«Память сердца»

М. А. Скрябина Память сердца

Мои первые воспоминания восходят к далеким-далеким временам, когда мне не было еще и трех лет. Мой отец покинул этот мир, когда мне было лишь чуть больше четырех, но, к счастью, я сохранила очень отчетливо его образ. Мои первые воспоминания представляют собой разрозненные картины, запечатленные в моей памяти, я сама не знаю почему, ведь они очень далеки от того, чтобы регистрировать события выдающиеся.

Я помню посещения отцом нашей детской. После многочасовой работы в одиночестве, в своем кабинете, он любил окунуться в радостный и беззаботный мир троих своих детей. Ариадна, очень хорошо осознающая свои преимущества старшей, часто говорила нам по любому поводу: «Вы еще слишком маленькие, чтобы это понимать». Однако, что касается моего брата Юлиана, то понимая его исключительность, Ариадна вскорости стала относиться к нему, как к равному, тогда как я все еще оставалась «малышкой».

Отец придумал для нас всех ласковые имена. Ариадна была «Стрекоза». Ей это очень подходило, хотя я не могу объяснить, почему именно. Была ли причиной живость и возбужденность, которые делали ее похожей на прекрасное насекомое с блестящими голубыми крылышками, танцующее над водой в летние дни?

Юлиан был «Шарик». Его частенько видели бегающим, прыгающим, скачущим. Общительная его веселость прекращала споры и была в радость всем окружающим.

Наконец, я — малышка, не могла называться никак иначе, как «Куколка». Миниатюрная, наряженная в крахмальное платьице с английской вышивкой, я должна была, в самом деле, походить на эту игрушку, тем более что, привыкшая к своей роли быть самой младшей, я легко приноравливалась к требованиям взрослых и любила, когда меня брали на руки и ласкали. Как только отец входил в детскую, я сразу протягивала руки, чтобы он посадил меня к себе на плечи; я не была тяжелой и сразу же, оказавшись на высоте, обозревала с нее обоих «старших».

Этот обычай забираться на отцовские плечи — причина единственной ошибки моей памяти, касающейся его внешности: он мне запомнился очень высоким, тогда как, на самом деле, он был среднего роста. Естественно, отец являлся нам личностью немного загадочной. Когда он уединялся подолгу в своем кабинете, нам запрещали бегать по коридору, разговаривать, короче говоря, устраивать шум в соседстве с этим сверхсвященным местом. К счастью, коридор был длинный, так что в детской можно было смеяться и кричать сколько душе угодно и с полной свободой предаваться самым невероятным и замечательным играм.

Нужно сказать несколько слов о моей бабушке по материнской линии, Марии Александровне де Шлёцер (урожденной Боти), которая тоже была женщиной незаурядной. Бельгийка по происхождению, воспитанная в замкнутом круге богатой буржуазной семьи, она вышла замуж за русского, Федора де Шлёцера, который увез ее в Россию, страну, настолько отличающуюся от ее родины, что и представить себе невозможно. Далекая от того, чтобы чувствовать себя чужой и критиковать все вокруг, она не только освоилась за несколько месяцев в своих владениях, но взяв в свои руки управление домашним хозяйством Скрябиных, повела его энергично и со знанием дела. Она глубоко полюбила Россию.

Бабушка ценила русскую кухню и наша кухарка принимала ее советы, несмотря на ее русский язык, довольно приблизительный, но достаточный, чтобы ее понимали. Все домашние дружески подтрунивали над ней, так как склоняя, она употребляла падежи наугад и шанс «попасть в точку» был очень незначительным.

Это благодаря ей, мы, все трое, одинаково владели русским и французским, что нам в огромной степени помогло ассимилироваться во Франции, когда мы с Ариадной эмигрировали в эту страну. По вечерам бабушка нам читала вслух и это нас завораживало. Жюль Верн, чьи романы мы страстно любили, Киплинг, Диккенс и другие авторы составляли блаженство этих вечера. Как сейчас я слышу наши крики и мольбы о продлении чтения на «пятнадцать минуточек», когда мама, входя в столовую, произносила роковое: «Дети! В постель!» Конечно же это происходило в самый волнующий момент повествования.

Родители были рады нашей любви к чтению, и при каждом удобном случае, дарили нам красивые иллюстрированные книги, так что очень скоро мы стали обладателями замечательной французско-русской библиотеки. Ах! Красивые тома в красных бархатных с золотом переплетах, иллюстрированные гравюрами, над которыми можно было подолгу мечтать! Наша библиотека находилась в рабочем кабинете отца. К сожалению, когда я вернулась в Москву, я ее не нашла в музее. Она исчезла и это причинило мне сильную боль.

Великие русские писатели тоже не были забыты. Но уже не бабушка нам читала их. Иногда — мама, но чаще — Ариадна. Позже каждый читал сам свои любимые книги. Мы знали наизусть сказки Пушкина и я до сих пор могу цитировать отрывки из них. Фантастические рассказы Гоголя заставляли нас трястись от сладостного страха, а русские народные сказки, которые нам рассказывала моя няня, уносили нас в другие воображаемые края, где Иван-Царевич преодолевал, благодаря Василисе Премудрой, все трудности и женился на прекрасной царевне.

Все это питало наше воображение, унаследованное, вероятно, от отца, и подвигало нас к творчеству в очень юном возрасте. Каждого — в своей сфере. Ариадна писала драмы и трагедии, которые мы, юные актеры, разыгрывали перед родителями. У нас был настоящий занавес, отделяющий публику от «сцены», пространства, образованного лоджией спальни.

Однажды наше представление было грубо прервано: один из зрителей заметил Ариадне, что произнося свою тираду, нужно быть к публике лицом, а не спиной. Моя сестра довольно резко ответила дерзкому зрителю, что ее речь обращена к луне, поэтому она должна смотреть в окно, на небо, и что она ничего изменять не собирается. Вмешалась мама и, поскольку Ариадна не хотела ни изменить позу, ни извиниться, представление было прервано.

Обычно же все проходило благополучно и, когда опускался занавес после последнего акта, мы с достоинством раскланивались в ответ на аплодисменты благожелательной публики.

Однако наши подвиги не исчерпывались театральными представлениями. Были еще концерты Юлиана и выставки наших картин. В этой последней сфере мое место было наравне со старшими. Ах! Воображение! Прекрасный дар нашего отца! И по сей день я благодарю его за это.

Мы, в самом деле, творили вселенную, наполненную фантастическими существами, где все было — тайна и волшебство. За каждой картиной жили феи и чародеи, добрые и злые. Самый страшный обитал в рабочем кабинете нашего отца, за картиной. Некто в профиль, вызывающий беспокойство, держащий цветок между пальцами. Мы его называли «нехорошим дядей». Перед ним мы не могли проходить без дрожи. Он и по сей день встречает посетителей музея.

Наши игры временами принимали странное направление, например, «визуализации». Так я называю эту игру сейчас. Тогда у нее не было имени. Мы играли в нее вечером, уже лежа в постелях. Для всех троих нужно было время, чтобы уснуть, и время это не терялось впустую. Мы придумывали общую тему, которую должны были «визуализировать», «сделать видимой», но не только в своем воображении, не только умозрительно. Мы должны были, в самом деле, видеть и каждый, по очереди, описывать свои видения. Я могу совершенно правдиво засвидетельствовать, что это любопытное упражнение выполнялось нами без малейших затруднений. Я абсолютно не знала, что подобная практика существовала у некоторых последователей йоги и других духовных школ, но результат достигался путем долгой и упорной тренировки.

Часто мы выбирали темы из волшебных сказок. Так, я помню замок Спящей Красавицы, возникавший в темноте детской спальни. Некоторые из этих видений были более пугающими, например, замок Синей Бороды. Именно это мрачное строение, ощетинившееся башнями и зияющее черными провалами окон, всплывает в моей памяти, когда я слушаю оперу Бартока. Но мы любили также создавать чисто воображаемые образы, такие как море, которое никто из нас никогда не видел. Могу уверить вас, что образ, описываемый каждым из нас в малейших деталях, совершенно отличался от прочих.

Другая игра состояла в том, чтобы рассказывать по очереди сцены из будущего, где мы все, конечно же, являлись героями. Мы никогда не записывали этих невероятных приключений. Прежде всего, их было слишком много и каждый вечер приносил все новые. И затем, для нас они были не более чем забавой. Психоаналитики! Простите нам наше неведение. Мы не знали, что вы существуете.

Ели мы отдельно, в детской, под присмотром воспитательницы двоих старших детей. У меня была только няня, но я ела вместе со старшими, усаженная на высоком стуле. Когда родители заканчивали свой обед, мы чинно дефилировали перед мамой, чтобы получить «canard» — драгоценный кусочек сахара обмакнутый в кофе, наслаждение которое превосходило удовольствие от любых других лакомств.

Мои родители много принимали: писатели, философы, художники — весь артистический и интеллектуальный мир бывал у нас. Я думаю, что менее многочисленными были музыканты и композиторы. Из-за непонимания как музыки, так и идей Скрябина отношения между ними были подчас натянутые. Безусловно, я поняла все это гораздо позже. В младенческом же возрасте я была убеждена, что весь мир живет в дружбе и согласии, и что никто не может испытывать недружественных, а тем более враждебных чувств, к таким совершенно замечательным людям, как мама и папа, которых мы обожали (я употребляю это слово в своем первичном смысле) и которые, в самом деле, были лишены недостатков и слабостей.

Иногда, во время посещений, нас приводили поздороваться с гостями. Мы были заново причесаны и иногда даже переодеты, если злополучное пятно успевало загрязнить одежду. Проверив чистоту рук, которые должны были быть безупречными, нас подводили к посетителям. Девочки должны были сделать реверанс, а Юлиан — поклониться и шаркнуть ножкой. Конечно же, нас осыпали комплиментами, что нам отнюдь не было неприятно. На самом же деле, мама, боясь, что наше положение детей знаменитого отца, немного вскружило нам голову и, гордые своим «титулом» мы считаем себя высшими существами, не была расточительна на комплименты. Она нас хвалила, когда нам удавалось сделать что-то сложное, но следила, чтобы знакомые не обращались с нами, как с существами исключительными. Некоторые поклонники моего отца поступали именно так. Она сдерживала любую тенденцию к проявлению мелкого тщеславия и к внешне показному поведению вне узкого семейного круга. Особенно сложно было с моим братом, из которого многие импрессарио, видя его музыкальный талант, охотно и легко могли бы сделать вундеркинда. Мама всячески этому противилась, ухитряясь даже скрывать их попытки от моего брата.

Впрочем, Юлиан абсолютно не стремился выставлять себя перед посторонней публикой. Он любил играть на фортепиано для себя и работал по 2–3 часа в день, оставляя время на занятия, игры и чтение. И мама принимала этот режим дня, который позволял ему счастливо проживать свое детство.

Возвращаюсь к нашим гостям. Церемония завершалась и мы спешили к нашим детским занятиям. Тем не менее, некоторые гости очень возбуждали наше любопытство. Прежде всего — поэты и актеры, которые любили читать свои произведения и декламировать отрывки из известных пьес. Мы очень огорчались, что не могли присутствовать на этих представлениях. Не могли не только потому, что большая их часть проходила по жестко установленному ритуалу: после вечернего чая, в то время, когда дети уже обязаны были спать и которые оканчивались поздно ночью, а также и потому, что подавляющая часть этих текстов не предназначалась для наших юных ушей. Но любопытство было сильнее всего, и однажды мы решили нарушить запрет и слушать за дверью то, что от нас скрывали.

Экспедиция готовилась очень тщательно. Бабушка, которая следила за нашим сном в то время как наши родители были заняты, сама была загружена делами, наблюдая за обслуживанием и проведением этих сеансов, и не считала нужным совершать тихие обходы, чтобы проверить, все ли спят.

Итак, около половины одиннадцатого, вечером, когда мы узнали, что состоится чтение Шекспира, мы встали с постелей. У Ариадны были бумага и карандаш, чтобы записывать бессмертные слова, слушать которые нам запрещалось. И вот, проскользнув как маленькие привидения по длинному коридору и затаив дыхание, каждый приложил ухо к деревянной двери, пытаясь уловить тайну, которая наконец-то могла приоткрыться. Улавливать слова не было трудно, чтец произносил их с пафосом, громким голосом, в соответствии с модой той эпохи. Но понять смысл — совсем другое дело. Без происшествий мы возвратились в нашу комнату, но секрет текста остался закрытым. Никогда больше мы об этом не говорили и не возобновляли наш эксперимент.

Так протекало счастливое детство в атмосфере дружной семьи. Будущее приоткрывалось полное обещаний. В январе 1915 г. в четвертый раз отпраздновали мой день рождения. Дети ужинали за столом взрослых и, следуя семейному обычаю, я решала выбор блюд. На самом же деле, мне подсказывали старшие сестра и брат, и я принимала их предложения. Нужно сказать, что это был единственный случай, когда мы могли высказывать свои вкусы и пристрастия в еде; в обычное время, если один из нас заявлял: «я не люблю того или этого», — мама отвечала: «ну хорошо, ты можешь записать это в свой дневник», и спокойно подавала блюдо.

Пришла весна и в один из дней нам сказали, что нужно в себя тихо, так как папа болен. Вначале мы выполняли указание без особого беспокойства, с каждым случается болеть. Позвали домашнего врача, друга семьи, который всех нас лечил и обычно через несколько дней все были здоровы. Но скоро мы поняли, что в этот раз все иначе. Прежде всего, к нашему доктору, который кроме врачебных визитов, также приходил просто играть с папой в шахматы, присоединились другие врачи, серьезные и важные господа. Они подолгу оставались в комнате больного.

Мы почти не видели маму и даже бабушку, проводя дни с воспитательницей и няней. Однажды вечером нас отправили ночевать к друзьям, и когда мы вернулись, мама не могла больше сдерживать слезы. Я помню прикосновение ее мокрой щеки, когда она поцеловала меня.

Дверь спальни была закрыта. Потом она открылась и нас пригласили войти, чтобы сказать последнее «прощай» папе. Двое старших приблизились немного к гробу. Няня взяла меня на руки и осталась на пороге. Вероятно, меня сочли слишком маленькой, чтобы увидеть смерть вблизи. Я заметила, что он был покрыт белой тканью до самых губ. Позже я узнала, что нижняя часть лица носила следы операции, проведенной напрасно, когда была потеряна последняя надежда.

Я оставалась только несколько мгновений на руках няни, потом мы вышли и дверь захлопнулась. Нас попросили быть в детской и не шуметь. Ненужная просьба: мы покорились скорби, которая придавила всех своей тяжестью. Все говорили приглушенными голосами и мы тоже не осмеливались говорить громко.

Потом наступил день похорон. Ариадна и Юлиан были допущены присутствовать на литургии. Я оставалась с няней в пустой квартире. Церковь была как раз напротив дома. В праздники мы могли наблюдать процессии, например в пасхальную ночь. В какой-то момент няня поднесла меня к окну и я увидела, как люди вынесли из церкви гроб папы, весь в цветах. Позади гроба толпа людей и снова цветы, цветы! Это не было печально, это напоминало праздничную процессию.

Няня сказала мне: «Видишь, папа отправился в рай…» Спасибо няне за эти слова, благодаря ей, моя первая встреча со смертью была окрашена мистической надеждой.

Юлиан, Марина и Ариадна

Оглавление