«Так начиналась война»

К ЧИТАТЕЛЮ

У памяти человеческой, к сожалению, много врагов, медленно, но верно подтачивающих ее. В их числе неумолимое время, по зернышку выметающее из кладовых памяти многие интересные и поучительные факты из прожитой жизни. Новые события и новые впечатления порой невольно заставляют нас по-иному осмысливать пережитое, и тогда дела давно минувших дней начинают вдруг представляться нам несколько в ином, чем прежде, свете. Много опасностей подобного рода поджидает мемуариста. Зная об этом и не надеясь на память, я, приступая к своим запискам, изучил сохранившиеся документы, разыскал активных участников событий.

Пишу я о Великой Отечественной войне. Она будет всегда вызывать неиссякаемый интерес не только у современников, но и у наших потомков. В ходе этого вооруженного столкновения, самого ожесточенного и кровопролитного за всю человеческую историю, особенно ярко проявились непоколебимая прочность первого в мире социалистического государства, величайший патриотизм советских людей и нерушимая дружба народов, населяющих нашу страну.

Мы с законной гордостью вспоминаем блестящие успехи Красной Армии, начиная от великих битв под Москвой, Сталинградом, Курском и кончая победоносным финалом войны.

Не удивительно, что описанию этих операций уделяется большое внимание. Но глубоко заблуждаются те, кто видит в событиях начального периода только неудачи нашей армии, обусловленные внезапностью нападения агрессора. Нельзя забывать, что именно эти грозные дни Убедительно показали всему миру, что Красная Армия под испытанным руководством Коммунистической партии способна выдержать любые, самые тяжелые испытания. Бесстрашие и мужество наших воинов, мудрость партии и правительства развеяли в прах все планы врага.

Весь мир знает, что армии многих капиталистических стран и в менее сложных условиях быстро разваливались и капитулировали перед агрессором. Так гитлеровской Германии удалось сравнительно быстро завоевать почти всю Западную Европу. Легкие победы вскружили голову фашистским заправилам и явились почвой для бредовой идеи об уничтожении Красной Армии и покорении Страны Советов за каких-нибудь шесть недель.

Мне хочется показать читателю, как этот разбойничий план начал рушиться с того самого часа, как гитлеровские армии переступили нашу государственную границу.

Вот почему я решил начать свои воспоминания с кануна войны, а за основу взять события ее начального периода, свидетелем которых был летом 1941 года на Украине. К сожалению, наиболее видные военачальники, непосредственно руководившие боевыми действиями войск на киевском направлении, трагически погибли в конце сентября 1941 года, и поэтому все опубликованные материалы о начальном периоде войны на Украине основывались лишь на скупо и неполно отражающих события документах.

Накануне войны я работал начальником оперативного отдела — заместителем начальника штаба Киевского Особого военного округа, который с первого же дня войны был преобразован в Юго-Западный фронт. Мне довелось принимать самое непосредственное участие как в разработке оперативных планов округа накануне войны, так и в организации руководства боевыми действиями, которые развернулись летом 1941 года на огромной территории Советской Украины в крайне неблагоприятных для нас условиях.

Приняться за воспоминания меня побудило искреннее желание рассказать широкому кругу читателей, в какой исключительно трудной обстановке сражались советские люди, отражая вероломное нападение немецко-фашистских войск, с каким героизмом они выполняли свой воинский долг перед Родиной.

Ничто так не скрепляет дружбу, как совместная борьба и преодоление труднейших испытаний. Но хотя я пишу о людях, память о которых волнует меня и поныне, я старался быть предельно объективным и точным, повествуя, как говорится, «не мудрствуя лукаво» о том, чему был свидетелем.

Каждый, кто когда-нибудь брался за перо, чтобы рассказать о минувших днях, поймет, как нелегко писать о событиях, которые довелось пережить самому. В таком случае иногда кажется, что действия тех командных инстанций, к которым ты принадлежал, логичны и легко объяснимы, а других, наоборот, непонятны и даже ошибочны. Мне хотелось уйти от такого субъективизма. И я старался судить о действиях тех или других военачальников так же, как я оценивал бы свои поступки.

Чтобы помочь читателю понять события начального периода войны, я решил начать свои записки с обстановки, которая складывалась в Киевском Особом военном округе в предвоенные месяцы.

1418 дней длилась Великая Отечественная война. В книге рассматриваются лишь ее первые 178 дней. Это фактически лишь начало войны.

За эти 178 дней Красная Армия не только терпела неудачи, но и била врага, училась побеждать. В меру своих сил я стремился показать это на примере действий войск Юго-Западного и Южного фронтов.

Особо я попытался объяснить причины, вынудившие наше Верховное Главнокомандование всемерно оттягивать отвод армий Юго-Западного фронта из района Киева, когда главные силы фронта находились под угрозой окружения. Читатель сможет убедиться, что, хотя после семидесятидневной героической обороны нашим войскам пришлось оставить столицу Украины, сопротивление их не только не ослабло, но стало еще более яростным. В результате огромных усилий удалось восстановить огромный участок фронта на киевско-харьковском направлении.

Мне хотелось развеять неверное представление о том, что войска Юго-Западного фронта отошли в октябре 1941 года к востоку от линии Белгород, Харьков якобы в связи с поражением в боях, разгоревшихся в конце сентября и в первой половине октября. Что это было не так, я покажу читателю на убедительных фактах.

Знакомясь с обширной литературой о Великой Отечественной войне, я обратил внимание на то, что даже военные историки не совсем четко представляют себе рождение замысла одной из самых первых наших крупных наступательных операций — удара под Ростовом-на-Дону.

Мне довелось с начала и до конца принимать участие в подготовке и проведении этой славной операции, и я старался подробно рассказать о том, как зародилась ее идея и как она претворялась в жизнь.

Завершающим эпизодом моего повествования о первом периоде воины не случайно стало наступление войск правого крыла Юго-Западного фронта под Ельцом, которое явилось, по существу, составной частью грандиозной Московской битвы, развеявшей миф о непобедимости гитлеровской армии. Эта сравнительно небольшая по масштабу операция очень интересна не только особым своеобразием, но и тем, что она была как бы одним из ручейков, из которых родился могучий поток, отбросивший врага от советской столицы.

Отдавая еще раз свой труд на суд читателей, мне, как и каждому автору, хочется, чтобы они не остались равнодушными и всегда помнили доблестных солдат, честно исполнивших свой долг перед Родиной.

Глубоко признателен всем моим боевым друзьям и особенно полковнику Алексею Ивановичу Корнееву. Это их помощи я обязан тем, что, несмотря на большую загруженность служебной и общественной деятельностью, смог завершить работу над книгой.

Автор

ОСОБЫЙ ВОЕННЫЙ ОКРУГ

СНОВА В ВОЙСКА

Прошло почти четыре года, как я расстался с 5-й кавалерийской имени Блинова дивизией и перебрался из Житомира в Москву, поступив в только что созданную тогда Академию Генерального штаба. Наша учебная группа насчитывала 13 человек. Друзья шутили: несчастливое число, удачи не ждите. Но пророчество не оправдалось. Учились все успешно. Правда, «чертова дюжина» скоро превратилась в обычную: одного из слушателей отчислили за неуспеваемость.

Академия много дала нам, обогатила наши знания, особенно в области военного искусства. Успехи в учебе были отмечены тем, что некоторые из слушателей нашей группы стали преподавателями этой же академии. Первыми пополнили поредевшие преподавательские кадры эстонец комбриг Иоган Бебрис, полковники Николай Емельянович Аргунов, Владимир Петрович Свиридов и Константин Федорович Скоробогаткин; они перешли на преподавательскую работу вскоре после первого же года обучения. Вслед за ними на эту трудную стезю встали староста нашей группы комбриг Владимир Ефимович Климовских и бывалый летчик майор Иван Никифорович Рухле.

Я успешно сдал выпускные экзамены и уже ждал назначения в войска, когда мне вдруг тоже предложили остаться старшим преподавателем академии. Хотя и без особого желания, согласился.

Преподавал два года. Дела шли нормально. Освоился с кругом новых обязанностей, казалось, ничто не мешало быть довольным своей участью. Но, как кочевника тянет в путь с насиженного места, так и меня, большую часть жизни проведшего в гуще кипучей армейской жизни с ее беспрерывными учениями и походами, неудержимо потянуло в привычную стихию. Жену я не хотел раньше времени расстраивать своими беспокойными мечтами. Ее, как, впрочем, и всех жен, больше устраивала спокойная оседлая жизнь, чтобы дети могли нормально учиться и не переходить так часто из одной школы в другую.

Предпринял несколько попыток уйти из академии в войска. Не получилось: под благовидными предлогами мне каждый раз отказывали.

Как-то разговорились мы с Аргуновым. Позавидовали товарищам, которые после академии попали в войска. Большой мой приятель и обаятельный человек, полковник Анатолий Николаевич Королев был назначен на должность начальника военных сообщений Московского военного округа. Полковник Трофименко, который учился вместе с нами, уже получил звание комдива и командовал войсками Среднеазиатского военного округа…

— А мы с тобой, — грустно улыбнулся Аргунов, — скоро станем учеными сухарями. Как говорится, ни сказок про нас не расскажут, ни песен про нас не споют. А впрочем, скажут… Скажут: горе-теоретики, мол, оторвались от жизни войск… А чем мы виноваты?

Я хотел было возразить, что быть старшим преподавателем Академии Генерального штаба тоже высокая честь. Но невольно пришли другие мысли. У нас действительно почему-то порой недооценивали командиров, работающих в высших военных учебных заведениях, в центральном аппарате Наркомата обороны и даже в Генеральном штабе. Это иногда вызывало у молодых и наиболее способных офицеров нежелание, боязнь оказаться в центральном аппарате и через пяток лет стать вдруг «отставшим» от своих товарищей, которые попали после учебы в войска.

В то время эта разница в положении между теми, кто проходил службу в высших учебных заведениях и в центральном аппарате, и теми, кто служил в войсках, довольно резко бросалась в глаза. За четыре года моего пребывания в стенах академии мало кто из ее преподавателей вырос в воинском звании, в то время как в войсках их ученики совершали головокружительные взлеты.

С известным ныне военачальником генералом армии Михаилом Ильичом Казаковым, моим давнишним другом, мы прибыли в академию вместе из 5-й кавдивизии им. Блинова. Он, помнится, был тогда майором. Через год прервав учебу, Михаил Ильич уехал в Среднеазиатский военный округ. А спустя еще два года мне представилась возможность с радостью поздравить его с присвоением высокого звания комдива.

— А ты слышал, — спросил меня Аргунов, — что генерал армии Жуков назначен командующим войсками Киевского округа? Что, если ему написать? Неужели он не поможет старому однокашнику? Ведь не в Москву же ты просишься, а в войска…

Задумался я над советом друга. Действительно, с Георгием Константиновичем Жуковым мы давно знакомы. В одно время оба командовали кавалерийскими полками, а в 1924–1925 годах вместе учились в Ленинграде, в Высшей кавалерийской школе. Но уж очень не хотелось даже в таком деле использовать, так сказать, личные связи. И тут вдруг прибывает в Москву за своей семьей мой товарищ генерал-майор Рубцов. Мы вместе учились в академии, а затем работали преподавателями. Несколько месяцев назад Рубцов уехал в войска. Человек это был способный, большой знаток штабной службы (в академию он прибыл с должности начальника штаба стрелкового корпуса). Встреча доставила нам обоюдную радость.

— Ну как, где и что делаешь сейчас? — поинтересовался я.

— У Жукова, — ответил он с гордостью. — Начальником оперативного отдела.

— Эх, и везет же тебе! А мне вот никак не удается вырваться.

— Послушай, — загорелся Рубцов, — проси Георгия Константиновича. Поможет. Он же хорошо знает тебя. Одним словом, быстро пиши письмо, я передам ему лично.

На том и порешили. Письмо получилось кратким, в виде рапорта: «Вся армейская служба прошла в войсках, имею страстное желание возвратиться в строй… Согласен на любую должность».

Очень важно, думаю, напомнить читателям, что международная атмосфера в то время все более накалялась. В Европе шла война. Англия и Франция, всячески толкавшие фашистскую Германию на Восток, против Советского Союза, теперь вынуждены были сами отражать ее натиск. Они пожинали плоды своей вероломной политики. Ведь все попытки нашего правительства договориться с Англией и Францией о предотвращении совместными усилиями фашистской агрессии ни к чему не привели. Реакционные правительства этих стран рассчитывали политически изолировать Советский Союз и поставить его под удар гитлеровской Германии и милитаристов Японии.

Мудрость партии и Советского правительства предотвратила эту угрозу. Заключение с Германией пакта о ненападении сорвало очередную попытку международной реакции уничтожить первое в мире социалистическое государство руками германских и японских милитаристов.

Конечно, уверенности в том, что фашистское правительство Германии надолго удержится на позициях добрососедства, не было ни у кого. Советские люди знали, с какой звериной ненавистью фашисты относятся к государству рабочих и крестьян. Однако заключенный между Советским Союзом и Германией пакт о ненападении не только сорвал замыслы международной реакции, но и давал нашему народу драгоценный выигрыш во времени, которое было так необходимо для укрепления оборонной мощи страны.

Помнится, в преподавательских кругах и среди слушателей Академии Генерального штаба все чаще разгорались споры о перспективах военных действий в Европе. Многие прямо говорили о возможности поворота гитлеровских полчищ после разгрома Франции на Восток, против нашей Родины.

Вполне обоснованное неверие в миролюбие гитлеровского руководства Германии проскальзывало во всех разговорах. Спрашивает тебя товарищ о здоровье и тут же вопрос:

— Ну как, война будет?

Эту настороженность образно выразил Николай Тихонов в одном из своих стихотворений:

Уходит лондонец в свое бомбоубежище,

Плед по асфальту мокрый волоча,

В его кармане — холодок ключа

От комнат, ставших мусором колючим.

Мы свой урок еще на картах учим,

Но снится нам экзамен по ночам…

Да, мы понимали, что обезумевший от жажды мирового господства фашизм, сбрасывающий сегодня бомбы на мирные города Англии, сможет завтра с еще большим ожесточением обрушить их на наши головы.

Можно ли быть спокойным, когда по соседству с тобой льется кровь мирных жителей, когда их жилища превращаются в руины? Советские люди с тревогой следили за событиями на Западе. Ставшие крылатыми слова: «Фашизм — это война» — напоминали народу об опасности. Быть постоянно настороже побуждало нас и то, что с лета 1940 года мы на большей части западной границы, по существу, стали непосредственными соседями с гитлеровской Германией, а это было весьма опасное соседство.

Тревожные мысли не покидали меня. И именно поэтому хотелось поскорее снова вернуться в войска. Я рад был бы оказаться в любом западном военном округе, но больше всего тянуло в Киевский, из которого ушел на учебу. Я понимал, что в этой неспокойной обстановке армии особенно нужны командиры, получившие необходимую оперативную подготовку в Академии Генерального штаба.

Пока ждал ответа из Киева, в академической поликлинике мне предложили путевку в Кисловодск. Занятий не было, поэтому я с удовольствием согласился, считая, что укрепить здоровье никогда не мешает, и через три дня уже наслаждался чудесной природой Северного Кавказа.

Среди отдыхающих нашлось много знакомых. Люди военные, мы и на досуге не могли избавиться от разговоров об армейской службе, об обстановке в Европе.

Товарищи с удовлетворением отзывались о кипучей деятельности нового Наркома обороны Семена Константиновича Тимошенко, о его стремлении поднять боевую готовность войск, еще более укрепить дисциплину. Генерал-майор Михаил Иванович Потапов, приехавший из Киевского военного округа, с увлечением рассказывал о начавшемся формировании механизированных корпусов, о предстоящей замене устаревшего танкового парка новыми замечательными машинами.

Дни отпуска промелькнули быстро. Однако и во время отдыха меня не покидала мысль: что ответит мне Жуков? Когда уже потерял надежду, поступила телеграмма. Генерал армии Жуков сообщал, что по его ходатайству нарком назначил меня в войска Киевского Особого военного округа. Мне предписывалось немедленно выехать в Киев.

В Москве, в Управлении по начсоставу, я ознакомился с приказом наркома о назначении меня начальником оперативного отдела штаба 12-й армии и последней аттестацией, которую дало на меня командование академии.

Случается иногда по пословице: мягко стелет, да жестко спать. О нашем начальнике кафедры генерал-лейтенанте Василии Константиновиче Мордвинове так не скажешь. «Стлал» он жестко: не прощал ни малейшего упущения в работе, безжалостно критиковал нас, молодых преподавателей. Так что на добрый отзыв я и не рассчитывал. Но начал читать собственноручно написанную им аттестацию — и глазам своим не поверил. Столько хвалебных слов, что я невольно усомнился: обо мне ли это? Заканчивалась аттестация выводом: «Должности вполне соответствует и заслуживает присвоения звания „генерал-майор“.

И все эти добрые слова высказаны человеком, которого мы всегда считали самым скупым на похвалу!

Получив командировочное предписание и подобрав необходимые материалы, я сентябрьским вечером простился с семьей, которая впервые за всю мою долгую армейскую службу не следовала за мной. Сын и дочь начали учебный год, да и назначение состоялось так неожиданно, что о совместном отъезде не могло быть и речи.

ЗАДАНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО

На следующий день я уже был в Киеве на улице Чкалова, где размещался штаб округа.

Принял меня молодой командир, в петлицах гимнастерки которого поблескивали по три красных прямоугольника.

— Старший батальонный комиссар Сергеев, — представился он, подчеркивая слово «старший».

Начальнику отдела кадров было тогда не более тридцати пяти лет, а выглядел еще моложе. Но он уже обрел снисходительный тон и важность, свойственную некоторым старым кадровикам.

— Мне командующий уже говорил о вас. Пока оформляйтесь, а завтра в одиннадцать позвоните мне. Я сообщу, когда командующий сможет вас принять.

Попрощавшись с Сергеевым, я поехал в гостиницу. Вечером долго бродил по городу. В Киеве я не впервые. Но каждый раз восхищался им, его прекрасными зданиями, обрамленными зеленью, его улицами, которые живописными террасами спускаются с холма к самому Днепру, широкому, привольному и всегда затянутому легкой серебристой дымкой. Шеллинг утверждает, что архитектура — это застывшая музыка. Когда любуешься многоликой архитектурой Киева, вобравшей в себя вдохновение зодчих на протяжении многих веков, изумляешься целостности этого города. Седая древность неразрывно переплетается, гармонирует с новью. И, несмотря на смешение самых разных архитектурных стилей, город сумел сохранить свой национальный колорит. Идешь по его улицам и невольно думаешь: вот-вот оживет мертвый камень — и ты услышишь хватающую за сердце украинскую песню.

Переполненный впечатлениями, я долго не мог уснуть в ту ночь и потому поднялся позднее обычного. Да и спешить было некуда: до одиннадцати все равно делать нечего. Но не успел я умыться, как в дверь постучал запыхавшийся красноармеец:

— Товарищ полковник, старший батальонный комиссар приказал доложить, что вас немедленно требует к себе командующий.

Сергеев уже нетерпеливо поджидал меня у входа в штаб.

— Идите, вас ждут.

Знакомый по прежним посещениям просторный кабинет. Командующий сидел за столом и размашисто писал резолюцию на каком-то документе. Рядом лежала раскрытая папка с бумагами, дожидающимися своей очереди. Увидев меня, Жуков бросил на стол карандаш. Суровое его лицо смягчилось улыбкой. Встал, протянул руку:

— Здравствуй, Иван Христофорович. Давненько мы с тобой не виделись.

Мне снова вспомнилась Высшая кавалерийская школа в Ленинграде. В нашей учебной группе оказались А. И. Еременко, Г. К. Жуков, Н. Л. Мишук, К. К. Рокоссовский, П. Л. Романенко, Я. А. Савельев, С. П. Синяков, В. И. Чистяков — люди совершенно разные по складу характера, по манере поведения. Но все они уже тогда были испытанными командирами — волевыми, смелыми в мыслях и поступках.

К тому времени никто из нас еще не достиг и тридцатилетнего возраста. Молодые, сильные — кавалеристы отличались хорошей физической закалкой, — мы старались перещеголять друг друга и в учебе, и на конноспортивных состязаниях.

Из всех нас, пожалуй, самым упорным был Андрей Иванович Еременко. С редким трудолюбием осваивал он довольно обширную и насыщенную учебную программу. Настойчивость и неутомимость остались у него на всю жизнь и с особой силой проявились в Великую Отечественную войну.

Георгий Константинович Жуков среди слушателей нашей группы считался одним из наиболее способных. Он уже тогда отличался не только ярко выраженными волевыми качествами, но и особой оригинальностью мышления. На занятиях по тактике конницы Жуков не раз удивлял нас какой-нибудь неожиданностью. Его решения всегда вызывали наибольшие споры, и он обычно с большой логичностью умел отстаивать свои взгляды.

Особые симпатии вызывал к себе элегантный и чрезвычайно корректный Константин Константинович Рокоссовский. Стройная осанка, красивая внешность, благородный, отзывчивый характер и великолепная спортивная закалка, без которой кавалерист — не кавалерист, — все это притягивало к нему сердца товарищей. Среди нас, заядлых кавалеристов, он заслуженно считался самым опытным конником и тонким знатоком тактики конницы.

Все слушатели нашей группы были очень дружны, а дух соревнования только помогал учебе, которая проходила с полным напряжением сил. Благотворное влияние на нас оказывала атмосфера революционной романтики, которой овеян город Ленина — колыбель пролетарской революции. Мы с жадностью приобщались к общественной и культурной жизни Ленинграда. Его революционные традиции, огромное, накопленное веками богатство культуры оставили в нашей памяти глубокий след, еще больше усилили гордость за нашу великую Родину.

После напряженной летней учебы в полевых условиях, закончившейся 200-километровым конным пробегом Новгород — Ленинград и большой двусторонней заключительной военной игрой, мы разъехались в разные стороны. С тех пор минуло уже пятнадцать лет, и я лишь по отрывочным слухам узнавал о судьбах своих товарищей по учебе. Только Г. К. Жуков оказался, как говорится, у всех на виду. Вместо трех шпал в петлицах у него теперь сверкали пять звездочек генерала армии, а на груди — Золотая Звезда Героя Советского Союза. Далеко шагнул наш бывший однокашник.

Его успех меня не удивлял. Г. К. Жуков обладал не только выдающимся военным дарованием, высоким интеллектом, но и железной волей. Если он чего-нибудь добивался, то всегда шел напрямик.

Внешне Георгий Константинович не очень-то изменился. Разве только стала чуть полнее его коренастая фигура, несколько поредели мягкие волнистые волосы, а черты лица стали еще резче, суровее.

Встреча с бывшим товарищем по учебе началась официально. Я держался строго по-уставному. Поблагодарил командующего за то, что быстро откликнулся на мою просьбу. Он, хмурясь, отмахнулся:

— Ну ладно… Я сделал это не только для тебя, но и на пользу службе. Нам сейчас крайне нужны в войсках командиры с хорошей не только общевойсковой, но и оперативной подготовкой. Думаю, в своем выборе я не ошибся.

Официальность встречи улетучилась. Оба неожиданно увлеклись воспоминаниями о Ленинграде, о времени, когда были совсем молодыми, добрым словом отозвались о товарищах по учебе. Наконец снова перешли к делам. Я попросил командующего разрешить мне выехать к месту новой службы, в штаб 12-й армии.

— Э, нет, — возразил Жуков. — Придется повременить. В декабре состоится совещание руководящего состава Наркомата обороны и всех военных округов. Оно обещает быть широким по составу и важным по задачам. — Помолчав, он добавил: — Нам известно, что сам Сталин примет в нем участие. Основной доклад об итогах боевой и оперативной подготовки за истекший год сделает начальник Генерального штаба. Содокладчики — генерал-инспектор пехоты, начальники Управления боевой подготовки и Автобронетанкового управления, генерал-инспектор артиллерии. По вопросам оперативного искусства и тактики выступят некоторые командующие военными округами. На меня возложен доклад по основному вопросу — «О характере современной наступательной операции». Ты, насколько я знаю, четыре года провел в стенах Академии Генерального штаба: и учился, и преподавал в ней… Догадался захватить с собой академические разработки?

— Захватил, товарищ командующий.

— Ну вот, — оживился Жуков, — поможешь в подготовке доклада.

И Георгий Константинович с увлечением стал излагать свою точку зрения. Все должно строиться на учете реальных возможностей. Успехи немцев на Западе, основанные на массированном применении танковых и моторизованных войск и авиации, заставляют о многом задуматься. У нас, к сожалению, пока нет таких крупных оперативных механизированных объединений. Наши механизированные корпуса находятся еще только в стадии формирования. А война может вспыхнуть в любую минуту. Мы не можем строить свои оперативные планы, исходя из того, что будем иметь через полтора-два года. Надо рассчитывать на те силы, которыми наши приграничные округа располагают сегодня…

— Будем вместе думать, — сказал, завершая разговор, командующий. — Если возникнут вопросы, приходи ко мне без стеснения. Возьми себе помощь любых командиров из оперативного отдела штаба округа. И завтра же приступай к работе.

— Завтра воскресенье… — Ну и что же: воскресенье для нас, а не мы для воскресенья, — отшутился Жуков.

Простившись с командующим, я направился к начальнику штаба округа генерал-лейтенанту Максиму Алексеевичу Пуркаеву. Мне до этого не приходилось встречаться с ним, однако я слышал о нем как о способном и образованном генерале. Он свободно владел немецким и французским языками, только недавно вернулся из Германии, где был военным атташе. Родился Пуркаев в бывшей Симбирской губернии, в семье рабочего, по национальности мордвин, окончил реальное училище. По тому времени для паренька из бедной семьи это было редкое счастье. В 1915 году юношу направили в школу прапорщиков, откуда он вышел офицером и попал прямо на фронт. В дни Октября Максим Алексеевич сразу же примкнул к большевикам, добровольно вступил в Красную Армию, а в 1919 году стал членом партии. В боях против Колчака он командовал полком, был награжден орденом Красного Знамени. Служебная карьера Пуркаева не отличалась резкими взлетами, однако в 1931 году он уже возглавлял штаб Московского военного округа. Сослуживцы считали его суховатым, но уважали за ровность характера и высокую эрудированность. Он по праву считался крупным знатоком штабной работы, особенно хорошо знал службу войск и организационно-мобилизационную работу.

Генерал Пуркаев оказался невысокого роста, но атлетически сложенным, выглядел несколько старше своих лет. Массивная голова с темными, густыми, слегка топорщившимися волосами, широкоскулое мужественное лицо, большие карие глаза, строго устремленные на собеседника сквозь толстые стекла пенсне.

Встретил он меня сухо и сдержанно. Разговор получился сугубо официальным. Когда я представился и доложил о полученном от Жукова задании, Пуркаев позвонил генерал-майору Рубцову, приказал подумать, кого из штабных командиров можно было бы выделить мне в помощь, и незамедлительно обеспечить мне в оперативном отделе необходимые условия для работы.

Вскоре Рубцов уже дружески тискал меня в объятиях, Он сразу же поинтересовался, как я устроился с жильем, распорядился, чтобы мне выделили комнату для работы и выдали постоянный пропуск в штаб округа.

Я без промедления приступил к делу. Большую помощь оказал мне прибывший в округ на стажировку выпускник Академии Генерального штаба бывалый кавалерист подполковник Г. В. Иванов.

Жил я без семьи, работал, как говорится, с подъема до отбоя. Мы с Ивановым довольно быстро справились с заданием. Много трудившийся над докладом командующий остался доволен нашим старанием. В конце сентября Георгий Константинович внес последние поправки и дополнения и, вручив мне материал, распорядился:

— Внимательно проверь еще раз после перепечатки. И готовься к отъезду: через три дня начнется командно-штабное учение в двенадцатой армии. Я хочу побывать там. Поедешь со мной. Представлю тебя командующему армией, а в ходе учения познакомишься со штабом, в котором тебе предстоит работать.

В ШТАБЕ АРМИИ

Штаб 12-й армии разместился в лесу западнее Дрогобыча. Возле большой палатки выстроились командиры управления армии. По лесу разнеслось оглушительное

«Смирно!», и навстречу Жукову, печатая шаг, двинулся стройный генерал, зычным голосом отдал рапорт. Это был командующий армией генерал-лейтенант Филипп Алексеевич Парусиной. Молча протянув ему руку, Георгий Константинович негромко поздоровался с командирами.

— А я вам подкрепление привез, — сказал он Парусинову и указал на меня. — Ваш новый начальник оперативного отдела.

Генерал внимательно оглядел меня с головы до ног.

Мы обменялись молчаливым рукопожатием. Он был выше среднего роста, держался прямо, горделиво откидывая назад красивую голову с густой черной шевелюрой. Во всем его облике чувствовалось какое-то особое изящество. Чистое бледное лицо, тонкие смоляные дуги бровей, нос с небольшой горбинкой, ухоженные черные усики щеточкой… Держался он независимо и подчеркнуто официально.

Мне говорили, что Парусинов обладает острым умом, что он опытный командир, но иногда его подводит недостаточная военно-теоретическая подготовка. В Красной Армии Филипп Алексеевич служит со дня ее основания. Постепенно дорос до должности помощника командира стрелковой дивизии. А в 1938 году началось его стремительное продвижение. И вот он уже командующий армией.

Жуков поинтересовался замыслом учения. Прошли в палатку, где были развешаны карты и схемы. Георгий Константинович сначала слушал командарма не перебивая, а потом выразил неодобрение. Яблоком раздора явился вопрос о количестве танков и артиллерии на участке прорыва.

Проектом Полевого устава 1939 года на каждый километр участка прорыва на направлении главного удара предусматривалось сосредоточение не менее 30–35 орудий и 15–20 танков. Но опыт боевых действий в Испании и на Карельском перешейке показал, что такие плотности уже явно недостаточны, их надо увеличивать по крайней мере вдвое. Парусинов не хотел этого признавать, считал, что новые плотности надуманны и создать их практически невозможно. Наступать он собирался, руководствуясь прежними установками.

Жуков выслушивал возражения своего увлекающегося оппонента с холодной невозмутимостью, а затем легко и убедительно разбивал все его доводы.

— Мы должны учиться воевать с умным и сильным врагом. Одним «ура» его не одолеть.

Командующий округом потребовал создать более высокие плотности артиллерии и танков на участке прорыва. Сделал он и другие существенные замечания по организации учения.

Когда Г. К. Жуков уехал, ко мне подошел генерал Арушанян, начальник штаба армии. Крепко пожав руку. Дружески улыбнулся.

— Пойдемте ко мне, Иван Христофорович. Побеседуем.

С Багратом Исааковичем мы давние знакомые. В двадцатых годах довольно долго я командовал Ленинаканским кавалерийским полком Армянской стрелковой дивизии. Арушанян в то время был начальником полковой школы в 1-м стрелковом полку этой дивизии, стоявшем в Ереване.

Баграт, несмотря на молодость, по достоинству считался одним из самых перспективных командиров.

Рос он быстро. В 1936 году успешно окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, командовал полком. Дивизией, отличился в боях на Карельском перешейке. И вот Арушанян уже начальник штаба армии важнейшего приграничного округа. Это был очень способный, умный человек, и такой стремительный взлет не вскружил ему голову.

В небольшой землянке, куда привел меня генерал, было сыро и неуютно. С потолка падали редкие, крупные капли. Скомкав клочок бумаги, Баграт смахнул им со стола лужицу воды и показал на походный стул:

— Садитесь.

В землянку тихо вошел молоденький подтянутый лейтенант. Видно, только что окончил училище. На смышленом румяном лице написана готовность сорваться с места, чтобы выполнить любой приказ, как бы он ни был труден и опасен.

— Вася, — генерал показал на стол, — сообрази что-нибудь.

Лицо лейтенанта сразу как-то померкло. Он вяло ответил: «Есть!» — и не спеша вышел из землянки.

— Хорош паренек? — спросил генерал.

— Да, симпатичный. Наверное, из него получился бы неплохой командир, не попади он на эту неблагодарную должность.

— Не могу согласиться с вами, — возразил Арушанян. — Имена многих адъютантов наравне с их начальниками золотыми буквами вписаны в историю. Вспомните хотя бы адъютанта Кутузова Андрея Болконского. Князь, аристократ, а не считал свою службу зазорной.

— Ну, сравнили, — не сдержал я улыбки. — Если бы Кутузов давал ему такие поручения…

Поняв мой намек, Баграт Исаакович усмехнулся:

— А что делать?! Не самому же мне бежать за едой. А вестовых ведь у нас нет.

Я не раз после вспоминал об этом разговоре. Частенько мы по соображениям «экономии» сокращали ординарцев, а их обязанности возлагали на офицеров…

На столе гостеприимного хозяина появились вскрытые консервные банки и бутылка коньяку.

— Разве я думал тогда, в академии, что так стремительно продвинусь от капитана до генерала? А вот, видите, судьба сложилась так, что я не только стал генералом, но и… — Арушанян, широко разведя руки, тепло улыбнулся, — заполучил в помощники такого опытного командира, как вы…

— А я доволен, что попал под ваше начальство, — вполне искренне признался я. — Когда хорошо знаешь своего начальника, работается легче. Баграт Исаакович стал рассказывать о людях штаба. Характеристики им он давал короткие, но обстоятельные; чувствовалось, что своих подчиненных успел узнать как следует.

Разговор наш прервал телефонный звонок. Начальника штаба вызывал командующий армией.

— Придется расстаться, — вздохнул генерал и вызвал адъютанта: — Проводите полковника в оперативный отдел.

Через несколько минут я оказался в просторной землянке, сплошь заставленной столами.

Боюсь, что для неискушенного читателя не совсем ясно назначение и место оперативного отдела в штабе армии. Постараюсь в самых общих чертах пояснить это. Оперативный отдел (в крупных штабах — оперативное управление) — центр, где концентрируются и обрабатываются данные о состоянии и положении своих войск, сведения о противнике и вообще об обстановке, в которой развертываются боевые действия. На основе этих данных подготавливаются оперативно-тактические расчеты, необходимые для выработки решения командующего, а когда решение принято, отдел доводит его в виде боевого приказа или частных распоряжений до соединений и организует контроль исполнения.

Вся эта огромная работа осуществляется, конечно, в тесном взаимодействии с другими отделами штаба, а также со штабами и управлениями начальников родов войск и служб. В связи с особо важной ролью оперативного отдела его начальник является заместителем начальника штаба.

Оперативный отдел штаба 12-й армии, который в октябре 1940 года мне было поручено возглавить, состоял из полутора десятка офицеров — помощников и старших помощников начальника отдела. Многие из них были совсем молодыми. С началом второй мировой войны Красная Армия росла столь бурно, что даже крупные штабы приходилось пополнять вчерашними лейтенантами. Сделать из них опытных операторов могло лишь время да упорная учеба.

И сейчас за столами, застеленными огромными полотнищами топографических карт, трудилась молодежь в звании старших лейтенантов и капитанов. Один наносил на карту последние данные обстановки, другой оформлял решение командующего армией, третий писал очередное боевое донесение, четвертый готовил распоряжения — каждый увлеченно занимался своим делом.

Увидев незнакомого полковника, все встали. Сидевший в углу черноволосый порывистый человек лет тридцати быстро подошел ко мне. Его глаза, словно две маслины, поблескивали на смуглом лице, внимательно и изучающе разглядывая меня.

— Капитан Айвазов, — представился он, — временно исполняющий обязанности начальника оперативного отдела.

Крепко жму руку энергичному капитану:

— Полковник Баграмян. Назначен начальником вашего отдела.

— Вот хорошо! — обрадовался он. — А то мы тут совсем запарились. Командующий нам спуску не дает. Чуть что — отчитает, только держись.

— Что же, мне быть громоотводом? — рассмеялся я.

— Да нет, — смутился капитан. — Но все-таки полковнику легче.

Айвазов поочередно представил мне офицеров. Я сказал, чтобы они продолжали работу, а своего заместителя попросил познакомить с обстановкой и теми задачами, которые решал оперативный отдел. Айвазов, пользуясь лишь картой и не прибегая к записям, с большими подробностями ввел меня в курс дела. Выяснилось, что завтра утром командующий армией должен принять решение о наступлении. Перед этим он заслушает соображения штаба, начальников родов войск и служб. Начальнику оперативного отдела, как это обычно принято, предстояло доложить оценку обстановки и быть в готовности высказать свои предложения по решению.

До глубокой ночи мы просидели за подготовкой материалов. Обстановка учений была для меня привычной, поэтому дело спорилось. Нам даже удалось немного поспать. За час до начала сбора меня разбудил дежурный. Едва я успел побриться, как у входа в отведенную мне землянку раздался жизнерадостный голос моего расторопного заместителя:

— Доброе утро, товарищ полковник! Большая палатка подготовлена к сбору, необходимые для вашего доклада карты и таблицы вывешены. Там уже начали собираться товарищи. Идемте, а то опоздаем.

Палатку уже заполнили офицеры и генералы управления армии. Я прошел вслед за Айвазовым к столу, отведенному для оперативного отдела. Разложив свою рабочую карту и проверив справочные записки, осмотрелся. Справа от меня сидел худощавый узколицый полковник. Ему было лет сорок. Встретив мой взгляд, он дружески улыбнулся, привстал и, протянув руку, назвал себя; начальник разведывательного отдела штаба армии полковник Каминский.

С Александром Ильичом Каминским мне в дальнейшем пришлось работать в самые тяжелые дни начала войны.

Родился он на Нижней Волге в семье ямщика и с детства страстно любил лошадей. Это в какой-то мере тоже способствовало нашему сближению. Мы подолгу могли обсуждать конские стати и чудесный нрав этих милых и умных животных. Каминский был старым солдатом, в Красной Армии служил со дня ее создания, тогда же и в партию вступил. Образованием он похвастаться не мог: церковноприходская школа. Но много учился самостоятельно, заочно закончил два курса Военной академии имени М. В. Фрунзе. Сначала Александр Ильич командовал строевыми подразделениями, дослужился до командира стрелкового батальона, потом после специальных курсов перешел на разведывательную работу, где особенно полно раскрылись его способности. Он обладал острым умом и настойчивым характером.

— А кто это позади нас? — спросил я о молоденьком русоголовом майоре.

— Начальник отдела боевой подготовки майор Коротун Сергей Яковлевич. На редкость способный командир, — сказал Айвазов.

Рядом с Каминским — представительный пожилой полковник. Мужественное лицо его, задумчивое и сосредоточенное, показалось мне знакомым.

— А это кто?

— Наш начальник автобронетанковых войск. Вглядываюсь в полковника. И в памяти, словно вспышкой молнии, озарилось далекое прошлое. Вновь увиделся лихой командир бронедивизиона 2-й отдельной Кавказской кавалерийской бригады… Не он ли это?

— Его фамилия Пискунов? — тихо спросил я капитана.

— Точно, Пискунов Александр Гаврилович… Да, это был мой старый знакомый по Закавказью, участник гражданской войны Саша Пискунов. В двадцатых годах, когда я служил в коннице, мы часто встречались с ним на учениях и армейских маневрах.

Повезло: среди будущих моих сослуживцев кроме Баграта Арушаняна есть еще один старый товарищ. Я поднялся, подошел к Пискунову. Недоумение, появившееся на его лице, мгновенно сменилось широкой улыбкой. Он обеими руками крепко стиснул мою ладонь, растерянно повторяя:

— Ну и ну! Ну и ну!

Все удивленно смотрели на нас.

Поговорить мы не успели. Послышалась громкая команда. Все встали. В палатке появились командарм Парусинов, член Военного совета армии дивизионный комиссар Зеленков и начштаба генерал Арушанян.

Внимательно осмотрев собравшихся, командующий остановил взгляд на моем соседе.

— Итак, начнем с разведки. Полковник Каминский, кратко доложите о противнике.

Каминский неторопливо подошел к карте, взял указку и, повернувшись в сторону командующего, сжато я вразумительно стал рассказывать об обороне противника, его силах и средствах, о резервах, которые он может подтянуть к участку прорыва. Полковник подчеркнул, что противник организовал прочную, заранее подготовленную оборону. Прорвать ее будет нелегко, тем более что на пути наших войск — крупная речная преграда. Данные об обороне противника далеко не точные. Требуют проверки и сведения о его ближайших резервах.

Парусинов поморщился:

— Да, маловато успела разузнать наша разведка. Вот и принимай решение на основе таких неполных данных. К тому же вы такого страху нагоняете: верить вам — оборона противника вообще неприступна… Ну, а теперь, — командующий посмотрел в мою сторону, — послушаем, что нам доложит начальник оперативного отдела.

Я постарался кратко оценить обстановку в полосе предстоящего наступления, указал на трудности, которые могут возникнуть при форсировании реки, сопоставил силы наступающих и обороняющихся по этапам операции. Численное превосходство наших войск на направлении главного удара было явно недостаточным. Поэтому я предложил осуществлять прорыв на относительно узком фронте и добиться здесь почти тройного превосходства в силах.

— С вашим предложением, полковник, не могу согласиться. — Командующий поднялся. Пальцы его нервно барабанили по столу. — Если мы нанесем главный удар на узком участке, значительные силы противника останутся без нашего воздействия. А мы должны стремиться нанести ему максимальный урон в результате уже первого удара.

Все попытки доказать обоснованность моих доводов успеха не имели. После докладов начальников родов войск и служб выступил начальник штаба. Он поддержал предложение оперативного отдела о необходимости сосредоточить как можно больше сил на участке прорыва. Парусинов слушал молча, не возражая, но когда объявил свое решение, выяснилось, что в нем участок прорыва определен значительно шире, чем предлагали мы, операторы, и начальник штаба. В этом случае удавалось добиться самое большое полуторного превосходства над противником.

Учение длилось несколько дней. Было оно напряженным и довольно поучительным, несмотря на отдельные промахи, допущенные как руководством, так и исполнителями.

В разборе учения участвовал командующий округом. В целом он дал ему положительную оценку, но, как и следовало ожидать, подверг критике основное решение за слишком широкий участок прорыва.

ГРАНИЦА РЯДОМ

В середине октября штаб армии возвратился в город Станислав, где постоянно дислоцировался.

Неделю меня не беспокоили: предоставили возможность поближе ознакомиться с людьми и положением дел в оперативном отделе.

Поселился я в пустовавшей квартире. Она была просторнее и уютнее, чем московская, и я пожалел, что не могу сразу же перевезти сюда семью.

В первые дни приходилось засиживаться в штабе допоздна. Но постепенно я вошел в колею, стали выдаваться свободные вечера. Познакомился с городом.

Станислав — центр области, всего год назад вошедшей в состав Советской Украины, — оставался тихим провинциальным городом. Промышленность была развита слабо — несколько небольших заводов да железнодорожные мастерские. Значительная часть населения — бывшие чиновники, торговцы, хозяйчики бесчисленных ремесленных мастерских, кустари. Покончив с дневными заботами, они спешили укрыться за заборами и ставнями: в новом мире чувствовали себя неуютно.

Шагаешь по слабо освещенным старинным улочкам — тишина. Редко услышишь цоканье копыт извозчичьей клячи да шаги запоздавшего прохожего. Только в центре, где разместились партийные и советские учреждения, было людно и вечерами.

Моя прогулка заканчивалась у захудалой столовой, которая по вечерам переименовывалась в ресторан. От перемены названия запущенная провинциальная харчевня не становилась чище и уютнее, только пьяного шума в ней прибавлялось. Но это было единственное место, где холостяк, на положении которого я пребывал, мог утолить голод.

Несколько раз поужинав холодными «дежурными закусками», я окончательно разочаровался в «ресторане» и стал готовить сам, мобилизовав свои весьма скромные познания в кулинарии.

Бытовое неустройство мало смущало. Увлекала интересная работа, и я снова чувствовал себя в привычной стихии.

Вскоре меня вызвал генерал Парусинов. Сухо сказал, что пора начать знакомство с войсками и приграничной полосой местности, которую в случае войны придется нам прикрывать. Особо он потребовал изучить основные горные перевалы и район реки Сан.

Обрадованный, я стал собираться в дорогу. Вызвал шофера закрепленной за мной машины. Довбун, человек неторопливый и по-крестьянски основательный, задумчиво почесав затылок, стал дотошно допытываться: куда едем, по каким дорогам, на какое время? Видя мое нетерпение, он невозмутимо пояснил:

— А як же, товарищ полковник: я ж видповидаю за техничну сторону вашего вояжу! Як кажуть: длиннее сборы — короче путь.

…Когда я проснулся, было еще темно. Вылезать из нагретой постели, чтобы взглянуть на часы, лежавшие на столе, не хотелось. Но через минуту в передней раздался осторожный стук.

— Кто там?

— Це, мабуть, я, товарищ полковник, — послышался басовитый, степенный голос шофера, — машина готова.

Менять теплую постель на осеннюю мокрую стужу!..

— Куда же ты, злодей, в такую рань меня поднимаешь?!

— Так яка ж тут рань? — послышалось из-за двери. — Вже пьять годин отстукотило, а вы наказувалы у пьять годин приихать.

— Ну хорошо, — рассмеялся я, — будем собираться. Открыв дверь, я впустил беспокойного шофёра. Поздоровавшись, он по-хозяйски сразу же направился на кухню и загремел там чайником.

Минут через сорок мы спустились к нашей не успевшей еще застыть «эмочке», как любовно называл Довбун свою машину. Здесь меня поджидали два офицера: один из оперативного отдела, а другой из отдела боевой подготовки. Они должны были ехать вместе со мной. Им пришлось с трудом втискиваться в кузов: машина оказалась заваленной всякой всячиной — обрезками досок, матами из мелкого хвороста, веревками.

— А этот мусор зачем? — спрашиваю Довбуна.

— Э, товарищ полковник, не бачилы вы наших дорог в осеннюю пору. Все потребуется, колы забуксуем. У дорози, як кажуть, и веревочка сгодится.

— Ну ладно, трогай, Автомедон!

Я успел заметить: чтобы заставить Довбуна замолчать, надо сказать ему непонятное слово. Притихнув, он долго будет морщить лоб и не успокоится, пока не выяснит, в чем суть.

Когда я назвал его Автомедоном, шофер приумолк, насупился и, включив сразу вторую скорость, рванул машину с места. Проехав немного, он не выдержал:

— А що це за Ахтомедон?

— Автомедоном называли лихого возницу, который управлял боевой колесницей Ахилла, легендарного героя древних греков.

— А-а, — разочарованно протянул шофер, — а я думал у Москви шохферов так прозывают… — И после некоторой паузы: — А скольки ж рокив пройшло с тех пор, як вин жил?

— По свидетельству Гомера, несколько тысяч лет.

— Ото!.. А хто такый був Гомер?

И так всю дорогу: очередной мой ответ рождал новый вопрос. Любознательности Довбуна не было границ.

Без особых приключений к полудню мы добрались до Перемышля. Шофер, уже бывавший здесь раньше, подвез нас прямо к штабу 99-й дивизии. Командира на месте не оказалось; сказали, что выехал в части. Нас проводили к начальнику штаба. Узнав, что мы прямо с дороги, полковник С. Ф. Горохов любезно пригласил всех нас в столовую.

После обеда начальник штаба рассказал мне о дивизии. В нее входили 1, 197 и 206-й стрелковые полки. Все они дислоцировались в районе Перемышля. Для отражения возможного нападения немецко-фашистских войск дивизия по особому сигналу должна была занять позиции строящегося Перемышльского укрепленного района, которым командовал полковник Дмитрий Иванович Маслюк.

Полковник Горохов детально познакомил меня с планом подъема дивизии по тревоге. Все мероприятия были глубоко продуманы, а документы составлены четко и грамотно. Чувствовалась рука опытного и знающего штабника.

Начальник штаба дал подробную характеристику трем полковникам, возглавлявшим стрелковые полки. По его словам, это были готовые командиры дивизий, чем в значительной степени объяснялись успехи соединения. С ними любой командир дивизии чувствовал бы себя как за каменной стеной.

Лишь поздно вечером мы закончили работу в штабе. Полковник Горохов вызвался проводить меня к месту ночлега, но словно из-под земли вырос Довбун.

— Я туточки, товарищ полковник. Разрешите проводить?

— А ты знаешь, куда нужно идти? — удивился я.

— Так що рекогносцировка проведена: я самолично побував там и пошукав, что к чему.

Поблагодарив полковника, я последовал за Довбуном.

На другой день я со своими спутниками отправился в 1-й полк дивизии. Командовал им полковник Коротков, моложавый, подтянутый. Он подробно рассказал мне о состоянии части, охарактеризовал командный состав. Командиры подразделений, в том числе и командиры батальонов, были в подавляющем большинстве молодыми не только по возрасту, но и по опыту работы.

Обходим военный городок. Он был построен во времена лоскутной Австро-Венгерской империи. Содержится хорошо. В казармах и во дворе строгая чистота. И это несмотря на тесноту: койки в помещениях стоят в два яруса, нельзя даже выделить уголка, где красноармеец мог бы без помех побриться, привести себя в порядок. Погладить обмундирование. И все-таки все одеты безупречно, даже щеголевато.

Пообедать нас пригласили в командирскую столовую. Но я предложил поесть вместе с бойцами. Полковник охотно согласился. Красноармейская столовая — просторное светлое помещение с высоким потолком — выглядела очень уютно. Чувствовалось, что командир здесь частый гость: его появлению никто не удивился. Судя по тому, как дружно красноармейцы работали ложками, я понял, что на качество пищи жалоб здесь не услышишь. И действительно, обед оказался сытным и вкусным.

Тогда же мы побывали на тактических занятиях в одном из батальонов. Моросил мелкий дождь, было холодно и слякотно. Но видно было, что бойцы привыкли действовать в любую погоду. Можно подумать, что на учебном поле идет настоящий бой. То тут, то там в небо вздымались клубы дыма от взрывов, слышался яростный треск стрельбы, заглушаемый мощными волнами «ура». Даже меня, не новичка в военном деле, порадовало спокойствие, с которым пехота поджидала несущиеся на полном ходу ревущие танки (полк проводил учения совместно с подразделениями 8-го мехкорпуса). Стрелки, укрывшись в окопах, пропускали над собой грозные машины, а потом метко забрасывали их связками учебных гранат. Молодцы! Кому приходилось испытывать такое: глохнуть от лязга гусениц над самой головой, вдыхать гарь выхлопных газов и чувствовать, как тебя засыпает комьями грязи, тот знает, что это нелегкий экзамен.

Не на этих ли учебных полях ковали свою будущую громкую славу солдаты 99-й стрелковой дивизии, солдаты, о стойкости которых летом 1941 года сложат легенды?!

Такое же отрадное впечатление оставили у нас и другие полки. Да, у людей этой дивизии было чему поучиться.

По пути в 72-ю дивизию я решил проехать вдоль реки Сан, по которой пролегала государственная граница. Быстрая извилистая река глубоко рассекает восточные склоны Карпат. Долина ее севернее Перемышля довольно широкая, местами достигает двух километров, но дальше становится все уже, стены ущелья все круче. До города Санок река довольно глубока, а выше по течению ее почти повсюду можно перейти вброд.

Наша машина, натужно урча, петляет по горной дороге. На подъемах она отчаянно буксует. Подталкиваем ее плечом, уклоняясь от ошметков грязи, летящих из-под колес. Вот когда мы порадовались предусмотрительности нашего хозяйственного шофера: захваченный им комплект «подручных средств» выручал нас даже тогда, когда уже казалось, что нашей многострадальной машине не выбраться…

Ехали долго. Останавливались, проводили рекогносцировку, снова трогались. До Добромиля добрались поздно вечером. В густой пелене осенней мелкой мороси с трудом разыскали штаб. Дежурный хотел немедленно доложить начальству о нашем прибытии, но я запротестовал и попросил устроить нас на ночлег.

— Пожалуйста, — согласился офицер. — У нас имеется своя небольшая гостиница. Правда, весьма скромная…

Небольшой украинский городок уже спал. Не сразу мы разбудили и заведующую гостиницей. Протирая глава и сладко позевывая, пожилая толстушка зачастила:

— Да звидкиля вас принесло в таку поздню годину? В гостинице — обычной деревенской хатке — было довольно холодно. Уже успевший откуда-то узнать имя хозяйки, наш водитель изощрялся в галантности.

— Пани Гапка, будьте таки добреньки, затопите печку в комнате пана полковника и согрейте кипяточку.

Трудно сказать, что больше подействовало на величественную хозяйку маленькой гостиницы — титул ли «пан полковник», обходительность ли нашего шофера, но она подобрела и проявила к нам подлинное украинское гостеприимство. В обеих каменных печурках, громко потрескивая, запылали лучинки, на которые хозяйка накладывала угольные брикетики, принесенные со двора Довбуном. Вскоре появился и горячий ужин, быстро и умело приготовленный хозяйкой из наших дорожных припасов. Так что маленькая гостиница показалась нам совсем уютной. К тому же, уложив нас, хозяйка собрала нашу промокшую одежду, чтобы высушить и отутюжить ее.

Утром меня пригласили к командиру дивизии. Генерал Павел Ивлиянович Абрамидзе — среднего роста, красиво сложенный, по-молодому стремительный — словно тисками сжал мою ладонь. Смуглое, резко очерченное лицо его с живыми черными глазами под дугообразными бровями осветилось добродушной улыбкой.

— Какими судьбами к нам?

Узнав, кто я и по какому делу приехал, генерал стал охотно рассказывать о дивизии, которая переформировывалась в горнострелковую.

— Хорошо! — воскликнул он. — Люблю горы и знаю, как в них воевать.

В состав дивизии входили 14, 133 и 187-й стрелковые полки. В отличие от 99-й дивизии, где все части возглавляли опытные полковники, в 72-й ими командовали молодые майоры: Кисляков, Мищенко и Хватов. Генерал в свойственной ему манере жарко хвалил их:

— Молодцы! Орлы! Чудесные ребята!

Я спросил его, может ли дивизия в нынешнем ее состоянии немедленно вступить в бой, если потребуется. Генерал вскочил, быстро зашагал по кабинету.

— Слушай, полковник! Трудно будет. Но мы готовы в любую минуту отразить врага. Пусть только сунется! — Тяжело вздохнув, он добавил: — Поскорей бы покончить со всякими переформированиями и доукомплектованиями. Мы же на границе стоим.

Узнав, что я собираюсь выехать в полки, генерал загорелся:

— Вместе поедем!

Договорились, что начнем с 187-го полка. В оставшееся до отъезда время я побеседовал с начальником штаба дивизии майором Павлом Васильевичем Черноусовым, Он познакомил меня с планами боевой подготовки, с организацией подъема по боевой тревоге, рассказал о ведущих командирах штаба, и в первую очередь о начальниках оперативного и разведывательного отделений, с которыми я затем познакомился лично. Прощаясь, я шуга спросил майора, не трудновато ли ему со своим командиром дивизии работать. Майор, улыбнувшись, ответив!

— Генерал наш действительно кипяток, подчас ее прочь и стулья поломать, но работать с ним все же легко. Умный и волевой командир, за ним начальник штаба как за каменной стеной: в обиду не даст. Он каждую командирскую должность, что называется, своим горбок испытал. Тактик блестящий. Стреляет почти из всех видов оружия… — Помолчав, добавил: — Подчиненные его уважают за справедливость и отеческую заботу.

Мы провели в дивизии два дня. Срок, конечно, слишком малый, чтобы досконально познакомиться со всеми частями. Но общее впечатление осталось отрадное.

Простившись с генералом Абрамидзе, едем на ближайшие перевалы через Карпаты. Изучаем местность. Принимаем участие в эксперименте, который проводится по приказанию командующего округом: по горным дорогам идут танки, орудия на механизированной и конной тяге, автомашины и повозки. По часам прослеживается время, за которое они могут осилить перевалы.

Наша машина карабкается по узкой петляющей дороге. Сказывалась поздняя осень — изнуряющие дожди, густые туманы. Кажется, даже камень раскисает от влаги. На подъемах и крутых поворотах машина идет юзом, того и гляди сорвется в пропасть. Дорога змеей обвивает округлые лесистые склоны горных вершин. По краям ее, подобно часовым, выстроились гигантские буки.

Изредка, когда появляется хотя бы крохотный клочок плодородной земли, у дороги вырастает скромная усадьба — небольшая хата и примыкающие к ней хозяйственные постройки. Около одной из таких усадеб останавливаемся, чтобы дать остыть машине и самим отдохнуть. Ежимся от холодного ветра. К нам подходит старый жилистый горец, одетый в овчинный кожух и черную папаху. С достоинством поздоровавшись, приглашает нас «до хаты».

Проходим просторные сени, переступаем порог. Дом состоит из одной большой комнаты. На длинных, грубо сколоченных скамьях вдоль стен — вся многолюдная семья. Женщины увлечены рукоделием, мужчины курят, лениво перебрасываясь словами. Мужчины одеты в «киптари» — овчинные безрукавки, опоясанные широким кожаным поясом. Женщины в длинных домотканых платьях, поверх которых, как и у мужчин, теплые безрукавки, но более изящные и лучше украшенные; ниже пояса, спереди и сзади, ниспадают две пестрые «запаски» из шерстяной ткани.

Мы поздоровались. Все привстали, задвигались, освобождая лавку для гостей, мужчины еще дружнее задымили. Женщины засуетились, готовя угощение. На длинном столе появились миски с молоком, творогом, сыром, лепешки из кукурузной муки. Разговорились с хозяевами. В речи их причудливо переплетались украинские и польские слова. Подчас мы с трудом понимали друг друга. Тогда на помощь спешили старик и один из его внуков, которые очень хорошо говорили по-русски.

Нас спросили (о чем можно еще спрашивать военных?), будет ли война. Мы успокоили их, что пока для тревоги нет оснований. Старший из сыновей старика удивленно наблюдал, как наш шофер свободно чувствовал себя за одним столом с офицерами, и тихо попросил отца узнать у меня, не родственник ли мне этот солдат. То, что «пан полковник» запросто беседовал с солдатом, никак не укладывалось в голове этого человека, недавно служившего в польской панской армии. Пришлось пояснить, что шофер не родня мне. Но все мы служим общему делу и не случайно зовем друг друга товарищами. Офицеры и солдаты у нас вчерашние рабочие и крестьяне, у них одни интересы, поэтому они в равной степени уважают друг друга.

— А дисциплина? — не выдержал вчерашний солдат.

— И дисциплина держится на этом уважении и высокой сознательности каждого.

Все слушали с большим вниманием. И особенно — младший сын хозяина. Оказывается, его скоро должны призвать на военную службу. Со страхом ждал он этого дня — старший брат так много рассказывал о бесчеловечных порядках в панской армии. Сейчас парень повеселел. Засыпал нас вопросами о жизни красноармейцев.

— Неужели каждый может стать командиром?

— Каждый. Надо только служить хорошо и учиться старательно.

Затронули и повседневные житейские дела. Старик рассказал, что хлеб насущный дается им нелегко. Пасут овец и коз на горных пастбищах. Хлеба своего не хватает: с клочков каменистой земли, которые они засевают, собирают всего три-четыре центнера с гектара. Долгие годы не удавалось освободиться от помещичьей кабалы. Лучшие пастбища и пашни находились в руках помещиков и сельских богатеев. Только после воссоединения с Советской Украиной вздохнули полной грудью. Кончилась власть панов, все богатства земли стали достоянием трудового народа.

— Теперь жить можно, пан командир! — удовлетворенно заключил старик.

Ужокский перевал, по которому проходит шоссе Самбор — Ужгород, расположен на сравнительно небольшой высоте (889 метров над уровнем моря). Встретил он нас пронизывающим ветром и мокрым снегом. Буран мешал рекогносцировке. Окрестность просматривалась лишь в короткие минуты просветления. Горы здесь из песчаника. Глинистых сланцев, мергеля и других легкоразрушаемых пород. Этим объяснялись мягкие очертания возвышенностей и обилие глубоких теснин, прорезанных вешними водами и небольшими ручьями. У одного кристально чистого шумного ручейка присели отдохнуть. Не сразу мы разобрались, что сидим у колыбели крупной реки Сан.

Вечером на перевал поднялась голова экспериментальной колонны. Первыми преодолели подъем автомашины. Несколько позже — танки. Еще позднее — тракторы с артиллерийскими орудиями. Гужевого транспорта мы не дождались — встретились с ним, уже спускаясь с перевала. Кони с трудом взбирались по крутой дороге. Приходилось часто останавливаться, чтобы дать им передышку. В общем колонна двигалась очень медленно. Было ясно, что тяжелые, малоподвижные, не приспособленные к действиям в горах стрелковые дивизии в этом районе необходимо как можно быстрее переформировать в облегченные горнострелковые соединения.

В канун праздника Великого Октября мы возвратились наконец в Станислав. Я составил подробный отчет о поездке, отметил отдельные недостатки, положительно отозвался о боевой выучке частей, горячо настаивал на скорейшем переформировании ряда стрелковых дивизий нашей армии в горнострелковые. Вспоминаю сейчас об этом с горечью: с началом войны нашим горнострелковым дивизиям пришлось сражаться на равнине. Труд по их переформированию был затрачен впустую…

Первое в мире государство рабочих и крестьян существовало уже 23 года. Когда-то враги предрекали, что оно не продержится и нескольких недель. История посмеялась над горе-пророками. Советское государство здравствовало и крепло, стало одной из самых могущественных держав мира. Весь трудовой люд земли, все народы, изнывавшие под гнетом капитала, смотрели на Страну Советов с любовью и надеждой; Фашисты — с ненавистью и затаенным страхом. Мы знали, что они не оставят нас в покое, что нам еще придется драться с ними не на жизнь, а на смерть. Чувствовали, что грозный час испытаний приближается. Но мы верили в несокрушимость нашего общественного строя и смело смотрели в будущее.

7 ноября не узнать было Станислава. Как уже говорилось, при первом знакомстве он показался мне захолустным, обывательским. И вдруг я увидел его другим. Улицы заполнились ликующим народом. Сплоченными колоннами проходили рабочие. Их оказалось много: промышленность города быстро развивалась. Дружные песни лились над людским морем. Советские песни. Всего год минул, как область влилась в Советскую Украину, а перемены разительные. Новая жизнь сплачивала, поднимала людей. Радовалось сердце: мы и здесь в родной семье.

В декабре 96-я горнострелковая дивизия нашей армии совершала марш на новое место своей дислокации — к границе с Румынией. Командовал дивизией известный кавалерийский генерал Павел Алексеевич Белов. Генерал Парусинов приказал мне выехать для контроля за маршем. К тому времени выпал обильный снег, резко похолодало. Все это затрудняло переход.

Авангард дивизии я нагнал ночью в районе Ланчина. Марш осуществлялся, как в боевой обстановке. Колонны двигались с организованным по всем правилам походным охранением, готовые в любой момент вступить во встречный бой. По маршруту в заранее намеченных пунктах были расставлены зенитные пулеметные и орудийные установки. Их расчеты настороженно всматривались в ночное безоблачное небо.

Генерала Белова я нашел в небольшой запорошенной снегом дубовой роще. Для его оперативной группы здесь были разбиты две брезентовые утепленные палатки. В перекрещенной ремнями длинной кавалерийской шинели генерал стоял у освещенного аккумуляторной лампочкой походного столика, на котором была разложена карта.

Мы виделись с Павлом Алексеевичем в 1933 году, когда он, будучи заочником Военной академии имени М. В. Фрунзе, приезжал сдавать выпускные экзамены. Худощавый, интеллигентного вида командир с тремя шпалами в петлицах привлекал внимание отличной кавалерийской выправкой. Разговорились тогда, удивились совпадению нашей военной карьеры. Оба в конце первой мировой войны стали офицерами, оба перешли на службу Советской власти и в 1923 году уже командовали кавалерийскими полками. Сейчас же я немало удивился, что заядлый конник командует горнострелковой дивизией.

Он узнал меня:

— А! Привет, кавалерист! Каким ветром? Я объяснил, по какому поводу прибыл. Белов посерьезнел.

— Можете доложить командующему, что дивизия совершает марш в строгом соответствии с планом. Обмороженных нет, по всем маршрутам организованы обогревательные пункты. Походные кухни обеспечивают людей на привалах горячей пищей. Все свое имущество мы вывезли, что называется, до последнего гвоздика. Так что — все в порядке.

Командир дивизии показал на карте движение колонн. Порядок образцовый.

Нам принесли по кружке горячего чая — очень кстати в эту морозную ночь.

— Что, дружище, окончательно изменил кавалерии? — спросил Белов. — Или это судьба-злодейка забросила в армейский штаб?

— А я не жалею. Кавалерия свое дело сделала. Будущее теперь за механизированными войсками. Что же касается работы в крупном штабе, она каждому на пользу. Так что мне сетовать на судьбу нет причин. А вот ты, прирожденный кавалерист, и вдруг командуешь горнострелковой дивизией? За какие такие провинности?

Белов помрачнел, вздохнул:

— Так получилось. Я — солдат. Приказали — командую пехотой, прикажут — поведу в бой механизированное соединение. Эх! А все-таки с какой радостью я принял бы сейчас кавалерийскую дивизию! Все там мне знакомое, родное, не то что в пехоте. — Он хлопнул ладонью по карте: — Вот смотрю — растянулись колонны, тяжело топать пехотинцам сквозь вьюгу. Посадить бы молодцов на коней! И такова уж сила привычки: стану рассчитывать скорость движения колонн и невольно исхожу из возможностей конницы…

В течение нескольких суток мы не расставались с Беловым, объехали все части на марше. Покинул я дивизию, когда она вся подтянулась к месту назначения. Тепло попрощался с Павлом Алексеевичем. Не знали мы с ним тогда, что вскоре лихой конник вернется в свою стихию. Его кавалерийский корпус отличится в боях за Москву, станет гвардейским…

НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Доложив Парусинову о выполнении задания, иду к начальнику штаба.

— Здравствуйте, Баграт Исаакович, — с порога приветствую полюбившегося мне молодого генерала.

Оторвав взгляд от лежавших на столе бумаг, он шутливо ответил:

— Здравствуй и прощай, дорогой! — Улыбнулся, заметив мое недоумение. — Поздравляю с новым назначением: едешь в Киев начальником оперативного отдела штаба округа. Вот приказ.

Генерал протянул мне бумагу. Быстро пробегаю ее глазами:

«Выписка из приказа Народного комиссара обороны…

Полковника Баграмяна И. X. освободить от занимаемой должности и назначить начальником оперативного отдела — заместителем начальника штаба Киевского Особого военного округа…»

— Ничего не понимаю…

— Чего тут понимать?! Сдавай дела своему заместителю.

Сдачу дел я начал не спеша, рассчитывал выехать в Киев после Нового года. Но позвонил генерал Рубцов. Мой предшественник переводился в Москву, очень радовался этому и потому торопился.

— Я тебя очень прошу. До Нового года я должен быть в Москве.

Перед отъездом я обошел всех своих начальников и товарищей по службе.

Командующий попрощался со мной в своей обычной манере: сухо и подчеркнуто официально. Я почувствовал, что мой уход нисколько его не трогает. С начальником штаба мы расстались как старые друзья. Баграт крепко обнял меня и напутствовал горячими пожеланиями успехов на новом поприще.

На следующий день я уже был в Киеве. Петр Николаевич Рубцов очень обрадовался:

— Наконец-то! Ну, прежде всего поздравляю. И прошу поскорее высвободить меня.

Хотелось без спешки, постепенно освоиться с кругом своих новых обязанностей. Но Рубцов не поддавался ни на какие уговоры и, свалив на мои плечи все дела, умчался в Москву.

Масштабы работы теперь у меня были огромные. Справлюсь ли? Но военному человеку в такие моменты сомнение противопоказано. Коль назначен, так сделай все, чтобы оправдать доверие,

Командующего, начальника штаба и члена Военного совета округа я не застал: они были на совещании в Москве. Принял меня первый заместитель командующего генерал-лейтенант Всеволод Федорович Яковлев. Беседа с ним была короткой и закончилась бодрым напутствием:

— Иди трудись.

Более долгими были беседы с помощником командующего по военным учебным заведениям генералом Василием Евлампиевичем Белокосковым, начальником артиллерии генерал-лейтенантом Николаем Дмитриевичем Яковлевым, начальником управления политической пропаганды бригадным комиссаром Андреем Ивановичем Михайловым, заместителем начальника штаба округа по организационно-мобилизационным вопросам — моим товарищем по учебе и работе в Академии Генерального штаба — генерал-лейтенантом Германом Капитоновичем Маландиным, начальником связи генерал-майором Дмитрием Михайловичем Добыкиным и другими лицами руководящего состава округа. Все это люди разные и интересные. Позже читатель ближе познакомится с ними.

А дел было невпроворот. Офицеры оперативного отдела трудились в поте лица: срочно дорабатывались наметки нового плана прикрытия государственной границы, который с таким нетерпением ожидался в войсках, готовились очередные сборы руководящего состава округа и армий, планы проведения окружных командно-штабных учений и занятий по оперативной подготовке, детально изучался театр военных действий — всего просто не перечислить,

Среди этих хлопот присматриваюсь к подчиненным.

Первое отделение, ведавшее оперативными делами, возглавлял сорокалетний полковник Александр Иванович Данилов, мой заместитель, знающий и опытный командир. В Красной Армии служил с восемнадцати лет, окончил с отличием Военную академию имени М. В. Фрунзе. В финской кампании был ранен в ногу и на всю жизнь остался хромым. Энергичный, подвижный, шумливый, он не любил сидеть на месте: всегда куда-то спешил, распоряжения отдавал на ходу. Я не выношу нервозности в работе, и поэтому с первых же дней мне пришлось сдерживать своего излишне горячего заместителя. Но на мои попытки вести работу в более спокойной и деловой обстановке он реагировал весьма болезненно.

Это отделение было укомплектовано наиболее подготовленными работниками. Нравились мне подполковники Михаил Григорьевич Соловьев, Андрей Федорович Федоров, Василий Савельевич Погребенко. У всех троих — высшее военное образование и солидный опыт. Под стать им были майоры Новиков и Крайнев, капитаны Липис и Мухин.

Обязанности начальника второго отделения, которое в мирное время занималось оперативной подготовкой генералов и офицеров округа, выполнял несколько флегматичный подполковник Н. Г. Запасько, тяготившийся штабной работой и настойчиво добивавшийся перевода на командную должность. Нам вскоре пришлось удовлетворить его желание. Он ушел командовать полком, а на его место из штаба 12-й армии прибыл известный уже читателю капитан Александр Иванович Айвазов, которого я успел полюбить за инициативу, живой и острый ум. Наиболее опытным здесь был майор Федор Степанович Афанасьев, недавно пришедший с должности начальника разведотдела штаба 27-го стрелкового корпуса. Полюбились мне два бравых старших лейтенанта! Михаил Михайлович Саракуца и Александр Николаевич Шиманский. Были они молоды, но недостаток служебного опыта возмещался кипучей энергией и неугасимым задором.

Третье отделение, обеспечивавшее скрытность управления войсками, возглавлял спокойный и рассудительный интендант 1 ранга Евгений Владимирович Клочков. Людей здесь было мало, а работа на них лежала огромная. До октября 1940 года ею занимался самостоятельный отдел штаба. Теперь его сократили, превратили в отделение и передали нам. Это было ошибкой. Когда началась война, отдел пришлось восстановить.

Несколько слов о нашем немногочисленном техническом аппарате. Руководил им старательный и педантичный заведующий делами техник-интендант 2 ранга Гнилобок. Были у нас прекрасный чертежник Воскресенский и трудолюбивые машинистки Мария Федоровна Лившиц и Мария Семеновна Лембрикова.

В канун Нового года я по привычке до позднего вечера засиделся в штабе. От работы меня оторвал телефонный звонок.

— Что вы делаете, холостяк несчастный? — послышался необычно веселый голос генерала Пуркаева. — Новый год прозеваете!

Я удивился: ведь Максим Алексеевич находился в Москве на совещании.

— Только что приехал, — сказал он. — Ждем вас у себя. Нет, нет, никаких отговорок.

Значит, генерал знает, что я живу в Киеве без семьи, и решил скрасить мое одиночество. Вот тебе и сухарь!

Хозяин встретил меня у порога. Подошла его супруга Антонина Ивановна, радушно пригласила в гостиную.

Пока гостеприимная хозяйка хлопотала у стола, Пуркаев, усадив меня на диван, стал расспрашивать, как я втягиваюсь в новую работу, какие встречаются трудности, дал дружеские советы. Я поинтересовался, не закончилось ли совещание в Москве.

— Куда там! Только разворачивается… Очень много интересного. Некоторые взгляды в корне пересматриваются. Ходом совещания интересуется сам товарищ Сталин. На каждом заседании присутствует кто-нибудь из членов Политбюро… Судя по всему, Центральный Комитет партии учитывает сложность международной обстановки и возрастающую угрозу со стороны фашистской Германии. Отсюда и такое внимание к укреплению обороноспособности страны. И несомненно, в нашей армейской жизни последуют большие перемены.

Хозяйка дома просит к столу. Хотя нас всего трое. Праздничный стол накрыт, как для большой компании. Веселыми тостами прощаемся с уходящим годом, приветствуем, новый.

— Пусть он будет таким же счастливым, как и славный минувший! — провозглашает Пуркаев.

— Главное, чтобы войны не было! — откликается Антонина Ивановна.

Просидели часов до двух. Отказавшись от машины, которую любезно предложил Максим Алексеевич, иду в гостиницу пешком. Киев залит светом. В садах, скверах, на площадях тысячами разноцветных огней сверкают новогодние елки. На улицах шумно и весело. Повсюду громкий смех, песни. То и дело слышатся взаимные новогодние поздравления и теплые пожелания. Чувствуется, что на душе у людей радостно и светло.

Кто мог предвидеть, что это наш последний мирный новогодний праздник…

ВАЖНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

Все сильнее чувствую, какая огромная ответственность легла отныне на мои плечи. Руководить оперативным отделом штаба одного из важнейших приграничных военных округов…

Изучаю документы по боевой подготовке войск и командирской учебе руководящего состава. В ближайшие месяцы мы должны подготовить и провести фронтовое командно-штабное учение. Тема — наступательная операция. Сначала лекции и доклады, потом практические оперативно-тактические занятия и учения в масштабе дивизии, корпуса, армии. Во второй половине лета перейдем к отработке вопросов ведения обороны. То, что ее будем рассматривать позже, не удивляло: ведь наступление всегда воспринималось как главный вид боевых действий Красной Армии.

Кроме этих учебных мероприятий весной мы должны были провести еще два крупных учения. Одно из них — опытное командно-штабное с участием войск — посвящалось вопросам марша и встречного боя усиленного кавалерийского корпуса (конно-механизированной группы), действующего на фланге наступающих армий. Цели учения: установить наиболее выгодное построение сил корпуса в данной ситуации, дать командному составу практику в управлении войсками в маневренных условиях, отработать взаимодействие конницы с танками, мотострелковыми соединениями, авиацией и воздушным десантом. Много надежд возлагалось и на большое окружное командно-штабное учение с выездом на местность и развертыванием средств связи. К участию в нем намечалось привлечь штабы армий.

В январе планировались сборы руководящего состава окружного аппарата, армий, корпусов и дивизий. Предполагалось начать их серией докладов по вопросам планирования, организации и осуществления фронтовой операции и завершить оперативной игрой на картах. Командующий округом придавал большое значение этим сборам. 5 января он позвонил мне из Москвы, поинтересовался, как идет подготовка к ним, и распорядился внести в план некоторые изменения, в том числе включить несколько докладов об итогах московского совещания.

А через несколько дней мы узнали из газет, что командующим Киевским Особым военным округом назначен генерал-лейтенант Михаил Петрович Кирпонос, а Жуков теперь будет возглавлять Генеральный штаб. Оказывается, совещание в Москве завершилось значительными перестановками руководящих кадров. Я невольно вспомнил слова Пуркаева о том, что нас ожидают большие перемены. Вот они и начались…

Весть эта одновременно радовала и огорчала. Радовала, что во главе Генерального штаба встал один из наиболее способных наших военачальников. Огорчало то, что нам уже не придется работать с Г. К. Жуковым. Киевским округом с самого начала его существования командовали известные всей стране военачальники — М. В. Фрунзе, А. И. Егоров, И. Э. Якир, С. К. Тимошенко, Г. К. Жуков. А сейчас его возглавит человек, о котором мы пока знали очень мало.

16 января в Киев возвратились Г. К. Жуков, член Военного совета Н. Н. Вашугин и М. А. Пуркаев. В тот же день Жуков вызвал меня. Поздравил с новым назначением, а потом потребовал доложить, что сделано к сборам. Выслушав мой доклад, он приказал оставить все подготовленные нами материалы и вечером вернул их с небольшими поправками. По-видимому, остался доволен.

— Распорядитесь, чтобы переписали на машинке. Это мой доклад, — сказал Георгий Константинович, подавая мне объемистую рукопись.

Утром, когда я принес ему переписанный текст, в кабинете увидел худощавого человека средних лет с тремя ромбами в петлицах. Темные волосы его были гладко зачесаны назад, на бледном лице резко выделяются узкие черные брови, тонкий с чуть заметной горбинкой нос, под ним — темные усы. Глубоко сидящие карие глаза — живые, пытливые.

Я догадался, что это член Военного совета округа корпусной комиссар Николай Николаевич Вашугин, представился ему. Он встал, внимательно оглядел меня, протянув руку, сухо сказал:

— Ну, здравствуйте. А вам следовало бы зайти ко мне. Не мешает познакомиться поближе.

Я извинился и сказал, что собирался сегодня же это сделать.

Вечером мы с ним долго беседовали. Вашугина интересовало все: и моя биография, и работа отдела, и мое настроение, и настроение моих подчиненных.

По рассказам друзей я уже знал, что Вашугин — прямой и принципиальный человек, правда, иногда чрезмерно вспыльчив. Это старый опытный политработник, служивший в армии с 1919 года. В 1930 году он стал командиром-комиссаром стрелкового полка, потом работал в Политуправлении РККА. В 1937 году Николая Николаевича направили на прославленные Высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел», а после них вновь назначили командиром стрелкового полка. Вскоре его как способного командира, имевшего к тому же опыт партийно-политической работы, выдвинули на пост члена Военного совета Ленинградского военного округа. Во время событий на Карельском перешейке он был членом Военного совета 7-й армии. После финской кампании Вашугин вновь стал членом Военного совета ЛВО, а несколько месяцев спустя, осенью 1940 года, его направили членом Военного совета в наш округ.

В окружной Дом Красной Армии съехались участники сборов — руководящий состав округа, командующие армиями, члены военных советов и начальники штабов армий, командиры, начальники политорганов и начальники штабов корпусов и дивизий, коменданты и начальники штабов укрепленных районов, начальники военных училищ.

На трибуне — Г. К. Жуков. Присутствующие внимательно слушают нового начальника Генерального штаба. Он говорит о напряженности международной обстановки. На земле полыхает пожар новой мировой войны, на которой, как всегда, наживаются капиталисты, а народы жестоко страдают. Ныне мирное население терпит такие бедствия и приносит столько жертв, как ни в одной из прежних войн, ибо в сферу боевых действий втягивается даже глубокий тыл воюющих стран.

Угроза войны все более нависает и над нашей Родиной. Г. К. Жуков не скрывал, что главным нашим потенциальным противником мы должны рассматривать фашистскую Германию. Поэтому он много внимания уделил действиям гитлеровских войск на Западе. Военные успехи немцев ошеломили весь мир. Но нельзя забывать, что эти победы давались легкой ценой, гитлеровцы почти не встречали сопротивления. И все же из этих событий мы должны сделать выводы. Главную роль в победах фашистской армии сыграли авиация, бронетанковые и моторизованные соединения в их тесном взаимодействии. Это они своими мощными ударами обеспечили стремительность наступления немецких войск.

Немецкая армия хорошо оснащена, приобрела солидный боевой опыт. Сражаться с таким противником будет нелегко. Раньше мы считали, что, если придется прорывать вражескую оборону, достаточно будет полуторного, в крайнем случае двойного превосходства над противником на участке главного удара. На московском совещании одержало верх другое мнение: надо обеспечивать такое превосходство в силах не только на участке главного удара, но и во всей полосе наступления войск фронта.

Это заявление Г. К. Жукова изумило всех. А генерал разъяснил, что мысль о создании в наступлении двойного общего превосходства в силах и средствах одобрена на совещании в Москве.

Далее Георгий Константинович указал, что у нас еще есть командиры, пытающиеся рассматривать современную войну сквозь призму гражданской войны. Отсюда стремление цепляться за старые оперативно-тактические нормы, непонимание значения массированного применения новых родов войск — авиации и танков.

Правда, есть у нас и слишком горячие головы. Сделав правильные выводы из сражений в Западной Европе, они, дай им волю, затеяли бы полный переворот в военном деле. Эти товарищи забывают, что любые, даже самые смелые планы должны опираться на реальные возможности. Планируя мероприятия на случай войны, мы не можем исходить из того, чем будет располагать наша армия в будущем. А если война начнется сейчас? Мы должны быть реалистами и строить планы, исходя из тех сил и средств, которыми располагаем сегодня.

Генерал армии говорит о подготовке личного состава войск. Многие наши товарищи кое-чему научились в Испании. Серьезным испытанием и большой школой явились бои на Карельском перешейке. Сейчас с учетом этого опыта следует еще более активно и целеустремленно совершенствовать выучку войск. К войне надо готовиться со всей серьезностью.

Жуков подчеркнул, что разработанная в Красной Армии теория так называемой глубокой операции полностью оправдалась в современных условиях. Но военное дело не стоит на месте, и теория должна развиваться, обогащаться в свете достижений военного искусства, совершенствования средств борьбы, возрастания боевой мощи нашей армии. Докладчик особо выделил значение в наши дни тактической и оперативной внезапности, призвал к повышению бдительности и боевой готовности.

Остальные выступления, по существу, дополняли основной доклад. Много конкретных деловых мыслей высказал генерал И. Г. Советников, командовавший тогда 5-й армией. Интересным было выступление генерала Пуркаева по вопросам обороны. Мне запомнились его слова: «Оборона, которая не рассчитана на победу, беспредметна и не нужна. И в обороне нужно добиваться превосходства над противником, но создается оно совсем иначе, чем в наступлении. Здесь понадобится, пожалуй, еще больше умения в маневрировании силами и средствами».

Генерал М. И. Потапов, командир 4-го мехкорпуса, свое выступление посвятил организации и осуществлению ввода в прорыв крупных механизированных соединений. Он высказал очень верную мысль о том, что мы ни в коем случае не должны копировать действия фашистских механизированных войск в Западной Европе. Во-первых, там условия для немцев создались исключительно благоприятные. Во-вторых, фашисты ничего не придумали нового. Они воспользовались идеями, которые зародились у нас в Красной Армии еще в середине тридцатых годов, когда мы формировали первые механизированные корпуса. И воспользовались, надо сказать, весьма умело. Однако и здесь иногда их подводят пристрастие к шаблону и слепое следование принятым канонам.

Главное внимание Потапов уделил необходимости тесного взаимодействия механизированных соединений с авиацией. Надо, чтобы авиационные командиры не только хорошо знали организационную структуру наших механизированных соединений, но и существо их боевого использования в ходе операции. Ратуя за тесное взаимодействие авиации и танков, Потапов переусердствовал и выдвинул совсем нереальное предложение: ввести в штат мехкорпуса авиационную дивизию, создать этакий гибрид — авиамеханизированное соединение.

Замечу сразу же, что Г. К. Жуков камня на камне не оставил от этого прожекта, хотя в целом выступление Потапова оценил очень высоко и горячо поддержал ряд его предложений. В частности, генерал армии подхватил мысль Потапова о необходимости добиться одинаково высокой мобильности мотопехоты и танковых частей и шире практиковать на учениях действия пехоты в качестве танковых десантов. Потапов своевременно подметил резкое различие в запасе хода у автомашин, на которых передвигалась, мотопехота, и танков и предложил подумать, как устранить этот недостаток.

Рекомендации Потапова, направленные на увеличение мобильности мехкорпусов, вскоре нашли широкое применение.

Ярким, темпераментным было выступление члена Военного совета округа. Н. Н. Вашугин говорил о дисциплине. Организованность, уставной порядок — главное условие высокой боеспособности войск. Вашугин тепло отозвался о командирах, которые воспитывают подчиненных в духе железной дисциплины. А кое-кому и крепко досталось. Наш член Военного совета умел пробрать словом даже самых невозмутимых.

На следующее утро начались групповые занятия на картах. С командующими армиями, начальниками родов войск округа и их начальниками штабов занятия проводил сам Жуков, с командирами корпусов и их начальниками штабов — генерал Пуркаев, а с командирами дивизий, комендантами укрепрайонов и начальниками училищ — заместитель начальника штаба округа по организационно-мобилизационным вопросам генерал-лейтенант Г. К. Маландин и я.

Сборы длились пять суток. Вряд ли для читателя представит сейчас интерес подробный рассказ о том, как проходили занятия и какие вопросы мы на них отрабатывали. Скажу только, что учеба была организована очень интересно, дала много поводов для размышлений.

После подведения итогов сборов Г. К. Жуков официально объявил нам о кадровых перестановках: генерал Советников назначен помощником командующего округом по укрепленным районам, а генерал Потапов принимает у него 5-ю армию. Пожелав успехов получившим новые назначения товарищам и тепло попрощавшись с участниками сборов, генерал армии приказал всем немедленно выехать к месту службы. На следующий день и сам он уезжал в Москву. На вокзале его провожали сослуживцы по управлению округа, представители партийных и советских организаций города. Чувствовалось, что Жуков успел снискать в Киеве глубокое уважение. Он был Заметно растроган. С его обычно сурового лица не сходила легкая улыбка.

А еще через несколько дней мне позвонил Пуркаев:

— Поедем на вокзал встречать нового командующего. Поезд опаздывал. В ожидании его мы прогуливались по перрону. Речь зашла о Кирпоносе. Генерал Пуркаев, пожалуй, единственный из нас, знал основные этапы его службы. Михаил Петрович Кирпонос в Красной Армии со дня ее основания. В годы гражданской войны был помощником начальника прославленной 1-й Украинской дивизии, там же командовал полком, а в 1927 году успешно закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. В финскую кампанию Кирпонос командовал стрелковой дивизией. Зимой 1940 года бойцы этого соединения по неокрепшему льду под огнем противника прорвались в тыл выборгским оборонительным позициям противника. За решительность и мужество Кирпонос был тогда удостоен звания Героя Советского Союза.

— В общем, наш новый командующий человек незаурядный, — резюмировал Пуркаев.

Подошел поезд. Спешим в самый конец, к салон-вагону. В его дверях показался высокий, стройный генерал. Он легко спрыгнул с подножки и, молча улыбаясь, стал пожимать руки встречавшим.

Вскоре после приезда новый командующий обошел штаб. Видимо, ему хотелось быстрее ознакомиться с положением дел, с людьми. Побывал он и у нас, в оперативном отделе. Его худощавую, ладную фигуру плотно облегал тщательно отутюженный китель. На груди поблескивала золотая звездочка Героя. Бледное, гладко выбритое лицо почти без морщин. Над большими голубыми глазами нависали черные брови. Темные, густые волосы тщательно расчесаны на пробор. Лишь легкая седина на висках да глубокие складки в уголках губ выдавали, что этому моложавому человеку уже под пятьдесят.

Командующий подробно расспрашивал меня о моей прежней службе. Услышав, что я работал старшим преподавателем в Академии Генерального штаба, обрадовался:

— Так вот где я встречал вас, полковник! Ну что же, старый знакомый, теперь поработаем вместе.

Кирпонос познакомился с моими помощниками и поинтересовался, над какими проблемами работаем мы сейчас и какие у нас трудности.

Я ответил, что мы подготовили новый план прикрытия государственной границы. Он разработан с участием начальников штабов приграничных армий и начальников родов войск и служб округа, рассмотрен и одобрен генералом Пуркаевым. Было бы желательно при первой возможности утвердить его.

— План прикрытия — важнейший документ, — сказал Михаил Петрович. — По нему будут развертываться первоначальные боевые действия войск округа в случае войны. Именно поэтому к его утверждению мы должны подойти со всей серьезностью.

Через день или два адъютант командующего майор А. Н. Гненный сообщил мне, что меня вызывает генерал Кирпонос. Я захватил карту и справки по плану прикрытия границы.

Бегло просмотрев документы, командующий сказал:

— Оставьте мне все это. Я разберусь, а потом выскажу свое мнение.

ПЛАН ПРИКРЫТИЯ

Два дня спустя командующий снова вызвал меня. В его кабинете были Вашугин и Пуркаев. Молча показав на стул, Кирпонос открыл папку с материалами по плану прикрытия границы.

— Я думаю, — начал он, подчеркивая каждое слово, — что с момента объявления мобилизации до начала активных действий крупных сил на границе пройдет некоторое время. В первую мировую войну это время измерялось неделями, в современных условиях оно, безусловно, резко сократится. Но все же несколькими днями мы будем, очевидно, располагать. Следовательно, для прикрытия государственной границы можно выделить минимум имеющихся у нас сил, чтобы остальными маневрировать, исходя из конкретно складывающейся обстановки. Вероятнее всего, от нас потребуется создать мощную ударную группировку, которая поведет решительное контрнаступление на агрессора. — Кирпонос взял из папки листок с нашими расчетами: — И вот я спрашиваю вас: а не многовато ли войск мы сосредоточиваем на границе?

Никто не ответил. Командующий бросил листок на место.

— По-моему, слишком много, — сказал он. — Считаю, что из состава каждого армейского района прикрытия границы надо высвободить минимум по одной стрелковой дивизии. Тогда нам будет легче быстро создать достаточно мощную ударную группировку и бросить ее на врага. Помните: если на нас нападут, мы должны немедленно организовать ответный удар.

— Да, — задумчиво проговорил Пуркаев. — Так-то оно так: мы, конечно, должны думать об ответном ударе. Но ведь к нему надо подготовиться. А если враг нападет неожиданно, сомнет жидкую цепочку наших войск прикрытия и всеми силами двинется дальше? Тогда и оборону будет трудно создать, а не то что организовать контрнаступление.

— А мы не должны допустить, чтобы враг упредил нас, — холодно парировал Кирпонос. — Для чего у нас разведка существует?

— Правильно, товарищи, — вмешался в разговор Вашугин, — не пристало нам думать об обороне. Если враг навяжет нам войну, наша армия будет самой нападающей из всех армий. Она сумеет нанести противнику сокрушительный ответный удар, а затем добить там, откуда он пришел.

— А вы как думаете, полковник? — спросил меня Кирпонос.

Я был, естественно, одного мнения с начальником штаба: он высказал результаты наших общих раздумий. Мы исходили из того, что многомиллионная гитлеровская армия, по существу, покорившая всю Западную Европу, обладает огромной ударной мощью. Сейчас у нее руки развязаны: «странная война» на Западе мало беспокоит немцев. Используя развитую сеть железных и шоссейных дорог; Гитлер может в короткие сроки сосредоточить крупные силы против наших западных границ и бросить их на нас. В этих условиях нам, как мы рассуждали, следовало бы выделить в состав эшелона прикрытия границы столько войск, чтобы они смогли отразить первый вражеский удар. Под прикрытием этого мощного заслона нам легче будет подтянуть резервы и перейти в контрнаступление.

И я без колебаний ответил, что согласен с начальником штаба и поддерживаю предложенный им план.

— Неправильно вы мыслите, — вздохнул командующий. — Согласиться с вами не могу. — Он закрыл папку и протянул ее мне: — Дорабатывайте план, как я сказал, чтобы в резерве оставалось возможно больше сил.

Пока штабы скрупулезно разрабатывали оперативные планы отражения возможной агрессии, в войсках округа шла напряженная боевая учеба. Была завершена тактическая подготовка одиночного бойца и началась отработка тактики мелких подразделений. Большая часть учебного времени отводилась решению вопросов наступательного боя. Не упускалась из виду и оборона. Генерал Кирпонос требовал, чтобы бойцы привыкали к танковым атакам. Возвращаясь из войск, штабные офицеры с восхищением рассказывали о том, как хладнокровно ведут себя молодые красноармейцы, когда ревущие танки на полном ходу проскакивают через боевые порядки подразделений.

Боевая подготовка сочеталась со строительством оборонительных рубежей, которые возводились вдоль границы. Войска испытывали огромное напряжение.

Во второй половине февраля последовало распоряжение: начальнику штаба округа с группой генералов и офицеров, принимавших участие в разработке плана прикрытия государственной границы, срочно прибыть в Москву. Вместе с Пуркаевым поехали начальник штаба ВВС генерал-майор авиации Н. А. Ласкин, начальник 5-го отдела штаба округа генерал-майор И. И. Трутко, начальник войск связи генерал-майор Д. М. Добыкин, начальник военных сообщений полковник А. А. Коршунов, я и мой заместитель полковник А. И. Данилов.

Внезапный вызов в Москву, с одной стороны, встревожил: неужели разработанный нами план столь плох, что его придется переделывать? С другой стороны, поездка меня радовала: предстояла встреча с семьей, которую я не видел почти полгода.

В Москве все наконец прояснилось: мы должны принять участие в рассмотрении мероприятий по дальнейшему укреплению государственной границы.

В это время в центре внимания всей общественности была XVIII партийная конференция. Она рассмотрела задачи в области промышленности и транспорта и другие важнейшие вопросы. Были отмечены крупные успехи в развитии социалистической экономики. И вместе с тем Центральный Комитет партии с большевистской прямотой вскрывал недостатки. При чтении материалов конференции невольно припоминались слова В. И. Ленина о том, что по тому, как партия относится к допущенным ошибкам, судят о ее силе, о ее серьезности. Этим здоровым критическим духом было в какой-то мере пронизано и празднование 23-й годовщины Красной Армии. В докладах на торжественных собраниях звучали далеко не одни фанфары. Такой же была и статья Г. К. Жукова, помещенная в праздничном номере «Красной звезды». Начальник Генерального штаба решительно выступил против шаблона и условностей в боевой учебе войск. Он подчеркнул, что эти условности особенно недопустимы сейчас, когда международная обстановка заставляет нас каждую минуту быть в полной боевой готовности.

На XVIII партийной конференции командующий Киевским Особым военным округом М. П. Кирпонос был избран кандидатом в члены ЦК ВКП (б). Немного позднее ему присвоили звание генерал-полковника. Мы искренне поздравили Михаила Петровича.

В начале марта осложнилось положение на Балканах. Советское правительство заявило болгарскому правительству о том, что допуск германских войск на территорию страны ведет к расширению сферы войны и втягиванию в нее Болгарии и что Советское правительство встревожено этим фактом. Событие настораживающее. Оно заставило всех нас еще усиленнее работать над планом укрепления границы.

Выполнив задание, мы в середине марта вернулись в Киев. В штабе округа нас ждали. Мои немногочисленные помощники задыхались от нарастающей с каждым днем лавины срочных дел. Начальник Генерального штаба потребовал от округа провести опытные учения с целью практической проверки организации стрелковой дивизии военного времени. Предписывалось одно из соединений довести до военных штатов: рядовой и сержантский состав пополнить запасниками, призванными на учебные сборы, офицеров прикомандировать на время из других дивизий, а технику и вооружение взять из неприкосновенного запаса. С такой полнокровной дивизией предполагалось провести марш, учебные наступательные и оборонительные бои, чтобы уточнить управляемость и мобильность частей, их обеспеченность огневыми средствами, возможности тыловых подразделений. Одним словом, убедиться в соответствии новых штатов стрелковых дивизий требованиям современной войны.

Это была огромная по объему и очень кропотливая работа. Завершить ее Генеральный штаб предполагал к осени 1941 года. Читатель уже понимает, что задача так и не была выполнена до конца. Война застала наши дивизии укомплектованными по штатам мирного времени. В районе Славута, Ровно, Изяславль, Шепетовка развернулись большие учения под руководством генерал-инспектора кавалерии Красной Армии Оки Ивановича Городовикова. Тема: «Марш и встречный бой усиленного кавалерийского корпуса, действующего на фланге армии». В учениях участвовали 5-й кавалерийский корпус в составе 3-й и 32-й кавалерийских дивизий, а также танковая, моторизованная и авиационная дивизии. Местность была выбрана трудная, со множеством речушек и болот, разлившихся от весеннего половодья. Легко себе представить, как доставалось войскам. В таких условиях особенно сложно добиться взаимодействия между разнородными соединениями и частями. Всем пришлось потрудиться. К сожалению, наряду с правильными выводами, которые очень пригодились в боях, были сделаны и сомнительные умозаключения. Руководители учений, огорченные некоторыми неудачами, пришли, например, к рекомендации: «Передвижения танковых и моторизованных дивизий ночью избегать». Почему? Видите ли, усложняется управление войсками, темп марша снижается, возможны аварии, а ремонтировать технику в темноте страшно трудно. Категорически отвергались и ночные атаки: после них, дескать, и людей не соберешь.

Война зачеркнула эти рекомендации. Она заставила совершать марши чаще всего в ночное время да и ночными атаками не пренебрегать.

Мне пришлось в первую очередь заниматься армейскими планами прикрытия государственной границы. В этом деле мы раньше тесно сотрудничали с генералом Германом Капитоновичем Маландиным. Но теперь он уехал — его назначили начальником Оперативного управления Генерального штаба. А на его место прибыл мой однокашник по Академии Генштаба генерал-майор Алексей Иннокентьевич Антонов. Он был удивительно похож на своего предшественника и характером, и умом, и образованностью. Даже во внешнем облике между ним и Маландиным было какое-то неуловимое сходство. Антонову до военной службы тоже удалось пройти полный курс гимназии и первый курс лесного института. Он так же, как и Маландин, в первую мировую войну окончил юнкерское училище. С 1919 года — в Красной Армии, на фронтах гражданской войны. Впервые мы встретились с ним в 1936 году в Академии Генерального штаба, куда он прибыл с должности начальника оперативного отдела Харьковского военного округа. Но не успел Антонов проучиться и года, как его срочно отозвали из академии и назначили начальником штаба столичного военного округа. Потом он преподавал в Военной академии имени М. В. Фрунзе. И вот незадолго до войны судьба снова свела нас вместе.

Решая организационно-мобилизационные вопросы, Антонов сумел быстро разобраться в обстановке, оценить всю важность плана прикрытия границы. Он оказал огромную помощь во всей нашей работе.

Армейские планы прикрытия государственной границы разрабатывались под непосредственным руководством и контролем командования округа. Были вызваны начальники штабов всех армий с группами офицеров, допущенных к этой работе. Все это время они безвыездно находились в Киеве. К нашему возвращению из Москвы планы уже были готовы. К счастью, больших переделок не потребовалось.

В конце марта генерала Пуркаева вызвали в Москву.

Возвратился он необычно оживленным и очень довольным. Его самоотверженный труд был отмечен вторым орденом Красного Знамени.

Из столицы начальник штаба привез последние новости. В частности, он рассказал, что в Москве обеспокоены развитием событий в Югославии. В Генеральном штабе имеются сведения, что Гитлер избрал Югославию очередной жертвой, собирается ее оккупировать. А так как нашему правительству далеко не безразлична судьба народов этой страны, то могут возникнуть осложнения в наших отношениях с фашистской Германией.

Действительно, в ближайшие недели обстановка в Юго-Восточной Европе резко обострилась. 27 марта в Белграде вспыхнуло восстание против тогдашнего югославского правительства, старавшегося превратить Югославию в сателлита фашистской Германии. К власти пришли антигитлеровски настроенные круги во главе с генералом Симовичем. Спустя несколько дней, 5 апреля 1941 года, Советское правительство заключило с новым правительством Югославии договор о дружбе и ненападении. Это была моральная поддержка народам Югославии и явное предостережение Гитлеру.

Но Гитлер не внял предостережению и обрушил на Югославию фашистские полчища. Печать наша по вполне понятным причинам реагировала на это событие сдержанно, но в народе известие о нападении гитлеровских войск на Югославию вызвало возмущение. Помнится, в один из апрельских вечеров мне довелось смотреть чудесный фильм Эйзенштейна «Александр Невский».

Зрители бурно воспринимали перипетии фильма. Когда же лед на Чудском озере затрещал под псами-рыцарями и вода начала поглощать их, в зале, среди громких восторгов, раздался яростный возглас:

— Так их, фашистов!

Буря аплодисментов была ответом на этот вырвавшийся из души крик.

Не менее горячее одобрение вызвали у зрителей знаменитые напутственные слова, с которыми Александр Невский обратился к пленным.

«…Пусть без страха идут к нам в гости, — гремел незабываемый голос Николая Черкасова с экрана. — Но кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет: на том стоит и стоять будет земля русская!»

В сердцах свободолюбивых советских людей жила неугасимая ненависть к фашистам — поработителям народов. И не случайно именно в то время этому замечательному фильму была присуждена Сталинская премия.

Вскоре после начала оккупации Югославии фашистами Генеральный штаб дал указание внести в план прикрытия государственной границы ряд существенных поправок. Командованию округа было приказано значительно усилить войска, выдвинутые к границе. Сюда дополнительно подтягивались четыре механизированных корпуса, четыре стрелковых дивизии и ряд соединений и частей спецвойск.

Такое усиление прикрытия границы должно было значительно облегчить отражение первого удара агрессора. Однако новый приказ несколько огорчил генерала Кирпоноса. Командующий по-прежнему считал, что нельзя ослаблять группировку войск, целью которой является контрудар по противнику.

Сейчас, конечно, очевидно, что в Генеральном штабе более реально расценивали опасность внезапного вражеского нападения и сделали правильный вывод: для отражения первоначального удара потребуется больше сил, чем предусматривалось первым вариантом прикрытия государственной границы.

Снова были вызваны в Киев начальники штабов армий и их офицеры. Напряженно трудились больше недели. Дело усложнялось тем, что генералы и офицеры, работавшие над планом, должны были все, от первой до последней бумажки, исполнять собственноручно, даже на машинке самим переписывать. Помнится, и мне пришлось срочно восстановить навыки работы на пишущей машинке, которыми я овладел еще в молодости, будучи в должности полкового адъютанта.

Военный совет округа после внимательного изучения нового плана прикрытия без промедления утвердил его.

Учитывая, что именно этим вариантом плана мы руководствовались, организуя отпор немецко-фашистским войскам, пожалуй, следует более подробно рассказать о его содержании.

Государственная граница, протяженность которой в пределах округа достигала 940 километров, прикрывалась силами 5, 6, 26 и 12-й армий. В полосе 5-й армии (от Влодавы до Крыстынополя — 170 километров) размещались на удалении от 10 до 150 километров от границы пять стрелковых дивизий, 22-й механизированный корпус, восемь отдельных пулеметных батальонов, составлявших гарнизоны укрепленных районов, один артиллерийский полк резерва Главного Командования, три зенитных артиллерийских дивизиона. На аэродромах располагались две авиационные дивизии. Непосредственно на границе службу несли 90-й и 98-й пограничные отряды.

Возглавлял 5-ю армию генерал-майор танковых войск Михаил Иванович Потапов. Это был самый молодой по возрасту, на мой взгляд, наиболее способный и энергичный из командармов нашего военного округа. К началу войны ему исполнилось 39 лет. Родом Потапов из Смоленщины, подростком работал в харьковском трамвайном депо, в 1920 году вступил в Красную Армию, был красноармейцем, командиром взвода, эскадрона, учился на различных командных курсах, а затем успешно окончил Военную академию механизации и моторизации РККА. Обладая разносторонней военной подготовкой и незаурядным дарованием, он быстро продвигался по службе. Его командирские качества особенно раскрылись в боях на Халхин-Голе, где он командовал танковой бригадой, а затем стал заместителем командующего отдельной армейской группой. В 1940 году Потапов был назначен командиром формировавшегося 4-го мехкорпуса, а затем командующим 5-й армией.

Членом Военного совета армии был дивизионный комиссар М. С. Никишев, начальником штаба — генерал-майор Д. С. Писаревский.

Южнее, на львовском направлении, участок границы от Крыстынополя до Радымно (140 километров) прикрывала 6-я армия. В нее входили три стрелковые и одна кавалерийская дивизии, 4-й механизированный корпус, пять пулеметных батальонов, составлявшие гарнизоны 4-го и 6-го укрепленных районов, два артиллерийских полка. Кроме того, армии были подчинены две авиационные дивизии и зенитный артполк. Город Львов прикрывался 4-й дивизией ПВО. В полосе армии пограничную службу несли комендатуры 91-го и частично 92-го пограничных отрядов.

6-й армией командовал генерал-лейтенант Иван Николаевич Музыченко, волевой и решительный человек. Сын матроса, он с детства познал и нужду, и тяжелый подневольный труд, восемнадцати лет вступил в партию, дрался на фронтах гражданской войны. Образование — два класса учительской семинарии, военная подготовка — кавалерийские курсы. Музыченко прошел почти все должности в полковом звене, в июле 1937 года был назначен командиром 4-й Донской кавалерийской дивизии, получил звание комбрига, а потом некоторое время преподавал тактику на кавалерийских курсах. В боях на Карельском перешейке в начале 1940 года Иван Николаевич командовал стрелковой дивизией, а через полгода уже был назначен командующим армией. Корпусной комиссар Вашугин, весьма симпатизировавший молодому командарму, дал ему однажды такую характеристику:

«Музыченко — растущий командир. Единственный недостаток — излишняя резкость. В военное время будет хорошим командующим армией».

Членом Военного совета армии был дивизионный комиссар Н. К. Попов, начальником штаба — комбриг Н. П. Иванов.

На перемышльском направлении, на 130-километровом участке от Радымно до Творыльный, в полосе 26-й армии стояли три стрелковые и одна авиационная дивизии, гарнизон Перемышльского укрепленного района, 8-й механизированный корпус, один артполк, два зенитных артиллерийских дивизиона. Охрана госграницы обеспечивалась частью сил 92-го и всеми комендатурами 93-го пограничных отрядов.

Армией командовал генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко, которого я хорошо знал. Это был честнейший, трудолюбивый, волевой и мужественный человек. Образование — сельская школа и кавалерийские курсы. Выручали боевой опыт, приобретенный на гражданской войне, изумительная работоспособность и целеустремленность. Костенко исполнилось 45 лет, когда в 1940 году его назначили командующим армейской кавалерийской группой, которая позже была переформирована в 26-ю армию. Федор Яковлевич отличался пунктуально» исполнительностью. Он не любил пускаться в рассуждения, если получен приказ. Его высоко ценили за твердость и точность в выполнении решений командования.

Членом Военного совета армии был бригадный комиссар Д. Е. Колесников, начальником штаба — полковник И. С. Варенников.

На самом южном фланге, от города Черновицы* до устья Днестра, почти на полтысячи километров растянулись войска 12-й армии. Здесь были шесть стрелковых и две авиационные дивизии, 16-й механизированный корпус и пять зенитных артиллерийских дивизионов. 11-я бригада ПВО прикрывала Дрогобыч. Охраняли границу комендатуры 94, 95, 96 и 97-го пограничных отрядов.

Командовал армией генерал-майор Павел Григорьевич Понеделин, пожалуй, наиболее образованный из наших командармов. В свое время он командовал стрелковой дивизией, возглавлял штаб Ленинградского военного округа, руководил кафедрой тактики в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Большой знаток тактики высших соединений, отлично разбиравшийся в вопросах военного искусства, Понеделин пользовался в нашем округе большим авторитетом.

Членом Военного совета армии был бригадный комиссар И. П. Куликов, начальником штаба — генерал-майор Б. И. Арушанян.

Для мирного времени граница была прикрыта надежно. Но партия и правительство, обеспокоенные событиями на Западе, заботились о дальнейшем усилении приграничных округов. 26 апреля мы получили приказ в течение месяца сформировать пять подвижных артиллерийских противотанковых бригад. Впоследствии они сыграли немаловажную роль в борьбе с фашистскими танковыми дивизиями, хотя к началу войны еще не были полностью обеспечены транспортом.

— — — —

* Ныне город Черновцы (здесь и далее — примечания автора).

Во главе этих соединений были поставлены лучшие артиллеристы округа, в том числе генерал К. С. Москаленко и полковник М. И. Неделин.

Срочно формировался 1-й воздушно-десантный корпус. В него должны были войти 211-я воздушно-десантная бригада, которая перебрасывалась к нам с Дальнего Востока, 204-я воздушно-десантная бригада нашего округа и личный состав, освободившийся при реорганизации четырех стрелковых дивизий 12-й армии в горнострелковые.

Командование округа было поставлено в известность, что к 25 мая к нам с Дальнего Востока прибудет управление 31-го стрелкового корпуса. Одновременно Львовское пехотное училище передислоцировалось на Урал.

Командованию округа все прибавлялось работы. Реорганизация имевшихся, формирование новых соединений и частей, прием и размещение войск, прибывающих из глубины страны, требовали энергии и инициативы от всех работников штаба. Мы понимали, что в Москве обстановку на нашей западной границе считают куда более угрожающей, чем она, по вполне понятным соображениям, оценивалась в печати и по официальным каналам.

Последний предвоенный Первомай в Киеве был не по-весеннему хмур. С утра небо затянуло свинцовыми облаками. Но капризы погоды не могли омрачить праздничного настроения киевлян. Казалось, весь город вышел на улицы и площади. В 10 часов утра начался парад войск. Открывали его курсанты военных училищ. Впереди колонн — молодые лейтенанты — выпускники 1941 года. Перед самым праздником мне довелось присутствовать на выпуске в Киевском пехотном училище. Начальник училища перед строем курсантов зачитал приказ наркома о присвоении выпускникам офицерского звания и соответствующей военной квалификации. Глядя на энергичные юные лица новых командиров, я радовался — войска получат хорошие кадры. Им еще некоторую практическую подготовку — будут отличные командиры. К сожалению, молодым лейтенантам не удалось вовремя получить практический опыт. После училища они поехали в отпуск, а там разразилась война, и лейтенанты знакомились со своими первыми подчиненными фактически уже в боях.

Народ, заполнивший тротуары Крещатика, восторженно встречал каждую колонну войск.

Блестят стекла очков на кожаных шлемах! идут парашютисты, за ними — краснофлотцы в белых бескозырках.

Могучие кони выносят на площадь пушки. За ними на грузовиках моторизованная пехота — будущее нашей армии. К сожалению, ее было еще мало; не хватало машин. Внушительно выглядели технические части. Зрители с любопытством посматривали на звукоулавливатели, прожекторы, зенитные орудия и счетверенные пулеметные установки.

Искреннее восхищение вызвали тупоносые гусеничные тягачи, которые легко тянули за собой грозные орудия. Великолепная, мощная и мобильная артиллерия! Стоявший рядом со мной инспектор артиллерии округа полковник Н. Н. Семенов проговорил:

— Жаль, что пока маловато этой техники у нас. Вот посмотрите, что будет через годик-два!

Гул артиллерийских тягачей потонул в рокоте стальных бронированных машин. Движение танковых колонн даже у нас, военных, всегда вызывало душевный трепет. Их вид невольно рождал мысль: вот оно — главное средство удара и оперативного маневра в будущей войне! Какой военачальник не мечтал иметь его под рукой!

А танки идут и идут, и, кажется, нет им конца. Сначала легкие машины — по три в ряд, за ними более мощные по две в ряд, а затем и по одной. Лишь опытный взгляд замечал обилие устаревших танков. Мало кто среди зрителей понимал, что внушительные на вид многобашенные машины — это старушки, фактически уже снятые с производства. Новейших, прославившихся впоследствии тридцатьчетверок и КВ на параде участвовало сравнительно немного. И не потому, что их мало было в округе. Для участия в параде вполне хватило бы, но, к сожалению, эти машины только что поступили в войска, и танкисты не приобрели еще достаточных навыков их вождения.

Не успели проследовать через площадь последние танки, как воздух сотрясся от рева низко летевших истребителей И-16, юрких, маневренных, но не обладавших высокими скоростями. За ними, словно под прикрытием, шли еще более тихоходные штурмовики. Лишь небольшая группа современных скоростных самолетов, только что появившихся в войсках знаменитых «чаек» и МиГ-3, не уступавших лучшим образцам боевых самолетов того времени, порадовала взор даже самого искушенного в военном деле зрителя. Этих самолетов в округе к тому времени было уже более сотни, но летчики еще не успели их полностью освоить.

А потом площадь оказалась во власти по-праздничному пестрых колонн ликующих киевлян. Народ радовался своим успехам. На транспарантах, которые несли демонстранты, — обилие цифр: рабочие рапортовали о выполнении и перевыполнении производственных заданий. Но были и плакаты, призывающие повышать революционную бдительность, крепить оборону. Мне запомнилось огромное панно, на котором были изображены рабочие и колхозники — суровые, с оружием в руках. Самой популярной песней демонстрантов была знаменитая «Если завтра война…».

Почти три часа текли по площади многолюдные колонны — полмиллиона демонстрантов! Незабываемое зрелище!

Последний весенний месяц не принес потепления в международных отношениях. Советское государство готовилось к отпору. Именно так мы в штабе округа расценили назначение И. В. Сталина Председателем Совета Народных Комиссаров. Впервые за годы существования Советской власти руководство Центральным Комитетом партии и Советом Народных Комиссаров было сосредоточено в одних руках. Нужно сказать, что все с удовлетворением встретили это сообщение.

В начале мая мы получили оперативную директиву Народного комиссара обороны, которая определила задачи войск округа на случай внезапного нападения гитлеровцев на нашу страну.

Читатель может усомниться в необходимости такой директивы: ведь отражение возможной агрессии предусматривалось планом прикрытия государственной границы. Однако к тому времени этот план не был еще утвержден Москвой. Видимо, поэтому Народный комиссар решил специальной директивой повысить боевую готовность западных приграничных округов. Задачи ставились конкретные: своевременно выявить сосредоточение войск наших вероятных противников, группировку их сил; не допустить вторжения войск агрессора на территорию СССР; быть готовыми упорной обороной надежно прикрыть мобилизацию, сосредоточение и развертывание войск округа.

В первом эшелоне, как и предусматривалось планом, готовились к развертыванию стрелковые корпуса, а во втором — механизированные (по одному на каждую из четырех армий). Стрелковые соединения должны были во что бы то ни стало остановить агрессора на линии приграничных укреплений, а прорвавшиеся его силы уничтожить решительными массированными ударами механизированных корпусов и авиации. В дополнение к плану прикрытия директива наркома требовала от командования округа спешно подготовить в 30–35 километрах от границы тыловой оборонительный рубеж, на который вывести пять стрелковых и четыре механизированных корпуса, составлявшие второй эшелон войск округа. Все эти перемещения войск должны были начаться по особому приказу наркома. Авиацию предписывалось держать в готовности к передислокации на полевые аэродромы. Определялось место командного пункта, с которого командование округа должно было руководить действиями войск в случае агрессии. Его начали спешно строить в Тарнополе.

На генералов Пуркаева, Добыкина, Трутко, меня и моего заместителя полковника Данилова легла новая задача: в короткий срок разработать всю оперативную документацию по организации выдвижения корпусов второго эшелона в приграничную зону. Во время этой работы у меня возникло сомнение: уж очень незначительной оказывалась общая глубина обороны — всего 50 километров. А если враг прорвется? Кто его встретит в тылу? Ведь в резерве командования округа сил почти не оставалось…

Я высказал свое опасение генералу Пуркаеву. Тот ответил, как всегда, не сразу. Хмуря брови, он помолчал, а потом отрезал:

— В Москве знают, что делают. В тылу будет кому встретить прорвавшиеся войска.

Позже я убедился в правоте начальника штаба. Во второй половине мая мы получили директиву, в которой предписывалось принять из Северо-Кавказского военного округа к разместить в лагерях управление 34-го стрелкового корпуса с корпусными частями, четыре стрелковые и одну горнострелковую дивизии. С войсками прибудет оперативная группа во главе с первым заместителем командующего Северо-Кавказским округом генерал-лейтенантом М. А. Рейтером.

Генеральный штаб определил и дислокацию прибывающих войск.

Первый эшелон должен был прийти 20 мая.

Новая директива, хотя, видимо, и не была неожиданной для командования округа, все же весьма озаботила всех: ведь предстояло в короткий срок разместить почти целую армию. Кирпонос долго сидел задумавшись, а потом размашисто написал на документе: «Начальнику штаба. Прошу обеспечить выполнение настоящей директивы, обратив особое внимание на удобства размещения и обеспечение пищеблоками». Пуркаев тут же приказал мне немедленно разработать соответствующий план.

На следующий день план был готов и утвержден командующим.

Свалившиеся на наши головы новые хлопоты помешали мне участвовать в окружном командно-штабном учении, которым руководил генерал-лейтенант Яковлев, заместитель командующего округом. По отзывам товарищей, оно прошло хорошо, и штабы армий получили много полезного в области планирования и ведения армейской наступательной операции.

В конце мая значительная часть командиров штаба округа была занята приемом и размещением прибывавших войск. Эшелон следовал за эшелоном. Оперативный отдел превратился в своеобразный диспетчерский пункт, куда стекалась вся информация о движении и состоянии частей. Дивизии прибывали боеспособные, хотя были жалобы на некомплект среднего комсостава и недостаток боевой техники, транспорта и средств связи. Командиров обнадеживали, что после объявления мобилизации они получат все недостающее.

В первых числах июня мы узнали, что сформировано управление 19-й армии. Разместится оно в Черкассах. В новую армию войдут все пять дивизий 34-го стрелкового корпуса и три дивизии 25-го стрелкового корпуса Северо-Кавказского военного округа. Армия будет находиться в подчинении наркома. Возглавит ее командующий войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-лейтенант И. С. Конев.

Днем позже Генеральный штаб предупредил: предстоит принять еще одну, 16-ю армию генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина. Она будет переброшена из Забайкалья в период с 15 июня по 10 июля.

Итак, уже вторая армия направляется к нам. Это радовало. Опасение, что в случае войны у нас в глубине не окажется войск, отпадало.

Но с этого дня командиры штаба округа окончательно потеряли покой. Приходилось сожалеть, что в сутках всего только 24 часа. Ведь одновременно с завершением работы по плану прикрытия государственной границы, приемом и размещением двух прибывающих на территорию округа армий нам пришлось готовить всю оперативную документацию, связанную с выдвижением пяти стрелковых и четырех механизированных корпусов из районов прежней дислокации в приграничную зону. Мероприятия перехлестывались, налезали одно на другое. Окна оперативного отдела светились всю ночь.

Командующий округом стал чаще выезжать в войска. Всеми текущими делами вершил во время его отсутствия методичный и строгий начальник штаба. Генерал Кирпонос особенно тщательно проверял состояние механизированных корпусов. В поездках его обычно сопровождали начальник автобронетанкового управления генерал Р. Н. Моргунов, начальник отдела боевой подготовки генерал В. В. Панюхов и один из моих помощников. Но 27 мая меня вызвал Пуркаев и сказал:

— Быстро собирайтесь в дорогу: поедете с командующим войсками в шестую армию.

— Надолго?

— Дня на два, на три.

Утром мы уже были на перроне Львовского вокзала. Не помню точно, но по какой-то причине командующий 6-й армией генерал-лейтенант И. Н. Музыченко отсутствовал. Кирпоноса встретила группа генералов и офицеров во главе с членом Военного совета армии дивизионным комиссаром Н. К. Поповым.

— В штаб армии или прямо в войска? — спросил Попов.

— В четвертый механизированный корпус, — распорядился Кирпонос.

Примерно через час мы уже были на танкодроме.

Окутанные пылью, по полю двигались машины, ныряя во рвы, карабкаясь на насыпи. Кирпонос внимательно следил за ними. Одна тридцатьчетверка лихо проскочила все препятствия.

— Молодец! — довольно улыбнулся Кирпонос и повернулся к адъютанту: — Товарищ Гненный, выберите из наградных самые лучшие часы. Вручим их этому механику-водителю. Подъедем поближе, познакомимся с ним.

Недалеко от танка мы остановились. Из башни показалась голова в кожаном шлеме. На землю спрыгнул загорелый командир, представился:

— Командир третьей танковой роты старший лейтенант Кочубей.

— Кто вел танк? — спросил Кирпонос.

— Я сам. Показывал своим танкистам, как нужно преодолевать препятствия.

— Хорошо водите машину, старший лейтенант, — похвалил Кирпонос. — Добивайтесь, чтобы и подчиненные были такими же мастерами. Награждаю вас именными часами за отличную технику вождения.

Зардевшись, командир роты лихо отдал честь:

— Служу Советскому Союзу!

Повернувшись к сопровождавшему его генерал-майору Моргунову, Кирпонос сказал:

— Вот такими мастерами нужно сделать всех танкистов.

— Трудновато, товарищ командующий. Но будем стараться.

— А теперь, — обратился командующий к старшему лейтенанту, — покажите, на что способны ваши подчиненные.

— Есть!

Взобравшись на башню, Кочубей флажками просигналил стоявшим на исходном положении машинам. Одна из тридцатьчетверок медленно двинулась на полосу препятствий. Танк, направляемый неопытной рукой, с трудом преодолел ее. Чуть лучше прошли две другие машины. Следя за движением танков, Кирпонос морщился:

— Не то!

— Удивляться нечему, товарищ командующий, — вздохнул генерал Моргунов. — Не успели водители освоить новые машины. Ведь они еще и трех часов на них не наездили.

— Нужно форсировать учебу, использовать для вождения каждую минуту, — распорядился командующий. — Иначе любая случайность застанет нас врасплох.

На другой день танкисты занимались огневой подготовкой. Стрельба из пушек и пулеметов получалась у них намного лучше, чем вождение. Кирпонос повеселел.

Ночью он приказал поднять дивизию по тревоге. Танкисты действовали неплохо, уложились в установленное время и вышли в районы сосредоточения вполне организованно. Несколько огорчил Кирпоноса последовавший вслед за этим учебный марш. По маршруту движения танковых полков мы увидели по обочинам немало остановившихся машин. Чем дальше, тем их оказывалось все больше. Михаил Петрович хмурился. Когда прибывший командир дивизии начал докладывать о ходе марша, командующий перебил его:

— Почему, полковник, такой беспорядок у вас? Танки на марше останавливаются, а что же будет в бою?!

Командир дивизии пытался объяснить, что остановились лишь наиболее изношенные танки Т-26 и БТ, преимущественно из учебно-боевого парка.

— И они не должны останавливаться! Плохо за текущим ремонтом следите.

— Запчастей к старым танкам не хватает… Командующий, обернувшись к Моргунову, сказал:

— Плохо, генерал! Продумайте, как быстрее, выправить положение. По возвращении в Киев доложите…

В разведотдел округа стали поступать сведения одно тревожнее другого. Наш разведчик полковник Г. И. Бондарев стал чуть ли не самым частым посетителем командующего. Мы заметили, что после каждого разговора с ним М. П. Кирпонос становился все более мрачным. Оснований для тревог хватало. Бондарев ежедневно информировал оперативный отдел о сведениях, поступавших из различных источников.

В конце первой декады июня командующий созвал Военный совет, на котором начальник разведотдела доложил все, что ему было известно.

Еще ранней весной стали поступать данные о том, что по ту сторону границы немцы оборудуют множество полевых аэродромов, прокладывают железнодорожные ветки, а бесчисленные грунтовые дороги тянут прямо к нашей границе. С апреля началось интенсивное передвижение немецких войск. Что это — маневры? Но любые маневры и учения имеют начало и конец, а переброска немецких войск к границе не прекращается и с каждым днем нарастает. Сейчас ежедневно в приграничные с Украиной районы прибывает до двухсот эшелонов с войсками и военным имуществом.

— Мы имеем проверенные сведения, — докладывал Бондарев, — что из приграничной зоны на территории оккупированной Польши немцы выселили всех мирных жителей. При этом немецкие комендатуры предупредили местные польские власти: если начнутся боевые действия, население не должно создавать паники, иначе — расстрел на месте. Немцы заняли на территории Польши все гражданские лечебные учреждения под военные госпитали, прислали туда свой медицинский персонал. Всех поляков, занимавших на железных дорогах ответственные должности, гитлеровцы заменили своими чиновниками. Теперь все немецкие эшелоны к границе идут только в сопровождении усиленной немецкой охраны. На территории «генерал-губернаторства», как гитлеровцы именуют оккупированную Польшу, введено военное положение.

— Наверное, поляки им здорово стали досаждать! — заметил Вашугин.

— Возможно, товарищ корпусной комиссар. Но, по-моему, дело не только в этом. Мы только что получили новые данные: немцы повсюду начали заменять свои пограничные войска полевыми. А у самой границы, в районе западнее Перемышля и Радымно, они сосредоточивают огромное количество мобилизованных крестьянских подвод. Командующий военно-воздушными силами генерал Е. С. Птухин обратил внимание членов Военного совета на участившиеся нарушения нашей границы фашистскими самолетами.

— Сбивать их надо! — Он рубанул рукой воздух. — Я хорошо помню фашистов по боям в Испании. Это такие наглецы, что будут плевать в физиономию, пока не схватишь их за горло.

— К сожалению, мы еще не имеем разрешения хватать их за горло, — спокойно и сухо сказал Кирпонос. — Найдите способ без стрельбы помешать им вести разведку над нашей территорией. — Командующий округом оглядел присутствовавших. — Ясно одно: обстановка очень тревожная. Фашисты готовят что-то серьезное против нас: или крупную провокацию по методу своих союзников — японских самураев, или… В любом случае обстановка требует от нас решительных действий. Мы кое-что предприняли в этом направлении. Я отдал командующим армиями приказ занять небольшими подразделениями войск полевые позиции, подготовленные в предполье *. Это позволит нам в случае внезапного нападения гитлеровских войск поддержать боевые действия гарнизонов укрепленных районов и этим обеспечить подготовку и развертывание полевых войск прикрытия к отражению возможного наступления. Нам, как известно, приказано подготовить все корпуса, находящиеся в глубоком тылу округа и составляющие его второй эшелон, к выдвижению непосредственно к границе. Все, что необходимо для этого, мы сделали: корпуса ждут лишь команды, чтобы двинуться в путь. Но о начале переброски их пока распоряжения нет. Не дожидаясь этого, мы предпримем необходимые меры усиления боевого состава и общей готовности войск прикрытия.

Командующий говорил о том, что назрел момент 62-ю стрелковую дивизию армии Потапова подтянуть из Луцка ближе к границе, расположив ее в лагерях; 193-ю стрелковую дивизию из Коростеня тоже перебросить ближе к границе — в Повурский лагерь. Управление 13-го стрелкового корпуса из Самбора перевести в Стрый; 3-ю кавалерийскую дивизию из района Жулкева** оттянуть в Изяслав, в казармы 32-й кавалерийской дивизии, а на ее место из Черкасс выдвинуть 190-ю стрелковую дивизию.

Кирпонос повернулся к начальнику штаба:

— Максим Алексеевич, немедленно подготовьте представление на имя наркома по всем этим вопросам. Как только он благословит нас, мы сразу же приступим к делу. А до получения разрешения Москвы штаб должен провести всю подготовительную работу.

— Не опоздать бы, — задумчиво проговорил начальник штаба.

— Думаю, что нарком сам поторопит нас, как только обстановка станет критической, — возразил командующий. — И вот что. Считаю необходимым немедленно отдать войскам, составляющим второй эшелон нашего округа, следующий приказ: в каждом полку носимый запас патронов иметь непосредственно в подразделениях при каждом ручном и станковом пулемете, причем половину их набить в ленты и диски; гранаты хранить на складах, но уже сейчас распределить их по подразделениям; половину боекомплекта артиллерийских снарядов и мин держать в окончательно снаряженном виде, зенитные тоже; запас горючего для всех типов машин иметь не менее двух заправок: одну — в баках, другую — в бочках. И наконец, предлагаю максимально сократить срок приведения войск в боевую готовность: для стрелковых и артиллерийских частей его надо уменьшить до двух часов, а для кавалерийских, моторизованных и артиллерии на мехтяге — до трех часов. Одним словом, войска второго эшелона привести в состояние такой же повышенной боевой готовности, как и войска прикрытия границы.

Предложения командующего единодушно поддержали все присутствовавшие. Генерал Пуркаев хмурил свои густые нависшие брови и лишь изредка одобрительно кивал. Но когда Кирпонос умолк, потирая лоб ладонью, словно припоминая, все ли он сказал, начальник штаба не выдержал.

— Ну а как же с доукомплектованием дивизий корпусов второго эшелона до полного шта —

— — — —

* Передовая полоса укрепленного района.

** До 1951 года — Жовква, ныне город Нестеров.

та? — спросил он командующего. — Ведь случись что сейчас, и корпуса не смогут вывести значительную часть артиллерии — нет тракторов, транспортом многие дивизии обеспечены далеко не полностью, не на чем будет подвезти боеприпасы. Да и людей не хватает…

Михаил Петрович медленно достал расческу, привычными движениями тщательно пригладил зачесанные назад темные волосы, так же медленно положил расческу в нагрудный карман кителя.

— Это вопрос государственной политики, — сказал он. — Мы с вами должны понять, что Москва, принимая все меры для укрепления обороноспособности западных границ, вместе с тем старается не дать Гитлеру ни малейшего повода для провокаций против нашей страны. А чтобы доукомплектовать людьми наши дивизии и корпуса до полного штата, обеспечить их недостающим парком тракторов, автомашин и другими средствами из народного хозяйства, потребуется провести частичную мобилизацию, которую в приграничном военном округе почти невозможно скрыть от гитлеровской разведки. Вряд ли руководство сможет пойти на такие меры.

— Правильно и разумно! — горячо поддержал Вашугин. — В таком серьезном деле нужна осторожность и осторожность!

— Ну ладно, нельзя так нельзя, — не успокаивался Пуркаев, — но давайте хотя бы вернем артиллерийские полки и саперные батальоны с окружных полигонов в дивизии.

С этим согласились все.

Военный совет в тот день принял очень важные решения, стремясь повысить боевую готовность войск округа на случай военного конфликта. Но были у нас недочеты, которые невозможно было исправить никакими экстренными мерами. Об этом шла речь на очередном заседании Военного совета.

Советские люди моего поколения, особенно те, кому довелось служить в Красной Армии и Флоте, никогда не забудут тех титанических усилий, которые в годы первых пятилеток прилагали Коммунистическая партия, правительство, весь народ, чтобы повысить боевую мощь Вооруженных Сил страны.

В результате успешного выполнения первых двух пятилеток невиданного развития достигла наша индустрия. Это дало возможность ускорить техническое оснащение армии и флота. Достаточно вспомнить, что с 1929 по 1941 год количество стволов легкой, средней и тяжелой артиллерии увеличилось в семь, а противотанковой — в девятнадцать раз. С 1934 по 1939 год численность танковых войск увеличилась в два с половиной раза. Количество самолетов с 1930 по 1939 год возросло в шесть с половиной раз. К 1941 году наш Военно-Морской Флот получил около 500 новых кораблей различного назначения. Все это значительно подняло боевую мощь наших Вооруженных Сил.

Однако напряженность международной обстановки, угроза империалистической агрессии побуждали советский народ непрерывно увеличивать численность армии. С января 1939 по июнь 1941 года она возросла почти в два с половиной раза! Формировалось 125 стрелковых дивизий и множество соединений и частей других родов войск. Несмотря на возросшие возможности нашей промышленности, она не поспевала за стремительным ростом Вооруженных Сил. В войсках ощущалась нехватка вооружения, боевой техники, транспортных средств и средств связи.

Возьмем наш Киевский Особый военный округ. Читатель уже убедился, что значительная часть его войск накануне войны состояла из новых формирований. К ним можно отнести все восемь механизированных корпусов, формирование которых началось в 1940 году и, естественно, еще не завершилось, пять моторизованных артиллерийских противотанковых бригад и ряд других артиллерийских частей, а также и несколько стрелковых дивизий (четыре из них к началу войны насчитывали лишь по 2–2, 5 тысячи человек).

Не хватало вооружения и техники. Не хватало личного состава. Не так-то просто было изъять из стремительно растущего народного хозяйства миллионы рабочих рук. Еще труднее было с командными кадрами. Партия и правительство делали все возможное для решения этой проблемы. С 1939 по 1940 год из запаса было призвано 174 тысячи командиров. Вдвое увеличилось число слушателей военных академий. Только в 1940 году было сформировано 42 новых военных училища для подготовки командного состава Сухопутных войск и Военно-Воздушных Сил. Численность курсантов с 36 тысяч человек была доведена до 168 тысяч. Все военные училища перешли с трехгодичного на двухгодичный срок обучения. Наряду с этим были организованы многочисленные курсы младших лейтенантов. Все это, безусловно, восполнило к началу войны некомплект в рядах командного состава, но далеко не полностью.

Помнится, только в войсках нашего округа к маю 1941 года недоставало более 30 тысяч человек командного и технического состава. Большие надежды в 1941 году, как я уже говорил, мы возлагали на майский выпуск военных училищ. Но молодые лейтенанты попали в части всего за несколько дней до начала войны и, конечно, не успели освоиться, изучить своих подчиненных. Успокаивало то, что большое число командиров должно было прибыть к нам из запаса сразу же после объявления мобилизации.

Наиболее сложной проблемой являлось оснащение войск всеми видами вооружения, особенно новыми типами танков, самолетов и артиллерийских систем. Центральный Комитет партии и правительство уделяли много внимания этому вопросу. Создавались первоклассные образцы военной техники. Именно тогда были запущены в серийное производство замечательные самолеты «миги», «яки», «илы», непревзойденные средние танки Т-34, тяжелые танки КВ и многие другие виды вооружения. Это был величайший трудовой подвиг рабочих, ученых и инженеров. И все же промышленность не успевала удовлетворять потребности войск в боевой технике. Нам приходилось мириться с тем, что у нас многого не хватает, и надеяться на растущие с каждым месяцем поступления вооружения.

В начале войны частенько можно было слышать критику в адрес высших военных органов, конструкторов и руководителей оборонной промышленности за их кажущееся отставание в создании новых видов боевой техники. Так могли говорить люди, имевшие очень смутное представление об истинном положении вещей.

Создание новых типов сложного вооружения, организация их серийного производства и массовое освоение в войсках — дело чрезвычайно сложное, оно требует больших усилий, а главное — времени.

Участникам Великой Отечественной войны хорошо известны великолепные боевые качества танка Т-34. Равного ему не было в мире на протяжении всей второй мировой войны. Но давайте проследим, какой трудный путь прошли наши конструкторы, прежде чем завершили работу над этой прекрасной машиной и запустили ее в серийное производство.

С 1932 по 1939 год промышленность поставляла армии главным образом танки Т-26, БТ‑7, Т-28. Основными боевыми качествами этих машин считались высокая подвижность и огневая мощь. Но в связи с развитием в немецкой армии специальной противотанковой артиллерии встал вопрос об усилении брони наших танков. В 1938–1939 годах в конструкторских бюро и на танкодромах шла напряженнейшая работа над новым 18-тонным колесно-гусеничным танком А‑20. Машина оказалась перспективной, но имела слабое вооружение. Конструкторы М. И. Кошкин и А. А. Морозов продолжали работу и вскоре выпустили за ворота завода танк А‑32, вооруженный 76-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами. Главный Военный Совет в августе 1939 года остановился на этом танке, но потребовал от конструкторов дальнейшего совершенствования ходовой части и усиления броневой защиты. Конструкторы выполнили и это требование. И вот наконец в результате напряженной работы родился танк Т-34 — шедевр танкостроения того времени. В начале 1940 года все испытания были завершены и танк был запущен в серийное производство. До конца года промышленность уже выдала 115 этих замечательных машин, а к началу войны прибавила к ним еще свыше тысячи.

С такой же энергией велась разработка впоследствии прославившихся боевых самолетов.

К сожалению, для полного оснащения армии новыми видами танков, самолетов и их практического освоения не хватило времени. Еще бы год-два!..

А пока в войсках нашего округа самолеты последних марок составляли лишь 15 процентов авиационного парка. Такое положение было и с танками. Дело осложнялось еще тем, что с переходом к выпуску новой техники промышленность резко сократила производство запасных частей к старым машинам. Поэтому, когда те при усиленной эксплуатации выходили из строя, ремонтировать их было нечем. Не удивительно, что в первые же месяцы войны танки и самолеты старых марок сравнительно быстро растаяли.

По боевой готовности среди войск нашего округа лучшими были стрелковые корпуса и дивизии, которые входили в состав войск прикрытия границы. Значительно хуже были укомплектованы и вооружены дивизии стрелковых корпусов, располагавшихся в глубине территории округа, по существу составлявших его второй оперативный эшелон. Наибольшую озабоченность у командования округа вызывал некомплект в артиллерийско-минометном и некоторых видах стрелкового вооружения. Особенно он чувствовался во вновь формировавшихся частях и соединениях. Не хватало минометов и зенитных орудий, крупнокалиберных и ручных пулеметов, автоматов.

И совсем плохо было с бронетанковыми войсками округа. Для укомплектования формировавшихся с 1940 года механизированных корпусов прежде всего использовались личный состав, вооружение и боевые машины ранее существовавших отдельных танковых и механизированных бригад и отдельных танковых батальонов стрелковых дивизий. К началу войны ни один из мехкорпусов не завершил формирования.

Из всех имевшихся в округе бронетанковых войск наиболее подготовленными к ведению боевых действий были 4-й и 8-й механизированные корпуса, в которые в первую очередь направлялись поступавшие с начала 1941 года танки КВ и Т-34. Но и в этих корпусах недоставало боевых машин, артиллерийско-стрелкового вооружения и других технических средств. Их дивизии располагали лишь половиной положенного количества новых танков. Из-за недостатка времени обученность и боевая сколоченность экипажей пока еще не достигли нужного уровня.

Несколько позже начал свое формирование 15-й механизированный корпус. Его боевая готовность к началу войны была намного ниже, чем первых двух корпусов. Наиболее укомплектованной здесь была 10-я танковая дивизия, насчитывавшая в своем составе до сотни КВ и Т-34. 37-я танковая дивизия имела в строю всего лишь 32 новых средних танка и один КВ. Весь остальной парк состоял из устаревших машин типа БТ-7 и Т-26. Экипажи только еще начинали осваивать новые танки. А 212-я моторизованная дивизия этого корпуса, по существу, лишь называлась таковой, так как не имела автомашин не только для личного состава, но и для перевозки тяжелого вооружения, боеприпасов и горючего. В ее артиллерии средств тяги хватало лишь на один дивизион, да и то без тылов. В корпусном артиллерийском полку имелось всего пять тракторов, которыми можно было поднять только одну батарею. Остальные орудия могли двинуться с места только после поступления машин из народного хозяйства, то есть после объявления мобилизации. В еще более трудном положении находился мотоциклетный полк этого корпуса. Командным составом он был укомплектован только на одну треть. Рядовой состав пополнялся необученными призывниками.

Остальные механизированные корпуса приступили к формированию еще позже, и положение в них было совсем тяжелым. Весь их танковый парк состоял из устаревших, преимущественно учебно-боевых машин, израсходовавших большую часть моторесурсов. В связи с тем что эти танки были уже сняты с производства, запасные части для них почти не поступали, и каждая серьезная поломка означала, как правило, безвозвратный выход машины из строя. Предполагалось, что на этих машинах личный состав будет пока тренироваться до поступления КВ и Т-34.

Как видите, механизированные корпуса, находившиеся в стадии раннего формирования, не могли считаться полностью готовыми к боевым действиям.

Во всех наземных войсках нашего округа больным местом были транспортные средства. Имелось не более 25–30 процентов нужного количества автомобилей и тракторов. Даже в дивизиях, находившихся у границы, их не хватало. В подавляющем большинстве мехкорпусов пехота, считавшаяся моторизованной, могла передвигаться только пешим порядком, а значительная часть дивизионной и корпусной артиллерии оказывалась неподвижной из-за отсутствия средств тяги.

Объяснялось это просто. Наша страна еще не была столь богатой, чтобы полностью обеспечить быстрорастущую армию автомашинами и тракторами. Считалось, что войска получат их в первые же дни мобилизации. Каждая дивизия знала, откуда, с каких предприятий и учреждений должна была поступить эта техника.

В этом отношении фашистская армия обладала неоспоримым преимуществом. Она была полностью отмобилизована, на нее работала вся экономика Германии, уже давно переведенная на военные рельсы, а также экономика порабощенных фашистами стран Европы. В ее распоряжении оказалось огромное количество боевой техники армий оккупированных стран. К тому же немецко-фашистская армия уже вела военные действия в Европе и в ходе их успела приобрести основательный боевой опыт. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что гитлеровцы сумели испытать свое вооружение на полях сражений и наладить массовое производство наиболее усовершенствованных образцов.

Мы понимали, что в случае нападения фашистской Германии на нашу страну нам нелегко будет отразить натиск и драться придется в невероятно трудных условиях.

ПОСЛЕДНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Не прошло и суток после обсуждения на Военном совете новых мер по повышению боевой готовности войск, как поступила телеграмма из Москвы. Генеральный штаб запрашивал: на каком основании части укрепрайонов получили приказ занять предполье? Такие действия могут, дескать, спровоцировать немцев на вооруженное столкновение. Предписывалось это распоряжение немедленно отменить.

Телеграмма огорчила командующего. Ведь это была его инициатива, а теперь он должен отменить ранее отданный приказ.

А из войск поступали новые тревожные сообщения.

Мой старый сослуживец по коннице генерал Д. С. Писаревский, начальник штаба 5-й армии, прилетел в Киев. Его без промедления заслушали Кирпонос, Вашугин и Пуркаев. Писаревский доложил, что немцы с каждым днем усиливают свою группировку. Особенно настораживает то, что фашисты начали убирать все инженерные заграждения, установленные на границе. Сейчас они лихорадочно накапливают снаряды и авиабомбы, причем складывают их прямо на грунт, значит, не рассчитывают на долгое хранение. Нападения можно ждать с минуты на минуту. А наши войска пока находятся на местах постоянного квартирования. Для того чтобы занять подготовленные вдоль границы оборонительные позиции, понадобится минимум день, а то и два. А даст ли нам противник столько времени? Свой доклад об обстановке начальник штаба армии закончил вопросом: не пора ли объявить боевую тревогу войскам прикрытия госграницы?

Кирпонос нахмурился, сказал, что всецело разделяет опасения командования армии. На границе действительно неспокойно, и Военный совет округа примет все зависящие от него меры. Но объявлять боевую тревогу сейчас нельзя, однако надо серьезно подумать о том, чтобы дивизии первого эшелона армии подтянуть поближе к государственному рубежу. В заключение командующий высказал уверенность, что в Москве все знают и в нужный момент нас предупредят, дадут команду. Пока, видимо, такой момент еще не настал.

Но мы понимали, что этот момент близится. В тот же день поступило донесение начальника штаба 26-й армии И. С. Варенникова. Полковник докладывал: «Немцы подготавливают исходное положение для наступления».

В Москве, безусловно, обстановку по ту сторону границы знали лучше нас, и наше высшее военное командование приняло меры. 15 июня мы получили приказ начать с 17 июня выдвижение всех пяти стрелковых корпусов второго эшелона к границе. У нас уже все было подготовлено к этому: мы еще в начале мая по распоряжению Москвы провели значительную работу — заготовили директивы корпусам, провели рекогносцировку маршрутов движения и районов сосредоточения. Теперь оставалось лишь дать команду исполнителям. Мы не замедлили это сделать.

На подготовку к форсированному марш-маневру корпусам давалось от двух до трех суток. Часть дивизий должна была выступить вечером 17 июня, остальные — на сутки позднее. Они забирали с собой все необходимое для боевых действий. В целях скрытности двигаться войска должны были только ночью. Всего им понадобится от восьми до двенадцати ночных переходов.

План был разработан детально. 31-й стрелковый корпус из района Коростеня к утру 28 июня должен был подойти к границе вблизи Ковеля. Штабу корпуса до 22 июня надлежало оставаться на месте. 36-й стрелковый корпус должен был занять приграничный район Дубно, Козин, Кременец к утру 27 июня; 37-му стрелковому корпусу уже к утру 25 июня нужно было сосредоточиться в районе Перемышляны, Брезжаны, Дунаюв; 55-му стрелковому корпусу (без одной дивизии, остававшейся на месте) предписывалось выйти к границе 26 июня, 49-му — к 30 июня.

Чтобы гитлеровцы не заметили наших перемещений, районы сосредоточения корпусов были выбраны не у самой границы, а в нескольких суточных переходах восточное.

Для контроля за организацией марша Военный совет потребовал послать в каждую дивизию представителей оперативного отдела штаба армии. Но их просто не хватило бы, поэтому пришлось привлечь офицеров и из других отделов.

Работы нам все прибавлялось. Мы вносили необходимые изменения в планы прикрытия границы, готовили карты по основным операционным направлениям, описание маршрутов, изучали и обобщали корпусные и армейские рекогносцировочные материалы. А тут еще прием и размещение двух армий, переброска корпусов к границе…

Все это вынудило повторить генералу Пуркаеву мою давнишнюю просьбу об увеличении состава оперативного отдела. Присутствовавший во время разговора генерал Антонов покачал головой:

— Эх, Иван Христофорович, где там увеличивать. Говорят, Генеральному штабу приказано в двухнедельный срок наметить новое сокращение штатов центрального и окружных аппаратов на двадцать процентов… Так что и ты прикинь, с кем тебе расставаться.

— Где этот приказ? — раздраженно спросил Пуркаев.

— Сегодня или завтра мы его получим, — спокойно ответил наш специалист «по организации и мобилизации».

— Вот когда получим, тогда и будем думать. — Помолчав, Пуркаев добавил: — А оперативный отдел я не позволю сокращать. Ищите единицы за счет других отделов.

— Есть, Максим Алексеевич, — охотно согласился Антонов.

Оставалось радоваться, что хоть сокращать-то начальник штаба запретил… (Приказ этот мы так и не успели выполнить: началась война. И мне впоследствии стало казаться, что просто не могло быть такого приказа за неделю до начала боев. Работая над этой книгой, я решил проверить, не подвела ли меня память. Оказалось, что приказ все-таки был).

Как только директивы о выдвижении корпусов к границе дошли до исполнителей, посыпались вопросы и просьбы.

Первым позвонил Пуркаеву командир 55-го стрелкового корпуса. Он спросил, как быть с теми подразделениями, которые находятся на сборах по подготовке парашютистов, и посылать ли, как предусмотрено планом» туда же еще три батальона.

Пуркаев переговорил с командующим и только после этого сказал мне:

— Сообщите командиру корпуса: все отсутствующие подразделения немедленно вернуть и больше на сборы не отсылать ни одного батальона.

Впоследствии я узнал, что находившиеся на сборах подразделения так и не успели к началу войны возвратиться в свой корпус.

Телефон у начальника штаба не переставал звонить: одни просили вернуть в корпус части, взятые командованием на выполнение различных заданий, другие — ускорить возвращение артиллерии с полигона, третьи — пополнить транспорт. Все наши учебные, хозяйственные и строительные планы были рассчитаны на мирное время. Сейчас надо было срочно вносить коренные поправки. Но не все мы могли сделать без разрешения Москвы.

В эти тревожные июньские дни мне особенно запомнилась одна встреча. С головой погрузившись в работу, я и не заметил, как кто-то зашел в мой кабинет.

— Здравствуй, товарищ полковник! — услышал я вдруг звучный веселый голос.

Оторвав взгляд от карты, увидел перед собой своего старого знакомого. Это был генерал-лейтенант Иван Степанович Конев. Впервые судьба свела нас еще в 1927 году, в гурзуфском санатории, где мы довольно близко познакомились. Мой новый товарищ отличался прямолинейным характером и остроумием. Он много читал, уделяя этому каждую свободную минуту.

Много говорили мы с ним тогда о волновавших нас проблемах армейской жизни. В результате этих бесед у меня создалось об Иване Степановиче мнение как об оригинально и творчески мыслящем командире, который был не только большим знатоком тактики, но и хорошим методистом боевой подготовки войск. Я подметил у Конева какое-то особое умение различать в развитии военного дела ростки нового, прогрессивного. Все шаблонное вызывало в нем крайнее раздражение, и тут уж даже дружеское расположение не спасало от резкой критики.

Мы как-то легко подружились. Этому способствовало, конечно, и то, что наши служебные интересы во многом совпадали: оба тогда командовали полками.

Несколько лет спустя мы встретились в стенах Академии имени М. В. Фрунзе. Хотя я учился на основном факультете, а он — на особом, мы находили время для дружеской беседы. После учебы наши пути снова разошлись. Я с интересом следил за быстрым продвижением Ивана Степановича по службе и искренне радовался его успехам. Накануне войны он уже командовал войсками Северо-Кавказского военного округа, основная часть которых и составила нашу новую, 19-ю армию. Конев был назначен командующим этой армией. Но я совсем не ожидал, что так скоро увижу его здесь, в Киеве.

Поговорить хотелось о многом, но оба были очень заняты. Иван Степанович попросил ознакомить его с обстановкой, сложившейся в округе. Я пригласил полковника Бондарева. Он рассказал о положении по ту сторону границы, я — все, что мне было известно о состоянии и дислокации войск округа. Конев остался доволен.

— Ну спасибо, что просветили! — сказал он. — Теперь можно и в свою армию ехать.

Голос его звучал по-прежнему бодро. Он протянул на прощание руку:

— Всего наилучшего, Иван Христофорович. До встречи.

Не думали мы тогда, что следующая наша встреча будет не скоро: я со штабом округа выеду в Тарнополь, а Ивана Степановича с его армией перебросят на Западный фронт.

Наш замечательный артиллерист Николай Дмитриевич Яковлев уехал в Москву принимать руководство делами Главного артиллерийского управления. На его место в середине июня прибыл генерал-лейтенант Михаил Артемьевич Парсегов. У нас его знали немногие. Генерал Кирпонос и корпусной комиссар Вашугин были знакомы с ним по совместной службе в войсках Ленинградского военного округа. Мне довелось в начале тридцатых годов вместе с Парсеговым, молодым в то время командиром артиллерийского полка, учиться в Военной академии имени М. В. Фрунзе. После этого мы не виделись.

Жизненный путь этого сорокадвухлетнего генерал-лейтенанта был удивительно похож на жизненный путь большинства крупных военачальников Красной Армии. Парсегов родился в крестьянской семье в Нагорном Карабахе, подростком пошел работать на хлопкоочистительный завод в городе Андижане, девятнадцати лет связал свою судьбу с большевиками, в гражданскую воевал в Средней Азии. «Университеты» свои он прошел в Красной Армии. Цепкий ум и редкая память помогли ему стать хорошим артиллеристом. К тридцати годам Парсегов уже командовал дивизионом, а затем артиллерийским полком. Потом — общевойсковая академия, после нее снова артиллерийский полк, а вскоре — стремительный взлет: его назначают начальником артиллерии Ленинградского военного округа. Во время событий на Карельском перешейке Михаил Артемьевич возглавил артиллерию 7-й армии, после опять вернулся в округ, а оттуда — в Москву на пост генерал-инспектора артиллерии Красной Армии. Три года на высших должностях в артиллерии дали Парсегову много. Это уже был командир с широким оперативным кругозором, смелый и быстрый в решениях.

Утром 19 июня я докладывал Пуркаеву сведения о движении наших корпусов к приграничной зоне, когда в кабинете появился Парсегов со своим начальником штаба и начальником артиллерийского снабжения. Чинная тишина кабинета Пуркаева сразу нарушилась. Худощавый, стройный, очень подвижный, Парсегов с порога громко и весело поздоровался с хмурым нашим начальником, подошел к нему, резко и энергично потряс его руку. Затем он стремительно приблизился ко мне, быстро протянул свою маленькую бронзовую от загара руку. Карие глаза светились улыбкой.

— Здравствуй, Иван Христофорович! Вот и снова судьба свела нас…

Не выпуская мою ладонь из своих цепких пальцев. Парсегов, обернувшись к начальнику штаба, воскликнул:

— Смотри, товарищ Пуркаев: земляка, понимаешь, встретил! Вот не ожидал!

С размаху, словно в седло, опустился в кресло, аккуратно поправил золотую звездочку на груди (звание Героя Советского Союза он получил за боевые подвиги при прорыве линии Маннергейма), разгладил маленькие темные усики:

— Ну, какие вопросы к нам?

В течение всей этой оживленной сцены с лица Пуркаева не сходило присущее ему выражение олимпийского спокойствия и холодной вежливости. Неторопливо и сухо начал он излагать суть дела: стрелковые корпуса, выдвигавшиеся к границе, из-за недостатка транспорта везли с собой крайне ограниченное количество боеприпасов. Как пополнить запасы?

Парсегов воскликнул:

— Карту!

Начальник штаба артиллерии протянул сложенный лист. Парсегов быстро развернул его, некоторое время внимательно разглядывал, хмуря тонкие черные брови и безмолвно шевеля губами, поднял голову:

— Основные наши артиллерийские склады размещаются на линии, куда следуют войска. С выходом корпусов в назначенные районы они получат боеприпасы.

— Командующий округом считает, что желательно не менее половины боевого комплекта артвыстрелов подвезти еще до прихода корпусов, — заметил Пуркаев.

Парсегов вопросительно посмотрел на начальника артиллерийского снабжения.

— Постараемся, — сказал тот.

— Не постараемся, а выполним, — твердо заверил Парсегов.

— И еще, — сказал в заключение Пуркаев, — большая просьба к вам, товарищ Парсегов, лично проследить за тем, чтобы вся материальная часть артиллерии, оставшаяся сейчас на постоянных квартирах из-за отсутствия средств тяги, в ближайшее время была переброшена в корпуса. Для этой цели мы выделим в качестве тягачей оставшиеся автомашины из окружного автомобильного полка. Если не хватит, то остальное нужно немедленно перебрасывать по железным дорогам.

— Хорошо. Сделаем! — столь же решительно заявил начальник артиллерии. И так же стремительно, как и вошел, он покинул кабинет, а его громкий, резкий, с восточным акцентом голос некоторое время еще доносился из коридора.

Забегая вперед, должен сказать, что Парсегов выполнил свое обещание: быстро организовал подвоз боеприпасов в намеченные районы сосредоточения стрелковых корпусов.

Нарастал поток тревожных донесений из армий. Среди запросов, полученных 19 июня, мне запомнилась телеграмма нового командующего 12-й армией генерала Понеделина. Он спрашивал, в каких случаях зенитная артиллерия может открыть огонь, если немецкие самолеты вторгнутся в наше воздушное пространство.

Генерал Кирпонос приказал начальнику штаба ответить так:

«Огонь можно открывать:

а) если будет дано особое распоряжение Военного совета округа;

б) при объявлении мобилизации;

в) при вводе в действие плана прикрытия, если при этом не будет особого запрещения;

г) Военному совету 12-й армии известно, что мы огонь зенитной артиллерией по немецким самолетам в мирное время не ведем».

Этот ответ — еще одно убедительное доказательство, что советская сторона всячески старалась избежать вооруженного конфликта, не дать гитлеровцам малейшего повода для нарушения договора о ненападении, хотя и предпринимала все более решительные меры на тот случай, если конфликта избежать не удастся.

В то же утро из Москвы поступила телеграмма Г. К. Жукова о том, что Народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его в Тарнополь. Предписывалось сохранить это «в строжайшей тайне, о чем предупредить личный состав штаба округа».

У нас уже все было продумано заранее. По нашим расчетам, все фронтовое управление перевезти автотранспортом было не только трудно, но и слишком заметно. Поэтому было решено использовать и железную дорогу. Командующий округом приказал железнодорожный эшелон отправить из Киева вечером 20 июня, а основную штабную автоколонну — в первой половине следующего дня.

— А как насчет войск? — спросил я у начальника штаба.

— Пока поступило распоряжение лишь относительно окружного аппарата управления. А вам нужно, не теряя времени, подготовить всю документацию по оперативному плану округа, в том числе и по плану прикрытия госграницы, и не позднее двадцать первого июня поездом отправить ее с надлежащей охраной в Генеральный штаб. После этого вместе со своим отделом выедете вслед за нами на автомашинах, чтобы не позднее семи часов утра двадцать второго июня быть на месте в Тарнополе.

Я, естественно, выразил удивление, что командование выезжает на командный пункт без оперативного отдела: ведь случись что, оно не сможет управлять войсками, не имея под рукой ни офицеров-операторов, ни специалистов скрытой связи. Но предложение оставить со мной двух-трех командиров, а остальных во главе с моим заместителем отправить одновременно с Военным советом не было одобрено Пуркаевым: к утру 22 июня оперативный отдел будет, мол, уже в Тарнополе, а до этого вряд ли он потребуется.

— Так что все идет по плану, — нетерпеливо махнул рукой генерал, давая понять, что нечего тратить время на разговоры.

Вечером 20 июня мы проводили отправлявшихся поездом, а в середине следующего дня — уезжавших на автомашинах.

Невозмутимое спокойствие командования округа, деловитость и четкость при формировании и сборах в дорогу аппарата фронтового управления подействовали на всех благотворно. Особой тревоги никто не проявлял. Кое-кто из административно-хозяйственного аппарата высказывал даже надежду, что это плановый выезд учебного порядка, что не позднее следующей субботы все возвратятся в Киев.

В субботу мы закончили отправку всех срочных документов в Москву. К подъезду штаба округа подкатило несколько автобусов и грузовых машин. Красноармейцы и командиры быстро погрузили документы, карты, столы, стулья, пишущие машинки. Работали весело, слышались шутки, смех.

Был теплый вечер. Из тенистых парков и скверов веяло благоухающей свежестью. Киевляне возвращались с работы. Всюду царило оживление. Ни у кого и мысли не возникало, что каких-нибудь десять часов отделяют от рокового мгновения, когда внезапно прервется мирное течение жизни и прозвучит ужасное слово «война».

Было еще светло, когда наша колонна пересекла людные городские кварталы и выбралась на Житомирское шоссе. Я ехал на легковой машине в голове колонны. Бегло просмотрел газеты, в которые так и не удалось заглянуть днем. На страницах не было пока ничего тревожного.

И все же на душе было беспокойно. Видимо, потому, что я и мои помощники знали значительно больше, чем сообщалось в газетах.

Не успели мы доехать до Житомира, как послышались прерывистые сигналы следовавшей за мной автомашины. Я приказал шоферу свернуть на обочину и остановиться. Выяснилось: несколько автомашин остановились из-за различных неисправностей. Еще несколько раз в течение ночи приходилось останавливать колонну. Непредвиденные задержки срывали график марша. Назревала угроза, что к 7 часам утра я не сумею привести свою автоколонну в Тарнополь. Привитое в армии стремление к точному выполнению приказа не позволяло мириться с этим. К тому же всю ночь мучила мысль, что на рассвете может разразиться война. Приказываю ускорить движение. Рассвет застал нас неподалеку от Бродов — небольшого, утопающего в зелени украинского местечка. Здесь мы сделали очередную десятиминутную остановку.

У каждого автобуса или грузовика меня встречал старший по машине и докладывал:

— Все в порядке, товарищ полковник.

Возвратившись в голову колонны, я собирался уже подать сигнал «Вперед», как вдруг в воздухе над Бродами послышался гул. Все подняли головы, Вглядываясь в небо.

Мы знали, что здесь у нас аэродром, на котором базируются истребители и штурмовики. Что-то рано наши летчики начали свой трудовой день…

Но послышались гулкие взрывы. Земля под ногами вздрогнула. Кто-то закричал:

— Смотрите! Смотрите! Пожар!..

За Бродами поднимались клубы дыма. Наметанный глаз автомобилистов определил: загорелся склад с горючим. Все замерли в тревожном молчании. Обожгла мысль: «Неужели война?!»

Последние сомнения покинули нас, когда мы увидели самолеты с черной свастикой на плоскостях. Освободившись от бомб, они разворачивались над нами. Три вражеских бомбардировщика оторвались от строя и ринулись на нас. Люди бросились врассыпную и залегли в кюветах. Лишь некоторые водители упорно возились со своими машинами. Фашистские самолеты дважды на бреющем полете пронеслись вдоль колонны, поливая ее пулеметным огнем. Выяснив, что пострадали всего два человека, я распорядился быстро оказать им необходимую помощь и трогаться в путь.

Не оставалось никаких сомнений, что война ступила на нашу землю. Мозг сверлила мысль: что происходит сейчас на границе? Ведь даже большинство соединений прикрытия было рассредоточено в значительном удалении от государственного рубежа, а корпуса второго эшелона находились от него в 250–300 километрах. Удастся ля задержать врага? Иначе отмобилизование корпусов второго эшелона будет сорвано, и им придется вступить в сражение в их нынешнем состоянии — с большим некомплектом в живой силе и технике.

Все это я смогу узнать только в Тарнополе.

Мы поспешили туда, уже не обращая внимания на отстававшие от колонны отдельные автомашины.

С этого часа начался мой долгий путь военных испытаний

ПРИГРАНИЧНОЕ СРАЖЕНИЕ

«КОВО-41» ВСТУПАЕТ В СИЛУ

Наши машины проносятся по улицам Бродов. Вокруг ни души. Но жители не спят. В окнах раздвинуты занавески. Люди настороженно смотрят в сторону аэродрома, на густые клубы дыма. Догадываются, конечно: это неспроста.

Пока мы преодолевали 60 километров, остававшихся до Тарнополя, небольшие группы фашистских самолетов еще дважды бомбили нашу колонну. К счастью, серьезного вреда они не причинили.

Прибыли мы раньше назначенного срока — в седьмом часу утра. Нас ждали. Не успела головная машина подойти к военному городку, как ворота мгновенно распахнулись, и дежурный офицер молча указал мне рукой, куда ехать.

Раньше здесь располагалась какая-то небольшая воинская часть. Когда было решено развернуть основной командный пункт округа в Тарнополе, для ускорения дела воспользовались этим городком. Прежних его хозяев перевели в другое место, здания поспешно переоборудовали, но, конечно, успели сделать далеко не все.

Я насчитал десятка полтора небольших домов, в основном одноэтажных. Между ними кое-где были раскинуты палатки. Повсюду виднелись свежевыкопанные щели — для укрытия людей на случай бомбежки.

На шум подкативших машин выбежал генерал Пуркаев. На лице — величайшее нетерпение и досада. Так и казалось, что сейчас он закричит: «Где вы пропадали?!» Но генерал смолчал: видимо, вспомнил, что сам назначил срок нашего прибытия. Взмахом руки прервал мой рапорт.

— Быстрей разгружайтесь и за работу! Немедленно по всем каналам связи передайте командирам корпусов второго эшелона, чтобы вводили в действие оперативный план «КОВО-41». Добейтесь подтверждения, что это распоряжение получено. Когда ответы поступят, доложите мне.

Едва Пуркаев ушел, на пороге появился крайне рассерженный командующий. Начал бурно возмущаться, что мы запоздали. Кирпонос редко терял самообладание. Значит, невыносимо тяжело складывались дела.

Сдерживая обиду, я попытался объяснить, что мы прибыли даже раньше назначенного времени, несмотря на плохое техническое состояние автомашин. Кирпонос уже более сдержанно бросил на ходу:

— Чтобы через час у меня на столе лежала карта с обстановкой на границе!

Мы немедленно принялись за работу. Разложили карты и документы. Направленцы-командиры, закрепленные за армиями, сели за телефоны.

Для любого командного пункта главное — связь. Начальник связи округа генерал Добыкин и его подчиненные во время развертывания КП в Тарнополе успели сделать многое. Я помню, как он с гордостью докладывал командующему округом, что с нового командного пункта можно будет напрямую вести разговор как со штабами армий, так и с Москвой — по телефону, телеграфу, радио. Связь многоканальная, поэтому надежная. Но, как оказалось, — только для мирного времени. Дело в том, что в основном она базировалась на постоянные проводные линии Наркомата связи. А те, естественно, были широко известны, и фашисты с первых же часов войны нацелили на них и свою авиацию, и диверсионные отряды. Своевременно устранять повреждения не хватало сил: большинство армейских и фронтовых подразделений связи должно было формироваться с объявлением мобилизации в западных областях Украины; внезапное вторжение врага нарушило эти планы.

И вот теперь, когда бои начались, когда вчерашний Киевский Особый военный округ превратился в Юго-Западный фронт, его командование то и дело оказывалось оторванным от войск. Линии, соединявшие КП фронта с центром, действовали относительно терпимо. А соединиться со штабами армий было страшно трудно.

Повезло направленцам 12-й и 26-й армий: им сразу же удалось дозвониться. Из штаба 12‑й армии докладывали, что на границе с Венгрией боевые действия пока не начались. А из штаба 26-й могли сообщить лишь то, что на рассвете враг атаковал все наши пограничные заставы. Войска прикрытия подняты по тревоге и выдвигаются из районов расквартирования к границе. Подразделения пограничников и укрепленных районов сражаются самоотверженно.

А вот что делалось в 5-й и 6-й армиях, в полосах действий которых, судя по всему, противник наносил главный удар, нам долго не удавалось выяснить. Телефонные и телеграфные линии то и дело выходили из строя. Усилия радистов тоже часто оказывались безуспешными.

Вполне естественно, что в этих условиях ни начальник разведки, ни я не смогли представить командующему такие сведения, которые могли бы его удовлетворить.

Полковник Бондарев доложил лишь о том, что в полосе 5-й армии, на самом северном фланге нашего фронта, фашистские войска еще на рассвете начали форсировать Западный Буг на участке Любомль, Владимир-Волынский; наиболее мощный артиллерийский огонь и авиационные удары враг сосредоточил по районам Устилуга и Владимир-Волынского; передовые его части внезапным ударом овладели приграничной станцией Влодава. В полосе 6-й армии врагу удалось захватить приграничный город Пархач и другие населенные пункты, в том числе Любыча-Крулевска, Олешице, Старое Село. Стало известно также о нескольких небольших воздушных десантах, выброшенных фашистами в приграничной зоне.

Никакими конкретными данными о количестве и составе вторгшихся на нашу землю вражеских войск, о направлении их главного удара наш разведчик пока не располагал. Поэтому обстоятельных выводов о намерениях противника сделать было невозможно.

Я смог доложить лишь о том, что в полосе 5-й армии помимо частей укрепленных районов и погранзастав в бой в районе Владимир-Волынского вступили пока только части 87-й стрелковой дивизии. Остальные силы армии находятся на марше, и встреча их с вторгшимися частями фашистов произойдет уже, видимо, в глубине приграничной зоны. В полосе 6-й армии к захваченному врагом городу Пархач брошены один полк 159-й стрелковой дивизии и полки 3-й кавалерийской дивизии. Им поставлена задача решительным ударом отбросить врага за пределы границы. В заключение я добавил, что связь с армиями часто прерывается; Столь же трудно штабам армий поддерживать связь с соединениями и частями.

Заслушав скудные сведения о положении на границе, Кирпонос вскипел:

— Если и впредь связь будет работать так плохо, то как же мы сможем управлять войсками?!

Присутствовавший при разговоре генерал Пуркаев пытался успокоить командующего: делается все для восстановления связи, а тем временем во все армии посланы на самолетах командиры оперативного и разведывательного отделов; через два-три часа обстановка должна полностью проясниться.

— Идите, полковники, — не скрывая раздражения, сказал командующий нам с Бондаревым, — и любыми средствами добивайтесь более обстоятельных и конкретных сведений из войск.

Обстановка прояснялась медленно. Сведения о положении 5-й и 6-й армий приходилось собирать по крупицам. Примерно около 9 часов утра нам стало известно, что фашисты в полосах прикрытия этих армий захватили еще целый ряд населенных пунктов, сминая сопротивление пограничников, гарнизонов укрепленных районов и передовых отрядов войск прикрытия, успевших подойти к границе.

Командующий 5-й армией в 10 часов 30 минут прислал первое донесение по радио: «Сокаль и Тартакув в огне. 124-я стрелковая дивизия к границе пробиться не смогла и заняла оборону севернее Струмиловского укрепленного района».

На основе редких, отрывочных, а порой и противоречивых сведений, поступивших от подчиненных штабов, по-прежнему трудно было сделать определенные выводы о вражеской группировке, вторгшейся в пределы Советской Украины, и об оперативном замысле фашистского командования. Приходилось исходить лишь из предположений и догадок.

Несколько позже, проанализировав все случившееся в первый день войны, мы смогли в общих чертах представить себе картину событий. В субботний вечер и в ночь на воскресенье всюду отмечалось подозрительное оживление по ту сторону границы. Пограничники и армейская разведка доносили о шуме танковых и тракторных моторов. А в полночь в полосе 5-й армии, к западу от Владимир-Волынского, границу перешел немецкий фельдфебель. Перебежчик рассказал, что у фашистов все готово к наступлению и начнут они его в 4 часа утра. Начальник погранзаставы доложил по инстанции. Известие было настолько важным, что начальник пограничных войск Украины генерал В. А. Хоменко немедленно сообщил обо всем в Москву своему начальству и в штаб округа.

У всех первой мыслью было: «А не провокация ли это?» Стали ждать решения Москвы.

В 0 часов 25 минут 22 июня окружной узел связи в Тарнополе начал прием телеграммы из Москвы. Она адресовалась командующим войсками всех западных округов. Нарком и начальник Генерального штаба предупреждали, что «в течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев», и требовали, не поддаваясь ни на какие провокационные действия, привести войска «в полную боевую готовность встретить внезапный удар немцев и их союзников». Далее в телеграмме указывались конкретные мероприятия, которые следовало осуществить:

«а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность; войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава; подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Только в половине третьего ночи закончился прием этой очень важной, но, к сожалению, весьма пространной директивы. До начала фашистского нападения оставалось менее полутора часов.

Читатель может спросить, а не проще было бы в целях экономии времени подать из Генерального штаба короткий обусловленный сигнал, приняв который командование округа могло бы приказать войскам столь же коротко: ввести в действие «КОВО-41» (так назывался у нас план прикрытия государственной границы). Все это заняло бы не более 15–20 минут.

По-видимому, в Москве на это не решились. Ведь сигнал о вводе в действие плана прикрытия означал бы не только подъем всех войск по боевой тревоге и вывод их на намеченные рубежи, но и проведение мобилизации на всей территории округа.

Пока телеграмму изучали и готовили распоряжения армиям, гитлеровцы обрушили на наши войска мощные авиационные и артиллерийские удары.

Эти удары, застигшие большинство частей еще в местах их постоянной дислокации, нанесли нам первые чувствительные потери.

Получив приказ отбросить вторгшегося противника за линию государственной границы, дивизии первого эшелона наших войск прикрытия под непрекращающейся бомбежкой устремились на запад. Первый удар немецкой авиации, хотя и оказался для войск неожиданным, отнюдь не вызвал паники. В трудной обстановке, когда все, что могло гореть, было объято пламенем, когда на глазах рушились казармы, жилые дома, склады, прерывалась связь, командиры прилагали максимум усилий, чтобы сохранить руководство войсками. Они твердо следовали тем боевым предписаниям, которые им стали известны после вскрытия хранившихся у них пакетов.

Первыми выступили навстречу противнику передовые части 45, 62, 87 и 124-й стрелковых дивизий 5-й армии, 41, 97, 159-й стрелковых и 3-й кавалерийской дивизий 6-й армии, а также 72-й и 99-й стрелковых дивизий 26-й армии.

Для того чтобы эти части заняли приграничные укрепления, им требовалось не менее 8 — 10 часов (2–3 часа на подъем по тревоге и сбор, 5–6 часов на марш и организацию обороны). А на приведение в полную боевую готовность и развертывание всех сил армий прикрытия государственной границы планом предусматривалось двое суток!

Всю мощь первых ударов гитлеровских войск, по существу, приняли на себя немногочисленные подразделения пограничников и гарнизонов укрепленных районов.

Положение осложнялось тем, что с первых часов фашистского вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация. От ее бомб военно-воздушные силы нашего округа потеряли 180 самолетов. Советские части, двигавшиеся к границе, непрерывно подвергались бомбежкам и обстрелу с воздуха. Лишь отдельные небольшие группы наших истребителей через плотные заслоны фашистских самолетов прорывались на помощь своим войскам.

Когда начальник штаба фронта доложил обстановку, сложившуюся к 10 часам утра, генерал Кирпонос немедленно вызвал к себе командующего военно-воздушными силами генерала Птухина и потребовал от него сосредоточить основные усилия авиации на прикрытии с воздуха выдвигающихся к границам войск, нанесении сосредоточенных ударов по танковым и моторизованным группировкам противника и его ближайшим аэродромам.

Птухин ушел, а генерал Пуркаев положил на стол командующего фронтом только что полученную директиву Народного комиссара обороны. Повернувшись к Вашугину, Кирпонос медленно и отчетливо зачитал ее:

«22 июня 1941 г. в 4 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз приказываю:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить.

2. Разведывательной и боевой авиации установить места сосредоточения авиации противника и группировки его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиации наносить на глубину германской территории до 100–150 км. Разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать».

Поскольку требования директивы были достаточно ясны, она без всяких комментариев была незамедлительно передана в войска.

В 15 часов мы должны были послать в Москву свое первое донесение. Я занялся составлением его. Это был, пожалуй, самый трудный отчетный документ за всю мою штабную деятельность. Обстановка оставалась по-прежнему неясной: каково истинное положение армий, где враг наносит главный удар, каков его замысел — обо всем этом можно было лишь строить догадки. И наше первое боевое Донесение в Москву было полно общих мест и неясностей. Из-за этого я и мои помощники невольно чувствовали себя без вины виноватыми.

Мы быстро продумали и наметили более гибкие и действенные способы сбора и обработки донесений от подчиненных штабов. Частые порывы телефонных и телеграфных линий, неустойчивая работа радиостанций вынуждали полагаться прежде всего на офицеров связи, которых мы посылали в войска на машинах, мотоциклах и самолетах.

Из анализа поступивших к ночи на 23 июня данных стало все яснее вырисовываться, что главный удар враг наносит из районов Устилуга и Сокаля в полосе 5-й армии и на ее стыке с 6-й армией, в направлениях на Луцк и Дубно. Одновременно фашистские войска ведут наступление в полосах 6-й и 26-й армий. Ожесточенные бои разгорелись в районах Рава-Русской и Перемышля.

Как выяснилось впоследствии, против 5, 6 и 26-й армий нашего Юго-Западного фронта на участке Владимир-Волынский, Перемышль гитлеровское командование развернуло 37 дивизий (25 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные, 3 охранные). Их наступление поддерживали основные силы 4-го воздушного флота, насчитывавшего 1300 самолетов.

Только против 5-й армии в первый день наступления командующий группой армий «Юг» фельдмаршал Рунштедт ввел в сражение десять пехотных и четыре танковые дивизии, да в готовности к развитию успеха он держал здесь не менее двух пехотных, четырех моторизованных и одной танковой дивизий. Более двадцати дивизий 6-й полевой армии генерала Рейхенау и 1-й танковой группы генерала Клейста против пяти наших дивизий, находившихся у границы!

Командующий 17-й полевой армией генерал Штюльпнагель, развернувший свои дивизии на фронте от Томашува до Перемышля, наносил главный удар через Рава-Русскую на Львов и далее в общем направлении на Тарнополь. Отдельными ударами он сковывал наши силы, оборонявшие Перемышль и рубежи южнее этого города.

Такова была истинная группировка фашистских сил, вторгшихся в пределы Украины в полосе нашего фронта.

Но всего этого мы, конечно, в первый день войны не знали.

Вот в таких крайне неблагоприятных для нас условиях начались боевые действия на Украине. В не менее тяжелой обстановке они развернулись и в Белоруссии, и в Прибалтике. Гитлеровское командование спешило использовать все те огромные преимущества, которые давала ему внезапность нападения.

ДО ПОСЛЕДНЕГО ПАТРОНА

Первый удар фашистских дивизий обрушился на пограничные заставы и на небольшие гарнизоны укрепленных районов, еще не законченных строительством. Бойцы и командиры этих подразделений героически выполнили свой долг: никто из них не покинул своих позиций под натиском неизмеримо превосходящих сил врага. Заставы и долговременные огневые точки укрепрайонов сразу же превратились в маленькие островки, со всех сторон захлестываемые враждебной стихией. Полностью окруженные, они вели неравный бой.

Изумительную стойкость проявили бойцы 98-го пограничного отряда под командованием подполковника Г. Г. Сурженко. 9-я застава этого отряда во главе с лейтенантом Ф. Н. Гусевым не раз переходила в контратаки и не отступила ни на шаг от границы. Около 600 гитлеровских солдат и офицеров нашли свой конец в первый день войны на подступах к позициям этой заставы и соседних с ней огневых точек укрепленного района.

Попытки подоспевших частей нашей 5-й армии пробиться к окруженной горстке храбрецов были безуспешными. Всех нас волновала мысль: удастся ли спасти, их? Ведь к вечеру у них кончатся боеприпасы…

В еще более трудном положении оказалась соседняя застава. Первый внезапный артиллерийский налет врага нанес ей невосполнимый урон: сразу же были разрушены все здания и под их обломками погибли многие пограничники. Но уцелевшие бойцы во главе с политруком Ф. Т. Бобенко быстро заняли оборону и ударили по врагу. Южнее, в районе города Владимир-Волынский, мужественно дрались пограничники 90-го отряда майора М. С. Бычковского, оказавшиеся на направлении главного удара фашистских войск. Величайшую стойкость проявили пограничники 13-й заставу этого отряда во главе с лейтенантом А. В. Лопатиным. Вечером мы узнали, что они закрепились в подвале разрушенного здания заставы и продолжают сражаться. Успеют ли части 87‑й стрелковой дивизии выручить их?

По нашим самым оптимистическим предположениям, пограничники могли продержаться максимум два дня. Но многие заставы вели бой значительно дольше. А застава Лопатина устояла одиннадцать суток! Герои дрались до конца. Они погибли под развалинами здания, но не сложили оружия.

Мужественно держались пограничники Перемышльского отряда, которым командовал подполковник Я. И. Тарутин. На участке заставы лейтенанта П. С. Нечаева находился мост через реку Сан у Перемышля. Вражеское командование для захвата этого моста бросило специально подготовленный отряд. Ему удалось прорваться на мост и захватить его, но решительной контратакой пограничники отбросили гитлеровцев. Фашисты обрушили на наших бойцов шквал артиллерийского и минометного огня, под его прикрытием форсировали реку вброд и обошли пограничников с флангов. В неравном бою быстро таяли ряды героев. Наконец лейтенант Нечаев остался один. Он подпустил к себе фашистов вплотную и взорвал последнюю гранату.

Все это я рассказываю со слов очевидцев, а также на основе скупых донесений, поступавших с границы. Но вот еще одно свидетельство. К нам в плен попал немецкий фельдфебель, который участвовал в атаках на 9-ю пограничную заставу лейтенанта Н. С. Слюсарева. На участке этой заставы находился мост через реку Сан (восточнее Радымно). Показания гитлеровца были записаны фронтовым корреспондентом Владимиром Беляевым. Привожу эту запись.

«До сих пор, — сказал фельдфебель, — располагаясь поблизости от советской границы, мы слушали только песни советских пограничников и не предполагали, что люди, поющие так мечтательно, протяжно, мелодично, могут столь яростно защищать свою землю. Огонь их был ужасен! Мы оставили на мосту много трупов, но так и не овладели им сразу. Тогда командир моего батальона приказал переходить Сан вброд — справа и слева, чтобы окружить мост и захватить его целым. Но как только мы бросились в реку, русские пограничники и здесь стали поливать нас огнем. Потери от их ураганного огня были страшными. Нигде, ни в Польше, ни во Франции, не было в моем батальоне таких потерь, как в те минуты, когда порывались мы форсировать Сан. Видя, что его замысел срывается, командир батальона приказал открыть огонь из 80-миллиметровых минометов. Лишь под его прикрытием мы стали просачиваться на советский берег. Наша тяжелая артиллерия уже перенесла свой огонь в глубь советской территории, где слышался рокот танков. Но и находясь на советском берегу, мы не могли продвигаться дальше так быстро, как того хотелось нашему командованию. У ваших пограничников кое-где по линии берега были огневые точки. Они засели в них и стреляли буквально до последнего патрона. Нам приходилось вызывать саперов. Те, если им это удавалось, подползали к укреплениям и подрывали их динамитом. Но и после грохота взрывов пограничники сопротивлялись до последнего. Нигде, никогда мы не видели такой стойкости, такого воинского упорства. Мы уже обтекали огневую точку, двигались дальше, однако никакая сила не могла сдвинуть двух-трех пограничников с их позиции. Они предпочитали смерть возможности отхода. Советского пограничника можно было захватить только при двух условиях: когда он был уже мертв либо если его ранило и он находился в тяжелом, бессознательном состоянии… В нашем батальоне насчитывалось тогда 900 человек. Одними убитыми мы потеряли 150 человек. Больше 100 получили ранения. Многих понесло течением, и в суматохе мы так и не смогли их вытащить на берег…»

Мне нечего добавить к этому откровенному признанию немецкого фельдфебеля. Вот так встретили наши пограничники первый день войны.

А что в эти часы происходило на позициях пограничных укрепленных районов?

Напомню еще раз, что к началу вражеского нападения строительство большинства пограничных укрепленных районов нашего округа не было закончено, в строю находились лишь отдельные долговременные огневые точки (доты). Подготовленные полевые оборонительные позиции не были заняты нашими стрелковыми дивизиями прикрытия границы. Это еще более затрудняло оборону укрепрайонов. Гитлеровцы, наступавшие при поддержке мощного артиллерийского огня, сравнительно быстро блокировали большинство наших дотов, но не смогли сломить упорства их малочисленных гарнизонов. Фашистские орудия и танки били по дотам прямой наводкой бетонобойными снарядами. Вражеские саперы ползли к ним с взрывчаткой. Метким огнем, смелыми вылазками советские бойцы снова и снова отбивали врага. Горстки их дрались до конца. Маленькие гарнизоны дотов не прекращали борьбы, пока в живых оставался хоть один красноармеец. Лишь когда значительная часть фашистских войск, обошедшая укрепрайоны с флангов, была уже глубоко в нашем тылу, остатки гарнизонов получили приказ на отход. Они уничтожили тяжелое вооружение и проложили себе путь сквозь плотное вражеское кольцо. Подвиги этих людей были поистине легендарными. Каждое донесение из укрепленных районов мы читали с душевным трепетом.

Одним из дотов Струмиловского укрепрайона командовал младший лейтенант Д. С. Кулиш. В первые же часы войны дот был окружен врагом и подвергся методической осаде. Фашисты в упор расстреливали его из мощных орудий, поливали пылающими струями из огнеметов. Бойцы задыхались в ядовитом дыму, но отбивались с неослабевающим мужеством. Отчаявшись заставить советских воинов сложить оружие, фашисты подтащили к доту взрывчатку. Тогда горстка героев совершила внезапную вылазку и в яростной рукопашной схватке уничтожила вражеских саперов. Бой разгорелся с новой силой.

Гарнизоны дотов Перемышльского укрепленного района, которыми командовали младшие лейтенанты В. Д. Данин и П. И. Чаплин, несколько суток отбивали атаки фашистов. Экономя патроны, Данин подпускал гитлеровцев вплотную, а потом вел бойцов в рукопашную схватку. Но вот кончились патроны. Пали в бою почти все защитники маленькой крепости. В живых остались лишь двое: раненый лейтенант Данин и старший сержант Меркулов. Фашисты предложили им сдаться. В ответ Данин и Меркулов схватили последние гранаты, открыли дверь и молча бросились на гитлеровцев. Срезанный автоматной очередью, упал Меркулов. Фашисты кинулись к нему. Собрав остаток сил, старший сержант дернул рукоятку гранаты. Раздался взрыв… Истекавший кровью Данин сумел пробраться к соседнему доту.

На дот, в котором сражался гарнизон младшего лейтенанта Чаплина, фашисты обрушили сотни бетонобойных снарядов. Бойцы оглохли от грохота. Почти все были изранены осколками бетона, отлетавшими от стен. Дым и пыль не давали дышать. Иногда дот надолго замолкал. Но стоило гитлеровцам подняться в атаку, маленькая крепость оживала и косила их метким огнем. Фашистам удалось захватить железнодорожный мост через реку Сан. Но воспользоваться им они не могли: мост находился под прицелом пулеметов советского дота. И так продолжалось целую неделю, пока у храбрецов не кончились боеприпасы. Только тогда фашистским саперам удалось подтащить к доту взрывчатку. Лейтенант Чаплин и его подчиненные погибли, так и не покинув своего поста.

И таких гарнизонов в укрепленных районах было множество.

Огневые точки на советской границе, их малочисленные, но стойкие гарнизоны явились первым препятствием, о которое споткнулась огромная фашистская армия в своем марше на Восток. Героическая борьба пограничников и бойцов приграничных укрепленных районов имела огромное значение. Уже здесь, на первых километрах советской земли, дал трещину тщательно разработанный гитлеровским командованием план блицкрига.

ВЕРНОСТЬ ДОЛГУ

Пока отряды пограничников и гарнизоны укрепленных районов вели неравный бой в окружении огромных масс фашистских войск, дивизии, дислоцировавшиеся в непосредственной близости от границы, упорно пытались выйти на назначенные рубежи. Советские бойцы и командиры героически выполняли свой долг. Они непрерывно контратаковали наступавшего врага, несмотря на его многократное численное превосходство.

В полосе 5-й армии первыми вступили в бой в начале второй половины дня 22 июня по два полка 45, 62 и 87-й стрелковых дивизий (третьи полки этих соединений находились на строительных работах и не успели подойти к месту сражения) и полностью 124-я стрелковая дивизия. Поднятые по тревоге, захватив с собой ограниченное количество боеприпасов (обозы задержались на погрузке у складов в местах постоянной дислокации), части прямо с марша устремлялись в контратаки. Красноармейцы и командиры не жалели ни сил, ни жизни. Фашистам не удалось сломить мужества этих еще не обстрелянных бойцов. Стеной огня враг останавливал их, но вынудить к отступлению не мог.

А тем соединениям, которые располагались в глубине приграничной зоны, прежде чем выйти на свои рубежи, надо было пройти значительное расстояние. И они под непрерывными ударами фашистской авиации шли к границе с той организованностью и железным упорством, каким отличались наши кадровые дивизии.

Пока соединения второго эшелона спешили на помощь уже сражающимся четырем дивизиям, те, приняв на себя удар главных сил агрессора, стояли насмерть.

Сравнивая соотношение сил наших и немецких войск, вновь и вновь восхищаешься несгибаемой стойкостью советского воина.

В полосе нашей 5-й армии на 75-километровом участке от Устилуга до Крыстынополя, где наносился главный вражеский удар и фактически решалась судьба всего приграничного сражения, в первый день войны оказались лишь 87-я и 124-я стрелковые дивизии, а все остальные силы находились на значительном удалении.

На эти два соединения обрушился натиск до восьми пехотных и трех-четырех танковых дивизий противника при мощной поддержке авиации. Но наши люди не дрогнули.

Соотношение сил вообще было не в нашу пользу. На направлении главного удара врага вся группировка войск Юго-Западного фронта (три стрелковые дивизии и два мехкорпуса — 15-й и 22-й), не имевшая стройного оперативного построения и рассредоточенная на большую глубину, насчитывала примерно 100 тысяч человек и около 2 тысяч орудий и минометов. А против нее были заблаговременно развернуты и нацелены войска немецких 6-й армии и 1-й танковой группы, насчитывавших до 300 тысяч солдат и офицеров и около 5, 5 тысячи орудий и минометов. Значит, фашисты имели здесь общее тройное превосходство в живой силе и более чем двойное — в артиллерии. И вдобавок ко всему — господство в воздухе.

На направлении главного удара гитлеровцев в 250–300 километрах от границы располагались 9-й, 19-й механизированные корпуса. По общему числу танков все наши четыре мехкорпуса не уступали противнику, но это были в основном старые машины учебно-боевого парка. Новых танков КВ и Т-34, наиболее технически совершенных по тому времени, во всех четырех корпусах насчитывалось всего 163. А противник имел 700 танков новых образцов.

Не следует забывать также и тот факт, что если главные силы 15-го и 22-го мехкорпусов могли вступить в сражение не раньше второго дня войны, то соединения 9-го и 19-го мехкорпусов в лучшем случае успевали выйти к границе через четверо суток. А если к этому добавить, что механики-водители не успели еще освоить новые машины, то нетрудно будет убедиться, на чьей стороне было преимущество в танках.

В полосах 6-й и 26-й армий против наших пяти стрелковых и одной кавалерийской дивизий наступало 12–14 фашистских пехотных дивизий. Несмотря на более чем двойное превосходство в силах, немцы здесь, по существу, топтались на месте и продвигались лишь тогда, когда мы сами оттягивали наши части из-за неблагоприятно складывавшейся обстановки.

На правом фланге 5-й армии, в полосе которой наносила свой тщательно подготовленный главный удар группа немецких армий «Юг», севернее Владимир-Волынского противник был остановлен решительными контратаками 15-го стрелкового корпуса полковника И. И. Федюнинского.

Командир 45-й стрелковой дивизии опытный и хладнокровный генерал-майор Г. И. Шерстюк, чтобы экономно расходовать снаряды и патроны, приказывал подпускать фашистские цепи как можно ближе, расстреливать их в упор, а затем поднимал бойцов в штыки. Противник нес большие потери, но заметного продвижения не добился.

Тяжелые бои вели части 62-й дивизии, которой командовал молодой полковник М. П. Тимошенко. Когда 44-й стрелковый полк этого соединения был окружен фашистами, Тимошенко собрал свой последний небольшой резерв и сам повел его на выручку попавшего в беду полка. Узнав об этом, в яростную штыковую атаку кинулись и окруженные во главе с командиром полка подполковником Г. И. Фесенко и комиссаром полка батальонным комиссаром Н. И. Бессоновым. Очевидцы рассказывали, что, когда полк двинулся на прорыв, в первых рядах шли самые крепкие. За ними с трудом шли раненые — кто с винтовкой, кто с гранатой в здоровой руке. А позади ползли, не бросая оружия, те, кто идти не мог. Когда державшиеся на ногах товарищи хотели нести их, те отвечали: «Не надо. Идите вперед, а мы поддержим вас огнем!» От полученных ран потерял сознание командир взвода башкир младший лейтенант С. 3. Ахмедсафин. Бойцы подхватили его и понесли на руках. Но как только Сабир Захирович пришел в себя, он встал на ноги и снова повел своих подчиненных в атаку. Бесстрашие и решительность сделали свое дело — полк вырвался из окружения.

Столь же самоотверженно дрались с врагом бойцы, командиры и политработники 306-го стрелкового полка, которым командовал майор П. С. Гавриловский. Во время контратаки 1-я стрелковая рота глубоко вклинилась в расположение противника и оказалась отрезанной от своих. Создалось отчаянное положение: патроны были на исходе, пулеметы умолкли. Роту спасло мужество старшины Александра Ивановича Резниченко. С группой бойцов он, будучи раненным, пробился к окруженным товарищам и доставил им патроны. И рота снова атаковала противника.

Несколько позже враг вышел в тыл 3-й стрелковой роте. Лейтенант Николай Филиппович Скляренко повел бойцов на прорыв. Вооружившись винтовкой, командир шел впереди. В жаркой схватке он заколол штыком четырех гитлеровцев. Воодушевленные его примером, бойцы стремительным броском вырвались из кольца.

Вечером продвинувшийся вперед 1-й батальон был окружен фашистами в селе Замлынье. Долго фашисты не могли ворваться на позиции наших бойцов. Когда иссякли патроны, командир батальона старший лейтенант Леонид Сергеевич Котенко внезапно для врага повел своих подчиненных в штыковую атаку. По вражеским трупам они проложили дорогу к главным силам полка.

Взвод 4-й стрелковой роты под командованием младшего лейтенанта Андроника Саркисовича Мкртычяна прикрывал переправу через реку у деревни Быстраки. Две фашистские роты наседали на один наш взвод, но все их атаки разбивались о стойкость советских бойцов. Когда гитлеровцам все же удалось зацепиться за восточный берег, Мкртычян и его подчиненные смелыми ударами сбросили их в реку.

А вот донесение о подвиге пулеметчика Ивана Ивановича Апанасенко. В жарком бою он поддерживал огнем свою контратакующую роту и не заметил, что фашисты обступили его. Гитлеровцы то с одной, то с другой стороны пытались приблизиться к смельчаку. Меткими очередями он отбил три атаки. Кончались патроны. «Рус, сдавайся!» — кричали гитлеровцы. Советский боец молчал. Фашисты осмелели и бросились на его окопчик. Пулеметчик хладнокровно расстрелял гитлеровцев, поднявшихся во весь рост, а тех, кто залег, забросал гранатами и сумел прорваться к своим.

В донесении из 306-го полка мне запомнились слова о том, что почти половина бойцов и командиров 3-го батальона получили ранения, но отказались покинуть поле боя. Во время тяжелой схватки командование 9-й ротой принял младший лейтенант Д. С. Сисман. Он уже дважды был ранен, но продолжал сражаться. Лишь после третьего ранения его в бессознательном состоянии эвакуировали в тыл.

И. И. Федюнинский донес штабу фронта о героической стойкости полков 87-й и 124-й стрелковых дивизий. Вначале я удивлялся: ведь по плану прикрытия границы обе эти дивизии входили в состав 27-го корпуса. Но, взглянув на карту, догадался, почему так получилось. Во время нападения гитлеровцев эти дивизии оказались на большом удалении от штаба своего корпуса. Тогда командующий армией распорядился временно подчинить их И. И. Федюнинскому, 15-й стрелковый корпус которого уже вступил в сражение.

По лаконичным строчкам донесений трудно было представить картину боев во всех подробностях. Но с каждым часом обстановка постепенно прояснялась. Федюнинский с восхищением отзывался о своих новых соединениях.

Командир 87-й стрелковой дивизии Ф. Ф. Алябушев, узнав о нападении гитлеровцев, поспешил со своими двумя полками от Владимир-Волынского к границе. Его части смогли пробиться к приграничному укрепленному району, нанесли неожиданный удар по наступавшим гитлеровцам. Но враг обладал огромным численным превосходством. Пользуясь тем, что сплошного фронта у нас здесь не было, он охватил выдвинувшиеся полки с флангов. Тем временем части 14‑й немецкой танковой дивизии устремились в разрыв, образовавшийся между нашими 87-й и 62-й стрелковыми дивизиями. Для немецких танков открылся свободный путь на Луцк.

Окруженные полки упорно сражались, отвлекая на себя значительные силы противника. Враг ничего не жалел, чтобы уничтожить советскую дивизию. Атака следовала за атакой. Гитлеровцам удалось отсечь 96-й стрелковый полк. Но его командир подполковник Емельян Иванович Василенко быстро создал ударную группу и повел ее в контратаку. В боевых порядках контратакующих вручную катили орудия и в упор расстреливали фашистов артиллеристы 1-го дивизиона 197-го артиллерийского полка во главе со своим бесстрашным командиром старшим лейтенантом Михаилом Захаровичем Войтко. Гитлеровцы не выдержали и расступились. Части дивизии вновь соединились и стали сражаться с еще большим упорством. Забегая вперед, скажу, что это соединение геройски держалось у самой границы, пока в конце июня не получило приказ пробиваться к своим.

К югу от Владимир-Волынского, на сокальском направлении, тоже разгорелись кровопролитные бои. Сюда во второй половине дня 22 июня подоспели полки 124-й стрелковой дивизии под командованием генерала Филиппа Григорьевича Сущего, моего близкого товарища — однокашника по учебе в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Его части с ходу атаковали противника, потеснили его. Но слишком неравными были силы. Под нажимом врага, цепляясь за каждый удобный рубеж, дивизия была вынуждена медленно отходить.

Вечером фашисты прорвались к огневым позициям 341-го гаубичного артиллерийского полка дивизии. Батарейцы смело подпустили немцев на близкое расстояние и стали расстреливать их в упор. С большими потерями гитлеровцы откатились. Получив подкрепление, они бросились в новую атаку, и опять огонь советских орудий отбросил их. Когда не осталось ни одного снаряда, командир артполка майор Федор Кириллович Сеченко повел своих артиллеристов в контратаку, как пехоту, и вновь оттеснил фашистов.

Враг и здесь воспользовался разрывами в нашем фронте. Его танки обошли открытые фланги и устремились на Радзехув. Чтобы выправить положение, командующий фронтом решил перебросить сюда главные силы

15-го механизированного корпуса. Нам было известно, что его передовая 10-я танковая дивизия сейчас находится в 60–70 километрах от Радзехува. Успеет ли она опередить противника? Вряд ли. Но даже если случится такое, то корпусу неизбежно придется вступать в бой по частям, а это намного усложнит задачу. Мы с беспокойством ждали первых донесений от его командира генерал-майора И. И. Карпезо.

Пока принимались меры против прорвавшихся от Сокаля танковых и моторизованных колонн, с севера, из-под Владимир-Волынского, были получены утешительные вести. Там танковым частям противника, обошедшим 87-ю стрелковую дивизию и устремившимся на Луцк, не удалось продвинуться столь глубоко, как на радзехувском направлении. На их пути стала подоспевшая сюда 1-я противотанковая артиллерийская бригада, передовые подразделения которой столкнулись с противником в районе Войницы, в 20 километрах к востоку от Владимир-Волынского.

Получив донесение, что передовые батареи открыли ураганный огонь по неприятельским танкам, командир бригады генерал-майор К. С. Москаленко, командир 22-го механизированного корпуса генерал-майор С. М. Кондрусев и его начальник штаба генерал-майор В. С. Тамручи поспешили подняться на ближайшую высотку, чтобы разобраться в обстановке. Они увидели на дороге окутанные черным дымом танки. Командир 22-го мехкорпуса сердито крикнул Москаленко:

— Что твои артиллеристы делают? Ведь это же наши машины!

Генерал Кондрусев был убежден, что это отходит 41-я танковая дивизия его корпуса, стоявшая накануне войны в районе Владимир-Волынского. Но танки приближались, стали видны фашистские опознавательные знаки. Да и по внешним контурам машины явно отличались от советских. Тем временем снаряды стали падать на высотку. Генерал Кондрусев был тяжело ранен. Кирилл Семенович Москаленко перебрался на новый наблюдательный пункт. Большая часть его бригады успела развернуться по обеим сторонам шоссе. Противотанковых снарядов было мало, и генерал приказал артиллеристам стрелять только наверняка: «Один снаряд — один танк!»

Фашистские танки надвигались. На наблюдательном пункте командира бригады зуммерили телефоны. «Можно ударить, товарищ генерал?» — запрашивали командиры дивизионов. Генерал отвечал: «Потерпите еще». Танки прибавили скорость. Еще немного — и они ворвутся на огневые позиции артиллеристов. Наконец Москаленко подал сигнал.

Десятки орудий выстрелили почти одновременно. Еще несколько залпов — и на подступах к огневым позициям наших батарей кострами запылали вражеские машины. Основной удар противника пришелся по дивизиону капитана А. Н. Феоктистова. Танки продолжали двигаться вперед. И чем ближе они подходили, тем меньше их оставалось. Особенно метко били расчеты, которыми командовали сержанты Т. И. Москвин и П. И. Тугин. Горящие машины преградили путь идущий позади. Те устремились в промежутки между подбитыми танками. Это облегчило задачу артиллеристам: повысилась точность огня. Еще несколько машин загорелось. Все же отдельные машины прорвались к огневым позициям артиллеристов. Здесь красноармейцы встретили их связками гранат.

1-я противотанковая артиллерийская бригада понесла значительные потери, но остановила врага. Это произошло неподалеку от тихого украинского местечка Корчина.

Не успели мы порадоваться этой удаче на севере, как поступило донесение генерала Карпезо. Он сообщал, что его 10-я танковая дивизия, изготовившись к бою, выслала передовой отряд на Радзехув. Выступила и 37-я танковая, но в ее составе всего лишь четыре танковых батальона, а 212-я моторизованная дивизия из-за отсутствия машин совершает марш пешим порядком. Командир корпуса просил немедленно выделить ему автотранспорт, без которого дивизия не сможет организовать ни подвоз боеприпасов, ни эвакуацию раненых. Еще хуже положение в 25-м мотоциклетном полку, корпусном батальоне связи и инженерном батальоне: они вообще выступить не могут — нет транспорта.

Мы знали, что 15-й мехкорпус слабо укомплектован техникой, но только теперь полностью осознали последствия этого. Корпусу трудно было успеть перехватить вражескую танковую колонну, устремившуюся от Сокаля на юго-запад.

Что же делать? Генерал Кирпонос, занятый переговорами с командующими армиями, бегло прочитал телеграмму Карпезо и протянул начальнику штаба:

— Подумайте, что можно сделать.

Пуркаев нахмурился, долго вертел в руке карандаш, а потом написал на телеграмме: «Начальнику оперативного отдела. Взять, что можно, из местных средств. Потребовать от Карпезо выполнения приказа».

Прежде чем передать командиру корпуса приказ о немедленном выступлении навстречу противнику, я разыскал генерала Моргунова, начальника автобронетанкового управления фронта. Показываю ему донесение Карпезо, прошу:

— Выделите ему хотя бы один автомобильный батальон.

Моргунов разводит руками. Почти весь фронтовой автотранспорт занят на перевозке техники, вооружения и материальных запасов стрелковых корпусов, выдвигающихся из глубины территории округа к границе. Остался небольшой резерв, но он находится в районе Шепетовки. Чтобы перебросить его оттуда, потребуется немало времени.

Значит, помочь корпусу нечем. И генералу Карпезо летит короткий ответ; «Выполняйте приказ». Это означает: спешите на Радзехув и немедленно наносите контрудар по врагу теми силами и средствами, какими располагаете…

Новый тревожный запрос, теперь уже из Житомира, от генерал-майора Н. Ф. Фекленко, командира 19-го механизированного корпуса. Как и 9-й мехкорпус генерала К. К. Рокоссовского, он должен спешить на помощь 5-й армии. Но его мотопехота вынуждена двигаться пешком, а артиллерию, боеприпасы и продовольствие везти не на чем: нет тракторов и автомашин. Генерал просит хотя бы 40 автомашин из окружного резерва.

Встревоженный Кирпонос вызвал генерала Моргунова.

— Немедленно передайте Фекленко сорок автомашин из Шепетовки. Все, что есть у вас в резерве, направляйте ему и Рокоссовскому. В Киеве попросите ускорить обеспечение мехкорпусов машинами и тракторами за счет мобилизационных поставок.

Да, все надежды приходилось возлагать на мобилизацию автотранспорта из народного хозяйства республики. Но на это опять-таки нужно время… А как воевать без автомашин и тракторов сейчас?

В полосе 5-й армии положение остается тяжелым.

В 6-й армии самое трудное испытание выпало на долю правофланговых — 41-й стрелковой, 3-й кавалерийской — дивизий и батальонов Рава-Русского укрепленного района. На 41-ю дивизию, успевшую развернуться в промежутках между дотами укрепрайона, обрушился удар двух вражеских пехотных дивизий. При поддержке танков, артиллерии и авиации фашистская пехота наступала на нескольких направлениях, стремясь расчленить боевые порядки советских частей. Не раз ей удавалось вклиниться в наше расположение. В эти критические моменты командир дивизии генерал Г. Н. Микушев, его заместитель по политической части полковой комиссар А. М. Антонов и начальник штаба полковник Н. В. Еремин поднимали полки в контратаку. Бойцы и командиры сражались отважно. Даже раненые не покидали строя. В числе особо отличившихся упоминался командир роты старший лейтенант Ш. И. Тихоридзе. Он был ранен в рукопашной схватке, и командир батальона приказал отправить его в тыл. Но в это время немцы пошли в очередную атаку. Старший лейтенант, поддерживаемый под руки бойцами, вернулся в свою роту и снова стал руководить боем.

Противнику так и не удалось пройти через боевые порядки 41-й дивизии. Но он нащупал другое слабое место — стык между войсками 5-й и 6-й армий — и сейчас же направил туда крупные силы. Смяв небольшие подразделения пограничников, фашисты с ходу заняли станцию Пархач и устремились на восток. Поблизости от станции располагался 158-й кавалерийский полк 3-й кавалерийской дивизии. Узнав о продвижении гитлеровцев, командир полка подполковник Яков Игнатьевич Бровченко поднял бойцов по тревоге. Командир дивизии генерал М. Ф. Малеев приказал конникам во взаимодействии с 491-м стрелковым полком 159-й стрелковой дивизии выбить фашистов со станции.

Атака конницы ошеломила гитлеровцев. Их пехота в панике побежала. Кавалеристы и стрелки преследовали ее до самой границы. Для сотен фашистских солдат первый день войны стал и последним. Многие из гитлеровцев оказались в плену. Только один младший сержант С. И. Харчук привел к командиру эскадрона пять обезоруженных фашистов. Собрав свои части, немецкое командование бросило их против советских кавалеристов. Бой был жаркий. Но на помощь полку Бровченко вовремя подошли остальные части кавалерийской дивизии. Геройски сражался 99-й кавалерийский полк под командованием майора А. Н. Инаури. Смелыми действиями конников гитлеровцы были остановлены.

В полосе 26-й армии большой урон нанесла врагу 99-я стрелковая дивизия генерала Н. И. Дементьева, которая действовала совместно с пограничниками и батальонами Перемышльского укрепленного района. Хотя в результате внезапности нападения частям 101-й немецкой пехотной дивизии удалось ворваться в пограничный город Перемышль, но развить успех они не сумели. Наши войска атаковали противника. Они дрались за каждый дом, В донесении командарма генерал-лейтенанта Ф. Я. Костенко говорилось о взводе младшего лейтенанта П. И. Гончарова. Трижды противник оттеснял подразделение. И трижды бойцы, из которых многие были ранены, шли в новую атаку, чтобы вернуть свою позицию.

Хотя освободить Перемышль пока не удалось, враг был задержан, и генерал Дементьев заверил командование, что утром он вышвырнет гитлеровцев из города.

Командующий ВВС фронта и его штаб тем временем стремились наладить управление авиачастями. Это было нелегко. Внезапными ударами с воздуха враг в первые же часы нападения причинил чувствительный урон нашему самолетному парку, нарушил связь командования с аэродромами. Командиры авиационных дивизий действовали на свой страх и риск. Над полем сражения можно было увидеть небольшие группы наших самолетов, ведомые отчаянными смельчаками. Несмотря на свою малочисленность, они самоотверженно бросались на вражеские самолеты и бились из последних сил.

Только к вечеру генералу Птухину в крайне трудных условиях удалось восстановить управление авиационными частями и перейти к организованным действиям. Стало известно, что за день наши летчики сбили 46 фашистских самолетов. Но и сами они имели большие потери в неравных воздушных схватках. Воздушные бойцы не жалели жизни ради победы, бесстрашно вступали в бой с превосходящим противником. В первые же часы войны над приграничным украинским городом Ровно был совершен воздушный таран. Его осуществил комсомолец лейтенант Иван Иванович Иванов. Летчик старший политрук К. С. Сердюцкий сбил два фашистских самолета. Командир эскадрильи 86-го бомбардировочного полка капитан С. П. Жуков в единоборстве с тремя фашистскими истребителями сбил один из них, но и сам был подбит. Он выбросился с парашютом, с трудом добрался до своего аэродрома и, едва ему успели перебинтовать раны, снова вылетел на боевое задание. Капитан И. И. Гейбо с группой из нескольких самолетов атаковал 18 фашистских бомбардировщиков и обратил их в бегство. Несколько позднее он, прикрывая наш поврежденный в бою самолет, на своем И-16 пошел в атаку против двух «мессершмиттов» и тем спас товарища. И таких примеров было много.

Положение на нашем фронте к концу дня оставалось очень тяжелым. Но то, что на ряде участков враг был остановлен, придавало нам сил, побуждало надеяться на лучшее,

ГОТОВИМ КОНТРУДАР

С каждым часом становилось очевиднее, что мы имеем дело не с пограничным инцидентом, а с началом тщательно подготовленной войны и первой ее большой наступательной операцией, на которую фашистское командование возлагало большие надежды. Отданный войскам прикрытия государственной границы приказ — уничтожить вторгшегося противника и остатки его отбросить за пределы страны — оказался нереальным. И не только потому, что в приграничной зоне у нас было меньше сил, чем у агрессора, но и потому, что нападение, несмотря на принятые накануне войны серьезные меры по усилению боевого состава войск нашего округа, все же оказалось для нас внезапным, и мы не успели своевременно изготовиться для его отражения.

Два обстоятельства были главными в сложившейся обстановке. Во-первых, ясно наметившееся в полосе прикрытия 5-й армии вторжение в глубь нашей территории крупных сил противника, во главе которых продвигалась мощная танковая группировка генерала Клейста. Во-вторых, значительная разбросанность и удаленность наших мехкорпусов и других резервов фронта от района вторжения, что и заставило наши войска на первых порах вести только оборонительные действия. Надо было думать о том, как остановить лавину вражеских войск, выиграть время для сосредоточения необходимых сил и средств, и только после этого можно было переходить к более активным действиям.

К вечеру 22 июня ни у кого из командования и штаба нашего фронта не возникало и мысли о возможности немедленного контрнаступления. Лишь бы выстоять! Все были уверены, что и директивы из Москвы будут нацеливать нас на оборонительные действия.

Примерно в одиннадцатом часу вечера начальник спецсвязи Клочков сообщил мне, что передается новая оперативная директива Народного комиссара обороны. Не дожидаясь, когда доставят документ целиком, я стал читать его отрывки по мере поступления.

Начиналась телеграмма оценкой обстановки. Правильно указывалось, что главный удар противник наносит на Владимир-Волынский и Радзехув, в центре и на левом фланге нашей 5-й армии. Однако итоги первого дня войны оценивались чрезмерно оптимистически. Указывалось, что противник лишь на этих направлениях ценой больших потерь достиг незначительных успехов, а на всем остальном протяжении границы с Германией и Румынией атаки отбиты с большими потерями для наступающего. С тяжелым чувством я перечитывал эти фразы. Невольно подумалось, что оптимизм оценок в документе из центра во многом был навеян и нашими довольно бодрыми донесениями.

Мы в 15 часов, еще не располагая исчерпывающими сведениями, отделались, по существу, общими фразами и ничего не сообщили о прорыве двух мощных танковых группировок — точные данные о них мы получили лишь в конце дня. Ведь пока штабы корпусов обобщат накопившиеся сведения и передадут их в штаб армии, тот в свою очередь оценит всю эту информацию и передаст в штаб фронта, проходит несколько часов, а за это время в столь быстро меняющейся обстановке происходят зачастую коренные повороты в ходе боевых действий.

Просматривая сейчас наши первые разведывательную и оперативную сводки, я с горечью убеждаюсь: в них далеко не отражалась вся та огромная опасность, которая угрожала войскам северного фланга нашего фронта. Какие, к примеру, сведения о противнике, наступавшем на нашу 5-ю армию, смогли сообщить наши фронтовые разведчики? Они отмечали, что в районе Любомля наступает одна пехотная дивизия, в направлении Владимир-Волынского — одна пехотная и одна танковая, а южнее, до самой границы с 6-й армией, — еще две немецкие пехотные дивизии.

Получалось, что во всей полосе армии наступает всего лишь пять дивизий противника. Учитывая, что неподалеку от границы у нас стояли четыре стрелковые дивизии, положение, естественно, казалось не столь уж угрожающим. Из этого и исходила полученная нами директива. Ведь ни наркому, ни начальнику Генерального штаба не было еще известно, что от Сокаля хлынул на Радзехув по свободной от наших войск местности немецкий моторизованный корпус и что такой же корпус стремится прорваться от Устилуга на Луцк. Когда мы более реально оценили угрозу для правого фланга своего фронта, наши сводки, не отражающие всей тяжести угрозы, уже были в Москве, Вероятно, такие же погрешности в оценке сил противника, вторгшегося в пределы страны, были допущены и штабами других фронтов.

Исходя из них, верховное командование теперь ставило задачи на 23 и 24 июня. Войскам нашего фронта предписывалось: «Прочно удерживая государственную границу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти механизированных корпусов, и всей авиации фронта окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, к исходу 24.6 овладеть районом Люблин…»

У меня перехватило дыхание. Ведь это же задача невыполнимая!.. Но размышлять было некогда. Схватив документ, бегу к начальнику штаба фронта. По дороге прикидываю в уме, какие предложения я могу ему высказать.

Когда я зачитал генералу Пуркаеву телеграмму, он с явным недоверием взглянул на меня, выхватил бланк и перечитал текст несколько раз. Быстро обмениваемся мнениями. Они у нас сходятся: к наступлению мы не готовы. Взяв у меня карту с обстановкой и прихватив директиву, Пуркаев молча подал мне знак следовать за ним. Идем к командующему фронтом.

— Что будем делать, Михаил Петрович? — начал Пуркаев еще с порога. — Нам бы, слава богу, остановить противника на границе и растрепать его в оборонительных боях, а от нас требуют уже послезавтра захватить Люблин!

Генерал Кирпонос, по обыкновению, не торопился с выводами. Молча протянул руку за документом, внимательно прочитал его, поднял трубку телефонного аппарата:

— Николай Николаевич, зайди, пожалуйста, ко мне. Член Военного совета был, как всегда, бодр и энергичен. Командующий протянул ему директиву. Быстро пробежав ее глазами, Вашугин откинулся на спинку кресла и оглядел присутствовавших.

— Ну и что же, товарищи, приказ получен — нужно выполнять.

— Так-то оно так, Николай Николаевич, — проговорил Пуркаев, — но мы сейчас не готовы к этому. Нам пока приходится думать об обороне, а не о наступлении.

Вашугин даже привстал. Начальник штаба решительно продолжал:

— Давайте трезво рассмотрим положение. Только на луцком направлении, в полосе между Любомлем и Сокалем, наступает десять вражеских пехотных и танковых дивизий. Что мы им можем противопоставить? Нам известно, что здесь развернулись лишь по два полка наших сорок пятой, шестьдесят второй, восемьдесят седьмой и сто двадцать четвертой стрелковых дивизий. Их третьи полки пока еще на марше. Завтра в этом районе мы в лучшем случае будем иметь еще сто тридцать пятую стрелковую дивизию и две дивизии двадцать второго механизированного корпуса, причем его наиболее боеспособная сорок первая танковая вряд ли сумеет подойти.

(С ней получилась явная неувязка: вскрыв пакет с выпиской из армейского плана прикрытия границы, командир дивизии буквально из-под носа немцев увел свое соединение из района Владимир-Волынского и направился на северо-восток, по-видимому, к Ковелю, где по плану должен был сосредоточиваться весь 22-й мехкорпус. Связи с дивизией к концу дня не было ни у командарма, ни у командира корпуса. Потапов выслал командиров штаба на розыски, но пока неизвестно, где она и что с ней.)

— Таким образом, — сказал Пуркаев, — завтра мы на этом направлении в лучшем случае сможем собрать против десятка вражеских дивизий менее семи наших. О каком же немедленном наступлении может идти речь? — Не давая перебить себя пытавшемуся что-то сказать Вашугину, Максим Алексеевич продолжал: — К тому же следует ожидать, что враг сегодня ввел в сражение лишь первый эшелон своих сил и в последующие дни, безусловно, будет — и значительно быстрее, чем мы, — наращивать силы. Вы посмотрите, — начальник штаба ткнул карандашом в карту, — вот только здесь, северо-западнее Устилуга, наша разведка в шестнадцать часов отметила сосредоточение свыше двухсот вражеских танков. И это далеко не единственный район, где обнаружены танковые резервы врага…

Воспользовавшись тем, что Пуркаев на мгновение замолчал, рассматривая карту, член Военного совета нетерпеливо спросил:

— У вас все, Максим Алексеевич?

— Нет, не все.

Не отрывая взгляда от карты, начальник штаба продолжал развивать свою мысль. Все наши войска второго эшелона, которые выдвигаются из глубины в полосу 5-й армии, находятся на различном удалении от границы:

31-му и 36-му стрелковым корпусам нужно пройти 150–200 километров. Это займет минимум пять-шесть суток, учитывая, что пехота следует пешим порядком. 9-й и 19-й механизированные корпуса сумеют сосредоточиться и перейти в наступление против вражеской главной ударной группировки не раньше чем через трое-четверо суток. И лишь 4, 8 и 15-й механизированные корпуса имеют возможность перегруппироваться в район сражения через один-два дня.

Нельзя не учитывать также, что войска следуют к границе, подвергаясь непрерывным массированным ударам фашистской авиации. Нетрудно представить, как это обстоятельство усложнит перегруппировку и ввод войск в сражение. Следует иметь в виду и то, что ни армейского, ни фронтовых тылов у нас, по существу, пока нет — они еще не отмобилизованы и не развернуты.

Получается, что подойти одновременно к месту начавшихся боевых действий наши главные силы не могут. Корпуса будут, видимо, ввязываться в сражение по частям, так как им с ходу придется встречаться с рвущимися на восток немецкими войсками. Произойдет встречное сражение, причем при самых неблагоприятных для нас условиях. Чем это нам грозит, трудно сейчас полностью представить, но положение наше будет безусловно тяжелым.

С каждым словом Пуркаева Кирпонос и Вашугин все более мрачнели. Н. Н. Вашугин уже не пытался перебить начальника штаба.

Максим Алексеевич оперся ладонью на карту:

— Нам, товарищ командующий, остается только доложить в Москву о сложившейся обстановке и просить об изменении задачи. Мы сейчас можем только упорными боями сдерживать продвижение противника, а тем временем организовать силами стрелковых и механизированных корпусов, составляющих наш второй эшелон, прочную оборону в глубине полосы действий фронта на линии прежних Коростенского, Новоград-Волынского, Шепетовского, Староконстантиновского и Проскуровского укрепленных районов. Остановив противника на этом рубеже, мы получим время на подготовку общего контрнаступления. Войска прикрытия после отхода за линию укрепленных районов мы используем после как резерв. Именно такое единственно разумное решение я вижу в создавшейся обстановке.

На минуту воцарилось молчание. Генерал Кирпонос в глубокой задумчивости вертел в руках карандаш. Первым заговорил корпусной комиссар Вашугин.

— Все, что вы говорите, Максим Алексеевич, — он подошел к карте, — с военной точки зрения, может быть, и правильно, но политически, по-моему, совершенно неверно! Вы мыслите как сугубый военспец: расстановка сил, их соотношение и так далее. А моральный фактор вы учитываете? Нет, не учитываете! А вы подумали, какой моральный ущерб нанесет тот факт, что мы, воспитывавшие Красную Армию в высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдем к пассивной обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора! А вы еще предлагаете допустить фашистов в глубь советской земли!.. — Переведя дыхание, член Военного совета уже более спокойно добавил: — Знаете, Максим Алексеевич, друг вы наш боевой, если бы я вас не знал как испытанного большевика, я подумал бы, что вы запаниковали. — Заметив, что на широкоскулом загорелом лице Пуркаева заходили желваки, Вашугин сказал мягко: — Извините, я не хотел вас обидеть, просто я не умею скрывать то, что думаю.

Опять наступила тишина.

Наконец Кирпонос оторвал взгляд от карты и медленно заговорил:

— Думаю, что вы оба правы. Против оперативной целесообразности ваших предложений, Максим Алексеевич, возразить нечего. У них одна уязвимая сторона: старые укрепленные районы не готовы принять войска и обеспечить им благоприятные условия для успешной обороны.

— Да, но войска второго эшелона с помощью саперов смогут быстро привести эти укрепрайоны в боевую готовность… — вставил Пуркаев.

Не ответив на реплику, Кирпонос в прежнем спокойном тоне продолжал:

— Но, со своей стороны, не лишены логики и соображения Николая Николаевича. Приказ есть приказ: его нужно выполнять. А если каждый командующий, получив боевой приказ, вместо его неукоснительного выполнения будет вносить свои контрпредложения, то к хорошему это не приведет. Конечно, взять к исходу двадцать четвертого июня Люблин мы вряд ли сумеем. Но попытаться нанести мощный контрудар по вторгшимся силам противника мы обязаны. Для этого мы сможем привлечь до пяти механизированных корпусов. Я считаю, что главная задача теперь состоит в том, чтобы быстро сосредоточить мехкорпуса к полю сражения и одновременно нанести мощный контрудар. Нужно, Максим Алексеевич, немедленно довести до войск соответствующие боевые распоряжения и проследить за их выполнением. Особое внимание следует уделить обеспечению надежного прикрытия механизированных корпусов с воздуха во время выдвижения и ввода в сражение. Вместе с этим следует поставить Потапову задачу: всеми силами и средствами его армии во взаимодействии с правым крылом шестой армии при поддержке основных сил фронтовой авиации не допустить дальнейшего продвижения фашистских войск в глубь нашей территории.

— Вот это деловой разговор, — поддержал Ватутин.

— Что будем делать с корпусом Рябышева? — спросил Пуркаев. — Ему отдан приказ повернуть из района Самбора в район восточное Львова и войти в подчинение Музыченко.

Подумав, Кирпонос ответил:

— Вот и хорошо. Пусть продолжает марш, а тем временем поставим Музыченко задачу: нанести с юга контрудар силами не одного, а двух — четвертого и восьмого — мехкорпусов. Нацелить их надо, как и выдвигающийся из района Злочева пятнадцатый мехкорпус, под основание танкового клина, вбиваемого противником. С войсками второго эшелона фронта поступим так: девятому и девятнадцатому мехкорпусам, а также всем стрелковым корпусам, составляющим второй эшелон фронта, продолжать форсированный марш к границе по указанным им маршрутам, а тем временем мы в соответствии с развитием обстановки уточним направления и рубежи их ввода в сражение. Учитывая, что главный удар противника явно вырисовывается в стыке наших пятой и шестой армий, необходимо немедленно поставить задачу тридцать седьмому стрелковому корпусу прикрыть Тарнополь с северо-запада. Ускорьте его выдвижение. Восьмидесятую стрелковую дивизию этого корпуса следует оставить здесь — это наш резерв на случай крупных воздушных десантов в тылу наших войск и, в частности, в районе нашего командного пункта.

Глядя на задумавшихся собеседников, Кирпонос заключил:

— Молчание — знак согласия. Вижу, что мое решение вам по душе.

Вашугин бодро поддержал командующего. Пуркаев только молча кивнул.

Почему было принято такое решение? По-видимому, генерал Кирпонос считал, что в тяжелой, все более угрожающей обстановке главное — не обрекать войска фронта на пассивную оборону, а сохранить единство взглядов и действий, сделать все, чтобы помочь верховному командованию осуществить намеченный план, ибо от этого зависело положение не только нашего, но и соседних фронтов.

В это время к нам прибыли начальник Генерального штаба генерал армии Г. К. Жуков и назначенный членом Военного совета фронта Н. С. Хрущев.

Георгий Константинович, всегда отличавшийся конкретностью и четкостью в организации управления войсками, одобрил принятое командованием фронта решение и предложил, не теряя времени, отдать приказ о подготовке контрудара. Начальник Генерального штаба коротко ознакомил Военный совет фронта с делами у наших соседей. Он сказал, что на юге противник особой активности не проявляет и там государственная граница прочно удерживается 9-й армией, сформированной из войск Одесского военного округа. А вот на Западном фронте обстановка складывается очень тревожно. По-видимому, противник наносит там главный удар. Соседняя с нами левофланговая 4-я армия этого фронта ведет пока бои в районе Пружаны, Городец. В направлении на Брест-Литовск противник глубоко вклинился в нашу оборону, и здесь, так же как и у нас, советские войска готовят мощный контрудар.

Жуков поинтересовался, имеем ли мы проводную связь с Музыченко. Получив утвердительный ответ, генерал армии сказал, что побывает у него, а пока переговорит с ним. Кирпонос распорядился немедленно вызвать командующего 6-й армией к аппарату. Выслушав доклад командарма о состоянии войск, о противнике, Жуков особо подчеркнул, насколько важно, чтобы 4‑й мехкорпус как можно быстрее был переброшен на правый фланг армии.

Вскоре Г. К. Жуков в сопровождении представителей штаба фронта выехал в 8-й механизированный корпус генерал-лейтенанта Д. И. Рябышева, чтобы на месте ознакомиться с состоянием его войск и ускорить их выдвижение из района Львова на Броды.

Быстро готовим боевые распоряжения войскам. К командующему 5-й армией на самолете вылетел генерал Панюхов. Он вез приказ: силами 22-го механизированного корпуса и 135-й стрелковой дивизии нанести контрудар с целью разгрома владимир-волынской танковой группировки противника и оказания помощи двум окруженным полкам 87-й стрелковой дивизии.

15-му мехкорпусу было приказано немедленно наступать на Радзехув. Войскам 6-й армии надлежало отбросить противника, ворвавшегося в Рава-Русский укрепрайон, а силами 4-го мехкорпуса поддержать наступление 15-го мехкорпуса. 8-й мехкорпус генерал Музыченко должен был немедленно повернуть из района Львова к Бродам. В корпуса, выдвигавшиеся к границе из глубины, были посланы радиограммы: максимально ускорить движение.

Распоряжения отдать не трудно, куда труднее было их выполнить. Понимая это, генерал Кирпонос разослал в 5-ю и 6-ю армии, в 8-й и 15-й мехкорпуса своих представителей для контроля.

Ночь на 23 июня была уже второй бессонной для всех на КП фронта. Командующий и штаб настойчиво пытались наладить управление войсками, уже вступившими в смертельную схватку с врагом. Но и к утру еще не было полной ясности в обстановке. Посланные нами в 8-й и 15-й мехкорпуса командиры штаба фронта еще не вернулись, связь со штабом 5-й армии вновь надолго прервалась. Чрезвычайно обеспокоенный этим, генерал Пуркаев почти каждые четверть часа требовал к себе начальника связи фронта генерала Добыкина и мрачно спрашивал:

— Наладили связь с Потаповым? Добыкин растерянно разводил руками.

— Когда же будет связь? — повышал голос Пуркаев. Начальник связи лишь бледнел и молчал. Что он мог ответить?

Максим Алексеевич знал положение не хуже его. Связь хорошо работала, когда войска стояли на месте и когда ее никто не нарушал. А разгорелись бои, и все приходится налаживать сначала. Ничего не добившись от Добыкина, Пуркаев вызвал меня:

— Ну что, возвратились наши посланцы от Потапова? Я ответил отрицательно. Пуркаев сердито ворчал и снова и снова требовал любыми средствами добыть крайне нужные для командования фронта данные о положении наших войск и о действиях противника. Я разделял душевное состояние своего начальника, но, к сожалению, никакой энергией невозможно было выправить дело. Донесения поступали бессистемно и были крайне скудны. Да и то, что доходило до нас, радовало мало. Когда генерал Варенников доложил о местонахождение 8-го мехкорпуса, нам стало ясно: на его ввод в сражении мы пока не можем рассчитывать. От командира 2-й артиллерийской противотанковой бригады полковника М. И. Неделина поступило донесение, что трактора из народного хозяйства он еще не получил и двинуть к границе сможет лишь один дивизион. Не так-то просто оказалось отмобилизовываться в приграничном районе в условиях начавшейся войны.

С особым нетерпением ожидали мы сообщений из 5-й армии и 15-го мехкорпуса. Однако лишь к вечеру, после возвращения выезжавших туда представителей командования, Военный совет фронта получил сравнительно полную картину событий на луцком и сокальско-радзехувском направлениях. Теперь уже не оставалось сомнений, что судьба приграничного сражения отныне будет зависеть от исхода боев, развернувшихся в центре и на левом фланге 5-й армии, на участке от Владимир-Волынского до Сокаля. А бои здесь становились все ожесточеннее. С огромным трудом части 45-й и 62-й стрелковых дивизий 15-го стрелкового корпуса сдерживали врага. К югу от Владимир-Волынского, где на широком фронте сражались 87-я и 124-я стрелковые дивизии, фашисты вклинились в наши боевые порядки. Многие части теперь дрались в окружении. Отрезанные от своих, испытывая острый недостаток в боеприпасах, они весь день успешно отбивали атаки, приковывая к себе силы противника. Танковая группировка, прорвавшаяся южнее Владимир-Волынского, тоже не продвинулась далеко. Натиск ее сдерживали героические дивизионы 1‑й артиллерийской противотанковой бригады. Вскоре сюда подошли передовые части 135-й стрелковой дивизии и 22-го механизированного корпуса. Общими усилиями противник был остановлен.

Вторая крупная танковая группировка фашистов, прорвавшаяся к Радзехуву, наткнулась на подошедшие сюда передовые части 15-го механизированного корпуса генерала Карпезо. Читатель уже знает, с какими трудностями совершали марш дивизии этого корпуса, оказавшиеся без автотранспорта. Комкору пришлось оставить в Бродах свою 212-ю моторизованную дивизию, двигавшуюся пешим порядком, приказав ей занять там оборону на случай прорыва вражеских войск. Навстречу врагу он смог бросить лишь 10-ю танковую дивизию генерала С. Я. Огурцова. Фашистская группировка насчитывала около 350 танков новых образцов. Казалось бы, что с ними может поделать одна наша танковая дивизия неполного состава, имевшая на вооружении большей частью устаревшие машины. Но советские танкисты решительно ринулись в бой. Бойцы танкового и мотострелкового батальонов, составлявших передовой отряд, дрались с величайшей отвагой. Они отразили все атаки врага. На поле боя осталось свыше двадцати горящих вражеских танков и сотни трупов фашистских солдат. Такой ценой фашисты заплатили за шесть наших подбитых танков.

На помощь передовому отряду во второй половине дня подошли танковый и моторизованный полки этой же дивизии, которые с ходу ударили по врагу и даже потеснили его. Лишь встречными атаками превосходящих сил противнику удалось остановить их. Поддержать контратаку наших танков и мотострелков оказалось нечем. Второй танковый полк 10-й дивизии, следуя без саперных подразделений по тяжелой лесисто-болотистой местности, задержался в пути. Не смогла подойти и 37-я танковая дивизия, выдвигавшаяся из Кременца. Противник воспользовался этим. Обойдя главные силы дивизии Огурцова, фашистские танки устремились в направлении Берестечко, где наших войск не было. Этот район стал для нас наиболее опасным.

В полосе 6-й армии жаркие бои шли пока лишь на правом фланге, но наши войска, хотя и с трудом, сдерживали противника.

Из 26-й армии сообщили, что 99-я стрелковая дивизия в середине дня решительно контратаковала врага и выбила его из Перемышля. Над городом снова взвился советский флаг. Стали известны и подробности этого боя. Помню, что много ярких эпизодов описал тогда специальный корреспондент «Правды» Д. Новоплянский. Вот отрывок из его корреспонденции:

«Сильнее всего укрепились захватчики на площади Пяти Углов. Из окон четырехэтажного дома, как из амбразур, били пулеметы. Пограничники все же пробрались в это здание. Комсомолец Щербицкий выкинул вражеского пулеметчика из окна второго этажа. Старшина Мальков забросал гранатами фашистов, засевших в подвале. Проводник Андреев с двумя пограничниками шли за собакой, безошибочно находившей замаскированных автоматчиков. В 14.00 на площади появились два вражеских танка, их расстреляли подоспевшие наши артиллеристы».

Забегая вперед, скажу, что бои за город продолжались еще довольно долго. Трижды фашисты захватывали его, и каждый раз части славной 99-й стрелковой дивизии и подразделения пограничников снова выбивали их. Наши войска удерживали Перемышль до тех пор, пока не получили приказ оставить его.

На остальных участках 26-й армии положение тоже не вызывало тревоги. И совсем спокойно было в полосе 12-й армии, занимавшей оборону в Карпатах и Буковине.

Все это давало повод надеяться на успех нашего контрудара, организации которого командование фронта уделяло все свое внимание.

СИЛ НЕ ХВАТАЕТ…

Глубокое вклинение танковой группировки противника на луцком направлении и продолжавшееся продвижение фашистских танковых колонн от Радзехува на Дубно представляли огромную опасность.

Причин, способствовавших успеху гитлеровцев в этих районах, было много. Одна из них заключалась в том, что мы, разрабатывая в мирное время план прикрытия государственной границы, считали наиболее важным краковско-львовское направление. Нам думалось, что именно здесь, где проходила мощная железнодорожная магистраль, ведущая из глубины Польши на Львов, и была хорошо развитая сеть шоссейных и грунтовых дорог, фашисты прежде всего сосредоточат свои силы. Выдвинутый на запад район с таким большим городом, как Львов, и мы рассматривали как выгодный плацдарм на случай нашего перехода к широким наступательным действиям. Не случайно на это направление были нацелены два наших наиболее хорошо укомплектованных и самых боеспособных механизированных корпуса — 4-й и 8-й.

А вот другому важному оперативному направлению — люблинско-луцкому — мы не придали должного значения. Хотя здесь граничившая с нами территория оккупированной гитлеровцами Польши довольно глубоко вдавалась на восток, нависая с севера над Львовом, но к этому выступу с запада не было хороших подходов. И трудно было представить себе, что именно этот район фашистское командование использует для сосредоточения своей крупной наступательной группировки. Поэтому в нашем плане прикрытия границы здесь предусматривалась меньшая, чем на львовском направлении, тактическая плотность войск первого эшелона. Более того, на стыке 5‑й и 6-й армий, располагавшихся в этой зоне, на значительном протяжении участок границы прикрывался лишь подразделениями пограничников.

Это вовсе не значит, что мы не заботились о прикрытии люблинско-луцкого направления. Помимо 22-го мехкорпуса 5-й армии, располагавшегося поблизости от границы, командование рассчитывало в случае необходимости перебросить сюда 15-й мехкорпус фронтового подчинения, соединения которого стояли в 100–150 километрах — в Бродах, Белом Камне и Кременце. Кроме того, можно было бы в течение трех-четырех дней подтянуть еще два механизированных корпуса из состава второго эшелона округа: из района Новоград-Волынского — 9-й корпус генерала Рокоссовского и из района Житомира — 19-й корпус генерала Фекленко.

Но события развивались не так, как мы предполагали. Нападение гитлеровцев было столь внезапным и стремительным, что не только корпуса второго эшелона, но даже стрелковые дивизии, входившие в состав 5-й армии, не успели заблаговременно выйти к границе и развернуться для отпора агрессору.

Мощные танковые клинья все глубже вонзались в нашу территорию. Надо было во что бы то ни стало обрубить их. Вечером 23 июня Военный совет фронта собрался, чтобы разработать план контрудара. Совещание началось с краткого доклада Пуркаева. Он подвел итог боевым действиям войск за первые два дня войны и дал оценку сложившейся обстановке. По его расчетам, утром участвовать в контрударе смогут лишь 15-й и 22-й механизированные корпуса, да и то не всеми силами (в 22-м в назначенный район успеет подойти лишь одна дивизия). Их могут поддержать 135-я стрелковая дивизия и 1-я противотанковая артиллерийская бригада, которые уже втянулись в тяжелые бои. На другие войска полагаться не приходится: 8-й мехкорпус, уже проделавший большой путь под непрерывным воздействием авиации противника, все еще находится на марше из района Львова; 4-й мехкорпус брошен на отражение наступления врага на львовском направлении. Что касается 9-го и 19-го мехкорпусов, то им потребуется для подхода к полю сражения не менее двух суток. 31, 36 и 37-й стрелковые корпуса находятся в 130–150 километрах и подойдут только через несколько дней.

Таким образом, сил для контрудара сейчас слишком мало.

— Если мы так медленно будем подтягивать мехкорпуса, — вскипел Вашугин, — через двое-трое суток от дивизий прикрытия ничего не останется.

— Мы предпринимаем все, что в наших силах, — сказал Пуркаев.

— Вот уже два дня воюем, а пока ни разу по-настоящему не ударили по фашистам. Нужно бить их! И не давать опомниться… — продолжал горячиться член Военного совета.

— Одного желания мало, — сухо возразил ему Пуркаев, — нужно бить противника с толком, а не сломя голову. Ну, нанесем мы удар сначала одним мехкорпусом, и то неодновременно всеми его соединениями. Вызволим, если удастся, окруженную дивизию, а корпус обескровим. Затем перейдем в наступление следующим корпусом и снова вызволим еще одну стрелковую дивизию. А дальше что?.. Враг о том и мечтает, чтобы разгромить наши корпуса поодиночке.

— Не можем же мы выжидать, когда дивизии на наших глазах гибнут, — мрачно проговорил Кирпонос. — Как вы, Максим Алексеевич, не можете этого понять?

— Я понимаю. — В голосе Пуркаева прозвучала досада. — Но нельзя жертвовать большим ради меньшего. Дивизиям нужно отдать приказ — пробиваться из окружения. А через два дня мы в глубине создадим мощные группировки и тогда с разных сторон нанесем такие удары по врагу, что ему не поздоровится. Ведь пять механизированных корпусов — это сила! А бросать их по-одиночке — значит лить воду на мельницу противника.

— А мы и не будем бросать в бой мехкорпуса поодиночке.

Кирпонос, водя по карте тупым концом карандаша, пояснил, что сейчас к району вклинения противника уже подошли и вступили в бой соединения 22-го и 15-го механизированных корпусов. 22-й мехкорпус совместно с 135-й стрелковой дивизией и при поддержке 1-й противотанковой артиллерийской бригады нанесут завтра удар по северной танковой группировке противника в направлении на Владимир-Волынский, на соединение с 87-й стрелковой дивизией; 15-й мехкорпус одновременно ударит с юго-востока по южной танковой группировке противника и соединится со 124-й стрелковой дивизией. Это будет, пояснил командующий, наш первый эшелон. А несколько позже, с подходом 4-го и 8-го, а затем 9-го и 19-го мехкорпусов, сила удара утроится.

— Одним словом, — резюмировал он, — иного выхода нет: мы не можем отступать в ожидании сосредоточения всех механизированных корпусов.

Пуркаев угрюмо молчал. Доводы Кирпоноса звучали убедительно. Действительно, большими неприятностями грозит пассивное выжидание полного сосредоточения всех механизированных корпусов. Не дрогнут ли малочисленные войска прикрытия и не покатится ли весь северный фланг нашего фронта на восток?

Вашугин без колебаний поддержал решение командующего: не ожидая сосредоточения всех мехкорпусов, нанести завтра, 24 июня, контрудар по прорвавшимся танковым и моторизованным дивизиям противника лишь теми силами, которые уже подошли к району сражения.

Генерал Кирпонос сформулировал боевые задачи войскам: 5-й армии нанести контрудар силами 22-го мехкорпуса и 135-й стрелковой дивизии в общем направлении на Владимир-Волынский, разгромить части противника, вклинившиеся на луцком направлении, и соединиться с окруженными полками 87-й стрелковой дивизии. 15-й механизированный корпус, частью сил обороняясь у Радзехува и на подступах к Бродам, основными силами наступает в направлении на Берестечко, чтобы разгромить танковые и моторизованные войска противника, прорвавшиеся из района Сокаля, а затем соединиться с окруженными частями 124-й стрелковой дивизии. Командующему 6-й армией, упорно удерживая занимаемый фронт, следует немедленно вывести 4-й мехкорпус из боя и повернуть его на Радзехув, на поддержку 15-го мехкорпуса. От 8-го мехкорпуса командующий потребовал к утру 24 июня выйти в район Бродов в готовности поддержать 15-й мехкорпус ударом на Берестечко. Для остальных армий задача оставалась прежней — прочной обороной удерживать занимаемые рубежи.

Генерал Пуркаев поручил мне немедленно подготовить боевые распоряжения войскам. С готовым документом пришлось идти к командующему — начальник штаба был в его кабинете. Там же находились только что вернувшиеся из войск Г. К. Жуков и Н. С. Хрущев. Начальник Генерального штаба был хмур. Он молча кивнул в ответ на мое приветствие. Из разговора я понял, что Жуков считает действия командования фронта недостаточно энергичными и целеустремленными. По его словам, много внимания уделяется решению второстепенных задач и слишком медленно идет сосредоточение корпусов. А нужно определить главную опасность и против нее сосредоточить основные усилия. Такой главной угрозой являются танковые и моторизованные группировки противника, глубоко вклинившиеся в глубь нашей обороны. Поэтому основные силы фронта при поддержке всей авиации должны быть брошены именно на эти направления. Только так можно добиться перелома в ходе пограничного сражения. Жуков считал ошибкой, что Кирпонос позволил командующему 6-й армией оттянуть 4-й механизированный корпус с правого фланга армии, где враг наносит главный удар, на левый и ввести его в бой на этом второстепенном направлении.

24 июня начался наш контрудар. К сожалению, развивался он далеко не так, как мы планировали. Части 1-й противотанковой артиллерийской бригады и подошедшей к ним 135-й дивизии 27-го стрелкового корпуса с трудом сдерживали натиск врага на дальних подступах к Луцку. Противнику так и не удалось сломить героическое сопротивление этих соединений, хотя он бросил здесь в бой еще одну танковую дивизию. Артиллеристы стояли насмерть. Гибель каждого орудийного расчета стоила противнику дорого. Пока фашистам, например, удалось уничтожить расчет, сержанта Н. А. Москалева, он успел подбить 12 вражеских танков. Артиллерийский расчет комсомольца младшего сержанта Павла Ивановича Тугина вел бой до последнего снаряда. Падали сраженные бойцы. В конце концов у орудия остался один командир. Последним снарядом почти в упор он подбил пятый по счету фашистский танк. По шестому бить было нечем, и бронированная громадина раздавила орудие вместе с отважным командиром. Такая же участь постигла наводчиков соседних орудий Григория Ивановича Малюту и Ивана Ивановича Гайдаенко. Малюта успел уничтожить четыре немецких танка, а Гайдаенко — семь. Семь машин дымились перед орудием молодого коммуниста младшего сержанта Василия Платоновича Лазарева. Шесть танков загорелись от меткого огня коммуниста Ивана Васильевича Васильева. Когда остальные повернули назад, из ближайшего подбитого танка выскочил гитлеровец. Он постоял, покачиваясь, как пьяный, а затем зашагал в сторону наших огневых позиций. Генерал Москаленко приказал доставить к нему пленного. Это был командир танкового батальона, майор. После долгого молчания он сказал, что не ожидал такого ожесточенного отпора со стороны русских.

— А вы все еще рассчитываете на победу? — усмехнулся генерал. — Нет, не видать ее вашему фюреру. Лично вы уже убедились в этом.

Вражеские атаки не прекращались. Наши артиллеристы несли большие потери. Все реальнее становилась угроза прорыва фашистских танков на Луцк. В этот критический момент во второй половине дня 24 июня в контратаку перешли еще не втянутые в бой части 135-й стрелковой дивизии, а также подошедших сюда 215-й моторизованной и 19-й танковой дивизии 22-го механизированного корпуса.

19-я танковая имела в своем составе только старые легкие машины. Мы возлагали основные надежды на другую дивизию этого корпуса — 41-ю танковую, которая имела 31 танк КВ. Но она не успела подойти. Три наши дивизии столкнулись с пятью фашистскими. Боевой порыв советских бойцов и командиров был так высок, что они даже потеснили врага. Фашистское командование бросило в бой значительные силы авиации. Немецкие пикирующие бомбардировщики обрушились на наши войска, еще более увеличив их потери. Продвижение советских частей приостановилось, но фашистам так и не удалось прорвать этот мощный заслон. Тогда гитлеровское командование направило часть своих танковых сил в обход. Отсутствие у нас сплошного фронта и более высокая мобильность соединений врага обеспечили ему успех этого маневра. Контратаковавшие дивизии нашей 5-й армии оказались в тяжелом положении: противник выходил на их коммуникации.

А южнее, на сокальско-дубненском направлении, в ожесточенных встречных боях против южной танковой группировки генерала Клейста таяли силы 15-го механизированного корпуса. О каком уж тут контрударе можно было думать? Нашему мехкорпусу лишь частью своих танковых дивизий удалось предпринять атаку, а остальными силами весь день с огромным напряжением сил отбиваться от вражеских ударов. Ведь на него наседали 11-я и 16-я танковые дивизии противника, поддержанные пехотными соединениями 6-й полевой армии и массированными налетами авиации.

Перед частями 15-го механизированного корпуса стояла явно непосильная задача. Когда я вспоминаю о попытках этого соединения остановить лавину танковых и моторизованных колонн противника, то мне невольно представляется знакомая картина детства.

После обильного дождя мы, ребятишки, очень любили делать запруды на пути стремительно бегущего ручья. Поначалу комья земли останавливают поток, но вскоре вода накапливается, перехлестывает через плотину, обтекает ее. Еще немного — и набравший силу ручей сметал препятствие.

Такой вот плотиной выглядели в этот день части 15-го мехкорпуса на пути врага. Корпус с огромным напряжением еще сдерживал противника, но надолго ли у него хватит сил?

Эта мысль не давала нам покоя, и мы все время теребили командующего 6-й армией: когда же подойдут наконец части 8-го и 4-го мехкорпусов?

Хотя контрудар войск правого крыла фронта не смог развернуться в полную силу, наши соединения сумели в ходе встречных боев нанести тяжелый урон прорвавшимся вражеским частям. В результате наступление северной танковой группировки врага было к концу дня остановлено, а темп его продвижения на юге резко замедлился.

Так завязалось крупнейшее танковое сражение первого периода войны, разгоревшееся в конце июня в треугольнике Владимир-Волынский, Радзехув, Дубно и заставившее противника на Юго-Западном стратегическом направлении топтаться на месте целую неделю. В это сражение постепенно было втянуто с обеих сторон свыше полутора тысяч танков.

Западногерманские историки, рассказывая ныне о тех днях, до небес превозносят боевое мастерство фашистских войск и искусство немецкого командования, которому приписывают достижение победы над якобы превосходящими танковыми силами русских. Эти утверждения рассчитаны на простаков. Читатель смог уже убедиться, в каких невыгодных условиях оказались наши части с первых же дней войны и какими огромными преимуществами обладал агрессор. Его войска находились не только в более выгодной группировке, но и имели на направлении главного удара значительное численное превосходство, особенно в танках.

600 — 700 современным танкам четырех танковых дивизий генерала Клейста мы могли противопоставить лишь 133 танка Т-34 и КВ. Весь остальной парк 22-го и 15-го мехкорпусов состоял, как я уже говорил, из старых, изношенных, легких учебно-боевых машин типа Т-26 и БТ, значительная часть которых из-за технических неисправностей застряла по дороге к границе, фактически так и не приняв участия в сражении.

В этой сложной и тревожной обстановке нелегко было разобраться. Помню, вечером 24 июня генерал армии Жуков по прямому проводу долго и дотошно расспрашивал командующего 5-й армией об обстановке. На вопрос, как командарм оценивает ее в своей полосе, генерал Потапов доложил, что на фронте Влодава, Устилуг наступают до пяти пехотных дивизий противника с двумя тысячами танков и около двух тысяч мотоциклистов, вооруженных автоматами. Главная группировка танков противника — на фронте Дубинка, Городло; вспомогательная — в районе Дорогуска. На фронте от Устилуга до Сокаля наступают до пяти-шести пехотных и одна танковая дивизии гитлеровцев.

В этом утверждении, как потом оказалось, была существенная неточность: количество вражеских танков, действовавших на участке Влодава, Устилуг, было явно преувеличено, а на фронте Устилуг, Сокаль — преуменьшено: на самом деле здесь наступала не одна, а четыре танковые и две моторизованные дивизии.

По мнению командарма, главный удар противник наносил от Владимир-Волынского на Луцк, а вспомогательный — от Брест-Литовска на Ковель. Цель этих ударов — окружить главную группировку войск 5-й армии.

Такое предположение командарма не соответствовало действительности. Но это была не его вина. Еще 23 июня в разведсводке штаба фронта было упомянуто о движении танковых колонн противника от Брест-Литовска на юго-восток. Генерал Потапов сделал из этого сообщения вывод, что передвигающиеся от Брест-Литовска вражеские войска направляются в тыл его армии с севера. К такому выводу склонялся и Военный совет фронта. Узнав об этих данных разведки, начальник Генерального штаба потребовал от Потапова загнуть правый фланг армии на брест-литовском направлении, чтобы прочно закрыть подступы к Ковелю. На самом деле эта угроза оказалась мнимой. Ошибка стоила дорого: уделив все внимание вражеской группировке, якобы двигавшейся от Брест-Литовска на Ковель, командарм не смог своевременно разобраться в обстановке на своем левом фланге и на стыке с армией Музыченко. А именно там противник наносил главный удар.

А вообще разговор начальника Генштаба с командармом был деловым и очень конкретным. Г. К. Жуков смог ободрить Потапова, дать очень ценные советы. Когда командарм, например, пожаловался, что у танков КВ (а их у него было около тридцати) кончились бронебойные снаряды, Г. К. Жуков напомнил, что к пушкам этих машин подходят снаряды образца 1930 года, которыми стреляет наша полевая артиллерия. Надо выдать танкистам бетонобойные снаряды этого образца, и тогда КВ смогут успешно бороться с немецкими тяжелыми танками.

Подходил к концу третий день войны. Военный совет фронта обдумывал, что делать завтра: продолжать ли контрудар силами 15-го мехкорпуса генерала Карпезо или перейти к обороне до полного сосредоточения 8-го мехкорпуса и 8-й танковой дивизии 4-го мехкорпуса.

Комбриг Петухов, только что вернувшийся из войск, доложил о тяжелом положении частей Карпезо, который нуждался в немедленной поддержке, иначе танковые колонны врага сомнут его. А помочь можно было лишь немедленным нанесением новых ударов по врагу. Поэтому мы решили продолжать контрудар. В нем должны были, наряду с корпусом Карпезо, участвовать все успевшие подойти к тому времени части 4-го и 8-го мехкорпусов. Боевой приказ требовал от них в течение ночи занять исходное положение и в 7 часов утра перейти в атаку, чтобы к исходу дня разгромить танковые и пехотные части противника, выйти в район Войница, Милятын, Сокаль и соединиться с окруженными частями 87-й и 124-й стрелковых дивизий. На поддержку атакующих корпусов Военный совет фронта выделял три авиационные дивизии — все, чем мы здесь располагали. Значительные авиационные силы нацеливались против брестской механизированной группы немцев, о которой продолжала доносить наша авиаразведка. Навстречу ей с луцкого направления перебрасывался под Ковель 22-й механизированный корпус, по существу, главная ударная сила, сдерживавшая гитлеровцев, рвущихся к Луцку.

6-й и 26-й армиям, в полосах которых тоже продолжались напряженные бои, была поставлена задача контратаками удерживать противника и уничтожать его отдельные части, вклинившиеся в глубь нашей территории.

Лишь в полосе действий нашей левофланговой 12-й армии по-прежнему было спокойно. На ее фронте, как, впрочем, и на фронте 9-й армии Одесского военного округа, агрессор пока выжидал. Выжидал, как выяснилось впоследствии, момента, когда главная ударная группировка его войск, наступавшая на стыке 5-й и 6-й армий, начнет выходить в наши глубокие тылы. Видимо, в Ставке об этом замысле врага стали догадываться. Именно поэтому Москва смело пошла на резкое ослабление нашей 12-й армии, забрав в этот день у нее 17-й стрелковый и 16-й механизированный корпуса для формирования 18-й армии, которая вошла в состав создававшегося на границе с Румынией Южного фронта.

Приказ был отправлен в войска. Мы опять провели бессонную ночь, следя за передвижением и сосредоточением механизированных соединений.

Но не так-то просто маневрировать силами под беспрерывными ударами вражеской авиации. Наступило утро, полдень, а войска все еще были на марше. Нельзя было не восхищаться стойкостью частей 15-го корпуса Карпезо. Враг здесь с часу на час усиливал нажим, а они все еще держались, причем на отдельных участках даже контратаковали противника. Да и на севере, судя по донесениям, пока не было существенных перемен. Генерал Потапов сообщил, что 45-я и 62-я стрелковые дивизии корпуса полковника Федюнинского вновь успешно отразили все атаки фашистских войск на ковельском направлении. 135-я стрелковая дивизия генерала Ф. Н. Смехотворова и части 1-й артиллерийской противотанковой бригады генерала Москаленко тоже сдерживают продвижение вражеской танковой группировки к западу от Торчина, на дальних подступах к Луцку. Поэтому командарм без колебаний снял отсюда главные силы 22-го мехкорпуса и направил их на брестское направление. Как и следовало ожидать, фашисты воспользовались этим и на обнажившийся участок фронта наших войск бросили свежую танковую дивизию. Части 135-й стрелковой дивизии и 1-й противотанковой артиллерийской бригады оказались под угрозой окружения и разгрома. Генералам Смехотворову и Москаленко пришлось с тяжелыми боями отводить свои соединения на восточный берег реки Стырь, к которой уже прорвались немецкие части.

К счастью, к этому времени сюда подоспели главные силы 131-й моторизованной и передовые отряды танковых дивизий 9-го мехкорпуса генерала К. К. Рокоссовского. Когда позднее мы читали это донесение, то не верили глазам. Как это удалось Рокоссовскому? Ведь его так называемой моторизованной дивизии предстояло следовать… пешком. Оказывается, решительный и инициативный командир корпуса в первый же день войны на свой страх и риск забрал из окружного резерва в Шепетовке все машины — а их было около двухсот, — посадил на них пехоту и комбинированным маршем двинул впереди корпуса. Подход его частей к району Луцка спас положение. Они остановили прорвавшиеся танки противника и оказали этим значительную помощь отходившим в тяжелой обстановке соединениям.

Организованному отходу наши части были обязаны также энергичным действиям генерала Москаленко. Выйдя со своим штабом к реке Стырь и увидя, что шоссейный мост через реку разрушен, он быстро подготовил для движения автотранспорта и артиллерии железнодорожный мост у Луцка и организовал по нему переправу отходивших войск, а подступы к берегу прикрыл от врага крепким противотанковым артиллерийским заслоном.

Да, обстановка на луцком направлении в этот день резко ухудшилась для нас. Но об этом ни командующий армией, ни штаб фронта еще не знали. Неполадки в работе связи и в управлении войсками продолжали подводить нас.

Командование фронта по-прежнему больше всего беспокоили события в районе Радзехува и Берестечко. Не разобравшись в обстановке, начальник разведки фронта доложил генералу Кирпоносу, что радзехувская группировка противника возросла до трех-четырех танковых и моторизованных дивизий. Ее прорыв при поддержке пехотных соединений немецкой 6-й полевой армии в район Дубно, Броды угрожает выходом на коммуникации главных сил фронта. О том, что не менее мощная вражеская группировка устремилась на Луцк, наша разведка, к сожалению, не знала.

Встревоженный докладом о прорыве мощной танковой группировки в район Дубно, Броды, командующий фронтом приказал сосредоточить против нее основные усилия войск нашего правого крыла. Поэтому на Дубно нацеливались и начавшие к тому времени сосредоточиваться части 9-го и 19-го механизированных корпусов. Организацию контрудара силами этих корпусов командующий фронтом возложил на генерала Потапова. Атака всех сил должна была начаться в 9 часов утра 26 июня.

Таким образом, командование фронта приняло решение главными силами навалиться на радзехувскую группировку противника. Это было заманчиво: мощным ударом разделаться с врагом на юге, а потом столь же решительно разгромить его и на подступах к Луцку.

Но удастся ли осуществить этот замысел?

Из 5-й армии возвратился генерал армии Жуков. Узнав, что Кирпонос намеревается подходившие из глубины 36-й и 37-й стрелковые корпуса расположить в обороне на рубеже Дубно, Кременец, Новый Почаюв, Гологурцы, он решительно воспротивился такому использованию войск второго эшелона фронта.

— Коль наносить удар, то всеми силами!

Перед тем как улететь 26 июня в Москву, Г. К. Жуков еще раз потребовал от Кирпоноса собрать все, что возможно, для решительного контрудара.

Связываясь в первую очередь со штабами механизированных корпусов, которые с утра 26 июня должны были принять участие в контрударе, мы настаивали: быстрее, как можно быстрее двигаться. Никого не покидало беспокойство об окруженных дивизиях. Мы понимали, как им трудно вести боевые действия в условиях окружения, да еще с ограниченным количеством боеприпасов. Как они держатся? Все попытки наладить их снабжение ни к чему не привели: пути подвоза были перехвачены врагом.

Всю ночь мы провели у телефонных и телеграфных аппаратов. Первое донесение было получено от генерала Рябышева в четвертом часу утра. Командир корпуса сообщал, что его 34-я танковая дивизия подходит к Радзивилову, 12-я танковая — к Бродам, а 7-я моторизованная все еще у Буска, на берегу Западного Буга. Не дожидаясь ее, танковые дивизии в назначенный срок приступят к выполнению боевой задачи. Рябышев просил поддержать корпус авиацией и прикрыть его правый фланг.

Почти в это же время генерал Карпезо обратился с просьбой отложить начало наступления, пока не подойдет 8-я танковая дивизия. Он сообщал, что части его корпуса в трехдневных напряженных боях понесли большие потери и наступать им будет чрезвычайно трудно.

Командир корпуса спрашивал, когда подойдет восьмая танковая; он возлагал на нее большие надежды. Его пришлось разочаровать. 8-я танковая дивизия, как нам сообщил генерал Музыченко, только что начала выдвигаться из района западнее Львова. В лучшем случае она могла подойти через сутки.

Когда обо всем этом узнал Кирпонос, он, не желая отменять принятое решение, велел послать Карпезо радиограмму: «Выполняйте приказ».

Ранним утром этого же дня командующий 5-й армией генерал Потапов сообщил, что еще не все дивизии 9-го и 19-го мехкорпусов успели после утомительных переходов сосредоточиться и подготовиться к наступлению на Дубно в назначенное время. По его расчетам, эти корпуса могли перейти в наступление лишь во второй половине дня.

Командующий фронтом, хорошо понимая всю остроту сложившейся обстановки, вынужден был потребовать от Потапова принять все меры для своевременного перехода в наступление мехкорпусов. Командующего можно было понять: иначе контрудар по рвущимся на восток танковым и моторизованным дивизиям генерала Клейста снова будет наноситься лишь частью сил.

Рано утром 8-й мехкорпус генерала Рябышева атаковал врага силами 12-й и 34-й танковых дивизий под командованием генерала Т. А. Мишанина и полковника И. В. Васильева. Перед ними были полнокровные соединения немецкого 48-го моторизованного корпуса, в том числе его 16-я танковая дивизия. Перевес в силах был на стороне противника, но он не выдержал удара советских танков, попятился. Генерала Д. И. Рябышева, комиссара корпуса бригадного комиссара Н. К. Попеля и командиров обеих наших дивизий видели в этот день в самом пекле боя. Возглавляемые ими войска 10 километров гнали фашистов, с ходу овладели местечком Лешнево, захватили там большие немецкие обозы. Фашистское командование бросило против советских войск крупные силы авиации и все резервы, оказавшиеся под рукой. Поэтому наши танки подошли к самому Берестечко, но дальше продвинуться не смогли.

Удар 8-го мехкорпуса оказался, к сожалению, изолированным. Сосед слева не смог поддержать его. Корпус генерала Карпезо с трудом отражал непрекращавшиеся атаки противника. А тут еще вражеская авиация засекла его командный пункт. В результате ожесточенной бомбежки штаб понес большие потери. Был тяжело ранен генерал Карпезо. Командование корпусом принял его заместитель полковник Г. И. Ермолаев. И хотя к этому времени к району Буска начали подходить передовые части 8-й танковой дивизии, ввести ее в бой не удалось: еще не было налажено управление войсками с нового КП корпуса.

Лишь к ночи стали известны результаты атак 9-го и 19-го мехкорпусов, наступавших с северо-востока. Получив приказ как можно быстрее нанести удар в общем направлении на Дубно, генералы Рокоссовский и Фекленко не стали ждать сосредоточения всех своих сил и двинули танковые дивизии в атаку. Хотя передовые части вражеских подвижных соединений, наступавших на луцком направлении, угрожали флангу и тылу наших частей, командиры корпусов не стали ввязываться в бои с ними, нацелив все силы на решение задачи, поставленной командармом. Особенно успешно действовала 20-я танковая дивизия 9-го мехкорпуса, глубоко врезавшаяся в боевые порядки врага. Ночью бои несколько затихли. Рокоссовский и Фекленко заверили Потапова, что они с утра возобновят атаки, но просили прикрыть войска от вражеской авиации, удары которой наносят им большой урон.

ПОРА ПЕРЕХОДИТЬ К ОБОРОНЕ

Уже пять дней и ночей в приграничной зоне шла невиданная по ожесточенности битва. Несмотря на огромное превосходство в силах и те преимущества, которые давала гитлеровцам внезапность нападения, они не смогли сломить советские войска. На направлении главного удара врагу не удалось превратить достигнутый тактический успех в оперативный: прорвать фронт советских войск и ринуться в глубь нашей территории. Но у фашистского командования среди прочих преимуществ было решающее — мощные резервы, готовые к вводу в сражение. И враг с упорством маньяка бросал их в бой. Гитлер и его приближенные, как зарвавшиеся игроки, ставили на карту все, лишь бы выиграть битву на украинской земле.

В эти напряженные дни у нас обновилось руководство военно-воздушными силами. Е. С. Птухин был отозван в Москву. На его место прибыл генерал-лейтенант авиации Ф. А. Астахов. Прежнего начальника штаба ВВС генерала Ласкина сменил генерал Я. С. Шкурин.

Федор Алексеевич Астахов был одним из старейших советских летчиков. Выходец из рабочей семьи, он в 1915 году успешно окончил школу прапорщиков, а через год — Качинскую школу авиаторов. Революцию Астахов принял всем сердцем, в гражданскую войну командовал авиацией 5-й армии, а затем военно-воздушными силами Сибири, не раз отличался в боях против белогвардейцев, а с 1924 года возглавил авиацию Отдельной Кавказской армии. Командуя в этой армии кавалерийским полком, я уже тогда слышал много хорошего о летчике Астахове. Несколько позже он стал помощником начальника ВВС Красной Армии, а потом командующим авиацией Киевского военного округа. На этом посту весной 1941 года его сменил Птухин. А теперь, на пятый день войны, Астахов снова вернулся к нам. Время было трудное, вражеская авиация давила нас. И вот в такой обстановке новый командующий решал нелегкую задачу руководства военно-воздушными силами, сумел быстро войти в курс Дела. Он хорошо знал авиационные части фронта, их людей; летчики уважали и любили его. Результаты усилий Федора Алексеевича сказались быстро. В частности, ему удалось резко улучшить авиационную разведку. Добытые ею данные многое прояснили.

Вечером 26 июня мне довелось докладывать оперативную обстановку Военному совету фронта, и я, основываясь на новых данных авиаразведки, сделал вывод, что волновавшие нас в последние дни сведения о движении крупной танковой колонны противника со стороны Брест-Литовска на Ковель не соответствуют действительности. Правый фланг 5-й армии вне опасности. Зато еще рельефнее вырисовывается угрожающее вторжение двух крупных танковых группировок генерала Клейста на луцко-ровненском и радзехувско-бродском направлениях. Их поддерживают главные силы немецкого 4-го воздушного флота. Танковые соединения противника наступают в тесном взаимодействии с пехотными дивизиями 6-й полевой армии.

Наши войска ценой огромного напряжения пока еще сдерживают врага на подступах к Ковелю, Луцку, Дубно и Бродам, нанося ему весьма существенные потери. Но надолго сил наших не хватит. Мы бросаем наши механизированные соединения в бой с ходу, нередко без надлежащей организации контрударов. Эти смелые, но преимущественно разрозненные атаки дают нам возможность задерживать и даже теснить противника на отдельных участках, а тем временем на других направлениях он продолжает продвигаться.

Сейчас из глубины стали подходить к району сражения наши стрелковые корпуса второго эшелона. В связи с этим создалась возможность принять наиболее отвечающее изменившейся обстановке оперативное решение, преследующее цель разгромить главную группировку фашистских войск, продолжающих наступать в полосе действий нашей 5-й армии.

Слово взял начальник штаба фронта. Его мысль сводилась к тому, что необходимо попытаться силами стрелковых корпусов прочно занять выгодный по условиям местности оборонительный рубеж. Иначе танковые группировки противника могут прорваться в тыл наших 6-й и 26‑й армий. Надо подходящие из глубины 31, 36 и 37-й стрелковые корпуса расположить на линии рек Стоход, Стырь и населенных пунктов Дубно, Кременец, Золочев с задачей упорной обороной задержать врага. Механизированные корпуса отвести за этот рубеж. Здесь и подготовить войска к общему контрнаступлению.

Предложение М. А. Пуркаева не было неожиданным для командующего фронтом. Кирпонос и сам постепенно склонялся к выводу, что без временного перехода к обороне не обойтись: необходимо сосредоточить механизированные соединения, создать из растянувшихся на огромном пространстве войск достаточно мощные ударные группировки. С прибытием стрелковых корпусов такая возможность становилась вполне реальной.

Командующий фронтом сформулировал окончательное решение: стрелковым корпусам временно занять оборону по линии рек Стоход, Стырь и населенных пунктов Кременец, Золочев; механизированные корпуса отвести за этот рубеж; за три-четыре дня подготовить мощный контрудар с целью уничтожения вторгшихся на луцком и дубненском направлениях войск противника.

Времени для разработки общего боевого приказа уже не оставалось, и Кирпонос послал в войска своих ответственных представителей.

В этот же день был отдан приказ о приведении в порядок вооружения старых законсервированных укрепленных районов: Киевского, Шепетовского, Изяславского, Староконстантиновского и Остропольского и о формировании для них отдельных пулеметных батальонов.

Удостоверившись, что распоряжения в войска отправлены и о новом решении Военного совета фронта доложено в Москву, я прилег на походную койку. Уснул мгновенно, словно сознание потерял. Проснулся оттого, что кто-то сильно тряс меня за плечи.

— Товарищ полковник! Товарищ полковник! — услышал я голос оперативного дежурного. — Москва на проводе!

Бегу в переговорную. Увидев меня, бодистка отстучала в Москву: «У аппарата полковник Баграмян». Подхватываю ленту, читаю: «У аппарата генерал Маландин. Здравствуйте. Немедленно доложите командующему, что Ставка запретила отход и требует продолжать контрудар. Ни дня не давать покоя агрессору. Все».

Спешу к Кирпоносу. Выслушав мой доклад, он тихо чертыхнулся и распорядился связать его с Генеральным штабом. Я позвонил дежурному по связи. Неторопливо одевшись, командующий направился в переговорную, сказав мне, чтобы я доложил о случившемся начальнику штаба и вместе с ним подготовил распоряжения войскам о прекращении отхода. Пока мы с Пуркаевым спешно набрасывали проекты новых приказов, Кирпонос возвратился с переговоров. Отстоять принятое решение ему не удалось. И он молча подписал приказы.

Наступило утро шестого дня войны. Солнце слепило глаза. На небе — ни облачка.

Не успели мы получить донесения о возвращении 8-го и 15-го мехкорпусов на прежние рубежи и о готовности их к атаке, как по штабу пронеслась весть: фашистские танки прорвались к Дубно и устремились на Острог. В штабе — тревога. Командующий фронтом потребовал подробных сведений о случившемся. Полковник Бондарев взволнованно доложил, что сегодня на рассвете 11-я немецкая танковая дивизия совершила стремительный рывок и прорвалась из района Дубно. Отбросив к югу находившиеся на марше части правофланговой дивизии 36-го стрелкового корпуса, она теперь почти беспрепятственно продвигается на Острог.

— Надо любой ценой остановить ее и уничтожить, — спокойно сказал Кирпонос. — Иначе враг не только разрежет правое крыло нашего фронта, но и дойдет до Киева. — Он повернулся к Пуркаеву: — Что мы можем выставить на пути прорвавшихся танков?

— В районе Шепетовки еще есть некоторые части шестнадцатой армии генерала Лукина. Но по распоряжению Ставки они перебрасываются на Западный фронт под Смоленск и спешно грузятся в эшелоны.

— Потребуем от Лукина выставить заслон. Ведь, если немцы прорвутся в Шепетовку, ему все равно придется прекратить погрузку и вступить в бой. Пусть уж лучше не ждет, когда фашисты к нему пожалуют. Мы имеем связь с ним? — спросил Кирпонос меня.

Я ответил, что прямой связи с Лукиным нет, но с ним можно связаться через военного коменданта станции Шепетовка или через Киев. Командующий отдал распоряжение связистам, а для верности приказал направить к Лукину одного из командиров штаба, чтобы тот обрисовал ему обстановку. Н. С. Хрущев обещал переговорить со Ставкой и добиться разрешения на временную задержку в Шепетовке оставшихся частей 16-й армии.

А Кирпонос снова склонился над картой.

— Ставьте новые задачи нашим механизированным корпусам, — обратился он к Пуркаеву. — Восьмой повернем на северо-восток, пусть наступает прямо на Дубно, а пятнадцатый всеми силами ударит на Берестечко. Если Рябышев в районе Дубно соединится с корпусами Рокоссовского и Фекленко, то прорвавшиеся вражеские части окажутся в западне.

Бригадный комиссар А. И. Михайлов и комбриг Н. С. Петухов повезли новый приказ в 8-й и 15-й мехкорпуса. Вскоре туда же выехал Н. Н. Вашугин.

И опять потянулись часы мучительного ожидания. Штаб 5-й армии как в воду канул: ни одного донесения. Молчали и штабы мехкорпусов. Что там у них? Начали ли они наступление? Как оно развивается? Ни на один из этих вопросов я не мог ответить начальнику штаба фронта. Посланы в войска наиболее толковые офицеры оперативного отдела. Но когда еще они вернутся… Пока только генерал Астахов добывает для нас кое-какие сведения: его летчики видят, где сейчас идут наиболее ожесточенные бои. Но им с высоты нелегко разобраться: резко очерченной линии фронта нет, вместо нее кое-где образовался настоящий «слоеный пирог» — наши и вражеские части расположились вперемежку.

Нечего и говорить, как трудно в таких условиях управлять войсками, разбросанными на огромном пространстве. Однако в штабе фронта не чувствовалось и тени растерянности. Характерно, что это отмечал и противник. 27 июня начальник генерального штаба гитлеровских сухопутных войск Гальдер, подводя итоги пятому дню войны, записал в дневнике:

«На стороне противника, действующего против армий „Юг“, отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает с юга свежие силы против нашего танкового клина».

А вот что пишет в своих воспоминаниях бывший командующий 3-й немецкой танковой группой генерал Гот:

«Тяжелее всех пришлось группе „Юг“. Войска противника, оборонявшиеся перед соединениями северного крыла, были отброшены от границы, но они быстро оправились от неожиданного удара и контратаками своих резервов и располагавшихся в глубине танковых частей остановили продвижение немецких войск. Оперативный прорыв 1-й танковой группой, приданной 6-й армии, до 28 июня достигнут не был. Большим препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника».

Как видим, даже фашистские генералы вынуждены были признать, что в результате активных боевых действий войск Юго-Западного фронта был сорван в самом начале войны, в ее первые дни, гитлеровский план стремительного прорыва главных сил группы армий «Юг» к Киеву. Потери врага были настолько внушительны, что для продолжения наступления на киевском направлении немецкому командованию потребовалось перебросить из стратегических резервов значительное число соединений, направить сотни танков с экипажами, чтобы пополнить танковые дивизии генерала Клейста.

Штаб фронта, его оперативный и разведывательный отделы принимали все меры, чтобы уточнить обстановку. Кирпонос то и дело наведывался на узел связи. Не уходил отсюда и Пуркаев. Только Н. С. Хрущев не покидал своего кабинета. Сюда непрерывно приезжали посланцы из Киева и областных центров республики, решали вопросы дальнейшей мобилизации всего населения на отпор врагу.

Лишь во второй половине дня 27 июня картина на южном фланге 5-й армии стала понемногу проясняться. Прибыли наши посланцы из 8-го и 15-го мехкорпусов. Рассказали, сколько хлопот доставили войскам наши все время меняющиеся распоряжения. Ночью, получив приказ об отходе, некоторые дивизии уже снялись с места и под прикрытием заслонов начали движение на восток. Потом поступил приказ вернуться назад и продолжать атаки в указанных ранее направлениях. Едва Рябышев и Ермолаев успели задержать отходившие части, было получено новое распоряжение: изменить направления атак. Командиры корпусов немедленно стали поворачивать дивизии на новые направления, а это не так-то просто сделать. Генерал Рябышев был поглощен выполнением этой задачи, когда к нему на КП нагрянул Вашугин. Горячий, энергичный, Николай Николаевич сердито отчитал командира корпуса за медлительность, настоял, чтобы спешно была создана подвижная группа. В нее включили 34-ю танковую дивизию полковника И. В. Васильева и корпусной мотоциклетный полк. Бригадный комиссар Н. К. Попель, возглавивший эту группу, немедленно двинул ее вдоль шоссе Броды — Дубно. Начало было многообещающим: танковый полк подполковника П. И. Волкова в жестоком, но коротком бою разделался с мотопехотным батальоном и танковой ротой немцев у села Грановка и устремился к местечку Верба — последнему опорному пункту фашистов на подступах к Дубно.

Корпусной комиссар Вашугин, убедившись, что мехкорпус Рябышева включился в наступление, снова сел в машину. С немалыми трудностями, подвергаясь опасности наткнуться на какой-нибудь просочившийся в наш тыл немецкий отряд, он проскочил в 15-й мехкорпус. Но здесь даже его напористость ничего не дала. Соединение было крепко сковано беспрерывными вражескими атаками и двинуться в наступление не могло. Вашугин возвратился в Тарнополь расстроенным. Мы тоже ничем не смогли его порадовать. Обстановка на правом крыле фронта оставалась неясной. Результатов наступления мехкорпусов Рокоссовского и Фекленко мы не знали. С Рябышевым связь прервалась, и было неизвестно, овладел ли он Дубно. Ничего не сообщал и командующий 16-й армией о том, удалось ли ему создать надежный заслон против прорвавшейся в Острог вражеской группировки.

Неустойчивость связи вынуждала командование рассылать во все концы своих ответственных представителей — А. И. Михайлова, М. А. Парсегова, К. П. Подласа, А. Ф. Ильина-Миткевича. В бесконечных разъездах находились многие офицеры штаба фронта, и в первую очередь, разумеется, из оперативного и разведывательного отделов. У нас обычно на месте можно было застать не более пяти-шести человек. И на их плечи ложилась вся огромная работа, связанная со сбором информации и обеспечением управления войсками. Мы перевели отдел на штаты военного времени. Он расширился, но людей приходилось брать из тех, кто оказывался под рукой. Поэтому на первых порах, пока новички осваивались с делом, на опытных товарищей ложилась двойная тяжесть. Весьма помог мне генерал Панюхов, выделив из состава своего отдела боевой подготовки нескольких офицеров, хотя и не имевших опыта оперативной работы, но хорошо знавших положение в войсках. Лучшими среди них были уже солидные по возрасту майоры Прибыльский, Савчук, капитаны Майоров, Масюк.

Я был безмерно рад, когда в этой обстановке ко мне ранним утром 28 июня заявился мой старый товарищ Никанор Дмитриевич Захватаев.

— Товарищ полковник! — начал он строго официально. — Прибыл для прохождения дальнейшей службы в должности вашего заместителя. — И тотчас широко улыбнулся: — Здравствуйте, Иван Христофорович! Вот и снова мы вместе!

От неожиданности я не нашел слов и лишь крепко обнял его. Да, в столь тяжкое время заполучить такого прекрасного помощника — счастье.

Наши жизненные пути чрезвычайно схожи. По возрасту почти ровесники, в мировую войну были офицерами русской армии, в ряды Красной Армии вступили почти одновременно. Я окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе в 1934 году, Никанор Дмитриевич — годом позднее. В 1938 году я завершил учебу в Академии Генерального штаба и остался преподавателем в ней. Через год ко мне присоединился Захватаев. В 1940 году я уехал в войска Киевского Особого военного округа. Не прошло года, и он появился тут.

Захватаев был обаятельным человеком, с типично русской внешностью. Я всегда верил в его способности, и не ошибся. Позже он прославился как командующий 1-й ударной армией, которая вписала в историю Советских Вооруженных Сил не одну героическую страницу.

28 июня мой заместитель был направлен к Потапову. Он должен был на месте разобраться в обстановке и оказать возможную помощь в решении общей задачи, стоявшей перед войсками правого крыла нашего фронта.

Поскольку положение в районе Острога оставалось для нас неясным, командующий фронтом решил выдвинуть на подготовленный по линии Староконстантинов, Базалия, Новый Вишневец отсечный оборонительный рубеж свои резервы: 24-й мехкорпус, 199-ю стрелковую дивизию и закончившие к тому времени свое формирование три противотанковые артиллерийские бригады — на тот случай, если фашистские войска из района Острога повернут на юг, в тыл главным силам фронта.

Командиры резервных соединений были срочно вызваны в штаб. Среди них был мой товарищ генерал-майор Владимир Иванович Чистяков, старый конник, соратник легендарного Котовского. Мы знали друг друга с 1924 года, со времени учебы в высшей кавалерийской школе. Сейчас Чистяков командовал 24-м мехкорпусом. Приехав в Тарнополь, он сразу же разыскал меня и поинтересовался последними данными с полей сражения. Когда речь зашла о задаче его корпуса, Чистяков выразил опасение за свой правый фланг. Я успокоил друга: мне уже было известно, что правее корпуса Чистякова, в Остропольский укрепленный район, будет переброшена 1-я воздушно-десантная бригада. Она-то и прикроет его правый фланг.

— Эх, дело не только в этом, — вздохнул Чистяков. — Корпус наш далеко не тот, каким хотелось бы его видеть. Ведь мы только развернулись с его формированием. Новых танков получить не успели, автомашин нет, с вооружением плохо… Так что, дружище, если услышишь, что не так хорошо воюем, не суди строго. Знай: делаем все, что в наших силах.

Мы уже распрощались, когда я вспомнил, что в корпусе Чистякова 216-й моторизованной дивизией командует мой бывший сослуживец по Ленинаканскому кавалерийскому полку Ашот Саркисян. Спросил, как у него дела. Чистяков заговорил о полковнике Саркисяне с восторгом. Отличный командир, любимец бойцов.

Приятно было слышать, что оправдались те аттестации, которые я писал на Ашота Саркисяна, когда он еще был командиром эскадрона в моем полку. Лихой конник и душевный человек, он отличался живым и острым умом. Все схватывал на лету, в совершенстве владел любым оружием и слыл большим знатоком тактики. Бойцы так и льнули к нему, готовы были часами слушать его беседы — всегда глубокие, яркие, страстные.

— Умеет наш Ашот словом зажигать людей, — сказал Чистяков. — А сейчас это особенно нужно.

Очень хотелось мне увидеться с Саркисяном. Но так и не удалось. Мой отважный друг геройски погиб в тяжелых июльских боях…

Чистяков и командиры других соединений, выдвигаемых на отсечный рубеж, получив задачи, уехали. Но впоследствии выяснилось, что мы поспешили выдвинуть сюда наш последний крупный резерв. Фашистское командование в те дни вовсе не намеревалось поворачивать на юг свою главную ударную группировку. Враг рвался прямо на Киев. Выручили нас инициатива и энергичность командарма М. Ф. Лукина. Об этом рассказал возвратившийся ночью из 16-й армии офицер оперативного отдела.

Генерал Лукин сразу же оценил угрожающие последствия прорыва немцев на Острог. Он немедленно поднял по тревоге готовившийся к погрузке в эшелоны 381-й мотострелковый полк подполковника А. И. Подопригоры и двинул его навстречу врагу. Затем командарм начал перебрасывать к Острогу и другие части 109-й моторизованной дивизии 5-го мехкорпуса, которые уже погрузились было в вагоны. И все-таки сил не хватало. Но Лукин, человек напористый и властный, прибрал к рукам все, что оказалось поблизости. Дело осложнялось тем, что командарм остался без своего штаба, который уже выехал на Западный фронт. Лукина и это не смутило. Из группы оказавшихся под рукой командиров он создал небольшой орган управления. Ничего, что все средства связи сводятся к нескольким легковым машинам и мотоциклам. Помощники командарма — народ разворотливый и неутомимый. Они объехали окрестные леса, куда откатились остатки подразделений, уцелевшие после тяжелых боев с вражескими танками, собрали людей, ободрили их. Оказались здесь и артиллеристы, сумевшие, можно сказать, из-под гусениц фашистских танков вывезти свои пушки. Пополнили артрасчеты пехотинцами, связистами, подобрали недостающих командиров батарей и огневых взводов. Получилось три артиллерийских дивизиона. Все, что удавалось собрать таким образом, командарм направлял под Острог. И вот уже в ходе развернувшихся боев появилось у нас новое войсковое объединение, которое в сводках и донесениях стало именоваться оперативной группой Лукина. Вскоре в нее влилась отошедшая сюда 213‑я мотострелковая дивизия. Группа Лукина приняла на себя весь удар фашистских танковых и моторизованных войск, прорвавшихся на острогско-шепетовском направлении, и остановила их.

Это была не единственная порадовавшая нас новость. В конце дня генерал Рябышев донес, что передовые части его корпуса разгромили противника и с боями ворвались в Дубно. Но он ничего не сообщил о 9-м и 19-м мехкорпусах, которые почему-то не пробились к городу.

Успех 8-го мехкорпуса несколько поднял наше настроение. Н. Н. Вашугин повеселел. Командующий фронтом, не дожидаясь сведений из 5-й армии о положении ее войск, отдал приказ 28 июня возобновить общее наступление с целью разгрома танковой группировки противника, действовавшей на дубно-острогском направлении. На поддержку уже введенных в бой войск были направлены свежие соединения, подошедшие из глубины. Теперь вражеская группировка будет атакована с трех сторон: с северо-востока — 9-м и 19-м мехкорпусами; с юго-запада — силами 8-го и 15-го механизированных, 36-го и 37-го стрелковых и 5-го кавалерийского (14-я кавдивизия) корпусов; с востока — группой генерала Лукина.

Подписанный в 4 часа утра боевой приказ был отправлен в войска. Появилась уверенность, что теперь-то уж мы добьемся перелома. Но картина, благополучно выглядевшая на штабных картах, оказалась далекой от действительности.

Из поступивших от Потапова донесений стало известно, что штаб 5-й армии пока не смог восстановить нарушенную связь со своими войсками. Поэтому положение 15-го и 27-го стрелковых и 22-го механизированного корпусов неизвестно.

Генерал Рокоссовский сообщил, что его 9-й мехкорпус в бою с танковой группировкой противника понес значительные потери, особенно от массированных ударов авиации, и вынужден был отойти к Ровно. Выдвинувшаяся вперед и окруженная фашистами 20-я танковая дивизия корпуса вырвалась из кольца лишь благодаря самообладанию полковника М. В. Черняева, исполнявшего обязанности командира дивизии, и командиров полков.

Трудновато пришлось и 19-му мехкорпусу. Под давлением крупных танковых сил он с тяжелыми боями отходил от Дубно на Ровно.

Оказалось, что наша радость по поводу рывка 8-го мехкорпуса в Дубно была преждевременной. Он ворвался, что называется, в самое осиное гнездо и теперь заперт там, как в ловушке. Наши офицеры связи не могли проникнуть в Дубно — всюду натыкались на заслоны противника. Послали туда штабного командира на самолете. Он не вернулся…

Все складывалось не в нашу пользу. Увлекшись организацией контрудара, мы втянули в него все наши силы, а линия старых укрепленных районов по-прежнему оставалась без войск.

Опасность такого положения поняла и Ставка. Не надеясь на то, что мы сможем сдержать лавину фашистских танков, она начала предпринимать экстренные меры. Поступило распоряжение подчинить Киевский укрепленный район командующему 19-й армией генералу И. С. Коневу, которому предписывалось срочно сосредоточить свои войска на подступах к украинской столице по линии Горностайполь, Макаров, Фастов, Белая Церковь, Триполье и в течение 29 и 30 июня организовать там оборону.

По-видимому, Ставка уже не рассчитывала, что у нас хватит сил разгромить ударную группировку группы армий «Юг» и пробиться к границе. Об этом свидетельствовала и телеграмма с требованием передать командирам 87-й и 124-й стрелковых дивизий, которые все еще продолжали сражаться у границы, приказ: «Оставить технику, закопав ее, и с ручным оружием пробиваться лесами на Ковель».

Кирпонос вызвал генерала Астахова и полковника Бондарева и распорядился любыми способами — самолетами и через разведчиков — доставить приказ окруженным дивизиям. Тяжко было на сердце: если даже удастся передать это распоряжение, сумеют ли соединения пробиться сквозь такую толщу фашистских войск?

Всю ночь на 29 июня мы пытались уточнить положение и состояние войск на правом крыле фронта. Из 5-й армии возвратился наконец полковник Захватаев. Поездка ему выдалась трудная: командарма Потапова теперь отделяла от нас широкая полоса, занятая глубоко вклинившейся танковой группировкой противника. На обратном пути самолет Захватаева был подбит и совершил вынужденную посадку. Пришлось ему добираться на машине в объезд через Шепетовку.

Доставленные Никанором Дмитриевичем сведения не радовали. Стало известно, что 15-й стрелковый корпус и части 22-го мехкорпуса оставили Ковель и отходят за реку Стоход. И я невольно вспомнил: героически оборонявшимся у границы 87-й и 124-й стрелковым дивизиям приказано пробиваться как раз в Ковель!

135-я стрелковая дивизия 27-го стрелкового корпуса, 31-й стрелковый и 9-й механизированный корпуса, как доложил Захватаев, ведут ожесточенные бои, с трудом сдерживая вражескую группировку, рвущуюся к шоссе Луцк — Ровно с юга, 19-й механизированный корпус отбивается от врага уже на окраинах Ровно.

Побывал мой заместитель и у Лукина. Под угрозой прорыва врага в Шепетовку командарм спешит с погрузкой и отправкой на Западный фронт соединений 5-го механизированного корпуса. Лишь 109-я моторизованная дивизия этого корпуса и наспех собранные подразделения дерутся у Острога, Правда, сражаются они стойко, но Лукин жалуется, что силы его группы с каждым днем убывают, и трудно сказать, смогут ли они продержаться еще два-три дня. Его главная опора — 109-я моторизованная дивизия — в первых же контратаках у Острога понесла серьезные потери. Тяжело ранен ее храбрый командир — полковник Николай Павлович Краснорецкий. Большие потери не сломили духа людей. Снова и снова они бросались в бой. В цепях атакующих шли и командиры полков, примером личной отваги воодушевляя подчиненных. Натолкнувшись на яростное сопротивление, фашистские войска вынуждены были здесь остановиться. Но они тотчас же нащупали разрыв фронта между группой Лукина и 36-м стрелковым корпусом, правый фланг которого обрывался к юго-востоку от Дубно, упираясь в реку Иква. Фашисты ринулись в эту брешь.

Как остановить их? Командующий, Военный совет и штаб фронта лихорадочно искали выход. Для общего наступления сил явно недостаточно. Переход к обороне по всему фронту теперь уже не спасал положения. Просить разрешения у Ставки на отвод войск на рубеж старых укрепленных районов? Это казалось преждевременным.

Генерал М. П. Кирпонос принял решение: продолжая активными действиями сковывать главные силы немецкой 6-й армии, усилить удары по прорвавшимся в район Острога танковым соединениям Клейста и тем самым заставить их отказаться от наступления.

Новый боевой приказ был уже готов, когда на КП фронта примчались заместитель командира 12-й танковой дивизии полковник Е. Д. Нестеров и комиссар этого соединения полковой комиссар В. В. Вилков. Оба выглядели подавленными. Они доложили, что 8-й мехкорпус в крайне тяжелом положении. Значительная часть его сил во главе с бригадным комиссаром Попелем сражается в окружении. Корпус понес большие потери, оставшиеся люди вымотаны беспрерывными боями.

Во время этого разговора, при котором присутствовали Пуркаев и я, вошел Вашугин. Мы заметили, как он побледнел, но не придали этому особого значения. Подумали, просто переживает человек за неудачу, в которой и он отчасти был повинен. Никто не мог предполагать, какой это был для него удар. Не дождавшись конца разговора, Николай Николаевич ушел.

А нам предстояло пересматривать все заново. Было ясно, что на 8-й мехкорпус больше рассчитывать нельзя. Командующий приказал вывести из боя уцелевшие его части. Но тогда теряло смысл и наступление 15-го мехкорпуса, тоже истощенного к этому времени до предела. С выводом же этих корпусов резко ослаблялась вся наша ударная группировка. На кого же теперь возлагать задачу разгрома прорвавшихся к Острогу танковых войск противника? Все надежды на армию Потапова. Посильное содействие ей окажут помимо фронтовой авиации лишь 36-й стрелковый корпус и оперативная группа генерала Лукина. Начало перехода этих сил в общее наступление командующий фронтом назначил на 1 июля.

Генерал Кирпонос поручил мне доложить о принятом им решении членам Военного совета. Захватив рабочую карту и свои записи, я направился к Н. С. Хрущеву. Он был необычно грустен и, выслушав мой доклад, без колебаний одобрил намеченные мероприятия. Узнав, что я направляюсь к Вашугину, член Военного совета с горечью сказал:

— Не ходите. Теперь уж не придется ему докладывать. Отвоевался Николай Николаевич…

Вашугин застрелился. Это был честный, бескомпромиссный, энергичный человек, но слишком впечатлительный и легкоранимый. Тяжесть неудач сломила его…

Пока мы раздумывали над тем, как побольше собрать сил для возобновлявшегося 1 июля контрудара, из Москвы один за другим следовали запросы, вызовы на переговоры. Чувствовалось, что Ставка обеспокоена обстановкой на нашем фронте.

Меня вызвал к аппарату заместитель начальника оперативного управления генерал М. Н. Шарохин. В течение нескольких минут телеграфный аппарат выстукивал вопросы: «Что происходит в районе Дубно, Луцка, Ровно? Куда вышли танки противника в этом районе? Где находится Потапов? Где его 15-й стрелковый корпус? Каковы результаты контрудара 8-го и 15-го мехкорпусов?»

Исчерпывающих ответов на все эти вопросы я, естественно, дать не мог. О 15-м стрелковом корпусе сообщил, что он оставил Ковель и отходит на реку Стоход. Успел ли он выйти к реке, пока неизвестно. Контрудар мехкорпусов оттянул на себя значительные силы прорвавшейся на Ровно и Острог вражеской группировки, но в боях 8-й и 15-й мехкорпуса понесли значительные потери. Часть сил 8-го мехкорпуса окружена в районе Дубно. Принято решение вывести эти корпуса в резерв.

Долго еще забрасывал меня вопросами генерал Шарохин. По-видимому, мои ответы не удовлетворили Генеральный штаб. Вскоре на телеграфной ленте появилось:

«У аппарата Жуков. Срочно пригласите к аппарату Кирпоноса».

Михаил Петрович располагал такими же сведениями, что и я. Он лишь дополнил, что 36-й стрелковый корпус переходит к обороне по восточному берегу реки Иква на фронте Збытин, Судобичи, а 14-я кавалерийская дивизия занимает рубеж Кременец, Дунаюв. Жуков спросил, не думает ли командование фронта перебросить в район Кременца и 24-й механизированный корпус, и пояснил:

«Нарком приказал мне передать вам, чтобы вы обратили внимание на обеспечение своих коммуникаций южнее линии Славута, Кременец, так как противник может резко повернуть на юго-запад и пройтись по тылам 36-го и 37-го стрелковых корпусов».

Кирпонос покосился на меня:

— А что я говорил!

(Незадолго перед этим М. П. Кирпонос и М. А. Пуркаев так и не пришли к единому мнению в этом вопросе. Командующий считал, что фашистское командование неизбежно соблазнится перспективой выхода на коммуникации наших 6-й и 26-й армий, чтобы отсечь их от укрепленных районов, расположенных на линии старой границы. А Пуркаев отрицал такую возможность, предполагая, что оно пойдет на все, чтобы прорваться к Киеву. Однако Михаил Петрович все же настоял на выдвижении 24-го мехкорпуса, 195-й стрелковой дивизии и трех противотанковых артиллерийских бригад на рубеж Староконстантинов, Новый Вишневец.)

А телеграф продолжал передавать распоряжения начальника Генерального штаба: «В связи с нарушением границы Венгрией организовать тщательное наблюдение и разведку в сторону Мукачево. Особенно нарком настаивает на закрытии разрыва на участке Луцк, Станиславчик, чтобы изолировать прорвавшуюся мотомеханизированную группировку противника. Одновременно нужно добить ее в районе Острог, Дубно, Ровно. Для этого танковые части Лукина в полном составе бросить в направлениях на Здолбунов и Мизоч. Заставьте Рябышева по-настоящему атаковать, особенно танками КВ и Т-34».

Кирпонос ответил, что почти все свои танковые части Лукин отправил уже на Западный фронт, а мехкорпус Рябышева окончательно обескровлен.

Но Жуков подчеркнул, что Ставка требует главное внимание уделить развитию событий на шепетовском направлении, то есть на участке группы Лукина, и, «разобравшись, дать объективную оценку возможности уничтожения прорвавшейся группировки противника». В конце переговоров Жуков проинформировал Кирпоноса о положении на соседних фронтах. Его оценка выглядела весьма оптимистичной. «У соседа справа (Западный фронт) положение выправляется. Все его части приводятся в порядок: найдены и отводятся на линию старой границы. Минский укрепленный район не прорван, Минск в наших руках… Мехчасти Павлова* четырьмя корпусами сейчас готовятся к разгрому мехкорпусов противника в районе Слуцка. Товарищ Сталин особенно настаивает я требует бить корпуса противника с тыла, отрезая их пути питания. У вас такой случай подвернулся, и на этом можно крепко проучить заносчивого противника».

Заманчивый план, но реализовать его мы не имели возможности. Слишком непосильное бремя свалилось на плечи наших войск с первого дня войны, и оно давило, не давая им распрямиться во весь рост.

Снова застучал аппарат. «Федоренко**, — сообщал Жуков, — выслал вам запасные части к танкам. Проследите за их продвижением».

Эта весть обрадовала генерала Кирпоноса: ведь значительная часть уцелевших старых учебно-боевых машин встала из-за нехватки запасных частей.

Задача, которую в этот день Москва ставила войскам правого крыла нашего фронта, в общем отвечала сложившейся обстановке, но была трудновыполнимой. К этому времени 5-я армия ценой огромных усилий сдерживала натиск противника. Она уже не была способной к широким активным действиям. Необоснованно переоценивались и возможности группы генерала Лукина. Его малочисленные и наспех сколоченные части находились на острие главного удара фашистских войск, и приходилось удивляться, как они еще держатся. Возможно, в Генштабе ожидали, что Лукин бросит в наступление свои танковые дивизии. Но они уже были отправлены на Западный фронт. В распоряжении Лукина оставался один танковый полк. Как он такими скромными силами целую неделю удерживал натиск фашистской танковой лавины? Сколько энергии и решительности потребовало это от командиров! Какую стойкость и самопожертвование проявили бойцы!

Командующий фронтом приказал мне принести запись его переговоров с Жуковым. У него в кабинете в это время находились Хрущев и Пуркаев. Кирпонос велел мне зачитать телеграфную ленту. Обменявшись мнениями, все сошлись на том, что принятое сегодня решение возобно —

вить 1 июля контрудар на правом крыле фронта вполне отвечает указаниям, которые передал начальник Генерального штаба.

В очередном боевом приказе 5-й армии ставилась задача 1 июля нанести из района Цумань, Ставок, Клевань (северо-западнее Ровно) удар с целью отсечения прорвавшейся в Ровно мотомеханизированной группировки противника и ликвидации разрыва между 5-й и 6-й армиями.

От генерала Музыченко приказ требовал прочно закрепиться главными силами своей ар —

— — — —

* Командующий Западным фронтом.

** Начальник Автобронетанкового управления Красной Армии.

мии на рубеже населенных пунктов Дубно (к юго-востоку от него), Кременец, Золочев, Бобрка.

В связи с тем что 26-я и 12-я армии все еще вели бои вблизи границы и поэтому оторвались от главных сил фронта, приказ требовал от командармов отвести свои войска на восток, чтобы прочно закрепиться на рубеже Борщев, Журавно (для армии генерала Костенко), Вишнюв, Калуш (для армии генерала Понеделина). Для парирования возможных неожиданностей в распоряжение командармов выводились небольшие резервы: в 26-й армии — две стрелковые дивизии, в 12-й — одна стрелковая дивизия.

24-му механизированному корпусу генерала Чистякова, действовавшему в тесном взаимодействии с 199-й стрелковой дивизией и тремя противотанковыми артиллерийскими бригадами, была подтверждена задача продолжать подготавливать отсечный противотанковый рубеж по линии Острополь, Красилов, Базалия, Лановцы, Вишневец.

В столь напряженной и неопределенной обстановке командование фронта не могло оставаться без крупного резерва, и мы попытались его создать. Было решено, что в него войдут выводившиеся из боя 4, 8 и 15-й мехкорпуса, а также две стрелковые дивизии 49-го стрелкового корпуса, продолжавшие свое движение из глубины к линии фронта. Однако больших надежд на мехкорпуса возлагать не приходилось: они были до предела истощены и измотаны.

Военно-воздушные силы фронта нацеливались на решение трех основных задач: нанесение ударов по вражеской группировке, развивавшей наступление от Дубно на Ровно и Острог; содействие армиям в отражении атак фашистских танков как в процессе отхода на новые рубежи, так и при закреплении на них; прикрытие от воздушных налетов районов сосредоточения наших мехкорпусов.

Таким образом, в новом боевом приказе мы невольно признавали, что наступательные возможности войск фронта исчерпаны. И хотя в нем еще упоминалось о контрударе силами 5‑й армии, приказ был фактически пронизан духом обороны.

Бои шли уже недалеко от Тарнополя. Настала пора переводить отсюда командный пункт фронта, иначе возникла бы угроза нарушения управления войсками. Об этом и предупреждал генерал армии Жуков. Было решено в ночь на 30 июня переехать в Проскуров. Вечер прошел в суматохе сборов: готовили документы и походное имущество к погрузке на автомашины.

Мне с группой офицеров было поручено до прибытия штаба на новое место оставаться в Тарнополе и поддерживать связь с войсками. Лишь под утро, получив сообщение, что штаб прибыл в Проскуров, выехала и моя группа. На старом командном пункта до прибытия туда нового хозяина — штаба 6-й армии — оставался один из моих заместителей — подполковник М. Р. Соловьев.

САМЫЕ ОТВАЖНЫЕ, САМЫЕ СТОЙКИЕ

Еще с вечера зарядил дождь. Грунтовые дороги окончательно раскисли. К счастью, мы выбрались на шоссе, вымощенное крупным булыжником. Хотя на нем изрядно трясло, но двигаться было можно. Лишь на подступах к Проскурову дороги местами размыло. Этот отрезок пути запомнился мне на всю жизнь. Дорога вилась по склону высокого холма вдоль глубокой с крутыми скатами лощины. Шофер с разгона повел наш ЗИС-101 на подъем. Тяжелая машина натужно гудела, вихляя из стороны в сторону и далеко разбрызгивая грязь. На повороте, почти на самой вершине холма, мотор глухо чихнул и заглох. Машина двинулась назад, сорвалась с дороги и, набирая скорость, заскользила по крутому склону. Побледневший шофер, обернувшись назад, лихорадочно крутил баранку. Я вспомнил о находившихся со мной важных оперативных документах. Схватив чемодан с ними, я уже приоткрыл дверцу, чтобы выпрыгнуть. Но машина, управляемая умелой рукой, скатилась на ровное место и замерла. Шофер медленно вытер дрожащей ладонью потное лицо:

— Ну, кажись, пронесло…

Поручив своему адъютанту лейтенанту Бохорову вытащить ЗИС из оврага, я захватил свой драгоценный чемодан, с трудом выкарабкался на дорогу и сел на первую попавшуюся машину. Вскоре мы выехали на равнину и уже катили по улицам Проскурова (ныне город Хмельницкий).

Расположенный на берегу Южного Буга, Проскуров был важным узлом шоссейных дорог, которые змейками уползали в сторону Тарнополя, Шепетовки, Винницы, Каменец-Подольского. В связи с этим мне казался несколько неудачным выбор места нового командного пункта. Крупные узлы дорог фашистская авиация никогда не оставляет в покое. Но отсюда легче управлять войсками, используя в какой-то мере постоянные линии связи и широко разветвленные коммуникации.

Я застал своих товарищей за напряженной работой. Связь с армиями наладилась. Наши посланцы, вернувшиеся из войск, доложили, что боевой приказ вручен и командующие приступили к его выполнению.

Впервые за все дни войны достаточно четко прояснилось положение на нашем северном фланге. Корпус Федюнинского, организованно отступив из района Ковеля, закрепился на правом берегу реки Стоход и успешно отбивает атаки противника. Слева от него по берегу реки Стырь занимает оборону 31-й стрелковый корпус. Его 195-ю стрелковую дивизию Кирпонос приказал вывести в свой резерв в район Чарторыйска.

Вдоль шоссейной дороги Луцк — Ровно почти на 50-километровом фронте с трудом отбиваются от врага танковые дивизии 9-го мехкорпуса. Генерал К. К. Рокоссовский, не имея возможности создать сплошную линию обороны, вывел во второй эшелон свою моторизованную дивизию, чтобы ее атаками отбрасывать прорывающиеся то тут, то там подвижные вражеские группы. Соединения 19-го мехкорпуса генерала Н. В. Фекленко остановили противника на реке Горынь восточнее Ровно и, прочно оседлав шоссе Ровно — Новоград-Волынский, упорно отбивают атаки фашистских танковых и моторизованных частей. Южнее корпуса Фекленко продолжают геройски драться войска группы генерала Лукина. Старинный украинский город Острог уже несколько раз переходил из рук в руки. Сейчас наши части, выбитые накануне из города, снова контратакуют противника, пытаясь вернуть прежние позиции. Между левым флангом группы Лукина и правым флангом 6-й армии, который обрывался где-то юго-восточнее Дубно, остается огромный разрыв, контролируемый лишь разведывательными подразделениями.

Стремясь в этих трудных условиях создать ударную группировку для нанесения нового контрудара, командарм Потапов вывел во второй эшелон части 22-го механизированного корпуса, сосредоточивая его в 40 километрах северо-восточнее Луцка. Вывел он и 27-й стрелковый корпус, в котором фактически остались лишь одна 135-я стрелковая дивизия и один стрелковый полк 87-й дивизии. (Об остальных ее полках и о частях 124-й стрелковой дивизии, продолжавших сражаться в тылу врага, мы все еще не имели сведений. Все попытки установить с ними связь оказались неудачными.)

6, 26 и 12-я армии, выполняя приказ командующего фронтом, отходили, чтобы закрепиться на рубеже Золочев, Борщев, Бобрка, Калуш, Надворна.

Войска отходили медленно, с упорными боями. Бойцы дрались по-прежнему яростно. Все реже они отступали перед вражескими танками. Не хватало артиллерии — встречали их связками гранат. К сожалению, и гранат не всегда было достаточно. Тогда вспомнили об опыте республиканцев Испании, стали собирать бутылки, наполнять их бензином.

Когда из армий поступили первые вести о вражеских танках, сожженных бутылками с бензином, Пуркаев поручил начальнику химслужбы генералу Н. С. Петухову срочно заняться этим делом. Наш энергичный фронтовой химик немедленно связался со многими видными учеными Украины. Те с энтузиазмом включились в работу. Вскоре многие спирто-водочные заводы республики переключились на выпуск новой продукции. На фронт стали поступать десятки тысяч бутылок с горючей смесью. Оружие простое, но в смелых и умелых руках довольно эффективное. Каждая удачная схватка с бронированными чудовищами находила отражение на страницах фронтовой, армейских и дивизионных газет, в листовках, и о ней становилось известно каждому бойцу. Эти короткие сообщения имели огромную силу воздействия, побуждали к новым подвигам.

Воспитание на примерах героизма приобретало все более широкий размах. Политработники, партийный и комсомольский актив использовали каждую удобную минуту, чтобы рассказывать бойцам о славных ратных делах их товарищей. Из рук в руки переходили «молнии» — небольшие листовки, написанные от руки. О подвигах рассказывали боевые листки и стенные газеты, которые вывешивались на стенах окопов, на переносных щитах, появлявшихся на коротких привалах. Читал красноармеец о своем товарище и невольно задумывался: «А чем я хуже? Разве я меньше люблю свою Родину?» И после очередного боя к уже известным прибавлялись имена новых героев.

Среди самых отважных, самых стойких бойцы видели коммунистов. И у людей росло стремление завоевать право носить высокое звание члена партии. Вступление в партию каждый расценивал как обязательство быть в бою первым. Лучшие черты коммуниста — глубокое сознание долга перед народом, стремление отдать все свои силы, а если нужно, и жизнь за дело революции, во имя социалистической Родины — становились нормой поведения бойцов и командиров. У геройски павшего сержанта Сельцова нашли среди документов записку; «Иду в бой с мечтою встретить свой смертный час как подобает большевику». За два дня до этого Сельцов подал заявление с просьбой принять его в партию.

Понимание священных целей войны — великая сила. И эта сила крепла с каждым часом. Партийно-политическая работа стала грозным оружием, которое делало наших бойцов непобедимыми. Героизм приобретал все более массовый характер. Это было закономерно: ведь решался вопрос о защите завоеваний Октября, о жизни и смерти советского народа.

К сожалению, успех на полях сражений определяется не только морально-боевым духом войск. Он зависит от многих факторов, и в частности от соотношения сил. А перевес был по-прежнему на стороне противника, который давил нас армадами танков и бомбардировщиков, вводил в бой все новые резервы. И чтобы сохранить свои поредевшие войска, нам приходилось отводить их. Но и отходя по приказу командования на новые рубежи, советские бойцы и командиры думали не о спасении своих жизней, а о том, как нанести врагу наибольший урон.

С тяжелыми боями мы оттягивали соединения 6-й и 26-й армий от границы на новые рубежи к востоку от Львова. Отход прикрывали самые стойкие части. В 15-м мехкорпусе эту задачу возложили на 669-й мотострелковый полк 212-й моторизованной дивизии. Когда враг приближался, полковник В. В. Бардадин поднимал полк в контратаку. Бойцы яростно устремлялись навстречу противнику. Силы были неравными. Нередко в ходе боя отдельные подразделения оказывались во вражеском кольце. Но каждый раз они решительным броском вырывались из западни и пробивали дорогу к главным силам полка. Фашисты окружили 6-ю мотострелковую роту. Вот они уже на ее позициях. Казалось, конец. И в этот момент командир взвода лейтенант П. Д. Аракелян кинулся врукопашную. Порыв командира передался бойцам. Аракелян был ранен, но шел вперед. Штыком, прикладом, гранатой бойцы пробили вражескую стену и соединились с полком.

Рядом с частями 15-го мехкорпуса в районе Кременца дралась 14-я кавалерийская дивизия генерал-майора В. Д. Крюченкина. Из нее в штаб фронта тоже доходили сообщения, каждое из которых просилось на страницы газеты. В 29-м танковом полку этой дивизии одним из танковых взводов командовал коммунист младший лейтенант Н. Ф. Кравец. Выручая боевых друзей — конников, танкисты смело направляли свои машины в самое пекло. Так было и на этот раз.

Кравец повел свой взвод навстречу атакующим фашистским танкам. Враг весь огонь перенес на советские машины. Ловко маневрируя, Кравец и его подчиненные отбивались меткими выстрелами пушек и очередями пулеметов. И вдруг взрыв. В танк Кравца попал снаряд. Механик-водитель и башенный стрелок убиты. Командир, контуженный, оглохший, с трудом дотянулся до смотровой щели. Вражеские танки приближались. Кравец собрал все силы, зарядил и навел орудие. Выстрел, еще выстрел, еще… Две машины противника загорелись. Но наводчик третьей поймал в прицел советский танк. От удара снаряда башню заклинило. Стрелять больше было нельзя. Тогда Кравец, отодвинув погибшего водителя, сел за рычаги управления. Разогнав машину, он всей ее тяжестью обрушился на вражеский танк.

Да, не только наши летчики, но и танкисты нередко шли на таран, лишь бы уничтожить врага.

Бойцам было с кого брать пример.

Под вражеским натиском откатывались назад подразделения 76-го кавалерийского полка. Это ставило в тяжелое положение соседний полк — фашисты могли зайти ему в тыл. И вот, когда конники уже теряли надежду сдержать врага, показался верховой с обнаженным клинком. «За мной!» — услышали бойцы его возглас. Во всаднике бойцы узнали старшего батальонного комиссара Д. С. Добрушина. И конники поднялись в стремительную атаку. И откуда силы взялись: только что отступавший полк яростной атакой отбросил врага.

В районе Львова, где сражался 4-й мехкорпус, основная тяжесть арьергардных боев выпала на 8-ю танковую дивизию. Частям ее то и дело приходилось драться во вражеском кольце. Но, вырвавшись из окружения, они снова преграждали путь фашистским войскам.

Много часов в отрыве от основных сил вели бой батальоны 8-го мотострелкового полка. Отход их прикрывал танк младшего сержанта П. И. Воронова. Дождавшись, когда последние красноармейцы скрылись в лесу, командир приказал наводчику отстреливаться, а механику-водителю — вести машину за своей пехотой. Но танк попал на заболоченный участок и застрял. Фашисты окружили его. Близко подойти им не давал меткий пулеметный и автоматный огонь танкистов. Гитлеровцы выкатили пушку. Но она сделала всего один выстрел: заняв место у орудия, Воронов первым же снарядом разбил ее. Ночью танкисты сумели вытянуть машину на твердый грунт и двинулись к своим. По пути они подобрали четырех раненых красноармейцев.

В 81-й моторизованной дивизии последней отходила танковая рота. В разгар боя к танку москвича С. П. Борисова подползли два тяжелораненых пехотинца. Экипаж подобрал их. Красноармейцы рассказали, что по пути они видели раненого полковника, который остался лежать в поле — у бойцов не хватило сил нести его. Не раздумывая, Борисов повел свой танк на врага. Его не остановил плотный огонь. Раздавив два пулемета, минометную батарею и рассеяв до роты пехоты, экипаж разыскал раненого. Танкисты бережно перенесли полковника в машину и пробились к своим. Жизнь командира была спасена.

Когда наши войска покидали город Жулкев, там оставались крупные артиллерийские склады. Представителю штаба артиллерии 6-й армии майору М. П. Иржевскому было поручено уничтожить их, чтобы не оставить врагу. Майор с группой выделенных ему саперов выехал на задание. Но едва успел он добраться до складов, как фашисты ворвались в город. Группа Иржевского оказалась отрезанной. Что делать? Пробиваться к своим, не выполнив приказа?.. Майор послал охрану складов (она оставалась на своих постах) и часть саперов отражать атаки фашистов, а с остальными красноармейцами стал минировать штабеля. Когда работа была окончена, Иржевский приказал подчиненным пробиваться из окружения, а сам остался с одним сапером. Те немногие из бойцов, которые дошли до своих, рассказали потом, что гитлеровцы на их глазах ворвались на территорию складов, и в тот же миг все скрылось в дыму и пламени. Ценою жизни майор Матвей Петрович Иржевский выполнил приказ.

Подобная же история произошла под Перемышлем. В занятом фашистами районе осталось 16 вагонов взрывчатки. Нельзя было допустить, чтобы она попала в их руки. Группа саперов во главе с лейтенантом Григорьевым проникла на территорию склада и на глазах у фашистов взорвала его.

Доходили до нас сведения о самоотверженности воинов многих частей и подразделений, прикрывавших отход войск 26-й армии.

В 8-м стрелковом корпусе группа бойцов из 233-го корпусного артиллерийского полка во главе с лейтенантом Ковтаном проникла в тыл врага и, захватив три орудия крупного калибра, открыла из них огонь по фашистам. Переполох, вызванный этим нападением, помог полку оторваться от противника.

В арьергарде 72-й горнострелковой дивизии сражался взвод во главе с политруком Колбанцевым. Бойцы его отражали атаки фашистов до последнего патрона. Они погибли все, но задержали врага на несколько часов.

Более эффективно стали помогать наземным войскам наши летчики. 4-й авиационный корпус дальней авиации, действовавший на Юго-Западном направлении, громил резервы и важные тыловые объекты противника. Фронтовая авиация сосредоточила свои усилия против продвигавшихся фашистских группировок и на отражении вражеских воздушных налетов.

Корпусом дальней авиации командовал В. А. Судец — порывистый сухощавый полковник, настойчивый и неутомимый при выполнении боевой задачи.

Дальние бомбардировщики летали без надежного прикрытия и каждый раз подвергались ударам фашистских истребителей и зенитной артиллерии. Корпус нес потери, и все-таки тяжелые самолеты вновь и вновь поднимались в воздух и уходили на запад.

Господство в воздухе продолжало оставаться на стороне фашистской авиации. В этих условиях от наших летчиков требовалось огромное мужество. Часто приходилось наблюдать, как три-четыре краснозвездных истребителя вступают в бой с десятком, а то и с двумя десятками фашистских самолетов.

Командир эскадрильи 164-го истребительного авиационного полка 15-й авиадивизии капитан П. С. Самсонов, сопровождая бомбардировщики, над Рава-Русской один схватился с восьмеркой фашистских истребителей. Не верилось, что он выйдет живым из этого боя. Но летчик не только уцелел, но и сбил вражеский самолет.

Тяжелое испытание выпало на долю пилотов эскадрильи 224-го бомбардировочного полка 17-й авиадивизии. Летели они на бомбежку вражеских колонн без прикрытия истребителей. Вел эскадрилью Т. П. Кошмяков. Над Дубно самолеты попали под ураганный огонь зенитной артиллерии. Кошмяков вывел эскадрилью из зоны обстрела. Но она тотчас же подверглась нападению истребителей. Три из них бросились на ведущий самолет. Вот один уже зашел ему в хвост. Но фашист рано торжествовал: стрелок-радист Плаксунов меткой очередью сбил его. Другие истребители стали осторожнее и держались на расстоянии. Отбиваясь от них, наши экипажи сбросили бомбы в цель. Когда эскадрилья вернулась на аэродром, в машине Кошмякова насчитали 112 пробоин.

На четверку бомбардировщиков, ведомую капитаном К. Л. Асауловым (48-й бомбардировочный полк той же авиадивизии), напало 16 «мессершмиттов». Наши летчики приняли бой. И произошло, казалось бы, невероятное: стрелки бомбардировщиков сбили четыре вражеских истребителя, остальных отогнали. Задача была выполнена.

Летчик Катаев со стрелком-радистом Митрофановым из 94-го бомбардировочного полка 62-й авиационной дивизии были атакованы тремя фашистскими истребителями уже во время возвращения с бомбежки. Умелым маневром и точным огнем Катаев и Митрофанов не только спасли свой самолет, но и сбили один «мессершмитт». На аэродроме с волнением и восхищением наблюдали за этим боем. Едва бомбардировщик приземлился, товарищи кинулись поздравлять героев. Летчик был ранен, но у него хватило сил выйти из кабины, а стрелка-радиста Митрофанова пришлось выносить на руках. Оказывается, бой он вел, будучи тяжело раненным.

А с какой тревогой следили друзья за поединком старшего лейтенанта С. И. Прусенко, летчика из 226-го бомбардировочного полка этой же дивизии, с вражеским истребителем! Бомбардировщик метался из стороны в сторону, уклоняясь от атак и в то же время встречая истребитель меткими очередями. Наконец советский самолет сел на аэродром. Когда к нему подбежали, летчик был без сознания, с окровавленным лицом, с залитыми кровью глазами. Как он в таком состоянии мог вести бой и посадить самолет?

Я мог бы привести множество таких примеров. Поистине безграничен героизм наших людей. И первыми среди самых отважных были коммунисты. В бою на них равнялись все.

Только благодаря массовому героизму бойцов и командиров отход войск осуществлялся с относительно малыми потерями. Даже удавалось своевременно вывозить в тыл почти все ценное имущество. Местные партийные и советские организации проявляли титанические усилия при эвакуации городов. Они работали в тесном контакте с военным командованием. Эвакуация проходила в невероятно тяжелых условиях: железнодорожные линии то и дело разрушались авиацией противника и его диверсионными воздушными десантами. С неистощимой энергией и отвагой транспортники восстанавливали пути и водили поезда под непрерывными бомбежками. Большую помощь им оказывали наши железнодорожные войска. С особой похвалой местные товарищи отзывались о бойцах и командирах железнодорожной бригады полковника П. А. Кабанова. Ее батальоны не только быстро восстанавливали разрушенные участки дороги, но и нередко вступали в ожесточенные схватки с вражескими диверсионными отрядами.

К СТАРЫМ УКРЕПРАЙОНАМ

Прорыв вражеских войск сначала к Острогу, а затем к Ровно грозил нам тяжелыми последствиями. Немецкие танковые части генерала Клейста продолжали изо дня в день усиливаться на этом направлении. Их неотступно подпирали и поддерживали пехотные дивизии 6-й немецкой армии.

Острие мощного клина фашистских войск, скованного пока атаками наших мехкорпусов с флангов, было по-прежнему нацелено на небольшую по численности группу генерала Лукина. За ней до самого Киева у нас ничего не было. Было ясно, что если не выдержит группа Лукина, то враг выйдет в глубокий тыл главным силам нашего фронта. Эта угроза тревожила каждого из нас. Во всех разговорах сквозила мысль: приграничное сражение проиграно, нужно отводить войска на линию старых укрепленных районов. Но прямо это никто не решался высказать. Все понимали, что укрепленные районы, расположенные на линии старой государственной границы, еще не готовы принять войска и обеспечить надежную оборону. А времени и сил на приведение их в боевую готовность было слишком мало.

Нашу тревогу разделяла и Москва. 30 июня мы получили приказ, в корне менявший ранее утвержденный план действий. В телеграмме указывалось, что войскам Юго-Западного фронта до 9 июля надлежит отойти на рубеж Коростенского, Новоград-Волынского, Шепетовского, Староконстантиновского и Проскуровского укрепленных районов. В связи с этим и примыкавшая к нашему левому крылу 18-я армия Южного фронта должна была отвести свои правофланговые войска в Каменец-Подольский укрепленный район (по реке Збруч). С целью постепенного выравнивания линии отходящих войск нашему фронту было приказано до 6 июля удерживать промежуточный рубеж: Сарны, река Случь, Острог, Скалат, Чортков, Коломыя, Берхомет.

Тем из нас, кто часто общался в эти дни с командующим фронтом, было совершенно ясно, что требование полученного приказа — отойти на рубеж старых укрепленных районов — полностью соответствовало его намерениям. Только присущая М. П. Кирпоносу исполнительность, какая-то особая убежденность в неоспоримости приказов не позволяли ему самому просить Москву о разрешении на этот отвод.

Командующий, не теряя времени, весьма четко и полно изложил общий замысел отвода войск и организации обороны на новом рубеже. По-видимому, организация подобного маневра у него была заранее обдумана. Излагая свое решение, генерал Кирпонос особо подчеркнул опасность, которую таит в себе глубокое вклинение противника из районов Ровно и Острога в тыл главным силам фронта. Чтобы не допустить этого, командующий приказал войскам 5-й армии во взаимодействии с 6-й армией усилить нажим на фланги ударной группировки противника, пресекать все ее попытки развивать прорыв.

Теперь возобновление контрудара на левом крыле 5-й армии обретало конкретный смысл: сковать вражескую ударную группировку и тем самым способствовать планомерному отходу наших войск.

По замыслу командующего фронтом армии начинали отход в разное время: фланговые — 5-я и 12-я — в ночь на 1 июля, центральные — 6-я и 26-я — в ночь на 2 июля. Таким образом, наше командование надеялось выровнять линию фронта (правый фланг 5-й армии и 12-я армия находились значительно западнее остальных наших сил). Чтобы обеспечить планомерность отхода, для каждой армии намечался промежуточный рубеж, который она должна была удерживать установленное время.

Убедившись, что я правильно записал решение, командующий отпустил меня, приказав к 21 часу представить проект боевого приказа на отход и организацию обороны на новом рубеже.

Вернувшись к себе в оперативный отдел, я немедленно приступил к выполнению задания. Чтобы ускорить дело, работу над проектом боевого приказа поручил полковнику Захватаеву, а сам взялся за планирование обороны на новом рубеже.

Время не терпит, мы спешим. Но чем более конкретную форму принимают отрабатываемые оперативные документы, тем четче вырисовываются отдельные нерешенные проблемы. Меня, в частности, беспокоят ярко выраженная линейность расположения наших войск в обороне, отсутствие вторых эшелонов и сильных резервов как в армиях, так и во фронте. Если не внести изменений, то эта линейность неизбежно сохранится и при отходе. Тогда противнику легко будет прорывать на отдельных направлениях наш фронт и перехватывать коммуникации отходящих войск. Обязательно нужно произвести хотя бы минимальную перегруппировку сил, чтобы организовать движение перекатами и, таким образом, не допустить выхода фашистских войск к новому оборонительному рубежу одновременно с отходящими войсками фронта.

Я пошел к начальнику штаба и высказал ему свое предложение: как можно больше сил вывести во второй эшелон армий и одновременно создать достаточно мощный фронтовой резерв, который помог бы парировать обходные маневры противника.

Генерал Пуркаев выслушал меня и, по обыкновению, ответил не сразу. Внимательно изучив карту, он неторопливо свернул ее, сунул под мышку и знаком показал, чтобы я следовал за ним.

Мы вошли в кабинет командующего. Кирпонос, увлеченно чертивший что-то на карте, поднял голову. Пуркаев развернул перед ним свою карту и предложил конкретный план перегруппировки. Предложения были четкие и исчерпывающие. Я понял, что начальник штаба до моего доклада обдумал все эти вопросы. Кирпонос задумчиво вышагивал по кабинету. Остановился, склонился над картой и, еще раз внимательно рассмотрев ее, с нескрываемым сожалением сказал:

— Поздно, Максим Алексеевич. Мы и так слишком задержались с отходом. Немцы могут опередить нас и отрезать от старых укрепрайонов. Поэтому у нас нет времени на перегруппировку. Мы потребуем от командармов по возможности перегруппировывать свои войска в процессе отхода… А фронтовой резерв можно создать уже сейчас. Пусть его составят четвертый, восьмой и пятнадцатый механизированные корпуса, которым мы уже приказали выйти из боя, и две стрелковые дивизии сорок девятого стрелкового корпуса.

— Но это же слишком мало! Во всех трех мехкорпусах наберется не больше сотни танков, и это на фронте в полтысячи километров!

Поглаживая посеребренные виски, что было признаком нарастающего раздражения, Кирпонос сухо отрезал;

— Это, к сожалению, все, что мы можем сейчас высвободить. Армиям и так тяжело, особенно на нашем правом фланге.

— Ну хорошо…

Передав мне карту и разрешив удалиться, начальник штаба заговорил с командующим о некоторых проблемах предстоящего отхода.

Мы успели подготовить к назначенному сроку проект боевого приказа и карту, на которой были указаны промежуточные рубежи отхода каждой армии, новые разграничительные линии между ними и армейские полосы обороны на линии старых укрепленных районов. В полночь боевой приказ был подписан. Экземпляры его мы вручили офицерам связи, которые без промедления вылетели в армии.

Так в боевых действиях войск Юго-Западного фронта начался новый этап. С этого времени нам пришлось думать об отступлении.

Мы успокаивали себя: вот соберемся с силами, тогда ударим и погоним врага. Офицер, вернувшийся из войск, рассказывал, как один из командиров подразделений объяснял бойцам цель отступления: «Отойдем к старой границе, где у нас подготовлены укрепленные районы, измотаем там фашистов, а потом турнем их до Берлина».

Да, пожалуй, у всех нас, от бойца до командующего фронтом, была непоколебимая уверенность, что на линии старых укрепленных районов мы остановим врага. Отступать дальше — этого и в мыслях ни у кого не было.

Задача стояла сложная: организованно отойти на новый рубеж, имея перед собой сильного противника, следовавшего буквально по пятам.

Недостаточно искушенному в военном деле человеку отвод войск кажется более простым делом, чем наступление. Но это далеко не так. Отступающий всегда находится в менее выгодном положении. Отход угнетает солдата: нет ничего горше сознания, что враг на этот раз оказался сильнее тебя, и вот он уже топчет родную твою землю, а ты пока не можешь положить конец этому. У наступающего бойца совсем другое настроение: он воодушевлен победным развитием событий, рвется вперед, каждый шаг прибавляет ему сил.

С военной точки зрения отступление — сложнейший маневр. Надо суметь перехитрить противника, из-под самого его носа вывести войска с минимальными потерями, чтобы сохранить, а в дальнейшем накопить силы для нового удара. И все это в условиях, когда инициатива находится в руках врага, когда трудно определить, где он готовит очередной удар, где собирается устроить тебе ловушку.

Ленин учил, что «нельзя победить, не научившись правильному наступлению и правильному отступлению», и не уставал повторять, как важно, когда это нужно, суметь отступить в наибольшем порядке с наименьшим ущербом для армии, с наибольшим сохранением ядра ее. Ленин говорил о революционной борьбе. Но это всецело относится и к военному делу. Нельзя победить, не овладев всеми средствами и формами борьбы.

Мы перед войной, чего греха таить, учились главным образом наступать. А такому важному маневру, как отступление, не придавали должного значения. Сейчас мы расплачивались за это. Командиры и штабы оказались недостаточно подготовленными к организации и осуществлению отступательных маневров. Теперь, на второй неделе войны, нам пришлось, по существу, заново учиться самому трудному искусству — искусству отступления.

Когда приказ был отправлен в войска, командующий фронтом решил заслушать доклад своего помощника по укрепленным районам генерала Советникова. Тот подготовил материалы со свойственной ему скрупулезностью и добросовестностью. По его словам, только Коростенский, Новоград-Волынский и Летичевский укрепленные районы можно считать в боевой готовности. Они заняты хотя и малочисленными, но постоянными гарнизонами, состоящими из пулеметных и артиллерийских подразделений. Таким образом, основа огневой системы здесь уже создана. С приходом полевых войск обороноспособность этих укрепрайонов резко повысится. Что же касается других укрепленных районов, то фактически они не имеют ни готовых к бою огневых сооружений, ни гарнизонов. В них все приходится создавать заново.

Начальник инженерного управления фронта генерал А. Ф. Ильин-Миткевич, руководивший восстановительными работами в этих укрепленных районах, добавил, что законсервированные огневые сооружения здесь спешно приводятся в порядок, но оружия для них нет. Вся надежда на то, что отходящие войска своевременно займут укрепления и используют там свои огневые средства.

Опять задача со многими неизвестными. Успеют ли саперы и артиллеристы за оставшиеся дни подготовить укрепленные районы? Сумеют ли отходящие войска опередить противника и занять эти рубежи? Удастся ли им своевременно организовать систему огня? Больше всего нас беспокоил укрепленный район, который находился на стыке 5-й и 6-й армий, как раз на том участке нашего фронта, куда был нацелен удар главной вражеской группировки. Сходное положение создалось и на стыке Могилев-Подольского и Летичевского укрепленных районов, то есть на границе между нашим и Южным фронтами.

Сейчас принимались все меры, чтобы укрепить эти участки. Но на это требовалось время.

Войска начали отход. К этому маневру было приковано не только наше внимание. Им интересовались и Ставка, и Генеральный штаб. По нескольку раз в день Москва вызывала на провод то Кирпоноса, то Пуркаева. Утром 1 июля мне довелось присутствовать при разговоре нашего начальника штаба с Жуковым. С первых же слов стало ясно, что Ставку тревожит угроза, нависшая над сильно отстававшими войсками 26-й и 12-й армий. Жуков и начал с того, что спросил Пуркаева, какое принято решение относительно левофланговых армий фронта. Выслушав ответ, он подчеркнул опасность отсечения наших главных сил от линии укрепленных районов. «Учитывая стремление противника отрезать 6, 26 и 12-ю армии, необходимо проявить исключительную активность и изобретательность в руководстве отходом войск». Иначе, предупредил начальник Генерального штаба, не миновать катастрофы. Войска он рекомендовал выводить форсированным маршем, прикрывая их авиацией, все противотанковые артиллерийские средства держать ближе к наиболее опасным участкам.

Жукова встревожило сообщение Пуркаева о том, что генерал Музыченко, получив под свое начало 36-й и 37-й стрелковые корпуса и 14-ю кавалерийскую дивизию, не смог наладить с ними связь. Действуя разрозненно, эти соединения не смогли отразить новый удар немецко-фашистских войск, нацеленный вдоль шоссе Броды — Тарнополь. Теперь враг устремился на Тарнополь, обходя правый фланг 6-й армии. Жуков со свойственной ему прямолинейностью заявил, что «командование фронта допустило большой промах, не разгадав и не предупредив этот маневр противника», и приказал срочно усилить заслон на рубеже Тарнополь, Збараж, а обойденную противником 139-ю стрелковую дивизию вывести из окружения. Заканчивая разговор, Жуков рекомендовал в связи с отходом войск подумать о переводе штаба фронта на новое место.

Опасение, что враг попытается отсечь наши войска от линии укрепленных районов, начало оправдываться. Усиливавшийся нажим со стороны ударной группировки противника, наступавшей вдоль шоссе Ровно — Шепетовка, вынуждал войска наших 5-й и 6-й армий двигаться в расходящихся направлениях и тем самым увеличивал разрыв между их флангами. Сражавшаяся на стыке этих армий группа генерала Лунина держалась из последних сил. Вражеские войска обтекали ее с обоих флангов. Назревало полное окружение. Именно в это самое трудное для группы время она осталась без своего замечательного командующего. Генерала Лукина Москва отозвала на Западный фронт, куда была переброшена его армия. И тут выяснилось, что все держалось на воле и энергии этого человека. Не стало его, и поредевшая героическая группа, целую неделю сковывавшая огромные силы противника, фактически перестала существовать как войсковой организм. Входившие в нее части влились в состав соединений 5-й армии. Командование фронта намеревалось усилить это направление, которое раньше столь успешно прикрывалось группой Лукина, за счет частей 206-й и 147-й стрелковых дивизий 7-го стрелкового корпуса, переданного нам из Южного фронта. Эти свежие силы, нацеленные в район Шепетовки, и должны были упрочить положение на стыке 5-й и 6-й армий. Вот почему за это направление командование фронта было сравнительно спокойно.

Значительно больше тревожило нас в то время тарнопольско-проскуровское направление. Меры, которые предпринимал генерал Музыченко для стабилизации положения, не помогли. 2 июля фашисты овладели Тарнополем. Тем самым противник рассек фронт 6-й армии и стал угрожать тылам 26-й и 12-й армий. В дополнение ко всем бедам штабу Музыченко никак не удавалось наладить управление войсками. По боевым донесениям, которые мы получали от него, было видно, что командование 6-й армии даже приближенно не представляет себе действительного положения своих соединений. Командиры корпусов, подолгу не имея связи со штабом армии и не получая регулярной информации о положении соседей, действовали разрозненно, на свой страх и риск.

Командующий фронтом вынужден был потребовать от генерала Музыченко немедленно поправить дело. В штаб 6-й армии был направлен полковник Захватаев. Кирпонос наказал ему не возвращаться до выяснения обстановки в полосе армии.

А пока нужны были срочные меры. Возник вопрос: чем прикрыть брешь у Тарнополя? Генерал Кирпонос после некоторого раздумья решил бросить туда свой последний резерв — две дивизии 49-го стрелкового корпуса и 24-й механизированный корпус. Это было большим риском. Мы только что получили из Москвы сообщение, что 19-я армия генерала Конева, располагавшаяся вокруг Киева, срочно перебрасывается на Западный фронт, где еще тяжелее, чем у нас. Таким образом, на подступах к Киеву войск не оставалось. Но, несмотря на это, мы вынуждены были направить последний фронтовой резерв под Тарнополь. Другого выхода не было: надо было любой ценой задержать там противника, иначе планомерность отхода войск неизбежно нарушалась. На случай возникновения непосредственной угрозы столице Украины Киевский укрепленный район приводился в полную боевую готовность. Для его обороны мобилизовывались все силы и средства города. Для руководства этой работой в Киев выехал Н. С. Хрущев.

Между тем дивизии 49-го стрелкового корпуса, выполняя приказ, форсированным маршем вышли к рубежу Ямполь, Теофиполь, Ульяново, который они должны были отстаивать до последних возможностей. Южнее заняли оборону соединения 24-го механизированного корпуса, оседлавшие шоссе Тарнополь — Проскуров в районе Волочиска.

Прорвавшийся на тарнопольском направлении противник угрожал командному пункту фронта. Нашему штабу следовало бы перебраться в более безопасное место, но боязнь окончательно потерять управление войсками вынудила командование фронта задержаться пока в Проскурове. Пуркаев поручил мне разработать план обороны нашего командного пункта на случай приближения передовых частей противника. Такой план был составлен. Он предусматривал также и готовность к отражению воздушного десанта. Были расписаны действия не только подразделений охраны, но и всех офицеров штаба. На подступы к Проскурову мы выслали разведку.

Выход вражеских частей к Тарнополю поставил в крайне трудное положение и 12-ю армию, значительная часть сил которой все еще находилась северо-западнее Станислава. Командующий фронтом распорядился максимально ускорить отвод ее войск, чтобы они не позднее утра 3 июля вышли на рубеж Чортков, Городенка, Куты.

Казалось, были приняты все меры для ликвидации угрозы, нависшей над главными силами фронта. Теперь все усилия мы направили на то, чтобы вывести из-под угрозы окружения и разгрома рассеченные на отдельные группировки войска 6-й армии. Решение этой задачи во многом зависело от того, сумеют ли 49-й стрелковый и 24-й механизированный корпуса задержать противника в районе Тарнополя.

Отход главных сил 6-й армии с каждым часом становился все сложнее. Обойденные с флангов, под непрерывными ударами вражеских танков и авиации, они с боем прокладывали себе дорогу. Хуже всего было то, что мы почти ничего не знали, как у них обстоят дела, в какой помощи они нуждаются. Наконец поступили новые донесения от Музыченко. Многое рассказал и вернувшийся от него Захватаев. Мы узнали, что 36-й стрелковый корпус, с большими потерями прорвав кольцо фашистских войск, отходит на рубеж Ляховцы, Ямполь, то есть стремится примкнуть к правому флангу 49-го стрелкового корпуса. Туда же отходит и 14-я кавалерийская дивизия. 37-й стрелковый корпус отбивается от наседающего противника на рубеже Новики, Ивачув. О положении частей 6-го стрелкового корпуса и 3-й кавалерийской дивизии, попавших в окружение западнее Тарнополя, пока ничего неизвестно. Попытка командарма оказать им помощь силами 4-го механизированного корпуса не удалась. Но лихая контратака сильно поредевшей в боях 10-й танковой дивизии 15-го мехкорпуса принесла неожиданный успех: фашистские части были выбиты из Тарнополя. К сожалению, на следующий день та дивизия, которой продолжал весьма успешно командовать генерал С. Я. Огурцов, была вытеснена из города.

Тяжелое положение, в котором оказались некоторые соединения 6-й армии, резкое отставание частей 26-й и 12-й армий, а также опасение, что дальнейший отход остальных сил фронта вызовет еще большие трудности в управлении войсками, вынудили генерала Кирпоноса 3 июля принять решение попытаться закрепиться на рубеже река Случь, Славута, Ямполь, Гржималов, Чортков, Снятын. Командующий фронтом понимал, что нелегко будет удержаться на этом не подготовленном к обороне рубеже под натиском превосходящих сил противника. Поэтому в этой же директиве войскам разрешалось при осложнении обстановки отойти на линию укрепленных районов, лишь бы не допустить захвата их противником. При этом 5-я армия должна была отойти в Коростенский укрепрайон (Руднице, Белокоровичи, Сербы), 6-я армия — в Новоград-Волынский (Катериновка, Коростки), 26-я армия — в Остропольский, 12-я армия — в Летичевский (Новая Синява, Комаровцы).

С отходом армий на эти рубежи в резерв фронтового командования должны были перейти остатки соединений 6-го стрелкового, а также 4-го и 8-го механизированных корпусов. Все они должны были сосредоточиться вокруг Житомира. Мы рассчитывали таким образом поставить щит на дальних подступах к Киеву, правда, слишком слабый — все эти соединения были очень малочисленны. Однако ничего другого командующий фронтом взять в резерв не мог.

Когда директива была уже отпечатана и представлена генералу Кирпоносу на подпись, он дополнил ее категорическим требованием к командующим армиями: добиться четкого и непрерывного управления своими войсками. (К сожалению, эта сторона в деятельности штабов всех степеней будет еще долгое время нашей ахиллесовой пятой. И дело было не только в сложности создавшейся обстановки и в острой нехватке технических средств связи, но и в отсутствии должного опыта у штабов в управлении войсками в боевых условиях).

Разведчики доносили: враг приближается. Дальше оставаться в Проскурове штабу было нельзя. В Киеве готовился новый фронтовой командный пункт. Но переехать туда значило бы еще более оторваться от армий, с которыми и так связь держалась, как говорят, на ниточке.

После долгих колебаний было решено перенести КП пока в Житомир. Для налаживания связи с войсками туда немедленно выехала оперативная группа, а ночью снялся и весь штаб. Мне с группой командиров опять пришлось уходить последним. Мы держали связь с армиями, пока не получили сигнала о том, что штаб развернулся в Житомире. В эти часы мне и решения доводилось принимать от имени штаба фронта. Начальник штаба 5-й армии генерал Д. С. Писаревский запросил, как быть с 7-м стрелковым и 19-м механизированным корпусами. Формально они переданы в состав 6-й армии, но связи с ней не имеют.

— Поэтому они обращаются к нам, — сообщил Писаревский, — и спрашивают, что делать. Можем мы им ставить задачи?

Я ответил, что до тех пор, пока Музыченко не возьмет эти корпуса в свои руки, пусть ими командует Потапов, руководствуясь теми целями, которые указаны армиям последней директивой. А мы всю ночь пытались разыскать командующего 6-й армией, чтобы сообщить ему о положении его правофланговых корпусов, но так и не сумели. Штаб Музыченко словно в воду канул. Был послан на его розыски майор Ф. С. Афанасьев. Он добрался до Волочиска, где стоял штаб, но там шел ожесточенный бой. Помчался в Антонины — следующий пункт, куда по плану должен был переместиться штаб армии. Но и там его не оказалось.

Поиски прервало распоряжение из Житомира: выезжать в штаб фронта.

На этот раз дорога была без особых происшествий. На окраину Житомира мы въехали, когда забрезжил рассвет. В этом городе я знал почти каждую улочку: жил здесь три года, когда был начальником штаба 5-й кавалерийской дивизии.

Житомир стоит на крутых берегах небольшой речки Тетерев. Как и большинство украинских городов, он весь утопал в зелени. Сейчас она скрывала разрушения, которые потерпели жилые кварталы от варварских бомбардировок. Я без труда разыскал штаб фронта, доложил генералу Пуркаеву последние сведения, полученные нами из войск, рассказал про тщетные попытки разыскать штаб 6-й армии. Уж не попал ли он под удар немецких танков в Волочиске? Начальника штаба это предположение встревожило не меньше меня.

— Надо продолжать поиски.

В отделе меня удивила необычная тишина. Оставив телефоны, офицеры обступили моего заместителя по политической части. Батальонный комиссар читал им какой-то документ. Я прислушался. «..Дело идет о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов Советского Союза…» Тревожно и взволнованно звучали чеканные фразы о тяжелом положении на полях сражений, о том, что должны делать наши люди в тылу и на фронте, об их задачах в священной войне с фашистскими захватчиками.

Глубина и смелость мыслей не оставляли сомнений: так мог сказать только Сталин.

— Что это? — не удержался я.

— Выступление товарища Сталина, — ответил комиссар, бережно отложив прочитанный лист.

Жадно пробегаю глазами текст: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»

В ушах, словно наяву, звучал памятный глуховатый с заметным акцентом голос. Сколько раз, затаив дыхание, мы слушали его по радио. И сейчас мы понимали, что в лице Сталина к нам, к народу и армии, обращается сама партия великого Ленина.

С первых же слов обращение захватывало. Моральное воздействие его было огромно. Каждый из нас еще глубже осознал свою ответственность за судьбы Родины и народа.

Когда чтение было закончено, всем захотелось излить свою душу. Недолго продолжался этот своеобразный митинг, но сколько чувств и переживаний было высказано на нем! Люди взволнованно говорили о том, что мы можем и должны сделать для Отчизны в эту тяжелую для нее пору.

Едва офицеры успели вернуться на свои рабочие места, как пришел генерал Пуркаев и приказал послать двух командиров на розыски штаба 6-й армии. Они пропадали весь день и только к вечеру нашли его в Староконстантинове. Узнав об этом, Пуркаев в распоряжении от имени Военного совета в резких тонах отчитал командарма и потребовал представить с делегатом штаба фронта подробное донесение об обстановке в полосе действий армии.

Уже ночью из штаба Музыченко возвратился наш офицер связи. Он привез неутешительные сведения. Часть сил 36-го корпуса по-прежнему ведет бой в окружении, остальные — с серьезными потерями пробиваются в Изяславский укрепленный район, куда с севера уже прорвались отряды фашистских войск. 49-му стрелковому корпусу пока удалось отбить атаки вражеских передовых частей, а 24-й мехкорпус под натиском превосходящих сил противника, к сожалению, вынужден был оставить Волочиск.

О частях 37-го стрелкового корпуса мало что известно.

По сведениям суточной давности, одна из его дивизий бьется во вражеском кольце севернее Збаража. В 7-й стрелковый и 19-й механизированный корпуса командующий 6-й армией послал своих представителей, но те еще не возвращались.

Побывавшие в войсках офицеры докладывали, что по дорогам под непрекращающейся бомбардировкой упорно продвигаются на восток колонны наших солдат и обозы. А по обочинам вместе с ними течет поток беженцев. Их многие тысячи. Покинув родной кров, бросив все имущество, люди готовы на любые муки, лишь бы спастись от фашистского рабства. И вся надежда у них на наших красноармейцев — только эти запыленные, измученные, израненные воины могут защитить их, уберечь от гибели. Драматические события разыгрываются на переправах, где скапливаются огромные массы людей, машин, повозок. Каждая фашистская бомба находит цель. Но и здесь нет паники. Бойцы и командиры, убрав тела погибших, разбитые машины и повозки, снова наводят мосты, пускают паромы. Беженцы терпеливо ждут своей очереди. Иногда к переправам прорываются фашистские танки, и тогда начинается борьба не на жизнь, а на смерть. Горе народа и героизм народа — где найти слова, чтобы описать их! Все мы до сих пор с глубоким волнением вспоминаем испытания, выпавшие на долю бойцов и командиров нашего фронта, на долю мирных жителей Украины. Но по сводкам мы знали, что на других фронтах еще тяжелее. И поэтому Ставка шла на крайние меры, забирая от нас все новые соединения, чтобы перебросить их на помощь нашим соседям. 4 июля она распорядилась вывести из боя 5-й кавалерийский корпус и одиннадцать артиллерийских полков, в том числе восемь противотанковых, и направить их на Западный фронт. Артиллерийские части сразу же были погружены в эшелоны и взяли курс на Смоленск. 5-й кавкорпус вместе с 16-м мехкорпусом Южного фронта должны были сосредоточиться в районе Мозырь, Калинковичи, чтобы составить подвижную конно-механизированную группу и нанести удары во фланг и тыл фашистской группы армий «Центр», которая глубоко вторглась в Белоруссию. Но они так и не смогли выйти в пункты сбора: к тому времени на нашем фронте произошли события, которые нарушили все эти планы.

Заботясь прежде всего об отводе оказавшихся под угрозой окружения главных сил фронта, наше командование несколько меньше внимания уделяло тем соединениям, которые уже находились вблизи укрепленных районов. А поскольку силы там постепенно накапливались и закреплялись, мы решили, что обстановка на фронте начала стабилизироваться. Командование и штаб фронта воспользовались этим и перебрались на новый командный пункт, построенный еще в мирное время под Киевом. Отсюда мы в течение 5 и 6 июля продолжали налаживать управление войсками. Спешно восстанавливался фронтовой резерв из остатков 4, 8 и 15-го механизированных корпусов. Они оказались очень малочисленными, поэтому командование фронта попросило Генеральный штаб разрешить сформировать на базе каждого корпуса одну боеспособную моторизованную дивизию. Но танков в корпусах оставалось очень мало, и Москва опасалась, как бы мы не использовали танкистов в качестве пехоты. Поэтому Генеральный штаб не согласился с нашим предложением и потребовал вывести корпуса в тыл, в резерв Ставки, на деформирование. Пришлось срочно грузить их в эшелоны. У нас от этих соединений осталось лишь несколько десятков танков и немного мотопехоты. Сформировали из них сводные отряды.

Таким образом, в резерве у нас оказались очень небольшие силы.

Командование и штаб 6-й армии все еще не могли установить нормальную связь со своими сражавшимися на большом пространстве соединениями. Последствия этого особенно тяжело сказались под Шепетовкой. Здесь, где недавно оборонялась группа Лукина, теперь действовали 19-й механизированный и 7-й стрелковый корпуса. Они-то и попали под удар главных сил танковой группы генерала Клейста. Дивизиям 7-го стрелкового корпуса, прибывавшим к нам по железной дороге из резерва Южного фронта, пришлось прямо из эшелона вступать в бой. В таких условиях собрать силы в один кулак было невозможно, дивизии включались в действие разрозненно, по мере их подхода. Положение осложнялось тем, что не было связи с соседом — 19-м мехкорпусом, командиру которого тоже оставалось полагаться только на собственные силы. В результате наши войска на этом участке были отброшены противником. Они попытались закрепиться на линии старых укрепрайонов, к югу от Новоград-Волынского. Но противник своим стремительным наступлением не дал нашим частям времени на организацию обороны. К тому же силы были слишком неравными. Командование группы армий «Юг» сосредоточило на этом направлении 12, а по другим сведениям — 14 танковых, моторизованных и пехотных дивизий. Эта мощная группировка при поддержке крупных сил авиации обрушила удар на узком участке. Измотанные войска 19-го мехкорпуса генерала Фекленко и 7-го стрелкового корпуса генерала Добросердова не выдержали. На участке Новоград-Волынский, Новый Мирополь фронт был прорван. Этот внезапный вражеский удар фактически вел к срыву всего нашего замысла: отвести войска и закрепиться на линии старых укрепленных районов. Прорыв между Новоград-Волынским и Новым Мирополем создал такую брешь в линии фронта, которая, словно трещина в плотине, вела к разрушению всего нового оборонительного рубежа.

Танковые и моторизованные дивизии 48-го немецкого моторизованного корпуса устремились на Бердичев. На их пути встать было уже некому. В 11 часов 7 июля передовые части 11-й танковой дивизии немцев захватили Чуднов, а в 16 часов ворвались на улицы Бердичева. Ни в штабе 6-й армии, ни в штабе фронта об этом пока не знали.

Лишь вечером поступило первое донесение от генерала К. Л. Добросердова о том, что фашистские танковые и моторизованные части прорвались у Нового Мирополя и устремились на юго-восток. Еще позже мы узнали, что они вошли в Бердичев. Когда Пуркаев доложил об этом командующему фронтом Кирпоносу, тот с горечью воскликнул:

— Дорого нам обойдется этот прорыв! После непродолжительного раздумья он резко распорядился:

— Передайте Музыченко, что он строго ответит, если не восстановит положение в районе Нового Мирополя. Пусть бросит туда все, что сможет собрать. А Потапову прикажите немедленно начать переброску двадцать второго мехкорпуса к Бердичеву для участия в ликвидации прорвавшихся туда танковых сил.

Вскоре генерал Музыченко доложил, что к месту прорыва он направил сводные отряды 4‑го и 15-го механизированных корпусов. Зная, как малочисленны эти части, мы понимали, что этих сил далеко не достаточно для решения задачи, но в резерве у командующего армией пока больше ничего не было: все соединения с огромным напряжением сдерживали противника на других участках.

О случившемся штаб фронта доложил в Москву. Ставка сразу оценила опасность положения. Командующий фронтом получил категорический приказ: «Немедленно закрыть укрепленный район, прорвавшегося противника уничтожить». Одновременно сообщалось, что в наше распоряжение передается 16-й мехкорпус, следовавший в район Мозыря. Но нам не было известно, где к этому времени находились его соединения. Знали лишь, что они растянулись на значительном пространстве к юго-западу от Винницы. Ближайшие из них находились в доброй сотне километров от Бердичева. Так что корпус подоспеет нескоро.

Откуда еще можно взять войска? Генерал Кирпонос пригласил Пуркаева и меня, чтобы вместе искать выход из положения.

Я напомнил, что поблизости от места прорыва находятся 6-й стрелковый и 5-й кавалерийский корпуса. Но хотя они и выводятся из боя, мы пока не можем их использовать. 6-й корпус только что пробился из окружения, потерял в боях много людей и значительную часть артиллерии и сейчас остро нуждается в доукомплектовании. К тому же он только начал подходить к Житомиру. Чтобы сосредоточить его и бросить в бой, понадобится время. А 5-й кавкорпус по распоряжению Ставки должен уйти в район Мозыря. Мы его можем использовать только с разрешения Москвы. Вспомнили о восьми противотанковых артиллерийских полках, которые забрала у нас Ставка. Как бы они сейчас пригодились! Командующий немедленно связался с начальником Генерального штаба и стал просить возвратить эти полки. Г. К. Жуков ответил, что ни одного из них Ставка дать сейчас не может, и предложил срочно сформировать несколько противотанковых полков за счет зенитной артиллерии.

Командующий фронтом не настаивал на своей просьбе: он знал, что на московском и ленинградском направлениях положение еще труднее, чем у нас. Враг захватил Псков, рвется к Луге. На Западном фронте противник окружил значительную часть советских войск и вышел к Днепру. Вот почему Ставка все силы бросает на это направление. И Кирпонос скрепя сердце заверил начальника Генерального штаба, что он попытается изыскать резервы внутри фронта. Переговоры Жуков закончил словами: «Не понимаю, как вы могли пропустить противника через Шепетовский укрепленный район? Примите меры, чтобы он не отрезал шестую, двадцать шестую и двенадцатую армии».

Прорыв противником наших укрепленных районов на линии старой государственной границы, по существу явился завершением приграничного сражения в полосе нашего фронта. Несмотря на героизм войск, оно закончилось не в нашу пользу. Предстоял новый этап борьбы пожалуй, еще более трудный, чем в первые дни войны.

ГЕРОИЧЕСКИЙ КИЕВ

ВРАГ У ПОРОГА

Командующий и член Военного совета фронта решили выехать в район Бердичева, чтобы на месте разобраться в обстановке. Их отговаривали: опасно, можно натолкнуться на фашистские разведывательные отряды. Но Кирпонос был непреклонен.

Только они выехали, поступило донесение от генерала Музыченко. Командарм подтвердил, что части 11-й танковой дивизии немцев уже в Бердичеве. Он может им противопоставить лишь сводные отряды дивизий 4-го и 15-го мехкорпусов, которые уже подходят к району прорыва. (Еще раз напомню читателю, что это были небольшие подразделения, оставшиеся от соединений, отправленных в тыл на переформирование.) Сводные отряды 15-го мехкорпуса были объединены под командованием генерала С. Я. Огурцова (во всех документах они теперь будут именоваться группой Огурцова).

О том, где находится 7-й стрелковый, через боевые порядки которого прорвалась фашистская танковая группировка, и в каком он состоянии, генерал Музыченко не имел ясного представления. По сведениям, которыми мы располагали, генерал Добросердов со своим штабом отошел к Белой Церкви. Я послал офицеров оперативного отдела на поиски.

Штабу 6-й армии все еще не удалось связаться со своим правофланговым 19-м мехкорпусом в районе Новоград-Волынского. К счастью, в это время вернулся наш капитан А. И. Айвазов, который побывал у генерала Фекленко. Его корпусу тоже очень тяжело. Южнее Новоград-Волынского, в районе местечка Гульск, крупные силы немцев форсировали реку Случь и устремились к шоссе, ведущему на Житомир. Фекленко быстро собрал боевую группу из мотопехоты и артиллерии, усилил ее четырьмя десятками танков и бросил в контратаку. Бой был жаркий, но на стороне противника огромное численное превосходство. Наши части остановлены. Сейчас Фекленко пытается организовать новую контратаку. Удастся ли она? Этот вопрос нас чрезвычайно волновал.

Поскольку командующему 6-й армией все труднее было связываться со своими правофланговыми корпусами, генерал Пуркаев распорядился, чтобы руководство 19-м мехкорпусом взял на себя командующий 5-й армией, на которого теперь возлагалась обязанность помочь генералу Фекленко в ликвидации плацдарма противника на реке Случь в районе Гульска.

Прорывы в районе Нового Мирополя и Гульска заслонили своей значимостью события на остальных участках фронта, потому что они еще более ухудшали положение войск 6, 26 и 12-й армий, над которыми нависла угроза окружения.

Кирпонос и Хрущев возвратились из 6-й армии удрученными. При них к Бердичеву начали подходить подразделения группы Огурцова, которые приходится с ходу бросать в бой. Перелома такими малыми силами, конечно, не добиться. Хотя бы замедлить продвижение противника на юг и юго-восток! А дорога на Белую Церковь для врага оставалась открытой. Командующий фронтом спешно связался с командирами пограничных отрядов, которые были направлены в этот район на борьбу с вражескими десантами, и приказал им преградить путь фашистским войскам, если те двинутся от Бердичева на Белую Церковь. Но то была весьма слабая преграда: пограничников мало, к тому же у них нет артиллерии.

Командующему 6-й армией Кирпонос приказал как можно быстрее сосредоточить в окрестностях Любар соединения 49-го стрелкового корпуса, чтобы с утра 9 июля нанести контрудар на север и закрыть брешь.

Когда об этом решении стало известно в Ставке, оттуда последовало указание совместить удар с юга со встречным ударом с севера силами 31-го стрелкового, 9, 19 и 22-го механизированных корпусов 5-й армии. Осуществление контрудара с севера Ставка рекомендовала возложить на генерала Потапова. Соответствующие приказы были без промедления направлены командармам.

Но противник спешил воспользоваться благоприятной для него обстановкой. Его войска, не встречая на пути наших войск, продвигались на Киев. Первое сообщение об этом мы получили из Житомира.

Оперативный дежурный привел ко мне незнакомого майора. Вид у него был крайне измученный. Вытерев платком запыленное потное лицо, на котором выделялись усталые и воспаленные от недосыпания глаза, майор, устремив взгляд на ведро, стоявшее в углу, разжал пересохшие губы и хрипло проговорил:

— Разрешите воды?

Залпом осушил полную кружку и только после этого начал разговор. Оказалось, он привез донесение начальника Житомирского гарнизона о появлении у Житомира фашистских танков.

Не хотелось верить этому: ведь на очереди Киев. Я спросил, не ложный ли это слух.

— Нет, — отвечал майор, — я сам выезжал на разведку и своими глазами видел десятка два фашистских танков. Вот, — он протянул мне небольшую книжечку, — захватили одного из зазевавшихся танкистов. К сожалению, живым доставить его не удалось. Только документы взяли.

Внимательно разглядываю солдатскую книжку, приглашаю переводчика. Просмотрев ее, он сказал, что документ принадлежал ефрейтору 13-й танковой дивизии немцев. Значит, это ее передовые части появились у Житомира.

Вместе с майором мы пошли к генералу Пуркаеву. Он внимательно выслушал нас, перелистал солдатскую книжку и, поблагодарив майора, отпустил его.

— Да, положение… — тяжело вздохнул Максим Алексеевич. — Седьмого июля пал Бердичев. Сегодня то же самое произойдет с Житомиром. Защищать его некому: в городе находятся лишь небольшие подразделения железнодорожных войск. Нечего и говорить: им не устоять под ударом танковой дивизии. Выходит, противнику открыт путь на Киев.

Я предложил бросить к Житомиру все, что наберется в шестом стрелковом корпусе. Только его части находились сравнительно недалеко от города.

— Но что он сможет без артиллерии?! И все-таки иного выхода нет: приходится хвататься и за соломинку.

Нанеся только что полученные сведения на карту, Пуркаев направился с ней к Кирпоносу. Через четверть часа начштаба позвонил мне и приказал немедленно направить к командующему двух офицеров оперативного отдела. Вскоре капитаны Ф. Э. Липис и М. М. Саракуца доложили мне, что командующий приказал им разыскать в районе Коростышева командиров 6-го стрелкового корпуса и 3-й кавалерийской дивизии и передать им распоряжение: немедленно следовать в Житомир и прочной обороной не допустить продвижения противника через этот важный узел дорог на Киев.

Возвратился майор Погребенко. Я посылал его на розыски 7-го стрелкового корпуса, который, как сообщал генерал Музыченко, отошел на Белую Церковь. Майор доложил, что разыскал там лишь часть подразделений 147-й стрелковой дивизии этого корпуса. Они оказались на направлении главного удара вражеских танков и после тяжелого боя вынуждены были отойти. По словам командиров подразделений, главные силы корпуса продолжают удерживать рубеж к северу от Нового Мирополя. Это означало, что его дивизии, обойденные с севера и с юга, сражаются в кольце вражеских войск. Удастся ли нам вызволить их? Мы не теряли на это надежды.

В тревоге за судьбу украинской столицы командующий приказал генералу Пуркаеву спешно выехать в Киевский укрепленный район, чтобы ускорить приведение его в боевую готовность. Военный совет считал этот укрепрайон важнейшим звеном в системе обороны Киева.

Едва начальник штаба выехал, как из Москвы настойчиво стали требовать его к прямому проводу. Переговоры пришлось вести мне. Я очень кратко, в основных чертах, доложил генералу Шарохину об обстановке и о наших мерах по предотвращению прорыва немецких танковых дивизий к Киеву. Несколько позже я направил на имя начальника Генерального штаба боевое донесение, в котором указал о появлении фашистских танков у Житомира и о попытках противника развить наступление из Бердичева на юго-восток. Сообщил я и о том, что сводные отряды 4-го мехкорпуса и группы Огурцова предприняли первые настойчивые контратаки против фашистов, прорвавшихся в район Бердичева. Сводным отрядам 4-го мехкорпуса даже удалось продвинуться на южную окраину Чуднова и перерезать шоссе Новый Мирополь — Бердичев. Однако ни 49-й стрелковый, ни корпуса 5-й армии еще не готовы к нанесению контрударов, они пока спешно выдвигаются на исходные рубежи для наступления.

Понимая угрожающие последствия прорыва 13-й танковой дивизии немцев к Житомиру (вскоре выяснилось, что здесь наступал весь 3-й моторизованный корпус противника — 13-я и 14-я танковые и 25-я моторизованная дивизии), начальник Генерального штаба вскоре прислал на имя командующего фронтом лаконичное распоряжение: «Ставка приказала уничтожить противника бомбометанием с воздуха». Командование фронта уже позаботилось об этом. Как только стало известно о прорыве фашистских танков к Житомиру, генералу Астахову было приказано во что бы то ни стало задержать танковые дивизии врага. Под вечер 9 июля бомбардировочные и штурмовые полки нанесли по танковым колоннам первые массированные удары и вынудили их приостановить движение и укрыться в окрестных лесах.

Опасение за судьбу Киева вынудило Ставку изыскивать новые силы на помощь нашему фронту. Она распорядилась передать нам 2-й воздушно-десантный корпус, бригады которого находились в Чернигове, Нежине и Конотопе. Нам предписывалось немедленно собрать их и использовать для обороны Киева.

Когда я доложил об этом распоряжении Кирпоносу, он очень обрадовался и приказал как можно быстрее подтянуть воздушно-десантные бригады к городу.

Известие о появлении вражеских танков у Житомира предельно активизировало деятельность партийных и советских организаций столицы Украины. Они дружно включились в подготовку города к обороне. Руководство всей этой работой легло на только что созданный городской штаб обороны, в состав которого вошли секретари обкома и горкома партии, а также два представителя фронтового командования. Спешно разработанный план обороны города рассмотрели на Военном совете фронта.

По призыву штаба обороны все население поднялось на защиту родного города.

Царившее в Киеве настроение непреклонной решимости отстоять родной город ободряло и нас, военных. В штабе фронта — спокойная деловая обстановка. Все усилия командования, штаба фронта, начальников родов войск были направлены на то, чтобы решительными мерами воспрепятствовать движению немецких дивизий к Киеву и одновременно попытаться отсечь вражеские клинья, закрыв бреши в линии фронта.

Первым лучом надежды явилось вечером 9 июля донесение от генерала Потапова. Он сообщил об успехе небольшой по составу группы войск под командованием полковника М. И. Бланка. Собранная из различных частей, она оборонялась в Новоград-Волынском укрепленном районе. В тот день эти войска яростно контратаковали части 298-й пехотной дивизии немцев, нанесли ей серьезные потери и захватили шоссе Новоград-Волынский — Житомир, перерезав таким образом основную артерию, которая питала вражеские танковые колонны, прорвавшиеся к Житомиру. Мы рассчитывали, что утром 10 июля главные силы 5-й армии наступлением на юг разовьют этот успех. Сумеет ли генерал Музыченко поддержать наступление войск 5-й армии встречным ударом? Эта мысль волновала командующего и всех нас в штабе фронта.

Но донесение генерала Музыченко не обнадеживало. Командарм докладывал, что в связи с наступлением крупных сил противника на Янушполь сводные отряды 4-го мехкорпуса оказались под угрозой окружения. Поэтому они вынуждены были оставить занятый ими накануне Чуднов и очистить шоссе, связывающее Новый Мирополь с Бердичевом. Командарм отдал приказ 49-му стрелковому корпусу нанести контрудар, но сообщил нам, что корпус сильно ослаблен и вряд ли сможет выполнить задачу.

Генерал Кирпонос несколько раз молча перечитал донесение и в раздражении отбросил его.

— Любит же Музыченко плакаться! Нужно наступать, а у него и один корпус не может, и другой — тоже! Если командарм приступает к делу с таким настроением, то не жди добра.

— Он еще просит о том, чтобы его правую границу с пятой армией перенесли несколько южнее, — хмуро заметил Пуркаев. — Думаю, этого делать не стоит. Тогда он снимет с себя заботу об окруженных частях седьмого стрелкового корпуса, на помощь которым должен пробиваться.

Кирпонос молча кивнул в знак согласия и тут же приказал послать в 6-ю армию генерала В. Т. Вольского, нового энергичного начальника автобронетанкового управления. Задача его — помочь командарму организовать контрудар в районе Бердичева.

Утром мы с нетерпением ждали сообщений из армий.

В 11 часов получили донесение от Потапова. 31-й стрелковый, 9-й и 22-й механизированные корпуса его армии в 8 часов нанесли удары по фашистским войскам в направлениях на Новоград-Волынский и Мархлевск. Атака развивается успешно. Вражеские войска, отчаянно сопротивляясь, медленно отходят. Потапов сообщил, что в первом же бою был разгромлен один из пехотных полков 298-й немецкой пехотной дивизии. Захвачен боевой приказ командира этой дивизии. Из него стало известно, что фашистское командование, опасаясь ударов со стороны нашей 5‑й армии, решило бросить против нее главные силы 6-й армии генерала Рейхенау, которые предназначались для развития успеха на Киев.

Это была большая удача. Если главные силы самой мощной полевой армии группы армий «Юг» вынуждены развернуть свой фронт против наших войск, атакующих с севера, значит, они в ближайшие дни не смогут поддержать прорвавшиеся на подступы к Киеву танковые дивизии генерала Клейста. Следовательно, угроза захвата города с ходу значительно уменьшилась. Одним танковым дивизиям не так-то легко будет прорваться через позиции укрепленного района на реке Ирпень и тем более вести уличные бои в крупном городе.

Важно было и другое. Удерживая главные силы 6-й немецкой армии к северо-востоку от Новоград-Волынского, мы тем самым вынудили топтаться на месте и те танковые части противника, которые, по всем данным, собирались повернуть на юг, в тыл армиям нашего левого крыла.

Эх, если бы и генерал Музыченко сейчас нанес столь же решительный удар! Но командарм донес, что ему не до наступления. 37-й стрелковый корпус ведет тяжелый бой с превосходящими танковыми и пехотными силами противника. Бойцы и командиры дерутся за каждый метр земли, но вынуждены отходить. 49-й стрелковый корпус, готовившийся перейти в атаку, тоже внезапно подвергся ударам во фланг и тыл. Его командиру с трудом удалось вывести свои дивизии из-под угрозы окружения. Отход 49-го стрелкового корпуса еще более ухудшил положение сводных отрядов 4-го мехкорпуса: фашистские танковые части прорвались в Янушполь и вот-вот замкнут кольцо. Наступать в этих условиях — идти навстречу гибели.

Лишь группа генерала С. Я. Огурцова продолжала действовать активно и дерзко. Не дожидаясь, когда подойдут спешившие к нему на помощь дивизии 16-го мехкорпуса, Огурцов повел свой отряд и части 14-й кавалерийской дивизии в решительную атаку. Они нанесли сильный удар по 11-й танковой дивизии противника, занявшей Бердичев, разгромили ее штаб, перерезали коммуникации. Окружение танковой дивизии всполошило немецкое командование. Оно начало стягивать к Бердичеву новые силы. Огурцов сообщил, что среди убитых в бою оказались солдаты из 60-й моторизованной дивизии немцев.

Мы радовались успеху наших частей в районе Бердичева и вместе с тем еще более беспокоились за их судьбу: уже две фашистские дивизии наседают на них. Оставалось только изумляться, как удавалось малочисленным сводным отрядам генерала Огурцова и частям кавалерийской дивизии не только запереть в Бердичеве мощную группировку фашистских танковых и моторизованных войск, но и непрерывно атаковать ее.

Все же общие итоги дня не удовлетворяли нас: общего контрудара не получилось. А тут еще тревожный доклад начальника разведки: три сотни фашистских танков, выйдя из Житомира, устремились на Киев. На пути этой стальной армады всего лишь один танковый полк нашей 213-й мотострелковой дивизии! Вся надежда на авиацию. Генерал Астахов заверил Военный совет фронта, что бросит против танков главные силы бомбардировочной и штурмовой авиации. Смогут ли отважные летчики хоть ненадолго задержать врага?

Все чаще нашими делами интересуется Москва. Ставка помогает чем может. В это трудное время она передала нашему фронту две дивизии, входившие раньше в состав армии генерала Конева, по железной дороге направила с Кавказа 64-й стрелковый корпус. Это серьезная подмога, но когда она подоспеет? А пока Ставка по-прежнему требовала имеющимися силами отрезать прорвавшиеся мехчасти противника и уничтожить их, закрыть брешь между 5-й и 6-й армиями и восстановить прочную оборону по линии укрепленных районов.

Для выполнения этой задачи наш фронт, к сожалению, располагал очень ограниченными возможностями. Хотя 5-я армия сохранила свободу для активных действий, войска ее были ослаблены непрерывными боями. Еще тяжелее было положение 6-й армии. Генерал Музыченко все надежды возлагал на подходивший к Бердичеву 16-й мехкорпус, хотя по боеспособности и укомплектованности танками тот относился к числу наиболее слабых. Но и этот корпус командарм не мог использовать для контрудара. А в это время группа Огурцова из последних сил держалась под Бердичевом. Если враг сомнет ее, то фашистские танки и мотопехота устремятся в тыл главным силам фронта. Эта угроза вынудила наше командование вводить соединения 16-го мехкорпуса в бой в районе Бердичева по мере их подхода. Для контрудара с юга навстречу 5-й армии у Музыченко оставался лишь малочисленный 49-й стрелковый корпус.

И все-таки контрудар был жизненно необходим. Поэтому командующему 6-й армией отдано короткое боевое распоряжение: с утра 11 июля нанести контрудар из района Игнатовки в направлении на Романовку. Какими силами командарм должен был выполнять эту задачу, не указывалось. Мыслилось, что ему на месте виднее…

Срочно усиливался Киевский укрепленный район. Сюда направлялись подразделения 147‑й стрелковой дивизии, отошедшие под давлением противника, и две бригады 2-го воздушно-десантного корпуса (третья бригада была брошена в район Канева для обороны железнодорожной переправы через Днепр). Пробившиеся из окружения части 206-й стрелковой дивизии получили указание сосредоточиться в Фастове и занять там круговую оборону. А потом это соединение было направлено в распоряжение Киевского укрепрайона.

Когда принимались эти решения, я напомнил, что командир 147-й стрелковой дивизии остался вместе с частью ее сил севернее Нового Мирополя. Кто же возглавит те подразделения, которые будут теперь драться под Киевом? Генерал Кирпонос вспомнил понравившегося ему своей невозмутимостью и рассудительностью полковника С. К. Потехина, с которым недавно беседовал, и решил назначить его. Так получилось, что у одной дивизии стало два командира: один с остатками ее частей сражался в окружении, а другой возглавил подразделения, оказавшиеся под Киевом.

Приказ войскам был подписан в третьем часу ночи. После этого командование и штаб фронта переехали в Бровары, на новый командный пункт.

Разослав все распоряжения, на рассвете тронулись и мы — группа операторов и связистов. Прибыли в Бровары часов в 9 утра, когда штаб фронта уже несколько успел обжиться на новом месте. В отделах и управлениях шла напряженная работа. Все были чем-то встревожены.

— Что случилось? — спросил я.

— Фашистские танки у Киева!

Да, невеселые дела. Мы давно уже знали о прорыве фронта, но весть о появлении фашистских танков у Киева подействовала на нас угнетающе. А каково будет услышать это жителям города… Ведь они считали (так оно и было в действительности), что в последние дни ожесточенные бои шли вдали от города, на линии старых укрепленных районов. И вдруг враг чуть ли не у порога их родного дома… Киевляне мужественно встретили тревожную весть. Они продолжали выполнять свой долг каждый на своем посту. Лишь трудиться стали еще более старательно и упорно.

В оперативном отделе я застал на месте немногих товарищей — все были посланы в 5-ю и 6-ю армии для контроля за осуществлением контрудара, который должен был в этот день развернуться в полную силу.

Проанализировав все собранные нами сведения о начавшихся стычках войск Киевского укрепленного района с прорвавшимися немецкими танковыми частями, я поспешил к начальнику штаба фронта. Ему уже все было известно. Взяв у меня карту обстановки, он внимательно ознакомился с ней. Вместе мы пошли к командующему фронтом.

У входа в домик командующего нас нетерпеливо поджидал его адъютант. Оказалось, что генерал Кирпонос уже приказал вызвать к нему командующего военно-воздушными силами, начальника артиллерии, начальника инженерных войск, начальника разведки и меня.

Генерал Пуркаев направился в кабинет командующего, а я остался в просторной комнате, стены которой были увешаны картами. Пришел генерал-лейтенант авиации Ф. А. Астахов. В туго перетянутой широким ремнем гимнастерке с голубыми петлицами он выглядел по-прежнему молодцевато, несмотря на усталость. Как всегда, стремительно ворвался высокий и еще больше похудевший начальник артиллерии фронта генерал Парсегов. Гимнастерка, брюки, сапоги да и сам он, казалось, насквозь пропитались едкой пылью летних проселочных дорог. На осунувшемся загорелом лице живо сверкали темно-карие глаза. Увидев Астахова, он сразу кинулся к нему и начал о чем-то возбужденно расспрашивать.

Когда все были в сборе, из соседней комнаты вышли М. П. Кирпонос, Н. С. Хрущев, секретарь ЦК КП (б) У М. А. Бурмистенко и секретарь Киевского обкома партии М. П. Мишин.

Командующий фронтом, несмотря на каторжный труд по двадцать часов в сутки, казался довольно бодрым, только еще резче стали глубокие морщины на его продолговатом лице.

Сказав, что обстановка за последние дни резко ухудшилась, генерал Кирпонос предоставил слово начальнику штаба.

Генерал Пуркаев подошел к карте.

Он начал с сообщения о том, что нашим войскам не удалось остановить противника на линии старых укрепленных районов, которые мы так и не успели восстановить и подготовить к обороне. Танковые и моторизованные дивизии противника 7 июля прорвали Новоград-Волынский укрепрайон. Сегодня они уже оказались перед Киевским укрепрайоном, то есть в 20 километрах от города. Попытки 5-й и 6-й армий встречными ударами закрыть образовавшуюся в линии фронта брешь пока не увенчались успехом.

— Какие немецкие части подошли к городу? — спросил командующий.

— Пока установлена тринадцатая танковая дивизия.

— По Житомирскому шоссе отмечается непрерывное выдвижение танковых колонн к Киеву, — вставил генерал Астахов.

— По-видимому, это остальные дивизии третьего моторизованного корпуса из танковой группы Клейста, — высказал предположение Пуркаев.

Начальник штаба провел указкой по линии фронта. Она теперь начиналась примерно в 50 километрах к западу от Коростеня, затем севернее Новоград-Волынского резко поворачивала на восток, достигала переднего края Киевского укрепленного района, пролегавшего по реке Ирпень. Далее — резкий излом на запад в сторону Бердичева, от него линия нашей обороны тянулась вдоль железной дороги Бердичев — Шепетовка до Любара и через города Острополь, Летичев, Бар и Копай-Город. Противник пробил длинный коридор, по которому сейчас подтягивает войска к Киеву.

Подробно охарактеризовав положение и боевой состав войск фронта, Пуркаев особо подчеркнул тяжелое положение 7-го стрелкового корпуса, который вместе со 199-й стрелковой дивизией уже четвертый день сражается во вражеском кольце севернее Нового Мирополя. Несколько часов назад фашистское командование предложило (уже в который раз) окруженным сложить оружие. Наши бойцы и командиры снова ответили на это яростными контратаками.

Пуркаев отметил, что противник стремится любой ценой прорваться в Киев, овладеть им и его мостовыми переправами через Днепр. Это дало бы ему возможность нанести удар вдоль правого берега Днепра в тыл главным силам не только нашего фронта, но и соседнего. Южного. Кроме того — и это главное, — с захватом Киева он смог бы вторгнуться в Левобережную Украину, установить локтевую связь с южным крылом группы армий «Центр» и таким образом открыть широкие перспективы для дальнейшего продолжения войны против Советского Союза.

По мнению начальника штаба фронта, командование группы армий «Юг» попытается немедленно использовать успех, достигнутый танковыми войсками Клейста. В этой обстановке для нас чрезвычайно важно не только удержать Киев, но и не допустить выхода противника к Днепру южнее города.

Генерал Пуркаев касался лишь военных вопросов. Однако все мы прекрасно понимали, что удержание столицы Украины имеет огромное политическое значение. Было ясно, что гитлеровское командование захватом республики преследовало не только чисто военные цели — разгром одной из наиболее мощных группировок Красной Армии. Фашисты стремились поскорее заполучить Украину и по другим, не менее важным причинам. Они мечтали завладеть ее богатствами: хлебом, криворожской рудой, никопольским марганцем, донецким углем, металлургической и химической промышленностью. Они собирались обессилить украинский народ, оторвать его от других братских народов и обречь на рабство.

Пока над Киевом развевается Красное знамя, гитлеровцам трудно рассчитывать на осуществление своих целей на Украине. До тех пор пока бьется сердце республики — Киев, фашистским войскам нельзя всерьез рассчитывать на оккупацию Украины.

Вот почему Военный совет фронта приложил много усилий для того, чтобы решающее значение развернувшихся на киевском направлении боев стало понятным не только командирам и политработникам, но и рядовым бойцам.

Политическое значение удержания Киева для хода дальнейших боевых действий на Украине было ясно всем. Требовалось мобилизовать все силы на оборону города, который становился центром сражения войск Юго-Западного фронта.

Генерал Пуркаев предложил все выходящие из окружения части после приведения в порядок и пополнения направлять на усиление Киевского укрепрайона, а пока предельно массировать удары авиации против рвущихся на Киев мощных вражеских танковых и моторизованных колонн.

Кирпонос спросил Астахова, что делается для этого. Командующий военно-воздушными силами доложил, что в результате нанесенного сегодня утром авиационного удара по 13-й немецкой танковой дивизии ее части растеклись по лесам, прекратив дальнейшее выдвижение на непосредственные подступы к позициям Киевского укрепрайона. Он добавил, что часть сил бомбардировочной и штурмовой авиации содействует войскам 5-й и 6-й армий в контратаках против бердичевской группировки врага.

Кирпонос потребовал активизировать воздушную разведку, усилить удары по прорвавшимся к Киеву фашистским дивизиям, закрыть Житомирское шоссе для движения колонн противника и максимально усилить налеты на передовые вражеские аэродромы.

— Это мы и стараемся делать, товарищ командующий, но, — огорченно развел руками Астахов, — у нас сейчас мало осталось исправных самолетов.

— Товарищ Астахов, я отчетливо представляю себе состояние нашей авиации после тех потерь, которые она понесла. Пока есть только один путь поддержания ее боевой мощи — ускорить ремонт самолетов и их возвращение в строй. Без сильной авиации войскам фронта крайне трудно бороться против наступающих войск врага, особенно против их танковых группировок. Еще раз продумайте и доложите мне, за счет каких соединений нашей авиации мы можем активизировать удары по танковым колоннам, рвущимся к Киеву.

Генерал Парсегов, заметив устремленный на него взгляд командующего фронтом, резко поднялся со стула. Напомнив о том, что на усиление Киевского укрепрайона уже направлено 1‑е Киевское артиллерийское училище и два противотанковых дивизиона, он заверил, что в ближайшие дни перебросит туда еще до четырех десятков орудий, находившихся в ремонте.

Говоря об острой нехватке орудий, минометов и противотанковых снарядов в ряде соединений, сражавшихся на киевском направлении, Парсегов ссылался на то, что в округе еще до начала войны ощущался недостаток артиллерийского вооружения. Понесенные войсками в ходе боев потери еще больше ухудшили положение. Плохо с боеприпасами. Сейчас в армиях никак не удается накопить более одного боевого комплекта артиллерийских снарядов, так как подвоз боеприпасов из-за нехватки автотранспорта очень затруднен, а движение эшелонов в полосе действий войск фронта почти парализовано, несмотря на самоотверженность железнодорожников. Парсегов подчеркнул, что обеспеченность армий противотанковыми снарядами все больше ухудшается. С первых дней войны артиллеристам пришлось вести борьбу против больших масс танков. Поэтому расход противотанковых снарядов был все время чрезвычайно высок. Запас их никак не удается создать в войсках. Они расходуются сразу же, как только поступают. Парсегов доложил, что он снова напомнил начальнику Главного артиллерийского управления о нашей просьбе ускорить отправку Юго-Западному фронту боеприпасов и оружия с баз центра.

Была высказана мысль о том, что надо всемерно использовать предприятия Киева и других городов Украины для налаживания выпуска вооружения и боеприпасов, а также для ремонта боевой техники. Особое внимание было обращено на необходимость сбора оружия на поле боя. Бригадному комиссару А. И. Михайлову, начальнику политуправления фронта, поручили подготовить специальное обращение Военного совета ко всем бойцам и командирам с призывом: не оставлять на поле боя ни одной винтовки.

Выслушали начальника инженерного управления генерала А. Ф. Ильина-Миткевича, который доложил, что решение Военного совета фронта о форсировании инженерных работ в Киевском укрепрайоне настойчиво проводится в жизнь. Сделано много. На протяжении всех 55 километров первой линии обороны произведена расчистка секторов для ведения огня из дотов и дзотов; большая часть переднего края укрепленного района уже прикрыта противотанковым рвом, эскарпами, проволочными заграждениями. От дачного поселка Пуща-Водица до Мышеловки сделан сплошной противотанковый ров, усиленный противотанковыми минами, ловушками и фугасами. На лесных участках повсюду устроены завалы. Все огневые позиции артиллерии прикрываются противотанковыми заграждениями.

— С такой огромной работой мы не справились бы, — сказал наш фронтовой инженер, — если бы не помощь киевлян. На строительстве оборонительных сооружений ежедневно трудятся полтораста тысяч жителей города.

— А как обстоит дело на непосредственных подступах к Киеву? — поинтересовался командующий.

— Днем и ночью с помощью горожан роем траншеи, возводим заграждения в пригородах и на окраинах города, минируем все дороги и мосты.

В глубине обороны, сказал генерал, отрыто около 30 километров противотанковых рвов, свыше 15 километров эскарпов, сооружено 750 дерево-земляных огневых точек (дзотов). Для минирования подступов к оборонительным позициям доставлено 100 тонн взрывчатых веществ и 50 тысяч противотанковых и противопехотных мин. А всего в укрепленный район выделено около 100 тысяч мин.

— И все же, — огорченно заметил Ильин-Миткевич, — противотанковых мин и колючей проволоки не хватает.

— Надо использовать все местные ресурсы, — указал Кирпонос. — Пускайте в ход металлические решетки из оград, рельсы, балки, трубы. А в самом городе помогайте, штабу обороны города строить баррикады.

Заслушав мнения всех присутствовавших, командующий фронтом подошел к карте.

— Я считаю, — сказал он, — что войскам нашего фронта нужно в первую очередь наращивать усилия, чтобы закрыть брешь южнее Новоград-Волынского. Это облегчит нам выполнение задачи по уничтожению прорвавшихся к Киеву дивизий Клейста.

И Кирпонос решает силами 5-й армии продолжать атаки в районе Новоград-Волынского навстречу войскам 6-й армии, которые должны нанести удар из района Игнатовки на север. Одновременно Потапов должен подготовить удары частью сил с северо-запада на Житомир и с севера на Радомышль, чтобы бить по коммуникациям и тылам прорвавшегося к Киеву врага. От командующих 6-й и 12-й армиями требуется во что бы то ни стало удержать занимаемые сейчас рубежи. Управление 26-й армии по решению командующего фронтом перебрасывалось в Переяслав, ему поручалось объединить все войска, выдвигаемые из тыла на левобережье Днепра к югу от Киева.

На усиление гарнизона Киевского укрепрайона кроме переданных ему двух бригад 2-го воздушно-десантного корпуса и частей 147-й стрелковой дивизии направлялись части 206-й стрелковой дивизии. (К сожалению, обе эти дивизии были малочисленны и слабо вооружены, так как значительная часть их продолжала сражаться в окружении).

Командующий напомнил, что для нанесения удара по прорвавшимся к Киеву войскам Клейста пока слишком мало сил. Но через два-три дня начнут подходить переданные из резерва Ставки две стрелковые дивизии. Во главе их станет управление 27-го стрелкового корпуса. Несколько позднее подойдет 64-й стрелковый корпус. Эти войска следуют по железной дороге из Северо-Кавказского военного округа. Прибывающие войска командующий фронтом решил сосредоточить так: 27-й стрелковый корпус — северо-западнее Киева, 64-й корпус — юго-западнее города. Ближайшая их задача — упрочить оборону Киева на обоих флангах Киевского укрепленного района, не допуская их обхода противником.

Кирпонос предложил Пуркаеву и мне подумать, как лучше использовать эти два корпуса, чтобы во взаимодействии с войсками укрепленного района основательно зажать в клещи прорвавшиеся к Киеву дивизии врага.

Командующему Пинской флотилией контр-адмиралу Рогачеву ставилась задача прикрыть переправы на Днепре на участке от Киева до Канева и ни в коем случае не допустить форсирование реки противником.

Особую тревогу у генерала Кирпоноса вызывал разрыв, образовавшийся в линии войск между 6-й армией и Киевским укрепрайоном к северо-западу от Фастова. Здесь пока стоял сводный отряд, в состав которого входили 94-й пограничный отряд, 6-й и 16-й мотострелковые полки. Этот небольшой отряд должен был прикрывать 70-километровый рубеж от Скраглевки до Скочища. Подкрепить его пока было нечем. Командующему очень хотелось за этим слабо прикрытым участком фронта иметь сильный резерв. Вот почему он приказал принять все меры, чтобы возможно быстрее привести в порядок и несколько пополнить личным составом и вооружением 6-й стрелковый корпус, который выводился в резерв фронта в район Белой Церкви.

В заключение Кирпонос решил управление 26-й армии перебросить в Переяслав и пока поручить ему объединить все войска, выдвигаемые на левобережье Днепра к югу от Киева.

Как только командующий закончил постановку задач войскам, все стали расходиться. Я тоже зашагал к двери, но Кирпонос остановил:

— А вы, товарищ Баграмян, заканчивайте быстрее самые неотложные дела и поезжайте в Киевский укрепленный район. На месте ознакомьтесь с обстановкой я помогите коменданту района покрепче организовать оборону, особенно противотанковую. Необходимо наладить четкое взаимодействие между пулеметными батальонами укрепрайона и полевыми войсками, организовать устойчивое управление всеми силами, обороняющими этот важный рубеж. По возвращении доложите о состоянии укрепрайона и принятых на месте мерах.

Когда я вышел из домика командующего, завыла сирена. Очередной воздушный налет. Люди побежали в укрытия. В помещениях остались только дежурные. Беру необходимые документы и спешу на узел связи, чтобы передать в Генштаб очередное донесение о сложившейся обстановке и принятых решениях. Перебегая от укрытия к укрытию, я не надеялся застать кого-нибудь из телеграфистов: тоже, наверное, попрятались. Когда вошел на узел связи, все помещение содрогалось от взрывов, с потолка сыпалась штукатурка. Но в свете пляшущих на шнурах лампочек я увидел за аппаратами девушек. Низко склонившись над ними, они работали. Пальцы их привычно быстро бегали по клавишам.

При виде этой картины я почувствовал невольное восхищение. Какое сознание своего долга! В обычной обстановке эти девушки способны были упасть в обморок, завидев безобидную мышь, а тут они проявляют величайшее самообладание. Недавно мои бывшие сослуживцы напомнили мне фамилии двух из этих девушек — Ани Резниченко и Жени Ночвиной.

Прошел к аппарату, по которому поддерживалась связь со Ставкой, и начал диктовать. Телеграфистка уверенно застучала клавишами. Передав информацию, поспешил к себе. Воздушная тревога кончилась, и вокруг наступила удивительная тишина, какая бывает обычно после грозы. Только густой, едкий дым и пыль, расщепленные деревья, догоравшие машины да стоны раненых напоминали о жестоком вражеском налете.

Не успел я проверить подготовленные для армии боевые распоряжения и приказы, как меня пригласил Пуркаев. Он был расстроен. Оказывается, только что командующего вызывала на провод Москва. Ставка считает наши действия нерешительными. По ее мнению, если 6-я армия удар в направлении на Романовку будет наносить лишь силами двух ослабленных дивизий 49-го стрелкового и сводных отрядов 4-го механизированного корпусов, то он не достигнет цели: не удастся ни закрыть брешь в линии обороны, ни соединиться со своим окруженным корпусом. Однако иного выхода мы не видели. Можно было бы подкрепить ударную группировку 6-й армии силами, которые имеются под Бердичевом. Но в таком случае пришлось бы ослабить здесь наш нажим, а этим обязательно воспользуется противник для удара в тыл главным силам фронта.

— Да, это слишком большой риск, — сказал Пуркаев. — Но что делать? На войне без риска не обойдешься. К тому же приказ есть приказ. Ставка считает, что мы должны усилить шестую армию. А, кроме шестнадцатого мехкорпуса, у нас ничего нет. Поэтому командующий решил передать Музыченко этот корпус, чтобы он завтра в пятнадцать часов нанес удар на Романовку и к вечеру закрыл брешь севернее Нового Мирополя.

— А как же с бердичевской группировкой врага?

— Против нее по-прежнему будет действовать группа Огурцова. Для обеспечения стыка между ней и своей ударной группировкой Музыченко должен развернуть четырнадцатую кавалерийскую и двести сороковую моторизованную дивизии.

Далее начальник штаба сказал, что Ставка требует усилить удары по прорвавшимся к Киеву войскам противника. В связи с этим командующий приказал подтвердить Потапову задачу на завтра: решительно продолжать начавшееся наступление силами мехкорпусов и 31-го стрелкового корпуса, а также спешно подготовить удары 15-го стрелкового корпуса с рубежа Крапивня, Турчинка на юг, вдоль шоссе на Житомир, и 87-й стрелковой дивизии* — из района Малин на Радомышль. Остальным армиям и Киевскому укрепрайону задачи остаются прежние.

— Уяснили, Иван Христофорович? В таком случае через час все вытекающие из этого решения боевые приказы и распоряжения войскам должны быть у меня на столе. Поторопитесь. Да, — остановил он меня, — вы читали новое постановление ГКО? Создано три главных командования: Северо-Западное во главе с товарищем Ворошиловым, с подчинением ему Северного и Северо-Западного фронтов; Западное во главе с товарищем Тимошенко, с подчинением ему Западного фронта, и наше — Юго-Западное — во главе с товарищем Буденным, с подчинением ему нашего и Южного фронтов, а также Черноморского флота. В связи с этой реорганизацией Ставка Главного Командования переименована в Ставку Верховного Командования.

Пуркаев на минуту задумался, потом убежденно заявил:

— Я думаю, что это к лучшему. Семен Михайлович Буденный будет поближе к нам, и руководство войсками станет оперативнее.

В восьмом часу вечера я доложил проект новой оперативной директивы начальнику штаба. Документ был утвержден Военным советом и направлен в войска.

КИЕВЛЯНЕ СЧИТАЮТ СЕБЯ МОБИЛИЗОВАННЫМИ

Уже глубокой ночью мне удалось на время отключиться от непрерывной цепи самых срочных дел и засесть наконец за подготовку к выезду в Киевский укрепрайон. Плотно закрыв за

— — — —

* 87-я стрелковая дивизия сумела вырваться из вражеского кольца и принять участие в отражении наступления фашистов на Киев.

собой дверь, разложил схемы. От усталости шумело в голове. Я и не заметил, как заснул, уткну вшись лицом в карту. Очнулся, когда в окне уже брезжил рассвет, и, наскоро умывшись, поспешил к машине.

Вливаемся в медленно текущий поток войск. Тягачи с пушками на прицепе, машины, конные упряжки заполнили все шоссе. По обочине устало шагают запыленные пехотинцы. Время от времени из-за горизонта выскакивают одиночные фашистские самолеты, проносятся над самыми головами идущих и едущих. Разрывы бомб, струи пуль заставляют людей разбегаться. Но вскоре сплошная река людей, машин, повозок снова заполняет шоссе и упорно продолжает свой трудный путь. Так сейчас на всех дорогах, стекающихся к Киеву. Днем и ночью спешат по ним наши войска, выполняя приказы командования.

Припомнилась недавняя поездка в 5-ю армию. Разыскивая штаб, мы свернули на проселок. Внезапно пронесшийся ночью июльский ливень расквасил полевую дорогу. Мы ехали вдоль колонны войск. Бойцы с трудом вытаскивали ноги из липкого месива, напрягая все силы, тащили и толкали орудия, повозки, машины. Казалось, если их остановить, они упадут и больше не поднимутся: настолько измучены. Многие были ранены. Мелькали повязки — и совсем белые, свежие, и серые от пыли и пота, и побуревшие от засохшей крови.

Когда мы, обгоняя колонну, подъезжали к ее голове, медленный ритм движения вдруг нарушился. Павшую от истощения лошадь, запряженную в повозку с боеприпасами, бойцы пытались оттащить с дороги. И до того все были утомлены, что не было даже обычных в таких случаях суеты и шума. Красноармейцы обступили «обезлошадевшую» повозку и потащили по непролазной грязи. Воспользовавшись заминкой, я подъехал к невысокому худенькому лейтенанту, который отдавал распоряжения еле слышным, хриплым от усталости голосом, спросил его, что это за часть и куда следует.

Он медленно повернул голову. Совсем еще юное лицо строго и угрюмо.

— А кто вы такой и почему вас интересует наша часть? — Воспаленные глаза с подозрением ощупывали меня.

Я назвал себя. Лейтенант потребовал предъявить документ. Только убедившись, что я именно тот, за кого себя выдаю, он доложил, что это полк 193-й стрелковой дивизии совершает перегруппировку с целью занять рубеж для новой (бог знает какой уже по счету) контратаки.

Пока мы разговаривали, красноармейцы, услышав, что я еду из Киева, обступили меня. Я взял у адъютанта коробку «Казбека», раскрыл и протянул бойцам. Коробка мгновенно опустела. Стоявший рядом со мной черноволосый старшина с забинтованной шеей с наслаждением затянулся.

— Хорошо! Хоть и не моршанская махорочка, но все же табачок. А то мы давно уже без курева. Пятый день из боя в бой. Осатанели фашисты, так и прут. Тут отбросим их, они там лезут. Последние трое суток почти не спали. Прикурнешь на минуту между атаками, и снова на ногах.

Я спросил о его ране.

— Шею задела пуля. Наш фельдшер — тогда он еще жив был — осмотрел рану, залил ее йодом и сказал, что жить буду. Одно плохо: обзора кругового не имею. Смотреть могу только вперед. Так что когда наступаю, то без оглядки.

Последние его слова вызвали оживление. Красноармейцы еще теснее обступили нас. Чувствовалось, что бывалый старшина пользуется большим уважением.

Спрашиваю, почему не идет в медсанбат. Старшина ответил не сразу. Пытался еще раз затянуться, но от папиросы остался один мундштук. Он швырнул его в грязь, по привычке придавил ногой.

— Знаете, товарищ полковник, иной раз так тяжко бывает, что хочется все бросить и бежать в медпункт. Но как вспомнишь, что фашисты уже к Киеву подбираются, тянут свои грязные лапы к моему родному «Арсеналу», на котором я до службы в армии работал, как подумаешь, что их кованые сапоги могут затопать по Крещатику, то, поверьте, и рана перестает болеть, и про усталость забываешь. Да разве я один такой? Вот, смотрите, — не поворачивая головы, старшина обвел рукой вокруг, — тут каждый третий ранен, но никто не помышляет уходить в тыл. Нам вчера командир нашей дивизии хорошо разъяснил: в Киеве женщины, дети, а перед городом совсем мало войск. Получается, что на нас очень надеются. Вот мы из последних сил и крепимся.

Стоявший рядом совсем юный боец, смущаясь от всеобщего внимания, сказал вдруг:

— Многих товарищей мы недосчитались в последних боях. Неделю назад в нашем батальоне было более полтысячи человек. Сейчас половины их нет. А из командиров в живых остались лишь единицы. — Вот он, — боец указал рукой на знакомого уже мне худенького лейтенанта, руководившего невдалеке вытаскиванием застрявшего орудия, — до начала боев был командиром взвода, а теперь уже командует батальоном.

…Думы о делах на фронте не покидали меня в это летнее утро, когда я, обгоняя колонны войск, с трудом пробирался в Киев. С горечью отмечал, что артиллерии в частях не так-то много, все чаще против танков приходится применять бутылки с горючей жидкостью. Каким мужеством, какой самоотверженной любовью к Родине нужно обладать, чтобы с бутылкой, наполненной бензином, бросаться навстречу стальному чудовищу?! Только в пламени революции, в смертельной борьбе против ее врагов, в героике социалистического строительства мог возникнуть такой чудесный людской сплав, который не может сейчас разбить вся мощь фашистской военной машины.

Конечно, как при плавке стали бывает шлак, так и при закалке людских характеров неизбежны издержки. Встречались и у нас люди не только чудесного сплава, как тот бывалый старшина, о котором я упоминал. Был и шлак. В огне испытаний он всплывал на поверхность. Но этот мусор сдувался ветром войны.

Мы въехали в город. Несмотря на раннее утро и частые авиационные налеты, улицы были заполнены народом. На всех перекрестках сооружались баррикады, противотанковые препятствия. Трудились мужчины, женщины, подростки.

Останавливаем машину возле одной из баррикад. Распоряжался здесь сурового вида старик, с вьющейся шевелюрой цвета мыльной пены и желтыми от табачного дыма вислыми усами. Познакомились. Он оказался кадровым рабочим «Ленинской кузницы». Старик охотно рассказал, что уже строил баррикады на улицах Киева. Это было в петлюровские и гетманские времена. Так что опыт у него есть, потому ему сейчас и доверили руководить работами, а в помощь выделили молоденького, но знающего свое дело младшего командира — сапера.

Поглаживая заросшие седой щетиной щеки, старый ветеран труда сказал, что все опытные рабочие сейчас по суткам не выходят из цехов, даже обедают у своих станков. Все, что могут, делают для фронта. На «Ленинской кузнице» уже освоен ремонт пулеметов, артиллерийских орудий и другого оружия. А подростки, женщины, старики-пенсионеры — все, кого без особого ущерба можно было снять с завода, вышли на строительство оборонительных сооружений.

Меня окружили работавшие поблизости старики и женщины, посыпались вопросы. Интересовались положением на фронте. Пришлось рассказать, что враг близко. Наши войска, измученные беспрерывными боями, дерутся под Коростенем, контратакуют противника во фланг и тыл. Не жалеем сил, чтобы отбросить гитлеровцев из Бердичева. Положение очень трудное. Однако гарнизон Киевского укрепрайона сумел остановить вражеские танки в 20 километрах от города.

Выслушав мой рассказ, старый рабочий сказал:

— Если фашисты прорвутся, мы все до единого выйдем на баррикады. Будем драться до последнего, не позволим врагу топтать мостовые родного Киева.

Тепло попрощавшись со строителями баррикады, мы направились в городской штаб обороны. Члены штаба — секретарь Киевского обкома партии П. М. Мишин, секретари городского комитета Т. В. Шамрило и К. Ф. Москалец, председатель облисполкома Т. Я. Костюк и председатель горисполкома И. Е. Шевцов — беседовали с руководителями отрядов ополченцев и самообороны.

Здесь с особой силой ощущался подъем, царивший в городе. Коридоры штаба были заполнены людьми. Рабочие, служащие, домашние хозяйки, школьники требовали, чтобы их послали защищать Киев.

На поддержку войскам поднимались сотни тысяч трудящихся столицы Украины. Райкомы партии и райвоенкоматы с трудом успевали просматривать поток заявлений. Люди настойчиво просили дать им оружие и направить на позиции.

Поступали жалобы от коммунистов, которым из-за преклонного возраста отказывали в зачислении в ряды Красной Армии. Горком партии принимал все меры, чтобы найти достойное применение патриотическому энтузиазму киевлян, как коммунистов, так и беспартийных.

Газеты были заполнены в те дни обращениями советских патриотов, горевших желанием отдать все свои силы, а если понадобится, и жизнь борьбе с ненавистными захватчиками.

Старый большевик П. Петренко, обращаясь от своего имени и от имени сына, студента 3‑го курса 2-го Киевского медицинского института, писал в городскую газету:

«Мы считаем своим гражданским долгом с оружием в руках встать на защиту социалистической Родины, биться до полного уничтожения фашистских гадов. Просим принять нас добровольцами в Красную Армию».

Рабочий С. Т. Стрелецкий писал в своем заявлении:

«…И хотя мой возраст не призывной, прошу зачислить меня в ряды доблестной Красной Армии, чтобы громить фашистов».

«…Если же нельзя на самый фронт, то хотя бы поближе к фронту», — умолял районного военного комиссара комсомолец В. Граймлер.

Участник гражданской войны, ветеран труда Иван Герасимович Сарбеев заявил: «Не могу я в такое время сидеть дома!»

Многие, словно боясь отказа, так и начинали свое заявление: «Считаю себя мобилизованным».

Таким же патриотическим порывом были объяты и жители окрестных сел. Например, колхозники села Жуляны, что недалеко от Киева, — от юношей до стариков — явились в сельсовет и потребовали немедленно направить их на фронт. Пожилой крестьянин Т. П. Рудницкий привел своего сына Александра и заявил: «Я благословляю сына на священную войну с фашистскими варварами. Я — старик, но, если потребуется, вспомню свою специальность шофера и повезу бойцов в бой».

С особой силой волна патриотизма захватила молодежь. Только за один день поступило более 3 тысяч заявлений юношей и девушек с просьбой направить их добровольцами на фронт. Ученики старших классов 118-й киевской средней школы объявили себя мобилизованными. Школьница Нина Островская из дачного поселка Пуща-Водица прислала телеграмму, в которой от имени своих подруг заверяла, что они будут «смотреть за ранеными бойцами, как за самыми близкими людьми».

Массовый патриотический порыв населения Украины, и в первую очередь Киевщины, умело направлялся Центральным Комитетом Коммунистической партии Украины. Это придавало народному движению сопротивления огромную целеустремленность и силу.

Видя, сколько бед приносят диверсионные вражеские группы, Центральный Комитет КП(б) У в первые дни войны призвал население создавать истребительные батальоны для борьбы с диверсантами. Коммунисты и комсомольцы Киева незамедлительно откликнулись на этот призыв.

Юный патриот Илья Мищенко прислал письмо одним из первых: «Прошу райком комсомола зачислить меня добровольцем в батальон по борьбе с парашютистами противника».

К 8 июля было создано 13 истребительных батальонов, которые объединили более 3, 5 тысячи киевлян. Большинство из них составляли коммунисты и комсомольцы.

Огромную роль в мобилизации украинского народа на борьбу с фашизмом сыграло Обращение Центрального Комитета КП(б) У, Президиума Верховного Совета и Совета Народных Комиссаров республики к украинскому народу от 7 июля.

«Настало время, — говорилось в обращении, — когда каждый, не щадя жизни, должен до конца выполнить священный долг перед Родиной, перед своим народом. Где бы не появился враг — он должен найти себе могилу. Пусть каждая хата, каждый дом, пусть каждый город и село несут смерть гитлеровским разбойникам».

В те жаркие июльские дни в Киеве на всех предприятиях, во всех учреждениях проходили бурные митинги, на которых люди взволнованно и горячо обсуждали, как лучше делом ответить на это обращение. На массовых митингах выступали руководители партии и правительства Украины.

Трудящиеся единодушно заявили: «Мы сделаем все для разгрома ненавистных агрессоров».

На одном из митингов рабочий паровозостроительного завода П. К. Лукашевич так выразил настроение своих товарищей: «Мы готовы в любое время вместо зубила и молотка взять винтовку, сесть в танк, стать к пушке». И это были не пустые слова. В короткий срок Киев дал на пополнение Красной Армии 200 тысяч бойцов и командиров. А сколько добровольно вступило в ополченцы, ушло в партизаны!

В газетах было напечатано письмо киевских рабочих, оставшихся на трудовой вахте:

«Фашистские бандиты напали на нашу Родину. Коварный враг встретил организованный отпор народа-богатыря, его героической Красной Армии. Трудящиеся столицы Советской Украины в этот грозный час сплочены, как никогда, и показывают пример самоотверженности. С предприятий города на фронт ушла часть рабочих. На их место встали их жены и дочери. Упорным трудом крепят они мощь любимой Родины.

Мы обращаемся к вам, товарищи металлурги, горняки, машиностроители, нефтяники, железнодорожники, рабочие и работницы легкой промышленности, с призывом множить производственные успехи, увеличивать производительность труда, быть достойными нашей славной Красной Армии, которая защищает свободу, культуру и прогресс человечества всего мира и несет смерть фашизму».

Киевские рабочие героическим трудом показывали достойный пример всем трудящимся Украины. Рабочие и инженерно-технические работники заводов «Ленинская кузница», «Большевик» и других начали осваивать производство и ремонт отдельных видов боевой техники и вооружения. Паровозоремонтники строили бронепоезда, которые сыграли важную роль в обороне города. 7 июля был готов первый бронепоезд. На нем было установлено несколько пушек и свыше 40 пулеметов. Примечателен тот факт, что на место требовавшихся на укомплектование его команды 120 добровольцев добивались зачисления 10 тысяч рабочих. Командиром первого киевского бронепоезда стал заместитель начальника политотдела Юго-Западной железной дороги А. С. Тихоход.

Вскоре первый свой бронепоезд проводили в бой и рабочие Дарницкого вагоноремонтного завода.

Рабочие Киева стали костяком народного ополчения. К 8 июля в городе было сформировано 19 отрядов ополчения, численность которых достигла 29 тысяч человек, из них 22 тысячи — коммунисты и комсомольцы. Кроме того, молодежь Киева создала особый комсомольский полк народного ополчения.

Во главе частей и подразделений народного ополчения вставали, как правило, коммунисты. Ополченцев завода имени Ф. Э. Дзержинского возглавил директор М. Г. Авасафян, ополченцев фабрики имени Карла Маркса — директор Н. Н. Слободской. Так было почти на всех предприятиях.

Одновременно с созданием народного ополчения развернулась работа по организации партизанского движения и созданию партийно-комсомольского подполья в тылу фашистских войск.

С первых же недель оккупации гитлеровцы остро ощутили всю силу ненависти к ним населения Украины. Не хлебом и солью встречало оно фашистских захватчиков. Партизаны рассказали нам, что, когда в одно село на Житомирщине вошли немецкие танки, навстречу им выбежал старик и с криком «Смерть фашистам!» бросил в головной танк гранату. Он, безусловно, понимал, что идет на верную гибель. Но ненависть к врагам была сильнее страха смерти.

Убедительнее всего об отношении населения к оккупантам свидетельствовали сами гитлеровцы. Рядовой Мюллер в конце июня записал в своем дневнике: «Здесь, в тылу, приходится воевать с партизанами. Мы не находим покоя целый день. Осторожность нужна на каждом шагу. Всюду партизаны».

А ведь это было только начало!

ЦК КП (б)У принял специальное постановление об организаций партизанских отрядов и подготовке партийно-комсомольского подполья в оккупированных районах. Это придало еще более широкий размах партизанскому движению.

Партизанские отряды, созданные Киевской партийной организацией, доставили врагу много бед. Взять хотя бы первый киевский партизанский отряд. Он именовался «Победа или смерть». Ядро его составляли рабочие «Арсенала», в их числе ветераны завода Величко, Харченко, Тальянов, Гончар, участник гражданской войны Пархоменко и другие товарищи. Командиром отряда стал участник гражданской войны, член партии с 1917 года С. П. Осечкин, а комиссаром — секретарь Уманского райкома партии Г. П. Карнаух.

В первом же бою 7 августа отряд истребил 350 гитлеровцев. В стычке с оккупантами в районе Остра было уничтожено еще около 500 фашистов. Отряд оказывал большую помощь нашим войскам, прорывавшимся из окружения. За время обороны Киева он совершил более тридцати нападений на гитлеровцев, уничтожил несколько сот вражеских солдат, 10 танков и бронемашин, более 50 автомашин, подорвал 10 мостов, захватил 200 пулеметов, 250 автоматов и 4 тысячи винтовок.

Широко прославились своими боевыми делами и остальные 12 партизанских отрядов, сформированных Киевской партийной организацией.

Кроме партизанских отрядов были созданы еще два партизанских полка, оказавших большую помощь нашим войскам.

Воины Юго-Западного фронта повседневно ощущали помощь жителей славного города-героя. Фронт имел крепкий и надежный тыл. Это было самым наглядным проявлением неразрывного единства армии и народа.

…Разговор с руководителями городского штаба обороны оставил неизгладимое впечатление. Радовало, что за спиной у наших солдат такая могучая поддержка. Я ознакомил товарищей с обстановкой на фронте, передал им указания Военного совета о подготовке города к обороне. На долгую беседу не было времени — всех ждали неотложные дела.

ОГНЕВОЙ ЩИТ ГОРОДА

Июльское солнце слепило. Небесная синева лишь местами была разбавлена светлыми облаками. Самая предательская погода! Когда мы подъезжали к штабу Киевского укрепленного района в Святошино, начался очередной налет фашистской авиации. Пронзительный вой сирены почти не смолкал, предупреждая о подходе все новых армад вражеских самолетов. А на командном пункте — деловитость и спокойствие. Офицеры штаба, возвратившиеся из частей, докладывали начальству о проделанной работе и тотчас же отправлялись в войска с новым заданием.

Наконец комендант укрепрайона освободился.

— Здравствуйте, товарищ Сысоев.

Немолодой, представительный полковник повернул ко мне забинтованную голову. Это было нелегко — он сморщился от боли. Но, увидев меня, улыбнулся:

— Иван Христофорович! Рад видеть вас. Извините, я совсем было раскис, когда осколком чуть не снесло мне череп. Но сейчас чувствую себя значительно лучше. Садитесь поближе.

С Федором Сергеевичем Сысоевым мы старые знакомые. Я часто встречался с ним в мирные дни, когда он был комендантом Рава-Русского укрепленного района. В первые дни войны части этого укрепрайона, обойденные с флангов, стойко удерживали позиции. Лишь после приказа об отходе они взорвали доты и стали пробиваться к главным силам. Как Опытному и испытанному в боях командиру, полковнику Сысоеву в начале июля поручили возглавить организацию обороны Киевского укрепрайона.

К сожалению, Сысоеву не повезло еще по пути в Святошино: попал под бомбежку, его ранило. Несмотря на непрекращавшиеся сильные бои, Федор Сергеевич оставался на посту. Ему неутомимо помогал заместитель — молодой и энергичный полковник Григорий Евдокимович Чернов.

В комнате присутствовало несколько офицеров. Среди них я узнал полкового комиссара Иллариона Федоровича Евдокимова, бывшего комиссара Рава-Русского укрепрайона. Это хорошо, что друзья снова вместе. На скуластом лице комиссара с чуть-чуть по-монгольски суженным разрезом карих глаз добрая улыбка. Таким я и запомнил его. (На долю Евдокимова выпадет нелегкая судьба. 20 сентября он поведет уцелевших бойцов на прорыв из окружения. Тяжело раненного в бою, его подберут колхозники, выходят, и комиссар снова включится в борьбу, но теперь уже в качестве подпольщика. Лишь в начале 1943 года ему удастся вернуться в ряды Советской Армии. Восемью правительственными наградами, в том числе орденом Ленина, будут отмечены боевые заслуги отважного политработника в годы Великой Отечественной войны.)

Были здесь начальник штаба укрепрайона подполковник К. В. Епифанов и его заместитель подполковник Г. В. Лихов. Я познакомился со всеми, кратко проинформировал о решении Военного совета фронта, сказал, что прибыл с задачей вникнуть в организацию и состояние обороны укрепрайона.

Разложили на столе карту. Сысоев, водя по ней карандашом, стал объяснять мне обстановку. Вот уже второй день передовые части 3-го моторизованного корпуса немцев нащупывают слабые места в обороне укрепрайона. Фашистская разведка особо интересуется подступами к городу с юго-запада. По-видимому, именно здесь враг готовит свой главный удар. Цель — продвинуться по берегу Днепра, захватить городские мосты и переправиться по ним на левый берег. В этом случае противнику не придется пробиваться через весь Киев, он охватит его с тыла.

Комендант ознакомил меня с разработанным при участии генерала Советникова проектом плана организации обороны укрепленного района с учетом прибывающих частей и соединений. Передний край района проходит по рубежу река Ирпень, Белогородка, Петровский, Юровка, Бита-Почтовая, Кременище, Мрыги. Создано два сектора — северный и южный. В состав войск северного — от Борок до Белогородки — войдут три батальона постоянного гарнизона, 3-я воздушно-десантная бригада, 4-й полк НКВД, гаубичный артиллерийский полк, окружные интендантские курсы и 2-е Киевское артиллерийское училище. Комендант сектора — комбриг Д. В. Аверин. Южный сектор, охватывающий остальную половину укрепрайона до Днепра, будут оборонять два уровских батальона, части 147-й стрелковой дивизии, один гаубичный артиллерийский полк, три противотанковых артиллерийских дивизиона и 1-е Киевское артиллерийское училище. Комендант этого сектора — майор Лучников. Кроме того, в укрепленном районе располагаются 206-я стрелковая дивизия, 2-я воздушно-десантная бригада, 132-й танковый полк, окружные хозяйственные курсы, погранотряд, отдельная рота легких танков и батарея противотанковых орудий.

— О, да у вас целый танковый полк в распоряжении! — обрадовался я.

— Полк-то есть, но танков нет, — вздохнул Сысоев. — В нем всего семь легких стареньких машин. По существу, полк является стрелковым: тысяча человек, вооруженных винтовками, да несколько пулеметов.

Проведя по линии второй полосы обороны, проходившей в нескольких километрах от окраины города, комендант сказал:

— Части двести шестой стрелковой дивизии мы намечаем расположить здесь. О направлениях ее контратак мы еще подумаем.

Внимательно выслушав коменданта, я отметил, что в проекте плана неясно одно: на кого возлагается общее руководство войсками в каждом секторе? Полковник Сысоев ответил, что над этим вопросом они думали. Пока решили: в северном секторе старшим военачальником назначить комбрига Аверина, коменданта этого сектора. Ему и будут подчиняться войска как постоянного гарнизона, так и полевого заполнения. В южном секторе, к сожалению, положение иное. Комендантом там является майор, а в состав войск полевого заполнения входит 147-я стрелковая дивизия, которой командует старый, опытный командир полковник Потехин. Поэтому решено батальоны постоянного гарнизона оставить в подчинения майора Лучникова, а все войска полевого заполнения, в том числе и артиллерийские части, подчинить командиру дивизии. На штаб дивизии возлагается также ответственность за организацию и поддержание взаимодействия между постоянным гарнизоном и частями полевого заполнения.

Главное достоинство такого построения сил заключалось в том, что оно не требовало значительных перемещений войск и в то же время соответствовало обстановке.

Обсудив все вопросы, мы выехали на оборонительные позиции южного сектора. Полковник Сысоев чувствовал себя плохо и не смог сопровождать нас. Со мной отправились полковник Чернов и полковой комиссар Евдокимов.

Возле Юровки побывали на огневых позициях противотанкового дивизиона. Артиллеристы, сбросив гимнастерки, орудовали лопатами. По их обнаженным спинам струился пот.

Молодой командир с тремя кубиками в петлицах подбежал к нам.

— Командир батареи старший лейтенант Сергиенко, — представился он.

— Как настроение? — спрашиваю. — Готовы ли встретить вражеские танки?

— Пусть только сунутся. Сейчас мы готовим несколько запасных позиций, чтобы бить врага не только метким огнем, но и внезапностью.

Оказалось, что старшим лейтенант уже побывал в боях.

Был объявлен короткий перерыв, и нас сразу же окружили красноармейцы. Посыпались вопросы о положении на фронте. Я сообщил последние данные о противнике. Предупредил, что у него много танков, так что работы артиллеристам хватит. Увидев совсем юного бойца, я не удержался и спросил, приходилось ли видеть ему фашистские танки. Парень залился краской смущения, но ответил твердо:

— Не довелось еще, товарищ полковник, но готовлю себя к этому. Одно знаю, что пропустить их в Киев нельзя.

— Можете не сомневаться, товарищ полковник, — добавил командир батареи, — хлопцы хоть и не обстрелянные еще, но положиться на них можно. Сейчас они изо всех сил тренируются в стрельбе по движущимся целям.

Тепло распрощавшись с истребителями танков, мы направились на позиции, которые спешно дооборудовались только что прибывшими частями 147-й стрелковой дивизии. Командир ее Савва Калистратович Потехин встретил нас на западной окраине Юровки. Мы познакомились. Типично русское лицо, светлые глаза и очень спокойная, не бьющая на эффект манера говорить — все располагало к этому пятидесятилетнему полковнику.

Подробно рассказав нам о состоянии дивизии, Потехин предложил выехать на передний край укрепрайона. Мы побывали в подразделениях 600-го и 640-го стрелковых полков. Повсюду кипела горячая работа по оборудованию оборонительных рубежей.

Заглянули мы и к хозяевам укрепрайона — в подразделения 28-го отдельного пулеметного батальона, которым командовал бравого вида капитан И. Е. Кипоренко.

Вблизи Юровки находился опорный пункт «Крым», в который входили доты № 205, 206 и 207. Мы тщательно ознакомились с их состоянием.

Киевский укрепрайон был, как известно, построен еще в тридцатых годах, когда военным округом командовал И. Э. Якир. Учитывая весьма важное значение Киева как крупного административно-политического центра, тогда было принято решение создать на его ближайших подступах систему укреплений. Долговременные железобетонные огневые точки (доты) строились в основном в одну линию. Нужно сказать, что к началу второй мировой войны укрепленный район фактически уже устарел и не отвечал требованиям времени. В дотах невозможно было хранить достаточное количество боеприпасов, подземная связь между огневыми точками отсутствовала, вентиляция была плохая. Ни перед дотами, ни в глубине обороны не было противотанковых и противопехотных препятствий.

В связи со строительством укрепленных районов на новой государственной границе все эти сооружения в 1940 году были законсервированы, а вооружение демонтировано.

Только с началом войны, когда явно определился неудачный исход приграничного сражения, мы стали приводить укрепленный район в боевую готовность. Во всех дотах были вновь установлены пулеметы, а в некоторых успели поставить орудия малого калибра. Большую помощь в этой работе оказали киевляне.

В результате поездки у меня сложилось вполне ясное впечатление о Киевском укрепрайоне. Не совсем полноценный с точки зрения вооружения и сколоченности гарнизона, он все-таки представлял внушительную силу. Радовало, что командование района видит уязвимые места в обороне и принимает все меры к повышению ее устойчивости. А еще больше обнадеживал крепкий боевой дух войск. Несмотря на общую мрачную обстановку на фронте, среди бойцов и командиров не было и тени уныния. Все, с кем нам пришлось беседовать, жили одним чувством, которое хорошо выразил комендант дота № 205. Показывая оборудование и вооружение своей огневой точки, он воскликнул: «А вот и наш дом! Мы поклялись не покидать его. Ведь Киев позади!» Вот с этой мыслью: до последней капли крови защищать Киев — готовились все воины укрепленного района к предстоящему сражению.

Объехав южный, наиболее ответственный, сектор этого укрепрайона, мы решили не возвращаться в Святошино, а через Киев направились прямо в Бровары, куда прибыли поздней ночью.

ПРОДОЛЖАЕМ АТАКИ

В штабе фронта напряженная работа не прекращалась и ночью. Мои помощники находились на местах. На оперативных картах были аккуратно отмечены все изменения в обстановке. Быстро готовим данные для утреннего доклада командованию. На рассвете иду к начальнику штаба фронта. Мне сказали, что он у командующего. Тем лучше, доложу сразу обоим.

Оба генерала горячо спорили. Я сразу понял, что речь идет о 6-й армии. Что там еще стряслось?

Кирпонос сердито тряс пачкой телеграфных бланков. — До каких пор это будет продолжаться? Вместо того чтобы выполнять боевые приказы, командарм просит отменить их!

Пуркаев в ответ лишь пожимал плечами. Передав телеграмму начальнику штаба, командующий проворчал:

— Как будто только шестой армии сейчас трудно. Но ответ будет один: Музыченко должен неукоснительно выполнять приказ!

Заметив меня, командующий спросил:

— Ну что в укрепрайоне? Докладывайте! Я рассказал о своих впечатлениях, о намечаемой командованием укрепрайона перегруппировке войск, о настроении личного состава. Упомянул и о ранении Сысоева, о том, что ему сейчас трудно работать.

— Нужно подумать, Максим Алексеевич, — сказал Кирпонос Пуркаеву, — кого из генералов можно будет выделить для руководства укрепрайоном. Там сейчас сосредоточиваются крупные силы, и Сысоеву при теперешнем его состоянии не справиться…

Отдав необходимые указания по дальнейшему усилению обороны Киевского укрепленного района и обеспечению его в самом срочном порядке бронебойными снарядами, командующий фронтом приказал мне проследить за выдвижением войск на новые позиции.

Когда Кирпонос отпустил нас, начальник штаба молча сделал мне знак следовать за ним. Войдя в свой кабинет, он устало опустился на стул.

— Что случилось в шестой армии? — не утерпел я.

— А! — раздраженно махнул рукой Пуркаев. — Музыченко, получив нашу директиву о наступлении на Романовку, прислал нам вот это. Доказывает, что наступать не может… И как у него время находится для писания таких длинных докладов!

Зная генерала Музыченко как человека на редкость энергичного и не очень-то склонного к писанине, трудно было поверить, что у него хватило терпения на столь пространный документ. По-видимому, штабисты постарались.

Быстро просмотрев содержание доклада, я сказал, что если согласиться с этим предложением, то потеряет всякий смысл и наступление армии Потапова.

— Вот то-то и оно, — огорченно отозвался Пуркаев. — Выходит, мы должны перейти к пассивной обороне, а это позволит немцам беспрепятственно атаковать Киев. Именно поэтому мы не можем согласиться с доводами генерала Музыченко. Ставка требует от нас решительных контрударов с целью закрытия бреши и ликвидации вражеских сил. Что же, мы вместо выполнения приказа представим в Москву доклад о том, что у нас мало сил и мы не можем наступать в этих условиях? разве в Ставке и в Генеральном штабе не понимают, в каком положении находятся наши войска?!

Объективности ради должен заметить, что генерал Музыченко нисколько не сгущал красок, говоря о тяжелейшем положении своей армии и о недостатке сил для наступления. И все же в той обстановке, когда фронт был рассечен, иного выхода не было. Переход наших войск к пассивной обороне был бы лишь на руку противнику.

Контрудар 6-й армии на Романовку, если бы даже не привел к закрытию бреши в линии фронта, сковал бы в этом районе значительные силы противника, облегчив положение под Киевом. К тому же наступление наших войск давало надежду соединиться с окруженными севернее Нового Мирополя частями 7-го стрелкового корпуса.

Я спросил, готовить ли соответствующий ответ командованию 6-й армии. Пуркаев сказал, что в этом нет необходимости: к Музыченко выехал генерал Панюхов, который сообщит ему о решении Военного совета и проконтролирует выполнение директивы.

Наши контрудары под Новоград-Волынским и Бердичевом, хотя и не полностью, достигли цели, но фашистские войска были скованы в этом районе, и гитлеровскому командованию пришлось вводить свежие резервы. Из-за этого оно не решалось бросить свои главные силы на штурм Киева.

К чести генерала Музыченко, он сам понял важность контрударов и отдал их организации всю свою энергию. К сожалению, сил в его распоряжении оставалось все меньше. Надежды, что он сможет использовать для наступления на Романовку 16-й мехкорпус, не сбылись. Соединения этого корпуса постепенно втянулись в ожесточенные бои с бердичевской группировкой врага, и перебросить их в район нанесения контрудара так и не удалось. А нараставший натиск фашистских войск под Бердичевом сильно тревожил нас: они могли прорваться отсюда в тыл нашим 6-й и 12-й армиям. Поэтому командующий фронтом требовал от группы генерала Огурцова все новых и новых ударов по врагу. Группа С. Я. Огурцова и части 16-го мехкорпуса выполнили задачу. Наши войска сумели здесь на целую неделю задержать главные силы двух моторизованных корпусов из танковой группы генерала Клейста.

Высокую отвагу проявили бойцы и командиры мотострелкового батальона сводного отряда 8-й танковой дивизии 4-го мехкорпуса. Когда фашисты внезапно ворвались в Бердичев, мы не успели вывести из города 70 вагонов с боеприпасами. Нельзя было допустить, чтобы патроны, снаряды и авиабомбы, изготовленные руками советских людей, попали в руки врага. Было приказано уничтожить их. Это задание было возложено на батальон майора А. И. Копытина. Советские бойцы пробились на станцию. Фашисты отчаянно их атаковали, пытаясь окружить и уничтожить. Но никакие силы не могли заставить наших воинов отступить. И лишь когда саперы закончили минирование состава, майор Копытин подал команду пробиваться к своим. К вагонам прорвались фашистские автоматчики. И в это время грянули взрывы. Считали, что весь батальон Копытина погиб. Каково же было удивление, когда через восемь дней майор привел своих бойцов в расположение наших частей. Люди были до крайности измучены, но горды сознанием выполненного долга. Причем их оказалось больше, чем отправлялось на задание: майор Копытин по пути влил в свой батальон более двух рот другой дивизии, оказавшихся в окружении.

А о танкистах сводного отряда 10-й танковой дивизии ходили легенды. Так, весь фронт узнал о старшем лейтенанте Д. С. Пелевине. Командир сводного отряда приказал ему захватить «языка». Пелевин повел свою «бетушку» — так бойцы прозвали легкий танк БТ — сквозь огонь на северную окраину Бердичева, занятого фашистами. Поднялся переполох. Танкисты Пелевина, давя гусеницами вражеских солдат, хладнокровно выбирали «языка» поценнее. Вот им удалось опрокинуть мотоцикл, на котором ехал немецкий офицер. Тот вскочил и пытался убежать. Пелевин выпрыгнул из танка, догнал гитлеровца, обезоружил и потащил его. Когда немца уже втиснули в люк, Пелевин вдруг заметил, что у фашиста нет сумки, видно, бросил ее по дороге. Не обращая внимания на автоматную пальбу, которую открыли всполошившиеся фашисты, старший лейтенант снова спрыгнул с танка, разыскал пропажу и только тогда занял свое место в машине.

Искусно маневрируя, танкисты вырвались из города. На шоссе они неожиданно столкнулись с вражеской автоколонной. Пелевин решился на отчаянную дерзость. Оп приказал механику-водителю таранить ближайшую машину. Поднялась невообразимая суматоха. Грузовики наскакивали друг на друга, опрокидывались. Фашистские солдаты, бесцельно паля из автоматов, разбегались по полю. Воспользовавшись паникой, Пелевин скрылся в ближайшем перелеске. Через полчаса он был в расположении наших войск. Доставленный Пелевиным «язык» оказался очень ценным. Это был штабной офицер, который вез важный приказ из штаба немецкой дивизии.

А как неудержимо шли в атаку танкисты этого отряда! Нам сообщили о подвиге экипажа тридцатьчетверки в составе командира танка М. С. Дударова, механика-водителя С. И. Жданова, башенного стрелка В. И. Бастыря и радиста С. В. Крымова. В самый критический момент боя открыла огонь хорошо замаскированная на фланге фашистская батарея. Командир роты приказал Дударову уничтожить ее. Жданов развернул машину и на всей скорости повел ее на врага. Фашисты сосредоточили по танку огонь всех своих четырех орудий. Машина содрогалась от рикошетировавших от нее снарядов. Все танкисты были изранены осколками брони. Прямым попаданием башню заклинило, вести огонь стало невозможно. Был затруднен и обзор из танка. Командиру пришлось наблюдать через открытый люк. И все-таки танкисты мчались вперед. Они влетели на огневые позиции и начали утюжить вражеские орудия и разбегавшихся артиллеристов. Рота получила возможность развивать атаку.

Тяжелый танк КВ, в экипаж которого входили лейтенант И. Н. Жабин, младший воентехник С. П. Киселев, младший командир В. И. Гришин, командир орудия Т. И. Точин и красноармеец Л. К. Верховский, после атаки оказался отрезанным от своих. В танке был также командир роты старший лейтенант А. Е. Кожемячко.

— Ничего, — сказал он танкистам, — будем драться. В первые же часы боя перебило гусеницу. Танкисты огнем отбивались от наседавших фашистов. Схватка продолжалась и ночью. Пока одни очередями пулеметов держали противника на расстоянии, другие вышли из танка и исправили повреждение. До утра экипаж сражался на улицах Бердичева. За это время он уничтожил 8 немецких танков, множество автомашин, десятки солдат противника, а в конце концов вырвался к своим и вдобавок притащил на буксире почти совсем исправный фашистский танк. Когда КВ доставили на ремонтный завод, в броне его насчитали добрых три десятка больших вмятин, а в основании башни торчал впившийся в сталь вражеский бронебойный снаряд.

Героические действия бойцов и командиров 10-й танковой дивизии были высоко оценены Советским правительством. Еще в июле 1941 года 109 танкистов были награждены орденами и медалями.

Трудная судьба выпала на долю командира дивизии Сергея Яковлевича Огурцова, храбрейшего человека, участника гражданской войны. В начале августа 1941 года с остатками своего сводного отряда он был окружен фашистами. Враги долго не могли одолеть горстку героев, которые во главе со своим командиром не раз поднимались в контратаку. В последнем бою генерал Огурцов был тяжело контужен и в беспамятстве захвачен фашистами. Попал в лагерь для военнопленных, но, едва поправился, бежал, разыскал партизан, участвовал во всех самых отчаянных вылазках партизанского отряда, которым руководил Манжевидзе. В операции под городом Томашув С. Я. Огурцов пал смертью героя.

Действия наших войск в районе Бердичева встревожили фашистское верховное командование. После войны мне довелось просматривать дневник бывшего начальника генерального штаба гитлеровских сухопутных войск. Генерал-полковник Гальдер записал тогда: «Бердичев: в результате сильных атак противника с юга и востока 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии были вынуждены перейти к обороне. 16-я танковая и 16-я моторизованная дивизии продвигаются очень медленно». А еще через два дня он дополняет свою запись: «11-я танковая дивизия потеряла 2000 человек».

Тем временем соединения нашей 5-й армии, выполняя приказ командования фронта, упорно прорывались навстречу войскам 6-й армии. Яростно атаковали врага дивизии 19-го механизированного корпуса генерала Н. В. Фекленко. 40-я танковая дивизия, в которой было в строю около трех десятков танков, глубоко вклинилась в расположение противника. Отдельные танки в пылу атаки прорывались в тыл фашистских войск и вызывали там панику. Особенно часто совершали такие рейды на своих тридцатьчетверках старший лейтенант А. К. Юнацкий и лейтенант Л. М. Оскин. После одной такой «прогулки» Юнацкого по вражеским артиллерийским позициям фашисты недосчитались более десятка противотанковых пушек и одной гаубицы крупного калибра.

Экипаж лейтенанта Оскина однажды вступил в бой с группой вражеских танков. Три из них он уничтожил, но и советская машина была подбита. Оскин и его бойцы покинули горящий танк и продолжали драться. Лейтенант вышел к своим с раненым товарищем на руках — он нес его несколько километров.

Большую поддержку сражавшимся войскам по-прежнему оказывали наши славные летчики. Несмотря на господство фашистской авиации в воздухе, они группами по два-три самолета, а иногда и поодиночке смело бороздили небо, нанося удары по танковым колоннам врага и его передовым аэродромам, решительно вступали в схватки с фашистскими истребителями. Наши авиаторы подчас на устаревших самолетах успешно дрались с лучшими гитлеровскими асами, летавшими на машинах новейшей конструкции.

Участились случаи, когда советские истребители в одиночку устремлялись против пяти-шести вражеских самолетов, не давая им прорваться к Киеву.

Помню, какое восхищение вызвала у нас самоотверженность летчиков 36-й авиационной дивизии, прикрывавшей город с воздуха. Два десятка «мессершмиттов», расчищая путь своим бомбардировщикам, уже подходили к окраине Киева, когда навстречу им бросилась горстка советских истребителей. На каждый наш «ястребок» приходилось по два-три немецких самолета. Бой был яростным, и фашисты не выдержали, повернули назад. Советские летчики пустились в преследование. А тут показались тяжелые «юнкерсы». Воспользовавшись тем, что бомбардировщики остались без прикрытия, наши «ястребки» стали сбивать их одного за другим. Вот наш истребитель, как говорят, вцепился в хвост «юнкерсу». Наступил самый удобный момент для стрельбы, но выстрелов не последовало. Стало ясно: кончились боеприпасы. Значит, фашист уйдет! И такая досада охватила всех следивших за воздушным боем, что раздались крики:

«Давай, давай, бей его!» И летчик будто услышал это. «Ястребок» рванулся вперед. В воздухе замелькали обломки хвостового оперения вражеского самолета, и он штопором врезался в землю. Поврежденный «ястребок», с трудом планируя, полетел в сторону аэродрома. Никто из следивших так и не увидел, удалось ли летчику посадить машину. Всем, конечно, хотелось узнать его имя. Как потом выяснилось, это был летчик 36-й авиационной дивизии младший лейтенант Дмитрий Александрович Зайцев. Он все-таки сумел посадить свой самолет. Родина высоко оценила подвиг комсомольца: он стал Героем Советского Союза. Впоследствии мне не раз доводилось слышать о его боевых делах. К сожалению, не знаю о дальнейшей судьбе героя, но тому, что он совершил в небе Киева, можно позавидовать.

…Наши войска в неимоверно трудных для них условиях настойчиво продолжали контратаковать противника. Почти на целую неделю главные силы танковой группы Клейста были скованы в районе Бердичева, а 3-й моторизованный корпус немцев, еще 11 июля прорвавшийся к Киеву, так и не решился на штурм города.

Но силы контратакующих войск с каждым днем убывали, а противник вводил все новые резервы. В середине июля правый фланг нашей 6-й армии начал постепенно оттесняться от Бердичева на юго-восток, в сторону Умани. Разрыв в линии фронта с каждым днем увеличивался. А это лишало нас последней надежды закрыть брешь.

Мы рассчитывали на ввод в сражение свежих сил 27-го и 64-го стрелковых корпусов. Но они задерживались в пути. Командующий фронтом вызвал начальника военных сообщений полковника А. А. Коршунова, человека чрезвычайно старательного и энергичного. Разговор был крутым. Генерал Кирпонос не хотел и слышать ссылок на налеты вражеской авиации, срывавшие движение воинских эшелонов, требовал принять все меры для ускорения перевозок.

А пока ожидалось прибытие резервов, командование фронта вынуждено было выжимать последние силы из 5-й и 6-й армий. И снова полки и дивизии, с трудом удерживавшиеся на неподготовленных рубежах, поднимались в контратаки, нередко схватывались с врагом врукопашную, лишь бы сковывать в этом районе фашистские войска, не дать им продвинуться к Киеву.

Командование фронта сознавало необходимость быстрее помочь своей 6-й армии: войскам ее правого фланга под Бердичевом все труднее было сдерживать натиск шести танковых и моторизованных дивизий врага. Но где взять силы для этого?

Прибыли первые части 27-го стрелкового корпуса.

В ночь на 15 июля они получают приказ с рассветом атаковать противника. Навстречу им с юга, из района Фастова, должен был нанести удар отряд генерала Ф. Н. Матыкина, состоявший всего из моторизованного и артиллерийского полков и танкового батальона. Только приказ был отправлен в войска, меня вызвали к Пуркаеву. Максим Алексеевич в глубоком раздумье склонился над картой. Было над чем задуматься. Начальник разведки полковник Бондарев только что доложил: танковые и моторизованные дивизии немцев из района Житомира внезапно повернули на юго-восток, на Попельню. Другие соединения этой вражеской группировки обходят правый фланг 6-й армии восточнее Казатина. Командующий фронтом приказал нанести по наступающим фашистским войскам удары с трех направлений: 16-му механизированному корпусу — из района Казатина на Житомир, 5-й армии и 27-му стрелковому корпусу — с севера на Брусилов и Житомир, 5-му кавалерийскому и 6-му стрелковому корпусам — с юга на Брусилов и Попельню.

Я напомнил Пуркаеву, что в 5-м кавкорпусе всего одна дивизия, которая еще не оправилась от потерь, понесенных в боях. Начальник штаба сказал, что корпус будет усилен — в него включаются отряд генерала Матыкина и моторизованный полк из 16-го мехкорпуса.

Решено, что действиями 6-го стрелкового и 5-го кавалерийского корпусов будет руководить непосредственно командующий 26-й армией генерал Ф. Я. Костенко. Ему приказано со своим штабом переехать из Переяслава в Богуслав и к исходу дня прочно взять в свои руки переданные в его распоряжение войска.

Утром генерал Костенко вызвал меня к аппарату. Он просил доложить командующему фронтом, что необходимо хотя бы на один-два дня перенести начало наступления: ведь 5-й кавкорпус собран, что называется, с бору по сосенке, из разрозненных частей, которые еще нужно стянуть из разных мест в один район.

— Сейчас девять часов, — сказал генерал, — а мне приказывают уже сегодня взять Фастов и Попельню. Объясните, что это невозможно. Я еще не знаю, где мои корпуса и смогут ли они перейти в наступление.

Костенко всегда отличался исполнительностью. И я понимал, что только нереальность полученного приказа вынуждает его обращаться с подобной просьбой. Генерал Кирпонос в это время был в Киеве, и я обещал Костенко переговорить с начальником штаба, поскольку приказ подписан им.

— Ну, с чем пришел? — спросил Пуркаев. Я рассказал ему о просьбе генерала Костенко и к приведенным командармом доводам добавил, что штабу 26-й армии потребуется потратить немало времени для выдвижения в Богуслав и это не может не сказаться на управлении войсками в столь ответственный момент. Начальник штаба холодно посмотрел на меня:

— Плохо, когда командарм на все вокруг смотрит только со своей колокольни. Но когда вы, Иван Христофорович, мой заместитель, начинаете смотреть с той же вышки, это уже никуда не годится. Поймите, Костенко видит только то, что происходит на его участке, а мы исходим из интересов всего фронта. Да, задача перед ним поставлена трудная, более чем трудная. Но мы обязаны задержать вражеские дивизии, рвущиеся к Киеву. Нельзя также ни на минуту забывать об очень тяжелом положении на правом фланге нашей шестой армии. Вот почему мы должны ускорить начало контрудара. Сегодня с севера должен перейти в наступление двадцать седьмой стрелковый корпус. Если мы не поможем ему ударом с юга, то успеха не добьемся.

— Все это понятно и мне и, видимо, генералу Костенко. Но успешным может быть только хорошо подготовленный контрудар. Поэтому небольшая отсрочка будет оправдана.

Однако начальник штаба решительно отверг все доводы и подтвердил приказ.

Наступление 26-й армии в тот день организовать все же не удалось. В соприкосновении с противником оказались лишь 6-й стрелковый корпус и сводный погранотряд. Да и им было не до атак: они сдерживали превосходящие силы врага на очень широком фронте. А возможности их были невелики. Ведь 6-й стрелковый корпус генерала И. И. Алексеева, как помнит читатель, мы выводили на доформирование, но он, так и не успев пополниться, вновь оказался в тяжелых боях. А сводный пограничный отряд накануне выдержал страшный удар вражеских танковых и моторизованных частей, приходилось удивляться, как еще от него что-то уцелело.

Да, накануне, 14 июля, пограничники показали беспримерную стойкость. Их немногочисленные подразделения прикрывали семидесятикилометровый участок между правым флангом 6-й армии и Киевским укрепрайоном. На рассвете на них обрушились части 9-й немецкой танковой дивизии.

94-й погранотряд, 6-й и 16-й мотострелковые полки, входившие в сводный пограничный отряд, имели всего три орудия и два легких танка. Казалось, что могли они сделать? А сделали многое, очень многое. Гитлеровцы, считавшие путь свободным, попав под огонь, вынуждены были остановиться, развернуться в боевой порядок. Фашистские танки и пехота предприняли несколько атак и каждый раз откатывались. Наконец гитлеровцы нащупали слабое место на фланге.

До последнего снаряда бились артиллеристы батареи капитана Юдина и погибли под гусеницами танков.

Под угрозой окружения командир сводного отряда начал отводить подразделения на соединение с частями 6-го стрелкового корпуса. Отход прикрывали остатки 3-й и 4-й комендатур (пограничные части сохранили свою прежнюю организационную структуру). Они стояли до конца. Тяжело ранило капитана Гладких и старшего лейтенанта Андрякова. Командование приняли на себя военные комиссары комендатур старшие политруки И. М. Коровушкин и И. Н. Потапенко.

Противник пытался перехватить пути отхода пограничников. Необходимо было во что бы то ни стало оторваться от преследования и закрепиться на новом рубеже. Комендант 1-го участка капитан И. М. Середа, в распоряжении которого находились 17-я и 18-я пограничные заставы, получил задачу занять оборону на южной окраине села Парипсы (4 километра к югу от Попельни) и задержать вражеские части. К счастью, поблизости оказалась батарея одного из армейских артполков. Командир полка охотно согласился, чтобы эта батарея своим огнем помогла пограничникам.

Капитан Иван Михайлович Середа, старший политрук Павел Прохорович Колесниченко и их подчиненные ценою жизни задержали врага.

Если вам, читатель, доведется побывать на Житомирщине, то поезжайте от Попельни на Сквиру. В нескольких километрах от города, на перекрестке дорог, вы увидите обелиск, на котором начертаны слова: «Товарищ! Низко поклонись этим полям, они окроплены кровью героев. Здесь 14 июля 1941 года в неравном бою с фашистскими танками пали смертью храбрых Герой Советского Союза капитан Середа, политрук Колесниченко и 152 бойца 94-го пограничного отряда».

Героизм пограничников и искусство их командиров не только почти на сутки задержали врага, но и спасли сводный отряд. Отступив к юго-востоку от Фастова, он примкнул к соединениям 6-го стрелкового корпуса и теперь снова участвовал в боях.

Когда выяснилось, что 15 июля в непосредственное соприкосновение с противником вступили лишь эти небольшие силы, командующему фронтом пришлось поздно вечером дать 26‑й армии новый приказ. Начало наступления переносилось на следующее утро. По этому приказу к исходу дня войска должны были выйти на рубеж Фастов, Краснолеси, Дулицкое (южнее Фастова). Снова ставилась очень трудная задача. Ведь это значило — за день не только разгромить наступавшие танковые и моторизованные дивизии врага, но и продвинуться на несколько десятков километров на северо-запад. А сил по-прежнему не было. Хотя армии Костенко передавался из фронтового резерва 64-й стрелковый корпус двухдивизионного состава, но с врагом дрались пока все те же ослабленный 6-й стрелковый корпус и пограничники. Отряд Ф. Н. Матыкина еще не подошел к линии фронта, а 64-му стрелковому корпусу путь предстоял еще более далекий — он находился на восточном берегу Днепра. Перебросить его через реку и подтянуть к месту боя в условиях непрекращавшихся ударов авиации противника было делом весьма сложным и требовало времени.

Теперь, конечно, можно недоумевать, почему в те дни 26-й армии с удивительной настойчивостью ставились явно нереальные задачи: ведь ни 15, ни 16, ни 17 июля переданные командарму резервы не успевали подтянуться к исходному рубежу, а без них начинать контрудар было просто невозможно.

Но постарайтесь, читатель, мысленно перенестись в те дни. Враг у стен Киева, его танки с минуты на минуту могут ринуться на город, фашистские войска рвутся на восток, то тут, то там пробивая нашу поспешно созданную оборону. В таких условиях и командование фронта и Ставка стремились использовать любую возможность, чтобы хоть на сутки, хоть на час остановить движение стальных вражеских лавин. Отсюда спешка в парировании ударов противника на самых уязвимых для нас направлениях. Приходилось полагаться на главное — несгибаемую силу духа наших людей, на то, что для них не существует невыполнимых задач. А в этом мы убеждались ежечасно.

Командование 27-го стрелкового корпуса приложило много энергии, чтобы ускорить переброску частей. Поскольку корпус уже находился на западном берегу Днепра, обе его дивизии 16 июля, хотя и не одновременно, с ходу вступили в бой северо-западнее Киева. Ломая сопротивление противника, они продвигались довольно успешно и к концу дня оказались уже в четырех километрах от шоссе Киев — Житомир. А одна рота 144-го стрелкового полка 28-й горнострелковой дивизии во главе с младшим лейтенантом Д. И. Шепеленко прорвалась на шоссе и оседлала его в районе села Ставище. Об этом мы узнали не только из боевого донесения, но и из радиоперехвата: прослышав, что основная артерия, снабжавшая прорвавшиеся к Киеву войска, перерезана, командующий 6-й немецкой армией генерал Рейхенау пришел в неистовство, и, угрожая страшнейшими карами, требовал от своих войск немедленно очистить шоссе. Против роты советских солдат фашистское командование бросило значительные силы мотопехоты и полтора десятка танков. Это происходило всего в четырех километрах от главных сил нашей горнострелковой дивизии, но к тому времени они были скованы боем и не смогли помочь горстке храбрецов. А те с честью выполнили свой долг. Двое суток длилась неравная схватка. Славный сын украинского народа Дмитрий Иванович Шепеленко и его боевые друзья погибли, но не отступили. К концу боя все поле вокруг села было усеяно трупами фашистских солдат, над которыми возвышались остовы сгоревших танков.

Резко усилившееся сопротивление вражеских войск застопорило наступление 27-го стрелкового корпуса. Сказалось и то, что его действия не удалось поддержать одновременным ударом с юга, так как дивизии 6-го стрелкового корпуса и сводный погранотряд в районах Фастова и Белой Церкви сами подверглись яростным атакам танковых и моторизованных соединений противника. Наши войска дрались стойко, враг понес значительный урон. Но на ряде участков фашистские танки вклинились в боевые порядки дивизий. Белую Церковь пришлось оставить. Генерал И. И. Алексеев не смирился с этим. Перегруппировав свои силы, он организовал решительную контратаку. Противник был снова отброшен за шоссе Васильков — Белая Церковь. Но к вечеру из 6-й армии поступило тревожное донесение: вражеские войска продвигаются на юг, обтекая Белую Церковь с запада. В районе Казатина противник еще больше оттеснил правофланговые части 6-й армии на юго-запад. Положение нашего 16-го механизированного корпуса стало критическим. И в дополнение ко всем бедам — донесение командующего 12-й армией: танки гитлеровцев в четырех местах прорвали фронт и устремились на Жмеринку и Винницу.

Узнав об этом, главнокомандующий войсками Юго-Западного направления маршал С. М. Буденный потребовал от фронтового командования решительных действий и приказал бросить против наступающих вражеских войск прежде всего всю нашу авиацию. Одновременно он сообщил, что передает в подчинение фронту три резервные стрелковые дивизии, которые следуют в районы Черкасс и Канева по железной дороге.

Когда я доложил Кирпоносу только что полученное распоряжение главкома, он помрачнел еще больше и тут же соединился по телефону с командующим ВВС фронта.

— Товарищ Астахов! На левом крыле фронта обстановка резко осложнилась, об этом вам подробно доложит полковник Баграмян. Соберите все, что сумеете, и нанесите удар по танковым колоннам противника у Белой Церкви и северо-восточное Казатина. Задержите их. Главная задача — сорвать вражеский маневр.

Положив трубку, Кирпонос тихо, будто думая вслух, сказал:

— А те три дивизии, которые передал главком, подойдут не скоро. К этому времени нашу шестую армию противник еще больше оттеснил на юг. Вероятно, Клейст попытается пробиться к Днепру. Следовательно, прибывающие дивизии придется использовать для прикрытия переправ: ведь с отходом шестой армии подступы к Днепру совершенно оголяются.

На следующий день генерал Астахов направил против прорвавшихся вражеских группировок большую часть своих бомбардировщиков и штурмовиков. Они пробились через заслоны истребителей и нанесли удары по танковым колоннам, но, естественно, не могли остановить противника, развернувшего наступление почти по всему фронту.

17 июля отряд генерала Ф. Н. Матыкина после смелой атаки ворвался в Фастов. В ожесточенном бою наши части разгромили фашистов и овладели городом. С новой силой разгорелся бой за Белую Церковь. Противник с трудом отбил атаки 6-го стрелкового корпуса. Подтянув резервы, фашисты возобновили наступление. Генералу Костенко пришлось думать не о возвращении Белой Церкви, а о том, как удержать позиции к востоку от города. Дивизии корпуса и подразделения сводного погранотряда, как и прежде, с величайшей стойкостью отражали натиск вражеских танков и мотопехоты. Вновь бессмертной славой покрыли себя пограничники, стоявшие насмерть между Фастовом и Белой Церковью. Много их пало от вражеских пуль, полегло под гусеницами фашистских танков, но уцелевшие продолжали драться.

Память о боях, развернувшихся в эти июльские дни к юго-западу от Фастова, живет в сердцах местных жителей. В селе Елизаветка они воздвигли величественный памятник, на мраморе которого навечно высечены имена павших героев 94-го погранотряда, которым командовал майор Павел Иванович Босый. Многих тяжелораненых красноармейцев местные жители подобрали на поле боя и с риской для жизни выходили. Пограничника Ивана Ивановича Иванова нашли истекающим кровью, с раздробленными ногами. Чудом выжил солдат. И остался в тех местах, где воевал. И мало кто знал, что этот неунывающий человек — один из тех героев, кто в июле 1941 года насмерть бился здесь с врагом и в честь которых высится монумент в селе Елизаветка.

…От Бердичева с боями отходили все дальше на юго-запад дивизии 16-го мехкорпуса. Под угрозой окружения они вынуждены были еще 15 июля оставить Казатин.

В полосе 12-й армии прорвавшиеся три пехотные дивизии и сотня танков противника заняли Жмеринку и устремились на Винницу, где находился штаб армии.

К 18 июля разрыв между правофланговыми дивизиями 6-й армии и 6-м стрелковым корпусом 26-й армии достиг почти сотни километров. В эту новую брешь непрерывным потоком текли вражеские войска. Еще два-три дня промедления, и наши 6-я и 12-я армии окажутся в окружении.

Генерал Кирпонос долго сидел над картой. Внешне, как всегда, невозмутим, но в ровном глуховатом голосе улавливалось волнение.

— Необходимо срочно донести главкому: дальше медлить с отводом армий нельзя.

Я уже знал, что С. М. Буденный и так очень озабочен положением войск нашего левого крыла. Еще ночью генерал А. И. Штромберг из штаба Буденного сказал мне, что главком телеграфировал в Ставку: резервов в 6-й и 12-й армиях совсем нет, а дивизии настолько истощены, что с трудом удерживают занимаемый рубеж; обтеканию флангов армий воспрепятствовать нечем; если не начать отход, наши войска будут окружены.

В 16 часов 40 минут генерал Шарохин из Генштаба передал нам директиву Ставки: в течение трех ночных переходов 6-ю и 12-ю армии отвести, чтобы к утру 21 июля они заняли фронт Белая Церковь, Тетиев, Китайгород. За три ночи войска должны были пройти 60–90 километров.

Между армиями левого крыла и штабом фронта — широкая полоса, занятая противником. Проводной связи с ними нет. А передавать столь важный приказ по радио мы не решились. Поэтому в штабы армий вылетели генералы Панюхов и Подлас.

Одновременно с отводом левофланговых армий Ставка требовала от нас нанести согласованные удары с севера, выйти на рубеж Житомир, Казатин, Тетиев и тем самым закрыть брешь и восстановить общий фронт с отходящими войсками. Если бы удалось решить эту задачу, то мы, безусловно, устранили бы опасность как для Киева, так и для армий нашего левого крыла. Но для этого требовалось несравненно больше сил, чем мы располагали. И все же иного выхода не было. С утра 19 июля наступление началось. 5-я армия, нанося частью своих сил удар вдоль шоссе Коростень — Житомир, двинулась к Черняхову. 27-й стрелковый корпус возобновил атаки к югу от Радомышля. 26-я армия одной дивизией 64-го стрелкового корпуса и отрядом генерала Ф. Н. Матыкина нанесла удар из района Фастова на северо-запад, навстречу 27-му стрелковому корпусу, а двумя дивизиями 5-го кавкорпуса — на Таращу. 6-му стрелковому корпусу в этот день было не до наступления. Его дивизиям пришлось отбивать яростные атаки танковых и моторизованных соединений противника.

Хотя сил, участвовавших в контрударе, было маловато, все же в последующие дни на всем фронте под Киевом бои приняли очень ожесточенный характер. Наши войска на одних участках настойчиво атаковали, на других — на нажим противника отвечали контратаками. Линия фронта на левом фланге 5-й армии и в полосе действий 27-го стрелкового корпуса постоянно перемещалась то в одну, то в другую сторону. Здесь были скованы три армейских корпуса 6-й немецкой армии. Фашистскому командованию пришлось позже перебросить сюда из района Бердичева и четвертый по счету корпус — 55-й армейский.

Успешно развивались бои в полосе 26-й армии. Правда, здесь наши действия осложнились тем, что из-за нарушения штабом армии мер секретности враг еще за день узнал о готовящемся контрударе. Командование группы армий «Юг» было настолько обеспокоено данными о предстоящем наступлении советской 26-й армии, что об этом стало известно гитлеровской ставке. Генерал Гальдер записал в своем дневнике: «Действия командования группы армий „Юг“ скованы ожиданием предстоящего наступления 26-й армии».

Противник спешно повернул на это направление моторизованные и танковые дивизии, до этого сосредоточивавшиеся у Киева. И все же решительный удар войск нашей 26-й армии заставил его попятиться. Наибольшего успеха достигли две дивизии 5-го кавкорпуса во главе с опытным генерал-майором Ф. В. Камковым. В районе Таращи они окружили и разгромили значительные силы гитлеровцев.

Контрудар войск генерала Костенко, несмотря на его ограниченные результаты (объясняется это отчасти тем, что нам не удалось создать мощной группировки и соединения были разбросаны на стокилометровом участке), принес большую пользу. Гальдер, продолжавший с особым вниманием следить за событиями в районе Киева, с досадой отметил: «Главные силы 1-й танковой группы все же скованы атаками 26-й армии…»

До конца решить задачу — выйти на намеченный рубеж, закрыть брешь и сомкнуть фланги армий — войска фронта не смогли. Часть танковых и моторизованных дивизий генерала Клейста, не скованных нашим контрударом, продолжала выдвигаться на пути отхода 6-й армии. Вместо движения на восток, на Белую Церковь, ее дивизии вынуждены были отклоняться на юго-восток, все больше удаляясь от остальных сил фронта. При этом 6-я армия невольно оттесняла на юго-восток и своего соседа — 12-ю армию, в результате чего происходило не сближение, а дальнейшее расхождение двух группировок фронта. Требовалось много находчивости и упорства, чтобы парировать угрозы с фронта и тыла. 22 июля, например, когда 49-й стрелковый корпус 6-й армии, прикрываемый с фронта частями 16-го мехкорпуса, подошел к Оратову (юго-западнее Тетиева), то это местечко было уже захвачено врагом. Войска 49-го корпуса генерала И. А. Корнилова решительно атаковали фашистскую группировку, захватив 100 автомашин, 300 мотоциклов и 80 пленных. А в это время 80-я стрелковая дивизия генерала В. И. Прохорова соседнего, 37-го стрелкового корпуса ворвалась с боем в местечко Осичка и уничтожила там крупный немецкий штаб. Вот в таких условиях продолжается отход 6-й армии. Не легче было и войскам 12-й армии, левый фланг которой тоже все время оставался под угрозой обхода.

Обе армии не смогли закрепиться на том рубеже, который был указан Ставкой, и продолжали медленно, с ожесточенными боями отходить, проталкивая впереди себя огромные автомобильные и железнодорожные транспорты, нагруженные эвакуированным имуществом и ранеными. В этой труднейшей обстановке, когда единственным спасением от окружения был скорый отход, армии оказались скованными подобно путнику, сгибающемуся под тяжестью непосильной ноши. И ничего сделать было невозможно. Приходилось тащить эту ношу: если с имуществом еще можно расстаться, то оставлять эшелоны раненых — не в обычаях Советской Армии. Пока войскам ценой неимоверных усилий удавалось избежать окружения. Но надолго ли?

Чтобы помочь левофланговым армиям, Военный совет фронта приказал командующему 26-й армией генералу Ф. Я. Костенко основные усилия нацелить в общем направлении на юг, то есть на соединение с отходящими войсками. В связи с этим ответственность за оборону Киева все более возлагалась на правое крыло фронта — 5-ю армию и 27-й стрелковый корпус. Они своими активными действиями должны были отвлекать на себя как можно больше войск 6-й немецкой армии, не давать им сосредоточиваться на подступах к городу.

21 июля по заданию командующего фронтом я выехал к генералу Потапову. Застал его на командном пункте, который располагался к тому времени примерно в 20 километрах севернее Коростеня.

М. И. Потапов, высокий, стройный, очень похудел, выглядел измученным, но, как всегда, не поддавался унынию. Он обрадовался случаю получить информацию о положении на всем фронте, что называется, из первых рук. Подробно расспрашивал меня об обстановке под Киевом, о настроениях в войсках и в самом городе. Его особенно интересовало положение наших войск на левом крыле фронта. Я рассказал ему все без прикрас, напомнил, что командование фронта возлагает большие надежды на контрудар его соединений.

Подойдя к карте, генерал сказал:

— Мы делаем все, чтобы сковать возможно больше вражеских сил, обескровить их и не допустить к Киеву.

Командарм имел основания так утверждать. Врагу крепко доставалось от его войск. Бывший гитлеровский генерал А. Филиппи отмечал в своих записках, что 5-я армия русских «10 июля при поддержке значительных сил артиллерии предприняла наступление, заставив перейти к обороне все те части и соединения, которые 6-й армии удалось подтянуть к фронту». А спустя неделю, пишет Филиппи, командование 6-й немецкой армии вынуждено было заявить: «Характер угрозы нашим войскам со стороны главных сил 5-й армии русских по-прежнему таков, что указанную угрозу следует ликвидировать до наступления на Киев».

— Но сил для нанесения решающего удара у нас, к сожалению, нет, — продолжал командарм.

— Но у вас же три механизированных корпуса, — напомнил я. — Ведь ни одна армия фронта столько не имеет!

— Вот-вот! — подхватил командарм. — Когда соседи слышат о трех мехкорпусах, то завидуют: «Потапову, дескать, можно воевать». Но ведь вы не хуже меня знаете, в каком они сейчас состоянии.

Потапов называет цифры: в 9-м мехкорпусе (до 19 июля им командовал К. К. Рокоссовский, а теперь — генерал А. Г. Маслов) в строю всего три десятка легких танков, в 22-м мехкорпусе В. С. Тамручи — четыре десятка. У Н. В. Фекленко в 19-м — чуть побольше, около семидесяти, причем три десятка из них — средние и тяжелые, у остальных — ни одного такого танка.

— Если собрать вместе все, чем они располагают, то и на одну нормальную танковую дивизию не наберешь. Вот вам и три мехкорпуса! — с досадой посетовал Потапов. — Добавьте к этому, что машины за дни боев прошли свыше тысячи километров и по своему техническому состоянию требуют среднего или капитального ремонта, и убедитесь, что завидовать нам нечего.

— Но в других армиях еще больше оснований для жалоб…

— Да, да, — поспешил согласиться Потапов. — Вы, конечно, правы: по сравнению с армиями Музыченко и Понеделина мы выглядим значительно лучше.

Командарм пожаловался на тяжелое положение с боеприпасами, особенно с бронебойными снарядами: все, что успевают подвозить, сразу же расходуется — никаких запасов создать не удается.

— Да и как тут запасешься. С первого дня войны не выходим из боев, а сейчас вторую неделю беспрерывно контратакуем.

Помолчав, командарм уверенно, не без гордости, добавил:

— Ничего. Мы заставили фашистов бояться нас. К нам попадают письма вражеских солдат. Тон их становится все более грустным. Часто встречается фраза:

«Это не Франция». Теперь фашисты идут в атаку с опаской. Прежде чем соваться, перепашут всю землю бомбами и снарядами. Все чаще стараются поднять свой дух шнапсом. Шестнадцатого июля они цепь за цепью лезли на позиции нашего тридцать первого стрелкового корпуса. В рост шагают, орут во всю глотку. Покосили мы их, а десятка полтора захватили. Все оказались вдребезги пьяными.

Из кипы документов, лежавших на столе, Потапов выбрал письмо с приколотым листком перевода:

— Вот прочтите.

Неотправленное письмо принадлежало немецкому солдату Конраду Думлеру:

«Четыре года я в армии, два года на войне. Но мне начинает казаться, что настоящая война началась только сейчас. Все, что было до сих пор, это — учебные маневры, не больше. Русские — отчаянные смельчаки. Они дерутся как дьяволы».

Немецкий цензор, задержавший письмо, наложил резолюцию: «Странно. Думлер участвовал во многих кампаниях, был на хорошем счету».

— Ничего, — засмеялся командарм, — когда мы их еще сильнее поколотим, фашисты и не такое напишут.

Разговор коснулся связи. Я сказал Потапову, что командующий фронтом весьма озабочен нерегулярным поступлением информации из 5-й армии.

Командарм горько вздохнул:

— Мы сами страдаем от отсутствия связи. Управление войсками в условиях глубокого вклинения противника — проблема из проблем. Провода не протянешь, раций мало. Да и не научились мы еще как следует пользоваться радио. Из-за слабой натренированности в кодировании то и дело наши командиры прибегают к передачам открытым текстом, и важные сведения становятся достоянием противника. Но можете доложить командующему фронтом, что мы принимаем все меры для налаживания надежной связи как со своими войсками, так и со штабом фронта.

Такое же заверение я получил от начальника штаба армии генерала Д. С. Писаревского, с которым у нас состоялась долгая беседа.

Прощаясь, Потапов попросил меня передать просьбу начальнику инженерных войск фронта: прислать хотя бы 5–6 тысяч малых саперных лопаток.

— Бывает, захватим выгодный рубеж, а удержать его не можем: нечем окапываться, половина солдат не имеет лопат… А это вот передайте в политуправление фронта, — протянул он пачку документов. — Думаю, что пригодится.

Это был интереснейший материал: приказы и донесения гитлеровских генералов, дневники и письма немецких солдат и офицеров.

Вот дневник унтер-офицера 2-й роты 36-го танкового полка Альберта Шмидта. Запись от 21 июня — бодрая. Автор радостно смакует получение денег — аванса за завтрашнее вторжение на советскую землю. На другой день пишет: «В 8.00 выступили. Итак, началась война с Россией… Сегодня в 3 часа из 52 батарей мы открыли огонь». Далее записи совсем короткие: «Русские сражаются упорно…» «Наша рота потеряла 7 танков». А 25 июня уже первые выводы: «Никто из нас еще не участвовал в таких боях, как в России. Поле сражения имеет ужасный вид. Такого мы еще не переживали… Мы несем невероятно большие потери». В конце первой недели войны: «У нас много убитых и раненых». А последняя запись, относящаяся к 14 и 15 июля, предельно лаконична: «Дни ужаса!»

Еще отчетливее прослеживается перемена настроения в дневнике Карла Нойсера, унтер-офицера 5-й роты 132-го кавалерийского полка. «Прорван передний край, — радостно записал он в первый день войны. — Интересно, что будет дальше?» На следующий день чувствуется уже тревога: «Наше положение становится очень серьезным. Что еще будет?» 24 июня в дневнике появляются печальные нотки: «Могилы наших товарищей отмечают нашу дорогу. Перед укрепленной зоной русских произошло жестокое сражение». С каждым днем записи все тревожнее. 9 июля: «В 16 часов вошли в город, где шел сильный бой, так как русские оказывали упорное сопротивление. Город называется Новоград-Волынский». Через день: «Наш взвод получил задачу отправиться в разведку и установить, находится ли противник в ближайшем лесу. В составе 29 человек мы отправились в путь. Сначала все шло хорошо, но, когда мы вошли в лес, увидели 9 русских солдат, приближавшихся к нам. Наш фельдфебель сделал самую большую глупость, на какую был способен. Он сел на велосипед и поехал навстречу русским, желая взять их в плен. Но произошло ужасное. С молниеносной быстротой русские бросились на землю, открыли огонь из автоматов по нашему отряду, который, за исключением меня и двух солдат, еще не достиг опушки леса. Мы делали все, чтобы спасти свои жизни. Русские окружили нас. Мы спрятались в высокой траве. Улучив момент, мы побежали с такой быстротой, на какую только были способны. Нам троим удалось вернуться в батальон, и мы доложили, что лес занят противником. 14 или 15 человек не вернулись. Они погибли. Двух человек русские, вероятно, взяли в плен. Трупы двух унтер-офицеров, фельдфебеля и восьми солдат мы впоследствии нашли. На этот раз меня спасло чудо. Но дьявольский танец продолжается днем и ночью». Новая запись: «Второй день страшного боя. Я лежу в щели и наблюдаю за противником. Мы несем большие потери». Далее: «Третий день боя. Мы еще лежим в своих щелях.

От 3-го взвода, в который я вхожу, осталось только 5 или 6 человек. Русская артиллерия нас сильно обстреливает. С 11.30 вокруг нас настоящая пляска ведьм. Когда мы выберемся отсюда? Уже 5 часов нет ни минуты отдыха. Русские опять атакуют нас. Наше наступление превратилось в оборону. Ночью еще хуже, чем днем, ибо противника можно разглядеть только совсем близко».

Что же, красноречивая исповедь!

Возвратившись в штаб фронта, я поспешил изложить командующему впечатления о положении в 5-й армии. Вопреки своему правилу, Кирпонос слушал доклад рассеянно.

— Хорошо, — кивнул он и заговорил совсем о другом: — Сейчас меня особенно беспокоит положение наших войск юго-западнее Киева. Стало известно, что противник концентрирует значительные силы мотопехоты и танков против нашей двадцать шестой армии. Она для него что бельмо на глазу. Фельдмаршал Рундштедт, очевидно, начинает понимать, что если армия Костенко сумеет соединиться с двадцать седьмым стрелковым корпусом и с шестой армией, то сорвутся все его планы и захвата Киева, и окружения войск нашего левого крыла, и прорыва к Днепру южнее города… Сосредоточение крупных вражеских сил на юго-западе тревожит нас сейчас в первую очередь. К сожалению, резервов у нас больше нет, и противодействовать противнику мы может только теми силами, которыми располагает сама двадцать шестая армия. Три дивизии, которые мы получаем из резерва Ставки, потребуются для удержания каневского и черкасского плацдармов. Но и эти дивизии пока еще в пути и переправятся на правый берег Днепра не скоро. — Генерал помолчал, разглядывая карту. — В этой обстановке напрашивается решение: перейти к обороне. Но ведь это и нужно врагу! Тогда он может без помех бросить все силы как на Киев, так и в обход нашей шестой армии с тыла… — Кирпонос бросил карандаш на карту. — Так вот, несмотря на явную необходимость перейти к обороне, придется потребовать от Костенко продолжать наступление, чего бы это ни стоило.

Бои приближались к Киеву.

Нараставшая угроза окружения войск левого крыла фронта тревожила всех. Много думали над этим и мои помощники в оперативном отделе. В молодых, горячих головах рождались отчаянные по смелости планы. Ко мне прибежал капитан Айвазов, взбудораженный, с горящими глазами.

— Послушайте, товарищ полковник! Я, кажется, нашел выход, который в корне все изменит.

— Ну давай, Александр Иванович, — сказал я. — Только короче. Сам знаешь — время горячее.

План Айвазова был дерзким. Поскольку боевые действия в пределах нашего фронта, по существу, носят очаговый характер и у противника, как и у нас, нет сплошной линии обороны, надо воспользоваться этим и создать южнее Коростеня подвижную ударную группу войск из танков и мотопехоты, бросить ее на юг в направлении на Аннополь, Головин, Вересы, овладеть Житомиром, а затем и Бердичевом…

Заметив мою скептическую гримасу, Айвазов начинает еще больше горячиться:

— Товарищ полковник, главное во внезапности и военной хитрости. Нам помогут партизанские отряды. По нашему сигналу они поднимут в тылу фашистов такой переполох, что те не скоро разберутся, в чем дело. А тут и наши парашютисты поддадут жару, перехватят шоссе, отвлекут на себя внимание. Воспользовавшись этим, подвижная группа выполнит задачу. Вслед за ней части пятнадцатого стрелкового корпуса закрепят успех. Этот внезапный удар заставит противника оттянуть свои дивизии, что поможет нашим левофланговым армиям соединиться с главными силами фронта.

Айвазов показывает мне свои расчеты и выкладки. Голова у него светлая. Чувствуется, что капитан хорошо разбирается в оперативном искусстве. Но вот беда — в горячности своей он то и дело отрывается от реальной обстановки, от наших возможностей. И хотя мне жалко разочаровывать товарища, я очень быстро опровергаю его доводы. Погрустневший капитан свертывает в трубочку свои листки, признается, что многое недодумал.

Я отпускаю его. А на душе теплеет. Приятно работать с думающими людьми, которые понимают свои обязанности «не от сих до сих», а вкладывают в дело весь пыл сердца.

Только вышел Айвазов, новый стук в дверь. Показывается улыбающийся капитан Ф. Э. Липис.

— Разрешите доложить, товарищ полковник? «Ну, новый проект», — промелькнуло в голове.

— Ладно, выкладывайте, что у вас.

— Сто двадцать четвертая стрелковая дивизия и группа Попеля прибыли!

Ушам не верю. Вот это радость!

Больше месяца минуло, как дивизия моего друга генерала Ф. Г. Сущего и часть сил 8-го мехкорпуса во главе с бригадным комиссаром Н. К. Попелем были окружены противником. Никаких известий мы от них не получали и уже смирились с мыслью об их гибели. А они пришли — с боевыми знаменами, с оружием. Значит, ни одного соединения нашего фронта так и не удалось фашистам вычеркнуть из списка. До этого вырвались из кольца полки 87-й стрелковой дивизии, затем дивизии 7-го стрелкового корпуса, а теперь вот и Сущий с Попелем привели своих героев. Правда, много людей потеряли они в боях, но ведь и врагу досталось крепко, пока эти части шли по его тылам.

Вскоре мы получили подробные доклады временно исполнявшего обязанности командира 124-й стрелковой дивизии полковника Т. Я. Новикова и бригадного комиссара Н. К. Попеля. Сухо, военным языком поведали они обо всем, что с ними произошло. Но мы читали эти строки с душевным трепетом, снова и снова изумляясь богатырской силе нашего солдата.

В первый день войны 124-я стрелковая дивизия из района своей постоянной дислокации спешно направилась к государственной границе на подготовленную для нее полосу обороны. Пробиваться пришлось с боями. Решительной атакой воины отбросили противника, заняли окопы. Но враг, собрав превосходящие силы, вынудил их отойти. Еще дважды дивизия захватывала и снова оставляла оборонительный рубеж. Ряды ее таяли, а противник стягивал все новые войска.

К вечеру дивизия закрепилась на линии Порыцк (Павловск), Милятин. Здесь она героически отбила все атаки гитлеровцев и отстояла рубеж. Но фланги ее были открыты. Немецкие танки и пехота обошли и окружили советские части. Это случилось на третий день войны. Командарм Потапов донес в штаб фронта, что ни он, ни командир корпуса связи с окруженными не имеют. Теперь выяснилось, что противник, окружив дивизию, хотел покончить с ней одним ударом. Атаки велись одновременно со всех сторон. Советские бойцы отбивались стойко. Большая группа фашистских солдат прорвалась к огневым позициям артиллерийского полка. Артиллеристы не дрогнули, ударили прямой наводкой, почти в упор. Мало кто из фашистов уцелел после этих залпов.

Большое подразделение вражеских автоматчиков напало на штаб дивизии северо-восточное Милятина. Комендантская рота и командиры штаба дивизии трижды бросались в контратаку и теснили противника. В этом бою погиб комиссар дивизии Г. И. Желяков и был ранен генерал Сущий.

Утром на наших бойцов посыпались бомбы. В налете участвовали десятки немецких бомбардировщиков. Штаб был разбит. Артиллерийские полки потеряли почти половину орудий. Погибло немало людей. Оставаться здесь дальше — значило обречь дивизию на уничтожение. И генерал Сущий принимает единственно правильное решение — прорываться.

На рассвете 26 июня полки двинулись в направлении на Лучицу и Подберезье. К тому времени дивизия осталась без автотранспорта — кончилось горючее. Совсем мало оставалось снарядов.

Фашисты обрушили на атакующих огонь артиллерии и пулеметов, бросили навстречу свою пехоту. Сберегая последние патроны, бойцы молча, короткими перебежками сближались с врагом, а потом дружно поднялись врукопашную. Гитлеровцы побежали. В этом коротком, но яростном бою в районе Подберезья был наголову разгромлен немецкий пехотный полк полковника Гофмана. Наши части захватили около 250 пленных, в том числе 12 офицеров, а также 50 орудий и много другой боевой техники. Поле боя было усеяно вражескими трупами.

Так начала свой долгий путь по тылам врага славная 124-я стрелковая.

Всполошившееся немецкое командование лихорадочно бросало наперерез движению советской дивизии все новые и новые части. Помня горькую участь полка Гофмана, гитлеровцы не решались на открытую атаку, пытались поймать наши части в огневую ловушку. Им это удалось, когда наши полки втянулись в район трех небольших населенных пунктов — Рачин, Колпытов, Свинюхи. Сказалась оплошность командира дивизии, не организовавшего тщательной разведки. На не успевшие закрепиться полки обрушился массированный огонь из всех видов оружия. И опять командиры повели бойцов в атаку. Прорыв обошелся дорого. Дивизия понесла большие потери, особенно в артиллерии. 781-й стрелковый полк, наступавший головным, потерял своего командира полковника К. Ф. Савельева и комиссара В. С. Васильева.

Вырвались из очередной западни. Но куда идти дальше? Где находятся главные силы армии, генералу Сущему не было известно. Скорее всего, они на северо-востоке. Но в этом направлении путь пересекает главная артерия, по которой немцы перебрасывают свои резервы, — шоссе Владимир-Волынский — Луцк. Разведка подтвердила: шоссе забито фашистскими колоннами, И командир повел дивизию на юго-восток.

Враг преследует по пятам, выбрасывает на пути воздушный десант. Снова дивизия в кольце. Пять часов длился бой. Неистово бомбила фашистская авиация. И все же противник и на этот раз был отброшен с большими потерями. Дивизия вышла к реке Стырь севернее Берестечка и с боем форсировала ее на подручных средствах, потеряв всего лишь два орудия.

4 и 5 июля соединение пробивало один заслон за другим. Особенно трудно было в районе местечка Козин. Здесь на пути оказалась крупная вражеская группировка. Генерал Сущий решился на чрезвычайно смелый шаг: окружить и уничтожить заслон. Он разделил дивизию на две части. Одну возглавил командир 406-го стрелкового полка полковник Т. Я. Новиков, другую — командир 622-го стрелкового полка майор Шалва Карцхия. Задача — обойти Козин с севера и юга и взять врага в клещи.

Первым обошла Козин группа Новикова. Она решительно атаковала противника. Но подразделения майора Карцхия отстали и не смогли вовремя поддержать соседа. Противник сосредоточил против Новикова и его бойцов огонь всей артиллерии. Выручил командир дивизиона капитан Бобров: выдвинул одну батарею вперед, с ходу развернул ее и ударил прямой наводкой. Фашистские артиллеристы ослабили огонь. 469-й артполк расстрелял в этом бою последние снаряды. Атака продолжалась. Уже до окраины Козина было рукой подать. И в это время в тыл группе Новикова ударили фашистские танки. Пришлось отходить. Артиллеристы успели вывести из строя теперь уже бесполезные пушки. Подтянул наконец свой полк майор Карцхия. Несколько раз бойцы бросались в штыки. В последней атаке смертью храбрых пал Карцхия. Погиб генерал Сущий. Но дивизия пробилась. Командование взял на себя полковник Новиков. Он был тяжело ранен. Его положили на повозку, которая стала подвижным командным пунктом. Военкомом дивизии становится старший батальонный комиссар А. А. Басаргин, человек спокойный, рассудительный и столь же бесстрашный, как и Новиков. Начальник связи дивизии капитан П. С. Повийчук, прославившийся своею смелостью еще при обороне города Горохов, быстро сколотил небольшой штаб, который оказал большую помощь командиру.

Новиков повел поредевшие полки к реке Иква, чтобы форсировать ее севернее населенного пункта Верба. Противник и здесь поставил мощный заслон. Наши части опрокинули его и переправились через реку. Сколько раз враг окружал дивизию, а она, преодолевая все преграды, все шла и шла, то атакуя в лоб, то обманывая врага искусным маневром.

Переправившись через реку Горынь, Новиков встретился с группой Н. К. Попеля. Сил прибавилось, воевать стало легче. Когда подходили к Новоград-Волынскому, противник снова напал на их след. Досаждала фашистская авиация. Было ясно, что враг постарается дать решительный бой у реки Случь. Как же переправиться через нее? Новиков и Попель долго ломали голову над картой, разведка прощупала весь берег. Ночью завязался бой. Начали его наши. Не жалели последних патронов и гранат. Гитлеровцы бросили сюда все, что было под рукой. Грохот стоял страшный. Враг не догадался, что в этом месте действует лишь наша усиленная разведка, а главные силы переправляются совсем в другом месте. Спохватившиеся фашисты подоспели к району переправы, когда последние арьергардные подразделения уже достигли противоположного берега.

Приближалась линия фронта. Плотность фашистских войск становилась все гуще. И все же Новиков нашел в окрестностях Белокоровичей слабое место в немецкой обороне. И вот дивизия Новикова и группа Попеля соединились с главными силами нашей 5-й армии…

Полуживые от усталости и голода бойцы за 32 дня прошли с боями почти 600 километров по вражеским тылам, и ничто не могло их остановить. В этом героическом походе, как в зеркале, отразилась та неукротимая воля к победе, которая владела сердцами советских воинов.

Предположения командующего фронтом оправдались.

Встревоженное настойчивыми атаками войск 26-й армии немецкое командование в конце июля сосредоточило против нее значительные силы. (Позднее мы узнаем, что еще 21 июля генерал Гальдер записал в своем дневнике: «До тех пор пока 26-я русская армия, действующая южнее Киева, не будет разбита, нельзя ставить 1-й танковой группе каких-либо новых задач для наступления на юг»).

Командование группы армий «Юг» в полдень 25 июля предприняло наступление на всем фронте нашей 26-й армии. Атаки танковых и моторизованных соединений поддерживались мощным артиллерийским огнем и налетами авиации. Главный удар нацеливался на дивизии 6-го стрелкового и 5-го кавалерийского корпусов восточнее и юго-восточнее Белой Церкви. Было ясно, что гитлеровское командование намеревается не только разбить главные силы 26-й армии, но и не допустить их отхода к Днепру. Посланные нами в войска офицеры установили, что дивизии обоих корпусов медленно, с тяжелыми боями отходят.

Генерал Кирпонос, оценив обстановку, потребовал от генерала Костенко во что бы то ни стало остановить противника на реке Рось, то есть не допустить его выхода к Днепру. Одновременно он приказал ни в коем случае не прекращать атаки силами подошедших из резерва двух стрелковых дивизий из района Богуслава в общем направлении на Звенигородку, чтобы препятствовать продвижению танковых и моторизованных дивизий противника, устремившихся в тыл 6-й армии.

А положение войск нашего левого крыла все ухудшалось. Они откатывались все дальше на юг. Попытки установить с ними связь по обходным направлениям не дали ощутимых результатов. Представители штаба фронта с трудом добирались туда на самолетах через широкую полосу, занятую противником. Штабу фронта с каждым днем становилось труднее управлять действиями этих войск. Но еще хуже было то, что мы не могли снабжать 6-ю и 12-ю армии с наших баз. Все чаще приходилось просить командование Южного фронта доставлять хоть сколько-нибудь боеприпасов и горючего этим армиям. Ненормальность создавшегося положения вынудила С. М. Буденного утром 25 июля послать начальнику Генштаба телеграмму: «Все попытки 6-й и 12-й армий пробиться на восток и северо-восток успеха не имели. Обстановка требует возможно быстрейшего вывода этих армий в юго-восточном направлении. С этой целью считаю необходимым 6-ю и 12-ю армии переподчинить командующему Южным фронтом и потребовать от него вывода их в район Тальное, Христиновка, Умань. Помимо необходимости организации более тесного взаимодействия 6-й и 12-й армий с правым флангом Южного фронта это мероприятие вызывается потребностями улучшения управления и материального обеспечения. Прошу Ставку санкционировать это решение».

Ответ Ставки, как это обычно случалось, когда решение вопроса попадало в руки Г. К. Жукова, последовал немедленно: передать 6-ю и 12-ю армии в Южный фронт.

Забегая вперед, должен заметить, что обе эти армии героически сражались с наседавшими крупными силами противника. Но борьба протекала в крайне неблагоприятных для них условиях. Наши войска оказались во вражеском кольце. Можно ли считать, что это произошло из-за передачи 6-й и 12-й армий из одного фронта в другой, как думают некоторые товарищи? Конечно, нет. Я глубоко убежден, что, если бы армии остались в подчинении нашего фронта, положение их оказалось еще более тяжелым из-за отсутствия связи и снабжения.

Разрешив передать 6-ю и 12-ю армии в состав Южного фронта, Ставка, однако, требовала от нас не ослаблять контрударов на нашем левом фланге, чтобы не допустить дальнейшего продвижения противника в тыл отходящим войскам. Задача эта по-прежнему ложилась на 26-ю армию. Чтобы ее командующий мог всецело сосредоточить внимание на выполнении столь трудной задачи, генерал Кирпонос решил вывести из-под его начала 64-й корпус, который теперь подчинялся непосредственно фронтовому командованию, как и все силы, оборонявшие подступы к Киеву.

С этого времени генерал Ф. Я. Костенко и его штаб предпринимали поистине титанические усилия, чтобы не только остановить противника, настойчиво стремившегося выйти к берегам Днепра, но и подать руку помощи 6-й и 12-й армиям Южного фронта, положение которых с каждым днем ухудшалось. И не вина командарма, что ему не удалось до конца решить задачу; в его распоряжении было очень мало сил.

Поздним вечером 28 июля офицер оперативного отдела капитан Саракуца, принеся мне на подпись оперативную сводку, сказал, что прибыл новый начальник штаба фронта. Мне было известно, что генерала Пуркаева отзывают в Ставку, но что это произойдет так скоро, я не ожидал.

Иду в кабинет начальника штаба фронта. За столом Пуркаев, рядом с ним довольно молодой темноволосый генерал. Открытое, очень выразительное лицо. Темные глаза внимательны и пытливы.

Я представился. Генерал живо поднялся и, пожав мне руку, ответил:

— Тупиков.

Это и был новый начальник штаба фронта.

Я уже знал, что генерал-майор Василий Иванович Тупиков в армии с 1922 года. Он окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, в 1939 году возглавил штаб Харьковского военного округа, а накануне войны работал военным атташе в Германии, откуда ему с трудом удалось возвратиться на родину.

Тактические и оперативные взгляды фашистских генералов он знал досконально. Мы в этом вскоре убедились: Тупиков лучше всех из нас умел предвидеть ход событий на фронте. И очень жаль, что к его мнению не всегда прислушивались.

Дружески улыбаясь, Василий Иванович сказал:

— Мне говорили о вас, Иван Христофорович, в Генеральном штабе. Думаю, что в процессе работы мы ближе узнаем друг друга. Ну а пока по-товарищески прошу: без личных обид, если погорячусь. Хочу предупредить, если в моих решениях что-нибудь вызовет у вас сомнение, говорите прямо. Люблю, когда подчиненные выполняют приказание по убеждению, а не по принуждению.

Генерал Пуркаев в разговор не вступал, молча укладывал в портфель свои личные вещи.

— И вот моя первая просьба к вам, — продолжал новый начальник штаба, внимательно глядя мне в глаза, — Максим Алексеевич познакомит меня со всем руководящим составом штаба. А вы по возможности подробнее введите в обстановку… Только знаете, — словно извиняясь, добавил он, — пока добрался до вас, устал страшно, с трудом держусь на ногах. А познакомиться с обстановкой мне хотелось бы на свежую голову. Хочу немного прийти в себя с дороги. Поэтому прошу вас зайти ко мне с докладом в четыре часа утра.

В точно назначенное время я постучался к начальнику штаба. Ответа не последовало. Приоткрыл дверь. Генерал спал на походной койке, широко раскинув руки. Попытался его разбудить. Не просыпается. А я уже и не помнил, когда отдыхал: обстановка на фронте такая, что не до сна. Вздремну-ка, пока начальник отдыхает. Прилег здесь же на диван. Разбудили меня стрельба зениток и грохот взрывов. Очередной налет вражеской авиации. И вдруг сквозь этот адский шум слышу:

Что день грядущий мне готовит,

Его мой взор напрасно ловит…

Недоумевая, приоткрываю глаза. По кабинету из угла в угол широко вышагивает новый начальник штаба и в задумчивости тихо напевает:

Паду ли я, стрелой пронзенный,

Иль мимо пролетит она…

«И в самом деле, — думал я, потягиваясь, — попадет ли следующая бомба в наш дом иль мимо пролетит она?»

Трескотня зенитной артиллерии не затихала, а разрывы авиабомб следовали один за другим, стекла жалобно дзинькали, с потолка сыпалась штукатурка, подвешенная к потолку лампа раскачивалась, как маятник.

Василий Иванович еще не привык к этому, и грохот налета, вероятно, сразу разбудил его. Мы же, «бывалые фронтовики», притерпелись к бомбежкам и частенько, вымотавшись за день, крепко спали во время вражеских налетов. Припоминается курьезный случай. Один из офицеров оперативного отдела должен был вылететь с заданием в штаб 6-й армии, перед отъездом на аэродром решил отдохнуть и попросил оперативного дежурного разбудить его через два часа. Но в тот момент, когда дежурный направился будить майора, начался довольно шумный налет. Дежурный решил, что разрывы вражеских бомб кого угодно разбудят, и спокойно вернулся к себе. Минут через пятьдесят после бомбежки майор, заспанный, взъерошенный, чертыхаясь, прибежал к дежурному.

— Что же ты меня так бессовестно подвел! — кричал он. — Я же просил тебя как человека, разбудить ровно в четыре ноль-ноль. А сейчас уже без четверти пять. Я же опоздал!

Опешивший дежурный только руками развел:

— Да ведь тут такой гром гремел, что и мертвых поднял бы. Немцы полчаса бомбами тебя будили. Неужели не слышал?

— А что, разве был налет? — удивительно спросил майор и повеселел: — Ну, тогда еще ничего. Скажу, что сидел в укрытии, выжидал, когда налет кончится.

…Я мигом вскочил с дивана и развернул на столе карту.

— Можно докладывать, товарищ генерал?

— Ну что же, давайте. Спать фашисты мне не дали, но помешать работе не в их власти.

Коротко рассказываю о том, как развертывались события на фронте с начала приграничного сражения. Знакомлю с боевым составом, численностью, оперативной группировкой войск и их задачами. Заметив, что подробно о противнике доложит начальник разведывательного отдела штаба фронта полковник Бондарев, характеризую лишь в общих чертах группировку немецко-фашистских войск, примерное соотношение сил сражающихся сторон и ближайшие оперативные цели, которых на нашем фронте добиваются гитлеровцы. Более обстоятельно излагаю положение армий фронта за последние дни и их задачи на ближайшее будущее.

Генерал Тупиков слушал меня внимательно и при этом пристально изучал карту.

— Да, положение сложное, — задумчиво резюмировал он и заговорил о 26-й армии и 64-м стрелковом корпусе.

Именно они, по его мнению, мешают сейчас гитлеровскому командованию не только обрушиться на Киев, но и сосредоточить все силы против 6-й и 12-й армий, отходящих на юг. Поэтому враг не успокоится, пока не отбросит войска генерала Костенко за Днепр. Усилить эти дивизии мы не имеем возможности. Но нужно нацелить их на тщательную подготовку к отражению готовящегося немцами удара.

Я обратил внимание начальника штаба на то, что 26-я армия и так сейчас почти всеми силами обороняется, а атакует лишь на отдельных участках на левом фланге.

— Вот и получается, — быстро подхватил Тупиков, — что ее командование стоит сейчас на распутье: приказа о переходе к жесткой обороне нет, ранее отданный приказ на наступление тоже не отменен. Поэтому войска фактически сейчас обороняются и даже местами отходят, но стараются проявить все же кое-где «наступателый дух». Нужно покончить с этой раздвоенностью и отдать четкое распоряжение.

Вместе с Тупиковым мы набросали проект боевого приказа:

«Военному совету 26-й армии. Противник заканчивает сосредоточение своих основных сил в районе Карапыши, Богуслав, Тетиевка с целью прорваться к каневским переправам. Занимаемые вами позиции и ваши силы вполне обеспечивают разгром врага и преграждение ему пути к берегам Днепра. Для этого только нужно, чтобы весь личный состав армии, от вас до бойца, жил единой волей: лучше ценою жизни не пустить врага к Днепру, чем живым перейти на восточный берег, отдав врагу западный.

Обращаю внимание на необходимость сочетания упорства огневой обороны до последнего патрона с активными контрударами, особенно силами вашей кавалерии.

Приказываю: разгромить врага при его попытках прорваться к Днепру и продолжать упорно удерживать занимаемый вами рубеж».

Отпечатав документ на машинке, я поочередно отнес его на подпись начальнику штаба, командующему и члену Военного совета.

Подписав приказ, генерал Кирпонос спросил меня:

— А вы представлялись новому члену Военного совета?

— Нет, не пришлось еще.

— Ну вот как раз и случай подвернулся. Допечатайте его подпись под приказом и доложите ему.

Второй член Военного совета фронта дивизионный комиссар Евгений Павлович Рыков прибыл к нам вскоре после гибели Н. Н. Вашугина. Но с первых же дней ему пришлось с головой окунуться в недостаточно налаженную деятельность тыловых служб и подготовку резервов, и поэтому его почти не видели на командном пункте. Когда он бывал в штабе фронта, я находился в войсках. Так и не удалось познакомиться с ним.

Мне было известно, что Рыков прибыл к нам с должности члена Военного совета Средне-Азиатского военного округа. Я рассчитывал увидеть бывалого, заслуженного комиссара, начавшего свой боевой путь еще со времен гражданской войны. Но, войдя в кабинет, в изумлении застыл у двери. Из-за стола навстречу мне поднялся совсем еще молодой человек. Невысокую плотную фигуру облегала гимнастерка, туго перетянутая ремнем. Где я видел это румяное лицо с чуть вздернутым носом, озорные светло-серые глаза, буйную светлую шевелюру? Вспомнил! Еще летом 1933 года, когда я учился в академии, мне довелось проходить стажировку на Украине в 1‑й червонноказачьей кавалерийской дивизии. Рыков тогда был еще совсем молодым политработником, инструктором политотдела дивизии. Ему было не более 25–26 лет. Помнится, он радушно приютил меня в своей холостяцкой комнатушке. Мой гостеприимный хозяин не только по возрасту, но и по службе в армии был значительно моложе меня и поэтому с большим интересом расспрашивал о гражданской войне, о службе в послевоенные годы. Многие вечера мы посвятили задушевным беседам. Рыков с юношеской искренностью рассказывал о своем детстве, о далеком селе Катон-Карагай, затерявшемся где-то в предгорьях Алтая. Родился он в декабре 1906 года в бедняцкой казачьей семье. Детство было трудным, с раннего возраста пришлось ему подрабатывать у сельских богатеев. Хотя учиться в сельской школе Рыкову удавалось урывками, любознательный и способный паренек обогнал в учебе своих сверстников. В 1925 году комсомольцы волости избирают Евгения своим вожаком. Кипучая энергия и незаурядный ум комсомольского секретаря из Катон-Карагая были замечены. Его выдвинули на работу в Семипалатинский обком комсомола. Отсюда он и ушел в 1928 году в армию. Ловкий, хорошо физически развитый паренек с Алтая быстро завоевал уважение товарищей, его избирают комсоргом полка.

Рыков с поразительной настойчивостью учится. Ночи просиживает над книгами, днем — в классах, на манеже, полигоне. Всегда в людской гуще и всюду — первый.

Вскоре молодого комсомольского вожака перевели на работу в политотдел дивизии. Именно в это время в Проскурове мы с ним и повстречались впервые.

И вот сейчас я снова вижу перед собой своего старого знакомого. За восемь лет из инструктора по комсомолу он вырос в члена Военного совета одного из главных фронтов. Внешне он мало изменился. Если бы не по два ромба в петлицах гимнастерки, я, наверное, не удержался бы и воскликнул: «Здравствуй, Женя!»

Но принял он меня неожиданно сухо: будто мы впервые встретились. Назвал свою фамилию, я — свою. Усадил меня у стола и засыпал деловыми вопросами: что нового на фронте, как работает оперативный отдел, хорошие ли в нем подобрались люди, как они настроены. Теперь уже и трудно вспомнить, о чем мы говорили, но беседа длилась свыше часа.

Поначалу немного уязвленный странной забывчивостью старого знакомого, я отвечал официально и скупо, но потом увлекся его неподдельным и горячим интересом ко всему, чем мы жили, его простой, товарищеской манерой обращения и не заметил сам, как разговорился.

Рыков расспросил о моей семье. Узнав, что она эвакуировалась в Ташкент, он что-то записал себе в блокнот. Я тогда не придал этому значения. И только впоследствии, из письма жены, узнал, что молодая супруга дивизионного комиссара Нина Мартиросовна, проживавшая в то время в Ташкенте, приняла на себя некоторые хлопоты по устройству и обеспечению моей семьи на новом месте.

Когда Рыков закончил расспрашивать меня, он взял проект боевого приказа войскам 26-й армии. Прочитал его. Прочитал еще раз. Задумался. Потом быстро поставил свою подпись.

— Это хорошо, что приказ носит не столько оперативный, сколько политический характер. Он призывает людей во что бы то ни стало не допустить врага к Днепру. Каждый боец и командир должен проникнуться мыслью: для нас места за Днепром нет. И вот эту мысль и понесут в массы наши политработники и коммунисты.

Собравшись уходить, я все же спросил, неужели он не помнит меня. Рыков засмеялся, крепко обнял меня.

— Конечно узнал, Иван Христофорович, и очень обрадовался, увидев тебя. Но дело прежде всего. Вот немного полегчает на фронте — по-настоящему отметим нашу встречу.

Этот обаятельный, жизнерадостный человек своим организаторским талантом и неистощимой душевной чуткостью сразу завоевал всеобщую любовь. Ни одного вопроса он не решал равнодушно, всегда старался вникнуть в существо дела. Это был руководитель деятельный и инициативный.

Стойкость наших войск, непрерывные контрудары, которые они наносили противнику на подступах к Киеву, срывали планы фашистского командования. Во время июльских боев генерал Гальдер отметил в своем дневнике: «Операция группы армий „Юг“ все больше теряет свою форму… На северном участке фронта группы армий оказывается скованным значительно больше сил, чем это было бы желательно».

Гитлеровское командование торопило свои войска наступать на Киев с юго-запада. 6-я немецкая армия дополнительно получает семь дивизий: три — из резерва, четыре — из группы генерала Шведлера, наступавшей южнее Киева. Командующий армией генерал Рейхенау перегруппировывает свои силы. В ударную группу, нацеленную на юго-западную окраину города, вводится сильный по своему составу 29-й армейский корпус. Сюда спешно перебрасываются соединения из второго оперативного эшелона.

Всего на подступах к Киеву противник к концу июля сосредоточил свыше 20 дивизий.

Готовя новый удар, немецко-фашистское командование рассчитывало не только овладеть Киевом, но и, отрезав нашу 5-ю армию от Днепра, соединиться с мозырской группировкой группы армий «Центр». Об этом свидетельствует запись в дневнике Гальдера от 20 июля:

«Операция войск Рейхенау должна преследовать цель оттеснения противника от р. Днепр. 25 и 26.7 будет возможно установить взаимодействие с 35-м армейским корпусом, действующим в районе Мозырь». Однако осуществить этот замысел противнику помешала армия Потапова. Поэтому десять дней спустя, как пишет генерал гитлеровской армии А. Филиппи, главное командование немецких сухопутных войск вновь подтвердило прежнюю задачу: «Вести наступление 6-й армии против действующей в болотистой местности северо-западнее Киева 5-й армии русских с таким расчетом, чтобы воспрепятствовать отходу последней на северный берег р. Припять и уничтожить ее западнее р. Днепр».

Несмотря на то, что противник сосредоточил огромные силы, каждый шаг вперед давался ему большой ценой. Он терял солдат, технику и, по существу, топтался на месте. Перед Коростеньским и Киевским укрепрайонами до конца июля враг вообще не продвинулся. А к югу от Киева значительные силы 6-й армии и 1-й танковой группы противника увязли в изнурительных боях. Наша 26-я армия успешно отбила здесь все попытки гитлеровцев прорваться к переправам через Днепр у Ржищева и Канева. Линия фронта под Киевом оставалась довольно стабильной. Она пролегала в 15–20 километрах к югу от железнодорожной линии Киев — Коростень, тянулась к реке Ирпень, шла по ее левому берегу, далее огибала Васильков, Богуслав, Медвин, Смелу.

Мы понимали, что враг не смирится с этим. Разведка доносила о сосредоточении его сил к северу от Белой Церкви. Здесь уже отмечалось до семи фашистских дивизий. Наши войска были предупреждены об этом и готовились к отпору. 30 июля противник нанес удар. Особенно тяжело пришлось 64-му стрелковому корпусу, прикрывавшему шоссе Белая Церковь — Киев: здесь наступало до пяти вражеских дивизий. Во второй половине дня генерал 3. 3. Рогозный, начальник штаба, временно командовавший корпусом, доложил, что атакован превосходящими силами противника. Главный удар враг наносит в центре корпуса. Над нашими оборонительными позициями непрерывно висят 25–30 бомбардировщиков. Массированные удары авиации и артиллерии нарушили связь. Наши войска оказали ожесточенное сопротивление, но, к сожалению, управление частями 165-й стрелковой дивизии нарушено, фронт прорван. Несмотря на это, отдельные части дивизии продолжают упорно удерживать свои позиции, хотя противник, вклинившись в глубину обороны, атакует их с тыла.

К полуночи 30 июля мы имели вполне ясное представление о положении соединений корпуса. Как выяснилось, главный удар трех фашистских дивизий пришелся по стыку 165-й и 175-й стрелковых дивизий на узком фронте Пинчуки, Винницкие Ставы. Именно здесь, вдоль шоссе Белая Церковь — Киев, противник стремился прорваться в город с юга. Нераспорядительность командира 165-й стрелковой дивизии, выпустившего из рук управление частями, привела к тяжелым последствиям. Несколько батальонов оказались отрезанными от главных сил и теперь вели бой в окружении.

Когда начальник штаба фронта доложил об этом командующему, тот покосился на меня:

— Опять этот ваш коллега по коннице. То как черепаха переправлялся через Днепр, а теперь совсем выпустил вожжи. Напрасно мы не заменили его более решительным командиром.

Генерал Рогозный обратился к командующему фронтом с просьбой разрешить отвести корпус на заранее подготовленный рубеж. Кирпонос долго думал над картой. Наконец сказал генералу Тупикову:

— Корпусу теперь не восстановить прежнего положения. Но и допустить его отхода нельзя. Надо помочь ему удержаться на нынешних рубежах.

— Да, — согласился начальник штаба. — Но потребуем от Рогозного, чтобы он помог окруженным батальонам пробиться к своим. Они же всего в двух-трех километрах. Пусть воспользуются ночной темнотой. Корпусу надо держаться. Отход его на тыловой рубеж сразу откроет противнику дорогу к днепровским переправам.

Но чем помочь корпусу?

Вызвали командующего ВВС. Кирпонос приказал ему бросить на поддержку и прикрытие частей корпуса возможно больше штурмовиков и истребителей.

В третьем часу ночи мы передали командиру корпуса распоряжение: стойко держаться на занимаемых позициях, не допуская дальнейшего продвижения противника к переправам на Днепре. Сообщили, что в его распоряжение из Киева высылаются два бронепоезда, а с утра корпус будет поддержан фронтовой авиацией.

К сожалению, положение на этом важном для нас направлении с каждым часом ухудшалось. Нащупав слабое место в нашей обороне, фашисты навалились крупными силами. Разобщенные части 165-й стрелковой дивизии к утру 31 июля были оттеснены на северо-восток. Это открыло фланг соседней 175-й стрелковой дивизии, вынудило и ее отойти, чтобы избежать разгрома.

К 1 августа противник к наступавшим здесь 71-й и 95-й немецким пехотным дивизиям присоединил новые силы. Под усилившимся натиском части 64-го корпуса стали с боями отходить к позициям Киевского укрепрайона. Сражаясь за каждую пядь земли, отступал и небольшой отряд генерала Матыкина.

По донесениям, которые мы регулярно получали из корпуса, можно было судить о величайшей самоотверженности наших бойцов и командиров. Особенной стойкостью отличились части 175-й стрелковой дивизии полковника С. М. Гловацкого, сформированной на территории Кабардино-Балкарии. Люди дрались до последней капли крови. Командир 1-го батальона 632-го стрелкового полка капитан Г. М. Маженков, будучи ранен, продолжал руководить боем. По примеру командира никто из раненых, способных держать оружие, не покинул своего поста. На батальон двинулись 15 фашистских танков, за ними — густые цепи пехоты. Красноармейцы мужественно встретили врага. Недосчитавшись четырех танков, гитлеровцы и на этот раз откатились.

Комиссар Киевского укрепрайона И. Ф. Евдокимов, наблюдавший эти бои, тоже дал высокую оценку действиям 632-го стрелкового полка. Восторженно рассказывал он о расчете одного из орудий, которое своим огнем прикрывало мост через реку Ирпень. Артиллеристы подбили танк, рассеяли следовавшую за ним пехоту. Гитлеровцы бросились в обход. Они лезли и лезли. Вот уже перебрались на левый берег. Наши подразделения отошли на более выгодный рубеж. Орудие оставалось на прежнем месте — артиллеристы прикрывали отход. Закрепившиеся на новых позициях пехотинцы открыли огонь по врагу, чтобы дать возможность оттянуться подразделению, обеспечивавшему отход. Командир батареи лейтенант Муравьев послал ездовых вывезти орудие и его отважный расчет. Конная упряжка помчалась к огневой позиции. Орудие все стреляло, хотя в живых остался один наводчик И. П. Федюнин. Вокруг огневой позиции — фонтаны разрывов. Упал и наводчик — ранен в ноги. Замолкло орудие. Ездовые торопят лошадей. Они видят, как Федюнин ползает среди погибших товарищей, собирает ручные гранаты. Не успели ездовые: к орудию устремились фашисты, сгрудились над истекающим кровью наводчиком. И тогда раздался взрыв. Ценою жизни Федюнин уничтожил с десяток вражеских солдат. Переполох, вызванный взрывом, помог ездовым отойти к своим.

Прикрывая отход товарищей, пулеметчик из этого полка Ф. Н. Марков сражался до последнего вздоха. Погиб его помощник, сам он был тяжело ранен, но пулемет бил и бил, не давая фашистам поднять головы.

Левее 64-го стрелкового корпуса стойко оборонялись соединения 26-й армии, и здесь бойцы, командиры и политработники проявляли величайшее мужество. Нередко подразделения оказывались во вражеском кольце. Но и тогда они продолжали драться, пока не пробивались к своим или не погибали в бою.

Огромной силы удар выдержала 227-я стрелковая дивизия, на одном из участков которой наступала вражеская мотодивизия, поддержанная 50 танками и большой группой бомбардировщиков. Наши части успешно отразили натиск врага. Огонь по танкам вела вся артиллерия, в том числе и зенитная. В донесениях было упомянуто имя лейтенанта П. Н. Прокофьева. Бойцы и командиры его батареи, выдвинув орудия на прямую наводку, отразили несколько атак, уничтожили 6 вражеских танков.

Превосходство в силах не помогло фашистам сбросить соединения 26-й армии в Днепр, как того требовало гитлеровское командование. Наши войска удержали плацдарм на левом берегу.

Снова в эти трудные дни самоотверженно помогали наземным войскам наши летчики.

На моих глазах 1 августа разгорелся воздушный бой на северо-западных подступах к Киеву. Наша машина медленно двигалась, объезжая воронки, когда показались вражеские самолеты. Дорога опустела: машины и люди пытались укрыться в лесопосадках. Я очень спешил, поэтому мы решили проскочить. Может, повезет? Взглянул на небо. На небольшой высоте прямо на нас со зловещим гулом надвигалась армада «юнкерсов». Я насчитал около 50 самолетов. Было страшно представить, что через несколько минут они весь свой смертоносный груз обрушат на город.

Казалось, ничем не остановить хищную стаю. В бессильном гневе следим за ней взглядом. Но что это? На пути самолетов вспыхнули белые комочки разрывов зенитных снарядов. Боевой порядок воздушной эскадры несколько расстроился. И в это время, как молния в тучу, в фашистскую стаю врезалась небольшая группа наших истребителей. Падает первый «юнкерс», второй, третий… За короткое время 16 вражеских самолетов горящими факелами рухнули вниз. Остальные в беспорядке повернули назад.

Следующую схватку я наблюдал в небе над днепровскими мостами. Здесь фашистские бомбардировщики шли уже под прикрытием «мессершмиттов». Наперерез врагу вылетело несколько наших истребителей. Они рассекли строй бомбардировщиков и стали расстреливать их почти в упор. Фашистские истребители кинулись на выручку «юнкерсам». Но их перехватила тройка юрких «мигов». Наши летчики действовали стремительно, дерзко, смело шли в лобовые атаки. Бешеная воздушная схватка длилась недолго. У фашистов сдали нервы. Сначала один, а за ним и остальные повернули на запад.

Я спросил начальника штаба военно-воздушных сил фронта генерал-майора Я. С. Шкурина, откуда эти летчики, которые так здорово дрались над мостами. Он сказал, что они из 36-й авиационной дивизии ПВО полковника В. В. Зеленцова, и добавил, что наши летчики уже привыкли к таким неравным схваткам.

Лишь к 3 августа противник всеми силами достиг переднего края основной обороны в южном секторе Киевского укрепленного района. Надежды гитлеровцев на плечах наших отходящих частей с ходу ворваться в укрепрайон не сбылись.

175-я стрелковая дивизия заняла оборону юго-восточнее Белогородки, а отряд генерала Матыкина — у Днепра, в окрестностях хутора Мрыги. Командование фронта приказало генералу Рогозному передать эти соединения в состав укрепрайона, а корпусные части и 165-ю стрелковую дивизию переправить на восточный берег Днепра и совместно с 7-й мотострелковой дивизией организовать там оборону, чтобы не дать противнику форсировать реку южнее города.

Бои не стихали. Гарнизоны дотов 28-го отдельного пулеметного батальона укрепрайона и части 147-й стрелковой дивизии полковника Потехина одну за другой отбивали вражеские атаки. Действиями наших войск здесь руководили заместитель коменданта полковник Чернов и заместитель начальника штаба укрепрайона подполковник Лихов. Их видели на самых трудных участках.

Тем временем 26-я армия продолжала отражать натиск мощной вражеской группировки немцев, стремившейся к переправам через Днепр в районах Ржищева и Канева. Учитывая особо важное значение черкасского плацдарма, главком войск Юго-Западного направления приказал командующему фронтом выдвинуть к 3 августа в Черкассы только что сформированное из штаба 8-го механизированного корпуса управление новой, 38-й армии. Командующим армией был назначен отличившийся в боях командир этого корпуса генерал-лейтенант Д. И. Рябышев. Ему были подчинены дивизии, оборонявшие плацдарм и восточный берег Днепра южнее Черкасс.

Командование и штаб фронта пристально следили и за событиями на северо-западных подступах к Киеву.

Как мы и ожидали, фашисты здесь тоже подготовили удар, надеясь разделаться с нашей 5‑й армией и ее соседом слева — 27-м стрелковым корпусом, которые, нависая с севера и северо-востока над рвавшейся к Киеву вражеской группировкой, представляли для нее серьезную угрозу. Наступление гитлеровцы начали на стыке 5-й армии и 27-го стрелкового корпуса. Цель была ясна — отсечь войска нашего правого крыла от Днепра и окружить их на западном берегу реки в районе Коростеня. Это позволило бы врагу, обойдя Киев с севера, форсировать здесь Днепр, что сразу резко ухудшило бы оперативное положение наших войск на всем киевском направлении.

Командующему 6-й немецкой армией удалось создать в полосе наступления почти тройное превосходство в силах. Фашисты не жалели ни снарядов, ни бомб. Атаки продолжались непрерывно, но не сломили оборону советских дивизий. Лишь на отдельных участках враг продвинулся. Однако фашистские части не смогли глубоко проникнуть в тыл 5-й армии. На их пути вместе с частями 27-го корпуса не раз вставали подразделения железнодорожных войск и 4-й дивизии НКВД, охранявшей наши важные тыловые объекты.

Хочется еще раз добрым словом вспомнить воинов-железнодорожников. Ведь это были люди, казалось бы, далекие от боевых дел. Их задача ограничивалась восстановлением разрушенных железнодорожных путей. Но когда потребовалось, каждый из них показал себя отважным и умелым солдатом.

Железнодорожная летучка — небольшой состав из вагонов, оборудованных для ремонтных работ, — двигалась от Малина, когда показалась колонна фашистских танков и автомашин с мотопехотой. Командиру роты (она входила в 32-й отдельный железнодорожный батальон) старшему лейтенанту П. С. Лядскому никто не приказывал вступать в бой. Он действовал по своей инициативе. Это была та самая инициатива, которая так необходима в боевых условиях. Вместо того чтобы уйти от опасности, старший лейтенант повел состав навстречу вражеской колонне. Летучка, конечно, была сейчас же разбита снарядами вражеских танков, но железнодорожники успели спрыгнуть с платформ и занять оборону возле шоссе. Их была горстка, а вооружение — винтовки и гранаты. И все же они не отступили. Колонна остановилась, танки и мотопехота окружили железнодорожников. Командир роты Лядский, раненный в живот, продолжал руководить боем.

Узнав о случившемся, исполнявший обязанности командира 32-го батальона капитан К. И. Хайлюк посадил роту старшего лейтенанта В. И. Бондаренко на другую летучку и поспешил на помощь к окруженным. Вместе с ним отправились военком батальона В. С. Можаров и начальник штаба Т. К. Романенко. По дороге они наткнулись на фашистские танки. Эта летучка тоже была расстреляна в упор. С уцелевшими бойцами Хайлюк все же прорвался к окруженным. В распоряжении капитана оставалась лишь автодрезина с прицепом. Уложив на нее раненых, Хайлюк отправил их под охраной в Малин, а сам с оставшимися бойцами пытался пробиться на станцию Тетерев, чтобы соединиться с железнодорожным батальоном капитана В. К. Сушко. Не удалось. Тогда он вернулся и занял оборону на подступах к Малину, у железнодорожного моста через реку Тетерев. Обстановка была нелегкой: где свои, где противник — Хайлюку было неизвестно.

Приказав срочно готовить мост к взрыву, капитан попытался связаться со штабом бригады, но линия оказалась перерезанной. Лишь с боевым охранением, располагавшимся на станции Пенязевичи, связь пока еще действовала. Вскоре оттуда сообщили: «На подходе фашистские танки и мотопехота, ведем бой». В телефонной трубке слышался треск автоматных очередей и грохот рвущихся снарядов. Связь прервалась. Хайлюк выслал на станцию разведку. Начальник разведывательной группы доложил, что последние бойцы и командиры боевого охранения геройски погибли, отражая атаки вражеских танков и мотопехоты.

Через некоторое время фашисты приблизились к отряду Хайлюка, обрушив на него лавину огня. Железнодорожники взорвали мост и с коротких дистанций пустили в ход противотанковые ружья. Танки вспыхнули дымными кострами.

Противник не ожидал такого отпора и откатился. Потом фашисты обошли разрушенный мост, форсировали реку. Заняв круговую оборону, железнодорожники продолжали борьбу. Кругом был лес. Укрываясь за деревьями, фашисты временами подбирались вплотную к позициям отряда. Танки и автоматчики бросались на реденькую цепь советских бойцов, но каждый раз откатывались, оставляя подожженные машины и убитых.

К вечеру военком батальона Василий Можаров погиб в рукопашной схватке, а капитана Хайлюка, тяжело контуженного, в бессознательном состоянии принесли в путевую железнодорожную будку, где лежали остальные раненые. Когда наступила темнота, начальник штаба Романенко, взявший на себя командование, решил прорываться. Раненых понесли на руках. Но старший лейтенант Лядский попросил оставить его: малейшее сотрясение причиняло ему нестерпимую боль. Он подозвал Романенко, попросил его слабеющим голосом:

— Товарищ капитан, положите рядом со мной автомат и проверьте, есть ли патроны в диске. Гранаты свяжите вместе.

Поняв, что живым старшего лейтенанта все равно не донести, товарищи молча собрали несколько гранат, связали, проверили запалы. Связку положили возле правой руки умиравшего, рядом с его автоматом.

Взглянув на начальника штаба, Лядский глазами указал на грудь. Романенко понял. Он расстегнул карман гимнастерки и бережно достал партийный билет и удостоверение личности. Лядский благодарно кивнул. Романенко повел бойцов в атаку. Штыками и гранатами они проложили себе путь.

Когда отряд уже был в безопасности, издалека донеслась стрельба. В беспрерывном треске автоматов различались редкие короткие очереди: стрелявший берег патроны. Потом перестрелка стихла. А через минуту послышался глухой взрыв. Романенко снял пилотку, бойцы последовали его примеру.

— Да, если умирать, то только так: человеком! — тихо произнес кто-то. Бойцы зашагали вперед.

В штабе фронта мы узнали об этом от самих участников боя. И рассказ их во всех подробностях запал мне в сердце.

С таким же упорством и героизмом сражались все подразделения, оказавшиеся на пути прорвавшихся вражеских частей. В результате фашистским войскам так и не удалось выполнить приказ своего командования — выйти к Днепру и отрезать нашу 5-ю армию от остальных сил Юго-Западного фронта.

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТУРМ

Фашисты не сумели на плечах отходивших дивизий 64-го стрелкового корпуса прорваться к Киеву. Тогда они подтянули тяжелую артиллерию, сосредоточили на узком фронте ударную группировку генерала Обстфельдера в составе более четырех дивизий, усиленных значительным количеством танков, и 4 августа возобновили наступление на Киевский укрепрайон с юго-запада и юга. На поддержку своих сухопутных частей генерал Рейхенау бросил довольно сильную группировку бомбардировщиков. Стремясь помочь ударной группе Обстфельдера, он приказал начать атаки и на остальных участках обороны Киева.

Гитлеровцы основательно подготовились к штурму. Фашистское командование ничего не жалело, чтобы овладеть столицей Украины. Ни днем, ни ночью не затихала канонада. Мощные авиационные налеты следовали один за другим. Враг не скупился на бомбы и снаряды. Позже из немецких документов нам стало известно, что для штурма Киева немцы заготовили в Ровно свыше четырех тысяч тонн боеприпасов, в том числе большое количество бетонобойных артиллерийских снарядов.

Наиболее яростные атаки фашисты предприняли на фронте Юровка, Мрыги против частей 175-й и 147-й стрелковых дивизий, сводного отряда генерала Ф. Н. Матыкина и позиций 28-го отдельного пулеметного батальона капитана И. Е. Кипоренко. Вклинившись на стыке стрелковых дивизий в расположение нашей обороны, фашисты окружили несколько дотов, но их гарнизоны продолжали стойко сражаться. Тяжело пришлось 147-й стрелковой дивизии, оказавшейся на направлении главного вражеского удара. Комендант укрепрайона бросил на поддержку изнемогавшим в неравном бою бойцам ее правофлангового 600-го стрелкового полка свой резерв — 132-й танковый полк (около тысячи человек без танков). Противника остановили. Но в полдень начальник штаба укрепленного района генерал-майор А. А. Мартьянов (бывший начальник штаба 4-го мехкорпуса, с 19 июля сменивший подполковника Епифанова) доложил генералу Тупикову, что гитлеровцы бросили в атаку свежие силы, на этот раз против левофлангового 640-го полка 147-й стрелковой дивизии и отряда генерала Матыкина. Командующий фронтом приказал выдвинуть на помощь Матыкину, подразделения которого оказались в особенно тяжелом положении, находившуюся в резерве 2-ю воздушно-десантную бригаду подполковника К. Ф. Штейна. Бои все чаще завершались рукопашными схватками. Вражеские части, наступавшие вдоль правого берега Днепра, были остановлены, но западнее противнику удалось захватить Виту-Почтовую, Чабаны. Упорные бои завязались за Лесники, Хотив, Гатное и Юровку.

Комендант укрепрайона приказал немедленно выбить прорвавшиеся части фашистов. Командиры 147-й и 175-й стрелковых дивизий С. К. Потехин и С. М. Гловацкий под огнем вражеской артиллерии объезжали полки, создавая ударные группы для контратаки. Почти все политработники находились на переднем крае. Начальник политотдела 175-й стрелковой дивизии батальонный комиссар Кирилл Васильевич Штанев в сопровождении молодого комиссара 632-го стрелкового полка Георгия Павловича Пираторова обходил батальоны, разъясняя стрелкам, артиллеристам, саперам, как важно быстрее прийти на помощь окруженным в дотах боевым товарищам.

Вечером 632-й стрелковый полк дивизии Гловацкого, 600-й и 640-й стрелковые полки дивизии Потехина поднялись в решительную контратаку. Когда под ураганным огнем противника движение замедлилось, вперед бросились командиры и комиссары полков, увлекая за собой подчиненных. Вслед за пехотинцами вручную катили свои орудия артиллеристы. Они били прямой наводкой по вражеским огневым точкам. В донесениях особенно отмечался артиллерийский расчет старшего сержанта Сергея Ивановича Редько, человека решительного и находчивого. Его орудие всегда оказывалось в самом нужном месте и било без промаху.

Командир 630-го легкоартиллерийского полка 175-й стрелковой дивизии майор Иван Семенович Булейко двигался со своими связистами в первой линии контратакующих, на ходу управляя действиями артиллеристов. Вместе с ним оказался рассудительный и спокойный военком штаба дивизии Анатолий Алексеевич Третьяков. Они так увлеклись, что не заметили, как оторвались от своих. Чудом пробились из вражеского кольца.

Это стало обычным явлением: командиры и политработники даже старшего звена стремились идти непременно во главе атакующих. Их справедливо упрекали: ведь это ведет к неоправданным потерям командного состава.

Но такое поведение товарищей не было бессмысленной бравадой. Оно диктовалось тяжелой обстановкой и сознанием долга.

Таким вот смелым, неудержимым в своем порыве запомнился всем военком 147-й стрелковой дивизии батальонный комиссар Федор Андреевич Бабенко. Запыленный, с иссеченным осколками гранат лицом, с неизменной каской на голове и автоматом в руках, он всегда оказывался в самом пекле. Все уже знали, где искать комиссара: там, где тяжелая обстановка. Более опытный и хладнокровный полковник Потехин безуспешно старался сдерживать молодого порывистого комиссара, но и его самого нередко увлекала горячка боя. (Федору Андреевичу выпала трудная доля. Пробиваясь в сентябре из окружения, он был тяжело ранен. Его, бездыханного, подобрали колхозники и чуть было не похоронили в братской могиле. С большим трудом комиссара выходили. По пути к линии фронта он был схвачен фашистами. Бежал, но перейти линию фронта уже не было сил. Пробрался в Запорожье, откуда перед войной по мобилизации ЦК КП(б)У был направлен в Красную Армию. Там ему помогли восстановить силы и перейти линию фронта).

Решительной контратакой части Потехина и Гловацкого на ряде участков потеснили врага. Жаркий бой не обошелся без потерь. Чтобы восполнить их, партийная организация города направила в дивизии большое число коммунистов в качестве политбойцов. Начальником политотдела Киевского укрепрайона был назначен работник ЦК КП(б)У Иван Васильевич Белоус.

Большую поддержку сухопутным частям оказали летчики 19-й и 62-й бомбардировочных, 16-й и 36-й истребительных авиационных дивизий. Вступили в сражение и ополченцы Киева. Два их бронепоезда в ночь на 4 августа совершили внезапный налет на станцию Боярка, где разгромили эшелон с фашистской пехотой и взорвали склад боеприпасов.

Почти в каждом донесении, поступавшем в штаб фронта, упоминались артиллеристы. Командиры стрелковых и пулеметных подразделений, оборонявшихся в районах сел Чабаны и Хотив, благодарили артиллеристов 344-го гаубичного полка под командованием майора Кудлая. Самую высокую оценку получили бойцы противотанковых батарей. Называлось имя командира взвода отдельного противотанкового дивизиона 175-й стрелковой дивизии младшего лейтенанта Федора Перевертайло. Он и его подчиненные, отражая атаку вражеских танков, не покинули огневую позицию даже под угрозой окружения.

Отважно сражались расчеты противотанковых орудий 231-го отдельного артиллерийско-противотанкового дивизиона из дивизии Потехина. Два орудия взвода лейтенанта Михаила Ивановича Виноградова отражали атаки противника на участке 600-го стрелкового полка. Когда стрелковые роты были оттеснены, на пути вражеских автоматчиков оказались две эти пушки. Трижды бросались фашисты к орудиям, пытаясь захватить их, и каждый раз меткий огонь артиллеристов отбрасывал врага. Потеряв десятка четыре солдат, противник обошел отважных артиллеристов с флангов. Только тогда они снялись со своих позиций и все же прорвались к своим.

Левее Виноградова насмерть стояли бойцы другого взвода этой батареи. Фашистские танки здесь лезли напролом. Наводчик Иван Трофимович Афанасьев почти в упор подбил три вражеские машины. Танки начали издали расстреливать орудия. Один за другим гибли артиллеристы.

И вот новая атака. Раненый командир орудия Трофим Минович Троян, оставшийся один, протирая залитые кровью глаза, сам встал к прицелу. Но прицел был разбит. Тогда Троян открыл замок и стал наводить сквозь ствол. Быстро вложил снаряд, дернул шнур. Фашистский танк остановился и задымил. Собрав силы, Троян снова подполз к пушке. Он успел выстрелить еще три раза и подбил три фашистских танка.

Чтобы дать отошедшим частям закрепиться на новом рубеже, навстречу врагу ринулись легкие бронемашины из разведывательного батальона дивизии Потехина. Вел их командир бронероты. лейтенант Иван Власович Шмыгарев. Бронемашины огнем пулеметов отбросили фашистских автоматчиков. Но тут показались танки. Приказав роте отходить, Шмыгарев с двумя бронемашинами (вторую вел Сергей Николаевич Шамаев) вступил в бой. Оба экипажа погибли, но задержали вражеские танки.

С первого же дня вражеского штурма работа в штабе фронта стала еще более напряженной. Приходилось удивляться, как еще люди держатся на ногах. Связь с войсками то и дело прерывалась. Начальник связи фронта генерал Дмитрий Михайлович Добыкин с неимоверным трудом добивался восстановления разрушенных линий. И надо отдать должное — ему это удавалось. Там, где ни один канал связи невозможно было наладить, контакт с войсками поддерживался через специально выделенных офицеров. С риском для жизни они под огнем добирались до частей и соединений, доставляли приказы, а затем с донесениями возвращались в штаб фронта. Таким образом, командование получало возможность своевременно реагировать на изменения в боевой обстановке.

Фашистские атаки под Киевом отличались особыми упорством. Пленный офицер из 95-й немецкой пехотной дивизии на вопрос, почему они не считаются ни с какими потерями, ответил: «Фюрер приказал нам в ближайшие же дни открыть ворота Киева. И мы их откроем любой ценой!»

Не знаю, давал ли Гитлер такой приказ головорезам группы генерала Обстфельдера, но то, что он придавал сражению, развернувшемуся на киевском направлении, большое значение, подтверждается уже тем фактом, что фюрер в эти дни самолично прибыл на Украину и совещался с командованием группы армий «Юг». Фашистские генералы из кожи лезли, чтобы порадовать своего главаря. Пленные утверждали, что 8 августа назначен парад немецких войск в Киеве и на нем будет присутствовать сам Гитлер.

В предвкушении этого парада на Крещатике генерал Обстфельдер, в подчинение которого входили 29-й и 55-й немецкие армейские корпуса, гнал свои войска все в новые и новые атаки вдоль шоссе Васильков — Киев.

Прибывший на командный пункт Юго-Западного фронта маршал С. М. Буденный остался недоволен ходом сражения у Киева. Выслушав доклад генерала Кирпоноса, он сердито воскликнул:

— Нужно не отбиваться, дорогие товарищи, а самим бить противника!

Кирпонос пытался возразить: войска Киевского укрепрайона отвечают противнику непрерывными контратаками. В бой сегодня введены из резерва 2-я воздушно-десантная бригада и один батальон 3-й бригады. Вступили в бой ополченцы Киева и два их бронепоезда.

— Избегайте булавочных уколов, — не успокаивался Семен Михайлович. — Наносите удары мощным кулаком.

Он спросил, почему не вводится в бой 206-я стрелковая дивизия и 3-й воздушно-десантный корпус.

Командующий фронтом объяснил, что дивизию он придержал потому, что обстановка накаляется, а под Киевом эта дивизия пока осталась единственным резервом. Части воздушно-десантного корпуса только начинают прибывать.

Получив заверения, что со следующего дня ответные удары по врагу будут усилены, С. М. Буденный вылетел на свой командный пункт.

На другой день с подходом 6-й бригады 3-го воздушно-десантного корпуса генерал Кирпонос решил ввести в сражение вместе с ней и 206-ю стрелковую дивизию. Они получили задачу помочь войскам Киевского укрепленного района остановить, а затем решительным контрударом разгромить вражескую ударную группировку.

206-ю стрелковую дивизию возглавлял полковник Сергей Ильич Горшков, член партии с 1920 года. После окончания кавалерийской школы в 1922 году он в основном работал в органах управления. Война застала его на посту начальника отдела командного и начальствующего состава Одесского военного округа. Но с первых же дней боев он начал добиваться назначения в войска и так стал командиром дивизии. Ему довелось пережить тяжелые испытания. 206-я дивизия, входившая в 7-й стрелковый корпус, попала в окружение. С огромным трудом Горшков вывел части из кольца. Это было в июле. Теперь пополненная людьми и вооружением дивизия снова направлялась на самый ответственный участок. С. И. Горшков доказал, что по организаторским способностям, энергии, умению воодушевлять людей он не уступает другим, более опытным командирам дивизий.

Большие надежды мы возлагали и на командира 6-й воздушно-десантной бригады полковника Виктора Григорьевича Жолудева. Стремительный, по-юношески стройный, этот 35‑летний офицер имел за плечами большой опыт военной службы (в армию он вступил 15-летним юнцом), принимал участие в боях во время конфликта на КВЖД. В воздушно-десантных войсках Жолудев с 1934 года, командовал отрядом, полком, потом был некоторое время командиром стрелковой дивизии, а накануне войны снова вернулся в воздушно-десантные войска.

Горшков и Жолудев вовремя привели свои соединения в район боя. На рассвете 7 августа они вместе с частями 147-й и 175-й стрелковых дивизий и 2-й воздушнодесантной бригадой при поддержке артиллерии и авиации нанесли контрудар по группировке противника. Фашисты встретили их массированным артиллерийским огнем. Вражеские бомбардировщики, прорываясь через заслоны наших немногочисленных истребителей, сбрасывали свой груз на контратакующие войска. Беспощадной бомбардировке они подвергли и весь укрепленный район. Несмолкаемый гул доносился до города, а пыль и дым от разрывов крупных бомб и снарядов затмили солнце.

Мы несли потери. В числе раненых в этот день оказались начальник артиллерии 37-й армии* генерал, К. С. Степанов, его начальник штаба полковник Васильев, комиссар Киевского укрепрайона Евдокимов и полковник Потехин. Но ни один из них не оставил поле боя. Выбывшего из строя комиссара 728-го стрелкового полка временно заменил военком штаба дивизии батальонный комиссар Третьяков.

Защитники Киева упорно шли вперед, устилая путь трупами фашистских солдат.

Это был страшный путь, но наши люди шли и шли по нему, горя одним желанием — отбросить врага от города.

Снова своим бесстрашием прославились бойцы и командиры полковника С. М. Гловацкого и больше всего — люди 632-го стрелкового полка. Командовал этим полком латыш подполковник Альфред Кришьянович Звайгзне. Случилось так, что один из его батальонов был потеснен противником. В это время на лесной дороге показались Звайгзне и комиссар полка Г. П. Пираторов. Они молча прошли мимо изнуренных бойцов батальона, направляясь к опушке, откуда все еще доносилась пулеметная и ружейная перестрелка. Комиссар обернулся и сказал коротко:

— А ведь там остались ваши товарищи!

Эти слова быстро облетели подразделения батальона, и бойцы забыли про усталость. Взяв винтовки наперевес, они двинулись за командиром и комиссаром.

Стрельба усилилась, пули застучали по стволам деревьев. Бойцы мгновенно обгоняют Звайгзне и Пираторова и с криками ярости бросаются на противника. Завязывается рукопашная.

Комиссар выхватил у фашиста винтовку. Несколько гитлеровцев нашли смерть от его штыка. Но вот комиссар падает. Бойцы бережно поднимают его. А атака все яростнее. Враг от брошен. Соседний батальон спасен от окружения.

— — — —

* 37-я армия была создана в ходе сражения за столицу Украины на базе Киевского укрепленного района. (Командовал ею в это время генерал А. А. Власов, в будущем — предатель. Прим. Ю. Ш.)

Среди особо отличившихся в этом бою людей полка в донесениях были названы имена разведчика Нухчука Кумукова, артиллериста лейтенанта Николая Платоновича Тура, командира батальона старшего лейтенанта Иосифа Афанасьевича Бедусенко, пулеметчиков Ивана Максимовича Лаптева и Ивана Григорьевича Авершина, стрелков Ивана Васильевича Жусевича, Ивана Ивановича Силецкого, Семена Исаевича Чернова, командира отделения Евгения Михайловича Масюка.

Всех героев этих боев не перечислить. Их тысячи и тысячи…

Враг не выдержал наших контратак. Его части начали медленно откатываться назад, а на отдельных участках гитлеровцам пришлось спасаться бегством. Фашистское командование поспешно ввело в сражение свежую пехотную дивизию. Она кое-где потеснила наши части. Но ненадолго. Во второй половине дня советские войска возобновили контратаки. Бои достигли невиданного ожесточения. Населенные пункты то и дело переходили из рук в руки. Распространившаяся среди защитников Киева весть о том, что Гитлер 8 августа назначил парад своих войск на Крещатике, еще больше разъярила бойцов.

— Устроим фашистским гадам «парад»! — кричали они, вновь и вновь бросаясь в контратаку.

Стоять насмерть! — стало законом защитников Киева. Помнится, на участке батальона 3-й воздушно-десантной бригады, переброшенного в район вражеского прорыва, артиллеристы под командованием младшего лейтенанта Кучерова пять раз отбивали атаки наседавших гитлеровцев. Отчаявшись взять батарею в лоб, фашисты обошли ее. Десантники по колено в грязи перетащили орудия на новую позицию и вновь ударили по врагу. На другом участке этого же десантного батальона против семи бойцов сержанта Данчука двинулись шесть фашистских танков, за которыми крались автоматчики. Десантники сосредоточили весь огонь по автоматчикам и вынудили их залечь. А когда первые два танка уже взбирались на бруствер окопа, в них полетели бутылки с горючей смесью и гранаты. Оба танка загорелись, остальные повернули назад. Так повторялось несколько раз. Танки, отойдя на безопасное расстояние, обрушили на десантников огонь пулеметов и пушек. Наши бойцы не отвечали. Но как только фашистские автоматчики поднялись на ноги, из окопов раздались меткие выстрелы. Вражеские солдаты побежали. А танкисты уже не решались без автоматчиков идти в атаку.

Фашисты захватили Новоселицы. Рота капитана Ильина из 600-го стрелкового полка 147‑й стрелковой дивизии скрытно обошла деревню и с тыла бросилась на противника, навязав ему рукопашную схватку. Несмотря на тройное численное превосходство, вражеская пехота не выдержала и в панике бежала под прикрытие своей артиллерии, оставив на поле боя десятки трупов. А тем временем группа бойцов во главе с вожаком комсомольцев дивизии политруком Николаем Корневым прорвалась в тыл вражеского полка и атаковала его артиллерийские батареи.

Был момент, когда на одном из участков подразделения 600-го полка попятились под нажимом превосходящих сил врага. Туда бросился батальонный комиссар Федор Андреевич Бабенко.

— Товарищи! Куда же вы?! — закричал он и рукой показал в сторону города: — Там же Киев! Не пустим в него фашистов! Вперед! За мной!

Стремительной контратакой гитлеровцы были отброшены.

Крепко досаждал врагу 379-й легкоартиллерийский полк этой дивизии под командованием майора Геннадия Михайловича Болобанова. Его артиллеристы славились не только снайперским огнем, но и исключительной дерзостью. Они частенько скрытно располагали свои орудия в засаде, а затем внезапно в упор расстреливали атакующих фашистов.

На позиции дивизии посыпались листовки. Фашисты предлагали защитникам Киева сложить оружие. Но одна из листовок заканчивалась словами: «Артиллеристы-болобановцы, можете в плен не сдаваться: будете повешены».

— Здорово мы им насолили! — радовались бойцы, читая фашистское послание.

На участке соседней 206-й стрелковой дивизии, отбивавшей атаки врага севернее Гатного, все подразделения сражались стойко, но особенно выделялся стрелковый батальон, которым командовал капитан Дмитрий Афанасьевич Ткаченко. Всего 80 человек и две полковые пушки было в этом батальоне, но перед его позициями полегло несколько фашистских рот. А один из стрелковых взводов из роты младшего лейтенанта Алексея Кузьмича Кривоспицкого проник в расположение врага и внезапным налетом ворвался в небольшой хутор, в котором расположилась рота фашистов. В жаркой схватке наши бойцы полностью уничтожили вражеский гарнизон.

Командир артиллерийского взвода 737-го стрелкового полка этой дивизии младший лейтенант Ануфрий Михайлович Федорак, выставив свои орудия на прямую наводку, в упор расстреливал наступавших фашистов. Когда расчет одного из орудий выбыл из строя, командир взвода сам стал к орудию и вел огонь, пока не был сражен осколком вражеской мины.

С беззаветной отвагой дрались гарнизоны дотов, входивших в отдельный пулеметный батальон капитана Кипоренко. Они не покидали своих огневых точек и тогда, когда стрелковые подразделения вынуждены были отходить. Так было у Тарасовки и Юровки, где были расположены доты подразделения младшего лейтенанта Сидора Терентьевича Негрея. Многие из пулеметчиков пали смертью храбрых, но уцелевшие держались до конца.

Участникам киевской эпопеи запомнился бессмертный подвиг гарнизона дота № 205. Я хочу, чтобы об этих людях знали все. Их было шестнадцать: комендант дота лейтенант М. П. Ветров, сержант Музыченко, политбоец Рыбаков, красноармейцы Андриенко, Волкотруб, Гробовой, Квартич, Клочко, Мелешко, Нетунский, Романчук, Осадчий, Опанасенко, Сорока, Ярошенко и Ярошевский — четырнадцать украинцев и двое русских.

На неоднократные предложения окруживших их гитлеровцев сдаться на «почетных условиях» у осажденных был один ответ — огонь. Ни залпы фашистских орудий, выставленных на прямую наводку, ни отсутствие пищи и даже воды не сломили бесстрашный гарнизон. А положение наших бойцов, отрезанных от своих подразделений, было отчаянным.

На шестой день страдания осажденных, казалось, достигли предела: не оставалось даже глотка воды. Кончились патроны. Остались только гранаты. Но ни у кого и мысли не было покориться врагу. Пожилой политбоец Рыбаков прикрепил на наиболее освещенной стене дота подготовленный общими усилиями боевой листок. Может быть, и не очень гладко были написаны заметки, но страстным призывом звучало каждое слово, начиная с вычерченного крупными буквами заголовка: «Дот врагу не сдадим!»

В ночь на 9 или 10 августа, точно не помню, несколько смельчаков из 175-й стрелковой дивизии с боем прорвались к блокированному доту, доставили осажденным пищу, воду, боеприпасы и разрешение покинуть огневую точку. Однако все бойцы гарнизона, в том числе и раненые, категорически отказались оставить свою маленькую крепость. Лейтенант Ветров от имени всех заявил: «Мы поклялись не отдавать дот врагу и клятвы своей не нарушим».

И снова сутками напролет они стояли под вражеским огнем. Только 15 августа частям 175-й стрелковой дивизии полковника С. М. Гловацкого удалось наконец пробиться к доту, и его гарнизон снова оказался в едином строю защитников Киева.

Долгое время мне ничего не было известно о судьбе этих героев. Все считали, что они погибли в последующих боях. Но вот недавно, когда я заканчивал работу над первым изданием книги, мне сказали, что двое из героического гарнизона живы. Бывший младший командир Иван Петрович Музыченко тогда трудился в колхозе села Лемешовка Яготинского района Киевской области; Александр Иванович Квартич работал на одном из минских заводов.

Из прославленных участников событий тех дней остался в живых и Иван Евсеевич Кипоренко — бывший командир 28-го отдельного пулеметного батальона, в состав которого входил гарнизон дота № 205.

Когда защитники Киева отражали вражеский штурм, в боевых порядках сражавшихся батальонов шли политработники не только частей и соединений, но и политотдела только что созданной 37-й армии. На направлении главного удара противника в частях 147-й стрелковой дивизии на самых опасных участках неотлучно находились работники политотдела армии 50-летний батальонный комиссар Константин Моисеевич Кузнецов и старший политрук Александр Георгиевич Болотов. В 206-й стрелковой дивизии работал старший политрук Иван Давидович Слынько, а в 6-й воздушно-десантной бригаде — старший батальонный комиссар Семен Еремеевич Зельдич и вожак комсомольцев нашего фронта батальонный комиссар Хасанби Черкесов. Армейские и фронтовые политработники словом и личным примером вдохновляли бойцов. Когда батальон, на позиции которого прибыл Слынько, был потеснен, старший политрук вместе с командиром части возглавил контратаку, и фашисты были отброшены. Прорвавшиеся в тыл 6-й воздушно-десантной бригады вражеские подразделения были встречены стремительной контратакой тыловых подразделений (в том числе и музыкантского взвода), которые собрал и повел за собой старший батальонный комиссар Зельдич.

Коммунисты — они были всюду первыми. Помню, работники политуправления показали мне партийный билет. Он принадлежал одному из погибших командиров. В партбилете был листок со стихотворением:

Я клянусь — не ворвется

Враг в траншею мою.

А погибнуть придется —

Так погибну в бою,

Чтоб глядели с любовью

Через тысячу лет

На окрашенный кровью

Мой партийный билет…

Не знаю автора стихов. Но строки эти выражали думы всех защитников Киева.

О подвигах защитников Киева писали фронтовая, армейские и дивизионные газеты, рассказывали агитаторы во всех частях фронта. Эти сообщения вдохновляли бойцов и командиров усиливать удары по врагу. Возросла боевая активность соединений 5-й армии и 27-го стрелкового корпуса, сражавшихся на северо-западных подступах к городу. Своими мощными ударами они не позволили войскам 6-й немецкой армии выйти к Днепру,

О 37-й армии, оборонявшей Киев, и 5-й армии, продолжавшей в первой половине августа прикрывать его северо-западные подступы, известный уже читателю Филиппи вынужден был сказать: «Обе эти армии хорошо справлялись с возложенными на них задачами». Генерал Гальдер 8 августа тоже вынужден был отметить в своем дневнике: «Противник поставил нас в неудобное положение» (речь шла о немецких войсках к северо-западу от Киева). Нужно сказать, что соединения 5-й армии своей стойкостью продолжали ставить фашистские войска в «неудобное положение» до третьей декады августа, то есть до тех пор, пока Ставка Верховного Главнокомандования не приказала командованию Юго-Западного фронта отвести эту армию за Днепр в связи с глубоким вклинением войск группы армий «Центр» на гомельском направлении.

Немало огорчений продолжали доставлять фашистскому командованию и соединения 26‑й армии, упорно не пускавшие войска группы генерала Шведлера к днепровским переправам южнее Киева.

Стремясь помочь войскам 6-й и 12-й армий, оказавшимся в тяжелом положении в районе Умани, маршал С. М. Буденный приказал командованию фронта одновременно с отражением штурма Киева подготовить и нанести новый удар силами 26-й армии в направлении на Богуслав, Звенигородка. Возможностей для выполнения задачи, к сожалению, было очень мало. И все же решительные действия наших войск в этом районе всполошили в эти дни даже верховное фашистское командование. Об этом свидетельствует сам начальник генерального штаба немецких сухопутных войск Гальдер, с тревогой отметивший 8 августа в своем дневнике: «Следует обратить внимание на смелость противника при проведении операции на прорыв. Получившийся прорыв (речь идет о прорыве 26-й армии на Богуслав 7 августа. — И. Б.) не только характеризует смелость и дерзость противника, но и создает ряд неудобств для наших войск».

Таким образом, советские войска, сражавшиеся на киевском направлении, повсюду накрепко сковали превосходящие силы врага и изматывали их в ожесточенных боях. Гитлеровское командование не могло смириться с этим. С утра 8 августа оно еще раз возобновило атаки вдоль шоссе Васильков — Киев, введя в сражение новые силы. Именно здесь разгорелись самые жестокие бои, в которые было втянуто значительное количество фашистских танков. Главную тяжесть борьбы с ними приняли на себя артиллеристы противотанковых дивизионов. Сберегая снаряды, они подпускали фашистские машины на 500–400 метров и только тогда открывали огонь. Бойцы и командиры 231-го отдельного противотанкового дивизиона отбили несколько танковых атак. Враг понес большие потери, но и наши артиллеристы гибли один за другим. Возле некоторых орудий осталось по одному человеку, да и те были ранены. Так длительное время один за весь расчет управлялся командир орудия 2-й батареи сержант А. И. Ивашков, пока не упал с перебитыми ногами.

Напряжение боя нарастало с каждым часом. Изнуренные и ослабленные потерями полки 147-й стрелковой дивизии на ряде участков начали отходить под ударами противника. Командир дивизии Потехин обратился в штаб армии за помощью. На помощь его частям была направлена 212-я воздушно-десантная бригада под командованием полковника Ивана Ивановича Затевахина. Когда Затевахин прибыл с передовым батальоном своей бригады, пехота Потехина была уже оттеснена за огневые позиции артиллерии.

Бойцы 344-го гаубичного и 379-го легкоартиллерийского полков не жалели себя, чтобы выручить своих друзей-пехотинцев. Под вражескими снарядами они беглым огнем били по прорвавшимся цепям противника и заставили их залечь. Офицер нашего оперативного отдела, вернувшийся из войск, рассказывал, как в самый критический момент боя артиллеристы с удивлением увидели бодро шагавшего по их огневым позициям полковника с авиационными петлицами. Это и был Затевахин. Попросив артиллеристов прибавить огоньку, полковник развернул свои батальоны. Стоя в окопе, он сквозь густой дым от разрывов снарядов и мин пристально всматривался туда, где залегли вражеские цепи. Комбриг был так увлечен этим, что не обращал внимания на осколки и пули, с визгом рассекавшие воздух над его головой.

— Товарищ полковник, — не выдержал стоявший рядом с ним командир 1-го батальона, — нельзя же так…

— Что ты сказал? — не расслышав, спросил Затевахин.

— Убьют ведь…

— Пуля — дура, говорил Суворов. Не всякая в лоб… Низко пронеслись наши штурмовики, сбрасывая бомбы и поливая фашистов пулеметным огнем. Затевахин надел каску и кивнул стоявшему рядом начальнику своего штаба:

— Давай сигнал!

Взлетели три красные ракеты. Командир десантников выпрыгнул из окопа. Не оглядываясь, он с автоматом в руках бросился вперед. Словно из-под земли поднялись бойцы и командиры с голубыми петлицами. Они опередили полковника, стараясь загородить его своими телами от вражеских пуль. Бросок был настолько стремительным, что немцы не успели организовать огонь. Наши бойцы уже пустили в ход штыки. Гитлеровцы показали спину. Десантники неотступно преследовали их. Но из следующей линии окопов по ним ударили очереди пулеметов и автоматов. Батальоны Затевахина залегли. Дав передохнуть бойцам, полковник снова поднял их. И опять они погнали врага.

Так было во всей полосе сражения. Снова и снова командиры и политработники поднимали людей в контратаки. И опять мы потеряли многих своих боевых друзей. Пал смертью храбрых начальник штаба 3-го воздушно-десантного корпуса, умница и обаятельнейший человек, подполковник Александр Филимонович Коссенюк. «Наш Саша» — так его любовно называли многочисленные друзья.

Еще накануне войны познакомился я с Александром Филимоновичем, часто встречался и разговаривал с ним по телефону во время боев под Киевом. Крепко подружился с ним, как и все, кто хоть раз сталкивался с нашим веселым и отзывчивым Сашей. И вот его не стало…

Смертью героя погиб военком 2-й воздушно-десантной бригады батальонный комиссар Дмитрий Иванович Климов.

В разгар контратаки под Витой-Литовской был ранен командир прославленного сводного отряда генерал-майор Матыкин. Бойцы на руках вынесли генерала с поля боя и доставили в медпункт. Узнав о ранении своего любимого командира, бойцы группы с удвоенной яростью контратаковали врага.

Противник прорвался в пригороды Киева — Мышеловку и Совки, захватил Голосеевский лес и сельхозинститут, вышел на высоты, с которых просматривалась южная часть города. Весть об этом встревожила Ставку. И. В. Сталин вызвал командующего фронтом к прямому проводу. Все происходило в моем присутствии. Кирпонос читал ленту и все больше хмурился.

«До нас, — выстукивал аппарат, — дошли сведения, что фронт решил с легким сердцем сдать Киев врагу, якобы ввиду недостатка частей, способных отстоять Киев. Верно ли это?»

Недоумевающе пожав плечами, Кирпонос велел радистке передать:

«Вам доложили неверно. Мы будем держать его. Однако резервов у нас на этом направлении нет».

Верховный Главнокомандующий посоветовал высвободить резервы за счет армии генерала Костенко. (Бедная 26-я армия! Еще долгое время, больше месяца, Ставка будет уповать на ее малочисленные дивизии как на неисчерпаемый резерв!)

По-видимому, убедившись, что командующий фронтом глубоко осознал все значение удержания Киева для исхода сражения за Левобережную Украину, Сталин закончил разговор уже в более мягком тоне: «Комитет Обороны и Ставка очень просят вас принять все возможные и невозможные меры для защиты Киева».

Кирпонос, взволнованный этим разговором, был полон решимости немедленно и любой ценой отбросить немцев от Киева. К счастью, к этому времени к нам прибыла 5-я воздушно-десантная бригада под командованием Героя Советского Союза А. И. Родимцева.

Имя полковника Александра Ильича Родимцева к началу войны было уже широко известно в военных кругах. Он доблестно воевал в Испании, обладал большим боевым опытом. (Впоследствии Александр Ильич не раз прославится в крупнейших сражениях, станет генералом, дважды Героем Советского Союза).

Командующий фронтом приказал с ходу ввести бригаду Родимцева в бой на участке вражеского прорыва. На следующий день десантники во взаимодействии с частями стрелковых дивизий с исключительным ожесточением контратаковали противника. Под руководством своего храброго и искусного командира бригада сразу же добилась заметного успеха.

В районе Совок нашим контратакующим частям неоценимую помощь оказали две артиллерийские батареи, которые начальник артиллерии Киевского укрепрайона майор Павел Андреевич Сердюк, не терявший присущего ему хладнокровия в самых опасных ситуациях, снял с другого участка и лично привел сюда. Артиллеристы тщательно замаскировали свои орудия и прямой наводкой расстреляли прорвавшегося врага, заставили его отступить.

К концу дня 9 августа сражение за Киев достигло апогея. Враг хотя и бесновался еще, но чувствовалось, что он надломлен, теряет веру в свои силы. Об этом свидетельствовало хотя бы то, что фашисты все чаще шли в атаку пьяные.

По призыву городской партийной организации новые тысячи киевлян пополняли ряды бойцов. В сражение вступили отряды ополченцев Московского, Железнодорожного, Октябрьского и других районов города. Городские организации неустанно заботились о том, чтобы войска были обеспечены всем необходимым для боя.

В сражение на подступах к Киеву втягивалось все больше и больше сил, и нам не без труда удалось объединить все части, оборонявшие город, в новую — 37-ю армию. Реорганизация штаба Киевского укрепрайона в штаб новой армии, начавшаяся в ходе боев, проходила не совсем гладко и отражалась на управлении войсками. Вечером 9 августа генерал Тупиков, выслушав мой доклад об итогах боевых действий за день, приказал мне выехать в Киев, чтобы помочь штабу новой армии.

Не медля ни минуты, я отправился в путь. В штабе армии шла напряженная работа. Лица встречавшихся мне командиров были очень озабоченными. Нового командарма на месте не оказалось. Я представился начальнику штаба генералу А. А. Мартьянову.

Александра Александровича Мартьянова я помнил еще по Военной академии имени М. В. Фрунзе, где я в 1934 году был слушателем, а он преподавателем. О нем отзывались с похвалой. Мартьянов служил в Красной Армии со дня ее основания. Мне, как бывшему кавалеристу, импонировало, что он тоже конник, руководивший на протяжении многих лет штабами кавалерийских частей и соединений. В 1937 году он возглавил штаб кавалерийского корпуса, накануне войны — штаб 4-го механизированного корпуса, со второй половины июля 1941 года успешно руководил штабом Киевского укрепрайона.

Рассказав о цели своего посещения, я попросил генерала познакомить меня с положением войск к исходу дня.

Мартьянов порадовал меня: из Голосеевского леса и сельхозинститута фашисты выбиты, и теперь они уже не смогут оттуда корректировать огонь своей артиллерии по Киеву.

Постепенно оживляясь, начальник штаба стал рассказывать о ходе боев, о принятых командованием армии мерах по отражению вражеских атак. Положение на юго-западных подступах к городу пока по-прежнему чрезвычайно напряженное. У противника еще много сил, он ожесточенно атакует.

Мартьянов с восхищением отозвался о воздушно-десантной бригаде полковника Родимцева. Контратакой ее батальонов, поддержанной сражавшимися на этом участке другими частями, фашисты выбиты из Голосеевского леса.

— Изумили нас ополченцы, — сказал генерал. — Малообученные, необстрелянные бойцы, а дрались геройски. Рота ополченцев Московского района под командованием Кузнецова не отступила даже под угрозой полного окружения. Пулеметные расчеты понесли большие потери, однако оружие не умолкало, пока оставались патроны. Бесстрашие и стойкость показали ополченцы за «вода имени Дзержинского и фабрики имени Карла Маркса во главе со своими директорами Н. Н. Слободским и М. Г. Авасафяном. В бою Авасафян получил несколько ран, но продолжал руководить своим отрядом.

Я сказал, что командующий фронтом очень озабочен большими потерями в десантных бригадах. Мартьянов тяжело вздохнул:

— Да, действительно, десантники не щадят себя в бою, а командиры повсюду стараются показать личный пример. Поэтому бригады понесли значительные потери, в том числе — что особенно горько — в командном составе, но зато, как показывают пленные, фашисты стали панически бояться наших бойцов, одетых в авиационную форму. Фашистская пропаганда для поднятия духа своих солдат распространяет выдумку, будто у русских уже совсем не осталось под Киевом войск и они вынуждены в роли пехотинцев использовать даже летчиков. Пусть брешут. А наши бойцы и командиры с голубыми петлицами совершают чудеса. Пока хотя бы один десантник остается на позиции, она неприступна для врага. И так дерутся не только десантники. Бойцы стрелковых частей, постоянного гарнизона укрепрайона, артиллеристы, саперы и ополченцы словно соревнуются в отваге. Каждый, не задумываясь, пожертвует своей жизнью, чтобы не пропустить врага в Киев.

Я ознакомился с боевыми распоряжениями, отданными штабом армии войскам на следующий день, высказал свои предположения. Прибывшие со мной офицеры штаба фронта проверили работу отделов штаба армии, побывали на узле связи, оказали необходимую помощь. Лишь ночью мы, тепло попрощавшись с начальником штаба, поспешили в Бровары.

В штаб фронта возвратились уже под утро. Даже не успев умыться с дороги, иду к генералу Тупикову. В коридоре сталкиваюсь со своим старым знакомым по Академии Генерального штаба подполковником Глебовым. Иван Семенович тогда прибыл учиться на год позднее меня с должности командира артиллерийского полка. Успешно закончив академию, он, как и я, остался в ней преподавателем кафедры общей тактики. Это был очень способный и образованный офицер, и я относился к нему с искренним уважением.

Мне было известно, что накануне войны он прибыл из академии на стажировку в наш округ. Когда начались бои, Глебов так и остался в 6-м стрелковом корпусе заместителем начальника артиллерии. Вскоре возглавил штаб корпуса. Воевал хорошо. Теперь, в связи с расформированием почти всех корпусных управлений, направлялся в распоряжение Ставки. Встреча с Глебовым меня обрадовала. На мой вопрос, как он здесь очутился и что делает, Глебов грустно улыбнулся:

— Вот отвоевался я, Иван Христофорович. Отправляют в тыл, а я не хочу. Приехал просить начальника артиллерии фронта. Может, возьмет меня снова… Пойду на любую должность, лишь бы остаться на фронте.

У меня сразу мелькнула мысль: вот бы мне заполучить такого помощника!

Я спросил, не согласится ли он поработать в оперативном отделе. Глебов обрадовался:

— С удовольствием!

Я пообещал немедленно уладить этот вопрос. У Тупикова я пробыл недолго. Рассказал ему о том, что еще не ладится в новом армейском штабе. Генерал пообещал укрепить его опытными штабными командирами. Воспользовавшись моментом, я замолвил слово о Глебове, охарактеризовал его с самой лучшей стороны. Тупиков согласился с моим предложением. Глебов стал моим помощником.

Так с тех пор и начал Иван Семенович оперативную работу в крупных штабах.

Я уже собирался уйти, но начальник штаба не отпустил меня.

— У меня для вас есть приятная новость. Он подошел, крепко стиснул мне руку:

— Поздравляю с присвоением генеральского звания. Только что получил телеграмму…

Это была большая радость. Забылись и усталость и бессонные ночи…

А вскоре я испытал еще большую радость. Коммунисты штаба фронта приняли меня в ряды ленинской партии. Так в трудные августовские дни 1941 года сбылась давняя заветная моя мечта.

Противник, не считаясь с потерями, стремился прорваться в Киев и к переправам на Днепре. Утром 10 августа фашисты возобновили атаки вдоль шоссе Васильков — Киев, сосредоточив здесь не менее пяти дивизий.

И снова своей доблестью изумили всех бойцы и командиры десантных бригад. Курсанты школы младших командиров бригады А. И. Родимцева хладнокровно пропустили над своими окопами вражеские танки, а следовавшую за ними пехоту скосили дружным огнем. После' этого они вместе с артиллеристами занялись прорвавшимися танками. Снарядами, гранатами и бутылками с горючим десантники уничтожили десять вражеских машин. На другом участке фашисты сумели прорваться к штабу 6-й воздушно-десантной бригады. Людей в штабе была горстка, но каждый дрался за пятерых. Командир бригады не раз поднимал своих людей в контратаку. И они продержались, пока не подоспела помощь. А в это время командир 2-го батальона бригады капитан С. И. Галанов ударил со своими подразделениями в тыл прорвавшимся фашистам. Группа гитлеровцев была уничтожена. Отважный командир батальона погиб. Бой довел до конца его начальник штаба капитан Б. В. Смолин.

А вообще обстановка для войск 37-й армии в этот день сложилась настолько тяжело, что пришлось послать ей на помощь отдельные подразделения 4-й дивизии НКВД и части из железнодорожных войск фронта. 75, 76 и 77-й строительно-путевые и 31-й мостовой железнодорожные батальоны встретили врага на юго-западной окраине Киева.

Командир 76-го батальона капитан В. К. Куц и комиссар В. М. Ильин повели своих людей — путейцев, слесарей, плотников, землекопов — в атаку в районе Мышеловки. Грудь в грудь они сошлись с фашистами, потеряли многих товарищей, но оттеснили противника. А небольшая группа смельчаков во главе с С. П. Морозовым проникла во вражеский тыл, захватила минометную батарею и открыла из немецких минометов огонь по гитлеровцам, еще более усилив переполох в их рядах. Отважно дрались подразделения железнодорожных строителей капитана Слепкова, старших лейтенантов Комиренко, Юрина, Росся и других славных командиров.

Большую поддержку нашим частям оказали моряки Пинской военной флотилии. Отрядом кораблей командовал капитан 1 ранга П. С. Кравец. Плечом к плечу с воинами регулярных частей героически сражались ополченцы. Страх на врага наводили лихие налеты бронепоезда киевских ополченцев под командой Л. В. Василевского.

Каждый день боя стоил фашистам тысяч погибших солдат. Но и мы теряли лучших своих бойцов и командиров. В ряде частей оставалось совсем мало людей. В полках 147-й стрелковой дивизии, к примеру, теперь насчитывалось всего по 150–200 человек (я имею в виду лишь боевые подразделения — стрелков и пулеметчиков); в 3-й воздушно-десантной бригаде — 375 человек; в прославленном отряде генерала Матыкина — 300 бойцов, несколько больше было в 206-й стрелковой дивизии. Учитывая это, маршал С. М. Буденный направил под Киев из своего резерва 284-ю стрелковую дивизию. Вечером командир дивизии полковник Геннадий Петрович Панков с группой офицеров штаба спешно прибыл на командный пункт 37-й армии, а через день части этого соединения уже вступили в бой в районе поселка Мышеловка, который стал подлинной мышеловкой для значительных сил противника: сотни фашистских солдат так и не выбрались из нее.

С вводом в бой 284-й стрелковой дивизии с новой силой возобновили контратаки войска 37-й армии, и 12 августа враг был сломлен. Защитники Киева начали медленно, но неуклонно теснить его части на юг.

В эти дни к нам прибыло несколько установок неизвестных еще тогда на Юго-Западном фронте «катюш». Утром 15 августа они совершили огневые налеты в полосе наступления 147-й стрелковой дивизии. Уничтожающие залпы «катюш» произвели ошеломляющее действие на врага. Потехин на следующий день доложил, что на тех участках, где были произведены залпы, фашисты в панике покинули свои позиции.

А какое воодушевление вызвало появление реактивных минометов у наших бойцов и командиров!

Успешному отражению вражеского генерального штурма активно содействовали наши славные зенитчики и летчики, хотя действовали они в очень трудных условиях.

Фашистская авиация неистовствовала. Командование группы армий «Юг», теряя с каждым днем надежду на захват города, старалось ударами с воздуха разрушить мосты, прервать пути подвоза и тем самым подорвать дух защитников Киева. Целые стаи бомбардировщиков под прикрытием истребителей устремлялись к городу и переправам. Многократное превосходство в авиации не помогло врагу. Наши летчики в тесном взаимодействии с артиллеристами-зенитчиками зорко охраняли киевское небо. Если некоторым самолетам противника и удавалось достигнуть мостов, то меткий огонь и решительные атаки подоспевших истребителей не давали им вести прицельное бомбометание. Фашисты поспешно сбрасывали свой груз где придется и старались спастись бегством. В результате за все время обороны Киева враг так и не сумел нанести по городу удары, которые нарушили бы налаженный ритм его жизни.

Немалая заслуга в создании надежного противовоздушного щита над Киевом принадлежала руководителям противовоздушной обороны фронта генералу А. И. Данилову и майору В. А. Пеньковскому. В воздушных боях на подступах к Киеву в трудные для города августовские дни вновь отличились летчики 36-й истребительной авиационной дивизии, входившей в состав войск, обеспечивавших противовоздушную оборону столицы Украины.

Всем запомнился случай, происшедший 10 августа. В полдень одинокий советский истребитель патрулировал над южной окраиной Киева. Внезапно из-за солнца появились семь «мессершмиттов». Наши пехотинцы, наблюдавшие с земли, надеялись, что советский летчик уклонится от боя, чтобы дождаться подмоги. Но краснозвездный «ястребок» вдруг резко взмыл вверх и стрелой помчался навстречу фашистским самолетам. В бешеном вихре закружились истребители. Советский летчик вел бой с такой яростью и таким мастерством, что в первые же секунды два «мессершмитта» врезались в землю. Остальные поспешно повернули назад, увидев наши истребители, спешившие на помощь.

Потом мы узнали, что этим храбрецом оказался летчик 2-го истребительного полка 36-й авиационной дивизии комсомолец лейтенант В. Г. Карелин.

Вскоре киевляне стали свидетелями не менее изумительной воздушной схватки. Три советских летчика-истребителя — лейтенант А. Н. Мукомолов, младшие лейтенанты А. И. Борисов и уже знакомый нам Д. А. Зайцев — вступили в бой с 15 «мессершмиттами». Громадный клубок завертелся в небе. Могучий вой авиационных двигателей, беспрерывный треск пулеметных очередей. Из клубка вывалился самолет, закувыркался, падая. Наш? Нет, немецкий. Закрутился, летя в Днепр, второй «мессершмитт». А наши краснозвездные машины, каким-то чудом оставаясь невредимыми, продолжали атаки. Видя, что на помощь советским летчикам спешат товарищи, фашисты обратились в бегство.

На аэродром, где базировалась 15-я авиационная дивизия, напали 18 вражеских бомбардировщиков и 9 истребителей. Навстречу им успели подняться лишь пять летчиков 28-го истребительного авиационного полка: лейтенанты Герой Советского Союза А. Я. Федоров, Бочаров, Парфенов, Трифонов во главе с комиссаром эскадрильи политруком А. В. Руденко. Не раздумывая, пять смельчаков пошли в атаку. Строй фашистских бомбардировщиков рассыпался, несколько самолетов загорелось, а остальные повернули назад, сбрасывая бомбы где придется.

Один из сбитых фашистских пилотов, когда его привели в штаб, воскликнул:

— Ваши летчики — безумцы! Безрассудно идти в атаку при таком неравенстве сил!

Ему напомнили о результатах этой «безумной» атаки. Он пытался все объяснить случайностью. Немецких летчиков, дескать, просто ошеломила эта невиданная дерзость, на которую способны только сумасшедшие.

Где ему было понять душу советского человека! Наши летчики видели неравенство сил и отлично сознавали смертельную опасность, на которую шли. Безумцы? Что ж, о таких писал великий Горький:

«Безумству храбрых поем мы славу!»

Сотни тысяч их сражались за Киев и в итоге неимоверных усилий 16 августа отбросили фашистские дивизии почти к тому рубежу, с которого те начали штурм города.

В дальнейшем на ближайших подступах к Киеву фашистам больше уже ни на шаг не удалось продвинуться вперед, хотя в конце августа они предприняли еще одну решительную попытку прорваться в город.

Неудача ошеломила командующего группой армий «Юг». Он уже стал подумывать о переходе к обороне в районе Киева. По словам генерала Филиппи, фельдмаршал Рундштедт срочно сообщил главному командованию немецких сухопутных войск, что русские под Киевом «собираются разгромить северное крыло группы армий». Фельдмаршал умолял немедленно передать ему хотя бы одну танковую дивизию из резерва и одновременно помочь ударом войск группы армий «Центр» со стороны Гомеля. А когда ему отказали в этом, Рундштедт решил срочно перебросить под Киев части из танковой группы Клейста.

Смертельная опасность, нависшая в первой половине августа над Киевом, не поколебала мужества киевлян, а побудила их еще более усилить помощь фронту. В авангарде, как всегда, шли коммунисты. И хотя в городе осталась лишь четвертая часть всей партийной организации (остальные ушли в ряды Красной Армии, в партизанские отряды), коммунисты были душой любого патриотического начинания.

По их инициативе на заводах было налажено изготовление переносных противотанковых препятствий, колючей проволоки, противотанковых мин, бутылок с горючей жидкостью, ремонтировались стрелковое вооружение, артиллерия, танки, автомашины и даже самолеты. Только в июле и августе на предприятиях Киева было восстановлено 905 боевых машин различного назначения. На ряде заводов было освоено производство минометов и другого вооружения.

Героически трудились транспортники. Железнодорожники и речники под огнем и бомбежками бесперебойно доставляли войскам боеприпасы, продовольствие, эвакуировали раненых.

На одной из днепровских переправ южнее Киева под вражескими обстрелами и бомбардировками водил паром Николай Николаевич Дудка. Потом он ушел с нашими частями, а через два года снова вернулся к родному Днепру. В числе первых он форсировал могучую реку и стал Героем Советского Союза. Столь же самоотверженно работал в Киевском порту в те дни Сергей Дмитриевич Хоменко. Впоследствии он тоже прославился, за боевые подвиги заслужил звание Героя. Оба они так и не расставались с Днепром. Николай Николаевич Дудка работал потом в Киевском речном порту, а Сергей Дмитриевич Хоменко — на Киевской ГЭС.

А разве можно забыть подвиг машиниста В. И. Казанского?! Он был ранен в обе ноги, но не покинул своего поста и, истекая кровью, все же довел эшелон до места назначения.

Своей самоотверженностью трудящиеся Советской Украины вдохновляли бойцов и командиров, укрепляли их стойкость и волю к победе.

Помнится, в тяжелые июльские и августовские дни 1941 года командующие армиями, командиры и политработники соединений докладывали Военному совету фронта, что их буквально осаждают добровольцы. Те, кого не могли зачислить в часть официально, зачастую становились своего рода «подпольными» бойцами. В самые горячие минуты боя командир вдруг обнаруживал, что у него людей стало больше.

Откуда они? Оказывалось, подростки и старики, которых по возрасту не брали в армию, подобрав оружие погибших, шли вместе с красноармейцами в атаку. Как говорят юристы и дипломаты, они становились бойцами де-факто. А потом целые делегации шли к командиру: новички показали себя отважными солдатами, нельзя ли их оставить у нас? И приходилось добровольцев признавать де-юре, по всей форме заносить в списки роты.

Об одном из таких добровольцев рассказал мне командир 45-й стрелковой дивизии генерал Гавриил Игнатьевич Шерстюк.

К одной из стрелковых рот его дивизии во время боев за город Малин пристал ученик средней школы села Рацево Олевского района 15-летний Леня Цыбарь. Бойцы приютили, полюбили ласкового и сообразительного мальчишку, держали его подальше от передовой и поближе к кухне, где он охотно помогал повару. Но однажды, когда рота шла в атаку и дорогу ей преградил вражеский пулемет, неожиданно открывший огонь с фланга, залегшие бойцы увидели маленькую фигурку: прижимаясь к земле, подросток полз к пулемету. Вот он затаился за бугорком всего в нескольких шагах от фашистских пулеметчиков. Воспользовавшись тем, что их внимание было отвлечено в другом направлении, мальчишка поднялся и бросил гранату. Пулемет умолк. Рота дружно поднялась в атаку. Бойцы подбежали к парнишке. Он был ранен.

— Доложили мне об этом, — улыбнулся генерал. — Я, конечно, отругал старшину роты, который пригрел мальчишку, а тот свое: «Товарищ генерал, ведь он герой, наш Ленька!» Не выдержало мое сердце, разрешил оставить парнишку в роте…

Казалось, все школьники и школьницы окрестных городов и сел только и думают о том, как бы убежать на фронт. Естественно, их не пускали. Но многие преодолевали все препоны и шли в бой плечом к плечу со своими отцами и старшими братьями.

Командующий 26-й армией генерал Костенко представил к ордену санитарку Скворчинскую, дочь кузнеца с киевского «Арсенала». Шестнадцатилетняя комсомолка правдами и неправдами добилась зачисления в 14-ю кавалерийскую дивизию. Командарм сообщал, что юная патриотка вынесла из-под огня десятки раненых бойцов и командиров.

В одной из своих старых записных книжек я обнаружил короткую пометку: «12 августа 1941 года. Корсунский район, село Пешки. Колхозница Александра Карповна Собченко вырвала из лап смерти 14 наших воинов». Эта лаконичная запись напомнила мне историю, которая меня взволновала в те суровые времена до глубины души. Когда в первой половине августа наши войска, сражавшиеся в районе Корсуня, были потеснены, в поле у села Пешки остались 12 раненых красноармейцев и два командира. Это видела колхозница Александра Собченко. Ей тогда было 22 или 23 года. Хорошо понимая, что рискует жизнью, она перетащила всех раненых в свою хату. В село ворвались фашисты. Ночью Александра перенесла всех раненых в безопасное место. Прятать и выхаживать раненых советских воинов в селе, сплошь забитом фашистскими войсками, было невероятно трудным делом. Сколько тревог и волнений пережила молодая женщина! Тем более что на смену солдатам тыловых подразделений вскоре в село вступили каратели, которые стали ищейками рыскать повсюду. Но они так и не нашли этот подпольный госпиталь. А вскоре войска 26-й армии отбросили врага, и Александра Карповна передала своих подопечных нашим военным медикам.

Центральный Комитет Коммунистической партии Украины и правительство республики высоко оценили героизм защитников Киева. 17 августа они объявили благодарность личному составу наиболее отличившихся частей и соединений и наградили их Почетными Красным знаменами. На другой день представители трудящихся украинской столицы приехали на фронт, чтобы в торжественной обстановке вручить эти знамена.

В Киеве состоялось собрание партийного актива города с участием представителей войсковых партийных организаций. Решения актива нацелили защитников Киева на новые героические дела.

ОКУНИНОВСКАЯ НЕУДАЧА

Сильно ухудшилось положение нашего правого соседа — Центрального фронта. Во второй половине августа немецко-фашистские войска в его полосе форсировали верховья Днепра и глубоко продвинулись на восток, угрожающе нависая над открывшимся флангом нашего фронта. Со дня на день можно было ожидать выхода крупных сил противника с севера в глубокий тыл 5-й армии с захватом жизненно важных для нее переправ через Днепр.

16 августа нам стало известно, что главком нашего направления С. М. Буденный обратился в Ставку за разрешением отвести 5-ю армию и 27-й стрелковый корпус на левый берег реки. Свою просьбу он обосновывал так:

«Поскольку Ставка решила наступательную операцию из этого района (из района Овруча. — И. Б.) не проводить, оборона его теряет смысл и ослабляет наши войска в неравных боях. Для нас будет более выгодным отвести правый фланг Юго-Западного фронта (5-ю армию и 27-й стрелковый корпус) на восток, за Днепр. Отход правого фланга назрел еще и потому, что соседний Центральный фронт, по имеющимся данным, ведет бой на подступах к рубежу Брянск, Унеча. Чем быстрее мы создадим резервы за правым флангом Юго-Западного фронта, тем более устойчивым будет наше положение. Резервы одновременно необходимы для борьбы за Киев. Тех сил, которые имеются в укрепленном районе, совершенно недостаточно. А между тем, в связи с нашим отходом за Днепр, противник получил возможность подтянуть свежие силы для атаки Киевского укрепрайона. Если Ставкой Верховного Командования будет разрешен отвод нашей 5-й армии и 27-го стрелкового корпуса за р. Днепр, то можно будет вывести в резерв 2–3 стрелковые дивизии и приступить к переформированию семи танковых и моторизованных дивизий. Это даст возможность иметь в резерве еще пару стрелковых дивизий».

Ставка быстро ответила согласием. Через два дня она поставила Юго-Западному фронту задачу прочно удерживать рубеж обороны по левому берегу Днепра от местечка Лоев (севернее Киева) до Переволочной (юго-восточнее Кременчуга). В связи с сокращением протяженности оборонительной линии наш фронт мог теперь вывести в резерв не менее восьми стрелковых дивизий. В этот же день, то есть 19 августа. Военный совет фронта подписал оперативную директиву об отводе 5-й армии и 27-го стрелкового корпуса.

Отход приказывалось осуществить в сжатые сроки. Начав его в ночь на 20 августа, 5-я армия должна была уже к утру 25 августа занять оборону севернее Киева, от местечка Лоев до Глыбова. Движение разрешалось только ночью. Пять ночей — пять переходов.

Поскольку 27-му стрелковому корпусу предстояло преодолеть более короткое расстояние, он в первые три дня отхода войск генерала Потапова должен был удерживать занимаемый рубеж, обеспечивая их левый фланг. Передвижение корпус мог начать лишь с наступлением темноты 22 августа. С выходом корпуса на левый берег Днепра намечалось его 28-ю стрелковую дивизию передать на усиление гарнизона Киевского укрепрайона, а воздушно-десантные бригады 2-го и 3‑го воздушно-десантных корпусов переходили во фронтовой резерв.

Так был задуман этот маневр. Проследим теперь, как войска его осуществили.

Частям 5-й армии, находившимся в тесном боевом соприкосновении с превосходящими силами противника, надо было незаметно оторваться от них, чтобы без помех отойти за Днепр. К чести генерала Потапова и его штаба, они сумели хорошо организовать дело. Гитлеровское командование так и не смогло воспрепятствовать отходу армии. Филиппа вынужден был признать: «Как и прежде, эта армия противника сумела, усилив сопротивление с фронта, ввести в заблуждение командование действовавших против нее немецких соединений и скрыть подготовку к отходу, чтобы затем внезапно отступить на всем фронте».

Когда вражеская разведка обнаружила начавшийся отвод советских дивизий из района Коростеня, противник с целью перерезать пути их движения предпринял яростные атаки вдоль реки Тетерев, но наши левофланговые войска, в том числе подразделения 4-й дивизии НКВД, успешно отбили эти удары.

Фашистам так и не удалось перерезать далеко растянувшиеся пути отхода 5-й армии.

Совершенно иначе произошло с 27-м стрелковым корпусом. Генерал П. Д. Артеменко и его штаб плохо организовали отход своих частей. Они явно недооценили реальные возможности противника помешать этому ответственному и сложному маневру. К сожалению, и штаб фронта не предусмотрел этой угрозы. Командующий 6-й немецкой армией немедленно воспользовался нашим просчетом. Узнав через свою разведку о начавшемся передвижении советских частей, не отличавшемся ни скрытностью, ни четкостью, он приказал командиру 11-й танковой дивизии генералу Штапфу опередить их с выходом к Днепру. Сильная подвижная группа Штапфа устремилась по единственному шоссе на правом фланге корпуса. Генерал Артеменко почему-то поручил прикрывать эту дорогу не 28-й горнострелковой дивизии генерал-майора К. И. Новика, которая опиралась своим правым флангом на эту важную коммуникацию, а 171-й стрелковой генерала А. Е. Будыхо, находившейся ближе к Киеву. Пока выделенный Будыхо подвижный отряд в составе стрелкового полка и одного дивизиона из 357-го легкоартиллерийского полка пробирался сквозь забитую тылами лесисто-болотистую местность, фашистские танки успели далеко проскочить по шоссе, которое вело к единственной в этом районе мостовой переправе через Днепр у села Окуниново.

На пути танков успел развернуться только 2-й дивизион 357-го артиллерийского полка. Фашисты наткнулись на его батареи в районе села Иванкова. Одну из батарей атаковало около десятка танков. Два из них артиллеристы успели уничтожить, но и сами почти все погибли в огненном смерче, который обрушили на них фашисты.

Лишь у последнего орудия, замаскированного плетнем, оставался один-единственный боец. Когда танки приблизились, пушка ожила. Две вражеские машины вспыхнули. Остальные остановились и открыли ураганный огонь. В это время группа автоматчиков обошла орудие. Еще можно было уйти, но артиллерист не сделал этого. Когда вражеские танки снова двинулись, он подбил третью машину. Позади орудия пылала хата. Искры сыпались на бойца, обжигали его. А он продолжал стрелять. Вот еще один танк задымил. Пушка замолчала — кончились снаряды. Фашисты кинулись к орудию. Артиллерист поднялся, погрозил им кулаком и, пошатываясь — он был ранен, — направился в горящую хату. Смерть предпочел плену. Когда подоспели наши, на месте недавнего боя они нашли случайно уцелевшего раненого бойца. От него и узнали, что здесь произошло. Назвал он и имя наводчика, который один управлялся у пушки. Фамилия его мне запомнилась — Бригада. К сожалению, я больше ничего не смог узнать об этом герое.

Народная мудрость гласит: «Тот, у кого сердце из стали, может иметь доспехи из дерева». Славный артиллерист действительно обладал стальным сердцем, а точнее, сердцем советского патриота. Таких людей может сломить только смерть.

Фашистские танки мчались по шоссе. Возле Горностайполя, у моста через реку Тетерев, с ними в бой вступил небольшой отряд пограничников, которым руководил лейтенант Сергей Угляренко. Горстка бойцов несколько часов сдерживала врага. Лишь к утру фашисты смогли двинуться дальше. Во второй половине дня, смяв немногочисленные подразделения из 4-й дивизии НКВД, они вышли к Окунинову. В 18 часов автодорожный мост через Днепр оказался в руках у противника.

Узнав об этом, даже Кирпонос потерял свойственное ему хладнокровие. Он гневно стучал кулаком по лежавшей на столе карте:

— Как можно было допустить такое!

Начальник штаба фронта доложил, что связь со штабом 27-го корпуса нарушена. Делается все, чтобы связаться непосредственно с дивизиями и переправить их на левый берег Днепра севернее Киева. Начальнику инженерных войск генералу Ильину-Миткевичу отдано приказание перебросить к югу от Окунинова, куда выходят соединения 27-го стрелкового корпуса, все находящиеся под рукой плавсредства Днепровского речного пароходства. Навстречу переправляющимся через Днепр фашистским танкам направлены на автомашинах два инженерно-саперных батальона с большими запасами противотанковых мин.

Кирпонос удовлетворенно кивнул:

— Это хорошо. Вы, Василий Иванович, возьмите под свой личный контроль переправу двадцать седьмого корпуса. И надо принимать срочные меры для уничтожения окуниновского моста и захваченного противником плацдарма. И вот еще что: срочно создавать оборону по Десне у Остра. Что мы туда можем выделить?

Тупиков сказал, что поблизости находятся рота морской пехоты, 212-я воздушно-десантная бригада и зенитная батарея из дивизии Мажирина.

Кирпонос признал, что этого мало. Распорядился немедленно перебросить туда часть сил с других участков, в том числе из Киевского укрепрайона, в первую очередь из 41-й дивизии генерала Г. Н. Микушева и из воздушно-десантных корпусов. А в район Окуниново было решено послать толкового командира из штаба фронта: пусть разберется и обстоятельно доложит, что там произошло.

— И не медлите, Василий Иванович, — нетерпеливо махнул рукой Кирпонос, — идите и отдавайте распоряжения.

Что же случилось на окуниновской переправе?

Посланный туда начальник штаба ПВО фронта майор В. А. Пеньковский вернулся мрачный и словно постаревший. Вот что он рассказал.

Мост охранялся двумя зенитными артиллерийскими дивизионами и небольшим подразделением из 4-й дивизии НКВД Ф. М. Мажирина. В ночь накануне прорыва немецких танков командующий 37-й армией почему-то снял и перебросил на другой участок один из артдивизионов. На обоих берегах реки возле моста силами местный жителей были подготовлены прочные оборонительные сооружения: несколько дзотов, соединенных ходами сообщения, стрелковые окопы. Но они пустовали: подразделения, которые должны были занять их, не прибыли. Не было здесь и ни одного противотанкового орудия.

Беспечность дошла до того, что, когда к вечеру 23 августа у моста показались вражеские танки, зенитчики открыли по ним огонь… шрапнелью. Оказывается, командир дивизиона не позаботился даже о том, чтобы на батареях имелись снаряды, пригодные для стрельбы по таким целям. Танки, которым шрапнель не принесла никакого вреда, раздавили батареи на правом берегу и понеслись на мост. Навстречу им бросилась горстка артиллеристов из взвода управления. Бутылками с горючей жидкостью они подожгли две машины и погибли под гусеницами остальных.

По досадно сложившимся обстоятельствам мост не удалось взорвать, хотя к взрыву все было заблаговременно подготовлено. Командир саперного подразделения имел прямую телефонную и телеграфную связь со штабом фронта. Когда показались фашистские танки, он вызвал меня по телефону, но, как только начал докладывать, линия прервалась. Тут же удалось связаться с ним по аппарату Морзе. Но и на этот раз телеграфист не успел отстукать распоряжение на взрыв — линия внезапно вышла из строя. Мост так и не был взорван. Вот когда я с особой остротой осознал, что значит способность командира своевременно проявить инициативу и смело принять разумное решение, отвечающее сложившейся обстановке…

Посланные из района Броваров резервные инженерно-саперные батальоны срочно выехали к городу Остер, переправились через Десну, успели взорвать все мосты в междуречье Днепра и Десны и заминировать дорогу от Окуниново на Остер. Этим они на время задержали дальнейшее продвижение танковой колонны противника.

Были сразу же приняты меры для уничтожения окуниновского моста. Первыми попытались это сделать авиация и моряки военной флотилии. Ночью корабли устремились к мосту, но были отброшены плотным огнем артиллерии. Моряки пошли на хитрость: стали пускать по течению плавучие мины. Если хотя бы одна из них коснулась опоры моста, он рухнул бы. Но фашисты предусмотрели эту опасность. Они следили за рекой и вовремя вылавливали плывущие мины.

Еще раньше кораблей к мосту прорвались наши самолеты. Но попробуй с высоты попасть в тонкую ниточку моста! Многие летчики, не считаясь с опасностью, проносились над самой целью, но ни одна бомба не попала…

Лейтенант Сергей Колыбин только что вернулся на аэродром, когда его вызвал командир авиационной дивизии. Генерал сказал ему, что мост так до сих пор и не взорван.

— Поручаю эту задачу вам. Вы понимаете, насколько она ответственная?

— Все ясно, товарищ генерал.

Два самолета поднялись в воздух и взяли курс на Окуниново. Ведущим был Колыбин. За ним следовал младший лейтенант Василий Олейник.

Пробившись сквозь огневой заслон, Колыбин снизил машину до предела и полетел над самым мостом. Обе бомбы легли точно. Стальные фермы рухнули в реку.

Очевидцы рассказывали, что именно в это время «ил» загорелся. Пылающий самолет, не сворачивая, несся над шоссе, а потом врезался в колонну вражеских машин.

(Как же я был рад услышать недавно, что этот славный летчик, которого мы считали погибшим, каким-то чудом остался в живых!)

В день захвата окуниновского моста я, выполняя поручение генерала Кирпоноса, позвонил командарму и передал категорический приказ командующего фронтом: решительными действиями возможно быстрее уничтожить переправившиеся части противника, не дать им закрепиться на берегу Днепра.

Командующий 37-й армией заверил, что выполнит задачу. Однако те незначительные силы, которые он направил к плацдарму, не могли исправить положения.

А когда под нажимом штаба фронта командарм приступил к более решительным действиям, время было упущено.

К сожалению, командующий 5-й армией генерал Потапов на первых порах не смог уделить должного внимания ликвидации плацдарма — в те дни он отводил свои войска за Днепр, а это была задача сложная.

Теперь мы принимали все меры, чтобы выкурить противника с левого берега. Для этой цели было привлечено немало сил и средств обеих армий, большая часть нашей авиации. Иногда казалось, что все живое сметено с плацдарма. Но стоило нашим подразделениям пойти в атаку, их встречал плотный огонь. Путь нашим бойцам преграждали непролазные болота, а гитлеровцы укрывались в густых перелесках.

Пока это была единственная наша неудача в сражении за Днепр. На огромном протяжении среднего течения реки наши войска прочно удерживали восточный берег, и только возле Окуниново медленно росла опасная опухоль. Это была большая угроза в той чрезвычайно трудной обстановке, которая стала складываться к концу августа. Стратегическое положение нашего фронта все ухудшалось. Несмотря на отход 5-й армии, ее правый фланг оставался открытым — немецкие войска группы армий «Центр» продвинулись далеко на восток. В случае их поворота на юг, а многие признаки подтверждали, что гитлеровцы готовятся к этому, они могли выйти в глубокий тыл нашего фронта.

Угроза назревала и на южном крыле. Главные силы группы армий «Юг» — 17-я полевая и 1-я танковая армии — развернулись вдоль западного берега Днепра вплоть до Днепропетровска и интенсивно готовились к форсированию реки.

В центре фронта, на выступе огромной днепровской дуги, наши войска упорно удерживали на западном берегу оперативный плацдарм, центром которого являлась столица Советской Украины. Хотя положение в этом районе после успешного отражения вражеского генерального штурма упрочилось, командование фронта не могло решиться на ослабление обороны Киева, тем более после захвата фашистами переправы у Окуниново, сравнительно недалеко от города.

Учитывая сложившуюся оперативно-стратегическую обстановку. Военный совет решил перенести командный пункт фронта в Прилуки, чтобы находиться ближе к тем участкам, где ожидалось в ближайшем будущем развертывание решающих событий.

Мне с группой офицеров приказано было оставаться в Броварах, пока первый эшелон управления фронта не прибудет на новое место. Перед отъездом начальник штаба приказал пристально следить за ходом боев по ликвидации окуниновского плацдарма.

Но время было уже упущено. Враг закрепился, накопил силы. Пришлось срочно принимать меры для укрепления обороны Киева не только с юга и запада, но и с севера.

ГУДЕРИАН ПОВОРАЧИВАЕТ НА ЮГ

Все большую тревогу вызывали у нас события за правым крылом нашего фронта. Глубоко вклинившись на восток, фашистские войска группы армий «Центр» достигли Стародуба и Почепа.

Как впоследствии выяснилось, в ставке Гитлера в августе шли длительные споры, на каком стратегическом направлении сосредоточить основные усилия. Большинство видных немецких генералов торопилось с наступлением на Москву. Но Гитлер не мог на это решиться до исхода сражения за Киев, за Украину. И он требует «во что бы то ни стало обрушить удар по войскам 5-й армии и действующим западнее и восточное Киева соединениям советских армий и уничтожить их прежде, чем они успеют отойти на подготовленную в тылу оборонительную позицию». Далее он поясняет: «Возражение, что в результате этого мы потеряем время и наступление на Москву будет предпринято слишком поздно или что танковые соединения по техническим причинам не будут тогда в состоянии выполнить эту задачу, является несостоятельным. Ибо после уничтожения русских войск, как и прежде, угрожающих правому флангу группы армий „Центр“, наступление на Москву будет провести не труднее, а легче».

Наше командование вовремя разгадало намерения врага. Еще 19 августа Г. К. Жуков, возглавлявший в тот период войска Резервного фронта, послал Верховному Главнокомандующему такую телеграмму:

«Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на путях к Москве, имея на своих флангах Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.

Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов, Конотоп, Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс…

Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крепкую группировку в районе Глухов, Чернигов, Конотоп. Эшелон прикрытия сосредоточения сейчас же выбросить на р. Десна.

В эту группировку необходимо включить:

1. До 1000 танков, которые собрать за счет мехкорпусов Закавказского военного округа, танков резерва Главного Командования и в дальнейшем — танков 300 взять с Дальнего Востока.

2. До 10 стрелковых дивизий.

3. 3–4 кавалерийские дивизии.

4. 400–500 самолетов, собранных за счет Закавказского военного округа, военно-воздушных сил Военно-Морского Флота и военно-воздушных сил Московской зоны ПВО.

Если ставить себе более активный способ противодействия этому очень опасному действию противника, всю предлагаемую группировку нужно срочно собирать в районе Брянска, откуда и нанести противнику удар во фланг…»

Ответ последовал незамедлительно:

«Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигов — Конотоп — Прилуки считаем правильным. Продвижение немцев в эту сторону будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. Как известно, одна колонна противника уже пересекла Унечу и вышла на Стародуб. В предвидении такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются другие меры, о которых сообщим особо. Надеемся пресечь продвижение немцев. Сталин. Шапошников».

Верховный Главнокомандующий, возлагая большие надежды на только что созданный Брянский фронт, решил максимально усилить его, чтобы он смог быстро разгромить глубоко вклинившуюся в юго-восточном направлении 2-ю танковую группу Гудериана. 24 августа И. В. Сталин в разговоре по прямому проводу спросил командующего фронтом генерала Еременко: «…Не следует ли расформировать Центральный фронт, 3-ю армию соединить с 21-й и передать в ваше распоряжение соединенную 21-ю армию?.. Если Вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать (Брянскому фронту. — И. Б.) еще несколько полков авиации и несколько батарей РС. Ваш ответ?»

Ответ Андрея Ивановича был в его духе — твердым и решительным: «Мое мнение о расформировании Центрального фронта таково: в связи с тем что я хочу разбить Гудериана и безусловно разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечить, а это значит прочно взаимодействовать с ударной группой, которая будет действовать из района Брянска. Поэтому прошу 21‑ю армию, соединенную с 3-й армией, подчинить мне…»

Ставка немедленно передала А. И. Еременко обе армии Центрального фронта, объединив все их силы, как и просил он, в одну (21-ю) армию, а также часть своих скудных резервов.

Советское командование приняло меры и к тому, чтобы как-то прикрыть обнаженный правый фланг Юго-Западного фронта в направлениях на Конотоп и Бахмач, куда были нацелены войска Гудериана. От нас потребовали за счет крайне ограниченных сил и средств фронта срочно сформировать новую, 40-ю армию.

Командующим этой армией был назначен генерал-майор Кузьма Петрович Подлас. Мы все его хорошо знали. Бывшего инспектора пехоты округа с первых же дней войны можно было увидеть на различных, обычно наиболее критических участках сражения: с присущим ему спокойствием он выполнял ответственные поручения командования фронта. Как-то ему пришлось даже объединить и возглавить руководство группой войск. Это был проверенный в боях генерал, и, когда Ставка приказала срочно сформировать новую армию, Кирпонос, глубоко уважавший Подласа, сказал ему:

— Ну, Кузьма Петрович, очередь за тобой. Бери армию, более достойного кандидата я не вижу. — Вспомнив, что армия-то существует пока на бумаге, поправился: — Вернее, формируй армию как можно быстрее. Время не ждет.

Армия создавалась в спешке. Поначалу в нее вошли 135-я и 293-я стрелковые, 10-я танковая дивизии и 2-й воздушно-десантный корпус. 135-я стрелковая дивизия читателю уже знакома: она вела беспрерывные бои от самой границы, и не трудно представить, в каком находилась состоянии, когда ее передавали Подласу из 5-й армии. 293-я стрелковая дивизия только еще сколачивалась из прибывавших на фронт пополнений. Танковая дивизия, костяк которой был выведен в июле на формирование, успела к этому времени получить лишь несколько десятков боевых машин. Ну, а о воздушно-десантных бригадах читатель знает: они побывали в жарких боях за Киев, где понесли немалые потери.

Из средств усиления армия располагала лишь несколькими десятками орудий 5-й истребительно-противотанковой бригады.

28 августа генерал Подлас смог доложить командованию фронта, что он уже располагает кое-какими реальными силами. В тот же день перед ним была поставлена задача — немедленно преградить путь войскам Гудериана, заняв оборону севернее Конотопа и Бахмача на рубеже Шостка, Короп, Малое Устье и далее по реке Десне до Степановки.

В связи с тем что соединения, включенные в состав новой армии, стягивались с различных участков фронта, они подходили в назначенные районы неодновременно и вынуждены были сразу же вступать в сражение с прорвавшимися к Десне танковыми и моторизованными дивизиями Гудериана.

К концу августа на 125-километровом фронте от Шостки до Воловицы (южнее Мены) оказались две стрелковые дивизии — 293-я и 135-я. Занимали они оборону уже под ударами противника. В особенно тяжелом положении оказалась 293-я: противник, воспользовавшись брешью, образовавшейся в стыке между 40-й армией и 13-й армией Брянского фронта, обошел правый фланг дивизии и нанес удар с востока, в тыл ее частям. Надо отдать должное полковнику П. Ф. Лагутину и его подчиненным. Необстрелянные бойцы проявили изумительную стойкость. Ни рейды фашистских танков по тылам дивизии, ни психические атаки фашистских автоматчиков не сломили их. Генерал Подлас двинул на помощь частям Лагутина подоспевшие части 2-го воздушно-десантного корпуса и 10-й танковой дивизии. И противник был задержан, а на ряде участков даже потеснен. Этому очень помог усилившийся нажим соединений Брянского фронта на Новгород-Северский. Самоотверженные атаки войск южного крыла нашего соседа, безусловно, несколько облегчили положение 40-й армии.

Успешно начавшееся на первых порах наступление войск Брянского фронта настолько перепугало Гудериана, что он не постеснялся обратиться за помощью в штаб группы армий «Центр», который поспешил подбросить ему новые танковые и моторизованные соединения.

Короче говоря, справедливость требует признать, что своими решительными атаками войска Брянского фронта многое сделали для своего южного соседа. И все-таки в конечном счете они не достигли поставленной перед ними основной цели, не задержали движения танковой группы Гудериана. 2 сентября Ставка снова со всей категоричностью потребовала от А. И. Еременко: «Гудериан и вся его группа должны быть разбиты вдребезги. Пока это не сделано, все Ваши заверения об успехах не имеют никакой цены. Ждем Ваших сообщений о разгроме группы Гудериана».

Дальнейший ход событий показал, что Ставка переоценила возможности войск Брянского фронта.

Неудачно складывалась обстановка в полосе только что переданной в состав Брянского фронта 21-й армии. Между ней и главными силами фронта увеличивался разрыв. Противник все больше теснил войска армии на юго-восток. В прорыв хлынули правофланговые соединения 2-й полевой немецкой армии. Они угрожающе надвигались на Чернигов, в тыл дивизиям нашей 5-й армии, занимавшим оборону вдоль восточного берега Днепра от Лоева до окуниновского плацдарма. Военный совет фронта потребовал от генерала Потапова принять срочные меры, чтобы не допустить противника к Чернигову. Командарму было приказано загнуть правый фланг 31-го стрелкового корпуса от Днепра на восток, а к северу от Чернигова выдвинуть 15-й стрелковый корпус.

От Потапова поступали тревожные донесения. Чтобы помочь командарму, Военный совет фронта решил немедленно направить в 5-ю армию М. А. Бурмистенко и автора этих строк с небольшой группой штабных командиров.

Наши машины проехали Нежин, Куликовку. Ранним утром 31 августа мы были у моста через Десну южнее Чернигова. Здесь нас ждал представитель штаба армии. Над городом поднимались клубы черного дыма. Нам объяснили, что противник беспрерывно бомбит город. Главная цель этих налетов — сорвать подход наших подкреплений с южного берега Десны к линии фронта.

Не успели мы добраться до центральной части города, как в воздухе появились группы «юнкерсов» в сопровождении истребителей. Они пикировали на жилые кварталы. Рушились, пылали дома. Но вскоре фашистских варваров постигло заслуженное возмездие. Подоспевшие с ближнего аэродрома наши истребители отважно кинулись в бой. Многие из вражеских летчиков нашли свой бесславный конец на черниговской земле.

Выбравшись за город, мы по полевой дороге доехали до лесного массива, в глубине которого расположился штаб армии. Генерал Потапов ждал нас.

Бурмистенко выслушал взволнованный доклад командарма. Армии тяжело. Войска ее, вытянутые на 150-километровом рубеже, на левом фланге прилагают много усилий, чтобы ликвидировать окуниновский плацдарм, а на севере с трудом сдерживают четыре вражеские дивизии, рвущиеся к Чернигову. Гитлеровцы сейчас в 15 километрах от города. Им противостоят здесь лишь ослабленные боями 62-я и 200-я стрелковые дивизии 15-го стрелкового корпуса. На помощь к ним подходят два полка 45-й стрелковой дивизии, которые командарм снял с обороны на Днепре, и 204-я воздушно-десантная бригада. Как только эти войска приблизятся к линии фронта к северу от Чернигова, 15-й стрелковый корпус перейдет в наступление, чтобы отбросить противника от города. Вот если бы добавить ему танков и помочь фронтовой авиацией…

— Ну вот видите, Михаил Иванович, — заметил Бурмистенко, — не так уж плохи дела у вас.

Затем член Военного совета сообщил, что из района Сум в 5-ю армию уже начало прибывать пополнение. По возвращении в штаб фронта он попросит генерала Кирпоноса привлечь в помощь армии бомбардировочную и штурмовую авиацию фронта. К сожалению, подбросить танки неоткуда: в резерве их нет.

Вместе с командармом возвратились в Чернигов, на юго-восточной окраине которого размещался штаб 15-го стрелкового корпуса. Над городом не прекращались воздушные бои. На наших глазах несколько фашистских бомбардировщиков прорвались к станции. Бомбы падали неподалеку от эшелонов, из которых выгружались первые маршевые роты, прибывшие из Сум.

На командном пункте корпуса нас встретил полковник Михаил Ильич Бланк. Это он вывел из окружения части 87-й стрелковой дивизии, героически сражавшейся у границы. Теперь Бланк назначен командовать 15-м стрелковым корпусом (прежний командир генерал-майор И. И. Федюнинский возглавил 32-ю армию Западного фронта).

Михаил Ильич всегда отличался энергией и оптимизмом. Вот и сейчас его доклад члену Военного совета фронта был проникнут глубокой убежденностью, что корпус отстоит Чернигов.

Бурмистенко спросил о настроении людей, о том, как организуется воспитательная работа, хватает ли боеприпасов, как с питанием личного состава в боевой обстановке. Поинтересовался он и тем, насколько своевременно оказывается медицинская помощь раненым и удается ли быстро эвакуировать их с поля боя. С присущей ему чуткостью и вниманием член Военного совета старался вникнуть во все стороны жизни и боевой деятельности корпуса. Его советы были деловыми, конкретными.

Вскоре мы вернулись в Прилуки. Бурмистенко подробно информировал Военный совет фронта о положении в районе Чернигова и о принятых мерах. Все обещания, которые он дал командующему армией генералу Потапову, были немедленно выполнены.

В первых числах сентября у нас прибавилось хлопот в связи с дальнейшим отходом 21‑й армии Брянского фронта. Под нажимом противника она оказалась в стыке армий Потапова и Подласа.

Всем мало-мальски сведущим в оперативном искусстве известно, как трудно в боевой обстановке организовать взаимодействие на смежных флангах армий даже внутри одного фронта. А когда в одной полосе оказываются армии, подчиненные разным фронтам, дело усложняется во много раз.

Командующий 21-й армией генерал В. И. Кузнецов к тому же не позаботился сразу установить тесную связь со своими новыми соседями — 5-й и 40-й армиями, информировать их командование о своих планах. Несогласованность в действиях смежных войск ослабляла их усилия, чем и пользовался противник.

Наконец вечером 6 сентября маршал Шапошников сообщил, что Ставка решила подчинить 21-ю армию командованию Юго-Западного фронта. Но к тому времени положение на нашем северном фланге стало чрезвычайно тяжелым.

БОРЬБА НА ФЛАНГАХ

Тучи над нашими головами сгущались. Сведения, которыми мы располагали, свидетельствовали о том, что гитлеровское командование к началу сентября 1941 года нацелило против Юго-Западного фронта не только те войска, которые до этого наступали на киевском направлении, но и крупные силы с московского стратегического направления и с южного крыла группы армий «Юг». Как выяснилось впоследствии, в ударе против северного крыла наших войск участвовало свыше 8 пехотных, 3 танковых и 3 моторизованных дивизий, а против южного крыла в районе Кременчуга противник сосредоточил 12 пехотных, 4 танковые и 3 моторизованные дивизии. Кроме того, в полосе от Окуниново до Кременчуга враг имел, не считая оперативных резервов, 20 пехотных, 1 танковую и 3 охранные дивизии.

По самым минимальным расчетам, гитлеровское командование на киевском стратегическом направлении создало более чем двойное превосходство над силами Юго-Западного фронта. А если учесть все выгоды оперативного расположения вражеских войск и их абсолютное превосходство в танках и авиации, то станет ясным, в каких неимоверно тяжелых условиях мы оказались.

К тому времени все более рельефно стал вырисовываться замысел гитлеровского командования — ударами сильных группировок по внешним флангам выйти в глубокий тыл основных сил нашего фронта с целью их окружения. Наиболее тревожно, как уже знает читатель, обстановка складывалась на севере. В то время как армии южного крыла Брянского фронта пытались уничтожить оставленный Гудерианом мощный заслон, на нашу небольшую по своему составу, только что сформированную 40-ю армию обрушились главные силы его танковой армии. Наши войска прилагали героические усилия, чтобы задержать танковую армаду в междуречье Сейма и Десны, к северу от Конотопа и Бахмача. Командование фронта направляло сюда все свои резервы, но остановить врага не удавалось. 40-я армия с тяжелыми боями медленно отходила на юг.

Наше командование, естественно, основное внимание уделяло событиям на этом крыле фронта. И хотя имелись признаки, что гитлеровцы что-то затевают и на юге, мы за свой левый фланг тревожились меньше. Считали, что здесь нашим войскам будет легче отбить противника — все-таки линия обороны пролегает по Днепру, вдоль широкой водной преграды, которую фашистам не так-то просто преодолеть. К тому же мы рассчитывали, что если удастся задержать танки Гудериана на севере, то не достигнет цели и вражеское наступление на юге. К югу от Киева оборону продолжали держать растянутые на широком фронте дивизии 26-й и 38-й армий. В августе они сумели пресечь все попытки противника форсировать Днепр, и командование имело основание полагаться на их стойкость.

Даже когда генерал-майор Н. В. Фекленко, только что сменивший генерал-лейтенанта Д. И. Рябышева на посту командующего 38-й армией, доложил, что юго-восточнее Кременчуга, в районе Дериевки, войска 17-й немецкой армии переправились на левый берег и захватили небольшой плацдарм, командующий и штаб фронта отнеслись к этому относительно спокойно. Приказав командарму решительными действиями ликвидировать плацдарм и пообещав помочь резервами, Кирпонос по-прежнему всю энергию отдавал руководству действиями войск северного крыла фронта. А там дела шли все хуже. Опасность нависала не только над 40-й армией, но и над войсками 5-й армии. Ее далеко выдвинутые на северо-запад 15-й и 31-й стрелковые корпуса, подковообразный фронт которых проходил севернее Чернигова, у Любеча упирался в Днепр и далее по его берегу тянулся до Сорокошичей. Оказались под угрозой окружения. Первые признаки этого появились еще в начале сентября, когда войска 2-й немецкой армии форсировали Десну юго-восточнее Чернигова и захватили плацдарм в районе Вибли. Одновременно дивизии 6‑й немецкой армии усилили нажим со злополучного окуниновского плацдарма. К 5 сентября они прорвались в район села Максим, где имелась переправа через Десну. Если бы фашистам тогда удалось здесь форсировать реку, они получили бы возможность соединиться со своими частями, обошедшими Чернигов с востока, и уже тогда главные силы нашей 5-й армии оказались бы отрезанными от остальных войск фронта. Ценой огромных усилий бойцы и командиры 228-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник Виктор Георгиевич Чернов, сорвали попытки врага переправиться через реку. К сожалению, это не ликвидировало угрозу. У фашистов оставалась возможность продвигаться к Чернигову по западному берегу Десны, перехватывая пути отхода дивизиям 31-го стрелкового корпуса.

Противник удерживал плацдарм в районе Вибли. Немецкие части успели здесь крепко зарыться в землю. А сил, чтобы их выкурить, у нас не хватало. Неоднократные контратаки стянутых сюда двух батальонов 62-й стрелковой дивизии и подразделений 204-й воздушно-десантной бригады не дали результатов. Вражеская авиация висела над полем боя и не давала нашим бойцам поднять головы. Генерал Потапов приказал командиру 15-го стрелкового корпуса любой ценой отбросить врага за Десну. Полковник М. И. Бланк лично возглавил атаку. Подразделения понесли большие потери, Бланк погиб, а плацдарм так и не был очищен.

Назревала необходимость отвести 5-ю армию за Десну и за счет сокращения фронта и высвобождения резервов улучшить ее оперативное положение. Но генералу Потапову разрешили лишь несколько выпрямить линию обороны 31-го стрелкового корпуса. Эта мера существенно не меняла положения армии.

Правильно оценив обстановку, главнокомандующий войсками Юго-Западного направления 4 сентября доложил Ставке, что противник создал на флангах Юго-Западного фронта охватывающее положение и угрожает прорывом в глубокий тыл его войскам. В связи с этим С. М. Буденный просил выделить фронту необходимые резервы, а если Ставка не располагает ими, разрешить вывести по две дивизии из Киевского укрепрайона и 26-й армии. Начальник Генерального штаба в тот же день сообщил, что Верховный Главнокомандующий не возражает против такой перегруппировки сил внутри фронта.

Мы в штабе фронта понимали, что этих мер далеко не достаточно. Сражение, приобретавшее все более широкий размах, сразу же, как губка влагу, поглощало наши небольшие резервы, создаваемые за счет ослабления сил на пока не атакованных участках. А ведь по наиболее ослабленным местам нашей обороны враг в любой момент мог навести удары.

Верховное командование делало все, чтобы помочь нам. К числу принятых им решительных мер следует, как я уже говорил, отнести объединение Центрального и Брянского фронтов в руках генерала Еременко, передачу ему резервов Ставки с единственной задачей разгромить войска Гудериана. С этой же целью была спешно создана 40-я армия, которая должна была выправить положение на стыке фронтов. Однако и у Ставки возможности были ограниченны.

Главком направления, внимательно следивший за событиями на нашем фронте, своевременно разглядел опасность, которую таил вражеский плацдарм юго-восточнее Кременчуга. 4 сентября С. М. Буденный связался с Кирпоносом.

— Промедление с ликвидацией плацдарма у Дериевки смерти подобно, — сказал маршал и категорически потребовал сбросить гитлеровцев с левого берега Днепра. Для оказания помощи командарму Фекленко он рекомендовал направить ответственных представителей фронта.

Кирпонос приказал мне вызвать к нему начальника артиллерии М. А. Парсегова, начальника автобронетанкового управления В. Т. Вольского и заместителя начальника штаба ВВС В. М. Лозового-Шевченко.

— Поедут к Фекленко, — пояснил он. — Вы тоже готовьтесь отправиться вместе с ними.

К счастью, все оказались на месте. Мы собрались в кабинете командующего. Здесь уже были Кирпонос, Бурмистенко, Рыков и Тупиков. Кирпонос сказал, что Военный совет поручает нам помочь командованию 38-й армии ликвидировать кременчугский плацдарм противника.

— Мы просто не в состоянии отсюда, из Прилук, уделить должное внимание этой очень важной операции. Разберитесь на месте и сделайте все, чтобы задача была выполнена. Регулярно докладывайте о ходе событий не только в штаб фронта, но и непосредственно главкому.

— Прошу вас, товарищи, — добавил М. А. Бурмистенко, — позаботиться о том, чтобы все бойцы, командиры и политработники армии глубоко осознали важность стоящей перед ними задачи. Ведь если противник сможет оттуда прорваться навстречу войскам Гудериана, весь наш фронт окажется под угрозой катастрофы.

Прощаясь, командующий фронтом сказал мне:

— Вы, товарищ Баграмян, отвечаете за организацию работы, а также за своевременную информацию. Первый ваш доклад ждем завтра к исходу дня.

Выезжали мы в разное время. От штаба фронта до Козельщины, где располагался командный пункт 38-й армии, было около 180 километров. Однако добирался я на машине почти весь день. Ехать пришлось большей частью по грунтовым дорогам, раскисшим после длительных дождей. КП армии разыскал с большим трудом: мы старались как можно лучше маскировать расположение своих штабов, чтобы уберечь их от ударов с воздуха.

Генерал Николай Владимирович Фекленко встретил меня радушно. Мы старые знакомые. Еще в тридцатых годах вместе служили в 5-й кавалерийской дивизии: я — начальником штаба дивизии, он — командиром механизированного полка. Николай Владимирович уже тогда пользовался авторитетом за деловитость, прямоту, решительность. За отличную подготовку полка он был награжден орденом Ленина. В 1940 году Фекленко назначили командиром танковой дивизии, а в начале 1941 года — командиром формировавшегося 19-го механизированного корпуса. Николай Владимирович отличился в боях уже в первые недели войны и был удостоен ордена Красного Знамени. За неделю до нашей встречи по рекомендации генерала Кирпоноса его назначили командующим 38-й армией.

Человек правдивый и открытый, Фекленко сразу же признался, что на этот раз противник перехитрил его. Незадолго до захвата плацдарма на восточном берегу Днепра в междуречье Псла и Ворсклы немцы высадили крупный десант на острове Кролевиц вблизи Черкасс и сумели создать впечатление, что именно здесь они готовятся форсировать Днепр, используя остров как трамплин для броска. Поэтому значительная часть сил армии (три дивизии из семи) была стянута в этот район. Остальные соединения занимали оборону на широком фронте. А в последние дни Фекленко перебросил под Черкассы свою единственную резервную дивизию. Враг и воспользовался этим. Он выбрал для удара самое слабое место — днепровский берег между реками Псел и Ворскла, где оборону на фронте в 54 километра держала одна стрелковая дивизия. На участке форсирования оказался с нашей стороны всего один стрелковый полк. А противник только в первом эшелоне бросил до двух пехотных дивизий. У генерала Фекленко поблизости не оказалось никаких резервов. В первые два дня сопротивление переправившемуся через Днепр противнику смогли оказать лишь располагавшиеся здесь части 300-й стрелковой и подоспевшие подразделения 34-й кавалерийской дивизии полковника А. А. Гречко, переданной в состав армии из резерва главкома Юго-Западного направления. Командир стрелковой дивизии полковник П. И. Кузнецов попытался маневрировать силами, перебросить кое-что с других участков. Но сделать это в условиях, когда ему приходилось оборонять очень широкий фронт, было почти невозможно. Пользуясь своим многократным численным превосходством и господством в авиации и артиллерии, противник оттеснил наши подразделения от берега. Когда сюда подошли направленные из резерва части 5-го кавкорпуса и 304-я стрелковая дивизия, переправившиеся войска противника успели основательно закрепиться на захваченном плацдарме. К нашему прибытию на левом берегу Днепра было уже около пяти вражеских дивизий. Им противостояли наши две стрелковые дивизии и кавалерийский корпус, который еще в пути понес значительные потери от фашистской авиации. Было ясно, что этими силами не ликвидировать вражеский плацдарм. Нужно было подтянуть новые войска, танки, артиллерию с достаточным запасом снарядов. О первых своих впечатлениях я немедленно доложил по телефону генералу Тупикову и просил его ускорить усиление 38-й армии необходимыми подкреплениями, обещанными главкомом направления.

Вечером вся наша группа была в сборе. Я коротко ознакомил товарищей с обстановкой, рассказал о разговоре с Тупиковым и предложил выехать в войска. На мою долю выпала 304-я стрелковая дивизия. Сопровождавший меня офицер оперативного отдела армии, видимо, хорошо знал дорогу, вел уверенно, не заглядывая в карту. По пути на нас несколько раз пикировали вражеские истребители. К счастью, все обошлось благополучно. Проводник показал нам на курган, возвышавшийся над местностью: там размещен наблюдательный пункт командира дивизии. Когда мы были еще довольно далеко от него, ударила фашистская артиллерия. Курган скрылся в дыму. Казалось, на нем ничего не осталось. Пользуясь тем, что местность скрывала нас от глаз противника, мы на машине подъехали вплотную к кургану. Бойцы несли на носилках тяжелораненого полковника. Это был начальник артиллерии дивизии.

Бойцы, исправлявшие поврежденные линии, показали, куда идти. Вскоре я спустился в глубокую траншею. Здесь было несколько офицеров и вместе с ними рослый представительный генерал. Назвав себя, я в ответ услышал:

— Командир дивизии генерал-майор Пухов.

Кто мог предположить тогда, что этот тихий, медлительный человек окажется настоящим героем, что 13-я армия, которой он будет командовать, прославится своей доблестью в Курской битве…

Кстати, уже в первые месяцы войны я пришел к убеждению, что подлинные качества командира раскрываются только в бою. Бой — самый строгий экзаменатор, определяющий, кто на что способен. Здесь, в огне и испытаниях, сразу выделяются отважные и талантливые командиры, способные в сложнейшей обстановке вести за собой и учить людей побеждать. Нередко среди них приходилось встречать таких, которые в мирное время в силу склада характера и других личных качеств ничем особенно не отличились. А вот на войне вдруг ярко проявились их лучшие стороны: мудрость, воинская смекалка, мужество, твердая воля. Таким был и Николай Павлович Пухов.

…Я спросил у Пухова, как идут дела. Ответ услышал не сразу. Вытащив носовой платок и вытерев с лица пот, смешанный с пылью, генерал сказал:

— Похвастаться нечем. За три дня продвинулись на один-два километра. Сделаем бросок — противник отвечает бешеными контратаками и не успокаивается, пока снова не оттеснит нас. Уж очень давит авиация. Да и немецкая артиллерия свирепствует и, как видите, загнала нас в яму… Вот взгляните, что сейчас будет.

Генерал по ступенькам поднялся на бруствер окопа и протянул мне бинокль. С разных сторон из-за высоток ударили наши орудия. Видно было, как впереди веером разворачивалась серия разрывов. Пыль и дым закрыли горизонт. Цепь разрывов переместилась дальше. Противник не отвечал. Только со стороны Днепра на небольшой высоте показались самолеты, закружили над нашими батареями. Открыли огонь несколько зенитных орудий и счетверенных пулеметов. Словно извиняясь, командир дивизии пояснил:

— Это все, что у нас есть для борьбы с авиацией. Несмотря на бомбежку, артиллеристы продолжали стрельбу. Но она стала заметно слабеть: видно, не обошлось без потерь.

— Смотрите, наши пошли в атаку. — Пухов показал рукой на северные скаты лежавшей впереди высотки.

Маленькие серые фигурки поднимались по склону. Грохот орудий усилился, послышался треск пулеметов и винтовок. Передняя цепь бойцов достигла гребня высоты, перевалила за него. За ней поспешила следующая. И вдруг вся высота исчезла в серо-буром облаке разрывов вражеских бомб, мин и снарядов. Вскоре десятка два танков показались на гребне и медленно поползли вниз. Бойцы, отстреливаясь, перебежками отходили под прикрытие своей артиллерии.

— А у меня ни одного танка, — сказал командир дивизии. — Вот так заканчивается почти каждая наша атака.

Да, было очевидно, что без танков, сильной артиллерии и авиации здесь ничего не добиться. Наступать в таких условиях бессмысленно.

Связавшись по телефону с командармом, я упросил его разрешить командиру дивизии до подхода подкреплений воздержаться от дальнейших атак. А пока пусть закрепится на достигнутом рубеже, приведет части в порядок, организует подвоз боеприпасов. Фекленко согласился.

Бой затих. Пухов вызвал командиров полков. Спокойно и деловито, без малейшей нервозности, разговаривал генерал с подчиненными. Ставя им новые задачи, добивался от каждого командира осмысления обстановки, глубокого понимания места и роли своего полка в связи с переходом дивизии к обороне.

Вскоре я возвратился на командный пункт армии. Посоветовался с другими представителями фронтового командования, уже успевшими побывать на многих участках. Они были такого же мнения, как и я. Мы рекомендовали генералу Фекленко приостановить атаки по всему рубежу, а сами обо всем доложили С. М. Буденному и М. П. Кирпоносу.

Осознав бесполезность дальнейших атак столь малыми силами, главнокомандующий приказал прекратить их и тем временем подготовить новый контрудар с привлечением не только сил армии, но и всех поступающих в ее распоряжение резервов. Начало контрудара было назначено на утро 8 сентября. Из войск 38-й армии в нем должны были участвовать 5-й кавалерийский корпус с 34-й кавдивизией и четыре стрелковые дивизии. Главком из своего резерва выделял только что сформированные три танковые бригады и несколько авиационных полков.

Задача была не из легких. И не только потому, что противник имел больше сил, чем смогло сосредоточить командование нашего фронта. Времени на подготовку контрудара отводилось немногим больше суток. А танковые бригады и зенитные артиллерийские части еще только начали прибывать в район Полтавы. При этом все планирование подготовки контрудара легло на плечи малочисленной группы офицеров оперативного отдела штаба армии во главе с полковником М. И. Потаповым.

Поздно вечером 6 сентября войскам были отданы боевые распоряжения. Командарм решил нанести два удара по сходящимся направлениям. Один — силами четырех стрелковых дивизий вдоль левого берега реки Псел на Келеберду. Другой — на левом фланге армии, на фронте Порубай, Озеры — во фланг и тыл закрепившемуся на плацдарме противнику, с одновременным выходом на его переправы. Эта задача возлагалась на 5-й кавалерийский корпус, усиленный 3-й и 142-й танковыми бригадами и 47-й танковой дивизией, имевшей всего около 30 боевых машин.

Принимая такое решение, командарм исходил из того, что на подготовку контрудара отводилось очень мало времени, его не хватило бы на значительные перегруппировки войск. Избранные Фекленко направления ударов требовали минимального передвижения частей, что очень важно при острой нехватке времени. Это соображение было резонным, и мы согласились с решением командующего.

Однако оказалось, что даже без серьезной перегруппировки войск армия не смогла к назначенному сроку закончить подготовку к атаке. Несмотря на форсированные марши, вновь прибывавшие в армию соединения и части не успевали выйти в исходные районы. Командующему фронтом пришлось перенести время наступления.

Пока мы готовили контрудар на левом фланге армии, противник форсировал Днепр южнее Кременчуга. Переправившуюся немецкую пехотную дивизию поддержали части с ранее захваченного плацдарма. А у нас Кременчуг оборонял всего один полк 297-й стрелковой дивизии, Силы были слишком неравными. Город оказался в руках врага. Переправив сюда еще одну пехотную дивизию, он попытался развивать наступление на север, но настойчивыми контратаками частей 297-й стрелковой дивизии полковника Г. А. Афанасьева был остановлен севернее Кременчуга.

Получив 9 сентября донесение о том, что дальнейшее продвижение противника в этом районе надежно остановлено, Фекленко снова переключил все внимание на подготовку контрудара на левом фланге своей армии. Не ожидало серьезной опасности со стороны Кременчуга и командование фронта. Имея от разведки сведения о том, что в районе дериевского плацдарма выявлен разведывательный батальон 9-й танковой дивизии, оно предположило, что именно сюда придут и главные силы танковой группы генерала Клейста. Здесь-то и даст им бой ударная группировка нашей 38-й армии. Но у врага, как мы потом увидим, были совсем другие планы…

Окунувшись с головой в подготовку контрудара 38-й армии, мы с неослабевающим вниманием продолжали следить за развитием событий и на северном крыле нашего фронта. Каждый из нас понимал, что именно там сейчас решается исход сражения на киевском направлении. Удастся ли войскам 40-й армии выстоять перед танковой лавиной Гудериана?

Находясь в штабе Фекленко, мы, конечно, не могли представить себе всех подробностей боев в том районе. Эти подробности я узнал впоследствии из рассказов начальника штаба фронта генерала Тупикова и моего заместителя полковника Захватаева, с которыми мне довелось беседовать после возвращения в штаб фронта. Многие детали помогли мне восстановить и сохранившиеся документы.

Вот что происходило в тот период на нашем северном крыле. В первой декаде сентября 40-я армия продолжала оказывать упорнейшее сопротивление войскам Гудериана, которые при мощной поддержке авиации неизмеримо превосходили ее в танках и артиллерии, а также в маневренности своих сил. Две недели наши части удерживали танковые и моторизованные дивизии врага в междуречье Десны и Сейма.

После войны Гудериану стыдно было признать, что значительные силы его танковой группы в начале сентября 1941 года были скованы активными контратаками всего одной советской дивизии — 293-й стрелковой полковника П. Ф. Лагутина, поддержанной несколькими десятками танков 10-й отдельной танковой дивизии Героя Советского Союза генерала К. А. Семенченко. Одну нашу стрелковую дивизию фашистский генерал стал выдавать за четыре, а такого количества войск, как известно, не было во всей 40-й армии.

Гитлеровское командование, совсем не ожидавшее столь упорного сопротивления советских войск, забеспокоилось. Генерал-полковник Гальдер в те дни отнюдь не в радужных тонах оценивал успехи Гудериана. Он записал в своем дневнике: «2-я танковая армия в ходе своего наступления через р. Десна своим левым флангом настолько вцепилась в противника, что ее наступление на юг приостановилось. Она вынуждена была даже оставить уже захваченные участки местности».

Первые успехи 40-й армии настолько обнадежили генерала Кирпоноса, что он решил одну из ее дивизий — 135-ю стрелковую генерала Ф. Н. Смехотворова — перебросить на выручку 5-й армии, положение которой все более ухудшалось из-за глубоких вклинений противника на черниговском и остерском направлениях. Враг стремился рассечь ее войска и, окружив их, выйти в тыл нашей 37-й армии, оборонявшейся непосредственно у Киева. Оторванные в то время от штаба фронта, мы никак не могли понять: почему Кирпонос медлит с отводом соединений Потапова? Позднее я узнал, что Ставка упорно не давала разрешения на это. В Москве, по-видимому, еще сохранялась надежда, что наступлением войск Брянского фронта все же удастся отбросить противника от Десны.

7 сентября командующий Юго-Западным фронтом вынужден был послать в Ставку специальное донесение, в котором доказывал, что медлить нельзя. Начальник Генерального штаба запросил мнение маршала Буденного. Тот решительно поддержал ходатайство командования фронта. Наконец 9 сентября маршал Шапошников сообщил: «Верховный Главнокомандующий санкционировал отвести 5-ю армию и правый фланг 37-й армии на реку Десна». Но к тому времени фашистские войска уже успели закрепиться на берегах Десны. Соединения Потапова оказались между двух огней: с фронта на них наседали войска 6-й немецкой армии, в тылу — части 2‑й.

А утром 10 сентября танки Гудериана нанесли удар и по 40-й армии. Они наступали на узком участке. Стальной таран всей своей мощью бил в одну точку. Генерал Подлас донес об этом в штаб фронта, попросил помощи. Но во фронтовом резерве не оставалось ни одной дивизии.

Войска 40-й армии стояли насмерть. Они не отступили. Фашистские танки пробили себе путь только между Батурином и Конотопом, где уже не оставалось ни одного нашего бойца. Геройски дрались части 10-й танковой дивизии. Когда на участке ее 10-го мотострелкового полка на остатки роты лейтенанта Петрова двинулись 17 фашистских танков и бронетранспортеров, 9 оставшихся в живых бойцов во главе со своим командиром не отступили. Они встретили вражеские машины гранатами и бутылками с горючей жидкостью. С позиций соседней роты видели, как протекал этот бой. Почти все герои сложили голову, но их гибель дорого обошлась фашистам: 9 атаковавших танков и бронемашин были уничтожены.

Выложив путь трупами своих солдат и осветив его факелами горящих танков, Гудериан устремился на Ромны, находившиеся в глубоком тылу нашего фронта. Остановить вражеские бронированные колонны было уже некому.

На исходе 10 сентября передовые части 3-й немецкой танковой дивизии генерала Моделя соединились со сброшенным в Ромнах воздушным десантом. Фронт нашей 40-й армии оказался рассеченным надвое: ее 2-й воздушно-десантный корпус отошел в полосу соседней 21-й армии, а остальные силы, удерживая Конотоп, закруглили к югу свой разорванный фронт.

Хотя вражеские танки свалились в Ромны как снег на голову, находившиеся в городе небольшие подразделения спецвойск и тыловых учреждений не сложили оружия.

Они заняли круговую оборону отдельными очагами и дрались до конца. Даже Гудериан был вынужден признать этот факт. Он пишет, что когда прибыл в город, занятый его 3-й дивизией, то «проезд был возможен только в бронированной машине».

О прорыве дивизий Гудериана в глубокий тыл нашего фронта я и мои товарищи, находившиеся в эти дни в 38-й армии, знали очень мало. В тот день, когда танки Гудериана от Конотопа устремились на Ромны, на юге, где мы были тогда, войска ударной группы 38-й армии после авиационной и артиллерийской подготовки утром начали атаку. К сожалению, авиации и артиллерии у нас было явно недостаточно, поэтому огневую систему противника не удалось подавить. Наступающие дивизии были встречены очень плотным огнем, яростными контратаками, но это не остановило их. Они продолжали наступление. Порадовал 5-й кавалерийский корпус генерала Ф. В. Камкова, который на самом левом фланге медленно, но настойчиво теснил противника к Днепру. Наибольших успехов достигли в этот день части 34-й кавалерийской дивизии полковника А. А. Гречко.

Мы спешили ликвидировать вражеский плацдарм, понимая, что этим облегчим положение всего фронта: тогда удар танковой группы Гудериана, не поддержанный с юга, будет не так опасен. К сожалению, ударная группа 38-й армии, отбивая непрерывные контратаки фашистских войск и неся большие потери от вражеской авиации, продвигалась все медленнее. Нужно было максимально усилить нажим. Все представители командования фронта находились в наступавших войсках. Утром 12 сентября я снова направился в дивизию Пухова. До его командного пункта добрался с большим трудом: вражеская авиация не давала никакой возможности ехать по открытой безлесной местности. Пришлось машину оставить в укрытии. Мы не раз залегали в воронках: немецкая артиллерия прочесывала огнем всю местность.

На этот раз мы встретились с Пуховым как старые знакомые. Он был настроен весьма оптимистически, хотя его части продвинулись совсем немного.

— Если бы хоть раз как следует побомбить фашистов, — сказал генерал, — они давно оказались бы в реке.

По моему предложению генерал Фекленко выделил на поддержку 300-й и 304-й стрелковых дивизий несколько эскадрилий штурмовиков в сопровождении истребителей. Это в какой-то мере помогло. Части Пухова снова двинулись вперед.

Не прекращались упорные атаки наших войск и на остальных участках вражеского плацдарма. Мы не теряли надежды сбросить врага в Днепр.

Во второй половине дня позвонил генерал Фекленко и попросил меня срочно вернуться на его командный пункт. Здесь я услышал неприятную весть. Пока мы пытались очистить плацдарм у Дериевки, генерал Клейст скрытно переправил в район Кременчуга свои танковые и моторизованные дивизии. Утром 12 сентября они навалились на один из полков 297-й стрелковой дивизии, рассекли ее фронт и устремились на север, в общем направлении на Хорол. В полосе их наступления у нас было совсем мало сил. И конечно, нетрудно было догадаться — Клейст устремился навстречу Гудериану, передовые части которого к тому времени были уже далеко южнее Ромн.

Что танковая армада Клейста попытается ринуться на соединение с войсками Гудериана, нетрудно было догадаться. Но мы были уверены, что противник двинет свои танки именно с того большого плацдарма, которым он располагал между реками Псел и Ворскла, что именно с этой целью фашисты так настойчиво расширяли его, наводили за ним понтонные мосты. В этом мнении еще больше укрепил нас и тот факт, что именно здесь 10 сентября были захвачены пленные из группы Клейста.

Одним словом, мы не сумели своевременно вскрыть сосредоточение танков Клейста в районе Кременчуга и не смогли поэтому определить участок, на котором они нанесут удар. Это был, конечно, большой просчет. Теперь в тыл главных сил нашего фронта неудержимо рвались уже две из четырех немецких танковых групп, имевшихся на всем советско-германском фронте.

Ныне, когда все происходившее в те дни предельно прояснилось, невольно приходишь к мысли: даже если бы наша разведка и помогла нам разгадать, где нанесет удар танковая группа Клейста, то все равно вряд ли мы смогли бы предотвратить ее прорыв. Слишком велико было у врага общее превосходство в силах и средствах. Ведь к тому времени, когда сюда подошла 1-я немецкая танковая группа (четыре танковые и три моторизованные дивизии), фашисты против южного крыла нашего фронта уже сосредоточили около двадцати дивизий. И всему этому противостояли лишь пять стрелковых и четыре кавалерийские дивизии 38-й армии. В пехоте и артиллерии противник почти в три раза был сильнее, а в авиации и особенно в танках это превосходство было многократным.

Надо сказать, что для такого сосредоточения сил фашистам благоприятствовала обстановка, сложившаяся у нашего левого соседа. Войска Южного фронта к этому времени были оттеснены за Днепр до самого его устья.

Прикрываясь этой широкой водной преградой, командование группы армий «Юг» оставило там лишь небольшой заслон, а основную массу войск 17-й полевой армии и 1-й танковой группы собрало в мощный кулак, которым и нанесло удар с юга навстречу соединениям Гудериана.

К чести малочисленных войск 38-й армии, они и в таких тяжелых условиях дали достойный отпор врагу на плацдарме между реками Псел и Ворскла и вынудили противника отказаться от намерения повести наступление на этом наиболее выгодном для него направлении.

Контрудар, который с исключительным упорством и яростью осуществляли там войска генерала Фекленко, вынудил врага искать другой участок для прорыва и перенести туда усилия своих войск.

Фекленко я застал в мучительном раздумье.

— Что делать, Иван Христофорович? — спросил он. — Продолжать наступление или нет?

Я ответил, что, по моему мнению, контрудар теперь уже не имеет смысла, что главное сейчас — попытаться любой ценой ликвидировать прорыв, который ставит под удар весь наш фронт.

— Но чем? — с горечью сказал генерал. — У меня в резерве всего один стрелковый полк. Даже если мы возьмем из ударной группировки большую часть сил, то на переброску их к участку прорыва уже нет времени. Разве теперь угонишься за Клейстом!

— За Клейстом гнаться бесполезно, — согласился я. — Но если мы ударами с флангов сумеем закрыть брешь, то коммуникации его танковых и моторизованных дивизий будут перерезаны и командованию фронта легче будет справиться с прорвавшимися подвижными соединениями противника.

Оглядываясь назад, должен признаться, что в данном случае мой оптимизм не имел оснований, ибо, как потом выяснилось, командование Юго-Западного фронта против двух танковых армий, прорвавшихся в глубокий тыл наших войск, могло выдвинуть лишь две стрелковые дивизии, которые были выведены из 26-й армии.

Понимая, что другого выхода из создавшегося положения нет, генерал Фекленко попросил у главкома разрешения прекратить атаки на левом фланге армии и вывести оттуда часть сил в резерв для восстановления прорванного фронта и парирования возможного наступления противника на Полтаву. Разрешение это было немедленно дано. Одновременно маршал Буденный приказал командарму немедленно перебросить к участку прорыва все входившие в 38-ю армию танковые бригады.

К вечеру стало окончательно ясно, что три правофланговые дивизии армии Фекленко во главе со штабом армии отсечены от главных сил и ведут тяжелые бои с наседавшей на них с юго-востока мощной группировкой 17-й немецкой армии. Узнав об этом, в штабе главкома поняли, что отныне 38-я армия, растянутая на 140-километровом фронте, будет осуществлять боевые действия, по существу, на двух расходящихся операционных направлениях: Кременчуг, Ромодан и Келеберда, Полтава.

А теперь вернемся к событиям на северном крыле фронта. Войскам 5-й армии, получившим запоздалое разрешение на отход за Десну, пришлось с тяжелыми боями прокладывать себе дорогу из кольца вражеских войск. Противник неотступно преследовал их, со всех сторон подвергая непрерывным атакам. В этой сложнейшей обстановке бойцы и командиры 15-го и 31-го стрелковых корпусов проявили несгибаемую волю. Подвергаясь непрерывным бомбежкам и обстрелам, они упорно пробивались к Десне.

Фашистские силы дважды окружали 711-й полк 215-й стрелковой дивизии полковника П. А. Барабанова *, но бойцы и командиры решительной атакой пробивали себе дорогу. Части 193-й стрелковой дивизии полковника А. К. Берестова в яростных схватках только за два дня уничтожили 700 гитлеровцев.

В соединениях 5-й армии не было тыла: всюду был фронт. Когда в 200-й стрелковой дивизии немецкая пехота и танки прорвались через боевые порядки к штабу, навстречу им бросились штабные офицеры, связисты. Бойцы охраны. Боем руководил сам командир дивизии майор А. П. Колпачев. Люди гибли в неравной схватке, но и противник нес большие потери. Три танка продолжали двигаться. Тогда наперерез им кинулись красноармейцы Кулаков, Осипов и Сергеев. С расстояния 10–15 метров они забросали вражеские машины бутылками с горючей жидкостью. Штаб был спасен.

Можно себе представить, что пережили бойцы и командиры, когда пробились к Десне и увидели, что берег уже занят фашистами. В таком положении оказались 193, 195 и 215-я дивизии 31-го стрелкового корпуса под общим командованием командира 195-й генерала В. Н. Несмелова. Обстреливаемые с фронта и с тыла, они нигде не могли найти выхода. Было решено: одной частью сил сдерживать атакующие с запада вражеские войска, а другой — с боем форсировать Десну. Переправочных средств не было. Артиллерию и автомашины пришлось уничтожить. Лишь 200-ю стрелковую этого корпуса фашистам не удалось перехватить. Ее командир сумел не только оторваться от преследования, но и упредить противника в выходе к Десне. Дивизия сохранила всю артиллерию и тылы. 45-я и 62-я дивизии 15-го стрелкового корпуса вышли к Десне южнее Чернигова. Здесь тоже берег был в руках гитлеровцев. Командир корпуса генерал-майор К. С. Москаленко (сменивший погибшего Бланка) умело организовал атаку. Дружным натиском наши части смяли противника и вырвались из кольца.

В итоге этих крайне напряженных боев войска 5-й армии понесли значительные потери, но все же 11 сентября завершили прорыв из окружения.

В то время как части правого крыла фронта пробивали себе дорогу из вражеского кольца, правофланговые соединения 37-й армии отражали попытки сильной группировки вражеских войск обойти Киев с северо-востока. Их стойкая оборона несколько облегчила участь 5-й армии.

В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ

Стало очевидно, что войскам фронта, рассеченным вражескими клиньями, будет все труднее удерживать рубеж по Днепру. Им пришлось бы продолжать оборону в полной изоляции от остальных сил Красной Армии. Полковник Захватаев при встрече рассказывал мне, как в ночь на 11 сентября они с генералом Тупиковым пришли к командующему фронтом. У Кирпоноса в это время находились члены Военного совета Бурмистенко и Рыков. Начальник штаба доложил

обстановку. Вывод его сводился к тому, что надо, пока не поздно, выводить войска на линию реки Псел, где уже был подготовлен тыловой оборонительный рубеж. Доводы Тупикова были вескими. После всестороннего обсуждения Военный совет фронта решил направить в Ставку телеграмму такого содержания:

«Танковая группа противника прорвалась в Ромны, Грайворон. 40-я и 21-я армии не могут ликвидировать эту группу. Требуется немедленная выброска войск из Киевского укрепленного района на пути движения противника и общий отход войск фронта на рубежи, доложенные Вам. ** Прошу санкцию по радио».

В ожидании ответа Ставки генерал Кирпонос и его штаб занялись восстановлением линии

— — — —

* Бывшая моторизованная дивизия. Все мотострелковые и моторизованные дивизии с 22 августа были переформированы в стрелковые.

** Имеются в виду тыловые рубежи, подготовленные на реке Псел.

фронта, которая оказалась разорванной на ряде участков. Командующие 21-й и 40-й армиями получили распоряжение стянуть в ударные группы как можно больше сил и встречными ударами на Бахмач сомкнуть фланги войск. Командующим 21, 5 и 37-й армиями приказано ликвидировать бреши в своих полосах обороны. Особое внимание командование фронта уделило упрочению положения на остерском направлении, чтобы не допустить обхода Киева с северо-востока, по левому берегу Днепра. К Остру из Киевского укрепрайона перебрасывалась 147-я стрелковая дивизия полковника С. К. Потехина.

— Что еще можно послать в этот район? На этот вопрос командующего Тупиков ответил, что в районе Киева для борьбы с диверсантами оставлен моторизованный батальон дивизии НКВД и только что сформировано два партизанских отряда. Кирпонос приказал и их двинуть в бой. Но это было каплей в море.

— Это все равно что лопатой заделывать брешь Днепровской плотине, — с горечью заметил Тупиков.

Примерно во втором часу ночи начальник войск связи фронта Добыкин доложил Кирпоносу, что на проводе Москва. Маршал Б. М. Шапошников, возглавлявший в то время Генеральный штаб, сообщил: «Ставка Верховного Главнокомандующего считает, что необходимо продолжать драться на тех позициях, которые занимают части Юго-Западного фронта, как это предусмотрено нашими уставами». Начальник Генерального штаба высказал ряд рекомендаций по разгрому прорвавшихся группировок противника, но не разрешил взять из Киевского укрепленного района ни одной дивизии.

Кирпонос связался с Буденным и попросил его разъяснить начальнику Генерального штаба, что малейшее промедление с отводом войск фронта грозит роковыми последствиями. Спустя несколько часов произошел разговор Буденного с Шапошниковым. Начальник Генштаба стоял на своем. Тогда Буденный передал в Ставку следующую телеграмму:

«Военный совет Юго-Западного фронта считает, что в создавшейся обстановке необходимо разрешить общий отход фронта на тыловой рубеж. Начальник Генерального штаба маршал товарищ Шапошников от имени Ставки Верховного Главнокомандования в ответ на это предложение дал указание вывести из 26-й армии две стрелковые дивизии и использовать их для ликвидации прорвавшегося противника из района Бахмач, Конотоп.

Одновременно товарищ Шапошников указал, что Ставка Верховного Командования считает отвод частей Юго-Западного фронта на восток пока преждевременным. Со своей стороны полагаю, что к данному времени полностью обозначились замыслы противника по охвату и окружению Юго-Западного фронта со стороны Новгород-Северского на юг и от Кременчуга на север. Для противодействия этому замыслу необходимо создать сильную группу войск. Юго-Западный фронт сделать этого не в состоянии.

Если Ставка Верховного Командования в свою очередь не имеет возможности сосредоточить в данный момент такую сильную группу, то отход для Юго-Западного фронта является вполне назревшим. Мероприятие, которое должен провести Военный совет фронта в виде выдвижения двух дивизий из 26-й армии, может только являться средством обеспечения. К тому же 26‑я армия становится крайне обессиленной. На 150 километров фронта остаются только три стрелковые дивизии.* Промедление с отходом Юго-Западного фронта может повлечь к потере войск и огромного количества материальной части. В крайнем случае, если вопрос с отходом не может быть пересмотрен, прошу разрешения вывести хотя бы войска и богатую технику из Киевского УР, эти силы и средства, безусловно, помогут Юго-Западному фронту противодействовать окружению».

Судя по рассказам Тупикова, Захватаева и по сохранившимся записям переговоров, С. М. Буденный пристально следил за развитием событий на нашем фронте. То и дело он вызывал на провод Кирпоноса или Тупикова, интересовался, что делается в районах Конотопа и Ромн, как командование фронта рассчитывает задержать Гудериана до подхода дивизий Костенко, что делается для вывода войск 5-й армии из окружения. В этот день между Буденным и Кирпоносом состоялся и такой разговор.

— Как вы намереваетесь организовать снабжение войск, если противник перережет коммуникации фронта? — поинтересовался главком.

— Подвоз будет осуществляться только по южной магистрали, — ответил Кирпонос.

— Вы меня не поняли. Я знаю, что северная магистраль перерезана. А что будете делать,

— — — —

* С. М. Буденный не брал в расчет еще три формировавшиеся дивизии.

когда перережут и южную?

— Остается один путь — самолеты.

— Авиация не сможет обеспечить такую массу войск, — возразил Семен Михайлович. — Нужно, следовательно, уже сейчас вести самую строгую экономию в расходовании боеприпасов и продовольствия.

Когда аппарат умолк, Кирпонос сказал Бурмистенко:

— Легко сказать — вести строгую экономию. С продовольствием еще куда ни шло. Можем до предела сократить паек, бойцы поймут нас. Но как заставить экономить боеприпасы, когда на всем фронте фашисты лезут как бешеные волки, почуявшие добычу!

Весь остаток дня прошел в хлопотах по затыканию бесчисленных брешей в 800‑километровой линии фронта, по вызволению попавших в окружение отдельных соединений 5-й и 21-й армий.

Вечером 11 сентября Кирпоноса вызвала Москва. Командующий фронтом в сопровождении Бурмистенко, Рыкова, Тупикова и Захватаева поспешил в аппаратную. На этот раз на проводе был сам Верховный Главнокомандующий.

Поздоровавшись, Сталин заявил: «Ваше предложение об отводе на рубеж известной вам реки кажется опасным». Он сослался при этом на неудачи, когда войска фронта отходили за Днепр. «Какая гарантия, что то же самое не повторится теперь? Это первое. А потом второе: в данной обстановке на восточном берегу Днепра предлагаемый вами отвод войск будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать на вас не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и с юга, то есть со стороны Кременчуга, а также с запада, так как при отводе наших войск с Днепра противник моментально займет восточный берег Днепра и начнет атаки. Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены…»

Кирпонос не сводил глаз с медленно тянувшейся ленты.

«Как видите, ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж по реке Псел, во-первых, и, во-вторых, поведете отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Брянским фронтом, — повторяю, без этих условий ваши предложения об отводе войск являются опасными и могут привести к катастрофе. Какой же выход? Выход может быть следующий.

Первое. Немедленно перегруппировать силы хотя бы за счет Киевского укрепрайона и других войск и повести отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Еременко, сосредоточив в этом районе девять десятых авиации. Еременко уже даны соответствующие указания. Авиационную же группу Петрова мы сегодня специальным приказом передислоцируем на Харьков и подчиним Юго-Западному направлению.

Второе. Немедленно организовать оборонительный рубеж на реке Псел или где-либо по этой линии, выставив большую артиллерийскую группу фронтом на север и на запад и отведя пять-шесть дивизий на этот рубеж.

Третье. По исполнении этих двух пунктов, и только после исполнения этих двух пунктов, то есть после создания кулака против конотопской группы и после создания оборонительного рубежа на реке Псел, словом, после всего этого начать эвакуацию Киева. Подготовить тщательно взрыв мостов. Никаких плавсредств на Днепре не оставлять, а разрушить их и после эвакуации Киева закрепиться на восточном берегу Днепра, не давая противнику прорваться на восточный берег.

Перестать, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления».

В аппаратной наступила тишина. Своей железной логикой Верховный Главнокомандующий мог обезоружить кого угодно. Даже Тупиков растерялся. Впоследствии он говорил мне, что, когда следил за лентой, у него возникла мысль: надо воспользоваться предложением, для начала отвести на рубеж по реке Псел пять-шесть дивизий и значительные силы артиллерии. Это и явилось бы началом отвода войск фронта на новый рубеж. Ведь, по существу, Сталин не возражал против отхода, а предлагал лишь надежно обеспечить его организацией обороны по реке Псел…

Но всех ошеломили последние слова Верховного:

«Перестать, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления».

По свидетельству Захватаева, побледневший Кирпонос дважды вслух зачитал эту фразу. Спросил членов Военного совета:

— Ну, что скажете, товарищи? Рыков молча теребил свою пышную шевелюру. Бурмистенко тихо произнес:

— Раз нельзя отходить, мы и не будем настаивать на уходе с Днепра.

Время шло, а на другом конце провода Сталин ждал ответа.

Кирпонос стремительно повернулся к бодистке:

— Передавайте!

Говорил он медленно, словно процеживал каждое слово:

— У нас и мысли об отводе войск не было до получения предложения дать соображения об отводе войск на восток с указанием рубежей, а была лишь просьба в связи с расширившимся фронтом до восьмисот с лишним километров усилить наш фронт резервами…

Захватаев потом рассказывал, что Тупиков, слушая Кирпоноса, схватился за голову. Кирпонос, кинув на него удивленный взгляд, продолжал диктовать глухим голосом:

— По указанию Ставки Верховного Главнокомандования, полученному в ночь на одиннадцатое сентября, снимаются из армии Костенко две стрелковые дивизии с артиллерией, перебрасываются по железной дороге на конотопское направление с задачей — совместно с армиями Подласа и Кузнецова уничтожить прорвавшуюся в направлении Ромны мотомеханизированную группу противника. Из КиУРа, по нашему мнению, пока больше брать войск нельзя, так как оттуда уже взяты две с половиной дивизии для черниговского направления. Можно будет из КиУРа взять лишь часть артиллерийских средств. Указания Ставки Верховного Главнокомандования, только что полученные по аппарату, будут немедленно проведены в жизнь. Все.

Сам того не замечая, Кирпонос неожиданно отказался от всего, о чем просил совсем недавно. Это сразу поняли все, кто стоял рядом. И конечно, уж никак не ускользнуло от внимания Сталина. Снова застучал аппарат. Слова на ленте — тяжелые, как слитки:

«Первое. Предложение об отводе войск Юго-Западного фронта исходит от вас и от Буденного, главкома Юго-Западного направления. Вот выдержки из донесения Буденного от 11 числа…» И далее последовали фразы из знакомой уже читателю телеграммы Буденного, в которой тот, ссылаясь на просьбу Военного совета фронта, со всей присущей ему прямолинейностью и решительностью настаивал на немедленном отводе войск Юго-Западного фронта.

Аппарат смолк, словно говоривший на том конце провода хотел дать своему собеседнику хоть немного собраться с мыслями. А затем лента потекла снова:

«Как видите, Шапошников против отвода частей, а главком за отвод, так как и Юго-Западный фронт стоял за немедленный отвод частей…» В заключение уже безапелляционный приказ: «…Киева не оставлять и мостов не взрывать без особого разрешения Ставки. До свидания».

Кирпонос, вытирая вспотевший лоб, ответил:

— Указания ваши ясны. Все. До свидания.

Махнув с досадой рукой, он выбежал из аппаратной.

— Что теперь делать? — спросил Тупиков у Бурмистенко.

— Нужно думать, Василий Иванович. Приказ есть приказ.

— Если бы думы плодили силы! А когда сил нет, то, сколько ни думай, ничего не поможет.

На следующий день мы узнали, что Ставка освободила Буденного от поста главнокомандующего войсками Юго-Западного направления и назначила вместо него Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко.

Поскольку 38-я армия 12 сентября получила приказ прекратить наступление, пребывание здесь представителей командования фронта потеряло смысл. Генералы Парсегов, Вольский, полковник Лозовой-Шевченко, я и сопровождавшие нас офицеры собрались на командном пункте армии. Посовещавшись, решили обратиться к главкому направления с просьбой откомандировать нас в распоряжение штаба фронта. Связались с начальником штаба направления генерал-майором А. П. Покровским. Поздно вечером был получен ответ: главком приказал оставаться на месте и продолжать оказывать помощь в управлении войсками 38-й армии. К счастью, связь со штабом фронта еще действовала. Мне с большим трудом удалось вызвать генерала Тупикова к аппарату Морзе. Связь была плохой. Однако я все же успел объяснить генералу положение дел. Он обещал «нажать на все клавиши». Не знаю уж, каким образом это сделал мой начальник, но утром 13 сентября из штаба главкома было передано, что нам разрешается выехать в штаб фронта.

Вскоре Вольский с сопровождавшими его офицерами и я со своим помощником майором Савчуком и старшим лейтенантом Иваном Бохоровым, моим адъютантом, сели в машины и взяли курс на Решетиловку, где размещался один из передовых пунктов связи штаба главкома. Мы надеялись узнать, как можно проскочить к своим. Парсегов и Лозовой-Шевченко должны были присоединиться к нам несколько позже.

По дорогам следовали разрозненные подразделения, оторвавшиеся от своих частей обозы, тыловые учреждения. Обстановки, как это часто случается при отходе, толком никто не знал.

Недалеко от Решетиловки мы наткнулись на обоз 297-й стрелковой дивизии. От одного из командиров узнали, что в Решетиловку начали прибывать машины штаба 38-й армии. Это меня чрезвычайно удивило: ведь штаб, по нашим сведениям, был отрезан войсками Клейста вместе с правофланговыми дивизиями армии. Как он оказался здесь, на левом берегу реки Псел?

В Решетиловке мы с трудом разыскали пункт связи штаба главкома. Здесь нас огорчили: все дороги, по которым можно было бы добраться до штаба фронта, уже перехвачены противником. Нам передали приказание главкома направления — до особого распоряжения задержаться в Решетиловке и заняться наведением порядка в выходящих из окружения войсках и организацией обороны этими силами. Немедленно приступаем к выполнению приказа. Генерал Вольский выехал в район, где должны были сосредоточиваться две танковые бригады, перебрасываемые с левого фланга армии, а я начал разыскивать штаб 38-й армии. Мне указали на хату на окраине Решетиловки. Здесь я и нашел начальника штаба 38-й армии генерал-майора Виталия Николаевича Символокова. Мы с ним в тридцатых годах учились в Академии имени М. В. Фрунзе. Но пришлось временно забыть о старой дружбе. Я довольно сурово стал допытываться, почему штаб оказался в отрыве от своих войск. Символоков заявил, что штаб вышел из окружения не один. Вместе с ним прорвались 297-я стрелковая дивизия во главе с полковником Г. А. Афанасьевым и часть сил 37-й кавалерийской дивизии полковника Г. М. Ройтенберга. Остальные части кавдивизии и 97-я стрелковая дивизия полковника Ф. В. Мальцева, как потом выяснилось, отошли на правый берег реки Сула и заняли там оборону. Командующий фронтом 13 сентября подчинил их командующему 26-й армией.

Генерал рассказал, что самым трудным при выходе из окружения оказалось форсирование реки Псел.

— Переправочных средств никаких, а немцы прочно захватили все мосты. У нас колонна машин и подвод. Что тут делать? Решили ночной атакой захватить переправу. И захватили. Враг бесновался, но мы удерживали мост, пока не прошел последний боец. А потом взорвали его.

Сейчас штаб армии организует оборону на реке Псел, но сил пока очень мало. Символоков смог выставить лишь небольшие заслоны до села Великая Богачка, а дальше фронт прерывался. Таким образом, направление на Полтаву с северо-запада оставалось открытым. Штаб главкома направления и командующий 38-й армией принимают все меры, чтобы залатать бреши в линии фронта.

Мы обсудили, как лучше расставить войска. После этого я с разрешения маршала С. К. Тимошенко выехал в штаб направления, расположенный вблизи Полтавы. Там меня ознакомили с последней оперативной сводкой. Она была мрачной. Только основные силы 37-й армии в районе Киева и 26-я армия, занимавшая оборону по Днепру южнее и юго-восточнее города, продолжали еще прочно удерживать рубежи. В полосах обороны 21-й, 5-й и правофланговых дивизий 37-й армии наши войска под натиском превосходящих сил противника медленно отходили. Сплошного фронта уже не было, разрывы между армиями и корпусами увеличивались, и в них устремлялись вражеские соединения.

Армии северного крыла фронта напрягают все силы, чтобы сдержать противника на реке Остер. Жаркие бои идут за Нежин. Западнее этого города между Козарами и Козельцом фронт прорван, и в брешь вклинились соединения 6-й немецкой армии, которые в районе Кобыжча перерезали железнодорожную линию, связывающую Нежин с Киевом. Правофланговые соединения нашей 37-й армии отбивают атаки пехотных дивизий противника, наступающих вдоль шоссе Козелец — Киев. Враг старается обойти открытые фланги 5-й и 37-й армий. Отдельные соединения 5-й и 21-й армий уже несколько раз попадали в окружение. Командующий 21-й армией генерал-лейтенант В. И. Кузнецов доносит, что три его дивизии — 187, 219 и 117-я — с трудом сумели пробиться из кольца. В ожесточенных боях наши соединения тают. По существу, войска фронта отрезаны. Армии, давно не получавшие пополнений, теряют последние силы. 40-я армия, к примеру, насчитывает сейчас всего около пяти тысяч активных штыков, сотню орудий и десяток танков. Не лучше положение в 5-й армии. В дивизиях ее 31-го стрелкового корпуса, которым продолжал командовать генерал Н. В. Калинин, осталось в строю меньше двух с половиной тысяч активных штыков. И все же этим ослабленным соединениям каким-то чудом удается удерживать почти семидесятикилометровый участок фронта.

Мне показали донесение Кирпоноса в Генштаб и главкому направления. Оно заканчивалось словами:

«Фронт перешел к боям в условиях, окружения и полного пересечения коммуникаций. Переношу командный пункт в Киев, как единственный пункт, откуда имеется возможность управления войсками. Прошу подготовить необходимые мероприятия по снабжению армий фронта огнеприпасами при помощи авиатранспорта».

У меня защемило сердце. Возможностей добраться до штаба фронта становилось все меньше.

Утром 16 сентября меня вызвали к главкому направления. В кабинете находились С. К. Тимошенко и член Военного совета направления Н. С. Хрущев.

— Ну что, по-прежнему рвешься к своим? — спросил маршал.

— Так точно. В такое тяжелое время я обязан быть в штабе фронта. Поскольку все пути перерезаны, прошу разрешить вылететь самолетом.

Глядя на меня с явным одобрением, главком заговорил об обстановке на киевском направлении. Оперативное положение войск фронта с каждым часом ухудшается. Противник вчера находился в двух-трех десятках километров от штаба фронта. Вот-вот может полностью нарушиться управление войсками.

Медленно потирая пальцами виски, словно утихомиривая боль, маршал сказал:

— Сейчас мы делаем все, чтобы помочь фронту: стягиваем на Ромны и Лубны все силы, которые смогли собрать, в том числе усиленный танками кавкорпус Белова и три отдельные танковые бригады. Через несколько дней к нам подойдут дивизии Руссиянова и Лизюкова*. Этими силами мы попытаемся пробиться навстречу окруженным войскам фронта. Мы отдаем себе отчет, что разгромить две прорвавшиеся фашистские танковые армии мы не сможем, но создадим бреши, через которые смогут выйти окруженные войска. Вот цель наших ударов. Мы уверены, что в создавшейся обстановке Верховный Главнокомандующий разрешит Юго-Западному фронту отойти к реке Псел, поэтому и решили отдать сейчас приказ на организацию выхода из окружения. С минуту главком молча ходил по комнате.

— Сегодня же мы снова попытаемся переговорить с Москвой. Я надеюсь, что нам удастся убедить Ставку. А пока мы будем вести переговоры, Кирпонос и его штаб должны воспользоваться тем, что у противника еще нет сплошного фронта окружения.

Мне показалось, что после этих слов маршал словно сбросил с себя груз последних сомнений. Его выразительное лицо смягчилось, глубокие морщины на лбу разгладились. Чеканя слова, он продолжал:

— Доложите, товарищ Баграмян, генералу Кирпоносу, что в создавшейся обстановке Военный совет Юго-Западного направления единственно целесообразным решением для войск Юго-Западного фронта считает организованный отход. Передайте командующему фронтом мое устное приказание: оставив Киевский укрепленный район и прикрывшись небольшими силами по Днепру, незамедлительно начать отвод главных сил на тыловой оборонительный рубеж. Основная задача — при содействии наших резервов разгромить противника, вышедшего на тылы войск фронта, и в последующем перейти к обороне по реке Псел. Пусть Кирпонос проявит максимум активности, решительнее наносит удары в направлениях на Ромны и Лубны, а не ждет, пока мы его вытащим из кольца.

Я облегченно вздохнул. Появилась надежда, что не все еще потеряно.

Дав указания о порядке отвода и организации управления войсками в условиях выхода из окружения, главком сказал на прощание:

— Спешите, товарищ Баграмян. И пусть Кирпонос не медлит! Ваш перелет из Полтавы в район Пирятина обеспечит генерал Фалалеев.

Не теряя времени, я направился к командующему ВВС направления. Ф. Я. Фалалеев сказал, что уже выделил для меня скоростной бомбардировщик с опытным экипажем.

Казалось, все шло хорошо. Но меня смущало одно обстоятельство: такие важные полномочия, которыми наделил меня Военный совет Юго-Западного направления, не подкреплялись документами. Правда, приходилось учитывать, что самолет могут сбить, и совсем не желательно, чтобы такой документ попал в руки врага…

— — — —

* 1-я гвардейская стрелковая и 1-я гвардейская мотострелковая дивизии.

Из-за непогоды мы смогли вылететь лишь на следующий день. Меня усадили в прозрачной башне стрелка-радиста, откуда открывается широкий обзор. Нас сопровождают два истребителя. Пройдя через линию фронта, они повернули назад. И тотчас над горизонтом появились черные точки. Летчик не стал сворачивать и на предельной скорости вел самолет на запад. Нам повезло. Мы проскочили сквозь заслон вражеских истребителей. Вот и аэродром Гребенка — пункт назначения. Встретили нас негостеприимно. С земли ударили зенитки. Огонь они прекратили лишь после серии сигнальных ракет, означавших: «Я — свой». Экипаж благополучно посадил самолет. Выбрались на землю. Видим, к нам изо всей мочи бежит человек.

— Что вы наделали! — закричал он еще издали. Подбежав, капитан с голубыми петлицами с трудом перевел дыхание.

— Что вы наделали?! Аэродром-то ведь заминирован! Нам оставалось лишь радоваться, что он был плохо заминирован.

Капитаном оказался летчик Артемьев, который в Гребенках являлся представителем командования ВВС фронта. Я попросил у него машину, чтобы добраться до штаба фронта. Нас обступили командиры и красноармейцы. Их молодые, обветренные лица выражали крайнее удивление: откуда и зачем прилетел генерал на их аэродром? (Это была одна из многочисленных фронтовых встреч, и я, конечно, никого не запомнил из своих собеседников на аэродроме. Но после опубликования моей книги «Город-воин на Днепре» среди откликнувшихся на нее читателей оказался кавалер многих боевых орденов старший лейтенант запаса Анатолий Федорович Майков. В своем письме он напомнил об этой встрече). Меня засыпали вопросами:

— Товарищ генерал, правда, что мы окружены?

— Что будем делать: отходить или драться?

Чувствовалось, что люди угнетены неясностью обстановки, но не страхом. Выглядели они спокойными, задорно подтрунивали друг над другом, острили удачно и неудачно, одним словом, вели себя так, как обычно ведут себя молодые люди, когда их собралось много.

Я попытался коротко ответить на их вопросы. Объяснил им, что наше высшее командование хорошо осведомлено о положении фронта и принимает все меры, чтобы помочь нам.

Вскоре подкатила машина. Я тепло попрощался со своими собеседниками.

Пусть читатель извинит меня. Вынужден несколько отклониться от последовательности изложения моих воспоминаний.

После выхода из печати первого издания этой книги я получил письмо от командира экипажа бомбардировщика, который доставил меня в расположение окруженных войск фронта. Из него я узнал некоторые подробности, связанные с перелетом.

Признаться, не раз в годы войны и после ее окончания меня беспокоила судьба этого замечательного экипажа. Мне очень хотелось узнать, сумел ли экипаж самолета выбраться из окружения, кто в него входил.

И вот сообщение: командиром экипажа был майор Павел Филиппович Симонов — командир эскадрильи 230-го скоростного бомбардировочного полка. Он участник войны в Испании, где совершил свыше 50 боевых вылетов против фашистов. На протяжении всей Отечественной Симонов героически сражался против немецко-фашистских захватчиков, на завершающем этапе войны командовал 955-м штурмовым авиационным полком. За боевые подвиги Павел Филиппович награжден восемью боевыми орденами и многими медалями. У него сохранилась летная книжка с лаконичной записью: «16 сентября 1941 года. Полет Полтава — Пирятин. Особое задание».

Штурманом в экипаже самолета тогда был капитан Бронников, стрелком-радистом — старший сержант Гостев. Они не дожили до радостного Дня Победы: осенью 1941 года оба героически погибли при выполнении боевого задания.

…Не без труда разыскал я штаб фронта, разместившийся на хуторе Верхояровка, севернее Пирятина. Генерал Тупиков стиснул меня в объятиях.

— А! Наш блудный сын наконец-то вернулся! Глядя на его осунувшееся лицо, глубоко запавшие, но по-прежнему живые глаза, я подумал, как хорошо, что с этим умным и сердечным человеком мы так крепко сдружились.

Тупиков поведал о своей беде. Когда Ставка запретила отвод войск, он решил послать подробное донесение о состоянии фронта с выводом, что удерживать Киев дальше нельзя. Кирпонос отказался подписывать эту телеграмму. Она пошла в Москву за подписью начальника штаба фронта. На следующий день из Генштаба пришел ответ. Тупиков обвинялся в паникерстве, в необъективной оценке событий. Он все еще сильно переживал по этому поводу. Когда я ознакомил его с новым приказом главкома, Тупиков воспрянул духом:

— Значит, я прав! — И заторопился: — Едем к командующему! Нужно спешить. Если мы будем медлить, кольцо окружения станет таким прочным, что его уже будет не разорвать.

Командование фронта расположилось в роще в нескольких километрах от штаба. Мы отправились туда на машине. В пути генерал Тупиков рассказал мне, почему они не смогли перенести командный пункт фронта в Киев. Вражеские соединения, прорвавшиеся в стыке 5-й и 37-й армий в районе Кобыжча, перехватили дороги. Посланные вперед подразделения полка связи погибли. Пришлось командный пункт перенести сюда, в Пирятин.

Добирались мы очень долго. Дорога была сплошь забита машинами, обозами, передвигавшимися колоннами тыловых частей и учреждений.

У генерала Кирпоноса мы застали Бурмистенко и Рыкова. Я доложил о распоряжении главкома. Кирпонос долго сидел задумавшись.

— Михаил Петрович, — не выдержал Тупиков, — это приказание настолько соответствует обстановке, что нет никакого основания для колебаний. Разрешите заготовить распоряжение войскам?

— Вы привезли письменное распоряжение на отход? — не отвечая ему, спросил меня командующий.

— Нет, маршал приказал передать устно. Кирпонос, насупив густые брови, зашагал по комнате. Потом сказал;

— Я ничего не могу предпринять, пока не получу документ. Вопрос слишком серьезный. — И хлопнул ладонью по столу: — Все! На этом закончим.

Наступило молчание. Тупиков хотел что-то сказать, но Кирпонос опередил его:

— Василий Иванович! Подготовьте радиограмму в Ставку. Сообщите о распоряжении главкома и запросите, как поступить нам.

Вечером 17 сентября в Москву была отправлена радиограмма следующего содержания:

«Главком Тимошенко через заместителя начальника штаба фронта передал устное указание: основная задача — вывод армий фронта на реку Псел с разгромом подвижных групп противника в направлениях на Ромны, Лубны. Оставить минимум сил для прикрытия Днепра и Киева.

Письменные директивы главкома совершенно не дают указаний об отходе на реку Псел и разрешают взять из Киевского УР только часть сил. Налицо противоречие. Что выполнять? Считаю, что вывод войск фронта на реку Псел правилен. При этом условии необходимо оставить полностью Киевский укрепленный район, Киев и реку Днепр. Срочно просим Ваших указаний».*

Не без труда передав эту радиограмму, мы с генералом Тупиковым в раздумье склонились над картой, на которой были нанесены последние данные обстановки. Мне, оператору, накопившему уже некоторый опыт, эта карта говорила многое. Войска наши бились внутри овала, вытянутого с севера на юг. Сплошной линии фронта не было. Всюду зияли, как раны на живом теле, огромные бреши, свидетельствовавшие о том, что на тех участках уже некому встать на пути врага. А где еще тянулась красная линия наших войск, что там? Последние боевые донесения гласят: там идут бои не на жизнь, а на смерть.

— Никак не возьму в толк, почему так упорствует Ставка, — проговорил Тупиков. — Хотя… — Он провел карандашом но карте. — Даже нам ведь трудно судить, что творится на том или ином участке. По карте выходит, что стоит там армия с корпусами, дивизиями, можно подумать — сколько сил! А на самом деле от некоторых дивизий почти ничего не осталось, по существу, только номера… Но мы все еще считаем их дивизиями и ставим им соответствующие задачи. А перед начальником Генерального штаба лежит карта огромного — в две тысячи километров фронта. Обозначены на ней не десятки, как у нас, а сотни дивизий. В Москве еще труднее определить истинные силы на том или ином участке. А может быть, Москва все знает, но какие-то очень важные причины побуждают ее требовать от нашего фронта невозможного…

Да, такие очень важные причины были. Мы тогда лишь догадывались о них, но не представляли их во всем объеме. А причины эти были обусловлены общей военно-политической обстановкой, в которой оказалась наша страна. Она продолжала отражать натиск агрессора в одиночестве. К тому времени гитлеровцы блокировали Ленинград. Их войска приближались к Москве. А в распоряжении нашего высшего командования уже не оставалось сколь-нибудь крупных, готовых к боевым действиям оперативных резервов. Значительную часть войск мы должны были держать на Кавказе — слишком подозрительно вела себя Турция, — на Дальнем Востоке, где

— — — —

* Центральный архив Министерства обороны СССР. ф. 251, оп. 646. д. 483, л. 325.

японские милитаристы ждали только сигнала, чтобы выступить. Упорная оборона Юго-Западного фронта на рубеже Днепра в этой обстановке несколько облегчала обстановку на остальных стратегических направлениях советско-германского фронта, особенно на московском, приковывая к себе огромные силы немецко-фашистских войск, в том числе и две немецкие танковые группы. Весьма важно было приковать их к Юго-Западному направлению по возможности на больший срок.

Сказывалась и сложная международная политическая атмосфера. Только-только начал налаживаться союз антифашистских держав. Государства, недавно натравлявшие Гитлера на нас, теперь сами воевали с фашистской Германией и все больше убеждались, что надежным союзником в этой борьбе является только Советский Союз. Но против него направлена теперь вся мощь фашистской военной машины. Выдержит ли страна этот страшный удар? В США разгорелся спор: стоит ли помогать Советской России оружием. Определенные круги утверждали, что посылать вооружение и технику не имеет смысла: Россия к зиме рухнет и война закончится победой фашистской Германии.

Желая убедиться, что вооружение, поставляемое нам, не попадет в руки фашистам, Рузвельт в августе 1941 года послал на разведку своего ближайшего помощника Г. Гопкинса. Личный представитель президента тщательно ознакомился с обстановкой в стране и на советско-германском фронте, а перед возвращением в Штаты в прощальной беседе с И. В. Сталиным поставил вопрос ребром: где будет проходить линия фронта к зиме 1941/42 года? Ответ на этот вопрос он должен был передать Рузвельту.

Сталин ответил: к концу 1941 года фронт пройдет западнее Ленинграда, Москвы и Киева.

С этим и уехал Гопкинс.

Советское командование, начиная со второй половины августа, предпринимало все меры, чтобы помочь защитникам Киева. Главным из этих шагов было создание нового. Брянского фронта, на который была возложена задача: разгромить войска Гудериана, не дать им повернуть на юг, в тыл Юго-Западному фронту. Ставка не жалела на это резервов. Кое-какие дополнительные силы получил и наш фронт.

Но не прошло и двух недель после отъезда Гопкинса — он, возможно, еще не добрался до Вашингтона, — а командование Юго-Западного фронта вдруг обратилось в Ставку с просьбой разрешить отвести войска с линии Днепра.

Нетрудно представить, какой резонанс в Америке, да и во всем мире, вызвала бы весть о падении Киева и насколько ослабило бы это событие позиции Рузвельта в его споре с теми, кто выступал против оказания политической и материальной помощи Советскому Союзу.

Государственный Комитет Обороны хорошо понимал, что от успешных действий Красной Армии в этот период войны во многом зависело возникновение в будущем антигитлеровской коалиции государств Европы с участием США.

Вот почему Ставка требовала удержать Киев любой ценой. К тому же она считала, что сил у нас еще достаточно, что с такими силами и окружение не столь уж страшно: можно будет разорвать вражеское кольцо.

Именно в эти дни Центральный Комитет Коммунистической партии и правительство Украины опубликовали обращение, в котором раскрывалась вся правда о тяжелых испытаниях, выпавших на долю украинского народа, и звучал страстный призыв к беспощадной борьбе с фашистскими захватчиками.

«Германским фашистам, коварно напавшим на нашу страну, удалось временно захватить некоторые районы нашей родной Украины, — говорилось в этом документе. — Стоном стонет теперь земля, куда ступила нога фашистских извергов. Кровавую тризну справляют гитлеровские людоеды. Не проходит дня, чтобы в том или ином месте, захваченном фашистами, не совершались бы преступления, изуверства, перед которыми бледнеют все ужасы, какие знало человечество.

…Фашистское командование в захваченных селах и городах распространяет объявления населению, в которых под страхом смерти, под угрозой жестокой расправы фашистские изверги хотят вас заставить выполнять свои распоряжения. Вас хотят, товарищи, заставить вашими руками ковать цепи кровавого рабства для самих себя и для ваших детей.

Не для того наш великий советский народ боролся за свою свободу, чтобы теперь стать рабом фашистских варваров.

Каждый украинец, каждый гражданин нашей страны предпочитает лучше умереть, чем попасть в позорную неволю.

Товарищи! Не выполняйте ни одного распоряжения фашистского командования.

…Саботаж, срыв всех и всяких работ — священный долг каждого сына и дочери нашего народа. Не подчиняйтесь фашистской всеобщей повинности! Всеми силами, всеми средствами уничтожайте имущество, оружие, снаряжение и боеприпасы германской армии! Помните, что без связи фашистские банды не могут воевать. Разрушайте сооружения и средства связи, телефонные и телеграфные провода, телефонные, телеграфные аппараты и радиостанции! Взрывайте мосты и дороги. Не доставляйте фашистам никаких материалов, не выполняйте распоряжений о ремонте дорог. Разрушайте железнодорожные линии.

Крестьяне и крестьянки! Фашистские разбойники хотят силой заставить вас обмолотить урожай и вывезти весь хлеб в Германию. Не подчиняйтесь фашистским распоряжениям. Намолотите себе ровно столько хлеба, сколько необходимо для прокормления вашей семьи. Не давайте врагу ни хлеба, ни мяса. Голодной смертью пусть издыхают фашистские грабители, осмелившиеся ступить на нашу землю.

…Весь украинский народ, все народы Советского Союза поднялись на борьбу с фашизмом. Рука об руку с Красной Армией борются против гитлеровских людоедов тысячи красных партизан — рабочих и крестьян. Помогайте партизанам всем, чем только можете. Идите в партизаны, беспощадно уничтожайте фашистов.

Красная Армия обрушивает на голову врага все более и более мощные удары. Провалились уже планы фашистов — молниеносно победить наш великий Советский Союз. Лучшие свои дивизии фашисты похоронили на наших полях. Десятки сроков назначал Гитлер для взятия Москвы, Ленинграда и Киева, но и по сей день над всеми этими городами реет Красное знамя советского народа.

Близится час победы над гитлеровскими бандитами. Так крепче удары по врагу!

…Никто не должен стоять в стороне. Пусть каждый делает то, что в его силах и возможностях. Пусть каждый помогает ковать победу над фашизмом.

Дело наше правое, победа будет за нами, враг будет разбит. Смерть кровавым гитлеровским собакам! Да здравствует свободная Советская Украина!»

Героический украинский народ горячо откликнулся на страстный призыв Коммунистической партии. С еще большей яростью обрушил он на оккупантов дубину партизанской войны. Поистине земля загоралась у них под ногами. К тому времени в тылу врага действовало уже 583 партизанских отряда и свыше 1700 диверсионных и истребительных групп. Все новые и новые тысячи народных мстителей включались в священную борьбу с врагом. Во главе этих героев шли лучшие сыны партии.

Но враг был еще очень силен. На нашем Юго-Западном фронте все преимущества были на его стороне. Мы с начальником штаба фронта снова и снова склонялись над картой, прикидывали наши возможности и приходили к выводу: если в ближайшее время не поступит приказ на отход, войска окажутся в безнадежном положении.

Наконец в ночь на 18 сентября Москва откликнулась на нашу радиограмму. Начальник Генерального штаба лаконично сообщил: Ставка разрешает оставить Киевский укрепрайон и переправить войска 37-й армии на левый берег Днепра.

О выводе главных сил фронта на тыловой рубеж опять ни слова. Но здесь сама логика событий подсказывала решение. Уж если оставлять Киев и его укрепленный район с мощными оборонительными сооружениями, то нечего надеяться, что войска удержатся на необорудованных рубежах восточное города. Даже Бурмистенко, который до этого и мысли не допускал о том, чтобы оставить Киев, сказал на совещании у командующего:

— Думаю, что в этой обстановке нам ничего не остается, как выполнить распоряжение главкома.

После приказа об эвакуации Киева командованию фронта оставалось заботиться лишь о том, чтобы спасти от разгрома как можно больше сил, оказавшихся внутри вражеского кольца. На этот раз генерал Кирпонос не колебался. Он сразу попросил карту с последними данными о положении войск. На ней было много «белых пятен» — за последние двое суток мы со многих участков не имели донесений. На лежавшей перед Кирпоносом карте значилось, что 40-я армия сражается где-то между Путивлем и Ромнами, оба ее фланга открыты и обтекаются противником. 21‑я армия отбивает атаки войск противника в районе Прилук. Между этими армиями 80‑километровая брешь, которую заполнили войска Гудериана. Слева от 21-й армии, в 25–35 километрах северо-западнее Пирятина, пока еще держатся до предела ослабленные войска 5‑й армии. 37-я армия прочно удерживает Киев. Между нею и остальными войсками фронта — крупные силы 6-й немецкой армии, главная группировка которых сосредоточилась в районе Яготина. 26‑я армия на своем левом фланге в междуречье Днепра и Суды отбивает атаки соединений 17‑й немецкой полевой армии и 1-й танковой группы Клейста, прикрывшись небольшими силами со стороны Лубен. Противник развивает наступление как с запада, так и с востока. Район Пирятина, где находился штаб фронта, прикрывался лишь частями 289-й стрелковой дивизии.

Все это в конечном счете означало, что отход наших армий на оборонительный рубеж по реке Псел осуществить крайне трудно. Но другого выхода не было.

Никогда еще не приходилось генералу Кирпоносу решать оперативную задачу в столь тяжелой обстановке.

Однако, принимая решение на прорыв, командующий и все мы, в штабе фронта, полагались на испытанную в боях стойкость, бесстрашие, мужество наших бойцов и командиров.

Посоветовавшись с Тупиковым, Бурмистенко и Рыковым, командующий приказал поставить армиям следующие задачи: 21-й — к утру 18 сентября сосредоточиться на рубеже Брагинцы, Гнединцы (юго-восточнее Прилук) и главными силами нанести удар на Ромны, навстречу 2‑му кавалерийскому корпусу; 5-й — частью сил прикрыть отход 21-й армии с запада, а остальными нанести удар на Лохвицу; 26-й — создав ударный кулак из двух дивизий, наступать на Лубны; 37‑й — вывести войска из Киевского укрепрайона на левый берег Днепра, создать из них ударную группу и прорываться на Пирятин и далее на восток, составляя арьергард сил фронта; 40-й и 38‑й — ударить с востока навстречу главным силам фронта в направлениях на Ромны и Лубны.

Генерал Тупиков набросал на карте план отхода войск и приказал мне внести необходимые изменения в заранее подготовленные штабом боевые распоряжения армиям. Но передать эти документы адресатам было уже нелегко. С большими трудностями мы довели их только до командующих 5, 26 и 40-й армиями. Со штабами 21-й и 37-й армий связи не было даже по радио. Мы послали в Киев двух старших офицеров на автомашинах. Они не смогли пробраться в город и, видимо, погибли в пути. Лишь несколько позднее нам удалось через штаб главкома известить 37-ю армию о необходимости пробиваться на восток.

В 21-ю армию был направлен мой заместитель полковник Захватаев, который должен был вручить приказ генерал-лейтенанту В. И. Кузнецову и отходить вместе с его штабом.

К нашему счастью, почти вся авиация фронта и основная часть фронтового тыла своевременно были перебазированы за реку Псел, и мы в эту трудную пору могли не отвлекаться на организацию их выхода из окружения.

Итак, в ночь на 18 сентября почти все армии знали о порядке отхода. Конечно, принятое решение было далеко не идеальным. Ведь его пришлось принимать в столь сложной и далеко не ясной обстановке,

ОНИ НЕ СЛОЖИЛИ ОРУЖИЯ

Полковник Захватаев потом рассказал мне, что он довольно быстро разыскал штаб 21-й армии и лично передал приказ командования фронта генерал-лейтенанту В. И. Кузнецову. Командующий армией без промедления поставил задачи своим корпусам. Переправившись через реку Удай севернее Пирятина, они должны были пробиваться на восток, держа направление между Ромнами и Лохвицей. Кузнецов вместе со штабом армии решил следовать в конном строю вслед за 66-м стрелковым корпусом.

Рано утром 18 сентября колонна управления армии во главе с генералами В. И. Кузнецовым, В. Н. Гордовым и дивизионным комиссаром С. Е. Колониным под прикрытием стрелковых подразделений преодолела сопротивление мотопехоты одной из танковых дивизий Гудериана и, форсировав реку, устремилась на Озеряны. Днем в районе Белоцерковцев, у глубоких балок, враг снова преградил ей путь, поэтому пришлось организовать круговую оборону. С наступлением темноты командующий армией повел подразделения на прорыв. Осветительные ракеты превратили ночь в день. Враг открыл ураганный огонь из пулеметов, минометов и орудий, но и на этот раз колонне удалось прорваться.

Захватаев в этом бою был сброшен взрывом мины с коня. Придя в сознание, он увидел, что лежит среди трупов людей и лошадей. Слышно было, как по полю двигались немецкие солдаты. Изредка раздавались автоматные очереди и людские вскрики: фашисты добивали раненых. Полковника приняли за мертвого, и это спасло его. Когда гитлеровцы ушли, он, собрав остаток сил, заковылял на восток и вскоре встретил командира зенитного дивизиона старшего лейтенанта Чаева и одного красноармейца из эскадрона охраны штаба армии. После долгих мытарств они пробились к своим.

Генерал-лейтенант Кузнецов, преодолев все препятствия, все же вывел группу своих войск из вражеского кольца. Этому способствовал удар 2-го кавкорпуса генерала П. А. Белова, усиленного танковыми бригадами резерва Ставки. Кавалеристы и танкисты стремительно атаковали Ромны, где находился штаб Гудериана. Гудериан вспоминает, что он с верхнего этажа самого высокого здания города своими глазами видел атакующих — они были от него всего в 800 метрах. Нервы у фашистского генерала не выдержали, и он вместе со штабом бежал в Конотоп.

Значительно труднее сложились условия для выхода из окружения сильно истощенных войск 5-й армии. Генералу Потапову не удалось организовать общий отход в направлении Лохвицы: слишком сильно наседал противник. Части 15-го стрелкового корпуса были оттеснены на юг и вынуждены были во главе с генералом К. С. Москаленко пробиваться самостоятельно. Части 31-го стрелкового корпуса генерала Н. В. Калинина попытались расчистить дорогу Военному совету и штабу, но на реке Удай не смогли преодолеть сильную оборону 4-й немецкой танковой дивизии. Управление армии вынуждено было присоединиться к находившемуся в этом районе второму эшелону штаба фронта и повернуть вместе с ним на юг, на Пирятин.

Командующий 26-й армией генерал-лейтенант Ф. Я. Костенко, получив во второй половине ночи на 18 сентября приказ на выход из окружения, пригласил к себе членов Военного совета Д. Е. Колесникова и В. С. Бутырина (бывшего секретаря Николаевского обкома КП(б)У), начальника штаба полковника И. С. Варенникова, начальника артиллерии полковника П. С. Семенова, начальника политотдела полкового комиссара И. В. Заковоротнего и начальника особого отдела П. В. Ватиса. После короткого обсуждения создавшегося положения Костенко принял решение отвести войска под прикрытием арьергардов на реку Оржица и с этого рубежа организовать прорыв в направлении на Лубны, навстречу наступавшим с востока 5-му кавкорпусу генерала Камкова и танковым бригадам 38-й армии. Отдав приказ дивизиям, командарм со своим штабом двинулся в город Оржицу, куда стягивались все войска. Маленький украинский городок до предела был забит машинами, обозами. Приказав небольшому отряду И. И. Алексеева прикрыть город, командующий приступил к созданию ударной группировки. Без средств связи это было трудным делом. К тому же надо было постоянно заботиться об открытых флангах армии, на которые с севера давили войска Гудериана, а с юга — части 17-й немецкой армии.

21 сентября Костенко предпринял первую попытку прорвать фронт 1-й танковой группы Клейста. После небольшой артподготовки дивизии начали форсировать реку Оржица. Враг оказал ожесточенное сопротивление. Туда, где передовым подразделениям удавалось уцепиться за левый берег, фашистское командование бросало свои танковые части. Наши бойцы встречали вражеские танки огнем артиллерии, бутылками с горючей жидкостью и гранатами. Люди снова и снова поднимались в атаку.

Впоследствии один из активных участников этих боев рассказывал, что батальоны 69-го стрелкового полка 97-й стрелковой дивизии (раньше она входила в состав 38-й армии) несколько раз бросались на вражеские позиции, но под ураганным огнем закопанных в землю фашистских танков вынуждены были отступать. Такие же жаркие схватки происходили на всех участках.

В безуспешных попытках форсировать реку дивизии израсходовали почти все боеприпасы. Генерал Костенко, не имея связи со штабом фронта, сумел связаться со Ставкой и послал маршалу Шапошникову радиограмму:

«Продолжаю вести бои в окружении на реке Оржица. Все попытки форсировать реку отбиты. Боеприпасов нет. Помогите авиацией».

Начальник Генштаба распорядился сбросить в район действий армии Костенко боеприпасы с воздуха. Видя, что армии не пробиться на Лубны, он 22 сентября сообщил командарму, что Кирпонос, Потапов и Кузнецов продвигаются навстречу кавкорпусу Белова в направлении на Лохвицу, и потребовал, чтобы он тоже повернул на северо-восток и пробивался вслед за ними.

22 сентября в 9 часов вечера Костенко решил еще раз попытаться форсировать реку. Но не успел: заместитель начальника оперативного отдела армии майор А. К. Блажей доложил, что немцы ворвались на восточную окраину Оржицы и подожгли ее. Дальнейшее выжидание было смерти подобно. Костенко вызвал к себе комбрига А. Б. Борисова, чья кавалерийская группа оказалась поблизости и теперь вошла в состав 26-й армии.

Борисов получил приказ ударить по прорвавшемуся противнику. Бой уже приближался к штабу армии, когда его конники атаковали фашистов.

Взяв автомат и распихав по карманам гранаты, Костенко сказал офицерам своего штаба:

— Ну, пошли, товарищи!

Вслед за конниками они пробились к дамбе, по которой перешли на противоположный берег. Здесь их поджидали кони, предусмотрительно выделенные комбригом Борисовым. Штаб Костенко, являвшийся раньше кавалерийским, состоял в основном из опытных конников. Оказавшись верхом, они сразу приободрились. Всадник на хорошем коне — это сила! Вместе с конниками Борисова и другими частями штаб армии с непрерывными боями пробивался вперед. Пришлось форсировать несколько рек. На восточном берегу Сулы ночью наскочили на огневые позиции немецких минометных батарей, прикрытых подразделениями пехоты. Завязался бой. Дважды советские конники безуспешно бросались в атаку. Пошли в третий раз. Пробились!

В начале октября командующий 26-й армией с остатками своих войск вышел из вражеского кольца в полосе боевых действий 5-го кавалерийского корпуса. Долгое время после этого отставшие бойцы и командиры армии продолжали небольшими группами, а то и в одиночку просачиваться через линию фронта. Благополучно вышли из окружения член Военного совета армии бригадный комиссар Д. Е. Колесников, начальник политотдела полковой комиссар И. В. Заковоротний и многие другие командиры и политработники. Некоторые из солдат и офицеров, прежде чем оказаться среди своих, отшагали по тылам врага несколько сот километров. Одна такая группа во главе с политруком Михаилом Трофимовичем Тараном преодолела в общей сложности 600 километров и вышла к своим с оружием, документами и орденами. В составе группы была женщина — военный фельдшер из 169-го стрелкового полка Антонина Афанасьевна Матвиенко. Она наравне с мужчинами стойко вынесла все тяготы похода.

Трудные испытания пережили бойцы и командиры 37-й армии, непосредственно оборонявшей Киев. Изучение документов тех дней, беседы с участниками помогли мне в основных чертах проследить, что происходило в этой армии, оказавшейся после получения приказа об оставлении Киева в самом тяжелом положении.

В начале второй декады сентября правофланговые соединения 37-й армии, обтекаемые противником с северо-востока, дрались за каждый километр земли к северу от местечка Семиполки и к югу от тихого украинского городка Остер. В бою за Козелец 41-я стрелковая дивизия дважды выбивала фашистские части из города. Когда противник ворвался туда в третий раз, командир дивизии, уже известный читателю по боям на границе Георгий Николаевич Микушев, возглавил очередную контратаку. Он погиб. Части подверглись новому удару противника и, возможно, не устояли бы, если на помощь не подоспела бы из Киева дивизия полковника С. К. Потехина. Настойчивыми контратаками обоих соединений враг был задержан на двое суток.

Но 16 сентября линия фронта снова заколебалась. Ударная группировка 6-й немецкой полевой армии стремилась прорваться к Киеву с северо-востока и захватить переправы через Днепр. Руководство городского штаба обороны попросило командующего 37-й армией усилить войска, прикрывавшие это важнейшее направление, но тот заявил, что у него нет для этого резервов. Положение спасла инициатива руководителей штаба обороны. Они направили сюда часть сил 4-й дивизии НКВД, отряд ополченцев завода «Арсенал» и 300 моряков Днепровского отряда Пинской флотилии с задачей создать оборонительный рубеж на подступах к киевским мостам. Теснимые противником правофланговые соединения 37-й армии и подоспевшие им на помощь силы городского комитета обороны 16 сентября закрепились на этом рубеже и остановили противника.

Геройски дрались в тот день подразделения 227-го полка дивизии НКВД под командованием майора Вагина. Стремительной контратакой они не только отбросили полк противника, но и захватили его знамя.

Гитлеровцы обрушили на наши части массированные удары артиллерии и авиации, бросали в наступление пехоту и танки. Несколько раз они по всему фронту ходили в психические атаки — шли во весь рост, оглушая окрестность пьяным ревом. Наши бойцы подпускали их к самым траншеям и пускали в ход штыки. Рукопашной схватки фашисты не выдерживали. Уцелевшие головорезы откатывались.

На участке одного из наших полков гитлеровцы продвинулись до огневых позиций артиллерии. Их расстреляли в упор картечью. На другом участке фашисты вышли к противотанковому рву. Пулеметчик младший сержант Ефимочкин вытащил свой пулемет из полуразбитого дзота и, установив его на бруствер рва, ударил кинжальным огнем. Он не прекратил стрельбы даже тогда, когда по нему открыла огонь вражеская минометная батарея. Отличились в этом бою политрук роты Слесарев, комсомольцы младший сержант Аристархов, рядовые Боканов, Зверев, Князев и многие другие.

Раненые не покидали поля боя до тех пор, пока фашисты не были отброшены. Лейтенант Силин в рукопашной схватке был дважды ранен, но не оставил роту. Лишь после того, как очередная вражеская атака была отбита, командира почти насильно доставили в медпункт.

Оборонявшиеся испытывали острый недостаток в противотанковой артиллерии и в бронебойных снарядах. В бою у Красиловки бойцы и командиры 3-й роты 227-го полка ценою жизни задержали вражеские бронированные машины.

Так сражались советские солдаты. Защитникам Киева и в голову не приходило, что им придется оставить город. Выражая их настроение, «Правда Украины» 17 сентября, когда немецкие войска находились уже далеко восточнёе Киева, писала: «Киев был и будет советским!»

Даже в такой тяжелой обстановке столица Украины продолжала жить привычной жизнью фронтового города. Не было ни малейших признаков паники. Работали предприятия, не подвергшиеся эвакуации. Люди трудились под лозунгом «Все для фронта!».

Приказ об оставлении Киева был получен 18 сентября по радио. Командованию армии было указано общее направление отхода войск армии и сообщены крайне лаконичные данные о действиях ее соседей. Этот приказ в то время выполнить было еще труднее, чем оборонять город. Предстояло пройти сотни километров по занятой врагом территории. К тому же отход проводился в спешке, командарм допустил немало ошибок. Например, было решено вести армию вдоль основных шоссейной и железнодорожной магистралей, идущих от Киева на Пирятин. Командование группы армий «Юг» именно на это и рассчитывало и постаралось заранее перерезать эти дороги на участке Яготин, станция Березань. К сожалению, штаб армии не знал, что здесь находится крупная вражеская группировка.

Первыми должны были начать отход стрелковые дивизии, оборонявшиеся на правом берегу Днепра, в Киевском укрепленном районе. Последними позиции покидали пулеметные батальоны постоянного гарнизона. После того как войска, оборонявшиеся в Киевском укрепрайоне, пройдут через Борисполь, за ними должны сняться части, сражавшиеся на подступах к мостам через Днепр.

Арьергард составили 87-я стрелковая дивизия полковника Н. И. Васильева и 4-я дивизия НКВД полковника Ф. М. Мажирина.

В ночь на 19 сентября войска тронулись в путь. Первый вражеский заслон в районе Борисполя был опрокинут. Колонны потянулись на восток.

А офицеры штаба и политотдела укрепрайона в это время обходили доты. За каждым был закреплен определенный участок. Скрытно выводились гарнизоны огневых точек. Когда на позициях не оставалось ни одного человека, раздавались взрывы: саперы уничтожали оборонительные сооружения.

Бойцы и командиры шли по улицам Киева, потупив головы и невольно сдерживая шаг. Горько было оставлять город, за который, не щадя жизни, сражались больше двух месяцев.

Защитников Киева не в чем было упрекнуть. Они выполнили свой долг. Киев оставался непокоренным. Враг так и не смог взять его в открытом бою. Только в силу неблагоприятно сложившейся для войск Юго-Западного фронта обстановки по приказу Ставки наши воины покидали дорогой им город и твердо знали, что обязательно вернутся. Киев был и будет советским!

Ответственность за взрыв днепровских мостов была возложена на командира 4-й дивизии. НКВД Ф. М. Мажирина, который, по выражению наркома внутренних дел УССР В. И. Сергиенко, назначался «последним комендантом Киева».

19 сентября было пасмурно. Над Киевом поднимались облака дыма. Командиры и политработники вместе с представителями городских организаций объезжали магазины и склады. Широко раскрывались их двери, чтобы население смогло сделать необходимые для жизни запасы.

Немцы заметили отход наших войск лишь часов в 11 утра. Они подвергли зверскому обстрелу юго-западные окраины города и только после этого двинулись вперед. Части армейского арьергарда с трудом сдерживали напор противника. Вражеская артиллерия яростно обстреливала мосты. Наши части, прикрывавшие переправы, несли потери, но продолжали мужественно выполнять свой долг, пропуская отходившие войска.

Одним из самых ответственных мероприятий по организации эвакуации Киева являлось обеспечение своевременного взрыва мостов через Днепр. Саперы 37-й армии при непосредственном участии командования 4-й дивизии НКВД закончили подготовку мостов к взрыву еще в первых числах сентября.

Во второй половине дня, когда на правом берегу показались передовые части противника, был дан сигнал. Генерал Мажирин рассказывал, как он со своего наблюдательного пункта увидел столб огня и дыма над железнодорожным мостом имени Г. И. Петровского. Центральные фермы рухнули в воду. Взлетел на воздух и мост имени Е. Бош. Наводницкий деревянный мост был центральным, и основная масса арьергардных частей выходила на него. Военный инженер 3 ранга А. А. Финкельштейн, отвечавший за уничтожение этой переправы, выжидал до последнего момента, стараясь пропустить последнюю группу отставших солдат. Лишь когда вражеские мотоциклисты вырвались на берег и открыли ураганный пулеметный огонь, инженер подал сигнал. Щедро политое смолой и бензином дерево вспыхнуло. Бойцы, охранявшие мост на правом берегу, отходили по уже горевшему настилу. Вслед за ними кинулись фашистские автоматчики. Саперы, дождавшись, когда наши бойцы ступили на землю, взорвали толовые шашки, привязанные к сваям, и пылающий мост обрушился в Днепр, похоронив под своими обломками вражеских солдат. Почти в этот же миг раздался взрыв на самом южном, Дарницком мосту. Разъяренные фашисты попытались с ходу форсировать реку. Меткий пулеметный огонь с левого берега отбросил их.

Мажирин связался с командиром 87-й стрелковой дивизии, чтобы согласовать дальнейшие действия. Частям арьергарда было приказано держаться до наступления темноты, а затем отходить в общем направлении на Борисполь.

Ранним утром 20 сентября оба соединения вышли на восточную опушку Дарницкого леса. Выглянувшее из-за горизонта солнце пробилось сквозь туманную дымку и озарило темневший вдали город. Это Борисполь. По дороге к нему все еще двигался нескончаемый поток машин, подвод, беженцев с тачками, с котомками. Мажирин выслал в Борисполь небольшой отряд во главе с майором Дедовым, у которого для связи имелась радиостанция. Ему было приказано разыскать за Борисполем штаб армии и уточнить направление дальнейшего следования. Примерно через полчаса Дедов сообщил, что в город ворвались вражеские танки и он вступил с ними в бой. Итак, путь через Борисполь оказался отрезанным.

Выяснилось, что главные силы 37-й армии рассечены в районе Барышевки на две части. Большая часть сил остановлена яготинской группировкой противника на реке Супой, а остальные соединения — западнее Барышевки, на реке Трубеж. Наши войска атакуют врага. Но у гитлеровцев на восточных берегах обеих рек зарыты танки. Прорвать такую оборону без достаточного количества артиллерии нелегко. Снова и снова наши войска бросались в атаки. С тяжелыми боями одной из групп войск 37-й армии удалось в ночь на 22 сентября форсировать реку Трубеж и разорвать вражеское кольцо. Эту решительную атаку возглавил заместитель Наркома внутренних дел УССР Т. А. Строкач. Он с несколькими генералами и офицерами в решительную минуту пошел в передовых цепях. Смертью героев пали полковники Соколов, Косарев и многие другие командиры. Но задача была выполнена, вражеский заслон смят. Большая часть этой группы войск вышла к своим. Командир 56-го полка из 4-й дивизии НКВД подполковник Мазуренко со своими бойцами присоединился к партизанам Ковпака.

А главные силы армии, окруженные в районе станции Березань и лесов к югу от нее, продолжали тяжелые бои. Командование взял на себя начальник штаба армии генерал К. Л. Добросердов. Фашисты предлагали окруженным сложить оружие. Наши бойцы и командиры отвечали новыми атаками.

Объединив наиболее боеспособные части, полковник М. Ф. Орлов, майор В. С. Блажиевский и другие командиры в ночь на 23 сентября внезапным ударом прорвали кольцо и устремились не на восток, как ожидал противник, а на юг. Удалось пробиться и еще нескольким группам. Однако значительной части наших сил, израсходовавших в упорных атаках почти все боеприпасы, пришлось укрыться в глубине лесов. Несколько раз гитлеровцы пытались сюда сунуться, но с большими потерями отбрасывались назад.

К концу сентября на карте немецкого генерального штаба перестали обозначать район окружения главных сил 37-й армии: по-видимому, считали, что там все вымерли от голода. Большая часть войск, блокировавших лес, была брошена в наступление на восток. Окруженные воспользовались резким ослаблением вражеского кольца и начали отдельными группами пробиваться кто на восток, через линию фронта, а кто в окрестные леса, став впоследствии ядром многочисленных партизанских отрядов.

Упорно пробивал себе дорогу арьергард армии, отрезанный от ее главных сил в районе Борисполя. 24 сентября обе дивизии вышли в район Рогозова. Завязался бой с засевшими там гитлеровцами. Первые атаки не принесли успеха. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда разведка установила, что из Переяслава подходят новые крупные силы противника. Наши части оказались между двух огней. Спешно перешли к обороне, окопались и организовали систему огня. Бой разгорелся ночью. Гитлеровцы бросили в атаку свою пехоту при поддержке танков. Сберегая патроны, красноармейцы не открывали огня. Лишь редкие выстрелы пушек звучали с их позиций. Каждый снаряд был на счету, и артиллеристы били лишь наверняка. Ни один снаряд не пропал даром. Загоревшиеся фашистские танки осветили окрестность. Когда гитлеровцы приблизились к окопам, поднялся комиссар 4-й дивизии НКВД Коновалов и с возгласом «За Родину!» бросился вперед. Рядом с ним был политрук Лелюк. Словно электрический ток пробежал по окопам. В едином порыве ринулись, обгоняя комиссара, бойцы и командиры. Натиск был яростным. Фашисты побежали.

Противник рассчитывал, что наши части будут прорываться в восточном направлении. Но командование армейского арьергарда по предложению полковника Мажирина решило скрытно отвести войска на запад, в приднепровские леса, чтобы привести их в порядок и подготовиться к новым тяжелым боям.

На рассвете 25 сентября передовые части арьергарда вошли в село Старое. Разведчики доложили командиру полка майору Вагину, что по дороге из Переяслава движется колонна гитлеровцев. Майор быстро организовал засаду. Когда беспечно маршировавшие фашисты втянулись на лесную дорогу, по ним со всех сторон ударили орудия и пулеметы. Поднялась невообразимая паника. Выскочившие из-за кустов бойцы довершили разгром. Они захватили десятки автомашин с имуществом. В числе трофеев оказалось и знамя разгромленного немецкого полка.

Ожесточенные схватки происходили повсюду, где враг пытался преградить путь советским войскам.

К вечеру все части армейского арьергарда достигли приднепровских лесов. Начались сплошные пески. Машины буксовали, расходуя остатки горючего. На сахарном заводе забрали лошадей и повозки, разместили на них раненых, боеприпасы и продовольствие. Несколько машин оставили для транспортировки орудий и минометов, остальные пришлось уничтожить. Разведка обнаружила спешно сооруженный фашистами лагерь для военнопленных. Стремительной атакой передовые подразделения уничтожили охрану и освободили красноармейцев. Уже в сумерках все вышли к большому болоту. Посреди него зеленел заросший лесом остров. Саперы проложили гать. Части переправились на остров и заняли круговую оборону. Численность гарнизона «крепости на болоте» непрерывно росла. Сюда стекались саперы, подрывавшие днепровские мосты, подразделения Киевского укрепленного района, отходившие последними, моряки речной флотилии, железнодорожники Киевского узла.

Фашисты несколько раз штурмовали остров, но взять его не могли. Наступил октябрь. Бойцы, одетые по-летнему, начали страдать от холода. Иссякали боеприпасы. А разведка установила, что гитлеровцы готовят новое наступление. Было решено опередить противника. В ночь на 5 октября части переправились с острова, развернулись в цепи. Шли молча. Артиллеристы вручную катили орудия. Жаркий бой разгорелся у села Девички. Противник встретил атакующих шквалом артиллерийского и пулеметного огня. Но ничто не могло остановить наших бойцов. Они стремились быстрее сблизиться с врагом. Артиллеристы, следовавшие в передовых цепях, расчетливо били по огневым точкам.

Повсюду завязались рукопашные схватки. Кольцо вражеских войск было разорвано. Дальше решили двигаться небольшими отрядами, стараясь не ввязываться в бои, так как снаряды и патроны были на исходе. Путь был долгий и тяжкий. Многие погибли. Но большая часть бойцов и командиров успешно пробилась сквозь все преграды.

Военный совет и штаб фронта тронулись в путь в ночь на 18 сентября. Было решено пробиваться через Лохвицу. Для большей маневренности управление фронта разделялось на два эшелона. Я следовал в первом эшелоне, в который входили Военный совет, основная часть штаба, политуправление, начальники родов войск и служб. Из деревни Верхояровка взяли курс на Пирятин, где был мост через реку Удай. Во второй половине ночи подошли к реке. Вражеская авиация бомбила переправу, потребовалось много труда, чтобы поддержать порядок. Преодолев реку, колонна штаба под прикрытием частей 289-й стрелковой дивизии полковника Д. Ф. Макшанова миновала Пирятин и направилась к населенному пункту Чернуха, но перед рассветом была атакована немецкими танками с севера и отсечена от стрелковых подразделений. Пришлось менять направление. Свернули на проселочную дорогу, пролегавшую вдоль левого берега реки Удай. Двигались под бомбежками и артиллерийским обстрелом. Фашисты неоднократно пытались сбросить нас в реку, но все их атаки были отбиты. Здесь мы потеряли много машин: часть была разбита снарядами и бомбами, часть мы сами вывели из строя, чтобы сделать колонну более компактной и боеспособной.

Утром 19 сентября добрались до села Городищи, расположенного при слиянии рек Удай и Многа. Командующий фронтом приказал сделать остановку, чтобы привести колонну в порядок, выяснить обстановку и наметить дальнейший план действий. В этом селе к нам присоединилась колонна штаба 5-й армии. Она следовала под прикрытием остатков 31-то стрелкового корпуса генерала Калинина.

В Городищах подсчитали свои силы. Осталось около трех тысяч человек, шесть бронемашин полка охраны и несколько пулеметных зенитных установок. Вражеская авиация не оставляла нас в покое. К счастью, потери были незначительны. Больше всего нас огорчила гибель радиостанции — она была разбита взрывом бомбы. Порвалась последняя ниточка, связывавшая нас с армиями и штабом главкома.

В одной из хат Кирпонос собрал руководящий состав, оказавшийся в Городищах. Генерал Тупиков доложил обстановку. Враг обступает со всех сторон. По южному берегу реки Удай, у устья которой мы находимся, немцы укрепляют оборону фронтом на север; восточный берег реки Многа занимают танковые и моторизованные части Гудериана; к северу и северо-западу от нас все крупные населенные пункты тоже захвачены противником.

После этой неутешительной информации воцарилось молчание. Его прервал генерал Кирпонос:

— Ясно одно: нужно прорываться. Остается уточнить, в каком направлении.

Сейчас не помню, кто предложил вечером форсировать реку Многа у Городищ и за ночь выйти к Лохвице. Против этого решительно выступил генерал Тупиков:

— Этого-то и ждут от нас немцы. Они наверняка приготовили засаду у моста. По моему мнению, нам надо подняться выше по течению и форсировать реку у Чернух, в двенадцати километрах к северо-западу отсюда.

Его поддержал генерал Потапов:

— Мы уже убедились, что немцы не оставляют без внимания ни одного моста через реки. Прорыв у Чернух выгоден тем, что он окажется внезапным для противника. К тому же там имеются броды, поэтому и мост не понадобится захватывать.

Остановились на этом предложении. Решено было создать три боевые группы: головную, которая должна была расчищать дорогу колонне штаба фронта, и две на флангах. Головной группой должен был командовать генерал М. И. Потапов. Мне приказали взять под свою команду роту НКВД с задачей прикрывать всю нашу колонну от противника с тыла.

…Построил свое войско. Сто пятьдесят молодцов — залюбуешься: бравые, подтянутые. Мне, пожалуй, повезло больше всех — в моем распоряжении был настоящий боеспособный отряд. Я взял с собой и большинство офицеров нашего оперативного отдела — образовал отделение управления.

Молча обошел шеренги, вглядываясь в лица красноармейцев и командиров. Устали люди, отдохнуть бы им хоть немного. Но времени нет. Объясняю задачу. Предупреждаю, что будет трудно.

— Верю, — сказал я, — что каждый из вас не посрамит чести советского бойца.

Стоявший напротив меня молоденький красноармеец с головой, обмотанной почерневшими бинтами, проговорил:

— Не беспокойтесь, товарищ генерал, мы не подведем.

Над рядами пронесся одобрительный гул. В это время подбежал адъютант генерала Кирпоноса: меня вызывал командующий.

Приказав отряду разойтись и готовиться к предстоящему бою, я поспешил в центр села. Кирпонос, Бурмистенко, Рыков и Тупиков стояли в кругу генералов и офицеров. Бурмистенко негромко, спокойно что-то говорил товарищам. Трудно было поверить, что беседа происходит буквально под прицелами противника. В этом непоказном самообладании и уверенности был весь Бурмистенко, славный сын украинского народа. Подойдя поближе, я услышал его слова:

— Главное, товарищи, сохраняйте выдержку. Нет таких трудностей и опасностей, какие не смогли бы преодолеть наши люди. Коммунисты обязаны показать пример в выполнении воинского долга.

Я доложил командующему, что прибыл по его вызову.

— Товарищ Баграмян, — проговорил он с несвойственной ему поспешностью. — Из Мелехи выступил крупный отряд фашистских мотоциклистов. Форсировав реку Многа, он сбил наши подразделения, занимавшие вот те высоты, — командующий показал на резко выделявшуюся в километре к востоку холмистую гряду, — и вот-вот может прорваться сюда. Немедленно разверните свой отряд и атакуйте противника. Ваша задача: овладеть грядой этих высот, захватить мост через реку и двигаться на Сенчу. Выполняйте!

Что ж, выходит, все изменилось. Будем пробиваться на Сенчу, и в первом эшелоне — мой отряд… Вспомнилось вчерашнее, когда фашисты оттеснили колонну штаба фронта от следовавших впереди нас частей 289-й стрелковой дивизии. Опасаясь, как бы и сегодня так не получилось, я сказал, что, если атака моего отряда увенчается успехом, главным силам лучше держаться поближе к нам. Командующий нетерпеливо махнул рукой;

— Добре, идите, товарищ Баграмян.

Я заметил — никогда еще командующий не выглядел таким усталым, удрученным.

Бегу к своему отряду. Построив людей и разъяснив новую боевую задачу, быстрым шагом вывожу их за околицу. В кустарнике развернулись в цепь. Гитлеровцы, засевшие на холмах, открыли огонь. Но мы продолжал движение. Завидя нас, с земли поднимаются люди. Это бойцы подразделений, вытесненных с холмов противником. Обрадованные, они вливаются в наши цепи. Отряд растет, как снежный ком. Слышу громкий крик:

— Товарищи, с нами генерал! Вперед!

Вот мы и на вершине холма. То, что недоделала пуля, довершают штык и приклад. Гитлеровцев полегло много. Мы захватили 40 пленных, несколько минометов и мотоциклов. Все это отправили в Городищи, а сами поспешили к реке. К счастью, фашисты не успели взорвать мост. Он в наших руках. Темно уже, но кругом пылают стога сена. Это прекрасный ориентир для наших главных сил. Но они что-то медлят. Посылаю воентехника 2 ранга Степанова доложить о результатах боя и о том, что мы следуем, как было приказано, на Сенчу.

Тем временем к нам все прибывает пополнение. Начальник снабжения горючим и смазочными материалами фронта генерал Алексеев и начальник охраны тыла фронта полковник Рогатин привели с собой группу пограничников. По одному, по двое, по трое подходят бойцы и командиры из различных тыловых учреждений. А колонны штаба все нет.

Поздней ночью мы приблизились к селу Исковцы-Сенчанские (Юсковцы). Несмотря на темноту, быстро сориентировались по дорожным указателям, которые гитлеровцы с немецкой педантичностью успели поставить почти на каждом перекрестке. Остановились, чтобы подтянуть и привести в порядок отряд. Пока Алексеев и я занимались этим, офицеры оперативного отдела обошли хаты. Узнав, что в село нагрянули не немцы, а «червонноармейцы», попрятавшиеся жители высыпали на улицу, наперебой стали потчевать бойцов разной снедью.

Возвратился один из командиров оперативного отдела, посланный для связи со штабом фронта. Он принес неожиданную новость: никто за нами не следует. Ему встретились бойцы, прорвавшиеся сквозь вражеский заслон из Городищ. Они в один голос заявляют, что никого из наших там не осталось, все машины ушли на запад. Ничего не могу понять. Но нам приказано двигаться на Сенчу, и мы пойдем туда. Возможно, штаб фронта следует туда другой дорогой. Миновать Сенчу он не может: там мост через Сулу. На этой каверзной речке с широкой заболоченной поймой мосты только в Сенче и Лохвице. Но соваться в Лохвицу безумие — такой крупный населенный пункт наверняка забит вражескими войсками.

Перед рассветом наш отряд с ходу ворвался в Сенчу в западной части села. Немцев там не было. Но стоило нам приблизиться к мосту, как с того берега ударил ураганный пулеметный и артиллерийско-минометный огонь. Пришлось залечь. Советуюсь с Алексеевым и Рогатиным. Решаем атаковать. Надо захватить переправу и все село и удерживать их до прихода колонны штаба фронта. Огонь не стихает, но бойцы по моей команде поднимаются, вбегают на мост. В это время показались немецкие танки. Стреляя из пушек и пулеметов, они устремились на наш берег. А у нас не было даже бутылок с горючей смесью. Пришлось оставить село. Стало ясно, что нам его не взять. Попытаемся обойти.

Разбиваем отряд на две части. Генерал Алексеев повел свою группу на север, а я — на юг, к небольшому селу Лучка. Обе группы подготовят подручные средства для переправы и до утра будут ждать подхода колонны штаба.

Перед рассветом, потеряв всякую надежду на встречу со штабом фронта, мы переплыли на лодках реку. Местный житель провел нас по путаным и топким тропам через заболоченную пойму. Благополучно пересекли шоссе и укрылись в копнах пшеницы. Я послал в разведку молодого разворотливого лейтенанта Дорохова. Он вернулся радостный:

— Товарищ генерал! Здесь поблизости совхоз. Там ни одного немца. Жители приглашают нас.

В совхозном поселке нас плотным кольцом обступили женщины, старики и дети (все мужчины, способные носить оружие, ушли на фронт). Посыпались обычные в те дни вопросы: где же Червонная наша Армия? Почему германец так далеко забрался на нашу землю?

Я рассказал о тяжелом положении на нашем фронте, о героизме советских бойцов, о том, что мы обязательно вернемся. Женщины начали наперебой приглашать нас «до хаты пойисты», совали узелки с различной снедью.

Весь день мы отдыхали в этом гостеприимном поселке. Бойцы успели почистить оружие, помыться, привести в порядок одежду, а кое-кто и побриться. Однако мы ни на минуту не забывали об опасности, выставили круговое охранение.

Повсюду валялись фашистские листовки. Я прочитал некоторые из них. Лживые и нескладные. Одна из них обращена к «господам украинцам» и обещает им, «потомкам вольных казаков», отныне подлинную свободу. Что означает эта свобода, толковалось весьма невразумительно. Вполне определенно говорилось лишь о праве выбора: умереть на виселице или от пули, если «вольные казаки» вздумают не подчиняться немецким властям. И дальше — длинный перечень, чего нельзя и за что одно наказание — смерть.

Собираю командиров. Сообща обдумываем маршрут дальнейшего движения.

На счастье, у меня оказалась при себе мелкомасштабная карта (в одном сантиметре 10 километров) и компас. Решаем двигаться по возможности в стороне от дорог, чтобы уменьшить вероятность встречи с противником. Для каждого отрезка пути определили точный азимут, чтобы легче ориентироваться в ночное время.

Вечером тепло попрощались с жителями поселка и направились к большому селу Камышня, надеясь встретить там передовые части наших войск. Двигались скрытно, минуя населенные пункты. У околицы Камышни остановились. В разведку вызвались отчаянный Дорохов и еще два офицера. Через полчаса послышалась автоматная стрельба, взлетели ракеты. Вскоре лейтенант Дорохов, запыхавшись от быстрого бега, доложил:

— В селе немцы! Чуть было не попали к ним в лапы.

Мы не стали терять время, обошли село. Уже светало, когда приблизились к небольшому поселку Мелешки, раскинувшемуся на берегу реки Хорол. Гитлеровцев здесь не было, о чем нам сообщил хозяин крайней хаты. Убедившись, что мы советские командиры, он взялся указать нам брод. Переправились через реку уже засветло. Дальше идти было опасно: кругом открытое поле. Решили провести день в прибрежных зарослях неподалеку от хутора Червоный Кут. Заняли круговую оборону. Здесь на нас наткнулись вездесущие мальчишки из хутора. Поначалу они испугались вооруженных людей, но, разглядев красные звездочки на пилотках и фуражках, осмелели и разговорились. Эти глазастые пострелята многое знали. Сказали, что немцы сейчас только в Березовой Луке и Зуевцах — селах, расположенных по реке в нескольких километрах к северу и к югу от нас. Что делается к востоку, мальчуганы, к сожалению, не знали. Мы спросили ребят, нельзя ли достать в хуторе чего-нибудь съестного. Они пообещали разузнать. Я направил с ними подполковника Соловьева, своего рассудительного и степенного помощника. Скоро он вернулся с двумя пожилыми колхозниками. Все трое были нагружены мешками с едой, бидонами с молоком. Один из колхозников взялся нас проводить к селу Рашивка, где, по слухам, еще вчера видели красноармейцев. Выступили в сумерках. Кругом было тихо: ни выстрелов, ни фашистских ракет! У Рашивки простились с нашим проводником и зашагали дальше. Рассвет застал нас у хутора Саранчова Долина. Укрылись в лесу, тянувшемся вдоль реки Псел, заняли круговую оборону и выслали дозор к дороге. В полдень дозорные доложили, что с севера движется небольшая колонна автомашин. Я приказал приготовиться к бою.

Передняя машина, не дойдя до хутора, остановилась. В кузове сидели красноармейцы. С радостными возгласами мы бросились к ним. Из кабины выпрыгнул молодой сержант. Он с удивлением разглядывал нас, изнуренных, сильно обросших. Увидев меня, отдал честь, доложил:

— Дозор разведывательного отряда. Старший дозора сержант Морозов.

Мы узнали, что отряд послан командиром отдельного саперного батальона из города Гадяч с целью выяснить местонахождение противника и группировку его сил. Узнав от нас, где располагаются передовые отряды гитлеровцев, дозорные двинулись своей дорогой, мы же зашагали на восток. В крупном селе Сары нас гостеприимно встретили жители, разместили по дворам, накормили. В этом селе, расположенном в ничейной полосе, куда проникала только наша разведка, продолжали функционировать сельсовет и правление колхоза. Буквально под носом у гитлеровцев они оказывали помощь бойцам, выходившим из окружения. Из сельсовета я связался по телефону с командиром саперного батальона, дислоцировавшегося в Гадяче. Он выслал за нами машины.

Нас подвезли к небольшому зданию. Ко мне шагнул офицер. Четко — сразу виден кадровый командир! — представился:

— Капитан Кулешов, начальник гарнизона города Гадяч.

Он пригласил меня в кабинет, а своему помощнику по материальному обеспечению приказал немедленно разместить на отдых прибывших со мной людей.

С наслаждением погрузившись в мягкое старое кресло, обитое дерматином неопределенного цвета, я внимательно выслушал капитана. Он доложил обстановку в районе действий гарнизона и охарактеризовал состав сил, которыми он располагает. Из рассказа капитана я узнал следующее.

Капитан Кулешов — командир 519-го отдельного саперного батальона. Его часть формировалась здесь, в Гадяче, когда фашисты рассекли войска нашего фронта. Узнав об этом и посоветовавшись с комиссаром батальона Медведевым, капитан принял решение организовать оборону города, который внезапно оказался на переднем крае боевых действий. Как начальник гарнизона, он подчинил себе дорожно-строительный отряд капитана Мишина и местный истребительный батальон, которым командовал начальник городской милиции Герченко. Немедленно были начаты работы по строительству оборонительных рубежей, в чем деятельно участвовали жители города.

Разведгруппы, регулярно высылаемые Кулешовым на Лохвицу, имели неоднократные стычки с отдельными подразделениями 3-й танковой дивизии противника, преграждавшей пути отхода наших войск. В этих боях были захвачены пленные и первые боевые трофеи: автомашины, рации, штабные документы.

— А также вот это. — Бравый капитан высыпал на стол десятка два немецких железных крестов.

Первые дни после того, как на тылы войск Юго-Западного фронта вышли фашистские танковые группировки, гарнизон города Гадяч являлся единственной частью, которая на участке в несколько десятков километров преграждала пути продвижения противника на восток. При этом капитан Кулешов действовал на свой страх и риск: связи с вышестоящим командованием у него не было. Сейчас он стал получать указания непосредственно из штаба Юго-Западного фронта нового состава, начальником которого назначен генерал-майор А. П. Покровский.

Гарнизон Гадяча оказывал большую помощь выходившим из окружения. Сколько людей, оборванных, голодных, израненных, одели, обули и накормили хозяйственники гарнизона во главе с Алексеевым и Горчаковым. Эту дружескую заботу испытал и наш отряд.

В Гадяче мы пытались узнать о судьбе штабной колонны, с которой мы разминулись. Но никто ничего определенного сказать не мог. Позднее, когда мы встретились с моим заместителем подполковником И. С. Глебовым и другими товарищами по штабу фронта, стали известны печальные подробности. Я прежде всего спросил Глебова, почему колонна штаба фронта замешкалась в Городищах и не последовала за нашим отрядом. Глебов удивленно посмотрел на меня:

— А разве генерал Кирпонос не предупредил вас? Ведь он же рассчитывал демонстративной атакой вашего отряда в направлении Сенчи лишь отвлечь внимание противника. Колонна тем временем должна была двинуться на север и форсировать Многу у деревни Вороньки…

(Так вот в чем дело… Нет, я не мог обижаться на Кирпоноса за то, что он скрыл от меня свой замысел. Это право командующего — не раскрывать перед подчиненным всех карт, тем более когда тому поручается демонстративная атака, — пусть старается изо всех сил, как если бы действовал на направлении главного удара).

Далее Глебов рассказал, что начало было удачным. Скрытно прошли вдоль правого берега Многи, захватили Вороньки и переправились через реку. На рассвете 20 сентября оказались у хутора Дрюковщина — километрах в пятнадцати юго-западнее Лохвицы. Здесь, в роще Шумейково, остановились на дневку.

В колонне штаба фронта насчитывалось более тысячи человек, из них 800 офицеров. С ними по-прежнему находились генерал-полковник М. П. Кирпонос, члены Военного совета фронта М. А. Бурмистенко, дивизионный комиссар Е. П. Рыков, генерал-майоры В. И. Тупиков, Д. М. Добыкин, А. И. Данилов, В. В. Панюхов, командующий 5-й армией генерал-майор М. И. Потапов, члены Военного совета этой армии дивизионный комиссар М. С. Никишев, бригадный комиссар Е. А. Кальченко, начальник штаба армии генерал-майор Д. С. Писаревский, начальник ветслужбы А. М. Пенионжко и другие товарищи. С колонной следовали 6 бронемашин, 2 противотанковых орудия и 5 счетверенных зенитных пулеметных установок.

Рощу рассекал овраг. Транспорт и люди рассредоточились по его кромке. Боевые машины заняли позиции на опушке. К сожалению, по-прежнему давала себя знать недостаточная организованность отряда. Оборону заняла лишь охрана Военного совета фронта, которую возглавлял подполковник Глебов, и охрана штаба 5-й армии во главе с майором Владимирским. Многие офицеры разбрелись по хатам хутора, чтобы умыться, раздобыть продуктов и немного отдохнуть.

А фашисты уже обнаружили исчезнувший ночью штаб фронта. Когда утренний туман рассеялся, разведчики доложили — с востока и северо-востока идут немецкие танки. Прибывшие с юго-запада отставшие бойцы сообщили, что и с этого направления приближаются вражеские мотоциклисты и танки.

Минут через двадцать враг атаковал рощу с трех сторон. Танки вели огонь из пушек и пулеметов, за ними шли автоматчики. В гром и треск вплетались редкие выстрелы наших пушек — их было мало, да и приходилось беречь каждый снаряд. Танки прорвались к восточной опушке рощи. С ними вступили в схватку офицеры, вооруженные гранатами и бутылками с бензином. Две вражеские машины загорелись, остальные откатились.

Командующий, члены Военного совета фронта, генералы Тупиков и Потапов стали совещаться, как быть дальше: сидеть в роще до вечера или прорываться сейчас же. Но тут началась новая атака. Подъехавшая на машинах немецкая пехота с ходу развернулась в цепь и двинулась в рощу под прикрытием огня танков. Когда она достигла опушки, окруженные во главе с Кирпоносом, Бурмистенко, Рыковым, Тупиковым, Потаповым и Писаревским бросились в контратаку. Гитлеровцы не выдержали рукопашной и отступили.

В контратаке генерал Кирпонос был ранен в ногу. Его на руках перенесли на дно оврага, к роднику. Сюда же доставили раненого и тяжело контуженного командарма Потапова. Его боевой начальник штаба генерал Писаревский геройски пал на поле боя.

Дивизионный комиссар Рыков и генерал Тупиков вместе с подполковником Глебовым обошли опушку. Беседовали с людьми, ободряли их.

Примерно в половине седьмого вечера Кирпонос. Бурмистенко и Тупиков в кругу командиров обсуждали варианты прорыва, который намечалось осуществить с наступлением темноты. В это время противник начал интенсивный минометный обстрел. Одна мина разорвалась возле командующего. Кирпонос без стона приник к земле. Товарищи кинулись к нему. Генерал был ранен в грудь и голову. Через две минуты он скончался. Адъютант командующего майор Гненный со слезами на глазах снял с кителя генерала Золотую Звезду и ордена.

Ночью Тупиков повел людей в атаку. Внезапно, без выстрела, они ринулись на врага. Пока растерявшиеся фашисты пришли в себя, многие наши бойцы и командиры пробили себе дорогу. После долгих мытарств они вышли к своим. Среди них были генералы Добыкин, Данилов и Панюхов, подполковник Глебов и другие наши товарищи. Генерала Тупикова с ними не оказалось — он погиб в перестрелке у хутора Овдиевка, в двух километрах от рощи Шумейково.

Об участи других наших товарищей, которые не смогли пробиться из рощи, стало известно уже после освобождения Левобережной Украины в 1943 году. Жители окрестных хуторов рассказали, что в роще еще более суток длилась перестрелка. 24 сентября; когда все стихло и гитлеровцы уехали, колхозники пробрались к месту боя. Они увидели бездыханные тела советских бойцов и командиров, которые погибли, не выпустив из рук оружия. В магазинах пистолетов и винтовок не оставалось ни одного патрона.

Ныне здесь над братской могилой высится величественный памятник — могучая фигура советского солдата с автоматом в руках. А у родника — мраморная плита с надписью: «На этом месте 20 сентября 1941 года погиб командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос М. П.».

В 1943 году останки генералов Кирпоноса и Тупикова были перевезены в Киев. Они покоятся в парке Вечной Славы у основания гигантского обелиска, возле могилы Неизвестного солдата, над которой пылает Вечный огонь, олицетворяя бессмертие во имя народа.

Ни в годы войны, ни после нам, участникам этих печальных событий, не удалось с полной достоверностью установить, где и при каких обстоятельствах погиб член Военного совета фронта, замечательный сын украинского народа Михаил Алексеевич Бурмистенко, но то, что он отдал свою жизнь в неравном бою с фашистами у рощи Шумейково, ни у кого из нас не вызывает сомнений. Поскольку на последнем этапе бои в этом районе носили сугубо очаговый характер, Бурмистенко, вероятно, пал смертью храбрых в одной из ожесточенных схваток, а труп его никем не был опознан, так как Михаил Алексеевич был одет в военную форму без знаков различия.

В руки гитлеровцев попало несколько тяжелораненых бойцов и командиров. Среди них оказался член Военного совета фронта дивизионный комиссар Рыков. Истекающего кровью, его подвергли зверским пыткам и казнили. Жители села Катон-Карагай в Казахстане свято чтят память о своем славном земляке. На здании школы, где он учился, установлена мемориальная доска. На мраморе высечены барельефный портрет, а под ним надпись:

«Здесь учился Рыков Евгений Павлович — дивизионный комиссар, член Военного совета Юго-Западного фронта. Мужественно погиб за Родину. 1906–1941 годы».

В бессознательном состоянии фашистские палачи схватили генерала Потапова. Мы его считали погибшим. Но богатырский организм и несгибаемый дух молодого командарма не сломили ни рана, ни контузия, ни ужасы фашистских застенков. В конце войны Советская Армия освободила его из гитлеровского концлагеря. Генерал Потапов вернулся в наши ряды. В последние годы жизни (он умер в 1965 году) генерал Потапов был первым заместителем командующего Одесским военным округом.

Завершая рассказ о том, с каким непоколебимым упорством прокладывали себе путь отрезанные от своих баз соединения Юго-Западного фронта, я не могу не упомянуть о подвиге наших военных медиков. В окружении оказалось немало раненых воинов. Их тяжкую участь добровольно разделили военные врачи, фельдшера и медицинские сестры. Они не покинули своих подопечных, оказывая им помощь до последней возможности, и очень часто во имя этого жертвовали жизнью. Командиры, вырвавшиеся из вражеского кольца, рассказывали нам о многих героях-медиках, но память, к сожалению, не сберегла имен. А вот недавно одно из читательских писем напомнило мне некоторые из них.

Леонид Игнатьевич Пащенков в сентябре 1941 года проживал в Лохвице. Он пишет, что в то время в окрестных селах оказалось много раненых бойцов и командиров. Вывезти в тыл их уже было невозможно: фашисты перехватили все пути. Тогда оказавшиеся в этом районе военные и гражданские медики стали спешно собирать раненых и создавать подпольные госпитали. В числе этих самоотверженных людей Л. И. Пащенков с глубоким уважением называет профессоров С. М. Хаджемирова и Г. X. Шахбазяна, хирурга К. С. Великанова. Врачи-патриоты отдавали все силы, чтобы поставить раненых на ноги и помочь им избежать плена. Скольких солдат и офицеров вернули они в строй!

Бойцы и командиры Юго-Западного фронта в течение лета и начала осени 1941 года нанесли немецко-фашистским захватчикам непоправимый урон, оттягивали на себя огромные силы вражеских армий. Войска этого фронта продолжительное время угрожающе нависали над южным флангом группы армий «Центр», уже глубоко вклинившейся на восток. Именно это обстоятельство вынудило Гитлера сосредоточить во второй половине августа основные усилия своих войск на киевском направлении. Только огромное превосходство в силах, особенно в танках и авиации, дало возможность противнику ценой больших потерь добиться здесь успеха. Стойкость и героизм воинов Юго-Западного фронта в значительной степени способствовали крушению гитлеровского плана «молниеносной войны» и несомненно оказали существенное влияние на развитие последующих событий в битве под Москвой.

11 сентября 1941 года газета «Правда» писала: «Среди бесчисленных подвигов, совершенных советскими патриотами в Отечественной войне против фашистских полчищ, героическая оборона Ленинграда, Киева и Одессы выделяется как волнующий пример беззаветной любви к Родине и родному городу, как изумительное по силе проявление массового бесстрашия и коллективного героизма».

КРУШЕНИЕ МИФА

ВОЗРОЖДЕННЫЙ ФРОНТ

В Гадяче я получил распоряжение вместе с группой командиров оперативного отдела выехать в Ахтырку, чтобы проследить за формированием 21-й армии. 25 сентября мы уже были в пути. Переехали мост через Ворсклу, углубились в прибрежные заросли, через несколько минут выскочили на опушку и почти сразу же оказались на окраине города. Лучи солнца не по-осеннему ярко освещали утопающие в зелени дома. Ахтырке исполнилось триста лет. В свое время это был важный опорный пункт в южной сторожевой линии, защищавшей Русь от набегов крымских татар. За годы Советской власти Ахтырка преобразилась — появилась здесь своя промышленность, возникли учебные заведения. Город вырос, похорошел. Дымили заводские трубы. Несмотря на близость фронта, все предприятия работали.

Штаб армии разместился в нескольких одноэтажных домиках. В одном из них за тонкой перегородкой были сдвинуты два стола. Над расстеленной на них картой склонился генерал. Представляюсь ему. Оторвавшись от карты, генерал довольно сухо отозвался:

— Здравствуйте, — и протянул мне руку: — Гордов.

Я сообщил о цели приезда, сказал, что только что вышел из окружения и почти ничего не знаю об обстановке. Генерал показал на карту. Красная прерывистая черта обозначала линию фронта. Она тянулась от Ворожбы до Краснограда. Почти 300 километров.

Вспомнились немецкие листовки и газеты, попадавшиеся нам, когда мы пробивались по вражеским тылам. Геббельс и его подручные трубили на весь мир, что Юго-Западный фронт русских — «армии Буденного» — уничтожен, дорога для победоносных войск фюрера свободна вплоть до Урала. А вот он, Юго-Западный фронт, существует и держит врага.

— Пока сил маловато, — говорит В. Н. Гордов. Он водит карандашом по карте. На северном крыле — 40-я армия генерала Подласа. Сейчас ей нелегко. 90-километровый рубеж занимают малочисленный отряд генерала Чеснова, 293-я стрелковая дивизия полковника Лагутина, 227-я стрелковая дивизия полковника Тер-Гаспаряна и остатки 10-й танковой дивизии генерала Семенченко. Эти небольшие силы с трудом сдерживают натиск частей 2-й танковой армии немцев. Но в Сумах уже начала выгружаться прибывшая из резерва Ставки 1-я гвардейская мотострелковая дивизия, которая поступает в распоряжение Подласа. Южнее — 80-километровый рубеж 21-й армии. Пока здесь действует лишь конно-механизированная группа генерала Белова, в которую входят 5-я и 9-я кавалерийские дивизии, 1-я гвардейская стрелковая дивизия и две танковые бригады. Сейчас в Ахтырке спешно заканчивает формирование 295-я стрелковая дивизия. Она будет выдвинута в район Гадяча, чтобы связать воедино фронт группы Белова с обороняющимися южнее частями 297-й стрелковой дивизии. Далее оборону держит 5-й кавалерийский корпус генерала Ф. В. Камкова — 3-я и 14-я кавалерийские дивизии, две танковые и одна мотострелковая бригады, части 297-й и 212-й стрелковых дивизий. Левее этого корпуса от Гавронцев до Карловки сражаются пять стрелковых и одна кавалерийская дивизии 38-й армии.

Положив карандаш, Гордов устало заключил:

— Таково положение фронта на сегодняшний день. Мне известно, что в резерве у маршала Тимошенко сейчас пока крупных сил нет. Приходится рассчитывать лишь на стойкость наших людей и на маневр силами с одного участка на другой.

Да, положение не из легких. Но как бы там ни было, а фронт живет и борется.

На пути фашистских армий вновь неколебимо стоят наши войска. И самое главное, основной костяк Юго-Западного фронта на новом рубеже составили дивизии его прежнего состава, об окружении и уничтожении которых на весь мир кричали фашисты. Из новых соединений здесь были лишь две стрелковые дивизии и 2-й кавкорпус, прибывшие с других фронтов.

Порадовал меня и тот факт, что штаб 21-й армии, который принял руководство всеми войсками, действовавшими на участке фронта между 40-й армией и 5-м кавалерийским корпусом, сохранил при прорыве из окружения основной костяк своих командиров.

Когда я спросил, могу ли повидать командующего армией, Гордов ответил, что командарма генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова отправили в госпиталь, а вместо него должен прибыть генерал-полковник Я. Т. Черевиченко.

Мы договорились, что на следующий день я выеду в конно-механизированную группу генерал-майора П. А. Белова, а оттуда заеду в район Гадяча, куда выходит вновь сформированная 295-я стрелковая дивизия.

За оставшееся до отъезда время я познакомился с командным составом штаба, и в первую очередь с офицерами оперативного отдела, который возглавлял полковник Михаил Степанович Посякин. В этой должности он прошел вместе с армией весь ее трудный путь от границы. Это был хорошо подготовленный штабной офицер, окончивший Академию имени М. В. Фрунзе. Среди ближайших его помощников особо запомнился майор Петр Григорьевич Тюхов, который с начала войны был начальником штаба одной из стрелковых дивизий нашего фронта.

На следующий день, когда уже направлялся к машине, чтобы поехать в войска, я столкнулся со старым своим сослуживцем генерал-майором Александром Ильичом Даниловым, помощником Кирпоноса по противовоздушной обороне. Встреча оказалась неожиданной для нас обоих. Мы ведь расстались по ту сторону фронта, когда наши пути разминулись. И было приятно увидеться с одним из тех, с кем делил самые трудные дни в кольце вражеских войск. Мы тискали друг друга в объятиях, радостно восклицая:

— Жив, значит! Вот здорово!

От Данилова я узнал, что одновременно с ним вышло из окружения много командиров и политработников штаба фронта и 5-й армии, что живым и здоровым пробился с группой офицеров и начальник штаба противовоздушной обороны фронта Валентин Антонович Пеньковский. Многие из этих товарищей находятся здесь же, в Ахтырке. Я не утерпел и помчался к ним. Нашел их во дворе школы. Все подтянутые, одеты по форме со свойственной старым кадровым командирам тщательностью. Лишь порванное осколками обмундирование и марлевые повязки на ранах напоминали, что люди прошли через настоящее пекло.

27 сентября я приехал в лес западнее Лебедина. Здесь находился штаб 1-й гвардейской стрелковой дивизии, недавно переброшенной к нам с Западного фронта. Это славное соединение с непрерывными боями прошло от самой границы до Смоленска. Несколько раз фашисты окружали 100-ю дивизию, как ее называли раньше, но всякий раз она вырывалась из кольца и продолжала громить врага с прежним успехом. Командовал ею генерал-майор И..Н. Руссиянов, показавший себя искусным тактиком, великолепным мастером маневра. Не удивительно, что дивизия возглавила список первых гвардейских соединений.

Мне было известно, что дивизия Руссиянова с 21 сентября участвовала вместе с частями 2-го кавалерийского корпуса в контрударе против ромненской группировки Гудериана. Атаки этих войск сковали значительные силы противника и этим облегчили положение наших окруженных армий.

1-я гвардейская, только что получившая необстрелянное пополнение, понесла серьезные потери. Мне предстояло выяснить их причины и определить, способна ли дивизия дальше вести активные боевые действия.

Руссиянова я нашел уже ночью в хате, освещенной керосиновой лампой. С любопытством смотрел я на человека, о котором уже ходили легенды. Крепко сложенный, коренастый, с крупными чертами лица. Светлые, гладко зачесанные волосы открывали высокий лоб. На наглухо застегнутом, повидавшем виды кителе поблескивали ордена Ленина и Красного Знамени. Ивану Никитичу Руссиянову шел сорок второй год. Это был опытный, закаленный воин. Я знал, что ему присущи лучшие командирские качества: широта и доброта души, непоколебимая воля, непритязательность к удобствам, неистощимое трудолюбие, настойчивость, глубокое сознание долга, неиссякаемая энергия. Были, конечно, у него и недостатки. Говорили, что он беспредельно властен и излишне резок. Но подчиненные и за это любили его: «Наш командир поблажек не дает, у него каждый службу знает!»

Мы познакомились, разговорились. Я объяснил, что командование интересуется, почему 1-я гвардейская понесла такие потери под Ромнами. Теребя пальцами густые брови, генерал грустно улыбнулся:

— А вы знаете, как мы вступали в бой? Ведь перед тем, как нас перебросили сюда, мы, только что получили пополнение. Новые бойцы и командиры — люди необстрелянные да и подучиться как следует не успели. И вот их сразу послали в дело. Выгрузились из вагонов, совершили стокилометровый марш и с ходу, не получив ни часу передышки, в бой против вражеских танков и мотопехоты. Даже артиллерию подтянуть не было времени. И все-таки мы крепко потрепали врага, потеснили его. Конечно, недешево нам это стоило. — Генерал помолчал. — Сейчас другое дело. Вчерашние новобранцы многому научились, стали настоящими солдатами. Получили мы немного автоматов и пулеметов, а то ведь с одними винтовками воевали. Дивизия готова выполнить любую задачу…

Утром мы побывали на позициях одного из стрелковых полков. Он произвел на меня отличное впечатление. Не успели мы покинуть окопы, как противник открыл ураганный артиллерийский огонь. В воздухе появились самолеты. Завыли сирены пикирующих бомбардировщиков. На артиллерийские позиции посыпались бомбы. Столбы дыма и пламени, грохот. Это было уже знакомо, и все же сжималось сердце от тревоги: уцелеет ли кто-нибудь в этом пекле? Но что это? В глухие взрывы вплетаются частые хлопки. Артиллеристы-зенитчики не прекращают стрельбы. Вот уже три самолета факелами падают на землю. Остальные взмыли вверх, разметались в разные стороны.

— Молодцы зенитчики! — не удержался я.

— Действуют, как положено, — спокойно отозвался Руссиянов. — Но сейчас фашисты пойдут в атаку.

И действительно, со стороны села Синевка усилился гром орудий и минометов. Из-за стены разрывов послышались треск пулеметных очередей и рокот танковых моторов. Земля под ногами вздрагивала.

— Началось, — мрачно констатировал Руссиянов.

Появился командир полка, доложил:

— Свыше тридцати танков и до полка мотопехоты атакуют наши позиции.

Говорил он спокойно, на лице офицера не дрогнул ни один мускул. Да, люди здесь ко всему привычны. — Как у соседей? — спросил командир дивизии.

— Такая же картина.

Руссиянов по телефону связался с начальником штаба полковником Б. И. Кащеевым, долго расспрашивал его об обстановке на других участках дивизии. Повернувшись в мою сторону, он пояснил:

— Ни на одном участке фашистам не удалось пока ворваться на наши позиции. — И крикнул в трубку: — Следите за ходом боя. Сейчас выезжаю к вам.

Командир полка доложил, что атака отбита с большими потерями для противника. Мы с Руссияновым поехали на командный пункт дивизии.

Здесь уже были получены сведения от правого соседа — кавалерийского корпуса, в полосе которого противник, как впоследствии выяснилось, нанес главный удар. 9-я танковая и 25-я моторизованная дивизии Гудериана устремились вдоль дороги, ведущей от Синевки на Штеповку. Перевес в силах был на стороне врага. Фронт 5-й кавдивизии был прорван, и фашистские колонны устремились по шоссе на Васильевку, где стоял штаб 2-го кавалерийского корпуса. В полдень передовые фашистские танки начали в упор расстреливать штабные машины. Бойцы и командиры штаба во главе с командиром корпуса генералом П. А. Беловым и начальником штаба полковником М. Д. Грецовым заняли круговую оборону. Положение было отчаянным: стоило танкам дружно двинуться в атаку, от штаба остались бы щепки. Но фашисты проявили нерешительность. Потеряв три головных танка, они отошли и начали издали обстреливать штаб. В это время подошла следовавшая по шоссе к линии фронта 1-я танковая бригада. Ее командир полковник А. М. Хасин, услышав шум, примчался на танке к штабу. Белов приказал ему развернуть бригаду и с ходу ударить по фашистам. У противника полсотни танков, у Хасина — почти вдвое меньше. Но бригада развернулась и пошла в атаку. Вражеские танки двинулись навстречу. Завязался ожесточенный бой. Очевидцы рассказывали, как две наши горящие тридцатьчетверки носились по полю боя, давя противотанковые расчеты и стреляя по вражеским машинам. Это действовали экипажи сержантов Криворотова и Шашло. 5 коммунистов и 3 комсомольца не покинули пылающие танки, пока оставались снаряды. За подвиги, проявленные в этом бою, Михаил Павлович Криворотов и Тимофей Павлович Шашло были удостоены звания Героя Советского Союза.

Первая стычка окончилась в пользу 1-й танковой бригады: противник был отброшен. Штаб корпуса отошел в безопасное место. Но через два часа враг подтянул новые силы и опять начал теснить наши части. Продвижение противника грозило серьезными последствиями: гитлеровцы угрожали выходом в тыл нашей 9-й кавалерийской дивизии, которая оборонялась к западу от Штеповки. Белов приказал Хасину задержать врага. К этому времени противник занял Штеповку, и Хасин решил атаковать его моторизованную колонну, которая проходила через поселок. Командир бригады рассчитывал отбить Штеповку и тем открыть пути отхода кавалеристам. Эту задачу он поставил отряду танков, который возглавил начальник штаба бригады полковник К. Е. Даев.

День был теплый и солнечный. Когда танки поднялись на пригорок, колонны противника стали видны как на ладони. Даев приказал открыть по ним огонь. На дороге началась паника. Машины сходили с дороги и растекались, словно муравьи, по полю. Даев повел свой отряд в атаку. Увидев мчащиеся советские танки, фашисты на ходу соскакивали с машин и разбегались куда глаза глядят. Но у села Мироновщина, южнее Штеповки, враг успел закрепиться и оказал отчаянное сопротивление. Тогда Даев бросил часть сил в обход. Вражеский гарнизон не выдержал и поспешно отошел в Штеповку, где заняли оборону главные силы 25-й моторизованной дивизии немцев.

Завязался бой за поселок.

За дальнейшими событиями я следил уже из штаба 21-й армии, куда был вызван 29 сентября. Здесь стало известно, что на кавалерийский корпус Белова наступали 9-я и 16-я танковые, 10-я и 25-я моторизованные дивизии группы Гудериана. Однако, несмотря на столь большие силы, противнику не удалось нанести поражение кавалеристам. 5-я кавалерийская дивизия генерала В. К. Баранова, умело маневрируя, отскочила на десяток километров и в упорных боях задержала противника. А 9-я кавдивизия генерала А. Ф. Бычковского внезапной ночной атакой пробилась к своим и включилась в бои за Штеповку, которая неоднократно переходила из рук в руки.

Выполняя приказ маршала Тимошенко, командующие 21-й и 40-й армиями настойчиво добивались ликвидации прорыва. В боях здесь участвовали кавкорпус Белова и только что прибывшая из резерва Ставки 1-я гвардейская мотострелковая дивизия полковника А. И. Лизюкова.

1 октября с востока и с севера Штеповку атаковали части 9-й кавалерийской и 1-й гвардейской мотострелковой дивизий, а танковая бригада полковника Хасина направилась в обход с юго-запада. К середине дня гвардейцы Лизюкова были остановлены на ближних подступах к поселку. Тогда Белов двинул свой резерв — 5-ю кавалерийскую дивизию. Спешенные конники поддержали гвардейцев. Когда бой переместился на северо-восточную и северную окраины поселка, танки полковника Хасина ворвались с юго-запада, а с юго-востока — в конном строю кавалерийский полк майора А. Н. Высоцкого. Конники лихо работали клинками. Зажатые со всех сторон фашисты вначале сопротивлялись, а потом побежали из поселка. Накануне прошел дождь. Машины гитлеровцев буксовали, увязая в грязи. А по дороге уже мчались, сверкая обнаженными шашками, советские кавалеристы. Фашисты оставляли застрявшую технику и удирали. Конники Белова неотступно преследовали их.

За несколько дней наши войска освободили 20 сел, захватили 150 орудий, 5 минометных батарей и много другого вооружения. Около 8 тысяч трупов, более тысячи грузовых автомашин, 500 мотоциклов, 2000 немецких лошадей-тяжеловозов оставили фашисты на пути своего бегства.

«Дело под Штеповкой» на фоне общей тяжелой обстановки прозвучало особенно громко и доставило нашим бойцам и командирам огромную радость. Возрожденный Юго-Западный фронт показал, что он может громить врага.

Мне приказано выехать в штаб фронта, который находился в Харькове. По дороге я обратил внимание, что в тылу у нас почти не осталось войск — все брошено к линии фронта. Большая часть оборонительных работ велась населением. Лишь на подступах к Харькову на строительстве укреплений можно было кое-где увидеть людей в солдатских шинелях.

Фронтовое управление было разбросано по всему городу. Мне повезло: попался знакомый командир из управления связи. Ну, а лучше связистов дислокацию фронтового аппарата никто не знает. Офицер сказал, что Военный совет и все основные отделы штаба разместились в пригороде на обкомовских дачах. И вот я у начальника штаба фронта генерал-майора Александра Петровича Покровского. Я знал его еще по совместной учебе в Академии Генерального штаба. Этот весьма эрудированный в военном деле человек держался всегда спокойно, говорил тихо, немногословно и, может быть, поэтому казался несколько замкнутым, суховатым.

Когда я вошел к Александру Петровичу, он оторвался от карты, взглянул на меня усталыми глазами. Я доложил, что после выхода из окружения находился в 21-й армии, выполняя задание маршала Тимошенко. Теперь хочу узнать о своей дальнейшей судьбе.

Начальник штаба выслушал меня и тихо спросил:

— Все?

— Все, товарищ генерал.

— А теперь идите к маршалу, пусть он решает, где вам дальше работать. — И Покровский снова склонился над картой.

Вскоре я убедился, что мой новый начальник — интеллигентный, умный, уравновешенный и отзывчивый человек. А кажущаяся на первый взгляд сухость объяснялась его беспредельной увлеченностью работой. И днем и ночью можно было увидеть Александра Петровича склонившимся над картой.

Иду к маршалу С. К. Тимошенко, возглавившему теперь Юго-Западный фронт. Семен Константинович, стройный, сухощавый, поднялся из-за стола, поздоровался и сразу стал расспрашивать о подробностях действий войск при выходе из окружения. Потом маршал сказал, что намерен оставить меня работать в штабе фронта.

— Люди нам вот как сейчас нужны, — и он дополнил свои слова красноречивым жестом.

Семен Константинович попросил детально рассказать о состоянии и работоспособности штаба 21-й армии, о войсках, в которых мне довелось побывать. Особенно долго расспрашивал он о дивизии Руссиянова. Когда я доложил объяснение командира дивизии о причинах серьезных потерь, которые понесло соединение в районе Ромн, маршал поморщился:

— Командовать надо лучше, а он объективные причины ищет.

Я не понял тогда, почему Семен Константинович так сердится на Руссиянова. Узнал это потом, когда мне в руки попала телеграмма Сталина, в которой говорилось:

«Неправильным было решение, что после 100-километрового перехода не дали бойцам передохнуть и оправиться и бросили их в бой с ходу… При таких неправильных методах ввода частей в бой можно провалить любую первоклассную дивизию». Упрек, конечно, был малоприятным для маршала. Но что было делать? На огромном фронте перед войсками Гудериана оказались всего лишь две кавалерийские дивизии генерала Белова. А ведь нужно было не только задержать противника, но и немедленно наносить удар навстречу прорывающимся из окружения войскам. Во всяком случае, если это обстоятельство и не совсем оправдывало поспешный ввод гвардейцев, то в какой-то мере объясняло решение командования фронта.

Маршал приказал мне быстрее входить в курс дела и готовиться заменить генерал-майора А. И. Штромберга на посту начальника оперативного отдела фронта (Штромберг должен был уехать в распоряжение Ставки).

Обрадованный тем, что остаюсь на Юго-Западном фронте и снова могу заняться уже знакомым мне делом, я поспешил в оперативный отдел. Я очутился среди офицеров, большинство из которых были моими старыми сослуживцами. Здесь оказались мои заместители Н. Д. Захватаев и И. С. Глебов, мои помощники подполковник М. Г. Соловьев, майоры Ф. А. Флорес, В. С. Погребенко, Н. Г. Новиков, Ф. С. Афанасьев, В. И. Савчук, капитаны А. Н. Шиманский, Ф. Э. Липис и другие. Из офицеров бывшего оперативного отдела штаба главкома я увидел уже известных мне по прежним посещениям подполковников Г. М. Чумакова и А. Е. Яковлева, майоров П. Г. Соболева, С. Н. Еремеева, Д. Н. Рондарева, капитанов В. Ф. Чижа и И. В. Паротькина.

В связи с тем, что почти все фронтовые операторы вышли вместе со мной из окружения, оперативный отдел нового состава в отличие от других отделов и управлений фронта оказался укомплектованным сверх штата. Сейчас здесь насчитывалось 44 человека: 2 полковника, 3 подполковника, 16 майоров, остальные — капитаны и лейтенанты. Среди работников отдела увидел и наших машинисток Марию Лембрикову и Розу Клейнберг. Эти отважные женщины с честью вынесли тяжелые испытания и вместе со всеми вышли из окружения.

На шум, вызванный моим появлением, вышел генерал А. И. Штромберг, с которым мы когда-то учились и работали в Академии Генерального штаба. Лицо моего друга озарилось широкой улыбкой. Он обнял меня и увел к себе в кабинет.

— Ну, рассказывай свою одиссею!

Альберт Иванович с интересом выслушал мой рассказ о борьбе наших войск во вражеском кольце. Ответив на все его вопросы, я спросил, почему он уходит из оперативного отдела.

— Боишься, что ты меня вытесняешь? — сразу догадался Штромберг. — Не беспокойся. Просто меня выдвигают на другую работу. Все идет нормально, Иван Христофорович.

Я попросил Альберта Ивановича ввести меня в курс событий на фронте. Мы долго беседовали у карты. Гитлеровцы то и дело атакуют на разных участках. Но наши войска пока успешно отбивают атаки. А там, где враг не лезет вперед, наши небольшие специальные отряды каждую ночь совершают дерзкие вылазки в его тыл и не дают гитлеровцам покоя.

Но обстановка остается напряженной. Фронт обороны сильно растянут, а в распоряжении командования нет крупных резервов. Было еще одно обстоятельство, резко ослаблявшее устойчивость нашей обороны, — это оперативное положение соседей — Брянского и Южного фронтов. Гудериан мощным танковым клином рассек левое крыло Брянского фронта и далеко продвинулся на орловском направлении. Наш правый фланг оказался обнаженным. Это вынуждает нас уже сейчас задумываться об отводе на восток наших 40-й и 21-й армий.

Сильно ухудшилось положение левого соседа. Противник сосредоточил там огромные силы, прорвал оборону Южного фронта. 28 сентября танковые и моторизованные соединения Клейста миновали Новомосковск и устремились на Павлоград. Ставка принимает решительные меры, чтобы преградить им путь на Таганрог. Но в любом случае южный фланг нашего фронта останется открытым. Возможно, и там придется нам отводить войска.

Началась моя служба в новом штабе Юго-Западного фронта. Дело облегчалось тем, что многие руководители фронтового аппарата были хорошо знакомы мне по прежней работе. Заместителем командующего фронтом был назначен бывший командующий нашей 26-й армией генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко, заместителем командующего по артиллерии — генерал-лейтенант М. А. Парсегов. Военно-воздушными силами командовал генерал-майор авиации Ф. Я. Фалалеев, с которым я познакомился перед вылетом в район окружения. Его заместителем стал знакомый мне еще по 5-й армии полковник Н. С. Скрипко. Помощником командующего фронтом по бронетанковым войскам был назначен уже известный читателю генерал-майор В. С. Тамручи, командовавший мехкорпусом. Автотракторное управление возглавил старый работник Юго-Западного фронта генерал-майор Р. Н. Моргунов. Знаком я был по прежней работе и с начальником санитарного управления фронта бригадным врачом А. П. Колесовым, с главным интендантом фронта А. И, Ковалевым, начальником инженерных войск Г. К. Невским и помощником командующего по противовоздушной обороне генералом Р. А. Дзивиным.

Должность начальника разведывательного отдела занимал незнакомый мне полковник Н. Г. Грязнов. Однако его заместителем оказался мой старый приятель по совместной службе в 12-й армии полковник Александр Ильич Каминский. Впервые пришлось встретиться с начальником отдела укомплектования интендантом 1 ранга А. И. Сосенковым, начальником отдела снабжения горючим полковником А. В. Тюриным, начальником топографического отдела подполковником П. А. Зевакиным, начальником шифровального отдела капитаном М. Н. Агаповым, которого вскоре заменил мой старый знакомый по прежней работе полковник Евгений Владимирович Клочков. Службой военных сообщений по-прежнему ведал полковник А. А. Коршунов.

Для меня словно ничего не изменилось: тот же фронт, те же люди, та же тревожная и кипучая атмосфера боевых будней. Пережитые испытания еще больше сроднили нас. И это тоже помогало в работе.

В те октябрьские дни из-за линии фронта продолжали выходить все новые и новые группы бойцов, командиров и политработников нашего фронта. Среди них были начальник политического управления бригадный комиссар А. И. Михайлов, наш энергичный начальник противохимической защиты генерал-майор Н. С. Петухов, командиры стрелковых дивизий полковники П. И. Морозов, В. С. Тополев, А. К. Берестов, С. К. Потехин, С. Н. Веричев, А. М. Ильин, Н. М. Панов, П. С. Воронин, Г. П. Панков, К. И. Новик, комбриги М. А. Романов, Ф. Ф. Жмаченко и многие другие.

Они выходили измученными, но ни в ком я не заметил уныния и пессимизма. В их сердцах пылала ненависть к врагу. С не зажившими еще ранами они являлись к командующему фронтом и настойчиво просили лишь об одном: «Пошлите снова в бой, дайте возможность рассчитаться с фашистами». И командование удовлетворяло их просьбы. И снова мы увидели старых, испытанных воинов в боях, не менее жестоких и кровопролитных, чем те, через которые они уже прошли.

ОТХОД ОТХОДУ РОЗНЬ

Маршала Тимошенко все больше беспокоило положение на правом крыле фронта. Связь с нашим северным соседом нарушилась. Генерал Покровский поручил мне немедленно связаться с Генеральным штабом и попытаться там получить необходимые сведения. Вечером 6 октября мне удалось вызвать заместителя начальника Оперативного управления Генштаба генерала М. Н. Шарохина. Но он сказал, что и в Генеральном штабе мало данных о положении Брянского фронта. Известно лишь одно: враг на подступах к Орлу.

Угроза глубокого обхода фашистами правого крыла Юго-Западного фронта вынудила маршала Тимошенко просить у Ставки разрешения на отвод наших 40-й и 21-й армий на линию городов Суджа, Сумы, Ахтырка, Котельва, Колонтаев.

Прежде чем санкционировать отход, Ставка попыталась использовать выгодное положение 40-й армии по отношению к противнику, преследовавшему войска Брянского фронта. Маршал Шапошников предложил С. К. Тимошенко силами этой армии нанести удар на север. Но, взвесив обстановку, Семен Константинович заявил, что не сможет сделать этого: сил 40-й армии едва хватает, чтобы сдерживать натиск врага с запада.

Многое значит авторитет командующего. С доводами маршала Тимошенко в Ставке согласились сразу же. Наши правофланговые 40-я и 21-я армии получили приказ на отход. По директиве командующего фронтом они должны были совершить этот маневр за три ночных перехода. В это время 38-й и 6-й * армиям предписывалось прочно удерживать занимаемые рубежи.

Враг заметил отход наших войск и усилил атаки. Основные удары он наносил в стык армий. В тяжелом положении оказалась 227-я стрелковая дивизия 40-й армии. Вначале она сама нанесла сильный удар по вклинившимся частям противника. Командиры полков понадеялись, что после больших потерь фашисты не сунутся вперед, и, что называется, распустили вожжи. А самоуспокоенность никогда не приводит к добру. В ночь на 10 октября гитлеровцы внезапно обрушили мощный удар по беспечно отходившим батальонам 777-го стрелкового полка. Командир потерял управление. Атакованные батальоны отбивались очень стойко, но разрозненно.

Выручили дивизию мужество и находчивость артиллеристов 595-го артиллерийского полка. Они быстро развернули орудия и встретили прорвавшегося врага ураганным огнем. Это внесло в ряды противника смятение, помогло командиру дивизии привести части в порядок и организованно отойти.

Более спокойно развивались события в 21-й армии. Когда враг нанес здесь удар по 1-й гвардейской стрелковой дивизии, командарм решительными контратаками 1-й танковой бригады

— — — —

* 6-я армия решением Ставки была передана нам из Южного фронта.

и быстрой переброской сюда частей 297-й стрелковой дивизии задержал его и обеспечил организованный отход войск на назначенный рубеж.

Противник продолжал атаки и в полосах обороны других армий фронта. Части 38-й армии, которой теперь командовал генерал-майор Виктор Викторович Цыганов, вели жаркие бои юго-западнее Богодухова.

Все больше тревожились мы за свое левое крыло. Командующий 6-й армией генерал-майор Р. Я. Малиновский докладывал, что связи с соседом не имеет и фланг его обтекается немецкими дивизиями.

В это время 18-я и 9-я армии Южного фронта, которым теперь командовал генерал Я. Т. Черевиченко, сражались во вражеском кольце. Танковые и моторизованные войска Клейста уже подошли на подступы к Таганрогу. Возникла реальная угроза их прорыва к Ростову-на-Дону. Ставка в связи с этим начала спешно формировать из войск Северо-Кавказского военного округа 56-ю Отдельную армию, перед которой была поставлена задача во что бы то ни стало удержать Ростов, прочно закрыть ворота на Кавказ.

А нам пришлось отводить армию Малиновского. Снова измотанные изнурительными боями и слабо укомплектованные войска фронта растянулись огромной дугой, загнув на восток свои фланги. Но больше, чем положение нашего фронта, нас беспокоила в те дни судьба Москвы. Гитлеровцы уже были на дальних подступах к столице. Держаться, отвлекать на себя как можно больше вражеских войск и тем помочь защитникам Москвы — этой мыслью жили все мы. У нас не хватало людей, вооружения, снарядов. Мы понимали, что сейчас основные силы и средства нужны под Москвой, и не настаивали на удовлетворении наших заявок. 15 октября Военный совет фронта принял решение о сборе трофейного оружия и централизованном его распределении между армиями. Создавались курсы для подготовки инструкторов по трофейному вооружению. Эта мера в дальнейшем будет играть немалую роль до тех пор, пока наша эвакуированная на восток промышленность не развернется в далеком тылу и не обеспечит все потребности войск в вооружении и боеприпасах. В связи с нехваткой противотанковой артиллерии был рассмотрен вопрос о максимальном расширении производства бутылок с горючей смесью.

На заседании Военного совета присутствовал незнакомый мне генерал. Я спросил Парсегова, кто это. — Из Москвы, фамилия Бодин. Вспомнил: Бодин был начальником штаба 9-й армии. О нем говорили много хорошего — умный, грамотный, энергичный. В конце заседания маршал Тимошенко представил его: Павел Иванович Бодин, новый начальник штаба фронта.

Через полчаса я уже докладывал Бодину обстановку на фронте. Он был идеальным собеседником. Слушал с напряженным вниманием, не перебивая, устремив на тебя голубые широко открытые, словно несколько удивленные, глаза. Дождавшись удобного момента, переспрашивал, уточнял ту или иную деталь, делал замечания. Сам Бодин говорил всегда спокойно, немного приглушенным голосом, слегка растягивая слова. Мысли свои формулировал кратко и ясно. Он мне понравился своей непосредственностью, живостью характера, умением на лету схватывать суть вопроса.

Разобравшись в обстановке, Бодин попросил познакомить его с людьми. Мы обошли почти все отделы. Павел Иванович беседовал с товарищами, интересовался их настроением, нуждами. В тот же день он пригласил к себе руководящих работников штаба и повел разговор о скрытности управления.

— От вас, — сказал он Д. М. Добыкину, снова возглавившему управление связи фронта, — я требую строжайшего контроля в этом деле.

Дмитрий Михайлович сказал, что связисты, мол, и так смотрят в оба. Бодин улыбнулся.

— Но вот эту телеграмму вы тоже смотрели. — Он достал из папки листок и прочел: — «Вновь открытый в Борисполе сельсовет подвергается бомбардировке. Средств противовоздушной обороны нет. Прошу выделить один зенитно-артиллерийский дивизион и одну пулеметную роту». — Начальник штаба укоризненно взглянул на Добыкина: — Не надо противника считать глупцом. Любой немецкий ефрейтор догадается, о каком «сельсовете» печется автор телеграммы.

Все смущенно молчали: за каждым водились подобные грешки. Скрытности управления войсками мы учились плохо. В мирное время, бывало, проведем несколько специальных занятий и успокоимся. А как штабные учения, то вся информация идет открытым текстом. Каждый думал: «Ладно, мол, вот на войне все будет по-другому». И забывали, что дело это требует знаний, навыков. Вот и получается сейчас: иной наш товарищ назовет в донесении людей «карандашами», а танки «коробками» и искрение верит, что противник не догадается, о чем идет речь.

В восьмом часу вечера я снова побывал у Бодина — принес ему на подпись очередную оперативную сводку. Он тщательно отредактировал ее, похвалил составителей и очень тактично коснулся тех мест, которые ему не понравились. Впоследствии я убедился: Бодин умел сделать так, чтобы любое, пусть даже самое малозначительное замечание ему не приходилось повторять дважды.

А через час начальник штаба вызвал меня и приказал:

— Немедленно садитесь за подготовку проекта директивы на общий отход армий.

Он протянул мне документ. Бегло пробежав его глазами, я остолбенел.

«…Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: Юго-Западному фронту с 17 октября начать отход на линию Касторная, Старый Оскол, Новый Оскол, Валуйки, Купянск, Кр. Лиман; закончить его к 30 октября…»

Это означало, что войска нашего фронта не только должны отступить от 80 до 200 километров, но и оставить Харьков, Белгород, Донецкий промышленный район.

Я не мог прийти в себя. Что же вынудило Ставку принять столь трудное решение? Ведь я не мог забыть, как месяц назад в более безвыходной, как нам казалось, для нашего фронта обстановке Ставка проявила максимум настойчивости, чтобы не допустить отвода войск на такое же примерно расстояние. А теперь, когда командование фронта и не просит об этом, когда положение фронта куда более прочное, чем было в середине сентября, отдается приказ отходить. Я не удержался и высказал свое удивление Бодину. Павел Иванович, шагая по комнате, задумчиво сказал:

— Вы наверняка это сами испытали: наблюдаешь бой из окопа — видишь одно, взберешься на высотку — обзор расширится, и заметишь такое, о чем раньше и не думал. Чем выше точка наблюдения, тем дальше видно. Вот так-то. Мы многого с вами не знаем. А из Москвы видят не только наш фронт. Учитывают там и прорыв Клейста к Таганрогу, и угрозу Ростову, и вражеские полчища у Москвы и Ленинграда. Если в сентябре на большинстве стратегических направлений установилось относительное затишье и Ставка могла рискнуть побороться за Днепр и Киев переброской резервов с других фронтов, то теперь, когда враг на подступах к Москве и у ворот Кавказа, она не только не сможет помочь нам, но и будет требовать, чтобы мы выделили часть сил в ее распоряжение. А фронт наш растянулся огромной дугой, удерживать врага все труднее. Что, если фашисты опять повернут танки Гудериана и Клейста в тыл нашего фронта? Чтобы выправить положение, сил у нас уже не будет. Вот почему Москва не может сейчас рисковать и потому отводит наши войска.

Некоторое время мы на огромной карте намечали промежуточные рубежи, направления и полосы отвода армий. Покончив с этим, Бодин заметил:

— Видите насколько выгоднее станет наше оперативно-стратегическое положение: мы получим возможность вывести в резерв большое количество сил, восстановим локтевую связь с соседними фронтами, сможем больше помочь войскам, сражающимся на подступах к Москве, так как с отходом на восток рубеж нашей обороны значительно выдвигается на север…

Бодин сказал о том, что с завтрашнего дня войска Южного фронта вновь переходят в подчинение маршалу Тимошенко. Теперь наш штаб фронта одновременно будет выполнять роль и штаба войск всего Юго-Западного направления. Нам придется думать и о соседе — Южном фронте.

До начала отхода оставалось около полутора суток. За столь короткое время нужно было проделать всю работу по организации сложного маневра огромной массы войск. Я уже говорил, что тот, кто считает отход делом простым, глубоко ошибается. Если отнестись к этому маневру без должной вдумчивости, то войска может постичь еще более тяжелая катастрофа, чем при плохо организованном наступлении. Легче всего вспыхивает паника и неразбериха именно при отступлении, если к его организации и обеспечению отнеслись несерьезно. Вот почему для всех командиров штаба и управлений фронта с получением приказа на отход сутки перестали делиться на день и ночь. Работа требовала предельного напряжения сил.

В 22 часа 15 октября собрался Военный совет фронта. Присутствовали все командующие и начальники родов войск и служб, а также начальники основных отделов штаба фронта. Генерал Бодин зачитал директиву Ставки, кратко оценил оперативно-стратегическую обстановку, уделив особое внимание положению соседей, высказал некоторые предложения.

Маршал Тимошенко изложил свое решение, как всегда, коротко и четко. Он назвал основные промежуточные рубежи, которые войска фронта должны удерживать в течение твердо установленного времени. Первый такой рубеж, на который армиям предстояло выйти к утру 23 октября, проходил через города Белгород, Змиев, Балаклея и Барвенково. В качестве подвижных фронтовых резервов на период отхода выделялись 2-й и 5-й кавалерийские корпуса и одна танковая бригада. Им тоже были указаны направления отхода и районы сосредоточения. Штаб фронта остается в Харькове до 10 часов 18 октября, после чего передислоцируется в город Валуйки, оставив вспомогательные пункты управления в Обояни и Чугуеве.

Семен Константинович указал, что мы за счет сокращения линии фронта должны к концу октября высвободить в резерв не менее шести стрелковых дивизий и два кавалерийских корпуса. Кроме того, в Харькове спешно заканчивается формирование 216-й стрелковой дивизии, которая явится костяком гарнизона города. Формируются еще две стрелковые дивизии (62-я и 253-я) и два запасных кавалерийских полка, а 3-й воздушно-десантный корпус будет переформирован в 87-ю стрелковую дивизию.

Получив все указания, мы занялись разработкой плана отхода и подготовкой войск к новому маневру. Я поручил своим заместителям составить графический план передвижения войск на всю глубину, а сам занялся подготовкой фронтовой директивы на отход. В первом часу ночи я отпечатал проект документа и отдал начальнику штаба, а в час ночи директива уже была подписана и без промедления передана телеграфом в армии. Утром в войска вылетели группы офицеров фронтового аппарата. Перед этим их пригласил к себе Бодин, подробно проинструктировал и особо потребовал, чтобы они позаботились о скрытности управления войсками.

Мы внимательно следили за событиями и в полосе Южного фронта, который теперь входил в наше направление. В полдень 16 октября оттуда поступила тревожная весть: танковая армия Клейста форсировала реку Миус и устремилась на Ростов. Маршал Тимошенко потребовал от командующего Южным фронтом генерала Черевиченко принять все меры, чтобы задержать гитлеровцев, и сообщил, что перебрасывает в его распоряжение танковую бригаду с Юго-Западного фронта.

…Приближался час отъезда нашего штаба в новый район. Военный совет и часть аппарата фронтового управления переезжали сначала в Чугуев, а остальные сразу в Валуйки.

Мне нужно было прибыть в Чугуев несколько раньше основной колонны, чтобы принять на себя управление войсками и встретить командование фронта. Ранним утром 18 октября я поспешил к своей машине, в которой меня уже ожидали офицеры моего отдела Саракуца и Дорохов.

Проезжая по улицам Харькова, я с горечью смотрел на его прекрасные здания, на известные всему миру промышленные предприятия, угрюмо затихшие, словно из них вынули душу. Не дымились уже заводские трубы, за фабричными воротами стояла мертвая тишина. Партийные и советские организации города хорошо потрудились: было вывезено все, что можно было поднять.

Я впервые видел заранее обреченный наш крупнейший промышленный город. Мне был точно известен день, когда по мостовым харьковских улиц загрохочут фашистские танки. Это должно было случиться 25 октября. Невыносимо тяжело было думать об этом.

И я легко представил себе, сколько колебаний, сколько трудных часов пришлось пережить Верховному Главнокомандующему перед тем, как отдать приказ оставить Донбасс и такие города, как Харьков и Белгород.

Не удивительно, что и наш главком С. К. Тимошенко сейчас ходил мрачнее тучи. Он тяжело переживал необходимость сдачи важнейшего экономического района страны, хотя и сознавал неизбежность этого шага.

…Вот мы уже и миновали юго-восточную окраину Харькова и выбрались на шоссе, бесконечной змейкой вьющееся в направлении Чугуева. По нему сплошным потоком двигались машины с бойцами и с военными грузами. Наш шофер Старжинский, несмотря на свое мастерство, вел машину со скоростью пешехода.

В Чугуев прибыли около 9 часов утра. Сразу же попытались войти в контакт со штабами армий. Но это оказалось не просто. С фланговыми 6-й и 40-й армиями удалось связаться быстро, а штабы центральных — 21-й и 38-й армий — разыскали по радио лишь через два часа. Отход осуществлялся в трудных условиях, гитлеровцы наседали очень крупными силами, стремясь наносить удары на стыках. Но все наскоки врага успешно парировались.

Вскоре прибыл Военный совет. С. К. Тимошенко, выслушав мой доклад, отдал ряд уточняющих распоряжений армиям. К вечеру маршал, оставив в Чугуеве группу командиров во главе со своим заместителем генералом Костенко, вылетел на основной командный пункт в Валуйки. Мы последовали вместе с ним.

Новый КП был уже полностью развернут. Связь действовала более или менее нормально. Маршал Тимошенко почти не отходил от аппаратов, ведя переговоры с командармами. Убедившись, что отход армий Юго-Западного фронта проходит без особых осложнений, он особенно пристально следил за действиями наших южных соседей. То и дело маршал вызывал на провод командующего Южным фронтом генерал-полковника Черевиченко и командующего взаимодействующей с ним 56-й Отдельной армией генерал-лейтенанта Ремезова. Черевиченко докладывал, что 12-я и 18-я армии отходят строго по плану без каких-либо осложнений. Хуже на южном крыле фронта. 17 октября войска Клейста прорвались в полосе 9-й армии и овладели Таганрогом. Сюда спешно переброшена 136-я стрелковая дивизия из 18-й армии.

Маршал Тимошенко предупредил командующего фронтом, что с падением Таганрога возникла угроза выхода противника в тыл наших войск. Чтобы не допустить этого, он приказал немедленно усилить боевой состав 9-й армии средствами противотанковой обороны, наладить ее взаимодействие с 56-й Отдельной армией, оборонявшей Ростов. На помощь 9-й армии маршал пообещал перебросить еще одну танковую бригаду с Юго-Западного фронта.

Враг неудержимо рвался к Ростову. Маршал Тимошенко потребовал от нас подробного доклада о силах, оборонявших город. Мы быстро собрали эти сведения. 56-я Отдельная армия только еще формировалась из войск Северо-Кавказского военного округа. К 17 октября ее две стрелковые и одна кавалерийская дивизии успели занять оборонительный рубеж в тылу 9-й армии на линии населенных пунктов Генеральское, Синявка — в 25 километрах западнее Ростова.

В гарнизон города входили Ростовское артиллерийское училище, окружные курсы партийно-политических работников. Военно-политическое училище, 220-й конвойный полк, 33-й мотострелковый полк, Ростовский коммунистический полк и полк народного ополчения — всего 6392 человека. За пределами города в распоряжении командарма находились 64-я кавалерийская дивизия, дивизион бронепоездов, Севастопольское военно-морское училище и отряд кораблей Азовской военной флотилии. Танков не было.

Этих сил явно не хватило бы, чтобы остановить танковую армию Клейста в случае ее прорыва к Ростову-на-Дону. К тому же оборона города готовилась крайне медленно. Строительство укреплений задерживалось из-за недостатка рабочих рук.

Слабые стороны обороны ростовского направления были хорошо известны Ставке. По ее распоряжению на усиление армии генерал-лейтенанта Ф. Н. Ремезова были выделены три стрелковые, одна кавалерийская дивизии и отряды двух военных училищ из Краснодара. По настоянию Ставки в конце октября активизировались оборонительные работы на подступах к Ростову и в самом городе, в них широкое участие приняло местное население.

…Если на Южном фронте противнику пока удавалось сохранять за собой инициативу и нам оставалось лишь лелеять надежду на стабилизацию положения, то на Юго-Западном фронте во второй половине октября мы имели возможность твердо контролировать и направлять ход событий. Даже не терпевший благодушия и самоуспокоенности маршал Тимошенко вечером 20 октября с удовлетворением выслушал доклад Бодина. Войска отходили строго по плану, вопреки отчаянным попыткам противника помешать этому. Бодин подчеркнул, что теперь стал ясен замысел фашистского командования — рассечь войска Юго-Западного фронта в трех направлениях: от Сум на Белгород, от Богодухова на Харьков и от Лозовой на Барвенково. Но все его планы разбиваются о стойкость наших соединений.

Отход совершался неравномерно. Правофланговая 40-я армия оказалась на несколько десятков километров западнее остальных войск. Это было сделано с умыслом: соединения левого крыла соседнего Брянского фронта отстали. Поэтому Ставка потребовала от нас задержать отход 40-й армии, пока левофланговые соединения Брянского фронта не отойдут на одну линию с ней. И 40-я армия остановилась и твердо удерживала этот рубеж.

Маршал Тимошенко остался недоволен лишь тем, что отвод войск осуществлялся слишком линейно: большинство армий фронта имеют одноэшелонное построение сил и средств без их уплотнения на главных направлениях, без выделения сильных резервов. Рассматривая карту, он спросил:

— Почему Гордов разбросал все свои дивизии по фронту? Немедленно соедините меня с ним.

Через несколько минут он уже говорил в трубку:

— Здравствуйте, товарищ Гордов! Создается такое впечатление, что ваши дивизии разбрелись… Это не только затрудняет управление ими, но и обрекает армию на пассивность. А мы должны стараться и при отходе наносить противнику максимальный урон.

— Товарищ главнокомандующий, — оправдывался Гордов, — враг все время норовит обойти наши дивизии, вклиниться в их стыки, вот и приходится повсюду держать войска.

— Но вы не учитываете, что вытягивать войска в ниточку — это все равно что за стеклянной перегородкой прятаться от града летящих камней. Ведь противник в любой точке легко разорвет эту нитку и пойдет гулять по вашим тылам. А у вас нет достаточных резервов, чтобы помешать этому. Совсем иначе получилось, если бы вы не разбрасывали свои силы, а создали мощные ударные кулаки. Тогда смогли бы крепко бить противника, чуть он попытается вклиниться в расположение ваших войск.

Должен заметить, что маршал Тимошенко неустанно заботился о создании достаточно крупных фронтовых резервов, стараясь располагать их там, где можно было ожидать удара противника. Это не только позволяло вовремя парировать вражеские атаки, но и сберегало наши силы. Дивизии и корпуса, пока они находились в резерве, успевали пополниться людьми, вооружением и немного отдохнуть, чтобы со свежими силами вновь вступить в сражение.

— Я прошу, — сказал командарм, — разрешить армии не задерживаться на промежуточном рубеже. Тогда мы выиграем время и оторвемся от противника, чтобы лучше организовать оборону на следующем рубеже.

— Нет, — последовал ответ, — на промежуточном рубеже придется обязательно задержаться. Иначе вы поставите под угрозу армию Подласа, которая вынуждена дожидаться отхода Брянского фронта.

Слушая этот разговор, я невольно сравнил наше нынешнее положение с летними событиями.

Фашистское командование прилагало все усилия, чтобы расколоть фронт наших отходящих войск своей излюбленной тактикой клещей, откусывать и перемалывать их по частям. Но то, что врагу иногда удавалось в первые недели войны, теперь не получалось. Горький урок, полученный нами, не пропал даром. Мы приобрели опыт.

Ядро почти всех наших соединений состояло теперь из обстрелянных бойцов и командиров. Воинское мастерство командного состава всех степеней, и в первую очередь оперативного звена, заметно повысилось. Наше командование стало лучше маневрировать резервами. Хотя условия для материального обеспечения войск и ухудшились, партия и правительство сумели с максимальным эффектом использовать все ресурсы для поддержания боеспособности армии.

Я отнюдь не хочу уверить читателя, что отвод наших войск проходил совсем гладко: ведь какая махина и на каком огромном пространстве передвигалась под неослабевающим напором фашистских полчищ! И все же то, что нам довелось увидеть в октябре 1941 года, нельзя было даже сравнивать с тем, чему мы были свидетелями, когда наши войска отступали от границы к Днепру. В то время мы только и занимались тем, что вызволяли окруженные полки и дивизии, предпринимали неимоверные усилия, чтобы ускользнуть из очередных клещей. Теперь этого не было. Армии отходили в тесном взаимодействии. И если одна из них оказывалась в трудном положении, то соседи замедляли свой отход и приходили на помощь. Случалось, что фашистам и удавалось прорываться на отдельных направлениях, но они быстро там же и находили себе могилу.

Так было 21 октября. Из 38-й армии донесли, что две крупные фашистские группировки, стремясь с обеих сторон обойти Харьков, пробились сквозь наши арьергарды и захватили города Дергачи и Мерефа, прикрывавшие подступы к Харькову. Главком немедленно нацелил сюда значительные силы фронтовой авиации, а командарму приказал выбить противника из захваченных населенных пунктов. И войска 38-й армии выполнили приказ. Решительной атакой они очистили оба города. Гитлеровцев, засевших в каменных зданиях, выжгли огнеметами. Это охладило пыл фашистов, они больше не пытались взять Харьков в клещи.

В те дни мы снова убедились, как важно соблюдать суворовское правило: каждый воин должен знать свой маневр. То ли из-за спешки, то ли из-за стремления сохранить все в тайне в некоторых подразделениях не только рядовым бойцам, но и командирам не разъясняли смысл предстоящего отхода. А кое у кого сложилось мнение: коль отступаем, значит, враг уже в нашем тылу. И наиболее ретивых приходилось задерживать довольно далеко от своих дивизий.

Военный совет немедленно обсудил этот вопрос. Начальник политуправления фронта бригадный комиссар С. Ф. Галаджев признал, что командиры и политработники допустили серьезную ошибку, не разъяснив людям существо предстоящего маневра. Военный совет направил в войска соответствующую директиву. На места выехали специальные группы командиров и политработников из фронтового аппарата. Им было поручено не только помочь в организации разъяснительной работы, но и принять некоторые практические меры, чтобы упорядочить отход — сосредоточить на маршрутах движения войск тягачи и тракторы для рассасывания пробок, наладить службу регулирования, обратиться к местному населению с просьбой помочь в ремонте дорог.

На призыв Военного совета фронта горячо откликнулись партийные организации всех частей. В подразделениях были проведены беседы с бойцами. В результате в войсках еще больше повысились организованность и дисциплина.

К 22 октября соединения Юго-Западного фронта стали сосредоточиваться на очередном промежуточном рубеже по линии река Сейм, исток Северского Донца, города Белгород, Харьков, Славянск.

Мы все беспокоились за Харьков. Ведь на оборону такого большого города были выделены всего лишь одна стрелковая дивизия и бригада войск НКВД. Но события показали правильность решения главкома. Он считал, что после отпора, который получили фашисты при попытке обойти город, они будут вынуждены атаковать его в лоб. А такие атаки сможет отбить и сравнительно небольшой гарнизон, если он использует оборонительные сооружения, созданные на подступах к городу и внутри него.

Не успели наши войска закрепиться на новом рубеже, как опять завязались ожесточенные бои на многих участках фронта. Стремясь избежать неоправданных потерь, маршал Тимошенко собирался продолжить отвод армий на очередной промежуточный рубеж. Но представители фронтового командования донесли, что все дороги к востоку от Белгорода и Харькова до предела забиты тыловыми частями и учреждениями. Автомашины из-за осенней распутицы продвигаются медленнее черепахи. И главком вынужден был отдать приказ — до 25 октября удерживать занятый рубеж. Тем временем штаб фронта и штабы армий прилагали все силы, чтобы продвинуть застрявшие на дорогах колонны. Было принято решение: автомашины по возможности заменять мобилизованным в колхозах и в учреждениях гужевым транспортом, а высвободившиеся грузовики стягивать в тыл и создавать из них резервные автобатальоны.

Убедившись, что работа по расчистке дорог идет полным ходом, маршал Тимошенко 23 октября распорядился подготовить армиям директиву об организации отхода на назначенный Ставкой новый оборонительный рубеж: Касторное, Старый Оскол, Красный Лиман. В 13 часов я принес проект директивы главкому. Он подписал ее, внеся лишь одно исправление: отход начать не в ночь на 26 октября, а на сутки раньше. «Нечего войскам нести лишние потери», — пояснил он причину поправки. По замыслу маршала сосредоточение войск на новом рубеже должно было завершиться до 2 ноября.

Вглядываясь в карту, Семен Константинович проговорил:

— Меня очень тревожит, где идут сейчас бои в Харькове: на окраине или уже в самом городе. Я предупредил Цыганова, что он не может уйти из Харькова раньше назначенного срока и пока не выведет из строя все важные в военном отношении объекты. Штабу фронта надо проследить, чтобы это было выполнено в точности.

Когда я пришел к Бодину, чтобы доложить о новом распоряжении главкома, у него был Галаджев. Начальник политуправления фронта говорил ему с жаром:

— Нет, Павел Иванович, так дальше продолжаться не может! Нужно немедленно поставить вопрос на Военном совете.

— Успеется, Сергей Федорович, — ответил Бодин. — До того ли сейчас, чтобы толковать о наградах. Да и не ради орденов наши люди сражаются.

В живых карих глазах Галаджева промелькнула досада.

— Вот и ты тоже заладил: некогда, дескать, сейчас заниматься пустяками, нужно, мол, поскорее пробки на дорогах рассасывать да выводить войска из-под ударов… А кто будет рассасывать пробки? Кто держит врага, не щадя жизни? Люди, наши замечательные бойцы и командиры. А мы упускаем возможность отметить их подвиг, влить в людей новые силы.

— Да все это я понимаю…

— А если понимаешь, почему не хочешь поддержать меня? Ведь что у нас сейчас получается? Вот уже почти четыре месяца идет война, и наши люди сражаются геройски. Не их вина, что подчас обстановка складывается не в нашу пользу и нам приходится отходить. Ну согласен: пока можно и не спешить с награждением высшего командного состава, а вот бойцов и командиров тактического звена обязательно нужно награждать. Пусть видят, что народ, командование знают и ценят их боевые дела. А пока ведь с этим плохо. Знаешь, сколько награждено на нашем фронте за все время, что мы воюем? Всего 399 человек! А отличившихся тысячи, десятки тысяч! Вот я и настаиваю обсудить вопрос на Военном совете. Возможно, пора и в правительство обратиться с предложением дать командующим право награждать отличившихся в боях орденами и медалями от имени Президиума Верховного Совета СССР…

— Ну хорошо, — сдался Бодин, — сегодня же буду говорить об этом с главкомом и думаю, что он поддержит нас.

— Вот это другое дело! — Галаджев широко улыбнулся и, молча кивнув нам, покинул кабинет.

— Ох и настойчивый же! — сказал Бодин. — Уж коль вцепится в дело, то добьется своего.

Я доложил начальнику штаба об указании маршала Тимошенко и свои предложения по их выполнению. Договорились, что сегодня же пошлем в Харьков офицеров нашего штаба, чтобы они на месте помогли командованию гарнизона города.

Наши товарищи самолетом добрались до Харькова. Город был окутан дымом — противник безжалостно бомбил и обстреливал жилые кварталы.

Начальник гарнизона генерал И. И. Маршалков сообщил, что части держатся стойко, хотя в большинстве они состоят из необстрелянных бойцов, вооруженных только винтовками и гранатами. Не хватает транспорта. Боеприпасы на позиции приходится подвозить на трамваях. Неоценимую помощь войскам оказывают харьковчане. Они сформировали полк народного ополчения — более тысячи человек. Желающих было во много раз больше, но не всем хватило оружия.

Немногочисленный гарнизон пока успешно сдерживает натиск трех немецких дивизий. У противника здесь более трех десятков танков, а защитники города могут противопоставить им лишь 14 легких стареньких танков — рабочие тракторного завода перехватили их с дороги в плавильную печь и своими руками восстановили эти списанные в металлолом машины.

Накануне группа фашистов ворвалась в город. Наши бойцы стремительно контратаковали ее и обратили в бегство. Многим гитлеровцам довелось пройтись по городу, но не в роли победителей, а пленных.

Когда наши посланцы сообщили генералу, что по директиве командования фронта защитники Харькова должны покинуть город в ночь на 25 октября, он твердо заверил:

— Продержимся, обязательно продержимся!

Представители фронта выяснили, что в действиях штаба гарнизона города и командования 38-й армии иногда не хватает согласованности. Так, 216-я стрелковая дивизия получает приказы одновременно и из штаба обороны города, и из штаба армии. Двойное подчинение вносит путаницу. В частности, из-за этого 216-я стрелковая сегодня пропустила противника на улицу Свердлова. У командира был в резерве батальон, он бросил его в контратаку, но она не получилась. Сейчас командир дивизии просит разрешения отвести части за реку Лопань. По мнению Маршалкова, этого делать не следует.

Наши представители побывали у командарма. 38-и армией командовал генерал-майор Цыганов, принявший ее у генерала Фекленко. Помнится, кое-кто удивился, почему С. К. Тимошенко выдвинул Цыганова на пост командующего армией, прикрывавшей важнейшее направление. Дело в том, что этому генералу раньше не доводилось командовать крупными соединениями. В 1935–1937 годах он был помощником начальника Тамбовского пехотного военного училища, а затем работал в Военно-хозяйственной академии. В июле 1941 года оттуда его направили на фронт, в распоряжение главкома Юго-Западного направления. Цыганова и использовали в соответствии с его опытом: назначили заместителем начальника штаба направления по тылу. Но маршал Тимошенко быстро разглядел в этом хозяйственнике задатки крупного командира и, когда представилась возможность, смело поставил его во главе армии. Главком не ошибся. Из Цыганова получился хороший командарм.

Генерал заверил, что сделает все, чтобы выполнить приказ, и признал, что действительно надо теснее взаимодействовать со штабом гарнизона города. Он обещал принять в этом отношении необходимые меры.

— Выправляем положение. Командир двести шестнадцатой дивизии сегодня ночью не только без разрешения оставил все кварталы, расположенные западнее реки Лопань, но и, что больше всего меня огорчило, выехал из Харькова вместе со штабом. При отходе дивизии за реку фашистам удалось невредимым захватить один мост… Правда, наши части не позволили врагу воспользоваться им, чтобы перейти на восточный берег, но положение остается напряженным. Я послал туда комбрига Жмаченко. Этот железный человек без приказа не уйдет из Харькова.

Представитель штаба фронта сообщил командарму, что главком особо предупреждает его, чтобы ни один важный в военном отношении объект не достался фашистам в целости. Генерал огорченно развел руками:

— Один объект уже достался им целехоньким, но остальные взорваны. Надеемся разрушить и захваченный немцами мост: сейчас по нему сосредоточен огонь значительной части артиллерии, брошены штурмовики и туда выслана диверсионная группа подрывников.

Беседа нашего представителя с командармом то и дело прерывалась телефонными звонками. Генерал Цыганов брал трубку, терпеливо выслушивал, отдавал распоряжения, не повышая голоса. Спокойно он разговаривал по телефону и с командиром 216-й дивизии, спрашивал, почему тот без разрешения отвел части на новый рубеж. Командир пытался убедить командарма, что, если бы он этого не сделал, дивизия была бы отрезана и погибла.

— Я ценю инициативных командиров, — глуховатым баритоном отвечал Цыганов, — и, возможно, вы правы, что отвели дивизию. В этом мы еще разберемся. Но вот тот факт, что вы вместе со своим штабом покинули Харьков и оказались чуть ли не рядом со штабом армии, бросив полки на произвол судьбы… Да, да, именно на произвол судьбы… Вы сами жаловались мне на острую нехватку средств связи, а разве в таком случае выгодно еще больше отрываться от частей?.. Вот этого-то, — голос командарма зазвучал по-отечески укоризненно, — и нельзя вам простить. Мне не хотелось бы вас обижать, но если бы я сам так поступил, то считал бы обвинение в трусости справедливым. Как видите, я не могу после случившегося оставить вас на дивизии. Одним словом, немедленно сдайте командование комбригу Жмаченко — и ко мне.

Я слушал товарищей и думал. Цыганов, как видно, отличается требовательностью, умением подчинить себе людей не только доверенной ему властью, но и железной логикой.

Слово свое командарм Цыганов сдержал. Его соединения стойко дрались за Харьков. За пять дней ожесточенных уличных схваток наступавшие фашистские дивизии потеряли половину своего состава. (Острые на язык корреспонденты метко окрестили эти бои «харьковским кровопусканием»). Гарнизон Харькова выполнил свой долг: он задержал превосходящие силы противника ровно на столько времени, сколько это требовалось по замыслу командования.

Когда я вечером 26 октября доложил маршалу донесение генерала Цыганова, он удовлетворенно кивнул:

— А все же утерли мы нос хитрой лисе Рейхенау *: не только не дали ему возможность устроить ловушку нашим войскам в Харькове, но и шишек ему набили, когда он напролом лез на харьковские укрепления!..

Главком склонился над картой.

— Ну а теперь мы с такой же твердой последовательностью начнем отвод войск на новый рубеж, — сказал он. — Весь штаб должен следить за точным выполнением плана. Вас это, товарищ Баграмян, касается в первую очередь.

…Всю ночь направленцы — офицеры, закрепленные за армиями и непосредственно осуществлявшие контроль за их действиями, — детально выясняли, как начался отход войск на новый рубеж. Все складывалось удачно: фашистская разведка прозевала, и, когда на рассвете гитлеровские дивизии возобновили атаки, главные силы наших армий были уже вне досягаемости вражеского артиллерийского огня. У немецкого командования не осталось уже никакой надежды на осуществление обходного маневра. Движение наших армий становилось все более планомерным и спокойным. Чувствовалось, что яростный отпор, оказанный фашистам на предыдущем рубеже, заметно охладил их наступательный порыв.

Ранним утром 27 октября, убедившись, что все фронтовые резервы сосредоточены в намеченных районах (2-й кавкорпус — у города Короча, 5-й кавкорпус — у Волчанска и 253-я стрелковая дивизия — у Сватово), я покинул узел связи, где провел почти всю ночь. Во дворе штаба мне повстречались люди в потрепанной одежде, давно не бритые. Партизаны, наверное, — они частенько заглядывали к нам. Лица их, однако, мне показались знакомыми. Вглядываюсь и не верю своим глазам:

— Мажирин! Алексеев!

— Они самые.

— Откуда вы?

— Прямиком из преисподней, — смеется Мажирин. Командир 4-й дивизии НКВД, только завершивший свой долгий путь по вражеским тылам, рассказал о злоключениях своего соединения, которое, как уже знает читатель, последним покидало Киев. А генерал И. И. Алексеев поведал мне о судьбе отряда, вставшего на пути дивизий Клейста в районе города Лубны.

10 сентября Алексеев, бывший командир 6-го стрелкового корпуса, вернулся в свой штаб из госпиталя. Но его должность оказалась занятой, корпусом уже командовал генерал-майор

— — — —

* Генерал фон Рейхенау — командующий 6-й немецкой армией, дивизии которой наступали на харьковском направлении.

А. И. Лопатин. Алексеев кинулся к командарму Костенко. Тот приказал ему срочно сформировать отдельный отряд, в который вошли 94-й пограничный отряд, 6-й полк НКВД и один стрелковый полк, и занять оборону по реке Сула в районе города Лубны. Генерал полагал, что сюда прорвались лишь слабые передовые части противника, и поэтому решил атаковать первым. А перед его небольшим отрядом оказались крупные силы танковой армии Клейста. Враг, конечно, отбил 'атаку, потом двинул на отряд танки. А у Алексеева ни одного противотанкового орудия. Бойцы и командиры дрались яростно. Фашисты окружили их. Воины держались, пока не стали иссякать боеприпасы. В конце сентября в последний раз бросились на прорыв. Немногие уцелели, но выскочили из ловушки.

— А теперь вот ждем решения своей участи, — сказал Мажирин.

— Поскорей бы только направили в войска, — вздохнул Алексеев.

Пожелав им удачи, я отправился отдыхать. Впервые за последние десять дней удалось основательно выспаться. Сразу почувствовал себя бодрым. На фронте установилось небывалое еще затишье: из всех армий поступали донесения о полном благополучии. Наш штаб тоже, словно улей после бурного трудового дня, как-то сразу утихомирился. Меньше надрывали голоса штабные командиры, ведя переговоры с войсками; реже стали попадаться на глаза бегущие сломи голову делегаты связи.

Такая обстановка была столь необычной, что вызывала тревогу. Она сменилась удивлением, когда наш вездесущий разведчик полковник Каминский сообщил, что войска 21-й и 38-й армий вот уже два дня как «потеряли» противника — не имеют с ним боевого соприкосновения. Это свидетельствовало о том, что войска нашего фронта значительно опередили врага.

А не следует ли нам воспользоваться этим обстоятельством? Ведь в значительной мере отвод войск фронта вызывался прорывом фашистских армий на московском и ростовском направлениях и вытекающей отсюда угрозой, что они обойдут наши фланги, как это было восточное Киева. Но сейчас мы получили из Москвы сведения о том. Что генеральное наступление немецких войск на столицу выдыхается, противник фактически остановлен в сотне километров от Москвы. Под Ростовом положение тоже постепенно стабилизируется. Таким образом, мы можем закрепиться значительно западнее того рубежа, который указан Ставкой. А это улучшило бы наше общее оперативно-стратегическое положение. В частности, используя важную железнодорожную магистраль Касторное — Лисичанск, мы получили бы возможность широко маневрировать силами между Юго-Западным и Южным фронтами.

Тщательно продумав эти свои выводы, я поделился ими с начальником штаба. Он, улыбаясь, покосился на меня:

— А вы знаете, я тоже думал об этом. Если нам удалось вырвать некоторую передышку, то мы должны воспользоваться ею, чтобы закрепиться на достигнутом сейчас рубеже. — Бодин подошел к карте и провел по ней карандашом: — Примерно вот здесь… Займем его, оборудуем для длительной и прочной обороны. Подготовьте справку-доклад для Военного совета, подкрепите документ соответствующими оперативно-тактическими расчетами.

С помощью полковника Захватаева и еще двух офицеров отдела я в тот же день проделал эту работу. С подготовленным документом Бодин поспешил к главкому. Вернулся он уже в двенадцатом часу ночи, сказал мне:

— Маршала не понадобилось убеждать: он сам об этом собирался говорить со Ставкой. Как только получим согласие Москвы, сразу же отдадим приказ. Нужно немедленно разрабатывать указания армиям.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Начальник связи фронта докладывал, что генерал-лейтенант А. М. Василевский просит главкома к прямому проводу. Василевский являлся в тот период заместителем начальника Генерального штаба. Разговор, по-видимому, предстоял серьезный, но главком не мог прийти в аппаратную: он лежал с высокой температурой в своем салон-вагоне, стоявшем на вокзале. Бодин и я поспешили к аппарату прямой связи.

Начальник штаба продиктовал телеграфисту:

— У аппарата генерал-майор Бодин.

«Здравствуйте, товарищ Бодин, — появилось на ленте. — Москва срочно нуждается в помощи конницей. Ставка Верховного Главнокомандования просит Военный совет фронта: не может ли он перебросить под Москву свой 2-й кавалерийский корпус в составе 5-й и 9-й кавдивизий. Прошу сейчас же выяснить мнение Военного совета по этому вопросу и передать его мне для доклада Ставке. Говорю из Ставки. Ответ жду здесь».

— Передай, — быстро сказал мне Бодин, — что прошу подождать минут пятнадцать. Думаю, что ответ будет положительный, но переброска из-за отсутствия порожняка может встретить затруднения.

Сам он помчался к главкому.

«Хорошо, благодарю вас, — немедленно последовал ответ. — Заботу о порожняке берем на себя. Скажите, что с маршалом: передали, что он болен».

Я ответил, что у маршала высокая температура, а чем болен — не знаю.

Пока начальник штаба съездил на вокзал и вернулся, прошло с полчаса. Вбежав в переговорную, Бодин с ходу продиктовал:

— У аппарата товарищ Василевский? — Получив утвердительный ответ, он продолжал: — Товарищ Василевский, я доложил маршалу и получил следующий ответ: «Второй кавалерийский корпус в течение семнадцати дней вел беспрерывные бои и нуждается в пополнении боевого состава». В связи с общей обстановкой главком не считает возможным передать его в ваше распоряжение. Все.

Василевский сообщил, что идет докладывать ответ главкома Сталину, и вновь поинтересовался, чем болен Тимошенко. Бодин ответил, что тот заболел ангиной и врачи категорически запретили ему выходить на воздух.

Минут через двадцать аппарат заработал снова. Василевский спрашивал, на месте ли Бодин. Узнав, что тот у аппарата, передал:

«Прошу немедленно доложить товарищу маршалу следующую записку товарища Сталина: „Передайте товарищу маршалу, что я очень прошу его согласиться с предложением Ставки о переброске второго кавалерийского корпуса в ее распоряжение. Я знаю, что это будет большая жертва с точки зрения интересов Юго-Западного фронта, но я прошу пойти на эту жертву“.

Бодин быстро взглянул на часы. Они показывали четверть первого ночи.

— Все ясно, — продиктовал он, — еду доложить лично.

С ответом не задержусь.

На вопрос, сколько времени на это потребуется, Бодин сказал, что не менее часа, но он постарается выиграть минут двадцать пять, передав ответ главкома на узел связи по телефону.

Сославшись на то, что Сталин ждет ответа, Василевский предложил Бодину переговорить с главкомом по телефону. Начштаба несколько мгновений колебался: не любил доверяться городским проводам, но на этот раз махнул рукой:

— Хорошо. Перейду сейчас на телефон.

Минут через десять он продиктовал телеграфисту:

— Докладываю ответ маршала: «Мне не жалко отдать 2-й кавалерийский корпус для общей пользы. Однако считаю своим долгом предупредить, что он находится в состоянии, требующем двухнедельного укомплектования, и его переброска в таком виде, ослабляя Юго-Западный фронт, не принесет пользы и под Москвой. Если 2-й кавкорпус нужен в таком состоянии, о каком говорю, я переброшу его, как только будет подан железнодорожный состав».

Мне стало ясно, что у главкома еще теплится надежда: Ставка откажется от корпуса, когда узнает о его состоянии.

Василевский сообщил, что после доклада Сталину снова пригласит Бодина к аппарату. И снова почти полчаса томились мы в ожидании. Наконец аппарат опять ожил.

«Прошу принять и доложить ответ товарища Сталина, — передал Василевский. — „Товарищ Тимошенко! Составы будут поданы. Дайте команду о погрузке корпуса. Корпус будет пополнен в Москве“.

После мы убедились, что это было мудрое решение. Корпус Белова сыграл важную роль в разгроме дивизий Гудериана, рвавшихся к Москве с юга.

Но я столь подробно рассказал об этом эпизоде не для того, чтобы просто напомнить известный всем факт. Зная огромные полномочия и поистине железную властность Сталина, я был изумлен его манерой руководить. Он мог кратко скомандовать: «Отдать корпус» — и точка. Но Сталин с большим тактом и терпением добивался, чтобы исполнитель сам пришел к выводу о необходимости этого шага. Мне впоследствии частенько самому приходилось уже в роли командующего фронтом разговаривать с Верховным Главнокомандующим, и я убедился, что он умел прислушиваться к мнению подчиненных. Если исполнитель твердо стоял на своем и выдвигал для обоснования своей позиции веские аргументы, Сталин почти всегда уступал.

Узнав, что корпус Белова все же придется отправлять в район Серпухова, главком поручил Бодину попросить Василевского доложить Ставке мнение Военного совета о прекращении отвода наших армий.

Ответ пришел утром 28 октября. Ставка санкционировала предложение командования Юго-Западного фронта. В 12 часов дня Тимошенко подписал подготовленную нами заранее директиву, в которой сообщалось, что фронт прекращает отход и переходит к прочной обороне на рубеже городов Тим, Балаклея, Изюм и далее по реке Северский Донец до города Ямполь. Для каждой армии указывалась полоса обороны.

Между линией, на которой остановились войска фронта к моменту подписания этой директивы, и новым рубежом обороны проходила довольно широкая полоса местности. Тимошенко решил не оставлять эту местность противнику и использовать ее как предполье, под прикрытием которого готовить оборону на основном рубеже.

Так наступил новый поворот в жизни войск нашего фронта. Фашистскому верховному руководству пришлось с горечью констатировать, что полуторамесячная отсрочка генерального наступления на Москву фактически не достигла цели. Заняв более устойчивое оперативно-стратегическое положение, войска фронта опять переходили к активным боевым действиям. Их мощные удары докажут врагу, что возрожденный Юго-Западный фронт по-прежнему является грозной силой.

РАСЧЕТ И ЖЕЛЕЗНАЯ ВЫДЕРЖКА

Близился праздник Великого Октября. На пороге двадцать четвертой годовщины существования Страны Советов нашему народу выпало труднейшее испытание. На главном, московском направлении фашистские полчища стояли в 80 — 100 километрах от столицы нашей Родины, а на юге враг стучался в ворота Кавказа.

Это было, пожалуй, самое тяжелое для нас время. Военная кампания 1941 года достигла своего апогея. Войскам требовалось все больше и больше оружия и боеприпасов, а производство их резко сократилось в связи с тем, что крупнейшие промышленные районы были захвачены противником. Предприятия, эвакуированные на восток, еще только развертывались на новом месте. Промышленность не имела возможности восполнить потери армии в самолетах и танках. Все острее ощущалась нехватка боеприпасов. Войскам приходилось сидеть на голодном пайке, беречь каждый снаряд. Испытывалась острая нужда в вооружении.

Такой была общая обстановка, когда перед Военным советом фронта возникла проблема: что же делать дальше после закрепления на новом рубеже. О возможности перехода к активным боевым действиям, казалось, не могло быть и речи. Все наталкивало на мысль о неизбежности пассивной обороны, И все же угрожающее положение на флангах фронта вынуждало искать иное решение. Справа от нас часть сил Брянского фронта находилась во вражеском кольце. Слева положение не менее напряженное: Ростову угрожал прорыв танковой армий Клейста.

Мы в штабе фронта много думали над перспективами действий наших войск. И чем глубже я анализировал обстановку, тем больше убеждался, что пассивно обороняться в таком положении равносильно гибели. Надо, обязательно надо наступать. Снова и снова прикидываю наши возможности. Трудно, но можно, хотя и с некоторым риском, собрать довольно сильную группировку. Показал свои расчеты начальнику штаба. Бодин всегда был сторонником активных действий и сразу же горячо поддержал меня.

— Наступление, — сказал он, — нам необходимо не только для того, чтобы ликвидировать угрозу на флангах. Оно поднимет дух войск, которые сейчас морально измотаны длительным отступлением. Мы должны пусть маленькой, но эффектной победой ободрить людей. Но где и какими силами наступать? Вот над чем нам придется хорошенько подумать. Одно ясно: мы должны до предела напрячь силы, чтобы нанести пока лишь один более или менее серьезный удар.

Снова по карте изучаем оперативную обстановку. Чтобы на севере помочь войскам Брянского фронта, испытывавшим сильное давление противника, мы могли бы нанести удар к северо-западу от Касторного. Но на юге сложилась более выгодная для нас и не терпящая отлагательства ситуация. Здесь войска Южного фронта нависли над растянувшимся левым флангом танковой армии Клейста. Если мы в этом месте рассечем фронт противника, а затем выйдем в тыл его ударной танковой группировки, то добьемся не только большого морального и политического выигрыша, но ликвидируем угрозу Ростову, а следовательно, и Северному Кавказу.

Когда я высказал эти соображения, Бодин согласился:

— Да, тут, пожалуй, двух мнений быть не может: все говорит за удар под Ростовом. Однако нам следует теперь же, не теряя времени, настойчиво изыскивать необходимые силы и средства для нанесения удара по противнику и из района Касторного, чтобы помочь войскам Брянского фронта.

Подсчитываем силы и средства, которые можем привлечь к участию в наступательной операции на юге, графически изображаем на карте наш замысел. Докладывать главкому начальник штаба поручил мне:

— Ты надумал — тебе и карты в руки.

Маршал С. К. Тимошенко слушал мой доклад и внимательно рассматривал нашу карту с жирными красными стрелами, нацеленными во фланг и тыл войск Клейста. Потом сказал задумчиво:

— Чтобы пойти на это, надо создать достаточно мощную ударную группировку северо-западнее Ростова. Южный фронт не располагает теперь такими силами. Стало быть, придется Юго-Западному фронту кое-чем поделиться с Черевиченко. А если завтра Ставка снова отберет у нас Южный фронт? Тогда все переданные туда силы и средства безвозвратно уплывут от нас…

Мы молчали. При нашей бедности в войсках довод весьма резонный. Маршал после продолжительного изучения карты заключил:

— И все же для пользы дела мы смиримся с этим. Давайте прикинем, что мы без особого ущерба сможем перебросить на Южный фронт. Эти силы да плюс те резервные дивизии, которые Черевиченко вывел в район Белой Калитвы для доукомплектования, помогут нам создать костяк ударной группировки для будущего наступления.

— Неплохо было бы все эти силы объединить под единым командованием, — сказал Бодин.

— Правильно, — согласился Тимошенко. — Создадим новое армейское управление. Кстати, у нас в резерве появился опытный, проверенный в боях генерал. Я имею в виду генерал-майора Лопатина. Он только сегодня просил поскорее допустить его до дела. Вот над всем этим и подумайте, подготовьте необходимые расчеты и распоряжения. И не будем откладывать: сегодня же обсудим все эти вопросы на Военном совете.

Вечером состоялся Военный совет. Он единодушно поддержал идею наступления. Оставалось заручиться согласием Москвы.

Насколько мне помнится, первый разговор по этому вопросу состоялся 31 октября. Начальник Генштаба, выслушав главкома, высказал опасение: не слишком ли рискованно проводить сейчас большое наступление, не подорвет ли устойчивость Юго-Западного фронта передача части его сил соседу. «Без риска на войне не обойтись», — лаконично парировал Тимошенко.

Маршал Шапошников приказал обосновать свое предложение в телеграмме на имя Верховного Главнокомандующего. В этот же день мы подготовили текст телеграммы.

«Противник, — сообщалось в ней, — выйдя в район Харьков, Сталине, Таганрог, приостановил наступление и перешел к медленному вытеснению наших войск из Донбасса силами пехоты. Его танковая армия на ростовском направлении продолжает оставаться… Южный фронт по своей численности и вооружению не имеет возможности надежно преградить путь противнику и не обеспечит с 56-й армией удержание Ростова-на-Дону. Между тем продвижение противника опасно для всего Юга в целом, угрожает отрывом Кавказа от Дона и Поволжья. Угроза прорыва в тыл Южному и Юго-Западному фронтам вынудит их отступить и очистить районы среднего и нижнего течения Дона и даже Хопра. Одновременно с этим открываются пути противнику на Кубань и в сторону Сталинграда.

Считая армию Клейста основной опасностью, нужно пойти на риск ослабления Юго-Западного фронта и усиление за счет него Южного фронта. Одновременно думаем приступить к формированию управления 37-й армии с расчетом ввести в ее состав четыре стрелковые дивизии, выведенные командованием Южного фронта для укомплектования и приведения в порядок. Просим прислать: 30 тысяч винтовок, 500 ручных пулеметов, 250 станковых пулеметов, 200 противотанковых орудий, 150 полевых орудий и 200 танков».

Подписав ее, С. К. Тимошенко приказал немедленно передать в Москву, что мы и сделали.

Мысль об активных действиях занимала не только нас. В седьмом часу вечера генерал Черевиченко по телеграфу запросил разрешения нанести короткие удары по противнику силами трех стрелковых дивизий, двух танковых бригад и отряда Новочеркасского кавалерийского училища из состава 9-й армии. Командующий фронтом просил обеспечить этому наступлению поддержку со стороны 56-й армии. Маршал покачал головой:

— Нет смысла расходовать силы на булавочные уколы. Надо подготовить такой удар, чтобы противнику он надолго запомнился.

Семен Константинович связался с Черевиченко.

— Мы думаем, — сказал он, — сформировать армейское управление и передать его вам вместе с одной стрелковой дивизией, танковой бригадой, двумя полками противотанковой артиллерии и двумя бронепоездами Юго-Западного фронта. Командующим армией предлагаем назначить генерала Лопатина, членом Военного совета — дивизионного комиссара Попова, начальником штаба — полковника Варенникова… Предполагаем армейское управление формировать в Ворошиловграде. Ваше мнение?

Черевиченко ответил, что новое армейское управление лучше направить в Белую Калитву, где сейчас находятся на формировании три стрелковые дивизии. Пусть они тоже войдут в подчинение Лопатина.

Еще не осознав, что главком замышляет большое наступление и именно для этого спешно формирует новую армию, Черевиченко снова напомнил о своем намерении нанести по врагу короткие удары.

— В частности, — сказал он, — мы намечаем провести такую операцию в районе Куйбышеве. Цель — разгром танковой и одной моторизованной дивизий противника и выход на реку Миус. Средства для этого наберем, но это ослабит стык между нами и соседом. Просим, товарища Ремезова обеспечить нашу операцию активными действиями…

Черевиченко все еще думал лишь о небольших частных ударах, а не о серьезном наступлении. Маршал предложил ему не спешить и как следует все продумать.

С 1 ноября на ростовском направлении установилось затишье. В чем дело? Готовятся ли гитлеровцы к новому броску или настолько выдохлись, что больше не могут наступать? На это должна была ответить разведка. И все ее звенья усиленно вели поиск. Выяснилось, что противник концентрирует на ростовском направлении мощные танковые и моторизованные силы. Значит, готовит удар. Но куда двинет Клейст свои танки и мотопехоту — прямо на Ростов или в обход его с севера? Оба направления были для нас весьма уязвимыми. Однако удар непосредственно на Ростов и для армии Клейста был опасен, потому что ее флангу и тылу угрожали левофланговые соединения Южного фронта. Скорее всего, фашисты постараются обойти город.

Вот в такой обстановке вынашивался замысел наступления наших войск на ростовском направлении. Проанализировав все возможные варианты, маршал Тимошенко пришел к выводу, что вновь формируемую армию выгоднее всего ввести на левом фланге Южного фронта, на стыке 9-й и 18-й армий. Если фашистское командование намеревается нанести удар по левому крылу Южного фронта, то появление здесь нашей свежей армии создаст противнику немалые трудности, а если он все же прямо пойдет на Ростов, то новая армия совместно со своими соседями нанесет удар во фланг и тыл группировки Клейста.

Первые три ноябрьских дня были заполнены хлопотами по организации обороны на новом рубеже, по переброске кавкорпуса Белова под Москву, по организации вывода намеченных соединений и частей из Юго-Западного фронта в Южный. Ставка что-то медлила с ответом на предложение маршала Тимошенко. И он решил, не ожидая окончательного решения Москвы, встретиться с командованием Южного фронта, чтобы обсудить основные вопросы предстоящей операции.

В ночь на 4 ноября главком приказал командующему авиацией генералу Фалалееву обеспечить перелет в Каменск, в штаб Южного фронта. Вылет был назначен на 8 часов утра.

Всю ночь мы в штабе готовили расчеты и справки, касающиеся будущей операции. Генерала Бодина больше всего тревожила мысль о том, как фронтовое и армейское командования, которым практически предстоит решать все задачи, воспримут идею большого наступления, Он справедливо считал, что от этого во многом зависит успех.

— Понимаете, Иван Христофорович, — говорил он мне, — как важно, чтобы в нашем сознании наступил решительный перелом. Мы свыклись с мыслью, что инициатива прочно захвачена противником, что нужно пока изматывать его активной обороной, ибо на большее у нас сил пока не хватает. А сил у нас действительно маловато еще, особенно мало вооружения и боеприпасов. Но не только в этом дело. Нельзя забывать и психологический фактор. Мы все время отступали и уже привыкли к тому, что враг сильнее нас и о крупном наступлении нечего и думать. Небольшие контрудары, контратаки — это можно, а крупное наступление — рановато. Ореол непобедимости, которым фашистская пропаганда овеяла свою армию, потихоньку воздействует и на нас. И пора нам развенчивать этот миф. — Бодин задумался и улыбнулся. — Если раньше противник казался нам львом, то теперь мы должны представить его мышью. Смеетесь?

А я вспомнил забавный эпизод из книги Аркадия Первенцева «Кочубей». Кочубей, этот талантливый командир-самородок, возил с собой крупномасштабную карту. Белогвардейские полки на этой карте обозначались еле заметными кружочками, а кочубеевские сотни алели огромными пятнами, от которых в сторону врага устремлялись разящие стрелы. Когда какая-нибудь сотня начинала отступать под натиском превосходящих сил белых, то Кочубей вызывал командира, показывал на свою «психологическую» карту и сурово вопрошал: «Видишь, яка у тебя сила и яка у них?» Командир чесал затылок, кряхтел и, искренне уверовав в превосходство своей сотни над полком беляков, смущенно бормотал: «Яка козявка меня кусает!.. Ну, батько, такую мы расчехвостим». И сотня его хлопцев действительно чехвостила белый полк.

Писатель метко подметил: уверенность в своих силах — это уже наполовину обеспеченная победа. Наши генералы, конечно, не наивные командиры Кочубея, но в данной ситуации неплохо было бы, если бы нам удалось представить армию Клейста этакой «козявкой» в сравнении с силами Южного фронта. Клейст, конечно, силен. И все же мы должны попытаться всеми способами показать его уязвимость.

Честно признаюсь — мыс Павлом Ивановичем действительно старались всячески умалить боеспособность армии Клейста в глазах как командования Южного фронта, так и командующих армиями. В данном случае мы сознательно поступили вопреки непреложному правилу: не допускать недооценки возможностей противника. Но мы с Бодиным исходили из того, что в те дни важно было преодолеть психологический барьер в сознании наших командиров, сложившийся в результате длительного отступления и, чего греха таить, подсознательного убеждения в неизбежности этого отступления из-за превосходства противника в технике.

Знатоки военного искусства, очевидно, неодобрительно отнесутся к нашему эксперименту. Но на войне всякое случается. И мой рассказ является еще одним тому доказательством. Во всяком случае, наша небольшая хитрость сыграла положительную роль во время подготовки контрнаступления под Ростовом.

Утром мы уже были в Каменск-Шахтинске. В просторной комнате собрались члены Военного совета и многие другие генералы Южного фронта. Ничто так не выдает истинное настроение военачальника, как оценка им обстановки. Если он уверен в своих силах и готов к решению любой задачи, то старается подчеркивать не преимущества, а слабые стороны противника. Поэтому и начал главком с заслушивания обстановки.

Первым докладывал полковник Александр Филиппович Васильев, начальник разведывательного отдела фронта. Он детально перечислил и охарактеризовал немецкие соединения, противостоявшие войскам Южного фронта. Против 12-й и 18-й армий наступали 76, 94 и 97-я немецкие пехотные дивизии из группы генерала Шведлера, 9, 3 и 52-я итальянские пехотные дивизии, 198-я немецкая пехотная дивизия и 49-й горный немецкий корпус. На стыке 9-й и 18-й армий и перед фронтом 9-й и 56-й Отдельной армий готовились возобновить наступление войска 1-й немецкой танковой армии генерала Клейста. Разведчик подчеркнул, что почти все вражеские дивизии недавно пополнились живой силой, а танковые соединения — танками. Основные силы Клейста (дивизии СС «Викинг», «Адольф Гитлер», 13, 14, 16-я танковая и 60-я моторизованная дивизии) в начале ноября группировались перед стыком наших 18-й и 9-й армий.

Несколько часов назад захвачен фашистский офицер, у которого обнаружен боевой приказ по 16-й танковой дивизии. Из этого документа и из показаний офицера выяснилось, что на ростовском направлении Клейст намеревается нанести главный удар силами 13, 14, 16-й танковых, 60-й моторизованной дивизий и 49-го горного корпуса. Точно определены фронт и направление наступления. Не определено лишь время его начала. Это сообщение заметно встревожило главкома. — Какие меры приняты по отражению наступления противника? — спросил он у Черевиченко.

Командующий фронтом доложил: на направлении главного удара противник сможет сосредоточить 200–250 танков. У нас здесь на 90-километровом фронте держит оборону 9-я армия генерала Харитонова. Ее силы — четыре стрелковые дивизии и 50 танков. В полосе армии создано девять противотанковых укрепленных районов, особенно мощный — в районе Дьяково, на стыке с 18-й армией. За надежными инженерными заграждениями и минными полями размещены противотанковая артиллерия и танки. На случай прорыва противника на отдельных направлениях в резерве командующего армией в тылу находятся две танковые бригады с 50 боевыми машинами.

— Как только мы узнали, что главный удар Клейст нанесет по правому флангу девятой армии, — сказал Черевиченко, — я приказал Харитонову перебросить туда дополнительно две стрелковые дивизии, одну танковую бригаду и четыре артиллерийских полка.

— А успеет ли Харитонов осуществить этот маневр? — спросил главком. — Пленение нами штабного офицера, вероятно, вынудит Клейста поторопиться с началом наступления.

— Перегруппировка уже началась, товарищ главнокомандующий.

Когда все детали отражения ожидаемого наступления противника были обсуждены, маршал, задумавшись, подошел к висевшей на стене карте и внимательно оглядел собравшихся:

— Ну а что же дальше будем делать, товарищи? Все недоуменно молчали. Семен Константинович пояснил:

— Вот отразим очередное наступление Клейста, а дальше что? Так и будем отбиваться? А не пора ли нам самим так ударить по врагу, чтобы он не на Кавказ смотрел, а на дорогу в свой фатерлянд? — Маршал усмехнулся: — Неужели моя мысль кажется вам фантастической? Или так привыкли к обороне, что забыли, как наступают?

— Мы же вам сами предлагали ударить по врагу, — возразил Черевиченко. — Но вы, товарищ маршал, так и не ответили на наше предложение.

— Да, Яков Тимофеевич, не ответил, потому что нас сейчас уже не устраивает разгром одной-двух дивизий противника. Пора нам подумать о большом наступлении. И именно здесь, под Ростовом. Только так мы можем сорвать план Гитлера прорваться на Кавказ. Он тянет свои щупальца к Кавказу, а мы, разгромив армию Клейста, отрубим их начисто.

— Рада бы кума в рай… — мрачно отозвался Черевиченко. — Мы не прочь, да пока нам хотя бы задержать противника. Разгромить такую махину — танковую армию Клейста… И это когда все командармы жалуются, что сил не хватает даже для обороны…

С каждым словом командующего маршал все больше мрачнел.

— Плохо, если подчиненные ваши так настроены, — пророкотал он сердито, — но еще хуже, когда вы, голова фронта, оказываетесь у них на поводу. Военачальник, не верящий в успех дела, наполовину побежден. — Маршал перевел дыхание. — А кто сказал, что у нас нечем свернуть голову Клейсту? Сколько у вас на формировании дивизий?

— Семь, — быстро ответил начальник штаба фронта генерал Антонов. — Пять стрелковых и две кавалерийские. Да две танковые бригады.

— Вот видите, какие у вас резервы.

— Но для их укомплектования у нас недостает оружия, — возразил Черевиченко.

— Москва поможет. Мы об этом уже просили Ставку. — Подумав, главком добавил: — С Юго-Западного фронта мы перебросим в ваше распоряжение две-три стрелковые дивизии, танковую бригаду, несколько артиллерийских полков, гвардейские минометы, к обеспечению операции привлечем большую часть авиации…

Видя, что генералы, как завороженные, ловят его слова, маршал уже весело заключил:

— Никто не спорит — Клейст силен, танков у него много. Но бьют-то ведь не только числом, а и уменьем! Пусть на всем Юго-Западном направлении у фашистов больше сил, чем у нас, но там, где мы решим нанести удар, мы сумеем добиться хотя бы небольшого перевеса за счет маневра с других участков. В общем, давайте думать не только о том, как остановить Клейста, но и как его уничтожить!

Все оживились. Чувствовалось, что главком своим неукротимым оптимизмом и убежденностью зажег товарищей и мысль о крупной наступательной операции увлекла их.

Маршал объявил, что ответственность за непосредственную подготовку и проведение операции он возлагает на командование Южного фронта.

На совещании были обсуждены и вопросы партийно-политической работы. Необходимо разъяснить каждому бойцу и командиру, что фашисты уже не те, что были в июне. Они к наступающей зиме оказались неподготовленными. Гитлер обещал им еще до осенних холодов закончить кампанию в России. А на деле вышла осечка. Моральный дух гитлеровской армии подорван. Она понесла огромные потери. В оккупированных районах под ногами захватчиков горит земля. Это вовсе не значит, что у врага мало сил. Нет, он еще обладает большой мощью. И мы не можем обещать нашим людям легкой победы. Бои предстоят тяжелые. Фашисты будут и дальше упорно драться, но не потому, что уверены в победе — этой уверенности у них уже нет, — а потому, что им придется теперь думать о спасении своей шкуры. Но у нашего народа и его армии неисчислимые силы, в конце концов враг будет разгромлен.

На аэродроме нас уже ожидал Фалалеев, выехавший сюда раньше. Он доложил главкому, что воздушная обстановка благоприятная.

— Тогда даешь Воронеж! — пошутил маршал и зашагал к самолету. Видно было, что он в отличном настроении.

Вечерние сумерки словно ждали, когда наш самолет благополучно приземлится на воронежском аэродроме, чтобы сразу же опуститься на сырую, насквозь пропитавшуюся осенней влагой землю. По затемненным улицам Воронежа, где теперь размещался командный пункт Юго-Западного фронта, наши машины шли с погашенными фарами.

Вот и наш дом. Выглядит он вымершим — в окнах ни огонька: заботы нашего коменданта о светомаскировке не пропали даром. Но перешагнул порог — и сразу окунулся в бурлящую жизнь. Над огромными, как простыни, топографическими картами колдовали операторы; офицеры-направленцы готовили распоряжения для передачи по телеграфу; до хрипоты кричали в телефонные трубки их помощники, добывая из армий последние данные обстановки. Штаб работал в своем обычном фронтовом ритме.

Ночь прошла относительно спокойно, а утром началось…

В 9 часов из штаба Южного фронта сообщили: вражеские войска перешли в наступление. Как и ожидалось, бронированная армада генерала Клейста двинулась на 9-ю армию, прикрывавшую дальние подступы к Ростову с северо-запада. Нетрудно было догадаться, что Клейст спешил, чтобы мы не успели воспользоваться сведениями, добытыми у захваченного нашей разведкой немецкого штабного офицера.

Сообщение встревожило главкома и всех нас в штабе фронта. Ненасытное пламя разгоревшихся боев могло поглотить наши резервы, которые мы с таким трудом накапливали для намечавшейся операции. Теперь все зависело от 9-й армии: сумеет ли она устоять под вражеским натиском? А мы никак не могли выяснить, что происходит в ее полосе. Генерал Черевиченко тоже не мог связаться со штабом Харитонова. Лишь в полдень командующий фронтом донес, что атаки противника в полосах 12-й и 18-й армий успешно отбиты, но в 9-й армии создалось очень тяжелое положение. Свой главный удар Клейст обрушил на ее правофланговые дивизии в общем направлении на Лихую и Каменск. Пока там выявлены две танковые и одна моторизованная дивизии немцев, но авиация отмечает выдвижение из тыла новых колонн танков и автомашин с пехотой. (Позднее выяснилось, что главный удар наносили 14-я и 16-я танковые, 60-я моторизованная дивизии и дивизия СС «Викинг»).

Натиск оказался настолько мощным, что наши войска были вынуждены с боями отходить. Судя по донесению Черевиченко, правофланговая 136-я стрелковая дивизия 9-й армии отошла в расположение 18-й армии и закрепилась в районе Дьяково, где у нас был подготовлен мощный противотанковый район. Части 30-й стрелковой дивизии отходят на Болдыреве. Из этого следовало, что между этими двумя соединениями образовалась 30-километровая брешь. 150-я стрелковая дивизия, оборонявшаяся левее 30-й дивизии, отходила с боями на Новошахтинск, а 339-я стрелковая дивизия — на Шахты и Новочеркасск. Даже не зная подробностей, можно было понять, что положение 9-й армии становится угрожающим.

Быстро проанализировав обстановку, главком не согласился с выводом Черевиченко, что армия Клейста якобы рвется на Каменск. Маршал пришел к выводу (вскоре он подтвердился), что, скорее всего, Клейст двинется на Шахты, в обход Ростова с севера.

Тимошенко спросил у Бодина, чем можно помочь 9-й и 18-й армиям. Начальник штаба фронта ответил, что в распоряжение командующего 18-й армией генерала Колпакчи подходит 99‑я стрелковая дивизия, а Харитонову можно передать кавалерийский корпус И. И. Хоруна.

— Но ведь дивизии того корпуса только начали доукомплектовываться?

— А что делать? Пусть корпус Хоруна хоть немного подкрепит войска девятой армии, а тем временем в Новошахтинск подойдет сто сорок вторая танковая бригада.

— Этого мало, — возразил главком. — Клейст бросил на армию Харитонова огромные танковые силы. Нужно сконцентрировать против них большую часть всей нашей бомбардировочной и штурмовой авиации.

— Да, это само собой разумеется, — охотно согласился Бодин.

Наметив общий план дальнейших действий, главком спросил Черевиченко:

— Что вы думаете предпринять? Используете ли авиацию? Где Фалалеев, который выехал к вам?

— Фалалеев рядом со мной, — последовал ответ. — Вся авиация нацелена против вклинившихся танковых группировок. Войскам Харитонова приказано любой ценой закрепиться на рубеже Дьяково, Бирюково, Новошахтинск, Грушевская.

На указание главкома активнее использовать танковые бригады и кавкорпус Хоруна для осуществления контратак Черевиченко ответил, что он уже отдал такой приказ генералу Хоруну, передав в его распоряжение резервный артиллерийский противотанковый полк.

Главком заверил командующего фронтом: события убедительно свидетельствуют, что мы правильно разгадали замысел Клейста и потому нет основания опасаться его ударов на север и северо-восток.

В эти трудные, полные тревоги для войск Южного фронта дни, когда все, казалось, висело на волоске, маршал Тимошенко с присущим ему упорством не отказывался от мысли о наступлении. Он решительно потребовал от Черевиченко не ослаблять внимания к созданию ударной группировки войск в стыке 9-й и 18-й армий. Таков уж характер нашего главкома: если он принимал решение, то прилагал все силы, чтобы его осуществить.

Черевиченко не разделял оптимизма Семена Константиновича. Он сказал, что, хотя за положение 12-й и 18-й армий совершенно спокоен, тем не менее считает необходимым отвести их на некоторых участках. Это позволит сократить фронт и вывести в резерв две-три стрелковые дивизии, которые помогут Харитонову выправить положение. В возможности создать в такой обстановке ударную группировку для наступления Черевиченко сомневался. Он напомнил маршалу, что в новых четырех стрелковых дивизиях пока что нет ни артиллерии, ни пулеметов, не хватает даже винтовок.

Главком обнадежил его: Ставка поможет да и Юго-Западный фронт поделится.

Одним словом, маршал дал понять, что никакие события на фронте не заставят его отступиться от задуманного. В доказательство тому он здесь же потребовал дать ему на подпись приказ о формировании 37-й армии пока в составе 4, 176, 218 и 253-й стрелковых дивизий. До этого новая армия существовала только в нашем воображении. Теперь ее рождение было официально утверждено.

Однако и после переговоров с командующим Южным фронтом ни Бодина, ни меня не покидала тревога за судьбу 9-й армии. Лишь маршал Тимошенко, во всяком случае внешне, оставался спокойным и уверенным.

Между тем события на Южном фронте встревожили Москву. Маршал Шапошников вызвал главкома к аппарату и успокоился лишь после того, как С. К. Тимошенко заверил, что никакой катастрофы не произошло: армия Харитонова сражается с огромным упорством и в ее войсках поддерживается твердый порядок.

И я снова убедился, насколько важны в сражении точный расчет и железная выдержка военачальника.

Утром 6 ноября с Южного фронта вернулся наш штабной офицер. Он подробно рассказал, что происходило в армии Харитонова.

Фашисты начали наступление на рассвете 5 ноября. Они нанесли мощные авиационные и артиллерийские удары по расположению наших 136, 30 и 150-й стрелковых дивизий. Поднялись в небо смерчи из огня и дыма. Генерал Клейст, по-видимому, решил, что в этом аду ничто не сможет уцелеть, и поэтому двинул вперед свои танки и мотопехоту, даже не проведя разведку. Вражеские стальные колонны заняли не только все дороги, но и промежутки между ними. Казалось, их ничто уже не остановит. Но как только они приблизились к позициям 136-й стрелковой дивизии, перепаханные снарядами и бомбами окопы ожили: винтовочные выстрелы сливались в залпы, длинные пулеметные очереди косили вражескую пехоту. Дружно ударили минометы и орудия. А с фланга ринулись советские танки. Враг откатился. Снова его артиллерия и авиация совершили ожесточенный налет на наши позиции. И снова двинулись фашистские танки и мотопехота. Результат тот же — противник отступил. Только перед позициями 136-й стрелковой дивизии подполковника Е. И. Василенко насчитали 29 обгоревших фашистских танков. 11 вражеских боевых машин уничтожили танкисты 132-й танковой бригады генерал-майора Г. И. Кузьмина.

Однако к 15 часам семидесяти фашистским танкам удалось все же вклиниться в оборону 136-й стрелковой дивизии. Это вынудило подполковника Василенко отвести свой левофланговый полк на северо-восток, в сторону Дьяково. Правый фланг соседней 30-й стрелковой дивизии оголился, и фашистские танки прорвались к ее штабу. Командир дивизии генерал-майор М. Д. Гончаров умело организовал им отпор и вывел свой штаб из-под удара. Однако ликвидировать прорыв у него не было сил.

Сражавшиеся левее части 150-й стрелковой дивизии генерал-майора Д. Г. Егорова отбили атаки фашистских войск почти на всем фронте. Но на правом фланге не устояли против танков конники 66-й кавалерийской дивизии. Фашистские колонны ринулись на Новошахтинск. Навстречу им устремились батальоны 2-й танковой бригады под командой майора Г. Я. Кузнецова. Завязался ожесточенный танковый бой. Нервы гитлеровцев не выдержали: они повернули назад.

Если бы не прорыв крупной танковой группировки противника на стыке 30-й и 136-й стрелковых дивизий, можно было бы считать итоги первого дня сражения вполне удовлетворительными. Но брешь восточнее Дьяково вызывала тревогу. Черевиченко выдвинул туда из своего резерва 99-ю стрелковую дивизию и 142-ю танковую бригаду. Но достаточны ли эти меры?

6 ноября нас огорошил Фалалеев: его летчики доложили, что в 30 километрах северо-западнее города Новошахтинска вся местность забита моторизованными и танковыми колоннами. Одних танков летчики насчитали полтысячи! И это против нескольких десятков танков, имевшихся в 9-й армии…

Опасаясь, что под таким напором войска Харитонова не устоят, Черевиченко готов был ввести в бой все резервы, которые готовились для наступления. Начал он с того, что попросил главкома разрешить ему передать из резерва в 9-ю армию две стрелковые дивизии.

— Не спешите, — ответил маршал и приказал 253-ю стрелковую дивизию держать пока в резерве, а 51-ю стрелковую включить в состав формирующейся 37-й армии.

С. К. Тимошенко опять проявил выдержку, достойную выдающегося полководца. Начальнику Генерального штаба, внимательно следившему за событиями в полосе 9-й армии, он сказал, что данные авиаразведки еще надо уточнить, а для поддержки Черевиченко он выделит не менее половины всей авиации Юго-Западного фронта.

Москва интересовалась, чем еще можно помочь Южному фронту. С этим вопросом генерал Василевский обратился к Бодину. Тот ответил, что с уходом от нас кавалерийского корпуса Белова наши подвижные резервы резко сократились, а для создания их требуется вооружение и техника, поэтому Генштаб должен поскорее выделить нам обещанное. Бодин к прежним цифрам прибавил еще 150 танков Т-34 и 5 тысяч винтовок.

Ответ последовал совеем не тот, на который надеялся наш начальник штаба:

«Рассчитывать на помощь центра нельзя. Не забывайте о событиях под Москвой. Сейчас все оружие поставляется резервным армиям, которым в дальнейшем суждено сыграть решающую роль. Я от себя и от имени командования Генерального штаба прошу принять все возможные меры, чтобы остановить противника. Надеюсь, что в авиации мы вам поможем».

Погрустневший Бодин заверил Василевского, что войска Юго-Западного направления, конечно, остановят противника, но дополнительное вооружение облегчило бы им выполнение задачи.

6 ноября 136-я стрелковая дивизия и 132-я танковая бригада были отсечены противником от остальных сил 9-й армии и отошли в район Дьяково. Части 30-й стрелковой дивизии, которым танки Клейста зашли в тыл, отступали на северо-восток, за реку Кундрючья. Командир 150-й стрелковой дивизии, оборонявшейся левее, решил помочь соседу. Но едва он успел развернуть полки, как крупная танковая группировка немцев появилась у них в тылу. Части вынуждены были прекратить контратаку, развернуться на 180 градусов и вступить в бой с вражескими танками.

В это время батальоны 2-й танковой бригады, блестяще громившие фашистов накануне, продвигались в тыл вражеской группировки, наседавшей на 136-ю стрелковую дивизию. Но, узнав, что прорыв Клейста заставил наши соединения отходить, командир бригады вынужден был повернуть на соединение с главными силами 9-й армии, чтобы прикрыть их отход. Это была тяжелая задача: по существу, танкисты 2-й бригады приняли на себя главный удар вражеской группировки, рвавшейся к Новошахтинску.

В заботах и тревоге встречали мы 24-ю годовщину Великого Октября. Военный совет Юго-Западного направления подписал вечером 6 ноября обращение к войскам обоих фронтов, в котором выражалась убежденность в полном и неизбежном уничтожении гитлеризма.

С особым нетерпением ожидали мы предпраздничный голос Москвы. Как много он значил для нас тогда! В каждом отделе штаба раздобыли приемники и настроили их на московскую волну. Когда из динамика послышался знакомый глуховатый голос, все замерли, боясь пропустить хоть единое слово.

Сталин и на этот раз самые сложные явления объяснял четко и до предела доходчиво. Он рассказал о тяжелых жертвах, которые понесла страна за четыре месяца войны, о временных военных неудачах Красной Армии. Но эти четыре месяца показали, что план «молниеносной» войны фашистской Германии против СССР окончательно провалился.

Удивительное дело: создавалось впечатление, будто партия и правительство, от имени которых выступал Верховный Главнокомандующий, прочитали волновавшие нас мысли и постарались ответить на них. Чувствовалось, что они прекрасно осведомлены о всех трудностях, которые испытываем мы, и говорят о них народу со всей прямолинейностью. Суровы и спокойны были слова: «Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что ж, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат».

Выступление Верховного Главнокомандующего влило в наши души добрый заряд бодрости.

В этот вечер в оперативном отделе царило особое оживление. Глебов, Чумаков и Яковлев стали полковниками, Погребенко, Савчук и Соболев — подполковниками, а Липис, Саракуца и Чиж — майорами. Пять офицеров были награждены орденами. Я поздравил отличившихся и пожелал им новых успехов. К сожалению, на товарищеский ужин времени не было — каждого ждало спешное дело.

Утром 7 ноября одновременно с парадом в Москве торжественно прошел парад и у нас, в Воронеже. Принимал его маршал Тимошенко. Глядя на одетых в новые шинели, хорошо вооруженных бойцов и командиров только что сформированной стрелковой дивизии, четко печатавших шаг перед трибуной, главком удовлетворенно улыбался: вчерашние рабочие, колхозники и интеллигенты выглядели настоящими бойцами.

В день Октябрьского праздника сражение в полосе Южного фронта достигло кульминации. Фашисты атаковали со все возрастающей настойчивостью, вводя новые резервы. Однако сломить сопротивление войск Южного фронта им не удавалось. Выступления Сталина на торжественном заседании Моссовета и на Красной площади вызвали огромное воодушевление. В этот день войска с особым упорством контратаковали противника.

Повсюду состоялись летучие митинги, короткие собрания. Даже в тех дивизиях и частях, которые непосредственно участвовали в боях, ухитрялись выкроить для этого десяток минут между очередными вражескими атаками. В сражающиеся войска выехали многие руководящие политработники Южного фронта, в том числе Л. И. Брежнев, Я. А. Доронин, И. И. Жуков, Л. И. Корниец, К. В. Крайнюков, П. В. Рябчий и другие.

На митингах и собраниях царило приподнятое настроение.

Готовясь к наступлению, Военный совет рассмотрел вопрос о максимальной мобилизации на нужды фронта всех материально-технических ресурсов на территории, занимаемой нашими войсками. При участии ЦК партии Украины и правительства республики при военных советах фронтов и армий были созданы оперативные группы из видных партийных и государственных деятелей.

На каждом фронте приступили к работе по три таких группы: по промышленности, по транспорту и связи, по снабжению и заготовкам. Руководителями их были назначены заместители Председателя Совета Народных Комиссаров Украины, а общее руководство осуществляли М. С. Гречуха и Д. С. Коротченко. На оперативные группы возлагались организация дополнительного (местного) производства боеприпасов, ремонта вооружения и боевой техники, обозно-вещевого имущества, а также заготовка продовольствия. Группами при военных советах армий руководили народные комиссары, ответственные работники ЦК КП(б)У, секретари обкомов партии и председатели облисполкомов УССР.

Вечером 7 ноября, оценивая обстановку, маршал Тимошенко пришел к выводу, что наступление армии Клейста слабеет, враг выдыхается и надо ждать перелома в ходе сражения.

Вскоре этот прогноз оправдался: войска Клейста резко ослабили натиск, и положение соединений 9-й армии заметно упрочилось. Отступив за реку Кундрючья и к городу Новошахтинску, они прочно закрепились и уверенно отбивали вражеские атаки. Гитлеровцы пытались продвигаться, но уже вяло и неуверенно. Так обычно бывает в тех случаях, когда войска потеряли веру в успех, а сверху все еще продолжают поступать приказы о наступлении. Впервые за четыре месяца войны танковая армада Клейста забуксовала. Незначительное продвижение своих дивизий гитлеровский генерал оплатил потерей 113 танков, 273 автомашин, 23 орудий и новыми тысячами могил своих солдат, нашедших бесславный конец в степях Донбасса.

Между тем до нас дошла весть, что к двум имеющимся у нас фронтам Ставка решила передать еще и Брянский. Она нас не радовала. Наш штаб был перегружен руководством войсками двух фронтов. А теперь еще и третий. Линия боевых действий протянется от Азовского моря до Ефремова, что находится всего в трехстах километрах от Москвы. Как потом выяснилось, решение о передаче Брянского фронта в подчинение главкома Юго-Западного направления было принято Ставкой еще 4 ноября. Но, видимо, возобновившееся с новой силой наступление фашистских войск вынудило Москву повременить с осуществлением решения. Даже 8 ноября никаких официальных распоряжений по этому вопросу мы еще не получили.

В этот день наш штаб впервые после долгого перерыва установил связь со штабом Брянского фронта, вышедшего из окружения. Переговоры вели начальник штаба Брянского фронта генерал-майор Г. Ф. Захаров и генерал Бодин. На вопрос Павла Ивановича о командующем и о состоянии войск Захаров ответил:

— Товарищ Еременко месяц тому назад ранен и сейчас находится в Куйбышеве. Все наши армии из окружения вышли. Последней пробилась третья армия Крейзера. Сейчас мы восстанавливаем ее боеспособность и бросим в наступление в направлении Плавск, Тула, и частью сил пятидесятой армии ударим из района Тулы на Щекино. Тринадцатая армия обороняется севернее города Тим до Верховья…

В заключение Захаров рассказал, что делается на остальных участках фронта и под Москвой, охарактеризовал войска противника. Он весьма оптимистично глядел в будущее. Сообщая о наступлении фашистских войск на Узловую, заявил, что они пытаются обойти Тулу, но их план сорван 50-й армией.

Заботясь об установлении более тесного взаимодействия между войсками Брянского и Юго-Западного фронта, Захаров попросил выбросить из района города Тим усиленный отряд из 40-й армии для установления прочной связи со 2-й гвардейской стрелковой дивизией 13-й армии.

Бодин понял, что выполнить эту просьбу необходимо, поскольку только таким путем можно было прикрыть разрыв, образовавшийся на стыке двух фронтов. Однако без одобрения главкома он не решился дать такое обещание Захарову и, попросив его подождать у аппарата, позвонил по внутренней связи маршалу.

Тимошенко одобрил выделение отряда для обеспечения стыка с Брянским фронтом, но одновременно потребовал установления более регулярного и тесного контакта между фронтами, предложил обменяться офицерами связи. Захаров охотно согласился. Так после почти месячного перерыва были наконец восстановлены постоянная связь и взаимодействие с Брянским фронтом, что весьма укрепило положение левого крыла войск, сражавшихся на московском направлении.

Я уже говорил, что мы совсем было уверились в том, что наступление 1-й танковой армии противника потерпело крах и Клейсту волей-неволей придется прекратить бесполезные атаки. Но тут генерал Фалалеев опять заставил нас насторожиться. Он прислал донесение, что его летчики насчитали в районе Дьяково и восточное, то есть против правофланговых соединений 9-й армии, более 1200 танков и автомашин.

Когда Бодин доложил об этом Тимошенко, тот долго чертыхался.

— Вот задал задачу! Думай-гадай, сколько в этой тысяче танков, а сколько автомашин.

Приказав командующему Южным фронтом сосредоточить в полосе 9-й армии всю резервную противотанковую артиллерию, Тимошенко потребовал от Фалалеева повторными разведывательными полетами точно установить, сколько немецких танков сосредоточено в этом районе.

Передав все распоряжения и запросы главкома в штаб Южного фронта, я, совершенно измученный бурными событиями последних трех дней, медленно побрел к себе, чуть не засыпая на ходу.

В результате огромных потерь Клейст выдохся и фактически вынужден был признать свое поражение. Настойчивые атаки его танковых и моторизованных дивизий разбились о стойкую активную оборону войск нашей 9-й армии. Кое-где фашисты еще пытались атаковать, но эти атаки невольно напоминали брызги разбившегося о скалистый берег грозного девятого вала.

Это был, пожалуй, первый серьезный провал Эвальда Клейста, 60-летнего немецкого танкового генерала, про которого говорили, что на гусеницах его танков осела пыль всех дорог Западной Европы. Жестокие удары, которые претерпела на полях Украины прогремевшая разбойничьими походами танковая армада Клейста, стряхнули эту пыль вместе с гусеницами: армия уже не раз обновляла свой состав.

С. К. Тимошенко, привыкший проводить намеченные замыслы с непреклонной настойчивостью, потребовал от командования Южного фронта немедленно приступить к планированию и организации намеченного ранее наступления. Основная тяжесть этой работы легла на плечи умного и на редкость талантливого организатора генерал-майора А. И. Антонова, возглавлявшего в то время штаб Южного фронта.

Верховный Главнокомандующий, нередко в последние дни лично справлявшийся у Тимошенко о положении наших войск на ростовском направлении, вызвал его к аппарату. Узнав, что танковые атаки Клейста отражены с большими для него потерями, Сталин похвалил действия войск 9-й армии:

— А ведь, оказывается, Харитонов неплохой командарм. Хорошо, что не послушали некоторых товарищей, которые предлагали отстранить его от командования.

— Справедливо сказано, товарищ Сталин, — согласился главком. — Харитонов — разумный командарм, а умному человеку даже ошибки идут на пользу. Я убежден: подобного промаха он больше никогда не повторит.

Речь шла о том, что, когда Клейст двинул свои танки, Харитонов поспешил перенести свой командный пункт и из-за этого на время потерял управление войсками.

Верховный Главнокомандующий, любивший, как я уже заметил, справляться у подчиненных о том, как они смотрят на тот или иной важный шаг Ставки, спросил у Тимошенко мнение о передаче в его подчинение 3-й и 13-й армий Брянского фронта без фронтового управления.

Тимошенко задумался. Ему явно не время было брать на себя лишние заботы, когда он все внимание хотел сосредоточить на задуманном под Ростовом наступлении. Но, понимая, что необходимость такой передачи диктуется общей обстановкой, маршал согласился с мнением Сталина.

Тимошенко напомнил о готовящемся наступлении против Клейста и попросил окончательного решения. Верховный Главнокомандующий после некоторой паузы ответил, что одобряет проведение задуманной операции.

Закончив переговоры, главком вдруг вспомнил, что остается нерешенным вопрос о дальнейшей судьбе штаба и управлений упраздняемого Брянского фронта. У него возникла мысль использовать их на формирование своего штаба, без которого он с сентября вынужден был обходиться, управляя войсками направления через штаб Юго-Западного фронта.

Не откладывая решения этого вопроса в долгий ящик, Тимошенко вскоре связался с начальником Генерального штаба и сообщил ему:

«Ставка предполагает передать нам две армии Еременко. Мы согласны, поскольку 3-я и 13-я армии фактически вышли в зону действия нашего направления и поэтому весьма интересуют нас. Но мы просим отдать нам и все управление Еременко, которое мы используем на укомплектование управления Юго-Западного направления. Часть работников пойдет на пополнение армейских штабов. Главным образом нас интересуют средства управления, а что касается людей, то основную массу их мы направим по вашему указанию… Каково ваше мнение?»

Маршал Шапошников ответил: «Приказ о передаче 3-й и 13-й армий отправлен вам, там же предусмотрена передача и фронтового аппарата и средств связи. Вы можете использовать этот аппарат по своему усмотрению. А временно исполняющего обязанности командующего Брянским фронтом товарища Захарова мы отзываем в распоряжение НКО, Мазепова * — в ГлавПУР, а Пономаренко ** — в ГКО. Так что наши желания совпали».

Тимошенко, хорошо знавший обычай Бориса Михайловича решать вопросы лишь после тщательного обдумывания, был удивлен и обрадован. Он понял, что вопрос уже обсуждался в Ставке, и Шапошников фактически информировал его об уже принятом решении.

На радостях главком спросил, какое решение принято по нашему ходатайству о присылке подкреплений и оружия для усиления войск, намечаемых для участия в наступлении.

Начальник Генштаба ответил, что главком должен полностью полагаться только на имеющиеся у него силы, и напомнил при этом об обстановке, сложившейся под Москвой. Ставка вынуждена отдавать защите столицы все резервные силы и средства.

Хотя эта весть и не явилась полной неожиданностью для С. К. Тимошенко (именно такой ответ на нашу просьбу предрекал несколько дней тому назад Василевский), все же он сильно огорчился. Шансы на решительный разгром армии Клейста значительно убавились.

Главком немедленно связался с командующим Южным фронтом и приказал ему форсировать подготовку наступления, рассчитывая лишь на те силы и средства, которыми он располагает и которые обещаны ему за счет Юго-Западного фронта. Черевиченко ответил, что он и его штаб усиленно готовят операцию.

В ночь на 10 ноября мы получили приказ, который подтвердил сообщение Б. М. Шапошникова о расформировании Брянского фронта. Его 3-я и 13-я армии с 12 часов 11 ноября переходили в наше подчинение, а граница между войсками Западного и Юго-Западного направлений была проведена значительно севернее, по линии городов Спасск-Рязанский, Михайлов, станция Узловая, Крапивна и Белев. От нас в состав Западного фронта уходила одна стрелковая дивизия.

С получением этого приказа штабу Юго-Западного фронта прибавилось хлопот: нужно было немедленно принимать обе армии и заботиться о повышении боеспособности их дивизий, большинство которых пробилось через войска Гудериана, оставив в непролазной грязи брянских

— — — —

* Дивизионный комиссар, член Военного совета фронта.

** Секретарь ЦК КП(б) Белоруссии, член Военного совета фронта.

и орловских лесов большую часть артиллерии и колесных машин. Стремясь помешать приведению этих армий в порядок, фашистское командование с каждым днем усиливало нажим, развивая наступление на Ефремов и Елец.

Принятие новых армий и создание прочной обороны на правом крыле Юго-Западного фронта главком поручил своему заместителю Ф. Я. Костенко, в распоряжение которого была выделена группа штабных командиров.

10 ноября начали погрузку и отправку с Юго-Западного на Южный фронт 216-й и 259-й стрелковых дивизий, 3-й танковой бригады, 71-го танкового батальона и трех полков противотанковой артиллерии. Это были первые практические шаги по пути к осуществлению наступления под Ростовом, где к этому времени наступило полное затишье в боевых действиях.

Внимание органов фронтовой и армейской разведки было сосредоточено на изучении обороны, которую спешно создавали остановленные войска Клейста. Всюду отмечались активные инженерные работы, и это наводило на мысль, что армии Клейста потребуется немало времени, чтобы залечить свои раны. А пока она подготовится к новому наступлению, мы упредим ее и ударим первыми.

Сначала у командования Южного фронта, а затем и у главного командования Юго-Западного направления в эти дни окончательно сложилось убеждение, что если танковая армия Клейста и успеет возобновить в ближайшие дни наступление, то в прежнем направлении, на Новошахтинск, Новочеркасск, иначе говоря, не прямо на Ростов, а севернее его.

Только успела выехать наша комиссия во главе с генералом Костенко принимать управление и армии Брянского фронта, как мне позвонил генерал Шарохин, заместитель Василевского, и сообщил, что Ставка решила сохранить пока управление Брянского фронта и держать его в резерве. Это означало, что замысел маршала Тимошенко сформировать за счет этого управления аппарат главкома останется пока на бумаге, а на штабе Юго-Западного фронта будет отныне лежать не двойная, а тройная нагрузка…

12 ноября генерал Антонов привез на утверждение главкома план будущей наступательной операции. Намечалось силами вновь сформированной 37-й армии, частью сил 9-й (одной стрелковой и одной кавалерийской дивизиями) и 18-й (двумя стрелковыми дивизиями) с утра 16 ноября нанести главный удар в общем направлении от поселка Павловка на Большекрепинскую и далее на Таганрог. Цель — во взаимодействии с 56-й Отдельной армией уничтожить главные силы танковой армии Клейста с выходом войск Южного фронта на реку Миус.

Всю операцию планировалось провести в три этапа: с 11 по 15 ноября — сосредоточение ударной группировки и ее подготовка; с 16 по 19 ноября — переход в наступление, разгром вклинившейся в расположение 9-й армии группировки армии Клейста и выход на рубеж реки Тузлов; с 20 по 22 ноября — развитие достигнутого успеха и выход на рубеж реки Миус.

Основные силы ударной группы фронта — 37-я армия — должны были наступать двумя эшелонами: в первом — четыре стрелковые дивизии и танковые бригады, во втором — две стрелковые дивизии. За 37-й армией стоял кавалерийский корпус генерала Хоруна и бригада НКВД.

Все нити общего оперативного руководства наступлением должны были сходиться на командном пункте Южного фронта, куда должен был прибыть главком с оперативной группой. С фронтового командного пункта имелась всесторонняя связь со всеми армиями: проводная — телефонная и телеграфная, по радио и самолетами. Командный пункт 37-й армии в свою очередь был связан с командными пунктами 9-й и 18-й армий, а также со своими дивизиями проводными линиями, по радио и наземными подвижными средствами (автомашины, мотоциклы).

Одним словом, в плане были охвачены все вопросы организации, подготовки и ведения операции. В нем нашли отражение основные требования главкома: наступление должно явиться для фашистов совершенно неожиданным; новую армию поставить на том участке, где Клейст, как предполагалось, может возобновить атаки; наступление начать не позднее 16 ноября, чтобы упредить противника и ударом по армии Клейста помочь 56-й армии, оборонявшей Ростов; наступающие войска должны быть нацелены так, чтобы их можно было без труда повернуть на любое направление, если обстановка резко изменится.

План был утвержден главкомом без серьезных поправок, и армии Южного фронта приступили к претворению его в жизнь.

Нашей главной заботой в последующие дни явилась переброска и сосредоточение диви —

зий 37-й армии, * большая часть которых стягивалась из весьма удаленных от района наступления пунктов. Лишь две стрелковые дивизии (96-я и 99-я) находились на месте и должны были 14 ноября передаваться из 18-й армии в 37-ю. Все это нужно было проделать в очень короткие сроки и так, чтобы фашистская разведка не обнаружила перемещения войск, иначе весь наш расчет на внезапность удара не оправдался бы.

Несмотря на все усилия органов военных сообщений, железнодорожников и самих войск, на сосредоточение 37-й армии к назначенному сроку было мало надежд. Неужели придется откладывать наступление? Эта мысль волновала всех нас. С тем, что 216-я и 295-я стрелковые дивизии, перебрасываемые с Юго-Западного фронта, не поспевают к началу наступления, мы уже смирились. И в плане был предусмотрен их ввод в сражение уже в ходе операции. Сосредоточение остальных четырех дивизий маршал приказал обеспечить во что бы то ни стало. Он и мысли не допускал об оттяжке наступления: надо было опередить Клейста.

Стремясь ударить по врагу с двух сторон, Тимошенко поставил вопрос об участии в операции 56-й армии, оборонявшей Ростов и подчиненной непосредственно Москве. Однако начальник Генерального штаба, учитывая слабость армии Ремезова и огромное превосходство нацеленных против нее сил Клейста, проявил вполне оправданную осторожность. Он сказал, что 56-я нанесет лишь короткий контрудар в тот момент, когда наступление Южного фронта отвлечет на себя основные силы Клейста.

Надежда главкома расширить фронт наступления за счет привлечения сил, обороняющих Ростов, не оправдалась.

После запрета Ставки на расформирование управления бывшего Брянского фронта у С. К. Тимошенко зародилась идея создания нового фронта на северном крыле войск Юго-Западного направления. В течение двух дней он обсуждал эту проблему со своими ближайшими помощниками, а 14 ноября обратился с письмом на имя Верховного Главнокомандующего. Главком указал, что в Юго-Западный фронт теперь входит шесть армий, а обстановка требует создать еще одну армию на стыке с Западным фронтом. Таким количеством войск очень трудно руководить одному управлению Юго-Западного фронта. Поэтому назрел вопрос о выделении армий нашего правого фланга в самостоятельный Орловский фронт, подчинив его бывшему управлению Брянского фронта. Командующим новым фронтом предлагалось назначить генерал-лейтенанта Костенко, членом Военного совета — Пономаренко и начальником штаба — генерал-майора Колпакчи. Орловский фронт включался в Юго-Западное направление. (Замечу сразу же, что через полтора месяца эта идея была проведена в жизнь, только фронт по-прежнему назывался Брянским. А пока Ставка медлила с ответом на предложение главкома, нашему сравнительно небольшому штабу приходилось руководить десятью армиями, разбросанными на громадной территории).

От командующего военно-воздушными силами фронта генерала Фалалеева поступило донесение об активных ночных передвижениях в стане противника. Цель этих перегруппировок оставалась для нас не до конца ясной. Новый начальник разведки Юго-Западного фронта полковник Илья Васильевич Виноградов, недавно прибывший к нам из Москвы, на основании собранных сведений высказал предположение, что Клейст сосредоточивает свои главные силы для удара непосредственно на Ростов. Однако это предположение нужно было подкрепить фактами. Успеет ли добыть их наша разведка?

Маршал Тимошенко приказал обратиться за помощью в Москву. И туда 15 ноября полетел запрос. Главкому хотелось перед наступлением получить данные, которые хотя бы в какой-то мере раскрывали замыслы и намерения противника на всем огромном фронте войск Юго-Западного направления. Поэтому мы просили Москву помочь нам более детально уточнить силы и намерения противника не только под Ростовом, но и в районах Харькова, Курска и Орла. Особенно интересовал нас смысл перегруппировки немецких войск на участке от Красного Лимана до Артемовска. Хотелось нам и точно знать, сколько, по данным Москвы, в армии Клейста уцелело танков.

Накануне наступления еще более усилилась наша тревога за положение на северном крыле Юго-Западного фронта. Вновь влившиеся в его состав армии не обрели еще устойчивости, в любую минуту мы ждали осложнений. Наши предположения, похоже, начинали оправдываться:

— — — —

* В состав армии к началу наступления вошли: 51, 96, 99, 216, 253, 295-я стрелковые дивизии, 437, 269, 266-й корпусные артполки, 8-й артполк резерва Главного Командования, 186, 521, 558, 704-й противотанковые артиллерийские полки, 2, 3, 132-я танковые бригады, 1-й и 3-й дивизионы 2-го гвардейского минометного полка («катюши»), 2, 6 и 8-й бронепоезда.

начальник штаба 3-й армии генерал-майор А. С. Жадов донес, что крупные вражеские силы обходят правый фланг армии, а закрыться нечем. Возникла угроза изоляции Юго-Западного фронта от войск, сражавшихся на московском направлении.

Тимошенко немедленно отдал приказ направить на усиление 3-й армии два бронепоезда, инженерный батальон, полк противотанковой артиллерии и 52 танка. Танки он отдавал особенно неохотно: они так нужны были для наступления. Выделил он также и 64 самолета. Больше посылать было нечего. И главком решил обратиться за помощью в Ставку. Он решился на это после мучительного раздумья, так как понимал всю трудность положения под Москвой, и все же иного выхода не видел. Ведь угроза на стыке Западного и Юго-Западного фронтов еще больше может обострить положение защитников Москвы.

Хотя войска 3-й армии сумели к тому времени, после потери Ефремова, остановить наступление фашистских войск, но глубокий обход ее открытого правого фланга продолжал чрезвычайно тревожить главкома. У нас в те дни родилось опасение, что, потерпев неудачу под Москвой (а дело клонилось к этому, судя по сообщениям из штаба Западного фронта), фашистское командование вновь соблазнится возможностью прорваться танковыми армиями Гудериана и Клейста в глубокий тыл Юго-Западного и Южного фронтов, то есть повторить тот маневр, который противнику удалось осуществить в сентябре восточное Киева.

Поэтому С. К. Тимошенко в подготовленной на имя И. В. Сталина телеграмме постарался особо подчеркнуть нарастание угрозы на стыке войск Западного и Юго-Западного направлений.

«Противник, — сообщалось в телеграмме, — остановленный под Тулой, нащупал слабое место в 3-й армии Брянского фронта (бывшего Брянского фронта. — И. Б.) и, перейдя в наступление вдоль шоссе на Ефремов (силами двух пехотных и одной танковой дивизий), оттеснил 3-ю армию».

Перечислив те силы и средства, которыми он решил усилить 3-ю армию, главком сообщил, что больше дать он ничего не может.

«Неуспех (немецких войск. — И. Б.) под Москвой, — подчеркнул он далее, — не исключает поворота Гудериана на юго-восток, навстречу Клейсту. Все это обязывает принять меры к усилению правого крыла Брянского фронта хотя бы 5–6 стрелковыми дивизиями и 2–3 танковыми бригадами. Просим их дать…»

Теперь, когда нам известен весь ход развития событий под Москвой, нетрудно понять, что просьба о выделении в наше распоряжение целой армии была не только невыполнимой — Ставка не могла дать столько сил, когда решалась судьба Москвы, — но и не совсем обоснованной: Гудериан и не собирался поворачивать на юг.

Не прошло и двух часов после передачи телеграммы, как Верховный Главнокомандующий сообщил через маршала Шапошникова свой ответ, из которого стало ясно, что Ставка сможет пока выделить для усиления 3-й армии лишь 239-ю стрелковую дивизию, которая спешно выводится на правый фланг армии с задачей контратаковать обходящие части противника.

Считая, что этих сил недостаточно для стабилизации положения на стыке с Западным фронтом, главком не переставал тревожиться за правый фланг Юго-Западного фронта. Для укрепления руководства боевыми действиями только переданных ему 3-й и 13-й армий он направил генерал-лейтенанта Костенко.

Маршал Тимошенко связался с командующим Южным фронтом, спросил, все ли готово к наступлению. Черевиченко доложил, что 16 ноября войска не смогут начать операцию. Ряд частей и соединений, в том числе 3-я танковая бригада и 558-й противотанковый артиллерийский полк, не успеют сосредоточиться. Дело осложняется тем, что привлекаемые к наступлению войска еще не полностью обеспечены теплым обмундированием.

Главком не мог согласиться с такой оттяжкой и потребовал от Черевиченко принять самые решительные меры, чтобы начать наступление в срок. Он считал, что все соединения первого эшелона успеют прибыть в исходный район, если не задержатся на станциях выгрузки. Надо сделать все и для того, чтобы обеспечить людей теплым обмундированием. Сообщив, что дает на усиление 3-й танковой бригады два десятка исправных танков, маршал пообещал Черевиченко к полудню 16 ноября приехать к нему для уточнения всех вопросов.

Опасаясь, что Клейст может в любой момент предпринять новый удар по левому флангу Южного фронта, Семен Константинович в заключение сказал: «Харитонову передайте: два дня пусть держит фронт и — ни шагу назад. Иначе у меня окончательно испортится мнение о нем. Танки передайте ему».

Связался главком и со всеми командармами Юго-Западного фронта. Особенно долго и детально разговаривал он с командующим 6-й армией, которая обеспечивала стык с Южным фронтом. Начиная переговоры, командарм представился:

— У аппарата генерал-майор Малиновский.

— Здравствуйте, товарищ генерал-лейтенант! — приветствовал его маршал. — Разве вы еще не знаете о присвоении вам нового звания?

Р. Я. Малиновский ответил, что у него нет пока на руках официального документа и поэтому он не спешит прикреплять к петлицам третью звездочку.

— Считайте наш разговор официальным документом, — заявил главком. — А я пользуюсь случаем, чтобы горячо поздравить вас с повышением в звании и пожелать новых успехов в предстоящих сражениях… Теперь о деле. Главное: немедленно позаботьтесь о кавкорпусе Бычковского, усильте его станковыми пулеметами и прежде всего дайте ему артиллерию… Подумайте о своем левом фланге. Через пять-шесть дней, в зависимости от того, как у нас пойдет дело на юге, можно предпринять наступление и у вас.

Малиновский ответил, что кавкорпус Бычковского — в центре внимания Военного совета армии, но пополнить его людьми он не может, так как нет в резерве кавалеристов. Чтобы пополнить кавалерийскую дивизию генерала А. А. Гречко, вынужден был выделить пехотинцев, которые хоть мало-мальски знакомы с конем. Даже таких доморощенных конников удалось собрать лишь 300 человек. Все имевшееся оружие он также передал Гречко.

Слова Малиновского огорчили главкома. Стало ясно — из-за недостатка сил нельзя будет предпринять на стыке Юго-Западного и Южного фронтов хотя бы небольшое наступление, чтобы сковать там противника.

КЛЕЙСТУ ГРОЗИТ ЛОВУШКА

16 ноября С. К. Тимошенко в сопровождении группы генералов и офицеров прибыл в Каменск-Шахтинский, в штаб Южного фронта. Добирались поездом, так как метеорологи предсказывали нелетную погоду.

— Почему не перешли в наступление? — было первым вопросом, который задал главком командующему фронтом при встрече.

— А разве вы не получили наше донесение? — удивился генерал Черевиченко. — Видимо, вы уже были в пути, и донесение не застало вас.

Командующий фронтом доложил, что не все войска первого эшелона успели занять исходное положение. В 37-й армии на месте оказалась всего лишь одна танковая бригада. А тут непогода — дождь, туман, низкая облачность. Ни одному боевому самолету не подняться в воздух.

Далее Черевиченко сообщил, что сегодня утром командующий 12-й армией генерал Коротеев донес: немцы перешли в наступление в Донбассе. А у Коротеева нет резервов. Трудно предвидеть, как все там обернется.

— Нельзя, как мне кажется, в такой обстановке очертя голову бросаться в наступление, — сказал командующий фронтом.

Главком и сам понимал, что обстановка действительно не очень-то благоприятная, и поэтому выслушал эти доводы спокойно. Но заметил укоризненно:

— Время-то не ждет, товарищ Черевиченко. Вы думаете, что дальше легче будет? Мы не можем ждать, когда Клейст оправится и сам ударит по нас. Тогда — прощай наступление. Снова придется отбиваться… — Помолчав, он спросил: — Как дела у Коротеева?

— Положение его трудное: противник прорвал фронт и рвется на Первомайск. Судя по донесению командарма, наши дивизии, подвергшиеся удару, медленно и очень организованно, оказывая ожесточенный отпор, отходят.

— Какие меры приняты?

— Я приказал двинуть из Первомайска на помощь Коротееву двести шестьдесят первую стрелковую дивизию.

— Этого мало, — вздохнул главком. — Придется подумать о передаче ему и двести восемнадцатой.

— Но это же последний мой резерв!

— Ничего не поделаешь, — сухо заключил маршал. — Мы не можем, начиная серьезное наступление, оставлять позади себя необеспеченный тыл. Если сейчас не стабилизируем положение на стыке двух фронтов, то ударная группировка вашего фронта может оказаться между двух огней… Поэтому мы пойдем и на большие жертвы. — Повернувшись ко мне, он распорядился: — Сообщите товарищу Бодину мой приказ: кавкорпус Бычковского передать из шестой армии в двенадцатую. Надеюсь, что Малиновский сумеет продержаться и без него… Ну, с этим покончено. Продолжайте свой доклад, товарищ Черевиченко.

Командующий фронтом подошел к большой карте, висевшей на стене. Негромко, но отчетливо чеканя слова, он сообщил, что противостоящие Южному фронту войска 17-й полевой и 1-й танковой немецких армий обладают общим превосходством в силах и средствах, особенно в танках. Перед фронтом наших 12-й и 18-й армий против имевшихся у них семи стрелковых и двух кавалерийских дивизий враг только в первом эшелоне сосредоточил девять пехотных дивизий, численность которых значительно превышает численность наших войск. Так что гитлеровцы имеют здесь все возможности для наступления, и против 12-й армии они уже начали его. Удару может подвергнуться и 18-я армия. Не совсем благоприятное для нас соотношение сил складывается и на шахтинском направлении, где мы готовим наступление. Здесь против одиннадцати недостаточно укомплектованных стрелковых, четырех кавалерийских дивизий и четырех танковых бригад наших 9-й и 37-й армий Клейст пока имеет не менее шести-семи дивизий, в том числе две-три танковые. Но последние данные разведки свидетельствуют о том, что он спешно перегруппировывает свои силы к югу. А это означает, что враг отказывается от ударов на северо-восток и нацеливает войска прямо на Ростов…

— То-то и оно, — вмешался главком. — Вот почему мы и должны торопиться с наступлением. Если Клейст ударит по армии Ремезова, она может не выдержать, и Ростов окажется в руках противника.

Но Черевиченко доложил, что основные силы ударной группировки фронта еще не закончили сосредоточение в исходном районе для наступления. В полной готовности лишь 96-я и 99-я стрелковые дивизии, а 51-я и 253-я только еще подтягиваются к исходному рубежу. Из четырех танковых бригад, включенных в состав 37-й армии, готовы к наступлению лишь 3-я и 132-я. 142-я бригада еще и не прибыла в 37-ю армию, а во 2-й танковой бригаде не осталось исправных танков. Таким образом, в наступлении могли немедленно принять участие только 92 танка. Для артиллерийского обеспечения наступления 37-й армии удалось собрать всего 235 орудий*. В 18-й армии готовы поддержать действия 37-й армии две стрелковые дивизии, в 9-й армии — одна стрелковая и одна кавалерийская; во втором эшелоне ударной группы — только кавалерийский корпус генерала Хоруна и бригада НКВД. В составе 35-й и 56-й кавалерийских дивизий этого корпуса насчитывается всего три тысячи сабель, 87 пулеметов, 10 орудий и 80 минометов всех калибров…

— Да, сил маловато… — сказал главком и улыбнулся: — Но зато какие это войска! Закаленные в непрерывных боях, битые, но не сломленные… А за битого, как говаривал старик Суворов, двух небитых дают. Вы прикинули примерное соотношение сил?

— Так точно.

Черевиченко привел данные, которыми располагал его штаб. По пехоте войска нашей ударной группы будут обладать некоторым превосходством, по артиллерии наше преимущество совсем незначительное, а танков у противника больше, чем у нас. Что касается авиации, то силы примерно равные. У нас 72 истребителя, 119 бомбардировщиков и 13 штурмовиков. У противника в полосе действий нашей ударной группировки около сотни истребителей и свыше шестидесяти бомбардировщиков.

— Но приходится учитывать, — сказал генерал, — что мы собрали все, что смогли, а противник может усилить армию Клейста авиацией за счет маневра с других направлений. Как видите, наступать будет нелегко.

— Вот и потягаемся на равных! А то фашистская пропаганда продолжает на весь мир трубить о непобедимости своих войск. Посмотрим, что она запоет, когда нам удастся побить их на равных, а в танках даже меньшими силами. И нам надо сделать все, чтобы наши бойцы и командиры уяснили не только военное, но и политическое значение предстоящей операции.

Член Военного совета Южного фронта Л. Р. Корниец заверил, что политработники уже получили на этот счет указания.

— Тогда давайте уточним задачи войск ударной группы, — распорядился главком.

Полистав блокнот, командующий фронтом стал излагать основные задачи наступающих войск. 18-я армия наносит удар на своем левом фланге двумя стрелковыми дивизиями в общем направлении на Дьяково, Дмитриевку. В течение первых четырех дней эти дивизии должны выйти на реку Миус. 37-я армия всеми своими шестью стрелковыми дивизиями и тремя танковыми

— — — —

* В это число не входили 45-миллиметровые противотанковые орудия и 80-миллиметровые минометы.

бригадами наносит удар с фронта Дарьевка, Должанская в общем направлении на Больше-Крепинскую, то есть на юг. Перед этими войсками стоит задача: при содействии 9-й и 18-й армий уничтожить противостоящие силы Клейста и к концу четвертого дня наступления выйти на реку Тузлов. Слева ударной группировке будет содействовать 9-я армия; она нанесет удар силами одной стрелковой и одной кавалерийской дивизий на своем правом фланге в общем направлении Новошахтинск, Болдыревка, то есть в тыл противнику, обороняющемуся перед фронтом 37-й армии. Во втором эшелоне, за боевыми порядками 37-й армии, сосредоточены две дивизии кавкорпуса Хоруна. Как только наши наступающие войска займут рубеж Дьяково, Гринфельд, в сражение будет введен этот корпус, усиленный бригадой НКВД и танками, прямо в стыке 37-й и 18-й армий. Задача этой подвижной группы — стремительно продвигаться строго на запад и ударом во фланг чистяковской группировке противника сковать ее и тем самым обеспечить наши наступающие войска от атак с запада.

— Таким образом, — резюмировал Черевиченко, — все наши силы задействованы и в моем резерве почти ничего не остается. В этом основная наша слабость: в случае осложнений мы сможем повлиять на ход событий лишь путем маневра наступающими дивизиями.

Перечислив задачи, поставленные перед военно-воздушными силами, Черевиченко кратко доложил и о том, как спланировали наступление своих войск командармы.

Главком поинтересовался, как командование фронта организовало тыловое обеспечение наступления. Черевиченко ответил, что ударная группировка располагает необходимым количеством боеприпасов и горючего. Для подвоза грузов и эвакуации раненых 37-й армии передано 380 автомашин, 30 тракторов и 30 санитарных автомобилей. В материально-техническом отношении наступление можно считать подготовленным.

С. К. Тимошенко с удовлетворением подвел итоги совещания:

— Так что у вас, товарищи, теперь нет никаких серьезных оснований откладывать наступление. Вот завтра с восьми, а самое позднее с девяти часов утра и начинайте.

Наскоро пообедав, маршал выехал в 37-ю армию. Ее штаб располагался в 25 километрах от Каменск-Шахтинского. Не прошло и часа, как мы уже сидели в просторной комнате и слушали доклад генерал-майора А. И. Лопатина. Собрался почти весь руководящий состав армии. Я обрадовался, увидев члена Военного совета дивизионного комиссара Н. К. Попова. В этой же должности он был в 6-й, а затем в 37-й армии, оборонявшей Киев. Ему удалось благополучно пройти через все испытания, и вот теперь он снова возглавляет политическое руководство возрожденной 37-й армии. Рядом с ним начальник штаба, тоже хорошо мне знакомый полковник И. С. Варенников. Раньше он руководил штабом 26-й армии, когда ею командовал генерал-лейтенант Костенко.

Если Попову и Варенникову уже с первых дней войны пришлось стоять во главе руководства армии, то для командарма Антона Ивановича Лопатина это были первые шаги. Мне было известно, что с конца августа Лопатин заменил генерала Алексеева на посту командира 6-го стрелкового корпуса 26-й армии и вывел остатки своих войск из окружения. И вот теперь ему выпала честь возглавить армию, на которую главком возлагал все надежды в предстоящем наступлении. Лопатин успел зарекомендовать себя человеком смелым, решительным, настойчивым. А Тимошенко ценил в военачальниках прежде всего именно эти качества.

У Лопатина плотная коренастая фигура, широкие плечи. Большая голова наголо выбрита, черты лица правильные, но все кажется слишком крупным — и нос с заметной горбинкой, и красиво очерченные губы, и густые брови над большими светлыми глазами. Весь облик генерала выдавал в нем силу и волю.

Говорил Лопатин громко и не торопясь. Сказал, что, несмотря на недостаток времени, всеми видами разведки удалось получить довольно подробные сведения о противнике. Выявлена группировка его сил и средств, непосредственно противостоявших войскам армии. Захвачено и изучено 3035 солдатских и офицерских писем, 49 различных книг, 340 экземпляров немецких газет и журналов. Все это позволило создать довольно точное представление не только о боевом составе и характере обороны противостоящих вражеских частей, планах их командования, но и о настроении фашистских солдат и офицеров.

Анализ добытых сведений позволяет предполагать, что немцы не ожидают нашего наступления. Интенсивные инженерные работы, которые советские войска ведут вдоль переднего края, достигли результата: гитлеровцы считают, что мы спешно укрепляем свою оборону.

По данным разведки, в первый день наступления войскам 37-й армии могут оказать сопротивление части моторизованной дивизии СС «Викинг» и 16-й танковой дивизии, в дальнейшем следует ожидать подхода и других сил Клейста.

Генерал скрупулезно перечислил все наиболее важные опорные пункты врага, охарактеризовал командиров противостоящих немецких дивизий, указал боевую численность этих войск, предполагаемое соотношение сил сторон. Выводы его не расходились с выводами командующего фронтом.

Лопатин особо подчеркнул трудность преодоления обороны противника: придется бороться с большим количеством танков, врытых в землю. Для их уничтожения нужно много артиллерии, а удалось собрать всего 235 орудий: 104 своих и 131 придано на усиление. На километр фронта наступления получается всего лишь 10–12 стволов, и даже на главном направлении не более 18 орудий *. Так как артиллерийская плотность явно мала, командарм просил поддержать его авиацией: она должна в значительной мере восполнить недостаток артиллерии.

Местность в полосе предстоящего наступления открытая, безлесная. Это требует особой заботы о противовоздушной обороне и о маскировке. Командование и штаб армии строго следят за тем, чтобы сосредоточение и смена войск производились только ночью, причем машины движутся с потушенными фарами. Вся боевая техника тщательно маскируется.

Говоря о своих войсках, командарм посетовал на малочисленность всех четырех стрелковых дивизий, которые должны завтра первыми двинуться в наступление. Они насчитывали от 2600 до 3500 человек (вместо положенных 11 тысяч). В двух дивизиях второго эшелона очень мало артиллерии. (Надежда на получение ее из резервов Ставки не оправдалась: все резервы артиллерии и танков были брошены на формирование новых армий, предназначавшихся для контрнаступления под Москвой.)

Начальник штаба армии полковник Варенников доложил о том, как спланирована наступательная операция. Общая глубина ее 80 — 100 километров. За первые четыре дня, с 17 по 20 ноября, армия должна разгромить противостоящие вражеские силы и продвинуться в южном направлении на 50–55 километров, до реки Тузлов, далее, повернув на юго-запад, войска к исходу 23 ноября должны во всей полосе наступления выйти на реку Миус. После этого операция могла развиваться по различным вариантам, зависящим главным образом от действий противника. Если главные силы Клейста окажутся отрезанными, то намечалось организовать их разгром в котле, а если им удастся ускользнуть за реку Миус, то развивать наступление к западу от этого рубежа.

И. С. Варенников подробно рассказал о задачах каждой из стрелковых дивизий первого и второго эшелонов и особо об использовании танковых соединений. Две наиболее укомплектованные танковые бригады (3-я и 132-я) придаются 96-й и 253-й стрелковым дивизиям, наступающим на направлении главного удара, а третья, самая малочисленная (всего несколько танков), остается в резерве. Командир 96-й стрелковой дивизии приданными ему танками распорядился так: по одному танковому батальону отдал на усиление стрелковых полков первого эшелона, а остальные оставил в своем резерве. Командир 253-й стрелковой решил по-иному. Он поставил танковой бригаде самостоятельную задачу — во взаимодействии с 981-м стрелковым полком уничтожить вражеский узел сопротивления Гринфельд, где планируется ввод кавалерийского корпуса, и прикрыть конников от возможных ударов противника с юго-востока.

При развитии успеха в глубине вражеской обороны все танковые бригады будут во взаимодействии с кавалерийским корпусом использоваться для глубоких рейдов по немецким тылам.

Маршал Тимошенко одобрил общий замысел операции, но предупредил:

— Помните, товарищи, танков у нас значительно меньше, чем у Клейста, поэтому мы должны беречь их, не бросать в бой без тщательной разведки местности и системы противотанковой обороны противника. Надо, чтобы каждый танк прикрывало не менее одного-двух орудий. Поскольку оборона противника построена в виде отдельных опорных пунктов, не следует бросать танки в лобовые атаки на укрепления. Пусть танкисты избегают и столкновений с контратакующими вражескими танками. Если фашисты предпримут массированную танковую контратаку, ее надо отражать метким огнем с места из-за укрытий, а затем уже добивать врага во встречной атаке. Не забывайте — танков в резерве у нас нет, на пополнение рассчитывать не приходится. Москва сейчас сама в трудном положении и помочь нам пока не может…

Об организации артиллерийского обеспечения доложил начальник артиллерии армии. Создано несколько артиллерийских групп. В группу поддержки танков вошла часть батальонной, полковой и приданная противотанковая артиллерия полков первого эшелона. В группу поддержки пехоты выделено по одному-два артиллерийских дивизиона на каждый стрелковый полк,

— — — —

* За нормальную плотность для прорыва обороны противника на главном направлении принималось 50–60 орудий, а в конце войны она доходила нередко до 200–250 и более стволов на километр фронта.

наступающий на главном направлении. В каждой стрелковой дивизии — своя артгруппа, в составе которой гвардейские минометы («катюши») и часть дивизионной артиллерии. И наконец, в армейскую артиллерийскую группу дальнего действия были включены 266-й корпусной артполк, 8‑й артиллерийский полк и звено самолетов-корректировщиков.

Таким образом, основная часть артиллерии оставалась в руках командующего армией и командиров дивизий, что облегчало маневр ею, а это при нашей бедности имело важное значение. Маршал Тимошенко полностью одобрил такое планирование. При этом он не преминул упомянуть о последнем указании Верховного Главнокомандования по вопросам боевого применения артиллерии. Опыт показал, что шрапнель при стрельбе из полковых и дивизионных пушек наносит пехоте поражение в два раза больше, чем осколочная граната. Поэтому пятую часть боекомплекта должна составлять шрапнель. Главком напомнил и о том, что шрапнельный снаряд 76‑миллиметрового калибра с установкой на удар пробивает броню толщиной до 30 миллиметров.

Маршал старался вникнуть во все стороны предстоящего наступления. В частности, он много внимания уделил инженерному обеспечению операции. Нужно было обеспечить скрытность перегруппировки и сосредоточения войск, прикрыть заграждениями фланги армии и стыки между дивизиями, организовать строительство укреплений, рассчитанное на дезинформацию противника, обеспечить в ходе наступления форсирование четырех рек, разминирование дорог и мостов, прикрыть минами подступы к огневым позициям артиллерии. 12 саперных батальонов, которыми располагала армия, не в силах были справиться с таким огромным объемом работ. На помощь им пришлось выделять подразделения пехоты.

С глубокой заинтересованностью С. К. Тимошенко выслушал доклад члена Военного совета армии. Дивизионный комиссар Н. К. Попов подчеркнул, что бойцы и командиры фактически будут впервые участвовать в крупном наступлении. За короткое время нужно добиться морального перелома, зажечь в людях наступательный порыв — особенно это касается бойцов, не побывавших еще в боях, — покончить с танкобоязнью, ибо некоторые думают, что танков у фашистов видимо-невидимо. В этих целях политорганы армии выпустили десятки тысяч листовок о героях недавних боев, памятки по борьбе с фашистскими танками с указанием уязвимых мест вражеских машин. На митингах было принято обращение воинов 37-й армии к защитникам Москвы с призывом громить врага, гнать фашистскую нечисть с советской земли. В ходе обсуждения этого обращения выяснилось, что бойцы и командиры с восторгом восприняли весть о предстоящем наступлении. «Пора проучить гитлеровцев, — заявляют солдаты. — Пусть фашисты пробегутся по морозцу».

Беседа в штабе армии затянулась до ночи. По всему было видно, что главком остался доволен положением дел. Прощаясь с Лопатиным, он предупредил:

— Смотри, Антон Иванович, не промахнись — не выброси снаряды по пустому месту. Вдруг противник перехитрит нас: отведет ночью войска на несколько километров?

— Не перехитрит, — заверил командарм. — Мы на рассвете проведем разведку боем и только после этого решим, начинать артподготовку или нет.

Несмотря на поздний час, маршал проехал в штаб 9-й армии. Генерала Харитонова мы застали за работой. Он отдавал последние указания по завтрашнему наступлению.

— Ну, как у вас дела? — спросил главком.

— Все готово. Обе дивизии ждут сигнала. Семен Константинович подробно расспросил о важнейших деталях предстоящего наступления, поинтересовался настроением людей.

Харитонов обстоятельно ответил на все вопросы, сказал, что настроение бойцов и командиров бодрое, все верят в успех.

В штаб Южного фронта мы вернулись под утро. На отдых оставалось не более двух часов. Но, несмотря на огромную усталость, в девять утра все уже были на ногах.

Выглянув на улицу, генерал Черевиченко чертыхнулся: из низко нависших туч моросил мелкий дождь, вокруг густой туман. Авиацию не поднять. Придется обходиться без нее.

Маршал Тимошенко решительно махнул рукой:

— Все равно будем наступать. Не ждать же нам у моря погоды!

Из 37-й армии донесли: разведывательные отряды к половине седьмого утра продвинулись на 6–8 километров, вышли к реке Нагольная и крупному поселку Карпово-Крепинское. Здесь они были остановлены.

Черевиченко обрадовался. Разведывательные отряды сделали свое дело. Стало ясно, что подготовленная противником оборона проходит по рубежу реки Нагольная. Фашистам не удалось обмануть нас и вынудить провести артиллерийскую подготовку по пустой восьмикилометровой полосе, с которой наши разведчики только что выкурили боевое охранение немцев. Генерал Черевиченко, связавшись с командармами, подтвердил приказ: наступление не откладывать.

В 9 часов 40 минут командующий 37-й армией доложил: После 30-минутной артиллерийской подготовки 96, 253, 99 и 51-я стрелковые дивизии при поддержке 3-й и 132-й танковых бригад начали атаку». Подобные донесения поступили от генералов Харитонова и Колпакчи. Атака началась без поддержки авиации. Это осложняло дело: Клейст мог маневрировать танками и моторизованными войсками, не опасаясь нашего противодействия с воздуха.

Целиком поглощенный заботами о развертывании наступления под Ростовом-на-Дону, главком на время перестал интересоваться положением на северном крыле, куда он командировал своего заместителя. Но Ставку, видимо, этот участок продолжал волновать больше, чем наступление, начавшееся под Ростовом. И это естественно. Случись катастрофа на северном крыле Юго-Западного фронта, сразу резко ухудшилось бы положение на южных подступах к столице: Гудериан, не ощущая угрозы с юга, мог бы бросить все свои силы на Москву.

Не успели мы собрать первых сведений о результатах начавшейся атаки против войск Клейста. Как генерал Бодин передал мне по телеграфу содержание депеши, поступившей на имя главкома от начальника Генерального штаба. Сообщая о нарастающей угрозе на стыке Западного и Юго-Западного фронтов, Шапошников от имени Ставки требовал, чтобы Тимошенко нанес удар по противнику на северном крыле своих войск. Для этой цели в состав 3-й армии передавались 239-я и 299-я стрелковые и 108-я танковая дивизии. Для поддержки этого наступления начальник Генштаба настаивал на привлечении авиации Юго-Западного фронта. Это требование озадачило Тимошенко.

— Ведь я же докладывал, что большую часть авиации Юго-Западного фронта использую для обеспечения наступления под Ростовом! — Возвращая мне телеграмму, он распорядился: — Передайте Бодину, чтобы он немедленно напомнил об этом Шапошникову.

Весь день командующий Южным фронтом, которого не оставлял в покое главком, связывался с командармами и их штабами и требовал доклада о результатах наступления. Те отвечали лаконично: войска продвигаются. По опыту нам было уже известно, что такие неконкретные донесения поступают в том случае, если атака застопорилась.

А тем временем от генерала Ремезова пришло тревожное донесение: «Клейст повел наступление в стыке 317-й и 353-й стрелковых дивизий и развивает его с севера в общем направлении на Бол. Салы, Ростов».

— Этого-то я и опасался! — огорченно воскликнул Тимошенко, прочитав донесение. — Ведь не раз говорил Ремезову: укрепляйте свой правый фланг. А он все доказывал, что Клейст ударит на левом фланге, вдоль дороги Таганрог — Ростов. Вот теперь враг нажал как раз там, где у Ремезова самые слабые части. Чем теперь остановить танки Клейста? В ближайшем резерве у Ремезова всего лишь тридцать первая стрелковая дивизия и шестая танковая бригада. А этого слишком мало.

Итак, мы не успели упредить Клейста, а он, махнув на угрозу с севера, очертя голову бросился на Ростов, как голодная собака кидается на кость. Успеем ли мы схватить его за хвост и остановить? Для этого нужно стремительное продвижение 37-й армии ему в тыл. Но пока этого не получалось.

Во второй половине дня генерал Лопатин сообщил, что его дивизии продвинулись на 6 — 10 километров к югу и ведут бой за опорные пункты Гринфельд и Дарьино-Ермаковский. Это все же был успех: войска 37-й армии вклинились в оборону противника.

Менее удачно развивались события у соседей Лопатина. Дивизии 18-й армии продвинулись на 3–4 километра и уперлись в мощный опорный узел Дьяково. Все их атаки оказались безуспешными.

9-я армия тоже пока топталась на месте. Харитонов действовал довольно нерешительно. Чувствовалось, что начавшееся на его левом фланге наступление дивизий Клейста действует ему на нервы.

Главком связался по «бодо» со штабом Харитонова. Разговор был довольно резким. Маршал, не дочитав донесение командарма, сердито продиктовал телеграфисту:

«Вы не выполнили приказ на сегодняшний день. Учтите, что через несколько часов вы получите директиву, подтверждающую задачу на завтра. Не давайте покоя противнику и ночью. Укрепленные пункты обходите. Что вы уперлись в них? Захватывайте их с тыла. Учтите, что 37-я армия завтра должна занять Барило-Крепинскую, а ваша армия должна помочь ей».

После некоторой паузы последовал ответ: «Задача ясна. Сегодня овладеем Болдыревкой. Дарьевку возьмем ночью».

Таким образом, первый день наступления не принес желанного успеха, а обстановка тем временем стала резко ухудшаться. Командующий 12-й армией донес, что вражеские войска, вклинившиеся в нашу оборону в стыке 15-й и 230-й стрелковых дивизий на 15 километров, продолжают продвигаться на Первомайск. Кавкорпус Бычковского и переданная из фронтового резерва 218-я стрелковая дивизия еще не подошли к району прорыва. Поэтому положение остается угрожающим.

Еще более тревожные сведения поступили от генерала Ремезова. Он сообщал, что во второй половине дня свыше сотни вражеских танков прорвались в Большие Салы, 12 километров севернее Ростова. Правда, фашистскую пехоту удалось отсечь от танков и остановить. Ремезов заявил, что ночью он попытается уничтожить прорвавшиеся вражеские машины силами 6-й танковой бригады и групп истребителей танков.

Главком покачал головой:

— Давид сразится с Голиафом. Сотню немецких танков он надеется за ночь уничтожить тремя десятками танков! Передайте ему, что я советую выдвинуть к Большим Салам как можно больше противотанковой артиллерии и истребителей танков. Надо постараться хоть на несколько дней задержать их в этом районе, пока наши войска не выйдут в тыл Клейсту, и ему будет уже не до Ростова.

Было ясно, что для защитников города завтрашний день будет еще более тяжелым.

Тимошенко приказал Черевиченко передать командармам требование: с утра 18 ноября усилить нажим и к концу дня выйти не на реку Левый Тузлов, как предусматривалось планом, а значительно глубже, на рубеж Миллерово, Денисово-Алексеевка, Барило-Крепинская. чтобы прорваться в тыл 14-му моторизованному корпусу немцев.

А Москва, узнав, что главком по-прежнему находится на левом крыле Южного фронта, забеспокоилась. В очередной телеграмме говорилось: «Ставка требует личного Вашего вмешательства в обеспечение правого фланга и прибытия на место». Это означало: оставить наступление под Ростовом на попечение Черевиченко, а самому перебраться на северное крыло своих войск. Но Тимошенко считал, что он не может уехать, пока не определилась судьба наступления, распорядился подготовить телеграмму на имя Сталина, в которой разъяснил причины своей задержки в районе Ростова и просил разрешить остаться здесь.

Следующий день снова не внес ясности в ход сражения: наступающие войска продвигались медленно, с тяжелыми боями, подолгу задерживаясь у населенных пунктов, которые противник успел подготовить к обороне.

Левофланговые дивизии 18-й армии надолго застряли у Дьяково, обтекая его с запада и востока. Дивизии 37-й армии опять продвинулись на несколько километров к югу, а войска 9-й армии продолжали топтаться на месте. Харитонов так и не выполнил обещания овладеть в ночном бою Дарьевкой.

Опасаясь, что наступление совсем застопорится, Лопатин потребовал от командиров дивизий не задерживаться у населенных пунктов, а обходить их и брать только ударом с тыла.

А тем временем положение защитников Ростова еще больше ухудшилось. Как и предполагал главком, прорвавшиеся в Большие Салы немецкие танки ночью уничтожить не удалось. А утром одна их группа устремилась на северную окраину Ростова, а другая — в тыл дивизиям, оборонявшимся к западу от города.

Ремезов принял энергичные меры — бросил в район боя свои резервы. Противник, потеряв 35 танков, откатился в Большие Салы. Чтобы приободрить Ремезова, маршал, вызвав его к прямому проводу, рассказал, как развивается наступление ударной группы Южного фронта: «У противника завтра с утра начнется серьезный кризис. Он должен будет потянуть все на север или начать отход на запад, поэтому все зависит от вас. Схватите противника за хвост и держите. Постарайтесь сковать его авиацией. Пусть не смущает вас превосходство врага в танках».

Ремезов ответил, что авиацию, к сожалению, использовать нельзя из-за непогоды, поэтому воздействовать на танковые части Клейста он может только пехотой и артиллерией. Принимаются все меры, чтобы не допустить вражеские части в Ростов. Сейчас он перебрасывает из-за Дона 347-ю стрелковую дивизию, которая к утру 19 ноября развернется на северной окраине города.

Прорыв дивизий Клейста к Ростову обеспокоил Ставку. Теперь Шапошников уже не добивался отъезда Тимошенко с Южного фронта. Более того, 19 ноября он сообщил, что передача с Западного фронта в Юго-Западный всех тех дивизий, которые предназначались для осуществления наступления в полосе 3-й армии, отменяется, поэтому главкому незачем переезжать на северное крыло, и он может заниматься развертыванием наступления под Ростовом.

Бои становились все ожесточеннее. И главком, и командующий Южным фронтом пришли к убеждению, что нужно принимать самые решительные шаги, чтобы добиться перелома в ходе наступления.

Накануне я высказал мысль об изменении задачи кавалерийскому корпусу И. И. Хоруна. По плану он должен был наступать на запад, то есть в тыл тем дивизиям противника, которые оборонялись перед войсками 18-й армии. А нам важно было как можно скорее сломить сопротивление частей противника, которые держали нашу главную ударную силу — 37-ю армию. У меня родилась идея бросить кавкорпус не на запад, а на юго-восток, в тыл частям 14-го немецкого моторизованного корпуса, которые продолжали оказывать отчаянное сопротивление войскам 37-й армии.

Еще вчера это предложение показалось Тимошенко не совсем удачным, и он не согласился с ним. Теперь развитие событий заставило его взглянуть на дело другими глазами. И маршал решил изменить задачу кавкорпусу: вывести его в район Миллерово, Русско-Денисовский, Денисово-Алексеевка и, усилив танковой бригадой, двинуть на восток, на Барило-Крепинскую. Навстречу кавкорпусу должны были ударить по противнику 66-я кавалерийская дивизия и 142-я танковая бригада 9-й армии. Выход этих сил в тыл частям 14-го моторизованного корпуса немцев обрекал его на гибель. А для обеспечения кавалеристов от ударов с запада главком приказал ввести в стыке 18-й и 37-й армий 295-ю стрелковую дивизию.

Тимошенко начал с непреклонной настойчивостью проводить этот замысел в жизнь. Он связался по телефону с командующим 9-й армией и потребовал немедленно направить кавалерийскую дивизию и танковую бригаду на Аграфеновку. Командарм заявил, что 66-я кавдивизия и 142-я танковая бригада уже втянуты в бой. Противник перед ними очень сильный: у него много танков.

Главком не дал ему договорить:

— Не занимайтесь подсчетом сил противника, а думайте о том, как их уничтожить. Немедленно двигайте кавдивизию и танковую бригаду на Аграфеновку. В том же направлении будет действовать и кавкорпус.

— Ясно, — последовал ответ, — бросаю все на Аграфеновку.

Присутствуя при этом разговоре, я хорошо понимал настроение Харитонова. От него требовали наступать на запад, а в это время вражеские танки обходили левый фланг его армии. И командарму, естественно, хотелось двинуть кавдивизию и танковую бригаду именно туда. Бросать же их на Аграфеновку ему казалось чрезмерным риском. Но без риска на войне не обойтись.

Вслед за Харитоновым главком вызвал к прямому проводу командующего 37-й армией, разъяснил ему замысел ввода кавкорпуса с нового направления.

— Все ясно, — обрадовался командарм, — постараемся кавкорпус с наступлением темноты вывести в намеченный район, чтобы он мог оттуда нанести удар в тыл противнику. Туда же двину и двести девяносто пятую стрелковую дивизию.

Главком подумал немного и распорядился:

— Ждать темноты нет необходимости. Густой туман скроет перегруппировку. Кавкорпус и стрелковую дивизию надо двигать немедленно.

Ремезов сообщал, что бои под Ростовом не стихают. Сегодня с трудом удалось отбить атаки 14-й немецкой танковой дивизии, пытавшейся прорваться на станицу Аксайская и отрезать город с востока. Командарму приходится спешно перегруппировывать свои силы.

Почему Клейст, словно очумелый, рвется в Ростов, невзирая на смертельную для его армии угрозу, неумолимо надвигавшуюся с севера, со стороны ударной группы Южного фронта? Явно авантюрная затея. Ее можно было объяснить лишь тем, что успехи первых месяцев войны вскружили голову гитлеровским генералам.

Откровенно говоря, мы были тогда более высокого мнения и о фашистской разведке, и о полководческой зоркости немецких военачальников. И нас удивляло, что Клейст так беспечно лезет в ловушку. Лишь после войны, читая дневник начальника генерального штаба гитлеровских сухопутных войск Гальдера, я убедился, что не только Клейст, но и высшее фашистское командование не подозревало об угрозе, нависшей над немецкими войсками под Ростовом. Именно 19 ноября Гальдер благодушно записал в свой дневник: «В общем, снова благоприятный день. Танковая армия Клейста успешно наступает на Ростов». А обстановка уже не сулила армии Клейста ничего благоприятного.

В этот день замысел нашего главкома начал осуществляться. Кавкорпус и 295-я стрелковая дивизия, введенные в сражение на правом фланге 37-й армии, ломая упорное сопротивление врага, двинулись вперед, заходя в тыл немецким частям, оборонявшимся в Дьяково и по реке Нагольная.

Гитлеровцы дрались отчаянно. Тяжело было в этот день частям 96-й стрелковой дивизии. Ее правофланговый 209-й стрелковый полк отразил три вражеские контратаки, в каждой из которых участвовало до двух десятков танков. В бою за высоту Писаная геройски сражались артиллеристы батареи лейтенанта Шатровского, которые выкатили орудия на прямую наводку, приняли на себя удар шестнадцати танков и девять из них уничтожили.

Вражеские контратаки замедляли продвижение дивизий 37-й армии. Тогда Лопатин решил ввести в бой два полка своей последней резервной 216-й стрелковой дивизии. Но положение изменилось, лишь когда в районе Миллерово появились кавалеристы генерала Хоруна, сопровождаемые танками. Их стремительное продвижение в тыл фашистских частей заставило гитлеровцев дрогнуть. Отступающего противника преследовала наша авиация. Сумевшая в этот день сделать около 400 самолето-вылетов.

Начавшийся развал обороны в полосе 14-го немецкого корпуса не отрезвил Клейста. Он бешено рвался в Ростов. Стремясь отрезать войскам генерала Ремезова пути отступления, Клейст бросил 20 ноября три крупные группы танков — на станицу Аксайская, на северную окраину Ростова и на Красный Город-Сад. Фашисты потеряли треть своих боевых машин, но прорвались в город. В руках немецкой мотопехоты оказался железнодорожный вокзал. Ремезов сообщил, что его армия рассечена надвое: отряд артиллерийского училища, 68-я кавалерийская и остатки 317-й стрелковой дивизии с боями отходят на Новочеркасск, а 343-я, 353-я и остатки 31-й стрелковой дивизии ведут бои в городе, прокладывая путь к переправам через Дон. Командарм вместе с Военным советом и штабом находятся с этой группой. Шапошников прислал ему радиограмму с требованием организовать круговую оборону и держаться до конца.

Фашистское верховное военное командование, стремясь сковать наши резервы и тем самым облегчить Клейсту захват Ростова, усилило натиск на других участках. 19 ноября гитлеровцы захватили город Тим. Упорно лезли они на Первомайск. Не ослабевал нажим противника на стыке нашего и Западного фронтов. Это вынудило главкома временно взвалить на генерала Черевиченко все заботы по продолжению наступления, а самому возвратиться в штаб Юго-Западного фронта.

К утру 21 ноября мы были уже в Воронеже. Здесь я узнал, что мой верный боевой товарищ полковник Захватаев, проделавший вместе со мной весь путь от границы в качестве моего заместителя, убыл в Москву. Мне было жаль потерять такого незаменимого помощника, но я рад был за него: он поехал принимать штаб 19-й армии. Перед ним открывался широкий путь.

Приехав в Воронеж, Тимошенко связался по телефону с командующим 40-й армией генералом Подласом.

— Как случилось, что противник захватил Тим? — спросил маршал. — Разведка ваша, видимо, плохо работает.

— Сильным быть на всем фронте невозможно, — пытался оправдаться командарм. — Мы в одном месте укрепимся, а противник бьет в другом, вот и случаются такие неожиданности.

— Пассивных всегда бьют, — возразил главком. — Вы ждете, когда вас ударят, а нужно самому бить первым.

Затем Семен Константинович часа два вел переговоры с генералом Костенко. Тот его успокоил, что положение на стыке с Западным фронтом несколько упрочилось.

Во второй половине дня Военный совет детально обсудил общие перспективы развития боевых действий на нашем направлении. В результате обмена мнениями было принято решение еще до завершения нашего наступления под Ростовом приступить к подготовке новой наступательной операции на северном фланге Юго-Западного фронта, которая должна преследовать две важные цели: задержать продвижение войск южного фланга Гудериана на Москву и одновременно прочно прикрыть наше правое крыло от обхода с севера. Так появились первые наметки операции, о которой мы будем вести речь в дальнейшем.

А пока вернемся к событиям на ростовском направлении. В 16 часов 21 ноября генерал Ремезов донес, что его войска оставили город и переправились по льду на южный берег Дона. Эта весть опечалила всех. Мы были уверены, что Клейсту недолго придется торжествовать победу, что он сам скоро окажется в ловушке, но то, что «жемчужина Дона» — Ростов-на-Дону оказался в руках врага, заставляло горестно сжиматься сердце. На фоне этой беды несколько померк успех, достигнутый войсками 37-й армии, которые продвинулись еще на 15 километров вперед. Когда главкому доложили об этом, он лишь махнул рукой.

— Опоздали! Клейст уже в Ростове… — Но тотчас же стукнул кулаком: — Но мы ему еще покажем, где раки зимуют!

И действительно, Клейсту радоваться было нечему. Ворвавшись в Ростов, он уподобился тому охотнику, который схватил медведя и теперь не знает, как от него отделаться: с северо-запада с нарастающей силой наваливалась ударная группа Южного фронта, а с востока по-прежнему противостояла наша 56-я армия, которая тоже в любой момент могла нанести контрудар.

Что же предпримет фашистское командование в такой обстановке? Если Клейст будет сидеть в Ростове, то ловушка захлопнется и у фюрера станет на одну танковую армию меньше…

Опасаясь, что фашисты опомнятся и, бросив город, побегут на запад, Тимошенко отдал приказ генералу Черевиченко все силы 37-й армии бросить на Большекрепинскую, ускорить продвижение на юг. О повороте на Ростов в тот день и речи не было: главком не верил, что Клейст настолько глуп, что будет покорно ожидать, когда ловушка захлопнется. Положение армии Ремезова нас не беспокоило — наступать на нее в такой обстановке мог решиться только сумасшедший, тем более что Ставка, несмотря на тяжелое положение под Москвой, приняла в этот день решение отдать Ремезову три свежие стрелковые дивизии и три стрелковые бригады. Маршал был недоволен. Он считал — и совершенно справедливо, — что резервы следовало бы ввести в полосе наступления ударной группировки Южного фронта. Это имело бы для армии Клейста более губительные последствия.

А фашистское военное командование трубило на весь мир о своей «новой великой победе». Гитлер удостоил Клейста за захват Ростова высокой награды, и тот старался оправдать ее. Как в ставке Гитлера, так и в генеральном штабе немецких сухопутных войск пребывали в уверенности, что у Клейста дела идут хорошо. Нашему наступлению там не придавали особого значения. Об этом убедительно свидетельствует запись в дневнике Гальдера: «По-видимому, особой опасности для наших войск не существует, однако немецкое командование и войска будут достойны высокой оценки, если им удастся устоять под этим натиском и достигнуть излучины Дона».

ВОТ ОНО — СЧАСТЬЕ СОЛДАТА!

22 ноября в шестом часу утра пришла телеграмма из Москвы. Ставка указывала, что потеря Ростова не меняет задачу войск Южного фронта: они должны усилить нажим на Таганрог. В Москве правильно оценили обстановку и тоже ждали, что Клейст поспешит выскочить из ловушки.

Весть о том, что враг захватил Ростов, вызвала в наших наступающих войсках взрыв ярости. Бойцы неудержимо рвались вперед. 22 ноября Черевиченко доложил, что противник не выдерживает натиска наших войск и, бросая тяжелое вооружение и технику, откатывается на юг.

И снова мы в мучительном раздумье. Если Клейст побежит, то нужно бить на Таганрог и выйти на пути его отступления, а если — чем черт не шутит! — он будет упорно сидеть в городе, то не лучше ли повернуть 37-ю армию на Ростов? Главком потребовал от разведки выяснить намерения врага. Но это было непросто. А пока приходилось гадать. Как всегда в таких случаях, мнения разделились.

Генерал Черевиченко доказывал, что надо продолжать наступать на Таганрог: ведь до него оставалось всего 90 километров.

— Выйдут наши войска на реку Миус, — пояснил он свою мысль, — и тогда — добро пожаловать, господин Клейст, мы ждем вас, когда вы изволите возвратиться из Ростова. А если мы повернем на Ростов, то столкнемся лоб в лоб с бегущими оттуда войсками Клейста, задержать их будет труднее.

У Бодина было другое мнение. Он считал, что Клейсту его прусская чванливость не позволит добровольно бежать из Ростова сразу же после того, как фашистская пропаганда возвестила всему миру о его победе. Значит, нужно повернуть на Ростов и бить по вражеской группировке, засевшей в городе.

Я впервые за все время нашего сотрудничества разошелся с начальником штаба в оценке обстановки. Мне больше импонировало предложение Черевиченко. Оно было выгодно в обоих случаях — будет ли сидеть Клейст в Ростове или побежит из него. Если случится первое, думал я, то после выхода войск Южного фронта на реку Миус и освобождения Таганрога положение армии Клейста, отрезанной от своих баз, будет совсем незавидным. Если же он побежит, то наступающие войска Южного фронта успеют выйти на пути его отхода, и тогда Клейсту тоже придется туго. Я поддержал мнение командующего Южным фронтом.

С. К. Тимошенко принял решение развивать наступление в общем направлении на Таганрог. Но конечно, не мое и Черевиченко мнение перевесило чашу весов. Спор решила позиция Ставки: Сталин и Шапошников тоже нацеливали на Таганрог.

23 ноября наступление на таганрогском направлении продолжалось по-прежнему успешно. Но по всем внешним признакам выходило, что Клейст и не думает покидать Ростов.

И тогда наш главком переменил решение. Побороло желание поскорее освободить город. Маршал приказал с выходом наших войск на реку Тузлов перегруппировать силы 9-й и 37-й армий на юго-восток и оттуда ударить на Ростов. А на Таганрог выбросить усиленный танками кавалерийский корпус генерала Хоруна, чтобы он вместе с частями 18-й армии прикрыл наступающие на Ростов войска от ударов с запада, заняв оборону по реке Миус.

Итак, видимо, спокойствие и выдержка Клейста вынудили нас изменить первоначальный план. А царило ли в действительности в это время спокойствие и уверенность в стане врага? Оказывается, все было совсем иначе: Клейст теперь уже в полную меру почувствовал себя в роли охотника, схватившего медведя. Позабыв о спеси, он начал кричать: «Помогите!» Его вопли услышали. Гальдер 22 ноября, то есть на следующий день после того, как Клейст вошел в Ростов, записал в дневнике:

«Главком сухопутных войск сообщает, что главное командование вермахта сильно обеспокоено положением 1-й танковой армии. Для ее усиления выделяются танковая и моторизованная дивизии, кроме тех четырех пехотных дивизий, которые выделены Рундштедтом». А в конце дня Гальдер добавил: «Тревога в ставке фюрера. Там считают, что на фланге 1-й танковой армии создалось крайне тяжелое положение. Приказали Рундштедту снять часть сил из 17-й и 6-й армий, но они были скованы».

Да, именно так и было. Не только на Клейста давили наши войска, но и на других участках они, выполняя требование Военного совета Юго-Западного направления, максимально активизировали свои действия: ожесточенные бои шли на многих участках огромного фронта.

Враг уже не мог свободно маневрировать своими резервами.

Вот тут-то и не выдержал Клейст. Он начал перебрасывать из района Ростова две танковые дивизии на северо-запад, навстречу наступающим войскам 37-й и 9-й армий, которые к концу 23 ноября вышли на реку Тузлов. Правый фланг 37-й армии обрывался в 15 километрах восточное Куйбышево, а дальше линия фронта проходила по реке Тузлов до Большекрепинской. Все три танковые бригады были сосредоточены в районе Большекрепинской и к северу от нее. Левее вдоль реки Тузлов до Каменного Брода развернулись дивизии 9-й армии.

Итоги наступления оказались неплохими: штабы подсчитали, что за первые шесть дней боев войска 37-й и 9-й армий крепко пощипали Клейста: три полка мотопехоты были разбиты наголову. Гитлеровцы недосчитались 54 танков, более 50 орудий и около 250 автомашин.

Нужно было немедленно использовать успех. Но наступать на Ростов в такой группировке войск, какая сложилась к 24 ноября, было невозможно. Надо было собрать дивизии, растянувшиеся по фронту, в мощные кулаки, снабдить войска боеприпасами и горючим, накоротке спланировать дальнейшее наступление. На это требовалось не менее двух суток. К тому же в соответствии с новым решением надо было перебросить главные силы поближе к Ростову, создав там из них ударные группировки. На это требовалось еще двое суток. Следовательно, Клейст получал сравнительно длительную передышку.

Когда идет сражение и военачальнику приходится принимать решение, что называется, вслепую, не зная замысла противника, то трудно сказать точно: какое решение лучше. В свете факторов, которые известны нам теперь, приходится признать, что принятое тогда решение о повороте войск на Ростов являлось не совсем удачным. Не следовало нам терять дорогое время на рокировку армий поближе к Ростову. Намного выгоднее было бы развивать наступление прямо на юг с последующим постепенным поворотом наступающих войск фронтом на восток для удара на Ростов с запада. В таком случае мы не только не теряли драгоценного времени на рокировку, но и выходили бы на глубокие коммуникации армии Клейста, связывающие ее с главными силами группы армий «Юг». При отступлении из города войска Клейста наткнулись бы на соединения наших 37-й и 9-й армий.

Главкому не терпелось поскорее выехать в район Ростова, чтобы быть поближе к наступавшим войскам. Но угрожающее положение на стыке с Западным фронтам задерживало его отъезд. Он по нескольку раз в день вел продолжительные переговоры с генералом Костенко, который безвыездно находился на северном крыле Юго-Западного фронта. Маршал выдвигал свои требования, советовал, выделял в распоряжение Костенко подкрепления, но все это мало что меняло, так как положение под Москвой в связи с новым наступлением фашистских войск все более осложнялось.

Лишь в начале ночи главкому удалось утрясти все вопросы, связанные с укреплением положения на стыке с Западным фронтом, и он снова переключился на ростовское направление. Вызвав к прямому проводу генерала Черевиченко, маршал дотошно расспрашивал его о ходе наступления. Черевиченко сообщил, что дивизию СС «Викинг» и 16-ю танковую дивизию можно сбросить со счета, а 4-я горнострелковая немецкая дивизия сильно обескровлена. Наступающие войска преследуют противника. Однако в связи с нарастающей угрозой левому флангу 9-й армии командующий фронтом приказал Харитонову перебросить туда две лучшие дивизии — 30-ю стрелковую и 66-ю казачью. Туда же подтягиваются два бронепоезда и полк противотанковой артиллерии из 37-й армии. Черевиченко высказал мнение, что основная группировка войск Клейста находится на северной окраине Ростова и не исключено, что Клейст попытается нанести удар против армии Харитонова. Поэтому он обратился к начальнику Генерального штаба с просьбой приказать командующему 56-й Отдельной армией усилить Новочеркасский оборонительный район пехотой и танками и передать его в Южный фронт с целью организовать согласованный отпор Клейсту. Шапошников участок передал, но усилить его новыми войсками отказался — их не было в резерве.

Заканчивая переговоры, Тимошенко высказал уверенность, что Клейсту теперь не до наступления, а активизация его разведки на стыке армий Ремезова и Харитонова — это попытка выяснить, откуда ждать нового нашего удара. Поэтому нужно стремительным движением в направлении на Чалтырь (западнее Ростова) перерезать противнику пути подвоза со стороны Таганрога и подготовить всю авиацию для срыва попыток снабжать войска по воздуху. Маршал приказал подготовить листовки с предложением немцам сложить оружие во избежание напрасного кровопролития и сбросить их над городом, как только пути отхода врага будут перехвачены.

Ставка не возражала против решения главкома повернуть главные силы наступающих войск на Ростов. Переданная телеграфом директива гласила, что «ближайшая задача Южного фронта — разгром группы Клейста и овладение Ростовом и Таганрогом с выходом на фронт Новопавловка, Матвеев Курган, река Миус». Выходило, что нужно не ждать, когда Клейст сам побежит, а решительным наступлением освободить Ростов.

В этот же день начали поступать сведения о подходе резервов на выручку Клейста: на стыке наших 18-й и 37-й армий появилась 1-я моторизованная дивизия.

С 25 ноября на всем Южном фронте установилось относительное затишье. Обе стороны готовились к возобновлению схватки. Генерал Черевиченко осуществлял перегруппировку 9-й и 37-й армий в сторону Ростова, а противник перебрасывал им навстречу часть дивизий из города и подкреплял наиболее слабый левый фланг войск Клейста новыми резервами: вслед за моторизованной дивизией вскоре подошли танковая и свыше двух пехотных дивизий.

Нетрудно было понять, что в такой обстановке особое значение приобрел фактор времени: чем раньше мы перегруппируем свои силы для удара на Ростов, тем тяжелее придется Клейсту. Главкому, как обычно в таких случаях, казалось, что Черевиченко недостаточно энергично осуществляет перегруппировку. Если бы не трудности на стыке с Западным фронтом, маршал уже был бы под Ростовом, чтобы взять под личный контроль завершение разгрома противника.

Вот и сегодня он опять не смог вылететь в штаб Южного фронта. В полдень генерал Костенко сообщил, что фашисты вновь нанесли мощный удар по самым малочисленным нашим 3-й и 13-й армиям. Они оказали яростное сопротивление, с отчаянным упорством защищая каждый километр. Но на стороне противника было огромное превосходство в силах, и наши части таяли. Выслушав подробный доклад о ходе отражения нового немецкого наступления, главком решительно стукнул по столу кулаком:

— Хватит нам отбиваться! Попробуем и здесь проучить фашистов. — Повернувшись к сидевшему рядом Бодину, он распорядился: — Пока я буду занят Клейстом, вы с товарищем Костенко готовьте новую наступательную операцию. Цель — разгром ливненской группировки противника.

Для нанесения главного удара с юга Тимошенко приказал в районе Борки, Тербуны, Урицкое (все пункты юго-западнее Ельца) сосредоточить 5-й кавкорпус, 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию, 34-ю мотострелковую и 129-ю танковую бригады. Вспомогательный удар севернее Ельца должна была наносить небольшая по боевому составу ударная группа 13-й армии во главе с генералом К. С. Москаленко. Руководство всеми наступающими войсками возлагалось на командующего 13-й армией генерала А. М. Городнянского, а общее руководство операцией — на генерала Ф. Я. Костенко.

Уточнив с Бодиным детали плана предстоящего наступления, главком приказал соединить его с Верховным Главнокомандующим. Из Москвы ответили: «Ждите у аппарата». Потом в течение двух часов несколько раз повторялся тот же ответ. По всему было видно, что Ставка была целиком занята организацией отражения третьего наступления на столицу, которое достигло наивысшего напряжения. Когда из Москвы сообщили, что Сталин у аппарата, Тимошенко доложил ему об обстановке на Юго-Западном направлении. Он сообщил, что на стыке Юго-Западного и Южного фронтов армии генералов Коротеева и Малиновского не только остановили наступление группы войск генерала Шведлера, но и отбросили ее на 12–15 километров; что главные силы армии Клейста по-прежнему сидят в Ростове и лишь мотопехоту Клейст начал перебрасывать к северо-западу от Ростова, на реку Тузлов.

Далее маршал доложил, что войска ударной группировки Южного фронта, очистив северный берег реки Тузлов от частей Клейста, приступили к перегруппировке своих сил на северные подступы к Ростову, чтобы оттуда ударить прямо на город. Он добавил, что перегруппировка по вине Военного совета Южного фронта задерживается и наступление возобновится только 27 ноября. Это было сказано, конечно, в запальчивости, под впечатлением недавних переговоров с Черевиченко, который упорно доказывал, что за меньший срок он никак не успеет подготовить удар. Но, как это часто случается, при взгляде сверху действия видятся в замедленном темпе.

Задача перед Черевиченко и его штабом стояла нелегкая. Нужно было не только сдвинуть две армии на 40–50 километров, но и снова собрать в кулак расползшиеся вдоль фронта дивизии, подтянуть тылы, пополнить боеприпасы и горючее, организовать новое наступление. К тому же командование фронта еще более усложнило себе задачу, задумав осуществить передачу ряда дивизий из одной армии в другую: 216-я стрелковая дивизия с 2-й и 132-й танковыми бригадами передавалась в 9-ю армию, а 150-я стрелковая дивизия переходила в 37-ю.

Всех этих деталей главком еще не знал, когда сетовал на медлительность Черевиченко. К сожалению, не сохранилось ни в моей памяти, ни в документах, что ответил тогда Сталин нашему главкому, но суть его указаний сводилась к одному: Ростов во что бы то ни стало нужно освободить.

Вечером 26 ноября маршал Тимошенко с группой генералов и офицеров Юго-Западного фронта вылетел на командный пункт Черевиченко.

— Эх, Яков Тимофеевич, — воскликнул главком, здороваясь с командующим Южным фронтом, — ускользнет от нас Клейст, если мы будем так медлить! Слишком затянулась пауза, а на войне за медлительность платят кровью… Какие силы против вашей ударной группировки выявлены? — спросил он, подходя к карте, разложенной на столе.

Черевиченко провел карандашом вдоль извилистой голубенькой линии, обозначавшей реку Тузлов, сказал, что здесь пленными пока подтверждены моторизованная дивизия СС «Викинг» и 16-я танковая дивизия, которые изрядно потрепаны нашими войсками в предыдущих боях. Из новых соединений отмечена 1-я моторизованная дивизия немцев, занявшая оборону против правого фланга нашей 37-й армии. Клейст, возможно, подтянул из Ростова другие силы, но они пока не выявлены разведкой.

Командующий фронтом доложил, что завтра в 8 часов утра 37-я и 9-я армии перейдут в наступление, сосредоточив основные усилия на фронте Стоянов, Генеральское, Буденный. Общее направление — на Чалтырь, куда с левого берега Дона будет наступать группа войск 56-й армии под командованием генерала Д. Т. Козлова. 37-я армия наносит главный удар через Генеральское на Султан-Салы, западнее Ростова, а 9-я армия — через Большие Салы на северную окраину города.

— Удар должен быть стремительным, — сказал Черевиченко, — поэтому мы требуем от войск к концу первого же дня наступления занять Крым, Султан-Салы, Большие Салы и Раковку. Занятие этого рубежа обеспечит окружение противника, находящегося в Ростове. В последующие дни ударами с нескольких направлений главные силы Клейста будут рассечены и уничтожены. Пока армии будут решать эту задачу, кавкорпус генерала Хоруна наносит удар от Большекрепинской на юг, к Таганрогскому заливу, и, заняв район в треугольнике населенных пунктов Веселый, Синявка и Недвиговка, обеспечивает наступающие армии от ударов с запада. Основная задача нашей авиации — изолировать главные силы Клейста от подходящих на помощь резервов… Таков наш окончательный замысел, товарищ главнокомандующий.

Но мы хорошо понимали, что от замысла до его исполнения — дистанция огромного размера. Что покажет завтрашний день? Ведь армия Клейста — одна из сильных ударных группировок фашистских войск, и она, естественно, будет ожесточенно отбиваться. И мы с тревогой ожидали дальнейших событий.

Наступило хмурое утро 27 ноября. На пожухлой осенней траве местами белела, словно соль в солончаковой степи, снежная пороша. В 9 часов утра началась атака. Было холодно, и видимость была довольно приличная.

Цепи наступавших по открытой местности солдат были видны издалека.

Противник сопротивлялся яростно. На атакующих обрушился шквальный артиллерийский и минометный огонь. Гул от разрывов снарядов и мин перекрывался воем сирен пикирующих бомбардировщиков. Враг бросил в контратаку танки и мотопехоту. Но наши войска продвигались вперед, правда, значительно медленнее, чем было запланировано. Фашисты дрались с отчаянием обреченных.

Наступление шло, как и предусматривалось планом, со всех сторон. С востока на соединение с войсками 9-й и 37-й армий по тонкому льду Дона спешили в Ростов части 56-й армии. Первыми ворвались на улицы города 230-й полк НКВД под командованием подполковника Демина и полк ополченцев-ростовчан во главе с директором одного из заводов Варфоломеевым. С других направлений в город вошли передовые батальоны 343-й и 347-й стрелковых дивизий. Разгорелись ожесточенные уличные бои. Наступила ночь, утро, а они не прекращались. К концу второго дня наступления дивизии Клейста начали в панике покидать Ростов. Наши войска перешли в стремительное их преследование.

…В степи видно далеко вокруг. На одном из курганов был оборудован наблюдательный пункт командующего 37-й армией генерала Лопатина. Этот мужественный и хладнокровный человек, которого, казалось, не проймешь никакими эмоциями, вдруг оторвался от окуляров стереотрубы, счастливыми глазами окинул всех, кто был на КП, и радостно воскликнул:

— Как бегут! Как они, сволочи, бегут! Верил я, всегда верил, что будут фашисты драпать от нас, но боялся погибнуть, не увидев этого.

Стоявший рядом с генералом молодой командир весело заверил:

— Так это они еще только учатся, товарищ командующий, а когда мы их потренируем, то они и до самого фатерлянда без передышки доскачут!

Так началось знаменитое бегство «непобедимого» Клейста. Когда 29 ноября Тимошенко доложили об освобождении Ростова, он поспешил передать эту радостную весть Сталину. Верховный Главнокомандующий немедленно отозвался телеграммой на имя главкома и командующего Южным фронтом:

«Поздравляю вас с победой над врагом и освобождением Ростова от немецко-фашистских захватчиков. Приветствую доблестные войска 9-й и 56-й армий во главе с генералами Харитоновым и Ремезовым, водрузившими над Ростовом наше славное советское Знамя».

Семен Константинович приказал немедленно передать текст этой телеграммы в войска. А вслед за ней полетел приказ, который подписали Тимошенко, Хрущев и за начальника штаба — автор этих строк.

В приказе кратко описывался ход боев за Ростов, в результате которых наши войска уничтожили лучшие полки и дивизии Клейста и обратили в бегство их остатки. Нанесено поражение и мощной группировке генерала Шведлера, пытавшейся выручить Клейста. Под ударами войск Южного фронта нашли себе могилу в широких просторах донецких степей и на подступах к устью Дона фашистские 14-я и 16-я танковые, 60-я моторизованная дивизии и дивизия СС «Викинг». Кроме того, нанесено поражение 13-й танковой дивизии, дивизии СС «Адольф Гитлер», а также 76, 94 и 97-й пехотным дивизиям.

«Советские полки и дивизии, одержавшие славную победу, утром 29 ноября вступили в Ростов и продолжают стремительно преследовать врага, бегущего на запад», — говорилось в приказе.

В заключение Военный совет Юго-Западного направления поздравлял бойцов, командиров и политработников соединений и частей, одержавших крупную победу над фашистскими захватчиками, и выразил уверенность, что овеянные славой войска Южного фронта разгромят остатки противника и совместно со всей Красной Армией очистят советскую землю от фашистских полчищ.

Поздравительная телеграмма Верховного Главнокомандующего и приказ главкома направления вызвали огромное воодушевление в войсках. Но кое-кто оказался забытым. Явно незаслуженно обидели бойцов и командиров 37-й армии. Именно их героические действия в первую очередь принудили войска Клейста обратиться в бегство. А в приветствии Верховного Главнокомандующего отмечались лишь заслуги 9-й и 56-й армий. Главком признал, что действительно получилось нехорошо. Он немедленно продиктовал телеграмму на имя Сталина, в которой указал особые заслуги войск 37-й армии в разгроме Клейста и освобождении Ростова и просил отметить ее воинов. Упущение было немедленно исправлено.

В ходе контрнаступления Южный фронт нанес врагу серьезный урон. Наши войска захватили 154 танка, 8 бронемашин, 244 орудия, 93 миномета, 1455 автомашин и другую боевую технику.

Контрнаступление Южного фронта закончилось не только крупным поражением немецкой 1-й танковой армии и других войск группы армий «Юг». Оно сковало под Ростовом почти все силы этой группы армий и не позволило немецкому командованию за ее счет подкрепить свои войска, действовавшие под Москвой.

Весть о победе наших войск вызвала большую радость во всей стране. В адрес победителей шли бесчисленные приветствия как от трудящихся всех республик, так и воинов других армий.

Поражение фашистских войск под Ростовом чрезвычайно болезненно было воспринято в Берлине. Помимо большого военного значения (крушение фашистских планов на юге) оно нанесло гитлеровцам тяжелый моральный урон. Ведь это случилось именно в тот момент, когда они, напрягая последние силы, рвались к Москве и надеялись, что победа близка. И вдруг — разгром под Ростовом. Это событие, естественно, далеко не воодушевляюще подействовало на войска, продолжавшие атаки на Москву. Поражение потерпела 1-я танковая армия генерала Клейста — гордость фашистской военной машины. Эта армия опустошительным смерчем пронеслась по полям Польши, Бельгии, Франции, а затем по дорогам Балкан. Она вступила на землю Советской Украины в ореоле славы и могущества, начав свой путь у Владимир-Волынского, шла по Украине, оставляя за собой кровь и пепел. Немало ран нанесли ей войска Юго-Западного и Южного фронтов, но к Ростову эта танковая армада подошла все еще могучей и грозной. И вот впервые за всю историю ее существования она подверглась сокрушительному разгрому от войск, которые, судя по сообщениям фашистской пропаганды, уже не существовали.

В стане врага впервые с начала войны царило уныние. 30 ноября небезызвестный Гальдер записал в своем дневнике: «Отход 1-й танковой армии вызвал возбуждение у Гитлера. Он запретил отход армии на реку Миус, но это от него уже не зависело. Гитлер осыпал бранью главкома сухопутных войск. Главком после этого отдал приказ Рундштедту не отходить, но тот ответил, что выполнить приказ не может. Доложили Гитлеру. Тот вызвал Рундштедта…».

Нетрудно себе представить, как бесновался фюрер, столкнувшись с открытым неповиновением генералов. Западногерманский военный писатель Вальтер Герлитц так описывает вспыхнувшую среди фашистского верховного командования свару: «Через неделю пришлось отдать Ростов. Рундштедт потребовал отвода всей группы армий на Миус, с тем чтобы занять зимние оборонительные позиции. Но Гитлер запретил всякое отступление. Вопреки своему обыкновению, он лично в сопровождении Браухича * и Гальдера прибыл в ставку Рундштедта в Полтаве. Когда он попытался обвинить Рундштедта в неудаче под Ростовом, старый генерал-фельдмаршал, который внешне выглядел образцом старинного прусского аристократа, холодно ответил, что ответственность за неудачи несет тот, кто отдал приказание осуществить эти операции, иными словами — Гитлер. Тот порывался кинуться на Рундштедта и сорвать с него рыцарский крест. С Браухичем случился сердечный припадок. Гитлер снял ряд видных генералов южной группы армий, в первую очередь командующего 17-й армией генерала пехоты фон Штюльпнагеля. Гитлер обрушился на него в страшном припадке ярости…»

В числе козлов отпущения оказался также один из старейших генералов германского вермахта — главнокомандующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Рундштедт, которого сменил командующий 6-й армией старая лиса фон Рейхенау.

В весьма щекотливом положении оказалась фашистская пропаганда. Ведь с 21 ноября она на всех перекрестках Европы кричала о захвате Ростова и об уничтожении «армий Тимошенко». Теперь нужно было объяснить, как «уничтоженные» армии взяли обратно Ростов и побили хваленого танкового генерала Клейста.

— — — —

* Генерал-фельдмаршал, главком сухопутных войск.

И вот пущена в ход версия, будто Ростов был взят не советскими войсками, а… гражданским населением города. «Большевики побудили население Ростова к борьбе в тылу германских войск, и противоречащий международным правилам способ борьбы привел к тому, что германские войска, занявшие Ростов, получили приказ очистить внутреннюю часть города». (А несколькими днями раньше геббельсовские лгуны утверждали, что население Ростова встречало германские войска… со слезами радости на глазах!) Сводка заканчивалась словами:

«Большевики, возможно, выпустят теперь сообщение, что они обратно отвоевали Ростов. Но об этом не может быть и речи».

Однако фашистским потомкам барона Мюнхаузена не удалось ввести в заблуждение общественное мнение. Мировая печать отмечала огромное значение победы советских войск под Ростовом-на-Дону. Обозреватель «Ассошиэйтед пресс» Симпсон писал: «Отступление немцев из Ростова, по-видимому, является самым тяжелым поражением германских вооруженных сил за всю войну». Газета «Дейли ньюс» извещала своих читателей, что «уже одна потеря Ростова представляет собой самое крупное поражение, которое Гитлер понес на каком-либо фронте за всю войну». А турецкая газета «Улус» с недоумением спрашивала: как могло случиться, что спустя два месяца после сообщения гитлеровского верховного командования об уничтожении Красной Армии эта армия захватывает обратно Ростов?..

Считая, что с Клейстом в основном покончено, главком переключил внимание на готовящееся наступление на северном крыле своих войск. Он приказал мне вызвать к прямому проводу генерала Бодина. Тот доложил, что подготовка к наступлению идет полным ходом, но он весьма сомневался в силах 13-й армии, ибо у нее имеется всего 21 орудие. Тимошенко распорядился выделить А. М. Городнянскому четыре артиллерийских полка и 200 противотанковых ружей. В связи с передачей 56-й армии в состав Южного фронта он решил побывать у Ремезова и заодно посмотреть, насколько пострадал Ростов. 1 декабря мы приземлились на аэродроме у Батайска, где нас уже ждали секретарь Ростовского обкома партии Двинский, генерал Ремезов и его начальник штаба, мой старый друг и бывший начальник, генерал Баграт Арушанян. Совсем еще недавно мы встречались на Юго-Западном фронте, где он исполнял обязанности начальника управления тыла фронта. Баграт с большой настойчивостью добивался назначения на более, как он говорил, боевую работу. Это ему удалось: накануне событий под Ростовом он возглавил штаб 56-й Отдельной армии. Я был рад увидеть своего старого товарища живым и невредимым.

Когда мы въезжали в город, мне бросилась в глаза надпись, выведенная черной краской во всю боковую стену многоэтажного дома: «Ростов-то на Дону, а Клейст — на бобах!» Огромные буквы были разбросаны вкривь и вкось, словно пляшущие на радостях человечки. Этот остроумный солдатский каламбур вскоре облетел все войска Южного фронта.

Не успели мы ознакомиться с боевым составом 56-й армии и обстановкой в полосе наступления ее войск, как из Воронежа поступила телеграмма. Генерал Бодин сообщал, что фашистские войска не ослабляют нажима на 3-ю и 13-ю армии, поэтому положение на елецком направлении остается тяжелым. Бодин торопил главкома вернуться и принять руководство новым наступлением.

После доклада генерала Ремезова секретарь обкома рассказал об ожесточенных уличных боях, проходивших в то время, когда в город ворвались фашистские танки. Хотя гитлеровцы недолго хозяйничали в Ростове, следы их остались повсюду. Разрушено около ста наиболее крупных и красивых зданий. Почти полностью уничтожены пригороды.

На следующий день мы побывали в войсках 56-й армии, продолжавших наступление на запад. Возвратились в Ростов поздним вечером. Все страшно устали. Я уже стал разыскивать местечко потише, где можно было бы вздремнуть немного, но тут прибежал адъютант главкома:

— Вас вызывает маршал!

Я поспешил в комнату, где разместился Тимошенко.

— Ты что же, товарищ Баграмян, — забасил главком, — зажимаешь день своего рождения?!

Я растерялся: в суматохе боевых будней совсем забыл, что мне сегодня стукнуло 44 года. Маршал улыбнулся, пожал мне руку:

— Ну, Иван Христофорович, сердечно поздравляю. Желаю тебе дожить до победы, а там уж ты по кавказским обычаям легко дотянешь и до столетнего юбилея.

С рукопожатиями и объятиями кинулись ко мне и другие товарищи, собравшиеся в комнате.

А с утра — новые хлопоты. Главком требовал ускорить движение войск на запад. Генерал Черевиченко доложил, что наступающим армиям поставлена задача выйти на реку Миус и, с ходу форсировав ее, захватить плацдарм для дальнейшего наступления.

Лишь 4 декабря главком, убедившись, что на Южном фронте события развиваются успешно, решил вылететь в Воронеж для начала новой наступательной операции, теперь уже на северном крыле наших войск.

НАЧАЛЬНИК НЕСУЩЕСТВУЮЩЕГО ШТАБА

Вечером 4 декабря наш самолет приземлился на аэродроме близ Воронежа. Среди встречавших был Бодин. Главком сразу же стал расспрашивать начальника штаба о положении на Юго-Западном фронте.

Павел Иванович доложил, что наступление противника, начавшееся 25 ноября, продолжается. Особенно мощный нажим ощущается в полосе 13-й армии, на елецком направлений. 3-й армии тоже приходится нелегко: войска Гудериана, прорвавшись на ряжском направлении, обходят ее правый фланг. К трем наступавшим на елецком направлении немецким пехотным дивизиям из тыла подходят новые подкрепления. Враг стремится расколоть 13-ю армию и прорваться к Задонску. Лишь в направлении на Касторное 9-й танковой и 16-й моторизованной дивизиям противника не удается сдвинуться с места. В связи с этим разрыв между двумя ударными группировками немцев, наступающими на Елец и на Касторное, растет с каждым днем, что вынуждает гитлеровцев растягивать свои силы. Это нам на руку — легче будет нанести фланговый удар в тыл его елецкой группировке. Но операцию нам приходится начинать в условиях продолжающегося вражеского наступления.

Сосредоточение нашей ударной группы войск должно закончиться к исходу 5 декабря. 3-я и 14-я кавдивизии 5-го кавкорпуса начали выходить в район сосредоточения с 1 декабря; 32-я кавдивизия, которая должна войти в состав кавкорпуса, закончила сосредоточение 3 декабря. 34-я мотострелковая бригада и 1-я гвардейская стрелковая дивизия находятся еще на марше. 129-я танковая бригада только что завершила формирование, и ее начали перебрасывать в исходный район.

Пока еще не решено, как лучше использовать эти силы. Отдать их генералу А. М. Городнянскому в 13-ю армию? Но ему сейчас приходится отбиваться от противника, и эти войска могут оказаться скованными в оборонительных боях. Лучше оставить их в распоряжении фронта, возложив руководство ими на генерала Костенко. А в качестве органа управления выделить ему оперативную группу из состава штаба Юго-Западного фронта, усилив ее офицерами бывшего Брянского фронта.

— Подготовку операции нам нужно форсировать, — сказал Бодин. — Под Москвой явно затевается что-то весьма серьезное. По тем мерам, которые предпринимаются там Ставкой, можно предположить, что противнику крепко достанется. Маршал Шапошников передал, что от нас требуется во что бы то ни стало приостановить отход третьей и тринадцатой армий и надежно обеспечить стык с Западным фронтом в самом активном понимании этого слова. В связи с вашей задержкой мы вынуждены были сами сделать некоторые наметки решения на наступление — времени на подготовку не остается. Поэтому сегодня мы уже поставили войскам конкретные задачи на предстоящую операцию. Мы не претендуем на непогрешимость нашего решения. Если вы найдете необходимым сделать поправки, то успеем их внести…

— Основное ясно, — прервал его главком, — об остальном доложите в Воронеже… По машинам!.. — скомандовал он, быстрым шагом направляясь к своему лимузину, но, открыв дверцу, вдруг задержался и подозвал меня; — Вот что, товарищ Баграмян, немедленно собирайтесь и выезжайте в район сосредоточения ударной группы, назначаю вас начальником ее штаба, а командующим будет товарищ Костенко, которому во время проведения операции придется руководить и боевыми действиями войск третьей и тринадцатой армий. Времени до начала наступления осталось в обрез, поэтому торопитесь.

— Начальник штаба уже есть, но штаба-то нет! — не сдержался я.

— Возьмите в нашем штабе столько людей, сколько считаете нужным. Средства связи тоже получите. Все. Действуйте!

Я долго в задумчивости смотрел вслед удалявшейся машине маршала, осмысливая свалившуюся на меня словно снег на голову заботу, пока не услышал возглас Бодина:

— Иван Христофорович! Садись скорее в машину и поехали в штаб.

В Воронеже мы сразу же засели за формирование временного штаба. Штаб Юго-Западного фронта, как известно, являлся одновременно и органом управления главкома всего Юго-Западного направления, поэтому людей нам и так не хватало. Выделить офицеров для моей группы было нелегко. Пришлось сражаться за каждого человека. Лишь из своего оперативного отдела я безо всяких препон смог отобрать тех командиров, которые мне были нужны. Мой новый заместитель полковник И. Н. Рухле, пришедший на смену полковнику Захватаеву, развил бурную деятельность, стараясь помочь мне побыстрее отобрать нужных товарищей.

Уже поздней ночью определился наконец круг лиц, которые должны были выехать со мной для руководства наступлением войск вновь созданной подвижной группы, уже во всех официальных документах фигурировавшей по имени своего командующего группой генерала Костенко.

В состав моего штаба вошли несколько офицеров оперативного отдела, в их числе полковник Яковлев, подполковник Соболев, майоры Григорьев, Масюк и Черевиченко. К моему искреннему удовольствию, группу командиров от разведотдела возглавил мой старый товарищ полковник Каминский. Начальник связи фронта генерал Добыкин выделил в мое распоряжение трех своих офицеров. С таким вот миниатюрным штабом мне надлежало через несколько часов принять на себя управление войсками, численностью и боевым составом почти не уступавшими соседней 13-й армии.

Просматривая список своих помощников, я обратил внимание, что в их числе нет ни одного командира тыла. Кто же будет мне помогать хотя бы в организации контроля за материальным обеспечением войск? Я поспешил к Бодину. Он успокоил, что управлению тыла бывшего Брянского фронта отдано приказание выделить людей в распоряжение генерала Ф. Я. Костенко.

Когда все организационные вопросы были улажены, попытался экипировать людей. К тому времени наступили сильные холода, морозы ночами доходили до 30 градусов. Начальник административно-хозяйственной части штаба, как это присуще некоторым хозяйственникам, оказался на редкость прижимистым. Сколько я его ни просил, он далеко не полностью удовлетворил нашу заявку на теплые вещи, заявив, что всю недостающую зимнюю экипировку мы получим в Касторном. Более покладистым оказался наш новый начфин интендант 2 ранга Владимир Николаевич Дутов. Когда я пришел к нему, он уже спал. Пришлось разбудить. Потягиваясь, Дутов проворчал;

— И кого тут черти носят? — Но, заметив меня, он вежливо поздоровался, выслушал и с готовностью ответил: — Это мы, товарищ генерал, мигом организуем!

Владимир Николаевич позвонил кому-то, и не прошло десяти минут, как все мои запросы были удовлетворены.

Той же ночью мы погрузились в рабочий поезд, курсировавший между Воронежем и Касторным. На рассвете уже были на месте. Разыскали генерала Костенко. В Касторном разворачивался командный пункт его подвижной группы. Пока на этом КП находились лишь Костенко и два сопровождавших его офицера. Нетрудно догадаться, с каким нетерпением командующий ждал прибытия своего штаба: ведь с завтрашнего утра начиналось наступление. Генерал накинулся на нас с упреками за опоздание. Но я уже знал, что, несмотря на грозный вид и резковатую манеру разговора, Федор Яковлевич — добрейший человек. Работать с ним было легко. Мы с первых дней войны прониклись друг к другу искренней симпатией. И на этот раз Костенко быстро отошел.

Прибыл начальник штаба 13-й армии полковник А. В. Петрушевский, на которого Бодин возложил разработку предстоящей операции. Он подробно ознакомил меня с ходом подготовки к наступлению.

— Как же так? — удивился я. — Ведь ваша армия выступает уже завтра.

— Да, по-видимому, одновременного удара не получится…

А. В. Петрушевский понравился мне своей интеллигентностью. Видавшее виды обмундирование выглядело удивительно для фронтовых условий опрятным, и носил он его с особым изяществом. Разговаривал Петрушевский спокойно, с подчеркнутой вежливостью старого штабиста. Речь его отличалась ясностью и лаконичностью. Но то, что он мне рассказал, не радовало. Я понял, что, по существу, планирование операции еще и не начиналось. Сделано было лишь единственное: отдан боевой приказ войскам на наступление. Но ни плана взаимодействия, ни планов боевого и материально-технического обеспечения, ни таблицы радиосигналов, ни кодированных карт — ничего из того, что требуется от штаба, готовящего наступательную операцию, пока не было разработано. Объяснялось все тем, что штаб фронта слишком поздно дал указания по подготовке операции. Генерал Бодин, ожидая возвращения главкома из Ростова, видимо, долго колебался, прежде чем принять решение, и принял его лишь после прибытия маршала в Воронеж.

У некоторых моих помощников появилась мысль: не лучше ли отложить начало наступления на несколько дней? Но медлить было нельзя. Приходилось считаться с тем, что противник, захвативший города Павелец, Скопин и Чернава, угрожает выходом в глубокий тыл армиям нашего северного крыла. Он продолжает наступление и на елецком направлении. Вчера пал Елец, фашисты устремились на Задонск. И лишь на касторненском направлении враг вынужден отбивать настойчивые контратаки наших войск. В связи с дальнейшим продвижением немецких дивизий на елецком направлении их фронт значительно растянулся и образовались слабо обеспеченные участки. Это позволяет нам нанести здесь внезапный удар. Его и должна как можно быстрее осуществить подвижная группа генерала Костенко во взаимодействии с 13-й армией.

Петрушевский передал мне ведомость боевого и численного состава войск. В подвижной группе насчитывалось около 20 тысяч человек, 82 станковых и 360 ручных пулеметов, 80 минометов всех калибров, 126 орудий (включая противотанковые). Танков пока не прибыло ни одного. В 13-ю армию, с которой должна тесно взаимодействовать наша группа, входили шесть малочисленных стрелковых и одна кавалерийская дивизии, а также танковая бригада без единого танка (в общей сложности 19 тысяч человек, 60 станковых и 95 ручных пулеметов, 21 орудие и 5 минометов).

Когда мы сравнили наши силы с немецкими (в ходе операции эти сведения почти полностью подтвердились), результат не обрадовал. Если людей мы имели примерно на 8 тысяч больше, то пулеметами фашистские войска оказались намного богаче (у них более двух тысяч, а у нас — меньше тысячи), против вражеских 470 орудий и минометов мы имели лишь 245, а против 40–50 танков пока ни одного не могли выставить.

По теории военного искусства при таком соотношении сил наступать невозможно. Но осенью 1941 года Красная Армия все чаще и чаще стала опровергать прежние каноны. Примером тому являлась и только что проведенная нами Ростовская наступательная операция.

Наши военачальники все чаще повторяли любимое изречение Суворова: «Делай на войне то, что противник почитает за невозможное».

Знакомясь с содержанием отданного войскам подвижной группы боевого приказа на наступление, я с удивлением заметил, что он резко расходится с боевым распоряжением штаба фронта: Бодин предписывал нашей подвижной группе главный удар наносить на Ливны, а генерал Костенко нацеливал его значительно правее, в сторону Ельца.

— Костенко решил, что так лучше, — лаконично объяснил Петрушевский.

Еще раз просматриваю боевое распоряжение штаба фронта. Задачи определены четко:

3‑й армии — удерживать занимаемый рубеж обороны и активными действиями в направлении на Ефремов, Архангельское сковать там фашистские войска (под активными действиями подразумевалось наступление);

13-й армии — наступлением частью своих сил севернее Ельца, навстречу подвижной группе, не допустить захвата противником города Ельца;

подвижной группе войск — наступать из района, расположенного в 60 километрах к юго-западу от Ельца, в общем направлении на северо-запад, на город Ливны, чтобы ударом во фланг и тыл разгромить елецкую группировку противника (Бодин постарался детально расписать действия каждому соединению, входившему в состав подвижной группы).

От 40-й армии, расположенной к югу от подвижной группы, требовалось активными действиями не допустить выхода противника во фланг и тыл наших наступающих войск.

В документе все было предусмотрено до мелочей. Сказывался стиль генерала Бодина: он любил сам продумывать детали намечаемых операций и фактически все решать за исполнителя. В то время это была довольно распространенная болезнь. Мне такая манера руководства никогда не нравилась — она подрывала у подчиненных веру в свои силы, тормозила развитие их творческих способностей, учила надеяться лишь на указания сверху.

И Ф. Я. Костенко мог бы лишь переписать документ, полученный из штаба фронта, и разослать в войска для неукоснительного исполнения. Но он поступил иначе.

Генерал Бодин стремился вывести главные силы подвижной группы на коммуникации елецкой группировки в глубоком тылу, в район Ливен, полагая, видимо, что фашистские войска, почуяв угрозу, сами побегут на запад и попадут под удар наших соединений. Но Костенко не надеялся на добровольное бегство противника и поэтому решил нанести главный удар непосредственно во фланг и тыл наступающей фашистской группировки.

Нетрудно было понять причину расхождения мнений двух одинаково опытных военачальников. Когда Бодин выбирал направление удара, наступающая вражеская группировка была еще на подступах к Ельцу, и поэтому ее главные силы не ускользнули бы от удара наших войск. Но когда боевое распоряжение поступило к генералу Костенко, обстановка уже изменилась: враг захватил Елец и углублялся дальше на восток и юго-восток. В такой ситуации направление главного удара, намеченное штабом фронта, могло бы увести основные силы подвижной группы далеко в сторону от группировки противника, что затруднило бы ее разгром.

Поняв суть расхождений, я без колебаний поддержал генерала Костенко. Но в это время мы получили боевой приказ на наступление, подписанный главкомом. Он оставлял в силе предварительное распоряжение, отданное начальником штаба фронта.

Федор Яковлевич со свойственной ему настойчивостью стал отстаивать свое решение. Бодин пытался переубедить его, заявил, что командующий группой совершает ошибку, меняя направление наступления своих главных сил.

— Ускользнет от вас противник, вы просто вытолкнете его из мешка.

Но генерал Костенко стоял на своем и потребовал доложить об этом Тимошенко. Поздно ночью мы получили наконец короткий ответ: «Главком не возражает». Итак, свое решение мы отстояли, но как нам удастся его осуществить? Ведь на войне самое идеальное решение то, которое приводит к успеху.

Утро 6 декабря. Первые лучи холодного зимнего солнца лишь покрыли белоснежное покрывало полей розовыми бликами, но не согрели промерзших до костей солдат, походными колоннами стекавшихся к району, из которого они должны были атаковать врага.

По приказу главкома наступление должно было уже начаться. Но опасения генерала Костенко оправдались: дивизии лишь занимали исходный рубеж, а штабы их находились еще в пути.

От начальника штаба 1-й гвардейской стрелковой дивизии подполковника Б. И. Кащеева прибыл офицер связи, который сообщил, что полки вышли в населенные пункты Тербуны, Борки, Малые Борки, Александровка. Попытки передовых отрядов и разведывательных подразделений продвинуться на север были отбиты сильным огнем противника. До прихода сюда гвардейцев в этом районе наших частей не было, поэтому мы не имели сведений о засевших здесь фашистских войсках. А без этих данных начинать атаку было рискованно. Да и организовать ее было некому: вместе с передовыми частями прибыл лишь начальник штаба дивизии, а генерал Руссиянов находился еще в пути, подтягивая отставшие части и тылы.

В таком же примерно положении оказался и кавалерийский корпус, передовые части которого заняли деревни Александровка, Казаково, Богданово, Нижнее Большое, Васильевка. Дальнейшие попытки продвинуться на север здесь тоже не увенчались успехом.

Генерал Костенко, выслушав мой доклад о фактическом положении соединений и частей подвижной группы, пришел к убеждению, что раньше следующего утра начать наступление не сможем. В полдень он связался с командующим 13-й армией, ударная группа которой под командованием генерала К. С. Москаленко перешла в наступление. Генерал А. М. Городнянский сетовал на то, что наша подвижная группа не поддержала сегодня атаку его слабых по боевому составу войск и им приходится в одиночку сражаться с противником. Костенко обещал утром поправить дело. Он не скрывал своего огорчения, что все так неудачно получилось. Но впоследствии выяснилось, что задержка с началом наступления сыграла нам на руку.

Фашистское командование, приняв атаку ударной группы 13-й армии за наступление наших главных сил, спешно стягивало в район Ельца все свои резервы, значительно ослабляя линию своих войск, противостоявших подвижной группе генерала Костенко. Так случайность облегчила нам решение трудной задачи.

Двумя часами позже я попросил к аппарату генерала Бодина и подробно доложил ему, куда и в каком состоянии вышли войска нашей подвижной группы. Сообщил ему, что ни 5-й кавкорпус Крюченкина, ни 1-я гвардейская стрелковая дивизия Руссиянова не успели полностью сосредоточиться в исходном районе и раньше следующего утра наступление начаться не может. Высказал я также и серьезное опасение за тыловое обеспечение. Мы пока совершенно не представляем, как предполагается организовать эвакуацию раненых, материально-техническое снабжение наступающих войск и кто несет за все это ответственность.

Я вновь предупредил Павла Ивановича, что в нашем распоряжении всего лишь одна радиостанция, что средства связи из штаба бывшего Брянского фронта не прибыли и вряд ли прибудут. Поэтому нужно потребовать от генерала Добыкина немедленно найти для нас радиостанции. В заключение я попросил быстрее прислать в наше распоряжение необходимое количество топографических карт, несколько автомашин и полевую столовую. Начальник штаба обещал немедленно вызвать полковника Д. Т. Гаврилова, начальника организационно-планового отдела фронтового управления тыла, и поручить ему лично ответить мне на все интересующие вопросы, касающиеся тылового обеспечения. Топографические карты он пообещал прислать к утру 7 декабря.

Бодин обошел молчанием вопрос о выделении средств связи. Я снова повторил, что мы опасаемся потерять управление войсками в ходе наступления, ибо сейчас пока имеется лишь телефонная связь, но, как только двинемся, она нарушится. У нас не было вообще никаких полевых средств связи, главное — радиостанций. Я настоятельно просил начальника штаба обязать генерала Добыкина возможно быстрее оборудовать для нас подвижной узел связи на станции Тербуны.

На мои доводы начальник штаба ответил: «Хорошо. Сейчас приму меры».

Первым результатом этого разговора был вызов меня на провод полковником Гавриловым, ответственным за организацию тылового обеспечения нашей группы войск. Он сообщил мне, что все материально-техническое снабжение группы Костенко с утра 6 декабря возложено на начальника тыла 13-й армии, который должен развернуть станцию снабжения на станции Тербуны, куда все материальные средства будут подаваться по заявкам штаба подвижной группы. Из переговоров с Гавриловым стало известно, что в частях нашей группы мы должны создать запасы не менее двух боекомплектов танковых боеприпасов, три боекомплекта для стрелковых и моторизованных частей, не менее трех заправок горючего для всех видов машин и не менее пяти суточных норм продовольствия и фуража. Словом, снабжение войск нашей группы начинает лишь налаживаться.

Узнав, что командиры из тылового управления бывшего Брянского фронта еще не прибыли, Гаврилов обещал принять меры.

Когда я доложил генералу Костенко о результатах переговоров с представителем фронтового управления тыла, он лихо, по-кавалерийски выругался.

В четвертом часу дня нас вызвал к прямому проводу главком. Направляясь в переговорную, Федор Яковлевич тихо сказал:

— Ну и будет сейчас нам баня! Маршал не простит нам, что изменили его решение.

Однако, к нашей радости, опасения генерала не сбылись. Переговоры с первых фраз носили совершенно мирный и деловой характер.

— Готово ли у вас дело, которое вы должны начать? — поинтересовался Тимошенко. — И второе. Мы не совсем согласны с отклонением вправо, так как нужно хотя бы на первый и второй день наступления выдержать северо-западное направление и правым флангом не переходить реку Олым…

— Кажется, пронесло, — шепнул мне Костенко. Разгладив лежавшую перед ним карту, генерал сначала продиктовал телеграфисту сведения о положении частей кавалерийского корпуса и гвардейской стрелковой дивизии и лишь потом начал обосновывать свое несогласие с решением главкома.

— Ввиду того, — заявил он, — что главная группировка противника находится в районе Ельца и южнее и что она настойчиво стремится дальше на юго-восток, я прошу разрешить силами первой гвардейской дивизии наступать вдоль восточного берега реки Олым, а кавкорпус Крюченкина двинуть по западному берегу реки с задачей выйти в район Никитского, отрезая коммуникации противника, идущие на запад и юго-запад от Ельца… Все части уже нацелены на эту задачу. Прошу утвердить. — Подумав немного, Костенко добавил: — Прошу учесть, что ближайшей целью моей группы является разгром елецкой группировки противника во взаимодействии с тринадцатой армией…

Когда телеграфист начал принимать ответ маршала, Костенко нетерпеливо выхватил ленту, не дожидаясь, когда ее наклеят. Быстро пробежав глазами текст, он облегченно вздохнул и передал ленту мне. Главком отвечал:

«Хорошо. Оставляем в силе отданное вами распоряжение на выполнение ближайшей задачи. Но предупреждаю о недопустимости при первом же соприкосновении с противником разворачивать части вправо и вместо флангового удара совершать лобовой. Требую от 1-й гвардейской стрелковой дивизии смелого выдвижения на фронт Рог, Пятницкое, а кавалерии — решительно продвигаться на север, имея сильный боковой отряд в направлении на Ливны. У опорных пунктов противника не задерживаться, а обходить их».

Дальше переговоры пошли о деталях наступления. Генерал Костенко на все рекомендации маршала отвечал кратко:

— Ясно. Исполним.

Он был так обрадован тем, что Тимошенко не заставил пересматривать решение, что позабыл пожаловаться на наши нехватки.

Не успели еще закончить переговоры, как в штабе появились раскрасневшиеся с мороза генерал И. Н. Руссиянов и бригадный комиссар С. Ф. Галаджев. Поздоровавшись, Галаджев сразу же направился к Костенко, а Руссиянова, с которым мы не виделись с октября, задержал я.

Руссиянов выглядел хорошо отдохнувшим, свежим и бодрым. Голубые глаза смотрели с задором, словно спрашивали: «А ну, кого там следующего расколошматить нужно?» Его гвардейская дивизия столько раз колотила фашистские войска и из стольких передряг выходила с честью, что командир был полон веры: любая задача по плечу. Вот и на этот раз он, что называется, с места в карьер начал разворачивать передо мной свой замысел, как думает завтра громить врага. Руссиянов не жаловался, что времени на подготовку наступления мало, что люди устали на марше, что тыловики не успели еще подвезти достаточного количества боеприпасов, но об одном просил настойчиво — выделить ему дополнительно транспорт для эвакуации раненых. Я сказал, что у нас ничего нет. Но он настойчиво повторял:

— Надо найти, Иван Христофорович, надо найти. — И пояснил: — Продвигаясь вперед, я должен быть уверен, что ни один мой раненый боец не останется без медицинской помощи.

Пообещав выпросить несколько машин у начальника санитарного управления, я порекомендовал на первое время найти лошадей и сани в окрестных селах, а с началом наступления использовать для эвакуации раненых трофейный транспорт. Подумав, командир дивизии согласился, что и эту возможность надо использовать.

Прошли к генералу Костенко. Руссиянов долго обсуждал с ним различные варианты действий в предстоящем наступлении. Получив ответы на все вопросы, он уехал в дивизию.

А начальник политического управления Юго-Западного фронта С. Ф. Галаджев задержался у нас до позднего вечера. Когда выкроилось полчаса передышки, мы с ним разговорились. Сергей Федорович расспрашивал меня о боях за его родной город. Узнав, что населенные пункты, расположенные в окрестностях Ростова, гитлеровцами сметены с лица земли, он с горечью воскликнул:

— Сколько крови мирных жителей прольется еще в этой страшной войне!

На мой вопрос, где он встретился с командиром 1-й гвардейской, Галаджев рассказал, что ему с большой группой политических работников фронта удалось побывать почти во всех частях подвижной группы, а с дивизией Руссиянова он начал знакомиться еще на марше.

— Поистине герои! — воскликнул он. — Только что вышли из боя, проделали изнурительный марш, но ни слова об усталости, ни единой просьбы о передышке! Все беседы наши заканчивались вопросом: «Когда начнем наступление?» — Помолчав, Галаджев с глубоким убеждением сказал: — Как много значит, что в дивизии сохранилось закаленное в боях ядро командиров и бойцов! Сколько раз она пополнялась необстрелянными новичками. Но через месяц-два эти люди так пропитываются боевыми традициями своей прославленной дивизии, что их уже не отличишь от героев-ветеранов.

Пока соединения и части подвижной группы совершали марш в исходный район, работники политуправления фронта вместе с политработниками частей изучали людей, разъясняли им новые боевые задачи. В ходе коротких партийных собраний, бесед с боевым активом, летучих митингов они раскрывали значение предстоящей операции для общего успеха наших войск под Москвой. Наступление под Ельцом, объясняли политработники, явится новым вкладом в дело разгрома фашистских захватчиков, продолжением того славного почина, начало которому положили советские воины под Ростовом и Тихвином.

Галаджев с удовлетворением отмечал, что неоценимую помощь в укреплении наступательного духа воинов оказывает фронтовая и армейская печать. Влияние ее огромно. И в этом немалая заслуга могучего отряда писателей и поэтов, активно участвующих в работе наших газет. Галаджев сказал, что сейчас в редакциях газет Юго-Западного фронта работает 30 членов Союза писателей. Среди них он с особым уважением упомянул Александра Безыменского, Миколу Бажана, Ванду Василевскую, Евгения Долматовского, Александра Корнейчука, Александра Твардовского.

— Это поистине тяжелая артиллерия нашей пропаганды, — с гордостью заключил Сергей Федорович. — Вдохновенное слово писателей зажигает сердца солдат отвагой, жаждой подвига и лютой ненавистью к фашистским захватчикам.

Слушая начальника политуправления, я невольно вспоминал, как велико желание бойцов своевременно получить свежую газету. И поэтому чаще можно было услышать жалобу на то, что не доставили на передовую газеты, чем на задержку с доставкой хлеба. Разделы «Прямой наводкой» во фронтовой газете «Красная Армия» и приложение к ней под названием «Громилка», в которых к позорному столбу пригвождались фашистские палачи, зачитывались до дыр. Нетрудно было представить, сколько восторга вызывало у бойцов появление в подразделениях самих авторов «Прямой наводки» и «Громилки».

Галаджев сказал, что прибывшие с ним политработники останутся в войсках подвижной группы до конца операции. Это была приятная для нас весть.

Пока командными инстанциями утрясался вопрос о направлении главного удара, наш малочисленный штаб трудился не покладая рук. Вычерчивали карту, на которой наглядно отображались задачи соединений и частей на первый и последующие дни наступления, готовили боевые распоряжения войскам, составляли план разведки, набрасывали схему связи с перспективой ее дальнейшего развертывания. Но многое не делалось: не хватало рабочих рук. Приходилось мириться с отсутствием плана тылового обеспечения, таблиц радиосигналов, кодированных карт. А это в ходе операции чрезвычайно затруднило нам управление войсками. Причина одна: спешка. Фактически на подготовку операции отводились одни сутки. Вечером 4 декабря было отдано боевое распоряжение на наступление, а с утра 6 декабря оно должно уже начаться. Чтобы тщательно спланировать и обеспечить такую сложную операцию, нашему небольшому штабу, конечно, требовалось намного больше времени. Мои товарищи сделали все, что было в их силах.

Почему главком настойчиво стремился начать наступление как можно скорее? Он, конечно, хорошо понимал, что нараставший с каждым часом кризис на правом фланге нашего фронта можно ликвидировать только немедленным переходом в решительное наступление фронтовой подвижной группой. Вместе с тем ему было известно, что 5 и 6 декабря начиналось общее наступление войск Западного и Калининского фронтов под Москвой. Основная задача возлагалась на войска Западного фронта. Они должны были разгромить западнее и южнее столицы главные ударные группировки фашистов, ядро которых составляли танковые соединения. Одновременно Калининскому фронту надлежало разбить 9-ю немецкую армию и, освободив Калинин, выйти в тыл вражеским войскам, действовавшим против Западного фронта. Силы правого крыла нашего Юго-Западного фронта должны были содействовать общему успеху разгромом елецкой группировки и выходом на коммуникации фашистских дивизий, прорвавшихся на южные подступы Москвы.

Таким образом, операция, которую мы готовили, являлась составной частью начинавшегося под Москвой контрнаступления. Поэтому очень важно было согласовать ее по времени с действиями Западного фронта.

До начала атаки оставалось часов восемь, когда наш разведчик полковник Каминский доложил генералу Костенко, что перед фронтом нашей группы выявлена свежая 95-я немецкая пехотная дивизия. О том, что она входила в состав группировки, наступавшей на елецком направлении, нам было известно и раньше, но то, что эта дивизия развертывается сейчас против нас, настораживало.

Не прошло и получаса, как от генерала В. Д. Крюченкина поступило срочное донесение: «В районе деревни Замарайка захвачен офицер — квартирьер 95-й пехотной дивизии. Он показал, что штаб дивизии находится в Малых Ольшанах, а самого квартирьера командир дивизии направил в село Борки готовить помещения для штаба дивизии…»

Судя по тому, что командир новой немецкой дивизии собирался расположить свой штаб в селе, на подступах к которому уже развернулись части нашего 5-го кавкорпуса, нетрудно было догадаться, что противник и не подозревает, какая угроза нависла над ним.

Костенко заинтересовался пленным и приказал доставить его в Касторное.

Была уже полночь, когда меня вызвал на переговоры генерал Бодин. Он опять скрупулезно расспрашивал о положении наших частей, об их готовности начать утром наступление. Я заверил его, что войска готовы и выступят в срок.

Мое сообщение о показаниях пленного офицера встревожило начальника штаба фронта. Несколько успокоился он, узнав, что появление новой фашистской дивизии не вызвано раскрытием немцами нашего замысла.

Прочитав все мои сообщения, Павел Иванович резюмировал:

— Можно считать, что исходное положение для наступления войсками занято. Теперь необходимо еще раз предупредить Руссиянова и Крюченкина, чтобы действовали решительно, не ввязывались в лобовые бои, а обтекали противника с запада. Передайте генералу Костенко: хотя маршал разрешил ему действовать прямо на север в расчете, что это приведет все же наши войска во фланг главных сил елецкой группировки немцев, но при сильном сопротивлении на этом направлении необходимо немедленно поворачивать на северо-запад и искать незанятые промежутки для выхода в тыл противника. Думаю, что Руссиянов и Крюченкин понимают это, а если нет, то нужно своевременно сказать им об этом…

Затем начальник штаба передал жалобу генерала Фалалеева: наши войска не обозначают свою передовую линию, и поэтому летчики боятся ударить по своим. Он поинтересовался, получили ли мы средства связи. Я ответил, что получили лишь вторую радиостанцию от генерала Добыкина, а остальные средства, которые должны были поступить из управления бывшего Брянского фронта, еще не прибыли.

В заключение генерал Бодин сообщил, что 13-я армия за прошедший день перерезала шоссе, ведущее от Ельца на Ефремов. Одна дивизия ворвалась на восточную окраину Ельца, другая окружает его с северо-запада.

ДВИНУЛИСЬ!

В ночь на 7 декабря никому из нас не удалось поспать и часу. Многие офицеры штаба всю ночь пробыли в дивизиях. Мы задумали перед началом наступления главных сил пустить ночью передовые отряды — по батальону от каждого стрелкового и по усиленному эскадрону от каждого кавалерийского полка. Они должны были установить состав и группировку сил противника перед фронтом действий наших войск.

Под утро в штаб доставили пленного офицера. Допросом его занялся сам Ф. Я. Костенко.

Немецкий капитан так промерз, что продолжал трястись мелкой дрожью даже в жарко натопленном помещении. Одет он был весьма «импозантно»: на хромовые сапоги натянуты чехлы, сшитые из овчины, поверх офицерской фуражки — пуховый платок.

— Вы что, капитан, в таком виде и перед своим начальством являетесь? — с едва заметной усмешкой спросил Федор Яковлевич.

Выслушав перевод, пленный стал торопливо развязывать платок, долго возился с крепко затянутым узлом. Стащив наконец платок и скомкав его, капитан извинился: он, мол, так внезапно оказался в плену, что никак не может прийти в себя.

— Какую задачу имеет ваша дивизия? — спросил Костенко.

— Об этом сказано в захваченном при мне приказе, господин генерал.

— Я хочу услышать это от вас.

— Наша дивизия, господин генерал, к концу сегодняшнего дня должна выйти на рубеж Солдатское, Урицкое. Высокое Большое, занятый русскими, и подготовить на нем зимние позиции.

— А что известно немецкому командованию о русских войсках перед фронтом вашей дивизии?

— Командир нашей дивизии господин генерал фон Армин объявил, что перед нами лишь небольшие русские отряды прикрытия, которые при энергичной атаке отходят, не принимая боя. Он вчера поставил дивизионной разведке задачу — заблаговременно обнаружить любые приготовления русских к нападению, но пока ничего наша разведка не заметила, иначе я не оказался бы в плену…

Все, что рассказал офицер, точно совпало с теми сведениями, которые мы почерпнули из захваченного у него боевого приказа по 95-й пехотной дивизии. Сомнений быть не могло: немцы проморгали наши приготовления. Окончательно убедившись в этом, генерал Костенко повеселел. Одно его продолжало смущать. Если с дислокацией 95-й пехотной дивизии, стоявшей перед нашими кавалерийскими частями, все было ясно, то о силах противника перед гвардейской стрелковой дивизией приходилось пока лишь гадать. Генерал Руссиянов донес, что его разведчики захватили пленных из 134-й пехотной дивизии. Но вся ли она там стоит или отдельные ее подразделения — из показаний пленных солдат установить не удалось. Более обстоятельные сведения могли дать передовые отряды, и мы с нетерпением ждали сообщений о результатах их ночной вылазки. Наконец от генералов Крюченкина и Руссиянова поступили краткие донесения о том, что бой передовых отрядов прошел успешно. Нападение их оказалось для немцев совершенно неожиданным, противник понес серьезный урон.

Возвратившиеся на рассвете наши офицеры доложили более подробно. Особенно удачно провел бой передовой отряд левофлангового 85-го полка гвардейской стрелковой дивизии. Командир отряда капитан А. Н. Кринецкий, используя ночную темноту, двумя ротами скрытно окружил деревню Апухтине, в которой расположился немецкий пехотный батальон. Охранение было снято без единого выстрела. Гитлеровцы спокойно спали в теплых хатах, и Кринецкий повел третью роту выкуривать их. Каждая хата была окружена группой бойцов. В окна полетели гранаты. Фашисты стали выскакивать из домов, пытаясь спастись бегством, но за околицей их ждали другие роты отряда.

Долго держались гитлеровцы в прочном кирпичном здании правления колхоза. Туда бросился капитан Кринецкий. Он подполз к заднему крыльцу и бросил в дверь противотанковую гранату. После взрыва бойцы ринулись внутрь. С последним очагом сопротивления было покончено. Шум боя в Апухтине поднял на ноги гитлеровцев, расположившихся в ближайших деревнях. Они поспешили на выручку гарнизону, но было уже поздно.

Фашистские вояки, захваченные нашими передовыми отрядами, подтвердили, что перед кавалеристами стоят главные силы 95-й немецкой пехотной дивизии, а вот какие части противостоят гвардейцам — по-прежнему неясно. Еще вчера здесь попадались пленные из 134-й пехотной дивизии, а сегодня захвачены солдаты из 95-й и 45-й пехотных дивизий.

Тщательно проанализировав все данные, Каминский сделал такой вывод: в последние дни части 134-й дивизии были сменены подошедшими к линии фронта частями 95-й и 45-й дивизий. Именно эти силы и стоят перед нами. Наша разведка постепенно поднимала покрывало неизвестности над вражеским лагерем. Теперь мы могли наступать более уверенно.

В восьмом часу утра генерал Руссиянов донес: атака началась. Вскоре начали поступать первые сведения об успехах. Энергичнее всех продвигался вперед правофланговый 4-й гвардейский стрелковый полк полковника М. Б. Вайцеховского. Ему удалось уже очистить от фашистов несколько деревень. Левофланговый полк в нескольких километрах севернее Апухтино втянулся в жаркий бой и замедлил свое продвижение. В общем, гвардейцы и на этот раз порадовали нас. Менее утешительные вести поступили от кавалеристов. Генерал Крюченкин присылал донесения неопределенного содержания:

«Дивизии успешно наступают», «Части корпуса продолжают наступать». А когда Ф. Я. Костенко потребовал доложить, какие населенные пункты очищены от противника, последовал ответ: «Ведем бой за Захаровку, Алексеевку, Богданово». Оказалось, что кавалеристы нисколько не продвинулись. Узнав об этом, генерал соединился с Крюченкиным по телефону:

— Ну какой ты кавалерист, если уперся лбом в деревни — и ни с места! — возмущался он. — Обходи их, не топчись перед ними.

— А как их обойдешь? — оправдывался бывалый конник. — Вся местность между деревнями простреливается. Приходится выкуривать фашистов из каменных домов… Вот если б мне их в чистом поле встретить! Тогда мои кавалеристы показали бы им… А тут еще танки, их у немцев десятки. Не очень-то их обойдешь.

— Не напускай тумана, товарищ Крюченкин, — прервал его Костенко. — Я не меньше твоего командовал кавалерией и знаю, на что она способна при умелом руководстве. Смелее маневрируйте. В этом главная сила конницы. А немецким танкам противопоставляйте артиллерию и свои танки.

— Да у нас их всего шесть штук…

— И это — сила. В общем, жду от вас донесение, что корпус задачу дня выполнил.

Пока шли переговоры с Руссияновым и Крюченкиным, летчики сообщили, что из населенных пунктов, находящихся к востоку от направления наступления гвардейской дивизии, в сторону Ельца движутся сотни подвод и автомашин с грузами и отдельные колонны пехоты.

— Куда их несет нелегкая? — удивлялся командующий. — Что замышляет противник?

Я высказал предположение, что это тылы и войска второго эшелона наступавшей южнее Ельца дивизии противника подтягиваются к главным силам. Каминский согласился с моими доводами.

— Тем лучше для нас, — заключил Федор Яковлевич. — А мы тем временем будем выходить на их коммуникации.

В 12 часов меня вызвал на переговоры генерал Бодин. Прочитав телеграфную ленту о событиях на нашем участке, он посоветовал «не слезать» с Крюченкина, пока он не прекратит лобовые атаки засевшего в населенных пунктах противника, и энергичнее проталкивать его вперед.

Наши первые донесения и результаты переговоров Павла Ивановича с нами, видимо, обеспокоили главкома. В четвертом часу дня он вызвал генерала Костенко и меня на переговоры.

«Вам представляется удобный случай разгромить подвернувшиеся два полка 95-й пехотной дивизии, — выстукивал аппарат, — а вы уходите от них влево. Надо не ускользать, а стремиться охватывать такого рода группировки и уничтожать их. Что касается 34-й мотострелковой бригады, то меня удивляет, почему вы оставляете ее в глубоком тылу. Нужно двигать ее на хвосте наступающих полков, чтобы можно было в любое время бросить ее для развития успеха вправо или влево».

Быстро прочитав телеграфную ленту, командующий начал подробно докладывать о положении наступающих войск. Сообщив, что дивизия Руссиянова одним полком овладела деревней Гущинка, а другим ворвалась в село Дубовец, генерал выразил уверенность, что гвардейцы выполнят сегодня задачу, хотя бои идут тяжелые: немцы засели в каменных строениях и ожесточенно отбиваются. Говоря, что у кавалеристов дела идут пока значительно хуже, он подчеркнул, что командир 5-го кавкорпуса сделает правильный вывод из событий.

Чувствовалось, что С. К. Тимошенко был доволен результатами первого дня наступления, несмотря на некоторое топтание кавалерии.

«Продолжайте со всей решительностью выполнять задачу, — передал он. — Вы хорошо начали, и надеюсь, что закончите операцию еще лучше… Всеми силами гоните свой левофланговый отряд на Ливны, чтобы он навел там побольше страху и по возможности захватил Ливны. Сегодня к исходу дня мы будем у вас и договоримся обо всем на месте».

— Я сам выеду к Крюченкину, — заверил Костенко, — и ускорю темп его наступления.

К семи часам вечера стало известно, что дивизия Руссиянова очистила от немцев Богатые Плоты, Ольшаны, Давыдово; 4-й стрелковый полк Вайцеховского углубился в расположение противника на 14 километров.

Это был большой успех. Но радость наша была омрачена донесением генерала Руссиянова.

— Прошу помощи. Мои медики не справляются с наплывом раненых местных жителей, — сообщал он. — Фашисты озверели: оставляя деревни, они уничтожают жителей. Сегодня, перед тем как покинуть деревню Дубовец, эти гады стреляли из автоматов в погреба, где прятались женщины, старики и дети. Много убитых и раненых. Среди раненых есть и малолетние дети…

Да, надо как можно быстрее двигаться вперед. А кавалеристы медлят. К концу дня им удалось очистить лишь деревню Захаровку, а в остальных населенных пунктах бои идут и ночью. Спешившиеся конники дерутся за каждый дом.

Решив ввести в сражение 34-ю мотострелковую бригаду в направлении на Ливны, генерал Ф. Я. Костенко приказал ее командиру полковнику А. А. Шамшину подтянуть свои батальоны к полю боя.

Ночью П. И. Бодин сообщил нам, что в Касторное специальным поездом выехали маршал Тимошенко и член Военного совета Хрущев. Это убедительней всего свидетельствовало о том, что в развитии операции наступила решающая фаза.

Встретили мы их рано утром. Н. С. Хрущев сразу углубился в беседу с Галаджевым, а главком начал скрупулезно выспрашивать о движении каждого наступавшего полка, о группировке частей противника, о ходе боевых действий. Его порадовало, что все наши сведения о противнике подтвердились и больших неожиданностей для наступающих войск в глубине вражеского расположения не предвидится. Узнав, что Костенко решил сегодня нацелить 34-ю мотострелковую бригаду на Ливны, Тимошенко одобрил:

— Правильно делаешь, Федор Яковлевич. Пусть она поскорее займет Ливны. Это будет лучшим обеспечением вашего левого фланга.

Пока мы беседовали с главкомом, фронтовые связисты уже тянули провода к его поезду. Маршал, как обычно, прочно захватывал в свои руки бразды правления. А повлиять на людей он умел. Не прошло и двух часов, и не только из гвардейской дивизии, но и из кавалерийского корпуса, как из рога изобилия, потекли донесения об освобождении одного населенного пункта за другим. Правофланговые полки дивизии Руссиянова продвинулись более чем на 20 километров. Освободив несколько деревень, они с ходу ворвались в село Стрелецкое. Там разгорелся ожесточенный бой.

Заметив, что гвардейские полки все больше отклоняются на восток, маршал потребовал от генерала Руссиянова объяснений. Тот ответил:

— Гонимся за противником.

— А вы не гонитесь и строго выдерживайте направление на север. Гитлеровцы от вас никуда не уйдут, если мы их окружим.

Дивизии кавалерийского корпуса за день продвинулись на 10 километров, заняли Пикалово, Гатище и Юрское. Теперь кавалеристы блестяще маневрировали. Если противник упорствовал, они обходили его с флангов в конном строю, а затем, спешившись, атаковали с тыла.

В районе села Юрское воины 14-й кавалерийской дивизии, которой из-за ранения полковника А. И. Белогорского временно командовал начальник штаба майор С. Т. Шмуйло, в лихой конной атаке изрубили крупную группу вражеской пехоты, а затем, спешившись, отразили контратаку двух пехотных батальонов противника и отбросили их за реку Кшень.

В бою часто случается непредвиденное, и тогда все решает инициатива и находчивость командира. Гвардейский полк Вайцеховского выбивал фашистов из Стрелецкого, когда в тыл ему прорвалось до двух пехотных батальонов противника. Бой приближался к командному пункту. Начальник штаба полка капитан А. Т. Худяков и комиссар Н. П. Латышев сели на лошадей и помчались туда, где все сильнее разгоралась стрельба. С собой они прихватили единственное орудие, имевшееся при командном пункте.

Бойцы, отстреливаясь, отходили. Комиссар подскакал к ним:

— Правильно! Давай заманивай фашистов в лощину! Команду передали по цепи. Отступавший батальон стал отходить организованно. Вот и лощина. Спустились в нее. А как только преследующие фашисты приблизились к обрыву, по ним ударила картечь. Это Худяков с артиллерийским расчетом успел установить орудие на выгодной позиции и открыл огонь прямой наводкой. Пехота противника заметалась. Тогда комиссар и начальник штаба подняли батальон в атаку. Гитлеровцы, бросив четыре орудия и обоз, побежали на село Богатые Плоты и наскочили на фланговый батальон 331-го полка майора В. А. Когана. А тут генерал Руссиянов бросил навстречу вражеской пехоте истребительный отряд лейтенанта Н. И. Лясковского. Фашисты кинулись от него к деревне Красотыновка, но и здесь оказалось подразделение гвардейцев. Побросав последние машины, тяжелое оружие и раненых, немцы бросились к реке Олым, где и были добиты окончательно.

Когда угроза с тыла была ликвидирована, полковник Вайцеховский возобновил бои за Стрелецкое. Это было большое село, состоявшее из 350 домов, в основном каменных. Фашисты крепко засели в нем. На высокой колокольне они установили 4 пулемета, в подвалах — свыше 30 орудий. Но атака гвардейцев была настолько стремительной, что гитлеровцы не успели использовать всех своих преимуществ, и село вскоре перешло в наши руки.

9 декабря кавалерийский корпус продвинулся на 12 километров. Враг понимал, что выход советских кавалерийских частей на тылы елецкой группировки грозит ей гибелью. Однако все попытки гитлеровцев остановить конников оказались безуспешными. Кавалеристы настойчиво шли вперед, то спешиваясь, то бросаясь в лихую атаку. Когда под селом Навесное 60-й кавалерийский полк был остановлен артиллерийским огнем, группа конников во главе с Грачевым и Каджаевым зашла противнику в тыл, забросала прислугу орудий гранатами, а затем ворвалась на огневые позиции и клинками довершила начатое дело. Путь полку был расчищен.

КЛЕЩИ СОМКНУЛИСЬ

Убедившись, что наступление набирает силу и теперь уже фашистскому командованию не остановить его, С. К. Тимошенко решил возвратиться в Воронеж, где его ждали другие неотложные дела. Прощаясь с нами, он строго наказал:

— Смотрите не упустите елецкую группировку! Мы и сами понимали, как это важно. Но чтобы отрезать врагу все пути спасения, наши войска должны были проявить более высокую мобильность, чем гитлеровские части. И мы требовали от генерала Крюченкина максимально ускорить продвижение на север. Именно от кавалеристов зависело, останется елецкая группировка в кольце или успеет выскользнуть из него. В том, что фашистское командование уже не помышляет о наступлении, а думает лишь о том, как вывести свои войска из-под угрозы окружения, у нас не оставалось сомнений после того, как командующий 13-й армией сообщил, что немцы выбиты из Ельца и бегут на запад.

Ни морозы, ни глубокий снег, ни отчаянное сопротивление гитлеровцев не могли остановить наших бойцов. Воодушевляли вести из Москвы: советские войска продвигаются на огромном фронте от Калинина до Ельца, впервые за войну наступление ведут сразу три фронта. Враг все дальше отбрасывается от столицы.

Силы нашей подвижной группы прошли к 10 декабря 40–50 километров. Из Касторного все труднее стало связываться с ними, и мы решили перенести командный пункт в Тербуны. Я еще с вечера послал туда полковника Каминского, чтобы он развернул узел связи на новом месте.

Утром позвонил генерал П. И. Бодин. Он настаивал, чтобы я оставался в Касторном, пока Костенко не возьмет в свои руки управление войсками на новом командном пункте.

— Как же я буду здесь управлять, если у нас прервалась связь с войсками? — возразил я. После некоторого молчания Бодин сказал:

— В таком случае вам действительно незачем задерживаться. Когда рассчитываете быть на новом месте?

— В восемнадцать часов.

— Поздно. Я скажу, чтобы вашему поезду дали зеленую улицу.

Зеленая улица не получилась. Пути были забиты, да и фашистские самолеты, дважды бомбившие наш поезд, затормозили переезд. К вечеру все же мы дотащились до станции Тербуны, развернули обе привезенные с собой радиостанции.

— Куда вышли войска? — сразу же поинтересовался генерал Костенко, едва успев поздороваться с встретившим нас полковником Каминским.

— Два часа назад связь оборвалась и пока не восстановлена.

— Началось! Чем быстрее будут продвигаться дивизии, тем чаще будет нарушаться связь. Федор Яковлевич взглянул на меня:

— Надо что-то делать, Иван Христофорович. Наступает самый ответственный период операции. Связь нам вот как нужна.

Я молча кивнул головой и направился тормошить своих измученных связистов.

— Ну, друзья мои, хотя бы по радио соедините меня с Руссияновым и Крюченкиным.

В эфире неистовствовали фашистские радиостанции. Помехи то и дело нарушали связь. Да и сложностей много — все нужно было кодировать, а на это уходила уйма времени, к тому же из-за плохой слышимости сведения при передаче искажались невероятно. Не очень-то надеясь на радио, я направил к конникам и гвардейцам двух офицеров на самолетах.

В результате больших усилий нам удалось к концу дня собрать далеко не полные сведения о положении войск. Гвардейцы генерала Руссиянова на всем фронте вышли к реке Сосна и окружили врага, засевшего в селах вдоль шоссе, соединяющего Елец и Ливны. 3-я и 32-я кавалерийские дивизии перерезали это шоссе северо-западнее и захватили села Хухлово и Прилепы.

Полковник А. Е. Яковлев принес карту, на которой было отображено положение войск нашей группы к концу 10 декабря. Фронт наступающих соединений охватывал противника, но между деревнями Никитское, Пятницкое и рекой Воргол это кольцо еще не сомкнулось. Между концами дуги зияла 25-километровая брешь.

— Но ведь в район Никитское должны выйти части группы генерала Москаленко? — удивился я. — Где же они?

Яковлев в ответ лишь пожал плечами.

— Почему не запросили штаб тринадцатой армии?

— Пытались, — последовал ответ. — Не получается: мы не знаем их кода.

— Связались бы через штаб фронта.

— Сейчас как раз это делаем.

Где же 13-я армия? Успеем ли мы соединиться с ее ударной группой или противник ускользнет в эту брешь? Когда я доложил генералу Костенко о сложившейся обстановке, он приказал, не дожидаясь получения сведений о местонахождении ударной группы генерала Москаленко, немедленно изменить направление движения кавалерийского корпуса, повернув его на северо-запад, а гвардейскую стрелковую дивизию двигать строго на север, на Иэмалково.

Федор Яковлевич покосился на меня:

— Узнает об этом приказе главком и скажет: «Я же их предупреждал». Ведь он с самого начала рекомендовал нам наступать на Ливны.

Я заметил, что на Ливны наступать главными силами даже сейчас нельзя, так как это увеличило бы разрыв между нашими войсками и ударной группой Москаленко настолько, что ни о каком окружении противнике и мечтать не пришлось бы. К тому же елецкая группировка немцев вряд ли бы побежала, не ударь мы своими главными силами по ее тылам.

Подумав, Костенко согласился, что, пожалуй, это действительно так.

Едва мы успели отправить своего офицера к генералу Крюченкину с приказом максимально ускорить темп продвижения и повернуть дивизии к станции Россошное на железной дороге Елец — Орел, как прибежал дежурный по связи и доложил, что нас вызывает на переговоры маршал Тимошенко.

Когда телеграфный аппарат заработал, принимая первые вопросы из штаба фронта, я по привычке бросил взгляд на часы: шел второй час ночи. Пока главком не подошел к аппарату, переговоры вел генерал Бодин.

— Что у вас нового? Вы нам ничего не сообщаете, и маршал очень недоволен.

— Мы сами собой недовольны, — ответил командующий и пояснил, что из-за отсутствия связи с войсками с трудом собраны весьма скудные сведения. Пока известно, что в 24 часа полки Руссиянова со всех сторон атаковали окруженного противника и уничтожают его. С утра 1-я гвардейская пойдет на Измалково. Крюченкин разделался с 95-й пехотной дивизией, форсировал реку Сосна и ворвался в Хухлово и Прилепы, перерезав шоссе. Захвачены пленные австрийцы: значит, сегодня кавалеристам Крюченкина придется иметь дело с 45-й пехотной дивизией, которая пытается ускользнуть в разрыв между нами и 13-й армией. 34-я моторизованная бригада полковника Шамшина из-за снежных заносов задержалась и в первой половине дня находилась в 20 километрах юго-восточнее Ливен. А где она сейчас, мы не знаем: наш офицер не смог разыскать ее. Возможно, что она уже в Ливнах.

— Скудные, очень скудные сведения, — высказал недовольство Павел Иванович.

Я попросил проинформировать о положении 13-й армии. (Из-за отсутствия у нас надежной связи с 13-й и 3-й армиями управление ими в операции часто переходило в руки штаба Юго-Западного фронта). Бодин передал, что ударная группа генерала Москаленко задержалась на реке Воргол, а 148-я стрелковая дивизия и 150-я танковая бригада форсировали эту реку западнее Ельца.

Я прикинул по карте: между нашими войсками и соединениями Москаленко оставался двадцатикилометровый разрыв, в который и утекали главные силы елецкой группировки противника.

В заключение начальник штаба фронта сообщил, что положение нашей самой правофланговой армии укрепилось, ибо войска Гудериана, разбитые в районе Сталиногорска, отступают.

Главком все еще не подходил к аппарату. Я воспользовался случаем и попросил Павла Ивановича скорее забрать у нас пленных — их в Тербунах скопилось очень много. Он обещал дать распоряжение начальнику охраны тыла фронта полковнику Рогатину прислать конвоиров.

Маршал подошел к аппарату уже в третьем часу ночи и сразу спросил:

— Заняты Ливны?

Ответив, что о положении в Ливнах мы не знаем, Костенко попросил ускорить выдвижение на запад левофланговых дивизий 13-й армии.

Я поначалу не понял, зачем ускорять выдвижение на запад тех дивизий, которые наступали южнее Ельца и, в сущности, плелись в хвосте отступавших немцев. Другое дело — торопиться с продвижением дивизий, наступающих севернее Ельца навстречу нашей группе. Потом Федор Яковлевич объяснил свой замысел: нужно быстрее создавать внешний фронт окружения, чтобы надежнее завязать мешок, в котором окажутся гитлеровцы. Эту задачу и должны были, по его мнению, выполнить левофланговые дивизии 13-й армии.

Главком обещал потребовать от командующего 13-й армией к концу 13 декабря выйти на фронт Верховье, Ливны и тем самым обеспечить действия нашей группы по окружению и ликвидации елецкой группировки, а нам приказал главные силы Крюченкина направить в район Ульяновка, Муромцево, Россошное. Он велел смелее продвигать мотострелковую бригаду Шамшина и вместе с ней одну кавалерийскую дивизию по направлению Верховье, Хомутово, Карпово.

— И не держите вы командиров дивизий на помочах. Дайте им полную свободу: пусть врезаются в расположения врага, пусть выходят в глубокий тыл.

Костенко выразил опасение, что гитлеровцы могут перейти в контрнаступление с юго-запада, чтобы помочь своей елецко-ливненской группировке.

— Не оглядывайтесь на противника, — ответил Семен Константинович. — Действуйте смело.

Мы поняли, что главком одобряет наше решение, но требует от нас еще более глубокого продвижения на запад (Верховье, куда он нацеливал мотобригаду, находилось в 30 километрах западнее Россошное, к которому мы двигали кавкорпус).

Генерал Костенко попросил Тимошенко дать указание о немедленном восстановлении железной дороги, ведущей от Ельца на Орел, чтобы можно было послать бронепоезда на поддержку войскам. Тот ответил, что 10 декабря работы уже начались и все будет сделано быстро, кроме моста в поселке Казаки: он большой и его восстановление потребует много времени.

Наступил день, а связь с войсками не улучшалась. Мы продолжали получать нерегулярные короткие сообщения по радио да через офицеров связи, сведения которых обычно запаздывали из-за быстрого продвижения частей. Полки 1-й гвардейской стрелковой дивизии неудержимо шли на север, на Измалково, куда с северо-запада спешила навстречу им группа генерала Москаленко. Еще более стремительно двигались кавалерийские дивизии на Россошное, обтекая с запада части противника, стремившиеся проскочить на Ливны и на Верховье.

Поглощенный заботами по налаживанию управления войсками, я никак не мог заняться пленными, которые стекались со всех сторон на станцию Тербуны. А их нужно было накормить, раненым оказать помощь. Командиру роты охраны нашего маленького штаба с этими делами было не справиться. Можете понять, как я обрадовался, когда к нам примчался по поручению Бодина мой старый друг полковник Рогатин.

— Выручай, — с ходу начал я, — освободи ты нас от пленных, а то нам некогда будет заниматься ловлей тех, кто еще не в плену.

— Освобожу, — пообещал Рогатин. — Вот только прибудут сюда мои орлы — и освобожу. А пока пойдем посмотрим твоих фрицев.

Пленными были забиты все пустые пристанционные постройки. Мы обошли их. Жалкое зрелище. Гитлеровцы теперь были совсем не похожи на тех самодовольных, высокомерных «сверхчеловеков», которые попадались нам в плен летом. Сейчас это испуганное стадо овец, сбившихся в кучу. Грязные, ежесекундно и ожесточенно почесывавшиеся, они тупо смотрели перед собой.

Когда мы подошли ближе, я невольно отшатнулся: поверх шинели стоявшего передо мной унтер-офицера ползали белые точки. На голове завшивевшего вояки плотно сидела каска, из-под которой виднелось что-то розовое.

— Что это у них такие несуразные подшлемники? — спросил я удивленно у Рогатина. — Розовый цвет далеко виден.

Брезгливо приподняв каску рукой. Рогатин расхохотался:

— Так это же у него на голове женские рейтузы! Да, фашисты теряли свой лоск. Сдав пленных на попечение Рогатина и его людей, я облегченно вздохнул.

А связь никак не налаживается. Радиостанции работают ненадежно. Посланные на самолетах офицеры все еще не вернулись. Главком вызвал на провод генерала Костенко и меня и отчитал, как говорится, по первое число.

— Хоть все разъезжайтесь по войскам, но связь чтоб была! К вам поехал начальник связи фронта. Предупредите его, что ему будет плохо, если он не поможет вам.

Костенко заявил, что со связью, конечно, скверно, но мы кое-что делаем. Два офицера посланы в войска на самолетах, еще трое только что выехали туда на машинах. Майор Масюк, вернувшийся от Руссиянова, докладывает, что передовые полки гвардейцев уже завязали бои за Измалково. С Крюченкиным пока связи нет. Наладилось взаимодействие с 13-й армией. Ее 121-я стрелковая заняла оборону по реке Кшень, к ней подходит 6-я стрелковая дивизия. 148-я дивизия нацелена на Ливны. Остальные свои соединения командарм А. М. Городнянский использует для довершения разгрома елецкой группировки противника…

— А вообще, за исключением связи, дела у нас идут успешно: с седьмого по одиннадцатое декабря один лишь кавалерийский корпус Крюченкина прошел с боями двести километров и освободил сто восемьдесят населенных пунктов.

Семей Константинович остыл и, понимая в душе. Что мы делаем все, что в наших возможностях, закончил переговоры вполне доброжелательно.

В полдень 12 декабря от генерала В. Д. Крюченкина возвратился наш делегат связи. Он привез радостную весть: кавкорпус лихой атакой захватил Россошное и Шатилово. В Шатилово разгромлен штаб 34-го армейского корпуса. Командир корпуса, по словам пленных, бросил войска и улетел на самолете.

Ф. Я. Костенко поспешил доложить главкому, что железная дорога Елец — Орел более чем на 10-километровом участке захвачена нашими войсками. Эта весть обрадовала Тимошенко: теперь враг ничего не мог вывезти из района Ельца ни на автомашинах, ни по железной дороге. Он сообщил нам, что части генерала Москаленко, прорвавшись севернее железной дороги к речке Полевые Локотцы, перерезают последние проселочные дороги, по которым враг мог бы ускользнуть на северо-запад. Это означало, что все коммуникации елецкой группировки врага были в наших руках.

Значительное продвижение наших войск заставило нас снова подумать о смене своего командного пункта: штабным офицерам все больше приходилось тратить времени на поездки в соединения. Но у нас не оказалось технических средств, чтобы развернуть узел связи на новом месте.

Я обратился за помощью к генералу Бодину, попросил его выслать фронтовых связистов в Измалково для организации там нового узла связи.

— Но там же идет бой?! — удивился Павел Иванович.

Я ответил, что сегодня там все закончится. Бодин обещал разобраться и помочь.

— А как вы думаете, — спросил он, — организовать управление наступающими войсками в дальнейшем? Обстановка подсказывает, что вашу подвижную группу и впредь нужно оставить в непосредственном подчинении главкому. Видимо, Костенко и вас необходимо освободить от забот по руководству войсками 3-й и 13-й армий. А если так, то все средства связи мы передаем в ваше распоряжение. Возьмите на учет также трофейные проводные средства, распределите их и не давайте растаскивать по частям.

Я сказал, что сейчас нас больше всего беспокоит подвоз горючего и боеприпасов для кавалерийского корпуса.

— Снабжение корпуса Крюченкина главком возложил на командующего третьей армией.

Мы уже привыкли к этому: управление тыла Юго-Западного фронта самоустранилось от забот о нашей подвижной группе. Сначала оно взвалило эту задачу на плечи начальника тыла 13‑й армии, который и со своими заботами справлялся с трудом. Теперь вот, в самый напряженный момент операции, снабжение подвижной группы, игравшей в наступлении главную роль, перекладывалось на тыл 3-й армии. А мы до сих пор даже связи с ее штабом не имеем.

12 декабря кольцо вокруг фашистских дивизий еще больше сжалось. И чем больше оно сжималось, тем отчаяннее сопротивлялись гитлеровцы. Однако наши войска уже отказались от лобовых атак и, умело маневрируя, обходили вражеские узлы сопротивления и брали их с тыла. Таким образом, например, была захвачена на подступах к Измалково деревня Пономаревка. Ее с ходу атаковал батальон 331-го стрелкового полка, которым командовал бывший начальник химической службы этого полка капитан Е. А. Мехов. Враг яростно отстреливался, нашим бойцам пришлось залечь. Тогда Мехов направил в обход взвод младшего лейтенанта П. С. Бекетова. Его гвардейцы скрытно зашли гитлеровцам в тыл и открыли ураганный огонь. Фашисты переполошились, хотели удрать из деревни, но всюду их встречал огонь. На помощь окруженному гарнизону командование бросило до двух рот из соседней деревни Пожарово. Но Бекетов установил пулемет на высоте и метким огнем преградил им путь. Так никто из гитлеровцев и не вырвался из Пономаревки.

13 декабря кавкорпус В. Д. Крюченкина и гвардейцы И. Н. Руссиянова соединились с войсками 13-й армии. Генерал Костенко сказал, рассматривая карту:

— Ну, теперь у фашистов не осталось ни одной лесной дорожки, по которой они могли бы выскользнуть из котла! — И Федор Яковлевич тупым концом карандаша вывел на карте крест: — Теперь нам остается рассекать и уничтожать окруженного противника.

ВПЕРЕДИ — НОВЫЕ ПОБЕДЫ

Вечером 13 декабря генерал Крюченкин по радио коротко донес, что окруженные немецкие войска усиливают нажим на 3-ю и 32-ю кавалерийские дивизии. Зная блестящие боевые качества конников этих соединений, мы надеялись, что они выстоят, хотя и знали, что им придется иметь дело с вражеским армейским корпусом.

Кавалеристам пришлось играть роль наковальни, в то время как гвардейская дивизия Руссиянова являлась молотом, непрерывно бьющим по окруженным фашистам.

Гвардейцы очищали к западу от Измалково один населенный пункт за другим. В селе Слобода они захватили 150 орудий и огромное количество другого военного имущества.

Фашистские войска, запертые в треугольнике между Измалково, Россошное, Успенское, отчаянно отбивались от наших гвардейцев с востока и яростно рвались на запад.

В полдень 14 декабря из кавкорпуса возвратился майор П. А. Масюк. Он был возбужден до крайности.

— Что творится, товарищ генерал! Южнее Россошное фашисты без конца атакуют наших конников. Генерал Крюченкин вынужден был отвести свои дивизии на более удобный рубеж — Верхняя Любовша, Зыбино, Щербачи. Положение конников незавидное: кончилось горючее, на исходе боеприпасы, а подвезти их трудно — повсюду мечутся части противника… Единственный путь — по воздуху.

Молча выслушал это генерал Костенко.

— По воздуху много не перебросишь, — сказал он и повернулся ко мне: — Но утопающий хватается и за соломинку. Переговори с Фалалеевым, передай мою просьбу немедленно помочь нам как подвозом по воздуху, так и ударами по фашистам, наседающим на конницу. Шамшину передай, пусть спешно поворачивает свою мотобригаду на помощь конникам. Крюченкину же отдадим все гвардейские минометы. Четырнадцатую кавалерийскую дивизию подтянуть к главным силам корпуса. Передай по радио Крюченкину — любой ценой не выпустить врага на запад…

Четверть часа спустя мне удалось разыскать по телефону командующего военно-воздушными силами Юго-Западного фронта. Рассказав генералу Фалалееву о тяжелом положении кавалерийских дивизий, я передал ему просьбу Костенко поддержать конницу ударами авиации с воздуха и подвезти ей боеприпасы транспортными самолетами, а то у кавалеристов утром оставалось всего по три снаряда на орудие. Фалалеев ответил не сразу.

— Подожди. Сейчас рассчитаю, что у меня есть, и доложу маршалу о наших возможностях. Но надежд мало: метеорологи пророчат плохую погоду, да и транспортных самолетов у меня очень мало. А вот удары по наземным войскам противника обязательно организую при первой же возможности.

Пока Фалалеев ходил докладывать главкому, к телефону подошел генерал Бодин. Поздоровавшись, он сообщил:

— Маршал сегодня в десять часов утра приказал отправить вам пятьдесят грузовиков в Елец, где их загрузят горючим и боеприпасами. Вот вы их и используйте для оказания помощи кавалерийскому корпусу. Надо быстрее кончать с окруженной группировкой и приступать к выполнению нового боевого приказа, который мы вам сегодня послали.

На мой вопрос, что это за новый боевой приказ, Павел Иванович ответил:

— Сегодня все узнаете. В общем, приказ на новое наступление.

Вскоре к аппарату снова подошел Фалалеев. Он сказал, что маршал приказал ему все грузовые самолеты использовать для доставки боеприпасов в кавкорпус и что он рассчитывает выслать, если будет летная погода, не менее шести Ли-2. Кое-что авиаторы попытаются сбросить на парашютах. Но будет ли погода летной?..

Узнав о результатах разговора с Фалалеевым, Костенко помрачнел:

— Выходит, кавалеристам Крюченкина пока придется полагаться в основном на остроту своих клинков.

Старый кавалерист страдал из-за невозможности помочь конникам. Ему даже поругать некого было! начальника тыла мы не имели, как не имели и своих тыловых учреждений.

В конце дня радиосвязь со штабом кавкорпуса наладилась, и от Крюченкина полетели радиограммы одна тревожней другой. «Противник, пытаясь вырваться на запад, обтекает фланги корпуса». Часом позже: «32-я и 14-я кавалерийские дивизии отрезаны от штаба корпуса, а штаб 32-й кавалерийской дивизии отрезан от полков и находится в расположении 3-й кавалерийской дивизии… Штаб корпуса связь с 32-й дивизией Ковалева поддерживает по радио, а с 14-й дивизией Шмуйло связи совсем нет… Хотя управление нарушено, кавалерийские части стойко отбивают все попытки противника вырваться из окружения».

Пользуясь тем, что наладилась радиосвязь с 34-й мотострелковой бригадой, генерал Костенко приказал ее командиру Шамшину поспешить на помощь кавкорпусу. Но ответ командира бригады был ошеломляюще краток:

«Машины стали из-за отсутствия горючего».

К 8 часам утра 15 декабря от генерала Крюченкина поступила новая радиограмма: «Личный состав корпуса сильно измотан. 20 процентов коней вышло из строя, овса им не даем уже шестые сутки».

Командующий группой после продолжительного молчания задумчиво проговорил:

— Как бы нам сейчас пригодились небольшие автоотряды с боеприпасами, горючим, фуражом! Под прикрытием бронемашин и небольших подразделений пехоты проскочили бы по дорогам, хотя там и рыщут гитлеровцы.

— Кто же знал, — заметил я, — что именно так сложится обстановка?

— Управлять, — сердито отозвался Костенко, — значит предвидеть и направлять события в нужное русло,

А из штаба Юго-Западного фронта прибыл офицер с новым боевым приказом. Нашей группе в числе других войск северного крыла фронта ставилась уже новая задача. «В целях полного разгрома противника, — сообщалось в приказе, — и выхода на рокаду* Тула, Орел войсками 61 **, 3, 13-й армий и группы Костенко с утра 18 декабря перейти в общее наступление с задачей

— — — — —

* Шоссе, идущее параллельно линии фронта.

** 61-я армия была передана в состав Юго-Западного фронта с началом контрнаступления под Москвой.

завершить разгром 34-го и 35-го армейских корпусов и к исходу 26 декабря главными силами выйти на рубеж Плавск, Чернь, Новосиль, Колпна, а группе Костенко — в район Мценска. Дальнейшая задача — выйти на рубеж Белев, Волхов, Орел, Поныри».

Первой должна была начать наступление 16 декабря наша группа войск, нанося главный удар в общем направлении на Мценск.

Судя по этому приказу, мы поняли: маршал Тимошенко уже не сомневается, что операция по разгрому елецкой группировки подходит к концу, и смотрит уже дальше на запад. Новым продвижением войск северного крыла Юго-Западного фронта он стремился поддержать успешно развивавшееся контрнаступление войск Западного фронта под Москвой. Одним словом, нам приходилось, не завершив еще ликвидацию окруженной группировки противника, начинать подготовку нового наступления. Но окруженные части противника продолжали непрестанно напоминать о себе.

Из кавалерийских дивизий, которые с изумительной стойкостью отбивали атаки пробивавшихся на запад фашистских войск, продолжали поступать жалобы на острую нехватку боеприпасов и горючего. То, что удалось доставить им самолетами, поднявшимися в воздух, невзирая на плохую погоду, было каплей в море. А немецкое командование, понимая трудное положение наших конников, бросало свои части в новые атаки. На какие только уловки ни пускался враг, пытаясь вырваться из окружения! Южнее деревни Давыдово, например, фашистская пехота гнала впереди себя толпу женщин и детей. Наши вынуждены были пропустить колонну: в перестрелке могли бы пострадать мирные жители. Но недалеко ушли гитлеровские захватчики. Кавалеристы в конном строю внезапно атаковали их и порубили клинками.

Пытаясь подбодрить своих отчаявшихся солдат, немецкие самолеты разбрасывали над районом окружения листовки: «Держитесь. Идет помощь».

Узнав об этой листовке, я поручил полковнику Каминскому проверить воздушной разведкой, какие силы и откуда идут на помощь окруженным. Но помощь так и не пришла.

Тогда гитлеровцы, сидевшие в мешке, решились на последнюю попытку прорваться. Они вновь собрали ударную группировку, и командир 134-й пехотной дивизии генерал Кохенхаузен повел ее на прорыв из совхоза Россошное в направлении на Кривец. Наши кавалеристы, вынужденные беречь каждый патрон, не дрогнули и стремительными контратаками рассеяли противника. Генерал Кохенхаузен был убит. Окруженных охватила паника. Они стали метаться от деревни к деревне, словно крысы в мышеловке…

Поняв, что последняя надежда на организованный прорыв рухнула, фашистское командование в своих листовках призвало своих окруженных солдат спасаться кто как может. Но спасение уже было невозможным.

Окруженные части в течение 15 декабря были рассечены на изолированные группы и в последующем уничтожены.

Утром 16 декабря генерал Ф. Я. Костенко, заслушав сообщения офицеров связи и мой краткий доклад о сложившейся обстановке, решительным движением свернул лежавшую на столе карту района окружения и заявил:

— Можно считать, что с елецкой группировкой противника покончено. Достаньте мне новую карту. А Руссиянову и Крюченкину передайте: пусть оставят часть сил для вылавливания мечущихся по дорогам групп противника, а главные силы выдвигают на запад. Направление дальнейшего наступления — согласно последнему приказу главкома…

На этом кончилась Елецкая наступательная операция. Войска 13-й армии и подвижной группы генерала Костенко, выйдя на рубеж Любовша, Понизовка, Дутое, Ливны, стали готовиться к новым боям, теперь уже на орловском направлении.

Всего 10 дней прошло с начала наступления войск правого крыла Юго-Западного фронта во взаимодействии с левофланговыми армиями Западного фронта, а как резко изменилась обстановка! Не успели фашисты оправиться от поражения под Ростовом-на-Дону и под Тихвином, как им пришлось пережить разгром под Москвой. Под нарастающими ударами советских войск гитлеровцы на всем огромном фронте от Калинина до Ливен быстро откатывались на запад. На стыке Западного и Юго-Западного фронтов была разгромлена одна из самых мощных группировок противника — танковая армия Гудериана.

В результате стремительного удара под Ельцом войска правого крыла Юго-Западного фронта освободили 8 тысяч квадратных километров советской земли, свыше 400 населенных пунктов, в том числе города Елец и Ефремов, захватили огромные трофеи. Фашисты потеряли 12 тысяч убитыми и ранеными. Все это вынудило гитлеровское верховное командование бросить для восстановления разрушенного фронта к западу от Ефремова и Ельца крупные резервы, хотя они очень нужны ему были под Москвой.

Начальник гитлеровского генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер в то время записал в своем дневнике, что обстановка в районе 2-й немецкой армии стала критической, а «командование войск на участке фронта между Тулой и Курском потерпело банкротство».

А ведь это было только начало зимнего наступления 1941/42 года на западном стратегическом направлении. Перед советскими войсками вставали новые задачи по разгрому основных сил фашистской армии. В решении этих задач войскам Калининского и Западного фронтов по-прежнему должны были содействовать войска правого крыла Юго-Западного фронта.

Я выехал в штаб 5-го кавалерийского корпуса для согласования плана дальнейших действий. Впечатляющая картина предстала перед взором: вся дорога была забита брошенными немецкими машинами, повозками, орудиями, танками. Повсюду грудами валялись винтовки, пулеметы, минометы, боеприпасы и запорошенные снегом трупы в серо-зеленых шинелях. На лицах мертвецов застыл ужас. Поняли ли эти немцы в свой последний час, в какую пропасть толкнули их фашистские заправилы? Многочисленные стаи ворон уже кружились над останками горе-завоевателей. И я невольно подумал: а ведь это ждет каждого, кто проник на нашу землю как убийца и грабитель. Гитлеровцы убедились в этом по дороге бегства от Ростова на Таганрог, в промерзших болотах Тихвина и в заснеженных полях Подмосковья — в великой битве, в которой и нам посчастливилось принять участие.

Победа под Москвой явилась решающим военно-политическим событием первого года Великой Отечественной войны. Трудно переоценить огромное значение ее последствий на последующий ход войны. Окончательно был похоронен гитлеровский план блицкрига, была развенчана фальшивая легенда о непобедимости гитлеровской армии. Народы мира впервые поверили в возможность обуздания агрессора.

Воины Юго-Западного фронта испытывали законную гордость, что и им посчастливилось принять непосредственное участие в великой битве под Москвой.

Навстречу новому, 1942 году мы шли с окончательно окрепшей верой в то, что участь немецко-фашистских захватчиков предрешена.

Вот и подошел к концу мой рассказ о том, как начиналась Великая Отечественная война. Я стремился не приукрашивать события. Правда, как бы горька она ни была, всегда дороже самой приятной лжи.

На примере боевых действий войск Юго-Западного направления я попытался показать, как труден был для Красной Армии боевой путь в первые месяцы войны. Не сразу овладела она боевым мастерством, не сразу ее командиры, особенно высшего звена, обрели ту полководческую зрелость, которая позже помогла им в полную силу продемонстрировать неоспоримые преимущества советской военной школы и советского военного искусства.

Советское верховное командование, опираясь на героизм войск, на единый порыв всего народа, серией оборонительных сражений и контрударов сорвало осуществление гитлеровского плана «молниеносной» войны. Заставляя фашистское командование тратить стратегические резервы и одновременно создавая в тылу свои стратегические резервы, советские руководители мужественно готовили поражение мощных армий агрессора. И в заключительной части книги я попытался показать, как успешно осуществляются замыслы первых крупных наступательных операций советских войск, положивших начало разгрому фашистских захватчиков.

Опыт истории свидетельствует, что путь к победе тернист и с честью преодолевают его лишь те, кого окрыляют чувство патриотизма и благородство цели. Глубокое сознание благородства цели, во имя которой сражались наши воины, помогло им под мудрым руководством Коммунистической партии устоять в неравной борьбе, а затем и добиться победы.

Насколько мне удалось показать суровое величие боевых будней первых месяцев войны, пусть читатель судит сам, но я, повторяю, старался нарисовать правдивую картину.

Перед взором читателя прошли не только прославленные советские военачальники, но и сотни малоизвестных героев первых сражений. Боевой путь некоторых из них прервался в начале войны, но большинству доведется прошагать через все ее жестокие испытания и отпраздновать великую победу над фашистскими захватчиками.

Я показал наших героев в те дни, когда они лишь получали свое боевое крещение, проходили первые классы суровой школы сражений. Безмерно рад, что оправдались и мои надежды, высказанные в первом издании этой книги: в недавно вышедшей новой книге моих воспоминаний «Так шли мы к победе» я рассказал и о тех месяцах и годах войны, когда победа стала постоянной спутницей воинов Красной Армии на их трудном боевом пути.

Оглавление

К ЧИТАТЕЛЮ

ОСОБЫЙ ВОЕННЫЙ ОКРУГ

  СНОВА В ВОЙСКА

  ЗАДАНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО

  В ШТАБЕ АРМИИ

  ГРАНИЦА РЯДОМ

  НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

  ВАЖНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

  ПЛАН ПРИКРЫТИЯ

  ПОСЛЕДНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

ПРИГРАНИЧНОЕ СРАЖЕНИЕ

  «КОВО-41» ВСТУПАЕТ В СИЛУ

  ДО ПОСЛЕДНЕГО ПАТРОНА

  ВЕРНОСТЬ ДОЛГУ

  ГОТОВИМ КОНТРУДАР

  СИЛ НЕ ХВАТАЕТ…

  ПОРА ПЕРЕХОДИТЬ К ОБОРОНЕ

  САМЫЕ ОТВАЖНЫЕ, САМЫЕ СТОЙКИЕ

  К СТАРЫМ УКРЕПРАЙОНАМ

ГЕРОИЧЕСКИЙ КИЕВ

  ВРАГ У ПОРОГА

  КИЕВЛЯНЕ СЧИТАЮТ СЕБЯ МОБИЛИЗОВАННЫМИ

  ОГНЕВОЙ ЩИТ ГОРОДА

  ПРОДОЛЖАЕМ АТАКИ

  ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТУРМ

  ОКУНИНОВСКАЯ НЕУДАЧА

  ГУДЕРИАН ПОВОРАЧИВАЕТ НА ЮГ

  БОРЬБА НА ФЛАНГАХ

  В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ

  ОНИ НЕ СЛОЖИЛИ ОРУЖИЯ

КРУШЕНИЕ МИФА

  ВОЗРОЖДЕННЫЙ ФРОНТ

  ОТХОД ОТХОДУ РОЗНЬ

  РАСЧЕТ И ЖЕЛЕЗНАЯ ВЫДЕРЖКА

  КЛЕЙСТУ ГРОЗИТ ЛОВУШКА

  ВОТ ОНО — СЧАСТЬЕ СОЛДАТА!

  НАЧАЛЬНИК НЕСУЩЕСТВУЮЩЕГО ШТАБА

  ДВИНУЛИСЬ!

  КЛЕЩИ СОМКНУЛИСЬ

  ВПЕРЕДИ — НОВЫЕ ПОБЕДЫ