«Неизвестная война»

Отто Скорцени НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА

Предисловие

Более чем через полвека после окончания второй мировой войны в ваши руки попала книга воспоминаний оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени, одного из наиболее известных офицеров войск СС, организатора и руководителя многих эффектных акций немецких частей специального назначения.

В последней мировой войне были задействованы невиданные в истории силы и средства. Казалось бы, что на фоне борьбы миллионов людей действия какого-либо индивидуала не имели значения, что отдельные солдаты или небольшие отряды являлись второстепенным элементом вооруженных сил. Однако во время боевых операций часто оказывалось, что решающую роль играет не только количество войск, их оснащение и технические средства, но также личные качества, изобретательность и умение отдельных солдат, в особенности служащих в элитарных частях, предназначенных для выполнения разведзадач, совершения диверсий в тылу противника и захвата наиболее важных объектов.

От солдат частей специального назначения требовалась необычайная твердость духа, отличная физическая подготовка и выучка, огромное мужество и самоотверженность. Как правило, они участвовали в операциях с большой степенью риска. В любой момент они могли погибнуть. Во время тренировочного курса их обучили пользоваться различными видами оружия и техническими средствами, действовать в различных ситуациях. С целью выработки иммунитета к обычному человеческому страху и неожиданным ситуациям солдат знакомили с методами ведения боевых действий огневыми средствами противника.

Части специального назначения создавали как союзники, так и государства «оси». Первые отдельные десантные роты были созданы в Великобритании весной 1940 года. Через год, в марте 1941 года, британские десантники участвовали в рейде на Лофотенские острова, а в августе 1942 года — на порт в Сен-Назер. Они также принимали участие во всех крупных десантных операциях союзников. Задания подобного рода в американской армии выполняли части «рейнджеров».

В немецких вооруженных силах первые подразделения специального назначения возникли перед началом второй мировой войны — их созданию способствовал руководитель Абвера (военной разведки и контрразведки) адмирал Вильгельм Канарис. Эти подразделения формировались в городе Бранденбург у реки Хафель, поэтому солдат, которые в них служили, называли «бранденбуржцами». Подразделения контролировались II отделом Абвера.

В 1939–1940 годы, благодаря формированию новых десантных рот, стало возможным создание в Бранденбурге «Батальона специального назначения 800». В мае 1940 года солдаты этого батальона участвовали в многочисленных акциях на территории Голландии, Бельгии, Люксембурга и Северной Франции, облегчая немецким войскам наступление в Западной Европе.

Успехи в боевых действиях способствовали принятию решения о создании в октябре 1940 года целого полка, предназначенного для спецзаданий, который получил название «Полк спецназначения Бранденбург». В 1941–1942 годы солдаты этого полка многократно принимали участие в боевых операциях на Восточном фронте.

В 1941–1943 годы «бранденбуржцы» также выполняли многочисленные спецоперации в Ливии, Египте и Тунисе.

В ноябре 1942 года для спецопераций была создана дивизия «Бранденбург», вошедшая в состав стратегического резерва Верховного главнокомандования вермахта. Через год солдаты этой части добились значительного успеха, внеся свой вклад в захват принадлежащего Великобритании острова Лерое в Эгейском море.

В войсках СС части специального назначения начали создаваться после изменения ситуации на фронтах в сторону, неблагоприятную для Германии. Перелом наступил 18 апреля 1943 года после назначения командиром части специального назначения «Фриденталь» хауптштурмфюрера СС Отто Скорцени. Подразделение, расквартированное в центре Фриденталь вблизи Берлина, было быстро развернуто и преобразовано в боевой батальон.

Во время подготовки солдат пользовались методами и стандартами, разработанными ранее «бранденбуржцами». Центр во Фридентале находился в подчинении у VI отдела Главного управления безопасности рейха (РСХА), которым руководил бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг. Однако после войны в своих связях с внешней разведкой службы безопасности (Sicherheitsdienst, SD) Скорцени признавался не очень охотно. Он всегда подчеркивал, что был фронтовым офицером войск СС, а не сотрудником службы безопасности.

Перед началом второй мировой войны и в первые ее годы немного найдется фактов, указывающих на то, что деятельность Скорцени в новой роли быстро получила известность.

Скорцени родился 12 июня 1908 года в Вене, в семье предпринимателя средней руки. Он окончил высшую техническую школу по специальности инженер. Принадлежал к одной из традиционных немецко-австрийских студенческих корпораций, чем гордился до конца жизни.

В 1932 году он вступил в ряды национал-социалистской партии Германии и сделался сторонником национал-социалистской идеологии. Свои взгляды не изменил и после второй мировой войны, когда стали достоянием гласности преступления, совершенные гитлеровским режимом. Его мнение, касающееся политической истории Европы, может оказаться шокирующим для многих читателей, особенно в нашей стране.

Во время аншлюса Австрии в марте 1938 года Скорцени совместно с подразделениями СА захватил резиденцию президента Австрии Вильгельма Микласа, но его роль при этом до конца остается неясной. Когда после начала войны неудачей закончилась его попытка попасть в одну из авиашкол, готовящих пилотов Люфтваффе, он добровольно вступил в войска СС. Сначала получил назначение в резервный батальон подразделения лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер». В мае — июне 1940 года в качестве унтер-офицера артиллерийского полка резервного дивизиона СС участвовал в боевых действиях в Голландии, Бельгии и Франции. В апреле следующего года в рядах дивизии «Рейх» воевал в Югославии. По счастливому стечению обстоятельств он дважды был молниеносно повышен в воинском звании, сначала до унтерштурмфюрера СС (лейтенанта), а затем — оберштурмфюрера СС (старшего лейтенанта). С июня 1941 до начала 1942 года Скорцени служил на Восточном фронте все в той же дивизии «Рейх». По состоянию здоровья он был отправлен в рейх на лечение. Весной 1943 года как выздоравливающий получил назначение в расквартированный в Берлине резервный батальон дивизии лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер».

В тот момент для Скорцени, принявшего командование спецбатальоном, наступил перелом в его до сих пор блеклой военной карьере. Одновременно он получил звание хауптштурмфюрера СС (капитана). Всего лишь через полгода, проявляя, бесспорно, большую изобретательность и энергию, этот высокий (195 см), широкоплечий мужчина со шрамом на лице сделался одним из наиболее известных офицеров войск СС. После успешной молниеносной акции по освобождению Бенито Муссолини в сентябре 1943 года его фотографии появились во многих немецких газетах. Пропаганда Третьего рейха создала образ очередного военного героя, офицера — образец для подражания для немецкой молодежи. После войны та же пресса назвала его «самым опасным человеком в Европе».

После ареста дуче в Италии 25 июля 1943 года Германия пришла к выводу, что итальянское правительство намеревается разорвать союзнические отношения с Третьим рейхом. Чтобы это предотвратить, необходимо было, прежде всего, освободить Муссолини. Гитлер выбрал для этого задания Скорцени, который блестяще с ним справился. Операция носила условное название «Дуб», и хауптштурмфюрер СС Скорцени руководил ею непосредственно. Солдаты, атаковавшие гостиницу «Кампо Императоре» в горном массиве Гран-Сассо, в большинстве являлись все-таки военнослужащими 1-го батальона 7-го полка воздушно-десантных частей Люфтваффе под командованием майора Отто-Гарольда Морза, а не солдатами войск СС. Об удачном исходе акции первым сообщил Гитлеру рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который все заслуги по освобождению Муссолини приписал Скорцени и его солдатам, обходя молчанием усилия автоматчиков-парашютистов. После акции в Гран-Сассо Скорцени был повышен по службе и получил очередное воинское звание штурмбаннфюрера СС (майора), а также Рыцарский крест к уже имеющемуся Железному.

В пропагандистских публикациях и радиопередачах журналисты, говорившие об освобождении дуче, вспоминали практически только солдат СС. 4 октября 1943 года на конференции высшего командования СС Гиммлер назвал акцию Скорцени «кавалерийским рейдом наших эсэсовцев».[1] Против умалчивания заслуг парашютистов-автоматчиков Люфтваффе, без которых, по правде говоря, освобождение Муссолини оказалось бы невозможным, энергично выступал командир 11-го авиационного корпуса генерал Курт Штудент. После его протеста многие солдаты корпуса были награждены почетными орденами, в частности, два офицера получили Рыцарские кресты к своим Железным, а майор Морз — Немецкий Золотой крест. Генерала Штудента наградили Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту.

Однако награды, полученные автоматчиками-парашютистами, не многое изменили. По мнению офицеров парашютно-десантных частей, войска СС присвоили себе их успех. В этой ситуации не является удивительным тот факт, что в послевоенных публикациях, составленных на основе сообщений бывших автоматчиков-парашютистов, роль подразделения СС обесценена. Несомненно, ветеранов Люфтваффе раздражали возобновленные, пользующиеся популярностью у читателей воспоминания Скорцени, в которых он выставлял на первый план свою роль в подготовке и проведении операции «Дуб». Правда, как это часто бывает, находится посередине. Наверняка солдаты войск СС не были статистами.

Эффектная акция в Гран-Сассо вызвала большой интерес военных наблюдателей во всем мире. Даже премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выразил невольное удивление, выступая в палате общин: «Операция была проведена дерзко и энергично. Она со всей определенностью доказывает, что в современной войне открывается множество возможностей для подобного рода действий».[2]

Озаренный лучами славы, Скорцени получал очередные задания, которые имели большое политическое значение. Осенью 1943 года Вальтер Шелленберг начал готовиться к операции «Weitsprung» («Прыжок в длину»), во время которой планировалась ликвидация руководителей правительств союзных держав: Ф. Рузвельта, У. Черчилля и И. Сталина. Разведка СД намеревалась осуществить это во время встречи глав государств на конференции в Тегеране в ноябре 1943 года. Руководство группой террористов решили поручить Скорцени. Операция, в конце концов, так не была осуществлена, прежде всего из-за активной деятельности контрразведки и трудностей политического характера. Однако любопытным является тот факт, что Скорцени энергично убеждал в своих воспоминаниях, что операция «Прыжок в длину» существовала только в воображении писак… Британский писатель Чарльз Вайтинг, занимающийся историей спецподразделений во время второй мировой войны, с сожалением констатировал, что во время разговора Скорцени упорно избегал втягивания его в дискуссию на тему Тегерана.

В октябре 1943 года Гитлер получил информацию, что правительство маршала Филиппа Петена намерено разорвать отношения с Германией. Чтобы сделать это невозможным и предупредить выезд маршала в занятый союзниками Алжир, была подготовлена операция «Der Wolf belt» («Волк воет»). В ноябре штурмбаннфюрер СС Скорцени с одной ротой «Охотничьего батальона СС 502» и подчиненными ему другими немецкими подразделениями находился уже в Виши, готовый в любую минуту, после получения соответствующего сигнала, арестовать маршала Петена. Однако ситуация прояснилась, и операцию отменили.

Неудачей закончилась миссия Скорцени весной 1944 года в Югославии. Он поехал туда с заданием обнаружить и уничтожить ставку маршала Тито. Ему удалось добыть ценную информацию о ее местоположении, но он не смог скоординировать действия с местным немецким командованием и вернулся в Берлин.

В 1944 году Скорцени искал новые методы ведения боевых действий. Весной начали проводить операции подчиненные ему специальные морские команды, подготовленные в Лангенаргене, вблизи Фридрихсхафена. Они должны были атаковать суда союзников с помощью малых моторных лодок, заполненных взрывчатым веществом. Несмотря на самоотверженность солдат и большие потери, акции не имели успеха. Первые действия против конвоев союзников в Тирренском море, вблизи Анцио-Неттуно, прошли почти незамеченными. Также неудачей закончилась атака с участием пилотируемых торпед «Негр», проведенная в ночь с 20 на 21 апреля 1944 года.[3] Больший успех имели только группы боевых водолазов, действовавших в континентальных водах.

Также штурмбаннфюрер СС Скорцени предпринял попытку улучшения эффективности пилотируемых авиабомб V-1, называемых «Рейхенберг». Их предполагалось использовать для атак на выборочные, сильно бронированные цели, например, наземные укрепления или большие корабли. В испытательных полетах «Рейхенбергов» принимала участие известная летчик-испытатель Анна Рейтш. Это было оружие для смертников. Теоретически, после направления бомбы в цель пилот должен был катапультироваться, но после испытаний оказалось, что это трудно осуществимо по техническим причинам. В ноябре 1944 года примерно 175 бомб «Рейхенберг-IV» находилось в распоряжении Гитлера. Если бы это оружие имелось раньше, во время десантной операции в Нормандии 6 июня 1944 года, вероятно, он отдал бы приказ о его использовании. «Рейхенберги» могли стать причиной больших потерь среди судов союзников в канале Ла-Манш. Однако в конце 1944 года Люфтваффе дало негативную оценку этой идее, и от претворения программы в жизнь пришлось отказаться.[4]

20 июля 1944 года группа генералов и офицеров вермахта предприняла неудачную попытку свержения власти Гитлера в Германии.

Скорцени находился тогда в Берлине и по приказу руководителя VI отдела Главного управления безопасности рейха (PCXА) бригаденфюрера СС Шелленберга участвовал в действиях, направленных против заговорщиков. В своих воспоминаниях он выразил решительное неодобрение и презрение ко всем, кто каким-либо образом сопротивлялся правлению Адольфа Гитлера.

Особенно сильную неприязнь у Скорцени вызывала личность руководителя Абвера (контрразведки) адмирала Вильгельма Канариса, являвшегося одним из участников заговора. Перед казнью, ночью 9 апреля 1945 года, Канарис выстукал через стену камеры последнее сообщение: «Я умираю за страну с чистой совестью… Я выполнял долг перед страной, когда хотел противостоять Гитлеру и удержать его от бессмысленных преступлений, стаскивающих Германию в пропасть».[5]

Скорцени писал свои воспоминания через несколько десятков лет после окончания второй мировой войны. Многое указывает на то, что он никогда не одобрял мотивов действий немецкой оппозиции. По всей видимости, даже успешное покушение на Гитлера не изменило бы судьбу Германии, так как поражение было неминуемо. Не подлежит сомнению, что полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг отдавал себе отчет в этом, но он также знал, что смерть Гитлера прекратит войну и спасет жизни многих людей. Он предпринял попытку покушения и заплатил за это жизнью, но заслужил уважение миллионов людей. По мнению же Скорцени, полковник фон Штауффенберг был предателем.

В феврале 1944 года Абвер подчинили VI отделу Главного управления безопасности рейха, которым руководил Шелленберг. Благодаря этому через пару месяцев несколько подразделений дивизии «Бранденбург» были переданы под командование Скорцени. Однако эти подразделения не образовали единой сплоченной части, а использовались отдельно на различных фронтах.

В конце сентября 1944 года регент Венгрии адмирал Миклош Хорти по причине ухудшающейся политической и военной ситуации в своем государстве решил начать переговоры с союзниками с целью разрыва союза с Третьим рейхом, подписания перемирия, а затем и сепаратного мира. Гитлер, стремясь избежать этого, лично приказал Скорцени захватить резиденцию регента на Замковой Горе в Будапеште. Задача облегчалась тем, что с марта 1944 года в Венгрии находились немецкие войска.

Эффектную акцию под условным названием «Фауст-патрон» провели 16 октября два батальона, подчиненные Скорцени. Действуя внезапно, пользуясь нерешительностью венгерских солдат, они захватили Замковую Гору в течение нескольких часов. Потери с обеих сторон были минимальными.

17 октября адмирал Хорти был интернирован и оставался в Германии до конца войны. Власть в Венгрии принял пронемецки настроенный граф Ференц Шаласи, который сразу же прервал переговоры с союзниками. Части венгерской армии воевали вместе с вермахтом до окончания боевых действий. Гитлер, отмечая заслуги Скорцени, повысил его по службе и присвоил очередное звание оберштурмбаннфюрера СС (подполковника), а также наградил Немецким Золотым крестом.

В конце 1944 года военное положение Третьего рейха было уже трагическим. Красная Армия готовилась к наступлению с плацдармов на левом берегу Вислы, немецкие войска вынуждены были оставить Балканский полуостров, западные союзники освободили почти всю Францию, часть Бельгии и Голландии. Последней попыткой немцев изменить ход войны стал план наступления на Западном фронте в Арденнах, известный под условным названием «Wacht am Rhein» («Караул над Рейном»). Специальная роль отводилась вновь сформированной 150-й бронетанковой бригаде под командованием Скорцени. Подразделение насчитывало 3000 солдат, многие из которых знали английский язык, были одеты в американскую и английскую форму и имели вооружение союзников. Бригада должна была захватить три важных моста на реке Мозель. В ее составе находилось подразделение «Штилау», в котором служили солдаты, хорошо знающие английский язык. Они должны были действовать группами по четыре человека, одетые в американскую форму и передвигающиеся на джипах. Основной задачей этих небольших групп было проникновение в глубокий тыл войск союзников и выполнение там различных диверсионных и разведывательных заданий. Конечно, они понимали, что в случае, если их схватят союзники, им грозит расстрел.

Немецкое наступление, начатое 16 декабря 1944 года, несмотря на начальный успех, было быстро остановлено. 150-я бронетанковая бригада не смогла пробиться к мостам на реке Мозель, и ее использовали в боях под Мальмеди. Здесь она понесла тяжелые потери. Зато значительного успеха добились группы подразделения «Штилау». Информация о немецких солдатах, переодетых в американские мундиры, вызвала большое замешательство в тылу союзников. Везде мерещились шпионы, саботажники и убийцы. Высшее командование союзников во главе с генералом Дуайтом Эйзенхауэром превратилось в «заключенных» в своих квартирах. Сотни американских солдат были арестованы по ошибке — в них подозревали переодетых солдат Скорцени.

30 января 1945 года оберштурмбаннфюрер СС Скорцени получил приказ прибыть в город Шведт и организовать его оборону перед наступающими частями Красной Армии. Из различных подразделений он создал группировку, которая защищала город до 3 марта. За бои в Шведт Скорцени получил Дубовые листья к Рыцарскому кресту.

В конце апреля 1945 года руководитель Главного управления безопасности рейха обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер уволил Шелленберга с занимаемой им должности в РСХА. Одновременно руководителем войскового VI отдела РСХА был назначен оберштурмбаннфюрер СС Скорцени.[6] Однако это назначение уже не имело практического значения, так как от окончательного поражения Третий рейх отделяли считанные дни.

20 мая 1945 года Отто Скорцени сдался американским солдатам в районе Зальцбурга. Через два года он был осужден как военный преступник. 9 сентября 1947 года американский военный трибунал в г. Дахау оправдал его от обвинения в ведении нелегальных военных действий в Арденнах и освободил. Вскоре он был арестован немецкими властями.

Но в 1948 году Скорцени сбежал из лагеря для интернированных лиц и перебрался в Испанию. В 1951 году он открыл в Мадриде предприятие по экспорту и импорту товаров. В конце 50-х годов приобрел в Ирландии ферму площадью 70 гектаров, на которой он разводил лошадей и проводил лето. Умер Скорцени 5 июля 1975 года в Мадриде.[7]

Его мемуары являются ценным источником информации не только по исключительно военным вопросам, но также интересно передают дух времени, в котором жил этот человек. Однако, читая данную книгу, необходимо помнить, что взгляды и мнения ее автора являются отражением ментальности и мировоззрения одного из офицеров войск СС — организации, признанной Международным военным трибуналом в Нюрнберге преступной.

Безусловно, Отто Скорцени в своей книге попытался подвести жизненные итоги. Несмотря на все это, трудно удержаться от впечатления, что он сделал это с мыслью представить в выгодном свете мотивы своего поведения и поступков в годы войны. В книге много места посвящено восхвалению боевых успехов войск СС и объяснениям, что солдаты этих частей были обыкновенными солдатами, не имеющими ничего общего с преступлениями, совершенными отдельными подразделениями этих войск. Независимо от личных суждений автора, без всяких сомнений, необходимо констатировать факты, свидетельствующие, что войска СС совершили многочисленные военные преступления как на фронте, так и в тылу. Яркий пример — история боевых действий на Восточном фронте 3-й танковой дивизии СС «Мертвая голова». Методы, применяемые дивизиями войск СС «Принц Евген», «Хандшар», «Кама» в боях с югославскими партизанами до сегодняшнего дня вызывают ужас. Солдаты 2-й танковой дивизии СС «Рейх» убили во Франции в июне 1944 года в местности Орадур-сюр-Глан 1642 мирных жителей, в том числе 207 детей. Завороженный «европейской армией» — подразделениями войск СС, состоящими из добровольцев не немецкой национальности, Скорцени не обращал внимания на военные преступления, совершенные ими. В Польше отлично известны боевые «успехи» штурмовой бригады СС «Рона» под командованием бригаденфюрера СС Каминского, направленной в Варшаву в августе 1944 года. Солдаты 15-й дивизии моторизованной пехоты СС сожгли живьем в Подгайях польских военнослужащих 4-й роты 3-го пехотного полка 1-й Польской дивизии. Перечень этих фактов является достаточным, чтобы отбросить тезис о «порядочных солдатах СС». Конечно, не все были преступниками, но переход от одной крайности к другой также не содействует упорядочиванию истории.

Скорцени не скрывает своих симпатий к Адольфу Гитлеру. В его воспоминаниях трудно найти какую-либо критическую оценку вождя Третьего рейха. Характерными являются слова Скорцени, описывающие момент, когда стало известно о смерти вождя: «Гитлер мертв! После первого шока мы не поверили в это фатальное известие. Разве не должен Адольф Гитлер быть среди нас, готовых защищаться до конца?»

Книга, которую вы держите в руках, изобилует спорными утверждениями. Со всей определенностью необходимо отметить, что она требует внимательного и критического чтения. Одновременно она является свидетельством времени, которое с годами уходит в забытье. Эта книга — свидетельство, оставленное человеком, который, с одной стороны, считался просто солдатом, а, с другой, непоколебимо верил в Адольфа Гитлера и до конца жизни не скрывал своих взглядов. В книге раскрыты детали такого множества тайных военных операций, что иногда трудно поверить, что в них принимал участие один человек. Для нашего читателя, до этого времени почти полностью лишенного возможности ознакомления с деятельностью спецподразделений Третьего рейха, представленных их командиром и непосредственным участником событий, эта книга является своего рода новостью. О некоторых фактах из истории второй мировой войны вы узнаете впервые.

Воспоминания оберштурмбаннфюрера СС Скорцени многократно публиковались, особенно в Западной Европе. Первый раз их издали во Франции; также сделали их доступными читателям в Соединенных Штатах, а недавно в Чехии[8] и в Польше.[9] Любые мемуары или рассказы, рассматриваемые отдельно, не могут считаться объективным и исключительным источником знаний. Только анализ и сравнение содержания многих публикаций делает возможным извлечение необходимых выводов, облегчающих интерпретацию событий. В этом контексте воспоминания Скорцени, хотя и очень противоречивые, позволяют ознакомиться с иным взглядом на вторую мировую войну, в данном случае — с точки зрения нашего противника.

Мариуш Скотницки

Часть I

Глава первая О праве наций на самоопределение

Выдуманный триумвират: Борджио — Де Марчи — Скорцени — Моя юность в Вене — Драма немецкого народа в австрийском государстве — Студенческая пора: дуэли — Бальдур фон Ширах ликвидирует союзы студентов; я объясняю Гитлеру необходимость их возрождения — Жизнь инженера: работа, спорт и политическая поддержка союза с Германией — Геббельс в Вене — Дольфус объявляет вне закона марксистов и национал-социалистов — Тайны неудавшегося путча — Планетта стреляет только один раз в Дольфуса, которого поражают две пули — Свадебное путешествие в Италию — Репрессии.

Почти тридцать лет[10] некоторые комментаторы, историки, а также теле- и радиорепортеры называют меня «самым опасным человеком в Европе». Вот самый последний пример великой опасности, которую представляет собой моя личность. В конце ноября 1973 года, работая в своей конторе в Мадриде, я просматривал испанские и итальянские газеты и узнал, что именно сейчас готовлю государственный переворот в Риме. Это меня не удивило, так как в воображении многих журналистов я уже организовывал бесчисленные государственные перевороты, заговоры и похищения не только в Европе, — noblesse oblige[11] — в Африке и обеих Америках. На этот раз заговором в Риме руководил якобы триумвират: герцог Валерио Борджио, адвокат из Генуи, Де Марчи, руководитель МСИ[12] и я. Моей задачей была незамедлительная поставка итальянским мятежникам четырех самолетов «Фоккер». Только откуда я взял бы их?

Корреспонденту мадридской газеты «Информационес», Мануэлю Алькали, прибывшему взять у меня интервью, я заявил следующее (23.11.1973): «Так странно получается, что как только Италия сталкивается с серьезными проблемами, сразу же раскрывается опасный заговор. Не менее интересно то, что уже второй раз итальянское правительство утверждает, что именно я замешан в попытке переворота. Год назад у герцога Борджио нашли мои письма, и здесь ничего нет удивительного, так как мы старые друзья и товарищи по оружию еще с 1943 года. Однако эта переписка не имеет ничего общего с заговором или подпольной деятельностью, направленной против итальянского правительства. Уже более шести месяцев я не контактировал с Валерио Борджио. Что касается господина Де Марчи, я никогда не видел его и даже не знал, что он существует. Хочу еще раз подчеркнуть, что после окончания войны я ни разу не был замешан в политических или военных делах какого-либо государства и отказался бы от любых предложений подобного рода».

На этот раз мне предоставили возможность высказаться, и мое официальное опровержение было опубликовано. Однако у меня накопились сотни статей из газет и журналов (в большинстве случаев их прислали друзья), в которых мне приписываются замыслы и операции на грани фантастики, — и такие мерзкие, что просто изумляешься. В тысячах других публикаций во всем мире распространялись выдумки и наговоры на меня, что было на руку определенной политической системе. Я не всегда имею возможность официально опровергнуть эти выдумки, даже если бы хотел, ведь они очень унизительны. И все же в такой ситуации нахожусь не я один. Я вспоминаю о товарищах, с которыми вместе воевал, о доблестных солдатах, которыми командовал, — они исчезли в хаосе, пали на поле брани, навсегда пропали без вести в степях, лесах или лагерях военнопленных в СССР… Я хочу еще раз повторить, что эти люди, втянутые в грязную войну, никогда такой не вели. Даже противник признал это.

Я по-прежнему верю, что воинская честь существует — и будет существовать до тех пор, пока будут солдаты, разве что одна половина планеты уничтожит вторую. Сейчас мы зашли в тупик по дороге прогресса; мы хотим остановиться, даже вернуться назад. Но это невозможно, необходимо постоянно двигаться вперед.

Однако необходимо изучать прошлое, чтобы суметь отличить причину от следствия. Эта книга не является официальным опровержением. Я был свидетелем эпохи, о которой пишу, и у меня было время поразмыслить над событиями и людьми, ситуациями и целями. Мое невезение в том, что я был немецким патриотом, рожденным в 1908 году в Вене — столице Австро-Венгрии.

Чуть выше я упоминал о недавно выдуманном триумвирате Борджио — Де Марчи — Скорцени, и по этому поводу с определенной ностальгией вспоминаю два других, которые изучал в 1919 году на лекциях по истории Древнего Рима в Венском лицее. Первый состоял из Цезаря, Красса и Помпея; второй — из Октавиана, Антония и Лепидуса: Triumviri rei publicae constituendae.[13]

Мне было десять лет; недавно распалась империя Габсбургов. Австрия превратилась в страну с 6-миллионным населением (почти 2 миллиона жили в Вене) и площадью 83 тысячи квадратных километров, лишенную чешской промышленности, аграрных ресурсов Венгрии и выхода к морю. Она была обречена на гибель или на союз с Германией.

Постоянно говорят о «совершении насилия над Австрией», проведенном фюрером в марте 1938 года, хотя так же, как и рожденный в Австрии Гитлер, мы были немцами! Так же, как жители Саксонии, Баварии, Швабии, Вюртемберга и другие члены Немецкого союза, из которого Австрию исключили лишь после поражения в битве под Садовой (1866 г.).[14]

В течение девяти с половиной веков Австрия (Österreich — Восточная империя) была частью Германии, поэтому подавляющее большинство австрийцев поддержало аншлюс. Инстинкт самосохранения стал причиной того, что, находясь в отчаянии после поражения, мы обратились в 1918–1922 годы к Германской империи. Все политические партии так решительно агитировали за присоединение к Германии, что австрийское Национальное собрание дважды, 12 ноября 1918 года и 12 марта 1919 года, постановило, что «Австрия является интегральной частью Германской империи». Это предложение было записано в конституцию, а новое государство с этого времени стало называться Немецкая Австрия (Deutsche Österreich).[15] Филателисты до сих пор, наверное, хранят наши почтовые марки, выпущенные в 1918 году с надписью Deutsche Österreich, которые страны-победительницы в первой мировой войне не разрешили распространять.

Во имя «права наций на самоопределение» государства Антанты в Версале и Сен-Жермене не обратили внимания на волю австрийцев и не присоединили нас к Германской империи. В сентябре и октябре 1919 года Немецкая и Австрийская республики под давлением Антанты были вынуждены исключить из своих конституций статьи, говорящие о союзе наших государств.

Пробуя «разбудить демократическое мнение», австрийское правительство организовало региональные референдумы в Тироле и Зальцбурге в апреле и мае 1921 года. 145 302 жителя Тироля проголосовали за аншлюс, 1805 — против. В Зальцбурге 98 546 голосов было отдано за присоединение к Германской империи, а 877 — против. Все напрасно. Хотя надо отметить, что эти национальные референдумы не «контролировались нацистами».

Во всех школах, лицеях и университетах мы изучали историю Германии как свою собственную. В Венском лицее великолепный преподаватель истории, профессор, католический священник доктор Биндер восхвалял более чем тысячелетнюю Германскую империю, его любимым героем был Оттон I Великий (912–973 гг.). Все школьные и университетские организации с их традициями и спортивными соревнованиями носили австро-немецкий характер и являются такими до сих пор.

Эту волю народа к объединению обеих частей Германии систематически подавляли. Когда тогдашний министр иностранных дел Шобер заключил в 1931 году таможенный и торговый договор с Веймарской республикой, Лига Наций и Третейский суд в Гааге признали этот договор своеобразным экономическим аншлюсом, «не соответствующим статье 85 договора в Сен-Жермене», хотя договоры 1931 года были воплощением в жизнь проекта Европейской федерации, предложенного Аристидом Брианом. Эти не терпящие возражений решения не принимали во внимание экономических, общественных, этнических и исторических реалий.

В результате они привели к хаосу и кровавой революции. История Австрии в 1918–1938 годы была драмой, которую пережило все мое поколение. Моему отцу, инженеру-архитектору по профессии, офицеру-артиллеристу запаса императорско-королевской армии, повезло вернуться с фронта живым.[16] Несмотря на то, что меня привлекала медицина, я решил пойти по стопам отца и старшего брата и стать инженером. В 1926 году я был зачислен в Высшую техническую школу в Вене, где оказался в обществе бывших солдат, людей зачастую старших по возрасту, которые заканчивали обучение, прерванное войной и ужасным послевоенным кризисом. Эти люди, прошедшие войну и имеющие жизненный опыт, которого нам, молодым, не доставало, оказали на нас большое влияние. Мой отец, человек либеральных взглядов, считал, что демократическая система более прогрессивна по сравнению с анархической двойной монархией. По его мнению, политикой должны заниматься избранные специалисты с высокой квалификацией и моралью, чтобы граждане не вмешивались в управление государством. Но такого идеального правительства не создали ни социал-демократы, ни сменившая их Общественно-христианская партия. Я должен сказать, что политика, которую они осуществляли, не интересовала меня и мое поколение.

Зато меня привлекала деятельность студенческого союза «Schlagende Burschenschaft Markomannia»[17], к которому я принадлежал. Такие корпорации, как «Саксо-Боруссия», «Бургундия» или «Тевтония» известны в Германии и Австрии со времен революции 1848 года, в которой они сыграли важную роль, что само по себе было необычно. Среди старинных обычаев этих студенческих союзов были и дуэли на шпагах, называемые Paukboden. Правила предписывали никогда не отступать перед противником и не отклонять лица от удара — дуэлянты сражались, наклонив головы вперед. По моему мнению, это была школа мужества, хладнокровия и сильной воли. Конечно, мы не были «кроткими ягнятами», я сам участвовал в дуэли на шпагах четырнадцать раз, о чем свидетельствуют многочисленные шрамы. Это традиционные шрамы, осмелюсь даже сказать почетные, смысла которых не поняли журналисты, называя меня «Искромсанный», как Генриха Гвизия, или Scarface.[18]

Традиционные союзы студентов были ликвидированы в Германии в 1935 году по предложению тогдашнего руководителя гитлерюгенда и будущего гаулейтера Австрии Бальдура фон Шираха. Возможно, это была его месть за давнее исключение из родной студенческой корпорации после того, как он отказался принять участие в дуэли.

Меня возмутила демагогическая речь, произнесенная по этому случаю руководителем гитлерюгенда, в которой он сказал, что кучка снобов и фанфаронов пьянствует и болтается без дела в то время, когда остальные немцы работают. Не все члены братств и корпораций были снобами и пьяницами, они тоже работали на благо отчизны. Я был разочарован «национал-социалистской» реформой Шираха и сказал ему об этом после претворения ее в жизнь в Австрии в 1938 году, позже я повторил это рейхсштудентенфюреру Густаву Шеллу.[19] Он согласился, что старинные студенческие корпорации должны возродиться, так как реформа фон Шираха не внесла ничего позитивного в образование австрийской молодежи.

Этот вопрос не переставал волновать меня, и я позволил себе кратко остановиться на этой теме во время приема у Гитлера в конце 1943 года. Я напомнил фюреру, что студенческие корпорации возникли в 1848 году во всей Германской империи как подтверждение воли немецкой молодежи к свершению революции, и эту традицию активно поддержали в Австрии. Члены корпораций в подлинно национал-социалистском духе добровольно и безвозмездно работали во время каникул; они сражались на улицах с Красным фронтом, не предполагая даже, что их считают снобами.

В присутствии Гитлера нельзя было высказывать мнение, которое противоречило бы его взглядам. Однако он внимательно выслушал меня и сказал: «Ваши аргументы, Скорцени, верны и принимаются. Благодарю вас за искренность. Но пока дуэль происходит в другом масштабе — необходимо выиграть войну. Позже мы обсудим эти вопросы».

Как члены «Маркомании», мы носили белые шапочки, а грудь опоясывали черно-бело-золотыми лентами. Каждый год в первое воскресенье сентября все союзы учеников, лицеистов и студентов вливались в колонны венцев на площади Героев, чтобы под черно-бело-красными флагами выразить свою поддержку объединения с Германией. Это была единственная политическая манифестация, в которой я регулярно участвовал в 1920–1934 годы.

Я активно занимался спортом: легкой атлетикой, футболом, лыжами, плавал на каяке по нашему прекрасному Дунаю или по альпийским озерам. Участвуя в первенстве своего учебного заведения по стрельбе из пистолета, я занял второе место с 56 очками из 60 возможных. Победитель, студент из Граца, выиграл у меня одно очко, но мы так долго праздновали победу, что со стаканом в руке я взял великолепный реванш. Позже я успешно выдержал суровый экзамен военной подготовки: легкую атлетику, плавание, форсированный марш-бросок на 25 километров с 15-килограммовым рюкзаком и в конце — стрельба из винтовки.

В 1931 году я сдал последний экзамен и получил диплом инженера. Письменные экзамены продолжались шесть бесконечных дней, самый важный из них заключался в составлении плана производства дизельного автомобильного двигателя.

Тем временем будущее, которое ожидало молодых австрийцев независимо от их происхождения, рисовалось нам достаточно мрачным. Так же, как и другие австрийские мещане, наша семья испытывала нужду в послевоенный период — время инфляции, недостатка продовольствия, угля и основных видов сырья. Для полумиллиона австрийцев безработица надолго стала почти профессией.

После периода улучшения в 1926–1930 годы, наступил мировой хозяйственный кризис. Когда я искал работу, Австрия снова погрузилась в бедность. Сначала мне попалась низкооплачиваемая работа, но затем по счастливому стечению обстоятельств я возглавил фирму, которая единственная в Австрии сооружала тяжелые строительные леса. Мы еще не имели удобных сборных металлических конструкций, но изобрели систему соединения деревянных опор на болтах. Благодаря этому, например, была успешно отремонтирована находившаяся под угрозой уничтожения кафедра святого Стефана.

Как это обычно бывает, среди моих рабочих-строителей были и социал-марксисты, и коммунисты, но это не мешало нам дружно работать.

Однако политико-экономическая ситуация начала ухудшаться. Живущий в долг народ сделался зависимым от хищных и все более требовательных иностранных кредиторов, от которых правительство христианских демократов не могло или не умело избавиться. Нельзя понять волнующей трагедии второй мировой войны без тщательного изучения драмы моей отчизны. Раздел Австрии, проведенный в Сен-Жермене, оставил в сердце Европы страшную пустоту. Коммунистическая угроза здесь не была выдумкой. Мне было девятнадцать лет, когда печатный орган социал-марксистов «Арбайтерцайтунг» («Рабочая газета») призывал в Вене к всеобщей мобилизации. Это было в июле 1927 года, я видел, как массовая манифестация в течение двух дней перерождалась в кровавые беспорядки. Я наблюдал за коммунистами, штурмующими префектуру полиции и поджигающими Дворец юстиции — вскоре он вспыхнул огромным костром. Огонь уничтожил все хранившиеся там акты собственности, и это была, бесспорно, одна из целей марксистской мобилизации. Эти бурные уличные сражения казались мне очень глупыми, но мещане, безусловно, были сильно напуганы.

Марксисты первыми организовали вооруженную милицию «Republikanischer Schutzbund»,[20] которой вскоре противостояли «Heimwehr» романтичного герцога Штаремберга и «Heimatschutz» майора Фея. Эти два образования, которые должны были быть аполитичными, сами сделались политическими организациями.[21]

В действительности Штаремберг и Фей имели немалые амбиции, и они поддержали диктатуру канцлера Энгельберта Дольфуса лишь потому, что надеялись сами заменить его на этом посту.

Рассчитывая на поддержку Муссолини, Штаремберг мечтал стать регентом Австрии, наподобие регента Венгрии адмирала Миклоша Хорти, но его надеждам не суждено было осуществиться. Герцог искал утешения в объятиях киноактрисы Норы Грегор, в которую был безумно влюблен, а канцлер Курт фон Шушниг, который, по мнению дуче, был похож на «меланхоличного церковного сторожа», воспользовался этим для отстранения герцога от политики в мае 1936 года.

После беспорядков в 1927 году марксисты пытались навязать свои законы и в учебных заведениях. Мы хотели спокойно работать, поэтому организовали Академическую лигу, знаменосцем которой я был в сентябре 1927 года во время установленной обычаем манифестации на Гельденплац. Но вскоре в лигу проникла, а позже поглотила ее милиция («Heimwehr») Штаремберга, в результате был образован «Heimatblock» («Блок Отечество»). Тогда я покинул эту организацию.

С 1929 года в Австрии возросло влияние Национал-социалистской рабочей партии Германии (НСДАП). Многие молодые сторонники объединения с Германией оценивали это движение положительно. Иначе не могло быть: Гитлер, который во время первой мировой войны служил в баварском полку, решительно высказывался за объединение всех немецких народов. Можно сказать, что в этом почти все мы были солидарны с Гитлером, и этим объясняется успех национал-социализма в Австрии с 1929 года.

Писали, что я был «нацистом с колыбели» — это не соответствует действительности. По правде говоря, я сомневался тогда, в состоянии ли мои земляки принять такую фундаментальную революцию, к которой призывали агитаторы, позиция и язык которых многих приводили в ужас. Некоторые считали их своего рода коммунистами. Интересы, которым они угрожали, казались мне очень могущественными, а организация национал-социалистов у нас была слабой, чтобы можно было одновременно сражаться и с марксистами, и с христианскими демократами.

Решающим событием оказался визит в Вену в сентябре 1932 года доктора Йозефа Геббельса и речь, которую он произнес. Деятельность Национал-социалистской рабочей партии Германии тогда еще не была запрещена, поэтому собрание, проходившее на катке Энгельманна под открытым небом и при исключительно теплой погоде, имело огромный успех. Сколько стояло нас, сжатых толпой, на месте, куда мы обычно приходили кататься на коньках или смотреть на олимпийских чемпионов, Фрица Бергера и Карла Шефера, моего товарища по учебному заведению? Безусловно, более двадцати тысяч человек. Снаружи катка за порядком следила австрийская полиция, а на самом катке — солдаты в форме подразделений СА. Флаги со свастикой, пение и церемониал придали этому митингу великолепное оформление. Венская публика считалась трудной, ораторы часто выслушивали от нее упреки в свой адрес. Однако Геббельса не прервали ни разу. Даже многочисленные торговцы бутербродами и охлажденными напитками, которые обычно очень громко зазывали покупателей, безмолвствовали. Впрочем, народ был очень плотно сбит в кучу, и они не могли продвигаться в толпе.

Речь Геббельса длилась более двух часов — он был способен на такое в свои лучшие годы. Больше всего меня поразил тот факт, что это было выступление, совершенно лишенное демагогии. Сделанный им анализ международной ситуации, жалкого состояния послеверсальской Европы, пустых межпартийных конфликтов, а также позиции Австрии в отношении Германии был серьезным, абсолютно логичным и опирался на факты и волю людей к объединению. Оратор имел огромный успех; во время митинга не произошло ни одного инцидента.

Признаюсь, что, подобно многим моим землякам, я присоединился к национал-социалистскому движению уже через несколько недель. Влияние национал-социалистской партии в Австрии в то время росло очень быстро. Через год (19 июня 1933 года) канцлер Дольфус смог найти только один способ для сдерживания роста этой партии — он запретил ее деятельность. Это была его первая ошибка.

В действительности, используя милицию Штаремберга и Фея, между которыми в скором времени возникли недоразумения, несчастный канцлер установил диктатуру так называемого Отечественного фронта. Он распустил парламент и принялся за левые организации, перепутав борьбу с марксистами с охотой на рабочих. Во время жестоких дней февраля 1934 года кровь лилась потоками в Линце, Граце и Вене. В участников беспорядков стреляли из винтовок и автоматического оружия, после чего по приказу Дольфуса на людей пошли танки. Огнем артиллерии прямой наводкой уничтожались дома рабочих в поселке имени Карла Маркса в Флорисдорфе, где забаррикадировались повстанцы из «Шутцбунда». Бои продолжались в течение четырех дней и прекратились только 15 февраля на рассвете.

Жертвы? Более 400 убитых и 2000 раненых, в том числе 280 убитых и 1300 тяжелораненых со стороны рабочих. Политические репрессии были беспощадными. Таким образом Отечественный фронт сделал простых людей своими врагами. Обе запрещенные партии — социал-демократы и национал-социалисты — помогали друг другу. С начала предыдущего года Гитлер был уже канцлером Германской империи, поэтому некоторые мои коллеги верили, что «время пришло» и национал-социалистская революция в Австрии — вопрос лишь нескольких недель.

Я думал по-другому. Необходимо сказать, что я не был очень уж активным деятелем в национал-социалистской партии с сентября 1932 по июнь 1933 года. Австрийская партия разрослась сверх меры после массовых выступлений, последовавших вслед за выступлением Геббельса, а особенно после назначения Адольфа Гитлера канцлером. В партии опасались прихода в ее ряды бывших членов других движений, поэтому новички, которые ранее принадлежали к иным политическим группировкам, должны были положительно зарекомендовать себя во время испытательного срока, прежде чем им поручат соответствующие их возможностям задания.

На этом этапе деятельность национал-социалистской партии была запрещена. Я ограничил свою деятельность, помогая арестованным или разыскиваемым товарищам, которые ушли в подполье.

Я не щадил себя, когда требовалась помощь многим находящимся под угрозой членам «Шутцбунда» — они были очень храбрыми ребятами. Речь шла не о защите марксистской идеологии, а о спасении порядочных людей, втянутых в мрачную авантюру. Один из моих мастеров, Оэлер, страстный коммунист, сражавшийся на баррикадах, позже выполнил свой патриотический долг в России простым солдатом и был награжден Железным крестом I степени. В 1934–1938 годы мы стали свидетелями начала нелегального сотрудничества между преследуемыми марксистами и национал-социалистами.

Несмотря на это, не многие сторонники нового объединения с Германией могли предвидеть невероятное событие, уготованное к началу июля 1934 года, а именно — национал-социалистский путч, во время которого был убит канцлер Дольфус.

Сегодня нам известно, что 9 апреля 1934 года Гитлер направил послам Германской империи тайный рапорт (смотри «Документы Германской зарубежной политики», т. 2, серия С-459), в котором констатировалось: «Ясно то, что пока Германия не может решить австрийский вопрос путем аншлюса. Необходимо предоставить австрийские дела естественному ходу истории, так как всем попыткам с нашей стороны будут противостоять европейские государства Малой Антанты. Нам кажется, в этих условиях самым лучшим решением будет спокойно ожидать дальнейшего развития событий».

Руководство объявленной вне закона австрийской национал-социалистской партии не могло утверждать, что не знало этой директивы. Несмотря на это, был организован заговор с целью принудить Дольфуса уйти в отставку. На его место планировалось назначить доктора Антона фон Ринтелена, австрийского посла в Риме! Это была великая импровизация. Информация об этом стала достоянием общественности, предупредили и майора Фея. Официально утверждалось, что Дольфус был смертельно ранен одним из наших товарищей Отто Планетта в темном коридоре канцелярии, где диктатор находился в обществе Фея, генерал-майора Врабля, нового секретаря по вопросам безопасности Карвинского и лакея Хедвицека. Это произошло 25 июля 1934 года. Позже это «неясное дело», не без вмешательства министра Фея и благодаря торопливому, произведенному при странных обстоятельствах вскрытию трупа канцлера, получило различные оценки.

Те, кто, вопреки директивам Берлина, намеревались «поставить Германскую империю перед свершившимся фактом» желали, безусловно, всем добра. Однако они не знали, что многие высшие чиновники вели двойную игру. Молодые заговорщики не намеревались убивать канцлера, они даже не знали, что с утра 25 июня за всеми их передвижениями следят агенты Фея. Следовательно, их можно было легко арестовать до того, как они начнут атаку канцелярии и Дома радио. Но им предоставили свободу действий.

Заговорщики имели приказ использовать оружие только лишь в исключительном случае — и то, стрелять должны были по ногам. Планетта выстрелил в смутный силуэт в коридоре, ведущем в архив дворца, примерно в 13.00, хотя его должны были задержать как минимум тремя часами ранее.

Более старшие участники путча были опытными активистами партии еще до ее роспуска. Я лично их не знал. Могу только сообщить факт, что Планетта все время твердил об «одном выстреле», произведенном им. Однако канцлера поразили две пули, из которых смертельной оказалась та, которая застряла в позвоночнике. Когда Планетта добровольно признался во всем с намерением уберечь товарищей от экзекуций, он отдавал себе отчет, что его дни сочтены. Если бы кто-нибудь из заговорщиков, находящихся рядом, тоже стрелял, Планетта для его спасения заявил бы, что оба выстрела принадлежали ему. Во всем этом остается какая-то неясность, которая никогда так и не была объяснена.[22]

Даже если это не понравится некоторым историкам, я заявляю, что не участвовал в заговоре и в путче. В мае я женился на девятнадцатилетней Гретл, которую знал четыре года, и мы уехали в Италию на мотоцикле с коляской. Во время этого очень спортивного свадебного путешествия мы посетили Болонью, Венецию, Равенну, Пизу, Флоренцию, Рим и Абруцци.

В Риме на площади Венеции я в первый раз услышал Бенито Муссолини, который выступал перед толпой, стоя на балконе бывшего австрийского посольства, конфискованного в 1916 году. Дуче произвел на меня великолепное впечатление, а также я, находясь среди итальянцев, избавился от предубеждения в отношении Италии. Во время последующих путешествий по различным странам Европы я приходил к подобным выводам. Мы все — большая семья и можем жить в согласии при условии взаимного уважения и сохранения своей оригинальности. Европа — это радуга, состоящая из различных народов, и ее цвета должны отличаться друг от друга.

Вернувшись из вояжа по Италии, я сразу же оказался в атмосфере кипения политических страстей, охвативших Штирию, Каринтию и Тироль после сообщения по радио об успехе путча и начале формирования правительства доктором Ринтеленом. Однако Ринтелен оказался в западне и даже пробовал покончить жизнь самоубийством.

Что касается венских путчистов, то после заверений властей (прозвучавших дважды), что они целыми и невредимыми будут доставлены к границе Баварии, они сложили оружие и… были немедленно арестованы. В опубликованных официальных данных говорилось о 78 убитых и 165 раненых со стороны правительственных подразделений и о более чем 400 убитых и 800 раненых среди наших друзей.[23]

Многие деятели национал-социалистского движения смогли убежать в Германию. Тысячи менее везучих их товарищей и марксистов попали в концентрационные лагеря, образованные 23 сентября 1933 года канцлером Дольфусом, лицемерно называемые «лагерями административного интернирования». Лагеря в Веллерсдорфе и находящемся недалеко от Граца Мессендорфе снискали мрачную репутацию. Более двухсот заговорщиков предстали перед военным судом, и вскоре они были казнены. Шестидесяти осужденным президент республики Вильгельм Миклас заменил смертную казнь на пожизненную каторгу. Семерых руководителей национал-социалистов, среди них Франца Хольцвебера (командира группы, захватившей ведомство канцлера), а также Отто Планетта, Ханса Домеса, Франца Лееба, Людвига Майтцена повесили вместе с двумя молодыми членами «Шутцбунда» — Рудольфом Ансбоком и Йозефом Герла, у которых нашли взрывчатые материалы.

Масштаб репрессий, проводимых «авторитарной и христианской» диктатурой, сделала явной амнистия, объявленная в июле 1936 года преемником Дольфуса на канцлерском посту — фон Шушнигом; тогда было освобождено 15 583 политических заключенных.

Осужденные на смертную казнь два года назад умирали отважно. Поднимаясь на эшафот, национал-социалисты выкрикивали: «Да здравствует Германия! Хайль Гитлер!»

В день путча, 25 июля 1934 года, Гитлер находился в Байройт, где ставили «Золото Рейна» Рихарда Вагнера. Узнав о трагических событиях, он был изумлен[24] и разъярен; одновременно он получил информацию о концентрации пяти дивизий Муссолини на перевале Бреннер и продвижении югославских войск к границе со Штирией и Каринтией.

«Добрый Господь, сохрани нас от наших друзей! — сказал Гитлер Герингу. — Это будет новое Сараево…»

С согласия президента Германской империи фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга, в Вену был послан Франц фон Папен[25] — тайный папский камергер. Главной его задачей было избежать разрыва отношений между Веной и Берлином. Действительно, отношения сохранили, но австрийская трагедия не закончилась.

Глава вторая Аншлюс

Тренировки в «Deutscher Turnerbund» — Особенный референдум, предложенный Шушнигом, или Тайное голосование без кабин — Ночь 11 марта 1938 года — Канцлер Зейсс-Инкварт — В президентском дворце: избежание драмы столкновения между батальоном гвардии и СА — Вид Гитлера с наших подмостков — Изменение взглядов и триумфальный плебисцит — Люди с другой стороны Майна.

11 июля 1936 года преемник Дольфуса Курт фон Шушниг официально признал, что «Австрия, в сущности, является немецким государством», но был против объединения с Германией и поощрял полицию на безжалостное подавление пронемецких манифестаций.

Встреча Гитлер — Шушниг, которая прошла 12 февраля 1938 года в Берхтесгадене, вселила в нас надежду на будущую нормализацию отношений между Германией и Австрией, но быстрое возвращение в материнское лоно казалось невозможным. Национал-социалистская партия была, на определенных условиях, снова легализована. С 1935 года я принадлежал к Немецкому гимнастическому союзу («Deutscher Tumerbund»), одновременно существовавшему в Австрии и Германии. Случилось так, что там я оказался в кругу бывших членов или сочувствующих распущенной партии. Пожалуй, не стоит добавлять, что все 60 тысяч членов Гимнастического союза были приверженцами объединения с Германией. Внутри нашего союза мы организовали отделения обороны, однако нам было известно, что коммунисты и социал-демократы считались мастерами в искусстве маскировки своих подразделений. Мы ориентировались в ситуации и знали, что Москва предоставила австрийским руководителям коммунистической партии точные директивы по созданию Народного фронта — в Вене они собирались взять реванш за Берлин.

После возвращения из Берхтесгадена Шушниг переформировал свой кабинет и назначил Зейсс-Инкварта министром внутренних дел. Он был великолепным адвокатом и примерным католиком, который до вступления в ряды национал-социалистской партии принадлежал, как и большинство австрийцев, к сторонникам аншлюса. В то же самое время канцлер делал все, чтобы договориться с руководством крайне левых организаций против нас. В скором времени давление Москвы возросло, и Шушниг решился на авантюру, которая должна была решить судьбу Австрии.

В среду, 9 марта 1938 года, грянул гром среди ясного неба. Канцлер объявил в Инсбруке, что в воскресенье, 13 марта, будет проведен плебисцит по вопросу «за» или «против» «свободной, немецкой, независимой, социально справедливой, христианской и объединенной Австрии».

Берлин сразу же обвинил его в «сознательном нарушении соглашения в Берхтесгадене», «игре в пользу Москвы» и «желании установить в Вене советскую республику». В действительности, как заметил в своей «Истории немецкой армии» (том 4) французский историк Жак Бенуа-Мешин, «мы были свидетелями странного спектакля, которым поспешила воспользоваться гитлеровская пропаганда: кроме Отечественного фронта единственной силой, открыто проводящей кампанию поддержки плебисцита, были коммунисты».

Сегодня известно, что канцлер пал жертвой различных иллюзий и, без сомнения, обещаний, которых не мог выполнить. Он начал отдаляться от правых монархистов, ответив отказом на предложение вернуть трон, сделанное Отто Габсбургом, который подписал свой манифест «Отто, I. R.», то есть Imperator Rex — так же как Карл V.[26] Через девять дней, 26 февраля, министр иностранных дел Франции Ивон Дельбо выразил перед французским парламентом свое удовлетворение австрийским канцлером: «Франция не может не интересоваться судьбой Австрии и сегодня подтверждает, что независимость Австрии является необходимым элементом европейского равновесия».

В своих мемуарах Франц фон Папен позже напишет, что «личный друг Шушнига, французский посланник в Вене Габриель Пио, был отцом плебисцита».

Стремясь сделать невозможным или, по крайней мере, задержать аншлюс при помощи своего референдума, канцлер рассчитывал на поддержку из-за рубежа, в которой ему очень быстро отказали. В Лондоне именно в этот момент подал в отставку министр иностранных дел Энтони Иден. Артур Ненилль Чемберлен, который назначил на его место лорда Галифакса, считал проект австрийского референдума рискованным делом. Посол Чехословакии в Берлине доктор Масны якобы заверил маршала Германа Геринга, что президент Эдуард Бенеш не намерен вмешиваться в австрийские события.

Утром 7 марта австрийский военный атташе в Риме полковник Лебицки вручил Муссолини копию речи, которую Шушниг должен был произнести в Инсбруке. Искренне удивленный дуче сразу же вмешался, чтобы отговорить канцлера от этой затеи, «которая может быстро обернуться против пего». Однако Шушниг не обратил внимания на его мнение. Может быть, он получил решительные заверения о поддержке от Франции? Сомнительно. Несколькими неделями ранее правительство Шотана получило вотум доверия парламента со значительным большинством голосов: 439 против 2. На следующий день после речи в Инсбруке утром 10 марта Камиль Шотан выступил в палате депутатов. Он сошел с трибуны и покинул зал; вслед за ним, в тишине, это же сделали его министры. Кабинет Шотана подал в отставку, располагая большинством в парламенте!

Занимаясь атлетикой в Гимнастическом союзе, мы много читали зарубежную прессу, такую как «Таймс», «Дейли Телеграф», «Франкфуртер Цайтунг», «Ле Темпе» и швейцарские газеты. Вечером 10 марта у всех сложилось впечатление, что Шушниг потерял рассудок, изолировав сам себя.

Необходимо напомнить, каким образом должен был происходить референдум. Последние выборы в Национальное собрание происходили в 1929 году, следовательно, не осталось никаких избирательных списков. Нам объяснили, что они не нужны, — обо всем позаботится Отечественный фронт, единственный организатор референдума. Во-первых, все чиновники должны были голосовать в своих конторах; жители Вены в возрасте 25 лет и жители провинции на год моложе могли голосовать на основании предъявления семейной книжки, счета за квартиру, газ или электричество, сберегательной книжки, удостоверения Отечественного фронта или Крестьянского союза и так далее. Избиратели, которых члены комиссий знали в лицо, могли даже обойтись без паспорта! Было уточнено, что голосование будет публичным и в бюро останутся только бюллетени с надписью «ДА». Кабин не предусматривалось! Граждане, желающие проголосовать против, должны были сами принести бюллетень с надписью «НЕТ» и попросить у комиссии официальный конверт…

В таких условиях группа из пятидесяти весельчаков, начав обход избирательных участков с самого утра и поддерживаемая друзьями-членами комиссий, могла обеспечить Шушнигу несколько тысяч голосов. Тем временем, правительственное радио и пресса повторяли: «Каждый гражданин, голосующий «НЕТ», предает национальные интересы». Поэтому наивные граждане, пришедшие с бюллетенем, в котором значилось «НЕТ», сами себя определили бы как предателей.

Подобного рода действия, безусловно, были непорядочными, но организаторам референдума они казались замечательной идеей.

В эту же ночь 10 марта Шушниг издал приказ о мобилизации всех призывников 1935 года. В состояние готовности была приведена милиция Отечественного фронта. Тревожил тот факт, что опять появились старые ультрамарксистские отряды «Шутцбунда», некоторые были переодеты в светло-серые мундиры штурмовых отрядов Восточной Марки — боевых дружин Отечественного фронта, — что бы там ни говорили, Шушниг мобилизовал все средства. Утром 11 марта жители Вены увидели на улицах грузовики с пропагандистами Фронта, воздевающими вверх руки, сжатые в кулаки. Бургомистр Вены Рихард Шмитц вызвал накануне вечером комендантов рабочей милиции и выдал им оружие. Над колоннами грузовиков, прибывающих из предместий, развевались красные флаги с серпом и молотом; рабочие поднимали вверх руки, сжатые в кулаки, пели Интернационал и кричали: «Голосуйте «ДА» за свободу! Прочь Гитлера! Да здравствует Москва!» В это же время самолеты с бело-красными бантами сбрасывали над столицей тонны листовок, на которых значилось: «Голосуйте «ДА!»».

Какое значение мог иметь этот странный референдум, организованный в течение трех суток властью, которую не поддерживал народ? С вечера, предшествующего референдуму, в ведомстве канцлера возникали все более острые дискуссии. Сенсация: в «Венских последних новостях» опубликован манифест адъютанта Артура Зейсс-Инкварта из министерства внутренних дел, доктора юридических наук, в котором он заявил, что «самовольный референдум является нелегальным», и призвал население к бойкоту. Конфисковать газету оказалось невозможным.

Что произошло позже? После долгих колебаний, примерно в 13 часов того же дня, 11 марта, канцлер объявил, что модифицирует формулу референдума. Он хотел выиграть время, но маршал Геринг (в 16.30) из Берлина потребовал по телефону безоговорочной отставки правительства. Моторизованные немецкие дивизии были уже сконцентрированы около границы. Шушниг спросил тогда статс-секретаря по вопросам обороны доктора Цэнера, готовы ли сухопутные войска и полиция оказать сопротивление. Однако вскоре он понял, уже ничто не сможет помешать войскам Германской империи войти и Вену, кроме огромного энтузиазма населения.

Узнав о мобилизации рабочей милиции, руководители Гимнастического союза привели в состояние готовности отделения обороны: ни за что на свете мы не хотели вновь пережить кровавые дни 1927 и 1934 годов.

Вечером перед ведомством канцлера собралось множество людей. Мои товарищи и я были обеспокоены, но иногда вновь обретали надежду — в зависимости от вестей, проходивших через толпу. Вдруг в 20.00 Зейсс-Инкварт обратился к собравшимся с призывом соблюдать тишину и попросил «полицию и национал-социалистские силы безопасности позаботиться о сохранении порядка». К моему удивлению, я заметил, что многие люди, в том числе полицейские, надели повязки со свастикой. Все сразу же сделались национал-социалистами после того, как президент республики принял отставку Шушнига.

Сначала президент Миклас сопротивлялся назначению Зейсс-Инкварта своим преемником, несмотря на то, что тот был единственным министром, оставшимся на своем посту по его же просьбе. Впрочем, президент был уважаемым человеком со строгими принципами, отцом четырнадцати детей. Он и не знал, что двое из них уже состояли в нелегальной организации СА!

То, что привыкли называть «насилием над Австрией», началось в ночь радостным маршем с факелами по улицам Вены и перед Ведомством канцлера. На площади Героев люди плакали, смеялись и обнимались. Когда примерно в 23.00 флаги со свастикой появились на балконе этого учреждения, толпа пришла в восторг.

В то время, когда сыновья президента кричали на площади «Хайль Гитлер!», упрямый Миклас искал замену отправленному в отставку Шушнигу. Он не хотел видеть на посту канцлера Зейсс-Инкварта, рекомендованного, а позже навязанного Герингом, который искал должности для двух своих австрийских деверей. Разместившись в ведомстве канцлера, Миклас беседовал более чем с десятью политиками, такими как статс-секретарь доктор Скубл, бывший премьер-министр христианско-общественного правительства доктор Отто Эндер и, наконец, обеспокоенный возможностью братоубийственных стычек, с генеральным инспектором армии Сигизмундом Шилкавским. Все отказались. Уставший Миклас перед полуночью подписал назначение Зейсс-Инкварта, который тут же вручил президенту список новых министров.

Я с товарищами еще находился перед ведомством канцлера, когда Зейсс-Инкварт появился на балконе. Его приветствовали шумной овацией — мы поняли, что перед нами канцлер. Он произнес краткую речь, но слова невозможно было разобрать из-за шума. Вдруг воцарилась тишина и, обнажив головы, огромная толпа запела немецкий гимн. Я никогда не забуду этого момента, который стал величайшей наградой за все труды, жертвы и унижения.

Я читал, что последние события называли «нарушением демократических принципов». Но в Австрии не было даже тени демократии. Канцлер Дольфус распустил парламент в марте 1933 года. Миклас после трагической смерти Дольфуса назначил канцлером Шушнига без консультаций с кем-либо. Чтобы понять нашу позицию, необходима добрая воля и хотя бы поверхностное знание истории.

Я все еще вижу себя в ту памятную ночь в обществе моих друзей из Немецкого гимнастического союза. Мы были одеты в куртки альпинистов, бриджи или лыжные брюки, которые при нашей бедности могли считаться формой. У нас не было повязок.

Мы были так счастливы, что не чувствовали ни голода, ни холода. Когда площадь Героев опустела, я в окружении моих товарищей шагал по маленькой улочке, расположенной за ведомством канцлера — недалеко был припаркован мой автомобиль. Первый порыв энтузиазма прошел, и нам стало казаться, что это сон. Действительно ли Зейсс-Инкварт стал национал-социалистом? Возможно ли это? До сих пор мы считали его только лишь степенным человеком. Какова будет реакция крайне левых? Правда ли, как твердили слухи, что Гитлер приказал немецким войскам войти в Австрию?

В этот момент из каких-то ворот на тротуар улочки медленно выехал черный лимузин. Мы посторонились, чтобы дать ему проехать. Тут я услышал, что издалека меня зовет какой-то человек, вышедший из дворца в окружении нескольких мужчин. Он подошел быстрым шагом, и я узнал в нем Бруно Вайсса — председателя нашего Немецкого гимнастического союза. Он казался расстроенным и спросил, имею ли я в своем распоряжении автомобиль. Я ответил.

— Очень хорошо, — сказал Вайсс. — Это счастье, что я вас нашел. Нам необходим спокойный и рассудительный человек! Видели ли вы большой черный лимузин? В нем находится президент Миклас. Он возвращается в свой дворец на улице Рейснерштрассе, охраняемый отрядом батальона гвардии. Только что мы узнали, что именно сейчас отряд С А из Флорисдорфа получил приказ выехать на Рейснерштрассе, так как новое правительство должно охранять президента. Любой ценой необходимо избежать столкновения между этими двумя подразделениями. Вы меня понимаете?

— Конечно, господин Вайсс. Но у меня нет полномочий…

Он прервал меня жестом:

— От имени нового канцлера поручаю вам отправиться на Рейснерштрассе и спокойно, но решительно контролировать ситуацию с целью избежания какого-либо конфликта. Соберите нескольких товарищей, но, пожалуйста, не теряйте ни минуты. Я предупрежу канцлера, что именно вам поручил эту миссию. Я попробую решить этот вопрос по телефону, хотя было бы лучше, чтобы вы оказались на месте. Когда вы туда приедете, пожалуйста, позвоните в ведомство канцлера. А теперь — езжайте, мой дорогой, дорога каждая минута…

Так и случилось! Я сразу же собрал десять надежных товарищей, которые разместились в нескольких автомобилях или же последовали за нами на своих мотоциклах. Мы двинулись в путь через толпу и прибыли к дворцу точно в момент приезда президента. Проехав за ним, я приказал запереть главные ворота.

Когда мы ворвались в холл, президент как раз поднимался по лестнице. Из галереи на втором этаже выскочил какой-то молодой лейтенант батальона гвардии и вытащил пистолет. На крики гвардейцев и окружения президента выбежала потрясенная госпожа Миклас — всеобщее замешательство было невероятным. Я громко крикнул:

— Пожалуйста, соблюдайте тишину!

— Заряжайте оружие! — скомандовал лейтенант.

Этот офицер, которого я встретил через три недели в мундире капитана вермахта и с которым впоследствии подружился, лишь выполнял свой долг. К счастью, мы не имели повязок и оружия, но разнообразие нашей странной одежды было не в нашу пользу. Ситуация выглядела следующим образом: вдоль первой галереи и наверху лестницы стояло двадцать гвардейцев, их оружие было направлено на нас; посередине лестницы остановился президент, который молча смотрел на свою жену. Шум на улице нарастал. Люди из СА выскакивали из грузовиков и требовали отпереть им ворота. В душе я тогда желал лишь одного — чтобы ворота выдержали натиск.

— Спокойствие, господа! — я крикнул еще раз. — Господин президент, пожалуйста, выслушайте меня…

Миклас повернулся и удивленно посмотрел на меня:

— Кто вы и чего хотите?

— Разрешите представиться — инженер Скорцени. Я являюсь посланцем федерального канцлера дабы защитить вас, господин президент. Могу ли я позвонить канцлеру? Он засвидетельствует, что я нахожусь здесь по его поручению.

— Да, конечно. Однако скажите мне, пожалуйста, что означает этот шум снаружи?

Ясное дело, что я знал причину шума, но пока не мог ее открыть. У меня было ощущение, что люди из С А хотят взять дворец штурмом, а это могло означать перестрелку.

— Прошу прощения, господин президент, я сейчас узнаю. Вместе с моим другом Герхардом и товарищами из Гимнастического союза нам удалось успокоить обе стороны. В присутствии доктора Микласа я позвонил в ведомство канцлера, и вскоре меня соединили с доктором Зейсс-Инквартом. Бруно Вайсс сделал все, что обещал, и новый канцлер несколько минут говорил с федеральным президентом, который позже передал мне трубку. Канцлер поблагодарил меня за решительность, проявленную в данной ситуации. Он также попросил меня остаться во дворце до получения новых приказов и взять в свои руки командование батальоном гвардии, обеспечивающим безопасность внутри резиденции. Отряд СА должен был обеспечить порядок снаружи.

В течение трех дней и ночей я, к всеобщему удовлетворению, добросовестно выполнял свою миссию. Не произошло пи одного инцидента, и все закончилось горячим рукопожатием с канцлером Зейсс-Инквартом. Я был тогда еще молод и поэтому наивно полагал, что вошел в активную политику не случайно, а через главный вход.[27]

Триумфальный въезд Гитлера в Вену я наблюдал с очень большой высоты, а именно со строительных лесов, воздвигнутых с целью реставрации одного из музеев на Ринге.[28] Мои работники проявляли еще больше энтузиазма. Я их понимал — они встречали одного из своих, одного из наших. С высоты строительных лесов мы смотрели на необычного человека. Возможно, стоит вспомнить, что когда-то он жил впроголодь в Вене, а теперь, и мы были тому свидетелями, занял в истории место наравне с великими властелинами Австрии: Рудольфом, Максимиллианом, Карлом, Фердинандом или Йозефом — императорами Германии. Казалось, что это невозможно, но это было действительностью. Вместе с нами сотни тысяч людей криком подтверждали данный исторический факт.

Спектакль на Ринге был достоин такого события — великолепный, помпезный, с морем штандартов и цветов, с бесконечными аплодисментами, военными оркестрами и немецкими солдатами, которых встречали так, как ни одну другую армию в Австрии. В какой-то момент по бесчисленной толпе прокатилась волна восхищения: это маршировала личная гвардия фюрера — лейб-штандарте СС[29] «Адольф Гитлер». Вид этих солдат произвел на нас большое впечатление. Я не предполагал, что в скором времени окажусь в рядах этой гвардии.

Я не мог понять, где мои земляки взяли такое количество флагов со свастикой — их были десятки тысяч. Вероятно, каждая семья тайно хранила один или два флага, предвидя «насилие над Австрией». Впрочем, меня удивляли многие вещи, о которых сегодня уже забыли.

Так, например, 10 марта архиепископ Вены кардинал Иннитцер горячо поддержал референдум Шушнига, заявляя: «Как австрийские граждане, мы будем бороться за свободную и независимую Австрию. (…) Скажем «Да!»» Через восемь дней, 18 марта, его преосвященство кардинал Иннитцер, а также архиепископ Зальцбурга — Вайтц, архиепископ Кпагенфурта — Гефтер, епископ Граца — Павликовски и епископ Линца — Гфелльнер публично заявили, что «как немцы, они считают своим долгом стать на сторону Германской империи». Также они разъяснили, что «по их мнению, благодаря национал-социалистскому движению будет отодвинута опасность разрушительного и атеистического большевизма».

А что можно сказать о позиции руководителя социал-демократов — Карла Реннера, первого премьер-министра Австрии в 1918–1919 годы и председателя Национального совета до 1933 года?

3 апреля 1938 года он заявил в венской «Иллюстрированной Коронной газете»: «Наконец, через двадцать лет, австрийский народ может оставить навязанную ему фальшивую дорогу и вернуться к исходному пункту — торжественной декларации 12 ноября 1918 года. Печальный разрыв в пятьдесят лет (1866–1918) сейчас исчезает в нашей общей тысячелетней истории… Как социал-демократ и потому сторонник права народа на самоопределение, а также бывший председатель австрийской мирной делегации в Сен-Жермен, буду голосовать «Да»».

В этот же день, 3 апреля, доктор Реннер утверждал в «Новой Венской ежедневной газете»: «Если бы я, с переполненным радостью сердцем, не принял восстановление единства немецкого народа, это стало бы отрицанием моего прошлого как государственного мужа австрийского немецкого государства. Как социал-демократ и приверженец права наций на самоопределение, как первый канцлер Немецко-Австрийской Республики, буду голосовать «Да»».

Этим заявлениям поддакивал старый предводитель социал-демократов и бывший бургомистр Вены — Карл Зейтц.

После аншлюса Австрии доктор Карл Реннер жил в Гоггнитце у подножия Семмеринга и, благодаря причитающейся ему неприлично высокой пенсии, мирно и беззаботно пережил вторую мировую войну. Офицеры Красной Армии, вступившей на территорию Австрии, встретились с Реннером и склонили его к написанию письма в Москву. В кратком изложении оно звучало следующим образом:

«Его Превосходительству маршалу Сталину, Москва Глубокоуважаемый Товарищ!

В самом начале движения я близко был связан со многими русскими революционерами… Красная Армия застала меня по месту жительства, где вместе с товарищами по партии я, преисполненный веры, ожидал занятия нашей страны… Поэтому искренне и преданно благодарю Красную Армию и Вас персонально, как славного полководца этой армии, от себя лично и от имени австрийского рабочего класса. Австрийские социал-демократы будут по-братски договариваться и сотрудничать при создании Республики. Является бесспорным и не требует доказательства то, что будущее принадлежит социализму».

Результаты плебисцита, проведенного 10 апреля 1938 года, который по свидетельству всех австрийцев доброй воли действительно был свободным и тайным, оказались следующими:

За присоединение Австрии к Германской империи — 4 284 295 голосов.

Против — 9852 голоса.

Недействительные голоса — 559.

Известно, что доктора Зейсс-Инкварта — будущего комиссара Третьего рейха в Голландии — приговорили к смертной казни через повешение, тело его сожгли, а пепел развеяли по ветру. Какова же была судьба доктора Реннера? В 1945 году его вновь избрали канцлером «независимой Австрии, наконец-то освобожденной из-под нацистского ярма».

Почему позже мы оказались разочарованы? Некоторые из тех, кого мы приняли с энтузиазмом, отнеслись к нам снисходительно и с недостаточным пониманием, что при других обстоятельствах выглядело бы комично.

Озаренный ореолом триумфа в Сааре три года назад, уроженец Рейнской области гаулейтер Йозеф Бюркель был благоразумным человеком и интеллигентным политиком.[30] Однако не все, кто перешел реку Майн, были похожи на него. В Австрию присылали самых лучших людей, но, к сожалению, так было не всегда. Тип должностного лица из Германии с 1900 года чаще всего объединял в себе черты образцового учителя и деревенского полицейского. У австрийцев тоже были недостатки, но мы пробовали улыбаться и понимать того, кто не понимал нас. Чопорность, а иногда и недостаток такта со стороны пруссака или саксонца становились барьером для настоящего братского объединения, которого мы так томительно ждали. Историки, пишущие об аншлюсе, не замечали этих трудностей по причине своего предвзятого отношения к нему.

Глава третья Войска СС

Гданьск и немецко-советский пакт — «Если мы проиграем эту войну…» — Мобилизация в Люфтваффе и перевод в войска СС — Ошибки и недоразумения — Происхождение СС и войск СС — Подразделения «Мертвая голова» — Генерал Пауль Гауссер — Боевой дух и идеология — Борцы за Европу, которые не получали приказов от Гиммлера — Анкета исторического отдела Генерального штаба армии Израиля: попытка создания рейтинга солдат двух мировых войн — Герцог Валерио Борджио.

27 сентября 1938 года, обращаясь по Би-би-си к английскому народу, сэр Невилль Чемберлен сказал: «Как ужасно, как фантастично, как невероятно, что мы должны готовить окопы и примерять противогазы по причине спора, который произошел в далекой стране между людьми, о которых нам ничего не известно! Еще более невероятным кажется то, что этот, в принципе, решенный спор может привести к войне!» Откровенно говоря, я не верил, что через год начнется война. Нам казалось, что Мюнхенский договор был предзнаменованием всеобщего согласия между европейскими державами; он пересматривал решения различных трактатов 1919–1920 годов, которые, как написал знаменитый французский государственный деятель Анатоль де Монзи, «образовали в сердце Европы полдюжины Эльзасов и Лотарингий». Мне казалось невозможным, чтобы имеющие великолепную общую культуру и цивилизацию европейцы не пришли к согласию, которое было в интересах всех. Чешский вопрос был решен, Польша получила район Тешина — эту деталь всегда забывают, а 3 500 000 судетских немцев вновь стали гражданами Германской империи. Их возвращение родине взволновало моего отца, семья которого происходила из чешского Эгера[31]. Мы были убеждены, что немцы из Гданьска тоже имеют право стать нашими соотечественниками. Мы знали, что город Гевелия, Фаренгейта, Шопенгауэра, столицу Восточной Пруссии в 1918 году, через год оторванную от Германской империи, населяли немцы, — 448 статей Версальского договора не могли изменить этот факт.

Нам казалось, что наш разбросанный и разорванный народ, который ужасно страдал в 1918–1925 годы, не может вечно отвечать за ошибки, совершенные нашими руководителями в 1914–1918 годах.[32]

В августе 1939 года я находился на каникулах у австрийского озера Вертерзее в обществе семьи профессора Порше, конструктора «Фольксвагена». Известие о подписании немецко-советского пакта повергло нас в оцепенение. Истории известно немного примеров столь же сенсационного изменения союзов. Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что Гитлер будет договариваться со Сталиным, я, без сомнения, в это не поверил бы. Правда, оба правительства разъяснили, что не собираются продавать свои идеологии, но вскоре мы поняли, что значил этот пакт. Напрасно 31 августа Муссолини настаивал на созыве 5 сентября международной конференции с целью «рассмотрения формулировок Версальского трактата», которые, как он говорил, были причиной теперешних недоразумений. Его никто не слушал. 1 сентября в 4.45 вермахт вступил на территорию Польши. В полдень 3 сентября Великобритания объявила войну рейху, а в 17.00, «с целью поддержать независимость Польши», ее примеру последовала Франция.

В Германии также эйфории не было. Думаю, что ночью 31 августа маршал Геринг выразил мысль каждого из нас, когда сказал Риббентропу: «Если мы проиграем эту войну, да смилуется над нами Бог!»

До сих пор я еще не служил в армии. Когда я сдавал последние экзамены на лицензию пилота, меня мобилизовали в Люфтваффе. Однако оказалось, что я слишком стар для военного летчика — мне был 31 год. Я не намеревался провести войну, скрываясь в какой-либо конторе, — и попросил перевести меня в войска СС. После серии очень трудных испытательных тестов и медицинского обследования я был принят вместе с девятью другими кандидатами из ста претендентов.

Здесь мне бы хотелось разъяснить один существенный момент: дело в том, что многие историки отождествляют СС с полицией. Будь так на самом деле, я не оказался бы в рядах СС — как бы я воевал в полиции? На тему СС написано несметное количество книг (несомненно, их будет еще больше), но многие из них далеки от реальной оценки деятельности этой организации. В течение последних нескольких лет появились историки, которые считают, что она была конгломератом, состоящим из множества структур, выполняющих различные функции. Несмотря на это часто отождествляют войска СС и службу безопасности, СД (Sicherheitsdienst, SD). В сущности, ошибки исключены, ибо служащего СД можно было с первого взгляда узнать по мундиру: на его левом рукаве виднелась надпись Sicherheitsdienst, а на воротнике не было эмблем СС. В 1958 году я предложил сто тысяч марок любому, кто нашел хотя бы одну не фальшивую фотографию, на которой я в форме СД. Эта сумма все еще остается в распоряжении возможных искателей.[33]

Необходимы также другие уточнения. Постоянно пишут, что именно Генрих Гиммлер создал СС и стал во главе их, что является двойной ошибкой, так как он был всего лишь первым должностным лицом. Политическим и военным главой Охранных эстафет (СС) был Адольф Гитлер, и мы, солдаты войск СС, присягали именно ему.

Когда в конце 1924 года Гитлер покинул тюрьму в Ландсберге, важной проблемой стало организационное обновление национал-социалистской партии. В большинстве немецких провинций деятельность штурмовых отрядов (СА) была запрещена. Гитлер обратился к своему водителю Юлиусу Шреку и поручил ему организовать, по согласованию с Рудольфом Гессом, небольшую моторизованную часть. Это подразделение планировалось сформировать из достойных доверия людей, которые в опасных обстоятельствах были бы в состоянии защитить руководителей и ораторов партии, а также залы собраний. Такие группы начали появляться в крупных городах для поддержания порядка внутри залов (учитывая порученные им задания, они назывались Охранными эстафетами). В городах, где ношение мундиров не было запрещено, они носили белые рубашки с повязками, галстуки, бриджи, высокие сапоги и черные шапки. На каждой шапке была «мертвая голова», так как мы часто смотрели смерти в глаза.

Первые солдаты СС не были людьми из иного мира. Они мужественно несли тяжелую службу, многие из них погибли в стычках с Красным фронтом. В конце 1928 года их оставалось около трехсот человек. Лишь через год Гитлер поручил Гиммлеру переформировать это соединение согласно требованиям политико-войсковой концепции боевых дружин, которые хотели отмежеваться от массы штурмовых отрядов (СА).

После прихода к власти национал-социалистов, в июне 1934 года, во время попытки свершения второй революции Эрнстом Рёмом и руководителями СА, отряды СС в различных частях страны сыграли важную роль, несмотря на различия, имело много общих элементов, например, «мертвая голова» присутствовала на всех мундирах СС. В СС имело место объединение компетенции и должностей в разных группировках. Скорцени, как офицер войск СС, находясь в должности руководителя группы С в VI отделе Главного управления безопасности рейха, состоял в структурах СД.

Первым вооруженным подразделением СС был лейб-штандарте (лейб-полк) «Адольф Гитлер», находящийся под командованием строгого баварца Сеппа Дитриха,[34] опытного танкиста первой мировой войны. Это представительное подразделение в белых кожаных ремнях, парад которого мы видели в Вене, составляло личную гвардию руководителя немецкого государства. Я хорошо знал Сеппа Дитриха — он не был стратегом, но человеком дела.

Через короткое время были созданы два следующие подразделения под названием SS-Verfugunstruppe (резервные части СС). В конце 1937 года существовало три пехотных полка СС: «Deutschland» (единственный укомплектованный), «Germania» и «Leibstrandarte». Их командованием и подготовкой руководил находящийся не у дел генерал-лейтенант рейхсвера Пауль Гауссер, бывший комендант офицерской школы в Брауншвейге. Я был рядом с ним, когда его тяжело ранило под Бородино, об этом речь пойдет далее. Он был великолепным командиром, по моему мнению, главная его заслуга — серьезный и тщательный подбор личного состава. Претенденты из числа добровольцев не должны были числиться в полицейской картотеке, изучалось и их прошлое. При отборе будущих солдат учитывалось их физическое и интеллектуальное развитие. Гауссер хотел, чтобы войска СС представляли собой элиту.

Ежедневная подготовка офицеров, унтер-офицеров и солдат была очень интенсивной и всесторонней, а дисциплина — даже более строгой, чем в вермахте. Офицеры жили жизнью своих подчиненных; товарищеское отношение, доверие и взаимное уважение были правилом. Это может иллюстрировать гот факт, что мы краснели от стыда, запирая на ключ шкафчики с личными вещами.

Гитлер решил, что в войсках СС, отдавая честь, не будут употреблять слово «господин». В армии говорили: «Jawohl, Herr Oberst!» («Так точно, господин полковник!»), мы же обращались к генералу «Jawohl, Gruppenführer!» («Так точно, группенфюрер!»).[35]

Отношения внутри подразделений войск СС складывались непосредственные и человеческие. Нам не был известен карикатурный тип официального, строгого, надменного прусского офицера, который смотрел на подчиненного через монокль.

Наверное, некоторых удивит тот факт, что в войсках СС царила свобода совести. В наших рядах были и агностики, и протестанты, и католики. Капелланом французской добровольной бригады гренадеров СС «Шарлемань» был епископ Мейоль де Люпе, друг папы Пиуса XII.[36]

В то время, когда члены СА в большинстве своем принадлежали к национал-социалистской партии, в войсках СС вступление в партию было необязательным и даже не рекомендовалось. Именно этого многие люди не хотят понять. Без сомнения, мы были политическими солдатами, но мы защищали идеологию, стоящую над политикой и партиями. Например, мы могли позволить себе критиковать некоторые партийные концепции и решения некоторых гаулейтеров. Существование жалкого Штрейхера[37] и его «Штурмовика» казалось нам одновременно достойным сожаления и неуместным. Эта газета выполняла определенные функции. Но что общего имела писанина «Штурмовика» с передовыми статьями Геббельса в «Рейхе»?

Наш девиз, написанный на пряжке ремня, звучал: «Моей честью является верность». И так осталось до сих пор.

Мы не считали себя солдатами лучшими, чем другие, — просто вкладывали всю свою душу в службу родине. Другие дивизии, относящиеся к вермахту, тоже превосходно воевали во время долгой войны, например, дивизия «Великая Германия»,[38] солдаты которой, так же, как и мы, осознавали свою ценность. Нельзя нас упрекать за это. В подразделениях войск СС царил своеобразный воинский дух, но это явление не было чем-то новым, так как оно существует во всех армиях мира. Я думаю, что оно присутствовало даже в гвардейских частях Красной Армии и некоторых сибирских дивизиях, составлявших элиту Советской Армии.

Особенностью войск СС можно считать то, что, начиная с 1942 года, они стали добровольческой армией солдат различных стран Европы, среди которых служили (в алфавитном порядке): албанцы, боснийцы, британцы, болгары, валлоны, венгры, хорваты, датчане, эстонцы, финны, фламандцы, французы, грузины, греки, голландцы, итальянцы, казаки,[39] латыши, литовцы, норвежцы, румыны, русские, сербы, словенцы, шведы, швейцарцы и украинцы. Белорусы, индусы, киргизы, армяне, татары, туркмены и узбеки также служили под собственными знаменами в войсках СС. В моих подразделениях были представители почти всех этих национальностей, не хватало лишь албанцев, боснийцев, британцев, казаков, грузинов, греков и сербов.

Необходимо добавить, что наши части входили в состав сухопутных войск, поэтому они не подчинялись Гиммлеру и не получали от него приказов. Оберстгруппенфюрер СС и генерал-полковник войск СС Пауль Гауссер заявил перед трибуналом в Нюрнберге 5 и 6 августа 1946 года: «Войска СС никогда не получали приказов от Гиммлера и Гейдриха, так как они не имели право командовать нами».

Репортеры обошли молчанием эту поправку. Мы выполняли приказы командующих армиями, в состав которых мы входили, в соответствии со служебной иерархией.[40] Гиммлер не был ни командиром, ни солдатом, несмотря на то, что пытался произвести такое впечатление в начале 1945 года.[41]

И нет ничего удивительного в том, что наши соединения, обладая особым моральным боевым духом, считали себя особой частью сухопутных войск. Я, как и другие ветераны войск СС, обычно употребляю определение «Heer», чтобы отличить части вермахта от войск СС.

Как солдаты, мы отличались от Общих СС, носивших характер гражданской организации. К сожалению, мания Гиммлера к присвоению почетных званий членам СС — дипломатам, профессорам, промышленникам (например, профессору Порше) — привела к смешению понятий.

В 1946 году я оказался в Нюрнбергской тюрьме с двумя «генералами СС»: дипломатом старой школы бароном Константином фон Нейратом, послом в Риме, а позже протектором Чехии и Моравии, и его преемником на Вильгельмштрассе — Иоахимом фон Риббентропом, тоже «генералом СС».[42]

Настоящим создателем войск СС был генерал Пауль Гауссер, которого мы с любовью называли «папой». Нельзя недооценить вклад упоминавшегося уже Сеппа Дитриха, а также ветерана боев в Балтии — Феликса Штейнера,[43] которые придали этим соединениям специфический стиль и боевую осанку, сравнимую разве что с гвардией Наполеона.

Разве можно было не заметить, что насчитывающая в своих рядах почти миллион молодых европейцев армия, любой солдат которой хладнокровно шел на смерть, была отрицанием туманных «нордических» доктрин рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера — доктрин, которых не разделял даже Гитлер?

Я должен признаться, что взгляды рейхслейтера Альфреда Розенберга тоже всегда казались мне неясными. Этот человек, с которым позже я познакомился лично, действовал с благими намерениями, однако его обвинили в чужих грехах. Я никак не мог прочесть написанную им книгу «Миф XX века», о которой говорили, что она является «библией превосходства нордической расы», и видел лишь очень немногих, кто осилил этот труд, насчитывающий семьсот страниц.

Подводя итог данных рассуждений, я могу еще сказать, что если Гиммлер и намеревался применить в будущем войска СС как инструмент собственной политики, то все равно мы этого уже никогда не узнаем.

Как можно оценить действия войск СС во время второй мировой войны?

В 1957 году исторический отдел Генерального штаба израильской армии разослал анкету тысяче респондентов, среди которых были командующие, военные эксперты, историки и военные корреспонденты со всего мира. Предлагалось ответить на следующие вопросы: Какие армии вы считаете лучшими за время двух мировых войн? Чьи солдаты были самыми храбрыми? Чьи солдаты были лучше обучены, более искусны и дисциплинированы? Чьи солдаты больше проявляли инициативу? И так далее.

Среди ответивших на вопросы анкеты были генералы Г. Маршалл (США), А. Гаузингер (НАТО), Г. Ф. Фуллер (Великобритания), М. П. Кениг (Франция), известный военный теоретик сэр Безил Лидцел Харт, писатели Леон Урис, Герман Воук и другие. Армии, воевавшие в первой мировой войне распределились следующим образом:

1. Немецкая армия.

2. Французская армия.

3. Английская армия.

4. Турецкая армия.

5. Американская армия.

6. Русская армия.

7. Австро-венгерская армия.

8. Итальянская армия.

Для второй мировой войны классификацию организовали с подсчетом очков. Максимально можно было получить 100, а минимально — 10 очков. Результаты:

1. Вермахт — 93 очка.

2. Японская армия — 86 очков.

3. Советская армия — 83 очка.

4. Финская армия — 79 очков.

5. Польская армия — 71 очко.

6. Британская армия — 62 очка.

7. Американская армия — 55 очков.

8. Французская армия — 39 очков.

9. Итальянская армия — 24 очка.

Что касается авиации, то после ВВС рейха (Люфтваффе) в рейтинге стояли военно-воздушные силы Великобритании (R.A.F.), затем военная авиация США (US Air Force), ВВС Японии, военная авиация СССР. Военно-морские силы Великобритании возглавили список, за ними следовали ВМС Японии и США.

Среди элитарных подразделений лучшими признаны войска СС, за ними — американские морские пехотинцы, следом — британские десантники и французский Иностранный легион.

Любая классификация является спорной, например, по-разному комментировалось пятое место польской армии. Мне кажется, что итальянские солдаты второй мировой войны, часто плохо вооруженные, очень слабо обеспеченные и нередко имеющие некомпетентных командиров, оправдали доверие во время боев в Северной Африке. Дивизии «Черных рубашек» были хороши, а итальянские подводники и летчики показали настоящую удаль. Итальянские подразделения храбро дрались на Восточном фронте, а кавалерийский полк «Савойя» героически вел себя под Сталинградом в ноябре 1942 года. Подобным же образом торпеды, управляемые людьми из флотилии «X. Flottiglia MAS» герцога Валерио Борджио и Тесео Тесеи, добились значительных успехов на Средиземном море.[44] Вероятно, это необходимо учесть.

Я вспоминаю о герцоге Валерио Борджио — аристократе в полном смысле этого слова, — которого я хорошо знал с 1943 года. Он принимал участие в очень опасных, но увенчавшихся успехом акциях в портах Гибралтара и Александрии. В марте 1945 года, когда многие его земляки поменяли фронт, он сказал мне: «Дорогой Скорцени, мы начали одну и ту же войну за свободную Европу. Будьте уверены, что я буду вести ее до конца, что бы ни случилось». И он сдержал слово.

Он посетил меня в конце июля 1974 года в Мадриде. Мы должны были встретиться снова в начале сентября. Неожиданно пришло печальное известие, что в августе он умер в изгнании в Кадисе.

Военная карьера этого человека, которого называли «Черным герцогом», малоизвестна. Он начал ее во время гражданской войны в Испании командиром подводной лодки «Ирида». Затем, после стажировки в Клайпеде среди подводников Карла Дёница, он командовал лодкой «Веттор Писани». Слава нашла его только лишь на палубе «карманной» подводной лодки «Scire» и в должности командира флотилии торпедных катеров после рейдов на Гибралтар и Александрию.

Я могу подтвердить, что следующая комбинированная атака на Гибралтар планировалась в октябре 1943 года. Однако капитуляция короля Италии и маршала Бадольо, а также арест дуче помешали этому. Находящуюся в восьмидесяти километрах от Генуи базу в Ла Спези покинуло начальство капитана Борджио, который, хотя и лишенный иллюзий, продолжал воевать в подразделениях освобожденного Муссолини.

Герцог считал короля и Бадольо предателями и глупцами. В 1943 году он сказал мне: «Им пообещали очень много. Однако я вас заверяю, что эти обещания никогда не будут выполнены. Ни Рузвельт, ни Черчилль не вернут Италии даже пяди нашей африканской территории. Скажу больше, Сабаудский Дом рискует потерять корону в этой мрачной и бесславной авантюре. Вы убедитесь, что если борцы за Европу будут побеждены, Италия погрузится в еще больший хаос, чем в 1918–1921 годы». И кто же оказался прав?

Борджио не считал себя побежденным. В конце 1943 года он командовал добровольческим батальоном «Варвар», который воевал на Южном фронте бок о бок со 175-й дивизией вермахта. Тысячи молодых людей завербовались под трехцветное знамя герцога, и он образовал батальоны «Молния», «Стрелец», «Лавина», «Святой Георгий», «Волк» и «Стрела». Сражаясь во главе своей бригады, в 1945 году он вынудил отступить партизан Иосифа Броза Тито, которые угрожали Триесту и Удине. Необходимо добавить, что герцог не нашел общий язык — и неудивительно! — со специальным посланником Гиммлера в Италии, будуарным офицером СС Карлом Вольфом.[45].

Англичане пленили Борджио и выдали итальянским антифашистам. Те отдали его под суд, и после бурных прений 17 февраля 1949 года он был осужден на восемнадцать лет лишения свободы. Коммунисты требовали исполнения приговора, но авторитет Борджио был так велик, что, опасаясь массовых демонстраций, «Черного герцога» освободили «за патриотические заслуги перед Юлийской Венецией».[46] Впрочем, вступивший в силу закон об амнистии «предал забвению часть инкриминируемых действий». В конце концов ему «простили» хорошую службу за родину.

В 1952 году Борджио занялся политической деятельностью, защищая проевропейские «лево-революционные» позиции в недрах «Итальянского общественного движения» (MSI), почетным председателем которого он был избран. В 1968 году он основал «Трехцветный комитет» и «Национальный фронт».[47] После смерти маршала Родольфо Грациани являлся председателем «Ассоциации ветеранов Итальянской социальной республики».[48].

Глава четвёртая Почему мы не высадились в Англии и не вторглись в Гибралтар

«Лунная рота» — Французская кампания с резервной дивизией СС — Охота на тигра в предместьях Бордо — Операция «Феликс» на Гибралтаре — Канарис, руководитель Абвера: адмирал с семью лицами — Цель Канариса: всеми средствами не допустить победы Германии — Требования генерала Франко — Операция «Морской лев» — Фальшивая информация руководителя Абвера — Искренность Уинстона Черчилля.

В феврале 1940 года меня перевели во вторую роту резервного батальона полка лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер» в Берлине-Лихтерфельде. Я был инженером, кандидатом в офицеры. Мне предстояло шесть недель интенсивных тренировок в обществе семнадцати- и восемнадцатилетних парней. Так же, как и другие призывники моего возраста — врачи, фармацевты, юристы и инженеры — я сжимал зубы, чтобы выдержать темп подготовки роты, которую заслуженно называли «лунной». Название это появилось в связи с явным пристрастием командира роты к ночным занятиям, которых у нас было сверх всякой меры.

Много написано о казарменных методах воспитания, к которым я всегда питал большую неприязнь. Конечно, физические нагрузки солдату необходимы так же, как и выработка определенных дисциплинарных навыков. Однако я всегда был против прусской палочной дисциплины — механической дрессировки, направленной на унижение личности.

В современной войне солдат противостоит машине. Это правда, что приказ, в принципе, не подлежит обсуждению. Но быть «глупым и дисциплинированным» уже недостаточно солдат должен быть способен правильно понять ситуацию и проявить инициативу, а следовательно, отреагировать быстро и самостоятельно. Я всегда был убежден, что нельзя путать традиции с рутиной, поэтому в подчиненных мне частях старался распознать индивидуальные способности каждого солдата и, по мере возможности, развить их.

Я оставил романтичную «лунную роту», чтобы пройти специальную стажировку в резервном батальоне полка войск СС «Германия» в Гамбурге-Лангенхорне. В начале мая 1940 года в Берлине я сдал все экзамены и был зачислен кандидатом в офицеры.

Польская кампания продолжалась только восемнадцать дней[49]. Советский Союз без боя захватил половину Польши, затем победил малочисленную, но храбрую финскую армию. Вермахт опередил французско-британский экспедиционный корпус и в апреле 1940 года захватил Данию и Норвегию. Швеция разрешила свободный транзит немецких войск и норвежской железной руды через свою территорию.

Достигнутые успехи предоставили военным возможность шутить в стиле: «Мы должны поторопиться, если хотим сражаться! Война вскоре закончится».

Но не все мы разделяли этот оптимизм. Лично я был убежден, что война только начинается. Мне хотелось, чтобы она была непродолжительной и не дошла до столкновения с Францией и Великобританией, так как, по моему мнению, наибольшая опасность исходила с Востока, а не с Запада.

Однако в мае 1940 года я оказался в серой полевой форме с орлом на плече на дорогах Голландии, Бельгии и Франции вместе с артиллерийским полком дивизии резерва СС — будущей дивизии «Рейх», находящейся под командованием «папы» Гауссера. В нее входили артиллерийский полк, состоящий из трех дивизионов легкой и дивизиона тяжелой артиллерии, в котором я служил, и три полка моторизованной пехоты: «Германия», «Фюрер», «Дойчланд».

Дивизия очень хорошо зарекомендовала себя как в Брабанте, так и во Фландрии и Артуа. 6 и 7 июня мы с упорными боями перешли реку Сомму: линия Уиганда была добыта.

После тяжелых боев на передовой, во время которых дивизия понесла большие потери, мы получили пополнение в количестве двух тысяч солдат. Дивизион тяжелой артиллерии попал под бомбардировку авиации союзников, а также точный артобстрел французской артиллерии. Один грузовик взлетел в воздух; наш капитан подорвался на мине.

12 июня мы оказались в городе Крей, известном военными заводами Шнайдера. Сначала мы прикрывали левое крыло танковых дивизий, двигающихся в направлении Дижон, затем получили приказ повернуть на юго-запад.

Во время боев и походов по такой прекрасной стране, как Франция, меня поразило отвратительное лицо войны. Руины, брошенные дома, опустевшие деревни с разграбленными магазинами, гниющие трупы, наконец, достойные жалости толпы беженцев: стариков, женщин и детей — часто прибывших еще из Бельгии, мимо которых мы проходили и проезжали, а иногда кормили их во время привалов. Война между людьми Запада была абсурдом, поэтому перемирие, подписанное с французским правительством 22 июня, показалось мне началом надежного мира в Европе.

Сегодня я напрасно ищу в памяти признаки ненависти со стороны гражданского населения, за исключением одной старой женщины из Мобеж, которая медленно проходила перед нашим автомобилем и показала нам сжатый кулак.

Странная история случилась со мной в предместье Бордо. Я ехал один в автомобиле-вездеходе, как вдруг понял, что происходит что-то странное — люди подавали мне отчаянные сигналы. Я затормозил и услышал крики: «Там зверь! Дикий зверь!» — после чего все растворились, как камфора. Я быстро понял, что случилось: примерно в ста метрах вверх по улице великолепный тигр пожирал на тротуаре коровью ногу, которую он стащил в соседней мясной лавке. Остановив автомобиль, я машинально потянулся за пистолетом, но сразу передумал — разве, стреляя из пистолета, я смог бы что-либо сделать такому сильному зверю? Я схватил ружье водителя, лежавшее на заднем сиденье автомобиля, и убил несчастного тигра, не чувствуя гордости за свой поступок, но доставив облегчение жителям квартала. От мясника мне стало известно, что зверь, посеявший панику в предместье, сбежал из цирка. Благодаря любезности мясника, позже я забрал оставленную мне шкуру тигра.

Наша дивизия расположилась в Даксе, и я много раз летал на оставленных на аэродроме французских самолетах над страной Басков. Купаться мы ездили в Биарриц. Зачастую мы в форме переходили границу, и коллеги из испанской армии всегда тепло встречали нас.

Немного позже я узнал, что наше присутствие на границе не было случайным. Наша дивизия должна была вместе с элитарными частями вермахта пересечь, с согласия Испании, Пиренейский полуостров и захватить Гибралтар. Эта операция имела кодовое название «Феликс», но она не была реализована, и поэтому необходимы некоторые комментарии.

Говорили, что эта операция подготовлена руководителем Абвера (орган разведки и контрразведки вермахта) адмиралом Вильгельмом Канарисом. Я лично познакомился с ним в 1943–1944 годы. Он сыграл очень важную роль во второй мировой войне, и необходимо его представить.

Гостей виллы Канариса в Берлине, находящейся в районе Грюнвальд, встречал у входа монументальный портрет героя греческой войны за независимость (1823 год) Констандиноса Канариса, срубающего мечом головы туркам.

Руководитель Абвера серьезно утверждал, что это его предок, хотя семья Канариса происходила из Италии и осела над Рейном в конце XVIII века. Канарис также объяснял испанцам, что его дальние греческие предки прибыли когда-то на Канарские острова, дав начало родовой фамилии.

Он родился 1 января 1887 года недалеко от Дортмунда. В 1905 году стал кадетом императорского морского флота; служил старшим лейтенантом на крейсере «Дрезден», который был уничтожен своим же экипажем в чилийских водах в марте 1915 года, чтобы избежать захвата британским крейсером «Глазго». В 1916 году Канарис, наконец, достиг Испании; он находился в Мадриде до октября следующего года в качестве немецкого разведчика. Войну закончил младшим офицером на подводной лодке. Короче говоря, он не пользовался большим уважением. 9 мая 1946 года, отвечая перед Международным Нюрнбергским трибуналом на вопрос защитника фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, Отто Нельте, адмирал Карл Дёниц сказал: «Во время службы на морском флоте адмирал Канарис был офицером, которому не доверяли. Он очень отличался от нас всех. Мы говорили, что он имеет семь душ».

Хотя Канарис говорил о себе, что является монархистом, но очень усердно служил и Веймарской республике. В 1924 году он был произведен в командор-лейтенанты, в 1930 получил звание командор-старший лейтенант; в этом же году он был назначен начальником штаба района Северного моря. I? 1935 году Канарис сменил на посту главы Абвера командора Конрада Патцига, который не поладил с конкурирующей службой безопасности Рейнхарда Гейдриха.

Руководимый Канарисом Абвер сделался, как определил 8 июня 1946 года в Нюрнберге начальник штаба вермахта генерал-полковник Альфред Йодль, «гнездом предателей». Перед тем же трибуналом руководитель одного из главных отделений ведомства Канариса полковник Эрвин фон Лагоузен 30 ноября 1945 года заявил: «Нам не удалось избежать агрессивной войны. Война означала конец Германии и наш конец, следовательно, несчастье огромного масштаба. Однако катастрофа была бы значительно больше, если бы национал-социалистская система одержала победу в войне, что мы должны были предупредить любой ценой. Это была самая важная задача и идея нашей борьбы». Надо признать, что эта программа соблюдалась и задача была выполнена.[50].

Мысленно возвращаясь к операции «Феликс», я думаю, что Канарис не прилагал особых усилий, чтобы убедить генерала Франко в необходимости марша немецких войск через Испанию к Гибралтару. Правдой является тот факт, что руководитель Абвера знал каудилло[51] лично. Якобы они обращались друг к другу по имени, но в Испании очень быстро переходят на «ты». Канарис неоднократно приезжал в Испанию, в том числе два раза летом 1940 года и, кажется, именно во время второго визита он говорил с испанским руководителем на гему Гибралтара.

Не могу раскрыть источник своей информации, но я уверен, что Канарис советовал каудилло требовать от Гитлера невыполнимых условий в обмен на союзничество: огромного количества зерна, бензина, оружия и амуниции и, особенно, присоединения к испанским колониям «всего французского Марокко и расположенного в Алжире департамента Оран»!

Это было невозможно. Почему Гитлер должен был давать то, чего не имел и чего никогда не требовал от Франции? Ведь он тогда думал, что «политика сотрудничества без тайных замыслов, а затем политика дружбы с этой страной была бы очень желанной», и так охарактеризовал ее маршалу Петену в октябре 1940 года в Монтуар. Возможно, что кто-нибудь другой обещал бы генералу Франко все, что он пожелает, с полным осознанием невозможности выполнения обещаний. Что бы ни говорили о Гитлере, он никогда так не поступал. Впрочем, Марокко не было ни немецким, ни французским, ни испанским, а марокканским.

После нахождения Канариса в Испании посол Третьего рейха в Мадриде Эберхард фон Шторер написал 8 августа 1940 года в Главное управление на Вильгельмштрассе: «…Даже если немецкое правительство удовлетворит желания испанского правительства, генерал Франко считает, что подготовка акции «Гибралтар» не может быть начата раньше победоносной высадки немецкой армии в Англии. Он хочет избежать заблаговременного вступления своей страны в войну, так как Испания не смогла бы ее долго выдержать».

Сегодня нам известны имена большинства подчиненных и агентов Канариса, сделавших все для поражения своей страны. Одним из наиболее деятельных был полковник и будущий генерал Ганс Остер, руководитель Центрального отдела в ведомстве Абвера «Заграница». Это он послал в августе 1938 года молодого Эвальда фон Клейста-Шмензина в Лондон к английскому правительству с просьбой о помощи и поддержке в борьбе с Гитлером.

От имени готовящих государственный переворот немецких генералов Людвига Бека и его преемника на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск Франца Гальдера, а также генералов Эрвина фон Витцлебена (будущего маршала), Карла Генриха фон Штюльпнагеля, Вальтера фон Брокдорфа-Алефельда, Эриха Гепнера и других, Клейст-Шмензин беседовал с сэром Робертом Вэнситартем и Уинстоном Черчиллем. После возвращения в Берлин 28 августа 1938 года он получил очень оптимистичное письмо от Черчилля, которое было передано Канарису, а последний ознакомил с его содержанием Гальдера и Витцлебена. В результате этого Гальдер послал в начале сентября в Лондон двух других эмиссаров: подполковника Ганса Бема-Тетельбаха и Теодора Кордта. В действительности заговорщики ожидали сигнала из Лондона для свержения правительства. Мюнхенский договор сбил с толку этих так называемых немецких патриотов.

Была ли это государственная измена, Hochverrat? Согласно немецким законам, Hochverrat — это действия гражданина против режима, который он считает вредным для страны, но только с использованием национальных и патриотических сил. Подобные действия ни в Веймарской республике, ни в Третьем рейхе не карались смертной казнью или лишением свободы, а лишь интернированием в крепость. Определение Landesverrat означает измену родине, когда, борясь со своим правительством, гражданин обращается за помощью к одному или нескольким иностранным государствам. Во время войны Landesverrat наказывается сурово и является позорным поступком.[52]

11 марта 1939 года Остер с согласия Канариса (по-другому было бы невозможно) предупредил спецслужбы Британии и Чехии о вступлении немецкой армии в Чехию и Моравию, которое было запланировано на 6.00 16 марта. Это дало возможность чехам отослать 14 марта авиатранспортом в Англию лучших специалистов разведки вместе с архивами.

16 марта 1948 года Комиссия исторической документации голландской армии допросила бывшего военного атташе Голландии при посольстве в Берлине полковника И. Г. Саса. Он рассказал, что в течение многих лет полковник Остер передавал ему большие объемы первоклассной информации, например, точную дату немецкой атаки на Норвегию, а также дату (10 мая 1940 года) многократно откладываемого удара на Западе. Когда Сас доложил об этой информации в рапорте своему начальнику генералу Рейндерсу, тот заметил: «Этот Остер является персоной, достойной презрения!».

Пока Остер предупреждал тогдашнего майора Саса, 3 мая 1940 года Абвер передал эти же данные своему римскому сотруднику, «почетному корреспонденту» Йозефу Мюллеру, который был связан в Ватикане с аккредитованными при апостольской столице послами: бельгийским, голландским и британским. Эта организация известна под названием «Черной капеллы»[53] в отличие от «Красной капеллы», о которой еще пойдет речь.

Кроме того, Канарис и Остер имели своего агента в Швейцарии — в лице вице-консула в Цюрихе Ганса Бернда Гизевиуса, который установил великолепные отношения со стоящим во главе американской разведки в Европе Алленом Уэлшем Даллесом, в последствии руководителем ЦРУ.

Квартира Абвера находилась в 1943 году в Цоссен, где размещался Генеральный штаб сухопутных войск. Именно там Остер хранил в сейфе компрометирующие документы. Этот сейф был вскрыт в сентябре 1944 года во время следствия по делу покушения на Гитлера. Кроме того, в начале 1945 года в сейфе, принадлежащем Канарису, обнаружили двенадцать тетрадей его секретного дневника. Положение Канариса было жалким. Обвиненный в контактах с врагом и в заговоре против безопасности государства, он утверждал, что, если и был фактически связан с 1938 года с предателями и конспираторами, то только лишь с целью их быстрейшего разоблачения! Однако когда он успел бы это сделать, ведь на улице был апрель 1945 года? Направляясь в тюрьму, Канарис передал также арестованному по обвинению в предательстве связному агенту Остера в Цюрихе Теодору Штрюнку: «Вы должны обвинять Остера и Донаньи…» (Ганс фон Донаньи ныл подчиненным Остера.) До самого конца Канарис вел двойную игру. В определенный момент он даже отрицал, что («стер был его сотрудником!

В сейфе вместе с разоблачающими Канариса актами нашли 52 тетради войсковых телеграмм, переданных заграничными корреспондентами Абвера. Поступающая информация изменялась и фальсифицировалась во время дешифровки службой Донаньи. В результате вермахт получал от Абвера фальшивую информацию — это была действительно грязная работа!

Hochverrat или Landesverrat? Пожалуй, я могу понять действия, организованные и предпринятые группой отважных, разумных и способных патриотов с целью освобождения или спасения государства. Когда же государственная измена совершена в момент, когда народ втягивается или уже втянут в вооруженный конфликт, ее моральные и правовые аспекты иные. Так как ликвидация правительства может, в этом случае, помочь врагу, то государственная измена превращается фактически в измену родине. Аргументы, оправдывающие такого рода измену, не выдерживают критики, и исключительным заблуждением было бы ссылаться при данных обстоятельствах на «патриотизм».

Я хочу только повторить слова, сказанные 15 ноября 1962 года канцлером Конрадом Аденауэром перед 700 журналистами и гостями, собравшимися в вашингтонском национальном пресс-клубе: «Измена родине является преступлением против народа, к которому принадлежишь».

Ранним утром 15 июня 1815 года, за три дня до Ватерлоо, французский генерал Луис де Бурмон перешел со своим штабом на сторону пруссаков и передал им план удара французов на Шарлеруа. Когда генерал Герхард фон Блюхер увидел приближающегося беглеца, он отвернулся от него с отвращением, несмотря на то, что ему объяснили, что француз является роялистом и носит белый бант. «С бантом или без него, — скачал Блюхер, — каналья всегда останется канальей».

Осуществление операции «Феликс» становилось все более призрачным. Тем временем нашу дивизию, прошедшую маршем через Францию, расквартировали в Голландии с целью подготовки к операции «Морской лев», то есть к высадке в Англии. В конце июля я получил двухнедельный отпуск, который провел с семьей на берегу озера Вертерзее, где меня застала война. После отпуска я вернулся в находящийся вблизи Утрехта Амерсфоорт, в котором стоял мой полк.

В 1943 году я разговаривал об операции «Морской лев» с начальником штаба вермахта генералом Йодлем, который сказал мне тогда: «Подготовку операции «Морской лев» мы начали относительно поздно — 2 июля 1940 года. Чтобы понять, почему не думали о ней ранее, необходимо вспомнить, что случилось 24 мая 1940 года, когда Гитлер приказал 41-му и 19-му танковым корпусам Рейнгардта и Гудериана остановить марш на Дюнкерк и Кале. Уже на следующий день было известно, что риска атаки на наше левое крыло и его отсечения не существует, однако Гитлер сохранил свой приказ в силе до полудня 26 мая. Думаю, он был тогда убежден в возможности заключения компромиссного мирного договора с Великобританией, и решил не унижать эту державу взятием в плен целого экспедиционного корпуса вместе с лордом Гортом».

Гитлер хотел согласия с западноевропейскими державами, а особенно с Великобританией. Добытые в 1945 году союзниками, а также доступные уже сегодня в немецких архивах документы доказывают, что герцог Фердинанд фон Кобург информировал Гитлера в 1936 году, что король Эдуард VIII очень благосклонно относится к союзу с Германией. Этот союз не был направлен против Франции, и она должна была стать его членом. Король Эдуард даже высказал идею прокладки прямой телефонной линии между Букингемским дворцом и канцелярией Третьего рейха.

Сегодня я уверен, что с 16 июня 1940 года (когда мы переходили Луару) Гитлер ждал положительных результатов переговоров о перемирии с представителями Великобритании в Швейцарии, Испании, Швеции и Италии, но на этот раз он ошибся. Кроме того, он поверил маршалу Герингу, который гарантировал, что Люфтваффе не позволят экспедиционному корпусу эвакуироваться морским путем. Таким образом, англичане смогли вернуть в страну 230 000 солдат из 250 000[54].

На пляжах осталось огромное количество уничтоженного или брошенного снаряжения и техники. Произнося перед микрофонами Би-би-си свою славную речь 4 июня 1940 года, Черчилль сказал: «…Мы будем сражаться на пляжах и посадочных площадях, мы будем сражаться на улицах и полях!» Как позже сообщил декан кентерберийского университета, в тот момент оратор прикрыл ладонью микрофон и добавил: «И забросаем их бутылками из-под пива, так как это все, что у пас есть». Позже британский премьер официально признался перед американским конгрессом 26 декабря 1941 года: «Нам повезло, что мы получили время. Если бы сразу после французского поражения в июне 1940 года Германия совершила десант на Британские острова, а японцы в это же время объявили нам войну, трудно себе представить, какие поражения и какой конец нас ожидали бы».

Однако Канарис был наготове. 7 июля 1940 года он выслал Кейтелю секретный рапорт, в котором сообщал, что высаживающихся в Англии немцев ожидают двадцать дивизий первой линии обороны и девятнадцать дивизий резерва… Англичане на тот момент имели только одну готовую к бою единицу — 3-ю дивизию генерала Монтгомери. Генерал вспоминал об этом в своих мемуарах.

Лживые оценки Канариса объясняют, в определенной степени, требования фельдмаршала Вальтера фон Браухича, которому Гитлер поручил командование операцией. Браухич панировал высадку на широком фронте сорока одной дивизии, в том числе шести танковых и трех моторизованных! Великий адмирал Эрих Редер ответил non possumus, так как не располагал соответствующим числом судов, и, кроме того, требовал гарантий превосходства в воздухе Люфтваффе над английскими военно-воздушными силами.

Несмотря на все это, подготовка к операции «Морской пев» продвигалась. Однажды утром мои командиры полка, штандартенфюрер (полковник) Гансен и хауптштурмфюрер (капитан) Эмиль Шафер, поручили мне соорудить к следующему дню погрузочную рампу, способную выдержать подвижный груз в пределах 20–30 тонн (тягачи и тяжелые орудия). Они считали, что выполнение этой задачи займет пять-шесть дней.

Союзники эвакуировали из-под Дюнкерка 338 000 солдат, в том числе 215 000 британцев, 123 000 французов, бельгийцев и представителей других национальностей без тяжелого снаряжения и вооружения.

Я немедленно составил план рампы. Мне повезло, так как в Утрехте я нашел необходимые материалы, которые поручил безотлагательно подготовить. Целую ночь сто человек работали при свете фар грузовиков с помощью скудного инструмента, и рампа была построена! К утру я первый проехал по помосту с самой тяжелой полковой гаубицей. Сейчас же разбудили хауптштурмфюрера и штандартенфюрера, которые с трудом поверили этой новости.

— Я предупреждаю вас, Скорцени, — сказал Гансен, — что если это шутка, то она вам будет дорого стоить.

Однако это не было шуткой. В Хельдере мы многократно повторяли тренировки по погрузке и разгрузке с применением рейнских барок, которым пообрезали носовые части. Однажды во время штормовой погоды мы чуть не утонули. Несмотря на наш большой энтузиазм, мы задумывались, что же будет, если погрузка случится в конце августа или в начале сентября, когда погода над каналом Ла-Манш, как правило, ужасна.

Воздушные атаки Геринга на Англию не принесли ожидаемых результатов. 16 и 17 сентября нас днем и ночью бомбила британская военная авиация, а 21 сентября британские пилоты потопили или повредили примерно дюжину транспортных судов и множество барок. Среди личного состава имелись убитые и раненые, и неудивительно, что мы посчитали попытку вторжения неудавшейся.

Высадку планировалось осуществить в июле силой пятнадцати десантных дивизий тремя эшелонами. Это было реально. Если бы мы заперли британский экспедиционный корпус во Франции нашими танками, Люфтваффе могли бы произвести «демонстрацию силы» над каналом Ла-Манш для Королевских военно-воздушных сил и Базового флота.[55] 19 сентября Гитлер издал окончательный приказ о роспуске десантного флота, и 12 октября операцию «Морской лев» втайне перенесли на весну следующего года. Именно тогда в Верховном командовании вермахта вновь вспомнили об операции «Феликс», направленной против Гибралтара, но опять она не была реализована.

С самого начала войны и в решающих моментах Канарис действовал как самый грозный противник Германии. Вероятно, Гитлер не понял, какое огромное стратегическое значение имело Средиземное море. Итальянцы должны были захватить непотопляемый «авианосец» — Мальту, — и, овладев этой скалой, в июне 1940 года мы добрались бы до Гибралтара. Захват крепости и закрытие Средиземноморского бассейна радикально изменило бы образ войны. Англичане вынуждены были бы осуществлять снабжение войск, сражающихся в Египте и Северной Африке, окольным путем вокруг мыса Доброй Надежды, а обратный путь пролегал через Красное море и Суэцкий канал. Курсирующие вдоль побережья Западной Африки подводные лодки адмирала Дёница не упустили бы возможности для нанесения ударов. Не будет преувеличением сказать, что генералы Гарольд Александер и Бернард Монтгомери получили бы только 30 процентов подразделений и технического снаряжения через Гибралтар. Мы также сделали бы невозможной дополнительную высадку союзников в Северной Африке, Италии и Франции.

Тот, кто говорил, что операция «Морской лев» закончилась бы неуспехом в июле — августе 1940 года, должен задуматься над словами Черчилля. 12 мая 1942 года он заявил офицерам Британской территориальной обороны: «После падения Франции мы были не только народом без армии — мы были народом без оружия. Если бы противник в 1940 году свалился с неба или высадился в разных местах страны, он обнаружил бы, что ему противостоят малочисленные группы вооруженных людей, которые охраняют позиции зенитных прожекторов».

Это не соответствовало данным, сообщаемым немецкой разведкой под руководством адмирала Канариса.[56]

Глава пятая От Ла-Манша до Балкан

Операция «Морской лев» отложена на неопределенный срок — Объяснения посла Гевеля — Во Франции: арест президента Лаваля и операция «Аттила» — «Солдаты СС должны быть вне всяких подозрений!» — Соглашение с Францией как основа новой Европы — События выходят из-под контроля посла Абетца — На Балканах — «Стой!» — Размышления на тему захвата Крита — Белград — Ни Гибралтар, ни Суэц, ни Мальта… — Возвращение в горную Австрию.

Находясь в Голландии и проводя подготовку к операции «Морской лев», мы не могли знать, что она так никогда и не будет осуществлена. Мы думали, что высадимся в Англии весной 1941 года. В части все время была жесткая дисциплина.

Наша авиация выполнила детальные съемки английского побережья с низкой высоты. Было точно определено место высадки нашего дивизиона тяжелой артиллерии, и мы знали, какие природные препятствия нам необходимо будет форсировать. Ходили разговоры о том, что англичане могут поджечь побережье и разлить по морю горящую жидкость. Я тогда думал о таинственном «греческом огне», который впервые применили в VI веке правители Византии, император Юстиниан и императрица Теодора, против русских кораблей. Но мне казалась неправдоподобной версия о горящем побережье — ведь не так просто взять и поджечь, скажем, двадцать километров берега — зону высадки двух дивизий. В любом случае, с греческим огнем или без него, мы прошли бы через снаряды, бомбы, пулеметный огонь и весь Базовый флот Британии — и дошли бы до Лондона. У нас не было ни малейших сомнений в успехе. Мы знали, что только в октябре 1940 года наши корабли потопили 63 британских судна грузовместимостью 352 407 БРТ (брутто-регистровый тоннаж).

После операции наших «живых торпед» против флота союзников в 1944 году в Анцио адмирал Дёниц принял меня в своем штабе в «Волчьем логове»[57] и был очень любезен по отношению ко мне. Он сказал тогда, что результат октября 1940 года был достигнут силами едва ли восьми подводных лодок! Только представьте, что могли бы сделать сто таких лодок…

В октябре 1940 года в подчинении у Дёница находились только подводные лодки. Если бы с 1938 года руководство прислушивалось к его советам, мы вытеснили бы Англию из Средиземного моря, битва за Атлантический океан проходила бы по-другому, а операция «Морской лев» могла быть проведена в сентябре 1940 года. Если бы Германия, как теперь говорят, действительно готовилась к наступательной войне в 1934–1935 годы — вместо строительства домов, рабочих поселков, стадионов, плавательных бассейнов и автострад — то наверняка выиграла бы ее.

Поражение, которое потерпел Королевский военно-морской флот под Дакаром,[58] показал штурмовым подразделениям союзников, что британцы не всесильны на море. В течение трех дней, с 22 по 25 сентября 1940 года, сильный экспедиционный корпус англичан и Свободных французов пытался овладеть Дакаром и находящимся там большим запасом золота, принадлежащего национальным банкам Франции, Бельгии и Польши. Впрочем, эта последняя деталь является малоизвестной. В любом случае, в Дакаре не было немецких солдат.

Английский флот встретили огнем из орудий. Два броненосца оказались серьезно повреждены: «Решительный» был торпедирован и наклонился на борт, а «Берхем» был поражен орудийным залпом самого современного на то время броненосца «Ришелье». Такая же судьба постигла и один британский крейсер. Авианосец «Королевский ковчег», три оставшихся крейсера, эсминцы, а также более легкие суда, заправщики и корабли с десантными подразделениями отступили, чтобы избежать поражения. 3 октября Невилль Чемберлен подал в отставку, а атакованный оппозицией Черчилль вынужден был произвести изменения в правительстве.

Тем временем, в конце лета 1940 года, Гитлер мыслями был уже на Востоке.

Во время своего пребывания в ставке в 1944 году я понял, почему Гитлер не отдал приказ атаковать Англию. Вероятно, фальшивые рапорта Канариса сыграли существенную роль в июле — августе 1940 года, но посол Вальтер Гевель, выполнявший функцию связного между Министерством иностранных дел и Верховным главнокомандованием вермахта, сказал мне, что Гитлер тогда еще не расстался с мыслью заключить соглашение с Великобританией. Гевель отметил: «Летом 1940 года Гитлер считал возможным успешное вторжение в Англию. Более сложной задачей казалась ему оккупация страны с 47-миллионным населением, снабжение которой наполовину зависело от поставок извне, и, скорее всего, сразу прекратилось бы. По его мнению, это была настоящая дилемма. Следовало ли провозгласить Великобританию республикой, если бы королевская семья, Черчилль, правительство и большая часть Базового флота направились бы в Канаду? «Где Лорд Защитник, — вопрошал Гитлер, — где Кромвель?» Черчилль убеждал сам себя, что защищает целостность Британской империи, а Гитлер размышлял: «Мы вынуждены будем укрепиться на островах среди населения, страдающего от голода и холода, а от Сталина в это время можно ожидать самого худшего». Поэтому реализация операции «Феликс» казалась более разумной, чем операции «Морской лев». То, что Гитлер мог предложить Великобритании, он сформулировал 6 октября 1939 года, а затем, по-новому, — 8 октября 1940 года в речи, произнесенной в рейхстаге: мир, гарантия существования Британской империи, сотрудничество со всеми европейскими народами. Другие более-менее тайные попытки соглашения оказались неудачными.

С момента отказа от операции «Морской лев» и признания операции «Феникс» невыполнимой решение ситуации требовалось искать на Востоке, и чем раньше, тем лучше. Сталин надеялся, что мы начнем операцию «Морской лев» весной 1941 года — и благоприятный момент для нападения на Германию настал бы осенью того же года.

Во второй половине декабря была объявлена тревога. Рождественские увольнения отменили, после чего мы получили приказ покинуть Голландию, и подразделение отправили в неизвестном направлении.

Мы вернулись во Францию через Дюссельдорф, Висбаден, Майнц, Мангейм и Карлсруэ. После проезда через Вогезы мы достигли города Визуля. Это путешествие окольным путем стало для меня настоящим кошмаром, потому что в заснеженных Вогезах я вынужден был постоянно возвращаться, чтобы забрать с дороги более 150 легковых и грузовых автомобилей. В Порт-сюр-Сьон мне также не удалось отдохнуть. Резервная дивизия СС получила приказ готовиться к выступлению 21 декабря в Марсель с запасом боеприпасов, топлива и продовольствия. Ночью 20 декабря я заметил, что две покрышки у нашего самого большого грузовика с цистерной никуда не годятся. Я отправился на один из складов, расположенных вблизи Лангра. Чтобы добыть две необходимые покрышки, я уговаривал, шутил и что-то доказывал сержанту — канцелярской крысе, — но ничего не помогало. Тогда мне пришлось пригрозить ему, и наконец, подписав формальную накладную, я их забрал.

За несколько часов до начала запланированного перехода демаркационной линии и после переброски подразделения самой короткой дорогой к Марселю приказы были изменены. Выступление планировалось совершить 22 декабря, затем 23 в 4.00. В конце концов приказ отменили. Операция «Аттила», цель которой заключалась в оккупации французской свободной зоны и, по возможности, французских департаментов в Северной Африке, не осуществилась.

13 декабря 1940 года маршал Филипп Петен отправил в отставку премьер-министра правительства Виши Пьера Лаваля и даже приказал его арестовать. Плохо информированный немецкий посол Отто Абетц, по мнению которого Лаваль был гарантом французской политики сотрудничества с Германией, потерял голову. (Без сомнения, именно Лавалю принадлежала идея проведения совместных франко-германских боевых действий с целью возвращения территорий в экваториальной Африке, которые попали в руки оппозиции де Голля.).

В это же время Гитлер вернул Франции прах сына Наполеона, который покоился в Венском костеле Капуцинов, чтобы «Орленок» занял место рядом со славным родителем в склепе костела Инвалидов. Маршала Петена во время церемонии заменял адмирал Франсуа Дарлан, так как главе французского государства сказали, что если он появится в Париже, то будет арестован! Когда Гитлер узнал об этом, то очень возмутился. В действительности Петен пал жертвой интриг и дворцовой революции в Виши — «вопрос внутренней политики», как объяснил 25 декабря Гитлеру Дарлан. Я тогда не предполагал, что позже получу приказ арестовать славного французского маршала, но, к счастью, мне не пришлось его выполнить.

После мрачных событий 13 декабря 1940 года и отмены приказа о наступлении 23 декабря вернули отпуска. Я находился с семьей в Вене, когда телеграммой был вызван в свою часть. После прибытия я сразу доложил командиру дивизии, и генерал Гауссер сказал, что люди интенданта требуют строгого наказания для меня. Оказывается, я обвинялся в том, что угрожал сержанту сровнять с землей его склад, если он не выдаст мне нужные покрышки.

— Группенфюрер, — ответил я, — двенадцать тонн топлива на этом грузовике должны были доехать до цели! Дорога была каждая минута… И покрышки на складе были… Впрочем, я подписал накладную.

Гауссер, как мне показалось, сдержал улыбку, после чего сказал:

— Скорцени, вы должны знать, что кладовщики — это формалисты и мелочные люди, склонные считать, что все доверенное им имущество является их собственностью. Вы, вероятно, воплощение галантности, но вынуждены были шокировать сержанта своими требованиями. Господа из интендантства добиваются, чтобы я вас строго наказал. Можете считать себя наказанным, посмотрим, что произойдет. Пока что езжайте в отпуск. Вы свободны.

В России я особенно прочувствовал, что некоторые господа из интендантской службы в действительности невероятно мелочные.

Дивизия разместилась в зимних квартирах на плоскогорье вокруг Лангра. Я утверждаю, что отношения с населением складывались нормально — любое неуставное поведение с нашей стороны было очень строго наказуемо. Приведу два примера.

18 мая 1940 года наш полк проехал через размещенное за Гирсон (департамент Айанж) поселение, название которого я не помню. Перед разрушенным снарядом магазином на тротуаре валялись отрезы материала. Артиллеристы одной из наших батарей подобрали отрез желтого цвета и сделали из него повязки для защиты лица от пыли. На следующий день во время поверки всех подразделений был зачитан приказ: «У некоторых солдат дивизии замечены повязки, сделанные из французского материала. Солдаты должны знать, что присвоение лежащего на улице материала или какого-либо иного предмета считается хищением. Сообщаем офицерам дивизии, что любой солдат, пойманный с такой повязкой, будет считаться грабителем. Он должен быть немедленно арестован и предстать перед военным судом за воровство».

На плоскогорьях Лангра и От-Сона мы иногда жили в частных квартирах и, в определенной степени, делили все жизненные невзгоды с семьями, которые нас принимали. Конечно, возникали и сложные ситуации.

В феврале 1941 года по условиям перемирия было освобождено большое количество французских военнопленных, и они вернулись домой. Один из них неожиданно застал свою жену с немецким солдатом. Женщина, чтобы избежать справедливого наказания мужа, сказала, что была изнасилована. Не стоит ее осуждать за это; но наш сослуживец был арестован и приговорен полевым судом к смертной казни. Напрасно некоторые из нас, офицеры и унтер-офицеры, просили за него у командира дивизии. Мы знали, что акта насилия не было, а была связь, которая продолжалась уже несколько недель. Выслушав нас, «папа» Гауссер ответил: «Ни один солдат элитных частей войск СС не должен быть даже подозреваем в проступках, которые порочат настоящего солдата. Приговор будет приведен в исполнение».

И был приведен.

Во время морозной зимы 1940–1941 годов, когда мы квартировали в районе Лангра, у нас все время возникал вопрос: что мы здесь делаем? Я отдавал себе отчет, что у Франции нет ненависти к немцам. Два народа завоевали достаточно славы на полях сражений, чтобы вместе строить объединенную Европу.

Встреча маршала Петена и Гитлера в Монтуаре 24 октября 1940 года казалась мне актом, достойным предводителей двух великих народов, которые должны были наконец объединиться после многочисленных войн друг против друга. Я думал, что с Францией будет подписан мирный договор и начато проведение совместной большой политики. К сожалению, ни симпатизирующий Великобритании Риббентроп, ни Абетц (бывший социал-демократ и профессор искусства), имеющий жену-француженку, оказались не способны на это. Дипломатическая работа застряла в мертвой точке, и Гитлер вскоре перестал интересоваться Францией. Совершенную тогда ошибку он понял только в 1944 году, но было уже слишком поздно.

После войны в плену со мной оказался очень симпатичный человек — Пауль Шмидт, официальный переводчик министерства иностранных дел, начавший свою карьеру в 1923 году. Он сказал мне: «В течение двадцати двух лет я старался как можно лучше переводить мысли западных политиков, но не могу сказать, что всегда их понимал».

Для Густава Стресеманна Шмидт был голосом Аристида Бриана. Его устами вели диалог с Гитлером сэр Джон Симон, Энтони Иден, Артур Н. Чемберлен, Эдуард Даладье, Вячеслав Молотов, Йосуке Матсуока и многие другие. Он действительно был одним из свидетелей Апокалипсиса; хорошо знал многих государственных деятелей. Лишь только слушая его, можно было понять, что Европа не доросла до стоящих перед ней задач в 1919, 1928, 1938 годы, то же случилось и в 1940 году.

Это великое несчастье, что моя страна проводила близорукую политику, вместо того чтобы проявить великодушие, незамедлительно начать политику сотрудничества без подтекстов и подписать мирный договор с французским правительством, которое осознавало грозящую Европе и цивилизованному миру опасность.

По большому счету, именно немецкие и европейские солдаты вынесли на своих плечах результаты безрассудной и мелочной дипломатии.

Западная Германия и Франция сегодня активно сотрудничают, несмотря на то, что правительства этих государств не подписали мирного договора и даже договора о перемирии.

Потребовались миллионы смертей, гражданских и военных, чтобы этого достичь. Насколько было бы выгоднее подписать соглашение в 1939 году, даже в 1940. Проиграли все: Германия, Франция, Англия, Италия, Бельгия и Голландия. Даже американский солдат, которому потом пришлось воевать во Вьетнаме, даже налогоплательщик! Это множество жертв ничего не урегулировало ни в Европе, ни в мире.

После фальшивой тревоги в декабре 1940 года мы еще наивно верили, что остаются шансы на мирное урегулирование. В начале 1941 года мы думали, что наша дипломатия предпринимает большие усилия в данном направлении.

Однако вскоре стало ясно, что события развивались для «оси» очень невыгодно, прежде всего в Восточной Африке, где разбили итальянцев. В Северной Африке после победного наступления маршала Родольфо Грациани на Соллум и Сиди Барани в сентябре 1940 года, британцы, контратакуя в январе и феврале 1941 года, овладели Тобруком и Бенгази. 26 февраля 1941 года вынужден был вмешаться Африканский корпус под командованием генерала Эрвина Роммеля.

Война в Европе имела для нас непредсказуемый характер. Дуче, не предупредив Гитлера, послал свои плохо подготовленные, плохо обеспеченные и имеющие бездарное командование войска в Грецию. Итальянцев сначала отбросили к Албании, а затем обошли с флангов. Кроме того, в Югославии 27 марта 1941 года произошел государственный переворот, и наш союзник — регент князь Павел — был свергнут. Новый глава правительства генерал Душан Симович подписал со Сталиным пакт о дружбе и взаимопомощи.

В конце марта 1941 года моя дивизия[59] получила неожиданный приказ выдвинуться через Ульм и Аугсбург на юг Румынии. Руководство разрешило мне провести ночь дома в Вене; на следующее утро я присоединился к своей части вблизи венгерской границы. Когда мы проезжали через Будапешт, жители приветствовали нас, словно вернувшихся с победой венгерских солдат. К румынской границе мы подошли вблизи Дьюлы. Погода была плохой, и это сказывалось на нашей боевой технике: дороги находились в плачевном состоянии, и так продолжалось во время всей кампании на Балканах.

Мы начали атаку в воскресенье 6 апреля в 5.59 после пятиминутной артподготовки. Сербы ответили огнем, подорвали одну из наших разведывательных машин и сражались, укрывшись за широким противотанковым рвом, но они были не в состоянии помешать нам перейти его.

Боевое крещение я принял в обществе хауптштурмфюрера Нойгебауера, ветерана первой мировой войны. Перед началом стрельбы внутри у меня все сжалось, как перед дуэлью на шпагах. Нойгебауер подал мне флягу со шнапсом и сказал:

— Сделайте глоток, Скорцени. Холодно…

Преодолев противотанковый ров, оставляя позади убитых и раненых, мы неудержимо рвались вперед к Панчева. Там стало известно, что наша дивизионная разведгруппа под командованием хауптштурмфюрера Клингенберга первой вошла в Белград, неожиданно для противника.

Меня послали в разведку во главе двух небольших механизированных групп, насчитывающих 24 солдата. Мы прошли через Вршац, настоящий старый австро-венгерский городок. Когда мы осторожно приближались к Карлсдорфу, нас вышло встречать восторженное население: это были местные немцы.

Мне сообщили о появлении сербских подразделений. Миновав населенный пункт, мы вступили с ними в бой на пересеченной местности, поросшей кустарником. Неприятель вел интенсивный, но не прицельный огонь, и все-таки следовало опасаться окружения. Я побежал на правый фланг моей группы, где солдаты удерживали позиции, несмотря на яростные атаки противника. Бой продолжался минут пятнадцать, когда я увидел человек тридцать вражеских солдат, появившихся передо мной из зарослей. Я сразу же приказал прекратить огонь и крикнул сербам как мог громче: «Стой!»

Застигнутые врасплох, они подчинились моей команде и начали выходить со всех сторон. От неожиданности у меня мурашки побежали по спине. Я думал, что же делать: стрелять или не стрелять? К счастью, часть моих солдат обошла сербов с тыла, и тогда враги бросили оружие и подняли руки вверх.

Мы вернулись в Карлсдорф с взятыми в плен пятью офицерами и более чем шестьюдесятью солдатами, но затем сами оказались в плену у этого населенного пункта на добрых три часа. Перед ратушей местный бургомистр произнес приветственную речь, и мы обменялись рукопожатиями, после чего он торжественно заявил, что местное население никогда не забывало своей немецкой родины. Позже нас пригласили на банкет, организованный в нашу честь в здании школы. Думаю, что ни Брюгелю, ни Тениерсу никогда не приходилось изображать подобное пиршество.

Я проследил также, чтобы наши военнопленные не остались голодными. И когда мы привезли в полк пленных, съестные припасы и несколько бутылок вина, это обеспечило нам теплый прием. Я доложил штандартенфюреру Гансену об операции, и он выслушал меня с интересом.

Мы жили у немецких крестьян в богатом сельскохозяйственном регионе Банате. Моей хозяйкой оказалась энергичная крестьянка, мужа которой призвали в румынскую армию. Его не отпускали в отпуск без бакшиша для начальников! Я долго размышлял над этим рассказом.

Через некоторое время меня вызвал в офицерское казино штандартенфюрер Гансен. Он сообщил:

— За выполнение разведзадания несколько дней назад вы могли получить Железный крест, но я предпочел ходатайствовать о присвоении вам очередного воинского звания унтерштурмфюрера (лейтенанта). Мое предложение было поддержано. Искренне вас поздравляю и надеюсь, что такое решение вас устроит.

Я с радостью согласился. Через несколько часов штандартенфюрер вызвал меня опять. Оказалось, что именно сейчас по служебному каналу пришло мое назначение на должность унтерштурмфюрера с датой присвоения 30 января 1941 года.

Улыбаясь, Гансен сказал:

— Вы и так уже унтерштурмфюрер, и таким образом утреннее повышение делает вас оберштурмфюрером (старшим лейтенантом)!

Вы можете себе представить мое удивление и радость. Ничего не оставалось, как еще раз наполнить рюмки.

17 апреля 1941 года югославская армия капитулировала, и через день военные действия прекратились. 10 апреля Хорватия провозгласила свою независимость, и было создано новое государство, во главе правительства которого стал доктор Анте Павелич. Государство незамедлительно признали Германия, Италия, Словакия, Венгрия, Болгария, Румыния и Испания. Немного позже, 10 сентября этого же года, выгодный торговый договор с правительством Павелича подписала Швейцария.

8 апреля 1941 года 12-я армия фельдмаршала Вильгельма Листа, в авангарде которой находилась дивизия лейб-штандарте СС «Адольф Гитлер», прорвалась через линию Метаксаса и на следующий день заняла Салоники, в которых ранее высадились британские части. Когда 27 апреля наши войска входили в Афины и греческая армия капитулировала, большую часть британских войск поспешно эвакуировали морем на Крит.

Первая крупная воздушно-десантная и парашютная операция этой войны была проведена под командованием генерала Курта Штудента 20–31 мая 1941 года на острове Крит.

22 000 солдат — единственная наша воздушно-десантная дивизия автоматчиков (7-я авиационная дивизия) и единственный полк транспортных планеров, а также недостаточно подготовленная 5-я горная дивизия — успешно выполнили ее. Из 57 000[60] англичан, австралийцев, новозеландцев и греков, укрывшихся на острове, только 16 500 человек военно-морскому флоту Великобритании удалось эвакуировать ценой больших потерь.

К сожалению, наши потери тоже были серьезными, прежде всего по причине неудачной высадки: 4000 убитыми и более 2000 раненых. Я позже, в 1942–1943 годы, вынужден был изучить отдельные фазы битвы за Крит для того, чтобы сократить до минимума риск готовящихся под моим командованием операций. Вывод один: операции подобного рода могли успешно провести только подразделения, специально подготовленные для таких целей.

Потери на острове Крит произвели большое впечатление на Гитлера, поэтому он не решился повторить эту операцию на Кипре, Мальте и в Суэцком канале.

К счастью, кампания на Балканах закончилась молниеносной победой. Уже в феврале 1940 года командующий французскими войсками на Ближнем Востоке генерал Максим Уиганд выслал из Бейрута в Париж план с предложением высадки на Салониках и даже, «в зависимости от реакции СССР», проведения наступления в Малой Азии. Во французском штабе также рассматривалась возможность бомбардировки месторождений нефти и трубопроводов в Батуми и Баку. Несомненно, генералу Уиганду не давала покоя слава Франше Де-Сперей, маршала первой мировой войны.

Бассейн Средиземного моря стал еще более необходим для победного ведения войны на континенте, чем это было в 1805 и 1914 годах, а мы не владели ни Гибралтаром, ни Суэцем. Италия могла в июле — августе 1940 года внезапно захватить Мальту, но Люфтваффе были втянуты в битву за Англию и в операцию «Морской лев». Наше поражение в Северной Африке предопределил тот факт, что союзники владели двумя непотопляемыми «авианосцами» — Гибралтаром и Мальтой.

Сразу же после окончания кампании я по служебной необходимости выехал в Белград. Меня интересовал этот город, захваченный турками в 1521 году и отнятый у них лишь в 1866 году.

Я знал, что Белград бомбила немецкая авиация. Именно здесь я впервые увидел самый отвратительный аспект войны.[61] Наши бомбардировщики превратили некоторые районы города в развалины. Мы еще не привыкли к таким разрушениям и были действительно поражены этой картиной. Улыбающиеся, дружелюбные лица, которые встречали нас во Вршаце, Карлсдорфе и Панчеве, сменились на суровые и враждебные. Я понимал жителей… Кому принесли пользу эти разрушения и страдания населения? В глубине души я осознавал, что эта война не несет для Европы ничего хорошего.

Вскоре мы получили приказ выехать в горную Австрию. Во время отпуска я с радостью навестил родственников. Мой отец, увидев меня в форме офицера, был очень взволнован, хотя и не хотел этого показывать. Он сказал мне:

— Ты быстро продвинулся по службе, поздравляю! Однако не воображай, что когда-нибудь заслужишь Рыцарский крест! Будь реалистом.

— Так точно, отец.

— Это великая честь — быть офицером. Ты должен показывать пример рассудительности и отваги в самых трудных ситуациях. Сын, это твой священный долг перед родиной.

Сегодня эти слова могут звучать привычными и наивными, но я их не забыл.

Глава шестая Неизвестные факты о миссии Рудольфа Гесса 10 мая 1941 года

Война могла закончиться в марте 1940 года — Личность Гесса — Горячий сторонник соглашения с Великобританией — Представитель и преемник Гитлера — Старательная подготовка рейда — Напрасные желания гаулейтера Боле — Профессор Гаусхофер — Не воевать на два фронта — 11 мая 1941 года — Встреча Гитлера с Дарланом — «Американский вестник» от 1943 года — Гесс верил, что он сможет наладить контакты с герцогом Гамильтоном — Предложения Гесса от имени фюрера — Обманутый впадает в депрессию — Расхождения в часто представляемых тезисах — Почуял ли Гитлер ловушку, или Гесс двинулся в путь, имея его согласие? — Гитлер отказывается от обмена на Гесса в 1943 году — В Нюрнберге.

После кампании на Балканах, перед десантом на Крит, по радио сообщили странную информацию. Вечером 11 мая 1941 года я узнал, что Рудольф Гесс — второе лицо государства (Геринг был тогда только третьим) — вылетел накануне в Англию.

В официальном коммюнике сообщалось, что состояние его здоровья в последнее время было неудовлетворительным и «он страдал галлюцинационными расстройствами», а также что «этот инцидент не окажет никакого влияния на войну немецкого народа с Великобританией».

Мы были удивлены, потому что никто из нас не думал, что Рудольф Гесс мог быть предателем.

Ни я, ни мои товарищи весной 1941 года не думали, что война будет такой долгой и безжалостной и гражданское население перенесет такие же лишения, если не большие, как мы, солдаты. Я не был одинок в своих мыслях насчет поступка Гесса, полагая, что его полет в Англию не был приступом безумия, как сообщалось официально, а, по всей видимости, он совершил попытку прекратить бессмысленную войну между европейцами.

Мы вступили в войну без эйфории, но были полны решимости обеспечить всем немцам возможность жить в одном государстве. Возможно, эту проблему лучше бы было решить посредством дипломатических переговоров, однако этот путь оказался ненадежным.

Во время войны заместитель государственного секретаря правительства США Самни Уэлэс,[62] посланный в Европу со специальной миссией президентом Франклином Рузвельтом, на момент пробудил надежду. Гитлер согласился с идеей проведения мирной конференции, но после возвращения Самни Уэлэса в Америку этот проект был сорван государственным секретарем Корделом Халлом.[63]

Конечно, в мае 1941 года эти детали не были обнародованы. Однако нам было известно, что уже после войны с Польшей, 6 октября 1939 года, Гитлер предложил подписать мирный договор. Мы также знали, что его заместитель — человек достойный и верный. Гесс принадлежал к людям замкнутым, и не было оснований подозревать его в психической неуравновешенности. Вероятно, он поверил, что должен выполнить великую миссию, — думали мы и были недалеко от истины.

Гессу, осужденному на пожизненное заключение и находящемуся в тюрьме более тридцати лет, сегодня уже восемьдесят. Охраняемый попеременно советскими, американскими, английскими и французскими солдатами, он является единственным узником крепости Шпандау.[64] Несмотря на симпатии западных держав, посредничество британского парламента и многочисленные петиции от известных людей всего мира, советское вето осталось в силе.

Несколько лет назад были обнародованы многие обстоятельства одиссеи Рудольфа Гесса. Иные, наверное, самые важные, остаются неизвестными для общественности.

Прежде всего, кем был узник Шпандау? Рудольф Гесс происходил из хорошей мещанской семьи, его мать была англичанкой. Родился и провел детство в Александрии; был воспитан «по-английски». Во время первой мировой войны он храбро сражался в немецкой авиации, затем закончил Мюнхенский университет. Там он вступил в ряды национал-социалистской партии. После путча 9 ноября 1923 года Гесса вместе с Гитлером заключили в тюрьму, находящуюся в крепости Ландсберг. Там Гитлер продиктовал ему часть книги «Моя борьба».

В 1933 году Гесс стал министром рейха без портфеля, в 1935 году его официально сделали преемником Гитлера, который в 1939 году публично назначил Гесса своим заместителем в партии.

Он всегда принадлежал к сторонникам союза Германии с Великобританией. Я абсолютно убежден, и некоторые известные историки разделяют мое мнение, что Гесс полетел в Англию как специальный посланник, чтобы вести переговоры о мирном договоре накануне начала войны со Сталиным.

Многие историки считают, что Гитлер не знал намерений Гесса. Однако экспедиция министра долго и старательно готовилась: перелету предшествовало двадцать пробных вылетов с радиосопровождением — на специально оснащенном самолете «Мессершмитт-110», под личным наблюдением инженера Вилли Мессершмитта. Но ведь все знали, что в 1938 году фюрер запретил Гессу пилотировать самолеты.

Вопреки утверждению некоторых, Гитлер не был удивлен, когда ему сообщили, что Гесс полетел в Шотландию в замок лорда Дугласа Гамильтона.

Перед вылетом Гесс оставил адъютанту письмо для Гитлера, в котором написал: «Если моя миссия будет неудачной, я готов к тому, что Вы откажетесь от меня… Вы можете объявить, что я совершил этот поступок во время психического расстройства». Я лично не видел этого письма, но фрагменты из него цитировались английским историком Джеймсом Лизором в его книге, посвященной Гессу. Безусловно, это письмо отражало душевное состояние Гесса в момент начала мероприятия, которое не было ни действием военного преступника, ни действием сумасшедшего, а только лишь миссией посланца мира.

Известно, что в 1940–1941 годы велись переговоры с целью заключения мирного договора на Западе. В переговорах участвовали немецкие и английские официальные лица или специальные представители, такие как Ричард Батлер, ассистент лорда Эдварда Галифакса в британском министерстве иностранных дел, или же дипломаты нейтральных государств, в частности, посол Швеции в Лондоне Бьерн Притц. Эти переговоры проходили в Швейцарии, Мадриде, Лиссабоне и Анкаре.

Одним из самых активных сторонников мирного договора с Англией был Эрнст Вильгельм Боле[65] — председатель Союза зарубежных немецких организаций. Он родился в Англии, воспитывался в Южной Африке, закончил Кембридж. Боле сделался пылким пропагандистом мирной концепции, которую фюрер[66] часто выражал как публично, так и в частных беседах: «Британская империя и Римский Костел являются главными столпами, на которых зиждется Западная цивилизация».

Я познакомился с Боле в Нюрнберге, где его судили по делу так называемого «процесса Вильгельмштрассе», то есть за поддержку преступных идей нашего министерства иностранных дел. Интересно, что этот агностик нашел опору в католической религии — его камера была украшена иконами святых. Чтобы получить разрешение на это, потребовалось вмешательство отца Сикстуса О’Коннора, монаха августинского ордена, капитана американской армии и католического капеллана тюрьмы. Это духовное лицо вызывало симпатию почти у всех заключенных, поэтому о нем я еще расскажу.

Действия гаулейтера Боле не имели позитивного результата. Возможно, Гесс встретился с Гамильтоном во время Олимпийских игр в Берлине в 1936 году. В то время британское общественное мнение считало, что необходимо пересмотреть Версальский договор и реорганизовать Европу, чтобы вернуть немецкому народу полагающееся ему место на континенте. Эту идею высказал Эдуард VIII во время своего краткого правления. В качестве герцога Виндзорского он вместе с герцогиней нанес визит канцлеру Гитлеру — так же, как и прежний руководитель лейбористской партии Ллойд Джордж, один из авторов Версальского договора. В то время в Лондоне сторонников союза с Германией было значительно больше, чем может показаться. Несомненно, шумные демонстрации «чернорубашечников» сэра Освальда Мосли приводили к обратному эффекту, нежели способствовали взаимопониманию между британским и немецким народами, что, впрочем, признал сам сэр Освальд в книге «Моя жизнь», опубликованной в 1968 году. Тем не менее, такие люди, как лорды Ротмэй, Ридесдейл, Бивербрук, Наффилд, Кемсли, адмирал сэр Бэрри Домвайл и герцог Гамильтон считали, что война с Германией противоречит интересам народа и Британской империи.

Некоторые лидеры лейбористской оппозиции задавали себе вопросы о подлинных целях «крестового похода против гуннов».

Когда началась война и наша дипломатия практически перестала действовать, инициативу перехватили заговорщики, и после этого кровавую машину для перемолки народов на Западе становилось все труднее остановить. В то время «Дейли Мейл» уже не хвалила Гитлера на своих страницах пером «почтенной четы королевства» лорда Ротмэя. Британская ментальность переменилась. Гесс знал это, но он помнил, что многие люди в Лондоне считают начавшуюся войну абсурдной.

Главным советником Рудольфа Гесса по вопросу соглашения с Лондоном был его старый друг, профессор Гаусхофер, создатель понятия «геополитика» и главный редактор журнала «Геополитика», внимательным читателем которого был Гитлер.[67] С конца сентября 1940 года у заместителя фюрера появился длинный меморандум профессора Гаусхофера под названием «Возможности заключения мирного договора с Англией». Не исключено, что Гитлер читал этот меморандум и беседовал с Гессом.

Упоминавшийся уже Джеймс Лизор цитирует беседу Гесса с Гаусхофером, составленную последним. Так, профессор обратил внимание Гесса на тот факт, что среди влиятельных англичан «Риббентроп играет ту же роль, что Даф Купер и Черчилль у немцев». По мнению профессора, возможно установить разумные контакты с британским уполномоченным министром в Будапеште О’Молли, сэром Самуэлом Хоэром, находящимся в Мадриде, и лордом Лотианом — послом Великобритании в Вашингтоне (последнего Гаусхофер знал очень давно).

Что касается Гитлера, он хотел реализовать на Западе то же, что ему удалось в августе 1939 года на Востоке. Чтобы избежать войны на два фронта, он намеревался заменить пакт, подписанный со Сталиным, на определенные соглашения с западными державами, а не только с Великобританией.

Знаменательно то, что 11 мая 1941 года — в тот день, когда Рудольф Гесс должен был обсуждать условия мирного договора с Великобританией, — Гитлер принимал в Бергхофе адмирала Дарлана, главу правительства маршала Петена, и секретаря президента Жака Бенуа-Мешина. Французы получили несколько предложений и заверения в том, что их страна «будет играть важную роль на Западе». Было слишком рано, особенно принимая во внимание Италию, подписывать мирный договор и гарантировать существование французской колониальной империи. Одновременно Гитлер делал жест доброй воли и говорил адмиралу, что «его мир не будет миром реванша».

Из этого можно сделать вывод, что фюрер не только знал о полете Гесса, но и предоставил своему официальному уполномоченному право говорить от его имени. Это было в начале аферы. В действительности полету предшествовали долгие переговоры, и Гесс был уверен, что он будет принят значимыми персонами Великобритании, хотя формально его не приглашали.

Убедительное объяснение полета было дано в мае 1943 года одним американским журналом в статье, подкрепленной документами. Согласно мнению анонимного автора, в январе 1941 года Гитлер зондировал возможность непосредственных переговоров с Великобританией с намерением заключить долгосрочный мирный договор. Я цитирую этот американский ежемесячник, так как он печатается и сейчас,[68] а его статьи в мае 1943 года подвергались цензуре: «Гитлер обратился не к британскому правительству, а к группе влиятельных британцев — в том числе и герцогу Гамильтону, — принадлежавшим к распущенному уже англо-немецкому обществу. Посредником был дипломат, имевший международное признание».

Фамилия дипломата не раскрывается. Из этого анонимного сообщения следует, что британцы ответили на немецкие предложения уклончиво. В течение четырех месяцев обе стороны дискутировали «осторожно и взвешенно» до момента, когда англичане отказались провести переговоры в одной из нейтральных стран. Они также отвергли предложение назначить посредником Эрнста Боле, когда турецкая и южноамериканская пресса сообщила, что он получил задание осуществить «важную и секретную зарубежную миссию».

Тогда на сцене появился Рудольф Гесс. Он как заместитель фюрера имел все полномочия, дающие право заключения мирного договора от его имени. 10 мая 1941 года он вылетел в Шотландию в замок герцога Гамильтона в Дангвиле, вблизи которого находился небольшой частный аэродром. Его там ждали. Однако эмиссар, прыгнув с парашютом, приземлился в 16 километрах от замка и вывихнул ногу в лодыжке. Он не имел понятия, кем в действительности были люди, допрашивающие его.

Вот что сообщает упоминавшийся уже американский журнал в мае 1943 года: «Первое известие в январе 1941 года было перехвачено британской спецслужбой, которая с этого момента держала все дело в своих руках».

Когда командование истребительной авиации Королевских ВВС заметило неопознанный «мессершмитт» (он неправильно отвечал на радиосигналы), дежурный офицер, руководящий центром, крикнул командирам истребителей, расположенных в Шотландии: «Ради бога, скажите им, чтобы его не сбивали!» Поэтому Гесса сопровождали два неприятельских истребителя, одного из которых он заметил. Если бы он не прыгнул с парашютом, а совершил посадку на частном аэродроме Гамильтона, тайну можно было бы сохранить. Однако министр рейха приземлился на поле фермера Дэвида МакЛина, и тот привел Гесса на свою ферму. Гесс сказал, что его зовут Альфред Горн и попросил, чтобы о нем уведомили герцога.

Может быть храбрый шотландский крестьянин, наблюдавший с вилами в руках приземление Гесса, принадлежал к тому же клану, что и Дональд МакЛин, который сообщил важные секреты в области атомных исследований Советам. Его начали подозревать слишком поздно; в 1963 году он убежал в СССР. Вот интересная тема для любителей исторических анекдотов. Но меня волнует другой вопрос.

Гамильтон, в то время подполковник Королевских военно-воздушных сил, находился на своем командном пункте. На звонок по телефону он ответил, что не знает никакого Альфреда Горна. Увидев на следующий день Рудольфа Гесса, визита которого не ждал, Гамильтон не мог скрыть своего изумления. Те, кто ожидали Гесса на небольшом аэродроме, были высокопоставленными сотрудниками британской разведки и контрразведки (Intelligence Service), а также офицерами тайных служб, готовящих ловушку.

Так или иначе, но Гесс-Горн находился пока в руках членов Home Guard (отряда местной обороны), которым передал его МакЛин. Военные вынуждены были вмешаться и забрать его из местной резиденции этой организации. После первого допроса в казармах Мэрихилл в Глазго эмиссара перевезли в военный госпиталь.

Возвратимся к материалу, опубликованному в американском журнале:

«Гесс предвидел, что во время долгих переговоров он будет встречаться с наиболее важными политиками. Все произошло значительно быстрее. Черчилль послал к нему супершпиона предыдущей войны, сэра Айвона Кирпатрика, советника британского посольства в Берлине в мирный период. Он должен был выслушать предложения Гесса и передать их непосредственно британскому правительству…»

Гитлер (здесь я кратко излагаю текст статьи, опубликованной в 1943 году) предлагал прекращение военных действий на Западе, вывод немецких войск со всей оккупированной территории (кроме Эльзаса, Лотарингии и Люксембурга), а также эвакуацию немецких частей из Югославии, Греции и практически со всего бассейна Средиземного моря.

Взамен он добивался доброжелательного нейтралитета Великобритании в отношении немецкой восточной политики. Все страны, принимающие участие в боевых действиях или нейтральные, должны были отказаться от военных репараций.

Гесс должен был подчеркнуть необходимость ликвидации коммунизма, с которым Германия собиралась справиться самостоятельно. Для этой цели требовался весь военный англо-французский промышленный потенциал, до момента перевода хозяйств этих стран на мирные рельсы. Гесс беседовал с министром снабжения, лордом Вильгельмом Бивербруком (с которым был знаком лично), лордом Джоном Симоном и «иными членами Военного совета». Он не виделся с Черчиллем, но тот сразу же известил об этом деле Рузвельта. Ответ на предложения Гесса был, конечно же, отрицательным.

Когда Гесс понял, что с самого начала его подло обманывали, а Великобритания в действительности является союзником Советов, он впал — как нас информирует в журнале анонимный автор — в состояние депрессии, и «ложь на тему его так называемого безумия оказалась почти правдой».

Когда он узнал, что броненосец «Бисмарк», ранее потопивший «Гуда», тоже пошел ко дну (27 мая 1941 года), то проплакал весь день. Несомненно, что фантастический и рыцарский характер его рейда не позволил многим комментаторам понять его сути, поэтому их сообщения на эту тему звучали неправдоподобно.

Британские приготовления к войне, искусно закамуфлированные под взаимодействие с целью обсуждения мирного договора, Германия не приняла бы на веру, но ведь оставались предыдущие контакты, установленные, в частности, с Галифаксом и Батлером, а также мирные предложения 17 июня 1940 года британского министерства иностранных дел шведскому послу Притцу.

Никто не сомневался в честности Гесса — ни враги, ни друзья. Он никогда не произнес бы фамилии Гамильтона, если бы не был убежден, что герцог действует от имени высших британских властей. Показания свидетелей совпадают по этому вопросу — Гесс потребовал немедленно уведомить о себе Гамильтона, человека, который смог бы устроить встречи с высокопоставленными собеседниками.

Я оскорбил бы герцога Гамильтона, написав, что он помогал британским тайным службам. Его изумление при виде Гесса было подлинным, и, как нам сообщает «Американский вестник», «в фальшивой переписке его подпись была подделана» — ее можно сравнить с предвоенной подписью, которая находилась в Берлине.

Ознакомиться с этой перепиской было бы, конечно, интересно. Будем надеяться (хотя вероятность этого небольшая), что она когда-нибудь будет опубликована.

Если бы герцог Гамильтон и другие британские важные персоны переписывались с немцами, в частности, с Гессом, то они после этого полета предстали бы перед судом и были бы осуждены за поддержание контактов с врагом. Но этого не произошло. Поэтому я верю тезису американского журнала, который сообщает в 1974 году, что факты, раскрытые в 1943, предоставлены «наблюдателем, имеющим хорошую репутацию» и доступ к исключительно надежным источникам.[69]

Дата публикации тогдашних сенсаций была не случайной. В конце апреля 1943 года Черчилль настаивал, чтобы высадка западных союзников произошла не на Сицилии, а на Балканах. Он хотел, чтобы этот регион «избежал советского господства» и чтобы Югославия, Венгрия, Чехословакия и юго-восточная Германия были бы заняты англо-американскими войсками. Рузвельт придерживался иного мнения. Любопытной подробностью является тот факт, что в 1941 году британский премьер сделал вид, что он желает подписать пакт с Советами, и привлек Гесса в Лондон, чтобы отвергнуть немецкое предложение. Немного позже, весной 1943, Сталин прислал находящемуся в Анкаре Францу фон Папену предложение о заключении мирного договора.

Следовательно, узник Шпандау действовал с добрыми намерениями. Бесспорно, он оказался жертвой махинаций противника. Добровольно прибывшего с мирным предложением Гесса Черчилль сделал военнопленным, а затем к нему отнеслись как к военному преступнику.

Гесс сказал сэру Айвону Кирпатрику: «Я прибыл с посланием мира и гуманизма. С ужасом я думаю о продолжении войны и бесполезной резне, которую она повлечет за собой».

Позицию Гитлера можно понять. Вероятно, что после многочисленных неудавшихся попыток открыться на Запад фюрер перестал в них верить. Возможно, ему стало известно нечто такое, что вызвало подозрения, и на что Гесс, имевший меньше интуиции и более доверчивый, не обратил внимания. Гитлер вынужден был его дезавуировать.

Французский историк Ален Дэко представляет в своей работе «Dossiers secrets de l’Histoire»[70] иной тезис. Он анализировал позиции Гитлера и Геринга до, во время и после полета Гесса. Он цитирует факты и свидетельства, касающиеся, в частности, метеорологической службы, а также службы информации и немецкого радиоперехвата. Он пришел к выводу, что Гесс полетел в Шотландию с согласия Гитлера, а письмо, оставленное им, должно было помочь фюреру в дезавуировании акции в случае ее провала. Он пишет:

«Когда в августе 1943 года Гитлер приказал Отто Скорцени освободить находящегося в заключении Муссолини, он намекнул на Рудольфа Гесса и сказал, что в случае неудачи операции откажется от Скорцени подобным образом».

Позволю себе поправить автора. Действительно, Гитлер предупредил меня, что вынужден будет отказаться от меня в случае провала операции, но ни разу не намекнул на личность или действия Рудольфа Гесса.

30 июня 1943 года в Варшаве был арестован командующий Армией Краевой, генерал Стефан Грот-Ровецки. Армия Краёва подчинялась непосредственно польскому эмиграционному правительству, во главе которого находился генерал Владислав Сикорски, погибший через несколько дней в авиакатастрофе вблизи Гибралтара при странных обстоятельствах. Преемник генерала Грота генерал Тадеуш Бур-Коморовски также попал в плен в начале октября 1944 года. Командующий 9-й немецкой армией генерал Смило фон Люттвиц сообщил поляку, что он сам и его штаб считаются военнопленными, а не партизанами. В конце войны немецкие власти передали генерала Бура швейцарской делегации Международного Красного Креста.

В 1955 году Бур опубликовал в Париже книгу «Подпольная армия», в которой сообщил, что планировалось обменять генерала Ровецкого на важного немецкого военнопленного. Он пишет: «Немцы взамен Ровецкого требовали выдачи Гесса; однако на это не согласилась Англия».

В начале моего пребывания в Нюрнберге восемнадцать главных подсудимых содержались в том же крыле тюрьмы, что и свидетели. Каждый день во время пятнадцатиминутной прогулки я видел прохаживающегося по двору Рудольфа Гесса. Распоряжение по соблюдению тишины было очень суровым, поэтому я не мог заговорить с ним, чтобы хотя бы ободрить. Однако я даже на минуту не мог подумать, что вижу душевнобольного человека, наоборот.

Он ходил прикованным к американскому солдату. Когда меняли направление шага, он пользовался привилегией своего статуса «психически неуравновешенного» и совершал несколько резких и неожиданных движений, подлинной целью которых было сбить с толку охранника и заставить его комически вращаться вокруг себя. В конце концов становилось непонятно, кто из них является узником.

По прямой Гесс маршировал уверенным шагом, спокойно и достойно, с поднятой головой, не обращая внимания на идущего за ним солдата, который, казалось, был его слугой.

Глава седьмая «Барбаросса»

Фатальное состояние вооружения после кампании на Балканах — Персидский залив или Египет? — Лоренс и «Семь столпов мудрости» — «Солдаты Восточного фронта!» — Как выглядела бы сегодня Европа, если бы Гитлер не напал на Сталина? — Фюрер ошибся и был обманут — Сила и тактика противника — Непоколебимая легенда о «захвате русских врасплох» — Сталин был предупрежден о нашем нападении самое меньшее с декабря 1940 года — Рузвельт посылает в Россию самолеты и инструкторов.

В начале декабря 1940 года наша резервная дивизия СС («SS-Verffigungsdivision») была переименована в дивизию «Рейх» («Das Reich»). Ее организационную структуру изменили, омолодили личный состав частей и весной 1941 года приступили к смотру боевой техники. Мы прошли маршем — даже несколько раз — через Германию, Голландию, Бельгию, Францию, Австрию, Венгрию, Румынию и Югославию. Пресса сообщала, что наши штабы «удовлетворены» действиями техники во время молниеносной кампании на Балканах. Как специалист, отвечавший за нее, утверждаю, что наш автомобильный парк находился в плачевном состоянии. Впрочем, и природа, и износ техники способствовали замедлению нашего стремительного продвижения на Восток.

Бронетанковая группа Эвальда фон Клейста после марша в черепашьем темпе по дорогам Пелопоннеса должна была переместиться в Карпаты, чтобы, располагая всего лишь 600 машинами, противостоять 2400 танкам маршала Семена Буденного.[71] Командующий группой армий «Юг» во время нападения на Россию фельдмаршал Герд фон Рундштедт сообщил после войны английскому теоретику военного дела сэру Безилу Лидделу Харту, что «поздний приход танковых дивизий Клейста помешал подготовке его частей». Клейст это подтвердил, но заметил также: «Многие танки прибыли с Пелопоннеса. Машины нуждались в техническом осмотре и ремонте, а экипажи — в отдыхе».

Необходимо добавить, что в 1941 году каждая немецкая автомобильная фирма продолжала производить различные модели своей марки так же, как и перед войной. Правда, Гитлер назначил комиссара по вопросам стандартизации, но на фронте мы не заметили перемен. Большое количество моделей не позволяло создать соответствующего запаса запчастей. В моторизованной дивизии было примерно 2000 транспортных средств иногда пятидесяти различных типов и моделей, хотя достаточно было бы десяти — восемнадцати. Кроме того, наш артполк располагал более 200 грузовиками, представленными пятнадцатью моделями. Под дождем, в грязи или на морозе даже самый лучший специалист не мог обеспечить качественный ремонт.

Я задумывался, понимают ли в штабах, что моторизация требует постоянного обеспечения материалами и запчастями. Хорошая организация работы транспорта играла основную роль в молниеносной и наступательной войне. В случае перехода вермахта к обороне роль транспорта была бы менее важна. Я говорю об элементарных проблемах.

В течение нескольких недель дивизия работала без сна и отдыха, чтобы привести технику в порядок. В середине июня 1941 года мы получили приказ погрузиться в вагоны. Миновав Чехию, наш конвой проехал Верхнюю Силезию, а затем Польшу. Куда мы направлялись? Мы не знали, оставалось только давать волю воображению. Некоторые утверждали, что мы вместе с русскими перейдем Кавказ, чтобы захватить нефтяные месторождения в Персидском заливе. Другие считали, что мы заключили договор о дружбе и взаимопомощи с Турцией (17 июня 1941 года), чтобы, перейдя Кавказ, пройти через территорию этой страны в направлении Суэцкого канала и Египта — и напасть на англичан с тыла. В этот же момент Роммель и итальянцы должны начать наступление… Никому и в голову не приходило, что мы нападем на Советы и вынуждены будем воевать на два фронта.

Мы отдавали себе отчет в том, что с августа 1939 года Россия без боев увеличила свою территорию, захватив половину Польши, страны Балтии (нарушив заключенные ранее договоры), а также Северную Буковину и Бессарабию, открыв себе доступ к румынской нефти. Российская нейтральность обходилась нам дорого. Мы знали, что при помощи переворота в Белграде, совершенного генералом Симовичем, Сталин пытался усилить свое влияние на Балканах. Однако этот вопрос недавно урегулировали.

Зато мы не знали, что русские в войне с Финляндией использовали не лучших солдат и устаревшую технику. Мы не отдавали себе отчета в том, что их с трудом завоеванная победа над храброй финской армией была только блефом. Речь идет о сокрытии огромной силы, способной атаковать и обороняться, о которой Канарис, руководитель разведки вермахта, должен был хоть что-то знать. Однако в таких случаях адмирал всегда проявлял образцовое умение хранить тайну.

Человеку свойственно верить в желаемое. Меня всегда привлекала мысль о кампании в Иране, Аравии и Египте. Я возил с собой книгу полковника Томаса Эдварда Лоренса «Семь столпов мудрости». Он был необычным искателем приключений, археологом, тайным агентом и сторонником независимости арабов в войне с турками. Могло ли случиться сегодня то, о чем он повествовал? Разве мы не могли сделаться хозяевами «нефтяного пути», который хотел перерезать генерал Уиганд, так же, как мы стали хозяевами «железной дороги» в Нарвике?

Путешествие по железной дороге было долгим. Книга Лоренса, в которой приключения в Аравии тесно переплелись с реальными жизненными интересами, заставила задуматься. Наперекор всему этот человек, валиец, претворил в жизнь свои идеи, и это дало удивительные результаты. Во время первой мировой войны объединенный флот Франции и Англии не смог форсировать Дарданеллы, но акция Лоренса позволила Англии в этом месте, имеющем огромное политическое, хозяйственное и военное значение, сохранить мир с пользой для себя.

Наши налеты на Лондон и угроза вторжения принесли подобные результаты, равно как и отмена операции танковых дивизий на равнинах Пикардии у ворот Дюнкерка. Я чувствовал, что Черчилль капитулирует лишь под давлением силы, но когда это произойдет? Действительно ли мы смогли в 1935–1936 годы подготовиться к продолжительной войне?

Я читал «Семь столпов мудрости» в поезде, который катился по польской низине. Я дошел до эпизода, в котором Лоренс в сентябре 1918 года пытался взорвать турецкий эшелон, когда наш конвой прибыл на вокзал города Львова. Отсюда ночью моторизованной колонной мы двинулись в путь к месту, расположенному южнее Бреста, примерно в пятидесяти километрах от Буга — пограничной реки между Генеральным губернаторством оккупированной Польши и советской территорией, ранее также принадлежавшей Польше. Наши иллюзии рассеялись.

21 июня 1941 года в 22.00 все части дивизии были приведены в состояние боевой готовности. Мы молча выслушали ротных командиров, зачитавших воззвание фюрера:

«Солдаты Восточного фронта!

Долгие месяцы я вынужден был сохранять молчание. Однако пришло время, когда я могу открыто обратиться к вам.

Более 160 советских дивизий сконцентрировано на нашей границе, которая в течение нескольких недель систематически нарушается — и не только на нашем участке, но и в Северной Румынии.

Солдаты, наступил момент начала сражения, которое по территории и величине сил, втянутых в него, является самым большим в истории человечества. На севере, на берегу Северного Ледовитого океана, наши товарищи под командованием победителя из-под Нарвика действуют совместно с финскими дивизиями. Немецкие солдаты вместе с финскими героями под руководством их маршала охраняют Финляндию. Вы образуете Восточный фронт. В Румынии, у берегов Прута, Дуная и на побережье Черного моря, немецкие и румынские солдаты объединились под командованием маршала Антонеску. И эта самая большая в истории группа армий переходит сейчас в наступление — не только с целью окончательного завершения этой великой войны или для защиты находящихся под угрозой стран, но для спасения европейской культуры и цивилизации.

Немецкие солдаты! Вас ждут ожесточенные бои, и ваша ответственность велика. Не забывайте, что судьба Европы, будущее Германского рейха и существование нашего народа с этого момента находятся в ваших руках. Да поможет вам всем Бог в этой великой битве».

Сделаю только одно дополнение к приказу фюрера, предшествовавшему операции «Барбаросса»: я глубоко убежден, что если бы Гитлер не отдал тогда приказ перейти в наступление, сегодня большинство стран мира и Европы находилось бы под властью большевиков.

Правда, это была ужасная война. Огромная Россия страшно пострадала. Наши солдаты сражались геройски; в конце концов немецкая земля, немецкий народ и его армия были принесены в жертву этой гигантской битве. Солдаты, которые не пали на поле брани, оказались жестоко наказаны. Однако Европа и Западная цивилизация сегодня существуют только благодаря им. Без них в современной Западной Германии или Франции было бы не больше свободы, чем в Польше, а политическая автономия Великобритании напоминала бы автономию Финляндии. Возможно, коммунистический блок сегодня тянулся бы от Бреста до Владивостока, в Африке — от Алжира до мыса Доброй Надежды, кроме Китая, охватывал бы Японию и Австралию. Сталин не помиловал бы никого. Чтобы сохранить независимость, Соединенные Штаты, наверное, вынуждены были бы использовать атомную бомбу, и кто знает, как выглядел бы мир сегодня?[72]

Гитлер ошибся и был обманут. Группировка войск, которую он бросил на Восток, вовсе не была «самой большой в истории». Советские вооруженные силы оказались более многочисленными и имели в своем распоряжении больше вооружений. В 1941 году мы имели 3 000 000 человек, 3580 танков и более 1800 самолетов. Нам противостояло — подготовленных не только для обороны, но и (как на юге) к наступлению — 4 700 000 солдат, примерно 15 000 танков[73] только в одной Белоруссии, 6000 самолетов, в том числе 1500 современных.[74]

Среди советских танков выделялись великолепные Т-34, которые впервые были введены в бой в конце 1941 года под Ельней. В 1942–1943 годы появились другие, неизвестные нашей разведке «чудовища»: танки весом 43 и 52 тонны типа КБ (Климент Ворошилов),[75] а также в 1944 году — 63-тонные танки ИС (Иосиф Сталин). Вначале мы натолкнулись на иные сюрпризы, например, на известные «органы Сталина»[76] или же на техническое оснащение саперных батальонов советских танковых дивизий, позволяющее соорудить шестидесятиметровый мост, делающий возможным переправу машин весом 60 тонн.

На рассвете в воскресенье 22 июня 1941 года мы двинулись на восток против того же противника, которого 22 июня 1812 года атаковала наполеоновская Великая Армада.

План «Барбаросса» (с которым, как мы увидим далее, Сталин был ознакомлен) определял следующие группировки войск:

В состав группы армий «Север» под командованием фельдмаршала Вильгельма фон Лееба входили две армии (16-я и 18-я) и одна бронетанковая группа (4-я). Цель: захватить государства Балтии и город Ленинград.

Группа армий «Юг» фельдмаршала фон Рундштедта состояла из трех немецких армий (6-й, 11-й, и 17-й), двух румынских маршала Антонеску (3-й и 4-й), а также из 1-й бронетанковой группы. Она продвигалась на юг от припятских болот через Западную Украину и должна была захватить Киев.

Самой сильной была группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала Федора фон Бока, которая должна была действовать между болотами Припяти и Сувалками в направлении на Смоленск. В ее состав входили две армии (4-я и 9-я) и две бронетанковые группы: 2-я, под командованием генерала Хайнца Гудериана, и 3-я — генерала Германа Гота. Дивизия «Рейх» входила в состав 2-й бронетанковой группы, командира которой уже тогда называли «Быстрым Хайнцем».

В день, предшествовавший наступлению, все штабы ожидали до 13.00 сообщения одного из двух паролей: «Альтона», обозначавшего отсрочку операции «Барбаросса», или же «Дортмунд». Сообщили второй.

Во время боев по форсированию Буга и захвату Бреста мне запомнились три основных момента. На рассвете я находился на огневой позиции легкой артиллерии 2-го дивизиона, в котором тогда служил. В 3.15 мы открыли огонь, и, не прекращая его, приближались к реке. В 5.00 утра я осматривал эффективность нашего артобстрела с наблюдательного пункта, оборудованного на дубе. Мое мнение совпадало с мнением разведчиков, которые, вернувшись обратно после переправы через глубокую реку на надувных понтонах, доложили, что мы стреляли в пустоту. Русские отошли из зоны досягаемости пашей артиллерии и замаскировались в болотах и лесах, откуда их необходимо было выкурить.

Складывалось такое впечатление, что противник не был захвачен врасплох, а действовал по ранее составленному плану.

Вторым особенным моментом я считаю то, что все-таки нам удалось ошеломить русских — противник с изумлением наблюдал, как 80 танков первого батальона 18-го танкового полка погрузились в воду Буга, чтобы через некоторое время выехать на противоположном берегу. Это были новые подводные танки, специально подготовленные для операции «Морской лев», идеально герметизированные и оснащенные Schnorchele,[77] которые были использованы значительно позже на наших подводных лодках.

Третий сюрприз оказался неприятным для нас. Сам Брест пал очень быстро, но старая, построенная на скале крепость, которую завоевывали еще когда-то крестоносцы, оборонялась еще три дня. Не помогли ни интенсивный артобстрел, ни бомбардировка. Я атаковал крепость вместе с взводом штурмовых орудий; русские снайперы отвечали огнем из укрытий, по которым мы стреляли прямой наводкой. Мы несли тяжелые потери, я видел, как погибали мои сослуживцы. Русские сражались геройски до последнего патрона. Так же отчаянно сопротивлялись они и на вокзале, подвальные помещения которого пришлось затопить водой, чтобы покончить с их защитниками.

Мы потеряли в Бресте более 1000 человек ранеными и 482 убитыми, в том числе 80 офицеров. Хотя мы и взяли в плен 7000 человек, из них 100 офицеров, но наши потери в Бресте составили 5 процентов от общих немецких потерь за первые восемь дней войны в России. Ожесточенное сопротивление защитников этой крепости вынудило меня задуматься.

Из личного опыта мне известно, что русские применяли во время этой кампании двойную тактику. Специальные части сражались до конца на заранее подготовленных позициях (подобным образом действовали и партизанские отряды), и мы вынуждены были замедлять темп марша, чтобы ликвидировать эти подразделения, а в это время основные силы успевали вырваться из окружения.

Как мне известно, в своем выступлении 3 июля 1941 года Сталин рекомендовал крупным подразделениям отступать, применяя тактику «сожженной земли» и одновременно формируя партизанские отряды. Партизаны не имели статуса комбатантов (военнослужащих) согласно действующим международным конвенциям, которые, впрочем, Советская Россия и не подписывала.

С 1945 года беспрестанно повторяют, что Сталин в 1941 году был настроен «лояльно и мирно» и сосредоточился исключительно на строительстве социализма в России, скрупулезно соблюдая все параграфы пакта, подписанного с Риббентропом в августе 1939 года. Говорят, что он был неожиданно «предательски атакован», что позволило немецкой армии достичь успеха на первом этапе войны. После смерти Сталина премьер-министр СССР и первый секретарь Коммунистической партии Никита Хрущев даже обвинил его в том, что он позволил себя «захватить врасплох».

Как доказательство дружеского расположения Сталина к Третьему рейху постоянно цитируются обнаруженные в немецком министерстве иностранных дел телеграммы, подписанные нашим тогдашним послом в Москве графом фон Шуленбургом, который 12 мая 1941 года писал Риббентропу:

«Позиция правительства Сталина доказывает наличие решительности и воли по вопросу уменьшения нынешнего напряжения в русско-немецких отношениях. Сталин всегда был сторонником соглашения между Третьим рейхом и СССР».

Дипломат может быть недостаточно искусным, а может вести двойную игру. Трудно определить, когда Шуленбург встал на этот путь. Благодаря документам немецкого посла в Риме Ульриха фон Гасселя, которые были опубликованы в Цюрихе («Vor Anderen Deutschland»[78]1946), нам стало известно, что в 1943 году находящийся уже на пенсии Шуленбург предложил заговорщикам, замышлявшим свержение Гитлера, что он перейдет линию фронта и предложит Сталину мирные переговоры от имени «нового» немецкого правительства. Взамен он требовал только лишь пост министра иностранных дел. Как относиться к этому, как к Hochverrat или Landesverrat? Гассель, конечно же, был членом заговора.

Операция «Барбаросса» не застала врасплох советского диктатора, который 6 мая 1941 года принял ранее занимаемый Молотовым пост председателя Совета Народных Комиссаров.

Уже в июне 1939 года высокопоставленные сотрудники нашего министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе, братья Эрих и Тео Кордты, предупредили (с согласия Канариса, Остера и генерала Бека) сэра Роберта Вэнситарта о скором подписании договора между Германией и СССР. Разумеется, что союзники вскоре были предупреждены и о враждебных намерениях Гитлера в отношении России.

Канарис и Остер быстро поняли, что Гитлер — как когда-то Наполеон — боялся русских, как британских солдат на континенте. Я уже писал, что фюрер отменил операцию «Морской лев» весной 1941 года, так как считал, что существует риск удара в спину со стороны Сталина. 6 сентября 1941 года фельдмаршал Кейтель передал руководителю Абвера записку следующего содержания:

«В ближайшие недели наши силы на Восточном фронте будут постепенно усиливаться. Перемещения войск должны создавать впечатление, что мы готовим наступление не против России, а против Балканских государств с целью защиты наших интересов».

Не подлежит сомнению, что уже с сентября 1940 года люди Абвера информировали обо всем своих «почетных корреспондентов» в министерстве иностранных дел, а также зарубежных корреспондентов в Италии и Швейцарии. Не хватало лишь деталей — до 5 декабря 1940 года, когда начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер (тоже участник заговора) представил Гитлеру план, который 3 февраля 1941 года назвали операцией «Барбаросса». Уже в феврале 1941 года заместитель министра иностранных дел США Самни Уэлэс предупредил посла СССР в Вашингтоне Константина Усманского, что Германия весной намеревается напасть на Россию. Уэлэс показал ему не только план «Барбаросса», но также часть или даже весь план «Ольденбург», касающийся промышленного и сельскохозяйственного использования регионов России после их захвата вермахтом. Автором плана был руководитель Управления военного хозяйства и вооружения ОКВ генерал Георг Томас — участник заговора, сотрудник Гальдера и друг Канариса.

Советская армия была приведена в состояние повышенной боевой готовности в конце мая 1940 года. Исполнявший тогда обязанности народного комиссара обороны СССР маршал Семен Тимошенко подписал всеобщий план действий по тревоге 0–20, реализацию которого ускорили после того, как наши танки достигли Сены 9 июня 1940 года. В начале сентября 1940 года большинство сформированных дивизий и 10-й воздушно-десантный корпус генерала Безуглого были передислоцированы к западным границам СССР. Всех офицеров советской армии, имеющих немецкие фамилии, перевели служить на Восток.

Я хочу обнародовать следующий малоизвестный факт. Один из моих послевоенных приятелей, полковник Адам из ВВС США, после войны исполнявший обязанности военного атташе в одном из западноевропейских государств, подтвердил, что Рузвельт по просьбе Сталина помогал России с декабря 1940 года. В то время Адама послали в СССР вместе с сотней американских летчиков, чтобы научить русских летать на новых американских машинах, которые уже начали поставлять Советам.[79] Адам сообщил, что подготовка велась не па случай возможного советско-японского конфликта, а для войны с Третьим рейхом. Итак, мы видим, что некоторые факты не совпадают с историей, которую преподают до сегодняшнего дня.

В своей последней книге, цитаты из которой приводились выше, Лиддел Харт подтверждает, что британские спецслужбы были «отлично проинформированы» об операции «Барбаросса» и «значительно раньше поставили в известность русских».

В апреле 1941 года руководитель Партии труда и посол Великобритании в Москве сэр Стэнфорд Крипе раскрыл русским точную дату нападения — 22 июня. Гитлера даже предупредили, что русских проинформировали. Кто его предупредил? Канарис? А может, Шуленбург? Конечно же, нет! Это сделал военно-морской атташе нашего посольства в Москве, который 25 апреля прислал командованию военно-морского флота в Берлине телеграмму следующего содержания: «Английский посол указывает дату 22 июня как начало войны между Германией и СССР».

Когда такой «историк», как немец Герт Бухгейт, пишет в своей работе «Hitler, der Feldherr»,[80] что 22 июня Сталин и Молотов «находились в полном оцепенении», можно лишь пожать плечами. Такой же точки зрения придерживается в книге «Une guerre pas comme Ces autres»,[81] изданной в 1962 году, Михель Гардер:

«Все сконфужены ослеплением Сталина в период с сентября 1940 года по июнь следующего года. (…) Красная Армия не была готова к отражению удара, о нанесении которого ее вождь ничего не знал».

Тезис о «захвате русских врасплох» постоянно поддерживается официальными и неофициальными издательствами коммунистических стран, а также многочисленными западными историками (не являющимися коммунистами) и их «попутчиками». Я докажу, до какой степени этот тезис является ошибочным.

Глава восьмая Постоянное предательство

Тайный аспект войны — Источники предательства — Гитлер ликвидирует воинские касты — Фюрер поддерживает новаторские концепции Гудериана и фон Манштейна вопреки Беку, Штюльпнагелю и Гальдеру — Канарис и «торговец внезапной смертью», Безил Захарофф — Дело Тухачевского: 3 000 000 рублей в меченых банкнотах — Настоящие результаты махинации — Совокупность конспирации против нового немецкого государства — Химерические цели заговорщиков — Реальная цель Черчилля — Ответственность предателей за начало войны — Презрение противника к заговорщикам — Профессиональные музыканты из «Красной капеллы» — Сказка Шелленберга — «Хоро», «Ольга», «Вертер» и «Красная тройка» — Швейцарская нейтральность.

До этого времени различные грани второй мировой войны изучались аналитическим или хронологическим методами. Все вооруженные конфликты имеют политический, хозяйственный, стратегический и тактический аспекты. Но в войне, о которой я говорю, существовал еще один аспект — тайный — малоизвестный, однако зачастую решающий. Я говорю о событиях, происходящих вдали от полей сражений, но имеющих очень большое влияние на ход войны, которые влекли за собой огромные потери техники, лишения и смерть сотен тысяч европейских солдат. Фон Манштейн и Гудериан осуждают в своих мемуарах эту циничную сторону войны. Наиболее объективные историки, сэр Безил Лидцел Харт и Поль Кэрелл, пишут об этой проблеме намеками или неточно; Жак Бенуа-Мешин не закончил еще своей превосходной, монументальной «Истории немецкой армии». Вторая мировая война была более, чем какая-либо другая, войной интриг.

Я вспоминаю о заговоре против национал-социалистского государства, который, хотя и закончился 20 июля 1944 года неудачным покушением, но, тем не менее, внес свой вклад в падение Третьего рейха. Это колоссальная и до сих пор невыясненная тема; вероятно, она никогда не будет объяснена до конца. Однако в нашем распоряжении имеется множество информации из немецких, британских и американских источников. Русские до этого времени официально обнародовали лишь деятельность своего супершпиона Рихарда Зорге.

В Германии все началось 30 июня 1934 года. В этот день, а точнее ночь, Гитлер подавил бунт СА, начальником штаба которой был Эрнст Рём. В действительности, речь шла о заговоре, имеющем широкие внешние и внутренние связи, которые остались невыясненными до сих пор. Рём был лишь орудием, но в чьих руках? Эта мрачная афера называется «Ночью длинных ножей.

1 июля глава государства фельдмаршал Пауль фон Гинденбург публично поздравил своего канцлера, Гитлера, телеграфируя: «Вы спасли немецкий народ от грозной опасности. Выражаю Вам глубокое признание и искреннее уважение».

Силы СА, насчитывающие около 3 000 000 человек, сначала были сокращены на две трети. Затем, согласно закону от 21 мая 1935 года, название вооруженных сил изменили с «рейхсвера» на «вермахт».[82] Закон, вводящий обязательную военную повинность, начинался словами: «Воинская служба является почетной службой немецкому народу». Подобно императору до 1918 года, Адольф Гитлер стал главнокомандующим вооруженных сил.[83] Теперь ему, а не конституции, при-он али все офицеры и солдаты. «Я присягаю перед Богом беспрекословно повиноваться Адольфу Гитлеру, фюреру Третьего рейха и немецкого народа, а также главнокомандующему вермахта, и обязуюсь, как честный солдат, быть верным данной присяге даже ценой жизни».

Офицеры рейхсвера, убеждения которых не соответствовали принципам национал-социализма, имели возможность отказаться от принятия этой присяги и поискать другую работу. Однако никто этого не сделал. Это единодушие людей, для которых слово чести было важнее самой жизни, надолго ввело Гитлера в заблуждение. Новый закон благотворно воздействовал на общество. Офицеры и солдаты теперь совместно служили в армии — в то время как в кайзеровской армии офицеры и унтер-офицеры были государственными служащими с особым статусом (и имели привилегии, гарантируемые воинским званием).

С этого момента все, от генерала до простого солдата, служили немецкому народу. Воинские касты прекратили свое существование, и значение этой революции было огромно. Большинство офицеров приняли ее охотно; наиболее молодые — с энтузиазмом. Однако в святилище старой прусской системы — Генеральном штабе сухопутных войск — небольшая группа генералов все еще колебалась между традициями и нововведением, кое-кто с сожалением расставался с привилегиями. Общественные проблемы были решены удовлетворительно, материальное положение рабочих улучшилось и их начали уважать, а офицеры старой закваски сделались беспомощными. Эти противоречия в армии обнаружились, когда наперекор тогдашнему начальнику Генерального штаба сухопутных войск генералу Людвигу Беку Гитлера поддержал сторонник использования бронетехники генерал Гудериан.

В 1937 году Гудериан объяснял начальнику штаба, что можно прорвать неприятельский фронт, командуя по радио с автомобиля, быстро едущего во главе подразделения. Бек пожал плечами и ответил: «Как вы себе представляете командование без стола с картами и телефона? Неужели вы не читали Шлиффена?»

С подобным безразличием Гудериан встретился и у исполняющего обязанности главного инспектора механизированных частей генерала Отто фон Штюльпнагеля, который запретил использовать танки в подразделениях крупнее полка.

По словам Гудериана, его начальник «считал танковую дивизию утопией».

Гитлер назначил Гудериана командующим танковыми войсками. Однако мобилизационный приказ делал его командиром… резервного корпуса пехоты. Подав протест, Гудериан возглавил 19-й механизированный корпус, который 19 октября 1939 года захватил Брест вместе с цитаделью. Через четыре дня завоеватель вынужден был вернуть цитадель советскому генералу Семену Кривошееву, так как она оказалась в советской зоне влияния.

Несмотря на протест преемника Бека на посту начальника Генерального штаба генерала Гальдера, считавшего «абсурдным» разработанный Гудерианом и фон Манштейном[84] план выхода к реке Мозель через французские Арденны, Гитлер навязал штабникам выполнение этой операции, которая была проведена успешно.

Таким людям, как Бек и его преемник Гальдер, а также генералы фон Фрич, фон Витцлебен, фон Гаммерштейн, фон Брокдорф, Генрих и Отто фон Штюльпнагели, тяжело было повиноваться человеку, которого некоторые называли «чешским капралом». То, что Гитлер приказывал им выполнять планы, которые гарантировали успех и становились уроком для несогласных, оказалось для них неприемлемым.

Это была единственная причина «заговора генералов». Конечно, когда победы на фронте закончились, к заговорщикам присоединились другие генералы и старшие офицеры. Именно тогда, в 1943–1944 годы, в нелегальную деятельность были вовлечены генералы Гепнер, Томас (начальник Управления военным хозяйством и вооружением Генерального штаба вермахта), Эдуард Вагнер (заведующий тылом сухопутных войск), Фриц Линдеман (руководитель отделения вооружения Генерального штаба сухопутных войск), Гельмут Штефф (руководитель отдела организации Генерального штаба сухопутных войск), Геннинг фон Тресков (исполнявший обязанности начальника штаба группы армий «Центр» в России) и его адъютант, Фабиан фон Шлабрендорф и другие.

До падения адмирала Канариса (весной 1944 года),[85] Германия имела две разведывательные службы, которые, конечно же, соперничали друг с другом. Два управления в Главном управлении безопасности рейха, руководимые до мая 1942 года Гейдрихом,[86] затем лично Гиммлером,[87] а с 30 января 1943 года до конца войны — Эрнстом Кальтенбруннером, образовывали службу безопасности (Sicherheitsdient, SD).

Руководимое Отто Олендорфом III управление занималось внутренней политической разведкой. Задачей VI управления Вальтера Шелленберга, вместе с группами А, В, С, D, Е, S и Z, была политическая разведка за рубежом.[88] В подчиненном Верховному главнокомандованию вермахта Абвере военной разведкой занимался I отдел.

Часто пересекающиеся сферы действий этих двух важных ведомств (РСХА и Абвера) создавали естественные условия для споров по вопросам компетенции. Насколько мне известно, ни одному государству не удалось полностью избежать соперничества между разведслужбами различных видов вооруженных сил или же между разведкой политической и армейской. Германия в данном случае не являлась исключением. Спецслужбы конкурировали и следили друг за другом, искали средства для борьбы между собой.

Учитывая недостаток документов (некоторые не опубликованы, иные утеряны), сегодня нельзя со всей определенностью сказать, насколько важными материалами располагали обе стороны, обладал ли Гейдрих доказательствами предательства адмирала, и был ли известен Канарису (от его «корреспондентов» у союзников) план пражского покушения на Гейдриха. Очень трудно определить подлинные отношения между главами обоих ведомств. Безусловно, Гейдрих не был таким наивным, как, например, Кейтель, и я думаю, что уже с начала 1942 года адмирал казался ему подозрительным.

Руководители разведок были знакомы друг с другом еще с 1920 года. Канарис служил тогда офицером на учебном крейсере «Берлин», на котором в качестве курсанта находился также Гейдрих. Канарис знал, что в 1929 году старшего лейтенанта Гейдриха уволили из военно-морского флота за отказ жениться на соблазненной им девушке. Ему также были известны слухи, касающиеся происхождения руководителя СД, мать которого, Сара, якобы была еврейкой. Вначале Канарис пытался уничтожить Гейдриха, но когда выяснилось, что тот достаточно умен и силен, адмирал, которого называли «медузой», прекратил борьбу. Поэтому Отто Нельте, адвокат Кейтеля в Нюрнберге, мог смело заявить (8 июля 1946 года), что «Канарис, несмотря на то, что был врагом РСХА, удивительно дружелюбно сотрудничал с Гиммлером и Гейдрихом». Что это, изворотливость или осторожность?

Конечно, тайная служба — идеальное убежище для конспиратора или предателя: англичане лишь в 1962 году узнали, что сотрудник секции контрразведки МИ 6 Гарольд Фильби был агентом советской разведки с… 1934 года! Во время войны тайные службы являются одним из главных инструментов влияния на ход событий. В 1939–1944 годы руководитель Абвера Канарис и его сотрудники Остер и Донаньи имели доступ к информации исключительного значения, собираемой почти 30 000 агентов, которые и не предполагали, что работают на предателей.

Работающие в Абвере офицеры и солдаты добросовестно выполняли свои обязанности, некоторые добивались значительных успехов. Я хорошо знаю об этом, так как бывшие подчиненные Канариса из полка (позже дивизии) специального назначения добровольно перешли в войска СС и в мои Охотничьи подразделения СС.[89]

Офицеры Абвера упорно работали, чтобы разоблачить «Красную капеллу»,[90] но их возможности были ограничены.

Канарис был достаточно искусным и иногда подсовывал информацию, имеющую, по крайней мере, на первый взгляд, вид сенсации. Это не меняет того факта (и к этому выводу в конце концов пришел фельдмаршал Кейтель), что Абвер никогда не сообщал в ОКВ ничего действительно важного и существенного.

Рапорта Канариса расстраивали Гитлера уже в конце 1941 года. На следующий год он начал терять доверие фюрера, а затем и Йодля. Фельдмаршал Кейтель, который в 1917 году служил в Генеральном штабе офицером по связи со штабом Королевского военно-морского флота, из лучших намерений защищал Канариса, говоря Йодлю: «Ваши инсинуации являются невероятными. Немецкий адмирал не может быть предателем».

К сожалению, истина была совсем иной.

Я разговаривал с Канарисом три или четыре раза, и он не произвел на меня впечатления человека тактичного или исключительно умного, как некоторые о нем пишут. Он никогда не говорил прямо, был хитрым и непонятным, а это не одно и то же.

Доктор Отто Нетле, отвечая на вопросы Гизевиуса и Лагоузена, свидетелей обвинения на Международном Нюрнбергском трибунале, сказал все, что мог сказать такому суду в то время (8 июля 1946 года): «Действия Канариса имели первостепенное значение для хода войны… Его характер можно оценить не только как двуличный, но как коварный и подлый… Адмирал был классическим примером салонного конспиратора, охраняемого самой природой его деятельности, которую трудно проконтролировать».

Фактов, прямо указывающих на предательство Канариса и генерала Остера, так и не удалось раздобыть — несмотря на контроль со стороны VI управления РСХА в отношении руководителей Абвера и даже в ходе следствия, начатого после покушения 20 июля 1944 года.

Кое-что стало известно только после войны, хотя не все еще обнародовано. Например, я прочитал в недавно изданной в Лондоне книге Брайана Мэрфи «Шпионский бизнес», что Канарис еще до войны наладил контакты с британской разведкой (Intelligence Service) через «торговца внезапной смертью» — сэра Безила Захароффа. Возможно, старый Захарофф поверил, что адмирал является греком. Насколько мне известно, Мэрфи первый раскрыл этот контакт Канариса.

Наш наиболее сенсационный информатор Элиза Базна, действовавшая под псевдонимом «Цицеро», личный камердинер британского посла в Анкаре сэра Нэчбел-Хагисена, передавала информацию через доктора Мойзиша, атташе по полицейским вопросам нашего посольства и служащего СД. С октября 1943 года по апрель 1944 года «Цицеро» поставляла нам очень ценные сведения, особенно касающиеся высадки союзников во Франции (операция «Оверлорд»). Однако ни Риббентроп, ни специалисты Абвера не поверили ее сенсационным сообщениям! Никто не додумался поближе познакомиться с этой информацией.

В руководстве СД не было предателей, но VI управление ощущало последствия того, что во главе его находился бесхарактерный, неуклюжий и непредусмотрительный человек. Я познакомился с Вальтером Шелленбергом в апреле 1943 года, после вступления в должность командира специального подразделения «Фриденталь». Шелленберг, тогда оберштурмбаннфюрер СС, был разговорчивым и любил рассказывать о себе, особенно неопытному в «магии спецслужб» неофиту, каким я тогда был. В то время мы часто вместе завтракали, обедали и ужинали, вспоминая при случае бывшего начальника СД, Рейнхарда Гейдриха, убитого год назад в Праге. Желая показать, как можно воплотить идею в великолепную акцию, Шелленберг рассказал мне, при каких обстоятельствах он участвовал в «подвиге столетия» — ликвидации в 1937 году Генерального штаба Красной Армии.

Сегодня нам известны основные моменты той необычной аферы. В руки Гейдриха попали документы, компрометирующие реорганизатора Красной Армии, маршала Михаила Тухачевского. Немцам их передал генерал Николай Скоблин — двойной агент и адъютант находящегося в Париже предводителя «белых» русских, генерала Евгения Миллера. Эти документы ловко подбросили президенту Чехословакии Эдуарду Бенешу, который, как союзник, сразу же передал их Сталину.

Тот знал происхождение этого компромата — и даже заплатил Гейдриху через агента в советском посольстве в Берлине три миллиона рублей. Номера этих банкнот большого номинала, конечно же, были переписаны русскими; тайные агенты Шелленберга, попытавшиеся использовать их на территории СССР, были сразу же арестованы.

Благодаря документам Скоблина-Гейдриха, Сталин смог инсценировать большой процесс и ликвидировать оппозицию к Красной Армии.

По правде говоря, Сталин и Тухачевский давно ненавидели друг друга, и отношения между партией и армией с конца 1935 года были натянутыми. После жестоких репрессий против кулаков, троцкистов, интеллектуалов, так называемых саботажников в промышленности и других, в России стали бояться («талина. Даже фабричных рабочих репрессировали сотнями и тысячами. Беспощадное ГПУ[91] депортировало миллионы граждан в трудовые лагеря. Канал, соединяющий Белое море с Балтийским (225 км), канал Москва — Волга и другие грандиозные коммунистические стройки возводили сотни тысяч заключенных.

Тухачевский, происходивший из смоленской шляхты, служил в славном Гвардейском Семеновском полку и примкнул к «красным» в 1918 году. Он был гораздо популярнее Сталина, который выставил себя на посмешище в 1920 году (под Варшавой),[92] стремясь сыграть роль командира; тогда Тухачевскому чудом удалось спасти несколько частей от полного разгрома. Сталин ему этого не простил.

Диктатор знал, что в 1937 году многие старшие офицеры, особенно занимающие самые высокие посты, были враждебно настроены к Коммунистической партии. Документы, которые он получил из Праги, позволили ему физически устранить растущую оппозицию в армии.[93] Расстреляли трех маршалов: Михаила Тухачевского, Александра Егорова и Василия Блюхера, а также 75 из 80 генералов, являющихся членами Высшего совета обороны; ликвидировали 13 из 15 командующих армиями, а также 367 других генералов. С мая 1937 года до февраля 1938 года было приговорено к смертной казни более 32 000 офицеров.

Эта гигантская чистка среди военных, проведенная после таких же массовых расстрелов среди политиков, ввела в заблуждение не только Гейдриха и Шелленберга. Наша политическая разведка была убеждена, что мы добились решающего успеха, такого же мнение придерживался и Гитлер. Однако Красная Армия, вопреки всеобщему мнению, была не ослаблена, а укреплена. Начиная от командарма[94] и заканчивая командиром роты, все линейные офицеры были подчинены двум так называемым политкомиссарам. Один из них относился к Особому отделу, а второй — к Политическому комитету, то есть Политкому.

Посты репрессированных командиров армий, корпусов, дивизий, бригад, полков и батальонов заняли молодые офицеры — идейные коммунисты. Одновременно Сталин претворял в жизнь план Тухачевского: с осени 1941 года он преобразовал Красную Армию в национальную русскую. Офицеры получили позолоченные погоны, как в давние царские времена; были введены национальные награды, ордена Кутузова и Суворова. Политических комиссаров заменили так называемые заместители командиров по политической части. После тотальной, ужасной чистки 1937 года появилась новая, политическая русская армия, способная перенести самые жестокие сражения. Русские генералы выполняли приказы, а не занимались заговорами и предательством, как это часто случалось у нас на самых высоких постах.[95]

Мой фронтовой опыт показывал, а в апреле 1943 года я еще раз убедился в том, что Генеральный штаб Красной Армии не был уничтожен.

Уже перед войной наше министерство иностранных дел сделалось очередным «гнездом конспираторов». В Берлине Эрнст фон Вайцзекер и многочисленные высокопоставленные служащие министерства проводили большую часть времени, посылая за рубеж эмиссаров, конфиденциальную информацию и мирные предложения. Дипломаты и руководители Абнера обменивались информацией. В немецких посольствах и консульствах не было недостатка в сторонниках заговора, которые встречались с иностранными атташе и агентами противника в их странах или же в Швейцарии, Италии, Швеции, Испании, Португалии либо Японии, чтобы как можно быстрее передать им политическую, хозяйственную и военную информацию. Бывший посол Германии в Риме Ульрих фон Гассель, посол в Москве Фридрих фон дер Шуленбург, в Брюсселе — Данкварт фон Бюлов-Шванте были участниками заговора, а Евген Отт из Токио «прикрывал» шпионскую или предательскую деятельность своих подчиненных, в частности, доктора Рихарда Зорге.

Полковник Отт принадлежал когда-то к штабу генерала Курта фон Шлейхера (исполнявшего обязанности канцлера рейха со 2 декабря 1932 года по 29 января 1933 года), который намеревался объединить левое крыло НСДАП, руководимое Грегором Страссером, с марксистскими профессиональными союзами с целью раскола национал-социалистской партии. Фон Шлейхер был убит 30 июня 1934 года во время «Ночи длинных ножей». Это он послал Отта в Токио в 1933 году, поручив ему функцию «военного обозревателя». Там Отт был назначен атташе, а позже произведен в генералы и назначен послом. Его поведение в Японии по отношению к Зорге невозможно объяснить.

В Лондоне до войны действовал советник посольства Тео Кордт, поддерживавший самые лучшие отношения со своим братом Эрихом, бывшим сотрудником… Риббентропа. После объявления войны Тео Кордта перевели, по его желанию, в посольство в Берне. Сеть, которую Гейдрих назвал «Черной капеллой», являлась лишь частью организации, состоящей из агентов Абвера и дипломатов представительства в Риме.

Чего добивались эти люди? Они утверждали, что их единственная цель — не допустить развязывания войны, а затем прекратить ее, чтобы спасти родину. Единственный способ достичь этого они видели в избавлении от Гитлера. Стоит обратить внимание на то, что в бумагах, найденных у заговорщиков, и в книгах, в которых после войны они старались объяснить и восхвалить свои действия, нет и следа согласованной доктрины, какой-либо политической программы, касающейся будущего Германии и Европы. Не достает там также реального видения ситуации такой, какой она была в 1938, 1939 или же в 1944 году. Действия этих людей постоянно противоречили словам. Они изображают себя в виде отчаянных патриотов, чья родина стонала под гнетом национал-социализма и мерзкого тирана.

В данном случае имелось два решения. Первое — необычайно простое. Для его реализации хватило бы одного человека: достаточно было убить Гитлера в любой момент с 1933 до 1939 года.

Второй вариант — заменить Гитлера и национал-социализм чем-то более достойным. Такая работа требовала бы настоящего вождя, вооруженного лучшей общественной, политической и экономической доктриной. У наших конспираторов не было даже тени этого.

Никто не имел мужества пожертвовать жизнью и «убить тирана», даже Клаус фон Штауффенберг. Он подложил бомбу и снял ее с предохранителя, после чего удрал. В результате взрыва погибли и были ранены более десятка людей, но Гитлер остался жив. До 20 июля Штауффенберг мог достаточно легко убить его, так как трижды беседовал с фюрером: 6, 11 и 15 июля 1944 года. Однако полковник берег свою жизнь, так как искренне надеялся занять в списке будущего правительства пост статс-секретаря министерства обороны.

Ни один из заговорщиков всерьез не задумывался над будущим Германии. Они считали, что смерть Гитлера сама собой решит все проблемы и положит конец трудностям. Они не понимали, что убийство Адольфа Гитлера принесло бы мир Германии только при условии ее безоговорочной капитуляции, а удавшееся покушение ввергло бы страну в жестокую гражданскую войну. Заговорщики также знали от союзников, что они не могут рассчитывать на более мягкие условия подписания мирного договора, чем Гитлер.

У заговорщиков действовало своеобразное «братство» конспираторов (ненависть между отдельными кланами и персонами также не была редкостью) и система обмена услугами, протекциями и «комбинациями». Например, Абвер служил убежищем находящимся под надзором или скомпрометировавшим себя солдатам; в нем подделывали паспорта и специальные документы для гражданских заговорщиков, не являвшихся дипломатами, и так далее. Они думали только о своем будущем — какой-нибудь полковник видел себя уже генералом, посол хотел стать министром, а иной генерал мечтал стать главой государства или же, как генерал Бек, «регентом Германии».

Большинство утверждает, что они хотели мира. Но что они сделали для этого? Абвер тайно информировал противника, а дипломаты умоляли англичан, что бы те «оказались решительными» в отношении «тирана», чтобы можно было его, наконец, ликвидировать.

Сегодня нам уже известно, что Черчилль, хотя он и утверждал обратное, не вел войну с Гитлером и «его гуннами», то есть национал-социализмом. В своих мемуарах «Вторая мировая война» он написал: «Английская политика зависит от народа, который доминирует в Европе». Этот народ должен быть уничтожен. Черчилль утверждал, что «неважно, идет ли речь об Испании, французской империи или монархии, немецкой империи или же о Третьем рейхе». По его мнению, речь идет о «самой сильной стране либо о стране, которая таковой становится». Можно сказать, что Черчилль ошибся, заключая союз со Сталиным. Впрочем, он признал это после войны, сказав: «Мы убили не того поросенка». Эту формулу понял каждый англичанин.

Зато Рузвельт не собирался терпеть немецкую конкуренцию в промышленности и торговле. По этой причине в 1943 году в Касабланке он решил, что Германии необходимо навязать безоговорочную капитуляцию, и получил нужную поддержку от Сталина и Черчилля. Это решение было скрупулезно выполнено. Один из основных советников Рузвельта, Генри Моргентау, даже подготовил план преобразования Германии в «сельскохозяйственную державу»; который реализовывался в 1945–1947 годы. Лишь тогда заметили, что этот план был продиктован слепой ненавистью и что западному миру необходима Германия.

Руководитель американской разведки в Швейцарии, Аллен Уэлш Даллес, признался, что непосредственно перед 20 июля ему сообщили (это сделал Гизевиус), что «немецкая оппозиция готова подписать акт безоговорочной капитуляции Германии по отношению к советским, британским и американским войскам» после устранения Гитлера.

Заговорщики не знали настроений немецкого общества. Они считали, что после убийства вождя «армия» и «народ» пойдут за ними. Например, они предлагали союзникам арест Гитлера и ведущих национал-социалистских руководителей в ставке в Оберзальцберге «достойными доверия подразделениями». Какими подразделениями? Подобным образом генерал Гепнер готовился в день покушения арестовать 300 000 человек. Кто арестовал бы их? Кто подчинился бы приказам генерала Бека, находящегося в отставке с августа 1938 года?

Результат этого предательства не поддается оценке. Например, невозможно определить, до какой степени «дипломатические» переговоры противников Гитлера с Великобританией, Бельгией, Голландией и Францией склонили западные правительства к вступлению в войну.

Нам уже известно, что генералы и государственные деятели союзников надеялись с октября 1939 года на бунты и беспорядки в немецкой армии. Главнокомандующий вооруженными силами Франции генерал Морис Гамелин сказал во время официального обеда в парижской мэрии, что «неважно, сколько имеет вермахт дивизий — десять, двадцать или сто, так как в момент объявления войны Германии немецкая армия вынуждена будет повернуть на Берлин для подавления возникших там беспорядков». Это мнение повторил в своей книге «De Munich a la guerre»[96] французский министр иностранных дел Жорж Боннет. Генерал Гамелин хорошо знал генерала Бека, которого принимал у себя перед войной, сопровождаемого майором (будущим генералом) Гансом Шпейдлом, также активным участником заговора.

По моему мнению, действия этих людей оказали услугу лишь одной стране — СССР — и лишь одной идеологии — коммунизму. Они не предупредили войны в 1938–1939 годы, не заключили мирного договора в 1940–1941 годы, а наоборот, содействовали развязыванию конфликта. Историки не знают и не хотят изучать, насколько велика ответственность конспираторов за начало второй мировой войны, которой, по мнению Черчилля, «можно было избежать».[97]

В сентябре 1939 года в Лондоне, Париже и Вашингтоне верили, что «правительство Гитлера не продержится и трех недель». Поляки говорили колеблющимся французским дипломатам: «Займитесь Италией. Мы берем на себя Германию!»

Понятно, что с ноября 1939 года обманутые союзники стали недоверчиво относиться к людям, которых имели право считать фанфаронами или провокаторами. Чтобы подтвердить надежность и достоверность своих данных, наши «почетные корреспонденты» проявляли еще большее старание. Они льстили себе, что, совершая предательство, приносят пользу стране. Обманув друзей и подчиненных, а иногда и начальников, подлых и скатившихся до уровня Канариса или Трескова (последний, по крайней мере, имел мужество покончить жизнь самоубийством), заговорщики, в конце концов, проиграли во всем.

Необходимо добавить, что наиболее решительные сторонники войны, Черчилль и Вэнситтарт, презирали немецких изменников. Иначе и быть не могло.

Сегодня много говорят о «беспрерывной революции». В 1937–1945 годы Германию «постоянно предавали», а немецкий народ должен был проявить почти нечеловеческие усилия, чтобы устоять перед таким множеством коалиций, подогреваемых изнутри предателями.

Военное поражение Германии и безоговорочная капитуляция произошли только через девять месяцев после 20 июля 1944 года — кульминационного пункта предательства, продолжавшегося семь лет. Возможно, этого не поняли до сих пор, но становится все более очевидно, что эта капитуляция одновременно была капитуляцией Европы.

«Беспрерывная измена» имеет еще один очень грозный аспект. Все участники заговора присягнули на верность фюреру, а затем предали его. Им удалось даже скомпрометировать великолепного фельдмаршала Роммеля, который не знал всех связей и криминальных целей конспирации. На эту тему Гизевиус сказал правду: Роммель отвергал мысль о любом покушении на Гитлера и ограничился лишь словами, что «если он понадобится Германии, то всегда находится в ее распоряжении». Когда в конце 1942 года Бек написал фон Манштейну, что «мы уже проиграли войну», последний ответил, что «война не является проигранной до тех пор, пока мы сами не посчитаем ее таковой».

Контакты заговорщиков с зарубежными государствами поддерживал бывший бургомистр Лейпцига Карл Фридрих Герделер, который во время войны пытался привлечь к заговору Гудериана. Генерал ответил прямо: «Как и вся армия, я связан присягой. Поэтому, пожалуйста, не давите на меня». Я еще упомяну о результатах раскрытия военной тайны. Без сомнения, они были колоссальными, но оценить их трудно. Сколько солдат погибло или выбыло из борьбы, сколько материалов и какие территории мы потеряли по вине обюрокраченных продажных генералов из интендантской службы и штабов?

Мне не кажется преувеличением констатация факта, что когда русские в 1944 году прорвали фронт на варшавском направлении, то это случилось из-за того, что начальником штаба группы армий «Центр» был генерал фон Тресков.

Я считаю, что это было далеко не началом его предательской деятельности. Когда вечером 24 мая 1940 года Гитлер решил остановить направляющиеся к Дюнкерку танки, приказ танковым дивизиям, находящимся между Сент-Омером и Бетюном, вез подполковник фон Тресков, откомандированный тогда в штаб генерала фон Рундштедта. На рассвете 25 мая автомобиль, в котором находился Тресков, вероятнее всего, был перехвачен британским патрулем. При невыясненыx обстоятельствах подполковник сбежал, оставив папку с документами. Трескова, который прибыл в Бетюн без письменного приказа для фон Рундштедга, тотчас же вызвали в следственную комиссию, «перед которой он поклялся честью, что лично видел, как пламя пожирало папку в горящем автомобиле».

В работе «War of Wits»[98] (1955) Ладислав Фараго сообщил, что этого не случилось. В руки англичан попали «нетронутые документы». Они сразу же были переданы генералу Александеру, а затем лорду Гортоу, командующему экспедиционным корпусом, который сразу же усилил свой южный фланг и ускорил продвижение частей к Дюнкерку.

Что касается группы армий «Центр», я не уверен, может ли читатель представить себе величину задач, стоящих перед ее штабом на Восточном фронте в 1944 году. Группа должна была оборонять очень широкую полосу территории в необычайно тяжелых условиях. По моему мнению, для Трескова и его штаба хватало работы на круглые сутки; они же тем временем занимались заговорами. Я никогда не отвечал за весь фронт, его обеспечение и внутреннюю службу, но могу утверждать на основании собственного опыта, что никогда не будут достигнуты хорошие результаты, если планированию не посвящены все силы и средства.

Существование оппозиционеров имело еще одно, пожалуй, самое страшное последствие. Они были людьми капризными, непредусмотрительными и мягкими, однако высокие посты, которые они занимали, обеспечивали им доступ к важной для Германии информации. Эти сведения, часто без их ведома, а иногда и с их согласия, передавались в Москву профессионалами — я имею в виду шпионов из «Красной капеллы».[99]

С 1923 года СССР содержал действующую во всем мире двойную систему разведки и контрразведки. Коминтерн и VI отдел Красной Армии имели собственных политических и промышленных агентов, а также людей для «мокрой работы». С 1928 года советская разведывательная сеть неимоверно разрослась как в Европе, так и в Азии, Африке и обеих Америках. Очень быстро дипломатические и торговые представительства, военные бюро атташе, профсоюзы и тому подобные организации сделались прикрытием шпионской сети Москвы. Наконец, в СССР были созданы специальные разведшколы, которые лично поддерживал Сталин. Все эти усилия, начиная с 1936–1937 годов, начали быстро приносить пользу.

Резиденты разведки, операторы радиостанций и связисты «Красной капеллы» были опытными специалистами, и сегодня мы уже многое знаем о них. Однако же имя их подлинного руководителя в Германии не известно до сих пор. Он действовал в нашей ставке под псевдонимом «Вертер» и передавал информацию непосредственно в Швейцарию. Решение, которое фюрер принимал в полдень, могло быть известно в Москве через 5 или 6 часов.

Количество сообщений, передаваемых организацией, известной во времена Веймарской республики как «сеть Коминтерна», увеличилось во много раз с момента начала войны с Советским Союзом. С 10 июня до 8 июля 1941 года количество передатчиков «Красной капеллы» возросло с 20 до 78. В августе 1942 года службы радиоперехвата военно-воздушных сил (Люфтваффе), военно-морского флота и радиослужбы Абвера зарегистрировали 425 радиограмм с подозрительных передатчиков. «Красная капелла» организовывала саботаж в немецких пунктах радиоперехвата и препятствовала обнаружению ее радиостанций, устраивая коммунистов в качестве дешифровщиков в радиослужбу Абвера, а также поставляя неисправное гониометрическое оборудование или же направляя его не по адресу.

Криптологические службы ВВС, ВМС и Верховного главнокомандования вермахта действовали с начала войны, а шифрующее оборудование радиослужбы Абвера было готово лишь с половины апреля 1942 года. Осенью 1941 года специалисты Абвера все еще не имели машин, оснащенных гониометрическим оборудованием.

В изданных в 1956 году «Воспоминаниях» Шелленберг выглядит по-настоящему комично, когда описывает свою борьбу с «Красной капеллой», осуществляемую вместе с Канарисом и начальником связи Генерального штаба сухопутных войск генералом Тиелем.[100] Канарис вынужден был заняться этим вопросом; я ни на минуту не сомневался, что он вел двойную игру. Что касается генерала Тиеле, то я считаю, что его квалификация позволила бы раскрыть агентов этой шпионской организации, если бы он не являлся, конечно, одним из самых активных ее участников. Ведь было невозможно, чтобы действующий в Верховном главнокомандовании вермахта «Вертер» пересылал без его ведома информацию находящейся в Швейцарии «Люси».[101] Профессор Мюнхенской высшей школы политической экономии доктор Вильгельм фон Шрамм сообщает, что Тиеле был агентом «Красной капеллы». 15 марта 1966 года гамбургский «Die Welt» («Мир») опубликовал точно такие же выводы, сделанные Вальтером Герлитцем.

После покушения 20 июля 1944 года Тиеле, как один из главных заговорщиков, был приговорен к смерти и казнен (21 августа). Передатчики в Берлине и Брюсселе были запеленгованы уже 24 июня 1940 года, однако агенты брюссельской группы «Красная капелла» были задержаны СД лишь в декабре следующего года.[102] В Марселе, а затем в Париже были задержаны русский Виктор Соколов[103] (псевдоним «Кент») и Леопольд Треппер (псевдоним «Гилберт»), известный уже польской и французской полиции. Их сеть еще в течение определенного времени использовалась (в июле и ноябре 1942 года) людьми из радиослужбы Абвера.

В Москве информация от членов «Красной капеллы» попадала в руки специалистов под руководством генерала Федора Кузнецова (псевдоним «Директор»), которые сутками ее расшифровывали. После расшифровки и классификации Кузнецов передавал эту информацию Сталину, руководителю Государственного комитета обороны, а также в Верховную ставку.

Берлинские сотрудники «Директора» по неумению сначала передавали сообщения в пустоту, и они не достигали Москвы, поэтому впоследствии информация пересылалась через «Кента» в Брюсселе. Соколов получил приказ из Москвы отправиться в Берлин и наладить станции по полученным им адресам. После расшифровки этого сообщения 14 июля 1942 года был раскрыт берлинский руководитель «Красной капеллы»: им оказался старший лейтенант Люфтваффе Гарро Шульце-Бойзен (псевдоним «Хоро»), двоюродный внук, со стороны отца, адмирала Альфреда Тирпитца. Работающий с 1933 года на Советы Шульце-Бойзен имел большие амбиции — в будущем немецком правительстве он планировал занять пост министра обороны. Почему нет?

Вместе с «Хоро» были задержаны танцовщица, гадалка, кинематографист и много коммунистических агентов, действовавших в министерствах пропаганды, хозяйства, труда, авиации, иностранных дел и в Абвере. Всего в августе и сентябре 1942 года было арестовано 87 человек.

Однако радиотелеграммы станций «Красной капеллы» были слышны по всей Европе: в Антверпене, Амстердаме, Намюре, Легле, Лилле, Лионе, Ницце, Аннеси, Марселе, Париже, Барселоне, Риме и Белграде.

В 1943–1945 годы я узнал, что элементы «сети Коминтерна» существовали не только на территории Европы, оккупированной вермахтом, но также и в Копенгагене, Варшаве и Афинах. Они действовали также и у нас в тылу на территории России. 60 станций работало в излучине Дона, 20 — на Кубани, другие были обнаружены вблизи Сталинграда и Ворошиловграда. Только сеть в районе Дона ежедневно передавала в Москву примерно 3000 слов — Верховная ставка располагала информацией в изобилии.

Кейтель с сарказмом констатировал 4 апреля 1946 года перед Нюрнбергским трибуналом: «Разведка Верховного главнокомандования вермахта, руководимая адмиралом Канарисом, сообщала вермахту и мне лично очень мало материалов, позволяющих судить о силе Красной Армии…»

После арестов в Берлине, Брюсселе, Марселе и Париже начали действовать станции «Красной капеллы», установленные в Люцерне в Швейцарии. Резидентом и руководителем этой организации здесь был венгерский еврей Александр Радолфи (псевдоним «Радо», «Дора»)[104] — превосходный географ, директор женевской фирмы «Гео-Пресс», агент советской военной разведки (ГРУ). Его связным со ставкой вермахта был Рудольф Росслер, псевдоним «Люси». Говорят, что этот баварец и бывший офицер рейхсвера стал предателем по причине патриотической ненависти» к национал-социалистам. Вероятно, Росслер имел большой стаж службы в коммунистическом Интернационале. В книге «Geheime Reichssache»[105] американец Виктор Перри установил, что Росслер уже в 1919 году был агентом Курта Эйснера, премьера Советской Баварской республики. С 1940 года он сотрудничал со спецслужбами Швейцарии вместе с чехом, полковником Седлацеком, псевдоним «Дядюшка Том», который, кроме того, был агентом британской разведки.

«Люси» шпионил не из-за патриотизма. Он зарабатывал ежемесячно 7000 швейцарских франков плюс премии и возмещение расходов. Во многих публикациях пишется, что он хотел «искоренить нацизм в Германии», но он не прекратил своей деятельности в Швейцарии и после падения Третьего рейха. В 1953 году его приговорили к году тюремного заключения за шпионскую деятельность в пользу СССР. Росслер работал не только против Третьего рейха — он был профессиональным, хорошо оплачиваемым шпионом. Умер он в 1958 году.

Нам известно, что информация, которую передавал «Радо», исходила от двух групп высших немецких офицеров. Группа «Вертер» действовала в штабе вермахта и сухопутных войск, а группа «Ольга» — в штабе Люфтваффе. «Хоро» работал в Берлине в министерстве авиации. Если псевдоним «Вернер» обозначал группу в Верховном главнокомандовании вермахта, то кто же был ее руководителем? Вероятнее всего полковник, а затем генерал Фриц Тиеле, который со временем стал руководителем связи сухопутных войск. Он был первым человеком, доставившим для «Люси» радиостанцию, позволяющую поддерживать связь с «Радо» и другим коммунистическим агентом, швейцарцем Ксаверием Шнепером. На эту троицу, называемую «Красной тройкой», работало примерно 50 агентов и информаторов; она наладила связь с другими группами, в частности, с парижской группой Треппера.

В теоретически нейтральной стране «Красная тройка» работала для победы политической системы, которая с 1917 года провозгласила идею уничтожения западных держав. С другой стороны, в то время деятельность этой организации приносила пользу швейцарцам, французам, американцам, англичанам и особенно Советам, так как поступающие сообщения имели большое значение.

С лета 1940 года «Директор» получал от «Вертера» через «Люси» и «Радо» сотни донесений, а во время войны на Востоке вышеназванная тройка высылала их ежемесячно по несколько сотен. «Директор» расспрашивал «Красную тройку» обо всем, что было связано с войной: о новом оружии, снабжении, движении войск, создании новых дивизий, личностях высшего командования и их боевом духе, результатах бомбардировок союзников, политических событиях, информации Абвера, военном производстве, наступательных и оборонительных планах Верховного главнокомандования вермахта, разногласиях в среде высшего командования и так далее.

Хотя радиослужба Абвера уже с конца мая 1942 года прочитывала донесения «Кента» из Брюсселя и «Хоро» из Берлина, шифр «Радо» не удавалось сломать в течение долгого времени. Двойной ключ смог найти один финский полковник, кажется, сегодня он живет в Южной Африке. Свое открытие он не передал немецким службам, а доверил его дипломату нейтрального государства. Лишь через посредничество дипломата высокого ранга этой державы был извещен наш МИД, который предупредил Верховное главнокомандование вермахта.

Когда в конце марта 1943 года я был назначен начальником школы саботажа в Гааге и в качестве подчиненного Шелленберга принял ответственность за эту школу и руководство группой VI С,[106] мне ничего не было известно о моих новых обязанностях. Мне необходимо было познакомиться с деятельностью VI управления, а особенно с проблемами политической разведки. Именно тогда я услышал о существовании Красной капеллы». Я не представлял тогда значимости этой организации, но был уверен, что когда-нибудь узнаю детали се деятельности. Позже я убедился, что радиодонесения этой группы имели решающее значение для хода военных действий на Восточном фронте.

Со временем были расшифрованы сотни сообщений различных организаций «Красной капеллы». Историк, который не желает или не может их учесть, изобразит совершенно фальшивый образ войны. Приведу простой пример.

Вот четыре донесения «Красной капеллы», процитированные капитаном В. Ф. Фликом (во время войны — честным офицером Абвера) в книге «Шпионская группа «Красная капелла»» (1949 год):

«2 июля 1941 года — Директору № 34-РДО.

Очень срочно.

Действующим оперативным планом является план № 1, целью которого является Москва и далее Урал, при выполнении отвлекающих маневров на флангах. Главная атака по центру. — Радо».

«3 июля 1941 года — Директору № 37-РДО.

Ежедневно производится 9–10 бомбардировщиков. Средние ежедневные потери Люфтваффе на Восточном фронте составляют 40 машин. Источник: немецкое министерство авиации. — Радо».

«5 июля 1941 года — Директору № 44-РДО.

Люфтваффе имеет сейчас 21 500 самолетов в первой и во второй линиях, а также 6350 транспортных самолетов Ю-52. — Радо».[107]

«27 июля 1941 года — Директору № 92-РДО.

В случае срыва плана I он будет сразу же заменен планом II. Он предусматривает атаку на Архангельск и Мурманск. В случае изменения планов я получу детали через 48 часов. — Радо».

До 27 июля 1941 года ставка получила от «Радо» 92 донесения и знала план немецкой атаки вместе с запасными вариантами.

Швейцарские власти позволили «Красной тройке» информировать «Директора» до конца сентября 1943 года. Задержали Росслера лишь 9 мая 1944 года, чтобы защитить его от возможной акции немецких спецподразделений. Однако 8 сентября гельветы освободили его вместе с главными агентами. Это был результат покушения, совершенного 20 июля.

Некоторые историки допускают, что после 16 сентября Росслер снова наладил контакт с «Вертером»; это возможно. Во главе Генерального штаба сухопутных войск находился уже Гудериан: многие предатели были разоблачены и обезврежены. Однако было уже поздно, слишком поздно.

Благодаря только швейцарской группе «Красной капеллы» советская ставка в течение тридцати месяцев была информирована обо всех планах нашего Генерального штаба. Сталин ежедневно получал информацию о целях наступления сухопутных войск и их силе, планируемых взаимодействиях больших и средних подразделений, о наших стратегических пунктах, резервах живой силы и техники, оборонительных замыслах и так далее.

Мы постоянно задумываемся, как, несмотря на такое масштабное предательство, вермахт смог одержать столь многочисленные победы, которые, согласно заглавию книги фельдмаршала фон Манштейна, были «загубленными победами». Китайский военный теоретик Ю-Це уже в III веке до н. э. говорил, что «враг, намерения которого нам известны, — наполовину побежденный враг».

Несмотря на все это, Красная Армия в течение долгого времени терпела поражения. По моему мнению, это происходило по двум причинам.

Во-первых, вначале русские не могли ничего противопоставить блицкригу (молниеносной войне), проводимому согласно тактике Гудериана, фон Манштейна и Гитлера, ранее проверенной в Польше и на Западе. Войну на Востоке можно было выиграть, несмотря на «Красную капеллу», болота и бездорожье в СССР. Однако русские офицеры, от командира дивизии и ниже, были моложе и решительнее наших. Кроме того, русские солдаты воевали превосходно, а Сталин получил от своих капиталистических союзников огромные материальные средства для ведения войны: 22 500 самолетов, 13 000 танков, 700 000 грузовиков, 3 786 000 мин, 11 000 вагонов, 2000 локомотивов, не говоря уже о 18 миллионах пар обуви, 2 500 000 тонн стали и сотнях тысяч тонн алюминия, меди, олова и других стратегических материалах. Несмотря на все это, советское командование, даже предупрежденное о замыслах вермахта, вначале войны позволило нам разгромить свои армии, окружить их и ликвидировать.

Во-вторых, положение советской армии становилось катастрофическим в случаях, если «Вертеру» не удавалось вовремя передать информацию о внезапно изменившихся планах Гитлера и Генерального штаба.

Глава девятая Почему мы не взяли Москву

 С танковой группой Гудериана — «Быстрый Хайнц» и фельдмаршал Роммель — Мы переходим Березину и Днепр — Борьба с танками Т-34 — Пекло под Ельней — Печальная судьба русского мужика — «Красная капелла» не проинформировала Сталина — Триумф на Украине, 1 328 000 военнопленных — Битва под Бородино — Группа армий вязнет в болоте — Взятие Истры — Мороз — Ракеты со сжатым воздухом (реактивные снаряды) — Мы бомбим пригороды Москвы — Приказ к отступлению — Причины поражения — Бездарность и саботаж — Нельзя выиграть вшестером против одного — Рихард Зорге знал Отта еще в Мюнхене — Странные поручители, Агнес Смедли и доктор Зеллер — Подлинная личность посла Евгена Отта — Посол помогает и скрывает шпионскую деятельность — Акты Лушкова выданы Москве — Почему Сталин мог оставить практически открытым свой фронт на Дальнем Востоке — Обменяли ли Зорге, как позднее Рудольфа Абеля? — Были ли действия, а, может, даже существование Зорге связаны с «чудом под Москвой» — Размышления об отступлении.

С 22 до 29 июня 1941 года мы вместе с танковой группой Гудериана прошли от Буга до Березины. Поддержку нам оказывал замечательный пехотный полк (позже дивизия) «Великая Германия», но мы всегда шли впереди. У нас было недостаточно сил для форсирования реки: не хватало артиллерии и боеприпасов, не удавалось наладить радиосвязь. Я получил приказ найти и привести подкрепление, дислоцирующееся в 120 километрах западнее наших позиций. Взяв с собой пять человек, я отправился в путь по компасу, так как уже заметил, что наши карты не точны, и мы хотели избежать пройденных дорог. Тем более, что на этой территории кое-где все еще оставались советские солдаты.

Я нашел наш артиллерийский дивизион. Его командир хауптштурмфюрер Иоахим Румор — один из лучших офицеров, которых я знал, — выслушав мой доклад, приказал своему подразделению немедленно выступить на восток. 3 июля один из батальонов дивизии «Рейх» вместе с артиллерийской батареей нашего дивизиона, а еще позже — со 2-м батальоном пехоты смогли захватить плацдарм на Березине в населенном пункте Бродец, в 17 километрах южнее городка Березина. Когда «папа» Гауссер доложил об этом генералу Гудериану, «Быстрый Хайнц» поблагодарил его за подвиг.

До моего личного знакомства с генерал-полковником Гудерианом в Генеральном штабе сухопутных войск я многократно видел его на передовой в напичканной радиоаппаратурой машине разведки, а также во время разговора с командиром дивизии «Рейх». Это был человек примерно пятидесяти лет, среднего роста, невероятно живой и всегда внимательно слушающий собеседника. Его популярность в войсках затмила славу командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока. Пожалуй, перед написанием книги «Achtung! Panzer»,[108] Гудериан проштудировал и обдумал теории всех специалистов бронетанковых войск: Мартела, Фуллера, Эстьена, Лидцел Харта, а также работу австрийского генерала Эйсманнсбергера «Der Kampfwagenkrieg»[109] (1934). В Генеральном штабе книгу Гудериана восприняли скептически. Но когда Гитлер увидел совместные маневры и взаимодействие танков, мотопехоты и бронеавтомобилей, вооруженных тяжелыми пулеметами или 20-миллиметровыми пушками, он проникся взглядами Гудериана и фон Манштейна. Бек, Гальдер, Кейтель и Йодль не хотели верить, что русские располагают «более 10 000 танков», как утверждал Гудериан, информированный гораздо лучше Канариса. 4 августа 1941 года в Новом Борисове Гитлер сказал командующему 2-й танковой группой: «Если бы я знал, что русские действительно имеют столько танков, сколько вы описали в своей книге, то, наверное, не начинал этой войны».[110]

Редко случается такое, чтобы военный теоретик сам смог успешно применить свои теории на полях сражений. Гудериан оказался одним из трех или четырех немецких военачальников высшего ранга, которые открыто и до конца защищали свою точку зрения перед Гитлером.

Некоторые несправедливо сравнивали Гудериана с Роммелем. Второй был, наверное, великолепным тактиком, но никогда под его началом не было войск, превышающих четыре-пять дивизий Африканского корпуса и несколько итальянских.[111] Гудериан, под командованием которого в России находилось более тридцати дивизий, был одновременно отличным стратегом и первоклассным тактиком. Если бы в июле 1942 года Гудериан находился на месте Роммеля, был бы исход сражений под Эль-Аламейном иным? Неизвестно. Однако я уверен, что захват Александрии открыл бы нам путь к нефти, и Турция присоединилась бы к «оси». Война могла бы закончиться по-другому.

Кроме того, Африканский корпус и итальянские дивизии также стали жертвами предательства; итальянский адмирал Франко Моджери действовал столь эффективно, что после войны был награжден союзниками. Благодаря его информации, союзникам удалось потопить 75 процентов запасов и снаряжения, предназначенных солдатам «оси». Поль Кэрелл в своей книге «Африканский корпус» утверждает, что Моджери был не единственным информатором англичан. Он пишет, что «информация первостепенной важности поступала из Берлина через Рим». «Красная» и «Черная капелла» не имели с этим ничего общего.

Главнокомандующий нашими войсками в Италии фельдмаршал Альберт Кессельринг сказал мне в 1943 году, что союзники были превосходно проинформированы о датах выхода и трассах итальяно-немецких конвоев, направляемых к берегам Северной Африки.

Более того, начальник штаба Роммеля генерал Фриц Баерлейн написал в 1959 году, что он глубоко убежден, что зимой 1941 года «планы Роммеля были выданы англичанам» (смотри книгу Кэрелла «Африканский корпус»).

Всегда трудно объяснять поражение в какой-либо кампании по причине предательства. Однако мы имеем право сказать, что с 1941 года и в Африке, и в России утечка информации сыграла огромную роль.

Во время наших боев в районе Березины и Днепра шли проливные дожди, и мы брели по грязи, из которой нашу технику приходилось просто в буквальном смысле вытаскивать. Починить многие машины было очень трудно или даже невозможно. Мы не знали, что нас еще ждут гораздо худшие переходы. Несмотря на грязь, ожесточенный бой и бомбардировку советской авиации, наша дивизия форсировала Днепр южнее Шклова.

3 июля передовые отряды 3-й танковой группы Гота с севера и 2-й танковой группы Гудериана с юга зажали петлю под Минском. В результате этой операции, согласно рапорту фельдмаршала фон Бока от 8 июля, было взято в плен 287 704 человек, захвачено или уничтожено 2585 танков, включая тяжелые.

Однако русская кампания не была «выиграна за четырнадцать дней», как записал в своем дневнике под датой 3 июля генерал-полковник Гальдер. Еще одна ошибка на совести историков — утверждение, что «с начала кампании русские части имели приказ держаться до конца». Наоборот, они получили приказ отступать как можно быстрее, чтобы избежать окружения, в жертву были принесены лишь некоторые части. Более 500 000 советских солдат избежало минской западни, и Гитлер знал об этом. 13 июля мы остановили отчаянные контратаки русских, а на следующий день выдвинулись в район южнее города Горки. Совместно с 10-й танковой дивизией генерала Фердинанда Шааля мы нанесли удар вдоль шоссе Смоленск — Стодолищи; после тяжелых боев 18 и 19 июля Ельня стала нашей.

Мы сражались с энтузиазмом и верой в победу. Тактическое превосходство танков, обозначенных литерой «Г» (Гудериан), было подавляющим.

Однако если бы противник смог надлежащим образом использовать танки Т-34 в заранее подготовленных массовых контратаках, нам пришлось бы туго. Немецкие противотанковые орудия, легко поражавшие танки типа Т-26 и ВТ, были бессильны против новых Т-34, которые внезапно появлялись из несжатой пшеницы и ржи. Тогда нашим солдатам приходилось атаковать их с помощью «коктейлей Молотова» — обыкновенных бутылок с бензином с зажженным запальным шнуром вместо пробки. Если бутылка попадала на стальную пластину, защищавшую двигатель, танк загорался. Также были эффективны гранаты, заброшенные в ствол орудия, или взрывчатка, размещенная на крышке люка бронебашни. «Фауст-патроны» появились значительно позже, поэтому в начале кампании некоторые русские танки сдерживала огнем прямой наводкой только наша тяжелая артиллерия.

Мы сражались на фронте длиной в тысячи километров. 24 июля наша часть выдвинулась вперед, а некоторые подразделения оказались почти в 100 километрах западнее.

Ельня, расположенная на берегу реки Десны в 75 километрах на юго-восток от Смоленска, являлась одним из важнейших стратегических пунктов и крупным железнодорожным узлом. Совместно с 10-й танковой дивизией мы создали мостовой плацдарм и расширили оборону «ежом»[112] в радиусе примерно 8 километров. Мой дивизион оказался на юго-восточном направлении.

Поль Кэрелл был прав, назвав бои за Ельню «адскими». Шесть недель недавно назначенный командующий Западным фронтом маршал Тимошенко пытался прорвать наши позиции, бросая в бой резервные дивизии под командованием будущего маршала Константина Рокоссовского. Только 30 июля па «еже», удерживаемом полком «Великая Германия» и дивизией «Рейх», потерпели неудачу тринадцать советских атак.

Наверное, это был именно тот день, когда наш командир хауптштурмфюрер Иоахим Румор, увидев Т-34 перед позициями 6-й батареи 2-го дивизиона, вскочил на мотоцикл и хладнокровно командовал, перемещаясь между нашими орудиями и танками противника. Последний из них был уничтожен снарядом из 105-миллиметрового орудия в 15 метрах от наших позиций… Очень вовремя! Этот действительно был необычный эпизод. Вскоре Румора повысили в звании до штурмбаннфюрера (майора), а я получил Железный крест II степени. В начале августа нас сменили две пехотные дивизии. Однако возможности отдохнуть не было — получен приказ занять позиции севернее «ежа», где пехота неприятеля яростно атаковала, неся при этом огромные потери. Волна за волной русские шли прямо на смерть, всегда в одно и тоже место, куда был направлен огонь наших орудий. Это было непонятно, чудовищно, просто отвратительно. Кто посылал тысячи отважных солдат на бессмысленную гибель?

Нам было понятно, что советские солдаты защищали родную землю, а мы были захватчиками. Но во имя какого общественного порядка жертвовались их жизни? То, что мы видели в деревнях и небольших городках, было достаточным, чтобы составить себе представление о «советском рае». Люди и животные жили вместе, в условиях, оскорбляющих человеческое достоинство. Севернее Кобрина я видел русский колхоз… Крестьянин являлся только бедным невольником, подобным персонажу «Мертвых душ» Гоголя. Александр Солженицын был прав, хотя обо всем, что мы видели в СССР, было сказано еще до Виктора Кравченко[113] и мужественного автора «Архипелага ГУЛАГ».

Нас обвиняют в том, что мы считали русских недочеловеками. Это неправда. Я привлекал к работе русских механиков из числа военнопленных — они были умны и изобретательны. Например, они сами догадались заменить рессоры наших автомобилей «Хорх-Кюбельваген» рессорами танков Т-34. Почему я должен был обращаться с ними как с неполноценными? Я решительный антибольшевик, но никогда ничего не имел и не имею против русских.

Если, как говорят некоторые, Гитлер вначале недооценивал русских, то он совершил большую ошибку.

У рейха была более хорошая стратегия ведения войны, наши генералы лучше знали проблемы взаимодействия моторизованных дивизий и обладали лучшим воображением. Однако, начиная с рядового солдата и до командира роты, русские были равны нам. Они были мужественными, находчивыми, одаренными маскировщиками, а кроме того, ожесточенно сопротивлялись и всегда готовы были пожертвовать своей жизнью.

Если кто-то и считал русских недочеловеками, то это руководители большевиков, которые заставляли их по-скотски жить в деревнях и работать в городах. Ни один англичанин, француз или любой другой европеец не выдержал бы и меся-па на месте русского крестьянина или рабочего, забитость и темнота которых превышали все допустимые границы. Многие военнопленные не верили, что в западноевропейских городах ездят трамваи; по их мнению, метро существовало только н Москве.

То, что мы увидели в центральной России и немного позже на Украине, убедило, что русский народ ждет от нас освобождения. К сожалению, люди типа Мартина Бормана или комиссара Украины Эриха Коха виноваты в абсурдной оккупационной политике. Вместо депортации жителей деревень их необходимо было освободить и обращаться с ними по-человечески. Так же считал и рейхслейтер Альфред Розенберг,[114] но его благоразумное мнение встретило сопротивление. Розенберг имел балтийское происхождение, поэтому его видение нашей роли на Востоке, выраженное в «Мифе XX века», было более точным, чем философские размышления епископа цезарей Евзебия или полного добродетели Памфила.

В аду Ельни мы убедились, что сражаемся не только за Германию, но и за Европу. Солдаты были очень измотаны. У меня, как и у других, была сильная дизентерия, но я отказался от госпитализации. К счастью, в конце августа дивизию «Рейх» отвели с передовой линии фронта и отправили на отдых в окрестности Рославля — людям и технике это было очень необходимо.

В это время Гитлер принял решение, которое многим казалось спорным тогда и остается таким по сей день: наступление на Москву было внезапно прекращено. Большую часть сил направили на юг, на Киев. Это решение было принято не только с целью захвата украинского зерна и промышленного Донецкого бассейна, — пленные, взятые под Ельней, предупреждали о концентрации большого количества войск, предназначенных для защиты столицы Украины. «Военное искусство, — писал Наполеон, — заключается в достижении численного преимущества над противником в месте, которое подверглось атаке, или же в месте, которое атакуете вы». Немецкие генералы и историки, критикующие принятое в ночь с 20 на 21 августа внезапное решение Гитлера начать атаку в южном направлении и одновременно нанести удар войсками фельдмаршала фон Рундштедта на север, игнорируют деятельность «Красной капеллы». Рассмотрим этот вопрос более подробно.

12 августа «Вертер» передал «Люси» детали плана наступления большей части войск группы армий фон Бока, непосредственной целью которой была Москва. Они содержались в директиве Верховного главнокомандования вермахта № 34а, датированные тем же числом. «Радо» тотчас же передал сообщение «Директору». Сталин, начальник штаба Красной Армии Борис Шапошников и командующий Западным фронтом Тимошенко приняли соответствующие решения. Сталин вызвал генерала Андрея Еременко и приказал ему 12 августа, подготовив оборону на московском участке, ждать там Гудериана.

18 августа начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер предложил Гитлеру нанести удар по Москве со стороны Брянска, то есть с юго-запада. Гудериан должен был создавать видимость движения на юг, после чего перегруппировать свои части и неожиданно повернуть на север через Брянск на Москву. «Директору» в Москве сразу же стал известен этот вариант. Еременко пишет в своих мемуарах под датой 24 августа: «Товарищ Шапошников проинформировал меня, что завтра будет наступление на Брянск». Поэтому Еременко сгруппировал большую часть сил так, «чтобы сдержать удар с западного направления согласно приказу Генерального штаба».

Тем временем 21 августа Гитлер решил, не информируя Гальдера, что 2-я танковая группа Гудериана не будет атаковать Брянск и Москву, а, имея большую свободу маневра, двинется на юг с целью захвата Киева. «Люси» не знал об этом, следовательно, в Москве также ничего не было известно.

23 августа Гудериан защищал свою точку зрения, доказывая, что необходимо наступать на Москву. «Гитлер, — пишет генерал, — разрешил мне говорить, ни разу не прервав». Однако переубедить фюрера не удалось; приказ звучал: «Киев и Украина», поэтому генерал подчинился.

Я не вижу в этом решении Гитлера «непрофессионализма и дилетантства», как написал в своей книге бывший офицер Абвера Герт Бухгейт. Именно это решение ввело в заблуждение противника. Оно позволило уничтожить пятнадцать советских армий и захватить огромную территорию с развитой промышленностью и сельским хозяйством.

Отдых дивизии «Рейх» продолжался недолго. Мы приняли участие в тяжелых боях на флангах противника восточнее Киева, которые вели части Гудериана, прибывающие с севера, и части генерала фон Клейста, перебрасываемые с юга. Результат превзошел все наши ожидания: до 15 сентября было захвачено 665 000 пленных, 884 танка и 3718 орудий. В этот же день Сталин требовал от Черчилля «20–25 дивизий, которые смогли бы высадиться в Архангельске».

Мы вели бои в районе Прилук и Ромны, где в 1708 году романтичный и смелый король Швеции Карл XII разместил свой штаб. Затем мы двинулись на север через Гомель к Рославлю и прибыли туда в конце сентября, чтобы принять участие в первой фазе операции «Тайфун», предусматривающей захват Москвы.

Не преувеличивая, скажу, что до этого времени самым упорным и опасным противником для нас были местность и климат. Летом пыль и песок выводили из строя наши двигатели и забивали фильтры. Гудериану требовалось 600 новых двигателей, а он получил лишь половину; дивизии «Рейх» тоже не повезло. С 3 по 20 сентября шли дожди, и пыль сменилась грязью. Когда мы дошли до Десны, меня считали счастливчиком, так как я имел сотню исправных грузовиков. После тяжелых боев в попытках окружить противника на Украине, марш на север стал очередным хождением по мукам.

В начале октября мы повернули на северо-восток в направлении Юхнова и Гжацка. Было заметно, что приказы Сталина выполняются, так как в лесах, через которые двигалась колонна, уже тогда действовали партизанские отряды. Это были небольшие группы солдат, сумевших вырваться из окружения, усиленные убежавшими военнопленными. А убежать было очень легко — мы с трудом могли выделить одного солдата для охраны 500 пленных. Наши войска занимали две или три деревни из двадцати, а в остальных хозяйничали партизаны, командиры которых силой или уговорами подчиняли население.

В Гжацке мы были вынуждены воевать на два фронта: на западе с частями противника, предпринимающим усилия прорвать окружение, а на востоке с дивизиями, посланными Тимошенко для защиты «автострады» Москва — Смоленск.

Зима в тот год наступила очень рано: первый снег выпал в ночь с 6 на 7 октября. Я вспомнил, что Наполеон, форсировавший Неман 22 июня, вошел в Москву 14 сентября, а 19 октября вынужден был оставить сожженную столицу и начать вместе со 100-тысячной армией трагичное отступление.

Наблюдая за падающим снегом, придавшим утром 7 октября 1941 года грустный вид окружающему ландшафту, я ощутил мрачное предчувствие, которое, однако, сумел преодолеть благодаря своему природному оптимизму. Мы были неоспоримыми хозяевами перекрестка под Гжацком; до Москвы оставалось преодолеть приблизительно 160 километров по автостраде. «Автострада»! Это слово ассоциируется у нас с широкой мощеной или асфальтовой дорогой; в России она представляла собой широкий земляной вал, покрытый гравием.

На юге от наших позиций сражения под Вязьмой и Брянском (30 сентября — 14 октября) закончились разгромом девяти советских армий. Генералы Гудериан, Гот, фон Арним, фон Мантеффель и Модель взяли в плен 663 000 солдат, уничтожили или захватили 1242 танка и 5142 орудия. 16 октября мы атаковали под Бородино первую линию обороны Москвы.

Именно здесь 7 сентября 1812 года Наполеон победил Кутузова и генералов Багратиона, Уварова, Барклая де Толли и Раевского, открывая себе путь на Москву.

Дивизия «Рейх» вела наступление совместно с бригадой генерала Бруно фон Хауншилда, входящей в состав 10-й танковой дивизии, 7-м бронетанковым полком, батальоном 90-го полка механизированной артиллерии и 10-м мотоциклетным батальоном. Между «автострадой» и старой почтовой дорогой, расположенной немного севернее, неприятель заминировал поля, возвел заграждения из колючей проволоки, противотанковые рвы и блиндажи. Их защищали спецподразделения, вооруженные огнеметами, отличной артиллерией и «органами Сталина»; русских также поддерживала авиация. И еще один неприятный сюрприз — под Бородино нам впервые пришлось сражаться с сибиряками. Это рослые, превосходные солдаты, отлично вооруженные; они были одеты в широкие меховые тулупы и шапки, на ногах — меховые сапоги.

С нами сражалась 32-я пехотная дивизия из Владивостока мри поддержке двух новых танковых бригад, состоящих из танков Т-34 и КВ.

Из всех ожесточенных сражений, в которых мне пришлось участвовать, это, без сомнения, было самым кровопролитным. Это продолжалось два дня. Я видел, как погибли многие мои хорошие товарищи, «папа» Гауссер был тяжело ранен и потерял глаз. Однако артиллерия под командованием полковника Гельмута Вейдлинга проделала брешь в обороне противника. И нее ринулись наши штурмовые подразделения, и первая линия обороны Москвы была уничтожена. 19 октября мы вошли в Можайск; до Москвы оставалось чуть более 100 километров.

После Можайска сопротивление ослабло, и мы были убеждены, что в начале ноября войдем в Москву. Но произошла катастрофа — с воскресенья 19 октября начались проливные дожди, и группа армий «Центр» на три дня завязла в грязи. Я получил приказ вытащить грузовики, застрявшие на «автостраде». Картина была ужасная: на сотни километров растянулась колонна техники, где в три ряда стояли тысячи машин, увязшие в грязи иногда по капот. Не хватало бензина и боеприпасов. Обеспечение, в среднем 200 тонн на дивизию, доставлялось по воздуху. Были потеряны три бесценные недели и огромное количество материальных средств. В изданной в 1958 году книге «Decisive battles of the Occidental World»,[115] английский генерал Д. Ф. Фуллер написал: «Москву спасло и с сопротивление русских, хотя оно было упорным, а то, что немецкая техника застряла в грязи по всему фронту».

Ценой тяжелого труда и каторжных усилий нам удалось проложить 15 километров дороги из кругляка. Несмотря на контратаки сибиряков и танков Т-34, мы форсировали реку Москву выше Рузы. Нам хотелось быть первыми на Красной площади.

Мы мечтали, чтобы побыстрее похолодало. Мороз ударил с 6 на 7 ноября. Нам доставили боеприпасы, топливо, немного продовольствия и сигарет; раненые были эвакуированы, и началась подготовка к решительному наступлению.

Мы должны были войти в Москву через Истру — этот городок был центральным бастионом второй линии обороны столицы. Мне поручили не допустить уничтожения местного водопровода и обеспечить его функционирование. Церковь в Истре осталась нетронутой — сквозь туман виднелись светящиеся купола ее колоколен. Несмотря на потери, наш боевой дух был высок. Возьмем Москву! Мы решительно двинулись на окончательный штурм. Неожиданно 19 ноября температура снизилась до -20 °C. У нас не было зимнего масла для двигателей и вооружения, двигатели заводились проблематично. Однако 26 и 27 ноября подполковник Гельмут фон дер Шевалье захватил Истру, располагая 24 танками, оставшимися от 10-й танковой дивизии, и мотоциклетным батальоном дивизии «Рейх» хауптштурмфюрера Клингенберга (он первый вошел в Белград). Истру защищала элитарная часть — 78-я сибирская стрелковая дивизия. На следующий день советская авиация стерла город с лица земли.

Левее и немного впереди наших позиций находились Химки — московский порт, расположенный всего лишь в восьми километрах от советской столицы. 30 ноября моторазведка 62-го саперного батальона танкового корпуса (4-й танковой армии) Гепнера без единого выстрела въехала в этот населенный пункт, вызвав панику среди жителей. Но случай не был использован, разведчики почему-то уехали назад. Время вспомнить другой очень таинственный эпизод наступления, который до сегодняшнего дня обходят молчанием все историки. Нашим ответом на сеющие страх «органы Сталина» были реактивные снаряды нового типа, образующие в районе своего взрыва зоны низкого и высокого давления.[116] Они были похожи на большие авиационные бомбы. По моему мнению, они были эффективны, и благодаря им сопротивление противника значительно ослабевало.

Напротив наших позиций русские разместили мощные динамики, которые использовали для очень плохо организованной пропаганды. Через несколько дней после первой атаки наших «ракет» Советы предупредили нас по радио, что если мы опять используем это оружие, то они применят отравляющие газы. Новые снаряды убрали и больше на нашем участке фронта их не использовали. Я думаю, что в других местах их также не применяли.[117]

2 декабря мы продолжали двигаться вперед и смогли замять Николаев, расположенный в 15 километрах от Москвы — во время ясной солнечной погоды я видел в бинокль купола московских церквей. Наши батареи обстреливали предместья столицы, однако у нас уже не было орудийных тягачей. Шевалье располагал лишь 10 боеспособными танками. Температура снизилась до -30 °C!

С 9 октября по 5 декабря дивизия «Рейх», 10-я танковая дивизия и другие части XVI танкового корпуса потеряли 7582 военнослужащих, что составляло 40 процентов их штатного личного состава. Через шесть дней, когда наши позиции были атакованы вновь прибывшими сибирскими дивизиями, наши потери превысили 75 процентов начальной численности.

В тот же день нам стало известно, что после атаки на Перл-Харбор Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам. Это известие пагубно повлияло на боевой дух некоторых моих товарищей. Мы задавались вопросом, как поведет себя наш японский союзник в отношении СССР? То, что нам приходилось постоянно воевать с новыми сибирскими частями, не предвещало ничего хорошего.

На следующий день, 12 декабря 1941 года, был отдан приказ отступить на линию Волоколамск — Можайск.

Почему мы не захватили Москву? Уже многие историки задавали этот вопрос и по-разному отвечали на него. Наша дивизия принадлежала к тем частям, которые вынуждены были отступить, находясь практически у цели, поэтому сегодня мне ясны причины нашего поражения.

Попробую изложить их как можно короче.

С 1938 года главнокомандующим сухопутных войск был фельдмаршал Вальтер фон Браухич, происходивший из прусской офицерской семьи и считавшийся хорошим генералом старой школы. В 1941 году ему исполнилось 60 лет, и, без сомнения, на этот пост следовало назначить более молодого человека, лучше понимавшего современные методы ведения войны, которые, согласно концепции Манштейна-Гудериана, применял Гитлер. Фельдмаршал был представителем старого Генерального штаба, и, безусловно, лучше спланированная и организованная штабными специалистами логистика позволила бы вермахту избежать огромных потерь.

Атакованная нами страна, о чем я уже упоминал, защищалась благодаря своим болотам, топям, дождям и морозу. Наши легковые автомобили, грузовики, самоходные артиллерийские установки и танки вязли на песчаных и болотистых дорогах. После катастрофических осадков в сентябре и октябре температура снизилась до -25–40 °C, и ее не выдерживали ни люди, ни механизмы.

Как солдаты войск СС, мы не пользовались какими-либо особыми привилегиями, мы подчинялись вермахту и имели точно такое же обеспечение, как и другие солдаты. Но тем не менее уже после первых снегопадов интендантская служба нашей дивизии потребовала от тыла положенного нам зимнего обмундирования и, подобно нашим товарищам из 10-й танковой дивизии, мы получили теплую одежду уже в половине ноября. Тщательно изучив снаряжение мужественных сибиряков, взятых в плен под Бородино, мы узнали, что, например, если нет бурок, то кожаные сапоги или же сапоги с короткими голенищами не надо подковывать и, главное, они должны быть свободными, не жать ступни. Это было известно всем лыжникам, но не нашим специалистам вещевой службы. Практически все мы носили меховые сапоги, снятые с убитых русских солдат.

В конце октября 1941 года мы с изумлением заметили, что наша 5-я танковая дивизия начала получать летнюю форму для солдат и оборудование и технику песчаного цвета — изначально она формировалась для пополнения Африканского корпуса. Уже во время первых боев русские прорвали позиции 5-й дивизии, и мы вынуждены были вмешаться, чтобы спасти ситуацию.

И наши офицеры, и офицеры 5-й танковой дивизии не скрывали своего удивления, когда Геббельс обратился в ноябре 1941 года к немецкому народу с призывом посылать свои лыжи и теплую одежду немецким солдатам на Восточном фронте. Мы поняли, что обозначал этот запоздалый призыв: штаб фон Браухича не выполнил свою работу как следует, хотя операция «Барбаросса» готовилась целый год. Даже если бы нашим частям удалось войти в Москву в конце октября, зимняя одежда все равно была бы необходима. Когда мы начали отступать, я приказал раздать запасы теплой одежды, которую один офицер-интендант собрал в сарае и отказывался выдавать без приказа своего начальника, солдатам, одетым лишь в обыкновенные мундиры и легкие шинели. Интендант получил приказ сжечь эти вещи, хотя они могли спасти жизнь многим нашим товарищам из вермахта.

Зная, что зимой в России снегопады и морозы, администрация и интендантская служба сухопутных войск должны были уже с апреля работать для обеспечения солдат необходимой одеждой. Однако руководителем Управления военного хозяйства и вооружения Верховного главнокомандования вермахта был не кто иной, как генерал Георг Томас, один из заговорщиков, позднее — участник событий 20 июля 1944 года. Обязанностью Томаса, как непосредственного подчиненного фельдмаршала Кейтеля, было планирование потребностей армии во всех видах довольствия, включая автомобильную технику, вооружение, боеприпасы и так далее. Он отвечал за это совместно с Герингом (выполнявшим функцию уполномоченного по вопросам четырехлетнего плана), а также министрами вооружения и боеприпасов, Фрицем Тодтом, а позже Альбертом Шпеером. Томас сообщил в марте Верховному главнокомандованию вермахта, что 3000 орудий и боеприпасы к ним будут готовы к началу мая. По плану ОКВ они должны быть распределены и доставлены на фронт службами генерала Фридриха Ольбрихта, подчиненного командующего резервными войсками, генерала Фридриха Фромма (начальником штаба у которого был полковник фон Штауффенберг), имевшего штаб в Берлине на Бендлерштрассе. Любая неточная информация, переданная Верховному главнокомандованию вермахта службами Томаса или Ольбрихта, любая непредусмотренная задержка в производстве или поставке имели очень существенные последствия как для подготовки операций в Верховном главнокомандовании, так и для сражающихся на фронте.

Я думаю, что несмотря на грязь, мороз и бездорожье, несмотря на предательство и бездарность некоторых начальников, неразбериху в нашей логистике и героизм русских солдат, мы захватили бы Москву в начале декабря 1941 года, если бы в бой не были введены новые сибирские части.

Группа армий «Центр» не получила в декабре в помощь ни одной дивизии. В это самое время Сталин бросил против нас 30 стрелковых дивизий, 33 бригады, 6 бронетанковых и 3 кавалерийские дивизии. 17 октября под Бородино дивизия «Рейх» сражалась с 32-й сибирской стрелковой дивизией, в декабре — с 78-й дивизией, отлично оснащенной и поддерживаемой (как и 32-я дивизия под Бородино) новой танковой дивизией. Я не говорю уже о других частях Красной Армии, сражавшихся столь же мужественно, как и сибиряки.

Добавлю, что в ноябре и декабре наша авиация, уже тогда не располагавшая достаточным количеством самолетов, не смогла эффективно атаковать Транссибирскую железнодорожную магистраль, благодаря которой сибирские дивизии прибыли на выручку столице, — а ведь Москва считалась обреченной уже в октябре, когда ее оставило правительство.

Чтобы подойти к Москве на расстояние в двадцать километров, наша дивизия вынуждена была сражаться с врагом, который уже в октябре имел трех- и даже четырехкратный перевес в живой силе и пятикратный в артиллерии (благодаря «органам Сталина»). В конце декабря это преимущество возросло еще больше, особенно по оснащению, боеприпасам и топливу.

Сталин имел на Дальнем Востоке огромный фронт, которому угрожала Япония — страна-участница антикоминтерновского пакта. Расстояние от Владивостока до Берингова пролива равняется почти 9000 километров, считая через Амгу и Охотск, прибавьте сюда примерно 3000 километров сухопутных границ от озера Байкал до Владивостока — на пространстве 12 000 километров Советы могли быть атакованы с юга или востока. Вспомним, что в августе 1938 года произошло серьезное столкновение между советскими и японскими войсками у озера Хасан. В мае 1939 года японская армия напала на Монгольскую Народную Республику, на помощь которой пришла Красная Армия, разгромившая японцев на реке Халхин-Гол. Японские войска оккупировали Корею и большую часть Северного Китая, на юге они приближались к Бенгальскому заливу. Стояли они также в Маньчжоу-Го, на правом берегу Амура. Города Хабаровск, Владивосток и Находка Советы могли удержать с большим трудом. 1 июля 1941 года Третий рейх, Италия, Румыния, Словакия и Хорватия признали прояпонское правительство в Нанкине.

Сорок японских дивизий стояло на границе с СССР, и они еще могли получить подкрепление. Как поведет себя Япония? Начнет ли она наступление на севере и захватит Транссибирскую железнодорожную магистраль, несмотря на подписанный 13 апреля 1941 года в Москве советско-японский договор о нейтралитете? А может, она начнет наступление на юге? Летом 1941 года Сталин не знал ответа на эти вопросы.

В этот момент на сцене появляется личность, до сих пор окутанная тайной, — советский супершпион Рихард Зорге. Он родился 4 октября 1895 года вблизи Баку; его отец — немец, работавший инженером в одной из наших нефтяных фирм, мать — русская, Нина Кобелева (она была на шестнадцать лет моложе мужа). Зорге, доброволец в немецкой армии с 1914 года, дважды был ранен; в 1920 году закончил политическое обучение в Гамбургском университете. С 1922 года он был пропагандистом Немецкой коммунистической партии (КПД), а через два года уехал в Москву, где до 1927 года стажировался в различных спецшколах. Из агента Коминтерна он сделался специалистом IV отдела (разведки) Красной Армии. В 1929 году мы опять находим его следы в Германии. Наверное, тогда он познакомился в Мюнхене с будущей женой Евгена Отта, посла Третьего рейха в Японии; в то время она была замужем за одним архитектором и проповедовала крайне левые взгляды (генерал Чарльз Уилотби в биографии Зорге упоминает: «Некоторые считают, что она была членом Немецкой коммунистической партии»).

Зорге первоначально послали в Шанхай, но через три года его отозвали в Москву в IV отдел и направили с соответствующим поручением в Токио. По удивительному стечению обстоятельств он сначала прожил два месяца в Германии, канцлером которой уже был Адольф Гитлер. Советский агент и корреспондент «Франкфуртской газеты» в Шанхае Агнес Смедли порекомендовала его редакции, и Зорге получил аккредитацию в Токио. В его задачу входило сблизиться с подполковником Евгеном Оттом, исполнявшим обязанности военного атташе в Японии с 1932 года. Кто представил вновьприбывшего в нужном свете? Доктор Зеллер, политический редактор газеты «Ежедневное обозрение». Зеллер пропагандировал такие «прогрессивные взгляды», что его газету закрыли в конце 1933 года. Он представил Зорге полковнику Отту как человека, «достойного доверия во всех отношениях». Это должно заинтересовать исследователей. Нам известно, что Отт принадлежал когда-то к штабу генерала Шлейхера, и его отправили в Токио, дабы обезопасить после неудачи политиковоенного союза с крайне левыми, который старался создать канцлер Шлейхер в конце 1932 года. Я не верю, что Зорге был случайно представлен Отту. Утверждают, что он сделал блестящую карьеру тайного агента благодаря роману с госпожой Отт, — возможно, но это не объясняет, почему Отт и Зорге «сделались столь близки друг другу». Не его жене, а самому Евгену Отту, который был назначен полковником и первым военным атташе, а в апреле 1936 года — послом Германии в Токио, обязан Зорге своей карьерой и помощью в шпионской деятельности.

«Рамсей»[118] не только был принят в члены токийской ячейки НСДПА (1 октября 1934 года) — посол официально назначил его в 1939 году своим пресс-атташе. Осенью 1934 года Зорге сопровождал Отта в поездке по Маньчжоу-Го. В 1936 году он, еще не будучи членом персонала посольства, шифровал некоторые телеграммы за подписью Отта, посылаемые в Берлин! Когда «Рамсей» направлялся в Гонконг для передачи микрофильмов советскому связному, новый посол доверял ему дипломатический кейс, в котором агент мог перевезти все документы для IV отдела.

В 1938 году Зорге получил документы важного беглеца из СССР, генерала Лушкова, который во время чистки в армии, связанной с «делом Тухачевского», передал японцам данные о советских войсках в Сибири и на Украине, тайные коды, фамилии главных оппонентов Сталина в Сибири и так далее. Японцы сообщили об этом немецкому послу. Канарис немедленно направил в Токио полковника Грейлинга, который изложил сенсационное содержание сообщений Лушкова на ста страницах докладной записки. Зорге ознакомился с данным материалом и передал в Москву его содержание.

18 октября, после ареста Зорге, посол Отт послал в Берлин рапорт, в котором пытался представить «Рамсея» невинной жертвой японских спецслужб и приуменьшить его роль в посольстве. Трудно поверить, чтобы Отт не знал, кем в действительности являлся Зорге. Однако никто не отнесся серьезно к этому обстоятельству, несмотря на то, что оно не ушло из поля зрения японской контрразведки.

Конечно, Зорге позаботился о том, чтобы не скомпрометировать Отта. Гейнрих Штамер заменил посла в Токио лишь в ноябре 1943 года. Однако же супруги Отт не вернулись в Германию; они уехали в Пекин и там дождались окончания войны.

С апреля 1939 года до 14 октября 1941 года оператор тайной радиостанции Зорге Макс Клаусен передал VI отделу 65 421 слов. У Зорге были также курьеры для перевозки микрофильмов. В конце его деятельности существовала связь между его разведсетью и советским посольством в Токио.

Советский супершпион предоставил работу самое меньшее тридцати японцам. Его главным агентом был Хотсуми Озаки, советник и личный друг князя Фумимари Коное, премьера в 1939–1941 годы.

Благодаря неумению Евгена Отта хранить тайны, 5 марта 1941 года «Рамсей» предупредил IV отдел, что нападение на СССР произойдет в середине июня, и «главное направление — московское». 15 мая в другом рапорте, который удалось перехватить японцам, Зорге сообщал дату 20 июня.

Сразу же после заседания Императорского совета 2 июля 1941 года Озаки сообщил Зорге, что японское правительство приняло решение напасть на Соединенные Штаты. 14 августа Озаки раскрыл Зорге секрет, что «от проектов войны с Советским Союзом отказались». Зорге также был ознакомлен со всеми важными решениями, принятыми на заседании Верховного японского командования, прошедшего 20–23 августа. Кроме того, Озаки располагал информацией обо всех военных эшелонах, направляемых в Маньчжоу-Го. Уже 27 сентября 1941 года он сообщил Зорге, что «Япония готовит масштабное наступление» на юге, в направлении Сингапура, Гонконга и Филиппин. Наступление японцы планировали начать в ноябре — декабре. Таким образом, угроза японского нападения на СССР была окончательно отодвинута.

Именно тогда Сталин, успокоенный сообщениями из Токио, перебросил с востока на запад страны большинство сибирских подразделений — более полумиллиона солдат, — и Москва была спасена.

Зорге прислал еще несколько радиограмм, последняя датирована 4 октября 1941 года, после разговора с Озаки и Клаусеном. После восьми лет шпионской деятельности в Токио он считал свою миссию выполненной и опасался разоблачения.

13 октября не пришел на встречу один из агентов, Мияги, — его арестовали. Зорге ожидал этого. 15 октября радиотелеграфист Клаусен пришел к «Рамсею», который отредактировал телеграмму в Москву с требованием отозвать резидентов его сети. Слишком поздно. Зорге был арестован утром 18 октября в своей квартире и в тапочках и пижаме препровожден в тюрьму Сугамо. На столе полицейские нашли черновой вариант радиограммы, которую Клаусен должен был передать «Директору» вечером 15 октября. У Клаусена обнаружили ту же, наполовину уже закодированную телеграмму. Это был конец.

Был ли Зорге двойным агентом? Из его показаний японским следователям явствует, что в 1940–1941 годы он получил из Москвы согласие на передачу определенных секретных материалов немцам. Шелленберг написал в своих «Мемуарах», что «Рамсей» в 1940 году передавал информацию директору официального Немецкого информационного агентства[119] фон Ритгену, и ему было известно об этом.

Вальтер Шелленберг был пленен англичанами в 1945 году и приговорен в Нюрнберге к шести годам тюремного заключения. Он умер в 1952 году в Турине, а его «Мемуары» появились только через четыре года. Не вызывает сомнений, что этот документ тщательно «подчистили», а некоторые фрагменты производят впечатление, что их писал другой человек.

В VI управлении Главного управления безопасности рейха было известно, что в 1933 году Зорге поддерживал контакты со Штеннесом, одним из высокопоставленных вождей СА с явно выраженными левыми взглядами, который дружил с братьями Грегором и Отто Штрассерами; после чистки он убежал в Китай. Удивительно, что несмотря на все эти очевидные факты, никто не догадался проследить связь между Шлейхером, Оттом и его женой, Штеннесом, Зеллером (о нем Шелленберг не вспоминает) и Зорге.

В 1941 году немецкая политическая разведка отозвала из Японии своего представителя Франца Губера, который особо не интересовался Зорге, и послала на его место высокого инспектора Йозефа Мейсингера, который, согласно данным Шелленберга, «сыграл мрачную роль 30 июня 1934 года». Мейсингер, которого после войны осудили и казнили поляки, прибыл в Токио в мае 1941 года.[120] Вероятнее всего, ему было известно о подозрительной деятельности Зорге. Когда Тонко, японская тайная полиция, арестовала Зорге и Озаки, Мейсингер выслеживал в Шанхае другого сотрудника Абвера (еще одного!) Ивара Лисснера, корреспондента «Народного наблюдателя» (газеты Альфреда Розенберга) и… советского агента. Лисснер был арестован японской жандармерией лишь 5 июня 1943 года, затем освобожден после вмешательства американских властей в августе 1945 года, так же как и радиотелеграфист Зорге, Клаусен. Озаки и Зорге предстали перед обычным японским судом (правда, при закрытых дверях) только в сентябре 1943 года. Их повесили 7 ноября 1944 года. Озаки был казнен точно; что касается Зорге, то здесь существуют некоторые сомнения. Его арест, осуждение, а особенно казнь были очень невыгодны японцам во время переговоров с Советами. В октябре 1931 года правительство в Нанкине устранило ветерана разведки в Азии, Науленса, приговоренного вместе с сообщниками к смертной казни за шпионаж. Тогда Зорге работал в Шанхае параллельно с сетью Науленса.

Новый немецкий посол в Токио Штамер написал в рапорте, что Зорге обменяли на группу японских агентов Квантунской армии, взятых в плен русскими. По мнению Ганса Мейснера («Человек с тремя лицами», 1957), обмен произошел на территории португальского Макао, куда Зорге привез японский генерал Доихара. Это вполне возможно. Рихард Зорге был агентом наивысшего класса, той же категории, что и другой супершпион — Рудольф Абель. Последнего случайно разоблачили в Соединенных Штатах и затем обменяли 10 февраля 1962 года в Берлине на невезучего пилота самолета-шпиона У-2 Френсиса Пауэрса.

Как сообщил мне журналист Деннис МакЭви, Зорге вел в Токио очень разгульную жизнь. Он много пил и, несмотря на то, что был женат (в СССР и США), покорял неисчислимое количество женщин. Он жил в браке с японкой Ханако Чии, которая, якобы, нашла и опознала его останки.

В течение двадцати лет в СССР о Зорге не было произнесено ни одного слова. Но 5 ноября 1964 года советское правительство торжественно и официально воздало почести суперагенту. Ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, его именем назвали улицу в Москве и танкер, а на следующий год появилась марка с портретом Зорге. К этому времени в Японии, Соединенных Штатах и Европе было опубликовано уже около двадцати книг о «Рамсее», решающая роль которого в истории становилась известной и за «железным занавесом». Были реабилитированы и два начальника Зорге, расстрелянные по приказу Сталина, генерал Павел Берзин и полковник Лев Борович. Это было время «десталинизации».

Если Зорге действительно обменяли, то, возможно, Сталин разрешил ему жить в стороне от большой политики под хорошим наблюдением. Все-таки он был опасным человеком. Действия «Рамсея» и всей его сети позволили перебросить дивизии с Дальнего Востока, когда нас парализовали грязь и морозы. Если бы в России узнали правду о его деятельности, развеялся бы миф о «чуде под Москвой», приписываемом Сталину. До сих пор деятельность «Красной капеллы» практически неизвестна в Советском Союзе.

Можно спросить, почему отступление в конце декабря 1941 года и в начале 1942 года не вызвало катастрофических последствий и не закончилось уничтожением наших сухопутных войск. В 1812 году после отъезда Наполеона, встревоженного парижским путчем генерала Малета и предательством герцога Мурата, Великая Армада просто распалась.

То, что вермахт не разделил ее судьбу, является исключительно заслугой Гитлера, который приказал не отступать. Части, наиболее подвергающиеся опасности окружения, должны были оторваться от противника, зато другие получили приказ «не оставлять занятых позиций и оказывать фанатическое сопротивление». Такие города, как Шлиссельбург, Новгород, Ржев, Вязьма, Брянск, Орел, Харьков и Таганрог были превращены в крепости, о которые разбились атаки дивизий Конева и Жукова. Русские генералы не смогли повторить маневр Гота и Гудериана под Смоленском, несмотря на брошен-мыс в бой лучшие воздушно-десантные войска. Их потери были очень велики.

Лишь в 1970 году практически одинокий в своем мнении среди историков последней мировой войны Лиддел Харт признал, что Гитлер был прав, не слушая свое командование, которое предлагало генеральное отступление на линии Псков (на севере) — Могилев — Гомель (в центре) — до Днепра (на юге). Нет ничего заразительнее паники. Во время отступления я замечал, что многие старшие офицеры теряли хладнокровие. Какой-то полковник махал руками и запрещал мне, несмотря на предъявленный мной приказ, отправляться с грузовиками в Волоколамск, потому что он «знал», что там уже русские. Это было неправдой. Я доехал до Волоколамска, находящегося приблизительно в 60 километрах на северо-восток от Истры, — там и в помине не было русских солдат, а дивизия «Рейх» оставалась на своих оборонительных позициях.

Лиддел Харт пишет: «Сегодня ясно, что приказ Гитлера, запрещавший отступление, возродил веру в собственные силы немецких войск и предупредил их разгром».

Часть II

Глава первая «Безоговорочная капитуляция». Правда о Сталинграде

Эвакуация — В школе бронетанковых войск — Возвращение в Берлин, н резервный батальон дивизии войск СС лейб-штандарте «Адольф Гитлер» — Рузвельт требует безоговорочной капитуляции — Действительные причины этого решения — Тайные переговоры в Стокгольме и Анкаре — Военные признания Франца фон Папена в Мадриде — Его действия в Анкаре, скрытые от Гитлера и Риббентропа, с целью информирования американцев о предложениях русских — Негативная реакция МИДа — Русские обмануты — Удобный случай для заключения мирного договора упущен — Капитуляция 6-й армии под Сталинградом — Причины трагедии — План «Блау» уже в ноябре лежал на столе Сталина — Поражение Тимошенко — Сталин спрашивает «Красную капеллу»: «Где находится Паульс?» — Отсутствие поставок топлива в течение восемнадцати дней — «Свидание в Сталинграде»: одиннадцать армий против одной — Армия полковника Венка спасает 500 000 человек — Призыв к бунту заместителя Паульса, генерала фон Зейдлица — По мнению Гизевиуса, Паульс не давал сигнала, после которого фельдмаршал фон Клюге должен был издать приказ к началу путча на Востоке — Фиаско операции «Серебряный лис» — Размышления о войне — Я принимаю командование батальоном «Фриденталь», предназначенным для спецзаданий.

В течение семи месяцев потрясающей русской кампании я видел вокруг себя смерть многих мужественных сослуживцев и не надеялся, что мне удастся избежать этой участи. В ноябре около Можайска на позиции моего подразделения обрушился залп из «органов Сталина». Однако мне повезло, я отделался сильным сотрясением мозга и ранением в голову. Зато мне так и не удалось по-настоящему восстановить здоровье после сильной дизентерии, которую я подцепил под Рославлем. Во время отступления у меня были постоянные колики в печени, и я держался на ногах только благодаря обезболивающим инъекциям. В начале 1942 года меня эвакуировали в Смоленск, а затем очень быстро — в Вену. Мое состояние ухудшилось, и меня должны были оперировать. Пребывание в госпитале в Карловых Варах позволило тогда избежать скальпеля хирурга, под который я попал только в плену в 1946 году.

В 1942 году, во время отпуска для восстановления здоровья, мне посчастливилось увидеть отца — за неделю до его смерти. Эта встреча была для нас обоих огромной радостью.

Он сказал мне тогда: «Я уверен, что европейские войска победят Советы. Вскоре наступит день, когда западные державы поймут, что уничтожение большевизма отвечает их интересам. Воцарится мир, и ваше поколение будет жить более счастливо, чем мы».

Многие думали так же и… так же ошиблись. Отец умер с иллюзиями.

После выписки из госпиталя в моей медицинской карте значилось, что я годен служить только в гарнизоне на территории страны, поэтому меня направили как офицера-инженера в Берлин, в размещенный там резервный батальон дивизии СС лейб-штандарте «Адольф Гитлер». Там я смертельно скучал в течение шести месяцев и производил впечатление человека, уклоняющегося от фронтовой службы, но в конце концов нашел способ оттуда выбраться — вызвался добровольцем в школу бронетанковых войск. После нескольких тестов меня как инженера перевели в дивизию войск СС «Мертвая голова», которую преобразовывали из моторизованной части в танковую.

К сожалению, я до конца так и не вылечился, поэтому зимой на рубеже 1942–1943 годов моя болезнь вернулась. Командование быстро отреагировало и направило меня вновь в берлинский резервный батальон лейб-штандарте.

Конечно, в запасных частях тоже требовались такие специалисты, как я, но, по моему убеждению, я мог бы принести больше пользы. Мне не нравилась роль инженера, кропотливо выполняющего свой долг.

В те дни произошли два события, заставившие задуматься всех немцев, обеспокоенных будущим своей родины.

В январе 1943 года в Касабланке Рузвельт с Черчиллем решили, что союзники потребуют от государств «оси», прежде всего от Германии, безоговорочной капитуляции.

Принимая это решение, Рузвельт оказал хорошую услугу пропаганде Геббельса. «Великие демократы» не потребовали от Германии ликвидировать Гитлера и национал-социализм (что было бы логично), а лишь утверждали, что ведут политическую и идеологическую войну. Рузвельт требовал, чтобы мы сложили оружие, что делало Сталина единственным великим победителем. Это означало бы большевизацию не только Германии, но также и остальных государств Европы.

В действительности это ошибочное решение Рузвельта скрывало панический страх, вызванный установлением в ноябре 1942 года в Стокгольме контактов между высокопоставленным немецким чиновником из министерства иностранных дел Петером Клейстом и шведским промышленником Эдгаром Клауссом, фактически представителем Сталина, который имел тесные связи с советским посольством, руководимым очень активной госпожой Александрой Коллонтай. Мирный договор между Берлином и Москвой с границами от августа 1939 года мог быть тогда подписан в течение восьми дней.

Превосходно информированный об этих контактах Рузвельт опасался прежде всего нового соглашения между Берлином и Москвой. Условие безоговорочной капитуляции было блефом — необходимо было убедить Сталина, что, независимо от обстоятельств, Соединенные Штаты будут продолжать войну.

В Нюрнберге я узнал от господина Сэйлера, советника нашего посольства в Анкаре, что переговоры с целью нахождения компромисса на Востоке, которые, впрочем, непрерывно велись в Стокгольме, начал также в апреле 1943 года немецкий посол в Анкаре Франц фон Папен. После выхода на свободу в 1949 году он сам сообщил мне любопытную информацию. В 1952 году бывший канцлер Третьего рейха получил из министерства иностранных дел Испании приглашение промигать лекцию в «Атенео» — культурном центре, известном своими либеральными традициями. Организатором встречи был превосходный дипломат страны моих друзей маркиз Прат де Нантоуильет. У меня был случай отобедать и отужинать в обществе лектора, а также иметь продолжительную беседу с ним на тему все еще малоизвестной «аферы в Анкаре».

Советское посольство — через турецкое министерство иностранных дел — сделало первый шаг. Папен сразу же сообщил турецкому министру иностранных дел, что не исключает возможности заключения мирного договора, «если будут получены благоразумные предложения».

«Случилось то, что я предвидел и чего хотел», — сказал мне Франц фон Папен. Турки доставили мой ответ одновременно и русским, и американцам. Посол Соединенных Штатов сразу же улетел в Вашингтон. После возвращения он немедленно связался с турецким МИДом, который передал мне точку зрения государственного секретаря Белого дома: «Немцы должны знать, что Соединенные Штаты готовы подписать отдельный мирный договор с ними раньше, чем с СССР, на 24 часа».

Жаль, что Папен хотел один проводить эти переговоры, не получив согласия Гитлера или Риббентропа. Впрочем, когда он сообщил им об этом, Риббентроп отреагировал быстро, а Гитлер увидел в этих переговорах (как и в стокгольмских) доказательство крайнего истощения СССР.

Если бы Франц фон Папен не предупреждал американцев, а сразу сообщил Гитлеру о шагах русских, не исключено (и даже возможно), что они привели бы самое меньшее к перемирию. Германия и Россия не были заинтересованы в полном истощении во время войны. В апреле 1943 года Сталин опасался, что вторжение союзников произойдет не на Сицилии, а, согласно намерениям Черчилля, на Балканах. Во время нашей беседы «в узком кругу» я прямо сказал Папену, что прекращение войны на Востоке сделало бы невозможным высадку на Сицилии и позже — во Франции. Тогда, очевидно, был бы подписан мирный договор на Западе.

Старый канцлер ответил мне: «Возможно, вы и правы, но, пожалуйста, поверьте мне, что Риббентроп все равно все испортил бы!»

Безусловно, Франц фон Папен был лучшим дипломатом, чем Риббентроп. Однако все оказалось испорчено с самого начала, когда Папен действовал в одиночку, затеял двойную игру и вел переговоры с Западом. Он предпринимал шаги в соответствии со своими убеждениями, но также и потому, что именно Риббентроп подписал в августе 1939 года пакт с Молотовым. Папен метил высоко. Без сомнения, он занял бы место Риббентропа в министерстве иностранных дел, если бы известные Гитлеру предложения русских оказались успешными. Однако я думаю, что бывший канцлер имел далеко идущие планы.

Сталина и Молотова моментально проинформировали о двойной игре Папена, и они ни минуты не сомневались, что американцы также уведомлены о происходящем — с формального согласия Гитлера. Советы почувствовали себя обманутыми и тогда предоставили американцам все гарантии. Сталин в речи, произнесенной 1 мая 1943 года, поддержал «безоговорочную капитуляцию». Он заявил, что «ни о каком сепаратном мирном договоре с фашистскими мошенниками не может быть и речи».

Генерал Франко и его министр иностранных дел Франциско Хордана также предложили свои услуги в качестве посредников при переговорах с Западом. 11 мая 1943 года шеф британского МИДа Энтони Иден официально отверг любой компромисс. Тем самым судьба, по крайней мере, десяти европейских народов была окончательно решена.

Мне кажется, что, несмотря на утверждения некоторых, новый немецко-советский пакт не усилил бы европейские секции Коминтерна. Наоборот. Их вожди и «товарищи» слишком втянулись в антинемецкую деятельность и пропаганду, поэтому новый поворот в политике навряд ли повлек бы за собой массы. Рабочие пошли бы за движениями, имеющими европейскую перспективу, которые соединяли социализм с национализмом, как это случилось в 1936–1939 годы в Третьем рейхе, Италии, Португалии, Венгрии, Испании и даже во Франции и Бельгии. Развились бы европейские формы социализма с антимарксистским профилем.

Контакты и переговоры в Анкаре и Стокгольме были налажены без уведомления Риббентропа. В отличие от переговоров Клейста, эпизод из Анкары малоизвестен.

Начиная с 1939 года, деятельность Риббентропа можно охарактеризовать как негативную. Несчастьем Германии и Европы было отсутствие при Гитлере дипломата высокого класса, подобающим образом знающего английскую ментальность. Я убежден, и не одинок в своем мнении, что Англия объявила войну вопреки своим жизненным интересам. Но не в том дело. Это Риббентроп убедил Гитлера, что англичане не будут сражаться, чтобы помешать немцам, живущим в Гданьске, присоединиться к родине. Могу с полным правом сказать, что в 1943 году был упущен превосходный случай заключения мирного договора.

Советники Рузвельта, подобно ранее пособникам Черчилля, решили, что объединение требования «безоговорочной капитуляции» с бомбардировками с целью «смести все немецкие города с населением более 100 000 человек» ускорит окончание войны. Это свидетельствовало об их незнании немецкого народа: приговоренный к смерти, он хотел умереть стоя. Однако, без сомнения, можно утверждать, что резолюции Рузвельта и Черчилля продлили войну самое малое на год.

В 1943 году я, конечно, не знал о происходящих тайных переговорах. Подобно мне, большинство солдат запомнило лишь формулировку той «безоговорочной капитуляции». Гордый народ и немец под ружьем могли ее только презирать.

В это же самое время пришло известие о капитуляции в Сталинграде 6-й армии под командованием фельдмаршала Фридриха Паульса. Он сдался вместе со своим штабом 31 января 1943 года. Последние солдаты XI корпуса генерала Карла Штрекера сражались до последнего патрона; не желая сдаваться в плен, многие офицеры покончили жизнь самоубийством. 2 февраля незадолго до 9.00 Генеральный штаб сухопутных войск получил радиограмму следующего содержания: «XI корпус и его десять дивизий выполнили свой долг. Хайль Гитлер! Генерал Штрекер».

Как оказалось, не все офицеры попавшей в западню 6-й армии выполнили свой долг.

Существует легенда Сталинграда, так же, как после 1812 года существовала легенда Березины, в которой потери французов были значительно преувеличены. Первоначально утверждалось, что в плен под Сталинградом попало 400 000 немецких солдат и их союзников, затем Еременко уменьшил эту цифру до 330 000, потом ее снизили до 300 000. Действительность, хоть и не менее трагичная, была иной.

Согласно рапорту, полученному 22 декабря Генеральным штабом сухопутных войск, 18 декабря Советы окружили 230 000 немцев и их союзников, в том числе 13 000 румын. С 19 по 24 января было эвакуировано авиатранспортом 42 000 раненых, больных, а также специалистов различных отраслей. С 10 до 29 января в руки русских попало 16 800 солдат, а во время капитуляции (31 января — 3 февраля) еще 91 000. В общем было пленено 107 000 человек, из которых 6000 вернулись домой в 1964 году (согласно книге П. Кэрелла). Остальные 80 200 человек погибли в Сталинграде до, во время и после капитуляции.[121] В котле находились также 19 300 советских пленных, освобожденных своими. Их количество в три раза превышало число немцев, вернувшихся на родину более чем через десять лет.

Несомненно, Гитлер во время этой войны совершил серьезные просчеты. Большинство историков ошибается, приписывая ему ответственность за трагедию Сталинграда. Его обвиняют в том, что он приказал Паульсу не оставлять позиций… Гитлера убедили, что войска Паульса будут обеспечены всем необходимым по воздуху, но это оказалось невозможным и стоило жизни многим солдатам, в том числе и начальнику Генерального штаба Люфтваффе генералу Гансу Ехоннеку, покончившему с собой.

В начале 1943 года ни немецкий народ, ни его солдаты не могли знали, каковы были истинные причины поражения. Мы думали, что солдатское счастье отвернулось от Паульса. Впрочем, мы воспринимали данное поражение как проигранную битву после множества побед, но ошиблись — это был поворотный момент войны.

Только в 1944 году после беседы с генералом Вальтером Венком, о котором вскоре пойдет речь, я понял, что от нас скрывали самое важное, и на Нюрнбергском процессе было сделано несколько сенсационных открытий. Во время следствия я беседовал о тайне Сталинграда с генералом Йоханнесом Бласковицем, который затем покончил жизнь самоубийством в нюрнбергской тюрьме. Немного позже, с ноября 1947 года до февраля 1948 года, я находился вместе с хауптштурмфюрером Карлом Радлом в «Вилла Аляска» — резиденции американской комиссии по изучению истории под руководством полковника Поттера (он потребовал от меня написать отчет об освобождении дуче). Во время пребывания в «Вилла Аляска» я многому научился. Там также находился генерал-полковник Готхард Гейнрици, который в 1943 году командовал 4-й армией. Под его командованием осталось всего 10 дивизий, но он смог удержать 150-километровый фронт от Орши до Рогачева и задержал наступление 37 советских дивизий.

Гейнрици, комментируя операцию под Сталинградом, сообщил, что развитие событий на фронте между Волгой и Доном с 1942 года изобиловало многочисленными аномалиями, происхождение которых можно было объяснить лишь тем, что враг был точно и с большим опережением информирован обо всех намерениях нашего Генерального штаба сухопутных войск. Кроме того, колебание Паульса, который в конце августа 1942 года, несмотря на приказ, не соединился с 4-й бронетанковой армией под командованием генерала Германа Гота, выглядело, по крайней мере, странным. Два его самых близких сотрудника, генералы Вальтер фон Зейдлиц и Александр фон Даниельс, были участниками заговора, возникшего с целью уничтожения Гитлера. Сегодня нам известно, что именно Паульс и фон Клюге должны были дать сигнал к началу военного путча. Но ни один из них не имел для этого мужества; на фронте они тоже командовали вяло и нерешительно — так не подобает генералам, стремящимся победить неприятеля. В то же время «Красная капелла» продолжала действовать.

С конца ноября 1941 года Советская ставка была информирована «Красной капеллой» о запланированном Гитлером весной 1942 года наступлении в направлении Кавказа с целью захвата нефтяных месторождений — от Батуми, находящегося на побережье Черного моря, до Баку, располагающегося на побережье Каспийского моря. Только 21 ноября в ставку Красной Армии дошли рапорты от «Гилберта» (Леопольда Треппера из Парижа): «Немцы собирают корабли в болгарских портах с целью использовать их в операции на Кавказе»; от «Антона» (из Голландии): «Части Люфтваффе покинули Грецию и направились в Крым»; от «Хоро» (Шульце-Бойзена из Берлина): «План III с целью захвата Кавказа, планируемый на ноябрь, будет реализован лишь весной (…) Перспективное развитие наступления в направлении Лозовая — Балаклея — Чугуев — Белгород — Ахтырка — Красноград. Расположение штаба в Харькове. Дальнейшие подробности будут позже».

Наш боевой порядок был известен противнику со всеми деталями. План III, переименованный в «Блау» («Синий»), был передан русским со всеми картами майором Рейхелем, штабным офицером 23-й танковой дивизии, который 19 июня 1942 года удрал к противнику на самолете «Физелер-Шторх». Не подлежит сомнению, что все наши планы оказались на столе Тимошенко. Это признают в равной степени как Поль Кэрелл и Эрих Керн, так и бывший офицер радиослужбы Абнера В. Ф. Флике.

Поэтому 12 мая 1942 года Тимошенко решил начать наступление в направлении Харькова с целью окружения 6-й армии под командованием генерала Паульса. Это наступление закончилось жалким поражением: русские потеряли 60 000 человек убитыми и ранеными, а также 239 000 человек попало в плен. Благодаря серии контрнаступлений генералов фон Клейста и фон Макензена[122] мы уничтожили и захватили у русских 2026 орудий и 1250 танков. Тимошенко лишился поста командующего Юго-Западным фронтом. Когда группа армий «Б» фельдмаршала фон Бока и группа армий «А» фельдмаршала Листа начали наступление, русские не смогли нас остановить.

Со стратегической точки зрения Советская ставка была права, приказывая своим частям быстро отступить. Сталин, имея перед собой наш план, принял простое решение: завлечь группу армий «А» (Листа) как можно глубже в направлении Кавказа, одновременно связывая под Сталинградом группу армий «Б» (фон Бока). Одновременно он поручил сконцентрировать стратегические резервы на левом берегу Дона и Волги. После продвижения группы армий Листа вглубь Кавказа, сконцентрированный ударный «кулак» должен был двинуться в направлении Ростова и отбросить 6-ю армию. Этим маневром была бы перерезана дорога к отступлению войскам Листа, которые без снабжения продовольствием и топливом не имели бы возможности отступить на такое значительное расстояние.

Данный план чуть было не осуществился. Это произошло бы, если бы советское командование лучше руководило действиями своих войск.

Что случилось в действительности? 1-я танковая армия Клейста заняла Ростов, до которого доходил трубопровод, идущий с Кавказа. Затем группа армий Листа повернула на юг и заняла Краснодар, Новороссийск, нефтяное месторождение Майкоп (ежегодная добыча 2 600 000 тонн) и Пятигорск, достигнув находящегося на дороге в Тбилиси города Орджоникидзе и даже неизвестной нам ранее железной дороги, связывающей Баку с Астраханью.

По плану «Блау» 6-я армия Паульса (группа армий «Б») должна была прикрывать левый фланг группы армий «А» Листа. Начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер, который в 1940 году предложил назначить Паульса начальником тыла сухопутных войск,[123] передал ему приказ начать наступление на Сталинград, «нейтрализовать» город и «уничтожить несколько группировок врага, расположенных севернее излучины Дона».

Первоначально отход советских войск на участке нашей 6-й армии превратился в беспорядочное отступление. Мы упустили тогда удобный случай. Если бы, например, генерала Гота с 4-й танковой армией вывели из состава группы армий Листа и приказали двинуться на север в направлении Сталинграда, это закончилось бы катастрофой для Красной Армии. Однако Гот двинулся в путь из Котельникова слишком поздно.

В июне 1942 года 6-я армия продолжала преследование русских в направлении Сталинграда и на протяжении 300 километров марша не имела ни одного более-менее серьезного сражения.

Генерал Василий Гордов в июле по приказу ставки на короткое время заменил Тимошенко. В начале июля он выдвинул в район Калача (вблизи которого Паульс должен был форсировать Дон) 62-ю армию под командованием в то время генерала Колпакчи, потом генерала Лопатина, а также 63-ю армию генерала Кузнецова и 64-ю армию генерала Шумилова. Согласно ранее разработанному плану, на «Сталинградское свидание» поспешно подтянулись другие советские армии, готовясь окружить Паульса: 4-я и 1-я танковые армии Крюшенкина и Москаленко, 5-я Попова, 21-я Чистякова, 24-я Галардина, 65-я Батова, 66-я Мадова, 51-я, 57-я, 64-я и 1-я гвардейская (Малиновского), 5-я танковая, 28-я Герасименко, 4-й механизированный корпус и так далее.

Тогда произошло событие, непредвиденное ставкой: 6-я армия Паульса не появилась в месте, где ее ждали! В Москве заволновались, а затем и запаниковали — появились опасения, что Гитлер еще раз изменил план, прежде чем это стало известно «Вертеру». Где же был Паульс? Характерно то, что, пытаясь определить его местонахождение, Генеральный штаб Красной Армии не доверял авиации и специальным разведгруппам. Он обратился через «Директора» к «Радо». Благодаря ему и «Вертеру» русским стало известно, что 6-я армия остановилась по причине… отсутствия топлива. Перерыв в поставке длился восемнадцать дней, во время которых оборону Сталинграда усилили и поручили возглавить генералу Еременко.[124] Отсюда следует, что ставка действительно могла не опасаться наших «спецов» логистики.

Настоящая история Сталинградской битвы, длившейся с 20 июля 1942 до 2 февраля 1943 года, должна быть написана по-новому. Я верю, что это когда-нибудь произойдет. Мемуары маршалов Чуйкова и Еременко, а также опубликованная в 1953 году работа Б. Т. Талпухова «Великая победа Советской Армии в Сталинграде» бесполезны, так как события в этих книгах упрощены и искажены. Конечно же, там нет ни слова о «Красной капелле».

Героизм защитников Сталинграда и крупных фабрик «Красная баррикада», «Дзержинская» и «Красный Октябрь» достойны самого большого уважения. Город растянут на 60 километров, и везде русские солдаты сражались самоотверженно. Вопреки утверждениям Еременко, соотношение сил (6-я армия и сражающиеся вместе с ней румыны, венгры и итальянцы — против десяти советских армий, 16-й воздушной армии Руденко, подразделений, специально подготовленных для ведения уличных боев, мощной артиллерии, сильной противовоздушной обороны и инженерных бригад) уже в декабре 1942 года обеспечивало русским перевес в соотношении 4–5:1. Среди наиболее известных советских полководцев шесть маршалов сделали себе карьеру под Сталинградом: Воронов, Чуйков, Толбухин, Рокоссовский, Малиновский и Еременко.

Почему Гитлер и Генеральный штаб сухопутных войск, зная, что Паульс топчется на месте, не приказали ему отступать? Во-первых, командующий 6-й армией доложил, что он в состоянии захватить город: в отправленной 25 октября 1942 года Гитлеру телеграмме сообщалось, что Паульс планирует занять город «самое позднее 10 ноября». Кэрелл пишет: «Информация Генерального штаба сухопутных войск, до сих пор неизвестного происхождения, укрепила фюрера в оптимистической оценке ситуации. Согласно этой информации, с 9 сентября русские уже не имели значительных оперативных резервов, способных действовать».

С конца ноября Гитлер не мог приказать отступить армии Паульса, связывающей одиннадцать советских армий, так как они двинулись бы с 4500 танками на Ростов и отрезали бы дорогу к отступлению 500 000 солдат, сражающимся на Кавказе.

9 ноября 1942 года «Директор» спрашивал «Радо» о точной силе 6-й армии. Через десять дней Советы начали наступление в наиболее слабых местах. На северо-западе окруженного Сталинграда они нашли большую щель и прорвались в нее. Мой друг Венк, в то время полковник, преградил им дорогу бригадой, составленной из уцелевших солдат Люфтваффе, железнодорожников, рабочих организации «TogT», служащих канцелярии, румын из 3-й армии, казаков, украинцев, кавказских добровольцев, отпускников и полевой жандармерии. С помощью подполковника фон Оппельн-Брониковского[125] он организовал малый «танковый корпус», состоящий из шести отбитых танков, двенадцати бронетранспортеров, двадцати грузовиков и зенитной пушки калибра 88 мм с тягачом.

Так выглядела «армия Венка», которая в течение суток удерживала фронт длиной 170 километров, располагая только боеприпасами, отбитыми у противника, и ворованным топливом. Это благодаря группе Венка, которую поддержали части XVII корпуса генерала Карла Голлидта, была закрыта брешь между Чиром и Лоном. Благодаря этому фельдмаршал фон Манштейн[126] вновь занял холмы на юго-западном берегу Чира и организовал линию обороны, позволившую вырваться из западни дивизиям, возвращающимся с Кавказа.

Я ставлю в пример Венка, а не генерала Зейдлица-Кюрцбаха, командира LI армейского корпуса 6-й армии. Несмотря на приказ Генерального штаба сухопутных войск, Зейдлиц 24 ноября отступил. Во время отступления 94-я пехотная дивизия была уничтожена, что не помешало господину генералу, наследнику славной фамилии, призвать солдат к бунту. Вот фрагмент манифеста, составленного 25 ноября:

«…Если Генеральный штаб сухопутных войск не отменит приказа не отступать и обороняться «на ежа», нам останется лишь поступать согласно нашей совести в отношении немецкой армии и народа, а также вернуть армии свободу действия, ограниченную этим приказом».

Мы потом слышали Зейдлица и Паульса (произведенных в фельдмаршалы Гитлером, не знающим о предательстве) во время «действий по совести» перед микрофонами московского радио. На Нюрнбергском процессе Паульс выступил в качестве «вольного свидетеля» советского обвинения. Он обвинил фельдмаршалов Кейтеля и Йодля и заявил, что ничего не знал об операции «Барбаросса», которую сам лично разрабатывал, будучи начальником тыла Генерального штаба сухопутных войск.[127]

Во время судебного разбирательства 25 апреля 1946 года «свидетель Гизевиус» заявил перед трибуналом в Нюрнберге следующее:

«После наших неудачных усилий с целью убеждения победоносных генералов в организации путча, мы попытались это сделать еще раз, когда поняли, что движемся к катастрофе… Мы подготовились, по крайней мере, к военному путчу, который должен был случиться в момент капитуляции армии Паульса, предугаданный нами почти с математической точностью. Именно тогда меня вызвали в Швейцарию для участия в дискуссиях и приготовлениях. Я могу засвидетельствовать, что на этот раз они были очень интенсивными. На Востоке мы контактировали с фельдмаршалами,[128] на Западе — с фон Витцлебеном. К сожалению, события опять приняли иной оборот, так как Паульс капитулировал, вместо того чтобы дать нам сигнал, после которого фельдмаршал Клюге смог бы начать путч на Востоке».

Общеизвестно, что «свидетель Гизевиус» состоял в Швейцарии на службе у врага и был завербован руководителем американской тайной службы Алленом Даллесом. Его декларация не требует комментариев.

Не имея представления обо всех этих событиях, в начале 1943 года я был уверен, что Германия не проиграет эту войну. Я знал, что самое трудное испытание ждет нас впереди.

Во время госпитализации и пребывания в Вене и Берлине я внимательно слушал мнения офицеров и солдат, прибывших с фронта, и много размышлял о кампаниях на Западе, Балканах и в России, в которых участвовал с дивизией СС «Рейх». Я продолжал переписываться с командиром моего бывшего полка артиллерии штандартенфюрером Гансеном. Несмотря на все, русские несомненно были застигнуты врасплох блицкригом и использованием крупных танковых частей, которые проникали вглубь их позиций. Мы взяли миллионы пленных, которые сами по себе (а не упадок сельского хозяйства, кроме Украины) представляли проблему; недостаток транспортных средств и складов с продовольствием сделали ее неразрешимой. Мы не смогли содержать пленных, разве что они сами этого хотели. Уже в начале 1943 года десятки тысяч их удрали из лагерей и присоединились к советским частям, избежавшим окружения. Так возникали крупные партизанские отряды, образования которых требовал Сталин уже в своем выступлении 3 июля 1941 года.

На огромных, лишенных дорог пространствах наши танки не могли добиться таких результатов, как в Польше, Голландии и Франции. Взаимодействие всех родов войск, авиации, артиллерии, танков и пехоты не было столь же эффективным, тем более, что наши цели и средства были хорошо известны противнику. Кроме того, как и во времена Наполеона, нашим частям на флангах и в тылу постоянно не давали покоя импровизированными атаками партизанские группы, а огромная территория делала их неуловимыми.

Нам было известно, что русские получали от американцев огромное количество оборудования, и за Уралом работали недоступные для нас огромные промышленные комбинаты. В то время, когда мы заняли «русский Рур», находящийся между Днепром и Доном, 2-я и 3-я горные дивизии и 9-й пехотный полк дивизии войск СС «Мертвая голова» под командованием храброго генерала Детла не смогли реализовать так называемую операцию «Серебряный лис» на севере. Мурманская железная дорога — транспортная артерия, имеющая жизненное значение для обеспечения Красной Армии, по-прежнему служила Советам. После упорных боев в тундре 3-я финская армия встретилась со значительно превосходящими силами противника и остановилась в 20 километрах от станции Салла Луки. Дальше на севере Детл достиг позиции, находящейся в 50 километрах от Мурманска, но 21 сентября 1941 года он также был вынужден отдать приказ об отступлении. Корабли первых девятнадцати конвоев союзников, выгруженных в Мурманске, доставили 520 000 грузовиков и других транспортных средств, 4048 танков и 3052 самолетов!

Обо всем этом мы не знали, однако я уже чувствовал, что мы ведем не революционную, а обычную войну на уничтожение.

Не обязательно было знать грустную подоплеку Сталинградской катастрофы, результат которой не скрывали от немецкого народа, чтобы понять, что противник многому научился и уже умел столько же, а может и больше, чем мы.

Лично я был убежден: чтобы склонить чашу весов на нашу сторону, необходимо, как в 1939–1940 годы, использовать другие методы — смелые и неожиданные. Требовалось по-новому продумать концепцию войны, найти, сконструировать и применить новое оружие.

Я понимал, что у меня слишком буйное воображение, ведь я был всего лишь неизвестным оберштурмфюрером. Если бы я выложил мои «подрывные» идеи какому-нибудь генералу с красными лампасами на брюках, они вызвали бы у него улыбку.

После повторного обострения болезни и возвращения в Берлин я начал предпринимать активные попытки сменить гарнизонную жизнь. Я написал штурмбаннфюреру Румору и штандартенфюреру Гансену с просьбой заступиться за меня перед «папой» Гауссером, а также нанес несколько визитов. Мое дело находилось в Главном управлении командования войсками СС, то есть в нашем штабе, начальником которого был обергруппенфюрер Ганс Ютгнер. Этот бывший офицер рейхсвера, умерший в 1973 году, был выдающимся человеком.[129] Как военный и офицер (единственные качества, которые имели значение), он считался значительно лучше Гиммлера. Так как я чувствовал себя уже лучше, то честно сказал ему, что желаю служить в боевом подразделении, в котором смог бы проявить больше инициативы, чем в берлинских казармах.

Во время моего второго визита я понял, что Юттнер потрудился изучить мой послужной список, — он знал не только о моей деятельности во время подготовки операции «Морской лев», но также о Ельне, Бородино и начале отступления из-под Москвы. Еще он обратил внимание на мои рапорты с предложением установить широкие гусеницы на наши грузовики.

В пекле Ельни в какой-то момент нам показалось, что наш офицер на огневой позиции, хауптштурмфюрер Шойффеле, руководящий за линией фронта огнем батареи из 24-х орудий, сошел с ума или был ранен, так как стрельба прекратилась. С трудом я добрался до его позиции, вокруг которой валялись пустые водочные бутылки. Он был пьян. Измученный командованием 24 орудиями, в течение трех часов стрелявшим по огромным массам русских, идущих на бойню через горы трупов, оставшихся с предыдущих атак, хауптштурмфюрер начал пить. Я заменил его, но, должен признаться, чтобы выдержать такое напряжение, после третьей атаки русских мне также пришлось выпить. Это был кошмар.

По моему мнению, штаб войск СС больше всего заинтересовало то, что я мог одновременно водить и ремонтировать не только немецкие и американские танки, но и мощные русские Т-34, в которых передачу иногда приходилось переключать с помощью молотка. Я мог также пилотировать самолеты и скоростные катера, умел плавать, достаточно хорошо стрелял из длинноствольного и короткоствольного оружия, был способен руководить артиллерийским огнем, командовал разведкой, строил мосты, писал внятные рапорты и так далее.

«Вы являетесь единственным офицером, которого я знаю, — сказал, улыбаясь, Юттнер, — произведенным в унтерштурмфюреры и оберштурмфюреры в течение десяти минут! Отличное продвижение по службе».

Мне стало понятно, что «папа» Гауссер, штандартенфюрер Гансен, а также штурмбаннфюрер Румор оказали мне сильную поддержку.

Разговор был искренним. Первоначально я осторожно высказал несколько необычных идей о более смелом способе ведения войны, который был нам не по силам. Генерал согласился со мной. Мне показалось, что он, как говорят, «держал за пазухой» эту идею, и я не ошибся. Юттнер вызвал меня через несколько дней и сказал, что «должен подобрать офицера, имеющего большой фронтовой опыт и знающего технику», способного организовать и командовать специальным подразделением.

Я навострил уши, когда он в нескольких точных предложениях объяснил мне задачи, стоящие перед определенным батальоном, расквартированным в находящемся недалеко от Берлина Фридентале, и школой «Морской двор» вблизи Гааги.

В конце Юттнер сказал: «Речь идет о новой концепции войны и, я не скрываю этого, об очень ответственной должности. После нашей предыдущей беседы я убедился, что вы являетесь именно тем офицером, который нам необходим. Конечно же, вы должны обдумать наше предложение и имеете право отказаться».

Я ответил, что уже подумал и согласен.

Таким образом, меня произвели в хауптштурмфюреры и назначили командиром специального батальона «Фриденталь», а также школы «Морской двор».

Я встал, чтобы поблагодарить генерала и попросить разрешения уйти. Он улыбнулся: «Вы сразу же согласились. Это замечательно. Превосходно. Однако мне кажется, что вы должны увидеть Фриденталь и «Морской двор». Возможно, возникнут какие-либо непредвиденные трудности. После возвращения вы сообщите мне о своих впечатлениях, и тогда ваше согласие будет считаться окончательным».

Было ясно, что Юттнер прекрасно осведомлен о «непредвиденных трудностях», которые мне предстояло преодолеть, и оставил для меня открытую лазейку на случай, если бы я решил отступить. Это был генерал в равной степени столь же предусмотрительный, сколь и любезный.

Глава вторая «Не стрелять!»

Батальон специального назначения «Фриденталь» — У историка, совершающего ошибки, есть оправдание — Почему В. Шелленберг не мог мне приказывать — Начало дивизии «Бранденбург» — Мои первые офицеры: «китаец» Хунке и юрист Радл — Я отказываюсь от назначения штандартенфюрером СД — Лорд Маунтбэттен, его преемник генерал Лэйкок и британские спецподразделения — Честная игра Би-би-си — Моя встреча в Лондоне с «майором-призраком» Дэвидом Штирлингом, бывшим командиром специальных подразделений ВВС Великобритании — Подвиг в Африке — Лондон отдает приказ ликвидировать генерала Эрвина Роммеля — Уроки поражения шотландского спецподразделения — Недоступное «Волчье логово» и его три зоны безопасности — Почему мы не стреляли — Об одном заключении Клаузевица.

Находящийся в двадцати километрах севернее Берлина Фриденталь был старым местом охоты Гогенцоллернов. В огромном парке вокруг двух павильонов, в которых раньше собирались гости императора, в 1943 году были построены панельные бараки. Первоначально в них размещались на казарменном положении пехотная рота, половина другой роты и часть автомобильной роты. Этим соединением, названным специальным подразделением «Фриденталь», командовал голландский офицер войск СС; штаб как таковой отсутствовал. Архивная служба, строевая часть и связь практически не существовали. Из 300 человек, которых я нашел во Фридентале, 85 процентов составляли немцы, а 15 процентов — голландцы, фламандцы, а также румынские и венгерские «фольксдойче». Все они были добровольцами и, подчеркиваю это, подобно мне, принадлежали к войскам СС.

В третьей главе первой части этой книги я уже сказал, что принадлежащие к войскам СС были не «полицейскими на службе Гиммлера», как это часто утверждается, а солдатами. Сделаю еще несколько пояснений по этому вопросу.

16 июня 1929 года Гитлер назначил Генриха Гиммлера рейхсфюрером Охранных эстафет СС (Schutzstaffeln). В команде Гиммлера находилось тогда 280 человек. Потом, в 1933 году, возникли Общие СС (Allgemeine SS). Черная форма хорошо смотрелась и пользовалась наибольшей популярностью среди молодых людей различного происхождения: студентов, дипломатов, врачей, служащих и активистов НСДАП, которые хотели отличаться от носивших коричневые рубашки членов СА.

17 июня 1936 года Гитлер совершил ошибку: назначил Гиммлера руководителем немецкой полиции, оставив его одновременно рейхсфюрером СС. Это вызвало двусмысленность, которая помешала пониманию истории Третьего рейха.[130]

Тяжело предъявлять претензии к историкам, которые бессознательно путали и часто путают шесть управлений Главного управления безопасности рейха, руководимого Рейнхардом Гейдрихом, который, конечно же, был подчиненным Гиммлера. Однако управления I–VI не имели ничего общего между собой. Два первые (I и II) занимались кадровыми, юридическими и административными проблемами. Руководимое группенфюрером СС Генрихом Мюллером IV управление, или гестапо (тайная государственная полиция), занималось политическими преступлениями, совершенными немецкими гражданами, и действовало независимо от V управления, или крипо (криминальной полиции), которое занималось обыкновенными преступлениями. Разделение заданий между управлениями было настолько четким, что если во время следствия, осуществляемого крипо, обнаружатся политические мотивы преступления, кажущегося обыкновенным (и наоборот), в обоих управлениях будут проведены отдельные, параллельные расследования.

Управление III Отто Олендорфа и управление VI Вальтера Шелленберга образовывали одно целое — службу политической разведки, внутренней (управление III) и внешней (управление VI), но работали независимо друг от друга.

Идея учреждения «вышестоящего органа» над всеми самостоятельными службами, которые имели общую задачу — обеспечение безопасности государства и граждан, — конечно же, отвечала необходимости централизации данных, касающихся национальной безопасности. Однако никто не смог бы эффективно руководить одновременно шестью управлениями такой огромной и к тому же такой разной организации — это было выше человеческих возможностей; но всегда оставалась возможность для личной инициативы. Сильные или же имеющие поддержку личности, например, Небе или Мюллер, которые обращались прямо к Гиммлеру, минуя непосредственных начальников, становились независимыми.

В состав VI управления входило несколько секций: «А», «В», «С» и так далее, к которым в апреле 1943 года прибавили секцию «S» (Schule — школа) со мной в качестве руководителя. Я оказался бы под началом Шелленберга, если бы не тот факт, что я был солдатом войск СС, — войскового соединения, командовать которым Шелленберг не имел права. Дальше вы заметите некоторые результаты такого положения вещей.[131]

VI управление, занимающееся политической разведкой за рубежом, соответствовало (чтобы не сказать, конкурировало) военной разведке адмирала Канариса. Абвер был непосредственно подчинен Верховному главнокомандованию вермахта и фельдмаршалу Кейтелю. Несмотря на отличия между VI управлением «заграница» (РСХА) и управлением «заграница» Абвера, их часто путают, так как этому способствовало объединение весной 1944 года политических и военных разведслужб под руководством Шелленберга.

До 1944 года в состав управления Абвера «заграница» входил отдел «Z» (центральный) генерал-майора Ганса Остера. Отделом I (разведка) руководил полковник, позже генерал Ганс Пекенброк. Полковник, позже генерал Эрвин Лагоузен стоял во главе отдела II (диверсия и саботаж). Отделом III (контрразведка) руководил полковник, позже генерал Франц фон Бентивегни. Пекенброк, фон Бентивегни и Лагоузен активно сотрудничали при подготовке Нюрнбергского процесса, собирая доказательства. Лагоузен выступал в качестве «свободного свидетеля» (подобно Паульсу); Пекенброк и Бентивегни не появились в зале суда. 11 февраля 1946 года советский прокурор генерал Зоря представил суду обвинительные показания, данные в Москве двумя генералами. Первое было датировано 12, а второе 28 декабря 1945 года. Русские освободили их в 1955 году.

Удивляет сам факт, что Пекенброк и Бентивегни сдались русским. Их коллеги из Абвера и все руководители организаций такого же профиля (например, отделений «Иностранных армий Восток» (Fremde Heere Ost) и «Иностранных армий Запад» (Fremde Heere West) в сухопутных войсках эвакуировали службы и архивы на Запад, сдавшись западным союзникам.

В Абвере уже давно возникло подразделение, предназначенное для спецопераций. В конце 1939 года это был «Батальон специального назначения 800», включенный во II отдел Абвера (саботаж и диверсия). В тот период командира и часть офицеров «Батальона 800» действительно привлекали к «исключительно» специальным заданиям. В ноябре 1939 года командир батальона майор Гельмут Гроскурт получил задание подготовить путч, направленный против Гитлера и немецкого правительства. Начались дискуссии между Канарисом, Остером, Герделером, Гроскуртом и вездесущим Гизевиусом. Начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер был против путча и перевел по службе Гроскурта в другое место.

«Батальон специального назначения 800» позже был преобразован в полк, а со временем — в дивизию «Бранденбург». Необходимо подчеркнуть, что солдаты дивизии «Бранденбург» храбро и честно выполняли свой долг до конца, не отдавая себе отчета в затеваемых за их спинами интригах Канариса, Остера, Лагоузена, Гроскурта и Бентивегни. Я еще напишу об этой дивизии.

Что касается подразделения специального назначения «Фриденталь», то эта часть была организована на основании приказа генерала войск СС Ганса Юттнера, который единственный имел право организовывать боевые подразделения СС. Находящиеся под командованием офицеров войск СС, эти подразделения первоначально имели право формировать личный состав только из солдат своих войск. Однако через несколько месяцев я получил согласие Юттнера на набор солдат и офицеров из всех родов вооруженных сил при условии, что они будут добровольцами.

Наша часть и все созданные позже, каждый раз по приказу Юттнера, предназначались для спецзаданий. Это означало, что она могла быть использована для специальных операций командующими отдельных частей вермахта. Мы сделались подразделением вермахта, в структурах которого сражались и получали приказы непосредственно от командующего армией или группой армий. Операционные планы дорабатывались моим штабом или же, после моего согласия, штабом соответствующей армии.

Для Шелленберга я реализовывал лишь план «Франц», потому что он уже готовился в момент моего прибытия в подразделение.[132] Однако с июля 1943 года мы получали приказы только от Верховного главнокомандования вермахта или же непосредственно от Гитлера.

В апреле 1943 года я ознакомился во Фридентале с программой подготовки личного состава, которая мне сразу же показалась недоработанной. Продолжалась подготовка к операции «Франц». И хотя я был здесь человеком новым, решил кардинально изменить программу обучения и тренировки: батальон должен иметь полный штат, солдатам необходимо пройти интенсивную специальную подготовку, а также требуется обеспечить их соответствующим снаряжением.

Сразу после прибытия во Фриденталь меня попросили произвести молниеносную реорганизацию; однако это было легче сказать, чем выполнить. Я провел много ночей, изучая различные аспекты моей новой миссии, и много дней в поисках соответствующих людей и снаряжения. Среди офицеров, прибывших в самом начале, стоит вспомнить о двух, которые оказались великолепными сотрудниками. Унтерштурмфюрер Вернер Хунке был прислан ко мне как «специалист по Китаю». Действительно, он родился в Китае, но покинул эту страну в возрасте двух лет — он не выучил китайский язык, а о стране знал только то, что можно было прочитать в атласе. Естественно, что мы прозвали его «китайцем».

Унтерштурмфюрер Карл Радл, подобно мне, был венцем; он стал моим адъютантом. Радл был и остается коренастым и широкоплечим мужчиной типа «таран», который при этом мог быть мягким и деликатным. В момент начала войны он заканчивал юридический факультет какого-то института и собирался работать в центральной администрации. Необыкновенно полезным оказалось его умение применять диалектику и ловкость, с какой он мог интерпретировать в нашу пользу бумаги, полные решительных отказов (войсковой продовольственной, службы вооружения и так далее), отменять запреты, а также редактировать на первый взгляд невинные прошения, которые в результате приносили большую прибыль. Наши проекты часто определяли как «интересные», но, к сожалению, «принимая во внимание ситуацию», наши просьбы не удовлетворялись.

Более или менее успешно оборудовав часть во Фридентале, я поехал в спецшколу в Гааге. В сецессионной вилле, окруженной большим парком, размещались примерно двадцать пять курсантов, обучавшихся под руководством штандартенфюрера СС Кнолле из СД. Формально мое звание было ниже, хотя звания СД не имели эквивалента в войсках СС; практически, работники СД были больше служащими, чем солдатами. Однако ситуация в Гааге могла бы стать затруднительной, но Кнолле сразу же успокоил меня, заявив, что охотно останется на своем посту в качестве моего подчиненного. Он знал свою специальность: перехват, радиосвязь, коды, шифровка, дешифровка и так далее, — следовательно, остался руководителем школы. Из числа двадцати пяти курсантов десять принадлежали к войскам СС, один был иранцем, проходившим подготовку для операции «Франц», остальные оказались агентами СД (управления VI).

Ситуация была далека от идеала. Агенты СД оплачивались службами Шелленберга и обеспечивались значительно лучше, чем добровольцы из войск СС, которые получали лишь армейское денежное довольствие.

Шелленберг предложил мне вступить в СД и звание штандартенфюрера, то есть такое же, какое имел Кнолле. Он предполагал, что это «ликвидировало бы все мелкие помехи». Я отказался, так как предпочитал звание хауптштурмфюрера запаса войск СС штандартенфюреру СД. Шелленберг не настаивал. Я вновь посетил генерала Юттнера и сообщил ему о принятии должности.

В Гааге я сразу же издал приказ о подготовке курсантов войск СС отдельно от других стажеров, а также о применении особых кодов. В итоге доля солдат войск СС в школе дошла до 90 процентов при 10 процентах членов СД и добровольцев — гражданских агентах, оплачиваемых СД и подготавливаемых для различных миссий этой службы, которыми я не занимался. Мне хотелось бы иметь только солдат-добровольцев из Европы, по мере возможности набиравшихся из войск СС. Также как и я, эти молодые люди горели желанием сражаться с большевизмом и предупредить его распространение в Европе, тем самым принося пользу родине. Позже нам говорили, что мы заблуждались. Возможно. Но если бы мы не сражались в 1941–1945 годы с войсками Сталина, Европа сегодня не существовала бы. Мы защищали европейскую и немецкую землю не как «нацисты», а как патриоты и солдаты.

Внимание Гитлера с 1941 года привлекала специфическая форма ведения войны, применяемая в акциях так называемых британских коммандос, оснащенных и вооруженных лучше обычных подразделений. Общеизвестно, что в 1941–1943 годы британскими специальными операциями руководил лорд Луис Маунтбэттен. Его преемник генерал Роберт Лэйкок, руководивший в 1943–1947 годы, написал предисловие для книги моего друга Чарльза Фоли «Commando extraordinary»;[133] книга была опубликована в Лондоне в 1954 году, а через год — в Нью-Йорке. Американское издание имело интересное вступление, написанное генералом Телфордом Тейлором.

Фоли намеревался представить в книге деятельность подразделения, сформированного в 1943 году во Фридентале. Он был первым писателем, гражданином одного из западных государств-союзников, «бывшим неприятелем», который потрудился нанести мне визит в Мадриде, беседовал со мной и познакомился с предоставленными документами.

Он прав, говоря, что сначала нас встревожили достижения британских специальных подразделений в Африке, особенно операции, выполненные полковником Special Air Service (SAS),[134] мужественным Дэвидом Штирлингом.

В конце 1941 года специальные команды Штирлинга в Северной Африке за три месяца уничтожили на земле «больше немецкой боевой техники, чем любая эскадрилья Королевских ВВС». Легендарное прозвище «майор-призрак», присвоенное ему, означало многое. Днем он вместе с командой прятался в пустыне, чтобы появиться и нанести удар ночью, иногда за сотни километров в тылу наших позиции, после чего исчезал, как по волшебству.

В 1955 году британское телевидение Би-би-си сняло десятисерийный фильм о «десяти солдатах второй мировой войны, совершивших наиболее сенсационные подвиги». Десять событий были выбраны генералом Робертом Лэйкоком. Одна серия была посвящена мне.[135] Тогда я получил письмо от полковника Штирлинга, в котором он выразил желание познакомиться со мной. Мы встретились на аэродроме, когда я был проездом в Лондоне, и беседовали в течение многих часов. Я искренне признался ему, что в общем британские спецподразделения были лучше немецких, прежде всего потому, что британцы организовали такие части задолго до нас.

Я сказал полковнику: «В 1941–1943 годы руководителем ваших спецопераций был лорд Маунтбэттен, член королевской семьи, что, безусловно, имело значение, а его преемником стал генерал Лэйкок».

Я добавил, что английские спецподразделения, лучше подготовленные и оснащенные, а также находящиеся под отличным командованием, добились очень хороших результатов в Африке, Европе, Азии. Штирлинг согласился, но сказал, что цели заданий, выполняемых моими подразделениями, имели гораздо большее политическое значение. Лишь две крупные британские операции, нацеленные против Роммеля, потерпели неудачу (Штирлинг участвовал только во второй). Я ответил, что нельзя постоянно побеждать и что, изучая ход первой операции против командующего Африканским корпусом, пришел к определенным выводам — они представлены в конце этой главы.

Дэвид Штирлинг был благородным, симпатичным и необычайно интеллигентным человеком. Откровенно беседуя с бывшими противниками, пережившими те же трудности, что и мы, еще более отчетливо понимаешь, каким неправдоподобным безумием для Запада была вторая мировая война.

Конечно же, операции US Army Special Forces[136] начались значительно позже.

Американские спецподразделения, выбрасываемые с парашютами или десантируемые с амфибии, обычно располагали мощными средствами для ведения боевых действий. Подразделения морской пехоты (Marines) подполковника Меррита А. Идсона отличались стремительностью и решительностью во время трудной войны на Тихом океане.

Правда, в Северной Африке, в глубоком тылу противника, также действовали и наши спецподразделения из дивизии «Бранденбург», которые взрывали мосты, склады с боеприпасами и продовольствием, выводили из строя железнодорожные пути. Многие их боевые подвиги остались неизвестными. Резервный полк «бранденбуржцев» под командованием майора Фридриха-Вильгельма Гейнца также располагался вблизи Берлина, и я очень внимательно изучал программу его подготовки.

Не только «бранденбуржцы» отличились храбростью в Африке; заслуги парашютистов-автоматчиков батальона майора Бурьсгардта не уступали им. Необходимо вспомнить еще двух независимых борцов: итальянского майора Роберто, графа Вимерсати Сан-Северино, и немецкого капитана Тео Блайха. Им удалось совершить дальний полет в два этапа (с посадкой для заправки) на самолете «Хейнкель-111» и подвергнуть бомбардировке форт Лами. Это был январь 1942 года, и в Чаде, удаленном от наших аэродромов на 2500 километров, началась настоящая паника.

Отдельную книгу следовало бы посвятить великолепному рейду, выполненному весной 1942 года командой, участвовавшей в операции «Кондор», под руководством графа Ласло Алмаши, потомка старинного венгерского аристократического рода, монархиста, автогонщика и путешественника-первооткрывателя.

Команда проехала 3000 километров по пустыне на английских трофейных автомобилях. Задача состояла в том, чтобы достигнуть Каира и организовать там разведывательный центр для нужд генерала Роммеля. Два немецких агента Эпплер и Сандштетт, добравшиеся до цели, были вскоре арестованы британцами. До этого момента в Каире им помогали лейтенанты египетской армии, тогда еще неизвестные революционеры — Анвар ас-Садат и Гамаль Абдель Насер.

Мое внимание привлекали прежде всего методы и способы выполнения подобных заданий, практикуемые у советских и британских противников. Естественно, в первую очередь меня интересовала попытка убийства или захвата Эрвина Роммеля, совершенная в ноябре 1941 года. Эта попытка была не одиночной акцией спецподразделений, а запланированной операцией, состоящей из трех частей; в случае успеха она принесла бы блистательную победу.

После неудачного наступления генерала Арчибальда Уэвелла (операция «Боевой топор», 17 июня 1941 года) и уничтожения около 100 английских танков Роммель принял решение начать наступление на Тобрук в ноябре того же года. Сегодня нам известно, что неприятель знал его планы и силы. Новый британский главнокомандующий сэр Клод Очинлек решился упредить наступление Роммеля и бросил в направлении Тобрука шесть дивизий, в том числе две танковые, а также механизированную бригаду под командованием сэра Алана Каннингема. Эта операция под кодовым названием «Крестоносец» была назначена на 18 ноября 1941 года.

Черчилль подтвердил в своих мемуарах, что англичане имели численный перевес во всех родах войск, кроме авиации. Лидцел Харт говорит в своей книге «История второй мировой войны», что британцы имели 710 танков, в том числе новые и скоростные американские танки «Стюарт», не говоря уже о других 500 танках, брошенных в битву. Им противостояли 174 немецких и 146 устаревших итальянских танков.

Британцы располагали 690 самолетами против 120 немецких и 200 итальянских. Следовательно, Черчилль мог утверждать в речи, передаваемой по Би-би-си 18 ноября 1941 года, что «британская армия в пустыне запишет новую страницу в истории, сравнимую с Ватерлоо».

Этого не случилось. Наоборот, Роммель очень смело нанес контрудар. В конце он вынужден был отступить, но 22 декабря под Эль-Хассиат уничтожил 65 неприятельских танков. Когда в начале 1942 года он перешел в наступление, то продвинулся на 400 километров.

О необходимости вывести из строя Роммеля и его штаб накануне британского удара (17 ноября) было решено на высшем уровне в Лондоне. Речь шла о дополнении к плану операции «Крестоносец». Больше всего меня интересовало то, что бри-ганцы в обычный план наступления ввели исключительно смелую идею, которая могла решить успех всей операции.

«Комбинированную операцию» против Роммеля в его ставке тщательно готовил штаб адмирала сэра Роджера Кейса. В ней должны были участвовать его сын, полковник Джеффри Кейс и… полковник Роберт Лэйкок. Сто солдат прошли тщательную тренировку. Кейс выбрал 53 человека, которые были разделены на три группы под командованием Лэйкока. Он вместе с сержантом и двумя солдатами образовывал первую группу и должен был лично следить за возвращением команды. Планировалось, что вторая группа, состоящая из шести человек под командованием старшего лейтенанта Кука, будет действовать вне ставки Роммеля, выведет из строя электростанцию и перережет телефонные и телеграфные провода. Третья группа должна была войти в здание. Ею командовал Кейс; его помощник капитан Кэмпбелл отлично говорил по-немецки и по-арабски. Британские агенты еще раньше доставили в Лондон фотографии и планы центрального здания в Беда Литтория, а также окружающих его вилл и складов.

В Англии, Франции и Соединенных штатах были опубликованы многочисленные выдуманные донесения о рейде: «Большая часть штаба Роммеля уничтожена (…) Четыре полковника убито (…) Страшная паника охватила немцев…» и так далее.

Благодаря рапортам, попавшим в подразделение «Иностранных армий Запад» сухопутных войск, документам, переданным через «Бранденбург», а также нашим радиоперехватам, в 1943 году я мог воссоздать значительную часть событий. Сегодня уже Питер Янг в иллюстрированной книге «Диверсионно-десантный отряд» (Нью-Йорк, 1969) и Поль Кэрелл в книге «Африканский корпус» обнародовали детали этого рейда. Если Янг иногда дублировал детали из книги Хилари Ст. Джорджа Сандерса «Зеленый берет», то Кэрелл опубликовал сопоставленные между собой донесения очевидцев, главным образом майора Пешела, штабного врача Юнга и адъютанта Ленцена.

Акция происходила следующим образом. Янг и Кэрелл молчат об этом, но, по всей вероятности, во время высадки десанта с подводных лодок «Тобэй» и «Талисман» на расположенный на пиренейском берегу пляж Хамма в ночь с 13 на 14 ноября отряд потерял более 20 человек. Волны поглотили также значительную часть снаряжения и взрывчатки, думаю, она предназначалась для взрыва той части ставки, где, по мнению англичан, находился Роммель. Несмотря на это, принимая во внимание ожидаемое 18 ноября наступление Каннингема, операцию нельзя было отложить. Так как только 29 из 53 солдат смогли достичь берега, планы необходимо было изменить. Принятое решение и выполнение задания, несмотря на превратности судьбы, несомненно, делает честь Лэйкоку, Кейсу и их товарищам.

Группы Кука и подполковника Кейса (с адъютантом Кэмпбеллом) спрятались в гроте, а затем в кипарисовой роще. Они находились в укрытии до 18.00 17 ноября. Янг сообщает, что британцев обеспечивала банда вооруженных итальянскими винтовками разбойников, главарь которых имел головной убор, напоминающий ярко-красный тюрбан. Несомненно, речь идет об информаторах капитана Д. Е. Хазелдена, офицера британской Longe Range Desert Group,[137] который встретил отряд на пляже Хамма.

Во время продвижения отряда к цели атаки с 17 на 18 ноября над Беда Литтория разразилась сильнейшая гроза, и с неба полились потоки воды. Подобная погода причинила англичанам много вреда во время высадки, но сейчас была им на руку.

Янг пишет о встреченном ими в сопровождении арабо-итальянском солдате, которого Кэмпбелл смог обмануть, представляя своих людей как «немецкий патруль». Это кажется маловероятным, так как отряд ничем не напоминал патруль. Наконец измазанные в черный цвет лица солдат диверсионно-десантного подразделения оказались перед ставкой. В замешательстве их никто не остановил. Кук и его люди смогли без помех повредить генератор тока и перерезать телефонные провода. Затем события развивались так, будто кто-то в темноте таинственным образом вел Кейса, Кэмпбелла и их людей прямо в помещение, где работал или отдыхал Роммель.

Все провалилось с первых секунд атаки, ибо встреченный ординарец так энергично защищался от набросившегося на него с кинжалом сержанта Терри, что даже не получил телесных повреждений.

Завязался бой. Кейс и Кэмпбелл верили в Терри и не зажгли фонарей, впрочем, у них не было времени для вмешательства. Боровшиеся колотили в дверь, ведущую в прихожую. Ординарец вызвал помощь. Дверь открылась, и старший сержант Лентцен выстрелил вслепую из пистолета, попав Кейсу в бедро. Тот сразу же бросил над Лентценом в комнату две гранаты. Кто был в том кабинете? Кейс не знал. В результате взрыва гранат погиб только сержант Ковасич.

В этот момент лейтенант Кауфольц появился на лестнице второго этажа. В свете взрыва гранат он заметил Кейса и сразу же выстрелил в него — пуля попала прямо в сердце. Сам лейтенант упал, подкошенный очередью из автомата Кэмпбелла.

Смертельно раненый, лейтенант продолжал вести огонь и раздробил кость своему убийце.

Снаружи раздалась автоматная очередь. Один из бойцов диверсионного отряда застрелил лейтенанта Ягера, который, разбуженный, выскочил наружу в одной пижаме, когда взрыв гранаты разрушил окно и стену его комнаты, наверное, он думал, что началась бомбардировка.

Люди Кейса, оказавшись в прихожей, обнаружили потерю своих командиров и, убежденные, что их атакуют снаружи, начали отступать. По дороге, в темноте, они убили прибежавшего рядового Боксхаммера.

По правде говоря, когда Лентцен выстрелил в Кейса, а последний бросил гранаты, операция была обречена на неудачу. Поднятого шума оказалось достаточно, чтобы в батальоне объявили тревогу.

С немецкой стороны было убито четыре человека: лейтенанты Кауфольц и Ягер, сержант Ковасич и рядовой Боксхаммер.

Из числа британцев погиб Кейс, Кэмпбелл был тяжело ранен. Ногу можно было ампутировать, но немецкий врач доктор Юнге спас ее. Подводя итог, необходимо вспомнить еще примерно двадцать солдат диверсионно-десантного отряда, утонувших в море.

Полковник Лэйкок приказал подчиненным рассеяться, так как погода делала невозможной посадку на корабли, а погоня уже началась. Все англичане были взяты в плен, кроме Лэйкока и Терри, которые смогли добраться до британских позиций после, как написал Черчилль, «пяти недель доводящих до отчаяния приключений». К тридцати бойцам отряда отнеслись не как к партизанам, а как к военнопленным. Кейсу и четырем погибшим немцам воздали воинские почести. Они были похоронены рядом на малом кладбище в Беда Литгория.[138]

Что делал генерал Роммель во время атаки? Черчилль ограничился словами: «Был атакован один из домов ставки генерала Роммеля, убито несколько немцев, но Роммеля там не было». В действительности командующий Африканским корпусом отсутствовал в Циренайке с конца августа. Он устроил свою ставку в Гамбуте, между Тобруком и Бардией.

В Беда Литтория находилось лишь начальство интендантской службы Африканского корпуса, руководимое майором Пешелом, капитаном Вайцем и несколькими другими офицерами. Как британские службы могли допустить такую грубую ошибку, ведь они располагали в Северной Африке сетью хорошо информированной агентуры?

Первым уроком поражения британцев стало убеждение в том, что командир подобного рода экспедиции должен по мере возможности лично проверять подлинность информации, служащей основанием для проведения акции. Тогда я решил никогда не действовать без получения максимума информации из различных источников. Когда это было возможно, я хотел иметь собственную информацию. Вы увидите, как это мне удавалось.

Второй урок усилил мое убеждение: полная внезапность является необходимым условием успеха операции. Она должна длиться несколько минут, и это время должно быть тщательно рассчитано.

Шотландские коммандос не смогли ликвидировать Роммеля, однако они могли уничтожить интендантскую службу при условии тишины. Перестрелка и взрыв двух гранат в начале атаки обрекли ее на провал. Если бы речь шла о ставке какой-нибудь армии, шотландский отряд даже не успел бы скрыться, так как сразу же вмешались бы подразделения охраны.

Несомненно, целью этой экспедиции не был саботаж. Рейд проводился таким образом, что я сомневаюсь, чтобы его действительной задачей был захват Роммеля. Двум участникам экспедиции, которым удалось с огромными трудностями выбраться из тяжелого положения, было бы очень неудобно транспортировать похищенного генерала. Следовательно, речь шла о его ликвидации, и это объясняет способ проведения атаки.

Если бы план разгрома ставки Роммеля был выполнен четко, акция имела бы шанс на успех. Командующий немецкими войсками в Африке мог быть убит или тяжело ранен. Однако похитить его было бы значительно труднее. Даже если бы во время атаки генерал не пострадал, то некоторые из его заместителей и помощников могли быть убиты или ранены. Следовательно, работа его штаба была бы сильно нарушена, связь прервана, и все это — во время наступления неприятеля. Даже частичный успех шотландского спецотряда негативно повлиял бы на боевой дух наших солдат не только в Африке, но и на других фронтах, в том числе и на Восточном. Это был еще один урок — на сей раз вставал вопрос охраны наших штабов, которые так плохо патрулировались, что в любой момент могло произойти самое худшее. Нашим интендантам из Беда Литтория необходимо было лучше заботиться о собственной же безопасности. Ординарец, защищавший свою жизнь от английского кинжала, даже не был вооружен.

Вторую операцию против Роммеля, на этот раз крупномасштабную, британские спецподразделения предприняли в августе 1942 года.

Во Фридентале я ввел строгие меры безопасности. Парк уже был огражден четырехметровой каменной стеной, поэтому быстро удалось улучшить систему предупреждения. Ночью территория патрулировалась, но самыми лучшими нашими охранниками были специально натренированные собаки.

«Волчье логово» (ставка фюрера) располагалось в лесу вблизи Кентшина в Восточной Пруссии. Генерал-полковник Йодль неспроста говорил, что «в «логове» было одновременно что-то от казармы, монастыря и концентрационного лагеря».

Географическое положение облегчало реализацию мер безопасности, которые делали фактически невозможной любую атаку диверсионных спецподразделений. Вокруг ставки находились три зоны безопасности, окруженные колючей проволокой и сеткой, которая вокруг внешней зоны достигала высоты в пять метров. Чтобы войти внутрь, необходимо было предъявить пропуск и документы офицеру, находящемуся на первом посту (зона III). Документы тщательно проверялись. Затем следовал телефонный звонок на пост зоны II, который уточнял, ожидают ли входящего, и если ожидают, то кто именно. Гость записывался в реестр, в котором указывал свою фамилию, звание и цель визита. Время въезда и выезда отмечалось с точностью до минуты, поэтому 20 июля 1944 года после поспешного отъезда фон Штауффенберга подозрение сразу же пало на него.

Далее дорога следовала через лес, к контрольному посту зоны II, на котором был установлен шлагбаум.

Только лишь миновав его, можно было попасть в зону I, которая представляла из себя нечто вроде большого парка с разбросанными кое-где зданиями с кустами на крышах. Наблюдаемый с высоты птичьего полета ландшафт создавал иллюзию леса. Через огромные маскировочные сети торчали вершины более высоких деревьев. Внутри зоны I располагалась еще специальная зона Гитлера, в которую даже офицеры командования вермахта не имели свободного доступа, «кроме генерала Варлимонта», как уточнил перед Нюрнбергским трибуналом (3 июня 1946 года) генерал Йодль. Две внешние юны внутри, как и зона III снаружи, днем и ночью патрулировались часовыми. Гитлера охраняли не «подразделения полиции Гиммлера», как часто пишут, а батальон вермахта[139] под командованием полковника Эрвина Роммеля, который на момент начала войны выполнял обязанности коменданта ставки верховного главнокомандующего. Гитлер хорошо знал Роммеля и доверял ему.

Думаю, что если бы все «шотландское спецподразделение» действительно нанесло удар по штабу Роммеля в ноябре 1941 года, то, несмотря на личные качества солдат и совершенство их снаряжения, перед людьми Лэйкока стояла бы очень трудная задача.

До 20 июля 1944 года Гитлер почти не интересовался мерами безопасности. Как говорил мне адъютант Гитлера по делам Люфтваффе полковник Николаус фон Белов, фюрер терпел их, «принимая во внимание свой долг по отношению к немецкому народу и его солдатам». Я убежден, что, несмотря на все выдумки о нем, он никогда не носил бронежилета и «бронированной шапки». Однако когда 20 июля были смертельно ранены находившиеся рядом с ним генералы Шмундт и Кортен, а также полковник Брандт, Гитлер потребовал усилить охрану. С этого момента любой офицер, вызванный в ставку, должен был оставить свой пистолет на посту зоны I.[140]

Меня девять раз вызывали в «Волчье логово», также я пролетал над ним на самолете. Маскировка была великолепной — мы видели только деревья. Автомобиль петлял по таким крутым дорогам (естественно, охраняемым), что лично я не смог бы определить местонахождение ставки, укрытой в лесном массиве длиной семь или восемь километров.

Бергхоф, баварскую резиденцию Гитлера, можно было заметить с воздуха. Но там, как и в «Волчьем логове», противовоздушная оборона была чрезвычайно сильной. Авиация противника дважды наносила удары по этой ставке Гитлера, теряя при этом половину самолетов.

Покушения, совершенного 20 июля, практически невозможно было избежать. Гитлер лично знал полковника Штауффенберга, с которым беседовал несколько раз об организации новых дивизий, так называемых «Народных гренадеров». Никто не предполагал, что в портфеле, оставленном полковником под конференц-столом, находится бомба.

Нам уже известно, почему генерал Роммель не мог быть в Беда Литтория убит, ранен или тем более похищен.

После изучения деталей данной операции я твердо решил, что солдаты, которыми мне придется командовать во время специальных операций, будут стрелять только в случае крайней необходимости.

Безусловно, мы все умели стрелять из различного оружия. Но этого не нужно было делать. Я открыл хороший (проверенный в будущем) метод удержать солдат от стрельбы: самому находиться во главе подразделения и не стрелять. Такая позиция всегда прибавляла уверенности идущим за мной, усиливая доверие, а от этого во многом зависело успешное выполнение операций по освобождению Муссолини и «Фауст-патрон»,[141] выполненных почти бескровно.

В обоих случаях я находился во главе подразделения и ни разу не выстрелил. Бежавшие за мной солдаты, находившиеся под моим непосредственным командованием, получили приказ открывать огонь лишь после моего первого выстрела; они подчинились и не стреляли. Это привело полковника Штирлинга в нескрываемое изумление.

Конечно, гораздо легче продвигаться вперед при огневой поддержке, поэтому во время подготовки некоторых спецопераций особое внимание уделяется сильному и концентрированному огню по неприятелю. Но с моей стороны было бы психологической ошибкой трактовать итальянцев и венгров как врагов; подобная позиция противоречила бы даже духу порученных мне заданий. Однако они были противниками и имели приказ стрелять в нас.

Захваченный врасплох противник оказывается сконфужен видом приближающего неприятеля, который появляется неожиданно и ошеломляюще там, где, согласно логике, появиться не должен был. Когда враг не в состоянии верить тому, что видит, продлевается эффект внезапности, необходимый для успешного проведения операции.

Однако, если нападающие выстрелят хотя бы один раз, у защитников срабатывает инстинкт самосохранения и они, из-за обыкновенного рефлекса, отвечают огнем. Нет ничего более заразительного, чем стрельба. Мне приходилось видеть на фронте целые части, которые вдруг среди ночи начинали палить из всех орудий только потому, что какой-нибудь дозорный выстрелил в воздух.

Не стрелять! Самый трудный момент — это вхождение в контакт с противником. Такая тактика требует от участников спецоперации крепких нервов и непоколебимого взаимного доверия.

Не многие теоретики имели столь же ясное суждение, как Карл фон Клаузевиц, написавший в своей книге «О войне», что сущностью войны является навязывание своей воли неприятелю. «Для достижения данной цели нам необходимо разоружить врага — в этом заключается непосредственная цель военных действий». Клаузевиц изучил условия достижения этой цели. Однако осмелюсь сказать, что ни он, ни отважный Штирлинг не могли и вообразить, что можно разоружить противника без единого выстрела — просто захватив его врасплох.

Глава третья Почему Гитлер не изготовил атомную бомбу. Оружие «V»

План Линдеманна (30 марта 1942 года): пятьдесят два немецких города с населением более 100 000 жителей должны быть разрушены — Ошибки маршала Геринга — Успехи немецких ученых в области ядерной физики — Фантастические слухи о тайном оружии массового поражения — Рейды на фабрику тяжелой воды в Норвегии — Тяжело больной Гитлер принимает меня в ставке: «Радиоактивное оружие означало бы конец цивилизации» — Изготовление атомной бомбы по переписке — Тезис физика Филиппа Ленарда — «Табун» и Шпеер — Операция «Рейхенберг»: я воображаю себе, что можно пилотировать «V–I» — Планы и прототипы у Хейнкеля — Скептицизм фельдмаршала Мильха — Неудачи — Анна Рейтш объясняет мне их причину — Рейтш оценивает летающую бомбу: «Прекрасный самолет!» — Ракета «V-2» — Гитлер присваивает Вернеру фон Брауну звание профессора — Предсказание Гитлера — Другие ракеты, производные «V-2» и реактивные самолеты — Операция «Скрепка»: грабеж и добыча победителей — Мнения У. Черчилля и генерала Д. Эйзенхауэра.

Я считаю нормальным, что сражающийся за родину солдат, который понимает, что Европе грозит опасность, желает победить.

Когда весной 1943 года я оценивал ход войны на общей оперативной карте, было ясно, что Восточный фронт держится. Однако я знал по собственному опыту, какой грозной силой является русская армия — как по причине своей численности, так и по причине обеспеченности новейшей техникой, полученной из Соединенных Штатов, Великобритании и Канады.

В июле 1942 года наступление генерала Роммеля в Северной Африке было остановлено примерно в 100 километрах от Александрии. 8 ноября американцы высадились в Касабланке, Оране и Алжире. Силы «оси», вынужденные воевать на два фронта, терпели поражения из-за численного превосходства противника.

Немецкие города сделались целью для атак британской и американской авиации. С мая 1942 года во время налетов тысяч бомбардировщиков гибло множество людей. Были разрушены Кельн, Эссен, Дуйсбург, Гамбург, Мангейм, Дортмунд и другие открытые города. Атакам подвергались не только фабрики; в результате «ковровых бомбардировок» погибли десятки тысяч женщин и детей. В июле 1943 года Гамбург горел как факел, так как на город было сброшено 9 тысяч тонн зажигательных и разрушительных бомб. Союзники надеялись, что «немецкий народ взбунтуется против своих властей» и революция большевистского типа вынудит Германию капитулировать. Это было мнение Фридерика Линдеманна, научного советника Bomber Commander RAF,[142] выраженное 30 марта 1942 года в рапорте, поданном Черчиллю: 52 немецких города с населением более ста тысяч человек должны быть разрушены.

Маршал Третьего рейха Геринг совершил подобную ошибку в 1940 году, приказав бомбить Лондон. Нам известно количество жертв Люфтваффе и оружия V-І и V-2 за всю войну: 60 227 убитых и 87 900 раненых. Определить количество жертв англо-американских воздушных рейдов на Германию невозможно. Только в подвергшемся бомбардировке Гамбурге погибло 53 000 человек, и 160 000 было ранено. Официальное количество погибших во время бомбардировки Дрездена колеблется от 250 000 до 300 000 из числа 630 000 жителей. Горело восемнадцать километров города. Когда этот гигантский костер, пламя которого взвивалось вверх на десятки метров, наконец погас, смогли опознать — главным образом благодаря кольцам — лишь около 40 000 жертв… В конце февраля 1945 года в Дрездене находилось 420 000 беженцев с востока, преимущественно женщин и детей.

Думаю, что ответственность Геринга за ход войны в воздухе велика. Он уже в 1940 году поверил, что мы выиграли войну. Из-за его иллюзий мы не изготовили реактивные самолеты на год или два раньше, а ведь наши специалисты уже в 1939 году работали над турбореактивным двигателем. Если бы тогда появились наши реактивные самолеты, это был бы неприятный сюрприз для бомбардировщиков и истребителей неприятеля.

Я встречал маршала Третьего рейха Геринга как командующего Люфтваффе в своей ставке и как солдата на фронте в районе города Шведт-на-Одере. В Нюрнберге моя камера находилась напротив камеры Геринга, пока обвиняемых и свидетелей не разместили в разные крылья здания. Он тогда показал победителям пример мужества, благоразумия и логики, не лишенной остроумия. Не в моем обычае обвинять человека, который не может оправдаться. Однако необходимо сказать, что деятельность маршала Третьего рейха в 1941–1945 годы отягощает его большой виной в отношении немецкого народа и Европы.

Во Фридентале моя карта говорила сама за себя. Я не был дипломированным штабным офицером, но понимал ее язык. Вывод таков: чтобы победить в конфликте, необходимо использовать два дополнительных метода. Это война новых концепций, а также инженерной мысли. Большой технический потенциал народа необходимо было хорошо проработать, стимулировать военными, политическими и дипломатическими открытиями, чтобы поставить его на службу более смелой военной стратегии и тактике.

Будущему историку, наверное, покажется странным, что Германия не изготовила атомную бомбу, хотя теоретические и практические возможности существовали у нее уже с 1938 года. Именно в конце этого года профессора Отто Ган и Фриц Штрассман доказали химическим путем расщепление ядра атома, за что Ган получил в 1944 году Нобелевскую премию. Он работал в институте кайзера Вильгельма в Берлине и Далеме с профессором Вейнером Гейзенбергом, а также группой выдающихся ученых. Ассистентом Гейзенберга был Карл Фридрих фон Вайцзекер, сын дипломата Эрнста фон Вайцзекера, известного уже нам участника заговора против Гитлера.

Профессор Отто Фриш, который спрятался в Англии после многих лет работы в Германии, первый (в январе 1939 года) доказал расщепление атомного ядра. Его тетя, госпожа профессор Лиза Мейтнер, бывшая сотрудница профессора Отто Гана, находилась всю войну в изгнании в Стокгольме.

Был в Германии, кажется, в Гамбурге, еще один институт, который очень давно начал работать с атомом. Его директором был молодой и способный физик Манфред фон Арденне (после войны работал в СССР и ГДР). Йозеф Геббельс очень интересовался работой этого института.

После войны многие немецкие физики заявили, что они сделали все, что было в их силах, чтобы Германия не смогла создать атомную бомбу. По моему мнению, с моральной точки зрения это было бы похвально, если бы соответствовало действительности. Однако эти люди противоречат истине.

С 1939 года внимание Гитлера приковывали фантастические возможности, которые дает расщепление атома. Я знаю, что осенью 1940 года он долго беседовал на эту тему с министром вооружения и боеприпасов доктором Тодтом. Мнение фюрера не изменилось. Он всегда считал, что использование атомной энергии в военных целях означало бы конец человечества.

Сегодня нам известно, что Гитлер познакомился не только с рефератом Гейзенберга «Распад атома; конструкция атомного реактора и циклотрона», прочитанным в 1942 году в институте кайзера Вильгельма, но и со многими другими документами, касающимися научных исследований в этой области до 1940 года. Альберт Шпеер, мемуары которого были изданы в 1969 году, написал, что Гитлер «не был в восторге от возможности превращения земли под его властью в раскаленную звезду». Он написал так на основании нескольких бесед с Гитлером о «возможности создания атомной бомбы», а значит, что для Адольфа Гитлера этот вопрос не являлся актуальным. В качестве доказательства хочу привести личное свидетельство.[143] В октябре 1944 года меня вызвали в ставку. Как раз шла подготовка наступления в Арденнах, и Гитлер хотел мне передать первые директивы, касающиеся операции «Гриф».

В то время много говорилось о немецком «тайном оружии» — сказывалась активная пропаганда доктора Геббельса.

Ходили странные слухи о разработке и даже существовании фантастического оружия массового поражения. Как всегда, они распространялись людьми, получившими «информацию из достоверных источников», проверить которую не представлялось возможным. На тот момент я был занят другими делами, но, по крайней мере, знал, что речь не идет о химическом оружии, — к счастью, оно не использовалось противником в этом жестоком, безумном мировом конфликте.

Говорили якобы о противовоздушном снаряде, который, изрываясь среди эскадрильи вражеских бомбардировщиков, вызывал возникновение на большой площади так называемого абсолютного нуля температуры, равной -273 °C, который, конечно же, оказывал разрушительное воздействие на самолеты. Однако чаще всего говорилось о другом оружии, в действии которого используется радиоактивность.

Я не специалист по ядерной физике, но мне было известно, что возможно создание бомбы, использующей эффект освобождения атомной энергии урана. Мое внимание привлек авиационный рейд неприятеля, проведенный в начале 1943 года против фабрики, производящей тяжелую воду в Норвегии, — ее бомбардировали и следующей осенью. Кроме того, был потоплен один из наших кораблей, транспортировавший тяжелую воду.

Когда я прибыл в ставку, мне сказали, что Гитлер, несмотря на подкосившую его тяжелую болезнь, хочет немедленно со мной побеседовать. У меня сложилось впечатление, что он очень изменился и исхудал, но мысли его как всегда были точны. Вероятно, я являюсь одним из немногочисленных, если не единственным собеседником Гитлера, которого он принял, находясь в кровати. Он извинился за такой прием, после чего приказал мне сесть и быстро изложил основные стратегические и тактические цели наступления в Арденнах, а также свою концепцию.

Я видел перед собой человека, которому не нужно было создавать видимость и блеск, показывая свою личность. Он говорил немного охрипшим, но тихим и спокойным голосом, и от него исходила необыкновенная сила убеждения. Он был уверен, что, несмотря на предательство и ошибки, немецкие войска одержат победу. Наступление будет успешным, и к тому же «оружие, возникшее благодаря современной, действительно революционной технике, полностью захватит неприятеля врасплох».

Соединив слова Гитлера с тем, что я знал о Норвегии, и с выступлениями доктора Геббельса, спонтанно и, конечно же, без вопросов я высказался о слухах на тему искусственной радиоактивности и о ее возможном использовании. Гитлер вонзил в меня горящий, лихорадочный взгляд и ответил:

— Известно ли вам, Скорцени, что если использовать энергию, освобожденную при расщеплении атома и радиоактивности в военных целях, то это означало бы конец планеты?

— Результаты могли бы быть страшными…

— Несомненно были бы! Предположим, что радиоактивность можно контролировать и использовать в качестве оружия. Последствия также были бы катастрофическими. Когда у меня был доктор Тодт, я прочитал, что одна бомба, радиоактивность которой в принципе контролируема, может освободить энергию, сравнимую с энергией больших метеоритов, упавших в Аризоне и в Сибири у озера Байкал. Это значит, что жизнь во всех ее проявлениях, не только люди, но также звери и растения, будут уничтожены в радиусе сорока километров. Это был бы Апокалипсис. А, кроме того, возможно ли сохранить это в секрете? Невозможно! Нет! Ни один народ, ни одна группа цивилизованных людей сознательно не возьмет на себя такой ответственности. Ведь после атомных ударов и контрударов человечество может само себя уничтожить. Разве что племена, живущие в верховьях Амазонки и джунглях Суматры, имеют какой-то шанс выжить.

Эти замечания, сказанные мимоходом, Гитлер произнес в течение нескольких минут. Но эти слова я четко вспомнил в августе 1945 года, в начале моего тюремного заключения, когда стало известно об атомных бомбах, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки. Это акция не имела смысла, потому что император Японии уже спрашивал американцев об их условиях заключения мирного договора.

В плену американские офицеры всех чинов непрерывно допрашивали меня об одном и том же: «Как вы вывезли Гитлера в конце апреля и куда его доставили?»

До сих пор помню испуганное лицо американского офицера, которому я ответил, утомленный вопросами подобного рода: «Адольф Гитлер мертв, но он был прав, говоря, что вы и я будем спасшимися людьми с Амазонки».

Американец наверное подумал, что он напал на след или же что усталость помутила мое сознание, так как он приказал принести мне чашечку кофе.

Маргарет Гоуин сообщает в интересной работе «Britain and Atomic Energy»[144] (1964), являющейся официальной хроникой британской Организации атомных исследований с 1939–1945 годов, что среди создателей бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки, оказались беженцы из Германии: Пейерлс, Фриш, Ротблат и другие, а также Клаус Фухс, который позже был осужден за выдачу атомных секретов русским.

Госпожа Гоуин пишет, что с 1941 года английские специалисты, исследующие атом, благодаря сотрудничеству с Intelligence Service, «систематически следили за деятельностью великих немецких ученых». «Такие наблюдения, — доказывает автор, — могли принести пользу, так как среди ученых, работающих в Англии, было много беженцев из Германии».

Ведущие американские ученые Якоп Роберт Оппенгеймер и Лео Шилард получили образование в Германии (университет в Геттингене).

Полностью соглашаясь с Маргарет Гоуин, позволю себе заметить, что значительная часть атомной бомбы была создана по переписке. Нам известно, что «корреспондентов» было достаточно.[145]

В июле 1945 года в Потсдаме Уинстон Черчилль уведомил Сталина об использовании атомной бомбы в Хиросиме. В своих мемуарах британский премьер подчеркивает, что советский диктатор принял это известие безразлично, и дополняет: «Бесспорно, он не отдавал себе отчета в важности того, что ему было только что сообщено». А вот и неправда. Благодаря Фухсу, Сталин знал об атомной бомбе столько же, сколько Черчилль, если не больше.

Думаю, позиция Гитлера была продиктована, прежде всего, своего рода инстинктом самосохранения человеческой натуры, которая не хочет уничтожить сама себя. Он находился под влиянием лауреата Нобелевской премии, славного физика Филиппа фон Ленарда, с которым поддерживал дружеские отношения. Нам известно, что Ленард очень рано проявил симпатию к национал-социалистскому движению и по этой причине имел даже «неприятности» перед самой смертью в 1947 году.

Ленард считал радиоактивность, пробужденную на нашей планете с целью уничтожения, самым большим безумием человека и настоящим самоубийством человечества. Задолго до того, как подобное мнение высказал Оппенгеймер, он считал славу Альберта Эйнштейна, известного ему по институту кайзера Вильгельма, очень спорной.[146]

Фюрер действительно не считал исследования с целью создания ядерного оружия самыми важными, но ядерная физика в Германии не была «заброшена» в том смысле, что ученые могли продолжить свою работу. Сотни специалистов, первоначально призванных в армию, в 1942 году вернулись в родные лаборатории.

Гитлер, который во время первой мировой войны оказался жертвой отравляющего газа (иприта), запретил ведение химической войны. Однако он опасался, чтобы такую войну нам не навязали. Наши химики открыли новый газ — табун, — против которого, как известно, нет защиты. Шпеер утверждает, что хотел его использовать в феврале 1945 года, и то против Гитлера. Скажу, что в декларации Шпеера на тему этого убийственного намерения я не очень верю.[147]

Зато нельзя было не поверить в удивительное оружие, каким были «V-І» и «V-2». Часто их путают между собой, и поэтому сообщу несколько необходимых деталей.

«V-І» или «летающая бомба», которая официально называлась «Fi-103» (Fieseier 103), — тип непилотируемого самолета-снаряда, приводимого в движение пульсионным двигателем. Его скорость равнялась 640 км/ч, радиус действия до 300 километров, вес — 2200 кг, в том числе около 850 кг взрывчатого материала, размещенного в носовой части.

Траектория полета «V-І» зависела от настроенного жироскопа, регулирующего высоту и направление полета. После перелета на запланированное расстояние двигатель останавливался, и «V-І» пикировал к земле. Этот был неточный снаряд. Направление полета могло измениться из-за ветра, его можно было перехватить, конечно же, без малейшей ответной реакции. В 1944 году самым большим преимуществом «V–I» была невысокая цена производства и топлива. Использование «V-І» имело также и определенный психологический эффект.

«V-І» сконструировали в Люфтваффе, в Немецком исследовательском центре планеризма и на предприятиях фирмы «Физелер». Испытания проводились в Пеенемюнде, так как эта база на берегу Балтийского моря располагала соответствующим оборудованием. Серийно производимые «Фольксвагеном» «летающие бомбы» запускались по рельсам с очень простой рампы, чаще всего по три одновременно.

Мне представился случай посетить Пеенемюнд и участвовать в запуске «V-І», и я прилетел туда вместе с полковником-инженером, специалистом по самолетам-снарядам. Я спросил у него, можно ли пилотировать «V–I».

В тот же самый летний вечер 1944 года мы приступили к работе вместе с инженерами предприятий «Физелера» и министерства авиации. В вилле, расположенной на берегу озера Ванзее, десять инженеров делали наброски на бильярдном столе и на полу. Рассматривалась возможность размещения в «V-І» пилота на катапультирующемся кресле и с парашютом.

Под утро решение было найдено. Оставалось только разработать прототип. Доброжелательно настроенный к этой идее фельдмаршал Мильх, статс-секретарь министерства авиации, дал мне «зеленый свет» при условии, что проект одобрит комиссия из министерства. Ее председателем был почтенный адмирал с развевающейся бородой, с которым в начале мы беседовали о Ноевом ковчеге. После двух или трех заседаний нам удалось получить положительное решение членов комиссии, которые с самого начала усомнились в моей идее и все время спрашивали: «Где вы возьмете рабочих, мастеров и инженеров для изготовления нового прототипа? Ведь у нас нехватка рабочей силы!»

Я ответил, что рядом с Фриденталем находится фабрика Хейнкеля, которая не использует в полную меру свои производственные мощности, и профессор Хейнкель лично предложил мне в помощь троих инженеров и пятнадцать техников.

— Хорошо, — ответил адмирал «Ковчег», — но вы ведь можете работать лишь с элементами уже существующих «V-І». Разве вам не известно, что их слишком мало?

— Профессор Порше, мой друг, говорит по-другому. Как раз недавно он был удивлен тем, что на его предприятиях находится несколько сотен готовых «V-І», которые никто не забирает. Могу вас заверить, господа, что он с радостью одолжит мне дюжину этих снарядов.

— Главное — без осложнений! — предрешил «Ковчег».

Вскоре в моем распоряжении находилась пара небольших мастерских у Хейнкеля. Я распорядился поставить в них столы, кровати, и все — инженеры, мастера, рабочие — трудились без отдыха, с удивительным энтузиазмом, иногда по четырнадцать часов в сутки над реализацией того, что мы назвали операцией «Рейхенберг».

Когда я опять увидел фельдмаршала Мильха, он принял меня, улыбаясь:

— Ну что, Скорцени, надеюсь, вы довольны?

— Конечно, хотя мы потеряли две или три недели.

— Три недели для такого проекта ничего не значат! Пилотируемые «V-І»! Если вы покажете мне прототип через четыре или пять месяцев, то можете рассчитывать на мои поздравления.

— Господин фельдмаршал, я надеюсь, что покажу его вам через четыре или пять недель.

Он внимательно посмотрел на меня, думая, что я шучу. Затем улыбнулся и покачал головой:

— Думаю, что у вас слишком много иллюзий, мой дорогой. Но так и должно быть. Главное, чтобы не очень много.

Мы поговорим о вашей машине через четыре или пять месяцев. Успехов!

Наша мастерская у Хейнкеля была похожа на ремесленную, но мы уже кое-чего достигли. Каждый день, если только представлялась возможность, я проводил по несколько часов на моей «фабрике». Через пятнадцать дней я велел доложить о себе фельдмаршалу Мильху и сообщил ему, что три моих «V-І» готовы к полету.

Застигнутый врасплох Мильх разрешил мне произвести испытательные полеты на аэродроме Гатов. Были назначены два летчика-испытателя. Вместо того, чтобы выстрелить «V–I» с установки для запуска, два из них сбросили с «Хейнкеля-111» на высоте 2000 метров… Оба «V-І» разбились при посадке, пилоты были ранены. Фельдмаршал Мильх разговаривал со мной довольно сухо, приказал создать комиссию для установления причин несчастных случаев и запретил мне пока производить какие-либо испытания. Неужели мы работали очень быстро и слишком несерьезно?

Тогда меня пригласила к себе легендарная летчица Анна Рейтш. В тяжелой катастрофе, произошедшей во время испытательного полета на прототипе реактивного истребителя, она получила множество переломов и выкарабкалась только благодаря своей сильной воле. С тех пор Рейтш жила в доме Люфтваффе. Она поддержала меня, сказав, что «V-І» можно пилотировать. Однако ей был дан формальный запрет предпринимать какие-либо действия в данном направлении.

По ее мнению, причины несчастного случая можно было определить, не дожидаясь результатов расследования комиссии. Они были понятны — оба пилота до этого времени летали исключительно на винтовых машинах, в то время как прототип был легче серийного «V-І» и развивал скорость до 700 км/ч, а при посадке — 180 км/ч, поэтому пилоты и не справились с заданием. Анна намеревалась возобновить испытания, впрочем, как и два ее сослуживца, пилотировавшие уже реактивные самолеты.

Я отказался, объясняя это полученными приказами и тем, что мы не получим «Хейнкель-111» в Гатов для своих экспериментов. Анна пожала плечами и сказала: «Я думала, вы более смелый. Если хочется, то летать можно всегда. Мои сослуживцы посетили ваши мастерские и исследовали первые «V–I». Я уверена, мы правы — это великолепные самолеты. Мы еще поговорим с вами на эту тему, а пока — до завтра».

Должен признаться, я провел бессонную ночь. Третий несчастный случай был вполне возможен. Имел ли я право вовлекать в эту авантюру прекрасную женщину-птицу, о которой мечтали многие молодые немцы? На следующий день Анна и ее товарищи убедили меня отвлечь коменданта аэродрома. С безразличным выражением лица я сказал ему, что пришло разрешение на продолжение операции «Рейхенберг», после чего попросил «дельного совета» по какому-то вопросу. Я приказал двум офицерам не оставлять коменданта ни на минуту, сопроводить его в казино и позаботиться, чтобы он ни под каким предлогом не позвонил в штаб фельдмаршала Мильха.

У меня сжалось сердце при виде «Хейнкеля», сбрасывающего пилотируемый Анной «V-І». Без колебаний она взяла на себя рискованное дело, зная, что соприкоснется с землей на скорости 180 км/ч. Не знаю почему, но я был уверен, что ей повезет. И повезло — она приземлилась, «как бабочка», и возобновила испытание. Я поздравил ее от всего сердца.

Она ответила: «Что за великолепный самолет! Благодаря ему мы совершим великие дела, вот увидите!»

Оба сослуживца Анны также взлетели и приземлились без особых трудностей. К сожалению, в будущем нас не ожидали военные успехи.

Когда разошлась весть о подвиге Анны и двух ее сослуживцев, мы получили разрешение на изготовление пяти прототипов, на которых могли тренироваться тридцать избранных пилотов. Из числа сотен кандидатов мы выбрали во Фридентале еще шестьдесят добровольцев из Люфтваффе. Наконец можно было осуществлять наиболее смелые замыслы! К сожалению, из заказанных мною в начале 1944 года 500 кубических метров авиационного топлива была поставлена только часть. Пилоты «V-І» оставались в моих подразделениях до окончания войны. Большинство из них отличились храбростью и хладнокровием во время проведения боевых операций.

После войны я видел американский фильм, фабула которого была основана на эпизодах операции «Рейхенберг». Актриса, исполняющая роль Анны, взбиралась на самолет-снаряд, наклонившийся на рампе, и была запущена в полет на пляже какого-то северного моря.

Несчастья не миновали Анну, ее обвинили в том, что она якобы вывезла фюрера из полыхающего Берлина в последние дни апреля 1945 года.[148] Она живет во Франкфурте-на-Майне, и я часто ее навещаю. Анна всегда верила в немецкую родину и свободную, живущую в согласии Европу. Если иногда я вспоминаю о ее подвиге, она смеется и с энтузиазмом восклицает: «Это действительно был прекрасный самолет! Вот если бы он появился у нас на шесть или восемь месяцев раньше!»

«V-2» была не самолетом-снарядом, а ракетой, имевшей по одной из последних версий длину 14,03 м, диаметр у основания 3,584 м и 1,651 м в головной части. Стартовый вес — 12,9 т, 70 процентов которого приходилось на долю топлива. Радиус ее действия доходил до 400 километров; скорость 3000–5300 км/ч. «V-2» содержала в себе около 1000 кг взрывчатого вещества.

Конструктором «V-2» был руководитель очень деятельного коллектива молодых специалистов тридцатилетний инженер Вернер фон Браун, принявший после войны американское гражданство. Он получил мировую известность.

Браун работал в экспериментальном центре сухопутных войск в Пеенемюнде, под руководством полковника Вальтера Дорнбергера, который был не только отличным офицером, но и, как говорят французы, Un chictype.[149] Первое решающее испытание «V-2» (конечно же, без взрывчатки) провели 3 октября 1942 года в Пеенемюнде. Ракета, достигнув высоты 80 километров, поразила цель, находящуюся на расстоянии более 190 километров. Гитлер лично интересовался испытаниями в Пеенемюнде. Он произвел Дорнбергера в генералы, а молодому инженеру Брауну присвоил профессорское звание. В начале июля 1943 года Гитлер вызвал их обоих к себе в ставку. Шпеер вынужден был согласиться с фактом, который сегодня известен всем — Гитлер понимал революционное значение ракеты «V-2». После беседы с фон Брауном он заявил следующее: «Этот молодой инженер сконструировал ракету, принцип действия которой опровергает все известные до сих пор правила баллистики. Мы сможем достать наших противников за океанами и на огромных расстояниях. Однако я считаю, что этот молодой ученый прав, когда он говорит, что благодаря более мощным ракетам мы получим возможность исследовать пространство вокруг Земли, а также, быть может, некоторые другие планеты нашей системы. Думаю, что благодаря фон Брауну мы сделаем великие открытия».

Я был лично знаком с профессором Брауном во время войны, а позже с ним переписывался. Это очень доброжелательный человек, одаренный не только большими знаниями, но и живым воображением. Браун, еще будучи совсем молодым инженером и работая в 1933–1936 годы в экспериментальном центре в Куммерсдорфе, уже являлся специалистом по ракетам и мечтал об их использовании для путешествий в космос и полетов на Луну.

Пеенемюнд находится на острове Узедом, там, где река Одер впадает в Балтийское море, недалеко от нынешней немецко-польской границы.

Через несколько недель после встречи Вернера фон Брауна с Гитлером остров подвергся бомбардировке, его оборудование было уничтожено и 800 человек погибло. Наши «почетные корреспонденты» из Швейцарии и других государств имели к этому непосредственное отношение.

Исследователей из центра распределили по другим местам, а в Кохель в Баварии был сооружен «воздушный тоннель», в котором воздух мог двигаться со скоростью до 4800 км/ч. Это значительно превышало максимальную скорость, планировавшуюся для тестов подобного рода самыми смелыми специалистами противника.

Как и «V-1», ракету «V-2» создавали на нескольких удаленных предприятиях; окончательный монтаж осуществляли бригады немецких рабочих.[150]

Вернер фон Браун и его молодые сотрудники оказались смелыми открывателями будущего. Осмелюсь сказать, что они были провидцами; их мысли уходили далеко в будущее. В начале 1944 года профессор сделал одному журналисту заявление, тогда напоминавшее цитату из повести Жюля Верна или отрывок из научной фантастики. Однако это была лишь прелюдия к выполненным позже благодаря ему работам. Нам известно, что его концепция многоступенчатых ракет, берущая свое начало от «V-2», сделала возможным в будущем запуск на орбиту искусственных спутников и посадку на Луну. Астронавтика многим ему обязана.

Теории фон Брауна, иллюстрированные рисунками, дававшими определенное представление об изготовлении ракеты, были напечатаны в одной из немецких газет. Эта информация сразу же была замечена прессой нейтральных государств.

Гиммлер распорядился посадить Брауна под домашний арест и допросить его. Через неделю Гитлер отменил это распоряжение и ликвидировал возникшую таким образом парадоксальную ситуацию.

Программа «V-2» предусматривала создание ракеты, способной осуществить бомбардировку Нью-Йорка или Москвы. В конце марта 1945 года она была практически готова, а с июня должно было начаться серийное производство.

Однако Советы приближались. Генерал Дорнбергер, Вернер фон Браун, его брат Магнус, полковник Акстер, а также инженеры Линденберг, Тессман и Хузель спасли значительную часть документации и укрылись в Баварии. Они сдались американской 44-й дивизии. В скором времени они подписали контракт, связывающий их с американской армией, и в сентябре выехали в Соединенные Штаты.

За Атлантическим океаном было собрано, под строгим контролем, 127 самых лучших немецких специалистов. Американцы опасались, что русские предпримут попытку их похитить. В 1947 году Вернер фон Браун приехал в американскую зону в Германии, чтобы вступить в брак со своей двоюродной сестрой Марией фон Квишторп. Церемония и брачный ритуал происходили под охраной усиленных нарядов армейской полиции. Затем молодожены уехали в Соединенные Штаты, гражданином которых Браун стал позже, В 1955 году. Его назначили директором Армейского агентства по вопросам баллистических ракет и заместителем руководителя Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА). Он возглавил программу «Аполло», в результате которой 21 июля 1969 года на Луну высадились первые люди — Армстронг и Олдрин.

Я не смогу перечислить все новые типы и виды оружия, изобретенные и произведенные немецкими специалистами начиная с 1941–1942 годов. Прототип самолета «Бахем» — «Ба-349» («Змея») должен был взлетать вертикально с пусковой установки и предназначался для борьбы с вражескими бомбардировщиками. Предполагалось, что пилот этого самолета выстрелит залпом двадцать четыре реактивных снаряда. Во время первого испытательного полета в реальных условиях машина разбилась при ударе о землю. При этом в ней погиб старший лейтенант Лотар Зиберт, фактически явившийся первым пилотом, взлетевшим вертикально с помощью реактивных двигателей, точно так же, как сегодня взлетают американские и русские космонавты.

Было разработано очень много противовоздушных ракет. Ракета «С-2» («Водопад») класса «земля — воздух» была снабжена радиовзрывателем и взлетала вертикально, направляемая оператором. Ее скорость, равнявшуюся 2900 км/ч, намного превысила ракета «Тайфун», достигавшая скорости 4500 км/ч. Она предназначалась для образования заградительного огня противовоздушной обороны. Кроме того, можно вспомнить двухступенчатые «Дочь Рейна», «Огненную лилию» или «Ф-55», короткую и толстую «Энциан», имевшие один главный и четыре вспомогательных реактивных двигателя, и так далее.

Мало кто знает, что первый немецкий реактивный самолет «Хе-178» летал уже с августа 1939 года — он был создан профессором Хейнкелем за три года. Реактивный истребитель «Мессершмитт-262» («Ласточка») достигал скорости 950 км/ч. Бомбардировщик «Арадо» («Ар-334») летал со скоростью 800 км/ч, достигая потолка полета примерно в 8000 метров и имея радиус действия более 1000 километров.

В апреле 1945 года конструкторы бомбардировщика «Хеншель-132» уничтожили прототип машины с улучшенным турбореактивным двигателем (1000 км/ч, радиус действия более 2000 километров). Этот самолет поразил британских экспертов, обнаруживших обломки машины и ее планы.

Новое надводное и подводное оружие, о котором еще пойдет речь, было не менее оригинальным и столь же революционным и прогрессивным по сравнению с разработками противников, как и изготовленное для войны в воздухе.

Я хотел бы обратить внимание на одну успешную акцию, которая, возможно, не очень широко известна, проведенную союзниками одновременно на Западе и Востоке против Германии после ее безоговорочной капитуляции. Она заключалась в обнаружении и присвоении всех немецких патентов и изобретений. На Западе она получила кодовое название «Скрепка».

Во время демонтажа фабрик, которые не были разрушены бомбардировщиками «освободителей», происходил легальный грабеж, безусловно, самый красивый «бросок» в истории. Французские, британские и иные оккупанты 1919–1925 годов казались детьми по сравнению с авторами «переездов», осуществленных в 1945–1950 годы. Немецкие патенты и проекты ехали на Восток и Запад на различных видах транспорта. Взятые в плен немецкие специалисты часто сами приводили в порядок эти документы и давали необходимые пояснения техникам победителей. Не будет преувеличением скачать, что благодаря операции «Скрепка» в хозяйстве западных союзников после 1945 года произошли полезные изменения во всех отраслях промышленности. Американцы беззастенчиво признались, что прибыль, полученная таким путем, перекрыла в несколько раз все их затраты на ведение войны.

А сама война? Сначала процитируем хвастливое заявление Черчилля в 1950 году, произнесенное им во время одной из публичных лекций в Соединенных Штатах: «Это в сумке у Гитлера мы нашли последние секреты, позволившие нам победоносно завершить войну в Азии».

Зато генерал Дуайт Эйзенхауэр констатировал после войны: «Если бы Германия имела в своем распоряжении «V-1» и «V-2» на шесть месяцев раньше, вторжение на континент в июне 1944 года было бы невозможным».

Глава четвертая От первой подводной лодки к новым заменителям материалов

Адмирал Редер, традиционный командующий — Революционные идеи Карла Дёница, являвшегося «Манштейном и Гудерианом моря» — Фюрер назначает Дёница главой государства — Его правительство не капитулировало и не подало в отставку: капитуляция была только военная — «Одноместные торпеды» и взрывающиеся лодки с дистанционным управлением — Успехи и неудачи обычных торпед — Подвиг Прена — Воспоминания о заливе Скапа Флоу — Затопление французского флота в Тулоне — Роль Канариса — Три торпеды, выпущенные по английскому военному кораблю «Нельсон», не взорвались, а Черчилль находился на палубе! — Акустические и термические торпеды — Миниатюрная подводная лодка — Система «ноздрей» и «идеальная подводная лодка» типа XXI — Новые управляемые снаряды «вода — воздух» — «Фриц» топит «Рому» — Черчилль уважает достижения немецких подводных лодок — Битва на Атлантическом океане — От континентальной блокады (1806 год) к заменителям — Размышления о современном энергетическом кризисе.

В изданном в конце 1943 года учебнике ВВС США, предназначенном для пилотов, готовящихся для борьбы с подводными лодками, мы можем найти информацию, которая не осталась без внимания адмирала Дёница: «Вот примерный перечень потерь, которые мы несем, если подводная лодка топит два товарных судна грузоподъемностью 6000 тонн и один танкер грузовместимостью 3000 тонн: 42 танка, 8 мортир калибром 152 мм, 88 орудий калибром 87,6 мм, 40 противотанковых орудий калибром 40 мм, 24 бронеавтомобиля, 50 бронетранспортеров, вооруженных станковыми пулеметами марки «Брем», 5210 тонн боеприпасов, 6000 винтовок, 428 тонн запчастей для танков, 2000 тонн продовольствия, 1000 контейнеров с топливом».

В противоположность адмиралу Эриху Редеру, который еще в 1942 году придавал огромное значение крейсерам, Карл Дёниц, в 1935 году только командор (старший лейтенант), являлся сторонником подводных лодок.

Ознакомившись с мнениями специалистов разных стран, он разработал метод атаки на конвой и корабли неприятеля с помощью групп подводных лодок при поддержке (разведка, прикрытие) авиации. Но напрасно он старался убедить Редера в правильности этой революционной концепции.

Назначенный в 1936 году командиром подводных лодок, Дёниц вынужден был уменьшить свои претензии. Адмирал Редер тогда сделал ему замечание, что отношения между Великобританией и Третьим рейхом нормальные и фюрер не допустит начала войны между двумя народами.

В результате после объявления нам войны Англией в сентябре 1939 года из 55 подводных лодок лишь 26 были «полностью готовыми к бою». Тем временем подводная лодка «У-29» капитана фон Шухарта потопила в сентябре 1939 года авианосец «Courageous» («Отважный»). В октябре 1939 года подводная лодка «У-47» под командованием капитана Прена вышла на рейд в заливе Скапа Флоу и потопила линкор «Royal Oak» («Королевский дуб») водоизмещением 29 000 тонн. Я еще вернусь к этому фантастическому успеху, когда буду писать о наших первых торпедах.

Командующий Эрих Редер был консерватором. Он служил в императорском флоте уже в 1894 году, когда Дёницу было три года. В октябре 1939 года Редер не понял, что самым эффективным оружием против Англии являются подводные лодки, и это стало большой бедой для моей страны. Манштейн и Гудериан свободно представляли Гитлеру свои теории использования бронетехники, а у Дёница не было возможности в 1936–1940 годы защитить перед Гитлером концепцию «подводной войны» и тактику «волчьих стай».

Наверное, перспектива войны с Великобританией не привлекала канцлера. Однако в мае 1941 года после полета Гесса он уже отдавал себе отчет в том, что подписание договора с Черчиллем невозможно. Следовательно, подводные лодки становились очень важным стратегическим оружием.

В начале 1942 года, во время первой фазы битвы за Атлантический океан, Дёницу необходимо было около 250 подводных лодок. В его же распоряжении оказалось только 91 (23 из которых находились в Средиземном море, 10 — в пути к секторам ведения военных действий, 13 участвовало в различных миссиях, а 33 ремонтировались). Только 12 лодок сражались, а Дёницу было необходимо их не менее 50, чтобы его тактика выдержала экзамен.

Когда в конце декабря 1942 года наши военные корабли не атаковали большой англо-американский конвой «PQ-18» со снаряжением для Советского Союза, пораженный Гитлер потребовал объяснений. Лиддел Харт написал об этом: «Уведомленный по радио Редер, слишком осторожный, отвел свои самые крупные суда, которые смогли бы разбить эскорт». В результате фюрер заявил, что если линкоры не годятся, то лучше их разоружить. Редер подал в отставку, которая была принята, а его место занял Дёниц. К сожалению, 30 января 1943 года было уже слишком поздно.

У Дёница никогда не было в распоряжении достаточного количества подводных лодок, чтобы применить разработанную им лично тактику «волчьих стай». Необходимо добавить, что он, полный горечи, жаловался в своей книге «Десять лет и двадцать дней», что Люфтваффе маршала Геринга недостаточно сотрудничали с военно-морским флотом.

Адмирал Дёниц был столь же хорошим стратегом, как и тактиком. Можно сказать, что он был «Манштейном и Гудерианом моря». Это прежде всего благодаря ему в начале мая 1945 года миллионы немецких и европейских солдат и гражданских лиц избежали плена и бойни.

Скажу больше: в Нюрнберге, как главнокомандующий военно-морским флотом, он олицетворял собой честь вермахта — и ему удалось ее спасти, по крайней мере, в глазах западных обвинителей. Как и многие другие, он был оклеветан, победители обвинили его в умышленных убийствах экипажей торпедированных кораблей. Его защитник, доктор Отто Кранцбюлер, доказал, что в немецком военно-морском флоте строго соблюдалось международное право. Однако решающим было показание командующего американским тихоокеанским флотом Честера У. Нимица.[151]

Гитлер назначил адмирала своим преемником 30 апреля 1945 года, и тот не уклонился, хотя знал, что поражение в войне предрешено. После создания 2 мая нового правительства с резиденцией в Плен, (а затем во Фленсбурге), 8 мая он вынужден был объявить о капитуляции вермахта.

Победители добивались от него «подписания полномочий представителям трех видов вооруженных сил, которые парафировали бы акт капитуляции». Он подписал их, но акта капитуляции правительства в отношении другого государства не подписал; новое немецкое правительство не было распущено. Позже, по приказу Советов, его члены были арестованы.

После 8 мая победители в течение двух недель обходились с Дёницем как с главой немецкого государства. Ему воздавали почести, соответствующие не только его воинскому званию, но также и положению. Следовательно, немецкое правительство продолжало существовать после 8 мая. Оно по-прежнему представляло немецкий народ, а Дёниц не подписал ни одной отставки, ни от собственного имени, ни от имени правительства, и этот факт подтверждает один документ, составленный юристами-международниками, который я видел. Дёниц никогда не подавал в отставку, он уступил лишь под принуждением, когда его арестовали 23 мая 1945 года. В Нюрнберге его приговорили к десяти годам тюремного заключения — отсюда берет название книга его воспоминаний.[152]

С начала 1943 года то, что Йозеф Геббельс называл «крепостью Европы», действительно подвергалось смертельной опасности с запада, юга и востока. Адмирал Дёниц вынужден был сражаться на море с двумя самыми большими флотами мира.

С целью хотя бы частичного выравнивания огромной диспропорции сил было создано и произведено новое оружие, которое иногда с успехом использовалось добровольцами военно-морского флота и солдатами моих спецподразделений. Таким образом я с удовольствием познакомился и сотрудничал с контр-адмиралом Гельмутом Хейем, командующим подразделениями малых боевых единиц военно-морского флота.[153] Он был моряком в полном смысле этого слова, а также гениальным тактиком.

Что касается возможности захвата противника врасплох, го Дёниц утверждал, что в начале 1943 года мы не имели на флоте практически ничего, что соответствовало бы понятию «чудесного оружия». Я присутствовал при создании пилотируемых и управляемых торпед типа «Neger» («Негр»), «Marder» («Куница») и «Hai» («Акула»). Они представляли собой три версии двойной торпеды. В воде под управляемой торпедой находилась вторая, наполненная 600–700 килограммами взрывчатого вещества. Пилот верхней торпеды выпускал нижнюю после оптимального приближения к цели. Затем разворачивался и deo Juvante[154] удирал как мог быстрее.

«Негр» и «Куница» были своего рода миниатюрными одноместными подводными лодками. Я хочу еще добавить и желаю, чтобы это запомнили, что все, кто выполнял задания на этих лодках, были добровольцами.

Моторная лодка, заполненная взрывчатым веществом, была длиной примерно 3,5 метра. Она могла развивать скорость до 60 км/ч (что случалось редко) с 500 кг взрывчатого вещества на борту. В атаку пилотируемые лодки подобного типа отправлялись по три: две располагались впереди, на третьей находился руководитель операции. Моторки были малозаметны, так как возвышались над водой всего лишь на 30–40 сантиметров. На определенном расстоянии от цели командир приказывал атаковать, и все три моторки включали максимальную скорость. Примерно за километр до цели пилоты из моторных лодок, на которых находилось взрывчатое вещество, выскакивали, а руководитель наводил заряды на цель и затем забирал (по возможности) плавающих пилотов.

После достижения цели, которой обычно была центральная часть неприятельского судна, заряды взрывались не сразу. Передняя часть лодки с взрывчатым веществом отсоединялась и погружалась в море около корпуса корабля на 6–7 метров ниже ватерлинии. Лишь затем происходил взрыв, намного более эффективный, так как он вызывал не только течь. Под центральной частью корабля внезапно образовывалась воздушная струя, и эта пустота являлась причиной перелома корпуса корабля на две части, так как только носовая часть и корма держались на воде.

Первым подразделением, которое с успехом использовало эти «малые боевые единицы», была «X Flottiglia MAS» («Флотилия торпедных катеров»), под командованием известного нам уже командора — лейтенанта герцога Борджио. Его флотилия смело атаковала неприятельские суда в портах Александрии и Гибралтара, нанося тяжелые потери британскому флоту.

В начале войны бесконтактный радиомагнитный взрыватель приводился в действие магнитным полем цели. Взрыватель и командоконтроллеры направления и глубины были ненадежными. Когда Прен смог войти на якорную стоянку в Скапа Флоу ночью с 13 на 14 октября 1939 года, появилось полярное сияние, которое мешало атакующим. До сих пор — неизвестным оставался тот факт, что его подводная лодка «У-47» выпустила по «Royal Oak» («Королевскому дубу») четыре торпеды, из которых три прошли мимо из-за конструкторских недоработок. Так как линкор был поражен в носовую часть, неприятель думал, что это была авиабомба. Сохраняя хладнокровие, Прен приказал по-новому зарядить пусковые установки и выстрелить второй залп, состоящий из трех торпед, которые попали в цель. «Королевский дуб» перевернулся вверх килем и затонул в течение нескольких минут.

Чтобы понять значение подвига Прена, необходимо вернуться к 21 июня 1919 года.

После перемирия в ноябре 1918 года немецкий военный флот был интернирован в этом же заливе Скапа Флоу — он не считался побежденным. Во время Ютландской битвы 29 линкоров и линейных крейсеров немецкого флота противостояло 31 британским судам такого же класса: потери врага равнялись 115 000 тонн, а наши 61 000.

20 июня 1919 года вице-адмирал Людвиг фон Ройтер, командовавший нашими интернированными судами, узнал, что военный флот должен быть передан в исправном состоянии Англии, в противном случае Германии снова будет объявлена война. По соглашению с офицерами и экипажами, Ройтер приказал самозатопить шесть линейных крейсеров, десять линкоров, восемь малых крейсеров, а также пятьдесят миноносцев и эсминцев. Мне было тогда одиннадцать лет, и самоуничтожение этих прекрасных и гордых кораблей произвело на меня огромное впечатление. Я узнал, что корабль «Фридрих Великий», который во время Ютландской битвы плавал под флагом адмирала Рейнхарда Шеера, был затоплен первым.

Поэтому мне были понятны чувства адмирала Жана де Лаборде, когда он 26 ноября 1942 года приказал затопить французский флот, интернированный в Тулонском порту. Вот куда привела политика европейского сотрудничества, провозглашенная нашей дипломатией в 1940 году: ко дну! Разве можно было предполагать, что моряк (будь это адмирал де Лаборде или адмирал фон Рейтер) равнодушно отдаст свои корабли? Французский адмирал Марсель Женсу отказался отдавать свои линкоры Великобритании в Мерс-эль-Кебире в июле 1940 года. Разве можно себе представить, что Лаборде, не имеющий возможности сняться с якоря, разрешил бы немцам и итальянцам захватить суда на рейде в Тулоне? Возможно, когда-нибудь станет известна роль, которую сыграли в этом деле разведслужбы итальянского адмиралтейства, действовавшие в согласии с Абвером Канариса.

Абвер также полностью скомпрометировал себя во время операции «Torch» («Факел») по высадке англо-американского десанта в Северной Африке. Об этом говорит Дёниц в своей книге «Десять лет и двадцать дней» и добавляет: «Службы разведки и контрразведки, руководимые адмиралом Канарисом, никогда не передавали во время войны командованию нашего подводного флота хотя бы сколько-нибудь полезную информацию».

Во время операции «Факел» французский флот с Атлантического океана и Средиземного моря под командованием маршала Филиппа Петена противостоял флоту вторжения союзников. Французские моряки не питали дружеских чувств к англичанам с момента, когда те обстреляли невооруженные корабли в Мерс-эль-Кебире. Французы потеряли тогда крейсер «Примоге», а современный «Жан Барт» был серьезно поврежден. Миноносцы «Тайфун», «Торнадо», «Трамонтан» («Полярная звезда»), «Фрондер», «Фугё» («Необузданный»), «Эпервье» («Ястреб»), «Булонец», «Брестуа» были потоплены, вместе с девятью другими военными кораблями и пятнадцатью подводными лодками. Ущерб, нанесенный французской авиации, также был достаточно большим.

Все эти потери были напрасными, так как наша дипломатия не смогла понять наших друзей в Европе, сторонников новой европейской концепции. Их видение континента, действительно конструктивное и позитивное, сделало бы братоубийственную войну ненужной. Я утверждаю, что во Франции, Бельгии и Нидерландах не было национальной ненависти к немцам. Наши руководители недооценили силу психологического оружия, которое, пожалуй, является одним из наиболее эффективных.

В конце концов адмирал Дарлан, находившийся в 1942 году в Алжире, совершил политический поворот в сторону западных союзников и находился с ними, пока не был убит.

Однако вернемся к первым событиям войны на море, а именно к 30 октября 1939 года. В этот день старшему лейтенанту Зану, командиру подводной лодки «У-56», очень не повезло. На западе от Оркнейских островов он атаковал линейный корабль «Нельсон», с невиданным мужеством просочившись между двенадцатью эсминцами сопровождения. Зан был так близок к цели, что экипаж слышал удары трех торпед в борт корабля. Но ни одна не взорвалась! Вышло так, что Черчилль, тогда первый лорд адмиралтейства, находился на палубе крейсера. Представим себе такое известие в начале 1940 года: «Нельсон» потоплен с Черчиллем на палубе!

Черчиллю была известна судьба лорда Китченера, погибшего во время путешествия в Россию на крейсере «Гемпшир», потопленном в районе Оркнейских островов 5 июня 1916 года. Я убежден, что если бы три торпеды, выпущенные с подводной лодки «У-56», взорвались, судьба Европы сложилась бы иначе. Если бы даже британский премьер не утонул, ледяная ванна, несомненно, заставила бы его задуматься над действительными интересами империи и британцев.

Акустические торпеды действовали значительно лучше. Они не были немецким изобретением, как утверждается, но наши специалисты их усовершенствовали, увеличив скорость и вооружив очень чувствительными самонаводящимися головками. Также проектировались торпеды, чувствительные к тепловому излучению, которые на полной скорости направлялись к самому теплому месту цели — машинному отделению. Это новое оружие представляло бы собой серьезную угрозу для западных союзников.

В своей книге «Немецкое секретное оружие: Планы для Марса» (1969 год) молодой инженер Брайен Д. Форд сообщил, что британской разведке было известно о существовании и производстве новых торпед, и сразу были разработаны методы защиты. Например, плывущие в конвое суда эскорта тащили за собой на буксире специальные приспособления, которые создавали вибрацию, подобную вибрации корабельного винта, что затрудняло торпедам попадание в нужную цель.

На вооружение брались различные типы миниатюрных подводных лодок, начиная от «Бобра» и «Саламандры», заканчивая самой лучшей из их числа — двухместной лодкой «Тюлень». Все они были оборудованы системой «ноздрей», таких же, как в танках-амфибиях, форсировавших Буг 22 июня 1941 года. Впрочем, «Саламандру» и «Тюленя» оснастили и оборудованием для очистки воздуха. С этими «карманными» подводными лодками, обладающими усовершенствованным перископом, можно было с помощью двух торпед, размещенных по бокам корпуса, достигнуть цели более удаленной, чем это можно было сделать «живыми торпедами».

«Ноздри», делающие возможным подводным лодкам при погружении получать извне достаточное количество воздуха для двигателей и членов экипажа, первыми применили голландцы. Немецкий ученый, профессор Гельмут Вальтер сконструировал турбину, работающую на смеси водяного пара и кислорода (носителем кислорода был пергидрол). Из разложения перекиси водорода на обычную воду и кислород получали тепло, которое превращало воду в пар. Двигатель подобного типа создавал большую мощность, делающую возможным движение на большой скорости.

С 1937 года Дёниц добивался доработки деталей действительно революционной подводной лодки. Его не понимали до такой степени, что только в 1942 году профессор Вальтер, инженеры Шюрер, Брекинг и Олфкен смогли, наконец, применить систему «ноздрей». Более двух лет потребовалось для строительства первых подводных лодок типа XXI и XXIII.

С мая 1944 года подводные лодки старого типа также были оснащены системой «ноздрей». Наши подводные лодки, которые понесли большие потери в результате действий вражеской авиации, уже могли не всплывать на водную поверхность в критической ситуации.

Подводные лодки типа XXI развивали скорость 17,5 узлов в погруженном состоянии и имели значительный радиус действия. Они могли доплыть до Аргентины без выныривания и дозаправки. Погружались они на глубину до 300 метров.

Во время встречи в Ялте в феврале 1945 года американцы и англичане оказывали давление на Сталина, чтобы он начал большое наступление на Восточную Пруссию и Гданьск, где должно было быть построено 30 подводных лодок нового типа XXI, они убеждали, что «авиация и надводные суда союзников с большим трудом выдержат сражение с этими новыми подводными лодками, которые могут стать реальной угрозой в северной части Атлантического океана. Уинстон Черчилль признался, что «если бы новые немецкие подводные лодки приняли участие в боях раньше, то, благодаря быстрому погружению, они смогли бы полностью изменить ход подводной войны, как это и предсказывал Дёниц».

Если бы новые подводные лодки, в создание которых внес свой вклад Вальтер, ввели в бой (что было возможно) в достаточном количестве с 1942 года, они создали бы значительные помехи морским поставкам в Великобританию и СССР, а также помешали бы неприятельскому десанту в Северной Африке и на побережьях Франции и Италии.

Управляемые бомбы «BV-143» и «BV-246» были авиационным эквивалентом «V-1», они должны были сбрасываться с самолетов. На высоте трех метров над водой они принимали горизонтальное положение и направлялись к цели, управляемые самонаводящимися акустическими головками или же реагируя на инфракрасное излучение. У них был достаточно большой размах крыльев.

Из числа других управляемых бомб необходимо вспомнить пять или шесть версий «РС-1400», называемой «Фриц-Х», с несущими пластинами, способной пробивать броню больших подводных кораблей. В сентябре 1943 года итальянский линкор «Рома», который плыл к Северной Африке, чтобы там сдаться англичанам, был потоплен «Фрицем», сброшенным с самолета марки «Дорньер-217».

Бомбы, сбрасываемые бомбардировщиками и наводимые па цель, потопили в 1943 году много вражеских судов. «HS-294» была длиной 6,5 метра («HS-293» — 4 метра) и использовалась также в следующие годы. Она была первой «летающей бомбой», которая в момент посадки на воду теряла несущие пластины и превращалась в торпеду с наводящейся головкой.

Изготавливаемые из нового сплава бомбы «HS-295», «HS-296» и «HS-298» были разработаны с целью увеличения эффективности поражения. Две первые должны были приводиться в движение двумя двигателями; после некоторых усовершенствований их собирались использовать в качестве ракет класса «воздух — воздух» против эскадрилий вражеских бомбардировщиков. Судя по всему, эти бомбы могли оказаться очень эффективными, но война приближалась к концу, и начать их серийное производство было невозможно.

Наверное, в этом контексте будет легче понять мои усилия по использованию «V-1» в качестве пилотируемого самолета.

Попытайтесь представить себе следующую операцию: от группы нормальных самолетов-снарядов «V-1», пролетающих над проливом Ла-Манш, отделяются два и поражают два больших корабля. Прежде, чем эти снаряды с взрывчатым веществом достигнут цели, пилоты катапультируются — в противоположность японским камикадзе. Я всегда считал, что любой солдат на войне должен иметь шанс остаться живым. Пилотируемые «V-1» могли бы серьезно помочь подводным лодкам адмирала Дёница.

Была сделана попытка приспособить двигатель самолета-снаряда «V-1» к реактивной торпеде, названной немного помпезно «Торнадо». Это была большая (как наш мини-танк «Голиаф») управляемая торпеда с 600 кг взрывчатого вещества. «Торнадо» должна была лететь над самой водой, но ее скорость не превышала 65 км/ч, а устойчивость при больших волнах на море оказалась очень слабой, несмотря на то, что торпеду поддерживали два поплавка на гидроплане.

Что касается разработки нового оружия, напрашивается один вывод: оказалось мало не идей, а времени.

Самой большой ошибкой Гитлера была вера в войну, ограниченную во времени и пространстве. Никогда до этого времени дипломаты не помогали государственному мужу так плохо. Когда он начал войну с Польшей, чтобы вернуть Третьему рейху немецкий город Гданьск, то даже не предполагал, что начал вторую мировую войну. Чтобы ни говорили, Германия никогда не готовилась к такой войне.[155]

Когда мы были вынуждены сражаться на два или три фронта, чтобы защитить родину, немецкий народ выполнил свой долг. Карл Дёниц сделал следующий вывод в своей книге: «По моему мнению, самоотверженность и лояльность являются необходимым фундаментом для сохранения морального здоровья, а также повторного объединения и возвышения нашего народа».

Он сам был примером мужества и самоотверженности. Уинстон Черчилль лично воздал почести «безудержной храбрости экипажей немецких подводных лодок».

В течение первых шести месяцев 1942 года из 4 147 406 тонн вооружения и снаряжения, транспортируемого по морю вражеской коалицией, экипажи наших подводных лодок затопили 3 000 000 тонн; только в ноябре 1942 года они послали ко дну 729 000 тонн. Количество потопленных кораблей и судов превысило количество построенных, а также тех, что могли быть построены.

Несмотря на сильную поддержку авиации и постоянное усиление охраны конвоев, в течение первых двадцати дней марта 1943 года западные союзники потеряли дополнительно 627 000 тонн. Б. Лиддел Харт написал: «Наступление немецких подводных лодок наконец было остановлено. […] Однако необходимо признать, что в марте 1943 года Великобритания была близка к поражению». Приведенные выше данные взяты из статистических отчетов американского и британского адмиралтейств.

Легко a posteriori[156] доказать, как Германия могла выиграть войну. Конечно же, самым верным способом избежать поражения было вообще не начинать ее в ту пятницу 1 сентября 1939 года.

Однако, независимо от точки зрения, нельзя утверждать (как это хотели в Нюрнберге), что «Германия с 1933 года устраивала заговор против мира между народами и готовила мировую войну, за которую только она несет ответственность». Я спокойно вспоминаю эти обвинения. Те же слова были сказаны в Версале 7 мая 1919 года британским премьером Дэвидом Ллойдом Джорджем, который в сентябре 1936 года нанес визит Гитлеру и сказал ему тогда, что фюрер является «одним из великих людей в истории».

Если бы Третий рейх с 1933 года готовил мировую войну, то выиграл бы ее. Самое лучшее новое оружие, о котором я писал, было бы готово в 1936–1937 годы. Вероятно, что через три года мы смогли бы уже использовать межконтинентальные ракеты. Это было бы возможно, и свидетельство тому — факт, что американские эксперты из журнала «Military Affairs» («Военное дело») констатировали в 1946 году, что если немецкую военную продукцию оценивать в 20 (единиц) в 1939 году, то в 1940 году она оценивалась в 35, в 1942 году — в 51, в 1943 году — в 80, а в 1944 году — в 120 единиц, несмотря на террористические вражеские налеты.

Независимо от того, насколько велика была ответственность и ошибки Адольфа Гитлера, абсурдом является утверждение, что с 1933 года он замышлял и готовил мировую войну и был ее «организатором и поджигателем».

Германия оказалась в состоянии войны с самыми богатыми в мире народами, располагавшими мощнейшим материальным и человеческим потенциалом. Основой стратегии и тактики неприятеля была всегда хорошая осведомленность о планах нашего Генерального штаба, а также концепция материальной войны. Дипломатия и психология противника были также очень эффективным оружием, поэтому наши молниеносные победы оказались, как выразился фельдмаршал Эрих фон Манштейн, «загубленными победами».

Несмотря на все это, мы могли победить в 1942 году или «сыграть вничью» в 1943, даже в начале 1944 года. Однако наши три программы вооружения не были проведены достаточно смело и с необходимой решительностью. Высокие посты в вермахте, отвечающие за техническое обеспечение, занимали специалисты старой школы, неспособные подготовить современную войну, которую мы должны были вести с новым вооружением. Поэтому ни оружие «V-1» и «V-2», ни новые подводные лодки не смогли сыграть решающей роли в столкновении с вражеской тактикой, тем более, что их хозяйственный и промышленный потенциал превышал наш в десять раз.

С конца 1943 года против немецких подразделений Советы направляли новые дивизии, вооруженные и оснащенные «классовым врагом». На западе и юге росло техническое и материальное преимущество противника. Мы вынуждены были подписать безоговорочную капитуляцию, нас придавили огромной массой роботов, продвигавшихся по дорогам Европы, расчищенным десятками тысяч тонн бомб.

Уинстон Черчилль признался, что Третий рейх должен быть повергнут, ибо он угрожает хозяйственной мощи Великобритании — так в истории были побеждены государства, которые мешали: Австрия, Франция и империя Гогенцоллернов. Понимал ли Черчилль, что после вычеркивания Германии с карты Европы будет нарушено равновесие мировых держав и что Британская империя не выдержит этого?

Он, несомненно, верил, что является очередным Питтом.[157] Однако Питт и его преемники имели все основания для того, чтобы свергнуть Наполеона. Это был для Великобритании вопрос жизни или смерти.

Это в Берлине Наполеон подписал 21 ноября 1806 года декрет, вводивший континентальную блокаду: «Объявляется блокадное положение для Британских островов. Любая торговля и переписка с этими островами запрещаются». Этот декрет, который должен был прекратить «торговую тиранию Англии», вынудил Наполеона победить три различные коалиции союзников Лондона. Однако последствия блокады оказались неожиданными для британских властей. Лишенная товаров, поставляемых из Англии морем, Европа вынуждена была производить сама то, что не могла купить. С 1807 года на континенте началось необычайное развитие промышленности… Такое же явление наблюдалось в Германии после первой мировой войны.

В 1799 году генерал Бонапарт застал пустые кассы Французской Республики; в январе 1944 года рейхсбанк также не имел запасов золота и иностранной валюты. Гитлер об этом говорил четко: единственный выход из данного положения — больше изобретать, больше работать, больше производить для собственных нужд и на экспорт.

В 1935–1936 годы появились продукты-заменители, вошедшие в международный лексикон под понятием «эрзац» («заменитель, суррогат»).

Наши химики сделали открытия для всех отраслей промышленности. Также производились синтетические продовольственные товары, вначале к великой радости зарубежной прессы.

В 1933–1940 годы эрзац дал возможность развивать промышленность, строить современные квартиры и автострады, производить дешевые автомобили, создавать новые текстильные изделия и так далее. А во время войны он сделался своеобразным оружием, благодаря которому моя родина могла защищаться и долго продержаться.

Из каменного угля Германия производила не только топливо, но также и продовольственные товары: масло, сахар и мед. Из синтетического каучука изготавливалась хорошая синтетическая резина. Получили значительное развитие отрасли промышленности, занимающиеся целлюлозой. Был изобретен плексиглас. Бронза и медь были заменены искусственными материалами. Это был триумф искусственного шелка и многих других синтетических материалов. Я не утверждаю, что ливерная колбаса, изготавливаемая из отходов производства целлюлозы, могла сравниться с копченым окороком из Майнца или гусиной печенью из Лангра (Франция). Но мы были довольны, так как, употребляя этот эрзац в пищу, утоляли голод…

После войны насмешки над открытиями наших ученых в этих отраслях прекратились, и все поспешили их использовать и извлекать из них прибыль.

Вторая мировая война (и будем надеяться, что последняя) была кошмаром, потому что не щадила ни участвовавших в боевых действиях, ни гражданское население. Я повторяю, и это мое глубокое убеждение, что ее можно и необходимо было избежать. По крайней мере, хорошо хоть то, что используются в мирных целях и для улучшения быта человечества полезные открытия, рожденные во время угрозы уничтожения одного из древнейших европейских народов.

Западноевропейские страны, не находящиеся под советским ярмом, оказались, начиная с декабря 1973 года, в очень глубоком энергетическом кризисе, вызванном нехваткой нефти. Из-за ограничений на поставку нефти из арабских стран, находящихся в состоянии войны с Израилем, возникла нехватка бензина, керосина, дизельного топлива и мазута. Нет ни одной отрасли промышленности, которая не использовала бы нефть в качестве источника энергии или сырья. Этот кризис сразу же отразился на вторичных отраслях промышленности: красителях, синтетических материалах, детергентах, красках, искусственных волокнах, резине, удобрениях и так далее. Воцарилось беспокойство, почти паника. Важные отрасли промышленности ФРГ, Франции, Нидерландов, Швеции, Италии, Бельгии переживали кризис. В Великобритании некоторые фабрики работали только три дня в неделю.

Можно сказать, что действия Европейского экономического сообщества в данной ситуации не были достойны похвалы, и великие западные народы не проявили солидарности.

Сегодня снова говорят, что необходимо искать новые источники энергии и разрабатывать новые технологии. Это великолепная идея, осуществляемая европейцами в течение многих веков.

Однако же самым лучшим источником энергии является не сырье, а воля честных людей, отдающих свои знания, сердца и силы человеческому сообществу.

Глава пятая От Сицилии до Ремагена

Чудовищный обман на андалусском пляже — Канарис пришел к заключению, что англо-американский десант произойдет на Сардинии и в Греции! — «Husky» («Лайка») использует мафию — «Живые торпеды» в Анцио — Мне запретили сомневаться в оборонительных возможностях «Атлантического вала» — Удивительное стечение обстоятельств делает возможным успех операции «Overlord» («Повелитель») — Человек, подорвавший мост в Неймеген — Провал операции «Market Garden» («Огород») — Мост в Базеле необходимо уничтожить — Бои на Дунае во время операции «Форель» — Прорыв блокады Будапешта — Унтерштурмфюрер Шрайбер и его водолазы возле моста в Ремагене — Почему необходимо было продолжать сражаться на Западе и Востоке — Действия и размышления маршала Монтгомери — Гитлер: «Я вчера издал приказы, которые посчитают бессмысленными!» — От лорда Байрона к Уинстону Черчиллю.

Добровольцы из Фриденталя, не имея возможности использовать пилотируемые «V-1», отличились на морях и реках. Операции, в которых они участвовали, происходили при тревожных и драматических обстоятельствах. Самую важную акцию они провели в порту Анцио, в Центральной Италии, в 50 километрах южнее Рима.

Чтобы понять, что произошло в Анцио в начале 1944 года, необходимо вернуться к ноябрю 1942 года, когда подразделения, участвующие в операции «Факел», во время высадки в Северной Африке встретили сильное сопротивление французских сил под командованием генерала Нога и адмирала Дарлана. К счастью для американцев, они имели в Алжире очень хорошего парламентера, генерального консула Мэрфи, которому удалось склонить к сотрудничеству генерала (будущего маршала) Альфонса Хуэна, освобожденного ранее нами из плена. Мэрфи также удалось убедить Дарлана. Позже (24 декабря 1942 года) адмирала застрелил из револьвера молодой фанатичный француз Бонье де Лa Шапелль, которому заранее отпустил грехи один священник. После поверхностного разбирательства убийца был расстрелян, к великому облегчению Черчилля и генерала де Голля.

Согласно данным Абвера, англо-американский флот должен был произвести высадку десанта «на Корсике или же на юге Франции» (см. П. Кэрелл, «Африканский корпус»). Вынужденные сражаться в Африке на два фронта, части «оси» еще продолжали сопротивление в течение шести месяцев.

Преемником Роммеля в Африке стал генерал Ганс-Юрген фон Арним; 13 мая 1943 года две последние сражавшиеся войсковые единицы «оси», итальянская дивизия «Джовани фашиста» и 164-я дивизия Африканского корпуса сдались на юге Туниса британской 80-й армии. Оба соединения не имели уже боеприпасов и продовольствия.

Благодаря Тунису и имеющемуся в Бизерте большому порту, западные союзники имели с этого момента великолепную базу для наступления на «мягкое брюшко» Европы.

Гитлер понимал опасность, исходившую от близости Сицилии к побережью Туниса: он передал Муссолини пять дивизий. Согласно заявлению генерала Зигфрида Вестфаля (приведенному Лидделом Хартом), являвшегося тогда начальником штаба фельдмаршала Кессельринга, «дуче утверждал, что ему необходимы только три дивизии». Две из них были сформированы из молодых итальянских новобранцев, которые должны были защищать плацдарм в Тунисе. В конце июня две немецкие дивизии, включая бронетанковую «Герман Геринг», были посланы на Сицилию и подчинены итальянскому генералу Альфредо Гуцциони. Когда в июле 1943 года американская 7-я армия (Пэттона) и британская 8-я армия (Монтгомери) высадились на Сицилии, остров слабо защищался десятью итальянскими дивизиями (шесть из них существовали только теоретически) и тремя немецкими.

Еще раз руководители Абвера ввели в заблуждение Верховное главнокомандование вермахта, убеждая Кейтеля, что союзники в Европе высадятся не на Корсике или во Франции, а на Сардинии или в Греции. Агенты Канариса в Испании имели «доказательство» этого, которое являлось результатом специальной операции, подготовленной и удачно реализованной британскими спецслужбами в апреле 1943 года.

Возле одного андалусского пляжа английская подводная лодка выбросила труп, взятый из лондонского морга, снабженный фальшивыми документами и служебными бумагами английского офицера. Благоприятствующее морское течение вынесло тело на испанский берег, и было сделано все, чтобы немецкие разведслужбы узнали об этом. В курьерскую папку умершего положили копию письма, якобы посланного генералом сэром Арчибальдом Найем, одним из начальников имперского Генерального штаба, генералу Александеру, в котором шла речь о будущем десанте в Греции и на Сардинии.[158]

Возможно, эта небывалая история не имела того значения, которое ей хотели придать некоторые организаторы акции, выступившие два или три года назад в одной телевизионной передаче. Во время войны главным было то, чтобы Абвер поверил в подлинность письма, что в действительности и произошло.

Фактически немецкие подкрепления были посланы в Грецию и на Сардинию, а то, что Монтгомери достаточно помпезно называет в своих мемуарах «Сицилийской кампанией» продолжалось лишь с 10 июля до 17 августа 1943 года. Даже если некоторые итальянские части и сражались мужественно, то остальные, плохо вооруженные и плохо руководимые, сражались быстро.

Роль некоторых руководителей мафии, прибывших из-за Атлантического океана в американских грузовиках, была не столь важной, как утверждают некоторые историки. Однако является почти очевидным тот факт, что выпущенный американскими спецслужбами руководитель нью-йоркского преступного мира, «Lucky» («Счастливчик») Лучиано, осужденный на тридцатилетний срок тюремного заключения, привлек на свою сторону сицилийскую мафию для «справедливого дела». Он был освобожден в феврале 1946 года «за исключительные заслуги».

Однако союзники не использовали на Сицилии всех стратегических и тактических возможностей. Три воздушные операции, поддержка тяжелой флотской артиллерии и сильное прикрытие с воздуха не смогли помешать фельдмаршалу Кессельрингу вытащить из западни более 60 000 итальянцев и 40 000 немцев. Монтгомери, располагавший большими средствами, мог закрыть капкан, когда в начале августа направил свое наступление на Мессину. Однако он только 15 августа приказал высадиться бригаде десантников в Скалетто. Было уже слишком поздно, чтобы закрыть пролив.

Операция «Husky» («Лайка») по занятию Сицилии могла иметь катастрофические последствия для вермахта. Позже генерал Йодль сообщил мне, что фюрер сразу же признал, что для дуче будет трудно защищать Сицилию. Жители острова не сочувствовали ни фашистам, ни антифашистам, они были прежде всего сицилийцами. В предыдущем веке они становились жертвами революций и контрреволюций, во время которых открывались тюрьмы и галеры, откуда выходили преступники, быстро становившиеся героями. Популярным лозунгом, распространенным на всем острове на переломе июля и августа 1943 года, был «Sicilia ai Siciliani» («Сицилия для сицилийцев»).

Когда Гитлер встретился с Муссолини в Фельтре 19 июля 1943 года, он интуитивно почувствовал, что дуче не уверен в себе. Примерно в полдень во время встречи адъютант передал Муссолини записку, и дуче с отчаянием в голосе объявил: «В эту минуту враг жестоко бомбит рабочие районы Рима».

В тот день во время налетов «либераторов» в Риме погибло 1430 человек и более 6000 было ранено. Окружение дуче уже не думало о защите Сицилии: среди этих людей воцарился страх. Отозвав Муссолини в сторону, генерал Витторио Амброзио потихоньку предъявил ему свой ультиматум: «Дуче, вы являетесь другом фюрера. Вы должны ему сказать, что нам необходимо думать о своих делах. Италия должна в течение пятнадцати дней выйти из войны!»

Муссолини не приказал арестовать Амброзио. На аэродроме в Тревизо во время прощания он еще раз заверил Гитлера: «Фюрер, у нас общее дело. Вместе мы победим!»

Я убежден, что он еще верил в это; несколько преданных ему людей разделяло его мнение. Их было немного.

З и 5 сентября 8-я армия Монтгомери и 5-я американская армия Кларка высадились в Италии, в Реджо и Салерно. Высадка была неудачной. Монтгомери и Лидцел Харт признали, что обе армии «понесли тяжелые потери» и с трудом овладевали территорией, находясь с ноября под угрозой «недостатка продовольствия и снаряжения». Позже они не могли прорвать «линию Гитлера» (называемую также «линией Густава»[159]), проходящую через Монте-Кассино, в котором американцы без нужды сравняли с землей известный монастырь.

В колыбели монашеского ордена бенедиктинцев — монастыре, основанном святым Бенедиктом в 526 году, — находились огромные богатства, ценная библиотека и прекрасная картинная галерея. К счастью, сокровища аббатства были спрятаны немецкими подразделениями за несколько месяцев до наступления союзников. Фельдмаршал Кессельринг отдал приказ уберечь великие сокровища итальянской культуры даже, как пишет генерал Фридолин фон Зенгер унд Эттерлин в своей книге «Krieg in Europa»[160] (Кельн 1963), «ценой тактических успехов».

Только 22 января 1944 года американцы приступили к операции «Shingle» («Галька»); генерал Джон П. Лукас высадился со своим VI корпусом в Анцио. Эта высадка давала возможность англичанам и американцам обойти с тыла немецкую армию (Анцио располагался выше «линии Густава») и открывала дорогу на Рим. Генерал Марк Кларк верил, что с триумфом войдет в Вечный город в ноябре 1943 года, затем изменил дату на февраль 1944 года. Однако он ошибался. Рим пал 4 июня 1944 года. Кларк занял Флоренцию только в конце августа, а в Болонью попал лишь в марте 1945 года.

«Живые торпеды» типа «Негр» были использованы в Анцио добровольцами из военно-морского флота и Фриденталя против вражеских кораблей. Эта операция была осуществлена через несколько недель после операции «Галька» («Shingle»).

Двадцать управляемых торпед на рассвете спустили на воду севернее мостового плацдарма. Закрытые заслонками из плексигласа, пилоты направились к обозначенным целям. Светало, когда они привели в действие механизмы, освободившие нижние боевые торпеды, после чего поспешно повернули на север. Раздалось двадцать взрывов.

Результаты поразили нас. Крейсер оказался сильно поврежден, один эскадренный миноносец потоплен, были уничтожены или повреждены транспортные суда грузоподъемностью 30 000 тонн. Семь рулевых торпед вернулось непосредственно на базу, расположенную к северу от Анцио, шесть других, вынужденные спрятаться на плацдарме, присоединились к остальным на следующий день, семь из двадцати пилотов посчитали погибшими.

Позже нам не удавалось застичь неприятеля врасплох, так как враг был наготове. «Негры» и «Куницы», используемые на Средиземном море или в проливе Ла-Манш, сразу же обнаруживались, так как у них были заметны защитные купола кабин. После определения скорости и направления течений наши моряки спускали на воду большое количество куполов, чтобы ввести в заблуждение неприятеля. Тот начинал обстреливать эти купола, думая, что это торпеды, а тем временем настоящие торпеды приближались с противоположной стороны.

Адмирал Дёниц решил лично познакомиться с тринадцатью оставшимися в живых рулевыми из Анцио. Они получили из его рук заслуженные награды. Он попросил меня, чтобы я прибыл на торжество с четырьмя добровольцами из Фриденталя, участвовавшими в атаке. Стало быть, я удостоился чести и удовольствия побеседовать с человеком, являвшимся последним руководителем «немцев, которые хотели объединиться».

Немного позже, в апреле 1944 года, анализируя снимки портов юго-восточной Англии, сделанные с воздуха, мы поняли, что вторжение близко. Сравнивая эти снимки со сделанными несколькими неделями ранее, мы открыли новые и интригующие детали: длинные ряды прямоугольников, напоминающие бассейны.

Нам стало понятно, что это сборные элементы портового оборудования — искусственные порты давали возможность союзникам производить высадку на широком фронте. По моему мнению, для проведения операции подобного рода лучше всего подходили пляжи Нормандии. Адмирал Хейе вручил мне выводы экспертов военно-морского флота, содержащие десять возможных мест высадки десанта, оцененных от 1 до 10 согласно шкалы вероятности. В итоге десант был произведен в трех местах, считавшихся наиболее безопасными.

Во Фридентале я взялся за работу вместе с моим небольшим штабом. Подготовленный нами план был представлен в служебном порядке главнокомандующему оперативного района «Запад», тогда фельдмаршалу фон Рундштедту. Мы предложили сформировать спецподразделения, состоящие из моих «Jagdverbände» («Охотничьих частей»). Они непрерывно ожидали бы войска вторжения в десяти названных пунктах на побережье пролива Ла-Манш и Атлантического океана. В случае десанта их задачей было обнаружение штабов противника и парализация их работы с помощью спецопераций, направленных против офицеров и средств связи.

План вернули через продолжительное время в служебном порядке. В главном командовании «Запада» ознакомились с ним и признали верным, о чем свидетельствовало приложение к основному документу. Хотелось бы процитировать вывод этого документа:

«…Однако же приготовления, которые необходимы для выполнения вашего плана, не могут быть сохранены в абсолютной тайне. Нашим подразделениям, находящимся на этих участках побережья, могли бы стать известны их цели.

Принимая во внимание то, что данные приготовления могли бы посеять в наших подразделениях сомнения относительно надежности «Атлантического вала», необходимо отказаться от вашего плана полностью». Подпись неразборчива.

Лиддел Харт, генерал Эмиль Уэнти в произведении «Die Kunst des Krieges» (т. III)[161] и другие историки признают, что Гитлер думал, что десант высадится на полуострове Котентин и в связи с этим приказал фельдмаршалам фон Рундштедту и Роммелю «охранять Нормандию».

Фельдмаршал Роммель не мог охранять Нормандию 6 июня 1944 года, потому что днем ранее он выехал из Ла-Рош-Гион, чтобы провести время с семьей. Роммель вернулся на свою квартиру лишь 7 июня после обеда.

Но ведь 1 июня полковник Гельмут Майер, командир разведподразделения 15-й армии, охранявшей побережье от Роттердама до Кан, перехватил и расшифровал послание Верлена, передававшееся дважды, чтобы уведомить некоторые французские группы Сопротивления о близости десанта: «Рыдание осенней скрипки укачивает мое сердце в монотонном страдании».

Майер сразу же предупредил командующего 15-й армией, генерала Ганса фон Сальмута, который в свою очередь сообщил об этом фельдмаршалу фон Рундштедту. Единственным человеком, которому не сообщили эту информацию, был главный заинтересованный в ней, генерал Фридрих Долльман, командующий 7-й армией, охранявшей побережье в Кан. Необходимо добавить, что 6 июня ни один командир корпуса этой армии не находился на своих позициях. Все они были вызваны в Кан с целью «обсуждения ситуации».

На позиции находился только начальник штаба Долльмана генерал Макс Пемзель. 6 июня в 2.15 ночи он позвонил в штаб фельдмаршала фон Рундштедта и сообщил о вражеском десанте. Через полчаса фельдмаршал позвонил в ответ, чтобы проверить сообщение еще раз, так как он не верил, что началась «крупномасштабная операция». Он ожидал, что десант произойдет между Гавром и Кале, поэтому снова уснул.

Гитлеру сообщили о вторжении только лишь «поздно утром». Йодль, начальник штаба вермахта, поверил Рундштедту. Он считал, что в Нормандии противник осуществляет обманный маневр. Гитлеру и Йодлю не было известно, что Роммель отсутствует на месте и что за несколько дней до 6 июня эскадрильям Люфтваффе, защищавшим западное побережье, был дан приказ покинуть аэродромы и перебазироваться вглубь континента. Ранним утром 6 июня против сотен самолетов противника в воздух поднялись два немецких истребителя. Первый пилотировал полковник Йозеф Приллер, а второй — сержант Водарчик.

7-я армия располагала только одной, 21-й бронетанковой дивизией, находившейся в Кан. Она без приказа перешла в контрнаступление в направлении Курсоль-сюр-Мер и прорвала британские позиции, где воцарился хаос. Однако не получив подкрепления, 21-я бронетанковая дивизия вынуждена была отойти.

1-я бронетанковая дивизия СС лейб-штандарте «Адольф Гитлер» (из I бронетанкового корпуса СС) под командованием Сеппа Дитриха, располагавшаяся в Беверлоо (Бельгия), 12-я бронетанковая дивизия СС «Гитлерюгенд», расположенная в Лизье, 17-я танковая дивизия гренадеров СС, расквартированная в Сомюр и Ньор, а также учебная танковая дивизия, расположенная в Ле-Мане и Орлеане, были подняты по тревоге слишком поздно или вообще не подняты. Задержка в районе Парижа двух сильных танковых дивизий: 2-й (генерала фон Люттвица) и 116-й (генерала фон Шверина), которые 6 июня находились в Амьене и на восток от Руана, была очень серьезной ошибкой штаба Рундштедта. 116-я танковая дивизия еще в половине июля находилась в районе Дьепа. В своей книге Хайнц Гудериан задает вопрос, имела ли задержка и разрозненность в действиях политические причины, и цитирует по данному вопросу статью, написанную генералом Лео Гейером фон Швеппенбургом[162] и напечатанную в 1950 году ирландским журналом «Косантуар». Автор утверждает в ней, что фельдмаршал Роммель «держал свои дивизии в резерве, ожидая заговора 20 июля, направленного против Гитлера». Не только бронетанковые подразделения, которые могли столкнуть союзников в море, проявляли пассивность. Две недели после высадки, когда в Нормандии происходили ожесточенные сражения, семь пехотных дивизий в боевой готовности находились севернее Сены, ожидая воображаемого врага.[163]

Многие историки утверждают, что операция «Overlord» («Повелитель») была «неотразимой». Я с этим не согласен. Первая «V-1» упала на Англию лишь 12 июня 1944 года, когда было уже поздно. Что касается десанта, то генерал Уэнти может писать о счастливом стечении обстоятельств и «почти невероятных событий». Согласно данным Лиддел Харта, Монтгомери в своих «Мемуарах» явно грешил против истины. В действительности, пишет сэр Безил, «в начале высадки поле, отделявшее успех от неудачи, было очень узким».

Достаточно было того, чтобы высшее немецкое командование находилось в штабах и действительно желало сражаться. Этого не случилось. Объясню почему.

Я вынужден раскрыть некоторые факты, чтобы изложить содержание наиболее важных операций, проведенных солдатами из Фриденталя на воде и под водой. Мы с адмиралом Хейем решили, что мои специалисты будут работать на реках и озерах, а военно-морской флот займется операциями на море.

Мне приходилось участвовать в подготовке наших «людей-лягушек» в Вене, в недоступном тогда для публики Диана-Бад, в офицерской школе войск СС в Бад-Тёльц и в Тироле и Венеции, где нас поселили в покинутом монастыре на одном из островов лагуны. Подготовка была очень интенсивной. Мы экспериментировали с различным оружием, но прежде всего с тем, которое дало возможность герцогу Валерио Борджио взорвать 19 сентября 1941 года три танкера на рейде Гибралтара. Это был невероятный подвиг людей, обслуживающих торпеды. Аквалангисты, одетые в непромокаемые комбинезоны, ласты и снабженные кислородными аппаратами, пользовались не только описанным ранее снаряжением. При помощи специальных присосок они размещали на стабилизаторах вражеских кораблей в четырех или пяти метрах ниже ватерлинии мины замедленного действия.

Моими аквалангистами командовал с 1943 года хауптштурмфюрер Виммель, оставивший ради «Фриденталя» дивизию «Бранденбург». Это был действительно мужественный и хладнокровный офицер. В 1940–1941 годы под его командованием находилось специальное десантное подразделение, действовавшее в зоне Гибралтара. Он потопил несколько британских судов; с помощью испанских рабочих ему удалось подложить в подземелье, где находились склады с оружием, мощную бомбу замедленного действия. Она была спрятана в металлическом корпусе, похожем на крупнокалиберный английский снаряд. Ее действие вызвало бы взрыв тысяч крупнокалиберных снарядов с большим ущербом для крепости.

Виммель никогда не узнал, почему заряд не взорвался. Известно только, что в последнюю минуту один из людей, помогавший ему при транспортировке взрывчатого вещества, предал. Его подговорили или подкупили? Это очень вероятно. Начиналась игра на большие ставки.

Испытание прошло 5 декабря 1940 года и, конечно же, не было речи о его повторении. Оно было связано с путешествием Януса-Канариса[164] в Мадрид (4–8 декабря 1940 года), во время которого он долго беседовал с генералом Франко (7 декабря), «безуспешно убеждая того приступить к войне на стороне Германии».

Необходимо признать, что Гитлер не мог выбрать худшего посланника.

Фельдмаршал Монтгомери в свое время спланировал самую крупную воздушно-десантную операцию второй мировой войны, названную «Market Garden» («Огород»). 17 сентября 1944 года три корпуса британской армии форсировали канал Мёз (Маас) — Скальда в направлении Клеве, Неймегена и Арнема. Одновременно 9000 самолетов и 4600 планеров доставили 35 000 человек, 2000 транспортных средств, 568 орудий и 5200 тонн снаряжения в район Сона, Вегеля, Клеве, Неймегена и Арнема.

Для нас это было огромной неожиданностью, так же как и превосходство противника. Однако Монтгомери недооценил, как он сам признал, боевые качества II бронетанкового корпуса СС генерала Вильгельма Биттриха, переброшенного из Нормандии. Немецкие солдаты оказывали врагу ожесточенное сопротивление. Десантные подразделения Монтгомери, сражавшиеся под Арнемом, на север от Неймегена, требовали подкреплений. С целью перехода реки Ваала, южного притока Рейна, части, идущие к ним на выручку, должны были пройти по мосту в Неймегене. Все налеты немецких бомбардировщиков на этот мост закончились неудачно, так как его противовоздушная оборона была очень эффективной. Его необходимо было взорвать любой ценой. По приказу фюрера я поручил хауптштурмфюреру Виммелю эту нелегкую миссию. После ее выполнения он получил Рыцарский крест.

Вот ход операции. После одиночной ночной разведки, — несомненно, рискованной, так как противник захватил по обеим сторонам моста плацдарм длиной примерно в семь километров — на следующую ночь спецподразделение под командой Виммеля, состоящее из двенадцати боевых водолазов, прибуксировало четыре мини-торпеды, поддерживаемые поплавками. С помощью цепей они разместили заряды на мостовых быках, показанных Виммелем, вставили дистанционные взрыватели и открыли клапаны пневматических поплавков.

У подразделения было десять минут и десять секунд для отхода. Мост взорвался в тот момент, когда на нем находилось примерно десять вражеских танков и грузовиков. Через несколько минут на обоих берегах сделалось светло, так как неприятель начал прочесывать течение Ваала. В конце концов наших людей обнаружили и троих из них ранили пулеметной очередью. Товарищи поддерживали их в воде. Все вернулись на наши позиции, хотя это и удалось им с трудом.

Операция «Market Garden» («Огород»), целью которой был захват Рурского бассейна, закончилась провалом. После четырех суток ожесточенных боев мы взяли в плен 10 000 человек.

Мне хотелось бы еще обратить внимание на тот факт, что немецкие медицинские службы бронетанкового корпуса СС эвакуировали из Арнема гражданское население во время обстрела города британцами. Было даже заключено перемирие для эвакуации раненых солдат. Старший лейтенант-врач из 9-й дивизии СС Эгон Скальба, капитан-врач Уэррэк из 1-й британской воздушно-десантной дивизии, а также их санитары перевязывали на месте или же эвакуировали раненых, очень многочисленных с британской стороны. Эта гуманитарная акция происходила позади немецкой линии обороны.

Без огромного англо-американского превосходства в артиллерии, пехоте и, прежде всего, в авиации, операция «Market Garden» («Огород») обошлась бы Монтгомери еще дороже. Он в своих «Мемуарах» говорит об «эпопее под Арнемом». Там утверждается: «С этих пор для солдата будет большой честью сказать: «Я воевал под Арнемом»».

Англичане и американцы удерживались перед Неймегеном до 8 февраля 1945 года (почти пять месяцев). Несмотря на использование больших сил и средств, их объединенные операции «Veritable» («Настоящий») и «Grenade» («Граната») закончились неудачно. «Grenade» («Граната»), имевшая целью овладение плотиной на реке Рур, была начата слишком поздно; мы еще раньше вынули засовы, и в течение двух недель все окрестности были затоплены.

Необходимо добавить, что в сентябре 1944 года Верховное главнокомандование вермахта опасалось, что из-за нашего сопротивления западные союзники могут нарушить нейтралитет Швейцарии и войдут на территорию Германии в районе Базеля. По приказу главнокомандования вермахта мною были предприняты необходимые меры, чтобы при возникшей необходимости уничтожить в этом городе мост через Рейн. Это было оборонительное мероприятие, имевшее целью предоставить нашему командованию время для подготовки оборонительных позиций по обеспечению безопасности границы в этом месте. Всем было известно, что «нейтральная» Швейцария облегчала разведывательную деятельность агентов противников Германии: советских, американских, британских, чешских и немецких, готовящих заговоры или же шпионящих против родины, таких как Ресслер и Гизевиус. В Швейцарии руководитель представительства Службы стратегических исследований[165] Аллен У. Даллес чувствовал себя как дома. Его службы действовали открыто, не скрывая своих намерений и беспокоясь не больше, чем многочисленный персонал «Красной капеллы».

Среди различных подразделений во Фридентале находилось «Jagakommando Donau» («Охотничья рота Дунай») под командованием представленного уже хауптштурмфюрера Виммеля и унтерштурмфюрера Шрайбера. С осени 1944 года в Румынии они осуществляли смелые партизанские операции на реках. Дунай уже в Вене достигает ширины 400 метров, в Будапеште он имеет 950 метров, а у румынских «железных ворот» — 1500 метров. Днем наши боевые лодки укрывались в многочисленных ответвлениях этой реки.

Операция на Дунае имела кодовое название «Forelle» («Форель»). Должен сказать, что меня наполняло чувство гордости за то, что мне выпало защищать эту старую реку, у которой еще ребенком мне довелось провести много счастливых дней.

Красная Армия находилась еще в Румынии, и мы часто нападали на ее конвои. Наши боевые водолазы делали все возможное для сдерживания противника, использовали моторки, наполненные взрывчатым веществом, а также плавающие мины. Ценные для неприятеля баржи-цистерны также топила наша замаскированная флотилия частных яхт, вооруженная орудиями калибра 20 мм, пулеметами, оборудованная импровизированной броней, а также имеющая усовершенствованные двигатели. Во время операции «Форель» мы потопили суда грузоподъемностью примерно 13 000 брутто-регистрационных тонн, принадлежавшие к войскам Сталина.

Все большие реки живут своей жизнью, но Дунай — это отдельный мир. Старые яхтсмены, спонтанно оказывающие услуги нашему пиратскому флоту, превосходно знали его. Днем они прятали шлюпки в каком-либо рукаве реки, в стоячей воде, или же в заливе какого-нибудь островка, а с наступлением сумерек начинали действовать.

В начале декабря 1944 года, когда по приказу фюрера я готовился к поездке на Западный фронт, мне стало известно, что защитники Будапешта ведут кровопролитные бои, чтобы вырваться из окружения, в котором они оказались после захвата города Секешфехевара войсками маршала Малиновского. Обеспечение осажденных по воздуху оказалось невозможным. Штаб вермахта поручил мне отправить медикаменты и боеприпасы по Дунаю. В то же самое время я узнал, что произведенный в бригаденфюреры СС (генерал-майоры) мой бывший командир, Иоахим Румор, руководит обороной города.

Я приказал использовать наше самое быстроходное и вместительное судно, за которым плыл буксир. На судно, после удаления перегородок, загрузили 500 тонн продовольствия, медикаментов, боеприпасов и бочек с бензином. О ходе операции, проводимой в новогоднюю ночь 1944 года, меня информировали только по радио.

Два этих судна должны были пройти через двойную советскую линию обороны; им удалось прорваться лишь через первую блокаду. После краткой перестрелки ранним утром они оказались между двумя линиями, в семнадцати километрах от Будапешта. Суда продвигались в зимнем тумане по одному из притоков реки, когда рулевой увидел появляющиеся перед ним остатки взорванного моста. Ему удалось на волосок обогнуть препятствие, но оба судна сели на мель. Пользуясь скоростной моторкой, два человека из команды счастливо достигли Будапешта, где передали соответствующую информацию осажденным. В течение четырех ночей большинство запасов, начиная с медикаментов, было перегружено на малые шлюпки и переправлено в окруженный со всех сторон Будапешт.

Уже в первый день застрявшие на мели суда привлекли внимание вражеского дозора. Но и это было предусмотрено. Членом экипажа был русский доброволец, опытный антисталинист. Он объяснил командиру дозора, что «суда выполняют очень секретную миссию». Показал ему фальшивые, по-русски написанные документы и дал несколько бутылок спиртного, а также довольно много сигарет. Дозор удалился.

На корабле нельзя было уплыть. Также не могло быть и речи о плавании на шлюпках против течения Дуная. Поэтому экипаж судна, принимавший участие в операции «Форель», присоединился к защитникам Будапешта и разделил их трагическую судьбу.

Мой друг Румор, раненый в боях, не желая сдаваться живым в руки неприятеля, покончил жизнь самоубийством. Из 10 000 немецких солдат, окруженных в столице и способных сражаться, только 270 смогло присоединиться к нам. О спецподразделении, принимавшем участие в операции «Форель», написал Эрих Керн из газеты «Дойче Boxe Цайтунг» («Немецкая еженедельная газета») выходящей в Ганновере. Наверняка ему удалось найти несколько уцелевших человек, которые вернулись из плена в СССР.

В середине марта меня вызвали в Верховное главнокомандование вермахта. Генерал Йодль приказал мне уничтожить мост Людендорфа на Рейне в городе Ремагене. Все историки, писавшие о второй мировой войне, упоминали об этом мосте в Ремагене. Его заминировали и должны были взорвать 7 марта после отхода нашей отступающей тяжелой артиллерии. Но взрыватель не сработал, и мост разрушили только наполовину. Меня должны были сразу же уведомить; однако же маршал Геринг заверил, что его авиация возьмет это задание на себя. Точно так же, как и в Неймегене, наши бомбардировщики на пикирующем полете не попадали в цель из-за очень сильной противовоздушной обороны. 10 марта 20 000 американцев прошло по мосту Людендорфа через Рейн.

Тогда его уничтожение было поручено расчету самоходной мортиры типа «Карп», стрелявшей снарядами калибра 540 мм. Их выстрелили пять или шесть штук, после чего мортиру необходимо было отвести назад для ремонта. Из Нидерландов было послано несколько ракет «V-1», но также неудачно. Наконец, вызвали нас. Я обратил внимание генерала Йодля, что порученная миссия является очень трудной. Задание необходимо было выполнять вплавь в воде, температура которой не превышала 7–8 °C, а вражеский мостовой плацдарм был гораздо больше, чем в Неймегене; он растянулся на 16 километров к югу от моста. 17 марта операцию осуществили боевые водолазы из «Охотничьей роты Дунай», прибывшие на самолете из Вены. Ими командовал унтерштурмфюрер Шрайбер, человек дерзкий.

Наши товарищи погрузились морозной ночью в Рейн с торпедами, использовавшимися уже в Неймегене, и им потребовался почти час времени, чтобы достичь Ремагена. Шрайбер тогда отметил, что мы были правы, предвидя самое худшее, — неприятель возвел уже два новых понтонных моста. Подразделение выполнило свою задачу: мост Людендорфа был выведен из эксплуатации. При этом погибло 28 американских солдат. Шрайбер решил уничтожить и понтонный мост, находящийся рядом, но наши водолазы были запеленгованы с помощью лучей CDL («Canal Defense Lights») («Канальный защитный свет»), источник которых невозможно определить. Шрайбер потерял троих человек, в том числе двоих из-за переохлаждения. Остальные, совершенно измученные, были схвачены американцами.

Я полагаю, солдат должен быть убежден, что его обязанностью является повиновение. Миссия подразделения Шрайбера сегодня может казаться абсурдной. Тем не менее, представив все трудности этой операции генералу Йодлю, я не колебался при вызове добровольцев для ее выполнения. Унтерштурмфюрера Шрайбера и его водолазов не в чем упрекнуть.

Мы понимали, что для Германии было бы, безусловно, лучше, если бы англо-американские войска продвигались быстрее, чем армии Сталина. Иногда забывают, что мы не могли прекратить боевые действия на Западе, потому что противники ожидали безоговорочной капитуляции на всех фронтах, и все подразделения, на Востоке и Западе, вынуждены были бы сразу же прекратить боевые действия.

В случае подписания акта капитуляции в марте 1945 года погибли бы миллионы немецких солдат и гражданских лиц, так как ни на Западе, ни на Востоке неприятель не мог дать приют и тем более прокормить огромные массы пленных и беженцев. Пока необходимо было сражаться и защищать территорию на Востоке, находящуюся под угрозой оккупации Красной Армией, чтобы как можно больше людей эвакуировать на Запад. Наши подразделения и гражданское население могли перемещаться с востока на запад до полночи 9 мая, позже советского плена удавалось избежать только благодаря хитрости или обману. Если бы подобная ситуация возникла на два месяца раньше, миллионы людей умерли бы от холода и голода, а армии Вейхса, Шернера и Рендулица почти полностью были бы сосланы на советский Восток.

Адмирал Дёниц подчеркивает, что с 23 января до 8 мая 1945 года только немецкий морской флот эвакуировал в западную зону из Курляндии, Восточной Пруссии, Поморья и Мекленбурга 2 404 477 человек, в основном женщин и детей.

В Ремагене не сработал взрыватель, и 20 000, а затем 35 000 американских солдат перешло по мосту Рейн. Что они делали потом? Ждали. Танки генерала Ходжисс на севере и 3-й армии генерала Пэттона на юге должны были соединиться недалеко от города Кобленца, но только после начала наступления фельдмаршала Монтгомери, который был назначен Эйзенхауэром верховным главнокомандующим вооруженных сил союзников. Следовательно, прорыв обороны в Ремагене не был использован. Монтгомери перешел Рейн гораздо севернее лишь 24 марта во главе 21-й группы армий, состоящей из канадской 1-й армии, британской 2-й армии и американской 9-й армии, в состав которых входило двадцать шесть дивизий, в том числе две воздушно-десантные, против пяти немецких дивизий, истерзанных и раздробленных снарядами трех тысяч орудий и бомбами, сбрасываемыми очередными волнами «либераторов».

После форсирования Рейна вблизи города Везеля 28 марта войска 21-й группы армий остановились. Возникло (и не только у нас) впечатление (если не уверенность), что с начала марта Монтгомери на севере, а Брэдли и Пэттон на юге имели приказ ждать, пока армии Жукова, Конева и Малиновского не прорвут фронт на Востоке. В своих «Мемуарах» Монтгомери жалуется, что его «сдерживал» Эйзенхауэр. Он доказывает, что американцы и британцы могли «занять Вену, Прагу и Берлин раньше русских». Эти слова подчеркнуты им. Он также очень верно подметил: «Американцы не понимали, что военная победа не имела большого значения, если имелся политический проигрыш». Я разделяю эту точку зрения.

Зато Пэттон, наверное, не располагавший такими мощными средствами, как Монтгомери, сетует на чрезмерную медлительность английского маршала. Действительно, возникает вопрос, почему последний ждал до 24 марта, чтобы начать наступление на Рейне, и почему он остановился 28 марта после форсирования реки? Ведь сопротивление практически отсутствовало. Потери 9-й американской армии генерала Симпсона, которая, как отмечает Лиддел Харт, «представляла собой половину пехоты 21-й группы армии, составили всего лишь 40 убитых».

Сейчас приблизимся к реалиям Восточного фронта. Позволю себе, как бывшему солдату, сделать несколько замечаний. Часто подвергалось критике упорство Гитлера, с которым он отказывался издать приказ «гибкого отступления», предлагаемого генералами на Востоке с декабря 1941 года. Бесспорно то, что Гитлер совершил серьезные ошибки при оценке военной ситуации, но он совершил их по причине, прежде всего, неверной информации.

Генералы, командующие на фронте дивизией или армейским корпусом, имеют склонность сводить к минимуму собственные потери. Когда их рапорты попадают в штаб, там их дополнительно приукрашивают. Приведу пример. Летом 1944 года моего старого друга и самого лучшего летчика бомбардировочной авиации Ганса-Ульриха Руделя (2700 победных вылетов), принял Гитлер, а затем Геринг, получивший от фюрера четкий приказ запретить Руделю дальнейшие полеты. Полковник прибыл прямо с Восточного фронта, и Геринг, познакомив его с решением Гитлера, которое, впрочем, Рудель не принял к сведению, сообщил ему «важную новость»:

— На вашем участке фронта организовали мощное контрнаступление при поддержке 300 танков. 60 танков 14-й дивизии перейдут в наступление…

Между тем Рудель днем раньше беседовал с генералом, командовавшим 14-й дивизией, и тот сообщил ему, что не располагает ни одним боеспособным танком. Услышав об этом, Геринг сначала не поверил и начал звонить, чтобы уточнить данные. Вскоре он узнал, что полковник Рудель говорил правду, и вместо прогнозируемых 300 танков в бой можно было ввести только 40.

Великое наступление отменили.

Я был свидетелем подобной сцены в сентябре 1944 года. Мне пришлось провести три дня в Верховном главнокомандовании вермахта и каждый день участвовать в двух совещаниях, называемых «обстановка в полдень» и «обстановка вечером» (22.00), на которых обсуждались военные действия на Восточном фронте.

В течение первых двух дней я наблюдал, как на подготовленной заранее карте с отмеченными на ней частями на юго-востоке, Гитлер проводил «военную игру», тщательно используя имеющиеся данные.

Когда речь шла о части фронта, не касающейся некоторых присутствующих офицеров, они обычно выходили в прихожую и ждали, пока их вызовут. В первый день мне пришлось невольно стать свидетелем дискуссии между двумя офицерами с темно-красными лампасами штабистов.

— Тебе хорошо известно, — сказал первый, — что из трех дивизий, находящихся на северо-востоке, две являются, собственно говоря, полками, а третья навряд ли может выставить два батальона. Это не получится…

— Это, несомненно, не получится, — заметил второй, — но ни ты, ни я ничего не можем сделать!

Я удалился, чтобы этого не слышать.

На третий день, когда Гитлер задал конкретные и трудные вопросы на счет дивизий-призраков, он, наконец, понял, что его обманывали.

— Но ведь позавчера, — выкрикнул он, — я издал приказ, принимающий во внимание существование дивизий, которых, как мне стало известно, нет! Те, кто находятся на фронте, наверняка думают, что эти приказы бессмысленны! Почему вы так меня обманули, господа? Почему? Я хочу и требую, чтобы мне говорили правду, потому что это касается жизней наших мужественных солдат!

Гитлер не корчился от бешенства и не бросался на стену. Только лишь его хриплый голос был полон гнева и отчаяния.

Я уверен, что если бы он приказывал отступать на Востоке во всех случаях, предложенных генералами, то сегодня не было бы не только Германии, но советская армия оккупировала бы всю Европу.

С 20 июля 1944 года немецкому солдату стало известно, что его предали. У нас уже был случай убедиться в этом, и мы еще увидим, до какой степени это доходило. В марте 1945 года вермахт потерял на Западе наступательную силу, а вид руин наших городов, несомненно, не улучшал боевой дух наших солдат. У наших рабочих как в Рурском бассейне, так и в Силезии было больше энтузиазма, и потому неприятель застал их на рабочих местах. Никто не сможет опровергнуть тот факт, что немецкий народ, втянутый в войну против самых сильных держав мира, самоотверженно сражался в течение пяти лет.

В начале марта 1945 года Уинстон Черчилль пересек на автомобиле в обществе маршалов Брука и Монтгомери нидерландскую границу и въехал на территорию Германии. Он специально вышел из автомобиля, чтобы помочиться на заканчивающуюся там «линию Зигфрида» и побудил обоих маршалов повторить его поступок. Они согласились. Фотографам запретили увековечивать этот «подвиг», который не красит виконта Эль-Аламейна. Джон Толэнд, описавший это событие в книге «The last 100 days»[166], уверял меня в его правдивости.

Мне это напомнило размышления лорда Байрона насчет караульного Наполеона на острове Святой Елены: «Если будете проходить мимо могилы Хадсона Лоуи, не забудьте на нее помочиться».

Глава шестая Запланированные операции, оставшиеся мечтами

Цель операции «Франц» в Иране — Я встречаю настоящего «человека с золотым пистолетом» — Рузвельт, Черчилль и Сталин в Тегеране — Недостаток информации делает невозможным нападение на руководителей союзников — Рассказ о задуманной операции «Weitsprung» («Прыжок в длину») — Как это использовали Советы: «защитили» Рузвельта и изолировали Черчилля — Свидетельства Аверела Гарримана, сэра Кеннета Стронга и лорда Морэна — Операция «Ульм»: цель Магнитогорск — «Цеппелин»: организация не является проведением операции — Опасная утопия «Werwolf» («Оборотень») — Гиммлер придумывает новую операцию: после Магнитогорска, Нью-Йорк — Хаджи Амин Мухаммед аль-Хусейни, великий муфтий Иерусалима, герой из «Книги тысячи и одной ночи» — Нефтепровод Ирак — Средиземное море — «Волк не завыл» в Виши — В погоне за маршалом Тито: почему не удался «Rösselsprung» («Ход конем») — Мы держим в заключении Черчилля, а штурмбаннфюрер Бек торгует с партизанами — Фальшивые фунты стерлингов: как мы их использовали в Италии — Сокровища СС — Муссолини в Швеции! — Испытания автомата в нашем парке.

Операция «Франц», проходившая, когда я принял командование батальоном «Фриденталь», не была фантазией. Речь шла о направлении в Иран военных инструкторов и советников, которые смогли бы вовлечь в борьбу кашгарских воинов и иные горские племена, отсоединившиеся в 1941 году после вынужденного отречения от престола Резы Шаха Пехлеви в пользу его сына, Мохаммеда Резы.

В то время советские части оккупировали Северный Иран, одновременно 3–4 британские дивизии, двигаясь от Персидского залива, заняли южную часть этой страны, имевшей огромную площадь 1 648 000 квадратных километров. По иранским железным дорогам шло снабжение русских через Абадан, Тегеран, Тебриз, также как по кавказским железным дорогам через Тбилиси или Баку. Вскоре иранцы пережили третью, самую легкую, американскую оккупацию. Ни советские, ни британские солдаты не пользовались симпатией у туземцев. В декабре 1942 года начались беспорядки, а в феврале 1943 — волнения. В обоих случаях были применены кровавые репрессии для их подавления.

Мы не подстрекали к беспорядкам в больших городах, таких как Тегеран (750 000 жителей), Тебриз (220 000) или Исхафан (200 000), зато мы откликнулись на просьбу кашгарского вождя, способного вести партизанскую войну, которая могла бы задержать в Персии определенное количество дивизий неприятеля, а также отрезать линии снабжения русских, по которым в СССР поставлялось важное сырье: нефть, никель, марганец, а также английские и американские материалы.

Годом ранее группа армий фельдмаршала Листа потерпела поражение на Кавказе. Отрезанные от поставок боеприпасов и продовольствия, австрийцы и баварцы из 4-й горной дивизии вынуждены были остановиться на южном склоне, в 20 километрах от Сухуми. Однако же военный флаг рейха развивался на вершине Эльбруса (5663 метров), покоренной капитанами Гротом и Геммелером, старшим сержантом Кюммлером и горными стрелками из 1-й и 4-й дивизий. Признаюсь, эта символическая победа, одержанная моими земляками 21 августа 1942 года, взволновала меня.

Сейчас речь шла не о вершине, а о горном массиве под таким же названием, расположенном между Каспийским морем и Иранским плоскогорьем, у подножия которого находился Тегеран.

Сначала мы сбросили с парашютами двух офицеров и трех унтер-офицеров из моего подразделения в сопровождении перса. Нами был использован «Юнкерс-290» из «Боевой эскадрильи 200» Люфтваффе,[167] который с трудом поднялся в воздух с аэродрома в Крыму.

Стартовая дорожка оказалась очень короткой. Поэтому мы уменьшили груз, который должны были сбросить с нашими инструкторами. Однако мы не забыли об охотничьих ружьях и пистолетах «Вальтер» с прикладами и рукоятками, инкрустированными серебром и золотом для персидских вождей. Десант осуществили очень темной ночью вблизи большого соленого озера, расположенного на юго-востоке от Тегерана. После четырнадцати часов ожидания нам сообщили по радио, что наши посланцы достигли цели.

Я ограничился подготовкой оперативных групп, так как руководство операцией «Франц» поручили доктору Грэфему, шефу одной из групп VI управления Главного управления безопасности рейха. Я опасался, что моим специалистам на месте придется иметь дело с очень сильным противником — объединенными силами русских и британских специальных служб, поэтому без энтузиазма готовил солдат для отправки в неизвестность. Я всегда чувствовал ответственность за своих людей, и хочу добавить, что если бы предвидел все бюрократические интриги, подлость и издевательства, испытанные мной во время первых месяцев во Фридентале, то я не принял бы предложенную должность.

Во время операции «Франц», которую можно определить как удавшуюся только наполовину, мы, к сожалению, не могли обеспечить солдат необходимым снаряжением. У нас не хватало «Юнкерсов-290» дальнего радиуса действия. Авария одного из этих самолетов сделала невозможным очередной сброс семи войсковых инструкторов. Поэтому то обстоятельство, что наш центр в Тегеране был обнаружен, сыграло нам на руку. Только одному из агентов Шелленберга удалось сбежать и добраться до Турции, откуда он нас и предупредил. Операция была приостановлена, а наши посланцы оставались среди мятежников до конца войны. Один из офицеров совершил самоубийство, чтобы не попасть в руки советских спецслужб. Агенты, попавшие в плен во время прорыва в Турцию, вернулись в Германию только после 1948 года.

Операция «Франц» привела в состояние боевой готовности несколько вражеских дивизий. Русские и британцы опасались всеобщего восстания беспрерывно поднимавших мятежи персидских племен. Иранцев, борющихся с советскими частями, безжалостно преследовали; многие из них погибли. В 1956 году в Дюссельдорфе в гостинице «Брайденбахер Хоф» я имел удовольствие случайно встретить одного из кашгарских племенных вождей, которому удалось скрыться в Риме. У него еще был пистолет с золотой рукояткой, который я ему послал. «Эта вещь одна из немногих, которые мне удалось спасти вместе с жизнью», — сказал мне иранец во время ужина.

В начале ноября 1943 года меня вызвали в ставку фюрера, где я узнал, что в конце этого месяца в Тегеране произойдет встреча на высшем уровне. Сталин, Рузвельт и Черчилль будут находиться там в течение трех или четырех дней.

Возможно, что информация была получена от камердинера сэра Хьюго Нэчбела-Хьюгессена, посла Великобритании в Анкаре, югославки Элизы Базны, работавшей под псевдонимом «Цицеро». Я предполагаю, что Вальтер Шелленберг с энтузиазмом обдумывал возможности осуществления операции против враждебной Германии «Великой тройки».

Конечно, идея атаки на Тегеран была очень соблазнительной. Удастся ли она? Как? Необходимы были точные данные о непосредственном месте встречи, а также о находящихся там войсках союзников.

Наш «корреспондент» в Тегеране, капитан Абвера, сообщил мне эти данные через Стамбул. Успех данной операции представлялся очень сомнительным. Очевидно, что столица Ирана находилась в руках трех враждебных нам держав, спецслужбы которых, политические и армейские, были настороже. Для удара по Тегерану требовалось 150–200 отлично подготовленных солдат, самолеты, специально оборудованные транспортные средства, тщательное изучение местности и систем безопасности неприятеля. Детали нам не были известны, поэтому шансы на успех практически исключались. Этот проект необходимо было признать утопией. Я представил свое мнение Гитлеру и Шелленбергу; Гитлер согласился со мной.

В конце августа 1965 года мировая пресса перепечатала фрагменты детективного романа, опубликованного в советском журнале «Огонек». Приведу краткое содержание этого скверного романа.

«В Тегеране плохие нацисты хотели убить или же похитить Сталина, Рузвельта и Черчилля. Операция была поручена мне, Отто Скорцени. Командиром мерзкого спецподразделения, перед которым стояла эта задача, был молодой штурмбаннфюрер, Пауль фон Ортель (не существовавший в природе). Тем временем товарищ Лаврентий Берия, самый высокий начальник советской службы безопасности, был начеку. Все нацисты в Иране были разоблачены и ликвидированы в конце ноября 1943 года. Самое время!»

В «Женевской трибуне» в декабре 1968 года упоминалось о другом романе, написанном настоящим демократом, советским шпионом высшего класса, Ильей Светловым, «принятым в национал-социалистскую партию по поручению Рудольфа Гесса» под именем Вальтера Шульца. Он был сброшен над Тегераном. После невероятных перипетий ему удалось сорвать планируемое покушение на «Великую тройку», названное операцией «Weitsprung» («Прыжок в длину»).

Через два года в «Трибуне международного вестника» («International Herald Tribune») (17 ноября 1970 года) был опубликован этот романтический рассказ о Светлове-Шульце вместе с моей фотографией, сопровождаемой подписью: «Экс-полковник СС Отто Скорцени, который должен был выполнить план немецкой ставки», несмотря на то, что ни представители «Женевской трибуны», ни какой-либо иной газеты не беседовали со мной об этой операции.

В конце февраля 1968 года во Франции была опубликована книга Ласло Хаваса «Assassinat au sommet».[168] Автор взял на себя труд разыскать меня. Я должен сказать, что, по крайней мере, информация, касающаяся моей личности, в его рассказе представлена честно; по моему мнению, эту операцию выполнить было невозможно, и он это подтвердил. Однако Хавас также пишет, что в действительности немецкий удар по Тегерану был приведен в движение, но он не удался. Думаю, что в будущем мне не придется больше делать каких-либо заявлений по этому вопросу.

Нельзя требовать от историков и летописцев, которые интересуются в течение многих лет этими проблемами, чтобы они были современными Ксенофонтами. (Этот генерал в Древних Афинах, являвшийся также историком и философом, воевал в Персии. В своем «Походе Кируса» он описал великолепное отступление 10 000 греческих воинов под его личным командованием.) Несмотря на это, необходимо задать вопрос, почему мировая пресса старательно размножила абсурдную информацию советского журнала «Огонек».

Единственный серьезный анализ мнимой операции «Прыжок в длину» был опубликован 6 января 1969 года в газете «Санди Таймс». В лондонском еженедельнике прежде всего было сказано, что сэр Александр Кадогэн, статс-секретарь в министерстве иностранных дел Великобритании в ноябре 1943 года, пишет в своих мемуарах, что во время конференции в Тегеране «русские якобы обнаружили заговор». Его скептицизм очевиден.

Аверелл Гарриман, тогдашний посол Соединенных Штатов, отвечая на вопросы репортера «Санди Таймс», заявил: «Молотов сообщил мне, что в окрестностях находится много немцев [лгун] и необходимо учитывать возможность заговора. После конференции я встретился с Молотовым и спросил у него, существовал ли заговор в действительности. Он заверил меня, что по причине определенных слухов были предприняты далеко идущие меры предосторожности. Однако он никогда не подтвердил существование заговора».

Мне кажется, что самое верное мнение по вопросу мнимой операции «Прыжок в длину» имел сэр Кеннет Стронг, ставший со временем руководителем всех служб британской разведки: «Я полагаю, что русские использовали этот «заговор», чтобы убедить Рузвельта поселиться в вилле, находящейся на территории советского посольства в Тегеране. Можете быть уверены, что она вся была нашпигована микрофонами».

Лорд Морэн, доктор Черчилля, сопровождал премьера в Тегеране. В своих мемуарах, в главе «Как Сталин нашел союзника 28 ноября 1943 года», он объяснил, что американское представительство, в котором должен был жить президент Соединенных Штатов, было удалено от находящихся по соседству посольств Великобритании и СССР. Когда Молотов упомянул о возможности покушения на Рузвельта, президент поселился в вилле, расположенной по соседству с посольством СССР. «Безусловно, у него будет хорошая охрана, — писал доктор, — так как вся прислуга — это сотрудники руководимого Берией НКВД». А главная мысль лорда Морэна была следующей: «Черчилль со злостью выразил протест, когда один из нас скептически высказался насчет так называемого немецкого заговора. Уинстон Черчилль был единственным человеком, верующим в этот заговор. Сталин не боялся за безопасность президента Рузвельта. Он хотел находиться рядом с ним и сделать невозможными его тайные контакты с британским премьером».

Нам известно, что Сталин нанес визит Рузвельту, когда тот поселился в вилле. Тогда американский президент заявил русскому диктатору, что он надеется, что вскоре Малайя, Бирма «и другие британские колонии» овладеют искусством самостоятельного управления своими странами. Рузвельт также подсказал своему «братишке», что не стоит дискуссировать с Черчиллем об Индии… Лорду Морэну стало известно об этих деталях от Гарри Хопкинса, советника и доверенного человека Рузвельта.

Некоторым журналистам, специализирующихся почти всегда на восхвалении СССР и НКВД, очень пошло бы на пользу чтение мемуаров лорда Морэна.

Операция «Прыжок в длину» существовала только в воображении писак, находящихся с правдой не в ладах, или «попутчиков» большевиков. В Тегеране Сталину удалось изолировать Черчилля, который вынужден был согласиться со всем, что ранее определили его собеседники.

3 июля 1958 года лорд Галифакс рассказал за чаем лорду Морэну анекдот следующего содержания. Когда он был послом Великобритании в Вашингтоне, его часто приглашали на ужин многочисленные сенаторы-республиканцы. Один из них сказал ему: «Все присутствующие в этом зале считают Рузвельта диктатором худшим, чем Гитлер или Муссолини».

В Потсдаме в июле 1945 года Черчилль сказал своему доктору: «Я на коленях умолял американцев, чтобы они не отдавали русским такой большой части Германии. Но президент уступил. Я спрошу Сталина: «Может, вы хотите владеть всем миром?»

В конце моих размышлений об операции «Прыжок в длину» я добавлю, что, без сомнения, швейцарская «Красная капелла» сообщила «Директору» в Москве о моем визите в Верховное главнокомандование вермахта. Вероятно также то, что им было известно о моем негативном отношении к идее удара по Тегерану. Однако же случай оказался очень выгодным для Сталина: ему удалось практически «заключить в тюрьму» Рузвельта в советском посольстве, создавая видимость защиты его от опасностей, и таким образом изолировать Черчилля.

Я понимаю, что все вспомнили о мнимой операции «Прыжок в длину» в тот момент, когда в 1965–1968 годы на высоком уровне в западных разведслужбах возникали многочисленные скандалы. Началась «эпидемия» самоубийств. Филипп Тирод де Восджоли, бывший сотрудник французских тайных служб, раскрыл факты о советской сети «Сапфир». Дело было настолько серьезным, что президент Джон Ф. Кеннеди лично написал письмо генералу де Голлю. Однако необходимо вспомнить, что «хороший друг» Берия и советские спецслужбы сорвали «убийство во время встречи на высшем уровне» и сохранили жизнь чемпиона демократии Франклина Рузвельта. После многократного принятия присяги и обещаний во время избирательной кампании, что «я не пошлю за океан ни одного американского солдата!», 5 ноября 1940 года лидер демократов в третий раз был избран президентом Соединенных Штатов.

Спланированная рейхсфюрером СС Гиммлером операция «Ульм» была нелегкой. Речь шла об уничтожении больших доменных печей Магнитогорска, а также одной или двух электростанций, снабжающих электроэнергией громадные металлургические и химические комбинаты этого региона.

Мне никогда не представлялся случай увидеть Магнитогорск, расположенный за Уралом. Наиболее полными данными о советской тяжелой промышленности располагала разведслужба Люфтваффе, которая в 1940–1941 годы, когда наше господство в воздухе было бесспорным, сделала превосходные снимки.

С 1942 года группа VI «С»[169] VI управления РСХА и соответствующие подразделения Абвера осуществляли параллельно со службами Люфтваффе и подразделениями «Иностранных армий Восток», под командованием будущего генерал-майора Рейнхарда Гелена, широко задуманную акцию по сбору информации под условным названием «Цеппелин».

Из числа 5 000 000 русских пленных, после предварительного отбора, было допрошено примерно 100 000 человек. Инженеры, архитекторы, профессора, интеллектуалы, квалифицированные рабочие и прочие снабжали нас богатой информацией, на основе которой можно было составить достаточно реалистическую картину огромной России, ее промышленности и ментальности тамошних очень неоднородных национальных групп. Что касается Магнитогорска, то именно благодаря «Цеппелину»[170] я смог воссоздать план города и главных промышленных комбинатов.

Мне удалось ознакомиться с функционирующими там охранными системами. Например, стало известно, что ночью в Магнитогорске большую роль играли сторожевые собаки. Однако все эти данные не продвигали вперед моей подготовки, так как у меня все равно не было возможности быстрого уничтожения чего-нибудь в районе Урала. Вальтер Шелленберг, прочитав телеграмму с угрозами от Гиммлера, выпытывал меня об операции «Ульм».

Я искренне ответил ему, что она является просто абсурдной. У меня было намерение написать рапорт в этом же духе.

«Вам лучше воздержаться от подобного заявления, — сказал он. — Позвольте дать вам совет, вытекающий из моего опыта, — чем несерьезнее или абсурднее кажется вам идея начальника, тем с большим энтузиазмом вы должны с ней согласиться и признать гениальной. После этого в течение четырех или пяти месяцев вы должны имитировать бурную деятельность, ожидая, пока «верхушка» предоставит новый план, еще более экстравагантный, чем прежний, о котором уже забыли. Вскоре вы будете иметь репутацию человека, которого никто не остановит и на которого можно положиться, тем более что, не предпринимая никаких действий, вы не потерпите поражения».

После этих слов я перестал удивляться тому, что Шелленберг при Гиммлере и Гейдрихе сделал блестящую карьеру.

В ноябре 1944 года, накануне наступления в Арденнах, когда мне приходилось работать днем и ночью, Гиммлер вызвал меня в свою новую ставку, находящуюся в Гогенлихен. Мы сидели вокруг большого круглого стола: Гиммлер, доктор Кальтенбруннер, Шелленберг, обергруппенфюрер Прюцман и я. О чем была беседа? На востоке 13 октября пала Рига, а советские армии после захвата 20 октября Белграда, заняли румынскую Трансильванию и бомбили предместья Будапешта. Это уже была непосредственная угроза для Третьего рейха.

— Необходимо создать движение сопротивления, — сказал Гиммлер, — и Мартин Борман уже придумал ему название, по-моему мнению, немного странное, «Вервольф» («Оборотень»).

Я начал задумываться над целесообразностью своего присутствия в этом обществе; смотрел и слушал молча. У всех были серьезные лица. Шелленберг, как обычно, энергично поддакивал шефу. Я не верил в эффективность этого «Вервольфа», так как любое движение сопротивления должно быть организовано на больших пространствах, иметь конструктивные и реальные политические цели, а также поддерживаться мощными средствами. Стратегия «Вервольфа», наверное, могла бы быть с успехом применена в Китае, Иране, России или на Балканах, но не в стране, имеющей многочисленное население на ограниченной территории, пересеченной железнодорожными и сухопутными магистралями, и, кроме того, без возможности получения помощи извне. Великой иллюзией была надежда на то, что англичане или американцы окажут нам в 1945 году помощь против Советского Союза.

Мы, наверное, смогли бы использовать подобное движение в горах и лесах альпийского редута в течение некоторого ограниченного времени, — создать в Альпах последний бастион для продолжения войны с политической целью, чтобы выиграть время и переместить наших солдат и гражданское население с востока на запад. В противном случае «Вервольф» неизбежно вызовет кровавые репрессии со стороны оккупационных армий неприятеля, и вряд ли это принесет пользу стране. Движение сопротивления подобного рода имело бы значение только в том случае, если бы одновременно с ним произошел бунт всех европейских народов, уже находящихся под советским ярмом или непосредственно подверженных опасности большевизации.

Я не верил в «Вервольф», поэтому мне пришлось поинтересоваться у Гиммлера, будет ли поле деятельности моих подразделений по-прежнему находиться за пределами Германии. Он это подтвердил. Организатором данного движения назначили обергруппенфюрера Ганса-Адольфа Прюцмана. Как и следовало ожидать, деятельность «Вервольфа» закончилась безуспешно. Любой здравомыслящий немец может только радоваться этому. К счастью, мы можем записать эту операцию в число задуманных, но не реализованных.[171]

Во время того же совещания у Гиммлера был поднят вопрос о новом оружии. Я неосторожно высказался, что, по мнению адмирала Хейе, возможно оборудовать некоторые подводные лодки пусковыми установками «V-1». Услышав эти слова, Гиммлер вскочил с кресла и стремительно подбежал к карте мира, занимавшей большую часть стены:

— Следовательно, — выкрикнул он, — необходимо подвергнуть бомбардировке Нью-Йорк!

Шелленберг поддакивал с все большим энтузиазмом. В самом деле, он был великолепным актером. У рейхсфюрера глаза вылезли поверх пенсне:

— Мы заставим американцев, — продолжал он, — также ощутить всю тяжесть этой войны! Мы должны безотлагательно предупредить фюрера и позвонить адмиралу. Поверьте мне, психологический эффект будет огромным. Я убежден, что американцы не перенесут факта, что они подверглись нападению на своей собственной территории. Их боевой дух упадет до нулевой отметки. Господа, что вы думаете по этому вопросу?

Шелленберг выразил свою поддержку молча. Лицо доктора Кальтенбруннера оставалось каменным. Что касается обергруппенфюрера Прюцмана, то он считал своих «оборотней». Я не имел права голоса раньше старших рангом участников совещания. Гиммлер, казалось, полностью был поглощен изучением карты Соединенных Штатов, наверное, он намечал цели. Прюцман подал мне деликатный знак из-за своих документов, а Кальтенбруннер направил многозначительный взгляд. Я прервал тишину, чтобы обратить внимание рейхсфюрера на тот факт, что и так не очень точная баллистическая кривая «V-1» может полностью подвести, если самолет-снаряд будет выпущен из подводной лодки, качаемой на волнах.

— Американское правительство, — сказал я, — провозглашает, что Германия угрожает Соединенным Штатам. Бомбардировка Нью-Йорка двумя или тремя снарядами дала бы возможность восторжествовать пропаганде Рузвельта. Думаю, с любой точки зрения психологический эффект был бы отрицательным для нас. Я уверен, что американский народ далек от того, чтобы поддаваться панике, и отреагирует так же, как население Великобритании во время налетов на Лондон в 1940 году. Откровенно говоря, мне не понятно, какую пользу мы получим от этой операции. Лучше, если одна «V-1» поразит какую-нибудь цель после объявления об этом по нашему радио: «В такой-то день, в такой-то час, будет уничтожена такая-то цель».

Меня тотчас же поддержал Эрнст Кальтенбруннер:

— Действительно, более разумно подождать, пока наши техники улучшат точность этих снарядов.

Гиммлер смотрел на нас неуверенно. Позже он успокоился, сел и заявил, чтобы его постоянно информировали об успехах, достигнутых в работе над оружием «V». Известно, что территория Соединенных Штатов никогда не подвергалась бомбардировке снарядами «V» и немецкими самолетами. Сегодня эта территория уже не застрахована от уничтожения — половина планеты может быть уничтожена в течение получаса. Задержать развитие техники невозможно.

Одной из самых удивительных личностей, с которыми я был знаком, являлся Хаджи Амин аль-Хусейни, великий муфтий Иерусалима; он умер в июле 1974 года. Родившийся в 1895 году в Иерусалиме, ученый доктор Корана, он воевал с турецкой армией во время первой мировой войны. В 1920 году, когда лорд Артур Бэлфор довел дело до признания декларации об образовании в Палестине так называемой национальной еврейской резиденции, он фанатично защищал арабские притязания, за что англичане осудили его на десять лет тюремного заключения. После побега в Трансиорданию он был избран великим муфтием и лидером Верховного мусульманского совета. Это сделало более легким его триумфальное возвращение в Иерусалим. Высокий британский комиссар в Палестине пытался вести с ним переговоры, но безуспешно. В 1929 году Хаджи Амин аль-Хусейни, являвшийся одновременно политическим и религиозным лидером, объявил джихад, священную войну против сионистской колонизации. Опять оказавшийся под угрозой ареста, он сбежал в Ливан, где французы поместили его в хорошо охраняемую бейрутскую резиденцию. Он опять убежал и после невероятных приключений добрался до Багдада. Его друг, Рашид Али аль-Джейлани, организовал там в 1941 году государственный переворот, при небольшой поддержке со стороны Германии — наши самолеты имели ограниченные возможности посадки в Сирии, которая являлась французской подмандатной территорией, несмотря на достойные похвалы усилия «Интеллидженс Сервис». Однако Рашид Али потерпел поражение, и великий муфтий в очередной раз вынужден был скрываться. Он сбрил бороду и одел европейский костюм. В 1942 году находился на острове Родос, а затем в Тиране. Наконец, он нашел убежище в Германии, где был принят Гитлером.[172]

Хаджи производил удивительное впечатление. Со снежно-белой бородой, голубыми глазами и в белой феске, он походил на героя из книг «Тысяча и одной ночи». Он безоговорочно поддерживал нас, и Африканский корпус Роммеля, безусловно, воспользовался огромным влиянием этого человека в Северной Африке.

В 1946 году, после возвращения из Германии, Амин аль-Хусейни поселился в Египте. Он опять был избран председателем Верховного мусульманского совета. С его мнением считались на мусульманских конференциях в Карачи (1951) и Бандунге (1955).

Благодаря ему мы планировали на Ближнем Востоке три интересные операции.

Первая — это уничтожение двойного нефтепровода Ирак — Средиземное море. Бойцы арабских спецподразделений многократно подрывали эту важную артерию, поставлявшую нефть крупным нефтеперегонным заводам в Хайфе и Триполи. Однако трубопровод быстро восстанавливали, и надо было начинать сначала.

Наши инженеры сконструировали малую плавающую мину, которую можно было впускать в трубопровод, но она выводила из строя только вентили. Бомбардировка фосфорными бомбами в закрытой долине, где оба трубопровода проходили параллельно, имела бы тот же результат — для восстановления трубопровода достаточно было заменить несколько труб, так как бомбы только прожгли каналы.

Надежнее было бы уничтожить одну насосную станцию — для ее запуска потребовалось бы два или три месяца. Рядом с каждой из них находился небольшой аэродром, предназначенный для самолетов, осуществляющих патрулирование трубопровода, а также оборонительный бункер. Следовательно, можно было послать на планерах ночное спецподразделение на одну из этих станций. Друг Анны Рейтш, профессор Георги, выдающийся специалист в области планеризма, сконструировал новый транспортный планер, способный вместить двенадцать вооруженных солдат и выдерживавший скорость буксировки до 400 км/ч. В Айнринге, вблизи Пассау, мы занялись проблемой буксировки этих тяжелых планеров обратно после проведения операции для обеспечения возврата наших солдат. Эта работа длилась долго, и меня осенила идея использовать американские транспортные самолеты (при необходимости восстановленные механиками Люфтваффе), которые были сбиты или совершили вынужденную посадку на территории Третьего рейха, например, «ДС-4» и «ДС-6». Они смогли бы добираться до Ближнего Востока и возвращаться назад.

Мы располагали хорошими снимками, сделанными с воздуха, насосных станций и их «патрульных» аэродромов. Стартовые дорожки казались очень короткими, но нам стало известно, что их удлинили. Цель была выбрана. Я решил, что вблизи нее совершат посадку шесть четырехмоторных самолетов, а наши люди будут находиться под огневым прикрытием легких пушек и танковых пулеметов, установленных на самолетах. У нас было специальное оборудование, предназначенное для уничтожения антенны на бункере, чтобы сделать объявление тревоги по радио невозможным. Но, к сожалению, незадолго до операции наши «ДС-4» и «ДС-6» были уничтожены на земле во время вражеского налета на военный аэродром в Мюнхене. Операцию на трубопроводе Ирак — Средиземное море мы были вынуждены отменить.

Также потерпела фиаско операция, имевшая целью блокирование Суэцкого канала, находящегося под наблюдением экипажа одного из наших реактивных самолетов. Необходимо было выбрать день, когда в канале находилось семь или восемь кораблей. По сигналу с самолета наши «люди-лягушки» потопили бы первый и последний корабль, а остальные — как получится. Боевых водолазов планировалось доставить на Синай на планере и так же забрать их обратно. Мы разработали свою систему возврата планеров (союзники поступили подобным образом во время операции «Market Garden» («Огород»)), но не получили топлива, необходимого для проведения этой миссии.

Планируемые нападения на некоторые узловые пункты нефтяных промыслов Баку мы откладывали до бесконечности, всегда по одной и той же причине — нехватке снаряжения и, прежде всего, транспорта.

Таким же образом мы легко могли бы атаковать шлюзы некоторых портов, находящихся на южном побережье Англии. Требовалось только переправить наши «живые торпеды» на специальных планерах, но их не хватало.

Однако я больше всего радуюсь, что из всех неудавшихся предприятий мне не довелось выполнять операцию «Der Wolf bellt» («Волк воет»).

В конце ноября 1943 года я получил приказ от Верховного главнокомандования вермахта направиться с ротой батальона «Фриденталь» через Париж в Виши и ждать там дальнейших распоряжений. В Париже я связался с комендатурой парижского гарнизона, расположенной на площади Оперы и в гостинице «Континенталь» возле улицы Риволи. Меня удивило количество офицеров всех родов войск, находящихся там, но еще больше высокопоставленных армейских чинов оказалось в гостинице «Маджестик», где размещался командующий немецкими войсками во Франции. В конце концов мне стало известно, в чем дело. 9 ноября в находящемся в Алжире Французском комитете национального освобождения генерал бригады Шарль де Голль снял с поста сопредседателя этой организации генерала армии Генри Жиро и возглавил комитет лично.

К работе в комитете он быстро привлек двух коммунистов в ранге министров, Меди и Фаджо. Эта достаточно серьезная информация, и можно было предполагать, что в Виши предпринята «операция Бадольо». В соответствии с другими слухами, планировалось похищение главы французского государства маршала Петена. Высадку британо-деголлевского десанта должны были обеспечить люди из окружения маршала.

Я направился в Виши, готовый к любой неожиданности. В моем распоряжении было шесть рот полиции охраны,[173] мой специальный батальон и батальон дивизии войск СС «Готенштауфен».

Эти силы, 2000 человек, могли быстро перекрыть город. Я разместил их вокруг Виши, на севере на аэродроме, на западе около Вес, на востоке около Кассе и на юге вблизи Хотерив. Я отправил дозор даже в лес Рандан, находящийся поблизости, но чужих парашютистов там замечено не было.

Я не получил информации ни от СД, ни от Абвера. Переодетые в гражданские костюмы, мы с моим начальником штаба Адрианом фон Фелкерсамом собрали кое-какую противоречивую информацию. Я отдавал себе отчет, что проблема Виши была серьезной, но не из-за парашютистов де Голля. Знаменитая встреча в Монтуаре (октябрь 1940 года)[174] оказалась безрезультатной для обеих сторон.

С Францией, как я уже говорил ранее, необходимо было подписать мирный договор. В течение пяти лет эта страна находилась под нашей оккупацией, и военное счастье отвернулось от нас. Возникло движение Сопротивления при участии коммунистов, вожди которых с июля до октября 1940 года рекомендовали брататься с нашими солдатами. Гитлер до такой степени не интересовался французскими делами, что в ноябре 1943 года он даже не знал, что уже с декабря прошлого года посла Абетца нет в дипломатическом представительстве.

Я разместил свои подразделения вокруг Виши, но и после этого не получил никаких указаний, и потому направился в Париж. Там мне был отдан приказ, якобы из «Волчьего логова», вернуться в Оверни и ждать пароль «Волк воет». Сразу же после его получения мне надлежало распространить свою опеку на главу французского государства и его врача, доктора Менстреля, отвечать за их жизнь и ждать дальнейших инструкций.

В Виши маршал Петен жил на четвертом этаже гостиницы «Парк». Его личная охрана, которую мне довелось когда-то видеть при отдании ему важных почестей, производила хорошее впечатление. Вполне вероятно, что в случае проведения нашей акции произошла бы ожесточенная стычка. Однако наибольшее опасение у меня вызывало время суток, в которое мог «волк завыть». Я надеялся, что это произойдет ночью. Однако, если рейд двух или трех тысяч вражеских парашютистов на Виши произойдет в два часа ночи, маршал, уведомленный об операции, будет готов — в мундире или гражданской одежде — и будет захвачен.

Должен сказать, что я очень уважал этого старого солдата, которого французские политики призвали на помощь, когда уже было все потеряно. В то время ему было 87 лет, и, одетый в мундир голубоватого цвета, он еще держался прямо. При виде его я всегда вспоминал о фельдмаршале фон Гинденбурге, который после первой мировой войны также нес на своих плечах груз ответственности. Филиппу Петену было 89 лет, когда его приговорили к смертной казни.

К счастью, «волк не завыл». Мы получили приказ выступить в поход и выехали из Виши на рождественские праздники. Их я провел по приглашению командования подводным флотом в санатории для экипажей подводных лодок, находившемся в Арльберге. Это был мой последний отпуск во время той войны.

Признаюсь, что я был бы в восторге, если бы мне удалось пленить другого маршала, Йосипа Броза-Тито. Происхождение главы югославского государства является спорным. Мой незабвенный друг, Александр Боцарис, утверждал, что сказание о его хорватской бабушке является вымыслом. Официально Йосип Ф. Броз[175] родился в Камровце в 1892 году, следовательно, сегодня ему исполнилось бы 82 года. По профессии он был слесарь. Во время первой мировой войны воевал в австро-венгерской армии, в 1915 году получил звание сержанта. В Карпатах Тито попал в плен к русским; затем он якобы воевал с большевиками в районе Омска. По данным официальных биографов, он сделался боевиком югославской коммунистической партии под псевдонимом «Вальтер». Не тот ли это Броз, который после пяти лет, проведенных в тюрьме, действовал в 1934 году в Вене, а затем обучался в московских спецшколах в 1935–1936 годы и стал во главе просоветского движения Сопротивления в Югославии в 1941–1942 годы? Возможно.

Весной 1944 года я получил приказ от Верховного главнокомандования вермахта обнаружить и уничтожить ставку Тито, в лице которого Черчилль видел уже преемника генерала Драголюба Михайловича. Правдой является тот факт, что Михайлович являлся министром обороны эмигрировавшего в Лондон короля Югославии Петра II — он был перепуган успехами коммунизма, его четники воевали вместе с венгерскими отрядами, хорватами Анте Павелича и даже нашими солдатами против отрядов Тито.

Где находился Тито? Я не имел понятия. Югославия — это горная страна с густыми лесами, отлично подходящая для партизанской войны. Данные, поставляемые мне службами Абвера и СД, были неясными, а иногда и противоречивыми. Из Белграда я направился в Загреб и организовал там собственную разведку. Ее я поручил трем хорошим офицерам, отвечавшим за руководство отдельными разведывательными организациями. Агенты действовали независимо друг от друга. Я решил не предпринимать никаких действий, пока не получу данных, которые подтверждались бы всеми тремя источниками.

Мы действовали с необходимой быстротой и тайно. Требовалось быть внимательными, чтобы не потревожить ловкого противника, державшего в страхе полдюжины наших дивизий.

На Фрушской Горе (горы, расположенные параллельно долине Дуная) я разместил учебный стрелковый батальон моего «Охотничьего подразделения», для которого это была отличная тренировка. Каждый день мы отправлялись на операции против партизан Тито. Армейский конвой поднял бы по тревоге стражу маршала, поэтому я исколесил этот регион на гражданском автомобиле в обществе двух унтер-офицеров. Когда, преодолевая ужасные дороги, мы проехали по долине Савы к Брчку, а затем к Загребу, командиры немецких гарнизонов были удивлены, увидев нас целыми и невредимыми. Дороги, по которым нам пришлось двигаться, контролировались партизанами. Действительно, мы встретили несколько групп бородатых крестьян с ружьями через плечо. Мы незаметно снимали с предохранителей наши автоматы, но эти люди проходили мимо, от всего сердца приветствуя нас. Действительно, это были партизанские отряды, и я поступал тогда необдуманно. «Скорцени в руках Тито!» — это был бы сенсационный заголовок для «Дейли Миррор» в мае 1944 года!

Я вернулся в Берлин. В конце весны мне стало известно из различных источников, что Тито и его штаб находятся в окрестностях Дрвара, в западной Боснии. Я сразу же послал моего начальника штаба, хауптштурмфюрера фон Фелкерсама, чтобы он предупредил командира X корпуса, размещенного в этом регионе, что мы начинаем операцию «Ход конем» против Тито. В момент моего отъезда из Фриденталя неожиданно вернулся Фелкерсам: «Здесь что-то не в порядке, — сказал он. — Генерал принял меня очень холодно. Мне кажется, что мы можем на него не рассчитывать во время этой операции».

Радиосообщение из нашего небольшого рабочего штаба в Загребе в скором времени объяснило мне причину холодного приема: «X корпус готовит операцию против ставки Тито. Дата операции назначена на 2 июня 1944 года».

Это была несказанная глупость. Если бы генерал раскрыл карты, я охотно бы подчинился его приказам, оставляя ему весь блеск. В случае неудачи я взял бы на себя всю ответственность. Однако была проблема посерьезнее: если мне было известно, что акцию должны осуществить 2 июня, то уже и Тито об этом знал. Я сразу же предупредил X корпус и отослал сообщение в штаб, находящийся в Бане-Луке, с просьбой отложить операцию. Напрасно. В назначенный день немецкие подразделения были встречены партизанами в полной боевой готовности. Батальон стрелков-парашютистов войск СС оказался окружен в долине Дрвара и потребовалось выслать им подкрепление с помощью планеров. Батальон дивизии «Бранденбург» вынужден был прикрывать отход наших солдат, атакуемых со всех сторон. Им командовал храбрый подполковник Вильгельм Вальтер, получивший многочисленные ранения.

В январе 1945 года он стал начальником штаба моих «Охотничьих подразделений СС», заменив фон Фелкерсама. Батальоны стрелков-парашютистов войск СС и батальоны дивизии «Бранденбург» также перешли под мое командование в сентябре 1944 года. Храбрые «бранденбуржцы» были включены в состав «Охотничьего подразделения Юго-Восток». Другие роты, состоящие из хорватов, под командованием штурмбаннфюрера Отто Бека включили в «Охотничье подразделение Юг». О штурмбаннфюрере Беке я еще расскажу.

Броз, конечно же, сбежал. В его ставке были обнаружены два несчастных британских офицера, от которых Тито несомненно хотел избавиться, и великолепный новенький мундир — 29 ноября 1943 года Тито сам себе присвоил звание маршала и соответственно наряжался. Позже мне стало известно, что он укрылся на острове Виз, но покушение на Гитлера, совершенное 20 июля 1944 года, помешало мне организовать «Ход конем» на Адриатическом море.

Сейчас уже забыли, что в апреле 1945 года в Югославии начались репрессии. 11 ноября этого же года Тито стал во главе правительства Народной Федеративной Республики Югославии, объявил о падении династии Караджорджовичей и конфисковал все королевские владения. Он приказал казнить генерала Михайловича и его штаб 17 июля 1946 года, убить десятки тысяч хорватов и сербов, а также арестовать 3 670 000 сторонников предыдущей власти, большинство из которых погибло в тюрьмах или трудовых лагерях. В августе 1945 года Черчилль напишет Петру И: «Мне стало известно, что в Югославии происходят ужасные вещи, которые я, к сожалению, не в состоянии предотвратить».

Такой была надгробная речь тех, кто воевал с коммунизмом в Югославии. Маловероятно, чтобы балкано-ленинский режим Тито пережил его.

Позволю себе привести здесь личное воспоминание. Мир тесен. После войны на Майорке на судне нашего общего друга мне случайно удалось встретиться с одним из офицеров, которых Броз вежливо оставил во время бегства. Мы сразу же почувствовали себя родственными душами, так как он принадлежал к спецподразделению британского полковника Дэвида Штирлинга. Ему пришлось участвовать в ударе подразделения «майора-призрака» по Бенгази (акция, закончившаяся неудачно, несмотря на то, что она проводилась частично в мундирах неприятеля), а затем до того, как его прикомандировали к войсковой миссии при Тито, он был членом секретного британского спецподразделения в Иране. Мой бывший противник, ставший моим другом, сказал мне, что во время пребывания в ставке Тито он понял, что если Броз победит, то это означает коммунизм и террор. Поэтому он слал в Лондон телеграмму за телеграммой, но все напрасно…

— Положение казалось мне до такой степени опасным и противоречило тому, что я считал британскими интересами на Балканах, — рассказывал английский офицер, — что в начале 1943 года мне пришлось отправиться в Гибралтар (хотя это было нелегко), чтобы оттуда позвонить нашему премьеру. В телефонном разговоре я представил ему реальную картину будущего, подготовленного Тито для Югославии. Черчилль выслушал меня, а затем спросил: «Что вы намереваетесь делать после войны?» Сбитый с толку, я ответил, что намереваюсь поселиться в своем владении в Шотландии. «Следовательно, — спросил он, — если я правильно понял, вы не намерены жить в Югославии?» — «No, sir, of course not! (Нет, сэр, конечно, нет!)». — Я услышал ответ: «Then why should you care a damn what happens to Yougoslavia after the war! (Тогда какого черта вы беспокоитесь о том, что произойдет в Югославии после войны!)»

Американское Центральное разведывательное управление (ЦРУ) позже приписало мне операцию против ставки Тито, полагая, что я командовал батальоном стрелков-парашютистов войск СС.

Тем временем мое «Охотничье подразделение Юго-Восток» досаждало доблестным отрядам Тито. В течение определенного времени, пока не прибыл назначенный в нашу часть врач, мы даже пользовались на Фрушской Горе услугами того же сербского гражданского врача, что и партизаны. Эти особые обстоятельства облегчали нам обмен ранеными пленными.

Мы взяли небольшой реванш, захватив в плен много британских офицеров-связистов, среди которых находился сын британского премьера, Рандольф Черчилль.

Забавным можно считать то обстоятельство, что наши солдаты были отлично экипированы — благодаря английскому снаряжению, которое присылалось партизанам. Вся слава, несомненно, должна принадлежать штурмбаннфюреру Беку. Он был великолепным человеком; во время первой мировой войны, будучи простым австрийским унтер-офицером, заслужил золотую медаль «За храбрость». Отто Бек отлично знал балканские обычаи и, кроме того, был человеком изобретательным. Слишком поздно в нашем распоряжении появились фальшивые банкноты номиналом в пять и десять фунтов стерлингов, за которые посредники штурмбаннфюрера покупали у партизан грузовики, наполненные оружием, боеприпасами и оснащением, регулярно доставляемые британскими подводными лодками и небольшими судами в некоторые заливы Адриатического побережья. Наши солдаты получали английскую экипировку, расплачиваясь фальшивыми фунтами, которые восхищенные партизаны меняли на тысячи динаров. Эта торговля длилась несколько месяцев, пока об этом не узнал штаб Тито. Во время одной из поставок завязался бой, и дешевое обеспечение закончилось.

Банкноты изготавливались профессиональными фальшивомонетчиками, находящимися во время войны в концентрационном лагере Захсенхаузен в специально охраняемых бараках. Некий Вальтер Хаген в книге «Unternehmen Bernhard»,[176] решил подробно осветить этот вопрос.

Под этим псевдонимом скрывается Вильгельм Хёттль, один из сотрудников Шелленберга в VI управлении РСХА. Он сумел оправдаться во время Нюрнбергского процесса, выполняя роль «свидетеля обвинения». Хёттль принадлежал к мастерам двойной игры. Сегодня известно, что он с 1943 года имел контакты с ватиканской «Черной капеллой», а позже установил связь в Швейцарии с Алленом У. Даллесом, будущим руководителем ЦРУ. Мы снова попадаем в «заколдованный» круг специальных служб.

После войны доктор Халмар Шахт сказал мне, что рейхс-банку не было известно о производстве фальшивых фунтов. Тем временем несколько банкнот послали для экспертизы в Союз Швейцарских банков с поддельным письмом от рейхс-банка, сообщавшим, что эти банкноты подозреваются как фальшивые. После внимательной проверки швейцарцы ответили, что банкноты являются подлинными, а Банк Англии подтвердил, что их серии и даты эмиссии соответствуют банкнотам, находящимся в обращении.

Главным распределителем фальшивых банкнот был ловкий спекулянт Фридрих Швенд, которому присвоили почетное звание в Общих СС; он, конечно же, имел комиссионные. Думаю, что после войны Швенд спрятал или уничтожил большую часть запаса фальшивых фунтов, которыми он распоряжался. Мне также кажется, что британские специальные службы занялись этим вопросом.

Швенд, безусловно, не потерял деньги на этих финансовых операциях, он имел замечательное личное имение. Он укрылся… в Перу и, возможно, до сих пор безбедно живет там. Такие люди, как он, похоже, не задели «совесть человечества» — его никогда не выдали и не осудили. Что ж, тем лучше для него. Я ему не завидую.

Как говорит Цицерон (настоящий) в известных речах «Против Верреса»,[177] in multis esse numnis (владение сундуками, полными денег) решает многие вопросы.

Что касается фальшивого «Цицеро», ей платили фальшивыми фунтами, в то время как ее данные были на вес золота. В 1954 году Базна написала канцлеру Аденауэру жалобу по причине «великой несправедливости» и попросила о скромной денежной помощи размером 2 100 000 марок в качестве компенсации за владение 12 000 000, заблокированных в швейцарском банке. К сожалению, канцлер Германии не ответил на просьбу «Цицеро».

Вальтер Шелленберг сообщил мне во время подготовки наших спецподразделений к операции на Ближнем Востоке, «что вопросы можно уладить» и «мы не являемся такими бедными». Мне стало известно, что существовали фунты стерлингов, и казначей VI управления выдал примерно 5000 (подчеркиваю: пять тысяч) Карлу Радлу, когда дело касалось обнаружения и освобождения дуче. Радл держал банкноты в чемоданчике, закрывавшемся на ключ. Я приказал, чтобы эти деньги использовались очень бережно. Я потребовал очень точных расчетов от доктора Бергера, который должен был разделить деньги между двенадцатью офицерами разведки, прибывшими в мое распоряжение. Должен сказать, что доктор Бергер оказался очень расточительным и не мог всесторонне обосновать некоторые расходы. Рассердившись, я сказал ему, что с момента получения банкнот в наше распоряжение необходимо считать их, как настоящие. В конце концов, мы счастливо вернули большую часть порученной нам квоты казначею VI управления.

Почему ни Карл Радл, ни я не воспользовались этими деньгами, а платили за себя из нашего денежного довольствия? С точки зрения некоторых мы оказались глупцами. Я же отвечу — мы были солдатами. Фальшивые фунты стерлингов были для нас оружием, дающим возможность победить врага, и никому из нас не пришло в голову присвоить какую-либо сумму. В Югославии я разрешал использовать фальшивые фунты стерлингов без угрызений совести — чем больше мы покупали оружия, тем меньше его имели партизаны для убийства наших товарищей и истребления друг друга в братоубийственных боях.

После войны многие хроникеры и журналисты утверждали, что они якобы видели меня у австрийского озера Тёплиц в качестве «начальника штаба специального подразделения, предназначенного для возврата сокровищ СС, затопленных на дне озера». По их мнению, тридцать ящиков, находящихся на 30 или 40-метровой глубине (по некоторым данным 50–70 метров) должны были, разумеется, содержать «миллионы фальшивых фунтов стерлингов».

Это возможно. Во время войны Тёплиц был экспериментальным и учебным центром военно-морского флота. Следовательно, вполне может быть, что на его дне находятся ящики, наполненные банкнотами, документами и так далее. Я ничего об этом не знаю, потому что никогда не занимался этим вопросом. В 1963 году какой-то Макс Трубер, бывший член СС (как он утверждал), заявил, что присутствовал в 1945 году при затоплении ящиков и видел меня на берегу озера.

Допрошенный следственной комиссией австрийского правительства, Трубер признался, что он, во-первых, никогда не числился в составе СС; во-вторых, никогда не был у озера Тёплиц до доставки его туда членами комиссии; в-третьих, он никогда не видел затопления в озере ящиков; в-четвертых, он впутал мою фамилию в это дело, чтобы ему поверили!.. Его обвинили в даче фальшивых показаний.

Австрийская следственная комиссия действительно достала из того озера какие-то ящики, но до сегодняшнего дня неизвестно, что они содержали. Самым печальным является факт, что некий девятнадцатилетний аквалангист из Мюнхена по фамилии Эгнер утонул в Тёплиц в ноябре 1963 года. С того времени австрийские власти запретили проводить любые работы в этом месте.

Наиболее сенсационный репортаж по этому вопросу был опубликован в шведской газете «Вяген Фрамат» 30 ноября 1963 года. Некий Палмквист «признался», что под моим руководством он добыл из озера многочисленные ящики с «сокровищами»; для этого он прилетал каждую ночь на самолете из Стокгольма. Из этих ящиков он вытаскивал слитки золота, которые хранил у себя в сейфе. Этот же человек представил репортеру «Вяген Фрамат» редактора другой шведской газеты, «Афтонбладет», как… Бенито Муссолини, с лицом, «измененным» одним хирургом, которому за проведение этой пластической операции он якобы лично заплатил… конечно же, деньгами «из сокровищ» в Тёплиц. Эти деньги даже помогли привести дуче в Швецию и сделать его главным редактором «Афтонбладет».

Я могу привести еще больше различной шелухи на эту тему, но ограничусь этим. Становится ясно, что в течение пятнадцати лет определенные люди извлекали выгоду из так называемых «сокровищ» в Тёплиц, бесстыдно используя человеческую доверчивость.

Фальшивые деньги можно отнести к арсеналу необычного оружия, однако не наши фальшивомонетчики открыли его. Они всего лишь взяли пример с англичан, которые в 1794–1797 годы завалили Францию фальшивыми ассигнациями под предлогом поддержки гражданской войны в Вандее.[178]

В 1927–1932 годы Сталин приказал начать производство десятков миллионов фальшивых долларовых банкнот Федерального Резервного Банка США. Их реализовывали в Китае, Гаване, Монреале, Сан-Франциско, Белграде и даже в Берлине. Там в первый раз было установлено, что многочисленные 100-долларовые банкноты являются фальшивыми и произведены в СССР. «Берлинер Тагеблатт» от 23 января 1930 года, а затем «Нью-Йорк Таймс» от 24 февраля 1933 года пришли к одному и тому же выводу: фальшивые доллары происходили из России, и ввели их в обращение известные советские агенты, что, конечно же, было ошибкой.

Действительно жаль, что мы не могли купить в 1941 году русских пулеметов. Это очень удобное оружие, из которого уже тогда можно было стрелять очередями по десять патронов, доказывало, с какой тщательностью Советский Союз готовился к войне. В то время это оружие обеспечивало советской пехоте огневой перевес.

Англичане также имели отличные марки оружия, легкие и удобные в обслуживании. Прежде всего, я отметил бы автомат «Стен», который можно было использовать с глушителем.

С момента принятия командования спецбатальоном «Фриденталь» мой интерес к такого рода оружию, поставляемому нам непосредственно из Лондона, возрос. В Нидерландах мы раскрыли многочисленные бездействовавшие сети коммуникаций движения Сопротивления. Это дало возможность нашим спецслужбам проводить по радио интересный диалог с врагом. Я даже заказал в Лондоне пистолет с глушителем, и он был доставлен мне через пятнадцать дней голландским капитаном одного шведского судна, который, я полагаю, был двойным агентом.[179] Я открыл окно конторы и выстрелил в стаю уток, пролетавших над каналом. Раздалось только тихое шипение. Никто из прохожих даже не повернул головы.

Так я оказался первым немецким солдатом, вооруженным «Стеном» с глушителем. Всем известно, какое преимущество дает солдатам спецподразделений оружие, оснащенное глушителем. На фронте дозор, имеющий такое оружие, мог совершать подвиги, неся при этом минимальные потери.

Даже без глушителя «Стен» имел множество положительных качеств. Он был явно лучше, чем немецкий автомат: изготавливался в три раза быстрее, стоил в четыре раза дешевле и был более точным. «Стен» мог упасть в воду, снег, грязь — и все равно действовал; немецкие же заклинивало. Почему бы нам не начать серийное производство этого «тихого» оружия?

Я пытался убедить в целесообразности этой идеи двух высокопоставленных офицеров из Управления военным хозяйством и вооружением Верховного главнокомандования вермахта, которым руководил генерал Георг Томас. Я пригласил их на ужин во Фриденталь, где мы беседовали о серийном производстве «Стена»; офицеры были сдержанны. Встреча происходила весной при хорошей погоде, и после ужина я предложил своим гостям небольшую прогулку по парку. Во время беседы я неожиданно схватил их за руки:

— Извините господа, — сказал я. — Но вы уже мертвы. Вероятно, я тоже.

Они даже подпрыгнули в темноте от неожиданности:

— Мертвые? Мы мертвые?

Один из моих людей, стоявший позади, включил фонари. Держа «Стен» с глушителем, он показал гильзы, лежащие на земле: минуту назад он опорожнил весь магазин, стреляя в воздух.

Техники из министерства вооружения и военного производства, безусловно, находились под впечатлением своей тихой и теоретической «смерти». Лекция с автоматом оказалась не напрасной. Приведу официальный ответ, полученный от сотрудников генерала Томаса:

«В принципе, вы правы. Однако вы должны согласиться, что «Стен» является неточным оружием. А фюрер говорил и повторял неоднократно, что немецкий солдат имеет право на лучшее оружие со всех точек зрения. Поэтому мы не можем брать на себя ответственность за заказ на производство этого автомата (даже с глушителем) — менее точного чем тот, который производится сейчас в Германии. Хайль Гитлер!»

Однако нам известно, что генерал Томас не колебался при принятии определенных решений, значение которых бесспорно. Ссылка на требования Гитлера в области вооружения в качестве причины для отказа в производстве этого оружия была одной из успешно практикуемых форм саботажа.

Часть III

Глава первая Приказ Гитлера: «Найти и освободить дуче!» Операция «Аларих»

Выбор Гитлера — Сила его убеждения — Предписание фюрера — Беседа с генералом Штудентом и Гиммлером — Иллюзии рейхсфюрера — «Вы являетесь неподходящим человеком!» — Иллюзии маршала Кессельринга — Цель операции «Аларих» — Бегство Эдды Муссолини, Чиано и их детей — Невероятная двуличность короля Виктора Эммануила III и маршала Бадольо — Сталин «двоюродный брат» Виктора Эммануила! — Предательство, страх и бегство королевского клана — Канарис выходит на сцену — Выдумка об аресте папы — Трудности наших поисков — Муссолини на острове Понца — Дуче должен быть передан англичанам и разыскивался американцами, которые также хотели его захватить — Речь Черчилля в палате общин при закрытых дверях.

Нас было шестеро. Мы стояли в шеренге вдоль стены большого помещения. Подполковник, командующий армией, два подполковника Люфтваффе, штурмбаннфюрер СС и я. Как самый младший по званию, я стоял в конце.

Боковое освещение помещения не давало тени. Перед нами находился длинный стол со штабными картами и цветными карандашами, камин, письменный стол под двумя большими окнами. На стене напротив висела небольшая картина в серебряной рамке, «Фиалка» Альбрехта Дюрера.

С левой стороны открылась дверь. Гитлер вошел в комнату и медленно прошелся перед нами, приветствуя нас открытой ладонью; этот жест мы все отлично знали по фотографиям. Ничего не говоря, он в течение минуты смотрел на нас. Я видел его в третий раз. Первый раз это произошло в феврале 1936 года во время зимних Олимпийских игр в Гармиш-Пантенкархен, а второй — когда я стоял с моими рабочими на строительных лесах на венском Ринге во время триумфального вступления войск вермахта в марте 1938 года.

Сейчас от меня до Гитлера было несколько шагов. Он был одет в белую рубашку с черным галстуком под пиджаком. На груди у него был Железный крест I степени, полученный им в августе 1918 года, и серебряный «Значок за ранение». Его адъютант, Отто Гюнше, сначала сообщил фамилию подполковника, стоящего первым с правой стороны, затем представились четверо моих соседей… Фюрер пожал мне руку, не сводя с меня взгляда. Я поклонился и представился в пяти предложениях. Отойдя на несколько шагов, Гитлер смотрел на нас в течение минуты, затем спросил:

— Кто из вас, господа, знает Италию?

Наступила непродолжительная тишина. Затем мне пришлось ответить:

— Дважды я доезжал на мотоцикле до Неаполя, мой фюрер.

Снова наступила тишина, после чего прозвучал второй вопрос:

— Что вы, господа, думаете об Италии?

Подполковник сухопутных войск ответил, что Италия является нашим войсковым и идеологическим союзником; офицеры Люфтваффе вспомнили об «оси» Берлин — Рим; мой сосед говорил об антикоминтерновском пакте. Когда Гитлер остановился напротив меня, я лишь сказал:

— Мой фюрер, я австриец.

При этих словах он замер и посмотрел на меня. Я даже не моргнул глазом. Он ожидал от меня услышать еще одно предложение? Я молчал. Я все объяснил в нескольких словах: Южный Тироль, наша борьба за возвращение к родине, аншлюс. Пауза затянулась. Я знал, что что-то должно произойти.

— Я хочу побеседовать с хауптштурмфюрером Скорцени, — спокойным голосом сказал Гитлер. — Остальные господа офицеры свободны.

Он отдал им честь. Отто Гюнше вышел, и мы остались одни.

Было примерно 20.30, 26 июля 1943 года. В большом зале в «Волчьем логове» Гитлер познакомил меня с миссией, которую он решил поручить мне. Вот его слова: «Вчера предали Муссолини, и король приказал арестовать его. Дуче является не только моим союзником, но также и другом. Он для меня — воплощение последнего великого Римлянина, и я не могу оставить этого великого человека в беде. Он был слишком легкомысленным; я уверен, что новое итальянское правительство поменяет фронт и передаст Муссолини англо-саксам. Они сначала предали, а затем продали его. Я должен предупредить это».

Мы оба стояли. Гитлер ходил вдоль и поперек комнаты. Казалось, что он разговаривает сам с собой. Потом он остановился напротив меня и опять долго ко мне присматривался.

— Необходимо узнать, где содержится дуче, и освободить его. Вот чего я жду от вас, Скорцени. Я выбрал вас, так как убежден, что вам удастся это сделать. Вы должны выполнить эту операцию, потому что в настоящий момент она является самой важной для ведения войны. Конечно, все детали должны быть сохранены в полнейшей тайне — в противном случае нас ожидает неудача. О вашей миссии знают только пять человек. Вы будете переведены в Люфтваффе, в распоряжение генерала Штудента, который сразу ознакомит вас с некоторыми деталями операции. Я не хочу, чтобы Италия стала ловушкой для моих солдат. Необходимо предотвратить возможность совершения фальшивыми друзьями их гнусного дела. Я лично поручаю вам миссию по обнаружению места заключения Муссолини и освобождению его оттуда, целого и невредимого. Конечно, вы отберете себе людей. Необходимо действовать быстро, очень быстро. Вы понимаете, что речь идет о жизни дуче.

— Так точно, мой фюрер!

Следовательно, дело было не в операции «Франц» или «Ульм», как я предполагал, направляясь в «Волчье логово». У меня в голове промелькнула мысль о моих товарищах в Берлине и Фридентале, которые, наверное, беспокоились обо мне.

— Кроме того, очень важно, — продолжал фюрер, — чтобы ни наши армейские части, ни наше посольство в Риме не узнали о вашей миссии. Вы должны понять меня правильно. И одни, и вторые ошибочно оценивают ситуацию в Италии. Я опасаюсь, что они могли бы действовать наперекор моим намерениям. Поэтому все должно быть в абсолютной тайне. Я вам чрезвычайно доверяю, Скорцени. С этого момента вы отвечаете передо мной. Мы еще увидимся. От всего сердца желаю вам успеха!

Он пожал мне руку. Я обещал, что сделаю все, что в моих силах.

Много написано о взгляде Гитлера. Говорят, что он был чарующий, гипнотизирующий, магнетичний. Я могу сказать, что, действительно, Гитлер был одарен необычайной силой убеждения. Не только его взгляд имел силу убеждения — его слова, поведение, весь он сам представляли удивительную силу. Наша встреча продолжалась не более двадцати минут, а мне показалось, что Гитлер обсуждал ход операции в течение нескольких часов.

Фюрер знал меня не лучше, чем остальных пятерых офицеров, вызванных к нему. Почему он выбрал меня? «Я уверен, что у вас получится», — сказал он. Это было повторено дважды. Почему он был убежден в этом, почему я также, сразу же после нашей встречи, был убежден, что все получится? Не знаю. Эти явления относят к парапсихологии, они необъяснимы. Нам остается только констатировать факт, что они существуют.

Мне хотелось есть. Я уже собирался проглотить пару бутербродов в «чайной» ставки, когда Отто Гюнше, тогда хауптштурмфюрер, сообщил мне, что в соседнем зале меня ожидает генерал Курт Штудент. Это был добродушный и довольно упитанный человек. В 1941 году в Роттердаме он был тяжело ранен, и после этого у него на лице остался глубокий шрам, проходящий через весь лоб. Он принял меня сердечно. Я ознакомил его с приказами, полученными только что от Гитлера. В этот момент, к моему великому удивлению, в комнату вошел рейхсфюрер СС Гиммлер.

Я впервые видел его вблизи. Должен признаться, он не произвел на меня положительного впечатления — у него оказалось дряблое рукопожатие и убегающий за пенсне взгляд. Он был в хороших отношениях с генералом Штудентом. Несмотря на то, что он был очень расстроен, вначале ему удавалось сдерживать себя. Он повторил мне то, что ранее сказал Гитлер. «Дело не только в Муссолини! — выкрикнул он. — Вы должны разузнать подоплеку, так как там везде предательство. В заговор, который существует уже более четырех месяцев, вовлечено множество народа. Он простирается до Мадрида, Анкары и Лиссабона. Король Виктор Эммануил и герцог Гумберг являются руководителями этого заговора. Фюрер не верит ни одному слову заявления маршала Бадольо, что Италия будет верна договору, «подписанному с нами»».

Гиммлер начал лекцию об итальянской политике, в которой я лично ничего не понимал. Он сказал, что ему все стало ясно с 18 января 1942 года, когда генерала Амброзио, командующего 20-й армией, назначили начальником Генерального штаба вместо генерала Марио Роатти. С апреля того же года Амброзио готовил арест Муссолини с соглашения генерала Джузеппе Кастеллано. Великий фашистский совет был по приказу короля превращен в ловушку с помощью Дино Гранди, графа Галеаццо Чиано, Цезаря Де Векьо и Джузеппе Ботано.

«Но это еще не конец игры! — заявил взволнованным голосом рейхсфюрер. — Согласно последним статистическим данным, национальная фашистская партия объединяет в своих рядах 4 700 000 членов, а движение «Дополаворо»[180] — 5 000 000. Имеется фашистская милиция! Молодежные организации! С такими силами можно и необходимо удержать страну».

Гиммлер очень ошибался. Он не знал, что фашистская милиция была включена в состав вооруженных сил. Через два дня, 28 июля, национальная фашистская партия была объявлена вне закона.

Гиммлер добавил, что генерал карабинеров, Черика, ненадежен. Не стоит также доверять генералу Карбонье, части которого перемещаются в направлении Рима. К счастью, после неоднократных требований маршала Кессельринга, столица будет объявлена «открытым городом». (Это не уберегло ее в будущем от бомбардировок союзников.) Гиммлер продолжал свою лекцию: генерал Галбиаты, который хотел защитить Муссолини от Великого совета, не имеет соответствующей подготовки, то же касается и Фаринацци. Доказательство: распорядок дня Гранди был утвержден девятнадцатью голосами против семи при одном воздержавшемся. Польверелли, министр по делам прессы, ноль. Однако самым ловким оказался Гумберт. Король и граф должны быть арестованы, так же как Бадольо и многие другие…

— Известно ли вам, по крайней мере, кто будет будущим министром иностранных дел? — спросил меня Гиммлер.

Я скромно ответил, что мне это не известно. Рейхсфюрер пожал плечами:

— Гуарильо, бывший посол в Анкаре! Это же очевидно!

Для меня все это было не ясно. Кто должен арестовать короля и его преемника? Гитлер дал мне четкий приказ, касающийся Муссолини. А меня засыпали лавиной фамилий генералов, адмиралов, министров. Гиммлер не замолкал. Несмотря на то, что у меня хорошая память, я все же достал из кармана блокнот, чтобы сделать пометки.

— Вы что, сошли с ума?! — крикнул рейхсфюрер. — Все, о чем я говорю, является совершенно секретным.

Он пожал плечами и призвал в свидетели этой непристойной ошибки генерала Штудента. Без малого 23.00 я попросил разрешения позвонить в Берлин, чтобы предупредить свое подразделение. Ожидая, пока меня соединят, я закурил в коридоре. Гиммлер, который только что вышел из комнаты, увидев, что я курю, начал меня оскорблять:

— Это невероятно! У вас не хватает силы воли, чтобы удержаться от курения здесь? Все время эти вонючие окурки! Я вижу, что вы являетесь не тем человеком, который нам необходим для выполнения трудного задания!

Я ничего не ответил. Он ушел в ярости.

— Вы правильно сделали, прореагировав таким образом, — сказал Отто Гюнше. — Когда рейхсфюрер расстроен, дискуссия становится бессмысленной.

Гюнше по-дружески предложил мне переночевать в его комнате. Однако меня беспокоило не это. Я попросил в свое распоряжение письменный стол и секретаршу. Мое пожелание сразу же было выполнено. В этот момент меня вызвал генерал Штудент: я должен был в качестве его адъютанта вылететь вместе с ним в Рим в 8.00. Наконец меня соединили с унтерштурмфюрером Радлом. Я предупредил его, что в эту ночь не может быть и речи о сне, а также передал ему приказы. Он должен отобрать тридцать добровольцев и самых лучших офицеров и унтер-офицеров. Их необходимо немедленно переодеть в мундиры стрелков-парашютистов и снабдить необходимыми документами. Они должны прибыть на аэродром в Стаакен, готовые к полету, в 6.00. Место назначения является тайной, оно будет сообщено пилотам во время полета. Нам также потребуются десять офицеров разведки. Радл должен постараться найти лучших! Остальные указания придут по телеграфу.

Они пришли. С середины ночи Карл Радл организовывал отправку экспедиции из Берлина. Он признался мне, что «опешил», когда услышал, что я лично разговаривал с фюрером, который поручил нам важную миссию. На ужин были бутерброды, я выпил несколько чашек кофе и работал до 3.00. Радла и его добровольцев я увидел только 29 июля в Пратика ди Маре, когда они выходили из самолета. Ничего не забыли. Среди аксессуаров оказались даже сутаны и шляпы священников. Он не выполнил только одного распоряжения (данного самим рейхсфюрером) — не перекрасил нашим людям волосы в черный цвет, что, безусловно, было лучшим способом обнаружить их.

27 июля примерно в 12.30 мы с генералом Штудентом приземлились в Риме и поехали в расположенный в двадцати километрах на юго-востоке от столицы Фраскати, в ставку командующего оперативным районом «Юг» фельдмаршала Альберта Кессельринга. В этот же вечер я вынужден был направиться с генералом Штудентом к фельдмаршалу, где меня представили как адъютанта.

Я заметил, что Гитлер оказался прав — фельдмаршал Кессельринг был убежден, что новое итальянское правительство будет продолжать войну вместе с нами. Маршал Бадольо торжественно пообещал ему это, даже дал слово солдата.

Фельдмаршал был одним из самых располагающих к себе старших офицеров, с которыми я был знаком. После ужина я оказался в обществе молодых военных, которые обсуждали арест дуче с несколькими высокопоставленными итальянскими офицерами. Итальянцы клялись, что им неизвестно местонахождение Муссолини. Они утверждали, что, вероятно, маршалу Бадольо оно тоже неизвестно. Я высказал явный скептицизм по этому вопросу, не отдавая себе отчета, что фельдмаршал стоял позади меня.

«Господин капитан, — категорично сказал он, — я считаю, что наши итальянские друзья говорят искренне. Я был бы вам признателен, если бы в будущем вы умерили свою подозрительность. У нас нет никаких причин не верить слову итальянского офицера, служащего своему королю. Итальянская армия является нашим верным союзником. Можете быть уверены, что она будет воевать вместе с нами до конца».

Большим недостатком некоторых людей чести является то, что они иногда убеждены, что все похожи на них. Я молча поклонился. Кессельринг недолго жил иллюзиями. 3 сентября 1943 года в Сиракузах генерал Кастеллано подписал с генералом Вальтером Беделлом Смитом акт о капитуляции.[181]

Вечером 29 июля я ждал Радла и его добровольцев. Наших солдат, выглядевших как настоящие стрелки-парашютисты, мы оставили на постой в Пратика ди Маре. С Радлом я поехал в Фраскати, где располагаются известные виллы: «Борджио», «Альдобрандини», «Монти», «Браччиано», «Тускулум». Мы поселились в вилле рядом с «Тускулум II». У нас с Радлом была комната по соседству с генералом Штудентом. Я объяснил своему адъютанту, что необходимо обнаружить место заключения Муссолини и по возможности скорее его освободить, и подчеркнул, что это личный приказ Гитлера. Ночью с 26 на 27 июля генерал Штудент получил приказ из Верховного главнокомандования вермахта, в котором речь шла о возможном аресте короля, наследника престола Гумберта, нового министра иностранных дел Гуарильо, графа Чиано, Гранди, министра и королевского советника Акуарони, а также между прочим Боттаи, бывшего члена Великого фашистского совета.

Стрелки-парашютисты генерала Штудента должны были арестовать адмиралов и генералов. Штудент должен был лично уведомить Его Королевское Величество, Виктора Эммануила III, что он арестован. В этом заключалась операция «Аларих», которую планировалось осуществить в случае предательства правительства Бадольо.

В Великом фашистском совете одним из самых больших противников вождя итальянского фашизма был Галеаццо Чиано, муж Эдды Муссолини, старшей дочери дуче, с которой у него было трое детей. Муссолини назначил Чиано министром иностранных дел. 5 февраля 1943 года он сам занял этот пост, а зятя назначил послом при Ватикане. После ареста дуче король принял Чиано и попросил его, чтобы он остался на своем посту. Однако же Бадольо приказал за ним следить, чтобы в случае необходимости выслать его на остров Понцо, о котором речь будет позже.

Эдда Чиано обратилась за помощью к Евгену Доллману,[182] личности особенной, с которым, впрочем, я позже познакомился.

Он давно проживал вместе с матерью в Риме, считаясь знатоком искусства. Его принимали в некоторых салонах, он вел себя по-рыцарски по отношению к женщинам, несмотря на то, что был, как говорили, не очень чувствительным к их прелестям. Это человек — ему присвоили звание в Общих СС — был фактически шпионом Гиммлера в «высшем свете» Рима.

Фюрер решил, что необходимо «спасти дочь и внуков Муссолини», а Чиано арестовать. Наш атташе по вопросам полиции в Риме, штурмбаннфюрер СС Капплер, организовал их «побег» с помощью хауптштурмфюрера Гребла, эксперта СД по итальянским делам, и хауптштурмфюрера СС Пребке, погибшего позже в боях с партизанами Тито.

Некоторые ошибочно утверждают, что 27 августа я принимал участие в этой операции. Впрочем, она была не очень трудной. Фельдмаршал Кессельринг предоставил в распоряжение беглецов «Юнкерс-52». Они приземлились целыми и невредимыми в Мюнхене. Позже я встретил Чиано и был свидетелем неприятной встречи Муссолини с зятем.

Чиано прихватил с собой личные документы, которые после войны были опубликованы только частично. Барон фон Штеенграхт, статс-секретарь в министерстве иностранных дел, позже сказал мне, что «Мемуары» зять лично просмотрел и исправил. Граф прибавлял или убирал целые фрагменты совершенно произвольно, приписав себе в конце роль борца на стороне антигитлеровской коалиции.

12 сентября 1943 года я послал четырех своих людей на пикапе из Фриденталя в Рокка делле Каминате. Там находились донна Ракела, жена дуче, и двое самых младших членов семьи Муссолини, Анна-Мария и Романо, которые были переправлены на самолете в Мюнхен, чтобы присоединиться к мужу и отцу. В следующей главе я еще расскажу о жене дуче, которая не любила своего зятя.

Могу только посочувствовать будущим историкам, которые будут корректировать «Мемуары» и другие воспоминания, изданные после второй мировой войны.

Операция «Аларих» не нравилась нам. Под моим командованием находилось 50 офицеров и солдат, из которых только 40 были солдатами из моего 502-го батальона стрелков («Охотничий батальон СС 502»). Десять остальных были гораздо выше меня по званию, это были офицеры разведки VI управления Шелленберга, которые должны были навести нас на след Муссолини. Однако как бы мы действовали в случае обнаружения места заключения дуче, ведь нам предстояло арестовать «с уважением к занимаемым им постам» более десяти политиков?

Целью операции было «предупреждение» предательства, которое фактически уже свершилось. Как сориентироваться в этой противоречивой политической ситуации, когда союзник, который уже им не является, несмотря на то, что все время притворяется другом, открыто предаст? Решение по этому вопросу должно было принять Верховное главнокомандование вермахта, но как, сидя в «Волчьем логове», можно определить момент, когда союзник станет врагом?

После обращения генерала Эйзенхауэра (29 июля 1943 года), призывающего итальянский народ к восстанию против немецкой армии и предлагающего помощь союзников в освобождении Италии, мы получили новый список подозрительных лиц, который содержал 70 фамилий. Список мне передал генерал Штудент с подтверждением штурмбаннфюрера Капплера, атташе посольства и «посланника» Шелленберга, и посла Ганса Георга фон Макензена, которого в скором времени заменил Рудольф Ран. Верительные грамоты последнего принял 8 сентября Виктор Эммануил III, решительно настроенный «продолжать войну вместе с Германией до победы». В 19.30 в этот же день Бадольо заявил в речи по радио, что монархическое правительство капитулировало 3 сентября в Сиракузах.

В то время Бадольо во время патетической беседы с послом Раном сказал: «Я не понимаю, почему рейх не доверяет мне. Я чувствую себя оскорбленным и сожалею об этом. Допускаете ли вы мысль, что такой старый солдат, как я, не знает цены слову чести, которое мы дали фюреру? Можете быть уверены, что мы от него никогда не откажемся!»

В тот же самый момент по его приказу начальник штаба генерал Кастеллано предавал союзника.

Истории не известны более яркие примеры двуличности. Итальянский народ презирал такое поведение. Позже в рабочих предместьях итальянских городов, оккупированных союзниками, дети громко пели о маршале Бадольо, окрашивая его в желтый цвет предательства:

«Badoglio, Colore di olio…»[183]

Мне неизвестно, кто присвоил имя короля вестготов операции, придуманной Гиммлером. Аларих, угрожавший Константинополю после смерти Теодосия I Великого (395) и захвативший Рим в начале V века, безусловно, сделался символом в экзальтированном сознании. Эта операция казалась соблазнительной, если смотреть на нее из «Волчьего логова». Но на месте, во Фраскати и Риме, она была трудной для претворения в жизнь силами, которыми мы располагали. Мы вынуждены были решать политические проблемы, для распутывания которых не имели полномочий.

Король и его свита жили в Риме в вилле «Савойя» — огромном дворце, окруженном парками, охраняемом батальоном королевской стражи. Генерал Штудент планировал, что две-три роты его стрелков-парашютистов окружат дворец и атакуют виллу в момент приземления в парках транспортных планеров с сильным подразделением десантников. В первые дни августа я опасался, что эта операция будет очень кровопролитной, а наши «союзники» назовут ее предлогом для открытого разрыва связей, которые еще сохранялись в нашем воображении.

Я лично должен был арестовать герцога Гумберта, и следовало подготовиться к этому соответствующим образом; задание было не из легких. Наследник престола занимал расположенный в центре столицы Квиринальский дворец, огромное здание, имевшее примерно 2000 помещений. Мне стало известно, что Гумберт и герцогиня Мария-Хосе Бельгийская занимали в нем отдельные апартаменты. Однако я не знал, где они находились. Нормального плана дворца раздобыть нигде не удалось. Снимки с воздуха, сделанные «случайно», оказались плохими, так как какая-то туча заслонила дворец. Кроме того, второй этаж Квиринальского дворца соединен с почти таким же огромным Палаццо Колонна галереей, которую необходимо было захватить в первую очередь. Дворец, конечно же, охранялся батальоном карабинеров. Попытка силового решения неизбежно привела бы к кровавой бойне. Я полагал, что лучше использовать небольшое подразделение, которое с помощью лестниц проникло бы ночью во дворец через какое-нибудь окно в салоне.

По причине этих трудностей мы не были в восторге от операции «Аларих». У нас с Радлом находилось четырнадцать папок с планами резиденций важных персон, которых нам необходимо было нейтрализовать накануне дня «X» — так был обозначен момент измены. Утром мы заходили в казино в мундирах стрелков-парашютистов, затем переодевались в гражданскую одежду. По Риму мы передвигались пешком или же на личном автомобиле, предоставленном в наше распоряжение. Стояла невероятная жара. За обеды приходилось платить из своего денежного содержания; по этой причине только в исключительных случаях нам доводилось посещать дорогие рестораны.

По-итальянски мы понимали почти все и даже немного говорили. Благодаря этому ментальность людей, с которыми нам доводилось встречаться, была нам более понятна. Итальянцы устали от войны, так как она для них началась на восемь лет раньше, в 1935 году, с трудного завоевания Абиссинии. Восточноафриканский экспедиционный корпус насчитывал в своих рядах 500 000 солдат и 100 000 рабочих — мостостроителей, саперов, работников, предназначенных для земляных работ, и каменщиков, которые возвели не существующие уже сегодня дороги и города. В 1937–1940 годы необходимо было организовать и снабдить отдаленные территории, подчиненные Виктору Эммануилу как императору.

Когда 10 июня 1940 года Муссолини совершил ошибку, объявив войну Великобритании и Франции, король заявил: «Я поручаю главе правительства, дуче, первому маршалу государства, командование частями на всех фронтах». С 1940 года плохо обеспеченные, голодные и руководимые бездарными генералами, итальянские армии терпели поражение за поражением: в Эфиопии, на французской границе, в Греции, Албании, Киренаике, Ливии, Сомали, Эритрее, Судане и в России на берегах Дона. Три года поражений и огромных потерь — убитых, раненых, пленных, пропавших без вести в дальних краях — и часто несправедливых обвинений.

Бенито Муссолини был плохим командующим во время войны. Однако, несмотря на совершенные им ошибки, необходимо отметить, что он был предательски арестован по приказу короля, который после победы в Эфиопии подарил ему и его потомкам титул герцога. «Я отказался, — сказал мне дуче. — Я ответил королю: мои предки были крестьянами, и это, Ваше Королевское Величество, является для меня достаточной честью».

9 января 1944 года этот же король наградил Сталина орденом Аннунциаты, что сделало советского диктатора его «двоюродным братом». Сталина, должно быть, это немало повеселило.

Операция «Аларих», называемая некоторыми летописцами операцией «Штудент», никогда не была осуществлена. Представители монархического правительства, заключая 3 сентября втайне перемирие с англичанами и американцами, рассчитывали, что они будут иметь время для эвакуации до 9 сентября. Однако сообщение об капитуляции было передано 8 сентября после обеда по «Радио-Алжир». Итальянское правительство укрылось в здании министерства внутренних дел, а затем в казармах карабинеров. Перепуганный Бадольо первым покинул Рим 9 сентября примерно в 3.00. Король, его свита и большинство генералов поспешили вслед за ним буквально через час. В конце концов все встретились в Алупии и Бари, «чтобы полностью выполнить свои обязательства».

Произошло предательство: новое правительство могло делать все, что хотело. Для меня самым важным было обнаружить место, где содержали в заключении Муссолини. С этого момента мы трактовали итальянское правительство как правительство неприятеля. Ситуация прояснилась.

Я признаюсь, что достаточно наивно спросил генерала Штудента о помощи, которую могла бы оказать наша военная разведка, которая, безусловно, имела в Италии множество агентов. Мне не было известно, что адмирал Канарис официально отказался «шпионить за союзником». Он утверждал, что у него нет в Италии агентов. Однако же Абвер постоянно присылал в Верховное главнокомандование вермахта рапорты, касающиеся ситуации в Италии, которые затем передавались командованию на местах до командира корпуса включительно.

В начале августа мне попал в руки один из этих рапортов, в котором дословно утверждалось следующее: «Изменение состава правительства в Италии является гарантией продолжения войны нашим союзником вместе с Германией». Радл также скептически отреагировал на этот рапорт. Мне стало известно, что фельдмаршал Кессельринг не был уже убежден в доброй воле Бадольо.

17 августа пала Мессина. Примерно в это же время мне сообщили, что руководитель Абвера, адмирал Канарис, в сопровождении Лагоузена, встречался в Венеции с руководителем военной итальянской разведки, генералом Цезарем Аме. Они беседовали 2 августа в гостинице «Даниели», а затем на следующий день, на Лидо. Мы с Радлом сделали вывод, что Канарис написал свой рапорт после договоренности с Аме.

В следующей главе я объясню, как мы обнаружили место заключения Муссолини; оно находилось у северо-восточного побережья Сардинии, на острове Маддалена. Мы предупредили об этом Верховное главнокомандование вермахта. Планировалось освободить дуче 28 августа. 27 августа под утро Бенито Муссолини был вывезен на гидроплане Красного Креста в неизвестном направлении… Неудача, подумал я. Вернувшись в Рим, 29 августа я встретился с штурмбаннфюрером Капплером. Мне стало известно, что во время моего отсутствия министр иностранных дел Раффаеле Гуарильо вручил послу фон Макензену ноту следующего содержания:

«Итальянское правительство располагает достоверными данными, что немецкие спецподразделения вместе с фашистами, бывшими у власти, хотят осуществить в Риме 28 августа государственный переворот с целью введения в Италии диктатуры. Немецкие войска намерены арестовать многих людей, в частности, Его Святейшество, Пия XII, Его Высочество наследника престола, теперешних министров, высокопоставленных военачальников, а также иных лиц, чтобы увезти их, живых или мертвых, в Германию.

Правительство Его Королевского Величества, которое с момента ареста Муссолини все делает и будет делать для продолжения победоносной войны вместе с Германией, может только сожалеть о данной позиции немецкого командования. Итальянское правительство заинтересовано в том, чтобы немецкое правительство предприняло все необходимые меры для подавления в зародыше всех подобного рода попыток».

Я заверяю, что мы не намеревались «лишать свободы короля, наследника престола…» и так далее, «чтобы доставить их, живых или мертвых, в Германию». Нами были получены однозначные приказы: этих особ мы должны были задержать, «оказывая им уважение, соответствующее их положению». Ни в коем случае они не должны были быть ранены, а тем более убиты. Что касается ареста Пия XII, то он никогда не обсуждался. Об этом не было речи ни в ставке, ни в Риме.

Однако эта смешная выдумка была после войны использована протеже Гиммлера, обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом, являвшимся своего рода сопровождающим офицером рейхсфюрера. Его сотрудником в 1945 году был Доллман.

Мне известно лишь то, что осенью 1943 года Апостольская столица распространила официальное сообщение, в котором подчеркивалось рыцарское поведение немецких солдат в Риме. Этот документ вспомнил 22 мая 1946 года перед Нюрнбергским трибуналом один из защитников обвиняемых, доктор Ганс Латернзер.

Тем временем в газете американских оккупационных частей в Германии «Старе энд Страйлс» («Звезды и Полосы») можно было прочесть телеграмму следующего содержания агентства «Ассошиэйтед Пресс» из Нюрнберга от 29 января 1946 года: «Реакцией фюрера на известие о провале усилий по дальнейшему участию Италии в войне был приказ «убить или ликвидировать папу», свергнуть с престола короля Виктора Эммануила и освободить любой ценой Муссолини.

Дуче был освобожден во время операции, проведенной высоко в горах. Однако же гений немецкой разведки и контрразведки адмирал Канарис сорвал планы по аресту папы и короля, так как ему удалось во время драматического завтрака в Венеции предупредить итальянских антифашистов (генерала Аме) о готовящемся ударе».

Так творится история. Итальянская монархия не могла выдержать подобной двуличности. Муссолини позже сказал мне: «Я должен был изгнать короля после захвата Абиссинии и установить республику».

Бадольо вынужден был подать в отставку 5 июня 1944 года. Король отрекся от престола в пользу своего сына Гумберта, правление которого длилось всего лишь несколько недель. 12 июня 1946 года, после референдума, была провозглашена Итальянская республика, за нее было отдано 12 717 925 голосов, а за герцога Гумберта — 10 719 284. Однако я искренне убежден, что Сабаудский Дом пал 25 июля 1943 года, когда одетый в маршальский костюм Виктор Эммануил приказал арестовать дуче, которого недавно по-братски обнимал.

Министр иностранных дел Гуарильо писал в своей ноте протеста, что бывшие фашисты сотрудничали с нами. Мы почти не встречали их. Настоящие фашисты в большинстве своем погибли на войне, так как почти все они принимали участие в сражениях. Те, кто выжил, находились на фронте в бригадах «чернорубашечников».

Примеру большинства членов Великого фашистского совета, оставивших бывшего вождя, оказавшегося в затруднительном положении, последовали другие. Многие критиковали Бенито Муссолини тем яростнее, чем более самоотверженно служили они до недавнего времени в фашистских организациях. Уже все позабыли, как в 1922 году фашизм вытащил Италию из хаоса и укрепил колеблющийся престол. Никто уже не задумывался о моральных и социальных аспектах фашистской доктрины, ни о корпоративной системе, делающей возможной работу рабочих, техников и работодателей. Мы отдавали себе отчет в том, что все эти проблемы уже не имели значения. Для многих людей важнее оказалось спасти свое имущество и близких. Враг укрепился на их земле. Следовательно, необходимо было как можно быстрее перейти из лагеря побежденных в лагерь победителей.

Я уже писал, что Муссолини совершил ошибку, вступив в эту войну, но в 1939 году, а особенно в 1936, против этого выступали лишь немногие фашистские руководители. Необходимо повторить, что по этому вопросу «Мемуары» графа Чиано «исправили». Впрочем, безоговорочная капитуляция была навязана королевскому итальянскому правительству. Чтение воспоминаний Монтгомери по этому вопросу является очень поучительным.

Из числа немногих преданных фашистских деятелей и руководителей некоторые спрятались, другие были окружены со всех сторон или же убиты «защитниками справедливости», удовлетворившими свою давнишнюю ненависть к фашизму. 23 августа Эттори Мути, бывшего генерального секретаря фашистской партии, содержавшегося под домашним арестом, забрали во Фреджне и там ликвидировали. Тогда Чиано по-настоящему испугался. Радлу сообщили, что остающийся на свободе член Великого совета Карло Скорцо выглядит так, как будто его постоянно третируют. Однако он ничего не знал или же «не хотел знать». Это был конченый человек. Что касается Роберто Фаринацци, предложение которого о порядке проведения совещаний в Великом совете было одобрено преимуществом в один (его личный) голос, то он находился в Германии, где встретился с фюрером, Герингом, Геббельсом, Риббентропом, Гиммлером и другими руководителями Третьего рейха.

Больше всего гражданского мужества, преданности и самоотверженности демонстрировала итальянская молодежь. Нам сообщили, что группы молодых офицеров хотели освободить Муссолини. Однако об их намерениях стало известно, поэтому за ними следили. С нашей стороны было бы очень неосторожно поддерживать контакты с ними. Я согласился, что они попытаются освободить дуче и сделают это как дилетанты. У меня были предположения, что в возникшей ситуации король, наследник престола или Бадольо сразу же передадут Муссолини англичанам или американцам. У нас не было времени, а подготовка операции «Аларих» отняла его слишком много.

В книге «Commando extraordinary» («Неординарное подразделение специального назначения») Чарльз Фоли очень правильно пишет: «Скорцени […], которого политическая суматоха в Италии отвлекла от главной цели, какой было освобождение Муссолини, стало известно, что тот был задержан 25 июля после выхода из виллы «Савойя» примерно в 17 часов и вывезен в неизвестном направлении. По этому делу кружили различные слухи. Скорцени стало ясно, что с целью затруднения поисков правительство Бадольо специально распространяло сплетни. Якобы тайные рапорты, поступившие генералам, послам и даже некоторым сановникам в Ватикане, оказались лишь выдумкой: Муссолини находится в каком-то санатории […]. Его постоянно содержат в Риме […]. Было известно из определенных источников, что он переправлен на самолете в Португалию».

Кстати, самолет в Лиссабон забрал не кого иного, как Гранди, чтобы там он наладил контакты с союзниками и завершил заключение сепаратного мира.

Благодаря письму итальянского карабинера, влюбленного в горничную, нам стало известно, что дуче содержат в заключении на острове Понца, на котором квартировал тот горячий возлюбленный. Позже Муссолини сказал мне, что жители острова во главе с бургомистром, врачом и аптекарем подготовили ему волнующий прием. Он провел там неделю, запертый в доме у моря.

«Меня хорошо охраняли, — сказал он. — За мной шпионили днем и ночью. Карабинеры не разрешали населению приближаться ко мне. Их часто меняли, опасаясь, что они могут перейти на мою сторону. Еда была скверной, но тайно мне присылали фрукты. Полицейские патрулировали ночью окрестности со специально натренированными собаками. Мысли были об Италии, о тех, кто еще сражался, о моей семье и обо всех, кого любил. Также я думал о человеческой неблагодарности. У меня была уверенность, что вы, немцы, не бросите меня, но как вам удалось обнаружить мои следы? Небольшая лестница вела от дома к Тирренскому морю, волны которого заливали последние ступеньки. День 29 июля казался мне очень долгим; это был день моего шестидесятилетия. Я наблюдал за горизонтом, ожидая увидеть вдали неприятельский крейсер».

Кому должны были передать Муссолини: англичанам или американцам? Вопрос остается неясным до сих пор. 8 сентября примерно в 18 часов «Радио-Алжир» сообщило: «Муссолини, бывший дуче, будет передан англичанам». Возникло недоразумение между герцогом Гумбертом и Бадольо. Премьер опасался, чтобы переписка между Муссолини и Черчиллем не стала достоянием гласности. Среди роялистов доминировала англофильская тенденция, что, возможно, объясняет неизвестный до сих пор факт, что американцы также разыскивали место заключения дуче.

После войны я с удовольствием познакомился с очень симпатичным американцем, Джоном Ринглингом Нортом, хозяином самого большого в мире цирка. Он сообщил мне, что «от очень высокопоставленного лица» его брат Генри, капитан спецподразделения американской армии, получил 9 или 10 сентября 1943 года приказ арестовать Муссолини, содержащегося, согласно данным американским спецслужб, на острове Понца. Вскоре я лично встретился с Генри Ринглингом Нортом, который оказался столь же симпатичным, как и его брат; он рассказал мне свою историю более подробно.

«11 сентября 1943 года, — сообщил он, — я высадился на Понце во главе своего подразделения. Итальянцы были нашими хорошими друзьями, поэтому я надеялся, что все произойдет быстро и без проблем. Однако неожиданно удивленные и подозрительные карабинеры сказали мне, что дуче нет на острове уже с утра 8 августа. Ночью с 7 на 8 августа примерно в 3.00 он отплыл в неизвестном направлении на старом французском миноносце «Пантер» на остров Маддалена, на котором, впрочем, его тоже уже не было…

Я не знал об этом! Вначале я с недоверием воспринял это сообщение, но потом вынужден был примириться с действительностью. Легко догадаться, что я думал тогда о наших разведслужбах. Короче говоря, мы провели на острове ночь, ожидая дальнейших приказов. На следующий день штабу карабинеров стало известно, что подразделение специального назначение под вашим командованием освободило Муссолини, содержавшегося в заключении в горном массиве Гран-Сассо. Нас сразу же стали подозревать. Карабинеры с Понца, без всякого сомнения, были информированы своим командованием, что я мог оказаться командиром немецких солдат, переодетых в американцев; наверное, они полагали, что мы прибыли еще позже, чем известные карабинеры из оперетты Оффенбаха. На несколько часов я сам сделался заключенным на острове».

Эта невероятная, смешная ситуация, которая могла бы родиться в воображении Плаута или Гольдони, в конце концов прояснилась. Умный и одаренный чувством юмора Генри Ринглинг талантливо описал мне эти необычайно смешные приключения.

Если бы я верил данным, поставляемым в Верховное главнокомандование вермахта Канарисом, подобные приключения ожидали бы и меня. Радл и я уже тогда считали, что адмирал не является хорошим информатором. Что касается американской разведки, то она действовала еще более неточно и со значительной задержкой.

Опасения Муссолини только незначительно были преувеличены. Генерал Кастеллано многократно отрицал факт, что королевское правительство когда-либо намеревалось передать Муссолини противнику. Подобные декларации предоставлял также Бадольо. Однако известно, что дуче должны были передать союзникам. 21 сентября 1943 года Уинстон Черчилль сказал в палате общин во время дебатов при закрытых дверях: «Безоговорочная капитуляция, конечно же, предполагает передачу военных преступников в руки победителей. Однако в отношении личности господина Муссолини предусмотрена специальная оговорка. Объявление ее содержания было невозможным до высадки в Италии и перемирия. Потому что это открыло бы врагу, который все еще вмешивался во все государственные дела и держал руль в своих руках, намерения итальянского правительства. У нас были все основания полагать, что Муссолини находится в безопасном месте и под хорошей охраной. Сделать невозможным его побег было даже в интересах правительства Бадольо. Муссолини был уверен, что его передадут союзникам. У нас были точно такие намерения, и мы реализовали бы их, если бы не досадное стечение обстоятельств.

Меры, предпринятые правительством Бадольо по делу Муссолини, были тщательно изучены и являлись превосходными со всех точек зрения. Однако не был предусмотрен широкомасштабный парашютный десант, совершенный немцами в Гран-Сассо. Заслуживает внимания тот факт, что с целью обеспечения развлечения во время плена Гитлер поручил передать Муссолини произведения Ницше и некоторых других авторов. Следовательно, он отлично был осведомлен о месте и условиях его содержания. Предприятие явилось безумно смелым и было выполнено, не считаясь с расходами.

Следовательно, у нас есть доказательство, что современная война имеет множество возможностей для акций подобного рода. Я полагаю, что правительство Бадольо, поставившее все на одну карту, ничего не упустило в этом деле.

У карабинеров был приказ убить Муссолини при любой попытке его освобождения, предпринятой немцами. Немецкие стрелки-парашютисты, приземлившиеся в Гран-Сассо, сделали невозможным выполнение этого поручения».[184]

Черчилль даже после 8 сентября не сделал достоянием гласности секретную оговорку при перемирии. Он ошибался, полагая, что Гитлеру было известно место заключения дуче. Произведения Ницше, подаренные фюрером Муссолини по случаю его шестидесятилетия, были переданы правительством Бадольо. Хочу подчеркнуть, что в Гран-Сассо не было широкомасштабной высадки. Заключение дуче закончилось, когда восемнадцать солдат (не являвшихся стрелками-парашютистами) и два пилота «свалились с неба» и заняли гостиницу «Кампо Императоре». Мы увидим, как это произошло.

Глава вторая В поисках дуче

Гадалки и Абвер — Непьющий Варгер притворяется пьяницей — Я ныряю вместе с «Хейнкелем»: три ребра сломано — Муссолини на острове Мадцалена — Верховное главнокомандование вермахта приказывает нам искать его «на острове вблизи Эльбы» — Мне удается убедить Гитлера — «Скорцени, если вам не повезет, я вынужден буду от вас отказаться» — Четыре потерянных дня: дуче нет на Маддалене — Информация подтверждается: дуче находится в Гран-Сассо — Решение об операции. Штаб генерала Штудента предусматривает 80 процентов технических потерь — Беспорядок в итальянских вооруженных силах — Черчилль и Рузвельт призывают к восстанию, которого нам удалось избежать благодаря мудрости фельдмаршала Кессельринга — Неприятный инцидент — По приказу генерала Штудента я объясняю майору Морзу план и цель операции — Хауптштурмфюрер Мандель переправляет в Мюнхен донну Ракелу, Анну-Марию и Романо Муссолини — План — Кошмар генерала Солети — Штудент: «Я верю, что каждый из вас выполнит свой долг» — Бомбардировка и старт в час «X».

Говорят, чтобы уметь управлять, необходимо уметь предвидеть. Или угадывать. Рейхсфюрер СС Гиммлер верил в предсказания, и я могу заверить, что Адольф Гитлер верил в них также. Я читал, что ясновидящая мадам Фрей тайно давала советы президенту Пуэнкару, славная мадам де Теб помогала Эдуарду Даладье, а Уинстон Черчилль очень ценил беженца из Венгрии, «мага» Людвига фон Воля. Не исключено, что Воль слышал в звучании астральных тел сталинский акцент.

Гиммлер расспрашивал гадалок и астрологов о месте, где находится в заключении Муссолини. Мне неизвестно, какие гадалки состояли на службе у рейхсфюрера. Однако мне точно известно, что в Италии нам не помогла ни кофейная гуща, ни таро (гадальные карты), ни хрустальные шары.

Я не помню точно, 10 или 11 августа мы узнали, что Муссолини был увезен с Понца на военном корабле в неизвестном направлении. Генерал Штудент передал мне тогда телеграмму из Верховного главнокомандования вермахта с указанием, что дуче находится в порту Лa Специя на крейсере «Италия». Гиммлер в телеграмме торопил нас, чтобы мы как можно быстрее освободили Муссолини. Однако атака на крейсер без помощи хотя бы некоторых членов экипажа представлялась мне невозможной. В скором времени оказалось, что данные, поступившие от ОКВ и Гиммлера, были ложными. Сработал Канарис, астролог или они оба?

Карл Радл написал: «Примерно 15 августа к нам поступила подтвержденная информация, позволившая обнаружить интересный след в северной части острова Сардиния. Нам стало известно, что некоторые члены фашистской милиции содержатся на острове ди Порцо, а на соседнем острове Капрере возводится концентрационный лагерь. Достоверный источник нам сообщил, что в последнее время был усилен гарнизон находящегося вблизи северо-восточной окраины Сардинии маленького островка Санта-Маддалена. Нашим информатором был командор-лейтенант Хунаус, немецкий связной офицер при итальянском командовании порта Санта-Маддалена.

Мы обсудили эту проблему с генералом Штудентом. Определились следующим образом: хауптштурмфюрер Скорцени отправится на место, чтобы сориентироваться в ситуации, сопровождать его будет унтерштурмфюрер Варгер, единственный из офицеров, кто отлично говорил по-итальянски. Отто Скорцени решил, что Варгер посетит бары на Санта-Мадцалене и сыграет роль пьяницы. К несчастью, Варгер оказался единственным непьющим среди добровольцев из Фриденталя. Мы вдвоем со Скорцени учили Варгера пить. В дело пошло большое количество «Асти Спуманте», «Граппы», «Чианти». Чтобы ободрить его, мы немного ему помогали. Вначале Варгер держался удивительно стойко под воздействием различных алкогольных напитков. Однако долг прежде всего, поэтому Варгер отлично сыграл роль подвыпившего матроса».

18 августа мы вылетели вдвоем с Варгером на борту «Хейнкеля-111» с расположенного вблизи Рима Чиамлино на сардинский аэродром Виено-Фиорита. Хунаус встретил нас там на автомобиле, и мы быстро проехали 80 километров горной дороги, ведущей в лежащий на севере город Палау. Встреченный нами по дороге немецкий командир двух батальонов зенитной артиллерии сообщил мне, что больного дуче отвезли в больницу при монастыре Санта-Мария, в небольшой придорожной деревеньке, через которую мы недавно проехали. Мне показалось странным, что в окрестностях не встретилось ни одного карабинера. Хунаус что-то слышал о вилле «Вебер» или «Веббер», расположенной сразу же за городом Санта-Маддалена. В течение нескольких дней белый гидроплан Красного Креста находился на якоре в небольшом заливе рядом с виллой. Вначале я не посвящал Хунауса в цель нашей миссии, но получил его согласие взять с собой переодетого в матроса Варгера, считавшегося переводчиком.

После возвращения в Виено-Фиорита я попросил пилота пролететь над Маддаленой. Мне хотелось с высоты 4000 метров увидеть весь остров, а также сардинский берег и сделать снимки. Сидя в передней башенке при бортовой пушке я закончил обозрение, когда услышал голос заднего стрелка: «Внимание! Два английских истребителя сзади!» С пальцем на гашетке пушки я ожидал атаки. В этот момент заглох левый двигатель, и самолет наклонился вперед… Мы со всей силой ударились о воду. Я на момент потерял сознание, однако быстро пришел в себя и начал нырять в поисках фотоаппарата и папки, в то время пока первый и второй пилот спускали на воду спасательную лодку. Прежде чем «Хейнкель» погрузился в воду, нам удалось спасти еще двоих членов экипажа. Мы укрылись на прибрежной скале, откуда нас забрал через несколько часов вспомогательный крейсер итальянской противовоздушной обороны. У меня было повреждено правое плечо и сломаны три ребра. Командир крейсера вел себя безупречно, но я лишь в 23.00 достиг Корсики, а именно города Бонифочо, занятого тогда итальянцами. Много времени заняла дорога до находящегося в северной части острова города Бастня, где я беседовал с командиром бригады войск СС.

«Хейнкель» не был сбит английскими истребителями. Он пал жертвой итальянского бензина, которым пилот заправился в Виена-Фиорита вопреки моему совету не делать этого. Сделанный через несколько дней анализ показал 30-процентное содержание воды!

Во Фраскати ждал Радл. Не имея от меня известий, он направился вечером 18 августа в штаб генерала Штудента, где какой-то полковник спросил его:

— Известно ли вам, что Скорцени свалился в воду?

Радл был удивлен. Почему сразу же не сообщили ему?

Полковник пожал плечами, но Радл был настойчив:

— Как это он свалился в воду? Вы хотите сказать, что «Хе-111» свалился в море? Но где? Когда? Остались ли живы Скорцени и экипаж?

Офицер не знал. Вероятность того, что я выживу, он посчитал слишком малой, так как из сотни «Хе-111», упавших в море, удалось спасти только один экипаж. Радл сразу же начал добиваться приема у генерала Штудента. Однако последнему тоже не были известны детали.

— А если Верховное главнокомандование вермахта отдаст приказ начать выполнение операции «Аларих»?

— В таком случае, — ответил генерал, — необходимо, чтобы все начало действовать безупречно.

Только 20 августа Радлу стало известно, что мы уцелели. На следующий день я вернулся во Фраскати. Капплер сообщил мне, что Эдда Чиано, вернувшаяся недавно из Германии, написала отцу письмо, адресованное на Маддалену. Согласовав свои действия с генералом Штудентом и военно-морским флотом, командором Герхардом фон Кампцом и командором-лейтенантом Максом Шульцем, командовавшим катерами на Средиземном море, мы в принципе приняли решение о начале операции. И тут поступило сообщение от Варгера, который остался на месте для наблюдения за виллой «Вебер». Варгер видел Муссолини!

23 августа я вылетел с Радлом на другом «Хе-111» из Пратика ди Маре в Виено-Фиорита, откуда мы быстро достигли острова Мадцалена. Варгер побился о заклад с одним садовником, что Муссолини нет в живых. Желая выиграть заклад, торговец овощами показал ему, правда с большого расстояния, дуче на террасе виллы. Мы на свой риск раскрыли Хунаусу наш секрет. После возвращения во Фраскати, согласования со Штудентом и военно-морским флотом, мы начали готовить операцию. Тогда из ОКВ пришло следующее сообщение: «Согласно информации Абвера, Муссолини содержится в заключении на небольшом островке вблизи Эльбы. Хауптштурмфюрер Скорцени должен немедленно подготовить воздушно-десантную операцию. О готовности сообщить в ОКВ, которое определит дату акции».

Получив эту телеграмму, я попросил разрешения у генерала Штудента, вызванного в ставку, сопровождать его туда. У меня было намерение лично, если это возможно, объяснить фюреру, что дуче, без сомнения, находится на Маддалене.

В «Волчьем логове» я оказался в том же самом зале, где несколько недель ранее Гитлер отдал мне приказ найти его итальянского друга. На этот раз у стола находились высокопоставленные сановники Третьего рейха. Справа от Гитлера располагались фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Иодль, слева — министр иностранных дел фон Риббентроп, Гиммлер, Штудент, а далее адмирал Дёниц и маршал Геринг. Я занял место между ним и генералом Йодлем. Генерал Штудент сразу же предоставил мне слово.

Признаюсь, вначале я волновался. Однако, зная очень хорошо все дело, я объяснил как можно доходчивее, почему мы пришли к выводу, что дуче находится на Санта-Маддалене, в вилле «Вебер». Мне пришлось рассказать о нашем непьющем Варгере. Геринг и Дёниц улыбнулись, взгляд Гиммлера оставался холодным из-за очков; во взгляде Гитлера я заметил улыбку. Он встал, пожал мне руку и сказал: «Я вам верю, Скорцени! Операция вблизи Эльбы будет отменена. Мы присмотримся к вашему плану насчет Маддалены».

Я посмотрел на часы: моя речь длилась уже полчаса. Я объяснил план, суть которого проиллюстрировал несколькими эскизами. Гитлер, Геринг и Йодль прерывали меня вопросами. Тогда я понял, что выиграл.

В плане, подготовленном Радлом и представителями военно-морского флота, предусматривалась атака на рассвете и полный захват врасплох охраны как гарантия успеха. Накануне акции флотилия торпедных катеров, каждый вооруженный двумя торпедами и пушками калибром 20 мм, под предлогом визита вежливости становится на якорь в порту Санта-Маддалена и остается там также на следующий день, а в залив входят наши тральщики из расположенной напротив острова базы в городе Палау. На палубах тральщиков находится мое подразделение и рота солдат войск СС из «Бригады Корсика», которую подчинили мне. Под прикрытием торпедных катеров мы высадимся сомкнутым строем. Однако необходимо как можно дольше сохранять видимость визита или маневров, так как нам нужно без кровопролития приблизиться к вилле «Вебер». Позже решено было действовать по обстоятельствам, так как виллу охраняли днем и ночью 150 карабинеров и полицейских.

Мне необходимы были торпедные катера командора-лейтенанта Макса Шульца, а также несколько тральщиков и рота войск СС с Корсики. Батареи зенитной артиллерии с Корсики и Сардинии должны были обеспечить нашу защиту от авиации; я опасался только запоздалой реакции итальянских батарей. Телефонные кабели, соединяющие виллу с казармами «Реджиа Марина», где находились 200 курсантов, мы должны были, конечно же, перерезать. Специальная группа получила приказ обезвредить два итальянских торпедных катера, обеспечивающих безопасность полета гидроплана Красного Креста.

Фюрер одобрил этот проект. Адмирал Дёниц должен был отдать соответствующие приказы частям военно-морского флота; мне поручили руководство операцией.

Гитлер отозвал меня в сторону: «Еще пару слов, хауптштурмфюрер Скорцени. Возможно, что когда я отдам приказ о начале операции, новое итальянское правительство, по крайней мере формально, все еще будет считаться нашим союзником. В случае, если атака провалится или Муссолини не окажется на Маддалене, я вынужден буду перед общественным мнением дезавуировать ваше предприятие. Это будет означать, что вы действовали по собственной инициативе и без уведомления начальства, поэтому вы будете наказаны за несоблюдение субординации и опрометчивый поступок. Я думаю, вы понимаете, почему в случае неудачи мне придется, наперекор себе, вас обвинить?»

Я это понимал. Ответив на несколько вопросов Дёница и приведя в хорошее настроение Геринга утверждением, что «Хейнкель-111» «может быть использован в качестве подводной лодки», я хотел попросить разрешения уйти, но в этот момент ко мне подошел Гитлер. Он пожал мне руку и посмотрел в глаза: «Вам повезет, Скорцени, — сказал он. — Я уверен в этом».

Мне не пришлось попытать счастья в конце августа на Санта-Маддалене и провести эту операцию, так как стало известно, что Муссолини был увезен ранним утром на гидроплане Красного Креста.

Я уже писал, что после нашего возвращения в Рим 29 августа, мы познакомились с содержанием ноты протеста, врученной министром Гуарильо фон Макензену, касающейся немецкой подготовки осуществления государственного переворота 28 августа. Это была дата возможного освобождения дуче, но не день операции «Аларих», дата которой никогда не была определена.

Рапорт Канариса о «непоколебимой верности монархического правительства «оси»» рассмешил нас. Когда нам стало известно, что дуче увезен с Понца, в телеграмме, пришедшей от Верховного главнокомандования вермахта, содержалась подсказка, что он может находиться в Ла Специя на крейсере «Италия». Это не соответствовало действительности. Обнаруженный нами след вел к небольшому острову Санта-Маддалена. Тогда ОКВ сообщило, что Муссолини находится вблизи Эльбы. Это также было неправдой. Мы потеряли несколько важных дней. Мне удалось убедить Гитлера, что дуче находится на Санта-Маддалене, но по удивительному стечению обстоятельств он был увезен оттуда накануне операции, дата которой была известна только очень узкому кругу лиц. Откуда просочилась информация?

Благодаря Капплеру мы узнали, что руководитель итальянской разведки и друг адмирала Канариса генерал Цезарь Аме уже давно известен как антифашист. Нам также сообщили, что руководитель разведки королевского военно-морского флота, адмирал Франко Моджери, сопровождавший Муссолини на корвете «Персефона» по дороге из Гаеты на Понца, был другом как Аме, так и Канариса. За оказанные «услуги» Моджери после войны был награжден американским орденом.

Нам бросалось в глаза, что окружение генерала Штудента тоже было не из лучших. Мы с Радлом установили, что в штабе элитарного корпуса хватало пораженцев. После нашего прибытия во Фраскати один майор спросил с иронией, известно ли нам, что война уже проиграна. После неудачи на Маддалене мы неоднократно замечали, что никто не проявлял даже минимума доброй воли, чтобы помочь нам. Казалось, что нас считали сумасшедшими, которые упорно стремились к химерической цели. Мы сказали об этом генералу Штуденту. К нашему великому изумлению, он отдавал себе отчет о состоянии боевого духа некоторых своих сотрудников. Но, тем не менее, как он сказал, без них нельзя обойтись.

— Для обучения стрелка-парашютиста, — объяснял он, — необходима специальная техническая тренировка. Не так легко стать офицером нашего рода войск, а те, о которых вы говорите (я их знаю лучше вас), прыгали над Нарвиком, Эбен-Эмелем, Роттердамом и над островом Крит. Я уверен, что они по-прежнему выполняют свои обязанности.

Тогда Радл, который мог говорить без обиняков, повысил голос:

— Позвольте мне заметить, господин генерал, что офицер не может участвовать в войне, которую считает проигранной. Такой образ мышления мы не понимаем и никогда не поймем.

Я сделал все, что мог, чтобы перевести разговор на другую тему. Мне нужно было сопровождать Штудента до Вигно дель Валле, расположенного к северу от Рима, у озера Брачиано. Случайно я обнаружил там следы гидроплана Красного Креста, прибывшего 27 августа с Маддалены.

После отклонения ложных следов, ведущих к больнице, Перуджи и к Трезименскому озеру, достоверные данные доказывали, что дуче снят с гидроплана в Вигно дель Валле и перевезен в санитарной повозке в массив Гран-Сассо.

Радиограмма некого генерала Куели, генерального инспектора полиции, перехваченная службой Капплера (текст ее гласил: «Подготовка к обеспечению безопасности Гран-Сассо закончена»), окончательно убедила нас, что след, ведущий от озера Брачиано к Гран-Сассо, являлся верным. Куели командовал силами армейской полиции (карабинерами), охранявшими Муссолини в гостинице — туристической лыжной базе «Л’Альберто Кампо Императоре», расположенной на высоте 2212 метров. Попасть туда можно было только по канатной дороге. Нам требовалось провести аэросъемку.

Генерал Штудент приказал своему офицеру, занимающемуся разведывательными полетами (1с), капитану Лангуту, использовать разведывательный самолет с двумя автоматическими камерами на борту. Однако самолет «Хе-111» находился во Франции, в Нанси, и мог приземлиться в Риме только 8 сентября.

Пилоту было известно только то, что мы хотели пролететь над Римини, Анконе и Пескарой и вернуться по той же трассе, которая вела над Абруцци (2900 метров над уровнем моря) и Гран-Сассо до Равенны. Снимки должен был сделать Лангут. Когда мы оказались на борту, он сообщил нам, что автоматические камеры не действуют и у нас нет времени для их починки. Мы удивленно переглянулись с Радлом. Лангут показал нам, как пользоваться тяжелым аппаратом, в котором пленка прокручивалась с помощью рукоятки, он лично не намеревался этого делать.

Во время первого полета я вынужден был сам как-то (хуже или лучше) сделать эти снимки. Самолет летел на высоте 5000 метров со скоростью 370 км/ч, температура за бортом -8 °C. Я был в одной рубашке, мой торс наполовину высовывался из фюзеляжа самолета через посадочный люк в полу задней башенки, а Радл сидел у меня на ногах, чтобы я не вывалился. Чтобы втащить меня на борт, второй пилот должен был помочь Радлу, так как он не мог подняться. На обратном пути Радл занял мое место. Мы завершили путешествие, промерзшие до мозга костей. Полученные фотографии не дали нам необходимой картины, касающейся наклона горной поверхности, на которой мы должны были высадиться вблизи «Кампо Императоре».

Поломка двойной камеры, делающей стереофотографии, оказалась несерьезной. В противном случае генерал Штудент сразу бы заметил, что местность покрыта острыми камнями и по наклону может соперничать с лыжным трамплином. Он, безусловно, запретил бы проведение операции. Тут капитан Лангут оказал нам, конечно же, случайно, услугу.

С вечера 8 сентября мы с Радлом готовили нашу операцию.

Единственной нормальной дорогой, ведущей к гостинице-базе, была канатка, нижняя станция которой находилась в Асерджи. Она имела телефонную связь с гостиницей и охранялась как снизу, так и сверху. Ее можно было остановить или полностью уничтожить на обеих станциях, но в этих условиях захватить ее врасплох невозможно.

Стрелки, карабкающиеся во время атаки по крутым горным склонам, были бы сразу замечены итальянцами. Следовательно, мы не могли достигнуть цели ни по канату, ни по земле. Без сомнения, если бы стража заметила, что мы хотим освободить Муссолини, был бы отдан приказ об его уничтожении. В данном случае Черчилль сказал правду в палате общин в сентябре 1943 года.

Возможность парашютного десанта также ставилась под сомнение. В разреженном воздухе при ветреной погоде полет десантников был бы очень быстрым, а приземление неточным. Нам навязывали использование вертолетов, но центр в Эрфурте не мог их предоставить. Оставался еще один вид воздушного десанта, принимавший во внимание использование транспортных планеров, этот вариант мы сразу же изучили с Радлом, а затем с генералом Штудентом и его штабом — полковником Трепнером, майором Колани и капитаном Лангутом. Они не скрывали своего скептицизма.

Мы предложили высадку на лугу вблизи «Кампо Императоре» на двенадцати транспортных планерах «DFS-230», каждый из которых мог взять на борт девять человек и пилота. Поэтому нам требовалось 108 человек. Однако генерал Штудент и его штаб обратили мое внимание на то, что на высоте более 2000 метров разреженный воздух значительно увеличит опасность посадки планеров. Никто ранее не пытался совершить подобное геройство. Штабные работники говорили о 80 процентах технических потерь. Это означало, что, кроме нас, лишь двадцать солдат смогли бы начать бой с более чем 200 карабинерами, несомненно, имеющими на вооружении пулеметы, автоматическое оружие и гранаты. Генерал Штудент считал, что акция будет необычайно трудной, так как планеры просто могли разбиться. «Посадка под острым углом — самоубийство, — заявил он. — Формально я запрещаю такую посадку».

Карабинеры — это дисциплинированный добровольческий корпус. Нам было известно, что их боевой дух отличался от остальной итальянской армии, тем более, что большинство охранников хотело снискать расположение нового режима. Я был уверен, что если им предоставить время и возможность, они будут сражаться. Следовательно, необходима полная внезапность. Муссолини должен был оказаться в наших руках не более, чем через пять минут.

Однако Гитлер отдал мне приказ, который я намеревался выполнить как можно лучше и быстрее. У меня не было желания дожидаться, пока итальянцы еще раз увезут известного заключенного. Эти «80 процентов технических потерь» показались мне результатом очень пессимистического расчета. Как можно было так точно определить возможные потери, если никогда ранее посадка на транспортных планерах в подобных условиях не совершалась? После долгих дискуссий с начальником штаба и капитаном Лангутом, имевшим прыжки над Эбен-Эмель, я заявил: «Господа, я готов выполнить любой план, если он будет лучше, чем наш».

В конце концов генерал Штудент согласился с предложенной мной операцией, но при условии, что планеры приземлятся на планирующем полете перед базой.

Во время подготовки операции в Риме царило огромное смятение. После вспышки радостных настроений среди жителей, вызванных объявлением вечером 8 сентября сепаратного перемирия, начались враждебные манифестации, паническое бегство и полный развал в армии. В провозглашенном «открытым городом» Риме, из которого сбежало королевское правительство, ежедневно объявлялись воздушные тревоги. Американцы и англичане не жалели бомб для города. К счастью, ни население, ни армия не послушались приказов Бадольо, который до своего побега на рассвете 9 сентября обязал армию «оказывать энергичное сопротивление в случае любой попытки агрессии» со стороны Германии. Радио союзников, а 11 сентября лично Черчилль и Рузвельт призывали итальянский народ к вооруженному восстанию, напоминавшему коммунистический бунт. Однако гражданское население не пошло за несколькими марксистскими лидерами, получившими оружие от генерала Карбони.

Ночью с 7 на 8 сентября по моему приказу добровольцы из Фриденталя (как всегда, в форме стрелков-парашютистов) сформировали небольшое подразделение под командованием двух унтерштурмфюреров Менцла и Швердта. Наше подразделение было усилено в Ариции батальоном стрелков-парашютистов майора Гарольда Морза.

Утром 9 сентября воздушный десант, сброшенный с «Ю-52», чуть не пленил итальянское верховное командование, которое немного ранее оставило прежнюю ставку. Стрелков-парашютистов из дивизии Штудента сначала отрезали, а затем окружили итальянские подразделения. Однако все закончилось хорошо, так как немецкие стрелки оказывали ожесточенное сопротивление. Им предоставили возможность выбраться из этой аферы с воинскими почестями; при оружии они смогли вернуться на базу. Какой был смысл воевать с нами итальянским солдатам, уставшим от войны с американцами и англичанами? Большинство из них уже не желало воевать.

Фельдмаршал Кессельринг был достаточно опытен, чтобы поочередно разоружить деморализованные итальянские дивизии. Сопротивлявшимся офицерам, сторонникам короля, солдаты не подчинялись. Непродолжительные столкновения произошли в Риме, а также в расположенных в 20 километрах на юго-восток от столицы Альбано и Ариции. В последнем городке наши «стрелки-парашютисты» из Фриденталя, по правде говоря, не обнаружили вблизи грота следов превращенной в фонтан мифической водяной нимфы Эгерии, но зато они обнаружили две батареи королевской артиллерии, которые были быстро разоружены. Люди унтерштурмфюрера Менцла передвигались в пешем строю, поэтому они конфисковали грузовики и легковые автомобили, находившиеся в отличном состоянии, и на этой технике вернулись на квартиры во Фраскати. Этот эпизод явился причиной неприятного инцидента, о котором я сейчас расскажу.

На следующий день, 10 сентября, перед Кессельрингом капитулировали все части, находящиеся в Риме и его окрестностях. Командирам карабинеров и городской полиции поручили поддержание порядка. Таким образом удалось избежать кровопролитных уличных сражений, ужасного хаоса, а также, несомненно, разрушений и грабежей. Я уверен, что если бы обязанности главнокомандующего оперативным районом «Юг» выполнял кто-то другой, а не Кессельринг, восстание в Риме обязательно произошло бы.

Фельдмаршал не обижался на меня из-за замалчивания цели моей миссии, когда генерал Штудент представил меня как офицера стрелков-парашютистов. Он знал, что я выполнял приказ Гитлера, и когда мне довелось увидеть его снова, уже после освобождения Муссолини, он поздравил меня от всего сердца.

По-моему мнению, Альберт Кессельринг был одним из самых лучших наших генералов. Располагая очень скромными силами и средствами, он смог, несмотря на постоянные удары усиливающегося партизанского движения Сопротивления, защищать Центральную и Северную Италию с июля 1943 до 7 мая 1945 года.

Судом в Венеции он был приговорен к смертной казни по закону, применявшемуся Нюрнбергским трибуналом, но оставался в заключении до 1952 года. Все просто: он оказался в лагере побежденных.

Когда в 1953 году вышла его книга «Soldat bis zum letzen l ag»,[185] он прислал ее мне с дарственной надписью, которая и сегодня является для меня утешением за множество пережитых унижений и несправедливостей.

Позволю себе процитировать ее: «Вы, мой дорогой Скорцени, также найдете в этой книге множество фактов, достойных для запоминания, объединенных совместными переживаниями в плену. И еще несколько слов, предназначенных специально для Вас: «Истинной радостью для человека является действие»».

Добровольцы, привезенные мной из Пратика ди Маре во Фраскати, с 3 сентября поселились в палатках в парке католической школы при монастыре «Коледжио Нобиле Мандрагоне». В этом же парке, хотя немного выше, квартировал учебный батальон дивизии Штудента под командованием майора Морза.

Утром 11 сентября я находился с Радлом в штабе Штудента. Посланный Менцлом и Швердтом мотоциклист привез мне странное донесение: в наш лагерь пришел капитан стрелков-парашютистов и от имени майора Морза потребовал «быстрой и безотлагательной передачи всех транспортных средств, которые сорок наших негодяев присвоили себе 9 и 10 сентября». Я отослал мотоциклиста с кратким ответом: «Ничего не отдавать. Выезжаю». Я надеялся, что произошло какое-то недоразумение.

В монастырском парке я застал очень вежливого капитана, который сказал:

— Меня послал майор Морз с поручением, чтобы «подразделение стрелков-парашютистов», которое после разоружения двух итальянских батарей конфисковало у них грузовик и легковые автомобили, немедленно вернуло эти транспортные средства. Если это не будет безотлагательно выполнено, командир батальона прикажет отнять их, хоть бы с применением силы одной роты своего батальона. Мне хотелось бы добавить, уважаемый коллега, — продолжал посланник, — что я обратил внимание своего командира, что не согласен с образом действий и тоном приказа. Поэтому я передаю вам только приказ начальника.

— Мой дорогой, — ответил я капитану, — эта афера бессмысленна. Вы мне передали ультиматум, следовательно, я сделаю то, что и вы бы сделали на моем месте. А может, вам известен какой-нибудь иной способ решения этого спора и удовлетворения вашего командира?

— К сожалению, мне кажется, что нет. Я ограничусь только передачей…

— По правде говоря, я не знаю — плакать мне или смеяться. Скажите своему начальнику, что вы передали его требование, которое я считаю бессмысленным и жду его у себя в лагере. Пожалуйста, предупредите его, что если он захочет отнять транспортные средства, на которых приехали мои люди, он вынужден будет сделать это с применением силы.

Когда капитан ушел, я сразу же отдал соответствующие распоряжения. В одно мгновение добровольцы заняли полукругом боевые позиции перед транспортными средствами, спрятав готовые к действию автоматы. Я немедленно послал связного к Радлу с просьбой уведомить об инциденте генерала Штудента и обратить внимание, что с минуты на минуту я жду прибытия майора Морза. Генерал поспешно послал своего связного офицера, капитана Мецуера, приказавшего майору сохранять спокойствие. Мои люди вернулись в лагерь, а я поехал в штаб.

В полдень, 11 сентября, генерал Штудент, ранее принявший решение о проведении акции в Гран-Сассо, сказал мне, что тыл будет прикрывать батальон Морза и мне необходимо с ним встретиться. Морз должен был занять долину. Так как я отвечал за выполнение личного приказа Гитлера, мне пришлось объяснить майору его роль и роль его подразделения в этой операции. После утреннего инцидента ситуация Штудента оказалась достаточно деликатной, впрочем, моя тоже.

Мне было приказано доложить Морзу о своем прибытии. Я увидел его в палатке в обществе одного из моих людей, унтерштурмфюрера Шверда. Встреча прошла безупречно. Я представил майору план, разработанный вместе с Радлом и штабом дивизии, а также одобренный генералом Штудентом. 90 человек из 2-й роты его учебного батальона, четверо моих офицеров и двадцать младших командиров, как планировалось, под командованием моим и лейтенанта Берлепша будут участвовать в операции у гостиницы «Кампо Императоре». Майор Морз и оставшаяся часть его батальона должны про-11 икнуть окольными путями в долину, расположенную у подножия Гран-Сассо, заблокировать подъезды к нему, перерезать телеграфные и телефонные линии, а затем по долине переместиться к Асерджи и занять главную, нижнюю станцию канатной дороги. Захват станции должен произойти точно в тот же момент, когда первые транспортные планеры приземлятся у «Кампо Императоре». Синхронизация во времени обеих операций необходима, чтобы не допустить объявления тревоги одной из станций. В принципе, захват аэродрома в Л’Акуиле мы планировали осуществить позже.

Только тогда майору Морзу стала известна цель операции но освобождению Муссолини.

Речь шла не только о спасении самого дуче, но также и о спасении его жены, донны Ракелы, и двух младших детей, шестнадцатилетнего Романо и четырнадцатилетней Анны-Марии.

С 26 июля до 2 сентября донна Ракела находилась под усиленной охраной в Риме. Виллу, отданную герцогом Торлони в 1930 году в распоряжение Муссолини, окружили 300 солдат и бронемашины. С 3 августа донна Ракела находилась с двумя детьми под домашним арестом в своей резиденции в Рокка делле Каминате, в Романьи.

Я беспокоился о них, тем более, что дом находился под охраной карабинеров. Акция «представителей народной справедливости» (революционных групп) была всегда возможна, а карабинеры, скорее всего, не оказали бы им сильного сопротивления. Мне было известно, что донна Ракела была очень смелой женщиной и, кроме того, пользовалась всеобщей любовью в своем крае. Однако позже в Мюнхене она сказала мне, что, узнав об убийстве старого и верного друга мужа, Эттори Мути, она испугалась за детей. Мне удалось передать ей сообщение следующего содержания: выходить из дому только в случае крайней необходимости и полностью нам доверять. Они были своего рода заложниками правительства Бадольо.

9 сентября Витторио Муссолини, Паволини, Риччи, Фариначчи и Прециози объявили по мюнхенскому радио об «образовании национально-фашистского правительства, действующего от имени дуче». Стало ясно, что донна Ракела и ее дети находятся в опасности.

Шести моим добровольцам под командованием хауптштурмфюрера Манделя я поручил миссию по освобождению семьи Муссолини и доставке ее в Форли, откуда их планировалось переправить на самолете в Мюнхен. Нам пришлось пережить несколько беспокойных дней, так как нельзя было увезти семью раньше, чем мы освободим дуче, — это предупредило бы правительство Бадольо. Все акции требовалось согласовать во времени.

Мандель отправился в путь на грузовике, он прибыл в Рокка делле Каминате 12 сентября примерно в полдень и успешно выполнил свое задание.

Окончательный план операции в Гран-Сассо выглядел следующим образом.

Руководитель операции в «Кампо Императоре»: хауптштурмфюрер Отто Скорцени.

Руководитель операции в долине: майор Гарольд Морз.

День «X»: воскресенье 12 сентября 1943 года.

1. В долине: Майор Морз продвигается по дороге на Асерджи, занимает находящиеся на ней перекрестки дорог Л’Акуила — Баццано и Пескомаджчоре — Паганица. Он предпримет необходимые меры с целью предупреждения возможной атаки итальянских сил в направлении долины со стороны Л’Акуилы.

Он захватит находящуюся выше Асерджи нижнюю станцию канатной дороги.

Время «X» захвата станции: 14.00.

2. Гран-Сассо — «Кампо Императоре».

Время «X»: (первоначально) 6.00. В это время воздушные потоки самые слабые. (Время «X» я вынужден был перенести на 14.00, так как транспортные планеры из Франции прибыли с опозданием.)

Силы и средства: 12 транспортных планеров «DFS-230», буксируемых 12 самолетами «Хеншель», а также один разведывательный самолет с капитаном Лангутом на борту. Каждый транспортный планер берет на борт 9 вооруженных человек плюс пилота.

Порядок взлета и посадки транспортных планеров: теоретически с промежутками времени, равными одной минуте.

Планеры № 1 и 2: имеют на борту 18 человек из 2-й десантной роты, под командованием лейтенанта фон Берлепша, летящего на планере № 5. После посадки они должны установить на позициях четыре пулемета.

Вооружение: 14 автоматов «FG-42»; они охраняют штурмовую группу с планеров № 3 и 4.

Планер № 3: на борту находятся хауптштурмфюрер Скорцени с итальянским штабным офицером (им будет командующий карабинерами генерал Фердинандо Солети), унтерштурмфюрерами Швердтом и Варгером, а также пятью унтермаршфюрерами войск СС из Фриденталя. Они сразу же после посадки должны занять гостиницу, освободить Муссолини, нейтрализовать при необходимости охрану.

Планер № 4: на борту находятся заместитель хауптштурмфюрера Скорцени, унтерштурмфюрер Карл Радл, унтерштурмфюрер Менцл и семь солдат войск СС из Фриденталя. Сразу же после посадки они наносят удар по гостинице, оказывая поддержку группе руководителя акции, хауптштурмфюрера Скорцени.

Планер № 5: стрелки-парашютисты 2-й роты лейтенанта фон Берлепша. Задача: усилить две спецгруппы из Фриденталя в гостинице.

Планер № 6: стрелки-парашютисты 2-й роты. Задача: овладеть верхней станцией канатной дороги и туннелем, соединяющим ее с гостиницей.

Планеры № 7, 8, 9 10: стрелки-парашютисты 2-й роты. Задача: окружить гостиницу и ликвидировать любое сопротивление.

Планеры № 11 и 12: стрелки-парашютисты 2-й роты. На борту находится тяжелое оружие: два станковых пулемета, две мортиры среднего калибра, два безоткатных орудия. Все группы сразу же занимают огневые позиции.

Первая посадка предусмотрена на время «X»: 14.00. Открывать огонь категорически запрещено. Первый выстрел принадлежит хауптштурмфюреру Скорцени. Когда руководитель операции войдет в гостиницу, решение об открытии огня снаружи принадлежит лейтенанту фон Берлепшу.

11 сентября после обеда я собрал своих людей и сказал им: «Дорогие сослуживцы! Вы более шести недель готовились к операции, цель которой вам не была известна. Вы предпочли бы находиться в другом месте и сражаться. Я тоже. Сейчас я хочу вам сообщить, что завтра мы проведем акцию по личному приказу фюрера. Нам придется нелегко, возможно, некоторые из нас погибнут. Но операция должна быть успешно выполнена любой ценой. Я лично буду руководить операцией и, если все выполнят свои обязанности, мы выиграем. Добровольцы, выйти из строя!»

Все сделали шаг вперед. Необходимо было выбрать семнадцать человек из их числа, и, признаюсь, это была нелегкая задача. Двенадцать остальных под командованием унтерштурмфюрера Брамфельда, члена олимпийской сборной Германии 1936 года по современному пятиборью, должны были сопровождать батальон Морза, отправившегося в путь ночью с субботы на воскресенье, то есть с 11 на 12 сентября.

Утром примерно в 5.00 мое подразделение прибыло, полностью укомплектованное, на аэродром в Пратика ди Маре. Часто плохие известия не приходят в одиночку. Первым была лживая информация радио Туниса, сообщившего, что итальянские военные корабли, выплывшие из порта Ла Специя, достигли Туниса. На одном из них якобы находился Муссолини, «с этого времени военнопленный на африканской территории».

Мне было известно, что эти корабли оставили вчера порт, а линкор «Рома» потоплен в результате взрыва бомбы «Фриц» с дистанционным управлением. Следовательно, Муссолини не мог находиться в плену в Тунисе или Бизерте.

Второе плохое известие: наши транспортные планеры прибудут только через четыре или пять часов, а, кроме того, отсутствовал генерал Солети, которого Радл и Варгер должны были встретить в Риме перед зданием министерства внутренних дел в 7.30, а было уже 8.30. К счастью, немного позже он появился.

Унтерштурмфюрер Радл завтракал с генералом Солети на аэродроме, когда приземлились двенадцать транспортных планеров, предназначенных для операции. Далее я предоставляю слово Карлу Радлу:

«Генерал наблюдал в окно за посадкой двенадцати «DFS-230»:

— Вам не кажется, что эти самолеты без моторов очень интересно и ловко придуманы?

— Да, господин генерал. «DFS-230» — это великолепные машины. Excellentisima macchina.

Генерала передернуло, и он спросил рассеяно:

— Вы стрелок-парашютист, поэтому, наверное, часто летаете на таких машинах?

Я не был стрелком-парашютистом, и транспортные планеры не являлись моей специальностью. Генерал не знал, что имеете с хауптштурмфюрером Скорцени он сам должен занять место в планере № 3. Необходимо было сказать ему об этом:

— Очень часто, господин генерал! Во время полета на этой машине у человека очень хорошие впечатления, потому что шум мотора не мешает разговору и наверху он сам себе кажется птицей, uomo-ucello.

— Действительно? А вам не известно, для чего предназначены эти машины?

Я посмотрел на часы. Наступил соответствующий момент.

— Мне известно, господин генерал. Вскоре мы полетим на этих планерах и приземлимся в массиве Гран-Сассо, чтобы освободить дуче.

Генерал Солети недоверчиво посмотрел на меня, посчитав мои слова неудачной шуткой.

— Надеюсь, что вы не сказали это серьезно! Дуче находится в заключении на высоте не менее 2000 метров, где одни лишь скалы. Как вы хотите там приземлиться? Дружище, это невозможно. Это было бы идиотское мероприятие, верное самоубийство! Настоящая бойня! И вы думаете, что я, Солети…

Когда ему наконец стало понятно, что и он будет участвовать в этой «безумной авантюре», он взбунтовался, погрузился в сильнейшее отчаяние, а затем расхворался, и мы вынуждены были срочно вызывать доктора Бруннера…»

По правде говоря, мне было понятно решительное сопротивление генерала Солети. Он великолепный кавалерист, и я не сомневаюсь, что ему под силу возглавить кавалерийскую атаку. Однако наша экспедиция казалась ему бессмысленной. После беседы со штурмбаннфюрером Капплером, занявшим очень решительную позицию по вопросу участия итальянского генерала в операции, а также после непродолжительной встречи с генералом Штудентом, Солети волей-неволей вынужден был согласиться на участие в экспедиции «с целью избежания ненужного кровопролития». Впрочем, у него не было выбора. Все утро Радл и Варгер не отходили от него ни на шаг.

Перед отправкой Штудент собрал в одной из комнат аэродрома всех пилотов и офицеров, участвующих в операции. «Господа, — сказал он, — вскоре вы начнете действительно необычную операцию. Вы все были отобраны из числа наших самых лучших пилотов и офицеров, специально обученных для преодоления любых препятствий. Это предприятие запишут в анналы истории военного искусства не только по причине невероятных трудностей, которые ожидают вас, но также и по причине огромного политического значения этой акции. Прежде чем хауптштурмфюрер Скорцени отдаст последние приказы, мне хотелось бы пожелать вам удачи и сказать: я верю, что каждый из вас выполнит свой долг».

На схеме «Кампо Императоре», нарисованной в большом масштабе и укрепленной на каменной стене, я объяснил каждому пилоту и каждому командиру группы его задачу. После изучения атаки на бельгийскую крепость Эбен-Эмель, осуществленной 10 мая 1940 года, мне было известно, что промежуток времени между высадкой на купола крепости первых стрелков-парашютистов и саперов и первым выстрелом бельгийцев равнялся трем минутам. Я предполагал, что у меня и людей из планера № 3 будет четыре минуты для того, чтобы добраться до Муссолини, прежде чем охрана начнет по нам стрелять. Тогда нас должны будут прикрывать стрелки-парашютисты из планеров № 1 и 2. Через минуту к нам на помощь должны подоспеть Радл, Менцл и солдаты планера № 4.

Однако произошли, как говорят итальянцы, «неуловимые» события. Первым была бомбардировка нашего малого аэродрома несколькими английскими самолетами всего лишь за пятнадцать минут до планируемой посадки в планеры. Когда я выбрался из укрытия, то увидел, что лишь по счастливой случайности ни одна из наших машин не задета. Только взлетная полоса была повреждена несколькими бомбами. В час «X», 13.00, наша экспедиция взлетела и, ведомая самолетом Лангута, направилась на северо-восток к Гран-Сассо.

Глава третья Дуче освобожден

Разведывательный самолет и транспортные планеры № 1 и 2 возвращаются в Пратика ди Маре! — Я приказываю совершить посадку под острым углом и завладеть гостиницей — Атака — «Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не оставит меня надолго в плену» — Сдача карабинеров — Подвиг Герлаха — Рыцарский крест — С семьей Муссолини в Мюнхене — Неофашизм — Встреча Муссолини с Чиано — В ставке фюрера — «Чаепитие в полночь» — Дневник Муссолини — Дуче снова в заключении, на этот раз… у немцев — Встреча с адмиралом Канарисом — Последствия акции: Адриан фон Фелкерсам во Фридентале — 18 апреля 1945 года: Муссолини лишился батальона охраны войск СС! — «Мы ничего не могли сделать…»

Из транспортного планера «DFS-230» ничего не видно: его стальной каркас покрыт полотном. Мне было известно, что, поднявшись выше верхнего слоя кучевых облаков, скрывавших наш планер, наше подразделение достигло высоты 3500 метров.

Ослепительное солнце через пластиковые иллюминаторы освещает несколько моих человек, имеющих болезненный вид после железного пайка. Лицо генерала Солети, сидящего напротив, среди моих товарищей, сделалось серо-зеленым, как его мундир.

Пилот буксировавшего нас «Хеншля» информировал по радио о местонахождении нашего подразделения пилота нашего планера, лейтенанта Майера-Венера, тот в свою очередь информировал меня. Благодаря этому я мог следить за полетом. У меня на коленях лежала подробная карта местности, составленная на основании фотографий, сделанных 8 сентября мной и Радлом. Мне вспомнились слова генерала Штудента: «Я верю, что каждый из вас выполнит свой долг». В этот момент Майер передал сообщение с «Хеншля», что не видит впереди нас самолета Лангута и планеров № 1 и 2. Позже оказалось, что они вернулись назад в Пратика ди Маре!

Это означало, что моя штурмовая группа осталась без прикрытия. Я должен был совершать посадку первым. Тогда я не знал и о том, что во время взлета два других планера капотировали на воронках от бомб. Я думал, что за нами летит еще девять планеров, а их было только семь. Крикнув Майеру, что беру на себя командование приземлением, парашютным ножом я прорезал две дыры в обшивке, что позволило ориентироваться в ситуации и давать указания обоим пилотам — сначала Майеру, который в свою очередь передавал их тянущему нас «локомотиву». Я заметил под нами городок Л’Акуила и небольшой аэродром. Затем, немного выше, на зигзагообразной дороге, ведущей к нижней станции канатки, увидел колонну Морза, которая, подняв небольшое облако пыли, двигалась к Асерджи. Она выполняла свой маневр точно по времени. Внизу все было хорошо. Приближалось время «X». Я крикнул: «Надеть каски!»

Когда немного впереди стала заметна гостиница, я приказал отпустить буксир.

Через несколько минут Майер, превосходный пилот, пикировал к земле; я заметил, что мягкий луг, на котором, согласно приказу Штудента, мы намеревались спокойно совершить посадку методом скольжения, оказался всего лишь короткой, наклоненной к бездне платформой, усеянной камнями. Тогда я крикнул: «Садимся под острым углом, как можно ближе к гостинице!»

Остальные планеры должны были приземлиться подобным образом. После акции Радл сказал мне, что, получив сообщение об этом маневре от пилота планера № 4, он подумал, что я сошел с ума.

Несмотря на использование тормозного парашюта, мы соприкоснулись с землей на очень большой скорости, и наш планер отскочил от нее несколько раз, подняв большой шум. Почти полностью разбитый, он наконец остановился приблизительно в пятнадцати метрах от гостиницы. С этого момента события разворачивались стремительно.

Я бросился к дверям с оружием в руках, за мной последовали семь моих товарищей из войск СС и лейтенант Майер. Охранник лишь с изумлением смотрел на нас. С правой стороны находилась какая-то дверь, я вскочил в нее. Около радиостанции спокойно сидел оператор и что-то передавал. Ударом ноги я выбил из-под него стул, и карабинер упал на землю. Я разбил радиостанцию прикладом автомата. (Позже оказалось, что оператор передавал телеграмму генерала Куели.) Второго выхода в комнате не было. Выскочив из здания, мы побежали вдоль заднего фасада гостиницы, чтобы найти главный вход, но его там не оказалось.

Дальше мы заметили каменную стену террасы. Шарфюрер (сержант) Химмель подсадил меня. Подтянувшись на руках, я перепрыгнул через ограду и оказался перед гостиницей. Бросившись к входу, я взглянул наверх — и заметил в одном из окон характерный силуэт фигуры Муссолини. Я закричал как можно громче: «Дуче, пожалуйста, отойдите от окна!»

И вот мы у входа в гостиницу, который охраняют две пулеметные точки. Мы развернули пулеметы и оттеснили их расчеты. Сзади послышался крик: «Mani in alto!» («Руки вверх!»). Я ворвался в самый центр толпившихся у входа карабинеров, беспощадно прокладывая себе дорогу. Толкотня длилась недолго.

Лестница! Расталкивая всех плечами, я прокладывал себе дорогу, перескакивая через три ступеньки. Я видел Муссолини на втором этаже. Направо, вторая дверь. Действительно, дуче стоял там в обществе двух итальянских офицеров и какого-то гражданского лица. Мне пришлось оттолкнуть всех троих к стене; унтерштурмфюрер Швердт быстро вывел их из комнаты. В окне показались унтершарфюреры Хольцер и Бенц, взобравшиеся по громоотводу, закрепленному на фасаде. Конец операции! Дуче оказался под нашей опекой, цел и невредим. Акция длилась всего лишь четыре минуты и обошлась без единого выстрела…

У меня не было времени, чтобы что-нибудь сказать Муссолини. В открытое окно я увидел Радла, бегущего во главе группы наших солдат, — их планер только что совершил посадку у гостиницы. С оружием наготове они подбегали к входу, где карабинеры опять пытались установить пулеметы на прежние позиции. Я крикнул Радлу: «Здесь все в порядке. Обеспечьте порядок внизу!»

Вдали прозвучали два или три выстрела — стреляли итальянские охранники. Выйдя из комнаты, я потребовал, чтобы ко мне немедленно прибыл командир поста. Необходимо было как можно быстрее разоружить всех карабинеров. Появился их командир, полковник.

— Любое сопротивление бессмысленно, — сказал я по-французски. Я требую немедленной капитуляции.

— Мне необходимо подумать… Поговорить с генералом Солети…

— Я даю вам минуту!

В этот момент подоспел Радл. Я оставил у дверей двух наших людей, а сам вошел в комнату Муссолини, где все это время находился Швердт.

— Дуче! Фюрер приказал нам освободить вас!

Он пожал мне руки и, обнимая, сказал:

— Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не оставит меня надолго в плену у этих людей!

Бенито Муссолини был очень взволнован; его черные глаза сверкали. Признаюсь, что это был один из самых волнующих моментов в моей жизни.

Минута прошла. Полковник обдумал ситуацию. Он сдался, вытянул в мою сторону стакан вина и сказал:

— За победителя!

Я поднял тост за его здоровье и передал стакан Радлу, который испытывал жажду и выпил его до дна.

Тем временем генерал Солети, выбравшись из разбитого планера, пришел в себя. Он, конечно же, не мог выдержать нашего темпа во время штурма террасы. Солети оказался среди людей группы Радла с планера № 4, а так как он не хотел, чтобы в него стреляли, кричал вместе со всеми, как я и приказал: «Mani in alto!»

Дуче находился под нашей охраной; простыня, свисавшая из окна его комнаты, заменяла белый флаг. Заметив ее, точно выполняющий мои инструкции лейтенант фон Берлепш окружил гостиницу со своими стрелками-парашютистами. Из окна я приказал ему разоружить многочисленную охрану Муссолини и добавил: «Спокойно, но быстро!»

Лейтенант фон Берлепш козырнул, поправляя при случае монокль. Он понял.

По просьбе генерала Солети, хорошего знакомого Муссолини, офицерам оставили личное оружие. Дуче сказал мне, что капитан карабинеров Фавиола, тяжело раненный под Тобруком, обходился с ним очень хорошо, впрочем, подобным образом поступали и остальные офицеры и карабинеры. Однако тем не менее 11 сентября Фавиола конфисковал у него все острые предметы, небольшой нож и бритву, которые Муссолини прятал, так как не хотел живым попасть в руки неприятеля.

Мне стало известно, что мы взяли в плен какого-то генерала. Им оказался тот штатский, который находился в комнате Муссолини вместе с капитаном Фавиола и другим офицером. Генерал Куели собственной персоной! Позже мне сообщили, что в тот день наш пленный должен был выдать Муссолини союзникам. Я решил, что генералы Солети и Куели тоже поедут в Рим. Мы вверили им багаж дуче, доставленный Радлом.

Только один транспортный планер разбился на скалистом склоне на расстоянии примерно 800 метров от гостиницы — у нас было десять раненых, однако ни один из них не находился в тяжелом состоянии. Ими сразу же занялся доктор Бруннер, который сделал перевязки при помощи итальянских санитаров. Несомненно, нам повезло: до «80 процентов технических потерь», предсказанных штабом дивизии генерала Штудента, было далеко. Большими оказались психологические потери.

Во время захвата нижней станции канатной дороги, находящейся в долине, произошло короткое столкновение с итальянцами, понесшими небольшой урон. Однако обе станции оказались в наших руках. Майор Морз по телефону спросил у меня, может ли он подняться наверх. Я дал согласие.

Но моя миссия не была закончена. Необходимо было придумать, как доставить Муссолини в Рим. Во время планирования операции я предусмотрел три варианта. Первый предполагал овладение аэродромом в Л’Акуили, на котором приземлились бы три «Хейнкеля-111». Тогда бы я вначале сопровождал отбитого пленного до аэродрома, а затем в одном из самолетов, два других полетели бы в качестве охраны.

Я приказал, чтобы находящийся в долине автомобиль с радиостанцией передал заранее согласованный пароль: «Операция удалась». Атака стрелков-парашютистов на аэродром была назначена мной на 16.00, однако я не мог понять тогда и до сих пор не знаю, почему нам не удалось связаться по радио с корпусом стрелков-парашютистов генерала Штудента. Поэтому мы не смогли получить подтверждение о прибытии самолетов.

Второй вариант предполагал посадку самолета «Физелер-Шторх» вблизи Асерджи и нижней станции канатной дороги. К сожалению, пилот этого самолета, тяжелую посадку которого я наблюдал в бинокль, сообщил мне по телефону, что у его машины повреждено шасси.

Остался третий вариант. Личный пилот генерала Штудента капитан Гейнрих Герлах должен был совершить посадку на другом самолете «Шторх» вблизи гостиницы «Кампо Императоре». Стрелки-парашютисты и карабинеры поспешно очистили узкую полоску земли, так как Герлах уже кружился над нами, ожидая зеленой ракеты — сигнала к посадке.

Он совершил безаварийную посадку, вызвав всеобщее удивление. Однако взлететь он должен был вместе со мной и Муссолини — именно такой приказ я получил от Гитлера. Взлет в условиях этой местности был очень опасным; и если бы я оставил Муссолини одного в самолете с Герлахом и с ним что-нибудь произошло, мне ничего не оставалось бы, как покончить жизнь самоубийством. Ведь сказали бы, что мне не хотелось рисковать, как дуче и отважный пилот Герлах.

Приняв решение о реализации «третьего варианта», я сообщил Муссолини, что через полчаса мы взлетаем. Он сам был пилотом, поэтому вначале протестовал — дуче считал, что ни один самолет не сможет совершить посадку у «Кампо Императоре», а затем взлететь без соответствующей взлетной полосы. Позже ему пришлось согласиться, что «Физелер-Шторх», пилотируемый отличным летчиком, способен это сделать. Он не сказал ни слова во время взлета, за что я ему благодарен. Дуче хотел лететь в Рокка делле Каминате, однако не стал настаивать, когда я объяснил, что его жены и детей там уже нет — они вместе с подразделением хауптштурмфюрера Манделя должны находиться в Мюнхене.

После того как дуче отдал свои чемоданы Радлу и вышел из гостиницы, подошел майор Морз с двумя лейтенантами. Он попросил представить его Муссолини, что я охотно сделал. Этот момент увековечил на фото военный корреспондент дивизии Штудента фон Кайзер, который приехал с Морзом к «Кампо Императоре» по канатной дороге.

Добавлю, что я знал о наличии итальянской дивизии вблизи Л’Акуили, но мне ничего не было известно о ее возможном продвижении в направлении Асерджи. Поездка вместе с Муссолини с нижней станции фуникулера в Асерджи и далее из этой деревни через Камарди и Баццано на аэродром в Л’Акуили была бы очень рискованной. Хотя я и уничтожил радиостанцию (которой пользовался генерал Куеле для отправки телеграммы), нельзя было исключить того, что обеспокоенный обрывом связи с «Кампо Императоре» командир итальянской дивизии предпримет какие-либо неприятные для нас шаги. Требовалось как можно быстрее обеспечить безопасность Муссолини. Однако «третий вариант» был, конечно, невероятно рискованным.

Еще раз предоставлю слово Карлу Радлу: «Когда мы наблюдали как Герлах, Муссолини и Скорцени втискивались в кабину небольшого самолета, то очень разволновались. Самолет съехал по склону вдоль очищенной от камней «взлетной полосы», но через некоторое расстояние нашу «полосу» прерывала мелиорационная канава. Герлах хотел ее объехать; он попытался взлететь. Действительно, «Шторх» преодолел препятствие, однако неожиданно сильно наклонился на левую сторону и, казалось, капотирует. Он подпрыгнул на последних метрах и исчез в бездне.

Я не смог удержаться на ногах, словно кто-то сбил меня. Придя в себя, я понял, что сижу на одном из чемоданов Муссолини, но — слава богу! — никто ничего не заметил. Это была реакция на чрезмерное напряжение и эмоции последних двух дней. Я думал, что все было напрасно и дуче погибнет в самолете. В голове промелькнула мысль о самоубийстве. Мы смотрели на машину, летевшую вглубь долины. Воцарилась гробовая тишина. Самолета не было видно, но мы слышали шум двигателя. Неожиданно на другой стороне ущелья мы снова заметили «Шторх», летевший… летевший в направлении Рима!»

Несколько лет тому назад на международном аэродроме в Риме сержант карабинеров попросил, чтобы его представили мне. Оказалось, в Гран-Сассо он входил в состав расчета одного из станковых пулеметов, защищавших вход в гостиницу.

— Ах! — сказал он, — господин полковник, вы тогда нанесли мне неплохой удар в живот прикладом автомата…

— Пожалуйста, поверьте, что я очень сожалею…

— Да, но я лучше это, чем пуля в голову!

— Вы не обижаетесь?

— Не обижаюсь, господин полковник. Позже я помогал вместе с моими товарищами убирать камни, чтобы самолетик смог приземлиться, а затем взлететь вместе с Муссолини и вами на борту.

Мы подали друг другу руки.

В наклоненном на левое крыло и пикирующем в пропасть самолете я ожидал удара и закрыл на мгновение глаза. Затем я открыл их, так как понял, что Герлах вытащил своего «Шторха». Мы летели в тридцати метрах над скалами в направлении долины Арезанно. Муссолини выдержал это все так же хладнокровно, как я и Герлах, он повернул голову и улыбнулся. Он сознавал всю опасность ситуации, но не промолвил ни слова. Когда мы пролетали на низкой высоте над каким-нибудь городком или деревней, он сообщал мне их названия и вспоминал. Я убедился, что дуче отлично говорит по-немецки.

Вскоре с правой стороны появился Вечный город. Герлах, как настоящий мастер своего дела, совершил посадку на правом и хвостовом колесах, так как левое было повреждено при взлете. На аэродроме нас ожидал капитан Мельцер. Он поприветствовал Муссолини от имени генерала Штудента, а также поздравил меня и Герлаха, сопроводив нас к трем «Хейнкелям-111», которые по плану должны были забирать нас с Л’Акуили. Я представил дуче экипаж бомбардировщика и доктора Ретера, врача 2-й воздушно-десантной дивизии, который с этого момента нас сопровождал.

Вскоре мы оказались вблизи Вены. Наши приключения еще не закончились, ибо мы попали в грозу и радиотелеграфист напрасно старался вызвать аэродром. Видимость нулевая. Я занял место рядом с пилотом, и мы вместе старались определить направление нашего полета. Вечерело, в баках заканчивалось топливо. Я знал, что мы находимся у цели, и самолет начал осторожно снижаться, однако аварийная посадка с Муссолини на борту в расчет не входила. Неожиданно в наступающей темноте через брешь в облаках я заметил водоем — мне показалось, что это озеро Ной Зидлер-Зе. Когда мы снизились еще больше, мои предположения подтвердились. Я посоветовал пилоту повернуть на север. Ночью мы приземлились в аэропорту в Асперне, и выяснилось, что мы не могли связаться с Асперном, так как «в воскресенье служба связи была малочисленной». Когда через несколько недель Геббельс говорил мне о «тотальной войне», я привел ему несколько примеров, в первую очередь этот.

В конце концов Муссолини отвезли в венскую гостиницу «Империал», где для него были подготовлены апартаменты. У дуче не оказалось пижамы, и мы, уже в менее напряженной атмосфере, немного обсудили этот предмет гардероба, который он считал необходимым для любых обстоятельств. Я обрадовался, что дуче стал совсем другим человеком и совершенно отличался от личности, увиденной мной в обществе охранников в гостинице «Кампо Императоре». Он сказал еще несколько добрых слов, после чего мы распрощались.

Тогда я почувствовал, как наваливается усталость, накопленная за несколько суток. К сожалению, отдохнуть мне не удалось. Позвонил Гиммлер. Он был очень мил и после поздравления спросил: «Если я не ошибаюсь, вы венец? Как же так? Госпожа Скорцени еще не рядом с вами? Пошлите за ней машину! Ведь это же совершенно естественно! Конечно, вы останетесь при Муссолини… Завтра вы будете сопровождать его в Мюнхен, а затем в ставку». Я с большой радостью принял поручение от рейхсфюрера. Около полуночи сопровождавший нас от аэродрома до гостиницы «Империал» генерал войск СС Квернер сообщил, что меня хочет видеть полковник сухопутных войск, начальник штаба венского военного округа. Полковник сразу же официально представился, после чего к моему великому удивлению торжественно произнес:

— Хауптштурмфюрер Скорцени, я прибыл по приказу фюрера, верховного главнокомандующего вермахта. Имею честь наградить вас Рыцарским крестом к Железному кресту.

Он снял свой орден и вместе с лентой повесил его мне на небритую шею и изорванный мундир стрелка-парашютиста. Я жалел тогда, что мой отец не дожил до этого момента; старик радовался бы больше, чем я. Позже были поздравления, рукопожатия и вопросы… Зазвонил телефон; я не обращал на него внимания, но Квернер сказал мне:

— Фюрер хочет лично поговорить с вами.

Я взял трубку. Мне был отчетливо слышен голос Гитлера:

— Скорцени, вы совершили не только великий и беспримерный подвиг в военной истории, но и вернули мне друга, Муссолини. Я знал, что если кто и справится с этой задачей, то только вы. Я присвоил вам звание штурмбаннфюрера (майора) войск СС и наградил вас Рыцарским крестом. Мне уже известно, что вы его носите, так как я приказал сразу же вручить его вам…

Он еще раз произнес слова благодарности. У меня было впечатление, что он счастлив, что дуче жив и здоров. После фюрера со мной разговаривали Кейтель и Геринг, поздравляли, а я во время разговора с ними подчеркнул, что освобождение Муссолини было бы невозможным без настойчивости, решительности, мужества и находчивости всех участников операции. Я назвал фамилии унтерштурмфюрера Радла, лейтенанта Мейера-Венера, а также капитана Герлаха. Позже с удовлетворением я узнал, что хауптштурмфюрер Мандель выполнил свое задание — донна Ракела с Анной-Марией и Романо находились в безопасности в Мюнхене.

В тот день счастье улыбнулось мне несколько раз.

На следующий день я сопровождал Муссолини из Вены в Мюнхен на борту удобного «Юнкерса», где посвежевший дуче рассказывал мне о своих планах. Они были великими.

Его новое движение «Республиканская фашистская партия» должна была возродить итальянский народ. Сабаудский Дом не только не поддержал фашистскую революцию, но, наоборот, саботировал ее. Не имеющий понятия о правлении король и его придворные не прекратили втайне бороться против Муссолини и в конце концов предали его. Республиканец Джузеппе Маццини был прав.

«Когда примерно в полночь 27 июля, — сказал он, — я прибыл в Гаэту, мне казалось, что меня должны заключить в славную крепость, поэтому попросил оказать мне честь и поместить в камеру, где содержались борцы Ризорджименто (Возрождения) в 1870 году. Однако меня направили на Понца!»

На аэродроме Рем, расположенном под Мюнхеном, взволнованный дуче встретился с донной Ракелой и двумя младшими детьми. До 15 сентября мы находились в гостеприимном правительственном дворце Мюнхена. Муссолини настаивал, чтобы меня также разместили там. По его личному желанию я обедал в кругу его семьи, и мы вели долгие беседы. У дуче не было иллюзий; он знал, какие трудности ожидали Итальянскую Социальную Республику. Однако одновременно с этим доктрина неофашизма, которую дуче в общих чертах обрисовал мне, выходила далеко за рамки национал-монархического фашизма. Это было прежде всего воззвание к европейскому единству, которое не могло стать реальностью при гегемонии одного народа или малой группы народов, но только благодаря коллективной воле всех стран. Новая концепция ставила целью объединить на федеративных началах народы, освободившиеся от международной плутократии и агрессивного капитализма. Европейские страны должны договориться, чтобы вместе осваивать огромные богатства африканского континента для блага народов Европы и Африки.

Муссолини также сказал мне, что он много раздумывал над идеей Евроафрики. Она может осуществиться только благодаря реорганизации старого континента и всеобщему желанию стать выше эгоистических и ограниченных национализмов. В противном случае, несмотря на общую культуру, европейские народы не выживут. Эра братоубийственных войн должна остаться в прошлом. Необходимо объединиться, иначе мы погибнем.

В октябре 1943 года на I конгрессе республиканско-фашистской партии дуче произнес речь в этом духе. Итак, я могу констатировать, что неофашизм — так отличавшийся от «королевского» фашизма — не был, вопреки утверждениям некоторых историков, изобретением Гитлера. С момента своего ареста 25 июля у дуче было много времени на раздумья на Понце, Маддалене или же в «Кампо Императоре». Я вспоминаю его слова: «Мы не осознаем себя итальянцами, так как мы европейцы, но мы осознаем себя европейцами настолько, насколько мы являемся настоящими итальянцами».

В понедельник 13 сентября 1943 года после полудня Эдда Чиано просила отца, чтобы он принял ее мужа, который предавал его до, во время и после заседания Великого фашистского совета.[186]

Госпожа Чиано утверждала, что это «трагическое недоразумение», которое Галеаццо может объяснить. Он лишь действовал неосторожно и так далее. Донна Ракела решительно отказалась принимать зятя, которого ненавидела; вместе с ним — по ее словам — «несчастье пришло в дом». Дуче уступил мольбам дочери. Он принял Чиано, но изъявил желание, чтобы я присутствовал при этом разговоре.

Я опасался, чтобы донна Ракела не ворвалась в комнату, давая выход своей ненависти. Встреча была непродолжительной. Чиано передал дуче поздравления и пожелания, пытался оправдаться. Его фигура была такой жалкой, что я чувствовал себя неловко. Муссолини говорил сухим тоном, и разговор закончился очень быстро. Я сопроводил Чиано, все еще опасаясь вторжения госпожи Муссолини; дуче также вышел. Он мне сказал, что его долгом является отдать под суд тех руководителей, которые так подло предали его.

— В таком случае, дуче, отдадите ли вы под суд человека, минуту назад вышедшего отсюда?

— К сожалению, это неизбежно — ответил он серьезно, — и я не сомневаюсь в результате процесса. Независимо от того, чего бы мне это не стоило и какой бы великой не была скорбь Эдды, я должен поступить именно так. Скорцо обвинил меня во время той мрачной ночи, и главное обвинение — в том, что я оказался слабым тираном. Он осмелился сказать мне во время того несчастного Великого совета: «Вы человек, в отношении которого было проявлено больше всего неповиновения в этом столетии!» Это сказал мне он, Скорцо!

Мы прибыли в ставку фюрера 15 сентября после полудня. Гитлер, ожидавший дуче на аэродроме, оказал ему сердечный прием. Будущая Итальянская Социальная Республика не имела иного фундамента, кроме дружбы этих двух людей, а также преданности нескольких десятков тысяч сторонников. Коммунизм угрожал Италии еще сильнее, чем в 1921 году, так как на этот раз он выступал в качестве союзника великих демократий.

Гитлер потребовал от меня подробного отчета об экспедиции. Мое выступление продолжалось два часа. Мне тогда еще не было известно, что случилось с планерами № 1 и 2, а также с капотировавшими во время взлета в Пратика ди Маре. Я думал, что мы потеряли четыре машины. По моим предположениям, я так и сказал Гитлеру, по всей вероятности, 30 процентов участников операции погибло. Немецкое радио передало это число. Позже некоторые обвиняли меня в том, что я «завысил потери, чтобы подчеркнуть опасность мероприятия». Через две недели нам с Радлом представилась возможность выступать в течение часа по радио, и мы сообщили, что действительные потери ограничились только десятью ранеными.

На следующий день, 16 сентября, меня долго расспрашивал об операции прибывший специальным поездом Герман Геринг. Он вручил мне «Золотой значок Люфтваффе»; при этом сделал едкое замечание, что я взял на себя серьезную ответственность, сопровождая дуче в самолете Герлаха. Однако он добавил, что ему понятно, что, выполняя приказ фюрера, мне необходимо было разделить риск с дуче. Я воспользовался случаем и попросил маршала Третьего рейха наградить Рыцарскими крестами капитана Герлаха и лейтенанта Майера-Венера. Оба мои предложения были утверждены Гитлером, которого я уже накануне просил наградить Радла (ему было присвоено воинское звание хауптштурмфюрера) и моих добровольцев.[187]

Немного позже я подробно повторил свой отчет об операции, по крайней мере, дюжине генералов из ставки. Геринг и Йодль сидели в первом ряду. Если кто-то ожидал отчета в стиле «настоящего штабника», несомненно, он был разочарован. Я описал события простым языком, как мы их пережили, с нашими надеждами, ошибками, но также и с волей в достижении успеха.

На следующий день после встречи командир охраны «Волчьего логова» полковник Штреве[188] рассказал мне о своих опасениях, спрашивая, насколько хорошо, по-моему мнению, подготовлена ставка к отражению вражеской атаки.

Я ответил ему тогда: «Бесспорно, ставка отлично замаскирована и доступ к ней хорошо охраняется. Однако, тем не менее, атака неприятеля возможна. Но ставки могут подвергаться нападениям точно так же, как и любой военный объект».

Я участвовал в «чаепитии в полночь». Окруженный двумя секретаршами, Иоанной Вольф и Гертрудой Юнге, Гитлер пил чай из стакана в серебряной оправе. В этот вечер он прежде всего беседовал с представителем Риббентропа послом Вальтером Хевелом.

— Запомните, Скорцени, — сказал Гитлер, — что всякий раз, когда вы будете в ставке, вы приглашены на «чаепитие в полночь». Я буду счастлив видеть вас чаще.

Я поблагодарил фюрера, но воздержался от участия в этих «чаепитиях в полночь», нередко длившихся до трех или четырех часов утра. Здесь многие сделали себе карьеру благодаря лести и интригам, если им удавалось обратить на себя внимание всегда присутствующего рейхслейтера Мартина Бормана.[189]

В опубликованных после войны «Hitlers Tischgespräche im Führerhauptquartier 1941–1942»[190] якобы были воспроизведены беседы, происходившие на некоторых «чаепитиях».

Без ведома Гитлера два сотрудника Бормана, доктор Гейнрих Пикерт и доктор Гейнрих Хейм, должны были запоминать слова вождя. Доктор Хейм объяснил, что он диктовал фразы по памяти, после записи лишь нескольких слов, незаметно сделанных им на бумаге, которая лежала у него на коленях. Борман вносил коррективы в представляемую ему версию, — в любом случае, без ведома фюрера, — а издатели переделали без авторизации текст «Hitlers Tischgespräche…», которые, конечно же, не были предназначены для публикации. Поэтому к оценке этих документов надо подходить очень осторожно.

Сегодня мне кажется, что я был не прав, не участвуя по мере возможности в этих «чаепитиях в полночь». У меня была бы возможность открыть глаза фюреру на действительность, которой он не знал. Часто говорят, что при Гитлере нельзя было высказывать мнения, противоречащего его собственному. Это неправда. Он охотно обсуждал любую проблему, если его собеседник был хорошо проинформирован о ней и предлагал разумные решения. Упадок физических сил Гитлера под влиянием «лечения», назначенного грозным шарлатаном, доктором Морелем, пользовавшимся поддержкой Бормана, начал явственно проявляться с осени 1943 года.

До этого ужина я даже не знал о существовании руководителя канцелярии партии. Я опоздал на несколько минут, и это было негативно воспринято также присутствующим на ужине рейхсфюрером Гиммлером. Прежде, чем я успел извиниться, Гиммлер сделал несколько едких замечаний. Сегодня напрасны мои старания вспомнить хотя бы одно мало-мальски важное слово Бормана. Гиммлер был не очень разговорчив, короче говоря, атмосфера была ледяной. Иоахим Риббентроп, которого я увидел после полудня, оказался также не в настроении. Он принял меня очень официально и, сидя на чем-то вроде трона, угостил турецкими сигаретами со своей монограммой. Я заметил, что министр иностранных дел достаточно слабо информирован о событиях, происходивших в последние месяцы в Италии.

В «Волчьем логове» я распрощался с Муссолини, которому пообещал, что мы в скором времени встретимся в Италии. Однако по вине Риббентропа у меня не было возможности направиться в городок Гарнано, расположенный на западном берегу озера Гарда, до середины июня 1944 года.

Мои солдаты ожидали меня вблизи Фраскати. Ранее я планировал возвращение на автомобилях по дороге, проходящей у озера Гарда и через Тироль. Еще находясь в Инсбруке, я получил от офицеров службы Шелленберга информацию о генералах Солети и Куели. Первый из них вызывал подозрение у Муссолини, и он мне сказал об этом. В тоже время, благодаря порядочному поведению Куели в Гран-Сассо, дуче ему доверял. Как я вспоминал ранее, Муссолини поручил свой багаж Радлу, отдавшему его двум итальянским генералам. Они заняли места во втором, уже отремонтированном «Шторхе» и прилетели в Мюнхен. После возвращения багажа Муссолини они намеревались вернуться в Италию и как раз находились в Инсбруке. Их личный багаж был тщательно проверен и, как мне сообщили, в нем обнаружили бумаги, по всей вероятности, принадлежавшие Муссолини. Документы конфисковали, позже мне стало известно, что речь шла о дневнике Муссолини. Почему его не вернули? Но моя миссия была завершена. Я немедленно предупредил службы Риббентропа о том, что им высланы документы, которые они должны вернуть дуче, находящемуся в гостях у Гитлера. Конечно, надо было сообщить Муссолини о том, что в багаже генералов, готовящихся пересечь границу, нашли его дневник.

Из Рима и Фраскати, где я был восторженно встречен своими людьми, мы вместе вернулись на север, к озеру Гарда, у которого размещался штаб 2-го бронетанкового корпуса войск СС под командованием моего бывшего начальника, генерала войск СС Пауля Гауссера. Прием, организованный нашими товарищами, щедро вознаградил нас за все невзгоды. В их кругу мы забыли о заботах и интригах. Там я получил в качестве подарка от Муссолини великолепную, имевшую отличные технические характеристики «Ланчу кабриолет». Мне удалось поблагодарить его лишь в середине июня 1944 года. На Вильгельмштрассе[191] полученный обратно в Инсбруке дневник был задержан на долгие восемь месяцев. Мне вернули его только после неоднократного напоминания. Возможно, в нем содержалась негативная оценка дипломатии Риббентропа.

Я отправился в Гарнано в июне 1944 года, сопровождаемый хауптштурмфюрером Радлом. Муссолини тепло принял нас на вилле Фелтринелли. Однако прежде, чем нам удалось добраться до дуче, нам пришлось выслушать многочисленные указания посла Рана и людей из его дипломатического представительства на тему того, о чем можно говорить и о чем нельзя. С сожалением мы отметили тот факт, что вокруг виллы находилось очень мало итальянских солдат, зато роились служащие СД. Охрана была поручена батальону войск СС, будто бы Муссолини не мог найти тысячу способных защитить его итальянцев! Затем ли мы вызволили его из заключения в Гран-Сассо, чтобы увидеть его в следующем? К сожалению, любой мог прийти к тому же выводу — Муссолини был не свободен. Мне стало тоскливо.

Опасения подтвердились, когда он принял нас с Радлом в своем небольшом кабинете. Он показался нам уставшим и постаревшим. Сидя в темной комнате за столом, Муссолини был похож на старого льва с потрепанной гривой. В разговоре он опять нападал на Сабаудский Дом и скорбел над смертью в плену (в марте 1942 года в Найроби) Эммануила герцога д’Аосто.

— Я ошибся, — сказал он, — меня ввели в заблуждение. Необходимо было провести глубокую общественную революцию. Я радуюсь, когда вижу, что к фашистской республике присоединяются порядочные специалисты, которые ранее не поддерживали меня. Например, бывший коммунистический лидер Николло Бомбаччи и Каро Сильвестри[192]. Предатели думают, что они спасаются, но они погибают. Они поверили, что победители наградят их за предательство, в то время как с ними поступают, как с проститутками. Бадольо три раза подавал в отставку. Король уже отрекся от престола в пользу сына. Пожалуй, для Гумберта не имело значения, на чьей стороне быть, он непременно хотел быть королем. Но он будет сметен Эрколи,[193] прибывшим прямо из Москвы. Люди из Сабаудского Дома убеждали, что им счастливо удалось сохранить корону. Но сейчас, Скорцени, я хочу вам сказать: что бы не случилось, эта корона утеряна навсегда!

Когда я отдал ему дневник, извинившись за задержку, в которой не было моей вины, он ответил, что «уверен», что в этом нет моей вины. Сменив тему, он заговорил об усилиях республиканской Италии в пользу «оси» и победы.

Однако его энтузиазм и убеждение, с каким он говорил девять месяцев назад, исчезли. Нам казалось, что он убеждает сам себя. Я попросил Муссолини сделать дарственную надпись на фотографии для всех участников экспедиции в Гран-Сассо, что он охотно сделал. Надпись дуче звучала: «Моему другу Отто Скорцени, спасшему мне жизнь. Мы будем совместно бороться за общее дело — дело объединенной и свободной Европы!»

В октябре 1943 года дуче прислал всем стрелкам-парашютистам, высадившимся на транспортных планерах у «Кампо Императоре», а также моим шестнадцати солдатам войск СС часы с золотыми браслетами с выгравированной на корпусе буквой «М». Мне, вместе с браслетом и секундомером, дуче подарил золотые карманные часы с выложенными рубинами буквой «М» и датой на корпусе: 12.09.1943. Американцы украли у меня эти часы в 1945 году.

Сколько других памятных вещей пропало во время военной грозы! Фотографии, почетный кинжал фашистской милиции, а также «Орден ста мушкетеров», которым были награждены только 100 солдат. Позже друзья подарили мне его копию.

Однажды я долго беседовал с герцогом Валерио Борджио, командиром флотилии торпедных катеров.

— Какое безумие, — сказал он мне, — совершают западные союзники, подливая воду на мельницу Сталина! Если Германия будет побеждена, Европа получит удар в сердце. Несмотря на то, как будут развиваться события, Черчилль и Рузвельт, англичане и американцы горько пожалеют о дне, когда они присоединились к милитаризированному коммунизму. Мы будем сражаться вместе с вами до конца, так как являемся итальянскими патриотами и сознательными европейцами.

Мы с Радлом отобедали в вилле Фелтринелли в обществе Муссолини и его семьи. Нас сопровождал сотрудник немецкого министерства иностранных дел, который постоянно старался перевести беседу в спокойное русло. Однако дуче, отлично знавший историю Европы, а особенно Германии, отлично развлекался. Когда он говорил об «одаренном в наивысшей степени — политическим и военным талантом» Фридрихе Великом, в сущности, Муссолини критиковал сам себя. Наш дипломат сидел как на углях, когда дуче вспоминал о необыкновенной дипломатической виртуозности Фридриха, проявленной им в 1740–1786 годы.

Чувствовалось, что настоящее мало интересует Муссолини. Он уже не был руководителем государства, а, скорее, философом, историком и теоретиком с далеко идущими планами синтеза между традицией и революцией, а также социализмом и национализмом в интересах объединенной Европы.

Когда мы прощались, он просил меня чаще навещать его. Дуче взял мою ладонь в свои руки… Я не знал, что вижу его в последний раз.

«Акция в массиве Гран-Сассо нашла отклик во всем мире», — написал Чарльз Фоли в «Commando extraordinary» («Неординарное подразделение специального назначения»). Мне неизвестно, кому пришла в голову смешная идея послать через восемь дней после нас в «Кампо Императоре» пропагандистскую роту, чтобы снять фильм о нашей операции. Он был плохим во всех отношениях. Только Гран-Сассо, достигающий высоты 2912 метров в высшей точке[194], выглядел убедительно.

Я предпочел бы, чтобы немецкая и итальянская пресса написала меньше экстравагантных текстов и не печатала моей фотографии. Все это повлияло на мое будущее. По радио сообщили, что мы понесли тяжелые потери. Вскоре во Фриденталь стали приходить подарки «для многочисленных раненых и семей погибших». Денежные и другие пожертвования мы разделили между ранеными стрелками-парашютистами из Люфтваффе. В середине октября мы с Радлом почти час объясняли в радиопередаче, что, к счастью, у нас не было убитых, а десять раненых уже выздоравливают. Нас очень взволновало огромное число писем со словами уважения и признательности; мне написали тысячи европейских солдат и рабочих. Освобождение дуче отмечали даже наши пленные в некоторых советских лагерях.

Эта операция оказала также психологическое воздействие на солдат. Одиннадцать офицеров дивизии «Бранденбург» попросили перевести их для дальнейшего прохождения службы во Фриденталь. Тогда мне представился случай в первый раз беседовать с Канарисом и заодно познакомиться с его двуличным характером. В нем было одновременно что-то от медузы, которую легко продавить пальцем, и от скользкого угря. Я до сих пор спрашиваю себя: зачем Канарис держал на письменном столе портрет Гитлера? Ведь ему куда, более подошли бы фотографии Рузвельта, Черчилля и Сталина. Дискуссия продолжалась в течение многих часов. Иногда появлялся полковник Лагоузен, заявлявший, что такой-то офицер необходим дивизии «Бранденбург». В конце третьего часа беседы Канарис заявил мне: «Ну хорошо. Очень хорошо. […] Хотя нет! Вы подождите, это невозможно, так как я думаю об одном деле» и так далее.

Все пришлось начинать сначала. Только через четыре часа адмирал, хотя и неохотно, уступил.

Среди переведенных во Фриденталь офицеров дивизии «Бранденбург» находился старший лейтенант Адриан фон Фелкерсам, происходивший из старой семьи балтийских немцев. Его дед был адмиралом и командовал русской эскадрой во время русско-японской войны. Адриан свободно говорил на русском, французском и английском языках. Он изучал экономику в Берлинском университете. Вместе с «бранденбуржцами» он участвовал в смелых акциях: рейдах в советском тылу, нападении на штаб советской дивизии в начале 1942 года и так далее. Вскоре я назначил его начальником штаба.

Фелкерсам рассказал мне о странных вещах, происходивших в дивизии «Бранденбург». Людей, владевших французским или арабским языком, посылали в Россию, а говоривших на русском и английском — направляли на Балканы и так далее. Ему стало известно, что по странному стечению обстоятельств спецподразделения, выполнявшие секретные операции на Ближнем востоке, в Соединенных Штатах (операция «Пастух») и других местах попадали прямо в руки неприятеля. Когда некоторые подразделения дивизии были перегруппированы, а молодые офицеры не проявляли достаточной инициативы, Канарис решил использовать дивизию «Бранденбург» как обыкновенное подразделение вермахта, хотя она предназначалась для специальных операций.

В связи с переходом в мое подразделение, Фелкерсам и другие офицеры дивизии «Бранденбург» должны были вступить в ряды войск СС. Генералы Йодль и Юттнер позже разрешили мне набирать солдат в мои диверсионные подразделения из всех трех рядов войск: сухопутных, Люфтваффе и военно-морского флота. 5 августа 1943 года спецподразделение «Фриденталь» было переименовано в «Егерский батальон СС 502», состоявший из трех моторизованных рот и роты управления. Немного позже он получил наименование «Охотничье подразделение Центр». Вскоре наши силы увеличились еще на четыре батальона, учебный батальон и так далее. В сентябре 1944 года по приказу тогдашнего начальника Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гудериана девять подразделений дивизии «Бранденбург» перевели в находящиеся под моим командованием диверсионные подразделения войск СС. Батальоны и роты использовались всегда отдельно и на разных фронтах.

Следовательно, я достаточно рано сделался практически независимым от Шелленберга. Мне имели право приказывать только Верховное главнокомандование вермахта, генерал-полковник Йодль или же, чаще всего, сам Гитлер.

«После операции в Гран-Сассо, — написал Фоли, — Фриденталь стал сборным пунктом всех смельчаков и искателей военных приключений. Скорцени получил право приказывать солдатам сухопутных войск, Люфтваффе и военно-морского флота. В скором времени число добровольцев, желающих воевать под его командованием, различного рода забияк, странствующих рыцарей, крепких парней, надеющихся отличиться во время смелых акций, стало огромным. Сотни фотографий, сделанных там, показывают Скорцени в процессе подготовки его людей. Офицеры выглядят уставшими: Скорцени приказывал им тяжело работать, заниматься без отдыха, чтобы в последующем они могли преодолевать различные трудности».

28 апреля 1945 года мы располагались в воинском поезде вблизи Зальцбурга. Штаб я разместил в двух специальных вагонах, которые, с проблемами, но все же удалось привезти из Берлина. Мне предстояло организовать в тесном взаимодействии с фельдмаршалом Фердинандом Шерниром известный альпийский редут. Я располагал хорошей связью: телеграф, телефоны и десять радиостанций, обеспечивающих мне контакт со всеми фронтами.

После полудня пришла информация от службы радиоперехвата. Итальянское радио сообщило, что захваченного партизанами Бенито Муссолини расстреляли. Я подумал, это невозможно. У меня было убеждение, что если дуче действительно погиб, то это самоубийство. Я знал, что в Гарнано его охранял батальон солдат войск СС. Я не представлял себе, что какой-то партизанский отряд, независимо от силы, мог прорваться через батальон войск СС.

Мне тогда не было известно о переговорах, которые вел генерал Вольф и его сотрудник Доллман с находившимся в дипломатическом представительстве в Берне Даллесом. Дуче не знал ничего! Зато Гиммлеру были известны подробности.

Мне удалось связаться со штурмфюрером Беком, командиром моего «Охотничьего подразделения Италия», который тщетно пытался наладить связь со мной. Он слишком поздно передал мне полученное сообщение: 18 апреля дуче оставил Гарнано, чтобы отправиться в Милан. Тогда кто-то убрал батальон войск СС, охранявший дуче, и направил его на фронт…

— Какая свинья издала такой приказ? — спросил я у Бека.

— Не имею понятия, — ответил он. — Нам стало известно, что батальон должна была заменить рота Люфтваффе. Не знаю, был ли этот приказ выполнен. Мне сообщили позже, что после встречи с кардиналом Шустером и одним из лидеров Сопротивления генералом Луиджи Кадорно[195], ночью с 25 на 26 апреля дуче оставил Милан, чтобы двинуться на север. Сдаться он отказался.

— На север? В направлении Швейцарии или Австрии?

— Мне сказали, что он остановился в префектуре Комо, чтобы подождать там колонну милиции под командованием Паволини и вместе с ними сражаться в горах Вальтеллины. Точно известно, что с ним не было ни одного солдата войск СС… Слишком поздно. Мы ничего не могли сделать…

Ничего. Мы были близко. Если бы 5000 человек Паволины существовали в действительности и если бы мы получили приказ, мы бы дали в Альпах последний бой.

Следовательно, наши солдаты войск СС использовались не для охраны, а для присмотра за заключенным дуче! Фельдмаршал Кессельринг не потерпел бы подобной подлости, но он находился в Бад-Нохейме, так как заменил фельдмаршала фон Рундштедта на посту верховного главнокомандующего немецкими войсками на Западе.

Продолжение нам известно. Коммунист Вальтер Аудизио, ветеран интернациональных бригад в Испании, стал палачом оставленного всеми Муссолини. Его слова:

— Дуче, я прибыл, чтобы вас спасти!

Убийца сохраняет осторожность, хочет убедиться в своей безопасности:

— Вы вооружены?

Некоторые посмели написать, что Муссолини умер не мужественно. Благодаря свидетельству водителя Аудизио, нам сегодня известно, что последними словами дуче были: «Стреляй в сердце!»

Весь мир знает фотографию миланской площади Лорето.[196]

Визиты, совершенные Черчиллем в июне и августе 1945 года к озеру Комо, в Донджо и Польтрассио, все еще остаются для меня загадкой. Если бы государственный муж такого калибра действительно опасался, что убитый противник оставил «компрометирующие документы», он не отправился бы на поиски лично, даже если бы был «не отличающимся мужеством художником». Он послал бы кого-нибудь другого. Или все-таки эти документы (переписка) — имели такой особый характер, что не должны быть открыты и прочтены третьими лицами?

Глава четвертая 20 июля

Покушение: в ставке фюрера взорвана бомба — Шелленберг за своим письменным столом с пулеметом — Мнимый путч СС: начальник штаба инспектората бронетанковых войск, полковник Больбринкер, колеблется — Сорванное столкновение — Недоверие генерала Штудента — Приказы Геринга — Я еду на Бендлерштрассе — «Фюрер мертв!»: сомнения майора Ремера — Ремер разговаривает по телефону с Гитлером в кабинете Геббельса — Бессилие и неведение заговорщиков — Руководители заговора: генерал Ольбрихт и полковник Штауффенберг — Контрпутч полковников Придуна, фон дер Хейде и других — Самоубийство генерал-полковника Бека; генерал Фромм ликвидирует свидетелей — Странный рассказ Шпеера — Объяснения генерал-майора Ремера — Моя акция на Бендлерштрассе: тотчас же отменить «Валькирию» — Игра с диаграммами Штауффенберга — Арест Канариса — Гитлер беспокоился, не ранен ли Штауффенберг! — Самоубийство фельдмаршалов Роммеля и фон Клюге — «Красная капелла» и 20 июля — Гудериан: «Покушение самым худшим образом повлияло на боевой дух фюрера» — Продолжать войну.

— Штурмбаннфюрер Скорцени! Штурмбаннфюрер Скорцени! — кричал офицер, бегущий по перрону берлинского вокзала Лихтерфельде-Ост вдоль скорого поезда, отправлявшегося на Вену. Всего лишь пять минут прошло с того момента, как мы с Радлом разместились в забронированном для нас спальном вагоне. Мы ехали в Вену, чтобы подготовить группу из наших самых лучших боевых водолазов с целью захвата Тито, скрывавшегося, по нашим данным, на острове Вис.

Мне пришлось опустить окно купе и позвать бегущего офицера, который уже миновал наш вагон. Я узнал унтерштурмфюрера из штаба обергруппенфюрера Юттнера, исполнявшего обязанности связного с VI управлением Шелленберга. Он запыхавшийся, еле прохрипел, что меня срочно ждут в моем берлинском бюро. Радл молниеносно передал ему через окно мой багаж. Я приказал своему заместителю, чтобы он ехал в Вену и самостоятельно справился как можно лучше с поставленной задачей. Мне пришлось выскочить из уже тронувшегося поезда. Это случилось 20 июля 1944 года в 18.10.

Мы уже знали, что на Гитлера совершено покушение и он едва избежал гибели. Только в 18.15, после официального коммюнике по радио, нам частично стала понятна значимость этого события. Я не знал, что в 13.00 Гиммлер и Мюллер, руководитель гестапо, послали специалистов в «Волчье логово». В 14.00 на ноги была поставлена вся полиция Третьего рейха. На перроне унтерштурмфюрер сообщил мне, что есть убитые и раненые, а ситуация в Берлине запутанная.

Из военной комендатуры на вокзале я сразу же позвонил Фелкерсаму, находящемуся во Фридентале. В любой момент у нас были готовы к действию четыре роты «Охотничьего батальона СС 502». Я приказал моему начальнику штаба привести батальон в состояние повышенной готовности и немедленно доложить о том, что первая рота готова к выдвижению. Затем я направился в Шмаргендорф, район Берлина, где на Беркерштрассе находилась моя интендантская служба.[197]

В 18.45 радио прервало программу, и было передано специальное коммюнике:

«Сегодня совершено покушение на фюрера. Тяжело ранены генерал пехоты Шмундт, полковник Брандт и служащий (стенограф) Бергер. Легко ранены генерал-полковник Йодль, генералы Кортен, Буле, Боденшац, Хойзингер и Шерфф, адмиралы Фосс и фон Путткамер, командор Ассман и подполковник Борман. Фюрер получил только ожег и легкую контузию. Он немедленно приступил к выполнению своих обязанностей и, в соответствии с программой, имел долгую беседу с дуче. В скором времени после покушения к фюреру направился маршал Третьего рейха Геринг».

Я задумался над содержанием этого коммюнике. Кто совершил покушение? Неужели неприятель проник в самое сердце «Волчьего логова»? Десять месяцев назад я говорил в Кентшине полковнику Штрему, что ставка не гарантирована на сто процентов от опасности при внезапном нападении решительного и ловкого противника. Одновременно самые невероятные слухи кружили по кабинетам Беркерштрассе, в которых можно было встретить вооруженных до зубов служащих, обходящихся с автоматами так неловко, что, видя их, я покрывался гусиной кожей. Именно тогда мне встретился оберфюрер Шелленберг.

 Подготовка к параду в Вене в марте 1938 года после аншлюса Австрии. С левой стороны виден тяжелый бронеавтомобиль Sd. Kfz. 232 (Fu) (6 Rad) из 2-й бронетанковой дивизии вермахта.

 Разведывательное подразделение резервной дивизии СС (позже дивизии «Рейх») на северном побережье Франции готовится к участию в операции «Морской лев». О. Скорцени в рядах этого подразделения сражался во Франции, на Балканах и в России.

 Первый раз Адольф Гитлер принял хауптштурмфюрера СС Отто Скорцени в «Волчьем логове» в 1943 году. С той поры Скорцени несколько раз был гостем в главной ставке фюрера, получая приказы от него лично. Гитлер при случае поощрял его участием в совещаниях и беседах, предназначенных для узкого круга лиц.

Бенито Муссолини с Гитлером в автомобиле во время проезда через Мюнхен после победы над Францией в 1940 году.

 Вальтер Шелленберг стал, как оберштурмбаннфюрер СС, руководителем VI управления (разведки) в Главном управлении безопасности рейха.

 Солдаты 1-го батальона 7-го полка стрелков-парашютистов Люфтваффе высаживаются из планера «DFS-230» в массиве Гран-Сассо недалеко от гостиницы «Кампо Императоре» с целью освобождения Б. Муссолини.

Немецкие стрелки-парашютисты вместе с подразделением СС во время атаки, проведенной 12 сентября 1943 года на гостиницу-укрытие «Кампо Императоре», в которой содержался Б. Муссолини (рисунок того времени).

Хауптштурмфюрер СС О. Скорцени и Б. Муссолини сразу же после его освобождения. Справа от Муссолини унтерштурмфюрер СС Карл Радл.

 Самолет «Фи-156 «Шторх»» с Б. Муссолини и О. Скорцени на борту незадолго до взлета с неровного склона Гран-Сассо. Самолетом управлял личный пилот генерала Курта Штудента капитан Гейнрих Герлах. Рядом с самолетом — стрелки-парашютисты Люфтваффе.

 Фельдмаршал Альберт Кессельринг, главнокомандующий немецкими войсками в Италии,

Бенито Муссолини, освобожденный отрядом Скорцени, встретился с Гитлером в «Волчьем логове». Однако там он находился недолго и через несколько дней вернулся в Италию. Вскоре к нему для охраны прикомандировали батальон СС.

 После освобождения Муссолини личный состав отряда Скорцени был награжден в берлинском Дворце спорта 10.10.1943 г. Стоят слева направо: Цислевиц, Манне, Варгер, Хольцер, Швердт и Менцл.

Оберштурмбаннфюрер СС О. Скорцени (на снимке еще штурмбаннфюрер СС), командир спецподразделения «Фриденталь».

 Полковник Дэвид Штирлинг (первый справа) с солдатами специальных воздушных сил (Special Air Service, SAS) в 1941 году в Северной Африке.

Пилотируемый самолет-снаряд «Рейхенберг» экспонируется в Великобритании после окончания войны. В испытаниях, проводившихся перед вводом его в эксплуатацию, участвовала летчик-испытатель Анна Рейтш, поощрявшая Скорцени для участия в эксперименте.

Штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени официально был представлен общественному мнению осенью 1943 года в берлинском Дворце спорта во время торжественного вручения наград.

Обергруппенфюрер Ганс Юттнер, начальник Главного управления командования СС, один из создателей войск СС.

Встреча маршала Филиппа Петена с Гитлером во Франции. С правой стороны от Гитлера находится министр иностранных дел Третьего рейха Иоахим фон Риббентроп.

 «Большая Тройка»: И. Сталин, Ф. Д. Рузвельт, и У. Черчилль в Тегеране в конце ноября 1943 года. Летом того же года в VI управлении РСХА готовился план под условным названием «Прыжок в длину», предусматривавший ликвидацию трех политиков. В его реализации должен был участвовать О. Скорцени.

Оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени (на фотографии еще штурмбаннфюрер СС) до окончания войны с переменным успехом готовил операции политического характера. Когда адмирал Миклош Хорти начал колебаться касательно дальнейшего сотрудничества с Германией, Скорцени провел спецоперацию в Будапеште, способствуя смене правительства. Во время контрнаступления в Арденнах в марте 1945 года он внес хаос в ряды союзных войск. Со сформированной наспех группировкой в течение месяца защищал город Шведт-на-Одере.

«Волчье логово» было основным местопребыванием Гитлера до момента покушения на его жизнь. Снимок сделан 15 июля 1944 года. Первый слева (стоит боком) — Клаус Шенк граф фон Штауффенберг, который через пять дней подложил бомбу в бараке, предназначенном для обсуждения оперативной обстановки, и покинул ставку. После этого он сумел пробраться в Берлин. Первый справа — начальник Верховного главнокомандования вермахта, генерал Вильгельм Кейтель.

Декабрь 1944 года. Немецкое контрнаступление в Арденнах на несколько недель приостановило наступление союзников на рейх. Это была последняя попытка повернуть ход событий.

Немецкая взрывающаяся моторная лодка первой версии, сделанная по образцу итальянских моторок «МТМ». Подразделение Скорцени использовало лодки этого типа в своих действиях, в частности, на Балканах. При приближении к цели, до взрыва заряда, пилоты прыгали в воду.

 Самоходная мортира «Тор», которую обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах-Зелевски намеревался использовать в Будапеште для обстрела Замковой Горы.

Отто Скорцени с миссией в Будапеште в сопровождении своих подчиненных: начальника штаба специального подразделения «Фриденталь» хауптштурмфюрера СС Адриана фон Фелкерсама (в центре) и унтерштурмфюрера СС Вальтера Гирга (первый справа),

Немецкий танк «Тигр II» на улицах Будапешта в октябре 1944 года во время операции «Фауст-патрон», проведенной Скорцени.

Адмирал Миклош Хорти присоединился к антикоминтерновскому пакту. После попытки договориться с союзниками он был отстранен от власти немцами и интернирован в рейх.

Отто Скорцени в нюрнбергской тюрьме. Суд оправдал его от выдвинутых против него обвинений. Американский прокурор Альберт Розенберг позже назвал его самым опасным человеком в Европе. Затем Скорцени был арестован немецкими властями, однако совершил побег из тюрьмы в городе Дармштадте. Поселился в Испании. Умер в 1975 году в Мадриде.

18 февраля 1944 года немецкая политическая разведка была объединена с армейской. Некоторые агенты Канариса оказались явными предателями, они были разоблачены как двойные агенты, сам он был отправлен в отставку. Однако Кейтель сделал адмирала начальником специального штаба по «делам хозяйственной войны», располагавшегося в Эйхе вблизи Потсдама. Шелленберг, остававшийся руководителем VI управления РСХА, получил в наследство Абвер. Его переименовали в Amt Мил.[198]

Лицо Шелленберга было зеленоватого цвета. На его письменном столе лежал револьвер. В апокрифических «Мемуарах» он написал, что у него в письменном столе был установлен пулемет, приводимый в действие педалью. Одно нажатие — и посетитель падает как подкошенный. Я никогда не видел этого механизма у Шелленберга, но не это главное.

— Если они сюда придут, — сказал он, — я смогу защититься. Легко им меня не взять.

— До такой степени вам кто-то угрожает?

— Скорцени, ситуация очень серьезная. Я приказал раздать автоматы всему мужскому персоналу. Мы будем защищаться до конца.

— Послушайте меня, — сказал я. — Ваш приказ мне кажется очень неосторожным. Эти люди не умеют пользоваться огнестрельным оружием и в экстренной ситуации поубивают друг друга. Я только что отослал в подвал одного из ваших унтер-офицеров, державшего автомат, как зонтик.

Тогда Шелленберг сказал мне, что центр заговора находится в резиденции руководства войсками запаса на Бендлер-штрассе. Он спросил, могу ли я вызвать одну из моих рот с целью «обеспечения нашей защиты».

— Ну, конечно же! У меня действительно диссоциация, ведь я должен был сразу же об этом подумать. Мой батальон уже готов к выдвижению. Я хотел бы только знать, кто наш противник?

— Я вам говорю, что козни строят на Бендлерштрассе. Это заговор. Их ничто не остановит!

— О ком речь? Кто строит козни против кого?

— Мне кажется, что они готовятся к путчу, по улицам снуют танки. Танки, Скорцени, вы отдаете себе отчет?!

— Пожалуйста, успокойтесь, оберфюрер. До появления моих людей я наведу справки.

Было примерно 19.00. По телефону я приказал Фелкерсаму немедленно прислать одну роту под командованием хауптштурмфюрера Фукера на Беркерштрассе. Командир роты должен был выполнять только мои приказы. Сам Фелкерсам и оберюнкер (прапорщик) Остафель должны были прибыть ко мне, что они и выполнили за рекордно короткое время. Фелкерсам остался на Беркерштрассе, а я вышел с Остафелем, чтобы обойти правительственный квартал. Везде царила тишина.

— Пока что это опереточный путч, — сказал я Остафелю. — Поехали в танковую часть.

У меня было много друзей среди офицеров бронетанковых войск. Я также знал начальника штаба инспектората бронетанковых войск из Фербеллинер Плац, полковника Эрнста Больбринкера. Там у меня сразу же возникло чувство, что происходит что-то подозрительное. Танки из танковой школы в Вюнсдорфе, что под Берлином, были расставлены по всей ширине аллеи. Я отдал честь офицерам. Мне разрешили пройти; Больбринкер немедленно принял меня, и я заметил, что он очень взволнован. По приказу, поступившему с Бендлерштрассе, он должен был послать танки на разведку в сторону Ланквиц и казарм Лихтерфельде, где была расквартирована часть лейб-штандарте «Адольф Гитлер».

— Я ничего не понимаю, — сказал полковник. — Вы слушали радио? Покушение на нашего фюрера! […] Это неслыханно! […] Полковник Глеземер, комендант школы бронетанковых войск из Крампниц, не вернулся с Бендлерштрассе. Мне кажется, что части СС запланировали путч и произошли столкновения. Что вы об этом думаете?

— Господин полковник, — ответил я, — я имею честь принадлежать к войскам СС. Мне не верится в какой-либо заговор моих товарищей против фюрера. Я допускаю, что кто-то специально распускает эти слухи, чтобы развязать гражданскую войну и противопоставить сухопутные войска частям СС.

Полковник был удивлен.

— Гражданскую войну? Это как?

Я сказал ему, что если танковые части, оставившие Вюнсдорф для того, чтобы двинуться на Берлин, повернут в сторону Лихтерфельде, лейб-штандарте может отреагировать на это открытием огня. А этого нельзя допустить любой ценой. Полученный приказ был бессмысленным. Полковник согласился со мной и сказал, что его танки еще не выдвигались; они были сконцентрированы вблизи Фербеллинер Плац. Я предложил съездить вместе с двумя его офицерами в Лихтерфельде. Мы немедленно отправились в путь, отдав по дороге приказ командирам танков, чтобы они не трогались с места без получения нового приказа. Немного позже Больбринкер приказал танковым частям выполнять приказы только генерального инспектора бронетанковых войск, генерала Гудериана.

Мы неслись на автомобиле к моим бывшим казармам в Лихтерфельде, и вскоре я уже беседовал с оберфюрером — вскоре бригаденфюрером и генерал-майором в «Лейбштанфербе» Вильгельмом Монке. Мы оказались для него посланцами Провидения. Геббельс объявил тревогу его части примерно в 19.00, предупредив, что, вероятно, какие-то элементы в армии, убежденные в смерти фюрера, стараются захватить власть и издать соответствующие приказы. Путчисты утверждали при этом, что якобы СС — а именно, войска СС — совершили государственный переворот. Поэтому оберфюрер подготовил к бою орудия и пулеметы, а его люди заняли боевые позиции… Мы обсудили ситуацию.

— Дорогие коллеги, — сказал Монке, — это счастье, что вы приехали, потому что если бы подъехали танки, пролилась бы кровь!

Я настаивал, чтобы он не поддавался на провокации. Могло случиться так, что один или два заблудившихся танка появятся перед казармами. Войска СС не должны отвечать огнем. Мы пришли к согласию. Я оставил у Монке одного из связных офицеров Больбринкера, второй вернулся в свою часть, чтобы доложить обстановку командиру. Было примерно 21.00.

Позже мне стало известно, что полковнику Глеземеру, которого заговорщики удерживали силой, удалось покинуть Бендлерштрассе и также предупредить инспекторат бронетанковых войск, который не поддался на провокации.

Из казармы лейб-штандарте я позвонил Фелкерсаму. Первая моторизованная рота уже прибыла из Фриденталя. Я приказал Фелкерсаму быть наготове у здания на Беркерштрассе. Мой адъютант сообщил, что примерно в 16.00 штабом войск запаса, по всей вероятности, была объявлена тревога. 15 июня такие учения уже проводились штабом III военного округа в Берлине. Речь шла о принятии решительных мер на случай предполагаемой интервенции в столице воздушно-десантных войск. Однако приказы, приходившие с Бендлерштрассе начиная с 17.00, никоим образом не касались учений. Дело было в тайной внутренней мобилизации, проводившейся с целью совершения путча. Чья это инициатива? Мне представлялось очевидным, что покушение на Гитлера связано с замешательством в Берлине. Ночью мне стало известно, что заговорщики пытались замаскировать свою операцию, издавая приказы по выполнению плана «Валькирия», предусматривавшего использование больших средств на случай неожиданного вторжения неприятеля или же возникновения угрозы безопасности государства — мятежа иностранных рабочих. Мне сказали позже, что «учения», проводившиеся 15 июля, были результатом ошибки части заговорщиков, предполагавших, что покушение произойдет в этот день.

После разговора с Фелкерсамом я принял решение поехать в Ванзее, в штаб генерала Штудента[199], еще не получившего ни одного приказа.

По телефону мне сообщили, что генерал находится у себя и ждет меня.

Был уже десятый час, когда я доложил о своем прибытии у дома Штудента — маленькой вилле в Лихтерфельде. Одетый в домашний халат генерал просматривал документы на террасе при тщательно затемненном свете лампы. С ним была жена, которая что-то шила. Генерал принял меня очень вежливо. Я объяснил, что прибыл по службе, и хозяйка дома сразу же исчезла. Я кратко сообщил генералу о происходящих событиях. Он с недоверием покрутил головой: «Но, мой дорогой Скорцени, это звучит, как приключенческая повесть! Попытка путча? Заговор военных? Это невозможно! Просто произошло недоразумение, и это все!»

В этот момент раздался телефонный звонок, звонил маршал Третьего рейха Герман Геринг. Он сообщил Штуденту, что покушение на Гитлера совершил офицер из штаба войск запаса, поверивший, что фюрер погиб. В результате этого на Бендлерштрассе были изданы соответствующие приказы, и некоторые из них начали выполняться. С этого времени необходимо выполнять приказы, приходящие только из ставки фюрера и Верховного главнокомандования вермахта. Геринг приказал «сохранять хладнокровие», чтобы избежать ненужных столкновений. Гитлер не получил телесных повреждений. Ночью он лично обратился к немецкому народу.

— В это действительно трудно поверить! В общем, ситуация очень серьезная. Я немедленно привожу свои подразделения в состояние повышенной готовности с запретом выполнять любые неясные приказы.

— Господин генерал, — сказал я, — мы уже предотвратили несчастье в бронетанковых войсках и войсках СС. Я предлагаю вам наладить связь с подполковником Больбринкером и оберфюрером Монке.

— Отлично. Мы будем поддерживать связь.

Я попрощался с генералом и поспешно вернулся на Беркерштрассе. Было примерно 22.30. Фелкерсам сообщил мне, что якобы создано новое правительство; после 16.30 командованием войск запаса были посланы соответствующие приказы командующим военных округов, оккупированных территорий и на фронт! Считалось, что Гитлер мертв! Мы имели дело с государственной изменой (Hochverrat).

Вместе с Фелкерсамом, Фукером и Остафелем я был преисполнен чувства отвращения. Вермахт сражался на трех фронтах против сильнейших армий мира. На Восточном фронте находилась под угрозой Румыния. Красная Армия заняла прибалтийские государства, а по центру миновала Пинск и Белосток, создавая угрозу Бресту! На Западном фронте господствующие на море и в воздухе союзники расширили свой плацдарм и захватили уже порт Шербур и Сен-Лo, превращенный в руины. В Италии они миновали Ареццо и дошли до Пизы. Это был уже не удар ножом в спину, а очередь из автомата.

Тогда меня вызвали к телефону из ставки, вероятно, по инициативе маршала Геринга. Я получил приказ немедленно направиться «со всеми силами» на Бендлерштрассе, чтобы усилить охранный батальон «Великая Германия», которым командовал находящийся уже на месте майор Отто Эрнст Ремер. Я сообщил собеседнику, что у меня на Беркерштрассе только одна рота. Приказ звучал: выдвигаться немедленно и ожидать последующих приказаний.

Приближалась полночь. Мы ехали на максимальной скорости среди разрушенных вражескими бомбардировщиками зданий, придававших летней ночи жуткий вид. Однако наши мысли были еще более мрачными. Мой широкий «Кюбельвагер» двигался во главе колонны, состоящей примерно из двадцати грузовиков. Фелкерсам сидел рядом со мной. Он вслух высказал то, что чувствовали мы все: «Когда я подумаю, что столько храбрых товарищей по оружию погибло по вине этих мерзавцев…!»

Наконец, мы доехали. Вспышка света. Перед нами стояла какая-то легковая машина. Вторая приближалась с противоположной стороны, выехав из арки двора Бендерблок[200].

Обе машины поравнялись, а затем остановились. Не имея возможности проехать, я приказал своей колонне остановиться. Видны были только проблески света фонариков. Я ждал в течение нескольких минут, затем вышел из машины, чтобы сориентироваться в ситуации. В подъезжающем автомобиле я узнал Эрнста Кальтенбруннера, возглавлявшего после Гейдриха Главное управление безопасности рейха. В выезжающем автомобиле сидел какой-то генерал. Позже мне стало известно, что это был генерал Фридрих Фромм, командующий войсками запаса. Я стоял на обочине и слышал, как он говорил Кальтенбруннеру: «…я устал; возвращаюсь к себе. В любой момент меня можно будет там найти».

Позже оказалось, что генерал Фромм ехал не домой, а к Геббельсу.

Мужчины распрощались. Дорога была свободной. Вперед! Я сразу же приказал конвою трогаться и, размахивая фонариком, начал кричать: «Майор Ремер!»

Командир батальона охраны «Великая Германия» майор Отто Эрнст Ремер с начала войны был ранен восемь раз. Всего лишь несколько недель назад Гитлер вручил ему Рыцарский крест. В 16.30 он получил приказ от заговорщиков начинать операцию «Валькирия».

В квартире на берлинской площади отсутствовал командующий округом «Берлин — Бранденбург» генерал Иоахим фон Корцфлейш, задержанный заговорщиками. Командующий войсками берлинского гарнизона, генерал Пауль фон Хазе, сообщил, что, по всей вероятности, Гитлер мертв, а войска СС хотят захватить власть, поэтому батальон охраны должен заблокировать правительственный квартал и обеспечить безопасность штаба войск запаса на Бендлерштрассе. Ремер выразил удивление: «Господин генерал, разрешите заметить, что, согласно конституции, никто иной, как маршал Третьего рейха Геринг должен заменить фюрера и издать соответствующие приказы».

Хазе ответил уклончиво. Ремер вышел. Он послал к Геббельсу своего друга, старшего лейтенанта запаса, доктора Ганса Хагена, который после ранения во Франции сотрудничал в качестве журналиста с «Дас Рейх». Историки забывают пояснить тот факт, что тогда доктор Геббельс был не только министром пропаганды, но также гаулейтером округа «Берлин — Бранденбург». Ганс Хаген встретился с ним примерно в 17.25. Министр пропаганды заявил ему, что Хазе соврал. Геббельс немедленно предупредил Верховное главнокомандование вермахта и бургомистра Штеега, а затем лейб-штандарте и генерала Юттнера. Это объясняет тот факт, почему меня успели перехватить на вокзале Лихтерфельде.

Наконец, через Хагена, Геббельс приказал прибыть Ремеру. «Нет, — сказал он ему, — Гитлер не погиб. Самым лучшим доказательством этого будет непосредственный разговор с ним». На часах было 18.45, когда майор взял у Геббельса телефонную трубку. Он услышал голос Гитлера: «Майор Ремер, узнаете ли вы мой голос?..»

С этого момента у заговорщиков не было шансов. Полковник граф фон Штауффенберг мог многократно повторять, что бомба, оставленная в портфеле под конференц-столом в «Волчьем логове», убила фюрера, что до своего побега он видел, как в 12.42 барак, в котором проходила конференция, взлетел в воздух. Ему не поверили. После возвращения на Бендлерштрассе он даже солгал, что видел, «как несли на носилках мертвого Гитлера».

Мятеж немецких войск запаса против самого верховного главнокомандующего характеризует то, что заговорщики с Бендлерштрассе: фельдмаршал фон Витцлебен, генералы Бек, Ольбрихт, Гепнер, фон Хазе и несчастный Фромм, а также полковники фон Штауффенберг, Мерц фон Квирнхейм, Агер и другие — не нашли ни одного офицера, унтер-офицера или рядового, ни одного пехотинца, которые стали бы на их сторону. Говорят, что заговор, подготовленный на Бендлерштрассе, был подавлен силой. Заблуждение! Давайте ближе посмотрим на обстоятельства.

Внизу, в зале оперативной связи, унтерштурмфюрер Рериг и шарфюрер Тегетер почуяли предательство еще до 17.00, поэтому после 18.00 они задерживали приказы заговорщиков и передавали их не по порядку. Примерно в 20.00 Реригу даже удалось завладеть всей системой связи: телефоны, телеграф и радио — и предупредить одного из офицеров Ремера, капитана Шлее. Ремер командовал, пользуясь информацией бюро Геббельса, находящегося на Герман Геринг Штрассе. Шлее, командовавший подразделениями, блокирующими Бендлерблок, сообщил ему о приказах, посланных Ольбрихтом, Гепнером и Штауффенбергом. Стало очевидным, что учреждение Ольбрихта является центром заговора.

Когда я предупреждал полковника Больбринкера, оберфюрера Монке и генерала Штудента, многие офицеры в здании на Бендлерштрассе на свой страх и риск сами потребовали объяснений от заговорщиков. Ольбрехт и Штауффенберг, чувствуя опасность, разоружили и арестовали генерала Фромма. Последний знал о путче и готов был прикрыть заговорщиков в случае успеха. Однако же примерно в 17.00 Фромм разговаривал по телефону с фельдмаршалом Кейтелем и узнал, что Гитлер не только жив, но именно сейчас беседует с Муссолини и маршалом Родольфо Грациани. Поэтому он отказался прикрывать своих подчиненных. Разоруженного и арестованного командующего войсками запаса заменил на посту генерал Гепнер, окруженный генералами Кунце, Штрекером и Шпехтом, — удаленный из армии и разжалованный в январе 1942 года! Худшего выбора сделать было нельзя.[201]

Австриец, подполковник Придун, организовал вместе с полковниками фон дер Хейде и Гербером контрпутч, но они были безоружны. Майор Флисбах поехал на склады, расположенные в Тепхине вблизи Вюнсдорфа, и поздно вечером привез оружие и боеприпасы: автоматы и гранаты, розданные только после 21.00. Затем полковник фон дер Хейде вошел в сопровождении двадцати офицеров и унтер-офицеров в кабинет Ольбрихта и предложил ему сдаться. Во время завязавшейся перестрелки был ранен Клаус фон Штауффенберг. Освобожденный другой группой Фромм заявил, что генералы Ольбрихт и Бек, бывший генерал Гепнер, Штауффенберг и их сообщники арестованы. Фельдмаршал фон Витцлебен и Гизевиус уже исчезли. Бек, намереваясь покончить жизнь самоубийством, дважды выстрелил в себя, но неудачно. Один из адъютантов вынужден был добить его.

Фромм, удалившийся в свою канцелярию, заявил: «Военный суд, начавший работать по моему указанию, приговорил к смертной казни генерала Ольбрихта, полковника фон Квирнхейма, полковника, фамилию которого не желаю знать (он так говорил о Штауффенберге) и одного лейтенанта (речь идет об адъютанте Штауффенберга лейтенанте Вернере фон Хефтене)».

«Приговор» был без задержки приведен в исполнение взводом унтер-офицеров войск запаса во дворе здания, при свете автомобильных фар. Было 23.15. Генерал Фромм ликвидировал неудобных свидетелей.

Здесь необходимо привести цитаты из донесения и документов.

Согласно донесению бывшего министра вооружения и военного производства Шпеера,[202] «бунт должна была подавить танковая бригада полковника Больбринкера».

Шпеер якобы приехал на машине на Бендлерштрассе «тотчас же после полуночи, чтобы предупредить экзекуцию». Он написал: «Больбринкер и Ремер сидели в моем автомобиле. В совершенно затемненном Берлине Бендлерштрассе была ярко освещена прожекторами — невероятное и жуткое зрелище».

Это зрелище, по его мнению, было театральным: «как будто бы в центре темного съемочного павильона осветили сцену из фильма». Автомобиль Шпеера остановил офицер СС на углу Тиергартенштрассе. Тогда он заметил, что под деревьями стоят «Кальтенбруннер — руководитель гестапо — и Скорцени — освободитель Муссолини». Правда, руководителем гестапо был Мюллер, но когда хотелось утереть кому-нибудь нос, необходимо было вспомнить о гестапо. Якобы наше «поведение было таким же темным, как и наши персоны». Невероятно!

Руководитель РСХА Эрнст Кальтенбруннер прибыл лично, чтобы забрать заговорщиков — до такой степени недооценивали значение этого путча. Вероятно, ему еще не было известно, что шеф берлинской полиции, граф Гейнрих фон Хеллдорф и шеф криминальной полиции, Артур Небе, тоже принадлежат к числу заговорщиков.

Шпеер утверждает в своей книге, что он поехал на Бендлерштрассе, чтобы не допустить экзекуций. У него не было для этого никаких полномочий. Разве что это желание показать в 1969 году, что он «выступил против» в 1944 году. Я спросил у находящегося сегодня вне службы генерала Отто Ремера, что он думает о реляции Шпеера. Он ответил мне 20 апреля 1974 года, и этот ответ имеет значение документа:

«Шпеер приехал в Бендлерблок, потому что я попросил его отвести меня туда как можно быстрее с моего командного пункта, находящегося в вилле Геббельса. Мне как раз стало известно, что в Бендлерблок был приведен в исполнение приговор. Так как именно в тот момент у меня не оказалось автомобиля, а я хотел предотвратить очередные расстрелы, мне пришлось попросить Шпеера, чтобы он отвез меня туда. Мы немедленно выехали на его белой спортивной «Ланче». Я могу сказать, что он был только моим водителем, правда, очень хорошим. Нас никто не останавливал. У главного входа стоял Фромм в окружении нескольких офицеров. Это было, по моему мнению, вскоре после экзекуции Штауффенберга и еще троих человек. Фромм узнал меня и сказал: «Наконец хоть какой-то порядочный офицер из «Великой Германии»! Что вам известно о ситуации?» Я ответил, что получил от Гитлера все полномочия для обеспечения безопасности правительства и отвечаю за восстановление порядка. Я предложил Фромму направиться к Геббельсу, если он желает подробно ознакомиться с политической ситуацией. Мне помнится, что он беседовал со Шпеером. Однако мне не известно, вместе ли они поехали к Геббельсу. Когда я вернулся на место этого разговора через полчаса, то был удивлен, наблюдая в прихожей людей из СД, обыскивающих висевший плащ Фромма.

В связи с вашим вопросом, отвечаю, что Бендлерштрассе была затемнена как обычно. После разговора с Фроммом я поднялся на второй этаж с целью навести справки. Затем я беседовал с командиром роты охраны капитаном Шлее. В этот момент я увидел вас, Скорцени, и мы согласовали наши действия. Затем я вернулся к Геббельсу, у которого находился и Гиммлер, которому я представил рапорт».

Действительно, мы согласовали с Ремером, что он займется организацией охраны здания снаружи, а я внутри. Затем я сразу же предпринял соответствующие действия.

Мне часто доводилось бывать по службе на Бендлерштрассе. В сопровождении Фелкерсама, Остафеля и двух моих офицеров я поднялся на второй этаж, где находились кабинеты Ольбрихта и Штауффенберга. Везде царила суматоха. Со всех сторон появлялись вооруженные до зубов офицеры. Я их быстро успокоил и спросил, что случилось со знакомыми мне полковниками Гербером и Придуном. Я вошел в кабинет Штауффенберга, следом за мной появился мой знакомый капитан из Люфтваффе. Он сказал, что является начальником связи и ждет приказаний. Я приказал аннулировать все директивы, связанные с операцией «Валькирия», восстановить нормальную связь со ставкой Гитлера, военными округами и штабами всех фронтов, а также организовать службу перехвата разговоров, прежде всего, на большие расстояния. Однако мне не удалось дозвониться по телефону до ставки.

Я отдавал себе отчет, что приблизительно в течение десяти часов все занимались всем, что было связано с путчем, но только не работой. Первостепенной задачей на тот момент представлялось снова привести в движение гигантский административный аппарат. Я вызвал начальников служб и отделов и сказал:

— Самым важным сейчас является отмена всех приказаний, касающихся плана «Валькирия». Миллионы наших товарищей сражаются. Подумайте о них! На всех фронтах необходимо снаряжение, боеприпасы, продовольствие. Пусть каждый в течение этой ночи попытается наверстать потерянное время.

Один из полковников заметил, что важные решения по снабжению должны подписываться генералом Фроммом, генералом Ольбрихтом или же полковником Штауффенбергом.

— Беру на себя ответственность за подпись и отправку самых срочных директив, — сказал я. — Пусть господа займутся своими обязанностями. Господа, за работу!

Я разместился в кабинете Штауффенберга. В выдвижных ящиках стола обнаружились настоящий план «Валькирия», две игральные кости и отпечатанная четырехцветная игра с диаграммами. Она представляла собой путь одного из корпусов группы армий «Юг» во время русской кампании. Пояснения на полях были до такой степени циничны, вульгарны и низменны, что я был возмущен. Было заметно, что в эту игру играли часто. Представляю, что должны были думать денщики или официанты казино при виде «господ офицеров» штаба, предающихся подобным развлечениям! Я действительно чувствовал отвращение.

В 1.00 Гитлер обратился к немецкому народу. Он сказал, что жив и здоров, «несмотря на то, что бомба, подложенная полковником Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах» от него. И добавил: «Немногие люди могут себе представить судьбу Германии в случае успеха покушения. Я благодарен Провидению и Создателю не за спасение моей жизни, а за предоставленную возможность и далее нести на своих плечах эти заботы и продолжить сознательную, выполняемую по доброй воле работу. […] Я хотел бы прежде всего поприветствовать вас, мои старые боевые товарищи. Мне еще раз удалось уклониться от судьбы, которую я не боюсь, но немецкий народ погрузился бы в хаос и террор. Мне в этом видится знак Провидения. Необходимо, чтобы я продолжал свое дело, и я буду это делать».

Гитлер хотел произнести свою речь в 21.00. однако это оказалось невозможно, так как ждали автомобиль с радио-установкой, находившийся в… Кенигсберге. Это стоит отметить, что в такой день из ставки невозможно было обратиться к народу по радио.

Через два часа меня наконец соединили со штабом генерал-полковника Йодля. Он был ранен в голову, а мой друг, фон Беков, в шею. Два генерала, Кортени и Шмундт, получили смертельные ранения, полковник Брандт был мертв. Я попросил, чтобы мои обязанности взял на себя какой-либо компетентный генерал. В ответ мне сказали, что соответствующие мероприятия будут проведены завтра утром, а мне необходимо пока оставаться на своем месте. И я оставался на нем более тридцати часов, временами проваливаясь в легкий сон на пару минут прямо в кресле, несмотря на литры выпиваемого мной кофе, который готовили и приносили мне секретари. За это время мне доставили множество рапортов, после ознакомления с которыми я диктовал письма секретаршам Ольбрихта и Штауффенберга, подписываясь вместо них «уполномоченным».

Приблизительно в полдень генерал Йодль лично позвонил мне из Кентшина и приказал продержаться еще несколько часов. В случае необходимости принять какое-либо «очень важное» решение, он приказал мне уведомлять об этом Верховное главнокомандование вермахта. Я ответил, что часто не в состоянии определить, является ли то или иное решение важным.

— Скорцени, — сказал Йодль, — мне хорошо известно, что вы питаете отвращение к штабной работе, но здесь дело не в ней. Пока оставайтесь на месте. Мы вас заменим ночью или, самое позднее, утром.

В первые часы моего пребывания на Бендлерштрассе, когда ситуация не была еще под контролем, Фелкерсам позвонил мне с третьего этажа и сказал, что разыскивается какой-то генерал связи Люфтваффе. Он сидел как раз напротив меня, за столом, на котором я писал. Немного ранее он оказался в моем распоряжении и спрашивал меня о дальнейших приказаниях.

— Пожалуйста, дайте мне ваш пистолет, — сказал я.

Я взял оружие, положил его на стол и вышел из комнаты.

Мне стало известно, что этого человека необходимо арестовать. Я подождал еще пару минут. Какой-то капитан сухопутных войск спросил меня, где находится генерал.

— Пожалуйста, постойте у двери, — ответил я.

Я вошел. Пистолет лежал на том же месте. Генерал сказал:

— Благодарю вас. Однако мои религиозные убеждения не разрешают мне совершить самоубийство.

— Понимаю.

Я открыл дверь, капитан вошел и затем покинул комнату вместе с арестованным. Фамилия того генерала вылетела у меня из памяти.

Утром 22 июля на Бендлерштрассе прибыли Гиммлер и генерал Юттнер. Гитлера осенила странная мысль назначить рейхсфюрера командующим войсками запаса вместо генерала Фромма! Однако Гиммлер ничего не понимал в армейских делах, и в действительности все заботы свалились на плечи Юттнера.

Я вернулся с Фелкерсамом и Остафелем во Фриденталь, где, смертельно уставшие, мы проспали пятнадцать часов. Уже 23 июля мне позвонил Шелленберг. Мне показалось, что он до сих пор волнуется. Он сообщил, что минуту назад ему звонили рейхсфюрер Гиммлер и Генрих Мюллер. Улики свидетельствовали, что Канарис был участником заговора. Шелленберг ждет приказа, чтобы арестовать его.

— Я оказался в деликатной ситуации, — сказал мне Шелленберг. — Рейхсфюрер, выполняющий приказ фюрера, хочет, чтобы к адмиралу отнеслись с уважением. В данной ситуации мне кажется верным решением иметь в своем распоряжении подразделение из вашей части. Оно будет моей охраной на случай, если мне придется выполнять миссию, от которой я охотно отказался бы. Необходимо также принять в расчет возможность сопротивления.

Я ответил Шелленбергу, что если дело касается только задержания Канариса, то для этого достаточно одного офицера и водителя.

В 1946 году, в Нюрнберге, Шелленберг просил меня сказать, что якобы он 20 июля был в лагере заговорщиков. Я отказался. Зачем мне давать ложное показание? Безусловно, в 1946 году выгоднее было находиться в оппозиции, чем в 1944. Я не уверен, но мне кажется, что бывший министр труда Франц Сельдте сделал Шелленбергу свидетельство «оппозиционера», что дало ему возможность при случае доказать, что он и сам принадлежал к заговорщикам.

То, что я узнал от Шелленберга о Канарисе, было слишком серьезно и сенсационно, чтобы не рассказать это Фелкерсаму — ведь ранее он служил в дивизии «Бранденбург». Со времени приезда во Фриденталь он часто делился со мной сомнениями по поводу функционирования некоторых служб Абвера. Специальные подразделения попадали в необъяснимые ловушки, а использование дивизии «Бранденбург» в качестве полевого подразделения было для него в высшей степени непонятным. У меня также сложилось свое определенное мнение о Канарисе. Его рапорт о «решительной воле итальянского правительства продолжать войну вместе с нами» (30 июля 1943 года) свидетельствовал о недостаточной осведомленности. К счастью, фельдмаршал Кессельринг не поверил ему. «Добрый» адмирал хотел нас послать в окрестности острова Эльба на поиски дуче в то время, когда он находился на Маддалене. Однако же Кейтель и Гитлер поверили ему тогда!

— Можно ли, — спросил Фелкерсам, — выиграть современную войну, если руководитель разведки работает на противника?

Я сам неоднократно задумывался над этим. У меня часто возникал вопрос: что случилось бы, если бы вместо меня на Бендлерштрассе оказался замаскированный заговорщик?

Заговорщики в Берлине доказали свою абсолютную бездарность. Они должны были проверить, могут ли они рассчитывать на какие-либо подразделения, а затем в 14.00 привести в действие план «Валькирия».

Когда Ольбрихт приказал полковнику Фридриху Ягеру арестовать Геббельса, напрасно велись поиски жандармов, готовых выполнить этот приказ. Так как майор Ремер не хотел об этом и слышать, Ягер обратился к резервистам, которые от этого открутились, а затем к курсантам пиротехнической школы. Они тоже отказались!

В то время несчастный Гепнер утверждал, что он приказал задержать 300 000 человек. Кто должен был это сделать? Пиротехники?

Войска СС должны были войти в состав вермахта, это значит находиться в подчинении «высшего командования» фельдмаршала фон Витцлебена. Любой офицер, любой солдат, отказавшийся ему подчиняться, был бы признан «предателем» и немедленно расстрелян, вероятно, курсантами-пиротехниками.

Карл Герделер видел себя уже канцлером Третьего рейха, а Штауффенберг — генерал-майором и статс-секретарем в военном министерстве, которое они намеревались воссоздать. За портфель министра иностранных дел соревновались два человека. В случае переговоров с Западом его получил бы Ульрих фон Хасселль, а с Востоком — безработный посол, эффектный граф фон дер Шуленбург. Разве что никто из их числа не слышал о безоговорочной капитуляции, которая касалась также и заговорщиков!

Несомненно, что смерть Гитлера могла явиться причиной хаоса. Такого мнения придерживались адмирал Дёниц, фельдмаршалы фон Рундштедт и фон Манштейн, генерал-полковник Гудериан и все фронтовые генералы. После 20 июля адмирал Хейе сказал мне: «Вы знаете, что я монархист. Однако я принял присягу на верность фюреру. У нас на флоте нет обычая бросать в воду командира, если корабль наскочит на риф. Он остается на палубе первым после бога до спасения экипажа, и только лишь позже предстанет перед трибуналом. А впрочем, нет необходимости ставить себя в положение, когда нужно убить 23 человека, чтобы устранить одного. Это обычаи бандитов, а не офицеров».

Те из числа заговорщиков, кто действовал, не имея скрытых намерений, с целью (хотя и утопической) спасения Германии, безусловно, заслуживают уважения, так как они поставили на карту свою жизнь. Однако результаты их деятельности были катастрофическими.

Необходимо признать, что Гиммлер не знал ничего, кроме абсолютной власти над полицией. Он очень поздно сориентировался, что покушение было сигналом к путчу. Первоначально он считал, что бомбу подложили рабочие, чинившие поврежденный, по всей видимости, во время ночной бомбардировки с 19 на 20 июля бункер Гитлера[203].

У фюрера было иное мнение. Сразу же после взрыва он приказал разыскать Штауффенберга, но не с целью его допроса или ареста — он опасался, что полковник лежит где-нибудь раненый и без сознания. Уже в 15.00 действия и поведение Штауффенберга были признаны подозрительными. Тогда считалось, что он направился в сторону советских позиций, находящихся в 100 километрах на восток от Кентшина. Если Гиммлер и приказал шефу гестапо Мюллеру отправить доктора Пиффрадера на аэродром в Рангсдорфе с целью ареста выходящего из самолета полковника, то он не был в этом совершенно уверен. Однако же автомобиль со Штауффенбергом и Хефтеном разминулся с машиной Пиффрадера на дороге, ведущей из аэропорта в город.[204]

Многие заговорщики были втянуты в эту мрачную аферу, не зная ее целей и настоящих руководителей. Воображение заговорщиков не отвечало реальности, они считали, что после устранения Гитлера возникнет возможность договориться с западными союзниками. Я хотел бы привести в качестве примера полковника фон Фрейтага-Лорингховена, бывшего руководителя II отдела Абвера (саботаж и диверсия), перешедшего затем под мое начало в качестве руководителя отдела «В» Amt Мил.

Родом из старой и очень уважаемой семьи, Веззель Фрейгерр фон Фрейтаг-Лорингховен, с которым я тогда познакомился, позволил себя использовать заговорщикам. Возможно, что именно сам Канарис приказал ему доставить Ольбрихту и Штауффенбергу в конце 1943 года взрывчатое вещество английского производства и взрыватели к нему. Лорингховен не имел понятия, для чего оно предназначено. 22 июля он покончил с собой.

Принадлежавший к старой и озаренной славой семье майор Людвиг граф фон Леонрод оставил перед смертью письмо: «Я не достоин быть одним из Леонродов. Надеюсь, мое имя вычеркнут из истории нашей семьи, так как оно замарало ее. Только бы мой брат смог лучше защитить честь семьи и оказался не столь наивным, как я».

Самое худшее то, что Ольбрихту удалось отправить на фронт приказы, которые как на Востоке, так и на Западе внесли дополнительное замешательство и деморализовали солдат. Четырнадцать офицеров, скомпрометировавших себя участием в этой мрачной афере, покончили жизнь самоубийством. Среди них были фельдмаршал Эрвин Роммель, Гюнтер фон Клюге, а также генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель, командующий войсками во Франции[205].

Решение о лишении офицерского звания участников заговора принадлежало Почетному военному суду.[206]

Председателем суда был фельдмаршал Герд фон Рундштедт, в его состав вошли фельдмаршал Кейтель, а также генералы: Гудериан, Шродт, Крибель и Кирхгейм. Только разжалованные офицеры предстали перед Народным трибуналом.

Говорилось о тысячах приведенных в исполнение приговоров. Согласно данным правительства ФРГ, их было 140.[207]

Изучение подоплеки покушения обнаружило тот факт, что заговором руководили офицеры, принадлежащие к «Красной капелле». К такому выводу пришел в 1966 году доктор Вильгельм Риттер фон Шрамм, профессор истории политехнического института в Мюнхене. Профессор Шрамм и Вальтер Герлиц в издаваемой в Гамбурге газете «Ди вельт» подтвердили, что участвовавшие в заговоре генералы Фриц Тиле, Гельмут Штифф, Герман Фери и Рудольф Герке являлись также информаторами швейцарской сети Ресслера.

Покушение очень сильно повлияло на Гитлера — оно сломало его не столько физически, сколько морально. Недоверие, питаемое издавна к некоторым генералам, переросло в открытую враждебность, даже в отношении людей, совершающих ошибки без злого умысла. Он понял, что Канарис, Остер и Лагоузен уже давно были изменниками. Факт, что фельдмаршала Роммеля назвали одним из заговорщиков, подействовал на него удручающе. Его преследовала мысль, что предатели действовали в вермахте на самом высоком уровне. Без сомнения, ему не помогло лечение, проведенное личным врачом, шарлатаном доктором Морелем. Он все более поддавался влиянию Мартина Бормана.

Гитлер всегда сердечно принимал меня. Иначе дело обстояло со многими другими офицерами, которые ни в чем не провинились. Преемник генерал-полковника Курта Цейцлера на должности начальника Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гудериан сказал мне: «Покушение очень плохо повлияло на боевой дух фюрера. Он сделался невероятно подозрительным. Дискуссировать с ним стало труднее. Результаты заговора 20 июля были страшными в любом отношении. В конце концов, солдат, нарушивший присягу, таковым уже не является».

Необходимо признать, что Гитлер предпринимал усилия, чтобы превозмочь свое отчаяние. С конца июля 1944 года немецкое государство и народ оказались в смертельной опасности. Я убежден, что если бы Гитлер хотя бы на секунду был убежден, что его смерть поможет народу, вознесшего его к власти, почетно закончить войну, он немедленно покончил бы жизнь самоубийством.

После заявлений Рузвельта и Черчилля Германия, «приняв безоговорочную капитуляцию на всех фронтах», должна была стать третьеразрядным сельскохозяйственным государством, лишенным промышленности, а в соответствии с утверждением советского пропагандиста Ильи Эренбурга — «превратиться в пустыню пепла».

У нас не было иного выхода, как продолжать войну.

Глава пятая Операция «Фауст-патрон»

Генерал Хойзингер, заговорщик, павший жертвой Штауффенберга — Советские партизаны в действии: 12 000 актов саботажа 19 и 20 июня 1944 года — Спецподразделение Вальтера Гирга в Карпатах — Опасность над Венгрией — В ставке: я едва узнал Гитлера — Становится ясно, что регент Хорти будет вести переговоры со Сталиным — Моя миссия в Будапеште — Завернутый в ковер «мышонок Мики» — Бах-Зелевски и «Тор» — «Фауст-патрон»: цели и силы, имеющиеся в распоряжении — Атака на Замковую Гору проходит как парад — Регент Хорти скрывается у генерала СС фон Пфеффера-Вильденбруха — Семь убитых — Все венгерские офицеры хотят продолжать войну — «Перекрещенные стрелы» у власти — Эрцгерцог Йозеф и его лошади — Пребывание в Нюрнберге с адмиралом Хорти, отрицающим факты — Доказательства его переговоров со Сталиным — Немецкий Золотой крест — Гитлер: «Задание, которое я вам поручу, станет самым важным в вашей солдатской жизни».

Когда 10 сентября 1944 года меня вызвали в «Волчье логово», немецкие армии на Востоке и Западе находились в критической ситуации. Однако подлинные причины данного положения лежали не в материальной сфере; прежде всего они имели интеллектуальный и моральный характер. На факты необходимо взглянуть с расстояния.

В мае 1944 года возглавлявший Верховное главнокомандование вермахта фельдмаршал Кейтель, начальник штаба вермахта генерал-полковник Йодль и начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Цейцлер задумывались, где и когда начнут наступление советские армии.

Начальник оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск генерал Адольф Хойзингер предполагал, что Сталин будет продолжать наступление на юге, начатое весной маршалом Жуковым. Советские армии начнут наступление между Карпатами и припятскими болотами в направлении Варшавы и Вислы. Генерал Йодль сомневался, но Гитлер был восхищен выводами начальника оперативного отдела.

В Советской ставке приняли решение нанести удар по центру.

В книге «Verbrannte Erde»[208] (Берлин, 1966) Поль Кэрелл пишет: «Не стоит удивляться тому, что вермахт не знал намерений советского Верховного командования. Немцы не располагали хорошо действующим источником информации в штабах русских на самом высоком уровне и вообще в России. Они не имели ни Зорге, ни «Вертера»».

Зато советской ставке превосходно было известно размещение наших сил на центральном участке фронта.

Историки военного дела довольно туманно описывают личность генерала Хойзингера. 20 июля 1944 года двадцать четыре человека, в том числе и Гитлер, окружали большой прямоугольный стол в бараке «Волчьего логова», предназначенном для проведения совещаний. Генерал Хойзингер находился справа от фюрера. Он очень хорошо знал Штауффенберга. Несмотря на это, террорист не колебался. Он поставил под стол портфель с бомбой, снятой с предохранителя, и удалился. По странному стечению обстоятельств Хойзингер остался жив. Тот факт, что Штауффенберг подложил бомбу, несмотря на присутствие генерала Хойзингера, доказывает, что покушение действительно было импровизацией. 15 декабря 1966 года в Вашингтоне опубликовали материалы под названием «Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers: 1944»[209], а в них — рапорт руководителя разведки вооруженных сил Соединенных Штатов генерала Мэградера: «Предложения немецкого движения Сопротивления».

Эти предложения были представлены в мае 1944 года Аллену Даллесу, имевшему резиденцию в Швейцарии, и касались путча против Гитлера. Генерал Мэградер утверждает, что «Цейцлер, начальник Генерального штаба сухопутных войск, будет привлечен на сторону заговорщиков генералами Хойзингером и Ольбрихтом». Они предложили Даллесу «осуществить в Берлине воздушно-десантную операцию союзников при поддержке войск запаса».

Согласно сообщению «Foreign Relations…» («Отношения Соединенных Штатов с зарубежными государствами…»), Даллес ответил, что ему не представляется возможным, чтобы «Соединенные Штаты и Великобритания могли действовать без консультаций с СССР». Генерал Хойзингер, легко раненый после взрыва бомбы, подложенной сообщником и другом, был арестован 24 июля. Преемник генерала Цейцлера на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гудериан заменил Хойзингера генералом Вальтером Венком.

Имеется еще одно доказательство напрасных усилий заговорщиков, предпринятых с целью договориться с Западом. Я всегда опасался хорошо подготовленной воздушно-десантной операции в Берлине. Мне не было известно об этих планах, но с начала 1944 года я неоднократно делился подобными мыслями с членами моего штаба, адмиралом Хейе, генералом Юттнером, а также с некоторыми другими лицами.

В Нюрнберге, давая показания под присягой, генерал Адольф Хойзингер возмущался по причине «немецких методов ведения войны с партизанами». Это правда, что очень часто полицейские операции являлись дегенеративными. Однако их осуществляли подразделения, узурпировавшие наименование войск СС, что было установлено официально. Фактом является также то, что катастрофа, случившаяся после 22 июня 1944 года на Восточном фронте, вызванная наступлением 200 советских дивизий против 34 дивизий группы армий «Центр» фельдмаршала Эрнста Буша, была подготовлена партизанами и спецподразделениями Красной Армии.[210]

19 и 20 июня 1944 года в тылу группы армий Буша было совершено более 12 000 актов саботажа: были взорваны мосты, железнодорожные мосты и электростанции, перерезаны телефонные и телеграфные провода. Эта партизанская операция оказалась самой крупной в истории. В результате наши части оказались почти полностью изолированными в момент ужасного наступления неприятеля. Со стратегической и тактической точки зрения русские партизаны и солдаты специальных групп одержали решительную победу, которую историки военного дела несправедливо замалчивают.

Согласованность во времени вражеского наступления на Западе, Востоке и на внутреннем фронте действительно была превосходной. 6 июня 1944 года американцы и англичане высадились в Нормандии, а 22 июня заняли Валонь. В этот же день советские войска начали наступление на участке фронта группы армий «Центр». Пинск пал 16 июля. 20 июля в «Волчьем логове» бомба взорвалась в двух метрах от Гитлера. 30 июля американцы прорвали оборону под Авраншем, а русские заняли Брест. На Востоке от 38 сражавшихся немецких дивизий осталось только 10. Советские армии продвигались почти также быстро, как и мы в 1941 году — 700 километров за пять недель. На севере они достигли границы Восточной Пруссии.

На юге ситуация была почти такой же. 2 августа Турция расторгла дипломатические отношения с Третьим рейхом. Советские войска перешли границу Румынии. 31 августа они вошли в Бухарест.

По требованию ставки я еще раньше отправил на самолетах в Румынию два взвода моего батальона «Охотничьего подразделения Восток» — примерно 100 человек — под командованием исключительно мужественного и смелого офицера, унтерштурмфюрера Вальтера Гирга. Он вступил в ряды «Егерского батальона 502» четырьмя месяцами ранее после окончания офицерской школы СС в Бад-Тёльце. Этому великолепно выглядевшему и искавшему военных приключений солдату было всего двадцать лет! Разделенные на три команды люди Гирга, поддерживая связь с V добровольческим горным корпусом войск СС группенфюрера Артура Флепса,[211] смогли проложить себе дорогу до карпатских перевалов через Брашов (у входа к перевалу Предал), Сибиу (у входа к пролому Красной Башни) и Альба Юлию (у входа к долине реки Мулен). Сначала они удерживали эти перевалы, а позже заблокировали их, взорвав дороги. Их акция дала возможность отойти немецким подразделениям и населяющим этот регион немцам, кроме того, наблюдение за неприятелем способствовало оказанию помощи другому корпусу группы армий «Ф», находящемуся под угрозой окружения в районе Гиергиоти. Это была операция «Ландфельд».

После выполнения задания Гирг и его люди, переодетые в форму румынских солдат, вошли вместе с советскими войсками в Братов. Когда они готовились пройти передовые позиции русских, то понесли большие потери и попали в плен. Во время подготовки экзекуции Гирг прыгнул в сторону, а затем побежал, петляя зигзагами. Несмотря на рану головы от удара прикладом и огнестрельное ранение левой пятки, он смог добежать до болота, где и спрятался. Ночью он добрался до немецких позиций у Морошвасахели. Другим группам Гирга повезло больше: они вернулись без потерь.

Во время этих акций, проводимых в глубине советских позиций, солдаты диверсионного подразделения Гирга встретили попавшее в окружение наше подразделение зенитной артиллерии (2000 человек), которое ожидало капитуляции. Триста человек из числа тех несчастных люди Гирга забрали с собой и смогли с боями пробиться на нашу сторону. Судьба остальных была трагичной.

В начале сентября 1944 года в результате того, что советские (русские и румынские) войска вошли в Трансильванию, Венгрия объявила, что находится в состоянии войны с Румынией. Одновременно перестановки, осуществленные в министерствах регентом Венгрии адмиралом Миклошем Хорти, указывали на то, что его политика меняется на просоветскую.

Безусловно, большинство «хонведов»[212] не поддерживало этих перемен.

Однако это было очень опасно.

Вооруженные силы Румынии, вчера еще наши союзники, резко повернулись против нас. 23 августа 1944 года маршала Иона Антонеску арестовали, а генерал Занатеску сразу же попросил русских о перемирии. Его дивизии мгновенно удрали с фронта через Польшу в Венгрию.

Утром 10 сентября генерал Йодль попросил меня принять участие в совещаниях, рассчитанных на несколько дней, посвященных положению и проблемам Юго-Восточного фронта.

— Возможно, — сказал он, — что фюрер поручит вам ответственную операцию на этом изменчивом и хлопотном участке фронта. Вам необходимо отлично знать стратегические и тактические проблемы, касающиеся Венгрии. Поэтому, пожалуйста, прибудьте на послеобеденное служебное совещание.

В ставке ежедневно происходило два оперативных совещания, посвященных положению на фронтах — послеобеденное, начинавшееся примерно в 14.00, и вечернее, начинавшееся в 22.00. В них принимало участие командование сухопутных войск, Люфтваффе и военно-морского флота или же их представители, а также офицеры из Верховного главнокомандования вермахта во главе с главнокомандующим ОКВ фельдмаршалом Кейтелем, а также начальником штаба командования вермахта генерал-полковником Йодлем.

Главнокомандование сухопутными войсками руководило операциями только на Восточном фронте. В то время начальником Генерального штаба сухопутных войск был генерал-полковник Хайнц Гудериан.

За ситуацию на Балканах отвечал генерал Йодль, несмотря на то, что здесь наступали советские войска.

Над Кейтелем, Йодлем, Гудерианом, Герингом (верховным главнокомандующим Люфтваффе) и Дёницем (верховным командующим военно-морским флотом) стоял Гитлер, являвшийся одновременно командующим вермахта и сухопутных войск, к которым принадлежали и войска СС.

Большой конференц-зал находился в бараке, расположенном примерно в 50 метрах от только что законченного бункера фюрера. Гитлера вынудили жить под семиметровым армированным бетоном. Вентиляцию этого бункера обеспечивала довольно сложная система, но атмосфера там была очень нездоровой, чувствовался запах свежего, еще влажного бетона.

В конференц-зале на большом столе, освещенном светом, падающим из окна в двенадцатиметровой стене, находилась карта всех фронтов. Силы, сражающиеся в настоящий момент, обозначались на ней разными цветами. По краям стола сидели два стенографа, так как с 1942 года Гитлер требовал, чтобы все дискуссии записывались. В конце эти перепечатанные на машинке заметки, насчитывающие примерно 103 000 страниц, были перевезены в Берхтесгаден, где они, к сожалению, сгорели. Разведслужбы американской 101-й воздушно-десантной дивизии смогли спасти лишь сотую их часть.[213]

Войдя 10 сентября 1944 года в конференц-зал, я представился присутствующим генералам и офицерам, потому что многие из них мне были неизвестны. По понятным причинам после 20 июля в штабе были заменены многие офицеры. Все стояли. Перед картой стояла табуретка, на подносе лежали цветные карандаши, лупа и очки.

Прозвучала короткая команда. Вошел Гитлер, и я удивился, потому что с трудом узнал его. Это был совершенно другой человек, не тот, с которым мне довелось встретиться прошлой осенью. Он вошел сутулясь, волоча ноги. Время от времени фюрер придерживал правую руку, явно дрожащую, левой рукой. Его голос был приглушенным и дрожащим. Он поприветствовал нескольких генералов. Увидев меня, Гитлер сказал несколько милых слов, выразив также пожелание: «Скорцени, вы должны присутствовать на всех совещаниях, касающихся Балкан».

Фельдмаршал Кейтель стоял слева от Гитлера. Стоящий справа от него генерал Йодль начал докладывать о ситуации, за которой можно было следить по карте.

После Йодля говорил Гитлер. Его голос отчасти вновь обрел силу, а комментарии были такими ясными и убедительными, что было трудно поверить, будто бы он болен болезнью Паркинсона, о чем ходили слухи. Его живой ум и полные страсти реакции так же не соответствовали симптомам любой другой дегенеративной болезни.

20 июля Гитлер был ранен в плечо и спину; его слух был поврежден. Однако психическое потрясение оказалось более опасным, чем физические травмы. Доктор Тео Морель — я это знаю от профессора Карла Брандта — прописал ему большие дозы глюкозы и мультивитамины, содержащие кофеин, а также перветин, который в Люфтваффе выдавался пилотам с целью преодолеть сонливость. Фюрер также получал и другие «чудесные пилюли». Таблетки от спазмов желудка, которыми злоупотреблял Гитлер, содержали белый мышьяк. Нам сегодня известно, что некоторые редкие или опасные лекарства Морель заказывал на поставляемой ему Борманом бумаге с заголовком «Фюрер и канцелярия рейха». Таким образом, они становились «приказами Гитлера»! Профессор доктор Эрнст Гюнтер Шенк, врач, вернувшийся из советского заключения в 1955 году, раскрыл тот факт, что в 1943 году он предупреждал руководителя управления здравоохранения Третьего рейха доктора Леонарда Конти, что, по его мнению, Морель небезопасно шпигует Гитлера наркотиками. Психическое равновесие человека, от которого зависела судьба десятков миллионов человек, пошатнулось. В 1966 году другой врач, доктор Ганс-Дитрих Рёрс, доказал в книге «Hilter, die Zerstörung einer Persönlichkeit» что только чрезвычайно сильный организм Гитлера позволил ему выдержать «систематическое и все более сильное подтравливание доктора Мореля».

В «Волчьем логове» я находился три дня. Гитлер удивил меня необыкновенной памятью, чутьем политической и военной ситуации, а также возможностью ее развития и связанных с этим проблем. Генерал-полковник Йодль знакомил с военной ситуацией; когда же после него брал слово Гитлер, все становилось более простым и понятным.

Я убежден, что если бы фюреру достоверно и точно с августа 1941 года сообщали о положении на фронтах, нам удалось бы избежать многих катастроф, а особенно под Сталинградом. Во второй части книги я говорил, как фюрер разозлился, когда ему стала известна действительная сила некоторых дивизий. Хотелось бы еще добавить, что во время моего пребывания в «Волчьем логове» от него скрывали правду о восстании, организованном в Варшаве Армией Краевой генерала Тадеуша Бора-Коморовского, об ужасе уличных боев и ненадежном положении некоторых наших частей, находившихся в южной части города.

Что касается ситуации в Болгарии, Румынии, Югославии и Венгрии, то все шло к катастрофе. Гитлер очень хорошо отдавал себе отчет в этом. Румынская нефть определенно была потеряна, а после занятия мостов на Дунае румынскими подразделениями, которые подчинялись Советам, мы потеряли в котле пятнадцать дивизий. Болгария перешла на сторону неприятеля вместе с танками и легкими орудиями, недавно поставленными ей Германией. В Югославии рвущиеся на север партизаны Тито были близки к налаживанию связи с советскими войсками.

Оставалась Венгрия. Еще в конце августа Гитлер послал генерала Гудериана со специальной миссией к регенту Хорти. Генерал, имевший личное письмо Гитлера, был принят вежливо, но от встречи у него осталось плохое впечатление.

На третий день после вечернего совещания генерал Йодль попросил меня остаться в зале. Кроме меня Гитлер вызвал на это чрезвычайное собрание Кейтеля, Йодля, Риббентропа и Гиммлера.

Фюрер сказал, что адмирал-регент, без сомнения, готовится к переговорам не только с западными союзниками, но, вероятно, также и со Сталиным. Фронт с трудом стабилизировался вдоль венгерской границы. Если «хонведы» нас покинут, тридцать наших дивизий — примерно 400 000 солдат — попадут в западню. В трудной ситуации оказались бы также солдаты, сражающиеся в Италии, так как Советская армия могла бы начать наступление с Южной Венгрии через Югославию в направлении Триеста и Удине.

— Этого не произойдет! — сказал решительно Гитлер. — Регент думает, что он является великим политиком, не отдавая себе отчета в том, что подобным поведением он готовит почву для возвращения некого Каролыи.[214] Мне кажется, что в Будапеште имеют короткую память! Они, наверное, забыли, что 25 ноября 1941 года мы восстановили на пять лет антикоминтерновский пакт. Можно ли забыть, что 29 августа 1940 года вы огласили, — он обратился к Риббентропу, — определенное произвольное решение?[215] Это дало возможность Венгрии вернуть себе большую часть Трансильвании, отнятой у нее согласно решению трактата в Трианон, — 45 000 квадратных километров и 2 380 000 жителей, находящихся сегодня под угрозой большевизма.

Иоахим фон Риббентроп сказал, что ситуация в Будапеште ухудшается с каждым днем. Вынуждены были уйти с постов верные друзья Третьего рейха — заместитель премьер-министра Рац и министр хозяйства фон Имреди. Власть взял в свои руки новый кабинет, руководимый генералом Гезой Лакатоша.

Гитлер прервал его:

— Власть! Сталин захватит ее в Будапеште, если по злосчастному предначертанию судьбы мы будем вынуждены оставить Венгрию! Неужели регент забыл свои собственные слова, сказанные им 16 апреля: «Мы будем сражаться плечом к плечу с немецкой армией до победного конца этой военной грозы»? Сейчас он лукаво говорит Гудериану: «Дорогой коллега, в политике всегда надо играть на нескольких роялях». Это язык регента, язык вероломного союзника, человека, которому кажется, что он может менять направление и безнаказанно нарушать торжественную присягу! Я не потерплю этого, так как наши солдаты защищают и венгерскую землю!

Он повернулся ко мне и сказал:

— Я вас просил, Скорцени, чтобы вы следили за совещаниями, касающимися ситуации на Юго-Восточном фронте.

Вы знаете Венгрию, особенно Будапешт. Я ни за какие сокровища не хочу иметь венгерского Бадольо. Если регент предаст нас, вы должны окружить и захватить Замковую Гору и всех людей, находящихся в королевском замке и министерствах. Пожалуйста, немедленно начинайте готовиться к этому, координируя свои действия с генерал-полковником Йодлем. У вас могут возникнуть проблемы с другими военными властями… Вы получите неограниченные полномочия, благодаря приказу, который я сейчас подпишу. Предполагается проведение операции силами стрелков-парашютистов или же воздушно-десантной, однако окончательное решение будет принадлежать вам.

У меня уже нет приказа, подписанного Гитлером для меня, но я приблизительно запомнил его формулировку: «Штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени выполняет мой личный приказ, совершенно секретный и имеющий огромное значение. Я призываю гражданские и военные власти оказывать Скорцени помощь при различных обстоятельствах и удовлетворять все его просьбы».

В следующей части книги я расскажу, как использовал этот приказ. Собственно говоря, это полномочие Гитлера было оформлено на бланке. Этот документ впоследствии украли у меня вместе с часами, подаренными дуче, во время моего ареста американскими войсками. Приказ Гитлера выписан на мою фамилию. Впрочем, уже никто не сможет им воспользоваться, я тоже. Несмотря на все это, я не осмеливаюсь никому предложить награду за возвращение этого приказа, но могу гарантировать сохранение тайны.

Я направился в Будапешт через Вену в гражданском платье в качестве мнимого доктора Вольфа. Меня с Радлом принял один из наших настоящих друзей, немецкий венгр, предоставивший в наше распоряжение свою квартиру вместе с лакеем, горничной и поварихой. Немного неловко в этом признаться, но мне никогда не жилось так хорошо, как во время трехнедельного пребывания в Будапеште.

Перед операцией Радла срочно вызвали во Фриденталь, но со мной остался Адриан фон Фелкерсам, а также большинство товарищей из Гран-Сассо.

Гостеприимно принимавший нас хозяин был отлично осведомлен обо всем, что творилось при дворе и в окружении регента.

Адмирал без флота, каким был Хорти, а к тому же регент без короля и королевы, резко воспротивился в 1920 году возвращению Габсбургов в Венгрию. Он, конечно же, имел династические претензии. 19 февраля 1942 года он оказал давление на парламент, чтобы тот утвердил его старшего сына, Иштвана Хорти, в качестве вице-регента с правом наследования. Этот сын, впрочем, достаточно способный, воевал против Советов. Будучи офицером истребительной авиации, он погиб на Восточном фронте 19 августа 1942 года. Его младший брат, Миклош Хорти (младший), был иным человеком.

Он принадлежал к постоянным посетителям ночных клубов и стал сущим наказанием семьи до момента, пока не бросился в омут большой политики. Неумение хранить тайну было его «сильной стороной». Когда мы прибыли в Будапешт, посвященным (в тайну) очень хорошо было известно, что Миклош поддерживал связь не только с лондонскими корреспондентами, но также и с посланниками Тито и Сталина, имея на это отеческое благословение. Верховный командующий СС и полицией в Будапеште, обергруппенфюрер СС Отто Винкельман знал об опасных связях «Ники» (так его называли). Кстати сказать, Фелкерсам плохо услышал это уменьшительное имя. Он понял, что его зовут «Мики», и с этого дня Миклош Хорти стал для нас героем Уолта Диснея — мышонком Мики.

Немецкой полиции было известно, что «Ники» планировал встречу с посланником Тито 10 октября, а затем следующую 15 октября в центре Будапешта, в административном здании торговых фирм, расположенном рядом с набережной Дуная. Винкельман решил поймать «мышонка» с поличным и подготовил ловушку. Меня попросили обеспечить военную охрану на случай возможной интервенции «хонведов».

Молодой Хорти сохранял бдительность. 15 октября он прибыл в 10.00 к месту встречи на автомобиле. Его сопровождали несколько венгерских офицеров, спрятавшихся в большом джипе с тентом, который остановился сразу же за его машиной точно у входа в административное здание.

Я приехал на автомобиле в штатском платье. Имитируя поломку двигателя, я остановил свою машину впереди авто-мобиля «Ники», чтобы его заблокировать. В джипе началось движение. Напротив располагался сквер, по которому прохаживались двое венгерских военных; мой офицер и два унтер-офицера читали газету на скамейке. В этот момент — было 10.10 — неожиданно появились двое сотрудников Винкельмана и направились к входу в здание. Автоматная очередь, прозвучавшая из джипа, ранила одного из них, из сквера открыли огонь оба венгерских офицера. Я укрылся за своим автомобилем, который моментально превратился в решето, а мои офицеры прибежали на помощь. Мы с трудом отстреливались из пистолетов; моего водителя ранили в бедро. Тогда подоспел Фелкерсам с тридцатью солдатами из Фриденталя — они прятались на соседней улице.

Однако у «Мики» была хорошая охрана. Сильный взвод «хонведов» укрепился в доме, прилегавшем к зданию, где должна была произойти встреча. После взрыва заряда вход в этот дом оказался заблокирован, и стража молодого Хорти не смогла вступить в бой. Акция длилась всего лишь пять минут.

Полицейским, с утра ожидавшим заговорщиков этажом выше, осталось только спуститься и сгрести эту компанию. Их было четверо: Миклош Хорти, его друг Борнемиша и два агента Тито. С целью более удобной транспортировки и чтобы случайные прохожие не узнали «Ники», его завернули в ковер, поддерживаемый с двух сторон инспекторами полиции. Позже писали, что это был персидский ковер. Я видел только его оборотную сторону, насколько мне помнится, он был обычным. Мы погрузили «ковер» и трех человек на пунктуально прибывший полицейский грузовик.

Прежде чем Фелкерсам собрал своих людей, чтобы как можно быстрее исчезнуть с места стрельбы, какой-то инстинкт вынудил меня ехать за грузовиком. На высоте моста Елизаветы я увидел приближающиеся три роты «хонведов». Фелкерсам еще не мог уйти, поэтому необходимо было блефовать, чтобы выиграть несколько минут. Я выскочил из автомобиля и побежал навстречу офицеру, закричав на ходу:

— Стоять!.. Куда вы идете?.. Я хочу говорить с вашим командиром!.. Его здесь нет?.. Кто здесь командует?.. Не ходите туда, там замешательство…

Подошел майор. Он говорил по-немецки.

— Это братоубийственная война, которая может разрастись до масштабов, достойных сожаления!

Пять или шесть выигранных минут — это много. Фелкерсаму хватило времени, чтобы собрать наших людей и раненых в грузовики. Я ушел, оставив онемевших венгров, и немного позже добрался до аэродрома. «Мики» и его друг, Борнемиша, находились уже в военном самолете, через несколько минут улетевшим в Вену.

Таким образом, мы поймали молодого Хорти с поличным. Он был малопопулярен, поэтому его похищение не вызвало большого резонанса. Но регент отреагировал тотчас же. Я поехал в штаб корпуса, где имел удовольствие встретиться со специально прибывшим из Берлина несколькими днями ранее генералом Венком. Примерно в полдень позвонил военный атташе из нашего посольства, находящегося в особняке, расположенном в пределах Замковой Горы. Он сообщил, что посольство находится в осаде. Нашему атташе запретили выходить за его пределы. Вскоре была прервана телефонная связь.

В 14.00 венгерское радио передало дневной приказ регента и информацию о том, что «Венгрия попросила СССР о перемирии». Одновременно с коммюнике начальника штаба венгерской армии генерала Яноша Вереша сообщалось, что речь идет не о «мирных переговорах». Эти речи не ввели нас в заблуждение. Мы определили с Венком, что необходимо начинать акцию, названную мной ранее операцией «Фауст-патрон».[216]

Прежде чем я расскажу о подготовке и выполнении плана, заключавшегося в овладении Замковой Горой и занятии ее войсками, замечу, что до 15 октября мы много совещались по этому вопросу. И тут на сцене появился обергруппенфюрер СС и генерал полиции Эрих фон дем Бах-Зелевски, прибывший прямо из Варшавы вместе с «Тором».

Речь на этот раз идет не о нордическом божестве — сыне Одина и боге грома, — а о мортире калибром 600 мм («Тор»), снаряды которой весили 2200 кг и пробивали «бетонные стены любой известной толщины». Эти мортиры использовались, в частности, против Севастопольского форта и, по просьбе фон дем Баха-Зелевского, в Варшаве.

Бах напоминал мне огородное пугало в очках. В отличие от некоторых наших офицеров, он произвел на меня не самое лучшее впечатление. Он предложил «быстро покончить с Замковой Горой», разрушив с помощью «Тора» королевский замок вместе со всеми находящимися там людьми. Я не проявляю уважения к памяти Баха-Зелевского — все это выглядело так, будто он хотел, чтобы его отождествляли с ужасной мортирой.

Я не стал тратить свое время, объясняя этому несчастному, какое значение имели для меня, австрийца и европейца, Будапешт и эта возвышенность, на которой властелин из андегавенской династии Янош Хуниади («Белый Рыцарь») мужественно защищал Запад. Я ограничился напоминанием, что операцией поручено руководить мне, и я надеюсь выполнить приказ Верховного главнокомандования вермахта не так жестоко и кроваво, как это было недавно сделано в другом месте. Мне не пришлось показывать письмо Гитлера. Впрочем, генерал Венк, направленный ОКВ в качестве советника-эксперта, признал мою правоту. Поэтому «Тор» уехал со своими снарядами весом 2200 кг.

Незадолго до полуночи 15 октября в штаб корпуса прибыл полковник из министерства войны. Он показал нам доверенность, выданную ему министром, для ведения переговоров с немецким командованием. Наш единственно возможный ответ звучал так: «Переговоры будут возможны только тогда, когда регент публично откажется от своего заявления о заключении перемирия с общим врагом. Наши дипломаты насильно удерживаются на Замковой Горе, это является враждебным актом».

По моему предложению мы составили ультиматум венгерскому правительству: «Если до 6.00 16 октября не будут сняты заграждения и мины, препятствующие свободному доступу на улицу Виенер Штрассе, ведущую к нашему посольству, мы с большим сожалением вынуждены будем сделать соответствующие выводы».

У нас сложилось впечатление, что представитель министерства был не согласен с резкой переменой в поведении регента. И не только он один так считал.

С 1941 года венгерские солдаты воевали вместе с нами плечом к плечу против общего врага, потопившего Венгрию в 1920–1921 годы в огне и крови. При приближении коммунистической угрозы «Перекрещенные стрелы»[217] — партия Ференца Шаласи — значительно активизировала свою деятельность, приобретая решительных соратников среди молодых венгерских офицеров.

Венгры не хотели сдаваться «красным». Наоборот.

Что касается меня, я решил овладеть Замковой Горой 16 октября, точно в 6.00. Эта задача была непростой. Замковая Гора, окруженная многочисленными фортификациями длиной более трех километров и шириной не менее 600 метров, доминирует над Дунаем. Мне стало известно, что недавно ее гарнизон усилили — теперь регента охраняли 3000 солдат, находившихся в состоянии постоянной боевой готовности. За Венскими воротами располагались казармы одного из этих полков, в которых за мешками с песком закрепились подразделения, вооруженные станковыми пулеметами и минометами. На крайней южной точке возвышенности, в расположенных на дунайском склоне садах замка, сооружено пять солидных опорных пунктов, с укрытиями и пулеметными гнездами. Перед замком огневые позиции заняли три окопанных тяжелых танка, позади них находилась каменная стена. За стеной и воротами, во дворе, находились позиции шести противотанковых орудий. В замке размещались солдаты, вооруженные станковыми пулеметами и автоматическим оружием. Чтобы достичь замка, сначала необходимо было преодолеть дорогу, проходящую вблизи министерств войны и внутренних дел, охраняемую двумя батальонами с мортирами и пулеметами. Я хотел бы добавить, что истинные силы защитников стали известны нам лишь после овладения Замковой Горой.

Также существовал подземный ход, соединявший правый берег Дуная с подземельями министерства войны, в который вела тайная лестница. Примерно посередине перехода располагалась известная «сокровищница», в которой хранились драгоценности венгерской короны. Переход был, конечно же, разделен многочисленными бронированными дверями, которые требовалось преодолеть.

Я уже вспоминал о том, что в ставке рассматривалась возможность проведения воздушно-десантной операции. Но это было бы безумием. Единственным подходящим для приземления местом являлось так называемое Кровавое поле, которое могло бы еще раз подтвердить свое название. Замковая Гора полностью доминирует над площадью, поэтому в случае начала обороны венгры полностью контролировали бы ее. С высоко расположенных позиций по нам стреляли бы, как по кроликам. Необходимо было найти иное решение.

В моем распоряжении находилась 22-я добровольческая кавалерийская дивизия СС «Мария-Терезия», взявшая свое название по имени императрицы Австрии и королевы Венгрии. Это подразделение находилось в стадии формирования. Оно состояло примерно из 8000 «фольксдойче» (венгров немецкого происхождения), начавших уже под вечер 15 октября занимать позиции вокруг средневековых каменных стен Замковой Горы. Ночью она была окружена полностью. Дивизии оказывал поддержку венгерский полк под командованием оберштурмбаннфюрера Кароли Ней. Этот полк позже стал костяком 25-й дивизии гренадеров СС «Хуниади».[218]

Ее символом был крест, заканчивающийся стрелами. Кроме того, я получил под свое начало сильный курсантский батальон из военного училища, находящегося в Виенер-Нойштадт — тысячу добровольцев, имевших отличную военную выправку, а также две танковые роты, располагавшие танками типа «Пантера», и подразделение «Голиафов» (малых транспортных средств с дистанционным управлением, начиненных взрывчатым веществом). У меня также была возможность использовать «Охотничье подразделение Центр» и батальон стрелков-парашютистов войск СС, находящийся с этого момента под моим командованием. Все это дополняла рота специалистов связи и небольшой штаб с Адрианом фон Фелкерсамом во главе.

Мы с Фелкерсамом готовили план атаки, не беспокоясь о ранее принятых по этому вопросу решениях. Для меня самым важным являлось то, что его одобрил генерал Венк.

Примерно в 3.00 я вызвал всех офицеров на Кровавое поле и отдал последние распоряжения. Мы готовились атаковать одновременно с четырех сторон. Батальон курсантов из училища в Виенер-Нойштадте должен высадить стальной забор, находящийся с южной стороны садов замка, ворваться туда и связать окопавшиеся там венгерские силы. С запада специалисты из «Охотничьего подразделения» под командованием хауптштурмфюрера Фукера в сопровождении оберштурмфюрера Хунке преодолевают линию старых укреплений, доходят до юго-западного фасада замка и, удерживая его, одновременно начинаю атаку с тыла на венгерских солдат, окопавшихся в садах. С восточной стороны батальон стрелков-парашютистов должен овладеть туннелем, ведущим с набережной Дуная, и проторить проход к министерству войны. В то же самое время я с основными силами, моторизованными и танками, — состоящими из двух рот «Охотничьего подразделения Центр» — форсирую Венские ворота и атакую замок.

Акция должна была выглядеть, как парад и дружеское прохождение войск. Свое оружие, поставленное на предохранитель, солдаты должны спрятать за бортами грузовиков. Я хотел, чтобы с нашей стороны не прозвучало ни одного залпа, и запретил отвечать на одиночные выстрелы. Я надеялся, что дорога, ведущая к Венским воротам, а также две параллельные дороги наверху, сходящиеся у замка, не заминированы.

Сделав последние распоряжения, я послал связного в штаб корпуса. Ничего нового не произошло. Все офицеры вернулись на позиции. Время 5.59. Медленно светало. Я сделал знак рукой: «Шагом марш!»

Я ехал стоя в большой командирской машине во главе колонны. Возле меня заняли места Фелкерсам, Остафель и пять унтер-офицеров — все они были со мной в Гран-Сассо. Каждый из них имел на вооружении штурмовой карабин, несколько гранат с длинными рукоятками и «фауст-патрон» — недавно изготовленное эффективное противотанковое оружие с кумулятивным зарядом. Это была моя штурмовая группа. За мной двигались четыре танка «Пантера», затем подразделение «Голиафов» и грузовики с солдатами, сидящими (если так можно сказать), как на параде. Мы сначала двинулись с Кровавого поля вниз, а затем взбирались к Венским воротам, сопровождаемые оглушительным шумом двигателей и лязгом гусениц. Чтобы добраться до Венских ворот, требовалось преодолеть более двух километров. Неожиданно справа мы заметили ворота… Проход был свободен. Мы проехали через ворота под наблюдением нескольких венгерских солдат, их удивление усилилось, когда я им отдал честь. Справа от нас показались казармы. Нам были видны пулеметы, установленные на боевых позициях. Я опять отдал честь, и мы снова проехали. Оставалось преодолеть лишь один километр прямой дороги к замку. Наше подразделение миновало основные боевые позиции. С этого момента венгры получили возможность стрелять нам в спину. Взрыв мины, одиночный выстрел часового или автоматная очередь могли стать сигналом к началу кровавого сражения.

— Езжай быстрее! — крикнул я водителю.

Мы вкатились в гору со скоростью 35–40 км/ч. Я выбрал правую дорогу, чтобы мы смогли проехать у немецкого посольства; половина подразделения продвигалась по левой дороге. Оставалось всего 600 метров… Ничего не происходило. С левой стороны мы миновали министерство войны. В этот момент раздались два сильных взрыва. Это наши «подземные» стрелки-парашютисты взорвали проход к тайной лестнице, ведущей к министерству.

Через минуту мы въехали на площадь, находящуюся перед королевским замком; неожиданно перед нами возникли три венгерских танка. Наши «фауст-патроны» были в то время спрятаны, мы представляли собой великолепную мишень для танков! В первом танке ствол подняли вверх — это означало, что они не намерены стрелять… Вход в замок защищала высокая каменная стена. С этого момента акция набирала темп и события разворачивались стремительно. Я приказал водителю съехать на «Кюгельвагене» вправо и дал сигнал ехавшей за мной «Пантере». Танк ударил в стену и сделал в ней пролом. Выскочив из машины, мы проникли через пролом во внутренний двор замка. Вся группа бежала вслед за мной с «фаустпатронами» в руках. Венгры уже подняли тревогу. Перед нами возник какой-то офицер, размахивая пистолетом, он что-то кричал. Фелкерсам выбил у него пистолет. Во дворе располагались позиции шести противотанковых орудий, но туда уже въехали следующие две «Пантеры». Передо мной появился еще один венгерский офицер. Я крикнул ему:

— Пожалуйста, отведите меня к командующему гарнизоном Замковой Горы! У нас нет ни минуты времени!

— Пожалуйста, сюда!

Он указал мне на мраморную лестницу, покрытую великолепным красным ковром. В сопровождении не отстающего от меня венгра я вбежал в здание, перескакивая через несколько ступенек. Коридор. Прихожая. У открытого окна находился столик, на котором стоял готовый к бою пулемет. Лежащий на столе солдат прицеливался и уже намеревался нажать на курок, когда подоспевший шарфюрер Хольцер выбросил оружие в окно. Ошеломленный солдат упал со стола. С правой стороны я увидел двухстворчатую дверь. Постучав, я вошел.

— Имею ли я честь говорить с командующим?

— Да, но…

— Я требую немедленной капитуляции вашего гарнизона. Будет стрельба! Послушайте, желаете ли вы отвечать за кровопролитие союзника? Мы заняли все ваши укрепления. Поверьте, любое сопротивление сейчас уже бесполезно; оно может быть опасно лично для вас и ваших солдат.

Снаружи послышалась стрельба короткими очередями из автоматов. В этот момент наш «китаец» — оберштурмфюрер Хунке — выбрал для того, чтобы войти в комнату и, козырнув мне, доложить:

— Двор и главные входы находятся в наших руках. Жду дальнейших приказаний.

Он отдал честь генералу, который обратился ко мне:

— Я отправлю связных офицеров, чтобы прекратить огонь… Считаюсь ли я вашим пленником?

— Как посчитаете вы, господин генерал. Мы согласны, чтобы вы и ваши офицеры оставили у себя личное оружие.

Мы определились, что за прекращением огня будут следить несколько совместных патрулей. В состав каждого из них входил один венгерский офицер и один мой.

Выходя от командующего, оставшегося под опекой Остафеля, я столкнулся в прихожей с группой возбужденных, даже враждебно настроенных венгерских офицеров. Двух особенно нервных майоров я взял с собой в качестве связных офицеров, после чего мы с Фелкерсамом и несколькими людьми из Фриденталя отправились на поиски регента.

Замок еще производил впечатление полностью меблированного. Мы проходили через роскошные залы, полные ковров, тканей на стенах, батальных картин и портретов. Я заранее детально изучил внутреннюю часть резиденции, и теперь разместил в ключевых точках полдюжины вооруженных «фауст-патронами» унтер-офицеров.

Я, конечно же, решительный противник использования «фауст-патронов» в салонах, разве что в случае крайней необходимости. Это оружие является действенным не только в борьбе с танками; его использование имеет очень сильный внешний эффект. Один выстрел, произведенный в точке, где сходятся четыре или пять залов, безусловно, вразумил бы противника; подобным образом и один снаряд из этого оружия, выпущенный в анфиладе коридоров, произвел бы огромные разрушения.

Мы вынуждены были смириться с действительностью: регент отсутствовал. Оказалось, что примерно в 5.45 он нашел убежище у находящегося в дружеских отношениях с императором Вильгельмом II генерала войск СС Карла фон Пфеффера-Вильденбруха,[219] впрочем, удивительно похожего на императора.

Хорти не оставил никакого приказа руководителю обороны Замковой Горы.

Мы оказались хозяевами Горы и правительственной резиденции. Несколько гранат, выпущенных из окон замка «фауст-патронами», принудили венгерские подразделения, еще продолжавшие сопротивление в саду, сложить оружие. Время было 6.30. Наши потери составили шестнадцать человек — четверо убитых и двенадцать раненых. Венгры потеряли трех человек убитыми и пятнадцать были ранены. Я настоял на том, чтобы солдаты полка «хонведов», батальона гвардии и батальона гвардии короны сложили оружие.

Затем, примерно в 9.30, я собрал венгерских офицеров и сказал им: «Вначале мне хотелось бы сказать, что в этом историческом месте немцы в течение столетий не воевали с венграми. Как австриец, я вспоминаю о нашем совместном освобождении в 1718 году.[220] Нам выпало жить в очень трудное временя, поэтому европейские солдаты, независимо от вероисповедания и идеологии, должны добровольно объединиться, особенно когда это касается венгров и немцев. С завтрашнего дня каждый из вас, если захочет, сможет командовать своим полком, батальоном или ротой. Потому что никто не имеет права заставить человека воевать вопреки его воле и убеждениям. Мы будем воевать добровольно, поэтому, пожалуйста, те, кто желает продолжать сражаться на нашей стороне, сделайте шаг вперед».

Все венгерские офицеры сделали этот шаг; я каждому пожал руку.

Я вспоминаю об обстоятельствах, при которых воспользовался полномочиями, полученными от Гитлера. В начале октября в Вене моторизация наших подразделений, батальона стрелков-парашютистов и батальона военного училища в Виенер-Нойштадте доставляла мне серьезные хлопоты. Я решил эту проблему благодаря полковнику интендантской службы, бывшему немного педантом.

Было поздно, и мне захотелось есть. Мы зашли в казино, где я заказал две колбаски и вдруг заметил, что забыл свои продовольственные карточки.

— Я ничего не могу поделать, — сказал полковник. — Устав есть устав. Вы должны быть фюрером, чтобы вас обслужили без карточек.

Этот хороший интендант начинал меня раздражать, так как я был очень голоден. Руководимый импульсом, я вытащил мою доверенность и подал ее полковнику, который с изумлением прочитал текст. У него был практичный ум.

— Мой дорогой, почему вы раньше не вспомнили об этом? — спросил он.

Он тотчас же распорядился, и нам принесли четыре колбаски. Мы съели их не только с нескрываемым удовольствием, но и с подобающим почтением.

Больше у меня не было причин показывать свой ценный документ, так как моих собеседников всегда предупреждало заранее Верховное главнокомандование вермахта.

В течение двух первых дней мне пришлось волей-неволей выполнять функции командующего гарнизоном будапештской Замковой Горы. Это предоставило мне возможность — наконец! — провести две великолепные ночи в удобном ложе, принадлежавшем когда-то императору Францу-Йозефу, принять ванну в его великолепной медной ванне размерами приблизительно 2,5x1,5 метра и познакомиться с одной славной и благовоспитанной личностью.

16 октября «Перекрещенные стрелы» Ференца Шаласи взяли власть в свои руки, все обошлось без сопротивления. Был создан коалиционный кабинет с бывшим министром Имреди и руководителем Кароли Берегфи. Глава правительства поблагодарил меня за спасение королевского замка от разрушений и выразил удовлетворение, что потери с обеих сторон оказались небольшими. Он также сообщил мне, что его кабинет национального единства устроит совместные торжественные похороны погибшим немецким и венгерским солдатам. 20 октября я должен был вернуться в Будапешт, чтобы принять участие в этой волнующей церемонии, проведенной на площади перед королевским замком.

Через несколько минут после моей встречи с Берегфи о своем приезде велел уведомить элегантный пожилой мужчина, одетый в мундир генерал-полковника императорско-королевской армии.

— Привет, привет! — обратился он ко мне в старосветской манере. — Кто-то хотел меня застать врасплох, говоря, что ты являешься венцем, но я не удивился. Мне подумалось: только венец может справиться в подобной ситуации! Великолепно! Какая лихость! Я рад, что познакомился с тобой! Чудесно!

Мне казалось, что он сошел с одной из картин, украшавших большие залы в стиле рококо, в которых накануне мои люди манипулировали «фауст-патронами». Фелкерсам, вошедший вслед за ним, поспешно пробормотал: «Это эрцгерцог Йозеф фон Габсбург».

Я попросил эрцгерцога присесть в кресло. Затем поинтересовался, чем я могу ему помочь.

— Вот именно, ты можешь оказать мне большую услугу. Мои лошади находятся в конюшнях замка. Как ты думаешь, могут ли они здесь остаться?

— Ну, конечно, Ваше Высочество. Все останется по-прежнему. Мне очень хотелось бы увидеть ваших лошадей.

— Привет! Пошли со мной, я покажу тебе их. Увидишь, какие они прекрасные.

Они действительно оказались великолепными созданиями. Эрцгерцог хотел подарить мне одного коня на память, но мне пришлось объяснить, что я не знаю, что с ним делать, так как командую моторизованными подразделениями.

— Это правда, — грустно сказал он. — Современная война уже не похожа на ту, давних времен. Но все равно, вчера ты решил дело по-старому, как настоящий кавалерист! Если вернешься в Буду, не забудь меня навестить. Привет!

Замок на Замковой Горе, вместе с великолепными залами и конюшней, был полностью разрушен в 1945 году авиацией и артиллерией неприятеля. Он был восстановлен в 1956 году, и опять поврежден советской артиллерией во время потопления в крови антикоммунистического восстания.

Регент Хорти выехал из своего замка в великолепный замок Хиршберг в горной Баварии. Я встретил его позже в Нюрнбергской тюрьме. Когда перед самым Рождеством 1945 года меня перевели из одиночной камеры в крыло для свидетелей, он хотел опротестовать это решение. Все же мы с ним встречались ранее и имели краткую, но вежливую беседу в поезде, везущем его в Баварию вместе с семьей и грудой багажа. Однако же в Нюрнберге он не хотел встречаться со мной каждый день. Наш представитель у американцев фельдмаршал Кессельринг объяснил бывшему регенту, что его протесты неуместны и не будут приниматься во внимание союзническими властями. Если бы Хорти выразил согласие, он мог встретиться со мной в освобождаемой мной камере. Мы были бы тогда одни. Бывший регент отказался; поэтому фельдмаршал организовал нашу встречу в камере адмирала. Он тогда заверил меня, что не знал о политической деятельности сына; я должен был верить, что он, адмирал Хорти, никогда не хотел вести переговоры с Советами, а тем более предавать Германию. Он противоречил явным фактам. С моей стороны было бы нетактично опровергать слова адмирала в ситуации, когда мы оба находились в заключении.

Вскоре Хорти был освобожден и поселился в Португалии. 3 ноября 1954 года он написал канцлеру Аденауэру из Эсторилу, непрерывно утверждая, что никогда не хотел предавать Германию и вести переговоры с Москвой.

В действительности, Хорти запутался в жульничестве. Хочу еще добавить, что СД не задержало «Ники», направлявшегося на встречу с посланником Тито 10 октября, только потому, что его сопровождал отец, регент Венгрии, которого я видел лично. Из приказа ОКВ следовало, что у меня было право арестовать только сына Хорти.

Радиообращение регента, переданное 15 октября, не было немецким вымыслом. Хорти тогда сказал: «Венгрия попросила Советский Союз о перемирии». После прослушивания этого обращения верховный командующий венгерскими войсками в Карпатах генерал Бела Миклош перешел с несколькими офицерами штаба на советскую сторону.

В своей «Истории тайной дипломатии» Жак де Лони сообщает, что 18 марта 1944 года адмирал Хорти заявил в Кпессхейме Гитлеру: «Венгрия никогда никого не предавала. Если бы обстоятельства вынудили нас в какой-либо день попросить о перемирии, то, уверяю вас, я сообщил бы об этом намерении».

Он поступил с точностью наоборот. Гитлер, которого некоторые считали слишком недоверчивым, думал, что предательство произойдет в скором времени, а оно уже произошло. 5 октября 1944 года регент направил в Москву делегацию под руководством генерального инспектора жандармерии генерала Фараго. Ночью с 11 на 12 октября Фараго получил по радио поручение подписать предварительные условия перемирия, что он и сделал на следующий день утром. Жак де Лони сообщает в книге дату 11 октября. Генерал Фараго затем вошел в состав первого коалиционного правительства под советской оккупацией.

После войны мне стало известно, что в подземелье королевского замка размещалась радиостанция, с помощью которой поддерживалась постоянная связь с Москвой. Когда мы захватили Замковую Гору, офицер, отвечавший за нее, покончил жизнь самоубийством.

В 1954 году венгерский полковник в отставке А. Гаткевич написал мне письмо, датированное 15 января. Автор сообщил в нем, что он 12 октября сопровождал своего непосредственного начальника — полковника Роланда фон Уташи — во время налаживания связей с советским Верховным командованием по приказу регента. Утром 13 октября, после согласованного обеими сторонами прекращения огня, двое мужчин оставили свои позиции в районе города Сегед и направились к русским, на другой берег Тисы. Я процитирую письмо Гаткевича:

«…Примерно в 22.00 нам сообщили, что прибыл маршал Родион Малиновский. Вскоре он вошел в помещение, где мы его ожидали, в сопровождении небольшой свиты. Это был красивый пятидесятилетний мужчина со светлыми волосами и фигурой Геркулеса, ладони у него были величиной с теннисную ракетку. На его лице, простом, с правильными чертами, выделялись умные и хитрые голубые глаза. Он больше походил на преуспевающего мясника, чем на высокопоставленного офицера. Он подошел к нам с вытянутыми руками и сердечно поздоровался».

Через переводчика Малиновский спрашивал у парламентеров о положении на немецко-венгерском фронте. Когда полковник фон Уташи сообщил недостоверные факты, маршал удивился. Он положил перед изумленным полковником подробный и точный рапорт оперативной обстановки.

«…Маршал представил нам следующие условия возможного сепаратного мира: отход наших войск из района Дебрецена, прекращение боевых действий на всем фронте, нападение на немецкие войска с тыла по соглашению с приближающимися советскими частями, чтобы вынудить немцев капитулировать. К сожалению, я уже не помню многие детали. Когда я спросил его о судьбе Венгрии, он сделал презрительный жест: «От венгров нам ничего не надо, но немцев… — гримаса ненависти искривила его лицо, — немцев мы уничтожим, — сказал он»».

Парламентеры получили 48 часов на принятие условий, представленных Малиновским. На прощание он заявил обоим офицерам, что «надеется на скорую встречу с ними как с друзьями и товарищами по оружию». Гаткевич добавил, что встречу организовал генерал Миклош.

Процитированное мной письмо доказывает, что командующий 2-м Украинским фронтом Родион Малиновский хотел, чтобы венгерская армия повернула оружие против нас, как это сделала румынская армия. Как известно, нам это стоило шестнадцати дивизий. С того времени мы знали, что русские в действительности хотели от Венгрии только одного, — чтобы она перестала быть суверенным государством.[221]

Когда Гаткевич со своим начальником вернулись на венгерские позиции, те были уже эвакуированы. Чтобы попасть в батальон, откуда они отправились в путь к русским, им пришлось пройти по грязи десять километров. После возвращения в Будапешт утром 14 октября они отправились на Замковую Гору. Через два дня на рассвете я пленил полковника фон Уташи; он был в форме, но в туфлях, так как опухшие от трудного марша ступни не помещались в офицерские сапоги. Гаткевич убежал через сады до того, как мы пришли. В письме, отправленном мне, он добавил, что реляцию о миссии он представил венгерскому штабу, а затем допросившему его служащему СД.

Приведенные выше факты и свидетельства не оставляют никаких иллюзий касательно действительных намерений регента Хорти и его правительства. Иную позицию продемонстрировал избранный 4 августа 1944 года президентом Финляндии маршал фон Маннергейм. Он предупредил наше командование и Риббентропа, что, принимая во внимание риск полного уничтожения Советским Союзом, Финляндия не может продолжать войну на нашей стороне. В начале сентября наши войска начали отходить; эвакуация была закончена 14 сентября. Финны подписали договор о перемирии лишь через пять дней.

Я позволю себе только одно замечание. Сегодня к Финляндии Советский Союз относится не хуже, чем к Румынии. Даже наоборот.

20 октября мне сообщили, что Гитлер хочет, чтобы я лично представил отчет о ходе операции «Фауст-патрон». Я взял с собой Адриана фон Фелкерсама, так как знал, что выполню одно из его самых больших мечтаний. Когда я представил его Гитлеру, тот сказал, что хорошо помнит военные подвиги Адриана. Он спрашивал о его смелых вылазках, когда лейтенант Фелкерсам воевал в России с подразделением «Бранденбург». Гитлер точно привел подробности отдельных событий, особенно захвата спецподразделением Фелкерсама нефтяного центра в Майкопе на Кавказе в августе 1942 года, за который тот получил Рыцарский крест. Адриан действительно находился под впечатлением от встречи.

— Это удивительно, — сказал он мне позже. — Он говорил так, словно сам был там вместе с нами!

— Он несомненно был, — ответил я, — только вы его не заметили.

Днем ранее мы направились в ставку Гиммлера, находившуюся в расположенном примерно в 30 километрах восточнее Кентшина Позезджу.[222]

С нами был также Гирг, так как Гиммлер хотел выслушать его мнение насчет Румынии. Русские находились рядом, поэтому рейхсфюрер переезжал. Он пригласил нас на ужин в свой спецпоезд. На Гирга и Фелкерсама Гиммлер произвел плохое впечатление. Мы вернулись в опустевшую ставку. В брошенных бараках среди леса было что-то мрачное… Мы все чувствовали приближающуюся беду.

— Господа, — сказал Фелкерсам, — мы становимся слишком привередливыми. На что мы жалуемся? Безусловно, это место не настраивает на шалости, но с момента отсутствия здесь рейхсфюрера сделалось явно веселее!

Гитлер дал знать генералу Йодлю, что хочет встретиться со мной с глазу на глаз. Сердечный прием, организованный в мою честь, произвел на меня впечатление: «С этого момента вы являетесь оберштурмбаннфюрером войск СС. Я награждаю вас Немецким Золотым крестом. Не благодарите меня! Все награды, о которых вы попросите для ваших солдат, будут им выданы. Пожалуйста, обсудите этот вопрос с моим адъютантом Гюнше. А теперь расскажите мне, как происходили события в Будапеште».

Мы сидели в небольшом помещении в его бункере, где было трудно дышать. Он показался мне сейчас более спокойным, чем в предыдущий раз, дрожь его левой руки прекратилась. Он слушал, не перебивая. Фюрера очень развеселил рассказ про появление эрцгерцога Йозефа в мундире императорско-королевской армии. Когда я попросил разрешения уйти, он задержал меня. Затем он подробно рассказал мне о плане операции, называемой сегодня наступлением в Арденнах:

«Задание, которое я поручаю вам сейчас, возможно, является самым важным в вашей военной биографии. Во время наступления, план которого я вам представил, — совершенно секретный, мне, наверное, не стоит об этом напоминать — вы должны будете со своими спецподразделениями овладеть одним или несколькими мостами через реку Мёз, находящимися между Намюром и Льежем. Ваши люди, переодетые в английские и американские мундиры, проникнут в тыл противника, а затем будут сражаться в немецких мундирах. Я узнал, что американцы применили такую уловку под Ахеном. Кроме того, несколько ваших подразделений, переодетых в форму противника, должны действовать в его тылу и по мере возможности внести замешательство в работу штабов и ввести в заблуждение вражеские части. Я знаю, что для подготовки операции мало времени, но мне также известно, что вы сделаете все, что в ваших силах. Все детали, пожалуйста, согласуйте с генералом Йодлем. И еще один момент. Я не хочу, чтобы вы лично переходили линию фронта. Во время наступления будет необходимо ваше присутствие на фронте. Если же вы получите ранение или попадете в плен, это будет означать поражение. Дорогой Скорцени, я полностью доверяю вам. Впрочем, вскоре мы увидимся снова».

Когда мне опять довелось увидеть Гитлера, он лежал больной гриппом в кровати, поэтому я коротко доложил ему о встрече с генералом Йодлем. Именно таким образом мне было поручено выполнение операции «Гриф», название которой происходит от сказочного зверя — полуорла, полульва.[223]

Глава шестая «Гриф»

Арденны, политическое наступление — Цели операции «Гриф» и мнение сэра Безила Лиддела Харта — Ошибка ОКВ и «предсказание» — Наступление вязнет — Я бросаю в акцию восемь специальных групп и 150-ю танковую бригаду; безуспешно атакую Мальмеди — Роковое событие на перекрестке в Баугнез — Полковник Уиллис М. Эверетт: десять лет в борьбе за правду — Трагедия в Мальмеди — Телеграмма маршала Монтгомери: «На этот раз мы не можем совершить посадку на суда в Дюнкерке» — Черчилль призывает Сталина на помощь — Охота на «переодетых нацистов» — Задержка и допрос Брэдли — Половина армии США ищет Скорцени — Генерал Эйзенхауэр, заключенный в своей квартире — Облава в «Кафе де ля Пайке» — Двойник Эйзенхауэра, или Потерянные иллюзии — «Гриф» в качестве предмета для изучения на лекциях для американских офицеров — Комментарии Гитлера — Игра Сталина.

Осенью 1943 года верховный командующий войсками союзников на европейском театре военных действий генерал Дуайт Эйзенхауэр побился об заклад на пять фунтов стерлингов с генералом Монтгомери, что Германия капитулирует до Рождества 1944 года.

15 декабря этого же года произведенный в маршалы Монтгомери написал Эйзенхауэру (информация последнего), что праздники он проведет в Англии, и сообщал генералу адрес, по которому ему необходимо было выслать выигрыш. 16 декабря, во время игры в гольф, он узнал, что утром мы начали наступление на границе Люксембурга, между Моншау и Эхтернах.

Наступление в Арденнах постоянно называют наступлением Рундштедта. Однако фельдмаршал, которому в то время было уже без малого семьдесят лет, ставший (после самоубийств фельдмаршалов фон Клюге и Роммеля) опять верховным командующим на оперативном районе «Запад», в действительности получил этот план от Гитлера.

Рундштедт, не понимавший политических целей планируемого наступления, был сторонником ограниченной акции в районе Ахена с целью освобождения этого города. Однако дело было в другом.

Монтгомери и Эйзенхауэр, несмотря на видимость сердечных отношений, не любили друг друга. В книге «My three years with Eisenhower»[224] адъютант верховного командующего союзными войсками командор Гарри Батчер сообщает, что 1 декабря 1944 года Монтгомери отправил американскому генералу письмо, критиковавшее стратегические и тактические концепции последнего; он «по-дружески» предлагал ему, чтобы тот как можно быстрее подал в отставку.

Несмотря на то, что Гитлеру не были известны эти подробности, он был уверен, что отношения между западными союзниками плохие, а Черчилль — как впоследствии и Монтгомери — заметил, что Рузвельт упирается при действиях, которые могли бы помочь Сталину. Некоторые американские генералы, например, Джордж Пэттон, не понимали позиции Эйзенхауэра.

Стратегической целью наступления был захват порта в Антверпене и вбивание клина между группой армий Соединенных Штатов генерала Омара Брэдли и группой армий маршала Бернарда Монтгомери, а также отделение британо-канадских сил от американских.

На севере 6-я танковая армия СС Сеппа Дитриха должна была дойти до реки Мёз, форсировать ее в направлении на Льеж и далее наступать на Левен, Малин и Антверпен. Далее на юге 5-я танковая армия под командованием генерала Хассо фон Мантойффеля должна была нанести удар по Динану, дойти до Брабанта и повернуть на Брюссель и Малин.

Этот амбициозный план предполагал захватить противника врасплох, что вынуждало нас действовать быстро. С целью усиления эффекта внезапности Гитлер сделал лишь набросок операции «Гриф»; провести ее было поручено мне. В мое распоряжение передали специально созданную для этой цели часть, названную 150-й танковой бригадой. Приказано было выполнить две задачи:

Первая: 150-я танковая бригада, используя прорыв фронта, совершенный 6-й танковой армией СС Сеппа Дитриха, должна как можно быстрее захватить мосты на Мёз в районе Намюр — Льеж, в Юи, Ами и Энджис. Мосты необходимо сохранить целыми, чтобы дать возможность нашим танкам продолжить наступление на Антверпен. До Мёз офицеры и рядовые должны быть одеты в американскую форму. После достижения рубежа реки Мёз они будут сражаться уже в немецкой форме.

Вторая: Небольшие спецгруппы, также переодетые в американскую форму, должны проникнуть в тыл неприятеля с целью сбора разведданных, а также совершения актов саботажа, уничтожения телефонных линий, передачи фальшивых приказов и создания всеобщего замешательства у противника. Использовать оружие можно только в случае крайней необходимости и при условии ношения на себе немецкого мундира.

Прошло то время, когда историки считали акцию в Арденнах «абсурдной и утопической политикой» или «безумной идеей больного мозга». Она имела большие шансы на успех. Первым отдал себе в этом отчет Пэттон, сказав 18 декабря 1944 года: «Мы еще можем проиграть эту войну». Сэр Безил Лиддел Харт высказал такое же мнение в «Истории второй мировой войны»: «Идея, решение и стратегический план принадлежали Гитлеру. Все было отлично спланировано, и акция закончилась бы прекрасным успехом, если бы у него были силы и резервы, гарантирующие достижение этого успеха…»

Лиддел Харт подчеркивает умение нового командующего 5-й танковой армией генерала Хассо фон Мантойффеля совершать маневры. Однако особое значение он приписал операции «Гриф», которой «руководил Отто Скорцени, еще одно открытие Гитлера». Сэр Безил добавил, что у меня не было ни времени, ни средств для реализации этой операции. Я докажу, насколько он был прав.

После согласования деталей плана, разработанного мной совместно с Фелкерсамом и генерал-полковником Йодлем, в состав 150-й танковой бригады должны были быть включены:

— две танковые роты, каждая по десять танков «Шерман»;

— три танковые разведывательные роты, каждая должна иметь в своем штабе десять американских разведывательных бронемашин;

— две противотанковые роты (истребителей танков);

— три батальона моторизованной пехоты (на американских грузовиках), состоящие из двух разведрот и роты прикрытия каждый;

— рота, предназначенная для выполнения специальных заданий;

— рота зенитной артиллерии;

— рота связи;

— штаб бригады и взвод управления в каждом батальоне.

Итого 3300 человек, конечно же, исключительно добровольцев. Теоретически каждый из них должен надеть американский мундир поверх немецкого. Первый должен был носиться до момента пересечения линии фронта, а затем, перед боем, необходимо его снять. Юристы из штаба генерала Августа Винтера — оперативного отделения ОКВ — объяснили мне: «В принципе, военные уловки, применяемые воюющими сторонами, не запрещаются. Командир должен быть начеку и остерегаться как военной силы противника, так и его хитрости. Для боя, с целью приближения к неприятелю, разрешается использование его мундира. В момент начала боя каждый солдат должен честно показать цвет своего мундира и раскрыть свою национальную принадлежность». Об этом можно прочитать в классических учебниках военного права. В Гаагской конвенции от 18 октября 1907 года этот вопрос урегулирован в статье 23(ф) следующим образом: «Запрещается незаконное использование парламентского и национального флага неприятеля, а также его формы и воинских знаков различия; равно как и отличительных символов, определенных Женевской конвенцией».

Однако Макс Кеслер, американский прокурор департамента обороны, отмечает в «Процессе по военным преступлениям» («Юридическое обозрение Миссури», январь 1959 г.): «В процессе, где Отто Скорцени был оправдан, статья 23(ф) являлась для обвинения самой важной. К сожалению, она только лишь запрещает «незаконное» использование мундира противника, не перечисляя случаев, когда это использование является «незаконным»».

Я добавлю, что враги Третьего рейха, как на Востоке, так и на Западе, многократно и значительно раньше нас, то есть до декабря 1944 года, использовали немецкие мундиры.

Этот метод ведения войны до сегодняшнего дня является практически неизвестным. Во время суда надо мной и моими товарищами в Дахау наш американский защитник, полковник Роберт Дарст, разумеется, располагал архивами армий США, Великобритании и СССР. Он отметил, что «все противоборствующие стороны во время последнего конфликта применяли спорные методы ведения боевых действий» и привел в качестве примера операции, осуществленные в сентябре 1942 года в Тобруке, и акцию американских спецподразделений в Ахене и на мосту в Саарелюисе.

Сегодня нам известны детали этих трех операций, а также многих других, проведенных на всех фронтах.

В сентябре 1942 года, когда Африканский корпус защищался в Тобруке, одно из подразделений «Группы дальнего радиуса действия в пустыне» под командованием лейтенанта британской армии, выходца из Палестины, Каца-Грюнфельда, получило приказ взорвать укрепления и некоторые объекты городского хозяйства. Одновременно с этим подразделение под личным командованием полковника Штирлинга должно было начать атаку порта со стороны моря. Третья группа добровольцев, под руководством майора Крю, переодетая в немецкие мундиры, планировала воспользоваться замешательством, чтобы напасть на нашу ставку и похитить фельдмаршала Роммеля. Это была вторая попытка похищения командующего Африканским корпусом.

Отлично подготовленная при использовании больших и разнообразных средств операция не удалась по причине, которую не мог предусмотреть даже самый тщательный организатор. Накануне мероприятия, состоящего из трех частей, члена группы Каца-Грюнфельда, немецкого эмигранта Гроссмана, узнал один лейтенант из Африканского корпуса, который был удивлен этой встречей в Тобруке, тем более его знакомый оказался в немецком мундире. После ареста Гроссман заговорил, и акция не была реализована. Ни одного человека из подразделений Штирлинга, Каца-Грюнфельда или Крю не расстреляли; с ними обходились как с военнопленными.

В октябре 1944 года Ахен был почти полностью окружен 1-й американской армией. Лишь на востоке оставался узкий коридор шириной шесть километров. С целью овладения укрепленными постами, защищавшими вход в коридор, американцы ввели в город несколько групп рейнджеров, переодетых в немцев и снабженных фальшивыми документами, мундирами и оружием. 13 октября «ненастоящие немцы» напали с тыла на посты и уничтожили их. 1-я армия облегчила себе задачу по овладению коридором. Город защищался до 21 октября. Ни один солдат из американского спецподразделения не снял перед боем немецкий мундир.

Эта акция стала причиной, побудивший Гитлера провести операцию «Гриф». Солдаты спецподразделений американской армии подчинялись Управлению стратегических исследований (ОСС) генерала «Билла» Донована. В Германии все было организовано подобным образом: дивизия «Бранденбург» подчинялась адмиралу Канарису.

Во время моего пребывания в Нюрнберге генерал Донован приказал, чтобы, если можно так выразиться, меня ему представили. Наша встреча прошла очень сердечно. Это была беседа не победителя с побежденным, а двух смелых и находчивых солдат, которые служили своей родине как можно лучше.

Генерал Донован должен был стать главным американским обвинителем на Нюрнбергском процессе, но в октябре 1945 года его отозвали в Соединенные Штаты, и его место занял судья Роберт Джексон.

В изданной в 1967 году книге «Geheimkommandos des zweiten Weltkrieges»[225] Вернер Брокдорф доказал на основании британских и американских документов, что существование американских рейнджеров, а также британских десантно-диверсионных отрядов и частей САС является столь же бесспорным, как и существование на немецкой стороне дивизии «Бранденбург» и моих подразделений.

Послевоенные военные трибуналы союзников в конце концов одобрили модификацию статьи 23 Гаагской конвенции 1907 года. Новый текст звучит следующим образом: «Задачей спецподразделений является не ведение наступательных операций в мундирах противника, а овладение без боя расположенными в тылу важными объектами, такими как мосты, перевалы, перегонные рафинировочные заводы и так далее, а также их защита от нападения противника и уничтожения.

Спецподразделения могут использовать мундиры противника только для задания без ведения боя, а также для достижения целей, находящихся в его тылу. Если они будут вынуждены вести бой, то до открытия огня они должны показать противнику свою настоящую воинскую принадлежность.

Спецподразделения, действующие в соответствии с указанными принципами, не нарушают международное право.

Любой член спецподразделения, захваченный в плен в мундире противника, будет считаться шпионом, если он пытался в этом мундире раздобыть или же получил разведывательные данные. Если же он участвовал в этом мундире в бою или открыл огонь, значит, он совершил военное преступление и может быть впоследствии за него осужден».

Поправка к статье 23 Гаагской конвенции 1907 года, упоминавшаяся выше, была условной и временной. Само право еще не было модифицировано.

Хотелось бы еще напомнить, что конвенция также имеет статью 31, определяющую, что со шпионом, вернувшимся в свое подразделение, но позже захваченным противником, должны обходиться как с военнопленным, и он не должен отвечать за ранее совершенные шпионские действия. Этот параграф, конечно же, может применяться к любому члену спецподразделения, проникшему за линию противника, а затем, после добычи данных, вернувшемуся к своим.

С целью сооружения нового троянского коня под названием «Гриф» Верховное главнокомандование обещало мне двадцать танков «Шерман». Я получил два, из них можно было использовать только один. Мы достаточно примитивно замаскировали двенадцать наших «Пантер», которые разве что издалека и в потемках могли обмануть молодых солдат противника. Трудности возникли и с приобретением необходимых мне 23 пулеметов, 247 джипов, 32 гусеничных бронетранспортеров и 193 грузовиков. Приходилось импровизировать, надеясь, что во время наступления мы сможем использовать трофейную технику и оснащение.

Необходимо добавить, что найти 3300 англоязычных добровольцев мне оказалось нелегко. Во время моего нахождения во Фридентале по телетайпу пришел приказ за подписью одного из начальников Верховного главнокомандования вермахта следующего содержания:

«ОКВ / ВФСт / Оп(Х) Запад / а № 0012759/44 — Секретно — Операция — 25.10.1944.

Все части Западного фронта представляют до X… октября офицеров, унтер-офицеров и солдат, готовых к добровольной специальной миссии на западном театре военных действий. Добровольцы должны здоровы, отлично владеть навыками рукопашного боя, бегло говорить по-английски. Желающих направлять во Фриденталь, в распоряжение унтерштурмфюрера Скорцени».

Этот приказ, вероятно, был размножен штабами дивизий и послан в полки, батальоны и роты. Разведка американской армии держала его в двух руках через восемь дней после отправки. Первоначально американцы не сделали необходимых выводов из этого приказа ОКВ, но позже он их встревожил. Что касается меня, я чуть не задохнулся от злости. Вначале я полагал, что подобный идиотизм невозможен, и мне пришла в голову мысль о явном саботаже. Сегодня я думаю, что это была глупость, которая хуже предательства.

Считая противника умнее нас, я думал, что план «Гриф» сделался невыполнимым. Я решил поставить Гитлера в известность о причинах этого. Здесь в дело подключился представитель Гиммлера при Гитлере, генерал-лейтенант войск СС Герман Фегелейн. Эго был салонный лев, тщеславие которого граничило с комизмом. Вскоре он женился на одной из сестер Евы Браун. Ночью с 26 на 27 апреля 1945 года он сбежал с поста, и был задержан в предместье Берлина при попытке побега в штатском платье, с чемоданом, набитым иностранной валютой. Через два дня его расстреляли в одном из дворов канцелярии рейха.

Фегелейн задержал мой рапорт, заявив, что Гитлер ни в коем случае не должен знать об этом «неприятном инциденте». Генерал Йодль, тоже встревоженный, сказал мне, что подготовку необходимо продолжить. Подобное мнение выразил и Гиммлер, именно тогда желавший начать бомбардировку Нью-Йорка снарядами «V-1»! Характерно, что ни рейхсфюрер, ни обергруппенфюрер СС и генерал полиции фон дем Бах-Зелевски не были солдатами в прямом значении этого слова. Кто направил Баха-Зелевского с чудовищным «Тором» в Будапешт? Фегелейн, по крайней мере, не хотел ничего бомбить.

600 добровольцев было проэкзаменовано по-английски. Из них 40 человек говорили достаточно хорошо, 150 можно было понять, 200 говорили на ломаном языке, а 200 оставшихся могли только точно сказать «yes» или «по». Создать «англоязычную бригаду» в таких условиях было невозможно. Верховное главнокомандование вермахта согласилось с этим. Мы определили, что бригада будет иметь американские мундиры лишь в случае полного отступления неприятеля. Это дало мне возможность сохранить людей, лучше других говорящих по-английски, для специальной роты. Это подразделение, разбитое на малые группы, должно было выполнить задание № 2. Командовать я назначил капитана Штилау.

С целью выполнения первого задания я потребовал от ОКВ создания дополнительных частей, которые вместе с двумя батальонами моего «Охотничьего подразделения» и остальными 600 добровольцами имели бы численность примерно 2000 человек.

Бригада была послана для подготовки, проходившей под руководством оберштурмфюрера войск СС Хардика, на полигон Графенвер, а затем на оставшиеся дни в Ван вблизи Кельна.

Окончательно было отобрано 120 добровольцев, которые должны были выполнять роль так называемых «speakers» («ораторов»); остальным было приказано молчать. Они должны были участвовать в возможных разговорах лишь с помощью ворчания или высказывания отдельных слов. Все прошли интенсивный курс «американизации». Никто из них, ни 600 добровольцев, прибывших во Фриденталь, ни офицеры и солдаты моих подразделений и дополнительных частей не имели понятия о цели операции «Гриф». Командующий 6-й танковой армией СС, обергруппенфюрер и генерал-полковник войск СС Йозеф Дитрих узнал об операции только в конце ноября, а командиру I танкового корпуса СС стало известно о ней всего лишь за несколько дней до начала наступления.

Конечно, о задаче, стоящей перед специальной ротой, ходили самые невероятные и фантастические слухи. Во время проверки, проводимой в начале декабря 1944 года, капитан Штилау потребовал встречи со мной.

— Мне известно, — сказал он, — о действительной цели нашей миссии. Мы должны похитить Эйзенхауэра!

Я осторожно подошел к двери и затем резко открыл ее, чтобы убедиться, что за ней никого нет и в коридоре тоже.

— Мой дорогой, — ответил я капитану. — Пожалуйста, говорите тише. Вы попали в точку, но пожалуйста, сохраняйте тайну. Мы запретили любую связь с внешним миром, но, несмотря на это, оберштурмбаннфюрер Хардик сообщил мне, что один из наших людей умудрился отправить письмо своей невесте. Вы видите, какая опасность подстерегает нас!

— Я знаю, господин оберштурмбаннфюрер! Вы можете на меня полностью положиться. Мне хотелось бы вам сказать, что я знаю Париж и его окрестности, как собственные карманы, и я мог бы быть вам полезен…

— Несомненно. Но задумывались ли вы о риске во время подобного похода?

— Конечно, господин оберштурмбаннфюрер! Я только об этом и думаю. По-моему мнению, это все выполнимо.

Он подробно изложил мне свой план. В той форме, как это было им представлено, шансы на успех представлялись один к тысяче. Я оставил его с иллюзиями.

— Пожалуйста, верьте мне, — сказал я, — когда наступит время, я, без сомнения, вас вызову.

Штилау говорил мне об Эйзенхауэре и Париже задолго до этих откровенностей. Я уверен, что он после нашей беседы образцово хранил тайну, отвечая на вопросы: «Вы понимаете, я не могу ничего сказать. Но оберштурмбаннфюрер обещал забрать меня с собой. Мы сыграем в этом деле очень важную роль» и так далее. Он, наверно, делал это с миной человека, знающего тайну, которая никого не могла ввести в заблуждение.

Оставшуюся часть 150-й бригады разделили на три боевые группы, названные «X», «Y», «Z». Ими командовали офицеры сухопутных войск: капитан Шерфф, подполковник Вольф и оберштурмбаннфюрер войск СС Хардик, после смерти которого в первые часы акции его заменил Фелкерсам. Каждая из групп должна была занять и удержать один из трех мостов на реке Мёз. Группы не могли достичь цели, если бы во время первой ночи после начала наступления не добрались до реки. Наступлением руководил фельдмаршал Вальтер Модель. После беседы с его начальником штаба генералом Гансом Кребсом у меня осталось впечатление, что он непоколебимо верит в успех. Я указал генералу на шедевр инженерного искусства американских саперов — два трубопровода (один из Гавра, а второй из Булони), являвшихся жизненными артериями англо-американских войск. Успех операции «Гриф» мог предоставить нам возможность остановить их на определенное время. Тогда условия войны выровнялись бы, так как нехватка топлива очень сказывалась на продвижении нашей техники.

Наступление, которое должно было начаться 20 ноября, а затем 1 декабря, по причине обеспечения и погоды было перенесено на 16 декабря.

До дня «X» я участвовал в многочисленных оперативных совещаниях, проводившихся в ставке фюрера. 22 октября Гитлер заявил, что «в скором времени мы будем иметь в воздухе 2000 реактивных истребителей». Это ему пообещал Геринг. В начале декабря я с удивлением услышал, что их будет только 250! Мне вспомнилась тогда долгая беседа, прошедшая в ставке в сентябре, еще до операции «Фауст-патрон», с генералом Люфтваффе Робертом фон Греймом. Меня когда-то представила ему Анна Рейтш. Он уже тогда горько сожалел о том, что реактивные истребители отсутствуют на всех фронтах. Гитлер даже намеревался назначить Грейма на место Геринга, но сделал это лишь в апреле 1945 года, в уже окруженном русскими Берлине.

Во время последней беседы Гитлер спросил меня, сделал ли я анализ фотоснимков с воздуха мостов в Ою, Амей и Энджис. Я ответил, что еще не получил их. Тогда фюрер засыпал маршала Третьего рейха обоснованными обвинениями, а мне в тот момент хотелось провалиться под землю. Гитлер быстро успокоился. По его просьбе я доложил о ходе подготовки к операции. «Я уверен, что вы делаете все как можно лучше, — сказал он, когда я закончил доклад. — Мне также известно, что обычно во время акции вы находитесь во главе своих людей. На этот раз я запрещаю вам переходить линию фронта и лично участвовать в операции. Ответственность за выполнение этого приказа несет командующий танковой армией. Вы не покинете своего командного пункта и будете руководить операцией «Гриф» по радио. Я ни в коем случае не хочу, чтобы вы попали в плен. Вы мне еще понадобитесь!»

Эти слова подействовали на меня, как холодный душ. Сопровождавший меня Адриан фон Фелкерсам все понял. Я сообщил решение Гитлера командирам трех боевых групп бригады и от себя добавил, что, «если ситуация в какой-нибудь из них станет критической», я немедленно присоединюсь к ней. У меня не было ни малейшего желания оставаться в штабе управления 6-й армией!

На последнее оперативное совещание перед 16 октября меня сопровождал хауптштурмфюрер Радл. Он никогда не говорил с Гитлером, который сейчас пожал ему руку и сказал несколько теплых слов. Наш «Карли» находился под таким впечатлением, что все время стоял по стойке смирно.

Ночью с 15 на 16 декабря я расположил свой командный пункт в Шмидтхейме. В эту ночь никто не спал. 16 декабря в 5.00 открыла огонь наша артиллерия. Группы «X», «Y», «Z» были размещены на участке I танкового корпуса войск СС в районе Лосхейм-Грабен, где эффект огня артиллерии был слабым. По радиостанции к нам доходила информация о тяжелых боях, а затем о катастрофе. Наехав на мину во время разведки местности, погиб командир группы «Z» оберштурмбаннфюрер Хардик. Ответственный за связь между тремя группами Фелкерсам принял командование этой группой на себя.

После полудня я поехал в Лосхейм, чтобы воочию убедиться в возникшей ситуации. Мне стало понятно, почему мы толчемся на месте: узкие дороги были забиты различными транспортными средствами. Чтобы добраться до Лосхейма, мне пришлось пройти пешком более десяти километров. На следующий день могло быть еще хуже; стало ясно, что наши группы не могут приступить к акции. Однако я решил подождать до завтра. Если бы наши танки форсировали возвышенность Венн, мы смогли бы добраться до реки Мёз.

Примерно в это же самое время я направил две или три группы из спецроты на южный участок фронта, приказав им проникнуть в тыл противника. Появились первые пленные американцы. Я побеседовал с лейтенантом и другими — они оказались полностью захвачены врасплох. Считалось, что у них спокойное место. Плохая погода и туман сделали невозможными действия их авиации.

Примерно в полночь сообщили, что в наступление перешел 1-й танковый полк дивизии лейб-штандарте под командованием мужественного оберштурмбаннфюрера Иоахима Пейпера. Он должен был вместе с нашими боевыми группами совершить прорыв. Через несколько часов танковая головная группа доложила: «Мы заняли Ронсфельд. Встретили сильное сопротивление противника». Одна из наших спецгрупп вернулась с добытой информацией, которая тотчас была передана на командный пункт I танкового корпуса СС.

Утром 17 декабря я отправился на фронт, чтобы навестить специальную роту. На дорогах царил необыкновенный хаос. Идущий впереди I танковый корпус не мог получить поддержки, а 18 декабря у него закончилось топливо. Не было и речи о том, чтобы добраться до мостов на реке Мёз. Уведомив штаб командования вермахта и получив согласие Йодля, я решил предоставить мою 150-ю бригаду в распоряжение I танкового корпуса.

Самые лучшие дороги в этом регионе ведут с востока на запад, что в определенной мере может объяснить трудности, с которыми встретилась 6-я армия, двигавшаяся с востока на север. Слева от нас находилась 5-я танковая армия генерала Хассо фон Мантойффеля, в будущем депутата бундестага. Он тоже верил в стратегический успех. Я встречался с ним еще до наступления в ставке фюрера. Во время долгой дискуссии с Гитлером он получил согласие на тактическую модификацию первоначальных планов.

Впереди дивизий Мантойффеля штурмовые подразделения должны были ночью перейти через позиции неприятеля, прежде чем он был бы поднят по тревоге нашей артподготовкой. Акция отборных частей облегчила бы затем быстрое и глубокое проникновение наших частей в тыл противника. Гитлер согласился с этой великолепной мыслью. По существу, речь шла о применении традиционной тактики, детально реализованной 150-й танковой бригадой. Внезапность была необходима для проникновения вглубь вражеских позиций.

Занимавший позиции еще южнее XLVII танковый корпус генерала Гейнриха фон Люттвица получил задачу с помощью учебной танковой дивизии овладеть важным перекрестком в Бастони. Однако эта дивизия оказалась заблокирована в гигантской пробке 16 и 17 декабря. Она смогла перейти через Ою только лишь в понедельник (18 декабря) примерно в 9.00, то есть более чем через 24 часа после времени «X». Поддерживающая ее 26-я дивизия народных гренадеров по причине нехватки грузовиков или же их увязания в грязи продвигалась пешком! Командир учебной танковой дивизии генерал Фриц Байерлейн должен был захватить Бастонь 16 декабря после полудня, а ему удалось перерезать дорогу Клерво — Бастонь только лишь в два часа ночи 19 декабря. Американцы получили время, чтобы направить в Бастонь 10-ю танковую дивизию из армии Пэттона, прибывшую с юга и освободившую храброго командира 101-й американской воздушно-десантной дивизии генерала Энтони Маколиффа. Эта дивизия по воле случая защищала Бастонь. Она получила приказ повернуть назад, когда находилась в пути в Вербомонд, по причине заторов на дороге. Удача действительно отвернулась от нас.

В среду, 20 декабря, я решил атаковать Мальмеди десятью танками на рассвете следующего дня. Речь шла — нужно ли об этом говорить? — о бое; никто не надел американский мундир. Сильный заградительный огонь артиллерии и мощная контратака американских танков свели на нет нашу попытку. 23 декабря небо было чистым, и американская авиация возобновила беспокоящие налеты на… остающийся в руках американцев Мальмеди. Я ничего не понимал, особенно когда американские бомбардировщики повторили налеты 23 и 24 числа. Разве какое-нибудь немецкое подразделение овладело Мальмеди? Какое?

Мне было известно, что город не эвакуировали. 19 декабря одна из наших спецгрупп, под командованием бывшего офицера ВМС, служившего на Балтийском море, барона Гейнриха фон Бера, вошла в Мальмеди. Одетого в черный кожаный плащ моряка быстро окружила группа гражданских лиц. Они спрашивали его: «Правда ли, что немцы возвращаются?» Как легко догадаться, он это подтвердил, после чего, с целью усиления замешательства, приказал жителям покинуть город. Я надеялся, что многие жители Мальмеди послушались этого совета.

Группа фон Бера хладнокровно сыграла свою роль, так как не отдавала себе отчета в том, что она находится за вражескими позициями. «Я не знаю, где нахожусь, — признался мне ее командир. — На море, безусловно, со мной такого не случилось бы!»

Я посоветовал ему запастись компасом и секстаном.

Во время наступления на Мальмеди мы понесли большие потери. Лейтенант Шмидтхубер был ранен семь раз, раненый Фелкерсам еле оторвался от неприятеля. Мы перешли к обороне. Немного позже я тоже получил легкое ранение в ногу и более опасное немного выше правого глаза; мне казалось тогда, что я его потерял. Меня перевязали на командном пункте дивизии; хотели эвакуировать, но я не согласился. Кроме адъютанта Фелкерсама, унтерштурмфюрера Лохнера, раненого в живот, наши солдаты не получили тяжелых телесных повреждений. Лежащий на носилках Лохнер потерял сознание. Я негромко позвал его. Он открыл глаза. «Вы тоже ранены?» — спросил он. Я успокоил его. Он умер прежде, чем его могли прооперировать.

У нас не хватало тяжелого оружия. 24 декабря наконец прислали батарею гаубиц, состоящую из восьми орудий, но к ним мы получили… двадцать снарядов! Большинство наших танков было уничтожено, и любая попытка возобновить наступление была бы невозможна.

25 декабря я нанес визит Фелкерсаму, разместившему свой командный пункт в 300 метрах от главной линии фронта. Там находился американский патруль, захваченный накануне нашими людьми. У их командира обнаружили радиостанцию «walkie-talkie», и один из наших солдат, владевший английским языком, начал разговор, очень развеселивший нас, с американским командным пунктом. Он сказал, что на северо-востоке замечена концентрация немецких танков, двигающихся по направлению Вервье, и добавил еще какую-то очень неточную информацию. Когда он сказал, что видел летающие подводные лодки, американский офицер крикнул: «You’re drunk! Get back here immediately! It’s an order!» («Вы пьяны! Немедленно возвращайтесь! Это приказ!») Тогда мы передали аппарат американскому офицеру, который сказал: «Sorry, but I have to do to Germany, now!» («Извините, но я вынужден сейчас ехать в Германию».)

28 декабря нас сменили пехотинцы дивизии, прикрывавшей северный фланг I танкового корпуса войск СС. Стало ясно, что наше наступление провалилось, а вместе с ним и операция «Гриф». Мы не смогли добраться до мостов на реке Мёз. Что касается наших спецгрупп, то некоторые из них выполнили значительную работу в тылу вражеских позиций, но мы не знали, какая нам от этого польза.

Только восемь групп, состоящих из четырех «фальшивых американцев» каждая, то есть 32 человека, смогли пробраться в глубокий тыл противника. К 29 декабря 24 человека вернулись; 8 считались погибшими. Именно в этот день остатки 150-й танковой бригады были направлены на отдых в расположенный восточнее Сен-Вита Шлирбах. Вскоре бригаду расформировали.

Далее я расскажу о донесениях, полученных мной от вернувшихся членов спецподразделений. Сначала вспомню о двух сообщениях, прозвучавших по пропагандистскому вражескому «Радио Калис». Диктор этой радиостанции заявил (это было уже после 20 декабря), что «раскрыта мощная диверсионная группа, находившаяся под личным командованием похитителя Муссолини, полковника Скорцени» и более ста человек ее участников опознаны и захвачены в плен.

Второе, более позднее донесение, переданное «Радио Калис», касалось «экзекуции американских военнопленных и бельгийских гражданских лиц, совершенной немецкими подразделениями СС». Американские военнопленные должны быть «расстреляны 17 декабря на перекрестке дорог юго-восточнее Мальмеди».

Штаб 6-й танковой армии СС потребовал от всех командиров частей «доложить рапортами любую информацию, касающуюся якобы имевшего места расстрела американских военнопленных и штатских лиц во время наступления». Из 150-й танковой бригады пришел отрицательный ответ.

После войны, в мае 1946 года, Иоахим Пейпер и 72 его подчиненных предстали перед американским военным судом. Они обвинялись в хладнокровном убийстве 308 американских солдат и 111 бельгийских штатских лиц. Немного позже обвинения в расстреле штатских лиц были аннулированы. Сохранилось обвинение в убийстве 71 солдата из 285-го батальона полевой артиллерии армии Соединенных Штатов на перекрестке в Боне, расположенном юго-восточнее Мальмеди. Изложить содержание обвинения можно следующим образом:

17 декабря примерно в 13.00 произошел короткий бой между находившимися в головной группе танками 1-го танкового полка Пейпера и американской ротой, находившейся под командованием лейтенанта Виргилия Т. Лэри. Американцы капитулировали; примерно в 14.00 они были убиты. В мае 1946 года главным обвинителем был лейтенант Виргилий Т. Лэри. Большинство обвиняемых дало единодушные исчерпывающие показания. Американский суд вынес 42 смертных приговора, двадцать три человека были приговорены к пожизненному заключению, два человека — к 20 годам тюремного заключения, один к 15 годам, а пять человек — к 10 годам заключения.

Среди приговоренных к смертной казни оказался оберштурмбаннфюрер Пейпер, находившийся 17 декабря в 14.00 за Линевиллем. Впрочем, его не обвинили в издании приказа осуществить бойню и за участие в ней. Эверетт пришел к выводу, что после нескольких минут боя Пейпер лично приказал прекратить огонь и двинулся дальше. Находящийся в его командирской машине пленный американский полковник, фамилия которого не указывалась, сообщил ему, что в трех километрах южнее, в Линевилль, находится американский штаб. Пейпер надеялся захватить его врасплох.

Стало известно, что так называемые «признания» вымогались у обвиняемых побоями, пытками, угрозами в отношении их самих и их семей, а также осуждением их фальшивым трибуналом, с ненастоящим защитником и загримированными духовными лицами. Я опускаю некоторые подробности. После были образованы две американские следственные комиссии: военная и сенатская, которые проводили расследования даже в Германии. В марте 1948 года сроки заключения были уменьшены; на следующий год отменили все смертные приговоры. В рапорте по этому новому расследованию американского судьи Рихтера ван Ходена среди различных объяснений можно вычитать, что военный суд сфабриковал в качестве причины следствия показания восемнадцатилетнего солдата войск СС, полученные в результате истязаний, после которых тот впал в отчаяние. Он повесился в своей камере… точнее, охранники нашли его повешенным.

Почти через двенадцать лет после того боя, 22 декабря 1956 года, все обвиненные в процессе по делу Мальмеди были освобождены. По причине недостатка доказательств ни один смертный приговор не был приведен в исполнение.

Наиболее заслуживающим внимания фактом является то, что 1-й танковый полк Пейпера, продолжавший движение на запад, пленил 21 декабря в Стумоне 131 солдата и офицера 30-й американской пехотной дивизии, в том числе и майора Хэла Маккауна. В книге «Battle. The story of the Bulge»[226] (Нью-Йорк, 1959) мой друг Джон Толэнд сообщает, что майор Маккаун и Пейпер долго беседовали. Американец, проинформированный о бойне 17 декабря, удивился, что его собеседник оказался человеком образованным, рассудительным и спокойным. Майор беспокоился о судьбе 130 пленных, содержавшихся в Лa-Глез, — Пейпер успокоил его и дал слово солдата, что его часть будет соблюдать нормы международного права. Затем Пейпер, у которого оставалось очень мало танков, принял решение начать отступление. Тогда оба офицера заключили договор, согласно которому немцы освобождали 130 пленных, а раненые солдаты из разбитых частей войск СС могли уйти к своим. Так и произошло. Маккаун, единственный пленный Пейпера, сбежал 24 декабря, когда начался отход наших частей.

Полковник Уиллис М. Эверетт преодолел невиданные препятствия, чтобы Маккаун мог давать показания в качестве свидетеля в процессе по «бойне в Мальмеди», когда солдат войск СС Пейпера обвинили в убийстве 130 пленных в Ла-Глез, а также части штатских лиц и 250 детей, спрятавшихся вместе с ранеными немцами и американцами в подземелье одного санатория. Но, тем не менее, Эверетту это удалось; Маккаун дал показания, что ничего подобного не случилось.

«Его показания, — написал Толэнд, — доказали, что обвинения в жестоких убийствах, совершенных немцами в деревне [Ла-Глез] являются вымыслом. Они посеяли сомнения касательно основной части обвинения, что не помешало вынести смертные приговоры через повешение 42 обвиненным солдатам войск СС и приговорить к пожизненному заключению 23 других».

Тем временем раздуваемая всеми «бойня в Мальмеди» имела иные, непосредственные и не менее трагические последствия. Известие о ней тотчас же достигло американского верховного командования и вызвало ярость и жажду мести. Это выразилось в нескольких приказах, например, в изданном штабом 328-й пехотной дивизии, где приказывалось американским солдатам не брать в плен солдат войск СС и стрелков-парашютистов, а расстреливать их на месте. Таким образом, в Шенене был убит 21 немец, в том числе несколько раненых, которые сдались в плен с флагом Красного Креста на пороге дома, из которого они выходили с поднятыми руками.

Думаю, американскому командованию не хватило хладнокровия. Оно стало жертвой своей пропаганды и поверило в вину подразделений войск СС без каких-либо судебных процессов, так как хотело в это верить.

Здесь речь идет совсем не об апологии войск СС. Европейские войска, насчитывающие 840 000 солдат, из которых 360 000 погибло на поле брани, а 42 000 были признаны пропавшими без вести, не говоря уже о раненых, не нуждаются в восхвалении. Цифры говорят сами за себя. Нельзя обвинять все войска во имя «коллективной ответственности» за действия некоторых подразделений войск СС или же действия других подразделений, узурпировавших это название.

Генерал Гудериан, который вел рыцарскую войну, посчитал своим долгом написать в предисловии к книге генерала Гауссера «Waffen SS in Einsatz»[227] (1953) следующее:

«Моей честью является верность». Согласно этому девизу войска СС были воспитаны и согласно этому девизу они воевали. Любой, кто видел наши части на полях сражений, может это подтвердить. После капитуляции эти войска стали мишенью для клеветы и исключительно тяжелых и несправедливых обвинений».

Генерал-полковник Гудериан назвал основателя войск СС Пауля Гауссера, творца их esprit de corps (заботы и чести), «одним из самых превосходных командиров, каких он знал».

В речи, произнесенной осенью 1953 года в Ганновере, канцлер Конрад Аденауэр подчеркнул, что «солдаты войск СС были такими же солдатами, как и другие». Генерал Хассо фон Мантойффель дал отпор особенно глупым и мерзким наговорам.

После войны в течение многих лет большинство солдат войск СС находились в плену. У них были связаны ноги и руки, а также кляп во рту. Американский историк, Джордж X. Штейн, хотя часто и необъективен в своей книге «The Waffen SS» (Нью-Йорк, 1966), все же признал, что 99 процентов содержащихся в плену людей воевали согласно принятым правилам. Подобные решения были приняты «денацификационными» трибуналами после бесконечных расследований, проводимых в полном согласии с державами-победительницами, оккупирующими Германию.

Однако это не меняет факта, что 71 американский солдат был, несомненно, убит на перекрестке в Боне. Как это произошло? Большинство опубликованных на эту тему сообщений противоречивы. Самые подробные из них предоставили мне возможность, благодаря сопоставлению фактов, сделать следующие заключения:

Американские артиллеристы были взяты в плен во время сражения с авангардом Пейпера, состоявшим из трех гусеничных транспортеров и трех танков. Они оставили 125 пленных на поле, так как части требовалось быстро двигаться вперед. Согласно информации Толэнда и некоторых других авторов, первый выстрел (из пистолета) был произведен значительно позже с одного из транспортеров основной колонны. По всей видимости, предоставленные сами себе Gis[228] взяли свое оружие, по крайней мере, так сделали некоторые из них.

Приближавшаяся к перекрестку основная колонна заметила группу американских солдат, некоторые из которых имели оружие, поэтому она открыла огонь.

В 1974 году журнал «After the Battle» («После битвы») опубликовал в четвертом номере, посвященном битве в Арденнах, фотографию, сделанную американскими солдатами до того, как были убраны трупы. Она находится на 18 странице журнала. Среди останков, лежащих на заснеженном поле, мы видим одно мертвое тело с оружием в руке — винтовкой или, скорее всего, автоматом. А ведь пленный не мог иметь оружия. Этот человек, несомненно, погиб в сражении. По всей видимости, из-за жестокого недоразумения произошел второй бой.[229]

Насколько же более ужасными были результаты недоразумения штаба генерала Ходжиса, командующего 1-й американской армией. В 1969 году в Париже была опубликована книга молодого бельгийского историка Мишеля Жори под названием «Nuts!».[230]

Так звучал ответ генерала Маколиффа, данный им в Бастони немецкому парламентеру из 26-й дивизии народных гренадеров, предложившему американцам «почетную капитуляцию». Одна из глав книги называется «Трагедия в Мальмеди». О какой трагедии идет речь?

Жори замечает во введении, что во время попытки захвата Мальмеди 21 декабря мной «напрасно» было затрачено много усилий. Он добавляет, что через два дня американская авиация подвергла город бомбардировке, «убив более 300 американских солдат и самое малое 100 бельгийских штатских лиц». Бомбардировка — дело 9-го воздушного флота Соединенных Штатов. Толэнд вспоминает, что американские солдаты называли эту часть «американским Люфтваффе».

Коммюнике 1-й армии Соединенных Штатов разъяснило, что Мальмеди подверглось бомбардировке, «когда немцы ворвались в город».

«Правда является иной, — пишет Жори. — Кроме непродолжительной вылазки группы Фелкерсама, которая тотчас же была отбита, в течение трех дней Мальмеди находилось в руках американцев. Это не помешало американской авиации опять нанести по нему бомбовые удары на следующий день и еще через день — на Рождество — и снова уничтожить примерно сто человек гражданских и солдат, защищавших город».

В комментарии бельгийский историк утверждает, что численность американских солдат, погибших от американских бомб, точно не известна, но «число 700 является вполне правдоподобным». А насколько «правдоподобным» является число жертв штатских лиц во время этой бессмысленной бойни? Жори этого не сообщает.

Упорные бомбардировки своих солдат и беззащитного гражданского населения не имеют ничего общего с «явной стратегической необходимостью». По моему мнению, именно это является «трагедией в Мальмеди». Она оставалось в течение длительного времени неизвестной.[231]

Мы также попытаемся расшифровать, что может соответствовать действительности в первом сообщении «Радио Калис» о взятых в плен 100 солдатах из 150-й танковой бригады и специальной роты.

В упоминавшемся уже четвертом номере английского журнала «После битвы» утверждается, что в тылу неприятеля было поймано семнадцать человек из наших специальных групп. Это количество также не соответствует действительности, как и данные, сообщавшиеся «Радио Калис», по той причине, что только восьми группам удалось проникнуть достаточно далеко за линию фронта, чтобы они смогли выполнить порученные задания.

Я не принимаю во внимание многочисленные группы, возможно, двадцать, которые примерно до 15 января 1945 года выполняли различные разведывательные задания по приказу командующих группами армий или корпусов в тылу американских позиций на глубине двух-трех километров. Эти задания не имели ничего общего с операцией «Гриф». Несмотря на то, что они выполнялись в американских мундирах, во время их реализации какие-либо акты саботажа не осуществлялись. Некоторые группы переходили линию фронта несколько раз. Все они вернулись.

Из восьми групп, использованных в операции «Гриф», только две были признаны пропавшими без вести, а шесть вернулись. Один из захваченных ранее джипов подвергся обстрелу, когда покидал американский сектор, так как стрелявший посчитал, что его угнали дезертиры. Об этом случае нам сообщили из находившейся напротив немецкой дивизии.

Я получил донесения о действиях шести групп. Реляции двух из них показались мне неубедительными, однако действия остальных четырех описаны очень подробно. Одна из групп добралась почти до реки Мёз в Ою, туда, где 150-я бригада должна была удерживать мост. Командир группы стал на перекрестке и направил в неизвестном направлении американскую танковую колонну. Наша служба радиоперехвата сообщила, что штаб неприятельской 1-й армии в течение почти двух дней напрасно искал эту часть. Американцы думали, что она уничтожена или попала в плен во время какой-то неизвестной битвы. Эта же группа перерезала телефонные провода и заменила сигнализационные таблицы американских частей логистической поддержки.

Второй автомобиль с нашим подразделением без труда проехал через мост Мёз вблизи Ами. Члены этой группы красными лентами перекрыли дороги, ведущие на фронт, предупредив, что якобы они заминированы. Подкрепления неприятеля, двигающиеся по этим дорогам, вынуждены были повернуть назад и совершать долгие объезды. Эта группа также уничтожила телефонные провода.

Другая группа вынудила отойти из района Пото гранд Хэлю подразделение американской пехоты, «убедив» его, что «немцы уже находятся западнее, в районе Льерне». Перед отъездом американские офицеры благодарили их.

К сожалению, ни одной группе не удалось проникнуть на огромные хранилища топлива, находящиеся между Ставло и Франкошамп; миновала их и колонна Пейпера, наносившего удар в направлении Ла-Глез. Одной из наших групп удалось обнаружить склад с боеприпасами и взорвать его ночью.

Восьмая группа стала жертвой случая. У нее закончился бензин. Водитель джипа остановился у американской станции снабжения и свободно сказал: «Petrol, please!»

Обслуживающий насос американский солдат сделал большие глаза. Он подозрительно посмотрел на наших людей. В американской армии просят не petrol, a gas; и не говорят please, особенно, если спешат.

— Скажите, — спросил американец, — откуда вы?

Водитель, посчитав, что его разоблачили, резко рванул с места. Однако не справился с управлением на обледеневшей дороге и столкнулся с первым же грузовиком, ехавшем в противоположном направлении. Машина перевернулась. Во время спасения пассажиров было замечено, что у них под американскими мундирами находятся немецкие.

Один из наших товарищей после сурового допроса признался, считая это правдой, что специальное подразделение под моим руководством должно было похитить генерала Эйзенхауэра, а также ликвидировать высшее командование союзников и их штабы.

Начальника разведки американской группы армий признали паникером, так как ему не поверили, когда примерно 10 декабря он сообщил начальнику разведки армии генералу Ходжесу, что на восток от Сен-Вит, по всей видимости, появились новые немецкие дивизии. Поэтому он предупредил все подразделения о возможном появлении переодетых немцев.

С 18 декабря в частях неприятеля по этой причине начался огромный хаос, подробно описанный командующим 12-й армейской группой генералом Брэдли, маршалом Монтгомери и сэром Безилом Лидделом Хартом, если вспомнить только лишь превосходные мемуары двух военачальников и одного из известнейших историков второй мировой войны.

Давайте оценим наступление с тактической точки зрения. Необходимо констатировать факт, что утром 17 декабря американская 12-я армейская группа была разделена на три части, а в SHAEF[232] в течение четырех-пяти дней царила паника.

Брэдли, штаб которого находился в Люксембурге, не понимал, что происходило. Он напрасно посылал в пустоту противоречивые приказы. Эйзенхауэр с трудом связывался с генералами Ходжесом, Симпсоном и Коллинзом, до 20 декабря не видевших Брэдли и ни одного офицера из его штаба. Телефоны не действовали или уже не было связи. В течение нескольких первых дней невозможно было связаться с командующим 1-й армией, генералом Ходжесом, штаб которого 16 декабря находился в Спа, а затем, без уведомления Эйзенхауэра и Брэдли, перебазировался в Шодфонтэн. Наконец, «втихаря» он расположил штаб в Тонгре.

Когда 23 декабря генерал фон Мантойффель по причине отсутствия топлива вынужден был остановить наступление в шести километрах от Динана, ему противостояла только 29-я британская танковая бригада из XXX корпуса. Эйзенхауэр, опасавшийся, что Монтгомери оторвется от противника, передал ему в подчинение американские части, находящиеся на правом фланге. Это были 9-я армия Симпсона и «отчаянно сражавшаяся» 1-я армия Ходжеса. Однако XXX британский корпус оставался на правом берегу Мёз до 3 января 1945 года, а на юге Брэдли сражался, имея в своем распоряжении лишь остатки III и VII корпусов американской армии.

В «Мемуарах» Монтгомери пишет, что он на всякий случай разместил 20 декабря XXX корпус на другой стороне реки. Единственная британская резервная танковая дивизия выгружалась на побережье, даже рассматривался вариант ее повторной загрузки. Британский экспедиционный корпус был «готов к любым возможным обстоятельствам». 20 декабря Монтгомери отправил телеграмму Черчиллю, в которой описал ситуацию как «крайне тревожную». Доказательство того, что он принимал во внимание возможный уход корпуса, напоминавший совершенный в 1940 году, мы можем найти в его «Мемуарах». Я привожу цитату, не публиковавшуюся ранее, из упоминавшейся мной телеграммы: «На этот раз, — сообщил Монтгомери в телеграмме, — мы не можем совершить посадки на корабли в Дюнкерке, так как там все еще находятся немцы». Действительно, Гитлер приказал нашим войскам удерживать до конца некоторые важные города: Дюнкерк, Лорьян, Сен-Назер, Ла-Рошель и Руан. Последний был в апреле 1945 года полностью разрушен американской авиацией.

6 января 1945 года очень обеспокоенный Уинстон Черчилль просил помощи у Сталина: «На Западе идут очень тяжелые бои, — телеграфировал он. — Я был бы очень благодарен, если вы сообщите мне, можем ли мы рассчитывать в январе на наступление русских в районе Вислы или на каком-нибудь ином участке фронта».

Первоначальные результаты нашего наступления оказались серьезными; оно также имело важные политические последствия. Обращение Черчилля к Сталину выдает его беспокойство и опасение по поводу возможного заключения мирного договора на Востоке, как это случилось в августе 1939 года.

Американское общественное мнение было недоброжелательно настроено в отношении англичан. В течение двух месяцев пресса по ту сторону Атлантического океана безжалостно критиковала Монтгомери, так как его позиция и самоуверенность казались невыносимыми, особенно после поражения, которое он потерпел под Арнем. И наоборот. Английская пресса не щадила Эйзенхауэра, обвиняя его в недостаточной прозорливости, а то и в легкомысленности.

По просьбе Черчилля Монтгомери в середине января провел свою знаменитую пресс-конференцию, где им был произнесен «пламенный призыв об американо-британской солидарности». Признав тот факт, что неприятель недавно нанес мощный удар, «потрясший армию союзников», маршал обратился к журналистам: «Разрешите напомнить, что капитаном нашей команды является Эйзенхауэр. Я полностью предан Дуайту — нас соединяют узы искренней дружбы. Нелестные статьи о нем в британской прессе очень меня огорчают. […] Поэтому я прошу вас всех помочь положить конец эксцессам подобного рода».

Я думаю, что присутствующие журналисты немного удивились, услышав слова маршала: «Мне вручили американский паспорт, и таким образом я стал членом армии Соединенных Штатов, а отпечатки моих пальцев зарегистрированы в Пентагоне в Вашингтоне — это все-таки лучше, чем если бы они фигурировали в Скотланд-Ярде!»

Подобное обращение имело плачевный эффект. Монтгомери признал в «Мемуарах», что лучше бы он промолчал. «Я играл роль побежденного, но не немцами, а американцами», — подытоживает он. К тому же британский маршал определил недавнюю битву как «занимательную». Как могли с ним согласиться Эйзенхауэр, Брэдли, Ходжес, Джерау и Симпсон, потерявшие 80 000 солдат?

В 1945–1960 годы многие авторы определяли наступление в Арденнах как «глупую попытку Гитлера, обреченную на явное поражение еще до ее начала». Через десять лет Лиддел Харт признал не только то, что план этого наступления «отлично подготовлен», но и то, что «вначале союзники оказались на грани катастрофы».

Операция «Гриф» произвела на него большое впечатление. Что касается операции 150-й танковой бригады, то этот историк принял во внимание многочисленные трудности, которые мы вынуждены были преодолеть, чтобы ее оснастить и замаскировать.

«Эта поверхностная маскировка требовала осторожности, — писал он. — Так как на северном участке, где бригада готовилась к действию, не удалось сделать прорыв в обороне противника, решили использовать ее позднее, а со временем вообще от нее отказались. Однако вторая часть операции увенчалась фантастическим успехом, превзошедшим все ожидания».

Десятки тысяч солдат военной жандармерии охотились за «переодетыми нацистами», чтобы как можно быстрее напасть на их след. Эта охота была удачной. Лидцел Харт вспоминает о «гигантском и вызывающем тревогу обмане», одной из первых жертв которого пал генерал Брэдли. В «Soldiers Story» («Солдатская история») этот генерал описал, как «полмиллиона американских солдат развлекались на дорогах игрой в кошки-мышки».

Встречи с этими людьми избежать было невозможно, что, по мнению самого Брэдли, имело следующий результат: «Ни генеральские погоны, ни документы, удостоверяющие личность, ни протесты — ничто не могло уберечь от инквизиторских вопросов на каждом дорожном перекрестке».

Сам Брэдли три раза «доказывал», что он действительно является американцем, называя столицу штата Иллинойс и перечисляя игроков известной футбольной команды. Он попался на третий раз, когда не знал фамилии последнего мужа Бетти Грейбл, но жандармы разрешили ему проехать.

А ведь Брэдли предупредили. Офицеры разведки посоветовали ему подождать улучшения погоды и полететь на самолете. В любом случае, он не должен был сразу же «срываться на поездку в автомобиле, принимая во внимание переодетых немцев». Чарльз Фоли описывает этот великий страх в своем «Commando Extraordinary» («Неординарном подразделении специального назначения»):

«Везде видятся враги и шпионы, — пишет он. — Половина американской армии ищет Скорцени в своих рядах».

Генерал Эмиль Уэнти отмечает в «Art de la Guerre»,[233] что в то время, когда «повсюду кружили мрачные слухи, Монтгомери также задерживали несколько раз». Эйзенхауэра захватила в плен его личная охрана. Когда он расположился после фельдмаршала фон Рундштедта в замке Сен-Жерменен-Лей, его схватила военная полиция и доставила в бронеавтомобиле в Версаль.

Американские специальные службы изобразили мой портрет в соответствии с обычаями и навыками чикагской полиции. Бельгиец, генерал Уэнти, назвал меня кондотьером,[234] что было переведено американскими сыщиками, никогда не видевшими памятника Коллеони (Colleonie) авторства Верокко (Verrocchio), как «гангстер».

Кроме того, я был «похитителем Бенито Муссолини», поэтому Виктор Эммануил III и Бадольо автоматически стали его «освободителями». Выдержанный в типично ковбойском стиле конца прошлого века плакат представлял меня в мундире оберштурмбаннфюрера войск СС:

Разыскивается

СКОРЦЕНИ

шпион, саботажник, убийца.

Под фотографией можно было прочитать описание моей внешности и текст:

«Этот человек необыкновенно умен [льстецы] и очень опасен. Может носить усы а-ля Гитлер или же быть гладко выбритым. Может быть в американском или британском мундире, а также в штатском платье».

Для завершения картины в этом описании внешности не хватает только искусственной бороды.

Некоторые французские журналисты видели во мне воплощение Фантомаса, несмотря на то, что я не носил колпака, позволяющего незаметно двигаться. Чарльз Фоли приводит цитату из дневника секретарши и преданного сотрудника Эйзенхауэра, Кей Саммерсби, имевшей звание лейтенанта. Ее откровения сегодня кажутся невероятными, однако они соответствуют действительности. После поступления в штаб Эйзенхауэра секретного рапорта о моем мнимом поспешном «прибытии в Париж», служба безопасности превратила резиденцию Верховного командования экспедиционных сил союзников в крепость с колючей проволокой и танками. Охрану усилили в четыре раза, а «пароль и отзыв стали вопросом жизни и смерти».

«Обычного хлопка в глушителе автомобиля, — пишет Саммерсби, — было достаточно, чтобы прекратить работу во всех кабинетах и вызвать лавину телефонных звонков: шеф здесь?»

Адмирал Вильгельм Канарис, с 1935 года руководитель Абвера (разведки и контрразведки вермахта).

Генерал Курт Штудент, создатель немецких воздушно-десантных войск.

Генерал Курт Штудент во время беседы с участниками акции по освобождению Бенито Муссолини после ее окончания.

Во время торжества в берлинском Дворце спорта Скорцени принял участие в церемонии вручения наград.

Он находился на месте, но ночи сделались долгими и страшными. Госпожа лейтенант жалуется: «Что за жизнь! […] Я часами не могу уснуть. Мне угрожает смерть, и, что ужаснее всего, смерть от рук СС».

Это просто кошмар! Неожиданно над головой несчастной слышатся отзвуки шагов в сапогах! […] Это страшные и кровожадные эсэсовцы! Нет. Это свои сапоги, которые носят американские полицейские, несущие охрану на свинцовой крыше. Ложная тревога.

Трудно придумать столько глупостей, однако лейтенант Саммерсби не выдумывала их. Под датой 22 декабря она записала в дневнике, что тайные службы Верховного командования союзников отправили рапорт с информацией о том, что «саботажники-убийцы» прибыли в Париж. К счастью, известно место их встречи: это «Кафе де ла Пайке». Конечно же, на Оперной площади организовали облавы. Многие британские и американские офицеры, договорившиеся о встрече в «Кафе де ла Пайке», несмотря на протесты, оказались арестованы. Мирные парижане, поведение которых показалось подозрительным, также стали жертвами этого безумия.

Однако же Эйзенхауэру необходимо было передвигаться. Поэтому ему нашли двойника — подполковника Болдуина Б. Смита, игравшего роль верховного командующего и служившего «приманкой Скорцени». Он подвергал свою жизнь опасности каждый день, разъезжая на автомобиле и отдавая честь точно так же, как Айк. Он долго разучивал этот жест и исполнял свою роль с таким убеждением, что в конце концов и сам поверил в это. Мои американские друзья после войны рассказали мне, что полковник с трудом избавился от этой иллюзии.

Во Франции меня видели повсюду, что неудивительно, — ведь моя фотография была распространена в тысячах экземпляров. Какой-то аптекарь в Той продал мне таблетки аспирина. В Сент-Этьен я купил несколько банок консервов в потребительском кооперативе. Меня якобы узнали в Париже в форме майора ВВС Великобритании, но не в «Кафе де ла Пайке», а в баре на Елисейских Полях. Это случилось в начале февраля 1945 года, когда я сражался с Советской Армией в городе Шведте-на-Одере.

Операция «Гриф» изучалась многими военными юристами, прежде всего теми, кто оправдал нас в Дахау в сентябре 1947 года. Я уже приводил цитаты Макса Кесслера, обвинителя из американского департамента обороны в процессе по военным преступлениям, проходившем в 1946–1949 годы. В его исследовании, принимающем во внимание существующее право, а особенно IV Гаагскую конвенцию, принятую 18 октября 1907 года, можно прочитать следующее:

«Дело Скорцени доказывает, что международное право об использовании формы неприятеля в качестве военной уловки должно быть уточнено и разъяснено». Выражение «использовать незаконно», содержащееся в ст. 23(ф) необходимо объяснить, чтобы определить, какой именно способ использования надлежит запрету. Будем надеяться, что эта статья побудит Комитет международного права Объединенных Наций к достижению соглашения по вопросу новых определений».

Это соглашение в 1974 году еще не было достигнуто.

Капитан Стивен Д. Абдала изучил операцию «Гриф» и описал ее в рапорте, предназначенном для посещающих офицерские курсы офицеров пехотного училища армии Соединенных Штатов в Форте Беннинг (штат Джорджия). Текст был озаглавлен «Роль полковника Отто Скорцени и операции «Гриф» во второй мировой войне», под датой 3 марта 1972 года.

Капитан Абдала, постаравшийся собрать информацию из первоисточника, делает интересные замечания по ходу этой операции. Оговаривая правовой аспект, он пишет, что немецкая сторона «вела дебаты, чтобы узнать, нарушает ли существование спецподразделений Гаагскую конвенцию 1907 года. Однако Скорцени заверили, что если под американской формой будет носиться немецкая, а его люди не будут участвовать ни в каких боях, то закон не будет нарушен. Правила ведения войны на суше по этому вопросу не совсем понятны, поэтому в любых конфликтах, которые произойдут в будущем, уловки подобного рода станут причиной похожих проблем».

В главе «Результаты, условия и предписания» капитан замечает: «Специальные операции, такие как «Гриф», должны тщательно анализироваться. Вооруженные конфликты в будущем будут настолько комплексными, насколько это сделают возможным электронные счетные машины и передовые технологии. Однако же как и всегда, действующая военная доктрина требует, чтобы в конце концов в бой была введена пехота. Поэтому любая новаторская тактика, направленная на захват противника врасплох, будет иметь определенный успех».

Автор акцентирует внимание на «психологическом эффекте», когда пишет: «Психологический эффект операции «Гриф» был огромен, если учитывать слабость сил, привлеченных для участия в акции. Представьте себе поле сражения, на котором одна из армий уже не знает, на кого она может рассчитывать и кто является другом, а кто врагом. Психологические последствия данной операции являются более важными и интересными, чем те, что можно получить в оперативной области и разведке. Достаточно обратиться к американским газетам того времени, чтобы оценить силу впечатления, оказанного Скорцени и операцией «Гриф» на союзников».

Во вступлении к рапорту капитан Абдала опубликовал мое письмо, отправленное мной ему 28 февраля 1972 года. Вот один из самых важных фрагментов этого письма:

«В действительности только шестнадцать моих человек действовали в тылу неприятеля и вернулись. […] Известно, что всего лишь четверо было поймано. Так как они носили мундиры неприятеля, их расстреляли. […] В январе 1945 года мне стало известно благодаря «Радио Калис», что в плен захвачено более ста человек из 150-й танковой бригады. Список потерь указывает, что в специальной роте не хватало лишь восьми человек: четверо попали в плен под Брюсселем, где их расстреляли, и четверо взлетели на воздух вместе с джипом. Если по «Радио Калис» говорили правду, необходимо сделать вывод, что союзники взяли в плен много настоящих британских и американских солдат».

Во время моего пребывания в лагерях для военнопленных, находящихся в Дармштадте и Дахау, меня несколько раз навещали американские офицеры, которые в свое время были арестованы по подозрению в том, что они являются «переодетыми нацистами».

Последнее замечание. Конечно же, мы никогда не намеревались захватить или убить генерала Эйзенхауэра.

Замечу, что британское спецподразделение под командованием полковника Лэйкока и подполковника Кейса, высадившееся в Беда Литтория в ноябре 1941 года, намеревалось похитить или убить генерала Роммеля. Однако захваченные в плен члены этого подразделения не были осуждены, приговорены к тюремному заключению или расстреляны как шпионы, а их признали военнопленными и обращались с ними соответственно их статусу. Какие-либо еще комментарии к этому вопросу мне кажутся излишними.

Адольф Гитлер вызвал меня 31 декабря 1944 года. Его ставка на Западном фронте находилась еще в Зигенберге. Когда он увидел, что у меня перебинтована голова, сразу же приказал, чтобы меня обследовали врачи, в частности доктор Штумпфеггер.[235]

Они обнаружили, что в рану занесена инфекция, после чего мне сделали перевязку как следует. Гитлер обрадовался сообщению, что мой глаз цел, и беседовал со мной полчаса.

Он сожалел, что наступление не достигло поставленной цели. Правда, плохая погода исключила участие вражеской авиации, но наши танки оказались блокированы в течение первых двух дней. Они не могли двигаться в нормальном темпе по ужасным дорогам. Пехота двигалась маршем с такой же скоростью, как и наши танковые дивизии! Несмотря на все это, противник понес тяжелые потери и, что важно, наступление нанесло серьезный удар его боевому духу.

— Самое главное, — сказал фюрер, — что британский и американский солдат думал, что в будущем его ожидает увеселительная прогулка. Ему об этом заявляли его командиры. И вдруг покойник поднимается и переходит в наступление!

17 декабря только в Шнее-Эйфель мы взяли в плен примерно 8000—10 000 человек! […] Скорцени, мы не можем ждать, пока они придут и зарежут нас! Единственный выход для Германии — это победная война. Иного не дано.

Я тогда подумал, что ни одна из двух целей операции «Гриф» не достигнута, и искренне сказал об этом Гитлеру. Но он снова удивил меня своими словами:

— Скорцени, я не могу вас обвинить в чем-либо. Вы вынуждены были импровизировать, располагая очень скудными средствами, а ваша танковая бригада не могла сыграть свою роль под боком у 6-й армии. Все удалось бы, поставь я вас в головную группу 5-й армии… Безусловно, вы миновали бы Динан. Возможно, вы достигли бы Брабанта, и кто его знает, что из этого получилось бы! Что касается ваших спецподразделений, то у меня впечатление, что психологический эффект их действий, вероятно, гораздо важнее, чем вы предполагаете. Мы узнаем об этом позже.

Он был доволен действиями трех боевых групп, начавшимися 20 декабря в районе Мальмеди, и вручил «Почетный значок сухопутных войск» командирам групп «X», «Y», «Z», а также мне. Были награждены оберштурмбаннфюрер Вольф, хауптштурмфюрер Шерф,[236] хауптштурмфюрер фон Фелкерсам, а также посмертно его предшественник оберштурмбаннфюрер Хардик. Этот значок или же упоминание в приказе с этого времени применялось везде.

Когда я покидал Гитлера, он сообщил, что «в эту ночь дальше на юг, в Верхней Рейнской области вдоль границы Пфальца, нами будет начато менее масштабное наступление». Благодаря стенограмме его речи от 28 декабря 1944 года, в которой он сообщал командирам корпусов об этой операции, нам известно, что на тему наступления в Арденнах он сказал: «Первый раз с осени 1939 года, это значит, с момента начала войны, нам удалось сохранить операцию в тайне».

Он ошибался. Сталину было известно о ней. Его предупредила «Красная капелла» и Ресслер, выпущенный швейцарцами в сентябре 1944 года. Всюду утверждается, что он не мог наладить связь, но в тот период Ресслер совсем не нуждался в швейцарцах, чтобы информировать московского «Директора». «Радо» мог пересылать данные от «Вертера» в посольство СССР в Париже через курьера — вероятно, Рейчел Дебендорфер. По крайней мере, этот тезис очень логично защищает Р. Б. Питкин в «Журнале Американского легиона» в январе 1968 года.

Необходимо присмотреться к игре Сталина. Западные союзники высадились в Нормандии 6 июня 1944 года, он же приказал Красной Армии начать наступление на Востоке лишь 24 июня на северном направлении, 26 в центре, а после 24 июля — в Румынии. Он опасался, что западные союзники очень быстро подойдут к немецким границам. Однако вскоре он сделал иной вывод и приостановил свое наступление на северном и центральном участках с половины августа до половины декабря. Это позволило Гитлеру подготовить наступление в Арденнах, а Сталину — удар его армий. Напрасно Черчилль и Рузвельт протестовали.

В начале 1945 года в Ялте Сталин выступил с планом оккупации и уничтожения Германии, удивительно напоминающим план Моргентау, который охотно одобрили в сентябре 1944 года в Квебеке Рузвельт и Черчилль. Фактически оба проекта подготовил Сталин. Первый, в Квебеке, представил высокопоставленный американский чиновник, коммунист Гарри Декстер Уайт, член советской шпионской сети, руководимой семьей Сильвермастера. Перепуганный этим планом «слепой мести» Корделль Хал спросил Рузвельта:

— Почему вы подписали план, сводящий Германию к уровню аграрного государства?

— Я был измучен, — ответил Рузвельт. — Подписал, особо не заботясь, что написал Моргентау.

Не Моргентау, а Сталин.

Часть IV

Глава первая Власов и Бандера. Николаи, Канарис и Гелен

Новая встреча «с глазу на глаз» с генералом Власовым — Его программа и европейские идеи — Опасность использования дивизий и корпусов, состоящих из русских добровольцев: в мае 1945 года в Праге они поворачивают оружие против нас — Англичане выдают Сталину казаков атамана фон Паннвица — Розенберг и Кох — Операция «Бурый медведь» на Украине — Народ, сражающийся с большевиками с 1918 года — Ожесточенные бои УПА в 1945–1952 годы — КГБ организует убийство Бандеры в Мюнхене — Афера с пистолетом с цианистым калием — «Пуля с красной окантовкой»: я вытаскиваю ее из кармана перед судьями — Визит полковника Вальтера Николаи, бывшего руководителя немецкой разведки — Шелленберг отказывается использовать свои тайные службы — Несходство характеров Николаи и Канариса — Беседа с генералом Рейнхардом Геленом — Бомбардировка «Цеппелина» — Гелен, Борман и таинственный «Вертер».

— Не стреляйте!

Мужчина, прокричавший эти слова на плохом немецком языке, вышел из сарая с поднятыми вверх руками. Этот рослый, тощий и небритый мужик в очках был одет в офицерскую куртку, сапоги и брюки покрыты слоем грязи. Офицер из разведывательного подразделения XXXVIII армейского корпуса капитан фон Швердгнер сразу же узнал человека, разыскиваемого в течение месяца в болотах у реки Волхов, вблизи озера Ильмень. Он сделал знак переводчику, и тот медленно по-русски сказал:

— Генерал Андрей Андреевич Власов, вы являетесь пленным. Капитан фон Швердтнер просит вас сдать оружие и воинские документы.

Великан показал движением головы на дверь сарая и сказал очень быстро по-русски:

— Оружие находится там. У меня уже нет боеприпасов.

Так попал в плен генерал Андрей Власов, командующий 2-й гвардейской армией, состоящей из девяти пехотных дивизий, танковой бригады и двух артиллерийских полков. Тяжелые бои в болотистых лесах продолжались с марта до конца мая. Власов сдался лишь 11 июля 1942 года.

Я познакомился с ним только через два года, незадолго до операции «Фауст-патрон». Адриан фон Фелкерсам, который, как известно, хорошо говорил на русском языке, пригласил его вместе с несколькими офицерами штаба во Фриденталь.

О Власове и его движении написано много, но очень редко мнения об их деятельности соответствуют действительности. Прежде всего, необходимо принять во внимание тот факт, что Власов (я лично беседовал с ним в течение многих часов на немецком языке, который он знал достаточно слабо, или с помощью Фелкерсама) был профессиональным военным.

Он происходил из крестьянской семьи, родился в 1900 году. До окончания в 1930 году Военной академии имени Фрунзе (Советской академии Генерального штаба) служил в пехоте. Безусловно, его ликвидировали бы в 1937 году, когда были арестованы и приговорены к смертной казни маршалы Михаил Тухачевский и Василий Блюхер, а также 30 000 других офицеров, признанных предателями, если бы он в 1937–1938 годы не служил на Дальнем Востоке под командованием Блюхера, с которым его объединяло крестьянское происхождение и дружба. Можно предположить, что начальник предупредил его вовремя. Власов также был знаком с бывшим унтер-офицером царской армии Константином Рокоссовским, происходившим из старой шляхетской семьи, стало быть, он не родился, вопреки утверждениям некоторых, «в Варшаве в семье железнодорожника».[237]

Мы воевали друг с другом в ноябре и декабре 1941 года под Москвой. Тогда Власов командовал 20-й армией, помешавшей нам захватить город после взятия нами Истры и Высокого. Он сообщил мне интересные подробности о поспешном бегстве Сталина, панике, царившей в Кремле, и рабочем бунте, подавленном войсками НКВД Берии. Власова называли тогда «избавителем Москвы!»

Во время нашей повторной встречи он сказал, что только маршал Тухачевский мог в 1936 году покончить со сталинским режимом: маршал хотел договориться с Германией. По словам Власова, документы, доказывающие вину Тухачевского, переданные двойным агентом Скоблиным в 1936 году Гейдриху, происходили прямо из Кремля. На процессе, рассматривавшем 24 января 1934 года старую большевистскую гвардию, Карел Радек, спасая собственную шкуру, обвинил перед прокурором Андреем Вышинским маршала Тухачевского, а также генерала Витовта Путну, бывшего руководителя советских военных миссий в Берлине и Лондоне. Несмотря на это, ему не удалось избежать смерти.

После ликвидации Тухачевского Сталин подписал немецко-советский пакт, одновременно увеличивая и перевооружая Красную Армию. Таким образом, он дал возможность Гитлеру захватить половину Польши и начать войну с Западом. Российский диктатор рассчитывал, что сопротивление бельгийской, французской и нидерландской армий, а также британского экспедиционного корпуса продлится самое меньшее до весны 1941 года. Тогда не участвующий в конфликте Сталин стал бы арбитром и господином Европы; с политической точки зрения эта интрига была очень ловкой. Однако Сталин недооценил силы вермахта и оказался слабым военным специалистом.

Фелкерсам представил мне манифест движения Власова, отредактированный генералом в 1943 году. Вот он.

Русский Комитет ставит перед собой следующие цели:

— Свержение Сталина и его клики, уничтожение большевизма.

— Заключение почетного мирного договора с Германией.

— Создание новой России без большевиков и капиталистов, в дружбе с Германией и другими народами Европы.

Русский Комитет предлагает следующие принципы образования фундамента новой России:

1. Отмена принудительного труда и гарантия рабочим действительного права на труд, обеспечивающего их материальное благосостояние.

2. Отмена колхозов и систематическая передача земли в собственность крестьянам.

3. Восстановление торговли, ремесленничества и кустарных промыслов, а также предоставление возможности частной инициативе участвовать в хозяйственной жизни страны.

4. Создание условий, при которых интеллигенция могла бы спокойно работать на благо народа.

5. Гарантия общественной справедливости и защиты трудящихся от различных форм эксплуатации.

6. Обеспечение трудящимся действительного права на образование, отдых и спокойную старость.

7. Ликвидация власти террора, введение действительной свободы вероисповедания, свободы совести, слова, собраний и печати; гарантия неприкосновенности личности любого человека и его жилища.

8. Гарантия национальной свободы.

9. Освобождение всех политических заключенных большевизма и возвращение из тюрем и лагерей на родину всех преследуемых за борьбу с ним.

10. Восстановление за счет государства городов и сел, разрушенных во время войны.

11. Восстановление государственных фабрик и промышленных предприятий, разрушенных во время войны.

12. Аннулирование платежей, предусмотренных спекулянтскими договорами, подписанными Сталиным с англо-американскими капиталистами.

13. Обеспечение социального минимума инвалидам войны и их семьям.[238]

Этот «Смоленский манифест» был немного модифицирован 14 ноября 1944 года в Праге.

Власов произвел на меня впечатление человека, который хочет, чтобы Россию перестали считать азиатской страной и она приняла участие в строительстве более сильной и процветающей Европы. В свое время он находился в Сибири, тогда ему стало ясно, какую угрозу для его страны и всех европейцев представляет еще спящий Китай.

Подобная теория не соответствовала определенным расистским концепциям, которые защищал рейхсфюрер СС; они всегда казались мне опасными и утопическими. Власов обратил мое внимание на тот факт, что офицеры и солдаты русской царской гвардии традиционно имели рост 180 см, голубые глаза и вздернутый нос. А ведь они были не из Пруссии.

По мнению Власова, только сами русские могли победить большевизм. Тогда проклятие, брошенное в конце прошлого века Федором Достоевским, потеряло бы силу.

Когда я и Фелкерсам беседовали с Власовым, у него уже не было великорусской ментальности, и хотя с трудом, но он осознал, что такие страны, как, например, Украина, имеющие собственную, очень древнюю культуру, имеют право на самоопределение. Ему также стало понятно, что страны Прибалтики не являются собственностью России. Казаки понимали «социализм» по-другому, чем иные народы, населявшие Россию, а новое разделение земли оказалось труднорешаемой задачей.

Мы воевали. В вермахте было занято более 500 000 так называемых «хивис» (Hilfswillige) — русских военнопленных — оказывающих большую помощь в тылу. Первоначально Власов хотел, чтобы ему подчинили все русские силы, в том числе «хивис». Он смог бы тогда сформировать примерно тридцать дивизий, что представляло бы угрозу не только для Германии, но и для Европы. Он был достаточно умен, чтобы остановиться на более скромных целях.

Думаю, Власов находился под очень сильным впечатлением похвал, на которые не скупились ни Сталин, ни многочисленная русская и британская пресса. Его штаб убеждал генерала в том, что он является великим политиком, а также несравненным тактиком и стратегом.

Его Русская освободительная армия (РОА) получила довольно сильную пропагандистскую поддержку, и многие русские беглецы сдавались нам или прямо батальонам Власова. Среди беглецов, конечно же, находились агенты Сталина, которые, по понятным причинам, больше других критиковали большевистский режим. В Праге был образован новый Комитет освобождения народов России (КОНР); множественное число в названии было необходимо.

В целях и видении будущего Власова появился позитивный, европейский аспект, представлявший очень большой интерес. Он охотно признавал, что, с общественной точки зрения, доктрина марксизма-ленинизма действительно устарела.

Самым важным делом для Власова являлось уничтожение Сталина и режима, удерживающего русский народ в еще более жестоком рабстве, чем в царские времена. Его армия должна была стать «освободительной социалистской армией».

По правде говоря, Власов, излагавший свои взгляды систематически и точно, произвел на меня очень хорошее впечатление. Он вел себя не как наемник, не был он и ослепленным ненавистью фанатиком. Он был реалистом. «Вы нам необходимы, — сказал мне Власов, — так как вы вооружены и атакуете Сталина, но мы вам тоже нужны».

О Сталине он высказывался очень сурово. Ему было известно, что советская ставка располагала данными первостепенной важности, благодаря организованным разведывательным сетям.

«Мы были не в состоянии, — сказал он нам, — использовать все данные. Потому что Сталин, Ворошилов и Буденный, а также и их окружение являются скверными стратегами. После казни Тухачевского Сталин избрал начальником Генерального штаба Бориса Шапошникова. Однако Шапошников, начавший службу в Генеральном штабе в 1910 году, является офицером старой царской школы. Для Сталина полк, дивизия или армия являются машинами, используемыми для изматывания противника, не принимая во внимание потери. Принимается в расчет только политрук, погоняющий стадо вперед. Это массовая бойня. Наш народ истек кровью… Мои соотечественники, попавшие в плен к немцам, не только не защищены международными договорами Красного Креста, которые Сталин никогда не хотел подписывать, но считаются партией ВКП(б)[239] предателями».

Проблема русских военнопленных (мы захватили их приблизительно 5 000 000) в большинстве случаев не решалась. В ситуации, когда мы не могли обеспечить регулярное снабжение своих войск, их питание на фронте оказалось невероятно трудной задачей для немецкой военной администрации. Кроме того, нам было известно, что с нашими пленными в СССР обходятся грубо и с необыкновенной жестокостью, о чем искренне сожалел Власов.

Он жаловался, что ему все еще не доверяют, в то время как он предложил свои услуги в борьбе со Сталиным.

После этой беседы мне иногда приходилось слышать о Власове, однако моя деятельность не имела ничего общего с ним, поэтому наши дороги уже больше никогда не пересекались.

По-моему мнению, настроенных против Сталина русских военнопленных, а таких было много, необходимо было использовать в войне уже летом 1941 года, формируя из них роты и батальоны. Использовать русских добровольцев в соединениях крупнее батальона становилось уже очень опасно.

В конце войны Власов командовал двумя дивизиями на севере Чехословакии. Командиром 1-й дивизии был генерал Буняченко, а 2-й — генерал Трухин. Эскадрильей русских истребителей руководил полковник Мальцев.

Мне вспоминается, как обе эти русские дивизии внезапно повернули оружие против нас в Праге 1 мая 1945 года. Русские сыграли ту же роль, что и румыны в предыдущем году. Дело приняло бы опасный поворот, если бы не произведенный только что в фельдмаршалы Фердинанд Шернер, который применил против них драконовские меры.

Я не верю, чтобы такой реалист, как Власов, полагал, что этот поворот спасет его. Он очень хорошо знал Сталина. Просто требовалось выиграть в наступившем замешательстве несколько дней, чтобы дать возможность своим частям уйти на Запад.

Мне сообщали о событиях в Праге, так как по просьбе фельдмаршала, с которым я встретился в его штабе севернее Оломоуца 10 апреля 1945 года, я направил остатки «Охотничьего подразделения Восток II» — примерно 100 человек — с приказом взорвать мост, находящийся уже в руках неприятеля, на автостраде вблизи Вроцлава. После выполнения задания нашему спецподразделению пришлось прокладывать себе дорогу через позиции русских. Наши стрелки мужественно сражались с 15 апреля до 15 мая, являясь последними солдатами этой великой войны. Отступая днем и ночью, уже через четыре или пять дней после капитуляции вермахта они дали бой танкам, чтобы прикрыть отход беженцев, преследуемых советской военщиной, которая ничего и никого не щадила ни в этом, ни в других регионах страны.

Во время отхода к Эгеру и чешско-немецкой границе наши добровольцы видели людей Власова, спасающихся бегством на Запад в немецких мундирах.

Некоторым из них это удалось; их не выдали.

Однако Власову и его штабу не повезло. Американцы выдали их Советскому Союзу по приказу Эйзенхауэра, несмотря на то, что генерал Пэттон подписал им охранную грамоту. Сталин приказал повесить Власова и его штабных офицеров 12 августа 1946 года, его солдаты были отправлены в лагеря. Некоторые из них оказались товарищами по неволе Александра Солженицына. В «Архипелаге ГУЛАГ» он описал отчаяние этих людей, желавших уничтожить сталинизм. Солженицын напомнил, что массовое истребление людей начал в 1920 году Ленин, а продолжил Сталин. В СССР все еще существуют концентрационные лагеря, но кто переживает по этому поводу?

Казаки, независимо от того, откуда они — с Кубани, Терека, Урала или Дона, — были традиционно настроены антисоветски. Уже в мае 1918 года донские казаки просили нейтральные государства об опеке над ними, после того как эти государства признали независимость Украины. Генерал-полковник Герман фон Эйхгорн создал там военный протекторат, боровшийся против большевиков. Полковник фон Кресс захватил тогда железнодорожную линию Батуми — Тифлис — Баку, обслуживающую нефтяной бассейн Кавказа. Казаки жили тогда общинами — «станицами» или «кланами», за солдатами всегда шли их семьи. 30 000 их служило во время второй мировой войны под началом генерала Гельмута фон Паннвица, добровольно выбранного ими атаманом. Британцы обманули этих храбрых людей, и казаки позволили себя разоружить, веря, что их отправят в Италию… 50 000 человек выдали Советскому Союзу в конце мая 1945 года. Лошадей англичане оставили у себя.

Генерал фон Паннвиц и казачьи начальники предстали перед судом вскоре после Власова и его штаба. 16 января 1947 года в Москве объявили, что осуждены генералы Т. И. Доманов, А. Б. Шкуро, С. Н. Краснов, командовавший белогвардейскими частями во время гражданской войны в 1918–1921 годы, а также возглавлявший «дикую дивизию» генерал-султан Келеч Гирей и, конечно же, генерал фон Паннвиц.

Таким образом, англичане поспособствовали завершению дела, начатого ВЧК в 1919–1920 годы, когда казаков десятками казнили, чинили над ними кровавую расправу и депортировали с Дона на Урал.

Около 130 000 солдат различных национальностей, населявших Россию, воевало в рядах войск СС: украинцы, русские, белорусы, туркмены, татары, киргизы, крымские татары, грузины, узбеки. Однако они никогда не считали Власова своим военным начальником.

Безусловно, Гитлера верно обвиняют в том, что он не признал независимость Украины. Требовалось образовать какое-нибудь серьезное украинское правительство. Когда в 1941 году я был в Киеве, там металось десять соперничавших между собой групп, каждая из которых заявляла, что хочет управлять самостоятельно, и была настроена враждебно по отношению к остальным. Одни хотели монархии и Романова, другие — «сильной республики», третьи — демократии и так далее. Среди эмигрантов, возвращавшихся с Запада, можно было найти неплохих политиков, но их не знали на Украине, которую опустошал, благодаря поддержке Бормана, такой человек, как Эрих Кох. Альфред Розенберг считался сторонником украинского государства: он хотел возвратить украинский язык во все сферы жизни общества, — ведь по указанию царя Александра II с 1876 года на нем запрещалось писать книги, печатать газеты и учиться. Этому воспротивились Гиммлер, Борман и Кох. После долгих раздумий рейхсфюрер СС предложил, чтобы Севастополь с этого времени называли Теодерихсхафен, по имени короля остготов! Такими вот вопросами он занимался.

В конце 1943 года Фелкерсам попросил меня побеседовать с Розенбергом, министром Третьего рейха по делам оккупированных восточных территорий, являвшимся балтийским немцем. Это ему выпало позже отвечать за ошибки и погрешности, совершенные Кохом и другими. После войны Розенберг был повешен в Нюрнберге, а его прах брошен в реку Изер. Мы с Фелкерсамом обратили внимание Розенберга, что настоящим подстрекателем украинских партизан является Кох, заставивший работать под принуждением на территории своего комиссариата Третьего рейха на Украине более 200 000 рабочих и 300 000 крестьян. Как и в государствах Прибалтики, немецкая администрация не понимала ментальности местных жителей. Розенберг считался человеком доброй воли. Он попросил нас предупреждать его обо всех аномалиях и ошибках, что мы и делали. К сожалению, он оказался слабым организатором, а его книга «Миф XX века» доказывает, что он не был реалистом.

Назначение на Украину Коха, гаулейтера Восточной Пруссии, явилось большой ошибкой. Странно, но он был осужден в Польше и, по всей вероятности, казнен в 1959 году[240].

Украина была, прежде всего, аграрным краем площадью 601 000 квадратных километров и населением более 49 000 000 человек. Она много натерпелась во время советизации и так называемой коллективизации. ВЧК во времена Ленина, а затем ГПУ Генриха Ягоды и Николая Ежова ликвидировали миллионы «кулаков» — просто крестьян, имевших чуть больше земли, чем остальные. Солженицын приводит число 15 000 000 крестьян, изгнанных во время коллективизации. Во время великого неурожая в 1932–1933 годы на Украине умерли примерно 4 000 000 человек.

С 1917 года украинцы не переставали бороться с большевиками за независимость. Равно как в 1918 году, так и в 1934 году они попросили о помощи Германию, которая уже поддерживала руководимую полковником Евгением Коновальцем Организацию Украинских националистов (ОУН). По-моему, этот пламенный патриот совершил непоправимую ошибку, понадеявшись на Канариса. Он был убит с помощью бомбы-ловушки, переданной ему 23 мая 1938 года в пакете «немецким тайным агентом», являвшимся в действительности советским агентом.[241]

В ноябре 1939 года мы освободили из польских тюрем молодых украинских националистов. Среди них оказался и Степан Бандера, приговоренный польскими властями к смертной казни, позже замененной на пожизненное заключение. Бандера, которому было чуть более 30 лет, возглавлял тайную украинскую повстанческую армию (УПА). Понятно, что «методы работы» Коха были далеки от пожеланий Бандеры. В июле 1941 года командующего УПА вместе с некоторыми товарищами задержала немецкая полиция; его перевезли в Берлин, а позже в концентрационный лагерь в Захсенхауз. Неверно пишут, что Бандера являлся ставленником Канариса и Лагоузена, в действительности он был освобожден лишь в 1944 году, то есть в момент разоблачения Канариса и Лагоузена. Он снова возглавил УПА и повел безжалостную войну с советскими войсками.[242]

Летом 1944 года, когда весь Восточный фронт провалился при известных нам уже обстоятельствах, мне сообщили во Фриденталь, что малые и средние подразделения вермахта не успели отойти. Большинство из них, израсходовав боеприпасы и продовольствие, оказалось уничтожено или захвачено в плен. Только малым группам отчаянных солдат удалось добраться до наших позиций — примерно 1000 человек из 12 000—15 000.

Необычный подвиг совершила группа сержанта Иоганеса Диркса из 36-го пехотного полка, который поддерживал остатки 20-й танковой дивизии. 27 июня 1944 года Дирке отправился из района реки Березины на запад вместе с различными группами солдат (среди них был экипаж сбитого «Хе-111», а также взвод 52-го полка гаубиц). Их группа продвигалась вперед, скрываясь в лесах и болотах и ведя отчаянные бои с советскими войсками. Когда сержант Дирке добрался до позиций 107-й пехотной дивизии в Восточной Пруссии, с ним осталось только четыре человека. Все они были ранены, но не бросили оружие. Это было 14 августа 1944 года.

В это самое время генерал-полковник Йодль сказал мне, что хотя Минск и пал 3 июля, крупное немецкое соединение еще сражается в лесу северо-восточнее города. Я расскажу об этом соединении в следующей главе.

Группой армий «Северная Украина» командовал фельдмаршал Вальтер Модель, которому Гитлер в конце июня 1944 года поручил также командование группой армий «Центр». С Моделей я познакомился во время нашего контрнаступления в Арденнах. Не желая сдаваться американским войскам, он 21 апреля 1945 года покончил жизнь самоубийством. Ранее он предоставил возможность с почетом закончить сражение офицерам и солдатам, с конца марта находящимся в окружении в районе Рурского бассейна.[243]

Модель был самым лучшим специалистом (из числа высокопоставленных начальников вермахта) ведения оборонительной войны. Однако он не мог предупредить занятие Украины «красной волной».

В начале осени 1944 года нам во Фридентале стало известно, что изолированные во время отступления группы немецких солдат присоединились к партизанам Бандеры. Среди тех, кто выжил, оказались добровольцы из 14-й дивизии гренадеров СС «Галиция»,[244] сформированной в 1943 году из украинцев и русских Галиции и Волыни. Ее символом был галицийский лев с тремя коронами и трезубец святого Владимира.

Дивизия «Галиция» храбро сражалась в августе 1944 года в котле под Тернополем бок о бок с 18-й добровольной танковой дивизией гренадеров СС «Хорст Вессель», а также французской боевой группой из бригады войск СС «Шарлемань», — все они отличились в боях.[245]

Я решил создать спецподразделение, в задачу которого входило бы обнаружение Бандеры и переговоры с ним. Мы хотели организовать немецких солдат в небольшие группы, которые смогли бы добраться до наших позиций. В любом случае медикаменты, оружие и боеприпасы мы посылали бы УПА, а после разметки посадочных площадок в лесу раненых эвакуировали бы воздушным транспортом.

Командиром группы я выбрал откомандированного из вермахта капитана Керна, ранее служившего в дивизии «Бранденбург». Керн говорил по-русски и по-польски. В состав подразделения включили десять унтер-офицеров и рядовых немцев, а также примерно двадцать русских, испытанных антисталинистов из моего «Охотничьего подразделения Восток». Следовательно, в подразделении насчитывалось тридцать хорошо обученных и готовых на все солдат, обеспеченных русскими мундирами, сапогами, оружием, табаком и фальшивыми документами. С побритыми головами и двухнедельной щетиной на лице они выглядели, как настоящие русские солдаты. Мы назвали эту операцию «Бурый медведь».

Подразделение Керна перешло линию фронта в декабре 1944 года в Восточной Чехословакии. Через две недели я в первый раз наладил закодированную связь с капитаном Керном по радио. Он встречался с Бандерой, солдаты которого удерживали достаточно обширную лесистую горную местность, размерами пятьдесят на двадцать километров. Благодаря надежным кадрам (среди которых было много офицеров дивизии «Галиция») и симпатии, какой Бандера пользовался среди антирусски и не менее антикоммунистически настроенного населения, он очень быстро смог организовать свои отряды. Среди офицеров дивизии «Галиция» у меня был друг еще с венских времен, командир батальона, которого Керну, к сожалению, не удалось встретить и о судьбе которого мне ничего не известно.

Бандера оказался решительно против идеи отправки наших солдат на запад, чтобы они попытались пробиться к немецким позициям, так как они были ему необходимы. Объединявшая 25 представителей различной политической ориентации Украинская головная вызвольная рада (УГВР) решила в июне 1944 года, что учебными лагерями и военными училищами будут руководить немецкие офицеры. Большинство немецких офицеров возглавило «сотни», то есть роты.

Бандера согласился эвакуировать раненых немецких солдат, и его люди соорудили посадочную площадку в лесу. Однако на момент окончания работ в остающейся под моим командованием части Люфтваффе «Бомбардировочной авиационной эскадре 200» уже не было топлива! Мы смогли лишь сбросить на парашютах врачей с медицинским снаряжением, лекарства, оружие и боеприпасы. Керну и его людям я приказал, чтобы они пробивались назад.

Солдаты, участвовавшие в операции «Бурый медведь», прорывались через линию фронта в марте 1945 года в необыкновенно трудных условиях, так как спецподразделению требовалось преодолеть фронт, удерживаемый армиями Украинского фронта генерала Ивана Петрова. Несмотря на это Керн потерял только пять человек; ни один русский не дезертировал. Конечно же, под конец войны иностранные добровольцы получили фальшивые документы работников, находившихся на принудительных работах, — чтобы не подвергать их опасности выдачи союзниками русским.

Напишет ли кто-нибудь когда-нибудь историю УПА и Степана Бандеры? По моему мнению, его отряды находились в более трудных условиях, чем отряды Тито в Югославии. Тито получал материальную поддержку от англо-саксов. Во времена наибольшего развития движения Бандеры, в 1946–1948 годы, он командовал более 80 000 солдат, в том числе 10 000—12 000 немцев, однако он был полностью изолирован. Оружия и боеприпасов, посланных нами ранее, уже не осталось, поэтому УПА добывала все это, нападая на советские эшелоны. Без какой-либо надежды на помощь Запада ее отряды сражались до 1952 года.

Украинские крестьяне обрабатывают очень плодородную землю — чернозем, растянувшийся от Карпат до Урала, содержащий толстый слой, примерно в полтора метра, перегноя. То, что мы называем черноземом, образовано наносным илом, оставшимся после таяния великих ледников. Украинские крестьяне, превращенные в «колхозных работников» и подвергшиеся жестоким репрессиям в 1922–1937 годы, во время нашей оккупации имели больше свободы, даже под властью Коха. Настоящая аграрная реформа была невозможной во время войны, так как эта проблема касается не только сельского хозяйства. Однако, благодаря нам, эта проблема была местами решена: в управляемой Румынией Северной Буковине и Южной Украине (Одесса), на землях включенной в состав находящегося под управлением Ганса Франка Генерального губернаторства Западной Украины (Львов), а особенно на Восточной Украине (Харьков); везде, где Кох не мог использовать свою власть и где не было фантастических концепций Гиммлера, не имевшего ни малейшего понятия об этих регионах.

Банкротство колхозной системы является очевидным. В Соединенных Штатах 7 000 000 землевладельцев производят больше, чем 40 000 000 крестьян-рабочих в СССР. Фактом является то, что эти первые иногда вынуждены кормить народы СССР. Кстати, советский крестьянин-рабочий имеет право на малый участок земли «для собственных нужд». Благодаря продукции, производимой на этих малых земельных участках, большие города, такие как Киев, обеспечиваются ранними овощами и фруктами, поставляемыми воздушным транспортом.

Украинцы хотели иметь землю, которую они обрабатывали с давних времен; она принадлежала им во времена австро-венгерской монархии и империи Романовых — в этом заключалось все их преступление. Они хотели иметь право говорить на своем языке, исповедовать свою религию и культивировать свои обычаи. Украинский народ мог выжить только при условии свободы. Поэтому он боролся, зная, что под властью русских и поляков он будет беспощадно преследоваться. Именно так и произошло. В 1946–1947 годы у Бандеры было более 200 000 партизан. Если не все сражались, то только потому, что не хватало оружия и боеприпасов. Однако же многие мужчины (а также и женщины) предпочитали вооруженную борьбу тюрьме или лагерю.

Пресса западных держав-победительниц посвятила лишь несколько строчек массовым убийствам украинского сельского населения, совершенным с мая 1945 года до августа 1951 года специальными подразделениями советской и польской милиции. В ней не писалось о разрушенных деревнях, сожженных хозяйствах и позорных поступках, виновниками которых были советские подразделения. Этим также объясняется отчаянное сопротивление УПА. Кто не воевал с коммунистами, не поймет этого.[246]

Необходимо было ждать до 1954 года, чтобы открылась часть правды, — благодаря комитету, опубликовавшему в Нью-Йорке первый документ: «Украинская повстанческая армия в борьбе за свободу».

Преследования греко-католической церкви достигли апогея в мае — июне 1946 года, после созванного под давлением синода, решившего соединиться с православной церковью 216 голосами «за» из… 2714 присутствовавших духовных лиц. Остальные 2498 были арестованы, часть из них приговорена к смертной казни, некоторые сбежали к бандеровским партизанам.

29 февраля 1944 года сильное соединение УПА совершило смелое нападение на советскую танковую колонну вблизи Киева. Во время боя погиб командующий I Украинским фронтом генерал Ватутин.[247] Его заменил на посту генерал Георгий Жуков.

Другой советский генерал, заместитель маршала Рокоссовского в польском министерстве национальной обороны Кароль Сверчевский, оставивший после себя бесславную память в связи с репрессиями, которые он проводил в Польше, был также убит УПА 28 марта 1947 года.[248]

УПА воевала не только с советскими войсками, но также с подразделениями армии и милиции польского коммунистического правительства, пославшего против нее 7-ю, 8-ю и 9-ю пехотные дивизии, дивизию внутренних войск из корпуса внутренней безопасности, а также танки и авиацию[249]. Без значительных успехов (до июля 1947 года) Сталин к концу 1945 года подключил к операции две пехотные дивизии, танковую бригаду и моторизованную дивизию НКВД. С мая до сентября 1945 года УПА провела более 80 сражений, потеряв 5000 человек убитыми и ранеными, в то время как Советская Армия имела 7400 человек убитыми и более 9000 человек ранеными. Ночью 31 октября 1945 года УПА захватила город Станиславов.[250]

Начиная от украинского Рождества 1946 года (7 января) и заканчивая октябрем этого же года, УПА участвовала в более чем тысяче вооруженных столкновений. Потери большевиков в них составили более 15 000 человек убитыми. В 1947 году Сталин направил против Бандеры дополнительно две новые дивизии НКВД. Ситуация оказалась настолько серьезной, что 12 мая 1947 года три советских правительства, — российское, польское и чешское — подписали договор об уничтожении УПА. Было решено уничтожать ее совместными усилиями, чтобы окончательно истребить этих храбрых солдат, борющихся против большевизма. Со временем красный террор усилился, но Запад это не волновало. Последние бои УПА провела на полесских болотах в июле 1952 года. С советской стороны в них участвовало две дивизии НКВД и огнеметная бригада.

15 октября 1959 года примерно в 15.00 мужчина, живший в доме № 7 по улице Крейттмейштрассе в Мюнхене, поднимался по лестнице в свою квартиру, находившуюся на втором этаже. Он был тихим квартирантом и назывался Стефаном Попелем. Он хотел открыть дверь, но не смог вставить ключ в замок. Какой-то человек, поднявшийся вслед за ним на лестничную клетку, сказал: «Вам будет лучше обратиться к слесарю».

Попель отвернулся, а незнакомец направил на него предмет, напоминающий пистолет. Прозвучал легкий щелчок. Попель, не имевший времени заслониться, упал. Через час он был найден мертвым. На его теле не обнаружили увечий, и судебный врач констатировал смерть в результате эмболии. Однако полиции было известно, что Стефан Попель — политический эмигрант, Степан Бандера. До 1961 года говорилось об отравлении и даже о самоубийстве. В том же году «выбрал свободу» агент КГБ, Богдан Сташинский. Он признался, что убил, по крайней мере, двух руководителей украинских националистов, Льва Ребета и Степана Бандеру, разделивших судьбу Коновальца. Сташинский воспользовался пистолетом с цианистым калием.

Во время процесса перед судебной палатой Карлсруэ Сташинский дал показания, что «действовал по приказу». В итоге он был приговорен к восьми годам тюремного заключения. Многие обвиняемые на Нюрнбергском процессе тоже действовали по приказу, но их приговорили к смертной казни — им не повезло, они не принадлежали к КГБ.

После семи лет борьбы против УПА советская армия и НКВД усмирили Украину. Они убили Коновальца и Бандеру, но не могли уничтожить украинский народ. Многотиражная пресса об этом умалчивает. С 1952 года каждый год тысячи украинцев являются жертвами арестов и депортаций. В 1972 году произошли кровавые уличные беспорядки на Южной Украине. В июне бастовали тысячи рабочих Днепродзержинска; они нападали на здания, где находились комитеты большевистской партии, комсомола, КГБ и МВД, и поджигали их. Толпа пела гимн УПА. В сентябре и октябре того же года начались новые, небывало бурные демонстрации в Днепропетровске, одном из самых важных промышленных узлов Центральной Украины. Бунтовщики овладели многочисленными городскими районами. Подразделения милиции открыли огонь, в результате более 50 человек оказались убиты. Власти вынуждены были провести дополнительную мобилизацию из числа комсомольцев и дружинников. В 1973 году прошли новые демонстрации, на этот раз крестьян, в южно-украинских колхозах. Мировая пресса об этом умалчивала.

Зато в 1963 году коммунистические газеты обвинили меня, что во время войны я имел «пистолет с глушителем, стрелявший отравленными иглами». Утверждалось, что у меня были намерения воспользоваться им, чтобы «убить Сталина». В десятках газет написали, что я «испытал» этот пистолет на заключенных в концентрационном лагере Заксенхаузен. К какой категории принадлежат люди, поверившие, что я и мои товарищи способны стрелять в беззащитных людей? Ведя нетрадиционную войну, я старался не стрелять и не давать приказов открывать огонь, чтобы избежать кровопролития, что в значительной мере мне удалось благодаря использованию момента внезапности. На фронте я встречался, также как и мои товарищи, лицом к лицу с неприятелем. Я повторяю еще раз, что наши противники были храбрыми людьми — и партизаны Тито, и русские солдаты, и американцы.

Возможно ли, чтобы люди, стремящиеся приписать мне дерзкие преступления, не понимали, что таким образом они раскрывают свою подлость? Участвовали ли они в боях? Встречались ли лицом к лицу со смертью на поле брани? Я сомневаюсь.

В действительности журналисты — охотники за сенсациями — сформулировали против меня обвинения, повторяющие выдвинутые шестнадцатью годами ранее господином Альбертом Розенфельдом, американским прокурором, которому, несмотря на большие усилия, не удалось осудить меня в Дахау.

Этот же прокурор, господин Розенфельд, без конца допрашивал с применением особенно убедительного метода одного молодого солдата, служившего ранее в моих подразделениях. В конце он «признался», сказав: «Нам также выдавали отравленные боеприпасы».

Я попросил моего защитника, американского подполковника Дарста, чтобы он склонил свидетеля к более точному описанию этих отравленных боеприпасов, то есть по каким признакам он мог бы их узнать.

— Это очень просто, — ответил молодой солдат. — Между гильзой и пулей была нанесена красная окантовка.

После краткой консультации со мной подполковник Дарст заявил суду, что он хотел бы допросить свидетеля на следующий день. Мне хорошо были известны пули с красной окантовкой. Я не имел ничего против молодого человека, бесспорно, не отдававшего себе отчета о важности своего показания и последствий, которое оно могло иметь для моих товарищей и меня.

Однако мне как обвиненному требовалось представить доказательство, свидетельствующее о ложности обвинения «доброжелательного» господина Розенфельда. Я должен был действовать очень быстро. В Дахау некоторые арестованные каждый день выходили под конвоем из лагеря на работы. Нам удалось передать нашим друзьям соответствующие указания. На заседание, проходившее на следующий день, подполковник Дарст вызвал молодого солдата. Тогда я вытащил из кармана пулю с красной окантовкой, полученную мной ранее в куске хлеба. На минуту воцарилась тишина. Прозвучали вопросы возмущенного господина Розенфельда, но вмешался подполковник Дарст:

— Не так важно, каким образом эта пуля оказалась у нас. Важно, чтобы суд установил, к какому типу относится этот патрон. Я прошу Высокий суд разрешить свидетелю тщательно осмотреть его и сказать, действительно ли этот патрон является одним из тех, которые раздавали иногда офицерам и солдатам, воевавшим под началом полковника Скорцени.

Свидетель тотчас же заявил:

— Да, это один из отравленных патронов, которые нам выдавали во Фридентале.

— Я прошу свидетеля, — сказал полковник Дарст, — еще раз внимательно осмотреть патрон и подтвердить, что он совершенно уверен и не ошибается. Это показание имеет первостепенное значение. Точно ли этот патрон является одним из тех специальных патронов — отравленных, как сказал свидетель, которыми его вооружили?

— Я в этом абсолютно уверен.

— Очень хорошо! Я благодарю свидетеля. Прошу Высокий суд дать возможность высказаться обвиняемому.

Тогда я заявил, что патроны этого типа не являлись отравленными, а речь шла о водонепроницаемых патронах, которые действительно раздавались некоторым подразделениям, участвовавшим в акциях, где могла возникнуть вероятность их попадания в воду. Анализ, потребованный защитником и судом, полностью подтвердил мои слова. Красная окантовка предотвращала возможность перемешивания этих патронов с другими. Я хочу добавить, что ни одно подразделение вермахта не использовало «пистолетов с цианистым калием» и другого оружия подобного типа.

В 1941 или 1942 году мы нашли у русского партизана патроны с цианистым калием. Они были изготовлены для стрельбы из пистолета; наконечник пули, имевший четыре насечки, содержал цианистый калий. Эти патроны, подходившие к пистолетам «ТТ», использовались армейскими политработниками и специальными подразделениями неприятеля для проведения экзекуций. Артур Небе, руководитель V управления РСХА, приказал изготовить несколько сотен таких патронов в лабораториях криминальной полиции, и я получил их тогда примерно двести штук. Когда один из моих офицеров готовился выполнить задание, во время которого существовала опасность, что его захватят в плен и будут пытать, он получал один, легко узнаваемый патрон. Однако он обозначался не красной окантовкой, а крестиком на конце патрона. У меня тоже был такой патрон — последний в магазине. Когда 22 мая 1945 года я сдался американской армии и положил пистолет на стол перед сидящим напротив меня американским офицером, то предупредил его: «Внимание! Он заряжен, а последний патрон очень опасен».

Я объяснил, почему.

Прогресс остановить невозможно. После войны в Советском Союзе был произведен и усовершенствован секретный пистолет, с помощью электробатареек выбрасывающий под сильным давлением рассеянный заряд цианистого калия. После попадания яда через слизистую оболочку и поры в организм, он в течение нескольких минут разносится кровью по всему телу, вызывая сужение сосудов и смерть. Так был убит Бандера.

Перед его убийством Сташинский не забыл принять в качестве противоядия таблетки атропина. Все это происходило не в повести Яна Флеминга.

Советские спецслужбы с очень давних времен применяют один способ, который, независимо от усилий сохранить его в тайне, становится очень известным. Сначала прессе дается указание написать, что жертва совершила самоубийство, еще удобнее «выяснить», что она была убита политическим противником. То, что массовое убийство польских офицеров в Катыни было делом рук Советского Союза, бесспорно доказано уже в 1942 году. Тем временем в Нюрнберге русские прокуроры не забыли обвинить в этом массовом преступлении немцев, и до сегодняшнего дня историки, вероятно, не желающие читать официальные рапорты (особенно польские, американские, английские[251] и швейцарские документы) о катынской бойне, только лишь «выражали сомнения».

Когда мне доложили о визите «генерала Николаи», я сразу понял, что речь идет о бывшем руководителе немецкой военной разведки периода первой мировой войны полковнике Николаи. Я был уверен, что его уже нет в живых.

Однако он являлся не призраком, а живым человеком. Я еще до сих пор вижу его в голубом костюме, с белыми коротко подстриженными волосами и живым взглядом. Когда он сел, мое внимание привлекла одна деталь. У него были старомодные гетры, такие же, как когда-то носил мой отец… Мы беседовали об освобождении Муссолини.

— Я думаю, — сказал он, — что одной из трудностей, которые вы вынуждены были преодолеть до освобождения дуче, явилось обнаружение места его пребывания. Позволю себе заметить, что вас немного ввели в заблуждение.

Я признал, что мне действительно пришлось убеждать Гитлера по этому вопросу, так как ему подсунули ложную информацию.

— Случается получать и ошибочную информацию, — сказал он, улыбаясь, — но необходимо сделать так, чтобы она приходила не очень часто…

Я считал точно также, но, к сожалению, не понимал, что он имел в виду. Канарис еще не был разоблачен. Я объяснил генералу, к чему мы стремились во Фридентале: изобретательные операции спецподразделений, неожиданные, но в рамках военного права. Николаи, которому было тогда около семидесяти лет, внимательно выслушал эту лекцию, после чего заметил, что наши действия должны базироваться на абсолютно точной информации. К моему великому удивлению, он сказал, что был бы счастлив, если бы мог нам пригодиться. Когда я беседовал об этом с Шелленбергом, тот перекосился:

— Сразу видно, — сказал он, — что вы еще новичок. Николаи является очень важной персоной! Адмирал Канарис не переносит его, впрочем, как и рейхсфюрер. Он очень много знает о многих делах на Западе, а особенно на Востоке.

— Еще одна причина, — ответил я, — не отказываться от услуг такого человека. Можно воспользоваться его опытом.

— Его бывшие связи с Востоком в эпоху брестского мира вызывают определенные подозрения!

По моей просьбе генерал Николаи прочел для офицеров «Фриденталя» две или три лекции, призвав на помощь свои воспоминания (не без юмора) и свой опыт. Он высказал мнение о значении стратегической разведки (политической, экономической и психологической), а также о необходимости осуществления тактической разведки для каждой отдельной операции, которая в будущем может оказать влияние на главную стратегию. Эта разведка должна представлять из себя синтез разнообразной информации и осуществляться очень быстро и четко. Вполне понятно, что он считал разведку главной движущей силой современной войны. По мнению генерала, самой главной ценностью полученной информации является ее достоверность и понятность, однако разведданные могут быть использованы только в определенное время и на определенной территории. Использование неточных данных является более опасным, чем их отсутствие.

Николаи заметил, что неожиданный подвиг, возвращающий мыслям и воображению их место, потерянное во время великой всеобщей войны, находит огромный отзвук даже у неприятеля. Это совершенно новая форма ведения войны, до этого времени спорадически, только лишь временами изучавшаяся в генеральных штабах.

Я пожимаю плечами, когда читаю сегодня, что Николаи ценил Канариса. Он был слишком тактичен, чтобы лично бросить упрек адмиралу. Но во время одной из бесед он сказал мне: «Видите ли, Скорцени, офицер не служит режиму. Он служит родине, независимо от ее политического облика. Атака, совершенная на существующий режим во время войны, является явной изменой».

Для меня же это было до такой степени очевидным, что в январе 1944 года я не понимал, зачем Николаи так обращался ко мне. Заверяю, что у меня никогда не появилось впечатления, что он хотя бы немного симпатизировал коммунизму, как раз наоборот. Он был безукоризненным офицером «старой школы». Я всегда замечал прямолинейность его характера, особенно контрастную со скользким и неясным характером Канариса, а также ловкачеством Шелленберга. В «Мемуарах» (ненастоящих) Шелленберга, полностью перешедшего на службу к англичанам, можно прочитать, что «малая контора Николаи на Постдамерплац являлась одним из важнейших центров, работающих на советскую разведку», и это в 1943 году! Почему тогда генерала Николаи не арестовали?

За время трех или четырех бесед с Николаи я смог убедиться, что он наделен незаурядным умом. Отмечу, что его слава в военной разведке была хорошо известна в мире и значительно превосходила репутацию Канариса. Во время войны меня поглощали другие дела, и некогда было заниматься шпионами или охотниками за ними. Однако могу констатировать, что если кто-то вроде. Шелленберга утверждает, что Николаи организовал во время войны на Потсдамерплац просоветский информационный центр, то это является абсурдом. А заявления того же лица о том, что «руководитель гестапо, Мюллер, контролировал Николаи и его просоветскую сеть» необходимо было проверить.

Условное название «Цеппелин» не обозначало только сбор информации группой «С» VI управления РСХА среди 5 000 000 советских военнопленных, как я уже писал в шестой главе второй части этой книги. В конце 1944 года это было также условным названием ставки главнокомандования сухопутными войсками, расположенной в Цоссен, примерно в двадцати километрах южнее Берлина.

Это был небольшой замаскированный городок, состоящий из похожих друг на друга бетонных зданий, разделенных садами и газонами. Все дома были построены по одному и тому же проекту: по обеим сторонам 10–12 метрового коридора располагались двери помещений, из коридора сход вел в убежище.

Около 3000 офицеров работало в «Цеппелине» под руководством генерала Кребса[252] (заместителя генерал-полковника Гудериана, назначенного Гитлером начальником Генерального штаба сухопутных войск после покушения 20 июля 1944 года).

Службы Кребса занимали один конец «Цеппелина», а службы генерала Гелена (отдел «Иностранные армии Восток») — противоположный.

Рейнхард Гелен никогда не был деятельным и идейным национал-социалистом. Как и Хойзингер, он служил в качестве руководителя отдела в штабе Гальдера. Он серьезно не воспринял мятежные идеи обоих этих генералов и действия диванных конспираторов. Генерал Гудериан справедливо и очень внимательно трактовал его информацию, касающуюся Восточного фронта. Тем временем Гелена начал подозревать Гитлер — невиданно недоверчивый после 20 июля — не только потому, что он сделал карьеру благодаря Гальдеру и Хойзингеру, но прежде всего по той причине, что в 1931 году он женился на Герте фон Зейдлиц-Кюрцбах, родственнице генерала фон Зейдлица. Нам известна позиция этого военачальника в Сталинграде; вместе с Паульсом он оказался среди руководителей Национального комитета «Свободная Германия» с местонахождением в Москве.

Во время подготовки всех операций, проводимых нами на Востоке, я всегда советовался с будущим начальником федеральной разведывательной службы; его информацией я был доволен. Позволю себе рассказать только один анекдот.

15 марта 1945 года я в сопровождении преемника Фелкерсама, подполковника Вильгельма Вальтера, отправился в «Цеппелин». Мы находились втроем в большом кабинете генерала Гелена — просторном и, благодаря большим окнам, светлом помещении. Мы склонились над столом с разложенной на нем картой Восточного фронта и, по всей вероятности, не услышали сирен, оповещавших о воздушной тревоге. Время было около полудня.

Первая бомба упала в каких-нибудь 100 метрах от здания. Мы тотчас оказались под столом. Через несколько секунд вторая бомба вырвала окно, и осколки стекла разлетелись во все стороны.

— Упала довольно близко, — сказал Вальтер.

В этот момент генерал резко вскочил на ноги, бесшумно, одним прыжком достиг выхода и исчез. Когда мы тоже поднялись и вышли из кабинета, то обнаружили, что бронированная дверь убежища в коридоре закрыта. В дверь мы стучали довольно сильно, в конце концов нам ее открыл какой-то солдат. В убежище мы обнаружили очень спокойного генерала Гелена, который удивленно спросил:

— А где вы были, господа?

— Да ведь, господин генерал, — ответил Вальтер, — мы очень беспокоились о вас! Везде вас искали и очень счастливы, увидев вас живого и в безопасности.

Я заметил, что штабные офицеры особенно не переносят бомбардировок (откровенно говоря, я их тоже не люблю). Это не значит, что штабной офицер боится больше других смертных. Генерала Гелена, несомненно, можно считать мужественным человеком. Я только хотел сказать, что штабной офицер чувствует себя в определенной степени обиженным, если он становится мишенью, как обыкновенный солдат.

Мы смеялись по поводу этого происшествия, но на другом конце «Цеппелина» бомбардировка явилась причиной нескольких жертв, даже генерал Кребс оказался достаточно тяжело ранен.

В 1971 году Рейнхард Гелен опубликовал воспоминания «Der Dienst»,[253] в которых он утверждает, что таинственным «Вертером» из «Красной капеллы» был никто иной… как рейхслейтер Мартин Борман, начальник партийной канцелярии.

Это утверждение не выдерживает критики. Борман не мог достаточно быстро получать решения Гитлера по военным вопросам, чтобы потом их вовремя передавать Ресслеру. Для этой грязной работы, стоившей жизни сотням тысяч наших солдат, не вспоминая об убитых и депортированных штатских лицах, советская ставка, бесспорно, привлекла высококвалифицированного военного специалиста.

Когда Гелен писал свою (впрочем, очень меня разочаровавшую) книгу, было ясно, что Бормана нет в живых, хотя его все еще искали в Южной Америке и даже среди племен Амазонки. Сегодня мы располагаем постановлением суда Западной Германии о том, что бывший рейхслейтер умер в мае 1945 года. Я считал его одной из самых вредных личностей в окружении Гитлера. Мир праху его.

Все же у меня возникает вопрос, почему Рейнхард Гелен считал, что Борман был дирижером «Капеллы» в ОКВ.

Глава вторая Операция «Вольный стрелок»

Советское наступление летом 1944 года — Почему Рокоссовский продвинулся на 270 километров за девять дней — 27 немецких генералов захвачено в плен — Подполковник Шернхорн отказывается капитулировать и собирает 2000 человек — «В лесах на северо-западе от Минска…» — Четыре группы стрелков-парашютистов в операции «Вольный стрелок» — Шерхорн отыскался! — Прапорщик Р. ужинает в советском офицерском клубе — Рейды «Бомбардировочной авиационной эскадры 200» — Унтерштурмфюрер Линдер получает Рыцарский крест — Долгий марш «пропавшего легиона» — Последнее сообщение Линдера: «Я хочу услышать ваши голоса…» — Мои опасения — Объяснения беглеца из советских лагерей, доктора Золтана фон Тота — Цена преступления ношения фамилии Скорцени: десять лет лагерей.

До операции «Бурый медведь» в советском тылу проводилась другая специальная акция.

В конце августа 1944 года меня срочно вызвали по телетайпу в ставку, где генерал-полковник Йодль представил мне двух штабных офицеров, специалистов по Восточному фронту. Они познакомили меня с драмой, разыгравшейся между Минском и Березиной на участке фронта нашей группы армий «Центр».

Генерал Йодль не смог объяснить, как танки и моторизованные подразделения 1-го и 2-го Белорусских фронтов под командованием Рокоссовского и Захарова, наступавшие севернее припятских болот на стыке наших 4-й и 9-й армий, 2 июля появились в Столбцах в 65 километрах западнее Минска, в то время, когда этот город пал только на следующий день. Моторизованные подразделения Рокоссовского преодолели 270 километров за девять дней!

Сегодня этот быстрый марш не является столь таинственным. Нам ведь известно, что заговорщики Витцлебен, Бек и Гальдер ждали от Паульса в конце 1942 года сигнала к бунту в Сталинграде. Начальником штаба группы армий «Центр», находившейся до весны 1944 года под командованием фельдмаршала фон Клюге, а затем — до того как должность командующего была поручена Моделю — фельдмаршала Буша, был один из основных конспираторов, сторонник капитуляции на Востоке, генерал Хеннинг фон Тресков. Клюге закрывал глаза на подготовку Трескова к переброске на советскую сторону нашего бывшего посла в Москве Вернера фон дер Шуленбурга, который должен был договориться о капитуляции на Востоке.[254]

В «History of the Second World War» («Истории второй мировой войны») сэр Безил Лиддел Харт, в частности, констатировал, что заговорщики сообщили разным командирам противоречивые приказы, и в связи с этим «как на Востоке, так и на Западе события 20 июля имели серьезные последствия».

«Красная капелла» Радо-Ресслера все время пересылала данные в советскую ставку, которая в июне 1944 года имела подробные данные о размещении наших сил на центральном участке фронта. Легко можно было заметить, что движение танков неприятеля, закончившееся маневром по охвату флангов, проведенным советскими генералами в наиболее слабых точках нашей обороны, напоминает план, разработанный Гитлером против русских в июне 1941 года. Он был применен опять, только в обратном направлении. Русское командование быстро училось у нас.

В феврале 1943 года Гитлер поручил генерал-полковнику Моделю спасти двадцать две дивизии 4-й и 9-й армий на Восточном фронте, находившиеся на плацдарме под Ржевом под угрозой окружения. С 1 по 22 февраля генерал более 160 километров отводил свои дивизии с постоянными оборонительными боями настолько эффективно, что, несмотря на наступление десяти советских армий, он понес минимальные потери. Операция называлась «Буйвол».

В 1944 году Модель второй раз получил задание спасти то, что еще можно было спасти в этих двух армиях, и восстановить линию фронта. Однако ситуация была совершенно иной. Фельдмаршал[255] оказался перед лицом великого хаоса, появившегося после 20 июля, особенно в моральной сфере.

Солдаты понимали, что их предали.

Я еще раз подчеркну, что единственным выходом было бороться.

Убийство Гитлера и ликвидация национал-социалистского режима ничего не изменили бы, так как неприятель давно уже решил судьбу Германии. Размышления некоторых историков о приказах Гитлера, заставлявших «сражаться до конца», которые оцениваются сегодня как «преступные и абсурдные», бессмысленны. Любой осознающий ответственность перед историей немецкий государственный муж, оказавшийся перед волей неприятеля навязать «безоговорочную капитуляцию», издавал бы такие же приказы. «Историки», критикующие сопротивление немецкого народа, оказавшегося перед угрозой полного уничтожения Советским Союзом в случае достижения им Рейна, доказывают, что они до конца не обдумали то, о чем говорят.

В ставке мне стало известно, что части 4-й армии, оказавшейся в окружении под Минском, удалось вырваться из котла. Мы получили сообщение по радио от одного из наших агентов, оставшегося в тылу вражеских позиций. «В лесах на северо-западе от Минска немецкие части не капитулировали». Эту информацию подтвердили многочисленные беглецы из минского котла. От небольшого подразделения, сумевшего пробиться через Вильнюс, нам также стали известны некоторые подробности: «Насчитывающая примерно 2000 человек боевая группа под командованием, вероятно, полковника Гейнриха Шерхорна скрылась в лесу и полна решимости пробиться к нашим позициям».

— Скорцени, — сказал мне генерал Йодль, — к сожалению, нам неизвестно, где находится подполковник Шерхорн и его группа. По вашему мнению, можно ли их обнаружить и оказать им помощь?

— Господин генерал, — ответил я, — смею вас заверить, мы сделаем все, что в наших силах.

Чтобы хорошо осознать масштабы катастрофы, достаточно сказать, что из сорока семи генералов 4-й и 9-й армий, а также 3-й танковой армии семь погибли в боях (в том числе командир VI армейского корпуса генерал Пфайффер), двое покончили жизнь самоубийством, один пропал без вести, а двадцать один попал в плен. Но Шерхорн не сдался. Командиры такого покроя, сумевшие в чрезмерном хаосе сплотить вокруг себя 2000 человек, полных решимости дорого продать свою жизнь, заслуживают большего, чем только словесное поощрение их мужества.

В то же самое время я имел случай побеседовать с генералом, сумевшим после семидесятикилометрового марша добраться до наших позиций в Восточной Пруссии. Он привел остатки своей дивизии — семьдесят человек.

Он сказал мне, что его дивизия была окружена вместе с двумя другими на юго-западе от Смоленска. Генерал сразу заявил, что «по его мнению, необходимо тотчас же капитулировать перед Советским Союзом». Два других генерала в течение дня пытались переубедить его. Результат? Попытка вырваться из котла была предпринята слишком поздно и осуществлялась без необходимой для удачи силы и уверенности в успехе. Из гигантской ловушки удалось вырваться только небольшим группам. Несомненно, что Шерхорн и его люди также оказались жертвами нерешительности своих начальников.

Сколько шансов было у нас для обнаружения этих героев, сражавшихся почти два месяца в минских лесах? Не больше пятнадцати или двадцати из ста. Но необходимо было попытать счастья, и я сразу же приступил к работе. Операция получила условное наименование «Вольный стрелок». Во Фридентале все вложили в подготовку этого задания столько же энергии и энтузиазма, сколько можно найти в увертюре известной оперы Карла-Марии фон Вебера.

Проведение операции поручили недавно образованному батальону «Охотничье подразделение Восток I».[256] Было образовано четыре группы по пять человек: два немецких стрелка-добровольца и трое русских, убежденных антисталинистов. Восемь немецких добровольцев говорили по-русски.

Они были одеты в советскую форму, имели русские продовольственные пайки, оружие, боеприпасы, а также документы. Им полностью побрили головы и снабдили русской «махоркой». У каждой группы имелась радиостанция.

Первую группу под командованием П., обершарфюрера войск СС, сбросили на парашютах в конце августа 1944 года с «Хе-111», принадлежавшего к «Бомбардировочной авиационной эскадре 200». Пролетев 500 километров в тыл неприятельских позиций, она совершила посадку восточнее Минска, под Борисовом. В ее задачу входило совершить марш на запад в поисках Шерхорна.

Уже в ночь приземления мы наладили первую радиосвязь с П., доложившим: «Посадка трудная… Мы собираемся… По нам стреляют из автоматов…» — и далее наступила тишина. Только через шесть или восемь недель, во время подготовки в Будапеште операции «Фауст-патрон», мне стало известно, что П. смог добраться до группы Шерхорна, но его радиостанцию уничтожили в первый день.

Вторую группу мы сбросили в этом же районе в начале сентября. Ею командовал оберюнкер (прапорщик) войск СС Линдер, получивший то же задание, как и группа № 1 — маршировать на запад. На наши позывные он ответил на четвертую ночь и после обмена паролями доложил: «Посадка прошла хорошо. Группа Шерхорна найдена». Легко можно представить нашу радость, дополненную на следующий день личной благодарностью подполковника Шерхорна, переданной нам по радио. Следующие группы, третью и четвертую, мы сбросили в районе Дзержинска и Вилейки. Они должны были совершить концентрический марш в направлении Минска.

О группе № 3 под командованием сержанта М. мы ничего не узнали; все наши радиопозывные остались без ответа. Их поглотила огромная Россия.

Судьба группы № 4 под командованием молодого прапорщика Р. оказалась неожиданной, даже сенсационной. Сначала поступили хорошие известия: посадка прошла без помех. Р. доложил, что вся пятерка собралась вместе. Затем он сообщил, что они встретили русских дезертиров, которые их приняли их за своих, и что они с новыми товарищами отлично понимают друг друга. От них Р. узнал, что в районе Минска действуют подразделения НКВД. Он предупредил нас, что на второй день вынужден изменить маршрут, на что и получил согласие. На третий день он сообщил, что они получили помощь от крестьян, и измученное войной население этой части Белоруссии будет способствовать их деятельности. На четвертый день сообщений от него не поступило.

Адриан фон Фелкерсам, являвшийся балтийским немцем, очень переживал за операцию «Вольный стрелок», он опасался самого худшего. Я тоже разделял его опасения, хотя и старался это скрыть. Только через пятнадцать дней (в конце сентября) нам позвонили из одной части, находящейся на фронте в Литве: «Группа Р. докладывает, что вернулась без потерь».

Группа № 4 не обнаружила Шерхорна, но сведения, добытые и доставленные ею, оказались очень важными. Она прошла более 300 километров по вражеской территории, когда неприятель готовился к наступлению. Чтение рапорта Р. доказывало, что мы могли многому научиться от русских. Они серьезно относились к тотальной войне — в их распоряжении было не только снаряжение, поставленное американцами, но они мобилизовали весь народ. Часто можно было увидеть женщин и детей, которые катили бочки с топливом или же подавали артиллерийские снаряды на позициях.

Р., носивший форму лейтенанта Красной Армии, даже принял приглашение на ужин в офицерском клубе. Эти клубы относительно недавно восстановили в русской армии, переставшей быть армией пролетариата, а ставшей армией русского народа. Интернационал уже не использовался в качестве советского боевого гимна.

После возвращения во Фриденталь Р. принял активное участие в подготовке акции с целью оказания помощи Шерхорну. Самым важным мы посчитали поставку медикаментов для его группы, где было много раненых и больных. Первый сброс закончился неудачно: наш врач сломал во время посадки обе ноги, и через несколько дней нам сообщили о его смерти. Второму доктору удалось присоединиться к группе вместе с медицинским снаряжением.

С этого времени самолет из «Бомбардировочной авиационной эскадры 200» через каждые два или три дня летал на вое-ток, чтобы сбросить продовольствие, медикаменты и боеприпасы к стрелковому оружию. Эти полеты совершались ночью и при плохой погоде; пилоты вынуждены были ориентироваться на слабые световые сигналы, а подающие их с земли наши люди тоже рисковали. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие контейнеры пропали.

Вместе со специалистами из «Бомбардировочной авиационной эскадры 200» мы подготовили план эвакуации. Единственным способом оказалось сооружение вблизи леса, где скрывались наши товарищи, посадочной площадки для «Хе-111», с которой сначала можно будет эвакуировать раненых и больных, а затем и способных к бою. Доброволец — инженер Люфтваффе — спрыгнул с парашютом, чтобы руководить строительными работами. В течение нескольких дней мы были полны оптимизма и надежды, но жестоким ударом стало известие о том, что русские обнаружили нашу посадочную площадку и ведут непрерывные атаки на нее.

Тогда мы определились, что Шерхорн попытается добраться до озерного края, расположенного на бывшей русско-литовской границе, который распростирался недалеко от Динебурга (Двинска),[257] в 250 километрах севернее места, где он находился.

Если бы ему удалось дойти туда в начале декабря, замерзшие озера можно было бы использовать в качестве взлетной полосы. Мы произвели новые сбросы теплой одежды, продовольствия и боеприпасов — все для 2000 человек! Девять русских радиооператоров вызвались добровольцами, чтобы добраться до Шерхорна с радиостанциями.

В конце ноября 1944 года я с большой радостью сообщил Линдеру о присвоении ему звания унтерштурмфюрера и награждении его Рыцарским крестом, о чем я ходатайствовал ранее.[258]

Мы знали, что неприятель, безусловно, заметит марш на север 2000 человек. Поэтому нами было определено, что Шерхорн разделит свой «легион». Больные и раненые должны были перевозиться на крестьянских повозках. Они едут более медленно и подвергаются большей опасности. Поэтому требовался арьергард, который поручили возглавить прапорщику П., обнаружившему после многих недель скитаний подполковника и наших коллег; после этого он наладил с нами связь. Подполковник и унтерштурмфюрер Линдер должны были возглавить вторую группу, состоящую из боеспособных солдат, — их задачей было как можно более быстрое продвижение к нашим позициям.

Наступила зима. С беспокойством мы следили за «долгим маршем» наших храбрых товарищей.

Обе колоны отправились в путь в ноябре. Иногда их обнаруживали советские спецподразделения, и тогда необходимо было сражаться, затем исчезать или же менять направление движения, маскироваться днем и продвигаться ночью. Ночами, в установленный час, наших людей обеспечивали самолеты «Бомбардировочной авиационной эскадры 200». Мы старались по карте определить квадрат, где необходимо произвести сброс, но колонны маршировали как могли, отклоняясь от установленного ранее маршрута. Поэтому иногда обнаружить их становилось довольно сложной задачей, таким образом мы потеряли много укомплектованных партий груза, собирать который нам становилось все труднее.

Средний темп марша через леса и болота редко превышал 4–5 километров в сутки. Мы с беспокойством следили за колонной, и у нас появилось предчувствие, что наши несчастные товарищи никогда уже не увидят Германию. Осознание этого наполняло нас горечью, ведь эти люди заслужили, чтобы остаться в живых.

В течение нескольких месяцев мы делали все, чтобы облегчить их страдания и любой ценой найти топливо, необходимое для полетов. Вскоре самолеты летали уже только раз в неделю… Позже случилась катастрофа: бензина не было, и, к нашему великому горю, мы вынуждены были прекратить полеты.

В феврале 1945 года мы получили радиограмму унтерштурмфюрера Линдера: «Я с первой группой добрался до озер. У нас нет продовольствия, нам грозит голодная смерть. Можете ли вы нас принять?» Мы не могли. У нас уже не было ни «хейнкелей», ни топлива. Я находился тогда в городе Шведте-на-Одере. Под моим командованием была дивизия, организованная из различных подразделений. Я выходил из себя, думая о запасах бензина и продовольствия, попадавшего ежедневно в руки наших врагов на Востоке и Западе, либо бессмысленно уничтожавшегося. Во Фридентале наши операторы каждую ночь сидели у приемников, ожидая известий, только известий… так как мы уже не могли дать им ничего, даже надежду.

Позже мы были вынуждены оставить Фриденталь и переместить наш штаб в Южную Германию. Операторы все еще напрягали слух на соответствующих частотах. Сигналы, приходившие от «пропавшего легиона», становились все слабее. Последняя радиограмма Линдера была самой трагической — он просил только немного топлива для генераторов подзарядки батареек радиостанции: «Я хочу только поддерживать с вами связь… Слышать ваши голоса…» Был апрель 1945 года. Позже наступила тишина.

В апреле и мае 1945 года, а также во время пребывания в тюрьме я часто думал о Шерхорне, его храбрых солдатах и наших добровольцах, принесших себя в жертву, чтобы спасти 2000 товарищей. Что с ними случилось? Меня мучила неопределенность. Сообщениям Шернхорна и наших радиотелеграфистов всегда предшествовал условленный шифр, постоянно менявшийся согласно предварительной договоренности. Все полученные нами радиограммы соответствовали принятым принципам. Однако же, находясь в заключении, я многое узнал о методах радиоперехвата, применяемых победителями. Я задавал себе вопрос, не проводила ли советская разведслужба с нами все это время так называемую радиоигру.

Позже, когда немецкая коммунистическая пресса опубликовала по делу Шерхорна большие репортажи, озаглавленные «Советы надули Скорцени», знание мной советских методов работы позволило сделать вывод, что мои опасения были напрасными.

В начале января 1973 года венгерский военный врач, доктор Золтан фон Тот, написал мне письмо, содержание которого я привожу.

Доктор Золтан фон Тот попал в плен в Будапеште 14 февраля 1945 года. Военный полевой суд приговорил его к 25 годам принудительных работ, и ему пришлось сидеть в различных советских лагерях. В феврале 1946 года он оказался в Печерском лагере, расположенном в 200 километрах на юго-запад от сибирской Воркуты. В лагере находилось примерно 30 000 заключенных — немцев, венгров, болгар и других. Он «лечил» в бараке примерно 600 тяжелобольных, но лекарства отсутствовали, и большинство осужденных не выжило.

«Я отлично помню, — написал врач, — что, в частности, мне пришлось заботиться об офицере войск СС, Вилли Линдере из Магдебурга. Ему было около двадцати шести лет, и он болел сложной формой туберкулеза легких. В тех условиях, в которых мы находились, у него не было шансов… Он был необыкновенно умным и храбрым парнем».

До того как Линдер умер в Печоре в марте 1946 года, он рассказал Тоту свою историю.

До апреля 1945 года мы действительно поддерживали связь с подполковником Шерхорном. Линдер находился в первой колонне Шерхорна, в которой дошел до озер вблизи Диненбурга. Вторая колонна под началом офицера одной из парашютных групп добралась туда немного позже. Был уже февраль 1945 года, из колонны Шерхорна выжило только 800 человек. Сначала они напрасно ожидали, что будут обнаружены нашими самолетами и эвакуированы, затем ожидали лишь снабжения, а в конце, что кто-нибудь с ними поговорит.

В конце апреля 1945 года 800 офицеров и солдат были окружены частями НКВД. Бои продолжались несколько дней; обе стороны понесли большие потери. Полковник Шехорн был ранен…

Вначале с военнопленными обходились хорошо, но позже всех приговорили к обычным 25 годам принудительных работ, после чего разослали по разным лагерям. Шерхорн вылечил раны, полученные в последних боях.

Этот рассказ совпадает с ходом событий, известных нам по радиограммам.

Доктор Золтан фон Тот заканчивает свое письмо следующим образом:

«Может быть, вам будет также интересно, что в 1955 году я встретил генерал-майора Ломбарда, который был заключенным. В первый раз мне довелось его видеть 15 октября 1944 года в Будапеште. В начале войны он служил в звании подполковника в ставке фюрера — это он сообщил Гитлеру о полете Рудольфа Гесса в Англию. Генерал Ломбард встречал подполковника Шерхорна в одном из многочисленных лагерей, через которые ему пришлось пройти. Генерал Ломбард вернулся в Германию в 1953 году, и также молено предположить, что вернулся и полковник Шерхорн, если ему удалось выжить в плену. Однако, возможно, он проживает в ГДР.

Полковник Скорцени, я предоставляю вам право использовать эти воспоминания…»

Я лично беседовал с доктором Тотом, вышедшим из плена в 1953 году. Он рассказал мне больше о Вилли Линдере, «пропавшем легионе» и жестоком заключении, которое ему пришлось разделить со многими храбрыми солдатами. Многие из них умерли на его глазах по причине плохого обращения, голода и холода.

«Невозможно описать, что творилось в течение более десяти лет в советских лагерях для военнопленных, — сказал он мне. — Это правда, что через год или два после смерти Сталина [1953], тех, кому удалось выжить в предыдущие страшные годы, уничтожали уже с меньшим энтузиазмом. В живых осталось примерно 20 процентов военнопленных».

Некоторые европейские солдаты, сражавшиеся с большевизмом, находились в плену с 1941 года.

Мой брат более десяти лет находился в плену в СССР только потому, что носил фамилию Скорцени. Его схватили в 1946 году на улице в Вене. Когда в 1954 году его освободили вместе с остальными оставшимися в живых узниками лагерей «Архипелага ГУЛАГ», он еле держался на ногах и потерял более тридцати килограммов веса. Его появление в Вене в таком состоянии было невыгодно с точки зрения пропаганды, поэтому Советы вначале направили его в Югославию, где лечили и кормили почти в эксклюзивных условиях.

Мы беседовали с доктором Тотом о восстании в Будапеште, которое произошло в октябре — ноябре 1956 года. Советский Союз направил в Венгрию сибирские части, уверенные в том, что они воюют на Ближнем Востоке; они считали Дунай Суэцким каналом! Во время народного восстания в Будапеште погибло 25 000 человек, в том числе 8000 солдат Красной Армии. Затем были арестованы и подверглись депортации от имени «прогрессивной демократии» десятки тысяч венгров. А ведь Сталина уже более трех лет не было в живых. Люди, имеющие привилегию говорить от имени «совести человечества», забывают о страданиях Венгрии под советским игом.

Глава третья Адриан фон Фелкерсам исчезает. Последний рейд Вальтера Гирга

Как Фелкерсам получил Рыцарский крест — Миссия его подразделения в Майкопе — Рассказ Фелкерсама — Ненастоящая экзекуция казаков — «Наконец-то вы здесь!» — С генералом НКВД — Телефонная станция армии взлетает на воздух — Большая игра на телефонной станции Северного Кавказа — 23-я танковая дивизия входит в Майкоп — В окруженном Иновроцлаве — «Пробивайтесь этой ночью» — Вальтер Гирг и его русские — В 500 километрах в тылу позиций неприятеля с Рыцарским крестом под шарфом — «Вы советский шпион» — Один из наиболее невероятных эпизодов войны — «Русская рулетка» с пятью патронами в барабане.

Сейчас мне хотелось бы рассказать об Адриане фон Фелкерсаме.

Когда 150-я танковая бригада была расформирована, Фелкерсам, командовавший находящейся в ее составе боевой группой «Z», попросил меня назначить его командиром батальона «Охотничье подразделение Восток». Я был против, убеждая, что вместе с ним потеряю начальника штаба, — и это в тот момент, когда нам необходимо планировать различные трудные операции. Он согласился со мной. Однако я лишился этого аргумента после прибытия во Фриденталь 1800 офицеров и солдат дивизии «Бранденбург», среди которых находился отличный начальник штаба подполковник Вальтер.

12 января 1945 года я дал согласие на принятие Фелкерсамом должности командира «Охотничьего подразделения Восток I». Это подразделение не могло и мечтать о лучшем командире. Однако у меня было мрачное предчувствие, и приказ о назначении на должность я подписал неохотно.

В начале января 1945 года у нас уже не было иллюзий (кроме надежды на чудо) касательно результата войны. Ни наступление в Арденнах, ни произведенный после него удар в Сааре и Эльзасе (1–26 января) не принесли ожидаемого эффекта. Обе стороны взаимно обессилели, и ситуация на Западном фронте стабилизировалась на несколько недель. 68 немецких дивизий сражалось против 69 дивизий союзников. Американские войска перешли через Рейн только лишь 8 марта по мосту в Ремагене, который мы так и не сумели полностью разрушить.

С этого момента противник на Западе имел сокрушительное превосходство, особенно в воздухе. Его 79 дивизиям противостояло лишь около 30 немецких дивизий, материально и морально не способных выиграть какое-либо сражение.

Однако с 8 января 1945 года мы все знали, что самые трудные бои нас ожидают на Востоке.

Несмотря на провозглашение принципа «безоговорочной капитуляции» и директив плана Моргентау (который еще более ухудшил написанный и отредактированный Борманом приказ фюрера, предписывающий уничтожить эвакуированные промышленные предприятия[259]), мы все же надеялись, что немецкая земля на Западе не окажется полностью превращенной в руины.

Нам было известно, что на Востоке все будет иначе.

Советы были остановлены на линии Вислы в июле 1944 года. С той поры они сосредотачивали огромные силы и средства, беспрерывно поставляемые им западными союзниками. Рузвельт и Сталин договорились начать одновременно наступление на Востоке и Западе 20 января 1945 года. Как я уже писал, Черчилль попросил Сталина ускорить наступление, так как наше контрнаступление в Арденнах нарушило англо-американские планы.

Сталин начал наступление только лишь 12 и 14 января, бросив в бой 225 пехотных дивизий и 22 танковых корпуса.

Генерал Гудериан рассчитал соотношение сил, свидетельствующее о преимуществе советских войск:

Несмотря на все это, необходимо было сражаться. Это был вопрос жизни и смерти. В «Мемуарах солдата» Хайнц Гудериан, тогдашний начальник Генерального штаба сухопутных войск, отвечавший за руководство действиями войск на Восточном фронте, пишет, что первое советское вторжение в Восточную Пруссию оказалось предсказанием судьбы, которая ожидает немецкий народ в случае, если он не сможет удержать приближающуюся волну.

В развалинах лежало 700 лет труда и цивилизации. Гудериан констатирует: «Перед лицом такого будущего требование безоговорочной капитуляции было жестокостью, преступлением против человечества, для солдата, кроме того, еще и позором».

18 января 1945 года штурмбаннфюрер фон Фелкерсам оказался вблизи расположенного на северо-восток от Познани Иновроцлава. Там, в центре семидесятипятикилометрового фронта, растянувшегося между Вислой и Вартой, он принял удар неприятеля. На этот фронт ринулась тридцать одна пехотная дивизия и пять танковых корпусов, при поддержке многочисленной артиллерии и сильной авиации.

Я с беспокойством следил из Фриденталя за ходом операции с помощью радио. У меня не было возможности помочь ему людьми, поэтому я послал две дюжины грузовиков с продовольствием и боеприпасами — он добивался их с 18 января. Когда через два дня мне стало известно об окружении Иновроцлава, я создал себе условия, дающие возможность наблюдать вблизи за ходом сражения. Я доверял показаниям Фелкерсама в тактике; он взял на себя командование всеми подразделениями в окруженном городе. Однако информация, поступавшая ко мне с других участков фронта, доказывала, что превосходство неприятеля действительно было сокрушающим. «Охотничье подразделение Восток» и остатки других подразделений составляли лишь горстку солдат перед лицом огромной массы вражеских войск. Я был готов совершить недисциплинированный поступок и приказать моему батальону тотчас же отступить после получения сигнала тревоги.

Адриан фон Фелкерсам, бесспорно, принадлежал к числу наиболее элегантных и сохраняющих хладнокровие искателей военных приключений. В 1945 году ему пошел двадцать седьмой год. Он был рослым, худощавым молодым человеком с серыми глазами. Чтобы изобразить более точно его портрет, я приведу историю, которую он рассказал мне как-то вечером во Фридентале. За подвиг в той операции он получил Рыцарский крест:

«Это было в июле 1942 года на Кавказе. Хотя я и являлся всего лишь лейтенантом дивизии «Бранденбург», в этой операции мне требовалось сыграть роль майора Трухина из НКВД, прибывшего прямо из Сталинграда со специальными инструкциями (позволю себе окутать их туманом тайны) и подразделением, насчитывающим 62 человека. В большинстве своем оно состояло из жителей Прибалтики, бегло говоривших по-русски. Остальными были выбранные лично мной судетские немцы. Мы особо не гордились формой НКВД, но ничего не поделаешь, особенно если противник не соблюдает военное право. Мы оказались во главе 17-й армии Рихарда Роффа, а, точнее, 13-й танковой дивизии генерала Трауготта Герра, достигшей в Армавире трубопровода Ростов — Махачкала — Баку. Нас десантировали вблизи населенного пункта Белореченска, находящегося в 50 километрах на северо-запад от Майкопа — крупного нефтедобывающего центра. Мы получили два задания: максимально облегчить нашим танкам захват Майкопа и обеспечить (по мере возможности) охрану от уничтожения оборудования, предназначенного для добычи нефти.

Разведка сообщила мне, что в соседней деревне расположились биваком остатки разбитых советских частей. Они оказались отрезаны от своих подразделений, и в неоднородных группах вспыхивали ссоры. Они состояли из кубанских казаков, украинцев, небольших отрядов киргизов, черкесов и туркменов (они все были мусульманами), а также грузинов, русских и сибиряков, общей численностью примерно 700–800 человек. Присоединиться к отступающим частям стремились только русские и сибиряки, но они находились в меньшинстве; их офицеры были взволнованы. Но мое внимание больше всего привлекло то, что, кроме лошадей и верблюдов, они имели грузовики и бензин. Вскоре мой план был готов.

На рассвете мы окружили деревню и, стреляя в воздух, атаковали ее. Разбудив и разоружив всю компанию, мы с окриками «Давай! Давай!» вытолкали всех на главную площадь. Там мои верные товарищи «из НКВД» окружили всю группу и прикрывали меня, когда я вскочил на капот одного из грузовиков и сымпровизировал речь.

После констатации факта, что мы обнаружили их всех спящими блаженным сном в то время, когда советской родине необходима бдительность каждого ее защитника, я крикнул: «Что здесь происходит? У нас здесь что, дезертиры?! У нас предатели! Вы что не понимаете, товарищи, что наш гениальный отец народов, наш великий товарищ Сталин, все предусмотрел? Почему фашисты дошли до Кавказа? Я скажу вам! Чтобы погибнуть здесь, все до одного! Эти горы будут их могилой!»

В этот момент несколько казаков позволили себе сделать саркастические замечания, рассмешившие одного из них. По-моему знаку его схватили двое моих товарищей-«энкаведистов».

— Его убить, товарищ майор?

— Через минуту, товарищи. Ему не помешает послушать. Отведите!

Я продолжал свою речь. В конце приказал:

«Большинство из вас заслужило смерть! Мне хочется верить, что вы позволили обмануть себя нескольким омерзительным гадинам. Я знаю их, так как мы хорошо информированы. Вы должны поблагодарить нас за то, что мы не позволили вам совершить мерзкое преступление — предательство советской родины! Все казаки на правую сторону! Туркмены, грузины и остальные на левую сторону! Украинцы туда! Все остаются на площади до моего возвращения. Казаки двигаются вперед».

Мои люди сразу же разделились на группы; около тридцати из них осталось на площади. Остальных мои «энкаведисты» сели в грузовики и реквизировали два легковых автомобиля, после чего я сказал, чтобы казаки двигались вперед. После 45 минут интенсивного марша мы подошли к оврагу. Я вышел из легковой машины и подозвал атамана.

— Ты хочешь присоединиться к немцам? — спросил я. — Мне об этом известно. Ведь тебе ведомо о том, что вместе с немцами сражаются несколько казацких частей? Скажи правду.

— Зачем вы мне это говорите, товарищ майор?

— Думаешь ли ты, что твои люди последуют за тобой?

Он не ответил.

— Слушай. Спрячешься здесь на час или два. В деревне останутся только украинцы. Тогда иди в направлении Анапы — присоединись к толпе дезертиров из Красной Армии и дойдешь к немцам.

— Что это за игра, товарищ?

— Через минуту услышишь стрельбу. Лежи и не шевелись. Все подумают: да, НКВД их расстреливает! Сейчас понимаешь?

Я вернулся в деревню, где всем была слышна «стрельба». Мне пришлось объяснить русским офицерам и офицерам-сибирякам, что здесь необходимо оставить украинцев и солдат-кавказцев, так как ими «займется» другое подразделение НКВД, которое вскоре должно прибыть. Русские и сибиряки вскочили на грузовики, а я двинулся вперед за ними, с этого момента располагая моторизованным спецподразделением.

Утром 2 августа мы добрались до главной дороги и влились в огромный поток автомобилей, движущихся прямо на юг. Царил неописуемый хаос. На пересечении дороги с железнодорожной линией Армавир — Туапсе настоящие подразделения НКВД напрасно старались справиться с паникой. Я представился их командиру, которым оказался подполковник в скверном настроении.

— Кто вы? — спросил он.

— Майор Трухин из бригады Жданова, товарищ полковник.

— Откуда вы едете и с какой целью?

— Мы едем из Сталинграда со специальным заданием, товарищ полковник. 124-я бригада.

Лицо полковника посветлело. Он никогда не слышал о 124-й бригаде и специальном задании. Опыт подсказывал ему сохранять осторожность.

— Наконец-то вы здесь! Мы ждем вас со вчерашнего дня. Как видите, кавалерия и танки направляются нами на Туапсе, а транспорт — в район Майкопа. Пехота там также перегруппировывается. Направляйте вашу колонну на Майкоп и, пожалуйста, обращайте внимание на пехотинцев. Возможно, что фашисты внедрили в их ряды шпионов. Я рассчитываю на вас!

— Можете на меня рассчитывать, товарищ полковник!

В Майкопе я остановил колонну вблизи квартиры командования НКВД. На лестнице мне встретился один из русских офицеров, выехавших из деревни впереди нас. «Я уже представил рапорт по этому вопросу, — бросил он мне мимоходом. — Вас ждут».

Генерал НКВД сердечно принял меня. У меня оказалась такая репутация, что он даже не спросил о моих документах и приказе к прибытию. Несмотря на это, я показал их ему. Движением руки он дал мне знать, что это лишнее.

— Вы были правы, — сказал он. — Эти казаки прирожденные предатели. Я приглашаю вас сегодня вечером, с этого момента вы являетесь моим гостем и будете жить как положено.

Услышав эти слова, я подумал, что меня разоблачили. Но нет! Генерал реквизировал для нас просторную и удобную виллу с гаражом. Нам повезло, так как в набитом беженцами Майкопе невозможно было найти квартиру. Таким образом мы могли реализовать наши планы в самом центре позиций противника. В моем распоряжении оставалось шесть или семь дней до прибытия наших танков. Необходимо было максимально использовать их.

После тщательного обыска виллы мы удостоверились, что там нет микрофонов, но о наших делах все равно разговаривали только при работающем радио. Моих оба заместителя — прапорщик Франц Куделе, иначе лейтенант Протов, а также сержант Ландовски, иначе лейтенант Очаков — превосходно играли свои роли. В Майкопе царил хаос: боялись нас. Наше подразделение оставили в покое, однако малейшая неосторожность кого-нибудь из моих людей могла все испортить. В течение первых двух дней я вынужден был собрать нескольких моих солдат, которые не проявляли достаточной бдительности:

«Вы забыли чему вас учили в Алленштейне?[260] Товарищ Вуйшкин, измените наконец это добродушное выражение лица, которое может погубить вас и всех нас! Вы — сотрудник Народного Комиссариата Внутренних Дел, и никогда не забывайте об этом. Товарищ Лебедев, прекратите ухаживания за продавщицами бывшего универмага, у вас другая задача. Я уже говорил вам, что к слову «фашистская» вы должны добавлять «вонючая крыса» или что-то подобное. За исключением нескольких случаев, вы произносили «фашист», как будто говорили «сапожник» или «механик по ремонту автомобилей». Так нельзя! Когда вы употребляете слово «фашист», вначале необходимо его злостно высмеять. Затем нужно посмотреть вашему собеседнику прямо в глаза и приглядеться подозрительно. Он тем более испугается, что, не зная точно, кем является этот «фашист», будет чувствовать себя виноватым и сбавит тон».

После двух ночных приемов у генерала Першола и большого количества совместно выпитой водки мы уже были с ним в хороших дружеских отношениях. Нам пришлось вместе посетить оборонительные позиции. Единственным действительно грозным участком этих позиций было пересечение дороги с железнодорожной линией — там оказалась сконцентрирована вся артиллерия в три эшелона вглубь территории, плюс выкопаны противотанковые рвы. Генерал спросил у меня, что я думаю об оборонительных позициях, только на этот раз откровенно!

— Товарищ генерал, оборона подготовлена отлично. Однако при условии, что фашистские танки поедут по этой дороге и к тому же один за другим. Но что будет, если они появятся со стороны вон тех полей подсолнечника или вон из-за того холма!

Генерал задумался и ответил:

— Точно такое же замечание я сделал товарищам специалистам по противотанковой обороне!

— Фашисты смогли войти в Таганрог и Ростов только потому, что их ждали на одной главной дороге, товарищ генерал! И что произошло? Они произвели атаку на более широком фронте в боевом порядке, напоминающем звезду! То же самое они могут сделать и здесь. Один передовой отряд здесь, следующий там, а еще один позади нас, чтобы обойти с тыла! Необходимо все предусмотреть, товарищ генерал. Эшелонированное наступление всегда опасно.

— Вы правы. Зная ваше мнение, я смогу более энергично защищать свою точку зрения. Соответствующие мероприятия необходимо осуществить еще этой ночью.

Он был явно доволен, что не должен один нести ответственность. Мы также приняли соответствующие меры. До утра 7 августа нами собиралась всяческая полезная информация и готовился наш план. 7 августа все было готово.

Я поехал в резиденцию НКВД. Першола там уже не было (мне никогда не довелось его больше встретить), а архив вывезли. В городе действовали грабители; везде царил полный хаос. Мы разделились на три группы. Первой, самой многочисленной, командовал сержант Ландовски. Ее задачей было не допустить — по мере возможности — уничтожения оборудования, предназначенного для добычи нефти. Пока что ничего не было демонтировано, так как не хватало грузовиков, а железнодорожная линия Армавир — Туапсе превратилась в линию фронта.

Второй группой я поручил командовать Куделе-Протову, который должен был остаться в городе и уничтожить телефонную и телеграфную станцию, соединяющую город с Северным Кавказом.

Ранее я сам хотел командовать первой группой, но ночью с 8 на 9 августа мне стало известно, что две гвардейские бригады, только что прибывшие из Тбилиси и Баку, заняли позиции на пресловутом пересечении. Глупая затея. На рассвете 9 августа мне сообщили по радио, что передовые отряды 13-й танковой дивизии находятся в двадцати километрах от Майкопа и вскоре атакуют пересечение. Поэтому я взял четыре автомашины и с вооруженными людьми на подножках с трудом прокладывал себе дорогу сквозь поток беженцев, переливавшийся по улицам города. Наконец удалось выехать за город, и вскоре я приказал остановить автомобили вблизи здания, стоящего особняком и хорошо охраняемого, — здесь находилась телефонная станция армии. Кое-где начали падать и взрываться снаряды наших гаубиц калибра 15 см. На дороге уже было значительно меньше народа; слышались выстрелы русской артиллерии. Шестеро моих солдат проскользнули в здание с пакетами под мышкой. Они вернулись бегом, и мы тотчас же уехали среди летящих снарядов в направлении фронта. Через три минуты прозвучал сильный взрыв: телефонная станция взлетела в воздух.

Подъехав к артиллерийским позициям, я заметил подполковника, командующего батареей, которому меня уже представлял Першол во время нашего «инспектирования». Я спросил у него, по кому и чему стреляют.

— То есть как это по кому, по немцам!

— Фашисты сегодня утром совершили обходной маневр, и их фронт находится уже за Майкопом! Попытайтесь дозвониться!

Он пытался, но ему, конечно же, не удалось этого сделать, поэтому подполковник приказал тотчас же прекратить огонь и отступить.

— Вы поедете с нами? — спросил он.

— Товарищ полковник, долг превыше всего, я поеду предупредить нашу боевую пехоту, пока не захлопнулась ловушка.

— Товарищ майор, известно ли вам, чем вы рискуете?

— С некоторых пор я уже отдаю себе в этом отчет.

Мы добрались до позиций гвардейской пехоты. Я представился генералу и доложил, что его подразделению грозит окружение, так как фашисты уже миновали Майкоп. Генерал оказался мелочным, подозрительным и, по всей видимости, не любил НКВД. Я еще раз прибегнул к уловке с телефоном, не забыв добавить, что стоящая позади них артиллерия уже отступила. Он напрасно пытался позвонить, после чего задал мне несколько затруднительных вопросов. Я понял, что у него появилось подозрение. Мы смотрели друг другу прямо в глаза… Мне подумалось, что без револьвера здесь не обойтись. В этот момент прибежал запыхавшийся сержант-связист с донесением, что артиллерия уже отошла! Я отвернулся. Только лишь тогда генерал отдал приказ к отступлению. Заметив начало выдвижения, соседние части прислали к генералу связных, что позволило мне избежать нежелательных дискуссий.

В то же самое время, в установленный час «X», Куделе-Протов появился с людьми на телефонной станции Северного Кавказа. Они вели себя так, как будто бы прибыли по приказу; озабоченные и раскричавшиеся. Им встретился какой-то майор, крикнувший:

— Если НКВД уже удрало, это не означает, что я должен делать то же самое!

— Что?! — гаркнул Куделе-Протов. — Я являюсь лейтенантом НКВД и прошу вас, товарищ майор, тотчас взять свои слова обратно!

Майор немного сбавил тон и заявил, что он не получал приказа отступать.

— Вы его уже не получите. Сейчас фронт организовывается вблизи Апшеронска. Пожалуйста, убедитесь в этом лично.

Он позвонил на телефонную станцию армии. Безрезультатно (известно почему).

— У меня приказ взорвать это здание, — заявил Куделе.

— У меня тоже есть такой приказ на случай, если…

— Если вы останетесь здесь, то взлетите на воздух вместе с вашим персоналом. Менее чем через четверть часа эта станция прекратит существование. Фашисты могут появиться в любую минуту!

Майор и его персонал исчезли с удивительной быстротой. Наступил момент большой игры. Люди Куделе заняли места операторов связи и на все вопросы отвечали: мы не можем вас соединить с «X», «Y» или «Z». Город эвакуирован и войска отступают в направлении Туапсе. У нас приказ взорвать станцию через несколько минут.

Все службы, остававшиеся в Майкопе, устремились на юг. Куделе и его люди удерживали северо-кавказскую телефонную станцию так долго, как они могли это сделать утром 9 августа. Однако поступили шифрограммы, на которые они оказались не в состоянии ответить. Тогда их попросили назвать себя. Самым лучшим выходом было все взорвать, и им пришлось на это решиться. Однако взрыв телефонной станции очень затруднил выполнение задания группе Ландовского.

Русские предвидели вторжение немецких войск в Майкоп и предприняли меры предосторожности, в том числе и против высадки воздушного десанта. Ландовски, в распоряжении которого находился самый многочисленный отряд, разбил его на небольшие группы ненастоящих энкаведистов. Пользуясь полевым телефоном с клеммой, он подсоединился к необходимому кабелю и получил возможность связаться с телефонной станцией армии. Когда же та, даже по радио, не ответила, он направил свои группы к предприятиям, обладавшим оборудованием для добычи нефти. Действия его людей выглядели следующим образом: подбегая, они сразу же направлялись к посту охраны и сообщали, по приказу сверху они должны сменить промышленную охрану, а в случае приближения противника взорвать оборудование.

Не везде им удалось это сделать. В Макдее они прибыли слишком поздно: командир охраны позвонил на коммутатор армии, а затем на телефонную станцию Северного Кавказа. Так как нигде ему не ответили, он тотчас же приказал взорвать оборудование. Клубы дыма всполошили другие посты охраны, последовавшие его примеру.

Наступавший севернее Майкопа передовой отряд 13-й танковой дивизии встретил слабое сопротивление малочисленных подразделений пехоты арьергарда противника. Первые танки генерала Герра въехали в предместье Майкопа в полдень 9 августа 1942 года».

Таким был Адриан фон Фелкерсам. За этот подвиг он получил Рыцарский крест. Он находился рядом со мной во время атаки на будапештскую Замковую Гору, я видел его в огне в Арденнах… Кому нужна была смерть такого человека в Иновроцлаве?

Командир, руководящий в бою каким-либо подразделением, должен иметь перед собой определенную цель. Однако он должен обладать хотя бы минимальным шансом на успех. Если с тактической точки зрения всеми козырями располагает противник, самая сильная воля не поможет. В последние месяцы войны, как на Востоке, так и на Западе, ум и изобретательность наших солдат могли иметь какое-нибудь значение только в действиях, предшествовавших общему наступлению противника.

Как и многие другие, штурмбаннфюрер войск СС фон Фелкерсам оказался в самом центре ревущего потока во главе батальона и собранных остатков других подразделений. Известия, получаемые мной с фронта, утвердили меня в убеждении, что, независимо от своего мужества и ловкости, он не имел возможности остановить наступление неприятеля. Вокруг Иновроцлава советская армия сконцентрировала 40 орудий на одном километре фронта, уничтожая снарядами наши окруженные части. Я знал, что Фелкерсам сделает все возможное, чтобы удержать город, и опасался, что он не хочет или не может уведомить меня о бесцельности усилий своих солдат.

Фелкерсам был моим хорошим товарищем и другом. Его гибель в акции, подобной тем, из которых он выходил целым и невредимым, была бы для меня тяжелой потерей. Понимание того, что он с «Охотничьим подразделением Восток» оставлен на верную и ненужную смерть, вызывало во мне протест. Когда после полудня 21 января 1945 года пришла краткая радиограмма: «Ситуацию невозможно удержать под контролем. Ждем приказа, чтобы попытаться пробиться. Ф.», я взял на себя ответственность за приказ об отступлении и сразу же ответил: «Пробивайтесь этой ночью».

Было уже слишком поздно. Вечером по радио от майора Хейнца пришла роковая весть: «Фелкерсам тяжело ранен в голову во время проведения разведки. Я принял командование батальоном на себя и попытаюсь прорваться этой ночью».

Из насчитывавшего 800 человек «Охотничьего подразделения Восток» через несколько недель во Фриденталь вернулось два офицера (родом из Прибалтики) и тринадцать солдат.

Вначале ночной удар, осуществленный двумя группами, казался успешным. Раненого и без сознания Фелкерсама положили на полугусеничный артиллерийский тягач — он должен был ехать за той группой, шансы которой пробиться оказались бы выше. После первоначального успеха по средствам связи транспортному средству, находящемуся под прикрытием нескольких солдат, приказали трогать в путь… С этого момента мы больше не получили никаких известий. Ночью с 22 на 23 января главные силы батальона были внезапно атакованы и в тяжелом сражении уничтожены. Пятнадцать уцелевших солдат скитались в течение трех недель среди вражеских позиций, и после возвращения они не могли сказать что-либо конкретное о судьбе остальных товарищей.

Жена Фелкерсама с новорожденной дочерью находились в Познани. После 20 января мне было известно, что ситуация на Восточном фронте ухудшается с каждым часом, поэтому я направил из Фриденталя в Познань одного из наших врачей, который смог в последнюю минуту вывезти на запад мать с грудным ребенком. У Фелкерсама остался младший брат, ранее также служивший в дивизии «Бранденбург». Он оказался в советском плену, где в 1947 году ему сказали, что якобы Адриан залечил раны и тоже находится за проволокой. Мне говорили, что он все еще в это верит.

Для тех, кто его знал, Адриан фон Фелкерсам не погиб. Он слишком презирал смерть, чтобы когда-нибудь умереть.

Из числа офицеров «Фриденталя», воевавших с невиданным мужеством, я должен также назвать унтерштурмфюрера Вальтера Гирга. Это он в конце августа 1944 года в румынском мундире во главе штурмовой группы заблокировал три главных перевала в Карпатах.

В 1944 году и в начале 1945 мы по приказу Генерального штаба сухопутных войск и с помощью отдела «Иностранные армии Восток» генерала Гелена организовали во Фридентале многочисленные вылазки в тыл советских войск «Охотничьего подразделения Восток» и фронтовых разведывательных подразделений, недавно подчиненных мне. Глубокая разведка территории, занятой русскими, давала возможность ОКВ лучше ориентироваться, где находятся сильные, а где слабые места. Советские войска, всецело поглощенные наступлением «любой ценой», имели очень растянутые коммуникационные линии, что было очень рискованно. Несомненно, что если бы наступление в Арденнах было предпринято согласно первоначальному решению Гитлера в ноябре, а не в декабре, и закончилось бы успешно, то Западный фронт стабилизировался бы до апреля. Если бы в таких условиях Сталин начал свое беззаботное наступление 12 января, как это он сделал, то оно могло бы для него очень плохо закончиться.

Наши акции убеждали нас в том, что неприятель не контролировал занятую территорию. Много раз при помощи уцелевших телефонных линий мы налаживали связь с населенными пунктами, фабриками или учреждениями, оставшимися далеко в тылу войск противника. Например, из дирекции одной крупной немецкой фабрики в Лодзи мне однажды позвонили с вопросом, должны ли работницы начать работу! Неприятель прошел мимо города и не оставил в нем даже малого гарнизона.

Можно себе представить, какое большое значение для Генерального штаба сухопутных войск имел сбор информации, проводимый во время этих вылазок.

В начале января 1945 года Гирг получил приказ проникнуть на территорию бывшего Генерального губернаторства, созданного на части польских земель. Его группа состояла из двенадцати немецких солдат и такого же количества русских добровольцев. Спецподразделение было доставлено морем в Восточную Пруссию (которая, хотя и отрезанная, все еще находилась в наших руках) и, получив нескольких трофейных русских танков, двинулось на юг. Мы поддерживали связь в течение нескольких дней, а затем наступила тишина. Прошло несколько недель. Я был уверен, что спецподразделение уничтожено или попало в плен.

К счастью, все произошло по-другому. Подразделение изображало инспектирующую группу Красной Армии, проверявшую правильность работы служб обеспечения. Однако в противоположность Фелкерсаму, Гирг ни слова не говорил по-русски. По этой причине всех офицеров и унтер-офицеров изображали русские, которые днем проводили систематическую «инспекцию», а ночью возвращались, чтобы уничтожить линии связи и железнодорожную сигнализацию, взрывать (по мере возможности) мосты, электростанции, а также склады с продовольствием и боеприпасами.

Они, конечно же, собирали и разведывательные данные. Если, например, им встречалось какое-нибудь перемещающееся крупное подразделение, они останавливались, симулируя поломку, а затем через некоторое время сообщали о нем во Фриденталь. Так было до момента, пока немецкий сержант (специалист по связи) не утонул вместе со снаряжением во время переправы через замерзшую Вислу — треснул лед под грузовиком. Несмотря на это Гирг и его люди продолжали марш, часто отдыхая у деревенских жителей, которые с ними обходились тем лучше, чем более «подозрительными» они казались.

В течение шести недель подразделению везло. Часто наших «русских» офицеров приглашали в офицерский клуб, где они выслушивали критику многих уставших от войны советских офицеров, возмущенных сталинской тактикой ведения войны, явившейся причиной массовых потерь; иногда все спецподразделение спасалось только благодаря антибольшевистски настроенным партизанам, среди которых оно укрывалось.

После вылазки длиной в 500 километров во вражеский тыл Гиргу, наконец, удалось в конце февраля добраться до прибалтийской крепости Колобжег. Город уже был окружен русскими, и немецкий генерал, руководивший обороной, не поверил ни одному слову нашего коллеги. Единственным опознавательным знаком Гирга был Рыцарский крест, который он носил под шарфом.

Рассерженный генерал сказал ему:

— Мало того, что вы являетесь шпионом, так еще и принимаете меня за идиота!

К сожалению, я не могу вспомнить фамилии этого генерала, который меня очень хорошо знал. Перед появлением Гирга он прибыл из района Одера; там, насколько мне помнится, в качестве командира корпуса (когда я командовал плацдармом в Шведте-на-Одере) он в течение определенного времени был моим начальником. Об этом пойдет речь в следующей главе.

— Вы утверждаете, что принадлежите к «Охотничьему подразделению Центр» во Фридентале, — сказал генерал Гиргу. — Кто ваш командир?

— Штурмбаннфюрер Отто Скорцени, господин генерал!

— Отлично. Где он сейчас находится?

— Наверняка во Фридентале, господин генерал.

— Ну, теперь я точно убежден, что вы являетесь шпионом Национального комитета «Свободная Германия», так как три недели назад я разговаривал именно с вашим командиром на Восточном фронте. Не везет вам.

Гирг поправился, сказав, что на момент получения им приказа я находился еще во Фридентале.

— Ну предположим. В таком случае, вы, безусловно, должны знать частоты и пароль, необходимые для связи с Фриденталем.

— К сожалению, я не знаю. Мой радиооператор утонул вместе со снаряжением в Висле в начале нашей вылазки.

— В Висле, говорите вы? Вы могли бы придумать что-нибудь более оригинальное…

Гирг и его люди выслушали смертный приговор, вынесенный соотечественниками.

— Меня почти не интересует моя смерть. Однако меня терзает осознание того, что я должен погибнуть от руки друзей, в то время как это не удалось сделать многим врагам.

Гирг предложил еще одно решение, заставившее задуматься коллег, намеревавшихся привести приговор в исполнение. Он попросил, чтобы по радио вышли на связь с генералом Юттнером в руководстве войск запаса, находящемся в Берлине на Бендлерштрассе, и узнали длину волн, а также пароль Фриденталя. Тогда командующий колобжегской крепости смог сам лично по радио выйти на связь с Фриденталем и получить там соответствующие подтверждения.

Таким образом Карлу Радлу стало известно, что немецкие солдаты в Колобжеге готовятся расстрелять Гирга и его людей! Можно себе представить как энергично он объяснял, что этого нельзя делать. Впрочем, генерал был очень счастлив, имея возможность использовать Гирга и его спецподразделение. Он поручил им осуществлять разведку, а позже прикрывать тылы во время эвакуации гарнизона крепости морем.

В своей книге «Commando extraordinary» («Неординарное подразделение специального назначения») Чарльз Фоли так описывает необыкновенное приключение Вальтера Гирга:

«Осада Колобжега русскими была одним из наиболее потрясающих эпизодов этой войны. Французские добровольцы из дивизии[261] войск СС «Шарлемань» сражались, удерживая брешь, позволявшую немецким беженцам вырваться на запад, в то время как «красные» немцы — военнопленные, завербованные в дивизию «Зейдлиц», — старались перерезать дорогу своим соотечественникам.[262]

Когда три французских батальона под командованием оберфюрера Пио защищали Костшин,[263] боевая группа дивизии «Шарлемань» держалась в Колобжеге до 6 марта 1945 года. Позже другой батальон французской дивизии войск СС участвовал в последних боях в Берлине до 1 мая 1945 года.

Во время последней акции наибольшее впечатление на Гирга произвело сопротивление и верность немецкого населения, оставшегося на территории, занятой «красными». «Женщины, — сказал он, — были более решительны в сопротивлении, за которое могли заплатить жизнью».

За время вылазки Гирг потерял только троих человек, в том числе радиотелеграфиста. Советские солдаты, убежденные в том, что он был их товарищем, похоронили его с воинскими почестями на близлежащем кладбище.

Ни один из русских членов спецподразделения не предал. Гиргу по моему предложению присвоили очередное звание хауптштурмфюрера, а также наградили Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту, как и 814 солдат вермахта. Это был бесстрашный офицер, который, казалось, искушал судьбу. «Черная овца» Фриденталя здравствует и сегодня, и, безусловно, не помнит уже, сколько раз ему доводилось переходить туда и обратно через советские позиции. Карл Радл утверждал, что у него есть свой метод игры в «русскую рулетку»: не один, а пять патронов в барабане.

О нем говорят, что «ему повезло». Однако, чтобы совершить такие подвиги, как Вальтер Гирг, и остаться в живых, необходимо этому везению очень помогать!

Глава четвертая Шведт-на-Одере. Прощание с Веной

Достойное сожаления решение Гитлера: Гиммлер становится командующим группой армий «Висла» — Организация мостового плацдарма в Шведте — «Красные сюда не войдут никогда!» — Наши летучие батареи — На земле и на воде — Тактическое использование ограниченного пространства — Казаки Краснова приводят «языка» — Европейская дивизия — Бои — Гнев Гиммлера — Ярость рейхслейтера Мартина Бормана — Потеря и обретение вновь Грабова — Визит маршала рейха Германа Геринга — Снайперы Вильшера — Шпеер: «По вопросу нашего тайного оружия решение вскоре будет принято!» — В канцелярии Третьего рейха — Ева Браун — Полковник Ганс-Ульрих Рудель — В вымершей Вене — Старые полицейские хотят окружить русских — Подземный салон Бальдура фон Шираха — Новый Штаремберг 1683 года — Прощание с родным городом.

Разведывательные вылазки в тыл советских позиций позволили начальнику Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковнику Гудериану осознать огромную опасность, грозящую нам с Востока. Гитлер не верил в нее до 12 января 1945 года. Он был плохо информирован Гиммлером, утверждавшим, что «советская подготовка к большому наступлению является всего лишь гигантским блефом».

23 января Гитлеру стало известно, что расположенная в Восточной Пруссии крепость Гижицк — самый сильный бастион Восточного фронта — капитулировала без боя. «Ужасное известие, — пишет Гудериан, — было истолковано Гитлером как измена».[264] Командующего группой армий «Центр» генерал-полковника Георга Рейнхардта заменил генерал-полковник Лотар Рендулиц, мой земляк, способный человек, с которым я познакомился в бытность его командующим группой армий «Юг». Верховным командующим образованного в конце войны оперативного района «Юг» являлся тогда фельдмаршал Кессельринг; функции начальника штаба у него выполнял генерал-полковник Винтер.

Рендулиц подходил на эту должность. К сожалению, после сдачи Гижицка возросло недоверие Гитлера в отношении некоторых генералов. Он принял решение, достойное сожаления, назначив Гиммлера командующим группой армий «Висла».

Нам известно, что после 20 июля рейхсфюрер заменил Фромма на должности командующего войсками запаса. В действительности всю работу выполнял — и выполнял хорошо — его начальник штаба Главного управления командования СС генерал войск СС Юттнер. Гиммлер одновременно являлся начальником Главного управления безопасности рейха и министром внутренних дел. Выполнение даже одной из этих функций было бы достаточным даже для очень трудолюбивого человека. Гиммлер не был ни тактиком, ни стратегом. Начальником штаба группы армий «Висла» он назначил бригаденфюрера СС и генерал-майора войск СС Гейнца Ламмердинга, солидного офицера, однако орлом его назвать было нельзя. Хайнцу Гудериану удалось убедить фюрера, чтобы на определенное время в штаб Гиммлера он откомандировал генерала Венка. К сожалению, 17 февраля Венк попал в серьезную автомобильную аварию, и к рейхсфюреру направили генерала Кребса. В конце концов Гиммлера на посту командующего группой армий «Висла» заменил отличный генерал Хейнрици, командовавший тогда (20 марта) в Карпатах 1-й танковой армией. Однако было уже слишком поздно.[265]

От Гиммлера, как командующего группой армий «Висла», 30 января 1945 года я получил приказ убыть со всеми моими подразделениями в Шведт-на-Одере. В мою задачу входило создание мостового плацдарма на правом берегу реки, «с которого в будущем начнется контрнаступление», а также оборона города и плацдарма любой ценой. Кроме того, в приказе отмечалось, что во время боевого марша я должен освободить «городок Фрейенвальде, уже занятый русскими».

Гиммлер производил впечатление человека, которому не известно, где находится противник, и, безусловно, он считал возможным во время марша овладеть городом. Позвонив в ставку Гитлера, я убедился, что там действительно недостаточно представляли ситуацию на фронте в районе реки Одер.

Ночью с 28 на 29 января общая обстановка на Востоке стала очень тревожной. Командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Жуков стремительно двигался в направлении Одера силами (в частности) 1-й и 2-й гвардейских танковых армий, 8-й гвардейской армии, 5-й ударной армии, а также 61-й армии. Передовые танковые отряды 2-й гвардейской танковой армии и 5-й ударной армии подошли к предместью Гожова, а под Лубном вблизи Валча разгорелись ожесточенные бои. Имелись опасения, что неприятель форсирует Одер по льду именно в Шведте, расположенном на юг от Щецина и на север от Костшина, примерно в 60 километрах по прямой линии от Берлина.

Шведт, старый город, называемый «жемчужиной Уккермарка», славился своим замком и кавалерийским полком, в котором служила поморская аристократия. В городе жило примерно 50 000 человек и плюс несчастные беженцы с востока.

Приказ по созданию плацдарма я получил 30 января примерно в 17.00. Я тотчас же уведомил Фриденталь, а также Нойштрелиц, где квартировал батальон стрелков-парашютистов; ночью в 3.00 я отправил дозоры для проведения разведки в направлении Шведта, так как мне не было известно, есть ли там русские. Во время марша я узнал от офицера-связиста, что они еще не дошли до города.

31 января примерно в 7.00 я проезжал через город. Недалеко от большого моста через Одер и канала, параллельного реке, меня ждали разведдозоры. Я сразу же направил их в сторону Хойны, расположенной в 17 километрах восточнее, у железнодорожной линии Щецин — Костшин.

Мне требовалось безотлагательно заняться подразделениями, имевшимися в моем распоряжении в городе.

Во Фридентале мы провели ночь в работах по организации и моторизации следующих подразделений: «Охотничьего подразделения Центр» — батальона под командованием хауптштурмфюрера Карла Фукера; роты снайперов оберштурмфюрера Одо Вильшера; «Охотничьего подразделения Северо-Запад» сокращенного до двух рот под командованием хауптштурмфюрера Аппеля, а также остающейся в резерве штурмовой роты под командованием ветерана Гран-Сассо, оберштурмфюрера Швердта, имевшей в своем составе легкие танки. Хауптштурмфюрер Милюс возглавил мой батальон стрелков-парашютистов в Нойштрелице. К вышеупомянутым подразделениям необходимо добавить штаб и роту управления, подчинявшиеся преемнику Фелкерсама подполковнику Вальтеру и «китайцу», хауптштурмфюреру Вернеру Хунке, а также два взвода связи вместе со службой радиоперехвата и роту обеспечения, поддерживавшую связь с Фриденталем. В центре остались только необходимые для его охраны посты, а также рота охраны войск СС, состоящая из румынских «фольксдойче» под командованием верного Радла. Наше обеспечение осуществлялось, прежде всего, из Фриденталя, но мы открыли новые источники.

В Шведте я обнаружил лишь три неукомплектованных, переполненных больными и выздоравливающими резервных пехотных батальона, а также один саперный резервный батальон, — к счастью, решительный и находчивый командир саперного батальона вскоре стал очень полезным и здорово помогал мне.

Командный пункт я сразу же организовал на правом берегу Одера — в Крайнике Дольном, и поехал на проверку к Хойну, забитому толпой беженцев с востока и солдатами, потерявшими свои родные части. Я тотчас же предпринял необходимые меры, чтобы направить этих солдат в казармы в Шведт, где, подкрепившись и приведя себя в порядок, они реорганизовывались и включались в состав четырех местных батальонов, вскоре ставших полноценными подразделениями. Волну штатских беженцев из Хойна и с севера, из Щецина, удалось собрать в одном месте. Им была оказана помощь, а я наблюдал за эвакуацией на запад детей, стариков и женщин. Мне помогал тяжело покалеченный полковник — комендант гарнизона Шведта, военный инвалид, а также являвшийся офицером запаса бургомистр, умный и очень активный человек.

Нет ничего хуже страха, так как он способствует возникновению паники. Как я убедился, в радиусе пятидесяти километров вокруг царил хаос. Если бы до нашего прибытия около Шведта появились два или три советских танка, они вошли бы в город без сопротивления.

После разметки оборонительных позиций на плацдарме, которые планировалось соорудить в последующие дни, я собрал 1 февраля всех политических, штатских и военных авторитетов и сказал: «Я слышал, как некоторые из вас ворчат: «Зачем это? Все потеряно. Русские завтра будут здесь». Так вот я хочу вам заявить, что пока на мне лежит ответственность за оборону Шведта, русские не будут здесь ни завтра, ни в какой-либо другой день. Они не войдут сюда никогда! Вы, господа ортсгруппенлейтеры НСДАП,[266] не должны говорить жителям Шведта, чтобы они, схватив лопаты и кирки, шли копать окопы. Нет. Это вы возьмете лопаты и кирки, и покажете пример другим. Подайте также пример, взявшись за винтовки, когда окопы будут готовы. Тогда все последуют вашему примеру, и Шведт останется немецким».

Четыре дня я спешно укреплял плацдарм, собирал мародеров, готовил и формировал из них новые подразделения, получал подкрепление, искал снаряжение, оружие и боеприпасы, в конце концов, постоянно беспокоил вражеские подразделения. На должности командиров новых батальонов я потребовал хороших штабных офицеров из группы армий «Висла». Именно таких мне и прислали.

С помощью майора, командира саперного батальона, я разметил плацдарм на правом берегу Одера. Он имел форму полукруга радиусом примерно в 8 километров, начинался от Одера и тянулся вдоль его притока — Рожицы. На этой линии обороны окопы и пункты сопротивления выдалбливал прибывший из Щецина полк службы занятости рейха, а также мужчины, проживавшие в окрестностях. В середине полукруга я возвел вторую линию укреплений вместе с опорными пунктами, пулеметными гнездами, ходами сообщений и пунктами круговой обороны. Третий полукруг защищал непосредственно город Шведт и населенный пункт Крайник Дольны. Чтобы избежать захвата врасплох, мы заняли несколько деревень, находящихся перед первой линией. От командующего группой армий «Висла» приходили противоречивые и приводящие в состояние остолбенения приказы; я отвечал на них требованием подкрепления и оружия.

Нам не хватало станковых пулеметов. Во Франкфурте-на-Одере мои люди обнаружили большой склад отличных «MG-42» и патроны к ним.

Нехватка артиллерии? Командир нашей роты обеспечения узнал, что в 50 километрах на юго-запад какая-то фабрика производит противотанковые орудия калибром 75 мм. Мы раздобыли их сорок штук и боеприпасы к ним. Маршал Геринг прислал два батальона зенитной артиллерии с орудиями калибром 88 и 105 мм. Шесть из них я приказал установить на грузовиках (мы нашли и грузовики, и топливо), а затем отдал распоряжение продвигать эти подвижные, трудные для обнаружения батареи вдоль двадцатикилометрового фронта и обстреливать противника, чтобы создать впечатление, что ему противостоят силы с грозной артиллерией.

Одер и канал были замерзшими. Командир саперного батальона приказал взорвать лед, что вернуло реке функцию натуральной водной преграды и освободило несколько пароходов. На трех из них я также приказал установить зенитные орудия, дополняя таким образом мою «летучую» артиллерию. Ее действия имели отличные результаты, поэтому в представленном в ОКВ рапорте я предложил применение подобного решения в Берлине, где было множество различных акваторий и водных артерий, но не хватало артиллерии, хотя и не зенитной. Мое предложение осталось без внимания.

Все время я посылал спецподразделения как можно дальше на восток. Проникая в тыл русских на глубину 50–60 километров, они осуществляли смелые акции. Советские дивизионные штабы находились в замешательстве: наши снаряды 105 мм падали почти в пятнадцати километрах позади их позиций, они также получали донесения о достаточно серьезных столкновениях еще дальше в тылу… Они оказались сбиты с толку. Так фашистские части не отступили за Одер, как утверждалось? Может, это предзнаменование немецкого контрнаступления?

Каждое из наших спецподразделений доставляло пленных и информацию, что давало мне возможность организовать последующие вылазки на слабозащищенные объекты.

Я еще добавлю, что с 3 февраля внешнюю линию обороны на севере занял первый из сформированных нами батальонов, а второй разместился на южном фланге. В центре защищались два батальона из Фриденталя. Батальон стрелков-парашютистов, занявший позиции восточнее Хойна, должен был служить своеобразным амортизатором и тормозом, предпринимая действия, направленные на задержку возможной атаки противника. Оборону внутреннего полукруга, или же вторую линию обороны плацдарма, я поручил «Охотничьему подразделению Центр».

Такая тактическая группировка позволила мне усилить позиции самым простым путем и за самое короткое время. Однако, безусловно, я не получил бы этой возможности, если бы не обманул противника вылазками спецподразделений в его глубокий тыл и огнем наших орудий калибром 88 и 105 мм, перемещавшихся на судах и грузовиках.

Плацдарм в Шведте-на-Одере явился малым эпизодом последних деяний второй мировой войны. Однако необходимо отметить, что такая тактическая группировка могла возникнуть только благодаря проработке стратегии, приспособленной к очень ограниченному пространству, которым я располагал. Ведь все являлось импровизацией и было организовано практически в постоянном контакте со значительно более мощным противником.

Данная концепция помогла нам выиграть время, сохранить пространство и организоваться. Посмотрим, как это выглядело:

На восток от Хойна батальон стрелков-парашютистов вскоре получил подкрепление в виде двух батальонов «фолькс-штурма». Первый из них, под командованием местного крейслейтера НСДАП,[267] состоял из жителей Хойна и окрестностей, и это были главным образом крестьяне. В состав второго, отлично оснащенного и вооруженного батальона входили только докеры и рабочие большого порта в Гамбурге, многие из них являлись социалистами и коммунистами еще до 1934–1935 годов. Я не видел более решительных и стойких солдат, чем они.

В первую неделю я также получил подкрепление в виде батальона дивизии «Герман Геринг», сформированного из пилотов без самолетов и курсантов Люфтваффе. Их распределили по другим частям, и через две недели оказалось, что из них получились очень хорошие солдаты. На командные должности в новые подразделения я направил курсантов училища из Шведта, готовившего унтер-офицеров.

Следующим подразделением стал присланный мне ставкой фюрера батальон связи, организовавший непосредственную связь с канцелярией рейха. Наши силы также были усилены кавалерийским эскадроном 8-го полка, батальоном казаков под командованием капитана Краснова, внука славного генерала, а также полком румынских немцев. Должен признать, что люди Краснова оказались мастерами в искусстве «добычи языка» — офицера или унтер-офицера противника, который мог нам что-нибудь сообщить. Информация, получаемая от них, была для нас очень полезной.

В моем «Охотничьем подразделении Северо-Запад» служили норвежцы, датчане, голландцы, бельгийцы и французы. К 7 февраля под моим началом находилась дивизия, насчитывавшая 15 000 человек (включая собранных нами солдат из разбитых частей), которую не без гордости я называл своей европейской дивизией. А ведь 30 января в Шведте находилось не более ста действительно боеспособных солдат.

Моя боевая группа, названная дивизией «Шведт», организовала совместно со сражавшейся на правом фланге дивизией ВМС армейский корпус. По этой причине один генерал (вместе со штабом) был назначен его командиром, о чем я еще расскажу.

Бои начались 1 февраля со стычек с врагом взвода разведки в населенном пункте Тшциньско-Здруй, находящемся в 8 километрах от Хойна и в 25 километрах от Шведта. В первую неделю февраля все чаще происходили столкновения с сильными частями неприятеля. Данные, полученные от пленных русских и подтвержденные из других источников, свидетельствовали, что русские готовят наступление на плацдарм и стараются разведать наши силы.

С 5 февраля дальние разведывательные вылазки стали невозможны, так как наши солдаты все чаще встречались с компактными группировками неприятеля. Русские атаковали Тшциньско. Я поехал туда во главе группы из «Охотничьего подразделения Центр», состоящего в большинстве своем из ветеранов Гран-Сассо, чтобы провести разведку на месте. На центральной улице лежали два трупа людей в штатской одежде. Везде царила смертельная тишина. Какой-то человек, не веривший, что мы немцы, сообщил нам, что враг разместил свой командный пункт недалеко от железнодорожного вокзала и там сконцентрировал танки. Русские восстановили движение по железной дороге. С востока прибыли эшелоны с живой силой и техникой.

Дозор, состоявший из трех человек, подтвердил эту информацию — разведчики насчитали вблизи вокзала более тридцати танков. Советские войска заняли восточный и южный районы небольшого городка. Мы снова увидели трупы на улицах, в том числе мертвое тело полуобнаженной женщины. Жители понемногу выходили из домов; они были ошеломлены. У нас было только два автомобиля, поэтому я смог забрать с собой лишь двух женщин с детьми.

Я сразу же отдал распоряжение батальону стрелков-парашютистов, пехотному батальону сухопутных войск и двум батальонам «фольксштурма» занять городок Хойна. Неприятель начал атаку после обеда, и на улицах разгорелись ожесточенные бои. Местные вояки вывели из строя с помощью «фауст-патронов» одиннадцать машин. Одновременно прибывавшие с юга и с севера вражеские подразделения смогли соединиться в центре города лишь после 24.00. Я руководил отходом на нашу внешнюю оборонительную линию. Без серьезных потерь мы добрались до укреплений, расположенных на нашей первой оборонительной линии.

Этот первый ночной бой доказал, что наши подразделения хорошо взаимодействуют друг с другом. Рота стрелков-парашютистов приняла на себя первый удар и понесла большие потери. Командовавший местным батальоном «фольксштурма» крейслейтер оставил свое подразделение — позже я вернусь к этому эпизоду.

Русские атаковали наши позиции каждый день. Из Фриденталя я получил подкрепление: разведывательную роту на бронемашинах и легких танках, под командованием оберштурмфюрера Швердта. Она в течение трех недель находилась в резерве.

С 7 февраля превосходство неприятеля стало таким серьезным, что мы были вынуждены отойти из всех деревень, за исключением находящейся на севере Огницы. Русская пехота при поддержке американских танков, а также модернизированных «Т-34» ежедневно атаковала нас по несколько раз, всегда в одних и тех же трех точках. Очень хорошо сражавшиеся русские совершили ошибку, стремясь любой ценой прорвать нашу оборону. Все их атаки, оплаченные большими потерями, были нами остановлены; часто мы сами переходили в контратаку.

Несмотря на все это, неприятелю удалось прорваться на плацдарм в Грабово, оборону которого я заготовил. В тот же день я получил приказ явиться к 16.00 в штаб командующего группой армий «Висла» в Пренцлау. Я не мог оставить солдат во время боя, чтобы встретиться с Гиммлером, поэтому прибыл в Пренцлау лишь в 20.30, когда мы окончательно отбросили неприятеля за пределы внешней оборонительной линии.

Придворные рейхсфюрера встретили меня как осужденного, одни с сочувствием, другие с высокомерием. Действительно, Гиммлер был в ужасном настроении. Я услышал:

— …Заставить меня ждать четыре часа! […] Невероятная наглость! […] Вы совершили явное неподчинение […] Разжалование […] Полевой суд…».

Он обвинил меня в том, что я не отдал под суд руководившего обороной Огницы офицера Люфтваффе, отступившего из деревни.

— Рейхсфюрер, — ответил я, — это подразделение отступило на плацдарм по моему приказу. Офицер только лишь выполнял свои обязанности.

В конце концов Гиммлер согласился со мной. Я воспользовался этим моментом, чтобы заметить, что из штаба корпуса, которому мы подчиняемся, нам направили кучу абсурдных приказов, зато совершенно забыли пополнить, хотя бы немного, наши запасы. Нам пришлось импровизировать. Тогда, к удивлению присутствующих, рейхсфюрер пригласил меня на ужин. Придворные тотчас же изменили отношение; это все было столь пошло, что мне хотелось как можно быстрее оказаться среди своих солдат.

Я знаю, что эта жалкая история была состряпана моим врагом еще по Будапешту, обергруппенфюрером СС и генералом полиции фон дем Бахом-Зелевским, желавшим тогда отличиться разрушением Замковой Горы снарядами мортиры «Тор». К сожалению, он уже несколько дней командовал моим корпусом. На этом посту он заменил генерала, назначенного комендантом Колобжега.[268]

Гиммлер успокоился и даже обещал мне помочь батареей противотанковых орудий нового типа. (Это подкрепление через десять дней он взял обратно.) О наступлении, которое якобы предусматривалось начать с нашего плацдарма, не прозвучало ни одного слова.

Ночью я вернулся в Шведт.

По правде говоря, в канцелярии партии я также нажил себе могущественного и неутомимого врага — Мартина Бормана. До отправки мной разведывательного подразделения в городок Тшциньско-Здруй я получил приказ отправить в этом же направлении группу солдат для поиска «важных государственных документов», брошенных в лесу на двух грузовиках сотрудниками НСДАП. Быстрое расследование, проведенное мной, позволило установить, что речь шла не о «государственных документах», а о бумагах, в которых был заинтересован лично Борман. Так как место, где эти бумаги были спрятаны, не указывалось, я попросил канцелярию прислать в Шведт тех двух чиновников, которые поспешно бросили автомобили во время бегства на запад, чтобы они помогли в поисках и сообщили ориентиры. Эти господа не соизволили явиться. Вскоре русские заняли Тшциньско, поэтому я сообщил в канцелярию, что не пожертвую ни одним солдатом для возврата этих документов. Нам необходимо было заниматься более важными делами.

Затем произошел неприятный случай в Хойне. После уличных боев, в результате которых нам удалось оторваться от противника, я вернулся на командный пункт, где застал крейслейтера, оставившего свой город и батальон «фолькс-штурма». Объяснения, которые он мне публично предоставил (с ущербом для себя), оказались жалкими. После его побега среди крестьян из Хойна началась паника, о чем я хорошо знал! Во время неорганизованного отступления местные подразделения понесли потери, некоторые были убиты и ранены — бессмысленное бегство перед лицом неприятеля почти всегда заканчивается таким образом. К счастью, мои стрелки-парашютисты и гамбургские портовые рабочие смогли справиться с данной ситуацией. Я вынужден был предать несчастного (который должен был служить примером мужества и хладнокровия) военному суду дивизии. Его приговорили к смертной казни через повешение, через два дня приговор был публично приведен в исполнение.

Тогда Мартин Борман закипел от злости. Ведь начиная с крейслейтера и выше партийные функционеры были неприкосновенны — судить их мог только суд, состоящий из партийных сановников. Я ответил посреднику Бормана гаулейтеру Штюрцу, что крейслейтер был приговорен к смерти не в качестве партийного функционера, а в качестве командира находящегося под моим началом войскового подразделения, и добавил: «Пожалуйста, четко ответьте мне на вопрос: должны ли партийные руководители отвечать за оставление своего поста и дезертирство перед лицом врага?»

Ответа из партийной канцелярии я так и не дождался.

Батальон штурмовых орудий, присланный рейхсфюрером, дал мне возможность организовать совместно с «Охотничьим подразделением Центр» внезапную контратаку в южном направлении, на Кшымув. Во время атаки мы уничтожили вражеский огнеметный батальон, а его командира взяли в плен.

Кроме того, нам достались огромные трофеи: минометы, противотанковые ружья, а также станковые пулеметы с боеприпасами. Мы с радостью приняли «пополнение».

Превосходство неприятеля в живой силе, танках, артиллерии и авиации равнялось от 12:1 до 15:1. Через два дня ожесточенных боев Грабово пало опять. Русские дошли до Крайника Горного, находящегося в двух километрах от Одера. Ситуация становилась критической, если не безнадежной. Одному Богу известно, что случилось бы, если бы им удалось пройти через наши позиции и форсировать реку! Я попросил своих людей сохранять спокойствие и выдержку. Оберштурмфюрер Швердт, вскоре произведенный в хауптштурмфюреры, отбил Грабово стремительным контрударом. В этом бою погибло четверо наших старых товарищей, принимавших участие в операции на Гран-Сассо. Швердт приказал положить их тела перед костелом, и мы отдали им воинские почести.

Каково же было мое удивление, когда после возвращения на командный пункт я застал там маршала Геринга, штаб которого ранее часто интересовался у меня по телефону «как дела». Маршал приехал, как он сказал, «по-соседски». Его известное владение — Каринхалл — находилось недалеко отсюда, немного западнее.

Геринг оставил в гардеробе свой великолепный мундир, на серой куртке у него не было никаких знаков отличия. Ему захотелось навестить линию фронта, в чем я не видел ничего странного. Какой-то генерал из его свиты шепнул мне на ухо: «Вы берете на себя слишком большую ответственность».

Уже спускались сумерки, поэтому я приказал остановить машины на дороге в Крайник Дольны. Далее мы вместе шли пешком, вынужденные иногда падать на землю, если недалеко разрывался артиллерийский снаряд. Маршала особенно интересовали догоравшие кое-где вражеские танки. Для него оказалось очень важным посетить передовую зенитную батарею с орудиями калибра 88 мм, которая принадлежала Люфтваффе, но использовалась как противотанковая, и поздравить расчеты с хорошими результатами боя. Он пожал руки нескольким солдатам и раздал бутылки со шнапсом, сигареты и сигары, которые имелись в большом количестве у свиты. То же самое повторилось на боевых позициях стрелков-парашютистов.

Была уже глубокая ночь, когда я сопровождал Германа Геринга к большому мосту на Одере.

— Завтра они еще по нему не пройдут! — сказал он.

— Никогда не пройдут, до тех пор, пока мы его защищаем, рейхсмаршал!

На прощание он сказал несколько восторженных слов в адрес этой «дивизии, возникшей чудесным образом из-под земли». Снова я увидел его только в Нюрнбергской тюрьме.

Насколько хорошо пилоты и артиллеристы Люфтваффе сражались на земле, настолько в воздухе силы Люфтваффе зарекомендовали себя с отрицательной стороны в Шведте. Уже во время проведения первой разведки в сторону Хойна мое внимание привлек странный вид покинутого небольшого аэродрома, на краю которого оставалось несколько слегка поврежденных самолетов. Я вышел из бронеавтомобиля, и обнаружил в ангарах, а также в зале связи большое количество оружия и снаряжения в отличном состоянии. Все указывало на то, что аэродром, как и многие другие места, оставляли в панике. Мы забрали то, что можно было использовать, а остальное уничтожили. После возвращения в Шведт я встретил ожидавшего меня полковника Люфтваффе, являвшегося комендантом аэродрома. Он вернулся, терзаемый угрызениями совести. Он объяснил мне, что его подразделение, отрезанное от основных сил, напрасно ожидало приказаний. Генерал, бывший его начальником, исчез.

— Мой дорогой, — ответил я, — это плохо, что вы потеряли голову в таких обстоятельствах. Вам, как и мне, известен военный уголовный кодекс. Боюсь, что вас осудят за оставление своего поста. Я должен сообщить об этом командующему вашим воздушным флотом, генерал-полковнику фон Грейму. Прошу вас оставаться под домашним арестом.

Когда подполковник оставлял аэродром в Хойне, плацдарма еще не существовало, поэтому данный вопрос находился в компетенции Люфтваффе. Однако я был удивлен, увидев на следующий день приземляющийся на казарменный плац «Физелер-Шторх». Из него вышел генерал-полковник Роберт фон Грейм и приказал отдать подполковника под суд Люфтваффе. Во время процесса установили, что настоящим виновником является один пропавший без вести генерал, поэтому подполковника приговорили только к тюремному заключению с правом искупления вины на поле боя. Он немедленно был включен в состав боевой группы «Шведт», в рядах которой мужественно и храбро сражался. Впрочем, он остался жив и невредим.

28 февраля 1945 года мостовой плацдарм в Шведте все еще держался. Из двадцати пяти месяцев на посту руководителя подразделения специального назначения во Фридентале, четырнадцать месяцев я провел на фронте или участвуя в вооруженных операциях. Могу сказать, что мы действительно воевали.

Плацдарм на Одере был создан для реализации стратегической цели, существовавшей лишь в воображении Гиммлера. Она заключалась в организации и удержании в течение определенного времени какого-либо пространства, необходимого для подготовки контрнаступления армейского корпуса. Одновременно боевая группа, а затем дивизия «Шведт» сыграли тактическую роль по обороне этого участка фронта, не предусматривавшуюся ранее штабом группы армий «Висла». Советским армиям не удалось форсировать реку, а передовые отряды Жукова были убеждены, что в 60 километрах от Берлина, в Шведт, немцы готовят контрнаступление.

Что касается боев внутри и снаружи оборонительных позиций, они, безусловно, относятся к традиционной войне. Однако нам, несомненно, не удалось бы с нашими скромными средствами долго вводить неприятеля в заблуждение, если бы не подготовка и великолепный боевой дух моего подразделения, являвшегося основой обороны, если бы не летучие батареи, установленные на грузовиках и судах, а также еще одно подразделение, значительно досаждавшее противнику. Я имею в виду роту снайперов из Фриденталя под командованием Одо Вильшера.

В массиве Гран-Сассо и на Замковой Горе нельзя было стрелять. В Шведте это необходимо было делать, и притом метко. Я часто пытался оказать давление на высокопоставленных генералов нашего командования: «Почему, — спрашивал я, — у нас систематически не используются взводы снайперов, существующие во всех дивизиях?» Мы видели работу русских снайперов в первые дни кампании 1941 года. Они были грозны, и их опасались не зря, так как они уничтожали в основном офицеров и унтер-офицеров.

В Шведте Вильшер маскировал ночью своих стрелков по двое на «ничьей земле». Я уже вспоминал, что мы взорвали лед на Одере выше Шведта; в начале февраля наступила легкая оттепель, и огромные куски льда отрывались с деревьями и ветками на них. На этих льдинах стрелки Вильшера маскировались натуральным образом и были мобильны. Я оцениваю, что успех нашей обороны самое меньшее на 25 процентов зависел от них.

В феврале мне пришлось еще раз встретиться с Гиммлером, его сопровождали командир переданной мне «Бомбардировочной авиационной эскадры 200» полковник Вернер Баубах, а также министр вооружения и военного производства Альберт Шпеер.

Шпеер, всегда понимавший и выполнявший мои желания, был в хорошем настроении — не в таком, как он позже написал в «Мемуарах». Там он пишет, что уже в половине февраля 1945 года принял непреклонное решение уничтожить Гитлера, так как он осознал, что «в течение двенадцати лет вел бессмысленную жизнь среди убийц». Как можно было жить среди убийц и не вызвать даже малейшего подозрения, особенно если с 1933 года ты являешься фаворитом Гитлера и тебя вынесло на вершину славы, а также на один из самых ответственных постов во время войны?

Некоторые руководители национал-социалистского государства оказались в первые дни мая 1945 года задеты так называемым комплексом движения Сопротивления. Их было не очень много, но они были.

Я могу только сказать, что в половине февраля 1945 года позиция Альберта Шпеера была далека от «оппозиции». Он вел себя как усердный министр Третьего рейха. Возможно, он маскировался, — если это так, то маскировался он отлично; к Генриху Гиммлеру он относился, как к преподобной особе. Меня вызвали в ставку с целью информирования об интенсификации воздушной войны на Востоке. Я сам слышал, как Шпеер обещал рейхсфюреру, что новые самолеты и специальные летающие бомбы появятся в начале апреля. Сегодня Шпеер уверяет, что тогда он считал все надежды иллюзорными. В тот же самый февральский день я беседовал с ним в течение короткого времени тет-а-тет. Я спросил его о подробностях, касающихся знаменитого «секретного оружия», о котором нам без устали говорили с осени 1944 года. Он мог мне сказать, чтобы я оставил всяческую надежду; он же ответил: «Решения вскоре будут приняты!»

Это было предложение, которое солдаты слышали очень часто. Я не удивлен, что Шпеер забыл его написать в своих «Мемуарах», — меня удивляет другое, а именно, что в то время, в феврале 1945 года, бесспорно, умный Шпеер серьезно думал об убийстве Гитлера. По крайней мере, он так утверждает. Предположив, что у него в действительности было намерение удушить газом всех обитателей бункера в канцелярии рейха, он должен был знать, что это явилось бы причиной хаоса. Об этом торжественно заявил адмирал Дёниц и другие тоже.

После смерти Гитлера немецкий народ должен был безоговорочно капитулировать. Именно это требование Рузвельта, Сталина и Черчилля затянуло войну еще на два долгих года. Кто от этого выиграл?

28 февраля вечером меня вызвали в ставку фюрера в Берлин — на этот раз речь шла о Западном фронте. Однако все труднее становилось организовывать толковые операции. Фриденталь подвергся серьезной бомбардировке, а Би-би-си три раза сообщало, что «ставка похитителя Муссолини, Скорцени, полностью уничтожена». В действительности самые важные службы еще раньше были направлены в Хоф, в Баварии, однако это не облегчило мне организацию упоминавшейся уже акции под мостом в Ремагене.

Служба радиоперехвата сообщила мне иную информацию Би-би-си, согласно которой Гитлер произвел меня в генерал-майоры и назначил на важный пост в руководстве обороной Берлина. Би-би-си сообщало, что я якобы буду проводить чистки. В действительности Гитлер вручил мне Дубовые листья к Рыцарскому кресту за оборону Шведта и поздравил меня. Я спускался по лестнице канцелярии, когда он вышел из зала совещаний. Его вид привел меня в ужас: согнутый, с седыми волосами, он производил жалкое впечатление. Это было 29 или 30 марта.

— Скорцени, — сказал он, — я еще раз хочу поблагодарить вас за труды на Одере. С вашим плацдармом в течение трех недель у нас были связаны большие надежды.

3 марта Шведт был эвакуирован!

— Мы еще увидимся! — добавил он.

Однако Гитлера я уже никогда больше не видел.

Позже мне стало известно, что, действительно, генерал-полковник Йодль упоминал мою фамилию — он хотел, чтобы я принял какую-то должность в руководстве обороной Берлина. Поскольку мне это не было известно, то каким образом об этом узнала Би-би-си?

В страшные мартовские дни 1945 года по службе мне часто доводилось посещать канцелярию. Меня беспокоили боли в раненом глазу, и доктор Штумпфеггер решил исследовать его.

Осмотр проходил в помещениях секретариата Гитлера. Именно в этот день меня представили Еве Браун, ставшей перед самой смертью женой Адольфа Гитлера. Молодая женщина, о существовании которой до этого момента я ничего не знал, оказалась очень простой в обращении и необыкновенно симпатичной. Она сказала, что очень счастлива познакомиться со мной, и пригласила меня на один из вечеров. Я не воспользовался этим приглашением, так как доктор Штумпфеггер предупредил меня, что на этих приемах всегда присутствовал Фегелейн — шурин Евы Браун, о котором я уже писал. Его фанфаронство и тщеславие были известны в войсках СС. Во время подготовки операции «Гриф» мне уже пришлось иметь с ним дело, и ближе знакомиться с этой личностью я не хотел.

Несколько недель, проведенных в превращенном в руины Берлине — жутких остатках такого знакомого города, который Гитлер хотел полностью видоизменить в 1940 году, — были для меня кошмаром.

Во время одной из вечерних тревог, когда с неба густо сыпались двухтонные бомбы, я вошел в большое убежище, находившееся недалеко от зоопарка. Внутри этого великолепного сооружения, разрушить которое после войны союзникам удалось с большим трудом, размещался полевой госпиталь Люфтваффе. Воспользовавшись случаем, я нанес визит нашему «китайцу» Вернеру Хунке и раненому в Шведте лейтенанту Холле. Я также посетил находящуюся в плачевном состоянии летчицу Анну Рейтш и известного пилота бомбардировщиков, полковника Люфтваффе Ганса-Ульриха Руделя, которому только что ампутировали стопу.

Живущий сегодня в Германии мой товарищ и друг Рудель выполнил 2530 боевых вылетов, уничтожил 519 бронированных транспортных средств и потопил в Кронштадте советский тяжелый крейсер «Марат» водоизмещением 23 000 БРТ. Для этого солдата Гитлеру пришлось создать специальную награду: Рыцарский крест к Железному кресту с Золотыми дубовыми листьями, мечами и брильянтами. Несмотря на ранение и категорический запрет Гитлера, Рудель не прекратил летать до 8 мая 1945 года. В тот день вместе с немногочисленными оставшимися в живых пилотами его эскадрильи он решил сдаться в плен ВВС США и приземлился на баварском аэродроме Кицинген; после посадки пилоты уничтожили самолеты. Их отвели в казино аэропорта, а Руделя — в госпиталь, чтобы перевязать кровоточащую культю, затем он также отправился в казино. Когда он вошел, товарищи встали и приветствовали его поднятием руки — это приветствие после 20 июля 1944 года стало обязательным и в вермахте. Переводчик дал знать Руделю, что американский комендант не желает участвовать в подобных манифестациях и приветствие ему не понравилось. Сейчас я приведу цитату из Джона Толэнда, который в своих «Последних 100 днях» пишет:

— Нам приказали так приветствовать друг друга, — ответил Рудель, — а так как мы являемся солдатами, то выполняем приказы, нравится вам это или нет.

После заявления, что немецкий солдат не был побежден противником, имеющим превосходство в живой силе, а только сокрушен огромной массой техники, Рудель добавил:

— Мы совершили посадку здесь, на немецкой земле, так как не хотели оставаться в советской зоне. Сейчас мы являемся военнопленными, и нам не хочется продолжать дискуссию, мы предпочли бы умыться.

Позже американский комендант провел дружескую беседу с полковником. Однако так же, как у меня были украдены часы, подарок дуче, так и у Руделя, пока он спал, исчез золотой Рыцарский крест. А ведь он был изготовлен в единственном экземпляре.

Как шагреневая кожа в одноименном романе О. Бальзака, территория, на которой мы сражались, сжималась каждый день на востоке и западе. 30 марта 1945 года я получил приказ из ОКВ перенести мой штаб в так называемый альпийский редут, где, впрочем, должна была находиться и ставка. По-видимому, там должны были пройти последние сражения второй мировой войны. В ОКВ подтвердили, что «крепость» полностью подготовлена к обороне. Мы с Радлом нашли «на своем месте» горы, ледники, леса и потоки, но там и в помине не было войск или укреплений. Я понял, что еще раз придется импровизировать с начала и до конца! Однако на этот раз мои подразделения были рассеяны, понесли жестокие потери либо оказались полностью уничтожены. С большим трудом мне удалось найти несколько человек, имевших опыт жизни в Альпах. Я постарался, чтобы ко мне откомандировали командира «Охотничьего подразделения Центр» и его 250 человек.

В это время севернее Оломоуца я встретил фельдмаршала Шернера и отдал в его распоряжение 100 человек из «Охотничьего подразделения Восток II». Подразделение под номером I было почти полностью уничтожено под Иновроцлавом. Утром 10 апреля в штабе Шернера мне стало известно, что под угрозой находится и Вена. Остатки «Охотничьего подразделения Юго-Восток» и боевой группы «Дунай» в принципе уже должны были покинуть город и отправиться на защиту альпийского редута. Однако Вена была моим родным городом; вероятно, мои мать, жена и дочь еще находились там, а я мог бы помочь им выбраться из зоны боевых действий. Поэтому после обеда я отправился в Вену вместе с адъютантом, унтерштурмфюрером Галлентом и моим водителем Антоном Гфельчером, сопровождавшим меня еще в Гран-Сассо, а также радиотелеграфистом, откомандированным в мое распоряжение из ОКВ. Я получил от генерала Йодля приказ регулярно информировать Верховное главнокомандование вермахта о положении на Южном фронте, вдоль которого я должен был проехать.

Еще до въезда в Вену через Флориздорфский мост мы оказались свидетелями спектакля, убедившего меня, что это действительно конец. Мы миновали противотанковые заграждения; справа и слева в придорожных канавах лежали раненые. По дороге двигалась колонна, состоящая из шести повозок; на первой сидел толстый сержант, командовавший колонной, а рядом с ним девушка. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что этот человек занимается переселением: на шести повозках находились мебель и белье. Стараясь сохранять спокойствие, я потребовал от сержанта, чтобы он взял нескольких раненых.

— Это невозможно, — ответил он. — У нас нет места.

События развивались очень быстро. Мы разоружили сержанта и других возниц; я раздал оружие легкораненым, в то время как другие заняли места возниц. Я сказал раненому в плечо сержанту: «Езжайте на запад до ближайшей больницы и по дороге захватите с собой столько раненых, сколько поместится на повозках».

Сержанту, занимавшемуся мебелью, я бросил: «Вы — конченая свинья. Убирайтесь отсюда со своими людьми, а если не хотите воевать, в будущем надо меньше воровать и быть более товарищескими».

Мы въехали в Вену в сгущающихся сумерках, вдалеке слышался орудийный грохот. У нас возник вопрос: где находится фронт? Город казался вымершим, кое-где горели дома. Мы проехали к Штубенрингу, и перед опустевшим министерством обороны сторож сказал мне, что командный пункт перенесли в Хофбург, бывший императорский дворец, находящийся в центре города.

Я спросил, где находятся наши войска? Кто защищает и кто будет защищать Вену? Ответа не последовало. На Шведской площади нам пришлось свернуть. Руины здания, где жил мой брат, мобилизованный в армию, заблокировали дорогу к набережной Дуная. Наконец я добрался до месторасположения «Охотничьего подразделения Юго-Восток».

Остатки подразделения после полудня перебрались на север от Кремса. Боевая группа «Дунай» также эвакуировала центр подготовки в Диана-Баде. Позже я захватил этих солдат с собой по дороге к альпийской крепости.

Дворы бывшего императорского дворца были забиты разнообразной техникой. В подвале дворца какой-то офицер сказал мне, что якобы советские войска ворвались в город, но «были везде отбиты». Кем? Тайна. Я должен был сделать все, что мог, поэтому решил продолжать поездку. Когда мы выехали на окружную дорогу Мацлейндорф, было уже около полночи. Спереди возникла баррикада, и навстречу мне вышли двое венских полицейских в касках и с автоматами.

— Мы защищаем баррикаду, — объяснили они. — Если русские подойдут, мы их окружим, и они сдадутся.

В Вене никогда не теряют чувства юмора, даже он черный или юмор висельника.

По пустым улицам я вернулся в Хофбург, где буквально в течение пяти минут беседовал с подполковником Г. Курцем, адъютантом гаулейтера Бальдура фон Шираха, бывшего руководителя гитлерюгенда. Мой рапорт настроил его очень скептически.

— Получаемая нами информация, — сказал он мне, — доказывает противоположное. По докладам, фронт стабилизовался. Впрочем, идите, побеседуйте с гаулейтером.

В изданных в 1967 году воспоминаниях «Ich glaubte an Hitler»[269] Ширах утверждает, что с 6 апреля он разместил свой штаб «в подвалах Хофбурга».

Это правда, только это оказался подземный, освещаемый светильниками салон. Пол был покрыт дорогими коврами, а на стенах висели картины, изображающие батальные сцены и портреты генералов XVIII века. В прихожих ели, пили и галдели. Я сообщил гаулейтеру, что не встретил в городе ни одного солдата, а баррикады брошены, и пригласил его совершить совместное инспектирование. Он не принял предложения и, склонившись над картой, все объяснял мне, как будет спасена Вена: две дивизии СС якобы готовы к атаке. Одна перейдет в наступление с севера, а вторая неожиданно появится с запада, и враг будет вынужден капитулировать.

— Таким же маневром, — объяснял он, — герцог Штаремберг вынудил турок снять осаду Вены в 1683 году.

Любая дискуссия была бессмысленной. Когда я прощался, Ширах посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Скорцени, мой долг можно выразить в трех словах: победить или погибнуть!

Он наверное хотел сказать «победить или смотаться», так как комиссар обороны Вены сбежал очень быстро, всего лишь через пять часов после нашей беседы.

Дом, где жила моя мать, оказался наполовину разрушен. Вышедший из подвала сосед успокоил меня, сказав, что она выехала из Вены два дня назад вместе с моей женой и дочерью. Я поехал в свою квартиру в Деблинге; она была нетронута. Быстро собрав несколько охотничьих ружей, я в последний раз посмотрел на место, где я был счастлив, и которое вынужден был теперь оставить врагу и мародерам.

Выехав из города по Флориздорфскому мосту, я обернулся: прощай, Вена! До горной Австрии мы добирались по дороге на Вальдфертель. Чтобы удовлетворить требования генерал-полковника Йодля по поводу миссии, порученной мне, я отправил в ставку радиограмму следующего содержания: «Все указывает на то, что Вена будет сдана сегодня, 11 апреля 1945 года».

Глава пятая Нюрнберг

Гросс-адмирал Дёниц: «Наш фюрер мертв…» — Запоздавшие откровения Черчилля — Предложения генерала Рендулица, представленные генералу Уолкеру — Невозможность обороны горного перевала в южном Тироле — Наша капитуляция — «Напейтесь, так как сегодня вечером вы будете висеть!» — Наручники — «Куда вы вывезли Гитлера?» — Полковник Андрюс — Убийства и торговля — Время судей — Тюрьма на чрезвычайном положении: опасаются путча Скорцени! — «Охранять, как кобру» — В Дахау — «Дикий Якуб» — Советское предложение — Наш процесс — Великодушное показание полковника Форреста Ео-Томаса — Оправданные — Я совершаю побег из лагеря в Дармштадте.

В понедельник 30 апреля 1945 года после обеда стало известно о смерти Гитлера в Берлине. Окруженная советскими войсками столица представляла собой море руин. В числе последних подразделений, защищавших разрушенную канцелярию рейха, особенно отличился французский батальон дивизии войск СС «Шарлемань».

Гитлер мертв! После первого шока мы не поверили этому сообщению. Разве не должен Адольф Гитлер находиться среди нас, готовых защищаться до смерти?! Нет! Это невозможно! Нас обманывали. Может быть, мы его еще увидим.

Однако известие подтвердилось, и необходимо было с ним примириться. На следующий день по радио передали седьмую симфонию Антона Брункера, и стало очевидно, что все это правда. Перед смертью Гитлер назначил Карла Дёница главой государства. Гросс-адмирал обратился к немецкому народу:

«Наш фюрер, Адольф Гитлер, мертв… Он отдал жизнь за Германию, посвятив всего себя только службе родине. Его борьба с большевизмом имела значение не только для Европы, но и для всего мира… Фюрер назначил меня своим преемником. Моя первая задача — использовать все силы, чтобы спасти наш народ от уничтожения наступающим большевизмом, и если я приказываю продолжать борьбу, то только для того, чтобы мы смогли до конца выполнить этот священный долг. И пока англичане и американцы будут нам мешать в достижении этой цели, мы вынуждены будем защищаться и воевать также и с ними… Поддерживайте порядок и дисциплину в деревнях и городах… Солдат, не выполняющий свои обязанности, является трусом и предателем, так как он, таким образом, обрекает женщин и детей своей страны на смерть и неволю».

Собрав своих офицеров и солдат около командного поезда, я не произносил речь, в ней не было необходимости. Я только сказал им: «Фюрер мертв. Да здравствует Германия!», затем мы запели гимн «Германия превыше всего». Вместе с нами присутствующие европейские добровольцы запели «Ich hatt’ einen Kameraden».[270]

Мы осознавали, что новый президент рейха прав. Необходимо было продолжать борьбу, чтобы как можно больше женщин, детей и солдат смогли убежать на Запад. Несмотря на недостаточную подготовку, альпийский редут мог и должен защитить многих из них. Я намеревался это сделать с момента присоединения ко мне Радла в Радштате с 250 солдатами. Поэтому когда министр хозяйства и председатель Рейхсбанка Вальтер Функ прислал ко мне двух своих представителей с просьбой обеспечить охрану казны Рейхсбанка, я с должной вежливостью дал им понять, что они ошиблись адресом, так как я не имею ничего общего с охранником несгораемой кассы. Я солдат и должен сражаться.

В принципе альпийский редут должен был представлять собой укрепленный участок местности, примерно 350 километров в длину и 75 километров в ширину. Он тянулся от Брегенца на западе до Бад-Аусзее на востоке, через Фюссен, Траунштейн и Зальцбрук на севере, Глоренцу, Больцано, Кортину д’Ампеццо и Линц на юге. После капитуляции немецких сил в Италии последнюю линию перенесли на высоту горного перевала Бреннер, однако через несколько дней я пришел к выводу, что эта крепость не существует и никогда не будет существовать.

Возможен ли сейчас, когда уже нет Гитлера, а национал-социалистское государство лежит в развалинах, роспуск антигерманского союза? Я сомневался в этом. Но, тем не менее, 23 ноября 1954 года Уинстон Черчилль сообщил своим избирателям в Вудфорде необычную сенсационную новость:

«Еще до окончания войны, когда сдавались в плен сотни тысяч немцев, я телеграфировал лорду Монтгомери, поручая ему старательно собирать и хранить немецкое оружие, чтобы можно было с легкостью возвратить его немецким солдатам, с которыми мы могли бы совместно сражаться против советской армии в случае ее дальнейшего похода в Европу. Я очень сильно не доверял Сталину, так как он делал все возможное для обеспечения России и коммунизму господства в мире».

У меня создавалось впечатление, что это сон! «В случае дальнейшего похода…» А кто сделал возможным этот поход? Сегодня некоторые смеются, когда читают, что «немецкий солдат не позволил, чтобы Европа стала большевистской». Однако если бы мы не сражались на Востоке, многие из тех, кто, начиная с 1945 года, нас критикует и считает войска СС преступной организацией,[271] не имели бы возможности раскрыть свои таланты. Вероятнее всего, их просто не было бы, а если бы они и жили, то низко кланялись бы всемогущим повелителям победившего большевизма под угрозой тяжелой работы в каменоломнях вблизи Верхоянска.

Ясно, что стремительный поход советских армий к сердцу Европы являлся огромной угрозой не только для народов старого континента, но также для Великобритании и Соединенных Штатов. Запоздавшие откровения британского премьер-министра являются достаточным доказательством этого. Генерал Гудериан, начальник Генерального штаба сухопутных войск, заявил мне, что в начале февраля 1945 года вермахт был еще в состоянии нанести тяжелые и чувствительные удары по советским армиям, тылы которых оказались очень растянуты, но при условии, что западные державы предоставили бы вермахту свободу действий на Востоке. Этого не произошло.

Тогда я познакомился с генерал-полковником Лотаром Рендулицем. Он командовал группой армий «Юг» и в конце войны защищал Центральную Австрию до границы с Чехословакией от ударов Красной Армии.

Генерал-полковник Рендулиц был историком и хотел не просто писать историю, но и творить ее. После смерти Гитлера он надеялся, что четырем армиям под его началом удастся не только остановить марш войск Малиновского и Толбухина на запад, но и отбросить их за Дунай. Поэтому он отправил парламентера, представившего командиру 2-го корпуса американской армии генерал-майору Уолтану Г. Уолкеру следующую декларацию:

«1. Даже если в Соединенных Штатах верили, что в 1941 году Германия угрожала Америке, необходимо признать, что эта угроза уже не существует.

2. Гитлер мертв; немецкие армии ведут свои последние бои, а западные союзники не могут не согласиться, что главной угрозой в Европе, и не только в ней одной, является большевизм.

3. Перед такой угрозой все державы, независимо от того, непосредственно подвержены они опасности или нет, должны проявить солидарность».

Рендулиц обратился с просьбой к генералу Уолкеру, чтобы тот разрешил резервным немецким частям пройти через его позиции с целью усиления немецких армий на Востоке и проведения ими контрнаступления.

Генерал Уолкер ответил саркастически и отрицательно. Инициатива Рендулица опередила на четыре года возникновение НАТО (North Atlantic Treaty Organization), созданного в Вашингтоне лишь в апреле 1949 года.

По приказу находящегося в Кенигзее верховного командующего оперативным районом «Юг» я собрал всех уцелевших и включенных в состав моих подразделений солдат, создав новую часть, названную «Корпусом охраны Альп», хотя она и была корпусом только по названию.

1 мая я получил последний приказ из Кенигзее от командования оперативным районом «Юг»: организовать оборону горного перевала в южном Тироле, чтобы обеспечить отход подразделений генерала Генриха-Готфрида фон Фетингхоффа, преемника фельдмаршала Кессельринга в Италии, и не позволить американским и английским частям ворваться в Австрию. Однако было слишком поздно. Наши войска в Италии уже капитулировали, а Кессельринга об этом даже не предупредили.[272]

Офицеры «Корпуса охраны Альп», которые после получения приказа немедленно направились на итальянскую границу, имели достаточно здравого смысла, чтобы тотчас же вернуться ко мне.

После того как 6 мая 1945 года Дёниц приказал сложить оружие, я со своими ближайшими соратниками 8 мая укрылся в горах. Остальные мои подразделения находились в ближайших долинах; разделенные на малые группы, они ожидали моих приказаний.

Несмотря на большое мужество своих солдат, Германия проиграла вторую мировую войну. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы это предотвратить. Нам уже многое было известно — Радлу, Хунке и мне. В нашем горном укрытии, в Дахтейне, мы поняли, что в современной войне военное счастье находится не на стороне солдат, которых предали.

Я мог бы покончить жизнь самоубийством. Многие из нас стремились погибнуть в последних сражениях или же покончили с собой. Я также мог бы очень легко удрать за границу на борту самолета «Ю-88», однако отбросил эту мысль, ведь это означало бы оставить родину, семью и товарищей. Мне нечего было скрывать — как солдат, я не стыдился ни одного своего поступка или приказа. Я решил сдаться в плен и отправил два извещения штабу американской дивизии в Зальцбурге. Я написал, что офицеры и солдаты «Корпуса охраны Альп» могут собраться и все вместе прийти сдаваться в плен. Ответа не было. Позже мне стало известно, что штаб американской дивизии посчитал мои предложения «новой военной хитростью». Не понимаю, в чем могла заключаться эта «хитрость».

Я не отдавал себе отчета в том, что меня интенсивно разыскивали, а по радио союзников называли «самым чертовски умным человеком в Германии». На самом деле я и понятия не имел о легенде, которой уже было окружено мое имя.

20 мая 1945 года Радл, Хунке, а также кандидат в офицеры и переводчик Петер, вооруженные и одетые в полевую форму, сошли вместе со мной в долину. Вблизи Аннаберга мы явились в канцелярию ближайшей американской части. Там командовал сержант, который выслушал нас не очень внимательно, но предоставил нам джип с водителем для поездки в Зальцбург. Насколько сержант не обращал на нас внимания, настолько водитель, родом из Техаса, очень заинтересовался нами. Он решил прервать путешествие и остановил машину у бара; я вышел вместе с ним. Он заказал бутылку хорошего вина, за которое я заплатил. Когда мы тронулись в путь, техасец, обернувшись ко мне, спросил:

— Шутки в сторону, ваша фамилия действительно Скорцени?

— Действительно.

— Тогда выпейте с друзьями, так как сегодня вечером вы будете висеть.

Мы выпили «за наше здоровье». В Зальцбург наша группа приехала около полудня. Водитель не мог или не хотел найти штаб дивизии, поэтому он оставил нас на улице у гостиницы, реквизированной американской армией, попрощался и уехал. Перед гостиницей несколько немецких офицеров удивленно смотрели на нас: ведь мы все еще были вооружены!

Нашелся американский майор, который захотел нас выслушать. Он отправил нас на другом джипе в Санкт-Иоганним-Понгау, чтобы мы попросили немецкую комендатуру в лагере военнопленных и американские власти предоставить нам автомобили и грузовики для «Корпуса охраны Альп». Наконец какой-то немецкий генерал направил нас в американский батальон, расположенный в Верфене. Я приказал Хунке остаться в Санкт-Иоганне — если бы мы не вернулись через три часа, это означало бы, что нас пленили. Хунке тогда должен был предупредить наших людей, и действовал бы девиз: «Каждый заботится о себе, а Бог — обо всех».

В Верфене штаб американского батальона размещался на краю долины в удобной вилле, где я начал вести переговоры с американским капитаном. Радл и Петер вынуждены были остаться у входа. Вместо подписания согласия на проезд для транспортировки моего «Корпуса охраны Альп» в Зальцбург, которое я требовал, капитан завел меня в столовую. Там находились двое офицеров и переводчик. Когда я показывал на карте, где находятся мои люди, с грохотом распахнулись двери и окна столовой. На меня оказалось направлено двенадцать автоматов, а переводчик велел сдать пистолет, что я и сделал, предупредив:

— Прошу внимания, он заряжен, а последний патрон опасен.

Затем меня обыскали и раздели; отняли у меня часы, которые вскоре вернули, пока они не исчезли насовсем. В конце концов меня с Радлом, Петером и охраной загрузили в четыре джипа, сопровождаемые двумя бронеавтомобилями. В Зальцбург нас привезли ночью и отставили в саду какой-то виллы. Я только закурил, когда внезапно сзади на нас напал патруль военной полиции. Нам заломили руки назад и надели наручники. Меня завели в помещение, где за двумя или тремя столами находилось двенадцать человек, среди них несколько фотографов и репортеров. Какой-то офицер хотел меня допросить, я заявил, что не дам показаний до тех пор, пока с меня не снимут наручники. Когда это сделали, я подошел к окну (солдаты, вооруженные автоматами, по-прежнему стояли снаружи) и крикнул:

— Радл, Петер, вы все еще в наручниках?

— Да, — ответил Радл. — Что за свинство?

Я обратился к капитану:

— До тех пор, пока мои товарищи будут находиться в наручниках, вы от меня ничего не узнаете.

Я остался у окна. Через некоторое время раздался голос Радла:

— Сейчас все в порядке. Спасибо!

Я сел напротив майора и высказал готовность отвечать на вопросы. Первый из них звучал:

— Намеревались ли вы убить генерала Эйзенхауэра?

Я ответил отрицательно. Вопросы следовали один за другим, все одни и те же. Позже, во время моего трехлетнего плена, мне задавали их офицеры различных разведок — американской, британской и даже французской:

— Если вы не намеревались убить Эйзенхауэра, то, может быть, вы хотели похитить его? Разве это не очевидно, что вы хотели убить либо похитить генерала Брэдли? Почему итальянские и венгерские войска не стреляли по вам в Гран-Сассо и Будапеште? Что вы делали в Берлине в конце апреля 1945 года? Куда вы отвезли Гитлера? Нам известно из определенных источников, что вы вылетели из Берлина на самолете вместе с Гитлером на рассвете в понедельник 30 апреля 1945 года. Где он скрылся? Можете ли вы пилотировать самолет? Вы пилотировали; Гитлер находился рядом с вами в кабине, видите, как хорошо мы информированы!.. Вы ночью совершили посадку на Балеарских островах… Бессмысленно отрицать все это. Вы хотели взорвать ставку маршала Монтгомери, у нас есть доказательства! Откуда вам известно, что Гитлер покончил жизнь самоубийством, если вас не было в Берлине в конце апреля 1945 года? Лично ли Гитлер приказал вам убить генерала Эйзенхауэра? Нет? Тогда кто? и так далее, и так далее.

Со временем мне удалось убедить полковника Генри Гордона Шина, одного из руководителей американской разведки:

— Если бы я переправил Гитлера в какое-нибудь безопасное место, — сказал я, — то мне не имело бы смысла возвращаться, чтобы вместе с товарищами пойти в тюрьму.

«Это хитрость, — неистовствовали журналисты. — Скорцени хочет замести за собой следы!» Особенно скептичными оказались репортеры «Нью-Йорк Таймс» и «Кристиэн Сайэнс Монитор». В своей книге «Неординарное подразделение специального назначения» Чарльз Фоли отметил: «Скорцени сделался персонажем современной мифологии, способным на все».

Все-таки генерал Уолтер Беделл Смит, начальник штаба Эйзенхауэра, пригласил корреспондентов газет союзных государств в отель «Скибе» в Париже. Фоли пишет: «Покушение на жизнь и свободу генерала Дуайта Д. Эйзенхауэра никогда не готовили, — сообщил генерал. — Служба безопасности была введена в заблуждение противоречивыми рапортами».

Недовольные журналисты задавали генералу затруднительные вопросы, касающиеся осадного положения в ставке союзников под конец 1944 и в начале 1954 года, двойника генерала Эйзенхауэра, а также факта, что он сам был практически заключен в тюрьму в Версале. Генерал Беделл Смит признал тот факт, что речь шла «об ошибках, совершенных по причине ложной информации». Журналисты все еще относились с недоверием к этим словам генерала; после расследований и контррасследований специальные службы союзников пришли к выводу, что в этом деле осталось что-то подозрительное. Мое алиби было слишком убедительным.

Меня переводили из одной тюрьмы в другую. В шестой я оказался сокамерником фельдмаршала Кессельринга. 29 мая меня закрыли в подвале, напичканном микрофонами, вместе с Кальтенбруннером. Мы вспоминали о временах нашего студенчества и службы — занимавшиеся подслушиванием были разочарованы. Кальтенбруннеру не повезло, потому что он вступил в должность после Рейнхарда Гейнриха, руководителя РСХА, убитого в Праге в 1942 году. Вначале его отправили в Лондон и в течение нескольких недель допрашивали корректно. Позже ему пришлось провести семь недель в лондонском Тауэре, днем и ночью в темноте, где Кальтенбруннер перенес пытки, применявшиеся ранее к заключенным Петропавловской крепости. В его камере поднимался постепенно уровень воды, когда он превышал метр — понижался. Затем применяли холодный душ и битье. В Нюрнберге три воспаления мозговых оболочек, следовавшие друг за другом, не позволяли ему участвовать в большинстве процессов. Последний раз я видел его в июле 1946 года: он был спокоен и сдержан, хоть и знал, что его ожидает смертный приговор и казнь.

Моим товарищем по неволе был также рейхслейтер доктор Роберт Лей,[273] арестованный в голубой пижаме и тапочках. Выезжая, он накинул огромный плащ, взятый случайно в гардеробе, на голову ему надели тирольскую шляпу. Несчастный не выдержал того, как с ним обходились; он совершил самоубийство вскоре после доставки в Нюрнберг.

В лагере в Оберурзеле я нашел Радла, получившего разрешение на пребывание в моей камере, но 10 сентября мне опять надели наручники, чтоб забрать в самолет, который доставил нас в Нюрнберг. На борту уже находились гросс-адмирал Дёниц, генералы Йодль и Гудериан, все еще одетый в пижаму доктор Лей и даже… Бальдур фон Ширах.

Когда мы прибыли на территорию тюрьмы в Нюрнберге, коменданта пенитенциарного заведения, американского полковника Бартона Андрюса, носившего пенсне и поразительно напоминавшего Генриха Гиммлера, чуть не хватил удар. С негодованием он отметил, что гросс-адмирал Дёниц еще носит мундир со знаками различия, соответствующими его званию. Я оказался в такой же ситуации. Начальник тюрьмы кричал, что это непозволительно и является провокацией. Он кричал так громко, что прибежало множество чернокожих полицейских. Однако я уже отдал честь гросс-адмиралу, он понял и тоже позволил себе ответить на мое приветствие.

Мы без слов сняли знаки различия друг у друга. Затем отдали честь, и последний руководитель Третьего рейха пожал мне руку.

Тюрьма в Нюрнберге представляла собой большое здание в форме пятиконечной звезды. Нас охраняло множество чернокожих солдат — главный стражник, полковник Андрюс, вероятно, предполагал, что таким образом он нас унизит. Я всегда находил общий язык со своими тюремными охранниками, которые вели себя более порядочно, чем белые. Огромный, как башня, и очень симпатичный чернокожий сержант подружился со мной. Он часто подбрасывал мне несколько сигарет или шоколад.

В первые недели нас кормили хорошо. Работавшие на кухне старые местные немецкие заключенные готовили все, что могли, чем огорчали полковника Андрюса. Он был литовцем по происхождению и как новоиспеченный американец ненавидел все немецкое. «Я знаю, — сказал он нам, — что вас называют «Krauts» («Капуста»), потому что вы ее очень любите. Поэтому будете ее есть каждый день». Он позаботился о том, чтобы еда была как можно хуже.

Молодой австрийский инженер из министерства вооружения и военного производства (если я правильно помню, Раффельсбергер) получивший распределение на кухню, велел приносить нам кнедлики. Он был единственным заключенным, которому удалось убежать из тюрьмы в Нюрнберге во время похода в город за продуктами в сопровождении нескольких американских солдат. Он уехал в Южную Америку.

Первоначально я содержался в крыле для обвиняемых, моя камера находилась напротив камеры маршала Геринга. Мы общались с помощью знаков, так как формально разговоры были запрещены. Позже, перед Рождеством 1945 года, меня перевели в крыло, предназначенное для свидетелей. Наши камеры закрывали на ночь и открывали днем. Андрюс ввел строгий порядок, согласно которому во время его появления каждый заключенный должен был принимать стойку смирно и отдавать честь на пороге своей камеры с момента, когда комендант находился в пятнадцати метрах от входа в камеру, и после того, как он прошел двенадцать шагов.

Считая это требование смешным, я заходил в ближайшую камеру, как только охранники сообщали, что его достойная персона прибывает для проверки. Заметив это, он вызвал меня к себе:

— Вы отказываетесь отдавать мне честь?

— Я отдавал бы вам честь, если бы со мной здесь обходились как с солдатом. Я отказываюсь делать это как прислужник. Я ношу звание, равное вашему, и являюсь офицером, а не лакеем.

— Мне предоставлено право закрыть вас на месяц в одиночной камере за неподчинение.

— Вы можете делать, что хотите.

Думаю, что американские офицеры, находившиеся в подчинении у Андрюса, ненавидели его еще больше, чем он ненавидел нас. Несколько лет тому назад во время путешествия на самолете мне довелось встретиться с одним из них — он узнал меня и сказал, что мое поведение в отношении полковника Андрюса приносило ему и его товарищам большое удовлетворение.

Внешне поведение американцев было безупречным: полковник Андрюс объявил, что любой имеет право подавать жалобы. В действительности ни по одной жалобе вопрос не был решен положительно. В этом убедился генерал-полковник Гальдер, имевший очень хорошие отношения с американцами. Он позволил себе обратить внимание охранников, что в немецком концентрационном лагере к нему относились лучше, чем в Нюрнберге, за что получил четырнадцать дней карцера.

Некоторые не смогли этого выдержать. Кроме доктора Лея, руководитель управления здоровья рейха, несправедливо обвиненный добрый и энергичный доктор Конти, повесился в соседней камере. Генерал Бласковиц выпрыгнул с четвертого этажа. Фельдмаршал фон Бломберг умер в больничной палате, куда его перевели в последнюю минуту. По дороге в душ мне удалось своровать три простыни — одну я отдал постоянно прикованному к кровати маршалу, другую подарил австрийскому генералу фон Глайзе-Хорстенау, бывшему адъютанту императора Франца-Йозефа, третью оставил себе.

После совершенных самоубийств Андрюс начал применять еще более жесткие меры. Днем и ночью проводились неожиданные проверки. Мы должны были спать при включенном свете, с открытой головой, повернувшись в сторону света; если кто-нибудь случайно во время сна закрывал глаза одеялом, его тут же грубо будили охранники.

Когда маршал Геринг совершил самоубийство, приняв цианистый калий, была проведена генеральная ревизия всех камер. У генерала Йодля нашли тридцать сантиметров проволоки, у фельдмаршала Кейтеля — заточенные заклепки и лезвия для бритья, у Риббентропа — стеклянную бутылку, а у гросс-адмирала Дёница — пять связанных шнурков для ботинок.

Однако самым худшим, по крайней мере, для меня, было настроение, царившее в тюрьме. Постоянная слежка, соглашения, предлагаемые более слабым, шпионаж, доносительство, ложные обвинения, рабское поведение некоторых обвиняемых и свидетелей, стремившихся произвести как можно лучшее впечатление (им обещали соответствующее отношение и иногда выполняли обещания, если они проявляли желание «сотрудничать») — все это пагубно влияло на мое душевное состояние. Я был близок к совершению поступка, который позволил бы опять свирепствовать Андрюсу.

Не было ничего, что могло бы использоваться против нас и не использовалось. Нас «тестировали» психологи, имевшие сомнительные звания, например, господин М. Гольденсон и «профессор» Г. М. Гильберг, многократно проверявшие меня; мы подвергались тестам на сообразительность. Великими триумфаторами оказались доктор Зейсс-Инкварт, доктор Шахт и маршал Геринг — американцы были очень удивлены, когда определили, что, согласно их критериям, уровень нашей сообразительности оказался «намного выше среднего».

Однако самой важной работой «психологов» было информирование прокуроров и сеяние раздоров среди заключенных. Например, мне вежливо сообщали, что X сказал обо мне много плохого, надеясь, что я скажу что-либо о нем и раскрою какую-нибудь «сенсацию», полезную для обвинения или прессы. Эти уловки не действовали на меня, но оказались эффективны в отношении наиболее наивных и слабых.

Журналисты жаждали сенсаций. Неудивительно, что тогда международная пресса печатала множество всяких ужасов и нелепостей, так как чем невероятнее казалась информация, тем более щедро она оплачивалась. Контракты на издание заключались через посредников, меня тоже просили предоставить тексты, «подходящие для печати». Однако некоторые заключенные большую половину дня печатали на машинках материалы для прессы или для обвинения, что, впрочем, было одно и то же.

Генералы Варлимонт и Хёттль, иначе «Вальтер Хаген», наверно, работали над своей защитой с утра до вечера.

Комментатор Нюрнбергского радио также имел в тюремных стенах сеть информаторов. Он говорил, что его зовут Гастон Оулмэн и он является гражданином одной из южноамериканских республик. В действительности его фамилия Улльман, и до войны он имел дело с немецким правосудием.

Процветала торговля автографами. Я беззастенчиво требовал пачку сигарет за подпись; чем «опаснее» ты был, тем выше тариф. Я знал нескольких человек, которые не стеснялись считаться опасными преступниками, чтобы обеспечить себе более выгодное пребывание в тюрьме. Мне неизвестно, записывались ли ложные откровения, которые они делали охранникам, позже в обвинительных документах.

Именно в то время возникла «черная легенда», касающаяся наиболее чудовищных и мерзких преступлений, ответственность за которые была возложена на весь немецкий народ. Эта коллективная ответственность базировалась на том факте, что 90 процентов немцев стали на сторону человека, который «во имя права наций на самоопределение» хотел объединить всех немцев в одном сообществе.

Жестокие и фантастические легенды создавались Улльманом и его конкурентами. Я буду говорить только о том, что мне известно: меня обвинили, как выяснилось позже, в выдуманных преступлениях, хотя прокурор трибунала, занимавшийся мной и моими товарищами, не мог не знать, что обвинения были необоснованными. Нас априори признали уголовниками. К сожалению, во время войны и после нее произошло множество ужасных вещей — больше их выдумывать не стоило.

Преступление считается преступлением, даже если оно совершено во время войны или же победителем после ее окончания. Возможно, через несколько десятков лет после этой великой трагедии мирового масштаба наступило время, чтобы рассмотреть эти проблемы более объективно.

В Нюрнберге могло быть опасным все, даже любезность католического тюремного капеллана, преподобного отца Сикстуса О’Коннори. Несмотря на то, что орден августинцев, к которому он принадлежал, происходил из отшельнического сообщества, отец не имел в себе ничего от пустынника, как раз наоборот. Он был доброжелательным, подолгу беседовал с задержанными и защищал заключенных настолько, насколько ему позволял это делать распорядок Андрюса. Он являлся ирландцем, а его мать была родом из Германии. Некоторые заключенные постоянно и всячески ему угождали: губернатор Франк, фон дем Бах-Зелевски, гаулейтер Боле, Шелленберг и несравненный Хёттль оказались самыми усердными.

Проповеди отца Сикстуса содержали в себе понятные всем намеки, когда он позволял себе открыто критиковать «человеческий суд». В ноябре 1945 года, в День поминовения усопших, он прочитал делающую ему честь проповедь о самоотверженности миллионов немецких солдат, погибших в борьбе с врагом.

Победители-судьи, во власти которых находятся побежденные, располагают сильными средствами порабощения. Прежде всего, это заключение в тюрьму, являющееся стрессом для подавляющего большинства людей; различные запреты (разрешение на переписку со своими семьями мы получили лишь в феврале 1946 года); придание определенного направления допросам, тенденциозный перевод, иногда меняющий смысл показаний, данных свидетелями под присягой, применение в отношении обвиняемых угроз, шпионажа, плохого обхождения и так далее.

«Показания», полученные в Нюрнберге, а также действия политико-военной полиции, враждебной допрашиваемому заключенному, должны изучаться историками очень осторожно. Я упрекаю некоторых, согласившихся дать ложные свидетельства, чтобы спасти свою жизнь. Особенно отличился, поведением достойным сожаления, один из них. «У меня жена и дети, — сказал он мне, — я не мог поступить иначе».

Другие заключенные отказались давать ложные показания. Защитник фельдмаршала авиации Мильха доктор Бергольд заявил от его имени в присутствии свидетелей, что на Мильха оказывалось очень сильное давление, чтобы он дал показания против маршала Геринга. Мильху и его адвокату Бергольду удалось даже сообщить об этом посланникам Международного Красного Креста. Это было трудно, и многие свидетели, опасаясь, что сами могут оказаться в числе обвиняемых, не предпринимали подобных попыток.

Я находился в Нюрнбергской тюрьме трижды: с сентября 1945 до мая 1946 года, в июле и августе 1946 года, а также в феврале и марте 1948 года. На третий раз у меня созрело решение найти себе занятие. Во всех камерах стекло в окнах заменили кусками прозрачного пластика, прибитого к оконным нишам гвоздями или кнопками, которые часто отваливались. Я вызвался добровольцем их прибивать.

За это мне еженедельно выдавали пачку табака, а также у меня была возможность заходить в камеры, беседовать с обвиняемыми товарищами, заводить интересные знакомства, поддерживать упавших духом. Одновременно я ободрял сам себя. Если вмешивались охранники, мы делали вид, что беседуем о семье заключенного и так далее, впрочем, повторю еще раз, что между чернокожими солдатами американской армии и нами, заключенными, существовала солидарность. «Психологи» совершили серьезную ошибку, назначив нам в охранники негров, отказывавшихся трактовать нас как зверей и преподавших не один урок человечности Андрюсу.

Однако это было время судей.

В британской оккупационной зоне организовали гигантское расследование, охватившее 700 000 офицеров и рядовых. Из этого числа было выделено 937 человек, подозреваемых в нарушении военного права. Британские военные суды вынесли следующие приговоры:

Следовательно, только 677 солдат воевали не по правилам, признаваемым победителями, то есть менее, чем один из десяти тысяч (находящихся под следствием).

Согласно заключительному рапорту бригадира Телфорда Тейлора, в американской оккупационной зоне было задержано только 570 немецких солдат, подчинявшихся известному праву № 10.[274]

177 человек предстали перед американскими судьями со следующими результатами:

Во французской оккупационной зоне арестовали несколько тысяч человек. На месте были вынесены следующие приговоры:

Смертная казнь 104 (62 приведено в исполнение).[275]

Всего 2442 приговоренных в трех оккупационных зонах на 10 000 000 мобилизованных, или 0,024 процента.[276]

В советской оккупационной зоне число смертных приговоров, приведенных в исполнение, превысило 185 000.

Из числа 4 000 000 немецких военнопленных, находившихся в СССР, после 1945 года вернулись лишь 30 процентов.

В начале марта 1946 года мы отдавали себе отчет, что в Нюрнберге творится что-то необычное. Полковник Андрюс привел Дворец правосудия и тюрьму в состояние повышенной боевой готовности: тюремную охрану утроили; перед главными входами возвели противотанковые баррикады; почти везде появились пулеметные гнезда, защищаемые мешками с песком и бревнами. В коридорах соорудили небольшие стрелковые позиции из танковой брони, из которых стражники могли стрелять и отбить атаку неприятеля. Но какого?

Мы напрасно пытались определить значение этих военных приготовлений, но мне все объяснил вышедший после обеда из офицерского клуба отец Сикстус. Один американский генерал, фамилию которого он мне не хотел сообщать (когда возникала необходимость, он был воплощением тактичности) сказал ему:

— В окрестностях Нюрнберга замечены моторизованные подразделения немецких партизан. Их задача — организовать в городе путч, захватить тюрьму и освободить всех заключенных. Эти люди представляют собой опасность, прежде всего потому, что ими командует полковник Отто Скорцени, то самый, который похитил Муссолини и готовился тоже сделать с генералом Эйзенхауэром.

— Но ведь, — возразил Отец Сикстус, — полковник Скорцени находится здесь, в тюрьме, с сентября прошлого года! Лишь вчера я с ним беседовал…

— Можете быть уверены, — заявил генерал, — что этот Скорцени ненастоящий, так как, поверьте, у меня очень надежная информация. Мы разберемся с этим вопросом.

В связи с этим меня допрашивали несколько раз, очные ставки иногда напоминали фарс. Наконец мне удалось доказать, что я действительно являюсь собой…

Когда меня через несколько месяцев направили в лагерь в Ратицбоне, в Баварии, я встретил там своего бывшего офицера, работавшего с радио, который мне все объяснил. Во время расформирования «Корпуса охраны Альп» он демобилизовался и вернулся к семье в Нюрнберг. Когда ему из печати стало известно, что меня содержат в местной тюрьме, он решил помочь мне и, если бы возникла возможность, освободить. Был разработан план, впрочем, невыполнимый, но болтливость одного из заговорщиков явилась причиной ареста всей группы. Однако агенты полиции, вероятно, поверили в то, что меня узнали, когда я якобы перемещался из Германии. Отсюда и взялось состояние повышенной боевой готовности, которое длилось в тюрьме несколько месяцев уже после моих допросов.

Мной очень интересовалась газета американских оккупационных частей «Старе энд Страйпс» («Звезды и полосы»). Из статьи с моей фотографией под названием «Охраняемый, как кобра», мне стало известно, что я уже четыре или пять раз убегал, но каждый раз меня ловили. Я прочитал эту статью в больничной палате в Дахау, где мне оперировали желчный пузырь. Там я «охранялся, как кобра» — стражник находился в моей палате днем и ночью.

В мае 1946 года меня перевезли в лагерь в Дахау; вскоре я оказался в лагере в Дармштадте, затем в Нюрнберге, позже опять в Дахау, где организовал голодную забастовку, направленную против содержания в одиночной камере и плохого обхождения с немецкими пленными.

Необходимо объяснить, что я имел в виду, говоря о концентрационном лагере в Дахау.[277] Для содержавшихся в изоляторе помещения бывшего лагеря были относительно удобны: любой приговоренный к одиночке имел там достаточно широкую камеру (около 3,5x2,5x3 метра) с большим окном, умывальником и отдельным туалетом. На территории лагеря американцы возвели новую тюрьму с камерами, предназначенными для двоих заключенных: 2,5 метра длиной, 1,4 метра шириной и 2,20 в высоту, оборудованными маленькими окнами с решеткой; умываться там можно было только в сливном бачке. В отношении моей личности была проявлена любезность, и мне в камеру посадили напарником уголовника-рецидивиста, которому я тотчас дал понять, чтобы он сбавил тон. Неизвестно, в каком лагере его обнаружили американцы, но мне пришлось сначала научить его умываться.

Мой уголовник не имел репутации Якоба Грешнера, называемого «диким Якубом», содержавшегося в «старом добром Дахау» (как он говорил) и изображавшего сумасшедшего. Одаренный силой Геркулеса, он ломал все, что попадало ему под руку, поджигал кровать, скручивал решетку, вылазил на крышу и так далее. Не знаю почему, но ко мне он относился с симпатией и, увидев меня, кричал: «Всегда с поднятой головой, полковник!.. Не отступать ни на шаг!.. Вы правы!.. Вперед!»

Я вспомнил о процессе, проводившемся против нас в Дахау, — он закончился всеобщим оправданием. Когда один из моих офицеров интендантской службы вел себя достаточно подло во время процесса, «дикий Якуб» громко заявил: «Предатели должны быть наказаны для примера другим». Никто на это не обращал внимания до того дня, когда вооруженный палкой Грешнер сильно поколотил несчастного интенданта. Мне с большим трудом удалось доказать американским властям, что «дикий» действовал по своей инициативе.

В конце концов американцы отправили его в клинику, а когда он из нее вышел, в Ганновере с ним наладили связь чешские спецслужбы, планировавшие «мое похищение». Несмотря на то, что я опять сменил тюрьму, Грешнер смог меня предупредить, что советские спецслужбы хотят силой совершить то, что не удалось им путем переговоров.

В ноябре 1945 года в Нюрнберге меня два или три раза допрашивал русский прокурор, который вел себя корректно. Во время последнего допроса у нас получился интересный диалог:

— Странно, — сказал русский, — что вас не произвели в бригаденфюреры. Вы должны быть, по меньшей мере, генералом!

— Я инженер, а не профессиональный военный. Интриги не являются моим козырем.

— Мне это известно. Как вы здесь себя чувствуете? Эта тюрьма не очень веселое место.

— Тюрьма никогда не была веселым местом.

— Я вижу, что мы хорошо понимаем друг друга. Мне не сложно вызвать вас через наше командование на два или три дня в Берлин. Там вы смогли бы выбрать занятие, соответствующее вашим возможностям.

— Это предложение доказывает вашу доброжелательность по отношению ко мне. Но, несмотря на то, что Германия проиграла войну, она для меня еще не закончилась. Я сражался не один. Мне приказывали, и я отдавал приказы моим товарищам, которых должен защищать. Я не могу оставить их в проигрыше и несчастье.

— Думаю, вы упустили из виду, что многие важные персоны, занимавшие более высокие посты, чем вы, покинули вас, не ожидая момента, когда окажутся здесь.

— Это их дело.

Он ничего не требовал от меня, в отличие от американцев, перехвативших меня позже. Однако необходимо добавить, что после моего побега из лагеря в Дармштадте в июле 1948 года меня предупредили, что советские спецслужбы готовятся во второй раз похитить меня. В данном случае один американский офицер, выполнявший в городе властные функции, вел себя очень порядочно. Я не забыл о нем.

У меня была надежда оказаться на свободе летом 1947 года. Я очень ошибался. В конце июля Альберт Розенфельд, полковник американской армии и прокурор, прочитал мне документ, который привел меня в изумление: меня обвиняли в «издевательствах, пытках» и «совершении экзекуций» над примерно «100 американскими военнопленными!»

Мы боролись, находясь в состоянии отчаяния и под угрозой обвинительных приговоров. Наши победители под влиянием не знающей меры пропаганды были убеждены, что имеют дело со страшными преступниками, настоящими чудовищами. Мы везде встречались с обманом, ненавистью, желанием мести любой ценой, а также с глупостью. Преодолеть это оказалось нелегко.

Нас было десять человек обвиняемых: пять из сухопутных войск, трое из военно-морского флота и двое из войск СС — все мы ранее входили в состав 150-й танковой бригады. Шестерых я знал лично.

Немецкая и международная пресса занялась этим делом, печатая солидные комментарии по ходу процесса. Нашлось полдюжины немецких адвокатов, готовых нас защищать. Один из них, мой земляк, доктор Пейрер-Ангерман, известный адвокат из Зальцбурга, даже позволил себя арестовать, чтобы попасть на территорию лагеря в Дахау вместе с конвоем немецких пленных. Именно тогда восстановили австрийско-немецкую границу, и перейти ее было невозможно. Ни один из адвокатов не надеялся получить хотя бы самый скромный гонорар, мы ничего уже не имели. Я благодарил их от всего сердца. Доктор Пейрер-Ангерман приехал с полностью укомплектованными документами, касающимися моей деятельности в Австрии в 1930–1939 годы. Чувствовалось, что он готов поручиться своей репутацией и даже рисковать карьерой, чтобы выиграть дело, в правоте которого убежден.

Однако трибунал назначил защитниками трех офицеров американской армии. Поэтому нашими адвокатами стали подполковник доктор Роберт Дарст из Спрингфилда (штат Миссури), подполковник Дональд Маклуре из Окленда (штат Калифорния) и майор Льюис И. Горовиц из Нью-Йорка. Последний из них, я подчеркиваю, был иудеем по вероисповеданию. После расследования и подробных допросов на тему моего происхождения, жизни в Вене, а также службы, трое офицеров оказались отчаянными защитниками. Я хочу еще раз выразить им свою благодарность. В их глазах мы были уже не врагами, а членами великой солдатской семьи, несправедливо оклеветанные и обвиненные.

Процесс, длившийся более месяца, начался 5 августа 1947 года.

Ранее, в течение трех дней, меня допрашивал подполковник Дарст, снабженный актами, собранными прокурором Розенфельдом.

— Предупреждаю, что смогу взять на себя вашу защиту, — сказал он, — только тогда, когда тщательно ознакомлюсь с вашей автобиографией и деятельностью, до и после войны.

Мне нечего было скрывать, поэтому под конец третьего дня он подал мне руку:

— Я убежден в вашей полной невиновности, — заявил он. — Буду вас защищать, как своего собственного брата. Однако я не могу гарантировать успешного завершения процесса, если группа защитников не будет видеть во мне лидера. Мне также кажется, что вы должны обязательно выступить от себя лично и от имени своих товарищей.

Принцип лидерства, сильно критиковавшийся и принесший Германии много горя, здесь также нашел применение, но на этот раз успешное.

Председательствовал на трибунале полковник Гарднер, называемый «вешателем Гарднером», так как до этого времени он выносил только смертные приговоры через повешение. Однако подполковнику Дарсту удалось все так устроить, что из девяти членов суда, являвшихся исключительно полковниками, пятерых заменили опытными фронтовыми офицерами.

Прокурор Розенфельд в середине процесса вынужден был отказаться от обвинения, касающегося преступлений. Он выдвинул только одно обвинение: использование мундиров неприятеля вне боя в точном значении этого слова. У подполковника Дарста не было документов, доказывающих, что англичане и американцы также применяли немецкую форму (что мы уже доказали). Но было известно, что в Варшаве руководитель польского восстания, Бур-Коморовски, носил немецкий мундир.[278] Также было известно, что американцы вошли в Ахен и сражались там в наших мундирах. Однако генерал Брэдли прислал в трибунал письмо, в котором отмечал, что этот, уже подтвержденный сегодня факт «ему никогда не был известен». Впрочем, мне кажется, Брэдли знал не очень много из того, что творилось в группе армий, которой он командовал. Это неприятное для нас ослабление памяти, возможно, вызвано воспоминанием его ареста военной полицией, подозревавшего в нем «переодетого немца».

Затем произошла сенсация. Место свидетеля занял подполковник ВВС Великобритании Форрест Ео-Томас, о котором Чарльз Фоли пишет, что он считался «одной из самых замечательных личностей, которыми могли гордиться британские спецслужбы». Награды на груди этого солдата говорили сами за себя; представлять его суду не было необходимости. Его псевдоним «Белый кролик» был хорошо знаком французским партизанам.

Полковника Розенфельда сбило с толку показание полковника ВВС Великобритании, о смерти которого от рук немцев в Бухенвальде рассказал Евген Когон в книге «Der SS-Stadt».[279] Ео-Томас заявил, что члены его подразделения использовали немецкие мундиры, а также немецкие транспортные средства, и при определенных обстоятельствах «не могли брать пленных».

Подполковник Дарст спросил у него, случалось ли, что он «отнимал документы у немецких военнопленных и использовал их».

— Конечно! Пленный не должен иметь при себе документов. Если он их имеет, тем хуже для него.

И добавил:

— Как командир британского подразделения, я вынужден был основательно изучить специальные операции, выполненные полковником Скорцени и его подразделениями. Поэтому могу вас заверить, что полковник, а также его офицеры и солдаты в любой ситуации вели себя как джентльмены.

Я думал, что у Розенфельда случится приступ. К сожалению, я не мог пожать руку лояльному и благородному офицеру королевских ВВС. Он встал, а я шепнул несколько слов моим товарищам, — чтобы выразить наше уважение, мы стали по стойке смирно.

Подполковник Дарст информировал трибунал, что еще трое американских офицеров хотят выступить в качестве свидетелей защиты. Их показания после выступления Ео-Томаса оказались ненужными. Председатель предоставил мне слово. На стенной карте я объяснил судьям, как смог, ход операции «Гриф». Полковник Розенфельд задал мне еще несколько вопросов от имени прокуратуры, но уже более вежливым тоном. Однако это не помешало ему в обвинительной речи потребовать для нас смертной казни, несмотря на то, что наша вина не была доказана. Это удивило следящих за процессом представителей прессы и радио.

Защитительная речь Дарста была хорошо подтверждена документами и во всех разделах звучала отлично. Защитник выразил удивление, что после такого судебного разбирательства прокурор признал уместным требовать какого-либо наказания. В последнем предложении защиты подполковник Маклуре повернулся в нашу сторону и заявил:

— Господа, если бы я мог командовать такими людьми, я гордился бы этим. Мы предлагаем полное оправдание.

Во время процесса председатель явно содействовал обвинению. Оправдание не должно обсуждаться, тем не менее его объявили лишь 9 сентября 1947 года в переполненном и трещавшем по швам зале, после нескольких часов совещания. Журналисты, фоторепортеры и радиокомментаторы бросились к нам в огромной суматохе.

Я шел поблагодарить моих защитников, когда ко мне приблизился с вытянутой рукой полковник Розенфельд. Я по натуре человек не злопамятный и охотно пожал бы руку прокурору, преданному службе правосудия. Однако мне не верилось в его добрую волю. Он хорошо знал, что мы не истязали и не убивали американских пленных, как и каких-либо других, а также никогда не планировали нападения на ставку Эйзенхауэра и убийство какого-нибудь генерала. Несмотря на это, он пытался объединить действия 150-й танковой бригады с предполагаемой «спланированной бойней» в Мальмеди. Он добыл ложные показания об использовании моим спецподразделением «пуль с цианистым калием» во время битвы в Арденнах. Обвинение даже привело цитаты моих верных товарищей Радла и Хунке в качестве своих свидетелей! Подполковник Дарст напрасно протестовал, что прокуратура «намеревается доказать, что адъютанты главного обвиняемого не соглашались со своим командиром!»

Радл и Хунке появились перед трибуналом в качестве свидетелей под давлением. Радл отвечал на вопросы обвинителя односложно и часто не по теме, а наш «китаец» упорно молчал. Когда полковник Розенфельд засыпал его вопросами, он, казалось, был мыслями в Пекине или Тяньцзине.

Без настойчивых усилий наших защитников и благородного показания Ео-Томаса нас наверняка повесили бы, как фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Йодля, фон Риббентропа, доктора Зейсс-Инкварта, доктора Кальтенбруннера, Розенберга, доктора Фрика и некоторых других. Их тела были сожжены, а пепел брошен в волны Изера.

«Побежденные генералы были убиты. Если бы началась следующая война, — сказал маршал Монтгомери 8 июля 1948 года в Париже, — она велась бы еще с большей жестокостью, так как никто не хотел бы оказаться побежденным, то есть повешенным!»

Нас оправдали, но тех, кто принадлежал к войскам СС, не освободили. Победители применили в отношении нас декрет, известный как «автоматический арест». Если я хорошо помню, 11 сентября 1947 года мировая пресса опубликовала заявление полковника Розенфельда: «Скорцени является самым опасным человеком в Европе».

На следующий день, 12 сентября, мне стало известно, что Дания и Чехословакия[280] потребовали моей выдачи. Через две недели признали, что произошла «ошибка»; разоблачили еще пару ложных свидетелей. Тем временем меня отправили в Нюрнберг, а затем в лагерь в Дармштадте, чтобы меня там «денацифицировать».

Мне не разрешили даже пару минут побеседовать с подполковником Ео-Томасом, поэтому я поблагодарил его в письме. От него я получил известие следующего содержания: «Вы сделали много хорошей работы во время войны!.. Если вам необходимо укрытие, у меня есть квартира в Париже… Убегайте».

Именно такое намерение у меня и было. Я пришел к выводу, что трех лет тюрьмы для меня достаточно. Я предупредил американского полковника, управляющего лагерем, что решил убежать; он мне не поверил. Через два часа, 27 июля 1948 года, я разместился — с определенными трудностями — в багажнике его собственного автомобиля. Немецкий водитель, ехавший за покупками, ничего об этом не знал и провез меня через все преграды. Я тоже выбрал свободу.

Глава шестая Самый опасный человек в Европе

Я организую заговоры, чтобы заработать на жизнь — Сто тридцать один вопрос! — Подвергнутый денацификации заочно — Встречи с генералом Пероном, полковником Насером, королем Иордании Хусейном, президентами Вервердом и Форстером — «Дейли Скетч» наказана за клевету — Абсурдный вымысел: «Паук» — Выдуманные похищения — Моя тайная армия в горах Тибести — Нападение на тюрьму в Шпандау! — Поезд из Глазго — Я являюсь генералом Даяном!

Журналисты охотно приписывали «самому опасному человеку в Европе» самые невероятные приключения, отрицательно повлиявшие на мою репутацию.

Я якобы возглавлял международный заговор. На самом деле я занимался заговорами, чтобы выжить. Потеряв все, как и огромное большинство моих соотечественников, мне пришлось начинать с нуля.

Прежде чем я смог бы начать зарабатывать на жизнь, меня должны были подвергнуть «денацификации». Известно, что 3 300 000 немцев, представших перед «денацификационными трибуналами», попали в волну административных чисток.

В лагере в Дармштадте (20 000 заключенных) работали примерно двенадцать гражданских судей, руководили которыми «члены движения Сопротивления» или же те, кто выдавал себя за таковых. Один из «судей» трибунала, перед которым я должен был предстать, славился своей особенной строгостью; в этом не было ничего удивительного: ранее он выдавал своих земляков в руки гестапо Мюллера.

Эти меры навязали западные оккупационные власти. Предполагалось, что каждый немец является виноватым; гражданскому населению предписывалось заполнить документы в полиции и ответить на сто тридцать один вопрос.

Вопрос № 24 звучал так: «Сообщите перечень преступлений, за которые вы были осуждены, даты, места, где они были совершены, и виды преступлений». Действия подобного рода позже осудили многие американцы, британцы и французы. Признание априори большинства немцев преступниками и соответствующее отношение к ним являлось не только несправедливым, но и бессмысленным.

Победители разделили немцев на пять категорий «виновных». В первой оказались члены НСДАП или одной из подчиненных ей организаций: Трудового фронта, профсоюзной организации, мужской и женской молодежных организаций и так далее. Граждане, занимавшие какие-либо посты в этих организациях, причислялись к двум другим группам. Любой бывший офицер войск СС фактически принадлежал к «четвертому кругу нацистского ада». В пятую группу входили «главные виновники», такие как министр доктор Хальмар Шахт, несмотря на это оправданный в Нюрнберге.

Дело оформлялось благодаря адвокату и трем «надежным» свидетелям, подтверждавшим, что обвиняемый «достаточно сильно сопротивлялся».

Только на Западе в 1945–1950 годы 13 000 000 немцев подверглись допросам, иногда их задерживали и заключали в тюрьму во время «самой большой судебной операции всех времен», как заявил американский генерал Люциус Д. Клэй. В 1945 году более миллиона государственных чиновников оказались уволены: это явилось причиной неописуемого хаоса. Вскоре возникла нехватка «судей» — сорок членов денацификационных трибуналов в Баварии подали в отставку. Поэтому западные оккупационные власти назначили сто судей, в обязанности которых входило руководство специальными судами; девяносто три из них отказались. Действительно, рабочей силы не хватало.

Сегодня все признали, что денацификация явилась гигантским фарсом, предоставившим возможность легкой наживы не одному чиновнику. Не было и речи о том, чтобы мы, люди войск СС, участвовали в подобной комедии. К сожалению, без свидетельства денацификации можно было работать только простым рабочим, например, храбрый Хунке, чтобы прожить, оказался вынужден работать землекопом. В конце концов меня «денацифицировали» заочно в 1952 году и квалифицировали как «менее виновного».

После двух лет, проведенных в Германии, я нашел возможность работать по специальности в стране рыцарей Испании. Это оказалось нелегко, так как в моем в распоряжении не было, как утверждают некоторые хроникеры, «сокровищ СС». Благодаря нескольким верным друзьям, в частности, однокашнику по учебе (также инженеру, к счастью для себя никогда не вступавшему в ряды НСДАП), мне удалось собрать достаточно денег, чтобы открыть в Мадриде небольшое проектное бюро.

В 1953 году мне улыбнулось счастье: я получил крупный контракт на поставку промышленного оборудования и материалов для железной дороги; появилась возможность рассчитаться с долгами. Мне известен только один способ честной жизни человека: это труд. Я всегда так жил и живу по-прежнему. Конечно, сделали «открытие», что я представлял интересы немецких фирм и продавал немецкие изделия, — было бы странно, если бы я представлял советские фирмы.

Служебные поездки привели меня в Аргентину, где я был принят генералом Пероном. Мне довелось также побывать и в Каире. Президент Гамаль Абдель Насер сообщил мне, что очень хотел бы видеть Египет развитым государством в промышленном и экономическом отношении, — в этом плане он надеялся на помощь Запада, особенно Соединенных Штатов.

В 1951 году в Каире присутствовала немецкая военная миссия, которой руководил генерал Вильгельм Фармбахер, также после падения короля Фарука оставалась гражданская миссия, возглавляемая доктором Фоссом, бывшим директором предприятий «Шкода». И Фармбахер, и Фосс отличались осторожностью, они не хотели, чтобы в их группах оказались бывшие члены войск СС.

Во время моей второй поездки в Каир Насер дал мне прочитать толстую, состоящую из ста страниц машинописного текста тетрадь. Просмотрев несколько страниц, я сказал полковнику:

— Но ведь здесь речь идет о конфиденциальных вопросах, касающихся политики египетского правительства!

— Пожалуйста, прочтите до конца.

В тетради оказались напечатаны очень выгодные предложения русских, касающиеся строительства плотины в Асуане и большой военной помощи.

Когда я закончил читать этот документ, полковник Насер сказал примерно следующее: «Мы, арабы, не торопимся и умеем ждать. Я абсолютно не опасаюсь, что наш народ привлечет полностью противоречащий нашей религии марксизм-ленинизм. Лично я являюсь сторонником Запада, и только в случае отказа в помощи со стороны Запада меня вынудят принять помощь с Востока. Предложения, которые вы прочитали, я не приму ни через месяц, ни через полгода».

Тогда я спросил полковника Насера, подтвердит ли он нашу беседу в случае, если у меня возникнет необходимость сослаться на нее в общих чертах. Он согласился.

Мне отлично было известно, что в Каире американские и британские спецслужбы не спускали с меня глаз. Я не очень удивился, когда после возвращения в гостиницу «Семирамис» очаровательная гречанка по происхождению, но американка по духу вручила мне приглашение от американского военного атташе на прием, устраиваемый этим вечером. Я отправился туда. После часовой беседы полковник спросил меня, можем ли мы поговорить с глазу на глаз. Мы прошли в его кабинет.

— Прошу прощения за бесцеремонность, — сказал он, — но мы солдаты, и лучше говорить откровенно. Мне известно, что сегодня после полудня вы встречались с президентом Насером. Аудиенция продолжалась более двух часов! Конечно, мне не хотелось бы выглядеть бестактным, но могу ли я спросить, о чем вы беседовали?

— Ваше любопытство мне понятно, и я могу его удовлетворить. Мной там было сказано немного, я в основном читал и слушал.

Вышло так, что сказанное мной подтвердило информацию полковника, полученную ранее и отправленную уже в Вашингтон. Он попросил разрешения сослаться на мою фамилию в телеграмме, которая будет отправлена этим вечером в Вашингтон. Я не имел ничего против.

Однако политика Соединенных Штатов в отношении Насера абсолютно не изменилась — его считали коммунистом. Таким образом, Египет и арабский мир оказались впихнуты в советский блок. Через четырнадцать месяцев после нашей беседы полковник Насер подписал договор с СССР.

В 1969 году я также познакомился с Ибн Талал Хусейном, королем Иордании, властелином, вынужденным постоянно опасаться за свою жизнь, так как на него было уже совершено много неудачных покушений! В 1965 году мне довелось беседовать в Южной Африке с доктором Хендриком Вервером, убитым в резиденции парламента в сентябре 1966 года уборщиком залов, Димитром Цафендосом. Я также встретился во время той поездки с нынешним президентом, а тогда министром иностранных дел Бальтазаром Д. Форстером, интернированным во время последней войны в концентрационном лагере в Коффиефонтейн под номером 2 229 342, а позже посаженным под домашний арест, так как он принадлежал к числу наиболее активных сторонников независимости своей родины. Движение за независимость называлось «Брандвахт» и 80 процентов буров в возрасте 20–50 лет до конца войны находились в тюрьмах или под домашним арестом. Они получили независимость в результате референдума, проведенного 5 октября 1960 года, и Южная Африка вышла из Содружества. Буры, территорию которых включили в состав Британской короны в 1877 году, ожидали этот день более восьмидесяти лет.

Я был в служебных поездках в Португалии, Конго (но именно в Мадриде встретился с живущим в изгнании несчастным президентом Моизе Чомбе), Кении, Греции, Парагвае и Ирландии, где хотел разводить овец. Однако мне приписывали совсем не мирные цели.

Тридцать лет существует что-то вроде «мифа Скорцени». Мне не удалось бы привести даже сотую часть абсурдных публикаций, чаще всего недоброжелательных, на тему моих мнимых подвигов. Признаюсь, что до 1960 года я старался просматривать публикации подобного рода, у меня даже хранятся тысячи газетных вырезок, рассказывающих о моих небывалых приключениях. Дело даже не в том, что у борзописцев иссякла фантазия, просто все эти байки надоели мне.

Только что я снова просмотрел их. Посмотрим, чем я занимался после 1950 года.

До того как мне довелось побывать в Аргентине, оказывается, я уже командовал сухопутными войсками этой республики, а генерал Адольф Голланд, бывший генеральный инспектор истребительной авиации Люфтваффе, и полковник Рудель командовали ее военно-воздушными силами.

После моего двухнедельного пребывания в Каире на страницах «Дейли Скетч» в 1954 году меня обвинили в том, что я обучал египетские подразделения «искусству убийства британских офицеров и солдат».

В Лондоне есть настоящие суды и строгий закон о печати, поэтому я возбудил дело против «Дейли скетч», в результате которого редакция вынуждена была выплатить 10 000 фунтов стерлингов компенсации и покрыть расходы на процесс. 5000 я передал английскому Красному Кресту для британских военных инвалидов, а 5000 — немецкому Красному Кресту для немецких инвалидов.

После того, что мне сообщил отец Сикстус в Нюрнберге, я пришел к выводу, что существовало, по крайней мере, два Скорцени. Об этом также сообщалось в еженедельнике «Вохененд» в июне 1950 года. С 1944 года у меня был двойник, немного ниже меня ростом, по фамилии (настоящей или фальшивой, не знаю) Фовинкель. После операции, во время которой какой-то доктор воспроизвел мои шрамы у него на щеке, нас невозможно было отличить. Автор этой сенсации утверждал, что он искал фотографию, где я и Фовинкель стояли бы рядом. Кажется, ему не удалось ее найти. Проблема заключалась в том, что никто не знал, то ли Фовинкель, то ли Скорцени колесят по миру.

Мировая пресса в водовороте горячих и холодных войн не сомневалась в том, что именно я подготовил кое-где несколько революций и организовал «Нацистский интернационал» или «Паука»[281] — таинственную мафиозную организацию, занимающуюся различной преступной и подрывной деятельностью.

В конце 1950 года «Рейнольдс Ньюс» и «Мюнхенер Иллюстрите» опубликовали сообщение, что руководителями «Паука» оказались: Серано Сунер в Испании, герцог Джунио-Валерио Борджио в Италии, великий муфтий Иерусалима в Северной Африке, Отто Штрассер в Канаде, сэр Освальд Мосли в Великобритании, Рудель в Аргентине, генерал де Голль во Франции, а также я с Мартином Борманом, погибшим в Берлине в 1945 году. Только после длительного расследования министерство внутренних дел ФРГ определило, что никакого «Паука» не существует.

Я не только затопил, но и выловил «сокровища СС» из озер Тёплиц, Хинтер и Нойзидлер (кто как желает); многочисленные приключения, связанные с этим, описаны не только в прессе, но передавались по радио и телевидению. После того, как «дуче допустил меня к секрету», я также стал владельцем конфиденциальной корреспонденции Муссолини с британским премьером, Уинстоном Черчиллем. Жаль только, что мне не известно, по какому вопросу.

В августе 1953 года после свержения султана Марокко Мохаммеда V ибн Юсуфа, властелина правящей с XVII века династии Алюитов, французское правительство депортировало его с семьей на Корсику. Французские власти тотчас же признали, что там он подвержен опасности. Во многих французских и швейцарских газетах утверждалось, что я должен был похитить султана и его семью по поручению Арабской лиги. Из определенного источника стало известно, что за эту операцию мне намеревались заплатить 1 000 000 долларов. Поэтому монарха перевезли в Форт-Лэми,[282] а затем на Мадагаскар. Правительство Жозефа Ланье прилагало все усилия для его спасения.

В действительности не стоило так волноваться, так как я никогда не намеревался освобождать достопочтенного заключенного и его семью. Впрочем, мне даже не известно, смог бы я это сделать или нет, так как Мохаммед V с триумфом вернулся в Рабат в 1955 году, а через два года был провозглашен королем Марокко.

Мне также пришлось опровергать информацию, что я якобы хотел когда-то похитить алжирского руководителя Бен Белла и Фиделя Кастро на Кубе. Еще до того как руководитель революционного «Движения 27 июля» взял власть в свои руки в феврале 1959 года, некоторые американские репортеры сообщили, что я являлся его «советником» в партизанской войне против Батисты.

Вскоре стало очевидно, что если бы я захотел официально опровергать всю информацию, публиковавшуюся в мировой прессе, и преследовать в судебном порядке всех клеветников, то мне пришлось бы посвящать этому большую часть своего времени. У меня такой возможности не было. Впрочем, я имел случай убедиться, что единственной страной, где закон позволяет эффективно защищаться от обмана, наветов и постоянной клеветы, является Великобритания. Это также страна, где главные редакторы газет лучше всех знают закон о печати.

В пятидесятые годы «Санди График» не повторила ошибки «Дейли Скэтч». Она отправила за мной двух бывших (кажется) офицеров «Интеллидженс Сервис», майора Стэнли Мосса и капитана Майкла Льюка. Их целью было обнаружить меня, что, вопреки видимости, являлось нелегкой задачей, так как я «перемещался со скоростью молнии», а затем склонить к рассказу о своих приключениях.

Конечно, Мосс и Льюк имели в своем распоряжении самолет. Им везло до такой степени, что они обнаружили мой след в Баварии, Швеции, Франции, Италии, Египте, Багдаде и некоторых других местах. В результате неудачного стечения обстоятельств, как только они прибывали на место, где я должен был находиться, меня там уже не оказывалось пару часов. Это знаменитый «Паук» предупреждал меня.

С огромным интересом я следил за своими вымышленными приключениями, сидя за письменным столом в Мадриде (убежден, что Ян Флеминг также читал их). Оказывается, я останавливался исключительно в самых великолепных дворцах мира, был окружен восхитительными блондинками или таинственными брюнетками и использовал их красоту в своей опасной деятельности.

Мне также стало известно, что я командую тайной армией, находящейся «около Мурсука» в Ливийской пустыне, «в 4000 километров от цивилизации», на высоком, скалистом плоскогорье, «несколько вершин которого превышают отметку 3000 километров». Еженедельник «Замстаг» опубликовал 13 октября 1956 года рассказ о приключениях старого иезуитского миссионера, преподобного Жана-Батиста де ла Гревье. Отец, «знавший Сахару, как собственный карман», оказался во время одного из своих походов гостем таинственного «города» в пустыне в массиве Тибести.[283] Этот Белый город являлся столицей своего рода военного королевства, где владыкой был я.

«Преподобный де ла Гревье» признался, что с ним обходились очень хорошо. Я собрал под свое командование некоторые части Африканского корпуса Роммеля, примерно 10 000 человек, организовал их и оснастил. В моем распоряжении имеются бронированные транспортные средства и самолеты, которые «спускаются, как хищные птицы с голубого со стальным отливом неба, совершая посадку на небольшом участке плоской поверхности» этого испещренного трещинами края.

Моя столица защищена «полосой самого современного сигнального оборудования», в том числе экранами с инфракрасным излучением, контролирующими окрестности ночью и обнаруживающими любой приближающийся подозрительный объект. Организация экспедиций туда, отмечает «Замстаг», оказалась бы очень дорогостоящим мероприятием. И наверняка, не обошлось бы без сражения. Французское 2-е бюро Генерального штаба сухопутных сил (Отдел изучения разведанных) вынуждено было отказаться от этого плана… Впрочем, «если город-призрак до сих пор не обнаружен, то только благодаря тому, что он закрыт для женщин». Жалко.

От Жюль Верна, творчество которого объединено с романом Пьера Бенуа «Атлантида», мы переходим к совершенному в 1959 году хищению драгоценностей в Индии, которое совершил якобы я. В то время некоторые газеты отметили, что во время войны мною были похищены находившиеся в Лиссабоне герцог и герцогиня Виндзорские. Если бы эти газеты потрудились проверить эти факты, то установили бы, что летом 1940 года я в составе дивизии «Рейх» размышлял над захватом Британских островов. К сожалению, это вторжение также не произошло!

Также все указывает на то, что я нахожусь в постоянном контакте с Мартином Борманом. Мы с ним встречаемся или в лесу на чешско-баварской границе, или в верховьях Амазонки, или же… в Израиле, что, конечно же, наиболее оригинально.

Я живу на широкую ногу и имею множество замков, виллу на французском Лазурном побережье, яхту, а также скоростные автомобили. К сожалению, это песочные замки! Когда звонит телефон в моем мадридском бюро, собеседники заказывают, как обычно, свареные спиральные трубы, листовое железо, цемент, смету станка и тому подобное.

Зато в 1962 году для «Америкэн Уикли» было ясно, что я хочу взять штурмом тюрьму в Шпандау, чтобы освободить Рудольфа Гесса. На следующий год, 8 августа, произошло «нападение столетия». Поезд Глазго — Лондон остановили ложным красным фонарем вблизи какого-то моста и ограбили почтовый вагон. Добыча превышала два с половиной миллиона фунтов стерлингов! План был подробно разработан «гением» и отлично выполнен.

«Кто может быть этим гением, — спрашивал парижский еженедельник «Нуар э Блан», — если не Отто Скорцени?

Ведь это же очевидно!» Ради справедливости добавлю, что на этот раз в журнале опубликовали мое письмо с протестом, отправленное мною тотчас же после появления этой статьи.

В 1957–1970 годы я организовал одновременно армии в Индии и Конго, снабжал и помогал советами алжирскому фронту национального освобождения и французской тайной военной организации (ОАС), а благодаря моим ирландским овцам мог заинтересоваться деятельностью ИРА. Одновременно меня замечали в Стокгольме (с Муссолини!), Мюнхене, Сан-Франциско, Токио, Каире, Карачи, Лос-Анджелесе, Йоханнесбурге, Дублине, Сан-Паулу и так далее… Я пришел к выводу, что существует не два Скорцени, а, по меньшей мере, дюжина, и все они без устали перемещаются со «скоростью молнии».

Четыре или пять последних лет пресса по отношению ко мне стала более объективной. Би-би-си и французское телевидение вели себя честно, и я хотел бы выразить им свою признательность за беспристрастность.

Какая информация была самой нелепой? Ее опубликовали в 1967 году в польской газете «Глос Роботничы» и тотчас же перепечатали в «Дойче Вельвохе»: согласно мнению автора, израильский генерал Моше Даян и полковник Отто Скорцени являются одним и тем же человеком!

Воистину, человеческая глупость безгранична!

Большевистские пропагандисты стали мастерами в искусстве камуфляжа: преступления выдуманного «Паука» послужили делу сокрытия того, что в действительности происходило в Чехословакии, странах Балтии, Польше, Венгрии, Болгарии, Румынии и СССР.

Не коммунистическая пропаганда создала миф Скорцени, «самого опасного человека в Европе», но она его сразу же использовала, чтобы извлечь выгоду в своей прессе и в прессе «попутчиков».

Однако этим послушным «товарищам» следует быть более осторожными. Ведь они знают, что вожди Кремля, независимо от того, пользуются они их услугами или нет, не будут колебаться и грубо их ликвидируют, если возникнет необходимость. Все еще сохраняет актуальность определение Ленина: «Мы держим социал-демократов, как веревка висельника».

Эпилог

Подводя итоги своего монументального труда на тему второй мировой войны, на который я уже ссылался несколько раз, сэр Безил Лиддел Харт отметил, что требование безоговорочной капитуляции, осуждающее немецкий народ на смерть, было глупым и опасным. Он констатирует, что «эта ненужная война была, таким образом, напрасно продлена», а приобретенный мир «оказался полезным исключительно для Сталина, так как Центральная Европа осталась под коммунистическим господством».

К сожалению, эта «ненужная война» имела место. Я постарался представить ее причины и основные события. Мне хотелось бы отметить тех, кто в невероятном историческом хаосе мужественно сражался — русских и немецких солдат.

Русский солдат выдержал шок 1941 года с примерной стойкостью и мужеством. Его плохо кормили, у него были плохие командиры, начиная с уровня дивизии и выше, но, несмотря на все это, он защищался и переходил в контратаку, часто в критических условиях. Его упорство и энергия достойны наивысшего восхищения. Вместе со своим противником, немецким солдатом, он является неизвестным, анонимным героем этой великой войны.

Кто не воевал в России, при жаре или морозе, доходящем до -40 °C, на равнинах, в лесах, болотах, в грязи, снегу и на льду, с трудом может представить себе мужество солдат. Немцы воевали пять лет и восемь месяцев, а с июля 1944 года до апреля 1945 года они сражались с убеждением, что их предали.

Национал-социалистская Германия родилась в Версале 28 июня 1919 года. Какое чудовище родилось в Нюрнберге 30 сентября 1946 года? Этого еще никто не знает. Во время самого большого и странного судебного процесса в истории победители признали себя верховными судьями, чтобы наказать побежденных.

Откуда я мог знать в 1939 году, что добровольная служба в войсках СС является преступлением? Бывший министр Британской короны, член Военного совета лорд Морис Хэнки констатировал в своей книге «Политика, испытания и ошибки» (1949), что это опаснейший прецедент для будущей истории человечества: «когда победители могут придумывать преступления постфактум» и вводить нормы закона, действующие назад, «что само по себе является отрицанием права». Лорд Хэнки также одним из первых заявил, что судья не может быть смертельным врагом подсудимого.

«Побежденного, — пишет он, — нельзя убедить в том, что будут осуждены справедливо такие преступления, как депортация гражданского населения, грабеж, убийство пленных, разрушения без военной необходимости, так как ему известно, что аналогичные обвинения, выдвинутые против одной или нескольких стран-победительниц, никогда не будут сформулированы».

Иные важные персоны со стороны союзников также решительно выступили против существования Нюрнбергского трибунала и его приговоров: сэр Реджинальд Пейдж, защитник фельдмаршала фон Манштейна, сенатор Тафт, профессор Гильберт Мэрри, герцог Бедфорд были наиболее известными из числа протестовавших в 1945–1949 годы.

Нюрнбергская хартия имела целью предотвратить в будущем преступления против мира и человечества, а также военные преступления. Организации Объединенных Наций казалось, что она добьется того, чтобы война признавалась незаконным действием и решения хартии уважались. Несмотря на то, что многие немецкие солдаты оказались жертвами ложных обвинений, мы, остальные заключенные, считали вначале, что ООН взяла на себя благородную миссию.

Гитлера и Муссолини, признанных двумя главными виновными, нет среди живых. Тем временем с 1946 года более пятидесяти военных конфликтов обагрило планету кровью.

Франция, захватившая Мадагаскар в 1896 году, вынуждена была подавить сопротивление и сильное восстание в 1946–1947 годы. Несмотря на жестокие репрессии против местного населения, в 1960 году остров получил независимость. В войне в Индокитае (1946–1954) Франция потеряла 57 687 человек, но вынуждена была оставить колонию. Соединенные Штаты ввязались в 1961 году в бесконечную и дорогостоящую войну во Вьетнаме. Нидерланды также воевали (в 1946–1963 годы), чтобы сохранить свою территорию в Индонезии, и с таким же успехом, как Франция и Бельгия, вынужденная оставить Конго.

Военные действия в Конго оказались очень стремительными, что повторилось затем в Северной Анголе, Занзибаре, Судане, Уганде, Бурунди. Действия голубых касок ООН резко и, возможно, правильно критиковались. Межплеменные войны, погромы, массовое бегство населения кровью заливают африканский континент, где государственные перевороты в течение последних двенадцати лет повторяются систематически.

К сожалению, нельзя предвидеть «нормализацию» господствующих политических и общественных систем.

В войне в Корее (1950–1953) погибло 54 246 американцев, а 104 000 было ранено. Франция потеряла в Алжире 30 000 солдат, число раненых превысило 55 000. Алжирский фронт национального освобождения оценивает, что «число всех жертв составляет примерно один миллион человек». Неизвестным остается число жертв конфликта на островах Квимой (Джинмен) в 1958 году, арабо-израильских войн, партизанской войны в Сирии, Ираке, Мозамбике и так далее, а также кровавых конфликтов на расовой и религиозной почве, произошедших в Индии в 1947 году.

В большинстве случаев военные действия продолжались, несмотря на указания ООН. Никогда поджигателя войны не судили согласно требованиям Нюрнбергской хартии за преступления против мира, военные преступления и геноцид. Только несколько офицеров американской армии, обвиненных в совершении бойни во Вьетнаме, предстали перед обычными военными судами, но их осудили не согласно требованиям хартии.

Каждый день мы замечаем, насколько изменились операции, проводимые спецподразделениями: если раньше они были направлены против военных целей, то теперь их жертвами часто становятся безоружные гражданские лица. В настоящее время мы видим, что религиозные объединения и политические фракции используют в качестве оружия не только силу, но также террор, шантаж и запугивание. Человечество участвует в кровавых конфликтах, которые не в состоянии остановить какой-либо закон или резолюция ООН. Иногда в Африке и Азии мы имеем дело с систематическим уничтожением одних этнических групп другими, которые более лучше вооружены. Сжигаются и сравниваются с землей целые деревни; сотни тысяч людей обречены на голод и смерть.

Средиземное море стало замкнутым полем, где десять народов противостоят друг другу. Одновременно Европа находится под угрозой большевизма. Как только по этой причине начинают бить тревогу, ее тотчас же глушат протесты тех, кто в 1974 году вспоминал об опасности «фашизма» и «Паука».

Из всех преступлений, совершенных во время второй мировой войны, только те, в которых обвиняются побежденные, не имеют срока давности 30 лет. А остальные? Как быть с преступлениями, совершенными после 1945 года, с совершенными сегодня?

В Польше, Восточной Германии, Венгрии, Чехословакии, Югославии, странах Балтии попытки освобождения из-под коммунистического ига оказались кроваво подавлены. Какова была реакция держав? Никакой.

Победители во второй мировой войне совершили ту же самую ошибку, что была сделана в Версале 1919 года, с той лишь разницей, что они увеличили во всем мире причины конфликтов, любой из которых может перерасти в мировую войну.

Внушается мнение, что в следующей войне «человеческий фактор» будет априори лишен значения. Я не разделяю эту точку зрения.

Ни одно человеческое сообщество не согласится на свое уничтожение. Это сильное чувство являлось в течение 1944 и 1945 годов импульсом для немецкого народа, приговоренного к безоговорочной капитуляции. Державы, располагающие ядерным оружием — Советский Союз, Соединенные Штаты, Великобритания и даже Китай, Франция и Индия — знают, что ведение войны с применением всех современных средств уничтожения будет самоубийством.

При данных обстоятельствах применение подразделений специального назначения могло бы, вопреки обманчивому впечатлению, выполнять функции предупредительных действий. Допустим, что из подтвержденных данных следует, что руководитель какого-нибудь сильного государства намеревается начать атомную войну. Спецподразделение похищает его. Мир спасен.

Генерал Телфорд Тейлор уже в 1955 году представил ситуацию, при которой специально обученное подразделение похищает президента Соединенных Штатов во время партии в гольф. Операция выполняется с помощью самолета с вертикальным взлетом и посадкой и проводится с такой быстротой, что неизвестно, кто является похитителями — русские, китайцы, чехи или немцы. По-моему мнению, даже американцы могли бы быть ими, хотя генерал Тейлор не представил такой гипотезы.

Чарльз Уайтинг[284] идет в совершенно противоположном направлении: он допускает, что в один прекрасный день одновременно исчезнут все члены Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза и главные военачальники Варшавского Договора…

Даже если бы началась атомная война, ничто не указывает на то, что (как утверждают некоторые) специальные операции сделались бы бесполезными. Когда оказалось бы, что массовые атаки обречены на провал, специальные подразделения могли бы сыграть решающую роль.

Штабы, доверившиеся только точности и силе поражения своих «технических роботов», могли бы об этом пожалеть.

В начале семидесятых годов нам стало известно об акции британского спецподразделения во время немецко-польской войны 1939 года. Полковник Фредерик Уинтербоутхэм являлся до 1945 года руководителем авиационной разведки британских спецслужб. В первые дни польской кампании была добыта и немедленно доставлена в Англию немецкая шифровальная машина «Ультра», благодаря которой англичане могли получать данные о немецких планах концентрации войск и успешно им противодействовать. Упомянутый офицер разведки пишет в своих мемуарах, что пропаганда союзников обманывала до этого времени, утверждая, что вторая мировая война явилась своего рода «триумфальным эпосом героев», и поэтому в ней была одержана победа. Лучше подумайте, что случилось бы, если бы оборудование «Ультра» не попало в руки британцев?[285]

Подразделения решительных, отлично экипированных и обученных солдат, с толковыми командирами, всегда готовы захватить врасплох неприятеля и тем самым решить исход конфликта, даже, возможно, как я уже вспоминал, до его начала. Во время военных действий подразделения техников, пропагандистов и так далее могли бы сеять в лагере противника замешательство и даже хаос.

Конечно, использовать подразделения специального назначения необходимо только тогда, когда их действия, четко скоординированные, будут являться составной частью крупных военных операций.

Операция «Лэйкок-Кейс» в Беда-Литтория в ноябре 1941 года закончилась неудачно по многим причинам, прежде всего потому, что генерала Эрвина Роммеля не оказалось на месте. Однако она была лишь элементом целого плана, состоящего из следующих пунктов:

1. Сэр Клод Очинлек, главнокомандующий британскими силами, заменивший генерала Уэвелла, обладает планом наступления, которое генерал Роммель должен начать 23 ноября.

2. 17 ноября ночью спецподразделение «Лэйкок-Кейс» выполняет задание по исключению из игры Эрвина Роммеля.

3.18 ноября Очинлек начинает наступление, думая, что генерала Роммеля уже ликвидировали.

Вот еще один пример объединения специальной акции и обычной военной операции:

1. 10 июля 1943 года войска союзников высаживаются на Сицилию и 23 июля занимают Палермо.

2. В субботу, 24 июля, на заседании Великого фашистского совета дуче провален при голосовании. На следующий день руководителем подразделений специального назначения становится сам король Италии, заманивший главу своего правительства в ловушку. При выходе из королевского дворца дуче арестовывают и увозят в санитарной машине.

3. Фюрер приказывает генералу Штуденту и мне найти и освободить Муссолини.

Разумеется, что дуче был арестован по соглашению с западными союзниками.

Что случилось в начале лета 1944 года?

1. Американцы и британцы высадились 6 июня в Нормандии.

2. Ночью с 19 на 20 июня на Восточном фронте сотни специальных подразделений русских заминировали железные дороги, взорвали мосты, перерезали телефонные провода и так далее нашей группы армии «Центр». 22 июня началось наступление русских.

3. Западные союзники вошли 27 июня в Шербур, 18 июля в Сен-Ло. Советские армии заняли Пинск 15 июля, Вильнюс на севере 16 июля, Гродно в центре 17 июля.

4. 20 июля Штауффенберг подложил бомбу, его сообщники сообщили командующим группами немецких армий на Востоке и Западе: «Фюрер мертв».

Можно здесь говорить о стечении обстоятельств?

Если бы западные союзники были уверены, что покушение на Гитлера действительно произойдет 20 июля 1944 года, возможно, они предприняли бы действия, а, может, остались бы бездействовать, несмотря на повторяющиеся предупреждения Даллеса. Покушение так часто откладывалось, что они просто-напросто в него не поверили. Англичане и американцы никак не отреагировали, предоставив заговорщиков самим себе.

20 июля ночью на Бендлерштрассе я ожидал появления двух или трех английских и американских батальонов стрелков-парашютистов, приземляющихся в Берлине. Несколько подразделений, переодетых в немецкую форму, в течение двух или трех дней внесли бы полный хаос. В критической ситуации, в которой находились наши армии на Западе, американцы и англичане могли перейти Рейн в конце августа или в начале сентября 1944 года.

Настойчивость неприятеля, решившего заставить Германию принять условия безоговорочной капитуляции, не позволила ему в полной мере использовать свои отличные спецподразделения в общей стратегической системе, что могло бы ему обеспечить победу на семь — восемь месяцев раньше.

8 марта 1974 года благодаря одной из немецких газет («Дойче Вохен Цайтунг») мне стало известно, что у меня есть соперник в израильской армии. Это был не генерал Даян, а генерал Ариель Шарон, командир 101-го специального подразделения. Автор статьи Эрих Керн вначале отметил, что «методы Скорцени изучены израильским Генеральным штабом». В результате этого в завершающей фазе арабо-израильской войны «Шарон со своим подразделением ночью перебрался через Суэцкий канал; его солдаты были одеты в египетские мундиры и располагали примерно двадцатью вражескими танками. Спецподразделению оказывал поддержку воздушно-десантный батальон, уничтоживший египетские зенитные батареи. Таким образом Шарон смог пробить значительную брешь в обороне на египетском берегу канала».

Генералу Шарону и его 101-му специальному подразделению повезло больше, чем нашей 150-й танковой бригаде. Они перешли через канал, а мы не смогли перейти через Мёз. Без сомнения, категория трудности операции являлась другой… Однако, по-моему, этот пример свидетельствует, что в любой войне могут возникнуть обстоятельства, при которых успешная спецоперация обеспечит политическое превосходство, а оно может оказаться решающим.

Нам известно, что Гитлер, как и Ленин, долго размышлял над ответом Клаузевица на знаменитый вопрос: «Что такое война?»

Мы знаем этот ответ: «Война является продолжением политики иными средствами».

Раз эти средства оказались полностью заменены после производства ядерного оружия, то специальные операции становятся самым лучшим выражением «продолжения политики». В большинстве случаев эти операции являются, прежде всего, предметом политики или экономики, а не военного искусства в прямом значении этого слова.

Хотим мы этого или нет, но сейчас родился новый солдат. Это подготовленный смельчак: он имеет в себе что-то от партизана, человека науки и изобретателя, экономиста и психолога. Он может вынырнуть из воды или нагрянуть с неба, спокойно прохаживаться по улицам столицы противника и даже отдавать ему распоряжения. В его представлении война является пережитком. Напрасно «обычные» генералы присматриваются к нему с понятной подозрительностью. Он существует и уже не может исчезнуть с театра военных действий. Именно он является настоящим секретным оружием своей родины.

Гран-Сассо.

Внутри прямоугольника места и очередность предполагаемой посадки отмечены арабскими цифрами; действительный порядок посадки отмечен римскими цифрами. Например, планер Скорцени должен был совершить посадку третьим (3), но вынужден был приземляться первым (I). Стрелкой показана трасса полета «Физелера-Шторха», пилотируемого капитаном Герлахом.

Примечания

1

Скотницки Мариуш. Операция «Дуб». Десант в Гран-Сассо 12 сентября 1943 года // Коммандос, 1998. № 6, с. 17.

(обратно)

2

Кесслер Лео. Коммандо. Варшава, 1995. С. 122.

(обратно)

3

О’Нил Ричард. Подразделения смертников. Варшава, 1996. С. 136.

(обратно)

4

О’Нил Ричард. Подразделения смертников. Варшава, 1996. С. 221–224.

(обратно)

5

Гилл Антон. Почетное поражение. Варшава, 1996. С. 297.

(обратно)

6

Шелленберг Вальтер. Мемуары. Вроцлав, 1987.

(обратно)

7

Бистрих Роберт С. Кто кем был в Третьем рейхе. Краков, 1997. С. 202.

(обратно)

8

Скорцени Отто. Мои боевые операции. Прага, 1994.

(обратно)

9

Скорцени Отто. Неизвестная война. Мои специальные операции. Варшава, 1999.

(обратно)

10

Впервые книга была издана в Париже в 1975 году.

(обратно)

11

Noblesse oblige (фр.) — Положение обязывает.

(обратно)

12

Итальянское общественное движение (Maximento Sociale Italiano, MSI), неофициальная партия, образованная после войны.

(обратно)

13

Триумвират — соглашение между тремя государственными мужами в Древнем Риме с целью захвата власти и разделения влияния.

(обратно)

14

Битва под Садовой в 1866 году закончилась поражением Австрии в Австро-Прусской войне за гегемонию в Германии.

(обратно)

15

Более точно: Немецко-Австрийская Республика.

(обратно)

16

В боях на фронтах первой мировой войны погибло, умерло от ран или болезней 110 000 солдат австро-венгерской армии.

(обратно)

17

Ударная студенческая корпорация Маркомания.

(обратно)

18

Дословно: Лицо, покрытое шрамами.

(обратно)

19

Густав Шелл руководил национал-социалистским Союзом студентов, который был в партийной структуре так называемым звеном НСДАП.

(обратно)

20

Республиканский союз обороны — военизированная организация социал-демократов.

(обратно)

21

«Heimwehr» («Оборона страны») — военизированная организация, образованная в 1918–1919 годы с целью защиты границ новой Австрии. Она сделалась вооруженным резервом Общественно-христианской партии. Ее лидером был Эрнст Рюдигер герцог фон Штаремберг. «Heimatschutz» («Охрана страны»), руководимая Эмилием Феем, была крайне националистической военизированной группировкой. Обе эти организации сотрудничали в борьбе с левыми, и часто их считали одним движением. Их лидеры вошли в состав правительства канцлера Энгельберта Дольфуса.

(обратно)

22

Согласно данным, опубликованным в Австрии, ответственность за смерть канцлера Австрии Энгельберта Дольфуса несут организаторы гитлеровского путча, особенно члены штандарте СС 89 (эквивалентен полку в структуре СС). Чрезвычайный военный трибунал приговорил к смерти 13 человек из числа арестованных мятежников, в том числе — Отто Планетта. Главный свидетель обвинения, лакей Отто Хедвицек, заявил на суде, что Планетта выстрелил в канцлера два раза. Военный эксперт, генерал Вальтер Пуммерер, установил, что выстрелы были произведены из двух разных пистолетов. Пули, попавшие в Дольфуса, — это пули из пистолета, принадлежавшего Планетта. Отто Скорцени состоял в рядах венского штандарте СС 89 с февраля 1934 года. Он утверждает, что канцлер не был убит членами СС.

(обратно)

23

Путчисты в Вене капитулировали 25 июля, но бои в провинциях, особенно в Штирии, Каринтии и Тироле, продолжались до 29 июля. Цифры потерь приведены по всей Австрии.

(обратно)

24

Гитлера об этом систематически информировали.

(обратно)

25

До 3 июля 1934 года Франц фон Папен выполнял обязанности вице-канцлера Германской империи. В Вене он выполнял функции посланника (с 1936 года — посла) Германии.

(обратно)

26

Речь идет о Карле V (1500–1558), в 1519–1556 годы — немецко-римском императоре, который был наследником трех династий (габсбургской, бургундской и кастильско-арагонской) и стремился к возрождению универсальной монархии, а также предпринял попытку восстановления авторитета императора Германии.

(обратно)

27

Из рассказа следует, что Скорцени случайно оказался вблизи ведомства канцлера в обществе своих товарищей из Немецкого гимнастического союза и якобы случайно получил задание. Исторические же источники свидетельствуют, что акции по переподчинению системы государственной власти и захвату самых важных объектов в Вене осуществляли по приказу из Берлина боевые отряды штандарте СС 89.

(обратно)

28

Правильно: Рингштрассе — главная улица Вены, опоясывающая центр города.

(обратно)

29

Соответствует полку СС по территориальной квалификации.

(обратно)

30

Йозефа Бюркеля, как искусного парламентера, назначили в 1938 году комиссаром Третьего рейха по вопросам аншлюса Австрии. В 1939–1940 годы он был гаулейтером Вены и наместником Третьего рейха в Австрии.

(обратно)

31

Эгер — старый город, крепость Австро-Венгерской империи. По немецким источникам, семья Скорцени прибыла туда из окрестностей Скорценского озера, расположенного в Познаньском воеводстве Польши, которое в XIX и в начале XX века принадлежало Пруссии. Согласно семейной хронике, в роду Скорцени были помещики и землевладельцы.

(обратно)

32

Взгляды Скорцени по вопросу Гданьска не отличаются от его взглядов по другим политическим вопросам. Он, как национал-социалист, осуждал решения Версальского трактата. Он также не замечал исторических связей Гданьска с Польшей и веками живущее в этом городе польское население, многовековую захватническую немецкую политику в этом регионе.

(обратно)

33

Охранные эстафеты (Schutzstaffeln, SS) были организацией, сформированной по образцу добровольческих корпусов с целью охраны национал-социалистской партии. Костяк организации составляли Общие СС (Allgemeine SS), которые со временем распространили свое влияние почти на все области жизни Третьего рейха. В рамках СС также действовали войска СС (Waffen, SS), отряды «Мертвая голова» (Totenkopfverbande), образованные для службы в концентрационных лагерях, и служба безопасности СС (Sicherheitsdienst, SD). В 1936 году в состав СС включили также всю полицию. Отличия в функциях отдельных составляющих СС не перечеркивают их взаимосвязи. Звания во всех соединениях СС были аналогичными. Обмундирование,

(обратно)

34

Полное имя Йозеф Дитрих; Сепп — это сокращение.

(обратно)

35

От этого принципа часто отступали.

(обратно)

36

Автор очень поверхностно представил вопрос отношения к религии в войсках СС. Миссией СС было создание для немецкого народа своеобразных основ мировоззрения, выдержанных в германском духе, которые, в сущности, имели антихристианский характер. Официально члены СС могли представлять свое вероисповедание согласно формулы «gottgläubig» («верующий в Бога»), что было формой защиты от обвинения в неоязычничестве. Вход в церковь, особенно для служащих СС, регулировали особые положения.

(обратно)

37

Юлиус Штрейхер — гаулейтер национал-социалистской партии, издатель многотиражного еженедельника «Штурмовик», являвшегося самым важным органом антисемитской агитации. В Нюрнберге был приговорен к смертной казни.

(обратно)

38

Представляя этот единственный пример элитарной дивизии, Скорцени выражает свое мнение о превосходстве войск СС над частями вермахта.

(обратно)

39

Казаки считались привилегированной военной кастой в Российской империи. По всей видимости, Скорцени именно поэтому выделил их в отдельную национальность, что является ошибкой.

(обратно)

40

Действительно, части войск СС по оперативным соображениям подчинялись командующим корпусами, армиями или группами армий, но в структуре этой организации существовало Главное управление командования СС, руководимое обергруппенфюрером СС и генералом войск СС Гансом Юттнером. Он занимал пост, формально являющийся органом командования этих войск, и играл решающую роль в боевой подготовке членов Общих СС и формировании частей войск СС. Это был войсковой штаб Гиммлера — руководство СС имело равные с ним права командования. Впрочем, Скорцени в следующей главе книги многократно подчеркивает роль Юттнера.

(обратно)

41

Гиммлер, власть которого как рейхсфюрера СС разрослась до невероятных размеров, очень желал удостоиться воинских почестей, хотя не имел даже начального военного образования. В значительной мере ему это удалось. В 1944 году Гитлер назначил его командующим войсками запаса, а в начале 1945 года — группой армий «Висла» (ранее он был командующим группой армий «Верхний Рейн»). Однако вскоре оказалось, что Гиммлер не компетентен, и Гитлер снял его с этой должности 20 марта 1945 года.

(обратно)

42

Общие СС являлись материнской организацией для всех подразделений СС и отнюдь не гражданской, так как ее члены обязаны были подчиняться общим правилам дисциплины и заниматься военной подготовкой. Во всех частях СС присваивались одинаковые звания, различия были связаны только с характером соединений. В Общих СС и в СД звания не соответствовали воинским; в войсках СС — были аналогичны воинским и полицейским. Отдельный вопрос представляло собой присвоение почетных чинов высшим партийным и государственным сановникам, хотя фактически эти звания не были генеральскими.

(обратно)

43

Добровольческий корпус, в котором служил Штейнер после развала немецкого фронта в государствах Балтии, в 1918–1919 годы сдержал первый большевистский удар в этих государствах и Восточной Пруссии. Во время второй мировой войны обергруппенфюрер СС и генерал войск СС Штейнер командовал 3-м германским танковым корпусом СС.

(обратно)

44

Герцог Валерио Борджио как офицер ВМС руководил рискованными рейдами подводных лодок. Руководимые им живые торпеды из «X. Flottiglia MAS» («Флотилии торпедных катеров») осуществили атаки на порты в Гибралтаре и Александрии, нанеся британскому флоту большие потери. Борджио до конца войны остался верен фашизму и сохранил относительно независимое положение в отношении властей Республики Сало.

(обратно)

45

Обергруппенфюрер СС и генерал войск СС Карл Вольф много лет возглавлял личный штаб (I Главное управление) рейхсфюрера СС. В конце 1943 года был назначен верховным командующим СС и полиции в оккупированной Северной Италии. В конце войны он получил от Гиммлера полномочия на ведение мирных переговоров в Швейцарии с резидентом американской разведки Алленом Даллесом. В 1945 году в ФРГ был приговорен к пятнадцати годам лишения свободы за соучастие в истреблении евреев.

(обратно)

46

Край в северо-восточной Италии (с Венецией и Тревизо), присоединенный к Италии после первой мировой войны.

(обратно)

47

Обе эти организации имели националистический характер.

(обратно)

48

Итальянская социальная республика, называемая также Республикой Сало, образована Муссолини в сентябре 1943 года (название происходит от городка Сало у озера Гарда). Прекратила свое существование после казни Муссолини в апреле 1945 года и занятия Северной Италии союзниками.

(обратно)

49

Бои у Бзуры прекратились 22 сентября, Варшава капитулировала 27 сентября, а крепость Модлин — 28 сентября. Последние сражения отдельная оперативная группа «Полесье» провела 2–5 октября.

(обратно)

50

Скорцени высказывает в данном случае, так же как и в других местах, свое негативное отношение ко всем действиям, направленным против национал-социализма и Гитлера. При этом он делает вывод, что Германия проиграла войну из-за шпионской подрывной деятельности в армии.

(обратно)

51

Вождь. В XIX–XX веках этот титул в Латинской Америке и Испании имели военные предводители, борющиеся за власть или осуществляющие ее.

(обратно)

52

Обе версии, что в условиях Третьего рейха было понятно, не предусматривали санкций против изменников, стоящих во главе государства или имевших влияние на функционирование государства с целью захвата власти. Эта, несомненно, самая тяжелая версия государственной измены не принималась во внимание, по всей вероятности, по той простой причине, что не даже не приходила в голову немецким националистам. В то же время Скорцени преувеличивает, говоря, что за Hochverrat наказывали только лишь интернированием в крепость. Известны случаи, когда людей приговаривали к смертной казни даже за антинацистские анекдоты.

(обратно)

53

«Черная капелла» была организацией антигитлеровской оппозиции. Ее ядро составляли офицеры Абвера, объединенные вокруг руководителей — адмирала Канариса и генерала Остера. В 1939–1940 годы были предприняты первые попытки мирных переговоров на Западе при посредничестве Ватикана. Название организации дал руководитель Главного управления безопасности рейха Рейнхард Гейдрих, когда заводил специальную папку для материалов, касающихся деятельности Канариса и его окружения.

(обратно)

54

Союзники эвакуировали из-под Дюнкерка 338 000 солдат, в том числе 215 000 британцев, 123 000 французов, бельгийцев и представителей других национальностей без тяжелого снаряжения и вооружения.

(обратно)

55

Базовый флот (Home Fleet) — главные силы британского военно-морского флота, действующие на Северном море и Атлантическом океане.

(обратно)

56

Во многих послевоенных публикациях утверждается, что Канарис не был компетентным руководителем разведки и контрразведки. Его данные о противнике были неполными, оценки часто не соответствовали действительности, а передаваемые Гитлеру сообщения оказывались сомнительными, например, по вопросу Гибралтара, капитуляции Италии, высадке под Анцио. Патриотическое опасение перед поражением Германии объясняет неприязнь Канариса к Гитлеру и его оппозиционные взгляды. Канарис проиграл в соревновании с разведкой и контрразведкой СД. Вследствие заговора среди служащих Абвера и его роли в покушении на Гитлера, Канарис был снят с занимаемого поста и казнен 9 апреля 1945 года.

(обратно)

57

Это неточная информация. В «Волчьем логове», находящемся в Герлице, вблизи Кентшина, размешался только штаб связи Управления военного флота — в то время им командовал контр-адмирал Ганс-Эрих Фосс. Дёниц бывал там по необходимости и там же принял Скорцени, который был частым гостем в ОКВ.

(обратно)

58

Дакар — порт в Западной Африке, оказавшийся в 1940 году объектом атак британских войск и Свободных французов. Они стремились вывести из войны французский флот, подчиненный правительству Виши, а также захватить порт, чтобы он не достался немцам. Однако немцы этот порт не использовали.

(обратно)

59

Резервная дивизия СС к тому времени называлась уже дивизией «Рейх».

(обратно)

60

На острове находился гарнизон под командованием генерала Бернарда Флейберга, насчитывавший 41 000 человек.

(обратно)

61

Скорцени часто скорбит над результатами войны и несчастьями завоеванных стран, а также немецкого народа. Этот мотив проходит красной нитью сквозь его воспоминания. Однако он не делает правильного анализа причин этих несчастий, которые заключались в агрессивной политике Гитлера. Когда он возвращается к этой теме в следующей части книги, то оправдывает даже развязывание войны Германией, так как «дипломатическим путем не удалось гарантировать немцам возможность проживания в одном государстве».

(обратно)

62

Уэлэс беседовал с Чемберленом, Даладье, Муссолини, Риббентропом, Шахтом, Герингом и Гитлером. Сегодня мы знаем, что была возможность заключить мирный договор в 1940 году. Но шанс организации международной мирной конференции под председательством президента Соединенных Штатов был упущен.

(обратно)

63

Детали этой интриги и окончательного срыва конференции Халлом были раскрыты в апреле 1961 года профессором К. Тэнсиллом в коммюнике, опубликованном в еженедельнике «Крестоносец».

(обратно)

64

Рудольф Гесс, осужденный Международным военным трибуналом в Нюрнберге на пожизненное заключение, в 1987 году покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

65

Гаулейтер Боле являлся также руководителем Зарубежной организации национал-социалистской партии.

(обратно)

66

Остановив в мае 1940 года своим приказом танковую армию, которая могла бы раздавить в Дюнкерке британский экспедиционный корпус, Гитлер произнес перед генералами речь о значении Британской империи для Запада. Сэр Безил Лидцел Харт приводит послевоенное высказывание фельдмаршала Герда фон Рундштедта: «24 мая 1940 года Гитлер удивил нас своим восхищением Британской империей, необходимостью ее существования и значением для мировой цивилизации… Его окончательный вывод — необходимо заключить почетный мирный договор с Англией».

(обратно)

67

Гесс был слушателем профессора Карла Гаусхофера в Мюнхенском университете. Однако свою миссию он готовил с помощью профессора Альбрехта Гаусхофера — сына Карла Гаусхофера — именно его личность связывают с побегом Гесса. В августе 1940 года Альбрехт вместе с отцом согласились с планом Гесса о заключении мирного договора с Великобританией.

(обратно)

68

Речь идет об американском периодическом издании «Американский вестник» («The American Mercury»).

(обратно)

69

Статья (май 1943 года) была опубликована со снимком, представляющим «видение Рудольфа Гесса»: длинные ряды гробов и трупов немцев и англичан. Кроме того, Гесс говорил об этом видении 10 июня 1941 года во время беседы с лордом Симоном, продолжавшейся два с половиной часа, что стало известно лишь 25 марта 1946 года в Нюрнберге. В этот день защитник Гесса доктор Альфред Сейдл приложил текст этой беседы от 10 марта 1941 года к процессуальным актам. Возникает вопрос, не получил ли автор сенсационной статьи информацию непосредственно от лица, которое вело переговоры с Рудольфом Гессом? Почему в «Американском вестнике» опубликовали этот документ — во время войны! — и почему ни правительство, ни официальные лица не заявили протест в отношении этой статьи?

(обратно)

70

В вольном переводе: «Тайные свидетельства истории».

(обратно)

71

Семен Буденный 30 июня 1941 года был назначен командующим на юго-западном направлении. Ему подчинялись два фронта: Юго-Западный и Южный. Против 1-й бронетанковой группы фон Клейста действовали войска Южного фронта. Скорцени переоценивает силы русских.

(обратно)

72

Подобные утверждения, встречающиеся в этой и других частях книги, имеют спорный характер. Нас не убеждает тезис о том, что вермахт начал войну на Востоке с целью предотвращения господства СССР во всей Европе. Польша, Дания, Норвегия и Франция, ранее оккупированные Германией, не были большевистскими. Кроме того, Германия, которая начала войну, была побеждена и понесла потери по своей воле — они не влияли на послевоенное обустройство Европы. Не выдерживает логической проверки мнение, что Гитлер развязал войну с целью спасения христианской цивилизации, даже принимая во внимание тот факт, что большевизм (по количеству жертв) был хуже фашизма.

(обратно)

73

В телеграмме, посланной Рузвельту 30 июля 1941 года, Сталин сообщал, что он располагает 24 000 танками, из которых половина находится на Западном фронте. В «Истории второй мировой войны» Безил Лиддел Харт утверждает, что Гитлер имел только на 800 танков больше, чем союзники во время вторжения в Западную Европу.

(обратно)

74

Величина вооруженных сил Германии и СССР в 1941 году по-разному оценивается по различным источникам до сегодняшнего дня. В этой книге данные не очень точны. Без всякого сомнения, цифры, касающиеся вермахта, занижены. Наиболее реальным является количество танков, зато уменьшено количество самолетов, которых было, самое меньшее, 2800 (не считая авиации немецких союзников). Что касается советских вооруженных сил, то в начале войны перевес не был таким значительным, как в последующие годы. Завышено количество самолетов (реальным является количество современных самолетов — 1500). Конечно, что касается современной техники, то перевес Германии был явным.

(обратно)

75

Тяжелые танки КВ-1 и КВ-2 были введены в бой уже в 1941 году.

(обратно)

76

Немцы назвали так реактивные установки, известные у нас как «Катюши».

(обратно)

77

«Ноздри», делающие возможной работу двигателей внутреннего сгорания под водой.

(обратно)

78

В вольном переводе: «Иная Германия».

(обратно)

79

Эта информация не подтверждается другими источниками и публикациями.

(обратно)

80

Полное название в вольном переводе: «Гитлер как вождь. Уничтожение легенды». В Германии издана в 1958 году.

(обратно)

81

В вольном переводе: «Война, не похожая на другие».

(обратно)

82

Изменение названия с «рейхсвера» на «вермахт» и введение обязательной воинской повинности произошло 16 марта 1935 года с принятием «Закона о воинской службе». Тайный «Закон об обороне Третьего рейха» от 21 мая 1935 года предоставлял командованию вермахта широкие полномочия в деле военной подготовки.

(обратно)

83

Солдаты присягали вождю Третьего рейха и немецкого народа Адольфу Гитлеру со 2 августа 1934 года, то есть со дня смерти президента Пауля фон Гинденбурга. Гитлер тогда присвоил себе полномочия президента и стал командующим вооруженными силами. Верховным главнокомандующим он провозгласил себя 4 февраля 1938 года. На основании изданного тогда декрета было ликвидировано Военное министерство и создано Верховное главнокомандование вермахта (ОКВ).

(обратно)

84

Этот план был разработан генералом Эрихом фон Манштейном.

(обратно)

85

Канарис был снят с поста руководителя Абвера 19 февраля, а арестован 23 июля 1944 года.

(обратно)

86

Рейнхард Гейдрих скончался 4 июня 1942 года от тяжелых увечий, полученных в результате покушения на него в Праге, совершенного прошедшими подготовку в Англии чешскими десантниками.

(обратно)

87

Обязанности руководителя в это время выполнял Бруно Штрекенбах.

(обратно)

88

В состав Главного управления безопасности рейха (РСХА) входило также VII управление, руководимое Альфредом Францем Сиксом, которое занималось изучением и оценкой мировоззрения.

(обратно)

89

Jagdverbänd — «Егерское подразделение». Так назвались части войск СС, предназначенные для специальных заданий (соответствовали западным подразделениям «коммандос»). Они осуществляли различные диверсионно-саботажные операции на фронтах и в тылу противника. Деятельностью подобного рода занималось также подразделение Абвера «Бранденбург» до 1943 года, когда все диверсионные спецоперации взяли на себя Охотничьи подразделения СС. Базой и тренировочным пунктом Охотничьих подразделений СС стало созданное в апреле 1943 года специальное подразделение «Фриденталь» под командованием Отто Скорцени — батальон СС, расположенный во Фридентале.

(обратно)

90

Название шпионской организации, работающей на СССР.

(обратно)

91

Главное политическое управление (ГПУ) — служба безопасности СССР, включенная в 1922–1923 годы в состав Народного комиссариата внутренних дел (НКВД). Затем преобразовано в министерство внутренних дел (МВД) с одновременным созданием министерства государственной безопасности (МГБ), которое в 1954 году было реформировано в КГБ. Все эти органы и службы продолжали репрессивную и преступную деятельность ГПУ.

(обратно)

92

Сталин, конечно, не командовал под Варшавой. В 1920 году он, будучи комиссаром Юго-Западного фронта, проигнорировал приказы главного командования Красной Армии и не направил свои части на помощь Западному фронту Тухачевского. Сталин считал, что необходимо наступать на Львов. Когда, наконец, командование Юго-Западного фронта решило выполнить приказы, было уже поздно. Троцкий и Тухачевский имели неопровержимые доказательства вины Сталина, последний же имел еще один случай, чтобы запомнить фамилию Тухачевского.

(обратно)

93

В действительности аферу начал Скоблин, работавший на НКВД, но фальшивые документы происходили от Гейдриха, а не из Парижа. Гейдрих в этом деле явился, по существу, помощником НКВД, так как решение о ликвидации группы Тухачевского было принято уже в январе 1937 года (что подтверждает протокол с процесса Карла Радека), в то время как документы попали в Москву лишь в апреле — мае.

(обратно)

94

В то время — генеральское звание, соответствующее командующему армией.

(обратно)

95

Чистка и кадровые перемены в Красной Армии имели, естественно, самые отрицательные последствия. Накануне войны она не располагала квалифицированным и опытным генеральским и офицерским корпусом, в отличие от немецкой армии. Особенно это сказалось в первый год Великой Отечественной войны.

(обратно)

96

В вольном переводе: «От Мюнхена до войны».

(обратно)

97

Тяжело устоять перед впечатлением, что Скорцени не только перекладывает тяжесть ответственности на других людей, но также пытается выгородить истинных виновников. Приказ о нападении на Польшу в сентябре 1939 года издал Адольф Гитлер, который совместно со стоящими тогда во главе Германии национал-социалистами несет бесспорную ответственность за начало второй мировой войны и ее последствия — гибель миллионов людей.

(обратно)

98

В вольном переводе: «Война умов».

(обратно)

99

Высказываемые здесь и в других частях книги мнения Скорцени по вопросу оппозиции и заговоров являются следствием его убеждений и преданности Гитлеру. Однако Скорцени преувеличивает влияние шпионской деятельности на военное поражение Германии.

(обратно)

100

Генерал Фриц Тиеле с 1 апреля 1942 года по 20 июля 1944 года был начальником отдела сети связи вермахта, а с 20 июля по 10 августа 1944 года — начальником связи сухопутных войск и отдела связи вермахта.

(обратно)

101

Псевдоним Рудольфа Росслера — сотрудника советской разведки, участника «Красной капеллы».

(обратно)

102

Это была лишь первая акция. Группа заработала снова с марта по июль 1942 года.

(обратно)

103

Настоящая фамилия Гуревич.

(обратно)

104

По мнению некоторых авторов, в частности В. Е. Тарранта (Красная капелла. Варшава, 1996), его звали Шандор Радо.

(обратно)

105

В вольном переводе: «Тайное дело рейха» (официальный гриф секретности самой высшей степени в Третьем рейхе).

(обратно)

106

С момента назначения его на пост руководителя группы С (символ VI С) в VI управлении Главного управления безопасности рейха, которая занималась саботажем и диверсиями, Отто Скорцени сделался служащим СД. В задачи группы С также входило контролирование школы в Гааге. Одновременно, как офицер войск СС, Скорцени командовал специальным батальоном «Фриденталь». Де-факто он являлся руководителем немецких десантно-диверсионных отрядов.

(обратно)

107

Телеграмма от 5 июля 1941 года содержит ошибочную информацию, например, до 1944 года было произведено только 4800 Ю-52, а на фронте одновременно действовало не более нескольких сотен этих машин.

(обратно)

108

«Внимание — танки!».

(обратно)

109

В вольном переводе: «Война боевых машин».

(обратно)

110

См: Гудериан Хайнц. Воспоминания солдата. Варшава, 1958.

(обратно)

111

Роммель был не только командующим Африканским корпусом, с середины 1943 года до 17 июля 1944 года он командовал (сначала в Италии, а затем во Франции) группой армий «Б».

(обратно)

112

Система круговой обороны, заключающаяся в лучеобразном размещении позиций во все стороны плацдарма.

(обратно)

113

Кравченко опубликовал в Париже книгу «J’ai choisila liberte» («Я выбрал свободу»), в которой рассказал о сталинской диктатуре.

(обратно)

114

Альфред Розенберг был одним из главных идеологов Третьего рейха. Его книга «Миф XX века» была второй после «Моя борьба» библией национал-социалистского движения. Как рейхслейтер НСДАП, он руководил зарубежным управлением партии, был издателем главного органа НСДАП «Народный наблюдатель», ас 1941 года занимал пост министра рейха по вопросам оккупированных восточных территорий. Его планы проведения более либеральной политики в этих районах не реализовались. В Нюрнберге он был приговорен к смерти и казнен.

(обратно)

115

В вольном переводе: «Решающие битвы западного мира».

(обратно)

116

Снаряды «Nebelwerfer» (этим дезинформирующим названием определяли многопроводниковые пусковые установки реактивных снарядов) вызывали лопание легочных пузырьков и кровеносных сосудов. Принимая во внимание их действие, эти снаряды называли снарядами со сжатым воздухом, что не соответствовало действительности.

(обратно)

117

Пусковые установки артиллерийских реактивных снарядов «Nebelwerter» использовались до конца войны.

(обратно)

118

Основной псевдоним Рихарда Зорге.

(обратно)

119

Deutsche Nechrichten-Büro, DNB.

(обратно)

120

Штандартенфюрер СС и полковник полиции Йозеф Мейсингер был в 1939–1941 годы шефом полиции безопасности и СД в Варшаве. За совершенные в Польше преступления он был приговорен к смертной казни в Варшаве в 1948 году, а затем казнен. В немецком посольстве в Токио он был полицейским атташе и уполномоченным СД.

(обратно)

121

Приведенное число погибших в Сталинграде немецких солдат может быть большим, так как количество попавших в окружение превышало 230 000. Немецкий историк Ганс Доер в книге «Марш на Сталинград» утверждает: «Только с 24 января до 2 февраля было убито и умерло еще более 100 000.» Эта информация тоже учитывала не все потери.

(обратно)

122

Генерал Эвальд фон Клейст был командующим 1 — й танковой армией, а генерал Эбергард фон Макензен — командиром III корпуса в этой армии.

(обратно)

123

Генерал Фридрих Паульс был первым начальником тыла в Генеральном штабе сухопутных войск с мая 1940 до января 1942 года. Это была фактически должность заместителя начальника Генерального штаба. На этой должности Паульс дорабатывал план «Барбаросса».

(обратно)

124

Генерал-полковник, позже маршал Андрей Еременко был с 13 августа до 31 декабря 1942 года командующим Сталинградским фронтом, являясь одновременно (с 7 марта до 30 сентября того же года) командующим Юго-Западным фронтом.

(обратно)

125

Вальтер Венк был тогда немецким начальником штаба 3-й румынской армии, а Герман фон Оппельн-Брониковски — командиром 204-го танкового полка. Описываемые события происходили в тот момент, когда удары Красной Армии 19 ноября 1942 года разбили войска, находящиеся на флангах 6-й немецкой армии, в частности, 3-ю и 4-ю румынские армии.

(обратно)

126

Фельдмаршал Эрих фон Манштейн 21 ноября принял на себя командование группой армий «Дон», в которую входили: 6-я армия, 4-я танковая армия, а также 3-я и 4-я румынские (разбитые) армии. Задачей этой группы армий было остановить наступление неприятеля и вернуть линию фронта в исходное положение.

(обратно)

127

Позиция Паульса оценивается всеми историками не как предательство, а как осуждение Гитлера. Это Гитлер предал 6-ю армию, а Паульс, как и другие командиры, не мог этому противостоять. Паульс в Нюрнберге осудил нападение Германии на СССР, но подчеркнул свою ответственность наравне с другими за выполнение разработанного им плана «Барбаросса».

(обратно)

128

Скорее всего, это высказывание касается Паульса (который не был еще фельдмаршалом) и фон Клюге.

(обратно)

129

Не стоит удивляться словам Скорцени, подчеркивающего достоинства высших должностных лиц СС. Он сам принадлежал к этой организации, и не стоит надеяться на осуждение ее деятельности. Ганса Юттнера Скорцени хвалит за его войсковую квалификацию, хотя на своем посту тот не командовал, а был организатором огромной армии СС.

(обратно)

130

Вместе с образованием в 1936 году поста руководителя немецкой полиции и объединения его с постом рейхсфюрера СС Гитлер подчинил все виды полиции власти СС. Таким образом произошло соединение государственной полиции с партийными Охранными эстафетами этой системы, в частности, полиции безопасности со службой безопасности СС (СД). Критикуя этот шаг, Скорцени, кажется, не замечает, что усиление власти СС в государстве следует из основных принципов национал-социализма, сторонником которого он является.

(обратно)

131

Скорцени постоянно возвращается к теме независимости войск СС от других служб. Факт, что хауптштурмфюрер войск СС стал руководителем группы в VI управлении Главного управления безопасности рейха, а следовательно, СД (это не был единичный случай), свидетельствует, что различные звенья СС взаимно проникали. Бригаденфюрер СС Шелленберг имел формальное право приказывать хауптштурмфюреру СС. Это правда, что действиями подразделения Скорцени практически руководило Верховное главнокомандование вермахта и сам Гитлер, но это не было чем-то особенным в системе Третьего рейха.

(обратно)

132

Об этой операции речь пойдет в шестой главе этой части книги.

(обратно)

133

В вольном переводе: «Неординарное подразделение специального назначения».

(обратно)

134

Особая воздушная служба, британское специальное подразделение, действовавшее в Африке. Оно организовывало рейды в глубокий тыл противника, уничтожая его аэродромы и самолеты. Дэвид Штирлинг с октября 1942 года командовал первым полком SAS. В январе 1943 года попал в плен к немцам во время боев в Тунисе.

(обратно)

135

Отто Скорцени был единственным немцем, представленным в данном сериале. Когда журналисты спросили Лэйкока, почему он выбрал немецкого офицера, а тем более Отто Скорцени, генерал ответил: «Мужество не знает границ».

(обратно)

136

Специальные подразделения американских наземных войск, созданные после начала второй мировой войны. Их солдаты участвовали в боевых действиях и особых акциях (например, диверсионных). Одной из самых известных частей, принимавших участие в непосредственных боевых действиях, была 1-я группа сил специального назначения, созданная в 1942 году из добровольцев воздушно-десантных подразделений и рейнджеров.

(обратно)

137

«Группа дальнего радиуса действия в пустыне», британское механизированное спецподразделение, образованное в 1940 году в Египте. Оно предназначалось для действий в условиях пустыни, в глубоком тылу немецко-итальянских войск. Занималось разведывательно-диверсионной деятельностью.

(обратно)

138

Подполковника Джеффри Кейса посмертно наградили Крестом Виктории.

(обратно)

139

«Волчье логово» охраняли три подразделения. Батальон охраны фюрера (Führer Begleit Bataillon, FBB) — регулярное подразделение сухопутных войск, входящее в состав танкового корпуса «Великая Германия», предназначалось для внешней охраны ставки Гитлера. Оно подчинялось коменданту; первым комендантом был Эрвин Роммель, последним — генерал Отто Эрнст Ремер. Этот батальон к концу войны разросся до размеров дивизии.

Личную охрану Гитлера, где бы он ни находился, обеспечивала «Dienststelle I», одно из подразделений службы охраны рейха (Reichssicherheitsdienst, RSD), специального полицейского ведомства, независимого от РСХА. Руководил им группенфюрер СС и генерал-полковник полиции Ганс Раттенхубер.

Лейб-подразделение занималось охраной объектов, в которых находился Гитлер. Командовал этим подразделением штурмбаннфюрер СС Отто Гюнше.

(обратно)

140

После освобождения дуче для Скорцени упростили формальности при переходе двух первых зон безопасности. Дежурные офицеры никогда не спрашивали, вооружен он или нет.

(обратно)

141

Операция «Фауст-патрон» была организована с целью захвата резиденции венгерского правительства, находящейся на Замковой Горе в Будапеште.

(обратно)

142

Командование бомбардировочной авиацией.

(обратно)

143

Приводимое Скорцени высказывание Гитлера не является дословным, поэтому оно не свидетельствует о том, что Гитлер был противником атомной бомбы. Зато он не приводит мнение Шпеера, из которого следует, что Гитлер без колебаний использовал бы атомные бомбы против Англии (Шпеер А. Мемуары. Варшава, 1973. С. 317). Шпеер утверждает, что работы над атомной бомбой в Германии были прекращены по причине необходимости создания оружия, которое можно было бы произвести более быстро.

(обратно)

144

«Великобритания и атомная энергия».

(обратно)

145

Здесь Скорцени выражает мнение, что деятельность разведок сыграла большую роль в работе по созданию атомной бомбы, указывая далее на шпионскую деятельность в пользу СССР.

(обратно)

146

Согласно мнению Шпеера, Ленард использовал в беседе с Гитлером идеологические аргументы, внушая ему, что «евреи с помощью ядерной физики и теории относительности оказывают деструктивное влияние». Определение ядерной физики как «еврейской науки» должно было усилить сдержанность в отношении к ней фюрера и руководства Третьего рейха.

(обратно)

147

Табун (трилон 83) является боевым газом нервно-паралитического действия, от которого можно защититься, используя противогаз и спецодежду. Намерение отравить Гитлера табуном описано Шпеером в «Мемуарах».

(обратно)

148

Анна Рейтш, конечно же, не вывозила Гитлера. Огромная роль, которую она сыграла в немецкой авиации, явилась причиной ее ареста после войны и содержания в американской следственной тюрьме в течение пятнадцати месяцев.

(обратно)

149

Превосходным человеком.

(обратно)

150

Ракеты «V-2» производились главным образом на подземной фабрике «Дора» фирмы «Миттельверк», расположенной в горах Гарца вблизи Нордхазена. На фабрике работало 3000 заключенных концентрационного лагеря «Дора», который первоначально являлся филиалом концентрационного лагеря в Бухенвальде. В тяжелых условиях люди гибли тысячами.

(обратно)

151

Адмирал Честер Нимиц констатировал в Нюрнберге (достаточно наивно), что по приказу начальника штаба американских подводных лодок он начал неограниченную подводную войну против японских судов во время войны на Востоке. После этого показания защитники Дёница согласились на нарушение права обеими сторонами во время войны, и Дёниц избежал смертной казни. Конечно же, немецкий военно-морской флот не соблюдал принципы международного права с самого начала войны. Уже 3 сентября с попранием признаваемых тогда норм этого права экипажем немецкой подводной лодки «У-30» потоплен лайнер «Афиния», пассажирам которого капитан подлодки Фриц-Юлиус Леип не оказал помощи.

(обратно)

152

Дёница и членов его правительства арестовала Контрольная комиссия союзников по требованию советских властей. Дёниц сообщает, что уже 15 мая генерал Эйзенхауэр во имя дружбы с СССР требовал его отстранения от власти. Также он пишет, что Черчилль вначале был против этого, так как хотел использовать Дёница в качестве «полезного орудия» в отношениях с немецким народом.

(обратно)

153

Эта команда, образованная в 1944 году, состояла из взрывающихся лодок, одноместных торпед, а также миниатюрных подводных лодок. Ее подразделения были предназначены для уничтожения каботажных судов неприятеля, а также использовались как оружие против вторжения врага и действовали до конца войны с баз в Нидерландах.

(обратно)

154

С божью помощью.

(обратно)

155

Аншлюс Австрии, захват Судетской области, ликвидация Чехословацкого государства и, наконец, война с Польшей (за Гданьск) были, как утверждает Скорцени, лишь действиями, предпринятыми с целью объединения в границах Третьего рейха территорий, населенных немцами. Конечно, первые аннексии могли создать впечатление, что война с Польшей также не будет причиной для объявления западными державами войны Германии. Но является ли это ошибкой дипломатии? Мысль о том, что Гитлер не хотел войны, в контексте известных сегодня фактов является абсурдной.

(обратно)

156

В последующем.

(обратно)

157

Уильям Питт (1759–1806), называемый «младшим», был министром и премьером Англии в годы Французской революции. Принадлежал к беспощадным противникам революционной и наполеоновской Франции, организовывал коалиции, направленные против нее.

(обратно)

158

Отлично подготовленная операция по обману немцев носила кодовое название «Mincemeat» («Сладкая начинка для пирожков»). Труп снабдили документами на имя майора Уильяма Мартина. Один из инициаторов этой операции, тогдашний руководитель разведки ВМС, сэр Ивен Монтегью, описал ее в изданной в 1966 году книге «Человек, которого никогда не было».

(обратно)

159

Идентификация этих двух линий является неточной. Монте-Кассино находилось на главной линии немецкой обороны — «линии Густава». «Линия Гитлера» находилась в 15–25 км за «линией Густава». Обе эти линии называют «Зимней линией».

(обратно)

160

В вольном переводе: «Война в Европе».

(обратно)

161

В вольном переводе: «Военное искусство».

(обратно)

162

Генерал бронетанковых войск Лео Гейер фон Швеппенбург во время сражений во Франции в 1944 году командовал первый месяц новой группировкой «West» («Запад»).

(обратно)

163

Поздний ввод в бой немецких резервных частей является виной Гитлера, который в течение нескольких дней полагал, что вторжение начнется в другом месте. Кроме того, передислокации войск мешало превосходство авиации союзников.

(обратно)

164

Янус — римское божество с двумя лицами. Так автор характеризует Канариса.

(обратно)

165

Qffice of Strategie Service, OSS — американская разведывательная организация, образованная в 1942 году. Ее возглавлял генерал Уильям Донован. Вместо ОСС в 1947 году было создано Центральное разведывательное управление (ЦРУ).

(обратно)

166

«Последние 100 дней».

(обратно)

167

200-й полк бомбардировочной авиации («Kampfgesehwader 200») был секретным подразделением Люфтваффе, предназначенным для специальных разведывательных и диверсионных заданий. Оно никогда не действовало целиком. Отдельные звенья этого подразделения не знали о существовании других. Использовались самолеты дальнего радиуса действия «ФВ-200», «Кондор», «Ю-290» и даже трофейные американские самолеты «Б-17» и «Б-24».

(обратно)

168

В вольном переводе: «Убийство во время встречи на высшем уровне».

(обратно)

169

Группа VI «С» занималась, в частности, разведкой на территории СССР.

(обратно)

170

Кажется, что редакторы «Мемуаров» Шелленберга перепутали «Ульм» с «Цеппелином». Там действительно идет речь об операции «Цеппелин», целью которой было «нанесение мощных ударов по российской промышленности, особенно в Магнитогорске, Куйбышеве и Челябинске, с помощью «V-1», доставляемых в район проведения акции бомбардировщиками дальнего радиуса действия. Этот план невозможно было разработать до июня 1944 года. Операцию «Ульм» батальон «Фриденталь» должен был провести на год раньше. — Прим. ред. французского издания.

(обратно)

171

«Вервольф» был не только идеей. Начало организации было положено осенью 1944 года, предполагалось, что она будет действовать в регионах, занятых войсками союзников. На практике ее деятельность осуществлялась на территориях бывшего «немецкого Востока». Организацию создавали службы РСХА, СДАП и гитлерюгенд, ее задачами являлись саботаж и диверсии. Весеннее наступление в 1945 году на Востоке дезорганизовало деятельность «Вервольфа». Однако на польских землях конец ей был положен только в 1947 году.

(обратно)

172

Хаджи Амин Мухаммед аль-Хусейни, великий муфтий Иерусалима (титул ученого теолога, знатока Корана, принимающего решения по религиозным и юридическим вопросам), был лидером крайне националистического крыла арабов. В 1941–1945 годы он находился в Германии, работая на государства «оси». Принимал участие в организации мусульманских военных подразделений.

(обратно)

173

Полиция охраны (Schutzpolizei) представляла собой часть полиции охраны общественного порядка (Ordnungspolizei), действовавшей в городах.

(обратно)

174

Осенью 1944 года Гитлер еще раз развернул дипломатическую деятельность с целью создания большой коалиции в Европе. Он намеревался втянуть Испанию и Францию (Виши) в войну с Великобританией. В октябре того же года Гитлер встретился с генералом Франко, с премьером Лавалем и затем с маршалом Петеном в Монтуаре. Петен был сторонником сотрудничества, но он уклонился от подачи каких-либо деклараций. Гитлер не был склонен к уступкам.

(обратно)

175

Иосип Броз («Тито») с 1910 года был членом социал-демократической партии Хорватии. Призванный в 1915 году в австро-венгерскую армию, он попал в плен к русским. После возвращения на родину в 1920 году он вступил в ряды коммунистической партии. Во второй половине 1930-х годов несколько раз приезжал в Москву, где по поручению Коммунистического Интернационала реорганизовал коммунистическую партию Югославии; в 1937 году он стал ее генеральным секретарем. Во время второй мировой войны его партизаны воевали против оккупантов, а также против четников, верных королю Петру II. После войны, применяя репрессии, он упрочил коммунистическую систему во всей стране. Делом его жизни стала Федеративная Социалистическая Республика Югославия, которая распалась в 1991 году, всего лишь через 11 лет после его смерти.

(обратно)

176

В вольном переводе «Предприятие Бернхард». Название книги соответствует условному названию операции, проводимой в течение многих лет по производству фальшивых долларов, которые использовались немцами, особенно спецслужбами Третьего рейха, в различных акциях за рубежом.

(обратно)

177

Каюс Веррес был известным римским растратчиком. Назначенный претором на Сицилию в 73 году до нашей эры, он угнетал население податями, не щадил даже римских граждан. Сбежал, не ожидая результата процесса, в котором его обвинял Цицерон.

(обратно)

178

Это была идея тогдашнего британского премьера Уильяма Питта. Количество фальшивых ассигнаций было так велико, что вскоре эта бумажная валюта потеряла всякую ценность. Золотой луидор, имевший в ноябре 1795 года стоимость 2500 франков в банкнотах, через месяц стоил уже 6500. Директорат отменил ассигнации в 1797 году. — Прим. ред. французского издания.

(обратно)

179

«Стен» 9.00 мм с глушителем имели в 1943 году все британские спецподразделения. Я получил его, находясь в Гааге. — Прим. авт.

(обратно)

180

Общественная организация, занимающаяся культурой, спортом, туризмом и отдыхом.

(обратно)

181

3 сентября 1943 года в Кассибиле на Сицилии генерал Джузеппе Кастеллано подписал от имени руководителя итальянского правительства маршала Петра Бадольо соглашение о перемирии с союзниками. Бадольо вел дальнейшие мирные переговоры, закончившиеся подписанием акта о безоговорочной капитуляции Италии и объявлением войны Германии. Капитуляция была объявлена 8 сентября 1943 года генералом Дуайтом Эйзенхауэром, а затем маршалом Бадольо.

(обратно)

182

Штандартенфюрер СС Евген Доллман был до прихода союзников руководителем полиции безопасности и СД в Риме.

(обратно)

183

«Бадольо цвета оливкового масла».

(обратно)

184

Этот документ был опубликован Жаком де Лоне в книге «Последние дни фашизма» (Париж, 1968) и Андрю Бриссо в книге «Трагедия Вероны» (Париж, 1971). Бриссо цитирует фрагмент письма Рузвельта к Черчиллю от 26.07.1943: «Я думаю, что необходимо обязательно довести дело до передачи великого вождя демонов [Муссолини] и его сообщников». Лоне и Бриссо также приводят слова хауптштурмфюрера Хёттля, о котором Отто Скорцени вспоминал уже в главе «Запланированные операции…» (Часть II, глава 6). Произведение Хёттля (написанное под псевдонимом В. Хаген) «Операция Бернхардт» имеет множество неточностей. Сначала Хёттль представлен как руководитель группы «Е» VI управления Шелленберга. Однако же ею руководил штурмбаннфюрер СД Вильгельм-Бруно Ванк. Хаген-Хёттль был дважды в Италии, но непродолжительное время по вопросу отъезда Чиано и его семьи. Атака в Гран-Сассо ему была известна только понаслышке. Согласно его данным, освобождение дуче стоило 50 000 фальшивых фунтов стерлингов! Хёттль легко прибавил нуль с правой стороны к сумме, переданной Радлу, большая часть которой была возвращена руководству VI управления. В 1943 году 50 000 фунтов стерлингов было огромной суммой. Расход больших сумм с целью получения какой-либо информации является самым надежным средством для возбуждения бдительности итальянской полиции. Наконец, Хаген-Хёттль обвинил Скорцени, что он «приземлился первым» и совершил множество ошибок, которые могли сорвать миссию. Однако он добавляет, что представил Скорцени к награде Рыцарским крестом! Хёттль не был уполномочен для этого. Отто Скорцени был награжден в день освобождения Муссолини в Вене около полуночи по личному приказу фюрера, который, впрочем, сам лично сообщил ему об этом по телефону. — Прим. ред. французского издания.

(обратно)

185

В русском переводе: Кессельринг А. Солдат до конца. Мн.: Попурри, 2002.

(обратно)

186

Речь идет о заседании Великого фашистского совета, на котором 24 июля 1943 года был утвержден вотум недоверия в отношении Муссолини. На следующий день он был арестован.

(обратно)

187

Согласно немецким источникам (в частности, «Die Träger des Ritterp-reuzes des Eisernen» («Носители рыцарских и железных крестов 1939–1945»), Kreuzes 1939–1945, Франкфурт-на-Майне, 1990), 19 сентября 1943 года Рыцарским крестом был награжден пилот транспортного планера лейтенант Элимар Майер, а также капитан Гейнрих Герлах.

(обратно)

188

Полковник Густав Штреве был комендантом ставки Гитлера с 30 августа 1942 до 1 августа 1944 года.

(обратно)

189

Рейхслейтер Мартин Борман в 1941 году принял пост руководителя канцелярии партии (НСДАП), а в апреле 1943 года дополнительно должность секретаря Гитлера. Он являлся самым близким и самым влиятельным сотрудником фюрера.

(обратно)

190

В вольном переводе: «Застольные беседы в ставке».

(обратно)

191

На Вильгельмштрассе размещалось министерство иностранных дел Третьего рейха.

(обратно)

192

Бомбаччи порвал с Москвой в 1927 году, в 1943 году он присоединился к новой фашистской республике. Позже его убили партизаны. Сильвестри был журналистом. Его арестовали в 1943 году после публикации статьи, где указывалось, что Муссолини приказал убить депутата от социалистов Джиакомо Маттеоти. Со временем Сильвестри нашел доказательство, что Муссолини не имел ничего общего с этим убийством. — Прим. ред. французского издания.

(обратно)

193

2 апреля лидер коммунистов Пальмиро Тольятти («Эрколи») призвал по «Радио Бари» итальянский народ совместно с великими демократиями бороться с фашизмом для освобождения Европы.

(обратно)

194

Корно-Гранде (Монте-Корно) — самая высокая точка Апеннинского полуострова.

(обратно)

195

Генерал Луиджи Кадорно после капитуляции итальянской армии в сентябре 1943 года перешел на сторону антинемецкой оппозиции. В 1944 году в Северной Италии он принял на себя командование партизанскими отрядами, действовавшими против немцев. Он координировал действия отрядов различной политической ориентации.

(обратно)

196

Тело Муссолини было выставлено для публичного обозрения в Милане.

(обратно)

197

На Беркерштрассе находилась резиденция VI управления Главного управления безопасности рейха.

(обратно)

198

В тайном распоряжении от 12 февраля 1944 года Гитлер передал функции Абвера Главному управлению безопасности рейха (РСХА). Большинство аппарата Абвера включили в состав этого управления. Из отделов: I (разведка) и II (саботаж и диверсия) образовали так называемый Amt Мил и подчинили VI управлению РСХА. Отдел III (контрразведка) включили в состав IV управления РСХА (гестапо). В структурах сухопутных войск остались только разведывательные отделы на Востоке (Fremde Heere Ost) и на Западе (Fremde Heere West). На практике Шелленберг также следил за деятельностью контрразведки IV управления РСХА и за двумя отделами армейской разведки.

(обратно)

199

Штаб воздушно-десантных войск.

(обратно)

200

Комплекс зданий, в котором размещалось командование войск запаса

(обратно)

201

Генерал Эрих Гепнер за самовольный отвод 4-й танковой армии из-под Москвы был с позором выдворен из вооруженных сил. Он был лишен права ношения формы одежды и наград, а также пенсии. Однако он выиграл судебное разбирательство у государства о праве на пенсию в берлинском суде. Гепнер, арестованный после покушения, был повешен 8 августа.

(обратно)

202

В польском издании «Мемуаров» Альберта Шпеера не говорится о применении танков Больбринкера для подавления путча, а только об их прибытии. — Прим. ред. польского издания.

(обратно)

203

«Волчье логово» не подвергалось бомбардировке. Рабочие расширяли ставку. Весной 1944 года было закончено строительство большого укрытия (бункера) для гостей. Также был расширен бункер Гитлера, усиленный мощными стенами и дополнительным потолком. Когда Гитлер прибыл через несколько месяцев (в течение которых он отсутствовал здесь) в «Волчье логово», то поселился на непродолжительное время в бункере для гостей.

(обратно)

204

До сегодняшнего дня неизвестно, где приземлился Штауффенберг. По логике событий 20 июля Петер Хоффман предполагает, что это был Рангсдорф, но водитель не нашел полковника. Однако автор не исключает, что он мог приземлиться на аэродроме Темпельхоф или Гатов. (П. Хоффман, The history of the German Resistance 1933–1945 («История немецкого Сопротивления 1933–1945»). Кембридж, 1977.

(обратно)

205

Генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель выстрелил себе в голову, но выжил (потерял зрение). Он предстал перед Народным трибуналом и был казнен 30 августа 1944 года.

(обратно)

206

Этот суд был образован Гитлером после 20 июля 1944 года и назывался Почетным судом Третьего рейха.

(обратно)

207

Количество всех экзекуций в 1944 году превышало 5000, и именно это число было представлено во время Нюрнбергского процесса как количество жертв 20 июля. Сегодня историки единодушно определяют это количество примерно в 200 человек из 7000 арестованных. (См. П. Хоффман, с. 529, и «Большую энциклопедию Третьего рейха», Мюнхен, 1985, с. 662.)

(обратно)

208

В вольном переводе: «Сожженная земля».

(обратно)

209

«Отношения Соединенных Штатов с зарубежными государствами. Дипломатические документы: 1944».

(обратно)

210

Несомненно, роль партизан во время наступления Красной Армии в Белоруссии в 1944 году была очень важной, впрочем, подобным образом дела обстояли и на других участках фронта. Однако подразделения войск СС действительно участвовали в «дегенеративных» акциях. Они часто составляли костяк операций (также и в Польше), осуществлявшихся против партизан. С 1941 года действовал «пакет» приказов Верховного главнокомандования вермахта, касающихся методов войны на Востоке. Самым грозным был приказ от 16 апреля 1941 года, который предусматривал применение самых жестких мер для подавления любых выступлений в тылу. Декрет от 13 мая 1941 года определял, в частности, что немецкие солдаты, совершившие провинность в отношении гражданского населения на Востоке, не привлекались к судебной ответственности. Оба этих приказа, как и некоторые другие, примерно такого же содержания, были обязательны для выполнения во всем вермахте, а также войсках СС и применялись до конца войны.

(обратно)

211

V добровольческий горный корпус СС был образован в 1943 году и действовал все время на Балканах против партизан Тито. В его состав входили 7-я и 13-я дивизии СС, созданные из немецкого национального меньшинства, населявшего территорию Югославии, а также мусульман Боснии и Хорватии.

(обратно)

212

Хонведы (Honved) — дословно: защитники родины, солдаты. В 1848–1849 годы так назывались венгерские революционные группы, позже преобразованные в армию Свободной Венгрии. С 1867 года в бывшей Австро-Венгрии хонведами называлась часть венгерских войск, подчиненных королевскому министерству обороны (венгерская национальная оборона). До второй мировой войны так назывались венгерские войска. Скорцени так их называет и во время войны.

(обратно)

213

Спасенные страницы находятся в университетской библиотеке в Пенсильвании. В 1964 году они были переведены на французский язык и изданы с предисловием Ж. Бенуа-Мешина. Эти документы имеют очень важное значение.

(обратно)

214

Граф Михалы Каролыи на переломе 1918–1919 годов находился во главе коалиционного правительства. Затем до марта 1919 года был временным президентом Венгрии. В период существования Венгерской Советской Республики он эмигрировал; позже возглавил оппозицию Хорти, сотрудничал с коммунистами. В 1946 году Каролыи вернулся в страну. Протестуя против репрессий правительства М. Ракоши, он отказался от поста посла в Париже и остался в эмиграции.

(обратно)

215

Речь идет о решении по вопросу присоединения к Венгрии двух третей территории, которую она требовала от Румынии, в том числе всей Северной Трансильвании. Это решение принял И. Риббентроп совместно с графом Г. Чиано на конференции в Вене.

(обратно)

216

15 октября 1944 года Хорти публично выступил с предложением о перемирии с СССР. После акции Скорцени (похищение сына) он отказался от этого предложения и передал власть новой команде. 16 октября он был интернирован и вывезен в Германию.

(обратно)

217

Фашистская партия в Венгрии. Происходила от образованной в 1935 году Партии народной воли. В январе 1939 года переименована в «Перекрещенные стрелы» (из-за своей эмблемы — перекрещенных стрел). После интернирования Хорти немцы передали власть в Венгрии партии «Перекрещенных стрел».

(обратно)

218

Янош Хуниади (прим. 1385–1456) был венгерским военачальником, отличившимся в битвах с турками и разбившим миф о непобедимости турецкой армии. Дивизия его имени была 1-й Венгерской дивизией, сформированной из венгерских фашистов; она никогда не была на фронте. Костяк так называемой 2-й Венгерской дивизии — 26-я дивизия гренадеров «Хунгария» — был окружен и уничтожен в Будапеште. 3-я Венгерская дивизия — 33-я кавалерийская дивизия СС — никогда не была сформирована до конца и не принимала участия в боях.

(обратно)

219

Обергруппенфюрер СС и генерал войск СС Карл фон Пфеффер-Вильденбрух на переломе 1944–1945 годов командовал IX горным корпусом СС, участвовавшим в боях на территории Венгрии. Он был разбит в осажденном Будапеште.

(обратно)

220

Под командованием герцога Евгения Сабаудского Каринана австрийцы оказали помощь венграм и разгромили турков под Зентой (1697), что привело к подписанию мирного договора в Пассеровице (Пожареваче) в 1718 году.

(обратно)

221

Скорцени скорбит над потерей Венгрией независимости, не замечая, что из его сообщений на тему Венгрии следует, что Германия также не уважала суверенности своего союзника.

(обратно)

222

Автор пишет о ставке Гиммлера в Биркенвальде, но это название соответствует деревне Пшикопка около Элка, расположенной значительно дальше на юго-восток. Ставка же Гиммлера находилась в Гроссгартен или Позезджу, расположенном в 30 километрах восточнее самого Кентшина.

(обратно)

223

Гриф, в греческой мифологии — крылатый лев с головой и когтями орла.

(обратно)

224

В вольном переводе: «Три года с Эйзенхауэром».

(обратно)

225

В вольном переводе: «Секретные спецподразделения второй мировой войны».

(обратно)

226

В вольном переводе: «Битва. Рассказ о Балаже».

(обратно)

227

В вольном переводе: «Войска СС в бою».

(обратно)

228

GI (множественное число Gis) — применяемое во время войны определение американских солдат.

(обратно)

229

Большинство историков, пишущих о трагических событиях в Мальмеди, единодушны в том, что американские пленные были расстреляны подразделением полка СС Пейпера. Процесс над 74 бывшими солдатами войск СС, обвиняемыми в убийстве самое меньшее 72 американских пленных и многих штатских граждан Бельгии, возбудил многочисленные споры. Факт, что ни один приговор не был приведен в исполнение. Однако многочисленные убийства, совершенные во время второй мировой войны, в том числе и войсками СС, остались безнаказанными. Ссылка на «рыцарское поведение» Гудериана и на девиз войск СС необходимо воспринимать, мягко говоря, с большой осторожностью, тем более, что девиз говорит о верности фюреру и Третьему рейху. В тоже время действительная роль Гудериана, которую он сыграл во время войны, до сих пор подробно не описана ни одним историком.

(обратно)

230

Разговорное выражение, переводится примерно как «псих», «дурачок» и так далее.

(обратно)

231

По официальной статистике, опубликованной Кере и Руссо в их «Chronologie du conflict mondial» («Хронология мирового конфликта») (Париж, 1946) с 5 апреля 1943 года до 22 июля 1944 года пилоты американских бомбардировщиков были виновниками смерти 4700 бельгийских гражданских лиц, в том числе 2007 в Антверпене, 674 в Малине, 425 в Брюсселе. Количество раненых не известно. После 22 июля 1944 года данных нет.

(обратно)

232

Supreme Headquarters Allied Expeditionary Forces, SHAEF — Верховное командование экспедиционных сил союзников.

(обратно)

233

В вольном переводе: «Военное искусство».

(обратно)

234

Кондотьер (condottiere) — итал.: 1) командир военного отряда наемников в Италии в средние века; 2) наемник, служащий тому, кто больше платит.

(обратно)

235

Врач СС, доктор Людвиг Штумпфеггер был последним лейб-медиком Гитлера.

(обратно)

236

Офицеры Вольф и Шерф были из сухопутных войск. Во время службы в специальных группах Скорцени их включили в состав войск СС, и они получили соответствующие офицерские звания. В то время такие случаи были не единичны.

(обратно)

237

Отец Константина Рокоссовского, Ксавери, был обедневшим шляхтичем и работал машинистом на железной дороге; мать русская. Они жили в Варшаве. В 1914 году молодого Рокоссовского призвали в Российскую армию, с 1917 года он служил в Красной Армии. С 1919 года — член большевистской партии.

(обратно)

238

Текст «Смоленского манифеста» от 27 декабря 1942 года приводится по: К. Андреев. Генерал Власов и русское освободительное движение. Варшава, 1990. С. 172–173.

(обратно)

239

Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков). Такое название имела в 1925–1952 годы Коммунистическая партия Советского Союза.

(обратно)

240

Эрих Кох, один из самых важных гитлеровских преступников, являлся одновременно гаулейтером и лицом, контролировавшим президента Пруссии, а также в 1941–1944 годы комиссаром рейха на Украине и руководителем гражданского управления округа Белосток. После войны правительство ПНР потребовало его выдачи, и британские власти удовлетворили требование. Осужден в 1959 году в Варшаве за массовое уничтожение населения на польской территории, но состоянию здоровья приговор не был приведен в исполнение. Умер в Барчевской тюрьме в 1968 году.

(обратно)

241

Нам сегодня известно, что это был Павел Судоплатов. Впервые он раскрыл подробности покушения на Коновальца (убийство было совершено при помощи коробки шоколадных конфет) в 1994 году в книге «Специальное задание. Мемуары нежелательного свидетеля. КГБ является хозяином шпиона», Бостон 1994.

(обратно)

242

Бандера действовал в политических структурах, а командовал УПА генерал Роман Шухевич («Чупринка»), погибший в борьбе с советскими силами безопасности в 1950 году.

(обратно)

243

Фельдмаршал Вальтер Модель, не желая формально капитулировать, распустил свою группу армий, когда 1 апреля был замкнут котел в Рурском бассейне. Таким образом он предоставил возможность солдатам выбирать между дальнейшим продолжением боя и попыткой вернуться домой.

(обратно)

244

Это была так называемая 1-я Галицийская дивизия, 1-я Украинская дивизия.

(обратно)

245

Потери боевой группы бригады «Шарлемань», прибывшей на фронт из чешского учебного лагеря в Невеклау и сражавшейся с 15 по 23 августа 1944 года, составили: 7 убитых и 9 раненых из 19 офицеров, а также 132 убитых, 601 раненый и 59 пропавших без вести из 1112 солдат и унтер-офицеров. В плен попал 41 француз. В июне 1944 года остатки Легиона французских добровольцев, отличившегося уже в ноябре и в декабре 1941 года под Москвой, сражались под Могилевом и отступали до Борисова на Березине, где 132 года назад солдаты Наполеона во время отступления провели трагический бой. В конце концов они с большими потерями добрались до Восточной Пруссии. — Прим. ред. французского издания.

(обратно)

246

Деятельность украинских националистов и вооруженная борьба УПА являются более сложными явлениями, чем их представляет Скорцени, и до сих пор остаются предметом разногласий. Безусловно, во время войны акции УПА были на руку немцам, которые, впрочем, их и поддерживали. В послевоенные годы Скорцени замечает «массовые убийства» украинцев и их «отчаянное сопротивление» как результат действий сил правопорядка на территории СССР и ПНР. Он не замечает массовых преступлений и жестокостей, совершенных боевиками в отношении населения с 1939 года до послевоенных лет. Сведение действий УПА только к борьбе с коммунизмом и коммунистическим режимом является упрощенным.

(обратно)

247

Генерал Николай Ватутин погиб в результате обстрела из засады, организованной подразделением УПА под командованием Максима Боровца. Получив тяжелые ранения 1 марта, он умер 15 апреля 1944 года.

(обратно)

248

Константин Рокоссовский стал министром национальной обороны ПНР лишь в декабре 1949 года. Ранее, с 1945 года, он был командующим советской северной группы войск. В то же время Сверчевский погиб в качестве вице-министра в марте 1947 года, когда пост министра национальной обороны ПНР занимал некий М. Роля-Жимерски.

(обратно)

249

Для борьбы с украинским подпольем на польской территории были выделены 1-я, 3-я и 9-я пехотные дивизии. По инициативе НКВД возникла оперативная группа «Жешув», состоявшая из 8-й и 9-й пехотных дивизий. Эту группу расформировали 31 октября 1946 года. 24 апреля 1947 года против УПА начала действовать оперативная группа «Висла», имевшая задание окончательно ликвидировать отряды УПА. — Прим. ред. польского издания.

(обратно)

250

Теперь город Ивано-Франковск.

(обратно)

251

До сведения общественности недавно был доведен находящийся в британском государственном архиве секретный рапорт, отправленный 24 мая 1943 года Черчиллю послом Великобритании в Москве сэром Оуэном О’Мэлли. Этот рапорт уточняет, что бойню польских офицеров в Катыни совершили русские. На полях документа видны буквы, дописанные рукой Энтони Идена: «КСД». Это означало, что рапорт сэра Оуэна необходимо представить королю, Военному совету и доминионам, которые, однако, о нем никогда не узнали, а другие вели себя так, будто бы никогда его не читали. — Прим. ред. французского издания.

(обратно)

252

Генерал пехоты Ганс Кребс с февраля 1945 года был начальником оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск. Затем непродолжительное время он исполнял обязанности заместителя начальника Генерального штаба. 29 марта 1945 года он стал последним начальником Генерального штаба сухопутных войск.

(обратно)

253

В вольном переводе: «Служба».

(обратно)

254

Не стоит переоценивать влияние, оказанное участием некоторых офицеров в заговоре против Гитлера, на неудачи немцев на Восточном фронте. Действие шпионской сети в пользу СССР, конечно, имело большое значение. Однако решающим для прорыва немецкой линии обороны на центральном участке Восточного фронта летом 1944 года был маневр по охвату флангов противника, совершенный крупными силами Красной Армии.

(обратно)

255

Модель был произведен в фельдмаршалы 30 марта 1944 года. Он принадлежал к числу любимых военачальников Гитлера, хотя мог защитить свое мнение перед ним. Со времени боев под Ржевом в вермахте стал известным вопрос Моделя: «Мой фюрер, вы командуете 9-й армией или я?»

(обратно)

256

Представленное ниже сообщение в важных пунктах отличается от достоверного (согласно немецким источникам) рапорта, составленного еще во время войны тогдашним начальником разведотдела группы армий «Центр», полковником Ворицким, позже служащим федеральной службы разведки.

(обратно)

257

Теперь город Даугавпилс в Латвии.

(обратно)

258

Вероятно, Скорцени ошибся с фамилией офицера, о награждении которого ходатайствовал. Линдер не фигурирует среди награжденных Рыцарским крестом.

(обратно)

259

Речь идет о приказе, изданном 19 марта 1945 года, так называемом «приказе Нерона», в котором Гитлер приказал уничтожить все военное коммуникационное, телекоммуникационное и промышленное оборудование, а также все материальное имущество на территории рейха, «которое неприятель мог бы использовать для ведения войны».

(обратно)

260

Речь идет об Ольштыне, бывшем до войны в составе Восточной Пруссии.

(обратно)

261

С 1945 года добровольческая бригада гренадеров СС «Шарлемань» была уже дивизией.

(обратно)

262

Речь идет о добровольцах, завербованных из числа немецких военнопленных в СССР Союзом немецких офицеров под председательством генерала Вальтера фон Зейдлица-Кюрцбаха. Так называемые «люди Зейдлица» («Seydlitz-Leute») участвовали в конце войны малыми группами в диверсионных и пропагандистских акциях на Восточном фронте.

(обратно)

263

Немецкое название города Кюстрин.

(обратно)

264

См: Гудериан Хайнц. Воспоминания солдата. Варшава, 1958.

(обратно)

265

Гиммлер усиленно добивался должности командующего группой армий «Висла». Гудериан утверждает, что он мечтал о Рыцарском кресте, который носили уже многие офицеры войск СС, но не получил его.

(обратно)

266

Руководители местных партийных организаций.

(обратно)

267

Руководитель партии на уровне района.

(обратно)

268

Предшественником фон дем Баха-Зелевского в должности командира корпуса «Одер» был генерал Вольф Хагеман.

(обратно)

269

В вольном переводе: «Я верил Гитлеру».

(обратно)

270

Дословно: «Я имел товарища по борьбе». Эта песня традиционно исполнялась в Германии над могилами погибших солдат и для почтения их памяти.

(обратно)

271

Международный Нюрнбергский трибунал признал СС и войска СС преступной организацией.

(обратно)

272

Местная капитуляция немецких войск в Италии, подготовленная с немецкой стороны обергруппенфюрером СС и генералом войск СС Карлом Вольфом, произошла 2 мая.

(обратно)

273

Роберт Лей был высокопоставленным должностным лицом НСДАП (рейхслейтером) и одновременно руководителем Немецкого трудового фронта, могучей организации, подчинявшейся партии, возникшей после ликвидации профсоюзов.

(обратно)

274

Это право уполномочивало командиров войск союзников создавать трибуналы для осуждения лиц, ответственных за «военные преступления, преступления против мира и человечества» в форме, определяемой Нюрнбергской хартией.

(обратно)

275

Согласно данным редакторов изданий воспоминаний Скорцени в Германии и Чехии, все смертные приговоры были приведены в исполнение.

(обратно)

276

Проф. X. А. Мартинез. Послевоенные уголовные процессы. Париж, 1958.

(обратно)

277

Скорцени редко и вскользь упоминает концентрационные лагеря. Поэтому подобное упоминание может кого-нибудь навести на мысль, что бывший концлагерь Дахау был не таким уж и грозным, по сравнению с тюрьмой, построенной американцами на его территории, что является полным абсурдом. Во время войны миллионы людей погибли в лагерях, функционировавших в организованной системе, подчиненной одному из основных управлений СС (Главному административно-хозяйственному управлению), а охрану этих лагерей осуществляли подразделения СС «Мертвая голова», формально являвшиеся частью войск СС.

(обратно)

278

Генерал Тадеуш Бур-Коморовски никогда не носил немецкий мундир. Во время Варшавского восстания и до момента сдачи в плен он имел на себе штатское платье. Повстанцы также не были одеты в немецкую форму. В случае использования частей трофейных немецких мундиров с них удалялись все знаки различия немецкой армии, и повстанцы обязательно носили поверх них бело-красные повязки. Прим. ред. польского издания.

(обратно)

279

В вольном переводе: «Государство СС».

(обратно)

280

Весной 1948 года власти Чехословакии распорядились арестовать Скорцени, обвиняя его в совершении в 1945 году преступления в деревне Плостина. Они обратились к Комиссии Объединенных Наций по расследованию военных преступлений с просьбой выдать его. Считалось, что Скорцени организовал 19 апреля экспедицию из Оломовца с целью ликвидации партизанского отряда, действовавшего в тылу войск фельдмаршала Шернера.

(обратно)

281

Авторы, занимающиеся расшифровкой деятельности «Паука», считали, что эта организация, в частности, помогла нелегально переправить скрывавшихся в Германии членов СС в Южную Америку и на Ближний Восток.

(обратно)

282

Сегодня Нджамена, столица Чада.

(обратно)

283

Горный массив в Сахаре, прежде всего в Чаде.

(обратно)

284

Английский писатель, известный по многочисленным публикациям, посвященным второй мировой войне и Третьему рейху, автор книги «Скорцени. Самый опасный человек в Европе». Лондон, 1972,1998.

(обратно)

285

Речь идет, конечно же, об авторской копии немецкой «Энигмы», созданной польскими математиками, давшей возможность механически расшифровывать содержание немецких телеграмм. На основе достижения польских декриптологов англичане создали центр по перехвату и расшифровке содержания немецких телеграмм, работавший до окончания второй мировой войны.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть I

  Глава первая О праве наций на самоопределение

  Глава вторая Аншлюс

  Глава третья Войска СС

  Глава четвёртая Почему мы не высадились в Англии и не вторглись в Гибралтар

  Глава пятая От Ла-Манша до Балкан

  Глава шестая Неизвестные факты о миссии Рудольфа Гесса 10 мая 1941 года

  Глава седьмая «Барбаросса»

  Глава восьмая Постоянное предательство

  Глава девятая Почему мы не взяли Москву

Часть II

  Глава первая «Безоговорочная капитуляция». Правда о Сталинграде

  Глава вторая «Не стрелять!»

  Глава третья Почему Гитлер не изготовил атомную бомбу. Оружие «V»

  Глава четвертая От первой подводной лодки к новым заменителям материалов

  Глава пятая От Сицилии до Ремагена

  Глава шестая Запланированные операции, оставшиеся мечтами

Часть III

  Глава первая Приказ Гитлера: «Найти и освободить дуче!» Операция «Аларих»

  Глава вторая В поисках дуче

  Глава третья Дуче освобожден

  Глава четвертая 20 июля

  Глава пятая Операция «Фауст-патрон»

  Глава шестая «Гриф»

Часть IV

  Глава первая Власов и Бандера. Николаи, Канарис и Гелен

  Глава вторая Операция «Вольный стрелок»

  Глава третья Адриан фон Фелкерсам исчезает. Последний рейд Вальтера Гирга

  Глава четвертая Шведт-на-Одере. Прощание с Веной

  Глава пятая Нюрнберг

  Глава шестая Самый опасный человек в Европе

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg