«Каменный пояс, 1979»

Каменный пояс, 1979

ПЯТИЛЕТКА ДЕСЯТАЯ, ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ…

Идет четвертый год десятой пятилетки…

В конце апреля 1979 года исполнилось 50 лет со дня одобрения XVI конференцией ВКП(б) и в мае — утверждения V Всесоюзным съездом Советов первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР.

Если мысленно окинуть взором все, что совершено нашим народом за эти полвека, то, как говорят у нас на Южном Урале, устанут крылья даже самой крылатой мечты.

В постановлении ЦК КПСС «О 50-й годовщине первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР» подчеркивается, что первая пятилетка явилась символом революционного преобразования действительности, высоких темпов экономического роста, научного планирования, трудового подвига народа. Ее осуществление обеспечило создание прочного материального фундамента для строительства социалистического общества.

Первая пятилетка стала родоначальницей замечательной плеяды советских пятилеток, поднявших нашу страну от технико-экономической отсталости к вершинам экономического, научно-технического и социального прогресса. Каждая из них имела свое лицо, отражала неповторимые черты времени, была этапом в достижении конкретных социально-экономических целей. Но все их объединяла и объединяет неразрывность общей задачи: по ступеням пятилеток — к социализму и коммунизму!

Слова эти рождают особенное настроение: оно вбирает в себя и ощущение причастности к тем делам, которые свершает страна, и размышления о будущем — о том, что предстоит еще сделать. Старая истина гласит: ни человек, ни общество не могут иметь большего, чем сделают сами. Да, только сами, только своим трудом, вдохновением, творчеством, окрыленностью.

Конечно, это было естественное движение души, когда коллективы Магнитогорского металлургического комбината имени В. И. Ленина и Челябинского трубопрокатного завода призвали развернуть соревнование под девизом «Наивысшие достижения юбилейного года на каждом агрегате сделать нормой работы в 1978 году!» И труженики 123 основных металлургических агрегатов из 326 вышли на этот уровень! И вот один из многих примеров. Коллектив двухванной печи № 35 вписал новую яркую страницу в историю Магнитки: за год выдано 1600 тысяч тонн стали! Это почти столько, сколько было выплавлено в довоенном 1940 году на всем комбинате, кстати, уже причисленном в то время к крупнейшим металлургическим предприятиям Европы. А нынче это количество металла выдано за год только на одной из тридцати пяти его печей. Установлен рекорд годового производства стали среди однотипных агрегатов.

Конечно, это было естественным проявлением патриотических чувств, когда передовые коллективы Челябинской области выступили с инициативой — завершить задания трех лет пятилетки к годовщине новой Конституции, и около 85 тысяч южноуральцев добились этого, в течение нескольких месяцев трудились в счет 1979 года.

Нельзя не обратить внимание, как четко выражена направленность ударного труда, конкретность задач: «Ни одного отстающего рядом», «Пятилетке эффективности и качества — рабочую гарантию», «Совесть рабочего — лучший контролер»… Именно такую конкретную заботу рядовых рабочих об увеличении производства В. И. Ленин и называл началом коммунизма.

Отступив памятью на один шаг, вспоминаю год прожитый, мысленно обозреваю его от истока до финиша. Каким он был — этот год? Чем запомнился?

Это был год плодотворного труда советского народа по выполнению решений XXV съезда партии, первый год действия новой Конституции СССР, дальнейшего роста экономического могущества страны, подъема сельского хозяйства. Новый размах этой гигантской работе придали решения июльского (1978 г.) Пленума ЦК КПСС.

Прожитый год — это поток самых разных дел. Остановим свой взгляд лишь на некоторых из них. На тех, которые имеют прямое отношение к стране в целом и к делам южноуральцев, в частности.

I

Ранним утром 27 октября 1978 года флаги и транспаранты украсили многие участки прокатного производства Магнитки: триста двадцать бригад завершили упорное трудовое соперничество за право произвести 250-миллионную тонну проката с начала производства этой продукции в цехах предприятия.

Воспоминания уносят меня к тому июльскому дню тридцать третьего года, когда на магнитогорском блюминге был прокатан первый стальной слиток. Ни с чем не сравнима, поразительна была эта картина. На переходном мостике стоял Серго Орджоникидзе, и казалось, что его покорила власть горячего металла — он задумчиво смотрел, как первый слиток, вынутый из нагревательного колодца, подкатывал по рольгангу к валкам блюминга, как могучие валки заглатывали слиток, превращая его в длинную квадратную полосу.

Родился первый магнитогорский прокат.

С того дня прошло сорок шесть лет. Для выпуска первых ста миллионов тонн проката понадобилось 30 лет, вторые сто миллионов тонн были выданы за 11 лет, а следующие 50 миллионов — за четыре года и три месяца. От мощнейшего блюминга, обжимающего 20-тонные слитки, до уникального стана-малютки, где выпускается лист толщиной 0,15 миллиметра, — таковы масштабы магнитогорского прокатного конвейера.

Есть что-то символическое в том, что 250-миллионная тонна магнитогорского проката выдана в дни соревнования за достойную встречу другой знаменательной даты — 50-летия Магнитогорска. Она отмечалась в июне 1979 года.

…Товарищ, разверни любимую тобой книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Читай:

«Когда луч антенны принес из Магнитостроя весть о подвигах юной братвы, сменившей под кимовским знаменем поколение Корчагиных, Павел был глубоко счастлив.

Представлялась метель — свирепая, как стая волчиц, уральские лютые морозы. Воет ветер, а в ночи занесенный пургой отряд из второго поколения комсомольцев в пожаре дуговых фонарей стеклит крыши гигантских корпусов, спасая от снега и холода первые цехи мирового комбината…»

Писатель передал это свое волнение Пашке Корчагину. И такое волнение от одного лишь слова «Магнитка» переживали тысячи и тысячи юношей и девушек.

Я впервые увидел гору Магнитную весной 1931 года. Стоял у брезентовой палатки, в которой разместилась наша бригада, смотрел на цепь холмов, освещенных ярким апрельским солнцем.

— А какая из них гора Магнитная? — спросил загорелого пожилого человека, стоявшего у плетеной кошелки. Он был в залатанном армяке, в солдатских ботинках, в руке держал совковую лопату.

— Все они вместе — гора Магнитная, — ответил он.

Я смотрел на голую, пустынную степь у подножия Магнитной, на скучные, без кусточка и деревца, вершины, на брезентовые палатки, редкие бараки, на человека с лопатой и размышлял: «Неужто здесь когда-нибудь вырастет новый город, завод-гигант?»

Я много лет жил в Магнитке и сейчас нередко бываю там. Недавно приехав в Магнитогорск, встретил старого коммуниста, получившего в двадцать девятом партийную путевку номер один на Магнитострой, Андрея Ивановича Сулимова. Мы стояли у памятника «Первой палатке» и смотрели на величественную панораму города, раскинувшегося на европейском и азиатском берегах реки Урал. Сулимов сказал: «Широко шагнула Магнитка, очень широко! Смотри и любуйся».

Сулимову уже за восемьдесят. И он говорит о Магнитке, как о живом деле своих крепких рук коммуниста, первопроходца. Да, очень много сделано за полвека. Невообразимо много! Город энергично продвигается в степь, захватывая ее огромными светлыми кварталами новых многоэтажных домов. Они уже дошагали до тех мест, где некогда была казачья станица Магнитная, которую в далекие времена штурмовали войска Пугачева.

И в другой конец, в сторону Верхнеуральска, наступает город новыми, уникальными цехами и садами.

«Смотри и любуйся!»

В чем неповторимость Магнитки?

Прежде всего она покоряет своей индустриальной мощью. Сегодня Магнитка поставляет народному хозяйству десятую часть металла, четвертую часть метизов, выпускаемых в стране. Объем валового производства продукции 38 промышленных предприятий города составляет в год свыше 2,7 миллиарда рублей. Ежегодный объем капиталовложений превышает 150 миллионов рублей.

У нас не хватит страницы, чтобы перечислить все, что производит и вывозит Магнитка в тысячи адресов. Металл и метизы, цемент и стекло, горную технику и стальные канаты, обувь и одежду. Даже пианино! Все умеет производить сегодня неутомимый труженик — социалистический город Магнитогорск! Да, на каждом шагу встречаешь приметы материальной общности Магнитки со многими городами страны.

Влечет Магнитка своим новаторским духом, технической эрудированностью, динамизмом исканий. Говоря словами Максима Горького, «изменяется не только «кора» огромной площадки у горы Магнитной, но в этой работе социалистически перевоспитываются тысячи колхозников, приехавших на стройку». Многое, очень многое здесь связано со словами: «сделано впервые» и «вырос человек». Нам хорошо известны имена людей, которых вырастила и выдвинула Магнитка. Есть среди них и выдающиеся государственные деятели, и большие ученые, и крупные хозяйственные работники, и знатные новаторы производства — рабочие, мастера, инженеры. Вот два новых имени.

В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР о присуждении Государственных премий СССР 1978 года названы Дмитрий Степанович Ковалик и Анна Денисовна Горонкова. Кто они?

Д. С. Ковалик — оператор поста управления на слябинге. Коммунист. Он прошел в этом цехе почти все рабочие ступеньки и, став оператором, проявил себя подлинным новатором, человеком, ищущим новые пути повышения производительности труда.

Слябинг (вместе с блюмингами) — это поистине «ворота прокатного производства». Так вот коллектив слябинга добился невиданной в металлургической практике годовой производительности агрегатов такого рода — 7 миллионов тонн. И весомый вклад внесла бригада, возглавляемая Дмитрием Степановичем Коваликом.

Государственная премия Ковалику присуждена за выдающиеся достижения в труде, существенное повышение эффективности металлургического производства на основе улучшения использования производственных мощностей.

А. Д. Горонкова — бригадир маляров строительного управления Отделстрой № 1 треста Магнитострой. Государственная премия присуждена ей за выдающиеся достижения в труде на основе внедрения прогрессивного оборудования в строительстве. Горонкова создала свой метод расстановки сил в бригаде — так называемый поточно-расчлененный метод. Она взяла на вооружение метод бригадного подряда. И вот итог: при норме 29 каждый член бригады отделывает за смену свыше 47 квадратных метров поверхности!

Уже в начале 1979 года бригада работала в счет мая года 1980-го!

Анна Денисовна — мать трех сыновей и дочери. Она — депутат Верховного Совета РСФСР.

Эти два имени вновь говорят нам о новаторском духе, которым «пронизана» Магнитка, о том динамизме исканий, который проходит через всю историю необыкновенного города. Так было, так и есть!

29 июня 1979 года опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Магнитогорска орденом Ленина за заслуги трудящихся города в социалистическом строительстве, их большую роль в индустриализации страны и значительный вклад в обеспечение разгрома немецко-фашистских захватчиков в Великой Отечественной войне.

Далеко от Магнитки, в другом конце страны, в десятках метров от советско-чехословацкой границы, на краю распаханного поля спало белое покрывало с памятного обелиска и золотом на черном граните проступили слова: «СЭВ. «Красный стык» газотранспортной системы «Союз». 27.IX.1978 г.». Под Ужгородом в тот день был спаян последним швом 2667-километровая магистраль. Гигантская работа завершена!

Газопровод «Союз» уникален и по протяженности, и по технической оснащенности. Для 50 тысяч человек «Союз» стал школой интернационализма, пройденной в буднях совместной стройки. Это — первенец Комплексной программы социалистической экономической интеграции.

А все началось с Директивы XXV съезда КПСС:

«Обеспечить… дальнейшее формирование крупного промышленного комплекса по добыче и переработке газа Оренбургского газоконденсатного месторождения. Построить с участием стран — членов СЭВ газопровод к западной границе СССР».

В канун праздника Великого Октября символический ключ от третьей, завершающей очереди гигантского Оренбургского газохимического комплекса передан эксплуатационникам. Сложнейшие промысловые установки комплексной подготовки газа, насыщенные автоматикой перерабатывающие предприятия, природоохранные сооружения — и все на уровне последних достижений науки и техники. В эти выросшие в степи индустриальные острова из железобетона и металла вложен огромный труд, и стоили они 2,3 миллиарда рублей!

Начался новый этап — освоение проектной мощности. На всех установках, станциях и в цехах развернулось соревнование. В нем участвуют коллективы технологических установок, оперативно-производственных служб, газокомпрессорных станций, буровых и высокомонтажных бригад. Кто первым выйдет на проектные рубежи! Кто добьется высокого качества подготовки и переработки сырья, наивысшей эффективности в эксплуатации скважин! Таковы условия соревнования. Таковы задачи года четвертого пятилетки десятой… Ныне комплекс выведен на проектную мощность — 45 миллиардов кубометров газа в год! Очищенный газ подается отсюда в интернациональную магистраль «Союз». Могучий газовый поток течет из Оренбурга в десятки городов европейской части страны. Он дает новые силы промышленности стран — членов СЭВ. Газопровод «Союз» — это реальное воплощение интернационалистических убеждений советских людей, символ братства народов, строящих новый мир.

В связи с вводом в действие магистрального газопровода «Союз» и третьей очереди Оренбургского газового комплекса Л. И. Брежнев в приветствии всем участникам строительства 18 января 1979 года писал:

«Эта грандиозная стройка стала одним из убедительнейших примеров развития новых форм сотрудничества социалистических стран в решении ключевых экономических проблем на равноправной и взаимовыгодной основе. Претворяя в жизнь решения съездов коммунистических и рабочих партий, закрепивших курс на дальнейшее расширение и углубление социалистической экономической интеграции, вы своим самоотверженным трудом создали крупнейший в Европе газохимический комплекс и уникальную по техническим параметрам газотранспортную систему и тем самым внесли весомый вклад в дело повышения энергетического потенциала государств — членов СЭВ.

Коллективный опыт сооружения газопровода особенно ценен тем, что он указывает путь к новым формам кооперации труда международного рабочего класса, основанной на общности идей построения светлого коммунистического общества…»

II

Страна торжественно отметила 25-летие с начала освоения целины. Четверть века… В истории — это какое-то мгновение. Но как много это «мгновение» говорит нашим сердцам!

В памятном всем морозном и вьюжном феврале 1954 года южноуральская степь была разбужена гулом моторов. По просторам Оренбургской, Челябинской и Курганской областей отважно пробивались на тракторных санях первоцелинники. В заснеженной степи и на голом месте они разбивали палатки. А вслед за первыми десантами двигалась вторые эшелоны — тракторы с горючим, сельхозинвентарем, семенами, сборными щитовыми домами.

В Оренбуржье за короткий срок было освоено 1,8 миллиона гектаров новых земель, в Челябинской области — один миллион гектаров.

Кто прокладывал первые борозды на целине?

На призыв партии — поехать на освоение целины и залежных земель откликнулись тысячи южноуральцев.

Добровольцы Магнитогорского металлургического комбината так выразили свои чувства:

«Трудно расставаться с любимым городом, с родными и близкими, но никто из нас не унывает. Наоборот, на сердце какое-то особенное волнение, особенная тревога. С комсомольской путевкой мы едем на целинные земли Южного Урала. Это не простая путевка. Эта путевка в трудную, большую жизнь. Она зовет нас туда, где труднее, где мы больше всего нужны партии, народу».

По образному выражению Л. И. Брежнева, целинник — фигура историческая, определившая собой героическое время. Этим словом обозначен особый характер, обусловленный потребностью времени.

На целине не только выращивали хлеб, здесь формировался новый человек — политически зрелый, с высокими гражданскими помыслами, подлинный герой нашего времени.

Какой же вклад внесла целина в развитие сельского хозяйства Южного Урала, страны в целом?

Возьмем Оренбургскую область. Трижды за последние десятилетия эта область продавала государству рекордное количество хлеба — по пять и более миллионов тонн. Каждая четвертая тонна оренбургского зерна, засыпанного в закрома Родины, выращена в целинных хозяйствах.

Разве не подтверждается это и замечательными успехами героев жатвы-78! Страна собрала рекордный урожай зерна — 235 миллионов тонн!

Год этот был для сельского хозяйства трудным и во многом поучительным.

В Первомайском районе Оренбургской области трудятся прославленные комбайнеры, Герои Социалистического Труда Е. Манин и В. Кособуцкий. Руководимые ими звенья соревнуются между собой.

Что думает о жатве-78 звеньевой колхоза «Красный колос» В. Кособуцкий?

«Не уходит из памяти страда. Встретишься со знакомым комбайнером, и непременно возникнут в разговоре о житье-бытье воспоминания о недавних горячих буднях.

В оренбургских степях собран отменный урожай. Пять с половиной миллионов тонн зерна отправлено в закрома Родины. Вклад нашего звена — 14 тысяч тонн — по 2800 тонн на каждую «Ниву». Еще выше выработка в звене моего давнего соперника и партнера по трудовому состязанию Героя Социалистического Труда Е. Манина. Каждым из пяти комбайнов они намолотили по 3300 тонн зерна! Это новый рекорд области. Хлеборобское братство сродни фронтовому. Убранные поля сближают людей, как завоеванные высоты и оставшиеся позади переправы.

Не личные рекорды определяли нынче успех социалистического соревнования, а массовое овладение опытом передовиков, четкая, слаженная работа всех звеньев уборочно-транспортных комплексов».

Да, наши земледельцы ныне вооружены не «тяглом» в одну лошадиную силу, а мощными тракторами, комбайнами, современной наукой. На полях Оренбургской области в прошлую страду действовало около 1260 уборочно-транспортных комплексов!

Хлебное дело творится сегодня и трудом человека, и могуществом машин и заводов. В хлеб вложены усилия не только тех, кто пашет землю, засевает ее, снимает урожаи, умаявшись в великих трудах. Но и тех, кто оснащает пахаря техникой, удобрениями, кто готовит для села специалистов, кто приходит на помощь в дни страды. Колхозное и совхозное поле, оно ведь не только для деревни родное.

За последние десять лет на развитие колхозов и совхозов только Челябинской области направлено два миллиарда рублей капиталовложений. Основные фонды возросли в три раза! Во столько же раз увеличилась энерговооруженность сельскохозяйственного труда. Введено в эксплуатацию 40 крупных промышленных комплексов по производству молока и мяса, птицефабрик… В сельской местности области за эти годы построено свыше двух миллионов квадратных метров жилья, общеобразовательных школ на 56 тысяч учащихся, 102 клуба.

Как бы мы ни привыкли к внушительным цифрам нашего роста, нас удивляют «размаха шаги саженьи». В них воплощена мудрость и прозорливость Коммунистической партии Советского Союза, ее ЦК, Политбюро.

Сложный экзамен был у хлеборобов Урала. Если в прошлые годы не хватало влаги, палило таким зноем, что горел лес, желтели даже приречные луга, то в семьдесят восьмом буквально все залило. Гусеничные тракторы буксовали в грязи. Комбайнеры ночевали у машин, ловя каждый погожий час. И десятки тысяч рабочих, специалистов, интеллигентов, студентов, школьников пришли из городов в села.

Южноуральская нива велика: она начинается в просторных степях Оренбуржья, стелется вдоль седых Уральских гор по землям Челябинской области, буйными позлащенными пшеницами волнуется на равнинах Сибирского Зауралья.

И вот пришли радостные вести.

Никогда за всю историю земледелия Южного Урала Челябинская область не собирала столько хлеба: валовой сбор составил более 3,9 миллиона тонн. В закрома Родины отправлено 1 миллион 760 тысяч тонн (106 миллионов пудов) зерна, что на 360 тысяч тонн больше установленного плана!

Среднегодовое валовое производство продукции сельского хозяйства области превысило один миллиард 200 миллионов рублей.

Жатва 1979 года, которая сейчас завершается на Южном Урале, проходит в нелегких условиях. Что же показывает жатва-79?

Наше сельское хозяйство способно давать высокую отдачу даже при сложных погодных условиях. И главное условие достижения успеха — качество работы.

Июльский Пленум ЦК КПСС (1978 года), обсудивший доклад Л. И. Брежнева «О дальнейшем развитии сельского хозяйства СССР», явился крупным событием в жизни партии и государства, историческим рубежом в борьбе за коммунизм. Пленум дал научную оценку новым условиям и новым потребностям развитого социалистического общества. Определены пути, конкретные задания, методы дальнейшего развития сельского хозяйства страны.

И перед нашим мысленным взором вырастают новые картины колхозных и совхозных полей завтрашнего дня. Такими, какими они начертаны в решениях партии.

Алексей Максимович Горький когда-то в письме к серпуховским рабфаковцам привел слова американского реакционного писателя: «обрезать крылья воображения». Это — лозунг всех врагов истинной свободы, демократии, прогресса.

В нашей стране есть и почва, и возможности не только для того, чтобы широко и привольно парили «крылья воображения», но и для осуществления самой смелой мечты. Грани между «будет» и «есть» у нас стираются великим трудом народа, руководимого партией Ленина.

III

«Представим себе человека, совершающего восхождение на очень высокую, крутую и не исследованную еще гору. Допустим, что ему удалось, преодолевая неслыханные трудности и опасности, подняться гораздо выше, чем его предшественники, но что вершины все же он не достиг»[1].

Это строки из «Заметок публициста. О восхождении на высокие горы…», написанные В. И. Лениным пятьдесят семь лет тому назад. Владимир Ильич рисует образ коммуниста — бесстрашного покорителя вершин.

Да, восхождение на высокие горы — удел людей сильных и бесстрашных душой, видящих перед собой великую цель. Советский народ, руководимый Коммунистической партией, бесстрашно и настойчиво штурмует вершины.

Полвека назад мы начали выполнять первую пятилетку. Тогда наша Родина по масштабам и техническому оснащению производства на многие десятилетия отставала от ведущих капиталистических государств. Решающее значение для судьбы революции имело создание высокоразвитого производственного потенциала. Каких же вершин мы достигли за эти полвека в области экономики?

Вот данные, которые привел Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин в докладе на торжественном заседании, посвященном 61-й годовщине Октября:

«Если в начале первой пятилетки мы выпускали в расчете на одного человека промышленной продукции на сорок процентов меньше, чем в среднем в мире, то сейчас — в три с лишним раза больше. Наша промышленность производит ныне продукции больше, чем все страны Западной Европы, вместе взятые, численность населения которых на треть превышает численность населения Советского Союза».

Не меньше наши успехи и в создании современного технического потенциала, и в воспитании собственных квалифицированных кадров, и в социальном развитии, и в культуре… Восхождение на высокие горы продолжается!

В нашем движении вперед, в конкретных результатах творческого труда советского народа воплощен наш главный вклад в общее интернациональное дело борьбы за мир и социальный прогресс.

И надо сказать, что цели мы ставим перед собой самые смелые, прямо-таки дерзновенные.

Вот, например, рубежи, которые наметили достигнуть в четвертом году пятилетки трудящиеся Челябинской области — назовем лишь несколько цифр из взятых социалистических обязательств.

За счет дальнейшего повышения эффективности производства и качества работы на действующих агрегатах, без ввода новых мощностей за четыре года пятилетки обеспечить прирост производства чугуна и стали более чем на 800 тысяч тонн, проката — на 600 тысяч тонн.

Перевыполнить установленный план закупок и продать государству 1450 тысяч тонн зерна, 152 тысячи тонн картофеля, 140 тысяч тонн овощей, 165 тысяч тонн скота и птицы, 670 тысяч тонн молока, 520 миллионов штук яиц.

С опережением плановых сроков построить 13 школ, 38 детских дошкольных учреждений, 4 больничных корпуса, закончить строительство цирка в Челябинске, ввести в эксплуатацию жилые дома общей площадью 1100 тысяч квадратных метров.

…Привожу эти цифры и невольно задумываюсь вот над чем. Мы, люди старшего поколения, начавшие восхождение еще в годы первых пятилеток, прошедшие через огонь Великой Отечественной войны, через возрождение и целину, продолжающие покорение новых вершин и сегодня, немало сделали для воспитания своей смены. Вон как смело шагает нынче молодежь — душа радуется! Мы передали им свой опыт, знания, мастерство, свое видение жизни и идеалы.

Конечно, молодой человек сегодня во многом не схож с нами, комсомольцами первых пятилеток. Но лучшие традиции старших поколений живут, наследуются новой сменой. Мы вправе гордиться тем, что вырастили, воспитали такое поколение, которому дороги традиции отцов и близки сердцу новые смелые дела эпохи НТР.

Но, говоря по совести, за нами есть еще долг. Нам надо передавать молодому поколению и свою озабоченность, беспокойство за общее дело, бескомпромиссное отношение ко всякого рода недостаткам, упущениям, к браку в работе.

* * *

Великолепно сказал поэт Александр Твардовский: «Ветер века в наши дует паруса!» С попутным ветром мы идем к новым берегам жизни, ясно и смело очерченным Коммунистической партией Советского Союза.

НИКОЛАЙ

КАРТАШОВ

50 ЛЕТ МАГНИТКЕ

«МАГНИТОГОРСКИЙ КОМБИНАТ ЯВЛЯЕТСЯ ПРЕДМЕТОМ ГОРДОСТИ ВСЕГО СОВЕТСКОГО НАРОДА. ОН СЛУЖИТ ОБРАЗЦОМ ТЕХНИЧЕСКОГО ПРОГРЕССА ДЛЯ ВСЕЙ НАШЕЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ИНДУСТРИИ. НОВАТОРСКАЯ МЫСЛЬ ЕГО РАБОЧИХ И ИНЖЕНЕРОВ, НАПРАВЛЯЕМАЯ ПАРТИЕЙ, ДВИЖЕТ ВПЕРЕД РАЗВИТИЕ ВСЕЙ СОВЕТСКОЙ МЕТАЛЛУРГИИ…

ГИГАНТСКИЙ КОЛЛЕКТИВ ПОД РУКОВОДСТВОМ ПАРТИЙНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СПЛОЧЕН В ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ, ЛЮБИТ СВОЙ ЗАВОД, ПРЕИСПОЛНЕН ЧУВСТВА ПАТРИОТИЧЕСКОЙ ГОРДОСТИ И ЖАДНО РВЕТСЯ К НАШЕЙ ПЕРЕДОВОЙ СОВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЕ…»

А. ФАДЕЕВ

Дмитрий Галкин ЗВЕЗДА ПЕРВОЙ ВЕЛИЧИНЫ

Директор Магнитогорского металлургического комбината имени В. И. Ленина, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда[2].

Наш индустриальный край — Челябинская область — являет собой яркий пример того, как вдохновленные и поднятые партией на гигантскую преобразующую деятельность, на осуществление ленинских заветов советские люди неузнаваемо изменили лицо страны, поставив ее богатства на службу настоящему и будущим поколениям.

Проезжая по нашим уральским местам, Владимир Ильич Ленин писал о старой Челябе:

«…голая и глухая степь. Ни жилья, ни городов, очень редки деревни, изредка лес, а то все степь. Снег и небо…»

Если бы Владимир Ильич смог сегодня увидеть наш край, как бы он порадовался неповторимому индустриальному пейзажу, вписанному в седую нить Уральских гор руками народа под водительством партии!

Трудно что-либо добавить к лаконичной, но очень емкой строке уральской поэтессы, которая так сказала о нашем крае:

«Как солнце в драгоценной грани — в Урале Русь отражена».

Назову только некоторые цифры и факты. Сегодня Челябинская область вырабатывает электроэнергии столько, сколько ее производилось во всей стране в 1936 году. Стали и проката южноуральцы выпускают теперь больше, чем все металлургические предприятия страны сорок лет назад. По сравнению с 1940 годом производство промышленной продукции в 1976 году у нас в области увеличилось в 24 раза.

Звездой первой величины в ожерелье уральской индустрии горит могучим пламенем домен и мартеновских печей орденоносная Магнитка. Ровесница Днепрогэса и Комсомольска-на-Амуре, она олицетворяет исполинский подвиг советского народа. Партия в соответствии с первым советским комплексным научно обоснованным планом ГОЭЛРО с величайшей энергией мобилизовала массы на создание одного из первых бастионов социалистической индустрии — Урало-Кузбасса. К началу войны Магнитка еще расправляла свои могучие плечи. В 1941 году здесь было выплавлено 1870 тыс. тонн стали.

Выступая на слете ударников Магнитогорского комбината 26 июля 1933 года, Серго Орджоникидзе говорил: ни один магнитогорец не может отрицать, что вся страна помогала строить Магнитогорский завод, страна ни в чем не отказывала Магнитострою. Магнитострою — лес, Магнитострою — металл, Магнитострою — импорт, все шло на Магнитострой. Магнитка стала знаменем страны[3]. И это справедливо не только в отношении первой пятилетки, но и всей полувековой истории Магнитки. Люди 36 национальностей возводили город и комбинат. Более 150 крупных промышленных предприятий страны выполняли заказы Магнитостроя. Кадры готовили 106 учебных заведений. Страна вложила в цехи, агрегаты, энергетическое хозяйство, рудник около двух миллиардов рублей (в пересчете на нынешний масштаб цен).

И комбинат не остался в долгу. Уже к концу февраля 1932 года металл Магнитки стали получать заводы Москвы, Ленинграда, Харькова и других индустриальных центров страны.

С начала эксплуатации цехов наш комбинат добыл более 500 миллионов тонн руды, выплавил более 300 миллионов тонн стали, произвел более 250 миллионов тонн проката. Металл Магнитки — в тракторах Челябинского тракторного, в «Жигулях», машинах КамАЗа, в конструкциях гигантских гидростанций и высотных зданий. Даже часовая промышленность получает магнитогорский металл, мы снабжаем нашей продукцией заводы, производящие цветные телевизоры.

Рост производства металла на комбинате виден из следующей диаграммы (в миллионах тонн по пятилеткам):

В нашей стране появились новые «Магнитки»: Узбекская — Бекбад, Грузинская — Рустави, Казахстанская — Темир-Тау, Кемеровская — Запсиб, Череповецкая, Липецкая… И в создание этого созвездия металлургических гигантов вложено немало труда магнитогорских доменщиков, сталеплавильщиков, прокатчиков.

Магнитка в наши дни — это флагман социалистической индустрии. Только один прирост производства в течение девятой пятилетки был равен, по сути дела, созданию завода, превосходящего довоенную Магнитку в 1,5 раза. На семь тысяч предприятий страны идет ныне магнитогорский металл. Производительность труда на комбинате почти в два раза выше, чем в среднем по отрасли, и выше, чем на металлургических заводах США.

Продолжая разговор о цифрах и фактах, напомню, что на заре рождения Магнитки ее люди имели в среднем двухклассное образование. Многие из ее создателей не могли расписаться даже в ведомости на зарплату. Сегодня на комбинате работает около 10 тысяч инженеров и техников.

Это значит, что каждый шестой металлург имеет высшее или среднее техническое образование. Средний уровень образования среди работающих составляет более 9 классов.

От брезентовых палаток, землянок и бараков до современного социалистического города — таков путь Магнитки.

Коллектив Магнитогорского металлургического комбината активно участвует не только в общесоюзном, но и в международном разделении труда. Достаточно сказать, что наша продукция экспортируется в 36 стран мира. В свою очередь, мы все шире используем материалы и оборудование, поставляемые из-за рубежа. Особенно широко развиваются у нас международные связи с предприятиями братских социалистических стран — членов СЭВ, которые вместе с СССР последовательно осуществляют Комплексную программу социалистической экономической интеграции. Мы все больше ощущаем положительные результаты проводимого партией курса на развитие экономических связей со всеми странами мира, которые хотят с нами сотрудничать.

Наши инженеры, мастера, рабочие активно помогают создавать металлургические предприятия в слаборазвитых странах, сооружаемые в рамках сотрудничества с СССР.

Вспоминается такой факт. Когда наши люди приехали в Бхилаи (Индия), чтобы помочь построить и освоить крупный металлургический завод, один английский промышленник заносчиво заявил: «Ничего у русских здесь не получится. Готов проглотить первый фунт индийской стали, если он будет получен». Не знаю выполнил ли он свое обещание, но твердо, однако, известно, что Бхилайский металлургический завод внес крупный вклад в индустриальное развитие Индии.

После Бхилаи наступила очередь другого индийского завода — в Бокаро, и здесь отличились наши кадры. Магнитогорцы участвовали в строительстве и освоении Хелуанского завода в Египте, Исфаганского — в Иране. Вошел в строй крупнейший на Среднем Востоке металлургический завод в турецком городе Искендеруке, и в его цехах — немало магнитогорцев. Так что «магнитогорская марка» ныне известна во всем мире.

Где истоки наших успехов? Однозначно ответить на этот вопрос невозможно, особенно если попадется нетерпеливый читатель. Он, пожалуй, еще и усмехнется: опять, мол, Магнитка? Что, на ней свет клином сошелся? Есть уже, мол, другие Магнитки. Кривой Рог со своей домной-великаншей ее догоняет… А иной читатель, скептически настроенный, подумает: «Магнитке, видимо, создаются особые условия». Или: «Магнитке хорошо: она не строит. Вот если бы строила, как Череповецкий завод…»

Не оправдания ради, а во имя истины напомню таким читателям: не было еще в жизни Магнитки года, когда бы она ничего не строила! Строила до войны, в тяжкие годы Великой Отечественной и особенно после войны; все свои 50 лет строит, переделывает, улучшает. Можно сказать, что с момента задувки первой домны в январе 1932 года и начался, собственно, ее безудержный строительный разбег. Мы были бы рады, рвемся и сейчас строить по самому крупному счету, готовы взвалить на свои плечи бремя и тяготы строящихся заводов, да нам говорят: «Подождите, еще не пробил ваш час, вот подымем Азовсталь, Череповец, Липецк… Вам ведь не впервой идти на выручку…» Это, во-первых.

Во-вторых, да, у Магнитки завидно богатое наследство, овеянное горьковатым и таким родным дымком, отцовским дымком первых костров у первых палаток. Мы, магнитогорцы нынешнего поколения, гордимся, но не кичимся им и никогда не стригли купоны, никогда не жили на проценты от этого наследства! Дело не в том, что сама мысль так кощунственна. Дело в другом: если бы мы попытались жить на одни проценты, то были бы отброшены на целые годы назад, в прошлое. Вот в чем нехитрая премудрость.

Коллектив комбината досрочно, 22 декабря, выполнил задания первых трех лет десятой пятилетки и социалистические обязательства как по количественным, так и технико-экономическим показателям. Лишь за один 1978 год сверх плана произведено более 45 тысяч тонн чугуна, 140 тысяч тонн стали, 38 тысяч тонн готового проката. За счет увеличения выпуска эффективных видов продукции обеспечена экономия в народном хозяйстве свыше 40 тысяч тонн металла.

На четвертый год десятой пятилетки намечены новые рубежи. Приведу несколько цифр, характеризующих социалистические обязательства магнитогорских металлургов на 1979 год:

— более полно используя интенсивные методы ведения хозяйства и опыт передовиков, весь прирост объемов производства получить за счет повышения производительности труда; обеспечить высвобождение для новых участков и цехов не менее 1100 человек;

— досрочно выполнить государственный план и произвести дополнительно 15 тысяч тонн чугуна, 25 тысяч тонн стали, 20 тысяч тонн проката и на 100 тысяч рублей товаров народного потребления. Реализовать дополнительно к плану на 3 миллиона рублей продукции и получить 1 миллион рублей сверхплановой прибыли. Обеспечить поставку продукции потребителям в строгом соответствии с договорами и заказами.

Коллектив комбината обратился с призывом к металлургам страны — организовать массовый поиск и максимальное использование резервов для безусловного выполнения государственного плана и социалистических обязательств в 1979 году на каждом участке производства. Призвал своих смежников установить более тесное содружество в борьбе за лучшее обеспечение потребностей страны черными металлами.

В центре внимания партийной организации Магнитки, всего коллектива комбината — борьба за эффективность производства и высокое качество выпускаемой продукции.

Борьба за эффективность и качество означает, что каждый труженик должен добиваться высокой производительности труда, строго соблюдать производственную дисциплину и режим экономии, бороться за честь заводской марки. Это означает также, что руководитель и специалист обязаны овладевать ленинским стилем в работе, ленинской наукой управления, утверждать современные методы планирования и организации производства, быть активными проводниками научно-технического прогресса. Борьба за эффективность и качество предполагает всяческое поощрение и распространение действительно деловых и полезных починов, решительное устранение всего того, что мешает биению творческой мысли, новаторству, мешает нашему движению вперед.

По этому пути мы и стремимся идти, эти могучие рычаги использовать в практической работе.

Напомню, что в довоенном, 1940 году общее производство стали на комбинате составило 1600 тысяч тонн. А один лишь ее прирост за девятое пятилетие почти вдвое больше! Скажем, чтобы выплавить дополнительно три миллиона тонн стали, надо было бы построить десять 400-тонных мартеновских печей. Однако мы не построили ни одной новой мартеновской печи. Известно, что на комбинате уже более десяти лет не вводились в эксплуатацию новые доменные печи.

За счет чего же достигнут прирост?

Путь был один — рост производства за счет реконструкции существующих мощностей, совершенствования технологии, внедрения передовых методов труда.

Мы вложили в реконструкцию четверть миллиарда рублей, а получили дополнительно продукции на сумму, в четыре раза превышающую капиталовложения. Это и есть повышение эффективности производства. За этими цифрами — самоотверженный, поистине героический, творческий поиск рабочих, инженеров, техников комбината, которые еще раз доказали свою способность выполнить любое задание партии и правительства. За этими цифрами — высокая коммунистическая убежденность, разносторонний духовный и профессиональный рост, социалистические принципы труда и жизни, вошедшие в кровь и плоть наших людей.

Мы часто говорим: надо воспитывать молодое поколение на примере ветеранов Магнитки, героев первой пятилетки, тех, кто жил «в палатке с зеленым оконцем, промытой дождями, просушенной солнцем…» Да, надо воспитывать на их примере — они были первыми.

Известна истина: исключительный героизм требует исключительных обстоятельств. Но разве исключительными можно назвать только первые пятилетки или годы войны? Разве все подвиги совершены старшим поколением, а на долю молодых не осталось место подвигу? На самом деле наш повседневный труд и сегодня, может быть, лишенный с виду блеска, но вдохновенный и целенаправленный, открывает широкое поле для проявления героизма. Это достойное героизма поприще!

Большой друг нашей страны товарищ Фидель Кастро в своей речи на XXV съезде КПСС очень точно подметил замечательную особенность нашей партии. У нее тот же дух, сказал он, что и в славные дни крейсера «Аврора» и штурма Зимнего дворца. Да, этим духом борьбы пронизаны сегодня трудовые свершения рабочего класса Магнитки, восьмитысячной армии коммунистов комбината — боевого проводника политики партии.

В этом и кроется одна из особенностей «феномена Магнитки». Несмотря на «великовозрастность» многих наших агрегатов, несмотря на серьезные трудности в работе, вызванные увеличением доли привозного сырья, комбинат по-прежнему остается высокорентабельным предприятием с самыми низкими затратами на производство продукции.

Это — качественный сдвиг. И мы ощущаем его во всех наших переделах. Возьмем прокатный передел. Здесь качество работы во многом определяет производство экономичных профилей, таких, как холоднокатаный лист, гнутые профили, прокат из легированной стали. На нашем комбинате выпуск холоднокатаного листа увеличен на 39 процентов. Это почти вдвое превышает темпы прироста всего производства проката на предприятии. Возросло производство белой жести. Существенно увеличен выпуск проката из низколегированной стали, применение которого в народном хозяйстве дает значительную экономию металла.

С вводом в действие цеха гнутых профилей в стране резко возросло производство этого экономного вида продукции. Реконструированный стан «2500» горячей прокатки стал крупным поставщиком листа для КамАЗа. Новый огромный и высокосовершенный цех углеродистой ленты даст стране эту крайне важную продукцию для многих отраслей народного хозяйства.

Перед коллективом нашего комбината была поставлена задача — освоить производство листа для изготовления кинескопов цветных телевизоров. Цветной телевизор — сложный аппарат. Один из важнейших его элементов — теневая маска кинескопа, изготовленная из тончайшей (0,15 миллиметра) стальной ленты. До сравнительно недавнего времени в нашей стране не было налажено производство кинескопной стальной ленты с высокими физическими свойствами. Теневые маски закупались в Японии, потом их начали изготавливать на московском заводе «Хроматрон» из американской и японской рулонной стали. Это приводило к существенным валютным затратам, да к тому же качество импортного листа не удовлетворяло требованиям технологического процесса изготовления теневых масок. Сегодня теневые маски кинескопов всех цветных телевизоров, выпускаемых в стране, изготавливаются из магнитогорской стальной ленты.

Группа работников комбината вместе с учеными и конструкторами ВНИИметмаша, которые разработали технологию, создали оборудование для получения кинескопной стали и организовали производство теневых масок кинескопа, удостоена звания лауреатов Государственной премии СССР.

Приведу еще один пример настойчивой борьбы за технический прогресс.

Государственную премию СССР 1975 года получила большая группа магнитогорцев за создание и освоение оригинальной конструкции сталеплавильного агрегата — так называемой двухванной печи.

Надо сказать: когда решался вопрос о переоборудовании в двухванный агрегат первого мартена, эта идея встретила серьезные возражения и в ученом мире, и у многих практиков. Мы рассчитывали: «двухванники» станут своеобразными высокоэффективными «гибридами», взявшими у мартена способность выплавлять сталь самых разнообразных марок, а у конвертора — высокую скорость плавки, в 5—6 раз быстрее, чем в мартене. Но это надо было доказать практикой. Коллектив первого мартеновского цеха во главе с коммунистами взялся за трудные эксперименты. Пришлось преодолевать наиболее тяжелые барьеры — психологические, ломать силу привычек, искать самостоятельные решения, ибо спросить, поучиться было не у кого. И это не день, не месяц — годы! Пока не пришла победа.

Отрадно, что опыт Магнитки в создании и освоении двухванных мартеновских печей поддержан на других заводах страны — в Череповце, Запорожье, на Орско-Халиловском комбинате.

Какие уроки, на наш взгляд, следует извлечь из реконструкции в мартеновском цехе?

Рабочие, специалисты, да и многие ученые как бы привыкают к определенной технологии, действующей десятилетия, поэтому ломка установившихся канонов, привычек, традиций сопряжена с огромными усилиями. Преодолеть их можно, только подняв на большое дело всю партийную организацию, весь коллектив. Коммунисты всегда поддержат смелого руководителя производства, убежденного в правильности избранного пути, в общегосударственной пользе задуманного, имеющего мужество пойти на ломку устоявшихся методов работы, на обоснованный инженерно-технический риск.

Трудящиеся Магнитки благодарны Центральному Комитету партии и Советскому правительству за постоянную заботу о развитии предприятия, о престиже Магнитки, сохранении за ней роли флагмана советской черной металлургии.

Огромное внимание уделяется социальному развитию комбината. Какую бы сторону благосостояния ни взять — жилье, заработная плата, условия труда и отдыха, заводской быт — всюду видны разительные перемены. Средняя заработная плата возросла больше чем на 10 процентов. Это результат введения новых условий оплаты труда, а также роста выплаты из фонда материального поощрения. Замечу попутно, что благодаря успешной работе комбината, наши фонды экономического стимулирования непрерывно растут.

За девятую пятилетку металлурги получили более 350 тысяч квадратных метров полезной жилой площади. Построены четыре школы на 3520 мест, семь детских садов-яслей на 1820 мест, новые трамвайные линии. Дальнейшее развитие получили базы отдыха трудящихся и их детей. Новые корпуса введены в действие в Ялте и Ессентуках.

За первые три года десятой пятилетки, в соответствии с планом социального развития, также значительно улучшены жилищные и культурно-бытовые условия металлургов. В 1979 году осуществляется большой план работ: мы должны построить 65 тысяч квадратных метров жилья, 2 детских комбината, Дворец культуры, спортивный комплекс, два профилактория, 5 спальных корпусов на базах отдыха и многое другое.

Проблемы дальнейшего развития комбината были предметом обсуждения в ЦК КПСС и Совете Министров СССР.

Совет Министров СССР принял постановление «О реконструкции и дальнейшем развитии Магнитогорского металлургического комбината и об улучшении культурно-бытовых условий его работников».

Благодаря своевременно принятым мерам возрожденная на базе новейшей техники и прогрессивной технологии легендарная Магнитка по-прежнему останется флагманом черной металлургии страны. Достаточно сказать, что комбинат будет выпускать 17,2 миллиона тонн стали — почти столько же, сколько получила его вся наша страна в предвоенном, 1940 году. Производительность труда возрастет более чем в два раза.

По этой программе в первую очередь должно быть реконструировано, в сущности, создано заново сталеплавильное производство. На месте существующих шлаковых отвалов предполагается построить новый мощный кислородно-конверторный цех с производством стали в 10 миллионов тонн в год.

Ввод в эксплуатацию кислородно-конверторного цеха позволит приступить к реконструкции мартеновского цеха № 1. Он был пущен сравнительно недавно, в 1956 году. Замысел таков: не строить новый корпус, а в старом, убирая постепенно печи, вместо каждых двух ставить по одному конвертору. Это сэкономит десятки миллионов рублей, которые понадобились бы для возведения нового здания. Высота корпуса не позволяет разместить 300-тонные конверторы с обычной продувкой кислородом сверху. Рассматривается вариант с нижней, донной продувкой. Академик А. И. Целиков, приезжавший с группой ученых и инженеров ВНИИметмаша на Магнитку, пришел к выводу, что можно так сделать. Конечно, такая реконструкция осложняет процесс строительства, трудно будет и металлургам и монтажникам. Мы сознательно идем на такие издержки. Жить с мартенами, символом старой техники, нам не к лицу.

Большие перемены ожидаются и в доменном цехе, на других переделах комбината.

Когда-то, в пору зоревой юности Магнитки, американский консультант мистер Смит издевательски говорил: «Русским надо научиться пользоваться безопасной бритвой, а они хотят домны строить и осваивать. Смешно!» Десятилетия спустя члены делегации специалистов США, посетившие Магнитку, говорили другие слова: «О, вы обогнали нас!», «Мы снимаем шляпы перед вашими специалистами, техническими новинками мирового класса, высокой культурой производства». Теперь не пятидесятые годы, грядут восьмидесятые. И Магнитке надлежит выглядеть так, чтоб иностранные гости по-прежнему снимали в наших цехах шляпы!

Есть в решении правительства и другая сторона: большая забота государства об улучшении культурно-бытовых условий работников нашего предприятия. Огромные средства выделяются на строительство жилья, культурно-бытовых объектов, оздоровление воздушного и водного бассейнов, озеленение и т. д. Город получит спортивный комплекс с закрытым искусственным катком, помещением для спортивных секций, огромный Центральный парк культуры и отдыха. Вокруг Магнитогорска будет создана зона озеленения, построены автовокзал, Дом быта, универмаг. Все жилые дома намечено полностью газифицировать. Значительно увеличивается объем жилищного строительства. Ожидается, что каждая семья металлургов будет иметь отдельную благоустроенную квартиру.

Всего на промышленное строительство и социальные мероприятия выделяется более двух миллиардов рублей. Для сравнения: сегодня основные фонды комбината оцениваются в один миллиард семьсот миллионов рублей. По существу будет построен еще один такой же комбинат, как наш сегодняшний, только технически более совершенный.

Программа работ огромная, поистине величественная. Что нас беспокоит?

Об этом я говорил на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР в октябре 1977 года во время обсуждения проекта новой Конституции СССР.

Как нам представляется, при выборе возможных наиболее экономичных вариантов увеличения производства металла в стране и решительного повышения его качества не последнее место занимают: выгодное географическое расположение Магнитки, по существу в центре страны, в традиционно металлургическом районе; близость перспективной рудно-сырьевой базы; наличие на Урале достаточно квалифицированных кадров металлургов и мощных строительных организаций. Нам бы хотелось, чтобы Госплан СССР и Минчермет СССР ускорили рассмотрение предложений о дальнейшем развитии Магнитогорского металлургического комбината, осуществление которых окупится для государства значительной экономией средств и увеличением производства металла.

Далее: нас волнует вопрос о развитии рудной базы для комбината.

В «Основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976—1980 годы» говорится:

«Развернуть строительство крупного горно-обогатительного комбината на базе Качарского месторождения железных руд».

Магнитка кровно заинтересована в быстрейшем освоении руды Качара — об этом совершенно справедливо корреспондент Ю. Шпаков ставил вопрос в газете «Правда» 5 марта 1978 года.

Когда поднимались первые магнитогорские домны, металлурги были уверены, что местным сырьем они обеспечены на долгие годы. Но стремительные темпы развития советской индустрии скорректировали эти оптимистические прогнозы: не прошло и полувека со дня пуска комбината, а легендарной горы Магнитной практически не существует. «Пищу» для десяти домен приходится завозить теперь из разных мест, в том числе с Курской магнитной аномалии и даже Кольского полуострова. Вряд ли надо рассказывать, во что обходится перевозка руды.

А ведь Магнитогорскому комбинату предстоит построить две гигантские домны, каждая из которых станет выплавлять по 13 000 тонн чугуна в сутки. Естественно, потребность в руде резко возрастет — ведь после завершения реконструкции доменщики должны перерабатывать до 25 миллионов тонн сырья в год. Такое количество издалека не завезешь, и выручить может лишь постоянно развивающаяся поблизости рудная база. Это в интересах народного хозяйства, чтобы столь щедрый дар природы был поставлен на службу металлургическому производству.

Еще одна проблема. Комбинату приходится заниматься вопросами, остро насущными для всего города, невольно опекая, таким образом, интересы родственных нам заводов — метизного, калибровочного и горного оборудования. А ведомственная подчиненность этих предприятий и строительных организаций — входят они в другие объединения и министерства — разобщает нас. Не пришло ли время для консолидации наших сил, создания на базе комбината, подобно тому, как это сделано в Норильске, с учетом территориальной и производственной общности, одного крупного объединения, подчиненного непосредственно министерству?

Появится возможность маневрировать в случае необходимости материально-техническими и людскими ресурсами в решении производственных и социально-экономических задач всего Магнитогорского индустриального района. Опыт работы Норильского объединения глубоко поучителен в этом отношении.

Однажды этот вопрос мы уже поднимали в печати (в газете «Советская Россия», в «Огоньке»). Вопрос этот обсуждался, были сторонники, были и противники, и он остался пока открытым. Мы считаем целесообразным вернуться к его рассмотрению. Диалектический процесс совершенствования системы управления, развивающийся на основе ленинского принципа демократического централизма, предполагает и максимальное развитие самостоятельности предприятий.

* * *

Соратник В. И. Ленина Глеб Кржижановский, выступая на сессии Академии наук СССР, посвященной проблемам Урало-Кузнецкого комбината, говорил:

«Разрешение проблемы УКК — это своеобразный ответ социалистического мира миру капиталистическому, это великий показ новых методов борьбы за социалистическую культуру, новых методов пробуждения мощных человеческих массивов к социалистической жизни»…

Это было сказано год спустя после пуска Магнитогорского и Кузнецкого комбинатов. Теперь эти слова звучат особенно убедительно.

15 июля 1977 года была выплавлена 300-миллионная тонна стали со дня ввода в действие первой мартеновской печи на комбинате. Это замечательная веха в славной биографии флагмана черной металлургии. Если на выплавку двухсот миллионов тонн стали ему понадобились более 37 лет, то прибавка к этому еще ста миллионов тонн получена менее чем за семь лет. Поистине богатырская поступь! Ведь надо учесть, что в последний период рост производства металла обеспечивался на действующих агрегатах без ввода дополнительных мощностей. 300 миллионов тонн магнитогорской стали — факт, о каких говорят: «комментарии излишни». Это наш огромный вклад в историю страны. И это наш самый лучший памятник.

Почетного гражданина города Магнитогорска, большого русского поэта Бориса Александровича Ручьева однажды спросили: как он думает, не следует ли на берегу Урала зажечь вечный огонь в честь тех, кто построил и освоил Магнитку? Он ответил:

«Они сами зажгли этот огонь. Он греет и работает, огонь Магнитки. Греет своим теплом всю страну. Другого не надо».

А затем в известном стихотворении «Вечное пламя» сказал:

Здесь всяк по душевному праву К железному долгу привык… И вечного пламени плавок Нельзя погасить ни на миг.

В апреле 1970 года, в дни празднования 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина, имя его решением Совета Министров РСФСР присвоено Магнитогорскому металлургическому комбинату. Этим актом правительство России выразило чувства и желания народа, отдало дань памяти человеку, по планам которого и создана на рубеже Европы и Азии индустриальная крепость социализма.

Имени Ленина… В этих словах глубоко раскрывается великий смысл того, что создано у подошвы горы Магнитной руками, одухотворенным трудом народа под руководством Ленинской партии коммунистов.

Борис Ручьев

БОРИС РУЧЬЕВ (1913—1973) — лауреат Государственной премии РСФСР имени М. Горького.

На Магнитострое работал плотником, бетонщиком. Здесь впервые были напечатаны его стихи о друзьях-строителях.

Прекрасные своей неповторимостью поэмы Бориса Ручьева «Прощанье с юностью» и «Индустриальная история» славят человека Труда, создавшего у Магнит-горы новый социалистический город, ставший «второй родиной» поэта.

Да, мне выпала на долю честь принадлежать к легендарному поколению комсомольцев тридцатых годов, к поколению комсомольцев первых пятилеток, строителей первых крепостей социалистической индустрии.

Мне выпала на долю честь строить великий завод у горы Магнитной.

Всем, что создано мною в жизни, всем, чем жил я душевно за последние 30 лет, всеми своими помыслами и стремлениями, всем, что помогло мне выстоять перед тяжелыми испытаниями (а их было немало в жизни), я обязан моему городу Магнитогорску. Это его люди — первые коммунисты и комсомольцы, землекопы, строители, монтажники и металлурги — научили меня жить на полный взлет, никогда не кривить душой, работать и мечтать, в любом горе и испытании быть гражданином созданного Лениным Союза Советских Социалистических Республик.

Я знаю и люблю многие города нашей страны, мне бесконечно дороги Москва и Ленинград, навеки памятны города и села, где прошло мое детство. Но нет города на свете роднее, чем Магнитогорск.

Это возможно в нашу эпоху, что родиной человека становится не тот дом, под крышей которого он появился на свет, настоящей родиной его становится земной простор, отвоеванный им у природы, освоенный им, застроенный и заселенный в самоотверженном труде вместе со своим родным народом, где нашел человек свое истинное призвание, научился мужеству и душевной стойкости, постиг истинные законы жизни, счастье и радость.

Вот так а Магнитогорск, в какой-то, пусть очень малой мере сотворенный мною, стал моей настоящей Родиной, взаимно сотворив меня своим рабочим и поэтом.

Людмила Татьяничева СТИХИ

Лауреат Государственной премии РСФСР имени М. Горького

Советская поэтесса. Автор известных в стране книг: «Верность», «Родной Урал», «Синегорье», «Малахит», «Самое заветное» и др.

«…Поэзия — это Отчизна! Из множества определений поэзии, прекрасных своей глубинной образностью, — говорит Людмила Константиновна, — я выбрала для себя это строгое и скромное определение, навсегда покорившее меня своей задушевностью и емкостью.

Все, что включает в себя понятие Отчизны — живая ее история, людские характеры и судьбы, красота природы и богатство культуры — всегда составляло и составляет предмет поэзии, ее животворящие истоки и движущую силу.

Тему Родины, России, моего уральского синегорья всегда считала для себя главной, неотрывной от собственной судьбы, от жизни своей души».

Путь, пройденный поэтессой, характерен для поколения комсомольцев 30-х годов: завод, рабфак, настойчивые пробы творческих сил, литературный институт.

А Магнитогорск — та земля, на которой Л. К. Татьяничева впервые сказала свое поэтическое слово.

Десять лет работы на Магнитке (1934—1944 гг.) среди людей, украшавших мужественный город Стали своим трудом, дали жизнь книге стихов «Зорянка», за которую постановлением Совета Министров РСФСР от 28 декабря 1971 года Татьяничевой Л. К. присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького.

Героиня ее — человек высоких нравственных устремлений, внутреннего благородства, до конца преданный великому делу революции.

* * *

Урал. Уралу. Об Урале. И все о нем. Все об одном! Недаром сосны колдовали Ночами над моим окном. Недаром, Нет, совсем недаром, Так истово свой край люблю. Живой строкою, Как радаром, Его дыхание ловлю. Мне нравится, Как жесткий иней Ерошит кисточки хвои. — Чем опечален, Бор мой сильный, Все ль дети счастливы твои? В предгорье, Или в междугорье, Раздвинув ветки тальника, Спрошу: — Ну, как твое здоровье, Моя шумливая река? На автострадах росчерк шинный. Гудят моторы. Блещет сталь. — Куда спешите вы, машины, В какую близь? В какую даль? Меня встречают, Как встречали, Мартены гулом и огнем. …Урал. …Уралу. …Об Урале. О чем же, Если не о нем?

СТО ДВЕНАДЦАТЫЙ БАРАК

Он ловко оседлал бугор И дым свой К облакам простер. За сопками, В седой дали Тогда шумели ковыли. В рассветный час, В полночный час Он не смыкал горячих глаз. На чистый свет В одном окне Всю жизнь идти придется мне. В ту горенку, Что так мала, Где вместе с музой я жила. И где не блекли на окне Цветы, ты приносил их мне. То был мой самый первый дом Своим заслуженный трудом. Там чуть не каждый мой сосед Был журналист или поэт. Жил в белой комнате своей Магнитогорский чудодей, Певец труда, любви, разлук — Борис Ручьев. Старинный друг… В рассветный час, В полночный час В бараке том огонь не гас.

ОЧКИ СТАЛЕВАРА

Сквозь синие стекла В латунной оправе Он смотрит в лицо Этой огненной лаве. Гудящей, кипящей, Бушующей яро Стихии, Подвластной рукам Сталевара. Волшебные стекла И мне помогали Увидеть воочью Рождение стали… У этих очков есть особое Свойство: Увидишь сквозь них Бескорыстье геройства. А зренью, Привычному к мареву зноя, Они открывают и все показное. Они обличают позерство И корысть… Очки сталевара — Рабочая совесть!

РОЗА ВЕТРОВ

За юную удаль, За песни и смех, За силу бессонных трудов Магнитогорск Подарил нам на всех Огромную розу ветров. И были живые ее лепестки, — Я видела это сама, — Желты, Как пустынь вековые пески И нежно-белы, Как зима. На стебле прозрачном, Красив и высок, Ковром распластав ковыли, Качался единственный этот Цветок, Касаясь небес и земли. Как страстно хотелось, — Не стану скрывать, — Во время больших холодов И в летние грозы Крамольно сорвать Мне дикую розу ветров. Желтей, Чем пустынь золотые пески, Январского снега белей, Мятежно кружились ее лепестки Над юностью дерзкой моей.

* * *

Как сопредельные миры — Вид на гору И вид с горы. На гору живописный вид Для всех и каждого открыт. И дорог он строке моей Привычной щедростью своей. А вид с горы Не так-то прост. Пусть далеко горе до звезд, И пусть она не так крута, Не каждый путь стремит туда, Где пляшет ветер грозовой, А облака — Над головой! Не каждый… Потому вдвойне Вид с крутизны дороже мне.

Валентин Катаев ТРИДЦАТЫЕ НЕПОВТОРИМЫЕ

Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР. Автор многих книг, таких как: «Я сын трудового народа», «Сын полка», «Белеет парус одинокий», «Святой колодец», «Волшебный рог Оберона», «Кладбище в Скулянах».

В. П. Катаев — автор лирической повести «Маленькая железная дверь в стене» (1964 г.), посвященной жизни В. И. Ленина в Париже.

В 1932 году, после поездки в Магнитогорск, Катаев написал роман-хронику «Время, вперед!» о созидательном творчестве советского народа, о силе социалистического соревнования. Книгу эту сможет читатель приобрести в новом издании, вышедшем в Челябинске.

Время неудержимо движется вперед. И все длинней путь, оставшийся позади, все отдаленней события минувшего. Но, отдаляясь во времени, они не становятся меньше, мельче. Нет, очистившись от случайного, несущественного, искажающего пропорции, они встают перед твоим душевным взором величественные, поражающие яркостью и чистотой своих красок, четкостью линий…

Так мне видятся теперь уже далекие, но все же необычайно близкие тридцатые годы.

Навсегда запомнилось мне ощущение неповторимости, которое я испытал в первый день приезда в Магнитогорск вместе с Демьяном Бедным после того, как мы уже побывали с ним на лесах Днепрогэса, напоминавших осаду Трои, на Ростсельмаше, на Сталинградском тракторном, посетили колхозы Волги и Дона. Я уже был подготовлен к восприятию Магнитки, но она буквально потрясла меня. И не потому, что я увидел нечто более величественное, чем видел до сих пор. Ничего величественного еще не было, кроме до дерзости смелого замысла — построить здесь, в глуши пугачевских степей, величайший в мире металлургический комбинат.

Тогда, помню, я буквально упивался небывалой, неповторимой, быть может, единственной в истории человечества картиной вдохновенного труда целого народа, превращавшего свою отсталую страну из аграрной в индустриальную.

Я видел, как в ходе строительства рождались тысячи героев-ударников — цвет рабочего класса, как переворачивался старый и возникал новый, небывалый, еще никем никогда не виданный и не описанный мир социалистического будущего. Хотелось, чтобы ни одна мелочь не была забыта для истории.

Я видел воинствующую комсомолию на лесах первых пятилеток. Рождался роман. Заглавие его мне подсказал еще задолго до поездки Владимир Маяковский — «Время, вперед!».

Ни нынешнего города, ни нынешнего комбината еще и в помине не было — была лишь мечта, но мы все, тогдашние магнитогорцы, с поистине пророческой ясностью представляли себе уже задутые домны — колоссальные домны, коксовые печи, мартены, блюминги и, вместо сравнительно небольшого заводского пруда того времени, — громадное Магнитогорское море, а на его берегу новый многоэтажный город недалекого будущего, его арки, проспекты, сады, бульвары.

И вот теперь, через десятки лет, уже не молодой человек, а в общем старик, но с тем же командировочным удостоверением «Правды» в кармане, я ехал с аэродрома к центру Магнитогорска в машине, которая как бы с усилием пробивалась сквозь плотные облака сорокаградусного мороза, среди гипсовых уральских снегов, леденцово освещенных медно-розовым кружочком крещенского солнца, лишенного лучей.

Сверкающий январский день горел вокруг; и на фоне густой ляпис-лазури неба отчетливо выступали над низкими чугунными оградами сады и аллеи, обросшие толстым инеем. Каждое дерево и каждый куст — карагач, сирень, тополь, липа, которые я помню еще саженцами, теперь представляли чудо зимней красоты; иные из них напоминали волшебное изделие русских кружевниц; иные стояли вдоль палевых и розовых многоэтажных домов, как некие белокаменные скульптуры, иные были разительно схожи с хрупкими кустами известковых кораллов синеватого подводного царства, иные — с ветвистыми оленьими рогами, осыпанными мельчайшими кристалликами уральских самоцветов, и город Магнитогорск, потонувший в облаках морозного солнечного тумана, был сказочно хорош в своем царственно-русском горностаевом убранстве — город осуществленной мечты.

Кое-что здесь сохранилось еще «с тех времен». Например, гостиница была та же самая, описанная во «Времени, вперед!», даже сквозняки те же, и когда я отворил дверь в свой номер, портьеры вылетели в коридор, и стоило больших трудов втолкнуть их обратно.

А вот и комбинат предстал в виде двухсот труб, покрытых инеем доменных печей, мартенов, висящих в воздухе газопроводов, извивающихся, как гигантские удавы, эстакад высоковольтных передач в виде стальных лестниц, колоссальных труб, по которым сюда подавался бухарский газ, кауперов, рельсов, тепловозов с дымящимися ковшами металла, колошниковых площадок с газовыми факелами. Облазил сверху донизу домны. Со стальных мостиков и площадок любовался солнечным заревом расплавленного чугуна, извилисто текущего по канавам доменного двора и льющегося в ковши.

Ночью волшебно сияли зеленым светом сплошные окна кислородного завода. Облака пара клубились над теплым Магнитогорским морем, куда, как таинственный град Китеж, ушла навсегда старинная казачья церковь бывшей станицы Магнитной, упомянутой Пушкиным в «Истории Пугачева».

Чернея на белом снегу берега, стояли, как зачарованные, со своими спиннингами местные рыболовы. Я проезжал мимо ярких витрин магазинов, мимо тысячеоконных жилых массивов, мимо катков и спортплощадок со стремительно скользящими силуэтами хоккеистов, мимо скверов, где еще светились всеми багровыми лампочками новогодние елки. В мелькании ночных трамваев, визжавших на поворотах, в лунных плошках автомобильных фар, задушенных морозом, я видел фигуры добротно одетых магнитогорцев: красавиц в высоких разноцветных шапках на модных, вавилонски-высоких прическах, широкоплечих молодых людей в коротких цигейковых куртках и в ушанках, бодрых стариков в старомодных зимних пальто с каракулевыми воротниками, хозяек в оренбургских платках, школьников и школьниц, весело кидающихся снежками, целые рабочие семьи, степенно шествующие в гости.

…Мысли мои вновь возвращаются к тридцатым годам.

Эпоха котлованов и строительных лесов, разбуженного захолустья и поднимаемой целины, эпоха чернорабочей прозы — она достойна самой высокой и светлой поэзии. О ней еще нужно писать, ее подвиги еще ждут своего великого художника. И все мы, ее современники и ее созидатели, кто видел, как наша страна превращалась из аграрной в индустриальную, как стройки рождали тысячи новых героев-ударников, как громадным плодоносным пластом переворачивался на глазах целый мир, — все мы в большом долгу перед эпохой тридцатых годов.

Оттого сегодня еще раз хочется повторить слова, без которых, как мне показалось тогда, невозможно было закончить «Время, вперед!», повторить потому, что для меня они и сейчас звучат как наказ самому себе, как строки из личного творческого устава:

«Пусть ни одна мелочь, ни одна даже самая крошечная подробность наших неповторимых героических дней первой пятилетки не будет забыта».

Александр Лозневой РАБОЧАЯ МАГНИТКА Песня

Один из первых строителей. Магнитки. Участник Великой Отечественной войны. Автор известных в стране книг: «В походе и дома» (стихи и басни), «Дорога в горы» (повесть), «Чукотские сказки», «Эдельвейсы — не только цветы» (роман), «Края мои широкие» (стихи и песни).

Песни на слова Александра Лозневого часто звучат по Всесоюзному радио, исполняются Магнитогорской государственной хоровой капеллой.

Недавно фирма «Мелодия» выпустила несколько пластинок. Триста тысяч экземпляров разошлись мгновенно и принесли сотни писем их авторам. Публикуем текст одной из них.

Муз. А. Флярковского

Мы на войне в окопах не бывали. Мы у горы Магнитной наступали. Кипела сталь, И ночи шли и дни… И каждый третий                           был снаряд из нашей стали. И каждый танк второй                           из нашей был брони. Мы, как в бою, позиций не сдавали. Ковали мы победу на Урале У жарких домен, где ревут огни… И каждый третий                           был снаряд из нашей стали. И каждый танк второй                           из нашей был брони. Недосыпали мы, недоедали. А все ж не пали духом. Устояли. Кипела сталь, И ночи шли и дни… И каждый третий                           был снаряд из нашей стали. И каждый танк второй                           из нашей был брони.

Яков Вохменцев МОЯ МАГНИТКА Глава из поэмы

Курганский поэт, участник Великой Отечественной войны. Автор книг: «Положа руку на сердце», «Степная песня», «Не хмурьтесь, друзья», «Не ради красного словца», «Дело не в возрасте» и других.

Первое свое стихотворение Яков Вохменцев напечатал в магнитогорской газете (1933 г.), работая на стройке металлургического гиганта.

И в лютый зной, и на большом морозе Я землю рыл, не ведая о том, Что экскаватор, скрепер и бульдозер — Все совмещалося во мне одном. А что же делать, если нет металла? Иль поднимать капитулянтский флаг? Живая мышца честно заменяла Какой угодно трос или рычаг. И много раз для сердца землекопа Звучала шутка, словно похвала: На вас, ребята, смотрит вся Европа. Мы знали: в шутке истина была. Чернорабочей силы и отваги Своей хватало в молодой стране, А средь спецов мелькали и варяги, Хоть были скрыты в спеси, как в броне. Валютой им платили за работу, Для них нашлось прекрасное жилье. Обидно было мне, как патриоту, Страдало самолюбие мое. Но что я мог в сравненье со спецами, Познавший только примитивный труд? — Спокойно, братцы, — кто-то молвил тихо, — Ужо мы тут порядок наведем. Несли в заплечье все свои манатки. Неприхотлив российский человек: Бараки есть, землянки иль палатки — Все, можно растянуться на ночлег. С любым жильем пока мириться надо — В пустынях нет особняков и дач, А около Москвы и Ленинграда Не обнаружено горы Атач. Природе чуждо чувство бескорыстья, Насчет богатств закон ее жесток: Чтоб лодыри до них не добралися, Она их прячет под большой замок; То замурует в непролазном иле, То упакует в недра диких гор. …Сначала тут историю творили В содружестве лопата и топор. Они тупились, но ломились к цели. Дул ветер дружно с четырех сторон. Песком забиты были в бревнах щели, А грунт везде захрястнул, как бетон. Тут враг шептал, что вся затея втуне, И перемалывал зубами злость. Был даже слух, что матушке-фортуне В тот жесткий край попасть не удалось. И вот, наметив план, я вечерами Ходил озябший в горный институт. На кадры голод был тогда в Союзе. А потому, призваньям вопреки, Вздыхая о гуманитарном вузе, С мелком в руке страдал я у доски. Когда с занятий шел ночной дорогой, Всегда мечтал о хлебе и тепле. Над нами звезд сверкало очень много, Но все ж их больше было на земле. И ночью шла гремящая работа, Поскольку людям не хватало дня. Строчили на подкладке из шамота Железную одежду для огня. …Я помню те событья мировые: Магнитострой недаром ликовал, Когда из огненных махин впервые Спешил струей пылающий металл. Тогда страна еще недоедала, Но каждый видел, если не был слеп, Как ей хотелось именно металла; Он, может, был чуть-чуть нужней, чем хлеб. У всех причин внутри свои пружины — Не зря металл хранит в себе земля. Мы как узнали б, если б не машины, На что способны милые поля? Магнитка — это целая эпоха, Не потому, что ты сроднился с ней. Но и тебе, конечно, было б плохо, Явись она хоть чуточку поздней. Когда беда возникла на пороге, Когда фашизм вломился в отчий край, Тогда Москва произнесла в тревоге: Давай, Урал родимый,                                  выручай. Спасли нас домны и мартены эти, За то навеки им хвала и честь. Как хорошо, что есть Урал на свете, А на Урале                  та Магнитка есть! И я скажу единой правды ради: Мы, как об этом целый мир узнал, Заткнули глотку вражьей канонаде Лишь потому,                     что был у нас металл. И пусть теперь в порядке назиданья Тебе порой твердят говоруны: — Лишь доброта достойна воспевания, Ну, а железу гимны не нужны. Хоть голоса их менторские строги, Им верить все же не намерен ты: Покуда мы бессильны и убоги, Велик ли прок от нашей доброты? Поэт приходит в мир не для забавы, Он должен твердо знать — что, где и как. Металл в наш век —                                стропила всей державы, Да и ее грядущего костяк. Его профессий мы считать не будем, Поскольку им сегодня нет числа. Металл везде надежно служит людям, Куда бы нас судьба ни занесла. Давно гремят годов стальные слитки, И я, признаться, как победе рад, Что на земле размножились Магнитки, Что дедом ныне стал Магнитоград.

Нина Кондратковская БАЛЛАДА О ЕЛКАХ Стихотворение

Руководитель городского литературного объединения. Ветеран Магнитки. Автор поэтических сборников: «Фестиваль во дворе», «Вертолет», «Листопад», «Минутки», «Теплый ключ», «Синий камень».

Мороз кувалдой бил, И дым стоял в полнеба, И елку ты купил В тот день за пайку хлеба. Пришел, как Дед-Мороз, — Хоть голодно, да важно. Сестренке преподнес Ботинки-деревяшки. А братику — коньки, Что сладил сам из лома, А матери — чулки По ордеру цехкома. Тебя лишь только Дед Подарком не поздравил: В свои тринадцать лет Ты детство сам оставил. Работал злее всех, А похвалиться — нечем: Твой первый в жизни цех Был строго засекречен. И ты негодовал, Зачем родился поздно, И гильзы шлифовал, Сдвигая брови грозно. И все хотел к отцу, В немыслимое пекло, Врага лицом к лицу Увидеть среди пепла. А твой отец был рад И все в расчете рады, Когда его снаряд Срабатывал как надо. Над точкой огневой Кружил стервятник воя, И ель над головой Отряхивала хвою. …Последний огонек Мерцал в глазах солдата, А он шептал: — Сынок! Ребяткам елку надо… Вот эту… надо мной, Со звездочкой на шпиле… Возьми ее домой — Под ней меня убили… Пускай снега горят И закипают льдины! Москву прикрыл солдат Судьбой своей единой. Той жизнью, что в часы Прошла через столетья… От каменной слезы Склонила елка ветви И маялась тоской Родимая сторонка, Обугленной рукой Сжимая похоронку… Ты вырос, возмужал, Виски заиндевели, Пока отец лежал У подмосковной ели. В легенды шли бои, В историю — победа, И мальчики твои Перерастают деда. …К могиле у Стены Несут венки державы. Ты хочешь, чтоб сыны Отсюда путь держали. Чтоб каждый стал крылат И по-солдатски стоек И миллионы ватт Включал в гирлянды строек. И елки у Кремля Сверкали, не сгорая, И пела вся земля От края и до края.

Марк Гроссман СТИХИ

Поэт и прозаик. Один из старейших членов литературной группы «Буксир» на Магнитке. Первые его стихи были опубликованы в журнале «За Магнитострой литературы» (1933 г.).

М. Гроссман — член Союза писателей СССР. Участник Великой Отечественной войны. Он автор многих известных в стране книг: «Птица — радость», «Ветер странствий», «Вдали от тебя», «Лирика разных лет», «Строки на марше», «Камень-обманка».

РАБОЧЕМУ КЛАССУ УРАЛА

Мы с детских лет твою носили робу, Твои заботы чтили и права, Твои крутые, как металл на пробу, До капельки весомые слова. Ты верил нам, как верят людям взрослым, Работу дав — начало всех начал, Ты нас, мальчишек, обучал ремеслам И мудрости житейской обучал. И мы росли и обретали силу, Отчизне присягая и труду, И доменным огнем нас прокалило, Как прокаляет флюсы и руду. Возненавидев скуку и безделье, Мы шли с тобой все тверже и смелей, И в горький час, и за столом веселья, Живя по правде,                           по одной по ней. Пусть не металл теперь точу я — слово, Пускай мартены лица нам не жгут, Но честный стих бетонщика Ручьева Есть тот же подвиг и нелегкий труд. Бывает, право: свой удел поносим И, зря испортив множество чернил, Себе твердим, что это дело бросим И что предел терпенью наступил. Но слышим голос басовитый, ясный: — Эге ж, ребята, неважны дела, Выходит, что учил я вас напрасно Упорству огневого ремесла… И больше — ни попрека, ни укора. И вновь для строчки — страдная пора, И безразличны вопли щелкоперов, Шипенье гастролеров от пера. И в добром слове обретая веру, Ты снова — сын в кругу своей семьи, И точишь сталь по вашему примеру, Уральские товарищи мои. Я ваш не потому, что я когда-то У вас учился тайнам ремесла, И не по праву сына или брата — По крепости душевного родства. Нет, не пропиской —                      твердостью закала Гордился по закону на войне, Когда рвались дивизии Урала Через огонь                  и выжили в огне! Вот почему мне дороги до гроба, Вот почему — и долг мой, и права — Твои крутые, как металл на пробу, Весомые до капельки слова.

БАЛЛАДА ОБ УРАЛЬСКОМ ТАНКЕ

Михаилу Львову

Снаряды грызли землю Сталинграда. Вскипала Волга. Мертвый плыл паром. Горбатый, грязный, как исчадье ада, Немецкий танк поднялся над бугром. Он пол-Европы траками пометил, Броней сметал он все перед собой. И вот стоит у Волги на рассвете, От выбоин и вмятин весь рябой. Еще мгновенье — и на этом танке Опустят люк. Рванется танк, дрожа. Начнут полосовать его болванки Тяжелое железо блиндажа. Еще мгновенье… Но в раскатах грома, Стоявшая в укрытье до сих пор, Рванулась из-за рухнувшего дома Уральская машина на бугор. Провыл снаряд немецкой пушки куцей. Но шел наш танк по прежнему пути. И понял враг: ему не увернуться, От лобовой атаки не уйти. Они сцепились, будто в рукопашной, Сшибая бронированные лбы. И замерли заклиненные башни. И оба танка встали на дыбы. …Мы шли вперед знакомыми местами, Оставив на высоком берегу Машину с опаленными крестами, С оборванными траками в снегу. А рядом с нами                        медленно и грозно, Весь в ранах и рубцах, без тягача, Шел танк уральский по земле морозной, Магнитогорской сталью грохоча. В пути спросил один солдат другого: — Ты, кажется, с Урала, побратим? И руку он потряс ему без слова. И все без слов понятно было им.

Ничего, что в пору, когда мы рыли котлованы и месили бетон, ведрами загружали домны под первые плавки, — ничего, что в ту пору мы были голодны и раздеты, и спали в бараках, где звенела вода, и пили кипяток титанов, — все это ничего, ибо была неслыханно гордая молодость, и шло начало гиганта, который не умом обнять, а душой только…

Вот от того, наверное, я выбрал не строки лирики, не песни зрелых лет из книг, а куски репортажа «Высота», написанного, кажется, торопливо, но по зову сердца. А причина для репортажа была та же, по какой шли мы в 31-м на штурм и аврал, по одной-единственной причине: «Надо!»

Я отменно помню день, в который секретарь обкома партии, однокашник мой по Магнитке, отыскал меня в толчее стройки и сказал, покашливая в кулак от простуды на студеном ветру:

— Стан «2500» нужен стране позарез.

…И вот три маленьких главки из «Высоты».

ВЫСОТА

1. Вы видели высоту?

Вы видели высоту? Бывали на ней хоть раз? Ту высоту-красоту, Где молнии возле глаз? Ту высоту, где вдруг Растут облаков грибы, Где кружится пепел вьюг И ветры сшибают лбы? Вы слышали высоту? Здесь рядом гуляет гром, И, задевая звезду, Птицы свистят крылом! Это та           высота, Где бог — верхолаз простой. Плывет за плитой плита, Ложится плита с плитой. На север ушла зима, Стекает капель, как пот. Громят тишину грома Буровзрывных работ! Ветров степных нытье. Скалу динамит трясет, Но дело вершат свое Люди больших высот. Они не уйдут с поста, Пока не встанет на пост Стан стального листа Во весь богатырский рост!

2. Рядом с небом

Кранов кряк, гуденье мазов, Сварки яркая заря. Перекличка верхолазов Наверху, у фонаря. Парни дерзко в небо лезут, Нету выше чести той, Чем сдружить навек железо С голубиной высотой. Домны плавкой кумачовой Озаряют их с утра. В очи Вити Богачева Бьют уральские ветра. Молодой и крепкокрылый, Выбрал он судьбу легко: «Чтобы к небу ближе было, Чтобы в рай недалеко». Строил слябинг и мартены, Под холодным ливнем мок, Грел парнишку неизменный Комсомольский огонек. Грело доброе сознанье, Пусть работа нелегка, Что возводит это зданье — Без бахвальства — на века. Пот со лба стряхнув рывками К ферме прислонясь плечом, По соседству с облаками Воробьев гремит ключом. Ветерком относит слово, Как дымок летит оно, Только Васю Воробьева Виктор слышит все равно: — Без охоты и заботы Не житье, а грусть одна. Без охоты нет работы, Нет, как свадьбы без вина. Жить так жить, чтоб век был прожит Каждым парнем, как бойцом, Чтобы можно было все же Так сказать перед концом: «Не глядите, дорогие, Что сейчас — ми сил, ни глаз. Был я в те года в России Не последний верхолаз. Я ценил свой труд красивый, Трудную работу ту. Искони у нас в России Люди любят высоту. И с печами по соседству — Лучше всех иных красот — Я оставил вам в наследство Стан «Две тысячи пятьсот».

3. Идет, идет сраженье

На площадке пыль клубится, Бьют ломы и топоры, И задором пышут лица Увлеченной детворы. По призыву комсомола Гомонит субботник тут. Мальчики четвертой школы Впереди пока идут. Мусор, щепки — вон из цеха, Землю лишнюю — долой! Сколько шума, сколько смеха, Сколько силы удалой! Молодью парни рядом, И девчата возле них. С шуткой действуют бригады Институтов городских… И душе приятно, право, Что близки им, как и нам, Наше дело, наша слава С честным по́том пополам. А вокруг грохочут взрывы Боевым громам сродни. Ветра резкие порывы. Флагов красные огни. И за план сражаясь стойко. Люди слов не тратят зря: «Стан — к началу декабря!» На большой ударной стройке День и ночь горит заря. Крана башенного лапа Вверх конструкции несет. Как в бою, начальник штаба Шлет людей на штурм высот. И идет, идет сраженье На огромной высоте — Продолжается движенье К нашей цели и мечте.

Михаил Люгарин ЗВЕРИНОГОЛОВСКАЯ ДОРОГА Стихотворение

Нине Кондратковской

посвящаю

Общественность Южного Урала тепло отметила семидесятилетие поэта, ветерана Магнитостроя Михаила Люгарина.

«Вы прошли суровую жизненную школу, — говорится в приветствии секретариата правления Союза писателей СССР М. М. Люгарину. — Один из первых магнитогорцев, своим нелегким трудом землекопа, бетонщика, плотника Вы участвовали в закладке великой стройки первой пятилетки — Магнитогорска, где живете и трудитесь по сей день.

У Вас за плечами многие годы упорной работы, творческих поисков. Но и до сего времени Вы остаетесь верны своему лирическому герою, крестьянскому пареньку, приехавшему на Урал строить будущее страны социализма. Радостью и гордостью строителя наполнены Ваши стихи. Ваше сердце поэта отдано родным нивам, полям и дубравам. Пафос Ваших стихов принадлежит любимой Родине, мирному труду под мирным небом социалистической Отчизны».

Публикуем одно из стихотворений нашего земляка.

Я давно живу не на Тоболе, В городе живу Огня и стали, Но дубравы наши, Наше поле Сниться до сих пор не перестали. То зовет, То манит притоболье — Птичий край, Людское хлебосолье. Девушки на редкость чернобровы, Поцелуи их Хмельней вина — Родина поэзии Ручьева И моей поэзии весна. Полюбил наш край Не понаслышке, Взбудоражив ветром волоса, Обошел его без передышки, Оттого В моих стихах полкнижки Про озера наши и леса. Свои годы лирикой врачую, Той, что там У зарослей куги, На рассвете Гладят рябь речную Утки, Как живые утюги. По лугам цветут Кипрей и рута, Дикий мак, Пестреют васильки. Хвойные вздувая парашюты, Сосны приземлились у реки. А еще мне снится Дом крестовый На углу Воздвиженской в Зверинке, Сруб сосновый — Отчий кров Ручьева, Под окном — березонька в косынке, Белой в январе, Зеленой летом, К октябре Пылающей, как флаг. Словно наряжалась для поэта, Чтобы он любил ее за это, Чтобы он из дома ни на шаг. Круглолицым рос, Голубоглазым И в словах звенела синева, Что ни фраза, То и рифма сразу — И летят в поэзию слова. Час рожденья — Только лишь начало, А окрепли ноги, Так иди… Позабудь ту зыбку, что качала, Песни те, Что мама напевала, Самого себя опереди. Голову склоняя над тетрадкой, Не кичись, Что ты уже поэт, Поспеши за жизнью без оглядки, Так иди, Чтоб оставался след. Помню, как покинули станицу, Шли пешком С восхода на закат, И теперь, Когда сомкну ресницы, Та дорога Золотой мне снится. О, года! Они летят, как птицы, Но не возвращаются Назад. Шли вперед… Уже тускнели дали, За верстой Была длинней верста. Косачи у каждого куста, Жаль до слез родимые места!.. А куда идем, Еще не знали, Где он, исполин Огня и стали, Город без единого креста? Но размахом Первой пятилетки Притянула нас Магнит-гора, Город начинался от рулетки, Счастье начиналось с топора. Колыбелью был тот дом сосновый, А теперь я вижу, как во сне: Есть в Магнитке улица Ручьева И стихи о нашей стороне. Оттого, родные, Как ни странно, Налегке, С дубовым батожком Соберусь я — Поздно или рано — Поездом доеду до Кургана, До Зверинки доберусь пешком. Поклонюсь соседям у калитки. От села дорога До села. Нам она крещением была. Мы по ней спешили до Магнитки, А она В поэзию вела.

Борис Тэрнитэ-Князев, журналист УТРЕННЯЯ СМЕНА Стихотворение

Полчаса до подвига осталось… Лица так внимательно тихи, И, сгоняя дрему и усталость, В цех вплывают песни и стихи. Я в своем родном Магнитогорске Вновь хожу в две смены на завод. Не нужны                ни сцена,                              ни подмостки, Если в цех                 поэзия идет. Чувствую себя                       в своей                                   бригаде. От вопросов я не ухожу, И ответы в каждом добром взгляде На свои вопросы нахожу. Значит, ночь бессонная поэта, В строчки выливаясь и искрясь, Приближала музыку рассвета, В душах земляков отозвалась. Бейся, сердце, в ритме неизменном, Лейся, солнце,                       вдоль стальных цехов! Я хочу,            чтоб утренняя смена Начиналась                  с песен и стихов.

Александр Павлов СТИХИ

1950 года рождения. Член Союза советских писателей. Студент литературного института имени М. Горького. Работал вальцовщиком в листопрокатном цехе. Ныне руководит литературным объединением Магнитогорского металлургического комбината «Магнит».

В 1976 году в издательстве «Современник» вышла первая книга поэта — «Предгорья», отмеченная областной комсомольской премией «Орленок».

БРОНЯ КРЕПКА…

Я говорить и сетовать устал. Не время ли взглянуть на дело шире? Пора бы танк загнать на пьедестал — наш легендарный Т-34. Замешана на крови и поту, его броня прошла огонь и воду. В краях далеких делала погоду и доказала нашу правоту! Броня… О ней так мало говорят, хотя она вознесена по свету. Не об нее ли плющился снаряд, увенчанный хваленой рурской метой. Он плющился о руки горновых, о плечи опаленных сталеваров. Он рушился о павших и живых, о юных, молодых, почтенных, старых. Мы за железом разглядеть должны могучий строй,                  торжественный и трудный, что в грохоте военной тишины шел в бой у колыбели многотрубной. Ужели места не найти ему на площади, акацией увитой, не корпусу, а только одному, простому танку, видевшему битвы. Прошел бы мимо смирный мальчуган, а танк ему о прошлом бы поведал. Про то, как был смертельный ураган, про тех, кто рядом выковал победу. Прошел бы мимо ветеран любой — он позабыл бы тотчас про седины. Он вспомнил бы и тот, и этот бой, про тыл и фронт,                  про тот кулак единый. Она жила бы, грозная броня, за всех живых и павших,                              и сквозь годы набатом бы врезалась в тело дня, в себя вобрав великие невзгоды. Не может быть, чтоб к родине своей он из похода не сумел добраться. Ведь даже стаи наших журавлей к гнезду родному по весне стремятся. Тот старый танк, наверное, устал… Но верно: день придет, и у завода он тяжело взойдет на пьедестал, взвалив на плечи прожитые годы.

* * *

Есть города большие                               (как не быть!), одетые в булыжную кондовость. Есть города — их можно позабыть, хотя собою представляют новость. Но есть такие в мире города, что врезаны твоей судьбою в сердце. От них ты не уедешь никуда, в какой бы дальний поезд ни уселся. Твой город по-особому знаком — до камушка, до трещины в асфальте. Его отыщешь вдалеке на карте — и сразу к горлу подступает ком. Ну как ты там,                    мой добрый городок? Каким кварталом новым зацепился за степь, в которой парился и дрог, где первою палаткой засветился? — Лицом к лицу лица не увидать, — сказал поэт. — Со стороны виднее. Мне вдалеке и сил не занимать, приду к тебе — и становлюсь слабее. Так в материнском доме дорогом, пройдя огни и воды, станешь слабым. На то, видать, и существует дом, чтоб сил набравшись — снова по ухабам! Есть города большие, как моря, нас большаки уводят к ним и реки. Но есть такие — звездами горят и с детством прорастают в человеке. Таков и ты, неброский и степной, с привычным сердцу деловым укладом. Где б ни был я —                 ты всюду будешь рядом в карагачах и кленах, город мой.

ЕЖОВКА

Взойду на каменный приступок, забухшую открою дверь — и хоть глазам своим не верь — в окошко свет струится скупо. Под бурым слоем горной пыли гвоздей и леса кружева… А ведь когда-то люди жили, и комната была жива. Тут по весне лоснили окна, полы скоблили добела, ругались бабы расторопно, и лень летела с помела. Не затворясь от горной пыли, тут сталь вгоняли в берега, и умирали, и любили, и время брали за рога. Не мне судить, а все неловко… Ведь надо ж, славный угол сей совсем бессовестно — Ежовка назвал какой-то грамотей. Ежовка…               Рыжая дорога, пустых домов печальный сход. То ли ежей здесь было много, то ль в зиму ежился народ. То ли в ежовых рукавицах себя держали в трудный час… И пыль покалывала в лицах, и глотки тряс ядреный квас. А может,               камушком-подрудком ложилась под ноги гора, и что ни день, то первопутком шагали в гору мастера… Все кануло.               В забытом крае, ломая прошлое свое, под новый цех забили сваи и валят ветхое жилье. Через какие отложенья, какой порушив монолит, твои, Ежовка, достиженья, культуру выроют и быт? Вольготно кружится бульдозер, ровняет землю тракторист… И лист железа бьется оземь, с последней крыши ржавый лист.

Ирина Кияшко СТИХИ

1957 года рождения. Студентка филологического факультета. Лауреат «зеленого листка» журнала «Юность» (1976 г.). По путевке Магнитогорского металлургического комбината, где работала токарем, Ирина Кияшко успешно выдержала вступительные экзамены и была зачислена в университет Дружбы народов имени Патриса Лумумбы.

СЧАСТЬЕ

В теплом небе полощутся голуби, и в причастности к их мятежу, я горда небывалой гордостью, что Магнитке принадлежу. Мне не зря это счастье выдано — быть частицей живого огня. Я б такое хотела выдумать, чтоб и город был горд за меня!

* * *

Ночь расколол                        трамвайный гомон и в поднебесье улетел. Проснулся и ликует город в предчувствии горячих                                     дел. Навстречу утру убегая, грохочет дамба над                               волной. Звенит, как песня,                             город мой, и песне нет конца и края. И величав, и озабочен, и неприступен, и суров, он, словно истинный                                 рабочий, не признает туманных                                  слов.

НАЧАЛО

Ты вытрешь горошины пота, ты скинешь усталость с плеча, и снова начнется работа, она состоит из начал. Начало побед и терзаний, какие познать довелось, начало прямых попаданий и первых шагов вперекос. Хлебнешь из промасленной кружки крепчайшую чайную жуть, мечтая на ворохе стружки, как в сизой соломе заснуть, пошлешь ее к богу, дремоту, с сознаньем своей правоты, и снова начнется работа, и в ней начинаешься ты.

Александр Соловков ОН ДАЛ НАМ ВСЕ…

Директор Ашинского металлургического завода.

За годы своего существования Магнитогорский металлургический комбинат имени В. И. Ленина дал стране не только сотни миллионов тонн высококачественного металла. Его коллектив стал своеобразным университетом, где получили отличную профессиональную подготовку и идейную закалку сотни специалистов, работающих сегодня почти на всех металлургических предприятиях страны, во всех звеньях отрасли — от заводов до союзного министерства.

Большая часть жизни Александра Константиновича Соловкова тоже связана с Магниткой. Там получил специальность металлурга, высшее образование. В Магнитке стал коммунистом. Коллективы магнитогорских металлургического комбината, калибровочного завода, треста «Магнитострой» избирали его депутатом Верховного Совета СССР.

После окончания Магнитогорского горно-металлургического института А. К. Соловков много лет проработал на комбинате — подручным сталевара, помощником мастера, начальником смены, заместителем начальника цеха, начальником мартеновского цеха № 1. Был заместителем секретаря парткома комбината, первым секретарем городского комитета КПСС.

Вот уже почти 20 лет А. К. Соловков живет и работает в городе Аше.

Есть города — из дерева и камня, в рубцах и шрамах, с гарью вековой, а нам пришлось вот этими руками из вечных сплавов строить город свой. По чертежам — чудесный, как из сказки, рождением захватывая дух, он дал нам все — от хлебушка до ласки, работу дал нам каждому за двух… Б. Ручьев. «Прощанье с юностью»

* * *

Слово «Магнитка» означает для нас гораздо больше, чем просто чугун, сталь и прокат. Магнитка — это и школа, и университет. Школа воспитания чувств. Университет мастерства, новейшей техники. Правильно сказал поэт: «Он дал нам все — от хлебушка до ласки, работу дал нам каждому за двух…» Самый ход событий на Магнитке закладывает важнейшее свойство в основу человеческой личности — государственный подход ко всему. И к будничным делам, и к взаимоотношениям людей, и к отдельным недостаткам.

Жизнь коллектива комбината, коммунистов, в первую очередь, как бы ведет строгий отбор. По известной технологии металлургии: шлак скачивают, сталь остается.

Мои заметки — именно о воспитании чувств, о том, как мудрый воспитатель — коллектив постепенно формирует в людях высокое чувство личной ответственности.

Старых мастеров вся правобережная и левобережная Магнитка зовет не иначе как по имени-отчеству. О тех, кто строил и задувал первые домны, варил первые скоростные плавки, катал броневую сталь на блюминге в годы Великой Отечественной войны, сегодня рассказывают легенды. Уже высоко шагнули по ступеням управления их ученики — мастера послевоенного времени. На смену многим из них пришли молодые инженеры, вооруженные знаниями и последними достижениями металлургической науки. Но в коллективе живет и передается из поколения в поколение одна из самых замечательных традиций — уважение к старым мастерам, преклонение перед их гражданским и трудовым подвигами.

Не могу в связи с этим не рассказать об уроке, преподанном молодому начальнику цеха Г. И. Носовым, бывшим тогда директором комбината. Один из выдающихся металлургов, ученик академика И. П. Бардина, он возглавлял комбинат в самое тяжкое для страны время — предвоенные и военные годы, был его директором более десяти лет. Талантливый инженер и организатор, строгий и немногословный человек, он с сыновней нежностью относился к старым мастерам и никогда не давал их в обиду.

Однажды начальник мартеновского цеха пожаловался директору на пожилого сталеплавильщика:

— Старый стал, неповоротливый.

Всегда спокойный и умевший владеть собой, Носов взорвался:

— Выгнать предлагаете? Быстроногих надо? Забыли, как этот мастер в горячую печь лез, чтобы свод залечить?

И, взяв себя в руки, продолжал с иронией:

— В одном вы, безусловно, правы: бегать ему тяжело. Что ж, давайте посадим его в кабинет начальника цеха — пусть оттуда дает советы командирам.

Искусство воспитания сложно и многообразно. Управляя коллективом — большим или маленьким, — руководитель сам все время учится у этого коллектива, воспринимает его опыт, его традиции, лучшие черты рабочего класса. Такова диалектика становления любого руководителя в советском обществе.

В производственном коллективе теснее всего связан с людьми мастер. И если он нарушит эту связь, оторвется от товарищей по труду, поставит себя над ними, — пострадает и работа, и он сам. Хорошо, если товарищи вовремя ему на это укажут.

Как-то в бытность мою секретарем Магнитогорского горкома партии зашел ко мне секретарь партийной организации доменного цеха и рассказал, что на собрании коммунистов будет разбираться персональное дело Д. Я удивился и встревожился: все время хвалили Д. как одного из передовиков, поощряли как изобретателя и рационализатора, в партию недавно приняли… Что он там натворил?

Оказалось, зазнался человек. Начал грубить, покрикивать на подчиненных. Перестал посещать семинар по экономике. Хотели с ним поговорить на собрании партгруппы — не явился.

Вот и решили обсудить его поведение на открытом партийном собрании.

Был я на том собрании. Здесь и те, кого Д. учил, воспитывал, приобщал к техническому творчеству. Он, должно быть, надеялся, что они-то вспомнят о его заслугах. Но говорили о другом — об ошибках, промахах, зазнайстве, фактах пренебрежительного отношения к дельным советам товарищей по труду.

Признаться, боялся я за него: человек молодой, самолюбивый, поймет ли суть рабочей педагогики? Сумеет ли переломить себя, оценить прямоту и искренность того же мастера Алексея Леонтьевича Шатилина, который с горечью говорил Д. на собрании:

— Многому учили тебя… Но вот откуда в тебе высокомерие и грубость — ума не приложу.

Но молодой специалист все понял правильно. Когда предоставили ему слово, сказал:

— Спасибо за урок. Можете поверить — исправлюсь. Работой это докажу…

Доменщики вздохнули с облегчением.

Д. вскоре возглавил в цехе школу передового опыта, взялся за подготовку новых учеников. Он был награжден орденом. Как одного из лучших специалистов, Д. направили на строительство металлургического комбината в Бхилаи, а по возвращении из Индии доверили руководство большим производственным коллективом.

Вспоминаю своего первого наставника — мастера сталеплавильного цеха Магнитогорского металлургического комбината имени В. И. Ленина Михаила Васильевича Грудева. Внешне он чем-то напоминал мастера Прокопьича из сказа П. П. Бажова «Каменный цветок». Но только внешне. В отличие от бажовского мастера, который учил вначале «шибко худо», «с рывка да с тычка», мой наставник, кажется, в любом из нас, вчерашних деревенских подростках, видел талант будущего Данилы-мастера.

Попадая в непривычную обстановку мартеновского цеха, подростки робели, старались держаться подальше от огня. Михаил Васильевич ни разу не позволил себе, пошутить по этому поводу. Понимал: и со взрослыми такое случается. Пройдет время, станут ребята настоящими металлургами, откроют для себя неповторимую красоту горячего металла. А пока надо просто помочь им освоиться в цехе. Подзовет поближе к печи, скажет:

— Ну, ребята, машинную заправку мартена по книжкам и плакатам вы уже проходили, со временем освоите ее и на практике. А вот если вам доведется вручную заправлять, — в нашем деле и такое бывает, — смотрите, как это делается…

Бывалые сталевары, любуясь его точными, выверенными движениями, говорили: «Виртуоз!» А нам, подросткам, хотелось одного: вот бы мне так научиться!

Мастеру того и надо. Передаст лопату одному из нас: «Ну-ка, попробуй сам!»

Проходило время, накапливались навыки, производственный опыт, и наступал самый решающий экзамен. Каждый из нас ждал этого дня, а приходил он всегда как-то неожиданно. Вдруг подойдет к подручному наш Михаил Васильевич и таким обычным, тихим голосом спросит:

— Ты без меня сегодня сваришь плавку по заказу?

На какое-то мгновение растеряешься — вот он, экзамен! Но виду стараешься не подавать.

— Так ведь отвечает за плавку сталевар…

— Ты и будешь сегодня сталеваром.

Как ответить мастеру? Сам понимаешь, что в чем-то еще слабоват, но волнение уже уступает место радости и гордости: «Доверяет!»

— Ты не один будешь у мартена, рядом — товарищи, да и я тоже.

Сколько лет прошло, а я и сейчас не перестаю удивляться, как ему удавалось разговаривать с нами, не повышая голоса даже в грохочущем цехе…

Мы уважали Михаила Васильевича за его преданность делу, за то, что с нами, молодыми рабочими, он держался как с равными, всегда точно знал, где нужно «власть употребить», а где просто поддержать добрым словом, советом, показом. Михаил Васильевич не смог в свое время получить специального образования, но много читал, любил книги, память у него была отличная. С особым уважением относился к учебникам, литературе по металлургии: «Толковые книги. Это тебе в работе пригодится!»

Наше поколение росло в трудное время. Надо было обязательно совмещать учебу с работой. Мы приходили в цех, лихо засунув под ремень пачку тетрадей и книг. После смены прямо с комбината шли на занятия: кто в школу, кто на курсы.

Меня Михаил Васильевич довел до подручного сталевара, радовался, когда я решил поступить в институт. Знал, конечно, что ему же хлопот прибавится, со временем опять придется новичка учить: в те времена дипломированные инженеры сталеварами еще не работали. Но по-государственному смотрел на дело: комбинату нужны были специалисты, а для старого металлурга интересы предприятия были превыше всего.

Мне повезло: в жизни часто приходится встречаться, вместе работать с замечательными людьми, которые обогащали меня и душевно, и профессиональным опытом и вообще учили уму-разуму. Как это пригодилось потом, когда я и сам стал руководителем — начальником цеха, секретарем горкома партии, директором завода.

О некоторых хочется рассказать подробнее.

Вот Петр Васильевич Корнилов. В мальчишеские годы пас коней у местных богачей в Каширском уезде Московской губернии. Революция круто изменила его жизнь.

Мне пришлось встречаться с этим человеком, уже будучи секретарем горкома партии, и каждая встреча чем-то обогащала. Интересная у него жизнь, поучительная. О таких Аркадий Гайдар говорил: обыкновенная биография в необыкновенное время.

Вот несколько эпизодов из жизни П. В. Корнилова, которые я узнал, прочитав о нем очерк в «Правде».

Стал бывший пастух Петр Корнилов бойцом-чоновцем, вступил в комсомол. Учился, не расставаясь с оружием. Вечерами при свете коптилки читал Маркса и Ленина, Пушкина и Горького.

Петр Корнилов не был делегатом III съезда РКСМ — 2 октября 1920 года его комсомольский стаж равнялся лишь шести месяцам и двенадцати дням. Но он был бойцом-чоновцем и стоял на посту у дверей зала съезда.

Комсомолец Корнилов слушал речь Владимира Ильича, и каждое ленинское слово, будто зерно, западало в крестьянскую душу. Хотелось немедленно взяться за дело — пахать землю на невиданной машине — тракторе, строить чудо-заводы, чтобы скорее стала Советская страна сильной и богатой.

В 1926 году стал кандидатом, а затем и членом партии. Коллективизацию встретил заместителем председателя Жилевского волисполкома Каширского уезда.

Потом — Горная академия. В 1936 году молодой инженер Петр Корнилов направляется на Златоустовский металлургический завод, проходит здесь «индустриальные университеты». А с 1 января 1938 года Петр Васильевич — уже первый секретарь Магнитогорского горкома партии.

Сколько уроков человековедения преподал этот партийный вожак нам, молодым коммунистам.

Вот такой эпизод.

— Однажды, — рассказывает Корнилов, — ко мне в горком пришел механик Матвиевский, толковый специалист, добросовестный и честный работник. Беспартийный. Пришел и стоит понуро. Наконец, решается:

— Меня главным механиком назначают…

— Знаю. Так что же?

— Да ведь я же сын священника…

— Это известно из анкеты. Бюро горкома считает, что из вас получится хороший главный механик.

— И вы мне доверяете?

— Конечно. Отец тут ни при чем. Человек должен прежде всего сам отвечать за свои дела и поступки.

Уходил Матвиевский из горкома партии, расправив плечи. И действительно, получился из него хороший руководитель. Большая это сила — доверие к человеку…

Мне приходилось работать вместе с главным механиком комбината Матвиевским и могу подтвердить, что это был человек долга, прекрасный специалист и руководитель, который многое сделал для Магнитки.

Несколько слов об Алексее Григорьевиче Трифонове, коммунисте, бывшем главном сталеплавильщиков комбината. Он приехал в Магнитку в начале тридцатых годов. Здесь его определили чертежником. Поработал год чертежником, добился, что его перевели работать на только что пущенную мартеновскую печь № 1. И вот с тех пор А. Г. Трифонов до выхода на пенсию не расставался с мартеновским производством. В 1941 году А. Г. Трифонов был уже заместителем начальника первого мартеновского цеха, потом начальником второго мартеновского цеха.

На комбинате начали строить первые шестисоттонные мартеновские печи. Трифонов пришел ко мне (я тогда работал начальником мартеновского цеха № 1), поделился своей мечтой: «Вот поработать бы на таких красавцах!» Но он был назначен «генералом» над всеми тремя мартеновскими цехами Магнитки — главным сталеплавильщиком комбината.

Удивительный это был человек! Его авторитет сталеплавильщика был непререкаем. И вместе с тем — немножко художник, скульптор, поэт. Творческая жилка в этом человеке пульсировала неустанно.

Вспоминаю: долго мы бились над тем, как лучше удалять шлак из шлаковиков мартеновских печей. Думали-гадали, а шлак из шлаковиков в период ремонта печей все же удаляли вручную.

— Алексей Григорьевич, как нам быть дальше со шлаком?

— Как? Надо его удалять механизмом.

— Каким?

Алексей Григорьевич взял листок бумаги и нарисовал машину — простой трактор, приделал на рисунке к трактору хобот и говорит:

— Вот и машина по удалению шлака из шлаковиков.

Конструкторы идею А. Г. Трифонова разработали в чертежах. И так появилась «машина Трифонова» по удалению шлака из шлаковиков по ходу работы мартеновских печей. Сейчас эта машина, конечно, усовершенствована, но первая конструкция машины была предложена Трифоновым. И сколько таких новшеств создал этот человек!

Я учился у этого человека искусству руководить людьми. Видел, как он ходит по цеху мягкой такой походкой, которая не сообразовалась с массивностью фигуры, подходил к мастерам, сталеварам, что-то говорил им спокойно, без раздражения, говорил больше взглядом или жестом. Словом, видел, как он работает, отдает распоряжения, руководит…

Помню, говорил он на одном совещании мастеров и сталеваров:

— Чтобы хорошо варить сталь, нужно правильно выполнять технологию, владеть необходимыми навыками, обладать соответствующими знаниями. А что нужно, чтобы варить сталь лучше, чем хорошо? Можно так ответить: надо лучше выполнять технологию… Но разве можно технологию выполнять «лучше» или «хуже»? Ее можно выполнять или не выполнять. Правильно? Тогда как же добиваться новых успехов? Ответ один: надо совершенствовать технологию, вносить что-то новое, передовое.

Трифонов сам показывал пример, как это надо делать. При наварке новых подин мартеновских печей отсевалась мелочь магнезитового порошка — это было предусмотрено инструкцией. А если наваривать подину без отсева мелочи? Эксперимент удался, получен большой экономический эффект. А. Г. Трифонову вместе с группой других работников за внедрение этого новшества присуждена Государственная премия СССР.

Трифонов никогда не обижал человека, даже если тот подчас нерадиво работает. Он объяснял, как надо работать, учил, показывал, убеждал, искал педагогические пути. Припоминается такой случай.

Пожаловался сталевар, что водопроводчик не меняет сгоревшую крышку на завалочном окне мартеновской печи. Трифонов не застал водопроводчика в цехе и, уходя с работы, написал ему такую записку в стиле райка:

Тут хоть плач или кричи: Сгорела крышка на печи! Печь без крышки третий день, Заменить кому-то лень… Сил своих не пожалей Ты, Иванович Андрей, Никого ты не вини: Возьми — и крышку замени.

Через некоторое время на квартире Трифонова зазвонил телефон. Водопроводчик докладывал: крышку заменил. Дело, конечно, не в этом стишке, а в человеческом подходе. Кстати, больше подобных случаев в цехе не было.

Большое влияние на мое формирование как инженера, руководителя, оказали такие люди, как парторг ЦК КПСС на комбинате Ф. А. Петруша, директоры комбината П. И. Коробов, Г. И. Носов, главный инженер К. И. Бурцев, секретарь Магнитогорского горкома КПСС П. Я. Кулешов.

Мое знакомство с Г. И. Носовым произошло так. Во время преддипломной практики в одном из мартеновских цехов меня увидел Г. И. Носов и почему-то поинтересовался, чем я занимаюсь. Говорю: собираю материалы для дипломного задания.

— А какова тема диплома?

Отвечаю: «185-тонные мартеновские печи, как наиболее эффективные в условиях ММК».

— Трудно будет обосновать эту тему. 185-тонные печи, это, можно сказать, вчерашний день мартеновского производства. Будущее за более мощными печами — 400-тонными, 600-тонными. А вы хотите доказывать, что 185-тонные — наиболее рациональные печи! Подумайте над темой, посоветуйтесь на кафедре.

Но времени было в обрез, и тема диплома осталась прежней.

И вот защита. Г. И. Носов, будучи председателем Государственной экзаменационной комиссии, говорит мне:

— Однако крепкий у вас характер, Соловков. Хотя с вашими выводами я далеко не во всем согласен, но за настойчивость и самостоятельность хвалю. Однако попомните мое слово: будут куда более мощные мартены.

А уже в 1958 году, когда принимал непосредственное участие в сооружении двух 600-тонных мартеновских печей в мартеновском цехе № 1, я вспомнил о прозорливости Г. И. Носова в развитии мартеновского производства. То, о чем он думал и мечтал в те годы, сбылось. В Магнитке и на других металлургических заводах успешно работают даже 900-тонные мартеновские печи.

Многое сделал для развития техники инженер Константин Иванович Бурцев. Он работал сначала начальником сортопрокатного цеха, затем главным инженером комбината. Потом был директором Челябинского металлургического завода. Сейчас К. И. Бурцев работает в СЭВ.

Когда писатель А. А. Фадеев, собирая материалы для романа «Черная металлургия», жил в Магнитке, он вот что пометил в записной книжке о К. И. Бурцеве:

«В 1934 году по научной командировке Бурцев попал на Магнитку: втроем писали учебник по оборудованию прокатного производства. В это время прокат на Магнитке только-только вырисовывался. Неожиданная встреча с директором комбината А. П. Завенягиным ночью в цеху, и он уже не возвратился в вуз. Был назначен начальником цеха».

К. И. Бурцев — трижды лауреат Государственной премии. И все — за Магнитку. И все — за коренное совершенствование прокатного производства.

Жизнь и работа этого человека, коммуниста — пример для молодежи.

…Меня избрали заместителем секретаря парткома ММК. В парткоме были очень сильные работники. Парторгом ЦК КПСС был Ф. А. Петруша, а заместителем П. И. Рахомяги. Позднее парторгом ЦК КПСС стал П. Я. Кулешов. У меня был опыт партийной работы в партгруппе, в цехе. А тут масштаб комбината — к такому масштабу я не был подготовлен. Партийная работа требует не только соответствующих человеческих качеств, но и многих профессиональных навыков — организаторских, пропагандистских, агитационных. Большое дело — партийное хозяйство. Всему этому надо учиться.

Много пришлось повозиться со мной парторгу ЦК КПСС Федору Андреевичу Петруша. Но он терпеливо, настойчиво прививал мне качества, необходимые партийному работнику.

Послал меня в командировку на Челябинский тракторный завод — изучить работу партийных групп. Взяли на Челябинском тракторном заводе «Памятку партгрупоргу», переделали ее применительно к партийным группам металлургических предприятий и создали свою «Памятку партгрупоргу».

Остановили доменную печь на капитальный ремонт. Ф. А. Петруша собирает заседание парткома, и меня утверждают парторгом на ремонте.

— Это, — говорит, — тебе пригодится. На ремонте будет много коммунистов из разных организаций, вот и добивайся, чтобы они стали организаторами соревнования за досрочное окончание капитального ремонта.

Так постепенно меня учили искусству партийной работы.

Учил и Петр Иванович Рахомяги. Интересный человек Рахомяги. Член КПСС с 1919 года. Работал в Коммунистическом Интернационале Молодежи. После окончания промышленной Академии в Москве был направлен для работы на Магнитку. Избрали его поначалу секретарем партийной организации внутризаводского железнодорожного транспорта на металлургическом комбинате. Началась Великая Отечественная война, и Рахомяги избирают в партком ММК. Не разбрасываться, не распылять силы, концентрировать их на самых важных участках — этому учили меня такие опытные партийные работники, как Петруша, Рахомяги, Кулешов.

Будучи секретарем Магнитогорского горкома КПСС, мне приходилось глубоко вникать в проблемы строительства, развития Магнитогорска. После войны, как известно, город развивался на правом берегу реки Урал. Проектирование Магнитогорска велось ленинградскими проектными организациями. Проблем возникало множество, и если бы мы взялись решать их все, уверен — ничего бы не получилось. Не разбрасываться — вот, что важно, вытаскивать одно звено за другим. Помню, в 1956 году горком пригласил представителей проектной организации Ленинграда по проектированию города Магнитогорска на правом берегу. Собрались у главного архитектора города. Были здесь и строители, работники Магнитогорского Гипромеза, руководители промышленных предприятий. Советовались, как лучше разместить Магнитогорск на правом берегу реки Урал.

Но вот вырисовалась немаловажная проблема: как перевозить людей на работу и с работы. Левобережная часть, где расположены промышленные предприятия, была связана с правобережной частью только одним мостом через реку Урал, по которому была проложена трамвайная линия. Мало, очень мало! Занялись вплотную этим вопросом и решили построить два перехода — южный и северный. А. Ф. Борисов, уже ставший к тому времени директором комбината, настаивал вначале построить южный переход, а потом уже северный. Другие руководители промышленных предприятий ратовали за северный переход. Пока судили да рядили, одного из поборников начала южного перехода А. Ф. Борисова перевели на работу в Москву. Работа застопорилась, и мы, естественно, начали бить тревогу. А нам говорят:

— Да что вы носитесь со своими переходами, больше у вас нет важных проблем?

— Важнее сегодня дела нет, — отвечаем. — Транспортировка десятков тысяч людей в цехи и из цехов — это дело первостепенное.

Убедили. Выделили нам средства.

Собрались в горкоме партии с директорами промышленных предприятий, пригласили на это совещание управляющего трестом «Магнитострой» Л. Г. Анкудинова, начальника Магнитогорского управления «Стальконструкция» И. П. Олесова, обсудили график строительства южного перехода. Утвердили парторга горкома КПСС на строительстве южного перехода. Работа закипела. График работ был выполнен досрочно. И мы вздохнули свободно.

Вспоминаются слова Л. И. Брежнева, написанные в книге «Возрождение»:

«Оглядываясь назад, вспоминая сделанное, мы обычно черпаем из этого опыта то, что годится сегодня и полезно на будущее… Если уж поставлена задача, то надо доводить ее решение до конца! С годами укрепился в этой позиции: повышение организованности, дисциплины и ответственности неотделимо от проверки исполнения решений».

И далее:

«И тут хочу подчеркнуть одну важную черту партийного руководителя: он должен уметь не подменять других работников, а находить сотоварищей, доверять им, делить с ними заботы и труд, принимать ответственные решения коллективно».

…Прошли почти два десятилетия в хлопотах и заботах о техническом перевооружении уже нового для меня предприятия — Ашинского металлургического завода, его реконструкции. Образно говоря, из одного завода сделали за это время три, если за исходную цифру взять рост производства. Ну, а если говорить о технике, о культуре производства, то за эти годы она шагнула вверх на несколько ступеней. Завод из убыточного превратился в высокорентабельное предприятие.

Вспоминаю беседу с первым секретарем Челябинского обкома КПСС Н. В. Лаптевым перед поездкой на Ашинский металлургический завод: меня назначили директором этого завода.

Лаптев говорил:

— Будет нелегко. Завод старый, плановоубыточный, много лет находится в прорыве. Надеемся, что поправите дело. У вас за плечами и жизненная, и производственная школа Магнитки. Вот и внедряйте в Аше магнитогорский стиль работы. Только вот что учтите: у ашинцев за десятилетия сложились свои традиции, свой стиль, так что осторожнее, тактичнее. Словом, по-партийному.

Приехал на завод. Знакомлюсь с делами.

Рядом с первоклассным прокатным станом — старые «самовары», как здесь называли доменные печи. Здание мартеновского цеха покосилось. Под мартенами не пролезть: все завалено шлаком и мусором. «Козлы» и шлак подпирают печи. Предприятие на государственной дотации: по 8—9 миллионов рублей ежегодно вкладывает государство в Ашинский завод.

С чего начать?

Вот здесь-то и пригодилась школа Магнитки. На комбинате мне приходилось участвовать в реконструкции мартеновских печей: мы увеличили их садку — вначале с 150 до 185—200 тонн, а потом и до 400 тонн. Это сейчас там 900-тонные печи, а когда-то и в Магнитке были печи по 150 тонн.

Посоветовался с людьми, в парткоме и решил: надо взять курс на техническое перевооружение Ашинского металлургического завода. Обком поддержит — уверен. Да и совнархоз — тоже: ведь стоял вопрос о ликвидации некоторых цехов завода. Нет, нельзя этого делать, нельзя.

Разработали план мероприятий, направленный на ликвидацию убыточности завода путем реконструкции завода. При обсуждении наших мероприятий в Челябинском обкоме КПСС, спросили представители совнархоза: как он смотрит на предложенные мероприятия?

— Вряд ли удастся сделать Ашинский металлургический завод рентабельным, — ответил представитель совнархоза. — Но давайте попробуем.

Бюро Челябинского обкома КПСС решительно поддержало завод и одобрило наши мероприятия.

Более 200 лет на Южном Урале получают чугун из бурых железняков Бакала. У доменщиков Саткинского и Ашинского заводов вплоть до Великой Отечественной войны было мнение о том, что бедные железом сидериты (они составляют огромную часть рудных запасов Бакала) плавить в доменных печах нельзя. Применение сырых сидеритов в доменной плавке вызывало резкое понижение производительности печей и увеличение расхода кокса.

Но нам было известно и другое: запасы бурых железняков на Бакале крайне ограничены, и это заставляло искать пути использования сидеритов. И такой путь с помощью ученых был найден: сидериты обжигать в специальных печах и обогащать.

Уже в 1960 году доля обожженных сидеритов в рудной смеси в отдельные периоды работы печей доходила до 40 процентов!

Пуск в действие печи для обжига сидеритов — важный шаг на пути улучшения количественных и качественных показателей доменного цеха. Но выполнение этого мероприятия не разрешало до конца проблему полного обеспечения сталеплавильного производства жидким чугуном. Мы провели реконструкцию домен. Затем занялись реконструкцией мартеновского цеха.

На месте старого мартеновского цеха с маленькими печами, с ветхим зданием построено новое здание и сооружены современные мартеновские печи. Это позволило резко увеличить производство стали.

В листопрокатных цехах также произошло «полное перевооружение». Был построен новый современный прокатный цех № 3.

Завод освоил производство новых видов продукции — ленту из электротехнической стали и прецизионных сплавов.

Сейчас на заводе нет ни одного цеха, которого бы не коснулась реконструкция на основе современной науки и техники.

Ашинские металлурги не только ежегодно выполняют и перевыполняют государственный план, но и на сто процентов справляются с заказами народного хозяйства.

На протяжении многих лет у нас действует определенная система оздоровления труда. Эта система включает механизацию и автоматизацию трудоемких процессов, создание комфорта в работе, улучшение бытовых условий, медицинского обслуживания, организации оздоровления и отдыха трудящихся.

Забота о человеке не заканчивается у заводской проходной. Мы стараемся создавать рабочему человеку надлежащие условия для отдыха, учебы, физического развития. Создали профилакторий на 100 мест за городом, в лесу, на берегу горной реки, благоустроили зоны отдыха на искусственном водохранилище при загородном профилактории. Своими силами построили Дворец спорта с плавательным бассейном. Опять же силами цехов завода построили поликлинику — цех здоровья…

Ашинский металлургический завод, 80-летие которого отмечается в этом году, один из старейших заводов Южного Урала, за годы советской власти превратился в современное предприятие.

Думаю, что немалую роль в этом сыграл опыт Магнитки! Спасибо ей. Спасибо тем, кто учил нас смело смотреть вперед!

Алексей Шатилин ЭСТАФЕТА ПОКОЛЕНИЙ

Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, почетный гражданин Магнитогорска.

В 1974 году мне, комсомольцу двадцатых годов, ветерану Магнитки, довелось принять участие в работе XVII съезда комсомола.

Москва стала для меня местом встречи с юностью. В гостинице, стоя у окна и наблюдая, как живет столичная улица, я многое вспомнил. Между прочим, вспомнил, как я впервые приехал в столицу.

Было это в тридцать третьем году. Третья доменная печь достигла проектной мощности, и было решено направить в подарок пленуму ЦК ВЛКСМ эшелон сверхпланового чугуна. Сопровождали эшелон комсомольцы — победители в соревновании, среди них был и я.

Ехали мы почти трое суток. А когда приехали, нам сказали: эшелон прямым ходом пойдет на завод «Серп и молот». На заводе нас встретили торжественно, радостно, накормили-напоили. Потом мы поехали в центр, на Пленум Центрального Комитета комсомола. Александр Косарев, секретарь ЦК, объявил о нашем прибытии, тут началось такое, что и пересказать трудно: хлопают в ладоши, кричат: «Да здравствует магнитогорский комсомол!», «Героям Магнитки — ура!». Потом усадили нас, как почетных гостей, и начался деловой разговор. Очень понравилось выступление Косарева, по всему видно, человек обширного житейского кругозора. У меня до сих пор хранится номер «Комсомольской правды», в котором изложена речь Косарева. Он сказал тогда:

«Мы счастливы тем, что нам выпало жить в эпоху, пожалуй, самую богатую, многогранную, самую насыщенную великими событиями. Пусть будущее поколение не краснеет, а гордится тем, что Ленинский комсомол не склонял головы перед трудностями, был подобен буревестнику, который в бурях классовой борьбы чувствовал себя в своей стихии, чья борьба и работа были той почкой, из которой расцветает счастье следующих поколений…»

Мы были в редакции «Комсомольской правды». Ну, тут все просто: откровенный разговор о жизни, о работе, недостатках. Журналисты допытывались — мы от всей души отвечали.

И вот самое-самое: встреча с товарищем Серго.

Приехали мы на площадь Ногина, в наркомат. Зашли в большой кабинет. И первое, что бросается в глаза, — книги. Сколько книг — жизни не хватит перечитать их все! Большой стол, на книжных шкафах — модели самолетов, каких-то машин. На столе — телефоны, их много. Товарищ Серго одет был в китель защитного цвета, в сапоги. Часто выходил из-за стола, подходил к нам, задавал вопросы, внимательно слушал. Заложит за спину руки и, глядя прямо в глаза, слушает. Думаю, никто никогда не решился ему соврать. Настойчиво допытывался, что сделали, в чем нехватка. Смотришь в его черные большие открытые глаза и ясно видишь по их выражению, когда он доволен, а когда сердится, когда радуется, а когда горестно ему, словно в книге читаешь. Слушает, а потом быстро толстым синим карандашом записывает что-то в большой блокнот.

Серго говорил нам: самое главное сейчас — освоить то, что построено в первой пятилетке. Магнитка будет прекрасным городом, а ваш комбинат — первоклассным заводом! Но само собой это не сделается — надо приложить много сил, энергии, умения, страсти, проявить волю и настойчивость.

А потом пригласил своего заместителя и продиктовал ему, что нам дать. Не забыли и такую, казалось бы мелочь, как будильник, мячи, репродукторы… Вот какой был нарком Серго!

Встреча с Серго оказала на меня огромное влияние. Встречаясь с молодежью, часто говорю ей: «Надо не жалеть себя: трудиться и вкладывать в это свою страсть».

Да, много воды утекло с тех пор, как я впервые попал в Москву. Теперь частенько навещаю столицу.

Казалось бы, совсем недавно по приглашению «Комсомольской правды» участвовал здесь в традиционной встрече магнитогорцев — комсомольцев тридцатых годов, был гостем на Всесоюзном фестивале молодежи и студентов. И вот опять приехал в столицу и опять «по молодежным делам», хотя самому-то уже далеко за шестой десяток лет перевалило. XVII съезд ВЛКСМ!

Кремлевский Дворец съездов… Его заполнила веселая, шумная комсомолия. Ходил среди делегатов съезда, невольно улавливая их разговоры. То и дело слышалось: «У нас на КамАЗе кипит работа…», «Победили в соревновании…», «Пятилетку за три года выполнил…», «Сто пятьдесят процентов — это же комсомольская норма…»

С удовольствием отмечал, что по-прежнему огневым, захватывающим остается дух рабочей молодежи. И комсомольцу тридцатых годов было о чем поговорить с комсомольцами семидесятых.

Смотрел на молодые лица делегатов и узнавал в них свою далекую юность. А когда на съезде призывно прозвучало слово «БАМ» и сотни рук взметнулись в едином порыве «Даешь!», мне представилось, что это ударные батальоны строителей Магнитки незримо влились в ряды делегатов съезда.

Я не верю тем, кто брюзжит, что, мол, «нынче не та молодежь». Другие прически, другие платья и костюмы, но сердца сегодняшних парней и девчат бьются так же молодо и задорно, как бились наши сердца в мои молодые годы. А время зовет их на новые подвиги.

Забуду ли когда-нибудь день 23 апреля 1974 года!

Когда я занял свое место во втором ряду главного зала страны, то увидел справа и слева стахановцев первых пятилеток. Все они были гостями съезда комсомола.

И вот на трибуне Леонид Ильич Брежнев.

«…С чувством приятного душевного волнения вошли мы, можно сказать, старые комсомольцы, сегодня в зал вашего съезда».

Это о моем волнении говорил с трибуны Леонид Ильич Брежнев. Он отмечал славные дела молодых ударников девятой пятилетки. Потом говорил о том, что в рабочем классе зародилось новое замечательное движение — движение наставников молодых рабочих. Они по доброй воле, по призванию души учат молодежь трудолюбию, мастерству, воспитывают ее на героических традициях нашего славного рабочего класса. И вдруг среди других Леонид Ильич называет и мою фамилию:

«…Мне приятно сообщить вам, что за проявленную трудовую доблесть, большую работу по коммунистическому воспитанию и профессиональной подготовке молодежи Президиум Верховного Совета СССР присвоил высокое звание Героя Социалистического Труда… Шатилину Алексею Леонтьевичу — почетному металлургу, ветерану Магнитогорского металлургического комбината…»[4]

Даже от огня у горна доменной печи не было так жарко мне, как в этот момент от нахлынувшего вдруг горячего волнения. Леонид Ильич, как известно, не только мою фамилию назвал, но и ленинградца Степана Витченко, прядильщицы из-под Москвы Ольги Вохмяниной, алтайского колхозника Павла Печенкина. А зал гремел от аплодисментов. Кто-то из сидевших рядом ветеранов обнимал меня, кто-то говорил что-то, тряся за руку.

А потом нас, ветеранов-наставников, пригласили занять почетное место в президиуме съезда. В перерыве между заседаниями сердечно поздравили, дружески пожали руку Л. И. Брежнев, А. Н. Косыгин.

— А я вас хорошо помню, Алексей Леонтьевич, — сказал тогда Алексей Николаевич Косыгин. Несколько лет назад приезжал в Магнитку Председатель Совета Министров СССР, и я показывал ему хозяйство в доменном цехе. — Слышал, что вы в Константиновке работали когда-то?

Да, именно в Константиновке познавал я азы доменного дела. Оттуда, с Донбасса, прибыл на Урал по комсомольской путевке в числе других молодых добровольцев. Прибыл, чтобы остаться здесь навсегда.

Свыше сорока лет работаю в одном из самых горячих, самых главных цехов Магнитки. Вышел в отставку «с опозданием» на четырнадцать лет: все никак не хотел, не мог расстаться со своими домнами, со своими доменщиками.

А впрочем, можно ли сказать «вышел в отставку», если в тот же день директор комбината Дмитрий Прохорович Галкин сообщил, что назначает меня нештатным помощником начальника доменного цеха по воспитательной работе.

…Вскоре после того, как я вернулся со съезда комсомола, у нас в доменном цехе остановили на капитальный ремонт доменную печь. Это последняя печь, которую я задувал на Магнитке. Доменщики говорят: домны стареют, но не умирают. Я знал, что и эта, десятая, обретет новую жизнь, войдет в строй помолодевшая.

Но в тот день, когда началась загрузка печи и бригады готовились к задувке, не пошел в цех. Отдав сорок лет жизни доменным печам Магнитогорского комбината, я впервые в такой важный час находился на расстоянии. И не потому, что числился теперь в списках цеха не старшим мастером, а нештатным помощником начальника цеха по воспитательной работе. Я верил в людей, которые стояли у горна, которым я передал свое дело.

Мысленно я видел у печи спокойного, неторопливого Петра Юрьева — теперь старшего мастера; рядом с ним подвижного, но твердого и уверенного мастера Евгения Мудрака и помогавшего им молодого ученого, кандидата технических наук Валентина Новикова.

И вот сейчас, когда все проверено, осмотрено, опробовано, люди ждут последней команды Петра Васильевича Юрьева. Он даст знак — подать в печь газ — домна оживет…

И она «пошла», заработала. Мои ученики выдержали экзамен.

Я говорю — мои ученики, и тут же вношу поправку: бывшие. Ведь Петр Юрьев пришел в доменный цех в годы войны. Никто теперь не узнает в этом крепком, коренастом человеке того худенького долговязого подростка, каким он пришел к нам в цех в начале сорок второго года.

На фронт ушли мои товарищи — доменщики, а мне сказали: «Твой фронт здесь, у доменных печей». И вот эти подростки были солдатами моего трудового батальона.

На Магнитогорском комбинате в годы войны не только плавили чугун и сталь, но и строили новые доменные печи. Помню, пятого декабря сорок второго года моя бригада выдала первую плавку чугуна на доменной печи № 5. За ее освоение я получил первый орден Ленина. А через год — в декабре 1943 года задувал шестую доменную печь.

На той, шестой печи с теми же ребятами мы потом осваивали высокое давление газов под колошником. Это давало возможность увеличить выплавку чугуна на шесть — восемь процентов. Нигде, ни на одном заводе тогда такого еще не было. Риск был, конечно.

В пятидесятых годах меня связывала большая рабочая дружба с бывшим тогда начальником доменного цеха Александром Филипповичем Борисовым. Александр Филиппович подчас смело опровергает общепризнанные истины, умеет ставить техническую, технологическую проблему неожиданно, по-новому.

Борисов искал пути повышения производительности доменных печей. Это тогда была острейшая задача, так как мартеновские печи задыхались — не хватало чугуна. И вдруг Борисов выдвинул идею — перевести домны на работу по новой технологии — с повышенным давлением газов под колошником.

Доменщики выступили в поддержку точки зрения Борисова. Решили эксперимент начать с печи № 6, с той, на которой я работал мастером.

Готовились терпеливо и спокойно, не торопясь. Наконец, наступил долгожданный день. Он прошел спокойно — домна работала ровно. Но уже на следующий день она начала капризничать — похолодала, пошла неровно. Начались осадки. Ухало так, что сердце обрывалось. Казалось, печь «бунтует», недовольна режимом. Я облегчил шихту, давал кокс, уменьшал расход известняка, стремился угадать поведение домны, как бы проникнуть за толстую броню кожуха, заглянуть во внутрь неспокойной, капризной домны. Часами стояли мы рядом с Борисовым разгадывая загадки, которые задавала нам доменная печь: разгадаем одну, а она задает другую.

Стало опасно — осадки грозили аварией.

А однажды произошло несчастье — печь с такой силой выбросила чугун из летки, что я не успел отскочить — огненный сгусток, словно осколок снаряда, прожег ногу, повредил сухожилие. С тех пор и прихрамываю.

В больницу приходили доменщики с цветами, фруктами, рассказывали мне веселые истории, о домне не говорили.

А я думал о ней, будь она неладна.

Целый год шла неустанная борьба за новую технологию. Искали и находили новые приемы, методы «укрощения строптивой».

Отработали технологию работы с повышенным давлением газов под колошником, перевели на эту технологию все домны. Производительность цеха резко возросла. За коренное усовершенствование методов труда и внедрение новой технологии А. Ф. Борисову и мне было присвоено звание лауреатов Государственной премии.

Мне в жизни повезло: у меня были отличные учителя. Учили меня не только доменному делу, но и тому, как правильно жизнь свою строить.

Всегда буду добрым словом вспоминать Павла Ивановича Коробова — одного из славной династии доменщиков Коробовых. Пришлось встречаться на домнах Магнитки и с главой династии Иваном Григорьевичем Коробовым — он приезжал в гости к сыну и, конечно, заходил в цех, встречался с людьми.

Удивительный это был человек! Более полувека проработал на Макеевском металлургическом заводе, прошел там все «доменные ступеньки», а с 1918 года стал обер-мастером. Можно смело сказать: Иван Григорьевич — это энциклопедия доменного дела, и мы многому у него научились.

А сыновья его не только унаследовали от отца практические знания, но и революционный дух, пролетарские традиции. Павел Иванович Коробов был общительным, простым в обращении, чутким старшим товарищем. Никогда не выпячивал себя, не бахвалился. В общем, человек рабочей закваски, прошедший путь доменщика и в Макеевке, и в Енакиево, и на заводе имени Петровского. Окончил Московскую горную академию.

Сколько дней и ночей провели мы, тогда еще молодые доменщики, рядом с Павлом Ивановичем у доменных печей! Можно сказать, под его руководством прошли мы «доменную академию».

А потом стал моим учителем Александр Филиппович Борисов. Чему я у него научился? Прежде всего, анализу, умению до всего докапываться, как он говорил — «доходить до корня явлений и фактов». По его инициативе под эстакадой была построена модель домны, действующая модель, и здесь мы постигли металлургическую науку и в теории, и на практике.

Это Борисов высказал первым мысль: выплавлять маломарганцевистый чугун. Как так? — удивились многие инженеры, ученые, работники министерств. — Да вы откройте любой учебник по металлургии, и там написано: марганцевая руда является составной частью доменной шихты. И руду эту возили издалека, обходилась она втридорога. Идею Борисова заморозили на много лет, но корни она все-таки пустила.

За осуществление этой задачи взялись инженеры В. И. Голчин и А. Л. Галатонов. Их поддержал новый директор Магнитки Феодосий Денисович Воронов, человек смелый, напористый, умеющий смотреть вперед. Магнитка экспериментировала. Из доменного цеха эксперименты перешли в мартеновский передел. Искали, пробовали, отрабатывали новую технологию. И добились своего: доменные печи в Магнитке не загружаются дорогостоящей марганцевой рудой, в шихту больше включается агломерата. И выигрыш — 100 миллионов рублей в год.

И уж, конечно, нам, мастерам, горновым, газовщикам, надо было проявить все свое мастерство, научиться с большой точностью регулировать тепловой режим, вести точную, почти аптекарскую шихтовку. И отлично освоили новую технологию.

Коробов, Борисов говорили нам, что мастер — это главный технолог на печи и полный хозяин на своем участке, он за все в ответе — и за технологию, за итоги работы, за поведение подчиненных ему людей.

Случались неполадки, аварии, и обязательно ночью. Звонишь Борисову домой:

— Александр Филиппович, беда.

— Что случилось?

Рассказываешь. Волнуешься. А он выслушает и спокойно:

— А почему вы звоните, Алексей Леонтьевич, спать не даете? Кто там мастер? Ах, Шатилин. Так ведь мастер знает, что делать. Действуйте.

Такую школу мы прошли — школу самостоятельности, активности, личной ответственности.

В труде, в дерзаниях закалялась юность тех, кто составляет сейчас костяк доменного цеха.

После той, шестой, домны строили — седьмую, восьмую, девятую, десятую. Все их приходилось задувать и «обживать», с каждой связаны воспоминания. На каждой новой домне росли, учились, набирались мастерства и опыта новые поколения молодых доменщиков.

В последние годы все чаще приходят на рабочие места парни с дипломами инженеров. Вот так пришел в мою бригаду горновым Валентин Новиков, только что окончивший Московский институт стали и сплавов. Вижу, старается человек, работает наравне с другими, а в чем-то и лучше, поскольку у него инженерные знания.

Представился случай, пошел я к начальнику цеха и говорю: «Толковый парень, старательный. Можно выдвинуть вторым горновым». Так начал Новиков шагать по ступенькам, от горнового до мастера. Теперь — кандидат технических наук. Многое сделал для того, чтоб облегчить работу доменщиков. И это понятно, он досконально знает свою профессию.

Мастером я стал в двадцать четыре года. Мне подчас говорят, что в мастера вошел «слишком молодым», что сейчас, мол, не очень-то начальство расщедрится и поднесет такую должность молодому человеку. Такие рассуждения от недоразумения. Что значит слово «молодой»? 15 лет — молодой, 20 лет — тоже молодой и 25 — молодой. То есть им нужна поблажка на незрелость, так? Заблуждение!

Как я уже отмечал, в сорок втором военном году в Магнитке в очень короткий срок построили домну № 5. Я выдавал на ней первую плавку. С кем? С «ремеслятами». Поставили их на самые ответственные участки домны. Что говорил я им тогда? Что они молодые, что у меня в сердце жалость к ним поселилась, поблажки давать буду? Нет! От холода, голода и усталости они валились с ног, иногда засыпали у горячих кауперов. Я не говорил им укоризненных слов. Растолкаю их, соберу и скажу: «Понимаю, ребята, тяжело. Но вашим отцам еще труднее. Наш долг — помочь им в борьбе за честь и свободу нашей Родины». И откуда-то брались силы у худеньких парней, они рвались на огонь домны, как в атаку.

Нельзя торопиться с выдвижением молодежи, но и искусственно придерживать в ранге «молодого» нельзя. Это лишает человека самостоятельности. Молодых надо не «двигать», не «толкать вперед», а развивать и воспитывать доверием. А что главное для тех, кто воспитывает молодежь? Доверие. Скажи молодежи: чувствуй, мысли, борись вместе со мной, рядом со мной. Не бойся, страх сам себе могилу роет. И тогда вырастают бойцы, а не последыши. И молодость не помеха, а подспорье. Молодому нужен наставник.

Наставник — это человек, который излучает какой-то особый свет и тепло. Таким должен быть человек, наставляющий молодых парней на путь истинный. Потому что извечен вопрос «делать жизнь с кого?»

Между наставниками и учениками должна быть духовная близость. А она, как правило, возникает на основе полного личного равенства, партнерства. Только тогда молодой человек придет к старшему с бедой и радостью, захочет поделиться сокровенными мыслями. Иногда мы считаем: нам, старшим, все с таким трудом досталось — и невзгоды, и лишения были, так пусть и молодежь почувствует, почем фунт лиха. Думаю, такая точка зрения неправильна. Ведь речь-то идет об искусственных трудностях. Но когда же это помогало в работе! И не лучше ли для пользы общего дела, чтобы человек сразу расправил крылья, почувствовал вкус к работе?! Трудностей же настоящих, творческих у молодого человека на жизненном веку будет немало.

Пришла в цех группа молодых инженеров, прямо из Магнитогорского горно-металлургического института — Виктор Некрасов, Николай Крюков, Юрий Волков, Виктор Крепкогорский, Виталий Ураев.

Гляжу: все парни крепкие, рослые, симпатичные. Говорю им на полном серьезе: «А ну, парни, вот вам лопаты, взбирайтесь на колошник и очищайте его от пыли». — «А зачем?» — спрашивают. Отвечаю: «Исправлять технологию — пылью засыпало до самого дистрибутора. Ясно?» — «Ну, тогда айда на колошник!» Насыпали мои инженеры шесть ковшей колошниковой пыли. Полез на колошник, проверил — все чисто, под метлу. Молодцы, не испугались черной работы. Вообще-то говоря, только неумные люди делят работу на черную и белую: есть работа, труд — и в ней радость и счастье.

С тех пор повел я этих парней от ступеньки к ступеньке по всей доменной производственной лестнице, от одной менее ответственной к более ответственной должности, не пропуская ни одной. Всякое бывало за эти годы — и горести, и радости. Казалось, единомышленники. Но иногда оказывалось, что у нас «разные группы крови». А все-таки вывел парней на большую жизненную дорогу. Всех до единого.

Как-то получил я телеграмму главного доменщика Министерства Л. Я. Левина: просил помочь доменщикам Орско-Халиловского комбината. А когда приехал в Новотроицк на комбинат, меня встретил главный инженер Виктор Григорьевич Некрасов такими словами: «Сердечно рад вас видеть. Уж извините, что побеспокоили. Мы попросили Министерство прислать к нам именно вас, никого другого не надо. Пустили новую домну, и она «захандрила».

Смотрю на Некрасова: да тот ли это рослый, бойкий парень, который с метлой лез на колошник? Да, тот самый. Но теперь уже солидный, важный, главный инженер огромного комбината. А для меня он прежний.

— Витя, — посмеиваясь, спрашиваю Некрасова, — а вы тут колошник от пыли не забыли очистить?

Какова судьба других моих воспитанников? Николай Михайлович Крюков — начальник доменного цеха Магнитки, Виктор Александрович Крепкогорский его заместитель, Юрий Павлович Волков — начальник технического управления Министерства, Виталий Васильевич Ураев был секретарем парткома Челябинского металлургического завода, выезжал в Индию — помогал там осваивать новые домны. Теперь он в Ираке — помогает осваивать металлургический завод.

Частенько приходится мне бывать на заводах страны, а то и заграницей. И куда ни поеду, всюду люди, прошедшие школу Магнитки.

Однажды попросили меня съездить в Темир-Тау на металлургический завод. Что-то там застопорилось с доменной печью. Приезжаю. Смотрю, вместе с казахами мои ребята здесь трудятся. Помог им наладить дело. И вот руководство цеха обращается ко мне с просьбой: «Дайте своего ученика на должность старшего мастера». Есть, говорю, такой на примете — Алексей Башкуров. Был горновым. Работал, учился. Сначала окончил техникум, потом институт. Дельный, надежный человек. Направили его в Темир-Тау. Работает теперь там старшим мастером.

Поехал я для обмена опытом в Чехословакию, в Остраву — крупный промышленный центр страны. В пригородах Витковице — металлургический комбинат имени Готвальда. А там встречают: «А, обер-мастер Шатилин, наш наставник, очень рады!» Моим гидом был молодой инженер, который учился на домнах Магнитки.

Пригласили в Польскую Народную Республику на празднование 30-летия освобождения Польши от фашистских захватчиков. Побывал на металлургическом заводе в Новой Гуте. Приятно было узнать, что Новую Гуту зовут «Польской Магниткой». Комитет высшей Варшавской рады наградил меня золотым знаком Янки Красицкого. Красицкий в годы войны возглавил движение сопротивления молодых патриотов Варшавы и погиб в бою с врагами. Но имя его живет в народной памяти Польши.

Торжественно вручили в Польской Народной Республике и другую правительственную награду — Золотой Крест. Я так понимаю: это награда Магнитке за бескорыстную помощь польским металлургам.

Да, в каких только краях и государствах не делятся щедро своим опытом магнитогорские доменщики! Индия, Финляндия, Польша, Болгария… И всюду — мои сыновья.

Николай Данилович Кочетков, Герой Социалистического Труда, прошел прекрасную магнитогорскую школу. Послали его в Бокаро (Индия), он задувал здесь первую доменную печь.

И вот что произошло, о чем писал в «Правде» писатель Владимир Попов.

В Бунпуре, небольшом городке километрах в ста от Бокаро, тоже есть металлургический завод. Построен он давно, еще англичанами. Оборудование ветхое, изжило себя. Но завод работает, дает чугун, сталь. И вдруг — прорвало горн одной из доменных печей. Кое-как отремонтировали, печь действовала дня три, и вновь прорыв. Авария, теперь уже более серьезная. Ликвидировать ее не могли. Печь стала гаснуть. Инженер-металлург сказал: «Это конец». Так подумали и руководители завода. Но все же решили испробовать последнюю возможность — и рано утром в Бокаро был послан самолет. Минут двадцать спустя он летел уже обратно, в Бунпур, с советскими специалистами. Их было семь человек. Среди них — Н. Д. Кочетков. Три дня не отходили от домны, работали в две смены: одна с восьми утра до десяти вечера, а вторая с десяти вечера и до шести утра. На четвертые сутки пошел чугун, а наши специалисты, вернувшись в Бокаро, уже вскоре встали на рабочие места. Об этом рассказали индийские знакомые, добавив: «Сами они вряд ли о себе будут говорить. А ведь сделали невозможное».

Наши товарищи, побывавшие в Швеции, рассказывали, что есть в этой стране у доменщиков такой обычай: каждому новичку, молодому рабочему надевают на палец чугунное кольцо в знак постоянства, привязанности к домне. Однако, когда печи лихорадит и резко падает заработок, это чугунное кольцо не удерживает людей у горна.

У нас привязанность к своей профессии держится на трудовых традициях, на чувстве долга, коллективизма и ответственности. Я проработал более сорока лет на домнах Магнитки и ни разу не заглядывал в свою трудовую книжку.

Среди моих учеников — старший горновой домны № 2, Герой Социалистического Труда Василий Дмитриевич Наумкин. Стал не только отличным доменщиком, но и государственным деятелем. Читал в газете его речь на одной из сессий Верховного Совета РСФСР и думал: «Ну, и шагаешь ты, Вася Наумкин, хорошо шагаешь!» И в душе радость была. А потом читаю его статью в «Советской России» и чувствую: пишет Наумкин о том, что нами не раз было высказано в беседах. О чем же писал Василий Дмитриевич?

«Для нас, металлургов Магнитки, комбинат стал трудовой колыбелью, родным домом. Я отношу себя уже ко второму поколению металлургов Магнитки. Первооткрыватели — это те, кто построил замечательный комбинат и город, кто взрастил в наших сердцах любовь к огненной профессии, научил управлять пламенем. Говоря о них, вспоминаю прежде всего наших учителей и наставников Алексея Леонтьевича Шатилина, Николая Ильича Савичева, Георгия Ивановича Герасимова, Ивана Даниловича Лычака и многих других ветеранов труда. Сможем ли мы передать ту героическую эстафету, что начали они у горы Магнитной, нашим преемникам — молодежи? Вопрос не простой, он волнует любого из кадровых рабочих. Надо не просто научить открывать летку, выпускать чугун по желобу. Мы должны так воспитать человека, чтобы он сердцем прикипел к металлу, чтобы и в отпуске по ночам снились ему огненные всполохи»[5].

Хорошо, очень верно сказано! Приятно и радостно, что новое поколение идет той же дорогой.

…Субботний день 27 октября 1978 года. Кремлевский Дворец съездов. Идет торжественное заседание, посвященное 60-летию ВЛКСМ.

И, как всегда, вместе с молодежью — представители всех комсомольских поколений, и я среди них: приехал в столицу по приглашению ЦК ВЛКСМ.

В тот торжественный час Леонид Ильич Брежнев вручил боевому союзу молодых ленинцев памятное Красное знамя ЦК КПСС. Леонид Ильич замечательно сказал о Красном знамени, как о награде всем поколениям Ленинского комсомола.

Тем, кто ходил в стремительные атаки Первой Конной, возводил Днепрогэс и Магнитку, водрузил знамя Победы над рейхстагом.

Тем, кто восстанавливал разрушенное войной народное хозяйство и поднимал целину.

Тем, кто сегодня по велению своего комсомольского сердца трудится на заводах и стройках, на полях и фермах, кто посвятил себя делу образования и охраны здоровья народа, кто стоит на страже мира и безопасности любимой Родины.

«Комсомол, — говорил товарищ Л. И. Брежнев, — и сегодня есть ленинская ударная бригада, десятки миллионов членов которой, молодых энтузиастов, вершат великие дела. Нет, они не только пробивают через тайгу, горы и вечную мерзлоту магистраль от Байкала за Амур, преобразуют Нечерноземье, ставят крупнейшие гидростанции на Енисее и Ангаре. Они движут вперед все наше коммунистическое дело, утверждая своим примером истину марксизма-ленинизма, соединяя достижения современной науки с трудом на благо народа».

Слушал я эти слова и думал: нет для нас, ветеранов комсомола, большего счастья, чем счастье видеть, знать, что дело, которому ты отдал свои лучшие годы, жизнь, — в надежных руках.

За десятилетия работы (старшим горновым, мастером, а затем старшим мастером) в моем подчинении были сотни людей (как-то подсчитали: около восьмисот человек!).

Считаю: есть у меня восемьсот учеников и друзей — и тем горжусь, тем счастлив.

Галина Куликовская, журналист КОММУНИСТЫ

Магнитка традиционна. Это сказывается и в облике комбинатовского фасада. Слева от главной проходной — заводоуправление. Справа — невысокое скромное здание парткома и профкома и тут же — видавшая виды гостиница… Так было пять, десять, сорок лет назад, так было, когда приезжал сюда Серго…

1

Кабинет секретаря парткома на втором этаже. Два руководителя комбината — нынешний его директор Дмитрий Прохорович Галкин и главный инженер Юрий Викторович Яковлев — были в разное время его хозяевами. Само по себе это симптоматично: современному командиру промышленности полезно пройти школу партийной работы.

Теперь в этом кабинете Петр Семенович Грищенко[6]. Мы знакомы уже не первый год — со времени избрания его секретарем парткома, — и он дружески приветствует меня. Грищенко не один, со своим заместителем Анатолием Николаевичем Цыкуновым, человеком редкой работоспособности и организаторского дара.

Рабочий день в парткоме начинается в девять утра, у Грищенко и Цыкунова, как и у директора комбината, на час раньше, в восемь. Только что оба пришли от главного диспетчера, который докладывал директору, как сработал комбинат ночью. Этот краткий рапорт подобен барометру, определяющему «погоду» на целый день. Сегодня погода благоприятная, спокойная, никаких ЧП.

— Какие новости? — спрашиваю я.

— Снова отличился слябинг, — удовлетворенно отвечает Грищенко, — для его коллектива слова «превзойти лучшие показатели юбилейного года» уже не лозунг — устойчиво завоеванная позиция.

— 20 890 тонн в сутки, — конкретизирует, заглянув в блокнот, Цыкунов, это по его части. — Приняли обязательство довести до 21 000 и на таком уровне работать стабильно.

— Какова проектная мощность стана?

— Пять миллионов тонн в год.

— А получается?

— Семь миллионов получилось. Достижение мирового класса. Такой производительности больше нет нигде.

— Что делают из слябов?

— Автомобильный лист, главным образом для КамАЗа. Из-за КамАЗа все и началось — сначала реконструкция станов, а потом и рождение рекордов, ставших нормой.

— Это там работает Герой Социалистического Труда Овсянников?

— Там все герои, — уточняет Грищенко. — Старший оператор Овсянников — один из них. Он заканчивает институт. Коммунист.

— Как идут дела в первом мартене, на двухванных?

— Вот уже три года лидирует 35-й агрегат, наш сосед — вон он, крайний, ближе всех к нам, — кивнул Петр Семенович Грищенко. — У него самые лучшие результаты, самые высокие в стране: миллион шестьсот тысяч тонн стали в год. Это же не печь — целый завод! Что характерно для 35-й? — продолжал Грищенко. — Обслуживает печь комсомольско-молодежный коллектив. Прекрасный коллектив. Старший мастер Анатолий Богатов был делегатом XVIII съезда комсомола. Анатолий — потомственный металлург, и мать и отец его тут работали. Анатолий начинал работать в первом мартеновском подручным сталевара, на 35-й был уже сталеваром, поступил в вуз. Потом мы принимали его в партию. Он — лауреат Государственной премии СССР, лауреат премии Ленинского комсомола. Теперь у него уже свои ученики, сам воспитатель молодежи. Другие бригады на этой печи возглавляют: делегат XXV съезда партии, лауреат Государственной премии СССР Николай Игин, лауреат премии Ленинского комсомола Петр Маликов, Василий Кирнев, Владимир Шунин… Чудесные парни!

2

Понедельник здесь, на комбинате, особый день недели. Его называют днем парткома. И все на комбинате знают, что в этот день партком комбината «выезжает» в цех и никто не отвлекает его вызовами и поручениями, — хотя ой как трудно вначале это было узаконить! Так уж повелось с тех пор, когда секретарем парткома был нынешний директор комбината Д. П. Галкин. Это по его инициативе партком почти в полном составе «выехал» в один из мартеновских цехов, — туго тогда было со сталью, не хватало блюмингам слитков, — и стал советоваться с рабочими, как лучше решить эту острую проблему. Впрочем, слово «выехал» следует употреблять без кавычек, — комбинат велик, отдельные его цеха расположены за десятки километров, на другом берегу Урала, так что без транспорта тут не обойтись.

Сначала люди отмалчивались, остерегались высказываться, ведь тут начальство свое, цеховое, присутствует, как, мол, это все обернется. Но секретарь парткома настойчиво призывал: «Давайте, товарищи, не стесняйтесь, если скажете коряво, зато хлестко! Разворачивайтесь по-рабочему, чтоб правду в глаза!»

И наконец разговорились, и кое-что из услышанного было для парткома откровением. Началось с того, что сдерживает и мешает работе, а привело к вопросам, на первый взгляд, очень далеким: к взаимоотношению со старшим мастером и меню в столовой. Настроение в коллективе было здоровое, боевое, люди, как всегда, когда речь идет о чести Магнитки, престиже Магнитки, с открытыми сердцами идут навстречу. Тот первый выезд оказался настолько эффективным, что стало ясно: такие встречи очень нужны, их надо ввести в постоянную практику и привлечь к участию в них профком, комитет комсомола, представителей администрации, чтоб оперативно решать поднятые вопросы.

День парткома прочно вошел в ритм недели, утвердился все равно как директорский график — совещание командного состава по пятницам. Кстати, на этом графике и объявляется, что очередной день парткома будет проводиться в таком-то цехе и, следовательно, все, кому положено там быть, должны подготовиться. Фамилии при этом не называются — сами, кому нужно быть, знают. И это так же обязательно, как начало работы в восемь часов утра. На учет взяты все цеха без исключения, а их уже больше сотни. В иные из них партком выезжает по четвертому или даже по пятому, как например и сегодня, кругу.

Итак — хроника одного такого понедельника. На листке секретаря парткома написано «Доменный цех». День парткома начинается рано утром, начинается с внешнего осмотра цеха и территории, к нему прилегающей, — все берется на учет, все имеет значение. Культура производства, как известно, берет начало с вывески. А вывеска тут такая: у перекрестка железнодорожных путей, ведущих к домнам, на платформе-постаменте стоит голубой чугуновозный ковш. Надпись на нем напоминает: «1932. Выдан первый чугун». У входа в здание конторы — белокаменная стена, на которой высечены даты задувки и выпуска первого металла всеми десятью домнами Магнитки. По ним можно сверять историю нашей Родины, каждая дата — этап. А сегодняшний день цеха, подобно зеркалу, отразила наглядная агитация. Стенные газеты, диаграммы; таблицы, витрины празднично рассказывают о тех, кто идет впереди, и не дают поблажки тем, кто провинился. «Горячо поздравляем коллектив 9-й печи!» приветствует плакат. 9-я печь — именинница. На ее сверхплановом счету немало чугуна, полученного весьма экономно: на каждой тонне металла доменщики сберегли кокс. Пока П. С. Грищенко беседует с секретарем парторганизации цеха, его заместители Алексеев, Сторожев и Цыкунов знакомятся с кругом вопросов, которые решали коммунисты цеха последнее время, и работой партгрупп. Анатолий Николаевич Цыкунов интересуется, естественно, больше производственными делами.

Кстати, работа Цыкунова началась в парткоме, как раз в понедельник, со дня парткома. Проходил он в первом листопрокатном цехе. Задавали много вопросов, и Цыкунову, горняку по образованию, в прошлом начальнику рудника на горе Магнитной, было неловко, он чувствовал себя не в курсе дел и казалось невероятным, возможно ли все это постичь. С того памятного понедельника составил себе жесточайший график изучения металлургических производств и неукоснительным образом изо дня в день выполнял его. Для партийного работника имеет значение все: температура дутья в печи и температура сознательности, которую удается поднять у каждого.

До встречи с рабочими, а она состоится перед началом второй смены и после окончания первой, остается два часа. Члены парткома, профкома и комитета комсомола (они тоже знакомились с делами по своей линии) идут в бытовки и столовые. Да, тут по сравнению с прошлым годом заметные перемены. И толчком к ним послужил предыдущий день парткома. Кто-то выступил и сказал о том, что на пятой домне плохая столовая. Стали искать для нее другое помещение и решили своими силами пристроить к зданию мастерских корпус. И вот нашлось место не только для столовой, но и для душевых, раздевалок и комнат отдыха. Вот это и есть действенность!

В пристройке полным ходом шли работы. Отделывался новый зал столовой. На стенах — мозаичные панно. Члены парткома и профкома придирчиво, словно эксперты, осматривали помещение. Дошла очередь до комнат отдыха. «Разве тут отдохнешь, — не снижал своего требовательного тона Грищенко. — Вы в первом мартеновском были? Питьевые киоски видели у них? А комнаты отдыха для сталеваров — с душевой кабиной, прохладным воздухом, с зеркалами и картинами. Ты нарисуй тут рыбака с удочкой. Или хотя бы серого волка из «Ну, погоди!», чтоб человек мог на несколько минут отдохнуть, расслабиться. Конечно, до седьмого прокатного цеха вам далеко. Там и бассейн с камушками, и пальмы, и настольный теннис. А вот до мартеновского вы должны подняться».

Вот о чем печется секретарь парткома — о красоте, удобстве и уюте. А ведь было время, когда до эстетики не доходили руки. Теперь на комбинате работает бюро производственной эстетики и дел у него прибавляется с каждым днем. Партком создал художественный совет на общественных началах. Группы эстетики появились и в цехах.

Время подошло к двум часам. В красном уголке уже собралась вторая смена. Начальник цеха доложил рабочим и мастерам о том, что было сделано по каждому из их прошлых выступлений. Посыпались вопросы:

— План по выпуску чугуна растет, — подымается немолодой человек в суконной робе. — А охладительные приборы в плохом состоянии, не хватает фурм. Надо уже сейчас принять меры.

— Запишите: на печи № 10 нужны новые дымососы. Давайте пошлем на завод, где их делают, своего представителя.

— Что делается для того, чтоб исчезло бурое облако над левым берегом?

Цыкунов, сидящий рядом, обменивается впечатлениями: «Как изменился характер вопросов! Люди беспокоятся о плане, о своей смене, за весь цех болеют, заставляют хозяйственников думать об усовершенствовании технологии и искать резервы. Это же совсем другой уровень. Новая ступень! Высокая температура сознательности!»

Вопросов было много. Ответы давались тут же. По поводу «бурых облаков», например, отвечал секретарь парткома. Он сказал, что в техническом проекте реконструкции комбината десятки миллионов рублей ассигнуется на улучшение водного и воздушного бассейнов. За мартеновскими цехами будут поставлены новые системы газоочистки. Заместитель директора по кадрам Ф. И. Пивоваров говорил о том, что еще недостаточная ведется работа по профориентации, о профессии горнового надо рассказывать, популяризировать ее среди молодежи, чтобы привлечь в доменный цех. Председатель профкома на вопрос о перспективах улучшения жилищных условий, — он неизбежно встает на рабочих собраниях, — отвечал: «Принято решение о реконструкции комбината, о генеральном плане развития города. На жилищное и культурно-бытовое строительство ассигнуется дополнительно миллионы рублей. Это позволит построить больше жилых домов и детских садов в новых микрорайонах».

— Вот видите, что такое дни парткома, — говорил мне П. С. Грищенко, когда вы возвращались из цеха, — они ориентируют руководителей на решение первоочередных задач коллектива, и мы их включаем в общую программу действий. Через месяц пошлем инструктора проверять. По первому кругу был миллион вопросов, по второму — меньше. В основном они сводятся к следующему: снабжение сырьем и заготовками, ремонт оборудования, улучшение условий труда, быта и системы общественного питания. Именно дни парткома подсказывали идею общекомбинатского смотра душевых, красных уголков и столовых. С них начался поход за наведение чистоты и порядка на территории. Было решено каждому труженику отработать по восемь часов «на красоту» комбината. И никто не откажется. Просто удивительно, как можно было жить раньше без дней парткома!

— Однако, как ни полезны, продуктивны дни, сегодня мы рассматриваем их лишь как одну из форм массовой работы. В цехах проходят теперь и другие дни — например, дни культуры и науки. На сменно-встречные собрания приезжают артисты, врачи, педагоги, ученые.

— Время вносит свои коррективы, — продолжал секретарь парткома. — Хочу особо подчеркнуть, что магистральная наша задача — резко поднять уровень первичного звена — партийной группы. На ее базе мы решаем все вопросы — идеологического, воспитательного и производственного характера. Применительно к партийной, профсоюзной, комсомольской группе, ко всей бригаде строится система повседневного обучения и воспитания. Мы поставили себе целью дойти до каждого работающего, охватить всех.

Вот, например, анкета «Коммунист и качество». Это — своеобразное социологическое исследование, которое должно учесть предложения по улучшению качества продукции.

3

Беседа с Грищенко продолжается в парткоме.

Что сейчас главное?

Что больше всего заботит партком?

— Главное состоит в том, чтобы все коллективы вывести на уровень лучших достижений. — Грищенко развернул на столе схему. Прямоугольники, выстроенные в строгой геометрической последовательности, рядами и над ними годы — 76-й, 77-й, 78-й, 79-й, 80-й. Сверху (лозунгом) крупно: «Коммунист, эффективность и качество». — У нас на каждого работающего приходится в среднем 40 тысяч рублей валовой продукции в год. На иных заводах — всего 18 тысяч. И тем не менее, мы не имеем права стоять на месте. За пятилетие нам предстоит поднять производительность труда на 25 процентов!

Как же коммунисты Магнитки решают эту задачу?

На комбинате объявляется смотр по повышению производительности труда, механизации и автоматизации технологических процессов. Создается штаб смотра, начальник штаба — директор комбината. Разработаны условия соревнования цехов за лучшие показатели, установлены премии.

Партком проводит во Дворце культуры левого берега собрание. Вопрос на повестке дня единственный: «О задачах партийных организаций комбината по повышению производительности труда». Докладчик — Д. П. Галкин. Он дает анализ работы каждого цеха, подробно останавливается на недостатках. А их немало, значит, немало и резервов, возможностей работать лучше, качественнее и больше выпускать кокса, чугуна, стали и проката. Принимается постановление, в котором учтено все — и роль партийной группы, и разработка конкретных мероприятий на каждом участке.

Потом партийные собрания с такой же повесткой дня проходят у доменщиков, сталеплавильщиков, прокатчиков, коксохимиков — везде, по всем подразделениям комбината.

Следующий шаг — создание четкой и продуманной системы контроля, исполнения намеченного. Тут мелочей не может быть, учитывается все, снизу доверху. Партком утверждает комиссию партийного контроля при парткоме по вопросам механизации ручного труда.

Каждые десять дней в 2 часа дня, в директорском кабинете заседает штаб смотра. У руководителей цехов спрашивают:

— Что вы сделали за эти десять дней?

— Сколько высвободили и куда направили людей?

— Сколько выпущено и какой продукции конкретно?

Если намеченное не сделано, на следующем заседании штаба слушается повторный отчет.

Кроме того, на каждом заседании парткома отчитываются секретари партийных бюро.

Организаторская деятельность — одна из самых сильных сторон коммунистов Магнитки.

Наступление на главном направлении продолжается. Продолжается широким фронтом.

4

Всем металлургам страны известны имена двух сталеваров Южного Урала — Михаила Ильина и Петра Сатанина. Сатанин работает на Челябинском металлургическом заводе, Ильин — на Магнитке. Но прежде чем пойдет о нем рассказ, небезынтересно познакомиться с одним письмом. Пришло оно на комбинат из Берлина, из ГДР.

«От имени Генерального директора «Металлургихандель» т. Зготитца и от имени коллектива отдела металлургии торгпредства ГДР в СССР сердечно благодарим Вас и коллектив вашего завода за отличные поставки в 1977 году, году 60-летия Великой Октябрьской социалистической революции, — писали немецкие товарищи. — Этими поставками вы в значительной мере способствовали тому, что предприятия металлургической промышленности ГДР смогли на высоком уровне выполнить свои планы и особенно свои экспортные обязательства по отношению к СССР».

…Вот как обернулось: хорошо сработала Магнитка — хорошо сработали и металлурги дружеской страны. Социалистическая интеграция в действии и в наилучшем своем выражении.

Однако какое имеет отношение, на первый взгляд, это письмо к Ильину? Об Ильине в нем не говорится ни слова. Тем не менее — самое непосредственное, прямое. И вот как это случилось.

Работает во втором мартеновском цехе сталевар Михаил Георгиевич Ильин. Работает с тех пор, как окончил ГПТУ № 13 при комбинате. Человек он очень скромный и не просто исполнительный и добросовестный, но и способный вдумываться в то, что делает, сосредоточивать свое внимание на недостатках и на том, как выполнить свое задание лучшим образом.

Давно его беспокоила мысль: не всегда получается у сталевара то, что требуется. Сталеварение — сложнейший процесс, зависящий от множества компонентов и условий. Стоит нарушить хотя бы одно из них, и тогда вместо стали, нужной для автомобильного листа, получится, к примеру, другая, которая годна лишь для сортовых станов; не доглядишь — и вместо низколегированной — рядовая… Чуть не додержишь или передержишь в печи, — и уже не то. Особенно не волновались: и такая сталь, мол, не пропадет, найдет применение.

Было время, когда главным критерием работы служил «вал». Счет шел прежде всего на тоннаж, на ковши, на плавки. Выполнялись в первую очередь те наряды, которыми предусматривалась марка стали попроще, а выполнение заказов посложнее и количеством меньшим отодвигалось «на потом». В результате страдали потребители.

Бригада коммуниста Ильина поставила перед собой задачу — выполнять все заказы подряд, все без исключения. А как же иначе может быть? «Это все равно, — говорил он товарищам по работе, — что ты пойдешь за ботинками в магазин, а тебе предлагают галоши или валенки. Или за апельсинами, а тебе макароны взвесят. Ведь не возьмешь? Что же мы машиностроителей держим на голодном пайке?» Люди соглашались, но сомневались — получится ли?

Конечно, вначале было очень трудно. Конечно, Ильин вскоре убедился, что опыта и мастерства одного сталевара, слаженности в работе одной бригады мало. Будь ты тут асом из асов — все равно: очень многое зависит от смежников, тех, кто рядом — машинистов завалочных машин и чугуновозов, разливщиков, готовящих и подающих ковши. Даже от того, как быстро и точно будет определена температура металла, очень многое зависит. Когда-то определяли ее на глазок, по цвету, потом с помощью термопары, но термопару надо было готовить — тоже лишние затраты времени. А тут как раз ввели автоматический замер температуры, и вовремя…

Конечно, Ильину было нелегко. Но дело сдвинулось. Смежники пошли навстречу сталевару, контакты сработали по принципу сквозной стыковки… Партбюро, руководители цеха оказывали помощь всем, что было в их силах.

…Михаил Георгиевич работал во вторую смену, с четырех. Уже приготовился к работе, переоделся. Пришел в красный уголок на сменно-встречное собрание. Нашел место, сел… Обратил внимание, что тут и заместитель директора завода по кадрам Пивоваров, и заместитель секретаря парткома Цыкунов. На столе живые цветы кому-то приготовлены. Еще подумал: может быть, кто-то именинник? И смутился, растерялся, когда узнал, что это все из-за него и ему: и эти гордые каллы, и гвоздики в снежный морозный день, и значок «Ударник пятилетки», и сувениры…

А потом он встал и рассказывал о том, как прошел у него этот удивительный год, в который все сто процентов своих плавок провел по заказам, только строго по заказам, и ни разу не отступил.

Его слушали очень внимательно, ему аплодировали, когда объявил, что решил работать так и впредь, — только по заказам, — улыбались, когда призвал последовать его примеру, — но в глазах некоторых товарищей стояло… недоверие.

«Неужели — все сто процентов? Не может этого быть! Наверное, ошиблись в подсчетах, натянули»…

Так думал одно время и сталевар Василий Петрович Буданов, ставший потом одним из самых активных последователей Ильина. Так думал до тех пор, пока четыре дня сам не покрутился чуть ли не подручным у Ильина, был его тенью, во все вникал, ничего не упускал. И сам Буданов пришел к твердому убеждению: «Можно так работать, можно, на все сто». Он проникся уважением к этому уже немолодому сталевару, отметил его способность немедленно вмешаться, предотвратить малейшее отступление от технологии, что в конечном итоге и обеспечивает успех.

Потом было заседание бюро обкома партии, на котором коммунист Ильин докладывал о результатах своей работы, и там же встретился и познакомился с Петром Сатаниным, челябинским сталеваром, который тоже докладывал обкому о своих достижениях. Формула Сатанина была: «Все плавки по заказу, с наименьшими затратами, только высокого качества». Формула очень близкая по сущности своей к почину магнитогорца. Впоследствии оба станут друзьями и соперниками: заключат друг с другом договор о социалистическом соревновании. Будут ездить друг к другу, обмениваться опытом и варить сталь со своими учениками, воспитанниками училищ Магнитогорска и Челябинска.

На базе бригады Ильина работала школа передового опыта сталеваров: примеру Ильина последовали нагревальщики печей, разливщики, прокатчики…

Потом для Ильина и Сатанина наступит счастливый день, в который они, раскрыв газету «Правда», увидят свои фамилии в приветствии Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Тогда в Челябинске проходил Всесоюзный семинар по экономии черных металлов.

5

Сколько я знаю Магнитку, — а этому времени не так уж мало, десять лет, — знаю ее в постоянном движении, устремленной в будущее. Говорят, что жизнь — процесс вечного обновления. На Магнитке непрерывно обновляется все: корпуса цехов, всевозможная техника, в них сосредоточенная, магистрали. Процесс этот неизменно сопрягается с развитием, расширением и протекает творчески, смело и с размахом.

Типична в этом отношении реконструкция второй коксовой батареи, происходившая на моих глазах.

Батарея № 2, выбросив черные клубы дыма и огня, вышла из строя на полгода ранее намеченного срока. Группа заводов Южного Урала осталась без магнитогорского «хлеба» — златоустовский, белорецкий, саткинский, ашинский, миньярский. Беда нависла и над самой Магниткой. Дело в том, что батарея № 2 работает в паре с батареей № 1. У них общая система загрузки и разгрузки, тушения кокса, один подъездной путь и многое другое. А все это хозяйство тоже надо создавать заново и неизбежно наступит момент, когда придется остановить и другую батарею, № 1. Но когда? Как долго они будут стоять обе?

Проектировщики ответили: восемь месяцев и ни днем меньше. А их авторитет непререкаем. Это же Всесоюзный институт, Гипрококс!

Восемь месяцев! Катастрофа! Магнитка не только не выполнит своих обязательств, взятых по всем переделам, но полетит и план. Государственный план! Комбинат не оправится после такого удара очень долго. Не сможет расплатиться с задолженностью и в следующую пятилетку. Как выйти из этого критического положения? Сделан запрос в Министерство — не могут ли выручить коксом другие заводы. Руководство завода и партком решают задачу — что же предпринять еще?

Первая прикидка показала: кокса на восемь месяцев не хватит. Директор поручает главному инженеру, начальникам технического отдела и центральной заводской лаборатории разработать мероприятия, которые позволили бы снизить расход кокса.

Глубокий вечер. Тишина. В заводоуправлении никого уже нет, кроме директора, главного инженера, который только что пришел к себе, и диспетчеров. Дмитрий Прохорович достал сигарету и закурил. В Москве всего восемь часов. Может быть, Москва позвонит? Позвонила!

— Так как же, Дмитрий Прохорович, нашли выход? — спросил министр, и Галкин по самой форме этого вопроса понял, что помощи ждать неоткуда. — Ищите! В стране по коксу дефицит. Вы это знаете не хуже меня…

Потом они снова сидели вместе за большим столом — директор и главный инженер.

— Ты, значит, Юрий Викторович, считаешь, что это реально: сэкономить на каждой тонне чугуна по двадцать килограммов кокса?

— Вполне реально, Дмитрий Прохорович. Конечно, при соответствующей подготовке производства и работе с людьми.

— Значит, это позволило бы нам создать некоторый запас кокса и продержаться какое-то время. Надо уточнить, какое?

— Совершенно верно.

Приказ о введении нового режима потребления кокса подписан. В то же время вводится жесточайший контроль за его исполнением. И все же при совместной остановке обеих батарей, даже при новом режиме и создании некоторого запаса кокса, в сутки не будет хватать восьмисот тонн, если придется остановить вторую батарею на восемь месяцев.

И тогда директор комбината, предварительно обсудив этот вопрос в парткоме, принимает смелое решение: надо сократить срок совместной остановки батарей с восьми до трех месяцев. Битва за кокс еще не выиграна, она только разгорается. И как во всяком сражении, руководить ею должен штаб. Начальником штаба Галкин назначает М. Ф. Кочнева, тогда он был начальником технического отдела. И поручает ему определить схему ускоренного ведения строительных работ. Кочнев пытается возразить: «Я же не коксохимик и не строитель, я прокатчик!»

— Ты, Михаил Федорович, прежде всего коммунист, можешь рассматривать это и как партийное поручение. У тебя есть опыт творческого контакта со строителями, — поддерживает директора присутствующий при этом разговоре секретарь парткома. — Формируй штаб!

Партком принял решение создать на комплексе объектов коксохима общественный штаб. Горком партии утвердил начальником штаба Анатолия Николаевича Цыкунова.

Строители и проектировщики доказывали, что невозможно, немыслимо за три месяца осуществить все работы. Было над чем подумать!

Пока строители ломали полуразвалившиеся печи первой батареи, а Кочнев деловито, без суеты, сумевший сплотить вокруг себя энергичных и талантливых инженеров из управлений и отделов, искал и придумывал со своим штабом оригинальные, единственные в своем роде технические решения, Цыкунов с головой окунулся в организационные дела. На раздумье времени не отпущено. На блюминге была одна главным образом строительная организация, здесь несколько трестов. Кроме своего родного «Магнитостроя» — «Коксохиммонтаж», «Южуралэлектромонтаж». В общественный штаб введены представители от всех трестов, отделов комбината, комсомольских и профсоюзных организаций, от редакции — всего 12 человек. Создана даже своя профгруппа. Кочнев тоже, конечно, член общественного штаба.

В штабе координируются, «утрясаются» все вопросы. На кладку печей приедут каменщики из Липецка, Караганды, Новокузнецка — из двенадцати городов. Если не устроить их и не обеспечить питанием, то нечего и за дело браться. А кому как не общественному штабу решать все эти проблемы. А соревнование этих же каменщиков, огнеупорщиков, а потом — сварщиков и монтажников? А наглядная агитация? Это, конечно, очень плохо, что строительная площадка так узка, что машинам и людям негде развернуться, но надо не только разбирать старые конструкции, но и подвозить новые. Надо!

В штабе у Цыкунова собирались через день, а у Кочнева каждый день. Рядом с металлургами сидели строители и монтажники. Решалась одна жизненно важная для комбината задача. И заинтересованность была тоже одна, общая.

Четырнадцатого марта начали ломать угольную башню. Теперь это было не страшно. Уже смонтированы спроектированные и изготовленные на комбинате временные устройства для подачи шихты. Батарея лишилась тушильной станции. Тоже нет трагедии! Рассчитано, выверено с секундомерами в руках, что раскаленный кокс первой батареи можно возить для тушения на девятую и десятую. Огнеупорная кладка печей раньше, когда ремонтировались другие батареи, велась чуть ли не полгода. Здесь эта трудоемкая работа была выполнена всего за восемьдесят пять дней! Строители перешли на скользящий график. Отдельные бригады взяли такой высокий темп, что выполняли по две, две с половиной нормы за смену.

— И все же самым трудным, — теперь уже оглядываясь назад, вспоминает Цыкунов, — оказалось получить заказанное для батареи оборудование. Ведь оно планировалось по утвержденному Госпланом графику на четвертый квартал этого года. А нам оно понадобилось на полгода раньше. Это больше всего тревожило. Ведь надо было перестроить планы заводов-поставщиков. Им пришлось делать наш заказ досрочно, на полгода раньше. Нам помогал областной комитет партии. Горком партии направил в Москву, в Министерство черной металлургии, в Госплан СССР начальника общественного штаба Цыкунова. Штаб обратился с письмом к рабочим заводов, в редакции газет. И оборудование поступило вовремя! Главные агрегаты, устройства и механизмы прибыли, когда все было уже готово, ждали только их.

Первого сентября металлурги остановили вторую старую батарею. А через сорок семь дней, восемнадцатого октября, началась загрузка камер спекания кокса новой, реконструированной батареи. Не восемь месяцев, даже не три месяца, всего сорок семь суток стояли обе батареи!

Это была победа воли и героического труда, победа коммунистов Магнитки, сумевших мобилизовать сотни людей, все ресурсы на выполнение поставленной задачи.

— В мировой практике ничего подобного не случалось, — не скрывал своего восторга председатель приемочной комиссии Ф. Мустафин. — Поверьте мне, — объяснил он обступившим его репортерам, — я занимаюсь коксовым производством уже тридцать пять лет. С удовольствием поставил на акте оценку «хорошо» строителям.

Новая батарея совершеннее, она мощнее старой в полтора раза. Годом позже с энтузиазмом не меньшим, чем в далекие годы рождения комбината, была произведена реконструкция домны № 2, знаменитой «Комсомолки». По старым меркам на это ушли бы долгие месяцы. Металлурги отмерили строителям невероятно короткий срок — всего шестьдесят суток. Райком партии и партком комбината сумели организовать работы так, что домна была задута через 59 суток и 16 часов! Причем объем ее увеличился на 200 кубических метров. Это позволило увеличить выпуск чугуна на 300 тысяч тонн в год — прибавка весьма существенная к напряженному балансу страны по чугуну.

Параллельно с домной шла реконструкция прокатных и обжимных станов, она продолжается и сейчас, практически без их остановки.

Так идет обновление слябинга и стана «2500» горячего проката.

И не стареет, а молодеет год от года Магнитка, подтягивает свои арьергарды, набирает силы для главного мощного броска вперед: претворения в жизнь дальнейшего плана развития, по существу второго рождения комбината. Комбинат живет будущим.

Семен Эйдинов, народный артист РСФСР ДЛЯ МУЗЫКИ СЕРДЦА РАСКРЫТЫ

Прав поэт, написавший что «землю, с которой вместе мерз, вовек разлюбить нельзя…»

Стремительно летят годы нашей жизни и творчества, и оказывается, что уже более сорока лет назад Магнитка вошла в мою жизнь, стала моей судьбой.

Вспоминаю год 1938-й. Я закончил Московскую государственную консерваторию. Мне вручили диплом с отличием. Мог остаться в Москве, но меня потянуло к горе Магнитной. Здесь создавался гигант черной металлургии, поднимался социалистический город. О нем уже тогда слагались легенды.

И вот я — преподаватель и руководитель первой в городе детской музыкальной школы и вечерних курсов для взрослых. Металлурги, строители, учителя, служащие после работы приходили в наши классы и познавали тайны нот…

Первого сентября 1939 года открылось Магнитогорское музыкальное училище. Трудно было работать.

Постепенно накапливался опыт, крепла уверенность в своих силах, развивалась инициатива. А затем прибыла группа музыкантов с высшим образованием.

С чего начиналась музыкальная Магнитка?

В журнале «Свободный мир», издающемся в ГДР, опубликованы воспоминания известных кинодеятелей Аннели и Андрэ Торндайк — создателей документального фильма «Русское чудо». Вспоминая о своей работе в Магнитогорске, они рассказали о встрече с первым руководителем музыкальной школы Лией Абрамовной Авербух. Она говорила Торндайкам: «Я приехала на Магнитку в 1935 году. Вначале мы жили в бараке. Я не понимала, что должна здесь делать. В конце концов стала учительницей музыки. А здесь не было ни одного пианино. Вокруг меня были люди, у которых в помыслах только стройка. Мне казалось, что я лишняя. Но однажды вечером ко мне постучались мои соседи по бараку и сказали: «Мы охотно бы пели. Не можете ли вы организовать настоящий хор?» Я поняла, что и у меня здесь будет полезное дело. Так и осталась. Мы получили комнату еще до того, как пошел первый трамвай. Нашу музыкальную школу открыли прежде, чем было построено здание для горсовета. А сегодня в школе уже учится 600 учеников».

Эта учительница музыки — не исключение.

Но вот прошли десятилетия. Как-то в Магнитогорск приехал композитор Мариан Коваль. Он пришел в Дом музыки, сел за пианино, тронул клавиши, и зазвучала знакомая мелодия песни «Юность».

Собирайтесь под знамена, Под знамена Ильича. Наша юность закалена, Наша юность горяча!..

Песня эта родилась в Магнитке в тридцатом году. Мариан Коваль и поэт Илья Френкель работали тогда на стройке, и здесь началась их творческая жизнь.

— Я бесконечно рад, что город, где начался мой путь композитора, стал центром музыкальной культуры, эстетического воспитания детей, рабочей молодежи, студенчества. Об этом мы могли лишь мечтать!

Процесс прикосновения к духовным, нравственным, эстетическим ценностям — процесс незримый, каждодневный. Это — прикосновение сердцем. В Магнитке с первых дней строительства города установилась заинтересованная атмосфера поиска путей, средств и форм более полного и широкого приобщения к миру прекрасного тысяч людей. Этой работой неустанно руководит городской комитет партии.

Объединила и вдохновляет всех участников этой работы главная задача — дать возможность и рабочему, и инженеру, и служащему, и студенту, и школьнику войти в мир прекрасного, воспитать благородство души, чувств, помыслов.

Как сегодня выглядит «музыкальный цех» Магнитки?

В Магнитогорском музыкальном училище обучается шестьсот человек, в нем 204 педагога, из них 174 — его бывшие воспитанники. Имеется музыкальное отделение педагогического училища, четыре детских музыкальных и шесть вечерних музыкальных школ, средняя общеобразовательная школа с музыкальным уклоном. Кроме того, при хоровом обществе создано шесть творческих коллективов, в том числе народных инструментов и студия игры на духовых инструментах. Ко всему этому надо прибавить сто с лишним самодеятельных творческих коллективов во Дворцах культуры, клубах, красных уголках, в высших, средних учебных заведениях, школах, ГПТУ…

Нынешний этап жизни страны, условия развитого социалистического общества изменяют нравственный облик рабочего человека. Передового рабочего сегодня характеризует не только сознательное и творческое отношение к труду, но и глубокие знания, широкий и культурный кругозор. Однако чем выше уровень развития общества, тем больше требования к человеку, к его нравственному, эстетическому воспитанию. И, конечно, большая роль отводится в этом отношении музыке.

В беседе с Кларой Цеткин В. И. Ленин, говоря об искусстве, напомнил, что мы не должны давать развиваться в этой области хаосу. А это значит, что, привлекая самые широкие массы слушателей к миру музыки, надо отдавать должное прежде всего выдающимся сочинениям мировой и отечественной классики, народной песне и лучшим произведениям современных авторов. Они незаменимые средства эстетического воспитания.

Не секрет, что иногда в музыкальном искусстве подчас на первый план выдвигается развлекательная сторона и снижается его роль как мощного средства идеологического воспитания. Между тем нельзя признать полноценным процесс формирования духовного мира нашего современника без знакомства с творчеством Бетховена, Глинки, Чайковского, Шостаковича, Прокофьева…

Нужна умная, не шаблонно организованная, последовательная пропаганда мировой музыкальной классики, лучших сочинений советских композиторов.

Музыкальная пропаганда начинается со школы.

Музыка различными своими гранями начинает входить в школу — в уроки литературы, организацию внеклассной работы.

В годы Великой Отечественной войны в Магнитогорске была создана государственная хоровая капелла, творчество которой ныне известно и в Москве, и на Украине, и в Сибири, и на Дальнем Востоке.

Сейчас капелла начала новое важное и большое дело: пропаганду музыки, музыкальное воспитание школьников по системе Д. Б. Кабалевского. Эту работу мы проводим почти во всех школах Магнитогорска. Около 15 тысяч юных магнитогорцев проходят нашу школу музыки. Эта работа строится по программе специального абонемента, которая тщательно продумана.

Вот например, цикл «Литература и музыка». Он знакомит школьников с тем, как прочитал композитор то или иное произведение литературы, как воплотил это в музыкальные образы. Другая тема — «Произведения А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова в музыке». Мы рассказываем юношам и девушкам, как замечательно воплотил в музыке Модест Мусоргский «Бориса Годунова». Как в опере «Война и мир» слились два гения — Льва Николаевича Толстого и Сергея Прокофьева.

Проводим лекции-концерты по темам «Русская природа в музыке», «Песни Отечественной войны».

Мы ведем поиски новых путей музыкальной пропаганды. В этих поисках родился, например, музыкальный факультет в одной из школ рабочей молодежи. Факультативный курс эстетического воспитания возник в горно-металлургическом институте имени Г. И. Носова.

В 65 общеобразовательных школах города создан 121 хор, в них поют четыре с половиной тысячи ребят. Во всех ГПТУ также созданы хоры и оркестры. Шесть тысяч юных магнитогорцев являются слушателями областного университета музыкального воспитания молодежи. На предприятиях, в учебных заведениях, при Дворцах культуры города работают 53 взрослых хора, они объединяют около 3000 любителей пения.

В нашем городе частенько можно услышать слова: песня и труд рядом. Это действительно так. Приведу лишь два примера.

Миксеровой второго мартеновского цеха Владимир Доставалов, получивший музыкальное образование в нашем училище, и машинист разливочного крана Иван Каунов создали самодеятельный вокальный ансамбль «Металлург».

И вот уже многие годы с неизменным успехом выступает этот магнитогорский ансамбль в красных уголках цехов, на сценах Дворцов культуры, участвует в передачах Центрального телевидения «Товарищ песня». Ансамбль выезжал со своими песнями в Румынию. Его солистам — Владимиру Достовалову и Ивану Каунову присвоено звание «Заслуженный работник культуры РСФСР».

В 1976 году они были удостоены чести выступать в Москве в больших праздничных концертах для делегатов XXV съезда КПСС.

А в конце июня того же года они побывали в Германской Демократической Республике, где состоялся XVI рабочий фестиваль самодеятельного искусства социалистических стран. В концертах вместе с Достоваловым и Кауновым участвовали еще двое магнитогорцев — солисты народного театра балета Дворца культуры металлургов Н. Ашихмина и В. Аверин. Все четверо стали лауреатами и отмечены золотыми медалями фестиваля.

Геннадий Семенович Гун — кандидат технических наук, окончил вечернее отделение музыкального училища, организовал и много лет бессменно руководит камерным оркестром горно-металлургического института имени Г. И. Носова. В свободное от работы время студенты, преподаватели института разучивают и исполняют произведения Баха, Чайковского, Шостаковича, Бабаджаняна… Этот оркестр с концертами объехал многие крупные города страны, не раз выступал в Москве, выезжал за границу.

В 1967 году к 60-летию Дмитрия Шостаковича Магнитогорская хоровая капелла выступила с тематическими концертами, посвященными великому композитору. Магнитогорцы послали ему альбом, в котором были отражены эти «Дни Шостаковича». Композитор ответил телеграммой:

«Спасибо вам сердечное за ваш подарок, столь дорогой для меня».

В Магнитке стало традицией: ежегодно, 16 марта, проводить общегородской День музыки. Систематически организуется детский хоровой фестиваль, а в начале мая — праздник песни, в День Победы — марш-парад духовых оркестров.

Это внушительные мероприятия на площадях, стадионах, во Дворцах культуры. Одновременно пользуются большим успехом камерные методы музыкальной пропаганды: встречи в комнате общежития, в красном уголке, в одной бригаде, словом, там, где человек — активный участник беседы, а не просто слушатель.

Именно такой подход и вызвал необходимость создать Дом музыки. В Магнитогорске был открыт первый в РСФСР Дом музыки. Это очень небольшое, уютное здание, которое находится в жилом массиве, в микрорайоне. Сюда можно зайти вечером, чтобы послушать новые записи музыкальных произведений или лекцию, концерт. А подчас и самому сесть за инструмент и помузицировать. У нас действуют два Дома музыки, и роль их в музыкальном, эстетическом воспитании трудно переоценить.

В статье 27 Конституции СССР говорится:

«В СССР всемерно поощряется развитие профессионального искусства и народного художественного творчества».

Магнитогорск — яркий пример подлинного расцвета народного творчества. Тысячи людей отдают свой досуг занятиям в коллективах художественной самодеятельности. И, естественно, остро стоит вопрос о руководителях таких коллективов.

В Магнитогорске много энтузиастов, пропагандистов музыки, песни. Дирижер Александра Алексеевна Малиновкина на общественных началах помогла создать хоры в мартеновском и доменном цехах, успешно руководит камерным хором при педагогическом институте. Дмитрий Михайлович Зарецкий, крупный специалист по духовым оркестрам, уже более 20 лет трудится в музыкальном училище, ведет большую работу в городском хоровом обществе, он — главный дирижер наших марш-парадов. Зоя Евсеевна Бородина руководит двумя Домами музыки, занимается организацией массовых мероприятий, проводимых хоровым обществом. Это очень не простое дело: ведь в добровольном обществе 27 тысяч членов!

Перед нами — благородная цель: вызвать у людей интерес к музыке, увлеченность, любовь к ней как обязательные условия для того, чтобы она широко раскрыла и подарила им свою красоту. Впереди — непочатый край работ. Нам надо преодолеть «психологический барьер» недопонимания и недооценки некоторой частью хозяйственных, технических руководителей роли музыки в нравственном воспитании кадров, особенно молодых рабочих. На очереди — приобщение к эстетическому воспитанию всей творческой интеллигенции, ряда организаций и учреждений, которые пока еще находятся в стороне.

Мы, музыканты Магнитки, живем, трудимся в атмосфере ударного труда металлургов, строителей, метизников, калибровщиков, железнодорожников, тружеников многих самых разных профессий. Их созидательный труд вдохновляет нас на новые успехи, на завоевание новых высот в творчестве. В то же время музыка, песни помогают рабочему классу, интеллигенции в созидательном труде. Магнитогорцы действительно с песней шагают по жизни… И как гордо шагают, радостно, победоносно!

ВКЛЕЙКИ

В чем неповторимость Магнитки?

В городах, подобных Магнитогорску, рожденных социалистическими пятилетками, метафора о людях, на которых держится земля, часто приобретает буквальный смысл. Вы можете здесь познакомиться с теми, кто жил в первых палатках, выплавил первые тонны стали, заложил первый дом в городе. История выступает в Магнитке в облике реального человека, без которого не было бы ни города, ни комбината. Не символической фигурой — живым воплощением лучших человеческих качеств встает перед нами магнитогорский рабочий. В нем зримо и ярко слились черты подлинного героя нашего времени — беззаветная преданность партии, коммунистическим идеалам, великому делу Ленина.

(«Правда»)

Холмистая степь. Ковыль. Всадник на лошаденке.

Вагончик с медным колоколом у дверей. Надпись: «Станция Магнитогорская». Первый вокзал. А далеко ли до города? До города? Да нет, не далеко — года три.

Начало пути. Звучат над осенней степью чистые строки Ручьева:

…Как пошла вдруг, да как                                   повалила Вся Россия на Магнитострой.

С сундучками, с котомками за спиной спрыгивает Россия с платформ в очередь к палатке — «Конторе Магнитогорского строительства». Корявыми буквами пишет заявления о том, что хочет «буксировать мировой гигант». Не беда, что многие ни разу не видели города — они построят город.

* * *

Магнитка… Конечно, сразу хочется увидеть знаменитую Магнитную гору, от которой все и пошло…

И теперь стоишь растерянный: горы нет. Далеко внизу — почти игрушечный экскаватор, змейкой бежит состав с вагонетками. Тебе объясняют: «Гора была как раз на месте этого котлована»…

Целый город темных, непривычных для глаза строений: эстакады, трубы, мосты, краны, шеренги домен. Все в белых дымках. Позже узнаешь: в этот железный город приходят ежедневно десятки тысяч людей. Огромное число. Но где люди? Город кажется пустынным, так велики размеры сооружений и площадь, которую они занимают.

За день я едва осилил путь, где проходит руда из котлована до цеха, где по железным каткам несется красный, брызжущий искрами слиток стали, называемый «слябом». Красное тесто, ускоряя и ускоряя бег, превращается в стальные листы. Они проносятся над станом красными птицами и оставляют у новичка ощущение сказки. А где-то рядом в другом, столь же длинном цехе, сталь катают почти до бумажной тонкости, превращают потом в белую жесть. Другие цехи катают проволоку, стальные ленты и полосы, арматуру для строек, разных видов фигурные профили.

(В. ПЕСКОВ, лауреат Ленинской премии. «Магнитка»)

Есть города — из дерева                                 и камня, В рубцах и шрамах, с гарью                                 вековой, А нам пришлось                         вот этими руками Из вечных сплавов строить город свой. Б. Ручьев

* * *

Когда идешь по улицам шумливым Меж стройных зданий, радующих глаз, Невольно вспомнишь с чувством горделивым, Что ничего здесь не было до нас. Да, все сбылось, что снилось и не снилось. Поднялся город строгой красоты. Ведь это наша юность воплотилась В его проспекты, цехи и сады, В его металл, приблизивший победу… Не потому ль в степную эту даль Со всей земли простые люди едут Постичь душой, как закалялась сталь. Л. Татьяничева

Роют котлован домны. Лопатами с уступа на уступ кверху швыряют землю. Первый котлован. А сколько еще всего вокруг этого котлована надо построить! Задуман комбинат не просто современный, но самый крупный из всех, какие в мире существовали. Знания как построить? Их было немного. Механизмы? Лопата, лом, тачка, лошадь. Место выбрали дикое, необжитое. За рубежом мало кто верил, даже друзья. И только эти сто тысяч в лаптях, отчаянно копавшие землю, верили. Есть в кинохронике кадры январской метели. Белое молоко. И в этом свистящем массиве — люди и лошади. От холода там, на экране, ежишься даже ты, сидящий в теплом, уютном зале. Работа не останавливалась и в такие зимние дни. А вечером: палатка или тесный барак, закоптелый чайник на печке. Есть кадры: у печки сушатся лапти. Обычная по тем временам обувка. Оператор, снимавший для памяти стройку, знал, что Россия будет носить другую обувку и будет дивиться: неужели так было?..

(В. ПЕСКОВ, лауреат Ленинской премии. «Магнитка»)

* * *

Магнитогорск стал столицей черной металлургии, флагманом социалистической индустрии. Магнитка дает ежегодно 15 миллионов тонн стали, пятую часть всесоюзного производства метизов. Здесь выплавляют 250 марок стали, выпускают 1600 профилеразмеров проката. На 7000 предприятий страны и в 32 государства идет ныне магнитогорский металл.

Молодой крестьянский парень в старенькой куртке, с деревянным сундучком. Это Виктор Калмыков из российской деревни Калмыковки. Таким приехал он к горе Магнитной. Приехал с тысячами других таких же простых работящих людей, поселился в одной из палаток, раскинувшихся широким табором в голой степи. И стал трудиться. Сначала землекопом на котловане будущей плотины, потом — рабочим на бетономешалке, бригадиром бетонщиков. Упорно учился: начав с простейшей грамоты, освоил и технические знания. Сердцем постиг величие социалистического преобразования страны, вступил в ряды коммунистов. Когда на забетонированных его бригадой фундаментах стали монтировать конструкции и оборудование, Виктор перешел подручным на монтажные работы, затем возглавил звено монтажников. И дальше вместе со стройкой рос человек.

Это был путь, пройденный многими. На сооружении магнитогорского гиганта, новостройке первой пятилетки, мужала и закалялась, как сталь, рабочая армия.

* * *

В наши дни в Магнитогорске готовят кадры 19 профессионально-технических и технических училищ по 90 специальностям. Ежедневно 46 тысяч самых юных граждан садятся за парты в школах. 12 тысяч юношей и девушек учатся в техникумах, средних специальных училищах. В Магнитогорском горно-металлургическом институте на 11 факультетах по 27 специальностям обучается почти 11 тысяч студентов. Педагогический институт подготовил 13 тысяч специалистов.

ПРОБЛЕМЫ. ПОИСКИ. ОТКРЫТИЯ

Луиза Гладышева, журналист ДОБРЫЕ ВСХОДЫ ТЕРЕНТИЯ МАЛЬЦЕВА

О нем рассказывается в книге Л. И. Брежнева „Целина“

«С особым уважением отношусь к людям, которые спокойно, без суетни и шума ведут свою линию в сельском хозяйстве, видя всегда конечную цель. Пересматривать на целине из агротехнических приемов приходилось многое…

…Крупица за крупицей копился опыт. Но вместе с удачами появлялись новые беды. Предсказание ученых о возможности ветровой эрозии начало сбываться. Помню, как в Павлодарской области вместе с секретарями райкомов Д. А. Асановым и И. Ф. Кабурнеевым увидел первые смерчи над полями и песчаные переметы на дорогах. Грозной оказалась черная буря, дышать было тяжело. А вскоре полезли из земли еще и сорняки.

Все это побудило меня съездить в Курганскую область, в колхоз «Заветы Ленина» — к Т. С. Мальцеву. Терентий Семенович показал ровные, без единого сорняка посевы пшеницы, а потом стал рассказывать. Этот человек обладает большой силой убеждения, секрет которой — в многолетнем опыте, народной мудрости и преданности земле. Говорил коротко, афористично:

— Отвальный плуг — главный враг степного земледелия. Мою систему стоит у вас примерить. Но, может, придумаете что-нибудь покрепче, поновей?

— Максимально уменьшить количество обработок почвы! Поднимайте целину, но потом как можно меньше ее трогайте.

— Пары — вот главное условие степных урожаев. Не получите хлеба, если останетесь на целине без них.

— Сорняки пошли? Следовало ожидать. Пока кое-где уже получают заовсюженную пшеницу, а потом получат и запшениченный овсюг. Иные растерялись: дескать, силен овсюг, что с ним делать? А он, сорняк, наоборот, хлипкий. Он силен, когда хозяева плохи. Хорошо, что позже сеете. Подождать надо, спровоцировать овсюг и уничтожить. Потом уж сеять. Нервы надо крепкие иметь. У кого нервы слабые, тому в полеводстве делать нечего…

Многое стало мне ясно. Но коли так, спросит читатель, то почему полезный опыт не распространялся мгновенно по всей целине? Отвечу: есть более страшный враг для земли, чем плуг и сорняк, — это навязывание ей всевозможных «рекомендаций». Слишком много их было и слишком дорого они стоили стране, чтобы не понять: команды сельскому хозяйству по самой его природе противопоказаны. И хотя, сознаюсь, очень хотелось порой «ускорить» и «нажать», я себя от этого удерживал. Надо было дать людям самим во всем разобраться, чтобы выработался коллективный опыт».

Л. И. БРЕЖНЕВ. «Целина».

* * *

Леонид Ильич Брежнев рассказывает об одном из замечательных людей нашего времени — дважды Герое Социалистического Труда, депутате Верховного Совета РСФСР, почетном академике ВАСХНИЛ, лауреате Государственной премии, полеводе колхоза «Заветы Ленина» Шадринского района Курганской области Т. С. Мальцеве. Терентию Семеновичу 83 года. Велики заслуги его в развитии сельскохозяйственной науки и практического земледелия.

Четверть века минуло с того памятного дня, когда в зауральский колхоз «Заветы Ленина» приезжал Леонид Ильич Брежнев.

Не раз перечитывал «Целину» Терентий Семенович, находя в воспоминаниях и мыслях Леонида Ильича созвучные мысли и высокий духовный заряд, благодаря за память встречи и огромное уважение к народному подвигу, к людям труда.

Всю жизнь у него одна страсть и одна забота: растить на земле хлеб. На это ушли годы, были бессонные ночи, одолевали тревоги, сомнения… Но мысли, направленные к малому пшеничному зернышку, неизменно уходили к величайшему зерну жизни — человеку.

Его волнуют проблемы нравственного совершенствования личности, формирования человека коммунистического общества. Об этом он говорит при встречах и в беседах с людьми, в телевизионных передачах и выступлениях по радио, с трибуны партийных собраний и на комсомольских и пионерских слетах, в печати.

1. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЦЕЛИНЕ

Терентий Семенович Мальцев:

— Нам, сибирским хлеборобам, пришлось немало противостоять шаблону в сельском хозяйстве, который упорно навязывали некоторые ученые, не знавшие конкретных условий зоны восточнее Урала. Так было с ранними сроками сева, с вытеснением яровых пшениц озимой рожью, ликвидацией паров. Посвятив всего себя зауральским полям, я глубоко убежден, что на восток от Урала большой хлеб без наличия паровых полей получить трудно. Устойчивое землепользование здесь возможно лишь при достаточном количестве хорошего пара — хотя бы в пределах 20 процентов. Наши земледельцы знают: пар — это сохраненная влага и верное средство борьбы с сорняками.

На полях колхоза «Заветы Ленина» еще в сороковые годы рождалась система безотвальной обработки почвы, получившая со временем широкое и глубокое признание. По решению Центрального Комитета партии в колхозе «Заветы Ленина» в 1954 году было созвано Всесоюзное совещание по изучению и распространению колхозного опыта в растениеводстве.

В те годы начиналась одна из славных страниц в истории нашего сельского хозяйства — освоение целинных и залежных земель. Безотвальной обработке предстояло стать основой почвозащитных противоэрозийных комплексов на десятках миллионов гектаров степных земель.

И вот, спустя четверть века, читаю книгу дорогого Леонида Ильича Брежнева «Целина», каждая строка которой — о хлебе, о подвиге народном на земле. Радостно и удивительно мне, как Леонид Ильич Брежнев через многое пережитое и через многие годы сохранил в памяти, передал нам все самые значительные события, сберег столь важные подробности, в которых — дух времени, дух эпохи. В этой памяти — глубочайшая любовь, уважение к людям, к труженикам. Не забыл даже, какие у нас с ним разговоры были в ту памятную встречу.

Леонид Ильич приезжал к нам в двадцатых числах июля 1954 года. В большой заботе он был. Вся страна жила тогда освоением новых земель. Но казахстанская целина — дело совсем особое. Все это понимали. Предстояло поднять древние степи, миллионы гектаров и не ошибиться, выбрать верную тактику. А ошибки бывают и у опытных земледельцев.

Как было не заботиться, не думать, если предстояло превратить Казахстан в новый крупнейший зерновой район страны! В первую очередь требовалось выработать и внедрить научную систему земледелия применительно к сложнейшим природно-климатическим условиям республики. Такую систему, которая сохраняла и умножала бы естественное плодородие земель. Нелегкая стояла задача.

Первый целинный урожай радовал, но не успокаивал. Уже кое-где пронеслись черные бури, забросали жгучим песком плодородную почву, полезли сорняки, губительные засухи пошли в наступление. Еще никто не знал, что следующий, 1955 год принесет жестокие испытания целине и ее людям. Вот в это-то время и приехал к нам Леонид Ильич. Поздоровались, познакомились. Какой удивительный, располагающий к себе человек! Леонид Ильич предложил:

— Рассказывайте все, Терентий Семенович. Учиться мы к вам приехали, советоваться. Поля нам свои покажите.

Понимал я, что приехал Леонид Ильич не с праздными вопросами и не ради любопытства, и рассказал все, как было, все начистоту.

О годах напряженного труда, непрестанных поисках коллектива Шадринской опытной станции и колхозников, о наших ошибках и уроках. О сути безотвальной обработки почвы. О том, что научно разработанная и применяемая нами система агротехнических мероприятий проверена на практике и вполне оправдывает себя в природных и климатических условиях Зауралья. Даже в самые засушливые, самые неблагоприятные годы мы не оставались без хлеба.

Больше четырех часов ездили мы по колхозным полям. Гости придирчиво и в то же время с некоторой завистью осматривали без единого сорняка сильные посевы пшеницы. Леонид Ильич очень подробно, прямо дотошно расспрашивал обо всем.

Глубоко благодарен я от себя лично, от наших колхозников за добрые слова Леонида Ильича, сказанные в книге. За то, что он побывал в нашем колхозе и немало способствовал тому, чтобы наши труды оказались полезными для целинных и залежных земель. От всей души спасибо за высокую оценку скромных наших трудов. Еще и еще раз перечитываю дорогие моему сердцу воспоминания и мысли Леонида Ильича и нахожу в «Целине» тот высокий духовный заряд, который поднимает людей на новые свершения во славу нашей Родины.

* * *

Каждое утро почтальон приносит в дом Терентия Семеновича толстую пачку писем. Сейчас, после опубликования книги Л. И. Брежнева «Целина», их стало приходить еще больше. Он берет письма в свои шершавые, натруженные за целую жизнь руки, перебирает, словно лаская, разноцветные конверты. Потом бережно кладет всю пачку в центр рабочего стола до того тихого часа в доме, когда реже будут звонить телефон и хлопать дверь, впуская и выпуская гостей.

Тогда он придвигает к себе письма и осторожно разрезает первый конверт. Читает молча, сосредоточенно и с первых же строк вступает в разговор с автором — соглашается и спорит, поддерживает, убеждает, развивает мысль. Он то задумывается на миг, и тогда прорезавшие доброе лицо линии пережитого становятся глубже; то вдруг засмеются и вспыхнут синим светом его глаза, то положит перед собой большие усталые руки и замрет в ожидании чуда…

Много писем, о многом пишут. Но о чем бы ни говорилось в них — нерасторжимо, воедино слито личное и общественное, пронизано гражданственностью в самом высоком ее понимании. И нет ничего удивительного в том, что с разных концов страны и из-за рубежа тянутся нити сердец к зауральскому селу Мальцево, к дому с теплыми окнами на широкой деревенской улице, где живет Терентий Семенович Мальцев.

Каждое письмо — это встреча, это длинный душевный разговор. Вот он разложил корреспонденцию последних дней в разные стопочки и подписал в уголках лежащих сверху конвертов: «О хлебе», «О воспитании», «О природе». На особицу, по правую руку отложил письма с пометкой «Просьбы, жалобы». На них он ответит в первую очередь, немедленно. Другие будет перечитывать еще не раз, прежде, чем взяться за перо.

2. ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ

Только что смотрел телефильм «Мальцев из села Мальцево». Все время меня держало сильное волнение, а в горле стоял ком. Наверное потому, что все старики так реагируют и на радость, и на печаль. А может быть потому, что мы с Вами одного года рождения. И потому, что и гордость, и восторг охватили меня за простого русского мужика из бывшей глухой сибирской деревни, доказавшего, какая великая неисчерпаемая сила, таланты живут в нашем народе. В советском человеке.

Доброго Вам здоровья.

П. СОЛОВЬЕВ, ветеран гражданской войны, учитель, г. Москва

Я был потрясен, как просто Вы говорите о хлебе. В магазинах наших полно душистого, вкусного, белого хлеба. В запахе этом — тоже Родина. Но всем надо всегда знать и помнить истину, что означает насущный кусок хлеба, как он доставался и достается. Тем более должна знать об этом молодежь. О целине — особый разговор: люди поднимали целину, а целина поднимала людей.

В. КИРЬЯНОВ, Курганская область, Щучанский район

Вечен поток деяний людских, вечен уже и потому, что каждое утро человеческой жизни и вечер ее призывают нас быть щедрыми с людьми. Щедрыми прежде всего на человеческое общение.

Оттого таким близким оказалось руководству Академии Ваше письмо и просьба найти в Тимирязевке ученика, могущего воспринять уроки Ваши, — человека, который пойдет в большую жизнь с Вами, не под ореолом Вашего авторитета, а сам. Но во сто крат будет лучше, если суметь спрессовать время, если за более короткий период времени пройти больше, чем можешь.

Президент Всесоюзной Академии сельского хозяйства имени Ленина, академик П. ВАВИЛОВ

Уважаемый Терентий Семенович и Ваша семья! К вам с уважением Субботина Ф. Д. Мы с Вами были на Первом и на Втором съездах колхозников. Тогда были мы молодыми, а теперь мне уже 75 лет. Много раз видела и слышала Ваши выступления. Терентий Семенович, напишите, как Вы живете.

Заслуженная колхозница Ф. Д. СУББОТИНА, Волгоградская область, Руднянский район, село Козловка

Уважаемый Терентий Семенович!

Мы готовимся к пионерскому сбору «Хлеб — наша жизнь и наше богатство». Большая просьба: напишите несколько слов ребятам моего класса, свои пожелания на будущее.

Алабинская восьмилетняя школа, Московская область, Наро-Фоминский район

Терентий Семенович Мальцев:

— Вся моя жизнь связана с полем. Считаю, что хлеб — самый важный продукт и такой вид энергии, без которого ни одна шестеренка у станка не завертится и самолеты не полетят. И вряд ли придет такое время, когда можно будет сказать: вот теперь у нас хлеба много и больше его не надо. Каждому из нас понятно, что, чем больше мы вырастим хлеба, тем богаче и сильнее будет наша Родина, тем обильнее будет стол у советского человека, а промышленность получит больше сырья.

Когда я был еще крестьянином-единоличником, я считал так: «Моя земля. Мой хлеб». Когда я стал полеводом колхоза, вся земля стала моей. Хлеб растет — это мой хлеб. Поле — радость моя и печаль. Хлеб хорошо растет — радуюсь, нет — печалюсь.

Верно сказал поэт: «Большое видится на расстоянье». Мне есть что сравнивать и есть с чем сравнивать. Возраст, думаю, дает мне такое право.

В начале века в качестве самого яркого примера разорения русского крестьянства приводили Шадринский уезд. Засушливые годы повторялись часто, не успевали крестьяне оправиться от одной беды, как приходила другая. В декабре 1901 года в журнале «Заря» Владимир Ильич Ленин писал о положении в Шадринском уезде Пермской губернии, которую царское правительство считало «благополучной по урожаю»:

«Цены на хлеб начали подниматься еще с 1-го июля, крестьяне уже распродают скот, — а правительство все-таки упорно считает губернию «благополучной»…

В 1911 году совсем страшная сушь охватила природу. От зноя почернело все вокруг — и поля, и леса. Даже семян не собрали крестьяне.

На богатых раньше шадринских ярмарках тоскливо ревел голодный скот.

Засухи повторялись и позже. В былые времена не собрать бы и семян. Только не бывает сейчас голода. Взять 1975 год. Мы так научились хозяйствовать, что в нашем колхозе, к примеру, каждый гектар дал по 15,9 центнера зерна. И это без единого полезного дождя за весь вегетационный период.

И не было унынья в деревне. В каждом доме были в достатке хлеб и все другое.

Часто люди думают и говорят, даже пишут, что можно получать высокие урожаи независимо от погодных условий. Но куда же девать погодные условия, которые могут быть и благоприятными и неблагоприятными? Главнейшим вопросом агрономической науки и земледельцев является: получать хорошие урожаи в любых погодных условиях. Для этого у нас есть все возможности. Сельское хозяйство оснащено современной техникой, совершенствуется управление производством, шире стали применяться удобрения, внедряются новые интенсивные сорта. Таким образом, судьба урожая все больше начинает зависеть не от природы, а от самих хлеборобов: механизаторов, агрономов, ученых. Все больше требуется инициативы, я бы сказал, самоотдачи, повышения ответственности, разумного творческого, а не шаблонного подхода.

Радуюсь тому, что хозяйничают сейчас на земле грамотные молодые люди. Постоянно растет техническая оснащенность, и коренные изменения происходят в характере традиционного сельского труда. Все больше появляется профессий индустриального типа, увеличивается число механизаторов. В стране насчитывается 5 миллионов механизаторов. Как тут не вспомнить наших первых трактористов!

А уж как сеяли из лукошка да жали серпами, немногие теперь помнят.

Основными на селе становятся профессии механизатора широкого профиля, животновода-оператора, строителя. Все больше выпускников средних школ овладевают механизаторскими специальностями, и все больше приходит на работу в село дипломированных специалистов. В 1913 году во всем нашем Зауралье один-единственный агроном был, сегодня в колхозах и совхозах области трудятся более 9 тысяч дипломированных специалистов.

Современная аграрная политика партии — это целая комплексная программа дальнейшего подъема сельского хозяйства. Она включает в себя создание устойчивых экономических условий, обеспечивающих расширенное воспроизводство в колхозах и совхозах, укрепление материально-технической базы сельского хозяйства, сочетание общенародных, коллективных и личных интересов.

Это и решение крупных социальных проблем развития села. Партия исходит из того, что улучшение условий труда и быта сельских тружеников, внимание к людям имеют непосредственное отношение к быстрому подъему сельскохозяйственного производства и повышению его эффективности. Поэтому очень важно всем нам глубоко осознать положения доклада Леонида Ильича Брежнева на июльском и ноябрьском Пленумах (1978 г.) ЦК КПСС и руководствоваться ими.

3. ВОСПИТЫВАТЬ ГРАЖДАНИНА

И еще письма:

Я не мог равнодушно смотреть фильм, а когда стали открывать бюст, как дважды Герою Социалистического Труда, не сдержался и стал вытирать глаза. Это были слезы радости и гордости за Вашу жизнь, за то, как высоко оценили партия, правительство, народ Ваш труд.

Мне бы очень хотелось, чтобы Вы написали о месте, роли молодежи в строительстве коммунистического общества. От того, какими будут гражданами и работниками современные юноши и девушки, зависит будущее, мощь и богатство нашей Отчизны.

Д. ДЕНИСОВ, г. Львов, преподаватель ВУЗа, бывший полковой разведчик

Убедительно просим Вас, дорогой Терентий Семенович, быть почетным членом нашего исторического клуба «Поиск», который собирает материалы об историческом прошлом и настоящем нашей страны и ее людях. Какие черты характера Вы пожелаете воспитать в себе нам, будущим механизаторам?

Учащиеся СПТУ-3, Черновицкая область

Запомнились Ваши слова: «Надо любить свою землю, свой труд и относиться к земле как к своей собственной». Спасибо всем труженикам села за то, что они борются за высокие урожаи — от этого государству огромная польза, наша страна богатеет.

О. КИРЮХИНА, г. Москва

Какие замечательные слова: «Не тот пахарь, который пашет, а тот, который любуется своей пахотой». Эти слова можно отнести к любому труду.

Семья ТОМИЛОВЫХ, Хабаровский край, село Благодатное

Я верю Вам, верю безгранично, потому что Вы настоящий сын земли. Человек может умереть задолго до своей физической смерти или жить тысячелетия.

И. КИХТЯНКО, г. Сумы, УССР

Терентий Семенович Мальцев:

— В письмах меня часто спрашивают и даже просят научить молодежь любить землю, любить сельский труд.

Но как же, — говорю, — можно научить людей любить землю, труд без занятия трудом на земле? Это будет равносильно тому, чтобы научить людей плавать без воды.

Нужно, чтобы обучение труду было частью обязательных школьных программ, так же, как усвоение математики, литературы, истории, биологии.

Когда мой отец не пускал меня в школу, боясь, что я, получив грамоту, уйду от земли, прельщусь городской работой и жизнью, он был по-своему прав. Но сейчас, в наше время, безграмотному нечего делать ни в поле, ни на ферме. По стране мы имеем двести тысяч сельских библиотек, 120 тысяч Домов культуры и клубов, 128 тысяч киноустановок. Электричество, телевизор, холодильник, стиральная машина, газ — давно уже не в новинку. Хорошие магазины, типовые детские сады и даже музыкальные школы стали обычными и необходимыми явлениями крестьянского быта. В нашей области легковой автомобиль имеет каждая третья крестьянская семья, а о мотоциклах и говорить не приходится.

Скоро нашему колхозу исполнится 50 лет. Невелик этот срок, меньше одной человеческой жизни. А результаты, достижения? Мы гордимся, что с полей нашего колхоза началась и с большой пользой применяется во многих районах страны система безотвальной обработки почвы. С гордостью говорю и о том, что на полях моего родного колхоза родились и новые, урожайные засухоустойчивые сорта пшеницы: «шадринская», «зауральская», выведенные сотрудниками Шадринской опытной станции и Курганского научно-исследовательского института зернового хозяйства. Пройдитесь улицами нашего села, побывайте на фермах, в бригадах, в домах колхозников — и вы увидите воочию, в действии ленинскую аграрную политику партии. Всего несколько цифр для примера. В колхозе 14 538 гектаров земли, 8 321 из них — пашня. Имеется 81 трактор, в том числе десять «Кировцев», 28 зерновых комбайнов, 45 автомобилей. Как-то пожилая колхозница Мария Антоновна Чердынцева очень образно и искренне оценила эти перемены:

— Если бы и смолоду робить, как сейчас, то мне и сроду не наробиться бы.

Человек прилагает к земле и науку, и практику, и руки, и технику, и душу свою. И кем бы ни был он по профессии, горожанин или селянин, — он прежде всего — сеятель. Сеятель того доброго, вечного, что оставляет людям.

Я часто думаю: каким будет человек завтрашнего дня? В мечтах своих вижу нашу смену прекрасной — трудолюбивой, мужественной, честной, высоко сознательной, духовно богатой. Без этого нельзя быть по-настоящему счастливым. Поэтому самый главный вопрос для семьи, школы, трудового коллектива, для писателя, художника, для поэта и композитора — вопрос воспитания нравственности.

Перед каждым человеком рано или поздно встает главный вопрос жизни: «Что ты сделал, что оставляешь людям?»

И я не раз спрашивал себя об этом и спрашиваю сейчас: «Честно ли жил, верно ли служил людям, земле?» Думаю, что молодым чаще надо над этим задумываться, когда дорога еще начинается, когда есть и силы, и время пересмотреть себя и поступки, и так, чтобы жить не «начерно», а сразу «набело». Мне сейчас это особенно видно, с высоты моего возраста.

* * *

В один из таких зимних вечеров мы допоздна засиделись с Терентием Семеновичем в его домашнем кабинете. За окнами трещал январский мороз, а от жарко натопленной печи исходил аромат березовых дров. Мы только что прочитали дневную почту, в которой было около тридцати писем, и Терентий Семенович молча и бережно держал их в руках, будто надежные руки друзей.

Потом заговорил, и была в его голосе та сокровенная теплота, с которой говорят о самых близких и дорогих сердцу людях.

— Радуюсь, что пишут мне люди знакомые и совсем незнакомые, обращаются за советом и помощью, поднимают вопросы большой государственной важности, делятся своими радостями и бедами.

Если говорить о счастье, то отношу себя к людям очень счастливым, потому что трудом своим служил и служу Родине, Коммунистической партии, советскому народу. Результаты моих исследований и поисков получили признание земледельцев Зауралья, Сибири, Северного Казахстана и других регионов страны, и я вижу плоды своих трудов и дорогих мне людей родного колхоза «Заветы Ленина».

Счастлив, что до сих пор не расстаюсь с полем и каждую весну встречаю с большой заботой и большой радостью.

Лев Хайкельсон, геофизик ПОИСК

Главный геолог Челябинской комплексной геологоразведочной экспедиции В. К. Пащенко в интервью корреспонденту «Челябинского рабочего» рассказал об «урожае» разведчиков недр. Лишь за один последний год в государственной и территориальной комиссиях по запасам полезных ископаемых было утверждено семь месторождений.

Прирост запасов магнезитов в Саткинском месторождении составил более 100 миллионов тонн, что равняется новому крупному месторождению. Саткинский комбинат «Магнезит» обеспечен сырьем на 50 лет. Снята с повестки дня проблема сноса города. В комплексе утверждены здесь запасы строительного камня и металлургических доломитов. Запасы строительного камня (275 миллионов кубических метров) сами по себе являются крупнейшим месторождением.

Минувшим летом в комплексе были разведаны и оценены Медведевское месторождение скальных пород, Новосмолинское и Янгельское месторождения строительного камня.

Среди вновь разведанных и утвержденных Государственной комиссией по запасам полезных ископаемых можно назвать Чебачье медно-колчеданное месторождение, Ерофеевское месторождение стекольных песков (17 миллионов тонн), Малышевское месторождение кирпичных глин (15 миллионов кубических метров) и другие.

Планируется вдвое расширить Коелгинский рудник. Здесь завершили предварительную разведку Южнокоелгинского месторождения мраморов. Полученные результаты позволяют сделать вывод, что сырья здесь хватит не на один десяток лет.

Выявлен новый участок строительных песков для треста «Магнитострой» в Агаповском районе. Появились хорошие предпосылки для открытия и других полезных ископаемых.

Получены интересные данные и геологами-съемщиками, составляющими геологическую карту Челябинской области. Очередные сюрпризы преподносит один из сложнейших в геологическом отношении уголок мира — район Ильменского заповедника. Много новых, интересных данных получено в районе Магнитогорска.

В публикуемой ниже статье рассказывается об открытии Краснокаменского месторождения железных руд в Уйском районе.

Совсем еще недавно многие специалисты утверждали, что недра Урала практически неисчерпаемы. В частности, имелись в виду и запасы железных руд.

Действительно, Высокогорское, Гороблагодатское месторождения, что расположены возле города Нижний Тагил, служили людям века, служат они и сегодня. Более пятидесяти лет интенсивно разрабатываются руды горы Магнитной. Верили: их тоже хватит на столетия.

Однако жизнь вносит в эти суждения весьма значительные поправки. Сегодня на Урале вопрос обеспечения металлургической промышленности железными рудами приобрел особую остроту.

В настоящее время почти половина металла, производимого на Урале, выплавляется из руд привозных. Добро бы привозимых из близких мест, из Казахстана, к примеру. Но нет же — значительная часть руды завозится на наши заводы из месторождений Украины и Центральной части страны, с Кольского полуострова, то есть из мест, удаленных от уральских металлургических заводов более чем на 2000 километров.

По данным сотрудника Института экономики Уральского научного центра Академии наук СССР, кандидата экономических наук Н. М. Ратнер, частичное переключение уральской металлургии на сырье Европейской части СССР ухудшило экономические показатели производства. Так, перевод южноуральских заводов на дальнепривозные руды обусловил увеличение доли транспортной составляющей в стоимости сырья до 30 и выше процентов, что повысило уровень затрат на выплавляемый чугун на 10—15 процентов. Затраты на чугун из руд уральских месторождений ниже, чем из кварцитов Михайловского месторождения (Курская магнитная аномалия) на 5—15 процентов.

Ввод в промышленный обиход бедных железом титаново-магнетитовых руд, конечно же, мера вынужденная. Качканарское месторождение таких руд, с его миллиардными запасами, известное металлургам еще с демидовских времен, лежащее практически прямо на поверхности, начали разрабатывать только сейчас, и то благодаря присутствию в этих рудах ценного ванадия. Ведь современная металлургия использует железорудный концентрат, содержащий железа не менее 60—66 процентов. В Качканарской же руде железа в четыре раза меньше. Тратится очень много средств на сепарацию, обогащение этих руд. Перевозится и перерабатывается много миллионов тонн пустой породы.

Наиболее ценным промышленным типом железных руд на Урале являются высококачественные и легкообогатимые скарново-магнетитовые руды. Они являются основной частью железорудной базы Урала. Добыча их составляет 78 процентов от общей добычи железных руд по Уралу. Но разведанные запасы этих руд к 1981 году начнут убывать с темпом 8 процентов в год. Надолго ли их хватит?

А ведь именно наличие подобных руд, наряду с высокой производительностью труда и передовой технологией работ, сделало, например, магнитогорский металл таким высококачественным и дешевым. Но этих руд ныне мало. Запасы их истощаются. Совсем кончаются?

Как же экономичнее, эффективнее решать проблему снабжения металлургических заводов Урала железной рудой? По какому идти пути?

Вот мнение доктора геолого-минералогических наук, сотрудника Всесоюзного научно-исследовательского института минерального сырья Н. Г. Шмидта:

«…Расширение железорудной базы Урала за счет скарново-магнетитового оруднения лежит на пути поисков глубокозалегающих месторождений. Основная масса возможных запасов этих руд на Урале более 2000 миллионов тонн (по данным Уральского территориального геологического управления) сосредоточена в интервалах глубин 600—1500 метров… Промышленные месторождения скарново-магнетитовых руд в этом порядке глубин уже обнаружены в пределах Тагило-Кушвинской зоны (месторождения Высокогорское, Гороблагодатское)… Эта работа только начата, и несомненны новые открытия…»

Как видим, в перечне проблем, которые решают уральские геологи, одной из важнейших является выявление новых месторождений железа скарново-магнетитового типа на Южном Урале. Ученые утверждают, что они есть. Но глубоко.

Сегодня геологи уверенно могут заявить: до глубин порядка 500 метров необнаруженных промышленных залежей скарново-магнетитовых руд на Южном Урале практически нет.

Естествен первый вывод: надо искать глубже.

Естествен и вопрос: а стоит ли?

Экономисты подсчитали: для условий Урала даже с глубин 1500—2000 метров добыча руд из достаточно крупных месторождений железа вполне окупаема.

Стало быть, надо отыскать богатые железом рудные залежи на больших глубинах.

Вопросы предстоит решать сложные. Ведь геология — это научно-производственная область человеческой деятельности, где наука настолько тесно переплетается с производством, что нередко их и разделить невозможно. Переход на иной уровень глубин поиска — это зачастую и переход к иным видам поисковых критериев и признаков, к иным методам анализа материалов, к иным, следовательно, приемам поиска.

Добыча руд с больших глубин возможна только шахтами. Горняки оговаривают определенные технические условия: чтобы залежь была компактной, простой формы, выдержанной в залегании, чтобы разубоженность руды нерудными прослойками была не более допустимой.

Ситуация, как в известном анекдоте: «Есть ли медведь в берлоге, мы не знаем, но шерсть у него должна быть не короче пяти сантиметров».

И с другими проблемами дело обстоит не просто.

Для того чтобы читатель яснее представлял себе современную технологию поиска, замечу, что геологи руководствуются при этом поисковыми критериями и поисковыми признаками.

П о и с к о в ы е  к р и т е р и и — это теоретические геологические закономерности, контролирующие пространственное размещение месторождений полезных ископаемых. П о и с к о в ы е  п р и з н а к и — факты, указывающие на наличие или возможность выявления месторождений полезных ископаемых в данном месте (выходы полезных ископаемых на дневную поверхность, околорудные изменения, геофизические аномалии и т. п.).

По ряду причин при поисках глубокозалегающих скарново-магнетитовых руд на первое место стали выдвигаться поисковые критерии и признаки, выработанные геофизическими методами разведки полезных ископаемых, или, более коротко, разведочной геофизикой.

Ведущий в поисках железных руд геофизический метод — магниторазведка. Не будем вдаваться в технические тонкости, отметим лишь, в настоящее время созданы магнитометры, позволяющие (при отсутствии помех) надежно фиксировать аномалии от средних по размерам залежей железных руд с глубин 1000—1500 метров.

Одной из сложностей сегодняшней магниторазведки является выделение из значительного числа выявленных ею магнитных аномалий тех, которые фиксируют именно скарново-магнетитовые залежи, то есть такие, которые более всего интересуют горняков и металлургов.

Все, что мы рассмотрели выше, стало известно не вчера. И не вчера стали наращиваться усилия по увеличению запасов железных руд на Южном Урале. В 1957 году здесь создается геологоразведочная организация, основным направлением деятельности которой устанавливалось выявление новых месторождений полезных ископаемых, с особым упором на выявление новых залежей меди и железа.

Люди, стоявшие тогда у «геологического руля» организации — вначале О. Ф. Родин (позднее главный геолог Оренбургского и других геологических управлений, лауреат Ленинской премии), затем Б. А. Попов (ныне главный геолог Уральского территориального геологического управления), — понимали, что достаточно обоснованно можно вести поиск на больших глубинах, лишь обладая качественными геологическими картами поверхности Челябинской области, сделанными на основе максимально возможного комплексирования геологических и геофизических методов. Для этого были созданы и всемерно укреплены две службы — геолого-съемочная и геофизическая. Именно с них и потребовали — указать возможные места расположения залежей скарново-магнетитовых руд.

…Летом 1968 года Булатовский геолого-съемочный отряд в пятидесяти километрах южнее города Чебаркуля вел полевые работы. Это были не экстраординарные, строго нацеленные изыскания. Проводилась обычная плановая государственная геологическая съемка. Требовалось от отряда составить современную геологическую карту на территорию около 600 квадратных километров.

Небольшое лирическое отступление.

…Солнце, вода и ветер уже третью сотню миллионов лет в пыль и песок истирают исполинские кряжи Уральских гор. Образующиеся пески и глины неспешными оползнями или стремительными камнепадами заполняли пространства между все более и более уменьшающимися горными цепями. И вот уже и нет гор — холмистая степь колышется переливами ковыля либо пшеничным золотом пашен да изредка щетинится редкими пятнами колков. Скрыты глубоко, надежно упрятаны природой сокровища уникальных кладов, то, чем славен Урал на весь мир — цветистые граниты-рапакиви, узорные яшмы и мраморы и, конечно же, руды — железо, медь, никель… Щербатые пятачки обнажений (скальных выходов на поверхность горных пород) редко разбросаны среди сочного разнотравья, выглядывают в крутом лукоморье рек, прячутся в колках.

Внимательно ходит по земле геолог, старательно выискивая этих гонцов сокрытых глубин. Многое они могут поведать профессиональному глазу.

Обнажения коренных пород, выисканные геологом летом в степном раздолье, шурфами и скважинами вырванное у природы знание о распространении этих пород там, где нет их обнажений, зимой геолог увязывает в единую пространственную структуру. В ней-то он и показывает, какие, сколько и как на поверхность эрозионного среза выходят найденные им породы.

Это и есть геологическая карта.

Именно с этого начинается отыскание всех поисковых критериев и признаков для обнаружения всех полезных ископаемых.

Но недостаточно, часто просто очень мало таких прямых наблюдений расположения горных пород. И этот пробел все с большей и большей долей достоверности восполняется ныне по данным геофизических методов разведки.

…Вернемся к событиям десятилетней давности.

В Булатовском отряде работали тогда опытные геологи — Василий Федорович Турбанов, Юрий Дмитриевич Панков (ныне кандидат геолого-минералогических наук), Тамара Николаевна Парашина, Лия Ильинична Турбанова и геофизик Ирина Геннадиевна Малолетко. Они первыми на околице малоизвестной деревни Краснокаменка, буквально за окраинными плетнями, обнаружили вулканические породы, очень схожие по составу и близкие по возрасту с аналогичными породами, найденными в пределах Тагильской и Магнитогорской прогибных структур. И небольшой массив магматических пород. И прямо над ними по данным магнитной съемки, что только что провел геофизик Алексей Михайлович Васильев, — две магнитные аномалии.

Ирина Геннадиевна Малолетко сделала расчеты для малой магнитной аномалии. Оказалось, что она вполне может быть вызвана скарново-магнетитовой залежью, находящейся на глубине около 85 метров.

В указанной точке задается скважина.

И в интервале 76,7—88,2 метра эта скважина подсекает скарны. Типичные околорудные скарны! Но скарны — не руда, а всего лишь ее частый спутник. А руды нет. Пробурив скважину до 110,3 метра и не встретив магнетитовой залежи, геологи останавливают бурение.

Потом, зимой, разобравшись что к чему, геологи Булатовского отряда напишут в отчете о проведенных работах, что аномалия эта обусловлена не породами, встреченными скважиной, и будут предлагать дальнейшее изучение ее природы. И утверждать: в районе деревни Краснокаменка может быть найдена залежь скарново-магнетитовых руд.

Руководство Уральского геологического управления решает включить данную площадь в зону проведения поисков руд аэрогеофизическими методами.

В 1969 году здесь проводится аэросъемка. По ее результатам аномалия обследуется геофизиком Т. Т. Шитовой. Ее заключение полностью совпадает с рекомендациями Булатовского отряда.

И все… кладется на полку. Разговоры затихают на целых пять лет.

В 1975 году в районе деревни Краснокаменка начинает производить работы геологоразведочная партия, руководимая талантливым геологом С. Н. Марковым. Железо не стоит в проблематике работ Маркова, но его тоже интересует магнитная — сульфидная — руда. Ознакомившись со всем, что было здесь сделано раньше, Марков решает, что железа возле Краснокаменки может и не быть, а вот сульфиды должны быть наверняка. И в 35 метрах от скважины Булатовского отряда задает новую скважину.

Она была еще в проходке, когда в гости к Маркову приехал В. Ф. Турбанов, который к этому времени руководил другим (Кундравинским) отрядом геологов, обобщающим материалы предыдущих съемок на большой территории. В нее входила и Краснокаменка. Поэтому его очень интересовали данные бурения Маркова.

Вечером они подошли к буровому станку, грохотавшему недалеко от брода через реку Увелька на северо-восточной окраине деревни. Высоченный Марков, задрав к звездам густую окладистую бороду, бросил азартно Турбанову:

— Знаешь, а на сотом-то метре пойдет пирротин, бороду даю в заклад!

— Нет, Сережа, скарн пойдет…

— Твой заклад? — Марков обожает пари.

Сухощавый, спортивно подтянутый Турбанов (он тоже высок, но на Маркова смотрит снизу вверх) в шутливой опаске разводит руки:

— С хозяином не спорят!..

Наутро пошли к реке умываться. Увидел их буровой мастер, зазывно взмахнул рукой, потом потыкал указательным пальцем в ящики с керном.

— Руда?!

Вперегон, большими скачками одолев реку, помчались к скважине. Жадно вгляделись в добытый ночью керн.

— Руда!

Метровый интервал почти нацело сложен бронзово-желтым, в бурых потеках маслянистых отсветов пирротином.

— Что я говорил?! — Маркова охватила безудержная радость. В это время подняли колонну буровых труб и начали выколачивать новую партию керна.

На землю посыпались цилиндрики магнетитовой руды.

— Железо!

Всего эта скважина вскрыла 10 метров сплошных магнетитовых руд и около 50 метров — прожилково-вкрапленных. И она была задана в каких-то считанных метрах от скважины, пройденной здесь же семь лет назад Турбановым.

Турбанов поздравил друга с удачей.

И подумал: «Аномалия эта маленькая, запасы железа будут малы. Если б вторая аномалия была тоже вызвана магнетитовой залежью — тогда это может заинтересовать и промышленность!»

Эти соображения им были доложены по возвращении в Челябинск начальнику Челябинской комплексной геологоразведочной экспедиции Юрию Николаевичу Афанасьеву. Было принято решение — усилить Кундравинский отряд, переведя в него геофизика, обладающего опытом поисков железных руд; обязать Кундравинский отряд в кратчайший срок представить материалы, показывающие возможную природу объекта, вызвавшего вторую магнитную аномалию, и глубину его залегания.

Поступили новые данные. По одной из скважин, пройденных Марковым (он ведь продолжал свои работы) севернее интересующей челябинцев аномалии, было проведено изучение магнитного поля по стволу скважины (так называемый магнитный каротаж). Приборы показали наличие сильного магнитного объекта на большой глубине.

В результате анализа всей имеющейся к тому времени геологической и геофизической информации геологи и геофизики Кундравинского отряда убедительно показали, что и вторая магнитная аномалия вблизи деревни Краснокаменка вызвана железорудной залежью, расположенной на глубинах порядка 850 метров, что и было доложено главному геологу экспедиции Виталию Кирилловичу Пащенко.

Проверка этого предположения требовала проходки поисковой скважины глубиной 1100 метров. Скважину подобной глубины — она ведь стоит десятки тысяч рублей — можно задавать только с разрешения Уральского геологического управления. Здесь проходку столь глубокой скважины по ряду причин запретили.

А что же Марков?

Марков постепенно приходит к тем же выводам, что и челябинцы. Но он работает в другом управлении и ищет другие руды. Однако он настоящий геолог, постоянно заряженный на открытие месторождения. А такая возможность у него есть. Весной 1976 года он задает глубокую скважину в зоне второй магнитной аномалии.

712 метров прошла эта скважина к январю 1977 года — и не встретила даже намека на скарны или рудные тела.

Пусто!..

Марков закрывает скважину. Но предварительно по стволу ее проводится изучение магнитного поля. Полученные данные убеждают, что где-то недалеко от скважины находится магнитный объект. По мнению многих специалистов — безрудные магнитные породы. Кундравинцы категорично утверждают — руда.

В июне 1977 года в Челябинске заседает экспертный совет по железу Министерства геологии РСФСР. На его заседаниях челябинцы отстаивают необходимость доизучения Краснокаменских аномалий. Три доктора геолого-минералогических наук изучали материалы по этому участку — Константин Петрович Плюснин — крупный знаток южноуральской геологии, Герман Борисович Ферштатер, многие годы отдавший изучению Магнитогорского месторождения, Владимир Николаевич Пономарев — ведущий магниторазведчик Урала. Мнение их единодушно:

— Руда здесь будет!..

Пономарев добавляет:

— Только глубоко. Где-то на 1200—1500 метрах.

И управление разрешает доизучение Краснокаменских аномалий.

Принимается решение — вначале добурить скважину, начатую Марковым. И по ее результатам бурить следующие. Конечно, если будет надежда на руду.

Скважина бурилась.

Когда на глубине 930 метров скважина пересекла небольшой интервал скарнов, все напряженно ждали — вот-вот пойдет руда.

Но руда не пошла.

Скважину закрыли на глубине 1287 метров. Провели в ней магнитный каротаж, другие геофизические исследования.

Вновь анализируется полученный материал. Мнение большинства геофизиков единодушно: руда будет к югу от пробуренной скважины, на глубине 950 метров.

Виталий Кириллович Пащенко собирает расширенное заседание научно-технического совета.

Вопрос обсуждается один — уточнить место заложения новой скважины.

Оно выбрано в 330 метрах к юго-востоку от добуренной.

Выносить эту точку на местность выезжает представительная комиссия — главный геолог экспедиции В. К. Пащенко, старший геолог экспедиции по железу А. П. Левченко, главный геолог Миасской геологоразведочной партии, которой поручено бурение этой скважины, К. И. Стариков, два геофизика, работавшие по анализу материалов по Краснокаменскому участку.

9 марта 1978 года скважина на глубине 947 метров вошла в рудно-скарновую зону. Общая мощность зоны по подсечению в скважине — 260 метров, из них 88 метров — высококачественные скарново-магнетитовые руды.

Победа!

Блестяще подтвердился прогноз на обнаружение глубокозалегающих скарново-магнетитовых руд. Доказано, что на глубоких горизонтах Южного Урала есть высококачественные железные руды. Найдена руда не совсем обычная для Южного Урала — в новом временном интервале, в новых геологических условиях, а, следовательно, в число перспективных на обнаружение железных руд будут вовлечены новые районы Челябинской области.

Еще полностью не оценен масштаб месторождения. Предстоят большие работы по изучению руд. И надо готовить новые площади.

Но полученные результаты позволяют утверждать: на Южном Урале будут найдены новые залежи столь нужных руд.

ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ

В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ 1979 ГОДА, НАЗВАННОГО ОРГАНИЗАЦИЕЙ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ ГОДОМ РЕБЕНКА, ПО ЦЕНТРАЛЬНОМУ ТЕЛЕВИДЕНИЮ БЫЛО ПЕРЕДАНО ВЫСТУПЛЕНИЕ ЛЕОНИДА ИЛЬИЧА БРЕЖНЕВА. ОН СКАЗАЛ, ЧТО ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ГОДА РЕБЕНКА — «ЭТО ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ, ПРАВИЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ. ВЕДЬ ДЕТИ — ЭТО НАШЕ БУДУЩЕЕ, ИМ ПРИДЕТСЯ ПРОДОЛЖАТЬ ДЕЛО СВОИХ ОТЦОВ И МАТЕРЕЙ. ОНИ, Я УВЕРЕН, СДЕЛАЮТ ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ ЛУЧШЕ И СЧАСТЛИВЕЕ. А НАШ ДОЛГ ПОСТАРАТЬСЯ, ЧТОБЫ ДЕТИ ВСЕХ НАРОДОВ НЕ ЗНАЛИ ВОЙН, ЧТОБЫ У НИХ БЫЛО СПОКОЙНОЕ, РАДОСТНОЕ ДЕТСТВО».

В НАШЕЙ СТРАНЕ ДЕЛАЕТСЯ ВСЕ ВОЗМОЖНОЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ДЕТИ ВЫРОСЛИ ЗДОРОВЫМИ, ОБРАЗОВАННЫМИ, ВОСПИТАННЫМИ В ДУХЕ МИРА, ДОБРА, ДРУЖБЫ, УВАЖЕНИЯ К ТРУДУ И УМЕНИЮ ТРУДИТЬСЯ НА БЛАГО ВСЕХ ЛЮДЕЙ.

Аида Злотникова, журналист ПИОНЕРСКАЯ РЕСПУБЛИКА

Есть в нашем городе Алое поле. И каждый, кто приходит сюда, знает, что это место — святая святых. Здесь пролита кровь наших дедов и прадедов. Здесь в 1905 году собрались рабочие, чтобы высказать свой протест против царского произвола и насилия. Они погибли, потому что хотели быть свободными и счастливыми. Народ назвал это поле Алым.

На Алом поле в 1956 году было построено четырехэтажное здание Дворца пионеров и школьников. Давайте вспомним его историю. Год рождения: 1940-й, тогда он размещался на углу улиц Коммуны и Советской. В нем всего 24 кружка. В 1956 году челябинская пионерия справляет свое новоселье. Во Дворце пионеров — уже более 100 коллективов, и в них занимается свыше 4500 учащихся.

1965 год — Дворец пионеров и школьников — участник Выставки достижений народного хозяйства СССР. Награжден Дипломом ВДНХ первой степени.

Ансамбль песни и танца — лауреат Всесоюзного фестиваля художественной самодеятельности, посвященного 50-летию Великого Октября. Он выступал на целинных землях Казахстана, в Свердловске, городе-герое Одессе.

15 лет назад первыми в стране Дворец пионеров и школьников и педагогический институт создали городское научное общество учащихся (НОУ).

Сейчас секциями НОУ руководят 235 преподавателей вузов города, причем 21 из них — воспитанники НОУ. В НОУ открыто 73 секции, 37 филиалов — в школах города и области, объединяющих около 4000 учащихся.

В 1971 году Дворец пионеров удостоен премии Ленинского комсомола.

И вот год 1974-й.

На средства, заработанные во время субботников, было решено реконструировать в нашем городе Дворец пионеров. Архитекторы института Челябинскгражданпроект Н. Н. Семейкин, Ю. П. Перчаткин, главный архитектор города В. Л. Глазырин создали неповторимый, яркий и сказочный Дворец для ребят и одели его в два цвета: красный, как маки на заре, и белый, как ромашковое поле. Стройка была объявлена ударной комсомольской. Строители вручили челябинской пионерии ключ от настоящей пионерской республики к 60-летию Ленинского комсомола, за несколько месяцев до 1979 года, Международного года ребенка. С театром, спортивным комплексом, обсерваторией.

В 289 кружках и клубах Дворца пионеров и школьников занимаются около 8000 школьников.

Спросите у любой матери, у любого отца, что для них важнее и дороже всего. Они ответят: «Счастье наших детей».

Забота о юных — это забота о завтрашнем дне Родины. Входя в новый Дворец пионеров, ребята делают не только еще один шаг навстречу знаниям, искусству, бодрости, здоровью, навстречу родной природе, но и учатся на примере старших творить добро для других, дарить людям радость. И не случайно, в каком бы кружке они не занимались, главным девизом их жизни становятся слова: «Гореть самим, зажечь других, быть впереди — и точка!».

С ИМЕНЕМ Н. К. КРУПСКОЙ

Каждый, кто входит во Дворец пионеров и школьников, обязательно останавливается у этой памятной мраморной доски:

«Совет Министров РСФСР постановляет: принять предложение Челябинского облисполкома о присвоении имени Надежды Константиновны Крупской Дворцу пионеров и школьников г. Челябинска. 2 ноября 1967 года».

В феврале исполнилось 110 лет со дня рождения Н. К. Крупской, большого друга детворы, создателя пионерской организации.

Южноуральцы постоянно чувствовали заботу Н. К. Крупской о нашем крае. Она вела переписку с челябинскими работниками просвещения, с магнитогорскими пионерами.

Вот поэтому красные следопыты вместе с Анастасией Петровной Ведяковой и начали еще в 1964 году поиск материалов о связи Крупской с Южным Уралом. Каждый день ребята приносили все новые и новые сведения. Отыскали 250 южноуральцев, встречавшихся с Надеждой Константиновной. Оформили альбомы, стенды и в том же 1964 году открыли комнату-музей Н. К. Крупской.

Следопыты разыскали письмо, которое Надежда Константиновна в 1935 году писала в Горсовет Челябинска. Фотокопию документа поместили в музее. Потом ребята узнали, что Надежда Константиновна заботилась и о строительстве в нашем городе школ. Под ее контролем были построены нынешние школы № 50 и 48. И тогда красные следопыты предложили пионерам школы № 48 изучить историю своей школы и создать музей соратника В. И. Ленина.

Следопыты ведут поиск ежедневно. Стали традиционными и экскурсии в комнату-музей Н. К. Крупской. А готовят экскурсоводов в клубах «Лениниана» и «Орленок». Ребята пишут рефераты по темам лектория «Наше общество вчера, сегодня, завтра», читают свои работы в школах, библиотеках.

Более 60 экскурсоводов подготовил клуб «Лениниана». Это ребята из школ № 38, 5, 32, 45, интерната № 5.

Традиционными стали и праздники, посвященные дню рождения Н. К. Крупской. В этот день каждый коллектив рапортует о своей работе. Пионеры приглашают в гости и ветеранов партии, тех, кто много лет назад слышал и видел Надежду Константиновну.

НАЧИНАЕТСЯ С… „ШУРУПА“

Научно-техническая революция проникла в мысли и разговоры ребят, овладела их интересами. «Шуруп» — клуб юных конструкторов, здесь проходят азы моделирования. Здесь мальчики и девочки учатся собирать и разбирать электрические цепи, подключать батарейки к проводу, а провод к лампочке, и как будто незаметно, а получаются: елочная игрушка, колесный трактор, аэросани, шагающий экскаватор. У руководителя «Шурупа» Веры Васильевны Герасимовой есть разработанная на два года обучения программа. И юные техники, ребята вторых-третьих классов, учатся мастерить, работать с паяльником, познают основы электричества и магнетизма.

— Юра, включи напряжение, — говорит Вера Васильевна.

Юра Новичков тут же нажимает нужную кнопку, и экскаватор начинает шагать, а грузовик зажигает фары.

В «Шуруп» пришли ребята и из детских садов, их 27 человек, и у каждого Вера Васильевна спрашивает:

— Давайте придумаем, что можно сделать из «Конструктора»!

Но вот ребята подросли, им стало где-то около 13 лет, и из «Шурупа» они идут в кружок космического моделирования. Здесь самолеты готовы лететь прямо со стола, с потолка, со стенда — только дай команду. Конструктора ждет победа.

Руководит кружком Сергей Петрович Рахманов. Конечно, путь к первенству не легкий. Сначала надо научиться конструировать самолеты и сдать экзамен на звание «Авиамоделист СССР».

Для многих кружковцев это увлечение становится будущей специальностью, и тогда они поступают в Школу пилотов.

Сергей Петрович Рахманов рассказывает:

— Чтобы поступить в Школу пилотов, нужно сдать экзамены по математике и литературе (сочинение), а затем пройти двухгодичное обучение по самолетовождению и авиационной технике. Каждый курсант должен уметь уложить парашют и прыгнуть с парашютом с самолета АН-2.

Кружковцы стремятся подчас создать что-то, не похожее на все, что существовало до сих пор. Планер девятиклассника из школы № 40 Сергея Онищенко необыкновенный: он, конечно, радиоуправляемый, но вот фюзеляж Сергей решил сделать из стеклоткани, что придало модели большую легкость. Сергей готовит свою модель к летним соревнованиям.

И еще одна необычность этого кружка: все его ребята — инструкторы-общественники, они руководят кружками юных техников в школах и в клубах по месту жительства. И вместе со своими учениками обязательно что-нибудь изобретают, например, радиокомплекс, который состоит из двух телевизоров (цветного и черно-белого), магнитофона, проигрывателя, квадрофонического усилителя. При помощи такого мощного комплекса можно одновременно смотреть телевизионную передачу, записывать музыку, говорить в микрофон и слушать голоса «разного цвета».

В лаборатории автоконструкторов Александр Михайлович Бибин занимается с ребятами работой, которая находит применение в народном хозяйстве. Они выполняют заказы высших учебных заведений, научно-исследовательских институтов, заводов.

Как-то Александр Михайлович предложил выполнить для кафедры гусеничных машин Челябинского института механизации и электрификации сельского хозяйства одну работу. Предложение понравилось. Сразу после уроков собирались в лаборатории, изучали чертежи, изготовляли на станках детали. Сейчас им кажется, что контрольную установку по определению качества работы зерноуборочной машины они сделали так быстро, что и не заметили, как прошло… три года. Полуавтоматический пробоотборник зерна прошел испытание на полях совхозов Нагайбакского района и получил признание.

А пока его испытывали, ученики Александра Михайловича уже изготовляли опытный образец гусеничного трактора с бульдозером по заказам научно-исследовательского института по добыче полезных ископаемых открытым способом и тракторного завода. Каждый из них понимал: чтобы создать такой образец, надо знать устройство машины, уметь ею управлять и многое делать на станках собственными руками. Ребята познакомились с учеными научно-исследовательского института, с работниками завода, со студентами политехнического института. Эти творческие контакты очень помогли, заказ был выполнен.

И… новое задание, теперь уже Южно-Уральского территориально-транспортного управления. На ВДНХ будет демонстрироваться работа станции технического обслуживания, макет этой станции делают кружковцы.

Просторное светлое помещение — здесь и размещается лаборатория автоконструкторов. Пока идет наладка оборудования, вдоль стен устанавливаются токарные, фрезерные, сверлильные станки. Неподалеку от них стоят карты, их много, на первых порах кружковцы изучают теорию и овладевают учебной ездой. А потом от каждого потребуется умение работать на станках, чтение чертежей, знание техники, потому что от конструкции простого картинга путь лежит к созданию настоящего спортивного автомобиля.

Может быть, не все восемьдесят мальчишек, которые ежедневно собираются в лаборатории, станут автоконструкторами. Да этой неважно. Павел Кузнецов, как говорит Александр Михайлович, стал толковым механиком, Александр Берте — водителем автокрана, а Марат Аскаров закончил политехнический институт.

Всех этих ребят объединяет любовь к творческому поиску, к технике, к труду.

РАЗ СЛОВЕЧКО, ДВА СЛОВЕЧКО — БУДЕТ ПЕСЕНКА

У дороги «Икарусы», украшенные транспарантами «Юность — селу» и «50 лет с именем В. И. Ленина». Вот уже шесть лет так отправляется в свой агитпробег ансамбль песни и танца (начальник агитавтопробега — директор Дворца пионеров и школьников Юрий Петрович Кропотов). Таких автопробегов было уже десять, они стали традиционными и сыграли немалую роль в творчестве ансамбля. Художественный руководитель ансамбля Яков Абрамович Вейцкин и балетмейстер Анна Степановна Томас много вложили сил и труда, чтобы создать творчески интересный, яркий коллектив. Этот коллектив — лауреат Всесоюзного смотра детского творчества, областной комсомольской премии «Орленок», Всесоюзного фестиваля художественной самодеятельности.

Полтораста мальчишек и девчонок ежегодно в течение двух недель показывают труженикам села свои концерты. Об этом своеобразном «лагере на колесах» рассказала методист Дворца пионеров Галина Харина.

— Отряды, равняйсь! Смирно! Товарищ начальник агитпробега, отряды «Исток», «Девчата» и «Весельчак» к проведению линейки готовы!..

Так начинается день. Отчет о прошедшем дне, планы на новый день и… новости. Первая: решено выпускать каждый день боевой листок «Кара-Ван». От каждого отряда — по репортеру и художнику. Все 12 дней любопытная девчонка Кара и вездесущий фотограф Ван будут сопровождать нас. Затея понравилась. А какая вторая новость!

— Вторая новость важнее, — раздается голос начальника автопробега Ю. П. Кропотова. — В Советском Союзе запущен новый космический корабль…

В ответ раздается звонкое: «Ура-а!»

И опять дорога. Совхоз «Вперед» Красноармейского района. За окнами мелькают перелески, поля, деревни.

Но вот впереди показалась группа мотоциклистов с флагами. Ребят встречают по русскому обычаю: дорогим гостям — хлеб-соль на расшитом полотенце.

Радушные хозяева садятся в автобусы, и всю дорогу до центральной усадьбы совхоза ребята слушают интересный рассказ о людях совхоза «Вперед», о их благородном труде, о хлебе, о земле, о жизни села.

…Зрители, как всегда, встретили ансамбль очень доброжелательно. Каждый номер сопровождался аплодисментами. Большим успехом пользовался юный солист Дима Кирич. Песня «Я играю на гармошке» в его исполнении пришлась по душе. Солиста долго не отпускали со сцены.

Спой-ка с нами, Перепелка, перепелочка. Раз иголка, два иголка — Будет елочка. Раз дощечка, два дощечка — Будет лесенка. Раз словечко. Два словечко — Будет песенка!

Несется веселая песня навстречу новым друзьям, потому что в каждом селе, где участники ансамбля давали концерт, оставляли они не только память о себе, но и приобретали новых друзей — ровесников и старших — гостеприимных, хлебосольных людей!

Так уж заведено: ни одно городское мероприятие не проходит во Дворце без участия ансамбля, в котором сегодня занимается около 400 школьников.

Он любим всеми. И за весь этот кропотливый труд, требующий огромного терпения, самоотдачи и, главное, большой любви к делу, которым занимаешься, — награда: группа ансамбля ездила с дружеским визитом во Францию.

ВСЕ УЗНАТЬ, ЧТОБЫ ПОТОМ ЩЕДРО ОТДАТЬ ЛЮДЯМ

Страничка из документа:

«Бюро ЦК ВЛКСМ, рассмотрев представление комиссии ЦК ВЛКСМ по премиям Ленинского комсомола в области науки, техники и производства, постановляет: присудить премии Ленинского комсомола 1971 года… за работы в области производства и подготовки кадров для народного хозяйства страны… Челябинскому государственному педагогическому институту и городскому Дворцу пионеров и школьников».

В печати о научном обществе учащихся тогда говорилось:

«В Челябинске успешно работает НОУ. В обществе занимаются самые обыкновенные ребята, которым ученые города помогли найти себя, свою дорогу в жизни».

15 лет во Дворце работает научное общество учащихся. Это — выпуски сборников «Юный исследователь», традиционные сборы в лагере «Курчатовец», научно-практические конференции, маленькие открытия, которые увенчались победами на Всесоюзных Олимпиадах. Это — 73 секции и 37 филиалов в школах не только в городе, но и в области, университет «Юный медик», знакомство с институтом атомной энергии имени И. В. Курчатова и его учеными. Это — тысячи выпускников, посвятивших себя той отрасли знаний, которой увлекались в НОУ.

— Чему вы научились в научном обществе учащихся! — спросили как-то воспитанников НОУ.

— Научился работать.

— Стали более организованными.

— Научились терпению, самостоятельности, вести исследование.

Здесь многие ребята решают для себя вопрос: «Кем быть?»

Этих ребят воспитывают ученые педагогического, медицинского, политехнического институтов, работники Челябинской геолого-разведывательной партии, специалисты ряда промышленных предприятий. Учат их поисково-исследовательской и рационализаторско-изобретательской работе. Готовят своих последователей.

Ребята оправдывают надежды: выпускники научного общества идут по пути, избранному их научными руководителями.

Есть в школе № 37 клуб «Фотон» — филиал НОУ. Ученики собираются на свои заседания и решают проблемы бионики, говорят о космической психологии. Они увлечены физикой и математикой. Их научный руководитель — преподаватель школы Эвелина Александровна Замотохина.

Секция «Юный лингвист». Кураторы — доцент пединститута Л. А. Глинкина и кандидат филологических наук А. А. Скребнева. У ребят этой секции три заветных желания: зажечь огнем любви к слову как можно больше сверстников, завершить работу над словарем трудных слов и увидеть его напечатанным. Что это за словарь! Помните у Пушкина: «И мысль об ней одушевила его цевницы первый стон…» «Цевницы» — как объяснить значение слова! А «ваше сиятельство», «ремизился», «бурнус»!

И вот уже который год два раза в месяц склоняются над страницами книг старшеклассники разных школ. Они перечитывают заново стихи, повести, романы. Рядом лежат словари: толковые, фразеологические, этимологические. Так рождается словарь трудных слов для учащихся старших классов. Почти закончен словник (около 3000 слов) к программным произведениям 8, 9, 10-х классов, готовятся словарные статьи.

Много труда вкладывают в это дело заместитель директора Дворца пионеров Тамара Николаевна Кузнецова и методисты Ирина Анатольевна Старикова и Маргарита Константиновна Бутузова.

Университет «Юный медик». Его открыли четыре года назад. Ребята этого университета творчески связаны с медицинским институтом, городской клинической больницей, второй дорожной больницей. Лекции и практические занятия в университете проводят 52 ведущих преподавателя мединститута, врачи-хирурги. Ребята знакомятся с достижениями медицинской науки, с практической деятельностью санитаров, врачей, медицинских сестер. Юные медики слушают лекции по анатомии, химии, гигиене, оперативной хирургии, биологии, микробиологии, биохимии. Ребята пишут рефераты на медицинские темы, выступают с ними в школах.

— Для нас уже стало традицией проводить летнюю пятую трудовую четверть в больницах города, — рассказывает руководитель университета М. К. Бутузова. — В это лето целый санитарный отряд — 100 старшеклассников — пришел на помощь медикам города.

— Мы поняли, какая ответственность ложится на человека, избравшего профессию врача, — говорят юные медики.

Многие из них за время учебы сдали зачет на звание юного санитарного инспектора.

Девиз членов научного общества учащихся: «Бороться, искать, находить и отстаивать!»

А в начале июля во Дворце пионеров проходил второй Всероссийский слет актива научных обществ учащихся. Юные исследователи страны рассказывали о своих маленьких научных открытиях, делились опытом работы, знакомились с челябинскими «ноушатами».

…Каждый день Дворец пионеров и школьников имени Н. К. Крупской приветствует своих питомцев добрым словом: — «Здравствуйте!» — и раскрывает двери для восьми тысяч ребят. Каждому здесь находится дело по душе.

И поэтому так весело, так радостно горят огни Дворца, ставшего любимым другом детворы. Ребячьей радостью, ребячьей мечтой.

Лидия Преображенская БАГРЯНЕЦ „АЛЫХ ПАРУСОВ“

Челябинская поэтесса, член Союза писателей СССР, Автор многих детских книжек: «Коля на елке», «Мама-герой», «Сказка о плюшевом медвежонке», «Богатырь Мороз Иванович», «Палочки-считалочки», «Незабудка», «Тяп-Ляп» и других.

Около тридцати лет Лидия Александровна руководит литературно-творческим кружком при Челябинском городском Дворце пионеров и школьников имени Н. К. Крупской.

Откуда это чудо — Дворец в прекрасном парке? Его нам город подарил. И лучше нет подарка!

Стихи посвящаются нашему Дворцу пионеров и школьников имени Н. К. Крупской, где вот уже три года занимается Сережа Загребин в литературно-творческом объединении «Алые паруса».

Второклассником пришел он сюда. Помню, нас тогда порадовало своей детской непосредственностью его стихотворение «Воробьишка». Были и другие удачные стихи. Сейчас мальчик учится в пятом классе. Давно он не был на занятиях, болел. А сегодня пришел и принес стихи о Дворце. Признаться, досталось ему от девочек за то, что ритм нарушается, за неудачные строчки.

Смотрю я на них и думаю: «Уже разбираются. Подмечают. Понимают. Молодцы! И Галя наша молодец. Это она дала им первое представление об образе, о художественности, о ритме».

Они так и ловят каждое ее слово. Тянутся по-детски доверчиво.

— Галина Владимировна, а мы сегодня будем писать стихи по заданным словам-рифмам! — спрашивает смуглянка Лена Шишкина.

— Будем, будем. Только сначала все прочтут то, что написали дома, — отвечает Галина Владимировна Харина.

Для меня она просто Галя. Галя Ялыгина, которая семнадцать лет назад пришла к нам в кружок тихой, застенчивой восьмиклассницей. Пришла и осталась до сих пор. После окончания школы, в годы учебы в педагогическом институте, она часто приходила к нам на занятия «Алых парусов». Терпеливо слушала, что-то записывала. Отработав на селе три года, она вновь пришла в наш Дворец, но теперь уже штатным работником эстетического отдела. А в воскресенье Галя всегда в «Алых парусах».

По тому интересу, с каким она встречает младших кружковцев, по их теплым ответным взглядам я чувствую, что не ошиблась в выборе кандидатуры, кому должна передать эстафету любимого дела. И это меня радует так же, как радуют книги наших выпускников Ольги Балакиной, Кирилла Шишова, Аркадия Борченко, стихи Аси Шац. Значит, не зря я отдала двадцать семь лет своей жизни нашим любознательным ребятам.

Пусть не все стали поэтами и писателями, но они, как и раньше, влюблены в поэзию, в слово.

Работая над архивными документами, наш бывший сказочник Павлик Зырянов, а теперь кандидат исторических наук, пишет исторические очерки. А геолог Александр Борисов нет-нет да и вспомнит детство, наши «Алые паруса». Говорят, не раз на привалах он пел, перебирая струны гитары, песни собственного сочинения.

Ася Шац давно уже стала учительницей Асей Борисовной Горской. И она, подобно Гале Ялыгиной, как чудесный дар, несет ребятам певучие стихотворные строчки, слово о поэзии. Ее «Зеленая лампа» поэтических вечеров в школе, где она работает, манит к себе, увлекает и согревает ребячьи сердца.

Много их, выросших и ушедших в жизнь кружковцев. В дни торжественных встреч они приходят во Дворец, чтобы, как встарь, поговорить друг с другом, поделиться своими задумками, радостями и горестями, а иногда и почитать новые стихи.

На смену ушедшим приходят другие, маленькие и большие, сегодняшние «члены ЛТО», как любят называть себя старшие ребята.

Кажется, никогда не пробовала писать стихи маленькая третьеклассница Галя Куприкова, а пришла к нам, посмотрела на олимпийского мишку, которого смастерили девочки из кружка мягкой игрушки, и написала свое первое стихотворение:

Олимпийский мишка Есть у нас в кружке. Носик, как картошка, Письмецо в руке.     Лапки с коготками.     Ушки-лопухи.     Этот милый мишка     Нам принес стихи.

И рифмы звучат, И образ медвежонка видится («носик, как картошка», «ушки-лопухи»). Значит, начало положено. Верится: будут стихи у Гали Куприковой.

Конечно, не всегда и не все радует. Иногда трудно бывает найти золотинки истинного творчества среди шлака красивостей, лишних слов, неправильных оборотов, надуманных образов. Многое отсеивается.

Радовали нас в прошедшем году стихи и сказки Наташи Полетаевой, Иры Меньшениной, Гули Хафизовой, Лены Шишкиной. В них было так много детского, ясного. Но вот взрослеют девочки. Уже лирические нотки начинают звучать в стихах. Темы становятся серьезнее. А о старших ребятах и говорить нечего — они с иронией смотрят на то, что было написано ими год или два назад.

Темы дружбы, любви, человеческих отношений, поисков своего места в жизни волнуют их до глубины души. Вот почему появились такие стихи, как: «Стихи о стихах» Наташи Лукиной, «Поэтом «просто» быть не надо» Славы Шмырова, «Спасибо вам за тишину…» Эдика Зырянова, «Добрее будем» Наташи Штурбабиной.

Серьезнее, более критически относятся ребята к своему творчеству и к творчеству товарищей. Теперь уже и стихи известных поэтов иногда попадают на их «критический зубок». Значит, растут ребята. Кругозор их становится шире, богаче.

Станут ли они поэтами, писателями — пока сказать трудно. Одно чувствую всем сердцем: они полюбили прекрасное навсегда и не расстанутся с ним.

Недаром же в одном из поздравлений наш Саша Борисов, геохимик, писал:

Мы не ходили по морям И не видали дальних стран, Но, будучи на суше, Наш старый добрый капитан Стихов и песен якоря Забросил в наши души. С тех пор минуло много лет. Я все еще в душе поэт. И иногда, не скрою, Среди болот или лесов Багрянец алых парусов Мне чудится порою.

Значит, алые паруса поэзии всегда с ними, нашими бывшими кружковцами. И это хорошо!

Публикуем несколько работ членов литературно-творческого объединения «Алые паруса».

СКАЗАНЬЯ ДРЕВНЕГО УРАЛА

Тропинкой горной я бежала. И вдруг раскрылись недра гор. Хозяйка древнего Урала Из замка вышла на простор. Вслед за собою поманила Движеньем ласковым руки. Вокруг так тихо-тихо было, Притихли даже ветерки. Меня влекло за нею властно, Как будто тайный голос звал. И я вошла в ее прекрасный, Сверкающий камнями зал. Расцвел нежданно предо мною Красы невиданной цветок. Камней причудливой игрою Искрился каждый лепесток. В оцепененье я стояла… Исчезло все… И в тишине Сказанья древнего Урала Стихами ожили во мне. Лена Лапидус, 7-й класс

СПАСИБО ВАМ ЗА ТИШИНУ…

Спасибо вам за тишину, За небо наше голубое, За то, что в страшную войну Сумели мир прикрыть собою, За то, что вы всегда в строю, Хотя болят ночами раны, За смелость в яростном бою Поклон вам низкий, ветераны! И за весенний наш рассвет, Что мы встречаем без боязни, Спасибо тем, кого уж нет, Кто не встречает с нами праздник. Им всем, и павшим, и живым, Что были молоды когда-то. От всей души мы говорим: «Спасибо, Родины солдаты!» Эдуард Зырянов, 9-й класс

ЗА ЧТО?

Сотни чилийских детей были сожжены и убиты…

Из газет Пылает адский пламень, Сжигает лава камень, Кипящей крови лава Кипит, ревет, бурлит. Вон там, глядите прямо, Кричал ребенок: «Мама!» Кричал ребенок: «Мама!» И тут же был убит. Убита мать и дети. (Что есть подлее в свете?!) Убит, убит, убиты И нет их больше, нет! Солдат фашистской свиты, За что они убиты? За что они убиты? Что скажешь нам в ответ? Наташа Шалыгина, 8-й класс

РОМАШКА

Висят сосульки острые, как спицы, Снежинкам ветер отдает приказ… А ночью мне — уже в который раз — Ромашка удивительная снится. Стремится ввысь зеленый стебелек, Ладошки-листья солнце обнимают И каждый лучик ловят и ласкают, Лишь только загорается восток. Мне солнце снится ярче, чем всегда, Прозрачный зимний лед мгновенно тает, Меня в любую стужу согревает Ромашки необычной доброта. …За окнами зима свистит и злится, И от снежков дрожит стекло у нас, А ночью мне — уже в который раз — Ромашка удивительная снится. Ирина Алтоцкая, 8-й класс

ВОРОБЬИШКА

Воробьишка маленький Перышки взъерошил. Прыгает, как мячик, Под ноги прохожим. Холодно на улице. Все спешат домой. Воробьишка маленький, Где же домик твой? Воробей чирикнул, Мне как будто крикнул: — Где тепло почую, Там и заночую. Где еду разведаю, Там же пообедаю. …Как мне захотелось Воробью помочь. А пока я думал, Улетел он прочь. Сережа Загребин, 2-й класс

МАЛЮТКА-ДЕРЕВЕНЬКА

Стоит на косогоре малютка-деревенька. Там крошечные домики, все — чистый шоколад. А в домиках оконца, оконца леденцовые на солнце мармеладное все весело глядят. Домишки шоколадные облиты снегом-сахаром. Из труб идет там сладкий и разноцветный дым. И все деревья-елочки, как в Новый год, наряжены. И воробьи конфетные там прыгают по ним. Была я в той деревне, сама я все видала, а чтобы вы поверили, воробышка взяла. Но воробей тот сладкий вдруг стал конфетой мятной. Конфета — вот,               пожалуйста, в ладони у меня. Наташа Полетаева, 6-й класс

ЛИСТОПАД

Листья желтые летят, Стелются ковром. Льется, льется листопад Золотым дождем. И стою я чуть дыша: Вдруг еще спугну В добром сказочном лесу Эту тишину. Лена Шишкина, 6-й класс

РИСУЮТ НА АСФАЛЬТЕ МАЛЫШИ

Рисуют на асфальте малыши Дома. И море. И войну. Забавных кукол. Звезды. И Луну… Рисуют на асфальте малыши. Вот карапуз мелок поспешно взял, Огромный желтый круг нарисовал. Лучи, как стрелы, бережно провел, Потом, любуясь, отошел. И солнце засияло в полземли… Рисуют на асфальте малыши. Света Палашова, 7-й класс

СТИХИ О СТИХАХ

Не узнать никак заранее В миг заветный, в миг какой — Стих рождается на грани Между явью и мечтой. На ветру он вместе с песней Рвется, рвется из души. Вспыхнет пламенем уж если, То ничем не потушить. Он меня вздымает к скалам, То вдруг скажет мне: «Постой!» Сколько этих строчек встало Между явью и мечтой. А бывает, что случайно Зерна в душу упадут. Долго там зимуют втайне И стихами прорастут. Наташа Лукина, 9-й класс

ДОРОГОЙ ВИТЯ

Купили Вите новое пальто, с погонами. Не налюбуются на него папа, мама, Ира.

— Мам, можно я пойду погуляю? — просит Витя.

Не терпится ему это пальто ребятам показать.

— Ну иди, только не испачкайся.

Пошел Витя гулять. Через час приходит — мама ахнула: пальто все в глине. Пришлось пальто чистить, а Витю в ванне отмывать. Вечером Витя спать укладывается и говорит:

— Я дорогой, да, мама? Я сто рублей стою?

— Почему сто? — засмеялась мама.

— А мне Ира сказала: «А ты, Витя, не дитя, а сто рублей убытку».

ВКУСНАЯ ЛОЖКА

— Идем, Витя, есть, — зовет мама, — я суп вкусный сварила.

— Не хочу, — говорит Витя.

— Опять конфет наелся? Пойдем, а то потом куски со стола таскать будешь.

Сидит Витя, морщится, ложкой по тарелке водит и не ест. Посмотрел на него папа, встал и ушел в другую комнату. Вернулся, а в руках красивую расписную ложку держит.

— Вот, на тебе ложку. Эта ложка не простая…

— А какая?

— Волшебная.

Взял Витя ложку и начал ею суп есть. Весь суп съел, и котлету, и даже компот этой ложкой хлебал. Поел, сказал спасибо, а потом ложку погладил и говорит:

— Какая вкусная ложка!

КАК ВИТЯ НА САМОЛЕТЕ ЛЕТАЛ

Витя в первый раз на самолете полетел, с мамой, с папой, со старшей сестрой Ирой. Смотрит в окно, а там облака проплывают, а внизу лес зеленеет. Стал самолет спускаться. Приземлился… Вышли все из самолета.

— Ну, Витя, — спрашивает мама, — не боялся на самолете?

— Нет, — отвечает Витя, — это Ира боялась, а я только дрожал.

Ирина Семутина, 8-й класс

ЧУДО

(Сказка)

В один обыкновенный будничный день, каких бывает очень много в году, случилось чудо.

Утром, без пятнадцати восемь, когда все взрослые спешили на работу, ученики — в школу, малыши — в детский сад, в одно обыкновенное утро земное притяжение перестало существовать. Люди потеряли силу тяжести, вес и массу и стали совершенно невесомыми. Они поднялись в воздух и стали свободно плавать, как в воде. Мальчишки кувыркались от радости. Девчонки прыгали выше облаков. А взрослые говорили, что это невесть что, и, если это безобразие не прекратится, они опоздают на работу. Но они говорили это так, для порядка. На самом же деле им всем тоже было очень весело.

И так было бы, может, и до сих пор, если бы случайно кто-то не порвал тучу. Загремел гром, сверкнула молния и полил дождь. Самое удивительное было то, что вода не разлилась в вышине, а тяжелыми мутными каплями полилась на землю. Сначала, как и следовало ожидать, люди удивились, а потом переполошились. Ведь раз опять существует притяжение, то все они упадут на землю. С такой высоты!

Пока шел дождь, все отсиживались на туче и испуганно смотрели на землю, куда должны были упасть. Но вдруг выглянуло яркое, жаркое, ослепительное солнышко. Поднялась над городом, словно солнечный мост, разноцветная красавица-радуга… И по ней, как по чудесной сказочной горке, съехали все на землю. И как только последний человек коснулся твердой опоры, радуга скрылась.

Наташа Полетаева, 6-й класс

ПРОЗА И ПОЭЗИЯ

Маргарита Анисимкова СОЛДАТКИ Повесть

Маргарита Кузьминична Анисимкова родилась в Ивделе Свердловской области. Окончила Свердловский педагогический институт. Работала преподавателем в школе, в педучилище, старшим редактором студии телевидения, заведовала отделом культуры Ханты-Мансийского национального округа. Ныне живет и работает в Тюменской области. Член Союза журналистов СССР.

Автор сборников «Мансийские сказы», «Оленья долина», «Танья-богатырь», «Земное тепло». Повесть о монтажниках Самотлора «Лицом к ветрам» печаталась в газете «Социалистическая индустрия».

Повесть «Солдатки» посвящена крестьянкам Урала — женам солдат Уральского добровольческого танкового корпуса, не вернувшихся с войны.

I

Немного надо для памяти. В человеке она живет сторожем и хранителем. Понадобилось какое-то одно движение, одно событие, и она колоколом отозвалась в сердце.

Ночь казалась бесконечной. Евгения Николаевна сидела, опершись головой о спинку кровати, думала о том, что тысяча девятьсот сорок второй год стал в ее жизни роковым, и какие дела, заботы ни крутило, ни вертело время, все они сбегались, очертив круг, около него.

В этот год Евгения Николаевна оказалась в Сосново. Сюда не долетали снаряды, не слышались раскатистые канонады. Село самой природой было защищено, спрятано в лесистой тайге между гористыми отрогами вдоль клокочущей пенистыми водопадами речки Серебрянки. Но так только казалось. Война, как привидение, тихо, без стука вползала под каждую крышу.

Первая похоронка в село пришла на имя Степаниды Лаптевой. Ее получил председатель сельсовета Маит Радионович Пашин. От волнения он совсем зазаикался, из левого глаза, смолоду изувеченного на охотничьем промысле, покатилась слеза. Рассыльная, расторопная Тюшка Токарева, взглянув на него, увидела перемену в лице, ждала, пока он соберется с духом, перестанет мять зубами нижнюю губу, заговорит, но, взглянув на казенный конверт, онемела сама и, ойкнув, побежала собирать в Совет членов правления.

Степанида, увидев на пороге сельских активистов, изловила их взгляды, заголосила:

— Чуяла, чуяла я беду. Сны меня одолели поганые. Чуяла я, что не свидеться нам больше с Лексеем. По глазам его чуяла. Холодные они у него были, чужие.

Бабы, пришедшие с Маитом Радионовичем, не уговаривали Степаниду, бестолково толкались возле стола, не зная куда присесть, что говорить и, не выдержав ее причитаний, заплакали с ней вместе.

В избе ходуном заходили двери. Оставив дела, каждый бежал к дому Лаптевых. Тащили в узелках, в подолах фартуков, в чугунках, в берестяных чуманах разную снедь, ставили на стол, молча справляя поминки по убитому на поле брани солдату Алексею Лаптеву.

— Ну чево вы, бабы, — говорил Маит Радионович. — Героем погиб Алексей. Кто Родину защищать будет, если не наш солдат? Вспомните: фашист-то как пер? Остановили наши. Натрепали им под Москвой, под Сталинградом морду начистили. — Маит передохнул, хотел еще что-то сказать, но не смог, поперхнулся на полуслове, взглянув на зареванное лицо Степаниды.

На другой день рано утром Тюшка Токарева домывала пол в сельсовете. От телефонного звонка вздрогнула, обтерла мокрые руки о подол юбки, на цыпочках подошла к висевшему на стене аппарату. Прерывистые звонки заставляли снять трубку. Она сняла ее, приложила к уху.

— Ага, ага. Это Сосново, — закричала Тюшка, касаясь губами черного кружочка. — Сосново это. Сельсовет. — Потом замолчала, нахмурилась, переспросила: — К нам? Ребятишек вакуированных? Ну, поняла. Это сироток, значит? Семнадцать? Ну, как не встретим? А куда же их тепереча?

Она села на табуретку, поглядывая на трубку, которую не повесила, а положила на подол юбки, думала: «Надо же на станцию ехать. Подводы собирать».

Маит Радионович снова собирал правление, собирали по селу полушубки, тулупы, чтобы можно было потеплее укрыть ребятишек, не простудить их, потому что железнодорожная станция от Сосново была в тридцати километрах.

Сопровождала ребятишек до того худая девчушка, что, увидев ее, Маит Радионович обомлел, поторопился подать полушубок, чтобы не видеть ее тонких ног, обутых в стоптанные сапоги.

— Вожатая, Евгения Николаевна, — представилась она, прошептав простуженным голосом. — Все семнадцать мальчишек в целости и здоровье. Паек, полученный на дорогу, роздан сегодня в восемь утра. Больше у нас ничего нет. Старшая вожатая отряда номер восемь сто второй Ленинградской школы — Женя Шмакова.

— Давайте, ребятенки, быстрее в тепло. Быстрее. Морозы у нас злющие, — торопил Маит Радионович.

Старшеклассники, приехавшие с ним на станцию, расстилали в кошевках тулупы и, усаживая ребят, укутывали их, набрасывали сверху овчинные полушубки.

Ребята рады теплу, спрятались с головой под теплые полушубки и только вожатая не решалась укрыться.

— И ты, голубка, прячься от холода, набрасывай овчину на голову и спи, — сказал ей Маит Радионович. — Теперь уже дальше нашего Сосново вас везти некуда.

Девочка улыбнулась. Сухая кожа вокруг рта собралась в мелкие складочки.

Лошади бежали трусцой. Под полозьями скрипел снег, над тайгой плыла певучая колыбельная песня, убаюкивала не только ребят, но и не раз бывавшего в дальних обозах Маита Радионовича.

Павел Гонин натянул вожжи, чтобы посмотреть на своих пассажиров. Откинув овчину, в обнимку с маленьким парнишкой спала старшая вожатая. Тепло и усталость сморили ее, и на лице было такое спокойствие, что Павлу показалось, будто она улыбается. Ее бескровные щеки не розовели даже на морозе, зато ярко горели припухшие губы, вырисовывались густые рыжие брови, которые обметал куржак. Павлу показалось, что девчонка приоткрыла глаза, и он, подкинув над головой вожжи, закричал на лошадь.

Интернатовская техничка тетя Поля два раза протопила печь. Маит Радионович пришел с конюхом Саввой. Они обили старой кошмой скрипучую дверь, приподняв подоконники, набили расщелины паклей. Председатель распорядился привезти от столовой сухие дрова.

Он совсем собрался уходить, но обратил внимание на черноволосого мальчишку, который присел на корточки возле печи и тихо стонал.

— Ты чего куксишься? Замерз? Все отогреться не можешь? Или захворал?

— Палец болит.

Маит Радионович взял его руку и, увидев багровый распухший палец, спросил:

— Где это тебя так угораздило придавить его? Боль-то, поди, какая?

— Стерплю, не маленький, — ответил мальчишка, отдергивая руку. — Это давно, в вагоне дверью придавило.

— Собирайся. Пойдем со мной. Моя старуха на ночь алою привяжет, а завтра — к фельдшерице. Ишь, терпеливый нашелся, — бурчал Маит Радионович, помогая парнишке надеть пальто. — Так и без руки остаться недолго. Краснота-то по всей руке пошла.

— Дяденька, возьми меня с собой, — закричал сидевший у печки парнишка. — Я тоже к тебе хочу.

— И я, и я, — закричали все в голос.

— Одевайтесь, — ответил Маит Радионович, не найдя других слов. — Айдате. Кажись, тетка Груня баню топила, заодно перемоет вас. Айдате, айдате.

Всем селом растили сосновцы эвакуированных ребят: в интернат поочередно носили молоко, топили для них бани, чинили одежонку.

Женю Шмакову, их старшую вожатую, в Сосново из уважения все от стара до мала стали величать Евгенией Николаевной.

К ней и к Павлу Гонину пришла любовь. Может, пришла она не вовремя, но только каждой ягоде время свое. Жене до слез хотелось быть красивее и наряднее. К своей единственной старой кофте с короткими рукавами, из-под которых выставлялись худые желтые руки, она крючком навязывала манжеты, поднимала повыше воротник, чтобы скрыть синие жилки на тонкой шее.

Ей жаром румянило щеки при мысли, что в сельском клубе, когда она прибежит в кино, на самом заднем ряду будет оставлено место. Павлуша присядет к ней рядом, промолчит весь сеанс или протянет руку, чтобы угостить горсткой кедровых орехов. Потом пойдут по улице, опять будут молчать до самого интерната. Потом она долго не будет спать, торопить время, чтобы скорее пришел новый день.

Ей было тогда невдомек, что разговоры о формировании добровольческого корпуса коснутся и ее. Казалось, что война и все самое страшное остались далеко позади. Но стоило только раздуматься, как становилось жутко, война сразу все притягивала на свою сторону, оставалась только одна любовь, которая жила, ходила за ней днем и ночью.

«Нет, учеников не возьмут. Нет у нас такого закона, — думала она, узнав, что все комсомольцы-десятиклассники подали в военкомат заявления с просьбой зачислить их добровольцами. — Нет, не возьмут».

Но в душу вкрадывалась тревога.

Уральский добровольческий танковый корпус формировался за счет внутренних ресурсов трех областей, Челябинской, Свердловской и Пермской.

«Мы берем на себя обязательство отобрать в Уральский танковый корпус беззаветно преданных Родине, лучших людей Урала — коммунистов, комсомольцев, непартийных большевиков. Добровольческий танковый корпус уральцев мы обязуемся полностью вооружить лучшей военной техникой: танками, самолетами, орудиями, боеприпасами, произведенными сверх производственной программы», —

говорилось в письме в ЦК партии.

— Думаешь, так легко было попасть добровольцем? — сказал Павел, когда после уроков остались в классе вдвоем.

Женя молчала, не зная, что говорить. Она сидела на парте, наклонив голову. Густая рыжая челка на лбу прикрыла глаза, в которых остановились слезы. Тусклый свет запыленной лампочки освещал классную доску, шкаф и учительский стол. В полумраке Павел казался взрослым. Его молчание вызывало в ней чувство страха, и, закрыв глаза, она подбежала к нему, обняла за шею, неумело стала целовать его щеки, глаза, волосы.

— Ты чего? — стараясь освободиться от объятий, задыхаясь, говорил Павел. — Ты чего это, Женя?

Она так же неожиданно отскочила от него и, с силой грохнув дверью, выбежала из класса. Он слышал ее шаги в коридоре, в школьном дворе, на улице, сидел, ощущая на щеках прикосновение влажных губ. Сердце стучало часто и трепетно. Павел не сразу вышел из класса, непонятная грусть охватила все его существо. Он особенно это понял сейчас, когда вспомнил, какие горячие были у Жени руки, каким частым было ее дыхание.

…А день прощания настал. В школьном оркестре, единственном на все село, не нашлось трубача, и Славику Любановичу по привычке пришлось вместо строя встать к оркестрантам. Музыка летела над селом, сзывала людей как на праздник.

Женя бежала к сельсовету, запинаясь о комья снега, подскальзывалась на раскатанной полозьями колее и падала. Вся душа ее была переполнена страхом.

— Смотрите-ка, гонинские-то все один к одному, как яблоко к яблоку, — услышала она сзади женский голос. — Разве что Степан погрузнее годами да посумрачнее. Во сколько солдаток одни Гонины оставят. Подумать только: все враз добровольцы. Вон, подле Степана и сын стоит. Прямо одурели мужики. Парня и того с собой сомустили.

— Кто их теперь сомущает. Они вона какие грамотные пошли. Сами в военкоматы. Сами заявления строчить научились.

— Может, и возвернутся домой мужики. Тепереча наши зачали как следует понужать германа.

— Может. Ведь всякий, кто идет туда, думает: ево пуля не заденет. Всем думается так. Ето мне ишо давно мой покойный Гриня говаривал: там, мол, всем чуется, будто летит не ево пуля, будто ево пуля ишо не вылита.

Женя взглядом отыскала Павла. Она хотела помахать рукой, но, заметив, что он кого-то высматривает, спряталась за спину женщин. Он увидел ее и, к удивлению Дарьи, подбежал, обнял девушку, прижав к груди, говорил:

— Ты жди, Женечка. Жди. Мы скоро.

— Господи, что же это такое? — растерянно вскрикнула Дарья, оглянулась вокруг себя, словно ища защиту, повисла на шее у Степана. — Павлуша-то, видишь?

— Ладно тебе. Если парню в восемнадцать лет воевать пора, то любить — сам бог велел.

— И девчонка-то не нашенская, а интернатская. Это та, которую Евгенией Николаевной зовут.

— Все тут нашенские. Все вы ненаглядные наши, — сказал Степан.

Никто не ожидал от него таких слов. Они как-то не подходили к нему, хмурому и скупому на ласку. Бабы, как сговорившись, заголосили, а сельсоветский конюх Савва громко прикрикнул на лошадей.

II

После отъезда на фронт добровольцев Сосново осиротело. В воздухе рассеялся мужской дух: потерялись зычные окрики, ядреные слова, твердые шаги, хриплые от самосада кашли. Даже удары топоров стали глухими, от них не отдавался звон. Лошади по улицам бежали лениво, не чувствуя в натянутых вожжах руки хозяина.

Правда, главная улица села, что тянулась версты на две вдоль берега Серебрянки, с рассветом оживала: бежала в школу ребятня, торопились на работу бабы, пробегали подводы лошадей за сеном.

Дарья у Гониных совсем расслабилась. Все казалось, что с того прощального часу мир потемнел и жить не для чего. Но никто не говорил ей утешительных слов — знали, окрепнет Дарья, приспокоится, а пока разве только черту лысому было не ясно, какие думы донимали ее.

По первости она боялась ночей. Вьюжные, бесконечно длинные, они томили ее воспоминаниями о том, как прожили они со Степаном бок о бок без малого двадцать годов, как растили Павлушу. До этой поры все дни в голове жили вперемешку, а теперь высвечивались только белые.

Ни свет, ни заря вставала, бежала по заснеженным улицам на окраину села к коровнику и в работе чуть забывалась.

Раиса заметила, что Дарью замаяла бессонница, стала на ночь посылать к ней свою Любашку. Ребенок он всегда ребенок. Хочешь не хочешь, одаряй его вниманием, отвечай на все вопросы-запросы, а у Любашки-второклассницы их было полно. И к тому же как ни есть племяшка.

— Ты бы лучше дяде Степану письмо написала, чем про всяких зверей спрашивать, — говорила Дарья. — Живут они своей звериной жизнью. В стужу в дуплах и в норах прячутся, а как солнышко встанет, тропы торят.

— А медведи еще спят?

— А как же. Может, и ворочаться зачали. Бока-то, поди, за долгую зиму отлежали.

— Они там всю зиму ничего не едят? — спрашивала Любашка. — Вот хорошо медведям. Поели раз и больше не надо, а я каждый день хочу.

— Вот пей молоко и давай пиши письмо дяде Степану.

— Я на таком листке писать не умею. Мне мама карандашом косые линейки делает.

Любашка не капризничала. Она знала, что чуть ли не в каждом доме по вечерам только и делают, что пишут на фронт письма. Она поерзала на табуретке, поправила листок, разлинованный Дарьей, несколько раз кряду чихнула.

— Давай сюда нос, — сказала Дарья, поднимая кромку фартука. — Сморкайся. Вся просвистала.

Уловив ласку Дарьи, девочка весело сказала:

— Я все письма на фронт начинаю так: «Добрый день, веселый час! Пишу письмо и жду от вас».

— Как, как? — переспросила Дарья, присела рядом с Любашкой.

— Или можно еще так: «Лети с приветом, вернись с ответом». Я дядьке Черепкову под самый Сталинград так писала, и пришел ответ.

— Хорошие слова ты пишешь, душевные. На такие грех не ответить, — говорила Дарья, не сводя глаз с маленького кулачка Любашки, представила, как Степановы руки будут распечатывать конверт, и заплакала.

Любашка начала писать, старательно выводя по линейкам каждую палочку и крючок.

…Бои на фронте шли грозные. Про это знал каждый. Даже глухой дедушка Собянин прикладывал ухо к репродуктору и рассказывал, где воюют наши войска, какие освобождают города. Многое путал, но спорил с бабами до хрипоты, потом соглашался, что по тугоухости недослышал, шел к сельской фельдшерице Аленушке закапывать в уши капли, от которых у него шумело в голове, но прорезался слух и вскорости терялся снова.

Про уральских добровольцев особенно ничего не было слышно, но сосновцы верили: так просто их мужики воевать не будут.

— Значит, пора еще не пришла в бой вступать Уральским полкам, — говорил в сельсовете Маит Радионович. — Значит, удар наши готовят похлеще Сталинградской битвы.

— Уж прямо, похлеще… Куда еще похлеще! Где сэстолько силы брать? — возразила Тюшка, протирая от пыли оконные рамы.

— Больно ты стратег какая. Подсчитала уже, — ответил Маит Радионович.

— Ты мне незнакомые слова не выворачивай. А про Сталинградскую битву я как есть во всех газетах все перечитала. Страсть какая там была. Читаешь, так и то по коже мурашки бегают, а как пережить такое?

— Про то тебе и говорю: еще удар наши готовят, чтобы башку гитлеровцы приподнять не могли.

— Теперь хоть к теплу время идет, не то, что тогда: стужа какая была! — вздохнула Тюшка.

— У нас у самих с вами пора жаркая на носу. Сколько сена надо поставить, а с кем? Бабы да ребята одни.

Тюшка вздохнула, выплеснула из таза воду под окно, согнав с завалинки пурхающих в песке кур.

…Лето нагрянуло разом. Солнце заладило стоять над Сосновым без туч, без облаков и все подчинило своему теплу. Ночи стояли знойные, душные, травы на покосах, особенно в поймах, вымахали буйные и тяжелые. Сенокос начали рано, и обернулся он для сосновцев самой настоящей страдой. Куда ни ткнутся — то сноровки нет, то сил не хватает. Что мужики одним махом делали, играючи, бабы со слезами не могли. Остожья наложили хлюпкие, зароды сметали кособокие, прясла нарубили сучковатые. Такое натворили: глаза бы не глядели, но сено поставили запашистое, сухотравное и в этом находили отраду.

В эту пору по радио и упомянули об Уральском добровольческом танковом корпусе. Принял он свое боевое крещение на величайшей битве Второй мировой войны — Курской битве, на Северном участке Орловской дуги.

Услышав это, Маит Радионович сел на коня и погнал на покосы.

— Ну, бабы, пошли мужики в бой, — сказал он, обтирая фуражкой вспотевшее лицо. — Ударил наш Уральский корпус по фрицам.

…Радио сообщало: на фронте, в районе Северной части Орловской дуги идут ожесточенные бои.

В Сосново верили, что только там воюют их односельчане. А писем с фронта не было. Рассортировав газеты, сельская почтальонша Ольга Шаргина не знала, с какого порядку села начинать почту разносить. Она боялась проходить по улицам, видеть, как нетерпеливо ждут ее в каждой избе.

— Пишут еще. Времена тяжелые, почта тихо ходит, — успокаивала как могла людей, пересиливая себя, а в сельсовете слезами умывалась.

— Переведи, Маит Радионович, меня на другую работу, ну хоть на скотный двор отправь, хоть в овощехранилище, хоть сторожихой куда, не могу я в глаза бабам глядеть. Не могу! — говорила она, кидая пустую сумку на стол.

— Не выдумывай, — отвечал Маит Радионович. — На почту тоже кого попало не поставишь. Понимать надо.

Ольга соглашалась.

На другой день снова шла в «разноску», и снова, вернувшись, бросала пустую сумку в угол, и, падая головой на стол, охала и стонала.

Маит Радионович вставал из-за стола и уходил, чтобы не слышать ее вздыханий.

III

Письмо от Павлуши Гонина пришло из госпиталя. Дарья плакала от счастья, прижимала к груди помятый треугольник, целовала его.

— Слава богу, — говорили сбежавшиеся соседи. — Слава богу, Дарья. Что же ты так? Какой мужик из этакой войны выйдет нераненым?

Дарья и сама понимала, что не надо ей так плакать, но никак не могла успокоить себя.

— Тута он про интернатскую девчонку спрашивает, — перечитав письмо, сказала Раиса.

Дарья кивнула, взяла письмо, положила за пазуху.

— Раз о девчонке в голове мысли бродят, значит, ранение не тяжелое, — заключила Раиса. — Значит, дело на поправку идет.

…Вести в селе не лежали на месте, тем более такие. Женя узнала о письме от интернатских ребят. Они прибежали в школу, окружили ее и наперебой рассказывали, что из госпиталя написал письмо младший Гонин. Ей хотелось опрометью побежать к Гониным, своими глазами посмотреть на конверт, узнать, что написал Павлуша, но она не могла. Она стеснялась Дарьи, все время ощущала на себе ее взгляды, помнила удивленные возгласы в прощальный час.

Женя старалась не смотреть на ребят. Она стояла, напряженно вытянувшись.

А там, за огородами, виднелась тайга, узкая извилистая тропка, которая терялась за деревьями.

Первый осенний заморозок обжег на кустах лист, припалил траву, и она, мягкая, жухлая, путалась под ногами. Женя вышла на опушку леса, откуда виднелось все Сосново с извилистой Серебрянкой. В ясный день отсюда легко было различить избу, сарай, баню, поленницу. Отыскав глазами избу Гониных, спрятавшуюся за крышей Мурзинското дома, Женя круто свернула в гору, чтоб увидеть окно, в котором обязательно должен гореть свет.

В селе шли суды-пересуды, каждый строил догадки: отчего Павлуша в письме не обмолвился ни о ком из односельчан. А на имя председателя сельсовета из районного военкомата передали:

— В четверг к поезду пошлите подводу. Павел Гонин.

Но Маит Радионович, перечитав телефонограмму несколько раз, понял, что Павлушу Гонина списали домой подчистую. Правда, он не знал, кто подал телефонограмму: военкомат, то ли сам Павел, да какая разница? Ясно одно: парень отвоевался.

И председатель вдруг почувствовал усталость, ощутил боль в косице, возле изувеченного глаза.

«Быть на войне без царапин — дело счастливое», — успокаивал он себя, зная, отчего колыхнулась душа. Оно вроде бы и неудобно после таких сражений целехоньким из боев выходить. Ровно в кустах сидел либо за чьей-нибудь спиной скрывался. Однако понимал, что, думая так, отводил от себя размышления, которые ломились в голову.

— Давай, Савва, собирайся. Воронка́ вычисти. Сбрую как надо изобиходь. Первого фронтовика встречать поедем.

— Тут меня ребята из школы одолели, — сказал конюх. — Не возьмете, говорят, пешие пойдем. Чо с ними делать? Лошадей свободных нет, все в районе.

— Пусть берут Гнедого да Быстроходку.

— Они на закладке силоса.

— Скажи парням, пусть приведут. Поедем все вместе.

— Дарью-то возьмем? — спросил Савва.

— Нечего ей трястись по бездорожью. Мимо Сосново не проедем.

А люди в Сосново продолжали строить разные догадки: одни говорили, что его отпустили на побывку, другие утверждали, что на поправку. Но никто не высказывал мысль, что едет он домой подчистую. Только Степанида, про которую стали говорить, что она временами заговаривается, выпалила:

— Помирать, наверное, Павлушу домой отпустили.

На нее зашикали, и она, испугавшись своих слов, начала молиться.

…Дорога от станции проглядывалась с пригорка, узкой просекой проваливалась среди стройного сосняка и тянулась до берега Серебрянки, где круто сворачивала к горам. Нетерпеливые девчонки взобрались на деревья, стараясь первыми увидеть подводы. Бабы ежились на сквозном ветру, щурясь смотрели вдаль.

Лошадь бежала ходко, разбрасывая в разные стороны грязь, весело позвякивая колокольчиком, привязанным Саввой к расписной дуге.

Степанида, размазывая по щекам слезы, первой бросилась к телеге, упала на нее, не поднимая головы. Потом приподняла лицо, пошатнулась, прикрыла ладонью рот:

— Боженька! — проронила она в ладонь, не сразу признав в сутулом солдате Павлушу Гонина. — Чо же это они с тобой сделали? Когда они твою молодость украли?

Изба Гониных была полна народу. На лавках возле стен присели, как приросли гонинские снохи. Они смотрели на Павла не отводя глаз, чуть слышно всхлипывали.

Костыль Павел оставил у порога, не снимая шинели, снова обнял Дарью, уткнул лицо ей в платок, но, почувствовав, что она затряслась в его объятии, глухо кашлянул, попытался убрать с шеи руки, ощущая боль от недавних ожогов.

— Ладно. Ладно, мама. Все хорошо. Что уж ты так? — сказал он и, увидев на скамейке снох, стушевался.

Там, на улице, при всех ему было легче смотреть на них. Он поздоровался громче и веселее, откланялся. Теперь, когда они сверлили его молчаливыми взглядами, дожидаясь услышать хоть одно слово о мужьях, у Павла не хватало духу заговорить.

— Павлуша, мужики-то наши как там? — не найдя в себе силы терпеть, спросила Ульяна. — Скажи однако, уважь.

На лице Павла зажегся румянец и тут же потух. Бледный лоб покрылся мелкими капельками пота, побагровели на шее красноватые шрамы ожогов.

— Живые. Воюют, — ответил Павел, отделяя каждое слово.

— Чо же наказывали? Может, помнишь? Может, при памяти был? Писали же, что вы все в одном танке пойдете в бой.

— Жить наказывали дружно. Яша так и сказал: дерись, бранись, а за своих держись.

— Это уж точно его слова, — обрадованно крикнула Раиса. — Это, Павлуша, он завсегда так говорил. Это уж точно его слова, — говорила она, сияя от радости.

Павел будто и не слышал ее. Он смотрел в окно, тяжело дышал, часто облизывал пересохшие губы.

— Бабы, дайте отдохнуть парню с дороги, — шепотом сказала Дарья, заметив, как побледнело лицо сына. — Пристал с дороги, — заторопилась она, догадавшись, что Павлуша сказал неправду.

В эти минуты на пороге появилась Женя Шмакова. Пальто ее было нараспашку, концы серой вязаной шали распущены, густая челка рыжих волос прикрывала глаза. Мгновение она стояла в нерешительности, вглядываясь в лицо Павла. Она не помнит, кто первым бросился навстречу, но как сейчас ощущает запах гимнастерки, пропитанной потом, пылью и лекарствами.

Всего два месяца жизни отсчитала Павлу война. Он не успел наглядеться на Женю, не успел расслабиться душой от всего пережитого в недолгих боях.

…Скоро затянувшаяся в госпитале рана на груди начала пухнуть и багроветь. Оставленный осколок все чаще сдавливал дыхание, удушливый кашель колотил его по ночам. К утру приходило облегчение, он слабел и, стесняясь своего бессилия, лежал с закрытыми глазами. Не успокаивали боль и травы и настойки Мичихи, никакие уколы «Скорой помощи».

Дарья, видя маяту сына, скорчилась вся, свернулась в клубочек.

— Может, Павлуша, в баньку сходишь? Попаришься. Тело подышит сухого воздуху, — сказала она после очередного приступа, приподняв цветастый полог, которым была прикрыта койка молодых.

— Не надо, мама, — ответил Павел, пошарил рукой по одеялу, цепкими пальцами сжал ее руку, притянул к горячим губам.

— Ты чо это, Павлуша? — спросила Дарья, затаясь.

— На ноге рану жжет. Ломит, — пожаловался он, отвернулся лицом к стене.

Дарья погладила ему ногу, ощупала, как в детстве, круглое родимое пятнышко.

— Жить. Как охота жить, мама.

Женя застала Павла в бреду. Взгляд его был потерянным. Лицо без единой кровинки.

— Дядя Яша! Дядя Яша! — закричал он, приподнимаясь на подушке. — Подавай снаряды! Скорее! Ты не слышишь, Яша? Дядя Петр, открывай люк. Мы горим. Тащите дядю Васю к воде. Живее, чего вы медлите? — Павел вскочил, седые волосы упали на лоб, как нарочно закрыли остекленевшие в беспамятстве глаза. — Дядя Яша, ну, что ты, поторопись. Держись за меня и к воде! Скорее! — Павел обессиленный упал на подушку, уставил в потолок открытые глаза. — Ну чего вы все молчите? Ну, вставайте же. Чего я дома скажу? Вам хорошо. Закрыли глаза и спите! — закричал он и стих.

Павел лежал неподвижно, будто окостенел. Память возвращалась тяжело и нехотя. Он заскрежетал зубами, крепко сжал кулаки, и стон его тихий, как голос изнутри, слетал с липких воспаленных губ.

Дарья, припав на спинку кресла, плакала. Глаза ее были прикрыты ладошкой, но слезы просачивались между пальцами, текли по лицу. Все, что в нескольких словах выкрикнул Павел, было страшной правдой. И Дарья не находила в себе силы поднять головы.

— Павлуша. Это я, Павлуша, — сдерживая себя, шептала Женя. — Послушай-ка, что я тебе скажу. Послушай.

Тело Павла вздрогнуло. Он подался вперед, уставил широко открытые глаза на окно, но во всем его взгляде была пустота и отрешенность.

— Я говорил? Я чего-нибудь говорил? — спросил он, прислушиваясь к словам Жени.

Дарья вдруг подняла голову, повела глазами, умоляя Женю молчать.

— Я чего-нибудь говорил во сне? — выкрикнул Павел, и его голосу нельзя было не подчиниться.

Дарья испуганно встала над кроватью, обтирая кончиками платка мокрое от слез лицо.

— Ты спал. Ты хорошо спал, — целуя бледное лицо Павла, говорила Женя, еле сдерживая себя от рыданий. — У тебя будет сын. Будет, Павлуша. Будет.

Она говорила торопливо, стараясь подбодрить его, обрадовать, облегчить его страдания, вселить ожидания и надежды.

— Спасибо тебе, — ответил Павлуша, провел дрожащей рукой по ее лицу, голове, прижал слабеющей рукой к плечу.

…К вечеру его увезли в больницу. Он умер утром, когда над селом начинался новый день.

IV

Третий год кряду осень в Сосново приходила раньше обычного. Не то чтобы сыспотиху, как бывало, а завернут враз морозы: лист на деревьях зеленым оледенеет, трава на межах ощетинится, речка до самых валунов на быстрине льдом покроется. А солнце, как нарочно, высвечивает Сосново светом, заливает каждую ложбинку, бугорок, канаву, дорогу. Любуйся, мол, человек! Приподыми глаза. Краса-то какая кругом.

В эту пору у людей дел и по-хозяйству и в поле хоть отбавляй.

В первый этакий год многие обманулись, не поверили в заправдашнюю силу холодов, и даже капуста, привыкшая от легкого морозца ядренеть да соками наливаться, — не сдюжила. Лист у нее на морозе сварился. Кто порасторопнее, сумел ее раньше вырубить да хоть из середины хрустящие листья на посол выбрать, а кто ждал погожих дней, так и не дождался оттепели, считал потом на грядах мерзлые кочаны. Да и со скотом мороки было — не приведи бог.

«Давно, в военном сорок третьем годе, этакая зима была, — думала Дарья. — Павлуша тогда с фронта раненым пришел».

Она облизнула высохшие губы. В памяти опять возник сын, увидела его мальчонком в длиннополом отцовском полушубке с шуршащими ледяными сосульками на полах, обледенелых валенках и большим колуном в руках я а крепком березовом топорище.

Ох, Павлуша, Павлуша… Как мало было отпущено судьбой лет на его жизнь, никогда не порадует он ее материнское сердце. А теперь она особенно нуждается в ласковых словах, когда разные хвори льнут к ней, как к одежде в осеннюю пору репейники.

Она вышла из избы сразу, как только на воротах щелкнула щеколда, а в сенях еще не успел рассеяться, расползтись едкий дым свежего самосада. Прищурившись, Дарья остановила взгляд на узкой расщелине между бревен в высокой городьбе ограды, увидела, как промелькнул краешек плеча и воротник полушубка Степана, как, обойдя кучу сваленных соседом посреди дороги дров, он скрылся за угол.

На ступеньках крыльца, на дощатом тротуаре, запорошенных хрусткой изморозью, отчетливо вырисовывался колоссальный след подшитых валенок Степана.

«Все хорохорится, — вздыхая, думала Дарья, — сказывает, будто не болит у него нога, а сам вон как ее по утрам волочит, снег гребет…»

Сметая голиком снежный налет с широких плах, она вдруг приподнялась, отодвинула за ухо край тонкой шерстяной шали, прислушалась.

Дарья, набрав полные калоши снега, взяла с поленницы несколько тонких сосновых полешков и, еле переступая отяжелевшими ногами по ступенькам крыльца, вернулась в избу.

Затопила печь, подвинула к огню чугуны и опустилась на скамью, впав в забытье.

Она очнулась только, когда часы на стене пробили девять раз. Дрова в печи давно прогорели. На шестке, в большом чугуне сварилась картошка. Вздувшиеся от жары картофелины дымились и шипели.

Дарья провела по мокрому от слез лицу мягкими короткими пальцами, обтерла о фартук влажные руки. Вздохнула и, нащупав ладонями колени и опершись о них, встала. Она крепче повязала вокруг головы цветистый платок, которым придавила виски, и принялась за дело.

Подумала: «Грех мне бога гневить, я подле Степана греюсь. Всякое дело с его совету, с его слова справляю. А наши-то бабы всё одни, всё сами. Так ведь вся их бабская жисть и приостановилась с той поры. Одни всё, одни, сердечные…»

Дарья проглотила комок, который стал в горле.

«День Павлушиной памяти… Скоро явятся солдатки».

Слово «вдовы», раз и навсегда запрещенное Степаном, она не смогла и в мыслях произнести.

«Солдатки они. Солдатки. Запомни это. И во сне, не то, что при людях, не смей их по другому называть. Ни одну из четырех!» — сказал он в первый день своего возвращения с войны.

Повиснув тогда у него на шее, она смотрела на него таким взглядом выплаканных глаз, от которого Степан и теперь ознобно вздрагивает.

«Миром да собором бабы ребят вырастили. Годы приспокоили, притушили бабью тоску и маяту», — покачала Дарья в такт своим мыслям головой.

Туго стучала в висках кровь, и Дарья, положив ладонь под впалую грудь, еле ущупывала сердце через байковый лиф.

Во дворе взлаял хромоногий, глухой пес Верный.

«Видать, кто-то не свой идет», — решила Дарья, заторопилась…

В воротах, как напоказ выставив ногу в высоком коричневом сапоге на толстой подошве, держась за дверную скобу, стояла Тоня.

Не сразу увидев в дверях Дарью, она, притопывая о промерзшие доски тротуара, кричала:

— Уходи! Кому говорю: пошел на свое место!

Но в собаке, видать, проснулась прежняя прыть. Пес выпрыгнул из-под крыльца на трех лапах, приподнял дрожащий нос, оскалил зубы.

Тоня завизжала, с шумом захлопнула ворота.

— Чаще ходить надо, — отгоняя Верного, говорила Дарья. — Этакого бояться. Ему в обед сто лет будет. Он уж и еду-то не нюхает, а тебя напужал. Айда, проходи!

Тоня бегом прошмыгнула в избу.

В избе запахло духами, морозцем и еще каким-то еле уловимым, вкусным запахом. У порога Тоня расстегнула длинные замки на сапогах, голенища разваливались в разные стороны. Повесив на гвоздь драповое пальто с собольим воротником и высокую шапку, она обняла Дарью за плечи и поцеловала упругими, пахнущими губной помадой губами. Все ее тело плотно облегало черное платье, подчеркивающее высокий бюст и широкие бедра. Глубокий узкий вырез ворота обнажал загорелую шею.

— Каким это ветром? — спросила, снимая с плеча Тони соринку, Дарья.

— Без всякого ветра. Взяла да и пришла, — ответила Тоня. — Болеешь? Бледная что-то…

— Зуб можжит, — сказала Дарья, притворно рассмеялась, махнула рукой. — Нашла в ком красу да здоровье искать. Отлиняли мы, голубушка. Время сысподтиху отобрало всю красу. А быть может, и красивыми не были, но молодыми — это уж точно, что были, — опять засмеялась Дарья и провела ладонью по пушистым, высоко взбитым волосам Тони. — Вот ведь какая вымахала, а? Откуда чо и взялось? — Дарья повернулась к шкафу, стараясь дотянуться до верхней полки, где стояли тонкие фарфоровые чашечки с позолоченными ободками, из которых она всегда угощала гостей.

— Вот уж сказала: «Вымахала!» Я уж четвертый десяток разменяла. Петька-то мой уж в шестой класс пошел. С меня ростом.

…Но Дарья и не слышала Тониных слов об ее годах и повзрослевшем сыне. Мыслью перекинулась в тот морозный вечер, когда Тонина мать, Ульяна, прибежала к ней, упала на порог и заголосила. Дарья тогда не сразу стала успокаивать, говорить утешительных слов. Потому как сама еще толком не знала, отчего у нее сердце зашлось.

— В тягости ведь я, Дарья, осталась, в тягости, — выкрикнула Ульяна, ударяясь лбом о дощатую перегородку. — Что делать-то? Как ро́стить?

И тут Дарья присела к Ульяне, положила ее голову к себе на колени, убрала со лба и щек слипшиеся от слез волосы.

А та все голосила:

— Делать-то мне чего?.. Те крохотные есть просят, да и этот о жизни напомнил. Разве к Скорнячихе идти… — И уставив глаза в передний угол, тихо произнесла: — Так и нести мне ей нечего.

На ее бледном лице высыпались веснушки до самых ушей. И была в тот вечер Ульяна полногрудая, мягкая, парная от своей молодой женственной полноты.

— Разве грех, Ульяна, детей-то рожать? — несмело проронила Дарья. — Господь их не всем шлет. Видишь, у меня окроме Павлуши никого нет. Ушел он на войну, и осталась я одна… На счастье людям господь детей посылает. В нужде вот живем, а все одно вырастим. Вырастим, миром-то! Нас ведь много.

По лицу Ульяны скользнула улыбка, и Дарья добавила более уверенно:

— Если слово мое услышать хочешь — рожай. Никого не слушай.

Они долго еще сидели молча, подставив табуретки к русской печи.

…В тот вечер и выстроилась судьба Тони.

— Взглянул бы сейчас на тебя отец хоть краешком глаза, — заплакала Дарья.

— Вот ты, тетя Даша, всегда такая. Ну что уж это такое? — сказала Тоня, обтирая ей глаза носовым платком. — Лет сколько прошло. Ну как бы люди жили, если б все время в трауре ходили? Сама же всем говоришь: живым — живое. А как увидишь меня — так в слезы. Хоть на глаза тебе не показывайся.

Дарья согласно кивала головой, бормотала:

— Прости меня, Тонюша. Не сдюжила я. Все утро палю себя воспоминаниями… привязались, и оборониться от них сил никаких нет.

А про себя думала:

«Вот какая у Ульяны есть отрада на старости лет. За все страдания судьба взяла да вот, как конфетку, Тонюшу подбросила…»

V

Раиса Гонина нынешним летом вышла на пенсию. Ей думалось: наконец-то настала пора свободы и спокойствия. Не придется теперь в грибную пору с завистью смотреть на баб, которые, сговорившись, спозаранку, с берестяными пайвами на плечах и с плетеными корзинами весело шли к логу. Не станет она за неделю раньше уговаривать характерную напарницу Дуньку Мохнаткину, чтоб сделала ей подмену, когда Степан позовет ее в Глухариный сосняк за брусникой, где каждая кочка усыпана ягодой, а тропку к нему через Пятковую топь знает только он один. Сможет она в свободное время и шаль себе связать, и одеяло выстегать, и кружева на наволочки и простыни вывязать, и к своей Любане в гости в любое время поехать в Боровск, где та интернатом заведует. «А уж перво-наперво высплюсь как следует. Закроюсь на крючок и ни на один стук не открою дверь, пока все тело не отдохнет, не ослабится, в руках ломота приспокоится», — думала она.

А оказалось все шиворот-навыворот. Пробыла на пенсии всего три дня, и сон как рукой сняло. Надо бы спать, нежиться в теплой постели, а ее по утрам будто кто в бок толкает. И на часы глядеть не надо: так и знай — стрелка к пяти подходит. А от бессонницы стала приходить маята. Скоро почувствовала: худеть стала. Ощупает утром себя — тело ровно не ее. Куда чего девается? И не только сама, люди при встрече не забывали сказать: «Что-то ты, Раиса, с лица сошла?» А ведь никому сразу в голову не падет, что ко всякой жизни человеку привыкать надо сызнова.

Думы привязались и не стали отпускать ее ни днем, ни ночью. Все в памяти перебрала Раиса.

Бусый рассвет чуть пробивался через окно. На стене обозначились контуры шкафа, полок, тяжелой рамки со стеклом, в которой были фотографии всей родни. По небу лениво плыли густые темные облака. Белая полоса света, прочертившая горизонт, разрезала небо, и оно, раздвигаясь в разные стороны, как занавески, освещало взгорный край села. На ветру гнулась стоявшая под окном рябина, и не замеченная никакой птицей, примороженная гроздь ягод постукивала в окно.

Раиса торопилась освободиться от пришедших воспоминаний, но они будто поймали ее в капкан. «Вы, Раиса Петровна, красивая женщина, — как нарочно лезли в голову слова кладовщика Константина Бородина, эвакуированного во время войны в Сосново. — Вы даже сами не знаете, какая вы красивая. Я вот смотрю и глаз бы не оторвал от вас».

Она вспомнила Константина, мужика невысокого роста, с веселыми глазами, но молчаливого. Ей всегда казалось, что он больше разговаривал глазами, чем словами, а говорил только то, отчего закипало сердце.

«Нет, напрасно я все это мелю, — подумала Раиса. — Теперь просто рассуждать, когда за тридцать годов после войны перевалило. А в ту пору сердце как огонь было. Хоть и похоронку получила, а как память об Василии жила? К тому времени уже Степан с войны вернулся».

Это случилось на второй день после возвращения Степана с войны. Может, брала его тревога, ему нетерпелось взглянуть, как жили жены его братьев, то ли сердце чуяло что-то неладное, только явился он в Раискину комнату как раз в тот час, когда заглянул к ней Константин Бородин. Сердце у нее зашлось, задрожали губы, и она, не зная что делать, бросилась Степану на шею, закричала:

— Я, Степан, женщина красивая! Женщина я красивая.

Она кричала эти слова и глотала слезы, встав между Константином и Степаном, которые оба молчали, и только глаза Степана вдруг покраснели, а губы стали сухими и бескровными.

— Вижу, вижу, что красивая, — пробормотал Степан, убрал ее руки со своей шеи, повернулся и вышел. Раиса бросилась за ним на крыльцо, но не окликнула, а, опершись о косяк, заплакала.

— Ну, успокойся, Раиса Петровна, — переступая с ноги на ногу, говорил Константин, несмело дотрагиваясь рукой до ее плеча.

— Уходи. Ради бога, уходи, — не поднимая глаз, сказала Раиса. — Не до тебя мне. Уходи.

Бородин будто того и ждал.

— Ну, тогда спокойной ночи вам, Раиса Петровна, — сказал и ушел.

…Раиса сбросила одеяло в сторону. В исподней рубахе открыла у печи вьюшку, подожгла с вечера нащипанную лучинку, которая вмиг охватила пламенем дрова.

Потянулась оторвать на календаре листок, которым был обозначен еще один прожитый день, вздрогнула:

«Как же это так? Как я запамятовала? Завтра же день памяти Павлуши», — прошептала она, скомкала в ладони календарный лист, бросила в печь. Веселые блики огня плясали на полу, через решетчатую дверцу.

Есть что-то на свете загадочное и таинственное. Что угодно пусть говорят, а этот день, как заколдованный. Обязательно ворошит память. Обязательно выворачивает душу.

Она не стала дожидаться, пока протопится печь, чуть прикрыла вьюшку и, быстро собравшись, выскочила на улицу.

Раиса торопилась поскорее увидеть Дарью и освободиться от мыслей, которые все утро беспокоили ее.

Над рекой стоял бусый туман, легкой изморозью покрыл берега, припудрил лежавшие штабеля бревен. Возле покрытой льдом лужи дремали, спрятав под крылья головы, две пары соседских гусей.

Услышав рокот машины, гуси враз подняли головы, заторопились к реке.

Большой красный автобус вывернул из-за угла переулка и несся навстречу Раисе. Шофер — Алешка Субботин — издали заметив ее, засигналил:

— Здорово, Алешенька, здорово! — сказала Раиса вслух, посторонилась, сошла с бетонной дорожки.

«Ишь до каких ден дожили — доярок на скотный двор автобусом возят. Ну, ей-богу, и жисть пошла: корова только дотронется мордой до железной тарелки — вода польется — пей сколько хочешь! Нажмет скотник Поликарп кнопку — поползет по транспортеру разный комбикорм, силос — ешьте, коровушки! Бабы по скотному двору в белых халатах расхаживают. Ну и жисть пошла! — думала Раиса, провожая взглядом автобус. — Да хоть столовую возьми: разве Светка-повариха возится теперь так, как я раньше? Разве приходится ей разжигать в печке сырые дрова или золу из поддувал выгребать, или дымоходы от сажи чистить? Придет — включит электрическую плиту и ждет минуточку, пока нагреется. Далеко отшагнула, шарахнулась от темноты жисть. Нипочем бы наши мужики не узнали своего села. Разве только по речке Серебрянке, да по валуну на перекате, да по старым домам…»

Раиса сощурилась, приложила ко лбу ладонь, оглядела улицу и изловила себя на мысли, что дома-то все обновились: с шиферными крышами, наличниками, палисадниками, ворота, даже скамейки у ворот в краску выкрашены. Необыкновенно красивым показалось родное село Сосново, будто только в эти минуты она по-настоящему оглядела его.

VI

На кордоне, в пяти километрах от Сосново, стояла изба. Она давно опустела, стала заимкой, но в те далекие годы отсюда на войну ушел еще один брат Гониных — Петр. Мария, его жена, вдовой осталась двадцати двух лет от роду, а у нее уже росло трое сыновей. Старшему из них пятый год шел.

Петр Гонин был лесничим, на всю округу один. Для кого-то эта работа казалась пустяковой, легче-легчего, а для него каждый день был в хлопотах. Когда увалы вдоль реки Серебрянки отвели в заповедные места возле кедровников, а вверх по Пыновке высадили бобров, он дневал и ночевал в урочищах — боялся, чтобы кто не потревожил, не спугнул зверьков. При расставании наказал Марии:

— Живи тут, работу за меня справляй, ребят к ней приучай. Пусть они учатся лесное богатство хранить, зверей беречь. От этого человек добрей бывает.

Любая мужская работа — мужская и есть. Это сразу почувствовала Мария, как только осталась одна. Наденет на себя шубейку старую, опояшется ремнем, чтобы топор за него сунуть, на плечи крошни с мешком наденет, накажет ребятам, чтоб без нее не озоровали, и пойдет участок оглядывать.

Тайга вокруг Сосново дремучая, синяя. Тропки извилистые, чуть приметные, с засеками на деревьях. Знала Мария, что по каждой из них ходил Петр, что каждая зарубка на дереве его ножом сделана. С любой взгорки, куда бы ни вела тропа, Сосново проглядывалось. Остановится Мария, избы Степана, Василия, Якова отыщет взглядом, а как на густой кедровник взгляд падет, краешек своей крыши увидит, сердце застучит сильнее. Представит, как ребятишки ее поджидают, в окна выглядывают, и ноги будто сами несут к дому. Поначалу, когда было чем кормить ребят, не так душа болела. Знала: то похлебку поедят, то молоко попьют, а как запустила корову, пришли такие дни, хоть глаза закрывай и беги. Ничем не уговоришь, не успокоишь ребенка, если его голод сосет. Не успеет она двери приоткрыть, на порог вступить, а они будто одно слово и знали: «есть».

Тогда Мария приметила, что все ребячьи сказки с едой связаны: хоть про репку, хоть про зайку-зазнайку, хоть про Красную Шапочку. Начнет она их уговаривать, всякие лесные истории рассказывать, а сама об одном думает: как бы уснули поскорее, как бы про еду до утра не вспомнили. Усыпит еле-еле, а сама в Сосново. То у Ульяны, то у Дарьи молока возьмет, то Раиса какой-нибудь болтушки в крынку нальет. Все сытнее, чем картошка сухая.

Заметила Мария: ребятишки начали худеть. Пальчики на ручонках длиннее стали, кожа на лице желтее, глазницы обозначились, глаза округлись. Глядела на них — глаз просушить не могла.

Может, не так больно переживала бы Мария, если бы кто-нибудь с ней по соседству жил, с кем могла бы она словом обмолвиться, беду выплакать. Вместе всегда легче. А тут — куда ни ступи, ни повернись — одна.

«Хоть бы уж ты, Белолобка, над моей бедой смилостивилась, — вздохнула Мария, подходя к конюшне. — Хоть бы ты мои слова услышала».

Из расщелины в двери тянуло теплом, запахом сена, навоза. Слышно было жалобное мычание коровы.

— Неужто отелилась, сердечная, — проговорила Мария, приоткрыв дверь. — Неужто мою беду учуяла? Пришла мне на подмогу, на спасение моих ребят.

Она гладила потную шею Белолобки, липкие завитки шерсти на сыром теле теленка, касалась рукой тугого вымени коровы. Белолобка в ответ мычала, фыркала ноздрями, лизала спину теленка.

— Уберу я его от тебя. Уберу. Если с тобой оставлю, моим ребятам молока не видать, а так с ними делиться будешь.

Мария подхватила теленка на слабые ноги, чтобы ловчее было приподнять его, и увидела наставленные на себя рога.

— Ты чего это, Белолобка? — спросила Мария. В испуге закричала на корову, что было силы, крепче обняла теленка, изловчилась, оттолкнула спиной дверь и вывалилась из конюшни, дотащив теленка до избы.

Мария разрезала ломтями картошку, обсолила и снова пошла в конюшню.

Корова отдала молоко нехотя. Вымя у нее набрякло, лоснились от натуги соски, она мычала, переступая с ноги на ногу, хлестала жестким, как кнут, хвостом по бокам. Изредка влажный хвост проползал по лбу и щеке Марии, но она не кричала на Белолобку, а причитала:

— Вот пришло мое спасение. Сварю молозиво. Накормлю ребят и опять один день вперед…

…Она вспомнила все это, когда пришла с младшим внуком Сереженькой на заимку затопить печь, чтобы не подмерзла в подполье картошка, которую каждый год садили на широкой полосе, раскорчеванной в давнюю пору среди кедрача, где земля оказалась песчаной, плодоносной и родила клубни крупные и вкусные.

Сереженька бегал подле нее, звенел голосом, как колокольчиком, и она, не все понимая из его слов, согласно кивала головой. Валил редкий косматый снег. Отяжелевшие снежинки лениво кружились в воздухе и, коснувшись земли, изгороди, поленницы, веток деревьев, липли к ним, украшали своей белизной. Настоянный на влажной хвое воздух был душист и дурманил Марии голову. Она прищурилась, будто впервые увидела снег таким волшебным и чарующим. Все сияло от него, отсвечивало, переливалось, и в душе помимо воли рождалась радость ко всему, что было вокруг. Тихо ступая по еле заметной тропке, Мария подошла к огороду, оперлась о почерневшее прясло и посмотрела на распаханную полосу с ровными бороздами, не успевшими засыпаться снегом. «Сколько я поработала на тебе, полоса?» — подумала она, и ей на память пришли дни, когда она и копала, и полола, и убирала урожай. Подсчитывала, сколько ведер родилось картошки, какую часть оставить на семена, какую себе на еду, какую скотине, чтобы потчевать ее в зимние дни теплым пойлом.

«Кормилица моя», — подумала Мария, задетая бередящей памятью и была рада, что не забыла, не оставила без внимания землю, которой обязана тем, что вырастила ребят.

Взгляд ее остановился возле старого кедра с обломанными нижними сучьями. Тут, как и в прежние времена, стоял невысокий стожок сена, накошенный из первостойной травы для первосенка.

Мария боязливо посмотрела на стожок сена и пошла в избу, тихо пошатываясь, придерживаясь за маленькую ручонку внука, который, заметив перемены в ее лице, присмирел.

«Боже мой, чево только не натворит молодость?» Она сморщилась, понимая, что повторяет слова чужие, которые, жалеючи ее, придумали люди. Тогда она не искала и не хотела к себе никакой жалости. Ей хотелось, чтобы люди ругали ее, травили, а они, как сговорились, молчали. «Может быть, своим молчанием и казнили меня? Да что люди? Память о Петре я сама опоганила. А эта ниточка так по жизни за мной и тянется. Грех ведь на мне лежит великий».

Она задрожала вся в охватившем ее ознобе, заторопилась лечь на кровать возле порога, надеясь, что скоро пройдет все, стоит только потерпеть, потереть ладонью левый бок от плеча до пустой усохшей груди и обратно.

…Леньша Горцунов явился тогда оборотнем, да и накатило затмение. Ну, какое затмение? Любо было слышать его говор. Любо. Даже не оттолкнула его, когда он зачал ластиться. Прижалась, прильнула, как кошка, ослабла в его обнимке, забылась на ночь, а оно вон как обернулось.

Дыхание Марии становилось частым и громким. Она лежала и чувствовала жгучую сухость во рту, будто внутри все палило, и шершавый язык еле касался обметанных жаром губ. А память высвечивала ее единственный греховодный день.

Вспомнила Мария, как прибежала к ней на заимку Ольга Шатина, соседка Гонинская. Расписала в подробностях Степанову встречу, не упустила и того, что Ипалитко-дровокол в столовой, не иначе кем-то наученный, принародно отрапортовал Степану:

— Гонинским мужикам кручиниться нечего: сами воюют, а род продлевается. Марии, к примеру, лесовичок мальчонку подбросил.

Степан, как сказывала Ольга Шатина, кашлянул, моргнул несколько раз левым глазом, возле которого лежал красный шрам, прищурился и ответил:

— А это наше, гонинское, дело, нам его и разбирать. — Сказал, как отрубил.

Слушая соседку, Мария дрожью дрожала, не зная, как встретится со Степаном. А он пришел на заимку на второй день под вечер. Увидев его на пороге, Мария похолодела, скрестила на груди руки, бухнулась на колени.

— Вот еще чево? — строго оказал он, коснулся рукой Марииного плеча. — Чего конфузишь меня перед ребятами? — буркнул, присел к столу.

Ребятишки, отвыкшие видеть в избе мужчину, насупились, один по одному залезли на деревянную кровать, стали прятаться под одеяло.

— Вы чо, ребята? Это ведь наш дядя Степан пришел. Вы чо это напугались-то? — сквозь слезы говорила Мария, поправляя ребятишкам взлохмаченные головы. — Сколько я раз вам про него говорила? Чо же вы так, а?

Мария металась по избе, как пойманная мышь в мышеловке, и, не найдя места, села на порог, заголосила, уткнув лицо в фартук. Степан не уговаривал ее, не успокаивал, но когда захныкал в висевшей посреди избы зыбке малыш, он встал, откинул ветхий полог.

— Ну, как растешь, мужик?

Из зыбки послышалось радостное воркование.

— Назвала-то как? — спросил Степан и, состроив из двух пальцев «козу», пощекотал малыша.

— Никак еще, — кусая губы, ответила Мария. — Тебя жду. Все сказывали: скоро ты приедешь после тяжелого ранения.

Слова Марии как подкосили Степана. От них он опешил и размяк. Никогда не думал, что от таких слов все круто повернется в его душе. Он смотрел вниз на чисто вымытые половицы, видел шерстяные носки, одетые на ногах Марии, краешек фартука с оборками и молчал. Палец, который он не убрал из зыбки, царапали острые коготки малыша, тянули к себе. Скоро Степан ощутил прикосновение к ним влажных детских губ. Он попробовал убрать руку, но не мог. Малыш, вцепившись, тянулся за ней.

— Вставай, вставай, Гонин! Расти большим! — наклонившись над зыбкой, говорил Степан, глухо кашляя в кулак. — Видать, крепким парнем будешь!

Мария не помнит, как очутилась возле Степана, бросилась ему на шею, запричитала.

— Не вздумай парня на какую чужую фамилию написать. Чтобы все как надо, все аккурат было. Чтобы все под одной крышей жили. — Сказал и заторопился выйти из избы. Он долго стоял на крыльце, курил, потом вернулся, подержал на руках каждого из ребятишек и, не говоря ни слова, ушел.

…Лениво, как не свою, Мария повернула голову, обшарила каждый угол избы, будто хотела увидеть Степана, опершегося на костыли, в солдатской гимнастерке с блестящими на груди воинскими наградами.

— Ты, бабушка, опять про войну? — спросил внучек, подавая ей клетчатый шарф, чтоб она повязала его вокруг шеи.

— Про нее, окаянную. Про нее, Сереженька. Ее ведь никому забывать нельзя. — Мария взяла с приступа печи висячий замок и вышла на крыльцо.

Утро открыло дали. В стороне, за рекой виднелись припорошенные снегом стога. У поворота обозначился санный след. «Кто-то из сельских мужиков за первосенком поехал. Пожалуй, Афанасий Горцунов. У них сено на правобережной стороне реки, а через Серебрянку сейчас еще не проехать. Лед хрусткий».

VII

В новой избе, которую Степан Гонин срубил после войны, самую большую часть занимала кухня с русской печью посередине и крашеными лавками вдоль стен. Поговаривали, что Степан нарочно так сделал: для гонинских солдаток, которые не было дня, чтобы не заглядывали к ним.

Ульяна года два назад принесла с собой стеганку, по секрету пожаловалась Дарье, что от сиденья на жесткой табуретке у нее стала ныть поясница и болью отдаваться в спину. Раисой место было облюбовано на лавке возле окна, откуда просматривалась улица до самого берега. Мария ставила табуретку поближе к двери. С заимки всегда прибегала припоздав, да и срывалась первая. Хозяйка дома — Дарья — постоянного места не имела, садилась, где придется, но последнее время чаще присаживалась к Ульяне, возле печки, погреть спину.

В теплой кухне у Дарьи было уютно, просто и все под рукой. В ней стоял, как говорила Мария, сытный воздух. От печи шел то ароматный дух морковных и брюквенных паренок, то топленого молока, то картофельных щей. Сегодня пахло тушеной капустой. Они насолили ее целую бочку без моркови, с укропом и, как любил Степан, оставили верхние слои нарезанные тонкими пластиками. Сидели молча. Явившаяся тишина отняла слова, и, с утра переворошив память, каждая почувствовала в себе опустошение.

— Что-то Евгения Николаевна долго не идет, — сказала Ульяна. — Темнеет уже.

— Опять какое-нибудь заседание али бюро, — ответила Дарья, подвигая табуретку поближе к печи. — У них, у партийцев, делов век не переделать. Везде надо быть, везде поспеть.

Осенний день угасал. Через отпотевшее стекло на бусом небе вырисовывалась темная крыша соседнего дома с высокой трубой и жестяной копылухой, приделанной специально для укрытия от снежных заносов.

Думы, которые с самого утра бередила каждая, не прошли бесследно. Они умаяли их, все вокруг казалось незначительным, необязательным и совсем нелепым, даже ошеломляющим показался голос Раисы, которая ни с того, ни с чего голосисто затянула:

— Отец мой был природный па-а-а-харь!

— Ты чо, одурела? — в испуге прикрикнула на нее Мария. — Не нашла боле дня?

— А теперь и поминки справляют по-новому: пьют, гуляют, песни поют. Говорят, что при жизни человеку любо было, тем и вспоминать надо, — ответила Раиса.

— Нашим мужикам не до песен было, — воткнув веретено в серый пучок шерсти, сказала Ульяна. — Какими их помним, так и вспоминать будем.

Распахнулась дверь и на пороге появился Степан. Он с минуту постоял, подержался о косяк и сел на пол.

— Фу, — шумно выдохнул, обмяк, упершись ладонью о порог.

Бабы замерли.

— Ладно ли с тобой? — закричала Дарья, подбежала, сдернула с головы шапку. Степан набычился, стараясь приподнять голову, чихнул несколько раз, пошевелил ноздрями. Взгляд его был блуждающим и не мог ни за что зацепиться.

— Чо это с ним? — прошептала Ульяна. — Скорую помощь вызывать надо.

— Да пьянехонький он. Не слышишь, чо ли, какая душища от него несет! Где его угораздило сэстолько вылить?

— Так я и знал: тут оно, мое бабье царство, — задыхаясь частым дыханием, выкрикнул Степан, силясь подняться. — Так я и знал: тута они! Так и знал.

— А где бы им еще быть? Да особенно перед таким днем. Бога побойся, что мелешь! — кричала Дарья, туже завязывая платок вокруг головы. Но Степан не слышал ее, не видел укоряющего взгляда. В эти минуты он был не способен ни о чем думать, соображать. Вся память его как провалилась. !

Остановив взгляд на Раисе, он сощурился, сплюнул с губ присохшую соринку табака, прорыгал растягивая:

— Это-о-о-о ты, женщи-на кра-си-вая?

— Ты чего разбрызгался слюной-то? Или она в тебе давно кипела да сохла на губах? — закричала Мария, несколько раз тряхнула Степана за плечо, будто хотела разбудить его.

— Но, но! Повакуратнее. Я вот доберусь до вас. Ишь девы святые нашлись. Каждый из-за вас в нос тычет: Степан-то Гонин всех снох охомутал, бабам не дал ходу. А на кой мне ляд такие упреки слушать? — Он припал головой к косяку и забурчал что-то непонятное.

Разморившись в тепле, стал бессилен и беспомощен, пытался привстать, но тело его завихлялось, будто в нем не было позвоночника, руки с длинными узловатыми пальцами цепко схватились за косяк. От каждого движения косяк скрипел, из расщелин досок на пол сыпалась мелкая известковая пыль.

— Повакуратнее, повакуратнее! — бормотал он, намереваясь встать. — Вот погодите, я до вас доберусь. Я вас еще всех замуж растолкаю.

— Ты чо мелешь-то? Ты хоть память-то не растрес по дороге? — всплеснула руками Мария.

Никто не знал причину накатившейся на него блажи. Столько лет самых трудных, он, на диво всему селу, терпеливо, самозабвенно тянул изо всех сил заботы о семьях погибших на войне братьев. А не будь этой войны, вся эта работа распределилась бы на плечи четырех мужиков.

Степан не замечал, как годы сыспотиху отнимали у гонинских вдов бабью стать и красу и не думал, что вдруг ни с того ни с чего ему поставят в вину их одиноко прожитые годы.

А началось все с ничего.

Утром, как и обещал, он пришел на работу в совхозную мастерскую, куда частенько звали его, особенно к концу месяца, когда скапливалась работа. Мастер Захар, с которым они проработали много лет, как и было условлено, накануне прислал ему записку. Степан, соскучившись по работе, пришел рано. Сторож Никита Чупров нехотя встал с деревянного топчана и пробурчал:

— И охота тебе, Степан Иванович, вставать в такую рань.

— От лежания во всем теле ломота зачинается, как зубная боль. Не знаю, кто как коротает время, а мне муторно, сил нет, — ответил Степан и пошел в мастерскую.

Привычный запах огненной стружки, солярки, гари всегда жил здесь: пропитал стены, пол, двери, каждую мелкую деталь. Этот запах остановил Степана, и ему казалось, что, подышав его, он успокаивается.

В окно мастерской заглядывало утреннее солнце. Оно осветило дальний угол с кузнечной печью, токарным станком. Степан подошел к станку, включил, сделал несколько оборотов, облегченно вздохнул, принимаясь вытачивать втулку. Но заметил, что непривычная торопливость мешала ему, и он скоро вспотел. Остановил станок, огляделся по сторонам. В мастерской никого не было. «Отвык, — мелькнула мысль. — Сноровка потерялась. Так же было после войны. Сколько поту прошло, пока в руки ловкость поймал».

Скоро пришел Захар, кузнец Калистрат, и мастерская наполнилась привычным рабочим шумом и грохотом, который звонким колоколом отзывался в душе Степана. Настроение радости жило в нем весь день, и когда завсегдатай магазина сельпо Калистрат Овчинников позвал его отведать после законного трудового дня свежепривезенной ягодной бормотухи, с охотой согласился.

Выпитая настойка скоро ударила в голову, пошли разные суды-пересуды. В хмельном угаре всяк господин, волен болтать за что ум зацепится, потому как в это время у человека душа не при себе, а как бы на растерзание черту отдана.

— Ты мне, Калистрат, какую-нибудь загогулю припас? Знаю я тебя, — сказал Степан, обтирая большим серым платком вспотевший лоб. — Только честно скажу, припоздал. Теперь, считай, наша с тобой главная дорога отмерена и все вешки на ней расставлены.

Калистрат захохотал, выставил напоказ темные зубы, почесал затылок:

— Это ты верно сказал: дорога главная у нас отмерена. А вот как бы возвернуть лет с десяток назад?

— А на что десяток? — не согласился Степан. — Уж если бы такое счастье выпало, я на больше размахнулся бы. Сказал бы: подавайте молодость мою!

Калистрат захлебнулся от его слов. Задышал часто и шумно, в глазах засверкали недобрые огоньки. Степану поначалу показалось, что у него от выпитого вина замельтешило в глазах. Он несколько раз хлопнул веками, уставился на Калистрата.

— Ты чего?

— Да так, — ответил Калистрат, наливая Степану стакан до краев. — Пошли ко мне, тут не тот разговор.

Дом Овчинникова стоял в узеньком переулке, на взгорье. В огороде и с уличной стороны росли березы, оголенные ветки шумно свистели на ветру. Ступеньки к калитке, выдолбленные в земле до самой вершины крутизны, были выметены. Из распахнутой двери вырвался веселый наигрыш гармошки.

— У тебя там гулянка какая? — поскользнувшись на ступеньке, спросил Степан и остановился. — Мне, Калистрат, сегодня некогда. Это тебе честным словом говорю. Да и взбираться на твою гору несподручно. Нога нынче разболелась.

— Да ладно, — бурчал Калистрат. — Пошли. Другого такого разу может и нестаться.

В это время избяная дверь опять широко распахнулась, и на пороге показался калистратовский сосед — Гордей Курышкин с растянутой гармошкой через всю грудь.

— Это в кои веки сам Степан Гонин с мужиками разговелся? — кричал Гордей, опускаясь по промерзлым земляным ступенькам и протягивая руку. Ремень гармошки сполз с плеча, гармошка растянулась до земли, и запавший клавиш тянул одну визгливую ноту. Лицо Гордея, вдоль и поперек исчерченное мелкими морщинками, светилось издалека, как угольки в загнете шаяли темные глаза. Он что-то бормотал.

Степан вначале не обратил внимания на его бормотание, но закатистый смех Калистрата ошарашил его.

— Чего ты сказал? — спросил Степан, вскочил на взгорку, забыв про боль в ноге.

— Чего слышал, — ответил Гордей, передернув от холода плечами, и семеня побежал в избу.

— Не-ет! Ты мне повтори, что сказал? — кричал Степан, влетая за ним в сени. — Нет. Ты мне выкладывай, чего пролепетал?

— Широко улыбаться будешь, если услышишь все, — ответил Гордей.

— Будет вам. Перестаньте, — закричал Калистрат с порога.

Но Степан уже выдернул из рук гармошку, схватил Гордея за грудки…

— Чего на горе мямлил, повторяй, — орал Степан. — Сказывай, на чо намекал, а не то придушу, как клопа вонючего!

На Гордея с перепугу напал чих. На лысой голове выступил пот, от крепко натянутого воротника рубахи краснела шея, багровели щеки.

— Про баб гонинских говорил. Ну и чего? — закричал в лицо Степану Гордей. — Чего как черт взбесился? Видно, знаешь свою вину перед ними, а?

— Ты чево про них говоришь, поганник? Чево ты их имена упоминаешь, а?

— А то, что ты таких баб навечно вдовами оставил. Бабы-то кровь с молоком были, а зацвели из-за тебя! Все с прижатыми подолами прожили. А кто виноват? Ты! — кричал Гордей, ощупывая покрасневшую шею. — Да! Ты!

Степан сразу отяжелел, грохнулся на стул, уставив на Гордея немигающий взгляд.

— Ты, пустомеля, замолчи, — пригрозил Гордею Калистрат, заметив, как Степан сошел с лица, сгорбился вдруг, склонил голову над столом и сидел безразличный ко всему, что делали и говорили рядом.

Он плохо помнит, кто проводил его до дому, и очнулся, когда перешагнул порог. Увидел в кухне, как в тумане, Дарью, Ульяну, Раису, Марию, у него на глазах закипела слеза. «А ты спросил их: нужна ли им твоя опека? — доносился откуда-то издалека голос Гордея Курышкина. — Да они тебя совестились. А ты будто не видел, все кряхтел, все выбуривал взглядами из-подо лба».

— Значит, я у вас молодость украл, да? — спросил Степан, сидя на полу, покачивая головой. — Значит, вы все совестились меня? Значит, так? — Степан швыркнул носом, размазал по щеке слезы.

— Да не слушайте вы его, бабы, — рассердившись, оказала Дарья.

Как раз в эти минуты на пороге появилась Евгения Николаевна. В суете не поняв, что происходит, она бросилась к Степану, прижалась щекой к его щетине на щеке и, услышав его бормотание, заплакала, спрятав лицо в ладони.

— Не плачь, а помогай нам затащить его в спальню, — еле сгибаясь, говорила Дарья, потом привстала на одно колено, приподняла голову, которую Степан нарочно уронил на пол.

— Во, окаянный, канифолится. Он хоть и худой, а какой тяжелющий.

— Не слушай их, Женя. Они вот сговорились и тиранят меня, — говорил Степан, силясь не поддаваться.

Степан то ли устал, то ли понял, что ему с бабами не совладать, успокоился.

Евгения Николаевна, осторожно стащив с его ног валенки, вздрогнула. Она еще не поняла отчего, но зажмурила глаза, мысль остановилась, застыла на месте. Приподняв ногу Степана, она увидела возле косточки слева красноватое родимое пятнышко, точь-в-точь такое, какое было на ноге у Павлуши.

Перед глазами все расплылось, закачалось, помутнело. Голова несколько раз качнулась из стороны в сторону, но, собрав в себе силы, Женя отшатнулась к стене, чтобы не выдавать своей растерянности. «Что же это я? Что же?» — думала она, не в силах открыть глаза.

— Чо же это вы, бабы? Чо вы напугались? Ведь ничего ему не пришло. Лежит вон, бормочет. Раиса, чо молчишь? Ты-то здоровше других. Неужто так тяжело было? Неужто пристали? Завтра отстыдим его как надо. Будет у нас рожей-то вертеть, — говорила Дарья, шаркая ногами о крашеные половицы.

Прожив всю жизнь возле Степана, Дарья не знала бабьей тоски. Не знала, как бывает необходимо после суматошного дня кому-то пожаловаться на усталость, на свои обиды, хоть ненадолго с закрытыми глазами сказать слава, которые не приходят в широкую дневную пору, и на миг почувствовать себя защищенной.

А в избе стояла тишина без звука, без вздоха, без шороха. Даже часы на стене не тикали, их цепочку, как нарочно, придавила спиной Мария. Совсем неожиданный храп Степана пришел на выручку тишине.

— Чо я вам говорила? Слышите? — сказала Дарья, облегченно вздохнув.

Снова в избе стихло. Воспоминания, всегда жившие в душе, обожгли их, унесли к местам, где возвышалась, поднималась к самому поднебесью их любовь, неопознанная до конца, остановленная на полдороге проклятой всякими словами войной.

— Милые вы мои, — прошептала Дарья и замолчала.

«Нет, Дарья, ты счастливая. Все твои обиды — не обиды, все твои беды — не беды. Подле тебя Степан», — вспомнила она однажды оброненные слова Ульяны. Только теперь они выплыли из ее памяти, и она, осознавая их смысл, шептала: «Милые вы мои. Милые!»

VIII

В это утро Степану не хотелось открывать глаза. Еще подсознательно, не допуская мысли зацепиться одна за другой, он морщился, начинал стонать. Вначале тихо, про себя, чуть шевеля губами, но потом, как яснее припоминался вчерашний вечер, вздохи становились громче, грудь поднималась, и, лежа на подушке, он вытягивал шею, пытаясь увидеть на кухне Дарью.

— Не приставляйся, богохульник, — услышал голос Дарьи. — Ишь, стонота на него напала. Ты хоть помнишь, какую околесину вчерась нес, а? Как хоть сегодня бабам в глаза смотреть станешь, а? У меня от твоей вчерашней болтовни поясница отнимается, — слетело с губ Дарьи, и, уловив в ее голосе ласку, Степан пробурчал:

— Охота была надсажаться. Волочь меня на кровать. Откуда только и сила взялась?

— А слова-то какие ты поганые молол, срам.

— Но ты, повакуратнее, повакуратнее, — отмахивался от ее слов Степан.

Дарья ушла, но и от этого Степану стало не легче, а наоборот, тошнее, он опять застонал. Его мучал стыд перед женами братьев. Он знал, что они все простят ему, махнут рукой на то, что он говорил им по пьяному делу. «Но разве в этом суть! Разве в этом?» — думал он и снова позвал Дарью.

— Ты садись вот сюда. Вот сюда, — отодвигая ногой одеяло, сказал он.

— Когда сидеть-то? Или запамятовал? На кладбище собираться надо. Они же к нам придут.

— Нет. Ты садись, садись.

Дарья подумала, что хватит ей изводить мужика, который и так переживает все утро, присела, положила тяжелые руки на подол юбки.

— Ты мне скажи. Только по совести. Будто смотришь на меня чужими глазами, — сказал Степан, облизывая сухие губы.

— Это как мне на тебя глядеть чужими глазами? — переспросила Дарья.

— Ну, будто ты со стороны на меня. На всех нас, гонинских, смотришь.

— Это ты к чему такое говоришь?

— Да перестань ты. Ничего в моих словах чудного нет. Ну как тебе кажется со стороны: есть моя вина в том, что бабы наши всю жизнь вдовами проходили? Замуж не вышли?

— Ты опять замолол не свое! — рассердилась Дарья, собираясь встать.

— Постой! — закричал Степан, вскакивая с постели. — Я тебя по добру, на полном сурьезе спрашиваю. Есть тут моя вина?

Дарья, не готовая ответить Степану, уставила удивленные глаза, задышала глубоко и часто.

— То-то и оно, — сказал Степан. — То-то и оно. Сказать нечего. А вот люди винят меня. Мол, все это от моей строгости так у них жизнь обернулась. Засушил, мол, я баб на корню. Поди докажи людям, что не так. На всякий роток не накинешь платок. — Дарья молчала.

— Вот какие крендел-и-и-и, — протянул Степан, сел, упершись ладонями о худые острые колени.

— Про то их самих спросить надо, — осторожно, с боязнью в голосе сказала Дарья, мало-помалу понимая суть сказанных Степаном слов.

— Как же, — сердито ответил Степан, закачал головой из стороны в сторону. — Только теперь и пришла пора спросить: как, мол, ты, Ульяна, Раиса, Мария, Евгения Николаевна, не считаете меня перед вами виноватым? А то, может, думаете, что я вашу молодость украл?

Дарья, растроганная его словами, не сдюжила, заплакала.

— Еще ты расквасся, — сказал Степан, пошел умываться.

За дверью послышались шаги и, догадавшись, что это идут невестки, он заторопился, ополоснул лицо и, не открывая глаз, будто в них попало мыло, сказал:

— Ой, бабы, бабы! — В голосе его было такое раскаяние и сокрушение, что Ульяна не выдержала:

— Сон-то, Степанушка, отнял у меня этой ночью, — сказала она глуховатым голосом, поправляя выбившиеся из-под платка седые тонкие прядки волос. — Слова все выкручивал с подковырками, но все они припоздали. Если бы поране это сказал — может, пообиделись, а теперь — жизнь нами спроворена. Но ты всякому, кто нашу долю солдатскую оплакивать начнет, — в шары наплюй. Незряшную жизнь прожили, а самую путевую. Как солдаткам судьбой положено… И мужики не зазря головы сложили — никто такое сказать не посмеет.

Ульяна подошла к Степану, приподнялась на цыпочках, гладила по плечу, сказала:

— Ладно тебе. Отбормотал вчера и будет. Айда, собирайся, и так припоздали.

Дарья достала из старого кованого ящика гимнастерку, в которой Степан вернулся домой с войны, потянула рукава, осмотрела ворот, локти и потрогала дырочки повыше карманов — следы от ордена Красной Звезды и медалей. Нитки возле этих мест выбелились, разрешетились.

Степан, одеваясь, приложил гимнастерку к лицу, несколько раз вдохнул в себя воздух, обтер подолом глаза.

— Дымом что-то пахнет, — сказал он.

— Собирай больше, — обиженно ответила Дарья. — Каждый год после поминок стираю. Поди, за тридцать-то раз отмыла дым и копоть. — Степан ничего не ответил, приподнял подбородок, долго застегивал верхнюю пуговицу и сквозь прищур глаз пристально вглядывался в лица невесток, вытаскивая из памяти их прежние фигуры, повороты, жесты, по которым безошибочно угадывал каждую.

Теперь, как он приметил, они все походили друг на дружку. Одинаковое горе уравняло их, годы подогнали одну под другую. «Разве только Евгения Николаевна стройнее, потому что моложе и имеет при себе привезенную стать. А тутошние бабы все с зыбкой походкой, с тяжелеющим к старости шагом».

За этими мыслями ему все слышались слова Ульяны: «Теперь жизнь нами спроворена». В другой раз Степан пропустил бы их мимо ушей, не придал значения, а тут они показались ему не то чтобы обидными, а наоборот, какими-то покровительственными. «Экая. Ты погляди на нее!» — подумал он про себя, перевел взгляд на Ульяну, потом посмотрел на хлопотавшую возле большой сумки Раису, хотел для чего-то окликнуть Евгению Николаевну, но не смог.

Ему вдруг показалось, что они все, как сговорились, не обращают на него внимания, а опекают, ухаживают, слушаются только для порядка.

«Нет, не горемычные они, не беззащитные, не немощные. Нет. Не согнула их жизнь, — подумал Степан. — Живут справно. Трудовую копейку беречь умеют. Одетые все справно: пальто ни пальто, валенки ни валенки».

Степану подумалось, что и ведут они себя передним смиренно, не перечат по давнишней привычке, как бы отдают свой долг за те горькие дни и годы, когда не оставил он их в беде, каждой успевал подставить свое плечо, сказать слово.

— Скоро ты, что ли? — окрикнула его Дарья. — Вот тебе копошится. Вчерась так один за четверых управлялся. — Она говорила это скорее любя.

С годами солдатская шинель Степану стала великой: рукава повисли, грудь кошелилась и в длину стала длинной, в пору бери ножницы и обрезай, будто это была не его шинель, а с чужого плеча. Он приподнялся, потуже перетянул ремень.

— Может, в валенках пойдешь? — спросила Дарья. — На улице склизко, глызки подмерзли.

— Чего выдумала. Кто это солдатскую форму нарушает? Солдат должен быть солдатом. К тому же к солдату иду.

— Как знаешь.

На улице поднимался ветер, раскачивал ветки у рябины, пробегал по деревьям верховиком, не успев набрать силы. Степан почувствовал озноб, опустил с шапки-ушанки уши.

Выйдя на середину сельской улицы, оглянулся и пошел, высоко подняв голову, широко размахивая руками, переступая с ноги на ногу, будто отыскивал строй. Холодный ветер разбрасывал в сторону полы старой солдатской шинели. Под тяжелыми керзовыми сапогами глухо стучала замерзшая земля.

Степан шел, оглядывая сельскую улицу, хорошо знакомую с мальчишеских лет, улицу, в которой каждая пядь была тысячи раз исхожена и каждая хатенка и даже скамеечка у ворот — познана до пятнышка. К удивлению своему, Степан как бы вдруг, будто впервые увидел эту улицу. Здорово изменилась она! И новая школа, окруженная большим садом, и Дом культуры, построенный на возвышенном месте, к которому вели широкие ступеньки, и добротные дома, появившиеся вместо прежних подслеповатых в два окна приземистых хатенок… «Ах ты, Сосново, Сосново!» — почему-то глубоко вздохнул Степан, и самому непонятно было — чего это вздыхает: или глухая тоска по привычному, или тайная радость от того, что родное Сосново становится иным — широким, красивым, добротным и совсем новым.

Степан окинул взором заснеженные поля за домами, по которым дымными струями металась поземка, промерзшие ветки деревьев, на которых кое-где метались два-три уцелевших листа. И воображение увело к тем недавним неделям, когда вот на этих полях шла битва за хлеб, к страдным дням. В своем воображении он видел неоглядные золотые просторы, на которых лежали валки скошенной драгоценной пшеницы; клубились густо-зеленые сады, окропленные солнечным соком…. Сосново в цвету, в отсветах осеннего солнца…

«Ох ты — наваждение! — подумал Степан. И тут же горестная мысль пронзила: — Сколько людской крови пролито за тебя, родная земля!»

Мысль Степана вернулась к тому — куда и зачем он шел — к могиле Павла, к солдату, тяжко раненному далеко от Сосново, на поле боя где-то на Курской дуге, дожившему свои последние дни на той земле, где родился. Но для него — русского крестьянина и русского солдата, — отдавшего свою кровь за всю Родину, и за свое Сосново, нет смерти и нет забвения.

Шаг за шагом Степан шел увереннее, изредка посматривая на баб, которые старались не отставать от него, шли молча, чуть пригнув головы. Подолы широких юбок раздувались, как паруса.

Прохожие, издали узнав Гониных, останавливались, по живущей в народе традиции вставали сзади и шли на кладбище.

Степанида, перегнувшись от старости пополам, неугадливо застегивала на шали булавку, торопилась за всеми.

Ворота на кладбище были заперты. Глуховатый могильщик по прозвищу Заноза выскочил на крыльцо избушки, не успев спрятать в валенок портянки, заторопился открыть замок.

— Запамятовал, унес бы меня лешак. Запамятовал. Вот наказанье-то господнее, а? — бормотал он, стаскивая с головы шапку.

От дверей дорога разделяла кладбище надвое. Прямо высился гранитный памятник с пятиконечной звездой. Его поставили сосновцы Павлуше Гонину, единственному солдату, умершему дома от ран. Поставили на вечную память, на вечное преклонение.

…Прямо возле самого памятника стоял Дмитрий Гонин. Он стоял, наклонив голову, Евгения Николаевна, прижавшись к нему, молча сунула в руки носовой платок, хотела сказать что-то, но не смогла. Слезы потекли еще обильнее по ее щекам. Но уже не от горя, а от того неизменного чувства к Павлу, чья любовь взметнулась к поднебесью, как яркий всполох в полярной ночи, успев подарить ей только сына.

— А он в ту пору в два раза был моложе тебя, — тихим, сдавленным голосом прошептала наконец Евгения Николаевна. В ответ Дмитрий осторожно погладил ее горячую руку.

— Нам с тобой не довелось на отцов взглянуть. Другие-то Гонины хоть как в полутумане их видели. Им легче, — шептала Дмитрию Тоня с другого боку.

— Ты на наших матерей смотри, Тоня. — Дмитрий несколько раз кашлянул с какой-то натугой, собрал пятерней густые, свисшие на лоб волосы. — Вот у кого силе учиться надо и кому не забывать спасибо всю жизнь говорить. Настоящие они солдатки. Верно зовет их дядя Степан.

Вдовы Гонины присели возле памятника вполукруг, по старшинству. Степан смотрел на их спины, прикрытые концами черных платков. Душа его всколыхнулась. Он хотел отвести взгляд, зажмуриться, но не мог. Смотрел на склоненные головы во все глаза и чувствовал, что в нем просыпалось особенное желание получить в награду за жизнь такую же цепкую память в людях.

Виктор Самарцев ВАСЬКИН ПЕРЕВОЗ Рассказ

Самарцев Виктор Михайлович родился в 1939 году в селе Буранное Оренбургской области. Окончил факультет журналистики Московского государственного университета. Его рассказы печатались в журнале «Урал», сборниках «Вниз головой», «Спасительная женщина», «Урал улыбается».

Ныне работает уполномоченным издательства «Правда» в Оренбурге.

Летняя ночь. Беспощадная духомень навалилась на землю, заполнила все щели.

Васька спит на охапке травы, сдернутой днем с воза. Лишь далеко за полночь, искупавшись в парной воде, забылся он сном здорового и сильного парня.

Над речкой Белянкой, веселой, а временами злой и неприветливой, все зависело от погоды, — рваной ватой стлался туман. Приближался рассвет.

— Перевоз! Э-ге-ей! Пе-ре-воз-чик!

Васька передернул плечами, поднял лохматую черную голову, прислушался.

— Перевоз-чик! О-го-го!

— Ат-ты, шат-тя задери! — ругнулся Васька. — Не спится горлопату!

Он натянул на голову телогрейку и зарылся лицом в траву. Но голос продолжал настойчиво звать перевозчика.

Васька сел и тупо уставился в колышащийся занавес тумана. Чертовски хотелось спать, мучила жажда, но лень было идти к воде. «Ну, чего орет, чего? Шалаш есть, покемарил бы. Кто тебя ждет такую рань?»

Наконец он переборол себя, встал, зевнул, потянулся всем телом, как справный кот, и босый побрел к берегу, слегка морщась от колкости прибрежной гальки. Он зашел в речку по колено, не подвернув штанин, плеснул в лицо и долго, с шумом втягивал в себя с ладони теплую воду. Напившись, направился на причал, снял веревочные петли с коротких толстых бревен, вбитых в дно реки, шагнул на дощатый настил, уселся на краю, опустил ноги в воду и сказал, обращаясь к парому, словно к собаке: «Пшел!» Белянка понесла на своей спине паром к противоположному берегу. Паром двигался медленно, а Васька и не испытывал желания спешить. Как и большинство людей, живущих у воды, он свыкался с размеренным темпом; неподвижные берега, развлекающаяся рыба на плесах, праздное кваканье лягушек да грустно покачивающийся камыш — все сказывается на человеке. Он становился неторопливым и медлительным в движениях, много рассуждающим о смысле бытия.

В большом селении Буранном, раскинувшемся вдоль песчаных берегов Белянки версты на три, все жители привыкли к тому, что на перевозе издавна работал дед Максим.

Но в последнее время занемог дед Максим. Мучила бессонница, он часто и подолгу кашлял. Сил оставалось совсем немного, ходил он тяжело, с трудом перебирая ногами, обутыми в катанки. Старая кровь не грела, и теперь даже в жаркие летние дни и душные ночи Максим носил теплые штаны, стеганую безрукавку и рыжую, с жалкими остатками лисьего меха, шапку.

И потому однажды люди увидели на перевозе вместо деда Максима высокого молодца, заросшего до глаз. С той поры, вот уже второй месяц, над рекой не раздаются голоса, зовущие Максима. Словно сговорившись, люди не называли по имени нового перевозчика. И дело было вовсе не в том, что они не знали, как его звать. Они не могли забыть деда Максима, с которым свыклись и которого уважали за верность своей работе. Каждому казалось, назови он нового перевозчика по имени, и отодвинется память о земляке, порвется последняя живая нить, связывающая их с Максимом.

Новый перевозчик чувствовал настороженность людей, держался с ними так же. О себе ничего никому не рассказывал. А тем, кто любопытствовал, из каких, мол, сынок, мест будешь, Васька неизменно нехотя бросал: «Издалека, папаня, издалека».

За черную бороду и большие глаза, ровные белые зубы и беззаботную открытую улыбку кто-то из сельчан дал ему кличку «цыган», которая сразу же накрепко прикипела к нему.

Чувства у сельчан Васька-цыган вызывал разные. Одним он представлялся неаккуратным и неряшливым: постоянно непричесанный, рубаха не заправлена, штаны неизвестного цвета, короткие, в заплатах, висели на нем негнущимися дудками. Мальчишки по этому поводу бились меж собой об заклад, утверждая, что Васька-цыган, ложась спать, штаны не сворачивает, а ставит их, и те послушно стоят всю ночь. Но другим… Как-то Васька-цыган появился в клубе на танцах одетым с иголочки. Старательно отглаженные брюки, модный пиджак, с широкими полукружьями лацканы, сорочка в полоску, галстук яркой расцветки с крупным узлом, причесанные волосы, спадающие волнами на плечи, подправленная бородка и усы — все говорило о том, что Васька-цыган не тот простак, за которого выдает себя на перевозе. К тому же его шутки, умение танцевать, легкость, с которой он быстро перезнакомился с местными парнями, покорили многих присутствующих, и особенно девчат. После этого вечера на перевозе частенько начали показываться местные красавицы, подыскивая для посещения благовидные предлоги, хотя таковых набиралось и немного: полоскать белье, брать воду в речке для бани, купаться можно было намного ближе к селу, под Красным Яром. А Васька-цыган откровенно радовался каждому посещению, был любезен и приветлив со всеми, но посидеть вечерком на бережок никого не приглашал, и девчата пустили слух: перевозчик ждет к себе жену с ребенком. Но правда была не в том…

Пересадка на другой поезд у Васьки была в Сольгорске, районном центре. В запасе оставалось больше двух часов, и он пошел поглазеть на городок.

Стояла жара. Васька походил по базарчику, от скуки приценяясь к немудреному товару: ранним огурчикам, редису, смородине, притомился и уселся отдохнуть на крылечке райкоммунхоза. На сердце было невесело. Ехать, собственно, ему было некуда. Родных — никого. Вырос он в детском доме. Шоферил, был счастлив, а потом все кувырком… Суд определил: неправильный выбор скорости в опасных условиях движения с тяжелыми последствиями… Вышел из казенного дома, год рубил в охотку лес. А потом потянуло к людям знакомых мест…

— Никто не хочет идти на перевоз, не те времена. Немодная работа. Старики пенсию получают, жизнью довольны, а молодежь к технике льнет, в космос заглядывает, — вдруг услышал Васька над собой. Он повернул голову и увидел в дверях райкоммунхоза двух мужчин.

— Тогда заставь колхоз выставлять дежурных. Быстрее перевозчика найдут. И чтоб завтра перевоз работал. А то срам. Люди в село попасть не могут.

Мужчины двинулись по улице, обсуждая проблему, а Ваське запало в душу. «Пойти перевозчиком? А что?! Река, небо и я! Сам себе хозяин! А дальше видно будет: дороги всем открыты».

…Через каких-то полчаса бумаги были оформлены. Забрав из камеры хранения чемодан, Васька прикупил кое-что в магазинах и вскоре уже ехал автобусом к месту работы.

С первых же дней он стал наводить на перевозе свой порядок. Отремонтировал паром, заменив выщербленные долговременьем доски, жерди, подконопатил и залил смолой плоскодонки, подправил причал, заново перекрыл шалаш, соорудил в нем топчан, стол, втащил два чурбана, вместо стульев. Не поленился поставить на другом берегу шалашик для тех, кого вдруг застанет непогода. Последнее колхозникам понравилось, и они несколько дней судили-рядили поэтому поводу. Люди сообразили, что если заботы на этом берегу связаны с личным благоустройством перевозчика, то шалашик на том — забота добровольная, от души, о них, сельчанах, пользующихся перевозом.

И когда гулкой ранью по-над речкой пронеслось: «Э-гей! Перевоз-чик!», Васька не без причины проворчал на нетерпеливого. Не для того он ставил шалашик, чтобы вот так, бесцеремонно, прерывали его сладкий зоревой сон.

До причала оставалось метра три-четыре. Васька неторопливо поднялся, прищурился левым глазом, примерился, и в нужную секунду с силой потянул трос на себя. Паром послушно развернулся вокруг своей оси и приткнулся к причалу въезжей стороной.

Встретил его мужичонка, щуплый как куренок, который, однако, не без ловкости поймал брошенные Васькой концы и закрепил их. Затем мужичонка вытащил из проушин длинное толстое бревно, преграждавшее въезд на паром, и побежал к тарантасу с впряженным в него стройным серым жеребцом.

— Нн-но-но! Не балуй! — мужичонка потянул за уздцы жеребца, и тот легко, играючи, начал перебирать ногами. Перед паромом он было заупрямился, но передумал и осторожно ступил на настил.

За тарантасом на паром взошла молодая женщина в легком платье. Поверх была надета серая с длинным рукавом кофта. На руках она держала спеленатого ребенка.

— Сынатко занемог. Хворь с ночи началась, — говорил Ваське мужичонка, помогая отчаливать. — Поначалу-то мерекали, пройдет авось, а оно жар да жар. А машины под рукой нету, как на грех. Взял без спросу скакового Буяна да запряг. А он, чертяка, то прет — не остановишь, то стоит и ни с места. Все губы у него порвал. Ох, и накостыляет мне бригадир… А что делать-то? У сынатко жар, рвет его, криком кричит, ждать никак нельзя… Фельшарица на стану заночевала. Все одно, что стан десять верст, что сюды семь… Так тут докторша. Тпрууу, дьявол! Воды испужался, что ль? — В эту минуту послышался плач ребенка, и мужичонка с озабоченным лицом метнулся к тарантасу.

Из-за горизонта показался краешек малинового светила. Первые лучи по-хозяйски ощупали верхушки ивняка и камыша. Занавес тумана заволновался, начал таять, тоньшал и исчезал на глазах.

Стук колес растворился в утренней тишине. Проводив взглядом семью, Васька долго о чем-то размышлял, потом отправился досыпать. Он взял телогрейку за рукав и, волоча ее за собой, полез в шалаш. Здесь было сумрачно. Поеживаясь от утренней стылости и сладко зевая, Васька ощупью добрался до топчана и, повозившись, устроился для сна. Но сон не шел.

В голову лезли разные мысли, перед глазами стояла счастливая семья, которую он только что видел на перевозе. Пусть — не красавцы, а ведь, по всему видать, любят друг друга… Душевны. Бережны друг к другу. Связаны будто единой веревочкой, даже ниточкой. Один дернул, а больно другому. Нет одного без другого, нет! А дрожат-то как за жизнь ребеночка!.. Дрожат-то как!

Однако сна как не бывало. Васька поднялся, спросил себя: «А тебе-то что не спится, горемычный? Тебе какая забота до чужой жизни, до чужой тревоги?»

И Васька покачал кудлатой головой.

«Нет, — сказал себе он. — Всяк всякому обязан… Обязан!»

— Перевозчик! Эй! Гони паром! — донеслось из-за реки.

В верховьях прошли ливни. Белянка вспухла и забурлила. Вода замутилась. Гроза накрыла черным крылом и перевоз. Время от времени сверкала молния, освещая на миг окрестности, гасла, и землю охватывала кромешная тьма. А гром, казалось, задался звуком перебить на земле все живое. Его широкие раскаты, сухой и ломкий треск, от которого, думалось, вот-вот развалится земля, да заодно с ней и небосвод, наводили на людей ужас, заставляя древних старух и слабонервных женщин вспоминать о забытом боге и шептать полузабытые слова молитв обескровленными губами.

Васька сидел у входа в шалаш, вытянув ноги на земле, любовался разбоем природы, сам вздрагивал от ломких раскатов, ликовал, восторгаясь могучими силами, и, внешне оставаясь невозмутимым, шелушил подсолнух. Рядом на корточках сидел парень лет двадцати трех, вертел в руках кривой охотничий нож, чертил острым лезвием крестики и нолики и уговаривал Ваську переправить его с машиной через дымящуюся речку.

— Ты придурок, что ль? — нехотя отбивался Васька. — Куда ты на своем газоне? Сейчас ливень врежет, застрянешь и будешь куковать. Хочется тебе?

— Покуда земля размокнет, я проскочу. Поначалу-то ничего. Беда коль земля водой пропитается, размякнет.

— Молодой, а грамотный.

— Мне не впервой. Проскочу, вот те пять проскочу… С девчонкой я познакомился. У нас там на току работает. Из города приехала со студентами. Обещался быть.

— Да она что, в ливень будет ждать?

— Седни танцы в клубе. Допоздна будут. Ну, как хошь. Дай лодку. Здесь пешим короче. Я мигом.

— Вот шальной. Что бабы с мужиками делают, а? Совсем очумел. — Ваське понравилась настырность парня, у него проснулось чувство солидарности. — Нужна мне тут твоя колымага, как бабе-яге мотор. Пошли.

Шофер бросился к машине, хлопнул дверцей, и через считанные секунды грузовик заурчал.

Васька положил две толстых доски на ширину колеи, устроив подмостки, вошел в свет фар и крикнул, махнув рукой:

— Трогай!

Машина подкатила к доскам, остановилась, словно принюхиваясь, потом дробно застучала мотором и опасливо ступила на доски, отчего их противоположные концы приподнялись, будто почувствовали невыносимую боль. Но вот передние колеса прошли несколько метров, машина приобрела устойчивость, доски смирились и улеглись, и через пару секунд грузовик мягко вкатил на паром.

Они уже готовы были отчалить, когда на дороге послышался стук колес и просящий голос:

— Погодь! Перевозчик! Погодь маленько!

Васька вернулся на причал и увидел мужичонку, которого переправлял рано утром.

— Погодь трошки, и мы пристроимся. Тпрууу, чертяка!

С тарантаса все так же молча сошла женщина с ребенком на руках. Мужичонка и шофер стали готовить причал. Васька, придерживая женщину под локоть, повел ее на паром. По дороге спросил вполголоса:

— Ну как? Ребенок-то?

Женщина повернула к нему голову, при всплеске молнии Васька увидел ее большие черные глаза да светлые пряди волос, выбившиеся из-под белого платка. Впрочем, Васька не мог утверждать с вероятностью, что глаза у женщины были черными, но то, что они были красивы и счастливы, — это точно.

— А Ванюша ничегошеньки. Обошлось, слава богу. Дохторша говорит, обкормила его. Полегчало теперь. Спит, — так же вполголоса отозвалась она.

Мужичонка взял под уздцы коня и повел его на паром. Конь заупрямился, чуя близкую беспокойную воду, захрапел, вскинул морду, поджимая задние ноги и приседая на круп, стремясь сделать свечку.

— Не надоть, не надоть, Буянушка, не фулигань, — уговаривал жеребца ровным спокойным голосом гипнотизера мужичонка, — пошли, Буянушка.

Жеребец послушно стал перебирать длинными ногами за хозяином.

Когда паром двинулся в путь, мужичонка заговорил с облегчением, выкладывая дневные впечатления:

— Ух и заваруха же, мать честная! Цельный день в больничке проторчали. Полежал сынатко, отпоили. Пришел в себя, к вечеру играться стал. Ну, а на радостях к брательнику завернули, да и проканителились. Ан ночь на дворе. Покамест собрались да поехали, а беспокойство одно — дом без глазу.

Они втроем тянули канат, паром ходко шел вперед, раздвигая черную воду. Дошли до середины. И в туже секунду ослепительно сверкнула молния, всем показалось, что ее огненные щупальца воткнулись в воду рядом с бортом. Раздался оглушительный удар грома. Исчезло на миг журчание воды, шелест начавшегося дождя, всхрапывание лошади. Но вернулась способность различать звуки, и все услышали встревоженное ржание Буяна, прерывистый плач ребенка. Васька обернулся и оцепенел. В слабом свете подфарников он увидел, как жеребец в испуге поднялся на дыбы, сделал пару скачков, его передние ноги оказались за ограждающим бревном, корпус коня повис над водой. Небрежно вдетый шофером в проушину конец бревна сдвинулся, выскочил из гнезда, и Буян со ржаньем, подталкиваемый покатившимся тарантасом, заскользил вниз.

Васька прыжком настиг жеребца и схватил его под уздцы, другой рукой уцепился за канат. Но поняв, что, если не отпустит коня, то будет разорван, а беде не поможет, Васька тут же изменил свои действия. Он навалился на двигавшийся тарантас и с силой выхватил сверточек из рук ничего еще не успевшей сообразить женщины, отпрянул в сторону, больно ударившись головой о борт машины. Раздался истошный крик женщины. Тарантас упал в воду. Васька отдал ребенка подбежавшему отцу и прыгнул с парома. Вынырнув, увидел в блесках молний бьющуюся в постромках лошадь. Рядом с тарантасом белела голова женщины. Васька подплыл к ней, схватил за плечо, потянул к себе. Но оторвать ее от тарантаса было нелегко. Васька забрался на тарантас и тот ушел в воду. Женщина отпустила тарантас, и ухватила Ваську за шею. Этого он и добивался. Ему пришлось приложить неимоверные усилия, выжать из молодого тела все, чтобы навстречу течению преодолеть несколько метров до парома.

Едва они подняли на паром потерявшую сознание женщину, как Васька тяжело и трудно дыша, проговорил сипло:

— Нож, нож дайте!

Шофер протянул ему кривой охотничий нож. Васька раскрыл его, зажал в зубах и снова бросился в воду. Он догнал тарантас, подплыл к Буяну и начал резать сбрую. Острый нож помогал быстро справляться с работой.

— Подожди, Буянушка, подожди, — уговаривал он коня.

Васька налег ножом на последний гуж. Отошла в сторону оглобля, Буян почувствовал свободу, рванулся вперед, широко загребая ногами. Васька не успел посторониться. Он ощутил тупую, как ему показалось, не очень сильную боль в груди, но от которой начал терять сознание. «Все обошлось. Хорошо» — мелькнула последняя мысль в затухающем мозгу. Руки у него ослабли, отдались волне.

Буян громко заржал и пошел к берегу, таща за собой обрывки упряжи. Вспыхнула молния, ударил гром, стеной хлынул ливень. Сквозь шум дождя, грохот грома до самого рассвета над рекой звучали тревожные зазывные хриплые голоса:

— Вась-кааа! Ва-ся-а-а!

…Нашли его далеко от перевоза только к вечеру следующего дня. От удара подковой под сердце он потерял сознание и захлебнулся.

С той поры кто бы ни работал на переправе, сельчане называют это место Васькиным перевозом.

Иван Уханов В СТЕПЯХ ОРЕНБУРЖЬЯ Очерк

Щедрым, хлебородным выдался в Оренбуржье год 1978. Земледельцы области одолели много труднейших рубежей и самый главный из них — высоту с отметкой 335. Родина получила триста тридцать пять миллионов пудов отборного, высококачественного зерна!

Завершается жатва-79 на обширных просторах области.

4200 тысяч тонн — такое количество хлеба решили засыпать в закрома Родины земледельцы Оренбуржья.

Да, наш оренбургский хлеб — это хлеб особенный, выдающийся, несравненный. На Всемирной выставке в Лондоне оренбуржская пшеница была признана «превосходной» и удостоена Золотой медали.

Богатырская пшеница! Богатырский хлеб!

Главное сделано: урожай взят! Мало, однако, назвать внушительные цифры, мало подсчитать, сколько зерна намолотило то или иное звено. Важно понять, постичь резервы душевных сил людей, тот огонь энтузиазма, который все ярче и ярче разгорается в их сердцах. В борьбе за хлеб, за выполнение предначертаний партии растет и мужает новый, удивительный своим содержанием человек.

Богатый урожай — венец, итог труда земледельцев. Ему предшествовала большая многохлопотная работа по возделыванию каждого гектара земли. И тут на переднем плане — пахарь, оратай.

Не одна встреча сблизила меня с лучшим пахарем Оренбуржья Николаем Лукериным. Об одном эпизоде его жизни, отрезке времени, когда оратай совершил трудовой подвиг, я и хочу рассказать…

* * *

Дыша пожаром, висело пред глазами огромное красное солнце, размаривало. Во рту пересохло от знойной духоты и молчанья, поясница и шея будто закаменели. Николай остановил трактор, сполоснул водицей горячее потное лицо и начал новое поле.

Он привычно разрезал его пополам. Побежали, легли за плугом прямые с черной привой борозды. На краю загонки круто развернул трактор, на миг приподнятые над бурой стерней блеснули огненно, будто в горне раскаленные лемеха и упали резко, вонзились ножами, таранно двинулись вперед, кроша чернозем на изворот.

Оранжевый огромноколесный гигант «К-700», послушный ему, без натуги таскал за собой восьмилемешное орало, чернота пахотного поля расширялась, росла, жирные пласты земли глянцевато краснели под зоревым огнедышащим небом. Лицо, руки и стекло кабины заливал алый свет. Николай прикованно смотрел вперед, на линию стыковки пашни и желто-бурого полотна жнивья, машинально подруливал, оглядываясь на плуг.

«Один лоскуток остался. Еще пару кругов и — отпрягать», — уговаривал себя допахать начатую делянку и, отталкивая неотвязно липнувшую дрему, жестко проводил ладонью по лицу, славно смахивал усталость.

Когда заря погасла и небо прожгли звезды, он включил фары и допахал-таки поле.

Остановился, на мгновение закрыл глаза, откинулся на спинку сиденья.

Трактор мелко вздрагивал всем телом, устало пофыркивал, как наработавшийся мерин.

Николай выключил двигатель. И стало так оглушительно тихо, что некоторое время он сидел и ничего не слышал, в ушах тоненько позванивало: после рева трактора привыкал к тишине и звукам ночного поля.

Он вылез из кабины и, разминая затекшие ноги, прошелся вдоль борозды. Тминный хмельной дух свежей пашни хлынул в грудь, и у него тихонько, точно от кружки пива, закружилась голова. Пашня черным разливом уходила к горизонту и там терялась в мглисто-фосфорическом свете луны. Он смотрел на пашню и ему даже не верилось, что это он один столько наворочал. Взглянул на свои руки, на пыльные сапоги и улыбнулся, дивясь незнамо чему.

Зашагал к вагончику, проваливаясь в пух борозды.

В четыре часа утра он, как и задумал, открыл глаза. Короткий, но глубокий сон восстановил силы. На востоке исподволь алел, накаливался краешек неба. Над пашней стоял легкий розоватый туман, все вокруг — мелкие подсолнушки на обочине, сизые метелки полыни, осинник, пашня, туман, облака — застыло в сонном безветрии, в той зоревой напряженной неподвижности, когда кажется — крикни громко, и проснется земля, зашелестят листья на деревьях, затрезвонят жаворонки…

Разбудил землю мощный бас его трактора.

В девятом часу утра подъехал учетчик, Иван Федорович Сорокин, роготулькой своей обшагал, обмерил поле и, поздоровавшись с трактористом, сказал:

— Добираться до тебя, Михалыч, как до того Микулы Селяниновича. Издали глядеть — вот он, а едешь, едешь… Скажи, возле осинника и здесь вчера ты пахал один или с кем?

— Вдвоем.

— Ну тогда все ясно. А то я обмерял: пятьдесят га! Слыхано ли?! Ну а коль вдвоем — это можно. Как его… твоего напарника-новичка величать? Давай запишу.

— Вот он… родной, — ласково сказал тракторист и дружески похлопал по железному корпусу машины.

Учетчик, чтобы убить сомнения, тщательно обмерил пашню еще раз и помчался в правление колхоза с веселой новостью.

На другой день, после обеда, к полю, на котором он, молодой коммунист Николай Лукерин, вспахал свои пятьдесят гектаров зяби, приехал секретарь обкома. Вместе с председателем колхоза Михаилом Ивановичем Трубиным прошлись бороздой, на огляд и на ощупь проверяя качество пахоты. Оно было отличное. Пригласили Лукерина.

— Наверное, сутки не спал?

— Нет. По старинке теперь не работаем… И спал я, и ел, — добродушно улыбаясь, ответил Лукерин и, кивнув на трактор, добавил: — Разве с таким сладишь — не спавши, не евши?

Он стоял в фуражке и накинутом на крупные плечи легком пиджачке, кратко и просто отвечал на вопросы и незаметно для всех краешком глаза поглядывал на часы. Секретарь обкома партии заметил его озабоченный взгляд и сказал:

— Не будем задерживать Николая Михайловича. Ему каждая минута дорога.

Лукерин торопливо и неловко пожал протянутые ему мужские руки и засыпаемый добрыми напутствиями заспешил к трактору.

Следом в кабину взобрался секретарь обкома.

— Разрешите? — попросился он.

— Пожалуйста. Места тут много… — ответил Лукерин, включая передачу.

Трактор ходко двинулся по стерне, потащилось за плугом облачко пыли, стеклянно блеснули на солнце пласты чернозема.

Лукерин смотрел вперед, в его загорелом и молодом лице, в серо-голубых глазах не было усталости и утомленной напряженности — была привычная работа. И выполнял он ее как бы играючи, с веселым мастерством. И то ли в знак благодарности, что секретарь обкома деликатно сжал затянувшееся интервью в борозде, то ли от того, что беседа шла за работой, так сказать, по ходу дела, Лукерин был словоохотлив, откровенен.

— Спрашиваете, сколько я в прошлом сезоне вспахал? Тысячу тридцать гектаров. А в этом решил попробовать… просто испытать себя: сколько смогу напахать без простоев, если по-настоящему взяться, вот так! — Лукерин резким жестом собрал пальцы в кулак и тряхнул им.

— Ну все-таки, наверное, какой-то рубеж на примете держите? — поинтересовался секретарь обкома.

Лукерин пожал плечами:

— А у нас по области для К-700 какой лучший результат?

— Тысяча двести гектаров.

Еще помолчал, подумал Лукерин, будто примеривался, и спокойно сказал:

— Полторы тысячи дам.

Широко улыбнулся и повторил:

— Да-ам! — и в его голосе, в горячо блеснувших глазах было столько решимости, что секретарь обкома партии с легким сердцем расстался с трактористом: да, такой выдержит, не подведет, лишь бы железо не подвело.

И вот он снова один на один с полем.

Ах, если бы это было целевое степное поле! А то… Из 36 делянок, разбросанных меж балок и перелесков, соткана посевная площадь колхоза. Длина гона двести-триста метров. Не вдруг разбежишься.

А он и не помышлял пахать «на рысях». Разве когда-нибудь спешил он во вред делу, земле? Не было такого. А теперь и подавно нужно держать «марку», коль слово дал, перед товарищами-трактористами в областной газете с обращением выступил.

Его дерзко-удалая затея испытать себя (сколько смогу?!) еще вчера личная, почти тайная, теперь обрела точную определенность задачи, конкретную высоту рубежа. И эта ясность ответственности поднимала дух, одновременно озадачивая.

Учетчик Сорокин чаще других навещал его поле.

— Привет, Михалыч, — здоровался. — Сообщаю: пятьсот тридцать у тебя! — кричал Иван Федорович на минутку выглянувшему из кабины Лукерину.

— А у Хаерова?

— Четыреста восемьдесят. На пятки тебе наступает.

«Это хорошо, — подумал Лукерин. — В споре работается веселей. Только с сильными и потягаться».

Лукерина не смущало, что тракторист соседнего колхоза Федор Хаеров, вызвавший его на соревнование, работал с напарником, а он один. Конечно, вдвоем сподручнее, да ведь что поделаешь — нету.

В полдень к Лукерину заглянул парторг колхоза Иван Данилович Зяблов, худощавый, хлопотливый, весь в новостях.

— Как дела, Коля?

— Бегаем. Но коленвал смущает, боюсь, не выдержит. Шумок появился. Не аварийный, но все же…

— Досадно будет, если встанешь. На бюро райкома партии почин твой одобрили. Многие механизаторы на тебя сейчас прицел держат. Сегодня вот районную «молнию» выпустили. — Парторг развернул плакат, на котором красным по белому было напечатано, что молодой коммунист колхоза «Путь Ленина» Н. М. Лукерин на тракторе К-700 довел суточную выработку на вспашке зяби до 45—50 гектаров и тем самым доказал, что, не снижая качества, можно пахать втрое быстрее, чем установлено нормативом.

И повторил тепло, соучастливо:

— Смотри, Коля.

Парторг взял гаечный ключ, встал рядом, придерживая лемех, который менял тракторист.

— Спасибо. Я сам… Нам, Иван Данилыч, пора бы свою «летучку» в колхозе заиметь. Знаете, кто мне сегодня доставил эти лемеха? Попутный молоковоз. — И забравшись в кабину, тронул машину.

За годы службы на колесных и гусеничных тракторах Лукерин, слушая работу чугунных сердец, научился безошибочно определять их достоинства и пороки. И теперь слух не обманывал его: двигатель слегка «подпевал»…

Лукерин не винил руководителей. Еще зимой колхоз отправил заявку на запчасти, но задержались они где-то… На трактор свой он тоже не мог пожаловаться: четыре года пашет исправно. Прошлой осенью самолично сделал ему текущий ремонт, перебрал двигатель, расточил коленвал. И неплохо шло: осенью вспахал более тысячи гектаров, весной столько же прокультивировал. И теперь вот девятую сотню гектаров допахивает. И все на том же коленвале. Но вот тихонько застучал «старик»…

Что ж, железо тоже устает. При расточке вала Лукерин, пожалуй, раз сто ощупал, осмотрел его мускулистые колени из легированной стали и теперь, вслушиваясь в рабочую мелодию двигателя, снова мысленно оглядывал его. Он знал характер своей машины и верил…

В стенах райкома партии, в редакции районной газеты, на планерках в председательском кабинете о Лукерине говорили кратко, зная о чем речь.

— Пашет?

— Пашет.

— Сколько?

— Тысяча двести гектаров…

— Молодец!

…Дождь принудил остановить трактор. Отцепив плуг, Николай под уклон зарулил в поселок. «Пока сыро, есть время в картер заглянуть… Как он там, коленвал?»

В семье отца встретили, как праздник. В дни пахоты он живет в бригаде. И потому редкий гость в собственном доме. Но благодаря жене, Нине Даниловне, тут все идет своим чередом.

Вечером пришли из школы Люба и Петя.

А малышка Иринка так бы и не слезала с отцовских рук… С Петей у Николая Михайловича особые отношения. Медом не корми, но посади на трактор. А если под присмотром порулить даст, или кружок-другой проехать по загонке — радости мальчонки нет конца. Летом целодневно в поле пропадал с отцом…

Весь субботний день провозился у трактора, промок, назябся. И как радостно было услышать голос жены:

— Коля, Петя — в баню!

Даже заглянуть Пете страшно, куда вошел отец. В бане жарища, как в духовке. Слышны глухие удары, оханье, словно за дверью отец нещадно дерется с кем-то. Пунцово-красный вышел Лукерин-старший в предбанник, сел на скамейку, тяжело дыша и улыбаясь.

— Ох и молодо на душе, Петь, как напашешься да напаришься.

К полудню разведрилось, и Лукерин выехал в поле. Однако вечером трактор стал. Оборвался привод вентилятора. Наладил это — лопнул скат.

— Ничего, не страшно, это мы быстро уладим. Это нам как дважды два… — говорил Лукерин от имени двух лиц, поручаясь за себя и за свою машину, как бы сливаясь с ней в один живой организм.

В поле приехали председатель и механик. Советовались, как устроить все лучшим образом. Были даже такие разговоры:

— А не взять ли на время новый К-700 у Ильи Федоровича? Все равно человек с прохладцей пашет.

— Ничего, свое поле мы сами допашем, — сказал Лукерин.

Теперь он забывал о себе, ухаживал за трактором еще с большим рвением и любовью, понимая, что успех дела — в этой его заботе о машине, в преданности ей.

Сопротивляясь затягивающему азарту работы, он, жалеючи машину, все же не единожды за смену останавливал ее для осмотра. Он вообще всегда был аккуратен с ней, не допускал, чтобы трактор переходил из рук в руки: станет машина бесхозной — тут ей и конец. Он привык предупреждать ее недуги, убедившись в простой истине: долгая служба машины — долгая трудовая жизнь машиниста. На исправном тракторе не надо изматывать себя, наверстывать потерянные гектары за счет сверхурочных часов.

Он не раз слышал: «У тракториста, как и у заводского токаря, должен быть четко нормированный день. Вместо энтузиазма нужен строгий порядок…»

Кто же против порядка, против нормированного рабочего дня сельского механизатора? К этому стремятся и приближаются в колхозе. А пока не только две смены, но и одну как следует укомплектовать подчас не удается. Ну а земля-то тут при чем? Ее ли винить, если ляжет под снег неухоженной?

У пахарей, как у рыбаков, в году своя путина. В эти дни они, как в штурмовом броске, работают в полный загруз, ибо дни эти порой год кормят.

И он пахал, пахал от зари до зари, видя в этом железную необходимость, зная, что через две-три недели поле отпустит его благодарно, и снова у него пойдет нормированная рабочая жизнь.

«Давай, родной, давай! Не подведи…» — уговаривал он трактор.

Когда, наконец, в колхоз доставили новый двигатель, Лукерин отказался заменять своему трактору мотор.

— Спасибо, — сказал он. — Колхозу очень нужен этот мотор. Но устанавливать его сейчас — потерять время: сборка, обкатка… Нет, уж лучше полегоньку на своем допашу…

И допахал. Полторы тысячи гектаров добротной зяби черными полотнами легли за богатырским плугом Лукерина, не былинного, а взаправдашнего оратая, кавалера ордена Трудового Красного Знамени, коммуниста.

Победа!

Тут отдохнуть бы денек-другой, выспаться хорошенько, но услыхал Лукерин, что в соседнем колхозе из-за нехватки трактористов много зяби не поднято. «Забуксовал Хаеров…»

Поехал на выручку и пять дней пахал не свое, но и не чужое поле.

И вот он конечный итог: тысяча шестьсот пятнадцать гектаров! Рекордная цифра по области.

…Помню, я застал Николая как раз на том самом «финишном» поле, где он допахивал последнюю загонку. Он остановил трактор, слез на землю, поздоровался и молча кивнул на пашню. Потом продолжительно оглядел ее.

— Я же говорил, можно дать полторы тысячи, если взяться по-настоящему, вот так! — сказал он негромко и озорно тряхнул перед собой кулаком.

Мы стояли возле жаром дышащего, но умолкнувшего, точно задремавшего трактора. В утреннем воздухе была дивная свежесть и тишина, а кругом голубела, раздвигалась и будто тихонько позванивала светлая и веселая даль просыпающейся земли.

Людмила Туманова СТИХИ

КРАСНАЯ ЛАДЬЯ ПОЭЗИИ

Получив письмо, девяносто девять человек из ста так и скажут: «Я получил (получила) письмо». А один из ста не скажет, а напишет о том же самом: «Среди будничных дел ко мне красной ладьей вплыли строчки письма…» И этот сотый будет поэт.

Дело не в умении говорить красиво. Краснобай и поэт — вовсе не одно и то же. Дело в особом, всегда немного праздничном настрое души, который рождается из умения преодолевать будни. Это — трудное умение, но именно оно выделяет в толпе поэта. Идет себе человек, вроде бы ничем не отличимый от других, но на лице его даже в пасмурный день — отсвет солнца… и в ладони — не пятак, а солнечный зайчик.

Девяносто человек из ста пройдут мимо раскрытого гаража и ничего особенного не заметят. А сотый — поэт — увидит вдруг в этом обыкновенном гаражике сходство с замшелым лесным пнем:

В сторонке, словно пень замшел, гаражик крохотный открыт. В нем мотороллер тих и бел опять разобранный лежит.

Вы думаете, что заглянули в гараж? Нет: вы заглянули в сказку. И мотороллер — «тих и бел» — похож здесь на того самого козлика, от которого остались «рожки да ножки»… Наивно и трогательно.

В поэтическом мире Людмилы Тумановой радуга, вспыхнув, становится «парусом», а снежинка способна «притвориться» лепестком незабудки. Это — доброе «притворство», от которого человек становится немного счастливее.

Людмила Туманова мечтала связать свою жизнь с театром. Не пришлось… И тогда она создала свой поэтический театр. Но не думайте, что это «Театр одного актера», здесь много действующих лиц. Сама природа склонна к феериям. Приглядитесь хотя бы к бабьему лету:

Ведь лето осенью — такая же условность, Подобно декорации на сцене. Как все ненастоящее в нем хрупко: И неба синь, и яркие цветы.

Хрупок и фантастический мир поэта. Да и так ли он хрупок?

Да и так ли он хрупок?

…Взгляните: в зеркале водоема дрожат и, кажется, вот-вот исчезнут деревья, облака… Но нет: даже если вы будете бросать в нега камни, дробить этот прекрасный и зыбкий мир на тысячу осколков — он все равно срастется снова и будет сиять, победный и трепетный…

И вечно будет плыть в море доброты красная ладья поэзии.

Светлана СОЛОЖЕНКИНА

ДЛЯ ЧЕГО МЫ С ТОБОЮ ПРИШЛИ В ЭТОТ МИР?

Среди будничных дел ко мне красной ладьей вплыли строчки письма незнакомки одной. Лет семнадцать… Но жизнь размышленьем была: для чего в этот мир я, скажите, пришла? Что сказать… Для меня это тоже вопрос. Пусть ресницы блестят лишь от утренних рос. Ты источник реки, доброты и тепла, знай, что вовремя в мир этот светлый пришла. Все приходит к нам в срок и уходит навек. Перед выбором встал молодой человек, он в душе равновесья пока не обрел: для чего в этот мир я, скажите, пришел? Для чего, для чего? — Множит эхо гитары, И легенды сюжет мне припомнился старый. Сильным стать торопись и неси людям свет, в их глазах и сердцах ты отыщешь ответ. Что в мечтаниях просто, на деле так сложно, и ошибок порой избежать невозможно. Можно выйти с победой, верша свой турнир, а иначе, зачем мы пришли в этот мир? Чтобы сделать друг друга немного счастливей, чтоб земля наша стала намного красивей, чтоб однажды себе мы признаться могли: не напрасно с тобой в этот мир мы пришли.

ДРУЗЬЯМ

Приятно вдруг среди газет найти конверт — знакомый почерк… Потом писать, бежать на почту и с нетерпеньем ждать ответ. Как мне легко друзей понять, их справедливую атаку: не совестно ли мне, однако, недели, месяцы молчать? Ах, не сердитесь, бога ради! Не объяснить причины всей. Была б хоть горстка новостей, на письма извела б тетради. Бывает, что порой грущу, тугие нервы, как тетива… Пустынна творческая нива, но я росток свой отыщу. Он мал наверно. С ножкой тонкой. Вбирает, спрятавшись от всех, дождей задумчивый напев, чтоб отозваться песней звонкой. Пошлю друзьям привет-обнову, окно раскройте перед ним. Он ветром благостным гоним, к вам залетит листом кленовым.

ЯНТАРНОЕ МОРЕ

Отполыхали летние зори… И разрисованный сказочной кистью, лес превратился в янтарное море, носятся чайками желтые листья. В солнечном море никто не утонет, в волны сухие зайди по колено, и, зачерпнув, сколько входит в ладони, по ветру кинь разноцветную пену. Явится тут же корабль пред тобою, радуга вспыхнет и парусом станет. Вдаль позовет, поведет за собою — парусник этот тебя не обманет. Только поверь — сразу чудо свершится: лес превратится в янтарное море, чайками будут листья кружиться Отполыхали летние зори…

ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ

Владимир Карпов ЖУРКА Рассказ

1951 года рождения. Участник VII Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве. Окончил Ленинградский театральный институт. Первые рассказы — «Трехдневки», «Не хуже людей», «Багаев, большая деньга, далекая фирма и высокое небо», «Вилась веревочка» — опубликованы в журнале «Наш современник». Для прозы молодого автора характерно внимание к сложным нравственным проблемам и коллизиям, утверждение истинной человечности.

Он никому не сделал ничего плохого. Никому. Никогда.

Ребятня прилипала к забору и смотрела в щели на невидаль. Не где-нибудь в зверинце, а там, в огороде, вышагивала длинноногая, чудаковатая птица, рылась клювом в ботве, что-то отыскивала и, задрав голову, сглатывала. Сквозь изгородь просовывались маленькие руки с зерном, хлебным мякишем. Журавль подходил и, щекоча ладони, склевывал, что давали.

Улететь он не мог. Правое его крыло топорщилось, и при взмахе виделось, как оно изломано, согнуто, будто рука в локте.

И когда высоко в небе проплывали величественные и забавные уголки, Журка бежал за ними вдоль огорода, хлопал крыльями и неистово, словно требовал справедливости, курлыкал. Ребятишки всей душой помогали любимцу, поднимались на цыпочки, тянули головы вверх, и казалось, еще чуть-чуть, и Журка взлетит, но этого «чуть» не хватало. Журка добегал до противоположной изгороди и еще долго бил крыльями и кричал вслед улетающей стае.

— Все равно он когда-нибудь улетит, — упрямо выводил какой-нибудь побольше и поделовитее. — Крыло выправится. Кормить надо лучше.

— Конечно! Поправится, наберется сил и улетит, — соглашались наперебой остальные.

Юрку тоже очень хотелось, чтобы его Журка смог летать, взвился бы однажды над огородом и встал во главе одного из уголков. Юрок был бы только рад, хотя, признаться, и жалко… За лето он привык к Журке, сдружился с ним. Играл, кормил его, на ночь запирал в сарай, где из камыша и травы устроил ему гнездо. И с тех пор, как появился у него журавль, все в квартале, даже взрослые, стали к Юрку внимание проявлять; интересуются всегда: ну как там твой Журка?

Юрок даже приосанился, посерьезнел. А как же? На его плечах забота и ответственность. И жизнь на глазах у людей. Они ведь с Журкой почти артистами стали. Да! Только выходит Юрок в огород, как за забором: «Журка, клюнь! Клюнь, Журка!». Юрок неторопливо, с форсом снимает кепку, наклоняется, и Журка — раз! — долбанет его клювом в затылок. Часто Журка бывает чересчур старательным и клюет так, что голова трещит, но Юрок терпит. Зато другим радостно! Сморщась, почешет затылок, потрясет головой прикрякивая и улыбнется: мол, мозги набекрень, а приятно. А ему и правда — приятно! За забором смех, просят еще, головы в щель суют, кричат:

— Журка, меня клюнь!

— Пусть лучше меня!..

Расставаться с другом всегда тяжело. И все-таки, когда бежит Журка за стаей и кричит, Юрку, может, больше других хочется, чтоб он полетел. И крик этот сносить Юрку не по силам. Он закусывает губу и тужится, едва сдерживая слезы, и виноватым себя отчего-то чувствует.

— Давай-ка, брат, домой за уроки, — зовет с крыльца отец, — Поиграл — хватит. Ты теперь школьник, надо заниматься, а Журка подождет.

Он стоит в грубом, толстом свитере, усатый, большой, сильный. Юрок любит отца и гордится им. Он настоящий охотник! У него не двустволка, как у других, а карабин с оптическим прицелом, и полозья широких лыж покрыты тонкой оленьей шкурой. Он подолгу, месяцами, живет в тайге. Он сильный, добрый, спокойный. Лишь однажды видел Юрок, как разозлился он, вспылил.

Юрок играл с сусликом Сосей на улице. Подошел пьяный сосед дядя Шура, «пошутил» — ткнул папиросой суслику в нос, только Сося увернулся, не будь дураком, цапнул шутника за палец. Дядя Шура взбесился, схватил Сосю, ну и… об землю. Юрок заплакал, вышел отец, увидел Сосю, помрачнел — и дядя Шура летел кубарем аж до своих ворот.

Юрок заманивает журавля в сарай, приговаривает:

— Что, брат, неохота идти? Надо. Я теперь школьник, надо заниматься. Если сразу учиться хорошо не начнешь, то так потом и будешь. Только знаешь, брат, эти палочки у меня никак ровно не получаются. Все пляшут…

Когда Юрок зашел в избу, отец провел ладошкой «против шерсти» по его голове и, мягко улыбнувшись, заговорил:

— Что, брат, может отдадим журавля? Тебя, я гляжу, от него за уши не оттащишь. А ты теперь школьник, надо заниматься. А то учиться не начал, а уж силком приходится за уроки садить. Это не дело, брат.

Юрок потупившись молчал.

— Отдавать надо. Зима на носу, где его держать? В сарае он замерзнет… Вот из детсада приходили, просили… У них там есть условия…

— Я сам всегда за уроки буду усаживаться, только давай Журку не отдадим.

— Ну-у, брат… Ты же большой, а там маленькие. Их много, всем на радость Журка будет.

Конечно, если всем, то отказывать неудобно. Но ведь и тут всем. Каждый день столько людей мимо идут и смотрят, а свои с улицы, так просто-напросто заходят и играют с Журкой так же, как и он, Юрка.

— Нет, не отдадим. Тут тоже многим на радость. За ним уход нужен, а они не смогут. Если надо, пусть сюда приходят, смотрят. Тут недалеко. А за уроки я сам буду усаживаться.

— Ух ты, единоличник, — усмехнулся отец и снова потрепал сына по волосам. — Жить негде ему, говорю, — поглядел на упрямый молящий взгляд, сомкнутые губы, добавил: — Ладно, поживем, увидим.

А дня через три…

— Вот он! Во-о-от о-он! Красивый како-о-ой! — услышал Юрок за забором.

Меж штакетин враз появилось несколько десятков носов. К доскам жалась мелюзга лет по пять. Дверь ворот приоткрылась, и во двор заглянула женщина. Фока, черная коротконогая такса, залаял. На крыльце появился отец. Закрыл в будку пса, кликнул Юрка. Юрок понял: прибыл детсад, и это серьезно.

— Ну что? Давай решай, — сказал отец, когда Юрок подошел. — Видишь, сколько их. Пришли просить.

— Ма-а-альчи-и-ик, о-о-отда-а-ай на-а-ам жу-рав-ля-я-я! — затянула какая-то девочка.

И наперебой загалдели остальные:

— Пусть он у нас живет!

— У нас хорошо!

— Мы его кормить сами будем!

Юрок поглядел на Журку. Тот беззаботно, не подозревая ни о чем, рылся в ботве. Они кормить его будут. А что, он, Юрок? Думают они — нет, каково ему без Журки?!

— Он все равно скоро улетит. Я его почти вылечил, — отговаривался Юра.

— Вот и пусть немного у нас поживет. Пока не улетел, — женщина присела, говорила нараспев, — у нас есть кролик, ежик, но всем ребятам хочется журавля. Все уши прожужжали мне про твоего Журку.

— Надо уметь, Юра, и о других думать. Смотри, сколько их! — Малыши зыркали во все глаза. Ждали.

— Откажем мы им сейчас, не отдадим журавля, знаешь сколько будет горя, слез, а отдадим — столько радости.

— Юра, ты же будешь к нам приходить. Тем более, нам все равно твоя помощь потребуется.

— Ма-а-альчик, отда-а-а-ай, — снова запела девочка.

— Ладно, — решает Юрок, — берите. Только вы хорошо следите за ним. Кормит пусть кто-нибудь один, надежный, а то закормить можно. Двигаться станет мало, разжиреет и заболеть может. Без присмотра не оставляйте, на ночь на замок запирайте… — спешно давал Юрок последние советы.

Рядом с детсадом — магазин. Идут люди за покупками, и непременно, хоть на полминуты задержатся, посмотрят на журавля и детей вокруг него. Юрок тоже частенько стоит в толпе у зеленой оградки. Во двор обычно не заходит. Стоит себе, любуется Журкой, поглядывает на ребятишек, на людей рядом. И никто ничего не знает, кто он, какое отношение имеет к этой красивой птице? И хорошо ему отчего-то, светло на сердце. Уйдет и все вспоминает: как смотрели люди, с каким торжеством какой-нибудь шалопай подставлял голову, а потом чесался и морщился точно так же, как раньше он, как воспитанно и гордо вел себя Журка.

Осень стояла сухая и теплая. Однако по утрам выпадал и белил землю иней. Шел Юрок в школу, заметил — парит сильно изо рта. Решил: надо забежать в детсад, подсказать, чтоб о теплом жилье для журавля позаботились (он у них пока жил в сарайчике). После уроков побежал, проскочил сначала к магазину. Там у входа, устоявшись на деревянном крыльце, согнутая пополам, живая, разговорчивая бабка Сатуниха продавала семечки. Юрка она всегда угощала одной-двумя пригоршнями.

— Не знаешь ниче еще? — встрепенулась старуха, увидев его.

— Что, баба Нюра?

— Вишь, журавля-то нету. — Юрок посмотрел во двор: пуст.

— Убили его седня ночью! — выпалила она.

Юрок провалился и куда-то полетел. Бабка часто хлопала глазами и поджимала губы.

— Как убили?! — выдохнул Юрок. — Как убили?.. Баба Нюра?.. Как?..

— Как, как. Известно как убивают. Камнем кинули — и все. Фулиганья-то мало рази? Иду давеча утром, глянь — а он лежит и голова едак набок. Воспитательша тут же бегает, слезьми заливается: «Чо я ребятешкам скажу!» А чо говорить? Кто ж на улке-то оставляет на ночь? Ты чо, Юрок? Господь с тобой, ты чо? На вот семечек…

Юрка словно понесло: и дорога, и зеленый заборчик, и калитка — все смешалось, запрыгало, расплылось от слез. Убили! Журку убили! Кто?! Как?! Его все так любили! Так ему радовались! Почему же?! Он ведь никогда, никому ничего плохого не сделал! Никогда! Никому! Он был добрый и доверчивый! Он не мог улететь и его убили! Кто-то кинул в него камень! Просто взял и кинул!

Юрок влетел в одни двери, распахнул другие. Дети стояли кружком, а посередине — тетя в белом.

— Играете! Как вы можете играть?! Почему вы его не заперли на ночь?! — закричал он. — Я же вам говорил!

Тетя растерялась. Встревоженно глянула на детей.

— Мальчик… мальчик… успокойся.

Она подошла к Юрку, взяла его за плечи.

— Пойдем отсюда, пойдем.

— Я же вам говорил…

— А Журка улетел, — торопливо перебила Юрка тетя. — Летели сегодня утром журавли, и он с ними улетел… поднялся и улетел.

— Что вы!.. Это вы им говорите, — Юрок мотнул головой на притихших детей, вырвался из рук и закричал захлебываясь, — он не мог улететь, у него крыло перебито! Не мог он, понимаете, не мог! Вы закрыть его забыли. Я знаю. Я же вам говорил, а вы!..

Прибежала вторая тетя, та, что приходила просить журавля.

— Мальчик, как его?.. Юра, Юрик, пойдем. Ты большой, пойдем. Мы доктора вызвали, и он вылечил Журку…

Она легко подталкивала Юрка в спину, и они оказались за дверью. Женщина долго еще говорила нараспев о докторе, о Журке…

А там в комнате — Юрок слышал — дети загалдели:

— А что такое Юра говорил?

— Разве Журка не улетел?..

Юрок брел по улице, размазывал по щекам слезы. Он их вытирал, вытирал, а они текли и текли…

Он долго еще всхлипывал в сарае, забившись в угол и сидя на корточках. И все смотрел на Журкино гнездо. И настырно лезла ему в голову картина, словно наяву виделось — вечером, когда отец ушел встречать мать с работы, он снял со стены карабин, положил его в мешок. Туда же сунул кота. Набил патронами карманы и пошел в детсад. Привязал к скамейке у песочной ямы кота, приговаривая: «Потерпи, Барсик, потерпи немного…» — а сам лег в песочницу. Нацелил карабин на улицу. Он знал одно: он должен убить всех, кто может просто так кинуть камень.

Творческий дебют

Валентина Петрова ЛЕТО Стихи

Студентка филологического факультета Оренбургского педагогического института.

1

Глаза закрою И вспомню лето, Оно далеко И рядом где-то. Его за днями Не скроет вовсе, Грустя и плача, Разлука — осень. Как пахнет лето! Цветущей кашкой, В садах — укропом, В лугах — ромашкой, Под вечер — речкой Зелено-синей, Заросшей вербой, Седой полынью. …Сбегу из дома Всего на вечер, Быть может, в поле Кого-то встречу. В сплетенье трав Присяду тихо… Звенят колосья, Цветет гречиха… Целует ветер Глаза и губы, Как будто милый, Как будто любит. «Ах, ветер, люб ты В рубашке звездной, Но поклянись мне, Что все серьезно». …Я плачу в поле, А ветер где-то; Он мне признался, Что любит лето.

2

Лодка режет зелень Шепчущей воды, И сидишь у весел, Синеглазый, ты. Взгляд твой — синий вечер, Мой же — зелень трав. Синь и зелень… Лето. Осторожней правь. Как ты недогадлив: Мне пора домой, Мне б сойти на берег, В клевер луговой; Мне б вбежать в ромашек Белые моря, Где полощет косы Рыжая заря. И скользили б росы По босым ногам, И упали б слезы В теплые луга. Но несет нас лодка Мимо островка, И в моих зеленых — Синяя тоска. …Кружит, кружит лодка, А в глазах печаль, Синь и зелень… Утро. К берегу причаль.

3

Ты помнишь, в апреле, В березовой балке По талому снегу Босые бежали; Последние капли Зимы уходящей Держала в ладонях Прохладных не я ли? Распущенный волос Берез белолицых Скользил по перине Лежалого снега; И полнились степи Ветрами и звоном Ручьев и оврагов Прощального бега. Уставшие руки, Обветрены лица, И тихая нежность В преддверии мая, Ты помнишь, в апреле, У старых оврагов Грачиным полетом Цвела посевная.

4

Запылил автобус Дальше, за проселок, И спешу я к дому Любящей, веселой. Туфли на платформе, Платье из кримплена, Шепчутся старухи: «Вот идет кручена. Городская стала, Волосы по моде»… «А туфлищи, гляньте, Как артистка вроде; Ведь совсем недавно Бегала девчонкой!» «Здравствуйте», — скажу я И пройду сторонкой. Скину я платформу Дома на пороге, И слетит усталость От пути-дороги. Выцветший халатик Дыбится рубахой, Здесь никто не окажет, Что живу неряхой, И с утра не надо Здесь с терпеньем адским Красить мне ресницы Тушью ленинградской. Тянет меня в степи В изначале мая; В городе учусь я — Сердцем я степная.

ПАМЯТНЫЕ ДАТЫ

Людмила Татьяничева СЛОВО О МАСТЕРЕ К столетию со дня рождения П. П. Бажова

Есть книги, которые трудно поставить в какой-либо перечислительный ряд, — даже в самый достойный. И сравнения для них подобрать мудрено — настолько они ярко-самобытны, неожиданны и единственны.

Именно такой книгой представляется мне созданная Павлом Петровичем Бажовым «Малахитовая шкатулка», заключающая в себе сокровища уникальные, достойные алмазного фонда русской советской классики.

…С момента появления «Малахитовой шкатулки» прошло сорок лет. Многие уральцы отчетливо помнят чувство, охватившее их после прочтения сказов Бажова. Для меня это было равнозначно новому могучего Урала, родного края, где все казалось хорошо известным, привычным, — ведь даже и красота, если на нее смотреть под одним углом зрения, становится менее приметной.

И вдруг передо мной открылся Урал незнаемый, сказочный, волшебный, где по законам художественного волшебства обычные предметы, пейзажи, характеры предстали в неожиданном контрастном освещении.

Сила этого контрастного восприятия достигалась непостижимо слитным сочетанием размаха и причудливости фантастики и реалистичности основ, правдой народных характеров и правдой истории — достоверной, как достоверны корни дерева, скрытые пластами земли.

А музыка и поэтический строй бажовских сказов! Никому еще — ни в стихах, ни в прозе — не довелось так образно воспеть труд горнорабочего, камнереза, литейщика, прокатчика, так глубоко раскрыть творческую сущность профессионального мастерства.

А язык! Он вызвал во мне чувство восхищения и растерянности: такой богатой россыпи уральских самоцветов, воедино собранных, мне видеть не доводилось. Не доводилось и слышать такой выразительно-емкой речи коренных уральцев, где, как в хорошей песне, невозможно опустить ни единого слова…

Десятилетиями искал эти слова несравненный Мастер, и не только искал, но и тщательно отбирал — зерно к зерну, кристалл к кристаллу… Черпал сокровища он не только в горнозаводских сказах, но и в живой речи рабочих Урала, в их смелом самобытном словотворчестве, обладающем огромной изобразительной силой.

С благодарностью я принимала первые уроки бажовского мастерства, главное в котором — ключ к познанию души рабочего человека — через самовитое слово, через творческий труд, через познания таинственных сил природы, через жизненные испытания удачей и неудачей…

Уроки эти усиливались еще и личным знакомством с Павлом Петровичем. Многие годы он был душою писательского коллектива на Урале, мудрым наставником, совестью, живым примером.

Как личность, он был совершенно неотделим от своего творчества. Благородство, деятельная доброта, человечность, необычайная скромность, творческая неугомонность, партийная принципиальность и революционная одухотворенность были его сутью, щедро проявлялись во всех его делах и поступках.

Есть у Бажова замечательный сказ «Круговой фонарь». Если в нем, в рудничном фонаре, все исправно, то он «гонит свет ровно и сильно и большой круг захватывает»…

И люди есть такие. Откуда ни подойди — отовсюду светятся добрыми делами, «с какой стороны ни поверни — все коммунист». Именно таким был и в творчестве своем и в жизни Павел Бажов. Словно отлит из одного прочного сплава, — таким сформировала его суровая и прекрасная судьба.

Сын потомственного уральского рабочего, он достиг высокой образованности и понес знания и культуру в народ. Учительствовал, был подпольщиком, руководителем партизанского отряда, политработником, активным строителем Советской власти на Урале, в Сибири. Многие годы посвятил журналистике, газетному делу, рабселькоровскому движению. И никогда не оставлял основного — был собирателем жемчужин родного языка, первооткрывателем драгоценных пластов рабочего фольклора — не хрестоматийно приглаженного, а творимого жизнью.

Таким он остался и в пору высокого взлета своей заслуженной всенародной славы. Лауреат Государственной премии, депутат Верховного Совета СССР, член правления Союза писателей СССР, широко известный писатель, чьи произведения переводились на многие языки, — он был все тем же скромным, приветливым и неутомимо работоспособным человеком, сердце которого открыто для чужой радости, чужой боли.

Много сил и любви отдавал молодым литераторам не только Свердловской, но и всех областей Урала. Административное деление великого края для Бажова в счет не шло. Павел Петрович бывал и в Челябинске, и в Перми, и в Златоусте, и в Каслях, и в Нижнем Тагиле и многих других городах, рабочих поселках. Беседовал в малых и больших коллективах начинающих литераторов и профессиональных писателей.

— На чернильницу надеяться нечего, — говаривал он. — Да и воображение не на пустом месте возникает… Жизнь надо знать досконально — вот задача задач!

Несмотря на предельную занятость и все более слабеющее зрение, вел обширную переписку. Письма его к литераторам — какой это кладезь мудрости, опыта, эпических раздумий над жизнью, литературным процессом, над тайной формирования личности нового человека! Эпистолярное наследие Бажова — даже если судить по тому, что уже опубликовано, находится в кровном родстве с идейной, философской сутью всего его творчества.

…Сказы Бажова, — а они продолжали создаваться писателем, пополняя «Малахитовую шкатулку» и в военные и послевоенные годы, — сразу же становились всенародным достоянием, идейным оружием. В боевом арсенале советского воина и работников тыла, ковавших оружие победы, всегда была на вооружении «Малахитовая шкатулка».

На фронте сказы Бажова передавали из рук в руки, их читали вслух в краткие минуты отдыха на привалах, зачитывались ими в партизанских краях. Советские бойцы черпали в них силу, вдохновение, гордость за свой народ, на протяжении многих столетий отстаивавший свою независимость, свободу, трудом своим доказавший, каких вершин он способен достичь.

В чем же главная тайна поэтического обаяния, воздействия и острой современности бажовских сказов!

На этот вопрос можно дать много ответов, потому что и читатели разные, и творчество великого мастера по своему охвату масштабно и во времени, и в разнообразии исторических, нравственных, эстетических проблем и аспектов. И сколько бы ни возвращался к его произведениям, каждый раз открываешь в них для себя неожиданно дорогое, новую красоту, новую мудрость.

Но главное, — и это отмечалось многими исследователями, — заключается в том, что Бажов впервые так поэтически вдохновенно и проникновенно глубоко показал рабочего человека, — его талант, мужество, жизнелюбие, юмор, достоинство, бесконечное стремление к совершенству.

Горячая вера в талантливость русского человека проходит через все творчество Бажова. В беседе с писателями он не раз касался этой, важной для него темы. Будучи в Челябинске, в разговоре с молодыми литераторами он высказал мысль, что только могучий и жизнестойкий народ, который на протяжении всей своей многотрудной истории непрестанно творил, дерзал, пытался разорвать сковывавшие его путы, светло любил и пытался познать тайны природы, — только такой народ смог победить в Октябрьской революции, ибо революция потребовала от трудовых масс, в первую очередь от рабочего класса, помимо стойкости и отваги, — огромной творческой энергии. Народ не просто воевал на фронтах и в тылах — он творил революцию, творил коммунистическое будущее.

Не знаю, насколько точно мне удалось воспроизвести по короткой записи эту мысль Павла Петровича, но главный смысл запомнился твердо.

Неоценимое богатство для современников представляют философско-образное осмысливание Бажовым истоков народного творчества, тайны мастерства и взаимодействия человека и природы. Голое ремесленничество с его утверждением: «Нет, не может быть каменного цветка!» — и в наши дни нередко становится преградой крылатому мастерству свято верящему: «Есть каменный цветок. Непременно есть!» — и не жалеющему усилий, чтобы он раскрыл свои лепестки в терпеливых талантливых руках…

А всепобеждающая сила искренней любви, выстраданность настоящего счастья, великая верность женского сердца, — разве это может когда-нибудь устареть! Прекрасные женские образы придают бажовским сказам особый лиризм и глубину, жизненность и обаяние.

Столетие со дня рождения прекраснейшего писателя земли русской Павла Петровича Бажова отмечалось в нашей стране как большое культурное событие.

Самоцветное бажовское слово никогда не утратит чистоты и живого блеска. Его творчество всегда будет бережно храниться советским народом как бесценное национальное сокровище.

…Время стремительно движется вперед. Уже давно нет с нами незабвенного Павла Петровича. «Далеконько ушел, а его все видно. Ни горы, ни леса заслонить не могут. Ровно, чем дальше уходит, тем больше кажется». Так заканчивается «Богатырева рукавица» — один из лучших сказов, посвященных В. И. Ленину.

Этими вещими словами я позволю себе завершить свои раздумья о великом мастере.

КРИТИКА. БИБЛИОГРАФИЯ. ИСКУССТВО

Рафаил Шнейвайс НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ (Раздумья после прочтения книги о романе А. Фадеева „Черная металлургия“)

Шнейвайс Р. Ф. — ветеран Магнитки. Журналист, публицист, заслуженный работник культуры РСФСР. Автор документальных повестей «Большая жизнь», «Товарищ директор», «Свет Золотых Звезд», сборников рассказов и очерков — «Огни Магнитогорска», «Сыновья идут дальше», «Страна Инженерия».

«Сейчас я хочу спеть песню о нашей черной металлургии, о нашем советском рабочем классе, о наших рабочих — младших и старших поколений, о командирах и организаторах нашей промышленности. Я хочу спеть песню о нашей партии как вдохновляющей и организующей силе нашего общества»[7].

Эти взволнованные слова принадлежат большому писателю, коммунисту Александру Александровичу Фадееву. В ответном слове на вечере, посвященном его пятидесятилетию, он заявил, что считает все написанное им «запевкой» и выразил надежду, что еще споет «свою большую настоящую песню». Тогда (в декабре 1951 года) писатель впервые в публичном выступлении раскрыл замысел нового романа. Он назвал его: «Черная металлургия».

1

В интересном и глубоком исследовании публицист Сергей Преображенский как бы вводит читателя в творческую лабораторию А. Фадеева.

Изучая литературный архив писателя, автор книги «Недопетая песня» познакомился с огромным материалом, относящимся к работе над романом «Черная металлургия». Это записные книжки писателя, первоначальные заметки, сделанные во время посещения металлургических центров страны; заметки о технологии металлургического производства; биографии и характеристики заинтересовавших его людей; записи бесед с рабочими, инженерами, руководителями заводов; несколько тысяч вырезок из журналов, газет, многочисленные письма писателя, прямо или косвенно рассказывающие о работе А. Фадеева над романом.

В книге собрано воедино наиболее интересное и значительное из фадеевских записей, заметок, писем. Все это дает яркое представление об отношении писателя к теме труда и рабочего класса в художественном творчестве, об истории романа «Черная металлургия» от его первоначального замысла до реализации, о сложном процессе рождения произведения и его основных идеях. Читатель узнает также, как происходило вторжение писателя в жизнь, о тех трудностях, с которыми он столкнулся на этом пути, и почему роман так, к сожалению, и остался не доведенным до конца.

Вызывает самое искреннее удивление колоссальная предварительная подготовка крупного писателя к созданию романа. Фадеев изучил жизнь, быт, производство девяти крупнейших металлургических заводов Востока и Юга страны, а также Москвы, проштудировал два учебника металлургии, прочел немыслимое количество брошюр новаторов производства, изучил биографии таких крупнейших русских металлургов, как Аносов, Чернов, Павлов, Байков, Бардин, биографии Дзержинского, Куйбышева, Орджоникидзе. Как писал Фадеев в одном из своих писем, он «вложил в роман все лучшее из своего собственного жизненного опыта», все, что он «передумал и перечувствовал за 50 лет своей жизни». «В этом романе, — писал он, — сейчас вся моя душа, все мое сердце».

Роман «Черная металлургия» был задуман А. Фадеевым как широкое эпическое повествование о нашей современности, о героических свершениях советского народа.

Раскрывая идеи своего романа, писатель делает такие заметки:

«Индустриализация, как основа перехода к коммунизму, — п о л и т и ч е с к и й  смысл романа в  э т о м…»

И далее:

«Черная металлургия! Человек  о р г а н и з у е т  огненную стихию. Жаркое пламя в печах, в которых переплавляется, переделывается шихта — сырье, каким человек его получает от природы.

«Черная металлургия» — роман о великой переплавке, переделке, перевоспитании самого человека, превращении его из человека, каким он вышел из эксплуататорского общества — и даже в современных молодых поколениях еще наследует черты этого общества, — превращении его в человека коммунистического общества».

Фадеев стремился написать роман о рабочем классе как главной общественной силе, определяющей развитие нашего государства. Рассказать о нарождавшемся в нашей стране новом типе советского рабочего, разобраться, каков он, чем отличается от старого пролетария. Писатель называл такой роман «архисовременным», «самонужнейшим» для наших дней. Он представлял себе «тональность этого произведения, как в музыке…»

2

Для читателей-уральцев особый интерес представляют записи, заметки, письма, выступления А. Фадеева, в которых он рассказывал о своем пребывании в Челябинске и Магнитогорске, о встречах с рабочими, хозяйственными руководителями, партийными работниками, писателями, журналистами.

10 августа 1951 года писатель приезжает в Магнитогорск: с этого города он решил НАЧАТЬ. Во всей последующей работе над романом столица черной металлургии будет играть большую роль.

Первое впечатление:

«Сижу в гостинице в Магнитогорске — огромного, современного нового города на нашей планете, славного своей индустрией, полного противоречий, как всякое новое и быстро растущее образование: пыльного, застланного дымом, веселого, открытого самым невероятным перспективам…»

Фадеев работал очень напряженно. С утра до позднего вечера писатель на предприятиях, в музее, горно-металлургическом институте, поликлинике, в клубах, парке, магазинах… Он бродит по городу, заводит знакомства, участвует во всяких заседаниях и совещаниях, опрашивает будущих своих героев («а кто из них станет героем, еще неизвестно»). Все это такое еще молодое, порой неустроенное, и все это ему нужно знать.

И вот признание:

«В гостинице живу временно, — скоро меня должны поселить в рабочей семье, это в моих интересах: скорее влезть в быт людей, и влезть путем естественным, исподволь, не нарочито.

Душа моя открыта навстречу новому материалу…»

Фадеев поселяется в семье прославленного магнитогорского сталевара, молодого коммуниста Владимира Захарова.

Мне в то время не раз приходилось бывать в семье Захарова: я делал литературную запись его книги «Борьба за сталь», изданной Профиздатом в 1952 году. Владимир Александрович говорил, что Фадеев пришел к ним в дом и сразу стал своим, очень близким, что Александр Александрович завоевал сердца его и всей семьи удивительной человечностью. Иной раз придет в цех, наденет рабочую спецовку и работает вместе с Захаровым у печи — так он познавал профессию сталевара. Никогда Фадеев не был просто «наблюдателем» — он помогал и словом, и делом, помогал и как писатель, и как народный депутат.

Владимир Захаров послужил прототипом одного из главных героев романа — молодого сталевара Павла Кузнецова. С ним связана одна из стержневых линий романа «великой переплавки, переделки, перевоспитания самого человека».

У передового рабочего Павлуши Кузнецова немало достоинств. Но слава, почет подчас кружат ему голову, есть у него этакая молодая заносчивость, поверхностное отношение к общей культуре человека, к трудовым и революционным традициям рабочего класса.

Павлуша Кузнецов в числе лучших сталеваров Урала едет в Москву, чтобы заключить с московскими металлургами договор по социалистическому соревнованию. И вот здесь он близко сталкивается с дружной, образованной семьей московского рабочего — металлурга Челнокова, Это знакомство помогает ему многое воспринять по-новому.

Постепенно заносчивость его (не внешняя — внешне он скромен, — а внутренняя) как представителя новой, самой передовой техники слетает с него перед величием традиций и более высокой культуры питерских и московских рабочих. И это — поворотный пункт в биографии, в жизни Павла Кузнецова, начало нравственного скачка.

Фадеев писал:

«То, что Павлуша Кузнецов понимает это, любуется  д и н а с т и е й  сталеваров, хочет походить на них, показывает, какой скачок, отделивший его от семьи с ее пережитками и предрассудками, он совершил, насколько сознанием своим он приблизился именно к передовым рабочим. Вся его линия в романе есть линия преодоления пережитков индивидуализма — мелкого тщеславия, славолюбия в смысле приверженности к внешним проявлениям и «благам» славы, уступок семье (в другом смысле), преодоления собственного отношения к жене, очень сложного, где большая любовь сопровождается нежеланием, чтобы жена работала, и пр.».

Таким был задуман интереснейший образ Павла Кузнецова, так писатель хотел показать на примере одного из своих героев рост социалистического сознания молодого рабочего.

3

Судя по многочисленным рабочим материалам и записям, которые приводятся в книге «Недопетая песня», Фадеев задумал роман, как многоплановый, поднимающий жгучие проблемы — и коренные вопросы технического прогресса, и бытовые, семейные, общественные отношения советских людей. Он собирался завязать в романе большой, принципиальный разговор о роли техники в жизни. «…Нельзя, — писал он, — написать современный роман, обходя вопросы техники…»

Интересно задуман образ директора комбината Иннокентия Зосимовича Сомова. Фадеев хотел показать подлинно передового, умного и заботливого руководителя. Писатель замыслил его широко, хотел дать его жизнь в разные периоды и «особенно в дни войны».

Именно поэтому столь большое внимание писателя привлек образ бывшего директора Магнитогорского металлургического комбината Григория Ивановича Носова — одного из прототипов Сомова. В записных книжках Фадеева мы находим биографию Носова, рассказы о нем жены Аллы Дмитриевны, друзей, рабочих, инженеров, партийных работников.

Когда Фадеев приехал в Магнитку, Носова уже не было в живых. Он записывает воспоминания рабочих, мастеров, начальников цехов, партийных работников, ученых о бывшем директоре. Рассказы людей, близко знавших Григория Ивановича, давали возможность составить довольно отчетливое представление о его внешности и характере.

Вот записи:

«Чем старше, тем лицо сильнее. Во всей фигуре — выражение уверенности… Не кричал, не ругался, спокойный, сдержанный, выдержанный, но тонкой душевной организации…

Прошел металлургическую «лестницу» с самого низу. Пытливый ум, чувство нового. Как хозяйственный руководитель рос с Кузнецком, с Магниткой…

Добрая душа, но не улыбчив. Если очень смешно и весело, вдруг прорвется детским смехом, хохочет. Нависающие брови, густые, темные. Глаза большие, сидят глубоко в орбитах…»

Столь же подробно, с множеством тонких деталей Фадеев записывает биографии и характеристики многих магнитогорцев — А. Ф. Борисова, К. И. Бурцева, Ф. Д. Воронова и других.

В этих записях, во всей огромной подготовительной работе ощущаешь горячее стремление писателя раскрыть богатый духовный мир героев, широту их взглядов, масштабность интересов. Магнитогорские записи являлись для него бесценным материалом.

«Магнитогорский комбинат, — говорил Фадеев, обращаясь к магнитогорцам в день 20-летия комбината, — является предметом гордости всего советского народа. Он служит образцом технического прогресса для всей нашей социалистической индустрии. Новаторская мысль его рабочих и инженеров, направляемая партией, движет вперед развитие всей советской металлургии…

Гигантский коллектив под руководством партийной организации сплочен в единое целое, любит свой завод, преисполнен чувства патриотической гордости и жадно рвется к нашей передовой советской культуре…»

4

Вспоминается начало октября 1954 года. Фадеев в редакции «Челябинского рабочего» читает нам, сотрудникам газеты, главы из «Черной металлургии». Просим Александра Александровича дать добро на опубликование в газете этих глав. Наконец уговорили.

В книге С. Преображенского приводится такая деталь: «Рассказывают, что когда писатель подписывал оттиск «Челябинского рабочего», где впервые была напечатана «Домашняя хозяйка», он задумался, а потом сказал:

— Видно, суждено этой главе появиться на свет сперва здесь, в Челябинске, а потом в Москве… Тут она писалась, пусть тут и прочтет ее первый рабочий читатель!»

Как свидетель и участник этой беседы с А. А. Фадеевым, могу подтвердить, что именно так это и было. В течение нескольких дней (6, 7, 10 и 17 октября 1954 года) были опубликованы в «Челябинском рабочем» подглавки из нового романа «Черная металлургия».

Никто и подумать тогда не мог, что задуманному не суждено свершиться, что песня останется недопетой. Увы, роман так и остался неоконченным: были опубликованы только первые восемь глав.

Что же случилось с романом?

Сначала вмешалась долгая и изнурительная болезнь — она замедлила работу, спутала все планы писателя.

Затем, говоря о «кризисе» своего романа, Фадеев признает в одном из своих писем: «Я задумывал, сочинял и начинал писать в 51—52 годах, когда многие вопросы стояли, вернее, выглядели по-иному, чем сегодня». В другом письме: «Как выражаются ныне, «погорел» основной сюжетный стержень с большинством героев, движущих и развивающих эту его главную линию».

Писатель пытается огромным напряжением сил и воли преодолеть трудности. Он был на пути к новому подъему. Однако смерть писателя оборвала все.

Да, песня осталась недопетой. Но и то, что оставил нам Фадеев — первые главы «Черной металлургии», все его заготовки, размышления, тетради — служит вдохновляющим примером целеустремленности, глубокой партийности писателя сильной мысли и таланта, его страстного стремления прославить трудовой подвиг советского народа.

Лидия Гальцева „МАТЕРИК, СОЗДАННЫЙ ТОБОЙ…“ (По страницам писем и записных книжек Б. А. Ручьева)

Кандидат филологических наук.

Мы оба историей стали, хотя и не равен наш век: ты — мир из бетона и стали, я — мастер твой, но человек. По праву всего поколенья, что было твоим целиком, я стал твоим слухом и зреньем и верным твоим языком…

Именно эти литые строки одного из стихотворений Бориса Ручьева приходят на память в дни, когда любимый и многократно воспетый им город отмечает свой полувековой юбилей.

От «костров, до утра не гасимых», от «палатки с зеленым оконцем», от первых котлованов и рабочих площадок до высот индустриальной твердыни, «поднявшейся над всею злобой вражьей стальной творимой вечно высотой» — все важнейшие этапы в жизни рабочего города Магнитогорска вдохновенно и крылато воспела муза Бориса Ручьева. Оставаясь главным мотивом творчества поэта, Магнитка до конца жизни была неиссякаемым источником его поэтического вдохновения. «Для меня это самый родной город. Во всех отношениях… — признавался Борис Ручьев в письме к томскому писателю Сергею Заплавному от 4 июля 1969 года. — Иногда меня спрашивают, почему я не переберусь в столицу? Что на это ответить? Я Москву не строил, приезжаю туда с охотой, но в Магнитогорск тянет, как магнитом (недаром он железный!). Потому что здесь начинал, здесь чувствую себя на своем месте. Плохо, когда у человека нет своего места. Особенно для писателя. Постоянство — великое дело».

Магнитка, как видим, по-человечески была очень близка и дорога поэту, ибо с ней связано самое сокровенное — начало жизни, начало трудовой и поэтической деятельности. Здесь, «на штурмах бетонного века», складывался и закалялся характер ровесника первых пятилеток, который в позднейших испытаниях на стойкость подтвердил крепость этой закалки.

И, наконец, в этой сыновней любви и преданности проявлялись гражданские, патриотические чувства Бориса Ручьева: Магнитогорск стал для него олицетворением Родины. В своем дневнике незадолго до смерти он запишет: «Родина — еще не та земля, на которой ты родился, а материк, созданный тобой, который заодно и тебя заново создал».

И дневниковая запись, и строки из письма Бориса Ручьева воспринимаются ныне как документы большой человечьей силы. Живо, ярко и достоверно воссоздают они образ Поэта, судьба которого стала неотделимой от истории легендарного города. Не случайно поэтому выход первого двухтомного собрания сочинений Б. А. Ручьева (ЮУКИ, 1978—1979) составители и издатели приурочили к 50-летию Магнитогорска.

Впервые собраны воедино и представлены в этом издании статьи, заметки, рецензии и выступления Б. А. Ручьева, значительно расширяющие и обогащающие наше представление о поэте.

Большой интерес читателей вызвали письма Ручьева к М. Гроссману, М. Срубщик и Е. Майкову, вошедшие в книгу воспоминаний о поэте «Встреча с другом» (1976).

В наше время интерес ученых-исследователей, любителей и почитателей книги к эпистолярному жанру необычайно возрос. И понять этот интерес можно. Ведь в переписке писателя нередко раскрываются его литературные, философские, эстетические взгляды; многие конкретные факты его биографии, имеющие литературное значение; степень участия писателя в литературной и общественной жизни. Письма писателя помогают нам войти в его лабораторию и постичь замыслы писателя; посмотреть на изображенные в его произведениях события и героев глазами автора; разобраться в художественной структуре произведений; понять смысловую и идейную нагрузку того или иного художественного образа и т. д.

Переписка с писателями составляет большую часть собранного эпистолярного наследия Бориса Ручьева. Она отмечена огромной любовью к родной литературе, полна внимания и уважения к писательскому труду, к труду товарищей по перу. Прежде всего, в этих письмах обращают на себя внимание отмеченные устойчивым постоянством взгляды поэта на свое призвание, на поэтический труд как дело всей жизни. Своими высокими нравственными идеалами, верностью раз и навсегда избранному пути, цельностью и ясностью натуры Борис Ручьев являл собою в нашей литературе пример писателя-борца, писателя-гражданина и патриота.

Уже в 30-х годах Ручьев был одним из самых популярных комсомольских поэтов Урала. Первая книга его стихов «Вторая родина» (1933) стала заметным событием в литературной жизни не только нашего края, а получила широкое общественное признание. Молодой поэт был избран делегатом I Всесоюзного съезда советских писателей, где его творчество получило высокую оценку, и он в числе первых был принят в только что организованный Союз писателей СССР.

Слушатель первых Малеевских курсов комсомольских писателей, студент Литературного института, активнейший сотрудник уральских газет и журналов, член оргкомитета по созданию Челябинской писательской организации, Борис Ручьев перед гробом А. М. Горького произносит клятву верности лучшим традициям русской реалистической литературы, верности заветам одного из корифеев литературы социалистического реализма.

«Кто из нас, молодых советских писателей, рождением лучших своих произведений не обязан Алексею Максимовичу Горькому? Кто забудет, как Алексей Максимович повседневно учил нас жить и работать? Его жизнь, слова, книги светят нам несгорающим сердцем Данко», — писал он в эти дни. И перед гробом великого писателя молодой поэт поклялся стать Соколом.

И вот он, «сокол, скованный кольцом», в начале 40-х годов, вдали от Урала, вдали от дома и друзей, в условиях, казалось бы, совершенно непригодных для творческой работы, преодолевая физические и нравственные испытания, остается верен человеческому и писательскому долгу, создавая лучшие свои поэтические творения — «Невидимку», «Прощанье с юностью» и «Красное солнышко».

При этом в письмах к близким — ни ноты отчаяния, озлобления, жалобы на судьбу, а поразительное жизнелюбие и оптимизм.

Что же помогло ему выстоять, назвать суровый Север «своей по паспорту землей» и выпавшую ему долю нести «без жалоб, как в бою»?

«Первый мой творческий багаж, мало кому понадобившийся в жизни, меня-то самого действительно спас от возможных в моей судьбе смертельных душевных потерь и морального бездорожья, — пишет Борис Ручьев в письме к Алексею Суркову в конце декабря 1956 года. — В юности я не успел стать членом Коммунистической партии, но никогда… не мирился с сознанием своей анкетной беспартийности, считая поэзию неизменным до конца жизни делом своим, а Союз советских писателей, членом которого я был, — совестью своей жизни».

Получив теплый по-человечески ответ А. Суркова с просьбой, если есть, выслать в адрес ССП свои стихи, Ручьев направляет в Москву все, что сделано им за эти годы. «Из стихов, — пишет он Я. Вохменцеву 13 февраля 1957 года, — я отправил цикл «Красное солнышко» и поэму «Прощанье с юностью». Все это тебе знакомо в основном, но многое было мной додумано и отделано». При этом много читает, интересуется литературной жизнью страны; радуется успехам своих товарищей, хотя сведения о них необычайно скупы.

«На днях читал рецензию в «Новом мире» на твою новую книжку стихов, изданную Челябгизом. Ну, думаю, жив Яков, и жив в Челябе, а не где-нибудь… Как живешь ты, Яша? Как твои дела литературные, семейные? Пожалуйста, напиши обо всем. Что нового в Челябинске, Магнитогорске, вообще в нашей области? Как живут и работают Марк Гроссман, Л. Татьяничева и все наши знакомые?» — пишет Ручьев Я. Вохменцеву 24 мая 1956 года.

«…Я очень надеюсь на возвращение к своей любимой работе, — узнаем мы из этого же письма. — …И это окрыляет меня, дает мне силы жить и работать и вновь искать пути возвратиться к вам, дорогим товарищам по поэзии, по Уралу. И хочется мне остаток жизни моей прожить на Урале, более всего в Магнитке, написать много нового, завершить все, что не закончено. А ведь у меня несметное богатство собрано за 10 лет. Только все это надо воплотить в слово».

В конце января 1957 года Ручьев сообщает А. Суркову:

«Окончательно и бесповоротно я принял решение весною возвратиться в дорогой свой Магнитогорск».

«Через 20 тяжелых лет я чувствую себя богаче знанием жизни, людей и, мне кажется, умением выразить свои замыслы. Теперь мое единственное желание — создать произведения, достойные образцов советской литературы», — пишет Борис Ручьев в правление СП СССР 30 января 1957 года.

К этой цели Ручьев шел через всю свою жизнь и, в конечном счете, осуществил свое «единственное желание», создав произведения хрестоматийно-известные, заслуженно отмеченные высокими наградами, которыми мы, земляки поэта, вправе гордиться.

Эпистолярное наследие Б. А. Ручьева помогает нам с документальной точностью восстановить важнейшие жизненные и творческие вехи на его пути.

Из писем к жене — Л. Н. Ручьевой (Гунько) узнаем, как тепло встретили его товарищи после долгой разлуки на уральской земле.

«15 апреля был мой творческий вечер. Слушали меня с замиранием сердец и со слезами на глазах», — пишет он ей 20 апреля 1957 года.

А из письма к жене от 25 мая узнаем, что на заседании бюро Челябинского обкома КПСС Ручьева утвердили руководителем литературного объединения города Магнитогорска.

В конце мая он сообщает ей, что завершает работу над книгой стихов «Лирика» (Челябинск, 1958).

В июле Ручьев пишет подробное письмо о своей жизни в Магнитогорске, о руководстве литобъединением ближайшему другу юности — Михаилу Люгарину, пытается помочь ему советом и делом в нелегкой жизненной ситуации, в которой оказался тогда его товарищ.

Из ялтинских писем к Э. Казакевичу, Я. Вохменцеву и М. Гроссману от апреля-мая 1958 года узнаем о состоявшемся в Москве заседании оргкомитета СП РСФСР, на котором обсуждалось творчество Б. А. Ручьева. Это была первая встреча со столицей после многолетнего перерыва. Здесь он встретился с А. Твардовским, М. Светловым, А. Яшиным, М. Львовым. Состоялся серьезный, взыскательный разговор. Творчество Ручьева получило в целом высокую оценку. Но А. Твардовский, М. Светлов и другие высказали также и ряд критических замечаний, которые поэт переживал болезненно.

Уже осенью, 8 сентября 1958 года, он пишет Э. Казакевичу: «Поездка в Москву и Крым, чрезвычайно взбудоражившая меня обилием живых встреч с поэтами, на какое-то время выбила меня из колеи множеством впечатлений, противоречивых мыслей, отзывов и неспокойных нервных раздумий о своем месте, вкусе и чувстве. Если можно так сказать, то на какое-то время я «потерялся» и в какой-то мере болезненно остро воспринимал то, что мною-то самим написано и задумано… Но все уладилось, отстоялось и к сентябрю вновь чувствую себя в отличной форме на более злом коне».

В 1958 году в Челябинском книжном издательстве вышла вторая книга Б. А. Ручьева — «Лирика». В нее, кроме произведений 30-х годов, поэт включил цикл стихов «Красное солнышко» и поэму «Невидимка», созданные, в основном, в 40-е годы. Сюда же вошли и три главы из новой поэмы «Индустриальная история», над которой Ручьев работал с 1957 года. Не любивший до срока знакомить читателей со своими крупными произведениями по частям — поэт делает отступление от ранее сложившихся принципов. Ему хотелось продемонстрировать свои творческие возможности после многих лет молчания; доказать, что все это время он жил «в состоянии постоянной творческой готовности»; отчитаться перед читателями в канун предстоящего съезда писателей РСФСР. Так увидели свет главы: «Товарищ Серго», «Любава», «Четвертый век».

По первоначальному авторскому замыслу, первой из названных выше глав придавалось большое значение. Она, по-видимому, должна была стать идейным центром будущей поэмы. Интересны и показательны колебания Ручьева в выборе названия поэмы. Из письма к М. С. Гроссману от 11 января 1958 года узнаем, что первоначально условно, когда работа над поэмой была в самом разгаре, Ручьев называет ее «Товарищ Серго». Но вскоре он изменяет заглавие: «Товарищ Серго» не нравится по трем соображениям: очень много произведений, где герои — весьма значительные люди — называются по такой, уже ставшей штампом формуле: «Товарищ Феликс», «Товарищ Тельман» и т. д. Второе — есть в таком заглавии примесь некоей спекулятивной броскости и, наконец, заглавие это обязывает к более полному созданию образа Серго, его жизни, а ведь у меня он пройдет только периодом. Назвал поэму «Индустриальная история».

Однако в процессе работы первоначальный замысел претерпевает значительные изменения. Название «Индустриальная история» поэт переносит на цикл поэм, вернее, дилогию, а первая ее часть получает новое заглавие — «Любава». Время действия в ней Ручьев решил ограничить тридцатыми годами, событиями первой пятилетки. В следующей части дилогии (заглавие ее тоже несколько раз менялось: «Рождество», «Канун», «Мировая зима») поэт был намерен провести своих героев через события Великой Отечественной войны и завершить повествование сегодняшним днем. В письме к Э. Г. Казакевичу от 8 сентября 1958 года он сообщает: «…На первый Ваш вопрос о поэме могу ответить: «по валу» план выполнен, «по качеству» выполняется. Простите за такое невразумительное определение; просто пришлось очень много думать о том, как дальше жить героям, чтобы, набирая силу, красоту и самостоятельность, дожить до «сегодняшнего дня». Словом, продумал некоторые сюжетные ходы, стал богаче материалом…»

В издательство «Молодая гвардия», где запланирован был выход поэмы «Любава» отдельной книгой, Ручьев должен был представить рукопись поэмы не позднее июня 1961 года. Однако работа над поэмой затянулась еще на год, хотя она целиком поглощала все его время. «Пока не закончу поэму, не примусь ни за что другое», — пишет он М. С. Гроссману. «Я сейчас запарился с поэмой о Магнитострое, — делится Ручьев с М. М. Люгариным 13 апреля 1961 года. — Работаю с октября… устал здорово потому, что в течение нескольких месяцев спал не более 5—6 часов в сутки».

Работал поэт, по его собственному признанию, «очень медленно» — тщательно взвешивал каждое слово, скрупулезно оттачивал каждый образ, добиваясь правдивости, логической стройности, изящества и эмоциональной выразительности. Истинное поэтическое творение, считал поэт, всегда должно быть отмечено мастерством, «чтобы слова, сказанные тобой, были настолько главными, интересными, мудрыми, чтобы ни одно из них не терялось в людских сердцах, было нужно людям, необходимо, неугасаемо, незабываемо». Он признавал только «художественное слово высокого накала, предельной ясности и силы». Эти мысли, записанные в дневнике, поэт повторяет и в письмах к друзьям, к издательским работникам.

«Пишу страшно скупо и спешить не могу… Хочется сделать очень хорошо, и кажется, пока что иначе и не получается. Что сказать Александру Трифоновичу (Твардовскому. — Л. Г.) по поводу сроков окончания — просто не знаю пока», — сообщает Ручьев Э. Г. Казакевичу в сентябре 1958 года.

Необычайная требовательность к себе, не знающая никаких снисхождений; упорная — до изнеможения — работа над словом; создание десятков вариантов не только поэтических строк, но и целых строф и даже глав поэмы, — все это отдаляет сроки завершения «Любавы».

«Боюсь, что я просто измучил тебя своей медлительностью, как говорится, подвел тебя, злоупотребил твоим доверием, — пишет Ручьев редактору будущей книги, поэту Дмитрию Ковалеву 8 сентября 1961 года, когда все издательские сроки уже миновали. — Твердо считал, что осенью приеду в Москву и привезу полностью законченную поэму, но не вышло. …Всю осень и зиму работал над поэмой день и ночь, не спал, не ел досыта и отдыхать не мог. Вся поэма лежала передо мной, как на блюдечке, требовалось только пропустить ее через мозг и, оформив до последней строки, выдать на редакторский стол. Ну, а пишу я, кстати сказать, очень медленно, в среднем — не более одной строфы в сутки. Замучило меня собственное отэка, что ни день, то привередливей становится».

Срок окончания поэмы Ручьев отдаляет до начала 1962 года, так как «хочется в последней главе поэмы проверить и продумать поглубже образные (а стало быть и идейные) обобщения. Ведь за это время опубликован проект Программы КПСС. И хотя замысел моей поэмы не расходится с ее положениями, сделать сердечную сверку своей работы с этим документом времени я считаю себя обязанным», — обосновывает Ручьев в письме к Дмитрию Ковалеву свое решение.

Работая над «Любавой», поэт одновременно вынашивает ряд новых творческих замыслов. В одном из писем к Э. Г. Казакевичу он пишет о том, как отмечается в Магнитогорске День металлурга. Значение этого праздника «почувствовалось до самой глубины души». «Я даже, побеседовав с некоторыми награжденными металлургами нашими, чуть не соблазнился взяться за новую поэму. Народ, сами знаете, замечательно красивой жизни, хотя — не в пример «братьям Ершовым» — не столь разговорчивый и «боевитый». Но тема эта уже по-хозяйски пристроилась в очередь и тянет помаленьку мои идеи и бензин», — сообщает Ручьев в этом же письме.

К июню 1962 года «Любава» наконец-то была завершена. О том, каких волевых усилий и гигантского труда потребовала она от поэта, узнаем из его письма к критику А. М. Абрамову. «Любава» выпила много моей кровушки, — пишет ему Б. А. Ручьев 4 марта 1963 года. — Ведь писал я ее четыре года, как говорят, «с полной самоотдачей», и однажды дошел почти до инфаркта. Но… все-таки закончил так, как хотел, не сползая с намеченного уровня».

Но работа над «Любавой» не прекратилась вплоть до сдачи ее в набор. Началась оживленная переписка с редактором книги Дмитрием Ковалевым. Последнего беспокоил конец поэмы, связанный, как мы помним, с отъездом Любавы из Магнитки. Позднее в некоторых критических статьях и рецензиях высказывались подобные же сомнения относительно такого завершения «Любавы». Сам поэт в этой дискуссии участия не принимал. Но теперь известно, что в процессе работы над поэмой Ручьев «испытал» несколько вариантов конца, и выбранный им вариант продиктован логикой развития характера героини, правдой сложных и подчас драматических жизненных ситуаций, запечатленных в этом произведении.

«Представь себе, когда я принял такое сюжетное решение, а было это три года назад, то сам пережил и перечувствовал все твои сомнения, — писал он Д. Ковалеву 23 июня 1962 года. — Но, продолжая работать над поэмой и все время держа себя в состоянии настороженности к судьбе Любавы, к ее поступкам и решениям, убедился в том, что иначе она поступить не могла. Это оправдано ее характером, жизнью и исторической правдой времени».

Отражение в искусстве слова правды живой действительности, правды человеческих отношений, чувств и переживаний Б. А. Ручьев всегда считал основным принципом своей поэтической работы. «Стихи должны быть всегда отмечены истинными чувствами пережитого — мыслями, радостями и страданиями, — пишет он в своем дневнике. — И в основе каждого стиха должна быть достоверность жизненного испытания».

Вместе с тем, принцип правдивости не подразумевает, по мнению Ручьева, следования точной документальности в изображении событий, обстоятельств и характеров. Важно пропустить эти события через собственное сердце, дать собственную оценку изображаемому. Большое значение придает поэт и художественному вымыслу. «Важно восприятие собственным глазом факта, условия, события. Надо на основе их домысливать. Не врать, а домысливать», — читаем в его дневнике.

Кажущаяся простота поэзии Б. А. Ручьева — плод тяжелого, упорного, взыскательного труда. Поэт Михаил Светлов, прочитав цикл стихов Ручьева «Красное солнышко», заметил, что «перед нами очень богатый чувствами поэт, умеющий отделять зерно от плевел, умеющий простыми средствами создавать непростые вещи»[8].

Обычно Ручьев долго вынашивал свои поэтические замыслы, не сразу поверяя их даже близким друзьям. Продумывались и выверялись варианты сюжета и композиции, тщательно собирался и изучался документальный материал.

«Готовлюсь… к работе над новой поэмой о Магнитогорске, обдумываю ее, выкладываю, как дом, со всеми порогами, задвижками и ходами, — писал Б. А. Ручьев критику А. М. Абрамову 4 марта 1963 года. — Знаю, что когда придет пора сооружения, то многие расчеты полетят к чертям, но материал-то все равно пригодится». Со своим новым замыслом Ручьев знакомит поэта Дмитрия Ковалева в письме от 23 июня 1962 года. Из него мы узнаем, что поэма «Рождество» составит вторую часть дилогии «Индустриальная история». Являясь продолжением «Любавы», она в то же время будет сюжетно самостоятельным произведением: «…На той же Магнитке будет продолжена, а вернее — рассказана новая история про жизнь того же Егора. Где-то там появится и Любава в своем новом качестве как косвенная героиня поэмы».

Пройдет год, а поэма, сообщит Ручьев в письме к журналисту Ю. А. Левину в июне 1963 года, «еще не оформилась, хотя бы и частями». «Есть целиком только первая глава, которая ранее публиковалась в одном сборнике… Она будет начинать новую поэму и развивать сюжет ее», — напишет он, имея в виду главу «Четвертый век», опубликованную в 1958 году в книге «Лирика».

В сентябре 1963 года Б. А. Ручьев пишет Д. Ковалеву, что зимой надеется завершить работу над «Рождеством» и, кроме того, написать небольшую поэму «Юноша». «Держат они меня, как на крыльях, и покоя не дают».

В процессе работы над поэмой первоначальный идейный замысел автора изменился. «…Будет называться она «Мировая зима», — пишет Ручьев критику Д. В. Старикову 1 июня 1965 года. — Это в смысле мирового значения событий, которые произошли в ту зиму. В борьбе за домну у меня в поэме участвуют американцы, немцы, словом, сталкиваются интересы двух Миров Мира».

И только к середине 1967 года первая глава новой поэмы («Канун») была завершена и опубликована в журнале «Октябрь». «Надо полагать, ты помнишь главу о «мистере Шпроте», которая вырвалась у меня еще несколько лет назад вместе с первыми главами «Любавы». Тогда она не вошла в «Любаву», поскольку относилась к новому, более позднему периоду моей «Индустриальной истории», должна была стать началом другой поэмы, развивающей эту тему, — писал Б. А. Ручьев Д. В. Старикову 20 августа 1967 года. — Этот «Шпрот» в течение нескольких лет был мной «законсервирован», ибо не был доведен до кондиции. Долго, много раз и во многих вариантах пытался я его обработать и, как с порога, начать с него ход в новую поэму. Нынче мне это удалось. Теперь я вошел в поэму и, мне кажется, душу в главу о Шпроте мне удалось вложить. Я освоил ее заново, во всяком случае, для меня даже старые строфы зазвучали по-иному после проделанной работы, и вообще вся эта часть поэмы нынче очень радует меня».

Итак, только одна глава «доводилась до кондиции» почти десять лет! Поэт, по его собственному признанию, работал над нею «долго», обрабатывал «много раз и во многих вариантах». При этом он отказался от некоторых, как ему казалось, «внешних дешевых эффектов», стремясь «выразить всю полноту и существо происходящего».

Заново было собрано и изучено множество документов. Ручьев собирался даже рассказать читателям о работе с ними в «особом документальном приложении» к поэме. Один из таких документов поэт целиком воспроизводит в письме к Д. В. Старикову, демонстрируя свое умение на документальной основе создавать образы емкие, глубоко типические.

Тщательно были изучены поэтом и газетные материалы 30-х годов. По издававшимся в Магнитогорске газетам Ручьеву удалось установить, что Дейвис, американский спец по электрооборудованию, приезжал в Магнитку, жил там в течение трех месяцев, «присутствовал на монтаже ЦЭС и, как все инспецы, только «ахал» и удивлялся тому, как наши монтажники вдвое перекрывали все темпы и сроки монтажа».

«Мой Шпрот — тип собирательный, кое-что для его образа я списываю с Дейвиса…», — писал Ручьев Старикову.

Поражаешься скрупулезности, с какой Ручьев работал над словом. Он неустанно изучал народно-разговорный язык, записывал меткие народные слова и выражения. В работе всегда пользовался словарями.

В период работы над поэмой «Канун» в записную книжку заносятся следующие толкования слов и выражений из словаря Борхударова:

«Железняк. Железная руда. Бурый железняк. Красный железняк. Магнитный железняк. Бурый — серовато-коричневый. Темно-красный с красноватым отливом.

Магнитный железняк — минерал с содержанием железа и обладающий магнитными свойствами».

Здесь же выписка из «Энциклопедического словаря»: «Магнезит — минерал, содержащий железо и обладающий магнитным свойством».

Часто Ручьев обращался к «Словарю» В. Даля и считал его своим незаменимым помощником:

«Когда работаешь с раскаленным мозгом и сердцем, бывает, что нуждаешься в немедленной помощи, в нашем деле ее могут оказать только словари. У меня почти всегда бывает так: обращаюсь к Далю — хоть что-нибудь да нахожу. И в этом состоянии готов из гроба поднять старика и расцеловать как родного» (из дневника Б. А. Ручьева 1970—1973 годов).

Иногда поэт прибегал к местным, диалектным словам, если, по его мнению, они необходимы были для реализации художественного замысла. А как он сердился на редакторов и критиков своих произведений, если они, найдя такие слова и не понимая их точного смысла и назначения, требовали заменить их общеизвестными, чаще всего, стершимися и олитературенными словами и выражениями! И подчас производили такую «замену» без согласия автора. Так, в авторской редакции одного из стихотворений цикла «Красное солнышко» была строчка: «сядешь на крылечке к  с и в е р к у  лицом» (выделено мною. — Л. Г.). Редактор московской книги Ручьева «Красное солнышко (1960) слово «сиверко» в этой строке заменил словом «север». Поэтический смысл этой строки, да и всего стихотворения в целом был обеднен. Ручьев с такой заменой не согласился. В своем дневнике он по этому поводу записал: «В стих. «У завода город» («Красное солнышко») надо писать: «Сядешь на крылечке к сиверку лицом». У меня, собственно, так и было, но переправил редактор, говорит, так не пишется» (из дневника 1968—1973 годов).

Нередко поэт, уже опубликовав то или иное свое произведение, продолжал работать над ним, как ювелир, вновь и вновь шлифуя каждую фразу, исправляя ошибки и неточности, допущенные редакторами.

Когда поэма «Прощанье с юностью», имевшая, как признавался автор критику А. М. Абрамову, более тридцати вариантов, наконец-то была опубликована в журнале «Москва» (1959, № 9), и этому событию следовало бы порадоваться, — Б. А. Ручьев направил заместителю главного редактора этого журнала Цыгулеву А. А. письмо следующего содержания:

«…При знакомстве с напечатанным текстом пришлось немного и поморщиться, а почему — скажу откровенно.

Прежде всего, в заглавии напрасно слово «прощанье» заменено «прощанием». Мы с Василием Лаврентьевичем (Кулеминым, заведующим отделом поэзии. — Л. Г.) специально говорили по этому поводу, и он обещал мне быть настороже при попытках покушения на это слово. Очевидно, В. Л. был в Ленинграде, а какой-нибудь сверхбдительный корректор в последний момент совершил замену, обнаружив, что, согласно талмудам деревянного профессора Ожегова, слово «прощанье» в русском языке не существует. А ведь потерялась теплота в заголовке, он олитературен.

И еще почему-то прорвалась нелепая опечатка на стр. 138, в строке 31-й сверху: «минуя все привадье волчьих ям». Уж куда ясней по-русски было написано «привады». Но всего этого теперь не исправишь, так что и махать кулаками после драки, как говорится, — нечего» (из письма к Цыгулеву А. А. от 21 октября 1959 года).

Одним из принципов своей поэтической деятельности Б. А. Ручьев считал следующий: «Произведение, любое, должно быть чистым и прозрачным по смыслу до самого дна, никакой мути». Отсюда его любовь к точности слова, отказ от подтекстов, которые могут привести к ошибочному пониманию смысла и идеи произведения.

Иногда поэт предвидел возможные искажения и неточности, которые могли проникнуть в его публикации, и специально указывал на это будущим редакторам своих произведений. Отправляя в журнал «Октябрь» главу из поэмы «Канун», он писал Д. В. Старикову в августе 1967 года: «Давай теперь договоримся о некоторых принципиальных для меня выражениях.

1. «Бог, как выдумка, выжил из моды…» Почему-то все шибко грамотные редакторы и, особенно, корректоры, всегда помогают мне заменить слово «выжил» словом «вышел». Но я-то утверждаю, что он именно «выжил». Мода устанавливается людьми… и сейчас нельзя утверждать, что этот самый бог так уж взял да и вышел из моды окончательно, и никто его снова не старается ввести в моду… Какие бы «моды» ни устанавливали на бога, в любых его проявлениях и видах, все это бесполезно, потому что он действительно в наше время «выжил» из моды…

2. «Нынче веруя истою верой в труд и правду, в закон и еду…» Недавно небольшой отрывок из поэмы напечатала «Правда» и, не спрашивая меня, эти три строки опубликовала так: «Ныне веруя истою верой в труд и красную нашу звезду…» Но… я и поэму-то эту пишу для того, чтобы показать, как герой мой жизнью своей вынес и выстрадал эту убежденность веры в те самые святые основы жизни, которые можно символизировать… «красной звездой».

Придавая большое значение «внешней культуре стиха», Б. А. Ручьев считал, что главное в поэзии — «все-таки мысль, глубокая, настоящая. Красиво, чересчур красиво и громко — вызывает неверие, о с о б е н н о  к  с т и х а м  (выделено Ручьевым. — Л. Г.). Хорошо, когда стихи спокойные, тихие, доказательные, без надрыва и крика. Таким веришь», — писал поэт в своем дневнике.

Эти мысли Ручьева перекликаются с высказанной им же в письме к критику А. М. Абрамову от 4 марта 1963 года оценкой так называемой «громкой» или «эстрадной» поэзии, которая была столь популярна в 60-е годы. «…Поиски новых форм, методов, приемов необходимы и неизбежны, и они всегда идут, но сейчас шумят не те искатели и разведчики. Может быть, со временем из этой компании выйдут хорошие в какой-то мере стихотворцы, когда они хлебнут жизни, узнают в конце концов, что такое поэзия, ее настоящие радости и печали».

Однако Ручьев предостерегал и тех, кто проявлял небрежение к форме. «Никакая, даже самая яркая и верная идея не будет восприниматься читателем, если форма ее воплощения окажется беспомощной и профессионально несовершенной», — делится он с молодыми писателями в одной из своих статей («Магнитогорский рабочий», 1971, 10 июня).

Один из главных советов молодым — постоянно писать, «тренировать себя, заставлять практиковаться до тех пор, пока рука не откажет». Но публиковать все написанное, как делают некоторые писатели, не следует. «Помнить надо, что, печатая свои плохие, низкопробные стишки, похожие на мыльные пузыри, ты делаешь скверное дело — даешь пример бракодельства, а готовых множить его — сотни и тысячи вокруг нас» (из дневника Б. А. Ручьева 1970—1973 годов).

«Мой совет Вам — будьте строже к тому, что делаете, чаще возвращайтесь к написанному, редактируйте себя, — писал Ручьев 1 июня 1969 года молодому томскому писателю Сергею Заплавному, с которым познакомился на IV Всесоюзном совещании молодых писателей. — Лучше редактора, чем сам стихотворец, не было и, пожалуй, не будет. Говорю истины старые, на самом деле они моложе нас с Вами».

Поэт был серьезно озабочен тем, что в печать стало проникать много серых, безвкусных и невыразительных стихотворных произведений. «Чувствую, — пишет он в дневнике, — что к стихам возникает какое-то отупение, равнодушие. Не различишь, что хорошо, а что плохо, в общем притупляется вкус и восприятие». Будучи членом редколлегии журнала «Урал», он строг и бескомпромиссен в оценке присылаемых рукописей. «Я категорически против печатания поэмы Богатырева… Поэма грамотно написана, местами трогательна, приятна, но не блещет внутренним поиском и открытиями, а полна только сочувствия к Чапаю… В сердцах уральцев образ Чапаева более ярок и прекрасен, чем в поэме», — вот образец строгости и принципиальности опытного мастера по отношению к начинающему (из письма в журнал «Урал» от 30 января 1961 года). Или, из того же письма: «Стихи хорошего парня Юры Мельникова печатать тоже нет смысла. Это далеко не лучшее, что он может. И просто обидно, что именно это «не лучшее» шлет он нашему журналу».

Но из этих оценок еще не следует делать вывод, будто бы поэт был настроен пессимистически, характеризуя сегодняшний день поэзии Урала. «Все, что напечатано в журнале нашем, — заурядно», — утверждает он в письме к коллегам в журнал «Урал». И вместе с этим уверен, что «поэзия у нас на Урале ярче, богаче и весомее, чем в журнале». «Уральских поэтов всех возрастов и рангов надо строго учесть, переписываться с ними, требовать от них стихов», «возвращать с указаниями и требовать от них дальнейшей отделки», — советует Ручьев заведующему отделом поэзии журнала «Урал».

С уважением отзывается поэт о творчестве своих современников, писателей старшего поколения: Я. Смелякове, В. Федорове, М. Светлове, А. Решетове, М. Исаковском. О стихах А. Твардовского в одном из писем к Э. Казакевичу (от 8 сентября 1958 года) писал, что «только ими и настраивается перед работой».

«Ваши «Мальчишки» и «Сердце» лежат в моей памяти и душе с давних, тяжелых для меня времен, а «Сибирская невеста» заставила меня позавидовать Вашему дару», — признавался Б. А. Ручьев в письме к К. Я. Ваншенкину от 21 июня 1959 года.

Не изменял своим принципам Б. А. Ручьев и тогда, когда возникал вопрос об оформлении его книг, их полиграфическом исполнении. Строгой, скромной, простой и изящной хотел видеть он свою книгу.

Б. А. Ручьев призывал товарищей по перу активнее вторгаться в неизведанные глубины жизни, «открывать свое, новое, не сказанное еще никем, не спетое, не исполненное». Он прекрасно сознавал свой долг писателя-профессионала перед страной, создавая произведения высокоидейные, народные, партийные. На них воспитывается и будет воспитываться советская молодежь.

Возвратившись с V Всесоюзного съезда советских писателей, делегатом которого он был, Б. А. Ручьев сказал: «Пятый съезд писателей поставил перед литературой серьезные задачи. Особенно большое внимание было уделено роли литературы в жизни нашей страны, в развитии коммунистического общества.

…Мы призваны создавать образы и характеры людей, которые явились бы подлинным образцом, эталоном советского человека, не будучи при этом «положительной» схемой, не теряя живых, конкретных, привлекательных черт. Но для того, чтобы достичь этой цели, писатели должны постоянно совершенствовать свое мастерство» («Магнитогорский рабочий», 1971, 10 июля).

Александр Шмаков, писатель РОМАН А. МАЛЫШКИНА О „МАГНИТОСТРОЕ“

Одно из лучших произведений Александра Малышкина, передающее пафос первой пятилетки, — роман «Люди из захолустья». Автор правдиво показал, какой была тогда Магнитка, как рушились старые представления о счастье, создавалось новое в мучительной борьбе с пережитками старого.

Александр Малышкин познакомился со строительством металлургического комбината, приехав в Магнитогорск вместе с бригадой писателей. Эта поездка состоялась по инициативе М. Горького. Великий художник задумал тогда грандиозное издание — историю фабрик и заводов, и сам возглавлял эту большую работу с беспримерным усердием и трудолюбием.

К тому моменту следует отнести и задумку А. Малышкина — работать над романом «Люди из захолустья». 13 мая 1931 года он сообщал о своих творческих планах: «Страшно порываюсь к вам приехать, сейчас жду денег и отправляюсь в путешествие в Кузбасс и на «Магнитострой» — это темы моей будущей вещи».

А. Малышкин длительное время жил в Магнитогорске, пристально наблюдал за жизнью строителей и рабочих коксохима, бывших городских кустарей и сезонников.

О своей поездке в Магнитогорск он позднее напишет:

«Я пробыл на «Магнитострое» около двух с половиной месяцев (две поездки) и наблюдая, как на коксохимическом заводе квалифицированные рабочие заключали индивидуальные договоры, в которых давали обязательство поднять уровень технических и социально-экономических знаний молодого рабочего, недавно пришедшего к станку… Я наблюдал жизнь в бараках и видел, что изменяется и быт бывших сезонников».

В редакции газеты «Челябинский рабочий» А. Малышкин читает и правит рабкоровские письма, с рейдовыми бригадами обследует общежития стройки, участвует в субботниках.

Его первые очерки «Тревога в коксохимкомбинате» и «Двое в майках», вошедшие в художественную ткань романа, были напечатаны в газетах «Известия» и «Комсомольская правда».

Папки с вырезками статей и заметок из газет: «Уральский рабочий», «Челябинский рабочий», «Магнитогорский рабочий», «Магнитогорский комсомолец», «Наш трактор», сохранившиеся в архиве писателя, подтверждают, как тщательно он изучал местную печать, а сделанные отчеркивания карандашом, позволяют установить, какой материал был использован им в произведении.

Отчеркнута, например, статья «Своим многолетним опытом кадровики должны помочь в пуске мирового гиганта металлургии». Обведена карандашом подборка — «Кастелянша в бараке должна быть организатором отдыха ночных смен». Вырезаны заголовки ряда заметок о пуске водопровода к домнам.

В архиве А. Малышкина сохранилось несколько папок с рукописными материалами, рабкоровскими заметками, служебными записками, актами, протоколами, письмами, договорами. Они собраны по темам: «Бараки, культработа, текучесть и др.», «Общественное питание», «Снабжение», «Отдых, отпуска», «Быт», «Женский труд», «Магнитогорск». В одной из папок собраны даже рабкоровские заметки, присланные в газету Челябинского тракторного завода «Наш трактор».

А. Малышкин начал писать роман зимой 1932 года и трудился над ним, по словам Ф. Гладкова, с «беспощадным самокритическим упрямством».

Впервые роман «Люди из захолустья» был опубликован в журнале «Новый мир» в 1937 году, а через год вышел отдельным изданием. Даже после того, как появилась журнальная публикация, готовя роман к выходу отдельной книгой, автор продолжал совершенствовать его текст, добиваясь большей художественной выразительности.

В Центральном государственном архиве литературы и искусства сохранились гранки романа с собственноручной правкой А. Малышкина. Они показывают, как писатель стремился к лаконизму, вычеркивая лишние фразы, абзацы, убирая отдельные сами по себе яркие и выразительные картины, но сдерживающие развитие сюжета, заменяя одни главы другими. «Словесной чеканке» особенно подвергались главы: «Едут», «За горами, за долами», «Дела делались», «На земле предков», «Тают снега».

Добавления, внесенные А. Малышкиным, углубляют характеристики героев романа. Сделано много вычерков, касающихся самого дорогого для автора героя — Подопригоры.

В центре романа «Люди из захолустья», кроме Подопригоры, — столичный журналист Николай Соутин и столяр-краснодеревщик Иван Журкин. Их судьбы легли в основу произведения. Но не будь рядом с ними коммунистов Зыбина и Подопригоры, образы их не получили бы своего развития и завершения.

Именно в этом видел огромную заслугу писателя М. И. Калинин, высоко оценивший роман «Люди из захолустья». Он писал:

«Здесь удивительно конкретно, в соответствии с жизненной правдой, показан рост людей из маленьких городов захолустья на больших стройках. У нас это идет повсюду и во всех сферах человеческой деятельности».

Лев Леонов, журналист ЧЕЛЯБИНСКИЙ ТЕАТР В МОСКВЕ

Челябинский драматический театр имени С. М. Цвиллинга на протяжении всей своей почти 60-летней истории (театр начал работу в 1921 году) является зеркалом, в котором по-своему отражается время.

Сразу и органично, как необходимый элемент культурной жизни, театр включился в новый ритм города после Великого Октября. И не просто включился, но стал объединять вокруг себя все по-настоящему живое в искусстве первых лет революции.

Известная советская писательница Лидия Сейфуллина, работавшая тогда в театре, писала: «В театрах мы видим уже новых зрителей — людей труда… Появление их повелевает творцам: дайте нам истинный свет искусства, настоящего, вдохновенного…»

В те годы молодой театр уже ставил первые лучшие советские пьесы — «Шторм» В. Билль-Белоцерковского, «Бронепоезд 14-69» Вс. Иванова, «Рельсы гудят» В. Киршона, «Огненный мост» Б. Ромашова, «Человек с портфелем» А. Файко и другие.

Позднее театр осуществил постановку ленинианы — пьес Николая Погодина «Человек с ружьем» (1938 год), «Кремлевские куранты» (1940 год) и «Третья патетическая» (1959 год).

Особая судьба выпала на долю сценической жизни в Челябинском театре пьесы К. Тренева «Любовь Яровая». Театр трижды обращался к этой пьесе: в 1927, 1936 и 1951 годах. И каждый раз она звучала по-новому, а в театре нарастало, зрело глубинное понимание этого произведения, по-своему отразившего русскую революцию. Кропотливая работа театра вылилась в большой успех: спектаклю «Любовь Яровая» 1951 года была присуждена Государственная премия СССР. Лауреатами премии были названы режиссер спектакля Н. Медведев, художник Д. Лидер, артисты А. Лескова (Любовь Яровая), В. Южанов (Кошкин), Е. Агеев (Швандя), И. Баратова (Панова).

Новое в жизни — новое в искусстве. Это стало связано неразрывно. Великая русская актриса А. А. Яблочкина, побывавшая в Челябинске на гастролях Малого театра в 1935 году, в своих воспоминаниях писала: «Нас поражали темпы челябинского строительства. Помню, я спросила: «Этот завод у вас уже давно?» — «Да, это старый завод, — ответили мне, — он выстроен четыре года тому назад».

Каким же богатым содержанием была наполнена жизнь, если в памяти откладывалась каждая прожитая секунда, а четыре года казались вечностью? Приезд в город такого прославленного коллектива, как Малый театр и огромный успех гастролей, может быть, нагляднее всяких цифр говорит о происшедших изменениях. Ведь уже первая встреча с Малым в 1935 году стала хорошим творческим импульсом цвиллинговцам. В театре появились «Платон Кречет» А. Корнейчука, «Хозяйка гостиницы» К. Гольдони, «Волки и овцы» А. Н. Островского, «Слава» В. Гусева. «Разбойники» Ф. Шиллера, «Город ветров» В. Киршона — репертуар, явно «скорректированный» афишей Малого театра.

Символично, что первый большой успех на столичной сцене челябинский театр испытал именно на сцене Малого театра в конце лета прошлого года.

Гастроли челябинцев в Москве стали как бы тем фокусом, в котором сошлись поиски многих режиссеров и актеров театра, всего театрального коллектива, развивающегося как живой организм.

На встрече ведущих московских критиков с работниками челябинского театра по завершению гастролей отмечалось не только высокое профессиональное мастерство, но и подлинная интеллигентность в духе лучших традиций советской актерской школы.

В Челябинском театре такие традиции заложили мастера сцены прошлых лет — не просто большие актеры, но большие личности, беспокойные сердца. Это и заслуженный артист РСФСР Павел Гарянов, неуемный человек, ставший одним из создателей Челябинского театра кукол. Это и первая заслуженная артистка республики на нашей сцене Софья Вадова, которую в дни ее 25-летнего юбилея театральной деятельности поздравили корифеи русского и советского театра — В. Качалов, И. Москвин, О. Книппер-Чехова, А. Яблочкина, В. Пашенная. Это и народные артисты РСФСР Анастасия Лескова, Евгений Агеев, Петр Кулешов — почетный гражданин Челябинска, заслуженные артисты РСФСР Иван Рагозин, Евгений Прейс, Владимир Виннов, Софья Прусская, Изабелла Баратова, Владимир Милосердов, Леонид Варфоломеев и многие другие.

Нынешняя челябинская труппа достойно продолжает дело мастеров сцены. Показав в Москве за 12 дней шесть спектаклей («Русские люди» К. Симонова, «Егор Булычов и другие» А. М. Горького, «Беседы при ясной луне» по рассказам В. Шукшина, «Берег» по роману Ю. Бондарева, «Бал манекенов» Б. Ясенского, «Отечество мы не меняем» К. Скворцова), театр заявил о себе как об одном из самых интересных коллективов страны.

«…Гастролирующий сейчас в Москве Челябинский драматический театр имени С. М. Цвиллинга по высокому уровню своей профессиональной культуры бесспорно принадлежит к группе лидеров», — писал рецензент «Советской культуры». «Первый приезд театра имени С. М. Цвиллинга в Москву с творческим отчетом в целом оказался интересным, — писал рецензент «Правды». — И хотя коллектив находится в преддверии собственного юбилея (ему скоро исполнится шестьдесят), в его спектаклях не было парадности, а ясно и многозначно предстал каждодневный процесс богатой творческой жизни». Ведущий советский критик А. Анастасьев в беседе критиков «За круглым столом» говорил, что после знакомства с театром из Челябинска, он по-новому взглянул на значение периферийных театров, что само деление театров на центральные и периферийные в наше время уже не отражает реального положения дел.

У челябинцев была большая пресса в Москве. На их гастроли откликнулись «Правда», «Известия», «Вечерняя Москва» и «Московская правда», «Советская Россия», «Литературная Россия», «Неделя», «Советская культура», «Огонек»… Полистаем эти издания и как бы взглядом со стороны окинем широкую панораму творческих поисков коллектива.

«Правда»: «Первое, что сразу бросается в глаза, — идейное и тематическое единство гастрольного репертуара Челябинского драматического. Театр волнует тема советского патриотизма; для героев большинства пьес, показанных столичному зрителю, суть жизни, радость ее и тревоги, надежды и обретения связаны с судьбой страны. Тема эта анализируется в спектаклях разнообразно, с глубокой заинтересованностью. Прежде всего это проявилось в оригинальном решении «Русских людей» К. Симонова. Репортажную по стилистике пьесу, в которой так важно внимание к текущему моменту войны как формы жизни обыкновенных людей, вставших на защиту Родины, главный режиссер театра Н. Орлов решает в лирическом ключе; самый быт героев драмы, весь уклад их жизни одухотворен и пронизан поэзией… Таким образом, в первой же работе труппа продемонстрировала и цельность замысла, и единство ансамбля».

В жизни челябинского театра пьесы К. Симонова занимают особое место. В разное время на сцене шли «Парень из нашего города», «Русские люди», «Так и будет», «Под каштанами Праги» и «Чужая тень». Спектакль о танкисте Сергее Луконине («Парень из нашего города») и беспрерывный поток танков, идущих на фронт из цехов ЧТЗ — звенья одной цепи. С пьесами Симонова театр и раньше и сейчас прорывается к самому сокровенному, что есть в человеческой душе, говорит о самом дорогом каждому — о Родине.

«Начав гастроли спектаклем «Русские люди», театр говорит об этих людях с любовью и душевной теплотой, — пишет рецензент «Огонька», — наделяет характеристикой правдивой, лирически обаятельной, подчеркивая в образах то общее, главное, что было свойственно им всем: глубокий органичный патриотизм, слитность с судьбой Родины».

«Необычный подъем царил в тот день, когда играли «Русских людей», — рассказывает Н. Орлов. — К тому же, мы узнали, что на спектакль пришел Константин Симонов. После спектакля зрители устроили бурную овацию, вызывали автора пьесы. Симонов прямо из зала вышел на сцену. «Вы не обижаетесь, что я так интерпретировал вашу пьесу?» — спросил я у него. Он обнял меня, взволнованный, и сказал: «Что вы! Только так она сейчас и может звучать».

Рецензенты очень тепло отзывались о художественном и музыкальном оформлении спектакля (художник В. Фомин, зав. музыкальной частью И. Гитлин).

О многих известных драматургических произведениях в интерпретации челябинцев можно сказать: только так они сейчас и могут звучать. Этим, например, по мнению критиков, было оправдано включение в гастрольный репертуар спектакля «Егор Булычов и другие» А. М. Горького.

«Советская Россия»: «Горьковский «Егор Булычов и другие» поставлен в лучших традициях русской театральной школы, в нем новизна и современность не во внешних признаках, а в людях… В этом спектакле человеческий критерий — главный. И мерой человечности измеряется масштаб личности. Социальный конфликт, обретая нравственную основу, тем самым как бы продлевается во времени, становится значительным и важным для сегодняшнего человека».

Так же злободневно звучит со сцены слово актеров, обращенное против лжи и всеобщей продажности современной буржуазии в спектакле «Бал манекенов». И хотя пьеса Б. Ясенского написана была полвека назад, челябинцы и режиссер Ежи Яроцкий нашли современный подход к этому произведению.

«Литературная Россия»: «Впервые для советской сцены открыли челябинцы пьесу польского писателя-коммуниста, активного деятеля международного коммунистического движения Б. Ясенского «Бал манекенов»… Великолепна, точна актерская работа Ю. Цапника в ролях депутата Рибанделя и манекена, выигравшего эту голову… Образ этот несет большую идейную нагрузку. Именно в нем преломляется основная тема, проходящая через весь спектакль, — реальность и мечта. Реальность — общество, где царят ложь, интриги, сплетни, разврат, где подавляется всякое желание обрести свободу, где люди только номинально называются людьми; мечта — другая, лучшая, свободная жизнь».

Когда известный польский режиссер Ежи Яроцкий и вместе с ним художник Ежи Юк Коварский и композитор Станислав Радван создавали спектакль, работа шла трудно, но интересно и оставила у актеров незабываемое впечатление. Это был урок максимальной отдачи своему делу, своей цели. Рассказывают, как однажды Яроцкий решил перенести осветительный «пистолет» на новое место для того, чтобы лучше высветить один из эпизодов спектакля. «Но там же стена», — показали ему. — «Так сломайте ее», — сказал Яроцкий.

Конечно, ничего ломать не пришлось, разве что театральные штампы и сложившиеся привычки, с которыми нельзя было ставить «Бал манекенов». И теперь, когда мы отмечаем пластику актеров, отточенность ролей, а главное — незаметное, на первый взгляд, но имеющееся налицо повышение всей «температуры» спектаклей, желание актеров играть на пределе своих возможностей, — мы видим в этом и школу «Бала манекенов».

Итак, шесть «московских» спектаклей четырех режиссеров. Но искушенный московский зритель сразу разглядел не только лицо театра, но даже его душу. Рецензия в «Московской правде» так и называлась «Душа театра».

«Челябинский драматический театр имени С. М. Цвиллинга понравился, — писал рецензент, — о нем говорят как о «теплом» театре. Он приехал в Москву впервые. И показывает себя публике не на гребне особого взлета, а в повседневных исканиях… У театра разные спектакли, поставленные непохожими режиссерами. Но когда увидишь их за шесть вечеров и хорошо подумаешь над своими впечатлениями, то поймешь, что в них есть близость. И кажется, что чувствуешь душу театра. Может быть, эта доминанта выражает творческую натуру Н. Орлова, режиссера интеллигентной строгости и культуры, умеющего в каждой новой пьесе заметить человеческое волнение. Или лиризм идет от деликатности и земной узнаваемости сценических оттенков, проносимых исполнителями через драматические судьбы персонажей…»

Мне кажется, «лица не общим выражением» стало для челябинцев то, что режиссура в театре пытается выразить себя через актера. «Режиссура челябинцев тактична, — отмечает рецензент «Недели». — В «Русских людях» она находит особое поэтическое дыхание в «старой» пьесе: как тонко, вроде бы неприметно возникают музыкальные темы — и бытовые сцены, достоверные в своей реальности, обретают иную, поэтическую глубину… Нынче в столицу театр приехал… во всеоружии лучших своих традиций. Заслуга в этом и его нынешнего главного режиссера Н. Орлова, имеющего не только режиссерское, но и театроведческое образование, обладающего тактом тонкого и чуткого педагога. Отсюда — чувство ансамбля в каждом спектакле. Отсюда — на редкость сбалансированная и сильная труппа, в которой немало ярких актерских индивидуальностей. Отсюда — и любовь его к актеру, и режиссура, выдвигающая актера на первый план и подающая его как бы в режиссерской «оправе», заставляющей его сверкать новыми, порою совершенно неожиданными гранями».

Критики отмечали: «Роль Вали (в «Русских людях». — Л. Л.) в исполнении талантливой и разносторонней В. Качуриной»; «Роли Л. Варфоломеева с его редким ныне даром открытого темперамента»; «великолепно играет В. Милосердов»; «П. Кулешова мы видим на гастролях лишь в эпизодах, но зато — какие они!»; «едва ли не лучшим в спектакле («Егор Булычов…» — Л. Л.) стал эпизод с трубачом в удивительно неожиданном исполнении Б. Петрова». Эту характеристику актеров можно продолжить, и она коснется всей труппы: В. Чечеткина и Н. Ларионова, А. Келлер и А. Готовцевой, Ю. Козулина и Ю. Цапника, А. Мезенцева и других. В труппе много молодежи. И то, что их имена мы называем рядом с именами ветеранов театра — еще одно подтверждение того, что традиции театра крепнут. Новое поколение актеров берет их на вооружение, будет их продолжать и развивать в новых условиях, которые ставит жизнь.

Эти условия и задачи театра определились и, может быть, с особой актуальностью встали в ходе московских гастролей. Справедливо отмечала «Правда», что «творческое лицо театра станет еще привлекательнее, если с его сцены будет вестись активный разговор о сегодняшнем человеке, о нашей действительности».

Театр в спектакле «Отечество мы не меняем» по пьесе К. Скворцова (художник В. Александров, композитор Е. Гудков) вышел на какой-то разговор об истоках мастерства уральцев, о патриотической и нравственной основе уральского характера.

Как отмечал рецензент «Литературной России», «у челябинского драматурга К. Скворцова своя тема в искусстве — историческое прошлое нашего народа. В центре его пьесы «Отечество мы не меняем» — образ известного русского металлурга, передового ученого Павла Аносова. В спектакле, поставленном Н. Орловым, Аносов Л. Варфоломеева запоминается своей страшной ненавистью к царскому режиму, к застою, к глупому самодовольству властен, своей горячей любовью к Родине. Он — подлинный сын России».

Тема верности Родине, сыновней любви к земле отцов — всегда актуальна и волнующа. Но вот какое замечание хотелось бы сделать. Уж очень глубинный это подход к современности, издалека. Сколько удивительных дел совершается сейчас на нашей земле, не менее значительных, чем открытие героем пьесы К. Скворцова тайны булата. Многое из происходящего достойно художественного обобщения в пьесах так называемой рабочей темы в ее широком и глубоком понимании. Театру нужно искать такие пьесы, может быть, более активно работая с местными авторами, может быть, привлекая ведущих драматургов страны к сотрудничеству. Давно ждут челябинцы также новых встреч со спектаклями зарубежной и русской классики, с пьесами современных зарубежных драматургов и полнокровными пьесами для детей и юношества.

В последнее время репертуар театра стал интереснее, разнообразнее и оригинальнее. Есть все основания полагать, что отношения театра и времени будут и в дальнейшем так же гармонично развиваться, как развивались они до сих пор.

САТИРА И ЮМОР

Александр Вихрев „КРОКОДИЛ“ НА МАГНИТКЕ

Заместитель главного редактора журнала „Крокодил“.

ШЕФЫ

В 1930 году по просьбе общественных организаций Магнитостроя редакция журнала «Крокодил» взяла шефство над этим гигантом индустрии первых пятилеток. Работа сменных бригад, состоящих из литераторов и художников-карикатуристов, продолжалась непрерывно в течение года. В журнале заняла почетное место постоянная рубрика: «На подшефном «Крокодилу» Магнитострое».

Крокодильским вилам не приходилось ржаветь без дела. Многим наркоматам, главкам и ведомствам попало по заслугам. Доставалось и местным организациям, не уделявшим должного внимания комбинату. Подбор кадров, питание, снабжение, жилье для рабочих, медицинское обслуживание, работа почты и железной дороги… Затем настала очередь заводов-поставщиков, которые далеко не всегда хорошо и аккуратно выполняли заказы Магнитки.

Шефская работа «Крокодила», протекавшая в годы первых пятилеток на строительных площадках индустриальных гигантов страны, вновь развернулась в послевоенный период; продолжается она и по сегодняшний день. Однако можно смело утверждать, что по размаху, напряженности и многообразию форм шефства именно Магнитострой стал «звездным часом» в истории массовой работы «Крокодила». Рабочий и творческий союз между крупнейшей стройкой и популярнейшим журналом явился не только принципиально новой формой вторжения в жизнь нового типа сатирического издания, но и живым воплощением ленинского требования к нашей печати как к коллективному организатору масс, острейшему оружию партии в борьбе за социализм.

Своего рода предвестником шефства стало стихотворение Александра Безыменского, опубликованное в «Крокодиле» в 1929 году и занимавшее вместе с рисунком М. Храпковского целую страницу.

Металлистам Урала и Донбасса

Чугун

Дрожат станков тугие плечи От гула доменных печей… Нет в мире ничего страшней, Чем страшный голод человечий! Но если б голод был живым, Он бы закрыл глаза мгновенно И содрогнулся б перед ним — Безумным голодом мартена! Зовет завод:                    — Мне стали надо! Зовут станки:                      — Нам сталь нужна!.. И, воя от глухой досады, Зовут мартенные громады: — Страна-а-а, страна-а-а! Дай чууу-гууу-нааа! Грохочут, задыхаясь, домны: — Даю-у-у, даю-у-у, даю-у-у, даю-у-у! Но хлеба нет, а рты огромны, И страшно пасть в таком бою!.. Товарищ, дай мартенам хлеба! Пускай в тебе, творце труда, Чтоб б ты ни делал, где б ты ни был, Не умолкает никогда Призыв заводов: — Ста-али на-адо! И крик станков: — Нам сталь нужна! И, полный боли и досады, Призыв мартеновской громады: — Страна-аа, страна-аа! Дай чугуна-ааа!

О том, как начиналось шефство «Крокодила» над Магнитостроем, вспоминает один из старейших сотрудников журнала Е. М. Весенин:

«21 июля 1930 года «Крокодил» и «Рабочая газета» опубликовали сообщение о том, что они принимают шефство над великой стройкой.

Закипела работа. Во всех центральных организациях, которые так или иначе были связаны со строительством Магнитки, были созданы «магнитогорские посты». Была выделена сквозная оперативно-газетная бригада, которая следила за ускоренной доставкой материалов и механизмов на стройку. Наиболее ответственные грузы сопровождали до Магнитки специальные корреспонденты «Крокодила». На заводах и фабриках страны, поставлявших оборудование Магнитке, создавались оперативные группы…

22-й номер журнала открывался полосой, объявлявшей о принятии шефства. Вот как она выглядела:

Из текста и из рисунка к нему — «Крокодил» поддевает на вилы нерадивого хозяйственника, лишь на словах обещающего «весьма срочно дать Магнитострою материалы» — недвусмысленно явствовало, в чем именно редакция видела главную задачу, основной смысл шефства: в решительной а беспощадной борьбе со всем тем что сдерживало темпы великой стройки, мешало развертыванию трудового энтузиазма строителей, затрудняло снабжение Магнитостроя всем необходимым. Таким образом, «Крокодил» с самого начала определил свое место и свою роль на стройке: это было место в рабочем строю это была роль не стороннего наблюдателя и даже не арбитра в отношениях между строителями и ведомствами, ответственными за снабжение Магнитки, а роль непримиримого защитника интересов стройки, борца против всего того, что этим интересам так или иначе противоречило. И этой своей линии журнал держался принципиально и последовательно до завершения шефской работы.

В номере была опубликована первая подборка материалов, посвященных подшефной стройке, «Стружки с Магнитостроя». Интересен здесь фельетон-памфлет Вас Лебедева-Кумача:

Перед Магнитною горою Идет горячий жаркий бой: Магнитострой куют герои, Не позволяя бить отбой. Но чтоб избегнуть поражений, Чтоб пыл геройский не остыл, — Бойцам всегда в пылу сражений Дать помощь должен крепкий тыл. Приказ о помощи получен, Но… тыл погряз в своих делах. Увы! Не все благополучно В бюрократических тылах. Депеша с фронта: «Шлите срочно Десятки трудовых бригад!» Но, как нарочно, очень прочно Депешу прячет бюрократ. — Чай, мы и сами тут с усами! Чай, люди-то нужны и нам. Людей пошлем, а после сами Искать их будем тут и там?.. Нет! Пусть уж лучше обойдутся, Пускай другой поищут путь. Авось, работники найдутся. Небось, построят как-нибудь! Кричит депеша: «Шлите трубы. Мы — без воды. Грозит беда!» А бюрократ, поджавши губы: — Зачем им, собственно, вода? Не трудно трубы дать в два счета, — Излишек труб солидный есть. Но мы не сделали учета, Нам трубы надобно учесть. Сейчас учесть их невозможно: Хозяйственный не кончен год. Зачем спешить неосторожно? Пускай постройка подождет! То тут, то там, как по заказу, Не устают «крутить вола» Бюрократические фразы, Головотяпские дела. Пора активности домкратом Перетряхнуть бумажный рой, Чтоб не страдал под бюрократом Стальной гигант — Магнитострой. Пусть бюрократ кричит: — Не троньте! — Мы тронем, сдвинем, повернем. Пробьемся на магнитогорском фронте Самокритическим огнем. И точно глыбою гранитной, Сметем препятствия с пути… Победа при горе Магнитной Должна в историю войти!

Организатором и душой (всего дела был тогдашний ответственный редактор «Крокодила» Михаил Захарович Мануильский.

В беседе с М. З. Мануильским, которая состоялась незадолго до начала шефства над Магнитостроем, Алексей Максимович Горький говорил: «Самое лучшее, что есть в журнале, — это фактический материал. Чувствуется, что в редакции любят читательские письма и умеют над ними работать. Это самый большой комплимент, который можно сделать массовому изданию. Молодцы, прямо говорю — молодцы!.. Мне кажется, что вам следует больше внимания сосредоточить на темах, связанных с новой моралью советского общества, на всех уродствах нашего быта, на пережитках в сознании, которые ликвидировать гораздо труднее, чем перестроить экономику. Эти темы должны стать вашей подлинной стихией… Существует всеядный юмор вне времени и пространства, перекочевавший к нам из дореволюционных и заграничных буржуазных журналов. Зачем нам такой оглупляющий юмор, когда издеваются, к примеру, над человеком, провалившимся в люк или случайно облитым водой с ног до головы? Я уже не говорю о так называемом «тещином юморе», под которым подразумеваю весь комплекс обывательских, скудоумных и ублюдочных острот. От этого дурно пахнущего наследства надо держаться подальше, а брать больше из нашего быта, из окружающей действительности. По-настоящему смешного здесь уйма. Надо только уметь подметить, услышать это смешное. И кому же не смеяться, как людям страны Советов, ставшим хозяевами жизни, уверенными в своем будущем?..»

Без сомнения, эти горьковские указания и напутствия также были «приняты на вооружение» крокодильцами, работавшими на Магнитострое.

КОГДА СЛОВО И ШТРИХ — ОРУЖИЕ

Ответственным секретарем, о выезде которого на Магнитку сообщал в № 28 «Крокодил», был тогда Л. Д. Митницкий. Он возглавил первую выездную бригаду редакции на стройке и был одним из активнейших магнитостроевцав вплоть до окончания шефства; ему и следует сейчас предоставить слово.

«Первые посланцы журнала приехали со «щупом» и вскоре обнаружили «аномалии» у горы Магнитной. Ясное дело, в корреспонденциях мы подчеркивали, что Магнитострой — это гигант советской индустрии. Но мы также подчеркивали, что гиганту требуются не только ура-описания и ура-заверения, но и гигантское, главным образом, деловое внимание.

Писали, к примеру, наши спецкоры с Магнитки, что наряду с новехонькими, блистающими свежей лакировкой резолюциями и гастролями лихих артистических бригад, сюда для подъездных путей доставляют рельсы образца 1877 года. В реляциях фельетонистов отмечалось, что на сопроводительных документах к присылаемым на стройку негодным материалам (этим самым рельсам, железному лому под видом металлоконструкций, битому кирпичу и так далее) сияли буковками самые горячие пожелания строительству счастливого пути и плавания «к берегам Индустрии».

Выходили в свет наши приложения к газете «Магнитогорский рабочий» — «Крокодил на Магнитострое», «Крокодил в Магнитогорске».

Шефство над Магниткой было нелегким для нас, крокодильцев, делом: знать ты должен и ежедневную сводку плавки и вообще во всем быть в курсе, знать все и всех.

А вот однажды, когда замыкали плотину и на торжество собирали весь корреспондентский корпус, — нас, крокодильцев, не позвали.

— Почему? — спрашиваем распорядителей.

— Как почему? Ведь отмечается достижение, а вы…

— А мы, значит, против достижений? Так вы понимаете цели нашей сатиры? Нас что — Херст-старший из Нью-Йорка сюда прислал?!.

Распорядители почесали переносицы, переглянулись и… пригласили посланцев «Крокодила» на торжество по случаю «достижения…»

Воспоминания эти хорошо передают дух бескомпромиссного и, можно сказать, неистового отрицания всяческой бесхозяйственности, показухи, беспринципности, волокиты. Это крутое, горячее, глубоко личное отношение ко всему, что происходило на стройке, естественным образом обостряло и критический «запал» крокодильцев. Помимо «шефских приложений» к «Магнитогорскому рабочему», они выпускали на месте листовки и плакаты, выступали на рабочих собраниях, не забывая в то же время готовить очередные «порции» и для самого журнала. К примеру:

БЕДНАЯ ЗАЛОЖНИЦА

На Магнитострое хромает строительство бань и дезокамер для рабочих.

Здравотделы — скажем вкратце — На рекордной высоте: Вмиг развесили плакатцы О культурной чистоте. Сделав лозунги нахрапом, Грязь обрекши на позор, Саннадзор залился храпом, Превратившись в СОНнадзор! Здесь не надо многословья, Все здесь ясно, как в кино: Чистоту — «ЗАЛОГ здоровья» — Заложили под сукно! Д. Кондрат

ФРУКТЫ

Несмотря на ряд заверений и заключенных договоров, снабжение Магнитогорска овощами и фруктами отвратительно. Коопорганизации Узбекистана плохо раскачиваются.

…Капустки бы! А плохо, что ли, — лук-то? Несется стон у нас в краю… Эх, отыскать бы этих фруктов, Что фруктов стройке не дают! Р. Роман

Блестящим образцом сатирической публицистики, органично соединяющей большевистскую страстность, непримиримость ко всяческому головотяпству с глубоко оптимистичным, взволнованно-радостным ощущением победного марша строителей нового мира и окрашенной теплым, добрым юмором, можно бы назвать фельетон-корреспонденцию Валентина Катаева в № 14—15 «Крокодила» за 1931 год «На голом месте…»

«Полтора года назад тут еще было абсолютно голое место»…

Именно этими знаменитыми словами начинаются почти все очерки о Магнитогорске. Когда я уезжал из Магнитогорска, мои магнитогорские друзья сухо предупредили меня на вокзале:

— Имей в виду, напишешь: «Полтора года назад тут еще было абсолютно голое место», — и твоя карьера как писателя и человека безвозвратно погибла.

— Ладно. Не погибну, — сказал я друзьям, и поезд тронулся.

* * *

Кстати, о магнитогорском вокзале.

Полтора года назад на месте магнитогорского вокзала было еще абсолютно голое ме…

Извиняюсь!..

Голого места не было. И полтора года назад не было. Вообще ничего не было.

Магнитогорский вокзал при всем моем глубоком уважении к советскому транспорту не может быть отнесен к чудесам строительной техники.

Нельзя сказать, чтобы он мог успешно конкурировать по красоте и великолепию с лучшими мировыми вокзалами. Больше того. Даже скромный кунцевский вокзал в сравнении с магнитогорским может показаться шедевром вокзальной архитектуры.

Магнитогорский вокзал представляет собой три вышедших из употребления железнодорожных вагона, уютно разукрашенных соответствующими надписями.

Но не в этом ли его прелесть?

Он как бы является скромным символом общего строительного движения. Вокзал, дескать, — и тот на колесах.

Между прочим, про магнитогорский вокзал комсомольцы сложили такую частушку:

В наших транспортных вопросах Есть один большой вопрос. Наш вокзальчик — на колесах, Только транспорт… без колес…

* * *

Полтора года наза…

Виноват!

Не полтора года назад, а двенадцать часов назад! Таковы магнитогорские темпы.

Раннее утро Первого мая. Просыпаюсь в номере гостиницы (полтора года назад на месте гостиницы было абсолютно го… Ох, извиняюсь!..). Мой товарищ по номеру, магнитогорский старожил, стоит перед широким итальянским окном и пожимает плечами. Чем удивлен мой товарищ? В окно виден широкий строительный пейзаж. Экскаваторы. Тепляки. Фундаменты, подъемные краны.

— Н… нич… черта не понимаю… Гм… Хоть зарежь…

— Да в чем дело?

— Как это в чем дело? Видите?

— Пейзаж вижу.

— Пейзаж… Гм… А посреди пейзажа?

— А посреди пейзажа — большая труба.

— Большая труба?

— Ну да. Большая труба. А что?

— А ничего. Поздравляю вас! Мы оба сошли с ума и галлюцинируем. Здесь не может быть трубы. Вчера здесь ее не было.

— И тем не менее — труба. Большая железная труба. Вышиной в два порядочных дома.

— Позвольте… Ведь сегодня Первое мая. Понимаю. Понимаю. Это — первомайские штучки. Макет трубы. Не иначе. Уф! Гора с плеч!

Но каково же наше удивление, когда оказывается, что труба — не первомайский макет, а действительная, всамделишная, настоящая труба.

Ее поставили в ударном штурмовом порядке в течение  о д н о й  н о ч и.

— Испортили пейзаж, черти, — печально бормочет мой товарищ. — Вчера я его снимал, а сегодня снимок устарел. Никак за темпами не угонишься.

Однако эпизод с трубой — мелочь.

История с озером куда грандиозней.

В двух словах. Была крошечная речка. Курица вброд проходила. А для доменных печей необходимо воды примерно вдвое больше, чем для всей Москвы. Где же взять? В ударном порядке в 73 дня перегородили речку километровой плотиной и сделали «озеро площадью в 15 квадратных километров». Пришли кулаки из соседней станицы, посмотрели: где речка? Нет речки!

— Караул! Большевики последнюю речку у людей украли! Ограбили!

— А озеро вас не устраивает? — спросили комсомольцы и дружно запели:

Нету речки, и отлично! Вот где наши козыри! Не в ручье единоличном, А в коллективном озере.

* * *

Теперь насчет магнитогорской кооперации.

Еще полтора года назад на месте магнитогорской кооперации было абсолютно голое мес…

Ах, черт! Виноват. Ну действительно было голое место. Собственно и сейчас гол…

Опять!.. Я извиняюсь. Место не было голое. И сейчас не голое… Наоборот. Магнитогорская кооперация работает мощными толчками, так сказать, периодами.

Был, например, недавно так называемый апельсиновый период. Магнитогорск задыхался от обилия апельсинов. Магнитогорск был превращен в Сорренто. А кооперация все крыла и крыла апельсинами, пока население не взмолилось:

— Довольно!

И апельсинный шквал утих так же внезапно, как и начался.

Но зато начались так называемые икорные заносы. Паюсную икру ели все. Даже местные тихие, маленькие, похожие на мышей лошадки с отвращением отворачивались от соблазнительного деликатеса.

Население снова взмолилось:

— Довольно икры!

Икра схлынула. Но зато начался буран кофе-мокко.

И так далее.

* * *

Сейчас в Магнитогорске 85 000 человек.

А полтора года назад здесь было голое место.

Да, да! Опять! Именно голое место.

Было голое место, а теперь — город.

Пусть я погибну как писатель и человек, но факт.

— На голом месте большевики строят мировой гигант.

И построят. Будьте уверены!

Шефство над Магнитостроем было и для подшефных, и для редакции «Крокодила», так сказать, обоюдополезным и взаимовыгодным делом. Сатирическая критика центральных ведомств и учреждений, которые своей нерасторопностью подчас сдерживали темпы работ, всякого рода упущений на самих стройках многократно усиливала и подкрепляла контроль партийных и общественных организаций на местах, облегчала «расшивание» узких мест, содействовала ускорению поставок, улучшению бытовых условий рабочих и т. д. и т. п. С другой стороны, повседневное участие в живой практике хозяйствования, личное знакомство «из первых рук» с жизнью, бытом, запросами, настроениями рабочей массы, со специалистами и командирами производства всех рангов, с техническими, экономическими, административными проблемами и т. д. обогащали сатириков «Крокодила» бесценным опытом, знаниями, глубоким пониманием и ощущением всего своеобразия данного этапа социалистического строительства. А это, в свою очередь, не могло не сказаться  н а  в с е м  характере и облике «Крокодила», — журнал все более прицельно, умело, компетентно вел «огонь», все более набирал силу как подлинно массовое, народное издание.

Образно говоря, «Крокодил» наточил свои вилы на оселке, которым стала гора Магнитная.

САМЫЙ ДОРОГОЙ ПОДАРОК

В редакции «Крокодила» стоит большой застекленный шкаф, заполненный памятными подарками от коллег — братских сатирических журналов союзных и автономных республик, стран социализма, от подшефных предприятий, иностранных гостей, от рядовых читателей журнала…

Посверкивают грани хрусталя, белеют тарелки с уникальной росписью, тускло, словно изнутри, светится янтарь… А на стенах — ковры ручной работы, с вытканными словами привета юбиляру. Юбиляру — ибо большая часть этих подарков была преподнесена «Крокодилу» к его пятидесятилетию в 1972 году.

А первый свой юбилей наш «вилоносец» справил в жаркие июньские дни 1932 года. Журнал подошел к своему десятилетию уверенным и твердым шагом: его популярность ширилась буквально с каждым днем, лучшие писатели, поэты, журналисты считали за честь увидеть свое имя на его страницах, его важнейшие критические выступления приобретали не только всесоюзную, но и мировую известность, а тираж его достиг неслыханной для того времени цифры — 500 000 экземпляров.

Накануне юбилея в журнале был опубликован своего рода отчет в стихах о массовой работе «крокоров» (крокодильских корреспондентов) на ударных стройках пятилетки — «Сатира на стройке».

Заканчивался он так:

На всех фронтах гремело наше слово, Бойцам, строителям давая новый пыл. На страх врагам, на помощь нам основан Журнал сатиры большевистской «Крокодил». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не слов смешных причудливой игрою Он тешил обывательский живот, — Он принял шефство над Магнитостроем И рапорт партии и классу — вот: Растет гигант под старою горою, И скоро грянет весть со всех трибун, Что выплавлен Магнитостроем Наш социалистический чугун. И будет нам наградою огромной Сознанье: — Да! Мы дрались тут! В руду, и в кокс,                           и в ток,                                       и в домны Вложили мы свой стих,                                    свой жар,                                                   свой труд!

К своему десятилетию журнал получил теплые приветственные послания и телеграммы от Магнитогорского горкома партии, газеты «Магнитогорский рабочий», от костромской Магнитостроя. В телеграмме от постройкома, в частности, говорилось:

«Крокодил» — первый и единственный журнал действительно массовой, политической, большевистской заостренной сатиры. «Крокодил», шефствуя над Магнитостроем, шел нога в ногу с ударниками строительства, крепко поддевая на острые вилы всех врагов нашей великой стройки, всякого рода оппортунистов, бюрократов всех мастей и рангов, вредителей, рвачей, летунов, гастролеров, прогульщиков и лодырей… Десять лет работы и борьбы «Крокодила» — это знаменательная веха на пути создания и развития подлинно большевистской целеустремленной сатиры…»

На юбилей журнала приехала « делегация магнитостроевцев. Она-то и вручила М. З. Мануильскому самый дорогой для редакции подарок: фигуру юбиляра, отлитую из первого чугуна Магнитогорского металлургического комбината, с такой дарственной надписью:

«ШЕФУ МАГНИТОСТРОЯ ТОВ. «КРОКОДИЛУ» В ДЕНЬ ЕГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ ОТ 60 ТЫСЯЧ УДАРНИКОВ».

Был этот подарок самым дорогим прежде всего, конечно, для тех крокодильцев, которые сами покипели в магнитостроевской «буче, боевой, кипучей», а также и для тех, кто, хотя и не выезжал на стройку, но тоже писал о Магнитке, обеспечивая регулярный выпуск шефских материалов на страницах журнала. И сейчас, в эти дни, когда магнитостроевцы вспоминают славные имена своих первостроителей, мы с уважением и благодарностью можем назвать здесь и тех, кто помогал им своим пером публициста или карандашом художника: И. Абрамский, П. Белянин, Я. Бельский, Е. Весенин, Ю. Ганф, Л. Генч, В. Голоскер, В. Гранов, М. Данилов, С. Дорофеев, К. Елисеев, В. Катаев, А. Каюров, В. Лебедев-Кумач, А. Малинов, Д. Мельников, Л. Митницкий, Р. Роман, К. Ротов. А. Стоврацкий, М. Храпковский.

Как не вспомнить сегодня и о десятках, сотнях ударников-рабкоров, которые бескорыстно, честно, по-рабочему основательно и деловито помогали крокодильцам добывать и проверять факты, прощупывать пульс гигантской стройки одновременно на всех ее участках, подсказывать им самые важные, самые острые в данный момент темы для сатирической атаки!

Михаил Михлин, инженер РАССКАЗЫ

В СИЛУ РЯДА ПРИЧИН…

Завершение Леночкой среднего образования было отмечено званым обедом на двенадцать персон.

Несколько перебравший научный сотрудник убеждал, что Леночке теперь открыты все пути, по плечу и высшее образование. Но он вскоре затих и уснул, а другие решили, что пришла пора устраиваться на работу — на хорошую работу. Одна из приглашенных персон взяла устройство на себя.

…И вскоре младшая Толстокожева появилась в отделе писем и рекламаций одного крупного предприятия.

Отдел был небольшой — четыре инженера и один техник. Поначалу Леночка ставила входящие и исходящие номера на письмах, а поскольку делала она это, не забывая кокетничать с коллегами, то четыре инженера и один техник охотно учили ее необходимым в работе выражениям. Запомнить эти выражения Леночка не могла, но зато научилась свободно пользоваться составленным из них конспектом. Выглядел он примерно так: «Этим вопросом занимаются… Этим вопросом уже занимаются… Мы вынуждены опять заниматься этим вопросом… Из-за бездействия смежных организаций… Все силы брошены… В течение года… Согласно утвержденному министерством плану… В ближайшее время… Работы в этом направлении ведутся… Мы уверены, что в скором времени… Вопрос рассматривается в вышестоящих инстанциях… Мы ждем результатов, но в силу ряда причин…» и т. д. и т. п.

Менялись адреса, менялись организации, писали разные люди, что-то требовали, возмущались, умоляли, грозили, и Леночка, не оставаясь равнодушной, отвечала спокойно и вразумительно, начиная письмо словами: «В силу ряда причин…» и оканчивая обнадеживающей фразой: «Работа в этом направлении ведется».

Уже через год Толстокожева работала за двоих — техника перевели в другой отдел, а еще через год за четверых — сократили двух инженеров (Леночку оставили, поскольку она была оформлена уборщицей на полторы ставки), а еще через год она осталась одна со своим конспектом.

На предприятии что-то не ладилось, письма шли потоком, и Леночка приходила домой уставшая, но довольная. Мария Филипповна, мать Леночки, и радовалась, и возмущалась: «Девочку перегружают, — говорила она в кругу знакомых. — Они думают, если талант, то тяни за пятерых, а она у нас хрупкая. Я ведь жаловаться буду. Я ведь в трест напишу…»

Письмо в трест она, действительно, написала. Ответ пришел простой и ясный. Начинался он словами: «В силу ряда причин, от нас независящих…», а кончался обнадеживающе: «Работа в этом направлении ведется…»

ГВОЗДЬ

Ампилогов по дому делал все. Жена на него в этом отношении «не дышала». Перегорели пробки — пожалуйста, он выкручивает сгоревшую, ставит новую, и опять свет. Потек кран — Ампилогов берет разводной ключ и доворачивает; опять потек — опять доворачивает, пока не свернет; свернул — сам вызывает слесаря. Сам! Вбить гвоздь для него — полчаса. Простой гвоздь, простой молоток. Один согнулся, второй согнулся, третий упал. Молоток упал. Ампилогов упал… Четвертый гвоздь вошел. Жена убирает мусор. Ампилогов разводит алебастр. Что хочешь вешай — жена «не надышится».

Получили они квартиру: район новый, дом новый, две комнаты, туалет, ванна, и все отдельно. На полу паркет, на стенах штукатурка ровненькая, в большой комнате даже гвоздь есть, чтобы хозяин не мучился. Маленькую комнату — детям, большую — родителям. Горку для посуды — слева от входа. Хотели справа, но там гвоздь в стене — метр двадцать от пола — такой прямой, что аж гнуть жалко. Значит, горку напротив гвоздя, книжный шкаф от гвоздя влево, диван-кровать под гвоздем. Живут месяц — хорошо! Живут два — не нарадуются. На третьем месяце Ампилогов говорит жене: «Тебе этот гвоздь нужен? Нет. Давай я его выдерну, а новый прибью повыше, и мы на него повесим… Что хочешь, то и повесим».

Знал бы Ампилогов (но откуда ему было знать), что, когда он жил еще в своей старой однокомнатной квартире, в его будущей новой собрались перекурить после обеда монтажники, и кто-то из них (шутки ради) продолбил ломиком железобетонную перегородку между комнатой и коридором, добрался до арматуры и, под общий смех товарищей, приварил к ней этот гвоздь. Пришли штукатуры — посмеялись, заштукатурили, пришли маляры — посмеялись, закрасили. Пришел Ампилогов и решил выдернуть. Такой уж он был человек — Ампилогов. Высшее техническое и жизненный опыт, которые жили у него в подсознании, подсказывали ему, что вытащить из бетонной стены гвоздь легче, чем вбить его туда же.

Ампилогов пошел на кухню, взял из шкафчика плоскогубцы и направился к гвоздю, напевая незатейливое: «Тореадор, сме-ле-е в бой! Тореадор…» Усилие, еще усилие, мышцы Ампилогова приятно напряглись, победа была рядом. Он пробовал рывками — люстра закачалась, гвоздь не последовал ее примеру. Раздосадованный неудачей Ампилогов вспомнил из детства хулиганское выражение «против лома нет приема». Он пошел к соседу и взял у него на прокат гвоздодер. Итак, «выигрываем в силе, проигрываем в расстоянии», но в конце концов все равно выигрываем. Усилие, еще усилие. Одна нога уперта в пол, другая в гвоздодер. Попробовал рывками — книжный шкаф закачался, а гвоздь — и не подумал.

Другой бы человек отступил, но Ампилогов решил попробовать ударное воздействие: спинка дивана — опора, гвоздодер в вертикальное положение, под него подушку, чтобы не падал. Ампилогов отошел к горке, сделал несколько приседаний, выбирая толчковую и ударную ногу, затем глубоко вздохнул, выставил вперед правую ногу, оттолкнулся левой и… Падая на диван, он услышал звук пролетающего над ухом гвоздодера.

Жалобно зазвенел за спиной Ампилогова столовый сервиз, освобождая место в горке для гвоздодера. Прибежала из кухни жена и упала в обморок, Ампилогов поймал ее у самого пола и положил аккуратно на ковер; потом вытащил из горки гвоздодер, подошел к гвоздю вплотную, закрыл глаза и ударил наотмашь — раз, еще раз; мышцы Ампилогова обмякли, он открыл глаза и… улыбнулся — гвоздь торчал из стены, как ни в чем не бывало.

Прибежала из школы первоклассница-дочь, закружилась по комнате, напевая «Папонька с мамонькой делают ремонт…», вышел из детской пятилетний Алешка, потрогал вылезшую из дивана пружину и изрек философское: «А я думал, там опилки». Ампилогов сел на ковер рядом с женой.

«Это не простой гвоздь, — уговаривал он себя. — Надо только немножко подумать… Если привязать, скажем, к гвоздю веревку, перекинуть ее через крюк, на котором висит люстра, то…»

Жена согласилась, но предусмотрительно увела детей к соседям.

Когда Ампилогов повис на веревке — гвоздь усмехнулся, когда Ампилогов привязал на веревку гантели и телевизор, жена попробовала его отговорить, когда Ампилогов залез на подвешенный телевизор, жена заплакала, когда она попыталась стащить его оттуда — веревка лопнула, когда пришли дети — первоклассница опять запела: «Папонька с мамонькой чинят телевизор…», Алешка улыбнулся, понимая, что телевизор теперь принадлежит ему безраздельно.

Поужинали. Жена уложила детей спать и сама прилегла на кухне.

Ампилогов долго сидел на диване и смотрел на гвоздь, потом взял пилочку для ногтей и начал пилить это чудовище под самый корень. Интересно, сколько дней и ночей у него уйдет на это?..

Борис Сенкевич СТИХИ

Рабочий, член литературного объединения ЧТЗ.

СКВОРЕЦ И ВОРОБЕЙ Басня

— Гляжу, неладный из тебя певец! — Увидя Воробья, оказал поэт Скворец. — Тебя и не послушаешь с охотой, — Поешь одной и той же скудной нотой!                   Меж тем, как я Порой пою не хуже Соловья! К тому ж, пишу поэмы даже! — Да так-то оно так, поешь ты, братец, краше. Охотникам до муз стихи твои — трофей! Читал твою поэму «Сыновья», Где, кажется, в семьсот двенадцатой строфе Ты горько сетуешь, что, в городе живя, Оставил сердце в деревенском отчем крае, Неодолимою тоской себя карая. Браток, я, может, в музах смыслю неумело, Но ум сейчас твердит, что нужно бы и телом Туда перелететь, чем так вот убиваться! — — Оттуда           трудно                   до издательства                                      добраться.

ПИСАТЕЛЬ, ЧИТАТЕЛЬ…

Я упорство похвальное в них нахожу: Первый, в творческих муках стеная, Все хрипит: «Допишу!                                Разобьюсь — допишу!» А другой: «Все равно дочитаю!»

ЦЕНА ЯРЛЫКА

В базарный день, я слышал, некий плут Пришил ярлык заморский на хомут. (До этого его не покупали.) И что же?.. В драку тут же взяли!

НОВАЯ ПОДПИСЬ

Здоровался, помню, со всеми буквально. Помню, подписывался горизонтально. А теперь и кивнет едва ли, И подпись по диагонали…

ОСТОРОЖНЫЙ ВАСЯ

«Кто против?» Мало. Вася ждет. «Кто — за?» О! «За» кружок влиятельный!.. Тогда и я…                   А слух идет, Что будто он самостоятельный!

Елена Селиванова, журналист СТИХИ

ХОЛОДНЫЙ ЧАЙНИК

Чайник и плитка жили душа в душу, пока старая перечница не шепнула чайнику, что плитка греет кофейник. Чайник вскипел! Плитка расстроилась и перегорела. С тех пор ее никто не видел, а чайник забросили. Кому нужен холодный чайник?!

ЗВЕЗДЫ

Давным-давно все звезды были говорящими. Блистая красотой друг перед другом, каждая из них считала себя самой яркой. Их спор решил молодой месяц, подарив большое морское зеркало. Взглянули в него звезды и онемели. С тех пор молчат. Ищут себя.

ОКНА

Еще когда только строился дом, окна поссорились. И хотя давно позабыли из-за чего возникла ссора, до сих пор не смотрят друг на друга.

Примечания

1

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 415.

(обратно)

2

Ныне Д. П. Галкин — первый заместитель министра черной металлургии СССР.

(обратно)

3

Орджоникидзе Г. К. Статьи и речи. Госполитиздат, Москва, 1957.

(обратно)

4

Брежнев Л. И. Речи и статьи. М., Политиздат, 1975, с. 537.

(обратно)

5

«Советская Россия», 1976, № 169.

(обратно)

6

Ныне П. С. Грищенко — первый секретарь Магнитогорского горкома КПСС, а А. Н. Цыкунов — председатель профкома комбината.

(обратно)

7

Здесь и далее в статье цитируются материалы, опубликованные в книге С. Преображенского «Недопетая песня» (Москва, «Современник», 1977 г.).

(обратно)

8

М. Светлов. Избранные произведения в 2-х томах. Т. 2, М., «Художественная литература», 1965, с. 213.

(обратно)

Оглавление

ПЯТИЛЕТКА ДЕСЯТАЯ, ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ…

50 ЛЕТ МАГНИТКЕ

  Дмитрий Галкин ЗВЕЗДА ПЕРВОЙ ВЕЛИЧИНЫ

  Борис Ручьев

  Людмила Татьяничева СТИХИ

    * * *

    СТО ДВЕНАДЦАТЫЙ БАРАК

    ОЧКИ СТАЛЕВАРА

    РОЗА ВЕТРОВ

    * * *

  Валентин Катаев ТРИДЦАТЫЕ НЕПОВТОРИМЫЕ

  Александр Лозневой РАБОЧАЯ МАГНИТКА Песня

  Яков Вохменцев МОЯ МАГНИТКА Глава из поэмы

  Нина Кондратковская БАЛЛАДА О ЕЛКАХ Стихотворение

  Марк Гроссман СТИХИ

    РАБОЧЕМУ КЛАССУ УРАЛА

    БАЛЛАДА ОБ УРАЛЬСКОМ ТАНКЕ

    ВЫСОТА

  Михаил Люгарин ЗВЕРИНОГОЛОВСКАЯ ДОРОГА Стихотворение

  Борис Тэрнитэ-Князев, журналист УТРЕННЯЯ СМЕНА Стихотворение

  Александр Павлов СТИХИ

    БРОНЯ КРЕПКА…

    * * *

    ЕЖОВКА

  Ирина Кияшко СТИХИ

    СЧАСТЬЕ

    * * *

    НАЧАЛО

  Александр Соловков ОН ДАЛ НАМ ВСЕ…

  Алексей Шатилин ЭСТАФЕТА ПОКОЛЕНИЙ

  Галина Куликовская, журналист КОММУНИСТЫ

  Семен Эйдинов, народный артист РСФСР ДЛЯ МУЗЫКИ СЕРДЦА РАСКРЫТЫ

  ВКЛЕЙКИ

ПРОБЛЕМЫ. ПОИСКИ. ОТКРЫТИЯ

  Луиза Гладышева, журналист ДОБРЫЕ ВСХОДЫ ТЕРЕНТИЯ МАЛЬЦЕВА

  Лев Хайкельсон, геофизик ПОИСК

ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ

  Аида Злотникова, журналист ПИОНЕРСКАЯ РЕСПУБЛИКА

  Лидия Преображенская БАГРЯНЕЦ „АЛЫХ ПАРУСОВ“

ПРОЗА И ПОЭЗИЯ

  Маргарита Анисимкова СОЛДАТКИ Повесть

  Виктор Самарцев ВАСЬКИН ПЕРЕВОЗ Рассказ

  Иван Уханов В СТЕПЯХ ОРЕНБУРЖЬЯ Очерк

  Людмила Туманова СТИХИ

    ДЛЯ ЧЕГО МЫ С ТОБОЮ ПРИШЛИ В ЭТОТ МИР?

    ДРУЗЬЯМ

    ЯНТАРНОЕ МОРЕ

ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ

  Владимир Карпов ЖУРКА Рассказ

  Валентина Петрова ЛЕТО Стихи

ПАМЯТНЫЕ ДАТЫ

  Людмила Татьяничева СЛОВО О МАСТЕРЕ К столетию со дня рождения П. П. Бажова

КРИТИКА. БИБЛИОГРАФИЯ. ИСКУССТВО

  Рафаил Шнейвайс НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ (Раздумья после прочтения книги о романе А. Фадеева „Черная металлургия“)

  Лидия Гальцева „МАТЕРИК, СОЗДАННЫЙ ТОБОЙ…“ (По страницам писем и записных книжек Б. А. Ручьева)

  Александр Шмаков, писатель РОМАН А. МАЛЫШКИНА О „МАГНИТОСТРОЕ“

  Лев Леонов, журналист ЧЕЛЯБИНСКИЙ ТЕАТР В МОСКВЕ

САТИРА И ЮМОР

  Александр Вихрев „КРОКОДИЛ“ НА МАГНИТКЕ

  Михаил Михлин, инженер РАССКАЗЫ

    В СИЛУ РЯДА ПРИЧИН…

    ГВОЗДЬ

  Борис Сенкевич СТИХИ

    СКВОРЕЦ И ВОРОБЕЙ Басня

    ПИСАТЕЛЬ, ЧИТАТЕЛЬ…

    ЦЕНА ЯРЛЫКА

    НОВАЯ ПОДПИСЬ

    ОСТОРОЖНЫЙ ВАСЯ

  Елена Селиванова, журналист СТИХИ

    ХОЛОДНЫЙ ЧАЙНИК

    ЗВЕЗДЫ

    ОКНА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg