых прямо или косвенно писались по указанию Карла, одобрялись им, а потом по его же распоряжению распространялись как образцы.

Эти произведения, живые свидетельства начатого Карлом возрождения образования, одновременно показывают, в чем оно состояло. Как подтверждает сравнение с более ранними рукописями, прежде всего имела место реформа каллиграфии. Тогда как более старые рукописи VII и даже VIII века в зависимости от их происхождения написаны неодинаковыми, трудно читаемыми буквами причудливой формы, более новые отличаются большей красотой благодаря ясному единому написанию букв, так называемых каролингских минускулов. Вместо хаотического разнообразия, как и в монетном деле, появился порядок и единство, и характерно, что результат был достигнут не восстановлением античного шрифта. За основу приняли два написания, из которых выбрали наиболее характерные формы. Созданный таким образом каролингский минускул на века определил дальнейшее развитие каллиграфии.

Произведения каролингских ученых свидетельствуют, что вместе с реформой шрифта шла реформа языка, которая с политической точки зрения имела огромное значение. В обширных землях Карла плохо владели латинским языком. В самой латыни возникли большие различия, зависящие от разной структуры королевства на востоке и западе. Тогда как на германском востоке из-за недостаточного количества школ латынь оставалась языком церкви и администрации, на западе, в Романии, живой разговорный язык находился в постоянном развитии. Распад грамматической системы предвещал начинающуюся романизацию.

При дворе пытались противостоять этому и старались говорить и писать на правильной латыни. Результат этих усилий нам известен по более поздним каролингским рукописям. Они действительно написаны на единой латыни, которая, однако, не была идентична классической. В других же рукописях присутствуют классические элементы, заимствованные из произведений отцов церкви, потому что их язык считался правильным и «настоящим». Здесь, как и в реформе письменности, тоже заботились о нормах, которые гарантировали бы правильность и единство. Так возникла «„ново-классическая“ латынь каролингской эпохи» (В. фон ден Штейнен), которая осталась основополагающей для всего Средневековья.

Реформы письменности и языка были между тем только частью целого. Как следует из руководящих пояснений Карла и Алкуина, речь шла ни больше ни меньше как о полном возрождении находящегося в упадке образования — стремление, которое сводилось к рецепции прежних, то есть античных и христианских культурных ценностей. На языке того времени это — reformatio (реформация) или renovado (возрождение) светских и религиозных наук (saeculares et sacrae litterae). Эти науки были тесно связаны друг с другом, поэтому ими занимались одни и те же ученые. Насколько успешными были их усилия, мы знаем из текстологии и библиотековедения. Все известные нам тексты античных авторов и отцов церкви сохранились, главным образом, в копиях каролингской эпохи. Именно благодаря каролингским ученым европейская традиция образования восходит к античности. Они открыли новый подход к древним авторам, как светским, так и религиозным. Это было в буквальном смысле фундаментальное достижение, так как классики и отцы церкви были образцами, авторитетами, на которые равнялись каролингские авторы в своих собственных произведениях.

Таким образом, суть реформы образования, языка и письменности, как и всех реформ Карла, заключалась в следующем: преодолеть разложение и упадок. При этом использовались все полезные образцы, и с их помощью были созданы нормы, которые способствовали единой письменности, правильной латыни и подкрепленному авторитетами образованию. Целью было не возрождение старого, а возрождение правильного. В капитуляриях Карла и в произведениях Алкуина речь неоднократно идет о «norma rectitudo» (правильность) или о «norma rectitudinis» (норма правильности) как об основной направленности реформы языка. Эти старые слова и выражения употребляются при Карле не случайно, они подчеркивают цель реформ: ориентир на норму и на авторитет.

Общепринятые каноны были так важны для Карла потому, что они служили единству, которое он повсюду стремился обеспечить и укрепить. Когда он заказал копию подлинной «Regula Benedicti», экземпляр сборника церковного права Дионисия Экзига или «Сакраментарий» Григория Великого, все это делалось с одним и тем же намерением — установить с их помощью порядок и единство. Как видим, это является основной чертой правления Карла вообще, он всегда стремился к тому, чтобы к политическому единству присовокупить еще духовное и религиозное.

Усилия Карла принесли плоды. Благодаря бережному отношению к традиционным научным и культурным ценностям при его дворе процветали теология, наука, литература и историография. Важнейшие произведения, свидетельствующие об этом процветании, такие как Libri Karolini, труды Теодульфа, «Жизнеописание Карла» Эйнгарда, стали возможными благодаря реформе и как ее выдающиеся достижения одновременно переросли ее. Они, в сущности, являются придворными произведениями и представляют придворное процветание, которое возникло благодаря общим реформаторским усилиям. К ним можно применить название «каролингский Ренессанс» только в узком смысле, потому что они являются последствиями перемен, ограниченными двором.

Но по замыслу Карла, реформа образования должна была иметь более широкое распространение. Так и случилось, хотя оно не было одинаковым в различных сферах духовной жизни. Бывшие ученики придворной школы в новых местах своей деятельности несли в массы то, чему они научились. В монастыри и монастырские церкви был послан приказ Карла снимать копии с трудов придворных ученых, которые считались образцами. Собственно говоря, король превратил монахов франкского королевства в писцов. Следствием этого был уникальный рост библиотек, который и сегодня виден по библиотечным каталогам. Одновременно начался расцвет монастырских школ. Вслед за королевским двором монастыри стали важнейшими очагами просвещения. Только на этой расширенной основе стало возможным внедрить во всем королевстве новую письменность и правильную каролингскую латынь. Кроме того, Карл задумал создать приходские школы, в которых каждый христианин обучался бы основным истинам своей веры. Но эти планы не осуществились.

По замыслу Карла, реформы должны были пойти на пользу не только духовенству, но и «мирянам». В его близком окружении в этих преобразованиях принимали участие также и светские вельможи, например, Эберхард де Фриоль. По свидетельству Эйнгарда, Карл лично распорядился, чтобы ученые, кроме сокровищ античной и христианской культуры, собирали местный героический эпос. Они даже начали разрабатывать немецкую грамматику. Эта работа была прервана из-за непонимания ее важности Людовиком Благочестивым. Попытка Карла Великого распространить образование за круг духовенства практически потерпела неудачу. Воздействие каролингских просветительских усилий по существу было ограничено королевскими монастырями и большими церквами. Они были островками религиозной и духовной жизни, хотя и были разбросанными по всему королевству. Впоследствии именно им принадлежали все значительные культурные достижения.

Реформа образования Карла Великого при всей ее ограниченности имела далеко идущие последствия. Благодаря накоплению и возрождению античной и христианской просветительской традиции во франкской империи были заложены основы духовного единства Европы.

КОНЕЦ И ПЕРСПЕКТИВЫ

Сорок семь лет — почти полвека — Карл Великий определял судьбы франкского королевства. Во время этого необычайно долгого правления он развернул активную деятельность, которая вызывала восторженное удивление его современников. Ей сопутствовал успех: на юге, на востоке и на севере королевство расширило свои границы и охватило почти весь европейский континент. При франкском дворе по праву говорили о Западной империи, которая сотрудничала как с равным партнером с Восточной империей, древней мировой державой Византией. Это равноправие было подтверждено существованием западноевропейской императорской власти.

Понадобились бесчисленные походы, продолжительная тяжелая борьба и затяжные переговоры, пока цель не была достигнута. Только это могло бы до отказа заполнить дни государственного деятеля. Но жизнь Карла Великого протекала более насыщенно: между военными походами и наряду с ними он брался за разрешение различных задач, занимался церковной и духовной жизнью, регулировал деятельность административного аппарата, вершил суд, провел судебную и ряд других реформ и в то же время не забывал о семье и друзьях. Его многогранность и удивительная трудоспособность помогают нам воссоздать его историческую личность: за всеми его деяниями и достижениями встает образ взвешенно планирующего, неутомимо работающего, целеустремленного правителя, деятельность которого свидетельствует о живом, аналитическом уме, несгибаемой воле и удивительной энергии.

Ученые из его окружения сообщили о некоторых личных чертах Карла. Эйнгард так рисует его внешний облик: высокий, массивный, с круглой головой на короткой мощной шее, большие глаза и пронзительный взгляд, но выражение лица обычно приветливое и веселое. Голос Карла был на удивление высоким и, как замечает Эйнгард, «не соответствовал его внешности». Этот контраст свидетельствует о противоречивости характера. Восхваляемая дружелюбность Карла могла смениться ужасающим гневом; он постоянно испытывал огромное внутреннее напряжение, бывшее причиной его достижений. На преодолении этого напряжения основывается величие личности и историческое значение хозяина Западной империи.

Эйнгард объясняет это величие античным понятием «magnanimitas» — величием духа, — которое помогало Карлу стойко переносить превратности судьбы, неутомимо следовать своему предназначению и давало превосходство над людьми и событиями. Уверенность в себе и сила выросли из глубокого убеждения, что он призван к власти Богом. На этой непоколебимой вере основывалась исходящая от Карла сила убеждения. Никто из его окружения не мог устоять перед ней. В произведениях придворных ученых о ней говорится как о выдающейся исторической силе, ведь в том, какой видят великую личность современники, находит свое выражение и ее воздействие.

В старости Карл стал мягким и уступчивым. В последние годы его правления пошла на убыль законодательная деятельность, которая активизировалась после императорской коронации. Но он не упустил из рук бразды правления. В IX веке Карл еще царил на политической арене и достиг значительных успехов: закончил саксонскую войну, основал аварскую и испанскую марки и в результате длительных переговоров добился признания Византии. И когда королевству снова начала грозить опасность на севере, он все еще был в состоянии ее отразить.

Опасность исходила от норманнов, живших на территории современной Дании. Они когда-то были союзниками Видукинда, но не принимали непосредственного участия в саксонских войнах. При короле Готтрике после 800 г. они проявили большую активность, а Карл обыграл их, использовав славянское племя аборитов. Как показали новейшие исследования франкских королевских анналов, он даже уступил аборитам саксонские племенные округа на Северной Эльбе, чтобы они приняли на себя датское давление с севера. Между тем уже через четыре года Готтрику удалось покорить аборитов, и пограничная оборона практически развалилась. Сразу же после этого Карл Великий послал на оголенную границу большое франкское войско под командованием своего сына Карла, и когда тот не смог добиться удовлетворительного результата, поручил саксонскому графу Экберту снова занять племенные округа на Северной Эльбе. В феврале 810 г. Экберт выполнил это поручение и для защиты отвоеванных округов заложил крепость Эзесфильд, которая была обнаружена совсем недавно. Экберт, по-видимому, основал для защиты от датчан нордальбингскую пограничную марку. По всей вероятности, вскоре после этого были сооружены limes Saxoniae, укрепленные пограничные линии для защиты от славян. Порядок был восстановлен. Только после смерти Карла он серьезно пошатнулся.

Пока Карл был жив, установленный им внешний порядок в общем и целом оставался безупречным. Внутри страны тоже не произошло никаких явных нарушении. Конечно, были и недостатки, и они, вероятно, еще более увеличились в последние годы, так как Карл, по всей видимости, дал крупным феодалам большую, чем раньше, свободу действий. Но нельзя говорить о разложении (degradation) государственной системы. Даже если знать вела себя свободнее, при Карле дело не дошло до открытых столкновений и групповой обороны, как это случалось при его слабовольном сыне. Наоборот, могущественные феодалы до самого конца толпились вокруг старого императора. При этом ни один источник не сообщает, будто Карл попал в зависимость от своих советников, что однозначно установлено относительно Людовика Благочестивого. И уж меньше всего нужно объяснять «чужим» влиянием (которое к тому же можно считать чисто гипотетическим) важнейшую среди его последних мер — завещание, которое он дважды переделывал. Дело в том, что перемена обстановки была очевидна, и этого уже вполне достаточно, чтобы сделать понятными указания Карла.

Карл Великий сделал первое распоряжение о наследовании в 806 г., но при этом подчеркнул, что оно войдет в силу только после его смерти. Так как здесь король, насколько это было возможно, придерживался обычаев, распоряжение сводилось к разделу наследства (divisio regnorum) между тремя сыновьями; старший сын Карл получил основную франкскую территорию с восточными завоеваниями, Пипин — Италию, которой он уже владел, будучи соправителем, и Верхнюю Германию до Дуная, Людовик Благочестивый — Аквитанию и южные части страны. Таким образом, владения Карла по древнему франкскому обычаю были разделены на три королевства. Но между тем Карл стал императором, а империя в отличие от королевства считалась неделимой. Поэтому странно, что Карл не назначил императором ни одного из своих сыновей. Хотел ли он упразднить императорскую власть или же сделал выбор между единством и разделом? Но в завещании все-таки говорится об «imperium» или «regnum» (королевстве). Значит, он мог отложить распоряжение об императорской власти, что весьма вероятно. Это соответствовало бы принципу прежних разделов, когда от более сильного ожидалось, что он сам сможет добиться своего. Причем Карл, которого, впрочем, могло побудить к сдержанности уважение к Византии, ясно дал понять, что он предпочитает своего старшего сына. В 781 г. король не сделал его вместе с младшими братьями соправителем и не отослал в какую-нибудь часть королевства, а держал в своем окружении и поручал руководство важными походами. Наконец, на Рождество 800 г. сразу же после окончания своей императорской коронации Карл Великий распорядился совершить над своим старшим сыном обряд королевского помазания. Если кто-то и должен был унаследовать императорский титул, то Карл Великий, вне всяких сомнений, имел в виду именно старшего сына. Как мы видим, раздел королевства не исключал ни единства, ни императорской власти.

Однако раздел не состоялся. И не потому, что Карл решил иначе, а потому, что исчезли предпосылки для этого. Когда один за другим умерли Карл-младший и Пипин (810 и 811 гг.), было составлено другое завещание. Так как остался один Людовик Благочестивый и было заключено соглашение с Византией, исчезли препятствия для объединения королевской и императорской власти. Сделав Людовика своим соправителем на Королевской Курии в Аахене в 813 г., Карл тем самым завещал ему всю империю. Следуя византийскому обычаю, молодой монарх по распоряжению Карла сам возложил на себя корону под аккламацию франков. Сын Пипина Бернгард должен был править Италией от имени Людовика, но его отношение к будущему императору еще не определилось. В этой довольно простой ситуации возобладала прежняя склонность Карла (как и его предшественников) как можно меньше предвосхищать события: пусть будущее решит, как договорятся между собой новые люди. На самом же деле в будущем страну ожидала борьба за единство или раздел.

Карл не дожил до этой борьбы. При его жизни единство империи было гарантировано. Через несколько месяцев после коронации Людовика, 28 января 814 года он умер в своем любимом пфальце Аахен. Аахенская капелла — самая величественная постройка Карла, когда-то символ его власти, — приняла останки своего основателя, стала усыпальницей и памятником покойного монарха.

Карл победил смерть. Он стал символом. Его власть излучала удивительную силу: отныне истинный монарх должен был быть таким, как Карл Великий. Его примеру следовали императоры и короли Средневековья. Он был мерилом, согласно которому историографы расточали похвалы или высказывали осуждение, и народ, воспевший Карла как героя, считал его воплощением справедливости и законности.

Как сам Карл, так и его деяния остались актуальными для всего Средневековья: имя Карла символизировало империю во всей полноте ее могущества.

Империя Карла, равная Европе, вскоре после его смерти распалась. В результате образовались европейские нации, и законы их определили будущее. Эти законы указали каждой нации свой собственный путь. Нации Европы сильно удалились друг от друга в последующие столетия и даже сражались между собой. Однако с древних времен у них сохранились общие формы и содержание политической и культурной жизни, которые продолжают делать их сообществом, в отличие от неевропейских народов. Хотя из-за сильных внутренних противоречий эта общность почти не ощущается, а с возросшим патриотическим чувством вообще кажется канувшей в Лету, она продолжает существовать, пусть даже скрыто. Кризис нашего времени, которое преодолело непомерный национализм, сделал куда более заметной древнюю общность. В ней, несмотря на большие перемены, продолжает жить каролингское наследие.

Примечания

1

О точной дате рождения до сих пор идут споры: некоторые историки утверждают, что он родился в 102 или в 101 г. до н. э. (Прим. ред.).

(обратно)

2

Популяры — идейно-политическое течение в Римской республике (кон. II–I вв. до н. э.), отражавшее интересы плебея, в основном сельского, и противостоявшее оптиматам (Прим. ред.).

(обратно)

3

Эллинистический — относящийся к эллинизму, периоду в истории восточного Средиземноморья, Передней Азии и Причерноморья со времени завоеваний Александра Македонского (334–324 гг. до н. э.). (Прим. ред.).

(обратно)

4

«Сицилийская вечерня» — народное восстание на острове Палермо, начавшееся 31 марта 1282 г. Было направлено против гнета французских феодалов. (Прим. ред.).

(обратно)

5

Митилены на Лесбосе были единственным городом в Римской Азии, сохранившим верность Митридату даже после его поражения; за это был взят и разрушен. (Прим. ред.).

(обратно)

6

Квесторы — помощники консулов в финансовых и судейских делах. (Прим. ред.).

(обратно)

7

Гласис — земляная пологая (в сторону противника) насыпь впереди наружного рва укрепления, крепости. (Прим. ред.).

(обратно)

8

Существуют версии, что слуги пронесли Клеопатру в мешке. (Прим. ред.).

(обратно)

9

На этом острове находился знаменитый Фаросский маяк, считавшийся одним из семи чудес света. (Прим. ред.).

(обратно)

10

Луперкалий — праздник в честь Фавна. (Прим. ред.).

(обратно)

11

Магистрат — в Древнем Риме — государственная должность, представитель власти, например, трибун, консул. (Прим. ред.).

(обратно)

12

Цирк — в Древнем Риме — место триумфальных шествий полководцев, конных состязаний и т. п. (Прим. ред.).

(обратно)

13

Pax — мир, по-латыни женского рода. (Прим. перев.).

(обратно)

14

Цизальпинская — находящаяся к югу от Альп. (Прим. ред.).

(обратно)

15

Проскрипции — в Древнем Риме — списки, в которые вносились лица, объявленные вне закона, лишенные соответственно всех прав и имущества. (Прим. ред.).

(обратно)

16

Ликтор — почетный страж при высших должностных лицах древнеримской республики. (Прим. ред.).

(обратно)

17

Гений — дух-покровитель, присущий человеку, семье, месту и т. д. (Прим. перев.).

(обратно)

18

Император — почетный титул военачальника. (Прим. перев.).

(обратно)

19

Тимократия — государственный строй, дающий гражданам политические права в зависимости от размеров их имущества. Особая форма олигархии. (Прим. перев.).

(обратно)

20

Фемы — военно-административные округа в Византии (Прим. ред.).

(обратно)

21

Домены — земельные владения (Прим. ред.).

(обратно)

22

Экзархат — военно-административная единица в Византии в VI–VII вв. Экзархаты были прообразами фем (Прим. ред.).

(обратно)

23

Омейады и аббасиды — династии арабских халифов (Прим. ред.).

(обратно)

24

Рестрикции — ограничения в экономической сфере (Прим. ред.).

(обратно)

25

Его называют обычно «Первым саксонским капитулярием», т. е. королевским указом (Прим. ред.).

(обратно)

26

Халифат — мусульманская феодальная теократия с халифом во главе (Прим. ред.).

(обратно)

27

Ойкуменическое — общечеловеческое (от сл. «ойкумена» — часть земли, населенная людьми) (Прим. ред.).

(обратно)

28

Аккламация — принятие или отклонение какого-либо решения на основе реакции участников (реплик, криков и т. д.) (Прим. ред.).

(обратно)

Оглавление

Франс Гампл Александр Великий

  ВВЕДЕНИЕ

  МИР, В КОТОРЫЙ ВСТУПИЛ АЛЕКСАНДР ЮНОСТЬ И ПЕРВЫЕ ДЕЯНИЯ

  ВОЙНА ПРОТИВ ДАРИЯ III

  ЗАВОЕВАНИЕ ВОСТОЧНОИРАНСКИХ СТРАН

  ИНДИЙСКИЙ ПОХОД

  ОБРАТНЫЙ ПУТЬ В ВАВИЛОН

  АРАБСКИЕ ПЛАНЫ И СМЕРТЬ

  ОЦЕНКА АЛЕКСАНДРА

Ганс Опперман Цезарь Открыватель новых путей Европы

  СУДЬБА ИМЕНИ

  ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА В РИМЕ

  НАЧАЛО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

  ПУТЬ НАВЕРХ

  ЗАВОЕВАНИЕ ВЛАСТИ ГАЛЛИЯ

  РИМ

  БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

  ВЛАСТИТЕЛЬ

Фридрих Виттенгоф Император Август

  МЕРТВЫЙ АВГУСТ — НОВЫЙ РИМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БОГ

  АВТОБИОГРАФИЯ ИМПЕРАТОРА — ОПИСАНИЕ ЖИЗНИ ДЛЯ РЕСПУБЛИКИ

  ПОЛИТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ: КРИЗИС I в. до н. э

  БОРЬБА ОКТАВИАНА ЗА ВЛАСТЬ

  ВНЕДРЕНИЕ ПРАВИТЕЛЯ В «РЕСПУБЛИКАНСКИЕ» ПОРЯДКИ: ПРИНЦИПАТ АВГУСТА

  ИДЕОЛОГИЯ

  ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ НОВОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОЯ

  ДУХОВНО-РЕЛИГИОЗНОЕ ОБНОВЛЕНИЕ

  ИМПЕРИЯ И ЕЕ УПРАВЛЕНИЕ

  ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ

  ДИНАСТИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА — ПРОБЛЕМА НАСЛЕДОВАНИЯ

  ЛИЧНОСТЬ АВГУСТА

Йозеф Флеккенштейн Карл Великий

  ВВЕДЕНИЕ

  ПРОИСХОЖДЕНИЕ И НАЧАЛО

  «КОРОЛЬ ФРАНКОВ И ЛАНГОБАРДОВ И РИМСКИЙ ПАТРИЦИЙ»

  САКСОНСКАЯ ВОЙНА И САКСОНСКИЙ МИР

  ПРИСОЕДИНЕНИЕ БАВАРИИ И ОСНОВАНИЕ БАВАРСКОЙ МАРКИ

  ИСПАНСКИЙ ПОХОД И ОБРАЗОВАНИЕ ИСПАНСКОЙ МАРКИ

  ИМПЕРАТОР КАРЛ

  ДВОР И ВЛАСТЬ

  УНИФИКАЦИЯ И РЕФОРМА

  КОНЕЦ И ПЕРСПЕКТИВЫ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg