«Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь «холодной войны»»

952

Описание

В этой книге британский историк и публицист Джефри Робертс предлагает смелую переоценку биографии Вячеслава Михайловича Молотова, министра иностранных дел Советского Союза, основная деятельность которого пришлась на 1939–1955 гг., один из судьбоносных периодов в истории нашей страны.Робертс предлагает поразмышлять о событиях и закулисных играх, которые определили форму и содержание международных отношений в современную эпоху. Перевод: Е. Матвеева



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Джеффри Робертс Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь «холодной войны»

Вступительная статья

Интерес, проявленный видным английским историком Дж. Робертсом к дипломатической деятельности В.М. Молотова, знаменателен. Этот советский государственный и политический деятель не избалован вниманием исследователей. Многие из них воспринимают многолетнего члена Политбюро ЦК ВКП (б), главу Советского правительства, заместителя Председателя Государственного Комитета Обороны, руководителя внешнеполитического ведомства как бесцветного исполнителя решений И.В. Сталина.

Опираясь на объемный архивный и мемуарный материал, Дж. Робертс предлагает свежий взгляд на дипломатическую работу В.М. Молотова накануне и в период Второй мировой войны, его вклад в усилия по послевоенному урегулированию. Естественно, в небольшой компактной книге невозможно раскрыть всю многоплановую деятельность советского руководителя, который, занимая пост заместителя Председателя ГКО, подписал более половины его постановлений, являлся куратором производства танков и советской ядерной программы. Тем не менее исследование Дж. Робертса дает убедительные основания для оценки роли В.М. Молотова как руководителя отечественной дипломатии в годы становления советской сверхдержавы.

В сущности, в связи с работой Дж. Робертса возникает три важных вопроса. Во-первых, какое место В.М. Молотов занимал при формировании и осуществлении советского внешнеполитического курса, особенно в военный период. Во-вторых, как была организована повседневная деятельность наркомата иностранных дел СССР в решении возникавших перед ним исторических задач. И наконец, какое политическое наследство В.М. Молотов оставил новым руководителям МИД. Ответ на них автор дает с разной степенью полноты.

Приход В.М. Молотова в 1939 г. в Народный комиссариат иностранных дел был продиктован объективной необходимостью. В руководстве НКИД нужен был государственный деятель крупного масштаба, способный не только твердо отстаивать за переговорным столом «спущенные сверху» директивы, но и на равных обсуждать принципиальные вопросы внешней политики в советском руководстве. Этим требованиям новый наркоминдел отвечал в полной мере. За его плечами было партийное подполье, репрессии царских властей, активное участие в Октябрьской революции и Гражданской войне, видная роль в строительстве советского государства. Ум, твердые убеждения, смелость и настойчивость выдвинули В.М. Молотова в высший эшелон руководства СССР, обеспечили ему особый авторитет в глазах И.В. Сталина.

В предвоенные и военные годы наркому доверялись исключительно важные и деликатные поручения. При этом, деятельно участвуя в выработке советской внешнеполитической линии, он и сам профессионально вел сложнейшие дипломатические переговоры – будь то с лидерами западных демократий Ф.Д. Рузвельтом, У. Черчиллем, Э. Иденом или же с главарями Третьего рейха.

Особенно ярко политический и дипломатический дар В.М. Молотова проявился после начала Великой Отечественной войны. С его именем связаны важнейшие этапы строительства антигитлеровской коалиции. Нарком был активным участником исторических встреч лидеров СССР, США и Великобритании в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Он стал одним из основателей Организации Объединенных Наций. При личном участии В.М. Молотова закладывались основы послевоенной Европы.

Понятно, что существовавшая в Советском Союзе система принятия политических решений жестко ограничивала самостоятельность главы внешнеполитического ведомства. Вместе с тем, как отметил Дж. Робертс, без верных и талантливых соратников, каким был В.М. Молотов, сталинский режим вряд ли смог функционировать, выжить и победить в Великой Отечественной войне, а затем противостоять Западу в «холодной войне».

Видимо, справедливо и замечание Дж. Робертса о том, что советская внешняя политика в годы войны явилась результатом сотрудничества И.В. Сталина и В.М. Молотова, но последнее слово в ее определении оставалось за генсеком.

Постоянного напряженного внимания В.М. Молотова требовала повседневная деятельность наркомата. Масштабы и сложность работы НКИД в годы войны постоянно возрастали. Стратегической задачей отечественной внешней политики стало обеспечение международных условий для организации отпора фашистской агрессии, освобождения захваченных территорий, полного разгрома врага. Приоритетом для советской дипломатии стало налаживание практического сотрудничества с западными державами в военной, политической и экономической областях.

С самых первых трудных дней фашистского нашествия советское внешнеполитическое ведомство делало все необходимое, чтобы укрепить безопасность наших границ со странами, объявившими о своем нейтралитете, не допустить их вовлечения в планы агрессоров, ослабить влияние на них Германии. Многое было сделано также для оказания помощи народам порабощенных гитлеризмом стран, содействия их освобождению, а затем для восстановления утраченной ими государственности и национального суверенитета.

Новое качество взаимодействия с западными державами по своему значению выходило за рамки военного союза на период войны с фашистской Германией. Оно означало крах политической изоляции и сдерживания Советского Союза, признание его роли и интересов в мировых делах. Новый статус Советского Союза был прочно закреплен политическими и дипломатическими средствами, что определило его особое место в решении вопросов послевоенного урегулирования.

В послевоенные годы, особенно после смерти И.В. Сталина, дипломатическая деятельность В.М. Молотова в значительной мере была связана с усилиями по укреплению европейской безопасности. Он много и активно работал по решению германского вопроса, ставшего поистине болевой точкой отношений СССР с западными державами. Рассуждения и умозаключения Дж. Робертса о советской политике той поры интересны, но, видимо, не бесспорны. Темы возникновения «холодной войны», политического противостояния Запада и СССР, поиска взаимоприемлемой системы безопасности в послевоенный период очень масштабны и требуют, конечно, более обстоятельного подхода.

Тем не менее интересны заключения Дж. Робертса о том, что именно В.М. Молотов в постсталинский период являлся главным сторонником переговоров с Западом и что для него не было цели важнее, чем заключение мирного договора, способного сдержать немецкую опасность и свести на нет угрозу новой мировой войны. Он стремился получить комплексную систему европейской коллективной безопасности, которая нейтрализовала бы угрозы со стороны Запада и положила конец «холодной войне», обеспечив длительный мир между Востоком и Западом. Этот мотив, как известно, доминировал в отечественной внешней политике и после ухода В.М. Молотова из МИД СССР.

По заслугам оценивая вклад В.М. Молотова в советскую внешнюю политику, нельзя обойти и негативные аспекты его деятельности на высоких партийных и государственных постах. Как ближайший сподвижник И.В. Сталина, подписавший вместе с ним многочисленные «расстрельные списки», он несет ответственность за незаконные репрессии 1930-х годов. Вместе с Л.П. Берией и В.Г. Деканозовым В.М. Молотов входил в пресловутую «тройку», проводившую чистку НКИД, причем, по свидетельству Ф.И. Чуева, до конца жизни считал свои действия обоснованными и правильными.

Богатая событиями карьера В.М. Молотова закончилась поражением «старой гвардии» во внутрипартийном конфликте с Н.С. Хрущевым и его окружением. Смещение со всех партийных и государственных постов сопровождалось острой критикой, а затем, пожалуй, самой тяжелой для политика карой – забвением.

Исследование Дж. Робертса о дипломатической деятельности В.М. Молотова – полезный и нужный труд. Он свидетельствует о готовности серьезно, объективно, на основе новых данных изучать внешнюю политику Советского Союза предвоенной, военной и послевоенной поры. Такой подход, помимо прочего, позволил бы в полной мере оценить, в чем был прав, а в чем не прав выдающийся отечественный дипломат В.М. Молотов.

...

А.А. ЧУРИЛИН

Чрезвычайный и Полномочный Посол

Введение Мелвина П. Леффлера

Нам, людям , всегда интересно: что представляют из себя те, кто нами руководит. Их слова и поступки определяют всю нашу жизнь. Иногда они заводят нас к войне, иногда помогают создать мир; иногда они помогают развивать торговлю и добиваться процветания, иногда из-за них мы прозябаем в нищете. Иногда они воюют против террористов или опасных заболеваний. Иногда против того и другого вместе. Или, наоборот, и то, и то игнорируют.

Знаем мы и о том, что не такие они сильные и могущественные, какими пытаются казаться. Подобно нам с вами, они действуют сообразно обстоятельствам, которые от них не зависят. Они – порождение своего времени, ими играют технические инновации, экономические циклы, социальные перемены, культурные традиции и демографические тенденции, против которых им не пойти. Но то, как они реагируют на неподвластные им явления, значит очень многое. Их решения становятся законом и меняют ситуацию.

Этот цикл посвящен лидерам, определившим форму и содержание международных отношений в современную эпоху. Здесь мы расскажем о тех, кто был и не был избран в высшие эшелоны, кто стоял во главе революционных движений, и тех, кто старался сохранить систему в неизменном виде. Мы поговорим о руководителях и могучих государств и малых народов, которые тем не менее нашли в себе силы подействовать на международные события, добившись куда большего влияния, чем, казалось бы, должна иметь их страна. Наш цикл изучает судьбу президентов и диктаторов, министров иностранных дел, дипломатов и военных.

Данный цикл представлен небольшими, документальными и дерзкими книгами. Каждая из них старается рассмотреть судьбу того или иного лидера в контексте его эпохи. Как на него повлияли родственники, друзья, класс, статус, вероисповедание, традиции? Какие ценности они прививали и распространяли? Каким образом образование и работа сказались на его восприятии национальных интересов и понимании угроз? Чего он старался достичь на своем посту и какие пути выбирал для реализации своих целей? Как и насколько был он способен преодолевать препятствия и влиять на облик международной истории? Благодаря чему был он успешным лидером? И в какой мере сумел он изменить ход событий?

Авторы цикла – специалисты в той или иной области, пишущие для широкого читателя. Мы попросили их рисовать общую картину, не перегружая ее избыточными деталями, отделять значимые догадки от сложных обстоятельств и не стесняться в обобщениях. Наша цель – заставить читателя задуматься о значительных темах и важных событиях и попытаться найти ответ на непростой и вечный вопрос о роли личности в истории.

В данной книге Джефри Робертс представляет нам смелую переоценку биографии Вячеслава Михайловича Молотова, министра иностранных дел Советского Союза, чья основная деятельность пришлась на период с 1939 по 1955 г. Молотов показан убежденным коммунистом, который был готов сбросить царя и искоренить несправедливый капиталистический порядок, как он его понимал. С первых же дней революции Молотов горячо поддержал Иосифа Сталина, а затем стал его верным, преданным и ценным помощником. Он выступал за коллективизацию и стремительную индустриализацию, с готовностью сыграл немалую роль в чистках середины и конца 1930-х гг. Молотов верил, что некие враги замыслили низвергнуть новый порядок, и их надо уничтожить. Такую прискорбную цену пришлось заплатить за стремление к утопической революции, каковая, по убеждению Молотова, должна сделать людскую жизнь лучше. Робертс приглашает нас поразмышлять о подобных противоречиях, которых, увы, так много в истории человечества.

Кроме того, он предлагает свежий взгляд на роль Молотова. При помощи новых архивных материалов Робертс показывает, что Молотов умел мыслить самостоятельно, нередко расходился во взглядах со Сталиным и был настолько уверен в своих взаимоотношениях с диктатором, что позволял себе свое мнение высказывать. Конечно, стоило Сталину определиться, что он хочет сделать на дипломатической арене, Молотов тут же шел на попятный и принимался воплощать в жизнь волю вождя с таким искусством и упорством, которые доводили до белого каления его собеседников на совещаниях и переговорах.

Интересно и то, что после смерти Сталина в 1953 г. Молотов стал отстаивать необходимость значительных изменений в советской внешней политике. Робертс решительно опровергает сложившееся мнение, доказывая, что Молотов никогда не поддерживал «холодную войну» и, как мог, стремился изменить ее ход. Он боялся Германии, ненавидел НАТО и потому неустанно добивался создания общеевропейской системы коллективной безопасности, окончания «холодной войны» и объединения Европы. Именно его заслугой является то, что позже назовут «разрядкой». Именно Молотов выступил с инициативами, которые приведут к Хельсинкским соглашениям 1975 г. и Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Правда, к этому времени Молотова давно уже успели вычистить с руководящих позиций в партии. Никита Хрущев оказался хитрее. После этого Молотов почти три десятка лет тихо жил на пенсии. Но за сорок лет во главе революционного процесса и Советского Союза он стал одним из тех, кто определил облик истории двадцатого века.

Предисловие и благодарности

Когда Мелвин Леффлер попросил меня написать книгу о Молотове для данного цикла, я как раз заканчивал одно исследование в российских архивах по советской внешней политике послесталинских времен. Я хотел выяснить: кто стал инициатором крупных изменений в международной линии СССР после смерти Сталина и, среди прочего, кто руководил усилиями Москвы по прекращению «холодной войны» и остановке процесса послевоенного разделения Европы на два соперничающих военно-политических блока. Было принято считать, что это был Георгий Маленков, новый советский премьер-министр, либо Никита Хрущев, сменивший Сталина у руля КПСС. Кое-кто даже высказывал мнение, что сторонником наиболее просвещенного и либерального курса внешней политики в послесталинские годы являлся Лаврентий Берия, глава службы безопасности.

Но эти толкования не имели смысла в свете тех свидетельств, что я обнаружил в архивах. Они четко показывали: предложения об изменениях шли из Министерства иностранных дел. Поскольку самого Молотова обычно считают сторонником жесткого курса, я поначалу думал, что мысли о нововведениях во внешней политике высказывал кто-то из сотрудников МИДа среднего уровня – именно они написали документы, которые я читал. Но, когда мой русский коллега Алексей Филитов указал мне, что мидовцы могли действовать только по указке Молотова, я прозрел. Именно Молотов стоял за изменениями в послесталинской внешней политике СССР. Так что Мел со своим заявлением о том, что я делаю крупномасштабную переоценку карьеры Молотова, оказался очень кстати. В результате и появилась данная книга, где я оспариваю устоявшийся стереотип, рисующий Молотова не более чем покорным исполнителем воли своего друга Сталина, и доказываю, какую важную и независимую роль он сыграл на международной сцене двадцатого века.

Данная работа о Молотове опирается в первую очередь на мои личные архивные исследования (все приведенные выдержки из оригинальных документов я перевел с русского языка сам, за исключением особо оговоренных случаев). За долгие годы мне довелось изучить сотни молотовских бумаг в архиве Министерства иностранных дел, и в связи с этим я хочу выразить благодарность сотрудникам этого ведомства. Важным источником стал также личный фонд Молотова, хранящийся в Российском государственном архиве социально-политической истории (в РГАСПИ хранятся документы КПСС до 1953 г.). Материалы, относящиеся к периоду после 1953 г., находятся в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ). Большая коллекция микрофильмов с документами РГАНИ середины 1950-х гг. хранится в Гарвардском университете в фонде Программы изучения «холодной войны» Марка Креймера. Я бы не сумел воспользоваться этими собраниями без поддержки различных институтов: факультета кельтской культуры и общественных наук в Колледже искусств при университете Корка, ирландского исследовательского совета по гуманитарным и общественным наукам и комиссии «Фулбрайт» в Ирландии. Я сумел провести бесценное исследование американских архивов благодаря грантам, полученным от Кеннанского университета для Современных исследований России и Президентской библиотеки Эйзенхауэра.

Я не первый ученый, занимающийся Молотовым, и мне очень помогли в работе труды других историков. Особо стоит отметить вышедшую в 2005 г. биографию покойного Дерека Уотсона о Молотове, без которой не может обойтись ни один серьезный специалист по советской истории. Еще я хочу поблагодарить Альберта Резиса за перевод неофициальных мемуаров Молотова, составленных из бесед с Феликсом Чуевым – далее я буду часто цитировать эту книгу. Когда я впервые прочитал ее, то засомневался в ее ценности: непонятно, что Молотов действительно сказал сам, а что приписал ему журналист. Но, поскольку у меня была возможность ознакомиться с личным фондом Молотова, теперь я убежден, что «Сто сорок бесед» довольно точно отражают образ мыслей нашего героя.

Я сумел представить доклад по основным направлениям моей «ревизионистской» работы на семинаре, где собрались лучшие представители научного сообщества, благодаря Норвежскому нобелевскому институту, когда в 2008 г. занимал там должность старшего научного ассистента. В институте собрана замечательная библиотека, и я очень благодарен Гейру Лундештаду и его коллегам за всю оказанную помощь. Самый интересный момент, который я узнал: оказывается, в 1948 г. Молотова выдвигали на Нобелевскую премию мира.

Профессор Джей Кэлвитт Кларк любезно согласился прочитать рукопись целиком, и я безмерно благодарен ему за подробные замечания и поправки, которые помогли значительно улучшить текст. Кроме того, большое спасибо Мелу Леффлеру и анонимному издательскому рецензенту за их тонкие комментарии и советы, благодаря которым была срочно сделана общая редактура первого варианта книги. За долгие годы работы над Молотовым я обсуждал его со многими коллегами, в их числе: Лев Безыменский, Майкл Карли, Габриэль Городецкий, Уоррен Кимбл, Дэвид Пэинтер, Кэролин Кеннеди-Пайп, Марк Крэймер, Йохен Лауфер, Сергей Листиков, Виктор Мальков, Михаил Мягков, Владимир Печатнов, Сильвио Понс, Олег Ржешевский, Джефри Уорнер, Дебора Уэлч Ларсон и Наталья Егорова. Кроме того, я хочу выразить благодарность редакторской команде издательства «Потомак» – Хилари Клэггет, Джулии Гьютин и Дону Маккеону – за столь тщательную вычитку. Если в тексте остались ошибки, то виноват в них только я.

Я не раз беседовал о Молотове с Эдуардом Марком – которому посвящена моя книга. Мы с Эдуардом познакомились благодаря H-Diplo – историческому интернет-проекту на h-net.org, специализирующемуся на международных отношениях. Изучая внешнюю политику Сталина в послевоенное время, мы сошлись на том, что ее движущим фактором была идеология, но идеология куда более сложная, гибкая и обусловленная реальными обстоятельствами, чем принято считать в тех примитивных упрощениях, что высказывали западные милитаристы и их единомышленники. Эдуард был выдающимся американским специалистом по раннему периоду «холодной войны». Он умер в 2009 г. Эдуард терпеть не мог ярлыки, но, мне кажется, наш взгляд на историю можно определить как динамический синтез его посттрадиционализма с моим постревизионизмом. И мы разделяли мнение, что ученые должны идти вслед за фактами, даже если из-за этого придется кого-то из коллег погладить против шерсти или потерять популярность в каких-то кругах.

Анонимный рецензент от издательства в равной мере хвалил и критиковал рукопись. Он спросил: «На чем основаны суждения этой книги – на реальной политике в самом общем смысле или на эпистемологическом толковании истории?» Моя философия истории проста: самое значимое – это человеческий характер, и историю меняет выбор, который делают люди. Поэтому я не считаю, что «холодная война» была неизбежной, равно как не думаю, что имело смысл тянуть ее так долго. История «холодной войны» пестрит упущенными возможностями, что позволили бы прекратить ее, включая безуспешные старания Молотова, предпринятые после смерти Сталина. Мою личную политическую позицию определить нелегко, но я отношу себя к либеральным социальным демократам, способным увидеть и хорошее, и плохое в истории советского эксперимента по построению социализма. Я не жалел, когда в 1991 г. советский строй рухнул, хотя и полагал, что переход к капитализму в России можно было бы организовать получше и не так резко. Как гражданин, я занимаю определенную этическую позицию по ряду вопросов – и готов ею поделиться, но как историк, я не считаю необходимым давать моральную оценку советскому коммунизму и его руководителям. Это было бы слишком просто. Надеюсь, эта книга будет способствовать более широкому пониманию хитросплетений и парадоксов советской истории. Жизнь и карьера Молотова явились воплощением тех противоречий.

В одной из своих более ранних работ я написал, что мне не хватает восторженных слов, чтобы выразить важность той редакторской и интеллектуальной помощи, которую мне оказала моя коллега Селия Уилсон. Сейчас мне опять их не хватает, так что я снова просто скажу ей сердечное спасибо.

Основные события в жизни и карьере В.М. Молотова

1890 г. 9 марта: Вячеслав Михайлович Молотов (наст. фамилия: Скрябин) родился в слободе Кукарка Вятской губернии.

1905 г. Первая русская революция.

1906 г. Молотов вступает в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП).

1909 г. Арест и двухлетняя ссылка в Вологодскую губернию.

1912 г. Знакомство с И.В. Сталиным в Санкт-Петербурге.

1914 г., июль: начало Первой мировой войны.

1915 г. Молотов арестован и сослан в Сибирь.

1916 г. Побег из ссылки и возвращение в Санкт-Петербург (переименованный в Петроград); членство в Русском бюро ЦК РСДРП(б).

1917 г., март: отречение от трона Николая II, учреждение Временного правительства.

Апрель: возвращение В.И. Ленина в Россию из иностранной ссылки. Ноябрь: большевистский переворот.

1918 г. Начало Гражданской войны в России.

1919 г., март: основан Коммунистический интернационал (Коминтерн).

1920 г., март: В.М. Молотов избран в кандидаты в ЦК Коминтерна.

1921 г., март: Молотов избран в члены ЦК Коминтерна и в кандидаты в Политбюро.

1922 г., апрель: И.В. Сталин становится Генеральным секретарем Коммунистической партии.

1924 г., январь: смерть В.И. Ленина.

1926 г., январь: В.М. Молотов избран в члены Политбюро и вошел в состав Исполкома Коминтерна.

1928 г. Молотов становится секретарем ЦК ВКП(б).

1930 г., декабрь: назначение Молотова председателем Совета народных комиссаров

1934 г., январь: XVII съезд ВКП(б).

Декабрь: убийство С.М. Кирова в Ленинграде.

1936 г., август: первый открытый сталинский суд над старыми большевиками.

1937 г., январь: второй открытый сталинский процесс над старыми большевиками.

1938 г., март: третий открытый сталинский процесс над старыми большевиками.

1939 г., май: назначение Молотова наркомом иностранных дел.

Август: подписание советско-германского Договора о ненападении.

Сентябрь: начало Второй мировой войны; вторжение СССР в Восточную Польшу; подписание советско-германского договора «О дружбе и границе».

Декабрь: вторжение СССР в Финляндию.

1940 г., март: советско-финский мирный договор; Молотов отмечает 50-летний юбилей.

Июнь: капитуляция Франции.

Июль: присоединение балтийских республик к СССР.

Ноябрь: переговоры Молотова с Гитлером и Риббентропом в Берлине.

1941 г., май: Сталин становится председателем Совета народных комиссаров, а Молотов – его заместителем.

Июнь: вторжение Германии в СССР; выступления Молотова по радио с сообщениями; учреждение Государственного Комитета Обороны, председателем которого назначен

И.В. Сталин, а его заместителем – В.М. Молотов.

Июль: Советско-британское соглашение о союзных действиях против Германии.

Декабрь: переговоры Молотова и Сталина с Иденом в Москве; вступление США в войну; контрнаступление Красной Армии под Москвой.

1942 г., май–июль: посещение Молотовым Лондона и Вашингтона; подписание Советско-британского союзного договора.

Август: встреча Черчилля и Сталина в Москве.

Ноябрь: Сталинградская наступательная операция.

1943 г., апрель: Германия объявляет об обнаружении массовых захоронений под Катынью; разрыв советско-польских отношений.

Май: роспуск Коминтерна.

Октябрь: Молотов выступает председателем на Московской конференции министров иностранных дел.

Ноябрь–декабрь: Тегеранская конференция.

1944 г., август: Варшавское восстание.

Август–сентябрь: конференция в Думбартон-Окс.

Октябрь: встреча Черчилля и Сталина в Москве.

1945 г., февраль: Ялтинская конференция.

Апрель: смерть Ф. Рузвельта; избрание Г. Трумэна на пост президента США.

Апрель: встреча Молотова и Трумэна в Вашингтоне, посещение Молотовым Сан-Франциско для участия в конференции по учреждению ООН.

Май: капитуляция Германии.

Июль–август: Потсдамская конференция.

Август: атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки; капитуляция Японии.

Сентябрь: первая встреча Совета иностранных министров в Лондоне.

Ноябрь: речь Молотова в честь юбилея Октябрьской революции.

Декабрь: встреча министров иностранных дел США, Великобритании и СССР в Москве.

1946 г., март: речь Черчилля о «железном занавесе»; переименование «комиссаров» в «министры».

Июль–октябрь: Парижская мирная конференция.

1947 г., февраль: подписание мирных договоров с Болгарией, Финляндией, Венгрией, Италией и Румынией.

Март: провозглашение «Доктрины Трумэна».

Март–апрель: встреча в Москве Совета министров иностранных дел.

Июнь: провозглашение Плана Маршалла.

Сентябрь: речь А.А. Жданова о двух лагерях; учреждение Коминформа.

1948 г., январь: выдвижение кандидатуры Молотова на Нобелевскую премию мира.

Июнь: советская блокада Западного Берлина (до мая 1949).

Июль: исключение Югославии из Комиинформа.

Август: Всемирный конгресс интеллектуалов за мир во Вроцлаве.

Декабрь: арест супруги Молотова.

1949 г., март: снятие Молотова с поста министра иностранных дел.

Апрель: учреждение НАТО.

Май: основание ФРГ.

Август: советские испытания ядерного оружия.

Октябрь: учреждение ГДР; провозглашение в Пекине Китайской Народной Республики.

1950 г., февраль: подписание советско-китайского договора.

Март: выпуск «Стокгольмского воззвания» о запрете ядерного оружия.

Июнь: вторжение Северной Кореи в Южную.

Октябрь: Пражская декларация о ремилитаризации ФРГ.

1951 г., январь: Кремлевская конференция о перевооружении Восточной зоны.

Март–июнь: Парижская мирная конференция заместителей министров иностранных дел СССР, Франции, Великобритании и США.

1952 г., март: «Нота Молотова» с предложением о мирном договоре с Германией.

Октябрь: XIX партийный съезд.

1953 г., март: смерть Сталина; возвращение Молотову поста министра иностранных дел, воссоединение с супругой.

Июнь: восстание в ГДР.

Июль: Пленум ЦК, посвященный разоблачению Берии; окончание Корейской войны.

1954 г., январь–февраль: Берлинская конференция министров иностранных дел.

Март: предложение Молотова о вступлении СССР в НАТО.

Апрель–июль: Женевская конференция по Индокитаю и Корее.

Октябрь: вступление ФРГ в НАТО.

1955 г., май: подписание Варшавского договора и Декларации о независимости Австрии.

Июль: пленум ЦК; Женевский саммит.

Октябрь–ноябрь: Женевская конференция министров иностранных дел

1956 г., февраль: XX съезд Компартии.

Июнь: снятие Молотова с поста министра иностранных дел.

Октябрь–ноябрь: польский и венгерский кризисы.

1957 г., июнь: Пленум ЦК; снятие со всех постов Молотова и других членов Антипартийной группы.

Август: назначение Молотова послом в Монголию.

1960 г. Апрель: начало советско-китайского раскола.

Июль: Молотов направлен в Вену.

1961 г., октябрь: разоблачение Молотова и Антипартийной группы на XII съезде партии.

1962 г., март: исключение Молотова из Компартии.

Июнь: отзыв Молотова из Вены.

1963 г., сентябрь: уход Молотова на пенсию.

1964 г., октябрь: отстранение Н.С. Хрущева от руководства.

1970 г., апрель: смерть жены Молотова.

1984 г., июль: восстановление Молотова в Компартии.

1986 г. 8 ноября: смерть Молотова.

1. Пролог «Блестящая кремлевская посредственность»

Не часто, но иногда мне снится Сталин. И какие-то совершенно необычные условия. В каком-то разрушенном городе. Никак не могу выйти. Потом встречаюсь с ним. Одним словом, какие-то странные сны, очень запутанные.

В.М. Молотов (ок. 1976)

1

Вячеслава Михайловича Молотова принято считать не более чем верным прислужником Сталина, коммунистом-догматиком, реакционным и бескомпромиссным политиком, практически лишенным воображения. Молотов безжалостно и ревностно служил Сталину и авторитарному советскому режиму; едва ли он был способен предложить миру что-то помимо этих сомнительных качеств. Известно, что Уинстон Черчилль назвал его «представителем и орудием политики непредсказуемой машины» и заявил, что он «не видел человека, в котором более полно была бы представлена современная концепция робота». Тем не менее Черчилль высоко ценил дипломатическое искусство Молотова, ставя его в один ряд с великими политиками-прагматиками XIX в.: «Он был… тщательно отшлифованным дипломатом… и составил бы достойную компанию таким корифеям, как Мазарини, Талейран или Меттерних». Именно так в большинстве случаев и относились к Молотову на Западе – с восхищением, разбавленным скрытой злобой. В 1954 г. «New York Times» статью о Молотове озаглавил так: «Блестящая кремлевская посредственность».

С 1920-х по 1950-е гг. Молотов был правой рукой советского диктатора Иосифа Сталина. В 1930 г. Сталин назначил его премьер-министром, и вместе они вели тот шквальный огонь массового насилия и политического террора, унесших жизни нескольких миллионов советских граждан. В 1939 г., накануне Второй мировой войны Сталин дал Молотову пост народного комиссара иностранных дел. Эту должность тот занимал до 1949 г.: тогда Молотов стал возражать против исключения его жены из Коммунистической партии и на какое-то время утратил расположение советского диктатора. Будучи наркомом иностранных дел, Молотов подписал советско-германский пакт 1939 г., его усилиями был во время войны создан и вел работу союз «Большой тройки» – СССР, Великобритании и США.

И именно Молотов после победы организовывал коммунистический блок стран, который долгие годы будет противостоять Западу в «холодной войне», начавшейся в 1947 г.

Данная книга предлагает кардинально пересмотреть деятельность Молотова на посту советского наркома иностранных дел; она показывает, что он не был тем бездумным, беспощадным исполнителем чужой воли, каким рисует его сложившееся мнение. Судьба и деятельность Молотова куда сложнее, неоднозначнее, чем их подают грубые стереотипы или тот образ самого себя, который бывший нарком культивировал в старости. Самое главное: на должности наркома иностранных дел Молотов был не оголтелым милитаристом, как принято считать, а тонким дипломатом, который стремился добиться мира для своей страны. А вот Сталин куда страстнее ратовал за «холодную войну», и Молотову вменялось в обязанности доносить до общества жесткую позицию диктатора. Когда после окончания Второй мировой войны Антигитлеровская коалиция распалась, Молотову пришлось защищать советские интересы в глобальной борьбе по разделу власти и влияния в послевоенном социуме. Считалось, что в переговорах – зачастую неприязненных – с западными странами по поводу послевоенного мирного урегулирования он олицетворяет советскую бескомпромиссность. Джеймс Ф. Бирнс, госсекретарь при президенте Трумэне, окрестил Молотова «Мистер Нет» – так тот неизменно отвечал на все мирные предложения Запада. Роль, которую сыграл Молотов в «холодной войне», дала пищу карикатурам, изображавшим его закостенелым милитаристом от внешней политики.

В реальности же Молотом стремился положить конец «холодной войне» с самого ее начала. С новой силой он продолжил трудиться над этим, когда после смерти Сталина в 1953 г. ему вернули пост министра иностранных дел. В послесталинские годы Молотов старался кардинально улучшить отношения с Западом и предлагал концепцию коллективной безопасности для всей Европы, которая остановила бы «холодную войну» и размежевание региона на два противостоящих военных блока. Планам Молотова не позволили воплотиться в жизнь многочисленные препятствия, в том числе позиция Никиты Хрущева, который сменил Сталина во главе Компартии. В 1957 г. Молотов предпринял неудачную попытку убрать Хрущева, и стараниями своих противников был отстранен от партийного руководства, а затем, в 1962 г., и вовсе исключен из партии. Молотов закончил свою политическую карьеру на незначительных дипломатических должностях в Монголии и Австрии, а восстановиться в КПСС ему разрешили только в 1984 г. В 1986 г. Молотов скончался в возрасте 96 лет, и пышных проводов он не удостоился. Теперь во главе СССР стоял обуреваемый жаждой реформ Михаил Горбачев, и его нисколько не интересовала реабилитация неисправимого сталиниста, каким был Молотов.

Хрущеву и его сторонникам было выгодно очернять деятельность Молотова на посту министра иностранных дел, выставляя его оголтелым адептом «холодной войны», противником мирных отношений с Западом и старомодным ортодоксом в идеологических и политических взглядах – в первую очередь по причине его неизменной верности памяти Сталина. Впрочем, Молотов на старости лет и сам давал поводы верить в этот упрощенно-нелепый образ. Нарком не оставил мемуаров, но в период с конца 1960-х гг. по начало 1980-х гг. он регулярно беседовал с советским журналистом и поэтом Феликсом Чуевым. Когда в 1991 г. Чуев выпустил русскоязычное издание «Ста сорока бесед с Молотовым» (английское название – Molotov Remembers, «Молотов вспоминает»), возник вопрос: в какой мере журналист приписал своему герою слова, которых тот не говорил. Правда, основательное изучение личных досье Молотова в русских архивах показало, что, судя по многочисленным статьям, которые бывший нарком написал на пенсии, но так и не опубликовал, Чуев в общем и целом его взгляды изложил верно.

И в разговорах с Чуевым на всевозможные темы, и в ненапечатанных статьях Молотов в первую очередь преданно защищает своего бывшего руководителя. Сталин не обладал политическим гением Ленина, говорит Молотов, но он был великим человеком и сыграл неоценимую роль в сохранении и развитии советской коммунистической системы. Также Молотов упорно оправдывает свои и сталинские репрессии против миллионов людей в 1930-е гг., называя их необходимой зачисткой от внутреннего врага – или «пятой колонны» – в советском обществе. Да, были ошибки и перегибы, признает он, но политика террора как средство обеспечения безопасности советской системы была, по сути своей, верна. Он говорил так: «Я считал всегда ответственным главным Сталина и нас, которые одобряли, которые были активными, а я все время был активным, стоял за принятие мер. Никогда не жалел и никогда не пожалею, что действовал очень круто. Но были и ошибки конечно»2.

При всем при том о Молотове-политике Джон Фостер Даллес, госсекретарь Эйзенхауэра, написал: «Наблюдая в действии всех великих мировых государственных деятелей нашего века… я никогда не встречал такого великого дипломатического мастерства, какое проявлял Молотов»3. И пусть Бирнс в отчаянии называл Молотова «мистером Нет», он, рассказывая о наркоме «в действии» во время послевоенных мирных переговоров, пишет о нем почти что с любовью:

«Если Вы нас верно проинформировали и наша профессия воспитывает выдержку, то я уверен: Молотов усвоил урок, как никто другой. Он обладает безграничным терпением, а также тонким умом и колоссальной энергией. Любые нетерпение или несдержанность, проявленные другими, его только забавляют. Интересно наблюдать за серьезным, важным выражением на его лице в моменты, когда на любую провокацию он отвечает простодушием… Мистер Молотов любит обсуждать процедурные вопросы. В таких дискуссиях ему равных нет. Он может часами спорить о том, какие темы надо вынести на повестку дня… На любой конференции… начинаешь волей-неволей восхищаться той изобретательностью, которую он проявляет в своей тактике проволочек. Он будет сохранять совершенную невозмутимость – лишь поглаживая усы или крутя в руках пенсне, – когда будет ждать русского перевода и курить русские сигареты, как кажется, одну за другой»4.

ВЕРНЫЙ КОММУНИСТ

В одном права типичная грубая карикатура на Молотова – он действительно был бескомпромиссным коммунистом-доктринером, искренне верил в ту марксистскую догму, что служила официальной идеологией Советского государства. Как положено ортодоксальному марксисту, Молотов считал, что история представляет собой этапы борьбы между угнетенными классами и правящими классами эксплуататоров. Кульминацией суровых классовых войн должна стать победа над капитализмом, создание всемирного социалистического общества и, наконец, наступление коммунистической утопии, в которой будут и социальная гармония, и личностная реализация, и материальное благополучие по принципу «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Молотов полагал, что выход человечества на такой уровень развития как неизбежен исторически, так и желателен политически.

Как и у многих других государственных мужей, юношеский идеализм Молотова определил его жизненный путь и сформировал его и как личность, и как политика. Затем, когда Молотов стал одним из глав Советского государства, власть была для него и самоцелью, и средством достижения коммунизма. В контексте страшной истории советского тоталитаризма это позволяло ему оправдывать многочисленные преступления системы, которые принесли людям столько боли и горя, тем, что они были совершены во имя того, чтобы остановить угнетение рабочего класса. Как ни отталкивают подобные рассуждения, следует помнить: искренняя и глубокая преданность Молотова социалистическим идеалам определила его жизнь и политическую карьеру, на протяжении которой он верно служил Советскому Союзу.

Молотов стал убежденным коммунистом еще в юности5. Ему было всего шестнадцать и он еще не окончил школу, когда в 1906 г. вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП). Как и многие другие молодые люди того поколения, недовольные системой, он выступал против автократической власти царей над Россией. Молотов знал, в какой бедности живут низшие классы государства, и это приводило его в ужас. Альтернативой царизму была Россия демократическая и социалистическая – Молотов считал, что эту цель нужно достигать не постепенными реформами, как предлагали умеренные социалисты, а радикальной революцией, что стремительно низвергнет несправедливый капиталистический порядок.

Важным событием, благодаря которому юный Молотов влился в политическую жизнь, стала Русская революция 1905 г. – после кровавой расправы над мирной демонстрацией в Санкт-Петербурге (тогдашней столице страны), несшей царю петицию рабочих, по стране прокатилась волна беспорядков и мятежей. Поначалу Николай II, пытаясь не допустить народного восстания, пообещал политические реформы, но очень скоро вместо таковых начал массовые репрессии. Среди прочего царистские власти охотились за членами таких революционных групп, как РСДРП, которая сыграла заметную роль в волнениях 1905 г.

Молотов активно участвовал в студенческом движении в Казани, неподалеку от которой стояло его родное село в Вятской губернии. В 1900 г. его арестовали, заключили в тюрьму, а потом приговорили к двухлетней ссылке в северную Вологодскую губернию. К тому времени Молотов уже вступил в большевистскую фракцию РСДРП, возглавляемую Лениным. Большевики считали, что революцию, которая грядет в России, совершит рабочий класс в союзе с беднейшим крестьянством. Именно поэтому

В.М. Скрябин – таково настоящее имя Молотова – придумал себе такой революционный псевдоним: в слове «молот» ему слышались пролетарские отголоски. К тому же он слегка заикался, а новую фамилию, которую он взял в 1914 г., произносить было чуть легче.

Оппонентами большевиков в РСДРП являлись меньшевики. По их мнению, к социализму в России следовало идти постепенно, а не через революционный процесс. Первым этапом должна стать революция демократическая, которая низвергнет царский режим. Кроме того, меньшевики не соглашались с позицией Ленина, утверждавшего, что РСДРП должна быть максимально дисциплинированной и централизованной организацией, а ее действия и политика должны осуществляться под руководством просвещенной элиты из партийных активистов и интеллектуалов. Эти и другие догматические споры привели в 1912 г. к официальному расколу партии на две фракции.

И большевики, и меньшевики в разработке стратегий по захвату власти в России делали ставку на теорию и практику марксизма. Обе фракции заявляли себя интернационалистами и осмысливали грядущую революцию в России как часть всемирной борьбы рабочих классов за власть.

И те и другие были космополитами, как в мировоззрении, так и в выборе источников своей идеологии. Карл Маркс, в конце концов, являлся немцем еврейского происхождения. Когда английский историк Рейчел Полонски обнаружила в 1990-е гг. то, что осталось от личной библиотеки Молотова, ее поразила широта его литературных и культурных интересов. Впрочем, как и многие другие «старые большевики» (так назывались те, кто вступил в партию до 1917 г.), Молотов был, с одной стороны, человеком воспитанным и образованным, но с другой – на политические и идеологические вопросы смотрел весьма упрощенно6.

Одним из товарищей Молотова в те предреволюционные дни был Иосиф Виссарионович Джугашвили, более известный как Сталин. Молотов познакомился с ним в 1912 г. в Санкт-Петербурге, где они оба участвовали в создании новой партийной газеты – «Правды». Сталин был на десять лет старше Молотова, социально и культурно их мало что связывало. Сталин был сыном грузинского сапожника, а отец Молотова принадлежал к нижней части среднего класса, работал приказчиком, жил в Центральной России и приходился дальним родственником классическому композитору Александру Скрябину7. Но и Сталин, и Молотов горячо верили в большевизм, оба имели опыт нелегальной политической деятельности, из-за которой побывали и в тюрьме, и в ссылке. Их первая встреча стала мимолетной; только позже они стали и друзьями, и политическими соратниками.

В течение следующих нескольких лет Молотов работал большевистским журналистом и агитатором. Накануне Первой мировой войны, вспыхнувшей в августе 1914 г., он переехал в Москву. В 1915 г. Молотова опять арестовали и выслали в Сибирь. Через год он оттуда бежал и вернулся в Санкт-Петербург (переименованный в Петроград, поскольку оригинальное название звучало слишком по-немецки, а Германия оказалась главным врагом России в войне).

И в Петрограде в марте 1917 г. Молотов опять повстречал Сталина. После народного восстания и военного мятежа царь Николай II отрекся от престола. Теперь Россией правило либерально-демократическое Временное правительство. Поначалу Молотов встретил восстание с куда более агрессивной и левацкой позиции, нежели Сталин. Он не поддержал Временное правительство, в то время как Сталин ратовал за сотрудничество с умеренными социалистами, которые стояли у руля нового режима. Он изменил свое мнение в апреле 1917 г., когда в Россию вернулся Ленин и заявил о своей оппозиции Временному правительству. С этого момента Сталин и Молотов стали одними из самых преданных союзников Ленина в подготовке большевистского переворота, осуществленного в ноябре 1917 г., который низложил Временное правительство и установил социалистический режим, основанный на системе «советов» – союзов рабочих, крестьян и солдат, сбросивших царя. Молотов участвовал в ленинском выступлении против Временного правительства в Петрограде – он входил в состав Военно-революционного комитета, который провел переворот, – но он только вел пропаганду и не был в числе большевистских солдат, занимавших общественные здания и арестовывавших министров.

БОЛЬШЕВИКИ У ВЛАСТИ

После большевистского переворота Молотова назначили председателем Петроградского совета народного хозяйства, и в этом качестве он получил возможность блеснуть своими талантами управленца и политического агитатора. В качестве последнего летом 1919 г. его командировали на «Красную звезду» – так назывался теплоход, ходивший вверх и вниз по Волге и пропагандировавший революцию. К тому времени уже началась Гражданская война – противники большевиков попытались сбросить новый советский режим силой оружия. Задача Молотова состояла в том, чтобы усилить большевистское влияние в приволжских областях.

В конце 1919 г. руководство назначило Молотова председателем горисполкома в Нижнем Новгороде. Но он не нашел общего языка с некоторыми местными членами партии, и в июле 1920 г. ему пришлось уйти с должности. Как ни странно, этот инцидент совершенно не помешал набирать обороты его политической карьере. В сентябре Молотова направили на Украину укреплять там советскую власть, а на X съезде большевистской партии в марте 1921 г. его выбрали в Центральный Комитет (годом раньше прошел IX съезд партии, и Молотову на нем дали звание кандидата в члены ЦК).

Русская Гражданская война, во время которой миллионы людей были убиты или умерли от голода, окончательно определила взгляды и судьбу Молотова, равно как всех большевиков его поколения, в том числе и Сталина. Во время этой войны большевики научились никого не жалеть на пути к победе и не гнушаться любым насилием, если так надо для защиты режима. Насилие стало нормой, заменив пропаганду как метод политической мобилизации. РСДРП (б) (в 1918 г. она сменила название на Коммунистическую партию) еще больше ужесточила свои иерархию и систему управления. В самый разгар войны – 1919–1920-е гг. – большевики были близки к поражению, когда их опорные пункты в центральной и северной России оказались со всех сторон осаждены контрреволюционной белой армией. К тому же

Ленин и его правительство должны были давать отпор интервенции – вооруженным силам, выступавшим на стороне белой армии, которые были присланы иностранными державами: Британией, Францией, Японией и Соединенными Штатами. Эти страны боялись, что «большевистская зараза» распространится и у них.

Для большевиков Гражданская война представляла собой борьбу не на жизнь, а на смерть не столько с внутренними врагами, но и со всем капиталистическим миром. Они надеялись, что революционные социалистические силы других стран придут к ним на помощь. Когда этого не произошло, они смирились с тем, что социалистическому обществу придется уживаться с капитализмом – по крайней мере временно. Однако большевики боялись, что вновь поднимет голову империалистическая коалиция, которая решит низвергнуть социалистический режим. Это параноидальное состояние владело умами советских людей и двадцать лет спустя после революции, когда Молотов стал наркомом иностранных дел – и эта ситуация обострялась убеждением Сталина, что чем сильнее становится СССР, тем отчаяннее капиталистические (и внутренние) враги будут пытаться подорвать его режим. Теория о том, что классовая борьба при социализме должна усилиться, заставила Сталина и Молотова в 1930-е гг. поверить в существование «Пятой колонны» – внутренних врагов, которых надобно вычистить из советского общества при помощи массового террора.

Большевики Гражданскую войну выиграли. Но дорогой ценой. Коммунистическая партия оказалась единственным гражданским институтом, который вышел из этого конфликта целым, невредимым и более-менее эффективно функционирующим, несмотря на гибель многих ее преданных активистов. Партия в лице ее оставшихся в живых членов взяла на себя руководство всем советским обществом – политикой, экономикой, а также социальной и культурной жизнью. Компартия не просто управляла Советским государством – она контролировала в нем все и вся. Выживаемость такого «партийного государства» во многом зависела от управленческих талантов верных партийцев, каким был Молотов.

X съезд партии в 1921 г. объявил об окончании Гражданской войны, но большевики продолжили авторитарный курс и среди прочего запретили создавать внутри собственной партии какие-либо фракции. После съезда Молотов был назначен секретарем ЦК, членом Оргбюро и кандидатом в Политбюро – эти три комитета составляли верхушку партии. Фактически в управленческой системе ВКП(б) Молотов стал заместителем Ленина. Говорят, что вождь назвал Молотова «лучшим в России делопроизводителем», а Троцкий заклеймил его «серостью». Обе эти характеристики неточны. Конечно, Молотов, как он и сам признавал, являлся исполнительным управленцем. На должности министра иностранных дел он доводил своих помощников до отчаяния, требуя снова и снова переделывать проекты дипломатических документов. Но простым бюрократом, который ничего, кроме как бумаги перекладывать, не умеет, Молотов не был. Политбюро представляло собой главный орган принятия политических решений в новом Советском государстве, где все контролировала Компартия; и Молотов отвечал за подготовку программ, резолюций и протоколов. Пусть он и не был главным политическим игроком в ленинском Политбюро, но новая роль позволила ему выйти прямиком на высший уровень решений в экономике и политике, в том числе в сфере иностранных дел.

1921 г. стал очень важным как в политической, так и в личной судьбе Молотова. В то лето на Международной женской конференции в Москве он познакомился с Полиной Жемчужиной, которая, как и он, активно занималась партийной работой, и вскоре они поженились. Фамилия «Жемчужина» была образована от настоящего имени супруги Молотова – Перл Карповская. Она родилась в 1897 г. в семье еврейского портного в Южной России. Ее брат Сэм Карп эмигрировал в США накануне Первой мировой войны и стал там успешным предпринимателем. Брат и сестра отношения поддерживали; и в 1930-е гг. Сэм выступал посредником в советско-американских торговых переговорах. Приезжая в Советский Союз, он останавливался в кремлевской квартире сестры и зятя.

Вячеслав Никонов, внук Молотова и известный политический комментатор в современной России, так рассказывает об отношениях между бабушкой и дедушкой: «Это была любовь с первого взгляда. То был союз двух сердец, переполненных глубоким и нежным чувством, которое они сохранили до самой смерти… Дед не просто любил ее. Он уважал ее, восхищался, гордился ею, помогал ей добиваться успеха. Между ними царило полное взаимопонимание: они были единым целым, они спасли друг друга, помогли и друг другу, и своей дочери пережить репрессии»8.

Как и многие большевистские руководители, Молотов бывал суров с подчиненными и вообще старался производить впечатление человека жесткого, но в семейном кругу (в 1929 г. у него родилась дочь Светлана) он был заботливым, внимательным и любящим.

НА СТОРОНЕ СТАЛИНА

В апреле 1922 г. Сталина назначили генеральным секретарем Компартии, а Молотов стал его заместителем. Как и Ленин, Сталин считал Молотова надежным, трудолюбивым и очень ценным помощником. К тому времени тот успел заработать среди партийных товарищей кличку Каменный зад. Это грубоватое прозвище происходило из шахмат – когда-то шахматных часов не было и партии могли длиться сколько угодно. И тогда умение пересидеть противника являлось ценным преимуществом. Кличка отражала те бесконечное терпение и выдержку, которые показывал Молотов в политических переговорах и бюрократических делах. Позднее эти качества заработают ему славу – и немало врагов – и в международных дипломатических кругах9.

Сталин ценил Молотова не столько как способного управленца, сколько как верного и надежного политического соратника, который поддержал его в ожесточенной борьбе за звание приемника, вспыхнувшей, когда в январе 1924 г. умер Ленин. Сталину противостояла Левая оппозиция во главе со Львом Троцким, организатором октябрьского переворота в 1917 г. и комиссаром по военным делам – именно он привел Красную Армию к победе в Гражданской войне. Как позже вспоминал Молотов, именно в спорах с Левой о преемственности он отточил свое политическое и полемическое искусство: «Мне приходилось много раз выступать на больших партийных собраниях против троцкистов, против правых, в обстановке, когда в полдень говорят, а в полседьмого надо выступать. По записке не будешь читать. Тебе не перепишут, не отредактируют. Этот опыт имеет значение и для дипломатов, потому что имеешь дело с такими серьезными противниками, политически очень грамотными – троцкистами, правыми»10.

Борьба между Сталиным и Троцким не сводилась к личному соперничеству и жажде власти. Они вели спор о том, какое значение надо придавать строительству социалистической системе в Союзе – или же вместо этого следует искать и развивать возможности распространения революции за пределами страны. Молотов поддерживал концепцию Сталина о построении социализма в отдельно взятой стране – СССР, – равно как подавляющее большинство коммунистов. В первую очередь поэтому Троцкий и проиграл внутрипартийную битву. К концу 1920-х гг. его выгнали не только из партии, но также из страны. В мексиканском изгнании в 1940 г. Троцкий встретил свою смерть от руки посланного Сталиным убийцы.

В награду за поддержку Сталина Молотов был повышен до полноправного члена Политбюро в 1926 г. и получил место в Исполкоме Коммунистического интернационала (Коминтерна) – эту организацию большевики создали в 1919 г., чтобы приблизить мировую революцию. Хотя Сталин и Молотов педалировали построение социализма в СССР, они тем не менее продолжали верить во всемирное распространение коммунистического движения и борьбу за создание социалистической системы на всей земле. От Троцкого их отличала убежденность в том, что защита Союза должна стать главным делом революционеров со всего света. Он полагали, что СССР сыграет главную роль в историческом процессе, ведущем к глобальному социализму, а советская система должна стать для всех образцом того, как должен функционировать на практике социализм. То, что этот образец во многом уступает своим капиталистическим соперникам, Молотова не волновало. Он верил, что в долгосрочной перспективе советская система придет к экономическому превосходству над капитализмом, а победа в классовой борьбе – у себя дома и за рубежом – обеспечит коммунизму ту всенародную поддержку, которой он достоин.

В партийной иерархии Молотов оставался заместителем Сталина, а когда вождь отправлялся в отпуск, его задачей было держать Бигбоса – так иногда именовал себя генсек – в курсе партийных дел и сообщать остальному руководству мнения и директивы «большого босса». Общение происходило в основном письменно; частые и подробные письма в 1920-е гг. в немалой мере помогли укрепить личное и политическое товарищество Сталина и Молотова11.

В 1928 г. Молотова назначили руководителем Московского городского комитета партии – это была ключевая позиция в политической борьбе Сталина с правой оппозицией во главе с Николаем Бухариным. Эта группировка выступала за более умеренные темпы социалистической индустриализации в СССР и поддержание хороших отношений с крестьянством, которое продолжало составлять большинство населения страны. Сталин, на чьей стороне был Молотов, обнаружил в деревнях массу классовых врагов – в первую очередь среди «кулаков», т. е. зажиточных крестьян. К тому же он опасался, что, если не поторопиться с индустриализацией СССР, капиталистические враги страны воспользуются ее экономической хилостью и отсталостью и, снова применив военную силу, попытаются раздавить зарождающееся социалистическое государство. Большинство партийцев Сталина поддержали, и правая оппозиция была разгромлена в апреле 1929 г. на Пленуме ЦК. Одной из политических жертв пал соратник Бухарина Алексей Рыков: вскоре он лишился должности председателя Совета народных комиссаров. В декабре 1930 г. Сталин передал этот пост Молотову.

Так Молотов впервые получил крупное назначение за пределами собственно партии. Поручая ему это место, Сталин рассчитывал установить еще более плотный и всеобъемлющий контроль со стороны партийного руководства над деятельностью государственных министерств, или комиссариатов, как их тогда называли (в 1946 г. их переименовали). На должности Совнаркома Молотов был обязан следить, как комиссариаты претворяют в жизнь политику партии, и выступать посредником в отношениях между наркомами, которые, как и он сам, занимали значительные партийные посты. Хотя Молотов и являлся главой правительства, он стоял ступенькой ниже Сталина, партийного вождя. И он оказался в самом центре той жестокой программы, которую советский диктатор предпринял для модернизации Советского Союза. Эта программа имела три основных аспекта.

Первое – ускоренная индустриализация и урбанизация СССР. В 1928 г. Советы утвердили первую порцию пятилетних планов, нацеленных на радикальный подъем промышленного производства и преобразование страны из преимущественно аграрного общества в развитое индустриальное государство. Согласно официальной статистике, в 1930-е гг. промышленное производство выросло на 850%. Истинные показатели, конечно, были несколько ниже, но масштабы индустриализации очевидны: построены тысячи новых заводов, множество плотин, каналов, автомобильных и железных дорог, а городское население выросло на 30 млн человек. Значительная часть трудов по индустриализации была направлена в оборонную промышленность; за десять лет накануне Второй мировой войны производство военного снаряжения выросло в 70 раз. В обязанности Молотова входило наблюдение за выполнением плановых задач и решение спорных моментов между наркомами, соперничающими за ресурсы и политическое влияние. По словам Дерека Уотсона, британского биографа Молотова, с этой задачей он справлялся, как подобает государственному деятелю.

Второе – принудительная коллективизация советского сельского хозяйства. Идеология большевиков требовала взять под госконтроль аграрный сектор, но только в конце 1920-х гг. они решились заставить крестьян отдать землю и войти в колхозы. К 1937 г. более 90% советского сельского хозяйства было коллективизировано. Но крестьяне усиленно сопротивлялись этому процессу, произошел резкий спад аграрного производства. На сложности и кризисы, спровоцированные коллективизацией, Сталин ответил массовыми казнями, арестами и депортациями. В результате погибли миллионы крестьян, особенно в 1932–1933 гг., когда зверства коллективизаторов вкупе с неблагоприятными погодными условиями привели к голоду на Украине и в некоторых частях России. Молотов очень активно участвовал в коллективизации, в первую очередь принудительным изыманием продуктовых запасов, необходимых, чтобы прокормить растущее городское население. Как отмечает Уотсон, утверждения о том, что действия Молотова во многом стали причиной голода на Украине, не лишены основания, но обвинения более дикие – в том, что Сталин и Молотов виновны в попытке геноцида украинских крестьян, – можно благополучно игнорировать. Смерть крестьян явилась побочным продуктом сталинской и молотовской политики массовых репрессий, которая ставила задачей выполнить определенные задачи в аграрном секторе, а не осуществить геноцид.

Третье – сталинизация и терроризирование советского общества. В 1930-е гг. по нему прокатились несколько волн террора. Были арестованы миллионы граждан, несколько сот тысяч были казнены за политические преступления. После того как в декабре 1934 г. в Ленинграде был убит Сергей Киров, возглавлявший ленинградское отделение партии, тысячи партийцев были арестованы по подозрению в заговоре, якобы ставившим целью убийство советских руководителей. В середине 1930-х гг. прошло несколько открытых показательных судов над бывшими руководителями Компартии, которых обвинили в шпионаже, саботаже и заговорах против Сталина. Одной из самых известных жертв стал Бухарин, казненный в 1938 г., а Троцкого заочно признали виновным в организации многочисленных антисоветских планов. Большой террор, как его потом назовут, достиг апогея в 1937–1938 гг., когда началась истеричная охота на внутренних врагов, приведшая к массовым арестам партийных и государственных работников. Кроме того, прошла основательная чистка среди военных, в результате которой были арестованы и казнены многие генералы и адмиралы Красной Армии и советского флота.

Причинам Большого террора до сих пор даются противоречивые толкования. Одни историки считают, что он начался в первую очередь из-за идеологии и политической паранойи Сталина, его искреннего убеждения в том, что советскую систему осаждают внутренние и внешние враги. Другие ученые подчеркивают, что для вождя террор стал средством укрепления личной диктатуры. Молотов не раз повторил, что враги, которых надо было уничтожить, существовали в действительности, и большинство пострадавших от репрессий были так или иначе виновны.

Ответственность Молотова в санкционировании и претворении в жизнь террора уступает одному лишь Сталину. Более того, в 1937–1938 гг., когда рекой потекли списки об арестах и казнях членов Политбюро, таких приказов Молотов подписал 373 штуки, т. е. больше, чем Сталин, который поставил свое имя на 362. В этих списках были фамилии 44 тыс. человек, 39 тыс. из которых расстреляли, 5 тыс. отправили в лагеря, а примерно 100 отделалась коротким тюремным заключением или высылкой.

Каковы бы ни были причины Большого террора, последствия его очевидны: к концу 1930-х гг. Сталин стал бесспорным и непобедимым вождем. Возможно, советская система и не была насколько тоталитарной, как утверждают некоторые комментаторы, но все же в ней практиковался достаточно жесткий политический контроль над жизнью граждан, и потому ее можно с полным правом назвать современной диктатурой12.

Молотова мало знали за пределами партийных кругов, когда он, в возрасте сорока лет, стал советским премьером. К конце 1930-х гг. концепция сталино-молотовского руководства прочно вошла в советский политический дискурс, и параллельно с культом личности Сталина разворачивался менее масштабный культ личности Молотова. Первое издание Большой советской энциклопедии в томе, вышедшем в 1938 г., посвятило биографии Молотова несколько страниц и охарактеризовало его так: «Верный ученик Ленина и соратник вождя народов Сталина»13.

В довоенное время Молотов достиг зенита славы в 1940 г., когда отмечал свой 50-летний юбилей. В его честь была переименована Пермь – город на западной стороне Урала, в Центральной России, кроме того, названа одна из небольших гор в Таджикистане. Открылось множество музеев, посвященных Молотову, а также галерей, школ, училищ, заводов и больниц. В марте 1940 г. женский журнал «Работница» выпустил в честь пятидесятилетия председателя Совнаркома спецномер, на первой полосе которого напечатали плакат с его портретом и слова «Песни о Молотове»:

Про тебя,

Товарищ Молотов,

Эту песню мы поем.

Верный друг

Вождя великого,

Это ты десятки лет

Вместе с ним

Ковал и выковал

Наше счастье на земле14.

Молотов всегда считал себя скорее государственным деятелем, нежели дипломатом, частично по той причине, что как следует не владел ни одним иностранным языком. Но мог читать на английском, французском и немецком. Сэр Уильям Сидс, служивший послом Великобритании в Москве в 1939 г., жаловался на Молотова так: «Это мое проклятье – я вынужден иметь дело с человеком, совершенно не представляющим, что такое международные отношения, для которого само понятие о переговорах – помимо навязывания воли своего партийного вождя – абсолютно чуждо»15. На самом деле Сидс злился на Молотова из-за его дипломатических успехов, а не из-за невежества. Воспитанный на большевистском интернационализме, Вячеслав Михайлович всегда внимательно следил за событиями за рубежом, особенно после того, как стал премьером. В 1920–1930-е гг. он произнес множество самых разных речей по поводу международных отношений, в том числе со страстной критикой в адрес нацистской Германии. В Политбюро ему приходилось заниматься внешней политикой еще при Ленине. Самое главное, он пользовался доверием Сталина, а значит, на посту наркома иностранных дел его слова и действия имели большой вес.

Не считая жены, наиболее тесные личные и политические отношения Молотов поддерживал со Сталиным. Простым, но показательным свидетельством их относительной дружбы служат статьи в ежедневнике вождя: судя по ним, в период с 1928 по 1953 г. Молотов побывал более чем на 2000 встреч в личном кабинете Сталина16. Никто из приближенных генсека даже не приближался к такой цифре. После смерти Сталина Молотов был одним из главных ораторов, выступавших на Красной площади по время похорон. На кинозаписи видно, что во время речи он искренне взволнован: «Мы, его старые и близкие друзья, и миллионы-миллионы советских людей, как и трудящиеся во всех странах, во всем мире, прощающемся сегодня с товарищем Сталиным, которого мы все так любили и который всегда будет жить в наших сердцах… Бессмертное имя Сталина всегда будет жить в наших сердцах, в сердцах советского народа и всего прогрессивного человечества»17.

Под влияние Сталина подпадали все, кто вступал с ним в тесное общение. И Молотов не был исключением. Несомненно, что Сталин был «старшим товарищем» и Молотов был предан диктатору абсолютно – но эта верность была рождена верой, а не страхом. Молотов не утратил независимости суждений. «Я не тот человек, который Сталину в рот заглядывал, я спорил с ним, говорил ему правду! – рассказывал он Чуеву. – Поэтому, я считаю, меня Сталин и ценил, что я имел как-то мнение, имел понимание в вопросах. Ну, он не всегда со мной соглашался, но я должен сказать, что немало и соглашался. Иначе бы 30 лет мы бы не работали вместе».

Заместитель Верховного главнокомандующего маршал Георгий Жуков имел возможность близко наблюдать за общением Молотова и Сталина и вспоминал так: «Молотов не только был сам человеком волевым и упрямым, которого трудно было сдвинуть с места, если уж он занял какую-нибудь позицию. По моим наблюдениям, вдобавок к этому он в то время обладал серьезным влиянием на Сталина, в особенности в вопросах внешней политики»19. Несмотря на то что Сталин всегда умел настоять на своем и Молотов сдавал позиции, когда становилось очевидно, что диктатор решение принял, в области внешней политики можно найти массу примеров политических разногласий вождя и наркома.

А самый трагичный спор Молотов вел со Сталиным на личную тему: о собственной жене. В 1949 г. Полину Жемчужину арестовали из-за связей с Еврейским антифашистским комитетом, члены которого обвинялись в еврейском национализме, – для Сталина, с подозрением относившегося к любой политической идеологии, способной поставить под вопрос коммунизм и его личную власть, это был смертный грех, – а также в сионистских симпатиях к недавно созданному государству Израиль. Накануне ареста ее, разумеется, исключили из Коммунистической партии. Надо отметить: когда этот вопрос обсуждался в Политбюро в декабре 1948 г., Молотов во время голосования об исключении Полины из партии воздержался. Никто из ближайшего сталинского окружения никогда не мог бы позволить себе подобное.

И это был уже не первый раз, когда Молотов взбунтовался. У товарища Жемчужиной уже возникали неприятности. Десять лет назад, когда она возглавляла Наркомат рыбной промышленности, ее обвинили в том, что она якобы давала приют вражеским шпионам. Полину сняли с должности и вывели из состава кандидатов в партийный ЦК. Когда в Политбюро обсуждался вопрос о ней, Молотов воздержался, и в результате этого с Полиной ничего плохого не случилось.

Но десять лет спустя Сталин полностью подмял под себя партийное руководство, и теперь даже малейшие возражения против его власти не допускались. Молотова заставили отречься от жены, и 20 января 1949 г. он написал Сталину: «При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами»20.

В тот же день покаянное письмо Молотова передали остальным руководителям, и через шесть дней Жемчужину арестовали. До конца года ее допрашивали в тюрьме, а затем выслали в Казахстан на пять лет. Молотова вынудили развестись с ней, и воссоединиться супругам удалось только после смерти Сталина21.

Много лет спустя один из ведущих коммунистов Израиля спросил у Молотова: почему тот допустил арест собственной жены. Тот ответил: «Потому что я – член Политбюро и обязан подчиняться партийной дисциплине». В беседе с Чуевым Молотов предполагает: «Тут могли быть и антиеврейские настроения. Перегиб. И на этом ловко сыграли». Жемчужина не винила Сталина за свою судьбу и ни разу не сказала о нем ни одного плохого слова. В 1960-е гг. она сказала дочери Сталина Светлане: «Твой отец был гений. Он ликвидировал “Пятую колонну” в нашей стране, и, когда началась война, партия и народ были едины»22.

Возможно, на отношение Сталина к Полине повлияла ее тесная дружба с женой вождя Надеждой Аллилуевой, в 1932 г. покончившей с собой. Существует немало версий и домыслов по поводу обстоятельств смерти Надежды и реакции Сталина на нее – вплоть до утверждения, что именно из-за этого самоубийства генсек настолько озлобился, что впоследствии затеял репрессии. Подобные теории представляются, мягко говоря, натянутыми. Впрочем, Сталин действительно принял близко к сердцу гибель жены и, возможно, затаил обиду на дружбу Полины с Надеждой23.

Скорее всего, Полина пострадала из-за политической подозрительности Сталина и накаленной атмосферы «холодной войны» в конце 1940-х гг. Другой жертвой паранойи тех времен стал брат Жемчужиной Сэм Карп, которого после войны вызвали в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности и потребовали отчитаться в кремлевских связях. Впрочем, Карп не был ни арестован, ни отправлен за решетку и до самой своей смерти в 1963 г. успешно занимался бизнесом в Америке.

ПОСЛЕ СТАЛИНА

События, связанные с арестом Жемчужиной, показали и всю глубину преданности Молотова генсеку, и его умение владеть собой. Он вновь продемонстрировал независимость своих суждений после смерти диктатора в 1953 г. Ч.Д. Джексон, советник президента Эйзенхауэра по психологической войне, в отчете о Берлинской конференции министров иностранных дел 1956 г. рассказывает о том чувстве освобождения, которое, видимо, охватило Молотова: «Советская делегация была, бесспорно, первоклассной командой… Между ними царила, как казалось, вполне свободная атмосфера. Во время встречи кто угодно мог, при желании, передать записку или шепотом дать совет, и помощники делились с Молотовым сведениями и советами так же легко, как и он с ними… На светских мероприятиях… советские представители вели себя в высшей степени приветливо, иногда это даже граничило с умилительным стремлением понравиться. При этом профессиональные разногласия были сильны, как никогда. Молотов… был самым интересным человеком из всех советских делегатов. В отличие от остальных он обладал резким, утонченным и твердым характером. Казалось, он получал искреннее удовольствие от возможности попикироваться, побросаться словами».

Молотов поддерживал Сталина. Хрущева же – наоборот. Он почти – или совершенно – не питал уважения к тому, кто сменил Сталина у партийного руля, и в их соперничестве за власть бросалась в глаза сильная личная неприязнь. Когда в 1957 г. Молотов потерпел поражение, попытавшись сбросить Хрущева, он так и не признал его лидерство и, выйдя в отставку, посвятил себя страстной критике хрущевского руководства, особенно антисталинской кампании, которую новый генсек начал со своей «секретной» речи на XX съезде. Молотов плыл против течения вплоть до отстранения Хрущева в 1964 г. Но его бескомпромиссная защита Сталина была неудобна для партийной верхушки, которую теперь возглавлял Леонид Брежнев, – она опасалась, что Вячеслав Михайлович обрушит шквал своей критики и на них. При этом ничто не могло поколебать верность и любовь Молотова к партии. Когда в 1984 г. ему сообщили, что он восстановлен в рядах КПСС, на его глаза навернулись слезы25.

Когда в ноябре 1986 г. Молотов умер, коммунистическая система, для строительства которой он столько сделал, была на грани политического переворота, что через пять лет приведет к ее краху. Всего полутора годами ранее главой Советского Союза стал Михаил Горбачев. Перестройка и гласность стали лозунгами Горбачева, когда он начинал программу политических и экономических реформ, нацеленных на то, чтобы встряхнуть и оживить коммунистический режим. Но в результате общество утратило стабильность, расслоилось. К концу 1991 г. Горбачев лишился поста, Коммунистическая партия потеряла власть, которую семьдесят лет считали несокрушимой, а многонациональный Союз Советских Социалистических Республик рассыпался на части.

В 1986 г. мало кто предчувствовал те драматические события, которые вскоре отправят на свалку истории советский эксперимент по строительству социализма, – и уж точно не Молотов. Прослужив всю жизнь советской системе – на постах члена Политбюро, премьер-министра и, самое главное, министра иностранных дел, – Молотов непоколебимо верил в коммунизм и его будущее.

Когда в 1990-е гг. у ученых появилась возможность изучать русские архивы, очень скоро выяснилось, что Сталин влиял на принятие решений в Союзе в степени куда большей, чем предполагалось ранее. Но не менее очевидным было и то, что без верных и талантливых соратников, каким был Молотов, сталинский режим вряд ли смог функционировать, не говоря уж о том, чтобы выжить и победить во Второй мировой войне, а также противостоять Западу в конфронтации под названием «холодная война».

Эта книга рассказывает историю карьеры Молотова на посту советского министра иностранных дел. Он, несомненно, был верным сталинистом, но при этом выступал против «холодной войны». Его старания, нацеленные на то, чтобы положить ей конец и объединить разобщенную Европу, не нравились сначала Сталину, а затем и Хрущеву. Однако неудача, которую потерпел Молотов в своих стремлениях, не должна заслонять от нас всю важность его трудов, направленных на прекращение «холодной войны». Они не дали конфликту выйти из-под контроля и обеспечили основы для его стабилизации и в конечном счете прекращения.

2. Переговоры с нацистами  (1939–1941)

Политическое искусство в области внешних отношений заключается не в том, чтобы увеличивать количество врагов для своей страны. Наоборот, политическое искусство заключается здесь в том, чтобы уменьшить число таких врагов и добиться того, чтобы вчерашние враги стали добрыми соседями, поддерживающими между собою мирные отношения.

В.М. Молотов

(31 августа 1939)

1

Назначение Молотова на пост народного комиссара иностранных дел в мае 1939 г. прошло при неоднозначных обстоятельствах. Максима Литвинова, его предшественника, хорошо знали во всем мире. Он олицетворял советскую борьбу за мир, коллективную безопасность и сдерживание фашистской и нацистской агрессии. За две недели до смещения Литвинов начал последний этап советской программы по коллективной безопасности: предложил создать союз между СССР, Великобританией и Францией для сопротивления немецкой экспансии в Европе после того, как в марте 1938 г. Адольф Гитлер оккупировал Чехословакию.

Почему Сталин решил заменить Литвинова в такой ответственный момент? Принято считать, что это была прелюдия перед подписанием пакта с нацистской Германией в августе 1939 г. Объяснение хромает, поскольку Молотов не остановил переговоры по созданию тройственного союза с Британией и Францией, а, наоборот, продолжил их даже активнее Литвинова. Скорее всего, назначение Молотова связано с неудачей Литвинова в этих переговорах2.

17 апреля Литвинов представил предложение о тройственном союзе сэру Уильяму Сидсу, британскому послу в Москве. Советы выдвигали проект трехстороннего пакта о взаимопомощи между Британией, Францией и СССР, гарантирующий также безопасность европейским странам, которым угрожала нацистская Германия. Эту концепцию несколько раз подсказывали Советам в марте и апреле Англия и Франция, стремящиеся заручиться участием Союза в плане коллективной безопасности3. СССР не возражал против участия в подобном проекте, но требовал от Британии и Франции гарантий, что они не откажутся от своих обязательств. После некоторого колебания Париж ответил положительно, но Лондон молчал. Когда 3 марта Литвинов встретился с Сидсом, посол мог сказать лишь, что предложение изучается.

В тот же день Литвинов доложил Сталину, что англичане медлят с ответом и ждут советского ответа на контрпредложения Франции. Французы были готовы вступить в тройственный союз, но желали, чтобы гарантии о безопасности распространялись только на Польшу, Румынию и Турцию. Советы, осознавая опасность, которую сулит наступление Германии по балтийскому побережью, хотели, чтобы страны Балтии – Эстония, Латвия и Финляндия – приняли участие в любой системе гарантий о безопасности. В качестве переговорной тактики Литвинов предложил Сталину, чтобы Советский Союз согласился на гарантии для Голландии, Бельгии и Швейцарии в обмен на гарантии для стран Балтии4. Генсек же решил выразить свое недовольство отсутствием прогресса на переговорах в куда более резкой форме: он снял Литвинова и поставил вместо него Молотова. Этот шаг среди прочего означал и то, что Сталин берет на себя личное руководство переговорами о тройственном союзе. Никто не стоял к вождю ближе лично и политически, чем Молотов, и никто не сумел бы лучше добиться того, что было угодно диктатору.

ПЕРЕГОВОРЫ О ТРОЙСТВЕННОМ СОЮЗЕ

Как отмечает биограф Молотова Дерек Уотсон, переговоры о тройственном союзе стали для Вячеслава Михайловича школой дипломатии. Во время них он проявил многие из тех качеств, которые впоследствии прославят его в дипломатических кругах: бескомпромиссность, умение доказать свою позицию, повышенное внимание к мелочам и – самое главное – упорство в достижении советских целей. Уильям Стрэнг, представитель британского министерства внешней политики, направленный в Москву, чтобы помочь Сидсу на переговорах, рассказывает о них так: «История переговоров о [тройственном союзе] повествует о том, как британскому правительству пришлось, шаг за шагом, под нажимом советской аргументации, по настоянию парламента, прессы и общественного мнения, следуя рекомендациям посла в Москве и уговорам французской стороны, сместиться к советской позиции. Оно проигрывало русским одно очко за другим. В итоге ему пришлось дать русским большую часть того, что они просили. Каждое ключевое положение в проекте соглашения представляло собой уступку русским»5.

Успех Молотова объясняется тем, что британцы и французы нуждались в военной мощи СССР, чтобы иметь возможность выполнить свои обязательства перед Польшей и Румынией. Геополитическое положение было таково, что без поддержки Красной Армии Польша и Румыния не смогли бы противостоять немецкой агрессии.

Первая встреча Молотова с британским послом прошла 8 мая. Он сказал Сидсу, что тройственный пакт останется в приоритетах советской линии до тех пор, пока «не произойдет изменений в международной ситуации и позиции остальных держав». Сидс сообщил ответ Англии на советское предложение о союзе, и тот был неблагоприятный. Англичане требовали от Советов публичного заявления о том, что они поддержат Британию и Францию в случае военных действий, возникших в результате соблюдения данными странами своих обязательств перед Румынией и Польшей. Для Москвы это было совершенно неприемлемо: смысл предложения о тройственном пакте сводился к созданию системы взаимных гарантий о безопасности, в которой обязательства СССР перед англичанами и французами будут уравновешены аналогичными обязательствами с их стороны (т. е. Британия и Франция поддержат советские меры по защите стран Балтии от немецкой агрессии). «Как видите, англичане и французы требуют от нас односторонней и даровой помощи, не берясь оказывать нам эквивалентную помощь», – телеграфировал Молотов своим послам в Лондоне и Париже6.

14 мая Советский Союз ответил на британский план памятной запиской с повторным предложением о тройственном пакте. А 27 мая британцы и французы передали в Москву текст с черновым вариантом договора о взаимопомощи между тремя государствами. Предоставленный проект являлся более скромным по масштабу, его система гарантий распространялась лишь на страны, желающие иметь данные гарантии (таким образом, Прибалтийские страны исключались). Но Лондон и Париж признали предложенные Москвой ключевые требования в отношении официального тройственного союза и системы обоюдных гарантий. К огромному удивлению Сидса и Жана Пайара, французского дипломатического представителя, Молотов тут же и с негодованием отверг этот план. Там отсутствовал, как заявил Молотов, какой бы то ни было проект создания эффективной обороны против агрессии, и не содержалось свидетельств серьезных намерений со стороны Британии и Франции, а в случае возникновения военных действий предлагал консультацию вместо немедленной взаимопомощи.

А это, продолжал Молотов, превращало пакт в «бумажку», поскольку «это значит, что в случае агрессии взаимная помощь будет оказана не немедленно… а лишь после обсуждения в Лиге Наций, причем никому не могут быть известны результаты такого обсуждения». Пайар и Сидс заверяли Молотова, что обращение в Лигу Наций является лишь формальностью внешних отношений, но он остался непреклонен7.

31 мая 1939 г. Молотов представил отчет о международной ситуации Верховному совету – это стало его первой подобной речью на посту наркома иностранных дел. Молотов развивал тему, хорошо всем известную – как по его выступлениям, так и по литвиновским: англичане и французы применяют политику умиротворения по отношению к агрессивным странам, что только разжигает в них жажду экспансии; примером этому служит Мюнхенское соглашение, принятое в сентябре 1938 г., которое заставило Чехословакию уступить Германии Судетскую область в обмен на гарантии для остальной территории страны. Через полгода Гитлер оккупировал Прагу, объявив, что чехословацкое государство распалось изнутри и нуждается в немецком протекторате. Молотов отметил недавние изменения в британской и французской внешней политике, но заявил, что «пока нельзя даже сказать, имеется ли у этих стран серьезное желание отказаться от политики невмешательства, от политики непротивления дальнейшему развертыванию агрессии». Кроме того, нарком сообщил подробности последних дипломатических обменов с Лондоном и Парижем, заявив, что любой пакт о взаимопомощи должен быть основан на взаимных и обоюдных обязательствах8.

Официальный ответ на англо-французский черновой вариант пакта был отправлен 2 июля в виде контрпредложения. Этот договор о взаимопомощи опирался на принципы Лиги Наций, но в своей работе не привязывался к процедурам Лиги; кроме того, Советы требовали гарантий для Латвии, Эстонии и Финляндии. По мнению британцев и французов, подвох тут заключался в том, что эти три балтийских государства боялись СССР не меньше Германии – и не желали получать от Москвы никаких гарантий. Но их отказ от советского содействия ничего не значил для Молотова, считавшего, что общие интересы мира и личные интересы СССР в плане безопасности должны перевесить любые возражения со стороны прибалтов. 10 июня Молотов дал Ивану Майскому, советскому послу в Лондоне, такие инструкции: «Во избежание недоразумений считаем нужным предупредить, что вопрос о трех Прибалтийских государствах является теперь тем вопросом, без удовлетворительного решения которого невозможно довести до конца переговоры. Мы считаем, что без обеспечения безопасности северо-западных границ СССР путем решительного противодействия трех договаривающихся сторон прямому или косвенному нападению агрессора на Эстонию, Латвию или Финляндию невозможно будет удовлетворить общественное мнение Советского Союза… дело не в технических формулировках, а в том, чтобы договориться по существу этого вопроса, после чего нетрудно будет найти формулировку»9.

15 июня британцы и французы представили новый документ. Он предлагал, что если над государствами, не желающими получить гарантии, нависнет некая опасность, то участники тройственного пакта посовещаются друг с другом и решат, «есть ли угроза безопасности», в связи с которой стоит выполнить обязательства по взаимопомощи. Советы тут же отвергли этот проект на том основании, что гарантии безопасности автоматически распространялись на те страны, которые были нужны англичанам и французам, а если дело касалось государств, которых хотел обеспечить гарантиями СССР, то требовалось предварительное совещание. Если Британия и Франция не хотят давать гарантии странам Балтии, заявил советский меморандум, то следует отказаться от всего проекта о гарантиях, и тройственный союз будет действовать только в случае нападения непосредственно на государства, подписавшие пакт. В тот же день Молотов телеграфировал Майскому и Якову Сурицу, советскому послу в Париже: «Французы и англичане ставят СССР в унизительное неравное положение, с чем мы ни в коем случае не можем мириться… Нам кажется, что англичане и французы хотят заключить с нами договор, выгодный им и невыгодный нам, т. е. они не хотят серьезного договора, отвечающего принципу взаимности и равенства обязательств. Ясно, что мы не пойдем на такой договор»10.

Пригрозив полностью остановить переговоры, Молотов сделал очень эффектный шаг: в этой затее с тройственным союзом главным для британцев и французов было заручиться советской поддержкой для их гарантий в отношении Румынии и особенно Польши, над которой нависла прямая немецкая угроза из-за спора по поводу так называемого «польского коридора» – территории, где польская таможня контролировала порт Данциг и выход к Балтике, но при этом она отделяла Восточную Пруссию от остальной Германии.

К 1 июля Британия и Франция приняли советскую позицию в вопросе гарантий при условии, что список стран, которым будут предоставлены гарантии, будет не опубликован, а представлен в секретном протоколе11. СССР это устраивало, но теперь перед ним маячила куда более серьезная проблема. Советский проект трехстороннего альянса автоматически подразумевал согласие с военной конвенцией, уточняющей условия практического военного сотрудничества между тремя странами. Сталин был настроен на войну с Гитлером в самом ближайшем будущем и желал точно знать, на какую поддержку со стороны Британии и Франции он может рассчитывать. Потому-то Советы и настаивали на одновременном подписании военного и политического договоров, с помощью которых и был бы создан трехсторонний союз. А Лондон и Париж, со своей стороны, полагали, что Гитлер испугается развязывать войну, если после переговоров о военной конвенции будет подписан политический договор. На встрече с Сидсом и Полем-Эмилем Наджиаром, новым французским послом, проходившей 17 июня, Молотов четко сообщил, что на такое СССР не согласен12. Позже, в тот же день в телеграмме Майскому и Сурицу Молотов дал волю своему гневу из-за затянувшихся, утомительных и тяжелых переговоров: «Мы настаиваем также на том, что военная часть есть неотъемлемая составная часть военно-политического договора… и категорически отклоняем англо-французское предложение о том, чтобы прежде договориться о «политической» части договора и только после этого перейти к военному соглашению. Это мошенническое англо-французское предложение разрывает единый договор на два договора и противоречит нашему основному предложению об одновременности заключения всего договора, включая и его военную часть, которая является самой важной и самой политической частью договора. Вам понятно, что без совершенно конкретного военного соглашения, как составной части всего договора, договор превратился бы в пустую декларацию, на которую мы не пойдем. Только жулики и мошенники, какими проявляют себя все это время господа переговорщики с англо-французской стороны, могут, прикидываясь, делать вид, что будто бы наше требование одновременности заключения политического и военного соглашений является в переговорах чем-то новым… Видимо, толку от всех этих бесконечных переговоров не будет. Тогда пусть пеняют на себя»12.

Учитывая, что скорее всего эту телеграмму читал Сталин, можно предположить, что послание Молотова имело целью в том числе и загладить собственную неудачу наркома, которую он потерпел, пытаясь донести до британцев и французов важность соглашения по поводу политического договора. Как бы то ни было, вскоре Лондон и Париж сдались. 23 июля Сидс и Наджиар сообщили Молотову, что предложение СССР принято. Молотов казался очень довольным и предложил Москве, где должны были проходить военные переговоры, приступать к ним немедленно: «Сам факт, что военные обсуждения уже начались, произведет на мир куда большее впечатление, чем объявление о политических статьях. Это станет мощной демонстрацией со стороны трех правительств»14.

Военные переговоры открылись в Москве 12 августа. Через два дня глава советской делегации нарком обороны маршал Климент Ворошилов поставил перед английской и французской делегациями ключевой вопрос: будет ли разрешено Красной Армии войти в Польшу и Румынию в случае немецкой агрессии? Ему ответили, что, начнись война, поляки и румыны охотно пустят к себе Красную Армию. Это не удовлетворило СССР, желавший заранее знать, чего ждать в такой ситуации. На предложение заручиться согласием поляков и румын Ворошилов возразил, что Польша и Румыния являются союзниками Британии и Франции и находятся под защитой британско-французских гарантий, потому получать разрешение – задача Лондона и Парижа. Переговоры продолжались, делегаты из Британии и Франции советовались с руководством своих стран. Но 17 августа Ворошилов предложил сделать перерыв до тех пор, пока не будет получен письменный ответ на его вопрос. Когда 21 августа обсуждение возобновилось, британцы и французы так и не смогли дать четкой резолюции, и переговоры остановились снова, на сей раз навсегда15.

Военные переговоры окончились ничем, поскольку Англия и Франция не сумели дать Москве ответ по поводу права Красной Армии пройти через Польшу и Румынию. Для СССР это был вопрос не праздный, а важный стратегический; не в последнюю очередь потому, что в случае войны с Германией Красная Армия планировала вступить в Польшу и Румынию первой16. Но это лишь один из аспектов, объясняющий неудачу в переговорах о создании тройственного союза. Он не состоялся еще и потому, что Сталин имел в запасе другой вариант действий. К тому времени, когда англо-французская военная делегация прибыла в Москву, Молотов уже договаривался с Германией. Не будучи уверенным, что обсуждение трехстороннего пакта даст какой-либо удовлетворительный результат, в конце июля 1939 г. СССР решил вызнать, что может предложить ему Германия.

СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИЙ ПАКТ

Немцы пытались подружиться с Советским Союзом с самого начала переговоров о трехстороннем пакте. Их мотив – не допустить появления подобного союза – был очевиден, и поначалу М. не воспринимала «ухаживания» Германии всерьез. Когда Фридрих-Вернер Граф дер Шуленбург, немецкий посол в Москве, завел 20 мая разговор о возобновлении торговых переговоров, Молотов ответил ему, что у него сложилось «впечатление, что германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру; что для такой игры следовало бы поискать в качестве партнера другую страну, а не правительство СССР… Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база». Далее в этом донесении Сталину Молотов указывает: «Во время всей этой беседы видно было, что для посла сделанное мною заявление было большой неожиданностью… Посол, кроме того, весьма стремился получить более конкретные разъяснения о том, какая именно политическая база имеется в виду в моем заявлении, но от конкретизации этого вопроса я уклонился»17.

Следующая встреча Шуленбурга с Молотовым состоялась только 28 июня. Посол напомнил наркому его сказанные на предыдущей встрече слова о политической базе для советско-германских отношений. Германия, сообщил Шуленбург Молотову, хочет не просто нормализовать отношения с Советским Союзом, а улучшить их. В качестве доказательства он указал на сдержанный тон немецкой прессы в отношении СССР и на договора о ненападении, которые Германия недавно подписала с Латвией и Эстонией. Шуленбург заверил Молотова, что у его страны нет «наполеоновских» планов касательно СССР. Нарком ответил, что Советы заинтересованы в нормализации и улучшении отношений со всеми странами, в том числе и с Германией, но ему хочется знать, каким образом Берлин предлагает улучшить отношения с СССР. Поскольку Шуленбург не мог сказать ничего конкретного, беседа закончилась в неопределенном тоне.

Следующий важный этап развития событий произошел в конце июля, когда Георгий Астахов, советский дипломатический представитель в Берлине, рассказал Молотову о двух беседах с Карлом Шнурре – немецким дипломатом, который специализировался по экономике и принимал участие в прошлых переговорах по поводу советско-германской торговли: «Германия готова предложить СССР на выбор все что угодно – от политического сближения и дружбы… Я спросил Шнурре, вполне ли он уверен, что все вышесказанное является не только его личной точкой зрения, но отражает также настроения высших сфер. Неужели Вы думаете, ответил он, что я стал бы говорить Вам все это, не имея на это прямых указаний свыше? [т. е. немецкого министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа]… Я сказал, что… обнадеживать Шнурре я не решаюсь. Но, разумеется, я передам эту беседу в Москву возможно более полно и точно и не сомневаюсь в том, что она, как и все предыдущие беседы на эту тему, не пройдет бесследно»19.

Через два дня, 20 июля, Молотов послал Астахову ответ: «Между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений могут улучшиться и политические отношения. В этом смысле Шнурре, вообще говоря, прав. Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений. До недавнего времени немцы занимались тем, что только ругали СССР, не хотели никакого улучшения политических отношений с ним и отказывались от участия в каких-либо конференциях, где представлен СССР. Если теперь немцы искренне меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение… Дело зависит здесь целиком от немцев. Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы»20.

2 августа немцы предприняли новую попытку сближения: министр иностранных дел Риббентроп сказал Астахову: «Противоречий между нашими странами нет на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского. По всем этим вопросам можно договориться»21. На следующий день Шуленбург встретился с Молотовым и предложил трехэтапный проект по улучшению советско-германских отношений: 1) заключение экономического соглашения, 2) улучшение отношений по линии прессы и 3) развитие культурных взаимоотношений в научной области. Шуленбург в свою очередь подчеркнул, что противоречий между Германией и СССР в отношении Балтики нет, равно как нет у Берлина планов, которые задевали бы советские интересы в Польше. Реакция Молотова была смешанной. Он одобрил стремление немцев улучшить отношения, но выразил сомнение в искренности и долгосрочности той явной перемены, что произошла во внешней политике Германии. В конце беседы Шуленбург «припомнил, что в свое время… вхождение СССР в известное соглашение с другими странами (намек на франко-советский пакт) создало затруднения для улучшения отношений между Германией и СССР»22.

Когда 15 августа Шуленбург снова беседовал с Молотовым, уже шли военные переговоры между СССР, Англией и Францией. На встрече нарком спросил у посла о том, как немецкое правительство относится к договору о ненападении между двумя странами23.Через два дня они снова встретились, и Молотов вручил Шуленбургу официальное письмо с предложением подписать пакт о ненападении вместе с «дополнительным протоколом». Посол предложил пригласить Риббентропа в Москву для прямых переговоров, но Молотов отказался назначить дату24. На встрече 19 августа Молотов заявил, что прежде чем Риббентроп прибудет в советскую столицу, необходимо заручиться, что соглашение будет достигнуто, особенно касательно дополнительного протокола. Встреча закончилась в 3 часа дня, но в полпятого Шуленбурга вызвали обратно в Кремль, и Молотов сообщил ему, что Риббентроп может приехать в Москву 26–27 августа.

Судя по записям в ежедневнике Сталина, Молотов виделся с генсеком непосредственно перед встречей с Шуленбургом, а затем после второй их беседы. Так что санкцию на визит Риббентропа Сталин дал скорее всего по телефону. Но немцы не хотели дожидаться предложенной Союзом даты, и 21 августа Шуленбург вручил Молотову срочное личное письмо от Гитлера Сталину с просьбой принять Риббентропа 22 августа. «Напряжение между Германией и Польшей сделалось нестерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день», – писал фюрер. Через два часа Молотов передал Шуленбургу положительный ответ Сталина26.

Риббентроп приехал в Москву 23 августа. Как и следовало ожидать, большую часть переговоров со стороны СССР вел Сталин, а Молотов играл вспомогательную роль. И по такой модели еще состоится бесчисленное множество дипломатических бесед. В итоге был подписан советско-германский договор о ненападении вместе с «секретным дополнительным протоколом», определяющим будущие советскую и немецкую сферы влияния в Восточной Европе27. Фотография, где Молотов подписывает пакт, а за ним стоит Сталин и улыбается, стала одним из самых знаменитых изображений на тему международных отношений XX в.

Договор о ненападении с нацистской Германией обозначил новый, нейтральный курс советской внешней политики. Его изложил Молотов в речи перед Верховным Советом 31 августа, когда предлагал официально ратифицировать пакт. Начал он с объяснения причин, из-за которых потерпели неудачу переговоры о тройственном союзе: Польша при поддержке Британии отказалась от советского военного содействия, что означало невозможность достичь удовлетворительного военного соглашения. После провала военных переговоров с Британией и Францией, продолжал Молотов, СССР решил заключить пакт о ненападении с Германией. Объясняя, каким образом Советский Союз допускает возможность подписания договора о ненападении с антикоммунистическим нацистским государством, Молотов заявил слушателям, что «политическое искусство в области внешних отношений заключается не в том, чтобы увеличивать количество врагов для своей страны. Наоборот, политическое искусство заключается здесь в том, чтобы уменьшить число таких врагов и добиться того, чтобы вчерашние враги стали добрыми соседями, поддерживающими между собою мирные отношения»28.

СФЕРЫ ВЛИЯНИЯ

1 сентября 1939 г. Германия вторглась в Польшу. 17 сентября Красная Армия вошла в Польшу с востока. В секретном дополнительном протоколе советско-германского пакта присутствовал намек на такое двойное вторжение: «В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости польского государства и о границах такого государства, будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий»29.

Это соглашение не было заранее продуманным планом о вторжении в Польшу и ее разделе, как может показаться сегодня. Сталин был слишком осторожен, чтобы брать на себя обязательства пойти столь радикальным курсом. События сложились так, что Польша сдалась поразительно быстро, и британцы с французами, хотя и объявили Германии войну, не проявили ни малейшего желания ввязываться в военные действия на востоке. И в этих условиях СССР получил возможность, ничем не рискуя, занять силой свою сферу влияния в Восточной Польше.

О советском вторжении Молотов объявил в выступлении по радио: «События, вызванные польско-германской войной, показали внутреннюю несостоятельность и явную недееспособность польского государства… Польское государство и его правительство фактически перестали существовать… Польша стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР… От советского правительства нельзя также требовать безразличного отношения к судьбе единокровных украинцев и белорусов, проживающих в Польше и раньше находившихся на положении бесправных наций, а теперь и вовсе брошенных на волю случая»30.

Объяснение Молотова не так надуманно, как может показаться. Польские территории, занятые Красной Армией, представляли собой преимущественно западные районы Украины и Белоруссии, расположенные восточнее так называемой «Линии Кёрзона» – этнографической границы между Россией и Польшей, установленной во время Парижской мирной конференции 1919 г. Впрочем, реальную границу определили победа Польши в Русско-польской войне 1919–1920 гг. и условия Рижского договора 1921 г., который вынудил СССР уступить Польше Западную Украину и Западную Белоруссию. Но М. не смирилась с потерей этих земель. Так что советское вторжение в Восточную Польшу выражало как патриотично-националистические чаяния, так и геополитически обоснованное желание не позволить немцам занять Западную Украину и Западную Белоруссию. И большая часть неполяков (евреев вместе с белорусами и украинцами) приветствовал Красную Армию как освободителей и защитников от немцев. Надо признать, народные восторги вскоре поутихли. К концу 1939 г. Западная Белоруссия и Западная Украина подверглись насильственной и жестокой «советизации» и были введены в состав СССР. Жертвами советского террора стали четыреста тысяч этнических поляков, которые были отправлены в тюрьмы, а затем депортированы во внутренние районы Союза. В их числе оказались более двадцати тысяч польских офицеров и государственных служащих, которых казнили во время Катынского расстрела, устроенного в апреле 1940 г. в лесу под Смоленском и в других местах.

27 сентября Риббентроп прилетел в Москву для переговоров о советско-германской границе и Договоре о дружбе, который должен будет определить демаркационную линию в Польше. После бесед между Риббентропом, Сталиным и Молотовым Советский Союз и Германия выпустили 28 сентября совместную декларацию. Она призывала к окончанию войны и обвиняла западные страны в продолжении боевых действий31.

31 октября 1939 г. в Верховном Совете Молотов вновь затронул тему виновности Англии и Франции в войне: «Известно, например, что за последние несколько месяцев такие понятия, как «агрессия», «агрессор», получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Нетрудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3–4 месяца тому назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира»32.

Выступая в августе, Молотов заявлял, что Советский Союз не вписывается в общий курс европейской международной политики. Теперь он уточняет: СССР начинает равняться на Германию, но та является ему политическим соратником, а не военным союзником: Отношения Германии с другими западноевропейскими буржуазными государствами за последние два десятилетия определялись прежде всего стремлением Германии разбить путы Версальского договора… Отношения Советского Союза с Германией строились на другой основе, не имеющей ничего общего с интересами увековечения послевоенной Версальской системы. Мы всегда были того мнения, что сильная Германия является необходимым условием «прочного мира в Европе»33.

Именно такими словами советская Россия объясняла «рапалльские отношения» с Германией в 1920-е гг. – названные так в честь пакта 1922 г., который восстанавливал дипломатические отношения между двумя странами после Первой мировой войны. Сталин и Молотов предложили возродить то политическое, экономическое и военное сотрудничество с Германией, что существовало в 1920-е гг. Эти отношения прервались в 1933 г. с приходом к власти Гитлера; впрочем, Сталин и Молотов никогда не считали нацистский режим непреодолимым препятствием к дружбе с Германией. Как любил повторять СССР, он выступал за мирное сосуществование всех стран, независимо от их внутреннего строя. Отношения с Гитлером испортились по причине его антисоветской внешней политики, а не из-за политической идеологии. Вернется ли Гитлер к своей антисоветской иностранной политике, оставалось вопросом открытым. Но сейчас Сталин и Молотов не исключали возможности долгосрочного сосуществования или даже союза с нацистской Германией.

После раздела Польши высшим приоритетом для Сталина стало включение стран Балтии в сферу влияния СССР. В секретном дополнительном протоколе к советско-нацистскому пакту говорилось, что Эстония, Финляндия и Латвия отныне находятся в советской сфере влияния, а Литва – в немецкой: «В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Прибалтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР»34.

Опасаясь, что Германия войдет в Литву, Сталин договорился о включении ее в советскую сферу влияния в секретном протоколе, прилагавшемся к Советско-германскому договору о дружбе и границе. В обмен немцы получали дополнительные польские территории35. В конце сентября – начале октября Союз провел серию «переговоров» с балтийскими политиками. Во время этих дискуссий генсек и нарком изображали «доброго и злого следователя» – этот прием стал стандартным инструментом в их дипломатическом репертуаре.

Сначала они занялись эстонцами. 24 сентября Молотов представил эстонскому министру иностранных дел Карлу Сельтеру требование подписать пакт о взаимопомощи, куда входило предоставление СССР авиационных и морских баз в Эстонии. «Если вы не хотите заключать этот пакт с нами, будьте уверены: мы найдем иные способы обеспечить себе безопасность, способы, наверное, более крутые и сложные», – заявил Молотов. Позже Молотов в беседе с Сельтером сказал, что немецко-польская война доказала: сильная держава не может зависеть от других в вопросе безопасности, отсюда и вытекает требование о военных базах в Эстонии. Вежливо, но неискренне Молотов заверил министра, что СССР не собирается советизировать его страну или вмешиваться в ее внутренние дела36. 28 сентября был подписан Пакт о взаимопомощи между СССР и Эстонской Республикой.

Следующие на очереди стояли латыши. 2 октября Молотов сообщил латышскому министру иностранных дел Вильгельму Мунтерсу: «Мы не можем допустить, чтобы малые государства были использованы против СССР. Нейтральные Прибалтийские государства – это слишком ненадежно». Сталин добавил: «Я вам скажу прямо: раздел сфер влияния состоялся…

Если не мы, то немцы могут вас оккупировать. Но мы не желаем злоупотреблять». На второй встрече, проходившей 3 сентября, Сталин сказал Мунтерсу: «Немцы могут напасть. В течение 6 лет немецкие фашисты и коммунисты ругали друг друга. Сейчас произошел неожиданный поворот вопреки истории, но уповать на него нельзя. Нам надо загодя готовиться. Другие, кто не был готов, за это поплатились»37. 5 октября латыши подписали Пакт о взаимопомощи с Советским Союзом.

3 октября в Москву прибыла литовская делегация во главе с министром иностранных дел Юозасом Урбшисом. Урбшис на советскую просьбу о базах отреагирвоал резко, но зато охотно согласился с предложением забрать Вильнюс – историческую столицу Литвы – у Польши. Министр представил литовский вариант пакта о взаимопомощи – без советских баз. Молотов отказался, заявив 7 октября следующее: «Литве не следует забывать, в каких условиях живет сейчас Европа. Нынешняя война еще не развернулась полностью; предсказать ее последствия сложно, и потому Советский Союз обеспокоен своей безопасностью. Мы не знаем, что может случиться на Западе. Немцы могут повернуть против нас, если выиграют войну. Цели Англии, в случае если Германия проиграет, также неясны»38.

Советско-литовский договор был подписан 10 октября. СССР планировал также договор с четвертым Прибалтийским государством – Финляндией, – но, как мы увидим, переговоры с финнами привели к совершенно иному результату.

Через несколько месяцев после того, как Германия оккупировала Францию, СССР полностью захватил Эстонию, Латвию и Литву и, как в случае с Западной Белоруссией и Западной Украиной, подверг их принудительной советизации и ввел в свой состав. Было ли это задумано с самого начала? Судя по всему, нет. 25 октября Сталин сказал Георгию Дмитрову, возглавлявшему Коминтерн: «Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи… нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать – строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизирования. Придет время, когда они сами это сделают!» 39

Следуя такому курсу, 14 октября Молотов велел Николаю Позднякому, советскому дипломатическому представителю в Литве: «Всякие заигрывания и общения с левыми кругами прекратите. Осуществляйте связь только с правительственными, официальными кругами, постоянно помня, что полпредство аккредитовано при правительстве, и ни при ком другом»40. 20 октября нарком отправил гневную телеграмму полпреду в Эстонии Кириллу Никитину: «Прочитал корреспонденцию, посланную ТАССу диппочтой, «Положение в Эстонии» от талиннского корреспондента ТАСС. Из этой корреспонденции видно, что автор ее подыгрывается под вредные настроения насчет «советизации» Эстонии… Полпред должен помнить, что СССР будет честно и пунктуально выполнять пакт взаимопомощи… Недомыслящим и провокаторским элементам, которые вызывают своими действиями слухи насчет «советизации» Эстонии… надо немедленно давать твердый отпор»41.

Аналогично, 21 октября Молотов сообщил Позднякову: «Вам, всем работникам полпредства… категорически воспрещаю вмешиваться в междупартийные дела в Литве… Следует отбросить как провокационную и вредную болтовню о «советизации» Литвы»42. 23 октября Никитин вновь получил от наркома нагоняй: «Нашей политики в Эстонии… Вы не поняли… Вас ветром понесло по линии настроений «советизации» Эстонии, что в корне противоречит нашей политике. Вы обязаны, наконец, понять, что всякое поощрение этих настроений… или даже простое непротивление этим настроениям на руку нашим врагам»43.

Подобными резкими словами и интонациями Молотов всегда общался с посланниками, когда те не выполняли его инструкций с буквальной точностью.

Финляндия оказалась единственным Прибалтийским государством, отказавшимся уступить советским требованиям. Финнам предложили ту же сделку, что и другим странам региона: договор о взаимопомощи и советские военные базы на их территории. Но, самое главное, СССР потребовал отодвинуть от Ленинграда советско-финскую границу, чтобы, таким образом, усилить оборонную мощь второго по величине советского города. В качестве компенсации финнам предложили территории на дальнем севере Советской Карелии. К началу ноября переговоры потерпели крах, и СССР начал готовить нападение на Финляндию. 29 ноября Молотов объявил по радио о разрыве советско-финского договора о ненападении 1932 г. и ужесточении дипломатических отношений с Финляндией44. На следующий день Красная Армия вторглась в страну.

«Зимняя война», как ее потом окрестили, стала одним из самых непонятных эпизодов дипломатической карьеры Молотова. 1 декабря Советский Союз признал законной властью в Финляндии «народное правительство» во главе с финским коммунистом Отто Куусиненом. 2 декабря Союз подписал с правительством Куусинена договор о взаимопомощи. Это позволяло СССР утверждать, что он не ведет войну с Финляндией, а лишь оказывает помощь народной власти. Этот странный дипломатический маневр основывался на расчетах, что война не затянется, а Красную Армию встретят народными выступлениями против правительства в Хельсинки. Ни первый, ни второй не оправдались. Финский народ решил дать отпор Красной Армии, а не встречать ее овациями, и военная кампания оказалась куда сложнее, чем рассчитывал Союз. В ходе военных действий финны использовали тактику, применявшуюся во время Гражданской войны в Испании. Они атаковали советские отряды с самодельными зажигательными гранатами – стеклянными бутылками с бензиновой смесью, – которые прозвали «коктейль Молотова».

После провала первого советского вторжения в Финляндию Красная Армия перегруппировалась и пошла в более мощное – и успешное – наступление. К марту 1940 г. Советский Союз мог бы разбить остатки финской обороны, пробиться к Хельсинки и занять всю Финляндию. Но Сталин и Молотов решили вести переговоры о мире. Подписанный 12 марта 1940 г. договор заставлял финнов принять территориальные запросы СССР в обмен на независимость и свободу для остальной части страны.

Зимняя война обошлась СССР очень дорого, но не из-за военных потерь Сталин попытался закончить конфликт дипломатическим путем. Его вынудили к этому Британия и Франция, которые готовились отправить экспедиционные войска на помощь Финляндии. Англичане и французы планировали интервенцию под предлогом прекращения поставок в Германию железной руды из Швеции, которую возили через порт Нарвик, что в северной части Норвегии – и этот замысел угрожал втянуть всю Скандинавию, равно как СССР и Финляндию, в масштабную европейскую войну.

И этого не хотели ни шведы, ни Советский Союз, ни финны.

На выступлении в Верховном Совете 29 марта Молотов говорил о стремительном нападении на Британию и Францию, обвиняя их в стремлении использовать Финляндию в качестве платформы для атаки по СССР. Советская победа в Зимней войне, утверждал нарком, стала победой не только над Финляндией, но и над Британией и Францией: «Нетрудно видеть, что война в Финляндии была не просто столкновением с финскими войсками… Здесь произошло столкновение наших войск… с соединенными силами империалистов ряда стран»45.

ПАДЕНИЕ ФРАНЦИИ

Весной 1940 г. война в Европе приняла неожиданный оборот. В апреле–мае немцы захватили Данию, Норвегию и страны Бенилюкса, а в июне нанесли сокрушительное поражение Франции. Британия, которой руководило новое правительство во главе с Уинстоном Черчиллем, решила продолжать бой, но когда 22 июня Франция сдалась, всем показалось, что Германия прочно установила контроль над континентальной Европой. В ответ Сталин запер прибалтийскую дверь, через которую могла проникнуть немецкая экспансия. В середине июня Молотов предъявил Эстонии, Латвии и Литве ультиматумы, требующие, чтобы три страны учредили просоветские правительства и пустили на свои территории Красную Армию48.

При этом СССР развернул активные военные и дипломатические действия на Балканах. Когда 10 июня в войну вступила Италия, Советы задумались о перспективах сделки с итальянцами по поводу сфер влияния на Балканах. 25 июня Молотов предложил: СССР признает господство Италии на Средиземноморье, а в ответ та признает советское превосходство на Черном море. Представляя этот проект итальянскому посланнику, Молотов сказал, что он «может служить базой прочного соглашения Италии с СССР. Когда осенью 1939 г. СССР и Германия начали говорить на ясном языке, то они быстро договорились о сотрудничестве»47.

Еще более откровенным шагом стал советский ультиматум, предъявленный Румынии 26 июня. Он требовал передачи Бессарабии и Северной Буковины. Бессарабия являлась спорной территорией с 1918 г., когда румыны оккупировали еще царскую провинцию. Существование этого спора признавалось в секретном протоколе к советско-немецкому пакту. Северная Буковина в этом документе не упоминалась, но СССР из стратегических соображений включил ее в список своих требований: чтобы укрепить наземные линии связи между Бессарабией и Украиной. Румыны, посовещавшись с немцами, через два дня уступили советскому ультиматуму. Как и Западная Белоруссия, Западная Украина и прибалтийские страны, две бывшие румынские территории были советизированы и введены в состав СССР.

Действия Сталина объяснялись соображениями безопасности. Он полагал, что в будущем СССР ждет долгосрочное союзничество с Германией. Показательна беседа Сталина и Стаффорда Криппса, нового британского посланника в Москве, которая состоялась 1 июля 1940 г. Криппс передал ему предупреждение Черчилля о том, чем грозит гегемония Гитлера в Европе. В отчете советского переводчика сказано, что Сталин ответил Криппсу: «Он считает еще преждевременным говорить о господстве Германии в Европе. Разбить Францию – это еще не значит господствовать в Европе. Для того чтобы господствовать в Европе, надо иметь господство на морях, а такого господства у Германии нет, да и вряд ли будет… При всех встречах, которые он имел с германскими представителями, он такого желания со стороны Германии – господствовать во всем мире – не замечал… Он не исключает, что среди национал-социалистов есть люди, которые говорят о господстве Германии во всем мире. Но… есть в Германии неглупые люди, которые понимают, что нет у Германии сил для господства во всем мире»48.

Многие из тезисов Сталина Молотов повторил 1 августа в Верховном совете. Для начала он отметил, о чем говорит факт поражения Франции: одной из его причин стала недооценка роли Советского Союза в делах Европы. Но война не окончена, сказал нарком. Она вступает в новую фазу, когда Германия и Италия столкнется с Британией и Соединенными Штатами. Подчеркивая важность советско-германского пакта о ненападении, Молотов доказывал несостоятельность досужих разговоров о разногласиях между Москвой и Берлином, утверждая, что «в основе сложившихся добрососедских и дружественных советско-германских отношений лежат не случайные соображения конъюнктурного характера, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии»49.

Гитлер же рассматривал последние перемены в отношениях с Советским Союзом несколько иначе. Для него действия СССР в Прибалтике и на Балканах представляли собой угрозу. У немцев не было возможности помешать советскому захвату прибалтийских стран, но они поторопились не допустить успеха СССР, пытавшегося договориться с Италией о соглашении по поводу балканской сферы влияния. Следует отметить, что во время Второго венского арбитража, проходившего 31 августа 1940 г., немцы и итальянцы обсуждали различные территориальные притязания в отношении Румынии и в итоге постановили гарантировать ей, что в будущем вторжений на ее земли не будет, включая потенциальные советские претензии на Южную Буковину. СССР счел, что его о Венском арбитраже следовало предупредить; Молотов и Риббентроп долго спорили о том, как надо понимать пункты советско-германского пакта о взаимных консультациях.

Кроме того, Молотову не нравились приезд германской воинской миссии в Румынию и сообщения о перебросках немецких войск через Финляндию в Норвегию. 27 сентября Германия, Италия и Япония подписали Пакт трех держав, где обещали помогать друг другу в случае нападения со стороны какой-либо державы, на тот момент в войне не участвовавшей. Вскоре к пакту присоединились Румыния и Венгрия. Затем 28 октября Италия оккупировала Грецию, и европейская война перекинулась на Балканы и Восточное Средиземноморье.

Напряженность росла, и на ее фоне Риббентроп 13 октября прислал Сталину письмо с приглашением командировать Молотова в Берлин на переговоры о долгосрочном будущем советско-германских отношений. Генсек согласился. 9 ноября, накануне отбытия в Берлин, Молотов записал полученные от Сталина инструкции: «Цель поездки: разузнать действительные намерения Германии [а также Италии и Японии] в осуществлении плана создания «Новой Европы», а также «Великого Восточноазиатского пространства»… Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в Передней и Средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Германией (а также с Италией), но не заключать какого-либо соглашения с Германией и Италией на данной стадии переговоров, имея в виду продолжение этих переговоров в Москве… В переговорах добиваться, чтобы к сфере интересов СССР были отнесены: Финляндия – на основе советско-германского соглашения 1939 г., в выполнении которого Германия должна устранить всякие трудности и неясности (вывод германских войск, прекращение всяких политических демонстраций в Финляндии и в Германии) направленных во вред интересам СССР… Сказать также о нашем недовольстве тем, что Германия не консультировалась с СССР по вопросу о гарантиях и вводе войск в Румынию.

Болгария – главный вопрос переговоров, должна быть, по договоренности с Германией и Италией, отнесена к сфере интересов СССР на той же основе гарантий Болгарии со стороны СССР, как это сделано Германией и Италией в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию. Вопрос о Турции и ее судьбах не может быть решен без нашего участия… Вопрос о дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии, как граничащих с СССР, нас очень интересует… Вопрос об Иране не может решаться без участия СССР, т. к. там у нас есть серьезные интересы… В отношении Греции и Югославии мы хотели бы знать, что думает Ось предпринять? В вопросе о Швеции СССР остается на той позиции, что сохранение нейтралитета этого государства в интересах СССР и Германии. Остается ли Германия на той же позиции?»

По этим записям видно, что Сталин хотел обсудить новый советско-германский пакт, основанный на соглашениях о сферах влияния на Балканах и Ближнем Востоке, заключенных с Германией и Италией. Кроме того, он был намерен прояснить некоторые важные вопросы о безопасности.

МОЛОТОВ В БЕРЛИНЕ

Когда 2 ноября 1940 г. Молотов приехал в Берлин, его встречали на вокзале Риббентроп, почетный караул и оркестр, исполнявший советский гимн, каковым тогда все еще служил «Интернационал» – революционный гимн Коминтерна, который с тех пор, как в 1933 г. нацисты пришли к власти, в немецкой столице звучал редко. Это была первая заграничная поездка Молотова с 1921 г. Все эти годы он редко выезжал за пределы Москвы. Но пышная встреча его впечатлила мало.

О структуре переговоров Молотов и Риббентроп договорились на первой беседе, прошедшей чуть позднее в тот день. Германия уже выиграла войну, сообщил Риббентроп Молотову, пора смотреть в будущее. Он представил проект соглашения о сферах влияния между Германией, Италией, Японией и СССР, которое определит направление дальнейшей экспансии для этих четырех держав; по этой модели Советский Союз будет двигаться на юг к Персидскому заливу и, затем выяснилось, к Индийскому океану. В качестве залога Риббентроп предложил СССР содействие в переговорах о соглашении с Турцией, которое даст ему контроль над проливами, охраняющими вход к Черному морю. В ответ Молотов запросил информацию о Пакте трех держав и намерениях его участников. Соглашение о сферах влияния, заявил нарком, требует точности, особенно в отношении соответствующих сфер Германии и Союза. На этом месте разговор прервался, и собеседники отправились на встречу с Гитлером.

Как и следовало ожидать, фюрер – многословно и размыто – обрисовал Молотову перспективы войны. В ответ нарком сделал несколько туманных положительных замечаний, но затем задал Гитлеру вопросы из сталинских директив: каков смысл Пакта трех держав? Каково значение для Европы и Азии имеет «Новый порядок» – план нацистской Германии по глобальной геополитической реструктуризации? Какая роль отводится СССР в этом проекте? Гитлер указал, что он хочет, чтобы СССР участвовал в Пакте трех держав, на что Молотов ответил: «Советский Союз может принять участие в широком соглашении четырех держав, но только как партнер, а не как объект». Кроме того, в беседе нарком отметил, что все советско-немецкие соглашения 1939 г. были выполнены, за исключением пунктов, касающихся Финляндии, в отношении которой оставались нерешенные вопросы. Через два с половиной часа обсуждений встречу пришлось прервать из-за угрозы авианалетов51. Переводчик Гитлера Пол Шмидт позже вспоминал об этой беседе: «Вопросы обрушивались на Гитлера один за другим. При мне никто из иностранцев с ним так не говорил»32.

На следующее утро Молотов встретился с Германом Герингом, чтобы обсудить советско-германские хозяйственные отношения. Кроме того, он провел беседу общего характера с заместителем Гитлера Рудольфом Гессом. (В своем отчете нарком сообщает, что разговор с Гессом не имел политического значения.) Днем Молотов снова встретился с Гитлером, они снова долго обменивались мнениями по поводу Финляндии. Согласно договору 1939 г. о сферах влияния, утверждал Молотов, необходимо остановить переброску немецких войск через Финляндию, а также антисоветские демонстрации в этой стране. Гитлер согласился с замечанием о советских правах, предусмотренных соглашением о сферах влияния, но возразил, что он не способен как-то повлиять на финские демонстрации; в любом случае военный транзит он вскоре прекратит. Затем фюрер обратился к вопросу, который он считал куда более важным: когда Англия потерпит поражение и Британская империя распадется, ее территории будут поделены между Германией, Италией, Японией и СССР? В ответ Молотов снова свернул беседу на конкретную тему, на сей раз – по поводу Турции. Нарком говорил, что СССР, будучи державой, которая имеет интересы на Черном море, хочет не просто заключить с Турцией соглашение о проливах, но также получить для Болгарии гарантии, с помощью которых она будет «привязана» к СССР. Молотов интересовался мнением Германии о советских гарантиях для Болгарии – Гитлер ушел от ответа, отговорившись, что он должен сначала посоветоваться с Муссолини. Встреча опять прервалась из-за угрозы авианалетов53.

В тот вечер в честь Молотова устроили прием в советском посольстве; затем состоялась очередная встреча с Риббентропом. На сей раз Королевские военно-воздушные силы самым серьезным образом намеревались нанести визит, поэтому встреча прошла в бомбоубежище Риббентропа. Тот желал сделать особое предложение: Советский Союз присоединится к Пакту трех держав, и к договору будут приложены два секретных протокола – один определит сферы влияния, а второй будет посвящен окончанию турецкого господства над черноморскими проливами. Молотов вновь поднял вопрос о советских гарантиях для Болгарии. Кроме того, его интересовали судьба Румынии и Венгрии, итальянские и немецкие намерения относительно Греции и Югославии, а также вопрос о том, поддерживает ли все еще Германия шведский нейтралитет. На все это Риббентроп отвечал уклончиво, то и дело скатываясь к своей любимой теме. «Он лишь может вновь и вновь повторить, что решающий вопрос состоит в том, готов ли Советский Союз и намерен ли он сотрудничать с нами в великой ликвидации Британской империи». Молотов давал один и тот же ответ: прежде чем Советский Союз согласится участвовать в столь грандиозном замысле, необходимо урегулировать нынешние нерешенные вопросы советско-германских отношений54.

Во время беседы Молотова и Риббентропа в бомбоубежище произошел примечательный эпизод – позже Сталин любил о нем рассказывать, – нарком прервал разглагольствования своего собеседника о конце Британской империи вопросом: «Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышатся даже здесь?»55

На всем протяжении берлинских переговоров Молотов держался полученных директив и слал Сталину подробные отчеты о состоявшихся обсуждениях. В одной из ответных телеграмм генсек выразил неудовольствие в связи с тем, что на первой встрече с Риббентропом Молотов сказал ему, что все положения советско-германского соглашения 1939 г. выполнены за исключением тех, что касаются Финляндии. По мнению Сталина, следовало уточнить, что речь идет о секретном протоколе, а не о самом договоре о ненападении. Такая поправка – характерный пример того, как жестко контролировал генсек Молотова во время его заграничных командировок56.

Неизвестно, что ответил Молотов Сталину по возвращении домой. Как вспоминает заместитель председателя Совета народных комиссаров Яков Чадаев, Молотов представил Политбюро подробный отчет о разговорах с Гитлером и сделал вывод, что Германия в ближайшем будущем нападет на Советский Союз; Сталин с этим прогнозом согласился57.При этом, судя по официальному ответу СССР по поводу берлинских переговоров, Молотов и Сталин намеревались продолжать общение с Гитлером. 25 ноября Молотов представил Шуленбургу меморандум, определяющий условия участия СССР в Пакте трех держав: 1) вывод немецких войск из Финляндии, 2) советско-болгарский пакт о взаимопомощи, включая создание советских военных баз, 3) признание советских притязаний в направлении Персидского залива, 4) соглашение с Турцией, которое обеспечит Советам военные базы на черноморских проливах, и 5) отказ Японии от права на угле– и нефтедобывающие концессии на Северном Сахалине58.Кроме того, Молотов сообщил Шуленбургу, что новым советским послом в Германии станет Владимир Георгиевич Деканозов. Тот служил одним из заместителей Молотова (вторым был Андрей Вышинский). Деканозов работал в органах безопасности и был переведен в Наркомат иностранных дел примерно в одно время с Молотовым, где выполнял задание по вычищению из комиссариата сотрудников, назначенных при Литвинове. Когда 19 декабря новый посол представил Гитлеру свои верительные грамоты, фюрер сообщил ему, что берлинские переговоры будут продолжены по официальным каналам58. Впрочем, Гитлер уже решил начать войну. Всего лишь днем ранее он выпустил директиву о выполнении операции «Барбаросса» – это было кодовое название плана по захвату СССР.

ДОРОГА К ВОЙНЕ

К этому времени Советский Союз тоже активно готовился к войне. Задача Молотова на дипломатическом фронте состояла в том, чтобы дать отпор немецкому влиянию на Балканах; с Берлином шло дипломатическое сражение о союзе с Болгарией. Годом ранее болгары вежливо отклонили предложенный Советами пакт о взаимопомощи. 25 ноября 1940 г. СССР повторил предложение, куда входило создание в стране военных и морских баз СССР. Болгары опять отказались60. В начале января 1940 г. поступила информация, что Болгария согласилась подписать Берлинский пакт и собирается впустить к себе немецкие войска. Возмущенный СССР отправил в Германию заявление о том, что Болгария находится в его зоне безопасности и он будет рассматривать появление любых иностранных войск в этой стране как нарушение советских интересов безопасности. Тем не менее 1 марта Болгария присоединилась к Пакту трех держав и открыла двери немецким войскам. В ответ Молотов послал Шуленбургу довольно неуклюжее заявление о том, что Германия «не может рассчитывать на поддержку СССР в отношении своих мероприятий в Болгарии»61.

После того как Болгария присоединилась к странам Оси, Москва сосредоточила внимание на Югославии – последнем балканском государстве, сохранившем независимость, не считая охваченной войной Греции. СССР заигрывал – почти безуспешно – с Белградом с тех пор, как в июне 1940 г. установил дипломатические отношения с Югославией. В конце марта 1941 г. советские отношения с Югославией приняли новый оборот, когда всенародно поддержанный переворот сбросил пронемецкое правительство, и страна приняла решение выйти из Оси. 30 марта новое югославское правительство представило советскому посольству предложение о военном и политическом союзе, которое делало акцент в первую очередь на потребности страны в оружии для защиты своего нейтралитета. На следующий день Молотов пригласил Белград отправить в Москву делегацию для срочных переговоров. Беседы в советской столице проводил Вышинский, разъяснивший, что главное для СССР – не допустить ухудшения отношений с Германией. Именно поэтому Молотов 4 апреля связался с Шуленбургом и сообщил ему, что СССР собирается подписать с Югославией договор о ненападении. Тот возразил, что отношения между Германией и Югославией на данный момент напряжены из-за неясностей в положении Югославии в Пакте трех держав. Молотов отвечал, что не находит противоречия между лояльности Югославии по отношению к Оси и пактом о дружбе с Советским Союзом. Советское соглашение с этой страной будет способствовать миру на Балканах62.

Советско-югославский договор о ненападении был заключен 5 апреля 1941 г. На следующий день Гитлер, встревоженный малоуспешной итальянской кампанией в Греции, начал вторжение в Югославию и Грецию. Всего через две недели Белград запросил мира, и к началу мая вся континентальная Греция также оказалась под немецкой оккупацией. От СССР югославы не получили ни реальной поддержки, ни формального сочувствия.

Советский договор с Югославией, подписанный во время ее разногласий с Германией, равно как пышные слова по поводу Болгарии, представлял собой всего лишь провокационный жест со стороны Москвы, не более. Это был последний такого рода шаг Советов. После падения Югославии Сталин и Молотов предприняли несколько умиротворяющих действий, дабы показать Гитлеру, что Советский Союз не представляет непосредственной угрозы для немецкой гегемонии в Европе.

Первым таким шагом стало подписание 13 апреля договора о нейтралитете с Японией. Она являлась одним из партнеров Германии по Берлинскому пакту, и советско-японский договор как бы сообщал Гитлеру: Сталин все еще заинтересован в отношениях с Германией. Для того чтобы фюрер лучше его понял, советский вождь, когда японский министр покинул Москву на поезде, совершил несколько экстравагантных жестов. На вокзале Сталин нашел Шуленбурга, у всех на виду обнял его и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и вы должны теперь все для этого сделать!» Затем он повернулся к немецкому военному атташе полковнику Гансу Кребсу (тот говорил по-русски) и заявил ему: «Мы останемся друзьями с вами в любом случае»63.

Пакт с Японией, среди прочего, страховал от войны с Германией, поскольку он не позволял японцам участвовать в военных действиях, по крайней мере некоторое время. Аналогичное соглашение о нейтралитете было подписано с Турцией в марте 1941 г.

Умиротворяющие жесты продолжились 7 мая, когда было объявлено о назначении Сталина председателем Совнаркома, а Молотова – его заместителем. М. давно уже культивировала образ Сталина-миротворца и примирителя; естественно, шуленбург телеграфировал в Берлин, что он «убежден, что Сталин использует свое новое положение для того, чтобы принять личное участие в деле сохранения и развития хороших отношений между СССР и Германией»64. 8 мая ТАСС, официальное новостное агентство СССР, опровергло слухи о сосредоточении войск вдоль советской границы. На следующий день Советы отказались от дипломатического признания правительств в изгнании стран, оккупированных Германией – Бельгии, Норвегии и Югославии. 12 мая они признали антибританский режим в Ираке. Примерно в это же время позволили немцам получить подчищенную версию речи, с которой 5 мая Сталин обратился к учебным учреждениям, готовящим кадровый состав Красной Армии. Там якобы шла речь о необходимости нового компромисса с Германией. На самом деле генсек предупредил офицеров, чтобы они готовились к войне.

Эти перемены Шуленбург оценил в телеграмме, посланной в Берлин 12 мая: «Сталин поставил своей целью предохранение Советского Союза от столкновения с Германией»66. Шуленбург был патриотом Германии и сторонником рапалльской линии в отношениях с СССР – в немецком министерстве иностранных дел еще оставались ее приверженцы. Надо сказать, что за несколько дней до этой телеграммы Шуленбург оказался вовлечен в довольно деликатный дипломатический маневр. В середине апреля он возвращался в Берлин за консультациями и 28 апреля встречался с Гитлером. Тогда фюрер горько жаловался ему на то, как повел себя СССР во время югославского кризиса. Шуленбург вернулся в Москву, обеспокоенный будущим советско-германских отношений. В начале мая он несколько раз встретился с Деканозовым, который как раз приехал из Берлина в отпуск, и предложил, чтобы Сталин написал Гитлеру письмо с признанием своих мирных намерений. В ответ Деканозов заговорил о том, чтобы выпустить также советско-германское коммюнике. Но затем, когда Шуленбургу было предложено обсудить с Молотовым тексты, посол дал задний ход, поскольку он якобы не был уполномочен вести подобные переговоры67.

Личные инициативы Шуленбурга помогли убедить Советский Союз в том, что в Берлине еще нет однозначного мнения о том, желательна ли война с СССР или нет. «Версию о расколе»68 поддержал рискованный перелет Рудольфа Гесса в Британию, совершенный 10 мая 1941 г. Тот прибыл в Англию в рамках личной миссии, имевшей целью договориться о мире. В Москве же измену Гесса истолковали как свидетельство раскола между теми, кто выступал за войну с СССР, и теми, кто считал, что важнее начать войну против Британии (к числу последних принято относить Риббентропа).

Советский Союз решил сделать все возможное для осуществления «всеобщей мирной сделки» в Берлине. Несмотря на то что Красная Армия продолжала стремительно готовиться к войне, пограничным подразделениям было приказано игнорировать любые провокации. Ценнейшее сырье, в том числе нефть, зерно и драгоценные металлы, все текли вдоль советской границы в Германию. Широким дипломатическим жестом стало заявление ТАСС от 13 июня, которое опровергало слухи о разладе между Советским Союзом и Германией. Там говорилось о том, что Германия не предъявляет СССР никаких новых требований, оба государства выполняют условия Пакта о ненападении, а рассказы о противоположном являются ложью и провокациями69.

Очевидно, Советский Союз ждал немецкого ответа на коммюнике ТАСС, но ничего не дождался. Вечером 21 июня Молотов вызвал Шуленбурга. Предлогом встречи служила передача ноты, протестующей против немецких нарушений советских границ, но на самом деле Молотов желал узнать, почему не последовало ответа на заявление ТАСС и отчего Германия недовольна СССР. Посол не смог дать ответа, но пообещал переадресовать эти вопросы в Берлин. Через несколько часов Шуленбург вернулся в кабинет Молотова, на сей раз по собственному почину. В связи с массивным сосредоточением войск и маневров Красной Армии вдоль восточных границ Германии, заявил Шуленбург, Берлин решил предпринять военные контрмеры. Когда Молотов поинтересовался смыслом этого сообщения, Шуленбург ответил, что, по его мнению, это означает начало войны. Когда посол уходил, Молотов спросил у него: «Для чего Германия заключала Пакт о ненападении, когда так легко его порвала?» Тот мог ответить лишь, что он в течение шести лет добивался «дружественных отношений между СССР и Германией, но против судьбы ничего не может поделать»70. Шуленбург был казнен нацистами после неудачного покушения на Гитлера в июле 1944 г.

Действительно ли Сталин и Молотов всерьез верили, что их жесты умиротворения убедят Гитлера не нападать на СССР? Почему они не обратили внимания на многочисленные данные разведки о том, что немцы готовят нападение? В какой мере начальный успех операции «Барбаросса» обязан тому, что политические меры не позволили провести контрмобилизацию Красной Армии и нанести контрудар? Много лет спустя, в беседах с Чуевым, Молотов не высказывал ни капли раскаяния: «Нас упрекают, что не обратили внимания на разведку. Предупреждали, да. Но, если бы мы пошли за разведкой, дали малейший повод, он [Гитлер] бы раньше напал… Вообще, все мы готовились к тому, что война будет, и от нее нам трудно, невозможно избавиться. Год оттягивали, полтора оттягивали. Напади Гитлер на полгода раньше, это… было очень опасно. И поэтому слишком открыто так, чтобы немецкая разведка явно увидела, что мы планируем большие, серьезные меры, проводить подготовку было невозможно… Сталин доверял Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял!»70

В объяснении Молотова упущена важнейшая деталь: ни он, ни Сталин, ни Генштаб не предполагали, что внезапная атака немцев окажется столь сокрушительной. Советское военно-политическое руководство было уверено, что оборона СССР удар выдержит. Советская армия по количеству силы нисколько не уступала немецкой концентрации войск на Восточном фронте. К июню 1941 г. у Красной Армии было более трех сотен дивизий, состоящих из 5,5 млн личного состава, 2,7 млн из которых располагались в районе западной границы СССР. Считается, что в июне 1941 г. Молотов сказал главе советского ВМФ адмиралу Николаю Кузнецову: «Только дурак станет на нас нападать»72.Вся затея Сталина и Молотова с попытками сохранить мир базировалась на расчете, что даже если они будут застигнуты врасплох немецкой атакой, она не встанет им в слишком дорогую цену. Советские оборонные системы должны были смягчить шок от первоначального удара, обеспечив СССР время для мобилизации сил как для защиты, так и для контрнаступления. Ни генсек с наркомом, ни Генеральный штаб не ждали, что первая атака немцев окажется столь мощной, что уничтожит советские оборонные силы и сорвет запланированное наступление Красной Армии. Этот просчет чуть не стал роковым: Советский Союз был разбит почти наголову, и армия Гитлера на полной скорости неслась к Москве и Ленинграду.

3. Как создавали коалицию  (1941–1945)

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

В.М. Молотов (22 июня 1941 г.)

1

Немецкое вторжение в Советский Союз началось перед самым рассветом в воскресенье 22 июня 1941 г. с нападения 180 дивизий по тысячекилометровой линии фронта. Опасаясь подобной атаки, Красная Армия была приведена в состояние боеготовности еще накануне, и когда в 5.30 утра Молотов встречался с Шуленбургом, с фронта уже поступали первые сообщения об атаке. В 5.45 нарком явился в кабинет Сталина с сообщением о том, что Германия объявила войну. Среди прочего, было сразу решено, что Молотов объявит эту новость по радио. Сталин сильно правил черновой вариант выступления, но самые запоминающиеся слова из всех тех, что прозвучали сразу после полудня, принадлежали самому Молотову: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Есть легенда – она идет от секретного выступления Хрущева на XX съезде в 1956 г., – которая утверждает, что Сталин был настолько поражен немецкой атакой, что у него случился нервный срыв. По некоторым ее версиям, именно Молотов, который спас положение, возглавив делегацию Политбюро к Сталину, привел диктатора в чувство. В наше время доказательств в пользу этой истории нет. Напротив, очевидцы вспоминают, что Сталин очень активно работал и многого добился еще в самые первые дни войны. Этим мы не хотим сказать, что он не проявил никаких чувств по поводу случившегося. Когда Молотова спросили, как вел себя Сталин, когда война разразилась, тот рассказал: «Растерялся – нельзя сказать, переживал – да, но не показывал наружу. Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал – нелепо»2.

Более всего Сталина потряс не сам факт нападения немцев – едва ли оно стало для него неожиданностью, – а то катастрофическое поражение, которое потерпела советская оборона, и полный провал попыток Красной Армии нанести ответные контрудары. Самым неприятным моментом стало уничтожение Германией Западного фронта Красной Армии и падение белорусской столицы Минска, произошедшее 30 июня. В тот же день Сталин учредил Государственный Комитет Обороны, который возглавит советские военные действия, назначил себя председателем, а Молотова – своим замом. Через три дня вождь впервые обратился к народу по радио. Как и Молотов, он назвал борьбу против Гитлера патриотической, антифашистской войной за освобождение СССР и Европы. Кроме того, он оправдывал советско-германский пакт, утверждая, что он послужил маневром, позволившим стране выиграть драгоценное время на подготовку к войне.

10 июля Сталин лично принял командование Вооруженными силами, а 19 июля был назначен наркомом обороны. 8 августа он получил звание Главнокомандующего. Цель этих перестановок состояла в том, чтобы «привязать» к личности генсека управление всей военно-экономической деятельностью СССР. На практике же Сталин занимался сугубо военными вопросами, передавая инициативу и ответственность за другие многочисленные аспекты советской военной экономики тем или иным членам Политбюро. Исключение составила сфера внешней политики, где вождь участвовал в принятии решений почти также часто и тщательно, как в области военных вопросов.

С первых же дней войны Сталин начал лично вести активную переписку с британским премьер-министром Уинстоном Черчиллем и американским президентом Франклином Д. Рузвельтом. До 1939 г. Сталин редко принимал иностранных гостей, не считая коммунистических единомышленников. В период советско-германского пакта генсек стал играть в дипломатии более заметную роль, но лишь после июня 1941 г. он стал часто общаться с прибывшими дипломатами, политиками и другими высокопоставленными лицами.

Возросшая роль Сталина в принятии внешнеполитических решений едва ли кого-то удивила, учитывая тесную связь между дипломатией и военной стратегией. С самого начала Сталин и Молотов отдавали себе отчет, что они сражаются с Гитлером не только на поле боя, но и на политической и дипломатической арене. Война – и последующий мир – будет выиграна или проиграна не только в сражениях, но и при помощи тех политических союзов, которые удастся создать каждой из сторон.

Больше всего Советы боялись, что нападение Германии спровоцирует в мире радикальные перемены, и события будут развиваться по кошмарному сценарию: СССР будет воевать с огромной капиталистической коалицией, которая на время забудет о собственных разногласиях, дабы победить общего коммунистического врага. С точки зрения Сталина и Молотова, такой сценарий событий не казался таким уж фантастическим, поскольку оба руководителя уже имели опыт борьбы с антибольшевистским альянсом во время Гражданской войны 1918–1921 гг. Такие страхи были безосновательны, но Сталин и Молотов с подозрением относились к своим западным союзникам вплоть до 1943 г., когда СССР стал побеждать в войне.

Сложно судить, какое влияние оказал Молотов на образ мыслей и действия Сталина в области внешних отношений. Но, вероятно, будет вполне справедливым заключить, что иностранная политика СССР в военные годы являлась результатом сотрудничества этих двух государственных деятелей, при том, что Сталин занимал руководящую позицию. Молотов повсюду сопровождал Сталина, и диктатор поручал ему подготовку брифингов и черновых документов, в том числе его писем к Черчиллю и Рузвельту. Нет ни одного свидетельства в пользу того, что Молотов мог иметь взгляды, радикально расходящиеся с мнением вождя (они появятся позже, во время «холодной войны»). Редкие примеры заметных несоответствий в их политических позициях были следствием того, что Молотов не понял точку зрения Сталина, либо она изменилась; и тогда нарком быстро перенимал ее.

На посту сталинского зама в Государственном Комитете Обороны Молотов выполнял самые разные обязанности в дополнение к своим функциям наркома иностранных дел. Он подписал более половины из тех десяти тысяч декретов, которые издал комитет за всю войну. Среди прочего Молотов руководил такими заданиями, как эвакуация советской промышленности из военных регионов, производство танков и первая научная программа по созданию атомного оружия – за эту работу он был в 1943 г. удостоен звания Героя Социалистического Труда. В августе 1941 г. нарком возглавил большую делегацию членов Политбюро, командированную в Ленинград.

Ее направили укрепить оборону города накануне неминуемой немецкой блокады. В октябре 1941 г., когда немцы приблизились к столице, Молотову поручили организовать эвакуацию в Куйбышев московского дипломатического корпуса и его собственного комиссариата. Похоже, огромная нагрузка, которую нес нарком, на сей раз одолела его. Польский полпред Станислав Кот вспоминал, что, когда он встретил Молотова в Куйбышеве, тот был «невероятно вымотанный, целиком и полностью занят серьезностью ситуации, но, несмотря ни на что, прилагающий все усилия, чтобы справиться с усталостью»4.

Впрочем, роль Молотова в ГКО была вторичной относительно его обязанностей наркома иностранных дел. После нападения Германии его главной дипломатической задачей стало обеспечение сотрудничества с Британией и США. Это оказалось проще, чем можно было ожидать, учитывая активное взаимодействие СССР с нацистской Германией за последние полтора года.

На следующий день после немецкой атаки Черчилль объявил о безусловной солидарности с СССР в борьбе с Гитлером. На пресс-конференции 24 июня Рузвельт заявил, что американская программа помощи, т. н. ленд-лиз, будет теперь распространяться и на СССР. 12 июля Англия и Советский Союз подписали соглашение о совместных действиях в войне против Германии. В конце июля Рузвельт отправил в Москву своего личного представителя Гарри Гопкинса для обсуждения американской поддержки советской военной деятельности. В начале августа оба государства обменялись нотами с официально оформленными обещаниями Америки по обеспечению СССР материалами военного назначения.

В конце сентября британский министр запасов и снабжения лорд Бивербрук приехал в Москву вместе с Авереллом Гарриманом, возглавлявшим рузвельтовский ленд-лиз в Лондоне, чтобы подписать подробное соглашение об англо-американских поставках в Россию. Официально советскую делегацию на переговорах возглавлял Молотов, но по факту обсуждениями руководил Сталин. Большая часть бесед касалась хозяйственных вопросов, но на второй встрече с Бивербруком и Гарриманом 30 сентября Сталин сделал замечание более общего характера: «Я думаю, что наше Соглашение с Англией о сотрудничестве против Германии и о незаключении сепаратного мира следовало бы превратить в союзный договор, который охватывал бы не только военный, но и послевоенный период»5. Эту же мысль генсек высказывал в переписке с Черчиллем. 8 ноября он написал британскому премьеру, что необходимо внести ясность в вопросе о «целях войны и о планах организации дела мира после войны». Иначе, продолжал Сталин, не будет обеспечено взаимного доверия в советско-английских отношениях6. В ответ Черчилль отправил в Москву своего секретаря по иностранным делам Энтони Идена для переговоров с СССР. Именно на это и рассчитывали Сталин и Молотов, предпринимавшие свою первую крупную дипломатическую инициативу в период войны: они пытались обсудить с Британией послевоенное соглашение о сферах влияния.

ИДЕН В МОСКВЕ

15 декабря Иден прибыл в Москву в сопровождении Ивана Майского, советского посла в Лондоне. Их встретил Молотов, и на следующий день всех троих принял Сталин. СССР предложил два советско-британских соглашения, одно по военной взаимопомощи, другое – по урегулированию послевоенных сложностей. Важно отметить, что второе соглашение сопровождалось секретным протоколом, который был посвящен переделу европейских рубежей по окончании войны. Во-первых, СССР полагались границы, существующие на июнь 1941 г. (т. е. включая Эстонию, Латвию, Литву, Западную Белоруссию, Западную Украину, Бессарабию и Северную Буковину, а также территории, уступленные Финляндией в марте 1940 г.). Советско-польская граница более-менее совпадала с Линией Кёрзона; утраченные земли компенсировались Польше за счет немецких территорий. Во-вторых, Чехословакии, Греции, Болгарии, Албании и Югославии возвращались их довоенные границы, причем последняя получала итальянский Триест. В-третьих, Турции доставались архипелаг Додеканес, кое-какие болгарские земли и, возможно, часть сирийской территории в обмен на нейтралитет. В-четвертых, следовало лишить Германию ее военной мощи путем различных мер по разоружению и разделу ее территорий. В-пятых, Британия заключит союз с Бельгией и Голландией, а СССР – с Финляндией и Румынией. Обе державы получат возможность разместить у союзников военные базы. В-шестых, за порядком в послевоенной Европе будет следить военный альянс демократических стран, возглавляемый неким центральным советом или аналогичным органом7.

Таким предложением Сталин и Молотов продолжали дипломатическую линию, которую они практиковали в отношениях с нацистской Германией в 1939–1941 гг.: вели широкомасштабные дискуссии о границах и сферах влияния. Впрочем, в сравнении с теми грандиозными замыслами, что СССР обсуждал с Германией, его предложение, сделанное Британии, выглядит относительно скромно. Сфера влияния Москвы ограничивалась Финляндией и Румынией – эти два государства участвовали в немецком нападении на СССР – и основное содержание секретного протокола в общем и целом соответствует публичным обещаниям Сталина о войне за освобождение, которая вновь сделает Европу сообществом независимых суверенных государств. Но не сферы влияния и послевоенные границы составляли главный интерес Москвы. Куда важнее для нее было заручиться признанием Британии советских территориальных приобретений, сделанных в период пакта с нацистской Германией. По мнению Советов, Англия не имела никаких обоснованных возражений против такого предложения. Британия и СССР все-таки были военными союзниками, при том что Союз нес основное бремя войны. Иден охотно бы подписал общие соглашения о военном и послевоенном сотрудничестве, но предпочитал не брать никаких обязательств по конкретным территориальным вопросам, включая пункт о советских границах, по которым следовало посоветоваться не только с Черчиллем и кабинетом министров, но и США и британскими доминионами. Позиция Идена весьма не нравилась Советам. Как-то во время разговора Сталин возмущенно заметил: «Англия имела союз с царской Россией, в состав которой входили Финляндия, Бессарабия и более половины Польши. Ни один государственный деятель Англии в то время не думал протестовать против союза на том основании, что названные территории входят в состав Российской империи. Ныне, однако, вопрос о финской границе и балтийских республиках является, видимо, камнем преткновения»8.

На первый взгляд удивляет, что СССР настаивал на немедленном соглашении, которое гарантировало бы ему границы 1941 г., учитывая, что большая часть европейской России была оккупирована немцами, а исход войны был неясен. Впрочем, визит Идена в Москву совпал с успешным контрнаступлением перед советской столицей – это был первый поворотный момент на Восточном фронте – и начало стратегического наступления Красной Армии, которое должно было изгнать немцев из СССР. Сталин рассчитывал, что война рано или поздно закончится, и хотел закрепить свои территориальные приобретения еще до каких-либо мирных конференций.

Кроме того, у СССР были определенные расчеты в отношении США. Американцы официально присоединились к конфликту, после того как 7 декабря 1941 г. японцы атаковали Перл-Харбор, а 11 декабря Гитлер объявил Штатам войну. Непосредственное участие США было очень выгодно в военном смысле, но осложняло политические переговоры о послевоенном порядке. Вашингтон открыто возражал против соглашений о сферах влияния и, скорее всего, проявил бы себя даже более несговорчивым, чем Лондон, в вопросе признания советских границ 1941 г. Советский Союз хотел сначала заключить сделку с англичанами, а потом представить ее Штатам как свершившийся факт. Молотов заявил Стаффорду Крипсу: «Если СССР и Великобритания найдут общий язык и достигнут взаимопонимания, то эти вопросы [о послевоенном порядке] будут легко решены с участием Америки»9.

Иден покинул Москву 22 декабря, ни о чем конкретном не договорившись. Несмотря на эту неудачу, Сталин и Молотов продолжили вплотную заниматься вопросами послевоенного порядка. 26 декабря заместитель наркома иностранных дел Соломон Лозовский отправил Сталину и Молотову меморандум о послевоенном вопросе. Итог войны очевиден, заявил Лозовский: державы Оси потерпят поражение, будет созвана мирная конференция, на которой Советский Союз столкнется с блоком капиталистических государств во главе с Великобританией и Соединенными Штатами. Среди буржуазных стран возникнут кое-какие разногласия, но в главных вопросах СССР встретит единый капиталистический фронт. Значит, тем более важно, продолжал Лозовский, готовить планы на мирное время. Он рекомендовал уделить особое внимание трем пунктам: выплата вражескими странами репараций, послевоенные границы СССР и перманентное лишение Германии ее военной мощи. В заключение Лозовский рекомендовал учредить две комиссии, которые будут заниматься послевоенными предметами: экономическо-финансовая комиссия подготовит предложения о репарациях, а политическая изучит вопрос о советских, германских и других границах.

В конце января 1942 г. Политбюро решило организовать Комиссию по подготовке дипломатических материалов под началом Молотова. Она должна была собирать, изучать и резюмировать документацию касательно дискуссий о послевоенном порядке в Европе, Азии и других частях света. Результаты ее деятельности должны будут лечь в основу планирования послевоенного мира. В последующие два года комиссия проделала кое-какую полезную работу, но ее практическое значение оказалось куда меньшим, чем рассчитывалось10. Причиной тому стало ухудшение ситуации на фронте, из-за которого Сталин временно перестал интересоваться послевоенными темами.

К февралю 1942 г. советское зимнее наступление выдохлось. В нескольких районах удалось отогнать немцев, но они продолжали занимать огромные участки советской территории. Окопы немецкой армии пролегали всего в сотне километров от Москвы. Продолжалась блокада Ленинграда, большая часть Украины оставалась в руках Германии. В апреле Сталин наконец-то отменил контрнаступление, и Красная Армия встала в оборонительную позицию. Вождь сохранял уверенность, что летом Красная Армия снова двинется вперед, но изменения в военных перспективах привели к новому приоритету в отношения СССР с Британией и Соединенными Штатами: открытие второго фронта во Франции, который должен будет оттянуть значительную массу немецких войск от Восточного фронта.

12 апреля 1942 г. Рузвельт написал Сталину, предлагая, чтобы Молотов приехал в Вашингтон обсудить «весьма важное военное предложение, связанное с использованием наших вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем… фронте»11. Позже выяснилось, что Рузвельт говорил о втором фронте во Франции – Советы педалировали эту тему с июля 1941 г. К такому предложению Рузвельта – как минимум частично – подтолкнули беседы, которые провел в начале 1942 г. новый советский посол в США Максим Литвинов.

Когда в мае 1939 г. Молотов занял место Литвинова, бывшего наркома иностранных дел отправили на пенсию, но после нападения немцев в июне 1941 г. он быстро вернулся в строй. В конце июля он вновь появился на дипломатической арене, когда, судя по всему, работал переводчиком Сталина на встрече с Гарри Гопкинсом. Ту же функцию он выполнял в сентябре во время беседы Сталина, Бивербрука и Гарримана. 6 ноября Молотов объявил Литвинову, что тот назначен советским послом в США. О важности такой должности свидетельствовал указ Политбюро о предоставлении Литвинову звания заместителя наркома иностранных дел12.

Учитывая репутацию и опыт Литвинова, его возвращение имело большой практический и политический смысл. Он был всемирно признанным антифашистом, и в Штатах его хорошо знали по переговорам, которые привели к установлению советско-американских отношений в 1933 г. Но появление Литвинова не нравилось Молотову. Они были личными соперниками с 1930-х гг., когда Молотов, будучи советским премьером, начал вмешиваться во внешнюю политику. Литвинов не входил в Политбюро и завидовал, что Молотов в большей мере приближен к Сталину. Впрочем, назначение в Соединенные Штаты позволило ему быть в курсе секретной переписки генсека и американского президента.

Главной темой, которую продвигал Литвинов на посту посла – он занимал его до середины 1943 г., – была необходимость самого активного сотрудничества, слаженности и единства союзников во время войны. Именно поэтому он всячески приветствовал открытие второго фронта во Франции, которому придавал большое политическое и военное значение. 20 января 1942 г. Литвинов отправил Молотову длинную телеграмму с просьбой санкционировать разговор с Рузвельтом по поводу англо-американского вторжения в Европу. Поскольку второй фронт уже не был столь уж насущным вопросом, Молотов не стал торопиться с ответом. Он телеграфировал Литвинову две недели спустя: «Мы приветствовали бы создание второго фронта в Европе нашими союзниками. Но Вы знаете, что мы уже трижды получали отказ на наше предложение о создании второго фронта, и мы не хотим нарываться на четвертый отказ. Поэтому Вы не должны ставить вопрос о втором фронте перед Рузвельтом. Подождем момента, когда, может быть, самисоюзники поставят этот вопрос перед нами»13.

Литвинов следовал полученным инструкциям, но в последующих беседах с Рузвельтом хватался за каждую возможность направить президента в нужное русло14.В результате тот прислал Молотову приглашение, которое Сталин принял 20 апреля и объявил, что его нарком иностранных дел приедет в Штаты после визита в Лондон.

КОМАНДИРОВКА МОЛОТОВА В БРИТАНИЮ И США

В мае–июне 1942 г. Молотов посетил Лондон и Вашингтон; это была его первая заграничная командировка после берлинских переговоров в ноябре 1940 г. Сначала 20 мая он прилетел в Шотландию, оттуда сел на лондонский поезд. Останавливался нарком в Чекерсе – загородном имении для британского правительства к северу от столицы. Там Молотову не очень-то понравилось. Позже он жаловался на отсутствие душа и вообще сравнивал удобства размещения в пользу США. Молотов привез с собой охрану, а ложась спать, клал возле кровати револьвер – по крайней мере, так утверждал Черчилль, а его свидетельствам не всегда стоит верить. Сопровождал наркома генерал-майор Федор Исаев из Генерального штаба, который консультировал его по военным вопросам. По неудачному стечению обстоятельств в Лондоне Исаев выпал из машины и повредил колено. Ему пришлось остаться на лечение, и в Штаты Молотов уехал один.

Молотов получил от Сталина два задания: продолжать переговоры о советско-английском торговом договоре и продвигать план второго фронта. Камнем преткновения в обсуждении договора служила польско-советская граница, поскольку англичане были не готовы признать советскую аннексию Западной Белоруссии и Западной Украины.

В качестве компромисса Молотов предложил оставить этот вопрос открытым и поручить его решение СССР и Польше. Иден был готов согласиться, но ему не хотелось отказываться от обязательства по сохранению целостности, которое Британия предоставила Польше. Второй спорный вопрос состоял в том, что Молотов настаивал на секретном протоколе, который даст СССР право заключить после войны пакты о взаимопомощи с Финляндией и Румынией – это позволило бы ему ввести в свою сферу влияния два враждебных государства.

По поводу второго фронта Черчилль полагал, что он мог бы возглавить вторжение на территорию Франции к концу года, но предпочел бы отложить его до 1943 г., когда поднакопятся человеческие и материальные ресурсы. 23 мая, через два дня дискуссий, Молотов отправил Сталину пессимистичный отчет: «Проявляя специальное личное внимание ко мне (завтрак, обед, длительная личная беседа в Чекерсе), Черчилль по существу двух основных вопросов ведет себя явно несочувственно нам… Все последние беседы создают у меня впечатление, что Черчилль выжидает событий на нашем фронте и сейчас не торопится договариваться с нами… Видимо, и в США благоприятных перспектив для моей поездки нет, но обещание приехать придется выполнить»16.

В тот же день Молотов снова встретился с Иденом. Британский министр сделал новое предложение: Британия и СССР подпишут договор о взаимопомощи на двадцать лет. 24 мая Молотов отправил Сталину проект соглашения. Телеграмму подписал не только Молотов, но и Майский; ее текст состоял всего в одной строке: «Мы считаем такой договор неприемлемым, это просто пустая декларация, которая Советскому Союзу не нужна»17. Не устраивал договор потому, что в нем не было никаких обязательств по поводу советских границ или организации послевоенного мира – а Молотова командировали в Лондон заниматься именно этими вопросами. Сталин решил по-иному. «Проект договора, переданный тебе Иденом, получили, – телеграфировал он через несколько часов. – Мы его не считаем пустой декларацией и признаем, что он является важным документом. Там нет вопроса о безопасности границ, но это, пожалуй, неплохо, так как у нас остаются руки свободными. Вопрос о границах, или скорее о гарантиях безопасности наших границ на том или ином участке нашей страны, будем решать силой»18.

Причиной той положительной оценки, что Сталин дал проекту Идена, стали фронтовые события. 12 мая Красная Армия начала масштабную операцию по освобождению Харькова – второго по величине города Украины. Это было первое из запланированных наступлений, имевших целью к концу года отогнать немцев к западным границам СССР. Но харьковская операция провалилась, поставив под вопрос тот радужный стратегический сценарий, что пытался воплотить в жизнь Сталин. Теперь дружба с военным союзником Британией приобрела дополнительное значение, усилилась важность второго фронта во Франции, который помог бы увести немецкие силы от Восточного фронта.

Ознакомившись с телеграммой Сталина, Молотов тут же пошел на попятный. «Я принимаю директиву инстанции к руководству, – ответил он Сталину 25 мая. – И считаю, что и новый проект договора может иметь положительное значение. Я сразу недооценил этого»19. На следующей встрече с Иденом Молотов – он успел стать искушенным дипломатом – сделал вид, что он сам решил продолжать переговоры, опираясь на новый британский проект, а не на указания Москвы. Такая перемена, мягко говоря, смутила английскую сторону, учитывая ту враждебность, с которой он встретил их предложение накануне.

Советско-английский договор о сотрудничестве, подписанный Молотовым 26 мая 1942 г., представлял собой пакт о взаимопомощи сроком на двадцать лет, направленный против Германии, и обещание «работать совместно в тесном и дружеском сотрудничестве после восстановления мира в целях организации безопасности и экономического процветания в Европе»20.

27 мая нарком уехал в США. Когда его самолет сделал остановку для дозаправки в Исландии, ему пришлось задержаться из-за плохой погоды, и в Вашингтон он прибыл только 29 мая. В аэропорту Молотова встретили Литвинов и госсекретарь Корделл Халл. Все вместе они сразу отправились на прием к Рузвельту.

Во время лондонских переговоров Майский побывал на всех встречах Молотова, Идена и Черчилля. Литвинов же старался держаться подальше от бесед наркома с Рузвельтом и другими американскими политиками. Андрей Громыко, служивший в те годы заместителем Литвинова в американском посольстве, в своих мемуарах вспоминает о ссоре между Молотовым и Литвиновым во время поездки на стоящие неподалеку Аппалачи: «Речь тогда зашла об оценке политики Англии и Франции накануне Второй мировой войны. Молотов высказался об этой позиции резко, заявив, что фактически эти две страны подталкивали Гитлера на развязывание войны против Советского Союза. Иначе говоря, он высказал то мнение, которого придерживались ЦК партии и советское правительство, о чем неоднократно заявляли на весь мир. Литвинов высказал несогласие с такой квалификацией политики Англии и Франции. Этот крутой разговор возвращал собеседников, по существу, к решению об освобождении Литвинова от обязанностей наркома иностранных дел СССР в 1939 году. Я удивлялся тому упорству, с которым Литвинов пытался выгородить позицию Англии и Франции, отказывавшихся дать совместно с Советским Союзом отпор Гитлеру еще до того, как тот предпринял роковой прыжок – напал на Советский Союз»21. Официальных свидетельств о той автомобильной прогулке не сохранилось, но представить подобный спор нетрудно. Правда, с трудом верится, что Литвинов стал бы защищать внешнюю политику англичан и французов так, как об этом пишет Громыко.

Во время второй встречи с Рузвельтом тот сообщил Молотову: «Для того чтобы воспрепятствовать возникновению войны в течение ближайших 25–30 лет, необходимо создать международную полицейскую силу из 3–4держав… Четыре полицейских [США, Британия, СССР и Китай]… должны будут силой поддерживать мир»22. Сталин с готовностью откликнулся на такое предложение Рузвельта. Впрочем, в основном Молотов обсуждал с американским президентом вопрос второго фронта. Нарком обычно мало интересовался военными подробностями, но сейчас он представил американцам очень ясное и тонкое описание стратегической ситуации на советско-германском фронте и даже указал, куда скорее всего направит Гитлер свое следующее наступление – к Баку и кавказским нефтяным месторождениям. Говоря о важности второго фронта, Молотов подчеркнул: М. может и не выстоять, не исключены новые поражения Красной Армии. Главный его аргумент в пользу немедленного открытия второго фронта был таков: пусть подобная операция сложна и опасна в 1942 г., но в 1943 г. она станет еще сложнее и опаснее, ведь Гитлер может стать сильнее. Пора действовать, убеждал Молотов, ведь именно сейчас открытие второго фронта принесет наибольшую выгоду23.

Американцы очень положительно отреагировали на призывы Молотова. Особенно активно ратовал за второй фронт Рузвельт. Но Штаты не могли немедленно и с полной отдачей заняться вторым фронтом в 1942 г. Они были обязаны сначала посоветоваться с Британией и решить задачи материального снабжения, которые ставит подобная операция, самое главное – собрать достаточное количество десантных судов. Услышав такой ответ, Молотов 31 мая телеграфировал Сталину: «Мою миссию в Вашингтон можно считать законченной». На следующий день нарком еще раз встретился с Рузвельтом, но ни к каким новым соглашениям они не пришли. Самолет был еще не готов, и поэтому Молотов решил доехать на поезде до Нью-Йорка, чтобы осмотреть достопримечательности и пообщаться с советскими представителями, находящимися в этом городе. Он вернулся вечером 2 июня и вскоре получил телеграмму от Сталина с директивами о том, что в совместном коммюнике о визите Молотова в Соединенные Штаты надо заявить о «полной договоренности» по поводу открытия второго фронта в Европе. Здесь же Сталин упрекнул своего наркома иностранных дел за то, что он шлет ему недостаточно полные отчеты: «Из бесед с Рузвельтом и Черчиллем ты сообщаешь нам то, что сам считаешь важным, пропуская все остальное. Между тем инстанция хотела бы знать все, и то, что ты считаешь важным, и то, что, по-твоему, не важно». Естественно, Молотов отвечал, что в будущем он будет предоставлять всю информацию и будет добиваться необходимой поправки к проекту коммюнике24.

В результате американской командировки на Молотова обрушилось немало почестей. В том числе в июне 1942 г. читатели «Пи-Эм», левой ежедневной газеты, выходившей в Нью-Йорке, выбрали Молотова в «Общество борцов с бюрократией». Как говорилось, этой чести нарком удостоился за свои труды, «поскольку прошел через кордоны дипломатической подозрительности и бюрократии и добился ясных соглашений с США и Великобританией о совместных действиях против нацистов»25.

5 июня Молотов улетел из Вашингтона в Лондон, где в первую очередь должен был убедить англичан присоединиться к совместному коммюнике и вместе с советскими и американскими союзниками заявить, что «достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.». Британцы согласились, и 12 июня, через день после отъезда Молотова на родину, были одновременно опубликованы два коммюнике26.

Во втором раунде переговоров с Молотовым Черчилль четко дал понять, что Британия планирует осуществить в Европе небольшую высадку войск – шесть–десять дивизий, – да и этого он обещать не может. 10 июня Молотов отправил Сталину свое заключение: «Английское правительство обязательства по созданию второго фронта в этом году не берет, а заявляет, и то с оговорками, что оно готовит пробную десантную операцию»27.

Едва ли Сталин всерьез надеялся на открытие второго фронта в 1942 г.; два коммюнике должны были, самое главное, заявить о возможности такой операции, чтобы немцы не стали тратить слишком много ресурсов на Восточный фронт. Следуя этой тактике, Молотов 13 июня в Верховном совете восторженно отозвался об итогах своей командировки в Британию и США, особенно о втором фронте, который «имеет большое значение для народов Советского Союза, т. к. создание второго фронта в Европе создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Будем надеяться, что наш общий враг почувствует на своей спине результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав». Официальные документы утверждают, что эти слова были встречены бурными овациями28.

В следующие несколько недель Молотов несколько раз произносил аналогичные пышные речи, но они никого не впечатляли. В конце июня Гитлер начал операцию «Блау» – вторжение в южную часть России и на Кавказ. Немецкие армии продвигались быстро, точно так же, как летом 1941 г. к концу июля они заняли Ростов – кавказские ворота – и приближались к Сталинграду. Сталин был весьма обеспокоен таким поворотом событий, о чем свидетельствует его письмо к Черчиллю от 23 июля: «Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что Советское правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год»29. В ответ Черчилль предложил встретиться лично и обсудить англо-американские планы военных действий в 1942 г. Сталин согласился, но попросил британского премьера приехать в Москву. Хороших перспектив эта встреча не сулила. За несколько недель до приезда Черчилля советские шпионы в Британии подтвердили то, что Сталин и Молотов знали из дипломатических источников: англичане и американцы не станут открывать в 1942 г. европейский фронт, а вместо этого планируют крупную военную операцию в Северной Африке.

12 августа Черчилль приехал в Москву и привез, как и ожидалось, плохие новости: войти во Францию в 1942 г. невозможно из-за нехватки десантных судов. Сталин настаивал хоть на каком-нибудь втором фронте, предлагая, например, сделать маленькую высадку на полуострове Шербур, но все зря. Молотов один раз встретился с Черчиллем и активно приводил доводы в пользу открытия второго фронта в 1942 г., как предлагал Сталин, но когда речь заходила о реальных вопросах, осторожно советовал поговорить лично с диктатором30.

Когда Черчилль уехал из Москвы, Молотов написал Майскому о том, как прошел визит. «Переговоры с Черчиллем не были ровными, – рассказал нарком, – но очень обширными в личной резиденции товарища Сталина, оборудованной для персональных контактов с гостями… Даже Черчилль хорошо реагировал на главный вопрос [о втором фронте], результаты можно рассматривать как удовлетворительные»31. Впрочем, вскоре радость Сталина поубавилась. К концу августа немцы подошли к Сталинграду. В середине сентября они вели бои в центре города. Немцы имели хорошие шансы на взятие Сталинграда, и эта угроза усугубляла последствия того, что второго фронта еще не было.

В начале октября Сталин, к всеобщему удивлению, обнародовал заявление, упрекавшее союзников за то, что они не помогают СССР. В личных беседах генсек высказывался даже жестче. 19 октября он телеграфировал Майскому в Лондон: «У нас у всех в Москве создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться с Германией Гитлера… за счет нашей страны. Без такого предположения трудно объяснить поведение Черчилля по вопросу о втором фронте в Европе, по вопросе о поставках вооружения для СССР… по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас, наконец, по вопросу о систематической бомбежке англичанами Берлина… которую Черчилль провозгласил в Москве и которую не выполнил ни на йоту»32.

Резкие слова Сталина о Гессе были вызваны старыми советскими страхами о том, что англичане замыслили сепаратный мир с Германией и намереваются использовать бывшего гитлеровского заместителя в качестве посредника. Эти страхи обострились, когда в начале октября Британия объявила, что будет судить нацистских преступников только после войны, и фактически Гесс получал отсрочку. Майский пытался успокоить своего начальника, предполагая, что Черчилль ищет «легкой войны», а не поражения СССР, но Сталин продолжал настаивать, что «будучи сторонником легкой войны, Черчилль легко поддастся влиянию тех, кто держит курс на поражение Совсоюза, ибо поражение нашей страны и компромисс с Германией является наиболее легкой формой войны Англии с Германией»33.

Очевидно, вождь был вымотан битвой за Сталинград. В октябре 1942 г. город был на грани того, чтобы сдаться немцам. Впрочем, в ноябре 1943 г. Красная Армия начала массивное контрнаступление и взяла немецкие войска, сражавшиеся в Сталинграде, в кольцо. Поражение в Сталинграде и провал операции «Блау» положили конец каким-либо обоснованным надеждам на победу немцев на Восточном фронте. Красная Армия перехватила в Сталинграде стратегическую инициативу и больше не упускала ее. Успех положил начало долгому маршу на Берлин, кульминацией которого стал захват немецкой столицы в апреле 1945 г.

Не менее важными стали и дипломатические последствия Сталинградской битвы. Теперь Черчилль и Рузвельт поняли, что им надо крепко дружить с их советским союзником, поскольку после войны он станет самой сильной военной державой Европы – политическое влияние которой станет опираться на всеобщее восхищение героическими свершениями Красной Армии и все возрастающей поддержкой со стороны европейских компартий, составлявших авангард сопротивления немецкой оккупации. В таком новом контексте предложение о том, чтобы заранее договориться по некоторым послевоенным вопросам, очень заинтересовало и Черчилля, и Рузвельта, и они стали изо всех сил приглашать Сталина на личную встречу. Советский вождь не торопился, так как был с головой погружен в военные дела. Хотя все понимали: в конце концов СССР обязательно победит, стране предстояло выиграть еще много сражений.

Одним из первых событий, сообщающих о политических намерениях Сталина, явилось его решение о роспуске Коминтерна, принятое в мае 1943 г. Высвободив коммунистические партии из-под непосредственного контроля Москвы, Сталин дал всем понять, что политическая борьба за послевоенную Европу развернется под флагом социально-прогрессивного патриотизма. Вторым показательным моментом, который свидетельствовал, что Сталин снова размышляет о том, что будет, когда война кончится, стал новый журнал, начавший выходить раз в две недели с июня 1943 г., который назывался «Война и рабочий класс» и писал о внешней политике. Официально его выпускали советские профсоюзы, в реальности же – Наркомат иностранных дел. И изрядная доля публикуемых материалов изначально представляла собой внутренние информативные документы, содержание которых жестко контролировали Молотов и Сталин.

После победы Красной Армии в большом танковом сражении под Курском в июле 1943 г. Сталин активнее занялся вопросом послевоенного устройства. В Наркомате иностранных дел о смене приоритетов свидетельствовал тот факт, что за лето учредили три новые стратегические комиссии: Комиссию по вопросам перемирия во главе с бывшим наркомом обороны маршалом Ворошиловым, Комиссию по мирному договору и послевоенному порядку, которой руководил Литвинов, и Репарационную комиссию под началом Майского – его, как и Литвинова, отозвали с должности посла летом 1943 г.

Отзыв Литвинова из Вашингтона вытащил его из петли советско-американских отношений и закрыл доступ к дипломатической переписке. Судя по всему, так было угодно Молотову, который затем позаботился о том, чтобы Литвинов мог получать лишь открытую для широкой публики информацию. И большая часть отчетов комиссии, включая написанные лично Литвиновым, опиралась исключительно на газетные источники. С другой стороны, комиссия бывшего наркома провела немало ценной работы, и ее подробно расписанные находки и предложения в той или иной степени определили многие аспекты советской внешней политики во время войны и сразу после ее окончания. Личная неприязнь Молотова к Литвинову не могла перевесить его (и Сталина) потребности в обширном опыте бывшего наркома иностранных дел.

МОСКОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ИНОСТРАННЫХ МИНИСТРОВ

Причиной столь поспешного создания комиссий по планированию являлась грядущая конференция в Москве, на которой Молотов собирался пообщаться с Иденом и Халлом. 9 августа 1943 г. Сталин согласился встретиться с Рузвельтом и Черчиллем на трехстороннем саммите; через две недели он дал добро на предварительный съезд трех министров иностранных дел. Позволяя провести у себя конференцию министров иностранных дел, СССР рассчитывал вновь поднять вопрос о втором фронте. Потому он поставил на повестку дня всего один вопрос: «Меры по сокращению сроков войны против Германии и ее союзников в Европе». Впрочем, было очевидно, что конференция так или иначе затронет самые разные политические темы.

Литвинов очень старался во время подготовки конференции. Он представил черновой вариант основного советского плана работы на съезде, проконсультировал Молотова по поводу тактики на переговорах и сделал различные меморандумы и предложения на такие темы, как межсоюзнический совещательный аппарат, международная организация, независимость Австрии, советско-польские отношения и геополитический облик послевоенной Восточной Европы. Литвинов не только совершенно самостоятельно составил десятки сводок и стратегических проектов, которые прошли через отдел Молотова, но и высказывал свое мнение по разным вопросам куда откровеннее остальных34.

18 октября Молотов принес Сталину сводку основных положений, которые советская делегация должна была представить на конференции35. Несмотря на всю инициативу Литвинова, все стратегические пункты были сформулированы в документе очень осторожно, по большей части они повторяли всем известные советские концепции (это был самый безопасный способ действий, когда конкретные пожелания Сталина были неизвестны). Молотов видел конференцию следующим образом (это было представлено в стратегическом документе, составленном еще одним из заместителей наркома Владимиром Георгиевичем Деканозовым, бывшим послом в Берлине): англичане и американцы пытаются отвлечь внимание от вопроса о втором фронте и вместо него собирают данные о советской политике, в первую очередь касательно немецкой темы36, и Молотов собирается выяснить, что именно предлагают союзники, прежде чем откроет свои карты.

Установки Молотова по поводу конференции оказались не очень-то верными, но этот съезд стал одной из важнейших трехсторонних встреч за всю войну; он стоит в одном ряду с более известными саммитами в Ялте, Тегеране и Потсдаме. Во многом это объясняется конструктивным подходом Молотова во время непосредственных переговоров с Иденом и Халлом. Естественно, все слова и действия наркома во время конференции были согласованы со Сталиным. Диктатор не участвовал в съезде лично, но Молотов и его делегация (в том числе Литвинов) несколько раз встречались с ним во время переговоров. Кроме того, советский генсек сам общался с Иденом и Халлом, а также устроил почетный ужин в честь закрытия конференции 30 октября.

Съезд открылся 19 октября во дворце на Спиридоновке – на той же улице, где проходили злополучные переговоры с англичанами и французами в августе 1939 г. Молотов председательствовал на протяжении всей конференции37. Обсуждения и решения определили взаимоотношения союзников в послевоенное время. К самым важным итогам относились декларация необходимости создать после завершения конфликта новую международную организацию по вопросам безопасности, призыв наказать немецких военных преступников и решение учредить трехстороннюю Европейскую консультативную комиссию (ЕКК) со штаб-квартирой в Лондоне для урегулирования вопросов по перемирию с Германией и другими вражескими государствами. По поводу второго фронта Иден и Халл заверили, что Англия и Америка начнут вторжение во Францию весной 1944 г.; кроме того, были достигнуты договоренности по многим другим военным мерам, например, о попытке привлечь Турцию к войне на стороне союзников. Хотя конкретного решения о послевоенной судьбе Германии не было принято, участники конференции высказались за ее разоружение, демилитаризацию, денацификацию и разделение этой страны на более мелкие государства.

Советский Союз был удовлетворен результатами съезда, который в коммунистической прессе провозгласили вестником победы и долгого, стабильного мира, основанного на сотрудничестве «большой тройки». Перед конференцией Молотов проинструктировал своих дипломатов о том, что конференция является «большим событием в жизни Народного комиссариата иностранных дел» и «все сотрудники НКИДа должны с ней подробно ознакомиться… и, по возможности, внести предложения по воплощению в жизнь ее решений»38.

Англичане и американцы горячо восхищались работой Молотова на московской конференции. Как вспоминал Арчибальд Кларк Керр, британский посол в Москве: «Молотов провел заседание очень искусно и тактично. Атмосфера становилась все приветливее, все материи, которые казались колкими, были отложены. К ним возвращались, лишь подкалывая друг друга за разговорами за пищей и вином. То, как он руководил дебатами, вызвало у нас уважение, а в конце даже нежность»39.

Американский посол Аверелл Гарриман заключил, что конференция «практически приблизилась к той неформальности, что присуща дискуссиям между нами и англичанами». А его заместитель Чарльз Болен отметил, что она «стала знаком, что СССР вернулся в общество наций полноправным членом с осознанием всей ответственности»40. Энтони Иден, докладывая в палате общин о конференции, не скупился на похвалы в адрес Молотова: «Мне еще не доводилось заседать при председателе, который проявил бы больше искусства, такта и рассудительности, чем г-н Молотов, и я должен заявить, что именно благодаря его руководству длинной и сложной программой мы обязаны значительной мерой того успеха, что мы достигли»41.

В числе поклонников советского наркома оказалась дочь Гарримана Кэтлин, которая сопровождала миссию отца в Москве во время войны. Она находила Молотова любезным, утонченным и наиболее приятным из всех советских руководителей. «У Моли, – так она его называла, – чертовски забавное чувство юмора и красивые, блестящие глаза». Именно Молотов, как правило, председательствовал на дипломатических ужинах, которые устраивала советская сторона. Один из таких приемов посетил Сталин. «Пили за всех, – рассказывала Кэтлин в письме подруге Памеле Черчилль (невестке английского премьера), – и Сталин повел себя очень смешно, когда Моли встал и поднял бокал, обратившись к Сталину с обычной короткой фразой: «За нашего великого вождя». Сталин выпил и ответил: «Я-то думал, он скажет что-то хорошее про меня!» Молотов хмуро парировал: «Это – всегда хорошо!» По-моему, вышло очень забавно»42.

Чешский историк Войтех Мастны, который, в принципе, Молотова не любит, рассказывает о конференции так: «Московская встреча отличается от всех тем, что только там вопросы были четко сформулированы, методично обсуждались и стороны искренне стремились договориться… Молотов показал себя в Москве наилучшим образом – этот комплимент едва ли можно сделать его английским и тем более американским коллегам. Благодаря первоклассной советской дипломатии… Сталин мог с уверенностью в своих силах смотреть на грядущие переговоры с Рузвельтом и Черчиллем в Тегеране»43.

ОТ ТЕГЕРАНА ДО ДУМБАРТОН-ОКСА

Иран был оккупирован союзными войсками с 1941 г., и советскому посольству в Тегеране сама судьба велела стать местом проведения следующего саммита, поскольку это позволяло Сталину поддерживать прямой контакт с московским Генштабом. Установленной программы встреча не имела; Сталин, Рузвельт и Черчилль общались на самые широкие темы. Поначалу в обсуждениях доминировала тема второго фронта, поскольку советский вождь добивался – и быстро добился – от союзников «железного» обязательства о вводе войск во Францию в 1944 г. Взамен Сталин пообещал как можно присоединиться к войне против Японии после разгрома Германии.

Для будущей политики Большого альянса особое значение имели три тегеранские беседы. Во-первых, Сталин и Рузвельт обменялись мнениями о предложенной американским президентом концепции управляющей организации, созданной сильными державами для регулировки послевоенного порядка – подобный проект звучал в ушах советского вождя музыкой. Во-вторых, Сталин неоднократно настаивал, что после заключения мира необходимо применить к Германии суровые штрафные меры. Генсек был убежден, что Германия будет оправляться лет пятнадцать–двадцать, а потом начнет третью мировую войну, если не предпринять мощные превентивные шаги. В-третьих, Советы требовали признать границы с Польшей по состоянию на июнь 1941 г. В качестве компенсации за потерю Западной Белоруссии и Западной Украины Сталин хотел уступить полякам немецкие территории и, чтобы еще сильнее подсластить пилюлю, был готов вернуть Польше те приграничные земли, которые находились под контролем СССР, но большинство местного населения составляли этнические поляки. Но по фундаментальному вопросу об удержании территориальных притязаний, содержащихся в советско-германском пакте, уступок не предполагалось.

Ни Черчилль, ни Рузвельт не возражали особо против сталинских планов в отношении Польши, однако вопрос о том, признает ли Запад советско-польскую границу 1941 г., остался нерешенным. То же самое можно сказать и об остальных политических темах, затронутых в Тегеране. Тем не менее тегеранская встреча, наряду с московской, обозначила новую, трехстороннюю фазу в советской внешней политике – СССР был тогда увлечен идеей о том, что облик послевоенного мира можно определить уже во время войны на переговорах «Большой тройки», которая совместными усилиями станет следить за созданным ею же международным порядком.

Молотов и Сталин так активно продвигали проект Коалиции с Великобританией и США в мирное время, поскольку боялись новой немецкой агрессии. Впрочем, этот страх понятен, учитывая, насколько пострадал СССР из-за войны. Уже второй раз на протяжении одного поколения на Россию (теперь именовавшуюся Советским Союзом) нападала Германия. По мнению Сталина, после Первой мировой Антанта не применила в отношении немцев необходимых карательных мер. Он считал, что германскую угрозу будет необходимо контролировать на основе долгосрочной программы по неуклонному ослаблению этой страны. Центральным пунктом такого проекта служила политика раздела Германии, который была возможна – и выполнима – лишь при условии длительного сотрудничества «Большой тройки». Раздел Германии также затрагивал вопрос о сферах влияния, поскольку было логичным предположить, что обособленные немецкие области попадут под крыло той или иной сверхдержавы.

Задача о том, как при выделении сфер влияния не допустить конфликта сверхдержав, составляла основную тему размышлений Литвинова о послевоенном мире. Литвинов предлагал не смешивать интересы сверхдержав и откровенно обсудить решения по поводу сфер влияния, или, как он их называл, «зон контроля». «Цементным раствором», который скрепит все эти проекты, станет общий для всех сверхдержав интерес по поддержанию мира и безопасности44.

Нет причины полагать, что Сталин и Молотов были не согласны с грандиозными замыслами Литвинова. Однако их взгляд на вещи был в большей степени определен соответствующей идеологией и опирался на ожидания, что в послевоенное время в западной сфере произойдут внутренние политические перемены, поскольку усилится влияние коммунистов и их союзников левого крыла. Иными словами, Сталин и Молотов рассчитывали, что характер Коалиции в мирное время сложится в политическом контексте, который будет весьма благоприятен для Советского Союза.

Недостатком концепций Литвинова являлось отсутствие практического дипломатического пространства, в котором можно было бы воплотить в жизнь трехсторонний раздел послевоенного мира. Ни англичане, ни тем более американцы не были готовы к открытым торгам по поводу сфер влияния. Похожая проблема возникала в отношении проекта по разделу Германии, который предложила литвиновская Комиссия по мирному договору и послевоенному порядку. В «Большой тройке» уже в общих чертах договорились, что раздел Германии – это мысль хорошая. Но каким образом реализовать его на практике, дипломаты во время войны никак не обсуждали. Тогда перед дипломатами стояла куда более узкая задача: подготовка союзнической оккупации Германии. Ее должен была решить ЕОС, в которой советскую сторону представлял Федор Гусев, сменивший Майского на должности посла в Лондоне. EОC исходила из того, что союзники войдут в Германию и оккупируют ее, заставив в одностороннем порядке принять условия безоговорочной капитуляции. К концу 1944 г. эти условия были обговорены, равно как решен вопрос о разделе Германии на американскую, британскую и советскую зоны оккупации (позже от американской зоны отделили французскую). Следить за оккупацией станет Контрольный совет, который будет координировать действия в разных зонах до тех пор, пока не будет принято решение о политическом будущем Германии45.

Куда более проблематичными оказались дискуссии между СССР и Западом об учреждении новой международной организации безопасности вместо дискредитировавшей себя и практически умершей Лиги Наций. Советы были бы рады окончательно похоронить Лигу. В декабре 1939 г. СССР, после того как он напал на Финляндию, приобрел позорное звание единственного государства, которого исключили из Лиги за агрессию (Япония, Италия и Германия покинули ее по своей воле). Создание союзниками новой организации – которую решили назвать ООН – не только стало сладкой местью, но и возвращало СССР статус мировой державы первого ранга.

Трехсторонние переговоры с англичанами и американцами открылись в начале 1944 г. Их кульминацией стала конференция союзников в Думбартон-Оксе, состоявшаяся в августе–сентябре того же года46. С советской стороны большую часть работы по подготовке встречи провел Литвинов, и он наметил три основных вопроса: во-первых, проследить, что все решения, принятые руководящим органом новой организации – Советом Безопасности, – были поддержаны всеми сверхдержавами. Во-вторых, следовало принять меры по гарантии послевоенной безопасности через ряд двусторонних и многосторонних соглашений между сверхдержавами, принятых независимо от структур ООН. Литвинов говорил, что опыт Лиги Наций показал, что сверхдержавы больше «любят» соглашения, заключенные между ними лично, и не всегда склонны придерживаться общих обязательств по коллективной безопасности. В-третьих, следовало учредить региональные суборганизации по типу ООН, которые послужат инфраструктурой для сверхдержав при разделе мира на сферы влияния.

Судя по жалобам Литвинова на то, что его ноты и меморандумы игнорируются, Молотов не сильно интересовался его идеями. О взглядах самого наркома можно судить по тому, что сказал на внутренних обсуждениях советский посол в Японии Яков Малик. Малик сделал два предупреждающих замечания. Первое – хотя мысль о ведущей роли сверхдержав в новой организации имеет право на существование, СССР не стоило бы взваливать на себя чрезмерную инициативу в данном вопросе, помня о вероятных возражениях со стороны небольших стран. Малик предлагал сначала дать американцам и англичанам озвучить их позицию. Второе, создание региональной организации, что разделит мир на большие зоны ответственности сопряжено с одной проблемой: может получиться так, что СССР окажется исключен из областей (либо займет там маргинальное положение), где он имеет жизненно важные интересы, например на Дальнем Востоке. Анализ Малика предполагал, что отношения между сверхдержавами будут более свободными, нежели чем те, что рисовал Литвинов, а новая международная организация будет создаваться постепенно.

Последнее слово было конечно же за Сталиным. И 20 июля Молотов принес ему черновой вариант директив для советской делегации на конференцию в Думбартон-Оксе. Туда не вошла концепция об сепаратных соглашениях между сверхдержавами, которую так усердно продвигал Литвинов, а по поводу региональной организации говорилось, что у сверхдержав должно быть право на участие во всех подразделениях нового международного органа безопасности. В начале августа инструкции были скорректированы в свете материалов, представленных англичанами и американцами, и переданы Сталину на финальное утверждение. Молотов обратил внимание генсека на два пункта. Во-первых, в соответствии с пожеланием Штатов, Франция теперь входила в постоянные члены Совета Безопасности (вместе с Британией, Китаем, США и СССР). Во-вторых, в связи с тем, что Англия и Соединенные Штаты не стали озвучивать свою позицию по поводу региональной организации, Советскому Союзу также стоило бы промолчать47.

Литвинов расстроился из-за такого итога и сообщил по секрету норвежскому послу, что есть некоторые разногласия между его взглядами и официальной советской позицией, которая «выступает за международную организацию более свободного толка». В октябре 1944 г. он пожаловался Эдгару Сноу, левому американскому журналисту, что его, Литвинова, «первоначальный план отбросили; а вместо него в Думбартон-Оксе советский представитель Андрей Громыко вытащил из кармана совершенно другой проект»48.

Громыко был преемником Литвинова на посту посла в Соединенные Штаты; он же возглавил советскую делегацию в Думбартон-Оксе. Проект, который вытащил из кармана Громыко, основывался на директивах, полученных советской делегацией. Согласно инструкциям, делегации следовало добиваться учреждения международной организации, которой будет руководить исполнительный орган из сверхдержав49.

Позиции СССР и США с Британией в общем и целом совпали, и основная масса предполагаемых договоренностей в Думбартон-Оксе была достигнута. Главным камнем преткновения на переговорах стал вопрос о праве вето для постоянных членов будущего Совета Безопасности. Советы настаивали на принципе согласия и отвергали компромиссное предложение США и Британии о том, что право вето не будет применяться в тех случаях, когда сверхдержава будет напрямую вовлечена в полемику по безопасности. 9 сентября Рузвельт обратился к Сталину с просьбой принять точку зрения Запада, но советский диктатор остался стоять на своем и 14-го числа ответил: «Я должен сказать, что для успеха деятельности Международной организации безопасности немалое значение будет иметь порядок голосования в Совете, имея в виду важность того, чтобы Совет работал на основе принципа согласованности и единогласия четырех ведущих держав по всем вопросам, включая и те, которые непосредственно касаются одной из этих стран»50.

При всей своей важности, встреча в Думбартон-Оксе была не единственным пунктом дипломатической программы Молотова в то лето. Приближалась конференция, и вдруг внутри «Большой тройки» разразился кризис в связи с советской политикой по отношению к Варшавскому восстанию в августе 1944 г. Польские националисты попытались захватить власть в столице до прибытия Красной Армии, которая стремительно двигалась к Варшаве. К сожалению, советские наступательные операции провалились, столкнувшись с мощной немецкой обороной города. Кое-кто утверждал, что Сталин преднамеренно приостановил наступление советских войск, чтобы дать немцам возможность подавить бунт и, таким образом, избавиться от поляков-антикоммунистов. Эти подозрения усилились, когда СССР не стал сотрудничать с англичанами и американцами, старавшимися сбросить по воздуху ресурсы для повстанцев. На самом деле Сталин рассчитывал занять Варшаву легко и быстро (город не сдавался до января 1945 г.) и был уверен: Красная Армия и польские коммунисты-союзники сумеют разобраться с националистическими настроениями. В таком контексте советский вождь был готов даже оказать восставшим помощь. Лишь когда Красная Армия не сумела взять Варшаву и поляки обвинили СССР в провале мятежа, Сталин занял куда более жесткую позицию. Английского и американского послов в Москве испугал категорический отказ Советов участвовать в помощи Запада восставшим. После встречи 17 августа Гарриман сообщил: «Последние беседы с Вышинским и особенно с Молотовым заставляют меня полагать, что их распирает ощущение власти и они думают, что смогут навязать свою волю всем остальным странам»51. Впрочем, к сентябрю отношения улучшились, и СССР сбросил с самолетов материальные ресурсы для последних повстанцев, еще остававшихся в Варшаве.

Польша была не единственной страной, куда летом 1944 г. вступила Красная Армия. Вход в Румынию 20 августа спровоцировал там внутренний кризис и государственный переворот, в результате которого к власти пришло новое правительство, заявившее о лояльности по отношению к союзникам. 31 августа Красная Армия заняла Бухарест, а через несколько дней в Москву прибыла румынская делегация для переговоров о мире. 12 сентября был подписан договор о прекращении конфликта. А 5 сентября Советский Союз объявил войну Болгарии – единственному участнику Оси, который не участвовал в нападении на СССР. Однако страна сотрудничала с Германией другими способами, в том числе объявила войну Великобритании и Соединенным Штатам. Впрочем, это был чисто символический жест, почти не имевший реальных последствий. Снова имел место государственный переворот, и к концу сентября Болгария сдалась, а еще через месяц подписала мирный договор. Когда Красная Армия вошла в Словакию и Югославию и направилась к границам Венгрии, та взмолилась о перемирии. Но Германия ее оккупировала, сорвав мирные переговоры, и только в феврале 1945 г. СССР освободил Будапешт.

СТАЛИН И ЧЕРЧИЛЛЬ ДЕЛЯТ МИР

На фоне этих событий произошла одна из самых важных дипломатических встреч за всю Вторую мировую войну. 9 октября Черчилль прибыл в Москву. Это был уже второй его визит в советскую столицу. Он тут же отправился в Кремль на обед. Затем Черчилль встретился со Сталиным и передал советскому руководителю бумагу с проектом разделения Балкан на британскую и советскую зоны влияния. Доли распределялись следующим образом: 90/10 России в Румынии; 90/10 Британии в Греции; Югославия и Венгрия – 50/50; Болгария 75/25 в пользу России. Сталин пометил список галочкой и вернул его Черчиллю. Чуть позже на этой встрече диктатор заметил, что болгарскую долю стоит поправить на 90/10, чтобы она была равна румынской. У Сталина или, возможно, Молотова после встречи возникли кое-какие соображения. Когда на следующий день Молотов встретился с Иденом, он заявил, что в Венгрии СССР положена доля 75/25. Кроме того, он потребовал разделить Югославию в соотношении 60/40. Этот вопрос был окончательно урегулирован на встрече 11 октября: Югославия останется в соотношении 50/50, а Болгария и Венгрия будут поделены 80/20 в пользу Советов52.

Что же означали эти доли? Наибольшего взаимопонимания Иден и Молотов достигли, вырабатывая практическое определение Союзнической контрольной комиссии (СКК), которая должна была руководить оккупацией Болгарии. Советы собирались применить к Болгарии модель, которую они уже опробовали на Румынии, – оккупацией управляет СКК, но фактически англичане и американцы в принятии решений не участвуют. Обосновывали этот порядок тем, что любая союзная страна или группа стран, осуществляющая военную оккупацию вражеского государства, должна находиться под чьим-то контролем. Такой принцип был установлен во время англо-американской оккупации Италии в 1943 г. Таким образом, дележ Болгарии Иденом и Молотовым представлял собой отчаянную попытку Британии застолбить за собой большее право голоса в оккупационном режиме (на том основании, что эти две страны пребывали в состоянии войны свыше трех лет). Молотов не возражал против символических уступок, но ничто не должно было подрывать влияние Советов в занятых странах. СССР намеревался ввести войска и в Венгрию, поэтому Сталин и Молотов хотели заранее обговорить свои оккупационные права. С этой целью они и предложили внести поправку в предложение Черчилля о разделе этой страны в соотношении 50/50. Югославия принадлежала к числу скорее союзников, нежели врагов. Это означало, что в ней нельзя устанавливать оккупационный режим. Так что о смысле долей 50/50 для англичан и русских оставалось только гадать.

На самом деле из всех этих разговоров о долях ясно одно: Сталин согласился не трогать Грецию. Черчилль боялся, что там наберет обороты Национально-освободительный фронт – военное крыло Народной освободительной армии Греции, представлявшее собой партизанское движение с коммунистами во главе, которое уже контролировало крупные области страны. Черчилль очень хотел, чтобы Сталин не вмешивался в греческие дела. Тревожился он напрасно. Советы уже давно решили уступить Грецию англичанам. И еще до того, как Черчилль представил свой «некрасивый документ» по поводу долей, на встрече 9 октября Сталин выразил согласие о том, что «Англия должна иметь право решающего голоса в Греции»53.

Что бы ни утверждали последующие попытки интерпретировать смысл и последствия этого дележа стран, на встрече в октябре 1944 г. Сталин и Черчилль обсуждали в первую очередь Польшу. Черчилль приехал в Москву, чтобы выступить посредником в восстановлении советско-польских дипломатических отношений. Те были разорваны в апреле 1943 г., когда Германия объявила о том, что нашла в лесу под Катынью массовые захоронения польских военнопленных. Сотрудники НКВД расстреляли солдат и офицеров в марте–апреле 1940 г. по приказу Политбюро; в числе подписавших это распоряжение был и Молотов. В ответ на это известие нарком обвинил в убийстве немцев, а польское правительство в изгнании, базировавшееся в Лондоне, призвало провести независимое расследование расстрелов. Советы публично возмутились позицией Польши и разорвали дипломатические отношения с лондонскими поляками. Ситуация обострилась еще больше в 1944 г., когда Красная Армия вошла в Западную Белоруссию и Западную Украину – эти территории правительство в изгнании продолжало считать польскими. Однако Сталин и Молотов не сбрасывали со счета возможность найти общий язык с некоторыми представителями правительства в Лондоне.

И когда вспыхнуло Варшавское восстание, премьер-министр в изгнании Станислав Миколайчик находился в Москве и общался со Сталиным. СССР предложил создать коалиционное правительство, куда войдут его коммунистические союзники – оно будет руководить освобожденной Польшей до проведения мирной конференции и послевоенных выборов. Взамен Миколайчик должен был признать Линию Кёрзона советско-польской границей.

Переговоры Сталина и Миколайчика шли довольно гладко, но все шансы на заключение соглашения погибли из-за противоречивых обстоятельств Варшавского восстания. Сталин хотел попытать счастья во второй раз и согласился, когда Черчилль предложил ему пригласить Миколайчика в Москву для новых дискуссий. В советской столице польский премьер разговаривал с Черчиллем, Сталиным, Молотовым и руководителями Польского комитета национального освобождения – под ширмой этой организации коммунисты и их союзники сформировали временное правительство со штаб-квартирой в Люблине (отсюда и название – «люблинские поляки»). Миколайчик был не против заключить с ними сделку, но не имел права идти против лондонского правительства в изгнании. Переговоры в Москве окончились ничем, и несколько недель спустя Миколайчик подал в отставку.

За переговорами Сталина и Черчилля с большим интересом – пусть издалека – следил Рузвельт. В Москве его представлял посол Гарриман. От имени президента он побывал на множестве встреч. За исключением той, где обсуждали раздел долей. Накануне визита Черчилля в Москву Рузвельт написал Сталину так: «В нынешней всемирной войне буквально нет ни одного вопроса, будь то военный или политический, в котором не были бы заинтересованы Соединенные Штаты. Я твердо убежден, что мы втроем, и только втроем можем найти решение по еще не согласованным вопросам… Я предпочитаю рассматривать Ваши предстоящие беседы с премьер-министром как предварительные к встрече нас троих»54.

С июля Рузвельт изо всех сил звал Сталина на новый саммит. Изначально американский президент рассчитывал собрать встречу в сентябре, но Сталин отказался из-за неотложных дел на фронте. Потом съезд пришлось отложить, поскольку в ноябре 1944 г. проходили американские президентские выборы (их очень изящно выиграл Рузвельт, и в январе 1945 г. он в четвертый раз прошел процедуру инаугурации). В конце концов было решено устроить трехсторонний саммит в феврале 1945 г., и местом проведения назначили черноморскую Ялту.

ПЕРСПЕКТИВЫ ПОСЛЕВОЕННОГО МИРА

СССР готовился к ялтинской встрече далеко не так масштабно и упорядоченно, как к московской конференции министров иностранных дел. Комиссии по планированию работали слаженно, выдавая все необходимые материалы и документы, так что в каких-то специальных приготовлениях нужды было меньше. К тому же советская политика по основным вопросам была уже определена, и речь шла о ее воплощении в жизнь, а не о формулировках.

Как и тегеранский съезд, ялтинская встреча не имела заранее установленной программы. Накануне конференции Громыко в Вашингтоне и Гусев в Лондоне представили Молотову доклады о том, какие вопросы они хотят поднять. Оба посла затронули давно известные спорные пункты: Польша, немецкий вопрос, ООН, дальневосточная война и т. п. Их комментарии и рекомендации были целиком и полностью предсказуемы и ни на шаг не отходили от официальной советской линии55. Больший интерес представляли куда более широкие размышления советских представителей об облике послевоенного мира, поскольку они проливали свет на то, что занимало мысли Сталина и Молотова накануне Ялтинской конференции.

Еще в январе 1944 г. Майский прислал Молотову длинный меморандум с концепциями о будущем мире и вероятном характере послевоенного порядка. Майский отталкивался от мысли, что послевоенная цель Москвы – это продолжительный период мира и безопасности. Чтобы достичь ее, СССР необходимо реализовать ряд стратегий. Границы СССР должны соответствовать состоянию на июнь 1941 г., Финляндии и Румынии надо заключить с Союзом пакты о взаимопомощи и разрешить ему создание военных баз на своих территориях. Франция и Польша вернут себе независимость, но им нельзя позволять накопить столько силы, что они представляли бы хоть малейшую угрозу Советскому Союзу в Европе. Чехословакия укрепится, превратившись в ключевого союзника СССР, а договор о взаимопомощи, подписанный между ее правительством в изгнании и Москвой в декабре 1943 г., станет образцом для аналогичных соглашений с Югославией и Болгарией. Германию следует разоружить идеологически и экономически, а также надо ослабить ее военную мощь, чтобы в ближайшие тридцать–пятьдесят лет она не могла представлять никакой опасности. Советский Союз желал поражения Японии, однако в его интересы не входило непосредственное участие в дальневосточной войне; свои территориальные притязания (приобретение Южного Сахалина и Курильских островов) он мог бы реализовать на мирной конференции.

Пока в Европе не случилась пролетарская революция, Майский не видел в будущем большим проблем в отношениях с Британией и США. Впрочем, могла бы возникнуть некоторая напряженность оттого, что Советы пользуются поддержкой прогрессивных демократических режимов в разных уголках света. Майский полагал, что после войны Штаты превратятся в динамичную, экспансионистскую имперскую державу, а Британия останется консервативным империалистским государством, чей главный интерес – сохранить свой статус-кво. Это означало – у Британии и СССР будет хорошая платформа для тесного сотрудничества в послевоенное время. Обе державы стремятся к стабильности, а Советам нужно, чтобы Британия была сильной, обеспечивая равновесие сил с Америкой. Не менее радужными вырисовывались советско-американские отношения. Прямых конфликтов между интересами этих двух стран не намечалось, а в контексте имперского соперничества с Британией, Вашингтон был заинтересован в сохранении нейтралитета Москвы.

Громыко тоже размышлял о долгосрочных перспективах. 14 июля 1940 г. он представил Молотову длинный документ, озаглавленный «К вопросу советско-американских отношений» – нарком уже получал множество подобных рассуждений на тему разрядки в отношениях СССР и США во время войны и возможно позитивного общения двух держав в будущем. В общем и целом Громыко оценивал эти отношения положительно. Он утверждал, что Рузвельтова политика сотрудничества с СССР поддерживается большинством в Конгрессе, в Демократической и Республиканских партиях, а также основной массой общественности. Возражали против нее реакционные, антикоммунистические элементы из журналистов и представителей римской католической церкви. Громыко отметил: в США проживает 23 млн католиков, из них – 5 млн поляков, которых волнуют советско-польские отношения. Кроме того, посол подчеркнул, что Америка боится коммунистической революции и советизации, особенно в Восточной Европе. Он полагал, что обе страны продолжат сотрудничать и после войны. Державы отказались от изоляционизма, предпочтя ему участие в европейских и международных отношениях. И потому у Штатов появился общий с СССР интерес: урегулирование немецкой угрозы и обеспечение условий для долгосрочного мира. Заодно Громыко выделил весомые экономические и торговые причины для послевоенного сотрудничества США и СССР. Он заключает: «Несмотря на трудности, которые, вероятно, будут время от времени возникать… несомненно, существуют условия для продолжения сотрудничества двух стран… В значительной мере отношения между двумя странами в послевоенный период будут зависеть от отношений, которые сформировались и продолжают формироваться во время войны»57.

В письме Молотову десять дней спустя Громыко анализирует причины, по которым Генри Уоллеса заменили на Гарри Трумэна в качестве кандидата на пост вице-президента при Рузвельте на выборах 1944 г. Посол считал, что Уоллес проявил себя излишне радикальным и оскорбил деловые круги, а также правые элементы Демократической партии, например «Южный блок» из демократических сенаторов и конгрессменов. Трумэна же, напротив, поддерживали «Южный блок» и лично некоторые влиятельные демократы. Кроме того, он успешно выступил председателем сенатского комитета, который занимался прогнозированием военного производства и мобилизации. Именно тогда Трумэн заявил себя серьезным политиком. Громыко заключал, что Трумэн «всегда поддерживал Рузвельта. Он поддерживает сотрудничество между США и его союзниками. Он выступает за сотрудничество с Советским Союзом. Он положительно отзывается о встречах в Тегеране и Москве»58.

Литвинова, как всегда, переполняли грандиозные замыслы. В ноябре 1944 г. он написал Молотову письмо под названием «О перспективах и возможной базе советско-британского сотрудничества»50. По мнению Литвинова, фундаментальной основой для послевоенного англо-советского сотрудничества станет сдерживание Германии и сохранение мира в Европе. При этом победа СССР над Германией, а также поражение Франции и Италии вызовут опасный дисбаланс сил в Европе. Эту проблему можно решить, поделив Европу на советские и британские сферы влияния. Литвинов предложил, что в максимально возможную советскую зону безопасности войдут Финляндия, Швеция, Польша, Венгрия, Чехословакия, Румыния, Балканы (но не Греция) и Турция. Британскую зону безопасности составит Западная Европа за исключением Норвегии, Дании, Германии и Австрии – эти страны сформируют нейтральную зону. Как писал Литвинов: «Такое разграничение означает, что Англия должна обязаться не вступать в какие-либо близкие отношения и не заключать против нашей воли каких-либо соглашений со странами, входящими в нашу сферу безопасности, и, само собой, не должна добиваться там военных баз, ни морских, ни воздушных. Такие же обязательства мы можем дать в отношении английской сферы безопасности, за исключением Франции, у которой должно быть право присоединиться к англо-русскому договору, направленному против Германии».

К теме послевоенного сотрудничества Англии и СССР Литвинов вернулся в записке Молотову, которая была посвящена «Вопросу о блоках и сферах влияния» и датировалась 11 января 1945 г.60. В этом документе Литвинов повторил предложение разделить Европу на английскую и советскую сферы интересов и подчеркнул, что трехсторонние дискуссии с привлечением американцев не являются препятствием для двусторонних решений и соглашений между сверхдержавами. Литвинов не понимал, почему США должны обязательно участвовать в советско-английских переговорах о зонах безопасности, учитывая ту неприязнь, с которой американские пресса и общественное мнение относятся к блокам и сферам влияния. Кроме того, Литвинов отметил, что, выступая с возражениями против сфер влияния в Европе, американцы ухитрились забыть о Доктрине Монро и позиции США в Латинской Америке. В заключение Литвинов вновь затронул свою старую тему о том, что соглашения о британских и советских зонах безопасности должны заключаться в двустороннем порядке, независимо от региональных структур каких-либо международных организаций.

То, что обсуждали и предлагали Громыко, Литвинов и Майский, не обязательно совпадало с мыслями Сталина и Молотова. Но в сталинском СССР порядок подобных внутренних дискуссий был жестко регламентирован. Даже такому независимому человеку, как Литвинов, приходилось соблюдать осторожность, чтобы в своих рассуждениях не перейти грань дозволенного. Подобно историкам будущего три этих стратега пытались догадаться, что у Сталина на уме, гадая об истинном смысле его публичных заявлений, толкуя то, о чем писала советская пресса, и пользуясь любой секретной информацией, которую им удавалось заполучить. Однако перед историками у них было одно преимущество: все они лично общались со Сталиным и Молотовым – последний всегда точно излагал мнение своего начальника. Так что логично предположить, что эти размышления о послевоенном мире не только показывают их личные соображения, но и отражают язык и понятийную систему, использовавшиеся в Наркомате иностранных дел при Молотове. Да, их записи не раскрывают этот дискурс во всей полноте – в нем превалировали госсотрудники, чьи образ мыслей и способ их выражения двигались в более традиционном, идеологическом направлении: предсказывался новый всплеск антагонизма между социалистическим и капиталистическим мирами. Однако размышления Майского, Громыко и Литвинова однозначно указывают, что Сталин и Молотов предпочли бы после войны продолжить трехстороннее сотрудничество.

Более точные свидетельства того, о чем думал Сталин накануне ялтинской встречи, содержатся в некоторых беседах советского генсека и группы болгарских и югославских коммунистов в январе 1945 г. В основном эти разговоры касались балканских вопросов, но иногда Сталин высказывался и на более широкие темы. 28 января он заявил: «Капиталистический мир разделен на два враждующих блока – демократический и фашистский. Советский Союз пользуется этим, чтобы воевать против самой опасной для славянских народов [страны] – Германии. Но даже после поражения Германии угроза войны/вторжения останется. Германия – мощное государство с развитой промышленностью, сильными организацией, работниками и традициями; она никогда не примирится с поражением и будет и дальше угрожать славянским народам, поскольку считает их своими врагами. Империалистическая опасность может появиться с другой стороны.

Сегодняшний кризис капитализма вызван в первую очередь загниванием и взаимным уничтожением двух вражеских лагерей. Это – хорошая почва для победы социализма в Европе. Но мы должны забыть о мысли, что социализм возможно достичь лишь при посредстве советского правления. Он может быть представлен и другими политическими системами – например, демократией, парламентской республикой и даже конституционной монархией»61.

Несколько иной вариант рассуждений Сталина записал в своем дневнике Георгий Димитров, болгарский коммунист, в прошлом возглавлявший Коминтерн: «Германия будет разгромлена, однако немцы – сильный народ с многочисленными кадрами, он снова возродится. Славянские народы не должны оказаться неподготовленными, когда на них снова попытаются напасть, а это, вероятно, или даже наверняка, произойдет в будущем. Старое славянофильство выражало устремление царской России подчинить другие славянские народы. Наше же славянофильство – совершенно другое. В его основе – идея объединения славянских народов в качестве равноправных с целью общей защиты своего будущего существования… Кризис капитализма проявился в разделении капиталистов на две фракции: одна из них – фашистская, другая – демократическая. Образовался союз между нами и демократической фракцией капиталистов, т. к. последняя была заинтересована в том, чтобы не допустить господства Гитлера, поскольку такое жесткое господство довело бы рабочий класс до крайностей и до свержения самого капитализма. Сейчас в союзе с одной фракцией мы выступаем против другой, а в будущем выступим против обеих фракций капиталистов.

Возможно, мы ошибаемся, полагая, что только советская форма ведет к социализму. На деле доказано, что советская форма – самая лучшая, но далеко не единственная. Могут существовать и другие формы: демократическая республика, например, или даже – при известных условиях – конституционная монархия»62.

Слова Сталина о двух крылах капитализма иногда интерпретируют так, как будто он считал неизбежным конфликт с демократической фракцией капитализма. Но, как видно из обеих цитат, Сталин размышлял о том, что немецкая угроза будет существовать долго, и славянские народы, чтобы противостоять ей, должны объединиться. Советский вождь говорил славянам: чтобы победить немцев, вы должны рассчитывать только на себя, а не на долгосрочный союз с демократическим капитализмом. Кроме того, очевидно, что в качестве политической стратегии коммунистов Сталин предпочитал умеренный курс, ориентированный больше на реформы, чем на революцию. Еще два-три года сталинская политика в отношении коммунистического движения сохраняла это направление; лишь когда линия поступательной коммунистической политики зарекомендовала себя провальной, он обратился к более милитаристским и левацким взглядам.

В Ялте прогнозы трехстороннего сотрудничества были хорошие. Ни дипломатия, ни политическая стратегия Сталина не предвещали крупных разногласий с Британией и Соединенными Штатами. По крайней мере в ближайшем будущем. Все было готово для серьезных переговоров с Черчиллем и Рузвельтом с целью урегулировать существующие разногласия и создать основу для долгосрочной Коалиции мирного времени.

ЯЛТИНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

На ялтинском саммите (4–11 февраля 1945 г.) пленарные заседания «Большой тройки» дополнялись встречами трех министров иностранных дел – Идена, Молотова и Эдварда Стеттиниуса, сменившего Халла на посту госсекретаря, – именно они занимались подробностями решений и соглашений.

Первое большое решение касалось будущего Германии. Сталин изо всех сил настаивал на расчленении страны и репарациях, однако его требования были удовлетворены лишь частично. Премьер-министр и президент согласились с ними в принципе, однако дальнейшее рассмотрение оставили комитетам, которые будут работать уже после конференции. Вторая дискуссия прошла по поводу Организации Объединенных Наций. Здесь Сталин убедил всех в необходимости сохранить право вето за постоянными членами Совета Безопасности. Куда более трудной оказалась польская тема; особенно вопрос о том, следует ли Западу признать «люблинских поляков» временным правительством этой страны. В итоге договорились, что люблинское правительство должно быть «реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы»63. Кроме того, стороны согласились, что советско-польская граница пройдет по Линии Кёрзона, а Польше будут переданы немецкие территории. Однако детали оставили для обсуждения на мирной конференции.

Самыми успешными стали дискуссии Сталина и Рузвельта об участии СССР в войне на Дальнем Востоке. Советский вождь согласился атаковать Японию через два-три месяца после победы над Германией. В обмен СССР должен будет получить Южный Сахалин, Курилы, право транзита через Маньчжурию и контроль над китайскими портами Далянь и Порт-Артур. Единственной оговоркой стало то, что уступки по поводу Китая будут предметом отдельного советско-китайского соглашения. И Сталин, и Рузвельт были уверены, что это условие не вызовет никаких затруднений.

Последним, но не менее важным решением стала Декларация об освобожденной Европе. В этом предложенном американцами документе шла речь о «восстановлении суверенных прав и самоуправления» для европейских народов, которое достигалось путем «свободных выборов правительства, отвечающих воле народа»64. Это была единственная уступка, на которую пошел Сталин, чтобы успокоить демократические чувства западных союзников. Правда, советское толкование данного документа акцентировало уничтожение последних следов фашизма и нацизма, а не верность демократии западного типа. В любом случае Советы питали уверенность, что их коммунистические союзники успешно выступят на предстоящих выборах и займут важное место в широкой базе коалиционных правительств.

Оценка конференции, сделанная Советами сразу после ее окончания, была очень и очень положительной. Майский, представлявший советскую политику репараций, показал Молотову черновой вариант циркуляра для посольств СССР, и нарком заключил: «Общая атмосфера на конференции носила дружественный характер, и чувствовалось стремление прийти к соглашению по спорным вопросам. Мы оцениваем конференцию как весьма положительный факт»65. В советской прессе саммит превозносили как очередной великий исторический поворотный момент в создании задуманного мирного Великого Альянса66.

Эта постъялтинская эйфория утихла быстро. Во-первых, Сталин был разочарован тем, что не сумел добиться от Черчилля и Рузвельта твердого согласия на расчленение Германии. Если разделение не состоится, то Советскому Союзу нельзя, чтобы немцы обвинили Советский Союз в том, что он продвигал подобную линию, и надо постараться выгадать себе какие-нибудь политические бонусы из поддержки воссоединения Германии. 24 марта Молотов отправил Гусеву, советскому представителю в Комиссии по расчленению, телеграмму с инструкциями о сворачивании данной политики67. С тех пор Молотов и Сталин в своих публичных и частных заявлениях говорили только о целостной Германии, которая при этом должна быть разоружена, демилитаризована, денацифицирована и демократизирована.

Вторым несбывшимся ожиданием стали затяжные споры о составе нового временного правительства Польши.

В советском понимании, согласно ялтинскому соглашению, состав люблинского правительства будет расширен за счет включения туда польских политиков, выразивших готовность согласиться с Линией Кёрзона и конструктивно сотрудничать с Советами и их коммунистическими союзниками. А Британия и США, напротив, выступали за создание совершенно нового польского правительства, куда должна будет войти значительная группа прозападно настроенных руководителей. Именно Молотову поручили урегулировать этот вопрос в переговорах с английскими и американскими посланниками. К апрелю дискуссии зашли в тупик, т. к. обе стороны всеми правдами и неправдами выгадывали для себя политические выгоды.

В самый разгар споров о судьбе Польши умер президент Рузвельт, что поставило под вопрос будущее «Большой тройки». Сталин и Молотов, судя по всему, искренне горевали о скоропостижно скончавшемся американском лидере. По словам Гарримана, когда Молотов пришел к нему, чтобы выразить соболезнования, он «казался глубоко тронутым и опечаленным. Он говорил о той роли, что сыграл Рузвельт в войне и в планах о мире… Я никогда не видел, чтобы Молотов говорил так убежденно»68. 15 апреля в Москве провели панихиду в память о Рузвельте. На ней присутствовали Молотов и все его заместители, кроме заболевшего Литвинова. По предложению Гарримана Сталин командировал Молотова в Соединенные Штаты, чтобы тот встретился с новым президентом Гарри Трумэном и посетил конференцию в Сан-Франциско, на которой создавали Организацию Объединенных Наций.

МОЛОТОВ И ТРУМЭН

Второй визит Молотова в США стал одной из самых известных поездок за всю его карьеру – не столько из-за того, что случилось во время нее, сколько из-за написанного впоследствии. В своих мемуарах, опубликованных в 1955 г., Трумэн рассказывает об одной очень напряженной встрече, в конце которой Молотов возмутился: «Так со мной никогда в жизни не разговаривали». «Выполняйте свои соглашения, и с вами так разговаривать не будут», – якобы парировал Трумэн. И как часто бывает с красивыми историями, этот инцидент вошел во многие исторические байки в качестве стартовой точки «холодной войны». Но вся беда в том, что это только выдумка69.

Накануне вашингтонский командировки Молотов получил телеграмму от Громыко, где тот оценивал нового президента. В целом он высказался положительно, но предупредил: «Насколько последовательно он будет проводить линию на сотрудничество с Советским Союзом и в какой мере на него будут оказывать влияние разного рода изоляционистские антисоветские группы, сейчас пока сказать трудно»70.

Первая встреча Молотова с Трумэном, состоявшаяся 22 апреля, была очень сердечной. Американский президент сразу стал говорить, что он всегда мечтал, чтобы не прекращались дружественные отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами, а Сан-францисская конференция увенчалась успехом. Но при этом Трумэн добавил, что американская общественность придает особую важность резолюции по польскому вопросу. Молотов согласился, но указал собеседнику, что Польша, будучи соседом СССР, использовалась в качестве коридора для немецкого агрессора, и потому польский вопрос имеет куда большее значение для Советского Союза. Нарком желал знать, намерен ли новый глава государства следовать решениям, принятым в Ялте и Думбартон-Оксе, и, получив положительный ответ, выразил свое удовлетворение. В завершение встречи Трумэн поднял тост за Сталина и предложил встретиться с советским руководителем. Молотов ответил: «Советское правительство будет радо видеть Трумэна в Москве, и чем скорее, тем лучше. Встреча маршала Сталина с президентом имела бы очень большое значение. Прежние встречи Сталина с Рузвельтом всегда имели очень большое положительное значение. Установление личных отношений между руководителями правительств всегда весьма важно»71.

Сразу после беседы с Трумэном Молотов встретился с Иденом и Стеттиниусом, чтобы обсудить польский вопрос. Прогресса достичь не получилось, поскольку советский нарком продолжал настаивать, что новое польское правительство следует формировать на базе ныне существующего и оно должно быть «дружественно СССР». «Польша находится в нашей зоне военных действий, и наша Красная Армия пролила немало крови, освобождая Польшу от немцев, – сообщил Молотов Идену и Стеттиниусу, – Франция, Бельгия и Польша находятся в зоне действий [союзных воинских] сил, и советское правительство не вмешивается в формирование правительств в этих странах»72.

Когда Молотов встретился с Трумэном на следующий день, их беседа зазвучала куда жестче. Американский президент заявил, что горячо поддерживает позицию Запада по польскому вопросу, подчеркнув, что если не удастся решить его удовлетворительно, то это «поставит под сомнение наше единство и наше намерение о сотрудничестве в послевоенный период». Молотов отвечал, что в прошлом в советско-американских отношениях были трудные вопросы, но они разрешались, когда обе стороны находили общий язык и не пытались навязать друг другу свою волю73. Именно в конце этой дискуссии Молотов якобы и возмутился манерами Трумэна. Однако ни в советских протоколах встречи, ни в американских записях нет ни слова о знаменитом обмене колкостями, о котором пишет в мемуарах Трумэн. Единственное существенное различие между двумя официальными отчетами состоит в том, что советский документ подчеркивает упорство, с каким Молотов отстаивал советскую позицию по Польше, в то время как американский рапорт делает акцент на настойчивости Трумэна в отношении точки зрения Запада.

Можно предположить, что в своих воспоминаниях о той встрече – а написаны они в самый разгар «холодной войны» – Трумэн просто хотел художественно подчеркнуть, насколько он был суров в общении с Советами. И уж конечно Молотов – не терявший самообладания, когда перед ним закатывал истерические спектакли Гитлер, – не стал бы выходить из себя из-за пары резких слов, брошенных американцем.

По просьбе Трумэна советский нарком встретился с Иденом и Стеттиниусом еще раз. Но они ни до чего не договорились, и дискуссию пришлось продолжить в Сан-Франциско74. Там Молотов произнес замечательную речь на конференции ООН 26 апреля. Он обосновал доминирование сверхдержав в новорожденной организации, указав на английскую, советскую и американскую роль в победе во Второй мировой войне и потенциал Коалиции в сохранении мира, если она останется единой и будет опираться на поддержку других государств: «Если ведущие демократические страны покажут свою способность согласованно действовать и в послевоенное время, это будет значить, что интересы мира и безопасности народов нашли, наконец, свою лучшую опору и защиту. Но этого еще недостаточно. Готовы ли другие миролюбивые страны объединиться вокруг этих ведущих держав, чтобы создать дееспособную международную организацию безопасности, – вот тот вопрос, который должен быть разрешен на настоящей конференции». Заодно Молотов напомнил слушателям, что именно Советская страна спасла «европейскую цивилизацию в кровавых битвах с немецким фашизмом»75.

А тем временем не утихали споры вокруг Польши. Раздражение, кипевшее в Молотове из-за затянувшихся бесплодных разговоров, вылезло на поверхность, когда он не позволил Владимиру Павлову, своему переводчику, сравнить рабочие заметки с записями его английского коллеги А.Г. Бирс76. Правда, на встрече 2 мая был достигнут хоть небольшой, но прогресс, когда Молотов объявил, что СССР считает возможным включить Миколайчика в состав воссозданного польского правительства, поскольку тот согласился по поводу Линии Кёрзона. Вторую уступку совершил Трумэн, решивший отправить Гарри Гопкинса в Москву в качестве посредника на переговорах. 25 мая Гопкинс прибыл в советскую столицу и несколько раз встретился со Сталиным. Благодаря этому стороны приблизились к соглашению, на основе которого была проведена реорганизация правительства Польши. Теперь в нем преобладали коммунисты, но было и несколько прозападных членов совета министров, например Миколайчик, назначенный заместителем премьера. 5 июля Британия и Америка признали этот новый состав.

Дискуссии о Польше несколько отравили советско-западные отношения на несколько месяцев, но в конце концов Сталин и Молотов добились от Британии и Соединенных Штатов уступок, которые они считали наиболее важными для советских интересов. Такой успех позволял предположить, что тайное соглашение о сферах влияния, обсуждавшееся в Ялте, остается в силе, и на будущем Потсдамском саммите с Трумэном державы продолжат трехстороннее сотрудничество.

ПОТСДАМСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

Формат Потсдамской конференции (17 июля – 2 августа) совпадал с ялтинским. «Большая тройка» (Трумэн, Сталин, Черчилль – на середине саммита его сменил Клемент Эттли, победивший на всеобщих выборах в Англии) – встречалась на пленарных заседаниях и обсуждала вопросы общего порядка, а министры иностранных дел (Молотов, новый госсекретарь Джеймс Ф. Бирнс и Иден – затем вместо него приехал Эрнст Бевин) собирались отдельно, чтобы поговорить о деталях той или иной линии.

В Потсдаме вели разговоры в первую очередь о будущем Германии. Было достигнуто подробное соглашение о ее «полном разоружении и демилитаризации», а также децентрализации экономических и политических структур. По поводу репараций – эта тема была очень важна для СССР – договорились, что часть 10 млрд долларов, которые причитались Союзу, будет выплачена в виде промышленных товаров из западных зон оккупации.

Куда больше разногласий вызывала судьба военных союзников Германии – Италии, Болгарии, Финляндии, Венгрии и Румынии. Англия и Штаты добивались для Италии особого статуса, а Сталин стремился защитить интересы стран в своей сфере влияния и заставить Запад признать дружеские СССР правительства, что были созданы в Болгарии, Финляндии, Венгрии и Румынии. В итоге это дело передали Совету министров иностранных дел (СМИД) – его учредили на этой же конференции для обсуждения деталей мирных договоров для стран Оси.

СССР был недоволен, когда его исключили из так называемой Потсдамской декларации, которая требовала, чтобы Япония немедленно капитулировала под угрозой «быстрого и полного разгрома». За исключением этого момента, о Дальнем Востоке говорили мало, однако Советский Союз пообещал объявить в середине августа войну Японии.

В плане личных отношений «Большая тройка» не достигла той дружбы, что связывала Черчилля, Рузвельта и Сталина. Однако все участники в целом общались приветливо и дружелюбно. Англичане и американцы имели склонность спорить на переговорах с Советами, однако и между ними тоже встречались разногласия. Бирнс остроумно заметил: «К сожалению, создается такое положение, что, когда мы соглашаемся с нашими советскими друзьями, английская делегация не дает своего согласия, а когда мы соглашаемся с нашими английскими друзьями, мы не получаем согласия советской делегации. ( Смех. )»78

На закрытии Потсдамской конференции 2 августа 1945 г. участники торжественно объявили, что она «укрепила связи… и расширила их рамки сотрудничества и понимания», а также заставила с новой силой поверить в их способность «обеспечить создание справедливого и прочного мира». Советская пресса превозносила Потсдамскую встречу так же пышно, как в свое время Тегеранскую и Ялтинскую79. В частном порядке Советы высказывались в саммите несколько сдержаннее, но все равно очень положительно.

В отчете, переданном советским послам, Молотов написал, что «конференция закончилась со вполне удовлетворительными результатами для Советского Союза»80. Куда более откровенные слова записал югославский посол в Москве: «По словам Молотова и Вышинского, судя по конференции и ее итогам, англичане и американцы смирились с тем, что они потеряли Восточную Европу и Балканы… Молотов сказал, что на протяжении всей конференции царила приятная атмосфера, хотя и не обошлось без бурной полемики и резких слов. Каждый стремился к тому, чтобы все вопросы были решены при помощи компромиссных решений… О Трумэне сказали, что он вполне культурный человек и показал, что хорошо разбирается в европейских проблемах»81.

Похожие комментарии записал в своем дневнике Димитров: «Говорил с Молотовым о Берлинской конференции, в частности о решениях, касающихся Балкан. Основное в том, что эти решения выгодны для нас. Регион фактически признан как наша сфера влияния»82.

Перед самым окончанием Второй мировой войны Сталин и Молотов предсказывали «Большой тройке» великое будущее. Казалось, потсдамский успех сулит хорошие перспективы для конференции министров иностранных дел, запланированной на сентябрь в Лондоне. Трехстороннее сотрудничество продолжилось после смерти Рузвельта, удалось договориться по многим сложным вопросам в отношениях между союзниками. СССР полагал, что дружба трех сверхдержав будет долгой, чтобы удержать Германию от новой агрессии и поддержать стабильные условия для послевоенного восстановления.

Сталин и Молотов оставались верны большевизму и вовсе не собирались отказываться от социалистических целей. Но они хотели добиваться их постепенно, распространяя по миру влияние коммунистов и их союзников. Разумеется, между дипломатическими и идеологическими целями СССР возникали несостыковки – так было всегда, – но мир и справедливый раздел военных трофеев составляли главный интерес всех участников Коалиции. Или по крайней мере так думали Сталин и Молотов. Их ждало жестокое крушение иллюзий. «Большая тройка» стала распадаться практически сразу, едва окончилась война. На переход от мирного сценария событий к «холодной войне» потребовалось всего два года. И если Сталин воспринял такой поворот событий спокойно, то Молотов отнесся к «холодной войне» с поразительным неприятием.

4. «Холодная война» (1946–1952)

Иногда говорят, что трудно провести грань между стремлением к безопасности и стремлением к экспансии.

В.М. Молотов (май 1946 г.)

В конце Второй мировой войны Сталин взял долгий отпуск, и произносить речь в честь очередной годовщины Октябрьской революции в ноябре 1945 г. досталось Молотову. Он начал с замечания по поводу того, что после войны постоянно фигурировало в советских публичных выступлениях и дискуссиях: советско-английско-американская коалиция выиграла войну общими усилиями, но самый большой вклад совершила Красная Армия, которая повернула ход войны в пользу союзников за целый год до высадки англичан и американцев в Нормандии. Именно Советский Союз освободил большую часть Европы от немецкой оккупации и, таким образом, спас европейскую цивилизацию.

Цена «освободительной миссии» была крайне высока; Молотов привел страшную статистику убытков, которые понес СССР в ходе войны: 1710 городов лежат в руинах, 70 тыс. деревень и 98 тыс. колхозов разорены, 6 млн зданий и 31 850 заводов разрушены, 25 млн человек остались без крова. Нарком не объявил количество человеческих жертв, которых было слишком много, чтобы официально признавать сразу после войны. Только после смерти Сталина заговорили правду: погибло 8 млн военных и 16 млн гражданских – 10% советского населения. Кроме того, десятки миллионов людей были ранены, овдовели, осиротели, оказались в плену или были угнаны в немецкое рабство. Естественно, советский народ считал, что именно ему принадлежит львиная доля победы в войне и соответствующие размеры компенсаций.

Помимо этого, Молотов сказал, что война испытала жизнеспособность советской системы, усилила народную поддержку власти и углубила целостность советского общества. Теперь надо, продолжал Молотов, восстановить советское хозяйство, особенно в районах, которые враг оккупировал и разорил. Нарком был уверен в успехе: «Враг помешал нашей мирной, творческой работе. Но мы наверстаем всё, как это нужно, и добьемся, чтобы наша страна процветала. Будет у нас и атомная энергия, и многое другое. ( Долгие, продолжительные аплодисменты, все встают. )». О будущем «Большой тройки» Молотов говорил куда осторожнее: «Теперь происходит испытание прочности англо-советско-американской антигитлеровской коалиции… Окажется ли эта Коалиция такой же сильной и способной к совместным решениям в новых условиях, когда возникают все новые проблемы послевоенного периода?» Но оратор выразил уверенность, что все трудности удастся преодолеть, как это было во время войны. Главной задачей внешней политики Советского Союза Молотов назвал укрепление сотрудничества с миролюбивыми странами и напомнил: «Пока мы живем в «Системе государств и корни фашизма и империалистической агрессии окончательно еще не выкорчеваны из земли, наша бдительность в отношении новых нарушителей мира не должна ослабевать»2.

ПОСЛЕВОЕННЫЕ МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

Первым испытанием на прочность Коалиции стала лондонская встреча Совета министров иностранных дел в сентябре 1945 г. СМИД, куда входили американский госсекретарь, британский, китайский, французский и советский министры иностранных дел, был создан на Потсдамской конференции, чтобы обговорить мирные договоры с побежденными вражескими странами.

Главная задача первой встречи СМИД состояла в обсуждении условий мирных договоров для Болгарии, Финляндии, Венгрии, Италии и Румынии – пяти европейских государств, воевавших на стороне Германии. Советской делегации было поручено проследить, чтобы все пять договоров обсуждались одним комплексом. Поскольку подписать мирные договора могли только признанные правительства, было необходимо добиться, чтобы Запад признал просоветские правительства Болгарии и Румынии. На случай если западные страны заявят, что болгарский и румынский режимы не представительные и правительства необходимо переизбрать, у советской делегации была директива поднять в ответ тему Греции, где прогрессивные – т. е. возглавляемые коммунистами – силы, освободившие большую часть страны от немецкой оккупации, были подавлены реакционным прозападным руководством. В отношении итальянского мирного договора советская делегация была уполномочена поддержать притязания Югославии на адриатический портовый город Триест и добиться участия в опекунских советах, которые были учреждены ООН для управления бывшими итальянскими колониями, в частности Триполитанией (Западной Ливией). Кроме того, Советы добивались создания Союзного контрольного совета для Японии, где Сталин стремился застолбить оккупационные права СССР.

СМИД открылся 11 сентября 1945 г. и начался в достаточно дружественной атмосфере. В качестве жеста уступки Молотов согласился, чтобы французский и китайский министры иностранных дел участвовали во всех обсуждениях. Эта процедура отличалась от принятого в Потсдаме соглашения. По нему Китай и Франция могли участвовать только в дискуссиях, посвященных мирным договорам с теми странами, против которых они воевали (в результате Китай исключался из всех переговоров, за исключением небольших стран Оси, а Франция – из всех, кроме итальянских).

Открытие прошло успешно, но вскоре начались споры. Для начала англичане и американцы стали упорно отказываться признать правительства Болгарии и Румынии и, как и ожидалось, потребовали, чтобы итальянский договор обсуждался отдельно. Появилась вероятность, что западные страны могут решить подписать договор с Италией, и не получится заставить их обсуждать договоры одним комплексом, что автоматически влекло за собой признание болгарского и румынского режимов. Сталина эта перспектива не встревожила. «Что может случиться в таких условиях? – телеграфировал он Молотову 13 сентября. – Тогда у нас будет прецедент. У нас появится возможность в свою очередь добиваться мирного договора с нашими сателлитами без союзников. Если такой поворот будет означать, что нынешняя сессия [СМИД] закончится без принятия решений по основным вопросам, то нас такой итог тоже не страшит»4.

Молотов продолжал настаивать на равноценном варианте – Запад признает Болгарию и Румынию в обмен на прогресс в итальянских переговорах, – но безрезультатно. 19 сентября он спросил у американского госсекретаря Джеймса Ф. Бирнса: «Почему в Греции, в отличие от Румынии, американцы не хотят переформировывать правительство до выборов? Видимо, американцы не хотят мешать англичанам, но хотят мешать Советскому Союзу в Румынии»5. Похожими репликами обменялся Молотов и с Эрнстом Бевином, британским министром иностранных дел. Но, как и Бирнс, тот отказался признать греческую аналогию и сказал, что воздержится от признания болгарского и румынского правительств до тех пор, пока в этих странах не пройдут свободные выборы.

Еще одним камнем преткновения в СМИД стало советское требование об установлении опеки над Триполитанией. Как утверждает британский протокол беседы, на пленарном заседании 15 сентября Молотов взволнованно заговорил о Триполитании: «Советское правительство настаивает на своем праве активно участвовать в управлении итальянскими колониями, поскольку Италия напала на Советский Союз и нанесла ему огромный ущерб… Россия хотела бы иметь базы для своего торгового флота в Средиземном море. Мировая торговля будет развиваться, и Советский Союз хотел бы принимать в ней участие… Советский Союз обладает большим опытом в установлении дружественных отношений между различными нациями и готов использовать этот опыт в Триполитании. Мы не предполагаем вводить советскую политическую систему в Триполитании. Мы предпримем шаги для создания демократического правительства»6.

Что касается СССР, то американцы пообещали ему часть итальянских колоний еще на сан-францисской конференции в честь основания ООН; оставалось лишь обсудить практические стороны. Но на встрече СМИД не было никаких признаков того, что американцы или англичане готовы отдать Триполитанию под советский контроль. Молотов, получивший от Сталина четкие директивы: добиться хоть какой-нибудь уступки, продолжал обсуждать советскую позицию на личных встречах с Бевином и Бирнсом. 23 сентября он возмущенно заметил Бевину: «Пока шла война… у Советского и Британского правительства были споры, но они сговаривались. Советский Союз был, видно, нужен. Как только война окончилась, против Советского Союза принимаются всякие меры! Не потому ли это происходит, что Советский Союз уже не нужен больше как равный партнер своих союзников?»7 Разговаривая с Бевином 1 октября, Молотов попробовал совершить обмен: архипелаг Додеканес достанется Греции, а Триполитания уйдет под советский контроль. Получив категорический отказ, он горько сказал, что англичане не желают отдавать СССР «ни клочка Средиземноморья»8. Бирнс выслушал своего советского коллегу сочувственно, но американская тактика состояла в том, чтобы уйти от обсуждения советской роли в международном совете, который будет следить за опекой над проигравшими странами.

Позитивным моментом стал двадцатипятилетний пакт о демилитаризации и расчленении Германии, предложенный 20 сентября Бирнсом. Молотов ответил, что передаст этот проект своему руководству, но сам лично считает эту мысль весьма интересной10. Нарком написал Сталину: «Я думаю, что нам надо поддержать предложение Бирнса о договоре четырех держав с целью предотвращения новой агрессии Германии, однако не показывая излишнего рвения. Точнее, оно будет приемлемо для нас, если американцы сделают хоть какие-то шаги в нашу сторону в отношении балканских стран»11. Но у Сталина были другие соображения. 22 сентября он послал Молотову телеграмму с инструкцией, велящей предложить в ответ Бирнсу одновременное заключение договора с Японией о разоружении и демилитаризации. Генсек оценил предложение Бирнса так: «[Предложение Бирнса преследует четыре цели:] первое – отвлечь наше внимание от Дальнего Востока… второе – получить от СССР формальное согласие на то, чтобы США играли в делах Европы такую же роль, как СССР, с тем чтобы потом в блоке с Англией взять в свои руки судьбу Европы; третье – обесценить пакты о союзе, которые уже заключены СССР с европейскими государствами; четвертое – сделать беспредметными всякие будущие пакты о союзе с Румынией, Финляндией и т. д.»12.

Накануне советский вождь присылал Молотову еще один запрет. 21 сентября Сталин, недовольный тем, что французы и китайцы поддержали на конференции английские и американские позиции, приказал Молотову твердо придерживаться потсдамского решения о работе СМИД – Китай и Францию не следует допускать к обсуждению мирных договоров. «Признаю, что сделал крупное упущение, – ответил Молотов, – немедленно приму меры [и] настою на немедленном прекращении общих заседаний пяти министров… хотя это и будет крутой поворот в делах Совета министров». На следующий день он поступил согласно инструкциям, и это означало окончание переговоров о мирных договорах, поскольку остальные министры иностранных дел не хотели менять изначально установленный порядок13.

Но Молотов не отказался от мысли добиться хоть какого-то прогресса на этой конференции. 26 сентября Бирнс предложил компромисс: принять советскую позицию по процедурному вопросу о правах участия в дискуссиях СМИД в обмен на созыв более широкой мирной конференции для рассмотрения вопроса о договорах. Молотов передал эту идею Сталину и представил свой вариант компромисса: обсуждение итальянского мирного договора продолжится в обмен на уступки по поводу создания Союзного контрольного совета для Японии. Однако Сталин никаких компромиссов не желал и, судя по всему, решил, что будет лучше, если конференция закончится ничем. «Союзники нажимают на тебя, чтобы сломить твою волю и заставить пойти на уступки, – написал он Молотову 27 сентября. – Ясно, что ты должен проявить полную непреклонность… Возможно и то, что совещание Совета кончится ничем, короче говоря – провалом. Нам и здесь нечего горевать». Но Молотов не терял надежды на компромисс. «Согласен, что наступил решающий момент, – отвечал он 28 сентября. – Согласен, что лучше пусть первая сессия Совета министров кончится провалом, чем делать существенные уступки Бирнсу… Если же американцы (и англичане) согласятся уступить хотя бы по одному из этих вопросов [о Японии или Балканах], то следует с ними договориться. Тогда успех работы Совета будет в нашу пользу»14.

Кажется, что в тот момент Сталин решил предоставить Молотову разбираться с ситуацией своими силами и дать процедурным прениям остановить работу СМИД. Так и вышло. 3 октября встреча закончилась, а стороны не договорились даже о тексте итогового коммюнике. На следующий день на пресс-конференции Молотов пытался представить в как можно более положительном свете неудачу СМИД и говорил, что, хотя процедурные разногласия помешали Совету довести дело до конца, на его тридцати трех заседаниях было достигнуто множество ценных соглашений. Если остальные выразят желание вернуться к процессуальному порядку, установленному в Потсдаме, то Совет соберется снова. В заключение Молотов заявил: «Советский Союз стал победителем в последней мировой войне и занимает достойное место на международной сцене. Это результат огромного труда, проделанного Красной Армией и всем советским народом… Кроме того, это результат того факта, что в те годы Советский Союз и западные Союзники шли рука об руку и успешно работали вместе. Советская делегация уверенно смотрит вперед и надеется, что все из нас будут стараться укрепить сотрудничество Союзников»15.

Частным порядком Советы относились к результатам конференции далеко не так оптимистично. На внутреннем брифинге для послов отмечалось, что с самого начала встречи СССР столкнулся с объединенным фронтом других держав, старавшихся девальвировать решения Ялты и Потсдама. Демократическая администрация Трумэна критиковалась за то, что позволила реакционным республиканским элементам уводить в антисоветскую сторону свою международную политику. Английских же лейбористов обвинили в том, что, защищая имперские интересы Британии, они перещеголяли даже консерваторов. Официальное заключение о СМИД сообщало: «Окончились провалом попытки определенных англо-американских кругов развернуть первое после войны дипломатическое наступление на внешнеполитические завоевания Советского Союза, достигнутые в ходе войны. Не исключено дальнейшее давление на СССР со стороны англичан и американцев, но у нас есть все возможности, чтобы защитить и укрепить советские позиции на международной арене. Мы обязаны проявить опыт, находчивость, стойкость и упорство, как того требуют интересы СССР»16.

Видно, что Молотов больше Сталина был склонен найти общий язык с СМИД. И он не сдавался, даже когда начальник велел ему проявить бескомпромиссное упрямство. Скоро министру достанется за слабую попытку отстоять свое мнение.

Почти сразу после возвращения Молотова в Москву Сталин отправился в отпуск. Как было заведено в 1920-е и 1930-е гг. генсек продолжал получать документы по наиболее важным государственным вопросам, а свои взгляды и директивы он сообщал телеграммами. В отсутствие Сталина вся ответственность переходила к Молотову, до сих пор занимавшему пост заместителя премьер-министра, а также министра иностранных дел. В случае каких-нибудь оплошностей виноватым становился он. И генсек, недовольный тем, что Молотов показал в СМИД свою независимость, эти оплошности изо всех сил выжидал. Первой «ласточкой» будущего разноса стала претензия вождя о том, что у советской делегации нет стенографической записи СМИД: «Мы обнаружили, что в правительствах США и Англии куда больше осведомлены о курсе конференции, чем мы, советские руководители… Все это свидетельствует о нашей отсталости и отсутствии опыта в этой области»17.

Следующая претензия Сталина касалась разговора Молотова с послом Гарриманом, в котором он, как показалось, уступил американцам слишком большой объем контроля над японской оккупацией. «Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство, никуда не годится», – написал Сталин в Политбюро18. Затем 9 ноября «Правда» по приказу Молотова напечатала речь Черчилля, где тот щедро расточал похвалы Сталину. На вождя это впечатления не произвело. «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля, – написал он Политбюро. – Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР… Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу. Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство. Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня»19.

Еще более серьезный упрек Молотов заработал, когда Сталин узнал, что тот согласился послабить режим цензуры для иностранных корреспондентов в СССР. Генсек потребовал объяснений и, не получив удовлетворительного ответа, написал: «Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем»20.

Перед Молотовым нарисовались все шансы на вынужденную отставку, и члены Политбюро позвали его на сеанс критики и самокритики. Они послали Сталину список ошибок Молотова, среди которых значилась его роль в СМИД, когда по поведению наркома получалось, что «Молотов за уступчивую политику, а советское правительство и Сталин неуступчивы»21. Тот написал вождю покаянное письмо, где, однако, постарался не признавать конкретные ошибки в международной политике. Через пару дней Сталин смягчился, дал всем понять, что отставка Молотова пока подождет, и вернул своего зама в самую гущу событий в Политбюро.

Одной из причин, заставивших диктатора сменить гнев на милость, стало то, что у него улучшилось настроение, поскольку Бирнс предложил, чтобы американский, английский и советский министры иностранных дел встретились в Москве и нашли решение проблем, с которыми столкнулся СМИД. Сталин истолковал этот шаг как признак целесообразности его бескомпромиссной политики. «Очевидно, что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться запугиваниям, если проявим колебания, – написал генсек в Политбюро 9 декабря. – Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки. Этой же политикой стойкости и выдержки нужно руководствоваться нам в своей работе на предстоящей конференции трех министров [иностранных дел]»22.

Как ни храбрился Сталин, на Московской конференции министров иностранных дел, состоявшейся в декабре 1945 г., уступки шли одна за другой. Как было заведено, генсек руководил непосредственно переговорами с иностранцами, изображая из себя «злого следователя». При этом Молотов был «добрым следователем» и неуклонно отстаивал мельчайшие нюансы советской политической позиции. В вопросе об ограничении участия Франции и Китая в СМИД Советы продолжали гнуть свою линию, но согласились, когда Бирнс предложил созвать более широкую мирную конференцию и рассмотреть черновые варианты мирных договоров. Тупиковая ситуация с Болгарией и Румынией разрешилась, когда стороны решили расширить состав правительств этих стран так, чтобы их признал Запад. В отношении Японии СССР удовлетворился созданием Дальневосточной комиссии и Союзного контрольного совета, при том, что ее оккупацию будет и дальше контролировать Америка.

Ко всему прочему Сталин председательствовал на торжественном ужине и провел с Бевином и Бирнсом по встрече. Позже Бирнс вспоминал: «Мои разговоры с генералиссимусом [на ужине] в тот вечер, как и две предыдущие беседы, отличались весьма приятным сочетанием как откровенности, так и сердечности»23. На встрече со Сталиным 24 декабря Бирнс воспользовался возможностью упомянуть о предложенном пакте по разоружению Германии. Сталин отвечал, что такой пакт подписать можно, однако необходимо подготовить аналогичное соглашение в плане Японии24. На встрече с Бевином в тот же день советский вождь хотел поговорить о советской опеке над Триполитанией. Он с горечью заметил, что если бы СМИД согласился на эту просьбу, «Великобритания ничего не потеряла бы, поскольку она владеет множеством баз по всему свету, которых у нее даже больше, чем у США. Почему же нельзя учесть и интересы советского правительства?». Затем в этой же беседе Сталин сказал, что «насколько он видит ситуацию, у Великобритании есть Индия, владения в Индийском океане и целая сфера интересов; у США есть Япония и Китай, а у Советского Союза ничего нет»25.

В письме к Трумэну от 23 декабря Сталин сообщил, что удовлетворен ходом конференции, и выразил оптимизм по поводу будущих отношений с Соединенными Штатами26. А в циркуляре для советских посольств Молотов оценил конференцию так: «Решения по Болгарии и Румынии укрепляют положение дружественных Советскому Союзу демократических правительств» и «Нам удалось достигнуть решений по ряду важных европейских и дальневосточных вопросов и поддержать развитие сотрудничества трех стран, сложившегося во время войны»27.

Во время Московской конференции Сталин сообщил о намерении возродить СМИД и продолжить обсуждение условий послевоенного мирного урегулирования в рамках Коалиции. Главной задачей Молотова на ближайшие месяцы станут переговоры СМИД о мирных договорах для Болгарии, Финляндии, Венгрии, Италии и Румынии. Все это время министр работал, чувствуя на себе крепкую руку Сталина, безоговорочно и незамедлительно подчиняясь всем его директивам и указаниям. Например, в конце мая генсек решил, что Молотов проявил чрезмерную мягкость в разговоре с Бирнсом, когда Америка поинтересовалась, к чему все-таки стремится СССР: к безопасности или экспансии? По велению вождя нарком, встретившись на следующий день с Бирнсом, перешел в наступление: «В мире нет ни угла, где бы не присутствовали США. У Соединенных Штатов авиабазы есть повсюду: в Исландии, Греции, Италии, Турции, Китае, Индонезии и других местах; и даже еще больше воздушных и морских баз в Тихом океане. США держит войска в Исландии, несмотря на возражения исландского правительства, а также в Китае, при том что советские части из Китая и с остальных иностранных территорий были выведены. Это свидетельствует о настоящей экспансии и выражает стремление некоторых американских кругов к империалистической политике»28.

В целом Сталин дал Молотову такую тактическую рекомендацию: добиваться от противоположной стороны уступки, отказываясь от компромисса, но уходить от конфронтации, если неуступчивая позиция начнет угрожать срывом переговоров. Кроме того, генсек разъяснил министру иностранных дел важность метафор.

В августе 1946 г. на Парижской мирной конференции – созванной для того, чтобы обсудить черновые варианты мирных договоров, приготовленных СМИД, – прошел военный парад. Молотов пришел на него, но вдруг удалился – когда обнаружил, что сидит во втором ряду, среди представителей малых государств. «Ты поступил совершенно правильно, – одобрил Сталин, – честь Советского Союза надо защищать не только в больших вопросах, но и в мелочах»29.

Одним из наиболее весомых достижений Молотова на Парижской мирной конференции стала его роль в итальяно-югославских дебатах о Триесте, когда выяснилось, что министр разделяет панславянский настрой, который неоднократно выказывал Сталин во время войны и сразу после ее окончания: «Прошло то время, когда славянские земли служили предметом дележа между державами Европы, когда славянские народы стонали под гнетом западных и восточных захватчиков. Теперь, как известно, славянские народы нашли свое место в рядах союзных государств, и во всех славянских странах государственная жизнь строится на прогрессивных и демократических началах. Среди других славянских и неславянских государств Югославия занимает славное место в рядах антигитлеровской коалиции»30.

Как ни старался Бирнс, на Парижской мирной конференции больше совещались, нежели принимали конкретные решения. Все постановления по текстам мирных договоров были отложены до тех пор, пока СМИД не придет к общему мнению. Хотя конференция шла долго (с 29 июля по 15 октября), договориться удалось всего по нескольким вопросам, и в ноябре СМИД повторно собрался в Нью-Йорке. В этот момент Сталин велел Молотову резко сменить тактику: «Я советую тебе пойти на все возможные уступки Бирнсу, чтобы мы наконец-то разобрались с мирными договорами»31. Соглашения были достигнуты очень быстро, и мирные договоры с Болгарией, Финляндией, Венгрией, Италией и Румынией были официально подписаны 10 февраля 1947 г. В циркулярном письме, отправленном советским послам в конце декабря 1946 г., Молотов оценил переговоры СМИД так: «Подготовка мирных договоров с Италией, Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией заняла больше года и потребовала серьезных битв, но в результате мы добились успеха в наших принципиальных позициях и защитили наши интересы, а также интересы дружественных государств»32.

Переговоры о мирных договорах явились неожиданным успехом на фоне общего ухудшения отношений между СССР и Западом в 1946 г. Одним из показателей постепенного распада Коалиции стали изменения в советской риторике по поводу послевоенного мира. К концу 1946 г. все чаще звучали прогнозы о росте вражеских, антисоветских сил в западном мире.

Примером тому служит один документ, датируемый сентябрем 1946 г., который подготовил Николай Новиков, советский посол в США (его предшественник Громыко был переведен в ООН). Новиков входил в советскую делегацию на Парижской мирной конференции, и Молотов попросил его набросать обзор основных течений в американской внешней политике. Основной тезис Новикова состоял в том, что под влиянием реакционных сил Соединенные Штаты жаждут мирового господства. Посол утверждал: Рузвельтова политика, направленная на сотрудничество «Большой тройки», забыта, и теперь американцы стремятся подорвать позиции Советского Союза, который стал главным препятствием в их захватнических планах. В самих Штатах идет подлая антисоветская кампания, которая не исключает возможности войны против СССР33.

Эти темы, пусть и в более осторожных выражениях, Молотов публично озвучил в речи «Советский Союз и международное сотрудничество», произнесенной на Генеральной ассамблее ООН 29 октября 1946 г. Не называя конкретных имен, советский министр говорил о борьбе между двумя тенденциями в международной политике. Внутри ООН конфликт этих двух направлений выразился в борьбе по поводу принципа единогласия держав, составляющего основу Организации. Те, кто стремился к прекращению системы вето в Совете Безопасности, пытаются разрушить ООН и расчистить путь к мировому господству для одного блока держав, говорил Молотов34. Этот же вопрос поднял в своей речи советский идеолог Андрей Жданов на двадцать девятой годовщине Октябрьской революции в ноябре 1946 г. По словам Жданова, Парижская мирная конференция показала, что существуют «две тенденции в послевоенной политике… Одна политика, которую проводит Советский Союз, заключается в том, чтобы… закрепить мир и предотвратить агрессию… Другое направление – это… расчистить путь для сил экспансии и агрессии». Примечательна речь Жданова и горькими словами о том, что на Западе отношение к Советскому Союзу меняется: «Читаешь и удивляешься, как быстро русские люди изменились. Когда лилась наша кровь на полях сражений, восхищались нашей храбростью, мужеством, высокими моральными качествами, беспредельным патриотизмом. И вот теперь, когда мы в сотрудничестве с другими народами хотим реализовать свое равное право на участие в международных делах, нас начинают поливать потоками ругани и клеветы, поносить и заушать, приговаривая в то же время, что у нас якобы несносный и подозрительный характер»35.

Мысль о том, что в послевоенном мире разворачивается борьба между реакционными и прогрессивными течениями, была впервые высказана на лондонской встрече СМИД. Ее подстегивал ответ, данный Сталиным на речь Черчилля о «железном занавесе», которую тот произнес в Фултоне, штат Миссури, в марте 1946 г. Английский политик приезжал в этот город для получения почетной степени в Вестминстерском колледже. Миссури был родиной президента Трумэна. И он сидел на сцене, откуда бывший британский премьер произнес слова, которые назовут объявлением «холодной войны» со стороны Запада: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился “железный занавес” . По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города… оказались в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному и все возрастающему контролю Москвы… Коммунистические партии… достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и всюду стремятся установить тоталитарный контроль»36.

Сталин ответил Черчиллю в интервью, данном газете «Правда» 14 марта. По словам вождя, англичанин пытался спровоцировать новую войну и показал себя сторонником мирового господства англоязычных государств. Сталин не стал упоминать «железного занавеса», но искренне утверждал, что СССР имеет право устанавливать дружественные ему режимы в Восточной Европе, поскольку эти страны обеспечили платформу для нападения немцев на Союз.

В заключение генсек вспомнил, какую роль играл Черчилль в антибольшевистской коалиции, которая вмешалась в Гражданскую войну в России, и пообещал, что, если «Черчилль с дружками» сумеют-таки организовать «новый марш против Восточной Европы», их «разобьют снова, как уже разбивали в прошлом»37.

ГРЕЦИЯ, ИРАН, ТУРЦИЯ

Советско-западные отношения в 1946 г. ухудшились в том числе из-за ряда политических конфликтов, вызванных кризисом, который охватил Грецию, Иран и Турцию38.

Дело в том, что Советский Союз поддержал в Греции повстанцев с коммунистами во главе, выступавшими против прозападного правительства в своей стране. Во время войны Советы не рвались оказывать помощь греческим партизанам, поскольку в октябре 1944 г. Сталин и Черчилль поделили мир на доли. Но ко времени потсдамской конференции позиция СССР уже начинала меняться. Советская делегация представила меморандум о претворении в жизнь «Декларации освобожденной Европы», где критиковался режим террора в Греции против «демократических элементов» и призывалось немедленно создать там демократическое правительство39. По этому меморандуму можно было предположить основные положения советской дипломатии по греческому вопросу на следующие несколько месяцев. Документ критиковал политику Запада в этой стране, но предлагал «обмен»: М. будет проще смотреть на ситуацию в Греции, а Запад признает просоветские правительства в Румынии и Болгарии.

На Московской конференции министров иностранных дел в декабре 1945 г. советская сторона в очередной раз совершила резкий поворот, заявив, что Англия должна вывести войска из Греции. Это требование стало одним из пунктов масштабной советской кампании, которая развернулась в 1946 г. и призывала к полному выводу западных вооруженных сил с иностранных территорий. Однако греческих партизан СССР поддерживал больше на словах, чем на деле. Изначально Сталин не согласился с военной тактикой греческих коммунистов, и лишь в 1947 г., с началом «холодной войны», Советы стали оказывать им существенную материальную помощь. Но даже тогда Сталин сомневался. В феврале 1948 г. он сказал делегации болгарских и югославских коммунистов: «Недавно я начал сомневаться, что партизаны могут победить. Если Вы не уверены, что партизаны могут победить, то партизанское движение должно быть ограничено. У американцев и британцев есть очень сильный интерес в Средиземном море. Они хотели бы иметь свои базы в Греции и используют все возможные средства, чтобы поддержать послушное им правительство. Это серьезная международная проблема. Если партизанское движение прекратится, у них не будет никакого оправдания для нападения на Вас… Если Вы были бы уверены, что у партизан есть хорошие шансы победить, то это был бы другой вопрос. Но у меня есть некоторые сомнения относительно этого»40.

Сомнения Сталина подтвердились летом 1949 г., когда в Северной Греции ЭЛАС потерпела поражение, и ей пришлось отойти в Албанию. Вскоре, в сентябре 1949 г., Сталин встретился с видным греческим коммунистом Нико Захариадисом, и тот согласился свернуть вооруженную борьбу41.

Корни спора по поводу вывода советских войск из Ирана в 1946 г. уходили во времена союзной оккупации этой страны во время войны. В августе 1941 г. британские и советские силы вошли в Иран с целью потеснить немецкое влияние там, защитить нефтезапасы и обеспечить пути союзных поставок в СССР. Советские войска заняли Северный Иран, англичане – Южный, а иранцы формально сохраняли контроль над центральным регионом. По условиям союзного договора с Ираном, подписанного в январе 1942 г., Британия и Советы обещали вывести свои подразделения в течение полугода после окончания войны с «Германией и ее пособниками» (позже в «пособники» записали Японию).

Советский Союз давно мечтал об иранской нефтяной концессии, и оккупация давала возможность воплотить эту мечту в жизнь. В августе 1944 г. Лаврентий Берия, руководитель советской службы безопасности, предложил Сталину и Молотову организовать нефтяные концессии в районах, где стояла Красная Армия. Переговоры о подобных концессиях были поручены делегации от Наркомата иностранных дел, находившейся в Тегеране в сентябре–октябре 1944 г. Но дискуссии провалились, когда иранцы решили не создавать больше никаких нефтяных концессий до тех пор, пока война не кончится и союзники не выведут все войска.

В феврале 1945 г. иранцы предложили открыть переговоры по созданию совместной советско-иранской акционерной компании, но Молотов отказался, посчитав, что в сравнении с крупными концессиями, которые уже получили англичане на юге, этого мало. Когда в конце мая 1945 г. война в Европе закончилась, иранцы выпустили ноту, где просили поскорее вывести все оккупационные части, но СССР не потрудился даже ответить. А 25 мая заместитель наркома иностранных дел С.И. Кавтарадзе, возглавлявший в свое время советскую переговорную группу в Тегеране, предложил Молотову не выводить Красную Армию до тех пор, пока СССР не добьется от Ирана нефтяных концессий либо будет создано совместное акционерное общество под контролем Москвы43.

И тут к желанию Москвы выжать из Тегерана нефтяную концессию добавились националистические интересы: объединить советский Азербайджан с Южным Азербайджаном (на этой территории Северного Ирана стояла Красная Армия). В апреле 1945 г. Мир Багиров, коммунистический глава советского Азербайджана, предложил план по объединению «Южного Азербайджана с советским Азербайджаном, либо образование независимой Южно-Азербайджанской Народной Республики, либо учреждение независимой буржуазно-демократической системы или, в крайнем случае, культурной автономии в рамках иранского государства»44. В начале июня 1945 г. Политбюро поручило Багирову вместе с Молотовым и Кавтарадзе оценить, насколько реально организовать сепаратистские движения в Южном Азербайджане и других провинциях Северного Ирана. 6 июля Политбюро выпустило резолюцию, санкционирующую подобные движения, в том числе организацию Демократической партии Азербайджана, которая будет агитировать за автономию, пусть даже в рамках существующего иранского государства45.

Демократическая партия Азербайджана (ДПА) была основана в сентябре 1945 г. и, при содействии СССР, взяла под контроль соответствующую провинцию. В ответ Тегеран предложил отправить туда войска, но Советы предотвратили этот шаг, сказав иранцам, что Красная Армия в состоянии обеспечить порядок в Южном Азербайджане, – это была скрытая угроза, обещавшая спровоцировать беспорядки или поспособствовать им в случае, если правительство страны вмешается.

Тегеран применил другую тактику – вынес кризис на международный уровень, обратившись к англичанам и американцам за поддержкой и угрожая поднять вопрос в ООН. СССР ответил на этот нажим заявлением, что движение за азербайджанскую автономию является внутренним делом Ирана; кроме того, он выведет свои войска в соответствии с договором 1942 г., через шесть месяцев после окончания Второй мировой войны (поскольку Япония официально сдалась 2 сентября, это значило 2 марта 1946 г.).

На московской встрече министров иностранных дел в декабре 1945 г. звучали неформальные беседы об Иране, и Бирнс с Бевином попытались договориться о создании трехсторонней американо-британско-советской комиссии, которая будет наблюдать за ускоренным выводом войск из страны, но Молотов решительно отверг эту мысль46. Кроме того, Бевин и Бирнс воспользовались возможностью обсудить иранский кризис со Сталиным. Тот сообщил им, что у Советского Союза нет территориальных притязаний на Иран и он не намерен присоединять к своим владениям никакую часть этой страны или как-то покушаться на ее суверенитет47.

Советы пытались остановить обсуждение иранского кризиса в ООН, но в январе 1946 г. на лондонской встрече Совета Безопасности были выслушаны заявления советских и иранских представителей, и резолюция Совбеза обязывала стороны как можно скорее приступить к переговорам. Это устраивало СССР, поскольку в Иране пришло к власти новое правительство во главе с Кавамом ас-Салтане. Кавама выбрали премьером при поддержке Народной партии Ирана – авангардом иранских коммунистов, – и М. полагала, что сможет вести с ним дела. 19 февраля Кавам приехал в Москву для переговоров и намекнул, что он не прочь достичь компромисса о нефтяных концессиях. В ответ Советы предложили дать автономию Южному Азербайджану, учредить советско-иранскую нефтяную компанию в Северном Иране (с долями 51/49 в пользу Москвы) и постепенно вывести войска, когда на севере восстановится порядок. Эти условия Кавама не устраивали, но дискуссия продолжилась – в Тегеране. К началу апреля стороны договорились, что Красная Армия уйдет к началу мая, будет создана советско-иранская нефтяная компания (этот пункт должен был сначала получить одобрение парламента), правительство пойдет на уступки в отношении азербайджанских требований автономии48. Так закончился «кризис», связанный с выводом советских войск из Ирана.

Третье столкновение между СССР и Западом произошло на Ближнем Востоке в 1946 г., и касалось оно Турции. Сталин никогда не скрывал неприязни к конвенции Монтрё 1936 г., по которой Турция регулировала судоходство по всем черноморским проливам. СССР был вынужден подчиняться этому соглашению, но во времена советско-германского пакта генсек старался договориться с Гитлером о радикальном изменении такого порядка – заставить Турцию контролировать проливы вместе с СССР и обеспечить Советам военные базы на Босфоре и Дарданеллах.

Когда Сталин и Черчилль делили мир 9 октября 1944 г., советский вождь сказал: «Для России вряд ли возможно оставаться в зависимости от Турции, которая может перекрыть проливы и повредить российскому экспорту и импорту, и даже ее обороне. Что сделала бы Британия, если бы Испании или Египту дали право закрыть Суэцкий канал, и что бы сказало правительство Соединенных Штатов, если бы у какой-нибудь южноамериканской страны было право закрыть Панамский канал?»49

Похожие отсылки к Суэцкому и Панамскому каналам повторялись снова и снова на всех советско-западных обсуждениях, в том числе и на Ялтинской конференции в феврале 1945 г., когда Сталин официально поднял вопрос о пересмотре конвенции Монтрё и предложил дать его на обсуждение министрам иностранных дел Британии, Америки и СССР50.

После Ялтинской конференции советская политика в отношении Турции приняла более угрожающий поворот. 19 марта Молотов объявил, что СССР не будет возобновлять советско-турецкий договор о дружбе и нейтралитете 1925 г., чей срок действия истекал в ноябре 1945 г. Этот договор, как утверждала советская сторона, «больше не отвечал новой ситуации и нуждался в серьезных улучшениях»51. В ответ на такое заявление СССР Турция завела речь о переговорах и новом соглашении. 7 июня турецкий посол в Москве встретился с Молотовым. Салим Сарпер сказал наркому, что Турция была бы рада подписать договор о взаимопомощи с Советским Союзом, однако изменить ситуацию на проливах будет непросто, поскольку в соглашении участвуют и другие стороны. Но, как подчеркнул Сарпер, по условиям советско-турецкого договора о взаимопомощи Турции придется оборонять проливы и Черное море. В ответ Молотов поинтересовался: кто будет возражать, если Советский Союз и Турция договорятся о проливах?

И добавил: прежде чем будет подписано новое советско-турецкое соглашение, необходимо удовлетворить армянские и грузинские притязания на Турцию. Молотов намекал на провинции Карс и Ардахан. На этих турецких территориях проживало армянское и грузинское население, и земли входили в состав Российской империи с 1878 по 1921 г., когда советско-турецким договором эти земли были переданы Турции. Если не будет достигнуто соглашение по данному территориальному вопросу, продолжал Молотов, то переговоры между СССР и Турцией будут ограничены темой проливов.

18 июня Молотов снова встретился с Сарпером и снова поднял вопрос: если Турция не способна удовлетворить территориальные притязания СССР, то пакта о взаимопомощи двух государств не будет, но переговоры о проливах возможны. В обеих беседах нарком привел для сравнения советско-польские отношения. В 1921 г. Советский Союз был слаб и был вынужден уступить Польше земли. То же самое случилось и в отношении Турции. Но если советско-польские разногласия были решены, когда восстановили исходную границу, то земельные претензии Армении и Грузии так и не получили удовлетворения52. Натянутое сравнение, приведенное Молотовым, турок не убедило.

В Потсдаме Сталин и Молотов завели разговор о притязаниях на турецкие провинции, но официальные советские предложения в тот раз ограничились требованием о совместном контроле над проливами, включая обеспечение военных баз53. Трумэн и Черчилль были готовы обсудить изменения в режиме контроля над проливами, но требования Советов зашли слишком далеко, и в протокол конференции попали только слова Молотова о том, что конвенцию Монтрё надо пересмотреть, поскольку она «не отвечает современным условиям»54.

Советско-западный обмен мнениями о проливах продолжился на лондонской встрече СМИД. 23 сентября 1945 г. Молотов указал Бевину, что во время Первой мировой войны Британия хотела уступить Константинополь царской России, и он не понимает, по какой причине советское требование баз встречает сопротивление55.

В декабре 1945 г. Сталин вновь озвучил Бевину советские требования на конференции министров иностранных дел в Москве, но заметил: «Все разговоры о войне с Турцией – ерунда»56. В апреле 1946 г. Сталин сказал американскому послу У. Беделлу (преемнику Гарримана): «Я говорил президенту Трумэну, публично заявлял, что Советский Союз не собирается нападать на Турцию… но Турция слаба, и Советский Союз осознает опасность иностранного контроля над проливами, защищать которые у Турции не хватит сил. Турецкое правительство настроено против нас. И поэтому Советский Союз попросил базу в Дарданеллах. Это вопрос нашей безопасности»57.

Несмотря на такие заверения, Запад все больше беспокоился: не готовится ли СССР к войне с Турцией в связи с проливами или, как минимум, не собирается угрожать своей военной мощью, чтобы добиться выполнения этих дипломатических требований58. Утверждения о том, что в 1946 г. Сталин думал о войне с Турцией, представляются излишне смелыми. Скорее, он нажимал на турок при помощи маневров Красной Армии.

Когда 7 августа все-таки разразился советско-турецкий кризис по поводу проливов, он стал своеобразной разрядкой. В тот день СССР отправил в Анкару дипломатическую ноту о пересмотре конвенции Монтрё. Документ критиковал действия Турции и режим на проливах во время войны, а затем предлагал, чтобы проливы были всегда открыты для торговых судов, для военных кораблей черноморских держав, закрыты для военных кораблей нечерноморских государств, за исключением особых обстоятельств, находились под контролем Турции и других черноморских держав и были охраняемы совместными усилиями Турции и СССР59. 19 августа 1946 г. США заметили по поводу заявления Москвы, что режим на проливах касается исключительно черноморских держав, и предложили собрать многостороннюю конференцию, чтобы пересмотреть конвенцию Монтрё. Через два дня аналогичное мнение высказали англичане. 22 августа Турция дала ответ, перекликающийся с американским и английским утверждениями. И добавила, что советское предложение о совместной обороне проливов несовместимо с поддержанием турецких суверенитета и безопасности60. 24 сентября М. выпустила меморандум, где повторяла просьбу об особых правах для черноморских государств в отношении проливов и опровергала опасения Турции, что советский проект как-то угрожает ее суверенитету и безопасности61. 9 октября англичане и американцы повторно озвучили свою позицию, а 18 октября турки вновь заявили о своем мнении. СССР так и не ответил на турецкую ноту от 18 октября, и «кризис» по поводу проливов быстро затух, несмотря на предположения советских дипломатов в Анкаре о том, что М. затеяла «психологическую войну» с Турцией62.

По одной из западных легенд времен «холодной войны», Сталин не стал нападать на Турцию, потому что ее активно поддержали американцы и англичане. Да, без них Сталин вполне мог бы настаивать и дальше. Но испугался он не мощи Запада, а более широких негативных последствий, что возникли бы, если бы кризис затянулся или усугубился. Летом 1946 г. Советы так и не довели до логического конца переговоры с западными странами о мирных договорах для Болгарии, Финляндии, Италии и Румынии – а эти соглашения были очень важны для Москвы, чтобы консолидировать советские и коммунистические позиции в Восточной Европе. А следующим пунктом на повестке для СМИД – который собирались обсудить на московской встрече в марте–апреле 1947 г. – шли условия мирного договора для Германии. И Сталин, и Молотов панически боялись возрождения немецкой опасности и изо всех сил стремились реализовать вместе с Западом условия Потсдамского соглашения о денацификации, демилитаризации и демократизации Германии.

МОСКОВСКАЯ ВСТРЕЧА СМИД

Совет министров иностранных дел открыл работу в Москве 10 марта. Всего через два дня будущее конференции оказалось под вопросом: Трумэн произнес в конгрессе речь, где призывал оказать финансовую помощь Греции и Турции, а также проводить глобальную политику по защите «свободного мира» от вооруженных меньшинств и внешнего прессинга (т. е. Советского Союза и коммунистов). Советы ответили на речь о Доктрине Трумэна критическими статьями в коммунистической прессе, но эта реакция выглядела совсем слабой, если вспомнить то возмущение, с каким они встретили речь Черчилля о «железном занавесе». Важно отметить, что от Сталина не последовало публичных комментариев. Более того, во время заседаний СМИД в Москве он очень приветливо пообщался с новым госсекретарем Джорджем Маршаллом. Нынешнюю сессию СМИД генсек охарактеризовал при помощи сравнения, которое должно было понравиться Маршаллу, бывшему главе американского генштаба: «Первая битва, разведка боем. Когда партнеры выдохлись, появляются возможности компромисса. Возможно, что на нынешнем заседании мы не достигнем значительных результатов. Но не отчаивайтесь. Результаты появятся на следующем заседании. По всем главным вопросам – демократизации, политической организации, экономическому единству и репарациям – компромисса достичь можно»63.

Через несколько дней в похожей оптимистичной обстановке Сталин встретился с прибывшим в Союз политиком-республиканцем Гарольдом Стассеном. Он указал Стассену, что, несмотря на различия в экономических системах двух стран, Советский Союз и Соединенные Штаты сотрудничали во время войны, и нет причин, мешающих им продолжить это в мирное время. Генсек сослался на учение Ленина в подкрепление того, что он убежден в возможности мирного сосуществования социалистической и капиталистической систем. Когда Стассен заметил, что до войны Сталин говорил о «капиталистическом кольце», советский руководитель отвечал, что он никогда не отрицал возможности сотрудничества с другими странами, а под теми словами подразумевалось наличие непосредственной угрозы от государств вроде Германии. Каждая сторона поддерживает собственную социальную систему, сказал Сталин Стассену, а история решит, какая из них лучшая. А тем временем обе стороны должны перестать бросаться лозунгами и определениями. Они с Рузвельтом никогда не называли друг друга «тоталитарным диктатором» или «капиталистом-монополистом». «Я не пропагандист, – заключил Сталин, – а деловой человек»64.

Важной прелюдией к московскому СМИД стало обсуждение проекта Бирнса «Двадцатипятилетний договор по разоружению и демилитаризации Германии». Официально Бирнс представил его на парижском СМИД в апреле 1946 г. По возвращении в Москву Молотов провел масштабное совещание по поводу ответа на предложенный Бирнсом текст. И вывод был сделан следующий: он опасен, поскольку может привести к преждевременному окончанию союзнической оккупации Германии – до того, как страна будет полностью демилитаризована, денацифицирована и демократизирована, и до того, как СССР получит свои репарации65.Таков вкратце был официальный ответ Молотова на предложение Бирнса, когда СМИД встретился в июле 1946 г. Однако он не ставил на договоре крест, а лишь сообщал, что текст нуждается в радикальном пересмотре.

На этой встрече СМИД Молотов также впервые сделал заявление по вопросу мирного договора с Германией.

В основном он говорил, что мирный договор надо подписывать, лишь когда будет сформировано новое немецкое правительство и оккупационные силы будут уверены, что при нем Германия останется миролюбивым, демократическим государством. Для достижения этих целей Молотов предлагал учредить центральную немецкую администрацию, которая будет заниматься политической и экономической интеграцией союзных зон оккупации66.

На московском СМИД Советы представили свой вариант договора под названием «О демилитаризации Германии и предотвращении немецкой агрессии», где официально было сказано, что страна должна оставаться оккупированной, пока войска Коалиции не увидят, что из нее можно спокойно выходить. Кроме того, Молотов развил советскую идею о центральной немецкой администрации, заявив, что союзникам надо подготовить проект конституции, на основе которого пройдут выборы во временное правительство Германии. Этому временному правительству поручат написать окончательный текст конституции, а также продолжать проводить в жизнь Потсдамское соглашение о разоружении, денацификации и демократизации Германии. Когда придет время, новое немецкое правительство будет участвовать в переговорах об условиях мирного договора.

В ответ на эти советские проекты Запад заговорил о различных экономических аспектах – прежде всего о вопросе репараций СССР от Западной Германии, – которые необходимо решить, прежде чем станет возможным политическое воссоединение страны. Западным державам также нравилась мысль о центральном немецком правительстве, которое будет иметь достаточно слабые полномочия относительно полномочий немецких регионов – такая политика отвечала их цели: исключить советское и коммунистическое влияние на возможно большей территории Германии67.

Через полтора месяца дискуссий московский СМИД закрылся, ни о чем не договорившись. Молотова это не слишком печалило. Закрывая конференцию 24 апреля, советский министр говорил о том, что проделана огромная подготовительная работа и он ждет следующего раунда переговоров. Передовица «Правды», посвященная результатам конференции, повторила эту линию и подчеркнула, что главным вопросом остается реализация ялтинских и берлинских соглашений по поводу Германии68. Увы, когда СМИД собрался в Лондоне спустя полгода, международная политическая ситуация кардинально изменилась. Началась «холодная война», Антигитлеровская коалиция распалась, развернулась открытая идеологическая конфронтация между СССР и его вчерашними союзниками. Все боялись, что трения между Востоком и Западом резко увеличивают риск новой мировой войны.

ПЛАН МАРШАЛЛА

Последним роковым событием, заставившим СССР вступить в «холодную войну», стал План Маршалла, о котором американский госсекретарь объявил в речи, произнесенной в Гарвардском университете 15 июня 1947 г. Маршалл предложил крупномасштабную программу помощи для истерзанных войной стран Европы, причем распределять ее должны были совместными усилиями сами европейцы. Проект поддержали Англия и Франция. Бевин и французский министр иностранных дел Жорж Бидо встретились в Париже и 19 июня пригласили СССР на трехстороннюю конференцию для обсуждения координированной программы восстановления Европы при поддержке США.

Советы встретили эти нововведения неоднозначно. Сначала пресса отреагировала негативно, План Маршалла сравнили с Доктриной Трумэна, обозвав очередным инструментом американского вмешательства в дела Европы. Однако 21 июня Политбюро выпустило положительный ответ на предложение англичан и французов встретиться и обговорить план. А тем временем за закрытыми дверями советское руководство обдумывало мнения своих экспертов о Плане Маршалла. Одним из первых высказался посол Новиков 9 июня в Вашингтоне. Он телеграфировал: «В этом американском предложении вырисовываются контуры направленного против нас западноевропейского блока». 24 июня он развил мысль: «Внимательный анализ Плана Маршалла показывает, что в конечном итоге он сводится к созданию западноевропейского блока как орудия американской политики… Таким образом, План Маршалла вместо прежних разрозненных действий, направленных к экономическому и политическому подчинению европейских стран американскому капиталу и созданию антисоветских группировок, предусматривает более обширную акцию, имея в виду решить проблему более эффективным способом»70.

Иное мнение высказал Евгений Варга, видный советский экономист. Он заявил, что План Маршалла является в первую очередь ответом на послевоенные хозяйственные проблемы США, в первую очередь на отсутствие спроса на его экспорт в Европу. Цель Плана – обеспечить европейцев долларами, чтобы они могли покупать американские товары и услуги. Кроме того, Варга указал на недостатки, вызванные неучастием Советского Союза в этом проекте: это будет способствовать американскому господству в Европе, сыграет на руку США в отношении экономического будущего Германии и в случае неудачи Плана позволит реакционерам переложить вину на СССР71. Анализ Варги намекал, что американцам, вероятно, выгодно дать субсидии и займы странам советского блока, равно как Западной Европе. В таком случае СССР возразить нечего, пока не затронуты политические вопросы. Чем же был План Маршалла: политической угрозой или экономическим шагом? В ответ на этот трудный вопрос Сталин посоветовал быть настороже и ждать, что случится дальше. Советской делегации, отправляющейся на переговоры с англичанами и французами, поручили выяснить, что именно предлагают американцы, не допустить любых шагов, грозящих вмешательством во внутренние дела стран, принимающих помощь, и проследить, чтобы обсуждение немецкого вопроса оставалось прерогативой СМИД72.

Молотов прибыл во французскую столицу в конце июня и привез с собой большую группу экспертов – признак того, что он намерен завести серьезные переговоры, а не просто публично бросаться пропагандистской полемикой. Но он быстро сделал вывод, что План Маршалла собирается усилить западное влияние в Восточной Европе и подорвать там советский и коммунистический контроль. Советы быстро вышли из переговоров, и Молотов 2 июля сказал конференции: «Вопрос об американской военной помощи… послужил поводом для того, чтобы британское и французское правительства добивались теперь создания новой организации, стоящей над европейскими странами и вмешивающейся во внутренние дела стран Европы»73.

После провала парижских переговоров англичане и французы пригласили остальные европейские страны на конференцию, где будет создана организация для наблюдения за программой Маршалла. Немного поколебавшись, СССР посоветовал своим коммунистическим союзникам в Восточной Европе бойкотировать это обсуждение. Затем он выпустил так называемый План Молотова – ряд двусторонних торговых договоров между СССР и Восточной Европой, которые должны были бы оказаться привлекательнее, чем Маршалла.

В сентябре 1947 г. Советы учредили Коммунистическое информационное бюро (Коминформ) – преемник Коминтерна (распущенного в 1943 г.) был нацелен на координирование политики и мероприятий основных коммунистических партий Европы. На конференции в честь его основания, проходившей в Польше, Жданов при помощи Плана Маршалла проиллюстрировал свои слова о том, что раскол послевоенного мира на два политических течения привел к появлению двух блоков, или лагерей: «Чем дальше мы уходим от конца войны, тем ярче проступают два ключевых направления в послевоенной международной политике, в соответствии с разделом… на два основных лагеря: империалистический и антидемократический лагерь… и антиимпериалистический и демократический лагерь… Главной движущей силой в империалистическом лагере являются США… Фундаментальная цель империалистического лагеря – укрепить империализм, подготовить новую империалистическую войну, сражаться против социализма и демократии и дать всестороннюю поддержку реакционным и антидемократическим, профашистским режимам и движениям. Для выполнения этих задач империалистический лагерь готов опереться на реакционные и антидемократические элементы во всех странах и поддержать бывших военных врагов против тех своих же союзников времен войны. Антиимпериалистические и антифашистские силы составляют другой лагерь, возглавляет который СССР и страны новой демократии… Цель этого лагеря – сражаться против угрозы новой войны и империалистской экспансии, консолидировать демократию и выкорчевать, что осталось от фашизма»74.

Речь Жданова о двух лагерях, как ее впоследствии стали называть, стала советским ответом на Доктрину Трумэна и План Маршалла, встречным объявлением «холодной войны».

Такой разворот во внешней политике СССР отразился и в речи Молотова, произнесенной в честь 30-й годовщины Октябрьской революции. Он так и сыпал враждебными фразами в адрес западных стран. Британия и США обвинялись в том, что они окружили СССР глобальной цепью из воздушных и морских баз. «Ясно, однако, – говорил министр, – что создание военных баз в разных частях света предназначается не для целей обороны, а как подготовка к агрессии». И добавил: «Ныне правящие круги в Соединенных Штатах Америки, а также в Великобритании стоят во главе одной международной группировки, ставящей целью укрепление капитализма и достижение господства этих стран над другими народами»75.

На фоне таких слов оставалось мало надежды на прорыв в переговорах на лондонском СМИД в ноябре–декабре 1947 г. На московской конференции Молотов изо всех сил настаивал на соглашении по поводу процедуры обсуждения немецкого мирного договора. СССР желал создания центрального правительства Германии, чтобы поручить ему обсуждение условий договора на многосторонней мирной конференции, которая пройдет в соответствии с решениями Парижской мирной конференции. Западные страны повторили ответ, данный на московской конференции: необходимо согласовать экономические принципы объединенной Германии, прежде чем делать какие-либо шаги к политической целостности. Поскольку хозяйственные вопросы, особенно касающиеся репараций, еще ни разу не обсуждались, 15 декабря конференция закончилась ничем76.

План Молотова, кампания против Плана Маршалла и создание Коминформа были неотъемлемо связаны к укреплением коммунистического блока в Восточной Европе. Речь Жданова о двух лагерях свидетельствовала о том, что СССР старается как можно быстрее навязать Восточной Европе социалистическую модель: национализированная экономика, централизованное государственное планирование, коллективизация сельского хозяйства и жесткий, неусыпный контроль коммунистов над гражданским обществом, равно как над политической жизнью. Впрочем, в единстве блока уже пошли трещины. В 1948 г. оттуда исключили коммунистическую Югославию под руководством бывшего партизанского руководителя Иосипа Броза Тито. Маршал Тито числился в «любимчиках» Сталина, а его партия считалась образцом идеологической чистоты и боеготовности. Штаб-квартира Коминформа базировалась в Белграде, и на конференции в честь его основания процедурный порядок запускал югославский делегат, набросившийся с критикой на «реформистскую» политическую стратегию французской и итальянской коммунистических партий.

Но желание Тито вести независимую линию в отношении соседних балканских государств привело к расколу. Он горячо поддерживал партизан-коммунистов в греческой гражданской войне, в то время как Сталин предпочел проявить сдержанность и не заявлять об открытом несогласии с Западом. Тито хотел подчинить себе Албанию. Советы в принципе не возражали, при условии, что он сначала посоветуется с ними. К тому же Тито, не спросившись у Сталина, попытался образовать федерацию с коммунистической Болгарией. В феврале 1948 г. Сталин и Молотов встретились с болгаро-югославской делегацией (Тито там не было) и велели им придерживаться генеральной линии, подчиняясь директивам СССР в крупных вопросах внешней политики. Болгары согласились, а югославы взбунтовались. Затем Белград и М. обменялись желчными письмами. Кульминацией этой переписки стало исключение Югославии из Коминформа в июне 1948 г. за то, что она встала на путь национализма, антисоветчины и проимпериализма77.

«ХОЛОДНАЯ ВОЙНА»

К 1948 г. «холодная война» уже шла полным ходом, но Сталин и Молотов пока сомневались: стоит ли обрывать все диалоги с Западом. Когда в мае генсек получил открытое письмо от кандидата в президенты от прогрессивной партии Генри Уоллеса, он дал на него положительный ответ. Уоллес предложил ряд особых мер по окончании «холодной войны», в том числе мирный договор, который приведет к воссоединению Германии. Почти всю войну Уоллес был вице-президентом при Рузвельте и в свое время поссорился с Трумэном из-за политики в отношении СССР. Сталин ответил, что присланные задумки представляют собой хорошую основу для соглашения между Советским Союзом и США и что, «несмотря на различие экономических систем и идеологий, сосуществование этих систем и мирное урегулирование разногласий между СССР и США не только возможны, но и безусловно необходимы в интересах всеобщего мира»78. По правде говоря, открытое письмо Уоллеса и ответ советского вождя были заранее подготовлены и скоординированы по неофициальным каналам.

Обмен мнениями между Сталиным и Уоллесом совпал с очередным шагом СССР по сохранению возможности переговоров с Западом. 4 мая к Молотову обратился посол Смит, сказав, что у Соединенных Штатов нет враждебных или агрессивных намерений в плане СССР. Советский министр оказался настолько застигнут врасплох, что попросил Смита повторить то, что он только что сказал. Тот повторил и добавил, что Америка стремится ослабить напряженность и стабилизировать международную ситуацию. Официальный ответ на заявление посла Молотов дал во время их следующей встречи, 9 мая. СССР не принимал критику США своей внешней политики и выражал недовольство в связи с ростом западного военного блока, направленного против Союза, но при этом находил, что американские слова могут послужить основой для дальнейшего диалога, и подчеркивал возможности для мира и сотрудничества между двумя государствами79. На следующий день ТАСС выпустил сообщение о советско-американских отношениях, где рассказывалось о содержании бесед Молотова и Смита и выдвигалось мнение, что в ближайшем будущем пройдут двусторонние переговоры двух держав. Это разлетелось по всему миру. «“Холодной войны” больше нет», – провозгласила одна французская газета. Увы, сообщение привело к обратному результату, поскольку американцы поторопились откреститься от всех предположений о том, что они звали СССР на переговоры80.

Настойчивые попытки СССР добиться мира в 1948 г. вскоре затмил первый берлинский кризис. 7 июня Британия, Франция, США и страны Бенилюкса (Бельгия, Нидерланды и Люксембург) при помощи коммюнике из Лондона объявили, что намерены создать в западных зонах оккупации федеративное немецкое государство. Через несколько дней в этих зонах выпустили новую валюту. Это грозило неприятностями для куда более слабой валюты в Восточной Германии, которую обеспечивал СССР. В ответ на такие действия СССР в конце июня начал блокаду Западного Берлина. Термин «блокада» использовал Запад. В реальности советские мероприятия сводились к нескольким ограничениями наземного доступа в западные сектора Берлина из Западной Германии. Эти действия никак не отразились на поставках в Западный Берлин из советской зоны оккупации; те продолжали течь в город. Не стали Советы запрещать и воздушный доступ – вспомним знаменитый Воздушный мост81.

При помощи таких нажимов Сталин хотел вынудить западные страны отозвать лондонское коммюнике и вернуться на переговорный форум СМИД. Генсек довольно откровенно сообщил о своей цели в двух беседах, которые он провел с английским, французским и американским послами в августе 1948 г.82. В январе 1949 г. вождь публично озвучил свою позицию, когда в интервью одному иностранному журналисту согласился, что блокаду можно снять, если Запад согласится созвать еще одну сессию СМИД на предмет немецкого вопроса. Ее прекратили в мае 1949 г., когда западные государства дали добро на встречу СМИД в Париже.

Когда блокада закончилась, Молотов уже не занимал пост министра иностранных дел. Он лишился его 4 марта 1949 г. после того, как поспорил с генсеком по поводу исключения жены из Коммунистической партии. Место досталось заместителю Молотова Андрею Вышинскому, а сам он получил новое назначение: встал во главе комиссии Политбюро по внешним делам. Это означало, что он продолжает руководить международной политикой. Как всегда, последнее слово в ней оставалось за Сталиным, но предпоследнее – принадлежало Молотову. Вышинскому в обязательном порядке приходилось консультироваться с ним, прежде чем подавать документы диктатору.

БОРЬБА ЗА НЕМЕЦКИЙ МИРНЫЙ ДОГОВОР

На парижском СМИД в июне 1949 г. задачей Вышинского было ставить преграды для дальнейшей экономической и политической интеграции западных зон Германии, стараясь вернуть систему контроля четырех стран над всем государством. Вторую цель составляло соглашение о том, что Советский Союз и западные державы в ближайшие три месяца подготовят проект мирного договора для Германии.

В советской политике в отношении немцев появились два новых момента: во-первых, дискуссии о проекте мирного договора больше не привязывались к предварительному образованию правительства единой Германии; и, во-вторых, союзные оккупационные силы следовало вывести в течение года после подписания такого договора83. Эти изменения означали крупный сдвиг в тактике. Раньше Советы выступали за длительную союзную оккупацию и постепенный ход переговоров, который приведет к созданию правительства для всей Германии и подписанию мирного договора. Теперь же они настаивали на скорейшем уходе союзников, так как это помешало бы дальнейшей интеграции Западной Германии в Западный блок. А этот блок приобрел весьма отчетливые военные очертания, когда в апреле 1949 г. была создана Организация Североатлантического договора (НАТО). Для СССР НАТО представляло собой агрессивный альянс, направленный против них и их восточноевропейских союзников. Непосредственной военной угрозы он не нес, однако возможности для сближения Западной Германии и НАТО были очевидны. А СССР этого боялся.

Подобно предыдущим съездам в Москве и Лондоне парижский СМИД закрылся, ни о чем не договорившись.

С советской точки зрения в последующие месяцы ситуация ухудшилась еще больше. В сентябре 1949 г. формирование независимого западногерманского государства завершилось: в новой Федеративной Республике Германия (ФРГ) прошли парламентские выборы. В октябре Сталин в ответ учредил Германскую Демократическую Республику (ГДР). Раздел Германии, которому СССР пытался помешать, свершился. В мае 1950 г. американский, английский и французский министры иностранных дел выпустили заявление, предлагающее ФРГ как можно скорее интегрироваться в западноевропейское общество. В августе Черчилль призвал к созданию европейской армии, а в сентябре западные страны предоставили немцам возможность вступить в такую армию – они объявили об официальном прекращении войны с Германией и провозгласили, что нападение на ФРГ будет приравнено к атаке на них самих. В октябре французское правительство предложило «План Плеве» о формировании европейской армии с немецким контингентом. Три западных министра иностранных дел встретились в Брюсселе и дали принципиальное согласие на участие ФРГ в обороне Западной Европы.

В ответ на эти нововведения СССР собрал конференцию восточноевропейских министров иностранных дел, а те выпустили декларацию с возражениями против ремилитаризации Западной Германии. Кроме того, съезд, проходивший в октябре 1950 г. в Праге, призвал к переговорам о мирном договоре с Германией и созданию общенемецкого совета представителей ФРГ и ГДР, чтобы обсудить с ним условия мирного соглашения и подготовить процесс создания общегерманского правительства84. СССР на встрече в Праге представлял не Вышинский, а Молотов. Он весьма активно участвовал в работе конференции и показал, насколько искусно он умеет вести дискуссии. Он четко дал понять, что СССР нужна объединенная, демократическая и миролюбивая Германия, и настаивал, чтобы в будущий общенемецкий Совет вошли демократические силы Западной Германии, а также представители правительств и парламентов ФРГ и ГДР85.

Разумеется, Запад проигнорировал Пражскую декларацию и продолжил воплощать в жизнь планы о европейской армии. Перевооруженная Западная Германия все сильнее интегрировалась в западный военный блок. Для Советов все это было сущим кошмаром, поскольку они боялись, что немецкое военное возрождение приведет к третьей мировой войне.

КИТАЙ И КОРЕЯ

На другой стороне мира – в Азии – советские перспективы были несколько радужнее. В 1949 г. китайские коммунисты с Мао Цзэдуном во главе наконец-то триумфально закончили многолетнюю гражданскую войну с националистами Чан Кайши. В октябре 1949 г. в Пекине Мао провозгласил Китайскую Народную Республику. Сталин скептически относился к шансам председателя на успех, но быстро понял, насколько важен союз с коммунистическим руководством самой многолюдной страны в мире. В конце 1949 г. Мао приехал в Москву для переговоров со Сталиным. В результате в феврале 1950 г. был подписан советско-китайский договор о дружбе, союзе и взаимопомощи. На торговых переговорах Молотов играл роль второстепенную, но, конечно, он высоко оценивал союз СССР и КНР, планируя опереться на него в «холодной войне» с Соединенными Штатами за власть и влияние в мире. Как мы увидим, когда в конце 1950-х – начале 1960-х этот альянс распался, симпатии Молотова были на стороне китайцев.

Именно победа коммунистов в Китае стала самым важным фактором, который летом 1950 г. убедил Сталина принять опасное решение: начать войну в Корее.

До 1945 г. Корея являлась японской колонией. Когда Япония капитулировала, страну разделили по тридцать восьмой параллели на советскую и американскую зоны оккупации. Сначала планировалось воссоединить страну после общенациональных выборов. Но, как и в Германии, два оккупационных режима переросли в соперничающие государства: авторитарный коммунизм в Северной Корее с Ким Ир Сеном во главе и авторитарный капитализм в Южной под руководством Ли Сын Мана. В 1949 г. советские и американские войска ушли, оставив пространство для столкновения между Кимом и Ли, каждый из которых надеялся объединить страну под своей властью.

Главным разжигателем Корейской войны был Ким Ир Сен. Именно он убедил Сталина, что атака Юга обернется легкой победой и будет вознаграждена народным революционным восстанием угнетенных масс. Подстегиваемый успехом коммунистов в Китае, Сталин был склонен поверить в эти иллюзии.

Поначалу северокорейское вторжение в июне 1950 г. разворачивалось удачно, и армии Кима заняли большую часть Юга. Советский и корейский вожди думали, что американцы возражать не станут, и сильно удивились, когда США при поддержке ООН явились помогать южным корейцам. Возглавляемые американцами силы вскоре провели ряд успешных контрнаступлений и заставили северян отступать по тридцать восьмой параллели. Казалось, что режим Кима обречен. К счастью для Сталина, китайские коммунисты прислали подмогу. С помощью китайских «добровольцев» Северной Корее удалось стабилизировать позиции, и война превратилась в бой на измор противника вдоль границы с Югом. СССР напрямую в войну не вмешивался, но активно снабжал материальными ресурсами китайцев и северных корейцев. Сталин поддерживал продолжение войны, пока оставался шанс добиться решающего преимущества, но к середине 1951 г. ему пришлось принять необходимость переговоров о перемирии86.

Нападение Северной Кореи на Западе истолковали как экспансионистский шаг Советов. Из-за него стали быстро набирать обороты западные программы по перевооружению. Примерно то же самое происходило на советской стороне. В январе 1951 г. Сталин собрал коммунистических руководителей Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Польши и Румынии вместе с министрами обороны этих стран. На встрече председательствовал Молотов. Ее цель заключалась в том, чтобы договориться о планах по стремительному и основательному перевооружению коммунистического блока. Обосновывалась такая политика тем, что Соединенным Штатам досталось в Корее, и времени для подготовки к войне оставалось в обрез: какие-то два-три года. Сталин не считал, что война с США неизбежна, но был всерьез убежден, что лучший способ предотвратить «империалистическую атаку» на коммунистический блок – как следует вооружиться83. К 1953 г. армии восточноевропейских союзников СССР составляли свыше миллиона человек, а Вооруженные Силы Советского Союза, которых еще недавно было меньше 3 млн, выросли до 5 млн человек.

Другим аспектом наращивания СССР военной мощи стало продолжение программы по атомной бомбе. Впервые СССР испытал ее в августе 1949 г., а в 1951 г. прошло еще два опыта. К моменту смерти Сталина в 1953 г. у СССР было от пятидесяти до ста единиц атомного оружия – арсенал значительный, но в сравнении с тысячами американских бомб совсем крошечный. Сам генсек относился к атомной бомбе так (и, похоже, Молотов разделял это мнение): хотя подобное вооружение очень важно, его значение в современной войне преувеличено. Качественные армия и флот остаются необходимым условием победы, а такие крупные и сильные страны, как СССР, атомную атаку выдержат. Сталин был прав. Настоящая революция в военных технологиях была впереди: в середине 1950-х гг. разработали водородную бомбу – это оружие в тысячи раз превосходило атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, – и ракеты дальнего действия, способные переносить ядерный заряд к целям, находящимся за тысячи километров88.

ДВИЖЕНИЕ ЗА МИР

Несмотря на откровенные милитаристские амбиции Сталина в Корее, основной его интерес на международной арене в конце сороковых – начале пятидесятых составляло коммунистическое движение, которое в ряде европейских стран приобрело массовый характер.

Оно началось в августе 1948 г. на Всемирном конгрессе интеллектуалов за мир в польском городе Вроцлаве. В нем участвовало множество известных западных интеллектуалов, художников и ученых, например Пабло Пикассо, Бертольд Брехт, Олдос Хаксли, Фредерик и Ирэн Жолио-Кюри. Там был избран Международный комитет интеллектуалов за мир со штаб-квартирой в Париже и национальными комитетами в сорока шести странах. Вслед за этим последовал Первый всемирный конгресс сторонников мира. Он открылся в Париже 20 апреля 1949 г. На нем побывало свыше 2 тыс. делегатов. Было заявлено, что конгресс выражает волю 600 млн людей в семидесяти двух странах. Он выпустил резолюции, которые клеймили позором НАТО, протестовали против вооружения Германии и Японии и призывали запретить ядерное оружие. На съезде избрали Постоянный комитет сторонников мира (ПКСМ), который в конечном счете эволюционировал во Всемирный совет мира (ВСМ)89.

Из советских деятелей, участвовавших в движении за мир, самую значимую роль играли Александр Фадеев, возглавлявший Союз писателей, а также журналист и писатель Илья Эренбург. Из архивов Молотова мы знаем, что оба они предоставляли советскому руководству подробные отчеты о деятельности движения и получали специальные инструкции о том, какую линию должен проводить ПКСМ и его приемник ВСМ90.

Идеологические условия, определяющие место движения за мир в коммунистической политстратегии, определил Михаил Суслов. Он сменил Жданова на посту главного советского идеолога на третьем – и последнем – совещании Коминформа в ноябре 1949 г. (Жданов умер в 1948 г.) Суслов рассуждал о «Защите мира и борьбе против разжигателей войны». Основная его мысль такова: «Вся политика англо-американского империалистского блока отныне посвящена подготовке еще одной мировой войны». Это означало, что теперь борьба за мир стала первостепенной задачей коммунистического движения. Суслов особо подчеркнул необходимость мирной кампании на максимально широкой политической основе: «Сила движения сторонников мира состоит в том, что к нему принадлежат сотни миллионов людей из рабочего класса, крестьянства, интеллигенции, средней городской прослойки, независимо от расы, национальности, вероисповедания или политических взглядов91.

В марте 1950 г. ВСМ собрался в шведской столице и выпустил «Стокгольмское воззвание» – петицию, которая требовала запретить ядерное оружие. По советским данным, к концу года она собрала почти 500 млн подписей.

В ноябре 1950 г. Второй всемирный конгресс мира проходил в польской столице. В результате появилось «Варшавское воззвание». Оно требовало в первую очередь прекращения корейской войны. Под ним подписались более 560 млн человек. На берлинской встрече в феврале 1951 г. ВСМ выпустил третью масштабную международную петицию сторонников мира – она выступала за пакт между Британией, Китаем, Францией, Советским Союзом и Соединенными Штатами. К декабрю воззвание подписали 600 млн человек92. Предложение о мирном пакте пяти держав впервые выдвинул Вышинский, выступая в ООН в сентябре 1949 г. Однако кампания за мир стала центральной темой советской риторики только после интервью Сталина в феврале 1951 г., где советский руководитель подчеркнул необходимость подобного соглашения. Эти слова послужили сигналом к началу массового движения за такой пакт. По инструкциям, данным Политбюро Фадееву и Эренбургу в 1951–1952 гг., видно, насколько важным считали эту стратегию93.

О мирной кампании много говорили на XIX съезде КПСС в октябре 1952 г. – последний раз он собирался в 1939 г. Накануне него Сталин выпустил ряд статей в «Правде» под заголовком «Экономические проблемы социализма в СССР». Под этим же названием их выпустили отдельным сборником. В разделе «Неизбежность войны между капиталистическими странами» Сталин вновь озвучил традиционную советскую доктрину о том, что войны между капстранами неизбежны, в отличие от войны между такими странами и СССР. Этот постулат зиждился на убеждении, что капиталистическое нападение на Советский Союз можно предотвратить благодаря советской мощи, политической борьбе и страхe капиталистов перед революцией в их собственных странах. Цель этих путаных рассуждений сводилась к мысли, что внутри капиталистической структуры мира добиться можно. «Современное движение за мир, – писал генсек, – имеет своей целью поднять народные массы на борьбу за сохранение мира, за предотвращение новой мировой войны. Следовательно, оно не преследует цели свержения капитализма и установления социализма, – оно ограничивается демократическими целями борьбы за сохранение мира. В этом отношении современное движение за сохранение мира отличается от движения в период Первой мировой войны за превращение войны империалистической в Гражданскую войну, так как это последнее движение шло дальше и преследовало социалистические цели»94. Следует отметить, что сделанный Сталиным незаметный пересмотр традиционного марксистского учения о неизбежности капиталистической войны говорит о сдвиге в советской риторике, который уже успел произойти благодаря движению за мир – теория ясно заявляла, что политическая борьба вряд ли предотвратит войну.

Георгий Маленков, заместитель премьер-министра и второй после Сталина человек в партийном аппарате, представил на съезде отчет ЦК. Борьба за мир шла одной из основных тем в разделе о международной политике, и Маленков выразил советскую стратегию во внешних отношениях так: «Но существует другая перспектива, перспектива сохранения мира, перспектива мира между народами. Эта перспектива требует запрещения пропаганды войны… запрещения атомного и бактериологического оружия, последовательного сокращения вооруженных сил великих держав, заключения Пакта мира между державами, расширения торговли между странами, восстановления единого международного рынка и других аналогичных мероприятий в духе укрепления мира»95.

Непосредственное участие Сталина в работе съезда свелось к небольшим заключительным замечаниям, призывающим делегатов из братских стран поднять флаг национальной независимости и сделать Коммунистическую партию ведущей патриотической силой у себя на родине – эти ремарки станут характерной чертой советской риторики, связанной с борьбой за мир.

Молотов на съезде играл роль мизерную. Он председательствовал на открывающем заседании и произнес краткую речь. Но не более. Не сумев решить важнейший немецкий вопрос, он потерял расположение Сталина.

«НОТА МОЛОТОВА», 1952 ГОД

Когда западные страны проигнорировали Пражскую декларацию от октября 1950 г., СССР предложил собрать СМИД и обсудить перевооружение Германии. Запад согласился, при условии, что СМИД поговорит также об основных причинах напряженности в отношениях с Союзом (по их мнению, их составляла коммунистическая агрессия). В итоге этого дипломатического обмена в марте 1951 г. в Париже была созвана встреча заместителей министров иностранных дел. Ей поручили приготовить программу по следующим вопросам: 1) реализация Потсдамского соглашения по демилитаризации Германии; 2) скорейшее заключение мирного договора с Германией и вывод оккупационных войск; 3) улучшение атмосферы в Европе, меры по сокращению вооружения96.

Судя по директивам Громыко, СССР намеревался провести серьезные, конструктивные переговоры, если Запад окажется готов отступить от планов по перевооружению Германии. Но увы: парижские дискуссии тянулись до июня, и решений по созыву СМИД, не говоря уж о программе, принято не было.

В сентябре 1951 г. Молотов, Вышинский и другие сотрудники МИДа решили принять новую стратегию: они нажмут на западные страны, начав убеждать немцев в преимуществах переговоров о мирном соглашении. Они запланировали так: правительство ГДР и немецкие коммунисты начнут кампанию за мирный договор и призовут к созданию общегерманского совета, который будет заниматься этим вопросом. Если правительство в Бонне откажется принять подачу, то ГДР попросит, чтобы переговоры провели четыре государства-оккупанта. СССР согласится и предложит свой вариант мирного договора с целью усилить политическую кампанию за воссоединение Германии и постараться все-таки вернуть западные страны за стол переговоров.

В широком смысле именно такая последовательность событий в итоге развернулась в конце 1951 – начале 1952 г. 10 марта Советы выпустили ноту о немецком вопросе97. Ее часто называют «Нотой Сталина». Но, как сказал русский ученый Алексей Филитов, ее стоит переименовать в «Ноту Молотова», поскольку по всем архивным документам видно, что автором концепции и содержания является в первую очередь он98.

Самым свежим моментом «Ноты Молотова» явился советский проект, предлагавший основы для немецкого мирного договора. Он говорил о том, что Германию надо воссоединить, войска союзников вывести в течение года после подписания мирного договора, ограничить вооруженные силы Германии до уровня, необходимого для национальной обороны, и, самое главное, Германия должна пообещать не вступать ни в одну коалицию или военный альянс, направленные против стран, против которых она выступала во Второй мировой – то есть она не должна участвовать ни в НАТО, ни в Европейском оборонительном сообществе (ЕОС), который планировали создать западные державы. Этой концепции, которую предложил Советский Союз Западу – объединенная Германия в обмен на ее разоружение и нейтрализацию, – было суждено пролежать в столе следующие три года.

25 мая Запад дал ответ: свободные общегерманские выборы в правительство, которое затем обсудит мирный договор, – у этого правительства будет право вступать в любые оборонные союзы. СССР этот вариант не устраивал, но 9 апреля он все-таки согласился на переговоры о свободных общегерманских выборах. Такая уступка была небольшой, поскольку СССР давно заявил, что поддерживает демократические выборы, считая их частью процесса, каковой приведет к воссоединению Германии. И еще в 1947 г. на московском СМИД Молотов официально заявил, что подобные выборы должны опираться на модель Веймарской конституции. С тех пор позиция СССР изменилась: выборы должны проходить согласно избирательным законам ФРГ и ГДР, а также законам Веймарской республики. Однако тупик в переговорах с Западом нельзя брать за основу для общенемецких выборов – Советский Союз требовал гарантий, что объединенная Германия не будет вступать в западный блок. Если Запад хотел, чтобы у единой страны была возможность выбирать собственную (прозападную) линию, то СССР желал заручиться соглашением, которое не допустит новой немецкой агрессии.

Этот дипломатический обмен был омрачен решением Запада в мае 1952 г. подписать парижско-боннское соглашение по учреждению ЕОС. Еще несколько месяцев стороны отправляли друг другу ноты, но без реальных результатов. К концу года СССР потерял интерес и даже не потрудился ответить на последнюю ноту Запада, отправленную в сентябре 1952 г.99. Последняя советская нота вышла 23 августа. В тот же день Вышинский встретился с Вальтером Ульбрихтом, ведущим восточногерманским коммунистом. Ульбрихт одобрил ноту, сказав, что она поможет ГДР в борьбе за объединение Германии. Некоторые думают, заявил он, что если ГДР взял курс на строительство социализма, то вопрос о единой Германии снят; однако, как подчеркивает советская нота, главной целью остается страна объединенная и демократическая100. Если, как утверждают некоторые историки, мартовская нота была чисто пропагандистским трюком, дабы помешать или оттянуть на время перевооружение Западной Германии и образование ЕОС, то Ульбрихт об этом не знал. Конечно, Советы собирались сделать все возможное, чтобы поддержать позиции своих сторонников в единой Германии, но это не исключало серьезного политического компромисса с Западом. Возможно, это могло означать потерю коммунистами политического контроля над Восточной Германией, но долгосрочное сдерживание немецкой агрессии того стоило. По крайней мере для Молотова.

Сталин поддержал кампанию за немецкий мирный договор, но шансы на успех оценивал скептически. В последних известных замечаниях о немецком вопросе, сделанных в апреле 1953 г., генсек заявил делегации из ГДР следующее: «Какие бы предложения мы ни вносили по германскому вопросу, западные державы не согласятся с ними и все равно не уйдут из Западной Германии. Думать, что выйдет компромисс или что американцы примут проект мирного договора, значило бы ошибаться. Американцам нужна армия в Западной Германии, чтобы держать в руках Западную Европу… Американцы вовлекут Западную Германию в Атлантический пакт. Они создадут западногерманские войска… На деле в Западной Германии образуется самостоятельное государство. И вы должны организовать свое собственное государство. Демаркационную линию между Западной и Восточной Германией нужно рассматривать как границу, – и как не простую границу, а как опасную границу»101.

Сталин разрешил вести линию «Ноты Молотова», но в реальности дела шли плохо: к концу 1952 г. Советский Союз столкнулся с перспективой полной интеграции перевооруженной Западной Германии в антисоветский блок.

Сталин был недоволен провалом «Ноты Молотова». Это видно по той скромной роли, которую играл Молотов на XIX съезде партии, и по тому, как с ним повели себя потом. Хотя Молотова и переизбрали в ЦК и президиум ЦК (так отныне называлось Политбюро), Сталин исключил его из Бюро Президиума – небольшого органа, решавшего повседневные вопросы. Кроме того, Молотов лишился всех полномочий в области внешней политики102, а на первой встрече ЦК, собравшейся после съезда, Сталин открыто отругал его за прошлые ошибки, к которым отнес поддержку концепции еврейского автономного округа в Крыму. Заодно Сталин раскритиковал его за капитулянтскую политику в «холодной войне» с Западом – это туманное обвинение, по всей видимости, относилось к давним попыткам Молотова добиться мирного договора с Германией103. То есть отношения между ними ухудшились. Много лет спустя Молотов рассказал Чуеву: «В 1953 году Сталин меня к себе уже не приглашал не только на узкие заседания, но и в товарищескую среду – где-нибудь так вечер провести, в кино пойти – меня перестали приглашать»104.

К концу 1952 г. и советская дипломатия, и движение за мир зашли в тупик. Война в Корее продолжалась, хоть и не так ожесточенно как раньше. Шансов на то, чтобы решить немецкий вопрос переговорами, было мало. Мирная кампания набрала немного пропагандистских очков и мобилизовала поддержку советской внешней политики, но так и не сумела убедить Запад отказаться от «холодной войны». В советском руководстве Молотова – а он был главным сторонником дипломатических переговоров с Западом – Сталин отстранил от дел и отправил в опалу. А потом, при несколько странных обстоятельствах, генсек скончался от инсульта. Открылся путь к возрождению – под руководством Молотова – советской кампании за мирный договор с Германией и, как бы смело это ни звучало, окончание «холодной войны».

5. Миротворец (1953–1955)

Советский Союз выступает за воссоединение Германии – воссоединение на миролюбивых и демократических основах. В единой Германии режим, который существует в Восточной Германии, превалировать не должен. Как не должен режим, существующий в Западной Германии. Какой режим должен и будет превалировать в единой Германии – это вопрос, который должен решить сам немецкий народ на свободных общегерманских выборах.

В.М. Молотов (июнь 1955)

1

После смерти Сталина новое советское руководство решило возобновить международную кампанию за мир. На похоронах диктатора, проходивших 9 марта 1953 г., тремя основными ораторами являлись: новый премьер-министр Георгий Маленков, руководитель службы безопасности Лаврентий Берия и Молотов, которого только что снова назначили министром иностранных дел. Каждый из них подчеркнул, что Советский Союз намерен жить в мире с капиталистическими странами. Молотов сказал: «Наша внешняя политика, которая известна во всем мире, как сталинская миролюбивая внешняя политика, является политикой защиты мира между народами, является незыблемой политикой сохранения и упрочения мира, борьбы против подготовки и развязывания новой войны, политикой международного сотрудничества и развития деловых связей со всеми странами»2.

Советская борьба за мир продолжала московскую мирную кампанию конца 1940-х – начала 1950-х гг. Самые заметные изменения сопровождали внешнюю политику: свирепая антисионистская кампания привела к разрыву дипломатических отношений с Израилем; требования турецких территориальных уступок были сняты, равно как притязания на совместный контроль над черноморскими проливами; конфликт с титовской Югославией был исчерпан, и М. обменялась с Белградом послами, открыв, таким образом, пусть к полноценному восстановлению советско-югославских отношений; и, самое главное, закончилась Корейская война, когда в июле 1953 г. было заключено перемирие.

Смерть Сталина, советская мирная кампания и перемены во внешней политике Москвы заставляли предположить фундаментальную реконструкцию восточно-западных отношений, включая, возможно, окончание «холодной войны». Эта передышка в противостоянии длилась два года. Высшей точки она достигла в июле 1955 г. на Женевском саммите, куда приехали руководители Британии, Франции, Советского Союза и Соединенных Штатов. Это была первая большая встреча сверхдержав со времен окончания Второй мировой войны. Практических результатов у нее было мало, но зато много говорилось о «женевском духе» – надежде на долгую разрядку в «холодной войне».

Исторические хроники послесталинского перемирия обычно рисуют Маленкова героическим инициатором «духа Женевы». Хвалят они и Никиту Хрущева, который занял место Сталина во главе Компартии. Его называют горячим сторонником перемирия, архитектором нормализации советских отношений с Югославией. Именно ему вменяется в заслугу прорыв в дипломатических переговорах, по итогу которых в мае 1955 г. приняли Австрийскую декларацию о независимости. А ругать принято Молотова, утверждая, что он продолжал следовать негибкой и неуступчивой линии сталинских времен.

На самом деле главным сторонником перемирия с советской стороны являлся как раз Молотов. Для него не было цели важнее, чем заключение мирного договора, который сдержит немецкую опасность и сведет на нет угрозу новой мировой войны. Ради этого он был готов рассматривать и санкционировать новые и кардинально иные политические курсы, в том числе соглашение с Западом по германскому вопросу, которое вполне могло бы привести к потере коммунистического контроля над Восточной Германией. Ценой такой жертвы Молотов стремился получить комплексную систему европейской коллективной безопасности, каковая нейтрализует ту угрозу, которую несет западный блок для Советского Союза. Такая система положила бы конец «холодной войне» и создала бы долгосрочный мир между Востоком и Западом. Этот новый контекст был бы весьма на руку Советам и их коммунистическим союзникам, способствуя достижению социалистических целей.

Хотя Молотов верил, что в долгосрочной перспективе социализм распространится по всей земле, в ближайшем будущем он был готов к мирному сосуществованию с капитализмом и мирной конкуренции за влияние и власть в мире. Именно так представлял себе СССР международную политику еще с 1920-х гг. В 1950-е гг. Молотов добивался перемирия так страстно, поскольку боялся новой немецкой агрессии. Но он твердо верил, что у Советского Союза хватит дипломатических и политических сил, чтобы убедить западные державы на такое соглашение.

Старания Молотова по решению немецкого вопроса и окончанию «холодной войны» Маленков поддерживал, а Хрущев – наоборот. Последний был не готов заплатить потерей ГДР – он считал, что такой шаг подорвет стабильность всего советского блока. Хрущев куда оптимистичнее Молотова смотрел на немецкую угрозу и полагал, что растущий ядерный арсенал СССР сведет на нет германский милитаризм и предотвратит новую войну. Кроме того, он чувствовал, что сейчас для СССР в первую очередь важно не решить немецкий вопрос или урегулировать ситуацию в Европе – что составляло приоритеты Молотова, – а наладить отношения с новой сверхдержавой в мировой политике: с США. Планы Хрущева были куда глобальнее и смотрели в будущее дальше, чем перспективы Молотова, чьи горизонты ограничивались Европой и нерешенными военными делами. Такая разница вполне понятна, учитывая, сколько лет Молотов посвятил послевоенным мирным переговорам. После смерти Сталина в его стремлениях к немецкому мирному договору присутствовал сильный личный мотив: Молотов хотел успешно завершить свой давний труд по установлению долгосрочного мира.

ПЕРЕСМОТР НЕМЕЦКОГО ВОПРОСА

Уже в апреле 1953 г. Молотов и его коллеги по МИДу задумались над новым вариантом решения немецкого вопроса. 18 апреля Иван Тугаринов, возглавлявший в министерстве комитет внешней разведки, выпустил информационную ноту о западной политике и немецком вопросе. Там он указал, что, пока западные державы добиваются ратификации парижско-боннских соглашений по созданию ЕОС, растет политическая оппозиция во Франции и Восточной Германии3. В тот же день Георгий Пушкин, руководивший советской дипломатической миссией в Берлине, и Михаил Грибанов, глава третьего европейского отдела МИД (занимавшегося Германией), отправили Молотову меморандум с новым проектом решения немецкого вопроса. Самым важным предложением являлось создание временного общегерманского правительства, куда войдут представители двух нынешних немецких государств. Их главной задачей станет подготовка избирательного права, на основе которого пройдут общенациональные выборы4.

Эта новая концепция общенемецкого правительства будет основной темой последующего ряда внутренних меморандумов5. Наивысшей ступени развития она достигла в ноте, адресованной Молотову, от 28 апреля, которую подписали Яков Малик, бывший советский представитель в ООН (скоро он займет пост посла в Соединенном Королевстве), и Владимир Семенов, бывший политический руководитель советской контрольной комиссии в Германии, а также Пушкин и Грибанов. Они заявили: для того чтобы вновь взять в свои руки инициативу по немецкому вопросу, СССР должен предложить не только временное общегерманское правительство, но и немедленный вывод всех оккупационных сил после его формирования. Такой двойной проект, как утверждалось в меморандуме, лишит основы западные требования общенемецких выборов до заключения мирного договора6.

В следующем меморандуме Молотову от 2 мая Семенов подчеркнул политические преимущества, которые несет мысль о выводе войск после создания общенемецкого правительства, в противовес нынешней советской линии, требующей ухода оккупационных сил в течение года после подписания договора. Аргумент был следующий: из-за переговоров о мирном договоре вывод подразделений может затянуться на годы, в то время как создание временного правительства даст возможность совершить это немедленно – это понравится общественному мнению Германии и поможет СССР перехватить инициативу в борьбе за воссоединение страны на демократической, миролюбивой основе. Как и остальные сотрудники МИД, Семенов предложил тактическое обоснование новой политической линии, не забыв разъяснить и ее тактические преимущества: «Главное затруднение в германском вопросе во время послевоенного периода составляла проблема национального воссоединения Германии. Развернулась борьба между Советским Союзом и ГДР с одной стороны и Соединенными Штатами, Англией, Францией и боннским правительством с другой… С 1945 г. вся послевоенная политика в отношении германского вопроса строилась на защите требований о немецком воссоединении на мирных и демократических основах, а позднее и на требовании скорейшего заключения мирного договора, вслед за чем из Германии будут выведены все оккупационные войска»7.

Опираясь на такие размышления в среде сотрудников, Молотов и МИД написали проекты соглашений для Президиума в начале мая, где подчеркивалась необходимость новой инициативы по немецкому вопросу, смыслом которой станет призыв к созданию временного общегерманского правительства8. Впрочем, к тому времени руководство занималось вопросами совершенно иными. В ГДР набирал обороты кризис, вызванный массовым переселением немцев с Востока на Запад: только в первые 4 месяца 1953 г. их число достигло свыше 120 тыс. человек. Такое количество беженцев подрывало политическую систему, угрожало экономике и являлось основным фактором растущего социального недовольства в ГДР. Самой вероятной причиной миграционного кризиса стало ускоренное строительство социализма в ГДР, в результате которого повысились нормы труда у населения. Столкнувшись с таким проявлением растущего недовольства правительством Восточной Германии, М. постаралась стабилизировать ситуацию. 2 июня советское руководство приняло резолюцию «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР», подготовленную Молотовым, Маленковым и Берией. Она приказывала коммунистам Восточной Германии отказаться от насильственного построения социализма и провести ряд экономических и политических реформ, которые помогут им восстановить уважение и поддержку. В частности, предлагалось «в центре внимания широких масс германского народа, как в ГДР, так и в Западной Германии, необходимо поставить задачи политической борьбы за восстановление национального единства Германии и за заключение мирного договора»9. В тот же день делегация коммунистических руководителей Восточной Германии прибыла в Москву на трехдневные переговоры с советской верхушкой. Участвовал в них и Маленков. Он зачитал перед делегацией из ГДР следующий текст: «Вопрос о перспективах развития Германской Демократической Республики не может рассматриваться в изоляции от решения задачи объединения Восточной и Западной Германии в единое Германское государство. Нужно ли подчеркивать, что важнейшей проблемой всей современной международной обстановки является проблема восстановления единства Германии, проблема преобразования Германии в миролюбивое демократическое государство. Кое-кто, по-видимому, склонен думать, что мы ставим вопрос о восстановлении единства Германии, преследуя лишь какие-то пропагандистские цели, что в действительности мы не стремимся покончить с расколом Германии, не заинтересованы в восстановлении единой Германии. Это глубокое заблуждение… Мы рассматриваем единство Германии и преобразование ее в демократическое миролюбивое государство как важнейшее условие, как одну из существенных гарантий обеспечения европейской и, значит, всемирной безопасности… Глубоко ошибается тот, кто думает, что Германия длительное время может существовать в расчлененном состоянии, в виде двух самостоятельных государств. Стоять на позиции существования расчлененной Германии – это значит держать курс на новую войну, и притом в недалеком будущем… Бороться за объединение Германии на определенных условиях, превращения ее в миролюбивое демократическое государство – значит держать курс на предотвращение новой мировой войны… На какой же основе в нынешних международных условиях возможно объединение Германии? По нашему мнению, только на той основе, что Германия будет буржуазно-демократической республикой. При современных условиях национальное объединение Германии возможно не на основе превращения Германии в страну диктатуры пролетариата… Следовательно, надо выбирать – либо курс на форсированное строительство социализма в ГДР, на самостоятельное существование двух Германий, и, значит, курс на третью мировую войну, либо отказ от форсированного строительства социализма в ГДР, курс на объединение Германии в виде буржуазно-демократического государства на определенных условиях превращения ее в миролюбивую демократическую страну. Вот почему, по нашему мнению, самая неотложная задача состоит в том, чтобы наши немецкие друзья быстро и решительно осуществили те меры, которые мы рекомендуем для оздоровления политической и экономической обстановки в ГДР и для обеспечения в дальнейшем успешного решения задачи по объединению Германии и превращению ее в миролюбивое, демократическое государство»10.

В этой замечательной речи Маленкова наиболее искренне показала себя политическая логика советской позиции по германскому вопросу. В публичных заявлениях и внутренних документах МИД вероятные для ГДР политические последствия объединения Германии последовательно замалчивались. Подразумевалось, что успешная борьба за мирную и демократическую Германию укрепит позиции восточных и западных коммунистов и позитивно отразится на социальном и политическом характере нового государства, которое затем установит режим левого толка, который будет симпатизировать Советскому Союзу. Никто не спрашивал, что случится, если этот радужный сценарий не воплотится в жизнь и Советам придется выбирать между стратегическими преимуществами единой нейтральной Германии и политическим императивом удержания коммунистических позиций в ГДР.

Хотя речь Маленкова была – и остается – непревзойденной по своей ясности формулировок, его комментарии соответствовали сложившейся советской политике и результатам пересмотра германского вопроса, который осуществили Молотов и МИД в апреле–мае 1953 г. Впрочем, события последующих недель несколько сузили условия, в которых советские руководящие круги могли обсуждать данную тему.

Во-первых, таким событием стало июньское восстание в Восточной Германии. Правительство ГДР объявило «Новый курс» – снижение темпов социалистического строительства, – и некоторые слои населения истолковали это как признак слабости. Когда государство отказалось снизить повышенные трудовые нормативы, поднялось народное возмущение, перешедшее 16–17 июня 1953 г. в полномасштабный, общенациональный политический мятеж. Согласно одному внутреннему советскому отчету, 450 тыс. человек приняли участие в забастовке, а 330 тыс. вышли на антирежимные демонстрации11. Советские Вооруженные силы, стоявшие в Германии, подавили эти выступления относительно легко и довольно низкой ценой в плане человеческих жертв. Вышеупомянутый рапорт сообщал о 29 убитых (считая 11 партийных/полицейских/правительственных сотрудников) и 350 раненых. Мятеж продемонстрировал уязвимость восточногерманского коммунистического режима и вынудил СССР удвоить усилия по экономической и политической поддержке ГДР.

Во-вторых, Берия попал в немилость и подвергся разоблачению на особом Пленуме ЦК 2–7 июля 1953 г. Основные обвинения говорили о его роли во внутренней политике и о якобы стремлении сойтись с иностранными империалистами, а потом захватить власть. Ему приписали среди прочего желание сдать ГДР капиталистам; впрочем, это преступление не относилось к самым крупным. Открывал Пленум о «Преступной антипартийной и антигосударственной деятельности Берии» отчет Маленкова.

В разделе, посвященном германскому вопросу, глава правительства заявил, что Берия «предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию. В свете всего, что узнали теперь о Берии, мы должны по-новому оценить эту его точку зрения. Ясно, что тот факт характеризует его как буржуазного перерожденца»12.

Следующим выступил Никита Хрущев, новый глава советской Компартии. Он пафосно ругал Берию в свете германского вопроса: «Наиболее ярко он показал себя как провокатор, как не коммунист это по германскому вопросу, когда поставил вопрос о том, что надо отказаться [от] строительства социализма, надо пойти на уступки Западу. Тогда ему сказали: что это значит? Это значит, что 18 миллионов немцев отдать под покровительство американцев. А он отвечает: да, надо создать нейтральную демократическую Германию. Как может нейтральная демократическая буржуазная Германия быть между нами и Америкой? Возможно ли это?.. Берия говорит, что мы договор заключим. А что стоит этот договор? Мы знаем цену договорам. Договор имеет свою силу, если подкреплен пушками. Если договор не подкреплен, он ничего не стоит. Если мы будем говорить об этом договоре, над нами будут смеяться, будут считать наивными. А Берия не наивный, не глупый, не дурак. Он умный, хитрый, но вероломный. Поэтому он так и делал, а может быть, делал по заданию, черт его знает, может быть, он получал через своих резидентов другие задания. Я за это не поручусь. Поэтому еще раз повторяю, что он не коммунист, он провокатор и вел он себя провокационно»13.

После него слово взял Молотов. Он нападал на Берию за то, что тот говорил о возможности миролюбивой, буржуазной Германии. Берия якобы попытался извратить позицию Президиума по строительству социализма в Германии. Молотов подчеркнул, что в беседе он повторял: ошибкой является ускоренное строительство социализма, но не строительство социализма как таковое. А высказывания Берии по германскому вопросу, продолжал Молотов, показали, что он «не имеет ничего общего с нашей партией, это человек из буржуазного лагеря, это человек антисоветский»14.

Вслед за Молотовым говорил министр обороны Николай Булганин. Он заявил, что Берия выступал за ликвидацию ГДР и восстановление буржуазной Германии.

В завершающих замечаниях Маленков не стал возвращаться к германскому вопросу. Но в официальном заключении, признающем вину Берии, было сказано, что он говорил «об отказе от курса на строительство социализма в Германской Демократической Республике, за превращение последней в буржуазную республику»15.

Разоблачение якобы взглядов Берии на германский вопрос было привязано к июньским событиям в ГДР. Эти волнения советские власти – и публично, и в частном порядке – назвали происками иностранных провокаторов16. Приписав к ним Берию с его идеями о сдаче ГДР врагу, бывшие товарищи добавили к его делу обвинения в том, что он представляет собой не только политического ренегата с амбициями диктатора, но и империалистического агента.

Непосредственное влияние дела Берии на курс советской внешней политики оказалось неоднозначным. Разговоры о Германии единой, но буржуазно-демократической, прекратились, однако воссоединение страны на миролюбивых и демократических основаниях оставалось официальной линией. С одной стороны, Советский Союз усилил поддержку ГДР как социалистического государства. Но быстрых и решительных действий, которые позволили бы Восточной Германии долго и успешно существовать отдельной страной под контролем коммунистов, М. не предприняла.

Во время рассмотрения дела Берии МИД приостановил работу над германским вопросом. Но в конце июля, когда работа над ним возобновилась, произошло возвращение к позициям, сформулированным в апреле–мае. Подтолкнула к этому дипломатическая нота Запада, выпущенная 15 июля. Она предлагала созвать конференцию министров иностранных дел по германскому вопросу. 30 июля заместитель Молотова Андрей Громыко показал ему проект ответной ноты. Она представляла меры, которые укрепят советские позиции в Германии, усилят авторитет ГДР как «основы для восстановления единой Германии как миролюбивого и демократического государства» и создадут трудности для западных планов по разделу страны и использованию ее как платформы для агрессии в Европе. К таким действиям относились: a) соглашение на проведение конференции министров иностранных дел, б) выпуск ноты с предложением о создании общегерманского временного правительства, в) внедрение ранее предложенных экономических и политических мер по поддержке ГДР, г) созыв конференции стран народной демократии для выпуска резолюции по германскому вопросу и заключение коллективного пакта о дружбе и д) приглашение в Москву на переговоры делегации ГДР. 2 августа Молотов направил проект Громыко в Президиум. Все предложения МИД были ратифицированы, за исключением конференции стран народной демократии17.

4 августа СССР дал ответ на ноту Запада от 15 июля. Он соглашался созвать конференцию министров иностранных дел, чтобы обсудить германский вопрос, но настаивал, чтобы разговоры коснулись и мер по ослаблению напряженности в мире18. 15 августа советское правительство выпустило еще одну ноту, на сей раз посвященную исключительно немецкому вопросу. Она говорила: «Восстановление национального единства демократической Германии остается фундаментальной задачей немецкого народа, в решении которой заинтересованы все миролюбивые народы Европы… Не следует откладывать принятие мер, которые могут способствовать по крайней мере постепенному решению проблем по объединению Германии, созданию общегерманского демократического правительства». В конце СССР предлагал провести конференцию в ближайшие полгода и обсудить на ней мирный договор с Германией и создание единого временного правительства: «Подобное правительство могло бы прямым соглашением между Восточной и Западной Германией быть установлено вместо существующих правительств Германской Демократической Республики и Германской Федеративной Республики. Если в настоящее время это окажется сложным, можно было бы учредить Временное общегерманское правительство при том, что правительства ГДР и ФРГ пока что останутся, и в таком случае Временное общегерманское правительство будет иметь только ограниченные функции. Но даже так формирование Временного общегерманского правительства будет представлять собой реальный шаг вперед к объединению Германии, которое завершится созданием общегерманского правительства на основе по-настоящему свободных общегерманских выборов»18.

20 августа в Москву прибыла делегация из ГДР, чтобы побеседовать с советским руководством. Когда через 3 дня она уехала, было выпущено коммюнике, представлявшее ряд советских уступок, которые укрепляли экономическое положение восточногерманского режима: с января 1954 г. отменялись репарационные выплаты, советские предприятия в Германии передавались правительству ГДР, снижались оккупационные выплаты, весь долг ГДР Советскому Союзу аннулировался, а торговля двух стран усиливалась, включая предоставление ГДР советских займов. Советская дипломатическая миссия в ГДР повышала свой статус до посольского. И Молотов согласился ускорить освобождение немецких военнопленных, которые до сих пор находились в СССР. 22 августа, поднимая на кремлевском приеме тост за делегацию из ГДР, Маленков подчеркнул, что необходимо сопротивляться западным планам по разделению Германии и важно бороться за единую страну на миролюбивых и демократических основах20.

К КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

После обнародования советских нот от 4 и 15 августа произошел раунд неприязненных дипломатических обменов с Западом, но в конце 1953 г. стороны договорились созвать конференцию министров иностранных дел.

Советы настойчиво повторяли, что германский вопрос необходимо обсуждать в одном ряду с мерами по ослаблению напряженности в Европе. Как сказал Молотов 13 ноября на пресс-конференции: «Урегулирование германского вопроса тесно связано с европейской безопасностью и, следовательно, ослаблением международной напряженности». Через три дня западные державы выпустили ноту, обвинявшую Советский Союз в том, что он выдвигает предложения, которые «вынуждают Францию, Великобританию и Соединенные Штаты отказаться от всех планов по защите собственной безопасности. Похоже, что беззащитная Западная Европа – вот цена, которую требует советское правительство за участие в конференции». СССР, явно задетый такой контратакой Запада, дал 26 ноября ответ: «Безопасность западноевропейских стран будет тщательно охраняться, при условии, что она будет опираться не на противопоставление государств Западной и Восточной Европы, а на согласованные усилия по защите европейской безопасности… Советский Союз готов вместе с другими странами Европы делать все возможное для защиты европейской безопасности при посредстве соответствующего соглашения, которое примут все государства Европы, независимо от их общественного устройства»21.

В этом заключалась вся суть советских предложений по панъевропейской коллективной безопасности. Актуальности этому новому политическому направлению добавляло то, что СССР осознал тактическую необходимость обогнать Запад в выдвижении проектов по коллективной безопасности. В течение всей осени 1953 г. советские аналитики писали отчеты о дискуссиях, которые шли в западной прессе по поводу создания системы пактов о ненападении в Европе – этот проект подтверждал страхи Молотова о перевооружении Германии и создании ЕОС. Истоком подобных разговоров советские наблюдатели считали предложение Черчилля, сделанное в мае 1953 г., о «новом Локарно». Оно отсылало к Локарнскому договору 1925 г., появившемуся на свет из-за того, что Франция боялась возрождения Германии и хотела обеспечить безопасность своих восточных границ. Суть идеи – западные страны предложат СССР похожие гарантии, признав границы, установленные в 1945 г. (т. е. учитывая немецкие территориальные уступки Польше и Советскому Союзу), вместе с различными пактами о ненападении между Востоком и Западом. Кроме того, поднимались вопросы о выводе всех иностранных сил из единой Германии, установлении демилитаризованных и нейтральных зон в Центральной Европе и предоставлении Западом гарантий советской безопасности22. Похожие комментарии и анализы фигурировали в документах МИДа, прогнозируя, что на конференции министров иностранных дел будут приняты аналогичные решения. Вывод делался следующий: западные страны предложат СССР гарантии безопасности в обмен на прогресс в германском вопросе и ЕОС23. В заключение эти советские анализы и отчеты, собранные в общей ноте от 5 января, которую Семенов и Пушкин представили Молотову, обращали внимание на западные размышления о том, что СССР представит собственный план коллективной безопасности24.

Проект подобного пакта, разработанный МИДом, датировался 22 декабря 1953 г. Главное предложение всем европейским странам – подписать договор о коллективной безопасности, обещая друг другу поддержку в случае агрессии25. Впрочем, на этом этапе СССР не мог расстаться с мыслью, что европейская безопасность привязана к решению германского вопроса. Только постепенно общеевропейская коллективная безопасность стала главным пунктом СССР на совещании министров иностранных дел. И в первом проекте директив для советской делегации, которые Молотов отправил Маленкову и Хрущеву 3 января, коллективная безопасность Европы вообще не упоминалась. Там устанавливались следующие цели конференции: 1) воспользоваться разногласиями между западными державами, чтобы не допустить перевооружения Западной Германии и образования ЕОС, 2) укрепить международные позиции Советского Союза, 3) разрядить международную напряженность, в том числе созвав конференцию пяти держав, в которой примет участие Китайская Народная Республика, и 4) обсудить вопрос мирного договора с Германией и создание демократического и миролюбивого немецкого государства. Но на другой день Молотов представил Маленкову и Хрущеву дополнения к проекту, где говорилось: если не удастся достичь никакого соглашения по германскому вопросу, то советская делегация должна предложить новую концепцию «Укрепления безопасности в Европе» – та была рассчитана на то, чтобы переиграть западную пропаганду в пользу «нового Локарно». В приложении было сказано: если мирный договор с Германией не будет подписан, то 1) оккупационные силы уйдут (но у союзников сохранится право вмешаться, если возникнет угроза немецкой агрессии), 2) вооружение Германии должно быть ограничено и 3) следует заключить соглашение о европейской коллективной безопасности.

Отредактированный проект Молотова рассмотрели в Президиуме 7 января. Неизвестно, что именно произошло на том собрании, но 12 января Громыко и Пушкин подготовили новые директивы, и на следующий день Молотов показал их Маленкову и Хрущеву. Новый вариант содержал параграф о европейской коллективной безопасности, но исключительно в контексте очень подробных инструкций. 15 января Президиум вынес резолюцию о нем. Опять же ее содержание неизвестно. А через два дня Громыко предоставил Молотову проект детально расписанных предложений по договору о европейской коллективной безопасности.

20 января они поступили к Маленкову и Хрущеву на рассмотрение26. Прежде тактические предложения по конференции министров иностранных дел сосредотачивались вокруг германского вопроса, а сейчас МИД выпустил обширную документацию, где анализировалась политика Запада по Германии и защита советских политических позиций27. Теперь внимание переключалось на вероятные возражения Запада против договора об общеевропейской безопасности28.

БЕРЛИНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ МИНИСТРОВ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

Конференция министров иностранных дел (25 января – 18 февраля 1954 г.) прошла в Берлине по предложению СССР. Молотов приехал с большой делегацией помощников и советников, в числе которых были Громыко, Малик (нынешний посол в Великобритании), Пушкин и Семенов (вернувшийся в Германию в качестве верховного комиссара). Соединенные Штаты представлял госсекретарь Джон Фостер Даллес, Англию – министр иностранных дел Энтони Иден, а Францию – министр иностранных дел Жорж Бидо.

На двадцати семи публичных заседаниях проходили самые разнообразные и широкие обсуждения, но центральной темой являлся германский вопрос. По большей части повторилась советско-западная публичная полемика последних месяцев – Запад требовал свободных общегерманских выборов в качестве предварительного условия переговоров о мирном договоре, а СССР настаивал на формировании временного правительства Германии, которое затем эти выборы организует29.

Публично западные страны охарактеризовали выступления Молотова на конференции как типично догматические, бескомпромиссные и негативные, и многие историки с готовностью ухватились за эти ярлыки. Если же почитать протоколы заседаний бесстрастно, то видно, что Молотов проявлял значительную гибкость и всячески старался достичь соглашения.

В самом начале дискуссий он сказал: «Мы здесь, чтобы найти компромиссы. Мы собрались не для того, чтобы делать категорические заявления, а для того, чтобы выслушать друг друга, стараясь достичь соглашения по разным вопросам». В этом духе Молотов опроверг западные заявления о том, что советское предложение о временном правительстве нацелено на то, чтобы оттянуть общегерманские выборы, и предложил договориться о краткосрочной программе, итогом которой станут эти выборы. Он даже завел речь о референдуме в Германии, чтобы немцы выбрали: присоединиться к ЕОС или заключить мирный договор, с помощью которого страна вновь станет единой. Кроме того, на повестке дня стоял следующий советский проект: оккупационные силы будут перед выборами выведены, а количество оставшихся войск будет чисто символическим (т. е. этот процесс можно начать еще до подписания договора). По самым разным поводам Молотов заявлял, что смысл советских предложений – подробные обсуждения и поправки.

В личном общении Молотов был даже еще приветливее и любезнее. На обеде с Даллесом 6 февраля он сказал, что «полагает, что есть возможность добиться успеха по Германии… следуя линии небольшой немецкой армии с немецким правительством, которое не будет направлено ни против Соединенных Штатов, Франции, Великобритании, ни против Советского Союза». Позднее, в той же беседе, Молотов «повторял мнение о том, что ограниченная немецкая армия с правительством, которое не направлено против ни одной из четырех держав, представляет собой возможный курс событий». В конце разговора он опять сделал акцент на этом пункте, «но оставил впечатление, что если это не будет принято, то можно рассмотреть и другие курсы»30.

Аналогичную гибкость Молотов продемонстрировал в вопросе о мирном договоре с Австрией. Здесь Советы предлагали, чтобы соглашение, которое положит конец союзной оккупации и восстановит независимость страны, было подписано на следующих условиях: 1) Австрия не будет вступать ни в одну военную коалицию или позволять устраивать иностранные военные базы на своей территории и 2) финальный вывод оккупационных войск произойдет не раньше подписания мирного договора с Германией – чтобы не допустить аншлюса , который объединит две страны, как это произошло в 1938 г.

Вторая тема дискуссий на конференции касалась советского предложения о общеевропейской системе коллективной безопасности, которую 10 февраля представил Молотов31. СССР, очевидно, ждал, что западные державы выдвинут собственные проекты системы договоров о ненападении, и до позднего вечера доказывал свою концепцию. Западная реакция была, как и следовало ожидать, негативной, особенно когда Молотов уточнил, что предложенная система является откровенной альтернативой ЕОС. Главным яблоком раздора стало то, что по условиям предложенного Советами договора Соединенные Штаты в новую организацию коллективной безопасности не входили, оставаясь вместе с коммунистическим Китаем просто наблюдателем.

По словам участника делегации и советника Эйзенхауэра по психолого-политической войне Ч.Д. Джексона, Молотов совершил грубую тактическую ошибку: «И тут взорвалась бомба. Оговаривалось, что США исключаются из пакта о коллективной безопасности… И тут мы все расхохотались, а русские были совершенно обескуражены нашей реакцией. Молотов сделал над собой гигантское усилие и, наконец, выдавил улыбку, но русские уже поникли»32.Об этом взрыве смеха потом часто рассказывали в историографических источниках о «холодной войне». Зато умалчивают, что затем Молотов заговорил о том, что данный пункт договора можно пересмотреть и изменить, предоставив Соединенным Штатам другой статус.

На заседании 10 февраля Молотов сказал: «Если идея [коллективной безопасности] неприемлема, то наше предложение проваливается. Если от идеи не отказываются, а просто требуют иного проекта или поправок, то это совсем другое дело». На сессии 15 февраля он сделал уточнение применительно к участию США в организации по европейской коллективной безопасности: «У кого-то может быть иная формулировка этого пункта или вовсе его исключение. В любом случае мы готовы рассмотреть иное предложение по данному вопросу». На том же самом заседании Молотов старался помирить СССР с НАТО, говоря, что предположение о том, что европейский договор о коллективной безопасности направлен против Альянса, – это дезинформация, и на самом деле проект этого соглашения ориентирован против ЕОС и перевооружения Германии. Подстегиваемый критическими замечаниями Идена и Бидо, Молотов вернулся к вопросу о НАТО и на встрече 17 февраля: «Советская делегация может только повторить, что проект генерального соглашения [о европейской коллективной безопасности] представляет собой альтернативу ЕОС. На вопрос о его совместимости [с НАТО] советская делегация уже отвечала. Не забывайте, что в его [НАТО] отношении есть разные мнения. Иден неоднократно подчеркивал, что, на его взгляд, [НАТО] имеет оборонный характер. То же самое говорил Бидо. Советское правительство оценивает [НАТО] по-другому. Вот почему необходимо изучить этот вопрос. Более того, не исключено, что [в НАТО] можно внести поправки, и разногласия о характере соглашения снимутся. Ответ на вопрос Бидо о совместимости или несовместимости [НАТО] и общеевропейского вопроса можно дать только после того, как мы вместе изучим эту проблему»33.

Советское предложение о коллективной безопасности было неразрывно связано с обсуждением общеевропейского соглашения, которое среди прочего способствовало бы заключению мирного договора с Германией. И реализация общеевропейской коллективной безопасности действительно представляла собой необходимое условие для немецкого договора и объединения страны. Иными словами, не было бы ни ЕОС, ни перевооружения Германии, а мир обеспечивали бы коллективные гарантии против агрессии. Как сказал, представляя соответствующий проект, Молотов: «Создание системы коллективной безопасности в Европе не может и не должно умалять важность и необходимость скорейшего урегулирования германского вопроса в соответствии с требованиями по поддержанию мира в Европе. Более того, образование системы коллективной безопасности поможет создать более благоприятные условия для решения германского вопроса, поскольку это исключит участие какой-либо из частей Германии в военных группировках и таким образом уберет одно из главных препятствий к созданию единого, мирного и демократического немецкого государства»34.

Западные страны видели ситуацию в совершенно ином свете. Для них ЕОС представлял собой оборонную организацию и способ сдержать Германию, одновременно укрепляя Запад против советской угрозы. Западные представители на конференции не придавали ни капли значения советским предложениям ни по германскому вопросу, ни по европейской безопасности, подозревая в них просто прикрытие для коварных замыслов. Обращаясь 24 февраля по радио и телевидению к американской общественности, Даллес расписал советские цели как стремление поставить Германию под контроль коммунистов, а Европу – под контроль СССР, исключив Штаты от участия в ее делах. Он выставил проект Молотова «настолько бессмысленным, что, когда он его зачитывал, по тем сторонам стола, где сидели западные представители, прокатились волны смеха, к смятению коммунистической делегации»35. Через два дня в личном отчете Национальному совету безопасности (НСБ) Даллес продолжал брызгать ядом, доказывая, что конференция продемонстрировала: нейтрализация Германии и Австрии невозможна, поскольку СССР нужен полный контроль над этими странами, и на меньшее он не согласится. И Советы хотят, продолжал Даллес, разделить с США мир так, чтобы Америка была ограничена западным полушарием, а русские господствовали в Евразии. Даллес сообщил НСБ: «Молотов выступал, откровенно демонстрируя личную власть. Советский министр иностранных дел отныне не просто подчиненный, каким он являлся при жизни Сталина. Казалось (по крайней мере в сравнении с тем, что было раньше), что он приобрел право принимать собственные решения, просто отчитываясь перед Москвой и получая инструкции». Заодно Даллес предупредил, что в Берлине Молотов вел себя «очень умно и искусно на протяжении всей встречи. Он из один самых проницательных и хитроумных дипломатов нашего века, да, впрочем, и любого века»36.

Были на берлинской встрече и более светлые моменты. Например, «Тетя Молли», которую сочинил кто-то из английских делегатов (поется на мотив «Лили Марлен»):

Господин Даллес, наступила весна.

Мы Германию обсудили от начала и до конца.

Кончились у нас все слова,

И тут тетушка завела…

О боже мой, как же хочется,

Как же хочется домой.

Господин Бидо, когда же вам надоест…

Все решили с Албанией, взялись за Триест.

Обсудили все африканские народы,

Но тут тетя на трибуну выходит…

О боже мой, как же хочется,

Как же хочется домой.

Господин Иден, парламент устал,

Неужели не будет конца?

Вот бы тетю кто в отпуск послал.

Обо всех частях света наговорились,

У нас руки уже опустились.

О боже мой, как же хочется,

Как же хочется домой.

Милая тетушка Молли,

Как тебе угодить,

Чтобы конференцию эту закрыть?

Не хочешь ты уезжать?

Так соберемся через год опять.

А теперь, дорогая мадам,

Не пора ли нам всем по домам?37

Вернувшись из Берлина, Молотов представил отчет на заседании пленума партийного ЦК. В нем жестко критиковалась линия Запада, но Молотов выражал надежду на рост народной оппозиции ЕОС, особенно во Франции и Западной Германии38. Столкнувшись с категорическим неприятием Запада, СССР не собирался отказываться от своего проекта коллективной безопасности и активно снабжал материальными ресурсами китайцев, считая, что Берлинская конференция послужит стартовой площадкой для кампании в его пользу.

Советская делегация во время конференции следила за отчетами в западной прессе и комментариями по поводу своих предложений. Она отметила большой положительный интерес, выраженный в отношении концепции коллективной безопасности40, а Молотов занялся вопросом об участии США в европейской системе безопасности и о советских отношениях с НАТО. Громыко поручили выработать новый курс. После многочисленных черновиков, которые Молотов подробно отредактировал, появилось двойное предложение: Соединенные Штаты могут участвовать в организации европейской коллективной безопасности, а СССР имеет право вступить в НАТО.

26 марта Молотов послал Маленкову и Хрущеву длинную ноту с обоснованием такой концепции. Об этом документе стоит поговорить подробно, поскольку он представляет собой редкий образец текста с детальными, логическими выкладками, который Молотов приготовил для Президиума. Обычно он направлял документы, написанные для Президиума сотрудниками его министерства, без комментариев, за исключением тех случаев, когда требовалась санкция. В данном случае он явно понимал, что необходимо подкрепить смелую политическую инициативу весомыми доводами.

Для начала Молотов подчеркнул положительную реакцию, которую вызвала советская концепция европейской коллективной безопасности, особенно во Франции. Впрочем, ее противники говорили, что ее цель – отстранить Соединенные Штаты от участия в делах Европы. Молотов воспроизвел разговор между послом СССР в Париже Сергеем Виноградовым и Г. Палевски, одним из руководителей голлистского движения: «Как говорит Палевски, отношение к советскому предложению изменится, если советское правительство объявит, что Соединенные Штаты могут принять участие в системе коллективной безопасности в Европе, будучи государством, оккупирующим Германию, и помня, что оккупация Германии не будет продолжаться вечно. По утверждению Палевски, участие США в Общеевропейском соглашении о системе коллективной безопасности будет временным и ограничится периодом до заключения мирного договора с Германией».

Но, писал Молотов, нецелесообразно обозначать временный характер участия Соединенных Штатов, поскольку это помешает борьбе против ЕОС. В связи с этим, продолжал министр, против советского проекта выдвигают следующий аргумент: якобы он хочет подорвать НАТО. Поэтому СССР стоит одновременно предложить Штатам присоединиться к системе европейской коллективной безопасности и поднять вопрос о членстве СССР в НАТО. Вероятный исход такого двойного предложения Молотов оценивал так: «Скорее всего, организаторы Североатлантического блока отреагируют негативно на этот шаг советского правительства и выдвинут множество различных возражений. В таком случае правительства трех держав снова покажут себя организаторами военного блока против других государств, и это укрепит позиции социалистических сил, ведущих борьбу против формирования Европейского оборонного сообщества. Подобное отношение к инициативе советского государства может и, разумеется, будет иметь свою негативную сторону для нас в той или иной мере, поскольку оно отражается на престиже Советского Союза. Учитывая это, Министерство иностранных дел предлагает, чтобы советская нота не заявляла напрямую готовность СССР вступить в Североатлантический блок, а ограничилась объявлением о готовности рассмотреть совместно с заинтересованными сторонами вопрос об участии СССР в Североатлантическом блоке.

Разумеется, если заявление советского правительства встретит положительное отношение со стороны трех западных держав, это будет означать большой успех Советского Союза, поскольку СССР, присоединяющийся к Североатлантическому пакту на определенных условиях, кардинально изменит характер этого пакта. Вступление СССР в Североатлантический пакт одновременно с заключением Общеевропейского соглашения о системе коллективной безопасности в Европе подорвет планы по созданию Европейского оборонного сообщества и перевооружению Западной Германии.

Министерство иностранных дел считает, что постановка вопроса о вступлении СССР в НАТО уже сейчас требует изучения возможных последствий. Учитывая, что Североатлантический пакт направлен против демократического движения в капиталистических странах, в случае если вопрос о присоединении к нему СССР станет практическим, необходимо, чтобы все участники соглашения дали обещание (в виде совместной декларации, например) о недопустимости вмешательства во внутренние дела государств и о уважении принципов независимости и суверенитета страны»41.

По этим замечаниям видно, что Молотов не ждал, что советское предложение будет иметь успех. Он просто не исключал такой возможности. И тогда, при правильных условиях, СССР будет готов вступить в НАТО.

Эти внутренние сомнения и переход к более гибкой позиции в отношении Соединенных Штатов и НАТО были публично озвучены в марте 1954 г. во время избирательной кампании в Верховный Совет. В предвыборных речах и Маленков, и Молотов подчеркнули значение борьбы за коллективную безопасность Европы. Особенно прямые заявления сделал Маленков.

Советское правительство стоит за дальнейшее ослабление международной напряженности, за прочный и длительный мир, решительно выступает против политики «холодной войны», ибо эта политика есть политика подготовки новой мировой бойни, которая при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации… Главным препятствием на пути к дальнейшему ослаблению международной напряженности является то, что западные державы подходят к решению важных международных вопросов как замкнутая военная группировка, которая превыше всего ставит агрессивные военно-стратегические соображения. Только этим можно объяснить отношение, проявленное западными державами к предложению о заключении Общеевропейского договора о коллективной безопасности в Европе… Можно не сомневаться, что при наличии действительного стремления к обеспечению безопасности в Европе представилось бы возможным преодолеть препятствия к заключению Общеевропейского договора о коллективной безопасности в Европе.

В своем выступлении Молотов критиковал советский торговый проект за то, что он исключал США из предложенной организации коллективной безопасности, указывая, что «во время Берлинского совещания никто не отрицал возможность рассмотрения необходимых поправок к предложенному проекту».

Несколько по-иному звучала предвыборная речь Хрущева. Он отметил, что на Берлинской конференции «Советский Союз выдвинул конкретные предложения по разрядке напряженности в международных отношениях». Какие именно предложения – Хрущев не уточнил. Говоря о внешней политике, он в первую очередь напирал на растущее значение стран социалистического лагеря и в заключение делал вывод: «Словно могучий великан, Советский Союз в дружеском сотрудничестве со странами народной демократии уверенно идет к своей главной цели, одерживая победу за победой. Нет в мире такой силы, что могла бы помешать нашему триумфальному шествию к коммунизму»42.

Желание Москвы продолжать переговоры с Западом, как о том заявили в своих речах Молотов и Маленков, было озвучено в советской прессе. В статье в «Новом времени» писали: «Вывод о том, что общеевропейская система безопасности «несовместима» с Атлантическим альянсом, представляет собой исключительно продукт западной пропаганды»43.

В конце мая советское правительство выпустило новую политическую ноту о коллективной безопасности в Европе. Там объявлялось о двух поправках к проекту договора, который был представлен на Берлинской конференции. Во-первых, Соединенные Штаты не отстранялись от официального участия в системе европейской коллективной безопасности. Во-вторых, в случае если НАТО откажется от своего агрессивного характера, СССР готов рассмотреть возможность вступления в эту организацию. При таких обстоятельствах, заключала нота, НАТО «перестало бы быть замкнутой военной группировкой государств, было бы открыто для присоединения других европейских стран, что наряду с созданием эффективной системы коллективной безопасности в Европе имело бы важнейшее значение для укрепления всеобщего мира». Неудивительно, что 7 мая западные страны отказали советской ноте на том основании, что участие СССР в НАТО несовместимо с демократическими целями Альянса44.

Параллельно с кампанией по коллективной безопасности СССР размышлял: что делать дальше с германским вопросом. Переговоры с Западом зашли в тупик, поэтому М. сосредоточилась на мерах по укреплению позиций ГДР. В ноте Молотову от 27 февраля Пушкин и Семенов предложили несколько идей по повышению статуса и веса правительства ГДР. Многие из этих соображений были публично озвучены в советском заявлении об отношениях с ГДР, выпущенном 26 марта. Там говорилось, что отныне отношения СССР и ГДР будут строиться на той же основе, что и отношения с суверенными государствами, и правительство Восточной Германии имеет право свободно решать внутренние и внешние дела страны. Поэтому надзор СССР над государственными институтами ГДР отменяется, а объем полномочий и роль советского Верховного комиссара в Германии – высшего представителя оккупационной власти в государстве – существенно сократятся45.

О чем думали в МИДе, видно также по меморандуму Грибанова Молотову от 16 июля 1954 г. Грибанов писал, что Советскому Союзу в плане германского вопроса следует придерживаться позиции, определенной на Берлинском совещании – временное общенемецкое правительство, переговоры о мирном договоре, вывод оккупационных сил и т. д., – но если прогресса не будет, то СССР надо попробовать заключить соглашение с Западом по другим предметам, включая временный отвод оккупационных войск к границам Германии, организацию общегерманской конференции по экономическим и культурным связям между двумя немецкими государствами и общеберлинские выборы. В тот же день Грибанов подготовил для Молотова еще один документ: анализ влияния, которое оказывают советские предложения о европейской коллективной безопасности на общественное мнение Запада. Грибанов говорил, что советские проекты остаются в центре внимания западного общества, особенно после того, как в марте М. выпустила ноту с предложением СССР о вступлении в НАТО. По словам Грибанова, советские концепции очень сильно влияют на рост народного движения против ратификации Парижско-боннских соглашений в первую очередь во Франции46.

ОТ КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ К ВАРШАВСКОМУ ДОГОВОРУ

Весной и в начале лета 1954 г. Молотов посвятил немало времени долгой конференции по Индокитаю и Корее, проходившей в Женеве47. Конференция успешно выступила посредником в прекращении войны, которую вела Франция во Вьетнаме, и в результате советская кампания за коллективную безопасность началась снова. Встреча закончилась 21 июля, и на следующий день Советы опубликовали заявление, где сообщили, какие уроки преподала конференция по поводу остальных международных переговоров: «Результаты Женевской конференции подтверждают уверенность советского правительства в том, что в настоящее время в международных отношениях нет таких спорных вопросов, которые не могли бы быть разрешены путем переговоров и соглашений, направленных на укрепление международной безопасности, на ослабление международной напряженности и на обеспечение мирного сосуществования государств, независимо от их общественного строя»48.

24 июля СССР выпустил запоздалый ответ на ноту Запада от 7 мая. Там было два новых предложения. Во-первых, проект договора по европейской коллективной безопасности был расширен: теперь туда входило соглашение по экономическому, а также политическому сотрудничеству. И во-вторых, следовало созвать конференцию, чтобы обсудить создание системы коллективной безопасности в Европе. К участию приглашались Соединенные Штаты и все европейские государства, а коммунистическому Китаю предлагалось прислать наблюдателей49.

30 августа Национальная ассамблея Франции подавляющим большинством голосов отказалась от плана по ЕОС.

В заявлении, опубликованном 10 сентября, Советский Союз радостно приветствовал «распад задуманного милитаристского блока» и повторил свои предложения по европейской коллективной безопасности, которые должны ускорить воссоединение Германии на демократических, миролюбивых основах50. Но в тот же день западные страны дали ответ на советскую ноту от 24 июля. В нем снова озвучивались западные требования об общегерманских выборах и немедленном заключении мирного договора с Австрией. Там же говорилось о возможности созвать на совещание по европейской безопасности министров иностранных дел, если данные вопросы будут решены. Когда 23 октября СССР опубликовал ответ, полным ходом шел процесс заключения лондонско-парижских соглашений о прямом вступлении Западной Германии в НАТО – оно представляло альтернативу несостоявшемуся ЕОС. М. предупредила: «Если подобные решения будут вынесены, будет невозможно и дальше видеть в Западной Германии миролюбивое государство, и воссоединение Германии станет на долгое время неосуществимым». Советский документ соглашался на конференцию министров иностранных дел при условии, что там будут рассмотрены следующие вопросы: 1) общегерманские выборы, которые приведут к воссоединению страны в качестве мирного и демократического государства, 2) вывод оккупационных сил из Германии и 3) созыв общеевропейской конференции по коллективной безопасности51.

Не видя никаких изменений в связи с предложением о совещании по европейской коллективной безопасности, СССР решил продолжать свою линию в одиночку. 13 ноября он выпустил ноту, утверждающую, что 19 ноября соберет такого рода конференцию в Москве или в Париже, если западные страны согласятся участвовать52. Штатам и всем европейским государствам были разосланы приглашения, но западные страны от участия отказались под предлогом, что советские предложения не содержат ничего нового ни по германскому вопросу, ни по коллективной безопасности. Нота Запада выдвигала встречное предложение: немедленно подписать мирный договор с Австрией и уточнить советскую позицию по общегерманским выборам еще до созыва нового совещания министров иностранных дел. Если эта встреча будет успешной, говорилось в западной ноте, то появится и перспектива более широкой встречи по европейской безопасности. Иными словами, соглашение между Востоком и Западом по коллективной безопасности невозможно, пока не урегулирован германский вопрос.

Совещание европейских стран по обеспечению мира и безопасности в Европе, на которое приехали только СССР и его союзники по восточному блоку, проходило в Москве с 29 ноября по 2 декабря 1954 г. Прозвучали все привычные советские доводы против ЕОС, НАТО и перевооружения Германии. Впрочем, была поднята и новая важная тема. О ней говорил Молотов, обращаясь к собравшимся: «Миролюбивые государства не могут закрывать глаза на то, что агрессивные элементы в некоторых западных странах стремятся помешать созданию системы коллективной европейской безопасности. Теперь они с удвоенной силой образуют военные группировки, представляющие опасность для мира… Поэтому мы не можем игнорировать или недооценивать тот факт, что ратификация Парижских соглашений потребует дальнейших весомых мер, направленных на обеспечение необходимой защиты миролюбивых стран». Этот пункт повторялся и в коммюнике, выпущенном по завершении совещания: «Если эти военные группировки в Европе будут наращивать наземные, воздушные и другие силы… остальные европейские страны будут вынуждены принять эффективные меры для самообороны, для защиты от нападения»53.

Сразу после конференции советский МИД начал вырабатывать очередной курс по германскому вопросу и европейской безопасности. И в последний день конференции Семенов представил Молотову ряд проектов по «дальнейшим мерам СССР в связи с ратификацией парижских соглашений». Главное предложение Семенова заключалось в созыве второй конференции стран народной демократии, целью которой станет соглашение о коллективной безопасности, включая создание совместного воинского командования. В связи с этим шла мысль о подписании договора о взаимной обороне между ГДР и СССР, а также между Восточной Германией и другими странами народной демократии54.

МИД работал над этими предложениями весь декабрь и январь. 25 февраля Молотов отправил проект в Президиум вместе с нотой о второй конференции СССР и стран Восточной Европы по вопросу о коллективной безопасности. Среди прочего высказывалась мысль о пункте договора, предусматривающем создание совместного военного командования, – этой концепцией занимались Молотов и министр обороны маршал Георгий Жуков. Предполагалось, что Восточная Германия договор подпишет, но вопрос о ее участии в командовании временно откладывался, а в ноте Президиуму от 9 мая Молотов сказал, что ГДР целесообразно заявить о том, что будущая объединенная Германия не будет связана многосторонним пактом о взаимопомощи55.

15 января 1955 г. М. официально заявила о своих планах по германскому вопросу, предупредив: «Если парижские соглашения будут ратифицированы, создастся новое положение, при котором Советский Союз позаботится не только о дальнейшем укреплении дружественных отношений с Германской Демократический Республикой, но и о том, чтобы совместными усилиями миролюбивых европейских государств содействовать укреплению мира и безопасности в Европе»56. Выступая 8 февраля в Верховном Совете, Молотов развил тему так: «Советский Союз и другие миролюбивые государства, против которых направлены Парижские соглашения, не будут сидеть сложа руки. Они должны принять необходимые меры для более эффективной обороны своей безопасности и защиты мира в Европе… В первую очередь к этим мерам относятся… договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи… чтобы не терять времени, совещания по этому вопросу уже идут. Новым военным блокам и союзам, которые создаются вместе с германскими милитаристами, мы ответим дальнейшим укреплением наших рядов, усилением наших уз дружбы, улучшением всего нашего сотрудничества и, если понадобится, расширением спектра нашей взаимопомощи»57.

Вторая конференция европейских стран по обеспечению мира и безопасности в Европе прошла в Варшаве с 11 по 14 мая 1955 г. Завершилась она подписанием многостороннего Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Подоплекой тому явилось то, что боннский парламент ратифицировал парижско-боннские соглашения о вступлении Западной Германии в НАТО. Однако возможность провести переговоры по германскому вопросу еще оставалась, и кампания за общеевропейскую коллективную безопасность в Европе продолжалась.

Булганин, сменивший Маленкова на посту премьер-министра в феврале 1955 г., произнес главную речь конференции. Маленкова же сместили по требованию Хрущева из-за разногласий по поводу экономической политики. Генсек использовал эту отставку в качестве повода изложить свои взгляды на германский вопрос. В феврале 1955 г. в неопубликованной речи, обращенной к депутатам компартии в Верховном Совете, Хрущев сказал: «Отказаться от социализма в ГДР означает оказаться от Восточной Германии, объединить ее [и] отправить на Запад. Некоторые говорят, что будет единое германское государство, нейтральная страна между Советским Союзом и буржуазным капиталистическим миром… Будет ли Германия нейтральной страной в нынешних условиях? Это невозможно. Она пойдет либо с нами, либо против нас… Было бы наивным думать, что мы, к примеру, сдадим Восточную Германию и тут же получим дружеские отношения с англичанами и американцами. Возможно ли это? Нет, невозможно. Дашь врагу палец, а он откусит руку. Дашь ему Восточную Германию, а он скажет: убирайтесь из Польши и Чехословакии»58.

Хрущев еще не полностью утвердил свой авторитет во внешней политике, и Булганин, выступая, озвучил существующий курс о поддержке воссоединения Германии. Советский Союз, говорил он, «готов оказать всю возможную помощь восстановлению германской целостности и заключению мирного договора с Германией на приемлемой основе»59.

Организация Варшавского договора (ОВД) часто характеризуется как военный оппонент НАТО – таковым он действительно стал, – но у ее истоков стояла кампания за европейскую коллективную безопасность и первоначально ее направленность была политической: послужить образцом общеевропейской системы коллективной безопасности. И в последней статье варшавского пакта говорилось: «В случае создания в Европе системы коллективной безопасности… настоящий Договор утратит свою силу со дня вступления в действие Общеевропейского договора»60.

Хотя ФРГ все-таки вступил в НАТО, Молотов продолжал надеяться, что кампания за общеевропейскую коллективную безопасность добьется успеха, не в последнюю очередь из-за наметившихся благоприятных тенденций, прежде всего советско-западного соглашения о воссоединении Австрии, которое должно было быть подписано в ближайшее время.

Выход из тупиковой ситуации, в которую зашли советско-западные переговоры по поводу договора об окончании союзной оккупации Австрии, предложил Молотов в феврале 1955 г., выступая в Верховном Совете. Годом раньше на Берлинском совещании он наметил два условия австрийского договора: гарантия нейтралитета страны и сохранение символического количества советской оккупационной армии до подписания мирного договора с Германией.

В Верховном Совете Молотов развил эту мысль: если обеспечить гарантии против нового аншлюса , то можно вывести все войска еще до того, как будет заключен мирный договор с Германией. Кроме того, он предложил созвать новую советско-западную конференцию, которая рассмотрит и германский, и австрийский вопросы, таким образом, сохранив связь между двумя предложенными соглашениями61. Но через несколько дней австрийский посол в Москве Норберт Бишофф сказал Семенову, что есть возможность провести сепаратные двусторонние переговоры с СССР. Президиум поручил Молотову воспользоваться этим, и 25 февраля он связался с Бишоффом и заявил, что его речь в Верховном Совете является новой позицией, которая открыта для дальнейшего обсуждения62. Потом были и другие дипломатические беседы; и в середине апреля австрийский канцлер Юлиус Рааб прибыл в Москву для переговоров. По итогам визита Рааба было выпущено совместное коммюнике, где австрийцы обещали постоянный нейтралитет, а СССР соглашался вывести свои войска к концу 1955 г., если текст договора будет согласован с четырьмя государствами-оккупантами63. Вслед за ним прошли четырехсторонние переговоры в Вене между Британией, Францией, Соединенными Штатами и СССР, а 15 мая был подписана Декларация независимости Австрии. Произнося речь при подписании, Молотов сказал: «Заключение австрийского договора будет продуктивно в плане ослабления международной напряженности, и в этом заключается его особое значение»64.

Принято считать, что Молотов возражал против австрийской декларации и подписал ее лишь под давлением остальных советских руководителей, которые были рады инициативе, способной улучшить перспективы в натянутых отношениях Востока и Запада. Это мнение основано на событиях Пленума ЦК, состоявшегося в июле 1955 г.65. Там шла обширная дискуссия о советско-югославских отношениях, и ее центральным моментом стали возражения Молотова против восстановления отношений компартий СССР и Югославии. Он не был против политического и дипломатического сближения с Югославией, но не соглашался с полным отказом от бывшей советской критики Тито, когда его упрекали в уходе от марксизма-ленинизма. На этом же Пленуме Молотова самого ругали за оппозиционную позицию на встречах Президиума в последние месяцы66, эта критика вошла в официальную резолюцию, выпущенную ЦК.

В открывающей речи на Пленуме Хрущев говорил в основном о Югославии и не упомянул австрийский вопрос. Но после того, как Молотов высказал генсеку ответные замечания, слово взял Булганин и добавил к уже высказанной критике упреки в других внешнеполитических ошибках, например в связи с Австрией. Вслед за Булганиным выступил министр торговли Анастас Микоян. Он подробно расписал нежелание Молотова менять политику в отношении Австрии. В завершающей речи Хрущев посвятил австрийскому вопросу довольно большой раздел, напирая на то, что Молотов мешал заключению договора и был намерен как можно дольше безосновательно держать советские войска в Австрии.

Под этим напором Молотов проявил раскаяние и стал оправдываться. Он защищал бывшую советскую политику в отношении Югославии, считая критику националистического уклона Тито законной, и указал, что в недавнем прошлом Белград выбрал на международной арене линию, противоречащую курсу СССР. В конце обсуждения Молотов, делая финальные ремарки, несколько сдал позиции, признал за собой грех оппозиции в плане югославского вопроса и поклялся в вечной верности партии и ее руководству. Однако каялся он недолго. По поводу австрийского вопроса Молотов имел сказать вот что: «Должен сказать, товарищи, что я никогда не сомневался в том, что этот вопрос надо решить. Возможно, министерство иностранных дел мешкало несколько месяцев, и, торопясь найти ошибку, мы не торопились с изменением нашей позиции по этому вопросу. Мы возражали, показывая, что мы нормально работаем и т. д. Конечно, мы промедлили и не достаточно изменились… Если с моей стороны были возражения по конкретным вопросам, например, в отношении сроков, то это не существенные возражения… Тут вспоминали, что в первоначальном проекте мы предложили сохранить право Советского Союза вернуть войска в Австрию в случае осложнений в связи с перевооружением Западной Германии. На самом деле мы это предложение выдвинули, но не настаивали на нем, и было бы ошибкой, если бы мы так сделали. Остальные разногласия по этому вопросу у меня в памяти не остались, поскольку они не имели фундаментального значения. Да, не все наши предложения были верными, и Президиум Центрального Комитета нас поправил по австрийскому вопросу и другим вопросам, требуя от нас более четких, скорректированных проектов, чем те, которые мы представили. Но в практической работе такое случается»47.

Документы из архива МИД говорят в поддержку версии Молотова. Предложение отделить вопрос о выводе советских войск из Австрии от вопроса о мирном договоре с Германией было впервые сформулировано подчиненными Молотова в январе 1955 г. в последующих проектах, из которых складывалась новая политическая линия. Громыко и другие еще больше смягчили советскую позицию, в том числе сократив срок вывода войск с двух лет до полугода68. Обсуждения в Президиуме конечно же сыграли роль в этом процессе переформулировок, и, похоже, из всего советского руководства Молотов больше всех был заинтересован в сохранении связи между двумя задачами. Но не стоит преувеличивать изменения в советской позиции по австрийскому договору. Вопрос стоял так: оставлять или нет символическое количество оккупационных войск в Австрии до тех пор, пока не будет подписан мирный договор с Германией. Прошлая позиция была выгодна тем, что позволяла при необходимости «торговаться» на переговорах с западными странами о германском вопросе. Но в начале 1955 г. все менее вероятным казалось, что подобная дискуссия вообще произойдет. И в таком новом контексте тактическим преимуществом стал сдвиг в сторону заключения договора с Австрией, так как это послужило бы образцом для аналогичного соглашения с Германией.

За исключением этой запоздалой полемики, нет никаких свидетельств тому, что Молотов принял новый курс в отношении Австрии с неохотой. Если делить советский президиум 1955 г. на сторонников мягкой и жесткой линии – а ситуация была куда сложнее, – то Молотов принадлежал бы к первому лагерю, а Хрущев – ко второму. Хрущев говорил, особенно в завершающих замечаниях на июльском Пленуме, что его стремление навести мосты в отношениях с Тито подпитывается не тупиковой ситуацией с Западом, а убеждением о том, как важно укреплять братские узы в социалистическом лагере: «После Второй мировой войны государства с общим населением в 900 миллионов откололись от империалистического лагеря. В крупных странах, таких как Китай, победила народная революция. Эти страны согласовали свои действия… Советский Союз, Китайская Народная Республика и другие страны народной демократии должны исходить из общих интересов рабочего класса и всех трудящихся, из интересов борьбы за победу коммунизма. Таким образом, мы должны постараться воспользоваться всеми материальными и духовными возможностями для укрепления нашего социалистического лагеря… Поймите, что социалистические страны обязаны помогать друг другу, чтобы укрепить дружбу между нами… Исторический опыт Советского Союза доказывает правоту учения Ленина о том, что разные страны, объединившись для защиты победы социализма, могут выбирать различные виды и методы решения конкретных задач социалистического строительства, в зависимости от их исторических и национальных особенностей»69.

Именно такая расстановка приоритетов заставляла Хрущева предпочесть определенность социалистической ГДР и разделенной Германии политическому риску переговорного урегулирования немецкого вопроса. А Молотов и МИД старались добиться конструктивных переговоров с Западом, которые создадут общеевропейскую систему безопасности и нейтрализуют угрозу объединенной Германии.

ДВЕ ЖЕНЕВЫ

Последний этап молотовской кампании за европейскую коллективную безопасность развернулся на Женевском саммите (18–23 июля 1955 г.) и Женевском совещании министров иностранных дел (26 октября – 16 ноября 1955 г.). Политика европейской коллективной безопасности, которую продвигал Советский Союз на этих двух встречах, была похожа на курс, представленный на Берлинской конференции, правда с кое-какими важными дополнениями, поправками и изменениями линии, рассчитанными на то, чтобы помешать экспансии НАТО, разбивающей мир на враждующие полюса, с одной стороны, и создать лагерь стран Варшавского договора – с другой.

10 мая западные державы выпустили приглашение на саммит, чтобы поговорить о мировых проблемах, и 24 мая Советы его приняли. С этим событием пересекалась переформулировка московской линии в отношении Германии. 27 мая Пушкин отправил Молотову ноту, озаглавленную «По вопросу о новом советском предложении в отношении объединения Германии». Пушкин отталкивался от новой ситуации, сложившейся в результате вступления Западной Германии в НАТО. Поскольку вряд ли она добровольно или принудительно выйдет из Альянса в ближайшее время, то необходим новый подход к вопросу о воссоединении Германии. Предложенная Пушкиным политическая перспектива была завязана на концепции постепенного сближения ГДР и ФРГ таким образом, что воссоединение Германии осуществится в несколько этапов70. Эта мысль о длительном переходе к единству страны подводила к двум выводам. Во-первых, она подчеркивала, насколько важна потребность в общей системе коллективной безопасности, поскольку она обеспечивает необходимые условия для конструктивного сосуществования двух немецких государств. Во-вторых, если ГДР способна жить в мире с Западной Германией и искать сближения с ней, то Советскому Союзу следует поступать аналогично.

Советы уже успели заявить, что хотят нормализовать отношения с ФРГ, когда еще в январе 1955 г. говорили о германском вопросе и выпустили декларацию, официально объявляющую, что состояние войны с Германией прекращено. Этот документ имел целью способствовать подписанию договора о торговом сотрудничестве СССР и ГДР и заодно открыл путь к улучшению дипломатических отношений с боннским правительством. 8 июня 1955 г. СССР выпустил заявление, где предлагалось установить непосредственные политические, торговые и культурные отношения с ФРГ, а западногерманский канцлер Конрад Аденауэр приглашался в Москву на переговоры. Западная Германия ответила положительно, но заметила, что лучше провести неофициальную встречу, чтобы прояснить ряд вопросов, прежде чем вступать в официальную дискуссию. Затем стороны еще несколько раз обменялись любезностями, и в итоге Аденауэр отправился в Москву в сентябре 1955 г., чтобы установить дипломатические отношения между ФРГ и СССР71. Параллельно с этим событием 20 сентября был подписан договор между СССР и ГДР, где стороны обещали дружить, сотрудничать и стремиться к «воссоединению Германии на миролюбивой, демократической основе». Одновременно Советы заявили, что аннулируют пост верховного комиссара в Германии и передают контроль над границами ГДР самим восточным немцам72.

Концепция поэтапной реализации советских целей основывалась также на переформулировке курса по европейской коллективной безопасности. В директивах, которые получила советская делегация на Женевский саммит, в качестве основной цели заявлялось сокращение международной напряженности и развитие доверительных отношений между государствами73. По поводу коллективной безопасности инструкции были такие: на возражения Запада против прошлых советских предложений следовало представить новые мероприятия в два этапа: на первой стадии (два-три года) соглашения и структуры, лежащие в основе НАТО и Варшавского пакта остаются в силе, но стороны пообещают друг другу не проявлять агрессии и сотрудничать в политике; только на второй фазе существующие институты будут заменены на новую систему общеевропейской коллективной безопасности. Такая позиция СССР может показаться странной, помня, как раньше он настаивал, что европейская безопасность и решение германского вопроса неразделимы. Просто Советам хотелось избежать очередной перепалки с Западом по поводу общенемецких выборов, которая помешает заниматься приоритетным вопросом: коллективной безопасностью. Общегерманские выборы выпали из советского списка задач – по крайней мере на ближайшее будущее. Было очевидно, что подобные выборы создадут правительство, которое захочет оставить Германию в НАТО. А Москву это совершенно не устроило бы.

Другими советскими приоритетами на Женевской встрече были контроль вооружений и ядерное разоружение.

10 мая 1955 г. Советский Союз опубликовал ряд предложений, призывающих ООН создать международное агентство для контроля за быстрым сокращением объемов оружия и вооруженных сил и запустить процесс, итогом которого станет запрещение ядерного оружия74. Советской делегации поручили продвигать эти проекты и добиваться от западных стран соглашения.

Советскую делегацию в Женеву возглавлял Булганин. Вместе с ним поехали Хрущев, Молотов и Жуков. В открывающей речи Булганин повторил то, что говорил Молотов на открытии Берлинского совещания: цель конференции заключается «не выдвигать обвинения друг против друга, а искать пути и способы ослабления международной напряженности и создания атмосферы доверия в отношениях между государствами». Позже, выступая, Булганин рассказал о новом советском предложении о поэтапном создании системы безопасности. Кроме того, он говорил о том, что европейская система безопасности не обязательно является необходимым условием для решения германского вопроса. К этому пункту он вернулся и в заключительной речи. Появление двух независимых немецких государств и их участие в НАТО и Варшавском договоре соответственно означало, что «механическое объединение» двух Германий невозможно. Требуется, рассуждал Булганин, создать внутренние и внешние условия, которые приведут к германской целостности. Внешним контекстом станет европейская коллективная безопасность, а для появления условий внутренних необходимо сближение двух государств75.

Булганин общался с Эйзенхауэром, Иденом (который стал премьером Англии) и Эдгаром Фором (французским премьер-министром), а Молотов параллельно вел дискуссии на встрече министров иностранных дел с Даллесом, Антуаном Пине и Гарольдом Макмилланом. Они обсуждали необходимые вопросы как саммита, так и самого совещания министров. Как нетрудно догадаться, западные представители хотели поговорить о Германии и общегерманских выборах. Молотов, следуя инструкциям, настаивал, что сначала надо заниматься европейской безопасностью, не увязывая ее с германским вопросом. Пошли было споры, но их оборвало решение о том, что европейская безопасность и германский вопрос будут обсуждаться первым пунктом повестки на конференции министров иностранных дел. Таким образом, оставалось неясно – рассмотрят ли эти темы вместе или отдельно76.

Атмосфера на саммите стояла хорошая, особенно на частных заседаниях и встречах77. Но несмотря на все разговоры о согласованном «духе Женевы», единственным конкретным результатом встречи стало соглашение о том, что здесь же в октябре пройдет конференция министров иностранных дел, которая обсудит европейскую безопасность, германский вопрос, разоружение и развитие контактов Востока и Запада. Во время дискуссий наметилось было какое-то движение по европейской безопасности.

В открывающей речи Иден предложил СССР пакт о безопасности, соглашение об уровне воинских сил и вооружения в Германии и возле нее, а также дискуссию о создании восточно-западной демилитаризованной зоны в Центральной Европе. Фор говорил про учреждение организации по общей безопасности в Европе в ответ на признание Советами объединенной Германии. Эйзенхауэр на самом саммите выступал мало, но он в своей майской речи уже высказывал мысль о нейтральном поясе в Центральной Европе78. Булганин на встрече отмел все эти концепции, заявив, что СССР не нуждается в гарантиях безопасности со стороны Запада. Но в этих западных проектах было высказано немало важных соображений, которые легли в основу дальнейшей советской переформулировки точки зрения на европейскую коллективную безопасность. Самое главное: в директивах, которые министры иностранных дел получили от глав государств, были инструкции о рассмотрении пакта о европейской безопасности на будущей конференции79.

Ко времени Женевской встречи Хрущев успел занять лидирующее положение в советском руководстве, в том числе и в области внешней политики. Спор о Югославии жестоко ударил по престижу Молотова и его месту в руководстве, негативно отразившись на его способности проявлять инициативу во внешней политике и управлять ею. Ярким примером новых взаимоотношений Хрущева и Молотова является случай, имевший место за несколько дней до Женевского саммита, когда Президиум обсуждал проект заявлений МИД по германскому вопросу. Его подготовили в ответ на обвинения Запада о том, что СССР потерял интерес к объединению Германии. Документ опровергал это и заверял, что Союз поддерживает воссоединение страны, но добавлял: достижение его осуществимо только в контексте европейской безопасности и постепенного сближения ГДР и ФРГ. Ничего особенного в этом заявлении не было; его лексика и тон следовали нормам советской риторики, а политическое содержание соответствовало текущим изменениям в линии Москвы по германскому вопросу и европейской безопасности. Однако Хрущев не принял данный документ и обозвал его слишком «хамским» и «глупым», а по словам Булганина, текст был «сухим», тон «нетерпимым», а содержание невнятным. Проект вернули в МИД, и там его похоронили80.

Примерно в это же время Молотову достался еще один пинок. Выступая в феврале перед Верховным Советом, он говорил про «основы» социалистического общества, которые построены в СССР. Остальное руководство сочло такую формулировку некорректной, и Молотову пришлось писать письмо в журнал партийной теории «Коммунист», отказываться от своего замечания и признавать, что социалистическое общество – а не только его основы – в Советском Союзе уже построено, и теперь страна находится в переходном этапе к коммунизму (т. е. высшей форме социализма, когда настанет материальное изобилие)81.

Возвращаясь с Женевского саммита, Булганин и Хрущев остановились в Берлине, чтобы поговорить с руководством ГДР. По итогам их визита 27 июля было выпущено совместное коммюнике, где СССР и ГДР снова озвучивали желание бороться за объединение Германии путем сближения двух немецких государств и движения к европейской коллективной безопасности. Это заявление совпадало с советской линией на Женевской встрече. Но при этом Хрущев произнес в Берлине речь на массовом митинге, куда, как сообщают, пришли 250 тыс. человек, и там он сообщил об ужесточении позиции СССР по германскому вопросу: «Германский вопрос нельзя решить за счет ГДР. ( Продолжительные аплодисменты. ) Мы уверены, что трудящиеся ГДР не согласятся с точкой зрения, которая учитывает только интересы западных стран в ущерб интересам ГДР. Мог бы ГДР согласиться на участие в Североатлантическом пакте и западноевропейском союзе и вовлечении в бремя гонки вооружений? Могут ли трудящиеся ГДР согласиться с уничтожением всех их социальных и политических достижений, с уничтожением их демократических реформ? Мы убеждены, что трудящиеся ГДР не согласятся сойти на такой путь. ( Продолжительные аплодисменты. )»82.

Можно сравнить слова Хрущева с тем ответом, который Молотов дал на пресс-конференции в Сан-Франциско в июне 1955 г. В честь десятилетнего юбилея ООН Молотова спросили: желает ли СССР, чтобы в объединенной Германии была та же политическая система, что в ГДР. Он сказал: «В единой Германии режим, который существует в Восточной Германии, превалировать не должен. Как не должен режим, существующий в Западной Германии. Какой режим должен и будет превалировать в единой Германии – это вопрос, который должен решить сам немецкий народ на свободных общегерманских выборах»83.

Но в Москве больше прислушивались к мнению Хрущева, и, выступая перед Верховным Советом 4 августа, Булганин говорил: «Также нельзя забывать, что оба эти государства имеют различный экономический и общественный строй. В Германской Демократической Республике рабочие и их союзники… находятся у власти, встав на путь социалистического строительства, полностью уверенные в правоте избранного пути. Неудивительно, почему народ Германской Демократической Республики заявляет, что не может подвергать опасности достижения, которых они добились за это время»84. Подобные настроения заметны и в подготовленном МИДом проекте обращения к правительствам стран народной демократии по поводу итогов Женевской встречи, где заявлялось, что решение германского вопроса должно осуществляться не за счет социалистических завоеваний ГДР, а на сближение двух немецких государств уйдет десять лет. Там же сказано, что ни в коем случае нельзя соглашаться на интеграцию объединенной Германии в НАТО в обмен на западные гарантии советской безопасности85.

Хрущевское ужесточение советской линии по германскому вопросу означало, что теперь остается мало надежды на какую-нибудь сделку с Западом по поводу коллективной безопасности. Во время подготовки к Женевской конференции министров иностранных дел перед Молотовым и сотрудниками МИД стояла дилемма: как поддержать переговоры с Западом о европейской коллективной безопасности и одновременно отвечать на давление со стороны хрущевского лагеря о поддержке дальнейшей интеграции ГДР в социалистический блок.

МИД решил эту задачу, придумав свежий политический ход: он предложил Восточной и Западной Германии образовать германскую конфедерацию, нацеленную на реализацию сближения двух стран и подготовку почвы для будущего объединения. Представляя этот проект Молотову от имени группы разработчиков (куда входили Громыко и Пушкин), Семенов 8 октября сказал: «По нашему мнению, вопрос о формировании германской конфедерации является принципиально новой задачей, и желательно обменяться мнениями с руководящими товарищами, прежде чем представлять проект Президиуму. Мы же со своей стороны считаем, что поскольку при создании Германской конфедерации полностью сохраняются суверенитет ГДР и ФРГ, такое предложение отвечает как задаче укрепления ГДР в качестве суверенного государства, так и задаче сохранения в наших руках знамени единства Германии»86.

В отдельном документе сотрудники МИДа подробно расписали роль задуманной конфедерации: она будет создана на условиях, о которых договорятся ГДР и ФРГ, в ней будет избираться совещательная ассамблея и общегерманские институты для координации политической линии, и она будет способствовать сотрудничеству двух немецких государств и переговорам о соглашении, которое приведет к воссоединению страны в качестве миролюбивого, демократического государства и проведет общегерманские выборы87. Президиум не принял это предложение, и в итоговом проекте инструкций для делегации присутствовало примечательное изменение: параграф с идеей о германской конфедерации был изъят, а на его месте шел следующий пункт: «В рассмотрении германского вопроса на конференции делегация должна отталкиваться от того факта, что в настоящих условиях фундаментальная задача в отношении германского вопроса заключается в консолидации общественной системы, которая складывается в ГДР, а также укрепление внешнеполитических позиций ГДР как суверенного государства. В связи с этим необходимо давать отпор всем попыткам трех западных держав решить вопрос за счет ГДР и ее социалистических завоеваний»88.

Как видно из этой директивы, тенденция встать на курс двух Германий, при котором приоритетом станет укрепление ГДР как участницы социалистического лагеря, сложилась в четкую политическую позицию. Но Молотов так и не отказался от мысли о возможности решить путем переговоров германский вопрос, увязав его с соглашением о европейской коллективной безопасности, а во время Женевской конференции министров иностранных дел он совершил свой последний рывок, стремясь убедить советское руководство встать на более примирительную линию в общении с западными державами.

Более успешным стал другой аспект подготовки МИДа к встрече: совершенствование концепции о поэтапном достижении европейской коллективной безопасности. Сначала делегация должна была представить первоначальный советский проект, а если Запад откажется от всеобъемлющего пакта, то Молотов предложит договор о безопасности для меньшей группы стран – скорее всего только для четырех сверхдержав и двух Германий. В предложении не будет устанавливаться временной лимит для ликвидации существующих объединений, таких как НАТО и Варшавский договор. Кроме того, СССР был готов обсудить создание контролируемых военных зон в Центральной Европе, включая обе Германии. И еще советской делегации поручили поднять прошлые проекты о контроле над вооружением и сокращении ядерного арсенала89.

Встав на эту куда более гибкую позицию в отношении европейской безопасности, Советы фактически вышли на путь сближения с западными странами, которые готовили предложения, выходившие за рамки их старой концепции гарантий о безопасности. Советские пропаганда и агитация имели успех, и на западные правительства нажимало общественное мнение; особенно росла популярность идеи общеевропейской коллективной безопасности. В результате анализа данных, полученных в социологических опросах, который подготовили для администрации Эйзенхауэра вскоре после Женевской встречи, напрашивался вывод, что результаты «породили тревожные сомнения о будущем НАТО». Самые интересные ответы были получены на такой вопрос: «Допустим, будет высказано предложение о том, что НАТО будет заменено на некую систему безопасности, куда войдут как США и СССР, так и другие европейские страны. Одобрите ли вы такой проект или вы предпочитаете нынешние мероприятия по западноевропейской обороне?» В ответ 38% опрошенных из Англии, Франции, Италии и Западной Германии заявили, что им больше понравится новая система, всего 19% высказались в пользу НАТО, и у 43% не было четкого мнения. Количество людей, считающих, что США и СССР должны вместе вывести свои войска из Европы, было еще больше. И еще больший процент поддерживающих общеевропейскую безопасность и вывод войск встретился среди «верхних социально-экономических групп». «С точки зрения общественного мнения НАТО на самом деле кажется весьма уязвимым, – делал вывод анализ. – Как минимум, нам кажется, что население Западной Европы сейчас хочет рассмотреть механизмы обеспечения безопасности, альтернативные НАТО»90.

В ответ на эти и другие политические нажимы западные страны решили предложить договор о европейской безопасности, по которому стороны откажутся от применения силы, ограничат количество вооружений и вооруженных сил и пообещают совместно отвечать на агрессию, независимо от того, состоит ли нападающий или жертва в НАТО.

Главная директива президиума советской делегации была таковой: опираться на очевидный успех Женевского саммита и стремиться к дальнейшему снижению международной напряженности. На открывающих заседаниях конференции министров иностранных дел кто-то, судя по всему, надеялся, что наметится какой-то прогресс. Первым пунктом на повестке дня стояла европейская безопасность. Молотов представил ряд различных предложений СССР по поводу ее достижения, а западные стороны рассказали об «Общих условия договора о помощи по объединению Германии», которые предлагали пакт о безопасности в обмен на общегерманские выборы, по итогам которых страна воссоединится. Во время обсуждения делегации приветствовали предложения друг друга, отмечая, что со времен Берлинского совещания и Женевского саммита их позиции сблизились. Молотов похвалил Запад за то, что он признал необходимость европейской коллективной безопасности, и, даже критикуя связь предложенного проекта с Договором о помощи и объединении Германии, старался высказываться осторожно91. Даллес так и сыпал комплиментами, восторгаясь, насколько близко подошли стороны к заключению соглашения. 2 ноября он сказал: «Изучив в двух параллельных колонках предложения, представленные западными странами… и сравнив их с предложениями и позициями, которые выдвинул Молотов… я обнаружил весьма значительное сходство в наших мыслях… Мы, мне кажется, пришли к удивительному параллелизму в наших мыслях, применительно к европейской коллективной безопасности… На мой взгляд, мы достигли точки, когда в результате конструктивных размышлений обеих сторон у нас есть возможность найти выполнимую концепцию безопасности в Европе»92. Но, как дальше говорит Даллес, стороны споткнулись о несокрушимую стену, и германский вопрос решить не удалось.

С самого начала конференции западные представители нажимали на Молотова по поводу общегерманских выборов, указывая, что на Женевском саммите была заключена договоренность о том, что «решение германского вопроса и воссоединение Германии при помощи свободных выборов пройдут в соответствии с национальными интересами немецкого народа и интересами европейской безопасности». Они же напомнили Молотову, что на Берлинском совещании он сам ратовал за общенемецкие выборы. В ответ Молотов повторил, что со времен Берлина советская линия по данному вопросу изменилась, и движение к таким выборам должно отталкиваться от признания существования двух германских государств, имеющих разный общественный строй. Затем Молотов говорил, что вопрос о европейской безопасности должен решаться в первую очередь, т. к. он обеспечит базу для воссоединения Германии в качестве демократического, миролюбивого государства. Дальнейший план, продолжал он, состоит в сближении двух Германий. Тут Молотов предложил учредить общегерманский совет, куда войдут представители ГДР и ФРГ. Советский руководитель не отказывался от идеи общенемецких выборов в долгосрочной перспективе, но четко дал понять: ни при каких обстоятельствах СССР не согласится на участие объединенной страны в НАТО. Продолжит ли состоять в НАТО ФРГ – другой вопрос; советские предложения о пакте о ненападении между странами НАТО и Варшавского договора подразумевали, что в обозримом будущем Западная Германия в Североатлантическом альянсе оставаться может.

Молотов и западные министры иностранных дел обменивались мнениями любезно, тщательно аргументируя свою позицию. Но стало очевидно, что дальнейший прогресс в переговорах о европейской безопасности невозможен, пока нет соглашения о общегерманских выборах.

В этот момент дискуссии Молотов вернулся в Москву, чтобы проконсультироваться с советским руководством. На встрече Президиума 6 ноября он представил резолюцию по «Европейской безопасности и Германии», которая должна была вывести из тупика ситуацию с общегерманскими выборами. Фактически эта резолюция предлагала вернуться к более ранней советской позиции по немецкому вопросу: выборы и объединенная Германия при условии сохранения ее нейтралитета. Важно отметить, что в документе уточнялось: ГДР и ФРГ обсудят и подготовят выборы в наикратчайшее время. Этот решительный настрой на выборы сопровождался всевозможными ограничениями – например, в отношении защиты «демократических и социальных реформ и свобод» немецкого народа, – но самое главное: он открывал путь для дальнейших переговоров с Западом. Текст делал вывод: чтобы поскорее провести максимально свободные выборы, все иностранные войска (за исключением нескольких небольших подразделений) надо вывести из Германии в течение трех месяцев. Для советского руководства это было чересчур, и оно не приняло проект Молотова, решив вернуться к действующим директивам для советской делегации в Женеве93. Как видно из протокола дискуссии в Президиуме 6 ноября, Хрущев возражал на предложение Молотова так: «Конференция идет нормальным ходом. Делегация сделала все. То, что предлагают, брать не стоит. Много скрытых опасностей. Даллес маневрирует. Возможно, им нужен вывод войск. Немцы будут дезориентированы, если мы уйдем ни с чем. Не страшно, мы можем подождать еще год».

Молотов ответил: «Это предложение растет из того, что немцам кажется, будто [Запад] поддерживает выборы, а мы нет. Тактически мы не должны ставить себя в менее выгодное положение. Мы требуем от них отказа от Парижских соглашений».

Но Хрущева поддержало остальное советское руководство, и в конце дискуссии он высказался снова: «Начнут кричать, что победила позиция силы. Немцы из ГДР скажут: «Вы нас предали». Нам нельзя рисковать. Двадцать миллионов немцев верят в нас. В центре Европы. Надо выработать новую тактику. Необходимо проявить терпение и упорство. Никаких изменений в позиции».

Президиум вернулся к обсуждению на следующий день, и Хрущев сказал: «Год назад мы поднимали вопрос о выборах. Тогда они отказались. Сегодня позиция изменилась. Теперь они хотят говорить о выборах с позиции силы. Необходимо противостоять им при помощи наших аргументов. Вы [Молотов] скажете: «Если ФРГ уйдет из НАТО»; не впутывайтесь в эту дискуссию. Лучше перенаправьте этот вопрос немцам. Вопрос о европейской безопасности – общий вопрос, и его нельзя решить между двумя Германиями. Мы хотим сохранить систему, сложившуюся в ГДР, – вот что надо сказать»94.

С Хрущевым согласились и другие члены Президиума, и вопрос о дальнейших переговорах по поводу общегерманских выборов был закрыт. Молотов вернулся в Берлин и, в соответствии с инструкциями, 8 ноября произнес речь, где сообщил, что в обозримом будущем никаких общих выборов не состоится, а также фактически запретил Восточной Германии стремиться к воссоединению страны: «Механическое объединение двух частей Германии при посредстве так называемых свободных выборов… может привести к попранию жизненных интересов трудящихся Германской Демократической Республики… Естественно, нельзя согласиться на то, чтобы у трудящихся Германской Демократической Республики забрали фабрики и заводы, земли и полезные ископаемые»95.

Гарольд Макмиллан написал в мемуарах, что на Женевской конференции министров иностранных дел он «не мог избавиться от ощущения, что внутри советского руководства назревал какой-то конфликт мнений и целей. Казалось, Молотов впервые не знал, какой линии следовать. Лишь вернувшись после поездки в Москву, он начал фонтанировать бескомпромиссной и яростной критикой»96. Другим свидетелем происходящего стал Олег Трояновский, младший участник московской делегации в Женеву. Он вспоминал: «Молотов и Громыко отправились к Хрущеву, который в это время отдыхал в Крыму. Взяли с собой они и меня, почему я так и не понял. По дороге из их разговоров я узнал, что они везут на согласование какие-то важные предложения, принятие которых может привести к успеху конференции. Однако после разговора с Хрущевым оба вышли от него понурые и злые. Конференция министров [иностранных дел] в итоге оказалась… бесплодной»97. В это же время Даллес точно оценил масштабы изменений в советской позиции: «Вчера господин Молотов, только что вернувшийся из Москвы, сделал заявление от имени Советского Союза. Выводы из него следовали настолько мрачные, что я спросил: нельзя ли отложить нашу встречу до следующего дня, чтобы я мог обстоятельно обдумать его слова… Советский Союз в самой категоричной манере заявляет, что безопасность в Европе будет наилучшим образом обеспечена, если Германия останется разделенной, по крайней мере до тех пор, пока она не окажется в условиях, которые позволят советизировать ее всю… Я бы покривил душой, если бы промолчал, что по мнению Соединенных Штатов, то, что произошло здесь, существенно поколебало то доверие, что родилось на встрече на высшем уровне в Женеве»98.

Из-за отсутствия перспектив в вопросе об общегерманских выборах западный проект о европейском пакте о безопасности стал неактуальным, и конференция закрылась с нулевым результатом. Выпущенное в ее конце краткое коммюнике отмечало, что прошла «открытая и содержательная дискуссия» и четыре министра иностранных дел согласились, что они порекомендуют своим правительствам в будущем осуществлять обсуждения по дипломатическим каналам. Советский МИД изложил свою оценку конференции в проекте телеграммы, адресованной остальным социалистическим государствам. Там говорилось: встреча показала, что западные страны заинтересованы не в коллективной безопасности, а только в «ликвидации ГДР, перевооружении всей Германии и включение объединенной Германии в западный военный блок»99.

Официальный советский вердикт конференции озвучил Хрущев, выступая в конце декабря перед Верховным Советом: «Самый острый вопрос на сегодня – вопрос европейской безопасности. Урегулирование других международных вопросов зависит от резолюции по данному вопросу. Но, как вы знаете, наши партнеры по переговорам – США, Англия и Франция – возражают против решения германского вопроса. Они считают: для того чтобы Западная Германия объединилась с ГДР, социальные достижения ГДР надо ликвидировать, страну вооружить до зубов и присоединить Германию к НАТО. В таких условиях они не станут возражать против подписания соглашения по европейской безопасности, пусть даже в таком случае защиты европейской безопасности не будет, а вырастет угроза вспышки новой войны в Европе с печальными последствиями для ее народов»100.

Как убеждал Хрущев, Запад во время переговоров хотел не просто укрепить НАТО, а заставить СССР вместе со всем социалистическим лагерем капитулировать и принять его условия. «Тоже мне безопасность!» – съязвил Хрущев. И повторил аргумент, который приводил на ноябрьской встрече Президиума: тот факт, что воссоединение Германии в нынешних обстоятельствах невозможно, не должен мешать соглашению о европейской безопасности, поскольку эти вопросы друг с другом не связаны. В этом отношении он положительно отозвался о комментариях по проблеме безопасности, которые сделали Иден и Фор на Женевском саммите, и заявил, что эти утверждения составляют основу для переговоров. Впрочем, на той конференции как раз и разорвали связь между германским вопросом и коллективной безопасностью. Хрущев ничего не сказал о том, как можно было бы преодолеть эту разницу между позициями СССР и Запада.

Советская кампания за европейскую коллективную безопасность не закончилась в 1955 г. На XX съезде партии в 1956 г. Хрущев снова завел речь о советской программе по коллективной безопасности в Европе, куда входило постепенное объединение Германии на основе сближения двух немецких государств. СССР продвигал этот проект еще лет двадцать, и вершиной кампании стала Конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе 1975 г. в Хельсинкском заключительном акте стороны закрепляли европейские границы и давали обещания о мире, сотрудничестве и совещаниях по поводу поляризации Европы в связи с «холодной войной».

Когда Чуев заметил Молотову, что замысел общеевропейского совещания – это его старая идея, тот охотно согласился101. Однако акт закрепления раздела Европы, спровоцированного «холодной войной», был совсем не похож на то, к чему стремился Молотов в 1950-е годы, когда стремился расформировать милитаристские блоки и заменить их всеобъемлющей системой общеевропейской коллективной безопасности.

Действительно ли Молотов верил, что соглашение о безопасности разрядит обстановку в Европе и положит конец «холодной войне»? Да, именно об этом он говорил публично, и ничто в его архивах не дает повода для подозрений в неискренности. Конечно, будучи марксистом-догматиком, Молотов не сомневался, что политическое противостояние капитализма и коммунизма не прекратится. Спорный момент состоит в следующем: возможно ли продолжать эту борьбу в стабильных условиях спокойной обстановки и безопасности в Европе. История сложилась так, что «холодную войну» завершил Горбачев, отказавшись от дела коммунизма и распустив советский блок. Эта поразительная развязка заставляет наблюдателей забывать о возможности иного развития исторических событий, куда относится концепция Молотова о том, что был шанс воссоздать в 1950-е годы союзную Коалицию и поставить Германию в условия общей системы безопасности.

Есть также тенденция рассматривать «холодную войну» как антагонистическую игру, где победа возможна лишь для одной из сторон. В определенной мере Молотов разделял это мнение. В его идеологической картине мира коммунизм в конце концов торжествовал над капитализмом. Но при этом Вячеслав Михайлович боялся возрождения Германии и той опасности, что таила в себе «холодная война». Его опасения оказались безосновательными, но тогда он об этом не знал. Идейная ортодоксия вынуждала Молотова видеть угрозы, которых, судя по всему, не существовало, но она же заставляла его находить оригинальные решения для вполне реальных опасных моментов «холодной войны».

6. Неудавшийся бунт (1956–1986)

Со временем в истории России Сталин будет восстановлен. Будет музей Сталина в Москве. Обязательно! Потребуют.

В.М. Молотов (январь 1985)

1

Хрущев сумел отнять у Молотова контроль над советской внешней политикой в конце 1955 г., и его устранение с поста министра иностранных дел было неизбежно. В процессе подготовки к XX съезду партии, запланированного на февраль 1956 г., Молотов и Хрущев постоянно ругались из-за предложения последнего провести на встрече широкую критику Сталина. На заседании Президиума 1 января Молотов сказал, что надо не только разоблачать Сталина, но и понимать: он был великим вождем, продолжил дело Ленина, и именно под его руководством социализм победил. Дискуссии Президиума по поводу бывшего генсека продолжились 9 февраля, и Молотов заявил: «Тридцать лет мы жили под руководством Сталина – индустриализацию провели. После Сталина вышли великой партией. Культ личности [был], но мы о Ленине говорим, о Марксе говорим»2.

Некоторые члены Президиума Молотова поддержали, но позже Хрущев зачитал текст под названием «О культе личности и его последствиях». Его слушали на закрытом заседании. Знаменитый секретный доклад поразил делегатов разоблачениями массовых репрессий сталинской эпохи. Больше всего потрясло количество погибших верных членов партии и государственных деятелей. На XVII партийном съезде 1934 г., рассказывал Хрущев, в ЦК были избраны 139 человек. Около 70% из них были арестованы и расстреляны в период с 1937 по 1938 г.

Помимо секретной речи Хрущев представил участникам съезда открытый доклад ЦК. В главе о внешней политике присутствовала примечательная поправка к советской доктрине: отказ от идеи, что война неизбежна, пока существуют империализм и капитализм. Война не является неотвратимой, возражал Хрущев, поскольку Советский Союз и движение за мир достаточно сильны, чтобы не допустить ее. Этот аргумент увязывался с перспективой возможности достичь социализма в развитых капиталистических странах мирными методами, при помощи парламентов и других демократических институтов.

Большую часть съезда Молотов оставался в тени, но тем не менее произнес одну из самых интересных своих речей. Соглашаясь с Хрущевым, что война перестала быть неизбежной, он все же заострил внимание на ее неисчезнувших опасностях: «Мы не должны преуменьшать опасности войны, предаваясь иллюзиям, что при всех условиях обеспечен мир и спокойная жизнь. Мы всегда должны быть бдительными и зорко следить за агрессивными планами империалистов. Мы не должны предаваться благодушию, будто империалистов можно убедить хорошими речами и миролюбивыми планами». Затем Молотов призвал к использованию в борьбе за мир новых методов: «Чтобы как можно больше расширить фронт борьбы за мир, наша Партия и Советское правительство развернули эту борьбу под знаменем уменьшения международной напряженности… Политика уменьшения международной напряженности является наиболее доходчивым и гибким методом борьбы за мир и открывает в данных условиях наиболее широкие возможности для вовлечения в это дело различных общественных слоев, независимо от различия в их политических взглядах. Эта политика расширяет борьбу за мир за ее обычные пределы, охватывая сферу хозяйственных и культурных интересов, отношения не только государственных и общественных органов, но и частных лиц. Содействовать уменьшению международной напряженности могут не только дипломаты и политики, но и хозяйственные деятели и деятели культуры».3

Секретный доклад Хрущева не опубликовали в прессе и не показали иностранной общественности (правда, вскоре информация о нем просочилась), но он циркулировал по внутренним структурам, и его зачитывали на партсобраниях по всему Советскому Союзу. Одни члены партии одобрили документ, другие реагировали на критику Сталина враждебно; многие растерялись, не знали, как реагировать. В Грузии доклад спровоцировал просталинские демонстрации, на которых несли плакаты «Молотова – в премьер-министры» и «Молотова – во главу КПСС»4.

Тогда партийное руководство несколько отошло от той радикальной критики бывшего вождя, которую начал Хрущев на съезде. Одним из признаков этого стала опубликованная в июне 1956 г. резолюция ЦК «О преодолении культа личности и его последствий», где подчеркивались положительные качества Сталина-руководителя, существовавшие наряду с его недостатками5.

Другим говорящим признаком того, что антисталинская кампания шла спотыкаясь, явилось назначение Молотова в апреле 1956 г. на должность председателя комиссии Президиума, расследовавшей показательные процессы 1930-х гг., по итогам которых были казнены многие высокопоставленные старые большевики, находившиеся в оппозиции Сталину. Молотов в те годы был главным помощником вождя и имел самое непосредственное отношение к организации этих судов. Самое поразительное: полномочия комиссии были расширены так, что ей поручили заниматься убийством Сергея Кирова в декабре 1934 г. Киров стоял во главе ленинградских коммунистов, и его гибель послужила поводом поднять волну террора против антисталинистов, которой и положили начало показательные суды. На XX съезде Хрущев намекнул, что, возможно, за убийством стоял Сталин. Если это так, то Молотов тоже был бы связан с ним, поскольку сопровождал вождя во время поездки в Ленинград сразу после смерти Кирова и помогал диктатору в личном расследовании обстоятельств этого дела.

Комиссии Молотова поручили дать ответ через месяц, но это удалось сделать только в конце года. Возможно, председатель ее затянул процесс сознательно. Впрочем, скорее всего, такая задержка объясняется сложностью многочисленных расследований и типичной для Молотова медлительностью и тщательностью в работе. Когда в декабре 1956 г. комиссия наконец представила отчет, ее изыскания Хрущеву не понравились. Согласно заключению, жертвы показательных судов, скорее всего, не имели отношения к убийству, саботажу и измене, из-за которых их и казнили, но они были виновны в оппозиции партии и советской системе. А убийство Кирова совершил, судя по всему, одиночка – Леонид Николаев, – а не группа заговорщиков, но подтолкнули его антисоветские настроения, распространяемые антисталинской оппозицией.

Неудача Хрущева на стезе антисталинизма не спасла Молотова от отставки с поста премьер-министра. Ситуация обострилась накануне визита Тито в Москву в июне 1956 г. На встрече Президиума 25 мая Молотов отметил, что еще не пересмотрел свое отрицательное мнение о югославских коммунистах. Хрущев обвинил его в неспособности отойти от старых позиций и изменить взгляды на Тито с тех пор, как того критиковали на июльском Пленуме 1955 г. На заседании Президиума 26 мая генсек поднял вопрос о том, стоит ли занимать Молотову его должность, и заявил, что министр иностранных дел из него слабый – он «барин», который любит командовать, а не работать. И ничего, кроме надменных замашек, Молотов предложить не способен, сказал он Президиуму. Через два дня в Президиуме снова обсуждали снятие Молотова. Все поддержали его. Правда, некоторые опасались, что такой резкий шаг советская общественность не поймет, и предложили назначить заместителя, который будет работать вместе с Молотовым, а потом займет его место. Решение отложили до более полного собрания Президиума.

Но 1 июня Молотова сменил Дмитрий Шепилов – близкий соратник Хрущева и главный редактор «Правды»7. Шепилов специализировался преимущественно в идеологии, но уже начал мало-помалу влезать во внешнюю политику. В мае 1955 г. он вместе с Хрущевым ездил в Югославию, а затем активно занимался советскими отношениями с Египтом, в том числе переговорами о крупных военных сделках с президентом Гамалем Абделем Насером.

Молотов был повержен, но не нокаутирован. Должности взамен ему не дали, но он остался в составе Президиума и активно участвовал в его дискуссиях и решениях. Это позволило ему частично восстановить позиции в политике во время Польского и Венгерского кризисов, произошедших в октябре и ноябре 1956 г.

КРИЗИСЫ В ПОЛЬШЕ И ВЕНГРИИ

Польский кризис стартовал в июне 1956 г., когда в Познани начались рабочие выступления и силы безопасности расстреляли сотни демонстрантов. Протесты имели экономические причины, но с однозначным антикоммунистическим подтекстом. В ответ польские коммунисты вернули к руководству Владислава Гомулку. Гомулка, бывший глава партии, был арестован в 1951 г. за грех «националистического коммунизма». Кроме того, поляки предложили сместить министра обороны – советского маршала польского происхождения Константина Рокоссовского. Эти нововведения встревожили Москву, особенно тем, что они сопровождались все более многолюдными демонстрациями в поддержку политических реформ.

В самый разгар кризиса в октябре 1956 г. Хрущев без приглашения прилетел в Варшаву, чтобы потребовать переговоров с руководством польской партии. В его делегации находились Молотов и Лазарь Каганович – еще один член Президиума, не согласившийся с критикой Сталина на ХХ съезде. Как пишет биограф Хрущева Уильям Таубман: «Присутствие Молотова и Кагановича ясно показывает, насколько был подорван кризисом авторитет Хрущева». По словам Таубмана, разговоры с поляками не удались, и Хрущев, при активной поддержке Молотова, решил направить в страну советские танки, чтобы восстановить порядок и авторитет коммунистов. Но затем он передумал8. Впрочем, в пользу этой истории свидетельств из первых рук нет, так что ничто не мешает предположить, что Молотов был против политического решения, принятого Хрущевым на заседании Президиума 24 октября. Гомулка уже пообещал стабилизировать ситуацию, и Хрущев предложил доверять польскому руководителю, поскольку «в наше время очень легко найти причину для конфликта, а вот разрешить любой конфликт – очень трудно»9.

Одной из причин, побуждавших советское руководство старательно избегать военной интервенции в Польшу, стал куда более серьезный кризис, который как раз набирал обороты в Венгрии. 23 октября венгерская служба госбезопасности открыла огонь по толпам, штурмовавшим главную радиостанцию Будапешта. В ответ по всему городу начался вооруженный мятеж, и коммунистическое правительство попросило СССР оказать военную помощь в подавлении бунта. 30 тыс. советских солдат (большинство из них уже стояли в Венгрии) на следующий день заняли столицу, но бои продолжались и вспыхивали в других городах страны.

Советское руководство оказалось перед выбором: вмешаться и подавить выступление либо искать мирное политическое решение параллельно с ситуацией в Польше. Поначалу ему хотелось поставить в Венгрии новое правительство во главе с коммунистом-реформистом Имре Надем; возможно, он стабилизировал бы ситуацию как Гомулка в Польше. Но вскоре Надь ухудшил положение еще больше (с точки зрения Москвы): он предложил закончить монополию коммунистов на политическую власть в Венгрии и вывести страну из Варшавского пакта. Столкнувшись с перспективой потерять коммунистическое влияние в Венгрии и потенциальной дестабилизацией всего советского блока, М. решила начать массивное военное вторжение. 4 ноября сотни советских танков и десятки тысяч солдат вступили в Будапешт и другие города. Сражения были недолгие, но кровавые; в результате пострадало 25 тыс. гражданских лиц, 5 тыс. из них были убиты. Надя арестовали и поставили Яноша Кадара во главе нового, просоветского правительства. Надь был депортирован в Румынию и в 1957 г. возвращен в Венгрию. В 1958 г. его казнили.

В течение всего венгерского кризиса Молотов агитировал за жесткий курс. 23 октября, когда события только начались, он сказал Президиуму: «Руками Надя Венгрия расшатывается. За ввод войск». 28 октября Молотов заявил: «Дело идет плохо. Обстановка ухудшилась, по частям идет дело к капитуляции… Вопрос о дружбе с СССР, о помощи наших войск – это минимум… Правильно сделали, что ввели войска… Насчет данного правительства – поддерживать. Но они о дружбе с СССР – говорили с выводом войск – действовать осторожно». На встрече Президиума 4 ноября произошел обмен резкими репликами между Молотовым и Хрущевым, когда первый сказал: «Повлиять на Кадара, чтобы не пошла Венгрия по пути Югославии… Закрепить военную победу политическими». Хрущев прокомментировал: «Не понимаю товарища Молотова. Вреднейшие мысли вынашивает». Молотов парировал, что генсека надо одернуть, чтобы он не командовал. Не боясь вызвать недовольство Хрущева, он на заседании Президиума 6 ноября снова привел аналогию с Югославией, на сей раз в связи с предложением переименовать Венгерскую рабочую партию (т. е. коммунистическую) в Венгерскую социалистическую рабочую: «Мы не должны забывать – изменение названия есть изменение характера. Дело идет о создании новой Югославии»10.

Настоять на сохранении названия Молотову не удалось. Звезда его взошла уже после венгерского кризиса. 21 ноября его назначили министром государственного контроля – следить за выполнением правительственных постановлений. Как пишет Таубман, должность была не столь важная, как министр иностранных дел, однако она показывала, что он «возвращается в большую политику»11.

МОЛОТОВ И ХРУЩЕВ – КТО КОГО?

Новое место позволяло Молотову свободно высказываться о самых разных внутренних и внешних проблемах. Он затеял войну с Хрущевым из-за предложений по децентрализации экономической системы путем отмены национальных министерств в экономике и замены их на региональные хозяйственные советы. Когда проект Хрущева был представлен Президиуму в конце января 1957 г., Молотов запротестовал: этот вопрос надо еще обсудить, а любые решения следует претворять в жизнь постепенно. На февральском Пленуме ЦК замысел Хрущева поддержали, но когда о нем снова заговорили в марте, Молотов опять начал возражать. Неясно, что именно предлагает Хрущев, говорил он, а национальные экономические советы следует сохранить, чтобы они координировали работу децентрализованных организаций. Все остальные члены Президиума одобрили идеи генсека и указали Молотову, что хрущевский проект соответствует решениям февральского Пленума. После заседания Молотов отправил Президиуму длинную ноту, где критиковал замысел, видя в нем однобокое толкование принятой на Пленуме политики, и снова подчеркнул необходимость сильного центрального контроля над экономикой. Хрущев ответил собственной нотой Президиуму. Он обвинил Молотова, что тот не следует политике партии и выступает против любых реформ действующих хозяйственных институтов. Президиум поддержал Хрущева, и, когда 27 марта обсуждались обе ноты, Молотова заклеймили предателем и провокатором. Хрущев, как всегда, упражнялся в сарказме: «Молотов совершенно не связан с жизнью. По целине – не согласен, по внешней политике – не согласен, эта записка – не согласен. На Пленуме не выступал – наверное, тоже был против. Сейчас предлагает комиссию – тоже, чтобы оттянуть. Не всегда Молотов был нетороплив. Торопил в период коллективизации, торопил, когда группу генералов репрессировали»12.

Президиум не поддержал Молотова в данном вопросе. За этим скрывалось растущее недовольство хрущевским руководством. Одним из первых свидетельств грядущего возмущения стала дискуссия Президиума в апреле 1957 г., проходившая без Хрущева. Обсуждали присвоение ему звания Героя Социалистического Труда за программу по поднятию целины – любимый проект генсека по расширению советского сельского хозяйства путем освоения новых земель в таких областях, как Казахстан или Сибирь. На встрече большинство высказалось за, но Молотов возразил: следует хорошенько подумать, ведь Хрущев не так давно был удостоен другой награды. Его поддержал Каганович, заявивший: если награждать одного Хрущева, то могут подумать, что появился новый культ личности. Их поддержал Маленков, бывший премьер, отстраненный Хрущевым в январе 1955 г. Он сказал, что данный вопрос надо обсудить подробнее13.

Молотов, Маленков и Каганович образовали центральное ядро группы, противостоящей Хрущеву. К ним присоединились и другие члены Президиума после того, как в Ленинграде в мае 1957 г. Хрущев произнес речь с обещаниями, что в ближайшие годы СССР обгонит США по производству мяса, сливочного масла и молока. Генсек провозгласил эту невыполнимую цель, не посовещавшись с Президиумом. Она словно символизировала эгоцентричный стиль хрущевских решений, все больше узурпировавший власть и прерогативы остальных глав страны. Короче говоря, на смену постсталинскому коллективному руководству явился новый «хозяин» – и он пришелся не по вкусу большинству Президиума, в том числе Булганину, ставшему премьером после Маленкова, и Шепилову, новому министру иностранных дел.

Имея на своей стороне большинство полноправных (т. е. имеющих право голосовать) членов Президиума, группа Молотова попыталась сбросить Хрущева. 18 июня его позвали на встречу якобы Совета министров, которая оказалась внеплановым заседанием Президиума. Но у Хрущева еще оставались сторонники, и он сумел отразить требования уйти в отставку с поста главы партии. Из влиятельных членов Президиума самыми сильными его приверженцами оказались заместитель премьер-министра (и бывший министр торговли) Анастас Микоян и министр обороны маршал Георгий Жуков. При содействии последнего Хрущев смог организовать военный транспорт для членов Центрального Комитета, чтобы перелететь в Москву и потребовать созыва Пленума ЦК. На третий день заседаний Президиума группе Молотова, которую ее противники заклеймили «антипартийной», пришлось согласиться на встречу Центрального Комитета для принятия решения по вопросу руководства. Как рассказывал Молотов Чуеву: «В нашей группе не было единства, не было никакой программы. Мы только договорились его [Хрущева] снять, а сами не были готовы к тому, чтобы взять власть»14.

ИЮНЬСКИЙ ПЛЕНУМ

Центральный Комитет – избранный на XX съезде партии – целиком и полностью был на стороне Хрущева. Пленум ЦК, проходивший 22–29 июня 1957 г., с самого начала встречи пошел в атаку на так называемую антипартийную группу. Значительная часть критики предназначалась Молотову. Тон обвинений задал Жуков в первом выступлении на Пленуме, когда он заявил ЦК, что репрессии 1930-х гг. Сталин проводил не в одиночку. Он пользовался помощью и поддержкой других руководителей: в период с февраля 1937 г. по ноябрь 1938 г. Сталин, Молотов и Каганович санкционировали казнь 38 679 человек, арестованных во время чистки. В один только день – 12 ноября 1938 г. – Сталин и Молотов приказали расстрелять 3167 человек, утверждал Жуков15. Тему соучастия Молотова в довоенном сталинском терроре муссировали в течение всего Пленума. Молотов отвечал, что все решения принимались коллективно, а не только им и Сталиным. Когда вмешался Хрущев с вопросом: какие позиции занимал лично Молотов в обсуждениях Политбюро Молотов сказал: «Я больше, чем кто-либо из вас, и больше, чем Вы, товарищ Хрущев, иной раз возражал товарищу Сталину и имел в связи с этим большие неприятности»16.

Хрущев вставил свое замечание – не единственный комментарий, сделанный им и остальными, – когда Молотов произносил на Пленуме речь, где настаивал на разумной оценке достижений и ошибок Сталина. Он критиковал внешнюю политику Хрущева, говоря, что он стремится заключать разные соглашения с США, игнорируя отношения с другими капиталистическими странами. А это, продолжал Молотов, нарушает ленинский принцип игры на противоречиях, которые существуют между империалистическими государствами, и в результате он упустил возможности укрепить международное положение Советского Союза.

В отношении Югославии Молотов указал, что его мнение о том, что Тито – это либерал, а не коммунист, разделяют Мао Цзэдун и другие китайские коммунисты. Кроме того, он ругал личное поведение Хрущева, в том числе за то, что он опозорился, отправившись в баню вместе с президентом Финляндии17.

Из всех ораторов, последовательно клеймивших Молотова, самые недобрые слова произнес его бывший зам Андрей Громыко, который скоро станет министром иностранных дел при Хрущеве. Громыко хвалил вклад нового генсека в советскую внешнюю политику и поносил деятельность Молотова. В качестве примера он привел нормализацию отношений с Западной Германией в сентябре 1955 г., приписав эту заслугу Хрущеву. Когда Молотов перебил его, заметив, что он тоже поддерживал этот курс, Громыко отвечал, что тот отсутствовал в ООН, когда Президиуму предложили установить дипломатические отношения с ФРГ, а вернувшись в Москву, начал возражать против этого проекта. Молотов парировал, что он не соглашался с формой, а не с содержанием18.

В заключительной речи на Пленуме 29 июня Хрущев снова стал развивать тему ошибок Молотова в иностранной политике. Он обвинил его в догматизме и в том, что его работа в должности министра иностранных дел позволила империалистическим врагам СССР объединиться, а его друзей и соседей настроила против него. Хрущев особо остановился на действиях Молотова в отношении Ирана и Турции после войны, его позиции по Австрийской декларации независимости и противостоянию нормализации отношений с Западной Германией, Японией и Югославией. Эта критика вошла в официальную резолюцию Пленума: «В области внешней политики эта [антипартийная] группа, особенно товарищ Молотов, проявляла косность и всячески мешала проведению назревших новых мероприятий, рассчитанных на смягчение международной напряженности, на укрепление мира во всем мире. Товарищ Молотов в течение длительного времени, будучи министром иностранных дел, не только не предпринимал никаких мер по линии МИДа для улучшения отношений СССР с Югославией… Товарищ Молотов тормозил заключение государственного договора с Австрией и дело улучшения отношений с этим государством… Он был также против нормализации отношений с Японией, в то время как эта нормализация сыграла большую роль в деле ослабления международной напряженности на Дальнем Востоке. Он выступал против разработанных партией принципиальных положений о возможности предотвращения войн в современных условиях, о возможности различных путей перехода к социализму в разных странах, о необходимости усиления контактов КПСС с прогрессивными партиями зарубежных стран. Товарищ Молотов неоднократно выступал против необходимых новых шагов советского правительства в деле защиты мира и безопасности народов. В частности, он отрицал целесообразность установления личных контактов между руководящими деятелями СССР и государственными деятелями других стран, что необходимо в интересах достижения взаимопонимания и улучшения международных отношений»19.

Возможности прокомментировать эту резолюцию Молотов не имел. Иначе он, наверное, сказал бы, что именно его линия европейской коллективной безопасности и урегулирование германского вопроса – против которой возражал Хрущев – явилась самым эффективным способом, позволившим после смерти Сталина наладить стабильность в мире. И не мог он или сотрудники его ведомства мешать заключению договора с Австрией, ведь именно они были инициаторами изменений в советском курсе, благодаря которым это соглашение стало реальным. На XX съезде Молотов приводил Хрущеву тот же самый довод о возможности предотвращения войны. Единственной крупицей правды в обвинении было отношение Молотова к сближению с Югославией. На Пленуме он повторял, что Югославия Тито – это буржуазное государство, не годящееся для участия в социалистическом лагере.

В конце Пленума и Молотов, и Маленков, и Каганович покаялись в грехах против партии. Если Маленков и Каганович капитулировали полностью, то Молотов до конца не сдался. Он признал, что политика партии и руководство правы, но доказывал, что нынешний кризис спровоцировал именно Хрущев, нарушив принцип коллективного руководства. И если с его стороны было ошибкой ставить перед Президиумом вопрос о снятии Хрущева с поста главы партии, то поднять темы, требующие обсуждения, он имел полное право20. Во время голосования о резолюции Пленума Молотов воздержался, но после заседания изменил свое решение и согласился поддержать осуждение антипартийной группы. Таким образом, он поступил так же, как при исключении из партии его жены в 1948 г.: сначала посопротивлялся, потом пошел на попятный.

ПОСОЛ СССР В МОНГОЛИЮ

Молотов, равно как Маленков и Каганович, лишился всех правительственных должностей, а также был исключен из Президиума и ЦК. Но в партии он остался. И 3 августа Президиум решил поручить ему новую работу: послом в Народную Республику Монголия. Это был не самый плохой поворот судьбы, если сравнивать с Маленковым (его отправили руководить электростанцией) и Кагановичем (он стал директором Уральского горно-обогатительного завода). Как отмечает Таубман, несмотря ни на что, Хрущев Молотова уважал. Без взаимности. Как пишет Чуев, Молотов рассказывал: «Хрущев мне напоминал прасола [1] . Прасола мелкого типа. Человек малокультурный, безусловно». По другому поводу он выразился так: «Хрущев-то ноготка Сталина не стоит!» Впрочем, глупым Молотов Хрущева не считал: «Хрущев… он же противник марксизма-ленинизма, это же враг коммунистической революции, скрытый и хитрый, очень завуалированный… Нет, он не дурак. А чего же за дураком шли?»21

Молотов провел в Монголии три года. Он успел установить хорошие рабочие отношения с монгольским руководителем Юмжагийном Цэдэнбалом. Полина уехала в Монголию вместе с мужем и там сблизилась с русской женой Цэдэнбала – Анастасией Филатовой. Молотов подружился с ней, и однажды он организовал прилет врачей из Москвы к ее тяжело заболевшему младшему сыну22.

На посту посла Молотов занимался привычным делом – произносил речи о внешней политике. Одни отличалась формальным дипломатизмом, какого ждешь от второстепенного посла; другие представляли собой масштабные комментарии по поводу современных международных вопросов, достойные министра иностранных дел. Многие из тех удачных выступлений были сделаны в полузакрытом «Ленинском клубе», собиравшемся в монгольской столице Улан-Баторе. В них Молотов тщательно следовал партийной линии, уважительно отзывался о Хрущеве, хоть и не втягивался в набиравший обороты культ личности нового руководителя. Но его слушатели не сомневались: все, что говорит Молотов, является плодом его личных размышлений, а не просто поддакиванием официальному курсу.

Среди прочего он постоянно поднимал тему необходимости идти умеренным путем, избегая опасностей ревизионизма (позиция хрущевцев) и сектантства с догматизмом, в которых его обвиняли хрущевцы. Еще он говорил, насколько важна борьба за мир. «Важнейшим вопросом сегодня, – сказал он, выступая в декабре 1957 г., – является вопрос о сохранении и укреплении мира». На XXI съезде КПСС, проходившем в январе–феврале 1959 г., Молотов предупредил слушателей, насколько важно «не преуменьшать опасности войны. Необходимо сохранять бдительность и усиливать всемирную борьбу за мир». В июне 1960 г. он произнес речь о международном положении после того, как в Париже потерпела неудачу встреча Хрущева и Эйзенхауэра. Саммит закончился ничем, когда Хрущев ушел с него в знак протеста полетов американских шпионов над СССР – был сбит разведывательный самолет U-2. Молотов возмущался инцидентом не меньше Хрущева: «Сегодня империалисты надели маску поборников мира; завтра мы увидим истинное лицо зверя… Советский Союз выступает за переговоры с империалистическими государствами, когда переговоры могут улучшить международную обстановку, когда они укрепляют мир… Но вести переговоры под угрозой военной авиации империалистических стран для нас не приемлемо, поскольку это будет потворством дальнейшей империалистической агрессии». В заключение он сказал: «Мы должны быть способны и готовы вести борьбу за мир до самого конца»23.

СОСЛАН В ВЕНУ

Вскоре после этого выступления Молотова перевели из Монголии в Вену, где он возглавил советскую делегацию в Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ). Возможно, Молотова убрали из Монголии потому, что Хрущева раздражали его многочисленные личные письма в Москву – им не хватало подобострастия, которого ждут от малозначительного посла. В мае 1959 г. Молотов направил в Центральный Комитет меморандум с предложением создать конфедерацию социалистических стран, основанную в первую очередь на союзе СССР и коммунистического Китая24. Когда в июле–августе 1959 г. Ричард Никсон посещал Москву, Хрущев сказал ему, что Молотов возражал против Австрийской декларации. Молотов то ли прочитал об этом, то ли услышал и нажаловался в Комитет партийного контроля: «Решительно возражаю против попытки Н.С. Хрущева изобразить меня, коммуниста, в виде сторонника войны с «Западом» и заявляю, что это утверждение содержит клевету, аналогичную той грязи, которую лили меньшевики на большевиков»25. В октябре 1959 г. он снова написал в ЦК: на сей раз замечания о трактовке В.И. Ленина в новой официальной версии истории КПСС26. В аналогичном ключе звучала и статья о девяностом юбилее Ленина, которую в начале 1960 г. Молотов послал в партийный теоретический журнал «Коммунист». Ее не приняли под предлогом, что автор не говорит в ней и о собственных ошибках27.

Объяснить переброску Молотова в Вену можно еще и тем, что она была связана с советско-китайским расколом, о котором широко заговорили после передовицы, появившейся в апреле 1960 г. в «Красном флаге» – главной коммунистической газете КНР. Статья называлась «Да здравствует ленинизм» и якобы была посвящена юбилею Ленина, но фактически представляла собой плохо замаскированную критику внешней политики Хрущева.

Все разногласия усиливались, углубляя раскол между Советским Союзом и коммунистическим Китаем, а также между Хрущевым и Мао Цзэдуном. А начались они еще на XX съезде партии. Как и Молотов, Мао не соглашался с претензиями к Сталину и доводами Хрущева о том, что при капитализме война перестала быть неизбежной, а переход к социализму возможно совершить и мирными методами. Мнения Мао и Молотова совпадали в том, что делали акцент на угрозу капитализма, империалистическую агрессию и непреходящие опасности войны28.

Если Хрущев полагал, что, отправляя Молотова в Вену, он заставит его вести себя посговорчивее, то он ошибался. Молотов продолжил произносить политические речи, хоть пореже и в частном порядке. В январе 1961 г. он рассказывал советской делегации в МАГАТЭ о результатах последней встречи участников Всемирного коммунистического движения в Москве. Молотов предупредил, что «опасность новой мировой войны еще не преодолена». И еще поносил «ревизионистов», забывающих, что конкуренция между государствами с разным общественным строем представляет собой разновидность классовой борьбы29.

Одним из свидетелей молотовского пребывания в Вене стал молодой советский дипломат Владимир Соколов. Его поразили исключительная память, самообладание и хладнокровие бывшего министра иностранных дел. Как вспоминает Соколов, выступления Молотова перед советской группой в МАГАТЭ всегда имели успех.

Накануне XXII съезда партии, запланированного на октябрь 1961 г., Молотов представил в Центральный Комитет два документа31. Первый был написан в августе 1961 г. и был озаглавлен «О ленинизме и возможности предотвращения войны в современных условиях». Текст ругал позицию Хрущева, утверждавшего, что война с капитализмом и империализмом перестала быть неизбежной. Кроме того, Молотов обвинил партийное руководство в распространении пацифистских иллюзий о том, что разоружение является единственным путем профилактики войны. По мнению Молотова, не допустить войны можно было лишь искоренив империализм и капитализм.

Второй документ, датированный 12 октября 1961 г., возражал против новой партийной программы, которая провозглашала, что коммунизм (т. е. очень развитая форма социалистического прогресса в экономике и обществе) будет построен в Советском Союзе в ближайшие лет двадцать. Молотов доказывал, что этот замысел нереалистичен и невыполним, поскольку социалистический строй еще не распространился по всей земле.

На XXII съезде Хрущев повел массированную атаку на Молотова. В открывающей речи генсек заявил, что участники антипартийной группы несут личную ответственность за массовые репрессии 1930-х гг. Микоян обвинил Молотова в недооценке сил социализма и переоценке сил империализма и добавил, что именно в этом кроется корень его ошибочного отрицания возможности избежать войну. Петр Поспелов, возглавлявший партийный институт марксизма-ленинизма, зашел еще дальше и сообщил, что Молотов считает, что война поможет прийти к коммунизму. В закрывающем выступлении на съезде Хрущев записал Молотова в руководители антипартийной группы и намекнул, что он причастен к убийству Кирова32.

Эти нападки били не только по Молотову – а еще и по Мао вместе с китайскими коммунистами. Как китайцы, ругая Тито за «ревизионизм», косвенно критиковали Хрущева, так и Советы, атакуя «догматизм» Молотова, заодно поносили Мао.

Вскоре после съезда Молотов предстал перед Комитетом партийного контроля (ведавшего дисциплиной), и его попросили объясниться. Бывший министр доказывал свою верность партии и руководству, но, так как он не стал отказываться от конкретных замечаний в адрес партийной линии, комитет посчитал его оправдания формальными и неискренними.

В марте 1962 г. Молотова исключили из партии, а в июле отказали просьбе о восстановлении. С должности в Вене его тоже отозвали, и в сентябре 1963 г. Молотов ушел из МИДа на пенсию.

СТАЛИНИСТ НА ПЕНСИИ

По стандартам большинства советских граждан, Молотов устроился очень неплохо. Он получал хорошую пенсию, вместе с женой они остались жить в роскошном доме для политической и военной элиты СССР. Его квартира располагалась неподалеку от Кремля и огромной Библиотеки им. Ленина, где, удалившись на покой, Молотов стал проводить много времени. Кроме того, он продолжал пользоваться правительственной дачей в подмосковной Жуковке.

На пенсии Молотов предался сочинению многочисленных (неопубликованных) статей о партийной политике. Большая часть его трудов касалась внутренних дел – экономическая реформа, партийная программа, советская конституция, построение социализма и ранняя история КПСС33. Один из самых основательных комментариев по внешней политике был написан сразу после возвращения из Вены в начале 1963 г. Он назывался «Об опасности войны и борьбе за коммунизм» и критиковал Хрущева за то, что он отказался о доктрины о неизбежности войны. Возражения Молотов приводил несколько туманные, но были в тексте и важные замечания, которые помогают объяснить разногласия о внешней политической линии между ним и Хрущевым.

На XX съезде они спорили: в принципе война неизбежна, пока все еще существуют империализм и капитализм, но способно ли движение за мир предотвратить реальные войны? Хрущев еще говорил, что в современную эпоху силы, поддерживающие мир, так велики, что доктрина об обязательной войне больше не применима на практике – в последующих выступлениях он развивал и доказывал эту точку зрения34.В противовес Хрущеву Молотов убеждал, что постулат о войне остается неизменным, независимо от масштабов кампании за мир, поскольку врожденная склонность империалистических стран к войне продолжает превалировать и никуда не денется, пока социализм не победит на всей земле. Важный момент: по мнению Молотова, хрущевский пересмотр доктрины о неизбежной войне вел к недооценке ее опасностей и, среди прочего, нес угрозу новой мировой войны35.

Молотов критиковал Хрущева не совсем справедливо. Генсек говорил о важности неутихающей борьбы за мир не меньше Молотова и часто предупреждал об опасности войны. Разница между их позициями заключалась в том, что закоренелый догматизм Молотова – убежденность в непреходящей угрозе капиталистической войны – означал, что он в большей мере, нежели Хрущев, готов рассмотреть вариант применения радикальных мер для предотвращения того, что он считал весьма и весьма реальной угрозой новой мировой войны. Как ни странно, именно идеологический консерватизм Молотова подсказал запустить новаторскую программу европейской коллективной безопасности. Им же объясняются его гибкость и готовность вступить в серьезные переговоры с западными странами по поводу будущего Германии. Хрущев же полагал, что Советский Союз обладает достаточной политической и военной мощью, чтобы собственными усилиями справится с опасностью капиталистической войны, в том числе с угрозой, которую несла в себе Западная Германия, полностью перевооруженная и интегрированная в западный блок.

Когда в октябре 1964 г. Хрущев лишился власти, официальная советская риторика приблизилась к позициям Молотова. В то же самое время сохранялось немало разногласий между его взглядами и мнениями прохрущевского руководства. Особенно это относилось к теме Сталина. После снятия Хрущева процесс десталинизации остановился, и режим начал трактовать его личность с большей симпатией, делая акцент не только на недостатках, но и на успехах. Но Молотову этого было мало. Он хотел, чтобы от хрущевской критики Сталина на XX съезде отказались полностью, и был готов яростно защищать даже самые страшные стороны сталинского режима. В 1930-е гг. совершались серьезные ошибки, признавал Молотов в своих записях, но массовые репрессии тех времен оправданы необходимостью искоренить антисоветские элементы, которые в случае войны могли бы сыграть роль пятой колонны. Кроме того, бывший министр превозносил заслуги Сталина во время войны и сожалел о том, что в СССР уже нигде нельзя купить военные речи его старого начальника36. Как вспоминал внук Молотова, в День Победы 9 Мая его дед всегда поднимал тост за Сталина: «за нашего неизвестного главнокомандующего»37.

Критическое отношение Молотова к советскому руководству заметно и в его беседах с Чуевым. Когда в 1982 г. умер Леонид Брежнев, преемник Хрущева на посту главы партии, Молотов заметил: «Брежнев, конечно, скромность потерял, потерял… Не жалел себе [медалей]. Это безобразие, конечно». Бывшему министру куда больше импонировал сменивший Брежнева Юрий Андропов, но следующий руководитель, Константин Черненко, его разочаровал. «Вообще какой-то навязанный народу человек… – говорил о нем Молотов Чуеву. – До сих пор не можем назначить президента»38. Впрочем, именно стараниями Черненко Молотова восстановили в 1984 г. в КПСС вместе с Маленковым и Кагановичем39.

Молотов активно интересовался политикой до конца жизни. В его личных бумагах есть вырезки из «Правды» за апрель 1985 г. со статьями о Пленуме ЦК – на котором пришел к власти Михаил Горбачев. Последняя встреча Молотова с Чуевым состоялась в апреле 1986 г., вскоре после его девяносто шестого дня рождения, и он рвался обсудить события на последнем съезде партии40.

Молотов умер 8 ноября 1986 г. – в шестьдесят девятую годовщину Октябрьской революции. Полина скончалась еще в 1970 г. Она покоится в тихом уголке Новодевичьего кладбища, сразу за участком, который занял Микоян в 1978 г., неподалеку от Кагановича, дожившего до 1991 г.

В другой части кладбища лежит Хрущев, умерший в 1971 г.

Молотова похоронили в могиле жены. Скромное надгробие сделано из белого мрамора с черными прожилками. Когда я был на кладбище в 1995 г., экскурсовод восторженно рассказывала, что черно-белый контраст символизирует хорошие и плохие стороны судьбы и характера Молотова. (То же самое она вещала и на могиле Хрущева.) Пятнадцать лет спустя обветренный камень казался скорее серым разных оттенков, нежели черно-белым. Особенно если смотреть издалека.

7. Заключение Как же оценивать Молотова?

Ошибки бывают у каждого. Были ошибки у Ленина, и у Сталина были ошибки, у Хрущева, у каждого, у меня были ошибки – мало ли ошибались?

В.М. Молотов (август 1974)

1

В январе 1948 г. группа румынских академиков выдвинула Молотова на Нобелевскую премию мира. Эта номинация сообщала о той роли, что сыграл Молотов во время войны и энергичной защите мира и демократии, которую он вел с 1945 г.2.

Выдвижение сделали участники коммунистического лагеря, но в свете фактов, представленных в данной книге, оно не так странно, как может показаться. Возможно, на эту награду номинировали и куда менее достойных претендентов. Конечно, советскую общественность того времени это выставление Молотова не должно было удивить. На родине его преподносили миротворцем, защитником всеобщих чаяний о том, что новой мировой войны не будет3.

Как показывает эта книга, есть много свидетельств в пользу того, что Молотов был способным дипломатом и министром иностранных дел: способность превосходно выполнять инструкции, умение успешно вести переговоры как с друзьями, так и с врагами, ставшее легендарным упорство в достижении советских целей. Впрочем, Молотов являлся дипломатом не столько по профессии, сколько по призванию, и реальную политику он заставлял служить строительству коммунизма. Он на полном серьезе противопоставлял миролюбивую линию Советского Союза угрозам и агрессии капиталистических и империалистических стран. Именно из идейных взглядов Молотова росли в 1950-е гг. его страхи того, что Германия возродится. Как ни парадоксально, та же самая идеология заставила его поверить, что общеевропейская система коллективной безопасности сможет положить решительный конец «холодной войне». Был бы такой проект успешным – вопрос спорный, но Молотов заслуживает уважения за все те политические риски, на которые он отважился, когда вернулся на пост министра иностранных дел после смерти Сталина.

Безусловно, Молотов обладал немалыми дипломатическими талантами, но любые претензии на великого международного деятеля являются, мягко говоря, спорными. Он служил жестокому, авторитарному режиму, который стоит призвать к ответу за то, что погибли миллионы невинных людей во имя утопической идеологии, мечтавшей построить совершенное человеческое общество. Этот режим позорно рухнул в 1991 г. Доживи Молотов до его крушения, вряд ли бы он хоть раз попросил прощения за свою роль в его истории. Скорее всего, распад СССР подвигнул бы его в очередной раз повторить: необходимы суровые меры для защиты социалистической системы от врагов – как внешних, так и внутренних.

Нет нужды одобрять политику Молотова или принимать его идеологию, чтобы оценить положительные, равно как отрицательные стороны его деятельности на посту советского министра иностранных дел, особенно во время Второй мировой войны. Общий исход войны был определен по большей части способностью Советского Союза выдержать нападение Гитлера в июне 1941 г., а затем одержать решительную победу над нацистской Германией. Как любил повторять Молотов, европейскую цивилизацию спасли Красная Армия, жертвы советского народа и материальные богатства, созданные коммунистическим строем. Впрочем, поддержка, оказанная Советскому Союзу британскими и американскими членами Антигитлеровской коалиции, сыграла важнейшую роль в том, что СССР выдержал удар и победил в войне. Во время войны Молотову заслуженно рукоплескали за то, что он сделал для появления и сохранения Коалиции. Но на другую чашу весов надо положить сотрудничество Советов с Германией во времена соответствующего пакта, который был заключен стараниями того же Молотова.

После Второй мировой началась «холодная война».

У историков давно принято считать Молотова ведущим пропагандистом этого конфликта. Однако новые свидетельства из русских архивов показывают, что он противился «холодной войне», а не разжигал ее. И вершиной карьеры Молотова стал его упорный труд в 1953–1955 гг. добиться стабильного мира в отношениях с Западом.

На пенсии Молотов молча согласился с тем карикатурным образом, в котором подавали его хрущевцы: старомодный доктринер, не умеющий найти общий язык с послесталинским миром. А Молотову, старому большевику, было с этой позиции удобно ругать на все лады Хрущева, обвиняя его в ревизионизме. Но самообладание Молотова сослужило его репутации дурную службу, дав почву самым нелепым толкованиям его роли на посту министра иностранных дел – а ведь она была, по многим аспектам, положительной.

После того как Хрущев сместил Молотова, «холодная война» вошла в новую, опасную фазу напряженности и конфронтации, достигших апогея в 1962 г. во время Кубинского кризиса, когда мир оказался на грани тотальной ядерной войны. Потом все с новой силой стали добиваться устойчивого мира, и в конце концов в 1970-е гг. эти старания имели успех, особенно в 1975 г. на Хельсинкской конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе. Разрядка в отношениях с Западом, к которой так стремился Молотов после смерти Сталина, заложила основы для стабилизации конфронтации в Европе в 1970-е гг.

В конце 1970-х – начале 1980-х гг. «холодная война» вспыхнула было снова. Но когда при Горбачеве перемирие вернулось, одним из его столпов стала система общей безопасности в Европе. Когда коммунистический строй рухнул, Российская Федерация продолжила добиваться коллективной безопасности; в начале 2000-х гг. Владимир Путин и Дмитрий Медведев этот проект реанимировали. Полная интеграция России в Европу остается одним из нерешенных вопросов мира эпохи, наступившей после «холодной войны». Анализируя эти события, многие упускают из виду, что у их истоков стоял Молотов и его кампания за европейскую коллективную безопасность в 1950-е гг.

Молотов работал советским министром иностранных дел на протяжении 15 лет, в период постоянных кризисов и чрезвычайных ситуаций: он открылся в 1939 г. международным кризисом, приведшим ко Второй мировой войне, и закончился разочаровавшей всех несостоятельностью «духа Женевы» в 1955 г. Невозможно подытожить жизнь и карьеру Молотова одной фразой. Плох он или хорош, но он был ключевой фигурой, определившей дипломатию и политику тех замечательных времен.

Примечания

В примечаниях читатель не раз встретит ссылки на следующие русские архивы:

Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Это архив российского и советского МИДа. Там представлены документы о деятельности Молотова на посту министра иностранных дел в периоды с 1939 по 1949 г. и с 1953 по 1956 г. Чаще всего цитируются материалы из Фонда 6 – где хранятся рабочие бумаги, собранные секретарями Молотова.

Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Здесь хранятся архивы КПСС послесталинского времени. При изучении внешней политики Молотова большую ценность представляют документы Международного отдела партии, который занимался связями с иностранными коммунистическими партиями, в том числе правящими.

Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). В этом архиве лежат документы советской компартии времен Ленина и Сталина, в том числе личный фонд Молотова. Некоторые из этих бумаг содержат информацию личного характера, но большая их часть посвящена деятельности Молотова в качестве партийного функционера (а не премьер-министра или министра иностранных дел). Ценность этих материалов в том, что они заполняют брешь в периоде с 1949 по 1953 г., когда Молотов занимался внешней политикой не в должности министра иностранных дел, функционера Политбюро. В личном фонде Молотова есть и документы о его политической и дипломатической деятельности после его снятия в 1957 г.

Все российские архивы и организации используют общую систему хранения документов, которая состоит из трех-четырех основных уровней: фонд (собрание материалов), опись (подборка документов по принципу общей тематики или принадлежности к одной организации), папка и дело . В примечаниях автор использует сокращения ф., оп., пап. и д. При цитировании конкретных страниц указываются л. (лист) или лл. (листы).

Глава 1. Пролог: «Блестящая кремлевская посредственность»

1 Albert Resis, ed., Molotov Remembers (Chicago: Ivan R. Dee, 1993), 198.

2 Там же, 339; Феликс Чуев Сто сорок бесед с Молотовым: из дневника Ф. Чуева (М.: Терра, 1991).

3 Цит. по: Олег Трояновский Через годы и расстояния (М.: Вагриус, 1997), 138. Трояновский, работавший советником и переводчиком Молотова в 1940-е и 1950-е гг., сравнивал своего начальника и Даллеса так: «Оба были догматиками до мозга костей, оба считали, что системы, которые они представляют, несовместимы, оба скептически относились к возможности каких-либо долговременных договоренностей между США и СССР, оба опасались, что такие лидеры их стран, как Эйзенхауэр и Хрущев, могут пойти на неоправданные уступки и компромиссы. Короче говоря, оба были образцами для “холодной войны”.

4 James F. Byrnes, Speaking Frankly (New York: HarperCollins, 1947), 278–279.

5 О раннем этапе политической карьеры Молотова См.: Derek Watson, Molotov: A Biography (London: Palgrave, 2005) и первый том его биографии, написанный его внуком Вячеславом Никоновым, Молотов: Молодость (М.: Вагриус, 2005).

6 Rachel Polonsky, Molotov’s Magic Lantern (London: Faber and Faber, 2010).

7 Как утверждает Уотсон в книге Molotov , 40.

8 Никонов, Молотов, 531.

9 Спасибо Перу Эджилу Хегге за то, что он рассказал мне о шахматных корнях прозвища Молотова.

10 Resis, Molotov Remembers, 76.

11 См.: Lars T. Lih et al., eds., Stalin’s Letters To Molotov (New Haven, CT, and London: Yale University Press, 1995). Спасибо Шону Болерри Мэару за то, что обратил мое внимание на это забавное прозвище Сталина.

12 О роли Молотова в индустриализации, коллективизации и репрессиях см.: Watson, Molotov, главы 7 и 8.

13 Большая советская энциклопедия, том 39 (М.: Огиз, 1938), 722–726.

14 Работница , ном. 7 (март 1940), 2.

15 Цит. по: Watson, Molotov, 1959.

16 На приеме у Сталина: тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924–1953 гг.) (М.: Новый хронограф, 2008).

17 «Похороны Иосифа Виссарионовича Сталина: речь товарища В.М. Молотова», Правда , 10 марта 1953 г.

18 Resis, Molotov Remembers , 211, 369.

19 Константин Симонов, Глазами человека моего поколения (М.: АПН, 1989), 347.

20 Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР, 1945–1953 (М. : Росспен, 2002), док. 255.

21 Материалы об аресте Полины представлены в кн: Государственный антисемитизм в СССР, 1938–1953 (М.: Материк, 2005).

22 Resis, Molotov Remembers , 324–325; Roy Medvedev, «V.M. Molotov: Muscovite Pensioner» в книге All Stalin’s Men (Oxford: Basil Blackwell, 1983), 99, 109.

23 См.: Larisa Vasilieva, Kremlin Wives (London: Weidenfeld & Nicolson, 1994), главы 5 и 10.

24 C.D. Jackson Papers, Box 50, Eisenhower Correspondence 1954 (2), Eisenhower Presidential Library.

25 «Заседание Политбюро ЦК КПСС, 12 июля 1948 года» , ф. 89, оп. 36, д. 15, Soviet Communist Party on Trial collection, Hoover Institution.

Глава 2. Переговоры с нацистами (1939–1941)

1 Vyacheslav Molotov, Soviet Peace Policy (London: Lawrence & Wishart, 1941), 19.

2 Об отставке Литвинова см.: Geoffrey Roberts, «The Fall of Litvinov: A Revisionist View», Journal of Contemporary History 27 (1992), 639–657; Albert Resis, «The Fall of Litvinov: Harbinger of the German-Soviet Non-Aggression Pact», Europe-Asia Studies 52, no. 1 (2000); Зиновий Шейнис, МаксимЛитвинов (М.: Прогресс, 1990), 292–297; и Watson, Molotov , 153–157.

3 Об истоках и курсе переговоров о тройственном союзе см.: Michael J. Carley, 1939: The Alliance That Never Was and the Coming of World War II (Chicago: Ivan R. Dee, 1999) и Geoffrey Roberts, «The Alliance That Failed: Moscow and the Triple Alliance Negotiations, 1939», European History Quarterly 26, no. 3 (1996).

4 Soviet Peace Efforts on the Eve of the World War II, далее SPE (М.: Новости, 1971), док. 267; Документы внешней политики 1939 год , далее ДВП 1939 (М.: Международные отношения, 1992), док. 267.

5 William Strang, «The Moscow Negotiations 1939» in Retreat from Power, Davis Dilkes, ed. (London: Macmillan, 1981), 177.

6 SPE, док. 278, 279, 280.

7 Там же, док. 291, 311, 312.

8 Там же, док. 314.

9 Там же, док. 315, 323.

10 Там же, док. 329, 330, 331.

11 Там же, док. 357.

12 Documents on British Foreign Policy , далее DBFP, второе издание, том 6 (London: HMSO, 1946), док. 338; Documents Diplomatiques Français, далее DDF, второе издание, том 17 (Paris: Imprimerie Nationale, 1980), док. 223–224.

13 SPE, док. 376.

14 DBFP, том 7, 115–120; DDF, том 17, док. 282.

15 Советские материалы о военных переговорах находятся в SPE, док. 411, 412, 413, 415, 417, 425, 429, 437.

16 1941 год , том 2 (М.: Международный фонд «Демократия», 1998), 557–571.

17 Год кризиса, 1938–1939 (М.: Издательство политической литературы, 1990), док. 362.

18 Там же, док. 442.

19 Цит. по: Сергей А. Орлов, «Советско-германский диалог накануне пакта Молотова–Риббентропа 1939 г.», Новая и новейшая история , ном. 4 (1993), 22.

20 Год кризиса , док. 511.

21 Там же, док. 523.

22 Nazi-Soviet Relations, далее NSR (New York: Didier, 1948), 39–41.

23 Там же, 52–57; ДВП 1939, док. 556.

24 Год кризиса , док. 570; NSR, 59–61.

25 Год кризиса , док. 572; NSR, 59–61.

26 Год кризиса , док. 582, 583; NSR, 66–69.

27 NSR, 71–78.

28 Jane Degras, ed., Soviet Documents on Foreign Policy, vol. 3 (1933–1941) (London: Oxford University Press, 1953), 361–371.

29 NSR, 78.

30 Degras, Soviet Documents , 374–376.

31 Там же, 108.

32 Molotov, Soviet Peace Policy , 388–392.

33 Degras, Soviet Documents , 388–392.

34 NSR, 78.

35 Там же, 105–107.

36 От пакта Молотова–Риббентропа до договора о базах (Таллин: Периодика, 1990), док. 94.

37 Полпреды сообщают: сборник документов об отношениях СССР с Латвией, Литвой и Эстонией, август 1939 г. – август 1940 г. (М.: Международные отношения, 1990), док. 57, 58.

38 Report of the Select Committee To Investigate Communist Aggression and the Forced Incorporation of the Baltic States into the USSR (Washington: U.S. Government Printing Office, 1954), 315.

39 Ivo Banac, ed., The Diary Of Georgi Dimitrov: 1933–1949 (New Haven, CT, and London: Yale University Press, 2003), 120.

40 Полпреды сообщают , док. 93.

41 Там же, док. 108.

42 Там же, док. 110.

43 Там же, док. 115.

44 Degras, Soviet Documents , 403–405.

45 Там же, док. 436–449.

46 См.: Geoffrey Roberts, «Soviet Policy and the Baltic States, 1939–1940: A Reappraisal», Diplomacy and Statecraft 6, no. 3 (November 1995).

47 Документы внешней политики , том 23, книга 1, далее ДВП 1940 (М.: Международные отношения, 1995), док. 224.

48 Там же, док. 240.

49 Degras, Soviet Documents , 461–470.

50 Документы внешней политики , том 23, книга 2, далее ДВП 1940–1941 (М.: Международные отношения, 1998), док. 491.

51 Там же, док. 497, 498, 502; NSR, 217–234.

52 Цит. по Watson, Molotov, 184.

53 ДВП 1940–1941, док. 506, 507, 510, 511; NSR, 234–247.

54 ДВП 1940–1941, док. 512; NSR, 247–254.

55 Валентин Бережков, History in the Making: Memoirs of the World War II Diplomacy (М.: Прогресс, 1983), 38.

56 См.: перевод документов в «On the Eve: V.M. Molotov’s Discussions in Berlin, November 1940», International Affairs ( July 1991).

57 См.: интервью Чадаева с Георгием Куменевым в кн: Рядом со Сталиным (М.: Былина, 1999), 401–406.

58 NSR, 258–259.

59 ДВП 1940–1941, док. 599.

60 Там же, док. 549, 564.

61 Degras, Soviet Documents , 482, 483; NSR, 278–279.

62 Советско-югославские отношения, 1917–1941 (М.: Наука, 1992), док. 303, 304, 305, 307; ДВП 1940–1941, док. 745; NSR, 316–318.

63 NSR, 324.

64 Там же, 335–334.

65 Evan Mawdsley, «Stalin’s Secret Speeches of 5 May 1941» (неизданный материал).

66 NSR, 336–339.

67 ДВП 1940–1941, док. 814, 823, 828.

68 Gabriel Gorodetsky, Grand Division: Stalin and the German Invasion of Russia (New Haven, CT, and London: Yale University Press, 1999), 181–186.

69 Degras, Soviet Documents , 489.

70 ДВП 1940–1941, док. 875, 876; NSR, 355–356.

71 Resis, Molotov Remembers , 22–23.

72 Цит. по Luis Rotundo, «Stalin and the Outbreak of the War in 1941», Journal of Contemporary History 24 (1989), 291.

Глава 3. Как создавали Коалицию (1941–1945)

1 «“Наше дело правое”: как готовилось выступление В.М. Молотова по радио 22 июня 1941 года», Исторический архив, ном.

2 (1995), 32–39. В Интернете легко найти аудиозаписи с радиообращением Молотова.

2 Resis, Molotov Remembers , 39.

3 Degras, Soviet Documents , 491–493.

4 Цит. по: Watson, Molotov , 193.

5 Документы внешней политики, том 24 (М.: Международные отношения, 2000), док. 228.

6 Stalin’s Correspondence with Churchill, Attlee, Roosevelt and Truman , vol. 1 (London: Lawrence & Wishart, 1958), док. 20.

7 Материалы по данной теме есть у Oleg A. Rzheshevsky, ed., War and Diplomacy: The Making of the Grand Alliance (Amsterdam: Harwood Academic Publishers, 1996).

8 Там же, 54.

10 Георгий Кунин и Йохен Лауфер, ред., CCCР и германский вопрос, 1941–1949, том 1 (М.: Международные отношения, 1996), док. 15, 18, 38.

11 Stalin’s Correspondence, том. 2, док. 17.

12 См.: Geoffrey Roberts, «Litvinov’s Lost Peace, 1941–1946», Journal of Cold War Studies 4, no. 1 (spring 2002).

13 Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941–1945 , том 1 (М.: Политиздат, 1984), док. 70.

14 Там же, док. 68, 70, 73, 77, 80. См.: далее: Hugh Phillips, «Mission to America: Maxim M. Litvinov in the United States, 1941–1943», Diplomatic History 12, no. 3 (summer 1988).

15 Stalin’s Correspondence, том. 2, док. 18.

16 Rzheshevsky, War and Diplomacy, док. 28. В этой книге представлены материалы о поездках Молотова в Лондон и Вашингтон.

17 Там же, док. 36.

18 Там же, док. 38.

19 Там же, док. 47.

20 Там же, док. 63.

21 Andrey Gromyko, Memories (London: Hutchinson, 1989), 312.

22 Rzheshevsky, War and Diplomacy, док. 126.

23 Там же, док. 70.

24 Там же, док. 87.

25 АВП РФ, ф. 06, оп. 4, пап. 22, док. 235.

26 Rzheshevsky, War and Diplomacy, док. 126.

27 Там же, док. 112.

28 Внешняя политика Советского Союза в период Великой Отечественной войны , том 1 (М.: Огиз, 1944), 260.

29 Stalin’s Correspondence, том. 1, док. 57.

30 Олег Ржешевский, ред., Сталин и Черчилль (М.: Наука, 2004), док. 147.

31 «New Documents about Winston Churchill from Russian Archives», International Affairs 47 , no. 5 (2001), 137–138.

32 Советстко-английские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941–1945, том 1 (М.: Политиздат, 1983), док. 147.

33 Ржешевский, Сталин и Черчилль , док. 158.

34 Советские подготовительные материалы представлены в АВП РФ, ф. 6, оп. 5b, пап. 39, д. 1–6 и пап. 40, д. 11.

35 АВП РФ, ф. 6, оп. 5b, пап. 39, д. 6, лл. 16–27.

36 «К предстоящему совещанию трех министров», АВП РФ, ф. 6, оп. 5b, пап. 39, д. 6, лл. 52–57. Этот документ воспроизведен в сборнике СССР и германский вопрос , док. 59.

37 Советские материалы о конференции представлены в книге Московская конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании (М.: Политиздат, 1984).

38 АВП РФ, ф. 0511, оп. 1, д. 1, л. 72.

39 Цит. по D. Watson, «Molotov and the Moscow Conference, October 1943», BASEES conference paper, 2002 (на французском: «Molotov et la Conférence de Moscou Octobre 1943» Communisme, no. 74/75, 2003).

40 Harriman Papers, Library of Congress Manuscript Division, container 170, chronological file 8–17/11/1943.

41 Цит. по Watson, «Molotov and the Moscow Conference».

42 Письма Кэтлин Гарриман, датируемые периодом с октября 1943 г. по октябрь 1944 г., в авторском владении. Кроме того, письма г-жи Гарриман часто встречаются среди военных бумаг в архиве ее отца и в архиве Памелы Гарриман, которые хранятся в Библиотеке Конгресса. (Памела Черчилль одно время была замужем за сыном Черчилля Рэндольфом, а позже вышла за Аверелла Гарримана.)

43 Цит. по: Watson, «Molotov and the Moscow Conference».

44 См.: Roberts, «Litvinov’s Lost Peace».

45 Советские материалы по ЕКК (Европейской консультативной комиссии) находятся в АВП РФ, ф. 0425, оп. 1, д. 1–5, 11–12.

46 Советские документы по этим дискуссиям представлены в книге Конференция представителей СССР, США и Великобритании в Думбартон-Окс (М.: Политиздат, 1984).

47 АВП РФ, ф. 06, оп. 6, пап. 13, д. 133, лл. 1–11; д. 134, лл. 1–35, 44–50, 70–79; д. 135, лл. 9–18. Подробнее о взглядах Литвинова см.: Roberts, «Litvinov’s Lost Peace» и Т.Ю. Кочеткова, «Вопросы создания ООН и советская дипломатия», Отечественная история, ном. 1 (1995).

48 См.: Roberts, «Litvinov’s Lost Peace».

49 «Советский Союз и ООН: директивы Политбюро ЦК ВКП(б) советской делегации на конференции в Думбартон-Окс 1944 г.», Исторический архив, ном. 4 (1995).

50 Stalin’s Correspondence , том 2, док. 227.

51 Antony Polonsky, ed., The Great Powers and the Polish Question, 1941–1945 (London: Orbis Books, 1976), doc. 102.

52 Ржешевский, Сталин и Черчилль , док. 162. В этой книге также представлены советские протоколы бесед Сталина и Черчилля, в том числе о разделе Европы.

53 Более подробно с темой раздела Европы см.: K.G.M. Boss «The Moscow Conference of October 1944 (Tolstoy)» in William Deakin ar al., eds., British Political and Military Strategy in Central, Eastern and Southern Europe in 1944 (London: Macmillan, 1988); Albert Resis, «The Churchill – Stalin Secret “Percentages” Agreement on the Balkans, Moscow, October 1944», American Historical Review (April 1978); P. Tsalaloyannis «The Moscow Puzzle», Journal of Contemporary History 21 (1986); P. G.H. Holdich, «A Policy of Percentages?: British Policy and the Balkans after the Moscow Conference of October 1944», International History Review (February 1987); and Geoffrey Roberts «Beware Greek Gifts: The Churchill – Stalin “Percentages Agreement” of October 1944», Мир истории ,

54 Stalin’s Correspondence , док. 230.

55 АВП РФ, ф. 06, оп. 7a, д. 5, лл. 7–28.

56 СССР и германский вопрос , док. 79.

57 Советско-американские отношения, 1939–1945 (М.: Материк, 2004), док. 244.

58 Там же, док. 246.

59 Я привожу сводку этого документа и цитаты из него по: Silvio Pons, «In the Aftermath of the Age of Wars: the Impact of World War II on Soviet Foreign Policy» in Silvio Pons and Andrea Romano, eds., Russia in the Age of Wars, 1914–1945 (Milan: Feltrinelli, 2000); Alexei M. Filatov, «Problems of Post-War Construction in Soviet Foreign Policy Conception during World War II» in Francesca Gort and Silvio Pons, eds., The Soviet Union and Europe in the Cold War, 1943–1953 (London: Macmillan, 1996); Vladimir Pechatnov «The Big Three after World War II New Documents on Soviet Thinking about Post-War Relations with the United States and Great Britain», Cold War International History Project working paper no. 13; and Алексей Филатов «В комиссиях наркоминдела» в О.А. Ржешевский, ред., Вторая мировая война (М.: Наука, 1995).

60 СССР и германский вопрос , док. 140.

61 Stalin and the Cold War, 1945–1953: A Cold War International History Project Documentary Reader (n.d.), 130.

62 Banac, Diary of Georgi Dimitrov, 357–358.

63 Тегеран–Ялта–Потсдам (М.: Прогресс, 1969), 137.

64 Там же, 136–137.

65 СССР и германский вопрос , док. 144.

66 «Исторические решения Крымской конференции», Правда , 13 февраля 1945 г., и «Крымская конференция руководителей трех союзных держав», Известия , 13 февраля 1945 г. Обратите внимание: термин «Большой союз» не используется. Его позже придумал Черчилль. В СССР было принято называть организацию «Антигитлеровской коалицией», а в Америке «Объединенными нациями» – отсюда и название структуры, основанной в 1945 г. на встрече стран-победительниц в Сан-Франциско.

67 СССР и германский вопрос , док. 154.

68 Harriman Papers, c. 178, cf. 10, April 13, 1945.

69 Подробнее см.: Geoffrey Roberts, «Sexing up the Cold War: New Evidence on the Molotov-Truman Talks of April 1945», Cold War History 4, no. 3 (April 2004).

70 Советско-американские отношения (1984), док. 224.

71 АВП РФ, ф. 06, оп. 7b, пап. 60, д. 1, лл. 6–8. Основной текст данного документа приведен там же, док. 226. Полный английский перевод см.: Geoffrey Roberts, «Sexing up the Cold War».

72 АВП РФ, ф. 06, оп. 7b, пап. 60, д. 1, лл. 1–4. Данный документ воспроизведен в сборнике Советско-американские отношения (1984), док. 295.

73 АВП РФ, ф. 06, оп. 7b, пап. 60, д. 1, лл. 11–13. Данный документ воспроизведен в сборнике Советско-американские отношения (2004), док. 296. Полный английский перевод см.: Geoffrey Roberts, «Sexing up the Cold War».

74 Советско-американские отношения (2004), док. 298.

75 V.M. Molotov, Problems of Foreign Policy (М.: Foreign Languages Publishing House, 1948), 13–20.

76 Arthur. H. Birse, Memoirs of an Interpreter (London: Michael Joseph, 1967), 200. Пожалуй, эта практика сравнения объясняет, почему советские и английские записи встреч были так похожи в то время, когда переводчиками работали Бирнс и Павлов.

77 Советско-американские отношения (2004), док. 303.

78 Тегеран–Ялта–Потсдам , 265.

79 Например, передовицы в «Правде» и «Известиях» вышли под заголовком «Берлинская конференция трех держав».

80 Цит. по: Ralph B. Levering, Vladimir O. Pechatnov, et al., Debating the Origins of the Cold War: American and Russian Perspectives (Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2002), 105.

81 Цит. по: Леонид Гибианский, «Донесения югославского посла в Москве о оценках руководством СССР Потсдамской конференции и положения в Восточной Европе», Славяноведение , no. 1 (1994).

82 Banac, Diary of Georgi Dimitrov, 377.

Глава 4. «Холодная война» (1946–1952)

1 Molovot, Problems of Foreign Policy, 49.

2 «28-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции: доклад В.М. Молотова на торжественном заседании Московского совета 6 ноября 1945 г.», Правда , 7 ноября 1945 г. Английский перевод статьи был напечатан в Soviet News , November 8, 1945.

3 АВП РФ, ф. 0431/1, оп. 1, д. 1, лл. 1–16.

4 Цит. по: Vladimir Pechatnov, «The Allies Are Pressing on You to Break Your Will: Foreign Policy Correspondence Between Stalin and Molotov and Other Politburo Members, September 1945 – December 1946», Cold War International History Project working paper no. 26, September 1999, 2.

5 АВП РФ, ф. 0431/1, оп. 11, пап. 4, д. 18, л. 24. См.: также: Советско-американские отношения, 1945–1948 (М.: Материк, 2004), док. 9.

6 Documents on British Policy Overseas (далее DBPO), series 1, vol. 2 (London: HMSO, 1985), 177. О советской политике по поводу вопроса об опеке см.: S. Mazov, «The USSR and the Former Italian Colonies, 1945–1950», Cold War History 3, no. 3 (April 2003).

7 DBPO, 317. Советскую версию этой беседы см.: АВП РФ , ф. 0431/1, оп. 2, пап. 4, д. 18, лл. 39–47.

8 DBPO, 454. Советскую версию этой беседы см.: АВП РФ , ф. 0431/1, оп. 2, пап. 4, д. 18, лл. 62–64.

9 АВП РФ, так же, лл. 5–16.

10 АВП РФ , ф. 0431/1, оп. 2, пап. 4, д. 18, лл. 25–27; Советско-американские отношения, 1945–1948 , док. 10.

11 Pechatnov, «The Allies Are Pressing», 5.

12 Там же.

13 Там же, 4.

14 Там же, 6–7.

15 «V.M. Molotov’s Press Conference», Soviet News , October 5, 1945.

16 АВП РФ , ф. 0431/1, оп. 1, д. 26, лл. 22–24.

17 Pechatnov, «The Allies Are Pressing», 8. Позже была выпущена стенограмма конференции; она содержится в АВП РФ , ф. 0431/1, оп. 1, д. 5.

18 Pechatnov, «The Allies Are Pressing», 10.

19 Цит. по: Alexander O. Chubariyan and Vladimir O. Pechatnov, «Molotov the ‘Liberal’: Stalin’s 1945 Criticism of his Deputy», Cold War History 1, no.1 (August 2002), 131–132.

20 Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР, 1945–1953 (М.: Росспен, 2002), док. 173.

21 Там же, док. 174.

22 Там же, док. 177.

23 Byrnes, Speaking Frankly , 118.

24 Кунин и Лауфер, СССР и германский вопрос, док. 71.

25 DBPO, 868.

26 Stalin’s Correspondence , vol. 2, 280–281.

27 Pechatnov, «The Allies Are Pressing», 14. В числе наблюдавших, как Молотов работает на конференции министров иностранных дел, оказался Джордж Кеннан, записавший у себя в дневнике: «Молотов, закрывая встречу, сидел, наклонившись вперед. У него во рту болталась русская сигарета. В глазах светились довольство и уверенность, когда он поглядывал то на одного, то на другого министра иностранных дел. Он явно знал об их разногласиях и общем смешении перед лицом проницательной, безжалостной и резкой русской дипломатии. Он напоминал страстного игрока в покер, который видит, что у него есть флеш-рояль и он сейчас добьет своих соперников. Было видно, что он один наслаждался каждой минутой собрания». George Kennan, Memoirs (London: Hutchinson, 1968), 287.

28 Кунин и Лауфер, СССР и германский вопрос, док. 112.

29 Pechatnov, «The Allies Are Pressing», 21.

30 Paris Peace Conference Box, Hoover Institution archives.

31 Pechatnov, «The Allies Are Pressing», 21.

32 Там же, 33.

33 Советско-американские отношения, 1945–1948 . док. 138.

34 Molotov, Problems of Foreign Policy, 243–267.

35 Речь Жданова напечатали в Известиях за 7 ноября 1946 г. Перевод см.: Soviet News , November 8, 1946.

36 Речь Черчилля о «железном занавесе» легко найти в Интернете.

37 Иосиф Сталин, Сочинения , том. 16 (Тверь: Союз, 1997), 26–30. Перевод на английский см.: Walter Lafeber, ed., The Origins of the Cold War, 1941–1947 (New York: John Wiley & Sons, 1971), док. 37.

38 Подробнее см.: Geoffrey Roberts, «Moscow’s Cold War on the Periphery: Soviet Policy in Greece, Iran and Turkey, 1943–1948», Journal of Contemporary History (January 2011).

39 Берлинская (Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании (М.: Политздат, 1984), док. 47.

40 Banac, Diary of Georgi Dimitrov , 441.

41 РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 807, лл. 18–24.

42 Natalia I. Yegorova, «The “Iran Crisis” of 1945–1946: A View from the Russian Archives», Cold War International History Project working paper no. 15 (May 1996), 2–6.

43 Там же, 8.

44 Fernande S. Raine, «Stalin and the Creation of the Azerbaijan Democratic Party in Iran, 1945», Cold War History 2, no. 1 (October 2001), 6.

45 Jamil Hasanli, At the Dawn of the Cold War: The Soviet-American Crisis over Iranian Azerbaijan, 1941–1946 (Lanham, MD: Rowman & Littlefield), 64–66.

46 DBPO, doc. 289, 300, 337, 341, 343, 349, 352, 353.

47 Там же, док. 308.

48 Hasanli, At the Dawn of the Cold War , 267.

49 J.M. Siracusa , «The Meaning of Tolstoy: Churchill, Stalin and the Balkans, Moscow, October 1944», Diplomatic History (fall 1979), 449.

50 Крымская конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании (М.: Политздат, 1979), 201–202.

51 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны (М.: Огиз, 1947), 146.

52 Содержание этих двух бесед, записанное СССР, подробно приводит Джамиль Хасанли, СССР–Турция: полигон «холодной войны» (Баку: Адигоглы, 2005), 162–174.

53 Берлинская (Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании (М.: Политздат, 1984), док. 63.

54 Там же, 444.

55 DBPO, 317–318.

56 Там же, 781.

57 Walter Bedell Smith, Moscow Mission, 1946–1949 (London: Heinemann, 1950), 41–42.

58 См.: Eduard Mark, «The War Scare of 1946 and Its Consequences», Diplomatic History 21, no. 3 (summer 1997).

59 Внешняя политика Советского Союза, 1946 год (М.: Огиз, 1952), 167–170.

60 A.R. De Luca, «Soviet-American Politics and the Turkish Straits», Political Science Quarterly 92, no. 3 (autumn 1977), 519.

61 Внешняя политика Советского Союза, 1946 год , 193–202.

62 См.: Хасанли, СССР–Турция , 370–373, и Н.В. Кочкин, «СССР, Англия, США и «турецкий кризис» 1945–1948 гг.», Новая и новейшая история, ном. 3 (2003).

63 Советско-американские отношения, 1945–1948 , док. 185.

64 Там же, 57–67.

65 Pechatnov, «The Allies Are Pressing», 18. Многие из документов, подготовленных советскими сотрудниками, представлены в книге Кунина и Лауфера СССР и германский вопрос.

66 Molotov, Problems of Foreign Policy , 55–69.

67 Официальные и частные советские материалы по Московской конференции министров иностранных дел есть представлены в книге Кунина и Лауфера СССР и германский вопрос, том. 3. Речи Молотова напечатаны в его книге Problems of Foreign Policy .

68 Внешняя политика Советского Союза, 1947 год , часть 1 (М.: Огиз, 1952), 377–383, 534; «К итогам совещания министров иностранных дел», Правда , 27 апреля 1947 г.

69 «Новое издание “доктрины Трумэна”», Правда, 16 июня 1947 г.; K. Gofman, «Mr. Marshall’s “New Plan” for Relief to European Countries», Новое время ( New Times ), 17 июня 1947 г.

70 Galina Takhnenko, «Anatomy of the Political Decision: Notes on the Marshall Plan», International Affaires, июль 1992, 121.

71 Советско-американские отношения, 1945–1948 , док. 198, 200.

72 Директивы советской делегации на Парижскую конференцию приведены у Takhnenko, «Anatomy of the Political Decision».

73 Molotov, Problems of Foreign Policy , 465–468.

74 Giuliano Procacci et al., eds., The Cominform: Minutes of the Three Conference (Milan: Feltrinelli, 2000), 225–227.

75 Molotov, Problems of Foreign Policy , 483–491.

76 Советскую позицию официально озвучил Молотов в серии выступлений на двух СМИД. См.: Molotov, Problems of Foreign Policy , 343–456, 503–555. Внутренние советские инструкции представлены у Кунина и Лауфера, СССР и германский вопрос , том 3.

77 О расколе между Сталиным и Тито стоит почитать в первую очередь труды Леонида Гибианского, в том числе «The Soviet-Yugoslav Split and the Cominform» в кн: Leonid Gibianskii and Norman Naimark, eds., The Establishment of Communist Regimes in Eastern Europe, 1944–1949 (Boulder, CO: Westview, 1997).

78 См.: Владимир Печатнов, Сталин, Рузвельт, Трумэн: СССР и США в 1940-х гг. (М.: Терра, 2006), 540–546.

79 Советско-американские отношения, 1945–1948 , док. 261, 263. Отчеты Смита о двух встречах с Молотовым есть в сборнике Foreign Relations of the United States, 1948, том 4 (Washington: Government Printing Office, 1974), 845–857.

80 См.: J. Samuel Walker, «No More Cold War: American Foreign Policy and the 1948 Soviet Peace Offensive», Diplomatic History (winter 1981), 75–91.

81 William Stivers, «The Incomplete Blockade: Soviet Zone Supply of West Berlin, 1948–1949», Diplomatic History 21, no. 4 ( fall 1997). О советской политике в целом См.: Michail N. Narinskii, «The Soviet Union and the Berlin Crisis» in Gori and Pons, The Soviet Union and Europe in the Cold War.

82 Советско-американские отношения, 1945–1948 , док. 281, 287.

83 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1164, лл. 15–86; Советско-американские отношения, 1949–1952 (М.: Материк, 2006), док. 14.

84 Советско-американские отношения, 1949–1952 , док. 90.

85 Стенограмма Пражской конференции представлена в РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1335, лл. 57–96.

86 О Сталине и Корейской войне см.: замечательную книгу Кэтрин Уэлсерби (Katherinne Wealtthersby), выложенную на сайте Cold War International History Project.

87 Эта сводка встречи, проходившей в январе 1951 г., основана на отчете румынского министра обороны Эмиля Боднараша, который представлен на сайте Архива национальной безопасности при Университете им. Джорджа Вашингтона.

88 См.: David Holloway, Stalin and the Bomb (New Haven, CT: Yale University Press, 1994).

89 Замечательное исследование раннего этапа коммунистического движения за мир представил Marshall D. Shulman в книге Stalin’s Foreign Policy Reaapraised (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1963). Ценной, основанной на архивах работой по кампании за мир в Советском Союзе в то время является Timothy Jahnson, «Peace or Pacifism?: the Soviet Struggle for ‘Peace in all the World’, 1948–1954», Slavic and East European Review 86, no. 7 (April 2008).

90 Ряд документов о движении за мир содержится в личных бумагах Молотова, хранящихся в РГАСПИ (ф. 82, оп. 2, дд. 1396–1403). Они представлены отчетами, директивами и материалами за период с 1949 по 1953 г.

91 Procacci, The Cominform , 697.

92 Подробную статистику о трех кампаниях См.: в РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1402.

93 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1397, лл. 27–29, 51–52, 72–74, 115–116, 147–148, 158–159, 190–192.

94 Joseph Stalin, Economic Problems of Socialism in the USSR (Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1952), 37–41.

95 Различные черновики речи Маленкова с рукописными исправлениями секретаря Сталина, хранятся в РГАСПИ, ф. 592, оп. 1, дд. 6–9.

96 Советско-американские отношения, 1949–1952 , док. 109.

97 Моя сводка опирается на Stein Bjørnstad, The Soviet Union and German Reunification during Stalin’s Last Years (Oslo: Norwegian Institute For Defense Studies, 1998); Советско-американские отношения, 1949–1952 , док. 148–149; и РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1169, лл. 73–137 и д. 1170, лл. 1–95.

98 Алексей М. Филитов, Германия в советском внешнеполитическом планировании, 1941–1990 (М.: Наука, 2010), гл. 3.

99 Обмен нотами можно проследить по The Efforts Made by the Federal Republic of Germany to Re-establish the Unity of Germany by means of All-German Elections (Bonn: Federal Ministry for All-German Affaires, 1954), 84–110. Черновики советских ответов на различные западные ноты есть в РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, дд.1170–1171. Ответ на последнюю западную ноту советский МИД подготовил, но так и не отправил: АВП РФ, ф. 082, оп. 41, пап. 271, д.19, лл. 58–65.

100 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1171, лл. 104–106.

101 Источник , ном. 3 (2003), 122–125. Перевод этого документа есть на сайте Cold War International History Project.

102 Политбюро ЦК ВКП (б) и Совет министров СССР, 1945–1953 , док. 91.

103 Общей версии замечаний, сделанных Сталиным на том заседании, нет, но тем не менее см.: Константин Симонов, Глазами человека моего поколения: размышления о И.В. Сталине (М.: АПН, 1989), 240–244; Анастас Микоян, Так было (М.: Вагриус, 1999), 574–577; Resis, Molotov Remembers, 313–316; и Иосиф Сталин, Сочинения , том 18 (Тверь: Союз, 2006), 584–587.

104 Resis, Molotov Remembers, 315–316.

Глава 5. Миротворец (1953–1955)

1 «Пресс-конференция В.М. Молотова в Сан-Франциско», Правда , 27 июня 1955 г.

2 «Похороны Иосифа Виссарионовича Сталина: речь товарища В.М. Молотова», Правда , 10 марта 1953 г.

3 АВП РФ, ф. 082, оп. 41, п. 271, д. 18, лл. 3–29. Часть архивных материалов, которые цитируются в этом разделе, переведена на английский у Christian F. Ostermann, ed., Uprising in East Germany 1953 (Budapest: Central European Press, 2001).

4 АВП РФ, ф. 082, оп. 41, пап. 271, д. 19, лл. 13–19.

5 Там же, д. 18, лл. 30–43; д. 19, лл. 1–12; и д. 19, лл. 20–30.

6 «О наших дальнейших мероприятиях по германскому вопросу», АВП РФ, ф. 082, оп. 41, пап. 271, д. 18, лл. 44–48.

7 «Записка по германскому вопросу», АВП РФ, ф. 082, оп. 41, пап. 271, д. 18, лл. 52–59.

8 АВП РФ, ф. 06, оп. 12, пап. 16, д. 259, лл. 39–73.

9 Ostermann, Uprising , 133–136.

10 РГАСПИ, ф. 83, оп. 1, д. 3, лл. 131–132, 134–136, 141. Полный перевод речи Маленкова и комментарии по ней см.: у Geoffrey Roberts, «Malenkov on the German Question, 2 June 1953», Cold War International History Project e-dossier no. 15. См.: также Alexei Filitov, «“Germany Will Be a Bourgeois-Democratic Republic”: The New Evidence from the Personal File of Georgiy Malenkov», Cold War History 6, no. 4 (November 2006), 552–555.

11 АВП РФ, ф. 06, оп. 12а, пап. 51, д. 301, лл. 1–49.

12 Лаврентий Берия, 1953: стенограмма июльского Пленума ЦК КПСС и другие документы (М.: Международный фонд «Демократия», 1999), 223.

13 Там же, 97.

14 Там же, 102.

15 Там же, 539.

16 «Крах авантюры иностранных наймитов в Берлине», Правда , 23 июня 1953 г.

17 АВП РФ, ф.06, оп. 12, пап. 16, д. 264, лл. 2–7; и оп. 121, пап. 3, д. 36, лл. 37–39.

18 «Note of the Soviet Government, August 4, 1953», supplement, New Times , August 12, 1953, 2–4.

19 «Note of the Soviet Government to the Governments of France, Great Britain and the USA on the German Question», supplement, New Times , August 17, 1953, 2–6.

20 «Soviet German Communiqué», supplement, New Times , no. 35 (1954), 2–4; «Speech by G.M. Malenkov», 5–7.

21 Supplement, New Times , November 14, 1953, 4; supplement, New Times , November 28, 1953, 4, 6.

22 АВП РФ, ф. 0129, оп. 37, пап. 266, д. 24, лл. 135–143, 145–153; и пап. 265, д.17, лл. 1–127 passim.

23 АВП РФ, ф. 06, оп. 13g, пап. 65, д. 28, лл. 13–24, 25–51, 62–64, 83–85, 90–116.

24 АВП РФ, ф. 082, оп. 42, пап. 287, д. 35, лл. 54–70.

25 АВП РФ, ф. 06, оп. 13, пап. 6, д. 42, лл. 14–16.

26 Переписка Молотова с Хрущевым, Маленковым и Президиумом хранится в АВП РФ, ф. 06, оп. 13, пап. 5, д. 41. Проекты Громыко и Пушкина от 12 и 17 января находятся в АВП РФ, ф. 06, оп. 13, пап. 6, д. 42.

27 АВП РФ, ф. 082, оп. 42, пап. 287, д. 34, лл. 1–40, 41–52, 57–99; ф. 06, оп.13а, пап. 35, д. 167, лл. 15–41.

28 АВП РФ, ф. 06, оп. 13g, пап. 65, д. 25, лл. 1–5.

29 Я брал сводки и цитаты о конференции из советских источников: «Стенограммы заседания министров иностранных дел четырех держав», АВП РФ, ф. 06, оп. 13g, пап. 63, д. 12. Советская пресса широко освещала ход совещания.

30 «Memorandum of Conversation, February 6, 1954», Eisenhower Papers, Dulles-Herter Series, box. 2, file February 54 (1), Eisenhower Library.

31 «The Soviet Union and the Safeguarding of European Security», supplement, New Times , no. 8 (1954), 3–8.

32 «Letter from C.D. Jackson dated February 10, 1954», C.D. Jackson Papers, box 33, Berlin Basics (1).

33 АВП РФ, ф. 6, оп. 13g, пап. 63, д. 12, лл. 250, 501, 504, 548–549.

34 «The Soviet Union and the Safeguarding of European Security», 6.

35 «Report on Berlin: Address by Secretary Dulles», Department of State Bulletin, March 8, 1954, 343–344.

36 «Memorandum on Discussion at the 186th Meeting of the National Security Council, Friday, 26 February 1954», Foreign Relations of the United States, 1952–1954, vol. 5, part 2 (Washington: Government Printing Office, 1983), 1221–1231.

37 C.D. Jackson Papers, box 33, Berlin Miscellaneous, Eisenhower Library.

38 С опубликованной версией выступления Молотова на пленуме можно ознакомиться в приложении к New Times , no. 10 (1954), 3–14. Более полную архивную версию См.: РГАНИ, ф. 2, оп. 13, д. 77, лл. 28–29. Черновики этой речи См.: в АВП РФ, ф. 6, оп. 13, пап. 6, д. 46.

39 АВП РФ, ф. 082, оп. 42, пап. 287, д. 35, лл. 34–47.

40 Там же, ф. 06, оп. 13, пап. 2, д. 9, лл. 11–15.

41 Там же, лл. 56–59.

42 Предвыборные речи Хрущева, Маленкова и Молотова опубликованы в Current Digest of the Soviet Press 6, no. 11 (1954).

43 «Collective Security», New Times , no. 12 (1954), 3–7.

44 «Note of the Soviet Government… 31 March 1954», supplement, New Times , no. 14 (April 3, 1954); «US Rejects Soviet Proposals «For European Security: Test of US Note», Department of State Bulletin, May 17, 1954, 756–757.

45 АВП РФ, ф. 06, оп. 36, пап. 36, д. 169, лл. 1–3; «Statement of the Soviet Government on Relations Between the Soviet Union and the German Democratic Republics», New Times , March 27, 1954, 1.

46 АВП РФ, ф. 06, оп. 36, пап. 36, д. 169, лл. 6–9; ф. 082, оп. 42, пап. 284, д. 14, лл. 34–62.

47 О Советском Союзе и Женевской конференции см.: Ilya V. Gaiduk, Confronting Vietnam: Soviet Policy toward the Indochina Conflict, 1954–1963 (Washington: Woodrow Wilson Center Press, 2003); и Marie Olsen, Soviet-Vietnam Relations and the Role of China, 1949–1964 (London: Routledge, 2006).

48 «Statement of the Soviet Government of July 24, 1954», supplement, New Times , July 24, 1952, 2.

49 «Note of the Soviet Government of July 24, 1954», supplement, New Times , no. 31 (1954), 4–8.

50 «Statement of the Ministry of Foreign Affaires of the USSR», supplement, New Times , no. 37 (1954), 2–5.

51 «Note of the Soviet Government to the Governments of France, Great Britain and the USA», supplement, New Times , no. 44 (1954), 3–8. Представлены оба текста, и западной ноты, и советской.

52 «Note of the Soviet Government to the Governments of Europe and the USA», New Times, no. 46 (1954), 2–4.

53 «Conference of European Countries on Safeguarding European Peace and Security, Moscow, November 29 – December 2, 1954», New Times , no. 49, December 4, 1954, 15. 69.

54 АВП РФ, ф. 06, оп. 13а, пап. 27, д. 27, лл. 2–4.

55 АВП РФ, ф. 06, оп. 14, пап. 13, д. 183; и пап. 4, д. 54, лл. 38–39, 68–74. Я использовал реконструкции процесса подготовки черновых вариантов, представленные: Нина Е. Быстрова, СССР и формирование военно-блокового противостояния в Европе (1945–1955 гг.) , том. 2 (М.: Институт русской истории, 2005), 471–477.

56 «Statement of the Soviet Government on the German Question», New Times , no. 4 (1955), 5.

57 Vyacheslav M. Molotov, «The International Situation and the Foreign Policy of the Soviet Government», New Times, no. 7 (1955), 21.

58 Текст этого выступления есть на сайте Cold War International History Project.

59 Текст речи Булганина и другие документы см.: «Conference of European Countries on Safeguarding European Peace and Security, Warsaw, 11–14 May 1955», New Times , no. 7 (1955), 21.

60 Текст Варшавского договора нетрудно найти в Интернете.

61 New Times , no. 7 (1955), 23.

62 Rolf Steininger, «1955: The Austrian State Treaty and the German Question», Diplomacy and Statescraft 3, no. 3 (1992), 500.

63 «Soviet-Austrian Communiqué», New Times, no. 17 (1955), 2.

64 «Statement by V.M. Molotov at the Signing of the Austrian State Treaty, May 15, 1955», New Times, no. 22 (1955), 4.

65 «Пленум ЦК КПСС, июль 1955 года: стенографический отчет; выпуск второй» , РГАНИ, ф. 2. оп. 1, д. 143. Обсуждение Австрийской декларации См.: лл. 151, 161–162, 175, 180–181, 196, 199–200.

66 Споры Молотова с Президиумом по поводу югославского вопроса представлены у Александра Фурсенко, ред., Президиум ЦК КПСС, 1954–1964; черновые протокольные записи заседания стенограммы (М.: Росспен, 2004), 41–54.

67 Пленум ЦК КПСС, июль 1955 года , 1, 196.

68 Эти документы находятся в АВП РФ, ф. 06, оп. 14, пап. 9, д. 116.

69 Пленум ЦК КПСС, июль 1955 года , 1, 141.

70 См.: Ф.И. Новик, «Оттепель» и инерция «холодной войны» (германская политика СССР в 1953–1955 гг.) (М.: Институт российской истории, 2001).

71 Соответствующие документы есть в кн: Установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ: сборник документов и материалов (М.: МГИМО, 2005).

72 Текст договора и другие материалы есть в New Times , no. 39 (1955), 8–12. О том, как шла подготовка к заключению договора см.: Новик, «Оттепель» , 156–169.

73 Там же.

74 «Proposal of the Soviet Government on the Reduction of Armaments, Prohibition of Atomic Weapons, and Elimination of the Threat of Another War», New Times , no. 20 (1955), 2–6.

75 Открывающая и закрывающая речи Булганина: New Times , no. 30 (1955), 15–19, и New Times , no. 31 (1955), 20–23.

76 Советские материалы по беседам министров иностранных дел в Женеве см.: «Стенограммы заседания министров иностранных дел на совещании глав правительств четырех держав в Женеве», АВП РФ, ф. 448, оп. 1, пап. 3, д. 8.

77 Советские материалы по личным разговорам четырех глав государств см. в: «Женевское совещание глав правительств 1955 г.: стенограммы заседаний глав правительств четырех держав», АВП РФ, ф. 445, оп. 1, пап. 1, д. 1, лл. 74–76, 92–97, 106–113, 156–169.

78 См.: Saki Dockrill, «The Eden Plan and the European Security» in Gunter Bischof and Saki Dockrill, eds., Cold War Respite: The Geneva Summit of 1955 (Baton Rouge: Louisiana State University Press, 2000).

79 «Directive of the Heads of Government of the Four Powers to the Foreign Ministers, Geneva July 23, 1955», Foreign Relations of the United States, 1955–1957, vol. 5 (Washington: Government Printing Office. 1988), 527–528.

80 Фурсенко, Президиум ЦК КПСС, 1954–1964: черновые протокольные записи заседания стенограммы , 14. Черновой текст выступления см.: Александр Фурсенко, ред., Президиум ЦК КПСС, 1954–1964: постановления, 1954–1958 (М.: Росспен, 2006), 97–100.

81 См.: «Molotov and the Importance of Political Theory», Current Digest of the Soviet Press 7, no. 38 (November 1955).

82 «Митинг в Берлине по случаю пребывания в Германской Демократической Республике советской правительственной делегации: речь товарища Н.С. Хрущева», Правда, 27 июля 1955 г.

83 «Пресс-конференция у В.М. Молотова в Сан-Франциско», Правда, 27 июля 1955 г.

84 New Times , no. 33 (1955), 14.

85 «Проект информации послов стран народной демократии об итогах Женевского совещания глав правительств четырех держав», АВП РФ, ф. 06, оп. 14, пап. 3, д. 44, лл. 29–47.

86 АВП РФ, ф. 06, оп. 14, пап. 3, д. 46, л. 1.

87 «О создании германской конфедерации», АВП РФ, ф. 06, оп. 14, пап. 3, д. 46, лл. 28–29.

88 Там же, л. 82.

89 Там же, лл. 73–108.

90 Eisenhower Papers, A. Whitman file, International Meeting series, box 2, Geneva Conference 1955 (4), Eisenhower Library.

91 Выступления Молотова на конференции см.: Soviet News , October 28, 31, and November 1, 2, 3, 1955.

92 Department of State Bulletin, November 14, 1955, 780–781.

93 Резолюцию и решение Президиума дать ей отказ См.: Фурсенко, Президиум ЦК КПСС, 1954–1964: постановления , 104–107.

94 Фурсенко, Президиум ЦК КПСС, 1954–1964: черновые протокольные записи заседания стенограммы , 58–60.

95 Soviet News, November 9, 1955, 2.

96 Harold Macmillan, Tides of Fortune, 1945–1955 (London: Macmillan, 1969), 649.

97 Трояновский, Через годы и расстояния , 190.

98 Department of State Bulletin, November 21, 1955, 825–827.

99 АВП РФ, ф. 06, оп. 14, пап. 4, д. 51, лл. 2–10.

100 «Заседания Верховного Совета СССР: речь товарища Н.С. Хрущева», Правда , 30 декабря 1955.

101 Resis, Molotov Remembers , 75.

Глава 6. Неудавшийся бунт (1956–1986)

1 Resis, Molotov Remembers , 215.

2 Фурсенко, Президиум ЦК КПСС, 1954–1964 , том 1 (М.: Росспен, 2004), 89, 95–99.

3 «Molotov’s Congress Speech on Foreign Policy», Current Digest of the Soviet Press 8, no. 9 (1956), 16–20.

4 Watson, Molotov , 256.

5 См.: Polly Jones, «From Stalinism to Post-Stalinism: De-Mythologising Stalin, 1953–1956» in Harold Shukman, ed., Redefining Stalinism (London: Frank Cass, 2003).

6 Реабилитация: как это было , том 1 (М.: Демократия, 2000), 296; том 2, (М.: Демократия, 2003), часть 2, док. 4; и часть 3, док. 27.

7 Президиум ЦК КПСС, 1954–1964 , 135–139.

8 William Taubman, Khrushchev: The Man and His Era (New York: W.W. Norton, 2003), 293–294.

9 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года (М.: Росспен, 1998), док. 83. Этот материал представляет собой отчет о встрече с главой чехословацкой компартии Антонина Новотного, который приехал в Президиум вместе с другими руководителями восточного блока. Английский перевод документа См.: на сайте Cold War International History Project.

10 Президиум ЦК КПСС, 1954–1964 , 176, 182, 185, 202, 205.

11 Taubman, Khrushchev , 301.

12 Президиум ЦК КПСС, 1954–1964 , 221–222, 236–239, 245; Президиум ЦК КПСС, 1954–1964 , том 2 (М.: Росспен, 2006), 613–619.

13 Там же, том 1, 248–249.

14 Resis, Molotov Remembers , 347.

15 Молотов, Маленков, Каганович, 1957: стенограмма июньского Пленума ЦК КПСС и другие документы (М.: Международный фонд «Демократия», 1998), 38.

16 Там же, 120.

17 Там же, 122–132.

18 Там же, 228–235. Как отмечает Алексей Филитов, критика Громыко дает больше вопросов, нежели ответов, поскольку советская нота ФРГ с предложением об установлении дипломатических отношений была выпущена 7 июня 1955 г., а конференция ООН в Сан-Франциско, которую посещал Молотов, прошла 9–29 июня. См.: Alexei Filitov, «Adenauers Moskaubesuch 1955: Vor-und Nachspiel im Spiegel der internen sowjetischen Berichte», Rhondorfer Gesprache, no. 22, 50–51.

19 Там же, 565–566.

20 Там же, 500.

21 Taubman, Khrushchev , 368; Resis, Molotov Remembers , 347, 364, 366.

22 Леонид Шинкарев, Цэдэнбал и Филатова (М.: Сапронов, 2004), 183–185. Спасибо Сергею Радченко за то, что он прислал мне соответствующие страницы этой книги.

23 «Деятельность В.М. Молотова в качестве Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР в МНР», РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, дд. 1416а, 1416b passim.

24 Vladislav Zubok and Constantine Pleshakov, Inside the Kremlin’ Cold War (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1996), 90.

25 Taubman, Khrushchev , 368.

26 Вячеслав Никонов, Молотов: Молодость (М.: Вагриус, 2005), 370–371.

27 Resis, Molotov Remembers , 318. Некоторые выдержки из неопубликованной статьи приводит Никонов, там же, 230–231, 520–552, 540.

28 О советско-китайских разногласиях в вопросе о неизбежности войны невозможно сказать лучше, чем это сделал Frederic S. Burin в своем классическом труде «The Communist Doctrine of Inevitability of War», The American Political Science Review 57, no. 2 (June 1963).

29 «Деятельность В.М. Молотова в качестве представителя СССР при Международном агентстве по атомной энергии (МАГАТЭ) в Австрии», РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1416v, лл. 23–24.

30 Владимир Соколов, «Наркоминдел Вячеслав Молотов», Международная жизнь , ном. 5 (май 1991), 99, 111.

31 Оба документа приведены в Реабилитация: как это было , том 2, часть 5, док. 7. В них отчет апелляционной комиссии, куда Молотов (безуспешно) обратился с просьбой восстановить его в партии.

32 См.: текст этих речей у Alexander Dallin, ed., Diversity in International Communism: A Documentary Record, 1961–1963 (New York: Columbia University Press, 1962).

33 Сочинения, написанные Молотовым на пенсии, См.: РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, дд. 1659–1669, 1684–1700. Часть его бумаг, в том числе иные версии текстов, хранящихся в фонде, находится в архиве его семьи, и их цитирует в своей книге Никонов.

34 См.: Burin, «The Communist Doctrine of Invitability of War».

35 «Об опасности войны и борьбе за коммунизм» у: А. Рыжиков, Хрущевская «оттепель», 1953–1964 (М.: Олма-Пресс, 2002). Этот текст опирается на рукописи Молотова из РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1662.

36 «Отдельные машинописные листы с поправками к запискам В.М. Молотова», РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1700. Личные размышления Молотова в этих записях совпадают с тем, что он говорил Чуеву.

37 Никонов, Молотов , 586.

38 Resis, Molotov Remembers , 372, 407–408.

39 «Заседания Политбюро ЦК КПСС, 12 июля 1984 года», Hoover Institute.

40 Resis, Molotov Remembers , 415.

Глава 7. Заключение: как оценивать Молотова?

1 Resis, Molotov Remembers , 353.

2 Архивы Норвежского нобелевского комитета в Осло.

3 См.: Timothy Johnson, «Peace or Pacifism?: The Soviet ‘Struggle for Peace in All the World’, 1948–1954», Slavic and East European Review 86, no. 2 (April 2008).

Список литературы

Здесь приводятся источники, на которые опирается данная книга. В списке литературы приводятся только работы, которые посвящены Молотову исключительно или в значительной мере.

Bezymensky, Lev, and Sergey Gorlov. «On the Eve: V.M. Molotov’s Discussions, November 1940», International Affairs (July 1991).

Bromage,Bernard. Molotov. London: Peter Owen, 1956.

Chubariyan, Alexander O., and Vladimir O. Pechatnov. «Molotov ‘the Liberal’: Stalin’s 1945 Criticism of His Deputy», Cold War History 1, no. 1 (August 2000).

Haupt, Georges and Jean-Jacques Marie, eds. Makers of the Russian Revolution: Biographies of Bolshevik Leaders . London: Allen & Unwin, 1974.

Lih, Lars T. et al., eds. Stalin’s Letters to Molotov, 1925–1936 . London and New Haven, CT: Yale University Press, 1995.

Medvedev, Roy. All Stalin’s Men . Oxford: Basil Blackwell, 1983.

Miner, Steven Merritt. «His Master’s Voice: Vyacheslav Mikhailovich Molotov as Stalin’s Foreign Commissar». In The Diplomats, 1939–1979 , edited by Gordon A. Craig and Francis L. Loewenheim. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994.

Molotov, Vyacheslav M. Problems of Foreign Policy: Speeches and Statements, 1945–1948. Moscow: Foreign Languages Publishing House. 1949.

Molotov, Vyacheslav M. Soviet Peace Policy. London: Lawrence & Wishart, 1941.

«On the Eve: V.M. Molotov’s Discussions, November 1940», International Affairs (July 1991).

Pechatnov, Vladimir «The Allies Are Pressing on You to Break Your Will: Foreign Policy Correspondence Between Stalin and Molotov and Other Politburo Members, September 1945 – December 1946». Cold War International History Project working paper no. 26, September 1999.

Polonsky, Rachel. Molotov’s Magic Lantern: A Journey in Russian History. London: Faber and Faber. 2010.

Resis, Albert, ed., Molotov Remembers . Chicago: Ivan R. Dee, 1993. (На русском языке См.: Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. ИздневникаФ. Чуева . М.: Терра, 1991.

Roberts, Geoffrey. «Molotov». In Encyclopedia of the Cold War , edited by R. van Dijk et al. London and New York: Routledge, 2008.

–. «Sexing up the Cold War: New Evidence on the Molotov-Truman Talks of April 1945», Cold War History 4, no. 3 (April 2004).

Rzheshevsky, Oleg A., ed., War and Diplomacy: The Making of the Grand Alliance. Amsterdam: Harwood Academic Publishers, 1996.

Vasilieva, Larisa. Kremlin Wives. London: Palgrave, 2005.

Watson, Derek. Molotov: A Biography . London: Palgrave, 2005.

–. «Molotov: The Making of the Grand Alliance and the Second Front, 1993–1942». Europe-Asia Studies 54, no. 1 (2002).

–. «Molotov and the Moscow Conference, October 1943», British Association for Slavonic and Eastern Studies conference paper (2002). (На французском языке: «Molotov et la Conférence de Moscou Octobre 1943». Communisme , no. 74/75 [2003].)

–. Molotov and Soviet Government: Sovnarkom, 1930–1941. London: Macmillan, 1996.

–. «Molotov, the War and Soviet Government». Unpublished paper.

–. «Molotov’s Apprenticeship in Foreign Policy: The Triple Alliance Negotiations in 1939». Europe-Asia Studies 54, no. 2 (2000).

Zubok, Vladislav, and Pleshakov, Constantine. Inside the Kremlin’ Cold War. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1996.

Безыменский Лев, «Визит В.М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. в свете новых документов», Новая и новейшая история , ном. 6, 1995.

Ерофеев В.И. «Десять лет в секретариате наркоминдела», Международная жизнь , ном. 8–9, 1991 (опубликовано также на английском языке в International Affaires , August–September 1991).

Куманев Г.А. Говорят сталинские наркомы . Смоленск: Русич, 2005.

Молотов, Маленков, Каганович, 1957: стенограмма июньского Пленума ЦК КПСС и другие документы. М.: Международный фонд «Демократия», 1998.

Молотов В.М. «Об опасности войны и борьбе за коммунизм». Из: А. Рыжиков, Хрущевская «оттепель», 1953–1964 . М.: Олма-Пресс, 2002.

Никонов В.Е. Молотов: Молодость. М.: Вагриус, 2005.

Владимир Печатнов. «В.М. Молотов». В сборнике Очерки истории Министерства иностранных дел России, том 3. М.: Олма-Пресс, 2002.

«Письмо В.М. Молотова в ЦК КПСС (1964)». Вопросы истории . Ном. 1–6. 2001.

Соколов Б.В. Молотов: тень вождя . М.: АСТ, 2005.

Соколов В.М. «Молотов Вячеслав Михайлович». Дипломатический вестник , ном. 7 (2002).

Он же. «Наркоминдел Вячеслав Молотов». Международная жизнь (май 1991).

Федоренко Н.Т. «Записки дипломата: работа с Молотовым». Новая и новейшая история , ном. 4 (1991).

Примечания

1

Торговца скотом ( прим. перев ).

Оглавление

  • Вступительная статья
  • Введение Мелвина П. Леффлера
  • Предисловие и благодарности
  • Основные события в жизни и карьере В.М. Молотова
  • 1. Пролог «Блестящая кремлевская посредственность»
  • ВЕРНЫЙ КОММУНИСТ
  • БОЛЬШЕВИКИ У ВЛАСТИ
  • НА СТОРОНЕ СТАЛИНА
  • ПОСЛЕ СТАЛИНА
  • 2. Переговоры с нацистами  (1939–1941)
  • ПЕРЕГОВОРЫ О ТРОЙСТВЕННОМ СОЮЗЕ
  • СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИЙ ПАКТ
  • СФЕРЫ ВЛИЯНИЯ
  • ПАДЕНИЕ ФРАНЦИИ
  • МОЛОТОВ В БЕРЛИНЕ
  • ДОРОГА К ВОЙНЕ
  • 3. Как создавали коалицию  (1941–1945)
  • ИДЕН В МОСКВЕ
  • КОМАНДИРОВКА МОЛОТОВА В БРИТАНИЮ И США
  • МОСКОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ИНОСТРАННЫХ МИНИСТРОВ
  • ОТ ТЕГЕРАНА ДО ДУМБАРТОН-ОКСА
  • СТАЛИН И ЧЕРЧИЛЛЬ ДЕЛЯТ МИР
  • ПЕРСПЕКТИВЫ ПОСЛЕВОЕННОГО МИРА
  • ЯЛТИНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
  • МОЛОТОВ И ТРУМЭН
  • ПОТСДАМСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
  • 4. «Холодная война» (1946–1952)
  • ПОСЛЕВОЕННЫЕ МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ
  • ГРЕЦИЯ, ИРАН, ТУРЦИЯ
  • МОСКОВСКАЯ ВСТРЕЧА СМИД
  • ПЛАН МАРШАЛЛА
  • «ХОЛОДНАЯ ВОЙНА»
  • БОРЬБА ЗА НЕМЕЦКИЙ МИРНЫЙ ДОГОВОР
  • КИТАЙ И КОРЕЯ
  • ДВИЖЕНИЕ ЗА МИР
  • «НОТА МОЛОТОВА», 1952 ГОД
  • 5. Миротворец (1953–1955)
  • ПЕРЕСМОТР НЕМЕЦКОГО ВОПРОСА
  • К КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
  • БЕРЛИНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ МИНИСТРОВ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
  • ОТ КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ К ВАРШАВСКОМУ ДОГОВОРУ
  • ДВЕ ЖЕНЕВЫ
  • 6. Неудавшийся бунт (1956–1986)
  • КРИЗИСЫ В ПОЛЬШЕ И ВЕНГРИИ
  • МОЛОТОВ И ХРУЩЕВ – КТО КОГО?
  • ИЮНЬСКИЙ ПЛЕНУМ
  • ПОСОЛ СССР В МОНГОЛИЮ
  • СОСЛАН В ВЕНУ
  • СТАЛИНИСТ НА ПЕНСИИ
  • 7. Заключение Как же оценивать Молотова?
  • Примечания
  • Список литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь «холодной войны»», Джеффри Робертс

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства