««Приют задумчивых дриад». Пушкинские усадьбы и парки»

«Приют задумчивых дриад». Пушкинские усадьбы и парки (fb2) - «Приют задумчивых дриад». Пушкинские усадьбы и парки 10620K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Николаевна Егорова

Елена Николаевна Егорова «Приют задумчивых дриад». Пушкинские усадьбы и парки

Посвящение Пушкину

Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснётся, Душа поэта встрепенётся, Как пробудившийся орёл. А.С. Пушкин. «Поэт» Поэт в минуты вдохновенья — Посланец мира неземного, Божественные откровенья Он претворяет в силу слова. И «сквозь магический кристал» Он окружающее видит. Затворены его уста, Из них ни звука не изыдет, Доколе образов игра Стихами вдруг не изольётся. Всё сердце – в кончике пера — Страдает, плачет и смеётся. Все чувства, мысли все, весь разум Обострены в миг вдохновенья. Стихи суть не простые фразы — Души воскресшей песнопенья.

Захарово. Дом М.А. Ганнибал. Восстановлен в 1999 году

Пушкинские места Стихотворный цикл

Захарово

Захарово, Захарово — Поэта колыбель. Под сенью парка старого Пруда блестит купель. Лесок, луга медвяные, Крестьянские дома… Местечко, Богом данное Для сердца и ума! Усадьба над речушкою — Исток душевных сил Для маленького Пушкина. Он рано полюбил Обычаи народные И сказки перед сном. Порывы благородные Здесь пробуждались в нём. Здесь отрока с кудрявою Вихрастой головой, Увенчанного славою Поэзии живой, Деревья помнят старые И вольные поля. Захарово, Захарово — Священная земля. Пристанище желанное Лирической любви, Местечко, Богом данное! Мне чувства оживи, Чтоб рифмами стозвонными Прялась стихов кудель… Захарово – исконная Поэта колыбель.

Захарово. Старый пруд

Вязёмы

Летят по быстрой магистрали Одна машина за одной… А метрах в ста иль чуть подале Мир открывается иной. Шумит листва у водной кромки, Где сонмы радужных колец Танцуют вальсы. Над Вязёмкой Стоит изысканный дворец. Струится запах разнотравья. Ведёт тропинка к флигелям. Увенчан строгим семиглавьем Святой Преображенский храм. Внутрь из оконниц узких, длинных На фрески льётся яркий свет, На буквы надписей старинных На польском – русской Cмуты след. Аркада звонницы белеет, И будто слышен перезвон. В старинном парке по аллее Гуляет ветер в гуще крон. В тени – церковная ограда, За нею – памятник простой. Там Пушкин над могилой брата Николеньки скорбел душой. Под сенью лип щебечут птицы, В лучах рой мошек мельтешит… Построил Николай Голицын Усадьбу эту для души, Сады разбил, вёл сенокосы, Благоустраивал село… Событий много судьбоносных Здесь за века произошло: Гостил однажды Павел Первый, В войну Кутузов побывал, Наполеон походкой нервной Входил в большой каминный зал. Назад истории страницу Перевернём. В тиши ночной Красавец князь Борис Голицын Сидел, склонившись пред свечой. Статьи, идиллии, эклоги Он по – французски сочинял. Шёл утром к церкви. По дороге Порою Пушкиных встречал И в гости приглашал учтиво. Забыв о мире за стеной, Кудрявый отрок шаловливый Благоговел пред красотой И мудростью в библиотеках, Потом резвился у пруда… Ужель с тех пор прошло два века, А здесь всё так же, как тогда?! И в элегические дали Глядел отсюда наш поэт?! Лирические магистрали Протянуты сквозь толщу лет К приюту славного былого, Жемчужине Больших Вязём. И, как в эпоху Годунова, Звон благовестит над холмом С прекрасным новые нам встречи, Зовёт в дворец и дивный сад, Где поэтические свечи Неугасимые горят.

Остафьево. Вид на дворец и пруд

Весна в Остафьеве

Плывёт в саду старинном, вновь расцветшем, Слегка пьянящий тонкий аромат. Листвой нежно – зелёной о прошедшем Здесь липы величавые шумят. В весеннем упоительном чаду Не умолкает птичье песнопенье. Колышется в остафьевском пруду Белеющего храма отраженье… Здесь Вяземских именье родовое. Дворец, дубы, округлый плоский луг Хранят воспоминание живое Их бытия, деяний и заслуг. Аллеями Пётр Вяземский гулял И наслаждался видами когда – то, Сентиментальным слогом воспевал Свои благословенные пенаты. Здесь Александр Пушкин по поместью, По рощам, что цветами поросли, Бродил с мечтою о своей невесте — Божественно прекрасной Натали. В тени берёз великий Карамзин, Душой в историю Руси погру́жен, На тихом берегу сидел один: Ему для творчества покой был нужен. Жуковский, Батюшков, Василий Пушкин С ним о седых веках родной земли В овальном зале, в парке, на опушке Беседы оживлённые вели… Забвенья нет далёким тем годам. Хозяева усадьбы постарели. Их внучка Катерина сад и храм Писала вдохновенно акварелью. Дорожки в осыпающемся цвете, Фамильные портреты над столом И вещи в карамзинском кабинете — Всё здесь ей говорило о былом. Именье выкупил супруг её, Историк увлечённый Шереметев. Они создали во дворце своём Музей. Столетье Пушкина отметив, Чьи посещенья помнит край московский, Открыли памятники средь аллей: И Карамзин, и Пушкин, и Жуковский, И Вяземские под шатром ветвей Стоят поныне. Тонкий аромат Плывёт в саду старинном, вновь расцветшем, И липы величавые шумят Листвой нежно – зелёной о прошедшем…

Архангельское. Памятник А.С. Пушкину

Архангельское. Осенняя соната

Архангельское. Шелест листопада. Изысканность дворцового фасада. Классически прекрасные скульптуры: Богини, нимфы, ангелы, амуры… Гуденье ветра в линиях аллей. Осыпанный листвою мавзолей. В старинной церкви тусклые лампады. Литое полукружье Колоннады. Опята поздние на пне под тонкой липкой. Бюст Пушкина с младой полуулыбкой (Бывал он у Юсупова в гостях). Игра лучей в рябиновых кистях. Прохлада полудикого оврага. Брег пруда, напоённый тёмной влагой. Влюблённых пар восторженные вздохи. Декоры ностальгической эпохи… Здесь понимаешь: век текущий – миг В бескрайней череде веков иных.

Вечерняя Москва

Москва вечерняя всё краше и светлее, Всё многоцветнее её огни. Мосты, бульвары, улицы, аллеи Увили ярким кружевом они. Мелькают за окном автомобиля Гирлянды золотистых фонарей. Как будто на помпезной Пикадилли, Плывём в потоке радужных лучей. И Пушкин озирает с постамента, Слегка склонив курчавую главу, Тверской блестящую живую ленту, Не узнавая древнюю Москву. Расцвечены фасады, окна, крыши Каскадами мигающих реклам, Как в Риме, Будапеште иль Париже. Летят огни Москвы навстречу нам… Но вдруг прожектор высветил нежданно Старинной церкви чёткий силуэт, Такой певучий, милый и желанный. Его роднее сердцу в мире нет. Москва – река, волнуясь, отражает Кокошников узорных дивный ряд. По набережной шумной проезжает Автомобиль. Здесь восхищённый взгляд Притягивает Кремль. Он величаво Сияет средь темнеющих небес — России символ, славный страж державы! Нет, русский дух в столице не исчез! И взорам россиян ещё милее Её святынь ансамбли. В наши дни Москва вечерняя всё краше и светлее, Всё многоцветнее её огни.

Петербург

С зарёй в Петербург прибывая На шумный Московский вокзал, Увидеть спешу из трамвая Проспекты, где Пушкин бывал. Ступаю легко по приезде На влажный гранит берегов, Любуюсь прекрасным созвездьем Шедевров великих творцов, На волны гляжу. Раздвигая Завесы ушедших веков, Люблю представлять, как другая Шла жизнь за стенами дворцов… Там ярко поэты блистали, Шумели большие балы. Там Пушкин являлся с Натальей, Стараясь быть выше хулы

Петербург. Зимний дворец

Петербург. Мариинский театр

И мнений надменного света… Безжалостно время течёт, Но души не канули в Лету, И Пушкин на Мойке – живёт! Растрелли – в дворцах без сомненья, Петра приютил Летний сад… Нетленное их вдохновенье Доселе хранит Петроград. Люблю перспектив его стройность, Имперских соборов главы, Старинных строений спокойность, Волненье могучей Невы, На шпилях блистание алых Последних закатных лучей. Люблю затаённость каналов В прозрачности белых ночей, Затихшие парки и скверы, Абрисы ростральных колонн И тонкую зыбь атмосферы Духовности прежних времён.

Осень в Летнем саду

Рдеют клёны, Опалёны Уходящим сентябрём. Пруд глубокий, Темноокий Отливает серебром. В день прохладный, Безотрадный Свет листвы ласкает взгляд. И созвучий Полн певучих Предвечерний Летний сад. На аллеях Тихо млеют Статуи античных нимф. В танце чинном Кринолинном Листья падают средь них. Чуть печальный Вальс прощальный Флейта нежная поёт, И мгновенья Вдохновенья Дарит осени полёт.

Петербург. Летний сад

Царское Село. Александровский парк

Александровский парк в Царском Селе

Бабье лето. Царские дубравы Пышным фейерверком величавым Множатся в таинственных глубинах Вод озёрных сизо – голубиных. Струги листьев золотисто – алых Проплывают по лучам каналов, И аллей янтарных анфилады Слушают восторженно рулады, Что поёт императрица – осень. Ветер смолк в зелёных кронах сосен, Воцарилась тихая прохлада В рощах Александровского сада. Здесь в красе осенней быстротечной Прозреваю Божий образ вечный.

Екатерининский парк. Вид на Чесменскую колонну

Екатерининский парк в Царском Селе

О Царскосельский сад прелестный! Как много лет тому назад, Твоих ландшафтов мир чудесный Пленяет восхищённый взгляд. Век восемнадцатый «галантный» Здесь гениально воплощён В дворцах старинных элегантных, Параде статуй и колонн. Они блистательны, но всё же Для сердца русского милей И праздной роскоши дороже Уединение аллей, Каналы, мостики, беседки, Лазурь зеркальная озёр… В тиши бродить любили предки. Теней затейливый узор Всё так же вьётся по дорожкам, Журчит жемчужный водопад… Мне кажется, ещё немножко — И время потечёт назад… С друзьями часто Пушкин юный Гулял вдоль берега сего, И лиры трепетные струны В душе звучали у него. Он упивался в грёзах сладких Любовью первою своей, А музы с ним играли в прятки Среди раскидистых ветвей. Возрос непревзойдённый гений В обители прекрасной сей, И люди многих поколений В сад Царскосельский и Лицей Приходят, словно на свиданье К поэту. Здесь стихи его Струились вольно. Ожиданья Парк не обманет ничьего, Коль не спеша, несуетливо Идти лирической тропой И в изумлении счастливом Коснуться прошлого душой.

Екатерининский парк. Вид на Грот и Камеронову галерею

Видения в Павловске

Струи лирической Славянки На ярком солнце золотятся. Колонны, рощицы, полянки Как будто сходят с декораций. Театр природы и искусства Даёт свои здесь представленья, И оживают снова чувства В чреде волнующих видений. Белеет храм в сени дубравы Сквозь ожерелья веток гибких, Дворец старинный величаво Глядится в лоно речки зыбкой. На мостике кентавры вечно Хранят спокойствие долины. У павильона Роз беспечно Гуляют праздные павлины. Скульптуры, кажется, застыли В тени садов лишь на мгновенья И ждут, чтоб нам поведать были, Божественного мановенья. Плывёт пленительным елеем Дух разнотравья благовонный… Тройною липовой аллеей Проеду экипажем конным К дворцу, воображая ясно, Как Пушкин здесь с женой гулял. В офортах и стихах прекрасных Красу Жуковский воспевал Сих мест… Сквозь кроны вековые Чуть виден небосвод лазурный. Под ними, как в года былые, Оркестр играет марш бравурный.

Павловск. Вид на Храм Дружбы

На трость опёршись, с пьедестала Царь Павел музыке внимает, Безмолвно путников усталых В свои чертоги приглашает. С Египетского вестибюля Взойдя по мраморным ступеням, Из нынешнего дня июля Переношусь в былое время. Убранством пышным поражают Парадных залов анфилады, С портретов на стенах взирают Цари в изысканных нарядах. Здесь, в императорских хоромах, О прошлом память затаилась… На государевых приёмах Напудренная знать толпилась, И томных дам придворных вздохи Тонули в звуках клавесинных… Здесь образ павловской эпохи Живёт в мелодиях старинных. Здесь гобелены и шпалеры, Кровать с высоким балдахином, Изысканные интерьеры В библиотеках и гостиных, Плафоны, статуи, картины, Сервизы, вазы расписные И люстры в зеркалах каминов — Веков свидетели немые… Скромнее комнаты жилые, Но их изящество не хуже. Царица вдовая Мария Грустила часто здесь о муже, Забыв мирские наслажденья, В роскошном придворцовом храме Заупокойные моленья Шептала скорбными устами. Навек в душе её осталась Печаль об убиенном милом. В свой садик собственный спускалась И утешенье находила Она средь клёнов и акаций, Цветы прекрасные лелея. Окончив садом заниматься, Шла тополиною аллеей, Сентиментальной иностранкой Сидела в павильоне Граций, Любуясь, как струи Славянки На ярком солнце золотятся…

Приютино. Дом Олениных

Приютино

Приютино – уютный уголок Спокойствия под шумным Петербургом, Куда влечёт порой неодолимо. Здесь, чудится мне, времени поток Свой замедляет бег неумолимый… В тени садов, беседуя друг с другом, Гуляют Гнедич, Вяземский, Крылов. Влюблённый Пушкин пишет вдохновенно В альбоме нежный мадригал Анете За круглым столиком в сени дубов. Медорка ластится к Елизавете Марковне, с супругом умиленно Ведущей разговоры у пруда, В чьём зеркале двоятся дом и флигель, Ротонда, кузня, небо голубое… Воображение меня туда Несёт, к моим приютинским героям, Когда о них в тиши читаю книги.

Петергоф. Большой каскад

Петергофские фонтаны

Петергофские фонтаны: «Солнце», «Ева» и «Адам»… Изогнув златые станы, «Нимфы» воду льют к ногам. От восторга обмирает, Кто однажды видел сам, Как, друг друга обгоняя, Струи рвутся к небесам. Плеск вначале еле слышен, А потом за рядом ряд Всё звончей, полнее, выше Рукотворный водопад. И, искрясь в лучах игриво, Пляшут струйки в унисон, А над ними мощной гривой Извергается «Самсон». Воды катятся шумливо, Пенясь, фыркая, бурля… Пушкин с Финского залива Любовался с корабля На прогулке до Кронштадта В окружении друзей, Как плывут в лучах заката Стрелы ровные аллей, Величавые фасады Павильонов и дворцов, Уникальные каскады Замечательных творцов, «Пирамиды», «Чаши», «Вазы»… Тает в дымке пароход. Капель радужных алмазы, Дивных статуй хоровод Дарят радость, наслажденье, Безмятежные мечты И душе отдохновенье От докучной суеты.

Петергоф. Вид на дворец Марли

Большое Болдино. Вид на барский дом и конюшню

Воспоминание о Болдине

Пройдусь по болдинскому саду Чарующим осенним днём, Вдохну небесную прохладу, Омоюсь золотым дождём Листвы, слетающей на землю, В раздумье встану на мосту… Когда – то, щедрым музам внемля, Творил здесь Пушкин красоту. Невольный пленник вдохновенья, Писал от суеты вдали Он повести, стихотворенья И письма нежной Натали. Хоть сердцем рвался он к невесте, Лились из – под его пера В благословенном этом месте Шедевры. Дивная пора В преддверье долгожданной свадьбы Столь плодотворною была, Что тихой болдинской усадьбе Живую славу принесла… Взгляну сквозь бронзовые пряди Ветвей на деревянный дом, И строки пушкинской тетради В воображении моём Возникнут лёгким мановеньем Волшебной палочки времён. О заповедник вдохновенья! Прими сердечный мой поклон. Здесь поэтического света Лучи мне согревали грудь. Вернусь сюда, в приют поэта, За лирою когда – нибудь.

Большое Болдино. Вид на горбатый мостик

Берново

«Наше милое Берново», — Написала Анна Керн… Чистый воздух, дух сосновый, Притяженье старых стен. Круглый пруд в тенистом парке Отражает небосвод, Луч высвечивает яркий Белых лилий хоровод. Нависают низко арки Из причудливых ветвей. Здесь встречался волей Парки Пушкин с Музою своей. Муза слух его ласкала На Парнасском на холме, За собою увлекала К живописной речке Тьме, С ним задумчиво бродила По окрестностям глухим И, любя, ему дарила Вдохновенные стихи. До сих пор живёт в Бернове Этих встреч далёких след. Посетить зовёт он снова Край, что воспевал поэт, Где душою окунёшься В ауру былых веков, Сердцем к тайне прикоснёшься Чудных пушкинских стихов.

Псков. Церковь св. Василия на Городке. XV век

Псковские древности

1 Псковские древности Взгляд поражают суровым величьем, Тихой напевностью В подлинно русском обличье. В башнях и звонницах Есть и смиренье, и твёрдость, Слышится конницы Невского поступь. И гордость Здесь ощущаешь душою За пращуров мудрых и смелых В час любованья красою Церквей этих каменных белых, Стен над рекою Великой Высокого Псковского Крома И благодатною святостью ликов В часовнях, церквях и хоромах. 2 В здешних краях родилась Благоверная Ольга – княгиня, И сохраняется зримая связь Со святой древнерусской доныне. Пушкин – потомок её отдаленный В тридцатом колене, В Псковской земле вдохновенный Его поэтический гений Стал бриллианта чудесней Огранки тончайшей, Миру собрание песней Явив величайших. Гибель его – это горе Тогда и сегодня, Здесь, в Святогорье, Лежит он по воле Господней. Слышится тихое пенье Из окон на службе соборной. Вечное упокоенье Обрёл его дух непокорный.

Святые Горы. Надгробие А.С. Пушкина

Псков. Псковский кремль (Кром)

3 Плавно Пскова́ протекает В заросшем осокою устье. Утренний звон навевает Немного задумчивой грусти, Словно играет Давид покаянно С небес на кимвалах и лире. Хоть ничего постоянного Нет на земле в нашем мире. Крома могучие стены В суровых веках устояли, Зная и горечь измены, И песни побед и печали. Так получается, Что в этих стенах, соборах и башнях Соединяются Завтрашний день и вчерашний. Мирно беседует Прошлое с веком текущим И заповедает Славу свою поколеньям грядущим.

Зимний вечер в Михайловском

Стоят заиндевелые берёзки У Сороти вдоль белых берегов. Играют дивно радужные блёстки На волнах распушившихся снегов. В саду, в застылой липовой аллее, Сгущается лиловый строй теней, И облака – ожившие камеи — Глядят на землю через вязь ветвей. В Михайловском нисходит зимний вечер. Сугробы голубеют под окном, И солнце алым светом издалече Струится в невысокий барский дом, Где Пушкин некогда, усевшись на диване, В морозных синих сумерках читал Свои стихи любимой старой няне, И огонёк свечи слегка дрожал От звуков голоса его певучих. Сияла ярко творчества звезда… Мелодии прекрасных тех созвучий Всё явственней слышны нам сквозь года. Поёт доселе пушкинская лира! Душою гений жив, он с нами, здесь! И не умолкнет до скончанья мира Его стихов живительная песнь.

Пушкинские усадьбы и парки в стихах русских поэтов конца XVIII – начала XX века Антология

Замечательные усадьбы и парки, где жил и творил великий Пушкин, привлекают с каждым годом всё больше паломников, стремящихся не просто осмотреть достопримечательности и узнать что – нибудь интересное о всенародном кумире, но и соприкоснуться с живыми истоками творчества поэта. Его гений создаёт в этих местах особую духовную атмосферу, вдохновляющую многих художников, писателей, поэтов.

Захарово

Прежде всего удивительная красота родных пейзажей отразилась в сочинениях самого Пушкина. Впечатления, полученные в детстве и раннем отрочестве в подмосковном имении Захарово, воплощены в чудесные строки «Послания к Юдину», где поэт описывает своё селенье, отражённое «зерцалом вод»:

На хо́лме домик мой; с балкона Могу сойти в весёлый сад, Где вместе Флора и Помона Цветы с плодами мне дарят, Где старых клёнов тёмный ряд Возносится до небосклона И глухо тополы шумят.

Захаровские образы явно проступают в таинственном сказочном «Сне», навеянном повествованиями «о мертвецах, о подвигах Бовы…», рассказанными перед сном «мамушкой», в чьём облике переплетаются черты няни Арины Родионовны Яковлевой и бабушки Марии Алексеевны Ганнибал. Виды любимого села, где с «тихою красою минуты детства протекли», можно узнать и в других произведениях поэта: «Городок», «Барышня – крестьянка», «История села Горюхина»…

В стихотворении «Городок» юный поэт воспел свой «сад веселый»,

Где липы престарелы С черёмухой цветут, Где мне в часы полдневны Берёзок своды темны Прохладну сень дают, Где ландыш белоснежный Сплелся с фиалкой нежной, И быстрый ручеёк, В струях неся цветок, Невидимый для взора, Лепечет у забора…

Имение Захарово было продано М.А. Ганнибал в 1811 году и более столетия почти не вызывало интереса не только у литераторов, но даже у пушкиноведов.

Вязёмы

Проводя лето в Захарове, семья Пушкиных приезжала на богослужения в находящийся неподалёку Преображенский собор села Вязёмы (ныне Большие Вязёмы), принадлежавшего тогда князю Борису Владимировичу Голицыну, троюродному племяннику М.А. Ганнибал, видному генералу и поэту – романтику, сочинявшему идиллии, эклоги и статьи на французском языке. Бывали Пушкины и в его дворце, окружённом прекрасным ухоженным парком с живописными прудами и плотиной: князь наверняка приглашал в гости своих дальних родственников. Пользовались они и его обширной библиотекой. Может быть, книги Горация и Лафонтена, с которыми Саша Пушкин сидел в захаровском парке «под дубом наклоненным… в приятных погружён мечтах», были взяты из этой библиотеки.

Вязёмы. Дворец Голицыных

Ландшафты Больших Вязём и окрестностей, происходившие здесь события отражены во многих произведениях великого поэта: «Борис Годунов», «Дубровский», «История Петра Великого»… Наиболее ярко воплощены вязёмские впечатления, пожалуй, в «Евгении Онегине». «Почтенный замок» в деревне Онегина очень напоминает изысканный вязёмский дворец с высокими покоями, изразцовыми печами и каминным залом:

Почтенный замок был построен, Как замки строиться должны: Отменно прочен и спокоен, Во вкусе умной старины. Везде высокие покои, В гостиной штофные обои, Царей портреты на стенах И печи в тёмных изразцах.

Дорога, по которой пришла однажды вечером Татьяна Ларина в опустевшее уже имение своего героя, и неожиданно представший перед нею вид усадьбы очень напоминают дорогу из Захарова в Большие Вязёмы и пейзаж, открывающийся с высокого правого берега реки Вязёмки на дворец и парк Б.В. Голицына. Внешние черты красавца князя и его литературные предпочтения угадываются в образе Владимира Ленского. Значительно и сходство немолодого супруга Татьяны с Дмитрием Владимировичем Голицыным, флигель – адъютантом, губернатором Москвы, который унаследовал Вязёмы от брата, умершего в 1813 году. С течением времени внимательные исследователи находят всё новые произведения поэта, где он порою подсознательно отразил впечатления детства и раннего отрочества, проведённого в Захарове и Вязёмах.

Усадьба Вязёмы упоминается в пространном стихотворном «Послании к князю Николаю Михайловичу Голицыну», сочинённом Николаем Петровичем Ни́колевым (1758–1815), поэтом и драматургом, весьма известным в своё время, а теперь почти забытым. Князь Н.М. Голицын (1731–1800), который построил в Вязёмах сохранившийся до наших дней изысканный дворец с двумя флигелями, разбил парк, сады, многое сделал для благоустройства села и окрестностей, был в дружеских отношениях со слепым поэтом, проводившим летние и осенние месяцы в своём имении Горки в Верейском уезде. Николев пишет своему другу:

…Горки мне Казались бы как край постылой, Когда б сосед мой, доброй, милой, Голицын не был в их стране; Когда б была Вязёма дале!

Воспевая военные подвиги Н.М. Голицына, который в «бригадиры не шутя, не кланяяся и не льстя, но службою своею вышел», его учёность и опытность в делах, Николев просит наставить его в «науке той полезной», благодаря которой его друг проводит дни без скуки, успешно ведёт хозяйство, умело используя все новшества своего времени и народные приметы:

Хозяйство всем тебя снабдило. И ты, земли не погубя Затеями хозяев модных, Держась подчас примет народных, Зришь торжествующим себя В хозяйственных своих работах, В полезных отчеству заботах.

Поэтического описания вязёмских пейзажей в письме Николева нет: он ограничился лишь ностальгическими воспоминаниями о прелестях ушедшего лета и трудах по благоустройству собственного имения Горки. Стихи Николева в полной мере принадлежат к популярному в XVIII–XIX веках жанру стихотворных посланий.

К сожалению, не удалось найти упоминаний о Вязёмах в стихах других известных русских поэтов конца XVIII – начала XX века. Как и Захарово, это имение не привлекало к себе особого внимания пушкиноведов и литераторов, несмотря на то что в расположенном неподалёку Голицыне находился Дом творчества, где отдыхали известные деятели искусства.

Царское Село

Более всего образ юного Пушкина ассоциируется у русских поэтов с Царским Селом, где прошли лицейские годы гения, куда он много раз наведывался в молодости и зрелости, где провёл первое, самое счастливое лето семейной жизни с Натальей Николаевной. Царское Село – «город муз», где, по словам Анны Ахматовой, «столько лир повешено на ветки», прославлялось поэтами с самого основания. Восхищённый красотами новой царской резиденции Елизаветы Петровны, М.В. Ломоносов написал восторженные строки:

Как если зданием прекрасным Умножить должно звёзд число, Созвездием являться ясным Достойно Царское Cело.

Царское село. Екатерининский дворец

Царскосельские красоты и увеселительные затеи Фелицы – Екатерины II ярко запечатлены в стихах Г.Р. Державина. По его меткому определению:

Тут был Эдем её прелестный Наполнен меж купин цветов.

Ипполит Богданович, автор очень популярной во времена Екатерины II поэмы «Душечка», воспел установленные в Екатерининском парке памятники в честь побед русского оружия:

Там новые водам открылися пути, И славных русских дел явились монументы.

Своё восхищение величественным парком выразил Александр Воейков, добавивший описания российских садов в собственный перевод знаменитой книги Делиля «Сады, или Искусство украшать сельские виды»:

Забуду ли тебя, сад Царскосельской славной! Отдохновение Жены, героям равной, Где не зарос Её любезный россам след, Где каждый памятник есть памятник побед…

Александр Пушкин стал самым гениальным певцом Царского Cела. «Сады Лицея» многократно воспеты поэтом. Если в Захарове и Больших Вязёмах его лира только начала пробуждаться, то в Царском Селе она звучала с каждым годом всё громче и прекраснее. Символично название стихотворения «Воспоминания в Царском Селе», выслушав которое на переводном лицейском экзамене, Г.Р. Державин «в гроб сходя благословил» юного поэта. Складом речи, её внутренней мелодией стихи напоминают торжественные оды поэтов XVIII века, и это глубоко оправданно, ведь речь идёт о славе русского искусства и победах русского оружия в эпоху Екатерины II, увековеченных в колоннах и обелисках. Ночной ландшафт «прекрасного Царскосельского сада», воспетый в стихотворении, одновременно лиричен и величав:

С холмов кремнистых водопады Стекают бисерной рекой, Там в тихом озере плескаются наяды Его ленивою волной; А там в безмолвии огромные чертоги, На своды опершись, несутся к облакам. Не здесь ли мирны дни вели земные боги? Не се ль Минервы росской храм?

Глядя на обелиски в честь побед под Чесмой и Кагулом, вспоминает юный Пушкин и славу, и горечь Отечественной войны 1812 года, разорённую Москву и милые сердцу подмосковные усадьбы:

Края Москвы, края родные, Где на заре цветущих лет Часы беспечности я тратил золотые, Не зная горести и бед, И вы их видели, врагов моей отчизны!

Стихотворение «Воспоминания в Царском Селе» словно подчёркивает преемственность творчества Пушкина и его лучших предшественников, но в строках юного поэта гораздо больше афористичности, лиризма и искренних чувств, близких русскому сердцу.

В произведениях Пушкина часто звучат царскосельские мотивы. В стихотворении «Царское Село», сочинённом на юге в 1823 году, поэт признаётся:

И, чуждый призраку блистательныя славы, Вам, Царского Села прекрасные дубравы, Отныне посвятил безвестный музы друг И песни мирные и сладостный досуг.

Живущие в воображении поэта картины парков чаруют своей ностальгической красотой. В них всё дышит памятью о лицейской юности:

Воспоминание, рисуй передо мной Волшебные места, где я живу душой, Леса, где я любил, где чувство развивалось, Где с первой юностью младенчество сливалось, И где, взлелеянный природой и мечтой, Я знал поэзию, весёлость и покой.

Царское Село. Вид на Лицей и дворцовую церковь

К пленительным царскосельским воспоминаниям обращался Пушкин в стихах, посвящённых лицейским годовщинам, в лирических отступлениях «Евгения Онегина» и других произведениях. В 1829 году поэт написал стихотворение с таким же названием, как и то, за которое его благословил Державин – «Воспоминания в Царском Селе». Пушкин, воображая себя «вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым», обращается к благословенным лицейским годам и к воспоминаниям о славной эпохе Екатерины II:

И въявь я вижу пред собою Дней прошлых гордые следы. Ещё исполнены великою женою, Её любимые сады Стоят населены чертогами, вратами, Столпами, башнями, кумирами богов, И славой мраморной и медными хвалами Екатерининских орлов.

Пушкин видит «призраки героев у посвящённых им столпов», среди которых прославленный полководец П.А. Румянцев, «перун кагульских берегов», и двоюродный дед поэта Иван Абрамович – «наваринский Ганнибал». Неоконченное стихотворение 1829 года явно перекликается по содержанию с написанным в лицейские годы, но более лаконично по форме, а по стилю уже не похоже на оды XVIII века.

Поэтичные виды Екатерининского парка не раз ещё привлекут внимание литераторов, живших и бывавших в Царском Селе. Много гимнов будет пропето царскосельским садам, пушкинские мотивы порою будут вольно или невольно звучать в новых стихах, но лишь когда со дня гибели великого поэта пройдёт более полувека, на фоне торжественных и элегических пейзажей русские поэты увидят дорогую сердцу фигуру загорелого кудрявого лицеиста.

Молодой Пушкин воспевал «средь блещущих зыбей станицу гордую спокойных лебедей», а стареющий В.А. Жуковский незадолго до смерти написал стихотворение «Царскосельский лебедь». Под сенью парка

…На водах широких, На виду царёвых теремов высоких, Пред Чесменской гордо блещущей колонной, Лебеди младые голубое лоно Озера тревожат плаваньем, плесканьем, Белых крыл могучих, белых шей купаньем…

Дряхлеющий, но всё ещё прекрасный и величавый одинокий лебедь дичится молодых сородичей:

Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый, Как же нелюдимо ты, отшельник хилый, Здесь сидишь на лоне вод уединенных, Спутников давнишних, прежней современных Жизни, переживши, сетуя глубоко, Их ты поминаешь думой одинокой!

В этом покинутом всеми старом царскосельском лебеде Жуковский, остро чувствующий творческое одиночество в чуждом ему Бадене, символически видит себя, свою нелёгкую и славную судьбу.

Попав в заснеженный город, легко представить, как пожилой П.А. Вяземский, опираясь на трость, идёт в «Царскосельский сад зимою» (так называется стихотворение) «бродить с раздумием своим». Здесь

Под хладной снежной пеленою Тень жизни внутренней слышна, И, с камней падая, с волною Перекликается волна.

В вечерней мгле пред глазами поэта

…много призрачных видений И фантастических картин Мелькают, вынырнув из тени Иль соскочив с лесных вершин.

Может быть, среди этих призраков Вяземскому мерещилась и тень давно ушедшего из жизни друга Пушкина, но в стихотворении об этом он умолчал.

Великолепие старинных дворцов и лирические картины царскосельских садов навевают Ф.И. Тютчеву, как и Пушкину, мысли о славном былом:

Осенней позднею порою Люблю я Царскосельский сад, Когда он тихой полумглою, Как бы дремотою, объят… И на порфирные ступени Екатерининских дворцов Ложатся пурпурные тени Октябрьских ранних вечеров — И сад темнеет, как дуброва, И при звезда́х из тьмы ночной, Как отблеск славного былого, Выходит купол золотой.

Когда читаешь эти строки, чудится, что где – то рядом с дворцом бродит призрак Екатерины II в окружении теней славных полководцев её эпохи. Невольно возникает ощущение незримого присутствия в глубине парка Пушкина, но не юноши – лицеиста, а зрелого мужа, потому что в лирических величавых строках Тютчева нет юной жизнерадостности.

Меланхоличный Константин Фофанов видит «задумчивые парки» сквозь призму собственных поэтических фантазий, в своём воображении он рисует картины блистательных увеселений екатерининской эпохи, когда

У входов стройно выстроились в ряд Затейливых фасонов экипажи… Мелькают фижмы, локоны, плюмажи…

Он воспевает в «Думе о Царском Cеле» великолепные парковые ландшафты, «зыбкие аллей прохладных арки», «ряд душистых цветников», «мостики над зеркалом прудов»…

В поэтическом провидении Фофанову представляется «святая тень великого певца»:

Мне чудится – во мгле аллей старинных, На радостном расцвете юных дней Один, весной, при кликах лебединых Мечтатель бродит… Блеск его очей Из – под бровей, густых и соболиных, Загар лица, курчавый пух ланит… Всё в нём душе так много говорит! Рассеянно к скамье подходит он, С улыбкою он книгу раскрывает, Задумчивостью краткой омрачён, Недолго он внимательно читает… Из рук упал раскрытый Цицерон… Поэт поник и что – то напевает…

Кажется, будто живая фантазия Константина Фофанова навеяна памятником Пушкину в Лицейском саду, но это не так. Памятник был открыт спустя 11 лет после написания «Думы о Царском Селе».

Словно наяву возникает образ Пушкина в Царском Селе в стихах поэтов серебряного века, многие из которых по праву считали этот город своим «отечеством», ибо здесь прошли годы их детства и юности. Для них учителем и кумиром был Иннокентий Анненский, проведший в городе муз последние 13 лет своей недлинной яркой жизни. Элегической печалью веет от царскосельских строк Анненского, готового «улыбнуться сквозь слёзы» при словах «Царское Село». Поэта «волнует вкрадчивый осенний аромат», ему видятся «парков чёрные бездонные пруды, давно готовые для спелого страданья» и «чудится лишь красота утрат», как пишет он в стихотворении «Сентябрь». Анненский принял непосредственное участие в сборе средств на памятник Пушкину – лицеисту, остро чувствовал связь великого поэта с Царским Селом, считал город одним из «урочищ пушкинской славы».

Екатерининский парк. Большой пруд

В стихах, обращённых к Л.И. Микулич, Анненский создал таинственный и романтический образ Царского Села, в котором причудливо сочетаются лирические пейзажи парка, печальная «Молочница», пышные залы дворца, торжественные императорские портреты, тень Екатерины II и памятник Пушкину:

Там на портретах строги лица, И тонок там туман седой, Великолепье небылицы Там нежно веет резедой…

Один из лучших сонетов Иннокентия Анненского называется «Бронзовый поэт». В преддверии ночи автору мнится, что в Лицейском саду

Воздушные кусты сольются и растают, И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнёт, С подставки на траву росистую спрыгнёт.

Николай Гумилёв в стихотворении «Памяти Анненского» написал:

К таким нежданным и певучим бредням Зовя с собой умы людей, Был Иннокентий Анненский последним Из царскосельских лебедей.

Гумилёв, благоговевший перед своим учителем, думается, оказался не прав: в прекрасную плеяду «царскосельских лебедей» влился и он сам, и его супруга Анна Ахматова, и Всеволод Рождественский, и Эрих Голлербах и многие другие талантливые поэты с трудной судьбой, пополнившие царскосельскую пушкиниану новыми стихами.

Родившийся в Царском Селе Всеволод Рождественский воспел «белый дворец в Царскосельском парке, горбатый мост, минарет, пруды…», барышень, читающих «в густой сирени царскосельских дач»… Гуляя по городу, молодой поэт вспоминает о Пушкине:

Чугунная Леда трепещущих крыл Не отводит от жадного лона. Здесь Катюшу Бакунину Пушкин любил У дрожащего золотом клёна…

Ему слышится, будто вьюга шепчет

…сквозь тонкий лыжный свист, О чём задумался, отбросив Апулея, На бронзовой скамье курчавый лицеист.

В круговерти метели перед молодым поэтом Иннокентием Оксеновым у ворот парка, где «литыми перспективами дубы соперничают с замыслом Растрелли», возникает видение:

Трёхпалубным ковчегом летит сквозь ночь Лицей под тишиной и снегом на голос давних дней.

Анна Ахматова очень любила город, «где лицейские гимны всё так же заздравно звучат». В Царском Селе прошли её детство и ранняя юность, первые годы семейной жизни с Николаем Гумилёвым. В 1957 году она написала: «…возьму и за Лету с собою очертанья живые моих царскосельских садов». Перу «златоустой Анны всея Руси», как назвала её Марина Цветаева, принадлежит чудесное стихотворение о Пушкине – лицеисте, создающее ощущение его живого присутствия в Царскосельском парке:

Смуглый отрок бродил по аллеям, У озёрных грустил берегов, И столетие мы лелеем Еле слышный шелест шагов. Иглы сосен густо и колко Устилают низкие пни… Здесь лежала его треуголка И растрёпанный том Парни.

Поэт и искусствовед Эрих Голлербах, автор замечательной антологии «Город муз», сочинил цикл «Царскосельские стихи», проникнутые тоской по своему ушедшему в небытие родному дому, в котором некогда жил директор Лицея Энгельгардт и «в оны дни бывали Пушкин, Пущин», и нежной любовью к городу, где «Пушкина родилось вдохновенье и выросло в певучей тишине», где «сам себе мятежностью наскучив, медлительно прогуливался Тютчев», где «Анненский созвучия бросал вслед облакам и кликам лебединым» и мечтала «задумчивая Анна и с ней поэт изысканный и странный» – Николай Гумилёв.

Огромно влияние Пушкина на поэтов серебряного века, воспевавших каждый по – своему те же изумительные красоты «садов Лицея», что и он, и создавших живой портрет гениального лицеиста на лоне царскосельских парков.

«Царскосельская статуя»

В 1816 году в Царском селе близ Большого пруда Екатерининского парка был открыт фонтан «Девушка с кувшином». Прекрасная статуя, созданная скульптором П. Соколовым, внесла особое очарование в этот уютный уголок парка, привлекла внимание художников и литераторов. Грациозная фигурка девушки склонилась в светлой печали над разбитым кувшином, из которого истекает звенящая струя воды.

Скульптура создана по мотивам басни Жана де Лафонтена «Молочница и кувшин с молоком», но наполнена более глубоким содержанием. В басне молочница Перетта несёт в город на продажу кувшин с молоком и, мечтая о доходах и приобретённых на них благах, подскакивает от восторга, отчего

Молоко падает; прощайте телёнок, корова, свинья и цыплята, Хозяйка этих благ, провожая грустным взором своё богатство, Так неосторожно разлитое, идёт извиняться к супругу, Сильно рискуя быть им побитой.

Соколов углубил содержание басни в своей скульптуре, которая, по словам В.А. Грехнева, «уже сама по себе принадлежит к такому уровню совершенства, с которым трудно соперничать». Вместо простой французской крестьянки перед нами совершенная античная девушка в изящной позе, чей печально – задумчивый взор обращён на разбитый черепок.

1 октября 1830 года, в пору Болдинской осени, знаменитый фонтан воспел А.С. Пушкин в стихотворении «Царскосельская статуя»:

Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила. Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева над вечной струёй вечно печальна сидит.

Пушкин отошёл от басни Лафонтена гораздо дальше, чем Соколов, в сторону обобщения и углубления философского содержания. Как отмечал Р.О. Якобсон, трудно опознать Перетту в вечно печальной деве пушкинских строк: «Утёс, печально сидящая дева, черепок, неиссякаемая струя воды из разбитого сосуда переняты у скульптора пушкинскими стихами, но все эти аксессуары испытали при пересадке глубокую метаморфозу в своей мотивировке и особенно в сюжетном осмыслении самих основ ваяния и парковой скульптуры». С такой оценкой согласен известный пушкиновед В.А. Грехнев, который пишет: «Свершилось чудо стихотворения. Жизненный миг преобразился, наполнился смыслом и, одухотворённый, перестал быть мгновением, сделался причастным вечности. Огромной мыслью о жизни и чуде искусства веет от последних пушкинских строк».

Творчество Лафонтена оказало колоссальное влияние на мировую литературу и искусство. Испытал это влияние и Пушкин. По свидетельству сестры поэта О.С. Павлищевой, он познакомился с баснями Лафонтена ещё до Лицея и подражал им в своих первых стихотворениях, написанных по – французски. Переработанные сюжетные заимствования из Лафонтена есть и в некоторых зрелых произведениях поэта. Например, Г.Н. Ермоленко указывает на сходство сценки переодевания мужчины в служанку в сказке Лафонтена «Спор трёх кумушек» с переодеванием парня в горничную Маврушу в поэме Пушкина «Домик в Коломне». Начало поэмы «Граф Нулин» похоже на завязку лафонтеновской «Молитвы св. Юлиана». Басни Лафонтена, по мнению многих исследователей, из всех произведений этого автора менее всего нравились Пушкину. В зрелости поэт относился к ним прохладно. В шести его более ранних стихотворениях (1815–1827 гг.), как установил Б.В. Томашевский, присутствуют реминисценции (то есть заимствования) из этих басен.

Царское Село. Фонтан «Девушка с кувшином»

В «Царскосельской статуе» есть лишь весьма неполное сюжетное сходство с басней «Молочница и кувшин с молоком», а реминисценции практически вообще отсутствуют. Пушкин не случайно включил это стихотворение в цикл «Анфологических эпиграмм», жанр которых передаёт колорит античного мироощущения. Пушкин превращает кувшин – в урну, камень – в утёс, воду фонтана – в вечную струю. Лаконичное стихотворение написано популярным в античности элегическим дистихом (гекзаметр + пентаметр) и относится к античному жанру экфрасиса – детализированного описания, как правило, скульптурной группы. По мнению С.А. Кибальника, «Царскосельская статуя» написана с ориентацией на экфрастические эпиграммы Дельвига «Надпись на статую флорентийского Меркурия» и «Купидону» (1820). Однако по сравнению с произведениями Дельвига стихотворение Пушкина обладает несравненно более сильным воздействием на читателя. Многие исследователи согласны с точкой зрения В.А. Грехнева, писавшего: «Царскосельская статуя» – произведение редкого художественного совершенства <…> об античности и о «вечной струе» бытия, о мудрой печали человеческой, склонившейся над потоком жизни, и о могучей силе искусства, способной удерживать и заковывать в вечно живые формы творчества быстротечный миг. И вся эта бездна пространства сосредоточена в четырёх строках пушкинского текста…»

Неповторимое очарование пушкинского стихотворения породило целый цикл стихотворений русских поэтов, посвящённых прекрасному романтическому фонтану Екатерининского парка. Первым в своеобразное творческое состязание с Пушкиным вступил молодой поэт Михаил Деларю, выпускник V курса Лицея. Свои стихи «Статуя Перетты в Царскосельском саду» с пометой «с немецкого» он опубликовал почти одновременно с «Царскосельской статуей», но наверняка был знаком с пушкинским стихотворением раньше. Известно, что М.Д. Деларю общался с Пушкиным в кружке у Дельвига, активно сотрудничал в «Литературной газете» и «Северных цветах», где в 1832 году было опубликовано стихотворение «Царскосельская статуя». Помета «с немецкого» была устранена в более позднем издании стихов Деларю, на основании чего С.А. Кибальник предположил, что она была мистификацией. Деларю в гораздо большей мере, чем Пушкин, отразил в своих стихах сюжет басни Лафонтена:

Что там вдали, меж кустов, над гранитным утёсом мелькает, Там, где серебряный ключ с тихим журчаньем бежит? Нимфа ль долины в прохладе теней позабылась дремотой? Ветви, раскройте секрет: дайте взглянуть на неё! Ты ль предо мною, Перетта? – Тебе изменила надежда, И пред тобою лежит камнем пробитый сосуд. Но молоко, пролиясь, превратилось в журчащий источник: С ропотом льётся за край, струйки в долину несёт. Снова здесь вижу тебя, животворный мой гений, надежда! Так из развалины благ бьёт возрожденный твой ток.

В превращении разлитого молока в «журчащий источник» Деларю увидел аллегорию потерянной и вновь возрождённой надежды. Стихотворение Деларю несравненно слабее по глубине содержания, поэтической красоте и силе воздействия, чем пушкинская «Царскосельская статуя». Содержательное сходство между двумя стихотворениями, написанными одним и тем же размером, совсем небольшое. «Нимфа долины» Перетта, «пробитый сосуд» и «журчащий источник» в стихах Деларю гораздо бледнее пушкинской печальной «девы», «урны» и «вечной струи».

В 1889 году к пушкинскому образу обратился поэт Константин Фофанов, воспевший в поэме «Дума о Царском Селе»

…в сумраке задумчивых кустов Печальный лик склонившейся красотки. Она грустит над звонкою струёй, Разбив кувшин, кувшин заветный свой. Она грустит безмолвно много лет, Из черепка звенит родник смиренный, И скорбь её воспел давно поэт, И скрылся он, наш гений вдохновенный, Другим певцам оставив белый свет. А из кувшина струйка влаги пенной По – прежнему бежит не торопясь, Храня с былым таинственную связь.

В воображении Фофанова «Девушка с кувшином» неотделима от пушкинских строк и от образа самого великого поэта, а неторопливая «струйка влаги пенной» отображает связь современности и пушкинской эпохи.

В стихах, обращённых к Л.И. Микулич, Иннокентий Анненский рисует прекрасный и таинственный образ Царскосельского парка и представляет, что близ Большого пруда, где «нежно веет резедой», сквозь «туман седой» виднеется не «Девушка с кувшином», а

…нимфа с таицкой водой, Водой, которой не разлиться. Там стала лебедем Фелица И бронзой Пушкин молодой.

Не случайно образ памятника Пушкину соседствует у Анненского с образом «нимфы с таицкой водой»: таинственная неиссякаемая струя воды в этом контексте ассоциируется со вторым стихом пушкинской «Царскосельской статуи».

Особенно часто обращаются к пленительной скульптуре Соколова поэты серебряного века. В 1916 году о ней писали Анна Ахматова и Василий Комаровский. Поэт и искусствовед Эрих Голлербах так отзывался о творчестве последнего: «Странный, утончённый стиль стихов Комаровского придаёт им очарование осенних цветов, осеннего увядания, шелестов, шорохов, веющих в глухих аллеях умирающего парка. Читая стихи Комаровского о Царском Селе, в равной мере ощущаешь прелесть воспетого им города и неподдельное своеобразие его собственной души». Действительно стихи В.А. Комаровского «Не этот павильон хандры порфироносной», где упомянута «Девушка с кувшином», весьма своеобразны. Поэт пишет о том, что ни Триумфальная арка, ни запруды, ни Раса – статуя Мира, воспетая Анненским, его «не влекут назад необоримо»:

Я буду вспоминать, по – новому скупой, Тебя, избитую обыденной тропой, Сочувствием вдовы, насмешкой балагура… С рукой подпёртою сидящую понуро. Я вечер воскрешу, и поглотят меня Деревьев сумерки. Безумолчно звеня, Пускай смешается с листвою многошумной Гремучая струя и отдых мой бездумный.

Стихи Комаровского отличаются глубоко личным восприятием скульптуры и далеки от обращённого в вечность пушкинского стихотворения. Может быть, поэтому их критиковал поэт Н.В. Недоброво. Э.Ф. Голлербах в книге «Город муз» воображает прогулку по осеннему парку в вечернем полумраке таинственной пары: Анны Ахматовой и Николая Недоброво: «Перед «Девушкой с разбитым кувшином» поэт вспоминает строки Пушкина и Деларю, бранит стихотворение Комаровского. Женщина в чёрном испытывает что – то похожее на ревность, какой – то «смутный страх пред этой девушкой воспетой»…» Здесь имеется в виду известное стихотворение Анны Ахматовой «Царскосельская статуя»:

Уже кленовые листы На пруд слетают лебединый, И окровавлены кусты Неспешно зреющей рябины. И ослепительно стройна, Поджав незябнущие ноги, На камне северном она Сидит и смотрит у дороги. Я чувствовала смутный страх Пред этой девушкой воспетой. Играли на её плечах Лучи скудеющего света. И как могла я ей простить Восторг твоей хвалы влюблённой… Смотри, ей весело грустить, Такой нарядно обнажённой.

В 1920 году Всеволод Рождественский упоминает «Девушку с кувшином» в сонете «Тяжёлым куполом покрыт наш душный храм». С нею сравнивается женщина, плывущая на барке по Неве и грустно смотрящая на воду,

…качая взор по ситцу влаги яркой, Совсем как девушка, что в Царскосельском парке Поникла на скале с отбитым черепком.

Современные поэты в своём творчестве продолжают обращаться к образу «Царскосельской статуи». В 1958 году Татьяна Гнедич сочинила красивое стихотворение:

Зелёный парк шумит, не увядая, Минувшее не дальше, чем вчера… Игру теней в раздумье наблюдая, Сидит на камне вечно молодая Лицейских муз бессмертная сестра. Она молчит всё так же в грусти праздной, Восторженно воспетой искони, И вечных струй напев однообразный Звенит, как в незапамятные дни. И мнится мне – пред ней, пред этой тенью, Внимая бормотанью ручейка, Стоит Он сам в раздумье вдохновенья, И держит боливар времён «Евгенья» Украшенная перстнями рука.

По своему размеру (пятистопному ямбу) и содержанию эти стихи близко перекликаются с отрывком из «Думы о Царском Селе» Константина Фофанова.

Современная поэтесса Анна Шидловская назвала своё стихотворение так же, как и Пушкин, – «Царскосельская статуя»:

Осенний день. Источник. Клёны. Камень, Усыпанный листвою алой густо, Не тронутый суровыми веками. Гляжу – и на душе светло и грустно. Меня волнует строгое единство Фантазии творца и грубой бронзы — С кувшином девушка, скорбящая так дивно, Чей стройный стан, как стебель свежей розы. У ног листок пожухлый – призрак лета. Склонилась, словно под тяжёлой ношей. А слово Пушкина – источник света — Не меркнет, красоту её умножив.

Две последние строки этого стихотворения довольно точно выражают чувства не только автора, но и многих поэтов конца XIX – начала XX века, обращавшихся в своих стихах к фонтану «Девушка с кувшином», на котором словно незримо начертано замечательное стихотворение Пушкина «Царскосельская статуя».

Приютино. Молочный павильон

Приютино

Близ Петербурга на берегу речки Лубьи расположилась живописная усадьба, которую не однажды посещал А.С. Пушкин. Это знаменитое Приютино – имение Олениных, куда к гостеприимным владельцам Алексею Николаевичу и Елизавете Марковне съезжались в летние месяцы многочисленные гости, составлявшие цвет российской творческой интеллигенции первой трети XIX века. В этой живописной усадьбе все обитатели – от хозяев и их детей до любимого дворового пса Медора – отличались радушием и приветливостью. Здесь устраивались музыкальные и литературные вечера, верховые прогулки, весёлые игры, ставились пьесы в домашнем театре. Особое очарование дому Олениных придавали дочери хозяев Варвара и Анна. Пушкин, вероятно, посещал Приютино ещё до своей южной ссылки, однако чаще всего он приезжал туда весной и летом 1828 года, когда был серьёзно влюблён в очаровательную Анну Оленину. Произведений, непосредственно посвящённых Приютину, поэт не написал, но впечатления от встреч с предметом своей любви в этой усадьбе и окрестностях отразились в нескольких стихотворениях. 20 мая 1828 года, когда Пушкин гостил в Приютине, Анета по ошибке обратилась к нему на «ты», что явилось поводом для создания прелестного стихотворения «Ты и Вы». Это поэтическое признание в любви поэт вручил девушке 27 мая, в следующее воскресенье.

Приютино. Музыкальная гостиная

Ловкая и грациозная Анета была прекрасной наездницей. Поэт мог видеть её мастерство в Приютине, где устраивались не только верховые прогулки и кавалькады, но и соревнования по выездке и джигитовке. Вероятно, эти впечатления вкупе с мечтами поэта о женитьбе отразились в стихотворении «Кобылица молодая…».

Вполне возможно, именно в Приютине на уроке у М.И. Глинки в исполнении юной Олениной, обладавшей красивым голосом, поэт услышал грузинскую мелодию, привезённую Грибоедовым с Кавказа, и сочинил на эту музыку стихотворение – романс «Не пой, красавица, при мне…». Анна Оленина, безнадёжно влюблённая тогда в другого, не разделяла любовных чувств Пушкина. С осени 1828 года поэт перестал бывать в усадьбе Олениных.

В первые десятилетия XIX века Приютино было избаловано вниманием приезжавших туда известных поэтов. Перу Константина Батюшкова принадлежит стихотворное приглашение в Приютино, написанное для Александра Ивановича Тургенева – человека, сыгравшего в жизни Пушкина значительную роль. Поэтические строки Батюшкова описывают не столько красоты оленинской усадьбы, сколько её гостеприимных хозяев и приятный отдых, наполненный творческим общением:

…Есть дача или мыза, Приют для добрых душ, Где добрая Элиза И с ней почтенный муж С открытою душою И с лаской на устах За трапезой простою На бархатных лугах, Без бального наряда В свой маленький приют Друзей из Петрограда На праздник сельский ждут.

«Добрая Элиза» (Елизавета Марковна) и «тысячеискусник» Алексей Николаевич Оленин, который, по словам Батюшкова, «муз к грациям привел», сумели создать в своей живописной усадьбе «приют для добрых душ», где приходило вдохновение к поэтам, писателям, художникам, музыкантам, актёрам и просто к друзьям дома. Творческая атмосфера Приютина оживает в послании Батюшкова:

Поэт, лентяй, счастливец И тонкий филосо́ф, Мечтает там Крылов Под сению берёзы О басенных зверях И рвёт парнасски розы

Приютино. Комната дочерей

В приютинских лесах. И Гнедич там мечтает О греческих богах, Меж тем, как замечает Кипренский лица их И кистию чудесной С беспечностью прелестной, Вандиков[1] ученик, В один крылатый миг Он пишет их портреты…

В 1829 году бывавший в усадьбе барон Александр Мейендорф посвятил Анне Олениной милое любительское стихотворение, в котором есть строки о Приютине:

И я в Приютине бывал, И красных дней там наслаждался, Анюту свет ещё не знал, А я уж ею любовался. И песни, игры, дерзкой ум, И шалости, и дикий шум, — Всё наслаждением было нам, Всё вспоминаньем дышит там.

Слепой, разбитый параличом поэт Иван Козлов, гостивший у Олениных в июле 1828 года, в обращённом к Анне Алексеевне стихотворении «Любви и жизни на рассвете…» советовал девушке благословить «уединенье своих приютинских лесов».

Самым преданным певцом живописного имения и его обитателей был Николай Гнедич. Не случайно поэт, помимо прочего сочинявший и пьесы для домашнего театра Олениных, однажды придумал себе псевдоним «господин Приютин». Перу Гнедича принадлежит большая элегия «Приютино», посвящённая Елизавете Марковне Олениной. Строки элегии проникнуты сентиментальными воспоминаниями, сквозь призму которых видит поэт лирические пейзажи приютинского парка:

Здесь часто по холмам бродил с моей мечтою, И спящее в глуши безжизненных лесов Я эхо севера вечернею порою Будил гармонией гомеровских стихов. <…> Долины милые, лесов уединенья! Нет, я не прихожу покой ваш возмутить; Живой я прихожу искать воды забвенья: Поток приютинский, дай мне его испить!

Для одинокого, неизбалованного судьбой Гнедича Приютино было связано не только с радостью творческих трудов, но и с печальными воспоминаниями о несчастной любви к прелестной Анне Фурман, юной воспитаннице четы Олениных, в которую был также безответно влюблён и Батюшков. Приютинские пейзажи оказывают на душу Гнедича умиротворяющее воздействие:

Вот здесь я, заключён зеленой сей стеною, Мой ограничу взор прудом недвижным сим, С его спокойствием сольюсь моей душою И обману печаль бесчувствием немым. Вот здесь семья берёз, нависших над водами, Меня безмолвием и миром осенит; В тени их мавзолей под ельными ветвями, Знакомый, для души красноречивый вид!

В двух последних строках поэт говорит о небольшом мавзолее, устроенном Алексеем Николаевичем Олениным в память о старшем сыне Николае, убитом в Бородинском сражении. Мавзолей стоял на месте дубка, посаженного юношей и засохшего после его гибели. На камне была выбита сочинённая Гнедичем надпись:

Здесь некогда наш сын дуб юный возращал: Он жил, и дерево взрастало. В полях Бородина он за отчизну пал, И дерево увяло! Но не увянет здесь дней наших до конца Куст повилики сей, на камень насажденный; И с каждою весной взойдёт он, орошенный Слезами матери и грустного отца.

В торжественной тишине ночного приютинского пейзажа, залитого серебряным лунным светом, Гнедичу чудится, что душа Николая Оленина нисходит с небес в родное имение, что «здесь, в сих местах, дух сына обитает незримым гением отеческих полей» и что дух – утешитель этот «на небо грустному указывает» ему.

Прошло время. В 1833 году не стало Гнедича, в 1838 году умерла Елизавета Марковна. Спустя три года после её смерти Приютино было продано надворному советнику Адамсу. Имение надолго перестало быть «приютом вдохновения» поэтов. Лишь в 1974 году усилиями энтузиастов здесь был открыт музей, благодаря чему мы снова можем насладиться неповторимой красотой чудесной усадьбы, которая некогда была так притягательна для Пушкина, Гнедича, Крылова, Батюшкова и других литераторов.

Михайловское, Тригорское и Петровское

Из шумного Петербурга Пушкин не раз отправлялся в Михайловское, родовое имение Ганнибалов на Псковщине. Впервые поэт побывал там летом 1817 года после окончания Лицея. Михайловское, соседние с ним имения Тригорское и Петровское, живописная долина Сороти, озёра Кучане и Маленец, Савкина горка, Святогорский монастырь – словом, весь ныне легендарный край и полученные здесь впечатления нашли яркое отражение в творчестве великого поэта: в стихотворениях «Простите, верные дубравы», «Домовому», «Деревня», «П.А. Осиповой», «19 октября», «Зимний вечер», «Я помню чудное мгновенье…», «Признание», «…Вновь я посетил», в романе «Евгений Онегин», трагедии «Борис Годунов» и многих других.

Уже в первом стихотворении «Простите, верные дубравы», написанном в 1817 году и посвящённом Тригорскому, юный Пушкин говорит о своём беспечном мечтании вернуться туда:

Приду под липовые своды На скат тригорского холма, Поклонник дружеской свободы, Веселья, граций и ума.

Желание поэта исполнилось: спустя два года он снова посетил Михайловское и Тригорское – «приют спокойствия, трудов и вдохновенья». В стихотворении «Деревня» пленяет поэтическое описание вида с Михайловского холма:

Везде передо мной подвижные картины: Здесь вижу двух озёр лазурные равнины, Где парус рыбаря белеет иногда, За ними ряд холмов и нивы полосаты, Вдали рассыпанные хаты, На влажных берегах бродящие стада; Овины дымные и мельницы крилаты; Везде следы довольства и труда.

В 1819 году незадолго до отъезда Пушкин сочинил стихотворение «Домовому»:

Поместья мирного незримый покровитель, Молю тебя, мой добрый домовой, Храни селенье, лес и дивный садик мой, И скромную семьи моей обитель! <…> Люби зелёный скат холмов, Луга, измятые моей бродячей ленью, Прохладу лип и клёнов шумный кров — Они знакомы вдохновенью.

Михайловское. Аллея Анны Керн

Через пять лет, в 1824 году, поэт поселился в Михайловском уже поневоле и провёл здесь два года в ссылке. На первых порах Пушкин тосковал по оставленной им Одессе, запечатлевая в стихах воспоминания о синем море и солнечных экзотических пейзажах, о друзьях и возлюбленных, оставленных в дальнем краю. Потом всё чаще стали появляться в произведениях поэта образы обаятельных обитателей соседних имений, любимой няни, виды псковского края с неброской, но по – своему привлекательной и, главное, родной сердцу русской природой. Пушкин, по его словам, стал

…сельской музе в тишине Душой беспечной предаваться.

Может быть, прообразом могучего «дуба зелёного» у Лукоморья стал «дуб уединённый» в Тригорском. Хозяйке этого имения Прасковье Александровне Осиповой поэт посвятил стихотворение, в котором выражена любовь его к родным местам:

Но и вдали, краю чужом, Я буду мыслию всегдашней Бродить Тригорского кругом, В лугах, у речки, над холмом, В саду под сенью лип домашней.

Соседнее с Михайловским имение Петровское изначально было центром управления вотчин Михайловской губы, пожалованных императрицей Елизаветой Петровной Абраму Петровичу Ганнибалу. Великий поэт не раз бывал

В деревне, где Петра питомец, Царей, цариц любимый раб И их забытый однодомец, Скрывался прадед мой арап.

Петровское принадлежало тогда двоюродному деду Пушкина Петру Абрамовичу Ганнибалу и его сыну Вениамину Петровичу Ганнибалу. Общение с ними обогащало поэта знаниями истории его рода по линии матери, давало пищу творческому воображению.

Петровское. Дом А.П. Ганнибала

Впечатлениями, полученными в Михайловском, Тригорском и окрестностях, полны многие произведения поэта, написанные им в ссылке и в последующие годы. Это прекрасный осенний пейзаж в стихотворении «19 октября 1825 года» на фоне воспоминаний о лицейской юности и посещениях друзей – Горчакова, Дельвига и Пущина. Это с детских лет всем известное стихотворение «Зимний вечер», в котором так чарует образ любимой няни Арины Родионовны. Это шедевры любовной лирики «Я помню чудное мгновенье…» и «Признание». В романе «Евгений Онегин», четыре главы которого были написаны поэтом в Михайловском, наиболее полно и ярко отразились полученные здесь впечатления, вольно или невольно переплетённые с образами, памятными с детских и юношеских лет. Это и чудесные окрестные ландшафты в разные времена года, и крестьянский быт, и жизнь местного дворянства. В описании распорядка дня Онегина в деревне немало автобиографического. Недаром П.А. Вяземский, когда гос-Петровское. Дом А.П. Ганнибала тил в Михайловском у вдовы Пушкина Натальи Николаевны в 1841 году, отправлялся бродить «по следам Пушкина и Онегина». В бессмертный роман великий поэт включил строки о себе самом в окрестностях Михайловского:

Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток: Вняв пенью сладкозвучных строф, Они слетают с берегов.

В той же четвёртой главе романа есть строки, посвящённые любимой няне:

Но я плоды своих мечтаний И элегических затей Читаю только старой няне, Подруге юности моей.

В конце 1826 года, уже покинув Михайловское, Пушкин посвятил Арине Родионовне стихотворение «Подруга дней моих суровых».

Когда в мае 1835 года поэт вновь посетил сельцо, няни уже семь лет не было в живых. В чём – то изменились окрестные ландшафты, иным стал и сам поэт, и восприятие им родных пейзажей. Об этом говорится в прекрасном стихотворении «…Вновь я посетил…»:

Переменился я, но здесь опять Минувшее меня объемлет живо, И, кажется, вечор ещё бродил Я в этих рощах. Вот опальный домик, Где жил я с бедной нянею моей. Уже старушки нет – уж за стеною Не слышу я шагов её тяжёлых, Ни кропотливого её дозора. Вот холм лесистый, над которым часто Я сиживал недвижим и глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны… Меж нив златых и пажитей зелёных Оно синея стелется широко; Через его неведомые воды Плывёт рыбак и тянет за собою Убогий невод. По брегам отлогим Рассеяны деревни – там за ними Скривилась мельница, насилу крылья Ворочая при ветре…

Тот же пейзаж, что и в стихотворении «Деревня», только увиденный иным, ностальгическим взором. Перемену настроения у Пушкина, в семье которого тогда уже было двое детей и ожидалось рождение третьего, вызывает вид молодой поросли вокруг двух старых сосен на знакомой дороге в Тригорское. Это «племя, младое, незнакомое» радует взор поэта и пробуждает надежду:

…Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум, когда… Пройдёт он мимо вас во мраке ночи И обо мне вспомянет.

Пушкин желал быть похороненным в родных псковских краях, о чём писал в 1829 году, мысленно возвращаясь в Тригорское, Михайловское и Святогорский монастырь:

Гляжу ль на дуб уединенный, Я мыслю: патриарх лесов Переживёт мой век забвенный, Как пережил он век отцов. <…> Но хоть бесчувственному телу Равно повсюду истлевать, Но ближе к милому пределу Мне всё б хотелось почивать.

В этом «милом пределе», где Пушкин обрёл вечный покой, как ему и хотелось, вспоминали великого поэта не только его потомки и друзья, но и приезжавшие сюда литераторы.

Прекрасные поэтические строки о Михайловском и Тригорском принадлежат перу Николая Языкова, гостившего в Тригорском по приглашению своего друга по Дерптскому университету Алексея Николаевича Вульфа, сына П.А. Осиповой от первого брака. Языков подружился здесь с Пушкиным и в стихотворном послании к нему 19 августа 1826 года писал:

С челом возвышенным стою Перед скрижалью вдохновений, И вольность наших наслаждений, И берег Сороти пою.

С этими строками перекликается четверостишие из послания к А.Н. Вульфу:

Мне всё пленительно в Тригорском, Всё свято: Пушкин, ты, да я — Там не в одном вине заморском Мы пили негу бытия.

Лучшие воспоминания о Тригорском и Михайловском тесно связаны у Языкова с пребыванием в этих краях Пушкина. В стихотворном послании к П.А. Осиповой от 8 декабря 1827 года поэт признавался:

И часто вижу я во сне: И три горы, и дом красивый, И светлой Сороти извивы <…> И те отлогости, те нивы, Из – за которых вдалеке На золотом аргамаке[2], Заморской шляпою покрытый, Спеша в Тригорское, один — Вольтер, и Гёте и Расин — Являлся Пушкин знаменитый…

Тригорское. «Дуб уединенный»

Поэтическим гимном красоте милых сердцу Николая Языкова мест стало большое стихотворение «Тригорское», посвящённое незабвенной хозяйке имения. В этих мелодичных стихах, созвучных пушкинским ритмам, воспета героическая история псковского края, «где славной старины не все следы истреблены», оживают очаровательные тригорские ландшафты в разное время суток – от лучезарного утра до ночной грозы, повседневные заботы сельских жителей, сцены купания в «гостеприимных струях» студёной Сороти знойным полуднем и вечера в обществе «певца Руслана и Людмилы» «под мирным кровом старейшин сада вековых». Пейзаж вокруг Тригорского в стихах Языкова словно наполнен прекрасной музыкой:

В стране, где Сороть голубая, Подруга зе́ркальных озёр, Разнообразно между гор Свои изгибы расстилая, Водами ясными поит Поля, украшенные нивой, Там, у раздолья, горделиво Гора трёххолмная стоит; На той горе среди лощины, Перед лазоревым прудом Белеется весёлый дом И сада тёмные куртины, Село и пажити кругом. Приют свободного поэта, Непобеждённого судьбой! — Благоговею пред тобой…

Два стихотворения Николай Языков посвятил няне Пушкина. В первом из них, написанном в 1827 году, Языков вспоминал её радушие и хлебосольство, её рассказы «про стародавних бар»:

Ты, благодатная хозяйка сени той, Где Пушкин, не сражён суровою судьбой, Презрев людей, молву, их ласки и измены, Священнодействовал при алтаре Камены, —

Михайловское. Усадебный дом

Всегда приветами сердечной доброты Встречала ты меня, мне здравствовала ты, Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета, Ходил я навещать изгнанника – поэта…

Шестистопный ямб этих стихов, созвучный древним сказаниям, словно дышит стариной. Более лёгким четырехстопным ямбом написано полное светлой элегической грусти стихотворение «На смерть няни А.С. Пушкина», в котором интересно описание Михайловского, где

…на дол с горы отлогой Разнообразно сходит бор В виду реки и двух озёр И нив с извилистой дорогой, Где, древним садом окружён, Господский дом уединенный Дряхлеет, памятник почтенный Елисаветинских времён…

Пребывание в Михайловском и Тригорском оставило глубокий след в душе и творчестве Николая Языкова. Спустя почти два десятилетия, в 1845 году, он сочинил стихотворение «К баронессе Е.Н. Вревской», посвящённое той самой Евпраксии Вульф, или Зизи, которую некогда воспел Пушкин в «Евгении Онегине» и мадригалах. Воспоминания молодости у Языкова не померкли с годами, как и огненно – сладкий вкус ромовой жжёнки, которую варила Зизи:

Я помню вас! Вы неизменно Блестите в памяти моей, Звезда тех милых, светлых дней, <…> Когда прекрасно, достохвально Вы угощали нас двоих Певцов – и был один из них Сам Пушкин (в оны дни опальный Пророк свободы), а другой… Другой был я, его послушник, Его избранник и подружник, И собутыльник молодой.

С 1843 по 1866 год вдова и потомки Пушкина не посещали Михайловское. Усадьба пришла в запустение и не была местом паломничества, поэтому трудно отыскать упоминание о ней в поэтических произведениях.

В стихотворении Алексея Апухтина «19 октября 1858 года» перед автором живо предстаёт образ Пушкина, в одиночестве справляющего лицейскую годовщину в сельце Михайловском:

Я вижу, дремлет он при свете камелька, Он только ветра свист да голос бури слышит; Он плачет, он один… и жадная рука Привет друзьям далёким пишет.

С 1866 года в Михайловском жил Григорий Александрович Пушкин с семьёй. До столетнего юбилея А.С. Пушкина сельцо редко посещали паломники, а стихи посвящались в основном самому великому поэту. Лишь приближение знаменательной даты по – настоящему всколыхнуло интерес к пушкинским местам. На юбилейных торжествах в Михайловском и Святых Горах были прочитаны стихи, посвящённые памяти великого поэта и пребыванию его в заповедном крае. Близ его могилы звучали ныне малоизвестные строки о музе Пушкина, автором которых является Владимир Мазуркевич:

В Михайловском, здесь, вдалеке от света, Ты с этой музой в тесной дружбе жил, И чутким ухом вещего поэта Её напевы робкие ловил. Здесь, в тишине, в немом уединенье Среди лесов, среди полей и жнитв Сознал, что ты рождён для вдохновенья, Для сладких звуков, не для битв.

Последние два стиха – это вольный пересказ завершающего четверостишия пушкинского стихотворения «Поэт и толпа», сочинённого в 1828 году:

Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв.

Стихи написаны не в Михайловском, но именно с этим сельцом, ставшим для Пушкина «приютом вдохновенья», подсознательно связывает их В.А. Мазуркевич.

В стихотворении Алексея Дрождинина «Памяти А.С. Пушкина» говорится о могиле великого поэта в Святогорском монастыре:

Невольно мысль моя летит На холм известной всем могилы, Где непробудно, крепко спит Певец Руслана и Людмилы, Где так цветёт родимый край И где у гробового входа Благоухает тёплый май, Цветёт бесстрастная природа.

Последние строки явно перекликаются с завершающим четверостишием стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных…», сочинённого Пушкиным в 1829 году:

И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть И равнодушная природа Красою вечною сиять.

Дрождинин, как и Языков, называет великого поэта «певцом Руслана и Людмилы» в отличие от Жуковского, которого Пушкин называл «певцом Людмилы», и представляет, что рядом с усыпальницей великого поэта оживают образы его героев:

И этой ночью в тишине Перед могильными цветами Его герои, мнилось мне, Слетались длинными рядами…

На юбилейных торжествах в Святых Горах звучало стихотворение Н. Михайловой, не совсем совершенное по форме, но полное искренней любви к пушкинским местам:

И там, где, может быть, впервые образ Тани Поэта посетил в селе его родном, Где часто слушал он рассказы старой няни Перед уютным камельком, В селе Михайловском ещё шумят листвою Над старым домиком те рощи и дубы, Где отдыхал поэт усталою душою От зависти людей, от злобной клеветы.

Тогда на месте обветшавшего дома, в котором жил великий поэт, стоял особняк, построенный по распоряжению его сына Григория Александровича, и лишь домик няни, о котором говорится в стихах Н. Михайловой, оставался в сохранности. Следующие два её четверостишия удивляют прозорливостью:

И люди вспомнили великого поэта И повесть славную забытого села, Где некогда вдали от суетного света В изгнанье жизнь его текла. И под прохладною, приветливою тенью Под шелест ласковый дряхлеющих дубов Воздвигнется, маня своей уютной сенью, Приюта мирного гостеприимный кров.

Дом великого поэта пришлось воссоздавать несколько раз: в 1911, 1936–1937 и 1948–1949 годах. Революционные потрясения и войны не щадили заповедные места, но память о Пушкине и любовь к нему сохранялись в людских сердцах.

Волею судьбы оказался в эмиграции поэт серебряного века Саша Чёрный, который написал проникнутое большой любовью стихотворение «Няня Пушкина», необыкновенно изящное по форме. Мысль поэта из чужих краёв летит в сельцо Михайловское:

Сквозь льдистое оконце С морозной вышины Глядит литое солнце Серебряной луны. По кровле ветер пляшет, Гудит в ночном саду, И снег волнистый пашет На скованном пруду…

Саша Чёрный мастерски рисует трогательные картины зимнего вечера, когда обеспокоенная няня встречает Пушкина, который затем слушает её сказки у печки, скрестив руки на груди. Здесь и важный кот, который «горбит шубу», и мелькание спиц в няниных руках, и «плеск веретена», и лампадка, теплящаяся у божницы… Саша Чёрный живо воскрешает тот самый образ няни, который был создан Пушкиным и Языковым.

Милый образ Арины Родионовны ассоциируется с Михайловским и у Лидии Нелидовой – Фивейской, поэтессы первой волны русской эмиграции. В поэме «Невольник чести» она рисует почти такую же картину, что и Саша Чёрный, но только не в зимнем, а в осеннем Михайловском:

Шумит вдали сосновый бор… Гуляет ветер по дорожкам… Осенний дождик за окошком Стучится в ставни, будто вор Или скиталец бесприютный… Но тихо в горнице уютной: Старушка вяжет свой чулок — Шуршит и вертится клубок; С ним серый кот у ног играет. Свеча, колебля тусклый свет, Морщины няни освещает. Полузакрыв глаза, поэт В старинных креслах отдыхает.

В отличие от Вязём, Царского Села и Приютина сельцо Михайловское, имение Тригорское и окрестности неразрывно связаны у поэтов с именем Александра Сергеевича Пушкина, с его жизнью и творчеством, с его героями и любимой старой няней Ариной Родионовной Яковлевой.

Не сама по себе красота этих мест, а созданная гением неповторимая творческая аура всегда влекла сюда русских поэтов и пробуждала вдохновение.

Берново и соседние усадьбы

С милыми обитателями Тригорского – Прасковьей Александровной Осиповой – Вульф и её детьми Анной, Евпраксией, Алексеем Вульфами и падчерицей Алиной Осиповой – Пушкин встречался на Тверской земле, когда гостил в 1828–1833 годах в расположенных под Старицей усадьбах Малинники, Павловское, Курово – Покровское и Берново, принадлежавших родственным семьям Вульфов, Осиповых и Панафидиных. Приезжая из шумного и суетного Петербурга, поэт погружался здесь в спокойную атмосферу сельского быта, долго гулял по живописным окрестностям речки Тьмы, усадебным аллеям, весело танцевал на провинциальных балах, общался с дворянскими семействами и с крестьянами.

Берново. Дворец Вульфов

В этих краях Пушкину хорошо и вдохновенно работалось. В Малинниках, где он бывал в 1828 и 1830 годах по приглашению П.А. Осиповой, поэт завершил VII главу «Евгения Онегина», сочинил «Посвящение» к «Полтаве» и чудесное лирическое стихотворение «Цветок», которое позднее вписал в альбом Евпраксии Вревской. Малинникам посвящено двустишие Пушкина, переданное Анной Николаевной Вульф:

Хоть малиной не корми, Но в Малинники возьми.

В Павловском, имении Павла Ивановича Вульфа, сочинены стихотворения «Зимнее утро», «Зима. Что делать нам в деревне?», поэма «Тазит», наброски «Путешествия Онегина», неоконченный «Роман в пись-мах», где описание деревни напоминает пейзаж, увиденный здесь поэтом: «Старинный дом на горе, сад, озеро, кругом сосновые леса, всё это осенью и зимой немного печально, зато летом и весной должно казаться земным раем». Работал Пушкин и в Курово – Покровском, имении Панафидиных, и в Бернове, хозяином которого при нём был Иван Иванович Вульф. Его сын Николай вспоминал, как однажды, будучи ещё отроком, застал Пушкина в комнате, где тот ночевал: поэт что – то писал, лёжа на спине и положив тетрадь на согнутые ноги.

Живописными окрестными видами, которые по – своему хороши в любое время, возможно, навеяны строки VII главы «Евгения Онегина», рассказывающие о прощании Татьяны с родной деревней:

Её прогулки длятся доле. Теперь то холмик, то ручей Остановляют поневоле Татьяну прелестью своей. Она, как с давними друзьями, С своими рощами, лугами Ещё беседовать спешит. Но лето быстрое летит. Настала осень золотая. Природа трепетна, бледна, Как жертва, пышно убрана. Вот север, тучи нагоняя, Дохнул, завыл – и вот сама Идёт волшебница зима.

Чудесные зимние ландшафты в долине речки Тьмы угадываются в знаменитом стихотворении «Зимнее утро»:

Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит.

Гораздо более прозаический деревенский быт описан в стихотворении «Зима. Что делать нам в деревне?»: скучноватые беседы в гостиной, муки сочинительства, когда «ко звуку звук нейдёт». Картину оживляют сельский бал и сцены охоты:

Пороша. Мы встаём, и тотчас на коня, И рысью по полю при первом свете дня; Арапники в руках, собаки вслед за нами; Глядим на бледный снег прилежными глазами; Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, Двух зайцев потравив, являемся домой.

Из всех усадеб, где бывал поэт, в Старицком крае хорошо сохранился только особняк в Бернове, ныне обращённый в пушкинский музей. «Это был настоящий помещичий замок, – писала Анна Керн, чьи отроческие годы прошли здесь, в имении дедушки Ивана Петровича Вульфа, – необыкновенно толстые стены, анфилады просторных залов, высокие светлые окна второго этажа, под домом вместительные подвалы». Вокруг благоухал регулярный парк, переходящий в пейзажный, липовая аллея спускалась к небольшому круглому пруду, а дорожка, обсаженная жёлтой акацией, вела на горку «Парнас», на вершине которой, как рассказывают, любил отдыхать Пушкин. Это великолепие было создано при Иване Петровиче Вульфе, который был женат на Александре Фёдоровне Муравьёвой, двоюродной сестре известного писателя и государственного деятеля Михаила Никитича Муравьёва, отца декабристов Никиты и Александра. Михаил Никитич очень любил бывать в Бернове, где отдыхал душой. Его перу принадлежат описания этого имения. В «Эмилиевых письмах» читаем: «В лучшее годовое время приехал я в Берново и наслаждаюсь всеми удовольствиями деревенской жизни. Я нашёл достойного приятеля нашего <И.П. Вульфа>, окружённого своею милою семьёю… Местоположения прекрасны. У нас сад, зверинец, рощи. Я встаю очень рано. Каждый день странствую по полям верхом или пешком, читаю, пишу».

Берново. Вид на круглый пруд

Берново. Вид на реку Тьму и церковь Успения

Лучше всего непринуждённая и располагающая к простым сельским радостям атмосфера имения описана в его стихотворении, датированном 1780 годом, когда писатель проводил отпуск у отца в Твери и часто наведывался в Берново:

Итак, опять убежище готово, Где лености свободно льзя дышать, Под сень свою, спокойное Берново, Позволишь мне из Твери убежать.

Обращаясь к хозяйке имения, М.Н. Муравьёв пишет:

Ты любишь сень безмолвную Бернова, И древний дом, и плодоносный сад, И этот холм, и рощи глыбь сосновой, И мельницы шумящий водопад.

Описывая быстроводную речку Тьму, автор высказывает поэтическое предположение о происхождении её названия:

Смиренна Тьма. Какой своей прослугой Название сие приобрела? Вияся сей прекрасною округой, Ты льёшь струи прозрачнее стекла. Иль для того, что кроясь своенравно В подножия высокия горы, Меж берегов крутых струишься плавно, Маня к себе нимф сельских для игры; Кидая темь, как плещутся пастушки, В кустарниках скрываешь пастухов. Узнавши то, завистные старушки Сказали: «Тьма течёт средь сих брегов».

Стихотворение М.Н. Муравьева написано в традициях конца галантного века. Здесь и почтенный хозяин «со скромною улыбкой на устах», и хозяйка, «госпожа гостеприимна дома», и древние пенаты, «хранители прекрасного села», и пляшущая на траве воображаемая гурия, молодая и прекрасная, и вставшие в хоровод дриады и феи… С этим соседствует описание застолья в большой светлой оранжерее, «где персики румянятся пушисты».

К сожалению, никто кроме А.С. Пушкина и М.Н. Муравьёва не воспевал в стихах старицкие усадьбы, ставшие местом паломничества только с открытием здесь музея в 1970–х годах.

Архангельское

Роскошная подмосковная усадьба Архангельское в пушкинское время принадлежала знаменитому князю Николаю Борисовичу Юсупову, дипломату и сенатору, коллекционеру произведений искусства и меценату. Дворцово – парковый ансамбль начал формироваться ещё при прежнем владельце – князе Н.А. Голицыне. В 1810 году имение купил Юсупов. Несмотря на разорение французами в 1812 году и несколько пожаров, Архангельское при нём превратилось в роскошную загородную резиденцию, где были размещены богатые художественные коллекции.

Великолепием Архангельского восторгался Александр Воейков, включив строки о нём в собственный перевод книги Ж. Делиля «Сады, или Искусство украшать сельские виды», вышедший в 1816 году:

Пример Двора священ вельможам, богачам. Во всех роди́лась страсть изящная к садам: В Архангельском сады, чертоги и аллеи, Как бы творение могущей некой феи, За диво бы почли и в Англии самой.

Николай Борисович Юсупов мог знать Пушкина ещё маленьким мальчиком: в 1801–1802 годах родители поэта снимали принадлежавший князю дом в Москве, расположенный в Большом Харитоньевском переулке. Великий поэт был дружен с прославленным вельможей и, возможно, посещал Архангельское много раз. Весной 1827 года он приезжал вместе со своим другом С.А. Соболевским, а в августе 1830 года побывал здесь с П.А. Вяземским. В стихотворении «К вельможе», обращённом к Н.Б. Юсупову, Пушкин воспел красоты Архангельского:

…К тебе явлюся я; увижу сей дворец, Где циркуль зодчего, палитра и резец Учёной прихоти твоей повиновались И, вдохновенные, в волше́бстве состязались. <…> Один всё тот же ты. Ступив за твой порог, Я вдруг переношусь во дни Екатерины. Книгохранилище, кумиры и картины, И стройные сады свидетельствуют мне, Что благосклонствуешь ты музам в тишине…

В память о посещениях великого поэта одна из аллей парка в Архангельском названа Пушкинской. Потомки Юсупова в 1903 году установили на ней беломраморный бюст А.С. Пушкина.

Усадьба Архангельское

Петровский парк в Москве

Проезжая по Петербургскому тракту, Пушкин много раз видел знаменитый «подъездной» Петровский дворец, возведённый М.Ф. Казаковым для Екатерины II. Вековые дубы окружали замок, который напоминал древнерусские сторожевые городки. Петровскому дворцу посвящена знаменитая строфа VII главы «Евгения Онегина»:

Вот, окружён своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он Недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоённый, Москвы коленопреклонённой С ключами старого Кремля; Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою. Не праздник, не приёмный дар, Она готовила пожар Нетерпеливому герою. Отселе, в думу погружён, Глядел на грозный пламень он.

В мае 1827 году великий поэт побывал на даче своего друга С.А. Соболевского в живописном Петровском парке, превратившемся в одно из мест гуляний москвичей.

Москва.

Вид на Петровский дворец из парка

Петровскому парку и замку в числе других московских достопримечательностей посвятил стихи поэт и критик Михаил Дмитриев. Вслед за Пушкиным он обращается к образу Наполеона во время пожара Москвы в 1812 году:

В этот – то замок бежал второпях из Москвы истребитель, Ночью, как море огня логови́ще его охватило! Тут из окна он глядел, как оно волновалось, кипело, Жгло и кипело, треща, чтоб и камень очистить подножный, Где он ступал! – Тут впервые бесстрашного сердце дрожало!

Эти стихи по изяществу и силе воздействия несравнимы с пушкинскими. Михаил Дмитриев был приверженцем классицизма и противником романтического направления. Он считал, что цель поэзии состоит «в облагораживании и возвышении духа идеями и формами изящного», и был литературным противником П.А. Вяземского, А.С. Пушкина и позднее В.Г. Белинского.

«Московские элегии» Дмитриева, написанные его любимым классическим гекзаметром, несколько тяжеловесны, лишены живости, внутренней динамики и оттого скучноваты. Это особенно заметно именно при описании праздничных гуляний:

Это Петровский наш парк и весёлые летние дачи! Быстро летят вдоль аллей один за другим экипажи; Скачут отважно верхом, развевая вуалями, дамы; Музыка в окнах слышна: и звук арфы и голоса пенье! Видно, здесь летняя жизнь весела и Москва позабыта! <…> Весело смотрит на них наш Петровский готический замок! Круглые башни, витые трубы́, остросводные окна, Белого камня резные столбы, тёмно – красные стены! В тёмной, густой и широкой зелени сосен старинных Весел и важен он, дед между вну́чат младых и весёлых!

Нескучный сад и Пресня

Привлекательным местом прогулок был Нескучный сад, раскинувшийся на высоком берегу Москвы – реки. В 1826 году подмосковное имение Л.А. Шаховского Нескучное было приобретено казной для устройства летней резиденции императрицы, и прекрасный сад открыли для публики. Летом 1830 года великий поэт приезжал сюда с семьёй своей невесты Н.Н. Гончаровой и близким другом П.В. Нащокиным на спектакль «воздушного» театра. Театр этот давно уже не действует, но Нескучный сад по – прежнему прекрасен и навевает лирическое настроение.

М.Н. Загоскин писал: «Много есть садов лучше нашего Нескучного, которое скорее можно назвать рощею, чем садом, но едва ли можно найти во всей Москве и даже её окрестностях такое очаровательное место для прогулки». Александр Воейков не обошёл своим поэтическим вниманием величавые панорамы древней столицы, открывающиеся из сада, и воспел

Нескучное, отколь с чертогами, с церквами Великая Москва лежит перед глазами С Кремлём, возвышенным во образе венца; Пред взорами Москва – и нет Москве конца.

Особую роль в жизни Пушкина в 1827–1829 годах играли Преснеские пруды. Их чудными видами он наслаждался с сёстрами Ушаковыми, жившими неподалеку. В старшую сестру, Екатерину Николаевну, поэт был всерьёз влюблён. Альбом её не сохранился, зато дошли до нас строки, обращённые к младшей сестре, Елизавете Николаевне:

…Авось на память поневоле Придёт к вам тот, кто вас певал, В те дни как Пресненское поле Ещё забор не преграждал.

Тогда Пресню ещё плотно не застроили домами и не перегородили заборами, но прежде заболоченное русло одноимённой речки и оба пруда уже были облагорожены стараниями П.С. Валуева, главного управляющего оружейной палатой, автора редких книг по описанию российских древностей и истории села Коломенского. Одно время пруды даже предлагалось назвать Валуевскими. В не предназначенных для печати сатирических стишках начала XIX века неизвестный автор написал о Валуеве с искренней благодарностью:

Я приду к прудам широким То к сему, к тому пруду И с почтением глубоким Ниц Валуеву паду. Там мы слушаем каскады, Здесь лесок к себе манит, За усталость ног награду Часто мягкий луг дарит.

Москва. Малый пресненский пруд

Но милей лесков и луга Женщин – бабочек здесь рой, Между них любовь – подруга Поздней тащится порой…

В таких бульварных стишах, весьма тогда популярных и распространявшихся в многочисленных списках, то высмеивались известные в обществе лица, то отпускались весёлые комплименты дамам. Заканчивается сатира весьма игриво:

Но пора к своей постели, Месяц стал среди воды, Ах, до будущей недели Адью, милые пруды.

Авторами подобных сочинений московская молва называла генерал – майора Алексея Даниловича Копьёва, сочинителя популярных во времена Екатерины II комедий, и офицера Преображенского полка Сергея Никифоровича Марина, написавшего пародии, шуточные оды, «Преображенский марш» и другие произведения. Марин известен также своим участием в издании первого русского театрального журнала «Драматический вестник» и в постановках домашнего театра Олениных в Приютине. Кому из острословов принадлежат стихи о Пресненских прудах, точно сказать нельзя.

С этими лёгкими творениями контрастирует задумчивое стихотворение Михаила Дмитриева «Пресненские пруды»:

Только что на мост взойдёшь, лишь минуешь зелёные липы, Справа и слева пруды, как волше́бством, откроются взору. <…> Длинные ветви висят шелковистой густой бахромою; Тень, тишина и прохлада воды, и прекрасные виды; Редко кто мимо пройдёт; размышленью простор и свобода: Зелень, лазурь, серебро, а вдали золотятся на солнце Церкви, дома, колокольни, сады, сокращённые далью. В день лишь гулянья сюда многолюдный сбирается город: Шляпки всех мод и цветов по прибрежным теснятся дорожкам; Хор музыкантов гремит, и лодка плывёт расписная…

Весёлые бульварные стихи и элегия Дмитриева, романтическая по содержанию, несмотря на нелюбовь автора к романтизму, передают два разных взгляда на Пресненские гулянья и сохраняют для нас атмосферу Пресни XIX века.

Ныне Пресненские пруды, отданные Московскому зоопарку, стали пристанищем для лебедей, уток, гусей, фламинго и пеликанов. Своей прелести они от этого не потеряли.

Остафьево

Подмосковное имение князей Вяземских Остафьево было превращено в музей гораздо раньше: в 1899 году его владельцы – граф Сергей Дмитриевич Шереметев, известный историк и писатель, и его жена Екатерина Павловна, урождённая княжна Вяземская, открыли своё имение для широкой публики и торжественно отпраздновали столетие со дня рождения великого поэта.

Остафьево. Дворец Вяземских

Пушкин трижды заезжал в Остафьево, принадлежавшее его другу Петру Андреевичу Вяземскому. Это уникальное имение хранит память о славных деяниях трёх поколений семьи Вяземских; об исторических трудах Н.М. Карамзина, который с 1804 по 1815 год проводил здесь летние месяцы со своей женой Екатериной Андреевной, сводной сестрой П.А. Вяземского. Посещали Остафьево В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, А. Мицкевич, Е.А. Баратынский, И.И. Дмитриев и многие другие литераторы пушкинской поры и более позднего времени. Красивый регулярный сад, круглый луг перед дворцом, украшенным фронтоном с коринфскими колоннами, стройные колоннады, ведущие к двум флигелям, белая Троицкая церковь – всё это отражается в спокойных водах большого пруда, расположенного по руслу речки Любучи. Места эти благоприятствовали творческому общению и отдыху. В 1902 году посетитель музея Величко оставил в книге записей любительские стихи:

Здесь многосложный мир стремлений, красок, дум — Самим собою полн. Презрев докучный шум, Портреты, образа и рукописей груды, И с тысячами книг высокие шкапы, — И знанье строгое, и барские причуды Здесь гордо в тишину укрылись от толпы… Дверь приотворена, объята полутьмой Аллея старых лип. Мелькают силуэты… Жуковский, Вяземский… Сам Пушкин! Боже мой!..

Впервые Пушкин посетил Остафьево в июне 1830 года, по – видимому, в связи с предстоящей женитьбой на Наталье Николаевне Гончаровой. Поэт просил княгиню Веру Фёдоровну Вяземскую, своего давнего друга, быть посажённой матерью на предстоящей свадьбе. Княгиня ездила к матери невесты, чтобы уговорить её ускорить венчание.

В декабре 1830 года, приехав из Болдина в Москву, поэт посетил Остафьево. «День, проведённый у меня Пушкиным, был для меня праздничным днём», – писал тогда П.А. Вяземский. Не прошло и месяца, как Пушкин вновь появился здесь. 4 января 1831 года он отдыхал в дружеском кругу и вечером веселился на импровизированном балу.

Великий поэт не оставил строк, специально посвящённых Остафьеву. Проникновенные стихи о своём имении сочинял П.А. Вяземский. В 1818 году в Варшаве он дописал начатое в Остафьеве стихотворение «Первый снег», рисующее чарующие картины зимнего сада:

Здесь снег, как лёгкий пух, повис на ели гибкой; Там, тёмный изумруд посыпав серебром, На мрачной со́сне он разрисовал узоры. Рассеялись пары, и засверкали горы, И солнца шар вспылал на фоне голубом. Волшебницей зимой весь мир преобразован; Цепями льдистыми покорный пруд окован И синим зеркалом сравнялся в берегах…

Особенно красивые строки, проникнутые ностальгией о лучших годах молодости и зрелости, об ушедших из жизни друзьях и родных, Вяземский посвятил Остафьеву в 1850–е годы, когда несколько раз посещал своё родовое гнездо, гулял по саду, по роще, вдоль пруда и писал стихи:

Задумчиво брожу, предавшись весь мечтам, Вдоль блещущих столбов прозрачной колоннады, И зыбко тень моя ложится по плитам — И с нею прошлых лет и милых поколений Из глубины ночной выглядывают тени. Я вопрошаю их, прислушиваюсь к ним — И в сердце отзыв есть приветом им родным.

27 октября 1857 года в Остафьеве П.А. Вяземский сочинил большое стихотворение, посвящённое милой его сердцу усадьбе, в котором есть такие строки:

Здесь с каждым деревом сроднился, сросся я, На что ни посмотрю – всё быль, всё жизнь моя.

Остафьевские ландшафты в этих стихах особенно прекрасны:

Всё те же мирные и свежие картины: Деревья разрослись вдоль прудовой плотины, Пред домом круглый луг, за домом тёмный сад, Там роща, там овраг с ручьём, курганов ряд — Немая летопись о безымянной битве; Белеет над прудом пристанище молитве, Дом Божий, всем скорбям гостеприимный дом. Там привлекают взор, далече и кругом, В прозрачной синеве просторной панорамы, Широкие поля, селенья, Божьи храмы, Леса, как тёмный пар, поёмные луга И миловидные родные берега Извилистой Десны, Любучи молчаливой, Скользящей вдоль лугов струёй своей ленивой…

Перед мысленным взором поэта «за милым образом мелькает образ милый». Наверное, вспоминал он и Пушкина, который в декабре 1830 года увлечённо читал ему здесь чудесные произведения, созданные знаменитой болдинской осенью.

Этому событию посвящены строки правнука П.А. Вяземского Павла Сергеевича Шереметева, который в 1920–е годы сочинял две поэмы, повествующие о жизни князей Вяземских, и в частности своего деда Павла Петровича Вяземского, основательно пополнившего остафьевские коллекции и архивы. К сожалению, эти поэмы так и не были окончены и остались в черновиках. Вот как описал П.С. Шереметев достопамятный визит Пушкина в Остафьево и чтение им болдинских произведений, в числе которых было стихотворение «Моя родословная», где великий поэт называл себя «мещанином» в пику новоявленной знати:

Зима, холера, год тридцатый, Деревню снегом занесло; Халат на байке полосатый Привёз в Остафьево своё, Сюда князь Пётр уединившись, С семьёй на зиму целую зарывшись. И вот, минуя карантин, Примчался Пушкин «мещанин». И в час вечерней чашки чая, Скользя, как будто на коньках, Паркета гладкого досках, О руку руку потирая, Свою поэму прочитал, Как дед блином не торговал.

Болдино

Болдинская усадьба, более трёх веков принадлежавшая роду Пушкиных, кажется, буквально насквозь проникнута созданными здесь пушкинскими стихами. На месте возведённой в 1999 году деревянной часовни Михаила Архангела в пушкинское время было старинное кладбище с маленькой часовенкой и пепелище от сгоревшего храма. Может быть, этим пейзажем навеяны крылатые строки:

Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.

Большое Болдино. Барский дом

У живописных прудов, на водную гладь которых осенним пасмурным днём падают влажные желтые листья, вспоминаются строки из «Путешествия Онегина»:

Иные ну́жны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи Да пруд под сенью ив густых, Раздолье уток молодых…

Сквозь золотистые ветки деревьев виден скромный деревянный барский дом с мезонином, тот самый, где жил великий поэт благословенной болдинской осенью 1830 года и где останавливался в 1833 году. В первом же зале словно оживает стихотворение «Моя родословная»: стену украшают портреты предков поэта, среди которых изображение Ивана Абрамовича Ганнибала,

Пред кем средь Чесменских пучин Громада кораблей вспылала И пал впервые Наварин.

Из окон кабинета открывается вид на осенний сад, церковь Успения, построенную попечением деда поэта Льва Александровича Пушкина, на площадь перед нею. Похоже, таким грустноватым пейзажем навеяно стихотворение «Румяный критик мой…»:

…На дворе у низкого забора Два бедных деревца стоят в отраду взора, Два только деревца. И то из них одно Дождливой осенью совсем обнажено, И листья на другом, размокнув и желтея, Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея. И только. На дворе живой собаки нет. Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед. Без шапки он. Несёт под мышкой гроб ребёнка И кличет издали ленивого попёнка…

Старинные часы с боем в кабинете рождают ассоциацию с ночной бессонницей, мучившей временами поэта:

Мне не спится, нет огня; Всюду мрак и сон докучный. Ход часов лишь однозвучный Раздаётся близ меня…

Пушкинские автографы, разложенные на ломберных столиках, за которыми писал поэт, оплавленные свечи, старинная лампа, полка с книгами, античный бюст – вся обстановка кабинета словно пропитана строками из стихотворения «Осень», сочинённого в Болдине в 1833 году:

И забываю мир – и в сладкой тишине Я сладко усыплён моим воображеньем, И пробуждается поэзия во мне: Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, Излиться наконец свободным проявленьем — И тут ко мне идёт незримый рой гостей, Знакомцы давние, плоды мечты моей. И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы лёгкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута – и стихи свободно потекут.

Осенний болдинский сад и золотистая роща Лучинник с журчащим там студёным родником – будто живая иллюстрация к пушкинским строкам:

Октябрь уж наступил – уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей; Дохнул осенний хлад – дорога промерзает. Журча ещё бежит за мельницу ручей, Но пруд уже застыл…

Во многих произведениях, созданных в Болдине, так или иначе отразились здешние впечатления поэта. Это и колоритные сцены крестьянского и дворянского быта, особенно яркие в «Сказке о попе и его работнике Балде» и в «Повестях Белкина». Это и названия деревень Покровское и Кистенёвка в повести «Дубровский», так и не оконченной, может быть, потому что перед глазами Пушкина был отталкивающий пример бесчинствующего помещика из соседнего имения Черновское Валериана Гавриловича Ермолова, которого последний владелец Болдина Лев Анатольевич Пушкин считал прототипом Владимира Дубровского.

Село Большое Болдино в XIX – начале XX века находилось в стороне от магистральных дорог. В такую глушь непросто было добраться, поэтому никто из поэтов, кроме Пушкина, не воспевал тогда своеобразной красоты этих мест. В 1911 году Лев Анатольевич Пушкин продал своё имение государству, в 1918 году местные крестьяне на сходе приняли решение о сохранении пушкинской усадьбы, в 1929 году болдинский парк был объявлен заповедным, а первый музей распахнул свои двери в 1949 году, когда праздновался 150–летний юбилей великого поэта. Болдино стало центром притяжения почитателей пушкинской поэзии, а пребывание здесь Пушкина и чудесные пейзажи, освящённые его именем, стали источником вдохновения для современных поэтов.

Немного отодвинув временну́ю границу антологии, обратимся к стихам, которые были написаны в 1930–е годы. Одно из них, «Осень в Болдине», принадлежит перу известной поэтессы Маргариты Алигер, которая описывает местные ландшафты весьма условно. Автор и не ставит себе цели воспеть болдинские виды: для неё главное – чувства и настроения Пушкина. Особенно в её стихах пленяют строки о рождении пушкинских стихов:

…И вдруг почувствовать: пора, Чтоб тень гусиного пера Плыла, как парус, по бумаге. Чтобы широкий сизый дым Висел распластанною птицей. Чтобы желанием одним Горя, исписывать страницы. Чтобы на несколько минут Взглянуть, вздохнуть, увидеть вещи. Подумать: это перечтут Людские толпы. Как поймут? Иль освистав, иль рукоплеща. Шаги услышать у дверей — И няня с чашкой у порога, Чтоб сразу стало веселей, Теплей от сладкого ожога.

Появление заботливой няни кажется вполне естественным, но Арина Родионовна, к сожалению, умерла за два года до первого приезда Пушкина в Болдино. Маргарита Алигер невольно перенесла сюда события из Михайловского.

Нижегородская поэтесса Мария Петровых в своём стихотворении «Болдинская осень», датированном 1930 годом, живо представляет образ великого поэта, бродящего по окрестностям села:

Что может быть грустней и проще Обобранной ветрами рощи, Исхлёстанных дождём осин… Ты оставался здесь один И слушал стонущие скрипы Помешанной столетней липы.

Поэтесса представляет, как в воображении Пушкина возникают силуэты его героев:

Дорогой наизусть одной Ты возвращаешься домой. Поля пустынны и туманны, И воздух, как дыханье Анны, — Но вспыхнул ветер сквозь туман — Бессмертно дерзкий Дон Жуан.

Среди очень немногих произведений, посвящённых в те далекие годы Болдину, особенным лирическим настроением выделяются стихи нижегородского поэта Бориса Корнилова:

Эта осень радости виною. Сыплет изморось. Темнеет в пять. За стихами и за тишиною Заходите в Болдино опять…

Поэт прозорливо обращается к Пушкину:

Через сотню лет И через двести (Грандиозные годов ряды) Все поэты соберутся вместе, Вашими поэмами горды.

Ныне пушкинские усадьбы и парки стали местом проведения праздников, где собираются современные поэты и читают свои стихи, посвящённые великому Пушкину и чудесным краям, которые питали его непревзойдённую музу.

Библиография

1 Альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой. Факсимильное воспроизведение. – СПб.: Logos, 1999.

2 Анненский И.Ф. Избранные произведения. – Л.: Художественная литература, 1988.

3 Белоногова В.Ю. «Дубровский» из Черновского // Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст. Вып. 3. – Арзамас: АГПИ, 2001. С. 30–33.

4 Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). – М.: Советский писатель, 1967.

5 Болдинское братство. Стихи российских поэтов – гостей Пушкинского праздника. – Нижний Новгород: Бегемот, 1999.

6. Венок Пушкину. Из поэзии первой русской эмиграции. – М., 1994.

7 Венок Пушкину. Литераторы Москвы к юбилею поэта // Составитель Р.В. Иванов. – М.: Московские учебники, 1999.

8 Виноградов А.И. Пушкины, Голицыны – родственные связи // Род Голицыных в истории отечества. Материалы I Голицынских чтений 26 марта 1994 г. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ, 1995. C. 98–102.

9 Волович Н.М. Пушкинские места Москвы и Подмосковья. – М.: Московский рабочий, 1979.

10 Вяземский П.А. Стихотворения. – Ленинград: Советский писатель, 1986.

11 Гнедич Т.Г. Этюды. Сонеты. – Л.: Лениздат, 1977.

12 Голлербах Э.Ф. Город муз. – СПб.: Арт – Люкс, 1993.

13 Голлербах Э.Ф. Царское Село в поэзии: Антология. – СПб: Парфенон, 1922.

14. Гордин А.М. Пушкин в Михайловском. – Л.: Лениздат, 1989.

15 Город Пушкин. Историко – краеведческий очерк – путеводитель. – СПб.: Лениздат, 1992.

16 Грехнев В.А. Мир пушкинской лирики. – Нижний Новгород: Нижний Новгород, 1994. С. 279–291.

17 Дворянских гнёзд заветные аллеи. Усадьба в русской поэзии. – М.: Книга, 1994.

18 Делиль Ж. Сады, или Искусство украшать сельские виды // Перевод Александра Воейкова. – СПб.: Медицинская типография, 1816. С. 16–19.

19 Егорова Е.Н. Пушкинские усадьбы и парки в стихах русских поэтов конца XVIII – начала XX века // Очарование пушкинских мест. – М.: Столичный бизнес, 2003. С. 24–63.

20 Ермоленко Г.Н. Традиции сказок Лафонтена в литературе XVIII – начала XIX века: от Вольтера до Байрона и Пушкина // Творчество Жана де Лафонтена и мировой литературный процесс. Материалы международной конференции. – СПб., 1996. C. 42–46.

21 Жуковский В.А. Чудесный дар богов: Стихотворения, баллады. – М.: Летопись, 1998.

22 Заветное преданье поколений: Москва в русской поэзии. – М.: Летопись, 1997.

23. Квятковская Н.К. Остафьево. – М.: Советская Россия, 1990.

24 Кибальник С.А. Антологические эпиграммы Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы, – Л.: Наука, 1986. Т. XII. C. 152–174.

25 Кок Г. Стихотворение Пушкина «Художнику» // Временник Пушкинской комиссии, 1970 г. – М.—Л.: Наука, 1972.

26 Кондратьев И.К. Седая старина Москвы. – М.: Цитадель, 1997.

27 Литературное Подмосковье. – М.: Роскультпросветиздат, 1950.

28 «Моё Захарово». Захаровский контекст в творчестве А.С. Пушкина: Сборник статей. – М.: Энциклопедия сёл и деревень, 1999.

29 Москва в родной поэзии. – СПб.: Издание А.С. Суворина, 1880.

30 Муравьёв М.Н. Стихотворения. – Л.: Советский писатель, 1987.

31 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999.

32 Памяти А.С. Пушкина. Сборник стихотворений / Составитель А.В. Колчин. – СПб.: Издательство книгопродавца И.И. Иванова, 1900.

33 Панфилов Д.Г. За кого А.С. Пушкин «выдал» замуж свою Татьяну? // Хозяева и гости усадьбы Вязёмы. Материалы VI Голицынских чтений 23–24 января 1999 г. – Большие Вязёмы: ГИЛMЗ, 1997. C. 59–66.

34 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949.

35. Пушкинское кольцо Верхневолжья. – Тверь: Буквица, 1998.

36 Пыляев М.И. Старая Москва. Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. – СПб.: Паритет, 2005.

37 Русские поэты о Пушкине. Юбилейный сборник стихотворений / Составлен М.Н. Араловой. – СПб.: Типография А. Пороховщикова, 1899.

38 Русский сонет XVIII – начала XX века. – М.: Московский рабочий, 1986.

39 Селиванова В.В. Голицыны в Звенигородье // Хозяева и гости усадьбы Вязёмы: Материалы III Голицынских чтений 20–21 января 1996 г. – Большие Вя-зёмы: ГИЛМЗ, 1997. C. 34–47.

40 Скакун А.А. Пушкин как читатель, критик и интерпретатор произведений Лафонтена // Университетский пушкинский сборник. – М.: Издательство Московского университета, 1999. C. 375–381.

41 Смирнова Т.Н. Павел Петрович Вязeмский – владелец Остафьева в 1860–1880–х годах // Остафьевский сборник. Вып. 7. – Остафьево, 2001. С. 53–76.

42 Смольников И. «И с каждой осенью я расцветаю вновь…». – СПб.: Сударыня, 1998.

43 Соловей Н.Я. «Моё Захарово» и Большие Вязёмы в творчестве Пушкина // Род Голицыных в истории отечества. Материалы I Голицынских чтений 26 марта 1994 г. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ, 1995. C. 116–122.

44 Соловей Н.Я. Мотивы «Захаровского» детства Пушкина в «Евгении Онегине». // Хозяева и гости усадьбы Вязёмы. Материалы II Голицынских чтений 21–22 января 1995 г. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ, 1996. С. 77–89.

45 Сонет серебряного века. – М.: Правда, 1990.

46 Сочинения Муравьёва. – Спб.: Издание А. Смирдина (сына), 1856.

47 Творения Николая Петровича Николева. Ч. 4. – М., 1797. C. 270–280.

48 Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. Дом А.Н. Оленина. – Л.: Лениздат, 1983.

49 Томашевский Б.В. Пушкин и Лафонтен // Пушкин и Франция. – Л., 1960.

50 Тютчев Ф.И. Воздушный житель. Избранные стихотворения. – М.: Яуза, 1996.

51. Фофанов К.М. «Под музыку осеннего дождя». Стихотворения и поэмы. – М.: Летопись – М, 2000.

52 Цоффка В.В., Кастальская Т.Б. А.С. Пушкин и князь Б.В. Голицын // Род Голицыных в истории отечества. Материалы I Голицынских чтений 26 марта 1994 г. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ, 1995. C. 103–111.

53 Языков Н.М. Собрание стихотворений. – М.: Советский писатель, 1948.

54 Якобсон Р.О. Стихи Пушкина о деве – статуе, вакханке и смиреннице // Якобсон Р.О. Работы по поэтике. – М.: Прогресс, 1987. C. 181–188.

Домашний театр в Приютине

Усадьба Приютино кажется островком спокойствия и умиротворения вблизи шумного шоссе на Всеволожск. Двухэтажный кирпичный дом окружён прекрасным старым парком. В зеркальных водах пруда живописно отражаются раскидистые деревья, небольшая кузница и ротонда с портиком на белых колоннах – бывший молочный павильон. Недаром это место воспето поэтами первой трети XIX века, приезжавшими сюда к гостеприимным хозяевам – Елизавете Марковне и Алексею Николаевичу Олениным. В Приютине можно было отдохнуть от городской суеты, приятно провести время в кругу умных, образованных, многосторонне одарённых друзей.

А.Н. Оленин.

Неизв. художник. 1817–1824 г.

Глава семьи А.Н. Оленин совмещал высокие должности директора Публичной библиотеки (с 1808 года), президента Академии художеств (с 1817 года) и члена Государственного совета (с 1826 года). Несмотря на своё высокое положение, это был добрый, отзывчивый, обходительный человек, как характеризовали его многие современники. Он увлекался литературой, историей, живописью и скульптурой, владел граверным и медальерным искусством, писал научные труды по теории библиотечного дела, по археологии и этнографии древних славян, по российской словесности. В дружеском кругу Оленина прозвали «тысячеискусником». Душевные качества, широта интересов Алексея Николаевича и его супруги делали их дом притягательным для лучших людей пушкинской эпохи. В петербургском салоне Олениных и усадьбе Приютино в разное время бывали литераторы Державин, Карамзин, Крылов, Гнедич, Вяземский, Грибоедов, Жуковский, Языков, Батюшков, Пушкин и Мицкевич; архитекторы Монферран, Воронихин и Тон; художники К. Брюллов, Гонзаго, Кипренский и Гампельн, композиторы Глинка и Верстовский; актёры Сосницкий, Семёнова, Яковлев, супруги Каратыгины.

Время у Олениных проводили интересно и весело. Литераторы читали свои новые произведения, певцы и музыканты исполняли песни, романсы и другие сочинения, которые подвергались доброжелательной критике. Ужинали без церемоний и чинов за маленькими столиками, после чего устраивали танцы. Зимой в Петербурге, а летом в Приютине хозяева при поддержке гостей ставили домашние спектакли, в которых вместе со взрослыми играли дети, вместе с профессиональными актёрами – любители. Иногда в домашнем приютинском театре проходили репетиции профессиональных постановок.

Алексей Николаевич и собиравшиеся у него энтузиасты серьёзно увлекались театром. В первые годы XIX века частыми гостями в доме Олениных были князь Александр Шаховской – драматург, режиссёр и наставник многих талантливых актеров, Сергей Марин – поэт – сатирик, Владислав Озеров – известный драматург, Василий Капнист – поэт и драматург. Деятельность этого кружка оказала большое влияние на театральную жизнь Петербурга. В 1804 году В.А. Озеров написал пьесу в стихах «Эдип в Афинах» по греческому мифу и трагедии Софокла. После обсуждения в Приютине и рекомендованной переделки заключительного акта пьеса была принята Шаховским к постановке. Её было решено осуществить в духе античных представлений с хорами и пышными декорациями, эскизы которых написал замечательный художник Пьетро Гонзаго. Музыку для хоров сочинил капельмейстер Иосиф Козловский. Роль Антигоны, дочери странствующего Эдипа – бывшего царя Фив, разучивала девятнадцатилетняя выпускница театральной школы Екатерина Семёнова, будущая великая актриса. Костюмами занялся Оленин со своим неизменным помощником – художником Иваном Ивановым. Алексей Николаевич увлечённо копался в книгах, изучал старинные гравюры, чтобы сделать костюмы эффектными и исторически достоверными.

В.А. Озеров.

Худ. И. Ромбауэр. 1807 (?)

Премьера спектакля, состоявшегося в Большом Каменном театре 23 ноября 1804 года, имела небывалый успех и принесла известность драматургу, постановщикам и актёрам. Триумф окрылил их, и через год они подготовили премьеру новой трагедии Озерова «Фингал» по мотивам поэм Оссиана (под именем легендарного древнешотландского барда публиковал свои произведения шотландец Джеймс Макферсон). В роли Моины, невесты царя Морвении Фингала, блистала Екатерина Семёнова, танцы поставил балетмейстер Иван Вальберх, а декорации помимо Пьетро Гонзаго подготовил Д.А. Корсини. Эскизы костюмов снова нарисовали Оленин и Иванов.

В 1806 году в оленинский кружок вошёл Иван Андреевич Крылов, который к тому времени был автором едких сатир и памфлетов, вызвавших неудовольствие властей, и нескольких комедий, так и не поставленных на профессиональной сцене. Вскоре обстановка изменилась, и две новые пьесы Крылова «Модная лавка» и «Урок дочкам» были приняты Шаховским к постановке и понравились зрителям. В них высмеивалась галломания – чрезмерное увлечение всем французским. Следом Крылов написал по заказу директора императорских театров А.Л. Нарышкина либретто оперы «Илья – богатырь» по мотивам русских сказок и былин.

И.А. Крылов.

Худ. П.А. Оленин. 1824 г.

С 1808 года Крылов отходит от драматургической деятельности и полностью посвящает себя басне. Однако он продолжает принимать деятельное участие в обсуждении пьес, участвует в постановках домашнего приютинского театра, колоритно исполняет свои басни «в лицах». Интересно, что при обсуждении новинок в оленинском кружке всегда прислушивались к мнению хозяйки дома Елизаветы Марковны – умной и образованной женщины. Её отец Марк Фёдорович Полторацкий (1729–1795) был замечательным оперным певцом, руководил императорской певческой капеллой.

В 1807 году, в преддверии войны с Наполеоном, усилиями оленинского кружка была поставлена новая патриотическая пьеса Озерова «Дмитрий Донской», имевшая оглушительный успех. В 1808 году к театральной деятельности активно подключился Николай Гнедич, ранее лишь иногда бывавший у Олениных. Гнедич вместе с Крыловым, Мариным и Олениным откликнулся на предложение Шаховского издавать журнал. Так родился «Драматический вестник» – первый в России теат-ральный журнал, к сожалению, выпускавшийся всего один год. Такой короткий срок вызван разногласиями между Гнедичем и Олениным, с одной стороны, и Шаховским, с другой стороны. Последний слишком пристрастно критиковал в журнале сентиментализм и стал явно покровительствовать довольно посредственной французской труппе в ущерб русской.

С приездом известной актрисы Маргариты Жозефины Веймер, выступавшей под псевдонимом «мадемуазель Жорж», французам был отдан Большой Каменный театр, а русская труппа выступала в основном в Малом театре. Жорж, обладавшая превосходной выучкой, успешно дебютировала в пьесе Расина «Федра». Однако В.А. Жуковский и другие ценители театра отметили и её слабую сторону: она играла «холодно, без всякого внутреннего чувства». В июле 1808 года французская труппа представила премьеру трагедии Вольтера «Танкред», действие которой происходит в Сиракузах в XI столетии. Жорж эффектно сыграла Аменаиду, невесту благородного рыцаря Танкреда, спасшего свою оклеветанную возлюбленную от смертной казни и ценою собственной жизни защитившего город от нападения сарацинов.

Триумф француженки больно задел самолюбие Екатерины Семёновой, которая играла эмоционально и душевно. Оленин и Гнедич поддержали русскую актрису. Гнедич перевёл «Танкреда» на русский язык, сократив некоторые несущественные явления и реплики, что сделало трагедию более динамичной. Началась работа над постановкой. Алексей Николаевич рисовал эскизы костюмов для своей «кумушки», как он называл Семёнову, часто присутствовал на репетициях, проходивших в Петербурге и Приютине. Оленин, как всегда, стремился к достоверности костюмов, их соответствию ходу действия, в то время как костюмы французской труппы совсем не были похожи на те, которые носили сицилийцы в XI веке, и представляли собой нечто среднее между античной одеждой и нарядами XVIII века. Декорации к русской постановке, написанные Гонзаго, были великолепны.

Н.И. Гнедич. Неизв. худ. с оригинала О.А. Кипренского

Репетировал с Семёновой сам Гнедич, который был тонким знатоком театра и замечательным декламатором. Состязание русской и французской актрис привлекло внимание петербургских театралов. Премьера русской версии «Танкреда» состоялась 9 апреля 1809 года в присутствии Оленина, Шаховского, Гнедича, Крылова, мадемуазель Жорж и заинтригованной публики, переполнившей зал. Екатерина Семёнова была вознаграждена заслуженными овациями – она блестяще переиграла француженку в роли Аменаиды. Критики также высоко оценили костюмы и декорации.

Е.С. Семёнова. В.А. Тропинин, с гравюры Н.И. Уткина по оригиналу О.А. Кипренского. 1815–1816 гг.

К сожалению, к осени 1809 года отношения между Олениным и Шаховским совершенно испортились. Шаховской, будучи членом репертуарного комитета, оказывал противодействие постановке но

вой пьесы Озерова «Поликсена» о невесте героя Троянской войны Ахилла, которая была принесена в жертву богам на его могиле. Этот спектакль был представлен лишь дважды. Кроме того, Шаховской в ущерб Екатерине Семёновой стал выдвигать менее талантливую актрису Марию Вальберхову, свою фаворитку. Накопившиеся противоречия привели к разрыву между Олениным и Шаховским и к прекращению издания «Драматического вестника».

От этого интерес семьи Олениных к театру ничуть не уменьшился. Двери их гостеприимного дома были по – прежнему открыты для актёров и режиссёров, драматургов и поэтов, певцов и музыкантов, участвовавших в вечерах и домашних спектаклях, которые обычно приурочивались к семейным торжествам. Ежегодно игрались спектакли 2 мая – на день рождения Елизаветы Марковны. Особенно пышно праздновались в Приютине её именины, приходившиеся на 5 сентября. Театр устраивали обыкновенно в просторной столовой. Вешали занавес, изготовленный по эскизу Гонзаго, ставили декорации и стулья для зрителей в противоположном округлом конце зала. Артисты облачались в костюмы, которые специально шили или брали из богатого этнографического собрания А.Н. Оленина. В домашнем театре иногда играли отрывки из трагедий, но гораздо чаще комедии, водевили и провербы – короткие пьесы.

А.А. Шаховской. Неизв. художник

Перенесёмся мысленно в те далекие годы и посетим несколько приютинских спектаклей. 5 сентября 1806 года была представлена пьеса «Превращённая Дидона», написанная непревзойдённым юмористом Сергеем Мариным по мотивам трагедии Княжнина «Дидона». Героическую эпопею сатирик Марин обратил в шутовскую. У Княжнина троянский царевич Эней, увидев во сне своего покойного отца Анхиза, просившего его вернуться на родину из Карфагена, решает покориться долгу и покидает свою возлюбленную, карфагенскую царицу Дидону, спасшую его от гибели в море. В приютинском спектакле сюжет вроде бы мало изменился, но реплики героев, переделанные острословом Мариным, вызывали взрывы хохота. В первой же сцене Эней говорит своему наперснику Антенору:

…Наделал глупостей! – Когда поверишь снам, То лыжи навострить пора отселе нам…

В другой сцене гетульский царь Ярб, безнадёжно влюблённый в красавицу Дидону, собирается высечь Энея крапивой и кнутом. Но тут появляется Дидона. Эней прощается с нею:

…Так видишь, расстаюсь с тобою я невольно. Плохая тут любовь, спине где будет больно.

После завершения пьесы в тот день в Приютине ещё можно было насладиться балетом, послушать хор с участием Капниста и Озерова, полюбоваться выступлением циркачей и фейерверком, потанцевать на балу и отобедать в дружеском кругу.

Через 9 лет, 5 сентября 1815 года, в приютинском театре играли комедию Гнедича, скрывавшегося под псевдонимом господина Приютина. Постановка называлась «Стихотворец в хлопотах» и высмеивала гра-фоманию. Гнедич играл поэта Стихоплёткина, самозабвенно пишущего заказные стишки на любой случай жизни. Однако творения Стихоплёткина несравнимы с «притчами» некоего Хлыстова, о котором в комедии рассказывает его сын: «Папенька создал новый мир, населил его новыми тварями, у папеньки горлицы с зубами, собаки с рогами, животные, если нужно, меняют свой образ, например, помните ли, Иван Сидорович, притчу «Корова и липка» – когда корова лезет на макушку липки, чтобы спрятаться от дождя, и вдруг слезает назад быком!» Покатываясь со смеху, зрители без труда узнали в Хлыстове графа Дмитрия Хвостова, которого Пушкин назвал «отцом зубастых голубей». В 1815 году поэт высмеивал его в стихотворении «Городок» под именем Свистова:

Намаранные оды, Убранство чердаков, Гласят из рода в роды: Велик, велик Свистов! <…> Свистовским должно слогом Свистова воспевать, Но, убирайся с Богом, Как ты, в том клясться рад, Не стану я писать.

Очевидно, Оленин был знаком с этим стихотворением, опубликованным в «Российском музеуме» в том же году, и переименовал в афише приютинского спектакля Хлыстова в Свистова.

В этой пьесе все актёры выступали под псевдонимами, разгадать которые для гостей не представляло труда уже при чтении программы. Под именем Скороговоркиной скрывалась воспитанница Олениных Анна Фурман, белокурая красавица, в которую были безнадёжно влюблены Гнедич и Батюшков. В спектакле участвовали дети Олениных: семнадцатилетний Алексей – господин Долгоносов, тринадцатилетняя Варенька – госпожа Ленивина и семилетняя Анеточка – девица Догадкина. После окончания спектакля «девицы Ленивина и Догадкина» задорно исполнили русские пляски.

Приютино. Столовая – театр.

Место зрительного зала

У Олениных было пятеро детей. Старший сын Николай в возрасте 19 лет погиб при Бородине, второй сын Пётр, тоже участник Бородинского сражения, в 1815 году находился в армии. Все дети участвовали в домашних спектаклях с самых малых лет. Это прививало им любовь к театральному искусству, музыке, пению, танцам.

В 1817 году в доме Олениных начал бывать юный Александр Пушкин, встретивший здесь очень тёплый приём. В начале 1819 года на одном из вечеров Пушкин впервые увидел прекрасную Анну Керн, приходившуюся племянницей Елизавете Марковне. Анна так заслушалась Крылова, читавшего басню «Осёл и мужик», что не обратила на Пушкина никакого внимания. Она вспоминала впоследствии, что в тот день принимала участие в сценке в роли Клеопатры. В руках Анна держала корзину с цветами, где якобы находились змеи. К ней подошёл Пушкин с Александром Полторацким, её кузеном. Посмотрев в корзинку и указав на кузена, Пушкин спросил по – французски: «Конечно, этому господину придётся играть роль аспида?» Вопрос содержал фривольный намёк, и Анна отошла, ничего не ответив. Эту встречу воспел Пушкин в стихотворении «Я помню чудное мгновенье…», написанном летом 1825 года в Тригорском, где он вновь повстречал Анну Керн.

Пушкин принимал деятельное участие в вечерах у Олениных, где любимым развлечением были «шарады в живых картинах», когда зрители должны по содержанию частей представления угадать зашифрованное слово. 2 мая 1819 года Крылов предложил разыграть шараду «Баллада» из таких сцен: «Бал» (участники изображали танцующих на балу); «Лада» (девушки и дамы изображали Ладу – богиню любви и красоты у древних славян). Потом Жуковский прочёл написанное им и большей частью Пушкиным стихотворение, служившее ключом к отгадке:

Что ты, девица, грустна, Молча присмирела, Хоровод забыв, одна В уголку присела? «Именинницу, друзья, Нечем позабавить. Думала в балладе я Счастье наше славить. Но Жуковский наш заснул, Гнедич заговелся, Пушкин бесом ускользнул, А Крылов объелся…»

Стихотворение заканчивалось здравицей в честь именинницы и гостей.

Известно участие Пушкина в одном из домашних спектаклей у Олениных. Он играл роль мичмана Альнаскарова в комедии Н.И. Хмельницкого «Воздушные замки». Интересно, что в этом спектакле вместе с поэтом играли известные актёры Екатерина Семёнова, Мария Львова – Синецкая, Иван Сосницкий.

Вернувшись в 1827 году в Петербург после длительной ссылки и пребывания в Москве, Пушкин вновь стал частым гостем у Олениных. К тому времени их младшая дочь Анна превратилась в очаровательную девушку. Большие светлые глаза Анеты, отражавшие её богатый духовный мир, смотрели то с задумчивостью, то с озорством и тонким кокетством. Девушка была изящна, миниатюрна, хорошо танцевала, ловко гарцевала на лошади, неплохо рисовала, лепила, писала стихи и прозу, владела несколькими иностранными языками. Кроме того, она обладала приятным, хорошо поставленным голосом и с успехом участвовала не только в домашних вечерах и спектаклях, но и в благотворительных концертах в Благородном собрании. Трудно судить о масштабе её дарования. Может быть, Анна отчасти унаследовала талант своего дедушки М.Ф. Полторацкого. 5 сентября 1827 года она выступала в роли Антигоны во фрагменте трагедии Озерова «Эдип в Афинах» и участвовала в домашней постановке «Пословица в лицах по – русски и по – французски – «Чем богаты, тем и рады».

Приютино. Столовая – театр.

Место сцены

Весною 1828 года Пушкин увлёкся Анной Олениной настолько серьёзно, что мечтал жениться на ней. Он посвятил ей цикл изумительных стихотворений, среди которых «Её глаза», «Ты и Вы», «Кобылица молодая», «Не пой, красавица, при мне…», «Я вас любил…». Девушка не ответила поэту взаимностью, хотя была сильно увлечена его стихами и часто цитировала их в своём дневнике. Оленины были против брака своей любимицы с Пушкиным по целому ряду причин. Поэт очень тяжело переживал это. Его последний визит в Приютино пришёлся на 5 сентября 1828 года, день именин Елизаветы Марковны. В домашнем театре разыгрывали шараду «Меломания», во всех четырёх частях которой принимала живое участие Анета. А вечером Пушкин, прощаясь с нею, с чувством сказал, что должен уехать в свои имения, если только ему достанет решимости.

В 1830–е годы у Олениных собиралось общество, уже не столь широко известное. Давно не было в живых Капниста, Озерова, Марина, зимой 1833 года умер Гнедич. Однако в Приютине по – прежнему проходили весёлые праздники и ставились спектакли. В 1833 году в виде приятного сюрприза для «доброй Элизы» (Елизаветы Марковны) театр был устроен в хозяйственном помещении, роскошно украшенном цветами (вероятнее всего, в бывшей конюшне). Играли два водевиля с песнями и музыкой. Владелец соседнего имения Всеволод Всеволожский привёз свой оркестр, которым руководил известный скрипач и композитор Людвиг Маурер.

В мае 1834 года перед отъездом Анны Алексеевны на лечение за границу в Приютине молодёжь репетировала сразу две пьесы. В них были заняты родственники Олениных Николай Мертваго и Дмитрий Волконский, артиллерийский офицер Валериан Савельев, подруги Анеты Антонина и Лидия Блудовы – дочери министра внутренних дел Дмитрия Николаевича Блудова, который в начале XIX века был членом кружка А.Н. Оленина. Собиралась принять участие и Александра Уварова – дочь министра просвещения Сергея Семёновича Уварова, тоже бывшего члена оленинского кружка. Любопытно, что в пьесе «Юморист» Анна Алексеевна должна была играть роль бабушки, а в пьесе «Хороша и дурна, и глупа, и умна» – роль юной Наденьки, невесты гусарского офицера Алинского. В роли последнего выступал молодой граф Фёдор Алопеус, ещё один неудачливый соискатель руки Анеты, которому она, впрочем, симпатизировала.

А.А. Оленина.

Худ. И.В. Шевцов. 1835 г.

В том же году на именины Елизаветы Марковны Крылов решился поставить свою шутокомедию «Подщипа, или Триумф». Для этой остроумной сатиры на русское общество времён Павла I путь на профессиональную сцену был закрыт. Комедия, выдержанная в духе балаганных игрищ, при жизни автора не была опубликована и ходила в списках. Крылов не только гротескно изобразил персонажи в их бытовой приниженности, представив царедворцев «счастливыми трутнями», но и использовал комический приём: «подменил» царский дворец крестьянским двором. Шутокомедию невозможно читать без смеха. В первой же сцене царевна Подщипа в разговоре с Чернавкой вспоминает, как со своим наречённым, князем Слюняем, воровала огурцы с чужих огородов. Картавый и шепелявый князь Слюняй, обладатель деревянного меча и большой голубятни, признаётся царевне: «Я так юбью тебя… ну пусце еденцу». Государственные обязанности царя Вакулы чаще всего сводятся к еде: «Я разве даром царь? Слышь, лёжа на печи, я и в голодный год есть буду калачи». Показательно, что в целях пополнения казны в царстве вводится пошлина на кашель. Немецкий принц Триумф, воспылавший любовью к Подщипе и возмущённый её отказом, повел на царство Вакулы своё войско, но завоевание начал с того, что из – под носа у царя скушал его обед. Солдафонские замашки принца Триумфа напоминают увлечение императора Павла I военной муштрой.

А.С. Пушкин, который прочёл «Подщипу» в лицейские годы, в стихотворении «Городок» назвал И.А. Крылова «шутником бесценным», а самой шутокомедии посвятил такие строки:

Тут вижу я – с Чернавкой Подщипа слёзы льет, Здесь князь дрожит под лавкой, Там дремлет весь совет; В трагическом смятенье Пленённые цари, Забыв войну, сраженья, Играют в кубари…

В приютинской постановке роль Подщипы исполняла, конечно, Анна Алексеевна – Приютина царевна, как назвал её неизвестный автор в приветственном стихотворении по случаю назначения фрейлиной двора в 1825 году. Вакулу играл Валериан Савельев, Чернавку – Варвара Оленина, гофмаршала Дурдурана – Дмитрий Волконский, а Слюняя и Триумфа – братья Хрущёвы (возможно, родственники Волконского).

В середине 1830–х годов в приютинских постановках вместе со взрослыми участвовало уже следующее поколение юных артистов. Сын Анны Фурман (в замужестве Оом) Фёдор вспоминал, как в апофеозе спектакля с участием Анны Олениной, Антонины и Лидии Блудовых он играл роль амурчика: малыша подвесили на проволоке почти голенького, с подрумяненными свёклой щечками и приделанными на спине крылышками. Такого же амура изображала и маленькая Лизонька, дочка Петра Оленина.

После смерти Елизаветы Марковны Олениной в июле 1838 года спектакли в Приютине больше не ставились, а само имение по её завещанию было продано. Судьба разбросала приютинское общество по свету. Похоронив в 1843 году отца, Анна Алексеевна вместе со своим мужем Фёдором Александровичем Андро де Ланжероном уехала в Варшаву, где провела более 40 лет. Пётр Оленин в основном жил в имении Борисцево под Торжком. Разъехались и другие члены семьи. Они и их дети на долгие годы сохранили культурные традиции дома Олениных и передали свои таланты потомкам.

В усадьбе Приютино, где более полутора веков назад устраивались удивительные театрализованные представления, теперь воссоздана атмосфера пушкинской эпохи. Посетители музея могут побывать в той самой музыкальной гостиной, где проходили вечера, с интересом рассмотреть в театре – столовой программы спектаклей, портреты их участников, эскизы костюмов, бутафорские доспехи… В тёплый летний день приятно прогуляться по чудесному тенистому парку, вспоминая стихи Гнедича:

Ещё я прихожу под кров твой безмятежный, Гостеприимная приютинская сень! Я, твой старинный гость, бездомный странник прежний, Твою приютную всегда любивший тень…

Библиография

1 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949.

2 2. Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. – Л.: Лениздат, 1983.

3 Оленина А.А. Дневники. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999.

4. Крылов И.А. Сочинения: в 2 т. – М.: Художественная литература, 1984.

5. Озеров В.А. Драматические произведения. – М.: Художественная литература, 1958.

Кому посвящено стихотворение Пушкина «Я вас любил…»?

Чудесное пушкинское стихотворение «Я вас любил…» завораживает утончённостью, красотой и благородством выраженных чувств:

Я вас любил: любовь ещё, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим.

В этой элегии, как и во многих других сочинениях великого поэта, можно отыскать немало реминисценций, то есть перекличек с другими произведениями, как чужими, так и собственными. Стихотворение имеет некоторое сходство1 со стихами французского поэта XVI века Клемана Маро, творчество которого Пушкин хорошо знал:

Поскольку Вы жестоки так со мной, Я удалюсь отшельником в пустыню. Дай Бог, чтобы в служенье Вам отныне, Подобно мне, усерден был другой. Прощай, любовь! Прощай, прелестна грудь! И свежесть щёк, прощай, и взор лукавых глаз. Не благосклонны Вы ко мне, и в этом суть. Быть может, повезёт тому, кто меньше любит Вас2.

Интересно, что последний стих сходен по содержанию со знаменитыми начальными строками четвёртой главы «Евгения Онегина»:

Чем меньше женщину мы любим, Тем легче нравимся мы ей…

Несмотря на смысловую перекличку между 3–4-м стихами произведения Маро и 7–8-м стихами пушкинской элегии «Я вас любил…», последняя по силе психологического воздействия, искренности чувств, поэтичности несравненно превосходит салонные стихи Маро. При их прочтении не верится ни в глубину переживаний, ни в серьёзность намерений лирического героя, который воспринимается лишь как неудачливый ухажёр.

А.С. Пушкин. Литография

Г. Гиппиуса. 1828 г.

Пушкинские стихи отличает особенная возвышенность, альтруистичность чувств. Начало стихотворения «Я вас любил…» сходно со словами героя известного романа г – жи Тансен «Мемуары графа де Камеража» (1735): «Я любил г – жу де Бенавидес, – сказал он <Маркиз де Бенавидес> мне, – сильнейшей в мире страстью; она ещё не угасла в моём сердце…»3.

В знаменитом пушкинском стихотворении можно найти также авторские реминисценции. Некоторые пушкиноведы4 подчёркивают связь четвертого стиха со вторым четверостишием Посвящения к «Полтаве», где говорится о непризнанной, безответной любви, и отмечают перекличку с сюжетной линией поэмы о неразделённой любви к Марии безымянного казака: «…Он без надежд её любил…».

В.Г. Белинский ценил в элегии «Я вас любил….» «трогающую душу изысканность» и «артистическую прелесть», отмечал её связь со стихотворением 1832 года «Нет, я не должен, не могу…», посвящённым юной Н.Л. Соллогуб. Аполлон Григорьев высказывал сходное мнение: «Последний стих не сравним ни с чем, он – высокочеловечный. Нежная мысль, в нём являющаяся, ещё определеннее сказалась в строках другого стихотворения, в желании любимому существу всего, «даже счастия того, кто милой деве даст название супруги»…»5.

Несмотря на реминисценции и перекличку с некоторыми произведениями французских авторов, стихотворение «Я вас любил…», как и другие сочинения Пушкина, образует своё неповторимое поэтическое пространство, существенно отличающееся от использованных поэтом вольно или невольно источников, включая собственные произведения.

«Вряд ли можно найти другое стихотворение, которое было бы одновременно столь смиренным и столь страстным, умиротворяющим и пронзающим, как «Я вас любил: любовь ещё, быть может…»; мы никогда не сможем ни назвать, ни даже для себя решить окончательно, что же преобладает, что выражается здесь в итоге: подавляемая ревность или самоотвержение, понимание или обида, горечь неоценённого и потому затухающего чувства или его скрытое пламя; «любил» или «люблю»…»6, – замечает в одной из своих работ В.С. Непомнящий.

Неоднозначность восприятия и отсутствие автографа стихотворения породили немало споров среди пушкинистов по поводу его адресата. Одним из важных аргументов в пользу той или иной атрибуции является время создания произведения. В отношении «Я вас любил…» его можно определить только приблизительно.

Впервые это стихотворение, датированное самим автором 1829 годом, опубликовано в альманахе «Северные цветы на 1830 год». Цензурное разрешение было получено 20 декабря 1829 года. Известно, что в ноябре больше половины тиража уже отпечатали, а в последних числах декабря альманах поступил в продажу. На основании этого долгое время стихотворение датировалось в академических собраниях «1829 г., не позднее ноября». На эту датировку опирались пушкинисты при попытках определить адресата стихотворения.

В начале 1970–х годов Л.А. Черейский7 разыскал в отделе нот Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова – Щедрина уникальный сборник «Собрание русских песен. Слова А. Пушкина. Музыка разных сочинителей». Год издания не был обозначен, но цензурное разрешение получено 10 августа 1829 года. Сборник поступил в продажу осенью 1829 года в музыкальном магазине издателя нот М.И. Бернарда. Магазин этот ранее принадлежал другому издателю – Дальмасу, скончавшемуся весной 1829 года. Вероятно, сборник готовился ещё прежним владельцем, а издан был его преемником. В сборник включён романс на стихотворение Пушкина «Я вас любил…», написанный композитором – любителем Феофилом Матвеевичем Толстым (1810–1881). По утверждению профессора Петербургской консерватории А.И. Рубеца, это был первый из приблизительно 200 романсов данного автора8. С Ф.М. Толстым, внуком М.И. Кутузова, Пушкин общался у его родственников в семьях Е.М. Хитрово и Д.Ф. Фикельмон, а также в свете.

Находка раритетного песенного сборника позволила Л.А. Черейскому сделать вывод о том, что романс «Я вас любил…» Ф.М. Толстой написал до публикации стихотворения в «Северных цветах на 1830 год» по автографу Пушкина или авторитетному списку. Шестая строка в тексте романса Толстого читалась «То страстию, то ревностью томим». Такой она была в ранней редакции стихотворения.

Черейский обосновал новую датировку стихотворения: поскольку середину января – начало марта (примерно до 10-го числа) Пушкин провёл в Петербурге, а затем почти на восемь месяцев покинул столицу и вернулся только в начале ноября, то «Толстой получил текст стихотворения в феврале – марте 1829 года. Несколько месяцев понадобилось для написания музыки и печатания романса»9. Действительно, тогда ноты печатались с гравировальных досок, которые изготавливались ручным способом, требующим значительного времени. Кроме того, за этот период умер издатель Дальмас, его магазин был куплен Бернардом, что также могло продлить срок подготовки нотного сборника. Да и на сочинение своего первого опубликованного романса и представление его для издания тогда ещё совсем юному Ф.М. Толстому понадобилось какое – то время. Следовательно, от момента передачи стихов до получения цензурного разрешения на издание романса прошло не менее трёх – четырёх месяцев. Это значит, что стихотворение написано не позже апреля 1829 года.

Теперь предположим, что текст романса мог быть послан по почте или передан с оказией после отъезда Пушкина из Петербурга10. В этом случае стихотворение «Я вас любил…» сочинено поэтом также не позднее апреля 1929 года, пока он находился в Москве11, откуда почта шла сравнительно быстро. Таким образом, стихотворение «Я вас любил…» написано Пушкиным не позднее апреля, а скорее всего, начала марта 1829 года. Это было время, когда поэт полюбил юную Наталью Гончарову, которую встретил на балу в конце 1828 года, когда он осознал всю серьёзность своего чувства к ней и, наконец, принял решение о предложении руки и сердца. Стихотворение «Я вас любил…», написанное на фоне таких переживаний и размышлений, представляет собой как бы поэтическое прощание с женщиной, любовь к которой почти угасла в связи с нахлынувшим новым чувством.

Эти стихи связывали с именами, по крайней мере, пяти женщин, за которыми ухаживал Пушкин. Первая по времени атрибуция принадлежит известному библиофилу С.Д. Полторацкому. 7 марта 1849 года он записал: «Оленина (Анна Алексеевна) <…> Стихи о ней и к ней Александра Пушкина: 1) «Посвящение» – поэмы «Полтава», 1829 <…> 2) «Я вас любил…» <…> 3) «Её глаза» <…>». 11 декабря 1849 года Полторацкий сделал приписку: «Подтвердила мне это сама сегодня и сказала ещё, что стихотворение «Ты и Вы» относится к ней».

Этой же версии придерживался известный пушкинист П.В. Анненков, который в комментариях к стихотворению «Я вас любил…» отметил, что «может быть, оно написано к тому же лицу, которое упоминается в стихотворении «To Dawe, Esq – r»»12, то есть к А.А. Олениной. Опирался ли Анненков на гипотезу С.Д. Полторацкого, с которым был хорошо знаком, неизвестно, поскольку аргументов в пользу своей атрибуции он не привёл. Мнение Анненкова было принято большинством исследователей и издателей сочинений А.С. Пушкина.

Анна Алексеевна Оленина (1808–1888) была младшей дочерью президента Академии художеств, директора Публичной библиотеки и члена Госсовета А.Н. Оленина, внёсшего значительный вклад в развитие отечественной культуры. Лучшие представители творческой интеллигенции первой трети XIX века посещали салон Олениных, один из самых престижных в Петербурге. Выросшая в такой духовной атмосфере, Анна отличалась не только привлекательной внешностью, но и хорошей гуманитарной образованностью. Эта в меру кокетливая очаровательная девушка великолепно танцевала, была ловкой наездницей, неплохо рисовала, лепила, сочиняла стихи и прозу, впрочем, не придавая своим литературным занятиям большого значения. Оленина унаследовала от предков13 способности к музыке, обладала красивым, хорошо поставленным голосом, пробовала сочинять романсы. Современники отмечали доброту Анны, сострадательность, душевную чистоту в сочетании с весёлым, игривым нравом.

А.А. Оленина. Акварель П.Ф. Соколова. 1825 г.

Весной 1828 года Пушкин серьёзно увлекся юной Олениной, но его чувство осталось безответным: по иронии судьбы девушка тогда сама страдала от неразделённой любви к князю А.Я. Лобанову – Ростовскому, блестящему офицеру благородной наружности. Вначале Анна Алексеевна была польщена ухаживаниями великого поэта, творчеством которого сильно увлекалась, и даже тайно встречалась с ним в Летнем саду. Поняв, что намерения Пушкина, мечтавшего о женитьбе на ней, далеко выходят за границы обычного светского флирта, Оленина стала вести себя сдержанно. Ни она, ни её родители не желали этого брака в силу разных причин как личного, так и политического порядка. Насколько серьёзна была любовь Пушкина к Олениной, свидетельствуют его черновики, где он рисовал её портреты, писал её имя и анаграммы. По словам Т.Г. Цявловской, «она была центральным образом его лирики 1828 года и <…> вдохновила поэта на создание одного из самых больших циклов любовных стихотворений за всю его жизнь»14.

К Олениной уверенно относят стихотворения Пушкина «Увы, язык любви болтливый…», «To Dawe, Esq – r», «Её глаза», «Ты и Вы», «Кобылица молодая», «Не пой, красавица, при мне…», «Предчувствие», «Вы избалованы природой…» в ранней редакции, «Город пышный, город бедный…». По свидетельству внучки Анны Алексеевны Ольги Николаевны Оом, издавшей в 1936 году в Париже дневник своей бабушки, в её альбомы великий поэт внёс некоторые обращённые к ней стихотворения. О.Н. Оом в предисловии к изданию писала: «Зная, как я интересовалась её прошлым, бабушка оставила мне альбом, в котором среди других автографов Пушкин в 1829 году вписал стихи «Я вас любил: любовь ещё, быть может…». Под текстом этого стихотворения он в 1833 году сделал приписку: «plusqueparfait – давно прошедшее, 1833». Завещая мне этот альбом, Анна Алексеевна выразила желание, чтобы этот автограф с позднейшей припиской не был предан гласности. В тайнике своей души сохранила она причину этого пожелания: было ли это простое сожаление о прошлом или затронутое женское самолюбие, мне неизвестно»15. Альбом хранился в семье О.Н. Оом, в первом браке Звегинцовой, до 1917 года. Наличие в нём пушкинского автографа стихотворения «Я вас любил…» независимо от О.Н. Оом подтверждал известный композитор Александр Алексеевич Оленин16, внучатый племянник А.А. Олениной.

Существовало несколько версий о том, когда же попало в альбом Олениной знаменитое стихотворение. Первый директор музея – усадьбы Приютино Л.В. Тимофеев17 считал, что это произошло, скорее всего, в первых числах января 1929 года в Москве. Однако встреча Пушкина с Анной в это время маловероятна, поскольку он покинул Москву 6 января, тогда как Оленины выехали из Петербурга наверняка не раньше 2–3 января, а прибыли соответственно не раньше 6–7 января. Достоверно известно, что 10 января они уже были в первопрестольной. Скорее всего, разминулись они с Пушкиным и в начале марта, когда вернулись в Петербург, а поэт, наоборот, оттуда уехал в Москву. Вероятность их встречи в светском обществе в тот период уменьшается и тем, что 25 февраля 1829 года начался Великий пост, во время которого балы прекращались. Кроме того, О.Н. Оом, хранившая альбом около 30 лет, приводит стихотворение в окончательном виде, не указывая на какие – либо отличия от текста в автографе, хотя по отношению к другим стихам Пушкина она ранние редакции18 отмечает. Поэтому вряд ли справедливо предположение пушкиниста В.П. Старка о том, что «текст стихотворения, положенный на музыку Ф.М. Толстым, восходит к альбомной записи, сделанной Пушкиным для Олениной»19.

Из всего этого можно заключить, что стихи попали в альбом Олениной не раньше ноября 1829 года, когда Пушкин вернулся в Петербург. Однако тогда отношения поэта с Олениными были далеко не лучшими: он был чем – то раздосадован и сочинил о них несправедливые сатирические строки в черновиках «Евгения Онегина», которые, впрочем, никому не показал и в беловик не включил. Поскольку на обороте листа с автографом «Я вас любил…» Пушкин написал стихотворение «Что в имени тебе моём?», внесённое в альбом К.А. Собаньской 5 января 1830 года, Т.Г. Цявловская20 полагала, что оба произведения попали в альбом Олениной чуть позже. Развивая идею исследовательницы, комментаторы «Дневника» и «Воспоминаний» А.А. Олениной вполне обоснованно предположили, что это могло случиться 12 января 1830 года, когда Пушкин в компании ряженых, как явствует из дневниковых записей Д.Ф. Фикельмон, посетил дом Олениных и был узнан под маской. «Возможно, именно в этот день поэт вписал в альбом Анны Алексеевны свои произведения: они переводили в новую плоскость их отношения, зашедшие в тупик взаимной недоброжелательности. Пушкинская любовь объявлялась достоянием прошлого, а её идеализация давала пути к достойному отступлению на исходные позиции»21.

Вполне правдоподобно и предположение комментаторов, что приписка к стихотворению «появилась в альбоме А.А. Олениной после смерти Н.И. Гнедича: 6 февраля 1833 года Пушкин участвовал в его похоронах вместе с Олениными, И.А. Крыловым, П.А. Вяземским и П.А. Плетнёвым – помянуть усопшего должны были, скорее всего, у Олениных»22.

Если стихотворение «Я вас любил…» попало в альбом А.А. Олениной 12 января 1830 года, то она почти наверняка уже познакомилась с ним по публикации в «Северных цветах»: Оленины были в курсе всех литературных новинок. По содержанию Анна могла предположить, что стихи адресованы ей, а когда поэт вписал их в её альбом и позднее сделал обидную для самолюбия девушки приписку, предположение переросло в уверенность. Поэтому Анна Алексеевна и подтвердила этот факт своему двоюродному брату С.Д. Полторацкому, зная его научную щепетильность и добросовестность. Некоторые пушкинисты23 не доверяли записям Полторацкого, считая, что он хочет укрепить семейную легенду, будто стихотворение «Я вас любил…» и Посвящение поэмы «Полтава» обращены к его кузине А.А. Олениной. В противовес такому утверждению, В.М. Есипов, В.В. Крамер и Л.В. Тимофеев приводят серьёзные аргументы, подтверждающие правоту С.Д. Полторацкого и А.А. Олениной. Они обратили внимание на очень небольшой перечень стихотворений, обращённых к Анне Алексеевне, объясняя это так: некоторые стихи Пушкин не отдал ей, поэтому она не знала, к кому они обращены. «Очевидно, у Олениной не было намерения искусственно увеличивать список за счёт стихов с сомнительными адресатами; добросовестность же Полторацкого как библиографа достаточно хорошо известна»24, – писал В.В. Крамер.

Анна Алексеевна назвала Полторацкому лишь те стихи, в отношении которых совершенно не сомневалась, что они адресованы к ней. В них либо явно указано её имя («Её глаза»), либо прослеживается связь с событиями из истории её взаимоотношений с Пушкиным. Разбирая архив Олениной, П.М. Устимович обнаружил список стихотворения «Ты и Вы», сделанный рукой Анны Алексеевны, с её припиской: «Анна Алексеевна Оленина ошиблась, говоря Пушкину ты, и на другое воскресенье он привёз эти стихи»25. Не попало в список стихотворение «To Dawe, Esq – r», где имя Олениной в публикациях обозначалось «О…» и было раскрыто только в первом издании сочинений Пушкина под редакцией Геннади, вышедшем в 1859 году. Не назвала Анна Алексеевна и стихотворение «Город пышный, город бедный…», хотя в её окружении явно догадывались, чью «маленькую ножку» и чей «локон золотой» воспел Пушкин в двух последних стихах. Близкая подруга Олениной Антонина Блудова в своём сочинении «Mon Roman» писала о замёрзшей и продрогшей Анне: «Озябла маленькая ножка, / Развился локон золотой»26. Видимо, полной уверенности в том, что стихи обращены к ней, у Олениной тогда всё же не было.

Удивительно, что не попало в список С.Д. Полторацкого стихотворение «Что в имени тебе моём?», вписанное в альбом Олениной, хотя она вряд ли могла видеть его также и в альбоме Каролины Собаньской. Видимо, проницательная Анна Алексеевна не чувствовала тесной связи этого стихотворения с конкретными обстоятельствами своей жизни и понимала, что оно может быть обращено и к другой женщине, которую некогда любил поэт, но отношения с которой у него не сложились.

На первый взгляд необоснованным кажется включение в список Посвящения поэмы «Полтава»: в советском пушкиноведении оно традиционно ассоциировалось с декабристкой М.Н. Волконской. Не вникая в подробности дискуссии пушкинистов об «утаённой любви», отметим: имеются серьёзные основания относить Посвящение не к ней, а к А.А. Олениной, чьи портреты, инициалы и анаграммы часто повторяются в черновиках поэмы27.

Полторацкий включил Посвящение в список стихотворений к Олениной под первым номером в 1849 году и повторил свою запись в 1878 году28, что наводит на мысль: Сергей Дмитриевич и Анна Алексеевна имели какое – то весьма авторитетное свидетельство на этот счёт, совпавшее с их собственными догадками. Можно согласиться с мнением В.В. Крамера относительно записи Полторацкого: «Не являясь окончательным и бесспорным решением пушкиноведческого спора, идущего уже несколько десятилетий, она в то же время даёт едва ли не наиболее вероятную из всех возможных кандидатур»29.

Стихотворение «Я вас любил…» не вызывало столь жарких споров, как Посвящение поэмы «Полтава», по поводу адресата, которым многие пушкинисты были склонны называть Оленину ещё до сообщения О.Н. Оом об автографе в её альбоме. Это неудивительно, потому что содержание стихотворения соответствует характеру взаимоотношений Пушкина с Олениной. Оно было написано в начале 1829 года после встречи с будущей женой Натальей Гончаровой, когда любовь великого поэта к Анне Олениной осталась в недавнем прошлом, но отголоски прежнего чувства всё ещё беспокоили его. Известны зарисовки Пушкиным портретов Олениной в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой в этот период и позже в черновиках.

В третьем и четвёртом стихах поэт пишет о том, что не хочет больше тревожить и даже печалить бывшую возлюбленную своим чувством. Оленину действительно тревожило поведение влюблённого поэта, которое, как ей казалось, могло бросить тень на её репутацию. В дневнике Анны Алексеевны интересна запись от 20 июня 1828 года, где она, рассказывая о встрече с Пушкиным на обеде у своей родственницы В.Д. Полторацкой, пишет: «Там был Пушкин и Миша Полт<орацкий>. Первой довольно скромен, и я даже с ним говорила и перестала бояться, чтоб не соврал чего в сантиментальном роде». Поэт чувствовал насторожённость Олениной по отношению к себе. Обращаясь к ней, он писал в стихотворении «Увы! Язык любви болтливый…»: «Тебя страшит любви признанье, / Письмо любви ты разорвёшь…» Он не говорил о своей любви прямо и тщетно надеялся, что «стихотворное посланье» девушка прочтёт «с улыбкой нежною». Оленина не отнеслась серьёзно к поэтическому признанию в любви «Ты и Вы», вручённому ей поэтом 27 мая 1828 года. В стихах чувствуется робость: «Пред ней задумчиво стою…» С этим перекликаются пятый и шестой стихи «Я вас любил…», где поэт говорит о безнадежности своего чувства, безмолвии перед возлюбленной, томлении ревностью, робостью, а в ранней редакции – страстью.

Такие чувства поэта к Олениной находят подтверждение в письмах П.А. Вяземского30 жене. Рассказывая о вечере у Мещёрских 5 мая 1828 года, Вяземский писал: «С девицей Олениной танцевал я pot – pourri и хвалил её кокетство <…>. Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в неё влюблён, и вследствие моего pot – pourri играл ревнивого». В письме о поездке с Адамом Мицкевичем 20 мая 1828 года в имение Олениных Приютино близ Петербурга есть такие строчки: «Там нашли мы и Пушкина со своими любовными гримасами. <…> Пушкин был весь в прыщах и, осаждаемый комарами, нежно восклицал: сладко!». В письме Вяземского от 26 мая, где он сообщает жене о путешествии с Пушкиным и Олениными в Кронштадт на пироскафе 25 мая, имеется фраза: «Пушкин дуется, хмурится, как погода, как любовь». В 1829 году страсть поэта уже улеглась. «Закономерной представляется в силу этого замена в окончательном варианте стихотворения (в шестом стихе) слова «страсть» на слово «робость», как более соответствующее чувству Пушкина к А.А. Олениной»31, – пишет В.П. Старк.

А.А. Оленина. Рис. Г.Г. Гагарина. Приютино. 1833 г.

Искренность и нежность любви Пушкина к Олениной не вызывает сомнений. Он рисует её профили в черновиках, пишет имя и анаграммы, выдающие мечты о женитьбе на ней, которые не оставляют его, несмотря на параллельное увлечение А.Ф. Закревской летом 1828 года. 11 августа 1828 года, в свой день рождения, Анна Алексеевна записала в дневнике: «Пушкин <…> был по обыкновению у нас. Он влюблён в Закревскую и всё об ней толкует, чтоб заставить меня ревновать, но при этом тихим голосом прибавляет мне нежности».

Примечательно, что в дневниковых записях начитанной Олениной можно найти параллели со вторым четверостишием стихотворения «Я вас любил…», когда она говорит о своей неразделённой любви к Лобанову – Ростовскому. В апреле 1829 года Анна записала: «Один раз только я искренно полюбила, судьба не исполнила моего желания, Провидение Всеведущее, может быть, спасло меня. Я повинуюсь, не ропщу». Вот запись от 17 мая 1829 года: «Я обречена, мне кажется, быть одной и проводить жизнь, не занимая собою никого. Без цели, без желаний, без надежд…» Тогда пушкинского стихотворения, скорее всего, ещё не было в альбоме Олениной, но интуитивное совпадение выражения чувств удивительно32.

Вполне естественным в отношении Анны представляется и пожелание поэта в последнем стихе «Я вас любил…» обрести счастье с другим: судьба девушки в начале 1829 года не была определена, она ещё не встретила того, кто стал бы её супругом. Пушкин об этом наверняка знал, вращаясь в том же великосветском кругу. Знаменательно, что В.Г. Белинский и А.А. Григорьев, как отмечалось выше, видели развитие темы в стихотворении «Нет, я не должен, не могу…», обращённом также к незамужней девушке.

Существует ещё одно свидетельство в пользу отнесения стихотворения «Я вас любил…» к Олениной. Л.Н. Павлищев в «Воспоминаниях об А.С. Пушкине» описывает вечер в доме его родителей в начале 1830 года, на котором присутствовали Пушкин и Глинка, а также Керн, Дельвиг и Соболевский: «…Александр Сергеевич обратился к Анне Петровне с вопросом:

– Не приревнуете ли вы меня к вашей кузине Олениной, если прочитаю последние мои к ней стихи нашему другу Глинке, которому их особенно рекомендую? – Да, очень приревную, – отвечала, шутя, Анна Петровна.

– Ну, тем лучше, – подхватил в шуточном же тоне дядя Александр и, сказав Глинке: «Послушайте и положите на музыку», – прочёл наизусть: «Я вас любил…»…»33.

Сообщение Павлищева не вызывает доверия исследователей. Т.И. Краснобородько комментирует его так: «Приводимый эпизод, скорее всего, сочинён автором «Семейной хроники»: ни в мемуарах М.И. Глинки, ни в воспоминаниях А.П. Керн, отличающихся фактической точностью и достоверностью, рассказа о подобном вечере у Павлищевых нет. Кроме того, Л.Н. Павлищев относит его к началу 1830 года, когда Глинка находился в родительском имении Новоспасское Смоленской губернии. С.А. Соболевский – за границей»34. Литературовед Н.О. Лернер считал сообщение Павлищева явной выдумкой35. На наш взгляд, эпизод «появился» не на пустом месте. Он свидетельствует о том, что в семье Павлищевых стихотворение «Я вас любил…» относили к Олениной. Скорее всего, сестра поэта Ольга Сергеевна Павлищева знала об этом со слов самой Анны Алексеевны, с которой подружилась в 1840–х годах в Варшаве, где служил её муж Н.И. Павлищев, а Ф.А. Андро де Ланжерон, за которого Оленина вышла замуж в 1840 году, занимал должность президента города. Могла знать О.С. Павлищева и о записи в альбоме Олениной, хотя сама его вряд ли видела: Анна Алексеевна убрала свои девические реликвии подальше от ревнивого супруга, да и показывать обидную приписку Пушкина не хотела.

Итак, атрибуция стихотворения «Я вас любил…» к А.А. Олениной основана на следующих основных аргументах.

• По времени создания стихи могут быть обращены к ней.

• Содержание стихотворения соответствует характеру и истории взаимоотношений Пушкина с нею.

• Стихотворение было вписано Пушкиным в её альбом, вероятнее всего, в январе 1830 года. В 1833 году поэт сделал приписку «давно прошедшее», подтверждающую, что стихотворение имеет к ней определённое отношение.

Хотя столь серьёзной аргументации нет относительно других предполагаемых адресатов стихотворения «Я вас любил…», однозначно толкуемых прямых свидетельств, что оно обращено к Олениной, пока не найдено. Существует ещё несколько гипотез, выдвинутых в разное время.

Известный пушкиновед Т.Г. Цявловская относила стихотворение к Каролине Адамовне Собаньской (1794–1885), которой Пушкин увлекался ещё в период южной ссылки. Собаньская была, кажется, соткана из противоречий: с одной стороны – изящная, умная, образованная женщина, увлекающаяся искусством и хорошая пианистка, а с другой стороны – ветреная и тщеславная кокетка, окружённая толпой поклонников, сменившая несколько мужей и любовников, да к тому же, по слухам, тайный агент правительства на юге. Отношения Пушкина с Каролиной были далеко не платоническими.

Цявловская убедительно показала, что к Собаньской обращены два страстных черновых письма Пушкина, которые написаны в феврале 1830 года, и стихи «Что в имени тебе моём?». «О том, что стихотворение «Что в имени тебе моём?» не только переписано в альбом Собаньской, но и посвящено ей, свидетельствует составленный поэтом в 1830–1831 годах список его стихотворений, намечавшихся в сборник, изданный в 1832 году. В этом списке значится стихотворение «Соб – ой», то есть «Собаньской», в котором нельзя не видеть стихотворения «Что в имени тебе моём?»36.

К.А. Собаньская (?). Рис. А.С. Пушкина

Свою аргументацию Т.Г. Цявловская строит на смысловой перекличке с указан-ными письмами и стихотворением: «Мне кажется более чем вероятным, что к ней же обращено стихотворение «Я вас любил…». До сих пор оно не связывалось ни с чьим именем. Между тем оно датировано самим поэтом 1829 годом, как и стихотворение «Что в имени тебе моём?», и чрезвычайно близко к нему как темой, так и тоном смирения и грусти <…>. Основное чувство здесь – огромная любовь в прошлом и сдержанное, бережное отношение к любимой в настоящем <…>.

Стихотворение «Я вас любил…» связывается и с первым письмом Пушкина к Собаньской. Слова «Я вас любил так искренно, так нежно» развиваются в первом письме: «От всего этого мне осталась лишь слабость выздоравливающего, привязанность очень нежная, очень искренняя и немного боязни…» Стихотворением «Я вас любил…», по – видимому, открывается цикл обращений поэта к Каролине Собаньской»37.

Подробно исследуя парижское издание дневника Олениной во второй половине 1950–х годов, Т.Г. Цявловская находит подтверждение давно известному ей сообщению композитора А.А. Оленина о том, что стихотворение «Я вас любил…» записано Пушкиным в альбом Анны Алексеевны Олениной. Однако исследовательница с явным предубеждением и антипатией относится к ней: «Лишённая всякого литературного дара, Оленина усвоила от культуры слова лишь развязность, бойкость в выражении мыслей. Рассудительность её, душевный холод часто заглушали её природную пылкость. Властная и даже деспотичная, рассудочная в отношениях, резонёрка, чрезвычайно высоко мнящая о себе, – она представляется нам малосимпатичным человеком. Но обаяние её девичьей нежности, привлекательность её в соединении с весёлым и живым характером заставили Пушкина «без памяти» влюбиться в неё»38. Образно говоря, Татьяна Григорьевна видела Оленину словно в кривом зеркале.

Таким отношением можно объяснить нежелание Цявловской допустить мысль о том, что стихи «Я вас любил…» могут быть обращены к Анне Алексеевне: «Вся психологическая основа стихотворения «Я вас любил…» противоречит тому, чтобы признать его написанным к А.А. Олениной39. Слова стихотворения предполагают безграничную преданность женщине – до полнейшего отказа от собственного чувства. За стихотворением чувствуется какая – то протяжённость, давность чувства, остужающее дыхание времени»40. Не желая отказаться от своей версии, Цявловская пишет: «Пушкин вписал в альбом Олениной стихотворение «Что в имени тебе моём?» <…> Не то же ли самое случилось и со стихотворением «Я вас любил…»? Не было ли оно написано другой женщине и вписано в какую – то нежданную минуту в альбом Олениной? Например, когда Крылов побуждал Пушкина написать ей в альбом стихи. Оленина уже не вдохновляла его, и он взял стихи, написанные другой женщине»41.

Этой «другой женщиной» исследовательница по – прежнему называет К. Собаньскую, но, как видно из статьи, не считает вопрос об адресате стихотворения «Я вас любил…» окончательно решённым. Однако авторитет Т.Г. Цявловской столь высок, что в обзоре пушкинианы 1962–1963 годов, составленном О.А. Пини, написано: «Вс. Рождественский ошибается здесь, что «тайной поэта осталось то, кого он имел в виду в стихотворении «Я вас любил…», что «пушкинисты спорят до сих пор, к кому обращено пушкинское признание – к Олениной? К Наталье Гончаровой?»42. Вдохновителем этого шедевра, как установила Т.Г. Цявловская, является К. Собаньская»43.

Сторонником атрибуции Цявловской был литературовед Р.О. Якобсон, сделавший на эту тему несколько сообщений на зарубежных научных конференциях. Свою статью о Собаньской «Тайная осведомительница, воспетая Пушкиным и Мицкевичем» он начинает с цитирования стихотворения «Я вас любил…» и далее пишет: «Кто же героиня этих волнующих пушкинских строк? Кому посвящены любовные стихи «Что в имени тебе моём?», написанные примерно в то же время (зимой 1829–1830 годов), что и это восьмистишие, и вписанные в альбом рукой поэта? <…> Только теперь эта тема, по – видимому, близка к раскрытию. Найден альбом К. Собаньской со стихотворением «Что в имени тебе моём?», вписанным Пушкиным в январе 1830 года»44. Однако, как и Цявловская, Якобсон не считал Собаньскую неопровержимо доказанным адресатом стихотворения «Я вас любил…».

Таким образом, атрибуция к Собаньской строится на следующих аргументах.

• Стихотворение «Я вас любил…» написано в одно время со стихотворением «Что в имени тебе моём?», обращённым к Собаньской.? Эти стихотворения близки темой и тоном смирения и грусти.

• Имела место вспышка чувства поэта к Собаньской, выраженная в двух черновых письмах к ней, написанных в феврале 1830 года.

• Имеются авторские реминисценции в стихотворении «Я вас любил…» и указанных письмах.

• Стихотворение переадресовано Пушкиным при внесении его в альбом А.А. Олениной.

Все аргументы являются косвенными, поэтому гипотеза Т.Г. Цявловской не случайно подвергается критике. Уточнение Л.А. Черейским времени написания стихотворения делает несостоятельным первый аргумент. Вспышка чувственного увлечения Собаньской произошла у Пушкина в конце 1829 – начале 1830 года, когда было написано стихотворение «Что в имени тебе моём?». Говорить о новом серьёзном увлечении поэта Собаньской в начале 1829 года, когда было написано стихотворение «Я вас любил…», или в 1828 году нет оснований. В 1907 году в «Русском архиве» опубликованы воспоминания публициста О.А. Пщецлавского. Описывая свой визит в середине 1828 года к Каролине Адамовне в обществе Мицкевича и Пушкина, он сообщает, что последний был неравнодушен к хозяйке, «женщине действительно очаровательной». Это свидетельствует скорее об обычном светском ухаживании, чем о серьёзной любви. Следовательно, по времени создания стихотворение «Я вас любил…» трудно отнести к Собаньской.

Остальные аргументы Т.Г. Цявловской сами по себе весьма спорны. Сторонник атрибуции стихов к А.А. Олениной В.П. Старк отмечает: «В стихотворении «Я вас любил…» (1829) <…> некоторые выражения почти буквально соответствуют тем, которые Пушкин использовал в черновом письме к Собаньской от 2 февраля 1830 года: «от всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя – и немного робости, которую я не могу побороть». Однако в контексте письма эти слова относятся к тому, что «есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении», которое никакого отношения не может иметь к чувству, испытанному Пушкиным по отношении к А.А. Олениной. Поэт мог вписать в альбом Собаньской стихотворение «Что в имени тебе моём?..», но никогда бы «Я вас любил…». Для гордой и страстной Собаньской слова «любовь ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем» были бы просто оскорбительны. В них заключена та форма бесстрастности, которая не соответствует её образу и отношению к ней Пушкина»45. Добавим, что такую экстравагантную и далеко не целомудренную женщину, как Собаньская, вряд ли могла опечалить или встревожить любовь поэта. На наш взгляд, к ней нельзя отнести третью и четвёртую строки стихотворения «Я вас любил…». Спорным является и соображение о переадресовке стихотворения А.А. Олениной: его значение поэт скрепил в 1833 году припиской «давно прошедшее».

Отметим также, что авторские реминисценции, не подтверждённые фактами, могут быть лишь косвенным аргументом в литературоведческих спорах, поэтому к ним надо подходить осторожно. Как было показано выше, выраженную смысловую перекличку отдельных стихов элегии «Я вас любил…» можно найти в произведениях французских авторов, которые к Собаньской не имеют отношения, а также в дневниковых записях А.А. Олениной.

Таким образом, по времени создания и содержанию стихотворение «Я вас любил…» вряд ли адресовано К.А. Собаньской.

Другим возможным адресатом Д.Д. Благой в своём исследовании пушкинской лирики 1826–1830 годов, изданном в 1967 году, называет Наталью Николаевну Гончарову (1812–1863). По поводу холодного приёма Пушкина у Гончаровых осенью 1829 года Д.Д. Благой писал: «Мучительные переживания поэта претворились тогда же в едва ли не самые проникновенные любовно – лирические строки, им когда – либо написанные (датируются 1829 годом, не позднее ноября): «Я вас любил…». <…>

Н.Н. Пушкина, урождённая Гончарова.

Акварель А.П. Брюллова. 1831 г.

Стихотворение это абсолютно целостный, замкнутый в себе мир. И в то же время существует несомненная внутренняя преемственная связь между ним и созданной по пути в Тифлис второй и окончательной редакцией стихотворения «На холмах Грузии…». Оба стихотворения даже внешне подобны друг другу. Тот же объём, простота рифм, некоторые из них прямо повторяются (в обоих стихотворениях рифмуется «может» – «тревожит»), и вообще единый структурный принцип – предельная простота выражения при насыщенности словесными повторами (там: «тобою», «Тобой, одной тобой», здесь – троекратное «Я вас любил»). <…>

Эта близость формы определена общностью содержания – единой развивающейся лирической темой. Основа первого – утверждение, что сердце поэта любит, ибо не может не любить. Во втором раскрывается природа, сущность большой, подлинной любви. Мне приходилось слышать критические замечания по этому поводу: деликатно ли по отношению к любимой настойчиво твердить ей о своей любви в прошедшем времени <…>. Однако такое замечание – результат непонимания того душевного состояния, которое выражено в пушкинском стихотворении <…>. Поэт говорит, что его любовь, быть может, не совсем угасла (снова образная перекличка с кавказским стихотворением, где сердце горит любовью), но всё стихотворение – непререкаемое свидетельство того, что гореть любовью оно продолжает и сейчас <…>. То, что он говорит о своей любви в прошедшем времени, продиктовано мыслями не о себе, а о ней, нежной заботой о том, чтобы своей настойчивой, а раз она безответна, становящейся даже назойливой любовью не причинить ей хотя бы какого – либо огорчения; а это уже само по себе лучшее подтверждение того, что любовь не угасла»46.

Автограф стихотворения А.С. Пушкина «На холмах Грузии…»

Итак, гипотеза о посвящении стихотворения «Я вас любил…» Н.Н. Гончаровой основана на следующих соображениях.

• Стихотворение написано после получения неопределённого ответа на предложение Пушкиным руки и сердца Н.Н. Гончаровой, а точнее, после холодного приёма поэта в её семье осенью 1829 года.

• Стихотворение по объёму, ритмической структуре и содержанию близко к окончательной редакции стихотворения «На холмах Грузии…», которое обращено к Н.Н. Гончаровой.

• В контексте стихотворения слово «любил» может восприниматься как «люблю», выражение «любовь угасла не совсем» как «любовь не угасла».

Первый аргумент является самым важным в цепи рассуждений Д.Д. Благого. Во время написания работы он ещё не мог знать об уточнении датировки создания стихотворения Л.А. Черейским, фактически опровергающем его версию. Стихотворение «Я вас любил…» написано до первого сватовства Пушкина к Н.Н. Гончаровой и задолго до холодного приёма Пушкина в её доме после его возвращения с Кавказа. Второй и третий аргументы весьма спорны сами по себе, содержат смысловые натяжки и отражают чисто субъективное восприятие стихотворения.

Таким образом, стихотворение «Я вас любил…» по времени создания и содержанию не может быть отнесено к Н.Н. Гончаровой.

В работе Л.А. Краваль, посвящённой пушкинской графике, неявно высказывается предположение о том, что вдохновительницей стихотворения «Я вас любил…» является Анна Петровна Керн (1800–1879): «В Москве, в день памяти св. Анны Кашинской, 2 октября 1829 г. Пушкин нарисовал дивный портрет Анны Керн (знаменитый, определённый А. Эфросом), взглянув на который, ясно видишь: он всё ещё любил её: «Я вас любил: любовь ещё, быть может, / В душе моей угасла не совсем…» В лице её, в самом наклоне лица столько нежности, тихости, молитвенности…»47.

Исследовательница ведёт речь о новом романе Пушкина и Керн, начавшемся, по её мнению, в феврале 1828 г.: «Он был с ней сдержан, не высказывал чувств, «любил безмолвно», не надеясь, а она не признала в его чувстве любовь»48.

А.П. Керн (?). Рис. А.С. Пушкина. 1829.

Из этого эмоционального текста можно заключить, что Л.А. Краваль опирается на такие соображения.

• Стихотворение «Я вас любил…» написано, возможно, тогда же, когда Пушкин изобразил Анну Керн в своей тетради, то есть около 2 октября 1829 года.

• В начале 1828 года Пушкин испытал безответную любовь к А.П. Керн, утаив своё чувство от неё.

Первый аргумент полностью опровергается уточнённой датировкой стихотворения, а второй аргумент очень спорен. А.П. Керн в своих воспоминаниях стремилась описать близкие дружеские отношения с А.С. Пушкиным: они выступают как бы членами одного кружка, куда входят также А.А. Дельвиг и его жена. В её повествовании сквозит ревность по отношению к А.А. Олениной, за которой Пушкин тогда, по её словам, «очень усердно ухаживал»49. Она с удовольствием отмечала любые знаки внимания поэта к себе. В известном письме, написанном Пушкиным Соболевскому во второй половине марта 1828 года, есть фраза об интимной связи поэта с Анной Петровной. Даже если она и является ревнивым преувеличением, то всё равно свидетельствует об отношениях, далёких от безмолвной и безответной любви. В альбом Керн Пушкин записывал тогда короткие шуточные стихи, а стихотворение «Я вас любил…» туда не попало. Сама Анна Петровна его к себе также не относила, хотя без достаточных оснований полагала, например, что строфы VIII главы «Евгения Онегина», где говорится о Татьяне, появившейся на петербургском балу с мужем – генералом, связаны с нею50.

Таким образом, предположение о том, что адресатом стихотворения «Я вас любил…» может быть А.П. Керн, несостоятельно.

Исследователь В.И. Доброхотов высказал гипотезу, что стихотворение вдохновлено Марией Николаевной Волконской (1805–1863) и является частью цикла: «Не пой, красавица, при мне…», Посвящение поэмы «Полтава», «Я вас любил…», «На холмах Грузии лежит ночная мгла…». Ход рассуждений автора гипотезы таков: «Между 12 февраля и 2 марта 1829 года поэт по просьбе генерала Н.Н. Раевского – старшего создаёт эпитафию на могилу Николеньки Волконского, сына Марии Николаевны. <…> Мог ли поэт в этот момент не думать о матери ребёнка, которой посвятил поэму, находящуюся уже на выходе из типографии51? Конечно, нет. И вот стимулированное работой над эпитафией, в тот же период (февраль – 10 марта) рождается одно из самых глубоких откровений Пушкина: «Я вас любил…». <…>

М.Н. Волконская. Акварель П.Ф. Соколова. 1826 г.

П.В. Анненков и вслед за ним Л.А. Черейский называют адресатом этих стихов А.А. Оленину, Т.Г. Цявловская – К. Собаньскую, справедливо утверждая, что стихи, вдохновлённые другой женщиной, попали в альбом Олениной «в какую – то нежданную минуту»…»52.

Далее В.И. Доброхотов выражает согласие с комментаторами «Дневника» А.А. Олениной, что «нежданная минута» могла наступить 12 января 1830 года, но считает, что Пушкин «был узнан и «оштрафован» за это Анной Алексеевной. Вписанные в её альбом стихотворения «Я вас любил…» и «Что в имени тебе моём?» являются оплатой «штрафа» и одновременно шагом к примирению смущённого своей неловкостью поэта, но не более того. Однако и Т.Г. Цявловская вряд ли права, связывая стихи «Я вас любил…» с К. Собаньской: его отношение к ней было более страстным, и трудно говорить касательно её о робости и безмолвии Пушкина»53.

Для обоснования своей гипотезы В.И. Доброхотов отмечает, что стихотворения «Эпитафия младенцу» и «Я вас любил…» сходно оканчиваются благословением: «в одном сын благословляет мать от подножия горнего алтаря, в другом поэт благословляет любимую женщину из петербургского далека». Из этого делается вывод, что «связь между «Эпитафией младенцу» и стихами «Я вас любил…» позволяет уточнить датировку создания последних: 12 февраля – 10 марта 1829 года»54.

Опираясь на собственные выводы55 о том, что ранняя редакция стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» относится к М.Н. Волконской, автор находит в стихотворении «Я вас любил…» перекличку с этим произведением. Он усматривает явную связь стиха «Я вас любил безмолвно, безнадежно…» со стихом «И без надежд, и без желаний, /Как пламень жертвенный, чиста моя любовь» и намёком на безответную любовь во втором четверостишии Посвящения поэмы «Полтава».

Итак, основные аргументы атрибуции стихотворения «Я вас любил…» к М.Н. Волконской состоят в следующем.

• Сочиняя стихотворение «Я вас любил…», Пушкин не мог не думать о М.Н. Волконской, поскольку накануне написал «Эпитафию младенцу» для надгробия её сына.

• Стихотворения «Эпитафия младенцу» и «Я вас любил…» сходно оканчиваются благословением.

• Имеется связь шестого стиха «Я вас любил безмолвно, безнадежно…» со вторым четверостишием Посвящения поэмы «Полтава» и третьим четверостишием ранней редакции стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла…», которые относятся к М.Н. Волконской.

• Стихотворение «Я вас любил…» попало в альбом А.А. Олениной случайно, в виде отработки смущённым Пушкиным «штрафа» за посещение её дома в компании ряженых.

• К.А. Собаньской стихотворение вряд ли посвящено, потому что отношение поэта к ней было более страстным, чем в нём говорится.

Как отмечает сам В.И. Доброхотов, вся его аргументация носит косвенный характер. По нашему мнению, она зачастую вообще логически некорректна. К примеру, одним из главных аргументов атрибуции стихотворения «Я вас любил…» к М.Н. Волконской является одновременность его написания с «Эпитафией младенцу», и на основе этой же одновременности автор предлагает уточнить датировку создания стихотворения «Я вас любил…». Датировка стихотворений не позволяет уверенно утверждать, что эти произведения написаны одновременно. Да и связь их сильно преувеличена: благословение умершим младенцем матери и пожелание бывшей возлюбленной «любимой быть другим», совсем не одно и то же. Первый аргумент также сомнителен с точки зрения психологии творчества: даже в один день утром можно думать об одном, а вечером совершенно о другом. Кроме того, «Эпитафия младенцу» сочинена Пушкиным не из собственных побуждений, а по просьбе деда ребёнка Н.Н. Раевского.

Примечательно, что В.И. Доброхотов опирается на спорные гипотезы об атрибуции к М.Н. Волконской некоторых стихотворений как на полностью доказанные факты. Даже если эти гипотезы и верны, авторские реминисценции, как уже отмечено выше, сами по себе не являются надёжным аргументом. Например, стих «И без надежд и без желаний» близок не только к стиху «Я вас любил безмолвно, безнадежно», но и к записи в дневнике Олениной «Без цели, без желаний, без надежд…». Запись сделана 17 мая 1829 года, когда Анна Алексеевна не могла быть знакома с ранней редакцией стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла…», датированной 15 мая 1829 года.

Для подкрепления своей гипотезы автор пытается показать, что А.А. Оленина не является адресатом стихотворения «Я вас любил…», потому что оно попало к ней в альбом случайно, в виде некоего «штрафа» за нежданный визит. По нашему мнению, говорить о «штрафе» здесь вообще неуместно. Просьбы написать что – нибудь в альбом были совершенно обычны в светском обществе. Некоторые женщины с этой целью специально присылали свои альбомы поэту. Для примирения Пушкину достаточно было бы записать в альбом Олениной стихотворение «Что в имени тебе моём?», однако поэт вносит стихи «Я вас любил…». Может, это и произошло в случайную минуту, но отнюдь не случайно, о чём свидетельствует приписка 1833 года.

Если даже допустить, что Волконская была «утаённой любовью» Пушкина, то по содержанию стихотворение «Я вас любил…» всё равно трудно отнести к ней. К примеру, в 1829 году Марию Николаевну вряд ли могла тревожить и печалить угасающая любовь поэта, неважно, «утаённая» или нет. У неё были в Сибири куда более серьёзные проблемы. Следовательно, предположение В.И. Доброхотова о посвящении М.Н. Волконской этого стихотворения вряд ли соответствует действительности.

Итак, нами рассмотрены гипотезы об атрибуции стихотворения «Я вас любил…» к пяти женщинам: А.А. Олениной, К.А. Собаньской, Н.Н. Гончаровой, А.П. Керн и М.Н. Волконской. С высокой степенью уверенности можно отнести стихотворение лишь к А.А. Олениной, как по времени создания, так и по содержанию. Это подтверждается наличием в её альбоме пушкинского автографа стихотворения с припиской «plusqueparfait – давно прошедшее, 1833». Окончательному разрешению спора пушкинистов в пользу данной атрибуции препятствует только отсутствие однозначно толкуемых прямых свидетельств или пометок Пушкина.

Ссылки и комментарии

1 Исследователь Г.Н. Ермоленко считает, что «стихотворение К. Маро, как и пушкинский шедевр, включает в себя восемь стихов и представляет собой слегка деформированный триолет. Фривольное, шутливое и комплиментарное стихотворение Маро развивает ту же тему, что и стихотворение Пушкина» (Ермоленко Г.Н. Пушкин и поэты французского ренессанса // Университетский пушкинский сборник. – М.: Издательство Московского университета, 1999. С. 369). Однако по последовательности рифм оба произведения лишь отдалённо напоминают триолет, где последовательность рифм AbaAabAB и стихи A и В полностью повторяются как рефрены. Оба стихотворения отличаются от триолета, прежде всего, отсутствием полных рефренов, то есть повторений одной или нескольких строк.

2 Стихотворение дано в нашем переводе, максимально приближенном к подстрочнику, но с немного отличающейся последовательностью рифм: в переводе – abbacdcd, в оригинале – abbaadad.

3 Гречаная Е.П. Пушкин и французская аристократическая литература XVII–XVIII веков // Университетский пушкинский сборник. – М.: Издательство Московского университета, 1999. С. 392.

4 Есипов В. Царственное слово. – М.: САМПО, 1998. С. 38–40.

Это мнение разделяют В.В. Крамер, В.И. Доброхотов, Л.В. Тимофеев.

5 Пушкин. Сочинения. / Под ред. С.А. Венгерова. – М.: Брокгауз и Ефрон, 1911. Т. 5. С. XXV. А.А. Григорьев цитирует окончание стихотворения А.С. Пушкина «Нет, я не должен, не могу…».

6 Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы. – М.: Сестричество во имя преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы, 2001. С. 83.

7 Черейский Л.А. К датировке одного стихотворения Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1973. – Л.: Наука, 1975. С. 78–80.

8 А.И. Рубец, вероятно, имел в виду первый опубликованный романс: известно, что романсы Ф.М. Толстой сочинял c 1828 года.

9 Там же. С. 80.

10 Такую возможность Черейский не рассматривал, но совсем исключить её нельзя, хотя пересылка текста стихотворения менее вероятна, чем личная передача, поскольку отношения Пушкина с Феофилом Толстым не были близкими. Попросить стихи для юного композитора мог кто – то из его друзей или родственников, но сведений о встрече Пушкина с таковыми весной 1829 года в Москве нет.

11 1 мая 1829 года, получив неопределённый ответ на предложение руки и сердца Н.Н. Гончаровой, Пушкин покинул Москву и направился на Кавказ.

12 Сочинения Пушкина. – СПб., 1885. Т. II. С. 496–497.

В стихотворении «To Dawe, Esq – r» пятый стих таков: «Рисуй Олениной черты».

13 Её дедушкой по материнской линии был известный оперный певец второй половины XVIII века М.Ф. Полторацкий.

14 Цявловская Т.Г. Дневник А.А. Олениной // Пушкин. Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 292.

15 Дневник Анны Алексеевны Олениной (1828–1829). / Предисловие и редакция Ольги Николаевны Оом. – Париж, 1936.

16 Сообщая об этом, Т.Г. Цявловская ссылается на «Воспоминания Александра Алексеевича Оленина в записи П.С. Попова», 1934 г.

17 Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. Дом А.Н. Оленина. – Л.: Лениздат, 1983.

18 Например, О.Н. Оом пишет, что в альбоме вторая строка стихотворения «Её глаза» читалась иначе, чем в окончательном варианте: «Твоя Россети егоза».

19 Старк В.П. Автореминисценции в «оленинском» цикле Пушкина // Приютинский сборник. – СПб.: Музей – усадьба «Приютино», 2002. Выпуск III. С. 113.

20 Цявловская Т.Г. Дневник А.А. Олениной // Пушкин. Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 292.

21 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 328.

22 Там же. Известный поэт и драматург, переводчик произведений Гомера Н.И. Гнедич был очень близким другом семьи Олениных.

23 Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. – Л.: Наука, 1975. С. 62.

24 Крамер В.В. С.Д. Полторацкий в борьбе за наследие Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1967–1968. – Л.: Наука, 1970. С. 61.

25 Устимович П.М. Анна Алексеевна Андро, рождённая Оленина // Русская старина. 1890. N№ 8. С. 387–412.

26 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 282.

27 Крамер В.В. С.Д. Полторацкий в борьбе за наследие Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1967–1968. – Л.: Наука, 1970. С. 61–62. Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. Дом А.Н. Оленина. – Л.: Лениздат, 1983. Есипов В.М. Царственное слово. – М.: САМПО, 1998. С. 38–40.

28 В.В. Крамер отметил, что это единственный случай повторения такого рода в записях С.Д. Полторацкого.

29 Крамер В.В. С.Д. Полторацкий в борьбе за наследие Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1967–1968. – Л.: Наука, 1970. С. 61.

30 Не зная всех обстоятельств, П.А. Вяземский относился со свойственной ему иронией к любви Пушкина к Олениной. Письма П.А. Вяземского и дневниковые записи Олениной цитируются здесь и далее по изданию: Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999.

31 Старк В.П. Автореминисценции в «оленинском» цикле Пушкина // Приютинский сборник. – СПб.: Музей – усадьба «Приютино», 2002. Выпуск III. С. 113.

32 Оленина часто для описания собственных переживаний цитировала в дневниковых записях произведения известных литераторов: Пушкина (чаще всего), Батюшкова, Баратынского, Козлова, Рылеева, Ламартина, Скотта, Купера.

33 Павлищев Л.Н. Из семейной хроники. Воспоминания об А.С. Пушкине // Мир Пушкина: Семейные предания Пушкиных. – СПб.: Пушкинский фонд, 2003. Т. 3. С. 132. Французские тексты в цитате даются в русском переводе самого Л.Н. Павлищева.

34 Там же. С. 316.

35 Пушкин. Сочинения. / Под ред. С.А. Венгерова. – М.: Брокгауз и Ефрон, 1911. Т. 5. С. XXV.

36 Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. – М.—Л.: Academia, 1935. С. 202.

37 Там же. С. 206–207.

38 Цявловская Т.Г. Дневник А.А. Олениной // Пушкин. Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 286.

39 Почти дословно эту фразу повторяет Н.В. Измайлов в статье «Пушкин в работе над «Полтавой»: «Каждый стих «Посвящения» противился бы отнесению его к Олениной. А жизнь и личность Марии Раевской – Волконской идеально и полно выражаются в нём» (Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. – Л.: Наука, 1975. С. 62). Другими словами, «самолюбивая и избалованная барышня» Оленина недостойна быть адресатом Посвящения, а декабристка Волконская – достойна. По нашему мнению, это весьма слабый аргумент, типичный для советской эпохи.

40 Там же. С. 289.

41 Там же. С. 292.

42 Литература в школе. 1963. N№ 6.

43 Пини О.А. Пушкиниана в периодике и сборниках статей (1962–1963 гг.) // Временник Пушкинской комиссии. 1963. – М.—Л.: Наука, 1965. С. 76.

44 Якобсон Р.О. Работы по поэтике. – М.: Прогресс, 1987. С. 241.

45 Старк В.П. Автореминисценции в «оленинском» цикле Пушкина // Приютинский сборник. – СПб.: Музей – усадьба «Приютино», 2002. Выпуск III. С. 112–113.

46 Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). – М.: Советский писатель, 1967. С. 413–414.

47 Краваль Л.А. Рисунки Пушкина как графический дневник. – М.: Наследие, 1997. С. 207.

48 Там же. С. 208.

49 Керн (Маркова – Виноградская) А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка. – М.: Правда, 1989. С. 43.

50 Там же. С. 29.

51 Речь идёт о «Полтаве».

52 Доброхотов В.И. «На холмах Грузии лежит ночная мгла…». Об одной черновой редакции // Московский пушкинист. Ежегодный сборник. – М.: Наследие, 2001. Выпуск IX. С. 166.

53 Там же. С. 166–167.

54 Там же. С. 167.

55 Справедливая, на наш взгляд, критика статьи В.И. Доброхотова дана в работе: Есипов В.М. «Печаль моя полна тобою…» (Обзор комментариев) // Московский пушкинист. Ежегодный сборник. – М.: Наследие, 2002. Выпуск X. С. 89–110.

Библиография

1 Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). – М.: Советский писатель, 1967.

2 Гречаная Е.П. Пушкин и французская аристократическая литература XVII–XVIII веков // Университетский пушкинский сборник. – М.: Издательство Московского университета, 1999. С. 389–395.

3 Дневник Анны Алексеевны Олениной (1828–1829). // Предисловие и редакция Ольги Николаевны Оом. – Париж, 1936.

4 Доброхотов В.И. «На холмах Грузии лежит ночная мгла…». Об одной черновой редакции // Московский пушкинист. Ежегодный сборник. – М.: Наследие, 2001. Выпуск IX. С. 158–169.

5 Ермоленко Г.Н. Пушкин и поэты французского ренессанса // Университетский пушкинский сборник. – М.: Издательство Московского университета, 1999. С. 367–373.

6 Есипов В.М. «Печаль моя полна тобою…» (Обзор комментариев) // Московский пушкинист. Ежегодный сборник. – М.: Наследие, 2002. Выпуск X. С. 9–110.

7 Есипов В.М. Царственное слово. – М.: САМПО, 1998.

8 Измайлов Н.В. Очерки творчества Пушкина. – Л.: Наука, 1975.

9 Краваль Л.А. Рисунки Пушкина как графический дневник. – М.: Наследие, 1997.

10 Крамер В.В. С.Д. Полторацкий в борьбе за наследие Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1967–1968. – Л.: Наука, 1970. С. 58–75.

11 Керн (Маркова – Виноградская) А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка. – М.: Правда, 1989.

12 Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы. – М.: Сестричество во имя преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы, 2001.

13 Ободовская И.М., Дементьев М.А. Вокруг Пушкина: Неизвестные письма Н.Н. Пушкиной и её сестер Е.Н. и А.Н. Гончаровых / Вступ. ст. Д. Благого. – М.: ТЕРРА, 1999.

14 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999.

15 Павлищев Л.Н. Из семейной хроники. Воспоминания об А.С. Пушкине // Мир Пушкина: Семейные предания Пушкиных. – СПб.: Пушкинский фонд, 2003. Т. 3. С. 29–293.

16 Пини О.А. Пушкиниана в периодике и сборниках статей (1962–1963 гг.) // Временник Пушкинской комиссии. 1963. – М.—Л.: Наука, 1965.

17 Пушкин. Сочинения. / Под ред. С.А. Венгерова. – М.: Брокгауз и Ефрон, 1911. Т. 5. С. XXV.

18 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 3–4.

19 Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. – М.—Л.: Academia, 1935.

20 Старк В.П. Автореминисценции в «оленинском» цикле Пушкина // Приютинский сборник. – СПб.: Музей – усадьба «Приютино», 2002. Выпуск III. С. 101–114.

21 Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. Дом А.Н. Оленина. – Л.: Лениздат, 1983.

22 Устимович П.М. Анна Алексеевна Андро, рождённая Оленина // Русская старина, 1890. N№ 8. С. 387–412.

23 Цявловская Т.Г. Дневник А.А. Олениной // Пушкин. Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 247–292.

24. Цявловский М.А. Статьи о Пушкине. – М., 1962.

25. Черейский Л.А. К датировке одного стихотворения Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1973. – Л.: Наука, 1975. С. 78–80.

26 Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. – Л.: Наука, 1975.

27 Якобсон Р.О. Работы по поэтике. – М.: Прогресс, 1987.

Сватался ли Пушкин к Анне Олениной?

По поводу сватовства А.С. Пушкина к А.А. Олениной, дочери известного государственного деятеля А.Н. Оленина, существуют разноречивые свидетельства и мнения пушкиноведов.

• Поэт сватался и был отвергнут родителями девушки (художник Ф.Г. Солнцев1, композитор А.А. Оленин2).

• Поэт сватался и не был отвергнут, но потом брак расстроился (художник М.И. Железнов со слов Н.Д. Быкова3).? Поэт не сватался (В.М. Файбисович4, Л.В. Тимофеев5).

• Неудачное сватовство поэта не носило официального характера (В.П. Старк6).

Наиболее распространена первая версия, основанная на воспоминаниях одного из ближайших сотрудников президента Академии художеств А.Н. Оленина Ф.Г. Солнцева: «У А.Н. Оленина нередко бывал А.С. Пушкин… Он даже сватался за Анну Алексеевну. Однако же брак этот не состоялся, так как против него была Елизавета Марковна (жена А<лексея> Н<иколаеви>—ча)». Эта версия соответствовала ходившим в московском и петербургском свете слухам, которые, впрочем, были весьма разноречивыми, и семейным преданиям Олениных. Её придерживались многие исследователи и мемуаристы: П.И. Бартенев, П.М. Устимович, Т.Г. Цявловская и другие.

А.А. Оленина.

Рис. О.А. Кипренского. 1828 г.

Повод для светских пересудов дали сами участники событий, находившиеся в центре внимания высшего общества. В зимний сезон 1827–1828 годов Пушкин после длительного перерыва встретил на балу у Е.М. Хитрово 19–летнюю Анну Оленину, которую знал ещё до ссылки маленькой девочкой, посещая салон её родителей в 1817–1820 годах. Польщённая вниманием поэта, девушка позвала его на белый танец. Пушкин в долгу не остался и через некоторое время тоже пригласил приглянувшуюся ему красавицу. Об этой встрече известно из автобиографического романа «Непоследовательность, или Любовь достойна снисхождения»7, который Анна Алексеевна начала писать в своём «Дневнике», но не довела до конца.

А.Я. Лобанов – Ростовский.

Гравюра Ф. Йенцена с оригинала Ф. Крюгера. 1828–1829 гг.

Весной поэт зачастил в дом Олениных, тайно от родителей девушки встречался с нею в Летнем саду в присутствии её гувернантки – англичанки и П.А. Вяземского, который оставил об этом воспоминания8. В старости Анна Алексеевна рассказала об этих встречах своему внучатому племяннику композитору А.А. Оленину. Для неё эти свидания, скорее всего, были занимательным флиртом, отвлекающим от печальных мыслей в связи с неразделённым чувством к князю А.Я. Лобанову – Ростовскому. Общение с Пушкиным не только льстило её самолюбию, но, прежде всего, было для неё очень интересно: она сильно увлекалась его творчеством, её «Дневник» того периода изобилует записанными по памяти и оттого не всегда точными цитатами из пушкинских произведений. Серьёзного чувства к поэту у Анны не было: судя по записи в «Дневнике», ей не нравился его «арапский профиль», «ужасные бакенбарды, растрёпанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах», смущали «дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью», «странность нрава природного и принуждённого»9.

Ориентируясь на это, Анна прозвала Пушкина «Red Rower» по имени главного героя вышедшего тогда романа Фенимора Купера «Красный корсар», где выведен образ свободолюбивого благородного разбойника с сильными страстями. Нельзя не признать, что прозвище это меткое: персонаж Купера похож на Пушкина даже внешне – тот же маленький рост, вьющиеся волосы, умные голубые глаза. Начитанная, острая на язычок Оленина умела придумывать точные прозвища.

Встречаясь с Пушкиным в Летнем саду, танцуя с ним на балах и званых вечерах, девушка невольно давала ему надежду на взаимность. Поэт страстно увлёкся ею, мечтал о браке. В подаренном Анне стихотворении «Её глаза» он назвал её «Олениной моей», что не понравилось матери девушки Елизавете Марковне10.

Рассказывая о вечере у Мещёрских 5 мая 1828 года, П.А. Вяземский писал жене: «Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в неё влюблен…»11. Поняв намерения поэта, Анна стала вести себя с ним более сдержанно и насторожённо, боясь, как бы его настойчивость не повредила её репутации, не отвратила других женихов.

9 мая 1828 года Пушкин вместе с Олениными совершает круиз на пироскафе в Кронштадт, видимо, связанный с проводами художника Дж. Доу, возвращавшегося на родину после выполнения портретов героев войны 1812 года для Военной галереи Зимнего дворца. Во время прогулки рождаются два стихотворения: «To Dawe, Esqr.» и «Увы, язык любви болтливой…». Поэта пока не огорчает сдержанность девушки, прекрасные черты которой в первом стихотворении он советовал рисовать Доу. Пушкин склонен приписывать всё девичьей скромности или, может быть, тонкому кокетству:

Тебя страшит любви признанье, Письмо любви ты разорвёшь, Но стихотворное посланье С улыбкой нежною прочтёшь12.

Это «стихотворное посланье» осталось неоконченным и к Анне не попало. 20 мая Пушкин в компании друзей гостил в Приютине, загородном имении Олениных. В тот день Анна невольно обратилась к нему на «ты», что оживило надежды поэта на брак с нею. Даже тучи докучливых приютинских комаров не раздражали его, и, по словам П.А. Вяземского, он восклицал: «Сладко! Сладко!» По возвращении из Приютина, 23 мая, воодушевлённый Пушкин написал стихотворение «Ты и Вы».

А.А. Оленина.

Рисунок А.С. Пушкина в альбоме Ел. Н. Ушаковой

25 мая поэт вместе с Вяземским, Мицкевичем, Сергеем Голицыным («Фирсом») и Олениными вновь едет в Кронштадт для осмотра готовящейся к отплытию в море флотилии. На этот раз сдержанное поведение Анны огорчает Пушкина. На обратном пути пироскаф попадает в шторм, и ненастье перекликается с мрачноватым настроением поэта. «Пушкин дуется, хмурится, как погода, как любовь»13, – пишет П.А. Вяземский жене. Настроение этого вечера отразилось в датированном следующим днём печальном философском стихотворении «Дар напрасный, дар случайный…».

Надежды на успешное сватовство не покидают поэта. В черновиках начатой в то время поэмы «Полтава» он пишет имя девушки рядом со своим, рисует её портреты. Одно время он даже думает дать имя Анна главной героине, но потом меняет намерение. 27 мая Пушкин вновь отправляется в Приютино, где вручает Анне Алексеевне стихотворение «Ты и Вы», заканчивающееся стихом: «И мыслю: как Тебя люблю!» Однако к такому поэтическому признанию в любви девушка предпочла отнестись как к обычному мадригалу.

В начале июня Пушкин по – прежнему часто бывает в Приютине, вдохновляясь своими чувствами к Анне, пишет стихотворения «Кобылица молодая…», «Не пой, красавица, при мне…». Встречается он с девушкой и в светском кругу, стараясь вести себя корректно и ненавязчиво.

20 июня 1828 года Анна записывает в дневнике после беседы с Пушкиным в петербургском доме своей тётушки Варвары Дмитриевны Полторацкой, урождённой Киселёвой, что поэт был «довольно скромен», что она даже с ним говорила и перестала бояться, чтоб не соврал чего в сантиментальном роде»14.

В кругу близких друзей поэт неосторожно роняет фразу вроде: «Мне бы только с родителями сладить, а с девчонкой уж я слажу», не ожидая, конечно, что это может дойти до Олениных. Слова Пушкина передала им В.Д. Полторацкая, которая прочила Анну за своего брата Николая Дмитриевича Киселёва, обаятельного молодого дипломата, который умел нравиться женщинам. Этим «тётушка» рассчитывала «расчистить путь» к цели своему брату, вызвав возмущение Анны и её родителей, которые и так были не в восторге от ухаживаний Пушкина. Отношение Олениных к возможному сватовству Пушкина очевидно из записи в дневнике Анны от 17 июля 1828 года: «…Разговорилась я после обеда с Ив. Андр. Крыловым об наших делах. Он вообразил себе, что двор вскружил мне голову и что я пренебрегла бы хорошими партиями, думая выйти за какого – нибудь генерала. В доказательство, что я не простираю так далеко своих видов, назвала я ему двух людей, за которых бы вышла, хотя и не влюблена в них: Меендорфа и Киселёва. При имени последнего он изумился. «Да, – повторила я, – и думаю, что они не такие большие партии, и уверена, что Вы не пожелаете, чтоб я вышла замуж за Краевского или за Пушкина». – «Боже избави, – сказал он, – но я желал бы, чтоб вы вышли за Киселёва и, ежели хотите знать, то он сам того желал, но он и сестра говорили, что нечего ему соваться, когда Пушкин того ж желает»15.

Знаменитый баснописец И.А. Крылов с 1808 года был практически домочадцем Олениных и наверняка выражал общее мнение семьи. Для Анны желательными женихами были барон А.К. Меендорф, тогда отставной военный, и особенно симпатичный Н.Д. Киселёв, а нежелательными – А.С. Пушкин и А.П. Краевский, в то время мелкий чиновник Военного министерства, тщетно пытавшийся привлечь внимание девушки.

Н.Д. Киселёв.

Акварель неизв. художника

У Анны Олениной и её семьи было двоякое отношение к Пушкину: им восхищались как гениальным поэтом, любили его произведения, радушно принимали в своём кругу, но не хотели видеть супругом и зятем. Общаться с Пушкиным умной и задорной Олениной было, конечно, интересно, приятен был и лёгкий флирт, но не серьезные ухаживания с видами на брак. Прислушиваясь к светским толкам и мнению родных, она считала его «вертопрахом», не способным обеспечить благополучную жизнь в семье.

У родителей Анны были также другие веские причины не выдавать дочь за поэта. Весной и в начале лета 1828 года в отношении Пушкина велось дело об элегии «Андрей Шенье», запрещённый отрывок которой распространялся в списках с пометкой «На 14 декабря». Пушкину грозили неприятности. Он на допросах отвечал, что элегия написана за полгода до восстания декабристов, поэтому не может иметь к нему отношения. Дело закрыли 28 июня 1828 года распоряжением установить за Пушкиным тайный надзор полиции. Пресс – секретарь Госсовета А.Н. Оленин, подписавший протокол, разумеется, был в курсе дела.

Чувствуя холодность Олениной, поэт ищет утешения в карточной игре. Светские слухи об этом сообщает в письме П.А. Вяземскому от 28 июня 1828 года всезнающая С.Н. Карамзина: «Говорят, что Пушкин, чтобы утешиться в превратностях любви, играет и проигрывает все свои деньги»16. На этом фоне поэт заводит роман со «светской львицей» А.Ф. Закревской, которой посвящает несколько стихотворений. Однако связь с этой экстравагантной замужней женщиной, которую он в стихах назвал «беззаконной кометой», не может затмить в его сердце любовь к «ангелу безмятежному» Олениной, с самого начала связанную со стремлением вступить в брак.

Накануне дня рождения Анны он пишет ей мадригал «Вы избалованы природой…». Как видно, Пушкин опасался в очередной раз спугнуть девушку пылкими выражениями, и стихотворение получилось сдержанное, суховатое в сравнении с подаренными ей ранее стихами, проникнутыми искренними чувствами. В альбомах избалованной вниманием поэтов Олениной подобного рода мадригалов было много. Видимо, оттого Пушкин и не вручил стихи Анне, когда приехал 11 августа на праздник в Приютино. Общение с поэтом в этот день девушка описала так: «Он влюблён в Закревскую, всё об ней толкует, чтоб заставить меня ревновать, но при том тихим голосом прибавляет мне нежности»17. Такое поведение лишь укрепляло у Олениной мнение о поэте как о «вертопрахе».

В начале августа в отношении Пушкина начинается ещё одно дело: об авторстве кощунственной поэмы «Гавриилиада», написанной в 1821 году в Кишинёве. Религиозные воззрения Пушкина в корне изменились, он пытается откреститься от авторства, но дело приобретает серьёзный оборот. «Ты зовёшь меня в Пензу, – пишет он Вяземскому, – а того и гляди, что я поеду далее, Прямо, прямо на восток»18.

«В этих обстоятельствах19 попытка сватовства обернулась бы фарсом», – пишет В.М. Файбисович в предисловии к изданию «Дневника» А.А. Олениной. Это мнение разделяет и первый директор музея – усадьбы «Приютино» Л.В. Тимофеев20. Если смотреть на события со стороны, то ясно, что сватовство Пушкина было обречено на провал. Однако, на наш взгляд, это не является безусловным аргументом в пользу точки зрения, что Пушкин к Олениной вовсе не сватался. Поэт не знал о записях Анны в дневнике на свой счёт, ему неведомы были разговоры в её семье о возможном браке с Киселёвым, который впоследствии так и не состоялся. Наряду с тоской поэта по поводу предстоящей разлуки с Анной, если он вновь окажется в ссылке, в обращённом к ней стихотворении «Предчувствие», написанном в тот период, звучит надежда:

Может быть, ещё спасённый, Снова пристань я найду…21.

Вряд ли Пушкин «похоронил» бы свою мечту о браке с Анной Алексеевной, хотя бы не «прощупав почву» в разговоре с отцом девушки. Косвенно в пользу этого говорит свидетельство академического гувернёра Н.Д. Быкова, квартировавшего в здании Академии художеств и помнившего слухи о семье её президента А.Н. Оленина, ходившие в среде художественной интеллигенции: «Пушкин посватался к Олениной и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о помолвке своей дочери за Пушкина. Гости явились на зов, но жених не явился. Оленин долго ждал Пушкина и, наконец, предложил гостям сесть за стол без него. Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял его под руку и отправился с ним в кабинет для объяснений, закончившихся тем, что Анна Алексеевна осталась без жениха»22.

Исследователь Б.П. Козьмин23 трактует это свидетельство так: поэт сам передумал жениться на Олениной и оттого опоздал на собственную помолвку. Дневниковые записи Анны, приведённые выше, показывают невозможность согласия А.Н. Оленина на брак дочери с Пушкиным. Набожная Елизавета Марковна Оленина, мать девушки, как гласит семейное предание, тоже была против этого брака, особенно после того, как стало известно о богохульной поэме «Гавриилиада». Своего отношения к поэту, как следует из дневниковых записей её дочери, она не скрывала. По этому поводу П.И. Бартенев писал: «А.А. Оленина, на которой Пушкин думал жениться, отказала ему по приказанию своих родителей»24. Анна Алексеевна сама не хотела этого брака, поэтому в подобном приказании не было нужды.

Свидетельство Н.Д. Быкова об удачном сватовстве Пушкина к Олениной, записанное Железновым, не внушает доверия также из – за отсутствия данных о том, что академический гувернёр посещал дом Олениных и был в курсе их семейных дел. Однако вряд ли это свидетельство основано лишь на пустых слухах. Объяснение А.С. Пушкина и А.Н. Оленина по поводу Анны Алексеевны после опоздания поэта на какой – нибудь званый обед вполне могло состояться. Это не противоречит этикету пушкинской эпохи. Пример объяснений такого рода в случае неуверенности жениха в успехе сватовства есть в воспоминаниях Елизаветы Петровны Яньковой, один из двоюродных братьев которой, граф Пётр Степанович Толстой, прежде чем делать формальное предложение её дочери Аграфене Дмитриевне, решил благоразумно выяснить мнение семьи: «Однажды он говорит мне: «Ma cousine, что бы вы мне сказали, если бы я посватался за одну из ваших дочерей, за Agrippine?». Я спрашиваю его: «Да что ты это в шутку мне говоришь?»

– Нет, ma cousine, очень серьёзно, – отвечал он.

– Ну, и я скажу тебе серьёзно, что мы слишком близкие родные, чтобы я согласилась отдать за тебя которую – нибудь из моих дочерей. Твоя мать мне родная тётка, и вдруг Грушенька будет ей снохой: да этого брака и архиерей не разрешит…»25.

Разговор состоялся в конце 1810–х или начале 1820–х годов. Е.П. Янькова относилась к этому разговору как к неформальному сватовству и говорила, что её дочь могла быть замужем за П.С. Толстым.

Другим косвенным аргументом в пользу неформального сватовства к Олениной можно считать рисунки Пушкина в рукописи неоконченной поэмы «Тазит»26. Опоэтизированный портрет Анны Алексеевны и профиль её отца начертаны на листе с описанием сцены неудачного сватовства главного героя:

…И он, не властный превозмочь Волнений сердца, раз приходит К её отцу, его отводит И говорит: «Твоя мне дочь Давно мила. По ней тоскуя, Один и сир, давно живу я. Благослови любовь мою…» <…> Но с неприязненною думой Ему внимал старик угрюмый, Главою белой покачал, Махнул рукой и отвечал: <…> «…Какой безумец, сам ты знаешь, Отдаст любимое дитя! Ты мой рассудок искушаешь, Иль празднословя, иль шутя. Ступай, оставь меня в покое»27.

В письме Вяземскому, начатом 19–20 августа и законченном 1 сентября 1828 года, Пушкин пишет: «Я пустился в свет, потому что бесприютен. Если б не твоя Медная Венера28, то я бы с тоски умер»29. Объяснение поэта с Олениным, полностью развеявшее его иллюзии в отношении брака с Анной, могло состояться именно в те дни. Вяземский ответил другу вопросом – каламбуром: «Разве тебя более в Приютино не пускают…?»

А.Н. и А.А. Оленины.

Рисунок Пушкина в рукописи поэмы «Тазит»

В Приютино Пушкина, конечно, приглашали. 5 сентября он приехал на праздник в честь именин Елизаветы Марковны Олениной и, наверное, с грустью смотрел, как очаровательная Анна блистает во всех трёх действиях театрализованной шарады «Меломания». «Прощаясь, Пушкин сказал мне, что должен ехать в свои имения, если только ему достанет решимости – добавил он с чувством»30, – записала Анна. Это был последний визит поэта в имение Олениных. Двери их дома по – прежнему оставались для него открытыми, но бывать там, где он пережил глубокое разочарование и обиду, видимо, поэт уже не хотел.

После его отъезда состоялся важный разговор Анны Олениной с Сергеем Григорьевичем Голицыным («Фирсом»), который был её другом и своего рода сердечным поверенным. Анна записала в дневнике: «…Я напомнила Сержу Гол<ицыну> его обещание рассказать мне о некоторых вещах. Поломавшись, он сказал мне, что это касается поэта. Он умолял меня не менять своего поведения, укорял маменьку за суровость, с которой она обращалась с ним, сказав, что таким средством его не образумить. Когда я рассказала ему о дерзости, с которой Штерич разговаривал со мной у графини Кутайсовой о любви Пушкина, он объявил, что тоже отчитал его, сказав, что это не его дело, и что я очень хорошо ему ответила. А когда я выразила ему своё возмущение высказываниями Пушкина на мой счёт, он мне возразил: «По – вашему, он говорил: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой уж я слажу», – не так ли. Но ведь это при мне было, и не так сказано, но ведь я знаю, кто вам сказал и зачем. Вам сказала Вар<вара> Д<митриевна>. И тут я подумала, что у него такие же веские доводы, как и у меня, и умолкла»31.

Из разговора следует, что, хотя Елизавета Марковна Оленина выказывала «суровость» в отношении поэта, Анна вела себя с ним более мягко и тактично. Она старалась «образумить» поэта, не задев его самолюбия. Для неё нежелательны были светские толки об их отношениях, поэтому она резко осадила молодого камер – юнкера Е.П. Штерича, бестактно вмешавшегося не в своё дело. Однако и Оленины, и Пушкин были слишком на виду у всех, и слухов о неудачном сватовстве поэта избежать не удалось.

Сергей Голицын сыграл роль примирителя сторон, убеждая Анну не менять поведения по отношению к Пушкину, и сумел успокоить её в отношении неловкого высказывания поэта, намеренно искажённого В.Д. Полторацкой. Судя по всему, Оленина смогла и в дальнейшем выдержать нужный тон по отношению к Пушкину: крушение надежд на брак с нею тогда отозвалось в сочинениях и зарисовках поэта ностальгическими мечтами и печалью, а не раздражением. В черновиках «Полтавы», к работе над которой Пушкин вернулся в октябре 1828 года, остались портреты Анны, её инициалы, анаграммы и даже густо зачёркнутая надпись по – французски «Annette Poushkine». Перед отъездом поэт написал стихотворение «Город пышный, город бедный…», в котором высказывал сожаление о разлуке с мрачноватым Петербургом, где остаётся очаровавшая его девушка:

Всё же мне вас жаль немножко, Потому что здесь порой Ходит маленькая ножка, Вьётся локон золотой32.

Может быть, собираясь в дорогу, поэт вспоминал, как ещё недавно рисовал гирлянды из маленьких женских ножек33 вокруг стихотворений, вписанных им в альбомы миниатюрной светловолосой красавицы Олениной…

Пушкин едет в Малинники, имение П.А. Осиповой в Старицком уезде, где дорабатывает «Полтаву», пишет к ней Посвящение, сочиняет лирические стихи, работает над 7–й главой «Евгения Онегина». В начале декабря поэт приезжает в Москву, где получает письмо А.А. Дельвига, который пишет: «Город Петербург полагает отсутствие твоё не бесцельным. Первый голос сомневается, точно ли ты без нужды уехал, не проигрыш ли какой был причиною; 2–й уверяет, что ты для материалов 7–й песни «Евгения Онегина» отправился; 3–й уверяет, что ты остепенился и в Торжке думаешь жениться; 4–й же догадывается, что ты составляешь авангард Олениных, которые собираются в Москву…»34.

Однако это не все слухи об отношениях Пушкина и Олениных. Когда по прибытии в Москву он посетил дом Ушаковых, тем уже были известны толки об увлечении поэта Олениной и отказе её родителей. Екатерина Николаевна Ушакова, за которой ухаживал поэт после возвращения из ссылки, была тогда просватана за Долгорукова. На вопрос Пушкина: «С чем же я – то остался?» обиженная изменой Ушакова ответила язвительным каламбуром: «С оленьими рогами». В альбоме её сестры Елизаветы Николаевны Ушаковой, в замужестве Киселёвой, сохранились автографы поэта, несколько начертанных им портретов А.А. Олениной и сатирические рисунки сестёр на тему неудавшегося сватовства.

На одной карикатуре35 изображена кокетливая молодая особа в тёмной широкополой шляпе. Рядом рукой П.С. Киселёва, сына Елизаветы Николаевны, сделана карандашом надпись: «Оленина». Дама стоит с удочкой на берегу пруда и ловит на приманку в виде большого жука мужчин, плавающих на поверхности. Подпись гласит:

Как поймаю рыбочку Я себе на удочку, То – то буду рада, То – то позабавлюсь, То – то разгуляюсь!

На другом берегу нарисован мужчина в цилиндре и с тростью, по словам Киселёва, А.С. Пушкин, и написано: «Madame, il est temps de finir!» («Мадам, пора заканчивать»). Обращение к Олениной как к замуж ней женщине наводит на такую мысль: карикатура содержит намёк на участь Пушкина в случае женитьбы на ней. Здесь чувствуется перекличка с фразой Екатерины Ушаковой об «оленьих рогах».

Шарж на А.А. Оленину в альбоме Ел. Н. Ушаковой. Л. 94

Особенно интересен рисунок36, где изображён мужчина с бакенбардами, похожий на Пушкина, целующий ручку у модно одетой дамы. Рукой Екатерины Ушаковой выведена подпись:

Прочь, прочь отойди, Какой беспокойный! Прочь, прочь, отвяжись, Руки недостойный!

Изображённая в шаржированном виде дама с высокой причёской и маленькими ножками очень напоминает Оленину, как её рисовал поэт в том же альбоме. Характерно, что её ручка сложена в кукиш.

Однако судьбоносные для Пушкина события накануне нового 1829 года происходят не в доме Ушаковых, а на балу у танцмейстера Йогеля, где он впервые встречает юную красавицу Наталью Гончарову, свою будущую жену. «Когда я увидел её в первый раз, красоту её едва начали замечать в свете, я полюбил её, голова у меня закружилась…»37 – писал он позднее матери невесты Н.И. Гончаровой. Рассеянность Пушкина в те дни замечает и Вяземский, который пишет жене: «Он что – то во всё время был не совсем по себе. Не умею ни объяснить, ни угадать, что с ним было или чего не было…»38.

Прежнее чувство к А.А. Олениной было вытеснено вспыхнувшей любовью к Н.Н. Гончаровой. Стихи, написанные в августе 1828 года ко дню рождения Анны, но так ей и не вручённые, поэт переделал и, как известно, вписал в альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой. В первые месяцы 1829 года он пишет элегию «Я вас любил, любовь ещё, быть может…», наиболее вероятно, обращённую к А.А. Олениной39.

Шарж на А.А. Оленину и А.С. Пушкина в альбоме

Ел. Н. Ушаковой. Л. 50 об.

В тот год поэт время от времени вспоминает об Олениных, в конце мая рисует в черновиках их портреты. Вернувшись в Петербург, скорее всего, при подготовке своих произведений к публикации в «Северных цветах» Пушкин меняет в 6–м стихе элегии «Я вас любил…» слово «страсть» на слово «робость»: по прошествии времени это более точно передавало особенности его прежнего чувства к Олениной.

В конце 1829 года, работая над 8–й главой «Евгения Онегина», поэт пишет обидные, несправедливые строки об Олениных, которые часто цитируются и обсуждаются40, и вычёркивает их фамилию из списка для рассылки визиток к новому году. Достоверно неизвестно, что вызвало такую вспышку досады и раздражения Пушкина: обидные воспоминания, подогретые чьей – нибудь бестактностью вроде вмешательства Штерича, или какое – то новое недоразумение. Маловероятно, чтобы поводом послужили высказывания кого – либо из Олениных, которые опасались светских слухов, способных бросить тень на репутацию их незамужней дочери.

Вряд ли это был серьёзный инцидент. Излив раздражение на бумаге, поэт успокоился. Обидные строки об Олениных в беловик не попали. В тот же период Пушкин нарисовал упомянутые выше чудесные портреты А.Н. и А.А. Олениных в черновиках «Тазита». 12 января 1830 года поэт появляется в их доме в маске и домино в весёлой компании ряженых вместе с Е.М. Хитрово и её дочерью Д.Ф. Фикельмон. Последняя писала, что Пушкин и её мать были тотчас узнаны под масками41. Тогда, скорее всего, и появилось в альбоме Анны Алексеевны знаменитое стихотворение «Я вас любил…». Это переводило их отношения в иную плоскость: любовь и ухаживания Пушкина становились достоянием прошлого. Как считает Л.В. Тимофеев, визит подтверждает его мнение о том, что Пушкин не сватался к Олениной, поскольку жених по обычаям того времени не должен был посещать дом, где ему отказали. Однако строгого «табу» на этот счёт не было. Например, из воспоминаний Е.П. Яньковой известно, что её будущий супруг Д.А. Яньков всё же иногда заходил к её отцу после отказа, и лишь четвёртая попытка сватовства оказалась успешной.

Анна Алексеевна в 1840 году вышла замуж за Ф.А. Андро де Ланжерона, много лет прожила в Варшаве, воспитала трёх дочерей и сына. Воспоминания юности, среди которых самые яркие связаны с именем Пушкина, она хранила в душе до последних дней жизни. В Варшаве Анна Алексеевна подружилась с сестрой поэта Ольгой Сергеевной Павлищевой. Её сын Л.Н. Павлищев так передаёт разговор двух женщин о гибели Пушкина: «Говоря Ольге Сергеевне о покойном поэте, госпожа Андро заявила ей однажды полушутя, полусерьёзно: «Очень жаль, что покойный твой брат не на мне женился! Сама бы за него или подставила грудь под пистолет Дантеса проклятого, или укокошила бы его, как собаку»42.

А.А. Андро, урождённая Оленина.

Фотография. 1866 г.

Желание Анны Алексеевны защитить Пушкина или «укокошить» его убийцу трогательно, однако о сожалении по поводу несостоявшегося брака с поэтом в беседе с его сестрой она говорила наверняка из деликатности. В старости она рассказывала внучатому племяннику Александру Алексеевичу Оленину, что Пушкин делал ей предложение, но большой партией она его не считала, потому что он был «вертопрах», не имел состояния и положения в обществе. Сама она не настолько симпатизировала ему, чтобы идти наперекор семье43. Это важное свидетельство в пользу того, что обсуждаемое нами сватовство в той или иной форме имело место.

Итак, на основе прямых документальных свидетельств участников и очевидцев событий с полной уверенностью можно заключить, что в 1828 году А.С. Пушкин намеревался свататься к Олениной, но сама девушка и её родители не хотели этого брака. Свидетельство об удачном сватовстве и последующем отказе поэта от брака не соответствует действительности. На наш взгляд, наиболее близко к истине мнение В.П. Старка44, что неудачное сватовство Пушкина к Анне Алексеевне не носило формального, официального характера.

Ссылки и комментарии

1 Солнцев Ф.Г. Моя жизнь и художественно – археологические труды // Русская старина. 1876. Т. 15. С. 633.

2 Пушкин: Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР. Т. II. С. 270–271.

3 Сборник Пушкинского дома на 1923 год. – Петроград: Государственное издательство, 1922. С. 33–34.

4 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания /Вст. статья В.М. Файбисовича – СПб.: Академический проект, 1999. С. 28.

5 Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. Дом А.Н. Оленина. – Л.: Лениздат, 1983. С. 194–197.

6 Старк В.П. Автореминисценции в «оленинском» цикле Пушкина // Приютинский сборник. – СПб.: Музей – усадьба «Приютино», 2002. Выпуск III. С. 101–102.

7 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 66–70.

8 Пушкин в воспоминаниях современников. – СПб.: Академический проект, 1998. Т. I. С. 114.

9 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 67–68.

10 Об отрицательном отношении Е.М. Олениной к сватовству Пушкина писала внучка А.А. Олениной О.Н. Оом в предисловии к парижскому изданию «Дневника Annette», выпущенному ею в 1936 году.

11 Пушкин в неизданной переписке современников // Литературное наследство. – M., 1952. Т. 58. С. 77–78. Другие письма П.А. Вяземского цитируются также по этому изданию.

12 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 3. С. 90.

13 Пушкин в неизданной переписке современников // Литературное наследство. – M., 1952. Т. 58. С. 80.

14 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 56.

15 Там же. С. 63–64.

16 Пушкин в неизданной переписке современников // Литературное наследство. – M., 1952. Т. 58. С. 71. (Перевод с французского).

17 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 71.

18 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 10. С. 250.

19 Дело о «Гавриилиаде» было прекращено только 31 декабря 1828 года после объяснения Пушкина с Николаем I по резолюции императора.

20 Аргументируя свою точку зрения, он пишет, что в случае сватовства Оленина непременно отразила бы этот факт в дневнике. На наш взгляд, это вовсе не очевидно, так как записи, которые она делала в своём «журнале» не ежедневно, перемежаются с её литературными опытами и не являются полной хроникой основных событий в семье.

21 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 3. С. 70.

22 Сборник Пушкинского дома на 1923 год. – Петроград: Государственное издательство, 1922. С. 33–34.

23 Козьмин Б.П. Пушкин и Оленина (По новым данным) // Сборник Пушкинского дома на 1923 год. – Петроград: Государственное издательство, 1922. С. 31–34.

24 Русский архив. 1908. Т. I. С. 545.

25 Благово Д.Д. Рассказы бабушки. – Л.: Наука, 1989. С. 197.

26 Жуйкова Р.Г. Портретные рисунки А.С. Пушкина. Каталог атрибуций. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1996.

27 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 4. С. 320, 508.

28 Медная Венера – прозвище А.Ф. Закревской.

29 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 10. С. 250.

30 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 81.

31 Там же. С. 81–82.

32 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 3. С. 77.

33 Об этих гирляндах сообщает О.Н. Оом в предисловии к изданию «Дневника Annette».

34 Переписка А.С. Пушкина. – М., 1982. Т. 1. С. 408–409.

35 Альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой. Факсимильное воспроизведение. – СПб.: Logos, 1999. С. 203. Л. 94.

36 Там же. С. 116. Л. 50 об.

37 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 10. С. 804.

38 Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. Дом А.Н. Оленина. – Л.: Лениздат, 1983. С. 201.

39 Егорова Е.Н. Стихотворение Пушкина «Я вас любил…». История создания и атрибуции // А.С. Пушкин в Москве и Подмосковье. Материалы IX Пушкинской конференции 16–17 октября 2004 г. – Большие Вязёмы: ГИМЛЗ А.С. Пушкина, 2005. С. 26–52.

40 См., например: Цявловская Т.Г. Дневник А.А. Олениной // Пушкин. Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 280–283.

41 Пушкин в воспоминаниях современников. – СПб.: Академический проект, 1998. Т. II. С. 142.

42 Павлищев Л.Н. Из семейной хроники. Воспоминания об А.С. Пушкине // Мир Пушкина: Семейные предания Пушкиных. – СПб.: Пушкинский фонд, 2003. Т. 3. С. 102.

43 Пушкин: Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР. Т. II. С. 270–271.

44 Старк В.П. Автореминисценции в «оленинском» цикле Пушкина // Приютинский сборник. – СПб.: Музей – усадьба «Приютино», 2002. Выпуск III. С. 101–102.

Библиография

1 Альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой. Факсимильное воспроизведение. – СПб.: Logos, 1999.

2. Благово Д.Д. Рассказы бабушки. – Л.: Наука, 1989.

3 Егорова Е.Н. Стихотворение Пушкина «Я вас любил…». История создания и атрибуции // А.С. Пушкин в Москве и Подмосковье. Материалы IX Пушкинской конференции 16–17 октября 2004 г. – Большие Вязёмы: ГИМЛЗ А.С. Пушкина, 2005. С. 26–52.

4 Жуйкова Р.Г. Портретные рисунки А.С. Пушкина. Каталог атрибуций. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1996.

5 Козьмин Б.П. Пушкин и Оленина (По новым данным) // Сборник Пушкинского дома на 1923 год. – Петроград: Государственное издательство, 1922. С. 31–34.

6 Майков Л.Н. Пушкин: Биографические материалы и историко – литературные очерки. – СПб., 1899.

7 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999.

8 Павлищев Л.Н. Из семейной хроники. Воспоминания об А.С. Пушкине // Мир Пушкина: Семейные предания Пушкиных. – СПб.: Пушкинский фонд, 2003. Т. 3.

9. Переписка А.С. Пушкина. – М., 1982. Т. 1.

10 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 3, 4, 10.

11 Пушкин в воспоминаниях современников: в 2 т. – СПб.: Академический проект, 1998.

12 Пушкин в неизданной переписке современников // Литературное наследство. —M., 1952. Т. 58.

13. Русский архив. 1908. Т. I.

14 Солнцев Ф.Г. Моя жизнь и художественно – археологические труды // Русская старина. 1876. Т. 15.

15 Старк В.П. Автореминисценции в «оленинском» цикле Пушкина // Приютинский сборник. – СПб.: Музей – усадьба «Приютино», 2002. Выпуск III. С. 101–114.

16 Тимофеев Л.В. В кругу друзей и муз. Дом А.Н. Оленина. – Л.: Лениздат, 1983.

17 Устимович П.М. Анна Алексеевна Андро, рождённая Оленина // Русская старина. 1890. N№ 8. С. 387–412.

18 Цявловская Т.Г. Дневник А.А. Олениной // Пушкин. Исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 280–283.

«Парнасские цветы»: флористическая символика в поэзии Пушкина

В пушкинскую эпоху символика растений широко использовалась в повседневной жизни, искусстве и литературе. Опубликованное в 1811 году в Париже пособие Б. Делашене «Азбука Флоры, или Язык цветов» быстро получило известность в России. В книге описано символическое значение около 200 видов растений и предложен алфавит, где каждая буква заменялась изображением цветка. В 1830 году в Петербурге была издана книга «Селам, или Язык цветов». В ней не только перечислены символы цветов, но и дано толкование значения букетов.

Селам можно назвать «проекцией» мира людей на мир растений, когда цветы, деревья, плоды ассоциируются с внешними и внутренними качествами людей, их чувствами и взаимоотношениями.

Растения, живые и искусственные, были непременным элементом женских туалетов. Символические букеты рисовали в дамских альбомах:

Тут непременно вы найдёте Два сердца, факел и цветки, Тут верно клятвы вы прочтёте В любви до гробовой доски. «Евгений Онегин». Гл. IV. Стр. XXIX.

В альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой1 цветы изображены на 10 страницах. Розовый и голубой васильки в сочетании с ноготком (л. 5) означали нежную и верную страсть с оттенком ревности; подсолнух на л. 18 – преданность и уважение: «мои глаза видят лишь вас»; оранжевая гвоздика на л. 31 говорила о восхищении очаровательной хозяйкой альбома. На л. 84 символизирующий добродетель клевер подписан: «дятловина». Это растение имеет ещё одно народное название – «лапушка», ставшее ласковым обращением к женщине. Судя по подписи, рисовавший был знаком с народной символикой.

Махровый мак. Рисунок в альбоме Ел. Н. Ушаковой. Л. 98

Красный цветок, очень похожий на махровый мак (л. 98), намекает на мечтательность: это растение в селамных списках означает не только сон, но и мечты. В русских песнях «аленький цветочек» часто ассоциируется с суженым. На этом листе кто – то из сестёр Ушаковых написал по – французски: «Я люблю тебя всем сердцем». Возможно, мак здесь символизирует несбывшиеся мечты: автор рисунка А. Афанасьев2 сделал к нему такую подпись:

Чьё счастье поутру, Как ясной день, светилось, Померкло ввечеру И с солнцем закатилось.

Он же нарисовал на л. 12 розовую розу и скрепил её значение красноречивым четверостишием, заканчивающимся строками:

И роза красотой Ничто перед тобой.

Букеты в этом и других женских альбомах – оригинальные флористические комплименты.

Роза.

Рисунок в альбоме Ел. Н. Ушаковой. Л. 12

Хорошо знала селам Анна Керн, дававшая «цветочные» прозвища знакомым. О своих чувствах она иногда писала флористическим шифром: «У меня есть Тимьян, я мечтала о Резеде, к моей Чувственнице нужно добавить много Жёлтой Настурции, чтобы скрыть Ноготки и Шиповник, которые мучают меня…» Это дешифруется так: «У меня есть рвение, я мечтала пусть и о кратковременном счастье любви, мне с моей тайной чувствительностью нужно обладать мнимой насмешливостью, чтобы скрыть отчаяние, тревогу и беспокойство, которые мучают меня…»3.

Незабудки.

Рисунок в альбоме Ел. Н. Ушаковой. Л. 70

В дневнике её кузины Анны Олениной4 имеется селамный список из 132 наименований растений, написанный по – французски. Его непосредственным источником5 было пособие Б. Делашене. Оленина выбрала наиболее употребительные в отечественной бытовой традиции растения, расставив несколько иные акценты. Флористических мотивов в тексте дневника немного. Гораздо больше их в неоконченном автобиографическом произведении А.А. Олениной «Роман нашего времени» (1831). Фамилия главной героини Маши Ландышевой – это её флористическая эмблема. Ландыш означал «возвращение счастья», брачный союз, чистоту и смирение. Образ Маши сопровождают также розы, камелии, кактус опунция, значение которых во многом иносказательно.

Метафорические растения широко употреблялись в литературных произведениях, особенно в поэзии. Отдали должное селаму Батюшков, Жуковский, Баратынский, Грибоедов и многие другие литераторы. Вяземский оставил поэтическое свидетельство своей искушенности в ботанике и флористической символике – стихотворение «Цветы» (1817):

По видам, лицам и годам Цветы в своём саду имею: Невинности даю лилею, Мак – сонным приторным мужьям, Душистый ландыш полевой Друзьям смиренной Лизы бедной, Нарцисс несчастливый и бледный — Красавцам, занятым собой. <…> Злых вестовщиц и болтунов Я колокольчиком встречаю; В тени от взоров закрываю Для милой розу без шипов.

Увлекался флористической символикой и Пушкин. Цветы в его произведениях «за малым исключением вне описательного реализма и обогащают собой разнообразные приёмы сравнения и иносказания»6. В раннем стихотворении «Красавице, которая нюхала табак» (1814) перечислены цветы, которые «милая Климена» «прежде всякий день носила / На мраморной груди своей», а теперь предпочитает вредный табак:

…Вместо роз, Амуром насаждённых, Тюльпанов, гордо наклонённых, Душистых ландышей, ясминов и лилей…

Все эти растения являются женскими символами: тюльпан – честность, гордая и чистая любовь; жасмин – чувственность, страсть, первое любовное томление; розы – красота и любовь; лилия – девственность, чистота.

В пушкинских стихах встречается множество названий растений7, не всегда употребляемых в символическом значении. Так, «ананас золотой» как кушанье упоминается в первой главе «Евгения Онегина».

Цветы – символы стихов и поэтического творчества

Цветы – распространённая аллегория стихов. Примером может служить символическое название издававшегося А. Дельвигом альманаха «Северные цветы». О своих стихотворениях для этого журнала, посланных из Болдина 4 ноября 1830 года, Пушкин писал другу так: «Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую цветочною, по той причине, что платится она в ноябре8, в самую пору цветов».

Обложка альманаха

«Северные цветы» на 1827 год

В этом значении цветы употребляются во многих произведениях великого поэта. В лицейском стихотворении «Сон» (1816) он обращается к почитателям своей музы:

Для вас одних я ныне трон Морфея Поэзии цветами обовью, Для вас одних блаженство воспою.

В «Послании цензору» (1822) содержится «расшифровка» метафорических «цветов поэзии»:

Остались нам стихи: Поэмы, триолеты, Баллады, песенки, элегии, куплеты, Досугов и любви невинные мечты, Воображения минутные цветы.

В посвящении к «Гавриилиаде» (1821) говорится о стихах, не предназначенных для печати:

О вы, которые любили Парнаса тайные цветы9…

Этот же символ повторяется в стихотворении «Таврида» (1825):

Мечты поэзии прелестной, Благословенные мечты! Люблю ваш сумрак неизвестный И ваши тайные цветы.

В эпилоге поэмы «Кавказский пленник» Пушкин пишет о своём творчестве:

Так муза, лёгкий друг мечты, К пределам Азии летала И для венка себе срывала Кавказа дикие цветы.

В трагедии «Борис Годунов» (сцена в Кракове в доме Вишневецкого) Самозванец говорит Поэту, преподнёсшему ему латинские стихи:

…И я люблю парнасские цветы. Я верую в пророчества поэтов.

В 1829 году во время путешествия на Кавказ Пушкин встретился с персидским поэтом Фазиль – ханом, которому посвятил стихи, где советовал:

Цветы фантазии восточной Рассыпь на северных снегах.

В стихотворении антологического цикла «Муза» (1820) тростник, точнее тростниковая свирель (эмблема бога Пана), символизирует поэтическое творчество:

Откинув локоны от милого чела, Она сама из рук моих свирель брала. Тростник был оживлён божественным дыханьем И сердце наполнял святым очарованьем.

Такое же символическое значение имеет свирель в строках из «Путешествия Онегина», посвящённых Тригорскому, которое воспел Н.М. Языков:

Но там и я свой след оставил, Там, ветру в дар, на тёмну ель Повесил звонкую свирель10.

«Тёмна ель» вызывает ассоциацию со знаменитой елью – шатром, украшавшей Тригорское. Однако ель, как и свирель, имеет метафорический смысл. В греческой мифологии это дерево посвящено богу Пану, которого изображали играющим на свирели. Пушкин развивает здесь тему своего раннего стихотворения «Любовь одна веселье жизни хладной», которое заканчивается так:

К чему мне петь? Под клёном полевым Оставил я пустынному зефиру Уж навсегда покинутую лиру, И слабый дар как лёгкий скрылся дым.

Клён здесь, вероятно, выбран как эмблема влюблённых: речь в стихотворении идёт о любовных страданиях.

Символами поэтического творчества у Пушкина выступают розы, лавры, мак и крапива, селамные значения которых характеризуют жанр или тематическую направленность произведений:

Пускай угрюмый рифмотвор, Повитый маком и крапивой, Холодных од творец ретивый, На скучный лад сплетает вздор… «К Галичу». 1815. …Денис! Полнощный лавр отцвел, Прошла весна, прошло и лето, Огонь поэта охладел… «Тень Фонвизина». 1815.

В последнем отрывке «полнощный лавр» – это знаменитый Г.Р. Державин. В 1821 году Денис Давыдов, известный и как поэт, и как герой – партизан Отечественной войны 1812 года, выпустил в свет серьёзный труд

«Опыт теории партизанского движения». По этому поводу Пушкин сочинил стихотворение «Недавно я в часы свободы…», в котором есть такое четверостишие:

О горе, молвил я сквозь слёзы, Кто дал Давыдову совет Оставить лавр, оставить розы? Как мог унизиться до прозы Венчанный музою поэт…

Смысл флористических метафор очевиден: розы – лирическая (любовная) поэзия, лавры – связанная с нею слава. Это сочетание Пушкин обыгрывает также в «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824):

Книгопродавец:

…Но сердце женщин славы просит: Для них пишите; их ушам Приятна лесть Анакреона: В младые лета розы нам Дороже лавров Геликона.

На наш взгляд, метафора «розы… дороже лавров» многозначна. Роза выступает и эмблемой муз как вдохновительниц поэтического творчества, и символом женской любви и красоты, и знаком популярности в женском обществе. Одним ёмким словом Пушкин выразил целый спектр образов.

В 1829 году вышла в свет книга «Стихотворения барона Дельвига», в которой преобладали элегии и идиллии, написанные элегическим дистихом – излюбленным размером древнегреческого поэта Феокрита, перу которого принадлежит множество идиллий. Пушкин послал другу пресс для бумаги в виде грифона11 и стихотворение, в ранней редакции названное «Загадка»:

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы? В веке железном, скажи, кто золотой угадал? Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец? Вот загадка моя: хитрый Эдип разреши!

«Феокритовы нежные розы» – аллегория идиллических стихов. Чувственную лирику в духе Анакреона символизировала роза феосская: знаменитый древнегреческий поэт, воспевавший плотские наслаждения и утехи жизни, родился в г. Феосе, что на западном берегу Малой Азии. Этот символ упоминается Пушкиным в неоконченном стихотворении 1830 года:

Не розу пафосскую, Росой оживлённую, Я ныне пою; Не розу феосскую, Вином окроплённую, Стихами хвалю; Но розу счастливую, На персях увядшую Элизы моей…

Роза пафосская – это символ любви: по мифам на кипрском берегу близ Пафоса родилась из пены морской богиня любви и красоты Афродита. Роза – эмблема Афродиты у древних греков и Венеры у римлян.

Метафорические розы часто встречаются у Пушкина, что неудивительно, поскольку роза – амбивалентный, многозначный символ, зависящий от цвета и состояния. Роза может символизировать небесное совершенство и земные, далёкие от идеала любовные страсти, скромную девственность и сладострастие, милосердие и мученичество, красоту, триумф, счастье и превратности любви и брака, олицетворяемые шипами. Бутон розы – метафора юной невинной девушки, ещё не познавшей любви.

Аллегорией ушедшей молодости, радости, счастья, а иногда и ранней смерти выступают увядшие розы – одна из излюбленных метафор Пушкина.

Увядшие розы – символ утерянной молодости и красоты

В известном лицейском стихотворении «Роза» (1815) юный поэт обыгрывает селамное значение увядших роз и близость эмблем розы и лилии:

Где наша роза, Друзья мои, Увяла роза, Дитя зари. Не говори: Так вянет младость! Не говори: Вот жизни радость! Цветку скажи, Прости, жалею! И на лилею12 Нам укажи.

Спустя год написана «Элегия» (1816), в которой метафорический смысл «вчерашней розы» очевиден:

Опали вы, листы вчерашней розы! Не доцвели до месячных лучей. Умчались вы, дни радости моей! Умчались вы – невольно льются слёзы, И вяну я на тёмном утре дней.

В неоконченном стихотворении (1819) «Там, у леска за ближнею долиной» увядшие розы упоминаются в связи со смертью юной Алины из – за разлуки с возлюбленным ею Эдвином. Вернувшись на место их последнего свидания, Эдвин падает замертво, когда видит такую картину:

…Под ивою, где с милой Прощался он, стоит святой чернец, Поставлен крест над новою могилой, И на кресте завялых роз венец.

Венок из роз в селамных списках означал награду красоте и добродетели. В христианских погребальных обрядах розы и венки из них символизируют вечную жизнь и предстоящее воскресение.

Хотя в стихотворении «Фонтану Бахчисарайского дворца» (1824) говорится о двух реальных розах, принесённых поэтом к «фонтану любви», само действие носит символический смысл.

В 1826 году Пушкин набросал на французском языке стихотворение о завядшей на груди прекрасной Делии розе и загробном благоухании её «нежной души» в Элизиуме, которое чарует берега Леты. Развивающее эту мысль стихотворение на русском языке имеет более глубокий символический смысл:

Лишь розы увядают, Амврозией дыша, В Элизий улетает Их лёгкая душа. И там, где воды сонны Забвение несут, Их тени благовонны Над Летою цветут.

Здесь увядание роз и благоухание их теней в Элизиуме, куда, по древнегреческим мифам, попадали души праведников, может означать вознесение в рай прекрасных чистых душ, которые потому легки и благовонны, что не отягощены грехами.

Увядшие розы как символ ушедшей юности упоминаются в стихотворении «Виноград», написанном в Михайловском осенью 1824 года:

Не стану я жалеть о розах, Увядших лёгкою весной; Мне мил и виноград на лозах, В кистях созревших под горой, Краса моей долины злачной, Отрада осени златой, Продолговатый и прозрачный, Как персты девы молодой.

В стихотворении звучит тема жизненной зрелости, сменяющей уходящую молодость. Виноградная лоза – символ многозначный, он может быть связан со зрелой красотой и страстностью. Возможно, в стихотворении есть отзвуки13 чувств к тригорской барышне Анне Николаевне Вульф, которую поэт знал юной, а потом немолодой.

Девы – розы

Чаще всего у Пушкина метафорические розы употребляются, когда речь идёт о земных женщинах, их красоте и душевных качествах. Лишь в стихотворении «Жил на свете рыцарь бедный»14 упоминается прославляемая паладином «Sancta Rosa», т. е. Святая Роза, или Дева Мария.

Бутоны роз.

Из альбома 1810–х гг.

«Девушка и её красота постоянно вызывают у Пушкина образ розы»15. Сравнение с розой нередко служит для описания прелестной внешности, румянца на лице, алых губ:

Ах, для тебя ли, Юный певец, Прелесть Елены Розой цветёт?.. «Измены». 1815. …Как часто грудь её вздыхает, Как часто тихое лицо Мгновенной розою пылает… «Руслан и Людмила». Гл. V. …Я не желал с таким мученьем Лобзать уста младых Армид Иль розы пламенных ланит… «Евгений Онегин». Гл. 1. Стр. XXXIII. Люблю зимы твоей жестокой Недвижный воздух иль мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз… «Вступление» к поэме «Медный всадник». Вокруг высокого чела, Как тучи, локоны чернеют. Звездой блестят её глаза, Её уста, как роза, рдеют. «Полтава». …Ваши алые уста, Как гармоническая роза. «Ел. Н. Ушаковой». 1829.

Пушкин явно цвет розы не указывает, но в приведённых выше отрывках подразумевается, как правило, ярко – розовый, алый или красный, символизирующий не только красоту, но и чувственность, страстность.

Озорной нрав и добродетель юной прелестной Евпраксии Вульф метафорически отражены Пушкиным в посвященном ей мадригале (1824):

Вот, Зина, вам совет: играйте, Из роз весёлых заплетайте Себе торжественный венец…

Язвительность неизвестной нам красавицы даёт повод поэту сравнить её с колючей розой:

И с розой сходны вы, блеснувшею весной: Вы так же, как она, пред нами Цветёте пышной красотой И так же колетесь, Бог с Вами. «Т – прав, когда так верно вас…». 1824.

Роза с шипами, в селамных списках символизировавшая брак, упоминается в «Евгении Онегине» (гл. IV, строфа XIV) в сцене объяснения главного героя с Татьяной после получения её письма с признанием в любви:

Судите ж вы, какие розы Нам заготовит Гименей И, может быть, на много дней.

В «Бахчисарайском фонтане» наложницы поют песню о том, что Гирей лелеет Зарему, «как розу, в тишине гарема». Розы, реальные и метафорические, в этой поэме неоднократно ассоциируются с женскими образами. В давно заброшенном ханском дворце всё ещё «рдеют розы, и вьются виноградны лозы», и в воображении поэта возникает тень прекрасной девы:

Дыханье роз, фонтанов шум Влекли к невольному забвенью, Невольно предавался ум Неизъяснимому волненью, И по дворцу летучей тенью Мелькала дева предо мной!..

В поэзии Пушкина девушка или женщина часто уподобляется розе:

…Но бури севера не вре́дны русской розе. Как жарко поцелуй пылает на морозе! Как дева русская свежа в пыли снегов! «Зима, что делать нам в деревне…». 1829. Есть роза дивная: она Пред изумлённою Киферой Цветёт румяна и пышна, Благословенная Венерой. Вотще Киферу и Пафос Мертвит дыхание мороза — Блестит между минутных роз Неувядаемая роза… «Есть роза дивная: она…». 1827.

Нельзя с уверенностью сказать, что представляет собой последний набросок: начало романтического сюжета, альбомный мадригал или иное. Кифера – остров в Эгейском море, один из культовых центров Афродиты, как и Пафос, где она родилась. Роза – эмблема Афродиты и Венеры.

Н.Н. Ланская, в первом браке Пушкина, в венке из роз.

Акварель В.И. Гау. 1849 г.

Скорее всего, неувядаемая роза – флористическая эмблема прелестной женщины, о которой написано или которой предназначено произведение, оставшееся в наброске.

Образы девушки и символизирующей её розы сливаются воедино в «деве – розе», впервые появляющейся у Пушкина в лицейском стихотворении «Леда» (1814). Оно написано в форме кантаты по мотивам древнегреческого мифа о Зевсе, хитростью соблазнившем Леду, жену спартанского царя. Стыдливая красавица купалась, оставив одежду «средь тёмной рощицы, под тенью лип душистых, / В высоком тростнике», когда к ней стал ласкаться лебедь – Зевс, выплывший «из – под склонённой ивы». Незаметно для себя Леда оказалась на «ложе из цветов… в объятиях Зевеса».

Пейзаж в стихотворении носит отчасти символический характер. В греческой мифологии тростник – эмблема сладострастного божества Пана, ива как эмблема Артемиды – символ деторождения, липа – символ супружеской любви, эмблема благочестивой супруги Бавкиды. Оставшееся вне пушкинского сюжета продолжение мифа таково: от любовного союза Леды и Зевса родилось четверо детей, среди которых была прекрасная Елена, виновница Троянской войны.

Стихотворение «Леда» оканчивается простой моралью:

Сим примером научитесь, Розы, девы красоты, Летним вечером страшитесь В тёмной рощице воды…

Образ девы – розы появляется в стихах Пушкина не раз:

…И девы – розы пьём дыханье, — Быть может – полное чумы… «Пир во время чумы». О дева – роза, я в оковах; Но не стыжусь твоих оков: Так соловей в кустах лавровых, Пернатый царь лесных певцов, Близ розы гордой и прекрасной В неволе сладостной живёт И нежно песни ей поёт Во мраке ночи сладострастной. «О дева – роза, я в оковах…». 1824.

Соловей и роза – поэт и его вдохновительница

В последнем стихотворении звучат мотивы персидской поэзии с излюбленными образами поэта – соловья и девушки – розы. Эти символы Пушкин иногда использовал в своих произведениях:

В безмолвии садов, весной, во мгле ночей Поёт над розою восточный соловей, Но роза милая не чувствует, не внемлет И под влюблённый гимн колеблется и дремлет. Не так ли ты поёшь для хладной красоты? Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты? Она не слушает, не чувствует поэта; Глядишь – она цветёт; взываешь – нет ответа. «Соловей и роза». 1827.

Уже само присутствие поющего соловья и благоухающей розы в картине сада порождает поэтические ассоциации Востока:

Одни фонтаны сладкозвучны Из мраморной темницы бьют, И с милой розой неразлучны Во мраке соловьи поют… «Бахчисарайский фонтан». С прохладой вьётся ветер майский Средь очарованных полей, И свищет соловей китайский Во мраке трепетных ветвей… <…> Сквозь вечну зелень здесь и там Мелькают светлые беседки; Повсюду роз живые ветки Цветут и дышат по тропам. «Руслан и Людмила».

Роза и плющ – символы чувственных наслаждений

Роза в сочетании с плющом встречается в лицейском творчестве Пушкина как дань древнегреческой и анакреонтической символике. В стихотворении «Блаженство» (1814) Сатир выбегает из леса слушать печальную песню пастушка, которому изменила возлюбленная:

Розами рога обвиты, Плющ на чёрных волосах, Козий мех, вином налитый, У Сатира на плечах.

У древних греков роза в сочетании с вином символизировала чувственность, соблазн, а плющ был эмблемой бога вина Диониса, свиту которого составляли лесные божества Сатиры. Пушкинское стихотворение заканчивается тем, что пастушок утешается, выпивая с Сатиром.

Розы, плющ и мирты в стихах юного Пушкина выступают эмблемой Анакреона:

Тёмных миртов завеса Наклонилась к водам. В их сени у входа леса Чью гробницу вижу там? <…> Вот и музы, и хариты В гроб любимца увели; Плющем, розами увиты, Игры вслед за ним пошли… «Гроб Анакреона». 1815. Он Вакхом был наполнен Светлеющею влагой — Кругом висели розы, Зелёный плющ и мирты, Сплетённые рукою Царицы наслаждений. «Фиал Анакреона». 1816.

В этих стихотворениях ощущается влияние анакреонтических произведений Жуковского и Батюшкова16.

Розы, мирты, лавры и терны

Метафорические растения в поэзии Пушкина иногда служат для обозначения душевных состояний и жизненных ситуаций. Розы в лицейской лирике часто упоминаются в связи с радостью, успехом, весельем, беспечностью, поэтическими грёзами:

Доселе в резвости беспечной Брели по розам дни мои; В невинной ясности сердечной Не знал мучений я любви…. «Послание к Юдину». 1815. …Иль юности златой Вотще даны мне розы? «Городок». 1815. Душе наскучили парнасские забавы; Не долго снились мне мечтанья муз и славы; И строгим опытом невольно пробуждён, Уснув меж розами, на тернах я проснулся… «Шишкову». 1816.

Последняя строка – флористическая эмблема стихотворения, где розы – поэтические сочинения, терны – разочарование в них.

В лицейском стихотворении «Фавн и пастушка» антитеза «розы – терны» символизирует радость любви и страдания. Утратившая очарование молодости пастушка Лила оставлена соблазнившим её Фавном:

О Лила! Вянут розы Минутныя любви: Познай же грусть и слёзы И ныне терны рви.

Антитезы «розы – терны» и «мирты – терны» близки по значению. Мирты, как и розы, символизируют любовь и её утехи. В стихотворном послании «Князю А.М. Горчакову» (1817) Пушкин желает другу:

…Вновь миртами красавицу венчай…

В сатирической «Тени Фонвизина» (1815) Батюшков – «певец пенатов молодой» – изображён «с венчанной розами главой» и, кроме того:

Эрата, грации, амуры Венчали миртами его.

Мирты символизируют не только любовные, но и поэтические наслаждения. Примером является обращение к музе в стихотворении «Мечтатель»:

На слабом утре дней златых Певца ты осенила, Венком из миртов молодых Чело его покрыла.

Терны в сочетании с миртами – символы любовных радостей и страданий. В селамных списках терны обозначают также «стрелы Амура». Эти метафоры юный Пушкин употребил в стихах «Любовь одна – веселье жизни хладной…» (1816), обращённых к воспевающим любовь поэтам в связи с собственными любовными переживаниями:

Слепой Амур, жестокий и пристрастный, Вам терния и мирты раздавал… <…> Певцы любви! Вы ведали печали, И ваши дни по терниям текли.

Терн (терние) обычно символизирует горе, страдание, препятствия, неприятные переживания:

Петру я послан в наказанье, Я терн в листах его венца… «Полтава». Реплика Мазепы. Блажен, кто молча был поэт И, терном славы не увитый, Презренной чернию забытый, Без имени покинул свет. «Разговор книгопродавца с поэтом». 1824. …Мой остов тернием оброс… «Руслан и Людмила». Гл. 3. Реплика головы.

Мирты, лавры и терны Пушкин употребляет в их общеизвестных символических значениях, причём особенно часто в лицейский период. Приведём лишь несколько примеров:

Ты не забудешь дружбы нашей, О Пущин, ветреный мудрец! Прими с моей глубокой чашей Увядший миртовый венец! «Моё завещание. Друзьям». 1815. Грустен, унылый, Крова ищи! Всеми забытый, Терном увитый, Цепи влачи… «Измены». 1815. Но лаврами побед увиты, Бойцы из чаши мира пьют. «Послание к Юдину». 1815. Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса, За лаврами спешишь опасною стезёй…. «К другу стихотворцу». 1814.

В последнем стихотворении вместо тернов в сочетании с лаврами употребляется крапива, что придаёт выражению иронический смысл:

Потомков поздних дань поэтам справедлива; На Пинде17 лавры есть, но есть там и крапива. Страшись бесславия! – Что если Аполлон, Услышав, что и ты полез на Геликон, С презреньем покачав кудрявой головою, Твой гений наградит спасительной лозою?

Символика «спасительной лозы» на первый взгляд не совсем понятна. Виноградная лоза – символ Аполлона, покровителя поэзии, искусства. Почему же он презрительно венчает ею поэта? Виноградная лоза – это и эмблема Диониса, бога вина и виноделия. Пушкин, видимо, предостерегает незадачливого собрата по перу от «опьянения» собственными стихами и некритического отношения к ним.

Мак – символ сна, отдыха и лени

С древнегреческой мифологией связан у Пушкина мак – метафора сна и сонных мечтаний:

И в час безмолвной ночи, Когда ленивый мак Покроет томны очи… «Городок». 1815. На маках лени, в тихий час, Он сладко засыпает… <…> Так в зимний вечер сладкий сон Приходит к мирной сени, Венчанной маком, и склонён На посох томной лени… «Мечтатель». 1815. Друзья, вам сердце оставляю И память прошлых красных дней, Окованных счастливой ленью На ложе маков и лилей… «Моё завещание. Друзьям». 1815.

Лилия – символ девственности, красоты, царственности

Лилия (лилея) в произведениях Пушкина сходна по метафорическому значению с розой18, но встречается гораздо реже. В селамных списках почти тождественны лишь белая роза и белая лилия, которые в западной христианской традиции являются также эмблемами Девы Марии. Лилия как эмблема рода французских королей Бурбонов упоминается в стихотворении «Девственницы», где говорится о Жанне д’Арк: «Она спасла французские лилеи…»

Розе обычно приписывается больше страстности, чувственности, а лилии – девственности и чистоты, восходящей к библейской традиции. В раннем стихотворении «К Наташе» (1813) увиденная во сне возлюбленная названа «девственной лилеей…» В «Фавне и пастушке» (1815) о юной Лиле говорится:

С пятнадцатой весною, Как лилия с зарёю, Красавица цветёт.

Лилия как цветок, растущий в Царскосельском парке, упоминается в ранней редакции стихотворения «Воспоминания в Царском Селе» (1814):

Царицей средь полей лилея горделива В роскошной красоте цветёт.

Эпитеты в описании цветка восходят к селамным традициям, где лилии приписывалась не только красота и девственность, но и царственность, гордость. Это метафорическое значение встречается в беловой рукописи «Евгения Онегина» в описании бала:

Подобна лилии крылатой, Колеблясь, входит Лалла Рук, И над поникшею толпою Сияет царственной главою…

Лалла Рук – это будущая императрица Александра Фёдоровна, которая во время заграничного путешествия в 1821 году в «живой картине» по поэме английского поэта Томаса Мура играла роль индийской принцессы Лаллы Рук, чьё имя буквально означает «Щёчка тюльпана»19.

В «Евгении Онегине» Ленский, перед дуэлью думая об Ольге, решает спасти её от «развратителя» Онегина и не допустить:

Чтоб червь презренный, ядовитый Точил лилеи стебелёк; Чтобы двухутренний цветок Увял ещё полураскрытый. «Евгений Онегин». Гл. V. Стр. XVII.

Ландыш и фиалка – символы нежности и скромности

С образом Ольги связаны также дикорастущие растения средней полосы лён и ландыш:

В глуши, под сению смиренной, Невинной прелести полна, В глазах родителей она Цвела, как ландыш потаенный, Незнаемый в траве густой Ни мотыльками, ни пчелой. «Евгений Онегин». Гл. II. Стр. XXI. Глаза, как небо, голубые, Улыбка, локоны льняные… «Евгений Онегин». Гл. II. Стр. XXIII.

Букет «Гиацинт и ландыш», означающий «возвращение счастья и благосклонность». Раскрашенная гравюра П. Бессы из пособия «Язык цветов» (Париж, 1819)

Ландыш – символ девственности, скромности, нежности, лён – простоты. Нежная девушка с голубыми глазами и светлыми волосами была главной героиней популярных в пушкинское время произведений Ж.—Ж. Руссо, Карамзина, Бестужева. Эпитет «льняные» при описании внешности Ольги, думается, не случаен: он не только говорит о цвете волос20, но и намекает на душевную простоту и наивность девушки, а также подчёркивает ординарность персонажа. Ландыш, лилия и «двухутренний цветок» – флористические эмблемы21 Ольги. К ним можно добавить лён.

Сравнение прелестной девушки с ландышем ещё раз встречается у Пушкина в наброске начала поэмы «Бова», где говорится о дочери царя Зензевея:

Она мила, как ландыш мая, Резва, как лань Кавказских гор.

К ландышу по символическому значению близка фиалка, обозначающая скромность, целомудренность, миловидность. В апологах И.И. Дмитриева, опубликованных в 1825 году, воспевается скромная и спокойная жизнь метафорической фиалки, растущей между розовым кустом и репейником. В 1826 году в Михайловском Языков при участии Пушкина сочинил «Нравоучительные четверостишия» – остроумные и довольно мудрые пародии на апологи Дмитриева. В четверостишии «Закон природы» подчёркнуты такие селамные достоинства метафорической фиалки, как скромность и миловидность:

Фиалка в воздухе свой аромат лила, А волк злодействовал в пасущемся народе; Он кровожаден был, фиалочка – мила: Всяк следует своей природе.

Как элемент пейзажа ландыш и фиалка воспеваются в стихотворении Пушкина «Городок» (1815). Поэт описывает свой «сад веселый»,

Где липы престарелы С черёмухой цветут, Где мне в часы полдневны Берёзок своды темны Прохладну сень дают, Где ландыш белоснежный Сплелся с фиалкой нежной, И быстрый ручеёк, В струях неся цветок, Невидимый для взора, Лепечет у забора…

Васильки и ноготок.

Рисунок в альбоме Ел. Н. Ушаковой. Л. 5

«Веселый сад» навеян пейзажами сельца Захарова, где поэт проводил лето маленьким ребёнком. Растения здесь реальные, не метафорические, но их «букет» создаёт впечатление юности, красоты, чистоты и радостного настроения.

В «Нравоучительных четверостишиях» упоминается ещё один полевой цветок:

Во ржи был василёк прекрасный, Он взрос весною, летом цвел И наконец увял в дни осени ненастной. Вот смертного удел!

В русской народной поэзии василёк символизирует прекрасного юношу или девушку, а рожь – благополучие, богатство. Однако вряд ли в этом пародийном стихотворении Пушкиным и Языковым использована народная символика. Без потери смысла на месте василька мог быть любой цветок или растение с длительным периодом цветения.

Дуб – символ стойкости, мужественности, любви к Родине

Деревья в поэзии Пушкина в отличие от цветов гораздо чаще встречаются в описании ландшафтов вне метафорического смысла. Однако сам пейзаж нередко имеет символический подтекст. Примером могут быть пейзажи с дубом, обозначающим мощь, силу, защиту, долговечность, долголетие, любовь к Родине, верность.

У славян дуб – древо жизни. Это отражено в сказочных произведениях Пушкина:

У лукоморья дуб зелёный, Златая цепь на дубе том… «Руслан и Людмила». Мать и сын теперь на воле; Видят холм в широком поле, Море синее кругом, Дуб зелёный над холмом. «Сказка о царе Салтане».

Дуб упоминается в стихотворении «Аквилон», написанном по мотивам известной басни «Дуб и тростник»: разбушевавшийся ветер аквилон свалил могучий дуб, но не гибкий тростник. В этом стихотворении угадывается также иносказательный смысл: поверженный дуб ассоциируется с умершим императором Александром I.

Дуб на опушке.

Рис. А.С. Пушкина

В «Полтаве» дубы символизируют верность России и мужество Кочубея и Искры, казнённых изменником Мазепой:

Цветёт в Диканьке древний ряд Дубов, друзьями насаждённых; Они о праотцах казнённых Доныне внукам говорят.

Дуб как символ величия и долговечности Пушкин упоминает, размышляя о конце жизни и вечном упокоении:

Гляжу ль на дуб уединенный, Я мыслю: патриарх лесов Переживёт мой век забвенный, Как пережил он век отцов. «Брожу ли я вдоль улиц шумных…». 1829. …Но как же любо мне Осеннею порой, в вечерней тишине, В деревне посещать кладбище родовое,  Где дремлют мёртвые в торжественном покое. <…> На место праздных урн и мелких пирамид, Безносых гениев, растрёпанных харит Стоит широко дуб над важными гробами, Колеблясь и шумя… «Когда за городом, задумчив, я брожу…». 1836.

Склонённая сосна – природная эпитафия

В кладбищенских пейзажах у Пушкина часто присутствует сосна. Убитый Онегиным на дуэли Ленский похоронен у ручья, где «две сосны корнями срослись»22:

Там соловей, весны любовник, Всю ночь поёт, цветёт шиповник, И слышен говор ключевой, — Там виден камень гробовой В тени двух сосен устарелых. «Евгений Онегин». Гл. VII. Стр. VI.

Вечнозелёная сосна символизировала бессмертие. Считалось, что её древесина предохраняет тело от тления, поэтому гробы делали из сосны и сажали сосны на кладбищах. Две старые склонённые сосны в приведённом отрывке ассоциируются со скорбью, журчащий ручеёк – с потоком времени. Шиповник в селаме означает любовь, а цветок шиповника в списке Олениной – несчастную любовь. Соловей поёт около шиповника, расцветшего у надгробия Ленского. Некогда воспетые им «романтические розы» превратились в цветы шиповника на могиле. Здесь можно уловить отголоски восточного сюжета «Соловей и роза». Сочетание сосен и шиповника в этой картине – природная эпитафия юному поэту, его флористическая эмблема23.

Черновик этой строфы находится в так называемой третьей масонской тетради Пушкина24. Интересно, что рядом поэт нарисовал сломанное дерево и листики плюща, а на предыдущем листе – надгробный камень и снова листок плюща. С этой строфой на странице соседствует необработанный отрывок, где также упоминаются склонённые сосны:

В роще карийской25, любезной ловцам, таится пещера, Стройные сосны кругом склонились ветвями, и тенью Вход её заслонен на воле бродящим в извивах Плющем, любовником скал и расселин.

По – видимому, это начало какого – то романтического сюжета. Сочетание склонённой сосны и плюща, символизирующего верность и нежные чувства, возможно, говорит о том, что в пещере находится могила того, кто верно любил.

Плющ (повилика) в христианской традиции символизирует бессмертие. Он частый атрибут надгробий и в этом качестве у Пушкина употребляется как «трава забвения». В «Руслане и Людмиле» описана картина безвестного побоища, увиденного Русланом:

…копья, стрелы В сырую землю вонзены, И мирный плющ их обвивает…

В лицейской редакции стихотворения

«К Дельвигу» юный Пушкин пишет о своей воображаемой ранней могиле:

И гроб несчастного, в пустыне мрачной, дикой, Забвенья порастёт ползущей повиликой!

В стихотворении «Безверие» (1816) унылый пейзаж, напоминающий кладбище, усиливает эмоциональное восприятие стиха об «увядшей душе» человека, потерявшего веру в Бога:

Найдите там его, где илистый ручей Проходит медленно среди нагих полей; Где сосен вековых таинственные сени, Шумя, на влажный мох склонили вечны тени. Взгляните – бродит он с увядшею душой, Своей ужасною томимый пустотой…

Деревья средней полосы

Мрачные сосны доминируют в лесном пейзаже из пророческого сна Татьяны после святочного гадания «на сон»:

Пред ними лес; недвижны сосны В своей нахмуренной красе; Отягчены их ветви все Клоками снега; сквозь вершины Осин, берёз и лип нагих Сияет луч светил ночных… «Евгений Онегин». Гл. V. Стр. XIII.

Значение сна толкуется исходя из народных свадебных символов26. Так, переправа через реку означает одновременно женитьбу и путь к гибели, смерти, кум – медведь также связан со славянской свадебной символикой. С этой точки зрения следует рассматривать и пейзаж, увиденный во сне. В народных песнях27 ель и сосна часто встречаются вместе и ассоциируются с печалью. В свадебном обряде подружки невесты вносят еловую ветку, обвитую лентами, и невеста над ней причитает.

Пейзаж с соснами.

Рис. А.С. Пушкина

Осине, как правило, сопутствуют эпитет «горькая» и напевы о тоске, о трудном житье. Берёза, особенно нагая, обломанная, часто бывает образом женской печали и слёз. Липа тоже ассоциируется с горем, иногда с гибелью. Картина леса во сне Татьяны навевает тревожные предчувствия, связанные с мечтой героини о замужестве. Этот пейзаж перекликается с мнимым сном Наташи28 в балладе «Жених» (1825):

С тропинки сбилась я: в глуши Не слышно было ни души, И сосны лишь, да ели Вершинами шумели.

В «сельских» главах «Евгения Онегина» немало фольклорных мотивов и народной символики. Собирающие барскую ягоду девушки (гл. III, строфа XXXIX) поют о том, как заманят к своему хороводу молодца:

Закидаем вишеньем, Вишеньем, малиною, Красною смородиной…

Известный литературовед Ю.М. Лотман связывает эту песню с простонародными свадебными обрядами, когда невеста – «ягода», жених – «вишенье». На наш взгляд, символика песни несколько иная. Давать красные, спелые ягоды в народном фольклоре означает выражать любовь, симпатию, расположение. В песне высказывается кокетство крестьянских девушек, заигрывание с парнем, которому они на самом деле выражают благосклонность.

Ю.М. Лотман верно отметил, что «символическое значение мотива связывает эпизод с переживаниями героини», ожидающей ответа Онегина на своё письмо с признанием в любви. Узнав о его приезде, Татьяна в волнении устремилась в сад:

…мигом обежала Куртины, мостики, лужок, Аллею к озеру, лесок, Кусты сирен переломала, По цветникам летя к ручью, И, задыхаясь, на скамью Упала… «Евгений Онегин». Гл. III. Стр. XXVIII.

В этом эпизоде привлекает внимание сирень, которая в селамных списках означала первую чистую любовь. Обломанная сирень – предвестник любовной драмы, ожидающей Татьяну. На основании данного эпизода исследовательница К.И. Шарафадина заключила, что сирень – флористическая эмблема Татьяны, с чем нельзя согласиться. Пушкин не делает акцента на «кустах сирен», перечисляя в одном ряду с ними «куртины, мостики, лужок», потоптанные цветники и другие элементы усадебного парка. Сломанную сирень можно назвать эмблемой предстоящего объяснения Онегина с Татьяной, но не более того. Татьяна – неординарная героиня, она вне каких – либо флористических символов, которые искусственно ограничили бы восприятие её образа.

Имеющие неявное символическое значение растения упоминаются при описании образа жизни Зарецкого, который:

Под сень черёмух и акаций От бурь укрывшись наконец, Живёт, как истинный мудрец, Капусту садит, как Гораций, Разводит уток и гусей И учит азбуке детей. «Евгений Онегин». Гл. VI. Строфа VII.

В стихе «Под сень черёмух и акаций» обычно видят реминисценцию из стихотворения Батюшкова «Беседка муз», сюжет которого таков: черёмуха и акация посажены поэтом у беседки, под их сенью он черпает вдохновение в зрелости и собирается предаваться мечтам в старости. Возможно, Батюшков здесь учитывает, что в странах Средиземноморья акация символизировала отход от активных дел.

Хотя упоминаемый в стихотворении древнегреческий поэт Гораций в самом деле занимался огородничеством, живя в имении, подаренном ему Меценатом, капуста в приведённом отрывке не просто растение. Французская поговорка «сажать капусту» означает «вести сельскую жизнь». В светском обществе пушкинского времени поговорка была в ходу. Так, в шуточном послании к своей тётушке В.Д. Полторацкой, отправленном летом 1828 года, Анна Оленина представляет, как выйдет замуж за «барина Новоржевского» и будет вынуждена:

Заняться просто садом, Садить капусту «рядом», Расходы дома проходить И птичной двор свой разводить29.

Однако в описании жизни Зарецкого можно усмотреть и фольклорную символику. Сажать капусту и черёмуху в народном песенном творчестве означает ухаживание за девушками. Недаром Зарецкий «отец семейства холостой».

Пейзаж с дубом и елями. Рис. А.С. Пушкина

Таким образом, народная символика играет важную роль в «Евгении Онегине». В качестве примера её использования в других произведениях приведём реплику Дружко, персонажа «Русалки»:

Не время ль нам княгиню выдать мужу Да молодых в дверях осыпать хмелем?

На Руси существовал свадебный обычай осыпать молодых хмелем, символизирующим счастливую благополучную жизнь, как и виноград.

Типичные для средней полосы деревья многократно встречаются у Пушкина в поэтических зарисовках природы. Особого метафорического смысла им поэт не придаёт, но иногда сочетание растений в пейзаже создаёт настроение, связанное с их селамными значениями. Так, сочетание клёнов и тополей с «тюльпаном и розой» усиливает ощущение радости, юности и безоблачного счастья в описании «весёлого сада» в Захарове:

Где старых клёнов тёмный ряд Возносится до небосклона И глухо тополы шумят. С смиренным заступом в руках В лугах тропинку извиваю, Тюльпан и розу поливаю — И счастлив в утренних трудах; Вот здесь, под дубом наклоненным, С Горацием и Лафонтеном В приятных погружён мечтах… «Послание к Юдину». 1815.

Экзотические растения – символы славы, любви и благоденствия

В картинах южных пейзажей Пушкин упоминает экзотические растения, которые иногда имеют остающийся на втором плане символический смысл. В «Руслане и Людмиле» таков волшебный сад Черномора, предстающий пред глазами главной героини:

Пред нею зыблются, шумят Великолепные дубровы, Аллеи пальм, и лес лавровый, И благородных миртов ряд, И кедров гордые вершины, И золотые апельсины Зерцалом вод отражены; Пригорки, рощи и долины Весны огнём оживлены…

Здесь сочетаются элементы восточного исламского и греко – римского садов30, что могло быть в резиденциях византийских императоров X–XI веков, где планировка регулярного парка (ряды миртов, аллеи пальм) переходила в пейзажные ландшафты. На наш взгляд, растения в саду Черномора подобраны не случайно и в «ансамбле» намекают на те достоинства, которыми чародей хочет пленить Людмилу: силу и знатность (кедр), триумф и славу (пальмы, лавры), любовь (мирты). Особого внимания заслуживают «золотые апельсины» – плод вечной молодости, девственности. По мифам, они росли в золотых садах, охраняемых нимфами Гесперидами.

Кипарис.

Фрагмент рис. А.С. Пушкина

Во время ссылки в Михайловском Пушкин несколько раз обращается к библейским источникам. Стихотворение «Вертоград моей сестры» (1825) сочинено по мотивам Песни Песней. Как и в первоисточнике, в нём описан сад, где растут:

Нард, алой и киннамон Благовонием богаты: Лишь повеет аквилон, И закаплют ароматы.

В селамных списках алоэ означает честность и мудрость (ум), киннамон (корица) – красоту и любовь. Из нарда добывали масло, обладавшее чарующим ароматом. Возможно, в стихотворении помимо библейского парафраза содержится аллегорическое описание невинности и красоты молоденькой обитательницы Тригорского Евпраксии Николаевны Вульф31.

Экзотический сад при гареме ханского дворца («Бахчисарайский фонтан») уже упоминался выше в связи с восточными мотивами на тему «Соловей и роза». Обитательниц гарема Пушкин уподобляет оранжерейным цветам:

В тени хранительной темницы Утаены их красоты, Так аравийские цветы Живут за стёклами теплицы.

Печальная Зарема, забытая ханом Гиреем из – за любви к Марии, сравнивается с пальмой:

Как пальма, смятая грозою, Поникла юной головою.

Пальма, типичное растение тропиков и субтропиков, имеет несколько селамных значений. В данном случае это женский символ. В Песне Песней, воспевая красоту возлюбленной, жених сравнивает её стан с пальмой. В Библии пальма символизирует также праведность и является эмблемой Иудеи. Не случайно Дева Мария изображалась рядом с пальмой. Такая картина воспевается в стихотворении Пушкина «Мадонна» (1830):

…Одной картины я желал быть вечно зритель, Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный Спаситель — Она с величием, он с разумом в очах — Взирали, кроткие, во славе и в лучах, Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Примечательно, что в «Гавриилиаде» есть эпизод, где Дева Мария также изображена под пальмами:

В прохладе пальм, под говором ручья Задумалась красавица моя…

Не лишена символического смысла пальма в вольных «Подражаниях Корану» (часть IX), написанных в 1824 году: уставший от блуждания по бесплодной пустыне путник уснул в оазисе возле пальмы, и над ним незаметно пролетели не часы, а века. По молитве проснувшегося путника Бог воскресил его ослицу и оживил засохшую пальму. В символике аравийских стран пальма, аналогично дубу у славян, является древом жизни.

Пирамидальные тополя.

Рис. А.С. Пушкина в рукописи «Полтавы»

В поэме «Полтава» несколько раз упоминается пирамидальный тополь. С «тополем киевских высот» сравнивается стройная Мария, подобно тому как в Песне Песней девушка сравнивается с пальмой. Совершенно иную роль играет тополь в одной из ключевых сцен поэмы: накануне казни Кочубея гетмана Мазепу мучает совесть, и в тихой украинской ночи ему чудится, что серебристые тополя, чьи листы «чуть трепещут»,

…стеснившись в ряд, Качая тихо головою, Как судьи, шепчут меж собою.

Мазепа, получивший европейское образование, хорошо знал греческую мифологию, где тополь выступал не только эмблемой Элизиума, но и символом верховного божества и судии Зевса.

В зарисовках южных пейзажей у Пушкина часто встречаются пирамидальные тополя, мирты, лавры и кипарисы вне их явного символического значения:

Я помню твой восход, знакомое светило, Над мирною страной, где всё для сердца мило, Где стройны тополы в долинах вознеслись, Где дремлет нежный мирт и тёмный кипарис, И сладостно шумят полуденные волны. «Редеет облаков летучая гряда». 1820.

Это стихотворение включено поэтом в антологический цикл. В античной мифологии тополь – эмблема Элизиума; мирт означает любовь, нежность; кипарис – жизнь и смерть, горе. Выражение «нежный мирт и тёмный кипарис» характеризует единство тёмных и светлых сторон бытия. Сочетание растений в пейзаже усиливает ощущение благоденствия и полноты жизни.

В стихотворении «Кто знает край, где небо блещет…» (1828) вечнозелёные лавр и кипарис создают образ «рая полуденной природы»:

Где вечный лавр и кипарис32 На воле гордо разрослись; Где пел Торквато33 величавый…

Это стихотворение сочинено Пушкиным по поводу возвращения из Италии в Россию Марии Мусиной – Пушкиной34, чья красота сравнивается с южными пейзажами.

Особое место в поэзии Пушкина занимает стихотворение «Анчар». О древе яда, давшем название стихотворению, было известно в пушкинское время из публикаций голланского врача Ф. Фурша и французского ботаника Жана Лешено де ля Тура. Это дерево растёт на Яве, его испарения ядовиты, а сок смертоносен, если попадает в кровь. На разных людей и животных анчар действует неодинаково. Некоторые птицы и ящерицы нечувствительны к его эфирам и могут спокойно сидеть на ветках и стволе. Одни люди отравляются ими, другие – нет. Яванцы добывали сок анчара и делали из него яд, который наносили на стрелы35.

В стихотворении великого поэта анчар – символ вселенского зла, отравляющего, подобно яду, всех к нему прикасающихся и используемого в своих целях властителями мира сего, невзирая на последствия.

Обобщённые цветы

Если вид растения несуществен, Пушкин употребляет обобщённые цветы. Однако нельзя согласиться с предположением С.В. Шервинского, будто «обобщённость могла происходить и оттого, что Пушкин едва ли интересовался сортами цветов, особенно полевых, и просто мало их знал»36. Выросший в Захарове поэт наверняка хорошо разбирался в названиях полевых и садовых цветов, хотя специально садоводством и цветоводством не увлекался.

Цветы без конкретизации вида он использует преимущественно тогда, когда важно не название и селамное значение, а другие свойства:

Прелестный возраст миновался, Увяли первые цветы! «Послание к Юдину». 1815. Мой друг! И я певец! и мой смиренный путь В цветах украсила богиня песнопенья… «К Дельвигу», 1817. Цветы последние милей Роскошных первенцев полей37. Они унылые мечтанья Живее пробуждают в нас…

Последнее стихотворение написано 16/29 октября 1825 года в ответ на посылку П.А. Осиповой из Тригорского букета цветов. Скорее всего, это были хризантемы: только они могут цвести самой поздней осенью и выдерживать лёгкие морозы. В селамных списках хризантемы связаны не только с осенью, тоской и печалью, но и с роскошью, богатством, великолепием. Поэту была важна ассоциация именно с последними цветами, созерцание которых вызывает грустные воспоминания. Если бы он конкретизировал вид цветов, стихи воспринимались бы иначе.

Анютины глазки.

Рисунок в альбоме Ел. Н. Ушаковой. Л. 80

Пушкин сознательно отходит от селамной символики в стихотворении «Цветок» (1828). Название засушенного в книге цветка поэт не указывает, переключая внимание на человеческие переживания:

Где цвёл? когда? какой весною? И долго ль цвёл? и сорван кем? Чужой, знакомой ли рукою? И положен сюда зачем? На память нежного ль свиданья Или разлуки роковой, Иль одинокого гулянья В тиши полей, в тени лесной?

Ясно, что речь идёт о дикорастущем весеннем (или весенне – летнем) цветке. Это мог быть цветок дикой груши, вишни или яблони. В селамных списках они означают соответственно надежду, нежность и раскаяние. Возможно, в книгу попал подснежник (надежда), ландыш (чистота и смирение, возвращение счастья) или трёхцветная фиалка (воспоминания, «я разделяю ваши чувства»), садовую форму которой называют анютиными глазками.

Однако Пушкин предпочёл «неведомый цветок», поскольку любое видовое название ограничило бы полёт «странной мечты» поэта. У читателей, увлечённых языком цветов, оно вызвало бы не соответствующие его замыслу ассоциации. Стихотворение «Цветок» «построено на последовательном отказе от эмблем сентименталистского стиля, в наполнении их непосредственным, конкретным психологическим переживанием»38.

С наступлением зрелости Пушкин всё реже употребляет в своих стихотворениях флористические метафоры и вообще названия растений. Это наглядно можно проследить по приведённой ниже таблице39, составленной нами с использованием «Словаря языка Пушкина»40.

В отрочестве и юности Пушкин чаще всего упоминает растения в своих стихах, причём преимущественно в метафорическом смысле. Наибольшее число употреблений розы, лавра, мирта, лилии и терна приходится на лицейский период в связи с увлечением поэта античной мифологией, анакреонтикой и соответствующей символикой. В отношении дуба, сосны, винограда и ели такой закономерности не наблюдается, поскольку эти растения гораздо чаще используются для описания ландшафтов вне их селамных значений.

Количество упоминаний растений в поэтических произведениях Пушкина

Обобщённые цветы в период молодости Пушкин употребляет чуть реже, чем в юности, но с наступлением зрелости «охладевает» к флористическим метафорам, лишь изредка прибегая к ним при обращении к античным источникам41.

Таким образом, символика растений занимает существенное место в поэтическом творчестве Пушкина, особенно в период юности и молодости. «Язык Флоры» помогает ему выразить в одном – двух словах порой целую гамму образов, понятных современникам. Если в юности поэт тяготеет к мифологической символике, усвоенной европейской культурой (прежде всего, французской), то в молодости всё чаще обращается к славянским фольклорным традициям. В «Евгении Онегине» «флористический мотив романа показывает живую связь Пушкина с книжной и бытовой культурой его времени. Своего рода ключом к этому аспекту романа в стихах служит формула автора, где названы все основные стихии, помеченные флористикой как обжитое ею пространство: – «Цветы, любовь, деревня, праздность…» – мир природы и мир чувств, сфера быта и культуры, которые гармонично перетекают друг в друга, рождая феномен творчества»42.

Эти слова можно отнести ко всей поэзии Пушкина.

Ссылки и комментарии

1 Альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой. Факсимильное воспроизведение. – СПб.: Logos, 1999.

2 Возможно, Фелькнер (псевдоним – Афанасьев) Александр Иванович (ок. 1815 – не ранее 1880), воспитанник Пажеского корпуса, в 1835–1843 гг. служивший в Преображенском полку. Был знаком с А.С. Пушкиным, автор малодостоверных воспоминаний о встрече с поэтом в 1836 году.

3 Текст и его интерпретация приводятся по книге: Шарафадина К.И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи: источники, семантика, формы. – СПб.: Петербургский институт печати, 2003. С. 135–136.

4 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 136–143.

5 Шарафадина К.И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи: источники, семантика, формы. – СПб.: Петербургский институт печати, 2003. С. 165–176.

Исследовательница обнаружила в русском переводе селамного списка Олениной ошибки и неточности, которые учтены в настоящей книге.

6 Шервинский С.В. Цветы в поэзии Пушкина // Поэтика и стилистика русской литературы. – Л.: Наука, 1971. С. 134–140.

7 Наиболее употребительные названия растений у Пушкина таковы: роза (101), лавр (40), дуб (28), сосна (21), липа (21), мирт (17), виноград (17), ива (13), тополь (12), лилия (12), терн и терние (12), берёза (11), тростник (10), ель (10), плющ (10), кипарис (8), клён (6), мак (6). Число употреблений указано в скобках по «Словарю языка Пушкина».

8 Альманах «Северные цветы» обычно готовился к печати в ноябре, а выходил в свет в конце декабря.

9 В черновой редакции этого стиха «Мои весенние цветы» говорилось о ранней поэзии.

10 Пушкинскую метафору «подхватила» Анна Ахматова, написавшая о Царском Селе: «Здесь столько лир повешено на ветки».

11 Этот пресс в настоящее время находится в фондах музея – дачи А.С. Пушкина в г. Пушкине Ленинградской области.

12 Некоторые исследователи усматривают здесь намёк на неувядаемую красоту императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги императора Александра I, привлекавшей своей необыкновенной моложавостью.

13 Кибальник С.А. Об автобиографизме пушкинской лирики михайловского периода // Временник Пушкинской комиссии. – СПб.: Наука, 1993. Вып. 25. С. 107–114.

14 В переработанном и сокращённом варианте стихи включены как песня в «Сцены из рыцарских времён».

15 Шервинский С.В. Цветы в поэзии Пушкина // Поэтика и стилистика русской литературы. – Л.: Наука, 1971. С. 138.

16 Чубукова Е.В. О литературных источниках стихотворения «Гроб Анакреона» // Традиции и новаторство в русской литературе XIX века. – Горький: Горьковский педагогический институт, 1983. С. 12–19.

17 Пинда – горный массив в Греции, включающий Олимп, Парнас, Геликон и другие горы.

18 В «Гавриилиаде» цветы, лилии, розы употребляются для обозначения интимных мест и содержат эротические намёки.

19 Название цветка тюльпана, символизирующего девственную прелесть, происходит от персидского слова «тюрбан».

20 Можно было бы для описания светлых волос использовать другой эпитет, например, «златые».

21 Шарафадина К.И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи: источники, семантика, формы. – СПб.: Петербургский институт печати, 2003.

22 «Евгений Онегин». Гл. VI. Стр. XL.

23 Шарафадина К.И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи: источники, семантика, формы. – СПб.: Петербургский институт печати, 2003.

24 Рабочие тетради / А.С. Пушкин. – СПб.: ИРЛИ РАН (Пушкинский дом), Консорциум сотрудничества с Санкт – Петербургом, 1996. Т. 5. Рабочая тетрадь ПД 845. Л. 35.

25 Кария – область в Малой Азии.

26 Лотман Ю.М. Пушкин. – СПб.: Искусство – СПБ, 1998. С. 654–658.

27 Автамонов Я. Символика растений в великорусских песнях // Журнал Министерства народного просвещения. 1902. N№ 11–12.

28 Своим рассказом Наташа обличила сватавшегося к ней жениха, оказавшегося разбойником. Прототипом этого героя, возможно, был разбойник Кудеяр. См.: Панова В. О балладе Пушкина «Жених» // Аврора. 1993. N№ 7. C. 82–85.

29 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 62.

30 Ширгазин О.Р. Усадебные ландшафты в творчестве Пушкина // А.С. Пушкин в Москве и Подмосковье. Материалы IV Пушкинской конференции 15–17 октября 1999 года. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ А.С. Пушкина, 2000. С. 104–127.

31 Кибальник С.А. Об автобиографизме пушкинской лирики михайловского периода // Временник Пушкинской комиссии. – СПб.: Наука, 1993. Вып. 25. С. 107–114.

32 Авторские реминисценции этого и двух последующих стихов присутствуют в неоконченном стихотворении 1830 года «Когда порой воспоминанье…».

33 Торквато Тассо (1544–1595), итальянский поэт эпохи позднего Возрождения.

34 Мусина – Пушкина Мария Александровна (1801–1853), урождённая княжна Урусова, встречалась с А.С. Пушкиным в 1820–1830–х гг. в домах родителей и мужа И.А. Мусина – Пушкина. В 1838 году вторично вышла замуж за лицейского друга Пушкина А.М. Горчакова.

35 Боголюбова В.Г. Ещё раз об источниках «Анчара» // Пушкин: исследования и материалы. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 310–323.

36 Шервинский С.В. Цветы в поэзии Пушкина // Поэтика и стилистика русской литературы. – Л.: Наука, 1971. С. 134–140.

37 С.В. Шервинский отмечал, что стих «Роскошных первенцев полей» не соответствует реалиям природы средней полосы России. Однако если вспомнить бурное цветение, например, ранних одуванчиков, покрывающих целые луга, то эпитет «роскошные» покажется вполне объективным.

38 Шарафадина К.И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи: источники, семантика, формы. – СПб.: Петербургский институт печати, 2003. С. 292.

39 В таблице приведено 10 наиболее часто встречающихся в поэзии Пушкина растений, причём количество употреблений даётся без учета метафорического, переносного или иного значения. Так, в строке «цвет, цветы, цветок» учтено и понятие цвета как окраски. В третьей графе в скобках дано число употреблений в лицейский период (1813–1817 годы). В последней строке указано число упоминаний только 10 растений, вошедших в таблицу.

40 Словарь языка Пушкина: в 4 т. – М.: Азбуковник, 2000.

41 Примером могут служить стихи «Из Ксенофана Колофонского» (1832), «Бог весёлый винограда» (1832), «Кто из богов мне возвратил…» (1835).

42 Шарафадина К.И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи: источники, семантика, формы. – СПб.: Петербургский институт печати, 2003. С. 291.

Библиография

1 Автамонов Я. Символика растений в великорусских песнях // Журнал Министерства народного просвещения. 1902. N№ 11–12.

2 Альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой. Факсимильное воспроизведение. – СПб.: Logos, 1999.

3 Боголюбова В.Г. Ещё раз об источниках «Анчара» // Пушкин: исследования и материалы. – М. —Л.: Издательство АН СССР, 1958. Т. 2. С. 310–323.

4 Кибальник С.А. Об автобиографизме пушкинской лирики михайловского периода // Временник Пушкинской комиссии. – СПб.: Наука, 1993. Вып. 25. С. 107–114.

5 Купер Дж. Энциклопедия символов. – М.: Золотой век, 1995. Т. 4.

6 Лотман Ю.М. Пушкин. – СПб.: Искусство – СПБ, 1998.

7 Лысюк Е.А. Пушкинский вертоград: цветы и травы Михайловского. – Великие Луки: АРБОР, 2000.

8 Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. – СПб.: Академический проект, 1999.

9. Панова В. О балладе Пушкина «Жених» // Аврора. 1993. N№ 7. C. 82–85.

10 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949.

11 Рабочие тетради / А.С. Пушкин. – СПб.: ИРЛИ РАН (Пушкинский дом). Консорциум сотрудничества с Санкт – Петербургом, 1996. Т. 5.

12. Словарь языка Пушкина: в 4 т. – М.: Азбуковник, 2000.

13 Чубукова Е.В. О литературных источниках стихотворения «Гроб Анакреона» // Традиции и новаторство в русской литературе XIX века. – Горький: Горьковский педагогический институт, 1983. С. 12–19.

14 Шарафадина К.И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи: источники, семантика, формы. – СПб.: Петербургский институт печати, 2003.

15 Шервинский С.В. Цветы в поэзии Пушкина // Поэтика и стилистика русской литературы. – Л.: Наука, 1971. С. 134–140.

16 Ширгазин О.Р. Усадебные ландшафты в творчестве Пушкина // А.С. Пушкин в Москве и Подмосковье. Материалы IV Пушкинской конференции 15–17 октября 1999 г. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ А.С. Пушкина, 2000. С. 104–127.

«Чудное мгновенье» Пушкина и Жуковского «Философия Лалла Рук» Жуковского

15 января 1821 года прусским королевским семейством в честь русской великокняжеской четы Николая Павловича и Александры Фёдоровны Романовых был устроен великолепный придворный праздник с представлением «живых картин» на сюжет популярной поэмы английского поэта – романтика Томаса Мура «Лалла Рук». Роль экзотической индийской принцессы Лаллы Рук исполняла сама великая княгиня, роль её жениха принца Арилиса – Николай Павлович. 22–летняя Александра Фёдоровна, урожденная прусская принцесса Фредерика – Луиза – Шарлотта – Вильгельмина, находилась тогда в расцвете своей красоты. Будущий Николай I влюбился в неё ещё в 1814 году, когда по пути к действующей армии остановился в Берлине. Шарлотта ответила ему взаимностью. Брак между ними был заключён в 1817 году. Под руководством В.А. Жуковского она быстро сделала успехи в русском языке. Поэт благоговел перед своей способной и действительно очаровательной ученицей, можно сказать, был в неё платонически влюблен. Её участие в берлинском празднике произвело на Жуковского неизгладимое впечатление, и в письме своему другу А.И. Тургеневу от 7 февраля 1821 года он писал: «Всему давала очарование великая княгиня; её пронесли на паланкине – в процессии – она точно провеяла надо мною, как Гений, как сон… милое прелестное лицо появилось на высоте и пропало вдали – всё это вместе имело что – то магическое! Не чувство, не воображение, но душа наслаждалась…»1.

Потом у Жуковского появилось чувство уныния, «которое имело свою сладость». Вероятнее всего, это было вызвано ностальгическими воспоминаниями о нежной любви его к Марии Андреевне Протасовой (1793–1823), в замужестве Мойер. Любовь была взаимной, но не привела к браку из – за несогласия матери девушки, причиной которого послужило родство влюблённых: Жуковский приходился своей возлюбленной неполнородным дядей. «Долина Кашемира», где происходит действие поэмы Т. Мура, ассоциировалась в их переписке с надеждами на ещё возможное в 1814–1815 годах счастье.

Великая княгиня Александра Фёдоровна. Худ. Ж.—А. Беннер. 1821 г.

Впечатление от «несравненного праздника» в Берлине вызвало к жизни целый поэтический цикл Жуковского, написанный в 1821–1843 годах и посвящённый Александре Фёдоровне – Лалле Рук. В 1821 году поэт даже издавал рукописный журнал с названием «Лалле Рук». Имя индийской принцессы стало литературной эмблемой будущей императрицы, её своеобразной «визитной карточкой» в свете, о чём свидетельствуют упоминания в письмах современников2.

В.А. Жуковский.

Худ. Е. Эстеррейх. 1820 г.

Через две недели после праздника, 1 февраля 1821 года, Жуковский сочинил стихотворение «Лалла Рук» и носил его в кармане 8 дней, пока не решился наконец вручить адресату. Поэт воспел внешнюю и внутреннюю красоту своей вдохновительницы:

Всё – и робкая стыдливость Под сиянием венца, И младенческая живость, И величие лица, И в чертах глубокость чувства С безмятежной тишиной — Всё в ней было без искусства Неописанной красой.

Это стихотворение – отнюдь не светский мадригал, пусть и облечённый в совершенную форму. В нём отразились размышления Жуковского на тему, поднятую немецкими литераторами Вильгельмом Вакенродером (1773–1798) и Людвигом Тиком (1773–1853), о мимолётном явлении прекрасного и вызванном им поэтическом вдохновении:

Я смотрел, а призрак мимо [Увлекая душу вслед] Пролетал невозвратимо; Я за ним, его уж нет! Посетил, как упованье, Жизнь минуту озарил; Но оставил лишь преданье, Что когда – то в жизни был. Ах! Не с нами обитает Гений чистой красоты: Лишь порой он навещает Нас с небесной высоты; Он поспешен, как мечтанье, Как воздушный утра сон; Но в святом воспоминанье Неразлучен с сердцем он3.

Здесь впервые появляется «Гений чистой красоты» – найденный Жуковским «редкий поэтический алмаз»4, по словам Н.Н. Скатова. Это образ божественного духа вдохновения, нисходящего «с небесной высоты» в особые моменты жизни, когда душа становится вдруг необычайно чувствительна к явленной ей красоте, в повседневном состоянии не воспринимаемой.

В тот день, когда было сочинено стихотворение «Лалла Рук», Жуковский посетил свою приболевшую вдохновительницу, у которой познакомился со стихами «Великой княгине Александре Фёдоровне – Лалле Рук», сочиненными молодой немецкой поэтессой Гедвигой фон Штегенманн, в замужестве фон Ольферс (1799–1891). Гедвига принимала участие в празднике в Берлине, позировала в живых картинах в костюме индийской девушки, и её стихи были написаны от имени участницы торжества. Они были настолько созвучны впечатлениям Жуковского, что спустя два дня Василий Андреевич перевёл их довольно близко к тексту, но под иным, более ёмким названием «Явление Поэзии в виде Лалла Рук»:

…Как утро юного творенья, Она пленительна пришла И первый пламень вдохновенья Струнами первыми зажгла. <…> Так пролетела здесь, блистая Востока пламенным венцом, Богиня песней молодая На паланкине золотом. <…> При ней все мысли наши – пенье! И каждый звук её речей, Улыбка уст, лица движенье, Дыханье, взгляд – всё песня в ней.

В письме А.И. Тургеневу от 7 февраля 1821 года содержится важное рассуждение Василия Андреевича, которое он назвал «философией Лалла Рук». Жуковский развивает мысль Жан – Жака Руссо: «Прекрасно только то, чего нет». «Прекрасное существует, но его нет, ибо оно является нам только минутами для того единственно, чтобы нам сказаться, оживить нас, возвысить нашу душу, но его ни удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем; нет ему ни имени, ни образа; оно ощутительно и непонятно; оно посещает нас в лучшие минуты нашей жизни: величественное зрелище природы, ещё более величественное зрелище души человеческой, поэзия, счастье и ещё более несчастье дают нам сии высокие ощущения прекрасного… прекрасно только то, чего нет! В эти минуты живого чувства стремишься не к тому, чем оно произведено и что перед тобою, но к чему – то лучшему, тайному, далёкому, что с ним соединяется и чего с ним нет и что для тебя где – то существует»5, – писал Жуковский.

Весной 1821 года он посещает Дрезденскую картинную галерею. Созерцание знаменитого шедевра Рафаэля Санти «Сикстинская Мадонна» вновь возвращает поэта к образу «Гения чистой красоты». Жуковский спешит поделиться незабываемыми впечатлениями с великой княгиней Александрой Фёдоровной, из письма к которой выделилось впоследствии замечательное эссе «Рафаэлева Мадонна», опубликованное в «Полярной звезде» на 1824 год.

Рафаэль Санти.

«Сикстинская Мадонна»

В нём Жуковский пересказывает сочинённую Вакенродером легенду о нежданно увиденном Рафаэлем на чистом полотне образе девы Марии, который он запечатлел на картине «Сикстинская Мадонна»: «И в самом деле, это не картина, а видение: чем долее глядишь на неё, тем живее уверяешься, что перед тобой что – то неестественное происходит… Я был один; вокруг меня всё было тихо; сперва с некоторым усилием вошёл в самого себя; потом стал ясно чувствовать, что душа распространяется; какое – то трогательное чувство величия в неё входило; неизобразимое было для неё изображено, и она была там, где только в лучшие минуты жизни быть может. Гений чистой красоты был с нею:

Он лишь в чистые мгновенья Бытия слетает к нам И приносит откровенья, Благодатные сердцам. Чтоб о небе сердце знало В тёмной области земной, Нам туда сквозь покрывало Он даёт взглянуть порой, А когда нас покидает, В дар любви, у нас в виду В нашем небе зажигает Он прощальную звезду6».

Третье и последнее обращение Жуковского к теме мимолётного явления прекрасного и сопровождающего его небесного вдохновения в образе «Гения чистой красоты» состоялось в конце 1823 года. Видимо, совсем незадолго до выхода в свет трёхтомного собрания своих сочинений, поступившего в продажу в начале 1824 года, поэт написал стихотворение, набранное курсивом в конце третьего тома:

Я Музу юную, бывало, Встречал в подлунной стороне, И Вдохновение летало С небес, незваное, ко мне; На всё земное наводило Животворящий луч оно — И для меня в то время было Жизнь и Поэзия одно. <…> Цветы мечты уединенной И жизни лучшие цветы, — Кладу на твой алтарь священный, О Гений чистой красоты! Не знаю, светлых вдохновений Когда воротится чреда, — Но ты знаком мне, чистый Гений! И светит мне твоя звезда!.. Пока ещё её сиянье Душа умеет различать, Не умерло очарованье, Былое сбудется опять.

Это стихотворение более динамично по сравнению с другими, написанными в духе «философии Лалла Рук». Академик Н.Н. Скатов отмечает: «Здесь две стадии, два этапа: прошлое, когда были «Жизнь, и Поэзия, и Вдохновение», и настоящее, когда нет Поэзии, «бывалых нет в душе видений». И, наконец, будущее – только в надежде…»7.

Не случайно слова «Муза», «Вдохновение», «Жизнь и Поэзия», «Гений» написаны Жуковским с прописных букв. Тем самым подчёркнута обобщенность этих понятий, их божественная, неземная природа, что давало повод некоторым исследователям сделать вывод о совершенной бесплотности «Гения чистой красоты» у Жуковского, его серафической и даже религиозно – мистической сущности. Такое заключение в советское время воспринималось уничижительно. Однако этот чудный образ не столь уж бесплотен и ассоциируется лично у Жуковского с «Александрой Фёдоровной – Лаллой Рук», о чем свидетельствует девятая строфа стихотворения «Лалла Рук», присутствовавшая только в первой публикации в «Московском телеграфе» за 1827 год и в некоторых автографах Жуковского:

Кто же ты, очарователь Бед и радостей земных? О небесный жизнедатель! Мне знаком ты; для других Нет тебе именованья: Ты без имени им друг! Для меня ж тебе названье Сердце дало: Лалла Рук.

Трёхтомное издание сочинений Жуковского, вышедшее в 1824 году, было посвящено автором великой княгине Александре Фёдоровне, причем существовали экземпляры первого тома, куда стихотворение «Я Музу юную, бывало…» было перенесено из конца третьего тома и подплетено сразу после посвящения, что даёт основание связывать его с личностью венценосной ученицы и вдохновительницы поэта. Такой экземпляр трёхтомника В.А. Жуковский подарил, например, П.И. Полетике, члену литературного общества «Арзамас»8.

И все же образы мимолётного видения прекрасного и «Гения чистой красоты» в поэзии Жуковского отнюдь не поражают своей яркостью, не вызывают неповторимого восторга именно по причине своей эфемерности, ощутимой отчуждённости от их земной вдохновительницы и реальностей жизни даже в её духовном аспекте. Не случайно эссе «Рафаэлева Мадонна», где эти образы связаны с Богоматерью, Царицей Небесной, привлекло наибольшее внимание почитателей таланта Жуковского. Цензор Е.Е. Комаровский 25 декабря 1823 года писал в письме слепому поэту И.И. Козлову: «Мысль дать ей <Рафаэлевой Мадонне> значение видения очень гениальна». В том же ключе писал П.А. Вяземский об этом эссе: «Это не живопись и не поэзия, а что – то выше самой поэзии. О нем можно сказать то, что Жуковский сказал о самой Мадонне. Это не картина, а видение»9.

Не случайно образ «Гения чистой красоты» не находился в центре внимания литературных критиков. Как метко выразился Н.Н. Скатов, до огранки этого «поэтического алмаза» было ещё далеко. Превратить его в сверкающий неповторимыми гранями бриллиант суждено было А.С. Пушкину.

Творческие поиски Пушкина

Многие произведения В.А. Жуковского, развивающие «философию Лалла Рук», ещё до их опубликования были известны его друзьям, в том числе А.С. Пушкину. В начале 1820–х годов великий поэт выписал в свою тетрадь с некоторыми сокращениями рассуждение Жуковского по поводу высказывания Руссо «Прекрасно только то, чего нет»10. Пушкин мог узнать об этом рассуждении и о стихах Жуковского, посвящённых Александре Фёдоровне – Лалле Рук, например, от А.И. Тургенева, с которым переписывался во время своей южной ссылки. 1 декабря 1823 года великий поэт с оттенком ревности писал ему: «Жуковскому грех: чем я хуже принцессы Шарлотты, что он мне в три года ни строчки не напишет». Пушкин неодобрительно относился к увлечению Жуковского поэмой Томаса Мура. 2 января 1822 года он писал П.А. Вяземскому: «Жуковский меня бесит – что ему понравилось в этом Муре? Чопорном подражателе своеобразному восточному воображению? Вся Лалла Рук не стоит десяти строчек Тристрама Шанди; пора ему иметь собственное воображение…»11.

Великий поэт был знаком с эссе «Рафаэлева Мадонна» ещё до его публикации в «Полярной звезде» на 1824 год. Вероятно, летом 1824 года он получил недавно вышедший в свет трёхтомник Жуковского, где напечатано стихотворение «Я Музу юную, бывало…».

Произведения Жуковского перекликались с собственными творческими исканиями Пушкина, начатыми в пору юности. Уже в его лицейском стихотворении «Наслаждение» (1816) промелькнула тема призрачности и быстротечности явления любви и счастья:

Златые крылья развивая, Волшебной нежной красотой Любовь явилась молодая И пролетела предо мной. Я вслед… но цели отдаленной, Но цели милой не достиг! Когда ж, весельем окриленный, Настанет счастья быстрый миг? Когда в сиянье возгорится Светильник тусклых юных дней И мрачный путь мой озарится Улыбкой спутницы моей?

Эти строки перекликаются с записью в лицейском дневнике Пушкина от 29 ноября 1815 года по поводу нечаянной и одновременно столь долгожданной встречи с предметом своего пылкого юношеского увлечения Екатериной Бакуниной, сестрой лицейского однокашника: «Как она мила была! Как чёрное платье пристало милой Бакуниной! Но я не видел её 18 часов – ах! какое положение, какая мука!… Но я был счастлив 5 минут…».

Е.П. Бакунина.

Автопортрет. 1816

В сочинённом Пушкиным вскоре после выпуска из Лицея стихотворении «К ней»12 (1817) тема развивается в ином аспекте: возрождение души и возвращение вдохновения под влиянием любви, загоревшейся в душе поэта:

В печальной праздности я лиру забывал, Воображение в мечтах не разгоралось, С дарами юности мой гений отлетал, И сердце медленно хладело, закрывалось. <…> Но вдруг, как молнии стрела, Зажглась в увядшем сердце младость, Душа проснулась, ожила, Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость. Всё снова расцвело! Я жизнью трепетал; Природы вновь восторженный свидетель, Живее чувствовал, свободнее дышал, Сильней пленяла добродетель… Хвала любви, хвала богам! Вновь лиры сладостной раздался голос юный, И с звонким трепетом воскреснувшие струны Несу к твоим ногам!..

Пушкин был строг к себе: эти хорошие и во многом оригинальные стихотворения так и остались неопубликованными при его жизни. Видимо, чем – то они его не удовлетворяли, потому и попали в своего рода «творческий задел» поэта.

Перекликается с рассуждениями Жуковского об очищении и обновлении души под воздействием красоты стихотворение Пушкина «Возрождение» (1819)13:

Художник – варвар кистью сонной Картину гения чернит И свой рисунок беззаконный Над ней бессмысленно чертит. Но краски чуждые, с летами, Спадают ветхой чешуёй; Созданье гения пред нами Выходит с прежней красотой. Так исчезают заблужденья С измученной души моей, И возникают в ней виденья Первоначальных, чистых дней.

В 1824 году в Михайловском Пушкин обращается вновь к теме возрождения души под влиянием воскресшей красоты, как подметил Б.П. Городецкий14. Написанные тогда вольные «Подражания Корану» завершаются стихотворением об измученном молодом путнике в пустыне, достигшем желанного оазиса и уснувшем под пальмой возле колодца. По воле Бога над ним протекли не часы, а века, и он проснулся стариком среди песков рядом с костями своей ослицы. Бог смилостивился над рыдающим старцем:

И чудо в пустыне тогда совершилось: Минувшее в новой красе оживилось; Вновь зыблется пальма тенистой главой; Вновь кладезь наполнен прохладой и мглой. <…> И чувствует путник и силу, и радость; В крови заиграла воскресшая младость; Святые восторги наполнили грудь: И с Богом он дале пускается в путь.

В Михайловском Пушкин читает попавший к нему в библиотеку роман Ю. Крюденер «Валери»15. Дарственная надпись на этом экземпляре книги была сделана по – французски неизвестным лицом для прежней владелицы – некоей «мадемуазель Ольги Алексеевой»: «Увы, одно мгновенье, одно единственное мгновенье <…> это мгновение было так прекрасно, так мимолётно… Чудная вспышка, озарившая жизнь, как волшебство». Надпись, перекликающаяся с творческим поиском поэта, возможно, была им взята на заметку.

Надо отметить, что эта надпись, почти стихотворение в прозе, сделана в духе романтической лирики 1820–х годов на тему пробуждения к жизни разочарованного героя под влиянием красоты. Так, в 1821 году А.А. Дельвиг вписал в альбом Софьи Дмитриевны Пономарёвой (1794–1824), хозяйки популярного среди литераторов той поры салона, изысканный мадригал:

О, сила чудной красоты! К любви по опыту холодный, Я забывал, душой свободный, Безумной юности мечты; И пел, товарищам угодный, Вино и дружество – но ты Явилась, душу мне для муки пробудила, И лира про любовь опять заговорила.

За красивым салонным стихотворением не ощущается истинного и глубокого чувства. «Стихи Дельвига искусны и слегка холодны; в них след не индивидуального, но общего эмоционального опыта, который уже накопила элегическая поэзия»16, – писал об этом произведении В.Э. Вацуро.

Тему возвышающего душу очарования одухотворенной женской красоты затрагивает и Е.А. Баратынский, посвятивший в середине 1820–х годов умной и обаятельной Александре Андреевне Воейковой (1795–1829), сестре М.А. Протасовой, искреннее и изящное стихотворение:

Очарованье красоты В тебе не страшно нам: Не будишь нас, как солнце, ты К мятежным суетам; От дольней жизни, как луна, Манишь за край земной, И при тебе душа полна Священной тишиной.

И всё же стихотворения Пушкина и Жуковского на эту тему выделяются своей глубиной и совершенством по сравнению со стихами таких поэтов, как Дельвиг и Баратынский.

«Мимолётные виденья» великого поэта

Многолетние поэтические искания и взятые на заметку поэтические находки Жуковского до поры до времени копились в творческом заделе Пушкина. Для их гармоничного соединения и воплощения в одном стихотворении, венчающем весь этот творческий путь, нужны были новые жизненные впечатления, яркое чувство, способное зажечь, как искра, пламя вдохновения.

Такой «искрой», по выражению Н.Н. Скатова, стало увлечение Пушкина Анной Петровной Керн, урождённой Полторацкой, приехавшей в июне 1825 года в Тригорское погостить у своей тётушки Прасковьи Александровны Осиповой17.

А.П. Керн. Силуэт. 1825 г.

Первая мимолётная встреча великого поэта с Анной зимой 1819 года на вечере в петербургском салоне другой её тетушки, Елизаветы Марковны Олениной18, оставила заметный след в памяти поэта. Очаровательная 19–летняя провинциалка была женой отличившегося в Отечественной войне 1812 года пожилого генерала Ермолая Фёдоровича Керна (1765–1841), годившегося ей едва ли не в дедушки. Однако трагедия неравного брака заключалась не столько в большой разнице в возрасте с мужем, сколько в том, что сфера жизненных интересов и особенности характера заслуженного военного были глубоко чужды его молодой жене, которая не могла ни любить, ни уважать его. Они были «разного поля ягоды».

Увлечённая литературой и искусством, Анна наслаждалась творческой атмосферой оленинского салона, забыв о собственных проблемах и, видимо, даже о своём неотразимом кокетстве, присущем ей с отроческих лет: «На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его: моё внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. <…> В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина…»19.

В тот вечер поэт всячески заигрывал с прелестной незнакомкой. «Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и, когда я держала корзину с цветами, Пушкин вместе с братом Александром Полторацким, подошёл ко мне, посмотрел на корзинку и сказал: «А роль змеи, как видно, предназначается этому господину?»20 Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла».

У Олениных Анна вела себя с Пушкиным строго, без явного кокетства: смолчала, когда услышала во время ужина его игривый комплимент: «Можно ли быть такой хорошенькой!», сухо и серьёзно ответила «нет» на шутливый вопрос, не желает ли она попасть в ад, где будет много хорошеньких женщин и где можно поиграть в шарады. Отчасти такое поведение объяснялось тем, что, живя в провинции, она ещё не была хорошо знакома с произведениями Пушкина, не увлекалась его чудесными стихами.

Вторая их встреча произошла спустя 6 лет. Положение Анны Петровны тогда стало двусмысленным: она бросила мужа и жила у родителей в Лубнах. Это был уже не первый их разрыв. Супружество с Е.Ф. Керном становилось для неё с каждым годом всё невыносимее. Порой молодая женщина была на грани психического срыва. «Какая тоска! Это ужасно! Просто не знаю, куда деваться. Представьте себе моё положение – ни одной души, с кем я могла бы поговорить, от чтения уже голова кружится, кончу книгу – и опять одна на белом свете; муж либо спит, либо на учениях, либо курит. О Боже, сжалься надо мною!» – писала она 2 июля 1820 года в своём «Дневнике для отдохновения», посвящённом родственнице и подруге Феодосии Полторацкой. Заботы о маленькой дочке Катеньке, родившейся в 1818 году и часто упоминаемой в дневнике, не могли отвлечь Анну от такого настроения. Лишь тревога по поводу болезни малышки отодвигала собственные проблемы юной матери на второй план. Жаждавшая любви и понимания Анна Петровна искала утешения в любовных увлечениях, являвшихся по большей части плодом её воображения, жила в своеобразном «виртуальном» мире. Она упрекала себя за недостаточную нежность к Катеньке, которая была для неё желанным ребенком, и писала, что не хочет больше иметь детей от Керна, потому что для неё «ужасна была бы мысль не любить их». Наступление второй беременности повергло её в отчаяние: «Но этого <ребёнка> все небесные силы не заставят меня полюбить: по несчастью, я такую чувствую ненависть ко всей этой фамилии, это такое непреодолимое чувство во мне, что я никакими усилиями не в состоянии от оного избавиться» (запись от 9 августа 1820 года). Всплеск ненависти к семье Е.Ф. Керна был отчасти вызван действиями мужа, который пытался сводничать жену со своим племянником П.П. Керном, что вызывало у молодой женщины неприятие. Запись о нежелании иметь ребёнка от нелюбимого мужа, скорее всего, вызвана конкретной психологической ситуацией, поэтому не стоит рассматривать её как жизненное кредо Анны Петровны.

В Лубнах Керн подружилась с соседом по имению А.Г. Родзянко, довольно известным в своё время поэтом, знакомцем Пушкина по обществу «Зелёная лампа» и петербургским литературным кругам. К тому времени Анна Петровна была увлечённой поклонницей поэзии Пушкина, с жадностью читала его стихи и поэмы, доставляемые ей А.Г. Родзянко. Она вела оживлённую переписку со своей двоюродной сестрой Анной Николаевной Вульф, с которой в 1808–1812 годах вместе воспитывалась у дедушки И.П. Вульфа в имении Берново под Старицей. О стихах Пушкина она писала кузине с восторгом, о чем та не преминула передать поэту. Анне Петровне кузина писала по – французски: «Ты произвела сильное впечатление на Пушкина во время вашей встречи у Олениных; он всюду говорит: она была ослепительна». В одном из писем Анны Николаевны к А.П. Керн поэт сделал романтическую приписку из Байрона «Промелькнувший перед нами образ, который мы видели и никогда не увидим».

Своему приятелю Родзянко Пушкин писал об Анне Петровне в духе ироничной и несколько фривольной мужской переписки: «Объясни мне, милый, что такое А.П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь – но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю твоё дело сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый, напиши на всё это элегию или хоть эпиграмму» (письмо от 8 декабря 1824 года). В тон письму был и ответ, который Родзянко и Керн послали Пушкину 10 мая 1825 года. К примеру, Анна Петровна писала по – французски: «Уверяю вас, что он не в плену у меня!» Следующая фраза Родзянко написана по – русски: «А чья вина? – вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Фёдоровичем, снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал… ради Бога, будь посредником!»

Итак, у Пушкина сложилось как бы два противоречащих друг другу впечатления об Анне Керн: промелькнувший ослепительный образ в прошлом и земная кокетливая женщина, «премиленькая вещь», живущая в разъезде с мужем и успевшая очаровать соседа по имению. Первый образ можно сравнить с расплывчатым, не проявленным снимком, хранящимся в «запасниках» памяти, который заслонён вторым, более свежим и ярким. Однако личная встреча летом 1825 года неожиданно произвела на поэта ещё более сильное впечатление, затмившее все прежние.

Анна Керн вспоминала: «Восхищённая Пушкиным, я страстно хотела увидеть его, и это желание исполнилось во время пребывания моего в доме тётки моей, в Тригорском, в 1825 году, в июне месяце. Вот как это было. Мы сидели за обедом и смеялись над привычкою одного г – на Рокотова, повторяющего беспрестанно: «Простите за откровенность» и «Я весьма дорожу Вашим мнением»21. Как вдруг вошёл Пушкин с большой толстой палкой в руках… Тётушка, подле которой я сидела, мне его представила, он очень низко поклонился, но не сказал ни слова: робость видна была в его движениях. Я тоже не нашлась ничего ему сказать, и мы не скоро ознакомились и заговорили. Да и трудно было с ним вдруг сблизиться: он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, – и нельзя было угадать, в каком расположении духа он будет через минуту».

А.С. Пушкин.

Автопортрет с тростью. 1826 г.

Вместо того чтобы включиться в весёлый разговор тригорского общества, Пушкин вдруг оробел перед Анной Керн, как перед таинственной незнакомкой. А ведь при первой встрече в юности он легко расточал ей игривые комплименты, а совсем незадолго до её приезда писал о ней А.Г. Родзянко во фривольном тоне. Очевидно, было в её облике что – то трогательное22, какая – то особая душевная привлекательность, заставившая поэта забыть её сомнительную репутацию. «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем наша встреча у Олениных», – писал Пушкин А.П. Керн 25 июля 1825 года, уже после её отъезда.

Анна Петровна была женщиной поразительно красивой, кокетливой и, выражаясь современным языком, сексапильной. В весёлой и дружеской атмосфере Тригорского за нею ухаживала вся мужская половина общества: и Пушкин, и тот самый странный помещик И.М. Рокотов, над которым подшучивали окружающие, и юный друг поэта Алексей Николаевич Вульф, сын П.А. Осиповой от первого брака. Пушкина среди своих ухажёров Керн особенно не выделяла, чем давала поэту повод ревновать её к Алексею Вульфу. Волокитство нескладного И.М. Рокотова было не в счёт. Однако помимо общих беззаботных прогулок по парку, танцев на воздухе и разговоров в гостиной были, как нам представляется, минуты духовного общения поэта с Анной Петровной, которые пополняли копилку поэтических впечатлений о ней.

Тереза Гвичьоли. 1820-е гг.

«Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поёт его «Венецианскую ночь» на голос гондольерского речитатива; я обещал о том известить милого вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит её, но пусть вообразит себе красоту и задушевность, по крайней мере, дай Бог ему её слышать», – писал Пушкин П.А. Плетневу в середине июля23 1825 года.

Анна Керн, внучка знаменитого оперного певца М.Ф. Полторацкого, была личностью музыкально одарённой, прекрасно играла на фортепиано, обладала красивым голосом. Её вдохновенное исполнение «Веницианской ночи» И.И. Козлова на мотив популярной баркаролы24 запало в душу поэта. «Всё Тригорское распевает: «Не мила ей прелесть ночи»25, и сердце моё сжимается, слушая эту песню…» – писал он Анне Николаевне Вульф 21 июля 1825 года, вскоре после её отъезда вместе с Керн. В «Венецианской ночи» воспета тоска прекрасной итальянской графини Терезы Гвичьоли26 о безвременно умершем возлюбленном – великом английском поэте Байроне. И Пушкин, и Керн были искренними поклонниками творчества Байрона. История его любви и смерти особенно трогала их души.

Анна Петровна любила поэзию, тонко чувствовала её музыкальность и, можно сказать, была вдохновенной слушательницей. «Пушкин был невыразимо мил, когда задавал себе тему угощать и занимать общество, – писала она в «Воспоминаниях». – Однажды с этой целью явился он в Тригорское с большой чёрной книгою, на полях которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что он принёс её для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган». Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу!.. Я была в упоении как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения…»

Памятный вечер в Тригорском состоялся примерно 10–15 июля, а несколько дней спустя Анна Керн собралась в дорогу: тётушка П.А. Осипова уговорила – таки племянницу для примирения с мужем поехать с нею в Ригу, где Е.Ф. Керн служил военным комендантом. Но впереди была последняя романтической прогулка в Михайловское, предпринятая по предложению Прасковьи Александровны ночью с 18 на 19 июля 1825 года. Как писала А.П. Керн, Пушкин находился в особом настроении, был «добродушно весёлым и любезным». По дороге он восхищался красотой природы и луной, которая «освещает прекрасное лицо».

«Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад, «приют задумчивых дриад», с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать… Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, выражался о ней увлекательно, восторженно и в конце разговора сказал: «Вы выглядели такой невинной девочкой; на вас было тогда что – то вроде крестика, не правда ли?»27 – вспоминала Анна Петровна. – На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анной Николаевной Вульф.

Тригорское. Музыкальная гостиная

Тригорское. Дом Осиповых – Вульф

Он пришёл утром и на прощанье принёс мне экземпляр 2–й главы «Онегина»28 в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами:

Я помню чудное мгновенье…»

Прежде виденные поэтом мимолётные образы вдруг соединились с накопленными новыми впечатлениями, с ярким любовным увлечением и воплотились в стихи, увенчавшие многолетние творческие искания. Такова история рождения чудесного стихотворения.

«Чудные мгновенья» вдохновения

Однако не следует забывать, как писал А.М. Гордин, что «при чётко обозначенной автобиографической канве смысл стихотворения значительно шире. Это выраженное с огромной художественной эмоциональной силой душевное состояние поэта в один из кульминационных моментов его творческого развития. Стихотворение написано на одном дыхании, как экспромт. Строгость, законченность формы, выразительность, точность каждого слова, сочетается с глубиной и искренностью самых благородных, чистых чувств. До такого совершенства, такой высокой простоты русская лирика ещё не поднималась»29.

Стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» под заглавием «К ***» впервые было напечатано с разрешения Пушкина А.А. Дельвигом30 на последних страницах альманаха «Северные цветы» на 1827 год:

Я помню чудное мгновенье; Передо мной явилась ты, Как мимолётное виденье, Как гений чистой красоты. В томленьях грусти безмятежной, В тревогах шумной суеты Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты. Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты… В глуши, во мраке заточенья, Тянулись тихо дни мои, Без божества, без вдохновенья, Без слёз, без жизни, без любви. Душе настало пробужденье, И вот опять явилась ты, Как мимолётное виденье, Как гений чистой красоты. И сердце бьётся в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слёзы, и любовь.

Это удивительное стихотворение несёт в себе такой сильный эмоциональный заряд, что его легко принять за экспромт. «Оно вылилось у Пушкина прямо из души, было порождением внутреннего опыта и самообладания»31, – считал Н.И. Черняев. Однако черновик стихотворения32 (ПД N№ 68) свидетельствует о другом. Эта сложенная вдвое четверть фабричного листа синей бумаги33 сохранилась в собрании известного коллекционера, литературоведа и издателя Л.Н. Майкова34. Верхняя часть листа оборвана, но черновики трёх последних строф позволяют судить о том, что поэт писал стихи несколько дней.

Михайловское. Кабинет А.С. Пушкина

По – видимому, первым импульсом к творчеству послужило известие о предстоящем отъезде Керн. Так, в черновике есть наброски стихов:

Куда ж летишь прелестный Гений Опять покинут я —

Не сразу пришёл поэт к ключевым образам своего шедевра:

Как перелетное <виденье> Как гений кра<соты> Всё та же ты – мой Гений

Пушкин не сразу использует образ «Гения чистой красоты», найденный В.А. Жуковским, а как бы заново открывает его. Может быть, к этому открытию он пришёл благодаря «проявившейся» во время прогулки с Керн по саду в Михайловском картинки из прошлого: прекрасная молодая женщина с крестиком на шее слушает выступление И.А. Крылова столь самозабвенно, что это придаёт ей наивный девственный вид.

Работая над стихотворением, Пушкин постепенно отходил от многих конкретных деталей, от непосредственных впечатлений. Так, прежде чем прийти к окончательному варианту 23–го стиха «И божество, и вдохновенье», поэт перебирает варианты: «Мечты, восторг и вдохновенье», «Восторг, мечты и вдохновенье».

Интересны и варианты 13–го стиха «В глуши, во мраке заточенья»:

В изгна<ньи> В безмолвном мраке заточенья В степях во мраке заточенья

По словам известного пушкиниста Б.В. Томашевского, здесь «Пушкин вспоминает те тяжёлые годы, 1823–1824, когда его постигло разочарование в жизни»35. Ещё до приезда А.П. Керн в Тригорское душевный кризис поэта был во многом преодолён: «Душе настало пробужденье…»

К сожалению, автограф стихотворения, подаренный Керн, не сохранился. Анна Петровна познакомилась в Петербурге с М.И. Глинкой и долгие годы дружила с ним. Она вспоминала: «Он взял у меня стихи Пушкина, написанные его рукою: «Я помню чудное мгновенье…», чтоб положить их на музыку, да и затерял их, Бог ему прости! Ему хотелось сочинить на эти слова музыку, вполне соответствующую их содержанию, а для этого нужно было на каждую строфу писать особую музыку, и он долго хлопотал об этом»36.

У Анны Петровны имелся список стихотворения, сделанный кем – то из её друзей, возможно, А.Н. Вульфом, как предполагал её сын от второго брака А.А. Марков – Виноградский. В начале 1880–х годов он продал альбом своей уже покойной матери и вложенный в него список известному коллекционеру П.Я. Дашкову37, предупредив, что собственноручных записей Пушкина там нет. Однако Дашкову так хотелось иметь автограф знаменитого шедевра, что он дал себя уверить, будто лист со стихотворением «Я помню чудное мгновенье…» является автографом Пушкина38. Коллекционер дважды опубликовал его именно в таком качестве: в 1887 году в «Альбоме», изданном В.В. Комаровым, и в 1899 году в 5–м номере «Исторического вестника». Известный издатель и литературовед П.А. Ефремов показал, что опубликованный документ не автограф, а только список, поскольку «почерк положительно не пушкинский». Он заметил, что переписчик допустил орфографические ошибки в тех словах, которые великий поэт всегда писал правильно: в 6–м стихе «суэты» вместо «суеты»; в 10–м стихе слово «мечты» через «ять»39. Кроме того, в 13–м стихе вместо «во мраке заточенья» написано «во мраке в заточеньи», в 5–м стихе написано «в томленьи» вместо «в томленьях».

Список стихотворения «К ***» из коллекции П.Я. Дашкова

В черновом автографе Пушкина и в окончательном тексте стихотворения таких вариантов нет. И в черновике, и в списке есть одно общее отличие от последней редакции: 19–й стих читается «Как перелетное виденье». Всё это наводит на мысль, что список сделан по памяти уже после того, как автограф, вручённый Пушкиным Анне Петровне, пропал у Глинки. Ей, видимо, очень хотелось иметь на память хотя бы список стихотворения, похожий на затерянный подарок великого поэта. «Переписчик» явно не был профессиональным копиистом и писал, ориентируясь на свою зрительную память о расположении стихов на листе и на известные ему отличия от окончательной редакции. Во всяком случае, цели создать подделку он не преследовал. Издатели и комментаторы произведений Пушкина П.А. Ефремов и П.О. Морозов считали список вполне авторитетным и указывали при публикации проставленную в нем дату «1825 XIX июля» как день окончания стихотворения.

В списке стихи озаглавлены так же, как и при первой публикации: «К ***». Это вполне соответствует этикету пушкинского времени: указывать имя адресата стихов, где говорится о любви мужчины к женщине, не являющейся его супругой, было не принято даже и в списках, которые могли попасть в чужие руки, вызвать кривотолки и возмущение родственников адресата. Так, кузина А.П. Керн А.А. Оленина, давая переписывать своему знакомому посвящённое ей стихотворение Пушкина «Её глаза», просила не писать её имя в стихе «Глаза Олениной моей». Публикация этих стихов в альманахе «Северная звезда» на 1829 год без разрешения автора вызвала возмущение великого поэта, хотя вместо слова «Олениной» издатели напечатали «Элодии».

Отметим, что образ «перелётного виденья» в черновике и списке больше соответствует реальным чаяниям поэта в середине июля 1825 года. Такое выражение предполагает несколько большую продолжительность общения, чем «мимолётное виденье», и содержит в себе надежду на возвращение вдохновительницы. Слово «перелётный» Пушкин употребляет в своих поэтических произведениях лишь дважды. В «Евгении Онегине» в описании состояния природы перед дуэлью Онегина и Ленского (глава IV, строфа XXIV) упоминается «перелётная метель», то есть перелетающая с места на место и периодически возвращающаяся. В поэме «Цыганы» Алеко сравнивается с беззаботной птичкой:

И он, изгнанник перелётный, Гнезда надёжного не знал…

В стихотворении «Я помню чудное мгновенье…» выражение «перелётное виденье» несколько «режет слух». В окончательной редакции поэт заменил его на «мимолётное виденье», и идеальная гармония поэтического пространства была достигнута.

Однако тем самым, как и в «философии Лалла Рук» Жуковского, образ вдохновительницы стихотворения отдалился от своего реального прототипа: «В эти минуты живого чувства стремишься не к тому, чем оно произведено и что перед тобою, но к чему – то лучшему, тайному, далёкому, что с ним соединяется и чего с ним нет, и что для тебя где – то существует».

«Божественная» и «мерзкая» Анна Керн

Очарование, вызванное опоэтизированным образом Анны Керн, длилось у Пушкина всего несколько дней. О ночной прогулке с нею по саду в Михайловском напоминали поэту выпрошенная у неё веточка гелиотропа и камень, о который она споткнулась. Сама Анна Петровна впоследствии утверждала, что это был просто толстый корень старого дерева. 21 июля 1825 года поэт писал Анне Николаевне Вульф, будучи уверен, что эти строки прочтёт и уехавшая вместе с нею Керн: «Всё Тригорское распевает: «Не мила ей прелесть ночи», и сердце моё сжимается, слушая эту песню… Каждую ночь я гуляю в своём саду и говорю себе: «Здесь была она… камень, о который она споткнулась, лежит на моём столе подле увядшего гелиотропа. Наконец, я много пишу стихов. Всё это, если хотите, очень похоже на любовь, но божусь вам, что о ней и помину нет. Будь я влюблён, я бы, кажется, умер в воскресенье40 от бешеной ревности, – а между тем мне просто было досадно. Но все – таки мысль, что я ничего не значу для неё, что, заняв на минуту её воображение, я только дал пищу её весёлому любопытству, – мысль, что воспоминание обо мне не нагонит на неё рассеянности среди её триумфов и не омрачит сильнее лица её в грустные минуты, что прекрасные глаза её остановятся на каком – нибудь рижском фате с тем же пронзающим и сладострастным выражением, – о, эта мысль невыносима для меня…»

Анна Керн (?). 1820-е гг.

Поэтическое очарование, не допускавшее проявлений «бешеной ревности» по поводу того, что Алексей Николаевич Вульф отправился провожать своих кузин и сел в одну карету с Керн, постепенно уступает место вполне земной страсти. Пушкин желал бы, чтобы Анна Петровна тосковала о нём так же, как прекрасная Тереза Гвичьоли о Байроне.

Сохранились письма Пушкина (по – французски) к А.П. Керн, ответы которой до нас не дошли. Однако строки из писем поэта позволяют судить о том, что, по словам А.М. Гордина, она стала «партнёром поэта в своего рода литературной игре, его соавтором в создании своеобразного «романа в письмах»41.

Заключения исследователей по поводу этих писем разделились. Так, А.М. Гордин считает, что «ироничность пушкинского тона не позволяет определить меру серьёзности любовных признаний поэта…»42 По мнению В.В. Синовского, письма эти, «столь пёстрые по настроению, вполне отразили те полные противоречия чувства, которые поэт питал по отношению к Керн… Письма рисуют нам эту своеобразную любовь, отливающую самыми прихотливыми красками – от головокружительной земной страсти до благоговейного, чисто эстетического поклонения перед её неземной красотой… Муки ревности, радость мимолётной ласки, остроты и даже прозрачные двусмысленности, – всё сверкает разноцветными искрами в этих семи письмах»43.

В последнее время появилась тенденция рассматривать письма как доказательство исключительно плотского влечения Пушкина к А.П. Керн44. При этом цитируемые отрывки вырываются из контекста, отчего их смысл искажается. Таким некорректным приёмом можно доказать всё, что угодно: от восхищённого поклонения «четырнадцатилетне-го мальчика» до чисто сексуальных устремлений поэта. В письмах Пушкина к Керн и о Керн много иронии, шутливых укоров, игривых выражений и противоречивых высказываний о предмете своего увлечения:

«Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Фёдоровичу… Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, вы прочтёте это письмо тайком – спрячете ли вы его у себя на груди? ответите ли мне длинным посланием? пишите мне обо всём, что придёт вам в голову, – заклинаю вас… Если ваши выражения будут столь же нежны, как ваши взгляды, – увы! – я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же. – Знаете ли вы, что перечтя эти строки, я стыжусь их сентиментального тона… Ах вы чудотворка или чудотворица!» (25 июля 1825 года);

«Перечитываю Ваше письмо вдоль и поперёк и говорю: милая! прелесть! божественная!… а потом: ах, мерзкая! – Простите, прекрасная и нежная, но это так. Нет никакого сомнения в том, что вы божественны, но иногда вам не хватает здравого смысла; ещё раз простите и утешьтесь, потому что от этого вы ещё прелестнее…

Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? Очень он мне нужен – разве у хорошеньких женщин должен быть характер? – главное, это глаза, зубы, ручки, ножки – (я прибавил бы ещё сердце, но ваша кузина уж очень затаскала это слово).

Вы говорите, что вас легко узнать; вы хотели сказать – полюбить вас? Вполне с вами согласен и даже сам служу тому доказательством: я вёл себя с вами как четырнадцатилетний мальчик, – это возмутительно, но с тех пор, как я вас больше не вижу, я постепенно возвращаю себе утраченное превосходство и пользуюсь этим, чтобы побранить вас». (13–14 августа 1825 года);

«Прощайте, сейчас ночь, и ваш образ встаёт предо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте, мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, – я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте и верьте моему бреду; он смешон, но искренен» (21 августа 1825 года);

«Если ваш супруг вам очень надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там всё семейство, берете почтовых лошадей на Остров и приезжаете… куда? В Тригорское? Вовсе нет: в Михайловское!.. Согласитесь, что проект мой романтичен! – Сходство характеров, ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта, и пр. и пр. – Представляете себе удивление вашей тётушки?..» (28 августа 1825 года);

«Всерьёз ли говорите вы, уверяя, будто одобряете мой проект? У Анеты45 от этого мороз пробежал по коже, а у меня голова закружилась от радости. Но я не верю в счастье, и это вполне простительно. Захотите ли вы, ангел любви, заставить уверовать мою неверующую и увядшую душу? Но приезжайте, по крайней мере, в Псков; это вам легко устроить… Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду…» (22 сентября 1825 года).

Джорж Байрон

В октябре – ноябре 1825 года в переписке Пушкина и Керн наступает перерыв. В середине октября 1825 года Анна Петровна приезжала в Тригорское с мужем. Между нею и Пушкиным произошла размолвка. Заочное примирение состоялось после того, как Керн прислала ему вновь вышедшее собрание сочинений Байрона, которое поэт так хотел иметь. Анна Николаевна Вульф писала ей 8 декабря 1825 года: «Байрон помирил тебя с Пушкиным, он сегодня же посылает тебе деньги – 125 рублей, его стоимость». Письмо самого поэта, отправленное в тот же день из Тригорского, дышит восторгом и полупритворной ревностью: «Никак не ожидал, чародейка, что Вы вспомните обо мне, от всей души благодарю вас за это. Байрон получил в моих глазах новую прелесть – все его героини примут в моём воображении черты, забыть которые невозможно. Вас буду видеть я в образах Гюльнары и Лейлы – идеал самого Байрона не мог быть божественнее. Вы – ангел – утешитель, а я неблагодарный, потому что смею ещё роптать…

Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что по – прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны…»

Итак, Анна Петровна в письмах поэта, с одной стороны, «божественная», «прелесть», «прекрасная и нежная», женщина с «сильно развитым органом полёта», «ангел любви», «ангел – утешитель», «чудотворка», «чародейка». С другой стороны, она же и «мерзкая», и «сладострастная» обладательница обворожительных «глаз, зубов, ручек и ножек». Её же поэт и любит, и иногда ненавидит, и «третьего дня говорил гадости».

Значение последних нелестных эпитетов и выражений поэта нередко преувеличивается, отчего возникает неверное, на наш взгляд, мнение, будто стихи «Я помню чудное мгновенье…» совершенно не отражают истинного отношения поэта к А.П. Керн в период, предшествовавший их сочинению. Так, Б.В. Томашевский, справедливо отмечая, что «данное стихотворение заключает в себе более значительное содержание, чем влюблённый мадригал хорошенькой женщине»46, и его истолкование не следует искать только в биографии Керн, пишет: «Решительно нельзя выводить вспышку, продиктовавшую Пушкину стихи «Я помню чудное мгновенье…», ни из характера А.П. Керн, ни из характера отношения Пушкина к ней. Хотя, конечно, поводом к созданию стихотворения, направившим Пушкина к этой теме, была встреча с Керн и мгновенное увлечение ею…»

Нам представляется, что великий поэт был очарован не только внешними прелестями Анны Петровны, но и её духовным обаянием, вдохновенным пением полного драматизма произведения Козлова «Венецианская ночь», искренним увлечением и самозабвением, с которым она слушала его «Цыган». От внешнего облика вдохновительницы в стихотворении «К ***» остались только «голос нежный», «милые черты», «небесные черты». Перед нами не конкретная земная женщина с её достоинствами и недостатками, а увиденный «сквозь магический кристал» вдохновения воплощённый образ «гения чистой красоты».

Вообще говоря, письма Пушкина к Керн и о Керн, кроме первых двух (от 21 и 25 июля 1825 года), прямого отношения к сочинению стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» не имеют. Они лишь позволяют судить о том, что у поэта образ Керн был связан с ярчайшими воспоминаниями и чувствами, способными вдохновлять на творчество.

В письме от 21 июля 1825 года Пушкин упоминал, что пишет много стихов. Он очень вдохновенно и плодотворно работал тогда над трагедией «Борис Годунов» и писал Н.Н. Раевскому (младшему): «Покамест я живу в полном одиночестве: единственная соседка, у которой я бывал, уехала в Ригу, и у меня буквально нет другого общества, кроме старушки – няни и моей трагедии; последняя продвигается, и я доволен этим. <…> Чувствую, что душа моя совсем созрела; я могу творить»47.

«Борис Годунов» был, конечно, не единственным произведением, над которым работал великий поэт летом 1825 года. Одно из стихотворений того периода можно связать с именем А.П. Керн. Существует хорошо обоснованная версия, что к ней обращено известное восьмистишие «Всё в жертву памяти твоей»48, помеченное в автографах «1825 Тригорское 22» и «Триг<орское> 23 1825». Эти даты близки к тем дням, когда Пушкин писал Анне Петровне в июле, августе и сентябре. Да и по содержанию стихи можно отнести к ней:

Всё в жертву памяти твоей: И голос лиры вдохновенной, И слёзы девы воспаленной, И трепет ревности моей, И славы блеск, и мрак изгнанья, И светлых мыслей красота, И мщенье, бурная мечта Ожесточённого страданья.

Возможно, впечатления от встреч с Анной Петровной в Тригорском в октябре 1825 года отразились и в последних двух строках стихотворения «Цветы последние милей»:

Так иногда разлуки час Живее сладкого свиданья.

Пушкин, судя по письмам, с нетерпением предвкушал новую встречу с Керн, но когда Анна Петровна в октябре приехала в Тригорское, они поссорились. Наполненная оживлённой перепиской разлука оказалась «живее сладкого свиданья»49.

А.П. Керн.

Миниатюра неизв. худ. 1830–е гг.

Нежная страсть поэта к А.П. Керн вскоре утихла, хотя иногда он все ещё с нотой ревности относился к её успехам у мужчин. 7 мая 1826 года он писал А.Н. Вульфу: «Что делает Вавилонская блудница Анна Петровна? Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ермолая Фёдоровича. Мое дело сторона, но что скажете вы? Я писал ей: вы пристроили ваших детей – это очень хорошо; но пристроили ли вы вашего мужа? Последнее гораздо более затруднительно». Речь в письме идёт, разумеется, об обычном светском флирте. Анна Петровна тогда была на позднем сроке беременности и ходила с большим животом, но оставалась прелестной, по словам сестры поэта Ольги Сергеевны, с которой Керн тесно сдружилась в Петербурге50.

«Вавилонской блудницей» Пушкин назвал А.П. Керн, как справедливо писал Владимир Соловьёв, не всерьёз, а «в форме весёлого балагурства»51. Если бы поэт знал, что слова, мимолётом высказанные в частном письме, впоследствии любители покопаться в чужом «грязном белье» превратят чуть не в «визитную карточку» Анны Петровны, вряд ли он вообще написал бы их. К этому прибавляют грубую фразу Пушкина из написанного в марте 1828 года письма к С.А. Соболевскому, ухаживающему за Анной Петровной, о своей интимной близости с ней52. Фантастические подробности их эротических отношений на все лады смакуются в публикациях «жёлтой» прессы, помещённых в Интернете. В итоге получается образ женщины лёгкого поведения, никак не подходящей на роль вдохновительницы шедевра «Я помню чудное мгновенье…».

Анна Петровна, конечно, таковой не была, как и не являлась ни образцом женской целомудренности, ни безупречной матерью. Ненавистного мужа она бросила в начале 1826 года, несмотря на беременность. Две её старшие дочери Екатерина и Александра воспитывались в лучшем женском учебном заведении Петербурга – Смольном институте благородных девиц, младшая дочь Ольга53, названная в честь О.С. Пушкиной и её крестница, жила то с матерью, то у родственников и умерла от детской болезни в 1833 году.

А.П. Керн пережила немало искренних сердечных увлечений, среди которых и А.Н. Вульф, и С.А. Соболевский. Её положение «соломенной вдовы» давало поводы для грязных светских сплетен. Сын О.С. Пушкиной, в замужестве Павлищевой, Л.Н. Павлищев писал: «Присущая Анне Петровне весёлость и врождённое, вполне, однако, добродушное, можно сказать, милое кокетство подавало зачастую пищу недоброжелательным, злым языкам, распускавшим об Анне Петровне ни на чем не основанные самые неправдоподобные слухи… Незлобная Анна Петровна сказала однажды Александру Сергеевичу и моей матери, как это сообщила мне последняя, следующие слова: «Неужели, друзья мои, вы думаете, что я такая пошлая дура, чтобы не вникнуть в мораль басни: «собаки полают, собаки отстанут»? Совесть моя совершенно чиста: никому зла не делала, не делаю и делать не буду; зла не желала, не желаю и желать не стану, а кто не в мою пользу открывает широкий рот, тому от души прощаю да низко кланяюсь…»54. Это лучший ответ из уст самой Анны Петровны ушедшим в мир иной и современным любителям посплетничать об её интимной жизни.

Как многие яркие личности, Керн доныне подвергается недоброжелательной критике одними людьми и вызывает уважение и восхищение у других. В Риге в 1990 году на средства Латвийского фонда культуры установлен бюст А.П. Керн к 180–летию со дня её рождения. Бюст находится у церкви Петра и Павла, которую она посещала, когда жила в Риге с мужем. Комендантский дом, где проживали супруги Керн, располагался рядом с этой церковью и до наших дней не уцелел. Церковь стоит на берегу Даугавы в черте старой крепости (ул. Цитаделей). Анна Петровна была глубоко верующим человеком. Видимо, это свойство её души имело важное значение для автора бюста Лигиты Ульмане, изобразившей Керн с печально – задумчивым, молитвенным выражением лица.

Несмотря на все несовершенства и небезгрешность натуры, А.П. Керн оставалась обаятельной личностью. Её открытый нрав, лёгкое остроумие, музыкальность, эмоциональность, добродушие и отзывчивость вкупе с очаровательной внешностью помогали поддерживать многолетнюю дружбу с семьями Дельвигов, Пушкиных, Павлищевых, с Веневитиновым, Глинкой и многими другими умными и интеллигентными людьми. В конце 1820–х годов она квартировала рядом с Дельвигами, и Антон Дельвиг в узком кругу с юмором называл её «женой N№ 2» и даже подарил экземпляр поэмы Баратынского «Бал» с подписью «Жене N№ 2 от мужа безномерного».

В 1828–1829 годах Анна Петровна часто общалась с А.С. Пушкиным, который нередко бывал у неё один или с друзьями, писал ей в альбом шуточные стихи и переводил с французского записанные туда чьи – то неуклюжие опусы вроде:

Если в жизни поднебесной Существует дух прелестный, То тебе подобен он, Я скажу тебе резон: Невозможно!

По просьбе Керн Пушкин прислал ей на память о чтении им поэмы «Цыганы» в Тригорском отдельное издание этого произведения с церемонной надписью на обёртке: «Её Превосходительству А.П. Керн от Господина Пушкина, усердного её почитателя».

Квартира А.П. Керн в Петербурге. Неизв. худ. 1830–е гг.

Обстановка на квартире Анны Петровны была такова, что иногда поэт сочинял при ней лирические стихи. Однажды, сидя на маленькой подножной скамеечке55 хозяйки, Пушкин написал на каком – то листке стихотворение «Приметы», которое потом внёс в альбом А.А. Олениной. Анне Петровне достался потрёпанный, исчерканный вдоль и поперёк черновик этих стихов, который у неё видел литератор А.И. Подолинский56, посвятившей ей стихотворение «Портрет»:

Когда стройна и светлоока Передо мной стоит она, Я мыслю: Гурия Пророка С небес на землю сведена…57.

На одном из вечеров у Дельвигов Пушкин спародировал две последние строки:

Я мыслю: в день Ильи Пророка Она была разведена…

Анна Петровна тогда старалась всячески привлечь внимание Пушкина: однажды каталась с ним на лодке, подарила в знак благодарности за посвящённые ей стихи кольцо, приняла от него перстень в качестве ответного подарка. С ревностью писала она об ухаживаниях поэта за А.А. Олениной. Может, действительно была между Керн и Пушкиным та интимная связь, о которой поэт писал Соболевскому. Однако всё это отстояло очень далеко от ярких чувств к ней поэта, которые летом 1825 года способствовали рождению шедевра «Я помню чудное мгновенье…».

А.В. Марков – Виноградский.

Фото. 1860–е гг.

Последующие годы принесли Керн не только много горя, испытаний, но и долгожданную любовь, верную и счастливую. Жила она в материально стеснённых обстоятельствах, потеряла мать, двух младших дочерей – Александру и Ольгу. Пережила Анна Петровна несколько сердечных драм, пока в конце 1830–х годов горячая любовь не связала её с троюродным братом Александром Васильевичем Марковым – Виноградским (1820–1878), за которого она вышла замуж в 1842 году после смерти Е.Ф. Керна. Несмотря на то что муж был её на 20 лет моложе, он до самой смерти благоговел перед нею и очень любил. Его «Дневник» наполнен самыми нежными воспоминаниями:

«Я помню приют любви, где мечтала обо мне моя царица… где поцелуями пропитан был воздух, где каждое дыхание её было мыслью обо мне. Я вижу её улыбающуюся из глубины дивана, где она поджидала меня… Никогда я не был так полно счастлив, как на той квартире!» (25 марта 1850 года);

«Благодарю тебя, Господи, за то, что я женат! Без неё, моей душечки, я бы изныл скучая. Все надоедает, кроме жены, и к ней одной я так привык, что она сделалась моей необходимостью! Какое счастье возвращаться домой! Как тепло, хорошо в её объятьях. Нет никого лучше, чем моя жена» (3 ноября 1849 года)58.

Марковы – Виноградские жили в материальном отношении очень скромно: ни Александр Васильевич, ни позднее сын Александр Александрович, родившийся до заключения официального брака в 1839 году, не смогли сделать успешной карьеры, несмотря на свои таланты. Нужду помогали переносить тёплые отношения в семье. 9 января 1852 года Анна Петровна писала золовке Е.В. Бакуниной: «Бедность имеет свои радости, и нам всегда хорошо, потому что в нас много любви. За всё, за всё благодарю Господа! Может быть, при лучших обстоятельствах мы были бы менее счастливы»59.

В старости, как многие люди, Анна Петровна была не лишена всяческих странностей и тщеславия. Об этом поведал миру В.Д. Рокотов, в доме которого Марковы – Виноградские жили в конце 1860–х годов. Перепечатывая рассказ Рокотова из журнала «Север» за 1892 год в «Историческом вестнике» за 1899 год, В. Тихонов замечает: «Как видите, не особенно привлекательными красками г. Р – в рисует старушку А.П. Керн, а между тем посмотрите, как заботливо, бережливо и даже любовно относится к ней её муж, человек далеко ещё не старый, во всех отношениях порядочный, умный и образованный. За что? Былая красота уже утрачена, прежнюю грацию сменило неряшество, изящную кокетливость – старческое брюзжание… Нет, надо полагать, что была в Анне Петровне какая – то внутренняя, духовная привлекательность… Одной красоты мало. Красотой можно увлечься, обезуметь от страсти, но страсть быстро гаснет, как только исчезнет красота. А Анну Петровну любили до самого преклонного возраста»60.

«Гений чистой красоты»: Анна Керн, императрица Елизавета Алексеевна или «Мадонна» Рафаэля? Образ или формула?

В конце 1850–х – начале 1860–х годов А.П. Маркова – Виноградская написала и опубликовала очень ценные, интересные и достоверные, за исключением нескольких мелочей, мемуары об А.С. Пушкине, А.А. Дельвиге, В.Д. Веневитинове, М.И. Глинке и других выдающихся людях, с которыми свела её судьба. Стараясь быть до конца правдивой, она не скрыла одного обстоятельства, связанного с вручением ей Пушкиным стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» 19 июля 1825 года: «Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, я не знаю».

В отличие от самой мемуаристки, пушкиноведы взялись на разные лады интерпретировать поведение Пушкина. Так, академик Н.Н. Скатов пишет: «Сейчас с большой долей уверенности можно предположить, что же «промелькнуло тогда в голове поэта». Не промелькнуло ли опасение, что эти стихи будут приняты Анной Петровной и другими за её портрет и «облик» и за историю их отношений? А ведь так и случилось. Иной раз стихотворение даже печатают под названием «А.П. Керн»61.

Такого же мнения придерживается и Н.В. Забабурова. Развивая совершенно справедливую мысль Б.В. Томашевского о неправомерности чисто биографической трактовки стихотворения «Я помню чудное мгновенье…», она пишет: «Может быть, и сам Пушкин, передавая Анне Керн свой дар, вдруг понял, что его стихотворение с этого момента получит иное, в сущности ложное и неполное, толкование, и потому усомнился и даже внутренне воспротивился своему порыву? Но было поздно. А стихи эти сделали из Анны Керн живую легенду, и пушкинская строчка «Я помню чудное мгновенье…» даже выбита на её надгробии»62.

Нам представляется маловероятным, чтобы поэт во время прощания с очаровавшей его женщиной думал о толковании своего стихотворения читателями. Судя по его письму к Анне Николаевне Вульф от 21 июля 1825 года, в этот момент Пушкин был охвачен чувством досады, что не он, а Алексей Вульф поедет провожать А.П. Керн и её родственниц до ближайшей станции. Логичнее предположить, что поведение Пушкина объясняется своего рода кокетством «четырнадцатилетнего мальчика» и что он вырвал у Анны Петровны листок со стихотворением, чтобы заставить её подольше уговаривать его вернуть подарок и тем привлечь особое внимание к собственной персоне. В пользу этого говорит и сама форма преподнесения стихов среди неразрезанных листов первой главы «Евгения Онегина». Впрочем, наверняка утверждать это мы не берёмся.

Третья версия заключается в том, что стихи попали к Анне Петровне совершенно случайно и предназначались другому адресату. С.Г. Ржеутский в рамках версии о «потаённой любви» Пушкина к императрице Елизавете Алексеевне Романовой, супруге Александра I, пишет: «Елизавету Алексеевну с ходу влюблявшийся Пушкин – лицеист впервые увидал в Царскосельском парке63. И был поражён её красотой… Прошли годы… Создано «Чудное мгновенье». Его Пушкин считал всплеском чистого и красивого юношеского чувства и после него не написал больше ни одного посвящения своей тайной любви. Он тщательно скрывал подлинного адресата своего посвящения, поскольку, узнай об этом общество или Александр I, последствия могли оказаться самыми печальными.

Императрица Елизавета Алексеевна.

Худ. Я. Орт

При краткой встрече Александра Пушкина с Анной Керн в Михайловском64, куда она заехала, оригинал стихотворения случайно оказался в её руках. Она долго упрашивала Пушкина отдать ей это «любовное послание», хотя оно не имело к ней никакого отношения. Поэт готовился передать сложенный вчетверо лист бумаги, вложенный в только что увидевшую свет первую главу «Евгения Онегина» (своё необычное послание) лично Елизавете Алексеевне, которая должна была проезжать в Таганрог через Псковскую губернию и на почтовой станции Опочка остановиться на моление. Накануне Карамзин прислал Пушкину письмо, в котором сообщал о том, что Елизавета Алексеевна очень интересуется его новыми произведениями65.

Но всё расстроила Керн. Пушкин поступил правильно, отдав это стихотворение своей гостье. Если оно посвящено не Керн, размышлял он, то кому же? Начнут докапываться, что – де и как – де, а в литературных кругах и салонах быстро сплетут интригу…»66.

Рассуждения Ржеутского, на наш взгляд, неубедительны. Поведение Пушкина в этой версии выглядит, по меньшей мере, странным. Для чего и от кого было поэту прятать листок со стихотворением, где имя адресата не указано, в неразрезанный экземпляр своей поэмы? Неужто чтобы тут же «случайно» подхватить его и преподнести А.П. Керн? Зачем вообще было заранее, почти за два месяца до предполагаемой встречи готовить «послание» к Елизавете Алексеевне, которая останавливалась на станции Ашево близ Святогорского монастыря 6 сентября 1825 года? Серьёзно больная императрица во время своего переезда никого не принимала, кроме самых приближённых особ. Отношения Пушкина с нею вовсе не были близкими. Вряд ли опального поэта допустили бы к ней. 6 сентября довольная спокойной обстановкой Елизавета Алексеевна писала своей матери: «Никаких визитов, никаких записок, на которые нужно отвечать, никого, кто бы постоянно отвлекал по пустякам»67. Ни пря-мых, ни косвенных свидетельств о встрече Пушкина и Елизаветы Алексеевны во время её путешествия в Таганрог не имеется.

Наивны рассуждения Ржеутского и о возможных интригах в литературных салонах по поводу адресации стихотворения к Елизавете Алексеевне и грозной реакции на это Александра I, как и предположение о том, что императрица не только была поклонницей творчества влюблённого в неё Пушкина, но и «тоже его тайно любила».

Сторонницей адресации стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» к Елизавете Алексеевне является увлёкшаяся пушкиноведением писательница К.П. Викторова68. Она пытается доказать, что императрица Елизавета Алексеевна была «утаённой любовью» Пушкина, причём её образ нашёл самое широкое отражение в произведениях поэта. В рамках этой версии К.П. Викторова относит стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» к Елизавете Алексеевне, указывая на его связь со стихами «К ней», по мнению писательницы, тоже обращёнными к императрице. Других обоснований своего утверждения Викторова не приводит, строя аргументацию на неубедительном доказательстве, что к Анне Керн стихи не имеют никакого отношения. Вся работа написана как бы «в пику» исследованиям «академистов». Комментируя ситуацию при вручении стихотворения Анне Керн, писательница без тени сомнения пишет: «Нашла вчетверо сложенный листок и сказала: «Это мне подарок, спасибо». «Но позвольте!» – вот что хотел сказать Пушкин».

Викторова склонна каждую строчку стихотворения трактовать буквально, с примитивно – биографической точки зрения. Например, к стиху «Рассеял прежние мечты» её пояснение таково: «Что же, Пушкин непрестанно с 1819 года о ней (т. е. о Керн) «мечтал»?». В «доказательствах» писательницы вообще содержится множество грубых ошибок и неточностей69, необоснованных атрибуций70 и прочих «перлов».

Императрица Елизавета Алексеевна (1779–1826), урождённая принцесса Луиза – Мария – Августа Баденская, действительно была очень красивой и достойной, хотя и небезгрешной по молодости женщиной с нелёгкой судьбой. В 1810–е годы она выглядела весьма моложавой и привлекательной, при посещениях Лицея очень непринуждённо и приветливо обращалась с лицеистами и профессорами, умея каждому сказать доброе слово. В лицейские и первые послелицейские годы поэт был очарован ею, как, впрочем, и некоторыми другими дамами бальзаковского возраста: Е.А. Карамзиной, Е.И. Голицыной.

Сложное, почти опальное положение Елизаветы Алексеевны при дворе и её смиренное поведение привлекали к ней внимание оппозиционно настроенной интеллигенции. В 1818 году А.С. Пушкин посвятил ей стихотворение «На лире скромной, благородной…», заканчивающееся такими строками:

Но, признаюсь, под Геликоном, Где Кастилийский ток шумел, Я, вдохновлённый Аполлоном, Елисавету втайне пел. Небесного земной свидетель, Воспламенённою душой Я пел на троне добродетель С её приветною красой. Любовь и тайная свобода Внушали сердцу гимн простой, И неподкупный голос мой Был эхо русского народа.

Публикуя стихи в 1819 году в 10-й книге журнала «Соревнователь просвещения и благотворения» поэт дал им церемонное название: «Ответ на вызов71 написать стихи в честь Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны». На наш взгляд, здесь речь идёт не об «утаённой любви»72 Пушкина, а, скорее всего, о благоговейном поклонении и восхищении перед императрицей.

Стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» не имеет отношения к императрице Елизавете Алексеевне, прежде всего, потому, что сохранились автографы А.С. Пушкина, где поэт сам явно указал имя адресата своего шедевра – Анны Петровны Керн. Это два написанных рукой поэта перечня его стихотворений для двухтомного издания сочинений, вышедшего в 1829 году. Перечни происходят из собрания Л.Н. Майкова, ныне хранящегося в Пушкинском доме73. Первый список Пушкин сделал на оборотной стороне чернового автографа стихотворения «Ещё дуют холодные ветры», датируемого маем – июнем 1828 года. Там стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» обозначено так:

4 – Кернъ.

Смысл значков, которыми в этом списке поэт пометил каждое стихотворение, раскрыл Б.В. Томашевский в своей книге «Пушкин», вышедшей в Ленинграде в 1925 году. Знак «—» Пушкин поставил перед названиями лирических стихотворений. Послания и посвящения он пометил иначе. Таким образом, поэт сам указал жанр своего шедевра.

Второй перечень написан карандашом на обороте чернового письма к А.Х. Бенкендорфу от 27 апреля 1827 года. Девятым по счёту значится произведение «к Кернъ А.П.К.», в котором нельзя не видеть стихотворения «Я помню чудное мгновенье…», опубликованного во втором томе издания сочинений Пушкина 1829 года. Списки были составлены поэтом для себя, поэтому исключена возможность намеренного изменения им адресатов стихотворений.

Итак, вдохновительницей и адресатом стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» («К ***»), несомненно, является Анна Петровна Керн, несмотря на все её несовершенства. Однако не следует забывать, что это произведение является именно лирическим стихотворением, увенчавшим многолетние творческие искания поэта, а не посланием, посвящением или мадригалом. Его нельзя трактовать как банальное признание в любви.

Как ни странно, авторы многих публикаций, посвящённых А.П. Керн и стихотворению «Я помню чудное мгновенье…», либо забывают, либо просто не знают о существовании двух авторских перечней поэта, где он явно указал имя своей вдохновительницы. Так. Э.С. Лебедева считает: «Легендарной трактовкой отношений А.С. Пушкина и А.П. Керн мы обязаны самой Анне Петровне. Это она побудила в 1827 году А.А. Дельвига напечатать посвящённое ей стихотворение в альманахе «Северные цветы», а спустя 22 года после смерти великого поэта опубликовала свои воспоминания, из которых читатели в конечном счёте и узнали, что <стихи> «Я помню чудное мгновенье…» адресованы ей».

Далее автор пишет об использовании образа «гения чистой красоты» из стихотворения В.А. Жуковского «Лалла Рук», обращённого к императрице Александре Фёдоровне: «Пушкин, цитируя «гения чистой красоты», посягнул на одну из литературных масок императрицы… Переадресовка литературной маски более чем известного лица была со стороны Пушкина, во – первых, некоторой дерзостью, а во – вторых, содержала намёк на вторичность адресата»74.

Рассуждения эти некорректны уже потому, что «литературной маской» императрицы Александры Фёдоровны была, как следует из переписки современников, «Лалла Рук», а не «Гений чистой красоты». В статье Э.С. Лебедевой имеется ряд других неточностей75, приведших автора к сомнительным выводам.

К сожалению, не придаёт значения двум собственноручным перечням поэта, где он указал имя А.П. Керн как адресата своего шедевра «Я помню чудное мгновенье…», академик Н.Н. Скатов. Подчёркивая связь «Гения чистой красоты» в пушкинском шедевре и в написанных ранее произведениях В.А Жуковского, прежде всего в статье «Рафаэлева Мадонна», уважаемый учёный приходит к выводу, что «в поэзии Жуковского «гений чистой красоты» – лишь бесплотный символ вдохновения, знак появления только поэзии и потому обескровливающий её саму. В этом смысле Пушкин явно больше, чем стихам Жуковского, обязан его статье: ведь за нею – Рафаэль…».

«В стихах Пушкина создан образ, родственный «Сикстинской Мадонне», – вполне справедливо замечает Н.Н. Скатов. Однако, увлёкшись своей идеей, он это родство интерпретирует слишком буквально: «Гений чистой красоты» в пушкинских стихах – не Керн. Стихи написаны, так сказать, безотносительно к Керн… «К ***» в данном случае вовсе не условный знак, не обычное для Пушкина деликатное сокрытие определённого лица. Здесь есть обращение к столь высокому, небесному и необъятному, что не может и не должно быть определено в обычном смысле.

<…>

В стихах Пушкина есть обращение к бесконечности, «К ***», к «Мадонне» Рафаэля, никогда Пушкиным не виденной, но угаданной76.

<…>

Так что это пушкинское произведение создано не на тему Анны Петровны, а на тему «Сикстинской Мадонны» и есть не результат мгновенного порыва, а итог долгого пути»77.

Анне Петровне Керн Н.Н. Скатов отводит роль «повода» для сочинения стихотворения «Я помню чудное мгновенье…»: «А что же Анна Петровна Керн? Не при чём? Конечно, очень при чём. Важно, что в этот момент, в трудную минуту, она оказалась рядом, что было живое, неподдельное увлечение, что всё на нём замкнулось, что оно было искрой, взметнувшей пламя гениального произведения. И всё же она была лишь поводом, который помог вызвать образ великого видения в пору душевного пробуждения поэта…»78.

С таким заключением нельзя полностью согласиться. Яркие впечатления Пушкина от встреч и общения с А.П. Керн, испытанное им сильное чувство к ней действительно помогли образам (но не конкретно «Мадонне» Рафаэля), многие годы созревавшим в «творческой лаборатории» поэта, оформиться и воплотиться в гениальные стихи. В них форма и содержание находятся в такой изумительной гармонии, когда, выражаясь языком философии, «содержание оформлено, а форма содержательна» в полном смысле слов. Так что А.П. Керн была не просто «поводом», а подлинной вдохновительницей пушкинского шедевра.

Однако не следует отождествлять реальную А.П. Керн с «гением чистой красоты», ведь поэт прямо так её не называет, а дает этот образ в сравнении в связи с её явлением как вдохновительницы, в самый момент явления воплотившей в себе идеал духовной и телесной красоты.

Образ «гения чистой красоты» у Пушкина не прост, он воспринимается в контексте стихов во многом субъективно, на уровне подсознания, поэтому его нелегко объяснить словами. У пушкиноведов нет единства мнений на этот счёт. В конце XIX века, исследуя связь стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» Пушкина и «Лалла Рук» Жуковского, Н.И. Черняев пришёл к выводу, что «Пушкин творил самостоятельно, а не подражал Жуковскому». Резюме этого автора подкупает искренней восторженностью и поэтичностью: «Я помню чудное мгновенье…» – одно из гениальнейших стихотворений Пушкина, изумительно прекрасное по музыкальности стиха, по изяществу формы, по глубине содержания, возвышенности и искренности чувства. <…> Под обаянием красоты в поэте пробуждались и ярко сказывались и религиозное чувство с его высокими порывами, и художественное творчество, и способность жить самой полной жизнью, и способность плакать благодатными слезами счастья и любви»79.

В советский период атеистическое мировоззрение накладывало соответствующий отпечаток на суждения учёных. В начале 1940–х годов В.В. Виноградов писал: «В стихотворении «Я помню чудное мгновенье…» Пушкин воспользовался символикой Жуковского, спустив её с неба на землю, лишив её религиозно – мистической основы»80.

Почти то же самое мнение высказывал в конце 1950–х годов Н.Л. Степанов: «Гений чистой красоты» у Пушкина – земной, реальный, в нем нет ничего сверхъестественного… Пушкинское послание противостоит своей земной, чувственной страстностью серафической поэзии Жуковского»81. Однако трудно выдержать чисто материалистический тон, когда речь идёт о поэтическом вдохновении, и тот же автор отмечает: «Гений чистой красоты» – это и видение поэта, и в то же время облик прекрасной женщины, пронесённый им через долгие годы жизненных бурь и волнений. <…> Пушкин стремился образом «Гения чистой красоты» оттенить чистоту, непосредственность поэтического вдохновения…»82.

Нередко образ «Гения чистой красоты» называют «формулой». Так, Б.В. Томашевский считал: «Пушкин воспользовался формулой Жуковского, хотя и не для того, чтобы воспроизвести поэтическую философию Жуковского, а чтобы возвести воспеваемый образ на высоту, равную по чистоте лирическим образам Жуковского»83. Похожее мнение высказывает Н.Н. Скатов: «Пушкин усвоил формулу Жуковского и уже в стихах изобразил неизобразимое: явленное чудо, пролетевшее видение»84.

На наш взгляд, слово «формула» в этих суждениях неуместно, хотя и очевидно, что авторы придают ему совсем не такое значение, как в точных науках. Поэзия живёт не формулами, а образами, несмотря на то что форма их выражения исключительно важна. Ритмическое построение строф, стихотворный размер, точность и последовательность рифм, ёмкие метафоры и эпитеты, гармония звуков – всё это помогает поэту высказать невыразимое словами и воспринимаемое подсознательно, то есть сердцем, а не рассудком. Без поэтических образов сочинение стихов превращается в рифмоплётство. «Гений чистой красоты» и у Пушкина, и у Жуковского – это образ, а не формула.

В приведённых цитатах слово «формула» можно было бы легко заменить, например, словосочетанием «поэтическая находка», и содержание бы от этого только выиграло. Однако сам по себе «формульный» подход к поэзии не столь безобиден и может привести к неточному пониманию поэтических образов. Так, Ю.М. Лотман писал: «Искреннее чувство Пушкина к А.П. Керн, когда его надо было выразить на бумаге, характерно трансформировалось в соответствии с условными формулами любовно – поэтического ритуала. Будучи выражено в стихах, оно подчинилось законам романтической лирики и превратило А.П. Керн в «гений чистой красоты» (то, что Пушкин воспользовался здесь цитатой из стихотворений Жуковского… лишний раз подчёркивает литературную условность этого образа)»85.

Следуя такой логике, видный учёный приходит к странному выводу, что в письме от 28 августа 1825 года «Пушкин нашёл более яркую и индивидуальную, чем в стихах, формулу того, что связывало его с Керн: «Ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта»86. Образы «мимолётного видения» и «гения чистой красоты», несомненно, гораздо точнее, ярче и прекраснее, чем приведённые слова из письма.

Другой разновидностью «формульного» подхода к стихотворению «Я помню чудное мгновенье…» является приписывание образам узкого символического значения. Стремясь исполнить своего рода «социальный заказ» советского периода и показать, что лирика Пушкина не связана с религиозной сферой, А.И. Белецкий так «дешифрует» поэтический язык великого поэта: «Божество – это искусство, пророк божий – это поэт; алтарь – это его рабочий стол, а молитва – сладкие звуки его слов, подчинённых метру и ритму»87. «И божество, и вдохновенье, / И жизнь, и слёзы, и любовь» А.И. Белецкий относит сугубо к области художественного творчества и приходит к заключению: «Любовная тематика в данном стихотворении явно подчинена другой, философско – психологической тематике, и основной его темой является тема о разных состояниях внутреннего мира поэта в соотношениях этого мира с действительностью». Он считал, что стихотворение не следует включать в любовную лирику Пушкина, а биографический комментарий для его восприятия не важен. Дальнейший вывод А.И. Белецкого резко сужает «поэтическое пространство» пушкинского шедевра: «Совершенно второстепенным нам представляется имя реальной женщины, которая вознесена затем на высоту поэтического создания, где реальные черты её исчезли, а сама она стала обобщением, ритмически упорядоченным словесным выражением некоей общей эстетической формы».

В такой «общей эстетической форме» исчезает всё очарование, вся сила духовного воздействия стихотворения «Я помню чудное мгновенье…». Не случайно Б.В. Томашевский, соглашаясь с А.И. Белецким в частностях, не полностью принимает его заключение и пишет, что «любовь представлена в стихотворении не на равных правах с вдохновением, слезами и прочим. Всё – таки это основная тема стихотворения, определяющая его сюжет… Недаром оно в самом заголовке («К ***») адресовано любимой женщине, хотя бы и не названной, хотя бы и изображённой в отвлечённом и обобщённом образе идеальной женщины. <…> она <Керн> своевременно явилась, и Пушкин не столько вспомнил, сколько забыл всё, что знал о ней, ослеплённый её обликом. И чувство любви завершило полноту пробуждения: за божеством, вдохновением, слезами явилась всё венчающая любовь»88.

Пушкинисты в своём большинстве с выводами Белецкого также не согласны. В качестве типичного примера приведем мнение Н.Л. Степанова: «В этом стихотворении слились в нерасторжимом единстве факты биографии поэта, его чувства и переживания, с описанием творческого вдохновения, посетившего поэта»89.

Резюме

Лирическое стихотворение «К ***» («Я помню чудное мгновенье…») увенчало многолетние творческие поиски Пушкина на тему, поднятую в ранних произведениях «Наслаждение», «К ней» («В печальной праздности я лиру забывал…»), «Возрождение», о пробуждении души и возвращении вдохновения под влиянием мимолётного явления красоты и чувства любви.

Пушкин развил и довёл до совершенства образы мимолётного явления прекрасного и «Гения чистой красоты»90, найденные В.А. Жуковским в стихотворениях «Лалла Рук», «Явление Поэзии в виде Лалла Рук», «Я Музу юную, бывало…» и, прежде всего, в эссе «Рафаэлева Мадонна». Сохранившийся черновик последних трёх строф стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» свидетельствует о том, что великий поэт не подражал В.А. Жуковскому, а как бы заново открыл эти образы, придал им более совершенное звучание, возвышающее земную красоту до красоты небесной, духовной, но при этом не теряющей своего земного очарования.

Адресатом и вдохновительницей стихотворения «К ***» («Я помню чудное мгновенье…») является Анна Петровна Керн. Это подтверждается не только биографическими фактами двух встреч с нею в 1819 и 1825 годах и вручением ей автографа в Тригорском 19 июля 1825 года, но и записями рукой самого Пушкиным названия стихотворения «Кернъ» и «к Кернъ А.П.К.» в двух черновых перечнях произведений, предназначенных для публикации в двухтомнике, вышедшем в 1829 году.

Предположение С.Г. Ржеутского и К.П. Викторовой об адресации стихотворения к императрице Елизавете Алексеевне, в пользу которого авторы приводят неубедительные косвенные аргументы, полностью опровергается данными фактами.

Условные обозначения в списках «Кернъ» и «к Кернъ А.П.К.» Пушкин сделал исключительно для себя, вероятно, чтобы не путать стихотворение с другими, имеющими название «К ***». В подаренном А.П. Керн автографе, судя по известному списку, стихотворение названо «К ***», как и в двух прижизненных публикациях, поэтому не следует публиковать его под названиями «Керн», «К А.П. Керн» и подобными таковым.

Значок, проставленный Пушкиным в одном из списков, подтверждает, что это именно лирическое стихотворение. Не следует считать стихи «Я помню чудное мгновенье…» посланием, посвящением или любовным признанием, хотя любовь, венчающая пробуждение души, вдохновляющая на творчество и рождающая ощущение полноты жизни, является ведущей темой.

Противоречивые высказывания Пушкина об Анне Петровне Керн в письмах к ней и о ней, написанных после её отъезда из Тригорского, перипетии их дальнейших отношений, равно как и её двусмысленное положение в светском обществе, порождавшее осуждение и сплетни, не имеют существенного значения для атрибуции и восприятия стихотворения «Я помню чудное мгновенье…».

Возвышенный, опоэтизированный образ вдохновительницы стихотворения перекликается с образом Богоматери в эссе Жуковского «Рафаэлева Мадонна», однако это не даёт основания утверждать, что название «К ***» предполагает обращение к Мадонне.

Неприемлема как чисто биографическая, так и совершенно отвлечённая от событий жизни Пушкина трактовка стихотворения «Я помню чудное мгновенье…». Для его глубокого понимания важны и связанные с историей написания факты биографии Пушкина, в частности его встречи и общение с А.П. Керн, и знание преемственности ключевых поэтических образов с многолетними творческими поисками великого поэта и произведениями В.А. Жуковского «Рафаэлева Мадонна», «Лалла Рук», «Я Музу юную, бывало…», и учёт философско – психологического подтекста об изменении состояния внутреннего мира лирического героя. Помимо такого вдумчивого прочтения стихотворения для увлечённого читателя не менее важно интуитивное восприятие пушкинского шедевра сердцем, а не рассудком, позволяющее насладиться им в полной мере.

Ссылки и комментарии

1 Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. – М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 2. С. 595–603. (Комментарий О.Б. Лебедевой).

2 Подробнее см. там же.

3 Сочинения В.А. Жуковского / Под ред. П.А. Ефремова. – Спб.: Издание И.И. Глазунова, 1878. Т. 5. С. 325–327.

4 Скатов Н.Н. Пушкин. Русский гений. – М.: Классика, 1999. С. 365.

5 Сочинения В.А. Жуковского / Под ред. П.А. Ефремова. – Спб.: Издание И.И. Глазунова, 1878. Т. 5. С. 327–328.

6 Жуковский В.А. Рафаэлева Мадонна // Сочинения В.А. Жуковского / Под ред. П.А. Ефремова. – Спб.: Издание И.И. Глазунова, 1878. Т. 5. С. 465–469. Авторская цитата из стихотворения «Лалла Рук».

7 Скатов Н.Н. Пушкин. Русский гений. – М.: Классика, 1999. С. 368.

8 Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. – М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 2. С. 623. (Комментарий А.С. Янушкевича).

9 Там же. С. 600.

10 Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные рукописи. – М.—Л.: Aсademia, 1935. С. 490–492.

11 Письма цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 10. С. 75, 32. «Тристрам Шанди» – название романа известного английского писателя Лоренса Стерна (1713–1768).

12 Имя вдохновительницы этих стихов достоверно неизвестно. Комментаторы связывают их с Екатериной Бакуниной, с императрицей Елизаветой Алексеевной и другими.

13 Это стихотворение впервые опубликовано спустя 9 лет после написания в «Невском альманахе» на 1828 год.

14 Городецкий Б.Л. Лирика Пушкина. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1962. С. 296–299.

15 Подробнее об этом романе, пометах Пушкина в его тексте и их связи с перепиской поэта с А.П. Керн см: Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. – М.: Языки русской культуры, 1998.

16 Вацуро В.Э. Избранные труды. – М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 343.

17 Первым браком Прасковья Александровна была замужем за Николаем Ивановичем Вульфом, родным братом матери А.П. Керн Екатерины Ивановны Полторацкой, урождённой Вульф.

18 Елизавета Марковна Оленина приходилась родной сестрой отцу А.П. Керн Петру Марковичу Полторацкому (1775 – после 1851).

19 Здесь и ниже «Воспоминания» А.П. Керн цитируются по изданию: Керн А.П. (Маркова – Виноградская). Воспоминания, дневники, переписка. – М.: Правда, 1989.

20 В оригинале фраза приведена на французском языке.

21 В оригинале фразы И.М. Рокотова приведены на французском языке.

22 О трогательном впечатлении от внешности А.П. Керн писал в своём дневнике А.В. Никитенко: «…меня больше всего привлекла в ней трогательная томность в выражении глаз, улыбке, в звуках голоса» (Никитенко А.В. Записки и дневники 1826–1877 годов. – Спб.: 1893. Т. 1. С. 225–226).

23 Это письмо было отправлено только 3 августа 1825 года.

24 Известный романс М.И. Глинки на первые три строфы этого стихотворения тогда ещё не был написан.

25 Строки из «Венецианской ночи» И.И. Козлова, перекликавшиеся с настроением Пушкина после расставания с А.П. Керн, таковы:

Что же, что не видно боле Над игривою рекой В светло – убранной гондоле Той красавицы младой, Чья улыбка, образ милый Волновали все сердца И пленяли дух унылый Исступленного певца? Нет её: она тоскою В замок свой удалена; Там живёт одна с мечтою, Тороплива и мрачна. Не мила ей прелесть ночи, Не манит сребристый ток, И задумчивые очи Смотрят томно на восток.

26 Джорж Байрон познакомился с блистательной Терезой Гвичьоли в апреле 1819 года в Италии. Он посещает Терезу в доме её отца в Равенне, затем следует за нею в Болонью. В сентябре – декабре 1819 года влюбленные жили на вилле близ Венеции, затем переехали в Равенну. Их любовь не могла увенчаться браком: Байрон не был официально разведен со своей женой Аннабеллой Мильбенк. Под влиянием отца и братьев Терезы Байрон в 1819–1822 годах включился в освободительную борьбу карбонариев. 18 апреля 1824 года великий английский поэт скончался от болезни (лихорадки) в Греции, где принимал деятельное участие в национально – освободительной борьбе греков.

27 В оригинале фраза по – французски.

28 А.П. Керн запамятовала: тогда в свет вышла только 1–я глава романа «Евгений Онегин».

29 Гордин А.М. Пушкин в Михайловском. – Л.: Лениздат, 1989. С. 195.

30 Стихи показала А.А. Дельвигу сама Анна Петровна, которая, окончательно разъехавшись с мужем, поселилась в Петербурге и подружилась с ним и его семьей. Дельвиг писал Пушкину 15 сентября 1826 года: «Между тем, позволь мне завладеть стихами к Анне Петровне…».

31 Черняев Н.И. Послание «К А.П. Керн» Пушкина и «Лалла Рук» Жуковского // Критические статьи и заметки о Пушкине. – Харьков, 1900. С. 33–64.

32 ПД N№ 68. Автограф описан в изданиях:

Сочинения Пушкина. – Издание Императорской Академии наук. – Петроград, 1916. Т. IV. С. 40–41, 59–60, 286–287.

Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 17 т. – М.: Воскресение, 1994. Т. 2. Кн. 2. С. 900–901.

33 На этом же листе и на его обороте поэтом сделаны черновые наброски «Расходились по поганскому граду» и «Короче дни, а ночи доле»:

Настала зимняя пора <скучная> пора, И солнце будто поневоле Глядит на убранное поле…

Последний отрывок является началом переложения сказки Вольтера о рыцаре, возвращавшемся домой из Рима. Описанный пейзаж не может служить основанием для датировки стихотворения зимним периодом, поскольку логика «пишу о том, что вижу за окном» в данном случае неприменима. Кроме того, эти наброски сделаны не одновременно с набросками стихотворения «Я помню чудное мгновенье…», так как чернила поэт использовал другие и писал на листе в противоположном направлении.

34 Майков Леонид Николаевич (1839–1900), видный исследователь истории русской литературы, издатель и коллекционер, магистр словесности (1863), академик (1882) и вице – президент (1893) Императорской АН.

35 Томашевский Б.В. Пушкин. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1961. Кн. 2. С. 74.

36 Романс «Я помню чудное мгновенье…» закончен М.И. Глинкой в 1840 году и посвящен дочери А.П. Керн Екатерине Ермолаевне, которой композитор был столь серьёзно увлечен, что намеревался на ней жениться. Долгая болезнь невесты и затянувшийся развод М.И. Глинки с первой женой помешали этому браку. Приведённый отрывок из воспоминаний А.П. Керн вкупе с воспоминаниями Л.Н. Павлищева, который со слов своего отца Н.И. Павлищева писал об исполнении романса «Я помню чудное мгновенье…» самим М.И. Глинкой в их доме в начале 1830–х годов, позволяет предположить, что существовали ранние редакции этого романса.

37 Дашков Павел Яковлевич (1849–1910), известный коллекционер гравюр, рукописей, портретов и редких книг.

38 П.Я. Дашков приписывал Пушкину также два автографа стихотворений Дельвига в альбоме А.П. Керн: «Там, где Семеновский полк…» и «Я в Курске, милые друзья…». Вторая запись была сделана не самим Дельвигом, а Львом Сергеевичем Пушкиным, имевшим сходный почерк с братом. В конце XIX – начале XX века было опубликовано много подделок рукописей А.С. Пушкина, раскрытых в брошюре П.А Ефремова «Мнимый Пушкин в стихах, прозе и изображениях» (Спб.: Издание Суворина, 1903). Среди них упомянут ещё один поддельный автограф стихотворения «Я помню чудное мгновенье…», воспроизведённый в журнале «Русская мысль», книга IV за 1900 год: «Нет ни малейшего сомнения, что это подделка и притом самая грубая. Почерк нисколько не похож на пушкинский, а стихотворение составлено отчасти по пушкинским стихам. Из характерных букв Пушкина нет ни одной, хуже всего подделана подпись».

39 Сочинения А.С. Пушкина / Под ред. П.А. Ефремова. – Спб.: Издание А.С. Суворина, 1905. Т. VIII. С. 221–222.

40 19 июля 1825 года пришлось на воскресенье.

41 Гордин А.М. Пушкин в Михайловском. – Л.: Лениздат, 1989. С. 191.

42 Там же. С. 194.

43 Синовский В.В. Пушкин. Жизнь и творчество. – Спб., 1907. С. 238–239.

44 См., например: Панфилов Д.Г. Анна Петровна Керн, которую мы не знали // А.С. Пушкин в Москве и Подмосковье. Материалы IX Пушкинской конференции 16–17 октября 2004 года. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ А.С. Пушкина, 2005. С. 215–233.

45 Речь идет об Анне Николаевне Вульф, которая к тому времени уже вернулась в Тригорское вместе с матерью.

46 Редким примером противоположного мнения среди известных литературоведов является рассуждение В.Э. Вацуро: «Современный читатель, знающий биографию Пушкина, вычитывает в его стихах к Керн («Я помню чудное мгновенье…») историю пылкой и трогательной любви, – но в них этой истории нет; они

– лишь мадригал, написанный рукой гениального мастера… мастерская аранжировка общего лирического сюжета, – кстати, того же самого, что в интересующих нас сейчас стихах Дельвига» (Вацуро В.Э. Избранные труды. – М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 343). В конце цитаты речь идет о стихотворении А.А. Дельвига «О, сила чудной красоты!».

47 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949. Т. 10. С. 174–176.

48 Подробнее см.: Громбах С.М. «Всё в жертву памяти твоей» // Временник Пушкинской комиссии. – Л.: Наука, 1989. Вып. 23. С. 98–102.

49 Подробнее см: Громбах С.М. «Цветы последние милей» // Временник Пушкинской комиссии. – Л.: Наука, 1989. Вып. 23. С. 103–105.

50 Эти слова передала Пушкину в письме от 2 июня 1826 года Анна Николаевна Вульф, которая об отношениях А.П. Керн и О.С. Пушкиной в тот период писала: «Оне в восторге друг от друга».

51 Соловьев В.С. Судьба Пушкина // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX – первая половина XX века. – М.: Книга, 1990. С. 21.

52 К примеру, Б.Л. Модзалевский считал, что «в данном случае Пушкин написал это для красного словца, отвечая Соболевскому в духе и стиле его писем» (Модзалевский Б.Л. Анна Петровна Керн // Пушкин. Библиотека великих писателей / Под ред. С.А. Венгерова. – СПб.: Брокгауз и Ефрон, 1909. Т. III. С. 599).

53 Несмотря на высказываемые иногда мнения, базирующиеся на словах Е.Ф. Керна в одном из писем, Ольга была его законной дочерью: она родилась в середине июля 1826 года доношенным ребенком, следовательно, беременность наступила в октябре 1825 года (едва ли не в Тригорском), когда супруги Керн примирились. Раннюю смерть девочки нет оснований связывать с недосмотром или небрежным отношением матери, поскольку смертность от детских болезней случалась даже в царской семье, которую пользовали лучшие медики. Редким семьям выпадало счастье воспитать всех родившихся детей. Для этого надо было обладать не только хорошей наследственностью, но и особым материнским даром. Им в полной мере обладала жена А.С. Пушкина Наталья Николаевна, вырастившая десятерых детей: четверых от первого брака, троих от второго брака и троих племянников П.П. Ланского, оставшихся в малолетстве сиротами. А.А. Оленина, на которой Пушкин мечтал жениться в 1828 году, вышедшая замуж за Ф.А. Андро де Ланжерона, потеряла в результате тяжелых родов первенца, остальные четверо её детей прожили долгую жизнь. Удивительна интуиция А.С. Пушкина, выбиравшего в качестве невест именно «мадонистых» женщин.

54 Семейные предания Пушкиных. – СПб.: Пушкинский фонд, 2003. С. 133. 55 Эта скамеечка теперь находится в экспозиции кабинета Пушкина в Михайловском.

56 Пушкин в воспоминаниях современников: в 2 т. – СПб.: Академический проект, 1998. Т. 2. С. 134.

57 В этом стихотворении интересно описание внешности А.П. Керн:

Коса и кудри тёмно – русы, Наряд небрежный и простой, И на груди роскошной бусы Роскошно зыблются порой. Весны и лета сочетанье В живом огне её очей Рождают негу и желанье В груди тоскующей моей.

58 Керн А.П. (Маркова – Виноградская). Воспоминания. Дневники. Переписка. – М.: Правда, 1989. С. 361–362, 367–368.

59 Там же. С. 316.

60 Тихонов В. Анна Петровна Керн и романс «Я помню чудное мгновенье…» // Исторический вестник. 1899. N№ 5. С. 616.

61 Скатов Н.Н. Пушкин. Русский гений. – М.: Классика, 1999. С. 362.

62 Забабурова Н.В. «И слёзы, и любовь…». Анна Петровна Керн (1800–1879) // Культура. 2000. N№ 9 (39).

63 На самом деле впервые императрицу Елизавету Алексеевну лицеист Пушкин увидел на акте открытия Лицея 19 октября 1811 года.

64 В действительности Анна Керн около месяца гостила, как известно, не в Михайловском, а в Тригорском.

65 Речь идёт о письме Елизаветы Алексеевны к Н.М. Карамзину от 23 февраля 1825 года, в котором она благодарит его за посылку новой поэмы Пушкина, скорее всего первой главы «Евгения Онегина», чтение которой доставило ей удовольствие. Письмо Н.М. Карамзина к А.С. Пушкину на эту тему неизвестно.

66 Волхонка, 2003. 5 июня.

67 Цитируется по статье: Забабурова Н.В. «Елисавету втайне пел…» // Ростовская электронная газета. 1999. N№ 20 (26).

68 Викторова К.П. Неизвестный или непризнанный Пушкин. – СПб.: Политехника, 1999.

69 Так, упоминая о публикации Дельвигом стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» в «Северных цветах» на 1827 год, К.П. Викторова пишет: «Вчетверо сложенный листок» А.П. Керн передала ему. Дельвиг сразу (письмо от сентября 1825 года) пишет Пушкину: «Разреши и мне воспользоваться стихами «К **», и вместо адресата ставит две звёздочки, а не Керн. Анна Петровна не такая уж неизвестная особа, и можно было бы вполне прямо назвать её имя, это не повредило бы её положению в обществе. Наоборот, возвысило бы её в глазах света». Складывается впечатление, что писательница слабо осведомлена о светском этикете пушкинской эпохи. Кроме того, цитата из письма Дельвига от 15 сентября 1826 (а не 1825) года приведена неточно: Дельвиг просил позволить ему «завладеть стихами к Анне Петровне».

Кроме того, писательница явно путает подаренный Пушкиным Керн беловой автограф с черновиком стихотворения «Я помню чудное мгновенье…», когда пишет: «Кстати, я уверена, что стихи были написаны ещё до приезда Керн в Тригорское. На обороте попавшего к ней почтового листка были такие слова: «Зима, короче стали дни, а ночи доле…». Относительно этого «доказательства» см. прим. 33.

70 Так, подтверждением тайного прощания Пушкина с предметом своей «утаённой любви» императрицей Елизаветой Алексеевной, якобы состоявшегося на ближайшей к Святогорскому монастырю станции Ашево 6 сентября 1825 года, К.П. Викторова считает известный рисунок поэта, изображающий печальную молодую женщину у верстового столба. Автор неверно указывает, что рисунок находится в рукописи «Полтавы» (на самом деле в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой), неправильно приводит надпись на столбе «238 верст от Москвы» вместо «От Москвы 235». Викторова считает рисунок портретом Елизаветы Алексеевны, несмотря на очевидную разницу в форме лба (на рисунке – выпуклый, на портретах императрицы покатый), носа, нижней челюсти (на рисунке почти «квадратной» и гораздо более тяжелой, чем на портретах императрицы). Специалисты считают этот рисунок Пушкина портретом Анны Николаевны Вульф, известному профилю которой соответствуют изображённые поэтом черты. Подобными огрехами отличаются и другие атрибуции К.П. Викторовой, которая относит к Елизавете Алексеевне целый ряд портретных зарисовок Пушкина, игнорируя явные отличия основных черт лица от её известных портретов.

71 Скорее всего, вызов последовал от Натальи Яковлевны Плюсковой (около 1780–1845), фрейлины императрицы, близкой к литературным кругам.

72 На наш взгляд, ближе всего к истине мнение Р.С. Иезуитовой в отношении давнего спора пушкиноведов о предмете «утаённой любви» А.С. Пушкина. Исследовательница считает, что это воображаемый идеал поэта, вобравший в себя «лучшие черты близких ему современниц, неуловимо присутствующие в каждой из них – и ни в ком полностью. «Утаённая любовь» – мечта поэта, то, что он искал в «подругах тайных» своей весны, чем очаровывался и из – за чего страдал» (Иезуитова Р.В. «Утаённая любовь» Пушкина // Легенды и мифы о Пушкине. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 240).

73 Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные рукописи. – М.—Л.: Aсademia, 1935. С. 238–240.

74 Лебедева Э.С. «Верный список…» // Пушкинская эпоха и христианская культура. По материалам традиционных христианских пушкинских чтений. – СПб.: Санкт – Петербурский центр православной культуры, 1995. Вып. VII. С. 67–79.

75 Так, Э.С. Лебедева пишет о стихотворении «Я помню чудное мгновенье…»: «Сам автор его не публиковал и никогда не включал в планы своих изданий». В действительности стихи опубликованы Пушкиным в издании сочинений 1829 года и дважды им «включены в план» этого издания.

Из дальнейшего текста следует, что Э.С. Лебедева спутала автограф стихотворения «Приметы», над которым работал поэт во время одного из посещений А.П. Керн и который видел у неё литератор А.И. Подолинский, с автографом стихотворения «Я помню чудное мгновенье…».

Не отличается точностью и такое утверждение: «Автограф шедевра «Я помню чудное мгновенье…» не сохранился. По словам Анны Петровны, он был ей подарен 19 июля 1825 года при её отъезде из Тригорского». На самом деле дату А.П. Керн в «Воспоминаниях о Пушкине» не указала. День отъезда устанавливается по помете П.А. Осиповой в календаре. Известен черновой автограф последних трёх строф стихотворения (ПД N№ 68а) и список, вероятнее всего, с того самого автографа, который был подарен А.П. Керн.

Укажем на ещё одну небрежность Э.С. Лебедевой: А.В. Марков – Виноградский в её статье назван двоюродным племянником А.П. Керн. В действительности он приходился ей троюродным братом.

76 Это высказывание представляется сомнительным. Вряд ли Пушкин здесь «угадал» образ именно «Сикстинской Мадонны». Он мог быть знаком с этим произведением Рафаэля только по неудачному эстампу, о котором В.А. Жуковский писал: «Вы не имеете о ней никакого понятия, видевши её только в списках или в Миллеровом эстампе. Не видав оригинала, хотел купить себе в Дрездене этот эстамп: но, увидев, не захотел и посмотреть на него: он, можно сказать, оскорбляет святыню воспоминания». Творческое ви́дение гениев, прославившихся в разных видах искусства и даже живших в разных эпохах, во многом объединяет их, поэтому неудивительно, что поэзия Пушкина в чем – то родственна живописи Рафаэля. Недаром великий русский поэт обращается к образам Рафаэля в стихотворениях «Её глаза», «Мадонна».

77 Скатов Н.Н. Пушкин. Русский гений. – М.: Классика, 1999. С. 364, 366,

368. 78 Там же. С. 371. Под «великим видением», судя по контексту, автор понимает «Сикстинскую Мадонну». 79 Черняев Н.И. Критические заметки и статьи о Пушкине. – Харьков,

1900. С. 33–64.

80 Виноградов В.В. Стиль Пушкина. – М., 1941. С. 402.

81 Степанов Н.Л. Лирика Пушкина. Очерки и этюды. – М.: Советский писатель, 1959. С. 346.

82 Там же.

83 Томашевский Б.В. Пушкин. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1961. Кн. 2. С. 79.

84 Скатов Н.Н. Пушкин. Русский гений. – М.: Классика, 1999. С. 366.

85 Лотман Ю.М. Пушкин. – СПБ.: Искусство – СПБ, 1995. С. 107.

86 Там же. С. 108.

87 Белецкий А.И. Из наблюдений над стихотворными текстами А.С. Пушкина // Филологический сборник Киевского государственного университета. 1954. N№ 5. С. 86–95.

88 Томашевский Б.В. Пушкин. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1961. Кн. 2. С. 83–84.

89 Степанов Н.Л. Лирика Пушкина. Очерки и этюды. – М.: Советский писатель, 1959. С. 346.

90 У Пушкина слово «гений» написано со строчной буквы. Этим поэт, возможно, хотел подчеркнуть, что его «гений чистой красоты» сохраняет своё земное очарование.

Библиография

1. Баратынский Е.А. Стихотворения. Поэмы. – М.: Наука, 1989.

2 Белецкий А.И. Из наблюдений над стихотворными текстами А.С. Пушкина // Филологический сборник Киевского государственного университета. 1954. N№ 5. С. 86–95.

3. Вацуро В.Э. Избранные труды. – М.: Языки славянской культуры, 2004.

4 Викторова К.П. Неизвестный или непризнанный Пушкин. – СПб.: Политехника, 1999.

5 Виноградов В.В. Стиль Пушкина. – М., 1941.

6 Волхонка. 2003. 5 июня.

7 Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. – М.: Языки русской культуры, 1998.

8 Гордин А.М. Пушкин в Михайловском. – Л.: Лениздат, 1989.

9 Городецкий Б.П. Лирика Пушкина. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1962.

10 Громбах С.М. «Всё в жертву памяти твоей» // Временник Пушкинской комиссии. – Л.: Наука, 1989. Вып. 23. С. 98–102.

11 Громбах С.М. «Цветы последние милей» // Временник Пушкинской комиссии. – Л.: Наука, 1989. Вып. 23. С. 103–105.

12. Дельвиг А.А. Призвание. Стихотворения. – М.: Летопись, 1997.

13 Ефремов П.А. Мнимый Пушкин в стихах, прозе и изображениях. – СПб.: Издание Суворина, 1903.

14 Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. – М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 2.

15 Забабурова Н.В. «И слёзы, и любовь…». Анна Петровна Керн (1800–1879) // Культура, 2000. N№ 9 (39).

16 Забабурова Н.В. «Елисавету втайне пел…» // Ростовская электронная газета. 1999. N№ 20 (26).

17 Иезуитова Р.В. «Утаённая любовь» Пушкина // Легенды и мифы о Пушкине. – СПб.: Академический проект, 1999. С. 216–240.

18 Керн А.П. (Маркова – Виноградская). Воспоминания, дневники, переписка. – М.: Правда, 1989.

19 Лебедева Э.С. «Верный список…» // Пушкинская эпоха и христианская культура. По материалам традиционных христианских пушкинских чтений. – СПб.: С. – Петербурский центр православной культуры. 1995. Вып. VII. С. 67–79.

20 Летопись жизни и творчества Александра Пушкина: в 4 т. – М.: Слово, 1999. Т. 2.

21. Лотман Ю.М. Пушкин. – СПБ.: Искусство – СПБ, 1995.

22 Модзалевский Б.Л. Анна Петровна Керн // Пушкин. Библиотека великих писателей / Под ред. С.А. Венгерова. – Спб.: Брокгауз и Ефрон, 1909. Т. III. С. 585–606.

23. Никитенко А.В. Записки и дневники 1826–1877 годов. – Спб.: 1893. Т. 1.

24 Панфилов Д.Г. Анна Петровна Керн, которую мы не знали // А.С. Пушкин в Москве и Подмосковье. Материалы IX Пушкинской конференции 16–17 октября 2004 года. – Большие Вязёмы: ГИЛМЗ А.С. Пушкина, 2005. С. 215–233.

25 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1949.

26 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 17 т. – М.: Воскресение, 1994. Т. 2. Кн. 2.

27 Пушкин в воспоминаниях современников: в 2 т. – СПб.: Академический проект, 1998. Т. 2.

28 Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные рукописи. – М.—Л.: Aсademia, 1935.

29 Семейные предания Пушкиных. – СПб.: Пушкинский фонд, 2003.

30 Синовский В.В. Пушкин. Жизнь и творчество. – Спб., 1907.

31 Скатов Н.Н. Пушкин. Русский гений. – М.: Классика, 1999.

32 Словарь языка Пушкина: в 4 т. – М.: Азбуковник, 2000.

33 Соловьёв В.С. Судьба Пушкина // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX – первая половина XX века. – М.: Книга, 1990.

34 Сочинения В.А. Жуковского / Под ред. П.А. Ефремова. – Спб.: Издание И.И. Глазунова, 1878. Т. 5.

35 Сочинения Пушкина / Издание Императорской Академии наук. – Петроград, 1916. Т. IV.

36 Степанов Н.Л. Лирика Пушкина. Очерки и этюды. – М.: Советский писатель, 1959.

37 Тихонов В. Анна Петровна Керн и романс «Я помню чудное мгновенье…» // Исторический вестник. 1899. N№ 5. С. 610–617.

38. Томашевский Б.В. Пушкин. – М.—Л.: Издательство АН СССР, 1961. Кн. 2.

39. Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. – Л.: Наука, 1975.

40. Черняев Н.И. Критические заметки и статьи о Пушкине. – Харьков, 1900.

Указатель имён

Адамс Ф.М., надворный советник 53,

Александра Фёдоровна (1798–1860), российская императрица 155, 172–178, 207

Александр I Павлович (1777–1825), российский император 169, 203–205

Алексеева Ольга 181

Алигер Маргарита Иосифовна (1915–1992), поэтесса 81

Аллопеус Федор Давыдович (около 1810–1861), граф, впоследствии генерал – майор 94

Анакреон (570–485 до н. э.), древнегреческий поэт 143

Андро де Ланжерон Федор Александрович (1804–1885), муж А.А. Олениной 96, 107, 108, 134, 216

Анна Кашинская (ум. 1338), св. благоверная княгиня 113

Анненков Павел Васильевич (1813–1887), литературовед, мемуарист, издатель 100, 115

Анненский Иннокентий Федорович (1855–1909), поэт 40–42, 46, 47, 82

Апулей Луций (около 125– около 180 до н. э.), римский писатель, ритор 41

Апухтин Алексей Николаевич (1840–1893), поэт 61, 62

Афанасьев А. – см. Фелькнер А.И.

Ахматова (Горенко) Анна Андреевна (1889–1966), поэтесса 34, 41, 42, 46, 47, 169, 214

Байрон Джордж Ноэль Гордон (1788–1824), великий английский поэт, лорд 184, 186, 194, 196

Бакунина Елизавета Васильевна (18??–1853), сестра А.В. Маркова – Виноградского 201

Бакунина Екатерина Павловна (1795–1869), в замужестве Полторацкая 41, 179, 213

Баратынский Евгений Абрамович (1800–1884), поэт 75, 119, 140, 181, 182, 219

Бартенев Петр Иванович (1829–1912), историк, библиограф, литературовед 122, 128, 200

Батюшков Константин Николаевич (1787–1855), поэт 9, 50–53, 75, 85, 91, 119, 139, 151, 161

Белецкий Александр Иванович (184–1961), литературовед, академик 210, 211, 219

Белинский Виссарион Григорьевич (1811–1848), критик 72, 98, 107

Бенкендорф Александр Христофорович (1783–1844), государственный деятель 206

Бернард М.И., издатель нот 99

Бестужев (псевдоним Марлинский) Александр Александрович (1797–1837), писатель – декабрист 155

Благой Дмитрий Дмитриевич (1893–1984), литературовед, академик 82, 111–113, 120, 121

Блудов Дмитрий Николаевич (1785–1864), государственный деятель 94

Блудова Антонина Дмитриевна (1813–1891), фрейлина, дочь Д.Н. Блудова 94, 96, 104

Блудова Лидия Дмитриевна (1815–1882), в браке Шевич, фрейлина, дочь Д.Н. Блудова 94, 96

Богданович Ипполит Федорович (1743–1803), поэт 35

Богородица – см. Дева Мария

Болтин Илья Александрович (1795–1856), офицер 198

Борис I Годунов (около 1552–1605), русский царь 7

Брюллов Александр Павлович (1798–1877), художник, старший брат К.П. Брюллова 112

Брюллов Карл Павлович (1799–1852), художник 85

Бурбоны, французские короли 154

Быков Н.Д., гувернер Академии художеств 122, 127, 128

Вакенродер Вильгельм (1773–1798), немецкий литератор 173

Валуев Петр Степанович (1743–1814), археолог, историк 73

Вальберх Иван Иванович (1766–1819), балетмейстер 87

Вальберхова Мария Ивановна (1788–1867), актриса 89

Ван Дейк Антонис (1599–1641), фламандский живописец 52

Вацуро Вадим Эразмович (1835–2000), филолог, литературовед 181, 213, 216, 219

Веймер Маргарита Жозефина (1787–1867), французская актриса 88, 89

Величко – возможно, Величко Василий Львович (1860–1903), поэт 75, 76

Венгеров Семён Афанасьевич (1855–1920), литературовед, издатель 118, 119, 121, 216, 220

Веневитинов Дмитрий Владимирович (1805–1827), поэт 200, 203

Верстовский Алексей Николаевич (1799–1862), композитор, музыкант 85

Викторова Кира Павловна, писательница 205, 212, 217–219

Виноградов Виктор Владимирович (1895–1969), литературовед, критик, академик 209, 219

Воейков Александр Федорович (1777–1839), поэт, журналист, критик, издатель 35, 69, 72, 83

Воейкова Александра Андреевна (1795–1829), жена А.Ф. Воейкова 181

Волконская Мария Николаевна (1805–1863), урожденная Раевская, декабристка 104, 114–117, 119, 120

Волконский Дмитрий Петрович (1805–1859), князь, родственник Олениных 94, 95

Волконский Николай Сергеевич (1826–1828), сын М.Н. Волконской 115, 116

Вольперт Лариса Ильинична, литературовед 213, 219

Вольтер (Аруэ Мари Франсуа; 1694–1778), французский мыслитель, писатель 59, 88, 215

Воронихин Андрей Никифорович (1759–1814), архитектор 85

Вревская Евпраксия Николаевна – см. Вульф Е.Н.

Всеволожский Всеволод Андреевич (1769–1836), камергер, астраханский вице – губернатор 94

Вульф Александра Федоровна, урожденная Муравьева, жена И.П. Вульфа 67, 68

Вульф Алексей Николаевич (1805–1881), сын П.А. Осиповой 58, 65, 185, 186, 191, 194, 198, 203

Вульф Анна Николаевна (1799–1857), дочь П.А. Осиповой 65, 146, 184, 186, 188, 193–195,

203, 216, 218

Вульф Евпраксия Николаевна, в замужестве Вревская, дочь П.А. Осиповой 61, 65, 164

Вульф Иван Иванович (1776–1860), сын И.П. Вульфа, владелец имения Берново 66

Вульф Иван Петрович (умер в 1817), орловский губернатор, дед А.П. Керн 67, 184, 186

Вульф Николай Иванович (ум. 1813), первый муж П.А. Осиповой 213

Вульф Николай Иванович (1815–1889), сын И.И. Вульфа 66

Вульф Павел Иванович (1775–1858), сын И.П. Вульфа, владелец села Павловское 65

Вяземская Вера Федоровна (1790–1886), урожденная Гагарина, княгиня, жена П.А. Вяземского

76, 124, 132

Вяземские, князья 8, 9, 77

Вяземский Павел Петрович (1820–1888), государственный деятель, писатель, историк 77

Вяземский Пётр Андреевич (1792–1878), князь, поэт 8, 21, 38, 39, 56, 57, 70, 72, 75–77, 82, 85,

103, 105, 119, 123, 124, 126, 127, 129, 132, 135, 140, 178

Гагарин Григорий Григорьевич (1810–1893), художник – любитель 106

Галич Александр Иванович (1783–1848), профессор Царскосельского лицея 142

Гампельн Карл Карлович (1794 – после 1880), художник 85

Ганнибал Абрам Петрович (около 1697–1781), государственный деятель, прадед А.С. Пушкина 56

Ганнибал Вениамин Петрович (1780–1839), сын П.А. Ганнибала, владелец Петровского 56

Ганнибал Иван Абрамович (1736/37 – 1801), генерал – поручик 37, 38, 79

Ганнибал Мария Алексеевна (1745–1818), урожденная Пушкина, бабушка А.С. Пушкина 4, 31, 32,

Ганнибал Петр Абрамович (1742 – около 1825), сын А.П. Ганнибала, владелец имения Петровское 56

Ганнибалы, предки А.С. Пушкина 54

Гау Владимир Иванович (1816–1895), художник 148

Гвичьоли Тереза, итальянская графиня 186, 194, 214

Геннади Григорий Николаевич (1826–1880), библиофил, издатель 104

Гёте Иоганн Вольфганг (1749–1832), великий немецкий поэт 59

Глинка Михаил Иванович (1804–1857), композитор 50, 85, 107, 191, 200, 203, 214, 215

Гнедич Николай Иванович (1884–1833), поэт, переводчик 21, 52, 53, 85–91, 94, 119

Гнедич Татьяна Григорьевна (1907–1976), поэтесса 47, 48, 82

Голицын Борис Владимирович (1769–1813), князь, поэт – романтик 7, 32, 33

Голицын Дмитрий Владимирович (1771–1844), светлейший князь, генерал – губернатор Москвы 33

Голицын Николай Алексеевич, князь, дипломат, владелец усадьбы Архангельское 69

Голицын Николай Михайлович (1731–1800), князь, владелец имения Вязёмы 6, 33, 34

Голицын Сергей Григорьевич («Фирс», 1803–1868), князь, поэт – дилетант, композитор 124, 130

Голицына Евдокия Ивановна, урожденная Измайлова (1780–1850), княгиня, хозяйка салона 205

Голлербах Эрих Фёдорович (1895–1942), поэт, искусствовед 41–42, 46–47, 83

Гомер (около 8 в. до н. э.), античный поэт 53, 119

Гонзаго Пьетро ди Готтардо (1751–1831), театральный художник 85–87, 89

Гончарова Александра Николаевна (1811–1891), сестра Н.Н. Пушкиной 121

Гончарова Екатерина Николаевна (1809–1843), сестра Н.Н. Пушкиной 121

Гончарова Наталия Ивановна (1785–1848), урожденная Загряжская, мать Н.Н. Пушкиной 132

Гораций Квинт Флакк (65 до н. э. – 8 н. э.), поэт 32, 161-163

Гордин Аркадий Моисеевич, литературовед 83, 188, 194, 215, 216, 219

Городецкий Борис Павлович (1896–1974), литературовед 180, 213, 219

Горчаков Александр Михайлович (1798–1883), светлейший князь, лицеист, дипломат, канцлер 56,

152, 170

Грехнев Всеволод Алексеевич, литературовед 43, 44, 83

Грибоедов Александр Сергеевич (1790–1829), писатель, дипломат 50, 85, 140

Григорьев Аполлон Александрович (1822–1864), поэт, критик 98, 107, 118

Громбах Сергей Михайлович, литературовед 216, 219, 220

Гумилёв Николай Степанович (1884–1921), поэт 41, 42

Давид, св. царь иудейский 29

Давыдов Денис Васильевич (1784–1839), поэт, герой Отечественной войны 1812 года 142, 143

Дальмас Ж., издатель нот 99

Дантес Жорж – Шарль (1812–1895), барон, убийца Пушкина 134

Дашков Павел Яковлевич (1849–1910), коллекционер 192, 193, 215

Дева Мария, Богородица 146, 154, 164, 175–176, 178, 208, 212

Деларю Михаил Данилович (1811–1868), лицеист V курса, поэт, переводчик 45, 47

Делашене Б., французский писатель 138, 139

Делиль Жак (1738–1813), французский поэт 35, 69, 72, 83

Дельвиг Антон Антонович (1798–1831), поэт, издатель 44, 45, 56, 107, 114, 131, 140, 143, 159,

166, 181, 182, 189, 200, 203, 207, 214–216, 220

Дельвиг Софья Михайловна (1806–1888), урожденная Салтыкова, жена А.А. Дельвига 114, 200

Державин Гавриил Романович (1843–1814), поэт, государственный деятель 35–37, 85, 142

Дмитриев Иван Иванович (1860–1837), поэт, баснописец, государственный деятель 75, 156

Дмитриев Михаил Александрович (1796–1866), поэт, критик, племянник И.И. Дмитриева 71, 72, 74

Доброхотов В.И., литературовед 114–118, 120

Долгоруков Александр Иванович (1783–1868), князь, писатель 131

Доу Джорж (1781–1829), английский художник – портретист 100, 101, 104, 124

Дрождинин Алексей Александрович (1870–1927), поэт 62

Екатерина II Великая (1729–1796), российская императрица 35–37, 39, 41, 46, 71

Елизавета I Петровна (1709–1861), российская императрица 34, 55, 56

Елизавета Алексеевна (1779–1826), российская императрица 169, 202–206, 212, 213, 217, 218

Ермоленко Г.Н., литературовед 43, 83, 117, 118

Ермолов Валериан Гаврилович, владелец имения Черновское, прототип Дубровского 80

Есипов Виктор Михайлович, литературовед 103, 118–121

Ефремов Пётр Александрович (1830–1907), литературовед, издатель 191, 192, 213, 215, 220

Жанна д’Арк (около 1412–1431), национальная героиня Франции 154

Железнов Михаил Иванович (1825–1891), художник – портретист 122, 128

Жуковский Василий Андреевич (1783–1852), поэт 9, 18, 38, 63, 75, 83, 85, 88, 92, 140, 151,

172–178, 180, 182, 190, 193, 207, 209–214, 219–220

Забабурова Нина Владимировна, литературовед 203, 217, 220

Загоскин Михаил Николаевич (1789–1852), писатель 72

Закревская Аграфена Фёдоровна (1799–1879), урождённая Толстая 106, 126, 127, 129, 136

Иванов Иван Алексеевич (1779–1848), художник, сотрудник А.Н. Оленина 86, 87

Иезуитова Раиса Владимировна, литературовед 218, 220

Измайлов Николай Васильевич (1893–1981), литературовед, академик 119–121

Искра Иван Иванович (казнен 1708), полковник 157

Йогель Пётр Андреевич (1768–1855), танцмейстер 132

Казаков Матвей Фёдорович (1738–1812), архитектор 71

Капнист Василий Васильевич (1757–1822), поэт, драматург 86, 90, 94

Карамзин Николай Михайлович (1766–1826), историк, писатель 9, 75, 85, 155, 204

Карамзина Екатерина Андреевна (1780–1851), урождённая Колыванова, сестра П.А. Вяземского

75, 205

Карамзина Софья Николаевна (1802–1856), фрейлина, дочь Н.М. Карамзина 126

Каратыгины, актерская династия 85

Керн Александра Ермолаевна (1821–1834 или 1835), дочь А.П.Керн 199, 201

Керн Анна Петровна (1800–1879), урождённая Полторацкая, во втором браке Маркова – Виноградская

26, 55, 67, 91, 92, 107, 113, 114, 117, 120, 121, 139, 182–220

Керн Екатерина Ермолаевна (1818–1904), в браке Шокальская, дочь А.П. Керн 183, 215

Керн Ермолай Фёдорович (1765–1841), генерал, муж А.П. Керн 182–184, 187, 195, 196, 198,

199, 201, 216

Керн Ольга Ермолаевна (1826–1833), дочь А.П. Керн 199, 201, 216

Керн П.П., племянник Е.Ф. Керна 184

Кибальник Сергей Акимович, литературовед, филолог 44, 45, 83, 170, 171

Кипренский Орест Адамович (1783–1836), художник – портретист 85, 88, 89, 122

Киселёв Николай Дмитриевич (1802–1869), дипломат 125–127

Киселёв Павел Сергеевич (1831–1906), сын Ел. Н. Ушаковой, в браке Киселёвой 131

Княжнин Александр Яковлевич (1771–1829), писатель, драматург 90

Козлов Иван Иванович (1779–1840), поэт, переводчик 50, 53, 119, 178, 186, 214

Козловский Иосиф Антонович (1757–1831), капельмейстер 86

Козьмин Борис Павлович (1883–1958), литературовед 128, 136, 137

Комаров Виссарион Виссарионович (1838–1907), журналист 191

Комаровский Василий Алексеевич (1881–1914), поэт 46, 47

Комаровский Егор Евграфович (1803–1873), цензор 178

Копьев Алексей Данилович (ум. 1846), генерал, писатель – юморист 74

Корнилов Борис Петрович (1907–1938), поэт 82

Корсини Д.А., художник 87

Кочубей Василий Леонтьевич (1640–1708), украинский государственный деятель 157, 165

Краваль Любовь Александровна, литературовед 113, 114, 120, 121

Краевский Александр Петрович (1801–после 1846), чиновник 125, 126

Крамер В.В., литературовед 103,104, 118–120

Краснобородько Татьяна Ивановна, литературовед, архивист 107

Крылов Иван Андреевич (1769–1844), баснописец, драматург 21, 50, 85, 87, 89, 92, 93, 95, 96,

103, 109, 125, 126, 182, 190

Крюденер Юлия (1764–1825), урождённая Фиттингоф, писательница 181

Ксенофан Колофонский (6–5 век до н. э.), древнегреческий поэт и философ 171

Купер Джеймс Фенимор (1789–1851), американский писатель 119, 123

Кутайсова Прасковья Петровна (1784–1870), урождённая Лопухина, графиня 130

Кутузов (Голенищев – Кутузов) Михаил Илларионович (1745–1813), генерал – фельдмаршал 7, 99

Ламартин Альфонс Мари Луи (1790–1869), французский поэт, историк 119

Ланской Пётр Петрович (1899–1877), генерал – адъютант, второй муж Н.Н. Пушкиной 216

Лафонтен Жан (1621–1695), французский поэт, баснописец 33, 43–45,

Лебедева Э.С., литературовед 207, 218–219

Лернер Николай Осипович (1877–1934), литературовед 107

Лешено де ля Тур Жан (1773–1826), французский ботаник 166

Лобанов – Ростовский Алексей Яковлевич (1795–1848), князь, генерал – лейтенант 101, 106, 123

Ломоносов Михаил Васильевич (1711–1765), великий учёный, государственный деятель 34

Лотман Юрий Михайлович (1922–1993), литературовед, культуролог 160, 161, 210, 219, 220

Львова – Синецкая Мария Дмитриевна (1795–1875), актриса 93

Мазепа Иван Степанович (1644–1709), гетман Украины 157, 165

Мазуркевич Владимир Александрович (1871–1942), адвокат, поэт, писатель, переводчик 62

Майков Леонид Николаевич (1839–1900), литературовед, издатель, коллекционер 137, 189. 206, 215

Макферсон Джеймс (псевдоним Оссиан, 1736–1796), шотландский поэт, историк 86, 87

Марин Сергей Никифорович (1776–1813), поэт, драматург 74, 86–90, 94

Мария Фёдоровна (1759–1828), российская императрица, жена Павла I 20

Марков – Виноградский Александр Александрович (1839–1880), сын А.П. Керн 191, 201

Марков – Виноградский Александр Васильевич (1820–1878), второй муж А.П. Керн 200, 201

Маро Клеман (1497–1544), французский поэт 97, 117, 118

Маурер Людвиг (1789–1878), композитор 94

Мейендорф Александр Фёдорович (1798–1865), барон, чиновник 50, 125, 126

Мертваго Николай Дмитриевич (1805–?), двоюродный брат А.А. Олениной 94

Меценат Гай Цильний (около 70 – 8 до н. э.), римский государственный деятель, покровитель искусств

162

Мещерские, князья 105, 124

Микулич (Веселитская) Лидия Ивановна (1857–1936), писательница 41

Мильбенк Аннабелла, леди Байрон, жена Дж. Байрона 214

Михайлова Н. – возможно, Михайлова Ольга Николаевна, урождённая Чумина (1864–1909), поэтесса 63

Мицкевич Адам (1798–1855), великий польский поэт 75, 85, 105, 111, 124

Модзалевский Борис Львович (1874–1928), литературовед, основатель Пушкинского дома 216, 220

Монферран Огюст Рикар (1786–1858), архитектор 85

Морозов Пётр Осипович (1854–1920), литературовед, издатель 192

Мур Томас (1779–1852), английский поэт 155, 172, 173, 178

Муравьёв Александр Михайлович (1802–1853), декабрист, сын М.Н Муравьёва 67

Муравьёв Михаил Никитич (1757–1807), государственный деятель, поэт 67–69, 83, 84

Муравьёв Никита Михайлович (1796–1844), декабрист, сын М.Н Муравьёва 67

Мусина – Пушкина Мария Александровна (1801–1853), урождённая княжна Урусова 166, 170

Наполеон I Бонапарт (1769–1821), французский император 7, 71

Нарышкин Александр Львович (1760–1826), директор императорских театров 87

Нащокин Павел Воинович (1801–1854), близкий друг Пушкина 72

Недоброво Николай Владимирович (1884–1919), поэт, критик, журналист 47

Нелидова – Фивейская Лидия Яковлевна (1894–1978), балерина, поэтесса 64

Непомнящий Валентин Семёнович, писатель, литературовед 98, 118, 120, 121

Никитенко Александр Васильевич (1805–1877), критик, профессор словесности, цензор 214, 220

Николай I Павлович (1796–1855), российский император 84, 135, 172

Николев Николай Петрович (1758–1815), поэт, драматург 33, 34, 84

Озеров Владислав Александрович (1769–1816), драматург 86–90, 94, 96

Оксенов Иннокентий Александрович, поэт, критик 41, 42

Оленин Александр Алексеевич (1865–1944), композитор, родственник А.А. Олениной 102, 122,

123, 134

Оленин Алексей Алексеевич (1798–1855), сын А.Н. Оленина 91

Оленин Алексей Николаевич (1763–1843), государственный деятель 21, 49, 51, 53, 85–96, 100,

119, 121–123, 126–129, 133

Оленин Николай Алексеевич (1793–1812), старший сын А.Н. Оленина 53, 91

Оленин Пётр Алексеевич (1794–1768), сын А.Н. Оленина, художник – любитель 87, 91, 96

Оленина Анна Алексеевна (1808–1880), в браке Андро де Ланжерон, дочь А.Н. Оленина 2, 21,

49–50, 52, 83, 91–96, 100–137, 139, 162, 169, 171, 192, 193, 201, 216

Оленина Варвара Алексеевна (1802–1877), старшая дочь А.Н. Оленина 49, 91, 95

Оленина Елизавета Марковна (1768–1838) 21, 49, 52, 53, 85, 87, 89, 92–96, 122, 123, 128, 130,

182, 213

Оленина Елизавета Петровна (1832–1922), дочь П.А. Оленина 96

Оленины 2, 49–53, 74, 85–96, 100, 102, 105, 122–133, 183, 185, 187

Ольга, св. благоверная княгиня 28

Оом Анна Фёдоровна – см. Фурман А.Ф.

Оом Ольга Николаевна (1868–1938), урожденная Сталь фон Гольстейн, внучка А.А. Олениной

101, 102, 104, 118, 135, 136

Оом Фёдор Вильгельмович, сын А.Ф. Оом 95, 96

Осипова Александра Ивановна (1805–1864), в замужестве Беклешова, падчерица П.А. Осиповой 65

Осипова Прасковья Александровна (1781–1859), урождённая Вындомская, в первом браке

Вульф, владелица имений Тригорское и Малинники 54, 55, 58, 59, 65, 131, 166, 182, 185, 187,

195, 213, 216, 218

Павел I Петрович (1752–1801), российский император 7, 95

Павлищев Лев Николаевич (1834–1915), племянник А.С. Пушкина 107, 119, 121, 134, 136, 137,

199, 215

Павлищев Николай Иванович, учёный, переводчик, сенатор, муж О.С. Пушкиной 107, 220

Павлищева Ольга Сергеевна – см. Пушкина О.С.

Панафидины, владельцы усадьбы Курово – Покровское 65, 66

Панфилов Дмитрий Георгиевич, литературовед 83, 215, 220

Парни Эварист (1753–1814), французский поэт 42

Пётр I Алексеевич (1672–1825), российский император 13, 19, 56

Петровых Мария Сергеевна (1908–1979), поэтесса 81

Пини Олег Алексеевич (1912–1979), литературовед 110, 120, 121

Плетнёв Пётр Александрович (1792–1865), поэт, критик, издатель 103, 186

Плещеев Александр Алексеевич (1778–1862), поэт, драматург, композитор 182

Плюскова Наталья Яковлевна (около 1780–1845), фрейлина 218

Подолинский Андрей Иванович (1806–1886), поэт, журналист 201, 218

Полетика Пётр Иванович (1778–1849), чиновник, литератор 177

Полторацкая Варвара Дмитриевна (1798–1859), урождённая Киселёва, тётя А.А. Олениной 105,

125, 130, 162

Полторацкая Екатерина Ивановна (ум. 1832), урождённая Вульф, мать А.П. Керн 213

Полторацкая Феодосия Петровна, двоюродная тётя А.П. Керн 183

Полторацкий Александр Александрович (1792–1855), кузен А.П. Керн, муж Е.П. Бакуниной 92, 183

Полторацкий Марк Фёдорович (1729–1795), певец, руководитель императорской капеллы 87, 93,

118, 186

Полторацкий Михаил Александрович (1801–1836), офицер, брат А.А. Полторацкого 105

Полторацкий Пётр Маркович (1775 – после 1851), отец А.П. Керн 213

Полторацкий Сергей Дмитриевич (1803–1884), библиофил, кузен А.А. Олениной 100, 103, 104,

119, 121

Пономарёва Софья Дмитриевна (1794–1824), хозяйка литературного салона 181

Протасова Мария Андреевна (1793–1823), в замужестве Мойер 172, 173, 181

Пушкин Александр Сергеевич (1799–1837), великий русский поэт 1–171, 178–220, 231, 232

Пушкин Василий Львович (1766–1830), дядя А.С. Пушкина, поэт 9

Пушкин Григорий Александрович (1835–1905), младший сын А.С. Пушкина 62, 63

Пушкин Лев Александрович (1723–1790), дед А.С. Пушкина 79

Пушкин Лев Анатольевич (1870–1918), внук Л.С. Пушкина, владелец села Болдино 80

Пушкин Лев Сергеевич (1805–1852), младший брат А.С. Пушкина 215

Пушкин Николай Сергеевич (1801–1807), брат А.С. Пушкина 6

Пушкина Наталья Николаевна (1812–1863), урожденная Гончарова, жена А.С. Пушкина, во втором

браке Ланская 9, 12, 18, 24, 34, 57, 61, 72, 76, 100, 104, 110, 112, 113, 117, 118, 132,

133, 148, 216

Пушкина Ольга Сергеевна (1797–1868), в замужестве Павлищева, сестра А.С. Пушкина 43, 107,

134, 198, 199, 216

Пущин Иван Иванович (1898–1859), лицеист, декабрист 42, 56

Пшецлавский Осип Анатольевич (1799–1879), публицист, издатель 111

Раевский Николай Николаевич (младший; 1841–1843), сын Н.Н. Раевского (старшего) 197

Раевский Николай Николаевич (старший; 1771–1829), генерал, герой Отечественной войны 1812

года 115, 116

Расин Жан (1639–1699), французский поэт и драматург 59, 88

Растрелли Бартоломео Франческо (1700–1771), великий архитектор 13

Рафаэль Санти (1483–1520), великий итальянский художник 175, 176, 219

Ржеутский Станислав Григорьевич, писатель, литературовед 203–205, 212

Римский – Корсаков Дмитрий Михайлович (1731–1807), отец Е.П.Яньковой 134

Родзянко Аркадий Гаврилович (1793–1846), украинский поэт 184, 185

Рождественский Всеволод Александрович (1895–1977), поэт 41, 47, 110

Рокотов В.Д., знакомый Марковых – Виноградских 202

Рокотов Иван Матвеевич (1792 – не ранее 1850), помещик, сосед А.С. Пушкина по имению 185,

186, 213

Россет Александра Осиповна (1809–1882), в замужестве Смирнова, фрейлина 118

Рубец Александр Иванович (1837–1913), музыковед 99, 118

Румянцев – Задунайский Пётр Александрович (1725–1796), граф, фельдмаршал 37

Руссо Жан – Жак (1712–1778), французский философ и писатель 155, 175, 178

Рылеев Кондратий Фёдорович (1795–1826), поэт, издатель, декабрист 119

Савельев Валериан Алексеевич (около 1814 —?), офицер 94, 95

Салтыков – Щедрин Михаил Евграфович (1826–1889), писатель 99

Семёнова Екатерина Семёновна (1786–1749), великая актриса 85–89, 93

Синовский В.В., литературовед 194, 213, 215, 220

Скатов Николай Николаевич, литературовед, академик 174, 177, 178, 182, 203, 207–209, 213,

217, 219, 220

Скотт Вальтер (1771–1832), английский писатель, историк 119

Собаньская Каролина Адамовна (1794–1885), урождённая Ржевуская 102, 108–111, 115–117

Соболевский Сергей Александрович (1803–1870), библиофил, библиограф 70–71, 198, 199, 201

Соколов Павел Петрович (1764–1835), скульптор 42, 43

Соллогуб Надежда Львовна (1815–1903), в браке Свистунова, фрейлина 98

Солнцев Фёдор Григорьевич (1801–1892), художник, археолог 122, 135, 137

Соловьёв Владимир Сергеевич (1853–1900), русский философ 198, 216, 220

Сосницкий Иван Иванович (1794–1871), актер 85, 93

Софокл (496–406 до н. э.), древнегреческий драматург 86

Старк Вадим Петрович, литературовед 102, 105, 111, 119–122, 135, 137

Степанов Николай Леонидович (1902–1972), литературовед 209, 211, 219, 220

Стерн Лоренс (1713–1768), английский писатель 213

Тансен Клодина Александрина Герен (1685–1749), маркиза, французская писательница 98

Тик Людвиг (1773–1853), немецкий литератор 173

Тимофеев Лев Валентинович, литературовед 84, 96, 102, 103, 118–122, 134, 135, 137

Тихонов В., журналист 202, 217, 220

Толстой Пётр Степанович, граф, двоюродный брат Е.П. Яньковой 128

Толстой Феофил Матвеевич (1810–1881), композитор – любитель 99, 100, 102, 118

Томашевский Борис Викторович (1890–1957), литературовед 44, 84, 191, 196, 197, 203, 209,

211, 215, 219, 220

Тон Константин Андреевич (1794–1881), архитектор 85

Торкватто Тассо (1544–1595), итальянский поэт 165, 170

Тропинин Василий Андреевич (1780–1857), художник 89

Тургенев Александр Иванович (1784–1845), общественный деятель, археограф, литератор 50,

172, 175, 178

Тютчев Фёдор Иванович (1803–1873), поэт 39, 42, 84

Уваров Сергей Семенович (1786–1855), президент Академии наук 94

Уварова Александра Сергеевна (1814–1865), в браке Урусова, дочь С.С. Уварова 94

Ульмане Лигита, скульптор 199

Устимович Пётр Митрофанович (1867–1921), литературовед, краевед 103, 119, 121, 122, 137

Уткин Николай Иванович (1780–1863), художник – гравер, академик 89

Ушакова Екатерина Николаевна (1809–1872), в браке Наумова, предмет увлечения Пушкина 72,

73, 131, 132

Ушакова Елизавета Николаевна (1810–1872), в браке Мещерская, младшая сестра Ек. Н. Ушаковой

72, 73, 82, 105, 124, 131–133, 136–139, 156, 167, 169, 218

Фазиль – хан Шейда (около 1792–1852), персидский поэт 141

Файбисович Виктор Михайлович, литературовед 122

Фелькнер (псевдоним – Афанасьев) Александр Иванович (ок. 1815 – не ранее 1880), литератор

138, 139, 169

Фикельмон Дарья Фёдоровна, урождённая Тизенгаузен (1804–1863), дочь Е.М. Хитрово, хозяйка

салона 99, 103, 133

Фофанов Константин Михайлович (1862–1911), поэт 39, 40, 45, 46, 48, 84

Фурман Анна Фёдоровна (1791–1850), в замужестве Оом, воспитанница Олениных 53, 91, 95

Фурш Ф., голландский врач 166

Хвостов Дмитрий Иванович (1756–1835), сенатор, баснописец – графоман 91

Хитрово Елизавета Михайловна (1783–1839), дочь М.И. Кутузова, хозяйка литературного салона

99, 122, 133

Хмельницкий Николай Иванович (1789–1845), драматург 93

Хрущевы П.П. и Д.П., братья, знакомые А.А. Олениной 95

Цветаева Марина Ивановна (1892–1941), поэтесса 42

Цицерон Марк Тулий (103–43 до н. э.), римский политик, философ, писатель 40

Цявловская Татьяна Григорьевна (1897–1978), литературовед 101, 102, 108–111, 115, 118, 119,

121, 122, 136, 137

Цявловский Мстислав Александрович (1883–1947), литературовед 121

Черейский Лазарь Абрамович, литературовед 64, 99, 110, 113, 115, 118, 121, 220

Черняев Николай Иванович (1853–1910), писатель, литературовед 189, 209, 214, 219, 220

Шарафадина Клара Ивановна, литературовед 161, 169–171

Шаховской Александр Александрович (1777–1846), князь, поэт, драматург, режиссёр 86–89

Шаховской Л.А., владелец имения Нескучное 72

Шервинский Сергей Васильевич (1892–1991), поэт, переводчик, искусствовед 166, 169–171

Шереметев Павел Сергеевич (1871–1943), граф, сын С.Д. Шереметева, писатель, историк 77

Шереметев Сергей Дмитриевич (1844–1918), граф, историк, литературовед, коллекционер 9, 75

Шереметева Екатерина Павловна (1849–1929), статс – дама, внучка П.А Вяземского, жена С.Д. Шереметева

9, 75

Шидловская Анна, поэтесса 48

Ширгазин Олег Рашитович, геолог, литературовед 170, 171

Шишков Александр Семёнович (1754–1841), адмирал, министр народного просвещения, писатель 151

Штегенманн Гедвига, в замужестве фон Ольферс (1799–1891), немецкая поэтесса 174

Штерич Евгений Петрович (1809–1833), камер – юнкер 130, 133

Энгельгардт Егор Антонович (1775–1862), директор Царскосельского лицея 42

Эфрос Абрам Маркович (1888–1954), искусствовед 113

Юдин Павел Михайлович (1798–1852), лицеист, впоследствии статский советник 31, 151, 153, 163, 166

Юсупов Николай Борисович (1750–1831), дипломат, сенатор, коллекционер, меценат 10, 69, 70

Языков Николай Михайлович (1803–1845), поэт 58–64, 84, 85, 142, 156, 157

Якобсон Роман Осипович (1896–1982), языковед, литературовед 43, 84, 110, 120–121

Яковлев Алексей Семёнович (1773–1817), актер 85

Яковлева Арина Родионовна (1758–1828), няня Пушкиных 30, 31, 56–57, 60–61, 64

Яньков Дмитрий Александрович (1861–1816), муж Е.П. Яньковой 134

Янькова Аграфена Дмитриевна (1794–1865), в замужестве Благово, дочь Е.П. Яньковой 128

Янькова Елизавета Петровна (1768–1861), урождённая Римская – Корсакова 128, 134

Указатель произведений А.С. Пушкина

Аквилон 157

Андрей Шенье 126

Анфологические эпиграммы 44

Анчар 166, 170

Баллада 92, 93

Барышня – крестьянка 31

Бахчисарайский фонтан 147, 148, 150, 164

Безверие 159

Блаженство 150

Бова (набросок) 156

«Бог веселый винограда…» 171

Борис Годунов 33, 54, 141, 197

«Брожу ли я вдоль улиц шумных…» 58, 63, 158

«В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера…» 159

«Вертоград моей сестры…» 163, 164

Виноград 145–146

«…Вновь я посетил…» 54, 57, 58

Возрождение 180, 212

Воспоминания в Царском Селе (1814) 36, 154

Воспоминания в Царском Селе (1829) 37, 38

«Вот, Зина, вам совет: играйте…» 147

«Все в жертву памяти твоей…» 197, 198, 220

Вступление к поэме «Медный всадник» 146

«Вы избалованы природой…» (ранняя редакция) 101, 127

Гавриилиада 127, 128, 135, 141, 164, 169

«Город пышный, город бедный…» 101, 104, 130, 131

Городок 31, 91, 95, 151, 153, 154, 156

Граф Нулин 44

Гроб Анакреона 150, 151, 171

«Дар напрасный, дар случайный…» 124, 125

«Два чувства дивно близки нам…» 78

Девственницы 154

19 октября 1825 года 54, 56

Деревня 54, 58

Домик в Коломне 44

Домовому 54, 55

Дубровский 33, 80

Евгений Онегин 33, 37, 48, 54, 57, 61, 65, 66, 71, 79, 97, 102, 131, 138, 140,

142, 146, 147, 155, 156, 158–162, 168, 170, 188, 193, 203, 214

Её глаза 93, 100, 101, 103, 118, 123, 192, 193, 219

Ел. Н. Ушаковой («Вы избалованы природой…») 126

«Если в жизни поднебесной…» 200

«Есть роза дивная: она…» 148

«Ещё дуют холодные ветры…» 206

Жених 160, 170, 171

«Жил на свете рыцарь бедный…» 146

«Зима. Что делать нам в деревне?» 65–67

Зимнее утро 65, 66

Зимний вечер 54, 56

Из Ксенофана Колофонского 171

Измены 146, 153

История Петра Великого 33

История села Горюхина 31

К *** – см. «Я помню чудное мгновенье…»

К вельможе 70

К Галичу 142

К Дельвигу 159, 166

К другу стихотворцу 153

К Наташе 154

К ней («В печальной праздности я лиру забывал…») 179, 180, 205, 212

К Языкову 56

Кавказский пленник 141

Каменный гость 82

Князю А.М. Горчакову 152

Кобылица молодая 50, 93, 101, 125

«Когда за городом, задумчив, я брожу…» 158

«Когда порой воспоминанье…» 170

«Короче дни, а ночи доле…» 214, 215, 217

Красавице, которая нюхала табак 140

«Кто знает край, где небо блещет…» 165, 166

«Кто из богов мне возвратил…» 171

«Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?» 143

Леда 148, 149

«Лишь розы увядают…» 145

«Любовь одна веселье жизни хладной…» 142, 152

Мадонна 164, 219

Мечтатель 152, 154

Мое завещание. Друзьям 153, 154

Моя родословная 78, 79

Муза 142

«На лире скромной, благородной…» 206, 220

«На холмах Грузии лежит ночная мгла…» 112, 113, 115, 116, 120–121

Наслаждение 178, 179, 212

«Не пой, красавца, при мне…» 50, 93, 101, 114, 125

«Не розу пафосскую…» 143, 144

«Недавно я в часы свободы…» 143

«Нет, я не должен, не могу…» 98, 107

Нравоучительные четверостишия 156, 157

«О дева – роза, я в оковах…» 149

Осень 80

П.А. Осиповой («Быть может, уж недолго мне…») 54, 55

Пир во время чумы 149

Повести Белкина 80

Подражания Корану 164, 165, 180, 181

«Подруга дней моих суровых…» 57

Полтава 98, 119, 120, 125, 130, 131, 147, 157, 158, 165

Посвящение поэмы «Полтава» 65, 98, 100, 103, 104, 114–116, 119, 120, 131

Послание к Юдину 31, 151, 153, 162–163, 166

Послание цензору 141

Поэт 3

Поэт и толпа 63

Предчувствие 101, 127

Признание 54, 56

Приметы 201, 218

«Простите, верные дубравы…» 54

Разговор книгопродавца с поэтом 143, 152

«Расходились по поганскому граду…» 214, 215

«Редеет облаков летучая гряда…» 165

Роза 144

Роман в письмах 65, 66

«Румяный критик мой, насмешник толстопузый…» 79

Русалка 162

Руслан и Людмила 55, 146, 150, 152, 159, 163

Сказка о царе Салтане 157

Сказке о попе и его работнике Балде 80

Соловей и роза 149

Сон 31, 141

Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы 79

«Т – прав, когда так верно вас…» 147

Таврида 141

Тазит 65, 128, 129, 133

«Там, у леска за ближнею долиной…» 145

Тень Фонвизина 142, 152

Ты и Вы 49, 93, 100, 101, 103, 105, 124, 125

«Увы, язык любви болтливый…» 101, 105, 124

Фавн и пастушка 151, 152, 154

Фазиль – хану 141

Фиал Анакреона 151

Фонтану Бахчисарайского дворца 145

«Хоть малиной не корми…» 65

Царское Село 36, 38

Царскосельская статуя 42–48

Цветок 65, 167

«Цветы последние милей…» 166, 167, 170, 198, 220

Цыганы 186, 193, 197, 200

«Что в имени тебе моём?» 102, 104, 108–111, 115

Шишкову 151

Элегия (1816) 144, 145

Эпитафия младенцу 115, 116

«Я вас любил, любовь ещё, быть может…» 2, 93, 97–120, 133–134

«Я помню чудное мгновенье…» (К ***) 2, 54, 56, 188–193, 196–199, 202–220

To Dawe, Esq – r 100, 101, 104, 124

Примечания

1

Имеется в виду художник Ван Дейк.

(обратно)

2

Аргамак – дорогостоящая рослая лошадь арабской породы.

(обратно)

Оглавление

Посвящение Пушкину

Пушкинские места Стихотворный цикл

  Захарово

  Вязёмы

  Весна в Остафьеве

  Архангельское. Осенняя соната

  Вечерняя Москва

  Петербург

  Осень в Летнем саду

  Александровский парк в Царском Селе

  Екатерининский парк в Царском Селе

  Видения в Павловске

  Приютино

  Петергофские фонтаны

  Воспоминание о Болдине

  Берново

  Псковские древности

  Зимний вечер в Михайловском

Пушкинские усадьбы и парки в стихах русских поэтов конца XVIII – начала XX века Антология

  Захарово

  Вязёмы

  Царское Село

  «Царскосельская статуя»

  Приютино

  Михайловское, Тригорское и Петровское

  Берново и соседние усадьбы

  Архангельское

  Петровский парк в Москве

  Нескучный сад и Пресня

  Остафьево

  Болдино

  Библиография

Домашний театр в Приютине

  Библиография

Кому посвящено стихотворение Пушкина «Я вас любил…»?

  Ссылки и комментарии

  Библиография

Сватался ли Пушкин к Анне Олениной?

  Ссылки и комментарии

  Библиография

«Парнасские цветы»: флористическая символика в поэзии Пушкина

  Цветы – символы стихов и поэтического творчества

  Увядшие розы – символ утерянной молодости и красоты

  Девы – розы

  Соловей и роза – поэт и его вдохновительница

  Роза и плющ – символы чувственных наслаждений

  Розы, мирты, лавры и терны

  Мак – символ сна, отдыха и лени

  Лилия – символ девственности, красоты, царственности

  Ландыш и фиалка – символы нежности и скромности

  Дуб – символ стойкости, мужественности, любви к Родине

  Склонённая сосна – природная эпитафия

  Деревья средней полосы

  Экзотические растения – символы славы, любви и благоденствия

  Обобщённые цветы

  Ссылки и комментарии

  Библиография

«Чудное мгновенье» Пушкина и Жуковского «Философия Лалла Рук» Жуковского

  Творческие поиски Пушкина

  «Мимолётные виденья» великого поэта

  «Чудные мгновенья» вдохновения

  «Божественная» и «мерзкая» Анна Керн

  «Гений чистой красоты»: Анна Керн, императрица Елизавета Алексеевна или «Мадонна» Рафаэля? Образ или формула?

  Резюме

  Ссылки и комментарии

  Библиография

Указатель имён

Указатель произведений А.С. Пушкина Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg