«Тур Хейердал. Биография. Книга II. Человек и мир»

Рагнар Квам-мл. ТУР ХЕЙЕРДАЛ. БИОГРАФИЯ. КНИГА II. ЧЕЛОВЕК И МИР

Сидсель и Магнусу 

Октябрьская ночь

В субботу, 16 ноября 1948 года, в отеле «Невра Хойфьелльс» должен был состояться прием, и директор отеля Пер Хаслев желал видеть среди своих гостей и супругов Хейердал. Он стал в каком-то смысле их приятелем, после того как продал Хейердалам домик Свиппопп, где они теперь жили. Хаслев послал за ними одетого в униформу шофера отеля.

Однако ранее в тот день между супругами случилась ссора. Лив устала, и ей было не до приема. Тур решил пойти один{1}. Отель находился высоко в горах у Лиллехаммера и был любимым местом отдыха так называемых «фифочек из Осло», местом, где можно и на людей посмотреть, и себя показать. На прием предписывалось прибыть в вечерних туалетах, а ужин состоял из четырех блюд: супа, рыбы, мяса и десерта. После официальной трапезы в соседней комнате подали кофе с коньяком. И пока кто-то из гостей курил сигары, в бальном зале играл оркестр.

Гости разошлись далеко за полночь. И до утренней зари Тур Хейердал, которому несколькими днями раньше исполнилось тридцать четыре года, пережил еще один переломный момент в своей жизни. Когда волей случая он оказался в объятиях Ивонн Дедекам-Симонсен, между молодыми людьми разгорелась такая страсть, что не успела миновать октябрьская ночь, как они уже решили пожениться{2}.

ЗНАМЕНИТОСТЬ

Любовь с первого взгляда. 7 марта 1949 года Тур Хейердал тайно женился на Ивонн Дедека м-Симонсен

Овальный кабинет

Это должен был быть обычный день в Белом доме. 3 октября 1947 года выпало на пятницу, а по пятницам в 10.00 американский президент обычно начинал совещание правительства. Час спустя он принял участие в церемонии, во время которой глава Верховного суда, Фред Винсон, — он был также и личным другом президента — получил президентскую «Медаль Почета». Затем последовали короткие встречи с послом Бразилии и с двумя политическими советниками.

Однако обычным день так и не стал. Перед ланчем пришло время для довольно неординарного события. Пятью месяцами ранее, 28 апреля, из Перу в плавание по Тихому океану отправилось странное плавсредство. И несмотря на то что эксперты считали это безумием, экспедиция на «Кон-Тики» захватила внимание президента Гарри Трумэна{3}. И плот, и его команда два дня назад благополучно прибыли на норвежском торговом судне с Таити в Сан-Франциско.

Внимание, оказанное американской прессой благополучному исходу путешествия, предоставляло хорошую возможность еще раз напомнить о Норвегии. Норвежское посольство не желало упустить этот шанс и постаралось прощупать почву в американском Госдепартаменте: не мог бы президент Трумэн принять Тура Хейердала и его старшего помощника Германа Ватцингера?

Зондирование прошло успешно. Трумэн тут же сообщил, что готов принять всю команду.

Мысль о визите пришла в голову Герд Волд{4}. Она работала в посольстве и получила разрешение от посла Вильгельма Моргенштерна быть секретарем экспедиции и ее контактным лицом на берегу. С тех пор как плот сел на риф, она прикладывала все усилия, чтобы доставить Хейердала и его людей обратно в США. То, что взяли и плот, также заслуга Герд. Изначально Хейердал думал оставить его во Французской Полинезии, но Волд настояла, чтобы Тур сделал все, чтобы привезти его в Норвегию, где, как она надеялась, плот поместят в какой-нибудь музей.

Гарри Трумэн был родом из штата Миссури и далеким от моря человеком. После недавнего официального визита в Бразилию он, тем не менее, позволил себе соблазниться обратным путешествием в США на борту одного из кораблей военно-морского флота. Двухнедельный круиз пошел ему на пользу, и отдохнувший президент через два дня после возвращения принял наследника норвежского престола, кронпринца Улафа. После встречи пресса получила возможность рассказать о продолжительной беседе, во время которой «был затронут ряд вопросов»{5}. Теперь Трумэну предстояла встреча с соотечественниками кронпринца с «Кон-Тики». То, что встречу вообще удалось организовать, да еще в такой короткий срок, свидетельствовало о том, что в Овальном кабинете их ожидала теплая встреча.

Путешественники прибыли при полном параде. Возглавляемые советником посольства Кнутом Люкке, Тур Хейердал, Герман Ватцингер, Кнут Хаугланд, Торстейн Роби и Эрик Хессельберг вошли одетые в костюмы и белые рубашки с галстуками. Никаких бород и всклокоченных волос. Не хватало только шестого члена экипажа, шведа Бенгта Даниельссона. Он отправился прямо в Сиэтл, продолжать свои антропологические изыскания.

После нескольких вступительных фраз президент подошел к глобусу. Он хотел узнать побольше о маршруте и о том, сколько они находились в море. Хейердал ответил: сто один день, и Трумэн признался, что это на сто дней больше, чем он, сухопутная крыса, смог бы выдержать{6}. Затем президент произнес небольшую речь, в которой восхищался мужеством путешественников и их морским мастерством. В качестве демонстрации своего интереса он вынул папку с газетными вырезками о путешествии{7}. Он «следил с самого старта из Кальяо и читал все отчеты»{8}. Саму экспедицию Трумэн охарактеризовал как «настоящее предприятие»{9}.

Навстречу знаменитости. Президент Гарри Трумэн следил за судьбой экспедиции на «Кон-Тики» с самого начала. После окончания путешествия он пригласил ее участников в Белый дом

Американская пресса с энтузиазмом встретила новость о предстоящем путешествии на плоту, о чем было заявлено на пресс-конференции в рождественские дни 1946 года. Но с появлением скептиков интерес уменьшился, и организационному комитету, пытавшемуся было предоставить ряду редакций эксклюзивные права на новости, связанные с экспедицией, пришлось сдаться. В конце концов удалось заключить менее привлекательный контракт с одним из газетных синдикатов, где главную роль играла «Нью-Йорк таймс». Интерес в американских редакциях снова возрос лишь тогда, когда пророчества о неудаче не оправдались. Фотографы и журналисты присутствовали в большом количестве, когда грузовой пароход «Typ I», приписанный к порту Зандерфьорд, 29 сентября причалил к пристани Сан-Франциско с плотом на палубе и Хейердалом с командой на борту. После того как Трумэн пригласил путешественников с «Кон-Тики» в Белый дом, интерес вырос еще больше, и вспышки фотокамер сверкали, как молнии, когда президент после беседы вместе с героями «Кон-Тики» вышел на ступеньки своей резиденции.

Пока фотографы щелкали камерами, а журналисты строчили в своих блокнотах, Хейердал вынул американский флаг, который был на плоту во время плавания через Тихий океан. «Кон-Тики» шел под норвежским флагом, но экспедиция подняла на мачту и другие — как назвал их Хейердал, почетные, флаги: США, Перу, Франции и Швеции — стран, оказавших экспедиции ту или иную помощь. В качестве благодарности за ту значительную помощь, что экспедиция получила со стороны США, в первую очередь за оснащение, предоставленное военно-морским флотом, Хейердал пожелал передать американский флаг Трумэну.

Президент принял подарок, широко улыбаясь, и сказал, что флаг поместят в музее. Но затем спросил, а нельзя ли ему получить и норвежский флаг, тогда оба флага висели бы рядом.

Тур смутился. Он не подумал о том, что президент попросит и флаг Норвегии. Наоборот, он хотел оставить его себе, и не только на память. Хейердалу понравилась идея о Музее «Кон-Тики» в Осло, и именно в этом музее флагу было место. Но теперь он не знал, как быть. Сказать «нет» в ответ на просьбу американского президента он не мог. И обещал передать флаг{10}.

В письме Бенгту в Сиэтл Тур выразил свои чувства: «Пока я об этом помню, Трумэн попросил и наш норвежский флаг; в общем, его забрали»{11}. В то же время он уверил Бенгта в том, что шведский флаг с плота тот получит.

По сравнению с тем вниманием, которое привлекла к Туру Хейердалу и экспедиции на «Кон-Тики» встреча с президентом Трумэном, потеря флага оказалась не таким уж значительным событием. Фотография, на которой Гарри Трумэн, Тур Хейердал и остальные путешественники стоят на ступеньках Белого дома и держат американский флаг, попала в газеты не только США, но и всего мира. Несомненно, своей внезапной известностью Тур Хейердал во многом обязан интересу Трумэна к «Кон-Тики». В норвежской истории нечто похожее ранее случилось лишь однажды. Фритьоф Нансен также в одночасье стал знаменит после перехода на лыжах через Гренландию в 1888 году.

С самого начала, наиболее трудной стадии, посол Вильгельм Моргенштерн и военный атташе полковник Отто Мунте-Кос поддерживали экспедицию Хейердала. Они считали, что она могла бы стать хорошей рекламой Норвегии. Им пришлось столкнуться и со скептицизмом, и с противодействием, но они не остановились, и без энергичной поддержки посольства Туру Хейердалу вряд ли удалось бы получить свой плот. Теперь, когда успех был налицо, оставалось лишь ковать железо, пока оно горячо. Моргенштерн хотел видеть Хейердала вместе с собой в качестве хозяина большого приема в посольстве и не скромничал, выбирая гостей.

Кроме послов стран, которых экспедиция почтила собственными флагами на борту, должен был присутствовать и Генеральный секретарь ООН Трюгве Ли. Также приглашения направили важным персонам в американском Госдепартаменте и высоким военным чинам. Прессу представляли, среди прочих, сотрудники «Нью-Йорк таймс», «Ньюсуик», «Лайф» и «Сайенс-иллюстрейтед», а также Голливуд в лице компаний «Метро-Голдвин-Майер» и «Парамаунт». Хейердал пригласил и главу Национального географического общества Гилберта Гросвенора, который сначала обещал оказать экспедиции экономическую помощь, но потом не сдержал обещания, поскольку научный комитет Общества не захотел иметь никаких дел с этой, как они ее назвали, «самоубийственной экспедицией».

Из норвежцев, находившихся в это время в Вашингтоне, посольство пожелало видеть археолога Гутторма Гьессинга, с самого начала поддерживавшего теоретическое обоснование плавания на «Кон-Тики», кинематографиста и бывшего товарища по учебе Тура Хейердала Пера Хёста, участника движения Сопротивления Гуннара «Кьякана» Сёнстебю и корреспондента газеты «Афтенпостен» Тео Финдаля. Пригласили и находившихся в городе норвежских студентов.

Корреспондент «Афтенпостен» писал в отчетах о приеме, что Хейердал начал писать книгу об экспедиции на «Кон-Тики». Книга должна была выйти на норвежском и английском языках, но «вряд ли в этом году». Финдаль также рассказал, что большинство кинокадров, снятых во время экспедиции, оказались испорчены влагой, но Хейердал надеялся смонтировать «весьма интересный киножурнал» из того, что удалось спасти{12}. Больше всего Тур огорчился из-за того, что пропали все кадры охоты на акул{13}. Во время плавания ребята с «Кон-Тики» поймали и убили большое количество акул, а шкипер Тур бегал вокруг и снимал кровавые сцены на пленку. Они не собирались есть этих акул и не ставили перед собой никаких научных задач. Резня вносила некоторое разнообразие в монотонные будни, не говоря уже о драматическом эффекте, который привнесли бы эти живые кадры в хронику экспедиции.

Экипаж «Кон-Тики». Слева направо: Кнут Хаугланд, Бенгт Даниельссон, Тур Хейердал, Эрик Хессельберг, Торстейн Роби и Герман Ватцингер

Хейердал получил 4 тысячи крон аванса от издательства «Гильдендаль». Эта книга стала на какое-то время его головной болью. Тур, конечно, набросал пару глав, но в той суматохе, что возникла по прибытии в США, пришлось признаться себе, что он вряд ли закончит рукопись до конца года, как сначала намеревался. Заявив о планах на книгу газете «Афтенпостен», Хейердалу пришлось изрядно постараться, чтобы опередить газету. В тот же день он отправил телеграмму директору издательства Харальду Григу: «Не смогу закончить книгу о КОН-ТИКИ в этом году, так как обязательства по экспедиции забирают все мое время».

В телеграмме Тур пообещал возобновить работу над книгой при первой же возможности, хорошо понимая при этом, что появится она не скоро. Сначала его ждала работа по завершению экспедиционных дел. Вместе с Кнутом Хаугландом Хейердал должен был закончить отчеты о работе оборудования, испытания которого они проводили для американского военно-морского флота. Надо было писать статьи для газет и журналов и продолжать работу над редактированием фильма. Более того, он должен был читать лекции.

Тур Хейердал мечтал о славе{14}, и вот теперь он стал знаменит. Побывал у президента Трумэна, пил коктейли с элитой американской киноиндустрии, издательского и газетного мира, видел себя в передовицах. Но он по-прежнему жаждал признания своих научных заслуг. Несмотря на всю шумиху, Хейердал не мог смириться с тем, что в компанию известных людей он попал в первую очередь благодаря путешествию, а не теории. Даже президент Трумэн больше интересовался тем, сколько они находились на плоту, чем собственно поводом к экспедиции.

Но не мужество и отвагу хотел продемонстрировать Тур. Он хотел показать, что вопреки заявлениям ученых плавание на доисторическом плоту из Перу в Полинезию возможно. Несмотря на отчаянную финансовую нужду, он отказался от рекламных доходов, боясь, что они бросят тень на научные цели экспедиции. Обремененный долгами, Хейердал и после завершения путешествия по-прежнему отказывался от этих денег, несмотря на то что предложения рекламодателей многократно выросли в цене. И хотя его тщеславие тешилось вспышками фотоаппаратов, он считал своим долгом добиться для «Кон-Тики» «статуса научной экспедиции»{15}. Хейердал хотел быть ученым, а не развлекать публику.

Лив пропустила как визит в Белый дом, так и прием в посольстве. Она прилетела в Вашингтон только 5 октября, через день после приема.

Первоначально ей не особенно хотелось ехать встречать Тура. Она наотрез отказалась прибыть на Таити, как он однажды предложил, да и США не особенно ее привлекали. Лив с самого начала скептически относилась к плаванию на плоту, потому что проект вновь разделил семью после долгой разлуки во время войны. Ей также очень не хотелось покидать детей. В этом случае им пришлось бы остаться с бабушкой — Алисон, которой шел семьдесят пятый год.

Лив, однако, знала, что Тур очень расстроится, если она останется дома; это впечатление подкрепляли и письма Герд Волд. Советник посольства в Вашингтоне Кнут Люкке тоже просил приехать. Лив набралась мужества и поговорила с Алисон. Пожилая дама дала ей четкий ответ: пусть Лив едет и ни о чем не беспокоится. Бабушка уж как-нибудь справится с мальчиками, ведь они такие милые.

В тот момент еще точно не было известно, когда Тур прибудет в Вашингтон, и Люкке надеялся, что фру Лив Хейердал тем временем погостит у него. Он предложил ей маленькую квартирку, которая все равно пустовала. Чтобы Лив не думала о финансах, она могла рассчитывать на 500 долларов на покрытие расходов во время своего пребывания. В остальном он надеялся, что друзья в Осло помогут ей собрать средства на саму поездку{16}. Однако прошло некоторое время, прежде чем Лив смогла поехать. В то время всеобщих ограничений, в том числе на валюту и поездки за границу, пришлось многое улаживать. Да и кроме того, у нее просто-напросто не было денег на самолет.

Отец Тура взялся платить ежемесячное пособие в 500 крон женам членов экипажа «Кон-Тики». Однако этих денег хватало только на то, чтобы покрыть повседневные нужды Лив и мальчиков, так что копилка оставалась пустой. Но теперь бывший директор пивного завода Вестфольда так гордился тем, что совершил его сын, что с радостью оплатил невестке билет на самолет в США.

Когда самолет приземлился в Вашингтоне, Лив не могла предположить, что ее ждет у подножия трапа. Дома в Норвегии газеты не проявили особого интереса к «Кон-Тики» после завершения путешествия. Они кратко отметили, что плот выбросило на коралловый риф. Тур Хейердал переплыл океан, и «прежде чем выбраться на сушу, они, потерпев крушение, пережили драматические минуты», — сухо сообщала «Афтенпостен» в двухстолбцовой заметке вверху первой полосы вечернего выпуска{17}. «Дагбладет» ограничилась одним столбцом в нижней части первой полосы{18}.

Почему так скромно? Ведь норвежец совершил морское путешествие, равное по степени риска экспедиции на Северный полюс Фритьофа Нансена и Руаля Амундсена, и теперь ему приходится довольствоваться заметками? Хейердал, положим, не боролся со льдами и холодом, как они и как ожидается от первооткрывателя-норвежца, желающего показать свое мужество. Он лишь лениво дрейфовал с пассатом, и где тут драматизм? А что касается научного обоснования этого путешествия, кто хоть что-нибудь слышал о полинезийцах? И кому вообще есть дело до того, откуда они появились?

Каково же было потрясение Лив, когда она, стоя наверху трапа, увидела толпу журналистов. Тур устремился навстречу, чтобы ее обнять. Она тоже хотела этого, они довольно давно не виделись. Но что-то сдерживало ее, она будто не узнавала Тура. Как только он попытался ее обнять, она отвернулась на глазах у всех.

В тот же самый момент Лив тихо проговорила, так чтобы только он мог ее услышать: «Так вот для чего ты хотел, чтобы я приехала сюда, — для рекламы!»{19} Она думала, что всех этих журналистов Тур собрал сам, чтобы привлечь к себе внимание{20}. Она чувствовала себя обманутой.

Лив никогда не беспокоилась за Тура, пока он был в море. Когда пришло известие о том, что плот приблизился к суше, то есть настал самый опасный момент путешествия, она отправила телеграмму с пожеланием успеха. Лив не могла себе представить, что с «Кон-Тики» может что-то случиться. Спокойствие, которое Тур внушал своим товарищам, передавалось и ей. Она пережила с ним минуты опасности на Фату-Хиве и в Канаде и верила в него.

Однако время его отсутствия никак нельзя было назвать легким. В домике на лесистом склоне было одиноко и лучше не стало, когда ей пришлось отправить мальчиков в пансион. Он находился в Сёр-Бё в районе Вестре-Гёусдал и считался хорошей школой, поскольку большинство учеников составляли дети дипломатов или других лиц, работавших за рубежом и не имевших возможности взять детей с собой.

Лив записала Тура-младшего и Бамсе в эту школу, несмотря на то что сама оставалась дома, и не потому, что у нее отсутствовали материнские чувства. Просто не было другого выбора, считала Лив, поскольку она должна была помогать мужу, пока он находился в экспедиции{21}. В то время приготовления в США шли полным ходом, и Туру требовался еще кто-то, кто взял бы на себя решение многочисленных задач в Норвегии.

В качестве помощницы мужа Лив приходилось часто ездить в Осло, в первую очередь для работы над экономической поддержкой экспедиции. Только когда плот отправился в море, у нее появилось больше времени. Наконец она смогла навестить мальчиков. Лив поехала через Баукер в Эстре-Гёусдал, где у ее семьи было имение. В лесу еще лежал весенний снег, и на лыжах она направилась по целине через Треттехёгду в Сёр-Бё. Как же было радостно увидеться вновь! То, как неожиданно мама пришла их навестить, да еще на лыжах, стало для мальчиков одним из немногих светлых воспоминаний того времени{22}.

Но если у Лив были только хорошие новости о папе на плоту, то мальчики рассказали более неприятную историю. Время было послевоенное, и в школе, находившейся на крестьянском хуторе, заботились почти с религиозным усердием о том, чтобы не выбрасывать пищу и не играть ею. Когда забивали скот, ученики должны были стоять и смотреть, как кровь собирали в ведро. Затем их кормили кровяным супом или кровяным пудингом, и, даже если они не хотели есть, приходилось это делать.

Typ-младший писал матери, что «нас с Бамсе здесь так плохо кормят», что «мы хотим домой как можно скорей». Но уехать не получилось, и однажды терпение братьев иссякло. Взявшись за руки, они сбежали из школы вниз по пыльной дороге.

Беглецам не удалось уйти далеко. Их подобрал автомобиль и привез обратно в школу. Там их ожидала взбучка, но дело, тем не менее, закончилось в определенном смысле победой мальчиков. Руководство решило, что с этого времени братья Хейердал могут не есть блюда, приготовленные из свиной или бычьей крови.

Однако дело было не только в еде. Мальчики интересовались, почему о папе они только слышат, но никогда не видят его и почему они должны жить вдали от мамы. Именно по этой причине Лив с тяжелым сердцем улетала в Вашингтон{23}.

Она, должно быть, уверила себя в том, что с мальчиками все будет хорошо — частью у Алисон, частью в пансионе. Потому, приехав в США, обратно она уже не спешила. Тур увяз в финансовых проблемах и нуждался в помощи, чтобы встать на ноги. Лив почувствовала, что она обязана помочь, и вновь стала его ассистентом.

Экспедиция на «Кон-Тики» обернулась для Тура Хейердала долгом в астрономическую сумму 22 500 долларов{24}, или 1,7 миллиона крон в пересчете на курс 2007 года. Главным кредитором был судовладелец Ларс Кристенсен, осуществлявший регулярные рейсы по Тихому океану. Пока Тур находился на Таити, он послал телеграмму Герд Волд с просьбой позвонить в контору пароходства в Зандерфьорде. Не мог ли Кристенсен изменить курс грузового парохода «Typ I», чтобы забрать плот с командой? Пароходство быстро откликнулось, и Волд поняла, что это не повлечет за собой дополнительных расходов{25}. Однако после доставки плота, к большому изумлению Тура, он получил счет на 8 тысяч долларов. Другими крупными кредиторами были судовладелец Томас Ульсен (3 тысячи долларов), частные лица из норвежских дипломатических кругов в Вашингтоне (4 тысячи долларов), «О. Мустад и сын А/С» из Йовика (2 тысячи долларов) и Тур Хейердал-старший из Ларвика (4 тысячи долларов).

«Самое худшее в экспедиции — это то, что нужно организовывать до старта, и то, что нужно доделывать после ее завершения, особенно когда необходимо уладить дела с большим количеством кредиторов», — писал Хейердал профессору этнографии Гутторму Гьессингу{26}. Тот был экспертом по норвежскому каменному веку, но также интересовался делами в Тихоокеанском регионе. Во время подготовки экспедиции на «Кон-Тики» он встречался с Хейердалом и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке. Гьессинга привлекла теория, положившая начало экспедиции, и он стал первым норвежским ученым, поддержавшим Хейердала в его работе.

Под большим давлением Тур Хейердал подписал 20 февраля 1947 года контракт с американским Национальным лекторским бюро о серии поездок с лекциями после завершения экспедиции. В то время, когда обсуждались условия, положение Хейердала оставляло желать лучшего. Пока он готовил экспедицию, обещанные источники финансирования исчезали один за другим. К тому же времени до старта оставалось мало. Кроме того, американская публика не знала Хейердала, и он не мог рассчитывать на то, что кто-то заинтересуется его лекциями. Он согласился на процент, едва доходивший до половины чистого дохода, причем его доля значительно уменьшалась за счет того, что он сам должен был оплачивать транспортные расходы и гостиницы. Однако безусловным плюсом была поддержка Национального лекторского бюро, гарантировавшая быстрые доходы, как только он вернется в США.

При нынешнем статусе «звезды», который принесло ему путешествие, контракт, несомненно, мог бы выглядеть совсем иначе, если бы тогда он имел достаточно терпения подождать. Но теперь было поздно, и Бюро не собиралось идти ему навстречу. Единственное, что мог сделать Тур для популярности своих лекций, — это постараться привлечь как можно больше посетителей. И тут у него было тайное оружие — кинокадры.

Под пальмами. Экипаж «Кон-Тики» в лучших полинезийских нарядах после завершения дрейфа через Тихий океан

В 1947 году американское телевидение только-только начиналось. Лишь у немногих был телевизор, а живые картины имели магическую притягательность. Несмотря на то что много рулонов пленки оказалось испорчено, Туру удалось в общей сложности отснять пять тысяч футов[1] {27} уникальных кадров из поездки, которую многие считали невероятной, и из тех районов мира, где мало кто бывал. Он долго думал о полномасштабном фильме для показа в кинотеатре. Теперь нужно было быстро сделать краткую версию, пригодную для показа во время лекций.

Однако Тур не имел представления о том, как редактировать материал и как сделать из него короткую, но пригодную для показа версию. Поэтому он не понимал, какая огромная работа его ждет, пока «не увидел этого»{28}. Вместе с Лив и Германом Ватцингером он работал день и ночь, чтобы сложить кусочки вместе. В конце концов ему пришлось нанять двух профессиональных редакторов. И хотя это стоило «много сотен долларов», ему удалось завершить лишь «отрывочную и грубую черновую версию»{29} к генеральной репетиции — докладу в Клубе путешественников, одном из самых престижных клубов Нью-Йорка.

За путешествия на Маркизские острова и реку Белла-Кула в Британской Колумбии, а также за исследования полинезийской культуры и культуры индейцев Тур Хейердал в 1942 году был удостоен членства в этом клубе. Он получил разрешение повесить флаг Клуба на мачту «Кон-Тики», что само по себе было для него весьма ценным признанием. Через два месяца после возвращения из США пришло время, чтобы «сопроводить флаг, вернувшийся обратно» в клуб{30}.

25 ноября Тур Хейердал вышел на трибуну Клуба в сильном волнении. Он боялся, что не подготовился как следует, и опасался, что избалованное общество опустит большой палец вниз. Но, когда он закончил, восторгу не было предела{31}. Тур писал Бенгту Даниельссону: «Это был, кстати, очень удачный вечер с рекордным количеством присутствующих за всю историю клуба»{32}.

Успех не смог умилостивить Национальное лекторское бюро. Теперь Тур обнаружил в договоре еще одну ловушку. Когда он вернулся в Вашингтон, к своему несказанному удивлению, он получил сообщение, что официальная часть турне продлится больше половины года, с декабря 1947-го по май 1948 года. Изначально предполагалось, что турне завершится в течение осени и он вернется к Рождеству домой. Но, когда экспедиция из-за отсутствия транспорта застряла на Таити, его представитель не рискнул пообещать Бюро начать лекционный тур раньше чем в начале декабря{33}. Тур не мог представить себе в самых диких фантазиях такой марафон, и он пожаловался Бенгту Даниельссону: «Однозначно, что я не приеду домой в Норвегию (и к детям) до следующего лета. Это для меня серьезный удар, и я, конечно, не смогу приступить к книге до этого времени»{34}.

В письме к матери он обещал, что сделает все возможное, что в его силах, чтобы «лекции в США не начались прежде, чем пройдет достаточно много времени после Рождества; надеюсь сначала съездить домой вместе с Лив». Ему «ужасно не терпелось вновь увидеть Тура (младшего) и Бамсе»{35}. Давление подействовало. Глава Лекторского бюро дал ему отсрочку до середины января 1948 года. Он мог вместе с женой отправляться домой.

Для Лив долгое пребывание в США состояло большей частью из работы, но не только. Она могла порадовать себя визитами на старинные хутора под Нью-Йорком, где у нее еще оставались друзья со времен войны. Шумиха вокруг Тура повлекла за собой и выходы в свет, что ей нравилось, хотя супруг любил ее ограничивать. В любом случае Хейердал нашел слова, чтобы успокоить свою мать: «Не бойся, что Лив окунется с головой в светскую жизнь, — или ты меня плохо знаешь»{36}. Но если Лив не бросилась с головой в светскую жизнь, то на работу в качестве секретаря мужа она тратила все свои силы. Оба были очень уставшими, когда в начале декабря вышли из самолета в Форнебю.

Один журналист из газеты «Моргенбладет» писал: «Теперь путь лежал в Лиллехаммер, где два маленьких мальчика, конечно же, ждали с нетерпением, что расскажет им папа»{37}. Корреспондент из «Дагбладет» желал услышать что-нибудь о Тихом океане, и Хейердал ответил: «Тихий океан всегда очень интересовал меня, и не думаю, что я с ним закончил»{38}.

Хейердал не долго пробыл в Свиппоппе. Хотя тур с лекциями по США и отложили, это не препятствовало его желанию выступить с лекциями в Норвегии, и спустя всего неделю он уже отправился в Осло. Там Торговая палата могла похвастаться тем, как необычно произошла предрождественская встреча 11 декабря. Тур Хейердал выступал с лекцией в Главном зале университета, на которой присутствовали король Хокон VII и кронпринц Улаф.

На следующий день в «Афтенпостен» появилась передовица в две колонки с фотографией короля, пожимающего руку Хейердалу. Газета сообщала, что путешественник выступил с «интересным и захватывающим, но в то же время простым и не лишенным юмора» докладом.

Автор отчета ухватил самую суть — именно так Тур стремился выглядеть на своих лекциях. Он хотел предстать перед аудиторией как исследователь, а не как искатель приключений. Ему важно было объяснить научные мотивы путешествия, изложив «квинтэссенцию теории»{39}. В Главном зале Хейердал особенное внимание уделил тому, как ему пришла в голову «идея отправиться с морскими течениями через океан из Перу к полинезийским островам», как сформулировала это «Афтенпостен». Но он не упустил возможности развлечь своих слушателей. Поэтому Тур охотно рассказывал о штормах и кровавой охоте на акул, о том, как Ватцингер упал за борт, а также, как их выбросило на риф.

Норвежское концертное бюро организовало на следующий день новую лекцию в Главном зале университета. Затем Хейердал собрал большую аудиторию в кинотеатре «Мункен» в Ларвике. Город встретил своего земляка большим праздником. Но, когда он вернулся для новых выступлений в Осло, то уже не смог собрать полный зал, и Концертное бюро решило отменить «целый ряд» назначенных выступлений{40}.

Тур был разочарован и обижен. Прием, оказанный ему в Норвегии, был совсем не таким, как в США. Кроме того, он надеялся, что лекции в Норвегии принесут доход. Однако пресса встретила Хейердала прохладно, и публика тоже потеряла к нему интерес. Если в США его встречали с почестями, то по возвращении домой его в буквальном смысле поставили на место. Ему не следовало думать, будто он что-то из себя представляет, только потому, что переплыл на плоту Тихий океан. Он побывал в путешествии, ну и что? И какое это имеет отношение к науке? Скаут, вот кто он!{41}

Помощники-энтузиасты. Местное население атолла Раройа пришло на помощь, чтобы снять плот с рифа после крушения

Тем не менее горькую пилюлю все-таки подсластили, хотя, как оказалось, лечебного эффекта это не возымело. Кнут Хаугланд считал, что Тур заслужил аудиенции во дворце. Пользуясь своим положением в армии, он мог бы повлиять на королевского адъютанта и добиться ее. Как и президент Трумэн, король Хокон проявил к путешествию интерес и позволил себе восхититься докладом в Главном зале. Хейердалу позвонили из дворца и сообщили, что аудиенция назначена. Он должен быть у короля 22 декабря в 12.00. Однако аудиенцию дали только ему, а не всем членам экспедиции. Это разозлило Тура, и, наверное, он думал о посещении Белого дома, когда позднее писал о встрече своим товарищам по экспедиции: «Чтобы проявить уважение, я считаю, что Его Величеству следовало бы самому пригласить к себе всю команду „Кон-Тики“, чтобы сказать нам несколько теплых слов за то внимание, что мы привлекли к Норвегии на суше, на море и на коктейлях. Но он этого не сделал»{42}.

Король был «чрезвычайно любезен и дружелюбен». Он задал ряд вопросов, причем больше всего его интересовали драматические эпизоды. Он хотел услышать о том, как Герман Ватцингер выпал за борт и как Кнут Хаугланд чуть не остался в море у кораллового острова Ангатау. Его также «интересовало, на каком языке мы общались с танцовщицами хулы[2]», он смеялся и хлопал себя и своего гостя по коленям каждый раз, когда Хейердал рассказывал что-нибудь этакое, «специально от „Кон-Тики“». Королю так понравился рассказ, что он нарушил протокол и позволил аудиенции продлиться «в пять раз дольше», чем было назначено.

С заметным разочарованием Тур Хейердал писал, что, судя по всему, король «не понял до конца самой сути и той битвы, что мы выдержали за флаг». Он очень удивился, что короля, похоже, больше интересовало то, как выглядят таитянки, чем содержание экспедиции. Хейердал не исключал, что он ошибался, но король не задал ни одного вопроса о цели путешествия. На него не произвел никакого впечатления и рассказ Хейердала о том, какую огромную поддержку они получили от властей Перу. Его Величество считал, что помощь перуанских властей была вполне естественной, поскольку ведь их стране делали хорошую рекламу. В конце аудиенции король попросил Хейердала передать от него привет «всем парням, каждому персонально»{43}.

За дверями зала, где проходила аудиенция, к Хейердалу подошел человек, оказавшийся адъютантом кронпринца Улафа. Его провели к кронпринцу, который исключительно тепло его принял: «Я услышал, что вы у нас, и мне тоже захотелось с вами повидаться»{44}.

Кронпринц проявил огромный интерес к научной стороне экспедиции. Улаф имел представление об археологических и этнологических аргументах, составивших основу теории Хейердала, и считал, что она «верна, даже исходя только из опыта плавания на „Кон-Тики“».

Неожиданная аудиенция продлилась полчаса. Затем адъютант осторожно постучал в дверь и напомнил, что кронпринца ожидает министр иностранных дел Хальвард Ланге, который пришел к назначенному времени. Он должен успеть на поезд, и поэтому не может ждать слишком долго. Кропринц быстро попрощался с Туром Хейердалом, но не преминул еще раз подчеркнуть, что он «сильно тронут» тем, что совершили люди на «Кон-Тики»{45}.

Семья Хейердал праздновала Рождество в домике Свиппопп. То, что Тур был дома и мог принять участие в праздновании, само по себе стало событием. Но даже и в этот период умиротворения его наполнял не покой, а смятение. Он думал о долге, о книге, которую должен написать, но так по-хорошему и не начал, и о многочисленных полученных письмах, ответить на которые считал своим долгом{46}.

К счастью, судовладелец Ларс Кристенсен оказался сговорчивым. По причине «избыточных материальных проблем» до поездки домой Тур, преодолев смущение, обратился в пароходство в Зандерфьорде с просьбой пойти ему навстречу{47}. Ответ пришел в форме приглашения на обед к Кристенсену, который обычно проводил темный период года в Нью-Йорке. Судовладелец хотел услышать собственный рассказ Тура о плавании на «Кон-Тики». Завершив трапезу, Кристенсен вытер рот салфеткой: «Я слышал о переписке между вами и моей компанией по поводу счета. Забудьте о нем!»{48}

Туру повезло и еще раз. Вскоре после прибытия в Вашингтон с ним связались из всемирно известного иллюстрированного журнала «Лайф». Руководство редакции, которая находилась в Нью-Йорке, очень хотело посмотреть фотографии, сделанные во время путешествия. У Тура не было времени на поездку, и он послал Кнута Хаугланда. Последнего привели к главному редактору.

— Итак, вы один из тех, кто приезжает сюда и говорит, что у них есть лучшие в мире фотографии…

— Нет, — перебил Хаугланд, — они скорее не очень хороши.

— Что?

— На плоту трудно сделать хорошие снимки. Мы проявили некоторые во время путешествия, но воздух был слишком влажный.

Пока лаборанты занимались материалом, главный редактор пригласил Хаугланда на обед. Когда они вернулись, лаборатория уже произвела черновую сортировку. Главный редактор взял одну из фотографий, которую забраковали, и спросил: почему.

— Ну, — ответил лаборант, — она не совсем четкая.

— Не совсем четкая? Но разве ты не видишь, что в ней есть жизнь, старик!

Хаугланд остался еще на неделю, чтобы составить текст для подписей к снимкам, и тут появился Хейердал — чтобы уточнить детали и договориться о гонораре.

Тур не представлял, сколько запрашивать, и полагал, что и 2 тысячи долларов будет очень смело. Все же речь шла и о праве первой публикации фотографий с «Кон-Тики».

Главный широко улыбнулся:

— Ну, мой друг, этого должно быть достаточно.

Он положил на стол заранее подписанный чек на 5 тысяч долларов{49}.

Следует добавить, что Тур попробовал заинтересовать конкурента, «Нэшнл джиогрэфик мэгэзин», но главный редактор отказал, сославшись на то, «что „Лайф“ уже получил что-то первым»{50}.

В общей сложности списание долга Ларсом Кристенсеном и гонорары из журнала «Лайф» значительно облегчили материальное положение Тура Хейердала. И хотя последнему пришлось отказаться от принципа не привлекать рекламные деньги, они помогли компании «О. Мустад и сын А/С» вычеркнуть свой кредит «за хорошие отзывы о своих крючках и несколько фотографий пойманной на плоту рыбы»{51}. Но если долг уменьшался по одним пунктам, то по другим он продолжал расти, и, когда Тур в Рождество подсчитал баланс, он все еще оставался должен 14 тысяч долларов, или 70 тысяч крон; в пересчете на кроны 2007 года — почти миллион{52}. Брутто-доход в 10 тысяч крон незначительно скрасил общий итог. После того как Концертное бюро получило свое, остаток он использовал на уплату долга отцу и на то, чтобы «Лив и детям было на что жить, пока я путешествую по долгу службы»{53}.

Харальд Григ, директор издательства «Гильдендаль», сказал, что должен получить рукопись книги в течение лета 1948 года, чтобы подготовить ее к изданию до Рождества. Но предстоящее турне с лекциями по США позволяло Хейердалу сесть за работу «самое позднее в мае». Кроме того, было еще одно осложняющее обстоятельство: приходилось «переводить книгу и писать ее сначала по-норвежски»{54}. Тур сделал небольшой набросок в судовом журнале «Кон-Тики». Но там он писал по-английски, частью из-за желания угодить международной аудитории, частью потому, что думал: так его содержание будет легче понять тому, кто найдет этот журнал, если они вдруг утонут.

Сгибаясь под тяжестью проблем, Хейердал писал Кнуту Хаугланду: «Все выглядит довольно мрачно».

И продолжал: «Отдохнуть в это Рождество (совсем) не удалось, я едва нашел время для двух коротких лыжных прогулок с ребятами, а так меня еще ждет корреспонденция. Честно говоря, хотел бы я вновь отправиться куда-нибудь в экспедицию и покончить с этим».

В какую экспедицию — он не знал. Только прочь. Как Пер Гюнт.

4 января 1948 года Тур попрощался с Лив и мальчиками. А 6 января он снова был в Нью-Йорке. Следующие четыре месяца он колесил по североамериканскому континенту. Сидел, стоял и спал в автобусах, поездах и самолетах. Беспорядочно перемещался из одного города в другой. Национальное лекторское бюро со временем составило маршрут, совершенно не думая о внутренней связи между пунктами остановки. Для агента на первом месте стояли деньги, и он посылал Хейердала туда, где, как казалось, будет больше всего посетителей. По контракту Туру причиталось 200 долларов за лекцию независимо от количества заплативших посетителей, и, поскольку он сам должен был платить за транспорт и за гостиницу, агента не беспокоила цена билетов и номеров в отелях. Бывало, что Тур оставался после лекции практически ни с чем, оплатив все расходы.

Популярен в США. Журналисты толпились вокруг Тура Хейердала после экспедиции на «Кон-Тики». Но масштабное турне с лекциями отняло у него почти все силы

В середине февраля он, кровь из носу, должен был приехать из Теннесси в Нью-Йорк, чтобы выступить с докладом в городской ратуше. Дата и время совпадали, но доклад был назначен на следующий, 1949 год, а не на 1948-й! Когда Хейердал попросил агента возместить затраты на бесполезную поездку, то получил отказ. Своим товарищам по путешествию он разочарованно писал: «Мне пришлось испытать столько гадости за последние недели, что любому норвежцу потребовалось бы четырнадцать лет, чтобы это переварить»{55}.

От обиды Тур «ударился в загул», что было на него не похоже. В то же время он с нетерпением ждал ближайшей лекции в Сиэтле, предвкушая встречу с Бенгтом Даниельссоном и «еще одну попойку»{56}.

К концу марта, после бесконечной жизни на чемоданах, его терпение иссякло. «Мне… до чертиков надоели эти лекции!»{57}

Пока Тур сам распоряжался своей жизнью, он не скучал. Но, как только ему приходилось подчиняться, как во время войны, когда офицеры Норвежской бригады в Шотландии приказывали ему мыть лестницы в старом замке, или как сейчас, когда он попал в лапы Национального лекторского бюро, он не мог справиться со своим злейшим врагом — скукой. В каждом письме на родину он жаловался на то, что занимается совершенно бесполезным делом, и что с материальной точки зрения оно оказалось таким невыгодным, что на покрытие долгов, как он рассчитывал, денег не хватит. Среди кредиторов он отдал предпочтение Томасу Ульсену — «ради Лив», как он писал Герд Волд. Тура мучила совесть, поскольку он в конце концов заставил жену совершить этот унизительный визит в контору пароходства в Осло, чтобы просить денег. С большим трудом он смог вернуть Ульсену половину долга. Но отказаться не мог. «Я надеюсь, что книга сможет покрыть остальное, так что перспективы у нас в любом случае не такие мрачные, скорее наоборот, даже далеко не мрачные»{58}.

Скука рождает беспокойство. Именно беспокойство мучило Хейердала, когда он сидел один в номере гостиницы в Чикаго. «Я лишь начинаю терять терпение оттого, что на мне все время висят эти чертовы благодарственные долги»{59}.

Известность принесла радость, но за нее тоже надо было платить.

Разрыв

Хейердал не скрывал от жены, что встретил другую женщину той октябрьской ночью в отеле «Невра Хойфьелльс».

Наоборот, он честно рассказал ей о том, что произошло.

Лив ужаснулась оттого, что кто-то решил сломать ей жизнь{60}. Однако затем все же решила взять себя в руки. Она думала о мальчиках, о Туре-младшем и Бамсе, и о том, что отношения с Туром надо спасти ради детей{61}. Не стоит отрицать, что длительное расставание во время войны стало большим испытанием для их супружеских отношений. Путешествие на «Кон-Тики» и обширное турне с лекциями по США, которое Хейердал был обязан совершить, не улучшили ситуацию. И когда поздней весной 1948 года Тур вернулся домой в Норвегию, он снова сбежал от Лив и сыновей — на этот раз для того, чтобы писать книгу о пережитом на плоту. Но, когда книга была уже на пути в магазины и появилось время на возобновление отношений с женой и детьми, Тур позволил чужой женщине отнять его.

Вскоре стало очевидно, что той ночью в отеле все оказалось гораздо серьезнее, чем простая интрижка.

Тур влюбился — глубоко и искренне.

Те два года, что Хейердал был занят экспедицией на «Кон-Тики», Лив скромно жила в простом домике в Рустахогде к северо-востоку от Лиллехаммера. У нее не было там друзей, кроме Алисон, свекрови, жившей неподалеку. Но Лив тогда не смогла ей рассказать об измене Тура. Со своей собственной матерью, которая тогда приехала их навестить, она тем более не могла говорить об этом. Однако потребность с кем-то откровенно поговорить была велика, и наконец нашелся человек, с кем она смогла поделиться своими мыслями — Генриетте Ульсен, с которой Лив познакомилась в США во время войны.

Генриетте была женой судовладельца Томаса Ульсена. Они приняли Лив и мальчиков под свой кров в 1942 году, когда Тур отправился добровольцем в «Малую Норвегию», норвежский военный лагерь в Канаде. В течение следующих трех лет Лив оставалась в доме семьи Ульсен под Нью-Йорком, и в те годы между ней и Генриетте установилась крепкая дружба.

Генриетте теперь жила в Осло, и Лив пришлось прибегнуть к почте. В начале ноября она писала подруге: «Большое спасибо за два письма! Ты не представляешь, как ты меня утешила, когда так все плохо. Я так хотела бы с тобой поговорить, но, может быть, это и более правильно — самой справляться со своими трудностями. Но это исключительно между нами».

И продолжала: «Тур мне сказал неделю назад, что хочет со мной развестись, если я не буду религиозней, или, правильнее сказать, не вернусь к своей детской вере, которая была у меня, когда я выходила замуж»{62}.

Из письма также следует, что причиной развода, по мнению Тура, было то, что Лив выступала за вооружение Норвегии, а не за разоружение, как он сам. Для Лив это «выглядело смешным», но, уверяла она Генриетте, «это достаточно серьезно».

В какой степени Хейердал использовал свою новую подругу, чтобы объяснить, почему они вдруг должны расстаться, из писем непонятно. Но только после того, как он встретил другую, Тур начал обвинять Лив в предательстве старых, общих с ним идеалов, таких, как «детская вера» и пацифизм.

Новая жена Тура. Друзья описывали Ивонн как красивую, элегантную и веселую. Она выросла на фешенебельной Бюгдёй-аллее в западной части Осло

Несмотря на внутренний протест, Лив попыталась пойти по пути примирения. «Я сказала, что ради детей — готова на все», — писала она{63}. Под этим она подразумевала, что готова даже на то, чтобы Тур имел любовницу{64}.

Но Хейердал был непреклонен{65}.

Надеясь, что хотя бы мальчики подольше побудут с отцом, которого они едва знали, Лив все же удалось уговорить мужа остаться до весны, «посмотреть, как пойдут дела». Но, несмотря на этот проблеск оптимизма, она осознавала, что ей придется готовиться к жизни «одной с детьми»{66}.

«Я никогда не оправлюсь от шока оттого, что Тур был готов пожертвовать и мной, и детьми, — пишет она Генриетте. — Для меня это так необъяснимо, но он смотрит на жизнь другими глазами. Он считает, что я предала его…»{67}. Остальная часть письма утрачена.

Однако Лив потребовалось не много времени, чтобы понять, что Тур непреклонен. Надежды на примирение не оставалось.

Тогда она решила взять инициативу в свои руки и начала решительно действовать. За десять дней до Рождества, которое Лив должна была встречать только со своими двумя сыновьями, она назначила мужу встречу в суде с требованием развода. По семейному праву того времени один из супругов мог требовать развода в суде, «если другой супруг оказался виновен в измене или непристойном поведении, которое может быть приравнено к ней». Лив также потребовала, чтобы дети остались с ней.

В послевоенной Норвегии развод еще был постыдным делом. Позволить судье копаться в грязном белье не облегчало дела. Но в то время пресса о разводах не писала, и скандал не распространился далеко. Если бы Лив выиграла в суде, она бы немедленно освободилась от семейных уз. Затем как обманутой жене ей пришлось бы пройти долгий и унизительный процесс разъезда.

Дело слушалось в уездном суде Сёр-Гудбрандсдал уже 21 декабря. Стороны встретились в конторе нотариуса в Лиллехаммере, нотариус Эрик Эриксен выступал судьей. Лив доверила представлять себя адвокату Хокону Таллхаугу. Тур сам отвечал за себя.

Судья констатировал, что фру Хейердал последние три года жила в семейном домике Свиппопп в Рустахогде, а муж часто отсутствовал. Он также констатировал, что во время подготовки к слушанию были предприняты попытки примирения, но безрезультатно.

Развод. Лив хотела сохранить брак с Туром ради детей. Когда она поняла, что все бесполезно, то подала на развод через суд

В суде ссылались на свидетельницу. Ее звали Ивонн Дедекам-Симонсен, и она подтвердила, что 17 октября 1948 года имела половую связь с ответчиком.

Опираясь на это свидетельское показание и на собственные объяснения Тура Хейердала, суд счет доказанным, что основания для расторжения брака, согласно параграфу 48 закона о браке 1918 года, имеют место.

Суд принял следующее решение: «Брак между Туром Хейердалом и Лив Хейердал расторгается. Дети супругов — Бьорн и Тур — остаются с матерью, которая имеет на них родительские права»{68}.

Такое решение устраивало Тура. Он не мог думать ни о чем, кроме своей новообретенной любви, и, получив официальный развод, мог беспрепятственно продолжать ухаживать за фрёкен Ивонн Дедекам-Симонсен, двадцатичетырехлетней красавицей из Осло.

Ивонн работала в лаборатории фармацевтической фирмы «Нюгорд и К° А/С». После учебы в Англии, где она продолжила обучение практической микробиологии, ей требовался отдых. Родители отправили ее в отель «Невра Хойфьелльс».

Родственники и друзья описывали Ивонн Дедекам-Симонсен как красивую, элегантную и веселую девушку. До встречи с Туром она была обручена два раза. Она выросла в большой квартире в доме 25 на Бюгдёй-аллее, и те, кто замечал ее картавость, полагали, что имеют дело с девушкой из высшего общества. Но это «Осло-р» появилось вовсе не благодаря няне из городка Арендал в Южной Норвегии. Ивонн заимствовала такое произношение от родителей, уроженцев, соответственно, Сёрландета и Ярена.

По последней моде. Ивонн была модницей, это качество она унаследовала от матери, Берглиот Дедекам-Симонсен

Отец, Вессель Дедекам-Симонсен, вырос в Мандале. Он рано приехал в Кристианию, где занялся страховым делом. Со временем он стал страховщиком морских судов и много путешествовал, особенно в Англию, и его действительно можно было назвать солидным буржуа. Но он был веселым парнем, любившим после работы проводить время с богемой. Вессель любил сидеть в «Бломе» или «Театеркафеен», а вечеринки, которые он устраивал в доме на Бюгдёй-аллее, привлекали различных деятелей искусства — музыкантов, художников и актеров. Он сам был не лишен таланта, и, пока наливали, Вессель с удовольствием садился за рояль. Он не знал нот и играл на слух.

В такие минуты Ивонн проникала в комнату к гостям. Она любила игру отца и забиралась под рояль, чтобы послушать.

Мать Ивонн, Берглиот, выросла в Оморде в области Ярен и была дочерью директора Объединенной фабрики шерстяных изделий Свенна Нильсена, главного предприятия той местности. Но, когда отец в 1916 году получил место в конторе «Норск гидро» в Кристиании, он перевез семью в столицу и поселился на вилле в Слемдале. Берглиот очень радовалась такой перемене. По природе очень открытая, она мечтала быть танцовщицей и жаждала развлечений. Девушка встретила Весселя, который кроме игры на рояле был еще и отличным танцором, и влюбилась без памяти. Они поженились в 1921 году и планировали свадебное путешествие в Рим. Но поездка не состоялась, поскольку, будучи мастером оправданий, Вессель потратил деньги на то, что он считал более полезным для молодоженов. Он купил новый парус для своей яхты, двенадцатиметровую махину.

Ивонн родилась в 1924 году и была вторым ребенком из четырех детей в семье. В детстве она часто посещала виллу в Слемдале, где ее особенно интересовала библиотека дедушки, состоявшая из трех тысяч томов. В шестнадцать лет она сдала экзамен за неполную среднюю школу в Ниссене, учебном заведении для девочек, и Берглиот, сама окончившая гимназию, надеялась, что и Ивонн тоже ее окончит. Но, к удивлению семьи, девушка поступила в Государственную школу домохозяек. С 1941 года она работала в Центральной больнице, в медицинской лаборатории «В», пока ее в 1943 году не взяли в «Нюгорд и К° А/С».

В последующие недели после случая в отеле «Невра Хойфьелльс» Лив пыталась анализировать, почему разрушились отношения между ней и Туром. Она понимала, что уже думает не так, как в двадцать лет. «Но прошло много лет, и я узнала много нового из того, что мне довелось увидеть», — писала она Генриетте{69}. Тур, напротив, «сохранил все свои идеалы с тех времен, и я считаю, что это здорово — так хранить верность идеалам». Лив с удовольствием осталась бы верна идеалам, но они «со временем ускользнули от меня». Даже если супруги и различались во взглядах, все равно ей было непонятно, почему они не могли дальше жить счастливо вместе. «Может быть, это все из-за моей глупости. Я не знаю».

Тур был шокирован, когда в Америке Лив начала курить сигареты. Это плохо увязывалось с их идеальным стремлением вернуться к природе — собственно, квинтэссенцией их свадебного путешествия на Фату-Хиву в Тихом океане. Более серьезно Тур воспринял то, что Лив утратила свою «детскую веру», как он это называл, и, как следствие этого, перестала быть членом государственной церкви. И хотя она открыто не противилась его путешествию на плоту, он не чувствовал, что жена приветствует его намерения. Когда приготовления к плаванию на «Кон-Тики» шли полным ходом, он получил от Лив письмо, которое воспринял как «сильнейший вотум недоверия […], который я когда-либо получал от тебя»{70}. Лив обвиняла его среди прочего в том, что такое путешествие убьет престарелого отца, — обвинение, которое Тур счел «не особенно забавным, хотя оно отскочило как от стенки горох»{71}.

Спустя несколько недель тон посланий потеплел, Тур получил от Лив новые письма, на этот раз они его растрогали до слез. «Чем больше я переживаю, тем больше скучаю по тебе, хочу, чтобы ты была со мной рядом, как когда я первый раз начал свое большое приключение, — писал он ей в ответ. — В самых последних письмах было так очевидно, что ты все еще чувствуешь себя связанной со мной другими узами, кроме долга, формальности и дружбы».

Однако тучи полностью не рассеялись. «Между нами все еще трещина, и я часто задумывался, сможет ли она зарасти, о том же думала и ты. Я часто в это время сдавался, и ты тоже. Расстояние между нами было гораздо больше, чем Атлантический океан. Но, когда я вижу, как ты следишь за моими проблемами, […] у меня появляется новая надежда. Там, где все еще есть искра и надежда, всегда может появиться огонь и пламя»{72}.

Но ни огня, ни пламени не получилось. Произошло это в немалой степени и потому, что увяла интимная жизнь. После долгой разлуки, сначала во время войны, потом во время плавания на «Кон-Тики», они уже не находили тепла в супружеской постели. Когда сыновья стали достаточно взрослыми, чтобы понять, мать рассказала им, что уже не находила удовольствия в занятиях любовью. Отец тоже подтвердил: «Лив больше не хотела спать со мной»{73}.

Так как желание угасло, Лив все больше стремилась к платоническим отношениям. Это сильно обижало Тура, которого со временем стала мучить плоть. Но во многом он был виноват сам. Это он создал отстраненность в семейной жизни, ставя на первое место свою работу в ущерб вниманию к жене и детям. В течение долгого времени Лив жила для него, но Тур не понимал, что и он в такой же степени должен жить для нее. Поэтому он не мог и не захотел принять то, что Лив во время войны стала более самостоятельным человеком. Преданность, от которой зависело спасение супружеской жизни, исчезла потому, что Тур Хейердал сделал себя центром всего{74}.

Тур не мог забыть, как Лив унизила его на глазах всего мира, когда она сошла с трапа самолета в Вашингтоне. Лив много раз просила прощения, ведь она не думала его обидеть.

Но, хотя Лив никогда раньше так долго не просила прощения, подобное поведение дало пищу для мыслей, которые, как оказалось, трудно было отбросить. Когда она согласилась отправиться с Туром на Фату-Хиву, она сделала это потому, что познакомилась с человеком, который так увлекательно рассказывал о возвращении к природе. Путешествие на остров, однако, не стало путешествием в рай, как они надеялись, но Тур нашел нечто, что оказалось таким же важным, — научную загадку, которая привела его к «Кон-Тики»: откуда произошли полинезийцы?

Лив восхищалась тем, что он отдает столько сил, чтобы найти ответ на этот вопрос, но со временем у нее все чаще возникало чувство, что он работал не только ради исследований, — он хотел стать знаменитым. И теперь, когда он стал знаменит, она уже не была уверена, что он хочет вернуться к природе. С разочарованием смотрела она, как ему нравилось находиться в центре внимания, — внимания, которое ей не хотелось с ним разделять{75}. Если Тур считал, что Лив предала какие-то идеалы, то она с полной уверенностью могла то же самое сказать о нем самом.

Прежде чем обратиться в суд, она некоторое время размышляла над тем, не стоит ли прекратить споры, чтобы вернуть Тура. Она могла просто подойти к нему и сказать, что «согласна со всем», как она писала Генриетте. Но это «вступило бы в диссонанс с моим понятием правды, и, я боюсь, он разоблачил бы меня. Я плохая актриса и не думаю, что ложью можно чего-то добиться»{76}. Пытаясь пойти дальше, она попросила Тура пригласить Ивонн в Свиппопп, чтобы познакомиться с ней. Хейердал согласился. В один из ноябрьских выходных он собрал в домике небольшую компанию: директора отеля «Невра Хойфьелльс» Пера Хаслева, художника Бьорна Стенерсена, с которым он подружился во время пребывания в «Малой Норвегии», и Ивонн{77}. Хейердал откровенно гордился своей новой подругой, и Лив не могла не заметить того внимания, что и та, в свою очередь, уделяла ему.

— Ты нашел настоящего ангела, — сказала она{78} и поняла, что битва за Тура проиграна.

В последующие дни Лив редко видела мужа. Он был занят лекциями в Швеции и Англии, а когда заезжал в Норвегию, то жил в Осло вместе с Ивонн. Лив нужно было многое уладить в связи с предстоящим разводом, в немалой степени ее беспокоила экономическая сторона дела. Но, так как Тур постоянно был в разъездах, «что-то организовать» оказалось невозможно. Ей приходилось связываться с ним по телефону или в письмах, и в конце концов она почувствовала себя «как выжатый лимон»{79}.

18 декабря, за три дня до встречи в суде, Тур приехал в Лиллехаммер. Он взял с собой Ивонн{80}. В Свиппоппе Лив с детьми пекли «пряничных человечков». Ивонн надела фартук и присоединилась к ним{81}. «В этой неразберихе […] тесто стало твердым, как гранит, и из него уже не получились ни дяди, ни тети». Им пришлось рубить тесто топором и пилить пилой, пока оно не превратилось в куски, которые смогла прожевать только собака мальчиков — Фанки.

«Да, такого Рождества не пожелаешь никому, но все проходит», — вздыхала Лив в письмах Генриетте{82}.

В тот же день, когда был назначен суд, Лив и Тур зашли к адвокату Лив. Он составил проект соглашения, где, как он сказал, он учел потребности Лив и сыновей в материальной поддержке после развода. Как Лив рассказала Генриетте, Тур «побелел от злости» и сказал, что больше никогда не будет иметь дело с адвокатами{83}.

Тем не менее стороны пришли к соглашению. Важнейшие его пункты гласили, что Лив и дети будут ежемесячно получать 700 крон не облагаемого налогами пособия, по 250 крон на каждого мальчика и 200 крон самой Лив{84}. Если Тур Хейердал заработает в год более 15 тысяч крон после того, как пособие выплачено, дети должны получать 10 процентов дополнительных доходов. Пособие должно выплачиваться до тех пор, пока сыновья не будут в состоянии обеспечивать себя сами. Хейердал также брал на себя обязательство помочь мальчикам получить образование, «которое они захотят и к которому у них есть способности». В последнем пункте оговаривалось, что доля Лив в пособии аннулируется, если она снова вступит в брак{85}.

Лив сомневалась, достаточно ли хороши условия. Она ранее советовалась с Томасом Ульсеном и хотела позвонить ему, чтобы узнать его мнение. Но она не верила, что Тур сможет платить больше. Его материальное положение «оставляло желать лучшего, несмотря на неплохой доход»{86}. Она решила отбросить свои сомнения потому, что по совету Ульсена добилась пункта о процентах{87}. Он позволит получать дополнительные деньги, если доходы Тура увеличатся.

Материальное положение Хейердала на тот момент осложняли оставшиеся долги за экспедицию на «Кон-Тики». Кроме того, ему приходилось сражаться с налоговыми органами, доказывая, что расходы на экспедицию — это инвестиции и поэтому он имеет право на налоговые льготы.

Доходы от продажи книги об экспедиции на «Кон-Тики», вышедшей в ноябре 1948 года, оставались на хорошем уровне, но потребовалось время, пока отчисления автору были выплачены. Поэтому Туру было нечем похвастаться в материальном плане в то время, когда мировой судья Эриксен объявил о расторжении брака.

После суда Ивонн собралась уезжать в Осло. Когда бывшие супруги расстались у конторы судьи, Лив уже не смогла сдержаться. Обращаясь к победившей сопернице, она пожелала ей успеха, загадочно добавив: «Ну, ну, Ивонн, придется тебе помучиться со здоровьем»{88}.

Тур остался в Лиллехаммере, чтобы отпраздновать Рождество со своей уже бывшей женой и детьми. На третий день после Рождества они все вместе сели на поезд, идущий в Осло{89}. Но если Тур остался в столице, то Лив взяла детей и поехала к родителям в Бревик.

Она боялась, потому что до сих пор не рассказала им о разрыве с мужем{90}. Наверное, она вспоминала, как сердился отец, когда она двенадцать лет назад объявила, что выходит замуж за человека по имени Тур Хейердал, и как ей пришлось бороться, чтобы получить разрешение родителей на поездку с ним на тихоокеанский остров.

На этот раз сильнее прореагировала мать. Она явно была разочарована, но удержалась от прямых обвинений против бывшего зятя. Она слишком уважала Тура Хейердала{91}. Самым главным для родителей было то, что дочь, как казалось, не сильно пострадала. Она уверила их, что ее будущее обеспечено и что она хочет «и жить, и работать». И прежде всего ребята «восприняли это спокойно»{92}.

Дети узнали о разводе тоже во время рождественских каникул у бабушки с дедушкой в Бревике. Семилетний Бамсе заплакал, но быстро успокоился. Typ-младший, который был старше на пару лет, держал себя в руках. Все-таки мальчики не так часто видели отца. От того, что он съехал от них, мало что изменилось{93}.

Тур очень волновался, как все пройдет в Бревике. Он не поддержал Лив, когда она осмелилась прямо заявить о разводе своим родителям, он скорее хотел бы, чтобы она сообщила им об этом письмом уже по возвращении в Лиллехаммер{94}. Теперь ему самому предстояло отвечать. Пока Лив была еще в Бревике, он поехал в Ларвик навестить своего отца, которому вскоре исполнялось восемьдесят лет{95}. И когда дошло до дела, Тур не смог рассказать все честно и открыто. Он не решился поведать старику «стопроцентную правду, но подготовил его к тому, что они дальше будут общаться как друзья, а не как супруги», — писал он Лив{96}.

Отец с удивлением слушал сына. В его глазах все женщины были одинаковы, и в таком случае развод был и дорогим, и бесполезным делом. Нельзя сказать, что он жалел о разводе с первой женой, на который он пошел ради того, чтобы жениться на матери Тура. Но, когда отношения с Алисон тоже испортились, он сказал, что должен был сделать больше, чтобы удержать ее{97}.

Может быть, Тур сказал отцу, что они с Лив остаются друзьями, скорее чтобы успокоить собственную совесть, чем утешить отца, поскольку на самом деле ситуация была не столь идиллической.

«Тур нанес мне такой удар в спину, которого я никак не могла ожидать. Я так хотела им восхищаться. […] Мы поставили друг друга на пьедестал, на котором никто из нас не смог удержаться. Но теперь мне уже все равно», — писала Лив Генриетте{98}.

Для Лив ситуация выглядела так: «Я, должно быть, совершила ту же ошибку, что и он совершил по отношению ко мне. […] Все мои трудности за те три последних года, в которых я во многом была виновата сама, представляются мне далекими и ненастоящими. И когда я проснулась утром, это было как вернуться к жизни после тяжелой болезни».

Больше всего ей хотелось «совершить какую-нибудь глупость», но, тут же добавила она, Генриетте не следует воспринимать это буквально. Единственной глупостью, которую она имела в виду, была идея о покупке пианино, чтобы Typ-младший чем-то занимался помимо школы{99}.

Никто так остро не воспринял развод, как мать Тура. Когда Алисон встретилась с Ивонн первый раз, она думала, что это девушка Бьорна Стенерсена. Но, когда поняла, что на самом деле это девушка Тура, она почувствовала себя оскорбленной до глубины души. То, что сын намеревался уйти от Лив, она не могла ни понять, ни принять{100}.

Это в первую очередь объясняется близкими отношениями, сложившимися у Алисон с невесткой. Они строились на уважении и, в немалой степени, на доверительности{101}. Лив тянуло к Алисон, и со временем она почувствовала более тесную духовную близость со свекровью, чем с собственной матерью. Ей, «новообращенной» атеистке, было о чем поговорить с дарвинисткой Алисон. Живя в близком соседстве с домиком Свиппопп, Алисон приобрела большое значение и для мальчиков, особенно в те периоды, когда Тур надолго уезжал. К недовольству Хейердала, Лив нашла в лице Алисон союзницу по взглядам на воспитание детей{102}, что усиливало взаимное отчуждение в их несчастливом браке.

Алисон с первой минуты вела себя по отношению к Ивонн скорее холодно, чем корректно. В будущем Алисон собиралась по-прежнему считать Лив своей невесткой.

Другие члены семьи Хейердал тоже не поддержали Тура: Лив слишком уважали, Ивонн же была посторонней.

Вначале и Тур вел себя так, как будто Ивонн была посторонней, когда она сопровождала его в поездках. Во время продолжительного турне с лекциями по Швеции во второй половине января 1949 года они сняли в отеле отдельные номера, «чтобы избежать кривотолков», о чем Тур по той или иной причине считал естественным держать Лив в курсе{103}. В конце письма Ивонн добавила несколько строк о том, как в Швеции все дешево и как здорово там ходить по магазинам, а затем попросила Лив передать большой привет матери Тура.

В начале февраля 1949 года пришло наконец время исполниться тому, что Тур и Ивонн пообещали друг другу в первую ночь, — вступлению в брак.

Свадебное путешествие. Тур и Ивонн поженились в Санта-Фе, Нью-Мексико, где Тур собирался изучать историю коренных народов Америки

Свадьба должна была состояться в укромном месте. 4 февраля Тур выехал из Гётеборга в Америку на шведском лайнере «Грипсхольм». После путешествия через штормившую Северную Атлантику судно прибыло в Нью-Йорк 16-го числа, с опозданием в несколько дней. Там он ждал Ивонн, которая прилетела самолетом 1 марта.

Вместе они отправились дальше, в Чикаго, где Тур должен был выступать с лекцией в университете и показывать «занимательные картины об экспедиции на плоту по Великому Тихому океану»{104}. Они также воспользовались случаем посетить Национальный музей естественной истории, прежде чем сели на поезд «Эль Капитан», осуществлявший сообщение по классическому маршруту между Чикаго и Лос-Анджелесом. У них были билеты до Санта-Фе, столицы штата Нью-Мексико; туда они прибыли 6 марта.

Выбор города не был случаен. Тур приехал в Санта-Фе в первую очередь для работы. На титульном листе его еженедельника за 1949 год он сделал заметки, которые должны были составить основу его диссертации, начатой им еще после войны и которую он, после всей суматохи вокруг путешествия на «Кон-Тики», наконец собирался вновь начать — «в очередной и, надеюсь, […] в последний раз»{105}. «Я собирался доказать, что доисторические индейцы из Южной Америки могли заселить острова в центре Тихого океана с помощью транспортных средств, имевшихся у них в доколумбову эпоху»{106}.

В Санта-Фе Хейердал также собирался поработать в Музее Нью-Мексико, чтобы продолжить исследования культуры и истории индейцев. Впервые он собирался сотрудничать с профессиональными археологами{107}.

Но, прежде чем окунуться с головой в науку, он собирался жениться. И разве мог такой романтик, как Тур Хейердал, выбрать для этого события какое-то иное место, нежели такой необычный и старинный городок, как Санта-Фе? На земле, похожей на пустыню, все еще стояли дома с крышами, обмазанными глиной, высохшей на солнце. Вечнозеленые кедры создавали прохладную тень, а на горизонте к небу тянулись заснеженные вершины гор. Он наблюдал мексиканцев и ковбоев в широкополых шляпах; особенно он обратил внимание на значительное присутствие индейцев пуэбло и навахо. Своим смешением испанской и индейской культуры Санта-Фе больше напоминал Перу и Мексику, чем США{108}.

Дома о свадьбе никто не должен был знать, по крайней мере пока. Даже Алисон не известили. За день до бракосочетания Тур на писал матери письмо, не рассказав о предстоящем событии. Он ограничился рассказом о том, что приехал в Санта-Фе для того, чтобы, возможно, найти «дешевое и спокойное место, где жить», пока не закончит свою диссертацию{109}. Об Ивонн он ни словом не упомянул.

Тур Хейердал был сильно привязан к матери, и то, что он ничего ей не сказал, само по себе удивительно. Но, учитывая отношение ее и остальной части семьи к Ивонн, это не кажется странным. Свадьба дома усилила бы конфронтацию и поставила бы Ивонн в унизительное положение. Недовольство Алисон тем, что сын бросил Лив, вероятно, сыграло свою роль и в том, что вместо конфронтации он выбрал окольные пути — надеясь, возможно, что скепсис пройдет, если он поставит мать и остальных членов семьи перед фактом.

Свидетельство о браке. Документ, показывающий, что Тур и Ивонн вступили в законный брак, выдал шериф Санта-Фе

Бракосочетание состоялось 7 марта в обшарпанной конторе шерифа. Пока шериф зачитывал текст, Тур стоял и смотрел на лежавший на полке пистолет. Парень по имени Билл забежал из соседней комнаты, чтобы стать свидетелем{110}. Тур и Ивонн сказали друг другу «да», и шериф объявил их законными супругами.

Лив и мальчики в Лиллехаммере радовались началу весны. О свадьбе Тура и Иванн ей рассказали знакомые. Когда Лив во время войны жила у семьи судовладельца Ульсена под Нью-Йорком, она познакомилась с Улой и Ранди Флатабё, норвежской парой, жившей на Манхэттене и часто заходившей к ним в гости. Они также знали и Тура, хоть и не очень хорошо, и теперь они наткнулись на него с Ивонн в Санта-Фе. Они очень удивились, что Тур представил Ивонн как «этническую беженку», пока ситуация не осложнилась настолько, что ему пришлось рассказать, в чем, собственно, дело{111}.

Лив писала Генриетте: «Тур обосновался в Санта-Фе, Нью-Мексико, вместе со своей Ивонн. Они женаты, что, конечно же, строжайшая тайна»{112}. Она также могла рассказать подруге, что пианино уже на месте и Typ-младший начнет брать уроки.

Огражденные от скандалов и вторжений, Тур и Ивонн наконец могли взяться за создание семьи. Но прежде всего на повестке дня молодоженов стояло более важное дело: все силы нужно было посвятить тому, чтобы Тур скорее закончил диссертацию. Они собирались остаться в Санта-Фе до августа, и Хейердал надеялся, что сможет поставить точку, прежде чем они отправятся домой.

Ивонн с энтузиазмом принялась за порученное ей дело. После двух расторгнутых помолвок она встретила мужчину, давшего ей ощущение надежности, которого она искала. Отдавая ему свою любовь, она вскоре также полностью пожертвовала собой ради научной работы Тура. А Туру вряд ли удалось бы найти лучшую помощницу. В июне 1949 года он писал своему другу Герману Ватцингеру, который был с ним в экспедиции на «Кон-Тики»: «Я, должно быть, забыл рассказать тебе, что женился и получил лучшую, умнейшую и самую очаровательную секретаршу в лице своей новой жены Ивонн, которая строчит за мной так, что только искры летят, с утра до вечера и в то же время успевает поддерживать огонь под кастрюльками с мясом. У нас все замечательно. Мне никогда не было так хорошо, а это много значит — услышать такое от человека, пережившего даже плавание на „Кон-Тики“! […] Мы с Ивонн поженились скромно и тихо, скорее всего, никто об этом не знает, но мы, по крайней мере, написали об этом домой, так что тайны никакой в этом нет»{113}.

Тур не только получил новую жену. Он снова приобрел секретаршу, которую потерял вместе с Лив. Раньше и Лив, точно так же как Ивонн, печатала так, что только искры летели, пока ей не пришлось отдать большую часть своего внимания детям.

Портрет Ивонн Дедекам-Симонсен. Фотография сделана в 1952 году в известном фотоателье Шёвалл на улице Драмменсвейен в Осло

Тур Хейердал любил повторять, что они с Лив расстались друзьями. Из писем, которые Лив написала Генриетте, вырисовывается совсем другая история. Поздней весной 1949 года она узнала, что Тур и Ивонн собираются праздновать свое возвращение из Санта-Фе у Алисон в Рустахогде. В очередной раз она доверилась своей подруге: «А еще я хотела бы сказать, что боюсь возвращения Тура и его жены домой. […] Ну да ладно, не будем об этом сейчас».

«Откуда пришли полинезийцы?» Охота за ответом на этот вопрос занимала Тура с тех пор, как они с Лив в 1938 году вернулись домой с Фату-Хивы.

Через десять лет этот вопрос стоил ему семьи и детей. Но нельзя сказать, что потеря отняла у него силы. Плавание на «Кон-Тики» помогло ему прославиться в качестве ученого.

Ради этого все остальное должно было отступить.

Книга

Осенью 1948 года в издательстве «Гильдендаль Норск Форлаг» царило напряженное ожидание. Директор Харальд Григ решил, что «Экспедиция на „Кон-Тики“» должна выйти первым тиражом в 10 тысяч экземпляров. По норвежским меркам, это было много, и не переборщил ли он?

Путешествие на «Кон-Тики» получило широкое освещение в прессе по всему миру, и, хотя в Норвегии чествование оказалось скромным, оно давало основание полагать, что книгу ждет успех. Но сразу 10 тысяч экземпляров, тем не менее, казалось уж слишком, учитывая и то, что Тура Хейердала в эту осень на книжном рынке ждали серьезные конкуренты. Согласно анонсам в прессе, «Страна холодных берегов» Хельге Ингстада вышла тиражом 7 тысяч экземпляров, «Дети улицы» Арне Скоуена — 10 тысяч, первый том собрания сочинений Уинстона Черчилля в переводе на норвежский — 31 тысяча, «Моби Дик» Германа Мелвилла — 21 тысяча, «Люди в темноте» Асбьёрна Сунде, книга об «Освальд-группе»[3] времен войны, — 21 тысяча, и книга о Компании Линге[4] вышла тиражом 20 тысяч экземпляров. Основными привлекательными моментами всех этих книг были захватывающее действие — action — и мужество их героев, и поэтому все они в большей степени предназначались для той же группы читателей, кому Григ хотел адресовать и «Экспедицию на „Кон-Тики“».

Презентация книги состоялась 2 ноября. Рецензентам она понравилась. В «Афтенпостен» Лейф Бённ высказал мнение, что книга Хейердала должна стать классической для норвежской молодежи, как в свое время «На лыжах через Гренландию» Фритьофа Нансена{114}. Нильс Вереншельд из «Дагбладет» назвал книгу «хорошим рассказом о захватывающем путешествии». По сравнению с тем, что еще он читал о путешествиях, он нашел книгу удивительно свободной от пересказа забавных эпизодов, случившихся с экипажем во время путешествия, и ему также очень понравилось, что Хейердал не поддался искушению бесконечно цитировать судовой журнал{115}.

Некий ЕСС в «Моргенбладет» назвал книгу событием года и отметил, что «мы должны гордиться тем, что экспедиция на „Кон-Тики“ — норвежская»{116}.

Но, несмотря на хорошие рецензии, редакторы ведущих норвежских газет уделили мало места презентации. Они не поняли, что «Экспедиция на „Кон-Тики“» станет одной из самых популярных норвежских книг. Уже спустя неделю тираж 10 тысяч экземпляров был распродан, и Григ немедленно заказал новый, 7 тысяч экземпляров. До самого Рождества типографии работали без устали, и издательство смогло похвастаться 50 тысячами проданных экземпляров. Затем это число выросло до 70 тысяч.

Если в Норвегии успех был значительным, то за границей он оказался еще больше. Только в Швеции тираж достиг 100 тысяч экземпляров.

Через четыре недели после презентации Тур Хейердал заключил контракт с крупным британским издательством «Джордж Аллен и Анвин» о продаже английского перевода книги по всему миру, кроме США. Затем пришел черед других стран. В течение пары лет книгу перевели на двадцать три языка и продали более двух миллионов экземпляров.

Миллионные тиражи. Только в Великобритании стопка из всех проданных книг о плавании на «Кон-Тики» превысила бы Эверест почти на тысячу метров

Удивительно, но попасть на американский рынок оказалось не так-то просто. После большого интереса к плаванию на «Кон-Тики» в США и успеху книги в англоязычных странах Тур считал само собой разумеющимся, что одно из крупных американских издательств ухватится за нее. Но агент, которому поручили это задание, вскоре сообщил, что интерес невелик. Издательство за издательством отказывалось на том основании, что книга не вписывается в текущую издательскую политику. Иначе говоря, они не верили, что публика захочет читать книгу после того, как большая часть ее содержания уже получила исчерпывающее освещение в прессе. За исключением собственно крушения на рифе Раройа, этому приключению не хватало драматических событий, равно как и романтики. И хотя Хейердал зарекомендовал себя как отважный искатель приключений, он не был известен как писатель. Для некоторых издательств сыграло свою роль и то, что он, по их мнению, не постеснялся требовать первого тиража в 10 тысяч экземпляров{117}.

Среди издательств, которые не увидели перспектив книги, было и самое крупное из них, богатое традициями издательство «Даблдей» из Нью-Йорка. «Даблдей» уже однажды отказало Хейердалу. После некоторых размышлений оно не решилось во время войны издать его первую книгу, «В поисках рая», где он рассказывал о пребывании на Маркизских островах.

То, чему все же суждено было превратиться в книжную лавину, началось чисто случайно. После лекции о «Кон-Тики» в университете Чикаго (в Чикаго Тур и Лив остановились до свадьбы по пути в Санта-Фе) с ним связались два представителя «Рэнд Макналли и К°», небольшого издательства, в основном выпускавшего карты и атласы. Они были в восторге как от доклада, так и от сопровождавшего доклад фильма. Нельзя ли им получить возможность издать эту книгу в США?

Возможность они получили. 21 марта 1949 года Тур подписал контракт, гарантировавший, кроме первого тиража 10 тысяч экземпляров, аванс в 1 тысячу долларов. Авторский процент с продаж первоначально установили в размере 10 процентов, а затем он возрос до 15 процентов за экземпляры, проданные сверх начального тиража 10 тысяч экземпляров. Издатели карт из Чикаго вряд ли когда-либо еще срывали такой большой куш, а другие издательства упустили величайшую возможность. «Экспедиция на „Кон-Тики“» была избрана «Книгой месяца» и вышла первым тиражом 500 тысяч экземпляров.

Дома, в Норвегии, директор издательства Харальд Григ мог только улыбаться. Он стал первым, кто увидел, какие возможности имеет книга о путешествии на «Кон-Тики». В одном из выступлений в Торговом обществе Осло он рассказал, что еще до того, как построили плот, он дал Хейердалу аванс в 4 тысячи крон, по тем временам годовую зарплату. «Ни один американский издатель сделать этого не захотел»{118}.

Интерес к экспедиции на «Кон-Тики» продолжал расти. Через десять лет после выхода норвежского издания только в США было продано двадцать миллионов экземпляров книги о «Кон-Тики»{119}. Ее перевели на пятьдесят два языка, и она выдержала восемьдесят семь изданий.

Успех, не имеющий равных. Книга об экспедиции на «Кон-Тики» вышла во всех странах мира и принесла Туру Хейердалу многомиллионный доход

В Осло пресса сообщала, что общий объем тиражей «настолько головокружителен, что Хейердал сбился со счета»{120}.

В чем же секрет этой книги?

«Экспедиция на „Кон-Тики“» не отличается красотой слога. Она беспорядочно выстроена, а автор сыплет цветистыми фразами, где натыканы прилагательные и наречия. Издательство установило срок сдачи рукописи 1 августа, а Тур едва успел вернуться домой из утомительного турне с лекциями по США, прежде чем он смог сесть за письменный стол. Мотивация не всегда была на высоком уровне, а напряжение от осознания необходимости закончить в срок временами становилось невыносимым{121}. Заметно, что книга написана второпях в течение нескольких летних месяцев, но автор дошел до финиша всего с четырехдневным опозданием. Однако у Хейердала имелось самое главное, что может быть у автора. У него была история, история, пожалуй, даже слишком хорошая, чтобы быть правдой, но именно потому, что она была правдивой, она оказывала уникальное воздействие. Но вряд ли только этим можно все объяснить. В литературе много произведений о людях, совершивших опасные экспедиции, но они и близко не смогли так заинтересовать публику, как рассказ о «Кон-Тики».

Чем же еще объясняется успех книги Тура Хейердала? Дело в том, что редко или никогда книга не выходила в такое удачное время. Весь мир все еще зализывал раны военного времени. Народ устал от ограничений и других трудностей. Людям нужен был стимул, что-то, что могло бы заставить их отвлечься от повседневности. И что в таком случае могло сравниться с рассказом о шести сумасшедших, отправившихся вопреки всему в плавание по величайшему океану мира на доисторическом плоту, не внушавшем доверия? О парнях, которым ежедневно приходилось сражаться с зубастыми акулами с «судна», едва выступавшего из воды, чтобы в конце концов потерпеть крушение на рифе, о котором никто ничего не знал, за исключением того, что это где-то в Тихом океане?

Одного только вида плота Тура Хейердала, на полном ходу несущегося по гребням волн, достаточно, чтобы у кого угодно захватило дух от удивления и включилось воображение. Те, кто читал книгу, пересказывали ее другим, а те, в свою очередь, следующим. Мальчики и девочки, познакомившиеся с бесстрашным Хейердалом, получили впечатление на всю жизнь, которое они передали своим детям. Так книга выросла из своего времени и перешла в следующее поколение, а продажи росли год за годом, охватывая всё новые страны.

Из нуждающегося Тур Хейердал превратился в миллионера, и это в то время, когда даже тысяча крон для обычного среднестатистического норвежца была недосягаемой суммой. Сколько он тогда заработал, подсчитать трудно, да и он сам этого точно не знал. Но прогрессивная налоговая система в послевоенной Норвегии была жесткой, кроме того, норвежские законы о валюте накладывали ограничения на то, как можно распоряжаться деньгами, вырученными от продажи книг за границей. Решение, принятое стортингом о том, чтобы обеспечить страну крайне необходимой валютой, сильно раздражало Хейердала. Он даже подумывал о том, чтобы сбежать.

В одном из писем Кнуту Хаугланду он писал: «…если я после многих лет упорного труда и поражений не смогу иметь достаточно валюты, чтобы продолжать путешествия, тогда я брошу Норвегию, Банк Норвегии и все остальное. Когда-нибудь мне надоест это отсутствие поддержки в своей стране. Никто не думает о том, какую рекламу норвежскому флагу сделала экспедиция (Кон-Тики)»{122}.

В письме Торстейну Роби на ту же тему присутствует черный юмор. В Великобритании продажи книг выросли «настолько головокружительно, что правительство скоро сможет купить себе всю нефть в Персии». От британского издательства он слышал, что английские налоговые органы хотят получать 19 шиллингов 6 пенсов с каждого заработанного им фунта. «Можно сказать, что мне так повезло, — у меня остается еще 6 пенсов, к радости Банка Норвегии, который сообщает, что эти 6 пенсов я должен отдать ему, чтобы норвежские налоговые органы получили свой кусок прежде, чем я получу все, что останется»{123}.

От доходов за границей Тур должен был платить налог в Норвегии только за то, что он зарабатывал в Дании и Швеции. От остальных доходов он платил налог там, где эти деньги были получены. Но прогрессивная шкала налогов существовала не только в Норвегии, и даже директор налоговой инспекции признался, что Хейердала обдерут, как липку{124}.

Репортаж в «Моргенбладет» представил денежный поток, вызванный книгой, в долгосрочной перспективе. Газета считала, что Тур Хейердал, «этот необычный источник валюты», вносил ощутимый вклад в торговый баланс. Только продажи книги, учитывая все обстоятельства, принесли стране доход в валюте в размере от трех до пяти миллионов крон, что в 1951 году соответствовало по ценности норвежскому валовому экспорту соленой тресковой икры{125}.

Что бы там Тур Хейердал ни думал о норвежской налоговой и валютной политике, хлеб с маслом он себе обеспечил.

Но если книгу обычная публика приняла тепло, то в научных кругах ее ожидал ледяной прием.

Шарлатан

Шарлатан!

Слово резало слух, он никогда его не забудет. Тур Хейердал всегда был готов обсуждать свои теории, но то, что один ученый назвал его занятия шарлатанством, он не сможет и не захочет терпеть.

В последнюю неделю ноября 1949 года Тур и Ивонн были в Стокгольме. Вместе со шведской кинокомпанией «Артфильм» они сутками напролет работали над тем, чтобы смонтировать материал, отснятый во время плавания на «Кон-Тики», в полноценный широкоформатный фильм. Надо было закончить к первому, закрытому показу через две недели, а мировая премьера планировалась на Новый год.

Интерес к «Кон-Тики» в Швеции был велик, больше, чем в Норвегии, и Тур долгое время ездил по стране с лекциями.

Однако в последнее время ему пришлось уступить шведскую аудиторию другим членам экспедиции. Когда Концертный зал Стогкольма 24 ноября наполнился до отказа, с лекцией выступал не Тур Хейердал, а Герман Ватцингер.

В воздухе пахло поздней осенью. Дни были короткими, листва опала. Шведские утренние газеты сообщали ежедневные сводки новостей о разногласиях в Коммунистической партии Норвегии, где прикладывались серьезные усилия, чтобы исключить из нее несговорчивого Генерального секретаря Педера Фуруботна. Они писали также об одной из величайших авиакатастроф Норвегии. Из-за плохой погоды к югу от Осло, в Хуруме, разбился самолет. На борту находилось 27 еврейских детей, летевших на свою новую родину, в Израиль. Выжил только один ребенок, мальчик.

После завтрака в отеле Тур и Ивонн посвятили все свое время «Артфильму». Тур использовал на борту плота шестнадцатимиллиметровую камеру, и съемки были сделаны с низкой скоростью. В США эксперты посчитали, что такие кадры невозможно перевести в формат, пригодный для кинопоказа. Однако во время одной из лекций в Швеции к Туру обратился кинематографист, захотевший посмотреть на исходный материал. Его звали Леннарт Бернадотт, и он когда-то был шведским принцем, но ему пришлось отказаться от королевского титула вследствие морганатического брака. Вместе с кинопродюсером Олле Нордемаром он в 1947 году основал компанию, которую назвал «Артфильм». Это была одна из первых кинокомпаний в Европе, которая приобрела аппарат, позволявший превращать шестнадцатимиллиметровую пленку в тридцатипятимиллиметровую, а также повышать частоту кадров — необходимое условие, для того чтобы фильм можно было показывать на большом экране. После изучения исходного материала Бернадотт и Нордемар пришли к выводу, что они смогут сделать из него пригодный к просмотру фильм. Воодушевленный этим радостным известием, Тур подписал контракт, гарантировавший ему половину предполагаемых доходов.

На другом берегу Балтийского моря, в Хельсинки, прессу также интересовал Педер Фуруботн и текущие разногласия в Коммунистической партии Норвегии. Но в пятницу 25 ноября хельсинкская газета «Нюа прессен» посвятила целую колонку другому норвежскому событию. На первой полосе под заголовком «Разоблачение „Кон-Тики“» отмечалось, что практически все, о чем Тур Хейердал рассказывал в книге о «Кон-Тики», сплошная выдумка. Внутри газеты, вверху в разделе культуры редактор поместил статью под названием «Шарлатанство вокруг „Кон-Тики“».

Статью написал финский профессор Рафаэль Карстен. Он являлся историком религии и социологом и провел много лет в экспедициях по изучению различных племен индейцев Южной Америки. Карстен был особенно известен своими работами, посвященными индейцам кечуа, жившим в основном в Боливии и Перу. Они были прямыми потомками инков, и, кроме того что они говорили на кечуа — языке инков, они сохранили многие обычаи и религиозные представления{126}. Поэтому Карстен считал себя экспертом в той области истории культуры, что легла в основу теоретической части экспедиции на «Кон-Тики». Он полагал, что эта экспедиция не имеет никакого отношения к науке, а Хейердал обнаружил полное отсутствие знаний о древнеперуанской истории.

Финский профессор пошел дальше. Он усомнился в том, что экспедиция вообще имела место. Если только половина того, что рассказывал Хейердал, была правдой, «следует рассматривать как чудо, что путешествие вообще состоялось. Но чудеса, как известно, случаются редко».

Если все же чудо произошло и плот достиг Полинезии, то это, по мнению Карстена, случилось вследствие подлога. Он отклонил заверения Хейердала в том, что «Кон-Тики» был настоящей копией доисторических плотов инков. Карстен, напротив, уверял, что плот построили специально так, чтобы он, среди прочего, мог вернуться в исходное положение, если его перевернет волна. В связи с этим научные основания, которые Хейердал подводил под свое путешествие, следует считать недействительными. В этом отношении Карстен также нашел недостаточно научно обоснованным то, что провиант на борту состоял «из наиболее неизученных пищевых составов», а не из той простой пищи, которой должны были довольствоваться Хейердал и его товарищи. Он отметил и то, что раз «Кон-Тики» имел такие современные инструменты, как карта, компас и другое навигационное оборудование, то одно это говорило само за себя: Хейердал предпринял свое путешествие вовсе не «в тех же самых условиях, что и примитивные люди каменного века».

Карстен поставил под сомнение не только плот и провиант. Он также поинтересовался, на каком основании Хейердал назвал экспедицию «Кон-Тики». Для Тура Кон-Тики был богом Солнца, который, согласно легенде, взял своих светлокожих бородатых людей и отправился в путешествие по океану на запад. Для Карстена, историка религии, бога Солнца Кон-Тики никогда и нигде не существовало, разве только в фантазиях Хейердала. Поэтому он подверг сомнению и легенду, на которой основывался Хейердал. «Кон-Тики — полная выдумка Хейердала, — писал он. — Было бы интересно узнать, откуда Хейердал взял эти данные, никому, кроме него, неизвестные».

Поэтому, продолжал Карстен, вся теория Тура Хейердала, похоже, опирается на «миф, о котором, по его словам, он слышал от старого вождя с Фату-Хивы». Миф, ставший для Хейердала исторической действительностью — важнейшим аргументом против всех научных обоснований, да и не только, — миф, ставший истиной. «Он знает, что доисторическую культуру перенесли из Перу в Южный океан».

Рафаэль Карстен не отрицал наличие культурных контактов между Полинезией и Южной Америкой. Но эти контакты в таком случае имели начало в Полинезии, а не в Южной Америке. Путешествие Хейердала на плоту не изменило это положение ни на йоту; наоборот, характеризуя все плавание как шарлатанство, Карстен хотел прекратить всякую дискуссию о бессмысленных теориях норвежца. В глазах Карстена Хейердал «только сделал рекламу Скандинавии и показал, что отвага викингов все еще жива у их современных потомков».

Финское агентство новостей (ФНБ) нашло эту критику примечательной и послало телеграмму, основной смысл которой не оставлял никаких сомнений: эксперт «разнес в пух и прах теории норвежца»{127}. Вечером корпункт ФНБ в Стокгольме связался с Туром Хейердалом. Журналист пересказал основное содержание статьи Карстена и попросил ее прокомментировать.

Эта атака стала для Тура полной неожиданностью. Не зная всех подробностей статьи Карстена, он не захотел отвечать. Но мысли об этом не давали ему покоя. Шарлатан? Он не смог уснуть, после того как прочитал статью{128}.

Прошла еще пара дней, прежде чем он смог собраться и возразить. Хейердал не согласился с основными пунктами критики Карстена и воспринял ее как личный выпад. Зачем иначе финскому профессору использовать такие выражения, как «вольные фантазии» и «очевидное отсутствие знаний»? Хейердал отплатил той же монетой. У Карстена недостаточно знаний о предмете, чтобы вести разговор. Его основные положения не выдерживают критики, сказал он Финскому агентству новостей{129}. Единственное, чего добился Карстен, по мнению Хейердала, — он продемонстрировал собственную некомпетентность.

Выждав еще пару дней, Хейердал продолжил свою контратаку, и снова через ФНБ. Обвинение в том, что плот был специально сконструирован, не доказано и поэтому является лишь попыткой уязвить. Что касается размышлений Карстена о чудесах: «Рискуя жизнью, мы с пятью товарищами показали, на что способен бальзовый плот и в каком направлении ветер и океан несли его из Перу. Профессор Карстен может спокойно сидеть за своим письменным столом и утверждать, что миграция в Тихом океане осуществлялась в противоположном направлении. Я знаю, что он не может на практике доказать справедливость предпочитаемого им варианта. Но я имею право требовать, чтобы Карстен уважал очевидный факт реальности моей экспедиции и прекратил безосновательные нервные заявления о том, что это путешествие не может быть правдой»{130}.

Хейердал не прокомментировал утверждение о том, что бог Солнца Кон-Тики является лишь выдумкой. Он довольствовался выражением надежды на то, что его теории получат оценку на основе научных трудов, которыми он пользовался во время работы, а не на основе тех «более или менее красочных рассказов или интервью в отдельных газетах»{131} или краткого пересказа теории «в популярной книге об экспедиции на „Кон-Тики“», как, по его мнению, сделал Карстен{132}.

Противодействие. Туру Хейердалу пришлось выдержать серьезную критику после экспедиции на «Кон-Тики». Он никогда не забывал, как один финский профессор назвал эту экспедицию шарлатанством

Но профессор был непреклонен. При той шумихе, что возникла вокруг и путешествия, и книги, эта теория «благодаря такой громкой рекламе распространилась по всему миру», и Хейердалу следует ожидать, что и книгу будут оценивать не только с литературной, но и с научной точки зрения. Он ничего не ждал от научной работы, о которой говорил Хейердал. «Я убежден, что […] моя критика его бессмысленной теории и всей так называемой экспедиции „Кон-Тики“ не будет последней»{133}.

Тем не менее одно профессор Карстен хотел уточнить. Слово «шарлатан» придумал не он, оно не употребляется в самом тексте. Он хотел назвать статью «Так называемая экспедиция „Кон-Тики“ по Южному океану». Но редакция решила, что содержание статьи позволяло охарактеризовать все путешествие как шарлатанство, и поменяла название{134}. Уточнение Карстена не произвело впечатления на Тура Хейердала. Статья обидела его. Это профессор Карстен шарлатан, а не он.

Рафаэль Карстен был не первым, кто критиковал экспедицию на «Кон-Тики». С другого конца земного шара, из Окленда в Новой Зеландии, в дискуссию вступил еще один эксперт, этнограф сэр Питер Бак. Он был наполовину маори и носил также имя Те Ранги Хиора. После многолетних исследований, в том числе материалов Музея Бишопа на Гавайях, он стал главным авторитетом в области полинезийской культуры. Бак отбрасывал любую мысль о том, что полинезийцы имеют свои корни в Южной Америке. Его объяснение было традиционным — индейцы не имели транспортных средств для столь дальнего морского путешествия, кроме того, они не знали навигации. В интервью газете «Окленд стар» в феврале 1949 года он назвал путешествие Тура Хейердала на плоту красивым приключением, но просил не смешивать его с тем, что принято считать наукой.

Однако, поскольку Хейердалу удалось сделать то, что, по мнению Бака, было невозможно, а именно проплыть из Перу в Полинезию, новозеландцу пришлось найти иной аргумент, чтобы принизить научное значение экспедиции. Если Бак правильно понял Хейердала, норвежец хотел заставить ученых поверить в то, что полинезийцы произошли от каких-то индейцев, которые, рыбача вдоль берегов Перу, попали в течение Гумбольдта, и их вынесло в открытое море, а затем выбросило на берег в неизвестном месте. Именно так это описал журналист, а Бак с усмешкой продолжал: «Я никогда не видел, чтобы рыбаки брали с собой женщин. Согласно теории, они высадились на необитаемые острова, и кто же тогда стал матерями наших полинезийцев?»{135}

Противник. Новозеландский этнограф сэр Питер Бак (Те Ранги Хиора), наполовину маори и эксперт по полинезийской культуре, подверг строгой критике теорию Тура Хейердала

Содержание критики Бака не испугало Хейердала, его ответ был полон сарказма. Как такой эксперт по Тихому океану мог не знать о бальзовых плотах, которые конкистадоры встречали далеко в море, с женщинами и мужчинами и с большими грузами на борту? И если его интересовало, «каким же образом перуанцам удалось продолжить свой род в Полинезии без женщин», в таком случае получается, что те, что прибыли с противоположной стороны, из Азии, вероятно, «знали какой-то другой способ размножения»{136}.

Но, как бы Хейердал ни старался подняться над критикой Бака, он не мог отрицать, что она причиняла ему боль. Это было мнение авторитетного специалиста, и, поскольку Бак являлся первым критиком, он сыграл роль вожака в среде ученых. Сделав Хейердала посмешищем, он не только лишил жизни провозглашенную теорию о том, что полинезийцы были южноамериканскими индейцами. Он сделал еще хуже — отнял у Хейердала научную достоверность.

Эту точку зрения Бака разделял известный датский антрополог, профессор Кай Биркет-Смит. Для него экспедиция на «Кон-Тики» в научном отношении была таким абсурдом, что ее просто-напросто следовало предать забвению{137}. Он сам придерживался теории, исходившей из того, что полинезийцы всегда отправлялись в плавание против течений и ветра на поиски новых земель только в том случае, если у них имелась база, куда можно вернуться, если закончится еда и вода{138}.

В Швеции выступил профессор-ботаник Карл Скоттсберг, но его критика была мягче по форме. В рецензии на книгу «Экспедиция на „Кон-Тики“» в газете «Гётеборгс хандель ог шёфартстиденде» он описал путешествие на плоту как выдающееся спортивное предприятие, а книгу назвал замечательной летописью в словах и иллюстрациях. Но и он критиковал Хейердала за недостаток научной строгости. Особенно его раздражало то, что Хейердал вольно обращался с доступным фактическим материалом. Скоттсберг сам проводил ботанические исследования в Тихом океане, в первую очередь на острове Пасхи. В немалой степени именно поэтому он подверг гипотезу Хейердала сомнению, поскольку тот тоже использовал доказательства из области ботаники. Скоттсберг, тем не менее, считал, что гипотеза Хейердала достаточно смелая и она вызовет дискуссию. В отличие от Карстена он с нетерпением ждал объявленной Хейердалом монографии. Только тогда он сможет составить представление «о ценности и доказательности источников»{139}. В целом он предоставлял вести дальнейшую дискуссию более компетентным в данной области, чем он, специалистам.

Шведский археолог Стиг Рюден поддержал этот призыв и продолжил дискуссию. Как и Карстен, он много раз бывал в экспедициях в Перу и Боливии. И как Карстен, он отрицал наличие легенд, повествующих о светлокожих, бородатых людях, которые во главе со своим вождем, богом Солнца Кон-Тики, отправились на плотах по Тихому океану. Испанские летописи, которые Хейердал называл в качестве источников таких легенд, по мнению Рюдена, следовало читать гораздо осторожнее, чем это сделал Хейердал. Рюден также не понимал, как горстке мужчин и нескольким женщинам за сравнительно короткое время удалось населить целую Полинезию от Новой Зеландии до Гавайев, даже если учитывать вероятный вклад мигрирующих индейцев из Северной Америки{140}.

Американские ученые также не отличились снисходительностью. Прежде чем назвать Хейердала шарлатаном, Карстен проконсультировался с профессором Джоном Роуи из Университета Беркли. Роуи занимался археологическими исследованиями в Перу и был, среди прочего, известен своей монографией о культуре инков во времена Конкисты. Он написал Карстену, что, несмотря на то что книга о «Кон-Тики» вызвала большой интерес публики в США, академическая среда не восприняла ее всерьез. По его личному мнению, обсуждение вопроса о том, мог ли бальзовый плот преодолеть океан, было напрасной тратой сил, в то время как куда более важные исследования ожидают своей очереди{141}.

Хейердалу пришлось вынести критику от своего старого знакомого Ральфа Линтона — американского антрополога, который, как и Тур, изучал культурные памятники на Маркизских островах. При встрече в Нью-Йорке он щедро расточал похвалы в адрес этнографических экспонатов, которые Тур и Лив привезли с Фату-Хивы. Когда Линтон в октябре 1949 года был в Осло, он не встретился с Хейердалом, который в это время читал лекции в Дании. Но на вопрос газеты «Афтенпостен» что он думает о «теории „Кон-Тики“», Линтон обозначил свою сугубо негативную позицию, основываясь на том же, что и Бак, — южноамериканские индейцы не владели искусством навигации{142}. В одной из своих лекций он сказал: «Хейердал не доказал ничего сверх того, о чем мы и раньше знали, — что норвежцы — умелые моряки»{143}.

Австрийский этнограф Роберт фон Гейне-Гельдерн также захотел внести свою лепту. Первый раз он познакомился с теорией Тура Хейердала во время войны. Он был специалистом по культурам Юго-Восточной Азии и считал, что Хейердал ошибся. Тем не менее Гейне-Гельдерн нашел его идеи интересными и даже предложил Хейердалу в 1941 году опубликовать их в новом научном журнале, который он как раз собирался издавать в Нью-Йорке{144}.

Через девять лет Хейердалу вновь предложили опубликоваться, на этот раз в лондонском «Джиогрэфикл джорнал». Туру предоставили лестную возможность выступить с докладом о путешествии на «Кон-Тики» в Королевском Географическом обществе, престижном издателе журнала, и главный редактор захотел получить более подробную статью. Тур ухватился за возможность представить научной публике квинтэссенцию своей монографии, над которой он еще работал{145}.

Гейне-Гельдерн внимательно прочитал статью. Как и многие другие критики, он восхищался мужеством путешественников на «Кон-Тики». Но как ученый он не мог воздержаться от комментариев и направил в редакцию свой ответ{146}.

Главным аргументом теории Хейердала о миграции полинезийцев было то, что первые полинезийцы все еще жили в каменном веке и не знали металла. Поэтому они не могли прийти из Юго-Восточной Азии, где люди знали металл задолго до того, как первые полинезийцы обосновались в Тихом океане около 500 года н. э. Гейне-Гельдерн, напротив, утверждал, что во многих районах Индонезии каменный век продлился довольно долго и после Рождества Христова и по этой причине аргументация Хейердала разваливается как карточный домик. И если полинезийцы все-таки знали металл, эти знания потерялись через поколение или два по той простой причине, что на островах, где основались полинезийцы, металлов не было.

Другим важным основополагающим элементом теории Хейердала являлось сходство между так называемыми мегалитическими каменными строениями в Перу и Полинезии — параллель, которую, по его мнению, нельзя проследить в Индонезии или вообще в том регионе. Это заставило Гейне-Гельдерна задать вопрос: неужели Хейердал не знал о практически бесчисленном множестве монументов в Индонезии, и прилегающих островах, у которых, согласно его собственным исследованиям и исследованиям других ученых, отчетливо выражено сходство с полинезийскими не только по форме, но и по назначению?

Профессор Гейне-Гельдерн также не был в восторге от использованного Хейердалом метода — он выхватывал общие черты культур в Америке и Полинезии, не называя те же черты, имевшие место в Индонезии и Юго-Восточной Азии. Кроме того, чтобы приблизиться к полинезийской проблеме, было необходимо получить гораздо более обширные знания о культуре Азии, чем те, которыми, по-видимому, обладал Хейердал.

Гейне-Гельдерн не видел причин сомневаться в честности намерений Хейердала. То, что он все же заблуждался, профессор объяснял энтузиазмом молодого человека в отстаивании любимой идеи.

В одном он, тем не менее, оказал Хейердалу научную поддержку. Плавание на «Кон-Тики» доказало, что возможно пересечь Тихий океан с помощью доисторического плавсредства. Но дальше Гейне-Гельдерн не пошел, поскольку, вместо того чтобы признать этнографический смысл теории Хейердала, он использовал это доказательство в поддержку противоположной теории: в той степени, в какой был возможен контакт между Полинезией и Южной Америкой, его осуществляли полинезийцы на своих каноэ, а не индейцы на своих бальзовых плотах.

Одна мысль очень понравилась франко-швейцарскому этнографу Альфреду Метро. По его мнению, полинезийцы не уступали викингам в отваге и мореходных навыках. Утверждать, что они не могли пользоваться морской стихией, чтобы противостоять непогоде и ветрам, все равно что признать их неспособными к мореплаванию. Их оружием были не плоты, которые могли только дрейфовать, но каноэ с внешними балансирами, которые могли плыть под углом к ветру. Они не имели компаса и секстанта, но им и не нужно было ничего, кроме звезд на небе, формы волны и полета птиц, чтобы найти путь. Их путешествия из Азии на острова в Тихом океане продолжались несколько поколений, и каждое поколение получало от предыдущего знания о звездах и об уже известном им маршруте между островами.

Но что-то влекло их дальше, и они добавляли все новые острова к своим владениям, пока однажды им не встретился такой райский уголок, как Таити, и, наконец, остров Пасхи. И вряд ли они остановились там и не продолжили путь дальше, пока не достиг ли широких пляжей под Андами, где они разгадали загадку сладкого картофеля (батата). Поскольку даже для такого ученого, как Метро, твердо стоявшего на том, что колыбель полинезийцев находилась в Азии, сладкий картофель по-прежнему оставался загадкой.

Ботаники были едины во мнении, что батат произрастал изначально только в Южной Америке, и каким образом случилось так, что полинезийцы знали эту культуру задолго до того, как появились первые корабли европейцев? Клубни не могли сами по себе приплыть по воде, их не могло принести по воздуху — ветром или с птицами. Значит, их должны были однажды привезти люди, но кто?

В данном пункте наука по-прежнему ссылалась на догадки. Это могли быть гости-полинезийцы, которые взяли клубни с собой домой, или, как упрямо утверждал Хейердал, они могли приплыть с индейцами на плоту. Но выводить отсюда заключение, что полинезийцы тоже происходили оттуда же, откуда и батат, только потому, что во время плаваний им хотелось попутного ветра, по мнению Метро, означает полагаться на незнание или стремление дать своей фантазии крылья{147}.

Альфред Метро являлся экспертом по полинезийской культуре. Он был наиболее известен своими научными исследованиями на острове Пасхи и в то же время считался одним из авторитетов по загадочной истории этого изолированного общества. В пламенной статье во французском журнале «Ля Ревю де Пари» он также сравнил экспедицию на «Кон-Тики» с походом скаутов{148}. Он вообще согласился написать эту статью только потому, что боялся следующего: популярность книги о «Кон-Тики» заставит людей поверить, будто Тур Хейердал занимается наукой.

Помимо поучений норвежскому скауту о мореходных способностях полинезийцев Метро, как и Гейне-Гельдерна, интересовало, каким образом Хейердал использовал окончание каменного века в качестве объяснения невозможности происхождения полинезийцев из Азии. Поскольку, если бы было верно, как утверждал Хейердал, что они появились из горных районов озера Титикака, они должны были тогда жить в каменном веке, поскольку люди именно того периода сели на бальзовые плоты в начале второй половины I века н. э. Но это было не так, писал Метро и интересовался, каким образом Хейердал вообще мог не знать, что перуанские индейцы использовали металл с I века до н. э. и что именно в этих районах Нового Света металлургия получила наибольшее распространение.

Как и его коллеги, Метро не хотел затрагивать поэзию, без которой невозможно было представить себе приключения на «Кон-Тики». Но, поскольку науку Хейердала можно было считать мусором, то не удалось избежать нанесения ущерба и поэзии{149}.

Франко-швейцарский этнограф Альфред Метро (слева) довольствовался определением экспедиции на «Кон-Тики» как похода скаутов. На фото он с антропологом Марселем Гриолем

Скепсис, с которым встретили Хейердала после плавания на «Кон-Тики», не отличался по основным пунктам от того скепсиса, что сопровождал его до отправки в путешествие. Противодействие не стало для него неожиданностью{150}, но его очень раздосадовало то, что задающие тон в академической среде силы не хотели, несмотря ни на что, признавать то, что было действительно новым, — на бальзовом плоту можно было проплыть почти 8 тысяч километров по открытому морю. Однако заставить ученых отказаться от главного аргумента оказалось делом тяжелым и требующим времени, если вообще можно было это сделать. С тех пор как Хейердал потерпел крушение на рифе Раройа, он надеялся, что его путешествие признают существенным для дальнейших исследований. Но вместо этого ему пришлось столкнуться с тем, что ученые посвятили себя поиску новых способов опровержения его теории.

Хотя критика таких исследователей, как Бак, Скоттсберг, Роуи, Линтон, Гейне-Гельдерн и Метро, задела Хейердала, ему не оставалось ничего другого, как принять ее к сведению. По крайней мере, никто из них ни в малейшей степени не обвинил его в нечестности, как это сделал Карстен. У Скоттсберга он нашел также и примиряющие нотки. В большой статье в «Гётеборгс хандель ог шёфартстиденде», отвечая на критику Скоттсберга, он писал: «Я должен, тем не менее, признать, что, именно пробиваясь сквозь сопротивление, такое, какое оказывает Скоттсберг, теория покажет свою жизнеспособность. Пока теория показывает свою способность к сопротивлению штормам как на море, так и на суше, она укрепляется с помощью этих нападок, вместо того чтобы ослабнуть»{151}.

Ответ был интересным, поскольку он выражал желание Тура Хейердала следовать обычным нормам научной дискуссии. Допуская наличие разногласий и необходимости проверки основных постулатов, которые бы открывали перспективу дальнейших исследований, ученый должен был терпеливо выслушивать критиков. Это также предполагало готовность к дискуссии и то, что возможные споры будут вестись с уважением к противнику. Иначе говоря, ученый должен был, хоть это и казалось обидным, отказаться от своих убеждений, если бы оказалось, что теория не имеет права на существование.

Тем не менее упрямый и несмирившийся Тур Хейердал ринулся в бой за свою теорию после путешествия на «Кон-Тики». Еще до того, как поднять паруса, он считал, что имеющийся у него материал произведет революцию в антропологии{152}. Когда он вернулся, его уверенность не убавилась. Сопротивление, которое постепенно наваливалось на него, убедило его еще сильнее в том, что прав именно он. Спор быстро принял характер позиционной войны. Если противники обвиняли Хейердала в том, что его исследования не соответствовали научным стандартам, он отвечал им обвинениями в догматизме. И поскольку конфликт превратился в такого рода спор, где одно решение исключало другое, компромисс, по сути, был невозможен. Первые полинезийцы пришли ни из Азии, ни из Южной Америки — они вообще не приходили.

Тур Хейердал имел полное право быть упрямым. Если противники сидели в своих креслах, то он аргументировал с палубы плота. Они, конечно, посетили несколько островов в Тихом океане, но никогда, как он, не путешествовали на далекие расстояния на доисторическом транспортном средстве. Поэтому они совсем не понимали ни размеров этого океана, ни того, с какими проблемами пришлось столкнуться людям, которые однажды отдали себя в его власть. Они не представляли, какую силу имеют океанские реки, как Хейердал любил называть морские течения, или ветер, всегда дувший с востока на запад. Они не понимали системы морской циркуляции.

Хейердал знал не только то, что на практике оказалось возможно пересечь океан между Перу и Полинезией на нескольких связанных вместе бревнах. Он также знал, что человеческая психика может это выдержать, и как выдержали те, что, по легенде, пошли за богом Солнца Кон-Тики и покинули берега, взяв курс на запад. Хейердал не сомневался, что он с победой выйдет из конфликта, как только напишет научную монографию. В этой «этнографической работе о путешествиях доисторических рас» он по-настоящему «построит теорию о происхождении полинезийской расы»{153}, — подчеркивал Тур каждый раз в газетных статьях и письмах к семье и друзьям, как будто повторяя мантру.

Но до этого было еще далеко. Было «так много других дел, которые надо завершить», пока он сможет полностью сосредоточиться на монографии, писал он с горечью своим товарищам по путешествию на плоту{154}. После многих мытарств плот «Кон-Тики» попал наконец в Осло, где он все еще валялся на прибрежных камнях перед Музеем «Фрам». Однако, если Тур надеялся, что власти в качестве благодарности за ту рекламу, что он сделал стране, возьмут на себя труд предоставить плоту какое-то место, то его постигло разочарование. В письме Кнуту Хаугланду, основной движущей силе строительного комитета, он писал, что ему было бы «в десять тысяч раз приятнее, если бы „Кон-Тики“ оставался, как огромный памятник, на рифе Раройа, чем то, что он теперь догнивает дома на прибрежных камнях»{155}.

Все же Кнут не сдался. Частично с помощью обещания денег от Тура{156} ему удалось поставить плот под крышу. Музей открыл свои двери в рождественские дни 1949 года. Прошло немного времени, и он стал одним из самых посещаемых норвежских музеев.

Под крышей. В немалой степени благодаря усилиям Кнута Хаугланда удалось создать Музей «Кон-Тики» на Бюгдёй. Вскоре он стал самым посещаемым в Норвегии

Помимо работы над монографией Туру пришлось в немалой степени поработать и над тем, чтобы защитить себя от нападок со стороны научного сообщества.

Не сделало ли его путешествие на «Кон-Тики» своего рода доктором Земмельвейсом от антропологии? Классический пример ученого, который послал вызов традиционной истине и должен пострадать за это.

История о докторе Игнаце Земмельвейсе — это история об австро-венгерском враче, которые в середине XIX века пошел новыми путями, чтобы предотвратить женскую смертность при родах. Он работал в родильном доме в Вене, где имелось два отделения, одно для обучения врачей, другое — для обучения акушерок. По какой-то причине смертность была в три раза больше там, где роды принимали студенты и врачи, чем в отделении для будущих акушерок. В результате научных изысканий Земмельвейс пришел к выводу, что причина смертности кроется в том, что студенты, которые учились принимать роды, также принимали участие во вскрытиях умерших женщин, а акушерки от этой работы освобождались. Чтобы проверить свою гипотезу, он решил, что врачи и студенты, резавшие трупы, должны мыть руки в растворе хлорной извести, прежде чем идти к роженицам. Смертность значительно снизилась.

Доктор Земмельвейс был уверен, что он сделал потрясающее открытие, которое получит всеобщее признание. Но Луи Пастер еще не открыл бактерии, и Земмельвейс не смог объяснить этот феномен. Вместо аплодисментов он встретил сопротивление коллег. Они находили мытье рук ненужным и раздражающим. Они также не хотели признавать, что причиной смерти могут быть врачи. Некоторые, тем не менее, требовали, чтобы отдельная комиссия проанализировала открытие Земмельвейса. Но вместо этого глава родильного дома распустил эту комиссию и уволил Земмельвейса. Затем его изгнали и из научного общества.

Потребовалось еще несколько лет, прежде чем Пастер доказал, что Земмельвейс был прав. В промежутке между этими событиями он пытался доказать справедливость своей теории, но так и не получил признания. Когда Земмельвейс умер всего сорока семи лет от роду в 1865 году, он был одиноким, забытым и полусумасшедшим человеком. Он имел достаточно мужества, чтобы сделать вызов науке, он показал путь, но это обошлось ему очень дорого. Доктор потерял работу, уважение — и, наконец, жизнь.

Теперь перед научным трибуналом стоял Тур Хейердал, обвиняемый в восстании против авторитетов, раздраженных тем, что он вторгся в их сферу, причем настолько энергично, что оказался способен влиять на общественное мнение. Его необходимо было нейтрализовать как ученого, пока он не принес еще больше вреда. Стратегия, которую они выбрали, была очень проста, но хорошо испытана. Его нужно предать молчанию, утверждать, что он не знает, о чем говорит, называть его скаутом, но в любом случае — никак не ученым.

Тур хотел завоевать Парнас. Однако пока ему приходилось довольствоваться тем, что он завоевал признание публики.

После нападок Карстена он хотел все бросить. Но силы вернулись к нему. Ему нужно было следить за каждым своим шагом, если он хотел избежать ударов скептиков{157}. Борьба с ортодоксальной наукой стала «борьбой всей жизни»{158}.

В первую очередь Хейердала поддерживала мысль о том, как монография сможет заставить критиков замолчать. «Пока всемирно известные ученые, такие, как Питер Бак, и остальные называют в мировой прессе все это ерундой, мы не будем там, где должны быть, когда игра закончится, но я гарантирую, что Бак и его клика пожалеют о своих безжалостных словах», — писал он своим товарищам по путешествию{159}.

Времени было мало, и Тур знал, что его «повесят» противники, если он вскоре не подготовит монографию{160}.

Но не успел Хейердал поставить последнюю точку, как поднялась новая буря. И это были не кредиторы, не налоговые органы или ученые, которые ставили палки в колеса. Это была женщина с Таити.

Иск

На самом юге Хедмарка, в дремучем лесу у шведской границы, находится озеро под названием Скьярванген. Там у отца Тура Хейердала была дача или скорее даже целый хутор. Он назывался Углевика и состоял из главного дома, амбара, дровяного сарая и сторожки. Владение включало также шестьдесят гектаров леса.

Отец купил Углевику у двоюродного брата в 20-е годы. Как только дела на пивоварне в Ларвике позволяли ему, он сейчас же устремлялся в этот, по его словам, «рай на Земле»{161}.

Однажды во время войны, в феврале 1944 года, когда он жил там, поправляя здоровье, ему пришла в голову мысль составить завещание; вскоре ему исполнялось семьдесят пять лет, и он уже не был в состоянии посещать Углевику так же часто, как и прежде. Он знал, что Тур любит жить в согласии с природой, и считал, что лучшего места, чем здесь, у Скьярвангена, для него и Лив с детьми, не найти, пусть только закончится война. Отец, конечно, знал, что Тур очень полюбил Свиппопп у Лиллехаммера, но «я не сомневаюсь, что Тур предпочтет жить в Углевике», — писал он Алисон{162}.

Отдавая Углевику Туру, он обделял троих детей от первого брака. Но он так любил Тура и восхищался им: «Он мой любимчик, его я люблю больше всех из моих четверых детей»{163}. Но у него были и прагматические соображения. Тур не получил, как другие, «приданое при женитьбе», и, кроме того, «его образование обошлось дешевле»{164}. При этом отец выдвинул одно непременное условие. Если Тур хочет получить Углевику, он должен там жить. Он не может использовать ее только как летний дом.

К разочарованию отца, Тур предпочел после окончания войны остаться в Свиппоппе{165}. Сына не соблазнило и то, что отец значительно потратился на ремонт Углевики. Но после развода с Лив ему понадобился новый дом. Тур согласился вступить в наследство и принял условие отца: Углевика станет его постоянным местом жительства.

Бесконечные разъезды после путешествия на «Кон-Тики» привели к тому, что прошло немало времени, прежде чем он смог добраться до Углевики. Лишь в начале лета 1950 года он переехал туда вместе с Ивонн, прихватив с собой монографию. Наконец он смог на время отойти от полемики. Защищенный тишиной леса, он вплотную занялся окончательной доработкой того оружия, что однажды должно сразу поразить всех его врагов. Чтобы монография наверняка дошла до научного мира, он писал ее по-английски. И пока он писал начерно, от руки, как он привык, Ивонн перепечатывала текст на машинке, так же как до нее это делала Лив.

В лесу. Тур одно время жил в Углевике, на хуторе, унаследованном им от отца. Здесь он закончил свою научную монографию о «Кон-Тики»

Это была кропотливая работа. Монография должна была выглядеть солидно, и, чтобы продемонстрировать размах своих исследований, Тур постепенно создал справочный аппарат с более чем тысячей ссылок, а также обширную библиографию. Размах подчеркивался также большим количеством иллюстраций в виде фотографий и рисунков, которые все должны были получить поясняющий комментарий, прежде чем быть помещенными в довольно объемный текст.

Временами Хейердал работал так быстро, что Ивонн, на ком лежало и домашнее хозяйство, не успевала за ним. Однажды, когда все чуть было не рухнуло, она обратилась с мольбой к своей близкой подруге из Осло: «Я отстаю на 300 рукописных страниц от Тура. Ты должна приехать мне помочь!» «Но я собираюсь пойти в школу домохозяек», — вздыхала та. Ивонн переубедила ее: готовить она сможет научиться и в Углевике. Подруга позволила себя уговорить, но на обучение кулинарному искусству времени не осталось{166}.

Тур и Ивонн провели почти год в Углевике, когда однажды в июле 1951 года к ним вдруг постучался их хороший сосед Уле Углевиген. Туру Хейердалу звонят по международному телефону. Из Америки. Это срочно.

Уле был крестьянином. За один или два шиллинга он предоставлял свои услуги горожанам, приехавшим погостить на дачах у Скьярвангена. Пока там жил Хейердал-старший, дел было немного, хотя кое-что приходилось делать и при нем. Но, как только здесь поселился его знаменитый сын, началась настоящая суета. Постоянно кому-то был нужен молодой Хейердал, и, поскольку в этой местности телефон был только у Уле, он, наряду с хозяйственными работами и другими делами, взял на себя и обязанность по связи с внешним миром.

Из Америки? Кто бы это мог быть?

Тур отложил карандаш и отправился вместе с Уле.

Агентство новостей Рейтер оставило свой номер. Тур пару раз повернул диск аппарата и поднял трубку. Через несколько секунд он связался с дамой на коммутаторе. Не будет ли она так любезна соединить с Нью-Йорком?

Что им было нужно? Поговорить о книге про «Кон-Тики», которая, похоже, побила все рекорды на американском рынке?

— Да, сэр, это говорит Тур Хейердал…

Агентство просило дать комментарий в отношении иска, выдвинутого против него миссис Арлетт Пуреа с требованием компенсации в размере 150 тысяч долларов. Дело будет разбираться в одном из судов Лос-Анджелеса осенью{167}.

Изменившись в лице, Тур положил трубку. Сумма составляла в пересчете на кроны почти миллион, или, по сегодняшним меркам, четырнадцать миллионов. Если Арлетт Пуреа, исполнительница танца хула-хула, с которой он познакомился на Таити, выиграет дело, она разорит его. Он думал, что, возможно, отделается уплатой «подходящей суммы», чтобы отозвать иск{168}, но что она зайдет в своих требованиях так далеко, он не мог представить даже в самом страшном сне.

Как только Хейердал вернулся в дом, он тут же сел за машинку и начал писать письмо адвокату, помогавшему ему в Лос-Анджелесе: «Я, как и Вы, конечно, понимаете, шокирован. Мне представляется, что все это заговор с целью составить себе целое состояние. Я не думаю, что она сама додумалась до этого, напротив, я подозреваю, что кто-то поделился с ней мыслью о том, что это был бы легкий способ заработать деньги. […] Сам размер ее требований доказывает бесчестность ее намерений»{169}.

Этот «кто-то», на кого намекал Тур, был мистер Джон Рассел Розин, американский муж Арлетт Пуреа. Во время презентации книги о «Кон-Тики» в нью-йоркском клубе «Книга месяца» издатель использовал фотографию его жены, взятую из книги. Фотография запечатлела Арлетт Пуреа в традиционной полинезийской юбке во время исполнения танца хула-хула. В гневном письме директору книжного клуба господин Розин утверждал, что фотографию сделали без согласия его жены. Особенно его возмутило то, что в тексте ее упомянули как «танцующую девушку», и это опозорило их обоих как в США, так и на Таити. От себя лично Розину было больше нечего добавить, кроме как выразить недоумение по поводу того, что «организация с таким богатым опытом могла совершить подобную ошибку»{170}.

Письмо переслали Туру, который принес глубочайшие извинения за то, что он поставил господина Розина и его жену в такое неприятное положение. Но он заверил, что получил полное согласие госпожи Розин снять танец на пленку, чтобы использовать фотографии в качестве иллюстраций как к книге, так и в фильме, когда он будет готов. Тур, среди прочего, напомнил Розину: съемка проходила на его собственном пляже, в связи с тем, что Тур и двое его коллег были приглашены туда искупаться. В остальном Хейердал никак не мог понять до конца, почему фотографии стали причиной для обиды, поскольку хулу танцевали везде, куда экипаж «Кон-Тики» возили в течение двухнедельного пребывания на Таити.

Тур также дал ясно понять, что именно он, а не его издатели несет полную ответственность за использование фотографий в книге. В остальном он выразил уверенность в том, что «господин Розин даст о себе знать, если понадобится что-то еще»{171}.

Господин Розин дал о себе знать. На этот раз он воспользовался услугами адвоката. В мае 1951 года, через два месяца после премьеры фильма о «Кон-Тики» в Саттон-театре в Нью-Йорке, он написал письмо Солу Лессеру, который разделил в равной доле с «Артфильмом» права на показ и распространение фильма во всех странах, кроме Норвегии и Швеции.

Сол Лессер не был случайным человеком. Работая вместе с такими знаменитостями, как Чарли Чаплин, и будучи продюсером первых фильмов о Тарзане, он создал себе имя в Голливуде. Заключив новый партнерский договор, он передал половину прав кинокомпании РКО, одной из крупнейших американских студий. Ирония такова, что именно эксперты из РКО сначала заявили, что материал, который Тур Хейердал привез из экспедиции на «Кон-Тики», малопригоден для показа в кино. Он годится в крайнем случае для ролика в новостях на несколько минут.

Теперь этот материал, к всеобщему удивлению, стал золотой жилой, и, по мнению Хейердала, именно поэтому муж Арлетт Пуреа решил попытать счастья. «Человек с Таити, устроивший скандал, разумеется, хочет заработать, потому что его жена выступает в роли „кинозвезды“. Грустно видеть, что даже танец хула используется […] для попытки шантажа», — писал он Олле Нордемару в «Артфильм»{172}.

Арлетт Пуреа с Таити считала, что Тур Хейердал воспользовался кадрами с ее участием в фильме о «Кон-Тики» без ее на то согласия, и потребовала миллионы в качестве компенсации

Адвокат, официально представлявший госпожу Арлетт Пуреа-Розин, утверждал, что фотографии использовались незаконно. Поэтому его клиент желает дать делу судебный ход с целью предотвращения дальнейшего использования фотографий, а также требовать компенсации за нанесенный ущерб — если только Сол Лессер не найдет способ решить вопрос во внесудебном порядке{173}.

Этим маневром супруги Розин изменили свою стратегию. Борьба теперь шла не против иллюстраций к книге, но против кадров в кинофильме. Затем последовала ссылка на американский закон о кинематографе, который для Тура стал «опасным для жизни»{174}. Закон требовал наличия письменного разрешения в случае демонстрации кадров с участием какого-либо лица. Такого письменного разрешения от Арлетт Пуреа у Тура Хейердала не было. Она точно знала, как будут использоваться снимки, и мысль о необходимости закрепления этого на бумаге никогда не приходила Туру в голову.

Опасность для Хейердала состояла в том, что судебная практика по компенсациям в этой области сулила все что угодно. Что было еще хуже — та же практика показывала, что шансы Тура на исход дела в его пользу были лишь теоретическими.

Требование 150 тысяч долларов стало ударом не только для Хейердала. Это известие стало кошмаром как для Сола Лессера и РКО в США, так и для Олле Нордемара и «Артфильма» в Швеции. В принципе, они могли спрятаться за контракты, поскольку вся ответственность за содержание фильма лежала на Туре, и избежать потерь. Но в худшем случае, если весь фильм запретят к показу, они рисковали получить иск о компенсации от директоров американских кинотеатров, что вместе с судебными издержками составило бы сумму, гораздо превышавшую 150 тысяч долларов. Потому они посоветовали Туру согласиться с требованиями на этих условиях, чтобы показ фильма не приостановили{175}.

Новый успех. Народ хлынул в кинозалы, чтобы увидеть фильм об экспедиции на «Кон-Тики», когда в 1950 году состоялась его премьера

К такому совету Хейердал прислушиваться не захотел. Взяв себя в руки, он написал Олле Нордемару: «Я понимаю, что ты занервничал из-за этого дела Розин, когда она озвучила сумму. Сам я воспринял это совершенно спокойно. Во-первых, моя совесть чиста и в этом деле, и я добьюсь того, что хочу».

В полной уверенности в своих силах и не без высокомерия, он добавил: «Если бы я достаточно интересовался делом, чтобы приехать в суд в Лос-Анджелес, я думаю, что Розин вряд ли удалось бы поживиться»{176}.

Сол Лессер и РКО приняли указание к действию и нашли Туру Хейердалу лучших адвокатов. Чтобы иметь надежду на благоприятный исход дела, они должны были убедить судей в том, что госпожа Розин дала свое согласие на съемку, хотя оно и не представлено в письменном виде. Для этой цели требовался свидетель, и Эрик Хессельберг, единственный из членов экипажа «Кон-Тики», кто присутствовал при съемке, подписал заявление, поддерживающее в этом деле версию Тура.

Но Хейердалу нужен был еще один, более независимый свидетель. Он надеялся, что им станет близкая подруга Арлетт Пуреа, Андреа де Бальманн. Они вместе танцевали перед камерой Тура. Фотографии Андреа не были использованы в книге, но она присутствовала в танцевальных сценах фильма. Тур не сомневался, что она поддержит его версию, согласно которой обе женщины знали, как будут использоваться снимки. По большому секрету, Андреа была «его женщиной» во время пребывания на Таити{177}.

Андреа, получившая медицинское образование, вышла затем замуж за француза и обосновалась в Париже. Ей надоело это разбирательство, и она с удовольствием поддержала бы Тура. Но ей не хотелось свидетельствовать против подруги, она считала это «несправедливым». В то же время Андреа была бы рада вновь повидать Тура, если он случайно окажется в Париже{178}.

Несмотря на заверения о своем непоколебимом спокойствии, Хейердал все больше нервничал, по мере того как приближались слушания. Отказ Андреа стал для него сюрпризом, но он не мог ее винить. «Большие проблемы», как он это называл, заключались в другом. В конце сентября он писал Торстейну Роби:

«Большие проблемы для меня начнутся 22 октября, когда я должен буду предстать перед судом в Лос-Анджелесе, где Пуреа и ее муж работали уже несколько недель в непосредственной близости (и за мой счет), чтобы подготовить все для своего иска. […] В любом случае, я должен буду покрыть судебные издержки, а это выльется в немалую сумму. Если я проиграю дело и мне придется выплатить компенсацию, после того как всяческие налоги будут выплачены, я влезу в долги еще больше, чем те, с которыми я надеялся справиться в тяжелые для меня дни 1947 года»{179}.

Хейердал очень надеялся, что ему, по крайней мере, не придется терять время на поездку в Лос-Анджелес. Но за дело переживал не только Тур. Сол Лессер и РКО были убеждены в том, что если и существует хоть какой-то шанс выиграть дело, то Тур сам должен присутствовать в суде. Хейердалу снова позвонили из США. На этот раз в РКО настаивали, чтобы Тур приехал. У него не оставалось другого выбора, кроме как сесть на самолет, «несмотря на то что это нарушило ход всей работы» над монографией{180}. В последней отчаянной попытке переубедить Андреа он заехал в Париж. Там его хорошо приняли у нее в доме, но она не передумала. Вместо этого она воспользовалась случаем и поблагодарила за французское издание книги о «Кон-Тики», которую Тур прислал ей и которую она с удовольствием прочла{181}. Она не нашла фотографии Арлетт Пуреа по той причине, что Тур, желая угодить супругам Розин, попросил французских издателей не делать этого. Но жест не возымел успеха, единственное, чем можно было им угодить, — деньги.

С миллионным иском в мыслях Тур устало опустился в кресло самолета, который должен был доставить его через Атлантику. Моторы загудели, и стюардесса последний раз обошла салон, чтобы проверить, все ли пассажиры пристегнули ремни. Но пессимизм не был свойствен Хейердалу, и, пока самолет набирал высоту, он ругал себя за то, что ему придется отбиваться, когда через неделю он займет свое место в Верховном суде Калифорнии, округ Лос-Анджелес. В который раз, готовясь к своей будущей речи, которую он произнесет перед Арлетт Пуреа и судьей, он не мог собраться с мыслями. Так или иначе, они унесли его на Раройа, счастливый остров, где все началось.

Никто на этом маленьком южном островке не мог припомнить более значительного события. С тех пор как первые люди однажды много лет назад прибыли сюда под парусами и обосновались под пальмами, дни монотонно сменяли друг друга, с таким же постоянством, с каким ветер дул с востока. Только когда кто-то в деревне умирал, вспоминали о счете времени. Но тот августовский день 1947 года и последующие дни стали совсем не такими, как другие, в том числе и для Марианны Пойа, девочки пятнадцати лет.

Рано утром она, как обычно, пошла на пляж. Там, когда она сидела на корточках и умывалась, она обнаружила вдруг много интересного, плавающего вокруг. Она увидела туфли, консервы и сигареты, и — Боже мой! — она нашла даже шоколад, драже и печенье. Она украдкой глянула через плечо — нет ли тут кого. Не попробовать ли?

Нет, на это она не решилась. Надо сказать взрослым, без разрешения вождя она не может ничего трогать.

Девочка обежала хижины и рассказала обо всем, что увидела. Вскоре на пляж сбежался народ. Среди плавающего добра они увидели также деревянный ящик, на котором стояло «Тики». Вождь, которого звали Тека, остановился и внимательно вгляделся в горизонт. Может быть, судно село на риф?

На следующее утро Марианна встала еще раньше. Она побежала в лагуну, как только рассвело. И конечно же, девочка снова увидела много всего странного у берега; она твердо была уверена, что даже больше, чем вчера.

Тека больше не сомневался. Кто-то потерпел крушение. Но Тики? Это ведь имя бога!

Он поманил к себе Этьена, тоже из рода вождей, и попросил взять с собой несколько человек и проверить. Они спустили на воду два каноэ и направились к коралловым островам на другой стороне лагуны.

И тут Этьен их увидел — бородатых и почти голых мужчин. Они стояли перед пальмами на самом маленьком из островов и махали незнакомым флагом. Он помахал в ответ и подплыл поближе. Тут же он услышал, как кто-то кричит: «Иа орана!» Этьен остолбенел. Люди белые, но говорят на его языке?

Каноэ подошли к берегу. Этьен вышел первым и пожал по очереди руки пришельцам.

Несколько белых птиц летали вокруг с криками, напуганные присутствием людей. Остров получил название в честь этих птиц — Тахуна Мару, остров, дающий убежище птицам. Он достигал ста пятидесяти метров в диаметре и лежал на кольцевом рифе, образующем Раройа, атолл архипелага Туамоту. Территория относилась к Французской Полинезии, и в знак уважения к Парижу прибывшие издалека путешественники подняли на дереве триколор.

Затем Этьена и его спутников заинтересовало, а где же, собственно, судно? Этьен немного говорил по-французски и осмелился спросить.

Тур повернулся и указал на плот. Полинезийцы недоверчиво направились вброд к рифу и увидели его воочию. Они потрогали бальзовые бревна и связывавшие их веревки, они что-то говорили себе под нос и жестикулировали.

— Но это не судно, — сказал Этьен. — Это пае-пае.

— Пае-пае, пае-пае, — подтвердили другие.

Тур почувствовал, как по коже побежали мурашки. Пае-пае — это он знал, это означало «плот»!

Туземцы осмотрели «Кон-Тики». Такие огромные бревна — и никакого мотора!

Этьену захотелось узнать, зачем же они предприняли такое путешествие.

Тур рассказал им о своем путешествии на Таити и Фату-Хиву десять лет назад. Там он встретил человека по имени Теи Тетуа, который рассказал ему об их великом вожде и родоначальнике Тики, который первый открыл острова. Потом он узнал о другом великом вожде, которого тоже звали Тики, но он жил в Америке. Однажды Тики взял с собой свой народ и отправился через океан на пае-пае. Когда Тур утверждал, что это, должно быть, один и тот же Тики, люди, откуда он сам приехал, из Европы и Америки, стали смеяться над ним и сказали, что у Тики не было судна, а только пае-пае и поэтому он не мог приплыть из Америки в Полинезию. Тогда он сказал европейцам и американцам, что он докажет, что Тики мог приплыть из Америки на Раройа на своем пае-пае{182}.

Туземцы слушали рассказ, как сказку, и радовались каждый раз, когда Этьен им переводил. Он рассказал, как все в деревне удивились, когда нашли ящик с надписью «Тики».

— Тики — наш праотец, — торжественно объяснил Этьен.

Через несколько дней в деревне устроили праздник для людей с плота. Все хотели послушать рассказ Тура о том, как они плыли через океан. Когда он закончил, вперед вышел человек, по имени Тупухое, тоже из знатного рода. В глазах Тура он был «настоящее дитя природы и истинный человек, с первобытным духом и силой, которую редко где встретишь. Его могучая фигура и королевский лик выглядели как раз так, как представляют себе чистокровного полинезийского вождя»{183}.

Тупухое взял слово и со временем вошел в экстаз{184}. Он говорил о том, что его отец, дед и его предки рассказывали о Тики, их первом вожде, и о белом народе из Южной Америки, откуда он был родом.

Тупухое раньше не встречал европейцев, веривших в Тики, о котором рассказывали его предки. Для них Тики являлся языческим богом, которого миссионеры прокляли, и поэтому молиться ему было нельзя. Но теперь шесть европейцев приплыли через океан на пае-пае, и Тупухое получил еще одно подтверждение, что предки говорили правду{185}.

Экипаж плота не мог не заметить радости на лице Тура{186}. Сомнений не оставалось — легенда о старинных богах еще жила среди жителей Раройа, как и на Фату-Хиве.

В деревне проживало 127 человек, и две недели Хейердал и его товарищи гостили у них. Семьи боролись за право пригласить их на ужин, и каждый вечер били барабаны, приглашая на танец хула-хула. Тур ожидал найти рай, когда он вместе с Лив отправились в свадебное путешествие на Фату-Хиву. Но мечта о рае разбилась вдребезги, и они, разочарованные, отправились домой. На Раройа мечта вновь стала реальностью, Тур почувствовал такую близость к природе, как никогда раньше. Песни, музыка и дразнящий, почти невидимый танец женщин в темноте между пальмами создавали атмосферу, задевавшую самые глубины его души. Праздник продолжался до поздней ночи, и «туземцы предложили нам своих жен и дочерей, которые сделали все возможное, чтобы завлечь нас в лес»{187}.

В такие ночные часы ему и пришла в голову мысль снять на пленку танцующих женщин. Он хотел использовать эту сцену для «хеппи-энда» в фильме об экспедиции как символ гостеприимства, с которым их встретили в Южном океане{188}. Но дни шли, а снять танец не удавалось — по той простой причине, что он никогда не начинался прежде, чем спускалась темнота.

Наступил последний вечер. Плот уже больше не мог нести свою команду, и губернатор Таити послал за экспедицией шхуну «Тамара». Теперь она стояла на якоре в лагуне, готовая на следующий день поднять паруса.

Жители деревни старались как никогда, и как только стемнело, процессия нарядных людей направилась к маленькой ратуше, где жили люди с «Кон-Тики».

Прощание. Шхуна «Тамара» должна была забрать плот и экипаж «Кон-Тики» на Таити. Две недели наслаждались они безграничным полинезийским гостеприимством на Раройа

Один старик, владевший островом Тахуна Мару, ранее представил Тура своей дочери, которая стала его постоянной партнершей в танце. В этот вечер она пришла с мужем, и он, в знак своего восхищения Туром, подарил ему жемчужину — очень крупную, размером с ноготь. «Это подарок от моей жены», — сказал он с улыбкой, в то время как она смущенно опустила глаза.

Тур поблагодарил и спросил, кто нырял за жемчужиной. Молодая женщина указала на мужа. Тур протянул ему бутылочку пахучего крема от загара и сказал, что это подарок для нее. Со счастливой улыбкой муж передал подарок жене. «Нет никаких сомнений, что они практикуют половую жизнь по эскимосскому образцу, — писал Хейердал в судовом журнале. — Они не чувствуют ревности к своим лучшим друзьям и, если возможно, хотят, чтобы их жены рожали детей со светлой кожей»{189}.

Среди тех, кто пустил слезу, когда «Тамара» исчезла в проливе, был восьмилетний мальчик. Его звали Ронго Токораги, и ему выпал счастливый билет, когда «Кон-Тики» наскочил на риф. Некоторое время он ходил с болезненным нарывом на голове, и Тека рассказал, что такие нарывы отняли жизнь у многих детей в последнее время. Посредством коротковолнового передатчика путешественники с «Кон-Тики» связались с врачом из Лос-Анджелеса, и тот дал совет. Кнут Хаугланд достал нож, вскрыл нарыв, и двое суток мальчик боролся с сорокоградусным жаром. Но затем подействовал пенициллин из аптечки, и все смогли вздохнуть с облегчением, в немалой степени и Тур, который боялся, как отреагируют жители деревни, если мальчик под его присмотром умрет.

Хейердал и его люди распространили радость по Раройа вместе со своим пае-пае, они принесли подарки, и они спасли одну жизнь. В знак благодарности деревня показала все самое лучшее и решила переименовать Тахуна Мару в Моту Кон-Тики («остров Кон-Тики»).

Тур пообещал себе, что никогда не забудет Раройа и здешних людей{190}. На их атолле он нашел спасение после долгого плавания на плоту, и здесь он получил подтверждение легенды о Тики. С тех пор как он встретил Теи Тетуа на Фату-Хиве, Тур Хейердал воодушевился значением легенды как ключом к истории этого туземного народа. Это воодушевление не угасло после встречи с Тупухое, и устные рассказы сыграли центральную роль в его теоретических размышлениях о путях миграции полинезийцев.

Прием, оказанный экспедиции на Таити, был ошеломляющим. Когда «Тамара» пришвартовалась у причала Папеэте с «Кон-Тики» на буксире, весь город был на ногах. Правящая элита вместе с губернатором во главе, дипломатический корпус, журналисты, обычные граждане и даже школьники — все захотели принять участие в торжественной встрече. Праздник продолжался четырнадцать дней, с докладами, приемами, обедами и танцем хула-хула. Как и на Раройа, все сгорали от любопытства: почему Тур Хейердал отправился на плоту? Двенадцатилетний мальчик впитывал в себя ответ и в школьной манере поблагодарил Хейердала за то, что он был потомком не китайцев, как раньше считалось, но индейцев Южной Америки{191}.

Тихоокеанская красавица. Полинезийские женщины могут быть очень привлекательными, и многие ребята с «Кон-Тики» завели себе «подруг», в том числе и Тур Хейердал

К прибытию на Таити не хватало только одного важного элемента — полинезийских танцовщиц. Никто тогда не мог и представить, что через три года это обстоятельство будет способствовать выдвижению иска, поставившего под угрозу экономическое положение Тура Хейердала. Как могла Арлетт Пуреа, которая тогда казалась такой довольной и радостной, потому что ее, возможно, покажут в фильме в Америке{192}, — как она могла нанести ему такой удар в спину?

По пути в Лос-Анджелес Тур провел несколько дней в Нью-Йорке, отчасти чтобы встретиться с представителями РКО, отчасти чтобы навестить старого друга, капитана Вильгельма Эйтрема, который так помог ему во время подготовки к путешествию на «Кон-Тики». Эти встречи вместе с воспоминаниями о Раройа и Таити, должно быть, успокоили его, потому что когда он приземлился в Лос-Анджелесе, то чувствовал себя гораздо увереннее в счастливом исходе дела{193}.

Его также подбодрило сообщение Бенгта Даниельссона. После исследований в Сиэтле он вернулся на Раройа и Таити для полевых антропологических исследований. В письме с Таити он писал: «Эту судебную историю с Розин знают все на Таити, и всеобщие симпатии — на твоей стороне»{194}.

Бенгт также снабдил друга своего рода козырем. Копию фильма, который Тур отредактировал для показа на лекциях и который впервые показал в Клубе путешественников в Нью-Йорке, получили и Бенгт, и другие участники экспедиции. В этом фильме также была сцена с танцем Арлетт Пуреа. Еще в 1948 году Бенгт показывал этот фильм много раз на Таити, но ни она, ни ее муж «не сочли это достойным скандала»{195}.

22 октября выпало на понедельник, и судья Роберт Скотт назначил для разбирательства недельный срок. Эксперты по-прежнему считали, что госпожа Арлетт Пуреа-Розин имеет все шансы выиграть дело, когда двери суда открылись. Но не успел судья взяться за свой молоток, как Тур уже применил первое оружие. Его адвокаты держали в тайне тот факт, что он будет присутствовать на заседаниях, и, когда Хейердал, которого в США знали, зашел в зал, все собрание прониклось ожиданием. На госпожу Розин и ее адвокатов это возымело обратный эффект. Они не сумели скрыть своего испуга{196}.

Следующие раунды, однако, оказались в пользу истцов. Слушая разъяснения сторон, прямо противоположные друг другу, присутствующие не могли не заметить, что судья, казалось, принял сторону госпожи Розин{197}. Дело осложнилось и тем, что, к абсолютному удивлению Тура Хейердала, адвокаты представили письменной свидетельство от госпожи Андреа де Бальманн, где она полностью поддерживала версию подруги{198}. После двух дней в суде сомнения вновь начали мучить Тура. Ему приходилось признать, что «все выглядело довольно мрачно»{199}.

Однако при перекрестных допросах дело повернулось в сторону Хейердала. Его адвокаты атаковали госпожу Розин, которая в конце концов совершенно растерялась. Она призналась, что смотрела в камеру во время съемок и полностью понимала, что ее снимают. Выяснилось также, что она мечтала о том, чтобы стать киноактрисой. Самыми же убийственными для нее стали сведения о том, что она была на Таити, когда Бенгт Даниельссон показывал там фильм, и не выражала никакого протеста.

Тур Хейердал, обаятельный и красноречивый, превратился в гения коммуникации и не замедлил нанести ответный удар. Да, сказал он, это так, у него нет письменного соглашения с госпожой Розин — по той простой причине, что он никогда не подвергал сомнению ее честность. Как человек, желающий блага своему острову, она более чем охотно согласилась танцевать для фильма, который подчеркивал таитянское гостеприимство. Этот энтузиазм не пропал и тогда, когда Хейердал рассказал ей, что американские кинокомпании проявили интерес к фильму об экспедиции на «Кон-Тики»{200}.

На пятый день судебного разбирательства судья Скотт решил, что услышал и увидел достаточно. У него создалось впечатление, что обиженная выдвинула иск против Тура Хейердала потому, что сцены с танцами повредили ее репутации на Таити. Но, после того как он сам посмотрел фильм, судья не смог увидеть там ничего такого, что можно было бы назвать «вызывающим, наглым, нескромным, похабным или еще каким-то образом неприличным». Наоборот — там была показана женщина артистичная и грациозная, отлично владеющая исполняемым ею танцем. Вместо того чтобы чувствовать себя обиженной, она должна бы считать, что ей польстили, она и ее друзья должны этим гордиться!{201}

Госпожа Арлетт Розин проиграла по всем пунктам, и, кроме того, ей присудили оплатить как судебные издержки, так и расходы Хейердала.

Тур, конечно, радовался. И он быстренько, впрочем, не без оснований, приписал себе часть заслуг. «Я не хвастаюсь, но скажу, что если бы меня здесь не было […], то Пуреа выиграла бы дело», — писал он Олле Нордемару. Тем не менее он не забыл упомянуть своих адвокатов, сказав, что они были «первоклассными»{202}.

Радовался не только Тур. Голливуд тоже праздновал. Впервые судья постановил, что нет необходимости заключать письменное соглашение между кинокомпанией и участвующим в съемках лицом, когда это касается документального фильма. Другими словами, данное дело положило начало новой судебной практике по очень спорному вопросу, и в кинематографических кругах это расценили как сенсацию.

Суд стал для Тура Хейердала еще одним знаком его популярности. Танцовщица хула-хула, осмелившаяся посягнуть на мировую знаменитость, — это была редкая удача. Кроме широкого освещения в американской прессе, на лакомый кусок набросилась и европейская пресса, особенно английская, французская и скандинавская. Тур получил также газетные вырезки из таких далеких стран, как Южная Африка и Австралия. Вообще-то такого внимания он был бы рад избежать, отчасти потому, что оно отняло драгоценное время от работы над монографией, отчасти потому, что дело по сути не было значительным.

Тем не менее это стало для него уроком. Данный эпизод явился «дьявольски неприятным» переживанием{203}. «Если я снова буду продавать кинофильм, я позабочусь о том, чтобы каждый мальчишка-негр поставил свое имя на „релизе“»{204}!

Оставалась одна невыясненная проблема. В суде Арлетт Пуреа представила заверенное свидетельство, подписанное Андреа. Но как она могла его раздобыть? В промежутке между двумя рейсами, в Париже, Тур взял такси и отправился к Андреа и ее мужу. Они очень обрадовались, что он выиграл дело против Арлетт. Однако, когда он рассказал о свидетельских показаниях, оба побледнели. Андреа получила проект свидетельства, которое, как хотела подруга, она должна была подписать. Но она никогда этого не делала и не ходила к нотариусу, чтобы заверить подпись. Она утверждала, что Арлетт Пуреа и ее адвокаты сфальсифицировали как свидетельство, так и подпись. Супруг так рассердился из-за Андреа, что был готов выдвинуть против Арлетт иск с обвинением в мошенничестве{205}. Однако этого так и не произошло.

Тур держал в курсе остальных членов экспедиции на «Кон-Тики» по ходу дела. Эрик Хессельберг был вместе с Туром во время съемок, и, наверное, он подобрал для этого самые удачные слова, когда все закончилось. Он написал Туру: «Твой длинный рассказ из суда США я прочитал с превеликим злорадством. Подумай только о Пуреа и ее муже после такого удара в суде — это как будто ободрать всю задницу о колючую проволоку и получить кучу осиных укусов после попытки украсть у соседа красивые яблоки»{206}.

После короткого визита к отцу в Ларвик Тур вернулся в Углевику 3 ноября. Как обычно, его ждала гора писем.

Однако важнее всего остального была монография, которая до суда выросла до полутора тысяч рукописных страниц. Он надеялся, что она выйдет готовой книгой в январе 1952 года{207}. Однако оставалось несколько страниц текста плюс долгая и тщательная корректура. Еще раз пришлось отсрочить публикацию, и ни издатель, ни автор не могли с уверенностью сказать, когда же она наконец выйдет в свет. Но в конце августа того же года должен был состояться так называемый конгресс американистов в Кембридже, тридцатый по счету. Туда должны были съехаться эксперты-антропологи со всего мира, и многие из них, кто принадлежал к самым яростным противникам Тура Хейердала, также собирались приехать.

Тур тоже хотел там быть, и к тому времени монография должна была быть готова в своем окончательном варианте.

Монография

Группа журналистов из крупнейших газет Осло устремилась вперед через знаменитую медную дверь издательства «Гильдендаль норск форлаг». По редакциям разошлось сообщение о том, что Тур Хейердал собирается представить свою научную работу «Американские индейцы в Тихом океане» с подзаголовком «Теоретическое обоснование экспедиции на „Кон-Тики“». Издание осуществлялось совместно со шведским издательством «Форум» и британским «Джордж Аллен и Алвин». Официальная презентация должна была состояться несколькими днями позже, 12 августа 1952 года.

Ожидание было для Тура долгим. После настоящего рывка, в котором также в полной мере приняли участие Ивонн и ее сестра Берглиот, весной окончательный вариант рукописи сдали в печать. Книгу должны были печатать в Швеции, предполагалось, что первые экземпляры в переплете появятся в начале июня. Их было достаточно «до окончательного выхода в свет, для того чтобы все ученые прочитали [книгу] до начала международного конгресса в Кембридже, где я буду выступать с лекцией», — писал Тур своей матери{208}. Однако снова случилась задержка, и Хейердал потерял еще два месяца. Когда 18 августа, всего лишь неделю спустя после выхода книги в свет, началась работа конгресса, очень немногие успели с ней ознакомиться. Но как вышло, так вышло. Самое важное для Тура было то, что он все-таки пришел к финишу.

Книга, которую Хейердал представил на пресс-конференции, была объемной: 821 страница была поделена на десять основных частей, каждая из которых состояла из множества подразделов. Только список литературы насчитывал около тысячи книг и составлял 32 страницы мелким шрифтом. В конце прилагался подробный предметный указатель на 23 страницах. Сам текст перемежался ссылками и уточняющими сносками.

Помощницы-машинистки. Ивонн (в центре) была не только женой своего мужа, но и его секретарем. Сестра Берглиот тоже пришла на помощь, когда начался аврал

Хейердал начал пресс-конференцию с предыстории, как он работал над материалом с 1937 года, с отсутствия интереса к его идеям, потому что все находились во власти догматических представлений о том, что южноамериканские индейцы не имели морских транспортных средств, и с того, как ему в конце концов пришлось предпринять такое рискованное дело, как путешествие на плоту, чтобы заставить говорить ученых и издателей. С годами рукопись и менялась, и увеличивалась; в итоге книга получилась такой объемной вследствие того, что пришлось отражать множество нападок, которым экспедиция на «Кон-Тики» подверглась со стороны ученых{209}.

Затем Тур перешел к теории. Для него не было никаких сомнений в том, что полинезийское население пришло из Южной Америки. Но он не отрицал, что одна из ветвей полинезийских предков, как он говорил, прибыла из земель, расположенных в западной части Тихого океана. Они использовали старинный маршрут миграции через северную часть Тихого океана, как и часть исконных американских индейцев{210}.

Для журналистов книга имела вес. Они держали в руках не обычный рассказ о путешествии, а нечто большее. Андерс Финслад из «Афтенпостен» спросил:

— Не собираетесь ли вы представить эту работу в качестве монографии для докторской степени?

Тур Хейердал посмотрел на него. Еще во время пребывания в Белла-Куле в Британской Колумбии, до войны, мысль о докторской диссертации, посвященной путям миграции полинезийцев, пришла ему в голову. Наскальные рисунки, которые он там нашел, так походили на те, что он видел на Фату-Хиве, что это немогло быть простым совпадением. Когда он в 1941 году приехал в Балтимор, в Университет Джонса Хопкинса, то твердо решил, что будет защищать здесь докторскую диссертацию. Но началась война и сорвала все планы.

— Об этом я еще серьезно не думал, — ответил Хейердал. — Я посмотрю{211}. Но это станет возможным в том случае, если моим оппонентом выступит финский профессор Карстен, — добавил он{212}.

Хейердал, вероятнее всего, пошутил. В любом случае особых надежд на осуществимость такого плана у него не было. Карстен фактически заклеймил Тура Хейердала как научного шарлатана, и не в порядке дискуссии он говорил о шарлатанстве, — это была черная метка. Но упоминание Хейердалом имени Карстена могло иметь и другой, более философский смысл. Оно свидетельствовало о желании защищать себя «где угодно и когда угодно», если это потребуется{213}.

Правда заключалась в том, что мысль о докторской была давно оставлена. Он еще думал об этом, пока служил в армии: как только он снова станет штатским, то тут же возьмется за дело. Но после войны Хейердал не говорил и не писал о том, что готовится к защите диссертации. После перерыва в обучении в Университете Осло он лишь в исключительных случаях появлялся в научной среде, часто в качестве приглашенного лектора. Таким образом, монография «Американские индейцы в Тихом океане» оказалась в научном вакууме. Это частично можно объяснить серьезными и прихотливыми поворотами в его судьбе, пока монография не была готова, но даже на заключительной стадии Тур не обратился к научной трибуне, чтобы обсудить занимавшие его тезисы. И здесь наблюдается удивительный парадокс — в то время, как он стремился к научному пониманию, да и практически жаждал его, он не хотел иметь дела с академическими учреждениями. Поэтому он никогда не сдавал экзаменов — ни на низких, ни на высоких ступенях, как будто проверка знаний его не касалась.

Это парадокс может в некоторой степени объяснить тот негативный тон, с которым Хейердала с самого начала восприняли ведущие исследователи. Как бы много он ни читал, он не был одним из них. У него не было научных регалий, которые подразумевала докторская степень, и поэтому он не обладал необходимым инструментарием.

Была ли его теория, стоявшая за путешествием на «Кон-Тики», достойна академической докторской степени? Об этом мы никогда не узнаем, поскольку попыток защитить диссертацию Тур не предпринимал. Его сторонники, несомненно, могли считать, что достойна, но противники, во главе с Карстеном и Баком, при поддержке Метро, положили бы его на обе лопатки.

Гуманитарные науки принципиально отличаются от точных. То, что один считает ошибкой, может быть правильным для другого. Поэтому, если какие-то утверждения и окажутся ошибочными, это не снизит качества докторской диссертации, пока сама постановка вопроса имеет смысл и пока использованные методы соответствуют научным стандартам.

Имела ли смысл дискуссия о происхождении полинезийцев? Многие исследователи считали, что нет, поскольку ответ был очевиден: они пришли из Азии. Но внимание, которое привлекло к себе путешествие на «Кон-Тики», заставило ученых не сразу, но обратить внимание на утверждения Хейердала. Постановка вопроса, говоря другими словами, имела смысл.

Что можно сказать о методах, с помощью которых Хейердал решал проблему? Учитывал ли он надлежащим образом научные критерии при сборе материала и его последующем анализе, формируя свою теорию? Именно этот вопрос и вызвал спор между теми, кто считал, что здесь действует дилетант, и теми, кто в Туре Хейердале видел нового доктора Земмельвейса.

На пресс-конференции журналист от «Афтенпостен» хотел узнать, не изменит ли монография позицию его противников.

— Я надеюсь получить поддержку в среде нейтральных ученых, — ответил Хейердал. — Но от тех, кто придерживается мнения финского этнографа и социолога Рафаэля Карстена, я не жду ничего другого, кроме того, что «мы стоим на своем».

В этот раз газеты проявили гораздо больший интерес к монографии, чем к самому путешествию и книге о «Кон-Тики». Там, где есть борьба, есть и драматизм. Тем не менее на эту борьбу за пределами научных кругов никто не обратил бы внимания, если бы не шумиха вокруг главного героя.

В то время, когда появилась монография, эйфория вокруг «Кон-Тики» достигла апогея. Книга била рекорды продаж по всему миру. Однако этим дело не ограничивалось. После мировой премьеры фильма о «Кон-Тики» в Стокгольме в январе 1950 года, прошедшей с большой помпой, в присутствии наследника шведского престола, Тура Хейердала и большинства членов команды «Кон-Тики», он начал завоевывать киноаудиторию страна за страной, пока наконец не получил «Оскара» за лучший документальный фильм. Это произошло в марте 1952 года. Тур все еще сидел над последней корректурой монографии и не смог сам быть на церемонии. Но затем, 4 июля, в национальный праздник США, он смог получить статуэтку — не в Голливуде, а дома, в Музее «Кон-Тики» на Бюгдёй-аллее, и от кого? От Сола Лессера, легенды Голливуда, партнера по судебным баталиям в Лос-Анджелесе полгода назад, когда они боялись, что танцовщица хула-хула Арлетт Пуреа их разорит.

Высокая оценка. Тур Хейердал выступает перед показом фильма о «Кон-Тики» в США. В 1952 году он получил «Оскара», первого для Норвегии

Редакторы новостей не объявляли победителей в этом споре. Только время покажет, промахнулся Тур Хейердал или нет — писал репортер «Афтенпостен». Но они серьезнее, чем раньше, прислушались к выступлению Хейердала. Никто не сомневался, что он представил хорошо обоснованную научную работу, и многие почувствовали, что она вывела автора на официальный уровень. Видно, что интервью, которые Хейердал дал в связи с презентацией, и основательность книги произвели впечатление.

«Хейердал бросил перчатку науке» — так назывался репортаж с пресс-конференции в газете «Верденс Ганг». И в лучшем Земмельвейс-стиле газета писала, что если это и не произведет революцию, то в любом случае пробьет брешь в традиционных научных подходах и догматических суждениях.

Как-то еще до издания «Американских индейцев в Тихом океане» Тур послал матери такое письмо: «Поскольку ты единственная привила мне интерес к науке и исследованиям, поскольку твое понимание, помощь и поддержка сделали возможной мою первую поездку на острова в Южном океане и поскольку ты всегда была готова пожертвовать всем, чтобы я добился цели со своей теорией, то научный труд своей жизни я посвящаю тебе. Твой сын Тур».

Книгу об экспедиции на «Кон-Тики» он посвятил отцу, признавая, что без его значительной материальной поддержки экспедиция, возможно, не состоялась бы. Размышляя о том, кому посвятить «научный труд своей жизни», он выбрал мать. Как писал Хейердал, она «единственная» пробудила в нем интерес к науке. С детства она привила ему интерес к теории эволюции Дарвина, и именно она проигнорировала условности и сломила сопротивление других, когда он, будучи двадцати двух лет от роду, заявил, что собирается писать докторскую диссертацию по зоологии, изучая жизнь животных на южноокеанском острове. Ни занятий зоологией, ни докторской не получилось, зато получилось нечто более серьезное: труд всей жизни, который, как он чувствовал, должен изменить всю науку о Тихом океане.

Именно этот труд всей жизни он собирался защищать на международном конгрессе американистов в Кембридже. Эти конгрессы проходили с 1875-го с промежутком в два или три года и были главным форумом для антропологов, занимавшихся исследованием культур в Северной и Южной Америке, особенно в доколумбову эпоху.

На конгрессе в Нью-Йорке в 1949 году датский ученый Кай Биркет-Смит заявил, что правильнее всего замалчивать теорию Тура Хейердала. Такая тактика, очевидно, была соблазнительна для тех, кого больше всего раздражал выскочка, но Хейердал был популярен и игнорировать его больше не представлялось возможным. Самой разумной виделась другая крайность — пригласить в хорошее общество, чтобы там его как следует отделать. По правилам, участники конгресса могли заявить максимум три доклада каждый. Хейердал подал заявку на полную квоту.

Неужели его никто не поддерживал? Нет, это не так: еще осенью 1949 года, одновременно со шведским изданием книги о «Кон-Тики» в переводе Бенгта Даниельссона, он услышал первые слова признания. По настоянию всемирно известного шведского путешественника Свена Хедина Хейердала пригласили выступить с лекцией в престижном шведском Обществе антропологии и географии. Он согласился и представил обстоятельное изложение своей теории, встреченное аплодисментами полутысячи ведущих шведских ученых и исследователей{214}. И прежде чем он успел что-то сказать, на сцену вышел Свен Хедин и восторженно сказал, так чтобы все слышали: «Вы правы! Это решение проблемы! Я верю в вас, в конце концов вы победите!»{215}

Хедин стал известен благодаря своим многочисленным экспедициям во внутренние районы Азии в первой половине XX века и завоевал известность как в научных кругах, так и у широкой шведской публики, и его быстро выбрали членом Шведской академии наук. Его поддержка согревала душу, жаждущую научного признания, но на эту поддержку Хейердалу было трудно опереться. Хотя Хедин не хотел видеть нацизм в своей собственной стране, он питал большую симпатию к Адольфу Гитлеру, которого считал борцом против славянского влияния в Европе. Как и Кнут Гамсун, Хедин написал некролог фюреру, где он назвал его «одним из величайших людей в истории»{216}.

В 1949 году Хедин был старым, но еще ясно мыслящим человеком, по-прежнему питавшим интерес ко всему немецкому и публиковавшим статьи в фашистской и национал-социалистической прессе. Однако он уже не имел никакого влияния, и старейшины Шведской академии наук приняли его весьма холодно. Некоторые даже отказались сидеть с ним рядом{217}.

Тур Хейердал очень уважал Хедина как путешественника, но должен был признать, что «с политической точки зрения хвастаться его именем не стоило»{218}. Поэтому было трудно хвастать им и в других областях.

Тем не менее Хейердал не ушел с пустыми руками со встречи со шведским Обществом антропологии и географии. Среди его членов был один молодой профессор-ботаник, Олоф Селлинг. Он являлся экспертом по растениям в Тихоокеанском регионе и первым использовал анализ пыльцы растений, произрастающих в Полинезии. Он был коллегой профессора Карла Скоттсберга, который написал рецензию об экспедиции на «Кон-Тики» в газете «Гётеборгс хандель ог шёфартстиденде», он также встречался с сэром Питером Баком. Но в отличие от них Селлинг полностью принял теорию Хейердала, которая, по его мнению, имеет и ботанические доказательства.

Опасная игра. Увлечение «Кон-Тики» принимало разные формы. В Тронхейме пришлось вмешаться полиции, чтобы остановить мальчишек, собравшихся отправиться на плоту в Мункхолмен

Олоф Селлинг предложил отметить Тура Хейердала. С 1910 года Общество присуждало медаль Ретциуса ученым, проявившим себя в антропологии. Медаль носила имя анатома и антрополога Андерса Ретциуса, который в начале XIX века ввел классификацию длинноголовых и короткоголовых черепов, утверждая, что люди с длинными черепами принадлежат к более высокой расе, поскольку форма их головы открыта для лучшего развития мозга. Присуждалась также и серебряная медаль за значительный, но не столь выдающийся вклад в развитие антропологии. Тур Хейердал получил серебряную медаль, но не за свою теорию, а в знак признания, что экспедиция на «Кон-Тики» имела научную цель и поэтому представляла собой нечто большее, чем просто спортивное мероприятие.

«Меня, пожалуй, такие вещи волнуют меньше, чем других, — писал он позднее Торстейну Роби. — Но это было больше, чем просто награждение серебряной медалью, это была демонстрация, которую я чертовски ценю, поскольку она случилась в тот момент, когда все остальные были полны агрессии, ненависти или презрения»{219}.

Пока ученые других стран обсуждали теорию Хейердала, в Норвегии поначалу она не вызвала интереса. В первую очередь это объяснялось тем, что среди норвежских академиков мало кто интересовался Тихим океаном и полинезийцами. В отличие от Финляндии, где имелся свой Карстен, Швеции со своим Скоттсбергом и Рюденом, Австрии с Гейне-Гельдерном и Франции со своим Метро, в Норвегии не оказалось солидной научной базы, чтобы вступить в дискуссии о теории Хейердала. Единственным «ускорителем» в этой области был Гутторм Гьессинг. Как и Тур Хейердал, он нашел впечатляющее сходство между наскальными рисунками северо-западного американского побережья и Полинезии. Не занимая какой-либо четкой позиции по отношению к самой теории, он считал, что Хейердал продвинул исследования «на много шагов вперед». Гьессинг по этой причине не сомневался, что такая «большая работа [Хейердала] разрушит многие старые предрассудки», как он писал в предисловии к первому изданию книги об экспедиции на «Кон-Тики». Многообещающие слова, но они не смогли положить начало дискуссии.

Только в сентябре 1950-го, через три года после экспедиции, научные круги Норвегии сочли, что пришло время выяснить, чем же занимается Тур Хейердал. Частично под влиянием дебатов в Швеции Норвежская академия наук пригласила его выступить с докладом в своем величественном здании на улице Драмменсвейен в Осло.

Доклада ждали с интересом, в немалой степени потому, что обещал присутствовать король Хокон. Когда Хейердал вышел на трибуну, в зале сидела и его мать Алисон. Гутторм Гьессинг заранее предупредил, что против ее сына ожидаются серьезные выпады со стороны лингвистов. Это Алисон не волновало. Глаза ее блестели, она заняла место недалеко от короля.

Важным аргументом в пользу азиатского происхождения полинезийцев было то, что полинезийский язык имеет свои корни в малайском. Но Хейердал считал, что имеется языковое сходство и в другом направлении, между полинезийцами и индейцами с Анд. В статье, опубликованной им в прошлом году в «Джиогрэфикл джорнал», он привел примеры ряда индейских и полинезийских слов, идентичных как по форме, так и по содержанию, и было ли это случайно?

Но, поскольку его теория миграции частично строилась на том, что полинезийские переселенцы попали на свои острова в Тихом океане через японское течение и североамериканский континент, он признавал, что в их языке имеется и малайское влияние. Ожидаемого нападения со стороны лингвистов не состоялось. Когда они, несмотря на призывы выступить с комментариями, продолжали хранить молчание, король Хокон бросил «одобрительный взгляд»{220}, который выражал молчаливую овацию.

Затем последовали и другие знаки внимания со стороны короля. Через год, в сентябре 1951-го, Хейердал был удостоен звания командора ордена Святого Олафа. После доклада в Норвежском географическом обществе его председатель Кристиан Гледич имел честь повесить орден ему на шею. Одновременно Общество провозгласило Хейердала своим почетным членом. Из Англии пришло известие, что британская королевская чета во дворце Сандрингэм в Норфолке с удовольствием посмотрела фильм о «Кон-Тики».

Высокие гости. Тур Хейердал проводит экскурсию по Музею «Кон-Тики» для короля Хокона VII и герцога Эдинбургского

Президент Гарри Трумэн по-прежнему с интересом следил за развитием событий вокруг «Кон-Тики». Из Белого дома он писал, что с удовольствием прочел книгу и посмотрел фильм. В то же время он выразил беспокойство, что современные люди больше не ценят такие испытания, какие выдержали люди на плоту, но вместо этого позволяют себе лениться и толстеть; такого сценария развития для своей страны он опасался{221}.

Спустя некоторое время Хейердал получил также награды от географических обществ Франции, Шотландии, Перу и Филадельфии. Он вел «обширную переписку с учеными по всему миру, которые хотели знать или сообщали что-то и [которые] в большинстве своем относились очень положительно»{222}. В письмах семье и друзьям он рассказывал о том, как во время выступлений с лекциями по Европе он постоянно встречал профессоров, которые «обращались», как он любил это называть{223}.

Проблема, тем не менее, заключалась в том, что среди этих «новообращенных» не было настоящих корифеев. Это были либо новички, либо эксперты в совершенно других областях, чем культура индейцев и полинезийцев. Здесь не имели силы признания королей и президентов, равно как и россыпи медалей от национальных географических обществ. Когда в Кембридже в университете собрался конгресс американистов, Хейердал ждал, что вот теперь решающий кирпичик встанет на место. Теперь, когда он представил монографию, все должно измениться. Он добьется признания, которое даст ему место в мировом научном сообществе.

Однако перспектива выглядела не особенно радужно. «Афтенпостен» послала на конгресс собственного корреспондента.

Он сообщал, что перед открытием слышал реплики: «Теперь Тур Хейердал получит по ушам». Он также писал, что монография, которую Хейердал сам представил в Лондоне на встрече с прессой, была принята хорошо, но те, кто отзывался о книге, избегали занимать четкую позицию в отношении теории. «Афтенпостен» напоминала, что антропологи во многих странах говорили: «Путешествие фактически ничего не доказало»{224}.

Конгресс собрал около ста пятидесяти антропологов и археологов из двух десятков стран. Тема, которую собирался поднять Хейердал, была лишь одним из пунктов в обширной программе. Но именно к ней обратился всеобщий интерес. Явным признаком этого было присутствие множества журналистов, сновавших повсюду, — непривычное явление для конгресса.

Тем не менее Хейердал почувствовал, что теплого приема ему ждать не приходится. Ему казалось, что он видел множество кривых усмешек, когда он вошел в здание конгресса; он даже заметил, что некоторые отворачивались, когда он проходил мимо{225}.

Тур взял с собой Ивонн. Во время одного из перерывов она стояла и разговаривала с неким шведским профессором. Их прервал один из участников конгресса, который подошел к ним и попросил прощения у профессора за то, что не поприветствовал его раньше: «Я думал, что вы Тур Хейердал»{226}.

Тур никогда не чувствовал себя таким ничтожным. Настроение упало еще сильнее, когда он понял, что дискуссию по его докладу будет вести Кай Биркет-Смит, датский ученый, который публично провозглашал, что экспедицию на «Кон-Тики» следует полностью игнорировать.

Первый доклад Тура был о мореплавании в Перу в доколумбову эпоху и о «практической возможности» распространения культур в Полинезию.

Было утро вторника, второго дня конгресса. Тур стоял третьим на очереди в списке докладчиков, но он и Ивонн пришли пораньше, чтобы занять места. Когда первый докладчик был вызван на кафедру, в зале сидело лишь несколько слушателей. Затрагиваемая им тема явно не вызывала интереса.

Слушателей не прибавилось, когда пришла очередь второго докладчика, и никто не встал с места, когда Биркет-Смит назвал имя. Докладчик по какой-то причине отсутствовал. Обычно в таких случаях в заседании объявлялся перерыв до того времени, на которое назначен доклад Тура. Но Биркет-Смит попросил Хейердала начинать прямо сейчас.

Тур взял рукопись и взошел на кафедру. В растерянности он оглядывал почти пустой зал. Такое впечатление, будто момент, которого он так долго ждал и к которому так хорошо подготовился, вдруг внезапно пропал.

Когда он начал говорить, слов почти не было слышно. Пустые скамейки создавали эхо. А в президиуме сидел Биркет-Смит с безучастным лицом.

И тут Тур увидел, что Ивонн встала. Как можно тише она выскользнула из дверей в коридор, и спустя секунды он услышал звук голосов. Там находились те, кто должен был быть здесь.

Итак, дверь с шумом открылась, и делегаты вместе со щелкающими фотоаппаратами журналистами устремились внутрь, заполнив зал так, что остались только стоячие места. Тур взял паузу, Ивонн хитро улыбнулась. Зал успокоился, и Тур продолжил с того места, где остановился.

— Сначала! — закричали многие присутствовавшие.

Тур посмотрел на Биркет-Смита.

— Сначала, — кивнул он.

Весь следующий час зал сидел, затаив дыхание. Тур рассказывал, что в первую очередь он подумал о бальзовом плоте и что современные ученые ошибались, утверждая, что он недостаточно плавуч, чтобы выдержать путь из Перу в Полинезию. Бросая вызов традиционным убеждениям, он отправился на «Кон-Тики», зная, что другие уже предпринимали подобные путешествия в доисторическую эпоху.

Ангел-хранитель. Во время конгресса американистов в Кембридже в 1952 году Тур благодаря находчивости Ивонн избежал унижения

Он перевернул последнюю страницу рукописи, и Биркет-Смит дал слово всем желающим. Зал сидел тихо, никаких выпадов, к удивлению Хейердала, никаких злых слов{227}. Затем последовали вопросы, но то, о чем его спрашивали, не вызвало недоумения. Тур еще больше удивился, когда Биркет-Смит наконец встал и поблагодарил его, «заявив о том, какое необычайное значение имело исследование Хейердала»{228}. После этих слов зал разразился аплодисментами.

В следующих двух докладах Тур более подробно говорил о цели экспедиции на «Кон-Тики» и о том, что он считал основополагающей проблемой в полинезийской антропологии. Его выводы были ясны: чтобы понять развитие Полинезии, наука, учитывая современные знания, не должна терять из виду древнюю Америку. Доклады вызвали у слушателей большее сопротивление, но обошлось без серьезных стычек. Тур вместе с Ивонн смог вздохнуть с облегчением. Но он ощущал какую-то пустоту{229}. Чего он фактически добился?

Возможно, ответ пришел к концу конгресса. Человек, который сначала не хотел здороваться с одним из присутствующих профессоров, потому что принял его за Хейердала, звался Поль Риве. Он был французским этнологом и использовал лингвистику как свой главный инструмент для объяснения путей миграции. В 1943 году он издал работу о происхождении американцев{230}. Он считал, что первые американцы мигрировали из Австралии и Меланезии шесть тысяч лет назад. То, что они позднее вновь отправлялись в Тихий океан, как утверждал Тур Хейердал, он отвергал с негодованием. Это негодование было столь велико, что он не считал достойным себя присутствовать на выступлениях Тура Хейердала. Но это не помешало ему обратиться к конгрессу с предложением принять резолюцию об отмежевании от теории Хейердала. Конгресс отказался на том формальном основании, что делегаты не могли голосовать за предложение, выдвинутое лицом, отсутствовавшим на выступлениях Хейердала.

Основным мотивом предложения Риве было заставить конгресс объявить, что то, чем занимается Тур Хейердал, нельзя назвать наукой. Отвергнув предложение, конгресс фактически присоединился к мнению Биркет-Смита, который так неожиданно поблагодарил Хейердала за научный вклад.

Тем не менее Тур чувствовал некую пустоту, потому что несмотря на достаточный оптимизм, его теория не получила признания. Конгресс выслушал, но не принял ее.

«Никто не поддержал мою теорию», — сказал он корреспонденту «Афтенпостен». Но он утешал себя тем, что, по меньшей мере, удалось «разделить ему противостоявших». Основываясь на этом, он позволил себе считать результаты конгресса «значительным шагом вперед» в своей дальнейшей работе{231}.

В последний вечер состоялся прием для участников конгресса. Тур потягивал свой любимый напиток — сухой мартини, когда некий доброжелательный американец подошел к нему и взял его за руку{232}. Это был Самуэль Киркланд Лотроп, антрополог, который в начале 30-х годов заявил, что бальзовый плот пропитается водой и затонет через четырнадцать дней{233}. Это утверждение вскоре получило статус истины в научных кругах, или догмы, как это называл Хейердал.

Лотроп признал, что ошибался, и теперь хотел поздравить Хейердала с окончанием путешествия и с докладом. Да, его так впечатлили результаты норвежца, что он построил копию «Кон-Тики», которая стоит у него дома на пианино в гостиной{234}. Может, это и был тот случай, который больше всего порадовал Хейердала во время конгресса. Лотроп стал первым из крупных антропологов, признавших его теорию.

Тур не видел ни Карстена, ни Бака, ни Метро или Гейне-Гельдерна. Хотя отношение к нему в Кембридже сменилось с прохладного на дружественное, эти волки по-прежнему бродили вокруг. Но дальше он только мог надеяться, что они и остальные просто найдут время подробнее ознакомиться с теорией, которую он изложил в монографии. Поэтому основательная научная критика по-прежнему ожидала Хейердала.

С тех пор как в Финляндии Рафаэль Карстен заговорил о шарлатанстве, финская пресса пристально следила за развитием событий. О роли Хейердала на конгрессе в Кембридже главный редактор газеты «Хувудстадсбладет» Торстен Стейнби писал, что он выдержал первое испытание огнем после издания «Американских индейцев в Тихом океане». Стейнби, тем не менее, озвучил то, о чем многие думали, когда продолжил: «Посмотрим, что останется от Хейердаловой теории, когда эта критика закончится»{235}.

Когда поздней осенью 1949 года полемика с Туром Хейердалом достигла апогея, Карстен пообещал вернуться к его «безмозглой теории», дождавшись выхода монографии. И не сделал этого. Напротив, Финская академия наук попробовала организовать дискуссию между ними. Тур приехал в Хельсинки, но, несмотря на призывы организаторов и норвежского посольства, Карстен отказался участвовать в дебатах. По инициативе Тура было достигнуто соглашение, что они встретятся в частной беседе у Карстена дома{236}.

Тур позвонил в дверь со смешанными чувствами. Может быть, он думал о том, о чем ему писал Бенгт Даниельссон после газетного скандала с Карстеном? Бенгт хорошо знал Карстена, так как участвовал вместе с ним в одной из экспедиций на Амазонку.

«Этот тип совершенно сумасшедший, его нельзя воспринимать всерьез» — так звучала характеристика Бенгта. Он подчеркивал, что с умом или знаниями было все в порядке. Но у Карстена постоянно менялось настроение, и он легко выходил из себя. «И если он взволнован или зол, то не отдает себе отчета в том, что говорит или делает»{237}.

Если Тур хочет поставить Карстена на место, продолжал Бенгт, то проще всего это сделать, открыв книгу, где финский профессор пишет о культуре инков. В ней он, среди прочего, повествует о боге Солнца Кон-Тики, существование которого он в нападках на Хейердала отрицал{238}.

Экспедиция на Амазонку оказалась неудачной, и Карстен вернулся в плохом настроении. После своих многократных и долгосрочных визитов к индейцам в Анды он почувствовал на старости лет, что выработал своего рода право собственности на это поле исследований. Он мог дать отпор тем, кого считал незваными гостями, и коллеги называли его «воинственный профессор».

Его дочь Мэгги Карстен-Свеандер рассказывала о своих впечатлениях от войны отца с Хейердалом. Когда она достигла апогея, он мог метаться взад-вперед по комнате, как тигр в клетке, пока остальные члены семьи ходили на цыпочках{239}.

Именно она открыла дверь, когда Тур позвонил. Он вошел, приготовив в уме все аргументы, которые, по его мнению, могли произвести впечатление на этого историка религии. Подали чай и пирожные.

Туру так и не удалось сказать ни слова. Пока они ели пирожные, Карстен вспоминал о своих экспедициях в Южную Америку. Об экспедиции на «Кон-Тики» не было сказано ни слова.

Когда пришло время прощаться, Карстен проводил своего гостя к выходу. «К сожалению, я не могу разделить ваши взгляды. Но я больше не буду на вас нападать», — сказал он и закрыл за Хейердалом дверь{240}.

Роберт фон Гейне-Гельдерн, однако, не последовал его примеру. Вскоре после конгресса в Кембридже должен был состояться другой конгресс, в Вене, на этот раз для всех антропологов, не только американистов. Вена была родным городом Гейне-Гельдерна, и его удостоили чести быть вице-президентом конгресса.

По прибытии делегаты получили в руки доклад, не стоявший в официальном списке документов конгресса и по этой причине не разосланный заранее. Он был подготовлен Гейне-Гельдерном и содержал новый сильный выпад против Хейердала. Он особенно уцепился за утверждение, что система ветров в Тихом океане исключала прямую полинезийскую миграцию из Азии. Чтобы подтвердить достоверность утверждения, Гейне-Гельдерн изучил метеорологические наблюдения в Тихом океане со времен Джеймса Кука. Результаты показали, что западный ветер не был таким уж неизвестным феноменом, и поэтому было возможно отправиться на восток, в противовес мнению Хейердала.

Тур посетил кабинет Гейне-Гельдерна и попросил внести его в список докладчиков, чтобы представить свои аргументы. Но по формальным соображениям ему отказали, поскольку он не вписал себя, когда подавал заявку на участие в конгрессе.

Возмущенный и расстроенный, Хейердал вернулся в гостиницу. Он чувствовал, будто ему нанесли удар в спину. Быстрый взгляд на текст Гейне-Гельдерна свидетельствовал, кроме того, о том, что автор не потрудился ознакомиться с книгой «Американские индейцы в Тихом океане».

До начала конгресса оставалось еще пара дней. В спешке Тур написал ответный доклад, который он с помощью друзей напечатал и распространил до открытия конгресса.

В саркастическом тоне он признал способность Гейне-Гельдерна к интуиции, поскольку он смог вынести суждение о материале, не изучив его. И если бы он знал о метеорологической статистике Гейне-Гельдерна до своего плавания на «Кон-Тики», то два раза подумал бы об опасности вернуться обратно к берегам Перу. Но, к счастью, он рискнул и достиг своей цели.

Теперь он писал серьезно: «Действительно, всегда имеются исключения из правил, и это относится также к большому, открытому Тихому океану. Но если мы будем фокусироваться на исключениях и не станем обращать внимания на правила, то получим странные результаты, независимо от того, какой предмет мы изучаем»{241}.

Быстрый ответ Тура удивил Гейне-Гельдерна. Хейердалу показалось, что профессор побледнел, когда он вышел на кафедру открывать конгресс{242}. Гейне-Гельдерн больше не нападал, пока длился конгресс, и Хейердал расценил такое молчание как победу. В этот момент у него были основания для радости. Но по сути ситуация не изменилась. Гейне-Гельдерн по-прежнему оставался его злейшим противником. Единственные, кто поддержал Тура в Вене, — это студенты, которые организовали отдельную встречу с ним помимо конгресса.

Тура Хейердала в академических кругах по-прежнему не принимали.

Перед французской премьерой фильма о «Кон-Тики» в апреле 1952 года Альфред Метро дал интервью парижской газете «Каррфур». Там он назвал Тура Хейердала mauvais savant — плохим ученым. Когда Тур прибыл в город, чтобы присутствовать на премьере, газета попросила его прокомментировать высказывание. Тур отказался от интервью. Вместо этого он попросил о личной встрече с Метро. Журналист мог присутствовать при их разговоре.

Встреча состоялась в кабинете Метро. Тур хорошо подготовился. Сначала он выложил гранки «Американских индейцев в Тихом океане» на стол. Затем достал несколько фотографий каменных скульптур. Потом попросил Метро определить, какие из них с острова Пасхи, а какие — из Южной Америки. Эта задача не должна быть трудна для такого эксперта, который утверждал, что его скорее поразило различие между ними, чем сходство.

Метро не выдержал испытания. Он ошибся столько же раз, сколько ответил правильно. Журналист побежал в редакцию и написал статью под заголовком: «А. Метро наполовину убежден Туром Хейердалом»{243}. Но на самом деле этого не было.

Через полгода Альфред Метро написал рецензию на «Американских индейцев в Тихом океане» в «Гётеборгс хандель ог шёфартстиденде». Он искренне сожалел, что некоторые, и в том числе он сам, ранее подвергли Хейердала резкой критике на основании краткого представления о его теории, полученного из книги об экспедиции на «Кон-Тики». Поэтому Хейердал с полным правом чувствовал себя уязвленным после того презрения, которому он был подвергнут.

«Того, кто откроет эту работу на 821-й странице, поразит такой объем знаний. […] Я знаю немногих людей, способных на такое», — писал Метро о мощном библиографическом аппарате Тура Хейердала. Он черпал материал не только из этнографии. Он искал знаний в археологии, истории, лингвистике, ботанике, биологии, географии, океанографии, истории религии и, наконец, в физической антропологии.

Тем не менее Метро должен был признать, что книга Хейердала не убедила его даже наполовину.

В этот раз его занимала не дискуссия о способностях полинезийцев как мореплавателей или о том, относились ли они к культуре каменного века или нет. На этот раз лингвистические аргументы — или, вернее, их отсутствие — заставляли его по-прежнему упорствовать. Дав своей рецензии заголовок «Старые методы в новом костюме „Кон-Тики“», он также указывает, что исследовательские методы Хейердала уже начали отживать свой век.

Черновик. Тур писал свои книги от руки. Это страница монографии о «Кон-Тики». Неудивительно, что ему требовалась помощь для переписки начисто

Во время пребывания в Канаде до войны Хейердал встретился с канадским антропологом и лингвистом Чарльзом Хилл-Тоутом. В одной из работ 1898 года он утверждал, что язык североамериканских прибрежных индейцев, полинезийцев и малайцев имеет такое количество совпадений, что, должно быть, существовали связи через океан. Этот тезис Тур использовал как аргумент, что ветвь полинезийцев нашла дорогу к тихоокеанским островам через Северную Америку, и в монографии он развил этот аргумент. Это позволило Метро заметить, что за последние пятьдесят лет в американской лингвистике многое изменилось и что от выводов Хилл-Тоута отказались. Он называл лингвистику самой точной из гуманитарных наук и утверждал, что каждый, кто старается быть в курсе развития языкознания, увидит, насколько упрощенно Хейердал использовал эту науку, проводя свои аналогии.

Метро не удивлялся, что многие, кого привлекла дальновидность Хейердала, его мужество и знания, считают антропологов-скептиков реакционерами, поскольку они всегда противопоставляли традиционную науку новым веяниям. Но если методы Хейердала, а соответственно, и результат его не удовлетворяют, это вовсе не потому, что они представляют собой что-то новое, а потому, что они выходят за рамки антропологии, какой она всегда была, а не какой она станет на «нынешней или будущей стадии».

В качестве примера Метро напоминал: ученые XVI века считали, что следы финикийцев, египтян и многих других народов ведут в Южную Америку. Чтобы доказать этот тезис, они использовали методы, не очень отличающиеся от методов Хейердала, использованных им в его opus magnum[5]. Они полагались на такие качества, как физическое сходство, языковое происхождение и бытовые предметы разного вида, все выбранные по принципу «с миру по нитке». Хейердал значительно превосходит своих предшественников в знаниях, но в общем и целом он использует методы той эпохи, когда еще не было необходимых знаний о генезисе культур или о том, как культуры развивались и перемещались. То, что отдельные элементы, принадлежащие различным регионам или эпохам, появляются в других культурах, не означает, что между этими культурами существовали контакты, как считает Тур Хейердал{244}.

Но, хотя Метро не принимал методов и выводов работы Хейердала, он больше не использовал ярлык mauvais savant в отношении человека с «Кон-Тики».

Дома в Норвегии на книгу первым отозвался Гутторм Гьессинг. Он получил сигнальный экземпляр и написал рецензию на «Американских индейцев в Тихом океане» в день выхода тиража. Для Гьессинга лингвистика также занимала центральное место в доказательстве миграции народов, и, как Метро, он ухватился за методы Хейердала по использованию лингвистики в своей работе. То, что слова могут переноситься из одной культуры в другую, не является чем-то необычным. Но структура языка — это уже совсем другое дело, ее нельзя так легко перенести. «Если бы кто-то нашел американскую структуру языка в Полинезии, это было бы весьма весомым аргументом в пользу точки зрения Хейердала. Но до сего момента этого не случилось», — писал Гьессинг{245}.

В своей рецензии на книгу в «Нью-Йорк таймс» профессор антропологии Йельского университета Вендел Беннет более подробно говорит об этом. Беннет — специалист по истории американских индейцев. Он писал, что если для полинезийского языка характерны мягкая фонетика, немногочисленные формы склонения и простое построение предложений, то для индейских языков Америки характерны твердые звуки и гораздо более развитый синтаксис. Такие различия не могут исчезнуть в результате некоего процесса смягчения, как утверждает Хейердал{246}. Как и практически все остальные, Беннет и Гьессинг указывают на сходство с малайскими языками.

Беннет не поддержал теорию Хейердала. Но он позволил себе восхититься качеством работы и посчитал, что вокруг нее следует начать дискуссию об американском влиянии на культуру полинезийцев. Этим он, по меньшей мере, признал, что теория поднимает проблемы, достойные дальнейшего исследования, что само по себе стало немаловажным признанием того, за что боролся Тур Хейердал.

Пожалуй, сильнейшей критике за легковесное отношение к лингвистике подверг Хейердала норвежский профессор классической филологии Эмиль Смит. Убедительные параллели можно найти где угодно по всему миру, если рассматривать языковое сходство поверхностно и если «не утруждать себя даже малейшим вниманием к гласным и согласным», — пишет он и приводит пример. Когда испанские летописцы записывали легенду о боге-родоначальнике Тики, они писали это имя по-латыни с с, поскольку это лучше всего соответствовало произношению слова. Но, когда эта же буква с в испанском языке стоит перед i, она произносится наподобие th в английском слове thin. И хотя на письме «Тиси» испанцев похоже на устное «Тики» полинезийцев, языковед отрицает здесь наличие связи. «В целом, — пишет далее Смит, — необходимо подчеркнуть, что языковые построения автора [Хейердала] настолько наивны, что их, пожалуй, можно поместить разве что в сказки для детей»{247}.

Другая черта, отмеченная рецензентами и повторяющаяся в критике «Американских индейцев в Тихом океане», — это привычка Хейердала выбирать аргументы, подтверждающие его теорию и пропускать те, которые не подходят. Американский антрополог Гордон Экхольм, куратор американского Музея естественной истории и авторитет в области доколумбовой археологии в Мексике и Центральной Америке, в этих случаях был абсолютно беспощаден. Он считал, что использование Хейердалом результатов многих отраслей науки в попытке решить трудную проблему очень плодотворно. Но у Хейердала увлеченность своей теорией подавляет способность к объективной оценке при сопоставлении свидетельств друг с другом. Поэтому он не обращает внимания на аргументы, доказывающие противоположное.

Если, например, было так, что первые люди, населившие Полинезию, имели свои корни в Перу, тогда они происходили из района, знаменитого своими гончарами и ткачами. Но у полинезийцев не было ни глиняных горшков, ни ткачества, хотя на островах имелись и глина, и хлопок. Это можно объяснить только тем, что между Полинезией и Перу никогда не было никакого сообщения. Тур Хейердал так не считал. Он объяснял это тем, что упомянутые ремесленные традиции исчезли со временем.

Если полинезийцы происходили из Юго-Восточной Азии, то они пришли из района, где знали использование металлов. Но у полинезийцев не было металлических предметов. Это тоже можно было бы объяснить тем, что они утратили традицию со временем. Но для Хейердала это не так. Если у них нет металла, то между Полинезией и Юго-Восточной Азией никогда не существовало связей. Но как он может так уверенно об этом говорить, если в Полинезии нет естественных месторождений металлов?

При тщательном анализе, считает Экхольм, эти данные должны были дать обратный результат. Поскольку на островах нет металла, то, скорее всего, мигранты из Юго-Восточной Азии потеряли свои навыки работы с металлом, и менее вероятно, что гончарное искусство могло утратиться, если на островах есть глина. Однако логика явно не является сильной стороной Хейердала, и Экхольма поразило отсутствие у него склонности к критическому анализу источников.

Само собой разумеется, что Экхольм не нашел удовлетворительных доказательств в пользу гипотезы Хейердала. Но тем не менее он считал, что книга должна стимулировать обсуждение актуальных проблем тихоокеанской истории. Сам он в процессе чтения отказался от распространенного представления о том, что Тихий океан был барьером, препятствовавшим распространению культур и народов{248}.

Ральф Линтон согласился с этим в своей рецензии, опубликованной в «Америкэн Антрополоджист». Он констатировал, что неуемная увлеченность Хейердала своими собственными теориями имеет место на каждой странице работы. «То, что в одном абзаце представляется как возможность, в следующем уже становится действительностью, пока через полстраницы не станет очевидным фактом», — писал он{249}.

В родной стране Рафаэля Карстена главный редактор «Хувудстадсбладет» Торстен Стейнби задумался о том, что останется от Хейердаловых теорий после основательной научной критики. Будучи журналистом, Стейнби также был историком по образованию. Сам он не верил, что теория выстоит, поскольку для Хейердала она стала своего рода идеей фикс. Вместо основательного анализа аргументов как в пользу теории, так и против нее он выбирал то, что подходит, из различных отраслей науки. То, что не годилось, он оставлял в стороне. «В своей полемике […] Хейердал предстает скорее не как ученый, а как миссионер, для которого основная задача его жизни состоит в обращении сомневающихся, хотят они того или нет», — писал Стейнби в своей рецензии на «Американских индейцев в Тихом океане»{250}.

Как и другие критики, он, тем не менее, похвалил Хейердала за «исследование тихоокеанской этнографии и социологии». Он подчеркивал также умение Хейердала ставить вопросы и вызывать дискуссию.

В общем и целом серьезная критика работы Хейердала следовала в одном русле. Все высказавшиеся выразили восхищение его знаниями и количеством ссылок в «Американских индейцах в Тихом океане». В немалой степени они восхищались и экспедицией на «Кон-Тики», которая во многом изменила их представления о самом Тихом океане. Но догадки Торстена Стейнби оправдались. Мало кто поддержал теорию Тура Хейердала. Ее обсуждали, но она не произвела переворота в исследованиях Тихого океана. Ученые критиковали его методы, отсутствие внутренней связи в аргументации, а следовательно, и его выводы. То, что плот осуществил дрейф из Перу в Полинезию, доказывало, что такое путешествие было возможно, но оно не пошатнуло общепринятое мнение о том, что полинезийцы появились из Азии, — представление, во многом подтвержденное документальными лингвистическими доказательствами.

Иллюстрация к «Американским индейцам в Тихом океане»

У Хейердала не было достойных аргументов против языковедов. Полагаться на утверждение, что язык Анд в результате переноса через Тихий океан стал мягче, не имело смысла. То, что отдельные слова были похожи (например, батат называли «кумара» и в Перу, и в Полинезии), могло указывать на наличие контактов, но никак не на то, каким образом эти контакты осуществлялись. Однако у его противников не было доказательств против батата самого по себе, который, наряду с бальзовым плотом, являлся козырной картой Хейердала. Он утверждал, что бог Солнца Кон-Тики и его народ принесли с собой батат и его название, когда приплыли на запад. Ни один ученый не спорил с тем, что батат исконно южноамериканское растение. Поэтому его противникам следовало найти другое объяснение тому, как он распространился на полинезийских островах до первых контактов с европейцами. Без стройных доказательств они выдвинули гипотезу, согласно которой полинезийцы в конце концов достигли побережья у подножия Анд во время своих плаваний и принесли с собой батат, когда вернулись обратно. По этому вопросу велись споры, в том числе и после того, как Хейердал опубликовал «Американских индейцев в Тихом океане».

Но если Хейердал показал параллели между Южной Америкой и Полинезией, то его противникам не составило труда указать на общие черты между Полинезией и Азией. Кроме языка это касалось также культурных растений, таких, как банан, хлебное дерево и тростник, а также домашних животных — свиней, собак и кур. Это касалось также доисторических транспортных средств. Полинезийцы знали плот, но в первую очередь их основным транспортным средством являлись каноэ, оснащенные парусом и балансиром, — в таком виде они были созданы в индонезийских водах. Каноэ не могли перевозить такой большой груз, как плот, но они лучше подходили для плавания против ветра и течений, что способствовало их более широкому и уверенному применению.

Один из главных аргументов Хейердала о том, что ветры и течения в Тихом океане исключали заселение полинезийских островов с востока, не встретил понимания. Кроме Альфреда Метро также Гутторм Гьессинг считал, что Хейердал недооценивал «мореходные способности туземцев», когда он отказал им в способности двигаться против ветра. Недооценивать способности туземцев ориентироваться в окружающем мире — это свойство вообще-то не было характерно для Хейердала. Скорее наоборот, одним из его главных утверждений было то, что, хотя туземцы не имели современных вспомогательных средств, они от этого не были глупее. Однако в отношении мореходных качеств полинезийцев здесь все оказалось иначе. Еще раз можно увидеть, что он выбрал легкий путь вместо более трудного при доказательстве своей точки зрения.

Прочитав «Американских индейцев в Тихом океане», Гьессинг не сомневался, что народы плавали взад и вперед по Тихому океану. Для него это было более полезным результатом исследований Хейердала, чем «более романтические» утверждения, что полинезийцы пришли с востока, а не с запада. Но Хейердала такое соломоново решение не удовлетворяло. Он был убежден, что прав именно он, а не другие. Именно они создали догмы и по-прежнему на них уповают, а не он.

Однако, постоянно пытаясь доказать свою правоту, Тур Хейердал сам подвергался опасности создания догм. Когда он говорил, что полинезийцы не могли плавать против ветра и поэтому не могли приплыть напрямую из Азии, его утверждение принимало неоспоримую форму догмы. Таким образом, в упрямстве, в котором он обвинял других, вполне можно было обвинить его самого.

Одним из немногих поддержавших Хейердала стал Кристиан Гледич, председатель Норвежского географического общества. По образованию он был инженером и геодезистом и занимал должность директора Норвежской геодезической службы. Именно в этой ипостаси он предстал перед читателями «Арбейдербладет», когда опубликовал там рецензию на «Американских индейцев в Тихом океане».

По рецензии было видно, что он тщательно изучил материал. Он сам занимался философией науки, но будет честнее сказать, что по большей части в сфере исследований Хейердала он являлся любителем. Но в области его профессиональных знаний, в науках о Земле, представления Хейердала, по мнению Гледича, были вполне достойными. Если плотоводец «был любителем, когда он отправился в свое знаменитое путешествие, то теперь он явно таковым не является».

В глазах Гледича Хейердал бросил вызов традиционным мыслителям. Своей работой «он нашел простое решение искусно поставленного вопроса» — он разрубил гордиев узел. Однако это сделало его непопулярным среди тех, кто умело «получал докторские степени и стипендии за каждый свой шаг». Поскольку Хейердал не имел официального университетского образования, к нему можно было относиться с пренебрежением.

Однако и Гледичу не удалось обойти стороной тот факт, что Хейердал, при всем к нему уважении, не имел твердой почвы под ногами, когда дело касалось лингвистических рассуждений. Все же плохой лингвист может быть хорошим ученым в других областях. Ученый может быть прав, даже если многие его аргументы неверны. Гледич считал, что приверженцы традиционной точки зрения, по меньшей мере, должны отложить свои старые истины хотя бы на минутку и вместо этого посмотреть на теорию Хейердала как на рабочую гипотезу. Несмотря на ошибки, сделанные Хейердалом в области лингвистики, «если его противники не имеют лучшей альтернативы, то он тогда выиграл битву в этом раунде».

Это касалось и того, если «последующий опыт заставит нас отказаться от его теории», — писал Кристиан Гледич{251}.

Сэр Питер Бак, который считал, что Тур Хейердал выставил себя на посмешище, назвавшись ученым, никогда больше не напоминал о себе. До Тура дошел только слух, что он присутствовал на премьере фильма о «Кон-Тики» в Гонолулу. Стараясь закончить «Американских индейцев в Тихом океане», Тур писал своим друзьям и знакомым, обнадеживая их, что это будет эпохальная работа. Но, после того как внимание к монографии иссякло, он больше не упоминал о ней в своих письмах. Несмотря на определенный успех на конгрессе в Кембридже, трудно было отрицать, что работа, на которую он потратил столько сил, в результате получила прохладный прием. Открыто он этого не признавал, но в той степени, в какой можно было что-то прочитать между скупых строк, становится понятно, что он разочарован. Ни «Кон-Тики», ни его научное обоснование путешествия не произвели революции в антропологии.

Многие ученые ценили Хейердала за то, что он снова поставил на повестку дня старые проблемы, уже с точки зрения новых знаний, но то не были знания, сдвигающие горы. Это объяснялось недостатком доказательной силы предъявленных свидетельств и ненадежностью методов. Но это объяснялось и тем, что Тур Хейердал, как порой случается в науке, стал жертвой перемены ветра.

В начале XX века в западном мире еще мало знали о тихоокеанской культуре. Внезапное признание, что эта культура подавляется и исчезнет, если ее не исследовать, привело к значительному притоку средств на данные изыскания в невиданном доселе объеме, особенно со стороны американцев. Сначала в поле отправились этнографы, лингвисты и антропологи и лишь несколько археологов. Результаты начали всерьез заявлять о себе в 20-х годах. Если кто-то и считал, что в полинезийской культуре прослеживается определенное южноамериканское влияние, то теперь от этой точки зрения отказались совершенно. Группа ученых во главе с Питером Баком в 30-е годы сделала азиатский след единственно верным.

В первую очередь именно эти широкомасштабные исследования сформировали знания Тура Хейердала о Тихом океане и поэтому во многом заложили основы его стиля мышления. Но к 1952 году данные исследования уже устарели, как заметил, среди прочего, Метро. Главной причиной тому был выход на сцену большого числа археологов. Ранее они уделяли внимание лишь тому, что находили на поверхности в форме жертвенников, стен и скульптур. В 50-е годы они начали серьезные раскопки, чтобы, если возможно, найти следы ранних поселений. Археологическая датировка получила авторитет как доказательство, и ученые смогли представить находки, дополнительно подкрепляющие теорию о миграции с запада. Основополагающие данные и методы монографии «Американские индейцы в Тихом океане» в одночасье потеряли актуальность. В этой связи работа стала жертвой незаслуженного раннего забвения. Внимания широкой публики она также не привлекла. Британское издательство «Джордж Аллен и Алвин» потеряло на издании 6100 фунтов стерлингов, или примерно полмиллиона крон в валюте того времени.

Однако Тур Хейердал не позволил так просто сбросить себя со счетов. Он поймал в паруса новый ветер и сделал так, как он часто поступал раньше. Тур взял инициативу в свои руки. Он хотел организовать новую экспедицию, и он будет проводить раскопки. В этот раз к научному содержанию экспедиции трудно будет предъявить претензии. Он возьмет с собой профессиональных археологов.

Но в очередной раз чистая случайность пустила его по следу.

Каменная голова

В горах на острове Флореана, на небольшой высоте, стояла каменная голова. Находка стала новостью и вызвала определенный интерес в исследовательских кругах. Но до этого момента ни один эксперт не видел скульптуру. Единственное, что имелось в распоряжении исследователей, — это снимок, сделанный американским студентом, проплывавшим мимо этого места в 1949 году на паруснике. Он отдал копию снимка в Музей естественных наук в Нью-Йорке.

Флореана входит в состав островов Галапагосского архипелага. Они вулканического происхождения и находятся на экваторе, примерно в 1000 километров к западу от Эквадора. Пористые вулканические скалы впитывают воду как промокательная бумага, и, если нет дождей, на островах очень сухо. Трудности с хранением воды привели к тому, что постоянное население появилось там не раньше конца XIX века.

Непогода и ветер оставили свои следы на лице скульптуры. Но выражение его не оставляло сомнений. Если скульптура была подлинной, считали исследователи из нью-йоркского музея, то она принадлежит к доколумбовой эпохе. В таком случае ее вырубил кто-то из тех, кто посетил Галапагосские острова, но кто это мог быть?

Тур Хейердал услышал первый раз о каменной голове на конференции антропологов в Вене. О ней ему рассказал авторитетный эксперт по истории и культуре острова Пасхи Альфред Метро. Во время пребывания в Нью-Йорке Метро изучил фотографию, и первая его мысль была о том, что голова напоминает статуи на острове Пасхи. Поэтому он считал, что ее сделали полинезийцы, посетившие острова. В то же время он признавал, что голова имеет определенное сходство со статуями в Сан-Августине в Колумбии{252}.

Метро как будто впрыснул адреналин в сосуды Тура Хейердала. Статуи в Сан-Августине? Это были как раз те статуи, которые заставили его всерьез связать Полинезию с Южной Америкой и которые стали одним из краеугольных камней его теории!

Сан-Августин охватывает большой район вдоль Рио-Магдалены в Южной Колумбии. Он принадлежит к древней культуре, чьи истоки относятся к XII веку. Эта культура оставила после себя большое количество статуй, охранявших могилы предков и использовавшихся в религиозных церемониях. Исследователи мало знали об этом народе, о том, откуда он появился, и какое значение имели эти статуи. Но для археологов Сан-Августин был, пожалуй, самым интересным районом Южной Америки доинкской эпохи.

Сам Тур не был в Сан-Августине. Но во время своего свадебного путешествия в Полинезию в 1937 году он видел статуи на острове Хива-Оа, входящем в Маркизский архипелаг, удивительно похожие на статуи из Сан-Августина{253}. И теперь Метро говорит, что и на Галапагосских островах есть похожая статуя?

Тур определился сразу же. Как можно скорее он хотел попасть в Нью-Йорк и увидеть фотографию. Если она действительно такова, как говорил Метро, то он отправится дальше на Галапагосские острова. И как только он ее увидит, он начнет раскопки, чтобы исследовать, справедливы ли утверждения ученых, согласно которым на островах не было людей, пока первые европейцы не бросили там якорь в 1535 году.

Впервые наука заинтересовалась этими островами спустя триста лет после кругосветного путешествия Чарльза Дарвина на корабле «Бигль», в особенности биологи и ботаники устремились туда для изучения уникальной флоры и фауны. Но, насколько Хейердал мог судить по литературе, ни один археолог не копнул там землю, и не был ли это опять тот самый случай, когда кабинетные ученые, как он любил их называть, снова сидели и цитировали друг друга?

Противники Хейердала указывали ему на то, что он не имел конкретных полевых доказательств своей теории. Но не чудо ли, что именно критически настроенный Метро поможет ему в дальнейшей работе?

11 ноября 1952 года Тур Хейердал еще раз отправился в Соединенные Штаты, становившиеся его второй родиной. Он был не чужд тщеславия, и ему нравилось, что американцы оказывали ему почести. Они восхищались его отвагой и возносили его до небес за бесконечную, по их мнению, жажду приключений, он даже мог погреться в лучах симпатии со стороны президента!

Но и они задевали его, в первую очередь своим критическим восприятием, если не сказать непониманием его научной деятельности. Тем не менее эту критику он терпел легче, чем критику со стороны европейских ученых. Это объяснялось отчасти тем, что американцы строили дискуссию на предметном уровне и аккуратнее выбирали слова. Это объяснялось также и тем, что он считал Нью-Йорк штаб-квартирой тихоокеанских исследований. Именно в здешних научных кругах, а не в Париже, Вене или Хельсинки он искал поддержки своей теории. Он и в дальнейшем не без оснований опирался на американских ученых (за исключением двоих норвежских коллег), когда собирал свои экспедиции. В конце концов, он больше стремился к признанию в Америке, чем в Европе. Случай с Рафаэлем Карстеном и последовавшая вслед за тем едкая критика в шведской и французской, а частично и в норвежской прессе, сделали свое дело.

Туру не понадобилось много времени, чтобы найти фотографию каменной головы из Флореаны. Как только он ее увидел, он понял, что отправится на Галапагосы.

«Больше нет никаких сомнений, и я собираюсь организовать экспедицию», — писал он своей матери{254}.

Мореплавателя, сделавшего снимок, звали Филипп Лорд, он жил в Бостоне. Тур нанес ему визит, чтобы послушать его историю. Лорд рассказал, что он сошел на берег на Флореане, чтобы навестить знакомого немца, который много лет назад обосновался на острове с женой и детьми. Его звали Хайнц Виттмер, и каменная голова стояла прямо около его дома. Лорд спросил немца, знает ли он что-то о скульптуре и кто ее сделал. Виттмер безразлично покачал головой и ответил, что она уже была здесь, когда он приехал{255}.

Тур взял с собой в путешествие Ивонн, и в немалой степени благодаря ее вкладу новая экспедиция была готова к отправлению уже в середине декабря, только месяц спустя после прибытия в Нью-Йорк. Она хотела ехать с ним на Галапагосы, но это было неразумно, поскольку она находилась на четвертом месяце беременности. Скоро исполнялось четыре года, как они поженились, и Ивонн беспокоилась, не бесплодна ли она. Наконец она узнала, что весной у нее появится первенец{256}. Когда Тур вступил на борт судна, чтобы плыть в Эквадор, Ивонн вернулась обратно в Норвегию.

Тур нанял для экспедиции двух археологов. Арне Скьогсвольд, из Рёроса, только что завершил свое образование и работал в университетском древлехранилище в Осло. Эрик Рид — американец, специалист по культуре индейцев юго-западной части Северной Америки. Они встретились на Новый год в Гуаякиле, самом крупном портовом городе Эквадора. С оснащением, разделенным на тридцать три места, они сели на борт парохода «Дон Луко», перевозившего пассажиров и грузы с континента на Галапагосы.

Экспедиция на Галапагосские острова. На переднем плане слева направо: Эрик Рид, Тур Хейердал и Арне Скьогсвольд. Сзади — двое случайных знакомых

Путешествие проходило через Панаму и заняло неделю. По пути Тур разговорился с одной медсестрой, работавшей на островах и знавшей Флореану. Он спросил ее, видела ли она каменные статуи на Галапагосах, но она ответила отрицательно. Через несколько дней он показал ей копию снимка. Она кивнула утвердительно. Подумав, она сказала, что, кажется, таких каменных голов на Флореане две. Вдруг она вспомнила, что сын Виттмера рассказывал ей однажды. Каменное лицо так пострадало от времени, что Виттмер однажды украсил глаза и нос!

В Рек-Бэй, «столице» Галапагосов, «Дон Луко» должен был остаться на несколько дней, прежде чем отправиться дальше на Флореану. Экспедиция познакомилась с норвежскими и немецкими переселенцами, и однажды вечером, когда они сидели и разговаривали, Тур осторожно спросил, слышал ли кто-нибудь о каменной голове около дома Виттмера.

— Что? — засмеялась одна из женщин. — Ты имеешь в виду ту голову, что Виттмер сделал сам? Да. Он сам рассказывал, что сделал ее, чтобы порадовать своих детей!

— Виттмер считал, это очень весело, что туристы приезжают и думают, что она старинная, — сказала другая.

Пока собравшиеся умирали от хохота, у Тура «сердце ушло в пятки»{257}. Оказывается, каменная голова всего лишь шутка? Что тогда подумают Арне и Эрик, которых он притащил сюда?

Оркестр, состоявший из скрипки, гитары и губной гармошки, начал играть мелодии в тропической ночи. Тур слушал, но его мысли были далеко. Он в расстройстве лег спать, но заснул все же с мечтой, что статуя — настоящая{258}.

Тур проснулся рано утром. Он не мог поверить, что это была шутка. В отношении Арне и Эрика он настаивал, что Виттмер вряд ли мог выдумать такую голову, настолько похожую на головы на острове Пасхи и в Сан-Августине. Единственное, что ему хотелось, — это попасть на Флореану. К счастью, «Дон Луко» поднял якорь в тот же день. Они отправились в 14 часов с палубой, полной лошадей и кур. Судно достигло Флореаны за полчаса до захода солнца, но, пока команда смогла встать на якорь, уже стало темно, чтобы сойти с корабля.

На берегу Тур видел слабый свет керосинок. Он достал дневник. Как и во время экспедиции на «Кон-Тики», он писал по-английски. «Как ужасно писать, не зная правды об этой каменной статуе».

Несмотря на тревогу, Хейердал все же почувствовал некое облегчение. Журналисты не давали ему покоя перед отправлением. На их вопросы, что такого примечательного на Галапагосских островах, он отвечал уклончиво. Тур справился с соблазном рассказать о каменной голове. И если окажется, что скульптура всего лишь шутка, он в любом случае избежит газетного скандала.

На следующее утро Тур, Арне и Эрик высадились на берег. Фру Виттмер встретила их и помогла с багажом. За шиллинг в день она согласилась обслуживать их, пока они будут на острове.

Она напомнила Туру типичную немецкую домохозяйку. Ему пришла в голову мысль, и он достал из ящика книгу «Американские индейцы в Тихом океане». Полистав ее немного, он показал фру Виттмер фото статуй на острове Пасхи и в Сан-Августине. Она покачала головой.

Хайнц Виттмер не любил суеты, возникавшей во время прибытия судна, и остался дома. Его усадьба называлась Асило де ла Пас и находилась в восьми километрах от берега. Тропинка была неудобной, и Тур со спутниками потратили два часа, прежде чем добрались до места.

Немецкие новоселы. Хайнц Виттмер вместе с женой и детьми. Они занимались земледелием на острове Флореана и сыграли в жизни Тура Хейердала важную роль

Арне и Эрик остановились отдохнуть, Тур пошел дальше один. Он почти расстался с надеждой и готовился к разочарованию. Фру Виттмер не проявила никаких признаков узнавания, когда он показал ей фотографию.

И вот он увидел каменную голову, или, скорее, то, что должно было быть каменной головой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это подделка. «Плохая современная работа», — записал он в дневнике.

Он пошел и привел Арне и Эрика.

— Пойдем, — сказал он невесело, — я покажу вам, как может обмануть фотография.

Они уставились на истукана.

— О Боже! — выдохнул Эрик.

Больше они ничего не сказали.

Спустя некоторое время они подошли к главному дому и постучали в дверь. Им пришлось стучать несколько раз, прежде чем Хайнц Виттмер открыл. Он извинился, что плохо слышит. Тур перешел на немецкий, и широкая улыбка озарила лицо шестидесятипятилетнего Виттмера. Он выставил на стол ром собственного изготовления и кофе.

Туру хозяин понравился. Какой человек! Пускай его дом в беспорядке и пусть не везде чисто. Но «он ни на йоту не превратился в туземца»{259}.

Они о многом переговорили за грогом. Затем Виттмер надел шапку и взял трубку. Он захотел показать гостям свою усадьбу. Они некоторое время гуляли среди фруктовых деревьев и грядок с овощами, которыми изобиловал сад. Бананы и батат, ананасы и сахарный тростник, апельсины и папайю, капусту, картофель и даже рожь выращивал на этой сухой земле немецкий Исаак из Селланро[6]. Только кокосовую пальму ему не удалось вырастить. Тур был в восхищении от увиденного.

Каменная голова. Взрослый сын Хайнца Виттмера Рольф, вместе с фигурой, приведшей Хейердала на Галапагосы

И тут они столкнулись лицом к лицу с истуканом. Тур сказал — настолько бодро, насколько ему это удалось, — что именно этот камень привлек его на Флореану. Не понимая разочарования норвежца, Виттмер рассказал, что он сделал это однажды вечером для своих сына и дочери, когда они были еще детьми.

Они попрощались, и Виттмер дал им мешок лимонов в дорогу. Сага о каменной голове подошла к концу. Теперь ждала работа с археологическими инструментами — лопатой, кисточкой и совком.

Экспедиция оставалась на Галапагосских островах почти три месяца. Они проводили раскопки на многих островах и нашли остатки поселений, которые, как они считали, гораздо старше, чем визиты первых европейцев. Находки в первую очередь состояли из обломков глиняных сосудов, но там были и терракотовые свистульки в форме птичек, колесо для прядения хлопка и много других орудий из камня. Они не сомневались, что находки имеют южноамериканское происхождение.

В первый раз Тур Хейердал работал с археологами. Он не знал тонкостей предмета, но тем не менее правильно угадывал место, где следует копать. В общей сложности экспедиция привезла с собой около двух тысяч осколков, когда в конце марта 1953 года они вернулись в США.

В Нью-Йорке устроили встречу, где среди прочих присутствовали серьезные критики Хейердала — Вендел Беннет, Гордон Экхольм и Альфред Метро, случайно оказавшиеся в городе{260}. Они одновременно удивились и разочаровались, когда он рассказал им правду о каменной голове. Но, когда он показал им несколько черепков, они позволили себе выразить восхищение. Они поддержали точку зрения Хейердала, согласно которой материал, должно быть, настоящий, и что его происхождение — Южная Америка. Они больше не стали спорить с тем, что южноамериканские прибрежные индейцы могли плавать под парусом и что они отправлялись далеко в море на бальзовых плотах{261}.

Тур расценивал итог встречи как «громадную поддержку» своей теории{262}. Чтобы полностью увериться в результатах, он передал черепки экспертам Смитсоновского института в Вашингтоне для тщательного анализа. Матерал был изучен археологами Бетти Меггерс и Клиффордом Эвансом, супружеской парой, проводившей длительные раскопки на Амазонке и в Эквадоре и разработавшей новые, и более надежные, методы идентификации керамических осколков.

Их анализ позволил утверждать, что черепки, которые, как они думали, принадлежали 131 разному сосуду, главным образом происходили с побережья Эквадора и Северного Перу и что они принадлежат к разным временным эпохам, самое раннее — за 400–500 лет до первого контакта с европейцами, то есть к 1000 году н. э. Вместе с собственными наблюдениями на месте находок Тур Хейердал и Арне Скьогсвольд пришли к выводу, что поселения были не постоянными, а сезонными, и в первую очередь индейцев из различных племен периодически привлекали на острова большие запасы рыбы{263}.

Все же главным для Тура Хейердала было не создание представления о том, чем занимались люди на островах. Для него было важно показать, что в доисторическое время существовало регулярное сообщение между континентом и островами и что южноамериканские индейцы были опытными моряками. Археологический материал с Галапагосских островов рассказал, другими словами, то, что вовсе не случайный дрейф время от времени уносил плоты в море, как утверждали противники Хейердала. Перемещение на плотах стало результатом хорошо развитых знаний о том, для чего следует отправляться в море.

С помощью путешествия на «Кон-Тики» Хейердал показал, что на бальзовом плоту возможно переплыть через океан. С помощью галапагосской экспедиции он доказал, что индейцы фактически делали это. Если и не каменная голова помогла ему, то он нашел другие конкретные доказательства. И поэтому ждал, что дебаты о теории возобновятся, что многие исследователи выступят и признают, как они ошибались.

Однако этого не случилось. За исключением нескольких выдуманных объяснений, что черепки попали туда от пиратов, научные круги бойкотировали результаты галапагосской экспедиции. Профессиональная литература не обращала внимания на ее результаты. Книгу, которую Хейердал и Скьогсвольд написали об экспедиции, никто нигде не упомянул{264}.

В предисловии к книге Эрик Рид писал, что, будучи участником экспедиции, он усвоил одну вещь, а именно: «нельзя слепо доверять тому, что написано в книгах». Там было написано, что археологического материала с Галапагосских островов нет. Хейердал доказал, что они ошибались.

Тур поймал своих противников на слове. Он выполнил их требование и представил конкретные доказательства. Он нашел доказательства, но они его не слушали. Несмотря на примечательные результаты, галапагосская экспедиция Тура Хейердала стала забытой экспедицией.

Встреча с Лотропом, Метро и другими исследователями в Нью-Йорке порадовала его. В этот раз они беседовали как единомышленники. Но все сказанное осталось за закрытыми дверями. В итоге встреча стала химерой, как и каменная голова на Флореане.

Тур вернулся в Норвегию в апреле, а 6 мая 1953 года Ивонн родила дочь, которую назвали Аннетте.

Голод

Случалось, что Typ-младший и Бамсе выходили из-за стола голодными в своем новом доме в Рёа. Лив не хватало денег, и ей приходилось прятать то, что оставалось от хлеба, чтобы детям было, по крайней мере, хоть что-то поесть в школе. Однажды утром пришлось так туго, что ей пришлось просить о помощи. Она отбросила всякий стыд и взяла детей к Вильгельму и Армбьорг Эйтрем, жившим поблизости. Лив познакомилась с супругами в Нью-Йорке, где Эйтрем, бывший капитан, работал в конторе судовладельца Томаса Ульсена.

Амбьорг поспешила накрыть на стол; и она, и ее муж возмущались, услышав, до какой бедности дошла семья. Они чувствовали, что что-то нужно делать, но, вместо того чтобы обратиться непосредственно к Туру, Эйтрем послал осторожный запрос в Банк Андресена, директору банка Арвиду Монсену. Он был женат на Ингерид, сестре Тура Хейердала, и приходился последнему свояком. Монсен не заставил себя просить два раза и отправился к Туру. Спросил, как он может тут сидеть, когда его сыновья ходят в школу голодными.

Обвинение стало для Тура громом среди ясного неба. Он не часто видел сыновей, но никто не мог сказать, что он о них не беспокоился. Вне себя от злости, он взял с собой Ивонн и отправился к матери, которая из всей семьи имела самый тесный контакт с Лив и мальчиками, и спросил, что происходит. Спустя короткое время после визита Алисон написала сыну и невестке: «Дорогие Ивонн и Тур. С тех пор как вы были здесь, я не нахожу себе места. На тебя, такого расстроенного, было жалко смотреть, и я постаралась сделать все и узнать, чем можно помочь»{265}.

Тур откровенно считал, что за всем этим стояла Лив. Мать пыталась сгладить такое впечатление. «Теперь я все узнала и выяснила, что Лив никому не жаловалась», — писала Алисон дальше. Она рассказала, что Томас Ульсен спросил Лив, на что она живет, и «он понял, что ей трудно свести концы с концами»{266}.

Алисон также обсудила материальное положение Лив со своим старшим сыном Лейфом, сводным братом Тура. Они пришли к выводу, что ей очень нелегко «из-за огромной платы за жилье». Поэтому мать попросила Тура помочь Лив с оплатой жилья, поскольку забота о детях пока не позволяла ей «найти где-то работу».

Алисон хотела прийти к согласию с Туром, указав, что «Лив может быть неразумной». Но главное, необходимо найти какое-то решение, чтобы «ради мальчиков все шло мирно и благополучно». В конце она выразила надежду, что Тур не воспримет это письмо как критику с ее стороны. «Я уверена, Лив не сказала никому ничего такого, что могло бы повредить тебе, Тур», — повторила она{267}.

Вскоре после развода Лив поняла, что уже больше не сможет жить на хуторе под Лиллехаммером. В лесу было так одиноко, и если она хотела начать новую жизнь и встретить нового человека, чему была бы рада, то она должна отсюда уехать. С тех пор как Лив была студенткой, она больше не жила в Осло. Теперь она хотела туда вернуться.

Домохозяйке Лив не оставалось ничего другого, как жить на алименты от Тура. Но 700 крон в месяц покрывали только повседневные расходы, а как только цены начали расти, денег не стало хватать и на это.

Чтобы облегчить восстановление после войны, правительство Герхардсена установило так называемый стабилизационный курс. В двух словах это означало держать цены и зарплаты на низком уровне и, если необходимо, платить субсидии. Такая политика первое время была успешной. Но Норвегия зависела от импорта, и, когда дефицит товаров на мировом рынке заставил цены взлететь, правительство больше не могло удерживать нормальное положение в стране за счет субсидий. От стабилизационного курса пришлось отказаться, и с осени 1949 года цены росли с такой скоростью, какой норвежский народ еще не видел.

Тур понимал положение Лив и хотел ей помочь. Кроме того, он думал о своей престарелой матери. Жизнь в Рустахогде была трудной, и лучше всего было бы, если бы и она могла поселиться в Осло, желательно недалеко от своей бывшей невестки. Они поддерживали тесную связь, и, учитывая бесконечные разъезды Тура, Алисон со временем становилась все более значимой фигурой для мальчиков и поэтому лучшей поддержкой для Лив.

Поначалу долги экспедиции на «Кон-Тики» задержали осуществление всех планов насчет жилья. Но, когда с успехом книги и фильма начали приходить деньги, Тур смог отложить необходимые средства. Typ-младший и Бамсе не хотели покидать школу и друзей в Лиллехаммере, но Лив не обращала внимания на их протесты. Летом 1951 года она забрала сыновей и переехала в дом на улице Свингевейен в Рёа. В то же время Алисон смогла обосноваться в квартире на улице Майорстувейен, в нескольких остановках от них.

Лив вздохнула с облегчением, но жизнь в столице была дороже, чем в сельской местности. Тур выплатил залог за дом с самыми лучшими побуждениями, но материальное положение Лив оставалось трудным. Квартплата намного превосходила ее расходы в Свиппоппе, и уже через несколько месяцев бюджет затрещал по швам.

Для Тура-младшего и Бамсе перемены оказались особенно болезненными. Они рано поняли, что их материальное положение гораздо хуже, чем у одноклассников. Мальчики чувствовали себя бедняками. Неприятное чувство, учитывая, что все знали, кто такой Тур Хейердал, и что у него много денег{268}. Газеты писали, что он скоро станет миллионером.

То, что Лив пошла к соседям просить еды, а Тур обратился к матери, расстроенный тем, что получил как бы удар в спину, показывало, насколько далеки были бывшие супруги друг от друга. По крайней мере, ради мальчиков они должны были найти какое-то решение, о чем настойчиво просила Алисон. Но какое?

Тур связался со своим сводным братом Лейфом, поскольку мать уже обсудила дела с ним. Лейф был ее ребенком от первого брака, он носил фамилию Линг Брююн и работал начальником отдела в Департаменте социальных дел. Лейф сказал, что попробует найти решение, но подчеркнул, что делает это не ради Лив, Тура или мальчиков, а ради матери. Сложные взаимоотношения Тура и Лив сделали семидесятивосьмилетнюю женщину настолько несчастной, что ее было почти не узнать{269}.

Лейф был старше Тура на шестнадцать лет, они выросли в разных местах страны: он в Тронхейме, Тур — в Ларвике. Если они в какой-то мере общались, то это случалось по переписке или во время обеда, когда Тур изредка бывал в Осло. Но, хотя сводные братья нечасто виделись, они уважали друг друга. Для Тура Лейф стал своего рода связующим звеном с родственниками из Тронхейма.

Лейф понимал, что если он хочет добиться примирения, то в первую очередь надо воздействовать на Тура. Поэтому Тур считал, что брат выступает на стороне Лив, и, обидевшись, оказывал сопротивление. Поскольку Тур постоянно был в разъездах, между братьями велись телефонные переговоры, и ощущение, что он мучает Тура, заставило Лейфа чувствовать угрызения совести. Наступило Рождество 1951 года, и каким подарком для Алисон было бы примирение враждующих сторон перед праздником! Тур находился в Швеции, и Лейф решил взять быка за рога. «…Ты не должен считать, что я не учитываю и твою точку зрения, — писал он. — Я убедился за все эти годы, что Лив не хватает порядка и экономического чутья, — это, кстати, неудивительно, зная, в какой среде она выросла, а также либо постоянно разъезжала, либо жила на даче в неустроенных условиях, с тех пор как она вышла замуж. Поверь, я говорю и всегда говорил это ей, когда видел, что это может помочь».

Тур должен был понять, что «совершенно невозможно» свести концы с концами, имея менее 1250 крон в месяц, или 15 тысяч крон в год, если Лив «будет жить с мальчиками в современной квартире в западном районе, и жить достаточно благополучно, исполняя предъявляемые ей требования».

И далее, уже без обиняков: «Я понял из нашего последнего разговора, что ты был так долго вдали от нормальной жизни в городе со всеми его повседневными и высокобуржуазными заботами, что тебе трудно понять, из чего состоит повседневная жизнь». Он посоветовал Туру заключить с Лив соглашение, в результате которого она получала бы твердую сумму раз в год, «настолько приличную», чтобы она и мальчики могли на эти деньги жить. Тогда ни одна из сторон не сможет предъявлять друг другу претензии, и Лив придется соответственным образом строить свою жизнь{270}.

Это подействовало. Тур ответил, что готов выплачивать Лив постоянную сумму — 15 тысяч крон до налогов. Лейф пригласил Лив на обед, чтобы обсудить предложение.

В тот же вечер Лив достала чернила и бумагу. «Дорогой Тур! Только что вернулась от Лейфа, который рассказал о твоем предложении, и меня оно устраивает. Этих денег нам хватит, большего мне не надо. Мне действительно стало легче, и я очень рада».

Через несколько дней она отправила другое письмо. «Мне не нравится, что между нами существует некая обида. Ты должен понять, что не всегда легко быть одной и заботиться о мальчиках, а я постараюсь понять, что для тебя тоже не всегда легко быть самим собой и что, конечно, многие предъявляют к тебе требования. Давай начнем новый год с дружбы и понимания. Сердечный привет от Лив».

Не зная, где Тур и Ивонн будут проводить Рождество, она добавила: «Пожалуйста, сообщи свой адрес, тогда мальчики смогут послать поздравление к Рождеству».

Тур поручил своему адвокату разобраться с новым договором с Лив. 19 декабря 1951 года он послал ему письменную инструкцию, к которой прилагался чек на 15 тысяч крон на следующий год. Из этой суммы должны были вычитаться плата за квартиру, налоги и страховка, и Тур попросил адвоката следить за тем, чтобы эти суммы выплачивались непосредственно, а не через Лив. Денежные переводы для нее должны были осуществляться 1-го и 15-го числа каждого месяца. Тур настаивал на том, чтобы Лив «никогда не имела возможности взять аванс»{271}.

Тур Хейердал по своей природе был щедрым человеком. Это заметили и ребята с «Кон-Тики». Еще до того, как построили плот и Тур сам испытывал материальные трудности, он подписал контракт с участниками экспедиции. Там значилось, что, как только экспедиция принесет приемлемый доход, каждый участник получит сумму в 25 тысяч крон{272}. Как только долги были выплачены и появился доход, Тур выполнил свое обещание до последнего цента. Для многих из них дальнейшие перспективы в материальном плане оставались ненадежными, и Тур дал понять своим друзьям, что он не замедлит помочь, если им срочно понадобятся деньги.

Никогда в жизни Тур не желал, чтобы Лив и мальчики просили милостыню, и так случилось не из-за его низости. Причиной стало непонимание того, что требуется для нормальной жизни, о чем прямо заявил ему брат Лейф.

Тур так много путешествовал, что перестал понимать, чем живет норвежское общество. Он так мало общался с сыновьями, что не видел, в каком трудном положении они оказались. Занятый своими делами, он считал само собой разумеющимся, что другие, а именно Лив и Алисон, позаботятся о мальчиках. Для сыновей отец оставался тем, о ком они слышали, но кого никогда не видели.

Всегда занят. Довольно часто у Тура Хейердала случались периоды, когда времени на семью было мало или его не было вовсе. Здесь Аннетте пытается привлечь папино внимание

Во всей своей работе с рукописью, газетными статьями, путешествиями и лекциями Тур переложил финансовую сторону дела на Ивонн. Поэтому именно она отвечала за то, чтобы Лив и мальчикам было на что жить. Она откровенно считала, что назначенной суммы достаточно, и, пока никто не беспокоил Тура, он думал, что все в порядке. То, что некоторые члены семьи считали, что Лив транжирка и не может распоряжаться деньгами разумно, тоже сыграло свою роль в отношении Ивонн к договору. Тур такие повседневные дела полагал тривиальными, и он вообще не хотел ими заниматься. Он посчитал целесообразным переложить их на свою новую жену, и от нее зависело материальное положение бывшей. Это оказался плохой психологический ход.

Бракоразводный договор содержал также пункт, подчеркивающий, что, если Тур будет получать более 15 тысяч крон в год после того, как все выплаты сделаны, дети должны получать 10 процентов от оставшейся суммы. Тур переписал квартиру в Рёа на имя детей и откладывал на их счет время от времени маленькие суммы, но, кроме этого условия, пункты договора не выполнялись. Сотрудники Тура, то есть его адвокат Пер Восс и Ивонн, толковали данное определение так, что оно касается только его доходов в Норвегии, а не за границей. Когда продажи норвежского издания книги о «Кон-Тики» иссякли, Тур стал зарабатывать именно на международной гонорарах, и ничего от этих сумм мальчикам не доставалось.

Будучи замужем за Туром, Лив участвовала в создании предпосылок для путешествия на «Кон-Тики» и, следовательно, для его экономических результатов. Поэтому парадоксально, что, когда стали делить доходы, она оказалась не у дел, а все сливки достались Ивонн.

Вооружившись законом, Лив вполне могла бы выступить против такого несправедливого раздела. Но она никогда не предъявляла претензий к Туру за то, как толковались эти 10 процентов. Есть все основания полагать, что борьба с Туром вымотала ее и ради себя самой и мальчиков ей больше не хотелось шума. По своему характеру Лив не отличалась конфликтностью; кроме того, жизнь наладилась с появлением дома в Рёа и увеличением ежегодного пособия.

В новом договоре о пособии имелось условие, согласно которому размеры его будут регулироваться в соответствии с ростом цен, который в начале 50-х годов превысил 5 процентов. Поэтому Лив получила уверенность в том, что ей не придется каждый год начинать борьбу заново, в то время как Тур посредством этого дополнения показал, что ей и Лейфу удалось вбить в него немного реализма. Но, понадеявшись, что Тур будет также больше внимания уделять детям, она сильно разочаровалась. Вопрос о происхождении полинезийцев занял все его время. Общение с Туром-младшим и Бамсе оставалось редким. Они даже не знали, куда послать поздравление к Рождеству.

Больше всего радовалась разрешению конфликта Алисон. «Я должна поблагодарить тебя за многое, так что я даже не знаю, с чего и начать, — писала она Туру в конце года. — Я думаю, за то, что ты помог Лив, поскольку этому я безумно рада. Мальчики ведь так на меня надеются, и я знаю, что для будущих ваших отношений очень важно, чтобы они считали, что с ней обращаются хорошо»{273}.

В начале нового года Лив была готова к изменениям. Она хотела начать работать и записалась на годичные курсы в Институт стенографии и машинописи Паульсена. Она на самом деле мечтала стать журналисткой и даже писательницей. В любом случае она проявила способности. По поездке на Фату-Хиву она написала ряд статей в норвежской прессе, а осенью 1948 года выпустила небольшую книгу под названием «Путешествие из Норвегии». Она была адресована детям и юношеству и рассказывала о приключениях Тура-младшего и Бамсе во время войны в Канаде. Она не могла сравниться с книгой о «Кон-Тики», которая вышла примерно в то же время, но Лив получила за нее премию как за лучшую детскую книгу года. Развод и вынужденная необходимость в одиночку заботиться о детях перевернули ее жизнь, и ей пришлось умерить свои писательские амбиции. Лив пробовала готовить репортажи для газет, но безуспешно. Ей не очень хотелось становиться стенографисткой, и она считала курсы Паульсена скучными. Но она закончила их с лучшими оценками, и, когда руководство, к ее удивлению, предложило ей остаться в качестве преподавателя, она согласилась. Постоянная оплачиваемая работа делала ее более независимой от Тура в материальном плане.

После возвращения с Галапагосских островов Тур решил найти постоянное жилье в Осло. Отдаленная Углевика уже не подходила к его стилю жизни, ему нужна была быстрая почта, близость к телефону и аэропорту. Кроме того, у него появилась жена, которой нравилось бывать в обществе, а для кого наряжаться Ивонн в лесных районах на границе со Швецией?

Постепенно богатея, Тур мог позволить себе быть более требовательным, он не хотел жить в многоквартирном доме, он надеялся найти дом с участком, насколько это можно было себе позволить в столице. Он нашел то, что искал на Майорстувейен, 8, — бывший дом художника Амальдуса Нильсена. Усадьба находилась в десяти минутах ходьбы от улицы Карла Юхана и состояла из традиционного красного бревенчатого дома, старого, XVIII века, с большим садом. Он переехал туда с Ивонн и маленькой Аннетте осенью 1953 года.

Майорстувейен, 8. После возвращения с Галапагосов Тур купил сельскую идиллию прямо в центре столицы, в десяти минутах ходьбы от улицы Карла Юхана

Новое место жительства ему, должно быть, нравилось. Он снизил темп и впервые за много лет, да практически с тех пор, как он и Лив пытались выжить в Канаде с начала войны, стал уделять внимание своему окружению. Он был нежен с дочерью, начал заниматься в танцевальной школе, чтобы быть привлекательным для Ивонн, он открыл свой новый дом для общества и стал участвовать в социальной жизни. Тур оказался способным плотником и отличным обрезчиком деревьев, ему нравилось заниматься садом. Время от времени Ивонн садилась за руль новенького предмета семейного гордости — настоящего американского бьюика, и они вместе отправлялись к отцу Тура в Ларвик или на несколько дней в Углевику. Он позаботился о том, чтобы Алисон переехала на новую квартиру через улицу, так что им будет легче встречаться и, что не менее важно, общаться с Туром-младшим и Бамсе. Как только представлялась возможность, мальчики приглашались на обед раз в неделю, с обязательными котлетами в меню. Время от времени они выезжали на выходные и в Углевику. К удовлетворению Тура, сыновья были рады иметь сестренку и хорошо ладили с Ивонн.

Однако о тесном общении сыновей с отцом речи не шло, близость не получила развития. Тур позволял эти визиты при условии строгой дисциплины, как будто он боялся подпустить их к себе слишком близко. Некоторые родственники замечали, что он лучше разговаривает с другими детьми, чем со своими собственными, и что он быстро теряет терпение{274}. Тем не менее мальчикам нравилось гостить у Тура. Для них это означало в первую очередь возможность увидеть отца.

Внезапные изменения в жизни Хейердала не означали, что он оставил свою интеллектуальную деятельность. Работа по представлению результатов галапагосской экспедиции в виде книги еще не была закончена. Кроме того, он готовился к новому конгрессу американистов, который должен был состояться в Бразилии; там его назначили одним из почетных президентов.

Но глубоко в себе он вынашивал более смелые планы. Он собирал деньги, для того чтобы осуществить свою давнюю мечту. Тур хотел снарядить целое судно и набрать в экспедицию моряков и ученых. Он мечтал отправиться на запад и не останавливаться, пока не сможет бросить якорь у острова, где стоят истуканы-моаи.

АКУ-АКУ

У подножия колосса. Если бы Тур Хейердал мог заставить моаи с острова Пасхи заговорить…

Остров Пасхи

Сжав губы, смотрят истуканы-моаи перед собой, как будто они не хотят поведать свою историю. Их много, и все они с безразличным выражением лица и удивительно длинными ушами стоят на склонах того, что осталось от вулкана Рано-Рараку. Тур Хейердал полон любопытства. Что могли бы поведать мистические статуи острова Пасхи, если бы он заставил их говорить? Они вырублены из камня с помощью еще более твердого камня — но где и кем? Нет такого инструмента, которым можно было бы открыть им рот, и он отпустил мысль в свободный полет{275}. Если он хочет найти ответ, то должен сделать это сам.

Первый раз Тур услышал об острове Пасхи, когда был еще мальчиком. Сведения о том, что там происходило, распространились пока не настолько широко, но в 1919 году в Англии вышла книга под названием «Загадка острова Пасхи». Она вызвала большой интерес публики и послужила основой целой серии статей в газетах и журналах. Сидя на коленях у матери, Тур жадно слушал все, что она рассказывала о мире природы. Ее рассказ об острове Пасхи произвел на мальчика сильное и глубокое впечатление. Если другие ребята бегали и кричали, что хотят стать водителем автобуса или пожарным, когда вырастут, то Тур видел себя в будущем путешественником-первооткрывателем. Но открывать больше нечего, говорили ему товарищи, после того как Руаль Амундсен открыл Южный полюс, «белых пятен» на карте не осталось. Тура это не убедило, и он не отказался от своей мечты. Путешественник-первооткрыватель может ставить перед собой не только географические задачи. Мир и поныне полон неразгаданных тайн. Подумайте только о загадке острова Пасхи! — победно воскликнул он{276}.

Книгу «Загадка острова Пасхи» написала английский археолог Кэтрин Рутледж. За ней стояло этнологическое отделение Британского музея и поддержка, среди прочих, Королевского Географического общества. Кэтрин отправилась в 1914 году на паруснике к острову Пасхи, чтобы больше узнать об удивительной истории острова. То немногое, что ей было известно перед поездкой, составляли рассказы бывавших там мореплавателей. Пораженные тем, что увидели, участники экспедиции задавались вопросом: как люди каменного века на таком удаленном острове могли воздвигнуть монументы, превосходящие по размерам памятники Лондона и Парижа? В то же время их поразил еще один феномен — несмотря на свои выдающиеся инженерные способности, люди с острова Пасхи не имели судов. Если поразмыслить, то это было не так уж и странно, поскольку на острове не было деревьев. Но самые первые люди, высадившиеся здесь, должны были прибыть на каком-то транспортном средстве, и из чего тогда оно было построено?

Образец для подражания. В 1914 году археолог Кэтрин Рутледж отправилась на остров Пасхи для изучения его истории. Ее отчет произвел впечатление на Тура Хейердала

Все шестнадцать месяцев, что Кэтрин Рутледж провела на острове, она усердно трудилась над разгадкой этой тайны. Ей это не удалось — отсюда и название книги. Но изучая древнее искусство резьбы по камню и слушая рассказы местного населения, она углубилась в культуру и историю острова Пасхи больше, чем кто-либо другой. Тур Хейердал считал, что с этой книгой должен был обязательно ознакомиться каждый, кто хочет узнать о прошлом острова{277}. В «Американских индейцах в Тихом океане» он посвятил большой абзац острову Пасхи со ссылкой на Рутледж в качестве важного источника.

Когда монография «Американские индейцы в Тихом океане» вышла в свет, Тур Хейердал все еще не побывал на острове Пасхи. Основу его работы над теорией составили такие названия, как Фату-Хива, Белла-Кула, Перу, Кон-Тики, Раройа и Галапагосы. Как ему думалось, остров Пасхи был связующим звеном; Хейердал считал, что там спрятан ключ к пониманию миграции народов в Тихом океане. Имея опыт экспедиций на «Кон-Тики» и на Галапагосские острова, он не понимал, что могло препятствовать людям из Южной Америки добраться до острова Пасхи раньше любого дальнего жителя Азии вне зависимости от того, каким маршрутом тот пользовался. И если бы Тур только мог доказать, что южноамериканские индейцы действительно сходили на берег острова Пасхи, это дало бы его теории дополнительное подкрепление. По его мнению, на это многое указывает, иначе откуда могли бы прийти первые поселенцы острова Пасхи, если не из Перу, где они также высекали гигантские каменные скульптуры, изображавшие людей?{278}

Во время своих экспедиций на остров Пасхи и Кэтрин Рутледж, и позднее Альфред Метро лишь немного поковырялись в земле. Тур Хейердал собирался организовать экспедицию, которая «начала бы первые систематические археологические раскопки на острове Пасхи» и некоторых других островах в восточной части Тихого океана, как это сформулировано в постановке проблемы{279}. При раскопках он надеялся найти точный ответ на вопрос, откуда пришли на остров первые люди, поселившиеся здесь. Но то, что он искал, на самом деле было следами индейцев, прибывших на плотах из Перу{280}. Иначе говоря, он отправился в поле не с «чистого листа», как Кэтрин Рутледж. Если она отправилась на остров Пасхи, чтобы описать и систематизировать то, что видела и слышала, то Хейердал отправлялся туда, чтобы исследовать ранее выдвинутую гипотезу. В отличие от Рутледж, которая в первую очередь хотела узнать и научиться, Хейердал стремился сделать остров своей лабораторией.

За исключением Кэтрин Рутледж, для Хейердала не существовало никаких научных авторитетов. Он был сам по себе, так как скептически относился к другим ученым, и потому являлся сам себе образцом. Опыт путешествия на «Кон-Тики» научил его полагаться на собственные суждения, и он бросился разгадывать загадку острова Пасхи с непоколебимой самоуверенностью. Там он бродил между истуканами по склонам давно потухшего вулкана Рано-Рараку, и сделал некоторые слова Кэтрин Рутледж об острове Пасхи своими. «Вокруг и везде простирается океан и небо без границ, бесконечное пространство и полная тишина. Тот, кто здесь живет, всегда пытается что-то услышать, даже не зная, что именно, не понимая, что он находится на пороге чего-то еще более грандиозного и находящегося за пределами доступности для наших чувств»{281}.

В то же время он благодарил ее за то, что она так тщательно изложила факты и «оставила разгадку тем, кто придет после нее»{282}.

Остров Пасхи — самое уединенное место в мире. Не существует другого места, где люди жили бы в такой удаленности от ближайших соседей. Имея координаты 109°30’ западной долготы и 28°10’ южной широты, остров Пасхи находится почти в 4000 километров от южноамериканского континента. На запад — почти 2000 километров до Мангаревы и Питкайрна. До Маркизских островов на северо-западе — 3600.

В то время, когда Тур Хейердал планировал свою экспедицию, в 1955 году, на острове Пасхи не было аэропорта. Рейсовые суда также не ходили туда. Всего один раз в год с континента приплывал военный корабль «Пинто» с запасом провианта. Корабль был зарегистрирован в Чили, аннексировавшей остров Пасхи в 1888 году.

Временные рамки экспедиции составляли год, и с требуемым оснащением Тур не мог поставить себя в зависимость от такого редкого и ненадежного вида транспорта. Он должен быть отправиться на собственном судне.

В отличие от большинства других островов в Тихом океане остров Пасхи не защищен рифом. Находясь в зоне постоянного прибоя, он не имеет гаваней или какого-либо надежного места для якорной стоянки. На берегу не было нефтяных резервуаров, снабжение едой и водой также являлось нерегулярным. Поэтому Туру надо было иметь судно достаточных размеров, чтобы взять полный запас провианта, воды и топлива на весь период работы экспедиции.

Как он неоднократно делал ранее, Тур посетил контору судовладельца Томаса Ульсена в желтом здании напротив Биржи Осло. Ульсен помог, когда ему в 1939 году понадобилось судно для поездки в Белла-Кулу на западном побережье Канады, где он собирался изучать наскальные рисунки индейцев. Он помог Туру с деньгами, когда война вынудила его остаться с семьей в Ванкувере, в самые трудные для него времена. Томас предоставил каюту для Лив и детей, когда им нужно было вернуться из США после войны, и он всегда оказывал помощь во время подготовки экспедиции «Кон-Тики» и когда плот после окончания путешествия надо было привезти в Норвегию. В этот раз Тур пришел не просить милостыню, он имел достаточно денег. Но, поскольку у него не было судоходного опыта, ему требовался совет.

Капитан Вильгельм Эйтрем тоже принял участие во встрече. Именно он с большой точностью рассчитал время, необходимое для плавания «Кон-Тики» из Перу в Полинезию. Теперь он должен был определить размер судна Тура для его новой экспедиции.

В итоге появился «Кристиан Бьелланд», гренландский траулер, который экспедиция зафрахтовала у консервного завода Бьелланда в Ставангере. Судно имело водоизмещение 340 тонн и могло развивать скорость 12 узлов.

Тур Хейердал всегда восхищал Томаса Ульсена, и одно время тот думал и сам принять участие в путешествии на остров Пасхи. Он собирался оставить пост главы пароходства, и на семейном совете было решено, что должность перейдет к сыну, двадцатишестилетнему Фреду. Но здоровье не позволяло и жена Ульсена Генриетте попросила его отказаться от этих планов{283}. Пришлось довольствоваться тем, чтобы просить пароходство сделать все возможное для Тура «по всем морским делам»{284}.

Отплытие было назначено на 15 сентября 1955 года. За день до него судно посетил Его Королевское Высочество принц Улаф. Наследник трона, испытывавший большой интерес к Туру Хейердалу со времен экспедиции «Кон-Тики», ответил согласием, когда его попросили стать патроном экспедиции.

Судно стояло у причала «С» перед Ратушей Осло. Когда отдали концы, шестнадцатилетний Тур Хейердал-младший на палубе махал на прощание своим школьным товарищам. Он был принят в команду в качестве юнги и отправлялся вместе с отцом на остров Пасхи. Лив хотела, чтобы Тур взял с собой и Бамсе, который в том году заканчивал народную школу. Но, к разочарованию Лив, Тур не стал брать Бамсе с собой. Бамсе был трудным мальчиком; вместо того чтобы делать уроки, он бродил по улицам в походных ботинках. Бамсе было бы на пользу отправиться на время в путешествие. Однако отец боялся, что сын со своим неуживчивым характером создаст проблемы для экспедиции.

Лив тогда сказала, что раз Typ-младший отправляется в увлекательное путешествие, то что-то подобное надо сделать и для Бамсе, иначе это будет несправедливо. Тур предложил отправить младшего сына в Кению. Там его сводный брат Якоб Матесон держал кофейные плантации неподалеку от Найроби. Тур поверил в проект и вложил туда некоторую сумму{285}. Поэтому он не испытывал никаких проблем с тем, чтобы передать Бамсе в руки брата.

Якоб был плодом второго из трех браков Алисон. Его отца звали Кристиан Матесон. Он держал магазин одежды в центре Тронхейма и надеялся, что со временем передаст дело сыну. Якоб не изъявил желания принять магазин, но смирился и кончил экономическую гимназию, чтобы быть лучше подготовленным. Однако его худшие предположения оправдались. Проведя некоторое время за прилавком, он жутко заскучал. Он любил природу и хотел путешествовать, ему очень хотелось выучиться на лесничего. Якоб мечтал отправиться на китобойный промысел, пока однажды не встретился с норвежцем, уехавшим в Кению, который убедил его в том, что именно там он найдет свое счастье. Двадцатисемилетний Якоб собрал чемодан и отправился в путь. Это было в 1928 году.

Поначалу счастья не было. Он попробовал себя в качестве фермера, но попытка не удалась. Одно время он жил на то, что водил богатых туристов на охоту. Первый раз ему повезло, когда он отправился на золотые прииски в соседнюю страну — Уганду. На заработанное он купил то, что стало его африканской фермой, — кофейные плантации у подножия гор Абердаре к северу от Найроби.

Во время войны он вступил в английскую армию и участвовал в борьбе против итальянских захватчиков в Эфиопии. Он получил медаль за свою службу, звание майора и стал британским гражданином. В общем, Бамсе принял достаточно бывалый человек. Тур надеялся, что спартанская жизнь под солнцем Африки и дисциплина, которая, как он знал, царила на плантациях, прибавят юному шалопаю здравомыслия.

Лив не нравилось, что Бамсе, которому едва исполнилось четырнадцать лет, поедет один в Кению. Когда она все же уступила, то сделала это потому, что несколько лет назад сама провела несколько месяцев на плантациях Якоба. Она знала, что отдает сына в надежные руки.

Отправляясь в Африку, Лив хотела сменить обстановку и отвлечься от тяжелых впечатлений, связанных с разводом. Может быть, она надеялась, что Якоб станет ее новым шансом в жизни. Во время ее пребывания там между ними возникли романтические отношения, и, когда Якоб провожал Лив обратно в Норвегию, она сказала мальчикам, что скоро выйдет замуж и они все вместе уедут в Африку. Туру-младшему этот план понравился, но Бамсе был категорически против. Он не хотел делить ни с кем свою мать.

Брак так и не состоялся. Когда сестра Якоба Ингерид и ее муж Арвид Монсен собирались праздновать пятнадцатую годовщину супружеской жизни, они захотели сделать это в Стокгольме. Они пригласили присоединиться к ним Якоба и Лив, к которой Ингерид уже относилась как к своей невестке. Но пребывание в шведской столице стало малоприятным, когда Монсен и его жена во время праздничного обеда в ресторане в Старом городе поняли, что дело обстоит не так, как должно бы быть между влюбленными. В театре на следующий день все зашло так далеко, что Якоб не захотел даже сидеть рядом с Лив. Она больше его не интересовала, и Лив подавленная вернулась обратно в Осло{286}.

В одном из писем Туру и Ивонн, речь в котором большей частью шла о мальчиках, она коротко написала: «Моя жизнь превратилась в сплошную череду проблем и трудностей. Но хватит об этом — я не буду мучить вас подробностями. […] Путешествие в Стокгольм было действительно праздничным, но слишком мучительным для меня (но не говорите об этом другим)»{287}.

Причина внезапного разрыва Якоба и Лив была достаточно тривиальной. Во время пребывания в Норвегии он встретил другую. Это случилось в отеле «Невра Хойфьелльс» под Лиллехаммером. Встречу он описывал с пафосом африканских саванн: «…там однажды я вдруг оказался совершенно неожиданно перед симпатичным экземпляром крупной дичи, женщиной с глазами оленя, которую звали Рикке Санне. Но кто одержал над кем победу — охотник над дичью или дичь над охотником, так мне до сих пор и непонятно»{288}.

Снова «Невра Хойфьелльс». Неужели это какое-то проклятие в жизни Лив?

Бамсе сел на самолет до Найроби 31 июля, за шесть недель до того, как отец отправился в путь на «Кристиане Бьелланде». Он был только рад, что избежал поездки на остров Пасхи. Путешествие в Африку казалось более привлекательным, чем ползать на четвереньках и драить палубу судна, и все это под пристальным вниманием отца{289}.

Тура Хейердала раздражал младший сын Бамсе, и он не захотел взять его с собой на остров Пасхи. 14-летний Бамсе остался доволен

За пару дней до отправления «Кристиана Бьелланда» Лив позвонила Кнуту Хаугланду. Она хотела поговорить с Туром, прежде чем он отправится в путь. Но она не хотела видеться с Ивонн и интересовалась, не мог ли Хаугланд организовать ей встречу с Туром наедине.

Как директор Музея «Кон-Тики», Хаугланд часто общался с Туром. Они сохранили дружеские отношения и взаимное уважение со времен путешествия на плоту. Лив знала Кнута как человека, которому она может доверять, и знала, что он все передаст Туру.

Кнут связался с Туром по телефону, и они договорились о встрече на следующий день. Они должны были найти место для встречи на причале «С». Кнут предоставил машину и привез Лив из дома на Рёа. Его поразило, что она нервничала.

Когда Кнут выехал на пристань, он увидел, к своему ужасу, что Тур стоял вместе с Ивонн, которая держала на руках Аннетте. Лив отвернулась. Кнут вышел из машины и отвел Тура в сторону. Он попросил его, чтобы Ивонн удалилась и Лив смогла поговорить с ним с глазу на глаз. Тур шепнул несколько слов Ивонн, она взяла дочь и пошла прочь по причалу. Лив вышла из машины и подошла к Туру. Женщины не поздоровались друг с другом.

Лив слышала, что «Кристиан Бьелланд» должен пройти мимо Фату-Хивы по пути на остров Пасхи. Ей не нравилось, что Тур возьмет туда Ивонн. Это было для нее уже слишком. Она попросила Тура пройти мимо острова.

Тур смирился. Он вычеркнул Фату-Хиву из маршрута. Кнут пригласил Лив к себе в гости. Его жена приготовила ужин, она достала даже бутылочку красного вина. В машине Лив не выдержала и расплакалась. Кнут Хаугланд помнит, что она сказала: «Все-таки я получила десять лучших лет из его жизни»{290}.

27 октября на горизонте показался остров Пасхи. Без единого дерева. Только трава и вулканические камни покрывали ландшафт. С короткими остановками в Панаме и на Галапагосах «Кристиан Бьелланд» потратил на путь туда из Осло шесть недель. С мостика капитан Арне Хартмарк смотрел на прибой, бивший в неровный берег. Дул ветер, и он не мог найти надежного места, где встать на якорь. Присутствовавшие на борту 26 человек, которые кроме Тура и его семьи включали 15 моряков, врача, фотографа и пять археологов, жаждали почувствовать под ногами твердую почву. Но первую ночь капитан не мог сделать ничего, он лишь полагался на погоду. На следующий день удалось спустить легкую шлюпку, чтобы Тур посетил местные власти в Хангароа, единственном поселке на острове. Однако прошла неделя, пока погода успокоилась настолько, что судно смогло встать на якорь в маленькой бухте на северном побережье, которую Тур по многим причинам выбрал в качестве основной базы для экспедиции.

Бухта называлась Анакена и удовлетворила капитана, потому что давала укрытие от пассата, дувшего с юго-востока. Там, кроме того, находился единственный на острове пляж, облегчавший сообщение между судном и берегом. Однако у Тура были и археологические основания для выбора Анакены в качестве базы. По легендам, именно здесь сошли на берег первые люди, прибывшие на остров Пасхи под руководством своего вождя Хоту Матуа.

Доверяя народным сагам и легендам, Тур надеялся, что раскопки на равнине за пляжем позволят открыть ранние поселения и таким образом подтвердить теорию.

Как и на Галапагосах, Тур собирался поручить раскопки профессиональным археологам. Арне Скьогсвольд тут же согласился поехать с ним в новую экспедицию. Тур хотел также взять с собой Эрика Рида, но тот был вынужден отказаться по семейным обстоятельствам. Его заменил Уильям Маллой, профессор Университета Вайоминга и специалист по культуре индейцев, живших в районе к северу от Мексики. Тур никогда не встречался с ним, но Маллой обещал быть «очень симпатичным человеком»{291}. К команде также присоединился Эдвин Фердон-младший, имевший в послужном списке среди прочего опыт пяти лет раскопок в Эквадоре. У Фердона текла в жилах норвежская кровь, и Тур знал его с того времени, когда он вместе с Ивонн изучал индейскую культуру в Музее Нью-Мексико в Санта-Фе. Третьего американского археолога звали Карлайл Смит, «очень приятный и симпатичный человек»{292}. Он был профессором Университета в Канзасе и экспертом по индейцам Среднего Запада. Кроме того, в экспедиции принимал участие чилийский студент-археолог Гонсало Фигероа. Его участие в экспедиции формально обеспечило представительство Чили.

В отличие от других ученых Тур Хейердал находился в выгодном положении самофинансирования. С тем состоянием, что он заработал на экспедиции «Кон-Тики», он мог себе позволить пригласить лучших ученых, и никто из американских археологов не заставлял себя просить дважды, когда они поняли, что Хейердал оплатит им работу за то время, которое они проведут вне своих университетов. В контракте, подписанном Хейердалом с каждым из них, стояло, что начальник экспедиции может определять, когда и где нужно начинать раскопки на острове Пасхи и других островах, которые они собирались посетить. Но, хотя Тур отправился в далекое путешествие с определенной целью — искать следы, связывавшие остров Пасхи с Южной Америкой, он ни разу не воспользовался этим правом указания. Напротив, признавая, что он является в данной области непрофессионалом, он дал своим археологам свободу исследований: они сами решают, где копать и как они будут толковать свои находки.

Бюджет всей экспедиции составил три миллиона крон, что в 1955 году представляло значительную сумму. Кроме затрат на провиант, оборудование, топливо и фрахт судна Тур Хейердал обязался платить остальным участникам экспедиции по таким же ставкам, как и на их обычной работе. Он также считал, что ему придется нанять местную рабочую силу, как только экспедиция устроится и начнутся раскопки.

С такими затратами Тур Хейердал никогда не смог бы осуществить экспедицию, если бы он зависел от официального финансирования исследований. Те, кто занимался распределением скудных послевоенных ресурсов, несомненно, отдали бы предпочтение решению других задач, а не поискам того, откуда пришли полинезийцы. Еще неизвестно, смог бы он в глазах норвежских академиков получить необходимый статус ученого, чтобы вообще его рассматривали при распределении средств. Но настоящее положение дел подходило Хейердалу как нельзя лучше. Действуя самостоятельно в научном мире, который он считал зараженным догмами, он сохранял то, что как ученый ценил больше всего, — независимость, необходимую ему для движения против течения.

Мать и дочь. Аннетте было 3 года, когда родители взяли ее на остров Пасхи. Здесь она помогает матери на камбузе экспедиционного судна «Кристиан Бьелланд»

Хейердал не считал правильным сидеть, как наседка, на тех деньгах, что он заработал. Он собрал урожай, и теперь пришло время сеять. Он мог действительно надеяться, что вложения окупятся в форме нового бестселлера. Но для Тура важны были не деньги, а результаты. То, что он был готов пожертвовать свое состояние на поиски ответов, к которым стремился, подчеркивает ту решительность, что двигала им.

Жители острова Пасхи называли свой остров Рапа Нуи. Это место, где прошлое является настоящим, писала Кэтрин Рутледж. Она воспринимала современных ей рапануйцев менее реальными, чем тех, кто создал истуканов-моаи, и, хотя резчики по камню исчезли, их тени как будто витали над местом. Воздух был буквально пропитан их творческой силой, и, хотела она того или нет, она чувствовала, что ее тянет к этим старым трудягам, ей хотелось ощутить присущую им энергию, независимо от того, почему они создавали статуи{293}.

Это ощущение было знакомо Туру Хейердалу. После того как экспедиция окончательно перебралась на берег в бухте Анакена, он мог ночью лежать и рассматривать луну сквозь тонкую ткань палатки, думая о том, на каком же транспортном средстве Хоту Матуа и его последователи прибыли сюда и на каком языке они говорили. Как выглядел остров в то время? Был ли он покрыт лесом, как другие тихоокеанские острова? Если это было так, куда делись деревья? Неужели Хоту Матуа и его потомки попросту вырубили их на дрова?{294}

В какой-то момент его посетили сомнения, есть ли смысл в раскопках, если на островах не было растений и поверхность всегда выглядела так же, как и сегодня, а гниющие растения не составили с годами слои почвы? Мог бы такой ученый, как Кэтрин Рутледж, быть прав, утверждая, что слой почвы слишком тонок, чтобы скрыть следы людей прошлого? Она надеялась, что изучение того, что находится на поверхности, — статуй и жертвенников, сможет помочь ей лучше узнать историю этого уникального островного народа. Но статуи молчали о своем возрасте, и они также не могли бросить свет на время, предшествовавшее их появлению на свет. Ее единственным настоящим источником о том, как люди строили свою жизнь на острове Пасхи, были их устные истории в форме легенд.

Как источник, такие легенды отличаются большой ненадежностью и на острове Пасхи, и в любом другом месте. К ним примешивается оттенок тех времен, сквозь которые они прошли. Но если что-то добавляется, то другое исчезает. Поэтому появляются различные версии исторических событий. И именно это случилось с легендами острова Пасхи, особенно в тех моментах, которые Тур Хейердал считал важнейшими. По вопросу о том, откуда происходили первые люди, поселившиеся здесь, имелись две взаимоисключающие версии. Отсутствие единства привело к тому, что английский археолог получила больше вопросов, чем ответов. Поэтому она не осмелилась делать выводы.

Опасения Тура насчет тонкости слоя почвы вскоре рассеялись. Уже с первыми взмахами лопат в бухте Анакена его археологи открыли следы деятельности древних людей. Они нашли примитивные рыболовные крючки и наконечники копий, ракушки, кости и человеческие зубы. По особому строению камня и остаткам древесного угля можно было узнать древний земляной очаг.

Каков возраст этих первых находок, экспедиция не могла сказать что-либо точно, пока материал не будет взят для дальнейших исследований в специальных лабораториях. Но одно указание они все же нашли. Однажды Уильям Маллой наткнулся на некий предмет, который при дальнейшем исследовании оказался «прекрасной голубой венецианской жемчужиной»{295}. Она была такого типа, какой европейцы пару сотен лет назад использовали в качестве средства обмена в торговле с индейцами. Из этого Хейердал заключил, что археологи раскопали «неглубоко, и мы все еще находимся во временных рамках первых визитов европейцев»{296}. Первый европеец прибыл на остров Пасхи в 1722 году. Это был голландский адмирал Якоб Роггевен. Из его судового журнала видно, что при встрече с туземцами он, среди прочего, дал им «две нити голубых жемчужин»{297}.

Дискуссия. Тур и американские археологи часто спорили по поводу толкования находок, и ему не нравилось, что Ивонн могла поддерживать археологов

Пока Тур, основываясь на надежных источниках, не имел оснований, для того чтобы сказать что-то об истории острова Пасхи до контактов с европейцами, он, как и Кэтрин Рутледж, ценил то, что рассказывали ранние посетители острова в своих судовых журналах и донесениях. Когда он прибыл на остров Пасхи в 1955 году, память жителей уже настолько истощилась под влиянием извне, что от них можно было получить крайне мало сведений об их собственной истории.

Эти ранние описания можно разделить на две категории. Частично они основываются на том, что с удивлением описывали первые мореплаватели, случайно проплывавшие мимо и останавливавшиеся там на несколько дней. Частично они основываются и на описаниях более образованных наблюдателей, которые кроме статуй интересовались рассказами людей с острова Пасхи о своей истории. К первой категории относятся путешественник адмирал Роггевен и другие капитаны, последовавшие по его стопам, среди них известный британский путешественник по Тихому океану Джеймс Кук. Ко второй категории принадлежит Кэтрин Рутледж. Однако за пару десятилетий до того, как она прибыла на остров, серьезный труд написал американец по имени Уильям Томсон.

Томсон был интендантом американского военною судна «Могикан», которое в 1886 году появилось у острова Пасхи{298}. Во время похода по Тихому океану капитан неожиданно получил приказ найти ответ на некоторые этнологические и археологические вопросы, подготовленные Смитсоновским институтом в Вашингтоне. Корабль не был специально оборудован для выполнения этой задачи, но в течение двух недель пребывания там Томсон и его помощники собрали материал для относительно основательного описания истуканов. Однако лучше всего он запомнился тем, что с помощью переводчика первым записал рассказы о ранней истории острова Пасхи на бумаге в том виде, как они представлялись в устной традиции. В изложении Томсона этот рассказ начинался так: «Остров был открыт королем Хоту Матуа. Они прибыл из страны, лежавшей в том направлении, откуда встает солнце»{299}.

Для Тура Хейердала это было предложение основополагающего содержания. Он слышал то же самое на Фату-Хиве, когда Теи Тетуа, последний каннибал острова рассказал, что его предки прибыли с востока, оттуда, откуда встает солнце{300}. Однажды, когда Тур читал лекцию об истории острова Пасхи для членов экспедиции, пока они еще находились в пути на «Кристиане Бьелланде», он вложил в уста Томсона вывод, сделанный на основе того, что рассказали ему жители острова: «Их предки прибыли на чем-то огромном с востока, в шестидесяти днях плавания прямо от восхода солнца»{301}.

Эти огромные транспортные средства состояли из двух двойных каноэ, и Хоту Матуа привел с собой свиту из трехсот избранных лиц. Король покинул свою страну не из желания путешествовать, но потому, что там случилась война, которую он, как понял, проиграет. Согласно легенде, бог Макемаке открыл себя брату бедного короля и рассказал, что, если они возьмут курс туда, где заходит солнце, они найдут там большой необитаемый остров.

Страна, откуда прибыл Хоту Матуа, состояла из группы островов, писал далее Томсон. Эта страна называлась Марае-тое-хау, что означало «кладбище». Климат на этих островах стал таким жарким, что людям было трудно там жить, а в самое теплое время года трава и растения дочерна сжигались солнцем. Имея столь незначительные сведения, Томсон не осмелился сказать что-то подробнее о географическом положении островов, кроме того что они находились к востоку от острова Пасхи и, судя по упоминанию о жарком климате, должно быть, располагались в тропиках. Тем не менее он недоумевал, почему на карте нет островов, подходивших под это описание{302}.

Согласно той же легенде, островом правили еще пятьдесят семь королей после Хоту Матуа, и Томсон перечисляет все их имена. Считая, что одно поколение жило в среднем двадцать пять лет, как это традиционно считалось среди этнологов — специалистов по Полинезии, Тур Хейердал вычислил, что Хоту Матуа и его свита в таком случае прибыли на остров Пасхи примерно в 450 году по христианскому летоисчислению{303}.

Кэтрин Рутледж сошла на берег острова Пасхи через двадцать восемь лет после Томсона. Она тоже изучила его отчет, по ее мнению — единственный существующий документ об острове Пасхи, имеющий какую-либо историческую ценность. Она восхищалась тем, как много ему удалось получить за столь короткое время, но все же предостерегала от ошибок, неизбежных при таких краткосрочных наблюдениях{304}.

Кроме изучения статуй-моаи и других каменных сооружений — жертвенников и стен, Рутледж также воспользовалась, как и ее предшественник, устными источниками. Но ей было труднее добывать сведения из людей, чем из камней. Тем не менее многое из того, что ей все-таки рассказали, совпадало с теми рассказами, что записал Томсон. В ее версии исконное население также пришло с каких-то островов, но ответы на вопрос о том, где находились эти острова, сильно отличались друг от друга. Сколько бы она ни слушала рассказов, ей никогда не попадался кто-то утверждавший, что первые поселенцы острова Пасхи прибыли по морю с востока. Вместо этого она узнала, что, когда стареющий король Хоту Мотуа понял, что его скоро заберут боги, он забрался на скалу, откуда открывался вид на бескрайнее море. Там он сидел и смотрел в сторону своей родины, которая называлась Марае Ренга, где жили боги и куда он, находясь при смерти, теперь отправлял свои призывы. И когда он услышал их ответ, пока смерть не забрала его, он сидел и смотрел в том направлении, откуда он однажды пришел сюда, в сторону своей родины, которая находилась там, куда садится солнце{305}.

Так с запада или с востока? Какой ответ правильный — версия Томсона или Рутледж? Предки островитян не могли прийти и с запада, и с востока, и, поскольку Тур Хейердал придавал большое значение легендам как источникам для исторической науки, ему надо было сделать обоснованный выбор.

Если он ценил Кэтрин Рутледж за ее работу со статуями, то он не приветствовал ее манеру обращения с устными историческими источниками. Он считал, что Рутледж во время сбора материала использовала информантов, которые не вызывали доверия, и что нарисованная ею картина поэтому недостоверна. Информанты, на которых опирался Томсон, по мнению Хейердала, были другого сорта, и им можно было доверять. То обстоятельство, что в отношении достоверности источников существовала такая разница, он объяснил изменением характера общества острова Пасхи за те годы, что прошли между визитами Томсона и Рутледж.

Поколение, с которым общалась Рутледж, в гораздо большей степени, чем раньше, было подвержено влиянию извне, считал Хейердал. После визита Томсона население со временем услышало разные версии о происхождении своих предков. В качестве возможных мест отправления Хоту Матуа назывались Галапагосы, Маркизские острова и острова Туамоту. Таким образом, когда Рутледж прибыла на остров Пасхи, примерно тогда же, когда началась Первая мировая война, население помнило к тому времени только ту часть легенды, которая рассказывала о том, что происходило после того, как Хоту Матуа сошел на берег острова Пасхи. Все, что говорилось о путешествии Хоту Матуа, люди просто забыли, утверждал Хейердал. Поэтому они не могли рассказать Рутледж, где началось плавание или как долго они сюда добирались{306}.

Некоторые указывали, что родина, на которую Хоту Матуа устремлял свой взгляд перед смертью и которая, по версии Рутледж, называлась Марае Ренга, могла быть Мангаревой, островом Французской Полинезии, лежавшем в 2000 километров к западу. Хейердал, обычно любивший сравнивать названия, чтобы найти взаимосвязь, в этот раз не воспользовался такой возможностью и не исследовал вопрос. Вместо этого он углубился в сделанное Томсоном описание островов, откуда согласно легенде, прибыли Хоту Матуа и его свита.

Мачеха и пасынок. Туру Хейердалу-младшему исполнилось 17 лет на острове Пасхи, и он очень сблизился с Ивонн во время экспедиции

Томсон — и его последователи — отмечал, что к востоку от острова Пасхи нет островов, которые совпадали бы с описанием в легенде. Хейердал считал, что американец искал не там. В голове рапануйцев все формы земли будут островами, и даже во времена Хейердала Южную Америку они считали островом. В этом случае описание будет больше похоже на правду, поскольку в нем встречаются некоторые признаки, характерные для побережья северной части Чили и Перу, а именно: там жарко и солнце выжигает траву дочерна. Похожий климат больше не встречается нигде в Тихом океане{307}.

Но почему они назвали острова — или страну — именем, означавшим «кладбище»? Хейердал ответил так: «В малонаселенных бухтах и долинах (вдоль побережья Чили и Перу) очень трудно захоронить трупы. Отсутствие дождей привело к тому, что черепа, кости и высушенные на солнце мумии скопились за тысячи лет, и в таких огромных количествах, что районов захоронений со временем стало больше, чем деревень с живым населением»{308}.

Согласно легенде, Хоту Матуа понадобилось в общей сложности два месяца на его путешествие. Путешествие на «Кон-Тики» продолжалось три месяца, но расстояние было больше, к тому же следовало учесть недостаток опыта команды плота, и Хейердал пришел к выводу, что эти два путешествия по времени вполне сопоставимы{309}. Поэтому он не расставался со своей теорией: первые люди, ступившие на землю острова Пасхи, прибыли из Южной Америки. Согласно списку правителей, сделанному Томсоном, случилось это около 450 года н. э.

Тур Хейердал не подверг сведения американского интенданта такому же критическому источниковедческому анализу, как он поступил с записями английской женщины-археолога. Тогда бы он увидел, что формирование общества, жертвой которого, по его мнению, стала работа Рутледж, началось еще до того, как на остров прибыл Томсон. Оно выражалось среди прочего в том, что христианская миссия к тому времени уже добралась до этого уголка и миссионеры, необычайно нетерпимые, уже сделали свое дело по уничтожению местной культуры. Однако внезапно появившиеся перуанские работорговцы нанесли больший ущерб способности местного населения помнить о собственном прошлом.

В течение XIX века великие державы — Великобритания и Франция — грабили острова в Тихом океане. В те времена в политике не существовало иных правил колонизации, кроме как первым ухватить кусок. Британцы и французы принюхивались и к острову Пасхи, но добыча их не соблазнила. Зачем они будут тратить силы на этот островок в бесконечном океане, если он не удовлетворяет даже элементарным стратегическим и экономическим требованиям?

Снова на ногах. Тур и рабочий по имени Лазарь встали перед колоссом, которого с помощью древних методов вновь подняли в бухте Анакена

Только маленькая страна Перу увидела перспективы для себя. После того как в стране в 1854 году отменили рабство, возникла острая необходимость в дешевой рабочей силе, в первую очередь на рудниках и сахарных плантациях. Владельцы, понимавшие, к чему это все ведет, некоторое время завозили китайских рабочих, так называемых кули, на замену африканским рабам. Но, когда британцы в результате известных опиумных войн в 40-е годы XIX века захватили контроль над важнейшими китайскими портовыми городами, они со временем установили такие строгие ограничения на экспорт кули, что в конце концов он прекратился. Не оставалось ничего другого, кроме как использовать в качестве рабочей силы, как и раньше, индейцев с Анд, и тогда перуанские власти начали задумываться о других ее источниках. Их взгляд упал на остров Пасхи.

Суда снарядили и отправили в путь. В канун Рождества 1862 года восемь шхун встали на рейде возле поселения Хангароа. Задачей капитанов было собрать как можно больше мужчин трудоспособного возраста, насколько хватало места на борту, и привезти их в Перу.

Как и кули, рапануйцы тоже считались наемными рабочими. Набор должен был осуществляться добровольно, и, привлекаемые стеклянными бусинами и зеркалами, а также обещаниями денег и бесплатной поездки домой по истечении восьми лет, некоторые поставили крестик на контракте, содержания которого не понимали. Однако большинство заподозрило неладное и оказало сопротивление. От принципа добровольности отказались, и тех, кто не хотел следовать добровольно, захватывали силой. Пытавшихся бежать расстреливали.

Похищения людей продолжались некоторое время в 1863 году. Новый корабль бросил якорь, и из почти трех тысяч мужчин, живших в то время на острове Пасхи, перуанцы забрали половину. Тем не менее эти экспедиции быстро прекратились. Причиной стала не перемена мышления перуанских властей, а то, что затраты на получение этой рабочей силы не оправдались. Рапануйцы не смогли приспособиться к условиям, ожидавшим их на материке. Из-за жаркого климата, заразных болезней и тяжелого труда на шахтах и полях они умирали как мухи. При попытке репатриации последней сотни тех, в ком еще теплилась жизнь, девяносто умерли от болезней и недостатка питания во время обратного пути на остров Пасхи. Только 10–12 человек вернулись обратно из полутора тысяч, ставших жертвой перуанского безумия, или «ловли черных дроздов», как называли новую форму работорговли.

Из этой дюжины кто-то занес оспу. Разразилась эпидемия и население острова Пасхи еще больше сократилось.

Местные рабочие. Тур платил сигаретами, долларами и рисом. Слева направо: брат бургомистра Атан Атан, бургомистр Педро Атан, Эй, Хуан, Лазарь и Энлике

Однако ужасы на этом не закончились. Население острова вскоре попало под власть новых захватчиков, жаждавших наживы. Они нашли, что волнующиеся под ветром травяные луга острова Пасхи отлично годятся для разведения овец. Во главе с единовластным французским «губернатором» они сделали с местным населением то же самое, что и с овцами, — посадили их за ограду. Во время последующего террора, в этот раз на их собственной земле, у народа острова Пасхи не осталось никакой другой возможности, кроме как бежать. Вместе с группой миссионеров они сели на суда и отправились кто на Мангареву, кто на Таити. На берегу осталась разоренная группка людей в сто десять душ, они стояли и махали на прощание, последние борцы, отказавшиеся покинуть свой остров. За какие-то десять лет остров Пасхи потерял почти 95 процентов своего населения.

Если молодое поколение гибло в Перу, то, когда смерть пришла домой, пострадали в первую очередь старики. И именно среди стариков были те знахари, которые хранили легенды и генеалогию острова Пасхи, ритуалы и традиции. Со времен появления здесь жизни, с тех пор как сюда пришел Хоту Матуа, они собирали знания о том, как все начиналось и как продолжалось, чтобы передать их дальше, своим потомкам. Сотни лет эта элита, состоявшая из вождей и жрецов, поддерживала жизнь в устной традиции, пока она внезапно не прекратилась.

Чтобы поддерживать все, что у них было, они создали уникальное средство: ронго-ронго — загадочный письменный язык острова Пасхи. Этот язык существует в форме надписей на немногочисленных сохранившихся деревянных пластинах. Надписи долгое время привлекали ученых, и среди тех, кто пытался их расшифровать, был и Тур Хейердал. Но ни ему, ни другим это не удалось, и содержание пластинок по-прежнему остается загадкой. Теорий о происхождении этого письменного языка много, но какого-либо достоверного ответа так и не найдено. Поскольку ни одна другая тихоокеанская культура не имела письменности, исследователи направили свой взор на дальние районы в попытке найти параллели. Если некоторые считают, что ронго-ронго появился под влиянием китайской письменности, то другие указывают на сходные черты с Центральной и Южной Америкой. Имеются и те, кто придерживается средней позиции — остров Пасхи принадлежит к тем немногим местам в мире, где неграмотные люди разработали свой письменный язык независимо от внешнего влияния{310}.

Тур Хейердал считал, что одна теория не обязательно исключает другую. Был ли ронго-ронго изобретен на острове Пасхи или эти письмена появились под влиянием неизвестной цивилизации далекого континента, но со временем они получили вид, гармонирующий с культурой острова Пасхи{311}. Согласно легенде, пересказанной и Томсоном, и Рутледж, именно Хоту Матуа привез с собой первые таблички с письменами, всего шестьдесят семь штук. Именно этому Тур Хейердал особенно не доверял. Он считал, что ронго-ронго появился позже. И если эта особенная письменность могла быть связана с внешним влиянием, то для Хейердала это было только Перу. И там когда-то письмена вырезались на деревянных дощечках, удивительно похожих на дощечки ронго-ронго с острова Пасхи{312}.

Сходство было в том, что обе культуры использовали направление письма и вправо, и влево, подобно тому, как крестьянин заставляет лошадь двигаться вперед и назад при вспахивании земли. Эта манера письма называется «бустрофедон» и встречается очень редко. Ее использовали древние греки, она встречается в рунической письменности и также в ронго-ронго. То, что ближайшая к острову Пасхи культура, использовавшая эту манеру, была культура Перу, стало для Тура Хейердала еще одним знаком, что между южноамериканцами и рапануйцами существовали связи.

Ронго-ронго. Тур изучает уникальную письменность острова Пасхи, но, как и все другие, кто пытался, он не смог разгадать шифра

Никому так и не удалось расшифровать таблички, поэтому неизбежно существовало множество версий их содержания. Тем не менее по одному вопросу между учеными, похоже, существует единство. Отдельные письмена больше похожи на записи для памяти, чем на рассказы о событиях из истории острова. Иначе говоря, они выполняли скорее ассоциативную, чем описательную функцию. Или так: в той степени, в какой деревянные таблички можно использовать как письменные источники по части прошлого острова Пасхи, они являются закодированными. Когда те, кто знал код, были уничтожены перуанцами, они унесли с собой большую часть истории острова Пасхи. И когда эти важные столпы устной традиции исчезли, это сказалось и на ценности данной традиции как исторического источника.

Легенды, которые Уильям Томсон и Кэтрин Рутледж услышали от оставшегося населения, могут быть только фрагментами более крупной картины. По этой причине Рутледж со своим критическим подходом к источникам восприняла историческое содержание легенд гораздо проще, чем менее опытный Томсон. Хейердал признавал, что прослойка знати во главе с последним королем острова Пасхи и его сыном исчезла во время перуанского ига. Но, когда он, тем не менее, без должного критического подхода предпочитает следовать за Томсоном на том основании, что информанты американца вызывают больше доверия, чем информанты Рутледж, он не понимает последствий этого признания.

Правительство Перу должно нести основную ответственность за окончательное уничтожение культуры острова Пасхи. Но и христианским миссионерам следует признать свою частичную вину. В 1864 году, вскоре после того, как вирус оспы собрал свой урожай, на остров высадился первый миссионер. Это был французский пастор, его звали Эжен Эйро. Он встретился с диким, голым народом, на который было «страшно смотреть». У них были острые пики, и вели они себя угрожающе. Эйро опасался за свою жизнь, но смог завоевать доверие аборигенов. После этого обращение в евангельскую веру бедного, несчастного народа не заняло много времени. Однако по поводу крещения им выдвинули условие: они должны отречься от веры в Макемаке и других местных богов и обратиться ко Христу.

Многие, наверное большинство, сохранили Макемаке в своих сердцах. Но новые обряды заменили старинные и последние черты самобытности этого народа стерлись с лица Земли. В своем энтузиазме почитания нового благодетеля туземцы сделали то, чего никогда не делали раньше, а именно показали деревянные таблички с письменами ронго-ронго иностранцу. Однако, вместо того чтобы осознать, какую ценность эти таблички имели для туземцев, Эйро увидел проклятие в каждом знаке и назвал их работой дьявола. Он приказал их сжечь. Таким образом посланник папского престола внес свой вклад в исчезновение истории острова Пасхи.

Если на столпе истории еще что-то и оставалось, когда Тур Хейердал и его норвежская экспедиция прибыли на остров Пасхи в 1955 году, ни истуканы, ни фрагменты легенд или те немногочисленные таблички, что пережили манию уничтожения Эйро, не могли дать какое-либо надежное представление о происхождении загадочной культуры острова. Для Тура все это выглядело иначе. Он считал повествование Уильяма Томсона полноценным письменным источником, подтверждением собственной теории. Когда археологи начали раскопки, Тур направил свой интеллектуальный взор к Марае-тое-хау, жаркой «стране мертвых» на востоке. Он не мог представить себе, что первые люди появились на острове Пасхи откуда-то кроме Южной Америки.

Календарь показывал первый день Пасхи, когда Якоб Роггевен в 1722 году бросил якорь у неизвестного острова. Соблюдавший все церковные праздники, он назвал его островом Пасхи. Туземцы искали вдохновения в других сферах. Для них остров назывался Те Пито-те-хенуа, что означало «пуп земли».

Именно на этом пупе Тур Хейердал хотел выстроить свой научный труд.

Священник

Тур Хейердал никогда не любил ходить в церковь. Ему не нравились обряды, и он не любил священников. Он прошел конфирмацию, и, когда женился первый раз, это произошло в присутствии священника, но не в церкви. Бракосочетание номер два состоялось в конторе шерифа Санта-Фе.

Вопрос о существовании Бога оставался для Тура нерешенным, но он не верил, что ответ на него найдет в церкви.

В природе так все взаимосвязано и эта взаимосвязь между компонентами так сложна, что она не могла основываться на случайностях. Поэтому он не исключал, что всем управляет некая сила, невидимая людям и поэтому находящаяся за пределами их восприятия и понимания. Сила, которая не может быть скрыта только в здании церкви или воплощаться в институте священства. Называть эту силу Богом или как-то еще для него не имело значения. Но если говорить об определении Бога, то оно должно быть универсальным и не принадлежать исключительно христианскому учению.

Туру Хейердалу исполнился сорок один год во время путешествия на остров Пасхи. Несмотря на свои поиски, он по-прежнему не имел твердой позиции в отношении противоречивой картины мира, унаследованной им от родителей. Так кто же прав — Бог или Дарвин? Библия или «Происхождение видов»?

Экспедиция на Галапагосские острова привела Тура на место, где возникла эволюционная теория Дарвина. Именно здесь британский ученый нашел подтверждение своей теории, которая отделила развитие жизни от библейской картины сотворения мира. Встреча с островом Пасхи, напротив, должна была быть другого, менее светского характера. Тур не пережил никакого пробуждения, тем не менее все было так, как будто он вступил в область религии. Тому виной было мистическое происхождение культуры острова Пасхи и похожих на идолов статуй. Но еще более важную роль в этом сыграл шестидесятивосьмилетний Себастьян Энглерт, католический священник, немец по происхождению.

Отец Себастьян родился в Баварии в 1888 году. В девятнадцать лет он вступил в орден капуцинов, чтобы посвятить себя аскетической жизни. Во время Первой мировой войны он служил в качестве полкового священника в немецкой армии, пока, по собственному желанию, его в 1922 году не направили в Чили для миссии среди индейцев. В 1935 году он попросил отправить его на остров Пасхи, затерянный уголок мира и в католическом понимании. Там он и остался, верный Господу и пастве.

Теперь отца Себастьяна занимали не только богословие и миссионерская деятельность. В монастыре он изучал философию, и, постоянно стремясь расширить свой кругозор, на острове Пасхи он развил способности лингвиста и этнолога. Когда норвежская экспедиция бросила якорь, он жил на острове уже двадцать лет, и того, что он знал о здешних жителях, об их культуре и истории, не знал никто другой.

Тур Хейердал редко обращался к другим людям. Он лучше всего чувствовал себя, когда ему никто не мешал заниматься его работой. Но с отцом Себастьяном было по-другому. Для Тура он стал помимо практического помощника еще и другом и духовным наставником. Вскоре он стал полноправным, разве что неофициальным, членом экспедиции.

Именно через этого католического пастора Тур получил свой настоящий церковный опыт. Прихожане на острове были строго воспитаны, и каждое воскресенье маленькая церковь без колокольни в Хангароа была заполнена до отказа. Теперь отец Себастьян считал, что было бы неплохо, если бы и члены норвежской экспедиции пришли на мессу, хотя бы ради красивого пения.

Среди членов экспедиции были христиане и некрещеные, католики и протестанты. Поэтому Тур с уверенностью считал, что если кто-то откажется от приглашения, то это не обидит священника. Но он знал культуру южных островов достаточно хорошо, чтобы понимать, что в приходе могут счесть за оскорбление, если он или кто-то другой не придет. Для местного населения поход в церковь означал не только праздник, это было социальным событием недели. И если на острове, случалось, появлялись гости, то это привносило дополнительное волнение в атмосферу. Поэтому появиться в церкви означало не только показать свою богобоязненность, это означало также оказать уважение.

Тур собрал свою гвардию для краткого инструктажа. Каждый сам решал, приходить ему на службу или нет. Но он считал, что для блага экспедиции было бы лучше, чтобы как можно больше народу надели бы белые рубашки и появились в церкви в ближайшее воскресенье.

Карлайл Смит, один из американских археологов, был слегка шокирован этим призывом. Он был атеистом и не принимал участия в богослужениях уже более двадцати лет. Ему по-прежнему не хотелось этого делать, но он выразил свое согласие, как он говорил — из дипломатических побуждений{313}.

Воскресенье. После службы отец Себастьян Энглерт, Ивонн с Аннетте, губернатор Арнальдо Курти с семьей и Тур собрались на обеде в доме губернатора

Деревня находилась в одной миле от лагеря в Анакене. Главным транспортным средством экспедиции были лошади. Как рыцарь без доспехов, Тур Хейердал ехал в церковь верхом во главе всей компании, Ивонн и маленькой Аннетте. На площади перед церковью стояли прихожане и ждали, «все сверкало белым и другими праздничными цветами от свежевыстиранных и свежевыглаженных праздничных нарядов»{314}. В самой церкви раздалось пение на полинезийском языке и на полинезийский мотив. Так трогательно, так впечатляюще, что Тур почувствовал, будто находится в опере. Затем вперед вышел отец Себастьян в белой сутане и зеленой альбе. Жестом, похожим на благословение экспедиции, он приветствовал Тура Хейердала и его команду: «Добро пожаловать в церковь и на остров!» В то же время он призвал всех, кто сидел на церковных скамьях, оказать экспедиции необходимую помощь, которая была в их силах.

Этот призыв был оценен Туром. Отец Себастьян имел авторитет, как вождь-жрец, и, пока он благоволит к Туру, так же к нему будет относиться и местное население. Поэтому основа для жизненно важного сотрудничества, от которого зависело, добьется ли экспедиция результатов, была заложена. Но взаимность требовала, чтобы он по-прежнему оказывал уважение и приходил в церковь по воскресеньям. Если Тур раньше держался подальше от церкви, то на острове Пасхи он стал прилежным прихожанином.

Корабли, посещавшие остров Пасхи, никогда не оставались здесь надолго. Но с «Кристианом Бьелландом» дело обстояло иначе. Со временем народ стал воспринимать его как местное судно, когда он стоял на якоре в бухте Анакена. После воскресной службы чилийский губернатор обычно приглашал гостей на обед в свой дом, и во время одного из таких обедов хозяин попросил, не возьмет ли Хейердал, когда это будет удобно, школьников на экскурсию вокруг острова. Для Тура это было всегда неудобно, поскольку такое отклонение от распорядка могло расстроить работу экспедиции. Поэтому он уклонялся, пока на помощь губернатору не пришел отец Себастьян. Дети никогда не видели собственный остров со стороны моря, и им бы очень этого хотелось! Тур капитулировал и попросил капитана привести корабль и встать на якорь напротив деревни.

В среду 30 ноября, месяц спустя после того, как экспедиция прибыла на остров Пасхи, сто пятнадцать восторженных ребят взошли на борт вместе с единственным деревенским учителем. Дети висли на ограждениях и разглядывали свой остров. Но ветер был свеж, и многих укачало. Поэтому все вздохнули с облегчением, когда судно свернуло в тихую бухту Анакена. Там группа взрослых приготовила ягненка в земляной печи по традиционному рецепту. С шумом и криками «экскурсанты» высадились на берег.

Катастрофа произошла, когда дети должны были возвращаться на корабль. Одна шлюпка возила их по очереди. Во время третьей ходки те, кто сидел на носу, загляделись на игру волн и высунулись вперед. Другие тоже захотели посмотреть и попытались продвинуться вперед. Кроме ребят в лодке были учитель и двое членов команды. Они попытались остановить детей, но бесполезно. Вдруг лодка врезалась в волну, заполнилась водой и перевернулась. Тридцать восемь детей оказались в воде и начали отчаянно барахтаться{315}.

Мирно и безопасно. Монахиня с детьми с острова Пасхи во время прогулки на пароходе «Кристиан Бьелланд». Вскоре случилось несчастье, унесшее жизни двоих детей

Тур стоял на берегу и с ужасом смотрел, что происходит. Вместе с судовым врачом он запрыгнул на плот, который экспедиция использовала для высадки на берег. Они схватились за весла и начали грести изо всех сил. Другие взрослые добирались вплавь и одного за другим вытаскивали детей из воды.

С плота Тур увидел что-то похожее на куклу в глубине кристально прозрачной воды. Он рассказывает о том, что случилось дальше: «Я бросился с плота и проплыл вглубь, насколько мог, ниже, ниже, ниже, меж тем кукла увеличивалась в размерах. Я плохой пловец […], на глубине семи метров силы меня покинули, я больше уже не мог плыть и мне пришлось вынырнуть, хотя это было ужасно — бросить, почти достигнув цели, ведь утрата ребенка невосполнима»{316}.

«Куклой» был маленький мальчик. Один из туземцев, известный как лучший ныряльщик острова, смог достать его, но спасти жизнь ребенку не удалось. Впоследствии оказалось, что погибла еще и девочка.

Учитель был большим и толстым, он тяжело дышал. Насколько хватило его сил, он плавал вместе с детьми, пытаясь поддержать их. Но силы отказали, и, когда учителя удалось вытащить на берег, он потерял сознание. В течение трех часов врач острова пытался поддерживать искусственное дыхание, но безуспешно{317}.

Стало темно, и об испуганных детях позаботились в лагере экспедиции. Ивонн сварила суп и достала шерстяные одеяла. Сообщение о несчастном случае пришло в Хангароа, и родители детей устремились сюда.

«Это была страшная ночь, которую я никогда не забуду, — писал Тур. — Я никогда в жизни так близко не сталкивался с горем»{318}.

Как отреагирует местное население? Сохранятся ли добрые отношения, построенные методом дипломатии на церковной скамье?

Ответ зависел от того, в какой степени члены экспедиции и особенно их начальник, почувствуют свою вину. Была ли возможность избежать несчастного случая, если бы они действовали по-другому?

Тур не хотел брать детей на борт судна. Было ли это, в дополнение к беспокойству за нарушение нормальной работы экспедиции, интуитивное чувство, намекавшее ему на возможную опасность? Жалел ли он о том, что поддался действию убедительного довода отца Себастьяна?

Возможно. Он жалел, что не отказался тогда. В то же время Тур Хейердал хотел быть одновременно щедрым и гостеприимным. Когда он услышал, что дети никогда не видели собственного острова, он растаял. Но прежде чем он успел подумать обо всем как следует, «те, кто потерял своих детей» подходили один за другим, «брали нас за руку обеими руками, будто пытаясь показать, что они знали, что мы, хозяева лодки, не могли ничем помочь. Те, чьих детей спасли, бросались нам на шею и плакали»{319}.

Появились и другие знаки, указывающие на то, что несчастье не разрушило отношений между местным населением и экспедицией. Отец Себастьян помог Туру нанять местных рабочих и, имея пастора в качестве посредника, была достигнута договоренность об условиях. Дневной заработок установили в размере 40 центов, десяти сигарет и чашки риса. И поскольку оплачиваемой работы на острове практически не было, найти добровольцев не составило труда. После несчастного случая Тур решил, что все работы начнутся после окончания похорон. Это решение работникам не понравилось. Они хотели начать как можно скорее.

В деревне резали коров и овец для обильных поминок, как того требовал обычай. Чтобы норвежцы и американцы не чувствовали себя брошенными, им принесли мясо в лагерь в Анакене. Тур с удивлением отметил, как легко островитяне переживают свое горе и как быстро жизнь возвращается в нормальное русло.

Тем не менее Тур по-прежнему горевал о случившемся. После похорон он постоял немного с отцом Себастьяном на кладбище. Тур чувствовал, что ему нужно поговорить, но все, что он сумел сказать, — «как ужасно то, что случилось с детьми». Отец Себастьян положил свою руку ему на плечо:

— Хуже с часами, которые украли.

— Что вы имеете в виду?

Тур с удивлением посмотрел на священника.

Во время суматохи со спасением детей и вытаскиванием их на берег один из норвежцев снял свои часы и положил их на берегу, перед тем как броситься в воду. Когда он вернулся за ними, часы пропали. Один туземец их украл.

— Мы все должны умереть, — объяснил отец Себастьян. — Но мы не должны воровать.

Тур не знал, понял ли он сказанное пастором. Единственным, что он знал, было то, что он встретился с личностью, «наверное, самой грандиозной» из тех, с кем он встречался раньше, — с «человеком исключительным для XX века». Он встретил человека церкви, для которого «его вера была смыслом жизни, а не только словами мудрости в воскресных одеждах за дверями церкви», — человека, который «сам жил так, чему он учил других»{320}.

Идеалы… Идеалы Тур Хейердал был готов отстаивать сам.

Гражданская война

Артуро Теао был очень молодым человеком, когда заразился лепрой. К тому времени, когда отец Себастьян прибыл на остров, заживо гниющий человек провел двадцать лет в маленькой отдаленной колонии для прокаженных. Там он общался лишь с горсткой стариков. Гости приходили к ним редко, и если они о чем-то разговаривали, то большей частью о прошлой жизни и о тех временах, что были совсем давно.

В этом уединенном месте отверженные все еще поддерживали жизнь наиболее стойких легенд острова Пасхи. Артуро слушал рассказы стариков и записывал то, что слышал, в тетрадь. Заботясь о тех, кому плохо, отец Себастьян посещал лагерь прокаженных чаще, чем других. Однажды Артуро показал ему свои записи о битве при Пойке. Рассказ был таким живым и детальным, что пастор посчитал, что он, должно быть, правдив{321}.

Легенда об этой битве была известна давно. И Уильям Томсон, и Кэтрин Рутледж изложили ее в своих отчетах. Но каких-либо доказательств гражданской войны на острове не нашли ни они, ни отец Себастьян. Когда появилась норвежская археологическая экспедиция, священник понял, что это шанс. Никто никогда не копал во рву в Пойке. Теперь он хотел попросить об этом Тура Хейердала.

Тур не заставил просить себя дважды. Он изучал легенду и хорошо ее знал, да и ее содержание заняло центральную часть в его теории. Согласно устной традиции, в те времена на острове Пасхи жили два народа, длинноухие и короткоухие. Поэтому на острове было две волны миграции, а не одна. Именно между этими двумя народами и состоялась битва у Пойке, борьба не на жизнь, а на смерть, когда победители не брали пленных.

Тур считал, что длинноухие первыми высадились на берег на острове Пасхи. Именно они приплыли с востока вместе с Хоту Матуа. Название «длинноухие» они получили из-за того, что удлиняли свои уши, повесив на мочки груз, чтобы они вытягивались, — такая мода известна среди многих культур в мире, в том числе в Перу. Гораздо позднее на остров прибыли другие мигранты. Тогда и появились короткоухие с полинезийских островов на западе{322}.

В силу того что они первыми высадились на острове, длинноухие образовали своего рода аристократию. Именно они принесли с собой искусство изготовления каменных статуй, но со временем они отправили короткоухих на тяжелые работы в каменоломнях в Рано-Рараку. Эти два народа жили в целом мирно. На острове собирали хороший урожай, еды хватало. Но население росло, и со временем каменоломни в Рано-Рараку требовали все больше и больше труда. Еды производилось мало, на острове вдруг оказалось больше ртов, чем он был способен накормить, и однажды равновесие нарушилось.

В истории имеется множество примеров, когда люди под влиянием бесконечной нужды отправляются в путешествие, чтобы найти новые страны, где они смогут найти себе пропитание. Но с острова Пасхи отправляться было некуда. Людям нужно было искать новую землю там, где они уже жили.

На самом востоке острова находилось плато под названием Пойке. Ранее, возможно предполагая недостаток продовольствия, длинноухие решили, что плато нужно очистить от камней, чтобы его можно было возделывать. Они отправили туда короткоухих сбрасывать камни с края плато в море глубиной три тысячи метров. Долгое время те подчинялись беспрекословно, но на этот раз короткоухие решили, что с них хватит, и стали собираться для оказания сопротивления.

Длинноухие укрепились на плато Пойке. С трех сторон плато возвышалось над морем стеной в несколько сотен метров высотой. Вдоль четвертой стороны они выкопали ров и заполнили его всем, что можно было зажечь. В случае нападения длинноухие хотели поджечь ров и использовать огонь как прикрытие.

Хитростью некоторые короткоухие незаметно преодолели ров и проникли на территорию врага. Затем они смогли напасть на длинноухих с тыла. Когда длинноухие зажгли огонь, их самих оттеснили ко рву, где они и сгорели почти все, до последнего человека. Трое смогли убежать, но двоих из них поймали и убили. Последний, которого звали Ороройна, сражался так, что ему сохранили жизнь.

Ороройна стал впоследствии отцом многих детей. От него произошли длинноухие, которые все еще жили на острове Пасхи, когда туда прибыл Тур Хейердал.

Отсчитывая поколения ко времени Ороройны, отец Себастьян полагал, что так можно установить, когда произошла битва у Пойке. Он пришел к выводу, что Ороройна, должно быть, родился около 1650 года, а пожар во рву возник около 1680-го{323}.

И Уильям Томсон, и отец Себастьян считали, что ров был вырыт людьми и что битва действительно имела место. Кэтрин Рутледж осмотрела то, что осталось от рва, но пришла к заключению, — конечно, испытывая сомнение, — что здесь имеет место естественное понижение рельефа и поэтому ров не был выкопан людьми{324}. Альфред Метро придерживался того же мнения и отвергал легенду, считая, что местные жители сами ее выдумали, чтобы объяснить свои исконные права{325}. Ни он, ни Рутледж не нашли в легенде ничего указывавшего на то, что остров Пасхи был населен в процессе многих волн миграции.

Как Рутледж и Метро, археологи Тура Хейердала тоже сомневались, что ров был выкопан людьми{326}. Но Тур стоял на своем — легенда повествовала о реальной истории. Обе стороны надеялись, что раскопки дадут ответ.

Тур попросил Карлайла Смита возглавить раскопки. Смит взял с собой команду из пяти туземцев, и за их первыми взмахами лопат возбужденно следил сам начальник экспедиции. Туземцы, в буквальном смысле слова собиравшиеся копаться в собственных легендах, волновались не меньше. Они увлеченно махали лопатами; прошло совсем немного времени, и они позволили себе улыбнуться. Буквально в метре от поверхности они наткнулись на «древесный уголь и толстый слой пепла»!{327}

Туземцы улыбались, поскольку не удивились. Они радовались, потому что получили подтверждение того, о чем уже знали — что легенды не могут лгать.

Послали за отцом Себастьяном. Когда он посмотрел в яму, вырытую туземцами, он тоже заулыбался «как солнце»{328}.

Если в распоряжении прежних экспедиций не было ничего кроме более или менее достоверных генеалогий островитян, на которые можно было опереться при попытке установить время событий из истории острова Пасхи, то Тур Хейердал мог воспользоваться новым, революционным методом датировки. В 1949 году американский химик Уиллард Фрэнк Либби установил, что в границах с точностью до плюс-минус 100 лет можно установить возраст органического материала с помощью так называемого радиоуглеродного метода, или С-14-датировки, — техники, которая могла оказать неоценимую услугу археологам. Древесный уголь из рва на плато Пойке годился для этой цели идеально, и последующие анализы, выполненные лабораторией Национального музея в Копенгагене, дали удивительные результаты. Оказалось, что угольные остатки из рва на плато Пойке можно датировать 1687 годом и что битва, должно быть, состоялась в том же году Это полностью совпадало с расчетами отца Себастьяна, к которым он пришел в результате своих исследований.

Но там оказалось еще кое-что. Смит нашел отдельный кусок древесного угля из более глубоких слоев. Он должен был быть старше. Лабораторные исследования показали, что этот уголь образовался в конце IV века н. э., а именно в 387 году.

Более древней датировки никогда не регистрировалось учеными в Полинезии. Тур Хейердал в дальнейшем считал само собой разумеющимся, что эти угольные остатки тоже результат человеческой деятельности и что оборонные сооружения на Пойке начали строить в еще более давние времена. По этой причине он счел, что в любом случае может утверждать следующее: на острове Пасхи жили люди уже в 400 году н. э.{329} Это также полностью совпадало с датировкой, которую он взял за основу, изучив список правителей, составленный Уильямом Томсоном.

Существовало множество версий того, откуда пришли первые поселенцы на остров Пасхи. Одни считали, что они появились самое раннее в XII веке, другие — что в XVI столетии. Древнейшая находка во рву на плато Пойке заставила Тура Хейердала отодвинуть события на семьсот лет назад. Его новая датировка имела огромное значение. Обычные представления ученых исходили из того, что люди начали мигрировать на острова Восточной Полинезии не ранее VI века. Если действительно остров Пасхи населили, по меньшей мере, сотней лет раньше, поселенцы не могли прийти ниоткуда, кроме как из Южной Америки{330}.

Карлайл Смит был все-таки не так уверен в этом. Он нашел указанный разрыв в 1290 лет между угольными находками слишком уж значительным и не исключал, что это вызвано тем, что датская лаборатория ошиблась. Если результат действительно таков, то самая ранняя датировка в любом случае сделана с такой значительной долей сомнений, что он воздержался от конкретных заключений. Не исключено, что древнейший кусок угля образовался в результате естественного пожара. Как ученый, Смит возложил задачу подтверждения достоверности результатов на последующие поколения археологов{331}.

Для Тура угольные находки стали окончательным подтверждением того, что битва при Пойке имела место и что гражданская война уничтожила длинноухих. Поэтому он мог также утверждать то, во что всегда верил: миграция на остров Пасхи произошла в два потока, а это абсолютное условие того, что его теория верна.

Победа короткоухих оказалась куплена дорогой ценой. Битва у Пойке навсегда изменила жизнь острова Пасхи.

Статуи

Основываясь на археологических раскопках экспедиции, Тур Хейердал разделил историю острова Пасхи на три периода. В первый период, с 400 по 1100 год н. э., люди сумели создать здесь полноценное общество. Во втором, длившемся с 1100 года до битвы при Пойке, остров пережил свой культурный расцвет. В третьем, с битвы при Пойке до прихода христиан — были ли они работорговцами или миссионерами, — начался упадок.

Археологических следов от первого периода не много. Но спустя некоторое время в течение этого периода первые аху увидели солнечный свет. Аху были построены как платформы и служили в качестве жертвенников для религиозных церемоний. Наиболее известный из этих аху называется Винапу — по месту, где он находится. Жертвенник впечатляет, каменные блоки так точно вырублены, что между ними вряд ли найдется место для листка бумаги. Работа требовала ремесленников высшего класса, и где же те, что построили стену в Винапу, научились этому искусству?

Стена в Винапу. Эти красиво вырубленные каменные блоки так сильно напоминали Хейердалу похожие строения в Перу, что он предположил наличие связи между ними

Мысли Тура направляются в южноамериканское царство инков. Там находятся практически идентичные стены. «Не лучшие ли мастера Перу побывали и здесь тоже?»{332}

Исследования в Винапу возглавил Уильям Маллой. С ним была группа местных копателей из двадцати человек. Он быстро установил, что аху строились долгое время и что наиболее искусно выполненные части являются самыми древними. Это позволяло Маллою полагать, что жертвенник в Винапу, должно быть, начат в самом раннем периоде истории острова Пасхи. Для Тура такая датировка стала достаточным аргументом, для того чтобы отбросить теорию локального возникновения строительной техники. «Теперь мы знали, что техника инков в строительстве стен была принесена на остров Пасхи в полностью развитом виде. Она использовалась людьми, которые самыми первыми высадились на берег на этом острове»{333}.

Хотя Маллой признавал, что стена в Винапу похожа на стены времен царства инков, он не разделял точку зрения Хейердала{334}. Анализ аху в Винапу и других местах острова показал, что строительная техника постепенно деградировала. Мастера уже были не так аккуратны в подгонке каменных блоков. Они использовали большей частью камни в необработанном виде, в каком нашли их в природе, что вело к тому, что платформа хуже скользила.

По мнению Маллоя, тому могло быть два объяснения. Либо, как считал и Хейердал, две разные культуры, не знавшие друг друга, строили аху в различное время. Другими словами, на остров прибыли новые люди. Или те, кто изначально строил аху, потеряли интерес к строительству и вместо этого занялись другими делами. Маллой больше верил в последнее объяснение.

Основное внимание от строительства аху перешло на строительство статуй. На языке Маллоя архитектуру променяли на скульптуру{335}. Эта перемена ознаменовала начало другого периода в истории острова Пасхи, или периода монументальных статуй.

Как и все другие посетители острова Пасхи, отец Себастьян тоже восхищался могучими статуями. Желая зарегистрировать их количество, насколько это возможно, он стал нумеровать их белой краской. Когда экспедиция Хейердала начала свою работу, пастор уже отметил около шестисот штук.

Норвежский археолог Арне Скьогсвольд отвечал за изучение статуй — моаи. Не все статуи были хорошо видны. Многие упали и лежали лицом в песок, другие уже были в той или иной степени закопаны в него. По мере продвижения исследования Скьогсвольд постоянно находил новые экземпляры в дополнение к списку священника. В общей сложности список составил около восьмисот статуй.

Раскопки. Арне Скьогсвольд (с ножом за поясом) возглавил раскопки вокруг избранных моаи, пытаясь узнать побольше об их истории

Большинство из них были вырублены в каменоломнях в Рано-Рараку. Высота статуй составляла в среднем четыре метра, и весили они около двенадцати тонн. Но они могли быть гораздо больше. Самые крупные, которые, вероятно, так и не удалось оторвать от скалы, и они не были закончены, в вертикальном положении были ростом с семиэтажный дом, а их вес составлял около девяноста тонн.

Необъяснимым образом эти люди каменного века, не имевшие других вспомогательных средств, кроме собственной мышечной силы, смогли расставить статуи по острову. Моаи могли «перемещаться» до одной мили, пока они на определенном месте не помещались на собственный постамент — аху.

Около трехсот статуй осталось в каменоломнях. Некоторые были едва начаты, другие готовы наполовину, а третьи стояли в песке и грязи, безнадежно ожидая транспортировки, которая так и не состоялась. Именно последняя категория интересовала экспедицию. Проводя раскопки вокруг отдельных моаи, Скьогсвольд надеялся найти материалы, которые могли бы пригодиться для датировки радиоуглеродным методом{336}.

С удивлением Тур Хейердал констатировал, что статуи очень похожи по внешнему виду. Черты лица и формы тела были, тем не менее, уникальны для острова Пасхи: «кроме этого острова, такие не встречаются нигде в мире»{337}. Это заставило других ученых полагать, что искусство зародилось на острове без влияния извне. Но Тур отказывался верить, что искусство резьбы по камню имело местное происхождение. Чисто в научном отношении он принадлежал к тому направлению антропологии, которое можно было бы назвать диффузионизмом. Если между двумя культурами имеются сходные черты, диффузионист, каким считал себя Хейердал, объяснял сходство тем, что культура распространилась из одного региона в другой посредством человеческих контактов{338}.

Такое распространение на большие расстояния могло осуществляться с помощью примитивных транспортных средств.

Однако существует и другой тип мышления, идущий в противоположном направлении и называемый изоляционизмом. В глазах изоляциониста люди как вид действуют более или менее одинаково, встретившись с вызовами природы, независимо от того, где они живут. Если между культурами в какой-то степени можно найти сходство, то это потому, что культуры развивались параллельно, независимо друг от друга и между ними не было «диалога». Верить, что культуры появляются в процессе диффузии, означает не более чем основываться на догадках, поскольку выражения культур случайны и несистематичны. В глазах изоляционистов слабой стороной диффузионистов не обязательно является недостаток аргументов. Их слабая сторона — недостаток доказательств.

Не будет преувеличением сказать, что диффузионисты и изоляционисты считают друг друга консерваторами. Тур Хейердал зашел настолько далеко, что называл изоляционистов догматиками, поскольку они, за недостатком свидетельств, отказывались соглашаться с тем, что люди могли преодолевать значительные морские пространства, прежде чем Колумб пересек Атлантику в 1492 году{339}.

Сидя в Рано-Рараку, Тур не мог понять, каким образом малочисленное население острова могло изобрести способ изготовления гигантских статуй из камня. Поэтому люди с острова Пасхи должны были изначально принадлежать к более крупной культуре, которая в определенный момент времени распространилась через океан. Его немного смущало, что моаи не похожи ни на что в мире, но тем не менее он был уверен в наличии определенного родства с Южной Америкой и поэтому сформулировал вопрос следующим образом: «Как могли колоссы с острова Пасхи возникнуть под влиянием извне, если аналогов больше нет нигде?»{340}

Да, моаи сами по себе не давали ответа. Сколько бы экспедиция ни копала вокруг них, они по-прежнему молчали о своем происхождении. Но однажды Арне Скьогсвольд наткнулся на другую статую, непохожую на другие ни по выражению лица, ни по положению тела.

Она скрывалась в гравии, и только наметанный глаз мог обнаружить ее. Тур рассказывал об этом так: «Маленький незаметный камень с двумя глазами — все, что торчало наружу в тот день, когда Арне начал раскопки, и тысячи ходили вокруг, не замечая, что камень пристально глядит на них, и не догадываясь, что в земле находится кое-что еще»{341}.

Создание имело «тело и ноги, оно было сооружено в жизнеподобном коленопреклоненном виде, с полным задом, покоящимся на пятках, и руками, спокойно лежащими на коленях»{342}. Статуя была не такой стройной, как ее соседи, скорее она была неуклюжая и коренастая. Она имела около четырех метров в высоту; археологи считали, что она весит десять тонн.

Тур Хейердал попал в десятку. Не осталось никаких сомнений. У таких статуй были легкоузнаваемые братья на континенте на востоке. Он видел их сам в Тиауанако, древнем культурном центре у озера Титикака. «Коленопреклоненные колоссы, которых, вполне возможно, вырубил один и тот же мастер, — так похожи они по своему стилю, выражению лица и положению»{343}.

Еще один кирпичик встал на место, сначала стена в Винапу, потом коленопреклоненная статуя — и сразу стало теплее. Если искусство резьбы по камню в Винапу предшествовало тому, что позднее развилось в Рано-Рараку, то таковой должна быть и коленопреклоненная статуя — если она такого же возраста, как и Винапу, или, по крайней мере, принадлежит к первому периоду. Так ли это?

Да, утверждает еще более уверившийся Тур Хейердал. Само место находки является достаточным доказательством. Коленопреклоненная статуя находилась под толстым слоем гравия, и откуда появился гравий? Он мог насыпаться с верхней части горы, как отходы от производства истуканов-моаи второго периода. Искусство резьбы по камню перешло по наследству скульпторам, «нашедшим собственный, и более элегантный, стиль»{344}, чем тот, что лежал в основе коленопреклоненных статуй. Сами моаи, их формы и выражения, появились здесь, в этой местности и происходят отсюда, с острова Пасхи. Идея и ремесло, напротив, были импортированы извне — как часть южноамериканского багажа длинноухих.

Тур Хейердал был гораздо более скор на выводы, чем его коллеги-ученые. Он словно следовал инстинкту.

Арне Скьогсвольд считал находку коленопреклоненной статуи самым важным результатом раскопок в Рано-Рараку. Но он не мог сказать ничего определенного о возрасте статуи. И поэтому он не мог найти ей место в хронологическом ряду скульптур острова Пасхи{345}.

Коленопреклоненная статуя. Еще одно свидетельство культурного влияния Перу, считал Хейердал. Скьогсвольд, откопавший статую, не был так в этом уверен

Помещение коленопреклоненной статуи в первый период для Арне Скьогсвольда было не чем иным, как предварительной гипотезой. Только если гипотеза подтвердится, он смог бы согласиться с Хейердалом, что идея о создании каменных скульптур была принесена извне, либо посредством миграции, либо в процессе какого-то культурного контакта{346}.

Голова коленопреклоненной статуи «была круглой, с большой бородой и круглыми глазами, и своими маленькими зрачками фигура пристально смотрела перед собой со странным выражением, которое еще не встречалось на острове Пасхи», — писал Тур Хейердал{347}.

Отец Себастьян не был так уверен. Он исключал всякую связь коленопреклоненной статуи с Южной Америкой. Особая поза статуи была очень хорошо известна на острове, а население придумало ей собственное название — туку. Эту позу принимали мужчины и женщины, когда они пели хором в особых случаях, называемых туку риу. Откинутое назад тело, поднятая голова и широкая борода — все это признаки туку. А поскольку туку риу — это традиция пения, поддерживаемая с доисторических времен, статуя должна быть моложе, чем моаи{348}. Она, соответственно, не могла быть первым опытом для более поздних мастеров.

Несмотря на то большое значение, которое Тур Хейердал придавал фольклору и легендам, он не поверил объяснениям отца Себастьяна. Не исследовав точку зрения пастора подробнее, он заявил, что коленопреклоненная статуя не имеет ничего общего с местными традициями.

Арне Скьогсвольд сделал еще одно интересное открытие. Во время раскопок моаи, отмеченного как номер 263, он нашел наскальный рисунок на груди статуи. Рисунок изображал корабль в форме полумесяца, с тремя мачтами и парусом. С его борта свисала веревка, а на ее конце было нечто похожее на якорь, но туземцы сказали, что это черепаха. Мачта напоминала о корабле европейского происхождения. Однако форма корпуса больше была свойственна папирусному судну. Если моделью послужил европейский корабль, то художник сделал свой рисунок после первого визита европейцев. Но в легенде Тур нашел «описания огромных транспортных средств, использовавшихся для далеких путешествий во времена предков». Поэтому он не сомневался. «То, что это был необычный корабль, а не европейская шхуна, мы могли видеть все. […] Именно так изображенными мы находим множество папирусных судов на старинных сосудах из Перу»{349}.

Трехмачтовик на груди у статуи. Перуанский тростниковый корабль? Да, полагал Хейердал. Европейский корвет? Вероятно, считал Скьогсвольд

Сам рисунок датировать не удалось. Но, после того как туземцы сказали, что это черепаха, а не якорь свисает с борта, Тур Хейердал убедился, что рисунок создали до контактов с европейцами.

Это был еще один вывод, который, по мнению Скьогсвольда, трудно защищать. Для него изображение паруса было похоже на прямой парус явно европейского происхождения. Корпус мог отражать местные традиции кораблестроения, как это изображалось на сделанных вручную каменных фигурках в других районах острова. Но если Скьогсвольд считал, что сравнение с перуанскими папирусными судами было интересным, то материал не подтверждал выводы никоим образом{350}.

Кроме бальзы папирус также широко использовался для строительства судов, курсировавших вдоль побережья Южной Америки или по озеру Титикака в Андах. На острове Пасхи не было бальзы. Но вокруг озер, образовавшихся в кратерах вулканов, рос тростник, который назывался тотора, родственник тростника, растущего на берегах Титикаки. И если инженерное искусство на острове Пасхи развилось настолько, чтобы высекать из камня гигантские статуи, то, по мнению Хейердала, оно могло дойти и до строительства морских папирусных судов.

Хейердал думал, что целью строительства таких судов являлось перемещение статуй-моаи вдоль берега, когда их нужно было поместить в других местах острова. Вместе с туземцами он открыл что-то похожее на лодочный причал, где корабли могли вытаскиваться на берег для погрузки и разгрузки. И если такое судно выдерживало груз в «два десятка тонн», то без груза «оно могло выдержать команду примерно в двести человек»{351}.

Расцвет папирусных судов остался далеко в прошлом, когда Хейердал прибыл на остров Пасхи. Но местное население по-прежнему владело искусством строительства небольших судов из тоторы. Эти маленькие суда, могущие выдержать одного-двух человек, были похожи на лодки, используемые на озере Титикака, на которых Хейердал плавал сам, когда осенью 1954 года был в Перу, готовясь к экспедиции на остров Пасхи. И теперь, когда он посмотрел на тростник в одном из кратеров на острове Пасхи, его удивило не только сходство в конструкции судов (папирусные суда на Титикаке и на острове Пасхи строились из одного и того же материала). Возникал вопрос: каким образом тростник-тотора нашел дорогу с озера Титикака на остров Пасхи?

Тур обсудил этот вопрос с отцом Себастьяном и туземцами. Они были единодушны в своем ответе. «Согласно традиции, тростник не был диким растением, как многие другие растения на острове. Он заботливо выращивался внизу в озерах их собственными предками»{352}.

Иначе говоря, традиция утверждала, что именно люди принесли с собой тростник-тотору. Если бы экспедиция это доказала, не осталось бы никаких сомнений, что произвело бы переворот, который бы изменил статус доказательств в теории Тура Хейердала. Сравнение статуй и стен на острове Пасхи со статуями и стенами в других местах может указывать на вероятность культурных связей, но не доказывать их наличие. Но если взять пробы пыльцы растений, то с помощью радиоуглеродного анализа можно было бы узнать больше о том, когда Хоту Матуа выбрался на берег бухты Анакена. Если ему повезет, то «цветочная пыль расскажет […], когда южноамериканский пресноводный тростник привезли в озеро в кратере»{353}.

Тур Хейердал отрицал возможность попадания тростника на остров Пасхи путем естественного распространения семян. Он имел для этого хорошие основания. Его старый знакомый по дискуссии об экспедиции «Кон-Тики», шведский профессор, ботаник Карл Скоттсберг, был среди тех, кто изучал флору острова Пасхи{354}. Он отрицал, что семена могло принести с морскими течениями, надуть ветром или их могли занести птицы.

Вместе с Туром-младшим Хейердал после многих усилий смог взять пробы пыльцы из глубины торфа, где рос тростник-тотора. Пробы положили в банки и запечатали парафином. Когда экспедиция вернется домой, Хейердал передаст пыльцу своему старому союзнику, ботанику Олофу Селлингу, на анализ.

По представлениям Тура Хейердала, битва при Пойке положила начало третьему периоду в истории острова Пасхи. Убийство длинноухих нарушило социальную и политическую структуру острова. Класс знати исчез, и прошло время, прежде чем те, кто остался, начали бороться за добычу. Они сражались за право на землю и еду, и они сражались за честь. Они не смогли возродить сельское хозяйство, и голод стал скорее правилом, чем исключением. Мучимые голодом, жители острова были вынуждены поедать друг друга.

Раскопки показали, что если в первом и втором периодах на острове Пасхи не было оружия, то в третий период оно имелось в изобилии. Везде археологи находили наконечники копий из базальта, твердой стеклоподобной вулканической породы, в большом количестве имевшегося на острове. Это был тот же минерал, что применялся для топоров в каменоломнях Рано-Рараку.

Однако за одну ночь короткоухие выбросили каменные топоры. Им не нужно было больше делать истуканов, и те многочисленные скульптуры, готовые только наполовину, бросили на произвол судьбы. Там, где с утра до вечера стучали и рубили, стало тихо.

«Марш борцов с камнем остановился, когда началась третья эпоха и начался марш каннибалов», — писал Тур Хейердал{355}.

Идей о том, что означали истуканы-моаи для острова Пасхи, было много. Некоторые считали, что они изображали богов и поэтому должны считаться религиозными символами. Более распространенное объяснение, сторонником которого являлся и Тур Хейердал, исходило из того, что их построили в первую очередь в честь древних вождей и что это почитание со временем превратилось в культ. Но, поскольку класс вождей появился из предков длинноухих, короткоухие не несли никакой ответственности за сохранность их памяти. В той степени, в какой моаи имели силу божества и защитников, эта сила защищала длинноухих. Статуи больше не вызывали уважения и потеряли свою ценность. Из священных они превратились в обыденные.

Короткоухие не удовольствовались тем, что просто выкинули свои топоры. Они начали также опрокидывать моаи, стоявшие вокруг на жертвенниках. Когда Роггевен и Кук ступили на остров Пасхи в XVIII веке, некоторые статуи все еще стояли в полный рост на своих аху. Но спустя несколько десятилетий новые посетители рассказывали, что и их скинули, подвергли поруганию и перевернули носом в землю.

Прямо перед палаточным лагерем экспедиции в бухте Анакена лежала такая опрокинутая статуя. Она была трехметровой величины и весила от двадцати пяти до тридцати тонн. Рядом находился аху, на котором она когда-то стояла. Туру пришла в голову дикая идея. Получится ли водрузить ее обратно на место?

Бургомистр предоставил команду в одиннадцать человек, три мощных балки и большое количество камней различных размеров. Они поместили балки под статую как рычаг, и каждый раз, как удавалось ее поднять на несколько сантиметров, туда подсыпали камни в качестве опоры. После восемнадцати дней монотонной работы на глазах присутствовавших в качестве зрителей участников экспедиции Педро и его люди заслужили сто долларов. Тур мог аплодировать. «В первый раз за сотни лет один из колоссов острова Пасхи встал на место на вершину аху»{356}.

Камень на камень. Тур пообещал бургомистру 100 долларов, если он сможет поднять статую в бухте Анакена. Бургомистр деньги получил

Бургомистр глазами показал Туру, что он знает ответ на одну из старинных загадок острова Пасхи. Знал ли он разгадку другой, более трудной загадки? Он отвел бургомистра в сторону и серьезно посмотрел на него.

— Дон Педро, бургомистр, теперь вы, может быть, расскажете мне, как ваши предки перемещали эти фигуры по острову?

— Они ходили сами, — ответил он.

Пещерные камни

За пять месяцев интенсивной работы экспедиции на острове Пасхи ее участники хорошо притерлись друг к другу. Кроме того, все прекрасно относились к начальнику экспедиции. «Работать с Туром так хорошо, как только может быть, и здесь нигде нет никаких червоточин», — писал в одном из писем домой Уильям Маллой{357}. Тем не менее некоторая напряженность существовала. Тур предоставил археологам полную научную свободу, но, к его разочарованию, они не разделяли энтузиазма по отношению к его теории. Особенно осторожными были американцы. Тур не показывал виду. Но внутри у него копилось раздражение{358}.

Это раздражение достигло апогея при оценке так называемых пещерных камней. Пещерные камни — это маленькие скульптуры, которые туземцы прятали в пещерах на острове. Пещеры образовались тогда, когда погасли вулканы и лава застыла. Каждой пещерой владела семья. Большинство пещер находились в труднодоступных местах, и их было сложно отыскать непосвященным. Согласно местным верованиям, пещеры охраняли один или несколько аку-аку, своего рода привидения, следившие за тем, чтобы владельцы исполняли строгие ритуалы, положенные при посещении пещер. Эти ритуалы содержали предписания и запреты, и особенно строго исполнялся запрет показывать пещеры посторонним. Нарушение этого табу могло вызвать гнев аку-аку и привести к несчастьям. Прежние экспедиции слышали о пещерах, но этот запрет так уважали, что Кэтрин Рутледж и Альфред Метро их не увидели. Поэтому Тур Хейердал, когда прибыл на остров Пасхи, тоже о них не знал. Но однажды вечером он услышал шепот за своей палаткой:

— Сеньор Кон-Тики, могу я войти?

Вошел молодой человек лет двадцати с небольшим. Его звали Эстебан, и он работал вместе с людьми, помогавшими бургомистру поднять моаи в бухте Анакена. У Эстебана с собой имелся пакет, а внутри пакета находилась каменная курица. Это был подарок от его жены, в благодарность за сигареты, составлявшие часть оплаты за работу, которые Эстебан взял домой.

— Все в деревне говорят, что сеньор Кон-Тики послан нам, чтобы принести счастье. Это потому, что ты дал нам много вещей. Все курят твои сигареты, и все благодарны, — объяснил молодой человек{359}.

Тур достал какую-то одежду, выразив пожелание, чтобы Эстебан передал ее как ответный подарок своей жене. Молодой человек поначалу отказывался, но в конце концов позволил себя уговорить.

Сначала он не хотел рассказывать, откуда взялась маленькая скульптура. На следующий вечер он появился с новым подарком — «с человечком с длинным птичьим клювом, держащим в руке яйцо»{360}. Это был тоже знак благодарности от жены — в ответ за подарок. На этот раз Эстебан опять не захотел рассказать о происхождении скульптуры. Но когда он, принеся три скульптуры, поскребся в палатку снова, то уже не мог отнекиваться. Скульптуры оказались из пещеры рода его жены. В пещере было полно таких фигурок.

Тур со временем понял, что таких семейных пещер много. Поглощенный мыслью о том, какие «этнографические шедевры»{361} там скрываются, он хотел сделать все возможное, чтобы попасть в эти пещеры. Легче всего было бы действовать через Эстебана. Но, хотя этот сын острова Пасхи осмелился просить хранителей пещер — аку-аку помочь Туру, пользы от этого было мало. Эстебан не знал, где находится пещера.

Дело обстояло так. Семейная пещера передавалась по наследству от одного поколения рода к другому. Боясь, чтобы знания о пещере не дошли до посторонних, как правило, только одно поколение посвящалось в тайну пещеры. В семье Эстебана об этом знала жена. Но, несмотря на свое восхищение Туром Хейердалом, она не решалась, опасаясь за свою жизнь, прогневать аку-аку пещер и взять его на экскурсию.

Табу, ограждающее от чужаков, действовало неуклонно. Но, в своем энтузиазме заполучить еще несколько фигур и таким образом послужить науке, Тур не видел никакой причины придавать такое большое значение желанию туземцев сохранять пещеры в тайне. На Фату-Хиве Тур нарушил табу, когда он вместе с Лив украл черепа из одного захоронения. Но на этот раз он не мог воровать, пока не узнал, где находятся сокровища пещер. Кроме того, теперь он совершенно в другой степени, чем на Фату-Хиве, зависел от благоволения местного населения, чтобы добиться успеха в своей работе. Он должен был пойти на хитрость.

В деревне царило общее убеждение, что Тур, должно быть, послан им высшими силами. Поскольку он, кроме того, знал столь много об острове Пасхи и его истории, он, должно быть, так или иначе имеет связь с предками. А если он принесет от этих предков весть, что старые табу и проклятия, связанные с ними, уже упразднены?

Он поделился этой мыслью с Ивонн. Кроме заботы об Аннетте, на ней были все практические вопросы, касающиеся жизни лагеря в бухте Анакена. Благодаря ей между членами экспедиции и рапануйцами, посещавшими лагерь, не возникали трения. Она, больше чем кто-либо, понимала, что происходило среди туземцев.

План Тура заставил Ивонн задуматься. Она испугалась мысли выставить Тура в качестве божества{362}. В то же время она понимала, какое значение для него имел доступ в эти пещеры и что он не остановится. Она отбросила свои сомнения. План в любом случае был достоин того, чтобы попробовать.

Это заняло время, и неугомонный Тур должен был набраться терпения. Но определенные суммы денег, сигареты и подарки из экспедиционного лагеря привели к успеху сверх всяких ожиданий. Тур направил свои усилия на одного из братьев бургомистра, который наконец с благословения своей тети позволил уговорить себя, чтобы открыть семейную пещеру. В первый раз человек, пришедший извне, из страны за океаном, получил доступ в семейную пещеру на острове Пасхи и увидел, что там находится. И как только табу нарушили первый раз, то и другие островитяне поспешили показать Туру свои пещеры.

Скульптуры, которые он в них нашел, были очень разными — «от человечков и млекопитающих до птиц, рыб, пресмыкающихся и моллюсков». Там были высеченные из камня черепа, животные с человеческими головами, лица с бородами, «человек-птица с вороньим клювом с руками за спиной» и модели папирусных судов с тремя мачтами. Тур смог, время от времени, за плату, набрать с собой столько сокровищ, сколько он пожелал, и скоро, как только эти фигурки заполнили все место под его кроватью, их перенесли на судно и поместили в пустом чане из-под масла. В восторге он отправил телеграмму Кнуту Хаугланду, товарищу по путешествию на «Кон-Тики» и главе Музея «Кон-Тики»:

«СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО. ТУЗЕМЦЫ-ДРУЗЬЯ ОТКРЫЛИ ДРЕВНЮЮ ТАЙНУ — СЕМЕЙНЫЕ ПЕЩЕРЫ, ПОЛНЫЕ НЕСМЕТНОГО КОЛИЧЕСТВА КАМЕННЫХ СКУЛЬПТУР СЕНСАЦИОННОЙ НАУЧНОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ЦЕННОСТИ. ОКОЛО ТЫСЯЧИ СКУЛЬПТУР ПРИМЕРНО В ОДИН ФУТ ВЫСОТОЙ ЗАГРУЖЕНЫ НА БОРТ БЬЕЛЛАНДА. БЕСКОНЕЧНОЕ РАЗНООБРАЗИЕ, РАЗНЫЕ ТИПЫ, НЕИЗВЕСТНЫЕ НАУКЕ. ДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ ЗАПОЛНИТЬ ДО КОНЦА ВЕСЬ МУЗЕЙ КОН-ТИКИ. НЕОБХОДИМО МЕСТО ДЛЯ ХРАНЕНИЯ. ПО ПРИБЫТИИ В ОСЛО ЖЕЛАТЕЛЬНО МЕСТО ДЛЯ ВЫСТАВКИ, ПОСКОЛЬКУ МИРОВАЯ СЕНСАЦИЯ. ОФИЦИАЛЬНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ В БЛИЖАЙШИЕ НЕДЕЛИ. С ПРИВЕТОМ, ТУР»{363}.

Пещерные каменные фигурки. Мировая сенсация — телеграфировал домой Тур Хейердал. Обычный блеф, считали археологи

Однажды, пока еще шел «сбор урожая» в пещерах, Тура-младшего позвали в палатку отца. Младший извлек пользу из того, что на время экспедиции он будет считаться не сыном своего отца, но обычным участником экспедиции. По этой причине он жил не в главном лагере, а в поле, где помогал одному из американских археологов. Долгое время он не видел отца, и, когда его попросили прийти, он почувствовал, будто собирается на аудиенцию.

Как только Typ-младший зашел в палатку, он обратил внимание на собрание каменных фигурок у отца под кроватью. В первый раз он увидел разлад в отношениях отца и Ивонн. Это расстроило молодого человека, который со временем полюбил свою мачеху. Он понял, что каменные фигурки стали прямой причиной разногласий. Ивонн не разделяла восторг Тура. Она сомневалась в культурно-исторической ценности экспонатов. Что касается научного значения, она приняла сторону археологов. Они считали, что каменные фигурки из пещер не представляют интереса как археологический материал. Они выглядели так, будто их изготовили тут же на месте, как своего рода сувениры{364}.

В своем отчете Гонсало Фигероа описал технику, используемую туземцами, для того чтобы новые фигурки выглядели как древние. Один метод состоял в том, что их варили в кофе, другой — в том, что их терли песком{365}. Тур признавал, что наверняка существовало производство фальшивых фигурок с коммерческой целью. Но он напоминал, что среди туземцев была традиция копировать то, что однажды сделали древние мастера{366}.

Он не исключал, что среди фигурок, попавших к нему на судно, много современных поделок. Но, старые или новые, в глазах Хейердала они были одинаково уникальны. Он определенно отвергал мысль о том, что скульптуры изготовлены исключительно последними поколениями. Он не сомневался, что, по крайней мере, некоторые из них являются древним наследием. То же самое касалось большей части идей, послуживших мотивами для создания этих разнообразных скульптур{367}.

В какой степени пещерные фигурки давали основания проводить параллели с Южной Америкой — он сомневался гораздо больше. Исключать такую взаимосвязь он все-таки не хотел. Отдельные скульптуры, например папирусные суда, в любом случае следует толковать как указание в данном направлении{368}.

Typ-младший уже видел раньше, как отец мог выплескивать свою агрессию на других, если что-то было ему не по нраву. Теперь Ивонн оказалась виновата в том, что археологи отвернулись от Тура. Раньше ему приходилось видеть, как Тур нападал на Лив, если что-то не удавалось. Хотя женщины не были виноваты в том, что заставляло его временами злиться, но доставалось за это именно им{369}.

Экспедиция покинула остров Пасхи 6 апреля 1956 года. Это было трогательное прощание. С палубы судна Тур последний раз увидел отца Себастьяна. Окруженный приходскими детьми, он стоял в своей белой сутане и махал на прощание. Себастьян Энглерт был человеком, которого Тур не забывал никогда. Спустя почти год он услышал, что пастор обратился с просьбой о пожертвованиях, чтобы построить на острове Пасхи новую церковь. Тур тут же записался в жертвователи и перевел два миллиона чилийских песо своему духовному наставнику. Это соответствовало трем тысячам американских долларов, и он объяснял свое пожертвование тем, что «успешные результаты экспедиции главным образом стали возможны благодаря постоянной готовности отца Себастьяна к сотрудничеству»{370}.

Несмотря на разногласия с археологами, Тур Хейердал имел все основания назвать экспедицию на остров Пасхи успешной. На первый взгляд экспедиция привезла действительно солидный багаж новых знаний о «заколдованном острове», как Тур любил его называть. Как никто прежде, экспедиция в прямом смысле слова углубилась в удивительную историю острова Пасхи. Кроме того, он сам считал, что нашел дополнительные подтверждения своей теории.

Но, если посмотреть глубже, был еще и другой аспект. Несмотря на отсутствие академической квалификации, Тур Хейердал считал себя ученым. Однако он был творческим человеком больше, чем ученым. Поэтому остров Пасхи стал не только местом археологических раскопок. Там он встретил нечто, затронувшее творческие струны его души. Он встретился с народом, который на протяжении своей истории, наполненной легендами, дал волю собственной фантазии. Слой за слоем он углублялся в культуру, которая была настолько уникальной и одновременно такой захватывающей, что она дала выход его собственным творческим способностям. Она давала ему не только более широкие возможности, но также большую свободу постановки новых вопросов или рассмотрения старых вопросов под другим углом. Поскольку именно вопросы, а не ответы принесли Туру Хейердалу известность. Именно вопросы имели значение, они пробуждали всеохватывающее любопытство, делавшее любопытными других, даже отъявленных ученых «сухарей».

Да, он был исследователем. Но исследователем, не боявшимся давать волю творческому взаимодействию науки и искусства. Если бы ему, с его интуитивным мышлением, дали возможность идти своим путем и начинать с заключений, то другие, консерваторы, могли бы сосредоточиться на анализе данных, на фактическом материале. Для этого нужна была творческая свобода, способность использовать фантазию, чтобы в охоте за результатом изменить порядок фактов.

В Туре Хейердале было что-то неугомонное, нетерпеливое. Если бы он мог остановить часы, он сделал бы это, но секунды капали ему на темя, как ледяные капли, холодные и беспощадные. В структурированном академическом мире то время, что было в его распоряжении, постепенно бы истекло. Но в бесконечной вселенной Тура Хейердала этого не произошло. Поэтому он должен был дать больше свободы творческой личности внутри себя, если хотел успеть повсюду.

Экспедиция на остров Пасхи дала такую возможность. Она была мастерски осуществлена, так же как и путешествие на «Кон-Тики». Снова ему удалось оказаться в центре мирового внимания.

Сам остров Пасхи никогда не будет прежним. Своей экспедицией Тур Хейердал сделал остров и его загадки всемирно известными. Он вырвал его из тысячелетнего уединения, и так остров перестал быть «пупом земли».

Но моаи остались стоять на склонах Рано-Рараку. И память о Хоту Матуа жила дальше.

НА ЧУЖБИНЕ

Мул по кличке «Мора». Аннетте и Мариан катаются верхом в сопровождении папы в новом имении семейства Хейердал в Колла-Микьери на Итальянской Ривьере

Новая любовь Лив

Вместе с матерью Лив прибыла на Тьювхолмен. «Кристиан Бьелланд» ожидался у причала в 8.00, и она позаботилась, чтобы прийти заблаговременно. Как ей хотелось снова обнять Тура-младшего! Скоро исполнится год, как она попрощалась со старшим сыном, и, поскольку с островом Пасхи практически не было почтовой связи, она редко получала от него весточки. Сколько же он ей расскажет!

Ей тоже было что рассказать, и она пощипывала мать за руку, когда думала об этом, и что на это скажет Typ-младший? Не говоря уже о Туре-старшем, она никогда не знала, что ему взбредет в голову. Тем не менее все решено, и решено окончательно. Обратного пути нет.

На борту судна почти семнадцатилетний Typ-младший ждал с таким же нетерпением. Как у матери дела? Он долго переживал, что она так одинока. Из письма, что пришло с «Пинто», на почтовом штемпеле которого стояло «Флорида», он понял, что мать ездила в гости к знакомому американцу, но кто он был?

Юнга. Typ-младший у штурвала «Кристиана Бьелланда». Ему позволили пришвартоваться у пристани, когда судно пришло в Осло в августе 1956 года

За время длинного морского путешествия Тура-младшего повысили до старшего юнги, и как свидетельство того, что он выполнял свои обязанности моряка добросовестно, капитан разрешил ему управлять судном на последнем отрезке пути в Ослофьорд. Он увидел мать, маневрируя по направлению к пристани, а вместе с ней и бабушку! Он попросил прощения у капитана и побежал им навстречу, как только корабль причалил. Но, прежде чем он успел обнять мать, бабушка выпалила:

— Ты слышал, что Лив выходит замуж?{371}

Джеймс С. Рокфеллер-младший принадлежал к богатейшей американской семье. Отец, предприниматель Джеймс С. Рокфеллер, был членом совета директоров авиакомпании «Пан-Америкэн» и «Стандард Ойл» — компании, заложившей в свое время основы состояния семьи. В 1952 году ему передали руководство Первым Национальным Сити-банком. Мать звали Нэнси, она принадлежала к клану Карнеги — другой богатой и влиятельной американской семье. Рокфеллер-старший хотел, чтобы сын, как и все Рокфеллеры, занимался бизнесом. Но Джеймс-младший, или Пеббл, как его называли, отказался. Вместо того чтобы посвятить себя цифрам, он изучал литературу и изобразительное искусство. Он мечтал о другом и хотел стать писателем.

Однажды, в пятницу, весной 1955 года, норвежский кинематографист Пер Хёст собрал прием у себя дома в Боргене в Осло. Пеббл был среди приглашенных. Они с хозяином встретились на Галапагосских островах. Пеббл путешествовал вокруг света вместе с другом, и Хёст, знавший Тура Хейердала со времен изучения зоологии в Университете Осло, отправился туда снимать фильм о галапагосской экспедиции. К разочарованию Тура, Хёст не успел прибыть вовремя, и, когда он наконец приехал, экспедиция уже собирала вещи. Хёст все равно захотел снять фильм, и ему понадобился кто-нибудь, чтобы показать острова. Пеббл предоставил судно и команду в его распоряжение, и Хёст оставался на борту несколько недель.

Прежде чем Пеббл отправился дальше, Хёст пригласил его встретиться, как только тот когда-нибудь попадет в Норвегию. Пеббл продолжил свой путь на Маркизские острова через архипелаг Туамоту и далее на Таити; там он встретил полинезийскую женщину, которая родила ему сына.

Однажды он все бросил и отправился дальше. Но судно, которое уже однажды тонуло у берегов штата Мэн и которое он сам отстроил, больше не выдержало. Оно прохудилось и начало давать течь под ватерлинией. Пеббл устал откачивать воду, и когда он нашел заинтересованного покупателя на Новых Гибридах, то сделка состоялась. Он продолжил свое кругосветное путешествие с помощью других транспортных средств и однажды прибыл в Норвегию, где встретил Пера Хёста, снимавшего «Саам Джеки» — знаменитый фильм о жизни саамов-оленеводов. Пеббл, увлекавшийся фотографией, присоединился к съемочной группе. Он сделал хорошие кадры и опубликовал большой репортаж на страницах американского иллюстрированного журнала «Лайф».

В числе гостей Пер Хёст пригласил также «одну даму, которая целый год прожила на Маркизах» и с которой, по его мнению, Пебблу будет «интересно обменяться анекдотами»{372}.

Кто бы это мог быть? Пеббл представлял себе ученую даму, лучше знающую цифры и факты, чем светскую жизнь. Он подготовился к вежливой беседе о полинезийских табу и сексуальной морали.

Потягивая аперитив, он нашел себе место среди гостей. К нему подошла дама.

— Так это вы тот человек, что влюбился в Тихий океан? — начала она разговор и протянула ему руку.

Пеббл кивнул.

— Ну, а меня зовут Лив, — сказала она с дразнящей улыбкой.

Его тут же поразила ее прямота, свежесть и жизнерадостность.

Вовсе не сухая ученая дама, совсем нет. Голубоглазая, со светлой кожей, с волосами непослушными, как заросли вереска. Ее, похоже, не особо волновала и одежда.

Они нашли столик и сели. Пеббл поинтересовался, что сподвигло ее отправиться на Маркизские острова.

— Я была замужем за ученым, — ответила она со смехом. — Мы жили на Фату-Хиве целый год, и нашим ближайшим соседом был каннибал.

Беседа протекала легко и непринужденно. Она говорила, что ему надо посмотреть многие места в Норвегии. Лиллехаммер — сердце страны; у нее там дача. А еще Ютунхеймен, где козел спрыгнул с Гьендинеггена, — он ведь слышал об Ибсене и «Пер Гюнте», не так ли?

Да, это так. Он ответил, что и ей надо приехать к нему в гости, тогда он покажет ей аллигаторов, морских черепах и енотов.

Пеббл проводил ее домой после приема. Они остановились в дверях и поцеловались на прощание. Он покинул ее, шатаясь, но не от выпитого вина, а от возбуждения. Как хотел бы он остаться в Осло еще на несколько дней! Но у него уже был билет до США на следующий день, и поездку нельзя отложить{373}.

Прошло некоторое время, и тут Лив собралась с духом и написала. Осенью, когда сыновья уехали, один на остров Пасхи, другой в Кению, она почувствовала, что все сильнее и сильнее скучает по этому американцу — искателю приключений. Он разделял ее чувства, и, после того как они встретились всего один раз у Пера Хёста, они влюбились друг в друга по переписке. Он пригласил ее в США, и она не могла дождаться поездки, с таким нетерпением она предвкушала тот день, когда сможет сказать всем своим телом, что любит его{374}.

Он рассказывал о других женщинах и о сыне на Таити, которому помогал материально. Он признался ей о своих отношениях с известной американской детской писательницей Маргарет Визе Браун, которую так любил, что хотел на ней жениться. Но она внезапно умерла. Это случилось три года назад, и он до сих пор не оправился от трагедии.

Лив ценила его честность и писала в ответ: «Ты не представляешь, как тебе повезло, что ты испытал разделенную любовь, хотя она и закончилась трагически. Я тоже сильно любила, но моя любовь оказалась неразделенной, поскольку человек, которого я любила и уважала и которым восхищалась, не знал, что такое настоящая любовь и, как я полагаю, не знает до сих пор. Он слишком занят завоеванием мира. Конечно, я говорю о Туре. Все закончилось тоже своего рода трагедией».

В более позднем письме: «Понимаешь, Тур — такая доминирующая личность, что в его присутствии даже не вздохнуть. Он не терпит, когда жена возражает ему, и он всегда заставлял меня чувствовать себя дурой, когда мое мнение отличалось от его собственного».

Она открыла Пебблу и то, что, пережив развод, встретила нового человека, но он тоже бросил ее ради другой женщины. Тем не менее: «Это не означает, что я потеряла веру в жизнь и любовь. Я знаю, что настоящая любовь между мужчиной и женщиной существует, даже если я уже не верю в то, что она придет и ко мне».

И все-таки она пришла к ней. Лив хотела тут же ехать в США, но домашние обязанности помешали ей отправиться в путь до Рождества. Она должна была позаботиться о матери, которая плохо себя чувствовала и жила у нее на улице Свингевейен в Рёа. Кроме того, она начала заниматься, чтобы поступить на подготовительный курс Университета Осло; экзамен должен был состояться позднее, по осени. Она хотела изучать этнографию и специализироваться на северо-западных индейцах.

Однако Пеббл вдруг пошел на попятную. Мысль о том, что Лив приедет, напугала его.

«Наши отношения — это полный абсурд, — писал он в конце ноября. — Мы встретились лишь однажды вечером, написали друг другу несколько писем, и теперь ты собираешься приехать, чтобы быть со мной? В лучшем случае отношения между нами продлятся недолго, тебе тридцать девять лет, мне всего двадцать девять, кроме того, у тебя есть мать и двое взрослых сыновей».

Пеббла всегда привлекали женщины постарше, потому что «они могли дать гораздо больше»{375}. В таком случае Маргарет Визе являлась хорошим примером — она была на шестнадцать лет старше Пеббла. Но, хотя он и боялся, что разница в возрасте с Лив со временем затруднит интимную жизнь, причиной его внезапного страха стало не это. Он боялся, что она хотела уехать от всего, что имела, потому что надеялась на постоянные отношения. Но этого он не мог и не хотел обещать. Поэтому, чтобы не разочаровывать ее, лучше, чтобы она оставалась дома.

Все же Пеббл признавал, что начал именно он и что как джентльмен он не мог отозвать свое приглашение. В глубине души он и не хотел этого делать. Он не мог скрывать от себя, что ему все больше хотелось ее обнять, так же как и она скучала по нему. «Я боюсь тех месяцев, которые придут за этим», — написал он в завершение.

Лив находилась на даче в Лиллехаммере и, прочитав письмо, сделала то, что она обычно делала, когда ей нужно было что-то обдумать, — отправилась в лес. Ответ, посланный ею Пебблом, оказался жестким.

«Я не приеду. Я больше не хочу тебя видеть — никогда».

Далее: «Ты пытаешься выставить все так, будто наши отношения незначительны и бессмысленны, это бедная несчастная мечта, созданная одиночеством. […] Я надеюсь, ради тебя самого, что ты найдешь другую женщину, с которой сможешь заниматься любовью. Тебе это очень нужно. […] И ради Бога, не бойся быть несчастным из-за того, что никогда не найдешь радости».

Испытывая горечь, она все же благодарит его за то ощущение счастья, которое он, несмотря ни на что, давал ей все эти месяцы. «И хотя между нами ничего не будет, в любом случае я хоть глазком взглянула, какова должна бы быть жизнь. Многим не дается и этого».

Гроза прошла также быстро, как и началась. Пеббл понял, что ею двигала любовь, а не желание сбежать. Лив заказала билет в Нью-Йорк на 9 января. В рождественские дни она связала для Пеббла кофту. В первый раз за семь лет Рождество не вызывало горьких воспоминаний.

«Понимаешь, — писала она Пебблу, — я и вышла замуж, и развелась в Рождество».

Хотя ей наконец удалось сделать прошлое прошлым, она не могла освободиться он чувства вины. «Не то что я больше не люблю Тура, я считаю, что худшее при разводе — это чувство, что я сама где-то совершила ошибку».

Лив пробыла у Пеббла несколько месяцев. Это было своего рода «испытательным сроком». Но любовь быстро пустила свои корни, они жили беззаботно в роскошном окружении на острове у берегов Южной Каролины, принадлежавшем семье Карнеги. Лив увидела аллигаторов и енотов. Пеббл работал над книгой о своих приключениях в Тихом океане, и Лив помогала ему, печатая рукопись на машинке. Наконец она должна была ехать домой, чтобы увидеть мать и встретить своих сыновей, возвращавшихся из Кении и с острова Пасхи.

В июле Пеббл понял, что больше не вытерпит. Он сделал Лив предложение и попросил ее сесть на первый самолет. Лив живо ответила согласием: «Ты серьезно? Ты действительно хочешь прожить со мной всю оставшуюся жизнь?»

Пеббл выставил три условия для брака. Первое проблем для нее не создавало: они должны жить в США. С двумя другими было сложнее. Она не сможет взять с собой сыновей и даже мать. Но у нее не было выбора. Пеббл предлагал ей любовь и новую жизнь, и она смирилась. Мать, гордая Хенни Кушерон Торп, справится со всем этим. Она поддерживала свою дочь от всего сердца, и была рада, что Лив наконец нашла себе нового мужа.

Свадьба. Лив нашла новую любовь. Она оставила сыновей и 31 августа 1956 года вышла замуж за Джеймса Рокфеллера-младшего. Они поселились в Мэне

Но мальчики?.. Они должны остаться с Туром, но захочет ли он? «Я должна быть здесь, пока не приедет Тур. Я должна вести себя так, чтобы не сделать ничего такого, в чем он меня потом мог бы обвинять. Тур — человек, с которым очень трудно иметь дело».

Бамсе в это время уже вернулся к матери. Они проводили лето в Свиппоппе, и он был очень рад, что мать выходит замуж. Он красил дом и помогал во всем. «Приятные изменения по сравнению с тем Бамсе, что был здесь прошлым летом».

Но по-прежнему оставалось несколько недель до возвращения Тура и Тура-младшего. Лив никак не могла отделаться от страха по поводу того, как отреагирует ее бывший муж. Она решила написать Алисон. Если она привлечет ее на свою сторону, то полбитвы выиграно.

Он должен согласиться, утешала она себя, по многим причинам. «Он, должно быть, выслушал множество упреков за то, что он меня бросил, и это повредило его популярности. Народ жалел меня все эти годы. Если я счастливо выйду замуж, то все забудется, и это много будет значить для Тура. Кроме того, ему не понадобится больше меня содержать. Я надеюсь, он поймет, что и мальчикам будет лучше жить с ним, чем вместе со мной и бабушкой. Им сейчас нужен отец».

У Лив была еще одна проблема. Она получила письмо от младшей сестры Пеббла. В письме та выражала чувства, которые, как она утверждала, касались всей семьи. Она просила Лив отказаться от Пеббла, ради своего собственного блага, как она писала. Лив поняла намек. Семья не хочет ее принимать! Глубоко несчастная, она пишет письмо, где решается дать Пебблу отставку. На следующее утро она разорвала его в клочья и написала новое. Письмо сестры пробудило в Лив мысль, что семья подозревает ее в том, что она обманула Пеббла и втянула его в то, чего он на самом деле не хочет. Об этом не говорилось открыто, но неужели Рокфеллеры думают, что она хочет быть вместе с Пебблом ради денег? Лив Хейердал, неизвестная, неимущая женщина из Норвегии, на десять лет старше Пеббла, — что она забыла у нас, в нашей семье?

Но вот в ящик попадает письмо совершенно другого характера, на этот раз от матери Пеббла. «Дорогая Лив! Я чувствую, что пришло время написать своей первой невестке. […] Я очень рада, что вы нашли друг друга и что Пеббл больше не хочет жить один».

Письмо пришло как нельзя вовремя. Оно было датировано 11 августа 1956 года Свадьбу назначили на 31-е.

Тур покинул «Кристиана Бьелланда» в Панаме. У него были более важные дела, чем сидеть на палубе и плыть через Атлантику. Он собирался принять участие в 32-м Международном конгрессе американистов, который открывался в Копенгагене 7 августа.

Членов конгресса заранее попросили подготовить сообщение о путях миграции народов в Тихом океане, но никто не выразил желания{376}. Во время дискуссии о письме ронго-ронго и их загадке немецкий этнолог Томас С. Бартель утверждал, что он расшифровал таблички и на этой основе заявлял, что миграция на остров произошла впервые в XVI веке. Другие эксперты по ронго-ронго отрицали, что немец нашел ключ, но эта дискуссия дала Хейердалу необходимый стимул, чтобы встать и сказать, что он привез с собой находки с острова Пасхи, которые отодвигали сроки первой миграции на остров на тысячу лет назад.

Для Тура конгресс был в основном как нельзя более удачным поводом встретить ученых со всего мира. И в немалой степени — чтобы поговорить с журналистами.

Что бы простые люди или ученые ни думали о Туре Хейердале, там, где он выступал, он всегда притягивал к себе внимание

От норвежской прессы своих сотрудников направили «Афтенпостен» и «Дагбладет», и для обеих газет он сказал, что экспедиция на остров Пасхи полностью подтвердила его теории.

— Нашли ли вы что-то, что идет вразрез с вашей теорией? — хотел знать корреспондент «Афтенпостен» Хеннинг Синдинг-Ларсен.

— Нет, абсолютно ничего, — ответил Тур Хейердал.

Он рассказал вдобавок, что останется в Копенгагене на всю неделю, пока будет работать конгресс. «Затем я полечу в Осло, чтобы подготовиться к прибытию экспедиции. Она прибудет в Осло примерно 24 августа»{377}.

15 августа Лив и Тур встретились в Осло. Ее страхи оказались беспочвенными. Тур считал, что это здорово, что она выходит замуж, и он с удовольствием позаботится о мальчиках. У него достаточно места для них на Майорстувейен, 8. Единственной ложкой дегтя стало то, что он захотел забрать себе дом на Свингевейен, — она рассчитывала, что мать по-прежнему будет жить там. Но она успокаивала себя надеждой, что и это уладится{378}.

— Это правда?

Лив кивнула.

— Как здорово!

Typ-младший обвил руками шею матери и прижал ее к себе. Как и Бамсе, Typ-младший был очень рад, что Лив выходит замуж и что она больше не будет одна.

Причал, куда только что пристал «Кристиан Бьелланд», был полон людей, которые пришли приветствовать Тура Хейердала и его экспедицию. В тот же вечер вышел вечерний номер «Афтенпостен» с новостью: «Судно Тура Хейердала прибыло сегодня в Осло с изображениями богов на бочке из-под масла» — на самом верху первой полосы{379}.

Лив не удалось провести достаточно времени вместе со старшим сыном. Она старалась изо всех сил, чтобы успеть все уладить перед отъездом. Среди прочего, возникли проблемы со въездной визой в США, и некоторое время было похоже, что она опоздает на собственную свадьбу. Ни одного билета до 3 сентября!

Но Тур пришел ей на помощь. Благодаря своим связям он смог купить ей билет на самолет 29 августа, всего за два дня до того, когда она должна была предстать перед алтарем в фешенебельном особняке семьи Рокфеллер в Коннектикуте. Он дал ей на дорогу тысячу крон в качестве последней выплаты пособия.

Пеббл родился и вырос на Парк-авеню в Нью-Йорке. Но ему не нравилась жизнь большого города, и он хотел уехать отсюда. Во время посещения штата Мэн Лив сказала, что здесь она хотела бы жить, ландшафт напомнил ей Норвегию. Они купили усадьбу на вершине холма возле маленького приморского городка Камден. Еще раз она вернулась к природе.

Усадьба была устроена довольно просто. Так хотела Лив. Туалет с канализацией появился в доме только с рождением детей — дочери Ливлет в 1957-м и сына Ула в 1959 году.

Невестка из Норвегии быстро стала частью новой семьи. От нее исходило хорошее настроение и тепло, и никто больше не считал, что она охотилась за деньгами.

Лив редко говорила о Туре. Но случалось, что она при свете ночника рассказывала о Фату-Хиве{380}.

Атомная бомба

Для Тура Хейердала война была воплощением человеческого безрассудства. Будучи студентом, он не верил, что опыт Первой мировой людей чему-то научит. Как солдат, он боялся, что и Вторая мировая не научит их ничему хорошему. Хотя союзники победили Адольфа Гитлера, им не удалось устранить коренную причину войны. Оружие едва успело замолчать, как разразилась новая, и необычная, война: «холодная война» с атомной бомбой в главной роли.

США сотрудничали с Советским Союзом в борьбе против нацизма, но, едва рассеялся дым над немецкими руинами, сотрудничество распалось. Вскоре между двумя супердержавами возникла стена недоверия, что ознаменовалось такими внешними событиями, как переворот в Чехословакии и блокада Берлина в 1948 году. В Норвегии премьер-министр Эйнар Герхардсен вынес «похолодание» на повестку дня, когда во время речи в Крокерой в том же году призвал к борьбе против норвежских коммунистов. Вступив в НАТО в 1949 году, Норвегия стала активным участником «холодной войны».

В эти и последующие годы Тур Хейердал продолжал жить, отстранившись от политики, как он делал это и в межвоенное время. Он был постоянно занят своими делами, экспедициями и трудоемкой обработкой их результатов. Когда он выступал публично — в письменной или устной форме, — все это было «по делу», а именно с докладами о своих путешествиях и теориях или в острых дискуссиях со своими интеллектуальными противниками. Он никогда не принимал участия во внутриполитических дебатах и не высказывался о международном положении.

В 50-е годы «холодная война» становилась все холоднее. Боясь, что атомная бомба недостаточна сильна, сверхдержавы разработали водородную бомбу. Если американцы, а позднее и британцы, проводили испытания в атмосфере над атоллами в Тихом океане, то русские использовали в качестве базы архипелаг Новая Земля к северо-востоку от Финмарка. У норвежцев возникло чувство, что ядерные грибы вырастали в их собственном огороде, особенно в Северной Норвегии люди начали беспокоиться о последствиях воздействия радиоактивного излучения.

Когда Норвегия стала членом НАТО, произошло это не без конфликта в Рабочей партии. Эйнар Герхардсен был среди сомневавшихся. Он предпочитал скандинавский оборонный союз. Но, когда эта идея не встретила понимания со стороны Швеции, он присоединился к сторонникам НАТО. Левое крыло партии, тем не менее, продолжало борьбу против норвежского участия в блоке, и, когда НАТО через несколько лет разрешила американцам размещение атомного оружия в Европе, борьба переросла в протест против этого вида вооружений.

На общенорвежском съезде Рабочей партии в 1957 году был выдвинут тезис, звучавший так: «Атомное оружие не должно размещаться на норвежской территории». К неудовольствию влиятельного секретаря партии Хокона Ли и разочарованию министра иностранных дел Хальварда Ланге, предложение было принято единогласно и без дискуссий.

«Я не думаю, что стортинг сегодня должен вмешиваться в вопросы о возможном размещении ядерного оружия, приняв решение на все времена», — говорил впоследствии Ланге в стортинге. Правительство не приняло всерьез решение общенорвежского съезда.

Левое крыло сосредоточило все усилия на борьбе против такого высокомерного поведения. Вопрос о ядерном оружии на норвежской земле вызвал жаркие дебаты в немалой степени после того, как Советский Союз осенью 1957 года показал свое превосходство запуском в космос первого спутника.

Это событие вызвало тревогу в НАТО. В декабре 1957 года в Париже состоялось заседание альянса, где присутствовали главы правительств государств — членов НАТО. Давление по поводу получения разрешения на размещение ядерного оружия на территории стран-членов усилилось. В проекте речи, с которой должен был выступить Герхардсен, Ланге оговорил этот пункт в выражениях, не содержавших обязательств. Герхардсен отложил проект и написал собственный текст, не согласовав его предварительно с министром иностранных дел или комиссиями стортинга.

Эйнар Герхардсен высказался прямо, заявив, что хранение ядерного оружия на норвежской земле неактуально. Он выдвинул аргументы в пользу признания Центральной Европы безъядерной зоной. Это означало, что он хотел предотвратить получение Восточной Германией ядерного оружия, — проблема, которая особенно волновала левое крыло Рабочей партии.

Речь вызвала международный резонанс. Слышать, что норвежский премьер-министр высказывает точку зрения, прямо противоположную руководящему курсу НАТО, было необычным делом. Дома, в Норвегии, против премьер-министра особенно жестко выступили правые. Партия сочла неприемлемым, что норвежские солдаты не получат для своей защиты такого же оружия, каким владеет вражеская советская армия. Но Герхардсену также аплодировали, и не только от левого крыла. Среди тех, кто его поддержал, был Тур Хейердал. Он сделал это в форме письма.

«Господин премьер-министр Эйнар Герхардсен! Прочитав сегодня Вашу речь, я не мог не послать Вам пожелания успехов. Как независимое частное лицо, не принадлежащее к какой-либо политической структуре, я чувствую естественную потребность сказать, что я восхищен Вашим мужеством и умом, стоящим за Вашим действием. Без всякого сомнения, по всей стране найдется множество таких частных лиц, которые сегодня чувствуют потребность сказать Вам то же самое, что и я. С искренним уважением, Ваш Тур Хейердал»{381}.

Как ни парадоксально, три года службы в иностранных войсках во время войны закрепили пацифистские настроения у Тура Хейердала. Виной тому было отвращение к методам управления армией и разочарование поведением многих офицеров. Важнейшее основание для того, чтобы сказать армии моральное «прощай», заключалось, однако, в том, что он считал войну бесцельным делом. Норвегия находилась на стороне победителя, но убийство миллионов людей в его глазах не оправдывало цивилизацию, которую он еще в 30-е годы счел больной. Атомная бомба и гонка вооружений между Востоком и Западом не сделала пациента здоровее. Письмо к Герхардсену выражало радость по поводу содержания его речи. Но в то же время оно выражало нарастающий страх перед тем, что технический прогресс цивилизованного общества сделал с людьми, если они готовы на такое друг против друга.

«Технический прогресс принес нам много хорошего, но он не сделал нас счастливее, — мог он сказать. — Мы строим дома лучше, чем раньше, имеем удобные матрасы, красивые кухни, элегантную одежду и прически. Но спим ли мы лучше, любим ли крепче или едим с лучшим аппетитом? У нас есть машины, чтобы беречь наши мускулы и время. Но разве мы меньше устаем или у нас появилось больше времени? И, прежде всего, мы создали оружие, более опасное, чем когда-либо, — но чувствуем ли мы себя более в безопасности, чем раньше?»{382}

Назад к природе. Тур Хейердал постоянно боялся так называемого прогресса и поддерживал связь с лесом и горами

Эта позиция напоминала его взгляды во времена студенчества, которые преимущественно и лежали в основе его желания вернуться к природе, к истокам. Однако пребывание на Фату-Хиве показало, что билет в рай купить невозможно. Время нельзя повернуть назад. «Но есть смысл следить, чтобы они [часы] шли правильно. Прежде чем начать строительство, умный строитель составляет тщательный план. Самая крупная стройка, начатая людьми, — это наша цивилизация. Строительство идет полным ходом, но никто не думает о целях. Плана не существует»{383}.

Если политика — это чего-то хотеть и иметь план этого, то как представить черты человека, который будет активно участвовать в этом строительстве?

В письме Герхардсену Хейердал определяет себя как «независимое частное лицо, не принадлежащее к какой-либо политической структуре». В разгоревшейся в послевоенный период борьбе социалистов и несоциалистов он предпочел, иначе говоря, остаться политически нейтральным. Это объяснялось отчасти тем, что он считал политику скорее источником конфликта, чем средством его решения, отчасти же тем, что в таких случаях он питал романтические мечты об обществе без традиционных политиков. Вместо этого он представлял себе «комитет практических философов […], созданный сверхдержавами сообща», чья задача будет состоять в том, чтобы составить «проект того мира, который мы хотим себе построить»{384}.

Приверженность Хейердала политическому нейтралитету не означала, что он не имел мнений по определенным вопросам. В письме к Герхардсену он обозначил поддержку Рабочей партии в остром внешнеполитическом вопросе. Во внутриполитических вопросах, напротив, его сердце склонялось к правым. Это, вероятно, было связано и с тем, что он вырос в семье, где рабочее движение воспринималось как ругательство. Однако это объясняется и строгой налоговой политикой правительства в отношении состоятельных людей. Ощипать богатых считалось средством достижения главной политической цели — выравнивания имущественных различий.

Как мы видели, Тур Хейердал полагал, что налоговые органы обобрали его, и он задумывался о том, чтобы покинуть страну. Но пока он довольствовался тем, что оказывал тайную поддержку гораздо более умеренным в отношении налогов правым{385}, в надежде на то, что парламентские выборы в 1957 году приведут к перераспределению кресел в правительстве. Однако этого не случилось. Рабочая партия получила лучшие за свою историю результаты на выборах, и Эйнар Герхардсен остался на посту премьер-министра.

Перед муниципальными выборами через два года отделение правых в Осло хотело как следует подготовиться к новой схватке. Под девизом «Без денег никакая политическая машина не сможет выиграть выборы» партия рассылала личные письма тем, кто оказывал ей поддержку. «На этой основе, — содержалось в письме Туру Хейердалу, — мы надеемся, что Вы, как и раньше, примете участие в финансировании партии. Прошлый раз мы имели удовольствие получить от Вас 100 крон и надеемся, что и в этом году сможем рассчитывать на соответствующую сумму»{386}.

Экспедиция на остров Пасхи потребовала от Тура Хейердала значительных материальных затрат. По возвращении домой ему нужно было обеспечить себе доход. Это не должно было составить труда. Человек с «Кон-Тики» осуществил новую удивительно зрелищную экспедицию, и издатели всего мира ждали рассказа об этом острове, полном загадок. Но теперь, как и всегда, у него возникла проблема со временем. Только под Новый, 1957 год ему удалось сесть за рукопись, которую надо было сдать к лету.

Чтобы обеспечить себе покой, он поселился в отеле «Гранаволден Гьестгивери» в Хаделанде. Но Хаделанд был недалеко, и к нему постоянно приезжали гости — конечно, не только Ивонн и Аннетте, но и Бамсе и Typ-младший. Однажды неожиданно появились Лив и Пеббл. Они ненадолго приехали в Норвегию, чтобы навестить мальчиков и мать Лив.

В конце февраля «Скандинавские авиалинии» открыли маршрут в Японию через Северный полюс, и польщенный Тур не устоял перед соблазном, когда авиакомпания пригласила его в первый полет. В марте он закончил четыре главы и к Пасхе, спустя несколько недель, поставил точку в шестой. С началом весны Тур забрал свои письменные принадлежности в Углевику. К 1 мая он написал 407 страниц.

10 мая Тур на день съездил к своему престарелому отцу в Ларвик. Четырнадцатого числа он получил известие, что отец умер, на восемьдесят седьмом году жизни. 18 мая он приехал вместе с Ивонн на похороны.

Отец так гордился Туром, тем, что он стал знаменит и богат. Тур, в свою очередь, щедро поделился с ним своей славой. Без материальной поддержки со стороны отца в решающий момент экспедиция на «Кон-Тики» вряд ли состоялась бы. В последние годы контакты между отцом и сыном носили спорадический характер. Время Тура забирали экспедиции и все, что было с ними связано. Но они вели переписку и в письмах выражали свою преданность друг другу.

24 мая рукопись насчитывала уже 500 страниц. Через два дня он устроил праздник в честь восемьдесят четвертого дня рождения матери — обед в фешенебельном ресторане Осло «Ля Бель Соль».

10 июня он имел уже 600 написанных страниц и через десять дней закончил одиннадцатую главу. Рукопись готова, он успел вовремя{387}.

Еще предстояла значительная работа с корректурой и редактированием иллюстраций, и в летние дни он находился между Осло и Углевикой. В августе он получил письмо из «Фрейи» — шоколадная фабрика приглашала его принять участие в рекламной кампании для марок «Фирклёвер» и «Квиккланч». Верный своим идеалам с приключения на «Кон-Тики», он вежливо отказался. Реклама никогда не будет управлять материальным положением исследователя Тура Хейердала{388}. 12 сентября директор издательства «Гильдендаль Норск Форлаг» Харальд Григ наконец смог созвать пресс-конференцию. Он рассказал, что книга, получившая название «Аку-аку. Загадка острова Пасхи», завтра выходит в свет.

Презентацию книги проводил гордый и полный ожиданий директор издательства. Сам он полагал, что она достигнет высот «Кон-Тики». Григ сообщал, что книга выходит в сотрудничестве с издателями Дании, Финляндии, Швеции, Англии, Германии, Нидерландов, Италии и Испании{389}.

На следующий день в газетах появились фотографии улыбающегося Тура Хейердала. Явно ссылаясь на то противодействие, что возникло после экспедиции на «Кон-Тики», он говорил «Дагбладет»: «Я не жду никакой дискуссии после этой книги, я не могу понять, о чем тут можно спорить. То, что я тут представляю, серьезно подкреплено научными доказательствами, так что сказать что-то против, обвиняя меня в использовании устаревшей литературы, уже нельзя»{390}.

Книга получила блестящие рецензии в главных газетах Осло. Они уделили «Аку-аку» гораздо больше места, чем книге о «Кон-Тики». Дальше всего в этом отношении зашла «Афтенпостен». Газета поместила фотографию, где Тур Хейердал стоит перед моаи, на всю первую полосу. Газеты публиковали отзывы своих лучших рецензентов. Их особенно занимала охота за пещерными статуэтками и то, что Хейердал — первый чужак, получивший доступ в пещеры. И «Афтенпостен», и «Верденс Ганг» в качестве подходящего сравнения для Тура Хейердала выбрали Аскеладдена[7] — героя норвежских народных сказок, который кричал: «Нашел! Нашел!»

У всех на устах. «Аку-аку», книга об острове Пасхи, стала новым бестселлером, и книжные магазины тоже поддались этому увлечению

Рекламный плакат англоязычного издания «Аку-аку»

В «Верденс Ганг» слово взял писатель и кинематографист Арне Скоуен: «Мы называем Тура Хейердала Аскеладденом? Конечно, удача была на его стороне, но этим объясняется далеко не все. В первую очередь он обладает плодотворной комбинацией способностей, основанной на такой же плодотворной фантазии, способной рождать такие удивительные идеи».

Насколько Хейердал «сгущает краски, когда он бьется со своими открытиями», по мнению Скоуена, судить ученым, которые «наверняка найдут что сказать»{391}.

В «Дагбладет» писатель Юхан Борген начал свою рецензию так: «Тур Хейердал — превосходный писатель!»

Тур наслаждался похвалой. Он не забыл «Мумле Гусиное Яйцо», он же Юхан Борген, который выставил его на посмешище, когда он в 1938 году дебютировал как писатель с книгой о своей поездке на Фату-Хиву{392}. «Слышали ли вы о двух норвежцах, отправившихся на южноокеанский остров Умба-Юмба? Нет?» — писал тогда Борген в язвительной заметке{393}.

Внезапное уважение, которым Тур проникся к Боргену, только возрастало, когда он читал дальше: «…нужно признать, что перед нами — универсальный исследователь и популяризатор особого класса. Конечно, этот феномен будет раздражать высокомерного сухаря-ученого, у которого нет ни головы, ни тела для такой предприимчивой деятельности».

Как и Скоуен, Борген выдвигает фантазию Хейердала в качестве объяснения достигнутых им результатов.

«Многие наверняка скажут, что Хейердал в этой экспедиции нашел именно то, что должен был найти. Ну хорошо, но ведь он нашел!» — писал Борген, который не видел никаких оснований подвергать сомнению Хейердалову «цепочку доказательств по миграции доинкской культуры с востока на запад»{394}.

Книга «Аку-аку» пользовалась успехом и у широкой публики. Только в Норвегии она вышла к Рождеству тиражом 60 тысяч экземпляров. После года продаж цифра возросла вдвое. Американское издание вышло первым тиражом 100 тысяч{395}. Однако надежды Грига на такие же объемы продаж, как у книги о «Кон-Тики», не оправдались.

«Аку-аку» не вызвала больших дискуссий в научной среде, как это сделала книга о путешествий на «Кон-Тики». Это не означало, что критики приняли теории Тура Хейердала. Скорее, на этот раз они хотели дождаться представления научных результатов экспедиции и только потом высказать свое мнение. В экспедицию на «Кон-Тики» Тур Хейердал не взял с собой других ученых. На остров Пасхи он отправился с четырьмя археологами, и лишь немногие сомневались в том, что экспедиция выполнила новаторскую археологическую работу. Поэтому ожидания связывались с тем, что будет представлено в научном отчете.

От личных нападок и обвинений в фальсификации, какие Хейердалу пришлось вытерпеть после плавания на «Кон-Тики», он был пока огражден.

Однако мир был нарушен. К удивлению Тура, на него напали из родного болота.

Закон Янте[8]

В 50-е годы «Афтенпостен» в своем вечернем выпуске на третьей полосе публиковала глубокие по содержанию статьи. Это мог быть рассказ о путешествии, или статья об искусстве, культуре, или научная статья. 8 февраля 1958 года в газете вышла статья Тура Хейердала под заголовком «Заново открытое искусство инков». Статья с таким же названием, написанная Хейердалом под впечатлением экспедиции на Галапагосские острова, изначально появилась в «Текниск укеблад» к Рождеству 1954 года. В тот раз статья не вызвала никакой реакции. Но теперь, спустя три года, разразилась гроза.

Главной проблемой Хейердала во время плавания из Перу в Полинезию была неуправляемость плота. Команда не понимала, как использовать центральные кили (шверты), или так называемые гуарас. Согласно испанским хроникам, инки, втыкая определенного вида доски между бревнами плота, могли управлять им против ветра. Поэтому независимо от направления ветра они могли добраться до места назначения.

Прежде чем «Кон-Тики» отправился из Перу, Тур попробовал найти кого-нибудь, кто научил бы его пользоваться центральными килями. Но его поиски оказались безуспешными, и он пришел к выводу, что это искусство утрачено. Постепенно «плотоводцы» поняли, что тайна заключалась в том, чтобы попеременно погружать и вынимать гуарас. Но они не успели еще как следует освоить эту технику, как разразился сильный шторм, и почти все гуарас сломались. Плавание на «Кон-Тики» превратилось в обычный дрейф.

Доказательством того, что Галапагосские острова являлись привлекательной целью для рыбаков с южноамериканского континента, как на то указывали археологические раскопки, должны были быть имевшиеся у них транспортные средства, способные на большее, чем дрейф по ветру. Когда Тур и его товарищи вернулись на побережье Эквадора, он захотел предпринять новую попытку плавания с помощью гуарас. При содействии одного человека по имени Эмилио Эстрада он построил копию «Кон-Тики», разве что немного поменьше{396}. Плот оснастили шестью гуарас, «и после нескольких часов тренировки мы сумели плавать на плоту по морю, поворачиваться и возвращаться назад в исходную точку». Таким образом, он «подтвердил справедливость утверждений древних хроник о полной свободе передвижения на плоту». Так, писал он далее, он «принял участие в открытии заново древней индейской гуара-технике»{397}.

Статья не нарушила спокойствие сна читателей.

Однако два молодых норвежских этнографа возмутились. Магистру Арне Мартину Клаузену и студенту Хеннингу Сивертсу ужасно не понравилось, что Хейердал использовал выражение «заново открыл». Как можно открыть заново то, о чем ясно и понятно говорится в испанских источниках?

Они решили послать в газету ответную статью. Этнографы боялись, что за Туром Хейердалом так и закрепится представление о том, что он «заново открыл культуру инков». Заново открыть что-то означало гораздо большее, нежели то, чем занимался Тур Хейердал{398}.

Норвежский этнограф Арне Мартин Клаузен развернул против исследований Тура Хейердала широкий фронт, чего Хейердал никогда не забудет

Корреспондент «Афтенпостен» Хеннинг Синдинг-Ларсен, должно быть, потерял дар речи, когда прочитал ответную статью. Он писал рецензию на «Аку-аку» и ранее ряд статей о деятельности Хейердала. Он хорошо знал материал. Но его мучило не содержание статьи — Клаузен и Сивертс вполне могли высказать свое мнение. Ему не понравился тон. О том, чтобы напечатать материал в том виде, как есть, не могло быть и речи. Он решил позвать авторов статьи на встречу{399}.

На встрече он обвинил Клаузена и Сивертса в том, что они оскорбили Тура Хейердала. Если статью печатать, то ее надо изменить по многим пунктам. Этнографы сделали то, о чем их попросили{400}. Статья вышла в печать в вечернем номере, но не ранее 11 марта, спустя месяц после выхода статьи Хейердала. Задержка объяснялась среди прочего тем, что корректный Синдинг-Ларсен хотел дать Хейердалу возможность прочитать статью, прежде чем она будет опубликована в газете.

26 февраля Тур писал в своем ежедневнике в телеграфном стиле: «Нападение. Афтенп. Сивертс. Снова жар».

Жар появился не оттого, что написали Клаузен и Сивертс, хотя это расстроило Тура. Он уже почти месяц находился в постели, «с высокой температурой и с такой головной болью, что не мог смотреть двумя глазами одновременно — только по очереди»{401}. Он, как и многие норвежцы той зимой, заразился так называемым «азиатским гриппом» — особенно тяжелой формой гриппа. Вирус, вызывавший болезнь, появился в Китае летом 1957 года и быстро распространился по большей части мира. По своей распространенности он сопоставлялся с «испанкой», хотя смертность была ниже.

Для Тура Хейердала болезнь стала не только телесным страданием, но и психическим ударом. Как он, который практически никогда не болел, смог так тяжело заболеть? Как его здоровый организм отправил на койку какой-то вирус? У него не укладывалось в голове, что он в своем беспомощном состоянии, вызванном высокой температурой, стал так же уязвим, как и другие, и это для него стало практически шоком{402}.

Слабыми глазами он пробежался по тексту Клаузена и Сивертса. Что он читает? «Как известно, Хейердал потерпел кораблекрушение на Раройа, подвергнув опасности жизни людей и имущество, поскольку плот сконструировали без учета использования вертикально подвижных швертов. Конечно, он по ходу дела открыл для себя „тайну“, как он сам об этом говорит{403}, но это не смогло предотвратить преждевременной и вынужденной высадки». Какого черта они пишут? Что он отправил плот на рифы осознанно?

Клаузен и Сивертс считали также, что драматического выброса на риф можно было избежать, если бы Хейердал провел несколько экспериментальных плаваний, прежде чем отправляться в Тихий океан.

Статья была длинной. Авторы развернули критику и затронули как «Американских индейцев в Тихом океане», так и только что вышедшую книгу «Аку-аку», и постепенно она принимала форму генеральной ревизии всей исследовательской деятельности Тура Хейердала. Они не отрицали, что он «при содействии опытных археологов» нашел ценный материал на острове Пасхи. Но в своих как популярных, так и серьезных трудах Хейердал, по их мнению, имеет «тенденцию к давлению на материал и отрицает факты в пользу одностороннего освещения своей гипотезы. Это, похоже, взаимосвязано с общей научной неуверенностью, которая особенно отразилась в книге „Американские индейцы в Тихом океане“».

Внес свою лепту. Хеннинг Сивертс, в то время еще студент, принял участие в нападках. Это способствовало тому, что Тур Хейердал покинул Норвегию

Авторы статьи, таким образом, разделяют большую часть международной критики, высказанной в адрес «Американских индейцев в Тихом океане», когда книга вышла в свет. Но это был первый раз, когда высказались норвежские этнографы. То, что норвежские научные круги молчали, тем не менее, нельзя расценивать как «какое-то общее признание» теории Хейердала, «из чего она, наконец, должна состоять», — писали эти двое далее. Это «объясняется скорее тем, что люди работают и в других направлениях». Независимо от того, что этнографы могут думать о работе Хейердала, «имеются очевидные возражения предметного, научного плана: выражается скептицизм по поводу его манеры документально подтверждать свои гипотезы».

Тур поднялся в постели и попросил подать ему карандаш и бумагу. Несмотря на возражения врачей, он бросился отвечать. Но болезнь, перешедшая в менингит, путала мысли, и ему пришлось сдаться{404}.

Атака Клаузена и Сивертса, однако, не должна была оставаться без ответа. Тур передал мяч Кнуту Хаугланду. По договоренности с Хеннингом Синдинг-Ларсеном было устроено так, что статья Хаугланда выйдет в печать на следующий день после заметки двух этнографов.

Хаугланд был очень разочарован. «Каждому должно было быть понятно, что никто из нас, бывших на борту плота, не стал бы рисковать жизнью в опасном прибое у кораллового рифа, если бы у нас была возможность увернуться и пройти мимо».

Он обвинял авторов статьи Клаузена и Сивертса в «излишних тендециозных личных выпадах» и задавал вопрос об их профессиональной пригодности. Они сами указывали, что норвежские этнографы «работают в иных областях, чем исследование Тихого океана. Поэтому интересно, а где, собственно, они почерпнули свои знания». Какого-либо значительного времени на специализацию у них не было, поскольку на тот момент магистерской степени Клаузена исполнился всего год, а Сивертс вообще был еще студентом, писал Хаугланд.

Хаугланд также рассказал, что Хейердал на деньги Музея «Кон-Тики» основал фонд для студентов и что Сивертс в 1952 году получил стипендию в несколько тысяч крон из этого фонда на свои исследовательские работы в Мексике. Поэтому ему «не составило бы труда связаться с Хейердалом и обсудить те вопросы, с которыми он сейчас выступил в прессе»{405}.

Среди тех, кого расстроили Клаузен и Сивертс, была и Лив. Волей случая она снова приехала в Норвегию вместе с Пебблом. Прочитав статью, она связалась с Гуттормом Гьессингом, профессором этнографии, которого она знала с тех пор, когда готовилась экспедиция на «Кон-Тики». Поскольку Гьессинг был преподавателем и идейным наставником как Клаузена, так и Сивертса, она считала, что Гьессинг должен был сделать все, что в его силах, чтобы предотвратить написание ими этой статьи{406}.

Тем не менее это не помогло. Однако по просьбе «Афтенпостен» Гьессинг прислал свои комментарии к этой становившейся все более острой дискуссии. Было совершенно очевидно, что он сделал это с большой неохотой. «Это и просто, и трудно, поскольку я считаю всех вовлеченных лиц, в том числе и Тура Хейердала, своими близкими и добрыми друзьями».

Ответ Гьессинга стал всего лишь своего рода «здорово кума на рынке была», хотя он не отрицал, что в ранних работах Хейердала «есть многое, за что можно уцепиться критику». Тем не менее он считал, что Хейердал во время работы над научным материалом с острова Пасхи «по значительным пунктам» построит свои аргументы так, чтобы они были более приемлемы в научных кругах. В немалой степени он имел в виду «лингвистическую сторону»{407}, за легковесное отношение к которой он критиковал Хейердала в рецензии на «Американских индейцев в Тихом океане».

Спустя некоторое время, в марте, за несколько дней до публикации агрессивной статьи Клаузена и Сивертса, жар спал. С вернувшимися силами и необходимостью прийти в себя, Тур заказал билеты в Италию. Он отправился туда вместе с Ивонн и Аннетте и младшей дочерью — Мариан, родившейся во время суматохи вокруг презентации «Аку-аку». Они устроились в отеле «Бо Сежур» в Алассио, пляжном городке в районе Лигурия на Итальянской Ривьере.

Выбор Алассио не был случайным, и не только из-за необходимости в восстановлении сил семья Хейердал отправилась туда. Тур и Ивонн уже некоторое время говорили о том, чтобы уехать из Норвегии. Тур, который скучал по шороху тихоокеанских пальм, как и Бенгт Даниельссон из экспедиции на «Кон-Тики», хотел поселиться на Таити. Но этого не хотела Ивонн. Таити находился на другой стороне Земного шара, и расстояние, отделявшее их от семьи и друзей, было бы слишком велико. Вот о том, чтобы найти местечко в Средиземноморье, она с удовольствием бы подумала.

Никто из них не имел особой связи с Алассио или его окрестностями. Но Ивонн попалось несколько брошюр о Лигурии, и она нашла это место привлекательным. Брошюры не солгали. Алассио находился в прекрасном месте между Средиземным морем и горами, люди были приятными, еда и вино вкусными. Вдали от шума и скандалов дома Тур мог теперь расслабиться, никто не стоял над ним и не шептал: «Не думай, что ты что-то собой представляешь, не думай, что ты умнее нас».

Супруги Хейердал решили познакомиться с районом поближе: может быть, они смогут купить здесь дом? Они нашли единственное в городе такси, и несколько дней шофер Пьетро Гандольфо возил их по округе.

Однажды вечером, когда они вернулись в отель, у портье их ждало письмо. Оно было от Карин Бонневи, секретарши Тура в Осло. «Я снова разговаривала сегодня с Хаугландом, и он рассказал, что ему многие звонят и поздравляют с ответом Сивертсу»{408}.

Итак, ответ состоялся.

Он получил еще один стимул. На этот раз писал Хельге Ингстад. Вместе с женой Анне Стине он часто бывал на обедах у Хейердалов в доме на Майорстувейен, 8. Охотник за пушниной из канадских лесов много лет прожил вместе с коренными народами Северной Америки и Гренландии, и он относился с большим уважением к исследованиям Тура Хейердала.

«Дорогой Тур! […] Слышал, ты сильно болел. Жаль об этом слышать, надеюсь, что твои дела сейчас лучше. Смотрю, тут какие-то ретрограды бросаются в тебя грязью в прессе. Не принимай это близко к сердцу, это ни на грамм не повредит твоей репутации, ты твердо стоишь на ногах. Если что-то произойдет более неприятное в этом направлении, дай мне знать. И вообще — поправляйся. Надеюсь, что жизненные силы скоро к тебе вернутся, а вместе с ними и хорошее настроение. Передавай привет своей красавице-жене. С сердечным приветом, Хельге»{409}.

Ингстад послал свое мнение в «Афтенпостен». Там он охарактеризовал нападение Клаузена и Сивертса как «безосновательное и отчасти клеветническое»{410}.

Арне Мартин Клаузен и Хеннинг Сивертс написали новую статью в «Афтенпостен» в ответ на статью Хаугланда. Должно быть, газета отказалась ее печатать, поскольку затем случилось нечто странное. Этнографы направили статью самому Туру Хейердалу и попросили его помочь, чтобы она появилась в газете. Несмотря на свою обиду, Тур проявил к Клаузену и Сивертсу великодушие. Он написал Синдинг-Ларсену, который все это время наблюдал за дискуссией: «Поскольку они настолько глупы, что никак не успокоятся, и поскольку они сами считают, что имеют право ответить Хаугланду, раз их первую статью напечатали, я Вас прошу — пожалуйста, исполните просьбу»{411}.

«Афтенпостен» опубликовала статью{412}.

Здесь Клаузен и Сиверс основной упор делали на том, что в Этнографическом музее Осло имеются модели азиатских плотов, оснащенных швертами, и если инки могли плавать на своих плотах против ветра, то почему азиаты не могли этого делать? «Но мы надеемся, что эту проблему Хейердал сам рассмотрит позднее».

Восстановившись после болезни, Тур мог сам броситься в дискуссию. В длинной статье под названием «Буря в стакане воды» он напустился на этих двух «ретроградов», как их назвал Ингстад. Что касается способности азиатских плотов плыть против ветра, он призвал Клаузена и Сивертса попробовать самим «и сделать все на свое усмотрение». Он писал, что другие, пытавшиеся плавать на примитивных транспортных средствах из Азии и Полинезии, потерпели неудачу.

В слегка ироничном тоне он поблагодарил Клаузена и Сивертса за «хорошие советы в том, что если уж мы предприняли экспедицию на „Кон-Тики“, то должны были испытать технику применения центральных килей заблаговременно». К сожалению, совет запоздал на несколько лет. Такое пробное плавание «все равно не научило бы нас большему, чем мы узнали в течение 101 суток на плоту. Все наше путешествие было таким пробным плаванием».

Было похоже, что ручка горела, когда он ставил точку — в статье и в дискуссии. «Когда они в своем резюме ошибок другого человека за много лет настаивают по всем пунктам исключительно на том, чтобы он сам спустился в воду, то я первым признаю, что это послужит не к моей похвале, а к их стыду»{413}.

Примерно в то же время, когда он поставил точку, пришло письмо из Норвежской академии наук, которая имела честь сообщить, что Тур Хейердал избран ее членом. Какой контраст! Подвергаться практически бесчестью в один день, и получить величайшие почести на другой!

Академия наук была очень почитаемой организацией, созданной в 1857 году с целью «способствовать развитию науки». Она имела ограниченное количество членов, и критерии, для того чтобы попасть в священные академические залы этого общества на Драмменсвейен в Осло, были очень строгими. Одного звания профессора было недостаточно. При рассмотрении кандидатур основное внимание уделялось общему значению научных исследований кандидата в своей области. Далее минимум двое членов Академии должны были прислать обоснование, почему они считают, что кандидат удовлетворяет выдвинутым требованиям. Кандидатуру Тура Хейердала поддержали пять членов Академии, среди них профессор Гутторм Гьессинг и историк и бывший министр иностранных дел Хальвдан Кут.

Тур Хейердал избегал академических кругов. Он не любил ученых, которые скорее будут цитировать друг друга, чем отправятся в экспедицию. Но, когда они призвали его с Олимпа науки, из самой Норвежской академии наук, он с удовольствием захотел присоединиться к их обществу. Признание, которое там ожидало, несмотря на все, слишком велико, чтобы от него отказываться. Он с нетерпением ждал 2 мая. Тогда они вручат ему диплом, знак его нового достоинства.

Но, пока он еще не зашел так далеко, надо было устроить и другие важные вещи. С Туром и Ивонн на заднем сиденье Гандольфо ездил по горам и долам прекрасной Лигурии. Они смотрели множество домов, но того, что нужно, не находили, пока однажды Гандольфо не сказал, что он узнал их настолько хорошо, что покажет то, что им нужно. Через гребень пришлось идти пешком, потому что туда, куда им надо, дороги не было. На вершине стояла старинная римская башня с видом на ярко-синее Средиземное море на юге и снежные вершины гор на севере. И там, под этой башней на другой стороне холма, находилась деревня в желтых и кирпичных тонах, от вида которой у них обоих захватило дух. Колла-Микьери, деревня, где Тур и Ивонн устроят свой новый дом.

В межвоенные годы итальянская деревня переживала не лучшие времена. Деревни обезлюдели, и дома приходили в запустение. Это происходило и с Колла-Микьери. Поэтому земля там стоила дешево, в отдельных случаях покупатель мог получить усадьбу, только лишь заплатив долг по налогам. Для более крупных районов 50 лир за квадратный километр были вполне подходящей ценой{414}. Усадьба, которую купил Тур, раньше была хутором, состоявшим из большого дома среди обширного сада, плюс еще несколько мер земли с виноградниками и оливковыми деревьями. Дом не годился для жилья и требовал ремонта, но они рассчитывали переехать из Норвегии как-нибудь осенью.

Как Генрик Ибсен, уставший от норвежской узости мышления, сбежал в Италию в 1864 году, так и Тур Хейердал сбежал в 1958 году в ту же страну, и тоже в обиде на родину. Когда он купил дом в Колла-Микьери, то сделал первый серьезный шаг по воплощению в жизнь угрозы, что он покинет родину, чтобы спрятаться от норвежской налоговой службы. Затем, после многолетнего пребывания на тропических островах Тихого океана, он начал уставать от норвежского климата. Азиатский грипп оказался последней каплей, поскольку он считал, что виной тому не столько вирус из Китая, сколько холодная норвежская погода. Нет, такого с ним больше случиться не может.

Колла-Микьери. Когда Тур и Ивонн весной 1958 года увидели эту итальянскую деревню, они уже не сомневались. Именно здесь они создадут свой новый дом

Он также устал от норвежского стиля поведения. Анджело Преве, адвокат, помогавший ему во время покупки Колла-Микьери, хорошо помнит, что Хейердал ответил на вопрос, почему он захотел уехать в Италию. Он сказал, что ему не нравилось норвежское устройство жизни. Почему все уходили домой в 4 часа? Почему по воскресеньям все закрыто и невозможно найти ни куска хлеба и тем более — стакана вина? В Италии, напротив, все всегда открыто, и люди занимались своими делами и после 4 часов вечером. Жизнь и движение, веселый народ — и конечно же, еда! Тур любил итальянскую кухню{415}.

Сыграли свою роль и все более ухудшавшиеся отношения между Ивонн и матерью Тура Алисон. Ее квартира находилась в доме как раз напротив через улицу от Майорстувейен, 8, на шестом этаже, и оттуда она зорко следила за тем, что происходило в саду у сына. Она не стыдилась ходить украдкой вокруг его дома и заглядывать в окна. Она вмешивалась в то, как Ивонн воспитывает своих детей, и могла напуститься на нее за беспорядок в комнатах у мальчиков, и все потому, что она относилась к ним как мачеха.

Ивонн пыталась сделать все возможное, чтобы достичь примирения, но безуспешно. В глубине души Алисон никогда не принимала ее в качестве невестки, ибо это место прочно закрепилось за Лив. В одном из писем Туру, отправленных вскоре после того, как он и Ивонн обосновались в Колла-Микьери, она обвинила Ивонн в распространении лжи и сплетен. В то же время она критиковала Тура за то, что он заодно с ней, вместо того чтобы поставить жену на место{416}.

Ивонн, ожидавшая в это время третьего ребенка, увидела письмо. Оно обидело ее до такой степени, что она, «жалкая и несчастная, слегла в постель»{417}.

Реакция Тура сохранилась в ответе, который он отправил матери. «Дорогая мама! Я до глубины души расстроен тем, что ты в последнем письме снова критикуешь Ивонн и пытаешься нас рассорить. Более того, когда ты сама была в ее состоянии, ты должна знать, как это тяжело — иметь свекровь, от которой не дождаться ничего, кроме злых слов. Теперь, когда мы уехали, я хотел бы оградить нас от дальнейшей критики и интриг. […] Я повторяю то, о чем я писал тебе прошлый раз, когда ты пыталась опорочить Ивонн в моих глазах. Я думаю, что ты мало что выиграешь, если Аннетте и Мариан тоже станут детьми развода и уедут от меня. Как мать, ты, со своими тремя разводами, должна делать все, что в твоих силах, чтобы сглаживать все проблемы и помогать сохранять семью. […] Учение Дарвина достойно уважения, но в повседневной жизни, я считаю, больше подходит учение о любви к ближнему»{418}.

Мать ответила, заметно потрясенная выпадом сына: «Как я […] раньше говорила и теперь снова хочу подчеркнуть — для меня будет страшным несчастьем, которое может произойти с тобой и детьми, если ты бросишь Ивонн, — да, абсолютно так!»{419}

Мама Алисон. Мать Тура так и не примирилась, что сын ушел от Лив. Ее отношения с Ивонн становились все хуже

Гроза миновала. Тур и Ивонн пригласили ее позднее приехать к ним в гости. Она предвкушала поездку, она была такой окрыленной, когда ходила и всем рассказывала, что скоро поедет в Италию{420}.

Но, наверное, самой главной причиной того, что Тур Хейердал уехал за границу, была обида, которую, несмотря на членство в Норвежской академии наук, он чувствовал по отношению к научным кругам страны. Он быстро стал пророком в других странах, но не на родине: дома его признавали только частично и никогда от чистого сердца, и признание пришло слишком поздно. Когда Клаузен и Сивертс писали в «Афтенпостен», они насыпали соли на старые раны, и горечь пустила еще более глубокие корни. Через сорок лет — в 1998 году — Хейердал издал автобиографическую книгу «По следам Адама». В ней он писал: «Нападки со стороны академических противников экспедиции на „Кон-Тики“ получили новую пищу после всей шумихи вокруг экспедиции на остров Пасхи, и теперь они стали настолько интенсивными, что два новоиспеченных норвежских студента-археолога получали в свое распоряжение целые полосы в столичных газетах. Там они указывали, что я специально направил „Кон-Тики“ на риф, чтобы создать сенсацию. Тогда я решил найти более спокойное рабочее место за границей»{421}.

Тур Хейердал чувствовал, что на него давили. Он не должен был считать, что представляет собой выдающегося человека.

Потому что в Норвегии действует закон Янте.

Колла-Микьери

Тур проснулся от крика петуха. Затем он услышал пение соловья, а потом кукушку.

Он высунулся из палатки и поглядел на траву в свежей росе и ярко-голубое небо. Несколько дней он работал вместе с мастерами и, непривычный к физической работе после этой проклятой весны, чувствовал боль в каждой клеточке тела.

Он оделся и сел под миндальным деревом, чтобы писать письмо о том, как здесь хорошо и какая приятная погода в июне. Скоро придет женщина из деревни и принесет свежий хлеб, молоко и только что снесенные яйца. Пока он завтракал, при хорошей погоде он мог увидеть на горизонте Корсику или, если бы он повернулся, наслаждаться видом могучих гор внутренней части страны.

Тур уже влюбился в Колла-Микьери, место, где время остановилось, но история все же оставила свой след. В XII веке жители побережья подвергались все более частым нападениям пиратов. Чтобы спастись, они искали убежища повыше. Оттуда они могли заблаговременно увидеть пиратские суда, когда мачты показывались над горизонтом, к тому же на вершине крутого холма было удобнее защищаться. Знающие люди говорили, что маленькая деревенская церковь появилась в XVI веке, а самые старые дома, стоявшие до сих пор, построены в XVII-m.

Жители деревни по-прежнему рассказывали, как французский генерал по имени Наполеон Бонапарт приезжал сюда верхом, по пути к долинам Северной Италии, где он собирался дать бой австрийской армии. Они предложили ему еду и кров на ночь, и, прежде чем отправиться дальше на следующее утро, он оставил им свое седло в знак благодарности.

Рассказывали, что деревню однажды посетил папа римский. Когда тот самый Наполеон в 1804 году сам возложил на свою голову императорскую корону, там присутствовал Пий VII. По пути из Рима в столицу Франции он проезжал Колла-Микьери, и, сидя на своих носилках, благословлял народ. Над дверью церкви в память о том событии вырезана надпись.

В общем, как генерал, так и папа путешествовали вдоль Виа Аурелиа, дороги, которую римляне начали строить еще в 250 году до н. э. Веками дорога, в римской манере связывающая деревню за деревней на холмах, была единственным транспортным путем для тех, кто хотел пересечь страну Наполеон испытывал значительные трудности с транспортировкой пушек и другого тяжелого снаряжения по этой пересеченной местности, и он позже приказал построить новую Виа Аурелия внизу, вдоль берега. Это привело к тому, что транспорт со временем стал обходить Колла-Микьери, и старую римскую дорогу забросили. Из места, где путешественники останавливались, чтобы получить пищу и отдохнуть, деревня со временем превратилась в уголок, куда путешественники больше не заезжали. Колла-Микьери выпала из времени, и именно эта безвременность и окружавшая ее тишина привлекали Тура. К этой тишине он так долго стремился, она была нужна ему после трудных времен болезни и борьбы. В палатке перед домом, в которой он жил, потому что дом еще не был готов, его не могли найти по телефону, и журналисты не знали, где он находится.

Во время этого первого пребывания на собственной земле, длившегося четыре недели, он старался ни о чем не думать. Он махал молотком и топором в доме и в саду или отправлялся вместе с мастерами покупать строительные материалы. Во время этих путешествий за покупками он выглядывал нечто большее, чем камни и цемент. Чтобы все было как можно более естественным, он искал старинные окна и дверные ручки, и если он видел старинные предметы, то тут же их покупал{422}. На складе в порту Генуи он нашел одну доску из африканского дерева. Доска была семь метров длиной, почти метр шириной и восемь с половиной сантиметров толщиной. Из огромной деревянной штуковины без единой царапины он хотел сделать кухонный стол, письменный стол и столик для кофе. Когда эту доску начали рубить, он очень жалел, что топор не годится. Нет, ему нужен настоящий топор из Мустада, писал он Ивонн, «потому что те, что можно купить здесь, никуда не годятся»{423}.

Обновление. Тур и Ивонн начали серьезные восстановительные работы в Колла-Микьери. Новая каменная кладка на площади перед деревенской церковью

Время от времени он должен был по делам бывать в Алассио, который задыхался от транспорта, — его улочки строились с расчетом на лошадей и повозки. Он заметил, что в городе нет больших автомобилей, да и маленькие с трудом находили место для парковки. Наверное, мысль об оставленном на Майорстувейен, 8, бьюике заставила его подумать: «Другое дело, что нам совершенно точно придется купить себе маленькую итальянскую спортивную машинку с открытым верхом, только они здесь пригодны и уместны»{424}.

С тех пор как Тур в девятнадцать лет покинул родной город Ларвик, чтобы учиться в Университете Осло, он так часто менял места пребывания, что потерял свои корни. Только когда он «жил как человек природы на Фату-Хиве», он чувствовал себя в своей тарелке. Везде, куда бы он ни приезжал, он спустя некоторое время начинал скучать, в тропиках — по норвежским горам, в горах — по южноокеанскому изобилию и плодородию. Насчет Колла-Микьери он понял, что тут и останется. Природа не могла быть «более норвежской, здесь были кусты можжевельника, и ели, и такие же цветы, как и дома, здесь кукует кукушка, здесь дрозды и скворцы»{425}.

Но не только красота природы затронула его душу, люди имели такое же значение. «Они простые люди, здешние крестьяне, но сильные и умные, и они владеют сокровищем тысячелетней традиции строительства. Они избежали поисков пути назад, к природе, потому что никогда от нее не отдалялись»{426}.

«Потому что они никогда от нее не отдалялись». Люди в Колла-Микьери смогли то, что ему самому не удавалось, ни ему, ни обществу, продуктом которого он был. Но он, по крайней мере, однажды попробовал, когда уехал на Фату-Хиву, пытаясь вернуться к природе. Теперь Колла-Микьери давала ему новый шанс. Возделывая землю, он собирался обеспечивать себя пищей, которую они будут есть, и вино, которое он будет пить, хотел «помочь приручить природу, а не портить ее»{427}.

Однако его ждали и другие заботы, кроме крестьянского труда. В сентябре он полетел в Нью-Йорк на презентацию американского издания «Аку-аку». Успех книги о путешествии на «Кон-Тики» еще не забыли, интерес среди журналистов был велик, и Тур Хейердал давал интервью газетам, радио и телевидению. «Аку-аку» была выбрана книгой месяца и быстро вошла в список бестселлеров.

В Стокгольме Олле Нордемар из студии «Артфильм» сидел в монтажной. Десять лет назад он приложил руку к монтажу оскароносного фильма о «Кон-Тики», и вот теперь Тур доверил ему работу по редактированию фильма об острове Пасхи. Фотограф экспедиции Петтер Шервен привез километры пленки, которая не всегда отличалась хорошим техническим качеством, и работа была трудная и кропотливая. Верный своим привычкам, Тур следил за ходом работы, и визиты в шведскую столицу постепенно участились.

В Музее «Кон-Тики» его ждала еще одна работа, требующая времени. Несмотря на прохладное отношение коллег к научной ценности тысячи пещерных фигурок с острова Пасхи, Тур хотел поместить их в окончательный отчет экспедиции. Поэтому он взялся за систематизацию коллекции и описывал ее фигурку за фигуркой.

1958 год стал богатым на события, в хорошем и в плохом смысле. Серьезная болезнь и острые дебаты в норвежской прессе оставили болезненные следы. Покупкой Колла-Микьери он смог компенсировать значительную часть этой боли, но радость быть новоиспеченным владельцем виноградников и оливковых рощ омрачалась тем, что научная работа — настоящая отрада его души — не продвигалась. Как он торопился с окончанием «Американских индейцев в Тихом океане», так же ему пришлось спешить с подготовкой в печать монографии об острове Пасхи. Он надеялся, что первая часть труда будет готова в 1959 году, через три года после завершения экспедиции. Однако у археологов было много дел, когда они вернулись в свои университеты, и этой цели достичь не удалось. Кроме нападок Арне Мартина Клаузена и Хеннинга Сивертса на него, как обычно, в ожидании научного отчета напустились и другие противники. Но для Тура Хейердала дело было не только в признании теории миграции.

На этот раз речь шла о подлинном признании его в качестве ученого. Его жажда признания не иссякала.

В конце года возникла одна проблема, далекая от науки. Еще до поездки на остров Пасхи он беспокоился о делах своего младшего сына Бамсе. Об этом он решил поговорить с Лив.

Дом в Колла-Микьери был готов к заселению в ноябре — достаточно времени, для того чтобы Тур, Ивонн и две дочери смогли украсить свой новый дом к Рождеству. Тур очень ждал этот праздник, потому что и Typ-младший, и Бамсе должны были приехать в гости.

У Тура в кои-то веки появилось время для долгих разговоров, и в рождественские праздники он узнал многое о своих мальчиках. Когда они после Нового года отправились домой в Норвегию, то оставили после себя «большую пустоту»{428}.

Typ-младший удивил отца тем, что хочет быть земледельцем и размышляет о том, чтобы получить сельскохозяйственное образование в Италии и обосноваться здесь. Менее удивительным было то, что Бамсе, после пребывания на африканской ферме у дяди Якоба, страстно желал того же. Он хотел вернуться в Кению, но сначала намеревался попробовать себя на заочных курсах по сельскому хозяйству, чтобы посмотреть, подойдет ли ему эта наука. Отец не особенно верил, что он с этим справится, учитывая, какие он имел до сих пор отвратительные результаты в учебе. Пытаясь призвать его к порядку, Тур отправил сына в пансион в Англию. Но отчеты оттуда показывали, что дела шли не особенно хорошо. Всему виной был не недостаток ума, но недостаток прилежания. Бамсе открыто признавал, что он не принимал учебу всерьез{429}.

Однако, несмотря на все это, Тур мог порадоваться значительным улучшениям в поведении Бамсе. Волосы были причесаны, одежда опрятная. Он больше не общался с сомнительными уличными компаниями, членом которых он одно время был в Осло. Он говорил по большей части открыто и разумно, и Тур уже не мог вспомнить, когда последний раз им было так хорошо вместе. «Но, — писал он Лив, — меня очень беспокоит одна вещь, и это отсутствие у него уважения к деньгам. У него есть все, чтобы стать настоящим плейбоем»{430}.

Он заметил это сам и получил донесения о том же из школы в Англии. «Я никогда не видел, чтобы молодые люди так сорили деньгами, как Бамсе, совсем не думая о том, с каким трудом они даются. Может, он не беспокоится, потому что мы богаты?»

Чтобы проиллюстрировать, что он имел в виду, он рассказал Лив одну историю, глубоко возмутившую его. Бамсе поехал в Колла-Микьери через Лондон. Туру требовалось немного наличных денег к Рождеству, и, чтобы избежать проблем, связанных с валютой и налогами, он попросил своего английского издателя передать Бамсе фунты в размере, эквивалентном 1200 норвежским кронам. Радостный и довольный, сын приехал в Колла-Микьери, но ни словом не обмолвился о деньгах. Когда Тур спросил о них, Бамсе удивленно ответил, что думал, будто они предназначались ему, и за те два дня, что он провел в Лондоне, он потратил их, живя в отеле «Амбассадор» и посылая подарки друзьям.

Тур принял объяснение, будто Бамсе думал, что деньги предназначались ему. Может быть, издатель был недостаточно ясен, когда говорил, что деньги предназначаются отцу. Но, в любом случае, как он смог спустить такую сумму и даже не сказать спасибо?

Да, он был избалован. Это касалось не только денег, но и авиабилетов в то время, когда лишь немногие могли себе позволить летать. Бамсе постоянно путешествовал — часто летал в Африку, Южную Европу, Америку, и Тур боялся, что Бамсе станет считать перелет вполне естественным делом.

Африка. Бамсе нравилось на африканской ферме дяди Якоба, и он скучал по Африке

Тур признавал свою вину. «Я действительно пробовал не баловать его». Но он возлагал часть ответственности и на Лив. «Он слишком легко может нами играть». Поэтому он настойчиво попросил ее сотрудничать с ним, чтобы направить мальчика в правильное русло{431}. «Мы должны вести себя так, чтобы он обрел уверенность в себе и собственных силах и не привыкал перекладывать все на плечи богатых родителей»{432}.

Хотя у него не было таких же претензий к Туру-младшему, отец думал и о нем. Старший сын учился в военной школе и собирался остаться там, когда он вернулся домой. Бамсе должен был пойти в армию. Как солдату, ему полагалось содержание в 4 кроны в день, и Тур убеждал Лив, как важно, чтобы он не получал больше, чем его сослуживцы. В противном случае «мы отнимем у них силу и способность, которые им потребуются в борьбе за продвижение в жизни»{433}.

Несмотря на свой неприятный опыт с армией, он не отрицал возможности, что жизнь в казарме может научить Бамсе уму-разуму, да, такие надежды возлагал он «ради такого случая» на армию{434}.

Такие же надежды питала и Лив, тоже волновавшаяся о Бамсе. Как и Тур, она видела, каким лентяем он может быть{435}. Но она не согласилась, что они избаловали его авиабилетами «в любой конец». Мальчик ведь хочет увидеть своих родителей, конечно же, ему хочется видеть их в Норвегии, но как ему это сделать, если они живут за границей? «У него вовсе нет такой же тяги к путешествиям и приключениям, как у тебя, Тура и меня», — писала она ему в ответ{436}.

Она просила Тура помнить о том, что «за всеми его эскападами, которые выводят нас из себя, кроется несчастный мальчик. Он ужасно недоволен жизнью и собой». Она утешала себя тем, что они с Пебблом приедут весной в Норвегию и на этот раз останутся там на целый год. Она надеялась, что Тур тоже сможет приехать на север, чтобы у них была возможность поговорить{437}.

Но, пока они не зашли так далеко, она хотела уладить одно недоразумение. «Ты всегда говоришь, будто мы богаты, — писала она Туру. — Правда заключается в том, что мы с Пебблом вовсе не богаты». Это она дала понять и Бамсе, чтобы он не думал, что «тут имеется бездонная бочка, из которой он может черпать». Она не отрицала, что однажды они с Пебблом будут богаты, когда Пеббл унаследует свою часть отцовского состояния. «Но в остальном отец Пеббла верен принципу не баловать своих детей, что, конечно же, послужило им всем на пользу»{438}.

22 января 1959 года, двенадцать дней спустя после отъезда Бамсе домой из Колла-Микьери, Тур открыл конверт из английской школы. Он сел, уставившись на письмо. Затем он вложил лист в пишущую машинку: «Дорогой Бамсе! Я был сегодня шокирован, когда получил результаты твоих экзаменов. Ты завалил по всем предметам!»

В остальной части письма отец решил без обиняков выяснить отношения. «Я помогал тебе то с одной школой, то с другой, а ты полагаешь, что все в жизни дается бесплатно. Ты был абсолютно равнодушен к своему собственному будущему, чему я нахожу только одно объяснение: ты считаешь, что все должны работать на тебя всю оставшуюся жизнь, так что тебе не о чем беспокоиться, в отличие от других, у кого нет богатых родителей. Но если ты считаешь так, то ты полностью ошибаешься. Я готов тебе помогать во всем, но я не хочу, чтобы ты рос плейбоем. Я полностью уважаю твой выбор — хочешь ты быть земледельцем, или фермером, да, или автослесарем, или кем угодно, но ты не должен больше рассчитывать, что я по-прежнему буду содержать тебя, пока ты сам не встанешь на ноги». Для Лив он смягчил выражения в отношении сына и писал почти примирительно: «Ты только так не расстраивайся из-за Бамсе, мальчик достаточно умен, чтобы исправиться, только мы потуже затянем удила…»

Лив тоже не обрадовали результаты экзаменов. Тем не менее она не видела причин, чтобы бросаться на Бамсе. «Должно быть, — считала она, — даже и в нашем атомном мире возможно жить счастливо без всех этих школ».

Но, если быть честной, она не верила, что Бамсе «испытывает особый оптимизм по поводу своих способностей». То, что ему в первую очередь нужно, — это «поддержка в том, чтобы он нашел что-то для себя подходящее»{439}.

За переезд в США Лив пришлось заплатить большую цену. Она очень скучала по сыновьям и «огорчалась, что они так редко видятся»{440}. Но теперь, когда ей удалось устроить так, что она и Пеббл будут жить в Норвегии целый год, она была «безумно рада», особенно потому, что наконец у нее будет время на мальчиков{441}. Она хотела попробовать уговорить Бамсе продолжать учебу либо в торговом, либо, даже лучше, в реальном училище{442}.

В немалой степени благодаря тому, что он хорошо говорил по-английски после пребывания в Африке и Англии, Бамсе получил в армии отличное место. Он избежал школы призывников, марш-бросков и чистки сапог. Не попал под командование задиристых сержантов. Его направили в штаб НАТО в Колсосе в районе Бэрум, где служба носила во многом гражданский характер. Это означало, что он мог жить «дома», у Лив и Пеббл, которые по приезде нашли себе в Осло квартиру. Это способствовало и тому, что Бамсе задумался об учебе, и он начал учиться торговому делу.

Братско-сестринская любовь. Typ-младший и Бамсе с нежностью отнеслись к появлению сестер. Здесь они играют с Аннетте

Лив удивлялась, насколько хорошо он писал по-норвежски, хотя много лет не ходил в Норвегии в школу. Бамсе никогда особенно не писал писем, но теперь он начал писать отцу в Италию. Он отдавал письма матери, которая опускала их в почтовый ящик. Но, когда Бамсе не получил ответа, Лив сама взялась за перо. После нескольких вступительных предложений о торговом курсе Бамсе и его успехах в норвежском языке, она перешла к делу: «А вообще он сейчас очень расстроен, потому что ты ему не пишешь. […] Он будет благодарен тебе сейчас лишь за несколько слов. Ты не понимаешь, как он привязан к тебе. Кроме того, ты не послал карманных денег, обещанных ему, если он будет писать, и которые ему нужны, потому что он тратит на трамвай почти сто крон в месяц. Я дала ему эти деньги на трамвай, но думаю, Бамсе не все равно, что они — от Пеббла»{443}.

Если 1958 год был своего рода annus horribilis[9] для Тура Хейердала, то 1959-й стал гораздо лучше. Все лето он убирал и поливал в Колла-Микьери. Он купил еще земли и начал работы по строительству стены из природного камня в километр длиной вокруг своей усадьбы. Для этой работы он нанял «одного старика» и трех его сыновей, которые работали «за гроши»{444}.

Аннетте, Мариан и Хелен Элизабет (или Беттина, как ее называли) катаются верхом на муле по кличке «Мора». Ивонн стоит рядом. На заднем плане рабочая башня Тура

В паре сотен метров от главного дома в Колла-Микьери стояла башня, которую раньше использовали для охоты. Тесная винтовая лестница вела наверх, и там Тур устроил себе кабинет. Его размеры составили три с половиной на три с половиной метра, там было два окна. Из одного он мог глядеть на Средиземное море, из другого — на главный дом и сад. На одной из стен он поместил школьную карту, показывающую весь Тихий океан. На противоположной — карты Европы, Северной Африки и Ближнего Востока.

Уже с первыми лучами солнца он сидел в своей башне. Когда становилось темно, он откладывал ручку. Он не любил работать при искусственном освещении, боясь навредить глазам.

Монография об экспедиции на остров Пасхи начинала принимать некую форму. Он сам написал основную главу и отвечал за остальное содержание вместе с еще одним редактором, Эдвином Н. Фердоном, одним из археологов, работавших с ним на острове Пасхи. В Стогкольме «Артфильм» завершал работу над фильмом, который получил название «Аку-аку»; премьера должна была состояться в Осло в начале 1960 года. Олле приехал в Колла-Микьери, и Тур отправился в Стокгольм для последней отладки.

Год благословил его и Ивонн дочерью номер три. Ее крестили в морской церкви в Генуе и дали имя Хелене Элизабет.

Но мир оказался недолговременным. Такое нередко случалось в жизни Тура Хейердала. В последний раз двое норвежских ученых выпустили по нему залп.

Теперь за кулисами стоял американский исследователь и ждал своей очереди.

Признание

Осенью 1960 года в США вышла книга под названием «Цивилизации островов Полинезии», написанная американским антропологом Робертом Саггсом. Несмотря на академическое название и на то, что имя автора было практически никому не известно, книга вызвала интерес у широкой публики{445}. То, что книга вышла сразу в карманном формате и стоила всего пятьдесят центов, явно способствовало ее популярности. Важно было и то, что издательство во время презентации сделало акцент на том же вопросе, что принес известность Туру Хейердалу: откуда пришли полинезийцы?

До путешествия на «Кон-Тики» эта проблема не вызывала никакого академического интереса. После того как книги Хейердала о «Кон-Тики» и об острове Пасхи завоевали миллионы читателей по всему миру, исследователям пришлось снова взяться за эту проблему. Однако данный вопрос привлекал и обычных людей, в немалой степени и в США, где Тур Хейердал все еще был очень популярен.

Роберт Саггс был довольно молодым человеком, только что защитившим докторскую диссертацию по материалам экспедиции на Маркизские острова. В книге он придерживался легкого и понятного языка, но кроме намерений заинтересовать читателя знакомством с различными сторонами культуры полинезийцев он имел и другую цель. Он хотел вернуться к «теории» Тура Хейердала, в которой, по его мнению, было столько же дыр, сколько в швейцарском сыре{446}, и поэтому она не имела никакой ценности, разве что в качестве развлечения, как сказка{447}. Так же как и финский профессор Рафаэль Карстен, доктор Саггс охотился за скальпом Тура Хейердала-ученого.

Американский археолог Роберт Саггс не жалел сил в своих нападках на то, что он называл мифом о «Кон-Тики»

Особое внимание Хейердалу уделялось в одной из последних глав книги — «Миф о „Кон-Тики“». Основываясь на статье шведского противника Хейердала Стига Рюдена в одном из американских тематических журналов{448}, он отказывался признать, что плавание на «Кон-Тики» доказало что-либо, поскольку плот был построен на основе модели, которую народы Перу разработали после того, как испанцы научили их обращаться с парусом. У перуанцев, вероятно, было плоты и до контактов с европейцами, но они, как представлял это Саггс, перемещались с помощью весел{449}.

Ничего хорошего он не сказал и об экспедиции на остров Пасхи. «Каменные скульптуры, которые Хейердал обнаружил в семейных пещерах, грубейшая подделка, островитяне делают их каждый день и продают туристам и морякам». Саггсу было «больно» видеть, как легко они обманули Хейердала, в то время как норвежец позволил себе восхищаться их творческой фантазией как в отношении представления скульптур, так и в отношении «открытия» других «тайн»{450}.

Он также поставил вопросы по поводу хронологии, которую Хейердал заложил в основу своего анализа. Если было бы так, как утверждал Хейердал, что первые люди прибыли на остров Пасхи из Южной Америки примерно в 380 году н. э., как они могли тогда овладеть искусством создания каменных скульптур, которое зародилось в Тиауанако у озера Титикака лишь четырьмя сотнями лет позже? «Перуанцы Хейердала должны были [в таком случае] обладать классическим средством научной фантастики — машиной времени», — надменно писал он{451}.

Роберт Саггс однажды видел Тура Хейердала. Это произошло на Нику-Хиве, острове Маркизского архипелага, где «Кристиан Бьелланд» делал остановку на обратном пути с острова Пасхи. Саггс был членом археологической экспедиции, и, хотя он написал «Цивилизации островов Полинезии» спустя несколько лет, нет никаких сомнений, что он еще в то время относился к Хейердалу предвзято. Стоя на местном причале, он смотрел, как известный первооткрыватель сходит на берег, как очередной белый охотник, в костюме и шляпе сафари. Он собирался «открыть» какие-то статуи, сказал он, которые немецкий этнограф фотографировал еще в 90-е годы. Затем «первооткрыватель» нанес визит местному вождю, чтобы добиться от него рассказа о статуях, как они назывались и с какой целью созданы. Саггс сам пытался разговорить этого вождя, но безуспешно. Поэтому он очень удивился, когда первооткрыватель за очень короткое время сумел добиться своего. Но Саггс не предлагал вождю бакшиш, как, по его утверждению, сделал «первооткрыватель».

«Деньги, — объяснял он в книге, — имеют особое свойство развязывать полинезийские языки, одновременно способствуя развитию их фантазии»{452}.

Книга «Цивилизации островов Полинезии» вышла в далекой стране, и вряд ли кто-то заметил бы ее в Норвегии, если бы не писатель, переводчик, эссеист и публицист Нильс Кр. Брёггер. Под заголовком «Разоблачение Тура Хейердала как ученого» он написал рецензию на эту книгу в разделе хроники газеты «Верденс Ганг».

Брёггер воспринимал путешествие на «Кон-Тики» как «выдающееся спортивное предприятие нашего века». Но в глубине души он «постоянно питал сомнения по поводу того, был ли Хейердал выдающимся ученым». Брёггер, например, воспринимал монографию «Американские индейцы в Тихом океане» как «колоссальное хранилище сведений, собранных из всех возможных источников», с которыми Хейердал обращался без «критического метода и необходимой объективности». Когда он прочитал книгу Саггса, его сомнения рассеялись. Особенно он ухватился за высказывание Саггса о том, что перуанцы не знали паруса до прихода европейцев и что он считал, что экспедиция на остров Пасхи имела «научное значение, равное нулю». Брёггер «редко или никогда не читал такой разгромной критики одного ответственного ученого в отношении своего коллеги».

«Верденс Ганг» подхватила критику Саггса. Газета высмеивала Тура Хейердала и в колонках хроник, и собственными карикатурами

Чтобы усугубить эффект, Брёггер еще порассуждал на тему помещения «Кон-Тики» в музей на Бюгдёй-аллее. Там выставлено полярное судно «Фрам», на котором Фритьоф Нансен плавал к Северному полюсу. Там же стояли корабли викингов, национальный памятник, которому нет равных. Но «Кон-Тики»? Не попал ли плот «не на свое место»? Не должен ли он стоять в музее спорта, вместе с медалями и кубками Оскара Матисена, Ялмара (Яллиса) Андерсена, Кнута (Купперна) Юханнесена и Сони Хени?{453}

Тур Хейердал не ответил на статью. Он находился далеко от Норвегии, на родине Роберта Саггса, в США — в Кливленде, Нью-Йорке, Чикаго. Он ездил по миру и читал лекции, выступал на радио и телевидении. В Соединенных Штатах всегда находились журналисты, желающие с ним поговорить. Никто не упоминал о Саггсе. Кто такой Саггс? Всего лишь новоиспеченный доктор без значительных научных достижений.

Затем в Санта-Фе его ждал Эдвин Фердон. Вместе они должны были завершить первый из двух томов научных отчетов экспедиции на остров Пасхи. Труд под названием «Археология острова Пасхи» посвящался Его Величеству королю Улафу V, высочайшему покровителю экспедиции.

Из тех археологов, что работали с Туром на острове Пасхи, кроме Арне Скьогсвольда именно Эдвин был к Туру ближе всего. Эдвин, или Эд, имел мало близких друзей{454}, Тур тоже. Остров Пасхи свел их вместе, и позднее, вследствие тесных контактов во время работы над «Археологией острова Пасхи», между ними возникла дружба.

Эд одно время хотел писать докторскую диссертацию по археологии в Музее Нью-Мексико в Санта-Фе, но его работу не признали. Это не способствовало его авторитету в научных кругах, но для Тура, который сам не особо беспокоился о докторской степени, это не имело значения. Тур пригласил Эда с собой на остров Пасхи, потому что он независимо от результатов экзаменов доверял Эду как археологу. Для Эда приглашение стало поддержкой в трудное время, и он был так благодарен, что не знал, как выразить свою признательность Туру{455}.

Если другие археологи во время пребывания на острове Пасхи работали с крупными темами: моаи, аху, коленопреклоненные статуи, каменные стены в Винапу, битва при Пойке и первое поселение Хоту Матуа в бухте Анакена, то Эд занимался исследованием остатков некоторых очень старых каменных построек на месте древнего ритуального центра — деревни Оронго.

Деревня раскинулась на краю кратера Рано-Као — крупнейшего вулкана острова Пасхи. Сюда приходили люди, чтобы приносить жертвы Макемаке, и именно здесь развился удивительный культ человека-птицы, заменивший со временем моаи, которые утратили свое значение религиозных символов. На скалах в Оронго рапануйцы вырезали фигурки, представлявшие людей с птичьими головами, и каждый год собирались здесь на специальную церемонию для провозглашения нового человека-птицы. Непонятно, какие функции выполнял человек-птица, однако есть мнение, что он был своего рода инкарнацией Макемаке. За время своего короткого «правления» он пользовался некоторыми привилегиями, и поэтому конкуренция за место человека-птицы следующего года была велика{456}.

Неясно, возникло ли почитание человека-птицы на острове Пасхи или пришло извне. Метро считал, что культ человека-птицы в том виде, как он практиковался в Оронго, не встречался больше нигде в Полинезии{457}. И поскольку Метро полагал, что первые поселенцы пришли с запада, из Полинезии, в таком случае почитание человека-птицы — это феномен, возникший на острове Пасхи.

Фердон имел иную точку зрения. Он указывал на то, что человек-птица был хорошо известен в культурах Анд. Далее он упоминал, что дома из камня, стоявшие когда-то в Оронго и игравшие важную роль в религиозных церемониях, имели конструкцию крыши, которая не встречается нигде в Полинезии. В Перу и на юге, в направлении к Аргентине, напротив, этот метод строительства довольно распространен{458}. Хотя параллелей между островом Пасхи и Южной Америкой не так много, Фердон считал, что они достаточно красноречивы, чтобы утверждать, что не все на острове Пасхи имеет местное происхождение. И хотя он подчеркивал гипотетический характер своих заключений, но находил совершенно очевидным наличие контактов между Южной Америкой и островом Пасхи{459}. Таким образом поддерживая теорию Хейердала, он продвинулся еще дальше, чем другие археологи, принимавшие участие в экспедиции на земле Хоту Матуа.

На фоне разочарования по поводу прохладного отношения других ученых к его теории такая поддержка согревала Тура. Это также объясняет и то, почему Тур выбрал Эда в качестве своей правой руки при работе над научным отчетом.

Прежде чем они встретились в Санта-Фе, Эд получил письмо от Арне Скьогсвольда. Оно содержало английский перевод статьи Брёггера из «Верденс Ганг». Потрясенный тем пылом, с каким Брёггер унижал своего соотечественника{460}, и сам горя желанием выступить в качестве оруженосца своего рыцаря, Эд Фердон подготовил ответ. Он не церемонился.

«Норвегия родила и взрастила Хейердала в таких же великих традициях и решительности, и интеллектуальной честности, как Нансена и Амундсена. То, что я сравниваю Хейердала с Нансеном и Амундсеном, в первую очередь связано не только с его знаменитым путешествием на плоту в Тихом океане — хотя и оно является достойным основанием, — но и с его более трудной задачей: попыткой смягчить закостеневшие представления антропологов в отношении истории Полинезии».

Фердон мог рассказать Брёггеру — и Роберту Саггсу, — что первое европейское судно, отправившееся вдоль южноамериканского побережья, встретило перуанские плоты, идущие под парусом. Иначе говоря, парус знали до прихода европейцев, а не научились его применению от них. Он также отмежевался от утверждения Брёггера о том, что «Американские индейцы в Тихом океане» содержат «собрание непроверенного» материала. Для него книга в первую очередь стала не представлением теории Хейердала, но «сборником всех данных», которые имеют значение для постановки проблемы.

То, что экспедиция на остров Пасхи не имела никакого научного значения, Фердон расценил как безосновательное и глупое утверждение. Как Саггс и Брёггер вообще могли о чем-то таком говорить, пока научный отчет не вышел в свет? Судить о научной ценности экспедиции — здесь это выглядит так, будто говорил сам Тур Хейердал, — на основании популярного представления в «Аку-аку» «не только смешно, но и вообще неуместно», — писал Фердон.

С целью подчеркнуть, что он не единственный, кто считает Тура Хейердала ученым, Фердон сообщил, что Хейердал только что «получил почетное членство в выдающейся Академии наук Нью-Йорка». Это общество работало на благо науки с 1817 года. Чтобы заслужить такую высокую честь, требовалось, чтобы кандидат не только добился значительных достижений в своих исследованиях, но и чтобы их результаты получили признание.

Арне Скьогсвольд считал чушью произведение Роберта Саггса. В колонке хроники в «Дагбладет» он обрушился на американского антрополога{461}.

Скьогсвольд удивлялся, как Саггс в научной полемике мог опуститься «до эмоционального нападения на личность Хейердала». Во-первых, Арне никогда не видел Тура Хейердала в шляпе-сафари, и он знал, о чем говорил, поскольку он больше, чем кто-либо другой, работал вместе с Хейердалом в тропиках. Во-вторых, обвинения в том, что Тур за плату смог заставить местного вождя выдумать легенду, он считает «прямым оскорблением». Для Тура такое было абсолютно немыслимо, и все члены экспедиции могли подписаться под этим. Чего Саггс хотел добиться своими обвинениями, Скьогсвольд не знал, но в одном был уверен: действуя таким образом, он вызывает подозрения против себя самого.

Как и Фердон, он отверг все нападки Саггса на Хейердала как ученого. Скьогсвольд констатировал, однако, что Хейердал «во многом подвергся строгой критике за свою объемную работу „Американские индейцы в Тихом океане“, и, наверное, отчасти справедливо, поскольку в представлении материала имеют место очевидные методические слабости, что, скорее всего, объясняется тем фактом, что Хейердал не получил ранее необходимого профессионального образования».

Однако для оценки научного вклада Хейердала степень правоты его теорий играет второстепенную роль. Скьогсвольд сам признает, что и у него нет достаточных оснований для высказываний на эту тему, «несмотря на то что я в течение последних восьмидевяти лет сам решал такие же проблемы» в экспедициях на Галапагосские острова и остров Пасхи. Но с точки зрения археологии Полинезия и материки на западе и востоке по-прежнему будут неведомыми землями еще долгое время. И хотя Тур убежденно заявил, что с помощью своих экспедиций он нашел решение, Скьогсвольд считал, что объяснение запутанных путей расселения в Тихом океане «принадлежит в лучшем случае далекому будущему».

По мнению Скьогсвольда, заслуга Хейердала как ученого состояла в первую очередь в том солидном научном материале, который он добыл для исследований Тихого океана в целом, и в том, что «он посредством своего непредвзятого и бесстрашного труда актуализировал эти проблемы до такой степени, что археологам, наконец, есть чем заняться в этой области».

Несмотря на шумиху, поднятую Саггсом, Скьогсвольд считал, что американский антрополог «с чисто научной точки зрения» сам выразил Хейердалу «признательность за этот вклад». Это были почти пророческие слова — не о Саггсе, который никак не унимался, но о том, что вскоре произошло на одном из тихоокеанских островов.

С 1920 года форум под названием «Ассоциация исследований Тихого океана» проводил конгрессы почти каждый четвертый год. В августе 1961 года этот форум в десятый раз прошел в Гонолулу. Конгресс собрал в общей сложности 2800 ученых по ряду дисциплин в области гуманитарных и естественных наук. Они прибыли большей частью из стран Тихоокеанского региона, и общим у них было то, что они посредством исследований желали внести свой вклад в развитие региона как на островах, так и в государствах на азиатском и американском континентах. Каждый конгресс посвящался определенной теме, и в Гонолулу основной темой стало сильнейшее землетрясение, происшедшее в прошлом году с эпицентром в море недалеко от Чили. Возникшее в результате землетрясения цунами разрушило большую часть чилийского побережья, но оно привело к разрушениям и в таких отдаленных районах, как Гавайи, Филиппины и Япония.

Землетрясение и последующее цунами унесли в общей сложности пять тысяч человеческих жизней, и при открытии конгресса утверждалось, что многие были бы спасены, если бы должным образом функционировала система аварийного оповещения. Необходимым условием для этого являлось возрастание знаний о природных катастрофах, таких, как землетрясения, цунами и тайфуны, и делегаты призывались к тому, чтобы принять активное участие в получении таких знаний{462}.

Во время конгресса планировалось проведение 120 различных симпозиумов, и делегаты заранее заявили о 1500 докладах. Поэтому предоставлялись хорошие возможности обсудить и другие проблемы, а не только аварийную готовность при природных катаклизмах. На повестке дня стояли такие вопросы, как ледовые условия в Арктике, ядовитые растения, акулы, распространение вирусных заболеваний, вулканы, выращивание риса и взаимовлияние человека и природы. Один из пунктов привлек внимание Тура Хейердала к Гонолулу: история расселения людей в Тихом океане.

Гонолулу долгое время представлял собой важную базу для исследований о Тихом океане. Там находились Гавайский университет и не менее известный Музей Бишопа, где помещалась крупнейшая коллекция полинезийских культурных артефактов. Именно при этом музее новозеландский этнолог сэр Питер Бак создал школу ортодоксальных тихоокеанистов, учение об азиатском происхождении полинезийцев. По этой причине город стал базой противников теории Хейердала.

Приехать туда для Тура означало забраться в логово льва.

Но он хорошо подготовился к встрече с оппозицией, которая жаждала выпустить свои когти. Верный своим убеждениям, он не боялся вызова и на основе всех своих знаний попытался направить взгляд тихоокеанских исследований на Северную и Южную Америку. Если он в своем докладе хотел подробнее рассказать о неоспоримых свидетельствах Галапагосской экспедиции, то Фердон, Маллой и Смит были готовы доложить о результатах экспедиции на остров Пасхи. Приложив колоссальные усилия, авторам и типографии удалось выпустить первый том «Археологии острова Пасхи» до начала конгресса.

Вместе с ним находилась и вездесущая и незаменимая для Тура Ивонн — жена-секретарь, а также шведский соратник Тура, ботаник Олоф Селлинг.

Другой швед-союзник также был на месте. Его звали Ханс Альманн, бывший посол Швеции в Осло. В Гонолулу он приехал в качестве географа, профессора и президента Шведского общества антропологии и географии. Его, должно быть, особо занимали труды Тура Хейердала, поскольку во время конгресса он пристально следил за теми форумами, в которых Тур и его коллеги принимали участие. Когда он спустя несколько недель вернулся в Стокгольм, то написал репортаж, своего рода анализ очевидца, для газеты «Свенска Дагбладет». Он мог рассказать, что настроения и теснота в больших залах с кондиционерами зависела от качества докладов участников. Когда говорил Тур Хейердал, «скромно и спокойно», мест не хватало. Последующие аплодисменты раздавались не из-за вежливости, но из уважения к его работе. Хейердал смог выбить почву из-под заранее объявленных нападок противников. Возражений не было, и новые аргументы в защиту западного происхождения полинезийцев так и не прозвучали.

По мнению Альманна, Тур Хейердал выступил на конгрессе как пионер в исследовании маршрутов, по которым люди следовали на своем пути с континентов на запад и восток и на острова Тихого океана{463}.

Это было представление, которое отразилось и на одной из многих резолюций конгресса. Для того чтобы дальнейшие исследования в данной области имели смысл, было достигнуто соглашение, что конгресс должен сформулировать что-то о происхождении тихоокеанских народов. Однако по-прежнему не было единства в том, в каком порядке проходила миграция и в каких масштабах. Поэтому текст множество раз редактировался, пока профессор древней истории Университета Окленда Роджер Грин не нашел формулировки, устраивающей всех{464}.

Согласно резолюции, которую приняли единогласно, Юго-Восточная Азия и ее острова по-прежнему должны считаться местом, имевшим большое значение для тихоокеанских народов и их культуры. Но таким же важным местом в этой связи, благодаря достижениям новых исследований, следует признать и Южную Америку.

Неутомимая помощница. Ивонн не отходила от своего мужа ни на шаг во время этих долгих лет борьбы

Для Тура Хейердала это стало признанием, и он пережил один из величайших моментов в своей жизни, когда подписывал резолюцию. Как Тур истолковал это, «побережье Южной Америки в первый раз вошло в сферу интересов археологических исследований в Тихом океане. Дверь между Перу и Полинезией открылась, Тихий океан получил две стороны»{465}.

В резолюции не было ничего о выводах по итогам проделанной Хейердалом работы. Но она признала постановку проблемы. Этим она признала и то, что теории Тура Хейердала достойны дальнейших исследований.

Чтобы изучить серьезность такого программного заявления, конгресс создал комитет из шести членов, которому поручалось выработать программу дальнейших археологических исследований в Тихом океане. Тур Хейердал получил место в этом комитете. Он немедленно объявил, что предпримет археологические исследования на Маркизских островах{466} — колыбели его собственных миграций в Тихом океане.

1 сентября, за два дня до завершения конгресса, Туру внезапно пришлось уехать. В полной спешке он и Ивонн попрощались с американскими друзьями по острову Пасхи и отправились в долгий перелет домой. Домой не означало в Колла-Микьери, сначала они должны были заехать в Осло, где Тура ожидали еще большие почести.

3 сентября они приземлились в норвежской столице рейсом SK 642 из Копенгагена. 4 сентября в 11.00 Тур отправился на генеральную репетицию в Главный зал университета. В 18.00 он вышел на подиум при полном параде. Университет Осло праздновал 150-летнюю годовщину и в этой связи присвоил звание почетного доктора ряду лиц. Среди избранных оказался и Тур Хейердал. Из рук ректора он принял диплом, где значилось, что с настоящего времени он может называть себя doctor philosophiae honoris causa — так красиво звучало это по-латыни.

Университет Осло за время своего существования присвоил звание почетного доктора многим. Но по закону 1905 года этим титулом награждались только иностранцы. Впервые в 1955 году в стортинге возникла идея, что наверняка есть и норвежцы, заслуживающие такой чести. Избранники народа изменили закон таким образом, чтобы и норвежские граждане могли получать звание почетного доктора, — те, кто «внес личный вклад в дело науки или в продвижение норвежской науки».

Тур Хейердал стал первым норвежцем, получившим звание почетного доктора Университета Осло. Это вызвало у него особую гордость. И каковы успехи — в течение каких-то нескольких недель августа-сентября 1961 года капитан «Кон-Тики» получил признание и от международных экспертов по Тихому океану, и на Олимпе норвежской науки — в старинном Университете Осло.

Норвежские газеты не публиковали сообщений с конгресса в Гонолулу. Только в конце октября в газете «Верденс Ганг» появилась заметка на четвертой полосе: «Большая победа Тура Хейердала на Тихоокеанском конгрессе в Гонолулу»{467}. Один из журналистов газеты прочел статью Ханса Альманна, тремя днями раньше опубликованную в «Свенска дагбладет».

«Большая победа Тура Хейердала». Порка закончилась. По крайней мере, с виду.

«Археология острова Пасхи» в первую очередь привлекла внимание американских ученых. Те, кто писал рецензии на этот труд, в большинстве своем соглашались, что он гораздо выше по научному уровню, чем «Американские индейцы в Тихом океане». Особую похвалу заслужили археологи за продвижение вперед полинезийской археологии еще на один шаг.

Среди тех, кто высказался по этому поводу, был влиятельный эксперт в области полинезийской культуры, этнолог Кеннет Эмори из Музея Бишопа на Гавайях. Ранее он вел переписку с Хейердалом, среди прочего по поводу научной ценности пещерных скульптурок, и они провели вместе некоторое время на конгрессе в Гонолулу. Он хвалил Хейердала за фантастическое осуществление крупномасштабной экспедиции. Но постарался подчеркнуть, что, несмотря на то что археологи указали на отдельные черты острова Пасхи, которые могли быть южноамериканского происхождения, они не нашли ничего, что фактически доказало бы наличие таких связей. Поэтому он беспокоился, что Хейердал в своем толковании материала «неизбежно поддался имевшемуся у него ранее убеждению, что Полинезию первоначально заселили из Южной Америки»{468}.

Эксперты. Базой Кеннета Эмори и сэра Питера Бака был Музей Бишопа на Гавайях. Фото из экспедиции в Полинезию в 1934 году

Археолог Бетти Меггерс тоже знала Хейердала, с тех времен, когда она помогала ему анализировать образцы керамики с Галапагосских островов. Она в своей рецензии на монографию также не поддерживала выводов Хейердала. Но Меггерс зашла дальше других, говоря, что на основании представленного материала будет «невозможно опровергнуть наличие контактов между островом Пасхи и Южной Америкой в доевропейское время».

Тем не менее Меггерс испытывала определенное беспокойство, потому что, как и Роберт Саггс, она не вполне могла понять хронологию, которую использовал Хейердал в отношении истории острова Пасхи. Как первые люди, прибывшие туда, могли «подражать» материковой культуре, которая возникла много сотен лет позднее?{469}

Однако выходили и положительные рецензии. Труднее всего было перенести постоянно повторяющиеся упреки в зашоренности Хейердала и, о том, что, когда он отправлялся в экспедицию, то видел лишь то, что хотел видеть. Статья писателя Альфреда Сунделя была опубликована в нью-йоркском либеральном политическом еженедельнике, который появился во времена Гражданской войны в Америке. Писатель прошелся по славе, которую Хейердал стяжал после путешествия на «Кон-Тики», и считал, что не он, а другие, неизвестные ученые, работавшие над исправлением его ошибок, заслуживают лавры победителя{470}.

Эдвин Фердон так рассердился, что от имени Тура послал редактору ответ, где писал, что эта рецензия — не рецензия, а безответственное и злое нападение на Тура Хейердала.

Чаша переполнилась только осенью 1962 года, когда Тур узнал, что специальный журнал «Америкэн Антрополоджист» попросил немецкого этнолога Томаса Бартеля написать рецензию на «Археологию острова Пасхи». Бартель на конгрессе американистов в Копенгагене в 1956 году выступил с заявлением, что он разгадал загадку таинственного письма острова Пасхи ронго-ронго, однако ни в тот раз, ни позднее не смог представить тому никаких доказательств.

О Бартеле Хейердалу сказал Карлайл Смит, и Тур сначала подумал, что это шутка. Но, когда понял, что все серьезно, он задумался, сидя в своей башне в Колла-Микьери. Как редакция ведущего антропологического журнала США могла обратиться к человеку, не имевшему никакого опыта в археологии? Как они могли попросить немца, который с точки зрения науки имел весьма сомнительную репутацию в качестве эксперта по тайнописи, провести анализ такой важной работы? Человека, который, среди прочего, заявил, что он может читать письмена ронго-ронго — «величайший блеф, который проглотила антропология за все время ее существования»?{471}

У него нашелся только один ответ. В письме Фердону он утверждал, что «единственное, что делает Бартеля пригодным для такой работы, — это его известное враждебное отношение к Хейердалу».

Далее: «Ясно, что в научном мире нет честности в поиске научной правды и прогресса. Здесь слишком много дьявольщины и личного престижа». Если «американская археология настолько испорчена», что допустила Бартеля в свои ряды, «тогда я думаю, что мне самое время взять шляпу и откланяться»{472}.

Взять шляпу и откланяться?

Что это могло означать?

На конгрессе в Гонолулу годом раньше Тур обещал, что проведет археологическую экспедицию на Маркизских островах, и это уверение он повторил несколько раз. Но, подумав как следует и обсудив этот план с семьей, решил отказаться от него. Он не хотел ни давать экспедиции пользоваться своим именем, ни принимать участие в подготовке научных отчетов{473}.

«Я принял это решение, руководствуясь собственными интересами, но также и интересами профессии, — писал он далее Эду. — Существует множество мест, где я мог бы применить свои силы, свою энергию и ресурсы. Кроме того, большинство пристрастных антропологов смогут заняться вплотную застаревшим вопросом об Океании и быстрее докопаются до правды, если я не стану далее служить им красной тряпкой».

Горечь, которую Тур излил Фердону, была сильна. Несмотря на все признание, которого он все же добился, его уходу со сцены способствовал не только Бартель — этнолог, которого он ни во что не ставил. Эта горечь уходила своими корнями еще в 1940 год, когда он в первый раз сделал вызов антропологам{474}. Исследовав древние наскальные рисунки в долине Белла-Кулу к северу от Ванкувера, Хейердал получил хорошие отзывы в канадской прессе, которая с энтузиазмом писала о норвежском исследователе, считавшем, что полинезийцы когда-то жили на северо-западном побережье Америки. Новость распространилась и в газетах США, но ее успешно пресекла Маргарет Мид — известный американский антрополог. И если она не верила в то, что говорил норвежец, тогда и никто другой не стал в это верить{475}.

С тех пор все последующие годы Тур чувствовал, что все, чего он достиг, значило мало для тех, у кого сформировалось о нем «предубежденное мнение». Теперь он чувствовал тенденцию расценивать многих своих коллег с тем же скептицизмом, который приходилось выдерживать ему самому. Это привело к тому, что Хейердал потерял веру не только в их серьезное отношение к исследованиям, но и в их способности{476}.

То, что он, как обиженный ребенок, который не добился желаемого, отказался от экспедиции на Маркизские острова, не означало, однако, что он не хотел в ней участвовать. Наоборот, он пообещал Эду обратиться за поддержкой к руководству Музея «Кон-Тики», чтобы найти средства для участия двух «беспристрастных» археологов{477}. Тур надеялся, что Фердон возьмет на себя обязанности начальника экспедиции{478}. Но Эд не смог этого сделать — его жена серьезно заболела. Вместо него желание изъявил Карлайл Смит. Арне Скьогсвольд тоже хотел принять участие. И когда Музей «Кон-Тики» одобрил выделение средств на финансирование этой экспедиции, здесь все-таки нашлось место и для части души Тура.

«Америкэн Антрополоджист» опубликовал рецензию Бартеля в апреле 1963 года. Лучшее, что немец смог сказать об «Археологии острова Пасхи» — это то, что книга компактна и хорошо напечатана. Рисунки и карты тоже высокого качества, но, к сожалению, с фотографиями дело обстояло хуже. Бартелю также не понравилось, что авторы не назвали ряд новых книг в данной области; список литературы, который он привел тут же в тексте, показал, что книги эти написал он сам.

Бартель доброжелательно отнесся к археологическим работам Маллоя и Смита. В отношении Скьогсвольда он был более критичен, особенно в отношении анализа коленопреклоненной статуи. Фердон, напротив, услышал, что его труд не достиг того уровня, как у остальных, отчасти потому, что он писал о ронго-ронго как дилетант, частично потому, что ему не удалось истолковать археологические находки с помощью этнографических данных, и отчасти потому, что он более, чем другие, был «партизаном „Кон-Тики“».

Теория. Стрелки показывают, как, по мнению Хейердала, была заселена Полинезия. Цифры означают порядок, в каком происходила миграция

Хейердал заслужил похвалу за то, что взялся за материал, используя гораздо менее миссионерский и более научный способ, чем в «Американских индейцах в Тихом океане». Бартель был уверен, что многие сведения об острове Пасхи, добытые экспедицией, выживут, но он не был уверен, что выводы Хейердала вскоре не забудут. Как и Хейердал, Бартель считал, что написание этнической истории Полинезии требовало как можно более широкого подхода к материалу. Но выбор того, что стоит привлекать, не должен носить такой односторонний характер, как в случае Хейердала.

Тура больше потряс сам факт публикации этой статьи «Америкэн Антрополоджист», чем ее фактическое содержание. Больно видеть, считал он, как Бартель использует авторитет журнала для неприкрытого продвижения собственных публикаций и в то же время берется судить профессиональных археологов. Он удивлялся тому, как редакция позволила Бартелю попытаться нагло взобраться наверх по головам других, как они могли поддаться на его смесь хитрости и лжи{479}.

Тур долго воздерживался от ответа Саггсу и другим деятелям его калибра. Но, боясь, что блеф Бартеля получит известность, в том числе и у европейских антропологов, он вынужден был ответить. Он послал Фердону и другим проект ответа, который сам не мог подписать, так как не являлся профессиональным археологом. Эд предупреждал Тура, что надо воздержаться от такого хода. Он поговорил со своими студентами, считавшими, что Бартель дул только в свою дуду и поэтому ответ на такую рецензию придаст ей значение, которого она не заслуживает. Нет, пусть Бартель вредит самому себе, считал Эд. Иногда необходимо убить тигра, но стоит ли убивать муху?{480}

Другие археологи, участвовавшие в экспедиции на остров Пасхи, не согласились с Фердоном. По меньшей мере, они считали необходимым вытащить Эда из той грязи, в которую его втоптал Бартель. С небольшими изменениями проект Тура был напечатан в следующем номере «Америкэн Антрополоджист» и подписан Маллоем, Смитом и Скьогсвольдом. Они напомнили: три года назад Бартель широко объявил, что его перевод письма ронго-ронго уже находится в печати. Но, поскольку с тех пор ни они, ни кто-либо другой так и не увидели перевода, они попросили Бартеля опубликовать перевод, чтобы они смогли почерпнуть из его содержания полезные сведения, которые усовершенствовали бы готовящийся к печати второй том «Археологии острова Пасхи».

Когда Тур Хейердал плыл домой с тысячами пещерных фигурок с острова Пасхи, заполнивших бочки на палубе, он думал, что везет с собой мировую сенсацию. Но фигурки таковыми не оказались. О них заявили в газетах, но они практически не привлекли к себе внимания. Помещенные на склад Музея «Кон-Тики», они по-прежнему лежали там и пылились.

Среди отдельных критиков, как и у Роберта Саггса, появилось своего рода спортивное развлечение — дразнить Хейердала тем, что эти фигурки жители острова Пасхи делали для туристов и других посетителей и поэтому в научном отношении они ничего собой не представляли. И Фердон, и Скьогсвольд в своих комментариях в прессе на книгу Саггса не разделили его утверждения о том, что фигурки — это фальшивка, однако, имея собственное скептическое отношение к научной ценности пещерных фигурок, они промолчали.

Во втором томе «Археологии острова Пасхи» Тур хотел посвятить несколько глав пещерным фигуркам. Эд выступил против при поддержке Карлайла. Они боялись, что фигурки повредят впечатлению о научной солидности, созданному первым томом. И считали, что лучшее, что может сделать Тур, — это представить их отдельной книгой, которую можно издать независимо от двух других томов{481}.

В своей переписке с Туром и Кеннет Эмори выражал свои сомнения по поводу «странных маленьких фигурок». Еще в 1920-е годы появилось несколько таких предметов, которые посетители острова привезли с собой. Они были так не похожи на что-либо известное с острова Пасхи, что «мы описали их как сувениры, особенно когда поняли, что их изготовили с помощью стальных орудий». Пока Тур не нашел их in situ, как говорят археологи, или, иными словами, в их естественной среде, ему следовало быть осторожным в придании им какого-либо значения{482}.

Однажды сформировав свое мнение, Тур редко прислушивался к критике. Если бы оказалось, что он ошибся по поводу фигурок, то ему пришлось бы признать, что его способность к безошибочным догадкам не абсолютна.

Однако здесь, несомненно, имелись все свидетельства против его суждений, поскольку Тур единственный считал фигурки мировой сенсацией. Поэтому он против своей воли уступил, хотя это отнимало у него возможность схватить за горло таких людей, как Саггс, за оскорбительную манеру, в которой они говорили о нем и о пещерных фигурках.

Хейердал не хотел совсем отказываться от пещерных фигурок. Когда он в последующие годы посещал Осло, то часами сидел в пыльных хранилищах Музея «Кон-Тики» и описывал, занося в каталог, свои дорогие фигурки. Они не смогли попасть в презентацию «Археологии острова Пасхи», но Тур решил, что однажды придет день, когда и они получат свою долю славы и место в большом альбоме об острове.

Пещерные фигурки. Хейердал настаивал на ценности пещерных фигурок, но Скьогсвольд относился к этому скептически. Они остались лежать и пылиться в подвалах Музея «Кон-Тики»

В апреле 1963 года, практически одновременно с выходом в свет статьи Бартеля, раздался другой сигнал тревоги. «Злой дух Саггса появился снова, — писал Тур в одном из писем Эду. — На этот раз он угрожал стать большой сенсацией в Швеции, где мое имя долгое время было на слуху, после того как я в прошлом году получил медаль „Вега“»{483}.

Медаль «Вега» — это высший знак отличия, который могла предложить шведская наука и которую Тур Хейердал принял от короля Швеции. Но, как всегда, что-то должно было испортить радость, и снова появился Роберт Саггс. «Сенсация» состояла в том, что книгу Саггса перевели на шведский язык, и в этой связи ее автор распространял в шведской прессе уничижительные характеристики Тура Хейердала при поддержке Стига Рюдена, которого издательство привлекло в качестве консультанта шведского издания.

Волна статей прошла и в норвежских газетах. «Бергене Арбейдерблад» озаглавила свою публикацию «Люди с острова Пасхи обманули Т. Хейердала. Американский этнограф объявил его шарлатаном»{484}. В «Дагбладет» оповещали: «Теории расселения Хейердала — чистый нонсенс»{485}.

Все три года, прошедшие со времени публикации «Цивилизаций островов Полинезии», Хейердал придерживался принципа не комментировать ни книгу, ни автора. Но после того, как эта грязь появилась снова, он во всеоружии выступил в разделе хроники газеты «Дагбладет»: «Эксперт по Тихому океану, который не знает, где он был».

В своей статье Тур рассказал, что американский издатель Саггса просил его прокомментировать книгу, чтобы сделать ей рекламу. «Саггс должен меня благодарить, что я отказался комментировать его книгу. В ней столько ошибок и неточных сведений о Тихом океане, что ему вряд ли поздоровилось бы, если бы я указал на его многочисленные промахи». Далее Хейердал прошелся по ряду чисто фактических ошибок, будто жители Раройа стояли на рифе, когда «Кон-Тики» потерпел крушение, и что Джеймс Кук был на борту корабля, открывшего Таити. Он также развенчал заявление Саггса о шляпе-сафари, которую он якобы надел, сходя на берег в Нику-Хиве.

За исключением этого, он не вступил с Саггсом в полемику, сказав только, что если в его книге столько легко находимых ошибок, то как тогда читатель может доверять остальному?

Поддержка. Американский этнолог Кеннет Эмори не соглашался с теорией Хейердала, но отмежевался от Роберта Саггса

В одной из предыдущих статей в «Дагбладет» Саггс дал понять, что Кеннет Эмори поддерживал его и Стига Рюдена в борьбе против Хейердала. На это Хейердал привел цитату из письма, только что полученного им от Эмори: «Я почувствовал отвращение оттого, как Саггс с Вами обходится, и я очень недоволен его догматизмом на такой зыбкой основе…»

И в качестве завершения: «Мой опыт в исследованиях заключался в осуществлении и, по необходимости, защите своей собственной работы, а не в нападках на труды других. Нельзя пробиться вперед, оттесняя назад остальных. Но если Саггс желает, то я выскажу свое мнение о его книге. Она плохая»{486}.

В одном из писем Фердону Тур дал понять, что важнее всего для него было «убить Саггса как авторитет от науки»{487}. Это ему не удалось, но Роберт Саггс больше его не мучил.

Последний триумф в этом году признаний, несмотря на связанные с Саггсом неприятности, состоялся в июне 1964 года. Тогда Королевское Географическое общество вызвало его в Лондон, чтобы вручить авторитетную золотую медаль. Он получил этот знак отличия за то, что с помощью своих экспедиций на Галапагосы и остров Пасхи внес вклад в умножение знаний о культурном влиянии в Восточной Полинезии. Тур истолковал данное основание как изменение настроения по отношению к его теории и в Великобритании{488}.

Работа по подготовке второго тома «Археологии острова Пасхи» шла медленнее, чем планировалось. Издание обходилось дорого, и первый том не принес большого дохода. Надежды на прибыль от продажи второго тома также были призрачны. Как и с книгой «Американские индейцы в Тихом океане», издателем взялся быть шведский «Форум», и без какой-либо официальной поддержки издательство отказывалось работать дальше. Но для амбициозного Тура Хейердала издание имело такое большое значение, что он пообещал покрыть возможные убытки. Эта гарантия пробудила издательство от спячки.

Однако была и другая причина, по которой проект разваливался. К работе над вторым томом редакторы пригласили ряд независимых экспертов по острову Пасхи, чтобы они тоже внесли свой вклад, и сбор рукописей потребовал времени. Когда Хейердал составлял список тех, кого он хотел пригласить, он показал, что отвечает за свои слова, брошенные им в адрес Саггса: «нельзя пробиться вперед, оттесняя назад остальных». Кого он только не внес в свой список, пожалуй, за исключением лишь Томаса Бартеля.

В этом списке также значился ботаник Олоф Селлинг Он должен был провести анализ проб пыльцы, которую экспедиция привезла с острова Пасхи. Именно с этим анализом Тур связывал большие надежды. Если все обстоит так, как он думал, то анализы должны были показать, что люди завезли тростник тотора на остров Пасхи. Из этого следовало бы, что и сами люди должны были происходить из Южной Америки, потому что там единственное место в мире, где растет этот тростник.

Но, пока шведский профессор занимался данной работой, он стал жертвой заговора — Шведская академия наук попыталась лишить его должности профессора, объявив умалишенным. Дело попало в суд, но Академия наук проиграла. Селлинг продолжил работу в качестве директора ботанического отделения Музея естественных наук в Стокгольме, но преследования, которым он подвергся, и крупнейший, как говорили, судебный скандал в Швеции истощили его силы. Селлинг дал ясно понять, что не заинтересован более в работе по проведению анализа пыльцы{489}. Тур пригласил его в Стокгольм, чтобы вместе с ним проводить исследования, но на свое обращение «так и не получил ответа»{490}.

Эд предложил, чтобы Тур передал эту работу кому-нибудь другому{491}. Хейердал не принял предложение. Возможно, он не хотел обижать старого друга. Но прошло уже почти десять лет с тех пор, как они вернулись с острова Пасхи, и у Тура не хватало терпения снова отложить издание. В 1965 году второй том вышел из печати.

Коробки с пыльцой, которые, как думал Тур, тоже скрывали мировую сенсацию, в конце концов попали в подвалы Музея «Кон-Тики».

Там они стояли и пылились — вместе с фигурками из пещер с острова Пасхи.

РА

Тростниковая лодка. С помощью «Ра» Тур Хейердал хотел установить, могли ли древние египтяне пересечь Атлантический океан на судне, построенном из папируса

На холостом ходу

В 60-е годы к Туру Хейердалу пришло относительное спокойствие. Годы борьбы остались позади, по крайней мере, было похоже на то. С 1938 года, когда он вернулся домой с Фату-Хивы, его мысли были прикованы к полинезийскому вопросу. Тур осуществил несколько грандиозных экспедиций и опубликовал по их результатам весомые труды. От обвинений в шарлатанстве он смог привести своих противников к признанию возможности контактов между Южной Америкой и Полинезией и необходимости дальнейших исследований в данной области. Но теперь Хейердал отказался от решения этой задачи, вдруг обидевшись, что не все критики замолчали. Он не хотел больше смотреть в сторону Тихого океана.

Что привело к такому повороту? Его делом были экспедиции и книги. Однако о новых экспедициях он не думал. И кроме запланированной работы о пещерных фигурках — трофеях экспедиции на остров Пасхи, он не имел никаких планов насчет написания книг. Впрочем, не совсем.

Наверное, пришло время позаботиться о своем месте в жизни. В любом случае он начал работу вместе со своим другом юности Арнольдом Якоби, который должен был написать его биографию. Целыми днями напролет и даже неделями сидели они голова к голове в Колла-Микьери, и осенью 1965 года появился результат — «Сеньор Кон-Тики». Книга была хорошо принята читателями и была переведена на многие языки.

Тем не менее в этот период затишья Тур по-прежнему много ездил. В одном только 1964 году он посетил дюжину стран. Требовало времени и ведение хозяйства в Колла-Микьери. Кроме того, он решил для себя, что все, кто писал ему письма, должны получить ответ. Это само по себе было грандиозной задачей, поскольку письма потоком шли к нему со всего мира, и в таком количестве, что пришлось организовать собственную почту в деревне.

Время от времени он выполнял представительские поручения, как, например, во время визита могущественного Первого секретаря ЦК Коммунистической партии Советского Союза Хрущева, который летом 1964 года прибыл в Норвегию с официальным визитом. Хрущев очень хотел осмотреть Музей «Кон-Тики», и Тур Хейердал с готовностью выступил в качестве гостеприимного хозяина.

Во время этого визита присутствовал и Typ-младший, отчасти в качестве гида дочерей и жены Хрущева Нины Петровны, а отчасти в качестве тайного шпиона, внимательно следящего за происходящим. В письме матери он рассказал, что на посещение было выделено двадцать минут, но восторженный Хрущев провел в музее целый час.

Пока свита стояла, собравшись вокруг плота, и слушала рассказ Тура-старшего, от внимания сына не ускользнула фраза твердокаменного советского министра иностранных дел Андрея Громыко: «Прежде чем сесть на такой плот и отправиться в море, я хотел бы стать капиталистом».

Хрущев о таком не думал. Он извинился за то, что ничего не понимает в морском деле, но он с удовольствием принял бы участие в качестве кока в следующей экспедиции Хейердала. Тур ответил, что пока не планирует новую экспедицию, но если Хрущев действительно хочет отправиться вместе с ним, то он подумает — не повторить ли снова путешествие на «Кон-Тики», особенно если русский лидер возьмет с собой достаточно черной икры.

Лето 1964 года. Никита Хрущев посетил Музей «Кон-Тики» и попросился в следующую экспедицию Тура Хейердала в качестве кока

Собравшиеся прыснули от смеха, и под последующие аплодисменты Хейердал имел честь передать Хрущеву модель плота «Кон-Тики». В своей благодарственной речи советский партийный руководитель не находил слов, достаточных для того, чтобы выразить восхищение Туром Хейердалом и его достижениями. Все присутствовавшие, в том числе премьер-министр Эйнар Герхардсен, должны были знать, что Тур Хейердал весьма популярен в Советском Союзе и все читали его книгу о «Кон-Тики». На тот момент на родине Хрущева было продано два миллиона экземпляров этой книги{492}.

Выходя, Герхардсен положил Хейердалу руку на плечо. «Хорошо сказал!» — заметил он{493}, откровенно гордясь своим знаменитым соотечественником.

Вечером состоялся прием в советском посольстве. На следующий день Тур получил посылку, в которой было три банки черной икры, бутылка русского коньяка и золотые часы с гравировкой. Посылка пришла из Бюгдёй Конгсгорд, где Хрущев жил во время визита в Осло.

Встреча с Хрущевым еще больше укрепила популярность Тура Хейердала в Советском Союзе. Спустя всего лишь месяц он уже был в Москве, где принял участие в Международном конгрессе антропологов и этнологов. Журналисты толпой собирались вокруг него, а его выступление о «сложной культуре острова Пасхи», к его удивлению, напечатали в газете «Правда». В последний день работы конгресса газета попросила его рассказать о своих впечатлениях от конгресса в отдельной статье. И Тур был уверен, что этот особенно любезный прием со стороны советской прессы имел связь с визитом Хрущева в Музей «Кон-Тики»{494}.

Конгресс в Москве. Тур Хейердал был близорук еще с детства, но редко пользовался очками, стесняясь их носить

Главной темой конгресса была миграция в Тихом океане. Тур принял активное участие в дискуссиях, «не сталкиваясь с реальным противодействием»{495}. Однако из прошлых споров с советскими антропологами он знал, что такая оппозиция существует. Желая с ней расквитаться, Туру, с помощью зятя Никиты Хрущева, удалось организовать дуэль со своими противниками в правительственной газете «Известия». Снова им пришлось показать когти, и более того, он увидел, что некоторые бывшие противники теперь открыто его поддерживали. В пересказе, который Тур послал Эду Фердону, он, не стесняясь, назвал себя победителем битвы в «Известиях»{496}.

Этот победитель дома, в Колла-Микьери, захотел победить и себя самого. Приближался пятидесятилетний юбилей, и он знал, к чему приведет это событие. Большое общество, знаменитые гости, льстивые речи и обилие подарков. Но что, если он нарушит обычай, сядет в поезд и уедет в Неаполь?

Сам день рождения — 6 октября. За несколько дней до этого он сел на поезд до Неаполя. Он ехал вместе с другом Арнольдом Якоби.

Следующий день после приезда — это воскресенье, и они отправились в древние Помпеи. В Колла-Микьери он встретился с молодым священником и под бокал вина изложил свой план, как он желал бы отпраздновать пятидесятилетний юбилей. Тур хотел пригласить пятьдесят гостей на отличный обед, но это должны быть люди, которым не особо повезло в жизни. Он не предъявлял требования к их безупречности, как раз наоборот. Бандиты и воры тоже приветствуются. Но, поскольку он не знает Неаполя и не знает, с чего начать, то не поможет ли ему священник составить список гостей?

Священник покачал головой.

— Прекрасная мысль, — сказал он, — но она, к сожалению, неосуществима.

— Почему?

— В Неаполе нет ресторана, который согласился бы накрыть стол для такой компании.

Но Тур, мастер импровизации, знал, что делать.

Он попросил священника связаться с монастырем, который, но своему милосердию, согласился помочь.

Среди неимущего населения весть об угощении быстро распространялась из уст в уста, и количество гостей выросло с пятидесяти до ста пятидесяти, пока все они не уселись за ломившийся от яств стол от Тура.

Сочувствуя отверженным, которых общество забыло где-то на своем пути к прогрессу, аббат предпринял только одну предосторожность. Боясь, что гости не устоят перед соблазном, уходя, спрятать что-нибудь из столовых приборов себе под рубашку, еду подавали на бумажных тарелках и сервировали стол одноразовыми приборами{497}.

Тур Хейердал не был эксцентриком в социальных отношениях, он обращал на себя внимание скорее своей педантичностью. Он имел консервативные взгляды на общественные привычки и старался изо всех сил, чтобы дети получили правильное воспитание. Поэтому более чем странно, что на свое пятидесятилетие он решил сбежать от семьи, друзей и важных лиц, взамен проводя его вместе с неаполитанскими вольными птицами.

Тур желал большинству людей добра. Тратя деньги на бедных гостей, а не на богатых, он таким образом следовал высоким моральным принципам. Но в то же время монастырский банкет послужил некой уловкой, чтобы было о чем рассказать, когда он вернется домой. Так истолковали это его сыновья, когда услышали о праздновании в монастыре{498}. Это был самый настоящий трюк, отчасти потому, что он говорил об изобретательности и спонтанности Тура Хейердала, отчасти потому, что он сделал это мероприятие неподвластным критике, придав ему гуманитарное значение.

После празднования Тур снова остался один и провел в окрестностях Неаполя еще три недели. Он находился большей частью на острове Искья в большой бухте за городом. Купался и катался на водных лыжах, посетил на пароме остров Капри, испытывал шторм и штиль, солнце и дождь. Ел пищу, приготовленную лучшими поварами, пил изысканные вина. Он поддерживал связь с Ивонн по телефону, и, кроме нее, вряд ли кто-то знал, где он находится. Никаких журналистов, никаких встреч, никакой переписки, разве только книга. Тур делал нечто, чего не делал никогда, — отдыхал. Он наслаждался редкой роскошью тратить впустую время и не испытывать мук совести.

В некоторой степени это было то, что Тур называл самой приятной частью экспедиции, время между интенсивными приготовлениями и требующей сил работой, ожидавшей по возвращении из путешествия. В эту часть входили и сидение на плоту, и разглядывание ночного звездного неба или прогулки вокруг немых, но выразительных моаи. Только в этот раз он сидел в роскошной обстановке на средиземноморском острове и не знал, какие испытания могут его ожидать, когда он вернется домой.

Он вернулся обратно в Колла-Микьери 24 октября. Это время сбора урожая, и земля принесла свои плоды. Виноград для вина, оливки для масла. Три маленькие девочки бегут к нему навстречу. Младшей, Хелене Элизабет, или просто Беттине, как ее называли, всего пять лет, Мариан — семь и Аннетте — одиннадцать. Навстречу ему бежит и Ивонн, а за ней — Бритта, норвежская нянька.

Бритта Норли из Скотфосса в районе Скиена была по профессии медсестрой для душевнобольных, как это называлось в то время. Она работала в клинике для душевнобольных в Осло, когда однажды утром увидела объявление в «Афтенпостен». «Няня для трех детей требуется на Итальянскую Ривьеру». Контракт заключался сроком на один год.

Бритта одно время думала о том, чтобы поехать в США и работать там, но Итальянская Ривьера выглядела более привлекательно, и она откликнулась на объявление. В объявлении не указывалось имя, и она очень удивилась, когда встретилась с Ивонн на собеседовании и узнала, что трое детей — дочери Тура Хейердала. Ивонн объяснила, что она много времени проводит в разъездах и ей нужно, чтобы кто-то заботился о детях, пока ее нет. Бритта получила место, и спустя год все так ее полюбили, что попросили остаться. Через два года она вышла замуж за итальянского крестьянина, но продолжала работать няней в Колла-Микьери{499}.

Приятные минуты. Ивонн читает детям, Беттине, Мариан и Аннетте. По воскресеньям они забирались к отцу на колени и слушали норвежские народные сказки

Позволив Бритте так привязаться к дочерям, Ивонн и особенно Тур могли не беспокоиться, когда они покидали Колла-Микьери.

Бритта была из простой семьи и поначалу с трудом привыкала к благородным порядкам в доме Хейердалов. Но она смогла отказаться от диалекта, на котором говорили в Скотфоссе, и старалась придерживаться принятого в доме этикета, насколько у нее хватало сил и возможностей. Тур хотел, чтобы во всем был порядок — от того, как выглядит гостиная и спальни, до точного часа обеда. И упаси Бог потревожить его, когда он каждый день после обеда ложился на диван, чтобы отдохнуть. Этот отдых продолжался всего десять минут, и, чтобы не проспать, он держал в руках брелок. Когда он падал со стуком на пол, отдых заканчивался. Бритта с этим хорошо справлялась, и со временем она так сблизилась с Ивонн, что обращаться к ней по имени стало естественным.

Тур, напротив, всегда для Бритты оставался господином Хейердалом. Она смотрела на него снизу вверх и боялась помешать ему. Она видела фильм о путешествии на «Кон-Тики» и восхищалась его мужеством. Но в первую очередь она уважала Тура Хейердала как человека, и она боялась, что это уважение пострадает, если тон между ними станет более фамильярным{500}.

В глазах Бритты Хейердал очень хорошо обращался с детьми. Но она считала, что он порой бывал слишком строг, и ей довелось от него слышать, что она их балует. Если девочкам что-то нужно, то они должны были сначала это заслужить. Украшения и косметика запрещались, и он не любил, даже когда дочери носили бантики. С косами было лучше. Он так же придирчиво относился к их одежде, как и к своей собственной.

Утро воскресенья было временем для приятного времяпрепровождения. Тогда дочери могли забраться к нему на колени и слушать, как он читал им норвежские народные сказки в обработке Асбьёрнсена и Му. Любимыми были «Колобок» и «Мальчик, который соревновался с троллем в еде»{501}.

То, чего не хватало в детстве сыновьям, дочери получили гораздо в большей степени. Отсутствие Тура во время войны и экспедиция на «Кон-Тики» плюс развод во многом осложнили отношения с мальчиками. Им никогда не довелось испытать таких идиллических отношений с отцом, что царили в Колла-Микьери. Если девочки росли в постоянных отношениях с отцом, то мальчикам этого не досталось. Наверное, поэтому дочери впоследствии относились к отцу с большей нежностью, чем сыновья.

Тем не менее в идиллии Колла-Микьери не обошлось без темных сторон. Тур постоянно занимался реставрацией стен и домов в деревне, он также заботился о том, чтобы выращивать на собственной земле как можно больше из того, что необходимо для ведения хозяйства. На это требовалось много рук, и кроме норвежского секретаря он нанял крестьян, ремесленников, садовников, повара и даже официанта. Ежедневные обязанности по управлению этой маленькой империей все больше и больше переходили к Ивонн, которая кроме обязанностей матери должна была следить за закупками, выплатой жалованья и бухгалтерией.

В доме часто устраивались званые обеды и приемы с такими требованиями к хозяйке, чтобы все было на высшем уровне. Дальние гости прилетали, как правило, в Ниццу самолетом, оттуда Ивонн забирала их и много часов везла на машине по узким дорогам вдоль изрезанного берега. Затем требовалось готовить еду, заботиться о порядке на кухне и в спальнях, как правило, в течение нескольких дней без перерыва. В таких случаях от Тура помощи было мало. Он не понимал, что стоит за хорошо организованным приемом, так как приходил только к столу{502}.

Светское общество. В Колла-Микьери бывало много гостей, и Ивонн считала своей обязанностью быть для них отменной хозяйкой

Ивонн переутомлялась, это сказалось на ее здоровье. Врачи просили ее снизить темп жизни{503}. Она этого не сделала и в итоге попала в Королевскую клинику в Осло{504}. Определенного диагноза поставить не смогли, и Ивонн пришлось пройти через долгий процесс реабилитации, чтобы вернуть силы.

Было и другое, что утомляло. Тур говорил большей частью о себе и о своем. Даже Ивонн, с таким энтузиазмом принимавшей участие во всем, что он делал, надоело это слушать без конца. У него случались резкие перепады настроения, особенно в периоды, когда он подвергался научной критике, как во время утомительной борьбы с Робертом Саггсом, и все это выплескивалось на Ивонн.

Самым невыносимым все-таки стало то, что она в результате своего переутомления потеряла место женщины в чувственной жизни Тура. Он начал встречаться с другими женщинами, у него появились любовницы.

В интимной жизни у Тура и Ивонн всегда дела обстояли не очень гладко. Тур все хотел по-своему. Например, он не любил целоваться, их отношениям не хватало нежности. Ивонн рассчитывала на то, что это все придет со временем. Но она просчиталась. Тур не исправился{505}. Он не скрывал своих походов «налево» от жены, наоборот, он вел себя так же открыто, как он поступил с Лив, когда приехал из «Невра Хойфьелльс» после первой ночи с Ивонн. Она позволяла ему все, зная, что не сможет его остановить, но также и потому, что чувствовала уверенность в том, что он вернется обратно{506}.

Тур вырос в таком доме, где мать так и не смогла забыть, как отец поцеловал на кухне горничную{507}. Алисон вышла замуж в третий раз и так разочаровалась в муже и во всех мужчинах в целом, что больше не захотела иметь с ними дело. Вместо этого она «посвятила себя сыну, которого хотела воспитать так, как считала нужным»{508}. Частью этого воспитания стала пуританская мораль, и, когда Тур вышел во взрослую жизнь, он имел комплекс моральных принципов, которые безжалостно применял по отношению к другим. Однако, судя по всему, на него самого эти принципы не распространялись, поскольку он предал сначала Лив, а потом и Ивонн, и случилось это без зазрения совести, как будто он имел полное право так поступать.

В апреле 1967 года Typ-младший должен был жениться на своей Грете. Свадьбу праздновали в Лиллехаммере, и жених с должным уважением пригласил на праздник отца и Ивонн. В то время у Тура была замужняя любовница из Рима. Кроме Ивонн он взял с собой в Лиллехаммер и любовницу, и ее мужа, и они остановились — да, именно — в гостинице «Невра Хойфьелльс». Когда зазвенели колокола и отец невесты повел дочь к алтарю, отца семейства Хейердал все еще не было видно. Рассерженному жениху пришлось сказать свое «да» в отсутствие отца{509}, который проделал далекий путь из Италии, но так и не появился в церкви. Однако он все-таки пришел под конец церемонии, вместе с Ивонн и итальянской супружеской парой. Он объяснял свое опоздание тем, что итальянцы устроили ему сцену{510}.

Контакт между Туром и сыновьями не стал лучше оттого, что они жили в таких разных местах. Мальчики редко приезжали в Коллу, а отец, как правило, имел мало свободного времени, когда бывал в Осло. Typ-младший в одном из писем к матери упомянул о том, что получил «получасовую аудиенцию» у отца в «Континентале», но она не должна понять его неправильно, они очень хорошо общались по переписке. «Он всегда идет навстречу, когда я прошу его о чем-то, и заботится, чтобы у меня было все очень хорошо»{511}.

После окончания офицерских курсов Typ-младший пошел учиться в университет — какое-то время в Осло, а затем в Калифорнии и в Бергене. Он хотел стать морским биологом, этот предмет в немалой степени интересовал и отца. Однако, «поскольку отец — миллионер», он не получил заем на учебу, ведь заем выдавался только нуждающимся. Но отец был щедр, и, пока младший демонстрировал успехи в учебе и представлял ежемесячно отчет об использовании средств, деньги ему поступали.

Что касается Бамсе, то тут не получилось ни реального училища, ни торгового. Тур по-прежнему беспокоился о его будущем, и с ужасом понял, что во время пребывания в Колла-Микьери сын «связался с известной здесь компанией гомосексуалистов»{512}. Однако вскоре выяснилось, что подозрения, связанные с этой новостью, появились в результате недоразумения, и Хейердал «вздохнул с облегчением», когда Typ-младший все ему объяснил{513}. Но, поскольку Бамсе не ставил перед собой конкретных целей, он не мог, как брат, рассчитывать на помощь отца. И если отец все-таки время от времени посылал ему деньги, то они засчитывались как заем, а не как содержание.

Этот заем следовало выплатить. Когда Бамсе в 1964 году исполнилось двадцать три года и ему полагался подарок на день рождения, то он получил его от отца в форме сокращения долга на 200 крон{514}.

Бамсе получил место разнорабочего на одной из фабрик, находившейся в Ванвикане на полуострове Фосен под Тронхеймом. Директор фабрики, Бьорн Линг, приходился Туру двоюродным братом. По инициативе Тура и при согласии Бамсе была достигнута договоренность, что молодой человек под особым присмотром директора будет трудиться на фабрике год.

Дело сладилось. Бамсе смог приспособиться к своей новой жизни и стал ответственным рабочим. Хотя место было незначительным, он отлично развлекался и сорил деньгами, как и прежде; то, что ему приходилось теперь зарабатывать их самому, не помогало. Однако со временем он начал уставать от однообразия работы, и Линг заметил, что Бамсе стал часто пользоваться больничным. В отчете Туру он писал, что молодому человеку требуется «сильная рука, до тех пор пока он не повзрослеет. У него есть и ум, и все необходимые данные, и, когда он увидит, что время идет, а он все еще ничего собой не представляет, я лично считаю, что это даст ему хороший толчок»{515}.

Когда год закончился, Бамсе осознал, что фабрика — это вовсе не то место, где стоит задерживаться надолго. Он понял, что ему надо двигаться дальше. Он поймал Линга на слове и приготовился к рывку. Но он делал ставку не на Норвегию, а на Африку.

В предостережениях недостатка не было. Африке требовались врачи и инженеры, а не разнорабочие. Однако матери Бамсе идея так понравилась, что она решила сделать все, что в ее силах. С помощью своих связей в Осло Лив смогла найти ему работу на табачных плантациях в английской колонии Южная Родезия. «Я так обрадовалась, что села и заплакала. Надеюсь, это пойдет ему на пользу», — писала она с восторгом Туру.

Табачная фабрика Тидемана имела свою долю в плантациях, но, когда лидер белого меньшинства Ян Смит в 1965 году провозгласил колонию независимой от Великобритании, норвежцы вышли из игры. Бамсе тоже уволился. Он встретил девушку из Южной Африки, и они вместе отправились в ее родной город Дурбан. Они хотели пожениться, и Бамсе пригласил отца и мать на свадьбу.

Тур со временем стал разделять восторги Лив по поводу африканского проекта Бамсе, особенно после того, как норвежский начальник начал хвалил Бамсе за хорошую работу{516}. Но когда он услышал, что Бамсе собирается жениться, то испугался. В письме Лив и Пебблу он писал о присущей Бамсе «небрежности и полном отсутствии зрелости». Как может он жениться, да и вообще — с его точки зрения «это полный блеф, ведь у него нет даже постоянной работы»{517}.

Тур не поехал на свадьбу к сыну. Он сказал, что у него нет на это времени{518}.

Южная Африка. В 1965 году Бамсе женился в Дурбане. Лив поехала на свадьбу. Тур не приехал, у него не было времени

Но Лив отправилась. Она хотела быть рядом с сыном в такой счастливый для него момент.

Через год после свадьбы Тур, тем не менее, писал своему американскому другу Эду Фердону: «Бамсе уже проработал два года совершенно без какой-либо помощи с моей стороны. Он добился таких успехов в качестве торгового представителя норвежской пароходной компании в Дурбане, что они собираются отправить его в четырехмесячную поездку по Европе, чтобы найти еще больше клиентов»{519}. Карьера Бамсе пошла в гору, он стал многообещающим бизнесменом, и Тур Хейердал наслаждался в лучах его славы.

Однажды осенью 1966 года Typ-младший получил письмо от отца, которое очень его расстроило. Сын не предоставил удовлетворительного отчета о расходах, и в своем раздражении отец обрушился на него с обвинениями, как понял Typ-младший, в пьянстве и разврате.

«Какого черта он выдумывает — пьянство и разврат! — писал он матери. — Неужели он забыл, как сын вез его, дважды женатого и отца пятерых детей, на грязное свидание со старой шлюхой, а он дал сыну на пиво и попросил подождать в баре! Как он унизил свою жену и своих детей, взяв ту же самую шлюху с собой в средиземноморский круиз, чтобы приятно проводить время, когда с ним были и жена, и дети!»{520}

На отца у него был еще один зуб. Взамен на обещание молчания Тур-старший поведал ему тайну, относительно которой он получил «очень ясное указание держать язык за зубами». Тур-младший выполнил обещание, за одним исключением — он рассказал об этом Лив.

Во время визита в Колла-Микьери летом 1966 года отец доверил ему «интересный план путешествия на тростниковом судне из Африки (с Канарских островов) в Центральную Америку»{521}. Он обосновывал это «предприятие очень интересными теориями об Атлантике, пирамидах и тростнике». Чтобы продемонстрировать миру пример того, что путь международного сотрудничества является в наше конфликтное время единственно возможным, он хотел нанять команду из разных стран и частей света. Он думал об Америке, Советском Союзе, Китае, Италии, Германии и «о негре из Африки». Он назвал имена некоторых лиц, но, когда он сказал, что Пеббл со своей фамилией Рокфеллер станет отличным представителем для Америки, это вызвало неприятные чувства у Ивонн. Пеббл, муж его первой жены?

— А как насчет Тура? — спросила она, чтобы перевести разговор.

— Тур — нет, я не могу взять его. Он же норвежец!{522}

Typ-младший участвовал в экспедиции на остров Пасхи, он был океанолог и моряк, у него имелся сертификат дайвера, он сдал экзамен на капитана каботажного плавания, и теперь он не годится, потому что он — норвежец?

— И что ты на это скажешь, мама?{523}

Но Тур Хейердал был упрям. Только по одному человеку от каждой нации.

На тростниковой лодке из Африки в Центральную Америку, вот куда устремил он свой взгляд.

Спокойное время закончилось. Он собрался в очередную экспедицию.

Идея

В начале зимы 1966 года в жизни Тура Хейердала произошла новая судьбоносная случайность. Он прочитал статью в январском издании специального журнала «Америкэн Антиквити», издаваемого Археологическим обществом США. Статью под названием «Диффузионизм и археология» написал американский археолог Джон Роуи{524}. Именно с ним консультировался Рафаэль Карстен, прежде чем выступить и назвать путешествие на «Кон-Тики» шарлатанством. Роуи в тот раз не мог понять, как кто-то может тратить время на то, чтобы сидеть на плоту, когда в науке столько других неисследованных интересных вопросов.

Роуи был специалистом по Древнему Перу. В статье он перечислил не менее шестидесяти сходных черт между древними культурами внутренней части Средиземноморья и доколумбовой культурой Перу. Одна из этих черт особенно привлекла внимание Тура Хейердала. Речь шла о лодках, связанных из тростника. Египтяне плавали на тростниковых лодках по Нилу. То же самое делали инки — на озере Титикака и вдоль побережья Перу.

Хейердала этот список навел на размышления. Однако его поразил тот факт, что его разработал такой ученый, как Роуи. В той части научного мира, где диффузионисты сражались с изоляционистами, Роуи был явным приверженцем изоляционизма. Другими словами, он выступал в поддержку той точки зрения, что, пока Колумб не показал европейцам дорогу в Новый Свет, американские культуры развивались без влияния извне. Неужели Роуи позволил диффузионистам, которые утверждали, что сходство между культурами объясняется их распространением посредством путешествующих людей, привлечь себя на их сторону?

Нет, этого не случилось. Как и Роберт Саггс, Роуи считал, что мир диффузионистов больше похож на научную фантастику, чем на науку{525}. Когда он показывал сходные черты между Египтом эпохи фараонов и Перу эпохи инков, то делал это для того, чтобы продемонстрировать, как диффузионисты ошибаются. В обеих культурах использовали тростниковые лодки, но это не означало, что такое судно пересекало Атлантику. И пока никто не подтвердил, что тростниковые лодки египтян годятся для плавания через океан, невозможно говорить о влиянии. Скорее, наоборот, это доказывает, что даже культуры с множеством сходных черт развивались независимо друг от друга.

Той же осенью должен был снова состояться международный конгресс американистов, на этот раз в Буэнос-Айресе. Его организаторы хотели устроить дуэль между изоляционистами и диффузионистами и попросили Хейердала «пригласить докладчиков на симпозиум за и против трансокеанских контактов с Америкой в доколумбову эпоху». Роуи пригласили, но он не приехал{526}.

Дебаты велись в первую очередь о развитии древних культур Перу и Мексики. Как и раньше, одно утверждение противоречило другому, но Туру Хейердалу пришлось поддержать изоляционистов по одному вопросу. Он признал, что, «по меньшей мере, тот народ, владевший культурой мореплавания, который пришел из-за моря и научил индейцев строить каменные стены и писать на бумаге, должен был научить их и судостроению»{527}.

Ученые заявляли, что бальзовый плот не может пересечь открытый океан, поскольку бревна пропитаются водой и утонут. Теперь эксперты говорили то же самое о тростниковых судах. Раньше они ошибались. Не ошибаются ли они опять?

На бальзовом плоту люди могли уплыть только из Южной Америки, поскольку бальза не растет в других частях света. Но тростник растет везде, в том числе и в долине Нила, где его называют папирусом. Поэтому тростниковое судно, по крайней мере теоретически, могло приплыть в Южную Америку.

Тур вспоминал тростниковые лодки, которые он видел сначала на Титикаке, потом на острове Пасхи. Он не забыл ту лодку в форме полумесяца, которую Арне Скьогсвольд нашел вырезанной на животе моаи. И если тростниковый корабль смог пересечь Тихий океан из Перу на остров Пасхи, то он наверняка сможет пересечь и Атлантику{528}. Он не сомневался, что «древние строители пирамид в Перу» научили первых поселенцев острова Пасхи строить суда из тростника{529}. Эти строители пирамид жили у озера Титикака, и теперь ему снова захотелось посетить это озеро.

Тур Хейердал называл крупные океанские течения реками. Они сыграли большую роль в планировании его экспедиций на «Кон-Тики» и «Ра»

Тур взял с собой в Буэнос-Айрес Ивонн, и, как только конгресс закончился, они сели на самолет. В путешествие на Титикаку Тур взял с собой Хельге и Анне Стине Ингстад, чтобы показать им, что «не только викинги могли строить элегантные суда»{530}. Супруги Ингстад принимали участие в конгрессе, где они впервые рассказали о своих сенсационных находках у Ланс-О-Мидоу на Ньюфаундленде. С помощью археологических раскопок они обнаружили фундаменты жилищ и предметы, свидетельствующие о том, что викинги добрались до Америки на своих судах примерно за пятьсот лет до Колумба. Изоляционисты всегда относились к этому со скептицизмом, если не сказать отрицали существование часто упоминаемой викингами страны Винланд, и Тур надеялся, что они пересмотрят свою позицию, поскольку теперь есть доказательства, подтверждающие наличие контактов через Северную Атлантику. Однако, как оказалось, не в этот раз. Они в целом признали доказательства, но сочли, что индейцы выгнали викингов из страны прежде, чем они успели оставить о себе долговременную вещественную память. Поэтому, по мнению изоляционистов, культура Америки оставалась не тронутой «заразой» извне.

Возбужденный Тур Хейердал стоял на берегу озера Титикака и смотрел на суда, построенные из тростника тотора. Они представляли собой «совершенную симметрию и элегантность обтекаемых форм». С парусами, сделанными из того же тростника, «они рассекали воду с огромной скоростью». Эти суда нисколько не изменились за четыреста лет, когда их впервые увидели и описали испанцы. Тростниковая лодка пережила, таким образом, четыреста лет европейского влияния, и Тур пришел к выводу, что ее ценность в качестве плавсредства нисколько не уменьшилась.

Данный вывод располагал к серьезным размышлениям. То, что культура нашла дорогу на остров Пасхи и другие близлежащие острова Тихого океана, «было только ветвью, может быть, даже только верхушкой дерева. Но где же находятся корни? Здесь, в Америке? Или по другую сторону Атлантики?»{531}

Теории Тура Хейердала не имели бы ценности, если бы он не был твердо убежден в том, что культура — это нечто распространяющееся. Легенды, каменные статуи и каменные сооружения на островах Восточной Полинезии привели его в Перу к доисторическим культурам Анд. Оттуда следы повели его дальше, «в древние культурные центры, которые лежали заброшенными в зарослях джунглей» между Перу и Мексикой{532}. И откуда высокоразвитая мексиканская культура майя получила импульсы? Ниоткуда, говорили изоляционисты. С другой стороны океана, утверждали диффузионисты.

Хейердал лично не принимал участия в тех жарких дебатах в Буэнос-Айресе. Как ведущий симпозиума он должен был занимать «нейтральную позицию». Кроме того, ему не нравилось все, что было похоже на научную ссору. Он даже не отдал должное уровню дискуссии. Те, кто утверждал, что между Египтом и Перу имеется связь, не имели никаких убедительных объяснений, каким образом осуществлялось сообщение через Атлантику{533}. И пока разговор шел только о гипотезах, Хейердал предпочел воздержаться от поддержки какой-либо точки зрения.

Тем не менее он не мог освободиться от мыслей, вызванных содержанием статьи Джона Роуи. Хотя американский археолог приводил свои аргументы в поддержку противоположных взглядов, Хейердал принял его шестьдесят пунктов как знак, что Перу получило определенные импульсы из Средиземноморья. Но это подразумевало, что кто-то должен был переплыть Атлантику. И поскольку доказательств этому не было, он решил отправиться в плавание сам.

Он хотел сделать это на тростниковом судне. Такого же типа, которым пользовались древние египтяне.

Однако потребовалось значительное количество времени, прежде чем экспедиция всерьез начала готовиться. Только в конце 1968 года Хейердал предпринял первые шаги. Он начал свои исследования тростниковых судов в Пергамон-музее в Берлине. Этот музей имел самую крупную в мире коллекцию древностей. Затем он взял с собой профессиональных фотографов в многочисленные поездки, чтобы задокументировать историю тростниковых судов. На стенах гробниц фараонов в Долине царей он нашел хорошо сохранившиеся картины, иллюстрировавшие, как египтяне строили тростниковые суда. В бывшей французской колонии Чад он встретил людей из племени будума, которые до сих пор строили лодки из тростника для плаваний по крупному озеру с таким же названием. В Мексике, куда он отправился вместе с бывшим рекордсменом по прыжкам на лыжах с трамплина и кинооператором Турлейфом Шелдерупом, он посетил индейцев, которые могли показать ему последние остатки тростниковых судов, использовавшихся там, однако традиция их изготовления попала под пресс современного развития общества. Вместе с Шелдерупом Хейердал вернулся еще раз на озеро Титикака.

Египетские древности. Тур Хейердал хотел построить «Ра» настолько похожим на трех-четырехтысячелетние древние папирусные суда, насколько это было возможно

Во время путешествия в Египет Хейердал, к своему разочарованию, понял, что папирус больше не растет на берегах Нила. Чтобы найти оригинальный материал, требовавшийся для постройки экспедиционного судна, ему пришлось отправиться на озеро в Эфиопии, где не только рос папирус, но и традиции постройки судов были еще вполне живы. Озеро называлось Тана, там находился исток Голубого Нила.

На некоторых островах озера Тана жили чернокожие коптские монахи, и для них тростниковые лодки были единственным связующим звеном с внешним миром. Тур констатировал, что если тростниковые суда на озере Чад имели только нос и не имели кормы, то монахи с озера Тана сохранили изначальную египетскую форму, при которой и корма, и нос заканчивались красиво загнутым концом. Для Тура это было «новой встречей» с древним тростниковым судном, будто путешествие «назад сквозь время, к мирным временам на заре истории»{534}.

Монахи хорошо приняли Тура. Они показали ему некоторые острова. Тур заметил, что папирусные лодки вытаскивали на берег и оставляли там, если ими не пользовались. Это делалось для того, чтобы их высушить.

Тур никогда не сомневался, что «Кон-Тики» удержится на плаву. Путешествие основывалось на знании о том, что люди плавали из Перу в Полинезию на плотах, построенных из бальзы. Насчет тростникового судна он был уверен меньше. Хейердал не знал, плавали ли египтяне через Атлантику. Поэтому он не был полностью уверен в том, что судно, построенное из тростника, сможет выдержать такое путешествие. Он спросил монахов: как долго может продержаться на плаву судно, сделанное из папируса с Таны?

Ответ оказался не очень обнадеживающим. Судно, если его оставить в воде, пропитается водой и сгниет за пару недель. Оно не утонет, но потеряет несущую способность. Если его высушивать после использования, то оно продержится примерно год.

С «неуверенным чувством» Тур вернулся в Египет. Две недели? Он рассчитывал, что потенциальное путешествие займет два-три месяца. Он должен был спросить себя: «А стоило ли вообще пытаться в Атлантике?»{535}

Сомнения не рассеялись, когда он вернулся в Каир. По инициативе посла Норвегии Петтера Анкера египетский министр культуры и туризма созвал совещание местных экспертов. Хотя в Египте папирус больше не рос, в стране был свой Институт папируса. Вокруг стола собрались археологи, историки и музейные работники. Они дали слово эксперту из Института папируса. Он кратко и твердо заявил, что папирусное судно утонет через две недели. Один археолог напомнил, что древние папирусные суда плавали по Нилу, и он был уверен, что тростник растворится, как только лодка Хейердала попадет в соленую воду. Директор известного Каирского музея, где выставлена надгробная маска Тутанхамона, считал абсурдной саму идею и не мог представить себе папирусное судно в море.

Тем не менее никто не противился Хейердалу в реализации его проекта. На выходе заместитель министра по туризму взял норвежца за руку: «Вы должны построить это судно. Мы окажем вам всю возможную поддержку. Нужно напомнить миру, что Египет не только воюет»{536}.

За год до этого, в 1967-м, Израиль нанес Египту сокрушительное поражение в так называемой шестидневной войне. Египет ответил закрытием Суэцкого канала для всякого сообщения, а вдоль берегов египетская армия по-прежнему находилась в полной боевой готовности. Военные самолеты постоянно поднимались в воздух, и звук мощных моторов раздавался над пирамидами. Заместитель министра надеялся, что папирусный проект с участием гражданина мира в главной роли поможет возобновить в стране туризм.

В отеле Тура ожидало письмо. Он не придал ему значения, просто взял его с собой в номер. Там он сел на кровать и начал вертеть конверт в руках. Он по-прежнему не нажал на кнопку. Он все еще не пустил колеса в ход. Еще не поздно повернуть назад. Он мог собрать вещи и отправиться обратно в мирную Колла-Микьери. В любом случае проведенная работа не оказалась бесполезной. Он мог предъявить самостоятельную научную работу по истории тростниковых судов, документированную с помощью фильма и собственных полевых наблюдений.

Уже наступил октябрь. Если он хотел отправиться в путь в мае 1969 года, как он надеялся, то у него оставалось только семь месяцев. Это немного, но достаточно, если только он примет решение.

Значение имел не только вопрос времени. У экспедиции были трудности с деньгами. Если он даст сигнал на старт, это обойдется в кругленькую сумму. Как обычно, он планировал написать книгу о путешествии, но мог ли он теперь рассчитывать на щедрый аванс? Он в это верил, хотя еще не обсуждал своих планов ни с одним издательством. Опасаясь, что пресса встретит проект недоброжелательно, Тур все время пытался сохранить его в тайне. Он боялся, что утечка информации приведет к недопониманию цели экспедиции{537}. На этот раз он не хотел ничего доказывать, как с путешествием на «Кон-Тики». Он хотел кое-что найти. Он хотел убедиться в том, сможет ли вообще лодка, построенная из папируса, плавать в море{538}. Доказывать что-либо — это совсем другое, нежели убедиться в чем-то, и он опасался, поймут ли журналисты разницу. У него были и свои собственные сомнения. И если проект снова получит негативное освещение в прессе, то критики опять набросятся на него, как ястребы.

Однако на очереди стоял следующий вопрос: если получится реально пересечь Атлантику на папирусном судне, какие выводы сделает из этого Тур Хейердал?

На самом деле существовала только одна проблема. Кто построит судно? Сам он мог махать топором и построить плот из круглых бальзовых бревен. Но как сплести древнее судно из папируса?

Он открыл конверт. В нем лежала мятая бумажка. На ней было написано по-французски: «Дорогой Тур из Италии! Помнишь ли ты Абдуллу из Чада? Я готов приехать к тебе и построить большой кадай вместе с Омаром и Мусой. Мы ждем от тебя известий, а я работаю плотником у пастора Эйера в Форт-Лами. С уважением, Абдулла Джибрин»{539}.

Тур улыбнулся. О чем он переживал? Если Абдулла может, то сможет и он! Абдулла, неграмотный человек тридцати трех лет от роду из внутренней Африки, который никогда не видел моря, проявил готовность построить судно из тростника и отправиться в качестве члена команды в путешествие, если только власти Чада выпустят его из страны!

Тур встретил Абдуллу, когда он был в песчаном и выжженном солнцем городе Бол у озера Чад. Бол являлся центром строительства кадаев, как на местном языке назывались тростниковые суда. Абдулла немного владел французским и предложил свои услуги в качестве переводчика. Во время пребывания там Тур спросил двух братьев, не сделают ли они ему маленький кадай. Их звали Омар и Муса. Быстрыми движениями они нарезали нужное количество тростника, и, прежде чем солнце склонилось к закату, лодка была готова. Тура поразило, насколько она была похожа на те лодки, которыми пользовались индейцы с озера Титикака.

Для лучшего результата. Тур Хейердал испытывает тростниковую лодку, или кадай, на озере Чад и просит трех местных мастеров ехать с ним в Египет, чтобы строить «Ра»

Абдулла принес весла, и они отправились в плавание. Тур был удивлен плавучестью и устойчивостью, судно вело себя как «надутая резиновая лодка». Он еще больше удивился, когда Муса рассказал, что он «строил кадай, который был такой большой, что перевозил восемьдесят голов крупного рогатого скота через открытое озеро»{540}. Он также сказал, что кадаи могут находиться в воде много месяцев и не тонуть.

Тур посвятил братьев в свои планы построить папирусное судно в Египте. Он спросил Омара и Мусу, не могут ли они приехать и помочь ему, если он решит осуществить свой план. Братья, которые никогда не бывали за пределами Бола, запрыгали и затанцевали от радости, особенно когда узнали, что, может быть, и Абдулла тоже отправится с ними. Тур попросил их быть наготове. Он даст им знать, когда придет время.

Они ждали, но, поскольку Тур так и не решился, они ничего от него не слышали. Абдулла потерял терпение и отправился в Форт-Лами. Там он обратился к писарю, который помог написать ему письмо для Тура.

В гостиничном номере Каира, пока он читал письмо от Абдуллы, Тур принял решение{541}. Он построит лодку из тростника и поплывет через Атлантику.

Он решил не обращать внимания на слова египетских экспертов по поводу плавучих способностей папируса, поскольку у них не было ничего, кроме предположений. Он больше доверял своим друзьям из Чада. Они строили лодки согласно древней традиции, и на практике именно они были экспертами по папирусу. К тому же они пользовались другим, более эффективным методом строительства, чем монахи на озере Тана, поскольку они строили лодки, которые могли держаться на плаву в течение многих месяцев и из того же типа тростника.

Сам папирус он все же не мог добыть в Чаде, поскольку там не было ни шоссе, ни железной дороги или других транспортных путей. Тростник нужно было брать у монахов с озера Тана и везти на грузовиках около 700 километров к порту Массава на Красном море. Оттуда груз должен был отправиться в Египет.

Посредством агента в Аддис-Абебе Тур заказал 150 кубометров папируса. Египетский грузоперевозчик взял на себя обязательство по доставке тростника на пристань Массавы к 30 января 1969 года{542}. Тур отправил известие Абдулле и попросил его прибыть в Каир вместе с Омаром и Мусой в середине февраля. Он рассчитывал, что к тому времени тростник будет на месте и можно начать строительство судна.

Методичный Тур Хейердал снова в работе. Шаг за шагом и такими темпами, что у любого захватило бы дух, он готовил экспедицию. Когда он принимал решение отправиться в путешествие на «Кон-Тики» и до того момента, как он вступил на плот, прошло всего шесть месяцев, и все это несмотря на то, что ему пришлось отправиться в глубь джунглей Эквадора, чтобы нарубить нужных деревьев. Теперь у него снова были сжатые сроки для постройки тростниковой лодки, а строительный материал предстояло доставить издалека.

В конце октября он покинул Каир. По-прежнему многое нужно было сделать, но во время ожидания тростника Колла-Микьери оставалась лучшей оперативной базой для дальнейшей работы. Кроме того, там была Ивонн, готовая помочь в качестве неутомимого секретаря экспедиции. Тур нуждался в ней так же, как он в свое время нуждался в Герд Волд во время подготовки экспедиции на «Кон-Тики».

Семейный визит. Ивонн привезла в Египет дочерей, чтобы они увидели пирамиды и как папа строит лодку из тростника

В середине ноября агентство Рейтер отправило сообщение, что Тур Хейердал был в Египте и изучал папирусные суда. «Афтенпостен» тут же ухватилась за новость. Событие появилось на первой полосе под названием «Потомки папирусных судов Древнего Египта все еще на службе»{543}. Тур рассказал о тростниковых лодках в Эфиопии и Чаде, Перу и Мексике и о том, что он готовит по этой теме книгу и фильм. В интервью по телефону он также сообщил, что «третий, и последний том, научного труда об острове Пасхи» написан и готовится к печати. Но о предстоящей экспедиции он не сказал ни слова.

Через десять дней в Колла-Микьери появился журналист «Афтенпостен» Хеннинг Синдинг-Ларсен. Он хотел написать большую статью об истории папирусных судов. Синдинг-Ларсен как никто другой среди норвежских журналистов освещал все дела Тура Хейердала и был одним из тех немногих, кто вызывал у капитана «Кон-Тики» полное доверие. Еще в 1938 году он написал рецензию на книгу «В поисках рая», в которой Тур описал свое путешествие вместе с новоиспеченной супругой Лив на остров Фату-Хива. Если другие рецензенты больше интересовались романтической стороной путешествия, то Синдинга-Ларсена интересовала встреча Хейердала с «туземцами и их памятниками», а также этнографическая ценность материала. Тур приветствовал Синдинга-Ларсена в Колла-Микьери «стаканом вина, которое он приготовил сам из собственного винограда»{544}.

Потягивая вино и наслаждаясь видом Средиземного моря, гость поражался красотой места. Он чувствовал, будто путешествует на воздушном корабле, поддерживаемом слабым ветром{545}. Тур хотел показать ему окрестности, и они отставили вино. Пока они бродили в оливковых рощах, Тур взял его в путешествие в древние времена. Медленно приоткрыл он и другую дверь. Взамен на обещание Синдинга-Ларсена хранить молчание он посвятил сотрудника «Афтенпостен» в тайну. Тур рассказал, что хочет отправиться через Атлантику на папирусном судне. Когда придет время для официального объявления, «Афтенпостен» в награду за молчание получит эксклюзивные права на материал.

Синдинг-Ларсен отправился в Осло, имея в своем блокноте мировую сенсацию. Он выполнил обещание. Журналист сделал только то, для чего, собственно, приехал. Он написал большую, на целую полосу, статью по истории тростниковых судов. В статье он назвал Тура Хейердала «Одиссеем Тихого океана»{546}.

В 1968 году Тур праздновал необычное Рождество. 22 декабря он приземлился в Каире вместе с Ивонн и детьми. Сам праздник они отметили будучи гостями норвежского посольства. На второй день Рождества они отправились на машине к пирамидам вместе с послом Петтером Анкером в качестве гида. На третий день Рождества Аннетте, Мариан и Беттине катались на верблюде.

Для Тура поездка была далеко не только отпуском. Он встречался с руководителем министерства культуры и туризма и другими известными персонами. Вопрос о месте для строительства тростникового судна все еще не был решен. Было бы естественным строить его около моря. Но этого Тур не хотел. Он являлся не только ученым, но также мастером создавать шумиху вокруг своих экспедиций. И поскольку целью проекта было воссоздание древних времен, то и тростниковая лодка должна была создаваться в древней атмосфере. Он спросил египетские власти, нельзя ли строить лодку в песках около пирамиды Хеопса, самой древней и самой высокой пирамиды в Гизе.

Йон Линг был в то время министром иностранных дел Норвегии. Он занимал пост в правительстве четырех партий Пера Бортена как один из представителей правых. Линг, кроме того, являлся двоюродным братом Тура Хейердала. Еще в самом начале Тур обратился в министерство иностранных дел за письмом-обращением к властям Египта. Йон Линг подписал письмо к своему египетскому коллеге, где он просил оказать необходимую помощь известному норвежскому этнографу и ученому Туру Хейердалу.

То радушие, с которым египетские власти все время принимали Хейердала, указывало на то, что египетский министр иностранных дел отправил письмо по инстанциям. В канун Нового, 1969 года министр туризма удовлетворил желание Тура Хейердала. При условии что он не будет копать песок, он получил разрешение строить тростниковое судно перед пирамидой Хеопса{547}.

Двумя неделями ранее Тур Хейердал решил, как будет называться тростниковая лодка.

Она получит название «Ра»{548}.

Один мир

В начале 1969 года казалось, что в основном все готово. Папирус был на пути из Эфиопии, кораблестроители в готовности ждали в Чаде, а власти дали «Ра» разрешение вырастать из песков пустыни на фоне возвышающейся пирамиды. Но кто станет членами экипажа?

Тур хотел позвать старых друзей по «Кон-Тики»{549}. По-разному сложившаяся карьера заставила их разъехаться на все четыре стороны, но они поддерживали контакт. В последний раз они встречались 7 августа 1967 года, в день, когда двадцать лет назад плот насел на риф Раройа. Но вместе с тем, чтобы выяснить, сможет ли папирусное судно пересечь Атлантику, Тур Хейердал, все более интересовавшийся политикой, имел и другую цель. Как он рассказал старшему сыну, экипаж должен быть международным.

Чтобы показать, что возможность сотрудничества и взаимопонимания независимо от государственных границ существует в нашем все более беспокойном мире, он хотел объединить на «Ра» семь человек разной национальности, политических, этнических и религиозных взглядов. Идея стала результатом его растущего интереса к организации «Один мир».

Разрушения Первой мировой заставили людей выступать против новой войны. Созданная Лига Наций должна была трудиться на благо мира и за разоружение. Однако этот союз практически ничего не добился, и мысль объединить все народы мира в федерацию обрела свою форму. Страна за страной создавали организации с этой целью. Вторая мировая война еще больше укрепила эту мысль. В 1947 году эти организации собрались вместе в Швейцарии, чтобы начать глобальное движение за создание всемирного федерального правительства, основанного на международном праве.

Гражданин мира. Тур Хейердал активно способствовал сотрудничеству сквозь государственные границы и хотел иметь на «Ра» международный экипаж

В Норвегии движение получило название «Один мир», и в 50-е и 60-е годы эта организация имела определенное признание. Среди тех, кто к ней присоединился, был Тур Хейердал. Однако в ее рядах существовали некоторые разногласия. Международное федералистское движение надеялось на ООН как на инструмент достижения своей цели. Но результатов добиться не удалось, и критические голоса считали, что ООН не тот путь, по которому следует идти. В докладе на ежегодной встрече организации «Один мир» Тур Хейердал как раз подчеркнул, что именно ООН является лучшим средством для создания более сплоченного мира. Вместо того чтобы критиковать ООН за слабость, он взял слово, чтобы подчеркнуть могущество организации. Он хотел расширить ООН, которая могла бы координировать национальные интересы в области безопасности, не вмешиваясь во внутренние дела своих членов. Он хотел придать ООН военную силу, которая могла бы защищать одну нацию, если она подверглась нападению извне. Кроме того, он хотел создать международные силы полиции, участники которых отказались бы от своего исконного гражданства и стали бы вместо этого гражданами ООН с соответствующими паспортами{550}.

В 1967 году Всемирная организация федералистов собралась на Всемирный конгресс в Осло. В это время Тур Хейердал взял на себя обязанности почетного вице-президента движения. Во время конгресса он сказал «Афтенпостен»: «Большинство считает, что рабочая программа организации „Один мир“ утопична, но в таком случае это утопия, которой мы не можем избежать». Он обосновал свое высказывание тем, что необходимость сотрудничества в мире никогда не была сильнее{551}.

Это были неспокойные времена. «Холодная война» и угроза атомного оружия пугали практически всех. Война во Вьетнаме была на первых полосах газет по всему миру. На Ближнем Востоке шестидневная война подбросила новых дров в постоянно тлеющий костер. На следующий, 1968 год, по всей Европе прокатились студенческие волнения, а в Париже толпы демонстрантов смогли почти свергнуть французского президента Шарля де Голля. После Пражской весны в том же году в Чехословакию вошли советские танки, чтобы остановить борьбу Александра Дубчека за более умеренный коммунизм. И в странах Третьего мира жизнь людей не стала лучше. Бедные оставались бедными, а богатые становились еще богаче.

Выступая за федерализм как основу мирового порядка, Тур Хейердал демонстрировал то самое разочарование современным управлением, которое владело им в студенческие годы и вело его «назад к природе». Это было то самое чувство безысходности, соединенное с желанием сделать что-то, чтобы привести людей к гармонии с собой, что заставило Хейердала принять более активное участие в политике.

Он стал почетным вице-президентом Международной ассоциации федералистов, потому что у него было имя. Но он хотел также подтвердить свое членство посредством активных действий. Составить международный экипаж тростникового судна, по его мнению, было отличным способом сделать это.

У него имелись имена двух-трех человек, согласившихся принять участие в плавании на «Ра». Одним из них был Абдулла из Чада. Но составление окончательного списка заставило себя подождать. Были другие, более срочные дела.

Теперь многие знали, чем занимался Тур Хейердал. Опасность, что новость о предстоящей экспедиции появится в той или иной газете, становилась явной. Тур проклинал себя за то, что он сам собрался управлять предоставлением информации. Он послал телеграмму Хеннингу Синдинг-Ларсену и попросил его приехать в Ниццу. Журналист тут же сел на самолет, и 20 января они встретились в городе на Французской Ривьере.

Хейердал вручил Синдинг-Ларсену хорошо подготовленный материал. Он содержал рисунки и фотографии. Предполагалось, что новость об этой экспедиции не появится в печати, пока Хейердал не даст на то явного сигнала. Но если что-то просочится в другие газеты, то «те сведения, что он дал сотруднику „Афтенпостен“, должны быть преданы гласности (немедленно), чтобы не возникло недопонимание в отношении цели экспедиции»{552}.

Встреча этих двух людей продолжалась три часа. Синдинг-Ларсен отправился обратно в Осло тем же вечером.

26 января Тур Хейердал поселился в отеле «Шератон» в Нью-Йорке. На следующий день он встретился с Норманом Казинсом, главой Всемирной ассоциации федералистов и личным другом Генерального секретаря ООН У Тана. Хейердал знал Казинса по Всемирному конгрессу в Осло, где они оба выступали хозяевами мероприятия. Тур рассказал о «Ра» и международном экипаже. Но ему не хватало главного. Чтобы действительно оживить сотрудничество между нациями мира, должен плыть «Ра» под флагом ООН. Казинс дал Хейердалу рекомендательное письмо Генеральному секретарю ООН и использовал свое влияние, насколько это было в его силах. 29 января Тур имел получасовую беседу с У Таном в его кабинете на самых верхних этажах здания ООН.

Генеральный секретарь с интересом выслушал план Хейердала и лично не имел ничего против того, чтобы «Ра» отправился в плавание под флагом ООН. Тем не менее он должен был спросить своих советников, не будут ли тут нарушены какие-либо формальности{553}.

Советники не возражали. Тур получил разрешение. В первый раз в истории организации судно отправится в плавание под флагом ООН.

27 января в «Хандельстиднинген» в Гётеборге просочилась новость о предстоящей экспедиции Хейердала. Газета получила информацию из одного источника в Египте. Через два дня «Афтенпостен» выпустила свой полноценный материал. «Семеро на папирусной лодке через Атлантику. Тур Хейердал отправляется в новую экспедицию» — стояло над пятью колонками в верхней части первой полосы.

Во введении редакция сделала все, что смогла, чтобы разбудить интерес читателя. «Эта экспедиция во многом превосходит плавание на „Кон-Тики“. Если плот, по общему мнению, был ненадежным средством, то это судно, на котором он [Хейердал] сейчас собирается в путь, в глазах обывателя еще менее надежно». Газета «Афтенпостен» посвятила этому вопросу целую полосу. Читатель узнал, что Хейердал назвал судно «Ра» в честь египетского «бога Солнца Амона-Ра и потому, что имя Ра встречается в Полинезии».

Потребовалось не много времени, чтобы новость достигла редакций Нью-Йорка. Газеты, радио и телевидение, все хотели заполучить Хейердала, который «случайно» оказался в городе. Во время встречи с иностранными журналистами в международном пресс-центре он получил дополнительное освещение. Из Гамбурга пришел запрос из воскресной газеты «Бильд ам зонтаг», имевшей тираж 2,5 миллиона экземпляров. Редактор прочитал репортаж в «Афтенпостен» и попросил Хейердала о встрече как можно скорее{554}.

Шар попал в цель. Тур Хейердал не только научился передавать свои мысли посредством книг и докладов. Он постиг искусство ловить прессу на крючок.

Капитана «Кон-Тики» не забыли. Капитан «Кон-Тики» снова отправляется в плавание.

В своих прежних экспедициях Тур Хейердал научился быть хорошим руководителем. Те, кто плавал вместе с ним на плоту или участвовал в археологических раскопках, — все рассыпались в похвалах относительно того, как он обращался со своей командой. На «Кон-Тики» пятеро норвежцев и один швед образовали сплоченную группу людей одной культуры. На Галапагосах и острове Пасхи в экспедициях участвовал смешанный коллектив из норвежцев и американцев, но их объединяла археология. На «Ра» Хейердал решил пойти противоположным путем. Здесь за основу брались различия; именно в непохожести тех, кто собирался отправиться с ним, он хотел черпать энергию.

Заботясь о качестве экипажа, Тур требовал, чтобы каждый участник был специалистом в той области, которую ему поручат на борту. Подобрать членов экипажа по специальности нетрудно. Но знать заранее, поладят ли столь разные люди, было труднее. Тур боялся, что в пути возникнет экспедиционная лихорадка, как он это называл. Под «экспедиционной лихорадкой» он понимал психическое состояние, когда «даже самый мирный человек вдруг становится раздражителен, зол, совершенно выходит из себя», потому что после нескольких недель трений он уже не имеет сил видеть что-то хорошее в своих товарищах{555}. Однако у него не было времени ездить и проводить интервью с кандидатами. В этом жизненно важном деле он не смог сделать ничего более, кроме как понадеяться на то, что на «Ра» будет идиллия.

Лучшим средством против экспедиционной лихорадки, этой «коварной опасности», по мнению Тура, являлось чувство юмора. Поэтому участники экспедиции должны были им обладать и, в немалой степени, уметь посмеяться над собой.

С созданием международного экипажа он рисковал получить языковые проблемы. Поэтому все должны были владеть английским или другим языком, который понимал Тур{556}.

На обратном пути с острова Пасхи в 1956 году «Кристиан Бьелланд» зашел на Таити. Там Тур встретился с молодым американцем, который ходил в качестве штурмана на одном спортивном паруснике с Гавайев. Его звали Норман Бейкер, он научился штурманскому делу, когда служил на американском эсминце во время корейской войны. Отслужив два с половиной года, он оставил службу и занялся предпринимательством в Нью-Йорке. Во время визита в город в начале 1968 года один знакомый дал Туру номер телефона Нормана в случае, если ему однажды понадобятся люди для новой экспедиции. Тур позвонил Норману и попросил его пообедать вместе с ним.

Тур не признал Нормана по голосу, но узнал его сразу же, как они увиделись.

Должно быть, он сумасшедший, подумал Норман, когда позднее вечером покидал ресторан. Тур спросил, не хотел бы он стать членом экипажа тростникового судна{557}.

Норман вполне хотел бы, но что скажет жена? У них было трое маленьких детей и большой кредит за дом. «Он немного сумасшедший», — сказал он, когда передавал жене разговор с Хейердалом. «Нет, — ответила она. — Тур Хейердал не сумасшедший. Это ты будешь сумасшедшим, если не отправишься с ним. Смотри на это как на отпуск!»

Тур и Норман встретились через год, в тот же день, когда Тур посетил У Тана. Норман все еще не был до конца уверен. Морской опыт научил его высоко ценить безопасность. Как предприниматель, он мог представить себя на бревнах, но тростник?.. «Тростник ведь не толще пальца!» — сказал он, уставившись на человека, пересекшего Тихий океан на связке бревен.

Но способность Тура убеждать была велика. Он кратко рассказал Норману историю тростниковых судов. Он говорил о культурных параллелях между Египтом, с одной стороны, и Мексикой и Перу — с другой, он говорил о египетском боге Солнца, имя которого использовали и полинезийцы, — и как все это могло быть случайностью? Тур привел также аргумент своих противников, что такой культурной преемственности не могло быть, поскольку древние люди не имели судов. Но он и хочет узнать, были ли у них суда.

Норман внимательно слушал. Он видел фильм о «Кон-Тики» и узнавал эти доводы, поэтому и согласился на участие в экспедиции.

Они составили договор. Норман должен был взять на себя обязанности штурмана и радиста на борту. Он также становился своего рода заместителем начальника экспедиции. Если с Туром что-то случится, то Норману поручалось взять на себя обязанности капитана и руководителя экспедиции.

Штурман. Норману Бейкеру из США поручалось управление «Ра»

Как американец, тридцатидевятилетний Норман Бейкер представлял западный блок в многонациональном эксперименте Тура Хейердала. В Нормане текла еврейская кровь, и тем самым он добавил еще один кирпичик в то многообразие, которое Тур хотел создать на борту «Ра».

Поскольку западный блок получил свое представительство, Тур желал для поддержания равновесия получить кого-нибудь из восточного блока. Он хотел найти кого-нибудь из Советского Союза, кто мог бы одновременно выполнять обязанности судового врача. Получить выездную визу для русского в 60-е годы было, однако, нелегким делом. Поэтому Тур собирался посетить Москву, чтобы просить помощи у своих знакомых. Но после советского вторжения в Чехословакию в августе 1968 года он отказался от поездки, попросив о содействии норвежское министерство иностранных дел{558}.

В начале февраля Тур получил личное письмо от своего кузена из министерства. Он обсуждал этот вопрос с советским послом в Осло два раза. Но посол сомневался в том, чтобы направить русского участника в такую экспедицию «без того, чтобы у него было достаточно времени и возможностей пройти до отправления надлежащую подготовку как в физическом, так и в психологическом плане». Это был отказ на дипломатическом языке, и министр иностранных дел Йон Линг закончил письмо своему родственнику следующим образом: «Я думаю, что смогу помочь тебе найти замену, если обращение к русским не увенчается успехом»{559}.

Но Тур хотел именно русского. Его основная идея в том и состояла, что противники в «холодной войне» должны объединиться на «Ра». В 1962 году он получил золотую медаль от советской Академии наук за заслуги в исследованиях. В Осло сам Никита Хрущев шутил насчет того, что он хочет принять участие в следующей экспедиции. Книга о «Кон-Тики» вышла миллионным тиражом, и трудно было найти русского, который бы не знал, кто такой Тур Хейердал. И с таким багажом не будет возможности найти русского участника?

Он написал президенту Академии наук с просьбой о помощи. Хейердал был достаточно дерзок и отметил, что не примет кого угодно. Кандидат должен быть врачом, знать английский и иметь чувство юмора{560}. Это было сделано не только с целью предотвратить вспышку экспедиционной лихорадки. Тур написал так с целью оградить себя от того, чтобы Академия наук прислала ему холодного и фанатичного члена Коммунистической партии{561}.

Тур снискал милость в глазах аппаратчиков. После двух месяцев размышлений они выдали выездную визу Юрию Сенкевичу. Ему было тридцать два года, и он работал врачом в отряде космонавтов. Он также провел год на советской научной станции «Восток» на южном полярном континенте.

В первый раз в аэропорту Каира Тур встретил Юрия, когда он, последний пассажир, с сигаретами и водкой в руках, выбирался из самолета «Аэрофлота». В дороге он сильно нервничал из-за того, что не сможет казаться достаточно веселым, поэтому накачал себя водкой. Однако опасения оказались напрасными. Тур встретил человека с «веселой и притягательной улыбкой, сугубо штатского»{562}. Они смеялись всю дорогу по пути в гостиницу.

Юрий Сенкевич прибыл из страны, которая вознесла коммунизм до уровня государственной религии. Но с английским дело обстояло не так хорошо. И опыта мореплавания у Юрия не было.

Судовой врач. Юрий Сенкевич приехал из Советского Союза, где он, среди прочего, работал врачом в отряде космонавтов

Взять одного члена экипажа из Египта было бы, пожалуй, весьма неглупо в то время, когда власти предоставляли Туру престижное место для строительства «Ра». Но, хотя египтяне видели рекламную ценность в том, что Тур Хейердал бродил в песках около пирамид, никто из них не захотел принять участие в плавании на судне, о котором эксперты говорили, что оно потонет. Для Джорджа Суриала дело обстояло иначе. Кроме того что он получил во Франции диплом инженера, он был профессиональным аквалангистом и мастером дзюдо. О нем ходили слухи как о плейбое пляжей Красного моря и ночных клубов Каира.

Он чихал на приговор египетских экспертов по папирусу и смотрел на «Ра» как на проект своей мечты. Через одного знакомого он попал в строительную группу Тура у пирамид и вскоре обратил на себя внимание. Джордж следил за канатами и парусами, организовывал закупки продовольствия и выступал в качестве связного между экспедицией и учреждениями в городе и местными властями. Он был настоящим энтузиастом, человеком, способным распространять хорошее настроение на шести языках, короче говоря, этот парень пришелся Туру по сердцу.

В один из трудных, утомительных дней Тур подошел к нему и сказал: «Смотри, тебе надо немного отдохнуть, Джордж. Я не хочу, чтобы участники экспедиции доводили себя до изнеможения». Довольный Джордж подписал контракт за час{563}.

Двадцатидевятилетний Джордж Суриал также не имел опыта плавания на парусных судах. Зато он был аквалангистом. А Туру было нужно, чтобы кто-то смог инспектировать состояние корпуса папирусного судна под водой во время плавания в океане.

Ныряльщик. Джорджу Суриалу из Египта в качестве основной задачи поручалось инспектировать состояние подводной части корпуса «Ра»

Норман был иудеем. С Джорджем Суриалом Тур получил на борт араба-мусульманина.

Если окажется так, что тростниковое судно сможет пересечь Атлантику, тогда сам собой встанет вопрос: оказывалось ли культурное влияние из внутренних районов Средиземноморья на районы Мексики и Перу? Имея на борту египтянина, Тур хотел получить также одного представителя противоположного берега океана. Изначально в списке стоял мексиканский пловец-олимпиец Рамон Браво. Но прямо перед тем, как спортсмен должен был присоединиться к остальной команде «Ра», он попал на операционный стол с обострившейся болезнью. За неделю до отплытия его соотечественник, антрополог Сантьяго Хеновес, дал свое согласие.

Тур встретился с ним на одном конгрессе и рассказал о «Ра». Сантьяго настаивал на своем желании присоединиться к экспедиции. Но Тур вынужден был ответить, что место занято.

— Тогда поставь меня в список ожидания, — попросил он.

Когда Рамон заболел, появился Сантьяго.

Тур назначил его интендантом экспедиции. Он отвечал за упаковку и размещение провианта, который экспедиция должна была взять с собой.

Сантьяго Хеновесу исполнилось сорок шесть лет, и он не имел «абсолютно никакого опыта в мореплавании»{564}.

Интендант. Сантьяго Хеновес, антрополог из Мехико, должен был следить, чтобы провиант надежно упаковали

Чтобы на борту «Ра» были не только белые, Тур хотел предоставить место и цветному участнику, и «самыми черными неграми», каких он когда-либо видел, были Абдулла, Омар и Муса из Чада{565}. В Абдулле он видел, кроме того, не только участника. Он видел в нем человека, независимое поведение которого могло значительно помочь в создании рассказа о путешествии, не говоря уже о фильме, который он планировал снять обо всем этом приключении{566}.

Абдулла быстро ответил согласием, когда в свое время пришло известие от Тура, что он, Омар и Муса должны быть в Каире, где в середине февраля начнется строительство папирусного судна. Чтобы выехать из страны, они должны были получить письменное удостоверение, что они наняты на работу, а также личные авиабилеты. И поскольку ему нужно было съездить в Бол, чтобы забрать тех двоих, он попросил о более крупной сумме на покрытие расходов.

Специалист по папирусу. Абдулла Джибрин из Чада участвовал в строительстве «Ра», он стал ответственным за ремонт в случае повреждений

Строго говоря, Тур ничего не знал об Абдулле, кроме того, что он был плотником, ходил в белой рубахе и говорил по-французски. Но у него не оставалось выбора. Если Абдулла не привезет Омара и Мусу, то ему придется ехать за ними самому, а на это у него не хватало времени. Поэтому Тур сделал все, о чем просил Абдулла.

Тур был уверен, что он хорошо разбирается в людях. Он редко ошибался. И хотя он не успел толком познакомиться с Абдуллой, но чувствовал, что может доверять ему. Поэтому он был шокирован, получив от Ивонн телеграмму: «Абдулла арестован. Кораблестроители по-прежнему в Боле. Позвони немедленно»{567}.

Из тюрьмы Абдулле удалось переслать письмо в Колла-Микьери. Он сухо констатировал, что не смог забрать Омара и Мусу, поскольку его арестовали. Он пообещал написать через месяц.

Через месяц?

Уже прошло немало дней февраля, и папирус с Таны прибыл на место. Тур бросился на самолет в Форт-Лами, столицу Чада, где он нашел Абдуллу, обвиняемого в работорговле. Благодаря определенной сумме из денег, полученных от Тура, ему удалось откупиться от тюрьмы. Но он был ограничен в свободе передвижений, не мог покинуть город и тем более страну.

Они встретились в гостиничном номере Тура. Абдулла танцевал от радости. И тут прояснилась вся история. Когда он получил деньги от Тура, то сразу же отправился в Бол за Омаром и Мусой. Там ему сказали, что они на рыбалке. На озере у Бола много островов, и Абдулла потратил несколько дней, прежде чем нашел их. Он с радостью поведал им, что наконец они отправятся в Каир, к Туру Хейердалу, чтобы строить кадай. Но, прежде чем они смогли отправиться, Абдулла должен был заплатить долг этих двух братьев. У инспектора полиции возникли подозрения, и он обвинил Абдуллу в попытке продать Омара и Мусу в Египет. Его арестовали и взяли под стражу в Форт-Лами.

Дело кончилось тем, что Туру самому пришлось ехать в Бол, чтобы забрать Омара и Мусу, и после недельных скитаний по пустыне и борьбы с бюрократией ему удалось оформить выездные документы. Только тогда все они могли сесть на самолет в Хартум и оттуда дальше в Каир.

Когда дело приняло худший оборот и Тур чувствовал себя побежденным этой пародийной бюрократией, он обреченно писал Ивонн: «Черные на самом деле научились у белых тому, как сделать жизнь невыносимой и простейшие вещи почти неразрешимыми»{568}.

С Абдуллой Джибрином в списке экипажа получила место и Черная Африка. Абдулла был также мусульманином. Он мог управлять лодками на озере Чад, но ни разу не видел моря.

Только 11 марта строительство «Ра» началось всерьез. Беспочвенное обвинение в работорговле задержало проект, по меньшей мере, на две недели. Но едва начали вязать тростник, как не замедлило себя ждать новое разочарование.

Тур давно понял значимость запечатления своих экспедиций на кинопленку. Чтобы подготовить фильм об экспедиции на «Ра», он заранее связался со своим другом из Рима, кинематографистом Бруно Вайлати. Бруно снял документальные фильмы о Свальбарде, и, когда Тур представил ему свои планы путешествия на тростниковом судне, он занимался редактированием фильма об итальянском фешенебельном пароходе «Андреа Дориа», который в 1956 году затонул у берегов Массачусетса после столкновения со шведским пассажирским судном «Стокгольм». Дело приняло широкую огласку, в том числе и на родине Бруно, проводились даже сравнения с «Титаником» и его катастрофой сорок четыре года назад. Остатки «Андреа Дориа» лежали на глубине 60–70 метров, и, чтобы запечатлеть их, Бруно Вайлати, любитель подводного плавания, был на глубине со своей камерой.

Когда Тур рассказал о тростниковой лодке, Бруно тут же ухватился за это известие. Он хотел снимать и хотел участвовать в экспедиции. Вместе они составили содержание будущего фильма. Один из проектов получил рабочее название «Амон-Ра», другой — «Нефертити» по имени знаменитой египетской царицы.

Помимо самого плавания, история папирусных судов и цель экспедиции должны были составить значительную часть фильма. Для Бруно было важно передать драматизм посредством таких сцен, как тростниковая лодка во время шторма. Для Тура теперь, как и раньше, было важнее подчеркнуть научное содержание. Кроме того, он представлял себе сцену, где он берет интервью у знаменитых ученых об их взглядах на распространение культур через Атлантику. После этого, считал он, они не смогли бы впоследствии сказать, что их никто не слушал{569}.

Сотрудничество с Бруно продолжалось довольно успешно, и Тур был счастлив, что такая важная должность, как оператор на «Ра», уже занята. Но впоследствии оказалось, что у Бруно было слишком много других обязательств, чтобы посвятить себя подготовительным работам. Кроме того, он все больше и больше сомневался в безопасности пребывания на борту «Ра».

Однако в первую очередь он боялся не того, что папирусное судно утонет. Его волновало время.

Парусник, собиравшийся пересечь Атлантику, должен был остерегаться попасть в Карибское море в сезон ураганов. Правило большого пальца гласит, что опасность попасть в сильный шторм вероятнее всего с июня по ноябрь. Поэтому обычно плавания начинают осенью, чтобы прибыть на Карибы, когда сезон ураганов уже закончился. Либо надо было начинать путешествие пораньше, чтобы успеть достичь Карибов, пока шторма еще не начались.

Полет на Луну. Когда «Ра» отправилась в Атлантический океан, американцы готовились высадить первого человека на Луну с помощью «Аполлона-11»

Тур долго сомневался, какую стратегию выбрать. Он обсудил этот вопрос в письме к Туру-младшему, который помимо морской биологии изучал океанографию. «Если я пересеку океан летом и буду наслаждаться отличной погодой по всей Атлантике, тогда мне придется иметь в виду, что есть вероятность попасть в ураган на другом конце пути? Или мне нужно пересечь океан зимой и идти всю дорогу при плохой погоде, но зато тогда я не попаду в ураган в конечной точке?»{570}

Никто не знал, как быстро пойдет «Ра», но Тур рассчитывал, что все путешествие займет два-три месяца. Чтобы уж точно избежать встречи с ураганом, ему нужно было бы тогда отправляться в середине апреля. Этого ему не успеть. Поэтому Бруно строго предупреждал его и считал, что нужно отложить отправление до октября{571}.

Тур спросил Нормана Бейкера, что он думает по этому поводу. Штурман «Ра» тщательно изучал так называемые пилотные карты. Это такие карты, которые месяц за месяцем показывают направление ветра и течений в океане. Он не увидел никаких значительных препятствий, чтобы не отправиться в путь в мае, хотя он не скрывал, что старт в начале апреля дает лучшие шансы избежать встречи с ураганом. Но откладывать экспедицию до октября он считал бессмысленным.

Принимая во внимание финансовое положение экспедиции, было также важно отправиться в путь как можно скорее. Хейердал вложил в экспедицию 250 тысяч долларов{572}, или около 13 миллионов норвежских крон в пересчете на курс 2007 года, из собственных средств, и деньги закончились. Кроме того, в последний момент ему пришлось подписать некоторые долговые обязательства. Если он будет ждать слишком долго, чтобы поднять паруса, то он рискует навлечь на себя гнев кредиторов, и единственным местом, где он мог чувствовать себя более или менее уверенно, было море. Выбирая между вероятным ураганом и возможным кредитором, он выбрал ураган{573}.

Чтобы избежать пропитывания бальзовых бревен слишком большим количеством воды, прежде чем отправиться на «Кон-Тики», Тур не захотел провести ходовые испытания плота. С тем же обоснованием он не планировал и пробного плавания на «Ра»{574}. Если он хотел уложиться в график, то у него на это и времени не оставалось.

Такое решение, конечно, не пришлось по сердцу Бруно. Он считал, что нельзя отправляться в море, не убедившись хотя бы, что судно способно плавать. Он полагал, что Тур должен испытать судно, мачты, паруса и весла по обширной программе, и предложил найти собственную компетентную команду для выполнения этого задания. Он считал, что после окончания испытаний нужно будет построить новое судно с учетом всех тех многочисленных ошибок и недостатков, которые, как он был уверен, обнаружатся в ходе испытаний. Кроме того, по его мнению, принимая во внимание крутые волны Атлантики, необходимо было построить судно меньшего размера. Он предложил длину в 10 метров, а не 15, как хотел Тур{575}.

Более того, Бруно признался, что считает проект обреченным на неудачу, если Тур не отнесется к подготовке более серьезно{576}. С современными средствами помощи потерпевшим кораблекрушение он думал в первую очередь не о человеческих жертвах. Его больше волновало то, что случится с репутацией Тура Хейердала и, при всей своей скромности, собственной тоже, если экспедиция закончится провалом. Он напомнил также, что экономические потери в таком случае будут значительными{577}.

В мореходных качествах судна сомневался не только Бруно. Тур хотел застраховать лодку, но страховые компании не встали в очередь, чтобы выписать полис. Только одно общество согласилось, но страховой взнос был так высок, что Тур отказался{578}.

Вайлати считал, что очень трудно советовать, особенно если совет содержал критику и предназначался другу и человеку с таким опытом и авторитетом, как Тур Хейердал. Но, поскольку он воспринял оптимизм Тура как граничащий с безрассудством, то не мог удержаться от комментариев. Сам Бруно привык действовать, имея более надежный запас. Поэтому он и смог провести успешно такую колоссальную подводную операцию на затонувшем судне «Андреа Дориа»{579}.

Тур понял Бруно так, будто тот утратил всякое доверие к экспедиции. Он попросил его приехать в Каир, и 15 марта они встретились на строительной площадке «Ра». Тур провел для него экскурсию, и Бруно был восхищен прогрессом и качеством работы. Но он настаивал на своем. Тур хотел знать, означало ли это, что он отзывает свою кандидатуру. Бруно кивнул в ответ.

Тем не менее они договорились продолжать совместную работу над фильмом.

Вайлати поговорил с одним фотографом, который оказался с ним на Свальбарде. Он был итальянцем, звали его Карло Маури, и он согласился заменить Бруно. Тур его не знал. Он мог полагаться только на рекомендацию Вайлати. Он попросил Бруно прислать Маури в Каир{580}.

Будучи профессиональным фотографом, Карло Маури был еще и высококлассным альпинистом. Он покорил вершины на многих континентах. Он знал все об узлах и тросах. «Ра» стал бы его экспедицией номер 25. Но у него тоже не было опыта мореплавания.

Кинооператор. Тур Хейердал хотел сделать фильм об экспедиции, и итальянец Карло Маури стал ответственным за съемки в пути

Экипаж был укомплектован. Семь человек из семи стран. Капитализм и коммунизм, христианство, ислам и иудаизм. Африка, Америка, Европа.

Тур много путешествовал. В короткой заметке в своем ежедневнике он однажды написал: «Я видел мир. Но не видел границ между странами»{581}. Для Тура Хейердала государственные границы были чем-то существовавшим только на бумаге. Они не существовали среди людей. Именно этого он хотел достичь на «Ра» — иметь экипаж без границ, федеральный мир в миниатюре.

Строительство «Ра» тем временем набирало скорость. Путь вперед был трудным и извилистым, в немалой степени силы отняла дополнительная поездка в Чад. Не пощадили и комары, и однажды у Тура случился приступ малярии. Это на время вывело его из строя. Всегда готовая прийти на помощь, Ивонн примчалась вместе с Мариан и Беттиной. Они прилетели тем же рейсом, что и Карло Маури. Он был положительно настроен на предстоящее путешествие и сразу же произвел благоприятное впечатление на Тура.

Тур хотел, чтобы «Ра» как можно больше походил на лодки, которые он видел на рисунках в египетских погребальных камерах. Но ему потребовалась конструкторская помощь{582}, и, к счастью, в Египте находился швед Бьёрн Лангстрём. Он был ведущим экспертом по старинным египетским судам и приехал в страну в очередной раз, чтобы собрать все сведения, какие только возможно, о транспортных средствах эпохи фараонов. Он обмолвился в прессе о своей «малой вере в способность папирусных судов к мореплаванию»{583}. Но, когда он увидел, как группа из Чада связывала папирус в длинные снопы, из которых сшивался корпус судна, он заинтересовался.

Вообще-то он собирался уезжать домой, но дело кончилось тем, что он предложил Туру свои услуги. Лангстрём разработал чертежи и дал совет по оснастке и размещению хижины и рулевых весел.

Помощь извне. В кораблестроении действуют физические законы. Бьёрн Лангстрём, шведский эксперт по древним судам, помогал Хейердалу с конструкцией

Абдулла, Омар и Муса с недоверием рассматривали чертежи. Они знали лодку, у которой закруглялся нос. Такой корабль они строить не будут, потому что «у кадая не может быть нос с обеих сторон!»{584}. Они хотели, как всегда, обрезать папирус таким образом, чтобы у судна была плоская корма.

Тур и Лангстрём попробовали объяснить им, что поскольку у старинных египетских судов был «хвост», то и «Ра» должен его иметь. Но они не поддавались на уговоры, напротив, они даже обиделись и отказались работать. Туру угрожал серьезный конфликт различных культур.

Ночью, под покровом тьмы, трое судостроителей подобрались к «Ра» и обрезали папирус так, как они привыкли это делать. Тур ужаснулся от того, что увидел. Вместо красивого закругленного конца корма превратилась в нечто похожее на помазок для бритья.

Пытаясь смягчить мятежников, Тур взял их с собой в большой магазин в Каире. Там он позволил каждому выбрать себе подарок, и они взяли часы. Эта идея привела к желаемому результату. Вернувшись обратно в лагерь, Муса нашел решение. Немного изобретательности — и кормовую часть судна можно снова нарастить, и вскоре судно выглядело так, как хотел Тур. Ни ему, ни шведскому эксперту не пришло в голову, что такое наращивание ослабит конструкцию{585}.

Дневник Тура рассказывает, что песчаные бури угрожали прервать работу. Но там есть и другие заметки, подобные этой: «30/3, воскресенье. Бесполезный день с многочисленными визитами представителей посольств самых разных стран, прессы и т. п.». Или: «25/4, пятница. Огромное количество посетителей практически полностью остановило работу».

Одному норвежскому корреспонденту он сказал: «Время от времени мы вынуждены принимать несколько тысяч людей в день»{586}.

Однако, несмотря на все трудности, Тур и в немалой степени руководство министерства по туризму получили то, что хотели. Строительство «Ра» привлекло туристов, дипломатов, не говоря уже о журналистах, — они слетались к «Ра», как мухи на мед.

Журналисты приезжали отовсюду. В США комбинация «Тур Хейердал, папирусное судно и пирамиды» стала такой сенсацией, что крупные телеканалы, NBC и CBS, послали собственных корреспондентов. Международные агентства новостей передавали материал в свои редакции на всех континентах. Европейские газеты и журналы практически стояли в очереди, чтобы побеседовать с Хейердалом. Даже советская газета «Правда» проявила интерес.

Да и дипломатический корпус редко демонстрировал такую активность. Послы выстроились, как павлины, со своими бокалами, и Тур путешествовал с одного приема на другой. Американцы не хотели уступить русским, греки — швейцарцам, а египтяне вообще старались быть не хуже всех. Двери норвежского посольства всегда были открыты для Тура — для беседы, коктейля или обеда в узком кругу. Посольство помогало чем могло, как в свое время норвежское посольство в Вашингтоне помогало в подготовке плавания на «Кон-Тики». Отношения между послом Петтером Анкером и Туром Хейердалом переросли в дружбу, официальный тон сменился приватным. Они перешли на «ты».

За исключением триумфа после возвращения «Кон-Тики», Тур еще никогда не получал такого внимания. Перед пирамидой Хеопса работал не только Тур Хейердал — организатор экспедиции. Там был и Тур Хейердал — великий коммуникатор. Человек, очаровавший весь мир, сначала с помощью плота, затем — тростниковой лодки. Человек, который своими рискованными, почти немыслимыми путешествиями разбудил фантазию людей и заставил их мечтать о собственном мужестве. Человек, который мог привести коллег из научного мира к разочарованию и фрустрации, потому что им не хватало решительности в том, чем они сами занимались. Человек, для которого жизнь исследователя не стала приложением к основной жизни, напротив, он стремился бросить вызов утвердившимся истинам. Человек, считавший, что кабинетное кресло — это не место для человека, желающего опровергнуть устоявшиеся догмы.

Мастер сцены. Имея удивительный талант к привлечению внимания, Тур Хейердал позаботился о создании самого лучшего фона для строительства «Ра» — пирамиды Гизы

Тура радовала эта шумиха вокруг его персоны, но к концу апреля она начала его нервировать. Он боролся со временем. Надо было не только успеть построить «Ра», но также перевезти лодку от пирамид в порт Александрии. Оттуда ее нужно было отправить на корабле через Средиземное море в Сафи, марокканский порт на западном побережье Африки, откуда планировалось начать экспедицию.

Однако снова ему пришлось отвлечься.

15 апреля 1969 года в «Нью-Йорк таймс» появилось сообщение на 47-й полосе. «Фру Лив Кушерон Торп Рокфеллер, супруга Джеймса Рокфеллера-младшего, скончалась вчера в семейном доме в Камдене, штат Мэн, после короткой болезни. Ее первый брак с писателем и исследователем Туром Хейердалом закончился разводом. В 1956 году она вышла замуж за господина Рокфеллера, чей отец, Джеймс Стиллман Рокфеллер, — бывший президент и отставной член правления Первого Национального Сити-банка».

18 апреля Тур послал телеграмму. Он узнал, что сыновья успели к матери за несколько дней до ее смерти.

«Дорогой Тур, дорогой Бьорн! Дорогой Пеббл! Я был ужасно огорчен, услышав сегодня о такой большой потере для всех нас. Крайне сожалею, что не могу быть с вами в эти скорбные дни. Но я приглашаю вас приехать в Каир по возвращении из Америки до конца апреля. С любовью, папа».

Телеграмму отправили через норвежское посольство в Каире. Но она так и не пришла по назначению.

Лив прожила пятьдесят три года. Все началось с болезненной родинки на бедре. Ей сделали операцию, и врачи думали, что все будет хорошо. Но болезнь распространилась на лимфоузлы. Не имея стопроцентных оснований для своих предположений, Пеббл считал, что рак возник в результате тех волдырей, что появились у Лив на Фату-Хиве, и мокрых ран, которые не хотели заживать{587}. Вероятно, она думала так же, хотя и не говорила об этом{588}.

За год до того она провела лето в Норвегии. Она узнала о диагнозе и понимала, что ее ждет. Но она не рассказывала об этом. Typ-младший взял ее в автомобильное путешествие вместе с женой Гретой и бабушкой Хенни. Они отправились в Хейдал и переночевали в Рансверке. Затем они продолжили путь по удивительно красивым местам в Гейрангер и через Тропу троллей в Румсдал. Лив видела Норвегию в последний раз.

Известие о тяжелой болезни Лив пришло на Пасху. Старший сын поехал к ней из Норвегии. Младший прилетел из Южной Африки. Typ-младший и Бамсе были с ней, когда она умерла. Они недоумевали, почему от отца не было никаких известий.

Отец находился в отеле в Каире и ждал известий от сыновей. Он знал, насколько они привязаны к матери, к ее теплу, жизненной силе. Поэтому он хотел увидеться с ними, как только состоятся похороны, чтобы они смогли поговорить и поддержать друг друга в трудную минуту. Но почему они не отвечали на телеграмму, задавался он вопросом в недоумении, почему они не приняли его приглашение?{589}

Последнее лето. В 1968 году Лив провела несколько недель с сыновьями и матерью Хенни в Норвегии. В апреле следующего года она умерла, всего 53 лет от роду

Сам он не мог никуда поехать. Он не мог покинуть «Ра». Они должны были это понять.

Единственное, что поняли мальчики, — это что отец не связался с ними, когда мать умерла. Он был, как всегда, слишком занят своими делами.

Детей Лив от Пеббла забрал шофер и отвез к бабушке в Коннектикут за несколько дней до смерти матери. Мать Пеббла считала, что двенадцатилетнюю Ливлет и десятилетнюю Улу надо оградить от этого.

Детям не сказали, что Лив умирала, они узнали, что она умерла, только когда все уже случилось. Они на всю жизнь запомнили, что им не дали проститься с матерью, и Пеббл казнил себя за то, что позволил этому случиться{590}.

Для похорон Пеббл арендовал самолет для себя и членов семьи. Они все очень полюбили Лив, эту открытую и реалистичную женщину. Однажды, когда мать Пеббла встретила Тура Хейердала, она поблагодарила его за Лив. Но в то же время она погрозила ему пальцем, поскольку считала, что он плохо с ней обходился{591}.

На острове в шхерах под Камденом у Пеббла был участок земли, который назывался Виналхавен. Его подарила ему Маргарет Визе Браун, женщина, на которой он не смог жениться, потому что она так скоропостижно умерла. Пеббл там ее и похоронил.

Лив любила это место. Приехать туда означало для нее вернуться домой в Норвегию, в шхеры у родного города Бревика. Пеббл сделал Виналхавен местом последнего упокоения и для Лив.

Утром 28 апреля, в то же день, когда «Кон-Тики» двадцать два года назад покинул Кальяо в Перу, Абдулла, Муса и Омар завершили строительство «Ра». Лодка была готова. Она состояла из 130 тысяч папирусных снопов.

Собрался народ. Министр туризма установил палатку со стульями для важных гостей. Журналисты и репортеры были поглощены работой. Слишком эмоциональная дама «носилась, как пьяная, вокруг и махала норвежскими флагами в каждой руке», так что Туру даже стало стыдно{592}. Перед «Ра» в полной готовности стояли пятьсот студентов, одетых в белое. Они должны были тащить лодку из песков к дороге, где стояла машина, чтобы забрать ее в пункт погрузки в Александрию.

В последний раз Тур взглянул на папирусную лодку на фоне пирамид. Он считал, что в этой сцене было нечто библейское, у него возникала ассоциация с Ноевым ковчегом, «покинутым в пустынном мире, после того как все животные сошли с него».

Пятьсот студентов, одетых в белое, тащили «Ра» из песчаного ложа. Папирусное судно по пути к морю

Студенты взялись за канаты и потянули. «Ра» сдвинулась с места. Широкая, «с прямой шеей и крючковатой кормой» старинная лодка скользила, как «золотая курица» по накату из бревен{593}.

Сыновья не приехали. Это огорчило. Но Тур должен был двигаться дальше. Его ждала Атлантика.

Дрейфующий сноп тростника

Причалы в Сафи переполнены людьми. «Ра» готов к отплытию. Плохая погода отложила отплытие на несколько дней, но 25 мая наконец развевающийся на ветру флаг города направлял к морю. Ветер дул от берега. Перед папирусной лодкой лежал путь в 2700 морских миль, или 5000 километров.

Группа крепких рыбаков приплыла на лодках, они должны будут отбуксировать папирусное судно в открытое море. Они взяли тросы на борт и по сигналу Тура начали грести.

«Ра» тронулся. Среди зрителей пробежал вздох. В первом ряду стояла Аиша Амара, окропившая «Ра» козлиным молоком — местным символом счастья{594}. Она была замужем за городским пашой — местным бургомистром, и выступала в роли хозяйки экспедиции. Тур был рад, что Герман Ватцингер с экспедиции «Кон-Тики» также смог приехать в марокканский порт вместе с послом Петтером Анкером из Каира и капитаном Арне Хартмарком с парохода «Кристиан Бьелланд» — судна экспедиции на остров Пасхи.

Хейердал выбрал именно Сафи в качестве пункта отправления по многим причинам. Всего в 10–15 морских милях от берега, если все пойдет хорошо, «Ра» попадет в систему течений, которые понесут судно на юг, к Канарским островам, а оттуда через Атлантику к Центральной Америке. Кроме того, в течение всего пути Тур намеревался использовать пассат, морской ветер, дувший круглый год с востока на запад вдоль той параллели, где должен был плыть «Ра». Поэтому с чисто географической точки зрения Хейердал не мог найти лучшего пункта для старта, чем Сафи.

Выбор Сафи имел и историческое обоснование. Поскольку существовавшее между культурами внутренних районов Средиземноморья и Америки сходство натолкнуло Тура на идею создания папирусного судна, было бы, наверное, логично отправиться из Александрии. Но если в древние времена все мореплаватели знали, что они справятся со Средиземным морем, то наиболее отчаянные пробовали себя и в Гибралтаре, и вдоль берегов Западной Африки. Многие тысячи лет Сафи был портом, сначала для финикийцев, потом для берберов и португальцев. Иначе говоря, тростниковая лодка показала, что она может справиться с первым этапом пути из Египта в Америку. Тур хотел посмотреть, справится ли она со следующим этапом, а именно с плаванием через океан. Поэтому ему было достаточно выбрать Сафи в качестве пункта отправления.

Скептики считали, что «Ра» пропитается водой и затонет спустя две недели. В Сафи Хейердал позволил лодке постоять неделю на привязи, чтобы проверить, правы ли они

Все, что могло плавать, сопровождало «Ра» на пути из гавани Сафи. Окруженная маленькими судами и под оркестр гудков и судовых рынд с кораблей у пристани и на рейде, папирусная лодка отправилась в свое долгое путешествие. С палубы буксира Ивонн махала руками на прощание, снова и снова, и Тур махал ей в ответ. Думал ли он о том, что без нее все это не смогло бы вообще осуществиться?

Уже на приличном расстоянии от мола гребцы освободились. «Ра» должен был теперь справляться сам, команда подняла паруса, и Ивонн помахала на прощание в последний раз. Она боялась этого момента, переживая, что чувства покинут ее и она начнет рыдать{595}. Но она взяла себя в руки и сдержала слезы. Это было тяжелое прощание, но все же Тур просто уезжал еще в одно путешествие.

Спустя пару дней международный корреспондент «Дагбладет» Хельге Раббен взял интервью у Ивонн Хейердал. Он следил за последними интенсивными приготовлениями перед отплытием «Ра» и заметил, что фру Хейердал появлялась везде. В своем репортаже, который Раббен отправил в Осло, он описал, как она «изменилась» за время завершающего этапа работы. «Она помогала своему мужу в тысяче вещей и не могла себе позволить больше чем четыре-пять часов более или менее хорошего сна. То, что все сложилось так благополучно с подготовкой снаряжения, провианта и воды и многого другого для этого фантастического путешествия, следует, вне всяких сомнений, отнести на долю ее неустанной работы».

Раббен отметил, что если другие могли себе позволить немного загореть и получили «вполне приличный коричневый цвет лица, то фру Ивонн бегала вокруг в таком виде, будто она только что провела день при ужасной погоде во внутренних районах провинции Трумс».

Раббен хотел узнать, чувствовала ли она когда-либо страх. Да, особенно вначале, у нее ведь трое детей. Но все прошло, когда она приехала в Каир и получила возможность следить за строительством «Ра».

— И вы не попробовали отговорить его?

— Нет, никогда. Я знаю Тура слишком хорошо, чтобы мне пришло в голову зародить в нем сомнения, когда дело касается таких экспедиций.

— Вы тоже уверены, что экспедиция благополучно пересечет океан?

— На сто процентов уверена.

Дольше разговаривать с журналистом из «Дагбладет» у нее не было времени. Она вспомнила, что срочно должна доставить на борт книги, которые Тур хотел взять с собой. «Да смилостивится надо мной Господь, если я забуду их!»{596}

Туру Хейердалу было пятьдесят четыре года. Еще раз он поставил на карту все, что имел — деньги и престиж — и что он хотел доказать? У него было судно, которое он ни разу не испытал, а понимающие люди считали его опаснее «Кон-Тики». У него был экипаж, члены которого увиделись впервые всего за несколько дней до отплытия. Он знал, что многие из них не имеют опыта морских путешествий. Но он положился на то, что Норман Бейкер научит их так, что они запомнят выражения «левый борт», «правый борт», «фал», «шкот» и «брас» и что они научатся, что следует делать, когда канат нужно будет вытравить или натянуть. Если они не были подготовлены до отплытия, они всему научатся в пути.

Тур знал, что у команды не было общего языка, и знал о том, какие это может иметь последствия для судна и социальной жизни на борту. Он отдавал себе отчет в том, что его люди пришли из разных культур и имели разные привычки, а также сильно отличались по происхождению и образованию. С экипажем, состоявшим из мексиканского профессора, врача из России, предпринимателя из США, фотографа из Италии, плейбоя из Египта и неграмотного из Чада, он не сомневался, что проблемы будут серьезными.

Однако были и объединяющие факторы. Самым главный из них — это Тур Хейердал. Как и на «Кон-Тики», он ковал железную волю в тех, кто собирался быть с ним. Он смог заставить их чувствовать себя в безопасности там, где другие видели опасность. Когда они забрались на борт этой связки тростника, они ничего не боялись, но их обуревало волнение. Они понимали, что это смелый шаг, но никто из них не хотел знать, что некоторые называли это безрассудством. С Туром Хейердалом на борту они были уверены в успехе, и никто не смог порадовать этих людей больше, чем тот, кто мог внести свой вклад в этот успех{597}.

Кроме лодки и экипажа Тур должен был оживить интеллектуальное содержание проекта. Когда планы экспедиции стали достоянием общественности, его старый противник Хеннинг Сивертс, который уже, конечно, не был студентом, но уже стал консерватором музея в Бергене, высказался в газете «Арбейдербладет»: «Если Тур Хейердал выживет после того, что он сейчас планирует, то это будет спортивное достижение, перед которым я снимаю шляпу. Но оно не имеет ничего общего с наукой. На основании атлантического плавания папирусной лодки можно сделать крайне ограниченные выводы»{598}.

Это звучало как эхо той критики, с которой Тур столкнулся во время планирования путешествия на «Кон-Тики». Но он уже не беспокоился о таких вещах. Перед отплытием на «Ра» он пригласил журналистов, собравшихся в Сафи, на пресс-конференцию. Там он повторил, что успешное путешествие само по себе не будет служить доказательством того, что именно египтяне в глубокой древности пересекли Атлантику и заложили основы высокоразвитых культур Центральной и Южной Америки. Но если он добьется успеха, то такие плавания нельзя будет исключать. Тогда он сможет «уверенно заявить, что эта теория имеет рациональное зерно»{599}.

Здесь Тур Хейердал немного поменял акценты. В самом начале он ясно давал понять, что единственным смыслом путешествия было установить, возможно ли на практике переплыть Атлантику на корабле из папируса. Как он говорил, он не собирался ничего доказывать. Но в Сафи, в начале плавания, он пустился в размышления, что если эксперимент завершится успешно, то это будет в то же время доказательством того, что египтяне могли использовать попутный ветер и океанские течения, чтобы переплыть Атлантику{600}. Он, говоря иначе, устранил различие, которое он в начале проекта установил между понятиями «установить» и «доказать» и относительно которого боялся, что журналисты неправильно его поймут. Тем самым он наглядно показал, что проект имеет гораздо более серьезные научные амбиции, чем это было объявлено изначально.

Стартом в Сафи он, иначе говоря, не собирался испытать только тростниковую лодку. Он хотел в придачу испытать теорию. И это звучало как эхо плавания на «Кон-Тики».

На пресс-конференции Тур преследовал еще одну цель. Не без гордости он зачитал приветствие Генерального секретаря ООН У Тана. Тот послал Туру и его экипажу телеграмму, где он выразил свое восхищение мужеством экипажа и гуманизмом, пронизывающим проект Хейердала. Сомнений не оставалось. Принадлежность экспедиции к ООН получила свое подтверждение{601}.

Один из журналистов поинтересовался, боялся ли Хейердал урагана. Он ответил, что, если им повезет, они достигнут земли на другой стороне океана до начала сезона ураганов. Но если случится худшее, то он не боится. Устремив взгляд на группу международных журналистов, он заявил, что папирусная лодка гораздо сильнее, чем кажется. В море она выдержит все, «если только не обнаружатся какие-либо конструктивные ошибки, допущенные во время строительства»{602}.

На самом деле он чувствовал неуверенность в одном аспекте. Ни он, ни кто другой не знали, каким образом действует на «Ра» рулевой механизм. На древних египетских рисунках Тур видел, что на тростниковых лодках нет руля. Вместо этого они были оснащены рулевыми веслами. Верный древней модели, он поэтому приделал пару восьмиметровых рулевых весел на корме, по диагонали спускавшихся в море, а не по вертикали, как руль. Кроме того, он привязал три обычных весла по левому борту, направленных вниз в воду, так же как гуарас на «Кон-Тики». Испытательное плавание, возможно, дало бы ответ на вопрос, как управлять «Ра», но у Тура в голове была теперь только одна мысль, а именно: поскорее отправиться в путь.

«Мы научимся методом проб и ошибок», — сказал он и напомнил, что и на «Кон-Тики» они не знали, как им управлять, прежде чем отправились в путь{603}.

Они подняли парус при слабом бризе с северо-востока. Парус был сделан из египетского хлопка, на нем посередине нарисовали огромное кирпично-красное солнце — символ «Ра». Но ветер прекратился, и под сдутыми парусами «Ра» начал дрейфовать по направлению к берегу. Тур призвал рыбацкое судно, которое на полной скорости своей машины вывело их на более надежную воду Однако в прибое «Ра» не выдерживал сильных рывков буксирного троса, и им пришлось его отвязать. В тот же момент начал дуть ветер с северо-запада, проклятого направления для неиспытанного судна, которому пришлось держаться подальше от берега с подветренной стороны.

Парус на «Ра» свисал с поперечной реи на самом верху мачты. Суда, оснащенные прямым парусом, как называется такой тип паруса, не могут двигаться против ветра. Чтобы сдвинуться с места, им нужен ветер со стороны кормы, но в зависимости от конструкции корпуса они могут двигаться и под боковым ветром. «Кон-Тики» был оснащен таким же парусом, но при боковом ветре у него не оставалось шансов. Как будет вести себя «Ра» при боковом ветре, никто не знал.

Парус на «Ра» был площадью почти сорок квадратных метров и тяжелым, как свинец. Без современного оборудования — лебедок и блоков, даже самый маленький маневр требовал приложения всех имеющихся физических сил. Побережье у Сафи простиралось на юго-запад, и, чтобы не разбиться в прибое, которой все еще находился в пределах видимости экипажа «Ра», они были вынуждены держать курс параллельно берегу как можно дольше. С ветром с северо-запада это означало, что им необходимо поставить «Ра» так, чтобы он плыл под углом в 90° по отношению к ветру, — трудная задача для судна без киля.

Пока Тур и Абдулла ухватились каждый за свое весло, Норман принял на себя командование на палубе. Он кричал на своих неопытных матросов, чтобы они ослабляли и натягивали брас и шкот, и вскоре парус встал как надо, изогнувшись и натянувшись, обретя полную силу. Тур почувствовал, как возросло давление на лопасть весла. «Ра» поднялся и поддался ветру. Компас показывал курс на юго-запад, и журчащий след свидетельствовал о том, что они движутся вперед. Тур определил скорость в три-четыре узла, и его тронуло, что «Ра» справился с брасами. Но Тур должен был учитывать, что противодействие плоскодонной лодке будет достаточно велико. Если ветер не сменится на северный или, что лучше всего, на северо-восточный, они по-прежнему рискуют попасть в прибой. Однако пока они могли чувствовать себя в безопасности.

После окончания маневра Норман подошел к Туру. Его лицо побелело, у него покраснели глаза, и он плохо себя чувствовал. Юрий поставил ему градусник, который показал 39 градусов. Юрий велел ему отправляться в койку.

— Морская болезнь? — Мужчины посмотрели на русского врача.

— Грипп.

Ветер нарастал, и волнение на море усиливалось. Волны нахлестывали на кормовую палубу, но вода просачивалась сквозь папирус и тут же исчезала. Здесь не нужен черпак, смеялся Тур Хейердал, чувствуя знакомую ситуацию, поскольку на «Кон-Тики» он тоже не пригодился.

С увеличением давления ветра на парус им стало труднее управлять. Тур и Абдулла чувствовали боль во всем теле, и их сменили Карло и Джордж. Тур пробрался на переднюю палубу, где он нашел Сантьяго, прислонившегося к клетке с курами, которые путешествовали в качестве живого провианта.

Солнце спустилось ниже, но еще оставалась пара часов, пока оно с ярко-красным закатом не исчезло за горизонтом. Тур почувствовал невыразимую удовлетворенность тем, что можно наконец отдохнуть после многих недель и месяцев непрерывного напряжения и что «Ра» шел так хорошо. И он еще волновался за рулевой механизм!

Вдруг он услышал шум, такой, что он превзошел шум моря.

— Тур! Рулевые весла сломались. Оба!

Слабое звено. У «Ра» было два рулевых весла, и они сломались в первый же день морского плавания. Экипажу так и не удалось справиться с рулевым механизмом

Тут же «Ра» сбился с курса, парус опал, канаты ослабли. Тур поднялся и одним прыжком оказался вместе с Карло и Джорджем, которые беспомощно рассматривали обломки весел.

Тур почувствовал, будто его ударили кулаком под дых{604}. «Ра» остался без весел. Норман, единственный опытный моряк и единственный, кто мог бы что-то тут посоветовать, лежит с высокой температурой и выведен из игры. Скоро стемнеет, неужели они станут добычей прибоя?

Карло озвучил то, о чем думали все. Не лучше ли позвать на помощь и вернуться обратно в Сафи? У них было радио на борту, и на связь с землей жаловаться не приходилось.

Все посмотрели на Тура. Повернуть назад? В первый же день плавания?

Это звучало абсурдно.

Что говорил Бруно Вайлати? Проверь лодку, Тур! Проверь мачту, парус и, не в последнюю очередь, рулевой механизм, прежде чем отправляться в путь!

Тур не успел ответить Карло. Без всякой посторонней помощи лодка повернулась на правый борт. Парус наполнился, «Ра» увеличил скорость и вскоре вернулся на тот же курс, что и раньше.

«Гуарас», — пронеслось в голове Тура. Это были гуарас, или вертикальные весла, которые после поломки рулевых весел дали «Ра» некоторую управляемость. Он крикнул по-английски: «Замечательно!», чтобы все могли его слышать. Нужно было вернуть людям уверенность. Напряженные лица снова растянулись в улыбке.

Тур закрепил веревку между лопастями весел, чтобы они не ускользнули в море во время пути. Благодаря этой предусмотрительности им удалось выловить оторванные лопасти. Сноровка Абдуллы-плотника и умение Карло вязать узлы и обращаться с веревками помогли быстро починить весла и вернуть их на место.

Люди успокоились, и «Ра» поплыл под покровом ночи. Тур установил вахту по двое в каждой смене, с заменой по необходимости. Он отдал приказ постоянно следить за компасом и записывать курс и направление ветра в судовом журнале каждую четверть часа{605}. Это было уже слишком, но пока они находились рядом с берегом, Тур не хотел рисковать. Ему следовало бы немного поспать, но после ужасных событий первого дня он не смог сомкнуть глаз. Кроме того, Норман, штурман судна, все еще находился в бреду, и Тур не осмелился сделать что-либо иное, чем самому отслеживать положение судна.

«Ра» послушно следовал своему курсу на юго-запад всю ночь. Когда рассвело на следующее утро, они больше не видели земли.

Долгожданный пассат так и не появился. Они по-прежнему были жертвами ветра переменного направления и силы. Лодку кидало туда и сюда в волнующемся море, и туровы гуарас уже не действовали так, как положено. Починить рулевые весла оказалось более трудной задачей, чем это представлялось поначалу.

Внезапные изменения погоды приводили к тому, что ветер ударял в парус спереди, и его выворачивало наизнанку. Лодка вертелась вокруг своей оси и начала двигаться задним ходом. Без помощи весел людям приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы направить лодку и наполнить парус как надо. При самых сильных порывах ветер достигал силы штормового, и в конце концов они сдались, готовые к тому, что новая перемена ветра снесет и парус, и мачту. Ничего не оставалось, кроме как спустить парус.

Свернуть прямой парус, находящийся под давлением, — нешуточное дело, особенно для тех, кто никогда этого не делал. Пока двое ослабили фал, держащий парус наверху, другим предстояло спустить парус на палубу с помощью шкотов. Случилось то, что должно было случиться. Порыв ветра тащил парус, удержать его не хватило сил, и тяжелое, неуправляемое полотнище заполоскалось над морем на рее — единственном креплении. В суматохе была велика опасность, что оно смахнет кого-нибудь за борт, но времени на страховку не осталось, надо было выбрать парус, пока он еще цел и мачта стояла на месте. Медленно те, кто управлял фалами, опустили рею, которая в конце концов оказалась в воде с остальным парусом. Собрав последние силы, как рабы на галерах, они смогли вытащить рею и мокрый парус.

Они лежали и дрейфовали. Но дрейф являлся роскошью, которой они не могли себе позволить. Хотя берег не был виден, он должен был снова появиться дальше на юге, заканчиваясь мысом Джуби, имевшим репутацию могилы кораблей. Им необходимо было пройти на запад — под парусом ли, с рулевыми ли веслами или без них.

— Мы ведь можем на парусе сделать риф, — предложил Джордж{606}. Почему об этом никто не подумал раньше? Ведь с рифом парус можно связать, завернув снизу, — отверстия для стягивания есть, тем самым уменьшив до одной трети.

Норман давно бы сделал это, будь он на палубе. Теперь он только шепнул «да» в ответ на предложение со своего больничного ложа в хижине.

Они установили риф и снова отправили парус на мачту. Совсем другое дело! Лодка вновь обрела баланс и взяла курс на юго-запад. Снова путешественники закричали от радости{607}.

И тут они услышали удар, он прозвучал так, «как будто мачта звала на помощь». Порыв ветра в очередной раз ударил в парус и вывернул его. В таком положении рея ударялась снова и снова о мачту, пока не издала треск, пронзивший команду до мозга костей, — треск сломавшегося дерева. Рея, державшая парус, сломалась.

На палубе вновь напомнил о себе черный юмор. «Теперь мы сломали все, что можно сломать. Остался только папирус»{608}.

Не прошло еще и двух суток, как «Ра» отбуксировали из гавани Сафи. Еще до того, как солнце успело зайти за горизонт во второй раз, «Ра» подвергся таким испытаниям, которые не выдержали ни лодка, ни команда. Археологическая часть подготовки была хороша. Тур плавал на лодке, приближенной к той, на какой египтяне плавали по Нилу. Морская подготовка, напротив, никуда не годилась. Если помнить о том, что у него не было никаких оснований утверждать, что тростниковые лодки пересекали Атлантику в древние времена, Хейердал неоправданно рисковал.

Сам он так не считал. Его горячая вера в проект и доверие к собственной интуиции были сами по себе достаточными гарантиями. У него, кроме того, развилась любовь к сенсациям. Доходы от книг и фильмов об экспедициях обеспечивали ему хлеб насущный и материальные возможности для дальнейших исследований. За книгу о «Ра» директор издательства «Гильдендаль» выдал ему аванс в 50 тысяч крон, в пересчете на современную валюту — 370 тысяч крон. Публицистикой он тоже занимался, не дожидаясь спуска на берег после завершения путешествия. С борта «Кон-Тики» он посылал практически ежедневные сводки в крупные газеты и агентства новостей, как только встал под парус и наладил радиосвязь. То же самое он хотел сделать и с борта тростниковой лодки. После старта из Сафи газетам в Осло и Нью-Йорке не пришлось долго ждать, пока он смог сообщить о том, что шторм «чуть было не разрушил „Ра“», и об экипаже, боровшемся не на жизнь, а на смерть. В Норвегии он предоставил «Афтенпостен» эксклюзивные права на отрывки из судового журнала. В США шоу руководило агентство Юнайтед Пресс.

В погоне за известностью он не гнушался преувеличениями. В книгах, статьях и интервью, например, плохая погода легко превращалась в слабый или сильный шторм, хотя цифры в судовом журнале свидетельствовали, что это был самое большее бриз или сильный ветер. Но он понимал, что напряжение — это способ удержать интерес публики. Он был мастером по созданию напряжения, и что в таком случае лучше экспедиции, заставляющей обывателя мечтать? Что этот же самый обыватель может сказать: он слишком много на себя берет, его не волновало. Из-за своей гордости он просто-напросто не понимал, как это что-то может пойти не так.

Пока плавание на «Ра» было далеко не идеальным. Только спустя два дня после отплытия ситуацию можно было кратко охарактеризовать так: без реи, без рулевых весел и с парусом на палубе Тур и его товарищи сидели уже не на лодке. Они сидели на дрейфующей связке тростника.

Отправив Тура, Ивонн тут же вернулась в Колла-Микьери. Там она должна была продолжить работу в качестве члена экспедиции на суше. Она была полностью занята ответами на вопросы журналистов, разбором все увеличивающейся почты Тура и бухгалтерией экспедиции. С помощью отчетов радиолюбителей она была в курсе ситуации на «Ра».

Первые сообщения не радовали. Она переживала за них, когда они боролись с течением, ветром и сломанными деревяшками. Только они починили рею и одно из весел, как весло сломалось снова. Неделя ушла на преодоление 300 морских миль от Сафи до мыса Джуби — путешествие, по расстоянию равноценное пересечению Северного моря. Без необходимого умения маневрировать «Ра» смог успешно пройти мимо мыса лишь «на расстоянии пушечного выстрела»{609}.

Теперь содержание сообщений стало веселее. Они попали в течение, которое принесет их в дугу, обходящую Канарские острова, и на юго-запад к Островам Зеленого Мыса, где начнется, собственно, пересечение самого Атлантического океана.

Подул пассат, море успокоилось, и мачта уже не подвергалась такой нагрузке. Между делом они научились управляться с рулевыми веслами, и с попутным ветром началось преодоление дистанции. В удачные дни они шли со средней скоростью 2–3 узла, что каждый день приближало их к цели почти на сто километров. Казалось, что самое худшее для экспедиции позади.

Но было еще кое-что, что беспокоило Ивонн и с чем она должна была разобраться. Она видела, как огорчился Тур, что сыновья не ответили на телеграмму, посланную им по поводу смерти Лив; и почему они так поступили?

Она была в Колла-Микьери, когда узнала о Лив, и тут же написала Туру в Каир: «Ужасно жалко Лив, бедняжка. Я так расстроилась, это никак не идет у меня из головы. Двое маленьких детей, таких как Мариан и Беттина, а еще двое мальчиков, которые никогда не повзрослеют. Хорошо хоть, что ей довелось испытать счастье в эти годы (вместе с Пебблом)…»{610}

Ивонн делала все, что могла, чтобы стать для Тура-младшего и Бамсе хорошей мачехой, особенно когда Лив переехала в США. Она следила за их развитием, и если требовалась помощь, всегда была готова оказать ее. Ивонн видела, что Тур строже относится к сыновьям, чем к дочерям, и старалась создать равновесие. Она пыталась также следить за тем, чтобы он не предпочитал дочерей сыновьям{611}.

Мальчики, со своей стороны, ценили Ивонн, и постепенно, по мере того как они знакомились с ней ближе, по-настоящему ее полюбили. Если требовалось, они вставали на ее сторону, когда отношения с Туром испортились{612}.

Ивонн очень хотела послать мальчикам несколько слов после смерти Лив. Но, расстроенная известием, она не знала, как ей правильнее выразить себя{613}. Кроме того, она была по уши занята работой для Тура и экспедиции. Только после того, как она вернулась домой из Сафи, она смогла сесть и написать. Туру-младшему она писала: «Хотя я никогда это не показывала, я очень любила Лив. […] Я восхищалась всегда ее мужеством и ее исключительными личными качествами и шармом. Я знаю, что она значила для тебя и Бамсе и как одиноко вы себя должны сейчас чувствовать, несмотря на жен и детей. Я не осмеливаюсь и думать, сколько ей пришлось выстрадать в последнее время, когда она поняла, что ей придется покинуть вас и двоих младших. […] Но помните в любом случае, что я есть и что я всегда сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам обоим»{614}.

Братья тяжело восприняли тот факт, что отец не прислал соболезнований в связи со смертью матери. Тур послал телеграмму из Египта, но она так и не пришла

Почему он и Бамсе не ответили на телеграмму, она не спросила.

Через жену одного из друзей Тура она через несколько дней узнала, что телеграмма так и не пришла. Ивонн ничего не понимала. Она точно знала, что ее послали.

Она проверила бумаги из Каира и нашла фотокопию.

«Дорогие Тур и Бамсе! Как видите из приложенной фотокопии, папа посылал вам телеграмму с полным адресом в Америку 18 апреля. […] Я узнала сейчас, […] что телеграмма так и не дошла до вас. Это очень грустно, и папа считает, что это ужасно. […] Папа много говорил о Лив и очень был расстроен, и я действительно верю, что он очень хотел вам помочь. Очень трудно найти утешение, но, когда дело касается таких вещей, у папы есть и способности, и нежные чувства. […] Больше всего меня огорчает то, что вы, скорее всего, думаете, что было очень странно не получить никаких известий от отца, и наверняка думали много по этому поводу. […] Телеграмму послали через посольство, поскольку это важная телеграмма. Поэтому еще более странно, что она так и не дошла»{615}.

Пропавшая телеграмма оставила глубокую рану в отношениях между отцом и его двумя сыновьями. И Typ-младший, и Бамсе рассердились, ничего не услышав от отца, они даже почти проклинали его, потому что «ему было важнее вязать рождественский веник, чем думать о своих двоих сыновьях, которые потеряли мать»{616}. Пока отец плавал в море и они не могли поговорить, эта рана оставалась открытой.

Папирус держался хорошо. Египетские эксперты говорили, что он потонет через две недели. Однако они ошиблись. Команде пришлось справиться с повреждениями мачты и рулевых весел, но недели шли, а корпус плыл.

Мысль о плавучих способностях тростника заставляла Тура немного беспокоиться, но не настолько, чтобы подвергнуть сомнению весь проект. То, чего он боялся больше всего, было «не столько то, как папирус поладит с океаном, сколько то, как мы, семеро пассажиров на борту, сможем поладить друг с другом»{617}.

Условия для гармоничной жизни на борту были не самыми лучшими. Площадь хижины-каюты, в которой они жили, составляла три на четыре метра, и там «нельзя было даже выставить локоть, когда мы все ложились». На палубе тоже было тесно, поскольку она была загромождена кувшинами, корзинами и мешками из козлиных шкур, в которых находились еда и питье. С первого взгляда провиант казался привлекательным и экзотическим, здесь имелись овечий сыр и оливковое масло, свежие яйца в известковом растворе, сушеная рыба, орехи и баранья колбаса, мед и миндаль, масло, мука и галеты{618}. В продолжительных экспедициях ничто не радует больше, чем хороший обед, но для современных людей такое меню из древности могло быстро стать однообразным. Хорошо, что Тур взял с собой для разнообразия кур, — время от времени они могли получать кусок мяса.

В этой атмосфере тесноты группе из семи совершенно разных людей было нужно продержаться не неделю или две, но несколько месяцев. Они должны были спать, читать, разговаривать и думать буквально на головах друг у друга. Им приходилось приводить себя в порядок и терпеть запах и звуки друг друга, вредные и хорошие привычки. Им пришлось смириться с тем, что Абдулла — правоверный мусульманин, поворачивался в сторону Мекки пять раз в день, и ему понадобилась помощь Нормана, чтобы определить направление в сторону священного города. Людям с высшим образованием пришлось жить вместе с африканцем, который всю свою жизнь спал на голой земле, который не знал, что такое лестница, пока не приехал в Каир, и который, к своему ужасу, заметил, что вода в море соленая. Абдулла должен был, со своей стороны, уживаться с шестью белыми. Дома в Чаде его отговаривали от путешествия, потому что считали, что его будут использовать как слугу для других. По этой причине он отказался мыть посуду на «Ра». Только когда Тур дал ему понять, что каждый будет выполнять эту обязанность по очереди, подозрительный Абдулла взялся за тряпку.

Папирусная лодка не была совсем изолирована от мира, они получали новости. Конфликт в Суэцком канале мог привести к горячим дискуссиям у экипажа, где были представлены как сионистская, так и арабская точки зрения. Также и война во Вьетнаме могла возбудить конфликт между Норманом и Юрием. Они были противниками и тогда, когда разговор заходил о «холодной войне» или экономическом устройстве мира.

Как во всех семьях, случались и тривиальные конфликты. Некоторые, как Юрий и Джордж, раздражали своей медлительностью, другие, как Норман и Карло, нарывались на ругань за свой резкий тон и за отсутствие умения не совать свой нос в чужие дела. Одни мешали больше, чем другие, другие больше шумели, третьим требовалось больше места, чем другим. Трения и ссоры возникали также по причине недопонимания, вытекавшего из языковых трудностей.

У Тура было чувство, что лодка нагружена, как он это называл, «психологическим бензином»{619}. В конце концов ему приходилось вмешиваться, чтобы смягчать противоречия. С помощью антрополога Сантьяго, который изучал «мир и агрессию» в качестве важной части своей научной работы, ему удалось создать такой дух сотрудничества, который и породил идею о создании на «Ра» международного экипажа{620}.

Экипаж «Ра». Слева направо: Абдулла, Юрий, Норман, Сантьяго, Тур, Джордж, Карло

«Чудо произошло. Все эти мелкие трения не выросли в экспедиционную лихорадку, потому что каждый пытался понять, как другие реагировали на то, что он делал», — писал Тур Хейердал в книге о «Ра»{621}.

Нет никаких сомнений в том, что Тур Хейердал обладал уникальными способностями руководителя и вдохновителя в своих экспедициях. Если он по отношению к своим близким мог быть упрямым и бесчувственным, то среди избранных людей на плоту или папирусной лодке он проявлял совсем другие качества. Отсутствие способности слышать других и учитывать их интересы, многократно приводившее членов его семьи в отчаяние, сменялось в море своей противоположностью. Он чутко следил за сменой настроения, привлекая всех своих людей, когда надо было принять решение. Поддерживая свой естественный авторитет самым мягким способом, он добился не только уважения товарищей, но и их доверия, что стало решающим обстоятельством для достижения успешного результата. Несмотря на незначительный опыт мореплавания, возросло его умение успокоить при возникающих опасностях. Они изо всех сил пытались спасти и «Ра», и самих себя во время драматичного плавания из Сафи к мысу Джуби и долго не могли управлять лодкой, поэтому никого не обвинили бы, если бы кто-то отказался продолжать плавание. Но после нескольких дней все поняли, что если они предадут Тура, то предадут сами себя. Если Тур привязывал себя к мачте, то и его люди делали то же самое.

«Ра» находился в плавании недели две, когда они заметили, что на кормовой палубе начинает скапливаться вода, будто в ванне. Ныряльщик Джордж Суриал нырнул под лодку, чтобы найти объяснение. Лицо его приобрело озабоченное выражение, когда его голова показалась из-под воды. Он доложил, что корпус слегка надломился прямо за каютой, недалеко от того места, где Омар и Муса нарастили лодку, после того как они в знак протеста против ее непривычного внешнего вида обрезали хвост у кормы. Более тщательные исследования над и под водой показали, что «Ра» получил «видимую трещину и вся кормовая часть медленно начала погружаться в глубину»{622}.

«Ра» начал крениться довольно рано из-за конструктивных недостатков. Отказала кормовая часть, и папирусная лодка все сильнее и сильнее кренилась на правый борт

Эта неожиданная проблема становилась все острее. Волны захлестывали кормовую палубу, и она все больше провисала. Элегантно закрученный ахтерштевень уже не был таким упругим, от брызга волн хвост набрал много воды и стал гораздо тяжелее. Всплывет ли корма снова, если обрезать завиток? Тур думал на этот счет, но мысль ему не нравилась. Это было бы «все равно что отрезать лебедю хвост».

Тур сидел и размышлял. И тут он вспомнил, что на старинных египетских рисунках от этого завитка на палубу тянулся канат. Ни строители лодок из Чада, ни кто другой не поняли назначения этого каната, и поэтому никто не прореагировал, когда его не вмонтировали. Тур Хейердал и шведский историк кораблестроения Бьёрн Лангстрём думали, как и все другие, что, когда египтяне завернули ахтерштевень в совершенную дугу, они делали это ради красоты, а не потому, что это требовалось для улучшения мореходных качеств.

Однако «хвостик крючком», как называл его Тур, был не только красив. Он имел свою функцию. Назначением каната было не удержание лебединой шеи на месте, притянув ее книзу, как легко было себе представить. Смысл состоял в том, что он своей упругостью должен был поддерживать корму, чтобы она не опускалась! Загнутый ахтерштевень, иначе говоря, был сконструирован так, что он действовал как пружина. Тур констатировал, что «мы не догадались использовать завиток с той целью, для которой он был предназначен». В то же время он признавал, что эту науку можно было познать только на опыте{623}. Список проблем, которых Тур Хейердал мог избежать, если бы он совершил пробное плавание, становился слишком длинным.

Тур хотел убедиться в том, что он прав. Они взяли веревку и протянули ее, привязав к верху завитка, вниз на палубу. Но было уже поздно. Ахтерштевень слишком пропитался водой и стал достаточно тяжелым, чтобы можно было выправить трещину. Корма продолжала тонуть и, вместо того чтобы помогать удерживать «Ра» на плаву, все больше и больше превращалась в тормоз.

У берегов Западной Африки сломались мачта и рулевой механизм. Едва успели залатать эту прореху, как начал разваливаться корпус. А они все еще не достигли широты Островов Зеленого Мыса. Из общей дистанции в 2700 морских миль им оставалось пройти еще около 1800 миль пути, или две трети расстояния.

В середине июня погода снова испортилась. На море поднялись волны, и тонны воды обрушились на кормовую палубу. Те, кто нес рулевую вахту, стояли часто по колено в воде.

Тур начал задумываться о том, не объясняется ли затопление кормы чем-то еще, кроме отсутствующего каната. Строители лодки использовали технологию, разработанную на мелком озере во внутренних районах Африки. Может быть, эта технология не годилась для судна, предназначенного для морских плаваний? Не совершили ли парни из Чада конструктивную ошибку, когда они после всех уговоров все-таки построили кормовую часть, которую раньше никогда не делали?

Абдулла заверил, что повреждения несерьезны. Пока не повреждены веревки, связывающие вместе снопы тростника, «Ра» будет и дальше плыть без проблем. Джордж инспектировал подводную часть корпуса каждый день и сообщал, что веревки чувствуют себя превосходно.

Тем не менее было ясно, что надо что-то делать. «Ра» плыл по волнам уже не так легко, как раньше. Постоянный поток воды на кормовой палубе тянул лодку вниз и делал ее тяжелой и неуклюжей.

— Давайте распилим спасательный плот!

Это сказал Сантьяго Хеновес.

Другие удивленно посмотрели на него.

— Спасательный плот наполнен пенопластом. Мы можем разрезать его и подложить куски между тростником под кормовую часть. Это улучшит плавучесть.

Тур ничего не сказал. Равно как и другие.

Сантьяго устремил свой взгляд на Тура. «Ты взял с собой плот, рассчитанный на шесть человек, а нас семеро. Ты ясно сказал, что никогда сам не перейдешь на плот».

Тур признал его правоту. Он не мог и не хотел занять чье-то место. Следующий размер плота был на двенадцать человек. Но он был слишком велик, чтобы занять место на «Ра», и поэтому от него пришлось отказаться из практических соображений.

Он напомнил, что все путешествие на «Ра» было научным экспериментом. Если лодка затонет и эксперимент закончится неудачей, то они не спасутся без плота. Никто на борту не рассчитывал, что его действительно придется использовать. Но мысль о том, что у них есть спасательный плот, создавала, тем не менее, определенное чувство уверенности, и готовы ли они были расстаться с этим чувством?

— Давайте разрубим его, — сказал Абдулла. Его больше волновало, что плот перетирал веревки.

Абдулла взялся за топор.

Юрий высказался против. Норман поддержал Юрия. Как они могли не подумать о тех, кто ждал дома? Что скажут семьи, если они узнают, что «Ра» плывет через Атлантику без спасательного плота?

Джордж направился к Абдулле и забрал у него топор.

Карло не знал, что сказать. Он посмотрел на Тура.

Решение касалось жизни и смерти. Экипаж разделился. Трое против двоих, возможно, трое «за».

О том, чтобы распилить плот, когда кто-то возражал, не могло быть и речи. Тур не выразил определенной точки зрения. Вместо этого он предложил обсудить ситуации, в которых, как они думают, может понадобиться плот. Чего они боятся больше всего?

Тур сам открыл обсуждение. Во время плавания на «Кон-Тики» они почти потеряли Германа Ватцингера, когда он выпал за борт.

— Я больше всего боюсь, что кто-то упадет за борт, — сказал он.

Норман боялся столкновения с судном. Или пожара на борту.

Юрий едва осмеливался верить в то, что «Ра» удержится на плаву еще месяц.

Джордж произнес слово «ураган».

Человек за бортом. Все согласились, что от плота тут мало проку. Даже если убрать парус, все считали, что «Ра» будет двигаться быстрее, чем дрейфующий плот.

Столкновение. Если «Ра» столкнется с судном, то не будет времени спустить плот. Все, кто окажется в воде, будут цепляться за то, что останется от «Ра». Единогласно.

Пожар. Трудно представить, что пропитанная водой лодка загорится. Пожар будет легко потушить. Лучше сидеть на той части «Ра», что не загорелась, чем на плоту. Единогласно.

Плавучесть. Если «Ра» так сильно пропитается водой, что начнет тонуть, у них будет достаточно времени, чтобы послать сигнал SOS. Все согласились, что время ожидания на плоту не будет короче. Папирус может сгнить, и лодка развалится, как говорили эксперты. Но и тростник, и связка были крепки как никогда.

Ураган. Все согласились, что шансы встретить ураган возрастут, если они попадут в Карибский бассейн. Но все согласились и с тем, что связка тростника справится с ураганом лучше, чем спасательный плот.

Не обсуждая, поможет пенопласт или нет, Норман достал пилу. Они распилили плот и подложили куски пенопласта под корму. Она поднялась, и люди удовлетворенно улыбнулись.

Однако напором воды куски пенопласта вскоре смыло в море. Корма провисала, как и раньше. Единственным утешением было то, что они избавились от предмета, перетиравшего веревки{624}.

Через несколько дней они попали в сильный ветер и штормовое море у Островов Зеленого Мыса. Снова сломались рулевые весла. У них еще оставались для управления остатки гуарас или вертикальных рулей. Плавание все больше и больше превращалось в дрейф.

Хотя «Ра» накренился, экипаж еще не терпел бедствия. У них было достаточно еды и питья, а носовая часть хорошо держалась на плаву. Погода постепенно улучшилась, и море утихло. И хотя эксперимент со спасательным плотом закончился неудачей, это событие еще больше сплотило людей. Когда Тур дал понять, что, возможно, им надо будет пройти среди Островов Зеленого Мыса, чтобы поискать более прочный материал для изготовления весел, остальные ответили отказом. Они должны идти по океану и полагаться на то, что у них еще осталось. Парус тянул, и, хотя корма тормозила, они с приличным для древнего корабля успехом преодолевали расстояние на карте.

К концу июня прошли половину пути. В то же время они вошли в очень грязные воды.

Еще в начале путешествия члены команды видели маленькие черные сгустки, плывущие по поверхности воды. Все началось с того, что Абдулла закричал, когда он однажды утром собирался совершать омовение и увидел что-то похожее на кал в мешке, с помощью которого он черпал воду. Это был сгусток мазута. Какой-то танкер, очевидно, промывал свои цистерны. Они больше не думали об этом.

Но постепенно, с продвижением на запад, эти сгустки стали появляться все чаще, пока чистое море не исчезло вообще и они не оказались в течение нескольких дней подряд окруженными грязью со всех сторон. Они уже не могли полоскать зубные щетки в море, и Тур чувствовал, будто они попали «в грязную городскую гавань»{625}. Между той кристально чистой водой, которую он встречал во время плавания на «Кон-Тики» и этой клоакой, по которой он плыл теперь на «Ра», не прошло и двадцати лет; неужели люди потеряли всякий разум? Неужели они не понимали, что своими отходами губят океан, источник всякой жизни?

Тогда он вдруг понял: они не только не понимали этого, они даже об этом не знали. Что видел судовладелец, предприниматель или представитель власти, пересекавшие океан на роскошном лайнере, стоя на парадной палубе высоко над уровнем моря, когда вода пенилась под носом судна? Они ничего не видели. Они не замечали того, что видели Тур и его люди, когда они сидели в папирусной корзине, носом в воде и двигались со скоростью пешехода.

Тур решил «объявить об этом всем, кто мог слышать»{626}. На «Ра» у них не было мегафона. Но у них была бумага и карандаш, и вес Хейердала в мире. Он подготовил доклад, который, как он надеялся, норвежская делегация ООН сможет передать далее У Тану, как только представится такая возможность. После того как он получил разрешение плыть под флагом ООН, он понял, что его слова доходят до ушей Генерального секретаря.

У Тура был еще один адресат, которого он хотел информировать о плавании «Ра». Его звали Ричард Никсон — президент Соединенных Штатов Америки. 29 июня он послал радиограмму в Белый дом, воспользовавшись телеграфным ключом Нормана. Он рассказал о цели путешествия и его интернациональном духе. С Уставом ООН в мыслях он выразил надежду, что «капитаны крупных судов по всему миру, как малых, так и больших наций» добьются успеха в своих стараниях по налаживанию дружбы между народами.

Через пять дней, пока американцы праздновали 4 июля, на «Ра» пришел ответ от президента. «Та миссия, что Вы взяли на себя, напоминает руководителям и народам всех стран о том, что все мы — пассажиры на одном старом корабле под названием Земля». Никсон пожелал Хейердалу успеха и выразил надежду, что послание, которое он пронесет с собой через океан, пойдет человечеству на благо{627}.

Тур нацелился на более крупные задачи. Быть капитаном на плоту или тростниковой лодке уже было мало. Но пока его важнейшая задача состояла в том, чтобы переплыть океан.

В первую неделю июля Норман доложил, что они прошли почти 2000 морских миль. Оставалось еще 700.

Единственное, что торчало вверх от кормовой палубы, был завиток.

«Пока держатся веревки, мы плывем», — повторил Абдулла. Он уже не был так оптимистичен.

С точки зрения статистики сезон ураганов уже начался. «Ра» приблизился к опасному району. Тур начал беспокоиться. Ураган, судя по всему, превратит «Ра» в дрейфующий мусор.

К 7 июля они находились в пути уже сорок три дня. Тур собрал своих людей на передней палубе. Он хотел обсудить кое-что, о чем им следовало «серьезно подумать».

К общему удивлению, он начал говорить о фильме об экспедиции на «Ра». Единственный материал о плавании, который у них был, снимался на борту. Но, чтобы фильм получился, ему требовались кадры, показывающие «Ра» со стороны. Ивонн в это время уже обосновалась на Барбадосе со своими дочерьми, ожидая появления «Ра». Теперь он хотел связаться с ней по радио и попросить найти судно, которое вышло бы им навстречу с фотографом на борту. Он хотел узнать, что по этому поводу думают остальные.

Они сказали — пожалуйста. Но они не совсем поняли, что он хотел. Кое-что в тоне указывало, что его волновал вовсе не фильм. Обращение к Ивонн больше походило на попытку украдкой послать сигнал SOS{628}.

Это не было похоже на стиль руководства Тура — ходить вокруг да около. Но он попал в щекотливую ситуацию. Он должен был убедиться в том, что найдется спасение, если «Ра» развалится. В то же время он должен был следить, чтобы его беспокойство не передалось другим.

Все в экспедиции подписались под тем, что они принимают участие в экспедиции под свою ответственность. Но, как писал Юрий в своем дневнике, «никакие подписи или декларации не могли освободить Тура от моральной ответственности за судьбу экипажа в целом. […] Как бы ни занимали Тура его научные идеи, вышеуказанные соображения всегда вставали на первое место, что делает ему честь»{629}.

На следующий день поднялся сильный ветер. Настала напряженная ночь. «Ветер гудел в кромешной тьме, всюду булькала, плескалась, бурлила, ревела и грохотала вода»{630}.

В судовом журнале Тур писал: «Шторм Е. Волны высокие». Это была последняя запись в судовом журнале «Ра».

Когда рассвело, Джордж нырнул под лодку. Он с ужасом сообщил, что одна из веревок перетерлась. Крайняя связка папируса по правому борту грозила оторваться. В другом месте они могли смотреть между связками в глубину моря. Абдулла оглядел повреждения. Не меняя выражение лица, он сказал, что «теперь это конец».

Появился Норман. «Мы не можем сдаться сейчас!»

На борту у них имелась «швейная игла», сделанная из лома с таким большим ушком, что через него можно было пропустить восьмимиллиметровый канат. Команда «Ра» лихорадочно пыталась починить лодку. Пока Джордж нырял под связки и сшивал, Абдулла забивал молотом иглу в тростник. Операция некоторым образом удалась, но они потеряли много папируса. «Ра» и раньше кренился на правый борт, но теперь он накренился еще больше. Рулевая вахта на кормовой палубе, которая должна была следить за остатками рулевого весла, стояла в воде по грудь.

Погода успокоилась в течение пары дней, но 12 июля они вновь стали жертвой сильного ветра. За трое суток волны совершенно растрепали «Ра». Юрий писал в своем дневнике: «Весь ахтерштевень и правая сторона практически под водой. Передняя палуба почти полностью в воде, и готовить пищу стало труднее. Кроме того, „Ра“ совсем деформировался. Средняя часть вздыбилась, края затонули, корпус вывернут, как спираль. Сухо (относительно) только на маленьком пятачке на самом носу и на небольшой части палубы по левому борту вдоль каюты. Внутри каюты тоже не особо уютно. Ящики плавают, а над ними плавают наши кровати. […] Крыша вздыбилась, пол поднялся, и по каюте можно передвигаться только ползком на четвереньках. Путешествие, конечно, нельзя сравнить с „Кон-Тики“. То было сплошное удовольствие с хорошей рыбалкой. А это — пятьдесят дней борьбы с курсом, с лодкой, за жизнь».

Немного позже: «Лодка практически полностью под водой, только плетеная хижина выдерживает натиск волн»{631}.

Ивонн сначала наняла парусник с капитаном и командой, чтобы встретить Тура, когда «Ра» подойдет поближе. Но, когда синоптики предупредили об усилении ветра, капитан отказался выходить в море. Ивонн поддерживала связь с Туром по радио и поняла, что он нервничает. Ей надо было найти другое судно, и, таская дочек за собой, она ходила с корабля на корабль, надеясь найти покладистого капитана. Наконец ей удалось уговорить капитана 60-футовой моторной яхты «Шенандоа». Она сама хотела отправиться в путь, но ей разрешали взять только одну дочь. Двое старших тянули жребий, и выиграла Аннетте{632}.

«Шенандоа» еще не успела уйти далеко, как попала в непогоду, растрепавшую «Ра». Капитану хотелось повернуть назад, но Ивонн снова уговорила его, и при встречном ветре и шестиметровых волнах они продолжили плавание. Им пришлось снизить скорость, и шкипер рассчитывал, что потребуется двое суток, чтобы добраться до указанного в последний раз местонахождения «Ра».

14 июля Норман поймал сообщение, что «Шенандоа» покинула Барбадос и идет на запад. Шторм достиг апогея 15-го числа. На «Ра» они долго держали лоскуток паруса на мачте, но и его теперь пришлось спустить. Радиоантенну сорвало ветром, и потребовалось время, чтобы соорудить новую. Питание для радио вырабатывалось ручным генератором, и люди по очереди крутили его, чтобы получить электричество. В ночь на 16 июля Норман снова установил контакт с «Шенандоа». Все хорошо, но как они найдут друг друга в открытом море? «Ра» едва высовывал голову из-под воды, а яхту не было видно на далеком расстоянии по причине круглой формы Земли. Они договорились двигаться навстречу друг другу по одной параллели, но плохая погода мешала Норману получить корректные результаты наблюдений, и координаты «Ра» были более чем неточными.

Днем погода утихла. Шторм прошел. Солнце сияло в голубом небе. Тут же зашипело радио. «Шенандоа» увидела верхушку мачты папирусной лодки. «Как мы нашли друг друга — для нас непостижимая загадка», — размышлял впоследствии Тур в книге о «Ра»{633}.

«Шенандоа» появилась и расположилась неподалеку. Если тростниковый сноп вел себя на волнах после шторма достаточно спокойно, то экипаж яхты боролся с сильной качкой. Прогнозы погоды были неутешительны, ожидался новый шторм. Капитан хотел как можно скорее вернуться на Барбадос. Но Тур и его команда не торопились. «Ра» держалась на плаву, и, если лодка не могла больше идти под парусом, она могла дрейфовать. До берега оставалось около 350 морских миль, и с попутным течением хотя бы в один узел «Ра» мог бы проходить 20–25 миль в сутки. В таком случае дрейф занял бы две недели.

Пока одни спустили надувную лодку и плавали туда и сюда на «Шенандоа» с пленкой и другим ценным оборудованием, другие начали чинить «Ра». Мачту, которая уже не могла стоять твердо, обрезали, и вскоре снова началось «шитье». Но вокруг лодки начали собираться акулы, что сделало опасным нахождение Джорджа в воде. Тур был вынужден принять решение. Он отставил все попытки спасти «Ра» и собрал своих людей на совет, как в тот раз, когда они решали судьбу спасательного плота. Он хотел прервать экспедицию и закончить научный эксперимент. Они прошли много тысяч километров, и «Ра» показал то, что Тур хотел показать. Папирусная лодка могла плавать в море. С опытным экипажем египтяне вполне могли пересекать Атлантику, он в этом не сомневался. Он не видел «никакого смысла рисковать жизнью людей», продолжая плавание{634}.

Норман Бейкер высказался первым. Он был уверен, что они бы справились, даже если не так быстро. Если бы решал он, то он хотел бы продолжить плавание{635}. Сантьяго Хеновес согласился с ним. Он боялся, что научные противники Тура будут говорить об этом маленьком недостающем кусочке, а не о длинной дистанции, которую «Ра» преодолел. С целью избежать заявлений «что мы говорили!» со стороны антропологов, он посоветовал Туру закончить плавание, чтобы он мог сказать, что проплыл от берега до берега.

Абдулла Джибрин и Джордж Суриал тоже не хотели прекращать плавание. Джордж считал, что раз лодка египетская, то он, как египтянин, обязан выдержать все путешествие. И он, и Абдулла были настроены отправляться дальше одни, если другие откажутся.

Карло не сказал ни да ни нет и возложил ответственность за решение на Тура.

Когда очередь дошла до Юрия, он заявил, что их семеро товарищей, деливших все и терпевших все. Они не могут разделиться. Они должны продолжать либо все вместе, либо никто{636}.

Должно быть, эти слова слушал очень довольный начальник экспедиции. Лучшей команды он не мог бы себе найти. Но у Тура не оставалось выбора. Он был тем одним, который решил отказаться и за которым все остальные, по слову Юрия, должны последовать.

18 июля команда собрала с «Ра» все, что там осталось из личных вещей, и покинула его. С кормовой палубы «Шенандоа» семеро грустных людей смотрели на остатки папируса, служившего им домом пятьдесят два дня.

Конец. 18 июля Тур Хейердал сдался, в 350 морских милях от земли. Он приказал экипажу покинуть судно после 52 тяжелых суток плавания

В то же время американский экипаж космического корабля «Аполлон-11» готовился к высадке на Луну. Ракета поднялась в небо с Космического центра имени Джона Ф. Кеннеди во Флориде в тот же день, когда встретились «Ра» и «Шенандоа». И пока древний корабль дрейфовал без людей к горизонту, первые люди высадились на Луну. Можно ли было представить себе подобный размах в пространстве и времени?

22 июля «Шенандоа» причалила в Бриджтауне, столице Барбадоса. В конце путешествия Аннетте, Мариан и Беттина увидели, как тепло Норман, Джордж, Юрий, Абдулла, Карло и Сантьяго благодарили их мать.

Они не могли в полной мере отблагодарить Ивонн за все, что она сделала для экспедиции. Она была для них как мать в Сафи до отправления. И на Барбадосе она не сдалась, пока не нашла капитана, согласившегося пойти в шторм и подобрать их{637}. О том, что благодаря своему исключительному мужеству они хотели продолжить плавание на «Ра», уже не было речи.

Спустя всего неделю первый настоящий ураган обрушился на тот район, где «Шенандоа» подобрала их. Ураган назывался «Анна». Они возблагодарили судьбу{638}.

Весь мир следил за последними драматическими сутками на «Ра». Тур Хейердал и его команда стали объектом для почестей, когда живыми вернулись домой. Но тех поздравлений, которых Тур ждал больше всего, он не получил.

Ни Typ-младший, ни Бамсе не прислали своих поздравлений{639}.

Послесловие

— Соболезную по поводу «рождественского снопа»[10].

Таковы были слова Хельге Ингстада Туру после крушения. Он сидел в своем летнем домике на Скатёй возле Крагерё, когда услышал новость по радио. Он тут же переплыл бухту к лодочнику, на другую сторону, чтобы воспользоваться там телефоном и послать телеграмму{640}.

Сноп или не сноп, но с помощью «Ра» Тур Хейердал показал, что древние египтяне имели суда, способные переплыть Атлантику. Но он не говорил, что они фактически делали это.

Как и предполагал Сантьяго Хеновес, критики уцепились за то, что «Ра» не смог преодолеть всю дистанцию и что поэтому тростниковая лодка не имела таких мореходных качеств, на которые рассчитывал Тур Хейердал. Изоляционисты, отрицавшие любые культурные связи между Старым и Новым Светом, по-прежнему могли улыбаться.

Тур Хейердал был недоволен, что «Ра» сошел с дистанции. Впоследствии он расценивал это путешествие как «единственную и неуверенную попытку построить и отправить в плавание судно, чьи очертания были известны лишь по тысячелетним рисункам на стенах погребальных камер»{641}. Будучи перфекционистом, он не мог внутренне согласиться с тем, что экспедиция свелась к неуверенной попытке.

После прибытия на Барбадос и в последующее время никто из участников экспедиции не говорил о новом путешествии на «Ра». Но когда в конце осени они снова все встретились в Египте, куда президент Анвар Садат пригласил их, чтобы вручить высокую награду за это достижение, идея о повторении эксперимента витала в воздухе{642}. На практике они осуществили пробное плавание, на котором настаивал Бруно Вайлати. Было бы жаль отказаться от такого ценного опыта, которым они теперь обладали.

Из Египта они отправились дальше в Италию, где должны были получить награду за проявленные мореходные качества. Дискуссия о новом плавании продолжилась, и Тур хотел знать, действительно ли они были настроены на то, о чем говорили. Да, ответили они, особо подчеркнув сказанное{643}.

Тур принял окончательное решение к Рождеству 1969 года. Он хотел показать скептикам, что может проплыть оставшуюся недостающую часть пути. Он стремился доказать, что они потеряли «Ра» по причине конструктивной ошибки, а не из-за тростниковой лодки как таковой. Он хотел построить «Ра-I» и заново повторить путешествие.

У него было и третье основание. Его рапорт о нефтяных пятнах в Атлантике вызвал тревогу у Генерального секретаря ООН У Тана. С помощью новой экспедиции Тур собирался провести более основательное исследование, чтобы обозначить масштабы загрязнений.

С целью сэкономить время Тур захотел построить «Ра-I» в Сафи. Как и в прошлый раз, он заказал папирус на озере Тана в Эфиопии. Но, помня об оторвавшейся хвостовой части «Ра-I», он больше не доверял судостроителям из Чада. Он нанял четырех индейцев аймара с озера Титикака в Южной Америке. Они по-прежнему строили тростниковые лодки «по старинному образцу, с такой же загнутой кормой, как и нос». Они также по-другому вязали корпус, и, учитывая опыт первого «Ра», Тур нашел этот способ более надежным{644}.

Индейцы начали строить «Ра-II» в начале марта 1970 года. В то же время Тур интенсивно работал над книгой о «Ра», описание первого путешествия надо было закончить до отправления в следующее. В конце апреля приехали члены экипажа, один за другим. Typ-младший тоже приехал в Сафи. Лед между отцом и сыном постепенно растаял.

24 апреля «Ра-II» был готов, и паша устроил прощальный ужин для индейцев с Титикаки. В тот же день Тур позволил международной прессе получить свою долю новостей. Проект так долго держали в тайне из опасения, что толпы журналистов затормозят работу по строительству судна, как это случилось у египетских пирамид.

«Ра-II» спустили на воду 7 мая. Как и в прошлый раз, Ивонн сыграла главную роль в подготовке экспедиции. Она все время была тем маслом, которое требовалось Туру, чтобы поддерживать машину на ходу.

Новая попытка. Тур Хейердал, как известно, не сдается. Не прошло и десяти месяцев, как он снова вышел в море — в этот раз на «Ра-II»

За несколько дней до того, как они собирались поднять парус, Тур решил отправить Абдуллу домой. У него уже не было такого энтузиазма, как в прошлом году, и работа шла очень тяжело. Норман считал, что всему виной ревность. Абдулла будто потерял свое лицо, когда его друзей из Бола заменили индейцами из той части Титикаки, что лежит в Боливии{645}.

В спешке Тур нанял марокканца Мадани Аит Уханни вместо Абдуллы. Мадани должен был брать пробы нефти. Он работал инженером на химической фабрики в Сафи и не имел опыта мореплавания кроме того, что в море его укачивало.

Чтобы усилить работу над тем, что должно было стать фильмом об экспедициях на «Ра», Тур увеличил команду еще одним фотографом. Его звали Кей Охара, он был японцем. Он ничего не знал о жизни на море. Но он фотографировал индейцев и их тростниковые лодки на озере Титикака.

Отплытие состоялось 17 мая. Через десять месяцев после того, как их подобрали на остатках «Ра-I», Тур и его команда отправились на «Ра-II».

Еще раз всемирно известный энтузиаст смог за удивительно короткое время организовать новую экспедицию.

«Ра-II» по размерам был на три метра короче «Ра-I». Рули управления хорошо укрепили. Экипаж состоял из восьми человек вместо семи. В остальном оснащение «Ра-II» было таким же, как и на «Ра-I». Но, к удивлению Тура, «Ра-II» больше впитывал воду, чем «Ра-I». Уже через несколько дней после отплытия они испугались, что лодка утонет. После трудной дискуссии с самого начала путешествия было решено, что весь лишний вес будет сброшен за борт. Чтобы максимально облегчить лодку, пришлось пожертвовать частью запаса питьевой воды. Это впоследствии привело к плохому настроению, потому что пришлось строго распределять воду, и об этом решении очень пожалели. Но такая ликвидация запасов помогла. «Ра-II» укрепился на воде и перестал тонуть.

В спокойные часы Тур читал корректуру книги о «Ра». Он также составил сто пять подписей к иллюстрациям. Все это было передано в Осло с помощью услужливых радиолюбителей. В издательстве директор Харальд Григ с нетерпением ожидал исправленную корректуру Он готовил новый бестселлер и сделал все, чтобы выпустить книгу осенью. Но по-прежнему не хватало последней главы. Она должна была рассказать о путешествии на «Ра-II».

Тур Хейердал нашел Атлантику еще более грязной, чем во время первого плавания «Ра». Нефтяные пятна временами сгущались. Иногда вода становилась такой «жирной и грязной, что мыться было неприятно»{646}. 12 июня он отправил новый рапорт норвежской делегации в ООН о таком вызывающем опасения развитии ситуации. Он заявил, что речь уже не идет об отдельных пятнах тут и там, а о значительных акваториях океана между Африкой и Америкой, покрытых нефтяной пленкой{647}.

«Ра-II» прибыл на Барбадос 12 июля после 57 суток плавания и преодоленной дистанции в 3270 морских миль. Тур Хейердал устранил тот пробел, что оставил «Ра-I», и доказал, что не тростник был тому виной.

Книга о путешествиях на «Ра» вышла в свет 6 октября 1970 года — в 56-й день рождения Тура Хейердала. Ее одновременно выпустили в свет в Норвегии, Швеции и Дании. Издательства подписали контракты об изданиях в большинстве европейских стран, кроме Советского Союза, США, Канады, Японии, Бразилии, Израиля, Индии и Турции. Только в качестве аванса за покупку авторских прав эти контракты принесли Туру Хейердалу 1,2 миллиона крон, или около 8 миллионов в пересчете на валюту 2007 года{648}.

Но если публике книга понравилась, то она не нашла никакого сочувствия в научной среде, как и книги об экспедициях на «Кон-Тики» и на остров Пасхи. Теперь, как и раньше, Хейердала обвиняли в том, что он извращал науку. Дальше всех зашла датский египтолог Эллен Лиллесё. Она считала, что даже деревянный башмак способен переплыть Атлантику. Поэтому плавания на «Ра» ничего не доказали{649}. Тур разделил ее точку зрения на плавательные способности деревянного башмака. Именно в этом и заключался смысл путешествия — показать, что даже примитивные транспортные средства способны переплыть океан от Африки до Америки, если это доступно деревянному башмаку{650}.

Скептики считали научной истиной, что бальзовый плот не способен переплыть Тихий океан. Эту догму Тур Хейердал разрушил с помощью «Кон-Тики». Такой же истиной считалось, что тростниковая лодка не сможет пересечь Атлантику. В глазах Тура Хейердала эта догма потеряла право на существование после плавания на «Ра».

В книге о «Ра» Тур высоко оценил вклад всех участников. Они сделали не только все возможное, чтобы экспедиция удалась. Они показали также, что люди, принадлежащие к различным культурам и религиям, могут сотрудничать даже при самых тяжких испытаниях.

Однако человек, который, пожалуй, сделал больше всех для успеха экспедиции, не заслужил официального признания. Когда раздавались почести, автор не упомянул Ивонн Хейердал ни единым словом.

Путешествие на «Кон-Тики» запомнилось своей рискованностью и научным посылом. Вопрос о том, откуда произошли полинезийцы, не решен до сих пор. Путешествия на «Ра» тоже запомнились своей рискованностью, но не научным посылом. Никто больше не задается вопросом, плавали египтяне через Атлантику или нет.

Чем запомнились плавания на «Ра», так это нефтяными пятнами. Они изменили международное морское право. С этой точки зрения, возможно, именно плавание на «Ра» стало важнейшей из всех экспедиций Тура Хейердала.

Так считал и он сам{651}.

Источники и литература

Газеты

Арбейдербладет

Афтенпостен

Бергенс Арбейдерблад

Верденс Ганг

Гётеборгс хандельс ог шёфартстиденде

Дагбладет

Дагенс Нюхетер

Моргенбладет

Моргенпостен

Норгее хандельс ог шёфартстиденде

Норск Телеграмбюро

Нью-Йорк таймс

Нюа Прессен

Окленд стар

Остландс-Постен

Свенска Дагбладет

Хувудстадсбладет

Неопубликованные материалы

Судовой журнал Тура Хейердала с путешествия на «Кон-Тики»

Дневник Германа Ватцингера с путешествия на «Кон-Тики»

Дневник Кнута Хаугланда с путешествия на «Кон-Тики»

Дневник Тура Хейердала

из Галапагосской экспедиции

Дневник Тура Хейердала

«Записки со строительства „Ра“»

Радиожурнал Тура Хейердала из путешествия на «Ра»

Дневник Карлайла Смита из экспедиции на остров Пасхи

Дневник Тура Хейердала-мл. с путешествия на остров Пасхи

Ежедневники Тура Хейердала, 1946-1970

Журналы

Акта Американа

Америкэн Антиквити

Америкэн Антрополоджист

Америкэн джорнал оф Архаеолоджи

Аполлон

Джиогрэфикл джорнал

Джиогрэфикл Ревью

Имер

Культургеографи

Лондон иллюстрэйтед ньюс

Ля Ревю де Пари

Непериодическая серия, Музей «Кон-Тики»

Нэйшен (Нью-Йорк)

Нэшнл джиогрэфик мэгэзин

Рапа Нуи

Сайенс

Саутвестерн джорнал оф Антрополоджи

Фалькен-Нютт

Архивы

Архив экспедиции на «Ра»

Архив экспедиции на остров Пасхи

Архив Галапагосской экспедиции

Бумаги, оставшиеся после Ивонн Хейердал

Архив экспедиции на «Кон-Тики»

Архив Музея «Кон-Тики»

Частный архив Арнольда Якоби

Музей Бруклина (Нью-Йорк)

Канадский музей цивилизации (Ванкувер)

Частный архив Дале Белла

Клуб путешественников (Нью-Йорк)

Частный архив семьи Хейердал

Музей обороны

Архив Фред. Ульсена

Частный архив Герд Волд

Архив издательства «Гильдендаль»

Архив Йохана Стенерсена

Частный архив Кнута Хаугланда

Национальная библиотека (Осло)

Национальное географическое общество (Вашингтон)

Архив звукозаписей NRK

Частный архив Улы С. Рокфеллер

Частный архив Пеббла Рокфеллера

Государственный архив (Осло)

Университет Осло

Частный архив Вильгельма Эйтрема

«Зебра Фильм», Торсби

Устные источники

Норман Бейкер

Дале Белл

Йенс Вессель Берг

Уилфред Кристенсен

Эрик Дамман

Снорре Эвенсбергет

Кнут Хаугланд

Беттина Хейердал

Бьорн Хейердал

Жаклин Хейердал

Мариан Хейердал

Тур Хейердал-мл.

Грэйс Хессельберг

Элен Якоби

Луис Якоби

Арне Мартин Клаузен

Йохан Фредрик Крёпелиен

Брита Лантери

Лиз Лиан

Арвид Монсен

Фред. Ульсен

Кристине Ульсен

Йенс Постмюр

Анджело Преве

Джеймс С. Рокфеллер

Ливлет Рокфеллер

Ула С. Рокфеллер

Дональд Риан

Дон Сандвайс

Петер Скавлан

Герд Волд

Берглиот Ведберг

Литература

Ashe, Geoffry (red.): The Quest for America. London, 1971.

Barrow, Sir John: The Mutiny on the H. M. S. Bounty. London, 1998.

Bellwood, Peter: Man’s Conquest of the Pacific. Canberra, 1975.

Campbell, I.C.: A history of the Pacific islands. Berkeley, 1989.

Capelotti, P.J.: Sea Drift. Rafting Adventures in the Wake of Kon-Tiki. New Brunswick, New Jersey and London, 2001.

Dahl, Hans Fredrik: Vidkun Quisling. En forer blir til. Oslo, 1991.

Danielsson, Bengt: Den lykkelige øya. Oslo, 1951.

Darwin, Charles: The Origin of Species. London, 1985.

Evensberget, Snorre: Thor Heyerdahl. Oppdageren. Oslo, 1994.

Faa, Eric: Norwegians in the Northwest. Settlement in British Columbia, 1858–1918. British Columbia, 1995.

Flenley, John og Bahn, Paul: The Enigmas of Easter Island. Oxford, 2003.

Fischer, Steven Roger: Island at the end of the World. The turbulent History of Easter Island. London, 2005.

Fitzhugh, William W. og Aron Crowell: Crossroads of Continents. Cultures of Siberia and Alaska. The Smithsonian Institutions, 1988.

Gebhardt, James F. og Lars Gyllenhall: Slaget от Nordkalotten. Lund, 1999.

Grieg, Harald: En forleggers erindringer. Oslo, 1958.

Englert, Sebastian: New Light on Easter Island. New York, 1970.

Hansen, Per Conradi: History of the Royal Norwegian Airforce in Canada 1940–1945. Kompendium, Forsvarsinstituttets bibliotek. Oslo, 1985.

Hemming, John: The Conquest of the Incas. London, 1970.

Hesselberg, Erik: Коп-Tiki og jeg. Oslo, 1949.

Hessen, Dag O. og Lie, Thore: Mennesket i et nytt lys. Darwinisme og utviklingsloere i Norge. Oslo, 2003.

Heyerdahl, Liv: Reisen fra Norge. Oslo, 1948.

Heyerdahl, Thor: På jakt efter paradiset. Oslo, 1938.

Heyerdahl, Thor: Kon-Tiki-ekspedisjonen. Oslo, 1948.

Heyerdahl, Thor: American Indians in the Pacific. The theory behind the Коп-Tiki Expedition. Stockholm, 1952.

Heyerdahl, Thor: Aku-Aku. Påskeøyas hemmelighet. Oslo, 1957.

Heyerdahl, Thor; Ferdon, Edwin N. jr.; Mulloy, William; Skjöldsvold, Arne; Smith, Carlyle S.: Archaeology of Easter Island. Reports of the Norwegian Archaeological Expedition to Easter Island and East Pacific. Volume I–II. Santa Fe, 1961, Stockholm, 1965.

Heyerdahl, Thor: Sea Routes to Polynesia. London, 1968.

Heyerdahl, Thor: Ra. Oslo, 1970.

Heyerdahl, Thor: Fatuhiva. Tilbake til naturen. Oslo, 1974.

Heyerdahl, Thor: The Art of Easter Island. London, 1976.

Heyerdahl, Thor: Early Man and the Ocean. The beginning of navigation and seaborn civilizations. London, 1978.

Heyerdahl, Thor: Påskeøya. En gåte blir løst. Oslo, 1989.

Heyerdahl, Thor og Arne Skjølsvold: Archaeological Evidence of Pre-Spanish Visits to the Galapagos Islands. Oslo, 1990.

Heyerdahl, Thor: Grønn var jorden på den syvende dag. Oslo, 1991.

Heyerdahl, Thor: Skjebnemøte vest for havet. De beseiredes historie. Oslo, 1992.

Heyerdahl, Thor: I Adams fotspor, en erindringsreise. Oslo, 1998.

Highland, Genevieve A. m.fl. (red.): Polynesian Culture History. Essays in metnory of Kenneth P. Emory. Honolulu, 1965.

Hjeltnes, Arne: Thor Heyerdahl og papirbåten som forandret verden. Oslo, 1999.

Hjertholm, Sverre: Arbeiderbevegelsen i Vestfold. Trekk fra den politiske og faglige arbeiderbevegelse 1906–1956. Tønsberg, 2003.

Hough, Richard: Captain James Cook. A biography. London, 1995.

Irwin, Geoffrey: The Prehistoric Exploration and Colonisation of the Pacific. Cambridge, 1992.

Jacobsen, Alf R.: Til siste slutt. Oslo, 2004.

Jacobsen, Nils Kåre: En forlegger og hans hus. Harald Grieg og Gyldendal. Oslo, 2000.

Jacoby, Arnold (red.): Thor Heyerdahl. Festskrift til 7S-årsdagen 6. Oktober 1989. Larvik sjøfartsmuseum, 1989.

Jacoby, Arnold: Señor Коп-Tiki. Oslo, 1965.

Jacoby, Arnold: Min afrikanske gullalder. Oslo, 1984.

Jacoby, Arnold: Møte med Thor Heyerdahl. Oslo, 1984.

Johnsen, O. A., A. St. Langeland og G. C. Langeland: Larviks historie, bind 1–4, 1923, 1953, 1963, 1971.

Kirch, Patrick Vinton: On the Road of the Winds. An archaeological History of the Pacific Islands before Europeen Contact. London, 2000.

Klausen, Arne Martin: Antropologiens historie. Oslo, 1981.

Kock Johansen, Øystein: Thor Heyerdahl. Vitenskapsmannen, eventyreren og mennesket. Oslo, 2003.

Kopas, Cliff: Bella Coola, a romantic history. British Columbia, 1970.

Kopas, Leslie: Bella Coola Country. Vancouver, 2003.

Kroepelien, Bjarne: Tuimata. Oslo, 1944.

Kvam, Ragnar jr.: Thor Heyerdahl. Mannen og havet. Bind I. Oslo, 2005.

Langslet, Lars Roar: John Lyng. Samarbeidets arkitekt. Oslo, 1989.

Lunde, Jon Vegard: «Det var ei rar tid.» Hjemmefronten i Gudbrandsdale 1940–1945. Oslo, 1991.

Mack, Clayton: Bella Coola Man. 1994.

McMillan, Allan D.: Native Peoples and Cultures of Canada. 1988.

Nyhus, Per: Larvik A-E. Larvik, 1999.

Omholt-Jensen, Edvard: Ole Reistad, «The Spirit of Little Norway». Oslo, 1986.

Palmer, P.R.: A History of the Modern World. New York, 1965.

Philips, Edward (red.): The journals of Captain Cook. London, 1999.

Railing, Christopher: Thor Heyerdahl. Eventyret og livsverket. Oslo, 1989.

Rockefeller jr., James S.: Lykkelig den som finner sin øy. Oslo, 1957.

Routledge, Kathrine: The Mystery of Easter Island. London, 1919.

Rørholt, Bjørn A.: Usynlige soldater. Nordmenn i Secret Service forteller. Oslo, 1990.

Sandvik, Harald: Frigjøringen av Finnmark 1944-45. Oslo, 1975.

Salomaa, Hona: Rafael Karsten (1879–1956) as a Finnish Scholar of Religion. The Life and Career of a Man of Science. Helsinki, 2002.

Senkevitsj, Jurij: Med Ra over Atlanteren. Moskva 1973. Norsk utgave 1987.

Skolmen, Roar: I skyggen av Коп-Tiki. Oslo, 2000.

Smith, Carlyle S.: Extract from the journal October 13, 1955 to July 30, 1956. On the Norwegian expedition to Easter Island.

Sollied, Henning: Slekten Heyerdahl. Oslo, 1940.

Suggs, Robert С.: The Island Civilizations of Polynesia. New York, 1960.

Sykes, Bryan: Evas sju døtre. Oslo, 2003.

Thomson, William: Te Pito Те Henua, or Easter Island. Miscellaneous Papers of the Smithsonian Institution, 1891.

Wooley, C. L.: The Sumerians. New York, 1965.

Zizka, Georg: Flowering Plants of Easter Island. Palmarum Hortus Francofurtuensis. Frankfurt, 1991.

Østerberg, Dag: Det moderne. Et essay om Vestens kultur 1740–2000. Oslo, 1999.

Тур Хейердал: избранные статьи и доклады

Turning back Time in the South Seas. National Geographic Magazine, januar 1941.

Did Polynesian Culture Originate in America? International Science 1941.

Før-kolumbisk sjøfart i Peru: den praktiske mulighet for diffusjon til Polynesien (Ymer 1950).

Objects and Results of the Коп-Tiki Expedition. Proceedings of the 30th International Congress of Americanists (Cambridge, England, 1952).

The Voyage of the Raft Коп-Tiki: «An Argument for American-Polynesian Diffusion». Geographical Journal 1950, s. 11520-41.

Some Basic Problems in Polynesian Anthropology. Proceedings of the 30th International Congress of Americanists (Cambridge, England, 1952).

Aboriginal Navigation in Peru. Proceedings of the 30th International Congress of Americanists (Cambridge, England, 1952).

The Balsa Raft in Aboriginal Navigation of Peru and Ecuador. Southwestern Journal of Anthropology 1955.

Archaeological Expedition to Easter Island and the East Pacific. October 1955, July 30, 1956. Stensil, Kon-Tiki-museet.

Preliminary Report on the Discovery of Archaeology in the Galapagos Islands.

Proceedings of the 31st International Congress of Americanists (São Paulo 1954).

Guara Navigation: Indigenous Seiling of the Andean Coast. Southwestern Journal of Anthropology 1957.

Guara Seiling Technique Indigenous to South America. Proceedings of the 33rd International Congress of Americanists (San Josi, Costa Rica, 1958).

Prehistoric Voyages as Agendes for Melanesian and South American Plant and Animal Dispersal to Polynesia. The Tenth Pacific Sciences Congress (Honolulu 1961).

Feasible Ocean Routes to and from the Americas in Pre-Columbian Times. American Antiquity 1963.

Archaeology in the Galápagos Islands. Galápagos Islands: A Unique Area for Scientific Investigations. The Tenth Pacific Science Congress (Honolulu 1961).

An Introduction to Discussions of Transoceanic Contacts: Isolationism, Diffusionism, or a Middle Course? Proceedings of the 37th International Congress of Americanists (Mar del Plata, Argentina, 1966).

Список иллюстраций

Если не указано иное, иллюстрации к книге любезно предоставлены семейством Хейердал.

∆ «Контики — шарлатан и наука», факсимиле из «Дагбладет» от 9 июля 1951 г.

∆ Сэр Питер Бак (Те Ранги Хироа), взято из его собственной книги «Викинги восхода солнца» (издательство Липпинкотт-Компани, 1938) (фото: Музей Бишопа, Гавайи)

∆ Альфред Метро и Марсель Гриоль (фото: «Сканпикс»)

∆ «Хейердал и танцовщица хула», факсимиле из «Национен» от 27 октября 1951 г.

∆ «Лихорадка „Кон-Тики“», факсимиле из «Моргенпостен» от 13 апреля 1950 г.

∆ Карта Галапагосских островов, нарисованная Анне Лангдален

∆ Семья Виттмер, и ∆: Каменная голова на Галапагосах, обе иллюстрации взяты из книги «Последний рай» Маргарет Виттмер (издательство «Аскехауг», 1960)

∆ Кэтрин Рутледж, ок. 1919 г., взято из книги «Среди каменных гигантов» Йо Анне ван Тильбург (Скрибер, 2003) (фото: Питер Букнолл)

∆ Арне Мартин Клаузен (фото: «Сканпикс»)

∆ Хеннинг Сивертс (фото: Арне Нильсен / Бергенс Тиденде)

∆ Роберт Саггс, взято из книги «По дороге ветров» Патрика Винтона Кирха (Издательство Калифорнийского университета, 2000) (частное фото)

∆ «Длинные лица недели», факсимиле из газеты «Верденс Ганг» от 3 декабря 1960 г.

∆ Кеннет Эмори (слева) и сэр Питер Бак (Те Ранги Хироа), взято из книги «По дороге ветров» Патрика Винтона Кирха (Издательство Калифорнийского университета, 2000) (фото: Музей Бишопа, Гавайи)

∆ Карта четырех теорий: Ойвинд Йорфальд, взято из книги «По следам Адама» (Осло, 1998)

∆ Кеннет Эмори вместе с Иоси Симото, взято из книги «Кенети. Приключения Кеннета Эмори в южных морях» Боба Краусса (Издательство Университета Гавайи, 1988) (фото: Музей Бишопа, Гавайи)

∆ «Удивительный мир», факсимиле из «Арбейдербладет» от 20 мая 1969 г.

Выражаю благодарность за помощь с иллюстрациями:

Бьорну Эгвику, Ингару Хольму, Гейдару Сольвику — Музей «Кон-Тики», и семье Хейердал.

Примечания

1

1524 метра.

(обратно)

2

Хула — национальный гавайский танец.

(обратно)

3

«Освальд-группа» (1941–1944) — норвежская коммунистическая антифашистская организация. Называлась так по имени ее руководителя Асбьёрна Сунде, носившего кличку Освальд.

(обратно)

4

«Компания Линге» — норвежская группа диверсантов, подготовленная в Великобритании и направленная в Норвегию для подрывной деятельности во время Второй мировой войны.

(обратно)

5

Великий труд (лат.). Главное произведение автора.

(обратно)

6

Исаак из Селланро — герой романа Кнута Гамсуна «Соки земли».

(обратно)

7

Герой норвежских народных сказок, вроде русского Иванушки-дурака.

(обратно)

8

Закон Янте (Janteloven) — свод десяти правил поведения в обществе, характерных, как считается, для Скандинавии, которые сводятся к принципу: «Будь как все. Не выделяйся». Впервые эти принципы были описаны датско-норвежским писателем Акселем Сандемусе в 1933 году в романе «Беглец пересекает свой след».

(обратно)

9

Ужасный год (лат.).

(обратно)

10

«Рождественский сноп» — в Норвегии есть традиция выставлять на Рождество злаковый сноп в качестве угощения для птиц. Автор телеграммы назвал так тростниковую лодку.

(обратно)

Комментарии

1

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

2

Ивонн Хейердал в письме к Туру Хейердалу, даты нет, написано примерно в 1988–1989 гг.

(обратно)

3

Записка из норвежского посольства в Вашингтоне в Министерство иностранных дел в Осло от 3 октября 1947 г.

(обратно)

4

Герд Волд Хурум в письме к Арнольду Якоби от 15 июля 1994 г.

(обратно)

5

Aftenposten, 24 сентября 1947 г.

(обратно)

6

Ibid., 10 октября 1947 г.

(обратно)

7

I Adams fotspor, s. 210.

(обратно)

8

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону, октябрь 1947 г., без числа.

(обратно)

9

Aftenposten, 10 октября 1947 г.

(обратно)

10

New York Times, 4 октября 1947 г. Оба флага находятся в Библиотеке Трумэна, Индепенденс, Миссури.

(обратно)

11

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону от 15 октября 1947 г.

(обратно)

12

Aftenposten, 10 октября 1947 г.

(обратно)

13

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону, октябрь 1947 г.

(обратно)

14

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 374.

(обратно)

15

Typ Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону от 15 октября 1947 г.

(обратно)

16

Кнут Люкке в письме к Лив Хейердал от 19 июня 1947 г.

(обратно)

17

Aftenposten, вечерний выпуск от 13 августа 1947 г.

(обратно)

18

Dagbladet, 12 августа 1947 г.

(обратно)

19

Петтер Скавлан в беседе с Туром Хейердалом, позднее пересказано автору.

(обратно)

20

Christopher Railing: Eventyret og livsverket, s. 135.

(обратно)

21

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

22

Там же.

(обратно)

23

Там же.

(обратно)

24

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону от 28 ноября 1947 г.

(обратно)

25

Заметка Герд Волд от 24 апреля 1997 г. о том, что стало с плотом после его прибытия на Таити. Личные бумаги Герд Волд.

(обратно)

26

Тур Хейердал в письме к профессору Гутторму Гьессингу от 17 октября 1947 г.

(обратно)

27

Тур Хейердал в письме к Арвиду Монсену от 5 ноября 1947 г.

(обратно)

28

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону от 28 ноября 1947 г.

(обратно)

29

Там же.

(обратно)

30

Там же.

(обратно)

31

Señor Коп-Tiki, s. 234.

(обратно)

32

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону от 28 ноября 1947 г.

(обратно)

33

Тур Хейердал в письме к Арвиду Монсену от 30 октября 1947 г.

(обратно)

34

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону, октябрь 1947. Числа нет.

(обратно)

35

Тур Хейердал в письме к матери от 28 октября 1947 г.

(обратно)

36

Там же.

(обратно)

37

Morgenbladet, 6 декабря 1947 г.

(обратно)

38

Dagbladet, 6 декабря 1947 г.

(обратно)

39

Тур Хейердал в письме к матери от 28 октября 1947 г.

(обратно)

40

Ежедневник Тура Хейердала за 1947 г.

(обратно)

41

Dagbladet — интервью с Туром Хейердалом от 23 декабря 1947 г.

(обратно)

42

Тур Хейердал в письме к членам экспедиции на «Кон-Тики» от 30 января 1948 г.

(обратно)

43

Там же.

(обратно)

44

Там же.

(обратно)

45

Там же.

(обратно)

46

Тур Хейердал в письме к Кнуту Хаугланду от 28 декабря 1947 г.

(обратно)

47

Тур Хейердал в письме в Акционерное общество «Тур Дал» от 21 октября 1947 г.

(обратно)

48

Señor Коп-Tiki, s. 233.

(обратно)

49

Кнут Хаугланд в беседе с автором.

(обратно)

50

Письмо Тура Хейердала к Бенгту Даниельссону от 15 октября 1947 г.

(обратно)

51

Тур Хейердал в письме к членам экспедиции на «Кон-Тики» от 30 января 1948 г.

(обратно)

52

Тур Хейердал в письме к Кнуту Хаугланду от 28 декабря 1947 г.

(обратно)

53

Тур Хейердал в письме к членам экспедиции на «Кон-Тики» от 30 января 1948 г.

(обратно)

54

Тур Хейердал в письме к Кнуту Хаугланду от 28 декабря 1947 г.

(обратно)

55

Тур Хейердал в письме к членам экспедиции на «Кон-Тики» от 27 февраля 1948 г.

(обратно)

56

Там же.

(обратно)

57

Тур Хейердал в письме к членам экспедиции на «Кон-Тики» от 25 марта 1948 г.

(обратно)

58

Там же.

(обратно)

59

Там же.

(обратно)

60

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен, ноябрь 1948 г.

(обратно)

61

Там же.

(обратно)

62

Там же.

(обратно)

63

Там же.

(обратно)

64

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

65

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен, ноябрь 1948 г.

(обратно)

66

Там же.

(обратно)

67

Там же.

(обратно)

68

Регистрационная книга суда области Сёр-Гудбрандсдал, 21 декабря 1948 г.

(обратно)

69

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен, середина ноября 1948 г.

(обратно)

70

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 17 декабря 1946 г.

(обратно)

71

Там же.

(обратно)

72

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 2 января 1947 г.

(обратно)

73

Тур Хейердал-мл. и Бьорн Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

74

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 374.

(обратно)

75

Typ Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

76

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен, середина ноября 1948 г.

(обратно)

77

Ежедневник Тура Хейердала, запись от 14 ноября 1948 г.

(обратно)

78

I Adams fot spor, s. 174.

(обратно)

79

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен от 21 декабря 1948 г.

(обратно)

80

Ежедневник Тура Хейердала за 1948 г.

(обратно)

81

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен от 21 декабря 1948 г.

(обратно)

82

Там же.

(обратно)

83

Там же.

(обратно)

84

Статистика по заработной плате Центрального статистического бюро за 1948 г. показывает, что средняя зарплата рабочего была примерно 600 крон в месяц или 3600 крон в год.

(обратно)

85

Регистрационная книга суда области Сёр-Гудбрандсдал, 21 декабря 1948 г.

(обратно)

86

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен от 21 декабря 1948 г.

(обратно)

87

Там же.

(обратно)

88

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

89

Ежедневник Тура Хейердала за 1948 г.

(обратно)

90

Выходит по письму Тура Хейердала Лив Хейердал от 20 января 1949 г.

(обратно)

91

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

92

Лив Хейердал в недатированном письме Генриетте Ульсен.

(обратно)

93

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

94

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 20 января 1949 г.

(обратно)

95

Ежедневник Тура Хейердала за 1949 г.

(обратно)

96

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 20 января 1949 г.

(обратно)

97

Там же.

(обратно)

98

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен от 19 января 1949 г.

(обратно)

99

Там же.

(обратно)

100

Тур Хейердал-мл. и Бьорн Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

101

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 207 и 362.

(обратно)

102

Ibid., s. 362–363.

(обратно)

103

Typ Хейердал в письме к Лив Хейердал от 20 января 1949 г.

(обратно)

104

Запись из архива «Гильдендаль».

(обратно)

105

Тур Хейердал в письме к матери от 6 марта 1949 г.

(обратно)

106

Ежедневник Тура Хейердала за 1949 г.

(обратно)

107

I Adams fot spor, s. 174.

(обратно)

108

Тур Хейердал в письме к матери от 6 марта 1949 г.

(обратно)

109

Там же.

(обратно)

110

I Adams fotspor, s. 8.

(обратно)

111

Лив Хейердал в письме к Генриетте Ульсен, весна 1949 г.

(обратно)

112

Там же.

(обратно)

113

Тур Хейердал в письме к Герману Ватцингеру от 24 июня 1949 г.

(обратно)

114

Aftenposten, 3 ноября 1948 г.

(обратно)

115

Dagbladet, 3 ноября 1948 г.

(обратно)

116

Morgenbladet, 12 ноября 1948 г.

(обратно)

117

Тур Хейердал в письме к участникам экспедиции «Кон-Тики» от 26 апреля 1949 г.

(обратно)

118

Norges Handels- og Sjafartstidende, 26 октября 1951 г.

(обратно)

119

Verdens Gang, 27 октября 1958 г.

(обратно)

120

Arbeiderbladet, 25 апреля 1957 г.

(обратно)

121

Typ Хейердал в письме к Кнуту Хаугланду от 9 августа 1948 г.

(обратно)

122

Тур Хейердал в письме к Кнуту Хаугланду от 15 января 1950 г.

(обратно)

123

Тур Хейердал в письме к Торстейну Раби от 28 сентября 1951 г.

(обратно)

124

Morgenbladet, 9 мая 1952 г.

(обратно)

125

Ibid.

(обратно)

126

Личная коллекция Евы Карстен, Люнд, Швеция. Статья из газеты «Inkakulttuuria tutkimaan», 1 мая 1937 г., неизвестный источник. Пересказана в Hona Salomaa: Rafael Karsten (1879–1956) as a Finnish Scholar of Religion. The Life and Career of a Man of Science.

(обратно)

127

Gøteborgs Handels- og Sjøfartstidende, 26 ноября 1949 г.

(обратно)

128

Señor Коп-Tiki, s. 262.

(обратно)

129

Nya Pressen, 28 ноября 1949 г.

(обратно)

130

Ibid., 1 декабря 1949 г.

(обратно)

131

Ibid., 26 ноября.

(обратно)

132

Ibid., 28 ноября 1949 г.

(обратно)

133

Ibid.

(обратно)

134

Svenska Dagbladet, 2 декабря 1949 г.

(обратно)

135

Auckland Star, 7 февраля 1949 г.

(обратно)

136

Gøteborgs Handels- og Sjøfartstidende, 23 ноября 1949 г.

(обратно)

137

Señor Коп-Tiki, s. 267.

(обратно)

138

Kulturgeografi, декабрь 1955 г.

(обратно)

139

Gøteborgs Handels- og Sjøfartstidende, 26 октября 1949 г.

(обратно)

140

Gøteborgs Handels- og Sjøfartstidende, 24 декабря 1949.

(обратно)

141

Hona Salomaa: Rafael Karsten (1879–1956) as a Finnish Scholar of Religion. The Life and Career of a Man of Science.

(обратно)

142

Aftenposten, 2 октября 1949 г.

(обратно)

143

Ibid., 12 августа 1952 г.

(обратно)

144

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 258–259.

(обратно)

145

The Geographical Journal. Vol. CXV Январь-март 1950.

(обратно)

146

The Geographical Journal. Vol. CXVI Июль-декабрь 1950.

(обратно)

147

Revue de Paris, июль 1951 г.

(обратно)

148

Ibid.

(обратно)

149

Ibid.

(обратно)

150

Aftenposten, 18 октября 1949 г.

(обратно)

151

Gøteborgs Handels- og Sjøfartstidende, 23 ноября 1949 г.

(обратно)

152

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 359.

(обратно)

153

Typ Хейердал в Goteborg Handelsog Sjofartstidende, 23 ноября 1949 г.

(обратно)

154

Typ Хейердал в письме к участникам экспедиции на плоту от 26 апреля 1949 г.

(обратно)

155

Тур Хейердал в письме к Кнуту Хаугланду от 10 февраля 1948 г.

(обратно)

156

Тур Хейердал в письме к Кнуту Хаугланду от 22 ноября 1949 г.

(обратно)

157

Тур Хейердал в письме к Эрику Хессельбергу от 27 октября 1949 г.

(обратно)

158

Там же.

(обратно)

159

Тур Хейердал в письме к участникам экспедиции на плоту от 26 апреля 1949 г.

(обратно)

160

Тур Хейердал в письме к Бенгту Даниельссону от 6 января 1950 г.

(обратно)

161

Тур Хейердал-старший в письме к Алисон Хейердал от 4 февраля 1944 г.

(обратно)

162

Там же.

(обратно)

163

Там же.

(обратно)

164

Тур Хейердал-старший в письме к Туру Хейердалу от 30 августа 1945 г.

(обратно)

165

Там же.

(обратно)

166

Автор из беседы с Грэйс Хессельберг.

(обратно)

167

Тур Хейердал в письме к адвокату Вильяму Хинклу, Лос-Анджелес, 16 июня 1951 г.

(обратно)

168

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару, Артфильм, 15 июня 1951 г.

(обратно)

169

Тур Хейердал в письме к адвокату Вильяму Хинклу, Лос-Анджелес, 16 июня 1951 г.

(обратно)

170

Джон Рассел Розин в письме в клуб «Книга месяца» от 10 декабря 1950 г.

(обратно)

171

Тур Хейердал в письме к Джону Расселу Розину от 5 января 1951 г.

(обратно)

172

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 15 июня 1951 г.

(обратно)

173

Адвокат Пауль Е. Иверсон в письме к Солу Лессеру от 29 мая 1951 г.

(обратно)

174

Тур Хейердал в письме к Торстейну Роби от 28 сентября 1949 г.

(обратно)

175

Señor Коп-Tiki, s. 245.

(обратно)

176

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 28 августа 1951 г.

(обратно)

177

Кнут Хаугланд в беседе с автором.

(обратно)

178

Андреа де Бальманн в письме к Туру Хейердалу от 28 сентября 1951 г.

(обратно)

179

Тур Хейердал в письме к Торстейну Роби от 28 сентября 1951 г.

(обратно)

180

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 7 ноября 1951 г.

(обратно)

181

Андреа де Бальманн в письме к Туру Хейердалу от 28 сентября 1951 г.

(обратно)

182

Тур Хейердал в судовом журнале «Кон-Тики».

(обратно)

183

Kon-Tiki-ekspedisjonen, s. 204.

(обратно)

184

Дневник Германа Ватцингера от 19 августа 1947 г.

(обратно)

185

Kon-Tiki-ekspedisjoneti, s. 206–207.

(обратно)

186

Дневник Германа Ватцингера от 19 августа 1947 г.

(обратно)

187

Тур Хейердал в судовом журнале «Кон-Тики».

(обратно)

188

Показания Тура Хейердала в суде Лос-Анджелеса.

(обратно)

189

Тур Хейердал в судовом журнале «Кон-Тики».

(обратно)

190

Там же.

(обратно)

191

Архив экспедиции на «Кон-Тики».

(обратно)

192

Показания Тура Хейердала в суде Лос-Анджелеса.

(обратно)

193

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 7 ноября 1951 г.

(обратно)

194

Бенгт Даниельссон в письме к Туру Хейердалу от 1 сентября 1951 г.

(обратно)

195

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 29 августа 1951 г.

(обратно)

196

Dagbladet, 30 октября 1951 г.

(обратно)

197

Ibid.

(обратно)

198

Тур Хейердал в письме к Солу Лессеру от 5 ноября 1951 г.

(обратно)

199

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 7 ноября 1951 г.

(обратно)

200

Показания Тура Хейердала в суде Лос-Анджелеса.

(обратно)

201

Судебные заседания.

(обратно)

202

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 7 ноября 1951 г.

(обратно)

203

Тур Хейердал в письме к Торстейну Роби от 7 ноября 1951 г.

(обратно)

204

Тур Хейердал в письме к Олле Нордемару от 7 ноября 1951 г.

(обратно)

205

Тур Хейердал в письме к Солу Лессеру от 5 ноября 1951 г.

(обратно)

206

Эрик Хессельберг в письме к Туру Хейердалу от 12 ноября 1951 г.

(обратно)

207

Aftenposten, 25 октября 1951 г.

(обратно)

208

Тур Хейердал в письме к Алисон Хейердал от 11 апреля 1952 г.

(обратно)

209

Aftenposten, 12 августа 1952 г.

(обратно)

210

Arbeiderbladet, 12 августа 1952 г.

(обратно)

211

Aftenposten, 12 августа 1952 г.

(обратно)

212

Arbeiderbladet, 12 августа 1952 г.

(обратно)

213

Ibid.

(обратно)

214

Тур Хейердал в письме к Алисон Хейердал от 30 сентября 1949 г.

(обратно)

215

Там же.

(обратно)

216

Charlotte Westereng Syversen: Sven Hedin. Svensk nasjonallielt eller politisk «storskrävlare». Hovedoppgave i historie ved Universitetet i Oslo våren 2003.

(обратно)

217

Ibid.

(обратно)

218

Typ Хейердал в письме к Алисон Хейердал от 30 сентября 1949 г.

(обратно)

219

Тур Хейердал в письме к Торстейну Роби от 2 мая 1950 г.

(обратно)

220

Señor Коп-Tiki, s. 277.

(обратно)

221

Гарри Трумэн в письме к Туру Хейердалу от 16 мая 1951 г.

(обратно)

222

Тур Хейердал в письме к Герману Ватцингеру от 17 июня 1951 г.

(обратно)

223

Тур Хейердал в письме к Торстейну Роби от 28 сентября 1951 г.

(обратно)

224

Aftenposten, 21 августа 1952 г.

(обратно)

225

Señor Коп-Tiki, s. 267.

(обратно)

226

Ibid.

(обратно)

227

I Adams fotspor, s. 205.

(обратно)

228

Aftenposten, 21 августа 1952 г.

(обратно)

229

I Adams fotspor, s. 206.

(обратно)

230

Les Ongines de l’Homme Américain.

(обратно)

231

Aftenposten, 21 августа 1952 г.

(обратно)

232

Ежедневник Тура Хейердала за 1952 г.

(обратно)

233

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 320–321.

(обратно)

234

Señor Kon-Tiki, s. 269.

(обратно)

235

Hufvudstadsbladet, 24 августа 1952 г.

(обратно)

236

Мэгги Карстен-Свеандер, дочь Рафаэля Карстена, в Acta Americana. Vol. 1, No. 2, 1993.

(обратно)

237

Бенгт Даниельссон в письме к Туру Хейердалу от 18 апреля 1950 г.

(обратно)

238

Там же.

(обратно)

239

Мэгги Карстен-Свеандер, дочь Рафаэля Карстена, в Acta Americana. Vol. 1, No. 2, 1993.

(обратно)

240

Там же.

(обратно)

241

Thor Heyerdahl: Some problems of Aboriginal Migration in the Pacific. Archiv für Völkerkunde bd. VI/VII.

(обратно)

242

I Adams fotspor, s. 208–209.

(обратно)

243

Señor Kon-Tiki, s. 264.

(обратно)

244

Gøteborgs Handels- og Sjøfartstidende, 3 октября 1952 г.

(обратно)

245

Aftenposten, 12 августа 1952 г.

(обратно)

246

New York Times, 9 августа 1953 г.

(обратно)

247

Dagbladet, 21 августа 1952 г.

(обратно)

248

The Geographical Review. Vol. XLIV 1954.

(обратно)

249

American Anthroplogist, New Series. Vol. 56, No. 1, February 1954.

(обратно)

250

Hufvudstadsbladet, 24 августа 1952 г.

(обратно)

251

Arbeiderbladet, 17 января 1953 г.

(обратно)

252

Дневник Тура Хейердала из Галапагосской экспедиции.

(обратно)

253

Thor Heuerdahl. Mannen og havet, s. 172–174.

(обратно)

254

Typ Хейердал в письме к Алисон Хейердал от 21 ноября 1952 г.

(обратно)

255

Дневник Тура Хейердала из Галапагосской экспедиции.

(обратно)

256

Берглиот Ведберг, сестра Ивонн, в беседе с автором.

(обратно)

257

Дневник Тура Хейердала из Галапагосской экспедиции.

(обратно)

258

Там же.

(обратно)

259

Там же.

(обратно)

260

Тур Хейердал в письме к Ирвингу Лессеру от 10 апреля 1953 г.

(обратно)

261

Там же.

(обратно)

262

Там же.

(обратно)

263

Archaeological Evidence of Pre-Spanish Visits to the Galapagos Islands, s. 66.

(обратно)

264

Thor Heyerdahl. Vitenskapsmannen, eventyreren og mennesket, s. 51.

(обратно)

265

Письмо Алисон Хейердал к Туру Хейердалу от 10 ноября 1951 г.

(обратно)

266

Там же.

(обратно)

267

Там же.

(обратно)

268

Тур Хейердал и Бьорн Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

269

Лейф Линг Брююн в письме к Туру Хейердалу от 8 декабря 1951 г.

(обратно)

270

Там же.

(обратно)

271

Тур Хейердал в письме к Хокону Таллхаугу от 19 декабря 1951 г.

(обратно)

272

Архив экспедиции на «Кон-Тики».

(обратно)

273

Алисон Хейердал в письме к Туру Хейердалу от 27 декабря 1951 г.

(обратно)

274

Берглиот Ведберг в беседе с автором.

(обратно)

275

Aku-Aku, s. 78–79.

(обратно)

276

Señor Kon-Tiki, s. 38.

(обратно)

277

Archaeology of Easter Island. Vol. I, s. 9.

(обратно)

278

Early Man and the Ocean, s. 265.

(обратно)

279

Тур Хейердал в письме к Его Высочества Кронпринца главному адъютанту H. Р. Эстгаарду от 19 апреля 1955 г.

(обратно)

280

Thor Heyerdahl. Vitenskapsmannen, eventyreren og mennesket, s. 53.

(обратно)

281

Aku-Aku, s. 31–32.

(обратно)

282

Там же.

(обратно)

283

Фред Ульсен в беседе с автором.

(обратно)

284

Аки-Аки, s. 12.

(обратно)

285

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

286

Арад Монсен в беседе с автором. Он был сыном директора банка и направлялся в Стокгольм.

(обратно)

287

Лив Хейердал в недатированном письме к Ивонн и Туру Хейердал.

(обратно)

288

Min afrikanske gullalder. Jacob Matheson forteller от sitt farverike liv, s. 162.

(обратно)

289

Бьорн Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

290

Кнут Хаугланд в беседе с автором.

(обратно)

291

Тур Хейердал в письме к Алисон Хейердал, датированном 18 сентября 1955 г. из Нью-Йорка.

(обратно)

292

Там же.

(обратно)

293

The Mystery of Easter Island, s. 165.

(обратно)

294

Aku-Aku, s. 51.

(обратно)

295

Ibid., s. 54.

(обратно)

296

Ibid.

(обратно)

297

Ibid.

(обратно)

298

Island at the End of the World, s. 131–132.

(обратно)

299

Te Pilo Те Henua, or Easter Island, s. 526 ff.

(обратно)

300

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 180.

(обратно)

301

Aku-Aku, s. 33.

(обратно)

302

Te Pito Те Henua, or Easter Island, s. 531–532.

(обратно)

303

Archaeology of Easter Island. Vol. I, s. 34.

(обратно)

304

The Mystery of Easter Island, s. 209.

(обратно)

305

Ibid., s. 280.

(обратно)

306

Archaeology of Easter Island. Vol. I, s. 35.

(обратно)

307

Ibid., s. 42.

(обратно)

308

Påskeøya. En gåte blir løst, s. 114–115.

(обратно)

309

Archaeology of Easter Island. Vol. I, s. 42.

(обратно)

310

The Art of Easter Island, s. 206–207.

(обратно)

311

Ibid., s. 208.

(обратно)

312

Ibid., s. 211.

(обратно)

313

Дневник Карлайла Смита.

(обратно)

314

Aku-Aku, s. 57.

(обратно)

315

Дневник Карлайла Смита.

(обратно)

316

Aku-Aku, s. 110.

(обратно)

317

Дневник Карлайла Смита.

(обратно)

318

Aku-Aku, s. 111.

(обратно)

319

Ibid., s. 111–112.

(обратно)

320

Ibid., s. 113–114.

(обратно)

321

Island at the Center of the World, s. 20, 88.

(обратно)

322

American Indians in the Pacific, s. 206.

(обратно)

323

Island at the Center of the World, s. 134.

(обратно)

324

The Mystery of Easter Island, s. 281.

(обратно)

325

Aku-Aku, s. 116.

(обратно)

326

Archaeology of Easter Island, s. 386.

(обратно)

327

Ibid., s. 119.

(обратно)

328

Ibid.

(обратно)

329

Archaeology of Easter Island, s. 494.

(обратно)

330

Ibid., s. 494.

(обратно)

331

Ibid., s. 391.

(обратно)

332

Aku-Aku, s. 97.

(обратно)

333

Ibid., s. 98.

(обратно)

334

Archaeology of Easter Island, s. 159–160.

(обратно)

335

Ibid.

(обратно)

336

Ibid., s. 339.

(обратно)

337

Aku-Aku, s. 102.

(обратно)

338

The Quest for America, s. 118.

(обратно)

339

Ibid.

(обратно)

340

Ibid.

(обратно)

341

Aku-Aku, s. 100.

(обратно)

342

Ibid.

(обратно)

343

Ibid., s. 102.

(обратно)

344

Ibid., s. 104.

(обратно)

345

Archaeology of Easter Island, s. 374.

(обратно)

346

Ibid.

(обратно)

347

Aku-Aku, s. 100.

(обратно)

348

Island in the Center of the World, s. 123.

(обратно)

349

Aku-Aku, s. 180–181.

(обратно)

350

Archaeology of Easter Island, s. 353.

(обратно)

351

Aku-Aku, s. 183.

(обратно)

352

Ibid., s. 175.

(обратно)

353

Ibid., s. 178.

(обратно)

354

Archaeology of Easter Island, s. 520.

(обратно)

355

Aku-Aku, s. 104.

(обратно)

356

Ibid., s. 142.

(обратно)

357

Island at the End of the World, s. 204.

(обратно)

358

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

359

Аки-Аки, s. 147.

(обратно)

360

Ibid.

(обратно)

361

Ibid., s. 151.

(обратно)

362

Ibid., s. 161.

(обратно)

363

Недатированная телеграмма, архив Музея «Кон-Тики».

(обратно)

364

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

365

Документ, датированный 11 апреля 1956 г., архив Музея «Кон-Тики».

(обратно)

366

Недатированная заметка Тура Хейердала, архив Музея «Кон-Тики».

(обратно)

367

Тур Хейердал в письме к американскому этнологу Кеннету Р. Эмори от 4 октября 1956 г.

(обратно)

368

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

369

Там же.

(обратно)

370

Тур Хейердал в письме к Гонсало Фигероа от 27 сентября 1957 г.

(обратно)

371

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

372

Lykkelig den som finner sin øy, s. 235 ff.

(обратно)

373

Джеймс С. Рокфеллер-мл. в беседе с автором.

(обратно)

374

Из переписки Лив Хейердал и Джеймса С. Рокфеллера-мл. с августа 1955 по август 1956 г. Последующие сведения, если не упомянуто другое, взяты из этой переписки. Частный архив Джеймса С. Рокфеллера-мл.

(обратно)

375

Джеймс С. Рокфеллер-мл. в беседе с автором.

(обратно)

376

Aftenposten, 9 августа 1956 г.

(обратно)

377

Ibid., 8 августа 1956 г.

(обратно)

378

Мать Лив вскоре после этого купила дом в Лиллехаммере и переехала туда.

(обратно)

379

Aftenposten, 24 августа 1956 г.

(обратно)

380

Пеббл в беседе с автором.

(обратно)

381

Тур Хейердал в письме к Эйнару Герхардсену от 17 декабря 1957 г.

(обратно)

382

Señor Kon-Tiki, s. 337.

(обратно)

383

Ibid., s. 338.

(обратно)

384

Ibid.

(обратно)

385

Письмо из финансового комитета партии Хёйре Туру Хейердалу от 27 марта 1958 г.

(обратно)

386

Там же.

(обратно)

387

Ежедневник Тура Хейердала за 1957 г.

(обратно)

388

Письмо из Фрейи Туру Хейердалу от 6 августа 1957 г.

(обратно)

389

Aftenposten, 13 сентября 1957 г.

(обратно)

390

Dagbladet, 13 сентября 1957 г.

(обратно)

391

Verdens Gang, 14 сентября 1957 г.

(обратно)

392

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

393

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 214.

(обратно)

394

Dagbladet, 14 сентября 1957 г.

(обратно)

395

Verdens Gang, 27 октября 1958 г.

(обратно)

396

Archaeological Evidence of Pre-Spanish Visits to the Galapagos Islands, s. 70–71.

(обратно)

397

Aftenposten, 8 февраля 1958 г.

(обратно)

398

Арне Мартин Клаузен в беседе с автором.

(обратно)

399

Там же.

(обратно)

400

Там же.

(обратно)

401

Señor Kon-Tiki, s. 327.

(обратно)

402

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

403

Здесь ссылка на с. 121 книги об экспедиции на «Кон-Тики».

(обратно)

404

Señor Kon-Tiki, s. 237.

(обратно)

405

Aftenposten, утренний номер от 12 марта 1958 г.

(обратно)

406

Арне Мартин Клаузен в беседе с автором.

(обратно)

407

Aftenposten, вечерний выпуск от 13 марта 1958 г.

(обратно)

408

Карин Бонневи в письме к Туру Хейердалу от 13 марта 1958 г.

(обратно)

409

Письмо от Хельге Игстада к Туру Хейердалу. Письмо датировано 6 марта, но, судя по всему, это опечатка и речь идет о 16 марта, поскольку статья Клаузена и Сивертса вышла не ранее 11 числа.

(обратно)

410

Aftenposten, утренний номер от 26 марта 1958 г.

(обратно)

411

Тур Хейердал в письме к Хеннингу Синдингу-Ларсену от 21 марта 1958 г.

(обратно)

412

Aftenposten, 26 марта 1958 г.

(обратно)

413

Aftenposten, утренний выпуск, 27 марта 1958 г.

(обратно)

414

Интервью Тура Хейердала осенью 1989 г. в Falken-Nytt.

(обратно)

415

Анжело Преве в беседе с автором.

(обратно)

416

Письмо Алисон Хейердал к Туру Хейердалу от 18 января 1959 г.

(обратно)

417

Тур Хейердал в письме к Лейфу Лингу Брююну от 22 января 1959 г.

(обратно)

418

Тур Хейердал в письме к Алисон Хейердал от 22 января 1959 г.

(обратно)

419

Алисон Хейердал в письме к Туру Хейердалу от 27 января 1959 г.

(обратно)

420

Лейф Брююн Линг в письме к Туру Хейердалу от 17 октября 1959 г.

(обратно)

421

I Adams fotspor, s. 175. Выделено автором.

(обратно)

422

Анжело Преве в беседе с автором.

(обратно)

423

Тур Хейердал в письме к Ивонн Хейердал от 16 июня 1958 г.

(обратно)

424

Там же.

(обратно)

425

Интервью Тура Хейердала осенью 1989 г. в Falken-Nytt.

(обратно)

426

Señor Kon-Tiki, s. 335–336.

(обратно)

427

Ibid., s. 336.

(обратно)

428

Typ Хейердал в письме к Лив Хейердал и Пебблу Рокфеллеру от 10 января 1959 г.

(обратно)

429

Там же.

(обратно)

430

Там же.

(обратно)

431

Там же.

(обратно)

432

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 17 января 1959 г.

(обратно)

433

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 10 января 1959 г.

(обратно)

434

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 22 января 1959 г.

(обратно)

435

Лив Хейердал в письме к Туру Хейердалу, январь 1959 г.

(обратно)

436

Там же.

(обратно)

437

Там же.

(обратно)

438

Лив Хейердал в письме без даты к Туру Хейердалу, январь 1959 г.

(обратно)

439

Лив Хейердал в письме без даты к Туру Хейердалу, январь 1959 г.

(обратно)

440

Лив Хейердал в письме к Туру Хейердалу от 12 января 1959 г.

(обратно)

441

Лив Хейердал в недатированном письме к Ивонн Хейердал, весна 1959 г.

(обратно)

442

Лив Хейердал в недатированном письме к Туру Хейердалу, скорее всего август 1959 г.

(обратно)

443

Там же.

(обратно)

444

Интервью Тура Хейердала осенью 1989 г. в Falken-Nytt.

(обратно)

445

On the Road of the Winds, s. 31.

(обратно)

446

The Island Civilizations of Polynesia, s. 220.

(обратно)

447

Ibid., s. 224.

(обратно)

448

Southwestern Journal of Anthropology. Vol. 12, no. 2, 1956.

(обратно)

449

The Island Civilizations of Polynesia, s. 218.

(обратно)

450

Ibid., s. 220–221.

(обратно)

451

Ibid., s. 224.

(обратно)

452

Ibid., s. 52.

(обратно)

453

Verdens Gang, 15 ноября 1960 г.

(обратно)

454

Эдвин Фердон-мл. в письме к Туру Хейердалу от 13 ноября 1962 г.

(обратно)

455

Там же.

(обратно)

456

Archaeology of Easter Island, s. 222.

(обратно)

457

Ibid., s. 254.

(обратно)

458

Ibid., s. 225.

(обратно)

459

Ibid., s. 535.

(обратно)

460

Verdens Gang, 8 декабря 1960 г.

(обратно)

461

Dagbladet, 1 декабря 1960 г.

(обратно)

462

New York Times, 21 августа 1961 г.

(обратно)

463

Svenska Dagbladet, 25 октября 1961 г.

(обратно)

464

Señor Коп-Tiki, s. 333.

(обратно)

465

Ra, s. 29.

(обратно)

466

Señor Kon-Tiki.

(обратно)

467

Verdens Gang, 28 октября 1961 г.

(обратно)

468

Science, New Series. Vol. 138, No. 3543, 23 ноября 1962 г.

(обратно)

469

American Journal of Anthropology. Vol. 67, No. 3, июль 1963 г.

(обратно)

470

The Nation, 23 июня 1962 г.

(обратно)

471

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл., копия Карлайлу Смиту, 4 октября 1962 г.

(обратно)

472

Там же.

(обратно)

473

Там же.

(обратно)

474

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 18 октября 1962 г.

(обратно)

475

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 248.

(обратно)

476

Typ Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 18 октября 1962 г.

(обратно)

477

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 4 октября 1962 г.

(обратно)

478

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 7 ноября 1962 г.

(обратно)

479

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 17 мая 1963 г.

(обратно)

480

Эдвин Фердон в письме к Туру Хейердалу от 23 мая 1963 г.

(обратно)

481

Эдвин Фердон в письме к Туру Хейердалу от 20 сентября 1962 г.

(обратно)

482

Кеннет Эмори в письме к Туру Хейердалу от 17 сентября 1956 г.

(обратно)

483

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 2 апреля 1963 г.

(обратно)

484

Bergen Arbeiderblad, 21 мая 1963 г.

(обратно)

485

Dagbladet, 18 мая 1963 г.

(обратно)

486

Dagbladet, 12 октября 1963 г.

(обратно)

487

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 2 апреля 1963 г.

(обратно)

488

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 15 сентября 1964 г.

(обратно)

489

Эдвин Фердон в письме к Туру Хейердалу от 1 февраля 1965 г.

(обратно)

490

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 1 июля 1956 г.

(обратно)

491

Эдвин Фердон в письме к Туру Хейердалу от 1 февраля 1965 г.

(обратно)

492

New York Times, 4 июля 1964 г.

(обратно)

493

Тур Хейердал-мл. в письме к Лив Хейердал от 21 июля 1964 г.

(обратно)

494

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 15 сентября 1964 г.

(обратно)

495

Там же.

(обратно)

496

Там же.

(обратно)

497

Ежедневник Тура Хейердала. Тур Хейердал-мл. и Бьорн Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

498

Тур Хейердал-мл. и Бьорн Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

499

Брита Лантери в беседе с автором.

(обратно)

500

Там же.

(обратно)

501

Там же.

(обратно)

502

Берглиот Веберг в беседе с автором.

(обратно)

503

Там же.

(обратно)

504

Ежедневник Тура Хейердала.

(обратно)

505

Берглиот Веберг в беседе с автором.

(обратно)

506

Там же.

(обратно)

507

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 36 и 41.

(обратно)

508

Typ Хейердал в письме к Ингерид Монсен от 29 июля 1964 г.

(обратно)

509

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

510

Берглиот Веберг в беседе с автором.

(обратно)

511

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал от 3 декабря 1962 г.

(обратно)

512

Тур Хейердал в письме к Туру Хейердалу-мл. от 21 января 1962 г.

(обратно)

513

Тур Хейердал в письме к Туру Хейердалу-мл. от 29 января 1962 г.

(обратно)

514

Тур Хейердал-мл. в письме к Лив Хейердал от 10 декабря 1964 г.

(обратно)

515

Бьорн Линг в письме к Туру Хейердалу от 30 июля 1962 г.

(обратно)

516

Бьорн Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

517

Тур Хейердал в письме к Лив Хейердал и Пебблу от 15 января 1965 г.

(обратно)

518

Там же.

(обратно)

519

Тур Хейердал в письме к Эдвину Фердону-мл. от 6 мая 1966 г.

(обратно)

520

Тур Хейердал-мл. в письме к Лив Хейердал от 20 ноября 1966 г.

(обратно)

521

Там же.

(обратно)

522

Там же.

(обратно)

523

Там же.

(обратно)

524

American Antiquity. Vol. 31, Part 1, январь 1966.

(обратно)

525

Там же.

(обратно)

526

Ra, s. 31.

(обратно)

527

Ibid., s. 33.

(обратно)

528

Thor Heyerdahl. Vitenskapsmannen, eventyreren og mennesket, s. 68.

(обратно)

529

Ibid., s. 29.

(обратно)

530

Ibid., s. 33.

(обратно)

531

Ibid., s. 34.

(обратно)

532

Ibid.

(обратно)

533

Aftenposten, 29 января 1969 г.

(обратно)

534

Ra, s. 71.

(обратно)

535

Ibid., s. 90.

(обратно)

536

Ibid., s. 92.

(обратно)

537

Ibidl, 29 января 1969 г.

(обратно)

538

Ra, s. 16.

(обратно)

539

Ibid., s. 93.

(обратно)

540

Ibid., s. 59.

(обратно)

541

Ibid., s. 93.

(обратно)

542

Контракт, подписанный Туром Хейердалом и Марио Буски 12 октября 1969 г.

(обратно)

543

Aftenposten, 18 ноября 1968 г.

(обратно)

544

Aftenposten, 28 ноября 1968 г.

(обратно)

545

Ibid.

(обратно)

546

Ibid.

(обратно)

547

Ежедневник Тура Хейердала.

(обратно)

548

Там же.

(обратно)

549

Ra, s. 94.

(обратно)

550

Пересказано в Det Svenske magasinet VI, 16 марта 1963 г.

(обратно)

551

Aftenposten, 27 апреля 1967 г.

(обратно)

552

Aftenposten, 29 января 1969 г.

(обратно)

553

Typ Хейердал в письме к Ивонн Хейердал от 30 января 1969 г.

(обратно)

554

Письмо из газеты Bild am Sontag к Туру Хейердалу от 29 января 1969 г.

(обратно)

555

Ra, s. 171.

(обратно)

556

Норман Бейкер в беседе с автором.

(обратно)

557

Там же.

(обратно)

558

Тур Хейердал в письме к Бруно Вайлати от 7 декабря 1968 г.

(обратно)

559

Пересказано в письме к секретаря Тура Хейердала от 10 февраля 1969 г.

(обратно)

560

Ra, s. 128.

(обратно)

561

Thor Heyerdahl og papirbeten som forandret verden, s. 29.

(обратно)

562

Дневник Тура во время строительства «Ра».

(обратно)

563

Med Ra over Atlanteren, s. 156.

(обратно)

564

Ra, s. 130.

(обратно)

565

Ibid., s. 95.

(обратно)

566

Тур Хейердал в письме к Бруно Вайлати от 5 сентября 1968 г.

(обратно)

567

Ra, s. 105.

(обратно)

568

Тур Хейердал в письме к Ивонн Хейердал от 2 марта 1969 г.

(обратно)

569

Тур Хейердал в письме к Бруно Вайлати от 28 февраля 1968 г.

(обратно)

570

Тур Хейердал в письме к Туру Хейердалу-мл. от 30 октября 1968 г.

(обратно)

571

Бруно Вайлати в письмах к Туру Хейердалу от 17 января 1969 г. и 5 марта 1969 г.

(обратно)

572

New York Times, 1 августа 1969 г.

(обратно)

573

Норман Бейкер в беседе с автором.

(обратно)

574

Тур Хейердал в письме к Бруно Вайлати от 18 января 1969 г.

(обратно)

575

Бруно Вайлати в письме к Туру Хейердалу от 5 марта 1969 г.

(обратно)

576

Там же.

(обратно)

577

Бруно Вайлати в письме к Туру Хейердалу от 17 января 1969 г.

(обратно)

578

Arbeiderbladet, 21 мая 1969 г.

(обратно)

579

Бруно Вайлати в письме к Туру Хейердалу от 5 марта 1969 г.

(обратно)

580

Дневник Тура во время строительства «Ра».

(обратно)

581

Ежедневник Тура Хейердала от 1 сентября 1963 г.

(обратно)

582

Дневник Тура во время строительства «Ра».

(обратно)

583

Ra, s. 115.

(обратно)

584

Ibid., s. 117.

(обратно)

585

Ibid., s. 118.

(обратно)

586

Aftenposten, 28 апреля 1969 г.

(обратно)

587

Thor Heyerdahl. Mannen og havet, s. 155.

(обратно)

588

Пеббл в беседе с автором.

(обратно)

589

Ивонн Хейердал в письме к Туру-младшему от 10 июня 1969 г.

(обратно)

590

Ливлет и Ула Рокфеллеры в беседе с автором.

(обратно)

591

Ливлет Рокфеллер в беседе с автором.

(обратно)

592

Дневник Тура во время строительства «Ра».

(обратно)

593

Ra, s. 122.

(обратно)

594

Ibid., s. 126.

(обратно)

595

Dagbladet, 24 мая 1969 г.

(обратно)

596

Ibid.

(обратно)

597

Норман Бейкер в беседе с автором.

(обратно)

598

Arbeiderbladet, 30 января 1969 г.

(обратно)

599

Dagbladet, 23 мая 1969 г.

(обратно)

600

Ibid.

(обратно)

601

Safi et les odyssées de Thor Heyerdahl, s. 109.

(обратно)

602

Ibid., s. 102.

(обратно)

603

Morgenposten, 23 мая 1969 г.

(обратно)

604

Ra, s. 138.

(обратно)

605

Судовой журнал «Pa».

(обратно)

606

Ra, s. 151.

(обратно)

607

Ibid.

(обратно)

608

Ibid., s. 152.

(обратно)

609

Ibid., s. 157.

(обратно)

610

Лив Хейердал в письме к Туру Хейердалу от 20 апреля 1969 г.

(обратно)

611

Мариан и Беттина в беседе с автором.

(обратно)

612

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

613

Ивонн Хейердал в письме к Туру Хейердалу-мл. от 28 мая 1969 г.

(обратно)

614

Там же.

(обратно)

615

Ивонн Хейердал в письме к Туру Хейердалу-мл. и Бамсе Хейердалу от 10 июня 1969 г.

(обратно)

616

Тур Хейердал-мл. в беседе с автором.

(обратно)

617

Ra, s. 170.

(обратно)

618

Ibid., s. 132.

(обратно)

619

Ibid., s. 171.

(обратно)

620

Ibid., s. 173.

(обратно)

621

Ibid.

(обратно)

622

Ibid., s. 169.

(обратно)

623

Ibid., s. 170.

(обратно)

624

Ibid., s. 182–184.

(обратно)

625

Ibid., s. 176.

(обратно)

626

Ibid.

(обратно)

627

Public Papers of the Presidents, Nixon 1969.

(обратно)

628

Med Ra over Atlanteren, s. 269–270.

(обратно)

629

Ibid., s. 270.

(обратно)

630

Ra, s. 220.

(обратно)

631

Med Ra over Atlanteren, s. 289–290.

(обратно)

632

Мариан Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

633

Ra, s. 228.

(обратно)

634

Ibid., s. 230.

(обратно)

635

Норман Бейкер в беседе с автором.

(обратно)

636

Ra, s. 230–231.

(обратно)

637

Мариан Хейердал в беседе с автором.

(обратно)

638

Норман Бейкер в беседе с автором.

(обратно)

639

Тур Хейердал в письме к Туру Хейердалу-мл. от 17 октября 1969 г.

(обратно)

640

Йенс Постмюр в беседе с автором. Он работал на строительстве лодки и подслушал разговор.

(обратно)

641

Ra, s. 234.

(обратно)

642

Норман Бейкер в беседе с автором.

(обратно)

643

Там же.

(обратно)

644

Ra, s. 237.

(обратно)

645

Норман Бейкер в беседе с автором.

(обратно)

646

Ra, s. 252.

(обратно)

647

Архив экспедиции на «Ра».

(обратно)

648

Бумаги, оставшиеся после Ивонн Хейердал.

(обратно)

649

Verdens Gang, 14 июля 1970 г.

(обратно)

650

Thor Heyerdahl. Vitenskapsmannen, eventyreren og mennesket, s. 80–81.

(обратно)

651

ThorHeyerdahl og papirbeten som forandret verden, s. 116.

(обратно)

Оглавление

Октябрьская ночь

ЗНАМЕНИТОСТЬ

  Овальный кабинет

  Разрыв

  Книга

  Шарлатан

  Иск

  Монография

  Каменная голова

  Голод

АКУ-АКУ

  Остров Пасхи

  Священник

  Гражданская война

  Статуи

  Пещерные камни

НА ЧУЖБИНЕ

  Новая любовь Лив

  Атомная бомба

  Закон Янте[8]

  Колла-Микьери

  Признание

РА

  На холостом ходу

  Идея

  Один мир

  Дрейфующий сноп тростника

Послесловие

Источники и литература Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg