«Цыплёнок и ястреб»

Р. Мейсон ЦЫПЛЁНОК И ЯСТРЕБ{1}

От автора

Это мой собственный рассказ о том, что я увидел во Вьетнаме, и как это повлияло на меня. Все события реальны; хронология и география настолько близки к настоящим, насколько я знаю. Имена персонажей и их мелкие черты изменены (если это не было бессмысленно делать), из уважения к их праву на личную тайну.

Я хотел бы извиниться перед «сапогами», если им не пришлось по душе это слово. Я не испытываю к ним ничего, кроме уважения, вспоминая о них и о тех условиях, в которых им пришлось служить.

Я надеюсь, что такая подборка моих воспоминаний заставит заговорить и других ветеранов. Я считаю, что о вьетнамской эпохе и о том, как она повлияла и на отдельных людей, и на общество в целом, невозможно знать слишком много.

Вместо того, чтобы остановиться на политических аспектах войны, я сосредоточился на том, чтобы рассказать о реальной жизни вертолетчика во Вьетнаме в 1965–66 годах. Я надеюсь, что события будут говорить сами за себя.

Также я хотел бы поблагодарить Мартина Круза Смита, Нокса Баргера, Джеральда Ховарда, Констанс Синкотти, Джека и Бетти Мейсон, Джеральда Таулера, Брюса и Сюзан Дойл и Джима и Эйлин Хелмс за их щедрую помощь и ободрение.

Я в особенном долгу перед своей женой Пэйшнс за ее постоянную поддержку в тяжелые времена — и в написании книги, и в той жизни, о которой эта книга рассказывает.

Пролог

Я пошел в армию в 1964 году, чтобы стать пилотом вертолета. Теоретически, я знал, что меня могут послать на войну, но по глупости считал, что такое может произойти только в случае национальной катастрофы.

Я ничего не знал ни о Вьетнаме, ни о его истории. Я не знал, что французы захватили Вьетнам после двадцати лет попыток, в 1887 году. Я не знал, что в ходе Второй мировой наша страна поддерживала Хо Ши Мина в его борьбе против японцев. Я не знал, что когда вьетнамцы считали, что уже разделались с колониализмом, британские войска, оккупировавшие страну, с согласия Америки преподнесли ее обратно Франции. Я не знал, что Хо Ши Мин вновь начал борьбу за изгнание французов, и борьба эта длилась с 1946 года до французского поражения при Дьен-Бьен-Фу, в 1954 году. Я не знал, что свободные выборы, назначенные Женевской конференцией в 1956 году были заблокированы, поскольку стало ясно, что Хо Ши Мин победит. Я не знал, что наше правительство поддерживало деспотичного и продажного лидера по имени Нго Динь Зьем, а потом принимало участие в его свержении и смерти в 1963.

Я не знал ничего из этого. Но те, кто решил начать войну, знали.

А я знал, что хочу летать. И больше всего на свете хочу водить вертолеты.

Часть 1 ДЕВСТВЕННИКИ

Глава 1 КРЫЛЬЯ

Экспериментальная дивизия, которой было поручено испытать концепцию [воздушного штурма] вызвала сильнейшее межведомственное противоречие за последние годы. Существуют определенные сомнения относительно того, как такие аэромобильные части покажут себя на настоящей войне.

«Ю. Эс. Ньюз энд Уорлд Рипорт», 20 апреля 1964 года.

Июнь 1964 — июль 1965

Ребенком я мечтал о левитации. В этих мечтах я мог взлететь с земли, только если никто не смотрел. Мой дар покинул бы меня, стоило лишь кому-то взглянуть.

Я был мальчиком с фермы. Мой отец работал на своей собственной и на других фермах, и на рынке в Пенсильвании, в Нью-Джерси и Западной Вирджинии. Когда мне было девять лет, он начал работать на большой птицеферме к западу от Делрэй-Бич, во Флориде. Здесь, в перерывах между работой по дому, я мечтал о полетах — до такой степени, что действительно строил высокие башни, чтобы оторваться от земли.

К тому времени, как я пошел в среднюю школу, мой отец переключился с сельского хозяйства на торговлю недвижимостью и мы переехали в город. Когда я учился в предпоследнем классе, мой друг, неопытный пилот, обучил меня основам управления легким самолетом. Самолет стал большим шагом вперед по сравнению с механизмами, о которых я мечтал: у него всегда получалось взлететь. Ко времени моего выпуска у меня уже была лицензия пилота-любителя.

В 1962 году, после того, как я кое-как проучился два года во Флоридском университете, я отчислился и отправился путешествовать по стране.

Годом позже, в Филадельфии, со мной случились две очень важные вещи. Во-первых, я встретил Пэйшнс, мою будущую жену.[1] И во-вторых, я пошел в армию, как летчик-кандидат.

Когда в июне 1964 года я приехал в Главную вертолетную школу Армии США, в Форт-Уолтерсе, в Техасе, то считал, что осуществил мою самую заветную мечту. Я провел машину через главные ворота. Вертолеты летали над холмами неподалеку, вертолеты проносились над головой, везде были вертолеты. Мой попутчик, Рэй Уорд высунулся из кабины и заухмылялся. Он тоже пошел в армию, чтобы стать вертолетчиком.

Мы подъехали к группе бетонных зданий, похожих на общежитие. Там был знак, который гласил: «УОРРЕНТ-КАНДИДАТАМ ДОКЛАДЫВАТЬ ЗДЕСЬ». Впечатляло. Мы уже прошли курс начальной подготовки в Форт-Дикс и плюс месяц дальнейшей подготовки в Форт-Полк и считали, что все армейские постройки — это что-то в духе Второй мировой: старинные, деревянные, зеленого цвета. Я остановил машину.

— Ух ты, здорово, — улыбался Рэй. — Спроси этого парня, куда нам багаж забросить.

Парень, о котором он говорил, молча направлялся к нам. Это был сержант, в белом шлеме и ярких нарукавных повязках. Но мы уже не были новобранцами и бояться нам было нечего.

— Скажите, сержант, — обратился я к нему приветливым тоном, — а куда бы нам багаж забросить?

— Багаж? — он дернулся от гражданского слова. И я и Рэй были в штатском.

— Ну да. Нам надо доложиться до пяти, и надо где-то в форму переодеться.

— Вы кандидаты? — он спросил это негромким, мягким тоном, с тем плохо скрытым презрением, которое я так часто видел в ходе начальной подготовки.

— Ага, — кивнул я, подтянувшись.

— Так хули вы тут раскатываете в гражданском?! Вы что, туристы?

— Никак не…

— Машину поставили на ту стоянку! Живо! Сами с багажом сюда! Бегом! Пшли!

— Есть, сержант, — ответил я автоматически. Я сдал назад, а сержант глядел на нас бешеным взглядом, стиснув кулаки на бедрах.

— Развернись, — сказал Рэй.

— Некогда. — Я провел машину задним ходом всю дорогу до стоянки.

— Ох, блин, — сказал Рэй. — Похоже, это будет не пикник.

Никто из нас не подозревал, что в армии учат водить вертолеты точно таким же манером, как ходить строем и стрелять. Но так оно и было. 120 кандидатов нашего класса назывались «уоррент-кандидаты». Уоррент-офицер специализируется в какой-то особенной профессии. Среди многих других бывают уорренты-электронщики, уорренты-снабженцы и уорренты-пилоты. Звания уоррентов — первый уоррент-офицер, второй чиф-уоррент, третий чиф-уоррент и четвертый чиф-уоррент соответствуют второму лейтенанту, первому лейтенанту, капитану и майору, причем уоррент-офицеры получают те же привилегии и почти ту же зарплату, что и настоящие офицеры.

Когда я впервые услышал о программе подготовки авиаторов-уоррентов, я был гражданским и меня мало волновало, что означает звание. Все, что я знал — они летали. Обучение летному делу занимало девять месяцев. Оно начиналось с месяца предполетной подготовки и четырех месяцев начальной летной в Форт-Уолтерс, за которыми следовали еще четыре месяца дальнейшей летной подготовки в Форт-Ракер, в штате Алабама. Предполетное обучение — это был период непрерывных унижений, его целью было отсеять тех, кто лишен задатков лидера. Если вы выдерживали такой прием, вас действительно начинали учить летать. А потом пытались вышвырнуть за ошибки или за медленное освоение летного дела, и это не считая обычной ругани, сопровождавшей всю программу подготовки уоррент-офицера. Предполетники передвигались только бегом, в столовой сидели на краешках стульев, драили полы до блеска и обязаны были по-уставному вешать одежду в своих шкафах. Нам позволяли покинуть базу только на два часа, в воскресенье, чтобы сходить в церковь. В общем, тот же бред, что и в ходе начальной подготовки, только еще хуже.

Сержанты назначали нас на разные должности в курсантской роте: командиры отделений, командиры взводов, первый сержант, взводные сержанты и так далее. Один из нас должен был стать командиром курсантской роты. Мы должны были занимать эти посты в течение недели, а инструкторы пытались довести нас до безумия и оценивали наши реакции. К несчастью, я оказался первым командиром курсантской роты.

Среди нас были и старослужащие, которые пошли учиться летать. Остальные, как я и Рэй, так и пришли прямо с гражданки. И если по-честному, то Богу следовало поставить командиром роты парня поопытней. Но Бог, в лице сержанта Уэйна Мэлоуна, редко когда поступал по-честному. Моей первой официальной задачей, как командира роты, было провести роту в столовую, за четыре дома отсюда. Дело нехитрое. Смирно. Налево. Шагом марш. Стой. Пищу принять. Но сержант Мэлоун, его приятели и начальник класса создали препятствие. Они стояли прямо передо мной и орали на меня, а я пытался построить роту по стойке «смирно».

— Ну так что, кандидат? Идете в столовую, или нет? — рявкнул начальник класса, нос которого почти касался моего.

— Так точно, сэр. Если вы дадите дорогу, я…

— Что? — он ушам не поверил. — Дать тебе дорогу!

И к моему оппоненту тут же присоединились остальные:

— Кандидат, ты как со старшими разговариваешь?

— А ну быстро отвел эту ораву в столовую, пока не закрылась!

— Есть, сэр! — я едва слышал собственный голос. — Рота, смирно! — крикнул я, но из-за воплей сержантов и начальников никто не слышал моего голоса.

— Они тебя не слышат! — заорал начальник, дыша мне в лицо. Я попробовал еще раз. Опять никто не слышит. Я поднял руку вверх и опустил ее. Командир взвода крикнул:

— Смирно!

Сигналы жестами? Как только мои одноклассники стали по стойке смирно, несколько офицеров бросились к строю с криками:

— Кандидат, ты слышал команду «смирно»? А почему тогда встал «смирно»? А нет сигнала жестом для команды «смирно»! — и так далее. Постепенно они дали мне командовать, потому что столовая закрылась бы. Потом — бегом марш до столовой и подтягивания и отжимания снаружи. Внутри мы расселись на краешки стульев и ели вилками, поднимая их из тарелок вертикально и поднося ко рту под уставным углом. Подобные вещи — обычное дело для всех кандидатских школ, но какое отношение это имеет к полетам? Ответ в том, что в армии каждый в первую очередь военный, и лишь во вторую специалист. Нам должны были выдаться долгие девять месяцев. В первую неделю я должен был вовремя отводить нас в классы, следить, чтобы комнаты были в идеальном состоянии и Боже упаси, чтобы у кого-то оказалась ненадраенная пряжка ремня. Я ни разу не сломался и не заплакал, как некоторые, когда меня донимали, но все же мои реакции были неудовлетворительными. Я отвечал на вопли моих мучителей своими собственными воплями. Сопротивление, плюс очевидная неопытность дали в итоге плохие оценки. Когда я стоял в строю, сержант Мэлоун, в кабинете которого висела табличка Woccus Eliminatus, частенько шипел мне в ухо: «Тебе не добраться до выпуска, кандидат». И когда четыре недели предполетной подготовки истекли, Мэлоун и в самом деле поместил мою фамилию в список из двадцати восьми кандидатов, предназначенных на отчисление.

Я помню, как мне было погано, когда я сидел в темном коридоре вечером, прежде чем предстать перед комиссией. Я провалился еще до того, как получил шанс хотя бы посидеть в кабине вертолета. Если меня вышвырнут, я буду должен прослужить оставшиеся три года, как пехотинец, и это унижение было нестерпимо. Рэй Уорд и я прошли через начальную подготовку, потом через дальнейшую и попали в летную школу, и я провалился в первый же месяц. Прежде, чем появился список, Рэй подбадривал меня и говорил, что на самом деле у меня все отлично получалось, и никто не собирается меня отчислять. А я припомнил, как Мэлоун нашептывал угрозы. Кроме того, офицер-инструктор объявил, что исходя из его анализа моего почерка, я определенно не гожусь в летчики. Я знал, что буду в этом списке. И я там был. Мы с Пэйшнс решили, что она и Джек, наш сын, которому был месяц, будут жить с моими родителями во Флориде, пока я не закончу предполетную подготовку. А потом они отправятся в Техас и поселятся недалеко от базы. Я почти собрался позвонить ей и сказать, что я все слил. Не смог. Я решил дождаться комиссии.

На следующий день комиссия вызывала двадцать восемь обреченных кандидатов по одному. Мое имя было названо после обеда и к этому времени я окончательно оцепенел. Я помню, как зашел в кабинет, где заседала комиссия, горя от страха и напряжения. Я сел на краешек стула в центре кабинета. Майор смотрел несколько мгновений на меня, а потом на рапорт, лежащий перед ним. Семь остальных членов комиссии пристально меня разглядывали. Майор заговорил, и пальцы стенографиста задвигались.

— Здесь говорится, что вы не проявили ни малейшего признака энтузиазма в обучении навыкам командира. Ваши инструктора утверждают, что вы не проявили заинтересованности в деятельном исполнении обязанностей командира курсантской роты.

И тогда заговорил я. Не помню точно, что я сказал, но я говорил в спокойном и убедительном тоне, совсем не так, как действительно себя чувствовал. Я сказал им, что только что прошел начальную подготовку и не имел опыта. Я очень серьезно относился к тому, чтобы закончить школу, просто, возможно, и не показывал этого. Я летал с семнадцати лет. «Я хочу быть вертолетчиком. Я учился этому, и думаю, что оценки предполетной подготовки доказывают это. Когда я буду возить солдат, я надеюсь стать одним из лучших вертолетчиков, которые только заканчивали школу. Вы не дадите мне шанс?». Я говорил пять минут. Стенограф кивнул в знак того, что слова записаны. Майор сделал пометку в моем деле.

— Подождите в ротной казарме, пока мы вас не вызовем.

Я ждал с собранными вещами и видел, как мои одноклассники избегают и меня, и других изгоев. Когда посыльный из кабинета произнес мое имя, я чуть не выпрыгнул из собственной шкуры. Я ворвался в штаб курсантской роты и крикнул:

— Кандидат Мейсон по вашему приказанию прибыл, сержант!

Мэлоун глянул на мои ноги и рявкнул:

— Не попал на белую линию, кандидат! Выйти и зайти снова!

Я повернулся кругом, вышел и попытался встать на белой линии перед столом Мэлоуна, прикасаясь к ней лишь носками ботинок, не глядя вниз. После еще двух попыток мне это удалось. Мэлоун вразвалку подошел ко мне сбоку. Мои глаза сверлили стену.

Мэлоун заговорил мне в ухо:

— Мне больно говорить, кандидат, но комиссия по отчислению, в своей безграничной мудрости, решила восстановить твою жопу в списках.

Я обернулся, улыбаясь этим новостям.

— Равнение на середину, кандидат! — моя голова резко повернулась обратно. — Да-да, они решили тебя оставить, вопреки моим яростным возражениям, должен тебе сказать. А потому тащи свою везучую жопу вон отсюда. В казарму, к твоим приятелям. Пшел!

Я повернулся и выбежал, смеясь всю дорогу до казармы. Я позвонил Пэйшнс и сказал, чтобы она приехала.

На следующее утро меня вновь вызвали в кабинет. Решение комиссии восстановить меня в списках нарушило график работы инструкторов с курсантами. Мэлоун ухмылялся:

— А потому, кандидат Мейсон, тебе придется еще раз пройти предполетный курс, с другим классом. Может, хоть на этот раз тебя вышвырнут.

Второй раз оказался куда легче первого. Я уже прошел все обучение, а потому получал потрясающие оценки на каждой контрольной. Я научился играть в командирские игры с невероятным рвением. Я стал почти идеальным кандидатом, но Мэлоун сказал: «У тебя хватало для этого практики, кандидат Мейсон».

Через два месяца после того, как я въехал на базу через главные ворота, я добрался до очереди на полет. Нам выдали летные костюмы, летные шлемы, летные перчатки, солнцезащитные очки, планшеты, штурманские линейки и новые учебники. Нам сказали, чтобы мы носили наши шапки задом наперед, как положено кандидатам, еще не совершившим самостоятельный вылет. Мы все еще передвигались только бегом, но нас отвозили к вертолетной стоянке. Мы начали заниматься тем, для чего и была нужна эта школа.

Мы зашли в невысокое здание рядом с главным вертолетодромом и расселись за серыми столами, по четыре кандидата за каждым. Руководитель полетов коротко поговорил с нами, а потом в комнату зашли пилоты-инструктора. Инструктора считались среди нас мифическими существами; мы относились к ним с величайшим почтением. Они были штатскими. Мы слышали сотни историй об их методах обучения, бешеном темпераменте и о том, как они любят отделываться от курсантов просто чтобы сократить себе работу. Они прошли через дверь, облаченные в такие же серые комбинезоны, как и мы, нечто вроде одежды механика с молнией от горла до паха и дюжиной карманов, рассыпанных по всему комбинезону. Из каждого кармана что-нибудь торчало. Мы знали по их небрежности в одежде, какими привилегиями они пользуются. Инструктор, подошедший к нашему столу, должен был взять нас четверых на ознакомительный полет, единственную «бесплатную поездку» за все время курса. Мы готовились к этому дню, изучая управление вертолетом и простые маневры. Многим из нас казалось, что мы сможем летать через час, или около того. Я провел много вечеров в своей комнате, запоминая органы управления, как они работают и как мне придется двигать руками и ногами. Голос инструктора по аэродинамике почти зазвучал в моей голове:

— Названия органов управления в вертолете говорят о том, какой эффект они оказывают на вращающиеся лопасти и рулевой винт. Диск, образованный лопастями — это и есть то, что летает по-настоящему. Фюзеляж просто таскается за ним, подвешенный за втулку винта.

Сидя в кресле, я ярко представил себе, как над моей головой вращается диск. А потом начал вспоминать об управлении.

— Ручка шаг-газа находится слева от кресла пилота. Когда вы поднимаете ее вверх, шаг всех лопастей несущего винта увеличивается одновременно, и это заставляет диск, и вертолет подниматься. Опуская ручку, вы уменьшаете шаг, и диск снижается. С этим движением надо координировать вращение ручки коррекции газа. Вы добавляете газ, прибавляя шаг и убираете его, когда шаг снижается

Я поднял и опустил мою левую руку, вращая при этом полусжатую ладонь.

— Ручка циклического шага поднимается из пола кабины, прямо между ног пилота. Перемещение ручки циклического шага в любом направлении заставляет лопасти с одной стороны диска увеличивать шаг и подниматься выше, а с другой — снижать шаг и опускаться. Такое циклическое изменение шага заставляет наклоняться диск винта и двигаться в том же направлении, в которое вы отклонили ручку.

Теперь, в дополнение к моей левой руке, которой я двигал вверх-вниз, вращая ладонь, моя правая рука двигалась небольшими кругами над коленями. Мысленно я уже летел.

— Сила, вращающая несущий винт по часовой стрелке, если смотреть из кабины, одновременно пытается вращать фюзеляж в противоположном направлении. Этот эффект называется «реактивный момент». Он управляется при помощи рулевого винта, того винта, который находится на концевой балке. Когда он вращается, то толкает хвост, противодействуя реактивному моменту. Сила, с которой он давит, а значит, и направление, в котором поворачивается нос, определяется нажатием педалей. Нажатие на левую педаль увеличивает шаг рулевого винта и хвост толкается вправо, против реактивного момента, а нос идет влево. Правая педаль уменьшает шаг и позволяет реактивному моменту занести нос вправо. Поскольку все эти повороты требуют большего и меньшего газа, вам придется подстраивать под них обороты двигателя и несущего винта. Понятно?[2]

Я решил, что да. Левая рука двигалась вверх-вниз, одновременно я вращал ладонью, управляя воображаемым шагом винта и газом; правая совершала небольшие круги, вроде как управляя циклическим шагом, мои ноги управляли рулевым винтом, смещаясь вперед-назад. Постепенно я научился делать все эти движения одновременно. Такие упражнения и тот факт, что у меня уже была лицензия пилота самолета, возбудили мою фантазию: мне казалось, что я смогу водить вертолет с первой попытки.

— Ладно. Вон то дерево видишь? — голос инструктора зашипел в моих наушниках, как сыплющийся гравий. Я, наконец-то, получил свой шанс. Инструктор держал H-23 «Хиллер» в висении над полем площадью акров в десять.

— Так точно, сэр, — ответил я, нажав кнопку переговорного устройства на ручке управления.

— В общем, я держу остальное управление, а ты пытаешься всего лишь направить птичку на это дерево. — Он указал на дерево подбородком. Я кивнул. — Понял?

— Так точно, сэр.

Я был ошеломлен грохотом, качкой и вибрацией Н-23. Лопасти бешено крутились над моей головой, те части, которые в классах мы учили по картинкам, вращались и дрожали в воющем реве двигателя за моей спиной. И каждая из деталей хотела полететь по-своему, но каким-то образом инструктор удерживал их вместе, уравновешивая их стремления в трех футах над травой. Мы парили, мягко поднимаясь и опускаясь на волнах невидимого моря.

— Ладно, отдаю, — сказал инструктор. Я нажал сначала одну, а потом другую непривычно мягкую педаль, пытаясь повернуть машину, в то время, как инструктор держал ручку управления и шаг-газ. Всего-то — направить вертолет носом на дерево. Дерево резко метнулось сначала в одну сторону, потом в другую.

— Видишь дерево, о котором я говорю?

— Так точно, сэр.

— Ну так направь нас туда и держи, если ты не против. — Инструктор, как и все инструктора за работой, был гражданским, когда-то служившим в армии. И то, что он теперь штатский, ничуть не повлияло на его циничный стиль преподавания. Я сосредоточился, как мог. Что вообще со мной творится? Я уже умею водить самолет. Я тщательно изучал теорию управления вертолетом. Я знаю, что делают органы управления. Так почему же я не могу удержать перед нами это чертово дерево? Мотаясь туда-сюда по уменьшающимся кривым и постепенно привыкнув к рыхлому сопротивлению педалей, я все же сумел направиться на дерево и, по большей части держать его перед нами, с точностью плюс-минус градусов двадцать.

— Неплохо.

— Спасибо, сэр.

— С педалями ты, значит, управился. Может, нам стоит показать тебе, как работает шаг-газ.

— Ясно, сэр.

— Сейчас я опять возьму все управление, — инструктор поставил ноги обратно на педали; дерево тут же рывком оказалось строго напротив нас и замерло неподвижно, — а потом дам попытать счастья с шаг-газом. Только с шаг-газом. Попробуешь держать нас на этой же высоте над землей. Годится?

— Так точно, сэр.

— Отдаю, — это слово всегда произносится, прежде чем передать управление.

— Взял, — и стоило мне взяться за шаг-газ, как вертолет, тот же самый вертолет, который так ровно сидел в воздухе в трех футах, подскочил вверх до пяти. Словно сам себя подбросил. Я дал вниз слишком резко — в нас врезались ремни. Я запаниковал и опять дал слишком резко, вверх. Мы скакнули обратно, футов на шесть-семь.

— Три фута меня бы вполне устроили.

— Есть, сэр, — я пытался зависнуть на постоянной высоте, а с меня лился пот. Нельзя было просто поставить ручку в какое-то положение и бросить ее, надо было вносить постоянные изменения. После нескольких минут скачков я сумел удерживать машину примерно на той высоте, на которой и хотел инструктор.

— Очень даже ничего. Парень, ты прирожденный вертолетчик.

— Спасибо, сэр.

— Взял. — Инструктор взял ручку шаг-газа. — И еще одна мелочь. Когда ты поднимаешь шаг-газ, то это требует большей мощности, крутящий момент увеличивается, а значит, ты должен немножко дать левую ногу, чтобы это парировать. А если уменьшаешь шаг, то немножко даешь правую.

— Ясно, сэр.

— Теперь попробуем с ручкой управления. Сильно ты ее не двигаешь, видишь?

Я посмотрел на руку инструктора, державшую ручку. Двигалась она более чем. Верхушка ручки дрожала в какой-то лихорадочной гармонии со всей трясущейся машиной.

— Я бы сказал, что она здорово движется, сэр.

— Я не сказал, что она не движется. Я сказал, что сильно ты ее не двигаешь. В этом разница. H-23 знаменит тем, что ручку нужно постоянно двигать. Это из-за всей этой несбалансированной хрени, которая наверху крутится. Попробуй. Отдаю.

— Взял, — я схватил ручку так, что побелели костяшки пальцев. Я ощутил сразу несколько сильных вибраций, бьющих в разных направлениях. Инструктор держал все остальное управление. Несколько секунд H-23 висел неподвижно, а потом начал дрейфовать влево. Я потянул тугую ручку вправо, чтобы парировать. Ничего не произошло. Нас все еще тащило влево. Я сильнее отклонил ручку вправо. Вертолет остановился, но вместо того, чтобы висеть устойчиво, наклонился вправо и полетел туда. Было такое чувство, что напрямую машиной управлять невозможно. Я быстро толкнул ручку влево, но машина все еще летела вправо. У вертолета явно был характер, и очень упрямый характер. Ой-ой-ой, машина озверела, подумал я. Ой-ой-ой, черт возьми. Я надавил сильнее и вертолет опять остановился, вроде бы став управляемым, а потом его понесло в другую сторону.

— Мне больше по душе, если бы ты держал вертолет над каким-нибудь одним местом, которое мы оба знаем. Если ты не против.

— Так точно, сэр.

После серии неуверенных шатаний в разные стороны я все же почувствовал задержку в управлении. Минут через пять, вспотев, я все же смог держаться в квадрате десять на десять футов.

— Ну что, ас? Получилось.

— Спасибо, сэр.

— С циклическим шагом ты разобрался. Дальше попробуем все разом. Как, парень? Готов?

— Так точно, сэр.

— Ладно, отдаю.

— Взял.

Ручка управления дергала мою руку, шаг-газ толкался, педали били по ногам, но на какое-то мгновение у меня все было под контролем. Я висел в трех футах над землей, на настоящем вертолете. Мое потное лицо начало расплываться в улыбке. Оп — и иллюзия резко кончилась. Пока я пытался держаться на одном месте, работая ручкой, мы начали подниматься. Я опустил шаг-газ, и заметил, что нас понесло назад, и быстро. Толкнул ручку вперед и увидел, что мы успели развернуться на девяносто градусов от начального положения. Я исправил это педалями. Каждый орган управления воевал со мной независимо от других. Я забыл, что надо дать левую ногу, подняв шаг-газ. Я забыл о задержке в циклическом шаге. Мы кружились, нас беспорядочно болтало в разные стороны, кренило, все это происходило на разной высоте. Под контролем явно надо было держать слишком много вещей. Инструктор, человек действительно отважный, позволял ревущему, крутящемуся вертолету выделывать коленца над всем полем, а я толкал педали, качал шаг-газ, дергал ручку управления, и все без толку. Чувство был такое, что в руках у меня оборванные вожжи, а лошади понесли и мчатся к пропасти. Я не мог удерживать машину ни в одном месте, какое бы ни выбрал.

— Взял, — и инструктор взял управление. Обороты двигателя и винта вернулись на зеленые сектора, мы опустились с пятнадцати футов до трех, развернулись от солнца к дереву и подлетели к тому месту, с которого все и началось. Я чувствовал, что проиграл полностью.

— Ну что, ас? Мне сказали, что с тобой все нормально. Оказывается, не врали.

— В смысле, сэр?

— Ты прирожденный вертолетчик.

— Прирожденный? Сэр, да меня же по всему полю мотало.

— Тут особо не волнуйся. Мы каждый раз будем брать поле поменьше.

Наше настоящее обучение с постоянными инструкторами началось на следующий день на учебном поле, одном из многих, разбросанных по прериям Техаса. На учебных полях каждый вылет проходил на своей личной территории; таким образом начинающие и опытные курсанты были отделены друг от друга. Первой сложной задачей был самостоятельный вылет. До этого момента инструкторы сосредотачивались на основных маневрах — висения, взлеты, посадки и учебные вынужденные посадки, которые называются «авторотация».

В армии нас учили летать так, как будто двигатель может отказать в любое мгновение. В ходе тренировок, висите вы, взлетаете, садитесь или просто летите по маршруту, инструктор мог «обрезать» газ, чтобы посмотреть, как вы отреагируете. Когда он решал, что вы выживете при настоящем отказе, то давал допуск к самостоятельному вылету.

Мой инструктор, Том Андерсон, «обрезал», когда мы тащились боком, или влетали в чей-то вихрь от винта, или «всплывали» слишком высоко при висении. Он хотел посмотреть, что мы будем делать, когда что-то еще пошло не так. К этому нельзя было подготовиться заранее. Мы научились действовать при отказе автоматически.

Есть два способа авторотации. В висении, при отказе двигателя, вы держите шаг-газ там, где он и был, пока полозья не окажутся в шести дюймах над землей, а потом вы поднимаете его, чтобы посадка получилась мягкой. В горизонтальном полете вы тут же опускаете шаг-газ вниз до упора, чтобы шаг винта стал нейтральным. Когда такое происходит, винт продолжает вращаться, создавая подъемную силу, а вертолет снижается. Если держать шаг в нормальном положении, то лопасти начнут замедляться и остановятся. Они остаются жесткими только за счет центробежной силы, а потому остановившиеся лопасти просто сложатся и вертолет рухнет вниз, как наковальня обтекаемой формы. Не сбросить шаг — это смертельно. Авторотации проходят быстро. «Хиллер» в авторотации снижается со скоростью 1700 футов в минуту. На высоте в 500 футов при отказе двигателя у нас было двадцать секунд на то, чтобы сбросить шаг, выбрать площадку и сесть. В этом коротком планировании нужно было подлететь к любому открытому месту на поле. Примерно в пятидесяти футах над землей вы берете ручку управления на себя, выравнивая машину и пытаясь замедлить ее от скорости в 45 узлов до нуля. Подняв нос, вы выжидаете, когда рулевой винт приблизится к земле, немножко добавляете шаг и выравниваетесь. Остаток шага остается на то, чтобы сделать посадку мягкой. Это в теории.

В первые разы я слишком сильно бился о землю, поднимал шаг слишком рано или садился косо. Немного попрактиковавшись над стоянкой и по трассе, мы должны были подлететь к взлетной отметке в конце одной из трасс. Там мне надо было зависнуть, переговорить с вышкой и быть готовым в любой момент перейти в авторотацию с висения.

— Ноль-семь-девять, трасса три, к взлету готов, — сказав это, я должен был развернуться на девяносто градусов, дождаться разрешения и взлететь.

Чтобы взлететь с висения, вы слегка отдаете ручку управления от себя и добавляете мощности, потянув шаг-газ, одновременно соответствующим образом повернув ручку коррекции газа, чтобы обороты остались прежними. Вертолет начнет разгоняться над землей практически на высоте висения, пока не начнется эффект косой обдувки винта. Это означает, что на определенной скорости — для H-23 «Хиллер» она составляет примерно 20 миль в час — винт начинает работать в невозмущенном воздухе и неожиданно становится более эффективным. В этот момент вы чувствуете, как машина резко переходит в набор. (Таким образом можно поднять в воздух перегруженный вертолет — даже если он не может зависнуть, то в состоянии взлететь, если взлетать с разбега). С этого момента вы пытаетесь выдерживать постоянную скорость и набор, пока не достигнете высоты, на которой повернете на маршрут. Поскольку на поле шесть трасс, держаться на маршруте было очень важно. У курсантов столкновения в воздухе случались нередко.

Взлетев, после каждого разворота на «коробочке», мы могли встретиться с авторотацией. После нескольких кругов и отработки взлетов и посадок, инструктор обычно уводил нас на местность и заставлял работать над полетом по маршруту и авторотациями. Каждый день мы проводили час в кабине и три-четыре часа на наблюдательном пункте, следя за полетами наших одноклассников. Мы изучали учебные планы по освоению маневров. Мы сидели в классах, штудируя аэродинамику, метеорологию и техобслуживание. Мы жили полетами. И с нетерпением ждали, когда кто-нибудь из нас сделает самостоятельный вылет.

Через две недели одному это удалось. Мы, по традиции, бросили его в пруд. И теперь он мог носить свою шапку козырьком вперед. К концу третьей недели в этот пруд побросали почти половину из нас, эта половина тоже смогла носить шапки козырьком вперед и я был в ее числе. В конце четвертой недели тех, кто так и не вылетел самостоятельно, отстранили от дальнейшего обучения.

Следующей задачей было освоить главные маневры достаточно хорошо, чтобы пройти экзаменационный вылет. Теперь каждый день мы летали больше. Час я летал вдвоем с Андерсоном. Кроме того, он назначал нам еще полтора самостоятельных часа, в ходе которых мы должны были устранить ошибки, на которые он нам указал. Когда мы вновь отправлялись в полет с инструктором, то должны были действовать лучше. Если инструктор доволен, это значит, что вы станете пилотом и уоррент-офицером, а не рядовым-пехотинцем. Правильно маневрировать в воздухе и беспокоиться на земле о том, хорошо ли получилось — только этим мы и занимались.

Инструкторы считали, что ошибка курсанта — это умышленное покушение на их жизнь и действовали соответственно. (Когда я сам стал инструктором в той же школе, то прекрасно их понял). Выражать свое неудовольствие инструкторы могли по-разному. По большей части, они начали орать по переговорному устройству, если видели, что курсант повторяет ошибку. Минимум один из них бил своих учеников ручкой по ногам. Все ставили плохие оценки, чтобы подчеркнуть скверную успеваемость. Любимым же приемом Тома Андерсона была демонстрация страшного разочарования.

За неделю до главного экзамена, когда я вел вертолет к полю, Андерсон «обрезал». Я немедленно сбросил шаг, развернулся против ветра (все, что летает, садится против ветра, это снижает посадочную скорость) и пошел вниз на авторотации, как автомат. Я очень гордился тем, что быстро сбросил шаг и собирался прямо так и сесть, против ветра. Но Андерсон выбрал место, где разворот против ветра был, к тому же, и разворотом в сторону здоровенной линии электропередач. А я, будучи тупым кандидатом, сосредоточился на том, чтобы выполнить маневр «по списку». Краем глаза я заметил, как Андерсон сокрушенно качает головой. Моя гордость и чувство уверенности в себе мигом сменились диким ужасом. Я резко отвернул от линии, но теперь был уже слишком низко и шел на ряд деревьев. Андерсон продолжал горестно качать головой.

— Взял, — сказал Андерсон. Его безнадежный тон дополнил фразу безо всяких слов. «Взял, придурок». Я кивнул в знак согласия. Как я только не разглядел эти провода? Андерсон перевел вертолет в нормальный полет, вернул газ и плавно повел нас от деревьев. Вид у него был такой, будто он кого-то хоронил.

— Боб, если ты влетишь в провода, ты убьешься, — и в этот момент я бы лучше убился, чем глядел на его разочарование. На высоте он вернул мне управление:

— Полетели к полю. Может, ты хоть сядешь так, что нас не покалечишь, — и он вздохнул.

Я с готовностью кивнул. Я определенно хотел довести нас до дома без приключений.

— Взял, — сказал я.

Андерсон кивнул и откинулся на спинку, скрестив руки на груди. Когда я развернулся в сторону поля, он опять «обрезал», в том же месте, рядом с той же линией. Но на этот раз я сначала выбрал ровное место и уже потом развернулся, чтобы зайти на него против ветра. Андерсон сидел и ничего не делал. Когда мы были за пятьдесят футов от места, которое я выбрал и он не взял управление, я понял, что он хочет, чтобы я прошел до конца. Я ударился о землю и проскользил двадцать футов до мелкой канавы, которую не заметил.

— Ну вот, уже лучше, — сказал он, улыбаясь.

И с этого момента я знал, что сдам экзамен.

После экзамена мы сосредоточились на сложных маневрах: взлеты и посадки на ограниченных пространствах и вершинах, навигация, ночные полеты, ночные авторотации. Андерсон очень осторожно показал нам процедуру входа и выхода на ограниченные площадки. Идея была в том, чтобы минимизировать ущерб. Курсант, вертолет которого пошатывается в ограниченном пространстве — это почти готовая катастрофа. Вы делаете круги вокруг площадки, которую выбрали, пока не определитесь с лучшим вариантом захода: над самыми низкими преградами, против ветра. Потом выбираете нужную точку и садитесь. На земле вы блокируете шаг-газ в нижней позиции и выходите из вертолета, не заглушая двигатель. Потом кладете на землю под кабиной камень или палку, так, чтобы было видно изнутри. Потом идете к подветренной стороне площадки, отмерив дистанцию, равную длине вертолета, плюс еще пять шагов для запаса от ближайшей преграды и ставите еще одну отметку. Потом, сделав еще один промер шагами, решаете, сможете ли развернуться в висении над первой отметкой так, чтобы не задеть деревья с наветренной стороны. Если сможете, то оценка местности закончена и вы возвращаетесь в машину. Если развернуться нельзя и вам придется лететь хвостом вперед от наветренной до подветренной отметки, вам нужно поставить серию отметок между этими двумя точками, чтобы они направляли вас в таком полете.

Все площадки были разными. Некоторые требовали кучи промеров и отметок. Другие же были настолько крупными и открытыми, что возня с отметками казалась бессмысленной. Спустя несколько месяцев, во Вьетнаме я заметил, что непроизвольно анализирую каждую площадку перед посадкой. Рефлексы срабатывали.

Иногда, чтобы сберечь время, Андерсон брал с собой двух курсантов. Однажды мы сели на очень маленькой, стесненной площадке, которая была помечена покрышкой, выкрашенной красным — это означало, что садиться здесь разрешено только инструкторам. Когда мы висели у переднего края площадки, рулевой винт был всего в нескольких футах от преграды. Андерсон чуть подвинулся назад и попытался взлететь. Против нас было несколько факторов. Во-первых, было очень жарко, плотность воздуха была снижена и он давал меньшую подъемную силу. (Плотность зависит от высоты, температуры и влажности. Горячий и влажный воздух снижает плотность; холодный, сухой — повышает). Во-вторых, для такой плотности машина была перегружена. (Абсолютно нормальное состояние для Вьетнама). Андерсон попытался перескочить через деревья впереди нас и был вынужден прервать взлет, скользнув назад, к площадке. Подняться вертолет не мог. Я предложил выйти и дойти пешком до ближайшего поля.

— Не нужно, — сказал Андерсон.

Он перешел из висения в полет по крошечному кругу над площадкой, едва не задевая деревья лопастями. Я и мой одноклассник решили, что он свихнулся. Но после двух резких разворотов я понял, что он хочет сделать. Он разгонялся до скорости косой обдувки. Когда это удалось, Андерсон нацелился на промежуток между двумя деревьями и прошел. Получилось. Этот взлет я никогда не забуду. Выход есть всегда. Через несколько дней мои пять месяцев в Форт-Уолтерсе завершились часовым, выматывающим экзаменационным полетом, в ходе которого я показывал армейскому инспектору, чему научился. Наш класс должен был продолжить обучение в Форт-Ракер.

Мы прибыли из Уолтерса, имея за плечами 85 часов налета. Мы записали еще 88, отлетав их на H-19 «Сикорский», научившись садиться на ограниченные площадки без отметок, приземляться на вершины и сделав массу полетов на расстояние. В последний месяц мы должны были налетать 27 часов на вертолете, до которого все жаждали добраться — на белловском UH-1 «Ирокез», известном, как «Хьюи». Полеты на «Хьюи» были поделены на десять часов ориентации и семнадцать часов полета по приборам.

Обучение прогрессировало, а вот наш статус — отнюдь. В Уолтерсе мы стали старшими кандидатами, а в Ракере вновь превратились в младших курсантов. Впрочем, полным регрессом это назвать было нельзя. Женатым курсантам разрешили жить не на базе, вместе со своими женами.

Две учебных машины, на которых мы летали в Ракере знаменовали две вехи в истории развития вертолетов. H-19 «Сикорский», который смахивал на гигантского головастика с четырьмя колесами, был таким высоким, что в кабину нужно было подниматься по специальной лесенке. На этом монстре стоял тяжелый тринадцатицилиндровый звездообразный двигатель, съедавший изрядную часть возможной полезной нагрузки. Когда десять кресел в грузовом отсеке занимали пассажиры, то в большинстве случаев машина не могла висеть. Ей приходилось взлетать с разбегом даже при средней загрузке.

А «Хьюи», с его мощным и легким двигателем, сил хватало. Он мог зависнуть и взлететь с экипажем из двух человек и десятью пассажирами. Еще он был гораздо тише, легко запускался в холодное утро и его было легче обслуживать. Полеты на двух машинах были живой лекцией по истории вертолетостроения.

Но при всех своих недостатках H-19 был хорошим учебным вертолетом. В H-23 управление было напрямую связано с винтом и требовало больших усилий. На H-19 стояли гидроусилители и он нуждался лишь в легких прикосновениях. Чувствительное управление, плюс недостаток мощности делали его похожим на перегруженный «Хьюи».

Мы думали, что сейчас запрыгнем в новые вертолеты и покажем нашему новому инструктору, что мы — вертолетчики. При первой попытке у меня, как и у всех остальных, H-19 просто взял и опустился на землю.

— Это потому что ты слишком много дергаешь ручкой управления. Такие движения выбивают из-под диска винта воздушную подушку. Не двигай ручку, а прилагай давление. Если ты видишь, что она сместилась, значит было уже слишком сильно. На этой машине ты научишься деликатности в управлении.

Так и вышло. Через несколько часов я уже не думал, как она отвечает на мои движения. Мне даже понравилось водить это чудище.

Последние часов двадцать на H-19 мы провели в поле, изображая воздушные штурмы в составе курсантских вертолетных рот. Мы летали на разведку, днем и ночью выполняли перегоночные полеты и принимали участие в планировании штурмовых операций, выполняемых множеством вертолетов в разомкнутом строю.

Ближе к концу подготовки на H-19 в ходе наземных занятий мы стали все чаще и чаще видеть «Хьюи».

— «Хьюи» — новейший армейский многоцелевой вертолет, — раздался голос за кадром, и экран заполнил «Хьюи», летящий на малой высоте. Камера дала крупный план на втулку винта, вращающуюся над гондолой двигателя. — Газотурбинный двигатель T53-L-11 развивает мощность в 1100 лошадиных сил, однако весит лишь пятьсот фунтов. В общем, турбина — это реактивный двигатель, но в его выхлоп помещен вентилятор.[3]

Анимационная вставка показала двигатель в разрезе. Двенадцатидюймовый вентилятор вращался в потоке газов, выходящих из реактивного двигателя.

— Этот вентилятор связан с трансмиссией валом, проходящим через двигатель. Давление газов, идущих через вентилятор создает достаточно мощности, чтобы вращать сорокафутовый несущий винт и восьмифутовый рулевой винт и поднимать в воздух машину весом в 5000 фунтов, плюс 4500 фунтов полезной нагрузки.

Анимация растворилась и мы увидели уходящий «Хьюи», готовящийся спикировать на джунгли.

— Обтекаемая конструкция «Хьюи» позволяет выдерживать крейсерскую скорость в 120 узлов.

Тут мы захохотали, потому что наш H-19 летал на скорости в 80 узлов. Дальше в фильме показали «Хьюи» на посадочной площадке. Как и сказал комментатор, он принялся подниматься вертикально.

— Хотя это и не рекомендуется, в обычный день «Хьюи» способен подняться вертикально до высоты в 10000 футов.

Дальше фильм показывал разные модификации «Хьюи». Медицинский (медэвак), который мог нести шесть носилок, ганшип с пулеметами, ракетами и гранатометами, где прицеливание выполнял пилот[4] и транспортный вертолет — слик, который брал десятерых солдат, плюс еще два члена экипажа вели огонь из пулеметов в дверях.

Первое мое впечатление от машины было — это просто песня. Когда инструктор нажал кнопку стартера на рычаге шаг-газа и двигатель начал медленно раскручивать лопасти, не раздалось отрывистого кашля и рева, к которым я так привык. На рабочих оборотах не было грохота, вибрации, тряски, только мягкий вой турбины. Инструктор дал мне знак, чтобы я поднял шаг-газ. Несущий винт слегка загудел, увеличивая шаг и машина оторвалась от земли так, будто падала в небо. Я слишком сильно нажал на педали и хвост вильнул туда-сюда. Это был обычный эффект от чувствительного управления; он назывался «Хьюи шаркнул».

Тяжелый гул несущего винта — это характерное «вуп-вуп-вуп» — шел из-за его размера. Сорок восемь футов от законцовки до законцовки, плюс хорда (ширина) в 21 дюйм. Балластные грузы в законцовках придавали всей системе сильнейшую инерцию. Инструктор показал это, использовав трюк, на который способен лишь «Хьюи». На земле при нормальных оборотах винта (330 в минуту) он заглушил двигатель, поднял машину в висение на четыре фута, сделал полный оборот и опять посадил. Невероятно! Любой другой вертолет не поднялся бы ни на дюйм, так бы и остался на земле, пока винт не остановится. Эти большие металлические утяжеленные лопасти здорово послужили мне во Вьетнаме. С их мощью и инерцией я легко рубил всякие мелкие ветки.

В ходе ознакомления с «Хьюи» Пэйшнс гоняла меня дома по контрольным картам. Ее методом была негативная мотивация. Если я ошибался, она пинала меня по голени. Я так хорошо выучился, что даже сейчас, когда я вспоминаю предполетную карту «Хьюи», нога начинает болеть. Мы летали по часу каждый день и этого хватило, чтобы завершить ознакомление. Дальше пошли полеты по приборам.

Мы были одними из первых курсантов, которые обучались слепым полетам. Обычно вертолетчики всегда поддерживали визуальный контакт с землей. Для старых пилотов ПВП (правила визуального полета) и ППП (правила полетов по приборам) были одним и тем же: «просто вижу поверхность» и «просто просматриваю поверхность». Если погода портится, летишь ниже и медленнее. Если испортилась совсем — садишься в чистом поле. Такая невинная философия доживала свой век. Вертолет отправлялся на войну, а на войне нельзя лететь низко и медленно или садиться просто потому, что погода испортилась.

Мне очень нравилось обучение слепым полетам. Вы поднимаетесь в «Хьюи» с инструктором, разворачиваете шторку (устройство, дающее вам возможность видеть только кабину) и летаете над всей Алабамой, выполняя посадки в аэропортах, которые никогда не видели, а потом возвращаетесь, так и не увидев ни земли, ни неба — ничего, кроме внутренностей кабины. На экзаменационном полете я слетал из Форт-Ракера в Гэйнсвилл, во Флориде и обратно, выполнив четыре захода на посадку на незнакомые аэродромы и два пересечения трасс. Полет, похожий на сон, продолжался четыре часа. Единственное, что говорило о том, что я лечу — движущиеся стрелки приборов и переговоры с разными диспетчерами. Эта подготовка понадобилась мне во Вьетнаме всего несколько раз, но когда это случалось, она спасала мне жизнь.

11 мая 1965 года мы получили погоны уоррент-офицеров и серебряные крылышки. На моем выпуске были мой отец, сестра и Пэйшнс с Джеком. (Мама заболела и не могла приехать). Я был очень горд. За двадцать три года моей жизни это были самые насыщенные десять месяцев. Шестьдесят процентов нашего выпуска отправились прямиком во Вьетнам. Я был среди тех сорока, которые считали, что им как-то повезло и они получат назначения в Штатах. Это была иллюзия. Я попросился (и был назначен) в 3-ю Транспортную роту, Форт-Бельвуар, Вирджиния — возить важных персон. Эта часть развозила конгрессменов и сенаторов по Вашингтону и поддерживала двадцатичетырехчасовую готовность, если придется срочно доставить кое-каких лиц в подземные бункера, в случае Если Станет Совсем Плохо. Оперативный цикл обычно занимал от восемнадцати месяцев до двух лет. Такая служба явно была слишком хороша для молодых пилотов. На нее должны были попадать старики. Военный городок был вылизан, городишко неподалеку — в смысле, Вашингтон, округ Колумбия — оказался занятным местом, а уж офицерский клуб у нас был просто шикарным, с видом на Потомак. Мы, дурачки, и в мыслях не держали, что нас просто отправили в зону ожидания, на несколько недель. Впервые после женитьбы Пэйшнс и я отправились покупать мебель для нашей первой квартиры.

Несколько недель жизнь была вполне нормальной. Я вставал по утрам, надевал оранжевый летный костюм и ехал на машине десять миль до аэродрома. Там проводил два-три часа, изучая двухвинтовой «Пясецкий». А потом просто болтался без дела, разговаривая с другими пилотами о полетах.

Некоторые из них успели побывать во Вьетнаме. Они говорили, что в Сайгоне можно купить стереосистему за треть американской цены. Вот и все, что я знал о Вьетнаме: отличное место, если соберешься покупать стереосистему. Многие из этих пилотов летали, выполняя задания по поддержке АРВ — Армии Республики Вьетнам. В этой войне надо было удерживать контроль над Южным Вьетнамом — перед лицом популярности Хо Ши Мина. Вьетнамские коммунисты на Юге — Вьетконг, или ВК, как их звали — не прекращали драться с того самого времени, как президент Зьем в 1956 году отказался проводить назначенные свободные выборы. Тогда я всего этого не знал, но что мне было известно, так это то, что пилоты были не особо высокого мнения о солдатах АРВ. Воевали они неохотно. Их везли на вертолетах в бои, которые почти всегда проигрывались. А ВК продолжал становиться все сильнее.

Через три недели после моего прибытия я получил приказ прибыть в Форт-Беннинг. Никакими объяснениями этот приказ не сопровождался.

— Что, блядь, такое в этом Форт-Беннинге? — спросил я друга, получившего такой же приказ.

— Я слышал, что формируют новую, большую дивизию. Похоже, нас во Вьетнам пошлют.

— Чего?

В Форт-Беннинге дислоцировалась 11-я Воздушно-штурмовая дивизия (экспериментальная). Там уже больше двух лет отрабатывалась концепция вертолетного воздушного штурма. После больших учений в Каролине, в ходе которых 11-я Воздушно-штурмовая воевала с условным противником (его изображали части 101-й Воздушно-десантной дивизии), было решено, что концепция действительно работает и настала пора формировать настоящую воздушно-штурмовую дивизию, чтобы послать ее во Вьетнам. Поскольку все вертолеты и пилоты уже были на месте, дивизия просто поменяла название, став 1-й Кавалерийской (Аэромобильной) и сейчас усиливалась новыми пилотами и машинами, чтобы укомплектоваться полностью.

В середине июня в Беннинг прибыли сотни пилотов, но до 28 июля нам говорили, что у такого усиления нет особых причин. «Слухи о том, что мы отправляемся во Вьетнам ничего под собой не имеют, но не снимайте жилье внаем», — так нам сказали.

Нам дали ускоренный курс по некоторым летным приемам, которые изобрели дивизионные ветераны. Их специальностью был полет на малой высоте — так называемый «контурный полет». Предполагалось, что такая техника минимизирует огонь с земли. У них был специальный маршрут, «курс уверенности», где нас обучили разным трюкам — к примеру, полету под проводами и разворотам на такой высоте, что законцовки лопастей почти задевали землю. Ковбои, что еще скажешь.

В одном таком вылете со «старичком» по имени Билл Джеймс, я испытал самый низкий и скоростной пролет, какой только видел. С нами были еще три пилота ВВС. Джеймс подлетел к железнодорожному пути, по бокам которого стояли высокие деревья. Разогнавшись больше, чем до 100 узлов, он нырнул в этот канал так, что лопасти мели почти по верхушкам. Скорость ослепляла. Пилоты ВВС заорали:

— Да он чокнулся! Скажи ему, чтобы остановился! Стой!

Услышав эти вопли, Джеймс добавил скорости. На 120 узлах, между двумя рядами деревьев, мир превращается в зеленую пелену. Как Джеймс ухитрялся что-то разглядеть — понятия не имею.

Еще одной процедурой, которую отработали в дивизии, был полет в строю. В летной школе строй, в котором мы летали, можно было описать как два или больше вертолетов, летящих в виду друг друга в одном и том же небе. Нас не учили полетам в сомкнутом строю; считалось, что это слишком опасно. Однако, если четыре «Хьюи» должны разом сесть на маленькую зону высадки, нужно, чтобы они летели, садились и взлетали очень близко друг от друга. Сближение измерялось в диаметрах винта. Для ветеранов оно составляло один-три диаметра. В реальности они летали на одном, или даже меньше. Когда я впервые это увидел, в моей голове так и заплясали видения: винты, вращающиеся в противоположные стороны, схлестываются и разлетаются вдребезги. Говорили, что эти ненормальные летают и с перекрытием дисков винтов, просто удовольствия ради. Я видел все эти приемы — полеты на малой высоте и в строю — куда чаще, чем делал их сам. У нас было очень мало времени. Новым пилотам надо было получать опыт вождения «Хьюи» и воздушно-штурмовую подготовку для Вьетнама. Когда объявили, что мы должны сдать нижнее белье, чтобы его перекрасили в зеленый и выкрасить шлемы тем же цветом, то мы поняли, что наш час близок. 28 июля я услышал, как президент Джонсон сообщает по телевидению, что «Мы остаемся во Вьетнаме» и «Я приказал отправить во Вьетнам Аэромобильную дивизию». И меня охватила смесь страха и восторга. Игры кончились. Для вертолетчиков жизнь становилась очень серьезной. На следующий день, в приступе какого-то угрюмого рационализма я купил себе двуствольный «Дерринджер» — тайное оружие последнего шанса.

Моя сестра Сюзан приехала из Флориды, чтобы забрать Пэйшнс и Джека. Я чувствовал себя чудовищно обманутым. Мне не дали ни шанса прожить хотя бы месяц нормальной человеческой жизнью с моей женой и сыном. Теперь я уезжал на год, а может, и навсегда. Пэйшнс и Джек прожили пять месяцев в душной комнате в Техасе, четыре месяца в трейлере в Алабаме, месяц в пустой квартире в Вирджинии и теперь еще месяц в еще одном трейлере в Джорджии. Я чувствовал, что не смог хорошо о них позаботиться и теперь, в довершение всего, я уезжал.

Вдобавок, я не особо верил во все эти военные дела. Теперь Вьетнам был достаточно мне интересен для того, чтобы я начал о нем читать, и я подумал, что у вьетнамцев должно быть право решать, какое правительство им нужно — так, как это делаем мы. Если они хотят быть коммунистами, что ж, пусть будут. Коммунизм им, наверное, не понравится, но ведь каждый должен совершить свои ошибки. Если демократический капитализм для них лучше, пусть дерутся за него.

Возможно, все эти мысли насчет того, что Вьетнам — это надувательство, шли из-за моего страха умереть молодым. Этакое прозрение, неважно, политическое или нет, которое случилось слишком поздно. Я ехал на войну. Армия научила меня водить вертолет и за это я должен был отдать ей три года своей жизни. Вот вам и пожалуйста.

Я поднял Джека и мы улыбнулись в объектив. Пэйшнс щелкнула затвором. Потом мы поехали в форт. Солдаты забрасывали вещмешки в автобусы, я обнял Пэйшнс и она заплакала. В оцепенении я смотрел, как моя сестра, моя жена и мой сын садятся в машину и уезжают. На стоянке сотни людей в зеленом метались между автобусами «Грейхаунд», а мне было дико одиноко.

Мы доехали от Коламбуса до Мобила, чтобы подняться на борт «Кроэйтана». Для переброски целой дивизии на другой конец мира понадобились четыре авианосца, шесть войсковых транспортов и семь сухогрузов. Передовая часть численностью в тысячу человек была переброшена по воздуху. Мы должны были встретиться с ним близ деревни Ан Кхе.

Поднялись на борт. Я боролся со своей огромным мешком, продираясь через темные коридоры. Когда пролезал через люк, мешок оборвал мне пуговицу с формы. Воздух был затхлым, отдающим плесенью; стальные переборки были чешуйчатыми от ржавчины. Я добрался до палубы, находившейся непосредственно под полетной палубой и подтянул мешок к люку, прикидывая, как бы спустить его, чтобы ничего не разбить.

— Швыряй его вниз, чиф, — крикнул уоррент, стоявший снизу у трапа. Он был на палубе, где мы должны были расположиться.

— Мешок? — спросил я.

— Конечно. Швырни мне его, иначе не спустишь.

— Да в нем весу, как во мне.

— Чиф, ты затор хочешь устроить? Швыряй, говорю.

Когда я его бросил, уоррент сделал шаг назад. Мешок с грохотом врезался в стальную палубу.

— Я думал, ты его ловить собираешься.

— Я что, сказал, что собираюсь? — ухмыльнулся уоррент. — Вот твоя койка, располагайся. Счастливо нам доехать.

Глава 2 ПУТЕШЕСТВИЕ В АВГУСТЕ

Нам не нужна все растущая борьба с последствиями, которые нельзя предвидеть. И мы не станем похваляться нашей мощью, запугивая других. Но мы не сдадимся и не станем отступать.

Линдон Б. Джонсон, 28 июля 1965 г.

В корабельной давке я наконец-то встретил всех офицеров своей роты. В ходе обучения и лихорадочных сборов в Форт-Беннинг я так и не запомнил, кто есть кто.

Я попал в Роту «Б» 229-го вертолетно-штурмового батальона, одного из двух таких батальонов 1-й Кавалерийской дивизии. Командиром нашей роты был майор Джон Филдс; через несколько месяцев после нашего прибытия во Вьетнам его заменят. Филдса любили, но я его толком так и не узнал. Командиром же моего взвода был капитан Роберт Шейкер, чернокожий, высокий, тощий и очень хороший профессионал — крепкий орешек, то есть. Командиром отделение и офицером, с которым мне придется иметь дело больше всего, был капитан Дэн Фаррис, плотный мужик с вмонтированной улыбкой. Военный, но с отличным душевным равновесием.

— Коннорс, блин, ты мне локтем в глаз заехал, — прорычал Лен Райкер, высокий и худой второй чиф-уоррент.

— Извини, Лен. Спасжилет заебал вконец.

Шло шлюпочное учение, мы ждали, когда подойдут с проверкой энсин Уолл и полковник Догвелл, а Коннорс без устали сражался со своим жилетом. Если бы нам пришлось ждать полчаса, то эти полчаса он бы его и надевал. Коннорс был не только ротным инструктором, но еще и местным клоуном.

— Вот, — он просунул плечо под ремень, резко выпрямился и грохнулся рядом со своим приятелем, Банджо Бэйтсом. — Извини, не попал.

— Ты смотри, Коннорс. Нет у меня настроения на твои приколы глядеть, — и Банджо скрестил руки, хмуро глядя на свой спасжилет и не замечая Коннорса. Бэйтс почти всегда выглядел раздраженным, за исключением случаев, когда до него, как сейчас, добирался Коннорс. Коннорс продолжал ухмыляться Банджо; ответная угрюмость его не смущала.

— Хуйня какая-то, — сказал Банджо со злостью. — Мало того, что я должен каждый день заниматься этими дебильными шлюпочными учениями, чтобы все видели, что я могу надеть жилет, так я еще и должен надевать его в компании таких придурков, как ты, Коннорс.

Тут он повернулся и ему пришлось улыбнуться в ответ на ухмылку Коннорса.

— Вольно, — сказал Шейкер. Фаррис и другой командир отделения скомандовали «вольно». — Ладно. Перекличка.

И Шейкер начал зачитывать фамилии.

Я все еще не знал по именам большинство людей своего взвода. В другом взводе я знал Уэндалла, фотографа-маньяка и его приятеля Барбера, а еще моделиста, капитана Морриса и его друга, второго чиф-уоррента Деккера.

— Дэйзи.

— Здесь, — капитан Дон Дэйзи любил спорить о политике и много играл в шахматы.

— Фаррис, — капитан Дэн Фаррис, он мне сразу понравился.

— Готлер, — у второго чиф-уоррента Фрэнка Готлера был мягкий голос с легким немецким акцентом. Готлер рассказывал, что немного летал в Люфтваффе.

— Кайзер, — второй чиф-уоррент Билл Кайзер, невысокий, с быстрым, пронзительным взглядом. Настроен он был всегда агрессивно, подколок не принимал, постоянно играл и по большей части выигрывал. Если бы его назначили не на слики, а на ганшипы, наверное, он стал бы настоящим дьяволом.

— Лиз, — третий чиф-уоррент Рон Лиз, самый старший по званию из уоррентов взвода; его звание примерно равнялось капитанскому. Лиз был хрупкого, почти эльфийского сложения и имел очень серьезный боевой опыт: он водил планеры на Тихом океане и истребители в Корее. Часто он вполголоса переговаривался с Готлером. В кавалерийской дивизии он был новичок. Вызвался добровольцем во Вьетнам с кабинетной работы. Лучший пилот роты после Коннорса, и уж конечно, пороху понюхал больше всех.

— Мейсон, — первый уоррент-офицер Мейсон. Я. Новейшее приобретение части, только что из летной школы, 250 часов налета. Пять футов десять дюймов, 140 фунтов веса, русые волосы, которые я отважно отпускал длиннее, чем у других. Скуластый, раскосый. Держался, как мог.

— Нэйт, — еще один второй чиф-уоррент. Он постоянно курил трубку; его голос был куда глубже, чем могло показаться по его легкому телосложению.

— Реслер, — первый уоррент-офицер Гэри Реслер. Еще один новичок в Кавалерии и армейской авиации.

— Райкер.

— Здесь, — Райкер был краснолиц, а получив от Коннорса локтем в глаз, стал вообще цвета вареного рака. Очень серьезный человек, почти без чувства юмора.

— Ладно, — капитан Шейкер захлопнул папку, взял ее под мышку и принялся дожидаться проверки. Он, в отличие от нас, был одет не в мятый летный комбез, а в форму; его ботинки сверкали. Командир взвода, он очень серьезно относился к тому, чтобы сначала быть военным и лишь потом авиатором.

Как раз когда Шейкер закончил, энсин Уолл, представитель флота и полковник Роджер Догвелл, армейский, неторопливо вышли из-за угла. Казалось, что Уолл постоянно готов рассмеяться. Он был единственным флотским на борту, а потому отвечал за корабль и был равен по должности Догвеллу.[5] Догвелл был человеком крупным; казалось, что он был бы не прочь завязать энсина каким-нибудь хорошим узлом. Шейкер небрежно отдал честь и ухмыляющийся энсин постучал ему пальцем по лбу. Догвелл нахмурился.

— Все здесь? — спросил энсин.

— Так точно, мистер Уолл, все здесь, — судя по тону Шейкера, ему хотелось спросить: а ты думал, они в парке гуляют?

— Сэр, а где Банджо? — вдруг спросил Коннорс.

— Я здесь, козлина, — Банджо ткнул Коннорса локтем под ребра.

— Ну слава Богу, слава Богу.

— Хорош, — Шейкер раздраженно обернулся. Уолл заулыбался. Догвелл выглядел по-настоящему злым. За все время плавания я слышал от полковника только одно слово: «Пилоты».

За завтраком Лиз уселся рядом со мной.

— Я назначил тебя пилотом. Перегонишь вертолет с авианосца, когда прибудем в Ки Нхон, — и он улыбнулся.

— Правда? — я попытался улыбнуться в ответ. Я не был уверен, что нормально поведу «Хьюи».

— Что такое? Тебе нехорошо? Съел что-то не то?

— Нет, все то. Не знаю, смогу ли взлететь на «Хьюи» с авианосца.

Лиз показал мне карандашную записку:

— Тут сказано, что ты сдал на управление «Хьюи». Всеми четырьмя моделями, — и он посмотрел на меня.

— Ну, я на них летал, но по большей части под шторкой, на высоте. У меня примерно десять часов визуальных полетов.

— Ты давно из летной школы? — и я увидел веселье в его глазах; он смотрел то в бумаги, то на меня.

— Выпустился в середине мая.

— И значит, не очень уверен, как взлетишь с корабля?

— Да.

— Ладно, — он положил записки на скатерть, рядом со своим подносом. — Я только что переназначил тебя. Будешь летать со мной.

— Спасибо. Не хотелось бы завершить командировку взлетом с авианосца.

— А, наверняка, ничего бы с тобой не случилось. Но мне нужен второй пилот. А тебе, судя по твоим словам, нужна практика.

После завтрака я отправился к своей койке за проверочной картой. Я начал забывать предстартовые процедуры. Достал карту из мешка и пошел в ангар — найти там «Хьюи», чтобы попрактиковаться.

Коридор от нашего кубрика до столовой выглядел как джунгли; он был забит разными коробками, мешками, бухтами троса, бочками, ящиками и вертолетами. Обычно там было полно народу, но в промежуток между сменами вахт я был один. На середине палубы я протиснулся между двумя фюзеляжами и отправился туда, где лампа освещала кабину «Хьюи» — достаточно далеко, чтобы меня никто не увидел. Я бы не хотел, чтобы меня за этим делом застали опытные пилоты. Каждый из них мог пробежаться по всей процедуре с такой же легкостью, с какой я чиркал своей «Зиппо».

Я открыл левую дверь. В кабине все было в точности, как и раньше, если не считать бронеспинок у пилотских кресел. Броня означала, что по кабине будут летать пули. И зачем я так спорил с комиссией по отчислению?

Одну из этих машин я поведу в бой — то, о чем я никогда не мечтал в детстве. Мне хотелось спасать жертв наводнения, очаровательных девушек, или парить над вершинами деревьев, собирая яблоки. Ни в одной из моих фантазий не было людей, которые стреляли бы в меня.

Я сел в командирское кресло, оно справа, и огляделся. Наш «Хьюи» был сликом, он не нес оружия, если не считать пулеметов в дверях, из которых будут вести огонь борттехник и стрелок. Наша задача — доставлять пехоту в зоны высадки. Те, кто на земле, постараются нас сбить. Мы же, в отличие от пилотов ганшипов, не сможем стрелять в ответ. Я даже представить не смог, на что все это будет похоже.

Броня добавила к вертолету 350 фунтов веса; это заняло место двух пехотинцев. Я постучал по ней костяшками пальцев. Вокруг кресла и под ним были металлокерамические панели в полдюйма толщиной; само же кресло представляло из себя алюминиевый каркас, на который натянули красную нейлоновую сетку. Бронепанель рядом с дверью выдвигалась вперед — защита для корпуса, но не для головы. Когда мы прибудем во Вьетнам, нам выдадут бронежилеты. С ними защита, пожалуй, станет полной. Я не мог представить пулю, которая пришлась бы во что-то, кроме как в броню. Это потому что в ангаре «Кроэйтана» никто не стрелял.

Я положил карту на радиопанель между креслами пилотов и обернулся, чтобы взглянуть на грузовой отсек. Он был U-образной формы — из-за броневых экранов, прикрывавших гидравлику и трансмиссию непосредственно под ротором винта. С двух сторон должны были стоять пулеметчики. Их М-60 крепились на турелях, но в течение первых двух месяцев пулеметы будут просто привязаны к эластичным тросам, свисающим сверху. Когда на борту были бортинженер и стрелок, грузовой отсек мог вместить восемь-десять солдат.

Я повернулся обратно, к приборной доске и расслабился. «Кроэйтан» покачивался на волнах, а я проходил по процедурам и вспоминал Пэйшнс.

— Если так сидеть целый день, то тут и дровосек придушил бы кого-нибудь, смеха ради, — так говорил Деккер. Деккер был арканзасцем из другого взвода. Вечно запыленный, неряшливый, и даже песочный ежик волос на его голове выглядел растрепанным. Он всегда был рядом со своим земляком, капитаном Моррисом и они перебрасывались всякими поговорками южан — «Довольный, как дохлый пес на солнцепеке».

Моррису было почти сорок. Хотя он и перешучивался с Деккером, но выглядел встревоженным. Он бриолинил свои редеющие черные волосы, а в уголках рта у него залегли задумчивые складки — последствие многих лет сосредоточенности. Моррис был моделистом. Он раздобыл у боцмана чертежи «Кроэйтана» и большую часть времени проводил за постройкой детальной модели корабля. Он даже нанес ржавчину в нужные места. Когда мне надоедало глазеть с носа или играть в шахматы, я частенько шел посмотреть, как работает Моррис. Это завораживало. По движениям его умелых рук и миролюбивому взгляду я видел, что ему нравилось делать то, что он делал. Но почему «Кроэйтан»? Моррис объяснил, что «Кроэйтан» был последним в своем роде. Моррис мне нравился и я его уважал. В эти бесконечные дни он, похоже, держался лучше, чем я сам.

Если бы у меня было любимое время суток, то им стал бы конец второй половины дня, когда солнце уже опускалось. Однажды я стоял на носу, глядя на то, как солнце уходит ближе к горизонту и вдруг заметил что-то впереди. Контакт с инопланетянами. Мы не одиноки.

На нос вышел человек и поставил локти на фальшборт, чтобы удобнее было держать большой бинокль. То, что было перед нами было темным и извивалось, словно морской змей.

— Ветвь, похоже, — сказал моряк. — И на ней что-то есть. А что, пока не знаю.

Мы подождали.

— Это чайки на ней сидят, — объявил он растущей толпе. — Они на нас не смотрят. Похоже, не знают о нас.

«Кроэйтан» шел курсом на столкновение с двадцатифутовой ветвью и двумя ее пассажирами.

Я глянул на мостик, с правой стороны летной палубы. Какой-то парень в футболке высунулся из-за стекла, показывая вперед.

— Эти парни хотят переехать птичек, — сказал только что подошедший Деккер. — Это ж как собаку отодрать или мусор раскидать.

На носу уже столпились человек пятьдесят. Я стоял впереди. Чайки все еще сидели на своем насесте, не глядя в нашу сторону. В самой середине Тихого океана им удалось найти место, где они могли остановиться и отдохнуть.

Я перегнулся, чтобы увидеть момент столкновения. Идеальный удар. Ветвь разломало пополам, чайки попытались взлететь, но их засосало в носовой бурун и они исчезли. Через несколько секунд, с правого борта, футах в двадцати за форштевнем, появилась сначала одна, а потом вторая, встряхивая головками; их крылья били по воде.

Мы проходили Батаан. Лиз и я оперлись о релинг. На горизонте из моря поднимались серо-синие горы. Это была единственная земля, которую мы увидели на пути из Калифорнии во Вьетнам. Лиз молча смотрел на далекие острова. Когда-то ему пришлось сажать там планер.

— Как там было? — спросил я.

— По-настоящему жарко, — он обернулся ко мне с улыбкой. — Самое поганое чувство в жизни. Эти ебаные планеры не садятся, они рушатся. Когда я учился их водить, вроде все получалось. Нагрузишь эту штуку солдатами — летает, блядь, как наковальня.

Лиз начинал ругаться, только если речь заходила о планерах.

— Разбили планер?

— Ну, я вылез из него на своих двоих, так что это можно назвать посадкой. На моем планере несколько человек было ранено, на других были убитые. Жуткая затея, эти планеры… «Хьюи» хоть может обратно улететь, как солдат высадим.

— А что делать после посадки?

— А что хочешь. Сел — шагай обратно к линии фронта, если можешь. Кое-кто не смог.

— Черт возьми! Как ты попал на планеры?

— Весь класс моей летной школы взяли и перевели на обучение планерам. Никаких объяснений. Вчера мы летали на учебных самолетах, сегодня пошли в школу планеристов.

— Ты и в Корее летал?

— Ага. Тактическая авиаэскадрилья.

— И как?

— Нормально. Люблю летать на всем, что с двигателем.

— А зачем ты в Кавалерию пошел?

— Даже не знаю, если честно. Похоже, слишком люблю летать. В бою. Боевой вылет, это… проверка. Я каждый раз пугаюсь до усеру, но много об этом думаю. Кавалерия — это для меня хорошо, так я считаю. Этот стол в кабинете для меня каждый день все больше был похож на крышку гроба. Ну, ты понимаешь.

Я кивнул, хотя и не был особо уверен.

— Ага. В бою это, по крайней мере, быстро, — и он ухмыльнулся.

— Сделал ставку на отдачу якоря? — спросил я Кайзера.

— На хуй. Это строго для салаг, — ответил он после партии в кости в кают-компании. — Каждый, кто делает ставку на точное время, когда мы отдадим якорь — придурок.

— А я поставил доллар на 9:37, — сказал Коннорс.

— Значит, ты придурок.

— То-то моя мама так расстраивалась.

Я поставил доллар, но Кайзеру не сказал.

За день до высадки корабль превратился в растревоженный улей. Мы получили неофициальную рекомендацию «изыскать дополнительное имущество» на корабле для нашего лагеря. Энсин Уолл согласился, что некоторые «заплесневелые старые матрасы» можно и забрать, и отправился с полковником Догвеллом в обход — обсудить, что действительно можно погрузить на наши «Хьюи».

Сотни человек рыскали по отсекам, собирая добро, а другие готовили «Хьюи» к полету. С вертолетов сняли виниловое покрытие и выбросили его за борт. Несколько дней в море машинам не повредят. Из трюмов достали ящики с лопастями; их надо было отсортировать и присоединить к машинам. Вертолеты на летной палубе будут готовы к взлету почти сразу по прибытии в Кинхон. Когда они освободят палубу, на их место поднимут другие, включая и тот, который поведем мы с Лизом. Считалось, что сборка, проверка и загрузка «Хьюи» займет три дня.

Плоды корабельной охоты за имуществом укладывались в вертолеты. Команды рядовых, уоррентов, лейтенантов таскали груды матрасов, мотки веревок, проволоку, тюки брезента, инструменты и даже доски на ангарную палубу и прятали их в «Хьюи». Брали мы вовсе не мусор. И матрасы, и веревки с инструментами были новенькие. Мы обчищали корабль.

Высадив нас, он вернется в Штаты и получит новое добро. А нам предстоит жить где-то в глубине джунглей, а потому нам пригодится все, до чего мы можем дотянуться. Я более или менее соглашался с таким взглядом на вещи, но иногда, когда я видел, сколько всего мы сгребаем в вертолеты, меня все же слегка грызла совесть.

Прежде, чем мы прибыли, я договорился с помощником боцмана, чтобы он сделал кобуру для моего «Дерринджера». Помощник потребовал несколько дюжин складных консервных ножей P-38 из наших пайков. В последний день, в общей суматохе он нашел меня и вручил готовую кобуру. Оба плеча охватывали ременные петли, соединенные на спине еще одним эластичным ремнем. Сама кобура была пришита к левой петле, снизу. Я опустил в нее тяжелый «Дерринджер», а помощник с гордостью смотрел на свою работу. Под весом пистолета кобура удобно и незаметно висела под мышкой. Может, этот пистолет спасет мне жизнь, а может, я застрелюсь из него, чтобы не попасть в плен. Я и сам толком не знал, зачем он мне нужен.

Когда я вылез из люка и глянул на горизонт, то увидел вдали что-то серое — и это точно была земля. Еще через два часа мы уже были в бухте Лангмей, к югу от Кинхон и собирались бросить якорь. Справа от нас был десантный вертолетоносец «Иводзима», а слева — десять сухогрузов компании «Лайкс», арендованных военными. Тринадцатого сентября, чуть позже 11 утра мы отдали якорь. На путешествие из Мобила ушел тридцать один день. Оставшиеся части нашей дивизии вышли на наделе позже нас, и прибыли на неделю раньше.

Пока наши вертолеты готовились к вылету, пилоты гуляли по палубе и смотрели, что происходит на другом авианосце.

Вертолетчики-морпехи улетали на своих больших Н-34 в сторону туманного берега и возвращались. У морской пехоты была своя концепция применения вертолетов. Мы будем жить в поле, рядом со своими солдатами. Они же каждый день возвращались к комфорту и безопасности своего корабля. Мы думали об этом и хмурились.

«Иводзима» была одним из тех кораблей, что поддерживали наших в недавнем бою под Чулай; он произошел, когда мы были в море. Со времен Кореи это был первый бой полкового уровня, в нем участвовали более пяти тысяч солдат США, АРВ и морская артиллерия. По его итогам было убито семьсот вьетконговцев и пятьдесят американских морских пехотинцев. Количество погибших солдат АРВ, похоже, никого не волновало.

«К полудню второго дня все сопротивление Вьетконга прекратилось. По всему полю были разбросаны обувь, снаряжение и оружие, а гигантские черные шрамы на земле все еще дымились от напалма. Части тел врагов свисали с деревьев и кустов, или валялись в их туннелях и пещерах…» — Если верить «Тайм», то «сочетание точных разведданных, быстрого планирования и тщательного выбора времени и места сражения, доказывает, что США могут гораздо больше, нежели просто удерживать территорию во Вьетнаме».

Объединение американской морской пехоты с силами АРВ плюс мощная артиллерийская и авиационная поддержка привели к большому числу убитых вьетнамцев. «Тайм» утверждала, что убиты более 2000 вьетконговцев, но тут возникал вопрос: сколько из них были обычными крестьянами, попавшими под перекрестный огонь?

— Насколько я понимаю, — сказал Деккер, — любой идиот, который разгуливает по полю боя, заслуживает того, что с ним случится.

— Деккер, тут говорят, что в этих деревнях были убитые десятилетние мальчики. Они, по-твоему, тоже ВК? — возразил Уэндалл.

— Может, да, — ответил Деккер, — а может, и нет. Война есть война. На войне все страдают. Нечего нам, блин, рыдать из-за того, что погибли невинные люди. Они всю жизнь гибнут на войне. Если мы хотим выиграть все это дело для вьетнамцев, давайте видеть его таким, какое оно есть: все просто, тупо и некрасиво.

— Правильно, — сказал Коннорс. — Мы либо воюем, либо нет. Кавалерия прибыла. Гуки обосрутся, когда увидят, как мы деремся. Нам не нужны причины, чтобы быть здесь. Мы уже здесь.

Капитан Шерман и Джон Холл, уоррент из передовой группы, втащили мешки с почтой, которая накопилась за время нашего перехода. Я долго читал примерно дюжину писем, которые успела написать Пэйшнс. Три из них были такими:

[25 августа]

Мой дорогой муж, я очень по тебе скучаю. Сегодня я вздремнула на кровати Сюзи и представляла себе, что ты рядом со мной и хочешь меня успокоить (будто у нас была одна из наших дурацких ссор). Сегодня напишу Луису, чтобы узнать не сможет ли Джейн приехать сюда в Неаполь. Жаль, что ты не можешь приехать. На корабле, наверное, очень скучно. Я ЛУЧШЕ! ПОЕХАЛИ В КАСБА СО МНОЙ!

Бобби, мне так тебя не хватает. Я пыталась занять себя делами. Недавно заезжал твой отец и привез пленки, которые ты снял на Панамском канале. Тебе прислать фотографии, или не надо? Только одна вышла немножко смазанной. Мне понравилась та, что с тобой. Ты уже загорел. Когда твой отец уехал, я выкатила коляску (И ДЖЕКА!) на солнце, а потом мы прогулялись до берега, чтобы немного поплавать. А теперь на улице гроза и заняться нечем, только вспоминать, как мы вместе принимали душ, и играли в «Монополию», и целовались, и занимались любовью, и обнимали друг друга. Я умереть могу, так по тебе скучаю, но не умру, только возвращайся ПОСКОРЕЕ! Я уже хочу, чтобы наступил следующий август.

Джек по тебе тоже скучает, это видно. Он тянется к мужчинам, а когда ему очень хорошо, говорит «Па-па». Я тебя люблю! ОЧЕНЬ!

Так жутко думать, что мы совсем недавно были вместе, валяли дурака, смеялись над Джеком и котенком. Поверить не могу, что ты уехал, но ведь так оно и есть. Пиши мне чаще. Как в старых военных фильмах: парень сидит в окопе по щиколотку в воде, а вокруг рвутся снаряды, а он пишет своей девушке письмо на туалетной бумаге. Я хочу, чтобы было вот так!

Джек только что хотел слезть со своего стульчика и сказал «Вниз»! А за прошлым ужином под его стульчиком мяукал котенок и он посмотрел на него и сказал «Мяу!».

Люблю тебе писать. Мне так легче и появляется занятие. Но лучше бы это поскорее кончилось.

БЕЗУМНО ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

ТВОЯ

Пэйшнс

— В общем, мужики, мы будем в самой середине всего этого, — объявил майор Филдс. Мы собрались в кают-компании для постановки задачи и Филдс давал пояснения по карте, повешенной на переборке. — Наш лагерь всего в двух милях на север от этой деревни, — показал он. — Это деревня Анкхе, примерно на полдороге между Кинхон и Плейку. Дорога идет с востока на запад, она в сотню миль длиной, называется Маршрут 19. Весь район, — он обвел карту рукой, — считается под контролем ВК. Дорогу открыла АРВ, только в июле. Кавалерия станет первой частью, дислоцированной прямо в середине территории ВК. Суть в том, чтобы вычищать их побыстрее. — Он улыбнулся и побарабанил пальцами по каким-то бумагам на столе. — Короче, когда будете лететь, следуете дороге. И идите высоко. Все эти деревушки на южном конце долины под контролем ВК. Отдельные экипажи сообщают о снайперском огне на высотах до тысячи футов. Примерно через сорок миль вы достигаете перевала Анкхе. Им заканчивается долина и начинается плоскогорье. Базовый лагерь дивизии здесь, примерно в десяти милях за перевалом, на плоскогорье. Вот эта недвижимость и достается нашей дивизии. Зачистка все еще идет. Размер вертолетодрома — три на четыре тысячи футов, всего там присутствует в районе двадцати тысяч человек, — и Филдс отхлебнул кофе. — Когда доберетесь, вам детально расскажут о лагере, зоне нашей роты и всем таком. Я этого места еще и сам не видел.

Наш ротный позывной — «Священник», — Филдс вытянул лист бумаги из пачки на столе; напротив пометок КВ и УКВ были аккуратно отпечатаны цифры частот. — Перепишите. Они поменяются, когда вы прибудете, но в полете ваши радио должны быть настроены именно на них.

Мы достали блокноты и записали цифры.

— Теперь что касается того барахла, которое вы натащили в вертолеты, — Филдс сделал паузу и все с пониманием засмеялись. — Не знаю, что вы туда напихали, и знать не хочу, — он улыбнулся и покачал головой. — Но должен сказать, что представитель ВМС, энсин Уолл, пожаловался мне на исчезновение определенного имущества. Не думаю, что в нашей роте есть люди настолько жадные, что способны красть с корабля, но жалобу я передать обязан, — и майор сделал жест рукой в сторону своих шаловливых ребят. — Вот, вроде и все. Осталось сказать, что мы вылетаем сегодня, с двадцатиминутным интервалом. Последний «Хьюи» должен вылететь с «Кроэйтана» через два дня. Пункт назначения вы получили, карты тоже, и радиочастоты. Вопросы есть?

— Так точно, сэр, — поднялся Банджо. — А передовая группа поставила нам палатки? — Смех.

— Даже не сомневайся, Банджо. С паркетом, перинами и ваннами.

На следующее утро, к одиннадцати, Лиз, я и наш борттехник, специалист 5-го класса Дон Ричер были готовы лететь. Ричер работал с командой сборщиков, готовивших наш «Хьюи» к полету. Лиз и я провели очень тщательную предполетную подготовку. Под брезентов в вертолете лежала дюжина громоздких матрасов и двадцать толстых сосновых досок. Лиз решил выполнить взлет сам, и это доставило мне удовольствие.

В семидесяти пяти футах от меня Коннорс и Банджо запускали свой вертолет. Они вышли на полные обороты и я видел, как покачался диск винта, когда Коннорс проверял управление. Я стоял у носа нашего «Хьюи» и смотрел. Первый ветерок долетел до меня, когда Коннорс потянул общий шаг. Диск винта превратился в конус и поднял вертолет с палубы. Несколько мгновений они повисели на высоте в пять футов — и меня хлестнуло вихрем со сладковатым запахом сгоревшего керосина в теплом выхлопе турбины. Вертолет наклонил нос и ушел от авианосца к аэродрому Кинхон, чтобы почти полностью израсходовать топливо. Лиз и я были следующими. Я хлопнул по нагрудному карману — не забыл ли блокнот и сигареты. Мой армейский «сорок пятый» лежал в своей черной кожаной кобуре, а под ним был спрятанный «Дерринджер». Я машинально проверил свою форму. Пряжка ремня была покрыта зеленой лентой. Брюки были настолько мешковаты, что почти скрывали военные ботинки. Странно было так одеваться для полета. Раньше мы летали только в комбинезонах.

Пока Коннорс взлетал, Лиз закончил разговор с кем-то на том краю полетной палубы и подошел к «Хьюи»:

— Поехали.

Я открыл левую дверь, поставил ногу на полоз и нагнулся, чтобы схватиться за дальний край бронеспинки. Лиз забирался в машину с другой стороны и моя ручка колыхнулась, когда он задел ее ногой. Я проскользнул между ручкой и креслом и опустился в нейлоновую сетку. Ричер, стоя снаружи, перекинул через высокую спинку кресла плечевые ремни и шнур переговорного устройства и передал их мне. Я прищелкнул эти ремни к широкому поясному. Еще один техник, стоя со стороны Лиза, помогал и ему с ремнями. Пристегнувшись, Лиз освободил катушку, чтобы свободно наклоняться, выполняя предполетную проверку. Он начал с низа центральной панели, стоявшей у его левой ноги. Его рука двигалась над панелью, проверяя положение множества переключателей и предохранителей. Потом настала очередь потолочной панели — радиостанции были отключены. Следуя за ним, я установил нужные частоты. Натянул свои новенькие летные перчатки. В этом климате они протянут недели две. Лиз нажал предохранитель системы зажигания и сказал:

— Ладно, мы готовы к запуску.

Мы надели шлемы. Я взял свой за низ, с обеих сторон, и, чуть-чуть растянув его, опустил себе на голову. Потянуть наушники за шнуры я забыл; один из них неудобно уперся мне в ухо. Я дернул шнур, чтобы резиновая чашка встала на место. Наушники молчали, пока Лиз не включил питание. Он нажал радиогашетку на своей ручке до первого щелчка и в моем шлеме раздался его голос:

— Готов?

Я показал ему большой палец. Он высунулся через дверное окно, чтобы убедиться, что снаружи стоит кто-нибудь с огнетушителем. Кто-нибудь нашелся. Лиз кивнул и человек поднял огнетушитель, стоя в готовности. Лиз повернул ручку коррекции газа до пусковой позиции и нажал кнопку запуска. Тонко завыл электростартер. Винты медленно начали вращаться. Меня всегда поражало, что какой-то электромотор может провернуть двигатель, трансмиссию и эти здоровые лопасти винта. Лопасти замелькали. Громкое шипение, слышное за воем стартера, дало нам знать, что в камере сгорания воспламенилось топливо. Лиз внимательно следил за индикатором ТВГ — температуры выходящих газов. Его стрелка рванулась в красный сектор и лопасти слились в сплошной диск. Как обычно, ТВГ подержалась в опасной зоне несколько секунд, после чего вернулась в зеленый, рабочий сектор. Лиз показал пожарному большой палец: опасность горячего запуска миновала. «Хьюи» принимался за службу, прождав больше месяца в ангаре.

Я постучал по всем шкалам с моей стороны приборной доски. Все было в норме.

— Сзади все нормально? — спросил Лиз Ричера по переговорному устройству.

— Так точно, сэр, все на месте, — в этом вылете у нас не было стрелка.

«Кроэйтан» стоял на якоре; его палуба покачивалась. Лиз повернул ручку коррекции до рабочего положения и коротко глянул на диск винта, чтобы убедиться, что он качается в соответствии с движениями ручки управления. Он медленно увеличил шаг, машина чуть приподняла нос — характерное поведение «Хьюи»; Лиз тут же парировал снос. Как только вертолет стал устойчив, он еще поднял ручку общего шага и мы поднялись над палубой.

Я глянул на круг наблюдателей — наш ураган трепал их одежду. Несколько секунд Лиз повисел на шести футах, последний раз проверив приборы, а потом наклонил нос неуловимым движением ручки управления. Через нижний блистер я увидел, как палуба под моими ногами пришла в движение. Море вспенилось под нами. Мы летели.

Глава 3 РАЗБИВАЕМ ЛАГЕРЬ

В конечном итоге, исход войны решится продолжительными сражениями сухопутных войск, в ближнем бою, и главную роль сыграет политическая сознательность личного состава, его мужество и готовность к самопожертвованию.

Линь Бяо, сентябрь 1965

Сентябрь 1965

Мы сели в Кинхон, чтобы наш бак залили до горловины, на 1200 фунтов, на 200 галлонов, прежде чем полететь в Анкхе. Небо было пасмурным, воздух жарким и влажным. Взлетная полоса, похоже, была частью отхожего места города; запах нечистот перелетал через дюны и концертину.[6] Люди на дюнах устраивались орлом, ветер нес обрывки бумаги. Мы, словно туристы, уставились на тех, кого прилетели спасать. Маленький мальчик подтерся голой рукой и облизнул ее.

— Го-с-с-споди, — Лиз покачал головой и отвернулся.

Вел Лиз. Я смотрел за картой, следя за нашим положением, чтобы передать координаты, если собьют. Долина под контролем ВК между Кинхон и Анкхе была трясиной, составленной из рисовых полей. Лиз набрал до нижнего потолка облаков на 3000 футов.

Карта была усеяна названиями типа Андин, Луатчан, Дайтио, Мингок, и еще сотней, все вокруг окрестностей Кинхон. Долина тянулась на двадцать миль к северу, к Бонсон и останавливалась за километр (за «клик») к югу от нас в холмах. Вдоль дороги шли отроги гор. Эти возвышения были тысячи в полторы футов высотой и их полностью покрывали джунгли. Время от времени я видел поляны на склонах холмов, там росли банановые пальмы. Лиз управлял вертолетом, а я представил себе ВК, который с ухмылкой смотрит через прицел пулемета, скрытый этим зеленым пологом. Внезапно я понял, что абсолютно открыт для огня с носовой части. Бронежилеты бы очень не помешали. Полный доспех с прорезью, чтоб смотреть, был бы еще лучше. А самым умным шагом стало бы взять обратный курс, на корабль. Я глянул на Лиза. Он улыбался. Впереди обрисовался перевал.

— На, порули немного.

— Взял.

Узкая дорога под нами извивалась, начиная взбираться на крутые холмы. Земля поднималась нам навстречу, и я, не удержавшись, немного взял на себя. Двумя сотнями футов выше мы пролетели через несколько облачков. Каждый раз мир исчезал на несколько секунд.

На вершине перевала до земли было 800 футов. Пустая дорога шла через плотные джунгли. Вдалеке виднелся высокий холм — «холм Гонконг», где и был наш лагерь.

— Куча отличных мест, чтобы прятаться, — сказал я.

— Это точно, — негромко ответил Лиз, осматривая местность. С высоты нашего полета Вьетнам казался очень большим и очень зеленым, и весь он был покрыт джунглями. Если ты собирался податься в партизаны, то тут для тебя было бы раздолье.

— Это точно, — повторил Лиз.

Облака впереди разрывались и джунгли в промежутках между тенями сияли зеленым. Лиз потянулся, чтобы настроить радио на ротную частоту. Я почувствовал, как слегка дрогнула ручка, когда он нажал на радиогашетку.

— «Священник-база», «Священник восемь-семь-девять», — номер на хвосте нашего вертолета.

— Вас слышу, «Священник восемь-семь-девять». Продолжайте.

— «Священник восемь-семь-девять» над перевалом. Где мы садимся?

— «Священник восемь-семь-девять», вызвать зону «Гольф», они дадут вам посадку на нашей площадке. Мы в южном конце поля, на дорожке три. Мы пошлем кого-нибудь за вами. Как слышите?

— Вас понял, «Священник-база». Конец связи.

Ближе к Анкхе земля уходила вниз, я опустил шаг-газ и машина начала медленно снижаться. Прямо перед нами, к северу от дороги, был холм Гонконг, западная граница лагеря Рэдклифф. Зона «Гольф», вертолетодром, очищенный от деревьев, зиял посреди джунглей.

— Зона «Гольф», «Священник восемь-семь-девять», в пяти милях к востоку, жду указаний к посадке.

— Вас понял, «Священник восемь-семь-девять». Посадку разрешаю, заход прямой южный, дорожка три. Следовать указаниям с земли.

За южным рубежом лагеря шла тощая речушка Сонгба. Двумя милями южнее, у деревни Анкхе она становилась в сотню ярдов шириной. Близ реки, между деревней и лагерем, была маленькая взлетная полоса, построенная французами. Теперь с нее взлетали самолеты Кавалерии.

Лиз ответил, что понял указания зоны «Гольф» и я повернул вправо, чтобы сделать круг и вернуться к полю южным курсом, для прямого захода.

— Держись повыше, пока не подлетим, — сказал Лиз.

Ладно…

Сверкало солнце. Мы прошли над джунглями к северу от лагеря, и развернулись на юг, чтобы зайти на трассу три. Я начал снижение примерно за милю, на высоте в тысячу футов. Наша передовая группа проделала колоссальную работу. Зону «Гольф» усеивали тысячи пней. Вокруг нее плотной стеной стояли деревья.

— «Священник восемь-семь-девять», прошел четвертый.

— Восемь-семь-девять, посадку разрешаю.

Я сбросил шаг и немного взял на себя, чтобы начать выравнивание. Мы снижались и вершина холма Гонконг заслонила горизонт. Вблизи зона «Гольф» выглядела очень неровной.

— Мужик, только глянь на эти пни, — сказал я.

— С ума сойти.

Между шестью параллельными линейками вертолетов шли автомобильные колеи — по грязи, между пней. Палатки цвета хаки, грузовики, фургоны с водой, джипы, люди — всего этого было в избытке на южной части зоны «Гольф». Там мы и будем жить.

На пяти сотнях футов я пересек просеку, отмечавшую северный рубеж лагеря. Кромка зоны «Гольф» была еще в пятистах футах впереди. Среди деревьев стояли сотни одноместных палаток. Тысячи наших солдат стояли лагерем внутри периметра, охраняя нас.

На высоте в двести футов я резко взял на себя, чтобы «Хьюи» быстро сбросил скорость перед посадкой. Прямо над срезом приборной доски, на южной стороне зоны «Гольф», я увидел человека, который махал нам руками с джипа.

— Видишь его?

— Вижу, — сказал я.

На высоте, над центром неровной грунтовой дорожки, я перешел в висение. Я боялся, что рулевой винт заденет неровную землю. Человек, махавший нам, теперь показывал, чтобы мы зашли на площадку между двумя вертолетами. Мое отсутствие опыта давало о себе знать. Я слишком сильно дал ногу, машина дернулась к площадке.

— К рулевому винту в «Хьюи» надо привыкнуть, — заметил Лиз.

Шесть недель назад я без проблем обращался с педалями. Теперь я жал на них, как курсант.

— Почему сейчас-то не выходит? — пожаловался я.

— Это так у всех, Боб. Просто нужно полетать, чтобы почувствовать машину. Опыт ничем не заменить, сам знаешь.

Чтобы обратиться ко мне, Лиз использовал напольный выключатель. Он не хотел прикасаться к ручке управления, пока я был в висении.

Я проплыл над очень крупным пнем и нацелился на площадку. За хвостом поднимался обратный склон. Взяв на себя, чтобы остановиться, я так и представил, как крутящийся рулевой винт врезается в землю. «Хьюи» всегда зависает, опустив хвост. Я был слишком осторожен. Повел машину вниз настолько мягко, что нас подхватил порыв ветра. Парировал слишком сильно, и мы провалились вниз. Опять слишком сильно парировал, и мы подскочили.

— Расслабься, — сказал Лиз. — Все у тебя нормально получается.

Такие вещи инструктор говорит курсанту, который слишком нервничает. Щеки у меня вспыхнули.

Сначала коснулся земли конец левого полоза, потом правого, после этого машина неуклюже качнулась вперед и остановилась.

— Все, что тебе нужно — слегка поработать над последними тремя футами, — сказал Лиз. — Маршрут и заход ты выполнил первоклассно.

Человек на земле проводил ладонью поперек горла, сигналя, чтобы мы заглушили двигатель.

Вот так я и сделал свою первую посадку на землю Вьетнама.

Мы швырнули свои мешки в джип. Ричер остался у вертолета, чтобы присматривать за разгрузкой добра с «Кроэйтана». Мы проехали ярдов пятьсот по корням, перепаханным протекторами и я увидел пять воздушных кранов, о которых столько слышал. Даже по вертолетным стандартам они смотрелись неказисто. Вертолет-скелет, который может поднимать 20000 фунтов.[7] Съемные модули, размером в подвижный дом, отлично вписывались им под брюхо; в каждый такой влезала полевая операционная. Они могли нести на подвеске тяжелые орудия и любой армейский летательный аппарат. Включая «Чинук», который обычно эвакуировал сбитые «Хьюи».

— Добро пожаловать в лагерь Рэдклифф, — сказал капитан Оуэнс, офицер планирования штаба. Он вышел из штабной палатки, одной из двух «общих» (такие занимают 20 на 40 футов). В ней он и жил с еще одним офицером планирования, третьим чиф-уоррентом Уайтом.

— А с чего такое название — Рэдклифф? — спросил Лиз.

— Это был майор в передовой группе. Погиб на перевале Мангянг, — ответил Оуэнс.

— Это где? — спросил я.

— Миль двадцать по дороге, — сказал Оуэнс. Его зеленая футболка потемнела от пота. — По дороге в Плейку, — добавил он. Потом снял потемневшую шапку и задрал футболку к лицу. Из его волос закапал пот и потек по щетине. — Сбили над перевалом в трех тысячах футов, из пулемета 12,7. Трассы его провожали до самой земли.

— Ну и как тут? — спросил Лиз, с трудом доставая свой мешок из джипа. Весу в мешке было, как в самом Лизе.

— Неразбериха полная, — Оуэнс перегнулся через заграждение с шапкой в руке. — Каждую ночь по периметру перестрелки. И по большей части это наши стреляют в свои же патрули, которые возвращаются.

Он повернулся к северу.

— Вот там прошлой ночью, — показал он пальцем, — пятерых убили, пока они возвращались. Я бы вам не советовал разгуливать ночью по лагерю. «Сапоги» нервные, могут и грохнуть. Вообще, я их не обвиняю, кое-что делает и ВК. Физически границы у лагеря поставлены не везде, так что не всем ясно, где они. Часовые путаются, бьют по всему, что движется, или поднимает шум.

Внезапно Оуэнс рассмеялся:

— Дней несколько назад всадили сотню патронов в буйвола.

— Где мы спать будем? — спросил Лиз.

— Пока поставите одноместные палатки. Взводные палатки пока не прибыли. Болтаются, наверное, в ящике на каком-нибудь катере. Майор сказал, чтобы общие палатки ставили вот там, — и Оуэнс показал на еще одну большую палатку, в сотне футов от него. — Удачи.

Этой ночью по моей палатке барабанил дождь, а я при свете свечи писал письмо Пэйшнс. Я писал, как тяжело быть так далеко, как мне не хватает ее и Джека, как я ее люблю. В темноте потрескивала стрельба. Я говорил с одним мужиком из Бельвуара, который рассказывал мне, как здорово съездил во Вьетнам. У него была вилла у океана, горничные, которые были не прочь, казино и покупки задешево. Его прикомандировали к группе советников, где-то на побережье, он возил разных шишек из одного спецназовского лагеря в другой. Я вспомнил все это и проклял свою судьбу.

Утром в лагере все суетились. Я подошел к куче матрасов, их надо было выложить на солнце, и тут из-за холма выехал джип. Из него вышел полковник. Перебросившись парой слов с майором Филдсом, он повернулся к нам.

— Поступили рапорты, что с «Кроэйтана» пропали всякие матрасы и прочая матчасть, — и он сделал шаг ко мне и матрасам. — Я знаю, что никто в 229 батальоне на подобное не способен, но сами знаете, что такое эти флотские. Капают, капают, капают. А потому я задаю вопрос официально: видел ли кто-либо из вашего личного состава эти пропавшие матрасы и веревки, и доски, и всякое другое с корабля?

Я отшатнулся от кучи страшных трофеев. Полковник глянул на меня и добродушно улыбнулся. На матрасы он особо не смотрел. Его взгляд остановился на Коннорсе.

— Никак нет, сэр, — сказал Коннорс. — Ничего такого не видел. А вообще, мне бы такой матрас не помешал.

— Это уж точно, сынок, не помешал бы, — и полковник кивнул с теплотой. — А еще кто-нибудь что-нибудь знает об имуществе с «Кроэйтана»?

И он пошел к взводной палатке. Нэйт, стоявший у входа, сказал:

— Ничего, сэр. Не видел ничего, о чем вы говорите, — а рядом лежала большая бухта троса.

— Ничегошеньки, сэр, — сказал Райкер, высунувшись из-за штабеля досок.

— Ничего, сэр, — сказал и Кайзер.

Двадцать пар глаз, вперившихся в полковника, с полной невинностью отрицали существование барахла, лежавшего прямо на виду.

— Что ж, джентльмены, спасибо за внимание и участие, — полковник улыбнулся и повернулся к Филдсу, который проводил его до джипа.

Пока наши вещи сушились на солнце, Филдс собрал нас на постановку задачи. Тренога с картой стояла напротив штабной палатки. Филдс носил новую тропическую форму и ботинки; все это оставила для него передовая группа. Мы же сами только ждали, когда нам это выдадут. Тропическая форма сидела свободно. Рубашка не заправлялась в брюки, она была скорее как куртка для сафари. Верх ботинок был матерчатый, с дырками, чтобы ноги оставались сухими.

— Ладно, мужики. Все вы здесь. Дела следующие, — Филдс держал перед собой сложенную указку. — Все, что вы видели вчера в зоне «Гольф», делал 227-й, — наши соседи, штурмовой вертолетный батальон, — он помогал 101-му.

Филдс разложил указку и вновь сложил ее, со щелчком.

— Они вытаскивали десантников и по ходу дела потеряли несколько людей и машин. Точные цифры я пока на знаю. (Потом выяснилось, что были сбиты четыре вертолета и потерян один экипаж).

Разложив указку, Филдс повернулся к треноге.

— Я собираюсь рассказать вам о расположении лагеря и о том, чем мы будем заниматься следующие несколько недель, — и он обвел указкой план лагеря. — Здесь базируются четыре наших роты, ниже юго-восточного угла зоны «Гольф», — он описал план лагеря и сорвал страницу, открыв новую карту. — Вот это план территории роты «Б». Прошу заметить, что этой дороги на самом деле нет, — и он указал на медицинскую палатку, стоявшую на границе между нами и территорией роты «Ц», которую называли «Змеями». — И этой канавы, и бункера и ни одной из этих палаток. Наша задача — чтобы все это появилось. Полеты будут только административные и курьерские. Прежде чем начать работу, мы должны построить лагерь. Работать будут все. И офицеры, и уоррент-офицеры, и рядовые. Наряды каждое утро, и масса всякого днем. Кроме того, некоторым из вас придется заняться зоной «Гольф», там надо выкорчевать пни, — Филдс сделал паузу, а мы уставились на вертолетодром: 275 акров площади и тысячи пней.

— В смысле, саперы этим заниматься не станут? — спросил Деккер.

— Именно, — мы вновь повернулись к Филдсу. — Саперы нарушили бы дерн. Когда начнется сухой сезон, пыли здесь будет много.

И мы вновь начали разглядывать грязные колеи и овражки. Казалось, что хуже, чем сейчас, быть уже не может.

— А куда потом пни девать? — Деккер явно заинтересовался грядущей операцией по истреблению пней.

— Когда накорчуем достаточно, увезем их на «Хьюи». Дальше по дороге. Есть такой план. И еще мне нужна команда, чтобы насыпать землю в мешки для бункера, команда, чтобы проложить дорогу и команда, чтобы протянуть телефонные линии.

Весь гламур жизни армейского авиатора как-то от меня ускользал. Я копал канавы вдоль дороги. Реслер, Банджо, Коннорс, Нэйт, Райкер и Кайзер тоже копали.

Мы возились с пеньком посреди дороги, и тут из-под его корней выскользнула небольшая зеленая змея.

— Эй! Змея! — крикнул Банджо.

— О, точно, — отозвался Коннорс, — Давай поймаем!

Змея пыталась забраться обратно, под защиту корней. Вооружившись разными кольями, лопатами, топорами и прочим инструментом, мы откатили пень и окружили змею.

— А она не ядовитая? — спросил Нэйт.

— Не-а, — сказал Коннорс. — Это зеленый полоз. Я сто раз таких видел.

И тут Коннорс подпрыгнул: змея, которую он пытался ткнуть палкой, внезапно сделала яростный выпад.

— Черт, раньше они так не делали.

— Коннорс, блин, зеленого полоза испугался? — рассмеялся Банджо и подвинулся ближе со своей палкой, попытать счастья.

Капитан Фаррис подошел посмотреть, в честь чего все это собрание.

— Эй, а ну не трогать эту змею! — рявкнул он. — Это бамбуковая гадюка. Смертельно ядовита.

Кольцо змееловов резко прибавило в радиусе.

— Ядовита? — Банджо вызверился на Коннорса. — Блин, Коннорс, я эту пиздоблятину хотел рукой схватить. Зеленый полоз, да?

— Ну так зеленый же! — заорал Коннорс в ответ.

— Ага, — сказал Фаррис. — Это зеленая бамбуковая гадюка.

Фаррис взял у Реслера лопату и быстрым движением разрубил змею пополам, глубоко вогнав лезвие в землю. Половинки дергались и извивались, пасть распахнулась в агонии.

— Просто запомните, — сказал Фаррис, — что здесь тридцать три вида змей и тридцать один из них ядовитый.

— А как их отличить? — спросил Реслер.

— Знаете, при таком соотношении можно позволить себе некоторую предвзятость. Типа, убивать их всех на месте, — и Фаррис ушел.

Землей из канав набивали мешки. Наше отделение разделилось: пятерка наполняли мешки, а другая пятерка отволакивала их на сотню футов, туда, где должен был расположиться наш первый бункер.

Мы заложили основу в пятнадцать квадратных футов, оставив проем для двери. После долгих споров решили, что стены должны быть толщиной всего в один мешок. Когда основа была заложена, к нам присоединились и другие люди из взвода, чтобы дело пошло побыстрее. К полудню стены выросли уже до шести футов.

Еще одной команде поставили задачу нарубить больших деревьев, чтобы сделать стропила для крыши. Стволы отесывали и укорачивали топорами. К ужину мы уже укладывали их на вершины стен.

— Только гляньте на это говнище в воде, — и капитан Моррис, начальник столовой, показал на бочку, где кипятилась вода. Ее кипятили керосиновыми нагревателями; кипяток должен был стерилизовать кухонную утварь. Когда первые несколько человек бросили туда свою посуду, вода начала охлаждаться и на ее поверхности появилась пленка жира и всякого мусора. Моррис со злостью пошел к кухонной палатке, видимо, чтобы обругать сержанта-кашевара.

Деккер с омерзением смотрел на бочку:

— В этой воде хоронить можно.

— Точно, — отозвался Коннорс, стоявший за мной в очереди за едой. — Пусть в ней похоронят то, что там издохло, — и он кивнул в сторону кухонной палатки.

— Да это от нашей жратвы так воняет, — сказал Банджо.

— Я сблевану сейчас, — Коннорс изобразил муку на лице и схватился за живот. — Что это за погань? Где наши пайки?

— Гейнсбургеры, — сказал Банджо. Так мы окрестили армейское консервированное мясо — в честь собачьих консервов. Процесс консервации превращал нормальное мясо в нераспознаваемую, жесткую, сухую субстанцию, вымоченную в жире.

Подошла моя очередь. На поднос улеглись гейнсбургеры, картошка быстрого приготовления, вареная капуста, тушеная кукуруза и круги консервированного хлеба. Я отправился к бункеру, чтобы поесть в компании своих товарищей, на куче мешков с песком.

— А пиво сегодня будет? — спросил Коннорс.

— Завтра. Слетаю в Кинхон и привезу полный груз, — сказал Нэйт.

— И как это ты ухитрился? — огорчился Коннорс.

— Удача, мастерство, опыт, лизание жоп. Сам знаешь, — ответил ему Нэйт. Он закончил с едой и приступил к трубочному ритуалу.

— Как думаешь, этот бункер выдержит прямое попадание? — спросил меня Реслер.

— Навряд ли. Вообще, это, наверное, смотря какой толщины мы сделаем крышу.

— Какой мы ее сделаем толщины, капитан Фаррис? — Реслер повернулся к командиру нашего отделения.

— Думаю, капитан Шейкер хочет, чтобы мы ее сделали в два мешка толщиной, — ответил Фаррис, пытаясь устроить у себя на коленях посуду.

— А прямое попадание она выдержит?

— Ни за что, — сказал Фаррис.

К полудню следующего дня мы уложили на стропила перфорированные стальные панели (ПСП); обычно их используют для постройки дорог и взлетных полос. А потом закончили крышу, уложив два слоя мешков. Крыша немного просела в центре, но внутрь вполне можно было войти, чуть пригнув голову. Снаружи сооружение выглядело прочным и солидным. Настоящий образец для еще трех бункеров.

После обеда мы вновь принялись набивать мешки и тут прибежал рядовой Берн, штабной посыльный.

— Мистер Коннорс, мистер Банджо, взлетайте быстрее!

— Что случилось? — Коннорс бросил лопату.

— Нэйта сбили, когда за пивом летел!

— Банджо, пошли, — и Коннорс побежал к штабной палатке. Реслер, Райкер, Лиз и я провожали их взглядами.

За всем этим копанием и строительством я совершенно забыл о людях, которые очень хотели, чтобы нас здесь не было.

А ночью, при бледном свете луны, мы отмечали пивной вылет. Четыре пилота, каждый из которых держал нераспечатанную банку пива, прошли маршем вокруг бункера. С реверансами и песней «О благородный вождь» они приблизились к Филдсу, который, хохоча, восседал в шезлонге, поставили пиво на бункер и отошли назад. Эти четыре одинокие банки и были всем, что осталось от ста ящиков, которые Нэйт и Кайзер взяли на борт в Кинхон.

Впрочем, «Змеи» одолжили нам достаточно пива, чтобы хватило на вечеринку. Мы расселись вокруг бункера и слушали, как Нэйт и Кайзер рассказывают свою историю.

— Мы с Кайзером летели на двух тысячах футов, и тут нас достали, — говорил Нэйт. — Откуда стреляли, я не видел, но как попали, услышал. Две пули перебили топливопровод рядом с двигателем и через несколько секунд стало ну очень тихо.

— Тихо — не то слово, — перебил его Кайзер. — Я слышал, как у меня сердце стучит.

— Это была моя первая настоящая авторотация. Я сбросил шаг и выбрал место для посадки. С тонной пива мы поехали вниз довольно быстро, но сел я нормально.

— Ага, — сказал Кайзер. — Нормально. Полозья, блядь, на два фута в землю вогнал, а так нормально, да.

— Ну, подумаешь, жестковато. Я ничего не погнул, — ответил Нэйт.

— Наплевать, погнул, или нет. Главное, сами живы, — сказал Филдс, улыбаясь. — Что дальше было?

— В общем, мы в траве, трава высотой до жопы, смотрим в сторону деревьев. Как только в нас попали, Кайзер дал аварийный сигнал по радио. Борттехник и стрелок оставались за пулеметами и прикрывали нас, — Нэйт держал в одной руке зажженную трубку, а второй обхватывал локоть. Рассказывая, он сгорбился и периодически проводил трубкой, как указкой, подчеркивая тот или иной факт. — Мы, похоже, сели далеко от ВК, потому что больше в нас не стреляли. Через пару минут прилетел слик от «Змей», связался с нами по радио, чтобы убедиться, что все чисто и подобрал нас. Мы взяли с собой радио и пулеметы. Кайзер хотел прихватить немного пива, но «Змеи» ждать бы нас не стали. Как только мы затащили жопы в их вертолет, тут же взлетели, — Нэйт показал трубкой вверх. — Пока «Змеи» нас подхватывали, прибыли майор Филдс с Коннорсом и Банджо, с ними прилетел и ганшип. Мы встретили их на полпути. С того момента, как мы покинули вертолет и до того, как вернулись, прошло примерно полчаса, — и Нэйт сделал жест в сторону Коннорса.

— Моя очередь? — ухмыльнулся Коннорс. — Когда мы прибыли на место, гуки были очень заняты. Я слышал, как они сматываются в лес, заслышав нас. Ганшип спикировал на них, но было уже поздно. Когда с ганшипа передали, что все чисто, мы сели, — Коннорс сделал паузу, чтобы посмеяться вместе с Нэйтом какой-то их собственной шутке. — Короче, трава на этой поляне была реально высокая, — Коннорс отхлебнул пива. — Как я уже сказал, гуки были заняты. Судя по всему, они пытались испортить вертолет, потому что потратили массу времени, чтобы порубить сиденья в лохмотья, намазать приборы говном, набить кабину землей и напихать палок в выхлопную трубу. Эти вьетнамцы такие умные, что сил нет. Но одна вещь им действительно удалась. Они забрали все пиво, до последнего ящика. Вот это уже настоящий терроризм.

— Но… — и Нэйт поднял бровь.

— Но один ящик они не заметили. Он выпал в траву и никто не знал, куда. Пока я не посадил вертолет весом в шесть тысяч фунтов точно на него.

Филдс хохотал почти до слез.

— Но, — продолжал Коннорс, — я все же пощадил несколько банок, — и он указал на четыре «Будвайзера», стоявшие на бункере. Мы зааплодировали. Коннорс поднял одну банку и сказал:

— За «Священников»! Чтобы больше пива и меньше стрельбы.

Небо потемнело, луну закрыли грозовые облака, на землю упали первые капли дождя и вечеринку пришлось сворачивать. Я вспомнил, что так и не успел докопать сточную канаву вокруг своей палатки.

— Чувак, если сюда залезет змея, я даже не знаю, вылезу ли под этот ебучий дождь, или пусть кусается, — послышался приглушенный голос Реслера из соседней палатки.

— Змея? — это был голос Лиза, палатка которого стояла рядом. Дождь молотил так, что казалось, будто ткань рвется. Моя палатка была закрыта наглухо и я смотрел, как струйки воды стекают по брезенту. Когда вода начала капать на земляной пол, я достал карманный нож и вырезал канавку, чтобы стекала.

Я писал ночное письмо Пэйшнс. Я писал не о полетах, а о своей палатке, о постоянных перестрелках по периметру и о сержанте, которого укусила змея — он не проверил свой спальный мешок, прежде чем в него забраться. К счастью, у нас было противоядие. Говорили, что боли от него не меньше, чем от самого укуса.

Сквозь рев дождя доносилось уханье минометов и пушек с соседних позиций. По всему периметру потрескивали винтовочные выстрелы. Я представил, каково охранять периметр в такую ночь.

Под бельем что-то зашевелилось. Я оцепенел. Что-то холодное ползло по моей икре. Змея? Что делать? Если я заору или пошевелюсь, она меня укусит. По палатке долбил ливень, а я моментально взмок в душном воздухе.

Когда оно добралось до колена, я понял, что это. Я откинул белье и огромное коричневое насекомое вылетело в ночь.

— Змея! Змея! — вопли Коннорса хоть и приглушались бурей, но доносились отчетливо. Я высунулся наружу и посветил фонариком туда, где стояла его палатка. Палатки не было. И он, и палатка провели остаток ночи в штабе.

Я высунулся из палатки, чтобы надеть ботинки. Ночью буря прекратилась. Утро было солнечным, даже красивым. Моррис с Деккером брились за штабной палаткой, используя стальные шлемы, как тазики. Я заправил брюки в ботинки и пошел повидаться с обсиральней. Дождь даже унес немного аммиачного запаха, который источал пустой ящик из-под ракет, вкопанный в землю. Эти обсиральни были стратегически размещены по всей территории роты. Они работали неплохо, пока не заполнялись — почва уже не могла впитывать больше. Ночью полную обсиральню можно было найти по запаху, без фонарика.

Я подумал, что неплохо бы до завтрака побриться у себя в палатке, но тут увидел толпу, собравшуюся у бункера.

— Блядь, я глазам не верю, — в центре толпы взад-вперед расхаживал Шейкер. — Я потребовал, чтобы вы построили сраный бункер. Бункер, понятно? И что я получил? Получил ебаную кучу говна с землей. Вот что я получил!

Бункер завалился. Деревья и металлические панели торчали под нелепыми углами, между ними свисали мешки. Ничего не поднималось в высоту больше, чем на два фута.

— А, черт, — и Шейкер ушел.

— Наверное, стены надо было делать толще, — заметил Реслер.

Почти каждый в роте работал до пота. Ставили новые палатки — их натяжки протянулись по нашим временным. Ротная дорога была достроена. Мы окапывали палатки и корчевали пни на зоне «Гольф». Ротный бункер был заброшен. Я все еще жил в одноместной палатке, но снизил шансы повстречаться со змеей, впихнув туда раскладушку. Помогло. Наряды раздавались каждое утро, даже если собирать было нечего, кроме мелких веток. Везде была разбросана свежая серая земля — свидетельство нашей работы.

Немногие избранные в роте летали по административным делам в соседние части. В Плейку, на 50 миль к западу, в Кинхон и даже в Сайгон, который был от нас к югу, в 260 милях. Наши командиры и их друзья получили шанс получить важную информацию — например, как надо строить бункеры, осмотреться, привезти пива и перепихнуться с кем-нибудь.

Когда работа на день заканчивалась, мы протирались губками, используя воду из водяного фургона; тазиками служили шлемы. Начальство принимало душ в лагерях спецназа, куда летало по делам.

Я чувствовал, что меня продали в рабство, а потому почел за честь, когда Шейкер взял меня с собой в административный вылет в Плейку. Я взял чистую смену одежды: в городке советников спецназа в Плейку был душ. Кроме того, впервые за две недели у меня появился шанс повести вертолет.

Быть наедине с Шейкером — почти то же самое, что просто быть наедине. За весь полет туда и обратно он не сказал мне ни слова. Наверное, он наблюдал за мной, но если и так, то делал это молча.

В городке советников было классно. Я гулял по тротуарам, принял душ, спустил какую-то мелочь в игральный автомат и купил разное барахло, включая и маленький фотоаппарат.

— Ты бы лучше подождал и взял что-нибудь поприличней, — Уэндалл осматривал мою 16-мм «Минолту». — Какой-нибудь хороший аппарат, «Никон-Ф», скажем.

— Ну, может быть, — ответил я, борясь с неприятным чувством от этой покупки. — Мне так, заснять что-нибудь по-быстрому. Как только в нашем магазине появятся нормальные аппараты, куплю. Когда у нас будет магазин.

— Если соберешься, возьми меня с собой, — сказал Уэндалл. — Я знаю все обо всех фотоаппаратах, какие только есть.

Через день после полета в Плейку я получил шанс впервые встретиться со вьетнамцами. С сотнями вьетнамцев.

— Вот здесь мы расчищаем поле, — Шейкер показал место на карте выше северного рубежа. — Там должен разместиться заправочный комплекс. Работают вьетнамцы. Начали несколько дней назад и теперь наша очередь послать наблюдателя. Это будешь ты, Мейсон.

— И что там надо делать?

— Просто смотреть. У них есть вьетнамский босс, он знает, что как. Ты просто следишь, чтобы они работали и не делали всяких штучек.

— Каких штучек?

— Разных. Они иногда ставят заостренные шесты, которые указывают на наши пулеметные и минометные позиции. Кое-кто из них явно работает на ВК.

Когда я прибыл на место, туда уже добрались грузовики со вьетнамцами. Приехал я в джипе, за рулем которого сидел сержант Майерс. В четыре больших грузовика набили 150 мужчин, женщин и детей. Мне сказали, что это беженцы, которые рады возможности заработать денег. Мужчинам платили сто пиастров день, женщинам и детям — семьдесят пять. (Пиастр примерно равен пенни). Пока мы с Майерсом парковались, водители выпускали людей из грузовиков. Я понятия не имел, что делать дальше, но их начальство отлично все знало. Масса людей в черных пижамах и конических панамах организованно разбежалась во все стороны, а босс орал приказы. У одного грузовика столпилась группа молодых вьетнамцев; босс примчался туда и тут же отвесил одному пинок по жопе. Чистый сержант. Не прошло и пяти минут, как я оказался в центре круга вьетнамских крестьян, вооруженных мачете и топорами. Граница очищенной зоны быстро расширялась — они вгрызались в джунгли, как полчище огромных взбесившихся термитов.

Босс обошел их, и когда убедился, что каждый занят делом, подошел ко мне с широкой улыбкой на лице.

— Хорошо, Да ви? — это слово обозначало капитана. Ни он, ни я не знали, как по-вьетнамски будет «уоррент».

— Ага. У тебя, похоже, все под контролем.

— Хорошо?

— …Да.

— А.

— Тебя как зовут?

— Нгуен, Да ви.

Я увидел группу подростков, которые болтали между собой, разглядывая лагерь.

— Чего они там делают? — я показал на них пальцем.

Нгуен посмотрел, куда я показываю, и немедленно проорал несколько ругательств, которые заставили мальчиков вновь взяться за работу. Они — ВК? Может, Нгуен — ВК? Или тут все ВК? Пока что ВК для меня — это были слухи, ночной шум по периметру.

Солнце палило, вырубка продолжалась. Дети стаскивали нарубленное в центр круга и складывали в кучу, чтобы потом сжечь. Все вспотели. Я вспотел, просто сидя на бревне. В воздухе носился запах пота.

Потный сержант Майерс вылез из джипа:

— Сэр, что мне делать?

Делать-то? — подумал я про себя. Делать? С какого хуя я знаю, что делать? У меня что, на лбу написано «Специалист по расчистке джунглей»? Я летчик. А ты сержант. Сержанты всегда знают, что делать, до мельчайших деталей. Это общеизвестно.

— Ну-у… — сказал я, наконец. — Просто ходи, сержант, смотри, как они работают. Э-э, и за знаками тоже следи.

— За какими знаками, сэр?

— Они иногда ставят отметки, которые показывают на наши оборонительные позиции.

— А, понял, — и он пошел прочь. Тут я решился дать ему совет, который всегда давали мне:

— Будь осторожен, сержант.

Он обернулся и кивнул с серьезным видом.

Я слез с бревна, на котором сидел, пока говорил с Майерсом и отправился побродить. Когда вернулся, Нгуен оказывал помощь маленькой девочке, порезавшей ногу. Когда я подошел, девочка подскочила, но Нгуен прикрикнул на нее и она села на место.

У нее был двухдюймовый порез на щиколотке. Нгуен вытер его грязной тряпкой, которая была его головной повязкой. Я крикнул Майерсу, глазевшему на одну из женщин, чтобы он принес аптечку из джипа. Девочка следила за мной с осторожностью, ей было и страшно, и любопытно.

Майерс пришел с аптечкой и Нгуен отошел в сторону, явно злясь на такое вмешательство. В когтях американца девочке стало еще страшней — ведь она думала так?

— Я займусь, сэр, — сказал Майерс.

Он закатал ей брючину до колена и принялся чистить порез ватным тампоном с перекисью водорода. Рана вспенилась розовыми пузырями и девочка захныкала. Я решил, что она никогда не видела раньше, как действует перекись. Я сказал Нгуену, чтобы он объяснил ей, что это хорошее лекарство.

— Хорошо? — кажется, он удивился.

— Да, хорошо, — кивнул я. — Скажи ей.

Он сказал, и девочка заулыбалась.

Она ушла, прихрамывая, чтобы пообедать со своей семьей, а я решил немного подучить с ее помощью вьетнамский. Я объяснил Нгуену, что мне нужно. После обеда (пайки для меня и Майерса, рис и что-то непонятное для вьетнамцев) девочка уселась рядом со мной на бревне.

Она сказала, как ее зовут, но хотела, чтобы я звал ее по-американски. Очаровательная, невинная девочка с другого конца мира настаивала, чтобы я звал ее Салли. Было обидно.

Я заучивал слова, показывая на разные вещи и записывая, что она говорит в записную книжку — фонетически, конечно. До конца дня я записал много слов, как то: часы (дамн хо), нож (каи зова), зуб (зинг). Мы провели целый час, составляя предложения из слов, которые я узнал. Пока она учила меня, то успокоилась и стала улыбаться.

Я услышал, как орет Нгуен и глянул, чтобы узнать, в чем дело. Он ругал группу вьетнамцев на южном краю. Майерс спал в джипе, надвинув шапку на лицо. Встав, я оглядел круг. В северной части один человек сидел на земле, а вокруг него мелькали мачете. Стало интересно, чего это он там расселся, но тут Салли похлопала меня по плечу.

Она не просто учила меня вьетнамским словам, но еще и спрашивала английские. А по плечу она меня хлопала потому что я оглядывался вокруг, вместо того, чтобы ее учить.

— Дерево, — сказал я, когда она показала на нашу скамейку, но это было не то, что ей нужно.

Я поднялся и подошел к джипу, по дороге еще раз глянув на сидящего. Теперь он лежал. Это уже было слишком. Дай им дюйм — захапают милю. Я позвал Нгуена:

— Скажи этому мужику, чтобы работал, — и показал на лодыря; тот был в сотне ярдов от нас. Нгуен убежал.

— Вставай, сержант, — я подошел к джипу. Майерс качнулся вперед, его шапка упала.

— Виноват, сэр. Всю ночь стоял на посту, — очень может быть, что и не врал.

— Ладно. Нам остался где-то час. Постарайся в этот час не заснуть.

— Есть, сэр.

Майерс ушел, а я начал смотреть, что делает Нгуен. Он возвращался. Человек позади него все еще спал.

— Ну что, Нгуен?

— Он не работать больше, Да ви. Он мертвый.

— Как мертвый? — я заморгал. — Ты сказал «мертвый»?

— Да, Да ви, — Нгуен кивнул, констатируя факт.

Ерунда какая-то. Тупой гук явно не понимал, что я говорю. Мужик спал, а Нгуен хотел его покрыть. Если бы он умер, или умирал, уж конечно толпа вокруг него сказала бы что-нибудь. Может, это какая-то хитрость? Нгуен — ВК и хочет, чтобы я туда подошел, а они все изрубят меня на куски? Майерс точно ничего не заметит.

Я подошел к спящему. Нгуен бежал следом. Человек, похоже, был его шурином.

— Нгуен, я знаю, что он спит, так что не пытайся меня остановить.

Нгуен не ответил. В горле у меня что-то сжалось, я не мог понять, почему.

Человек не поднялся, когда я подошел к нему. Он удобно лежал на боку в траве, а над его язвами на ногах кружились мухи и мошкара. (У всех вьетнамцев язвы на ногах). Он не дышал. Откуда-то появился Майерс, нагнулся и проверил пульс на шее:

— Мертв, сэр.

Нгуен показал мне, что его убило. В шести футах от трупа лежала обезглавленная змея. Где-то посреди порезов и царапин на ноге был и змеиный укус. Его укусили, он убил змею и сел, чтобы умереть. Его друзья, работавшие рядом, не бросили работу, чтобы прийти на помощь. Они знали, и сам он знал, что когда тебя кусает такая змея, ты умираешь. И умер.

Рабочий день закончился и беженцы выстроились в пятидесяти футах от грузовиков. Приехал джип с деньгами, труп унесли в лагерь. Из джипа вышел офицер с черным виниловым дипломатом, который страшно не вязался с джунглями и начал выдавать вьетнамским рабочим зарплату.

Пока он расплачивался, я искал глазами Салли. Я не видел ее с момента этого змеиного укуса. Она была моим единственным знакомым человеком не в армии, она казалась мне умной и понятливой. Я предавался фантазиям о том, как спасти ее от этой жуткой жизни. Найти ее так и не смог.

Я увидел, как один мальчик, сделав шаг назад, наступил на ногу человеку, стоявшему позади. Тот мгновенно с силой ударил его кулаком по макушке. Мальчик почти осел на землю с гримасой, но не сказал ни слова.

Грузовики уехали. Майерс и я проверили местность в последний раз. Мы нашли три явно различимые стрелы, направленные на наши укрепления из мешков с песком. Грубые зарубки на них, по-видимому, указывали дистанцию. Мы разбили эти знаки.

В тот же день мы с Шейкером, Фаррисом и Реслером поехали в деревню Анкхе. Поездка была официальной, нужно было купить всякое разное — свечи, керосиновые лампы, подстилки и шезлонги. Таскать добро должны были я и Реслер.

Деревушка была маленькой и пыльной. Кое-где было припарковано еще несколько джипов. Один бар казался довольно оживленным, но Шейкер не позволил нам зайти.

Глядя на улочки, я думал, где могут жить беженцы, расчищавшие место для заправочного комплекса. Я не узнавал никого из встречных.

— Мейсон, там нашли несколько взводных палаток, — объявил наутро Реслер через брезент. Я еще не встал. Как правило, он поднимался к завтраку раньше меня. — Они хотят, чтобы мы выбирались из наших одноместных, но держали их под рукой.

— Зачем? — спросил я хрипло.

— Чтобы держать в них всякое имущество. Во взводной палатке будут двадцать человек, так что твои клюшки для гольфа могут и не поместиться.

Ну, теперь все по-взрослому. Взводные палатки были сделаны из тяжелого зеленого брезента и натягивались на здоровенный шест. Днем их двери скатывались. Из-за темного цвета палатка поглощала столько тепла, что входя вовнутрь, ты чувствовал поток воздуха — словно горячее дыхание. Сочетание жары и влажности приводило к бешеному росту грибков и плесени. Из-за этой жары днем в палатках почти никого не бывало. Впрочем, мы в любом случае работали целый день.

Этим вечером мы переехали в новую уютную взводную палатку. Моя раскладушка и восемь других были с одной стороны, а напротив еще десять. В шести дюймах справа от меня располагался Нэйт. Слева — Джон Холл, из передовой группы. Напротив — Уэндалл и Барбер. Но встать в палатке в полный рост все же было нельзя.

Тем же вечером мы говорили о нашем командире, майоре Филдсе, которого сняли с должности. Его отстранили от полетов из-за затяжной ушной инфекции. Перед ужином он устроил нам сюрприз, собрав нас, объявив о своем уходе и представив своего преемника, майора Уильямса. Филдс был своим парнем. Уильямс же дал понять, что нас ожидает в будущем — со всем очарованием армейского устава.

— Я очень уважаю майора Филдса за то, что он сделал со второй ротой. Я вижу, что вы хорошо поработали, — он без улыбки оглядывал наш неровный строй у кухонной палатки. — Но с завтрашнего дня мы ускоряем темп. Здесь нужно еще многое сделать, к тому же, мы будем получать боевые задачи, плюс к этому будет много учебных вылетов. Учеба — ключ к выживанию. А выживание, джентльмены, это главное, — и он свел свои густые брови к переносице. В уголках рта у него лежали жесткие складки. Лицо, идеально подходящее для такой службы.

— Вот черт, я-то надеялся, что мне дадут какую-нибудь работу потяжелее в зоне «Гольф», — сказал Коннорс, залезая в палатку уоррентов. — Но наш новый старик посылает меня завтра утром в полет, вместе с нашим старым добрым Мейсоном.

— Класс, — ответил я, продолжая чистить свой новый «Смит-Вессон» калибра 38. — А еще кто?

Я опустил сверкающий длинноствольный револьвер в черную кобуру на бедре. Днем раньше мы сдали наши «сорок пятые» и получили взамен вот такое ковбойское оружие. Отличные новые игрушки для летчиков.

— Это совместная операция. Наша рота посылает четыре машины. Мы с тобой, Нэйт с Реслером, Уэндалл с Барбером, Холл с Морстоном, — и все оторвались от своих «тридцать восьмых». — Блин, мужики, вы как на «Окей Коррал» собираетесь.[8]

— Неправ, партнер, — и Холл прокрутил барабан своего револьвера. Потом защелкнул его и прицелился в палаточный шест. — Это не «Окей Коррал». Это «Джунгли-уя». «Перестрелка в „Джунглях-уя“», — Холл подмигнул и сделал изрядный глоток из своей фляжки.

Задачу нам дали простую: утром мы проходим над перевалом Анкхе в сторону Кинхон, поворот влево между двумя гребнями и заход в долину Винтхан, известную нам, как долина Счастливая. Там мы высаживаем патрули, возвращаемся обратно и ждем. Сапоги свяжутся с нами, когда их понадобится забрать. Кавалерия высылала такие патрули с самого начала. Теперь пришел и наш черед.

Пехотинцы собирались на третьей дорожке зоны «Гольф». Каждые десять человек были прикреплены к своему вертолету. Следили они за нами так, будто боялись, что в ходе предполетной проверки мы куда-нибудь смоемся.

По случаю первой боевой задачи я надел самую чистую форму, бронежилет, настоящие летные перчатки и опустил в набедренную кобуру «тридцать восьмой». Броневых нагрудников у нас не было, они еще не прибыли. В кабине «Хьюи» я подключил шлем к переговорному устройству, повесил его на крюк над головой, потом вылез и стал смотреть на то, как Коннорс проводит осмотр.

— Слишком много идиотов разбились, потому что забивали на предполетный осмотр. Я хочу, чтобы ты каждый раз делал то, что я тебе сейчас покажу.

Я кивнул. Мы стояли у грузовой кабины, слева от машины.

— Первое. Проверить зеленую книжку.

И он ее проверил.

— До черта людей не обратили внимания на большое красное Х, которое борттехник поставил на первой странице. Ты можешь пропустить то, что он записал. Запомни, что это машина борттехника, он здесь механик. Ты просто проверяешь его работу. А значит, сразу узнай, что он думает о состоянии вертолета.

Коннорс захлопнул книжку и положил ее в карман позади центральной панели. Потом он опустился на землю.

— Все знают, что перед первым полетом нужно слить немного топлива, чтобы избавиться от водяного конденсата, — и он показал на брюхо «Хьюи». — Зуб даю, что половина этих дятлов так не делает.

Я встал на четвереньки, добрался до сливного клапана и нажал его, чтобы несколько унций топлива вылились на землю. Никаких водяных капель я не заметил.

Коннорс продолжал осмотр, указывая мне на вещи, которые считал важными и на которые мало кто обращал внимание. Он знал машину, как свои пять пальцев и действительно отлично подходил для должности инструктора. Мы проверили рулевой винт. Я снял фиксирующий трос. Потом мы добрались до правой стороны вертолета и Коннорс взобрался на крышу по скрытым ступенькам между дверями пилотской и грузовой кабин. Крыша у «Хьюи» плоская и по ней можно свободно ходить, проверяя втулку винта, колонку, трансмиссию и тяги. Коннорс указывал на предохранительные чеки на разных деталях автомата перекоса, на поводки, стабилизаторы и управляющие амортизаторы. Мы тщательно проверили главную гайку на вершине втулки — она удерживала все это хозяйство вместе.

— Все проверяют главную гайку, но никто не смотрит, нет ли трещин в комлях лопастей, — сказал Коннорс. — А что с нее толку, если лопасть разломится и оторвется?

Я кивнул.

Мы залезли в кабину и в глаза нам ударило утреннее солнце. По плексигласу разбегались белые полосы — следы напряжений. Парень по кличке Рыжий, борттехник машины, помог мне пристегнуться на правом кресле. Под лучами солнца быстро стало жарко. Около моей поясницы появились темные пятна; я чувствовал, как пот капает с моего спрятанного «Дерринджера». Эта затея явно долго не проживет. Я надел темные очки. Коннорс следил за мной с левого кресла, с классическим видом инструктора-которому-совсем-неинтересно-но-на-самом-деле-он-следит-за-тобой-как-ястреб. Он скрестил руки на бронежилете, смотрел прямо перед собой, но бросал быстрые взгляды, наблюдая за тем, что я делаю. Я прошел предполетные процедуры по памяти и нашел машину ведущего — ее отделяли от нас два вертолета. Еще несколько минут потоотделения, и я увидел, как командир из кабины вертолета «Змей» кружит рукой: сигнал на запуск. Завыл стартер, лопасти медленно провернулись и прошло зажигание. Лопасти слились в диск; мы были готовы. Я щелкнул переговорным устройством, запросив стрелка и борттехника о готовности. Раздались ответные щелчки: готовы.

— Не забудь заставить их проверить двери, — сказал Коннорс.

Я кивнул и сказал им, чтобы проверили, на месте ли шпильки, которые держат двери открытыми. На месте. Без шпилек двери могут сорваться с направляющих и их унесет потоком.

Вскоре шестнадцать сликов и четыре ганшипа стояли в готовности на третьей дорожке. Пехотинцы ждали, когда мы снимемся с площадок.

Ведущий назначил каждому звену из четырех машин позывной в виде цвета. Порядок был всегда одним: «Желтый», «Белый», «Оранжевый», «Красный». В звене мы получили номера, говорящие о нашем месте в строю. Мы с Коннорсом были «Оранжевым-4». Экипаж каждой машины по очереди называл свой позывной. Черед дошел до нашего звена и я услышал:

— «Оранжевый-1», — Морстон.

— «Оранжевый-2», — Уэндалл.

— «Оранжевый-3», — Нэйт.

— «Оранжевый-4», — сказал я. После нас перекликалось «красное» звено. Мы поднялись в воздух и выстроились в длинную линейку вдоль третьей дорожки.

Пехотинцы — или, как поправил меня Коннорс, «сапоги» — принялись запрыгивать на борт. Они носили тропическую форму и были вооружены до зубов: винтовки М16, гранатометы М79, гранаты, патроны, фляги. Больше у них почти ничего не было, потому что они были в Кавалерии и предполагалось, что мы постоянно будем их снабжать. Трое из них втиснулись на длинную скамейку между стрелком и борттехником, еще трое на пол перед ними, и еще четверо в двух углах. Десять «сапог».

— А почему их зовут «сапогами»? — спросил я Коннорса.

— Это коэффициент интеллекта пехотинца.

— Надеюсь, они тебя не слышат.

— Не волнуйся, Мейсон. В Кавалерии мы все «сапоги». Ты в армию пошел добровольцем?

— Да.

— Ну и я.

«Красный-4» вызвал ведущего и сообщил, что шестнадцать сликов загружены. «Желтый-1» ответил, что понял и через несколько секунд неуклюже взлетел. Остальные быстро последовали за ним. Когда «Оранжевый-1» — Морстон и Холл — развернулся на взлет, я прибавил газу, чтобы облегчить вертолет. Нос чуть приподнялся и машина сдвинулась. Я парировал и ждал, держа ее почти на весу. Когда поднялись Нэйт и Реслер, я последовал за ними, чувствуя неуклюжесть из-за веса сапог. «Желтый-1» медленно поднялся над деревьями к северу от лагеря, сбавил скорость до 60 узлов и мы заняли привычный строй клина. Пока мы приближались, он начал медленный разворот в сторону перевала Анкхе. Наша машина была четвертой и я занял место слева, создав левый клин.

Когда я приближался к левому борту «Оранжевого-3», мне показалось, что он летит на меня и я сбросил скорость. Но потом машина ушла слишком далеко и мне пришлось догонять ее. Моя нехватка опыта полетов в строю дала о себе знать. Меня шатало вперед-назад. Коннорс позволил мне качнуться таким образом несколько раз, потом сказал:

— Взял.

— Отдал.

И мы тут же заняли место в прямой линии с «Оранжевым-1» и «Оранжевым-3». Мы оказались настолько близко к «Оранжевому-3», что я слышал, как жужжит его рулевой винт.

— Дай-ка я тебе покажу пару штучек из этого строевого джаза, — сказал Коннорс. Его ухмылку отчасти скрывал микрофон. — Во-первых, ты должен найти на ведущем «Хьюи» две точки, между которыми можно провести линию под углом сорок пять градусов от его хвоста. Лично я использую заднюю стойку левого полоза и совмещаю ее с правой передней. Видишь?

Я увидел, как две эти стойки совместились, двигаясь сравнительно медленно друг по отношению к другу, а наши машины мягко неслись по воздуху. Когда Коннорс демонстрировал это, мы шли над дорогой на скорости в 80 узлов, приближаясь к перевалу.

— Ты используешь эти опорные точки, если летишь на одной высоте с ведущим. Тебе понадобятся другие точки на тот случай, если ты окажешься выше. К примеру, если он начнет разворачиваться в твою сторону, или тебе нужно будет набрать высоту, чтобы перескочить через дерево, или еще что-нибудь. Если ты их совместишь, то можешь не сомневаться, ты летишь под правильным углом.

Внезапно Коннорс поднял нас выше строя.

— Посмотри на крышу «Оранжевого-3».

Винт посверкивал над выступами вентиляции и антеннами, разбросанными поверху.

— Я использую вентиляционный клапан на этой стороне и противоположный угол крыши. Когда эти две точки совмещены, угол правильный.

Мы опустились на высоту строя, а Коннорс сказал:

— Постарайся найти опорные точки для каждого возможного положения. Если ты это сделаешь, то никогда не потеряешь своего места, если станет жарко. Сложно? А эта хрень будет и ночью.

— Ночью в строю?

— Ага. Тут надо лететь настолько близко, чтобы видеть подсветку их приборов. Пока можешь тренироваться лететь вот так, на расстоянии одного диска. Потом ты научишься держаться ближе.

С его слов это казалось несложно. Я твердо решил, что буду летать не хуже. За всеми этими объяснениями я едва заметил, как мы миновали перевал.

— Отдаю, — сказал он.

— Взял, — с опорными точками стало легче. Вскоре я держался под правильным углом, не испытывал сомнений и меня не слишком шатало.

— Пока ты держишься на этой линии в 45 градусов, потренируйся уходить дальше и приближаться. Неважно, на каком мы расстоянии, главное, чтобы ты был на линии.

Я ушел назад и мне стало интересно: а что думает ведущий «Красных» по поводу таких плясок. «Оранжевый-1» и «Оранжевый-3» продолжали держать строй. Уйдя на сотню ярдов от «Оранжевого-3», я плавно набрал скорость, чтобы вновь занять позицию. Получалось нормально, но это не был учебный полет. Стоило мне приблизиться к звену, как она начало разворот влево, следуя за «Желтым-1». Мне пришлось быстро сбросить скорость, чтобы не влететь в них.

— Учись предугадывать развороты, — сказал Коннорс. — Если видишь, что «Оранжевый-3» кренится, чтобы повернуть в твою сторону, то ты должен повернуть еще резче и сбросить скорость, потому что ты с внутренней стороны разворота. А если с внешней, то нужно быть готовым прибавить скорость, чтобы удержаться на месте. Немного похоже на то, как щелкаешь бичом.

Я правильно сбросил скорость и удержался в строю, но когда разворот завершился и мы пошли на север, к долине Счастливой, то пропустил этот момент и отстал. Догоняя строй, я вновь чувствовал себя курсантом.

— Ближе, — сказал Коннорс.

Мне казалось, что я на нужном расстоянии, но все же придвинулся ближе.

— Ближе, — Господи, похоже мы уже шли с перекрытием. Я приближался к «Оранжевому-3» до тех пор, пока ясно не разглядел Реслера в стекле левой двери. Он обернулся и помахал мне. Я опять услышал, как жужжит хвостовой винт. Было явно слишком близко.

— Примерно вот так, — сказал Коннорс; я боролся с желанием качнуться в сторону. Стало ясно, что сразу такие полеты у меня не получатся.

— На посадке надо держаться в близком строю, чтобы все могли заскочить в машину. Если мы держимся рядом, мы одновременно прибываем на место, одновременно садимся и одновременно съёбываемся. К тому же, мы можем прикрывать друг друга.

За объяснениями Коннорса я почти не заметил, что мы достигли долины. К реальности меня вернул вызов «Желтого-1».

— Ладно, «Герцоги», начинайте боевой.

Слики замедлились со ста узлов примерно до 80, чтобы пропустить ганшипы вперед. Это были «Хьюи» модели В, медленнее, чем наши. Кроме того, они несли очень тяжелое вооружение. Наш строй продолжал сбрасывать скорость примерно до 70 узлов. Мы начинали долгий заход на зону высадки, милях в пяти от нас.

Растительности в долине было не слишком много: трава, редкие деревья, сухие рисовые поля. Деревень не было.

Я увидел, как в миле впереди из-под ганшипов ударили белые полосы дыма. Ударные вертолеты заняли позицию и готовили зону к высадке своими пулеметами и ракетами. Когда мы приблизились, я увидел, как взрывы поднимают землю в воздух. В четверти мили от зоны, на высоте 300 футов «Желтый-1» дал нам разрешение открыть огонь из бортовых пулеметов.

— Не стрелять без моего приказа, — сказал Коннорс. Рыжий со стрелком дважды щелкнули кнопками переговорного устройства. «Желтое» звено подлетало к дальнему концу площадки и я услышал слабый треск их пулеметов, бивших по кустам. Через несколько секунд, когда мы были в сотне ярдов от места нашей посадки, Коннорс скомандовал:

— Огонь.

С обоих бортов нашего «Хьюи» загрохотали пулеметы. Они были так близко к пилотской кабине, что мне казалось, будто с каждым выстрелом кто-то бьет меня ладонями по ушам. «Сапоги» принялись стрелять из винтовок. Я почувствовал адреналиновый всплеск, мир стал тише. Я испытывал какую-то необычную отстраненность, сосредоточившись на стойках «Оранжевого-3» и замечая боковым зрением наши трассеры. Я почувствовал, как Коннорс взялся за управление вместе со мной. Таково было правило. На всякий случай.

Шестнадцать сликов замедлились в унисон с «Желтым-1» и опустились в траву. Моя посадка была почти автоматической, я просто в точности повторял то, что делал «Оранжевый-3». Как только полозья коснулись земли, сапоги выскочили из машины и бросились к границе зоны, стреляя на бегу. Я не видел противника, не было никакого ответного огня, который напомнил бы мне, что у меня нет нагрудника. Ни у кого не было.

«Желтый-3» подождал пятнадцать секунд, потом взлетел. Мы следили за его хвостом; когда он начал двигаться, то взлетели тоже, оставаясь в сомкнутом строю, чтобы не рассыпаться и не задержать кого-нибудь на земле.

Когда мы перелетали через ближнюю линию деревьев, я вновь услышал пулеметную стрельбу.

— Рыжий, увидел кого? — спросил Коннорс, а я в это время резко накренился влево, чтобы держаться с остальными.

— Никак нет, сэр, — стрелки просто развлекались.

— Передохни. Взял.

— Отдал.

— У тебя получилось очень неплохо, Боб. Если штурмы и дальше так пойдут, то мы, пожалуй, все останемся живы.

— Ага, — кивнул я. — Вообще не видел, чтобы стреляли в ответ. А теперь что?

— Возвращаемся к перевалу. Ждем.

— Как два пальца, — сказал Нэйт.

— Не то слово, — ответил Реслер.

— Слыхали новость? ВК сдается, — сказал Уэндалл.

Мы собрались около рисового поля и принялись делиться впечатлениями. Слики сели в зоне «Лима»; место, которое станет нам хорошо знакомо в следующие несколько месяцев. Большая равнина, усеянная сухими рисовыми полями в двух милях к востоку от перевала Анкхе, рядом с дорогой 19. Ганшипы не возвращались, они продолжали поддерживать десант.[9]

В сотне футов от места нашей стоянки сухая земля заканчивалась и начинались влажные рисовые поля; они тянулись на всем протяжении до деревни на востоке. Из деревни шла группа буйволов. Какие-то детишки ехали на них верхом, а буйволы шлепали по грязи. Во главе процессии шел старик с посохом. Когда они подошли ближе, старик двинулся к нам. Остальные продолжали идти своей дорогой.

— Бонжур, — сказал он.

— Чего он сказал?

— Он сказал «добрый день» по-французски, — ответил Нэйт.

— Ты что, по-французски говоришь? — спросил Коннорс.

— RSVP,[10] — сказал Нэйт, повернулся и заговорил со стариком.

Услышав Нэйта, старик широко заулыбался. Руки у него были узловатыми, ноги покрыты язвами. Он носил набедренную повязку и черную рубашку. С Нэйтом говорил увлеченно.

— Что он говорит? — спросил я.

Нэйт повернулся к нам, покачал головой и рассмеялся, а старик следил за ним.

— Говорит, рад, что мы вернулись.

— Это как понимать? — спросил Коннорс.

— Он думает, что мы французы, — ответил Нэйт.

— Во мудак тупой, — заметил Коннорс.

— Не такой уж и тупой, — сказал Уэндалл. — Вдоль этой дороги у французов было много боев. На самом деле, они проиграли большое сражение прямо здесь, у перевала Анкхе, одиннадцать лет назад, — он сделал жест рукой; мы следили за ним. — В их частях было много местных. Может, и этот был.

— А ты откуда знаешь? — спросил Коннорс.

— Читал.

Нэйт объяснил старику, что французы не вернулись, а мы американцы. Потом ему пришлось объяснять, кто такие американцы и что мы приехали из страны, которая еще дальше, чем Франция, чтобы помочь бить северных коммунистов.

— Хо Ши Мин, — старик улыбнулся еще шире.

— Он что, за Хо Ши Мина? — Реслер был в шоке.

— Он говорит, что Хо великий человек и когда-нибудь объединит страну.

Реслер подозрительно прищурился:

— Так получается, он ВК?

— Ну, не знаю, — ответил Нэйт. — Вроде нормальный дед.

На обед были пайки, потом кофе и сигареты. Мы пытались укрыться от солнца. Но воздух был душным, от жары нельзя было спрятаться даже в тени.

Я поболтал с Уэндаллом о фотоаппаратах, а потом о французах. Он читал «Улицу без радости» Бернарда Фолла.[11] Когда Уэндалл рассказал, как французов разбили те же самые люди, против которых мы выступали, настроение у меня стало подавленным. Главная причина, по которой наши лидеры считали, что мы победим там, где французы не смогли — наши вертолеты. Мы — официально назначенный эксперимент, так сказал Уэндалл.[12]

Коннорс подкалывал Нэйта на тему французского языка:

— По-французски говорят только гомики, педрилка ты наш.

Реслер улегся в тени своего «Хьюи», опершись о полоз так, что подбородок почти касался груди и читал что-то в мягкой обложке. Из соседнего взвода пришел парень похвастаться мангустом, которого купил у детишек. Мангуст был молодой, прирученный и хозяин дал ему имя Нахуй.

Мы ждали. Это было хуже, чем штурм. Хуже, чем штурм? Господи, тут я понял, как оно будет. Я заскучаю так, что начну рваться в бой. Ждать… Я вспомнил, как кто-то сказал: если бы я узнал, что меня убьют в этом году, то хоть бы это случилось сразу, чтобы безо всякой херни с таким ожиданием по жаре. Что они там делают?

Я услышал, как кто-то свистнул через два пальца и поглядел в сторону ведущего. Кто-то там кружил рукой над головой.

— Запуск! — закричал я, внезапно почувствовав облегчение. Пилоты «оранжевого» звена бросились к машинам. К закату мы без приключений забрали всех сапог и вернули их на третью дорожку. В ходе патруля они никого не заметили. Уэндалл сказал, что ВК хотят посмотреть, как мы действуем, прежде чем вступать в бой.

Наутро Лиз нашел меня за завтраком и сказал, что этой ночью проведет учебный полет со мной и Реслером:

— Реслер будет сидеть сзади, ты немного поведешь, потом поменяетесь местами. Старик хочет, чтобы я проверил, как вы ночью ориентируетесь в воздухе и заходите на посадку.

Вот так после целого дня махания лопатой в зоне «Гольф», трое из нас отправились летать до полуночи. Мы держались очень высоко, на 5000 футов, но даже там в районе Чеорео кто-то дал по нам очередь.

— Пятидесятый калибр, — флегматично заметил Лиз при виде больших красных шаров, поднимающихся в небо перед нами. — И близко не было.

По мне было вполне себе близко.

Периметр лагеря был различим с воздуха — просека в сотню ярдов шириной с колючей проволокой, концертинами, минами, «Клэйморами».[13] Там было два слабых места, одно возле холма Гонконг и другое рядом с рекой. Каждую ночь ВК проверяли их на прочность.

Если бы нас атаковали всерьез, все вертолеты следовало куда-то перегнать. Я не знал, куда именно, поскольку не был задействован в плане эвакуации. По какой-то идиотской причине некоторых из нас предполагалось оставить, чтобы мы защищали лагерь. Как говорится, можете спрятаться в собственных жопах. Реслер тоже состоял в команде геройских защитников.

— Ты знаешь, что у нас есть дробовики? — спросил он меня как-то раз. Он действительно изучал арсенал, который мы должны были использовать для обороны.

— Это же незаконно, — сказал я.

— Знаю, но их у нас примерно пара дюжин. Считается, что мы с тобой и прочее мясо должны о них знать. Типа, чтобы пустить их в ход, когда вьетконговцы без устали повалят из канав с криком «Тьен-лен!».

— Что еще за тьен-лен?

— Уэндалл говорит, что это они так кричат, когда идут в финальную атаку. Ну знаешь, тактика живых волн.

— Уэндалл идет на хуй.

В общем, ночи были полны ожиданий — я лежал на своей раскладушке и прислушивался.

Примерно тогда же я прочитал статью о нас из одного затертого журнала. Там нас изображали героями; тон статьи напоминал тот, что был в старой кинохронике. Нас называли «Первой командой» — такого наименования у нас не было никогда. Вполне героически. Не так круто, как «Дубленые загривки», но уж точно лучше, чем «Песьи морды». Все началось с секретной высадки нашей передовой команды, а потом мы построили близ Анкхе вертолетодром три на четыре тысячи футов; он мог принимать четыре с лишним сотни вертолетов. В нашей родословной значились Корея и Филиппины, а дальше она уходила прямиком к генералу Кастеру.

Далее статья объясняла, что мы здесь делаем. Американские гарнизоны, расположенные в прибрежных районах, стали первым шагом в деле помощи Южному Вьетнаму удержать территорию, которая у него уже была. «Первая Команда» вторгалась вглубь территории Вьетконга. Отсюда мы на наших вертолетах сможем свободно перемещаться по всему Вьетнаму, охотясь на вьетконговцев, и нас не остановят такие вещи, как джунгли, горы и взорванные мосты.

Статья завершалась в драматическом стиле, уверенным предсказанием, что «Первая Команда» будет не последней из тех, что ступят во вражеские владения. За ней последуют новые и новые вертолетные части. Музыка, вертолеты на фоне заката, затемнение.

Один вылет взбодрил Коннорса так, что он попытался остановить винт тросом, не дожидаясь, пока он встанет сам. Вдоль строя вертолетов ехал грузовик, подбирая нас и остановился возле его вертолета. Оттуда кричали: «Коннорс, давай залезай» — это была последняя остановка. Когда в восьми футах над Коннорсом лениво прошелестела лопасть, он схватил трос и набросил на нее петлю. Петля затянулась и Коннорса тут же оторвало от земли.

Нэйт завыл от восторга:

— Коннорс, сука, ты где такому научился?!

Коннорс поднялся на ноги и попытался отряхнуть грязь с формы. Он повернулся к нам, чтобы ответить как-нибудь поядовитей, но весь грузовик так ржал, что ему осталось лишь беспомощно улыбаться. Это было колоссально: ротный инструктор сделал глупость. Да еще и при всех. Ура.

— В жизни такого бы не сделал, — сказал Реслер, сидевший рядом со мной. — А ты?

— Ни за что, — ответил я. — А ты, Райкер?

— Вот уж точно нет, — отозвался Райкер на весь грузовик. — Это только тупые инструктора ловят лопасти арканом.

Лиз сидел рядом и улыбался. Последний вылет мы выполнили вместе. Мой первый «горячий» вылет. Я устал, но был доволен, на душе было легко, чувствовалось какое-то странное удовлетворение.

На протяжении нескольких последних вылетов мы высаживали патрули в долине Счастливой и ждали в лагере. В последний раз сапоги сообщили о нескольких скоротечных перестрелках на месте высадки. Мы доставляли десант в три приема, значит, нужно было столько же, чтобы забрать его оттуда.

На втором заходе Лиз сказал, что Шейкер делает серьезную ошибку: он ведет нас по одному и тому же пути над деревьями:

— Как только ВК поймут, что мы повторяемся, тут же понаставят там пулеметов.

Мы были «Оранжевым-4»; я вел машину. Теперь это и вправду доставляло мне удовольствие, потому что у меня начали неплохо получаться полеты в строю. Замечание Лиза напомнило мне, что внизу есть люди, которым глубоко наплевать, хорошо ли я справляюсь. Все, что они хотят — так это меня сбить.

— А как надо?

— Каждый раз менять маршрут. Пусть гадают.

Во второй раз мы приземлились без приключений. Половина сапог запрыгнула в вертолеты, а остальные остались дожидаться следующего, последнего раза. После тридцатисекундной паузы, чтобы все расселись, Шейкер взлетел в сторону ближайшей линии деревьев. Мы последовали за ним. Теперь я чувствовал себя в вертолете куда уверенней. Я с легкостью держался в строю, не выпадая, как некоторые. Все шло нормально и наше воздушно-штурмовое приключение казалось мне захватывающим.

— Видишь? Он взлетел так же, как и раньше, — прозвучал у меня в наушниках голос Лиза. — Нехорошо это все, — пробормотал он, а я подумал, что Лиз слишком осторожничает. Все у нас было в порядке.

Чтобы забросить «сапог» в зону «Гольф» и вернуться, понадобилось тридцать минут. Шейкер повел нас обратно в долину на высоте в 1500 футов и скорости в 100 узлов. Примерно в пяти милях от зоны высадки он ушел вниз, чтобы пройти остаток пути на бреющем. Это было захватывающе — полет на малой высоте. Лиз взял управление и я увидел великолепную демонстрацию того, как это надо делать. Он оставался на уровне деревьев, и в то же время не удалялся от третьей машины. Время от времени между нами проскакивала верхушка дерева. Лиз проходил между кронами, в последний момент чуть наклоняя диск винта, чтобы увернуться от ветвей. Сто узлов — не так уж и много, если вы только не идете очень низко, там эффект скорости может вас запутать.

— Тот же маршрут, — ворчал Лиз, а деревья проносились мимо. Шейкер выполнял заход по учебнику, над самыми низкими препятствиями, по лощине между деревьями. Наш третий полет к зоне, и все по тому же пути.

— «Желтый-2», попадания! — голос Деккера был, как выстрел.

— Дульные вспышки на три часа! — абсолютно бесполезное сообщение: нет позывного — нет и позиции.

Приближаясь к передней линии деревьев, Шейкер дал команду «Подрыв», чтобы мы сбросили скорость перед посадкой.

— «Белый-2», под обстрелом справа! — голос Коннорса перекрыл треск его пулемета.

В любой момент могло стать жарко. Я уже проверил броневую панель. Она была полностью выдвинута, и все же я чувствовал себя голым. Я слегка прикасался к управлению, чувствуя быстрые движения Лиза. Какого хуя нам не дали броневые нагрудники?

Когда наш правый стрелок открыл огонь, я попытался не задрожать. Я вглядывался в проносящиеся деревья и поляны, надеясь, что увижу врагов. Если я замечу их первым, то смогу дать указания стрелку. Наверное. В голове пронеслась мысль: как только вернемся, попрошу о переводе на ганшипы. Они хотя бы могут стрелять в ответ.

Кто-то впереди слишком сильно сбросил скорость на посадке и нам пришлось остановиться еще резче, чтобы не врезаться. Я чувствовал себя, словно муха, влипшая в патоку, когда сверху опускается мухобойка. Справа от нас проскочил ганшип, из его пулеметов вылетали облачка дыма. Сапоги с зоны высадки орали по радио, что их обстреливают. Я быстро глянул на Лиза, но не увидел его лица. Зона была прямо перед нами. Мы пересекали последнюю сотню ярдов перед поляной, а Лиз почему-то начал рыскать, виляя хвостом.

— Вижу одного! — объявил стрелок с моей стороны. Его пулемет оглушительно загрохотал.

— Загасил! — он почти визжал. — Загасил его!

— «Оранжевый-4», чарли на три часа, — это сообщение Лиза могло помочь «красному» звену, которое шло позади нас.

— Сэр, я его загасил!

— Смотреть в оба! — орал я. — В оба, блядь, смотреть!

Слики пошлепались на землю, «сапоги» рванулись к ним из укрытия и принялись запрыгивать на борт. «Красный-4», последняя машина, объявил, что приняты все. Шейкер дал знать, что понял, взлетев немедленно. Он слегка повернул влево, следуя по тому же пути, что и два последних раза. Прежде чем мы с Лизом пересекли переднюю линию деревьев, с вертолета в звене Шейкера сообщили об обстреле. Лиз взял круче влево и срезал угол в том развороте, что проделал Шейкер. Он вновь начал вилять хвостом, и, к тому же, летел ниже, чем все остальные. В кронах деревьев. Как только каждое звено проскакивало эту линию, я слышал доклады об обстреле или попаданиях. (Под попаданиями понимались, ясное дело, пули, действительно попадающие в вертолет. Вспышки, облачка дыма или чарли, занявшие позицию, проходили по категории «обстрел»).

Мы промчались между деревьев примерно милю, прежде чем начали подниматься на безопасную высоту. Теперь стало тихо. Я ссутулился в кресле.

— Раненые есть? — запросил Шейкер.

Никто не ответил. Наши машины получили всего несколько неопасных попаданий. У Деккера одна пуля прошла через лопасть. У Нэйта было прострелено стекло кабины. Еще одному нашему пилоту, капитану Шерману, пуля попала в бронеспинку. От удара у него перехватило дыхание, но броня остановила пулю. Я видел вмятину, которая там осталась. Бронеспинка сработала. Вот если бы еще и спереди что-то было. Хороший броневой шлем тоже оказался бы не лишним.

— Как насчет билета домой? — сказал Реслер, когда мы перешучивались в грузовике. — Там-то пули точно не достанут.

Коннорс, наконец зафиксировав винты, заполз в грузовик:

— Если кто расскажет, что у меня было с лопастями — на следующей проверке поставлю «неуд».

Глава 4 ДОЛИНА СЧАСТЛИВАЯ

Американцы — большие дети. Посидите с ними полчаса за бутылкой виски, будьте приветливы — и вы уговорите их почти на что угодно.

Нгуен Као Ки,[14] июль 1965

Октябрь 1965

Дождь не переставал уже полчаса, и Коннорс решил сполоснуться. Я видел, как его волосатая жопа замаячила в двери палатки уоррентов. С собой он взял боевой шлем и кусок мыла.

— О-о, вот это жизнь! — вопил Коннорс снаружи. — То, что надо. Чистота! Чистота! Чистота! Хоть бы кто-нибудь из вас, вонючек, понял, блин, мой тонкий намек!

И он нечленораздельно завыл какую-то песню.

Голый Банджо вышел наружу.

— А вот и первая вонючка! — приветствовал его Коннорс. — Добро пожаловать, мисс. Можете положить свой шлем вот сюда.

— О, благодарю вас, — пропищал Банджо фальцетом.

Выбежал Кайзер, потом Райкер, потом Нэйт, а следом и несколько офицеров из соседней палатки. Вскоре почти вся рота была снаружи, принимая дождевой душ.

И даже я, вопреки всякому здравому смыслу. Когда мы попробовали такое в последний раз, дождь перестал, стоило мне намылиться. Вместе со мной попались и другие. Мы ждали, стоя в грязи, когда дождь пойдет снова, а мыло стягивало нам кожу. Так и не пошел.

Сейчас три десятка человек валяли дурака перед длинным самодельным умывальником — доски, на которых стояли шлемы, собирающие воду, на тот случай, если дождь прекратится.

— Это мой болт, и я его мою так часто и быстро, как сам захочу! — орал кто-то.

— А я никогда! — жеманился Банджо. — Разве ты не знаешь, что это вредно?

— Да нафиг, я все равно ладони брею с четырнадцати лет.

Шел обычный балаган: шутки про «береги жопу, когда наклоняешься», войны за кусок мыла, падения в грязь с последующим ополаскиванием. Было здорово — впервые за месяц. И мы вымылись.

Мы продолжали находить пропавшие контейнеры. Было найдено большинство палаток. Уорренты разделились: теперь в одной палатке жили девять человек — наконец-то мы приобщились к роскоши. Пятеро из нас — Лиз, Кайзер, Райкер, Реслер и я получили по восемь футов личного пространства. Нэйт, Готлер, Коннорс и Банджо по целых десять. Эта палатка была уже постоянным жильем.

Мы решили устроить в ней дощатый пол и провести электричество. Четверо из нас отправились в город, чтобы купить доски для пола и все, что нужно для электрического освещения. Я отвечал за провода и лампы дневного света, потому что соврал, будто знаю, как тянуть проводку. Мне просто хотелось в город.

Наш грузовик пересек южный КПП дивизии; часовой указал нам на человека, висящего на флагштоке. Вчера мы уже слышали про этот случай.

— Местные власти поймали его с американскими припасами. Кавалерия его повесила. Будет урок.

Голова человека свесилась набок, петля врезалась ему в шею. Мы ехали дальше, он медленно поворачивался, становясь меньше.

— Ничего так урок, а, Гэри? — сказал я Реслеру, сидевшему напротив меня в кузове.

— Ага, — ответил он. — Думаю, воровать больше не будет.

Мы въехали в город. Я и Реслер выпрыгнули, Лиз и Нэйт поехали дальше, чтобы припарковать грузовик. Предполагалось, что они займутся досками, а мы с Гэри пойдем покупать всякое электрическое. Но сначала мы решили немного погулять. Мы не были здесь несколько недель и место здорово изменилось.

Дряхлый пыльный Анкхе превратился в бурлящий армейский городок. Везде были бары, осаждаемые сотнями солдат. Улицы кишмя кишели торговцами.

Мы прошли мимо девочки, которая несла ребенка в заплечной сумке. Я заметил, как она подходит к разным солдатам, но пока мы не поравнялись с ней, не понимал, что ей надо. Сначала она просила деньги, потом совала ребенка покупателю, пока не становилось ясно, что она хочет его продать. Я, наконец, понял это и пошел к ней.

— Что такое? — спросил Гэри.

— Глазам не верю. Она хочет продать ребенка!

— Кто? — Гэри не заметил ее, но когда увидел, куда я направляюсь, сказал: — А.

И пошел следом.

Девочке было двенадцать-тринадцать лет. Я начал было говорить ей, что делать так, как делает она — неправильно, но вдруг увидел, что с ребенком было что-то не так. По щелкам его глаз ползала мошкара. Глаза не мигали. Я потянулся, и когда прикоснулся к его бледной, холодной щечке, в ту же секунду понял, что узнал что-то, чего знать не хотел.

— Зачем ей продавать мертвого ребенка? — спросил Гэри.

— Не знаю, — я произнес это спокойным тоном, но мне хотелось шарахнуться в сторону. Она увидела ужас в моих глазах. Какое-то время я смотрел на нее и думал: как же ты можешь такое? Она скользнула по мне усталым взглядом и пошла искать другого покупателя.

Мы пересекли улицу, усеянную жвачками и окурками. Я задержался, чтобы найти магазин.

Гэри пошел дальше. Никаких магазинов здесь не было, только бары. Я увидел, как Гэри нырнул в один из них и двинулся следом.

Я миновал занавеску. Бар был битком набит солдатами и проститутками. Похоже, что за две недели проституток в городе стало больше, чем раньше вообще было жителей.

— Купить мне выпить? — спросила одна девушка, когда я прошел дальше. Она подтолкнула меня к креслу за столиком. Еще трое из них заспорили с моей похитительницей на тему, кто станет моей подружкой. Мухи и мошкара кружились вокруг нас и резвились в лужах пива на столике. Потом одна из девиц выбралась из своего кресла и устроилась у меня на коленях.

— Ты класьный сювак, — проговорила она безо всякого выражения в голосе и потерлась об меня задницей. — Ты класьный сювак, — и ее лицо придвинулось ближе; из-под улыбающейся маски на меня поглядывали ее нервные глаза.

Мне показалось, что ей было точно так же неловко. На этой работе она была новенькой. И я тоже был новичком. Глядя в эти широко раскрытые глаза, я старался вести себя небрежно — суровый воин на отдыхе.

— Ты класьный сювак, — повторила она, ее маленький плоский носик почти прижался к моему и в лицо мне ударило ее дыханием с запахом рыбы. От этого духа и ее ограниченного лексикона мое настроение типа «ах, пустяки» быстренько испарилось. Захотелось смыться.

Она увидела, что выражение моего лица меняется и поняла, что теряет добычу. В ход были пущены последние резервы.

— Ты класьный сювак! — в ее голосе наконец-то прорезались какие-то эмоции. В глазах появилась игривость. Ее рука пролезла вниз и очень душевно взяла меня за одно место.

Я подскочил от неожиданности. Мне было неловко, хотя отчасти и приятно, но я встал и запихнул маленькую сердцеедку обратно в ее кресло. После чего энергично занялся поисками Реслера. Примерно минуту я провел в толпе, разыскивая его глазами и отпихивая тянувшиеся ко мне маленькие ручки, но не нашел.

— Даже и не думай об этом, — сказал я сам себе, когда вышел на улицу, чтобы продолжить поиски магазина. Девушка мне понравилась; по крайней мере, она понравилась моим гормонам. Тут же вспомнились рассказы о жуткой вьетнамской хреногнили. «Иногда единственный выход — ампутация», — так про нее говорили. Или так: «Есть ребята, которые сидят во Вьетнаме в карантине с 61 года и ждут, когда их вылечат». Или вот так: «Слышал я про одного — проснулся утром и увидел, что крантик-то отвалился. Ссыт теперь сидя, сучонок. Вот блин».[15]

— Боб, ты куда?

Я обернулся, и увидел Реслера, идущего ко мне по улице.

— Электротовар ищу, не забыл? Ты где был?

— Я? Тебя искал. Нашел что-нибудь?

И мы пошли по пыльной улице. Если заменить джипы лошадями, получилось бы неплохое подобие городка на Диком Западе. Большинство дверей, которые мы миновали, были входами в мелкие бары. К солдатам подбегали маленькие мальчики, крича: «Класьный сювак, хотеть бум-бум? Идти со мной. Два доллар».

— Не хочешь сходить?

— Только не я, Реслер. Мне триппер не нужен, — ответил я.

Мы свернули в переулок; там были магазинчики со всякими промтоварами.

— Ты не можешь заработать триппер, Мейсон. У тебя иммунитет, — мы остановились перед витриной с дешевыми инструментами, проводом, маленькими электромоторами и лампами. То, что нужно.

— Что значит «иммунитет»?

— Это такая офицерская привилегия. Мы получаем «атипичный уретрит». Триппер получают рядовые.

Продавец не говорил по-английски, но все висело на виду и достаточно было показать пальцем. Я купил девять светильников — лампы, балластные сопротивления, провода. Вот бы еще знать, что со всем этим делать.

Наши старички лично принимали участие в создании концепции воздушного штурма — в 11-й Воздушно-штурмовой, а потом в ходе полномасштабных учений в Каролинах. Но пули там были ненастоящими, противник на самом деле был на твоей стороне, а о том, что ты убит, сообщали посредники. Теперь мы летали в реальном мире и старички злились: их командиры забыли о своем обучении.

— Блядь, глазам не верю, — сказал Коннорс. — Нет бы подумать, что мы ничего не слышали о воздушном штурме. Не говоря уже о том, чтобы его делать.

Мы сидели за столом для пикников в новой палатке-столовой после нашего первого большого штурма в долине Счастливой.

— Капитан Фаррис, кто придумал лететь на предельно малой над такими рисовыми полями? — тон Коннорса был требовательным.

— Не очень здорово придумано, да? — ответил Фаррис.

— Почему никто не видит, что всю ебаную дорогу мы только и придумываем маршруты подхода к горячей зоне? Рисовые поля укрытия не дают. Низко нужно лететь, только если есть укрытия — деревья, русла рек, долины и прочее.

Коннорс выглядел угрюмым. Фаррис не ответил. Ответа не существовало.

Я был подавлен. Предполагалось, что меня научат, как быть командиром экипажа в воздушно-штурмовой роте. Сейчас я думал, останусь ли после такой учебы в живых.

Днем раньше, в шесть вечера, в зоне «Гольф» 64 вертолета образовали целый штурмовой батальон. Мы взяли пехоту и полетели к точке «Лима», зоне лагеря на другой стороне перевала Анкхе.

Старички злились с самого начала. В точке «Лима» нам предстояло провести ночь. Всего на десять миль (семь минут) ближе к боевой задаче, долине Счастливой, по сравнению с тем, если бы мы остались на укрепленной зоне «Гольф».

После посадки несколько вертолетов отправились обратно в расположение дивизии, чтобы подвезти горячую пищу для нас пяти сотен «сапог». Уэндалл, Коннорс, Нэйт — все старички — ругались. Уэндалл все рассказывал о том, что ВК прославились своими внезапными атаками на французские лагеря, которые были в точности, как наш. Паршивая была ночь. Мы спали в «Хьюи», все нервничали, а москиты рассвирепели окончательно. Мы проснулись в 04:00, в 05:45 запустили двигатели и забросили войска в уже захваченную зону к северу от «Лимы», чтобы объединиться с другой кавалерийской частью для мощного удара.

Вместо того, чтобы лететь на полутора тысячах футов, наш ведущий решил пройти весь маршрут на предельно малой. В нас не стреляли, но решение было странным. Вся орава приземлилась и высадила пехоту — только чтобы узнать, что мы сели не на ту зону. «Сапоги» опять забрались в вертолеты, со второй попытки мы добрались, куда надо и принялись ждать.

В ходе получасового ожидания старички разозлились по-настоящему.

— Хули мы шли на предельно малой? — наседал Коннорс на Шейкера. Расстроенный Шейкер лишь пожимал плечами. Штурмом явно командовал кто-то новенький, но Шейкер был командиром взвода и не стал бы обсуждать действия своих собратьев в погонах.

Я летел с Лизом. Он не сказал ни слова — злился молча. Мы готовы были начать второй этап штурма. Пришло известие, что по пути нам могут оказать сопротивление.

— Нам бы очень не помешали нагрудники, — сказал Реслер. — Если уж нас посылают на предельно малой и знают, что в нас будут стрелять, то могли бы выдать какую-нибудь броню, не думаешь?

Я рассеянно кивнул. Когда я слышу, как профессиональные военные жалуются таким образом, у меня садится мораль.

Еще одна часть осталась позади, она должна была сформировать вторую волну. Наша команда загрузилась. Отсюда до настоящей зоны высадки было десять миль рисовых полей, деревень в кольце деревьев и одиночных кокосовых пальм или кустов. От таких мест надо держаться подальше, особенно, если знаешь, что они под контролем ВК.

Если уж надо было идти на предельно малой, Лиз шел на предельно малой. На скорости в сто узлов он действительно пытался повторять контуры плотин между полями. Я сидел справа от него, держа руки и ноги рядом с управлением, в напряженном, пугающем ожидании. Мы были «Оранжевым-3». Справа-спереди Нэйт и Фаррис вели «Оранжевый-1», слева-сзади Шерман и капитан Дэйзи летели на «Оранжевом-4». С другой стороны клина были Реслер и Коннорс на «Оранжевом-2». Дистанция между нами колебалась — временами вертолетам приходилось огибать пальмы и высокие кусты. В шлемофонах слышались команды: часть готовилась выполнить штурм. Я услышал, как полковник, командир нашего батальона, с высоты в 5000 футов приказывает нам аккуратней держать строй — мы растянулись по плоской равнине.

Впереди, в деревьях, окружавших деревню, я ясно увидел дульные вспышки. Потом услышал, как машины «желтого» звена сообщают о попаданиях. Потом из маленьких скоплений кустов, на которые я не обратил внимания, тоже открыли огонь. Вскоре эфир был забит докладами о попаданиях. Через общий гвалт прорвался приказ:

— Не стрелять по деревням, не стрелять по деревням, — это говорил полковник.

Слева от нас Шерман и Дэйзи отстали, потом сделали рывок вперед, оказываясь то сзади, то в стороне. Я услышал:

— «Оранжевый-4», попадания! — и они пропали из виду. Они получили очередь в лобовое стекло и осколки на какой-то момент ослепили Шермана. Лиз пытался держаться в стороне от деревень, но не мог — деревни лежали по нашему маршруту. Здесь маневры не помогали. Несколько долгих мгновений я видел, как мы летим прямо на вспышки и в это время ВК могли по нам стрелять. Предполагалось, что полет на предельно малой минимизирует время под огнем, но тут такое не срабатывало.

Полет по долине был длиннее, ниже и горячее всего, что я видел в жизни. К тому моменту, когда мы добрались до зоны высадки, мой мозг был в полном оцепенении. Не знаю, как бы я справился, если бы в Лиза попали.

Зона ничем не отличалась от долины, разве что там было больше кустов. Несмотря на артподготовку и ракетные удары с ганшипов, она была горячей. Из кустов, из-за плотин, из замаскированных траншей полетели пули. «Сапоги» выскочили наружу в тот же миг, как мы коснулись земли и неразбериха усилилась. Спереди от нас из замаскированной ячейки выпрыгнул вьетконговец и бросился к вертолету Коннорса. Там никто его не заметил, но стрелок ведомого успел его разглядеть и убил очередью в спину.

Ведущий, заметив, что нам и впрямь «оказали сопротивление», повел нас обратно к первой зоне на высоте 2000 футов. Чем и доказал свою осведомленность относительно того факта, что вертолеты в состоянии летать выше, чем в четырех футах над землей.

Хотя большинство машин получили попадания, лишь двое пилотов были серьезно ранены и их надо было эвакуировать. Еще десять, включая Уэндалла, Барбера и Шермана получили мелкие порезы от осколков плексигласа. Лиз и я были невредимы.

Через несколько дней Фаррис отправил меня на задание с капитаном Дэйзи — еще один десант в долине Счастливой. Половина вертолетов была роты «Змей», половина — «Священников». День ото дня зоны высадки становились все горячее. Никто не мог сообразить, каким образом ВК всегда знали, какое именно открытое место мы будем использовать. Вариантов были тысячи, но чарли почти каждый раз ждали нас именно там, куда мы направлялись.

Сам Дэйзи считал себя военным историком. В ночных спорах о том, как здесь надо воевать, он был самым горластым. Вообще, я соглашался с ним в том, что войну надо вести, как положено, а не заниматься мелкими наскоками то здесь, то там. Но если не считать этой полуночной трепотни на темы стратегии, то у нас было мало общего.

Я сидел справа, на командирском месте — жест вежливости со стороны Дэйзи. Впоследствии, даже став командиром, я почти всегда сидел слева, потому что левая часть приборной доски «Хьюи» была срезана и я хорошо видел землю — прямо у себя между ног.

Мы полетели на восток, к Счастливой, на 3000 футов. Я всегда любил летать высоко, и чем выше, тем лучше. Стремление держаться подальше от земли погубило очень немногих пилотов. В грузовой кабине сидело восемь «сапог». Борттехник и стрелок стояли за пулеметами, установленными на новых турелях. Примерно за пять миль до зоны ведущий, майор Уильямс приказал 16 машинам снижаться до уровня деревьев — начинался финальный участок маршрута. Мы пикировали, а впереди нас из джунглей поднимался дым: зону тщательно обработали ВВС и наши собственные ганшипы.

До этого момента машину вел Дэйзи. Но когда мы снизились, я услышал его голос:

— Отдаю.

Я взял управление и до сих пор помню, с каким чувством принял этот комплимент: мне доверили вести вертолет в самый ответственный момент полета.

Полет был действительно волнующий. Разогнавшись в пике, весь строй вихрем помчался над верхушками на скорости больше 110 узлов. Я сосредоточился на опорных точках и на том, чтобы держаться в одном-двух диаметрах диска от соседа. В то же время, я увел вертолет как можно ближе к деревьям, для лучшего укрытия. Мне постоянно приходилось держать в виду машину справа — она покачивалась из стороны в сторону, уклоняясь от мелких деревьев.

Нам оставалась примерно минута до посадки, когда ганшипы открыли огонь. Некоторые начали сообщать о попаданиях.

Было такое правило: на подходе к зоне и при любом обстреле оба пилота держатся за управление. Это нужно для того, чтобы если одного из них положат, вертолет не вышел из-под контроля.

Дэйзи этого не сделал. Как только осталось тридцать секунд до посадки и ведущие машины начали сообщать о попаданиях, Дэйзи начал глубже вжиматься в броневое кресло.

Дел у меня было по горло, но если не считать того, что я срубил одну ветвь кокосовой пальмы, все получалось нормально. Краем глаза я увидел, что Дэйзи зашевелился. Пойдя на риск, я бросил быстрый взгляд. Дэйзи ответил мне слабой улыбкой и потянул свой нагрудник прямо к носу. Это был один из немногих нагрудников на всю роту. Дэйзи вжался в кресло так, что его жопа лежала на самом краешке. В результате нагрудник оказался настолько высоко, что почти прикрывал ему лицо. Вести вертолет в этой позе было невозможно. Когда я увидел, что командир ищет такое укрытие, то мой страх взлетел на новый уровень.

— «Священники», подрыв! — раздалось в шлемофонах.

Я взял ручку на себя и сбросил газ, чтобы зависнуть, бросая вперед лихорадочные взгляды и пытаясь разглядеть за носом «Хьюи» пока что невидимую зону. Рулевой винт крутился в футах от земли; я увидел впереди какие-то кусты и дал правую ногу, чтобы не врезаться в них хвостом. Подняв носы вверх, все звено резко сбрасывало скорость перед посадкой.

К счастью для нас, в задней части зоны огонь был слабее. Несколько пилотов ведущих машин уже были ранены. «Сапоги» выскочили еще до того, как полозья коснулись земли. Оглянувшись, я увидел, что Дэйзи все еще сидит в укрытии. Я начал звереть. Зона кишмя кишела снайперами. Песок передо мной вздыбился. Дэйзи не поднялся даже, когда я прошел над последними деревьями на обратном пути. По мере набора высоты доклады о попаданиях становились все реже, и когда мы достигли высоты в 1500 футов, прекратились совсем.

Когда звено выровнялось, Дэйзи сказал:

— Взял, — и взял управление, словно ничего и не случилось. Мне захотелось стукнуть себя по башке, чтобы убедиться, что это все взаправду.

Мокрая от пота форма облепила мое тело. Я сидел и думал, что делать. Вызвать Уильямса и сообщить, что у меня обнаружился трус на борту? Я чуть наклонился вперед и поглядел на Дэйзи. Или, если честно, уставился на него во все глаза. Он бросил на меня безмятежный взгляд. Кто здесь сошел с ума? Он был старшим по званию, командир экипажа с годами опыта. Он каждый день летал с другими и сейчас был спокоен, как удав. Но я знал: он сделал то, что сделал.

Наконец я сказал:

— А что будет, если в меня попадут, пока ты вот так сидишь?

— Успею, — сказал он, не глядя на меня.

Я выполнил с Дэйзи еще два вылета, в то же место. Каждый раз он выполнял все тот же ритуал: отдавал мне управление и скрючивался за своим нагрудником.

— Как этот урод может быть командиром экипажа? — я со злостью уставился на Фарриса.

— Боб, «урод» — это все же чересчур, — Фаррису, похоже, было неловко.

— Из-за него рискуют все, и в вертолете, и в строю. Труса даже я разглядеть могу.

Фаррис видел, что я волнуюсь. Возможно, я так рассвирепел потому что мне было страшно не меньше, чем Дэйзи.

— Ну, в конце концов, такой пилот — все же лучше, чем никакого, — сказал Фаррис.

После долгой дискуссии с Фаррисом стало ясно, что Дэйзи — это такая превратность войны, с которой мне следует смириться. Но для свежего уоррента я завершил разговор довольно жестко.

— Больше я с ним не летаю, — сказал я.

— Ладно, — ответил Фаррис. — Больше ты с ним не полетишь.

И все. Дэйзи ничего не сделали.

— А ты чего хотел, расстрельную команду? — спросил меня Коннорс, когда мы стояли вечером в очереди за едой.

— Нет, — ответил я. — Но ведь можно было, наверное, отстранить его от полетов, занести в личное дело…

— Слушай, Боб, да вся рота знает, что он трус. Даже он сам это знает. С ним летают только новички, вроде тебя, которые еще не в курсе, — сказал Коннорс.

— Ну, я с ним больше не летаю.

— Вот это, — вмешался кто-то, — потрясет его, Мейсон.

Позади Коннорса стоял Джон Холл и прислушивался к нашему разговору.

— Ты должен, — продолжал он, — преподать ему урок.

— В смысле?

— Ты должен убить его, — ответил Холл.

— Чего вы прикалываетесь? — я поглядел на него серьезно. — Я правда считаю, что надо что-то сделать. Например, отстранить его от полетов и перевести в штабную палатку, к его собратьям поближе.

Джон обратил на меня вопрошающий взгляд:

— Мама дорогая, — сказал он. — Неужели ты хочешь обвинить наших штабных близнецов в том, — и тут его голос упал до зловещего шепота, — что они тоже паршивое ссыкло?

Коннорс засмеялся. Штабные офицеры, Оуэнс и Уайт не летали на задания. Но ходили слухи, что они записывают себе часы боевого налета, чтобы получить медали.

Холл продолжал:

— Если так, Мейсон, то получится грязно, грязно.

— В смысле?

— А как ты собираешься убить всех троих, чтобы не получилось грязно? — и Холл, ухмыльнувшись ухмылкой безумца, сделал гигантский глоток из своей неизменной фляги со «Скотчем».

Когда мы разбили лагерь в точке «Лима», моросил дождь. Большинство вертолетчиков из 24 машин остались в кабинах, разве что Нэйт отправился побродить. Деревенский пейзаж искажался в каплях дождя, текущих по плексигласу. Воздух оставался жарким, неподвижным, сырым. От дождя легче не стало. У меня за спиной борттехник чистил свой пистолет, а стрелок спал. Рядом со мной стояла машина ведущего и полковник подошел, чтобы поговорить с нашим командиром роты, Уильямсом. Мы были здесь уже два часа. Ждали.

— Сэр, такого сорок пятого вы точно не видели, — борттехник, сержант ЛаРой, протиснулся между креслами и протянул мне свой пистолет.

— По-моему, обычный сорок пятый, — ответил я. ЛаРой не был штатным бортехником; он был инспектором технической службы и сейчас набирал часы налета.

— Он так выглядит, сэр, но это мое собственное оружие, не армейский образец. Я его немного доработал.

Отлично. Фанат короткоствола.

— Правда?

— Ага. Я вот, к примеру, срезал часть спусковой пружины. Перышка достаточно, чтобы выстрелил.

— Зачем?

— Ну, если вы слишком сильно давите на спуск, это сбивает вам прицел.

— Ну, здорово.

ЛаРой покачивал пистолетом в футе от моего лица и, надо думать, ждал, что я начну восхищаться. Восхищаться я не стал. Неожиданно он отодвинулся и я услышал лязг. Обернувшись, я увидел, что он извлекает магазин из рукоятки.

— Гляньте, сэр. Не поверите, какой он легкий. Я спилил кучу металла.

— Ладно, ЛаРой, верю. Отличный пистолетик, кто бы сомневался.

— Ну давайте, сэр. Просто щелкните разок, — ЛаРой все пихал мне пистолет, держа магазин в другой руке. — Вот, я его разрядил.

Я подумал, как, наверное, ЛаРою здесь нравилось — вокруг столько разных пушек и пуль, и все настоящее. Мне стоило бы поразмыслить больше, прежде чем взять его пистолет.

Курок был взведен, поэтому я держал оружие очень осторожно, хотя и знал, что оно не заряжено. Я направил дуло вверх и начал смотреть, куда бы прицелиться. С пистолетами у меня отношения не особо складывались, я люблю ружья. Мушка покачнулась. За стеклом стоял строй «Хьюи», колебавшийся в струйках воды. Я инстинктивно отвел от них оружие. В прицеле появилась спина полковника. Народу здесь явно было многовато. Я продолжал целиться, держа оружие двумя руками и подыскивая какое-нибудь открытое место для щелчка, хотя бы и с незаряженным пистолетом. Наконец, я направил его на один из приборов передо мной.

И в тот самый момент, когда я подумал, что можно нажать на спуск, раздался оглушительный грохот и пистолет с силой ударил меня по рукам. Прибор разлетелся на куски. Меня оглушило во всех смыслах слова. Из дула лениво выплыло колечко дыма, а мне захотелось обернуться и убить ЛаРоя. Впрочем, вот сейчас пистолет действительно был разряжен.

Я спокойно передал оружие ЛаРою, белому, как мел.

— Хороший спуск, сержант. Это уж точно.

Возле моего «Хьюи» начала собираться небольшая толпа, глазевшая на выходное отверстие от пули и небольшую ямку в грязи, где эта пуля, наконец, остановилась. Полковник, сложив руки на груди, наблюдал, как я выбираюсь из вертолета, и я почти физически видел над его головой «речевой пузырь» со словами «ГОВНЮК ТУПОЙ». Уильямс молча сидел позади него, свирепо глядя на меня.

А ведь старички уже почти что начали принимать меня. Вот до этого момента. Блин.

Пока мы не вернулись в расположение роты, Уильямс не сказал ни слова. Но перед ужинам он послал за мной Оуэнса, штабного офицера:

— Майор Уильямс ждет вас в своей палатке.

Хи-хи.

— Это было самое идиотское, кретинское, тупое, что я только видел в жизни, — сказал Уильямс. Но мудаком меня все же не назвал.

— Но…

— Если пилот в своем уме вот так играется с оружием, ему нет никакого оправдания.

— Но… — я попытался свалить все на ЛаРоя.

— Если еще раз стрельнешь в один из моих вертолетов, спущу шкуру. Понял, мистер? — в голосе у него чувствовалось напряжение и я решил больше не спорить.

— Так точно, сэр, — я отдал честь и вышел.

Чтобы посыпать мне раны солью, останки прибора — это был радиокомпас — повесили в штабной палатке. К торчащей пружине приделали записочку, гласящую, что это жертва первого выстрела в Кавалерии, который был сделан изнутри ее собственного вертолета.

Аэродром к югу от места нашей дислокации построили французы и Кавалерия считала его своей собственностью. Мы заняли аэродром и окружающую территорию, включая и берег реки, где построили душ. Рядом с рекой саперы Кавалерии разместили несколько своих машин. Их специальные установки прокачивали воду через фильтры, химически обеззараживали ее и нагревали, а потом подавали в душевые палатки. Примерно шесть таких грузовиков и палаток образовали наш душ.

Когда я впервые услышал команду «На помывку становись!», то подумал, что у меня начались галлюцинации. Душ бывал только в общежитиях советников и в лагерях спецназа. Конечно, в Сайгоне, Кинхоне, Натранге и Плейку люди принимали душ, но ведь это же были туристы? До нынешнего момента, судя по всему, кавалерийское командование считало, что чем грязнее мы станем, тем больше это будет нас угнетать, от чего мы должны сделаться злее и с большим энтузиазмом корчевать пни и все такое. В общем, мы были прилично грязными и саму новость уже было приятно слышать.

Через день после того, как я подстрелил радиокомпас, двадцать пять наших забрались в грузовик и поехали в душ.

После истории с пистолетом Коннорс начал мне симпатизировать. Для Коннорса симпатизировать кому-то означало делать всякие циничные наблюдения.

— Боб, скажи, радиокомпас напал первым, или ты просто подстерег его в засаде?

Я сидел на полу, прислонившись к кабине. Коннорс и Банджо втиснулись на скамейку сбоку. Рядом со мной сидел Реслер, который засмеялся, услышав Коннорса.

— Да, Боб, — сказал Гэри, которого я считал своим другом. — Он делал какие-нибудь угрожающие жесты? Ну, покачал стрелкой, или еще что-нибудь?

— Гэри, слушай, — Коннорс внезапно встал на мою защиту. — Такое с каждым может случиться.

Я улыбнулся ему в знак благодарности за великодушие.

— В смысле, — продолжал Коннорс задушевным тоном, — откуда Мейсону было знать, что радиокомпас решит вот так на него наброситься!

Грузовик затормозил. Схватив чистое белье и полотенца, вы выпрыгнули наружу и помчались к душевым палаткам.

Это было шикарно. От горячей воды палатка наполнилась паром. Я простоял там как можно дольше, смывая всю накопившуюся грязь, восстанавливая душевные силы.

— Нам надо построить такое у себя! — сказал Морстон.

— А сможем? — спросил я его.

— Конечно. Единственное что — надо добыть откуда-то воду, — ответил он. — Единственное, что я могу придумать, так это вручную выкопать колодец. А мы на возвышенности, так что колодец получится глубоким. Возможно, футов сто.

Тогда я решил, что это невозможно. Но через несколько месяцев мы его выкопали.

Помывшись, мы прогуливались вокруг палаток, обсыхая и одеваясь. Я присел на минутку голым на солнышке. Горячая вода расслабила мои мускулы. Солнце, казалось, вливало энергию в мое тело. Я был абсолютно расслаблен.

Я лениво глядел на то, как двое парней из соседней роты бродят вокруг душевой палатки футах в ста от меня. И тут они исчезли в сокрушительном взрыве.

Я подскочил, оглядывая периметр. Кто? Что? Нас атакуют? От страха у меня перехватило горло.

Но это был не ВК. И не шальная минометная мина. Ничего такого, к чему мы были готовы. Двое дочиста отмытых «сапог» сделали свое последнее открытие: мины — это долгожители. По крайней мере, одиннадцать лет протянут точно. Прежде чем французов выбили из Анкхе в 1954 году, они плотно заминировали аэродром.

Душевые объявили запретной зоной на несколько дней, пока не приехали саперы, которые сожгли траву огнеметами и прочесали район с миноискателями. Они находили мины, подрывали их и потом место было вновь объявлено безопасным.

Полеты в Счастливую стали повседневной рутиной. Они мало чем отличались друг от друга — если, конечно, в один из них ты не станешь одним из тех американцев, которых убьют. Или одним из тех трех сотен ВК (как предполагалось). Тут, конечно, разница будет большая. Для нас же, живых, все это было лишь источником усталости и раздражения.

Уэндалл сказал, что ВК прогибается под нашим натиском, чтобы побольше узнать о том, как действует Кавалерия. Возможно, он был прав. Похоже, они контролировали ситуацию. Мы хотели, чтобы они стояли и сражались, а они этого не делали. Очень неприятно для «Первой Команды».

Чтобы доказать нам, что именно они — хозяева долины, они не просто приветствовали нас именно там, куда мы направлялись. Они еще атаковали нас в момент эвакуации десанта. А в промежутке между этим вели снайперский огонь из теней.

Я получал массу практики. Я научился очень хорошо летать в строю и на предельно малой. Повторяя все снова и снова, я научился действовать даже тогда, когда был перепуган до усеру. Я стал эффективным, оцепеневшим, отупевшим. Я узнал, что каждый может приспособиться ко всему; тебя будут интересовать лишь детали работы, какими причудливыми они бы ни были.

В ходе своего обучения должности командира я летал с разными пилотами, но по большей части с Лизом. Он научил меня разным штукам, которые потом не раз и не два спасли мне жизнь.

Мы вылетели на эвакуацию, чтобы подобрать десант, который высадили днем раньше. Услышали, как вертолеты во главе строя начали сообщать о попаданиях. Лиз объявил готовность пулеметчикам и сказал мне:

— Увидишь цель — сообщи.

Я слегка положил руки на управление; к тому времени для меня это уже стало абсолютно автоматическим рефлексом.

Наша рота — 16 машин — шла последней. Все пехотинцы уже отбежали от деревьев и сгруппировались по восемь человек. Сегодня на борт можно было брать восьмерых. (Точное количество зависит от плотности воздуха, на нее влияют температура, влажность и высота. Чем жарче и больше высота, тем разреженней становится воздух и тем меньше делается грузоподъемность. Этот предел вычисляется ежедневно).

Но тут случилась хуйня. После того, как каждый экипаж взял на борт восьмерых, остались четыре человека — они бегали между вертолетами и все их заворачивали. Увидев это, Лиз немедленно просигналил им, чтобы они бежали к нам. В замешательстве они подбегали то к одной машине, то к другой. Все были на нервах. Четырем «сапогам» очень не хотелось остаться на земле. Ричер выскочил наружу и замахал. Наконец, они поняли, что от них хотят и вернулись. Я не понимал, на что надеется Лиз. У нас уже были восемь человек на борту. Мне пришлось полетать на вертолете, который в подобный день чуть ли не скреб по верхушкам. Взять двенадцать было немыслимо. Умение, удача, опыт — в такой день ничто не поможет поднять с земли двенадцать «сапог».

Как только они втиснулись в вертолет, Лиз прибавил газу. Я почувствовал, как под винтом растет давление воздуха — и перегруженная машина медленно поднялась с земли. Лиз радировал Уильямсу, что мы сумели взлететь. Пока рота поднималась в воздух, Лиз оставался в висении. Я бросил быстрый взгляд на индикатор мощности. Он был, конечно, сломан, иначе не показывал бы, что мы используем ту мощность, что есть, на 105 процентов. Рота ушла за линию деревьев, я услышал, как они стреляют по джунглям, потом донеслись сообщения о попаданиях — и мы остались одни. Лиз мягко наклонил нос «Хьюи», дав ему разогнаться над землей, чтобы набрать подъемную силу. Он держался над травой, даже когда мы сблизились с деревьями. Приборы показывали, что мы используем мощность без остатка и места для нас больше не оставалось. Но потом он каким-то образом добавил еще. Вертолет застонал и поднялся над деревьями. Я почувствовал рывок, когда полозья задели верхушки. На взлете рота повернула влево, но Лиз двинулся вправо. Я следил за полянами и кустами, высматривая вспышки или дым, но ничего не видел. Мы набирали высоту куда медленней, чем обычно. Понадобилось много времени, чтобы достичь безопасной высоты, но нам это все же удалось.

— Откуда ты знал, что вертолет на такое способен? — спросил я.

— Очень просто. Это машина Ричера, — ответил Лиз.

— Ничего не понял.

— Единственная машина в нашей роте, способная столько поднять. Так, Ричер?

— Именно так, сэр. Даже еще больше, — зашипел у меня в шлемофонах голос Ричера.

Ричер сделал кое-какие тонкие, неуставные доработки в двигателе. Раньше я не летал на этом вертолете — Лиз придерживал его для себя — и все это стало для меня новостью. Учебный фильм, который я видел, доказывал, что подобное сработать не сможет, но оно сработало. На протяжении следующих двух месяцев этой машине предстояла бурная карьера. Она спасет массу жизней, пока я ее не уничтожу.

Может, вертолет и был мощнее прочих, но все же требовалась масса опыта, чтобы понять, где лежит предел и как выскрести абсолютно все до этого предела. У Лиза очень хорошо получалось это определять. Он был настоящим кладезем всяких трюков. Именно Лиз объяснил мне, что наша позиция в строю фиксирована лишь по горизонтали. Ты можешь — и он показал это несколько раз — уходить вниз или вверх, и строй от этого не разрушится. Он начинал быстро перемещаться вверх-вниз, оказавшись под огнем. Заходя на посадку в горячей зоне, он давил на педали, заставляя вертолет вилять хвостом. У Лиза была теория, что любое резкое движение машины сбивает с толку вражеских стрелков. Я тоже приучился это делать. Неважно, помогало ли такое на самом деле. Я считал, что помогало. Мне было чем занять себя в ситуациях, казавшихся безнадежными.

После долгого набора высоты с двенадцать «сапогами» мы нагнали нашу роту. В нескольких милях впереди ведущая рота батальона доложила о пулеметном огне в районе перевала, на 3000 футов. Пятидесятый калибр. С тяжелыми пулеметами мы еще не встречались. Наша рота ушла в сторону, чтобы не попасть под огонь. Голоса, прорывавшиеся сквозь помехи, были напряжены.

— Здоровые, как бейсбольные мячи! — чья-то реакция на трассеры пятидесятого калибра.

— Господи, «Желтый-2» сбит!

— «Желтые», расходимся! — они ломали строй.

Я видел эти трассеры за пять миль. Их полет вверх казался ленивым. Между каждыми двумя из них было еще четыре пули. Пулемет пятидесятого калибра бьет пулями в полдюйма диаметром и в дюйм длиной. Даже если просто держать этот кусок металла в руках, чувствуешь, насколько он увесистый. Вылетев из ствола со скоростью 3000 футов в секунду, он получает невероятную мощь и дальнобойность.

Батальон ушел в сторону от засады, оставив ганшипы разбираться с ней. Кроме того, я услышал, как полковник вызывает артогонь. Были сбиты пять вертолетов, два пилота убиты, остальных спасли. Одна машина получила 66 попаданий, но продолжала лететь. Этим можно было бы хвастаться, если бы на ней не погиб командир. До зоны «Гольф» ее довел второй пилот.

Наша рота вернулась в расположение дивизии, высадила там «сапог», которые провели в десанте два дня и взяла новую партию. Мы перебросили их к «Лиме» и до конца дня перевозили все больше и больше солдат и техники к этому бивуаку. Ближе к вечеру мы налетали по восемь часов. Я устал и мечтал, как доберусь до расположения дивизии. В такие дни дом — это место, где есть горячая еда.

Мечты не сбылись. Кто-то решил, что мы должны остаться в «Лиме» вместе с «сапогами».

Такое случилось во второй раз. Как и раньше, нас никто не предупредил. Ни у кого не было спального мешка или даже приличного выбора пайков.

Половина батальона, 32 вертолета, приземлилась в точке «Лима». Мы привезли с собой «сапог», они попрыгали с машин и тут же присоединились к своим собратьям. Вскоре пехота образовала оборонительный рубеж вокруг этого клочка Вьетнама, вдруг ставшего важным. Тридцать два вертолета и их экипажи торчали посреди земли, контролируемой Вьетконгом и ждали, когда по ним начнут бить из минометов. И зачем мы это сделали? Зачем ждать здесь, в семи минутах от безопасной зоны «Гольф»?

— Ну, Боб, если нам нужно добраться сюда ранним утром, а так оно и будет, что делать, если перевал затянет? — так ответил Фаррис. Он стоял рядом с грузовой кабиной, копаясь в ящике с пайками и что-то искал.

— Пролететь над перевалом и сделать обратный круг, — сказал я.

— Тут есть одно «но», — Фаррис сжал челюсти, подбирая слова для продуманного ответа. — Если погода будет не очень плохой, мы сможем это сделать, но если очень, то нет. А если не сможем, нам придется ждать, пока туман не рассеется.

Он нахмурился, сделал паузу и взъерошил седеющие волосы:

— Это задержит задание, и кто-нибудь может погибнуть.

Он замолчал. Он нашел паек, из которого не вытащили пакет кофе и улыбнулся этому пайку, как старому другу. Пакетов кофе нам вечно не хватало. Мы воровали их из ящиков всегда, когда нужно было становиться лагерем, неважно, надолго ли.

— Теперь понял?

— Это-то я понял, — и я отрицательно покачал головой, когда Фаррис предложил мне банку с печеньем. — Чего я не понимаю, так это почему мы не планируем все заранее. Почему такие ночевки для нас — всегда неожиданность?

Слушая меня, Фаррис взял консервный нож Р-38 (он прилагается к каждому пайку) и поддел им крышку банки с печеньем. Обнаружились три больших печенья, которые он вновь предложил мне. Я опять отказался.

— Ну, — сказал он. — Это очень хитрый вопрос, почему мы не планируем заранее.

Он выбросил печенья в ящик с пайками и выдул крошки из банки. Потом нагнулся и поскреб ей по земле, чтобы набрать песка. Когда банка оказалась наполовину полной, он постучал ей по полу грузовой кабины, чтобы слой песка выровнялся.

— Иногда мы знаем, что останемся ночевать, а иногда нет.

Он согнулся с банкой до земли и протянул руку под брюхо «Хьюи», туда, где был сливной клапан. Какое-то время я видел только его ноги. Пропитав песок топливом, он вылез обратно.

— Когда мы знаем, что останемся, то планируем, — и он поставил банку, ставшую печкой, на землю. — А когда не знаем, то не планируем.

Он залез в ящик, достал еще одну банку печенья и открыл ее несколькими быстрыми движениями Р-38.

— Вот это, — и он оглядел все вокруг своими карими глазами так, будто увидел в первый раз, — пример того, как мы иногда не планируем заранее.

— Но ведь нас здесь могут обстрелять из минометов и мы потеряем большинство машин, так? — я твердо решил получить логическое объяснение. Он пробил несколько треугольных дырок у самого верхнего края «печки», чтобы пламя смогло гореть, когда наверху будет стоять банка с водой. Наконец, решив, что все в порядке, он установил «печку» футах в десяти от «Хьюи» и поджег. Из банки вырвался темно-оранжевый, коптящий язык пламени. Осмотрев свое творение, Фаррис сказал:

— Ага.

Взяв банку с водой с помощью сложенной крышечки, он поставил ее на огонь, чуть неровно, чтобы дать пламени выход сбоку. С той стороны, где плясало пламя, почти сразу стали появляться пузырьки.

— Так в чем причина того, что мы здесь вот так сидим? — спросил я. — Если мы потеряем вертолеты, это отбросит нас назад на недели, или месяцы. Если на то пошло, небольшое утреннее опоздание куда менее рискованно.

Вода закипела. Он снял банку с огня, сложив кусочек картона, чтобы не обжечься. Осторожно поставив кипяток на землю, сорвал верх пакетика с кофе и высыпал гранулы в воду. Они растворились и до меня тут же донесся аромат.

— Ты прав, — сказал он.

— Так почему мы здесь? — я был озадачен.

Фаррис высыпал из пакетиков в банку сахар и сухое молоко. Потом встал и сделал очень осторожный глоток, резко втянув в себя воздух.

— Не знаю, — и улыбнулся мне.

А увидев мой недоумевающий взгляд, сказал:

— На, — и протянул кофе. — Хочешь глотнуть?

Солнце уходило за перевал. Я оставил Фарриса наедине с его кофе и пошел искать Реслера.

Задержался у своей машины. Там Лиз разогревал себе еду. Наш ящик с пайками был почти пуст, все что там нашлось — несколько банок с омлетом, посуда, две-три мини-пачки сигарет и примерно пятнадцать консервных ножей Р-38. Нормальных пайков не было. Лиз сидел на корточках и говорил о Второй мировой со своим приятелем Готлером, бывшим пилотом Люфтваффе. Я сказал, что еще увидимся и ушел.

У Гэри выбор был куда лучше. Почти половину ящика занимали нераспечатанные пайки, так что я поужинал с ним.

— Ну посмотрим. У нас есть говядина с лапшой, тушеная говядина, спагетти с фрикадельками, цыплята и омлет, — так сказал Гэри, роясь в ящике.

— Цыплята, — ответил я.

— Правильно.

Мы уселись за еду. Последние лучи солнца погасли за перевалом. Начали собираться москиты и мы спустили рукава, чтобы защитить руки. В долине было душно и сыро, похоже, собирался дождь.

Мы говорили о войне. Я рассказал ему, как Лиз взлетел с двенадцатью «сапогами» на борту. А он рассказал, как получил пулю в остекление.

— Лечу, все нормально, а через долю секунды в плексигласе дырка, прямо напротив лица, — и он показал на свою ладонь так, будто это было лобовое стекло. — Ни малейшего звука. Просто взяла и появилась. И я секунду думал, то ли это последнее, что я вижу, то ли что. Я себя чувствовал полным идиотом, но спросил Нэйта, нет ли у меня крови на лице или еще чего. Когда он сказал, что нет, я понял, что жив. Одну вещь я теперь знаю точно: если мне попадут в голову, я этого не замечу. Будет очень быстро.

Внезапно материализовалось лицо Нэйта — он подошел к нам откуда-то из темноты и закуривал трубку. Нэйт уселся рядом с нами и шумно затягивался. Запах был приятный и я заметил для себя: бросить курить сигареты и перейти на трубку. Я сам не заметил, как начал выкуривать три-четыре пачки в день.

Трубка шипела. Когда Нэйт затягивался, озарялось его треугольное лицо с острыми чертами и небольшим ртом с серьезными складками. Когда огонек угасал, в пасмурной ночи был виден лишь силуэт — верх шапки и линия плеч.

Он продолжал курить, не говоря ни слова. В его присутствии мы с Гэри замолчали. Его опыт вертолетчика заставлял нас робеть. Офицер старой 11-й Воздушно-штурмовой. Один раз был сбит.

— Гэри рассказывал тебе, как в нас сегодня попали? — сказал он, наконец.

— Да, близко прошло, — ответил я.

— Близко. И говорят, что будет еще хуже.

— Кто говорит?

— Уэндалл в книжке прочитал. «Улица без радости».

Опять этот ебаный Уэндалл.

— Парень, который ее написал, знает, как ВК воевали с французами. Говорит, что когда мы двинемся дальше на север, Кавалерии здорово достанется, — он опять затянулся, но табак прогорел уже глубоко и его лицо не осветилось, в темноте лишь раздалось шипение.

— А что именно будет, он не говорит? — спросил Гэри и я услышал, как он мнет мусор, оставшийся от своего ужина. Гэри комкал каждую пластиковую тарелку.

— Он говорит, что когда мы пройдем дальше на север, зоны высадки станут такими, что на них поместятся всего один-два вертолета. Вьетконговцы выкапывают там яму и накрывают ее ветками. В этой яме один-два человека пережидают наш обстрел. А когда мы прилетаем, они выскакивают и изрешечивают кабины из пулеметов, — спокойно пояснил Нэйт.

Видимо, он прошел какую-то специальную подготовку, которая позволила ему говорить о таких вещах без тени страха. У него была даже книга, подкреплявшая его теории. Никаких контрмер он не предложил, поэтому о них заговорил я:

— Так что делать? Как не попасть в такую ловушку?

— Никак. Просто смотри внимательно, нет ли в зоне подозрительной кучи веток, — он сказал это так, будто речь шла о еще одном важном приеме, который должны выучить новички, а сам он и другие ветераны уже много раз видели эти подозрительные кучи.

Я начал вспоминать десанты — что там было с кустами? Припомнил неразбериху, треск пулеметов в дверях, запах пороха, вопли «сапог», безумие, творящееся в эфире. Но кусты? В жизни не задумывался о кустах. Как я все это выучу? Какой невыученный урок будет стоить мне жизни?

— Сколько всего требует внимания, — сказал я, надеясь, что кто-то скажет мне, что не нужно беспокоиться о кустах и есть какой-то контрприем.

— Ага, — согласился Реслер. — Помнишь этот большой лук со стрелой, Боб?

— Да, — и я зажег сигарету из третьей пачки. — Расскажи Нэйту.

— Боб был в другом вертолете, но мы оба это видели. Мы уже собирались садиться, но тут пилот ганшипа сказал, что видит что-то подозрительное.

— Это было в этом месяце? — перебил его Нэйт.

— Да. Когда ты рассказал про кусты, я вспомнил, что не заметил то, о чем говорил этот пилот ганшипа. Наконец, он спросил, видим ли мы то ли проволоку, то ли веревку, натянутую поперек зоны. Когда он это сказал, я ее тоже увидел, — на мгновение проглянула луна и я увидел, как Гэри ухмыляется. — Потом он говорит: «Смотрите, что будет». И пикирует, а мы летаем кругами. Он выпустил НУРС в середину площадки и взрыв оборвал веревку. И тут через всю поляну как пролетит такой здоровый шест — как стрела. Щ-щ-щух! Глазам не поверишь.

Гэри и я засмеялись, но Нэйт только пыхнул трубкой.

Неожиданно он резко поднялся, выколотил трубку о тыльную сторону ладони и убрал ее в нагрудный карман, так что чашечка свисала сверху.

— Значит, вам нужно стать такими же внимательными, как этот пилот ганшипа, если хотите жить, — и, дав этот бесценный совет, он обернулся, чтобы уйти. — Спокойной ночи, — и он растворился в темноте, чтобы навестить других своих приятелей.

Я собирал мусор от своего ужина и тут Гэри сказал:

— Знаешь, что-то в этом парне меня пугает. Может, это из-за трубки? Мой отец никогда не доверял людям, которые курят трубку.

Всю ночь шел дождь. Четверо из нас втиснулись в «Хьюи» и попытались заснуть. Сдвижные двери были открыты, чтобы воздух хоть как-то циркулировал. Я лежал на полу на животе, лицом к двери, скатав свою рубашку так, чтобы получилось подобие подушки. Лиз лежал на спине с другой стороны, накрыв себе форменной курткой грудь и лицо. Ричер ворочался у нас в ногах на нейлоновой скамейке. Стрелок полусидел, упершись в хвостовую переборку за своим пулеметом. Его голова склонилась вперед, подбородок прижался к груди. Может показаться, что Ричер устроился лучше всех. Как бы не так. Скамейка предназначалась для того, чтобы вместить четыре задницы, но не лежащее тело. Алюминиевые ребра, обычно проходившие между сидящими людьми, впивались в кости каждому, кто на свою беду пытался здесь заснуть. Других вариантов не было. Мы не взяли палатки и из-за дождя пришлось спать внутри вертолета.

Я не мог заснуть. Воздух был тяжелый, промозглый. Дождя хватало только на то, чтобы сделать воздух влажным, но не прохладным. Время от времени капля разбивалась о пол кабины, посылая брызги мне в нос. Я подвинулся ближе к двери, надеясь, что дождь отгонит москитов. Военный репеллент, который я позаимствовал у Ричера, нормально работал лишь несколько минут, потом выдыхался.

— Эй, Ричер, — прошептал я. — Не спишь?

— Угу, — и этот голос едва скрывал тоску от поражения в битве со скамейкой.

— Я возьму у тебя еще репеллента?

— Угу, — он поднялся в лунном свете, передал мне пластиковый флакон из своего нагрудного кармана и улегся обратно со вздохом.

Там едва хватало на один раз. Я нанес несколько капель на ладони, растер их, потом растер лицо. Если они не будут кусать меня в лицо, я смогу заснуть. Втер в волосы и руки то, что оставалось и поглядел на Лиза. Тот спал, накрывшись рубашкой. Луна выглянула из-за облаков и в ее свете я глянул на часы: 0200. Протянул флакон Ричеру и сказал:

— Держи.

Ричер молча привстал и взял флакон.

Улегшись, я услышал отдаленную стрельбу. Она длилась не больше минуты и прекратилась. Наверное, какой-нибудь нервный «сапог». Но, разумеется, это могло быть и началом нападения. Я представил, как наш лагерь выглядит сверху. Тридцать два темных силуэта вертолетов на земле светлого оттенка. По периметру одни «сапоги» прятались в своих одноместных палатках, пытаясь заснуть, а другие вглядывались в серую листву. Глядя на это мысленным взором, я не мог решить, что будет хуже: рвущаяся на нас волна ВК или минометный обстрел. Москит укусил меня в шею и я вернулся к реальности — алюминиевому полу и мороси. Черт бы побрал злобные маленькие мозги этих насекомых.

Я решил подумать о том, как ненавижу москитов. Я надеялся, что мои мысли создадут такую волну ненависти и отвращения, что это их отпугнет. Какое-то время я представлял, как буду их мучить: выдергивать крылышки, отрывать ножки, давить головки — и тут они перестали кусаться! Действительно улетели. Получается, я сделал великое открытие? Теперь нам не будет нужно принимать таблетки против малярии? Москитов отпугивает обычная ненависть? Но что будет, когда я засну? Они ведь вернутся? Вернутся, конечно. Небось, еще и с подкреплениями. Нужно сделать так, рассудил я. Собраться всем вместе и сосредоточиться на ненависти, всем, одновременно. Мы сможем согнать их в одну большую напуганную массу. Я увидел, как запускаю руку в этот шар, хватаю большую пригоршню и давлю, слушаю их писк ужаса, мольбы о пощаде, и улыбаюсь. А потом достаю еще пригоршню.

Потянуло кофе. Лиз уже встал. Я поднялся, чтобы посмотреть, где он. Ричер тоже ушел. По моим часам было 0530. Какое-то время, пока мой мозг просыпался следом за мной, я сидел и моргал. Лицо зудело. Руки тоже. Москиты победили.

Лиз сидел на корточках рядом с «Хьюи» и варил себе кофе. Через несколько минут я уже варил себе свой. К семи утра мы поели, напились кофе, покурили, провели предполетный осмотр вертолетов и были готовы смотаться отсюда к чертовой матери. Через три часа экипажи все еще болтались рядом с машинами. Кто мог, кемарил, остальные же, как я, тупо смотрели в никуда.

Фаррис и Шейкер собрали нас на совещание.

Бои в Счастливой прекратились. Вьетконговцы ускользнули от нас под покровом ночи. Пулеметы пятидесятого калибра тоже перестали стрелять. Если мы их уничтожили, то, по словам «сапог», на земле этому не было никакого подтверждения. Все приказы были задержаны еще на сутки.

Я с Лизом, плюс еще семь экипажей, должны были провести день за полетами «жопы с мусором» — в смысле, развозя людей и имущество по расположению дивизии. Все остальные возвращались домой, чтобы выкопать побольше канав и накорчевать побольше пней.

Для меня все это было хорошими новостями. Я очень надеялся, что вьетконговцы и дальше пойдут туда, куда и шли. К тому же, я был готов заниматься чем угодно, только бы не корчевать эти здоровущие пни.

Когда мы закончили полеты по снабжению патрулей, стемнело почти настолько, что уже можно было включать посадочные фары. Я завис над третьей дорожкой, выискивая площадку для посадки. Облетел несколько свободных, принадлежащих соседней роте. Там уже начали рисовать на панелях номера, обозначающие часть. Когда я нашел свободную площадку, принадлежащую нам, она была за полмили до места нашего расположения.

Пока мы садились, Лиз связался со штабом и оттуда выслали за нами грузовичок. Как сказал водитель, наш вертолет вернулся последним.

Закат давно кончился, но на западе еще виднелись тусклые отсветы. Грязь на дороге давала холодные отблески. Грузовик прокладывал себе путь по этой грязи, а мы глядели из кузова, как мимо нас проплывают стоящие «Хьюи».

Грузовик остановился у штабной палатки, мы выбрались наружу и попрощались с Ричером и стрелком: те отправились в оружейку, чтобы сдать турельные пулеметы, а мы с Лизом двинулись в штаб, чтобы передать туда отрывной листок из бортжурнала. По этим листкам в штабе вычисляли налет машин и экипажей.

— Добро пожаловать, поздние пташки, — сказал капитан Оуэнс каким-то фальшивым тоном.

— Мы не поздние, — ответил Лиз. — Просто вот столько времени ушло.

— Шучу, Рон, — сказал Оуэнс без улыбки.

Лиз протянул ему листок:

— Похоже, я просто устал.

— Сейчас нам обоим пожрать бы чего-нибудь горячего, — добавил я.

— А-а, — сказал Оуэнс. — Столовая закрылась час назад.

Ему было неловко.

— Повар нам оставил что-нибудь? — спросил Лиз.

— Надо спросить у него, — промямлил Оуэнс. Он забыл сказать повару, чтобы тот оставил нам поесть, но не извинился. Мы глянули на него со злобой. Ему ничего не стоило бы признаться в ошибке, но он уже научился огрызаться. В части вертолетчиков-штурмовиков он и его напарник мистер Уайт были единственными, кто не летал на боевые задания.

На следующее утро мы увидели особенно жалкий пример того, как скверно работала наша разведка. Мы с Лизом вели замыкающую машину в строю из 16 сликов. Весь батальон поднялся в воздух, чтобы окружить роту ВК, которая, по данным нашей разведки была на марше из долины Счастливой в долину Бон Сон, ближе к побережью.

Пройдя перевал, мы повернули по долине на север. Еще через двадцать миль три роты сликов разделились, чтобы высадить десант в разных точках, окружив цель. Рота ганшипов разбилась на три группы, чтобы прикрыть нас.

Пока строй снижался для захода на посадку, я оглядывал местность. На этот раз не было никаких деревьев и холмов. Ровная земля, сухие рисовые поля и песчаные плеши с травяными кочками. Слабо верилось, что здесь могла спрятаться рота ВК.

Ведущие машины сблизились и их стрелки открыли огонь. Насколько было видно мне, трассы втыкались в голую землю.

С высоты в сотню футов и примерно за милю от одинокого дерева я увидел две фигуры, бегущие к нему со всех ног. Тридцать с лишним пулеметов пытались достать их.

Когда мы приблизились настолько, что я различал фонтанчики песка из-под их ног, один из них выронил винтовку и обернулся, чтобы подобрать ее. Он лихорадочно озирался. Небо заполнилось трассами и все они летели в него. Когда он дотянулся до винтовки, песок у его ног вскипел и он так и продолжил свое движение вниз, падая сквозь вихрь пуль. Вероятно, он был мертв еще до того, как ударился о землю.

Его перепуганный спутник продолжал спасаться бегством. По мере нашего приближения по нему начинало бить все больше пулеметов. Я потрясенно наблюдал, как пули распахивают все вокруг него.

— Сдавайся! — заорал я. — Сдавайся, еблан тупой!

Он понял, что не добежит до дерева и залег в единственном укрытии, мелкой песчаной ложбинке. Стрелки превращали в пыль все вокруг него, но Лиз не разрешил пулеметчикам нашей машины открыть огонь. Ебаный гук, самый отчаянный храбрец, какого я только видел, перекатился и направил свою винтовку на весь наш штурмовой батальон, несущийся на него под грохот пулеметов. Мне показалось, что он успел сделать один или два выстрела, прежде чем его разнесли на куски.

Финальный результат вылета? Вот эти два ВК. Наверное, наши разведчики держали карты вверх ногами. Коннорс предположил, что они сочиняют разведсводки, пользуясь китайскими печеньями с сюрпризом.

В письме, которое я написал Пэйшнс 15 октября, я рассказал, как Нэйта сбили во второй раз. Он вместе с Кайзером вез «жопы с мусором» вдоль дороги 19, и тут удачный выстрел, попавший в двигатель, заставил их сесть. Райкер и Готлер немедленно последовали за ними и подобрали их. Прежде чем улететь, они сняли с «Хьюи» радиостанции и пулеметы, чтобы не давать вьетконговцам лишний шанс пополнить свою все растущую коллекцию трофеев. Нэйт гордо пыхтел трубкой, рассказывая нам о своем приключении — вот и еще раз он вышел из почти смертельной переделки невредимым. Все соглашались, что если бы рядом не оказалось еще одного вертолета, история могла сложиться и по-другому. Я решил для себя держаться повыше в безопасных районах.

Еще я рассказал — а точнее, горько пожаловался — что мне не дали запланированный однодневный отпуск в Сайгон. План заключался в том, что каждому давался шанс побывать там по крайней мере однажды, пока вертолет проходит профилактический ремонт, слишком сложный, чтобы Кавалерия провела его на месте. Экипажи, перегоняющие машины в большой центр в Тон Сон Нхат менялись, а потому небольшой отдых доставался всем. Такие путешествия занимали от одного до трех дней.

На этот раз была моя очередь. Отпуск на один день. Я ходил довольный, потратил несколько часов на то, чтобы привести вещи в порядок, заставил Морстона постричь меня и составил список покупок для всей моей палатки. Слинять из Кавалерии, хотя бы на один день — это было здорово.

Но план поменялся. Командировку сделали трехдневной и кто-то решил, что трехдневная поездка для молодого уоррента — это будет слишком жирно. Вертолет повели два капитана. Фарриса разозлила эта перестановка. Наверное, так решил Уильямс, которого я настолько впечатлил своим расстрелом радиокомпаса.

Вертолет с двумя капитанами поднялся в воздух, а я взял топор и пошел работать в зоне «Гольф». Мое мнение о командире роты продолжало меняться к худшему.

17 октября я получил от Уильямса «квалификацию правого кресла». Это означало, что теперь я считался достаточно умелым, чтобы самому командовать экипажем «Хьюи» в воздушно-штурмовых операциях. Почти что настоящий «старичок». До конца дня я вкалывал в расположении роты и даже не обращал внимания на грязь.

Пришло время нового полета в Сайгон на профилактику и теперь в экипаж назначили меня и Райкера. Трехдневная командировка.

Мы не полетели в Сайгон напрямик — это означало бы полет над 250 милями территории под контролем ВК в не совсем исправном «Хьюи». Сначала мы добрались до Кинхон, потом повернули на юг и пошли вдоль побережья к Вунгтау. Оттуда до большого города оставалось лишь двадцать миль.

Мы летели на высоте в 5000 футов, воздух там был прохладным и никакие пули не могли нас достать. Мы только и думали о Сайгоне — парни из деревни, вдруг приехавшие в столицу. Борттехник и пулеметчик тоже были довольны. Мы перешучивались по переговорному устройству и делились планами — кто куда пойдет. В такие моменты даже Кавалерия кажется неплохим местом.

Мы шли на небольшой высоте к Тон Сон Нхат. Отсюда Сайгон казался морем жестяных крыш, протянувшимся на мили. Мы пролетали всего в сотне футов над хижинами и садами, а их хозяева махали нам.

— Видал? — сказал я. — Нам люди машут.

— И чего? — спросил Райкер.

— Они нас явно рады видеть. Они уж точно слышали, как мы там в горах работаем и воюем, пока жопа не отвалится. Никаких сомнений, что они пришлют делегацию счастливых, благодарных людей прямо к месту посадки.

— Никаких сомнений, — сказал Райкер, покачав головой.

Мы оставили «Хьюи» в техцентре, прыгнули в такси и по дороге в город глядели на окрестности влюбленными глазами. Таксист был явно бывшим пилотом-камикадзе. Его техника обгона состояла в том, чтобы надавить на сигнал, выехать на встречную и переть до упора. Этикет запрещал ему передумывать при любых обстоятельствах.

Мы получили номер в отеле. Его характерные особенности: ободранная краска, отсутствие окон и унитаз в душе. Совсем неплохо по сравнению с заплесневелыми палатками и земляными полами.

По-быстрому приняв душ, мы переоделись в помятую гражданскую одежду. Никакой военной формы в отпуске. Я надел коричневые хлопчатобумажные штаны и рубашку в зеленую клетку. Лен облачился в свободную белую рубашку, подчеркнувшую его костлявое сложение. Это был первый раз за последние два месяца, когда мы оделись не во что-то форменное. Огляделись.

— Пойдем посмотрим, что тут у них есть? — спросил я.

— Пойдем, — сказал Лен.

Я открыл дверь в тот момент, когда мимо проходил молодой второй лейтенант. Он остановился, не говоря ни слова наклонился вовнутрь и огляделся.

— Довольно поганый номер, — сказал он.

— Не любите этот отель? — спросил я.

— Нет, не в том смысле, — улыбнулся он. — Я тут живу. Я просто этот номер еще ни разу не видел. Реально паршивый.

— А по мне так нормально, — запротестовал Райкер.

— Для рядовых, или чтобы провести одну ночь — может и нормально. Но я такие места обычно не покупаю.

— В смысле, не покупаете?

— В смысле, я покупаю и снимаю отели и другое жилье для армии. Я военный риэлтор.

— Военный риэлтор? — я был потрясен.

— Конечно, — ответил он. — Кто-то ведь должен этим заниматься… А вы, парни, из Кавалерии?

Я подумал, что он, наверное, успел увидеть нашивки с лошадиной головой на нашей форме, висевшей внутри номера.

— Да, откуда вы узнали? — спросил Райкер.

— Проверил список постояльцев, — ухмыльнулся он. — Вы, ребята, похоже всерьез воюете там, в горах. Мы только и слышим о Кавалерии. А здесь такая тоска. Ничего интересного.

Он был одет в накрахмаленную тропическую форму и сверкающие тропические ботинки. У нас ничего такого не было из-за дефицита. Мои обычные ботинки гнили прямо на ногах и я подыскивал себе новые.

— А можно в Сайгоне купить форму и ботинки? — спросил я.

— Купить? — переспросил он озадаченно. — Ну, можно, наверное, но мне их выдали. Разве у вас у всех нет тропической формы? У Кавалерии?

Он сделал паузу и сказал:

— Давайте спустимся вниз и зайдем ко мне в номер. Вы же все равно уходите, так?

В его номере мы увидели двенадцать комплектов тропической формы, развешанных в шкафу настолько аккуратно, будто это был шкаф кандидата в офицеры. Внизу стояли две пары тропических ботинок.

— И вам все это выдали? — нетрудно догадаться, что я чувствовал.

— Ну да. Насколько я знаю, у нас с этим избыток. Не пойму, почему у вас в Кавалерии всего этого нет. Наверняка скоро получите.

Он улыбнулся, но мы не стали улыбаться в ответ.

— Ладно. Вам не кажется, что этот номер поприличней вашего? У вас унитаз или дыра?

— Унитаз в душе, — ответил я.

— Ну хоть что-то. Ненавижу эти дыры. А вы?

Я ими пока что не пользовался, так что не знал.

— Ну, — ответил я, — мы обычно делаем дела на природе.

— Ага, — перебил меня Райкер. — Распиливаем 55-галлонную бочку из-под масла и срем туда. Как насрем полную, доливаем топливо и жжем говно. Ну и воняет же.

— Блин, — он впечатлился. — Суровые вы ребята. Знаете, просто слов нет, как я вам завидую. Настоящее дело. Настоящая служба, — и он замолчал.

— Что ж, — продолжил он после паузы, — кто-то ведь должен и этой херней заниматься.

— Лучше бы эти твари нас в Сайгон больше не посылали! — рявкнул Лен, когда мы вышли из отеля. — А если пошлют, так все узнают, что у них, блядь, за дефицит! И это им, подонкам, еще аукнется!

— Точно! — подхватил я. — Это ж целые дивизии восстанут! И все разбегутся, — я начал хохотать. — Я так точно убегу. Да на хрен, я прямо сейчас убегу, чтоб не ехать обратно и не поднимать восстание!

— И я! — заорал Райкер. — Побежали!

Мы оба смеялись. Вьетнамцы, нервно улыбаясь, обходили нас: судя по всему два американцы были пьяными и вообще какими-то бешеными. Нас просто распирало, мы помчались к стоянке велорикш, распевая: «А мы разбежимся, разбежимся, разбежимся». И пели до тех пор, пока не сели на велорикшу.

Лен дал ему клочок бумаги с названием отеля, где был офицерский клуб. По-моему, отель назывался «Интернэшнл». Рикша глянул на бумажку и кивнул.

Он жал на педали без устали, его жопа ни разу не прикоснулась к седлу.

— В отличной форме, — сказал я. — По ночам, небось, работает на ВК.

Мимо нас проехал голубой автобус ВВС. Его окна были забраны толстыми проволочными сетками.

— Чтобы гранату внутрь не бросили, — заметил Райкер.[16]

И вдруг я понял, как легко было бы кому-нибудь подбежать к нам и кинуть гранату. Я занервничал. Очень уж много вокруг людей, за всеми не уследишь. Я был уже близок к тому, чтобы спрыгнуть на ходу с этого восточного экспресса, как тут вьетконговец перед нами с улыбкой обернулся. Мы остановились. Он явно прочитал мои мысли.

— До ва но хал, — сказал он. Или что-то типа того. Я перевел это как: «Ага, сювак, сицяс твоя умирать!». Но на самом деле он сообщал нам, что мы приехали. Мы с Леном выбрались и заплатили ему. Он взял наши деньги и укатил прочь. Покупать патроны, не иначе.

Мы прошли мимо военного полицейского АРВ на входе и после неспешной поездки на лифте оказались в патио на крыше отеля. Часть отеля занимали американские офицеры и этот пентхауз входил в офицерский клуб. За низкими перилами раскинулась очаровательная сайгонская ночь.

В баре подавали все напитки, какие только можно было придумать. Выпивка, сделанная в Америке, за четвертак. Публика — смесь военных и гражданских, плюс круглоглазые леди откуда-то. Они много пили и громко разговаривали. От их голосов я опять занервничал. Неужели не боятся, что этим шумом привлекут на себя огонь?

Но когда в мою кровь начал поступать бурбон, я успокоился. Нам с Райкером достался столик с видом на город. Мы выпили, чтобы расслабиться, проголодались — и нам подали филе с жареной картошкой под сметаной и зеленый салат с сочными помидорами, которые вполне могли бы оказаться с фермы неподалеку от моего родного городка во Флориде.

Дальнейшие события этой ночи оказались для меня потеряны. Я знаю, что оба мы здорово перебрали. Вообще-то, перебрал я. Райкер, по крайней мере, сумел дотащить нас до номера в отеле.

Проснулись мы поздно утром и отправились в магазин ВМС, чтобы купить всякое ребятам в лагере. Магазин у сайгонских воителей был самый настоящий. Товары на продажу выставлялись дешевле и лучшего качества, чем те, что были в военных магазинах в Америке. Фотоаппараты «Никон» за 150 долларов. Магнитофоны «Робертс» за 120. Одежда, инструменты, консервы, книги, даже ящики женских прокладок.

Райкер предложил отправиться вечером в тот ресторан, который мне так понравился прошлой ночью.

— Прошлой ночью? — я не понял, о чем он.

— А как же. И улиток не помнишь?

— Никогда не ел улиток, — заявил я, но тут в моей памяти начали всплывать какие-то обрывки.

— В общем, прошлой ночью ты их слопал дюжины три. К тому же, там девушка, которая тебя любит.

— Как девушка? Слушай, Лен, я человек женатый.

— И я женатый, — ухмыльнулся он. — Так что, вдали от дома у меня уже и не стоит? И потом, их же ебать необязательно. Просто посидишь, поговоришь с девушкой, для разнообразия.

Этим вечером после ужина мне стало очень нехорошо. За полночь стало еще хуже. Лен отвез меня в госпиталь ВМС, где меня вылечили от дизентерии. Оставшиеся двадцать четыре часа отпуска я провел в постели.

На следующее утро я сидел в нашем «Хьюи» и чувствовал себя скверно. Я был пассажиром, вертолет вел Лен и я с нехорошим чувством наблюдал, как жестяные крыши переходят в рисовые поля и джунгли. Мы были все ближе к горам и Кавалерии.

22 октября в одном журнале появилась большая и крайне оптимистичная статья насчет того, как идут дела во Вьетнаме. Журнал вышел как раз тогда, когда мы с Леном были в Сайгоне. Статью прочитали все. И нам, и тем, кто оставался на родине, объяснялось, как у нас во Вьетнаме все здорово. Три месяца назад Вьетконг крушил все на своем пути, а Южный Вьетнам уже готов был сдаваться.

Но сейчас Южный Вьетнам лучился уверенностью в себе и у него просто голова кружилась от гордости и мощи. Невероятные перемены со времен лета. А причиной этого потрясающего поворота стала одна из самых быстрых и крупных военных операций по развертыванию сил во всей военной истории. Я опять прочитал, как мы рубили кусты и пни своими мачете, чтобы вертолеты не вызывали пыльных бурь. Чтобы читатель, чего доброго, не подумал, будто нас тренируют для работы в Департаменте Парков Южного Вьетнама, автор упоминал, что 2500 наших воюют в долине Счастливой.

Статья завершалась разговором о том, что коммунисты надеялись сделать Южный Вьетнам первой костяшкой домино, следом за которой начнет рушиться вся Юго-Восточная Азия. Но теперь, как там говорилось, коммунисты призадумались. Соединенные Штаты не просто приняли вызов. И не только Южный Вьетнам станет сильнее, но и вся Юго-Восточная Азия обретет новую силу — за счет американского ноу-хау, технологий и людей. Даже довольно рутинная разгрузка войск в Кинхон превратилась в статье в эпическую картину: волны суровых «джи-ай» рвутся на берег с флота десантных кораблей.

Журнал ничего не писал о нашей эффективности. При всей нашей мобильности тон продолжал задавать ВК. Мы играли по их правилам.

Текст производил впечатление, и забыть это впечатление было непросто. Даже я поверил, что проблемы возникли только у Кавалерии, а в целом дела обстоят неплохо.

Примерно в то же время Плейми, крохотный форт в 60 милях к западу от нас, в долине Иадранг, попал в осаду; это началось 19 октября. Нападение на Плейми казалось незначительным событием, но вскоре оно приведет к тому, что Кавалерия и регулярная северовьетнамская армия сойдутся в крупнейшей битве за все время войны.

По вечерам Джон Холл проводил большую часть своего времени, напиваясь с Джимом Стортером. Но, в отличие от Джима, Джону не приходилось отсыпаться в шкафу или картонной коробке в складской палатке. Пили они по разным причинам. Стортер керосинил из-за того, что его жена занималась всякой ерундой в Штатах, пока ВК пытались его убить. Проблемы же Джона были целиком вьетнамскими. Он считал, что Кавалерия совершенно ненужным образом играет с его жизнью, только чтобы доказать пригодность воздушно-штурмовых концепций. После первых нескольких вылетов он решил, что если его не убьют ВК, то Кавалерия точно прикончит.

— Не должны мы высаживаться в горячих зонах, Мейсон, — Джон сидел, прислонившись к шесту палатки; дело было вечером. — В Одиннадцатой воздушно-штурмовой нас учили перебрасывать людей и припасы с одной прикрытой зоны на другую. А мы садимся в такую жару, что можно подумать, будто на танках летаем, или еще на чем.

— А как не попасть в горячую зону? — спросил я.

— Высаживать солдат неподалеку от боя, а не в самом пекле. Выскакивать прямо в огонь для них ничем не лучше, чем для нас.

— Так они, похоже, с самого начала знают, где мы сядем, — ответил я. — Видел, какие колья были в прошлый раз?

Нам пришлось садиться в зону, утыканную сотнями десятифутовых кольев. За сутки до этого там ничего не было.

— Откуда ты знаешь, что они не разгадают наше решение сесть подальше?

Джон отхлебнул «Скотча» из своей фляжки и предложил мне. Я отказался.

— Я понимаю так. Вот ВК, в точке Х. И они знают, что американцы в любой момент могут высадиться где-то в окрестностях. Командир ВК, в точке Х приказывает своим людям сторожить все открытые места, где, как он думает, мы можем высадиться. Он даже может завязать бой, чтобы заманить нас в ловушку. Хорошая стратегия. Если мы атакуем его, он получает шанс взять нас в тот момент, когда мы уязвимей всего, в вертолете.

— Ладно, — сказал я. — Но я же говорю, если он знает, где мы сядем, а вчера они явно знали, мы всегда будем попадать в горячие зоны. До тех пор, пока не найдем их источник информации.

— Шпионы?

— Ясное дело. Ты когда-нибудь требовал, чтобы один из этих улыбающихся переводчиков предъявил тебе Удостоверение Положительного Вьетнамского Персонажа? Я к тому, что мы должны координировать наши планы с вьетнамцами. То есть, переводить их и передавать гукам. Где, по-твоему, утечка? В Пентагоне?

Джон опять отхлебнул виски:

— Похоже, безнадега какая-то. Если мы, со всей нашей мощью, не можем высаживаться так, чтобы ВК не знали об этом заранее, что мы вообще можем? Надо идти маршем, брать и удерживать территорию. Пошли они на хуй, эти мелкие зоны, которые мы захватываем раз за разом.

Неожиданно он вскочил:

— На хуй!

На лице у него читались тоска и злоба. Я решил его ободрить.

— Да не так все плохо, Джон. Война, может, закончится еще в нашу командировку. Вот, пресса говорит, что мы побеждаем. Когда гуки прочитают последний номер, то уж точно разбегутся. С прессой не связывается никто. Если ты связался с прессой, тебе пиздец.

Мои усилия пропали впустую. Он лишь мрачно улыбнулся.

— Ладно, Мейсон, я пойду, — он повернулся, чтобы уйти, но остановился. — Если вдруг захочешь продать свой «дерринджер», скажи. Я бы купил.

Но на следующий день даже Джон начал улыбаться. Мы слетали в Счастливую и не попали даже под снайперский огонь. Чарли не отвечали, словно и впрямь прочитали статью. Мы решили, что одержали в Счастливой победу.

Угроза смерти, похоже, отступала и мы взбодрились. Мы летали по расположению дивизии, вдоль Дороги 19 и над большей частью Счастливой, не попадая под обстрел. ВК отступили при виде нашей мощи, увидели свет истины и скоро начнут сдаваться. На душе у меня было хорошо. Я имел командирскую квалификацию, прошел испытание боем (как я считал) и ВК сдавались. Моя уверенность в себе была заоблачной. Я был членом команды и эта команда побеждала.

Я так радовался мысли о том, что останусь в живых, что даже не расстроился, когда нас сорвали по тревоге прямо перед ужином. Мало того, вернувшись с совершенно запоротого задания, я написал Пэйшнс восторженное письмо.

И это было мое последнее счастливое письмо из Вьетнама.

[23 октября]

Нас срочно подняли по тревоге, чтобы мы как можно быстрее эвакуировали какой-то десант — минуты за две до ужина. Мы бросились к машинам по грязи. Слышались крики: «Где мой вертолет?», «Куда мы летим?», «Какие частоты? Блин, я весь перемазался!». Творилась неразбериха, потому что кто-то приказал лететь, не сказав, куда.

С мыслью о том, что кто первый взлетит, тот и станет ведущим, вы взмыли в воздух, как стая ослепших мотыльков и помчались на закат.

Ведущий вызвал вертолет, чтобы тот показал ему дорогу к нужному месту и последовал не за тем. После того, как мы приземлились не на той зоне, ведущий понял свою ошибку и взлетел, чтобы найти нужное место. Он не стал утруждать себя объяснениями по радио и мы полетели за ним следом. Это, знаете ли, непросто вообразить — как семь вертолетов пытаются держаться в строю с ведущим, который думает, что он один! Пока сам так не сделаешь.

Ура! Мы нашли-таки нужное место! А поскольку подняли нас по тревоге, нам пришлось торчать на земле с полчаса, ожидая солдат, «с нетерпением ждущих спасения». В ходе ожидания довольные, шумные пилоты собрались вместе и запели:

(Гимн Ебаната)

Стоял он на шпиле И ссал на народ. Народ же в ответ В него не попадет. Аминь.

И, завершив пение на ликующей ноте, мы оседлали своих скакунов и взметнулись в воздух. Вперед, только вперед! В полном соответствии с традициями всех сивых кобыл.

На самом деле, мы не пели эту песню на задании, но спели позже, когда вернулись ночью. Это была ротная песня, оставшаяся еще со старых времен.

В долине Иадранг еще кипела осада Плейми, но в нашем батальоне ничего не происходило. Вы можете подумать, что отсутствие боев и полеты «жоп с мусором» радовали нас до умопомрачения. Но период относительного затишья затянулся и начал казаться вечностью. Не то чтобы мы так хотели драться; нам просто казалось, что если драться не нужно, давайте поедем домой.

Десанты стали рутиной и даже «сапоги» разболтались. Как-то раз на борт взобрался «сапог» с гранатометом М79. Он грохнул прикладом о пол грузовой кабины и чертова штуковина выстрелила. Граната прошла сквозь крышу моего «Хьюи» и через вращающиеся лопасти. Через несколько секунд она упала обратно, вновь пройдя через лопасти и приземлилась рядом с машиной, в пяти футах от моей двери. Она не взорвалась. Я обернулся, чтобы наорать на кретина, но увидел лишь себя самого — с дымящимся сорок пятым в руках и такой же жалкой улыбкой на лице. Впрочем, со мной был Реслер, он-то и наорал.

Потом оружейник объяснил мне, что граната должна пройти несколько футов, прежде чем раскрутится настолько, что встанет на боевой взвод. Удар в крышу произошел настолько рано, что оборвал этот процесс. Тем не менее, с этого момента я заставлял проверять предохранители всех М79, прежде чем разрешить пронести их на борт.

Мы сотни раз возили этих солдат в зону «Лима», вывозили обратно, доставляли боеприпасы, топливо и пищу. Много раз грузы транспортировались на тросе, так что я получил кое-какую практику.[17] Как-то раз с Коннорсом мне пришлось возить на тросе пни.

— Ну ладно, они приготовили «мул». Двинули, — сказал Лиз. («Мул» — это маленькая полноприводная машина).

Я завис на высоте, примерно в 25 футах над сухим рисовым полем. Один «сапог» стоял на «муле» и держал над головой петлю, соединенную с четырьмя поддерживающими тросами. Еще один стоял в пятидесяти футах позади него, чтобы давать мне указания. Я управлял вертолетом с левого места. Я продвинулся вперед и человек с петлей скрылся из вида у меня под ногами. Вихрь от винтов трепал складки одежды зрителей так, что они расплывались в глазах. Подавая сигналы жестами, оператор добивался, чтобы наша ревущая зверюга зависла точно над «мулом».

— Он что, потрогал нос? — крикнул я. — Блядь, что это значит, потрогать нос?

Я хотел продемонстрировать Лизу, что знаю свое дело.

— Все в порядке, Боб, ты нормально выровнялся, — сказал Лиз.

— Ричер, высунься наружу и говори мне, что, на хуй, делать. Этот мудила машет так, будто симфонией дирижирует!

— Есть, сэр, — Ричер лег на живот, и наполовину высунулся из вертолета, держась за предохранительный ремень. — Примерно на три фута влево и на пять вниз.

— Нет, вы гляньте. Теперь он хочет, чтобы я заглушил двигатель! — этот идиот водил ладонью поперек горла.

— Вниз хватит. Теперь несколько футов влево, — сообщал Ричер. — Вот так. Они цепляют крюк.

К этому времени оператор полностью ушел в наблюдение за процессом подвески и подавать сигналы перестал.

Я добавил газу ровно настолько, чтобы выбрать слабину и заставить все четыре троса натянуться одинаково. Потом добавил еще, чтобы тысячефунтовый «мул» поднялся в воздух. Тяжесть передалась на «Хьюи», шаг винта увеличился и лопасти начали громко хлопать. Приборы показывали, что у меня достаточно мощности для взлета. Когда я парировал снос, то чувствовал, какой жесткой стала ручка.

Фюзеляж вертолета в висении похож на груз внизу маятника, а верх маятника образован втулкой винта. Груз на тросе превращает все это в некое подобие составного маятника. Координация движений того и другого требует практики. К примеру, если отдать ручку управления от себя, диск винта наклонится вперед, потянув за собой фюзеляж, как камень на нитке. С грузом на тросе качание фюзеляжа замедляется из-за инерции груза. Возникает ощущение, что вертолет не хочет двигаться вперед. В этот момент есть опасность, что пилот еще сильнее отдаст ручку, чтобы преодолеть такое сопротивление. Когда импульсы двух маятников совпадут, машина опустит нос и провалится вниз. Если резко взять на себя, парируя это движение, то сначала назад качнется фюзеляж, потом груз, каждый в своем собственном темпе. Когда все это хозяйство прекратит дергать машину в разные стороны, то она будет двигаться слишком медленно и может опуститься на землю. Все это означает, что когда я начал двигаться вперед для взлета, я совершенно не хотел останавливаться.

— Господи, я у него в двадцати футах над головой и он требует зависнуть! — я уже испытывал желание сесть и придушить этого пехотинца.

— Груз поднят, сэр, — доложил Ричер.

Я медленно шел вперед, стараясь не вогнать два маятника в противофазы. Оператор, однако, стоял на месте, лихорадочно подавая непонятные знаки. Тяжелый груз качнулся по направлению к нему. Я надеялся, что он попадет под удар, но в последний момент он успел пригнуться.

Мы набрали высоту и Лиз сказал:

— Размыкаю, — после чего вывернул из потолочной панели предохранитель, отвечающий за электрический крюк. В полетах у земли мы держали предохранитель на месте, чтобы пилот имел возможность быстро сбросить груз, нажав кнопку на ручке управления. На высоте же крюк обесточивался, чтобы сброс не произошел случайно — иногда такое бывало. Кто-то в нашей роте днем раньше уронил «мул» с высоты в 3000 футов и «сапоги» до сих пор на нас злились. Машинка выглядела так, будто ее выкопали из следа Кинг-Конга.

Направляясь к зоне «Гольф», я чувствовал, как «мул» раскачивается от ветра. Все, что нужно было помнить для посадки — начать сбрасывать скорость раньше и держать машину выше. Лиз запитал крюк. Я перешел в висение, держа «мул» в десяти футах от земли и медленно двинулся к оператору у склада. Я наблюдал за его жестами подозрительно, но он знал свое дело. Я почувствовал, как «мул» коснулся земли, мне просигналили сброс и я нажал на кнопку. Освободившись от груза, «Хьюи» подскочил в небо, и я позволил ему это сделать, даже добавив газу, чтобы выполнить лихой разворот вправо на почти вертикальном наборе.

— Ковбой, — сказал Лиз, но когда я обернулся к нему, то увидел улыбку.

Затишье продолжалось, но я много летал. Восемь-девять часов в день были нормой. Я бы мог и больше, потому что очень не хотел сидеть в палаточном городке. Скука вызывала общую подавленность. Воевать было не с кем и Кавалерия превратилась просто в двадцать тысяч человек, сидевших посреди Вьетнама в своих заплесневелых палатках и пытавшихся понять, что они здесь делают.

Когда в новостях стали все чаще появляться антивоенные демонстрации, лучше от этого никак не стало. Настроение и так было поганым, а протестующие щедро сыпали нам соль на раны. Никто не любит быть идиотом. Особенно, если за право им побыть рискуешь жизнью.

— Я бы лучше грохнул это ебанько, чем гука! — рявкнул Коннорс, отшвырнув журнал. — Думает, хуесос, что все понимает! Читали?

Он не обращался ни к кому конкретно. Был поздний вечер, я лежал на раскладушке и писал письмо.

— Эта сука пишет, что американцы продали Хо Ши Мина! Говорит, что гук был нашим союзником, а мы позволили английскому полковнику вернуть Южный Вьетнам обратно французам! — он замолчал. Я поглядел на него, он сидел на своей раскладушке в шортах, с пивом и яростно сверлил взглядом материю палатки.

Увидев меня, он успокоился.

— Ты такое слышал когда-нибудь, Мейсон?

— Впервые слышу, — ответил я.

— Думаешь, это правда? — он спрашивал чуть ли не с мольбой. Для него я был образованным человеком, два года проучился в колледже.

— Нет, — сказал я.

Осада Плейми в долине Иадранг прекратилась 27 октября. Больше недели Армия Северного Вьетнама (АСВ) переходила все в новые и новые фанатичные атаки. Шесть тысяч солдат регулярной армии, носивших форму, обрушились на крохотный форт в 20 милях от камбоджийской границы. Человеческие волны поддерживались огнем минометов и безоткатных пушек. Бои шли на расстоянии в сорок ярдов, с использованием замаскированных траншей, выкопанных под носом у советников за недели до этого. В треугольном комплексе сотни наемников-монтаньяров сражались под командой советников из спецназа, «зеленых беретов». Штаб 2-го Корпуса, в тридцати милях к северу от Плейку, выслал подкрепление — танки, артиллерию и тысячу солдат АРВ. Несколько вертолетов другой роты Кавалерии перебросили 250 южновьетнамских рейнджеров. Потом в дело вступили наши ВВС. В шести сотнях вылетов двадцать самолетов были повреждены и три сбиты. Был сбит вертолет и погиб американский сержант, пытавшийся до него добраться. Когда припасы начали заканчиваться, ВВС принялись сбрасывать ящики с боеприпасами и провизией. Один такой падающий ящик убил двоих человек. Другой проломил крышу столовой.

Дело закончилось тяжелыми потерями врага, который, наконец-то, отступил. «Тайм» кое в чем отдала нам должное: «Когда с низколетящих вертолетов начали высаживаться части Первой Кавалерийской, Вьет Мин неохотно отступил от Плейми».

— Они пошли на запад, прямо в Камбоджу, — простонал один командир взвода. — Похоже, теперь нам придется преследовать этих ублюдков по всему пути.

Он был прав.

Глава 5 ДОЛИНА ИАДРАНГ

Никогда не верьте вьетнамцу. Он не такой, как вы. Он азиат. Современный вьетнамец видел слишком много нечестности, слишком много уловок и больше он не верит ни во что. Он маскирует свои чувства чисто машинально. Он не отваживается говорить правду, потому что слишком часто страдал из-за этого. Какой смысл говорить правду?

Нгуен Као Ки, «Лайф», 23 июля 1965

Ноябрь 1965

В палатку ворвался Шейкер — и затишье кончилось. Жилистый черный капитан внимательно наблюдал за тем, как мы собирали свои вещи, готовясь к переброске батальона в Плейку. Я увидел, как он борется с улыбкой, когда заметил, какую неразбериху вызвало его появление. Но потом несколько пар глаз уставились на него в ожидании и улыбка быстро угасла. Какое-то новое объявление? Он быстро опустил глаза.

— Да вы охуели так жить? — вдруг рявкнул он. — Гляньте!

И он пнул ком земли в проходе.

— Вам что, нравится жить на земляном полу?

Я хотел было объяснить, что у нас не было времени настелить пол, но тут Коннорс сказал:

— Так точно, сэр.

— Чего? — Шейкер обернулся к Коннорсу.

— Нравится, сэр. Это классно, так жить, — Коннорс выдал лучезарную улыбку.

— И что же в этом такого классного, мистер Коннорс? — спросил Шейкер, вновь подавляя улыбку. Коннорс ему нравился.

— Ну, сэр, не скажу за остальных, но сам я курю много, и ты здесь живешь, будто в пепельнице. Куда захотел, туда пепел и стряхнул. Класс!

Шейкер прикрыл рот, чтобы спрятать улыбку. Но он быстро пришел в себя, когда обернулся и увидел, что мы сверлим его взглядами. Мы пристально следили за ним, потому что он улыбался, и потому что он приходил сюда только чтобы сообщить плохие новости.

— Вы сможете настелить пол, когда мы вернемся из Плейку. Ладно, я все равно не за этим пришел. Где Райкер?

— Здесь, — и Лен вылез из-за циновки, висевшей между его раскладушкой и моей.

— А это еще что? — Шейкер глянул на циновку.

— А чтоб личное пространство было.

— О как, — он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не стал. — Райкер, вы с Мейсоном получаете задание. Будете водить командирский вертолет для «сапог». В районе Плей Ми. Отправляетесь прямо сейчас, они сильно торопятся.

Вся остальная палатка вернулась к сборам.

— Свое барахло оставите здесь, мы возьмем его с собой, когда двинемся в Плейку. В общем, собирайте свое шмотье и по-быстрому в штабную палатку, за детальными указаниями.

— А долго мы с «сапогами» пробудем? — спросил Райкер.

— Я-то, блядь, откуда знаю? — резко ответил Шейкер. Потом негромко добавил: — Думаю, только на сегодня.

И ушел.

Я сидел слева и наблюдал за дорогой через нижний блистер. Пока что я насчитал четыре взорванных моста.

Райкер еще не был в Плейку, а потому я развернул свою потертую карту и устроил ему экскурсию.

— Вот это место на правой стороне перевала Мангянг, — я ткнул пальцем, — называется Французское Кладбище.

Райкер кивнул:

— Большая травянистая гора?

— Ага.

— Вижу. За несколько миль впереди?

— Она самая, — я отпустил кнопку переговорного устройства и бросил взгляд поверх черного выступа приборной доски. Когда я молчал, моя рука лежала на колене. С левой стороны напольного переключателя переговорного устройства не было, а потому, чтобы поговорить с Леном, мне надо было нажимать кнопку на ручке управления. Я ее нажал:

— Когда подлетим поближе, увидишь с той стороны горы целую кучу мест, которые похожи на могилы.

— Вижу.

— В общем, там внизу французы потеряли несколько сотен человек в большой засаде.

— Когда?

— Не знаю. Лет десять-двенадцать назад.

— Вот черт.

— А прямо перед нами, там, где дорога поворачивает на юго-запад, место, где сбили тех ребят в прошлом месяце. Пятидесятый калибр.

Райкер кивнул и добавил шаг. «Хьюи» поднялся на 500 футов выше.

— Занервничал? — спросил я.

— Неа. А ты?

— Нет, — и я вздохнул с облегчением. — Над перевалом мы в полпути до Плейку и примерно в двадцати милях до зоны «Гольф».

— Это на горизонте, часов на десять?

— Ага, это Плейку. На самом деле, то, что ты видишь, это большая взлетная полоса в Новом Плейку. Там стоят штабы ВВС и 2-го Корпуса. Еще через несколько миль будет деревня, а вот с этой стороны расположен комплекс советников, лагерь Холлоуэй.

Несколько минут мы летели молча, рассекая прохладный воздух над перевалом. Глянув себе под ноги, я увидел, что дорога меняется. После крутого подъема с той стороны, она мягко опускалась сквозь предгорья, уходя к зарослям слоновой травы[18] на равнинах внизу.

Лагерь Холлоуэй стоял милях в десяти от западной границы длинной долины, простирающейся от Контума, в тридцати милях к северу до массива Чупонг, в сорока милях на юго-запад. Мутная река Иа-Дранг, тезка долины, несла свои воды через массив, в сторону Камбоджи.

— Красиво здесь, над перевалом, — сказал Райкер.

Да, красиво. Холмы покрывала высокая трава. Обнаженная почва в оврагах и срезах дороги была рыжей. Если не считать двух американских комплексов и деревни Плейку впереди нас, с воздуха край казался необитаемым.

Мы приближались к комплексу советников.

— Место, куда мы летим, примерно в пяти милях на юг от этой маленькой взлетной полосы в Холлоуэе, — сказал я.

— А где рота разобьет лагерь? — спросил Райкер, глядя в свое треугольное окно.

Я проверил карту:

— Видишь вон то большое поле между Холлоуэем и Новым Плейку?

— Вот там?

— Ага. Это место назвали Индюшачьей Фермой.

Райкер и я приземлились на краю моря палаток: лагерь «сапог» под названием Чайная Плантация. Он стоял рядом с настоящей плантацией, принадлежавшей французам.

Человек, которого мы будем обеспечивать, носил позывной «Сапог-6» и был настоящим полковником, «птичьим полковником», как их называют.[19] Он побежал к нам, пригнувшись, защищаясь от вихря винта. За ним последовали два капитана, один из которых носил пилотские крылышки. Взобравшись на борт, они начали устанавливать радиостанции, которые передали им их помощники. Пока это происходило, капитан с крылышками наклонился к нам, ткнул в точку на карте, куда мы должны были их доставить и показал большой палец в знак того, что они готовы к взлету.

Райкер поднял «Хьюи», завис и развернулся в нужную сторону. Пока мы набирали высоту, которую от нас потребовали, я глядел назад.

«Сапог-6» и один капитан сидели на скамейке, лицами к нам. Витые провода тянулись из их гарнитур к куче раций на полу. Второй капитан, авиатор, сидел к нам спиной. Он должен был консультировать «сапог», как правильней использовать вертолет и его экипаж.

Командир-пехотинец и его помощник склонились над картой, покрытой пластиком. Карта была пришпилена к деревянному квадрату, который помощник держал у себя на коленях. Они общались по собственной переговорной системе и помощник делал на карте пометки жировым карандашом.

«Сапог-6» постоянно переключал свои рации с канала на канал. Я попытался послушать, о чем он говорит, но не знал его частот. Один раз он вышел на волну, за которой я следил.

— «Рыжий Пес-1», «Сапог-6», — цифра 6 всегда означает босса, чертово начальство. «Рыжий Пес-1» — это был позывной одного из его подчиненных, вероятно, лейтенанта, командира разведгруппы в лесах внизу.

— На связи, сэр.

— Доклад.

— Контакт все еще не установлен. Продолжаю движение по азимуту один-восемь-ноль.

— Вас понял, продолжайте, конец связи, — и он тут же переключил канал на кого-то еще. Он был очень занят. Внизу, меж кустов и деревьев, продираясь через слоновую траву, двигались тысячи солдат, изо всех сил пытаясь установить контакт с отступающими частями АСВ.

Если бы я так не любил летать, эта работа показалась бы мне очень скучной. Все, что от нас требовалось — следовать по курсам, которые расчерчивали южный конец долины. «Сапог-6» отдавал приказ и капитан-авиатор, подключившись к нашему переговорному устройству, выдавал новый курс.

В южном конце долины, милях к восьми к северу от массива Чупонг, «Сапог-6» организовал передовой командный пункт, стоявший на вершине одинокого холма. Примерно в два часа капитан передал нам координаты и потребовал доставить их туда. Долина от холма до массива вся была плоской, покрытой слоновой травой. Она кончалась там, где река Иадранг меняла направление и рельеф резко поднимался, образуя большое плато беспорядочно разбросанных гор, покрытых деревьями, плавно уходивших вниз, в ту сторону, где была Камбоджа. У основания подъема шла серия острых предгорий, покрытых джунглями; они закручивались, переходя в массив. Предполагалось, что в этих предгорьях у противника база.

Райкер пролетел до одинокого холма, покрытого высокой бурой травой; на нем росло и несколько мелких деревьев. Он описал круг, чтобы увидеть, куда от нас требуют сесть и зашел на посадку. Когда мы прошли над краем крутого обрыва, заросшего высоким кустарником, вихрь от нашего винта сорвал одноместную палатку. Ее хозяин бросился за ней в погоню по высокой траве. Мы приземлились футах в ста от штабной палатки, уйдя в траву по пол грузовой кабины. Капитан с крылышками выскочил наружу, провел по горлу и Райкер заглушил «Хьюи».

«Сапог-6» пошагал к палатке.

— Мы здесь останемся на час, так что поешьте что-нибудь, — сказал нам его второй помощник.

Пока все шло неплохо. Водить штабной вертолет было нормальным занятием. По крайней мере, мы не участвовали в штурмах в районе Плейми.

Пока винт замедлял обороты, Ричер вытащил ящик с пайками из хвостового отсека. Я обошел все еще вращавшийся рулевой винт и двинулся посмотреть, как там дела у паренька, потерявшего свою палатку. Он вытаскивал ее из кустов ниже обрыва, уйдя в них по плечи. Палатка зацепилась за что-то, но в конце концов, он ее высвободил, прижал к груди и поплелся ко мне.

— Извини, — сказал я. — Мы тебя не заметили.

— А, все нормально, сэр, — он улыбнулся и швырнул палатку к кусту. — Я и не хотел, чтобы вы меня заметили. Я тут строю замаскированную позицию.

И он гордо показал на кусты рядом со своей измятой палаткой.

— Неважное ты для нее выбрал место, — и я кивнул в сторону «Хьюи». — Ты с подветренной стороны, мы каждый раз будем пролетать над тобой при заходе.

— Я об этом не подумал, — и он утер лоб футболкой, задрав ее к лицу. — А почему вы не садитесь вот так? — он задержал руку в воздухе и опустил ее прямо вниз.

— Вертикально.

— Вертикально. Разве вертолет так не может?

— В крайнем случае, можем, — сказал я. — Но это опасно. Мы любим, чтобы была горизонтальная скорость, чтобы перейти на авторотацию, если движок откажет. Теперь мы про тебя знаем, и что мы можем сделать, так это заходить круче, и ты не попадешь в наш поток. Но прилетит другой вертолет, и все опять сдует.

— Ну, спасибо, что объяснили. Но я, наверное, поставлю ее здесь же, только покрепче, — и он, улыбнувшись, принялся за работу.

— Говядину с макаронами, или цыплят? — подошел ко мне Райкер.

— Ни то, ни другое.

— Больше ничего нет.

— Цыплят.

Райкер бросил мне коробку и уселся на край пола грузовой кабины. Мы с ним, Ричером и стрелком принялись за еду, а «Сапог-6» пребывал в штабной палатке, строя планы.

Поев, я пошел к штабу. Возле него болтались человек пять из тех «сапог», что были на холме. Я поприветствовал их и уселся на кучу ящиков с провиантом. В двери палатки стояли рядовые в футболках и была заметна деревянная тренога с установленной картой. Совещание «Сапога-6» и его людей все еще продолжалось.

Из палатки вышел солдат-вьетнамец. Он был одет в узкую камуфлированную форму с большим карманами, форму вьетнамских рейнджеров. Но он был не рейнджером, а переводчиком. И улыбался. За улыбкой прятаться легко. Я поманил его к себе жестом, довольный, что встретил переводчика. Я решил, что мне выпал шанс узнать, что народ действительно думает о войне. Кавалерия была настолько изолирована от АРВ, что до этого у меня не было такой возможности.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответил он.

— Я хотел поговорить с вьетнамцем, который знает английский.

— Да, — и он многозначительно кивнул.

— Как вы думаете, как наши дела?

— Да, — кивнул он.

— Нет, я имею в виду, как наши дела? Мы побеждаем?

— Вполне возможно, — заверил он меня. — Как ваши дела?

— Мои? — видно, что-то не так с моим акцентом. — Я в порядке. В порядке.

— Я в порядке, спасибо, — и он слегка поклонился.

Я оглядел ухмыляющихся «сапог» и понял: все они в курсе, что английского он не знает ни хрена.

— Класс, — сказал я. — Я так понимаю, что сегодня этот холм сползет в долину.

— Вполне возможно.

Во веселуха-то, а?

— А еще говорят, что на этот уик-энд Сайгон перенесут сюда, а то в увольнение ездить далеко, — и я услышал негромкий одобрительный гул от зевак.

— Сайгон, — его лицо осветилось радостью узнавания.

И только я начал входить во вкус, как из палатки вышел рядовой и заорал:

— Эй, Нгуен!

Улыбающийся переводчик, выпучив глаза, резко кивнул и помчался к палатке. По крайней мере, он знал, как его зовут.

Часа в три дня мы загрузились и отлетели обратно на Чайную Плантацию. «Сапог-6» заставил нас высадить его рядом с ожидавшим джипом. Мы долетели до емкости с топливом на том конце поля и дозаправились. На командный пост вернулись сами. Я зашел на посадку покруче — на этот раз ветки унесло, но палатка осталась стоять.

В штабе главный офицер, капитан, показал нам на карте, о чем шла речь. До конца дня нам предстояло перебрасывать людей туда-сюда. Патрули, вступившие в контакт с противником, получали подкрепления.

Весь остаток дня мы летали над южным концом долины без малейших приключений. Иногда в одиночном вертолете безопаснее, чем в группе. Мы объясняли это так: противник считает, что одинокая машина ведет разведку, а потому не стреляет, чтобы не выдавать себя. Потом выяснилось, что мы постоянно пролетали у чарли над головами.

К концу дня нам сильно хотелось вернуться в роту. Они уже, наверное, были на Индюшачьей Ферме и ели в комплексе советников. В настоящей столовой.

И принимали настоящий душ. К этому времени мы с Райкером налетали шесть часов и прилично устали.

— Ночью опять будете летать со стариком, — объявил нам капитан после посадки и показал на карту. — Вот над этим концом долины, чтобы он смог разговаривать со своими людьми вот здесь. Больше нескольких часов не займет. Но потом вы остаетесь на Чайной Плантации. Полковник с вами еще не закончил.

Оказалось, что «несколько часов» — это больше четырех. Мы закончили в десять вечера. «Сапог-6» умчался в своим джипе, предоставив нас самим себе. Лен сказал ему, что наша рота и вещи находятся всего в пяти милях отсюда, но «Сапог-6» заставил нас остаться.

— Сядете там, где санитары, — сказал он Лену, прежде чем уехать; его глубокий голос хорошо подходил к мощному сложению. — Найдете тех вертолетчиков и скажете им, чтобы дали вам место, где заночевать. Вы, ребята, нужны мне здесь, на случай, если быстро понадобитесь.

В полетах на вертолете «фактор усталости» — вещь серьезная. Постоянные вибрации, оглушительный грохот и необходимость полной сосредоточенности приводят к тому, что в армии вертолетчикам запрещено летать больше четырех часов в день. Четыре часа — это совсем недурная работенка, и это вдвое больше, чем летают наши отдельные собратья-истребители в ВВС. Военная действительность, ясное дело, заставляла нас превышать этот лимит почти что каждый день. В Кавалерии налет в шесть-восемь часов был делом обычным. Мы с Леном возили «Сапога-6» десять часов подряд, и когда он исчез в темноте, чувствовали отупение. Мы так вымотались, что не хотели возиться с пайками. Единственное, что хотелось — найти вертолетчиков, о которых нам сказали и завалиться спать.

Мы их нашли сотнях в двух футов от их «Хьюи», в четырехместной палатке.

— Вот уж не знаю, почему он сказал вам нас разыскать. У нас лишних палаток нет, — заявил нам высокий уоррент-офицер. — Но можете поспать на носилках, если есть желание. Чтобы на земле не лежать.

— Ну и нормально, — сказал Лен. — Борттехник и стрелок пусть остаются в вертолете. Спать там вчетвером — это даже не смешно.

И он махнул рукой в темноту, где стояла наша машина.

— Ну тогда добро пожаловать, располагайтесь здесь, — уоррент посветил фонариком в место перед входом в их палатку. — У нас даже пончо есть, можете устроить себе навес.

— Не, и так неплохо, — ответил Лен. — Ночью, похоже, ясно будет. Неохота с этим ебаться.

Я посмотрел в звездное небо. Угольно-черное, а звезды сверкали, как драгоценные камни. Они были почти такими же, как и на другом конце мира. Полярная звезда стояла ближе к горизонту. А вот Большая Медведица. Орион. В детстве я провел кучу времени, глядя на звезды. И все еще надеялся, что когда-нибудь увижу Южный Крест.

Лен звал меня уже несколько раз:

— Боб, что с тобой?

— Ничего, просто на созвездия засмотрелся.

— Короче, ты как знаешь, а я сейчас прямо стоя засну. Я пошел за этими носилками.

— Я тоже.

Но сначала я добрался до нашего вертолета и убедился, что Ричер со стрелком находятся там, где им следует быть. Потом вытащил носилки из даст-оффа. «Даст-офф» — это позывной санитарного вертолета. У меня появилась привычка называть вещи по их позывным. Взяв носилки под мышку, я пошел в сторону Большой Медведицы, в направлении палатки. Из-за нашей возни с носилками пилоты даст-оффа задержались, чтобы поболтать немного.

Было довольно тихо. Лен и высокий уоррент-офицер рассказывали о своих приключениях. Я сидел на носилках и слушал; мне почему-то казалось, что они видят мое лицо, хотя я не видел их. Посидев минутку, я решил лечь на спину и поглядеть на звезды.

Тыльная сторона ладони под моей головой прикоснулась к чему-то холодному и липкому. Я быстро сел:

— Это еще что?

Еще один пилот из экипажа даст-оффа посветил фонариком на носилки. В луч попал кусочек человеческой плоти, прилипший к зеленому брезенту.

— Их здорово нужно отскабливать, — сказал пилот. — Липкие, как я не знаю что.

Пожав плечами с профессиональным апломбом, он потянулся, чтобы отскрести его фонариком. Кусочек прилип крепко. Наконец, отодрав его пальцами, пилот выкинул в траву нераспознаваемый клочок человека.

Теперь мне не особо хотелось спать и я начал слушать.

— Одна наша машина зашла в горячую зону и взяла четверых раненых, — говорил уоррент. — Все было нормально, пока не взлетели. Прошли прямо над пулеметами. Чарли их изрешетили. Погиб и экипаж, и все раненые, когда разбились.

Его приятель с фонариком продолжал:

— А над Плейми нас сбили, — и вытер руку о штаны. — Мы сели слишком близко от траншей, которые гуки выкопали рядом с комплексом. Ребята внутри не знали, что чарли так близко. В общем, мы зашли на посадку, чтобы взять раненых. Нас достали на заходе. Убили пулеметчика. Пришлось выскакивать и драпать. Еле добежали до комплекса.

Он сделал паузу, а его напарник что-то проворчал в знак согласия.

— Вот поэтому мы больше не можем садиться в горячих зонах. Чарли считают, что красный крест — это яблочко мишени. Ни хуя Женевские соглашения не уважают.

— Женевские соглашения? — спросил я.

— Конечно. Соглашение, что санитарные транспорты, даже воздушные, трогать нельзя.

— Не думаю, что чарли когда-нибудь подписывали женевские соглашения. Я знаю, что Соединенные Штаты не подписывали, — я вступил в спор против своего желания. — Дробовики тоже запрещены, но у нас в роте их целые ящики, для защиты периметра.

Я бросил этот факт на чашу весов, чтобы уравновесить обвинения в адрес чарли. Мне всегда нравилась роль адвоката дьявола и вот вам пожалуйста, я в полном смысле слова защищал нашего врага.

— Да ты вообще за кого? — спросил высокий уоррент.

— Может, оно и нехорошо звучит, — сказал я, — но если ни одна из сторон не подписала соглашение, то, наверное, одна сторона не может обвинять другую в нарушении.

— Если другая сторона — куча ёбаных гуков, то может, — прорычал высокий уоррент.

Мой оппонент привел интересный довод. А еще он был тяжелее меня на сорок фунтов.

— Ну, — сказал я, — можно взглянуть на дело и так.

— Да говна кусок все эти законы войны, так я думаю, — сказал Райкер. Я не видел его лица, но знал, что он улыбается.

— Согласен, — сказал высокий уоррент. — Война есть война, надо ее закончить и поехать домой.

— Может, скоро и поедем, — ответил Райкер. — Если мы прихлопнем АСВ до того, как они уйдут в Камбоджу, мы из них повышибем говно.

Райкер сделал паузу и наши хозяева одобрительно заворчали.

— А когда мы из них вышибем говно, думаю, они больше не захотят воевать и запросят мира. Захотят сдаться, пойти по домам.

— Подписываюсь, — сказал я.

Было одиннадцать-тридцать. Все устали и мы решили, что есть смысл отложить победу в войне до утра. Я поменял местами концы носилок, чтобы не лежать на пятне от куска мяса.

Лежа на спине, я вновь глядел на звезды. Такое уж занятие. Мои мысли понесли меня на другой конец мира, где Пэйшнс в это самое время должна была усаживать Джека за стол, для обеда. Когда я видел его последний раз, ему было четырнадцать месяцев и он только начал ходить, не слишком часто падая. Он любил такую игру: не делать то, чего от него хотела мама.

— Джек, пора есть, — говорила она, наверное.

— Нет, — он, должно быть, засмеялся и побежал в спальню.

— Джек, иди за стол.

Джек, хихикая, взбирался на нашу высокую кровать. Пэйшнс стояла в дверях, улыбаясь:

— Джек, сейчас же иди есть. Сейчас не время спать.

— Нет, — и он дерзко смеялся.

— Да. Вставай немедленно, — твердо сказала она.

— Вставай, — Райкер тряс меня за плечо.

— Что? — я открыл глаза, надо мной все еще стояли звезды. — Сколько времени?

Может, если намекнуть ему, сколько времени, он отстанет?

— Двенадцать. Мы летим на задание, прямо сейчас.

— На задание?

— Ага. Вставай, «Сапог-6» ждет нас у вертолета через десять минут.

Мы добрались до машины и разбудили Ричера со стрелком. Через несколько минут тени от палаток заплясали в свете фар джипа, который остановился в пятидесяти футах от нас. В ярких лучах света двигались фигуры, а перед ними колебались туннели тьмы.

«Сапог-6» с двумя капитанами в кильватере подошел к нам.

— Кто из вас командир? — спросил он резко. Свет поблескивал в капельках пота на его шее.

— Я, — сказал Райкер.

«Сапог-6» сделал секундную паузу, разглядывая в полутьме нашивку с именем Райкера.

— Мистер Райкер, в моей группе есть капитан-авиатор.[20]

— Так точно, сэр, — ответил Райкер.

— Я хочу, чтобы вы взяли его в кабину. Пусть получит немного налета этой ночью.

— Сэр, у нас приказ не позволять кому-либо не из нашей роты водить наши машины.

Сейчас ты ему объяснишь, Лен.

— Мистер Райкер, — голос «Сапога-6» стал более гулким, — вы и ваш вертолет приданы мне. Вы в моем подчинении и я требую замены в экипаже на этот полет.

Пока он говорил, то придвинулся к Лену. Его мощная, мускулистая фигура резко контрастировала с райкеровской худобой.

— Я полагаю, что мистер… — он быстро скользнул взглядом по моей нашивке, — …мистер Мейсон должен остаться здесь.

— Не думаю, что это правильно, сэр, — запротестовал Райкер. — Боб должен летать на этом задании со мной.

— Ладно, никаких проблем, — уступил «Сапог-6». — Пусть сидит сзади.

Компромисс! Я сижу сзади? Пехотный командир не может так нас тасовать. Райкер так ему и скажет.

— Ладно, — сказал Райкер недовольно. — Он будет сидеть сзади с вами и вашими помощниками.

— Я на этот раз не полечу. Только помощник, — ответил «Сапог-6». — Он будет использовать ваше радио.[21]

Да и хрен с ним, подумал я. Всего-то один полет. Мне так казалось, пока мы не поднялись в воздух, и только тут до меня дошло, насколько все погано. Я отдал капитану свой шлем и теперь сидел на скамейке глухой и немой. Позади меня, в «карманах» были Ричер и стрелок. У них были шлемы. Заставлю Ричера отдать его. Нет, нельзя, они должны услышать команду на открытие огня. Я чувствовал себя, как рыба, выброшенная из воды. Пассажир на собственном вертолете. И даже не могу общаться с кем-то на борту или на земле. Я сгорал от стыда и злости.

И вот так я сидел в темноте, чувствуя себя последним идиотом, а Райкер вел машину. В тусклом свете приборов было видно, что тупое говно, занявшее мое место, не прикасается к ручке.

Мы кружили по безлунному небу. Земля была более темной половиной вселенной, местом, где не светили звезды. Где-то внизу командир патруля говорил с капитаном. Потом капитан вызывал «Сапога-6» и сообщал, что надумал командир патруля. И так далее. Мы кружили примерно час. Я всматривался в смутные, темные силуэты внизу и следил, не увижу ли трассы. Моими единственными спутниками были неумолчный вой турбины и рев ветра.

Я почувствовал, как вертолет проседает. Поглядел на высотомер, но он был подсвечен слишком тускло. Идем на посадку? Мое сердце заколотилось. Без управления в руках я чувствовал себя, как гусеница на шелковинке.

Мы продолжали снижение; мне говорили об этом давление на уши и ослабший вой турбины. В звездном свете были заметны едва-едва различимые контуры деревьев. Мы приближались. К чему?

Трассеры возникли внезапно и пронеслись мимо нас, как серия красных НЛО, которые куда-то очень торопились. Безмолвные, беспощадные, красивые. Для летчиков пули всегда бесшумны, пока не попадут. Сначала в темноте проскочила короткая строчка, а потом пошла длинная очередь. Машина пошатнулась и мы резко отвернули в сторону.

— Что происходит?! — крикнул я в вертолетном грохоте. Если бы меня и услышали, я не расслышал бы ответа.

Я высунулся из двери и глянул назад. Трассы остались за хвостом. Нас не видели, стреляли на звук. Огонь прекратился. Это было для меня уже слишком. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким и уязвимым. И я вызвал подкрепления. Это означало, что я пообещал Богу бросить курить и никогда не ходить по бабам. И даже не буду дрочить. И даже поверю в Него, если только Он подарит мне жизнь.

«Хьюи» повернул туда, где были пулеметы.

— Ты мне не веришь! — закричал я. — Прошу тебя, Господи, черт тебя возьми, поверь мне, пожалуйста!

И пока я лежал ниц в ожидании знака, что Он меня услышал, в нас опять начали стрелять.

Ночью трассеры яркие. Они сверкают сильнее и кажутся ближе, чем днем. Меня дергало лишь от того факта, что я нахожусь в одном небе с трассой. Струя пуль шла почти в лоб, это означало, что целятся в нас. Если вы видите трассу сбоку, то она направлена куда-то еще. Райкер резко накренил машину, уходя с их дороги. Светящийся поток тщетно прошел по темноте позади нас и иссяк. Райкер продолжил разворот и направился обратно, на Чайную Плантацию.

Ну, все! Больше я сзади не летаю!

Когда мы коснулись земли, я выскочил наружу и рывком открыл левую дверь, за которой сидел капитан.

— Капитан, больше ты ни секунды не полетишь! — крикнул я, изумившись сам себе. Я не был настроен на дискуссию. Мы стояли рядом с заправочной емкостью и сзади на меня светили фары джипа. Капитан был напуган. Он посмотрел на меня, передал мне мой шлем и сказал:

— Не волнуйтесь. Мне хватит.

К тому времени, как мы дозаправились и взяли на борт других помощников «Сапога-6» с их рациями, было уже почти три утра. Вся эта херня с штабным вертолетом тянулась куда дольше, чем ожидали мы с Райкером. И еще не закончилась. Теперь они хотели, чтобы мы вернулись к месту, где нас обстреляли и капитан мог навести огонь артиллерии.

Я летел высоко, а капитан разговаривал со взводом, попавшим в ловушку. Пока я, в роли заднего пилота, пребывал на грани паники, мы засекли позицию пулемета, принадлежащего силам АСВ, прижавшим «сапог» к земле. В районе шло несколько стычек и следующие три часа мы работали, как ретранслятор для «Сапога-6» и как артиллерийские корректировщики. Взвод не разбили.

Наутро Господь сказал: «Да будет свет, а еще пусть Боб и Лен отправятся домой и выпьют кофе». С рассветом азарт пропал и я внезапно почувствовал себя истерзанным. До меня добиралась постоянная, неумолимая сонливость, характерная для этого времени суток. Я сделал фантастический заход на Чайную Плантацию и дал козла на посадке. Глядя на мои усилия, Райкер хихикал, как пьяный. Я тоже начал смеяться. Но это не был веселый смех, скорее, какие-то всхлипы с улыбкой. Пока мы сидели в кабине, капитан дотащил свои рации до джипа. Потом обернулся и провел по горлу, потому что двигатель «Хьюи» еще крутился на рабочих оборотах. Капитанский жест показался мне невероятно смешным, и я уже нажал кнопку, чтобы сказать об этом Райкеру, но тот меня опередил:

— Видал, Боб? Парень зарезаться хочет! — о-о, вот уж выдал, так выдал. Мы истерически захохотали и смеялись до тех пор, пока все не заболело.

Ричер подошел со стороны двери Лена и пожал плечами.

— Что случилось? — спросил он.

Я утер слезы и заглушил «Хьюи».

Пора найти немного кофе. Ричер остался, чтобы осмотреть вертолет. У него то ли нервы были из стали, то ли мозги из заварного крема, но в ходе последнего полета он заснул. А теперь энергично сновал по всей машине, осматривая каждую заклепку. Это было вдохновляющее зрелище. Следить, чтобы «Хьюи» работал нормально — дело монотонное и Ричер выполнял его без единой жалобы.

— Любишь этот вертолет, а, Ричер? — спросил я.

— Да, сэр. А еще не люблю летать над всякими ебучими джунглями на вертолете, который может упасть.

Мы уселись за стол, сделанный из снарядных ящиков. Я ел какой-то консервированный омлет, и тут к нам присоединился капитан с крылышками.

— Вы устали, наверное, парни, — он с изумлением смотрел на наши, должно быть, изможденные лица. — Я пытался добыть вертолет вам на замену. Никак.

Он сделал паузу, чтобы закурить сигарету.

— Туда нужно будет перебросить кучу солдат, — он махнул рукой на юг. — Похоже, мы разворошили гнездо. Стычек все больше. В общем, в вашем батальоне мне сказали, что нам повезло уже потому что вы есть. Все остальные вертолеты заняты на переброске.

— Никаких проблем, — ответил Райкер. — После завтрака и кофе мы будем готовы.

— Это хорошо, потому что вы будете нужны нам целый день.

Я застонал. Я застонал бы громче, если бы знал, что Реслер был на земле с патрулем, попавшим в ловушку. Он был сбит, когда пытался доставить им припасы и провел всю ночь, лежа за пулеметом с «сапогами». Но я узнал об этом, лишь когда вернулся к Священникам.

Мы летали в одиночку по долине между Плейми и массивом, доставляя небольшие патрули в новые места. Мы вымотались настолько, что осторожность, мастерство и даже страх оставили нас, пока мы грохались на свежие зоны, в одиночестве и без прикрытия. После завтрака я чувствовал себя неплохо, но к десяти утра опять начал делать «прангинг». И Лен тоже. Неофициальный термин, который мы выучили в школе, описывающий и звук, и то, как расходятся полозья при очень жесткой посадке.[22] Такой, за которой следует неприятный взгляд инструктора. Или увольнение с работы.

Я терял способность сосредоточиться. Я выполнял заход на ровное место и потом просто тупо сидел, пока земля не била по полозьям. Этот удар взбадривал меня настолько, что я мог сделать более-менее нормальный взлет. Но когда полет длился больше десяти минут, я вновь начинал угасать. Мы менялись с Леном каждые полчаса. Оба гнили на глазах.

В полдень исполнились двадцать четыре часа с того момента, как мы покинули зону «Гольф». Казалось, прошел месяц. Почти двадцать из этих двадцати четырех часов мы провели в воздухе. Ничего удивительного, что при «прангингах» мы хихикали. Усталость вызывала помешательство.

Мы летали весь остаток дня и начало ночи. Я не помню дозаправок. Я не помню посадок. Я не помню, кого и куда мы доставляли. Я не записывал число вылетов или что-то еще, что было положено делать. Потом нам говорили комплименты насчет того, как хладнокровно мы вели себя под огнем. Я не помню даже этого огня.

Человек «Сапога-6» вызвал нас и сказал, что на сегодня все. Мы добрались до Чайной Плантации в десять вечера.

Я заснул на носилках даст-оффа безо всяких ночных разговоров.

В шесть утра мы вновь были в воздухе, выполняя задачи нашего неистового командира, все ВВС которого состояли из нашего «Хьюи» и нас.

Утро для полетов было чудесное. Пока Райкер вел вертолет, я выпил кофе из крышечки фляги. Кофе и прохладный воздух освежили мой разум. После ночи на носилках я чувствовал себя куда лучше.

День был ярким. Над холмами, поросшими кустарником, и долинами со слоновой травой сверкала глубокая синева неба. Внизу, на пологом склоне одного невысокого холма снятый дерн обнажил рыжую землю в форме, напоминавшей рисунок остроконечной хижины — знак для летчиков, показывающий направление на деревню монтаньяров,[23] затерянную в джунглях всего в нескольких милях от нас.

Пока мы пролетали над деревней, я потягивал кофе. Деревня была построена обычно: в ее середине стояла хижина по крайней мере вчетверо выше остальных. Наверное, хижина вождя. Параллельно ряду хижин шел еще один ряд маленьких кубических строений, поднятых над землей на четырех сваях. Каждое из них было строго напротив хижины. Я видел эти деревни по всему массиву, в джунглях и предгорьях. Они выглядели мирно, казалось, что они устранены от всех дел.

Мы приземлились на холме и получили задачу. Вся та же рутина, что и вчера. Капитан на холме сказал нам:

— Перебросить людей по координатам в этом списке в новые координаты, — и передал мне лист бумаги. — Смотрите в оба. Мы затягиваем сеть, гуки могут задергаться.

Когда он сказал слово «гуки», я увидел, что дебил-переводчик широко улыбается. По дороге из палатки я спросил:

— Ну как дела с утра пораньше?

— Да, — кивнул он.

Райкер и я злились из-за того, что надо опять летать в одиночку. Где вся остальная наша рота? Почему нас до сих пор не сменят? Сна в эту ночь было недостаточно. Мы оба «плыли» и опять начали бить «Хьюи». К полудню мы доставили все отделения куда надо и вернулись на холм — пообедать и получить новое задание. Заходя на посадку, я заметил, что паренек сдался и переставил палатку в другое место. Я заглушил двигатель, лопасти еще вращались, но тут посыльный выскочил из палатки и подбежал к нам:

— Взлетайте. В пяти километрах отсюда джип подорвался на мине.

Ричер, только что открывший кожух турбины для какой-то проверки, захлопнул его с грохотом, мы четверо вскочили в вертолет и я запустился. Когда машина уже приподнялась на полозьях, к нам вскочил медик.

Пока мы мчались над верхушками на 120 узлах, медик доложил ситуацию по микрофону Ричера:

— В джипе было шесть человек из артиллерийской бригады. Двое на передних сиденьях живы. Остальные четверо либо ранены, либо убиты. У них есть рация, так что они могут говорить с нами.

Я увидел дым, поднимающийся в месте, соответствующем координатам, которые медик написал у себя на ладони шариковой ручкой.

— Вот они, — сказал я.

Мы приземлились перед джипом, или перед тем, что от него осталось. Он был скручен, как поломанная детская игрушка. Края смятого и разорванного металла дымились. Джип был уничтожен снарядом гаубицы, закопанным на дороге и подорванным дистанционно. Садиться перед ним было глупо, там могли оказаться и другие мины. Это был один из тех случаев, когда мы доверили людям на земле выбрать место посадки. К моей двери подбежал сержант. По выносному микрофону он сообщил, что двое парней сзади еще живы.

— Мертвых берем? — его глаза были широко открыты.

Мы кивнули. Они начали погрузку. Двое раненых были без сознания, изорванные, окровавленные, серые.

Одному из убитых оторвало ногу со штаниной. Остального трупа я пока не видел.

Неожиданно меня охватил какой-то журналистский инстинкт и, пока несли раненых, я сделал несколько быстрых снимков. Я сфотографировал «сапога», несущего оторванную ногу, и вдруг до меня дошло, чем я занимаюсь. Я остановился. Это выглядело, как самое страшное нарушение личной тайны. Больше я никогда не снимал раненых или мертвых.

Извернувшись в своем кресле, я наблюдал за погрузкой, давая Ричеру указания по переговорному устройству. Человек, потерявший ногу, потерял еще и яйца. Сейчас он лежал голый в грузовой кабине, разлохмаченный обрубок его ноги торчал из двери. К расщепленному обломку кости прилип ком земли. Я отвел взгляд от его паха, потом все же глянул. От мошонки остался лишь лоскут кожи. Райкера, похоже, мутило. Как выглядел я сам, не знаю. Я сказал Ричеру, чтобы тот отодвинулся от двери — мог выпасть. «Сапоги» в спешке бросили ботинок с ногой внутри в грузовую кабину. С верха разорванного шерстяного носка капала кровь. Медик запихнул ногу под сиденье.

Обернувшись, я увидел растерянного рядового, идущего сквозь клубы дыма. Он нес за волосы голову какого-то своего знакомого.

— Голова? Голову берем? — спросил я Райкера.

Парень посмотрел на нас и Райкер кивнул. Голову бросили внутрь вместе с остальными частями. Медик, не глядя, отправил окровавленную голову под сиденье, пнув каблуком по носу.

— Тело никак не найдем! Может, не будем задерживаться? Головы не хватит? — прокричал «сапог».

— Хватит. Более чем! Взлетаем! — ответил Райкер.

Я летел к Плейку так быстро, как только мог лететь «Хьюи». Ричер сообщил мне из «кармана», что Одноногий скользит к краю пола. Я ответил, чтобы он сказал медику. Медик поставил ногу на кровавый пах Одноногого. Так он скользить перестал, но клочья кожи на обрубке заполоскались на ветру, разбрызгивая кровь наружу и на Ричера, сидевшего за пулеметом.

«Сапог» плакал. Один из раненых, его друг, только что умер. Второй был едва жив. Я хотел разогнаться до тысячи миль в час.

Райкер радировал на землю и нам дали посадку в лагере Холлоуэй без промедления. Мы вихрем пронеслись мимо вышки и приземлились на красном кресте рядом с недавно поставленной госпитальной палаткой. К нам бросились санитары с носилками.

Я увидел, что недавно у них было немало работы. Рядом с госпитальной палаткой лежала куча трупов американцев.

Умер второй раненый.

Мы проиграли гонку.

Техника санитаров состояла в том, чтобы скрестить трупу руки а потом, с переворотом, стряхнуть его с пола кабины на ожидающие носилки. Я глядел, как двое специалистов выгружали Одноногого. Они бросили его на гротескную кучу брезента. Солнце сверкнуло на его золотом браслете. Специалисты смеялись. Не знаю, над чем. Может, они так привыкли к своей работе, что она казалась им смешной. А может, это был нервный смех. Но так или иначе, их беспечность стала для меня последней каплей. Я выскочил наружу и преградил им путь, прежде чем они добрались до палатки. Я остановил их на месте и орал, орал, орал.

— Ладно. Рота Первого из Седьмого[24] попала в окружение здесь, — в нашей штабной палатке Шейкер показал на большой карте точку между рекой Иадранг и массивом Чупонг. — Чарли прижали их полностью. «Сапоги» сообщают, что чарли не могут взять их позиции штурмом, но у них есть тяжелораненые, которых надо вытащить.

Шейкер сделал паузу, сверяясь со своими записями.

— Я собираюсь взять пять машин. Луны не будет и темнота нас прикроет.

И он опять сделал паузу, чтобы затянуться сигаретой. Курил он еще больше, чем я. Когда он прикуривал одну сигарету от другой, то казалось, что он нервничает, но вряд ли это было так. Думаю, дело было в том, что он был единственным чернокожим командиром взвода в нашем батальоне. Пыхнув сигаретой еще раз, Шейкер принялся зачитывать имена пилотов и номера машин. Я слушал его не слишком внимательно, поскольку знал, что проведу с Райкером эту ночь на земле, чтобы хоть немного отдохнуть. А потом услышал:

— …и Райкер с Мейсоном, бортовой восемь-семь-девять.

— Что?! — вскричал Райкер, но Шейкер, похоже, не обратил внимания.

Он посмотрел на часы:

— Сейчас 17:30. Поешьте чего-нибудь и будьте готовы к запуску в 20:00, — он повернулся, чтобы уйти, но остановился. — Те, кто не полетит, остаются в расположении роты, в готовности.

Когда он ушел, толпа рассеялась и я услышал недовольные голоса. Похоже, в Плейку были неплохие бары.

Видимо, Райкер был рассержен не меньше моего. Судя по всему, наш предыдущий доклад был гласом вопиющего в пустыне. Мы вернулись с нашего марафона с «Сапогом-6» всего за два часа до этого. Шейкер знал, что сегодня у нас уже были восемь часов налета, и еще двадцать вчера. Он что, хочет нас убить?

— Нет, я не хочу вас убить, — я остановил Шейкера на тротуаре комплекса советников. — Мейсон, ты в части новенький, только что из летной школы, и я отвечаю за твою подготовку. Тебе нужен весь ночной налет, какой только можно получить.

— Но…

— Ты ведь этой ночью поспал немного, так?

— Да.

— Так что будь готов к 20:00, — и он ушел прежде, чем я успел открыть рот. Я хотел сказать ему, как мне сейчас паршиво и как я вымотался. Но вместо этого я почувствовал гнев.

«Только из летной школы, да?» — думал я, направляясь в столовую. — «Ночной налет, значит? Хочешь посмотреть, выдержу ли я? А вот и посмотрим!» Теперь у меня появилась цель, перевесившая желание жить.

АСВ позволила нам сесть без помех. Они даже подождали, пока борттехники и стрелки начнут грузить раненых. Как только они убедились, что мы на земле и заняты, то начали.

Что нас спасло, так это безлунная ночь. Сидя в кабине, я вообще не различал два «Хьюи», стоявшие передо мной. Все наши бортовые огни были выключены. Единственным источником света была слабенькая красная подсветка приборов — до тех пор, пока чарли не начали стрелять. Спереди, от темной линии деревьев, понеслись ярко-красные трассы. Враги не видели нас, а потому без разбора поливали всю зону. «Сапоги» рассыпались и открыли ответный огонь.

— «Желтые», взлетаем! — крикнул Шейкер. И взлетел. Он не увидел, что его борттехник был снаружи, пытаясь добраться до очередного раненого. На несколько часов борттехнику пришлось стать «сапогом».

До крика Шейкера мы успели взять четверых. Две машины следом за нами взлетели пустыми.

Мы взлетели прямо в трассы. Солдаты АСВ стреляли на наш шум и попадали. С моей позиции выглядело все довольно скверно. Я был за управлением и на взлете быстро метнулся влево-вправо; мне казалось, что я и в самом деле могу увернуться от пуль. Пока я уворачивался, мир удалился от меня. Звук пропал. Мимо потоком пролетали красные шары. Как только я смутно увидел горизонт, то сделал резкий разворот влево. Красная смерть оставила меня и лизнула небо в поисках остальных.

Звук вернулся, и я услышал переговоры по радио. Попадания пришлись в четыре машины из пяти. Мы стали исключением. Поразительно, но никого из людей не задело.

В зоне еще оставались восемь раненых, за которыми надо было вернуться, плюс борттехник Шейкера.

Мы вернулись в Плейку и разгрузили раненых. По дороге Шейкер приказал двум экипажам присоединиться к нему, чтобы вернуться. Райкера и меня выбрали, чтобы попытать судьбу еще раз.

Часом позже, когда мы приближались к зоне, «сапоги» сообщили Шейкеру, что она стала слишком горячей, а потому он решил приземлиться в двух милях от нее и подождать. Я помню, что был настолько накачан адреналином, что хотел вернуться, несмотря ни на что. Мне даже показалось, что Шейкер трусит.

Заглушив двигатели, мы оставались пристегнутыми в кабинах. Место нашей посадки покрывала чернильная темнота. Эта зона была отбита днем и считалась безопасной, но никто в такое не верил. Мы были начеку.

Теперь адреналин постепенно улетучивался. Я сидел в своем кресле, перед глазами у меня плыли мелкие белые пятнышки. Силы ушли. Неопределенный, темный мир, окружавший меня, смешивался с моими мрачными мыслями. Как-то это должно кончиться, думал я. Ясности мысли не было. Если ВК меня не угробят, я угроблю себя сам. Зачем Шейкер притащил нас в эту пустоту и держит? Райкер и я молчали.

Я услышал, как маленький вертолет-разведчик (Н-13) кружит над местом, где ждали окруженные люди. Разведчик из эскадрильи 1/9. Я представил себе его пилота, ощетинившегося револьверами 45-го калибра из вестернов, в ковбойских сапогах, с ухоженными усами и твердо посаженной челюстью. Сейчас он вперивается в темноту, пытаясь разглядеть признаки присутствия АСВ. Теоретически, он должен был лететь низко и медленно, чтобы ВК начали по нему стрелять. Потом — если останется жив — он мог передать координаты обнаруженного противника артиллерии или ганшипам. Четырнадцать из двадцати пилотов этой разведывательной части погибли меньше, чем за полгода.[25]

Он кружил наверху, невидимый. АСВ не реагировала никак. Ему надоел такой пассивный поиск, и то ли он, то ли его борттехник начал обстреливать джунгли из ручного пулемета. Трассеры образовали красный язык пламени, выгнувшийся из ниоткуда. Это сработало. После нескольких очередей АСВ открыла по нему огонь. Из джунглей вырвались трассы, направляясь туда, где, по их мнению, он находился. Когда они начали стрелять, он прекратил. Они всего лишь выдали ему свое положение. Через несколько минут с какой-то близкой к нам позиции заухали минометы. Обстрел шел почти пять минут. Разведчик вернулся, чтобы посмотреть на результаты. Он опять начал стрелять по джунглям и пролетел еще ниже, чем в прошлый раз, но огня на себя не привлек. То ли пулемет был уничтожен, то ли враги поумнели. Нам предстояло выяснить, какой вариант правилен.

Шейкер послал своего стрелка в темноту, по строю машин, чтобы сообщить: полетим по одному. Запускаемся, ждем и слушаем эфир, пока он не выберется.

Мы ждали, пока Шейкер и следующий вертолет благополучно не добрались до места и не улетели. Мы были последними.

Заход на посадку оказался сверхъестественным, потому что я не включал огни. Здоровой посадочной фары и даже маленьких бортовых огней хватило бы, чтобы стать отличной мишенью. Пулемет, похоже, выбили, но «сапоги» теперь говорили, что со стороны деревьев идет снайперский огонь. Я вел машину и решил идти до конца. Я связался по радио с «сапогом», который пообещал зажечь фонарь, когда я подойду ближе. Выровнявшись примерно в нужном месте, я начал мягкое снижение в темноту. «Сапог» вел меня по радио:

— Ага, теперь левее. Отлично идешь. Вот так и дальше. Чуть ниже. Наверное, надо немного вправо. Порядок, теперь ты должен видеть фонарь. Видишь?

— Вас понял.

Матовый свет армейского фонаря со специальным фильтром возник в реальности передо мной, превратив своего владельца в мишень.

Единственное пятнышко света в кромешной тьме сообщает вам не так уж и много. Вы можете быть и вверх ногами. Никаких других ориентиров не было и казалось, что огонек куда-то уплывает в темноте. Я перемещал взгляд, не глядя на фонарик постоянно. В такие моменты дезориентация — обычное дело. Я так до конца и не понял, как мне это удалось, но вертолет сел прямо перед фонариком; полозья мягко опустились на землю, прежде чем я осознал, что она близко. Судя по всему, на нашем заходе снайперы в нас не стреляли. Конечно, я узнал бы об этом, только если бы в нас попали, или если бы сообщили «сапоги».

Мы взяли оставшихся раненых — двоих на носилках и одного ходячего. Прежде, чем мы взлетели, парень с фонариком тоже запрыгнул на борт.

Взлетал я очень осторожно и обошел старую пулеметную позицию, сделав резкий разворот, как только мы миновали деревья. Топлива оставалось немного и «Хьюи» был легким. Какое-то время я шел на небольшой высоте, разгоняясь, а потом взял ручку на себя, чтобы взмыть в ночное небо. Я включил наши бортовые огни, чтобы нас было видно с любой другой машины, и через 3000 футов и тридцать секунд мы увидели, как к нам всплывают трассеры пятидесятого калибра, большие, как бейсбольные мячи. Я выключил огни, и когда мы снова стали невидимыми, обстрел прекратился.

В ходе получасового полета назад в Плейку человек с фонариком не прекращал говорить.

— Мистер Райкер, — сказал стрелок, — этот парень, который к нам залез, психованный какой-то. Трещит без умолку, но не говорит в мой микрофон.

Райкер в свою очередь взялся за управление и я обернулся, чтобы посмотреть на паренька, сидевшего на скамейке рядом с ревущим потоком воздуха. Он делал размашистые жесты, но больше было ничего не разглядеть из-за темноты. Тени от его рук дирижировали каким-то персональным кошмаром. В общем, на борту трое раненых и один псих.

Мы разгрузили раненых в четыре утра, но парень остался с нами. Он не был ранен, по крайней мере, физически. Райкер подумал, что его стоит отвести в штабную палатку. Мы пошли туда, а он просто увязался за нами, бормоча бессмыслицу.

В штабной палатке мы сдали полетные записи и рапорт сержанту Бейли. Парень стоял в стороне, бормоча и бросая дикие взгляды в пустое пространство. Мы не пытались его остановить. С помощью Бейли выяснилось, что он не должен был с нами лететь, он должен был оставаться там, где мы его взяли. Бейли не стал вызывать его часть, а когда мы уходили, позвонил по полевому телефону в медицинскую палатку. Мы пошли искать свои палатки, а его голос затих вдали.

Кто-то разбудил меня в шесть утра и сказал, что я должен лететь. Я помню только, что я ввалился в штабную палатку и сказал: «Я не могу сейчас летать. Я летал слишком много».

Простая констатация факта. Повернувшись, я потащился прочь. За моей спиной чей-то голос сказал: «Он не может летать. Он вернулся с Райкером всего два часа назад».

И был момент наслаждения, когда я забрался под одеяло. Мой надувной матрас сдулся, но меня это не волновало. Я был достаточно в сознании, чтобы понимать: они все сейчас работают, а я завалюсь спать.

Встать меня заставили через три часа. Заставила не армия. Заставил Бог. Его метод был воплощением простоты. Просто раскалить палатку солнцем так, чтобы я выбрался. Почувствовав, что меня варят заживо, я скатился со сдутого матраса и прижался лицом к прохладной земле. Мои веки распухли так, что глаза не открывались и я весь вымок от пота. Терапия с прохладной землей не прошла. У земли, в частности, был омерзительный вкус. Хватит!

Я достал мешок, чтобы переодеться во что-нибудь чистое. Мешок лежал в этой сырой палатке три дня и пахло от него, как от корзины прачечной. Я достал комплект чистой формы, которая пахла, как грязная и переоделся, лежа на спине. Теперь ботинки. Я нашел их у стенки палатки. Палатка, как я заметил, была сконструирована с тем расчетом, чтобы удерживать влагу внутри; пока я шарил в поисках ботинок, моя рука стала мокрой. Я вновь попробовал открыть глаза, но солнце било сквозь ткань так, что выдержать было невозможно. Я завязал ботинки вслепую и через несколько минут вышел наружу, ковыляя, как франкенштейновский монстр. Я споткнулся о растяжку палатки и в ходе последующего падения глаза пришлось-таки открыть.

По расплывчатому обзору сквозь распухшие веки, я прикинул общий план лагеря настолько, чтобы понять, где сортир. Наверное, я бы нашел его и с закрытыми глазами, по запаху, но упасть туда не хотелось.

Сортиры Индюшачьей Фермы были неким подобием длинных каркасов скамеек, напоминавших лестницы. Каждый такой давал примерно четыре места, с соответствующим количеством спиленных бочек из-под масла. Особое изящество сортиров Кавалерии заключалось в том, что никаких стенок там не предполагалось. В смысле, настоящие мужики без проблем могут сидеть в центре бурлящего лагеря и срать. Никто не будет смотреть, как ты вытираешь себе жопу.

Я проглотил чашку кофе в штабной палатке и поплелся к другой палатке, самодельной, которую ребята воздвигли, пока нас с Райкером не было. Ее называли Большой Верхушкой. В целом, она представляла собой гигантский кусок брезента, натянутый на два толстых двадцатифутовых шеста. По сравнению с той палаткой, из которой я выбрался, в ней было прохладно и гулял ветерок.

Постепенно отходя от состояния зомби, я припомнил, чем мы занимались несколько последних дней. Вчера мы с Райкером налетали одиннадцать часов, днем раньше десять, а еще днем раньше двадцать! Уйма времени в вертолете. Ничего удивительного, что я себя так дерьмово чувствовал. Новый мировой рекорд. Это уж точно. Домой меня проводят, как героя. Наверняка.

Когда я смог нормально думать, то сообразил, что у меня сегодня выходной и я могу съездить в город.

Я вернулся в штабную палатку, чтобы выяснить все детали. Там не было ни капитана Оуэнса, ни мистера Уайта, штабных офицеров.

— Оуэнс и Уайт на задании? — шутливо спросил я сержанта Бейли. Тот всегда был в штабе, потому что делал почти всю работу.

— Никак нет, сэр, они в комплексе.

В свое время Бейли был полковником. Когда он не вышел в бригадные генералы, то попал под сокращение (есть у армии такой способ контролировать численность популяции офицеров запаса). Но он решил остаться служить на сержантской должности и говорил уоррентам «сэр» с особым выражением.

— Спят в комплексе?

— Так точно, сэр. Ночь им выдалась суровая, до 0400.

— Я их не видел, когда вернулся.

— Они на своих квартирах стояли по тревоге, — Бейли верил этому ничуть не больше моего.

Это было мое первое прозрение на Индюшачьей Ферме. Я сунул нос в дела наших кабинетных героев, потому что они меня бесили.[26] Хотелось, чтобы они летали так же, как и мы. Усталость и это дополнительное раздражение начали вгонять меня в депрессию.

Райкер, сообразивший насчет опасностей позднего сна, проснулся до рассвета и передислоцировался на раскладушку в комплексе, где жил один старший офицер, который с утра был на задании. Я чисто случайно столкнулся с ним в столовой комплекса. За еще одной чашкой кофе мы построили план нашей поездки в город.

Прокатились в грузовике, скакавшем на ухабах пыльной дороги в деревню.

В окрестностях Плейку по обеим сторонам дороги виднелись жестяные стены хижин, недавно построенных беженцами, совсем как в Анкхе. День ото дня своей командировки в каждом городе и деревне я видел все больше таких трущоб мгновенного изготовления.

Близ центра городка мы выскочили из грузовика и увидели, что мы — единственные американцы в округе. Мы были в противофазе с обычной вечерней толпой.

На немощеной полоске рыжей земли между улицей и тротуаром мужчины делали обувь из старых автомобильных покрышек, а женщины продавали плоды их труда. Женщины-монтаньярки, присев на корточках среди своих корзин, терпеливо ждали, пока их мужчины закончат покупки.

Мы с Райкером шли по узкому тротуару, удивленно глядя на все вокруг. Мы улыбались всем и нам улыбались в ответ. Но даже сквозь улыбки ощущался страх. Я подумал, что французам, японцам, и Бог знает каким еще нашим предшественникам Плейку казался точно таким же. Похоже, улыбки были оружием самозащиты. Да и наши, наверное, то же. Заметной разницы между теми, кто сейчас сновал вокруг нас и теми, кто пытался каждый день нас убить, не было. Считать их одними и теми же людьми — это не паранойя.

Напуганные улыбки на улице привели нас вовнутрь, к более уверенным улыбкам владельцев ресторанов, хозяев магазинов и проституток. Чем увереннее они улыбались, тем толще становился их кошелек.

Мы прошли в прохладу бара-ресторана и заказали себе по пиву и стейку. Я всегда заказывал стейк по нью-йоркски; так мясо буйвола становилось вкуснее. Нам принесли два тонких куска отлично приготовленного мяса, картошку по-французски и хлеб с хрустящей корочкой, поданный с консервированным маслом из Австралии. Пир, достойный короля. А может, даже и пары вертолетчиков, отдыхающих после трех дней непрерывных полетов. Мы были единственными, кто ел. Если не считать трех-четырех южновьетнамских солдат, пивших в баре, мы здесь были единственными мужчинами.

Однако, было и несколько женщин. Мы обнаружили себя окруженными за столиком. Ах, опять побыть центром женского внимания.

В них не было такой смелости отчаяния, как у женщин Анкхе. Никто не хватал меня за промежность. Были они, насколько я помню, очаровательны. Красное лицо Райкера стало еще красней, когда одна из девушек начала обслуживать его по полной программе: подливала пива, принесла еще хлеба с маслом и тому подобные мелочи. Она, как говорится, на Райкера запала.

Мы говорили про войну, паршивый ротный лагерь, полеты, еду, но разговор становился затруднительным. Ангел-преследователь Райкера то появлялся, то исчезал из его поля зрения. Через несколько минут я увидел, что меня игнорируют.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как завязать разговор с девушкой, сидевшей рядом со мной. Райкер со своей новой подругой вскоре ушли по лестнице в другом конце бара.

Темноглазая леди улыбалась мне, разговаривала, и у меня вылетело из головы все — и война, и мои обещания. Это было волшебство: она почти не знала английский, но я все равно ее понимал. Не было сомнений в том, что она действительно меня любит. То, что ее радость стала моей, было очевидно. Мы неизбежно должны были пройти по той лестнице. Все мои обещания Пэйшнс, оставшейся дома и Богу в кабине «Хьюи» оказались забыты.

Мы с Райкером не могли сказать об этом баре решительно ничего плохого и местечко стало весьма популярным в нашей роте. Спустя некоторое время мой приятель Реслер попал в такую любовную пучину с одной из леди, что пропустил начало комендантского часа. Возвращаться было поздно и он провел всю ночь внутри, внизу, запертый со своей настоящей любовью и еще двадцатью девушками. Его рассказы об этой ночи стали легендарными.

На следующий день мы, как обычно, занялись делом. Меня назначили к Лизу, который собирался преподать мне один из своих важных уроков.

Мы должны были вылететь на одиночном вертолете, чтобы доставить груз фугасных реактивных снарядов из Плейку в один из лагерей спецназа милях в тридцати к югу. Снаряды, весом в 2500 фунтов, были теми же, которыми стреляли наши ганшипы. Мы часто размещали ящики с ними неподалеку от мест боев, чтобы не терять время на полеты туда-сюда.

Вертолет Ричера загрузили еще до запуска. Мы стояли на бетонной площадке рядом с металлической взлетной полосой, напротив сортира Индюшачьей Фермы. Машину так набили реактивными снарядами, что Ричеру со стрелком пришлось выбраться из «карманов» и на них едва хватило места. Я засомневался, что такой груз можно поднять в воздух, но Лиз заверил меня, что это дело верное.

Как и обычно в ходе своих уроков, Лиз отдал мне управление. Мне такое нравилось.

— Поехали, — приказал он.

Завизжал стартер, раздался знакомый вой турбины и лопасти слились в диск у нас над головой.

Когда все приборы показывали норму, я медленно поднял общий шаг, чтобы вывести «Хьюи» в висение. Без толку. Я дал полный газ, но «Хьюи», содрогаясь, стоял на месте. Мы поднимали настоящий ураган, но не сдвинулись ни на дюйм.

— Придется тебе взлетать по-самолетному, — сказал Лиз.

Если вертолет при таком перегрузе не может зависнуть, то можно облегчить шасси, подняв общий шаг и повести его вперед ручкой управления, так что он заскользит по земле на своих полозьях. И если машина будет скользить достаточно долго, то взлетит, как самолет, даже не имея возможности висеть.

Это не слишком грациозно. Я со скрежетом тащился по взлетной полосе, чтобы занять место для взлета. Шум полозьев, визжащих по стальному покрытию, отдавался во всем вертолете.

Я запросил взлет по радио и добрался до конца полосы. Толчки на стыках панелей раскачивали машину взад-вперед. Мы проехали футов сто в темпе медленного шага.

Надо было разогнаться настолько, чтобы винт начал вращаться в невозмущенном воздухе, а не в вихрях, поднятых им самим. Когда винт переходит в чистый воздух, то неожиданно дает резкий прирост в подъемной силе.

А потому я загремел по полосе, пытаясь разогнать зверюгу до нужной скорости. Казалось, что «Хьюи» сейчас развалится от этого грохота и тряски, но Лиз лишь уверенно улыбнулся с левого кресла:

— Никаких проблем.

Когда до конца осталась примерно треть полосы, перегруженный, измученный «Хьюи» все же набрал взлетную скорость и с трудом поднялся в воздух. Ричер, сидя сзади, следил за своей малышкой.

Мы хотели подняться на 3000 футов, но в ходе тридцатимильного полета я ни разу не набрал больше половины этой высоты. В ходе этого ковыляния до меня дошло, что с таким весом посадка на авторотации получится куда грубее, чем хотелось бы, если везешь больше тонны бризантной взрывчатки.

Единственный фактор, который по ходу дела действительно улучшался — мы жгли массу топлива. Когда в месте нашего назначения придется садиться с пробегом, машина станет легче.

В лагере, куда мы летели, командир доверил подбор площадки сержанту, специально обученному всяким авиационным вопросам. Однако, сержанта на месте не оказалось и его задачу препоручили помощнику, который своего дела не знал, хотя и казалось, что знает.

Мы проделали долгий, очень плавный заход на лагерь.

Я увидел помощника. Он поднял руки вверх, указывая на травяную полосу у ближнего край лагеря. Похоже, что точка, которую он обозначал, была как раз снаружи заграждения из концертины, шедшего по периметру и близ деревьев. Места для посадки там хватало, а потому я не засомневался в его инструкциях.

По мере того, как мы приближались и летели все ниже и медленнее, я добавлял мощности. Нам понадобится все, что есть, только лишь чтобы создать воздушную подушку.

Я пересек небольшую стену деревьев, окаймлявшую лагерь и сбросил скорость. От травы за заграждением меня отделяли шесть футов, и тут в шлемофонах раздался панический голос:

— Не садитесь здесь! — закричали мне. — Это минное поле!

— Минное поле! — такая новость даже на Лиза произвела впечатление.

И если на Лиза это произвело впечатление, то сам я просто окаменел. «Хьюи» неумолимо проседал к земле. Я был слишком низко, чтобы продолжить посадку, перелетев заграждение. Я поднял шаг до подмышки и ждал шума. «Хьюи», благослови его Господь, в каких-то дюймах от земли перешел в висение с дикой тряской и душераздирающим визгом двигателя. У меня в ушах ревел сигнал предупреждения о низких оборотах винта. Несколько жутких секунд мне казалось, что висение мы не выдержим. Двигатель захлебывался от напряжения. Я должен был либо уменьшить шаг, либо потерять все, а потому я уменьшил его, чтобы машина опустилась еще ниже, а у турбины появился шанс раскрутиться немножко больше. Когда полозья почти касались травы, сигнал замолчал и обороты медленно пришли в норму. Когда они стабилизировались окончательно, я медленно подтащил машину дюймов на шесть выше минного поля.

Неуставные доработки Ричера спасли нас, но проблему не решили. Впереди перед нами было четырехфутовое заграждение, слишком высокое, чтобы перелететь. Путь назад преграждали деревья.

— По крайней мере, мы не касаемся земли, — сказал Лиз.

С моей же точки зрения мы были двумя с половиной тысячами фунтов бризантной взрывчатки, которые изо всех сил пытались не соприкоснуться с бризантной взрывчаткой под нами.

В принципе, мы могли так и висеть до того момента, пока не станем легче, но на краю лагеря нас могли и обстрелять. И потом, никто из нас не знал, сколько продержится «Хьюи», даже «Хьюи» Ричера, молотя на таком режиме. Сбросить груз мы тоже не могли.

Я добавил шагу и «Хьюи» поднялся еще на фут, но стоило ему настолько выйти из воздушной подушки, как двигатель начал сдавать и машина опять просела к земле. Я попробовал так сделать несколько раз и обнаружил, что пока она снижается, из двигателя можно выжать еще несколько оборотов. Таким образом, как я понял, можно было использовать маленький довесок мощности, полученный на пути вниз, чтобы при следующей попытке забраться чуть-чуть выше. Я повторял этот маневр снова и снова и каждый раз оказывался на несколько большей высоте.

Этот прием, плюс то, что мы становились легче, тратя топливо, наконец, позволил нам поднять полозья на высоту заграждения. Но когда я попытался пересечь его, оказавшись в верхней точке, «Хьюи» просел слишком быстро. Двинувшись вперед, я потерял воздушную подушку.

И что дальше? Я сказал Ричеру, чтобы тот осмотрел местность с тыла. Он сообщил, что футах в пятидесяти позади нас стоит еще один ряд концертины. Я его даже не заметил. Я надеялся, что немного сдав назад, получу пространство для разбега, чтобы преодолеть препятствие. И я сдал назад так далеко, как мне позволил Ричер и попытался это сделать. Не вышло. Я был примерно в футе от успеха, но мне пришлось резко сбросить скорость, иначе я запутался бы в проволоке. Я отошел назад, чтобы возобновить низкое висение над минами.

— Попробуй дать правую ногу, — сказал Лиз.

Превосходно. Вот поэтому Лиз и выжил на двух своих войнах — он знал свои машины. Педали управляют рулевым, хвостовым винтом. Повернуться вправо, вместе с реактивным моментом, значит дать дополнительную мощность несущему винту.

И я вновь сдал назад. Но не помчался прямо вперед, а завис параллельно заграждению в нескольких футах, а потом сделал в его сторону резкий правый разворот. Получилось! Это и была лишняя добавка, которой не хватало, чтобы вырваться из ловушки.

Вращаясь, я пролетел над заграждением и боком приземлился на той стороне. Весь пропитанный потом, я чувствовал себя так, будто перелетел Атлантику, крутя винт своими руками.

— Неплохо, — сказал Лиз после посадки. — Надеюсь, это преподало тебе урок.

Его голос был спокоен.

— Урок? — еле выдавил я. — Какой урок?

— Никогда не доверяй «сапогу», — ответил он.

Этим вечером на Индюшачьей Ферме увольнения в деревню запретили. Кто-то опять начал воровать из комплекса советников. Жаловались на пропажу холодильника.

Проведя первую ночь в этой жалкой палатке, я переехал в Большую Верхушку, где смастерил в углу нечто вроде койки — скорее, нары — чтобы спать. Я использовал доски старых снарядных ящиков. Наверх водрузил свой дырявый надувной матрас. Еще несколько ребят поступили так же; эта палатка была суше и прохладней чем те, что были у нас.

Итак, в город было нельзя и мы сидели за большим деревянным столом в Верхушке, играя в шахматы и слушая радио. Радио мы слушали ханойское, там крутили лучшую музыку. Каждый вечер передавались новости, их читала Ханойская Ханна. То есть, их читала не одна женщина, но мы звали их одинаково. Нам хотелось верить, что это еще одна Токийская Роза.[27]

Впервые за три месяца Ханна упомянула нашу часть. Она сказала, что как это ни печально, но этих бедных мальчиков в полночь обстреляют из минометов.

Мы переглянулись и засмеялись. Херня, хе-хе-хе.

— Слушайте, а я все равно собирался выкопать ячейку. А вы?

Через какие-то минуты после ее объявления копание ячеек стало весьма популярным времяпрепровождением. Земля так и летела. Запреты копать что либо, чтобы не нарушить дерн, игнорировались. Люди в лагере Холлоуэй спали за стенами из мешков с песком и у них были бункеры, куда можно было нырнуть, если начнется минометный огонь. Расположившись на их, так сказать, переднем дворе, мы вдруг почувствовали себя очень уязвимыми.

Рыжая земля была такой сухой и твердой, что к полночи ячейки не были даже по пояс глубиной. Когда предсказанный час наступил и ничего не произошло, копание замедлилось. Я выкопал свою рядом с концом койки, она была одной из самых глубоких.

И обстрел начался, но пришелся не по Индюшачьей Ферме, а по складу топлива на Чайной Плантации. Из всех мин, упавших туда, одна, самая зловредная, попала точно в палатку, где спала команда заправщиков. Погибли семь человек, включая троих рядовых из нашей роты. Мы успокаивали себя рассуждениями о том, что они ничего и понять не успели.

Утром, на постановке задачи, мы узнали, что французский владелец настоящей чайной плантации по соседству подал жалобу.

— На ВК? — спросил Коннорс из глубины толпы, образованной четырьмя десятками вертолетчиков, собравшихся в Верхушке.

— Нет, не на ВК. На нас, — ответил Уильямс. — Он говорит, что наше присутствие в такой близости от его фермы наносит ему ущерб. Он хочет, чтобы мы перенесли топливный склад и перевели куда-нибудь личный состав.

— И переведем? — спросил кто-то.

— Не знаю. Этим утром полковник к нему поехал.

— Невероятно! — сказал Коннорс. Уильямс замолчал, а Коннорс продолжал, — Мы тут за эту дебильную страну жизни отдаем, а эта сволочь французская якшается с ВК и не хочет, чтобы наша немытая армия стояла слишком близко от его чайных кустиков. Надо бы чисто случайно пройтись напалмом по хуесосу!

Уильямс сделал вид, что не слышит и продолжил постановку задачи, но многие из нас соглашались с Пэтом.

Как потом оказалось, напалмом мы не прошлись, но и склад переносить не стали. Кавалерия просто согласилась не приближаться к плантации. Нам запретили пролетать над этим местом, особенно на малой высоте.

Самая длинная неделя началась солнечным воскресным утром на маленькой поляне, обозначенной, как «зона высадки „Рентген“, у подножий холмов Чупонг. Разведка давно подозревала, что в массиве Чупонг скрывается крупная группировка коммунистов, поддерживаемая с камбоджийской стороны границы. Считалось, что в зоне „Рентген“ вполне вероятно обнаружить противника. Так оно и оказалось». Я прочитал об этом в «Тайм» через неделю после истории с чайной плантацией.

Результатами почти двух недель поисков стали сотни убитых солдат АСВ и очень хорошие данные о том, где находятся главные силы трех их полков. 14 ноября наш батальон перебросил 1-й батальон 7-го кавалерийского полка (старое соединение Кастера) в зону «Рентген», где предполагалось установить контакт с противником. Наша соседняя рота, «Змеи», выполнили утром первый штурм и встретили совсем незначительное сопротивление. Однако к середине дня две роты 7-го полка оказались в окружении и понесли тяжелые потери. Нашу роту назначили в поддержку «Змей», чтобы перебрасывать подкрепления.

Мы брали солдат на Чайной Плантации, по восемь на «Хьюи». Было несложно сказать, куда мы направляемся. Еще за пятнадцать миль был поднимающийся дым: артиллерия, В-52 и ганшипы работали по периметру зоны, чтобы не дать смять оборону. Когда мы летели над джунглями и полями слоновой травы, я не мог отделаться от ощущения, что все это происходит в кино. «Хьюи» мягко поднимались и опускались; перспектива их строя прорисовывалась на фоне дыма на горизонте. Никто не говорил по радио. Мы лишь слышали сквозь помехи лихорадочные голоса, вызывающие авиационные и артиллерийские удары по периметру, а потом крики о том, что снаряды падают на позиции своих.

Зона «Рентген» могла принять восемь вертолетов одновременно; именно так машины и были сгруппированы в воздухе. «Белые» и «Желтые» в первой группе, «Оранжевые» и «Красные» во второй. Мы с Лизом были «Красным-2». По мере приближения к «Рентгену» разрыв между группами увеличивался, чтобы первая успела сесть, высадить солдат и подняться в воздух.

На расстоянии в пять миль мы снизились до предельно малой. Теперь мы шли под снарядами, летящими к зоне высадки.

Впереди, в миле от нас первая группа начала заход на посадку и исчезла в дыму. Радио ожило: пилоты сообщали о том, откуда ведется огонь. Их слышали стрелки на всех вертолетах. Обычно такое помогало, но теперь, когда на земле были свои, они не могли отстреливаться. «Желтые» и «Белые» оставались на земле слишком долго. Артиллерия продолжала бить. Массив позади зоны высадки был полностью закрыт пеленой дыма. Мы продолжали заход. Машину вел Лиз. Я два или три раза проверил выдвижную бронепанель у двери и вновь проклял армию за то, что нам не выдали нагрудники. Держа руки и ноги близ управления, я наблюдал за тем, что происходит.

— «Оранжевый-1», прервать посадку. Слишком плотный огонь, — вызвал нас наводчик зоны «Рентген». Звено «Оранжевых» отвернуло и мы последовали за ним. Крики по радио не прекращались. Две машины в зоне сообщали, что сильно повреждены. Ну и неразбериха. «Оранжевые» увели нас на широкий круг, за две мили до зоны, все еще на малой высоте. Теперь начали работать А-1Е, самолеты ВВС, обрушившие огонь на подступы к зоне; им помогала артиллерия и наши ганшипы. Я до сих пор не пойму, каким образом никто ни с кем не столкнулся. Наконец, мы услышали, что Желтый-1 объявляет взлет — и они появились из дыма с левой стороны зоны; им не хватало двух машин. Под сильным огнем им пришлось ждать, пока экипажи подбитых «Хьюи» переберутся на другие машины. Один борттехник остался — он был убит. Один пилот был ранен.

Мы продолжали кружить пятнадцать минут. Я оглянулся на «сапог», глядевших на все это. Они понятия не имели о том, что происходит, потому что у них не было гарнитур.

— «Оранжевый-1», посадка, — вызвал нас наводчик. Судя по всему, атака «живой волны» северовьетнамских солдат на зону прекратилась. — «Оранжевый-1», все восемь машин в двух звеньях назначены на раненых.

Это означало, что у них есть группы раненых, которых надо взять в первую очередь.

— Вас понял. «Красный-1», как поняли?

— «Красный-1» понял.

«Оранжевый-1» покинул круг и мы пошли за ним. А-1Е ушли, но наши ганшипы вернулись, чтобы прикрыть нас с флангов. Даже при таком количестве своих солдат на земле они могли точно бить ракетами и из пулеметов, а потому «сапоги» позволили им это делать. Нашим же бортовым стрелкам стрелять было запрещено, пока они не увидят абсолютно четкую цель.

Мы пересекли опушку и вошли в дым. Два подбитых слика стояли в передней части зоны, их винты были неподвижны. Из-за них для нас восьмерых стало тесновато, но сойдет. «Сапоги» выскочили еще до того, как полозья коснулись травы. Другие пехотинцы начали забрасывать в наши вертолеты раненых — кого с носилок, кого так. Огня не было. По крайней мере, направленного в нас. Пехота открыла прикрывающий огонь и стрельба пулеметов и сотен винтовок слилась в единый рев. Наводчик, скрытый где-то в деревьях, сообщил нам, что все погружены и мы можем взлетать. «Оранжевый-1» ответил, что понял, и повел нас прочь. За пятьдесят ярдов от периметра некоторые машины начали получать попадания и мы разрешили стрелкам открыть огонь. Наш вертолет был абсолютно цел.

После того, как мы доставили раненых, нас с Лизом задержали: мы должны были доставить нескольких человек на артиллерийские позиции. Это разлучило нас с ротой на полчаса.

Мы летели, чтобы присоединиться к ним, когда увидели, как над зоной «Рентген» сбили истребитель — поршневой А-1Е.[28] И это опять-таки было совсем, как в кино. Из корня крыла к хвосту вырвался оранжевый фонтан пламени, превращаясь в угольно-черный дым. Факел был больше фюзеляжа и почти сразу закрыл кабину. Пилот был либо убит, либо без сознания, он не катапультировался. Самолет с ревом устремился к земле с высоты в 3000 футов; все происходило не больше, чем в половине мили от Лиза и меня. Оставляя шлейф черного дыма, он врезался в джунгли под крутым углом, мгновенно взорвавшись. Разлетающиеся обломки, рвущиеся бомбы, неизрасходованные патроны повалили ближайшие деревья.

Я сделал ошибку: вызвал штаб и сообщил о катастрофе.

— Вас понял, «Красный-2», оставайтесь на связи, — ответили мне.

— Э-э, «Красный-2», «Сапог-6» передал указания проследовать в место падения и осмотреть его.

Летать над тем местом, где сбили самолет ВВС мне хотелось не больше, чем продлить свою командировку. Лиз посоветовал пролететь на большой скорости и бросить быстрый взгляд. Я спикировал с высоты в 3000 футов, разогнавшись, чтобы быстро проскочить над костром, пылающим в джунглях.

Я сообщил в штаб, чтобы «Сапогу-6» передали: никто не выпрыгнул из самолета до падения и от него остались лишь дымящие обломки, плюс рвущийся боекомплект.

— Э-э, вас понял, «Красный-2», оставайтесь на связи.

Если от вас требуют оставаться на связи, это не к добру.

— Э-э, «Красный-2», «Сапог-6» передает, что понял. Но ВВС хотят, чтобы вы сели и осмотрели место на земле.

Лиз покачал головой.

— Штаб, не подтверждаю, — сказал я. — Зона горячая. Мы вернемся, чтобы сделать медленный облет и проверить еще раз, но мы знаем, что никого не осталось.

Лиз кивнул. Вам может показаться, что это уже было весьма недурно: я только что вызвался от имени всех нас четверых, чтобы вернуться в очень горячую зону и лишний раз убедиться в очевидном.

Недурно, но недостаточно. Представителю ВВС в нашем штабе понадобилось больше.

— «Красный-2», ВВС требуют, чтобы вы приземлились и провели поиск уцелевших, — раздался голос в моем шлеме.

Я ответил, чтобы они оставались на связи, потому что как раз выполнял облет. Пока наш человек в штабе разговаривал с ВВС, Лиз, я, Ричер и нервный бывший «сапог», ставший нашим стрелком, приблизились к месту падения. На этот раз я хотел действовать наверняка. Над деревьями, окружавшими новую поляну, я сбросил скорость миль до тридцати в час. Мы начали кружить над дымом и пламенем, когда услышали взрывы.

— Взял, — сказал Лиз, до этого не прикасавшийся к управлению. Он резко опустил нос «Хьюи», чтобы набрать скорость.

— Наверное, просто оставшиеся боеприпасы в самолете. Но я хочу, чтобы разворот был быстрым, чисто на всякий случай, — и он выглянул в свое окно. — Этого парня кто-то сбил, и они до сих пор где-то здесь.

Лиз начал поворачивать влево, чтобы обойти дым по кругу. Он быстро набрал скорость, и когда мы вновь добрались до поляны, бросил вертолет в очень резкий левый разворот. Когда он накренил машину почти до 90 градусов, нас вдавило в кресла минимум двукратной перегрузкой. Я смотрел сквозь его боковое стекло вертикально вниз, прямо на обломки. Таким маневрам нас в летной школе не обучали. Первое впечатление было, что сейчас разорвется главная гайка и «Хьюи» отделится от винта.

Вид, открывшийся нам, однако, был уникальным. И исчерпывающим. И мы летели так быстро, что в нас было сложно попасть.

С этой головокружительной позиции мы разглядели несколько металлических деталей, которые не расплавились и вспышки от рвущихся боеприпасов. Мы надеялись, что все его бомбы взорвались при ударе. Мы сообщили по радио, что пилот определенно погиб.

— Э-э, вас понял, «Красный-2», оставайтесь на связи, — и мы начали нарезать круги на 2000 футов примерно в миле от этого места.

— «Красный-2», говорит «Священник-6», — теперь на связи был майор Уильямс. — Я только что поговорил с ВВС и согласился, что вы должны приземлиться и провести осмотр на месте.

Лиз, как командир экипажа, ответил:

— «Священник-6», «Красный-2». Мы уже подтвердили, что в месте падения нет никого, ни живых, ни мертвых. Мы уже рисковали больше, чем нужно, чтобы это выяснить.

Лизу следовало бы лучше знать о моментах, когда логика не работает.

— Это я буду решать, как вам рисковать, «Красный-2». Приказываю проследовать к месту падения и приземлиться. Ваш экипаж высадится и осмотрит все на месте. Конец связи.

Наступило молчание. Я уверен, что Лиз думал, не послать ли его, куда подальше, но он должен был играть свою роль.

И он сыграл ее по всем правилам:

— Понял, выполняю.

И мы снова оказались над обломками, кружась в фирменном лизовском яйцервущем вираже. Левый борт «Хьюи» действительно смотрел прямо вниз. После двух таких яростных кругов Лиз начал заход на посадку. Он решил не садиться прямо рядом с обломками — мы не смогли бы сесть достаточно далеко от огня и рвущихся боеприпасов. Прямо за местом падения была нормальная поляна, на которой стояло несколько отдельных 75-футовых деревьев. Ее явно не хватало, чтобы вместить «Хьюи», но Лиз направился именно туда. Он собирался показать мне свой очередной трюк.

Он перешел в висение на высоте в сотню футов прямо над высокими деревьями и подвигался в стороны, выбирая правильное место, чтобы поиграть в газонокосилку. Он приказал Ричеру и стрелку высунуться наружу, чтобы следить за очень нежным рулевым винтом. Потом Лиз нашел то, что хотел, и вертолет начал снижаться на деревья.

Он идеально выбрал место. Хвостовая балка с крутящимся рулевым винтом попадала в чистый проем до самой земли. Несущему винту оставалось лишь срубить несколько ветвей в два дюйма толщиной — маневр, на который в летной школе даже не намекали. Когда винт ударил по первым ветвям, звук был, как от ружейной стрельбы.

Во все стороны полетели щепки. Верхушки деревьев уходили все выше от нас, а мы продолжали прорубаться вниз. Мы сели на землю среди кружащегося мусора, уйдя по жопу в плотную траву. Когда листья и ветки перестали летать вокруг нас, наступила тишина. Ничего не было сломано.

Ричер со стрелком схватили свои винтовки и выпрыгнули в травяное переплетение, помчавшись к обломкам, где еще продолжались взрывы. Шнуры от их летных шлемов тащились за ними.

Лиз и я сидели на дне вертикального туннеля, который он прорезал и нервно озирались по сторонам. Пока что сквозь шум «Хьюи» лишь изредка прорывались хлопки все еще рвущихся патронов. Ричер и стрелок исчезли в гуще деревьев между нами и обломками.

Мы ждали.

«Ввумп! Ввумп! Ввумп!» Минометы! АСВ, где бы она не пряталась, выпустила по нам худшее, что было можно.

Мы были одни. Штаб не послал ганшип, чтобы сопровождать нас. Или хотя бы слик, чтобы присматривать за нами. Разрывы мин приближались. Мы с Лизом переглянулись. Его губы были плотно сжаты. Я подумал: так же ли это погано, как сажать планер? Мины тяжело рушились в плотную растительность, сотрясали воздух, пытаясь отыскать нас. Словно топал пьяный великан. Сильный удар рядом, потом еще один сбоку, потом позади — невидимый великан ковылял, желая растоптать нас. АСВ отлично умела стрелять из минометов, но нужно было время, чтобы пристреляться по новой цели, такой, как мы. Поскольку они не могли нас видеть, им приходилось переносить огонь взад-вперед, до тех пор, пока они нас не достанут.

И в тот момент, когда мой ужас был на пике, Ричер со стрелком наконец-то вырвались из зарослей, чтобы спасти нас из ловушки. Они запрыгнули на борт, бледные от страха. Лиз, так сказать, не давал «Хьюи» расслабиться — он был готов сорваться с места в любую секунду. И как только два человека вскочили к нам, он это сделал.

Мы промчались обратно по туннелю, словно на скоростном лифте и «Хьюи» наклонил нос, едва поравнявшись с верхушками деревьев. Как только хвост миновал последнее дерево, внизу разорвалась мина.

Ричер рассказал, что от пилота не осталось ни мельчайшего клочка и представитель ВВС наконец-то остался доволен. «Я не просто в этом уверен. Я еще и послал четверых армейских придурков, чтобы они наглядно убедились, что Ваш муж погиб», — так я фантазировал на тему того, что он напишет вдове этого летчика.

Мы с Лизом встретились с нашей ротой для переброски очередного подкрепления, после того, как слетали на Индюшачью Ферму для дозаправки.

В зоне «Рентген» было тихо. Мы доставили пехоту и забрали раненых. Я не мог поверить глазам, сколько трупов лежало рядом с госпитальной палаткой у взлетной полосы Холлоуэй. Уильямс сообщил по радио, что мы с Лизом и еще одна машина можем вернуться в лагерь и заглушить двигатели — мы не понадобимся для последней переброски. Я поглядел на кучу мертвецов и меня передернуло.

В нашем лагере сержант Бейли высунулся из штабной палатки и крикнул, что рота возвращается в Холлоуэй. Два пилоты были ранены.

Десять минут мы с Лизом валялись в Большой Верхушке, потягивая кофе и наслаждаясь каждым моментом спокойствия. Услышав крик Бейли, я заметил, как целый батальон приближается к нам с юга. Грохоту от него было, как от целой войны. Несложно было догадаться, каким образом ВК всегда знают, где мы.

За несколько миль батальон перестроился в колонну и линейка «Хьюи» описала круг, заходя на посадку с запада. Мы с Лизом стояли с подветренной стороны и ощутили теплую, сладковатую волну сгоревшего керосина от турбин.

«Хьюи» выстроились в ряд. Они заглушали двигатели, пилоты выпрыгивали, таща свое снаряжение. Борттехники терпеливо ждали, чтобы зафиксировать лопасти и начать послеполетный осмотр. Группа пилотов приближалась, и мы услышали веселые крики и хохот, что было неожиданно после новости о раненых.

В Большой Верхушке стало ясно, почему они так радуются. Два раненых пилота, оба из другого взвода, прохаживались между них, ухмыляясь и смеясь вместе с остальными. Кровь из их ран засохла на лицах и в волосах.

Оба были ранены в голову во время последней переброски. Один получил пулю спереди, второй сбоку. Оба сжимали шлемы, указывая на дырки. Одному пуля попала в головку щитка на лобовой части шлема. Пуля разбила шлем и отскочила. У пилота кровоточила голова.

Вторая счастливая душа расхаживала, засунув пальцы в дырки по обеим сторонам шлема. С обеих сторон его головы засохла кровь. Это выглядело, как какой-то фокус. Из того, что мы видели, ясно следовало, что пуля должна была пройти ему сквозь голову. Мы хотели знать, что это за трюк.

— Я разобрался, когда мы возвращались, — сказал он. — В смысле, когда я перестал щупать дыры с каждой стороны головы и спросил Эрни, живой ли я.

Он был все еще бледен, но смеялся.

— Пуля попала, когда мы заходили на посадку в «Рентген». К счастью, пилотировал Эрни. Будто бейсбольной битой дали по башке. В глазах помутилось. Сначала я подумал, что пуля попала в шлем и как-то отрикошетила. Первым кровь заметил Эрни. Он повернулся, чтобы сказать мне о пуле, пробившей стекло перед ним, и увидел.

Могу себе представить: парень видит неровную дыру в шлеме своего друга, а по шее кровь течет.

— Я пощупал шлем и нашел дыру на правой стороне, но Эрни сказал, что кровь течет слева. Подношу левую руку и тоже чувствую дыру! Отдергиваю обе руки, и они обе в крови! Опять ощупываю шлем. Порядок, две дыры. Порядок, две раны. По ране с каждой стороны. Сам не верю, что живой.

Он пустил свой шлем по кругу и продолжил рассказ:

— Глядите, попало вот сюда, — и показал пальцем чуть спереди правого уха. — Пуля попала в край кости и пошла между шлемом и скальпом. А потом, — и он, не веря, покачал головой, — она прошла по дуге через верх шлема и попала в край кости на левой стороне. Отрикошетила сквозь шлем и вылетела через стекло прямо перед Эрни!

Он лучезарно улыбнулся. Я увидел след, который пуля оставила на подшлемнике и две раны по обеим сторонам головы. Я покачал головой. Опять Бог?

Как только он закончил свой рассказ, джип увез его вместе с другим пилотом к госпитальной палатке на той стороне взлетной полосы. Наблюдая за ними, я увидел огромный строй вертолетов, приближающийся со стороны Анкхе. Кавалерия посылала нам на помощь 227-й батальон. Это была почти полная ее мощь.

Я присоединился к Реслеру и остальным пилотам, направлявшимся в комплекс, чтобы поесть. Почти сотня наших брела по полосе, болтая с приятелями под сумеречным небом. Мы прошли мимо госпитальной палатки. Там сильно пахло кровью. В тенях лежали мешки с гротескно скрюченными трупами.

На следующее утро мы с Лизом не полетели вместе со всей ротой. Мы взлетели получасом позже, у нас было задание на один вертолет. К роте мы присоединимся потом.

Задача было простой: слетать в расположение артиллерийской части. Мы должны были привезти им какие-то рации, почту и командира части, который хотел поговорить о делах со своими ребятами. Когда он закончит разговор, мы доставим его в Плейку и присоединимся к нашей роте.

«Сапоги» вовсю выполняли огневую задачу. Двадцать стальных стволов, собранных на северной стороне открытого места, нетерпеливо смотрели в небо на юге. От высокой влажности при выстреле от дул разбегались кольца ударных волн. Орудия откатывались. Они вели огонь по цели за пять миль отсюда.

Они дали нам посадку, но продолжали стрелять. Площадка была перед орудиями.

Садиться на артиллерийскую позицию — это нечто. Они вели огонь постоянно и продолжали до тех пор, пока вертолет не оказывался под самым дулом. Окончательное решение насчет того, когда станет слишком близко, натурально, принадлежало человеку, дергающему спусковой шнур пушки. Время этого решения здорово варьировалось. Оно зависело от настроения артиллериста. Которое, в свою очередь, зависело от того, не приходилось ли вертолету сдувать его палатку.

Это была всего лишь вторая моя посадка на артиллерийскую позицию. Я начал заход на открытое место перед орудиями и осторожно пополз вперед, постоянно напоминая о своем приближении. Когда я прошел над деревьями, огонь все еще продолжался. Я покосился на огнедышащие дула слева от меня и понял, что мы уже приходим на одну линию со стволами. Огонь прекратился. Пролетая через все еще взбудораженный воздух, я глядел на черные дула, из которых лениво поднимался дым.

Кто-то решил возобновить огонь.

Я был настолько близок к орудиям — глядел им прямо в дула — когда вновь началось, что подумал, будто нас по ошибке порвали на куски. Звуковая волна прошла сквозь меня. Грудная клетка сотряслась. Удар покачнул вертолет. Я приземлился и проверил сиденье. Чисто.

Командир-артиллерист сказал нам, что пробудет здесь примерно час, а потому я вылез и отправился бродить по этому месту.

Двадцать 105-мм гаубиц были собраны рядом на краю круглого открытого места. Они заняли примерно четверть свободного пространства, все остальное было предназначено для вертолетов.

В траве блестели стреляные гильзы. Время от времени их собирали в большую грузовую сеть в середине позиции, и когда она наполнялась, ее утаскивал «Чинук».

Я прогуливался позади орудий, чтобы посмотреть на работу расчетов. Они выполняли мощный огневой налет по периметру «Рентгена» и работали в лихорадочном темпе. Выстрелы были не просто громкими, они сотрясали мое тело и мозги. Я напихал в уши туалетной бумаги и держал рот открытым. Предполагалось, что так мои барабанные перепонки не лопнут.

Один человек рядом с каждым орудием доставал из гильзы связку четырех-пяти пороховых картузов и отрывал один из них. Оторванный картуз бросался в костер, где вспыхивал ярко сверкающим пламенем. Так контролировалась мощность заряда, не нужная для расстояния, на которое велся огонь. Подобрав заряд, артиллерист вставлял снаряд — бизнес-составлящую всего дела, содержащую в себе взрывчатку или белый фосфор — в открытый конец латунной гильзы. Снаряд, готовый к выстрелу, укладывался в ряд, лежащий рядом с расчетом. Сотня взмокших полуголых людей синхронно работала, дыша горячим, недвижным воздухом. Я смотрел, как на протяжении пятнадцати минут обстрела они посылают снаряд за снарядом, пока не пришла команда прекратить огонь.

Когда гром умолк, тишина была пугающей. Ребята в расчетах принялись собирать гильзы и прибирать всякий мусор, но им было явно интересно, что у них получилось. Я слышал возгласы: «Ну как там наши дела?».

Воздушный наблюдатель за несколько миль отсюда, находясь над целью, сообщил нам новости: «Накрытие. Потери противника свыше 150». В толпе из двух десятков расчетов послышались отдельные радостные восклицания. Артиллеристы присели покурить и их потные спины сверкали под солнцем.

Странная была у них война. Они лихорадочно работали на полянах то тут, то там, вдали от всех остальных, а враг для них оставался невидим. Мерилом их успеха или неудачи было сообщение воздушного наблюдателя, ведущего счет трупов. Работа была тяжелой, а шум страшным. Битва в Иадранг тянулась месяц и они вкалывали двадцать четыре часа в сутки. Неужели человек в состоянии заснуть в такой какофонии? Один раз я попробовал и не смог.

Я поговорил с некоторыми ребятами из расчетов. Свое дело они любили. Особенно, если сравнивать его со службой пехотинца или стрелка «Хьюи». Единственное, что им угрожало, если не считать взрыв орудия, так это нападение на позицию. Пока что в Кавалерии такого не случалось.

Они задавали мне массу вопросов о происходящем. Они видели массу вертолетов, направлявшихся на юг. Они получали все новые огневые задачи и наносили большие потери. Темп все убыстрялся. Их захватила идея загнать АСВ в ловушку. Может быть, просто может быть, врага можно окружить и уничтожить. Может, после такого поражения он решит сдаться. Мы все сможем отправиться домой. Мы ведь побеждаем, так?

Количество раненых, которых мы перевозили, все росло. На этой неделе мы с Лизом доставили в госпитальную палатку больше сотни человек. У других сликов было примерно так же.

Когда позволяло время и место, мы везли убитых. Здесь приоритет был низким — им больше не требовалась спешка. Иногда их забрасывали на борт в мешках, но обычно нет. Когда мешков не было, кровь стекала на пол кабины и «Хьюи» наполнялся сладковатым, до ужаса узнаваемым запахом. Но это было ничто по сравнению с запахом людей, которых нашли лишь через несколько дней. Столько трупов мы еще не возили. Считалось, что сейчас мы выигрываем. АСВ попалась в ловушку и ее стирали в порошок, но куча трупов позади госпитальной палатки все росла. Кладбищенские новобранцы прибывали на сборные пункты быстрей, чем их успевали обработать.

В лагере, повидав столько смерти, я стал нервничать. Я слышал, что двое пилотов попались на земле.

Нэйт с Кайзером отправились им на выручку. Нэйт почти плакал, когда рассказывал нам в Большой Верхушке о том, что случилось.

— Мудаки проклятые. Их сняли с задания, чтобы они вернулись за топливом. Но вы же знаете Пэйстера и Ричардса: типичные пилоты ганшипов. Они с чего-то взяли, что со своими пулеметами станут неуязвимы. В общем, по пути обратно они встретили то ли ВК, то ли НВА, короче, кого-то на земле и решили атаковать. Никто не знает, сколько они там летали, потому что вызов по радио они сделали, только когда в них попали. Минут через десять, когда прилетели мы с Кайзером, «Хьюи» просто стоял на поляне и все выглядело нормально. С нами были два ганшипа, они покружили и огня не встретили. Мы приземлились за вертолетом. Когда сели, я увидел, что с дерева свисает красная масса мяса. Оказалось, это Пэйстер, его повесили за ноги и сняли кожу. Вокруг никого не было. Ганшипы продолжали кружить, позади нас сел даст-офф. Я вылез, Кайзер остался в машине. Выскочил медик, мы побежали вместе.

Нэйт все хлопал по нагрудным карманам в поисках своей трубки. Так и не нашел.

— Кожа Пэйстера свисала полосами, закрывая ему голову. Эти мрази даже хуй ему отрезали. Похоже, с Ричардсом они только начали, потому что мы нашли его полуголым в сотне футов, в слоновой траве. Голову ему почти отрезали.

Бледный Нэйт на секунду сделал паузу.

— Я чуть не сблеванул. Мы с Ричардсом вместе пошли в летную школу. Медики сняли Пэйстера, положили в мешок, — Нэйт покачал головой, борясь со слезами. — Помните, как Ричардс всегда хвастался, что умеет выживать в джунглях, если собьют? Блин, он ведь даже пошел в школу выживания в джунглях, в Панаме. Если кто и мог уйти живым, так это Ричардс.

История Нэйта тяжело на меня подействовала. Я вспомнил Ричардса и его нашивку школы выживания в джунглях. Эксперт по джунглям, большое дело. Это дало ему сотню футов, чтобы уйти от врага. Вся подготовка прямо на свалку. При мысли о том, насколько она оказалась напрасной, у меня на глаза навернулись слезы.

Темп оставался лихорадочным. На следующий день было проведено несколько атак на меньшую по размерам зону рядом с «Рентгеном», чтобы расширить наш фронт против АСВ. Фаррис занял командирскую машину в группе ротного размера, составленной и из «Змей», и из «Священников». Мы направлялись к небольшой зоне, на три вертолета. Своим пилотом он выбрал меня.

Фаррис и я должны были быть в первой группе из трех машин, которая выполнит посадку. Позади нас вытянулась рота — каждый вертолет нес восьмерых «сапог».

Как командир, Фаррис мог выбирать, какой вертолет в тройке ему занять. Он выбрал второй. Теория, возникшая еще при зарождении воздушного штурма, утверждала, что командир, предположительно, будет иметь лучшее представление о происходящем, находясь в середине или даже в конце строя. По-настоящему большие командиры летали над нами на большой высоте, чтобы видеть все. Кажется, это был первый раз, когда я вел командирскую машину и я полностью нацелился на выживание. Я был бы очень не прочь возить командующего бригадой на высоте в 5000 футов, или Уэстморленда до его сайгонских апартаментов. Удивительно, о скольких разных вариантах я успел передумать.

В ходе штурмов мы обычно привлекали огонь, начиная с 1000 футов, иногда с 500. На этот раз такого не произошло.

На 500 футах мы шли по прямой к открытому месту, а дым от предварительного удара медленно поднимался в неподвижный воздух. Похоже, это был тот самый случай, когда огневая подготовка действительно сработала: в зоне высадки все были убиты. Я надеялся, что так и есть.

Отгоняя чувство ужаса, я машинально проверил направление дыма, чтобы узнать ветер. Никакого. Мы зашли с востока, группами по три, чтобы сесть на небольшую площадку. Но было слишком тихо!

На 100 футах над деревьями, когда мы приближались к ближнему концу зоны, стрелки «Желтого-1» открыли огонь. Они били по деревьям на краю открытого места, по кустам, по всем местам, где мог затаиться враг. На огонь никто не отвечал. Два ганшипа с флангов открыли огонь из пулеметов на подвесках, выплевывая дым. В ушах у меня зазвенело, когда мои собственные бортовые стрелки присоединились к остальным. Я жаждал иметь свою собственную гашетку. Пространство зоны разрывало столько пуль, что, казалось, никто на земле не сможет выжить.

Когда мы приблизились к земле, ганшипы должны были прекратить огонь, чтобы нас не задело рикошетами. Все еще никакой стрельбы в ответ. Может, они все убиты! Или это не то место?

Адреналина во мне было много и я чувствовал малейшее движение вертолета. Я ждал, когда полозья коснутся земли и он пошатнется от того, что «сапоги» начали выпрыгивать. Позади меня они рычали и покрикивали, накачивая себя перед боем. Я слышал их рявканье сквозь весь шум. До сих пор могу слышать. Моя посадка была согласована с ведущей машиной, и как только полозья коснулись земли, ее коснулись и ботинки рычащих солдат.

В то же мгновение регулярные части Севера решили захлопнуть ловушку. По трем вертолетам и разгрузившимся «сапогам» был открыт перекрестный пулеметный огонь минимум с трех направлений. Зона внезапно заполнилась визгом пуль. Я сжал ручку управления, невольно подавшись вперед, готовый к взлету. Я подавлял свою логическую реакцию: немедленно взлететь. Машина приподнялась на полозьях, готовая сорваться моментально. Поехали! Фаррис орал по радио «Желтому-1», чтобы тот взлетал. Он не двигался.

«Сапоги» даже не добрались до деревьев. Они выскочили с яростными криками, но теперь лежали вокруг нас, умирающие и мертвые. Винты ведущего вертолета еще вращались, но люди внутри него не отвечали. Я увидел, как впереди нас от попадания пуль ударили фонтанчики песка. Мой желудок напрягся, желая остановить их. Наши стрелки стреляли по призракам в деревьях поверх залегших «сапог».

В моей голове наступила странная тишина. Все казалось таким далеким. Под грохот пулеметов, крики «сапог» о том, что все убиты, вопли Фарриса, приказывающего «Желтому-1» взлетать, я думал о пулях, проходящих сквозь плексиглас, сквозь мои кости и внутренности, сквозь вертолет и никогда не останавливающихся. В тишине эхом раздался голос. Это был Фаррис:

— Пошел! Пошел! Пошел!

Я отреагировал так быстро, что «Хьюи» подскочил рывком. Такое чувство, что «Хьюи» работал на моем адреналине. Я резко наклонил нос, чтобы быстро набрать скорость. Отклонился вправо к мертво застывшему ведущему вертолету, все еще стоящему на земле. Стрелки с обоих бортов продолжали вести огонь. Трассеры, летящие в меня, теперь казались ливнем. Как только они могли промахнуться? В детстве я изобрел игру: уклоняться от капель летних дождей. Но в конце концов они в меня попадали.

Но не в этот раз. Я проскользнул над верхушками деревьев, оставаясь низко, чтобы укрыться и набирая скорость. Я резко мотал вертолет влево и вправо, уворачиваясь, сбивая врага с толку, как учил меня Лиз, и когда ушел достаточно далеко, резко набрал высоту, оставляя кошмар позади. Мой разум вернулся ко мне. И звуки тоже.

— Что с «Желтым-3»? — спросил кто-то. Этот вертолет все еще был на земле.

В эфире творилось безумие. Наконец, я расслышал голос Фарриса:

— «Белый-1», запрещаю. Отворачивайте влево. Обратный круг.

Фаррис приказал «Белому-1» отвести остальную роту в круг за несколько миль отсюда. «Желтый-1» и «Желтый-3» все еще оставались на земле.

Я глянул вниз на два тихо стоящих вертолета. Их винты лениво вращались, турбины шли на минимальных оборотах. Машинам было все равно, не все равно было лишь нежной протоплазме у них внутри. Открытое место покрывали трупы, но несколько человек из тех тридцати «сапог», что мы привезли сюда, были еще живы. Они добрались до укрытия на краю площадки.

На голову Фаррису свалилась масса проблем. Ему нужно было довести и разгрузить еще двенадцать машин. Потом пришел вызов от пилота «Желтого-3». Он был жив, но считал, что его напарник убит. Кажется, борттехник и стрелок тоже. Вертолет еще мог лететь.

Два ганшипа, сверкая дульными вспышками, мгновенно спикировали вниз, чтобы прикрыть его. С расстояния на это здорово было смотреть.

На земле оставался только «Желтый-1». С молчащим радио и всё еще работающим двигателем. За ним оставалось достаточно места, чтобы высадить остальных.

Выживший «сапог» добрался до радио. Он сообщил, что вместе со своими товарищами может дать кое-какой прикрывающий огонь для второй волны.

Через считанные минуты вторая группа из трех машин пошла на посадку, а Фаррис приказал мне возвращаться в зону подскока. Я вернулся обратно на несколько миль, где, на большом поле взял на борт новую группу ребят с дикими глазами.

Они тоже орали и рычали. Это был не просто результат тренировок. Это была мотивация. Мы все считали, что если сейчас поднажать, то все может закончиться. К тому моменту, как я выполнил вторую посадку, вражеские пулеметы замолчали. По крайней мере, вторая волна должна была пережить высадку.

Когда мы улетели, кто-то, наконец, заглушил турбину «Желтого-1». Никто из его экипажа не мог это сделать. Они терпеливо ждали, пока их погрузят в мешки для путешествия на родину.

Я никогда не пойму, почему в меня не попали. Наверное, правильно читал знаки. Правильно? После этого вылета меня стали звать «счастливчиком».

Вечером, когда за Плейку загорелся оранжевый закат, Лиз, я и еще несколько других сходили к госпитальной палатке.

Мы пришли посмотреть на трупы. Небольшая толпа живых смотрела на все растущую толпу мертвых. Все было организовано. Трупы в эту кучу. Оторванные конечности сюда. Вероятно, запасные руки, ноги и головы воссоединятся со своими владельцами, когда тех поместят в мешки. Но мешки у похоронной команды кончились и трупы складывали прямо так.

Новоприбывших, как мертвых, так и раненых, приносили с вертолетов. Медик, стоящий в дверях палатки, заворачивал некоторые носилки. В отдельных случаях все зашло слишком далеко. Вспоротые животы. Медики вкалывали в них морфий. Но морфием не изменить факты. Я не мог отвести взгляд от одного из обреченных, в пятидесяти футах от меня. Он увидел меня, и я знал, что он знает. Его испуганные глаза расширились, он цеплялся за жизнь. Он умер. Через несколько минут кто-то подошел и закрыл ему глаза.

Новый стрелок, чернокожий паренек, который совсем недавно был «сапогом», пошел с нами и Лизом. Мы стояли поодаль, но он подошел к куче, просто чтобы поглазеть. Он зарыдал в голос, принялся хвататься за трупы и его пришлось оттаскивать. В низу кучи он увидел своего брата.

Через два дня наступило затишье, по крайней мере, для нашей роты. Нас отправили в увольнение. Был ясно слышен общий вздох облегчения. По сравнению со Счастливой здесь шли настоящие бои. Пережить год такой жизни казалось маловероятным.

Что вы делаете в свое первое увольнение после недель боев, если устали, подавлены и обречены провести жаркий, сырой день в лагере Холлоуэй во Вьетнаме? Вы садитесь на грузовик, едете в Плейку и нажираетесь в хлам. Вот что вы делаете.

Я поехал с Лизом, Райкером, Кайзером, Нэйтом, Коннорсом, Банджо и Реслером. Помню, что всю вторую половину дня пил пиво — эффективно, поскольку я обычно не пил — сначала в одном баре, потом в другом. Дальше все они слились воедино. Сначала моим собутыльником был Реслер, но вечером я каким-то образом обнаружил себя в компании с Кайзером за столом во вьетнамском офицерском клубе.

— Мы считаем, что американцы похожи на обезьян: здоровые, неуклюжие, с волосатыми руками, — говорил вьетнамский лейтенант Кайзеру. — А еще вы плохо пахнете. Как жирное мясо.

Кайзер завязал разговор с расистом другой расы. Я наблюдал, как два человека ненавидят друг друга, потягивая чистейший американский бурбон, которым нас так любезно угостил вьетнамский лейтенант.

— Конечно, вас не оскорбит, если я продолжу? — спросил лейтенант.

— Не-е, — прищурился Кайзер. — Мне похуй, чего там думают косоглазые.

И выпил еще рюмку.

Эти двое продолжали обмениваться прочувствованными оскорблениями, суть которых обнажала суждения, о которых обычно молчат. Кайзер озвучил широко распространенное американское мнение о том, что части АРВ явно то ли не могут, то ли не хотят воевать сами. Лейтенант дал понять, что АРВ возмущена словами о том, что ее спасают такие придурочные, несправедливо богатые гориллы, которые тянут свои лапы ко всему, что есть в стране, включая и женщин.

После часа пития и обмена оскорблениями, Кайзер завершил наш визит, рассказав лейтенанту старый анекдот про «вытянуть затычку». Речь шла о циничном решении проблемы того, как во Вьетнаме отличать своих от чужих и закончить войну. По ходу анекдота все «свои» помещались на корабли в океане, где и должны были ждать, пока все враги не окажутся убиты. А потом, как говорилось, надо вытянуть затычку — потопить корабли, в смысле.

Кайзер почти что удивился, когда увидел, что лейтенант не засмеялся. Вместо этого оскорбленный вьетнамец встал и вышел. Вскоре по взглядам других вьетнамских офицеров стало ясно, что нам здесь больше не рады. Мы пошли, чтобы продолжить вечеринку в другом баре.

Каким-то образом мы пропустили грузовик в лагерь. Мы отправились обратно в офицерский клуб и позаимствовали один из их джипов. Вьетнамцам говорить об этом ничего не стали. В конце концов, джип был сделан в Америке.

Когда джип на следующее утро нашли припаркованным в автопарке лагеря Холлоуэй, пошла вонь. Никто не знал, кто его взял, но когда об этом доложили на утренней постановке задачи, Фаррис стал жутко подозрительным. Он обратил внимание на то, что мы вернулись самостоятельно.

— Ловко сработано, ребята, — сказал он после постановки.

— Послушайте, капитан Фаррис, это не мы! — Кайзер выглядел искренним. — Это их работа.

— Что значит «их работа»?

— То и значит, сэр. Эти мелкие сделают все, чтобы дискредитировать нас, американцев. Слышали бы вы всю дурь, что они говорили про нас прошлым вечером. «Волосатые обезьяны», «жирное мясо», «придурки». Никак нет, сэр, я знаю, что они о нас на самом деле думают и ничуть не удивлен.

— И то верно, — вздохнул Фаррис. — Ну что ж, мистер Кайзер, с этого момента, когда у вас будет шанс повеселиться в городе, я буду составлять вам компанию.

— Капитан? — Кайзер с тревогой глянул на Фарриса.

— Что, если вас остановят на КПП? Два уоррента. Вам нужен капитан, который не даст вам влипнуть. И потом, с какой стати я должен трястись в грузовике, если знаю, что вы двое всегда можете достать джип?

Обычно Кавалерия перебрасывала только своих солдат, но однажды нам пришлось высаживать АРВ. Я слышал рассказы о том, как они не любят воевать.

— Когда приземлитесь, убедитесь, что ваши стрелки прикрывают высаживающихся вьетнамцев, — инструктировал нас Уильямс. — Было несколько случаев, когда так называемые «солдаты АРВ» разворачивались и стреляли по вертолету, который их только что высадил. Кроме того, на вашей машине могут найтись и такие, которые не захотят вылезать. В этом случае один из стрелков должен их заставить. Второй его прикрывает. Если вашему стрелку придется стрелять, убедитесь, что он остановится, пристрелив того, кто сделал неверное движение. Неверное движение — это значит, обернуться, направив на вас винтовку. Мы их перебрасываем только один раз, в качестве одолжения. Больше так делать не станем.

И Уильямс оглядел свой выводок отеческим взглядом:

— Глядите в оба.

Я был поражен. Это был первый раз, когда слухи подтвердились. В следующие месяцы мне предстояло услышать еще многое: опасаться АРВ надо не меньше, чем ВК. Если доверять нельзя никому, кто тогда наши союзники? И чья это вообще война? Люди, которым надо больше всего, не вылезают из наших вертолетов, чтобы драться?

Но на этот раз мы доставили южновьетнамцев без приключений. Мы забросили их в большую зону высадки, откуда они, как предполагалось, начнут патрулировать вновь освобожденную долину Иадранг, поддерживая статус-кво господства союзников.

ВК связал их боем в течение двадцати четырех часов. Через два месяца нам пришлось возвращаться, чтобы отбивать долину заново.

Погрузки АРВ нам пришлось ждать несколько часов. Пока мы болтались без дела, я заметил труп, лежащий на поле в зоне рандеву неподалеку от Холлоуэй. Шею трупа еще обвивал кусок веревки.

Отойдя назад, я спросил Реслера:

— Что там за деятель?

— Китайский советник, — сказал Гэри. — Тот, которого мы вчера передали АРВ для допроса. Вблизи не видел его еще?

И он глянул на тело.

— Нет.

— Похоже, на какой-то из их вопросов он не так ответил, потому что они сделали ему в башке дырку размером с твой кулак, — и он скорчил гримасу. — Мозги вытекают. Поглядеть не хочешь?

— Нет. Я на мозги насмотрелся.

— Ишь ты, глянь на этих ребят, — Гэри показал в сторону трупа, сотни за две футов от нас. Два солдата из комплекса советников позировали для фотографии. Один присел на колено за трупом, а второй ходил с фотоаппаратом, выбирая лучший ракурс. Он сделал несколько снимков, но поза показалась ему недостаточно живой. Он сказал об этом своему другу, и тот поднял мертвеца за волосы. Мозги закапали. Солдат позировал, как охотник, держащий убитую газель.

Когда АРВ заняла свое место, задача Кавалерии была выполнена. Мы только убивали людей, не захватывая территорию. Такова была война на истощение.

К 26 ноября Америка выиграла свою первую крупномасштабную битву с северовьетнамской армией. Кавалерия и В-52 уничтожили 1800 коммунистов. АСВ уничтожила более 300 «джи-ай». Кампания в Иадранг была одним из немногих столкновений, где я видел поляны, усеянные трупами солдат АСВ. В общем, я видел их, наверное, тысячу, вздувшихся, гниющих на солнце. Мы оставляли их там, где они лежат. Кавалерия выждала несколько дней, прежде чем искать своих пропавших без вести. За это время трупы созревали настолько, что наши патрули могли их найти. Это единственный способ отыскать мертвого в высокой слоновой траве.

Теперь они не рычали. Сложенные в кучу в грузовой кабине, они еще сражались, окоченевшие в резиновых мешках, натянутых на руки и ноги. Из-под застегнутых «молний» мешков сочился запах смерти, от которого живых начинало тошнить. Неважно, с какой скоростью я летел — запах не уносило.

«Вместо того, чтобы бить врагу в живот, мы перерезали ему горло. Это только начало», — сказал один генерал в журнале «Лайф».

В течение нескольких дней, пока мы болтались в районе Плейку, прежде чем вернуться в Анкхе, я проводил большую часть своего времени с парой детей. Я встретил их в один из моих первых визитов в Плейку. Они были частью толпы, которая выпрашивала сладости и предлагала своих сестер нашим военным. Старший из двух братьев выделялся тем, что казался необычно взрослым для своих девяти лет. Когда другие дети становились слишком агрессивными, я видел, как Ланг отходит в сторону с неодобрительным выражением лица. Похоже, другие казались ему слишком шумными, слишком жадными.

Наконец, все сладости заканчивались, а сестры были проданы и тогда остальные уходили. Я был один, или с Реслером и появлялся улыбающийся Ланг. Он любил присесть и поговорить. Мы присаживались на корточки на улице и говорили о двух наших мирах на пиджин-инглише и языке жестов. Носил он черную хлопчатобумажную рубашку и бежевые шорты, ходил босиком. Двух передних зубов у него не было. Пострижен он был коротко, волосы торчали ежиком.

Каким-то образом Ланг всегда знал, когда я появлюсь в городке. Он говорил, что знает и показывал себе на голову. Думаю, большую часть своего времени он ждал, если не меня, то кого-то еще. Когда я шел по улице, он всегда выбегал, чтобы встретить меня.

Как-то вечером Ланг познакомил меня с другим мальчиком и сказал, что это его младший брат. Смотреть я на это больше не мог и повел их в маленький магазинчик, где купил каждому по новой рубашке и паре ботинок. На людей в магазине это произвело впечатление. Их взгляды потеплели, они одобряли то, что я сделал.

Потом мы пошли в ресторан, и там я заказал каждому по стейку. Ланг выпил немножко моего пива и откинулся на спинку стула, такой гордый, словно все это место принадлежало ему. Его брат был очень застенчивый, я так и не познакомился с ним по-настоящему.

Два своих последних дня я провел с ними. Из наших разговоров и разговоров с другими людьми я выяснил, что они сироты. Никто не знал, где они спят. Жестами, догадками, кивками мы деликатно поговорили о том, как бы вернуть их родителей (никто не знал где они) и родители, конечно, были бы благодарны мне за то, что я подружился с их детьми и заботился о них. Потом мы погуляли по городу. Голодными они были всегда, так что мы сначала пошли в ресторан, потом долго ходили по массе новых магазинчиков, а после этого зашли на площадь, где репродукторы разносили правительственные новости.

В тот вечер, когда я возвращался в Анкхе, они узнали все без слов. Они знали, что тут все и закончится и заплакали. В последний раз я видел их из кузова грузовика. Они стояли под фонарем, махали мне и жалобно плакали. Грузовик поехал на Индюшачью Ферму и свет фонаря начал удаляться. Темнота скрыла мои слезы, но на меня все равно никто не смотрел.

Часть 2 ЭЛЕГАНТНЫЙ, КАК РОЯЛЬ

Промокший до нитки Коннорс ввалился в палатку. Снаружи яростно молотил дождь. Коннорс посмотрел на земляной пол и сказал:

— Я армейский авиатор, элегантный, как рояль.

— «Изящный, как рояль», так лучше, — ответил я.

— Да без разницы.

Глава 6 ПРАЗДНИКИ

Вьетнам — это как Аламо.[29]

Линдон Джонсон, 3 декабря 1965

Когда мы вернулись из Иадранг, то увидели, что крысы прогрызли упаковки с едой, а по всей заплесневелой палатке остались художественно выложенные кучки крысиных какашек. Вонь стояла ощутимая. Но мы были дома. И ни один пилот в нашей роте не был убит — еще один повод для благодарности.

В первую же неделю по возвращении мы настелили пол и купили стулья, циновки и прочие вещи, чтобы привести палатку в порядок. Я даже повесил лампочки.

Неделю спустя полковник созвал офицеров батальона на грязную площадку между нашим расположением и территорией «Змей». Он встал, скрестив на груди костлявые руки и оглядел сначала неровный строй, а потом землю — словно ожидал найти какой-нибудь ящик, чтобы на него взобраться.

— А я промок, — сказал Коннорс сквозь морось.

— Джентльмены, мне надо сказать вам несколько вещей. Во-первых, мы вернулись всего неделю назад, но ВП[30] уже жалуется на офицеров, которые ломятся через ворота по ночам, чтобы попасть в деревню, на офицеров, пьяных за рулем, на офицеров, вовлеченных в акты противоестественного секса в местных барах, — полковник разочарованно покачал головой. — Медики говорят, что количество ВЗ[31] выросло вчетверо. Такое поведение противоречит кодексу чести американского офицера, оно аморально и отвратительно. Я решил, что с этим надо что-то делать.

Полковник опустил руки и хотел сделать шаг вперед, чтобы подчеркнуть свои слова, но грязь его остановила.

— Начиная с сегодняшнего дня всем офицерам запрещено садиться за руль. Хоть джип, хоть грузовик, хоть даже «мул» — без разницы. Хотите куда-то поехать — вызовите водителя. Исключений не будет. Во-вторых, проблема ВЗ. Джентльмены, я знаю, каково вам приходится. Я и сам человек. Но какой пример вы подаете рядовым? Эти девицы в городе кишмя кишат болячками, очень цепкими видами ВЗ, — полковник сделал паузу, его лицо было очень озабоченным. — А потому пока что я призываю всех проявлять благоразумие и держаться подальше от этих женщин.

По толпе поползли смешки и шепот. Он что, правда считает, что офицерское воздержание как-то повлияет на рядовых? Прямо сейчас Анкхе был наполнен сотнями рядовых, которые, ясное дело, кидались на каждую женщину, попавшую в поле зрения.

— Джентльмены, серьезные ситуации требуют необычных решений. Я знаю, что это может показаться вам оскорбительным, но и я, и мое начальство считаем, что — э-э — онанизм теперь вполне оправдан.

— Это приказ?

— Кто это сказал?!

Ответа не было. Полковник с яростью вперил взгляд в нашу ораву, пытаясь отыскать червивое яблочко. Наглец не вышел вперед и не бросился в грязь у полковничьих ног, моля о прощении. Полковник с отвращением продолжил:

— Нет, это не приказ, это предложение. И если будут новые случаи триппера, я закрою деревню для всех. Вообще никаких увольнительных.

— Он чего, приказал нам всем обдрочиться? — раздался из глубины строя негромкий голос Коннорса. Строй захихикал. Полковник не услышал этого замечания.

— У меня есть план, как всех занять, пока мы не летаем. Вот на этом самом месте мы построим офицерский клуб.

Штабные офицеры зааплодировали.

— Гляньте правде в глаза. Мы здесь пробудем очень долго. И у нас будет настоящий клуб — чтобы выпить после долгого дня, поговорить с медсестрами, посидеть в плюшевых креслах, послушать музыку. Если начать прямо сейчас, то все это возможно.

— С медсестрами? — это опять Коннорс.

— Ну да, с медсестрами. На дивизионном уровне есть медсестры. Вы же не хотите, чтобы они навещали вас в этих тухлых палатках?

— Хочу.

— А это кто сказал?! — взгляд полковника заметался в поисках критикана. В строю все смотрели друг на друга, демонстрируя полную невинность. Капитан Уильямс со злостью оглядывал нашу группу, а особенно Коннорса.

— Джентльмены, с таким отношением к делу мы будем жить, как зверье, — полковник сокрушенно покачал головой. — А потому, начиная с этого самого момента, мы собираем первые взносы на клуб. Эти деньги понадобятся, чтобы купить всякие стройматериалы. Отвечать за все будет капитан Флоренс, потому что на гражданке он был подрядчиком.

Флоренс вышел вперед и кивнул.

— Трудиться будем добровольно. Я рассчитываю, что каждый человек отработает свою долю в каждый месяц, пока мы не закончим работу.

Через несколько дней у меня брал интервью японский репортер. Несколько ребят глазели на то, как фотограф снимает. Среди них был и долговязый капитан, которого я до сих пор вспоминаю, как Нового Парня. Его окружала аура здоровья, уверенности в себе — то, что успело повыветриться у ветеранов.

— Если им нужна новая столовая, так построим ее! — сказал он, когда Уильямс объявил, что кроме клуба нужна еще и столовая. — Я в своей жизни построил кучу вещей. Да я один, наверное, смог бы это сделать. Черт возьми, что угодно будет лучше, чем эта паршивая палатка.

Райкер уставился на него и проворчал:

— О, блин.

— Ага-ага, — закивал Коннорс.

Банджо фыркнул. В тот самый день Новый Парень принялся строить столовую.

— Э-э, Боб, — сказал Новый Парень.

Японский фотограф сгорбился передо мной, выискивая нужный ракурс.

— Чего?

— Может, тебе убрать эту картинку?

Я обернулся, глядя на плакат, приколотый к стене со стороны койки Райкера.

— А ну оставь Кэти в покое, — заявил Коннорс. — Пусть ребята в старой доброй Японии видят, за что мы сражаемся.

— Но что, если его жена это увидит?

— «Это»? Я тебя умоляю. Перед тобой Кэти Роттенкротч, эмблема нашей палатки. Она — не «это», как ты сам прекрасно видишь.

Репортер засмеялся, а фотограф передвинулся так, чтобы Кэти попала в кадр.

— На что это похоже — летать под пулями? — спросил репортер.

Кому-то понадобилось мое мнение? В Иадранг я много думал о пулях. Мне всегда было страшно. Это и есть ответ: мне всегда было страшно, каждый раз. Перед тобой, мистер репортер, сидит цыпленок в военной форме.

— Ну, поначалу страшновато, но когда выполнишь несколько посадок, привыкаешь.

Привыкаешь, блин, ага. Жду не дождусь, когда займусь этим вновь.

— А бывало действительно опасно?

И еще как. Так опасно, что мурашки по коже. Я мог попасть в эту кучу трупов.

— Да не опасней, чем у других ребят. Всякие вещи типа прострелов кабины.

— При штурмах вы носите вот это? — я был одет в форму, бронежилет и носил пистолет, так захотел фотограф.

— Да.

— А вот это… — он указал пальцем.

— Бронежилет.

— Этот бронежилет останавливает пули?

— Нет. На самом деле, он их даже не замедляет.

Все засмеялись.

Мы выполняли поддержку конвоя, идущего в Плейку и должны были на два часа встать лагерем на Индюшачьей Ферме.

Вихрь от двух десятков вертолетов прибил к земле траву высотой в фут. К полудню, когда мы разобрали коробки с пайками, кто-то во главе строя опрокинул самодельную печку.

— Пожар! — раздался чей-то крик. Рядом с несколькими головными «Хьюи» над травой поднялся дым. Я вместе со всеми побежал к огню. Оранжевые языки пламени начали прорываться сквозь траву. Люди пытались сбить их, хлопая футболками, но без толку. Ветер погнал огонь к замыкающим машинам. Мой вертолет и еще два оказались как раз на пути. Я бросился назад.

Ричер встал позади моего кресла:

— Скорее, сэр!

Я начал нащупывать ремни, но, увидев окружавший нас дым, понял, что на это нет времени. Я проклял себя за то, что не подготовил машину к взлету заранее. Разболтался. Перебросил переключатели и нажал кнопку стартера.

— Скорее, сэр. Почти горим!

Лопасти провернулись медленнее, чем когда-либо в жизни. Стена огня была меньше чем в сотне футов и приближалась очень быстро. Индикатор ТВГ показывал высокую температуру. У нас еще и горячий запуск? Нет, стрелка вернулась в зеленый сектор. Винты замелькали, приближаясь к рабочим оборотам. Я потянул шаг еще до того, как турбина разогналась полностью и машина со стоном поднялась в воздух. Когда я нажатием педалей развернул хвостовую балку от огня, моя дверь рывком распахнулась. Черт. Даже не запер. Шум казался очень громким; я чувствовал горячий ветер и понял, что не надел шлем. Дебил! Из висения я сдал назад и опустил вертолет. Две машины позади меня тоже убрались с пути огня.

Коннорс завис, чтобы перехватить линию горящей травы. Он зашел с подветренной стороны, остановив пламя потоком от своих винтов. Я вновь перешел в висение и присоединился к нему и еще одному вертолету, словно загоняя зверя. Столкнувшись со стеной ветра, огонь погас.

Пока мы были в Иадранг, начали прибывать рождественские посылки. Подарки, ветчина в консервах, печенья, открытки. В нашу столовую даже принесли большую картонную коробку с письмами от школьников со всей Америки. «Дорогой американский солдат», — писалось в одном из них. — «Я тобой очень горжусь. Я знаю, что ты победишь. Бекки, пятый класс, класс миссис Лейк». Еще я получил пирог, который Пэйшнс послала мне в сентябре. После трех месяцев в дороге есть его было нельзя.

За две недели до рождества мы вновь начали штурмовать Счастливую, высаживая солдат не внизу долины, а на вершинах холмов.

Теперь мы с Реслером летали вместе. Мы были самыми молодыми уоррентами в роте и то, что нам доверили собственный вертолет — это была честь. Обычно я записывал свой налет, как командирский.

— Это еще почему? Знаешь, мы оба равны, — сказал Реслер.

— Не совсем. Я выпустился на месяц раньше твоего.

— И что?

— А то, что я выше тебя по старшинству. Ты второй пилот, а я командир.

— Мы будем меняться!

— Возможно.

Летая с более опытными пилотами, мы оба натренировались садиться на вершины. Это все равно что заходить на остров, плывущий по небу. Некоторые из вершин возвышались над долиной на восемь с лишним сотен футов. Фокус был в том, чтобы держать место посадки ниже уровня горизонта. Если оно поднялось выше, вы идете слишком низко и оказываетесь во власти взвихренного ветра с подветренной стороны холма. С тяжелым грузом, который мы возили, вертолет, попав в нисходящий поток, мог провалиться прямо до склона холма. Восстановить управление было сложно, потому что вам некуда было пикировать, чтобы набрать больше скорости. Несколько дней назад один капитан в соседнем взводе совершил ошибку — его машина опрокинулась и покатилась по склону, расшвыривая из дверей и людей, и имущество. Он выпрыгнул наружу и приземлился руками и коленями на батарею кольев-пунджи. Не так плохо, если учесть, что два других человека на борту погибли. Теперь ему пришлось ехать в Японию, чтобы там из дыр в коленях вытащили всю эту дрянь.[32]

У нас с Реслером получилась хорошая команда. Мы не давали друг другу попасть в неприятности.

Пилотировал Реслер, сбрасывая скорость на подходе к вершине травянистого холма. Из-за восьми «сапог» проседали мы быстро и оба знали, что посадка будет жесткой.

— Добавь газу, — сказал я.

— Это максимум.

— Тогда подорви сильнее. Ты слишком жестко ударишься.

— Слушай, Мейсон, я тут пилотирую. Справлюсь.

К счастью, было ветрено. К счастью — потому что ветер трепал траву и как раз там, где мы собирались сесть, я увидел часть большого валуна. Удар об него опрокинул бы нас; мы скатились бы по другому склону холма.

— Камни!

— А? — Гэри не видел их, потому что сидел справа и не мог выглянуть вниз. Мы шли к удару.

— Камни! — я схватил шаг-газ и резко рванул. Ноги на педали не поставил, из-за этого вертолет рыскнул вправо. Мы неуверенно заколыхались над валунами, поток винта прибил траву и Гэри тоже их увидел. Машина лениво проплыла над ними. Когда мы прошли над вершиной, Гэри повел вертолет вниз, чтобы набрать падающие обороты несущего винта.

— Я только что спас твою жалкую жизнь, — сказал я.

— Да ну? И от чего же ты ее спас?

— От этих камней, мудак ты слепой.

— Каких еще камней? — Гэри начал закипать. — Ты чего так за шаг-газ хватаешься? Чуть нас не угробил.

Пока мы набирали высоту, выходя из долины, Гэри с серьезным видом качал головой:

— Что бы ты без меня делал.

Даром, что мы летали каждый день, всегда находилось время, чтобы сделать нам прививки — от чумы, от желтой лихорадки, от гепатита. На регулярной основе. Прививочный день мы, естественно, все ненавидели.

Ожидая внутри палатки, я смотрел, как солдату обрабатывают палец. Я внимательно наблюдал, как хирург осматривал ноготь. Раздавленный, почти черный. Когда хирург начал его вытягивать, хлынул черный гной. Когда ноготь освободился, я опустился на колени. Я глазам не верил: простенькая операция поставила меня на колени. Чуть сознание не потерял.

— Вы уж не смотрите, если не можете, — сказал медик.

— Вы правы, — я слабо кивнул с пола. — Может, была бы это обычная кровь…

Коннорс должен был водить вертолет со съемочной группой CBS, сопровождая нашу с Гэри машину.

— В общем, ребята, сделайте красиво, — Коннорс подошел к моей кабине?

— В смысле?

— В смысле, развороты покруче, полет пониже, подрывы вообще крутые. Типа того. Ну, вы поняли: сделайте красиво.

В общем, пока мы носились по долине, высаживая солдат — в этот день войны не было — нас снимали. В развороте на предельно малой я прошел так близко от дерева, что причесал листья винтом. В зоне высадке сделал такой подрыв, что «сапоги» вскрикнули.

— Недурно, — заметил Коннорс.

Пэйшнс видела эту запись по телевидению. Она знала, что это был я, потому что на двери был квадрат, опознавательный знак нашей роты и надпись «Этот пилот летает так, как вы водите машину».

Как-то утром Нэйт, Реслер и я отправились в город. Дел на сегодня не было, а потому мы зависали в барах и смотрели на девушек. Нэйт заявил, что у него иммунитет к вьетнамскому трипперу, а потому почти все удовольствие досталось ему.

И тут что-то началось, но поскольку нас на месте не было, рота улетела без нас. Когда мы вернулись после обеда, то попали в лагерь-призрак. Не было никого, кроме штабных близнецов.

— Прямо к северу от «Лимы» большой бой, — сказал Оуэнс. — Где вы вообще были? Майор злится. Увольнительная есть? Там жарко. Нет правда, майор здорово злится.

Нэйт решил, что настала пора открыть консервированную ветчину, которую он сберегал на Рождество. Мы тихонько посидели в палатке. Ветчина была хорошая.

Сразу после рассвета в палатку ворвался Лиз:

— Новый Парень погиб.

— Что? — сказал Гэри.

— Новый Парень. Ну, знаешь, тот, кто прибыл на замену. Попали в голову. Так, ребята, давайте собирайтесь.

Я подумал: если что, мне уделили бы столько же внимания? «Мейсону попали в голову. Так, ребята, давайте собирайтесь».

— Что там? — спросил я.

— Жарко, — ответил Лиз. — Плотный автоматический огонь. И все в том же месте, где мы шарились последние две недели. Вчера чарли решили повоевать. Вы должны взять две машины, которые сейчас вернутся. Моя пошла по пизде. Нэйт, мы с тобой берем первую, а вы с Гэри займете следующую. Ага?

Между отлетом Лиза с Нэйтом и прибытием нашего вертолета был почти час. Мы с Реслером в одиночестве сидели в уголке палатки. Я курил. Реслер похрустывал костяшками пальцев.

— Милях в двадцати от Кинхон есть островки, — сказал Гэри.

— Знаю.

— В двадцати милях. Еще и совершенно необитаемые.

— А ты откуда знаешь?

— Рассказывали.

— Потрясающе.

— Никогда не думал о том, чтобы смыться?

— Иногда.

— Вот и я. Иногда. Получается, мы с тобой трусы.

— Выходит так. Но мы же летаем, верно? Не такие уж, значит, и трусы.

— Да, наверное так, — он сделал паузу. — Когда начинается штурм, я чувствую себя храбрым, мне почти хорошо в гуще всего этого. Я как ястреб, что ли.

— И я тоже. Когда в гуще. Но вот сейчас я бы смылся при малейшем поводе. Так кто я? Цыпленок или ястреб?

— Ты цыпленок-ястреб, — улыбнулся Гэри.

— Ага.

Наступило молчание. Да, подумал я. Мы оба перепуганы до безумия. Я чувствовал себя так, словно меня ведут на казнь.

— Как думаешь, на сколько бы нам хватило вертолета с полным грузом пайков? — спросил Гэри.

— Ну блин, на несколько лет, наверное. Две тысячи фунтов еды.

— Может, стоит взять меньше еды и вместо нее прихватить несколько девчонок, когда полетим.

— Куда полетим?

— На остров.

— Знаешь, а ты прав. Такое можно сделать.

— Я знаю, что можно, — Реслер гордо улыбался.

Я был в восторге от идеи. Да, Боже, мы можем такое сделать!

— Вот и все. Вот и ответ. Мы просто продолжаем летать. У нас будет большой груз пайков. Мы можем задержаться в Кинхон, взять нескольких женщин, долететь до острова, приземлиться, выгрузить и то, и другое. Потом один из нас должен увести вертолет от острова и избавиться от него.

— А зачем избавляться? Можно ведь его просто замаскировать. Может, там хватит деревьев и всякой хрени, чтобы спрятать «Хьюи». А если не будет, тогда мы его выбросим.

— Согласен. Если не будет.

— И еще бухла возьмем. Видал? Мы с тобой, плюс две офигенные девчонки лежим под пальмами. Нужно еще радио взять, чтобы следить за событиями на войне. Ну, типа чтобы знать, что мы пропускаем.

Гэри стал озабоченным:

— Может, надо сначала залететь в Плейку.

— Зачем?

— Ну, не знаю, хочу ли я там жить вообще с любой девчонкой. Помнишь Мэри, там, в Плейку, где я провел целую ночь?

— Ага.

— В общем, она меня любит.

— Ах, Гэри, она… — не любит она тебя, ей нужны твои деньги. На билет из этой долбаной страны. — …Она хорошая, да?

— Она меня любит.

И вдруг мы оба замолчали. Каждый смотрел в сторону, погрузившись в мысли. Мои силы ушли. Что за дурацкая идея. Ебаное желаемое за действительное, не больше. Посмотри правде в глаза. Правде в глаза. ПРАВДЕ В ГЛАЗА!

— Гэри, похоже, в Плейку нам нельзя. У нас может выгореть, только если мы будем нормально лететь, а потом исчезнем. Может, нам сойдет с рук посадка в Кинхон. Там плотное воздушное движение.

— Только с Мэри.

— Гэри, не сходи с ума.

— Так, ребята, ваша очередь, — в палатку нырнул Уэндалл. Остров с пальмами и бронзовые девичьи тела растворились в воздухе. — Борттехник латает кое-какие дырки, но лететь можно будет уже через минуту.

Уэндалл выглядел бледноватым:

— Старик хочет, чтобы вы присоединились к группе в «Лиме». На сегодня есть кое-какие задания. Надеюсь, так вам будет лучше.

Борттехник вместе со старшим инженером осматривал вертолет. Их беспокоили пробоины в хвостовой балке, потому что пули могли пробить трансмиссионный вал рулевого винта или тяги управления. Но этого не случилось. Борттехник заклеил дыры зеленой лентой, почти совпадавшей по цвету с краской обшивки. Теперь это был наш вертолет.

Небо, словно намекая на что-то, было затянуто облаками. На перевале Анкхе Гэри пришлось опуститься до пятидесяти футов, чтобы не терять видимость. Мы приземлились в «Лиме».

— Что там такое на дороге? — спросил я Коннорса. Пока мы кружили над «Лимой», выполняя заход, то заметили толпу людей вокруг какой-то большой кучи, накрытой брезентом и перевернутый «мул».

— «Сапог», водитель мула, потерял управление и перевернулся.

— Покалечился?

— Нет. Погиб.

— Вы с Реслером — «Красный-4», — сказал Лиз и помчался к голове строя.

Зона «Лима» просто бурлила. Солдаты перебегали в небольших группах, разыскивая назначенные им вертолеты. Несколько «Хьюи» поднимались в воздух с грузом на подвеске. На посадку заходил «Чинук», принесший с зоны «Гольф» толстую черную топливную емкость.

— Сэр, моим людям занять места? — спросил меня сержант Кавалерии.

— Давай, сержант. Забирайтесь, — я поглядел на другие отделения, выдвигающиеся к машинам. — Уже скоро вылетаем.

Он обернулся:

— Пошли!

Они вскочили в вертолет секунд, наверное, за пятнадцать.

Строй был чудовищный, больше сорока машин. Я такие особенно ненавидел. И мы опять занимали четвертую позицию. Нам приходилось здорово разгоняться, оказавшись на внешней стороне разворота и сбрасывать скорость, как бешеным, если строй поворачивал в нашу сторону. И потом, машина была развалюхой. Когда мы взлетали, турбулентность от строя прибила нас к земле и вертолету пришлось изо всех сил напрягать свои бедные потроха. Мы нагнали строй уже на крейсерской высоте и смотрели, как идет подготовка. Дым поднимался длинными полосами, уходящими на запад. Жокеи из ВВС с грохотом промчались обратно на базу — их работа была окончена. Теперь по зоне работали наши ганшипы — ракетами и пулеметами. Пилотировал Гэри, а я просто смотрел на шоу, покуривая сигарету. Будто в кино. «Сапоги» позади меня орали друг на друга сквозь вертолетную какофонию, ухмылялись, смеялись, курили, напуганные до одури. Машины в строю поднимались и опускались по волнам воздушного моря. Когда вы летите в строю, он всегда выглядит неуклюжим, потому что два вертолета никогда не бывают на одной высоте. Если смотреть с земли, то вы видите плоскую букву V, и она смотрится красивей. Одним из радиошумов был голос полковника:

— «Желтый-4», ближе. Это что, по-вашему, строй?

Полковник, будучи полковником, летел выше нас. Не зря их называют полканами, это у них такая должность — должность пса. Другого от них ждать и не приходится.

— Стрелки, готовы? — спросил Гэри. Теперь мы быстро теряли высоту, пройдя стартовую точку, жалкую хижину возле высокой изгороди, означавшей финальный участок маршрута. Зона высадки была от нас в двух милях.

— Готов.

— Готов.

— Стрелять только по моему приказу, если не увидите что-то очень явное. Не стрелять по хижинам.

— Есть, сэр.

— Есть, сэр.

По хижинам стрелять нельзя. Если выстрелить по хижине, можно убить ВК.

Когда мы помчались к земле для захода на предельно малой, я мягко положил руку на ручку управления, ноги прикасались к педалям, левая рука потрагивала шаг-газ.

— Подрыв.

За полсотни футов от земли Гэри справлялся хорошо. Он отвернул хвост от нескольких деревьев как раз тогда, когда я подумал, что он в них врежется. Строй выполнил посадку. Солдаты выскочили наружу, ведя огонь.

— «Желтый-1», впереди слишком жарко. Рекомендую развернуться в висении и вернуться тем же маршрутом, которым вы прибыли, — это говорил один из «Герцогов», ганшипов, атаковавших что-то на дальнем конце зоны. Ребята спереди орали, что там непрерывная стрельба, но с моей позиции видно ничего не было.

— Вас понял. Звено, возвращаемся старым маршрутом. Ждите своей очереди.

Ведущий поднялся повыше, завис и развернулся, чтобы пролететь над нами. Так же сделали и все, проходя над нашей машиной один за другим. К тому времени, как наступила наша очередь, первые вертолеты уже начали сообщать о попаданиях. Когда мы присоединились к ним, то удар получила машина впереди; нас обдало плексигласовой крошкой. А потом я услышал звук «цок-цок-цок» и над нашими головами в плексигласе появились пулевые дырки. Гэри дал полный газ, чтобы подняться повыше, но даже пустой вертолет оставался развалюхой — мы отставали от остальных. «Цок». Куда-то в фюзеляж.

Где-то на тысяче футов я закурил сигарету и оглядел новые пробоины. Неудачно как попали — в дождь будет течь.

До «Лимы» мы не долетели. Нас и еще три вертолета из звена «Красных» отозвали для нескольких срочных эвакуаций. Мы с Гэри последовали за Фаррисом и Кайзером на «Красном-3», чтобы вытащить раненых из горячей зоны. Две другие машины болтались где-то еще.

Фаррис сделал несколько кругов, чтобы убедиться в отсутствии огня. Предполагалось, что мы выждем, пока «сапоги» не зачистят зону.

— «Красный-3», все чисто, — а я слышал стрельбу где-то на заднем плане, пока солдат разговаривал с Фаррисом. Фаррис тоже слышал.

— Уверен?

— «Красный-3», подтверждаю. Посадку разрешаю.

Врал, конечно. Я бы на его месте тоже соврал.

На заходе Фаррис занял место, на которое я нацеливался, так что мне пришлось пролететь в сотне футов позади него. Я приземлился на травянистый пятачок рядом с изгородью. Везде были видны ползущие пехотинцы.

— Зачистили, блин, — сказал Гэри. Двое пригнувшихся людей с носилками бросились к нам. Из травы неподалеку ударили фонтанчики песка и люди бросились на землю. Тело на носилках дернулось, как кукла.

— Огонь с фронта, — сообщил я Фаррису.

Люди с носилками поднялись и добежали до боковой двери, а там борттехник быстро выскочил, схватил один конец носилок и забросил внутрь. Перед нами в землю врезалось еще несколько пуль. Я поглядел на радиоантенну, болтающуюся над фигурой пехотного командира:

— Вот же брехло ебучее.

До другой двери дотащили еще одни носилки; там помогал стрелок. Мы были прикованы к земле. Фаррис сообщил, что уходит.

— Давай! Давай! — орал я назад, перегнувшись через спинку.

На борт закатились двое ходячих раненых. Секунду командир «сапог» стоял на месте, потом бросился на землю. Все, что я слышал — вой нашей турбины. Никаких выстрелов. Лишь облачка песка в низкой траве. У изгороди человек поднял вверх два пальца. Он показал на другого человека, лежащего у его ног и покачал головой. Только тут я заметил этот труп. Конечно, труп. На его животе лежали жгуты внутренностей, вырванные пулями. Такой мог подождать и подольше.

Я взлетел. Разворот на месте. Нос вниз. «Цок». Пошел. «Цок». Набор высоты.

Четверо раненых выжили.

Мы провели дождливую ночь на старой доброй «Лиме». Из новых пулевых дырок текло.

Наступило рождественское перемирие, но мы все равно летали, перебрасывая патрули, чтобы проверить сообщения о нарушениях ВК на нашей территории. Для меня это смотрелось, как полная дикость: мы могли договориться не убивать друг друга несколько дней, а потом начать все по новой. Впрочем, тогда я был молод.

Но на самом деле, летать на Рождество мне пришлось из-за моего проеба несколько дней назад, когда я вел вертолет вместе с капитаном Джиллеттом, нашим снабженцем. Мы были в ведущей машине и вели строй из сорока с лишним вертолетов, работая в холмах. Возвращаясь, я постоянно думал об этой массе, следующей за мной. Я в жизни не вел такой огромный строй.

Все, что от меня требовалось — вернуть их для дозаправки, как раз в то место, где вьетнамский рабочий умер от укуса змеи. Ведущая машина должна лететь плавно — никаких быстрых разворотов, постепенные снижения. Но когда я начал сбрасывать скорость для захода, то повел себя слишком осторожно. Мне постоянно казалось, что сейчас все они меня протаранят. Я сбросил скорость слишком поздно и в результате проскочил заход. Блядь, я промазал мимо всего поля! Джиллетт смотрел на меня в ужасе. Говорили, что Мейсон неплохой пилот, и только гляньте — Мейсон промахнулся мимо всего поля, на вертолете! Делая разворот, чтобы вернуться, я так и представлял, как весь строй хохочет надо мной. Но все оказалось еще хуже. Развернувшись, я увидел, что остальные не стали меня дожидаться и выполнили посадку, пока их лидер держал курс куда-то на Страну Чудес. Я горел от стыда и ума не мог приложить, как жить с этим дальше.

А потому на Рождество я обнаружил себя летающим с Фаррисом. Он особо не разговаривал, но проверял меня, чтобы понять, почему я допустил проеб. Я вновь был ведущим, но столько передумал и пережил из-за своей ошибки, что делал отличные заходы. Я выбирал верные места. Я оставлял достаточно места для посадки остальных. Взлеты, посадки, все остальное получались прекрасно.

— Джиллетт сказал, что у тебя какие-то мелкие проблемы на заходах, — тактично заметил Фаррис.

— Было один раз.

— Вижу. Сегодня у тебя все получилось хорошо.

— Спасибо.

— С наступающим.

Этим вечером, когда мы доставили рождественский ужин всем патрулям, то съели и свою индейку. Потом мы спели несколько песен, съели всякое, что нам прислали семьи жены и я пролил несколько слез, когда укладывался спать.

— Глазам не верю, — сказал Гэри Реслер, скрючившись у своей койки. Снаружи нашей палатки слышалась яростная стрельба. — Почему?

Я покачал головой в темноте:

— Безумие.

Рядом с палаткой забил пулемет. Я вдавил свою задницу глубже под раскладушку, упершись в опоры. Закрыл глаза, чтобы хаос снаружи оказался сном. Пулеметная очередь растворилась в волне из сотен других выстрелов. Я прятался от безумия.

По проходу пробежала тень, наступив на отставшую доску под моей головой. Внутри палатки раздались пистолетные выстрелы и тень исчезла.

Стрельба продолжалось. Райкер был внутри, вместе со мной и Гэри. Остальные прятались в траншее — наверное, так было безопасней. Раскладушка не остановила бы пуль, но мне было спокойней лежать на полу в темноте.

— Может, нам выйти наружу, — сказал Гэри из своего угла.

— Уже пробовали, забыл? — и прямо рядом с брезентовой стенкой раздалось стаккато из выстрелов. — Их не остановишь!

Безумие шло, как буря. Похоже, рождество 1965 года я не забуду никогда — так я подумал.

Наступило легкое затишье и Гэри сказал:

— Вроде стихает. Пойду наружу.

— Ты вернешься.

Он меня не услышал. Я почувствовал, как заскрипели доски, когда он вышел. Вернулся минут через пять.

Кто-то вновь топал по проходу.

— Мейсон, Реслер, ребята, вы здесь? — это был капитан Фаррис.

— Ага, — ответил я с пола.

— Выбирайтесь и остановите их. Остановите их.

— Уже пробовали.

— Ну так попробуйте еще раз. Пошли, — и он вынырнул наружу.

— Глазам не верю, что за хрень, — услышал я свой голос.

— Ладно, двинули, — ответил Гэри.

Под небом, озаренным трассерами, стоял спец-пять[33] с пулеметом М60 у бедра, стреляя во все стороны. Свет был тусклым, но дьявольское выражение на его лице читалось явно.

— А ну стой! — заорал я. — Убрал оружие!

Спец-пять покачал головой и зловеще ухмыльнулся. Он глядел, как трассеры взмывают в небо и летят к холму Гонконг. Господи, подумал я, на вершине холма же люди, масса людей.

Все началось со стрельбы в воздух на Рождество. Теперь ситуация полностью вышла из-под контроля и пули летели в сторону команды связистов на холме. Внезапно они полетели и с вершины — связисты открыли ответный огонь по дивизии.

Полковник, как паук перебегал от мешков с песком к канавам и палаткам и натыкался на своих обезумевших подчиненных. В пятидесяти футах от нас он остановился и рявкнул на человека с пулеметом:

— Отставить! Приказываю отставить!

Человек сделал паузу; на лице у него появилось раздраженное выражение. Батальонный командир мешал ему жить. Он угрожающе усмехнулся и поднял М60 от бедра, тщательно нацелив полковнику в грудь. Полковник шарахнулся назад и обернулся ко мне с Гэри:

— Сделайте что-нибудь! — он уставился на нас.

— Что? — пожали мы плечами. Он пригнулся и побежал к своей палатке.

Наконец, наступила тишина. Примерно в двенадцать-тридцать битва за холм Гонконг прекратилась. Самолеты, которым пришлось кружить над полосой, когда началась заваруха, смогли приземлиться. Люди убрали оружие. Это был все еще Новый год, но очень тихий.

— У техников есть убитые, — сказал Коннорс.

— Сколько? — спросил кто-то.

— Семеро, кажется. Раненые тоже есть, — он говорил без выражения, глядя в пол. — Некисло отметили, а?

Нельзя на войне разрешать праздники.

Глава 7 СТРЕЛЬБИЩЕ

На прошлой неделе был вынесен вердикт концепции Воздушной Кавалерии. После часового доклада, выйдя из зеленой палатки в окрестностях Анкхе, Секретарь Макнамара расточал похвалы. Дивизия, сказал он, «уникальна в истории американской армии… Во всем мире нет таких дивизий, как эта»

Ньюсуик, 13 декабря 1965

Январь 1966 года

Вскоре после того, как мы с Реслером обсуждали исчезновение «Хьюи», вертолет «Змей», бортовой 808, туманным утром вылетел в «Лиму» с грузом пайков и припасов, да так и не прилетел.

Пилоты вышли на связь только один раз, до того, как пересечь перевал. Они сообщили, что видимость почти нулевая, но пройти можно. К 09:00 к поискам подключили меня. К сумеркам их все еще не нашли. Ни малейшего следа.

— Думаешь, они это сделали? — спросил Реслер.

— Да ну. Дурацкая это затея.

На следующий день полдюжины вертолетов батальона прочесывали джунгли за мили от перевала, разыскивая хоть какие-то признаки катастрофы. Не было ничего.

Первая Кавалерийская — та самая вертолетная дивизия — потеряла свой собственный «Хьюи» прямо на заднем дворе. Для морали пилотов это было нехорошо.

А в это самое время сержанты-снабженцы по всему батальону держали кулаки. Им выпала редкая возможность свести баланс в своих книгах — раз и навсегда.

Позвольте мне объяснить. В армии некие количества военного снаряжения распределяются по ротным отделам снабжения. Один-два раза в год генеральные инспекторы, агенты штаба, приезжают и убеждаются, что имущество лежит на складе или правильным образом используется. Если это не так, нужно исписать гору бумаги, включая объяснения командира и офицера-снабженца. Организуются поиски. Это формальная армейская система.

Неформальная армейская система действует в обход таких правил. Снабженцы просто меняются друг с другом излишками, чтобы прикрыть свои жопы, а генеральные инспекторы ничего об этом не знают. Разумеется, если они сами раньше не были снабженцами. Благодаря неформальной системе с отчетностями все было в порядке, а снабженцам ничего не угрожало, но у нас все еще не было тропических ботинок и броневых нагрудников. Кое-чем приходится заниматься самому. Я сумел выменять у сержанта-снабженца пару ботинок за виски. Нагрудников, однако, не было вообще. На весь батальон их насчитывалась всего горстка.

Все снабженцы мечтали свести баланс — раз и навсегда — без этих обменов и махинаций. Борт 808 выглядел, как ответ на вопрос.

Еще через два дня поисков «Хьюи» нашелся. Это были обломки курьерского вертолета, исчезнувшего в ходе вылета из Плейку годом раньше. Поиски прекратились и борт 808 был объявлен пропавшим без вести.

От такого объявления бумажные шестерни завертелись по всему батальону. Вопрос, который снабженцы просто обожают слышать, звучит так:

— Не было ли у вас какого-нибудь имущества на борту пропавшего вертолета?

— Ну, раз уж вы об этом заговорили, у меня там было шесть шанцевых инструментов. Плюс несколько ремней — семь ремней, чтобы быть точным. Плюс три герметичных пищевых контейнера, четыре аптечки первой помощи, двадцать четыре фонарика, — и так далее.

Когда все рапорты были сведены воедино, капитан Джиллетт сказал мне, что армейского имущества на борту набралось на пять тонн. Раз в пять больше, чем мы обычно поднимали.

— Нехреновый вертолет, ага? — сказал Джиллетт.

— Может, поэтому он и упал? — заметил Гэри. — Слегка перегружен. Тысяч так на восемь фунтов, я бы сказал.

— Точно. Такое только раз в жизни можно увидеть.

Бои в Счастливой опять затихли. В штабе это расценивали как нашу победу. В чем была победа? Во-первых, враг оставил больше трупов, чем наши. И потом, мы владели небом. Уэндалл считал, что коммунисты решили временно прекратить борьбу, как они часто делали, воюя с французами. Вместо того, чтобы взяться поутру за винтовку, Чарли шел работать на рисовое поле. Мы в такое не верили. Нам казалось, что мы разбили адские вражеские орды и они, скуля и зализывая раны, откатились в джунгли. Но Уэндалл сказал, что они среди крестьян. Потому что они и были крестьянами.

Примерно в Рождество группа наемников-монтаньяров в районе перевала Мангянг подняла мятеж и перебила больше двадцати офицеров АРВ. После этого Кавалерия начала охранять перевал и мосты на Дороге 19, ведущей в Плейку. Американские патрули разместили штаб рядом с дорогой. Мы каждый день доставляли им горячую пищу, одежду, почту и боеприпасы. Этим занимались четыре-пять вертолетов нашей роты. Один из них водили мы с Реслером, ежедневно налетывая шесть-восемь часов. Привыкнуть к мирной жизни было тяжело. Смерти, риск и общий бешеный темп нескольких последних недель выработали боевое настроение, ожидание, что драка будет продолжаться. Летать, чтобы просто снабжать патрули на безопасной дороге, казалось настолько нудным, что мы придумывали всякие игры, дабы сделать жизнь поинтересней. Мы шли на бреющем, закладывая виражи и смотрели, кто из нас сможет удержаться над дорогой. А еще причесали колонну. ВП в колонне решили, что мы маньяки и вызвали наш батальон по радио. Когда к ночи мы вернулись домой, Фаррис нас ждал. Он сказал, что мы здорово напугали полицейских.

— Если вы и дальше будете ковбойствовать, я… — и тут он замолчал и задумался. Ну и что он сделает? Отстранит нас от полетов? Пошлет домой? Что он мог сделать такого, что бы нам не понравилось? — Завтра у вас выходной. И вы двое только что вызвались добровольцами на постройку клуба.

Отлично.

Сначала загуляли слухи, а потом появились и новости. 229-й батальон собирались перебросить в долину Бонсон. Каждый вертолет-разведчик, посланный в эту прибрежную долину в пятидесяти милях к северу от Кинхон, подвергался обстрелу с земли. ВК считал это место своей собственностью. Была спланирована огромная операция с участием Кавалерии, морпехов, флота и АРВ. Флот будет бомбардировать зоны высадки из своих тяжелых пушек. Морпехи высадятся на берегу к северу от долины. Кавалерия отправится в самую середину и захватит территорию. Ну и АРВ тоже будет где-то болтаться.

Один из вертолетчиков-разведчиков, уоррент из соседнего взвода, вошел в штабную палатку роты и сдал свои крылышки, серебряные крылышки, которые он получил еще до Второй мировой войны. Он положил их на стол и сказал: «Хватит».

— Господи! Что же с ним сделают? — сказал Гэри.

— Не знаю. Это законно — просто взять и отказаться? — спросил я Коннорса.

— Без понятия, — ответил Коннорс. — Его, наверное, расстреляют, или отрежут яйца, или, может, даже заставят строить клуб.

Дело замяли. Через несколько недель мы узнали, что отказавшийся теперь служит в армейском центре отдыха, в Сайгоне.

Мы никогда не думали, что можем отказаться. С технической точки зрения, мы все были добровольцы и если кто-то не выдерживал, то мог просто выйти из летного состава. Но действительно сделать такое… отказаться. Вещь, определенно, разумная, но настолько нелепая. Как теперь этот человек будет жить с самим собой?

Через несколько дней мы устроили прощальные штурмы в старой доброй Иадранг — вслед за докладами АРВ, что АСВ накапливает силы вдоль камбоджийской границы. Туда послали примерно двадцать четыре машины батальона, включая и мою с Нэйтом, чтобы мы там пошарились.

Шерман редко возглавлял строй. Стареющему капитану — ему уже шел пятый десяток — был нужен боевой налет, чтобы стать майором. На постановке задачи лихой командир операции в страшной долине Иадранг заметно нервничал. Его план состоял в том, чтобы долететь до лагеря спецназа в Плейджеренг, рядом с камбоджийской границей, а потом разбиться на группы по четыре, чтобы высадить «сапог» в стратегически важных точках.

Всю дорогу пилотировал Нэйт, а я развлекался с картами. При полете в строю заниматься навигацией не было нужды, но мне всегда было любопытно, в какие ебеня нас занесло на этот раз. Мы прошли Индюшачью Ферму на 2000 футов, направляясь на запад-юго-запад. Через полчаса в пяти милях слева от нас я увидел нечто, напоминающее лагерь, но Шерман продолжал лететь прямо вперед.

— Приближаемся к границе, — сказал я.

— И близко мы? — спросил Нэйт.

— Ну, похоже, что сейчас мы почти что прямо над ней.

— Правда?

— «Желтый-1», «Желтый-2». — «Желтым-1» был Шерман, «Желтым-2» — Моррис с Деккером.

— Вас слышу, «Желтый-2», продолжайте.

— «Желтый-1», думаю, нам надо повернуть. И очень скоро, — протянул Моррис.

Наступил момент тишины. Я представил, как Шерман разворачивает и комкает карты, пытаясь понять, в какой кусок этих паршивых джунглей мы залетели.

— «Желтый-2», мы на верном курсе.

— Э-э, не подтверждаю, «Желтый-1». Мы прошли мимо нашей цели.

Вот таким образом Моррис сообщил, что мы летим над Камбоджей.

Вновь молчание.

— Не подтверждаю, «Желтый-2». Я лежу на курсе.

Моррис заколебался; были слышны помехи от его микрофона:

— Вас понял.

Бедняга Шерман все проебал и даже сам этого не заметил. Вот тебе и самый первый настоящий боевой вылет под твоим началом. Можешь попрощаться с майорскими мечтами.

Углубившись на пять миль в пространство, помеченное на карте «Камбоджа», машина Шермана задергалась. Прежде чем он по-настоящему выполнил разворот, она шарахнулась сначала влево, потом вправо. Он ничего не объявил, просто повернул обратно.

— Тяжело идиотине ориентироваться над этими ебаными джунглями, — заметил Нэйт.

Радио молчало до тех пор, пока наша экспедиция не вернулась в нужную страну. С этого самого дня бедный Шерман не получал заданий более увлекательных и престижных, чем возглавлять рытье ротного колодца.

Когда мы пересекли границу, радио вновь ожило. Шерман вызвал Коннорса и сообщил, что наше звено должно остаться на земле и служить резервом. Потом он приказал всем нам перестроиться в колонну.

Вертолеты вытянулись в одну линию, чтобы сесть в Плейджеренг. Как только первые машины зашли на посадку, поднялась рыжая пыль, поглотившая их полностью. Спецназовцы обработали взлетную полосу бульдозерами и в сухой сезон все это превратилось в пыль.

— Не зависать. Садиться с ходу, — радировал Шерман. В этих рыжих облаках мы даже не различали вертолеты, которые уже сели.

Я шел за Коннорсом. Когда он оказался в 50 футах от земли, его поглотило облако пыли, поднятое предыдущей машиной. Он скомандовал:

— На повторный.

После чего поднялся и ушел вправо. Я следовал за ним. Третий и четвертый вертолеты следом за нами сели, а следом и остальные. Описав круг, мы оказались в хвосте строя. Когда мы предприняли вторую попытку, я ушел дальше от Коннорса, чтобы не попасть в его пыль. За десять футов до земли Коннорс исчез. Теперь наступала моя очередь — сажать последний вертолет.

В самом конце полосы дико переплелись корни и безлистный кустарник. Когда я сделал подрыв, поток от винта поднял пыль и все мгновенно растворилось. Я почувствовал, как вертолет обо что-то ударился. По звуку было похоже на пень, ударивший в брюхо, что при штурмах бывало довольно часто, а потому я решил приземлиться в нескольких футах впереди. «Впереди» — это куда? А «вверх» — это куда? На размышление оставались секунды. Компас показывал, что нас разворачивает вправо. Я нажал левую педаль, чтобы остановить вращение. Ничего не вышло.

Это был отказ рулевого винта. Решение заключалось в том, чтобы быстро сбросить газ, не дав машине вращаться под несущим винтом, а потом перейти в авторотацию с висения. Мы отрабатывали все это в летной школе. Сотни раз.

Я попытался выкрутить газ, чтобы остановить вращение, но ручка была заблокирована. Нэйт, сидя справа, блокировал ее в режиме полета по маршруту. Освободить ее со своего места я не мог. Обсудить проблему с Нэйтом не оставалось времени. Вращающаяся машина должна была опрокинуться и разбиться вдребезги, и очень скоро. А потому я решил опустить ее до того, как она раскрутится слишком сильно. Вертолет ударился, провернулся на полозьях, накренился влево, неуверенно побалансировал и грохнулся в нормальное положение.

Мы выскочили наружу задолго до того, как осела пыль. Все было не так уж и плохо. Вертолет кривовато стоял на полозьях. Трансмиссия рулевого винта висела на механических приводах. Сам винт был изогнут и покорежен.

Подбежал явно озабоченный Коннорс:

— Что случилось?

— Точно не знаю, но я задел обо что-то рулевым винтом.

Я с Нэйтом, Коннорс с Банджо и резко помрачневший Ричер принялись бродить вокруг машины, выискивая пень, камень или что-то еще, что могло вызвать такие повреждения, но ничего подходящего не обнаруживалось. Наконец Нэйт, присев над чем-то, подозвал нас.

— Корень? — воскликнул я.

— Да похоже на то, — ответил Нэйт. — Гляди, вот здесь ты его и отрубил.

И он показал свежий разрез на тощем корне, торчащем из пыли. Корень был разрублен на высоте двух футов от земли.

— А, черт, — сказал я.

— Ты, Мейсон, не переживай. В такой пылище его было не разглядеть, — сказал Нэйт. — Я его не видел.

— Ага, вот только пилотировал не ты.

— Ничего не поделаешь.

Я еще какое-то время клял судьбу, но Нэйт с Коннорсом повторяли, что я ни в чем не виноват.

Подошел Ричер и сказал:

— Все в порядке, мистер Мейсон. Мы ее мигом исправим.

Мне стало получше. Уж Ричер в этом разбирался. Это был его вертолет, самый мощный в роте, тот самый, на котором Лиз поднимал невероятные грузы. Если Ричер говорил, что не все так плохо, значит, не так все плохо.

Мы отправились к штабному домику спецназа, чтобы подождать обратного рейса. Ричер решил остаться с «Хьюи», пока не прилетит «Чинук», который на внешней подвеске отнесет нашу машину домой для ремонта.

— Пива хотите? — спросил один из советников. Он носил камуфляжную форму, похожую на форму вьетнамских рейнджеров; ее покрывала рыжая пыль. Рыжая пыль была на коже у каждого.

— А как же, — ответил Нэйт. Летать нам сегодня уже не придется, так что можно было выпить и пива.

— Ну и как вам? — спросил советник.

— Пиво-то?

— Да нет, это место. Плейджеренг. Самая жопа мира.

— Пыльно.

— Ага, мы его специально таким держим. Чтобы всяким говном не воняло.

Близ лагеря сел одиночный курьерский «Хьюи». Он подбросил нас с Нэйтом до Плейку. Мы слышали, как пилот вызывает наших, чтобы сообщить, где мы будем. Шерман сказал, что ближе к концу дня пошлет кого-нибудь за нами. Лагерь Холлоуэй близ Плейку был знакомым местом. Мы немедленно двинулись в офицерский клуб, выпили еще пива и поиграли в игральные автоматы. Мне все еще было погано из-за поврежденного вертолета. Получать удовольствие от происходящего я не мог никак. Пока все остальные летали под огнем, я вел себя, как типичный советник — пил пиво, играл в автоматы, короче, валял дурака. И все было из-за моей некомпетентности; больше никто не зацепился за корень. А потому я выпил пива больше, чем следовало. И Нэйт тоже. Он сказал, что раз уж мы здесь проторчим до заката, то можно сходить в город. Я согласился. Мы решили, что лучше всего пройтись пешком, чем и занялись. Мы прошли примерно милю по дороге и тут свет дня начал меркнуть.

— Слушай, Нэйт, у меня с глазами что-то. Все тускнеет, — я остановился.

— Ага. И у меня тоже.

Небо стало бледно-оранжевым, хотя солнце было еще высоко.

— Знаешь, каждый раз, когда пью с утра, мне бывает хуево. Но так еще не было, — сказал Нэйт.

Пока мы таращились на угасающий мир, то увидели, как строй наших вертолетов приближается к лагерю Холлоуэй. Солнце стало ярче.

— Ага! — вскричал я. — Это не из-за бухла, это было затмение.

— О, точно, — ухмыльнулся Нэйт. Мир явно не собирался померкнуть до полной тьмы.

Солнце вновь засияло и строй вертолетов с громом и шипением зашел на посадку. Мы побежали обратно в Холлоуэй, чтобы встретить наших товарищей.

Изначально ущерб оценивался в 10000 долларов; впоследствии эта цифра выросла до 100000. Аварийная комиссия решила, что причиной стали условия исключительной запыленности. Они позволили мне соскочить с крючка. Обычным вердиктом была «ошибка пилота». В смысле, если лопасти отлетят в полете, то пилоту посмертно предъявляется обвинение в небрежном предполетном осмотре. Однажды я видел, как винт стоящего на земле «Хьюи» прорубил кабину и обезглавил двух пилотов. Они были виновны в том, что не обратили внимания на «красный крест», поставленный техником, работавшим над поводками винта. Ошибка пилота. Если вы на «Хьюи» напоролись на острый пень в ходе штурма, это ошибка пилота. Если вы покатились с холма, пытаясь сесть на вершину под огнем, это ошибка пилота. Других выводов обычно не было. Так что комиссия и впрямь проявила щедрость, объявив, что причиной аварии стали условия исключительной запыленности. Но угадайте, что думал я…

Это была ошибка пилота.

Мы уже захватили Счастливую, но нам пришлось вернуться, чтобы поставить несколько заплат на нашу победу. Кто-то забыл сообщить чарли, что они проиграли, а потому они, уебки тупые, все продолжали там торчать, сбивая вертолеты.

Новости о нашей победе над регулярной армией Северного Вьетнама в Иадранг были так хорошо поданы, что Кавалерию стали наделять некими мифическими качествами, какие обычно приписывались лишь морской пехоте. Мы были профессионалами.

Я знал, что пресса мощно нас разрекламировала. Мы поддерживали часть, вновь прибывшую с Гавайев. Когда мы приземлились, чтобы взять людей, они ринулись к нам, как дети — стоило лишь им увидеть, что экипажи машин из той самой легендарной Кавалерии. Мы были знаменитостями, авангардом все новых частей, которые выдавят коммунистов обратно на север, как последнее дерьмо.

В течение двух дней мы выполнили двенадцать штурмов тех самых мест, которые раньше захватывали уже по нескольку раз. Чтобы посыпать нам раны солью, ВК дрались еще упорней.

Одна зона лежала близ редких джунглей у подножия холмов. Я занимал позицию номер три с левой стороны строя. Наше отделение было вторым в очереди на посадку. Ганшипы по бокам с грохотом выполняли боевые заходы, а бортовые стрелки косили кусты. Дым от огневой подготовки поднимался к небу, и когда мы оказались в пятистах футах от земли, мимо нас понеслись красные трассеры. К тому моменту я уже научился сосредотачиваться на своей работе и подавлять страх. Я чувствовал себя почти что храбрым. Это была Счастливая. Я побывал здесь кучу раз и в ней никогда не было так скверно, как в Иадранг. Кроме того, я был одним из профессионалов.

По мере того, как мы приближались, ответный огонь от невидимых чарли становился все интенсивней. Мы продолжали двигаться прямо вперед.

Уже в конце захода, футах в ста от земли, я увидел ровный поток трассеров, уходящих влево от меня. Целятся в кого-то другого? Кто там за мной? Потом поток начал двигаться в сторону моей машины. Кто-то выбрал нас своей целью. И мы попались. Черт возьми, мы попались.

Я не мог сдвинуться со своей позиции, или даже слегка уклониться. Я был вплотную к номеру два и кто-то еще был вплотную ко мне. Просто двигаться дальше. Я почувствовал, как Гэри взялся за управление. Трассеры были близко, всего за секунду от того, чтобы разнести кабину.

Я напряг живот, словно это заставило бы пули отскочить от него. Мои плечи напряглись, напряглась челюсть, напряглись ладони. Пули не должны пройти сквозь меня. И почему-то перед моим взглядом ясно встали наручные часы. Как я мог видеть часы? Я даже не смотрел на них. Золотые квадратные «Хэмилтон», доставшиеся от деда. У секундной стрелки был собственный циферблатик снизу. И стрелка не двигалась. В этот момент я мог отстегнуться, открыть дверь, выйти наружу, покурить и посмотреть на строй, замерший неподвижно прямо в разгар штурма. Я смог бы прогуляться между трассерами и прикурить от одного из них. Я видел, как строй неподвижно висел в воздухе. Я видел себя, сжавшегося в ожидании этого режущего огня. Было почти что смешно.

Взрывное «щщух!», раздавшееся снаружи кабины, заставило стрелку начать двигаться вновь. Навстречу трассерам полетел дымящий ракетный залп — и они прервались. Ганшип Герцогов прибил пидораса, выпустив ракету точно в огненный поток. Я был спасен. На земле, после посадки, огня стало еще больше, но он ничего не мог сделать. Все это не имело значения: я был спасен.

В зоне «Гольф» нам сообщили, что первый штурм Бонсон назначен на следующее утро.

Первый штурм должен был состояться в зоне Пес, чтобы захватить плацдарм для дальнейших действий «сапог». Флот молотил Пса, армия обстреливала его из своей артиллерии, морпехи высаживались на берег за десять миль отсюда и Кавалерия послала сотню сликов, чтобы взять это место.

Строй из сотни вертолетов превращается в процессию из не связанных частей, которые сжимаются и растягиваются, словно поток обычного дорожного движения. В какой-то момент вы пытаетесь сократить разрыв между собой и остальным строем, а в следующую секунду практически зависаете, чтобы держаться от них подальше.

Деревушки, которые мы видели на пути к зоне Пес, были как островки в море рисовых полей. Мы шли над одной из самых ценных вьетнамских долин — из-за ее больших рисовых урожаев. Люди, которые здесь жили, симпатизировали дядюшке Хо — как и 80 процентов остальных вьетнамцев. Остальные 20 процентов, жившие в городах под контролем Америки, поддерживали колониальную систему, налаженную французами и теперь использовавшуюся американцами. Я все это знал, потому что мне рассказал Уэндалл. Он говорил: «Просто прочитай „Улицу без радости“ и сам увидишь». Но здесь не было ни одного экземпляра этой книги и, к тому же, это все равно не имело значения, потому что я просто ничему не верил. Я не верил, потому что и Кеннеди, и Макнамара, и Джонсон и все остальные уж точно знали про «Улицу без радости» и все же послали нас сюда. Мне было очевидно, что Бернард Фолл был еще одним из этих умников, крестным отцом подонков-вьетников, которые грызли нашу страну, как раковая опухоль. И уж конечно, главным доказательством было то, что сам Уэндалл был здесь и занимался в точности тем же, что и я. И даже Уэндалл не был настолько тупым.

— «Желтый-1», вы отклонились от курса.

Нет ответа.

— «Желтый-1», возьмите 20 градусов влево.

«Желтый-1», ведущая машина нашего колоссального строя, все еще не отвечал. Вместо этого он еще больше сбросил скорость и еще сильнее ушел от курса. Нэйт и я (Реслер был в увольнении) шли далеко от него; мы были где-то на сороковой машине. Скорость у нас составляла 20 узлов. Весь строй изломался и заклубился над какими-то деревнями на высоте 100 футов.

— «Желтый-1», как слышите?

Нет ответа.

— «Желтый-2», вы ведете. Возьмите 40 градусов влево.

— Вас понял.

У нас вновь появился ведущий. Радио «Желтого-1» было прострелено и его пилот пытался жестом показать «Желтому-2», чтобы тот занял ведущую позицию, но пока он отворачивал в сторону, «Желтый-2» просто повторял его маневры.

У крестьян под нами был пикник — они стреляли по вертолетам, летящим низко и медленно. В одной деревне я увидел толпу в пятьдесят человек, они ничего не делали, просто смотрели на наше шоу, прикрыв глаза руками от солнца. Кто-то внизу стрелял, потому что вертолеты сообщали о попаданиях. Я не видел никого с оружием, только лишь толпу женщин, детей и мужчин, глазевших на наш вертолетный парад.

Когда строй пошел над следующей деревней, о попаданиях сообщили многие. У Коннорса был пробит топливный бак и ему пришлось покинуть группу. Еще один вертолет сообщил, что на нем убит пилот и повернул обратно. Кто-то в деревне старался от души, но пока что оставался невидимкой. А мы все еще продолжали ковылять, низко и медленно.

О попаданиях сообщил вертолет прямо впереди от нас. И в этот самый момент я увидел огневую позицию. Посреди людей, быков, тростниковых хижин и кокосовых пальм собралась невинно выглядящая толпа. Я заметил, что из ее центра поднимался дымок, а потом разглядел и стрелка. Он стоял за пулеметом.

Прежде чем я попал в армию, мне задали вопрос, который задавали всем потенциальным «сапогам»: допустим, вы на большой скорости ведете грузовик с солдатами по скользкой дороге. С обеих сторон обрывы. И тут на вашем пути вдруг оказывается маленький ребенок. Вы постараетесь объехать его и свернете навстречу верной смерти, или продолжите ехать прямо и убьете его? Что ж, все знали верный ответ: убить ребенка. Большого значения это не имело, потому что и ребенок и вся ситуация все равно были ненастоящими. Ну, я и сказал:

— Остановлю грузовик.

— Нет, нет, вы не можете остановить грузовик. Вы едете слишком быстро.

— Тогда, значит, в первую очередь я не буду ехать так быстро по такой плохой дороге.

— Вы, кажется, не понимаете. Предполагается, что у вас нет выбора. Либо убить ребенка, либо себя и своих товарищей.

— Если выбора нет, тогда я еду дальше и убиваю ребенка.

— Вот это уже лучше.

Теперь вопрос стоял так: как уничтожить этого стрелка, который уже убил нескольких пилотов и не тронуть живой щит из невинных людей, который его окружал?

— Вижу пулемет, сэр! — сказал Рубенски, бортовой стрелок.

— Стреляй сначала в землю. Отпугни их, — ответил я.

— Есть, сэр.

Рубенски, один из самых метких стрелков, открыл огонь, когда мы подлетели ближе к пулеметной позиции. Толпа стояла на краю деревни, прямо справа от нас, на расстоянии в сто ярдов.

Пули взбили фонтанчики грязной воды на рисовом поле, быстро приближаясь к группе. Стрелок ВК сосредоточился на другом вертолете и пока что не увидел очередь Рубенски. Я и в самом деле ожидал, что сейчас черные пижамы, конические шляпы, дети рассыплются в стороны и откроют пулеметчика. Их приковали к месту? Когда очередь подошла на пятьдесят футов, я уже знал, что они не будут двигаться. Когда в них попадали, они вскидывали руки и, кружась, опускались на землю. Мне показалось, что прошло очень много времени, пока все еще стрелявший пулеметчик не оказался открыт. Рубенски продолжал вести огонь. Пулеметный ствол ВК свесился вниз на станке, пулеметчик соскользнул на землю. Вокруг него лежала дюжина людей, словно кегли. Грузовик сбил ребенка.

Пока мы летели к зоне Пес, двадцать машин были повреждены и пять сбиты. Погибли два пилота и два стрелка. Сама зона Пес была древним вьетнамским кладбищем и мы захватили ее без особых неприятностей. Вертолеты садились в группах, высаживали «сапог» и возвращались, чтобы доставить еще больше. К этой ночи зона Пес стала форпостом американцев во вьетнамской глуши. Я с Нэйтом и еще три машины получили приказ провести здесь ночь, оставаясь в распоряжении командира «сапог» на всякий случай. Всю ночь моросило.

— Почему они не пригнулись? — я сидел в своем кресле, глядя в темноту.

— ВК заставил их там стоять.

— Ну как ты заставишь людей стоять под пулеметным огнем?

— Если бы они побежали, он застрелил бы их.

— Но если бы они разом побежали, он не смог бы их застрелить, тем более, что мы стреляли по нему.

— Видно, они боялись его больше, чем нас.

— И это все? Они так боялись быть убитыми, что остались стоять и оказались убиты?

— Восточные люди думают не так, как мы.

Всю ночь потрескивали перестрелки, но я не спал не из-за них. Я все прокручивал в голове эту сцену. Лица были ясно видны. Одна старуха жевала бетель и слабо кивнула, когда ее распороли пули. Один ребенок повернулся, чтобы убежать и в него попали как раз в этот момент. Женщина прикрикнула на ребенка; потом ее тоже убили.

Стрелок продолжал бить. Я видел все вновь и вновь, пока все лица в группе не стали мне знакомы. И они тоже узнавали меня, кивали, улыбались, оборачивались, кружились и умирали.

В три утра перестрелка на краю кладбища вдруг стала яростней. Подбежал «сапог» и сказал, чтобы мы запускались. Через пятнадцать минут наступило затишье и нам передали, что можно глушить машины.

На следующее утро мы с Нэйтом вылетели в место под названием Стрельбище, в пятидесяти милях к югу; остальной батальон и часть 227-го разбили там лагерь. Мы заняли палатку с Моррисом, Деккером, Шейкером, Дэйзи, Шерманом и Фаррисом. Реслера все еще не было. Моя раскладушка тоже пропала и я соорудил гамак из двух жердей и одеяла, натянутого на два патронных ящика.

Лагерь стоял на месте старого стрельбища АРВ недалеко от деревни Фукат, рядом с Дорогой 1. Нашу безопасность обеспечивала примерно тысяча корейцев из дивизии «Тигр». И это было хорошо, потому что эти корейцы были головорезами по призванию. Утро они начинали с того, что избивали друг друга, просто ради удовольствия.

Быстро пообедав, мы с Нэйтом поднялись в воздух: два отделения возвращались в зону Пес. Там мы взяли на борт «сапог» и вылетели на задание.

Группу вел Фаррис. По дороге мы должны были встретить командный вертолет, который покажет нам зону.

— «Священник-6», как видите меня?

— Вижу, — ответил Фаррис.

— Просто следите за мной. Я делаю заход.

Вертолет снизился до 1000 футов и зашел на одно из свободных мест. Я думал, что он проскочит мимо, но он завис и опустился на зону. Вкруг него заколебались круги ростков риса.

— Вот прямо здесь, «Священники». Все чисто.

Такую технику я видел один-единственный раз и она показалась мне весьма неплохой. Зона, которая действительно оказалась тихой. Вертолет опустил нос и взлетел на север, направившись к линии деревьев.

— К пулеметам, — скомандовал Фаррис. Зона была узкой и я немного сдал назад, чтобы приземлиться за машиной номер два.

Когда мы зависли, вокруг нас закружились брызги воды от рисового поля. Я решил не садиться полностью, а зависнуть так, чтобы полозья слегка касались поля. «Сапоги» выскочили еще до касания — не из-за штурмового азарта, а просто по привычке. Обычная высадка в холодной зоне.

Мы подождали тридцать секунд, пока Фаррис убедился, что все высадились. Пулеметная стрельба пошла с трех позиций. Нас прижали огнем с фронта, левого фланга и тыла. Я видел дульные вспышки в линии деревьев за пятьдесят ярдов, они блокировали путь нашего взлета. Пока мы висели, я яростно жал на педали и швырял вертолет в стороны, ожидая Фарриса. Единственная пулеметная позиция, которую я различал, была та, что с фронта, и оттуда по нам били, как хотели. Наши пулеметы не могли развернуться так далеко вперед, а потому стрелки сосредоточились на атаках с флангов. Пока я шатался влево-вправо, то услышал единичный «цок», а потом Фаррис взлетел, проходя правее переднего пулемета ВК. Мы держались вплотную к его винту. Когда мы пересекали линию деревьев, еще один вьетконговский пулемет открыл огонь, поливая трассерами траекторию нашего полета. Я поднялся выше остального строя, делая маленькие, быстрые повороты влево-вправо. По мере набора высоты все пулеметы внизу сосредоточили огонь на наших восьми вертолетах. Я продолжал раскачивать машину, будучи твердо уверен, что Лиз был прав: все, что вы делаете, чтобы стать сложной целью, идет вам во благо. Через несколько мгновений мы выскочили из их радиуса поражения. Шесть из восьми вертолетов были повреждены и двое стрелков убиты. В нашу машину попала одна пуля, еще на земле.

Уже потом, глядя на угол, под которым пуля ударила в вертолет, я обнаружил, что попадание произошло, когда я вращал машину педалями в низком висении. Пуля вошла прямо рядом со мной, на уровне груди и ушла в основание хвостовой балки, позади меня. Я был убежден, что моя тактика уклонения спасла мне жизнь.

— Если бы ты вообще не двигался, то она, наверное, все равно прошла бы мимо, — сказал Нэйт, когда мы вернулись на Стрельбище.

— Именно эта пуля попала, когда я повернул вправо. А значит, если бы я не повернул, она бы влетела в кабину.

— Ты не можешь этого знать. Это случайность.

— Ага. Счастливая случайность.

— Но все-таки случайность. Что, если бы ты повернул ей навстречу? Этот же прием точно так же может тебя и убить.

Он, разумеется, был прав, но я был убежден, что действительно увернулся от пули.

— Ну а как насчет взлета? Всех остальных исполосовали, — возразил я.

— Слушай, Мейсон, если настал твой черед погибнуть, то все. Ты не контролируешь шансы. Просто сегодня была не судьба, чтобы тебя сделали.

— Значит, ты хочешь сказать, что я должен сидеть тихо и взлетать ровно по линейке вместе с остальными? Я так не могу. Я вполне представляю, как я пытаюсь сбить «Хьюи». Если один вертолет в строю ведет себя, как псих, я даже не буду пытаться попасть в него. Я займусь другими.

Нэйт кивнул и отхлебнул кофе:

— Ну, если тебе так легче, то продолжай это делать. Но по-моему ты просто ссышь против ветра.

Мы узнали, что один стрелок получил прямое попадание в броневой нагрудник (ему повезло, что для него такой нашелся) и нагрудник остановил пулю полностью. Тут я припомнил свое близкое попадание, которое тоже могло прийтись в грудь, и разозлился от того, что нагрудников в роте почти не было. После всего огня, который мы приняли за последние пять месяцев, их насчитывалось всего несколько. Мы просто еще не потеряли достаточное количество пилотов.

В этой долине ВК стреляли интенсивно. Это был их дом и они здорово зарылись в землю. Куда бы мы не летали, нас обстреливали. В течение двух дней в наших батальонах сликов сорок пять машин оказались серьезно повреждены. «Чинуки» из 228-го подверглись обстрелу (что нечасто случалось в Иадранг) и потеряли десятерых пилотов. Еще мы считали, что С-130, разбившийся на перевале Анкхе днем раньше и убивший восемьдесят человек, был сбит огнем с земли.

Этим вечером Нэйт, я, Моррис и Деккер отправились в близлежащую деревню. Я сделал несколько снимков улыбающихся детей. В маленьком магазинчике мы купили свечей и мыла. По дороге обратно, в кузове грузовика, мы ворчали насчет отсутствия броневых нагрудников. Моррис сидел, скрестив руки.

— Говорил я с приятелем из батальона, — заметил он. — Он сказал, что мы получим кучу нагрудников со дня на день.

Грузовик остановился рядом с кухонной палаткой и мы выбрались наружу.

— Ага, со дня на день, — проворчал Деккер. — Интересно, как быстро он бы их доставил, если б ему самому пришлось бы летать в этом говнище.

На следующий день, 31 января, у нас было еще одно задание. Эта зона называлась «Квебек». Она находилась в пяти милях дальше «Пса».

Теперь зона «Пес» была очень большим лагерем, где располагалась основная масса наших войск. Если в долине и было какое-то безопасное место, то это был «Пес». На этом задании двенадцать машин пересекли реку, чтобы выполнить заход и тут кто-то с правой стороны строя получил выстрел из «дружественной» деревни.

Мы болтались на земле примерно час, наблюдая, как «Фантомы» ВВС обрушивают на «Квебек» тонны бомб и напалма. Я сидел на крыше моего «Хьюи» и глазел на шоу. В нижней точке пике «Фантомы» проседали и включали форсаж, чтобы выйти. Шоу было неплохое. Я мог бы на него смотреть целый день.

Пока все это происходило, я от нечего делать глядел, как двое «сапог» вышли, чтобы установить в сотне ярдов от нас мину «Клеймор». В ходе продвинутого курса подготовки пехотинца меня обучали взрывному делу, так что стало очень интересно. «Клеймор» сделан в виде полумесяца. Его выгнутая сторона направляется в сторону противника. Мина подрывается дистанционно, выбрасывая миллионы обрезков проволоки, которые рвут на куски свои жертвы. Когда они ставили ее на место, она взорвалась. Обоих людей отшвырнуло назад, по обе стороны от меня — изорванные, безжизненные кучи.

«Что же будет дальше на этом карнавале?», — подумал я.

«Фантомы» завершили обработку Квебека и воздушное шоу закончилось.

— Теперь мы. Пошли! — крикнул Уильямс.

На каждый вертолет запрыгнуло по восемь «сапог». Мы запустились, проверили радио и взлетели. Нэйт и я следовали за машиной номер два, Моррисом и Деккером.

Над Квебеком лениво плыл дым, поднятый ударами ВВС. Мы прошли мимо, чтобы выполнить заход на юг.

— «Священник-6», «Антенна-6». Курс на юг. Автоматический огонь ВК по маршруту, — «Антенна-6», полковник, шел выше нас.

— «Священник-6», вас понял, выполняю, — Уильямс начал разворот на зону.

— «Священник-6», артиллерия все еще работает по зоне. Осторожней.

— Вас понял. «Священник-6» на заходе.

Зона была узкой полоской грубого, сухого песка; она располагалась рядом с подножиями холмов на западной стороне долины. Выполняя предыдущие указания, мы выстроились в изломанную колонну.

— «Священник-6», стрелковый огонь с запада! — это был Коннорс.

— «Желтые», «Священник-6». Выбирайте площадки. Зона неровная, — Уильямс был прямо рядом с землей, выполняя подрыв. Моррис с Деккером были на пятидесяти футах, а я шел следом, футах на ста.

— «Священник-6», я «Желтый-2». Капитан Моррис ранен. Капитан Моррис тяжело ранен! — машина Морриса внезапно резко провалилась с двадцати футов и сильно ударилась о землю.

— «Желтый-4», обстрел справа, — справа ничего не было видно, кроме длинной полосы сухого кустарника.

— Капитан Моррис убит! Капитан Моррис убит!

— Вас понял, «Желтый-2».

— Машина разбита. Я выбираюсь наружу!

Когда мы сели позади Деккера, я увидел, как он выскакивает из «Хьюи». Он бросился на землю рядом с вертолетом, взяв на изготовку свой обрез дробовика. Деккер лежал спиной к ВК.

Нэйт сделал вызов по радио:

— «Священник-6», я «Желтый-3». Мы подберем Деккера и его экипаж.

— «Желтый-3», не подтверждаю. Освободите зону для следующей группы.

«Сапоги» выскочили. Несколько из них под огнем добрались до Деккера и помогли повернуться в нужную сторону. Пехота прижималась к земле. Огонь ВК поднимал песок в воздух.

— «Желтые», пошли, — и Уильямс взлетел.

Пока я разгонялся для взлета мимо еще запущенной машины Деккера, то бросил взгляд на кабину и увидел на правом сиденье Морриса, опустившего голову на грудь. Казалось, что он решил вздремнуть.

«Цок».

— Попадание.

«Цок-цок-цок».

Стрелок, доставший Морриса, теперь добирался и до нас. Я дал большой газ и поднялся в небо. Я набрал куда большую высоту, чем Уильямс и примерно на тысяче футов двигатель отказал. Тишина. Я сбросил шаг.

Это была моя первая настоящая вынужденная посадка и мне невероятно повезло. Место, куда я нацеливался, оказалось то самое, куда мне в любом случае предстояло сесть. Оно было безопасным. После удара я проскользил десять футов, винты тихо замедлились и остановились.

Еще до того, как я вылез, борттехник уже осматривал повреждения.

— Четыре попадания в топливопроводы, сэр.

Сегодня нам на этой машине летать уже не придется. Пока наша группа возвращалась в «Квебек», мы с Нэйтом оставались рядом с вертолетом. Не знаю, как Нэйт, а я на палящей жаре чувствовал себя холодным и липким.

Батальон всегда держал в готовности по крайней мере один вертолет как раз для таких ситуаций, как наша. Этот вертолет садился в безопасных местах, чтобы определить, можно ли выполнить ремонт на месте.

Когда эта машина проходила «Пса», в двух милях от нас, я услышал громкие хлопки ее винта. Как вообще группа «Хьюи» могла застать кого-то врасплох? За четверть мили удары несущего винта стали тише; на смену им пришло жужжание рулевого винта и шипящий вой турбины. Вертолет приземлился в сотне футов позади нас, подняв короткую песчаную бурю, пока пилот не сбросил шаг. Турбину заглушили и винты остановились. Два специалиста,[34] механики, побежали к нашей машине. Борттехник, откинув кожух двигателя, показывал им повреждения. Все они засунули свои носы во внутренности «Хьюи». Я оставил их наедине с работой и пошел к вертолету поддержки — мне хотелось узнать, кто его пилотирует.

Это был Райкер.

— Все целы? — спросил Райкер. Он еще не знал о Моррисе.

Райкер освободился от ремней, когда я, стоя у полозьев, подбирал слова, чтобы рассказать о случившемся. Когда я заговорил, мое лицо исказила болезненная усмешка.

— В Морриса попали. Он погиб.

Секунду на лице Райкера читались потрясение и отчаяние, а потом на нем проступила все та же животная ухмылка.

— Правда? Моррис?

— Да. Всего несколько минут назад. В «Квебеке».

Я говорил отрывисто, пытаясь согнать с лица это выражение. Как я только мог улыбаться?

У Райкера была та же проблема. Его рот кривился в улыбке, но на лице была боль.

— Сильно твою машину достали?

— Не особо. Пробиты топливопроводы.

— С твоей машиной все в порядке? — спросил он рассеянно.

— Ага. В порядке.

— Куда ему попали? — резко спросил Райкер. Бороться с выражением лица было выше его сил, оно постоянно растягивалось в этом жутком оскале.

— Точно не знаю, но по-моему, в грудь.

— Да?

— Похоже на то.

Нам было стыдно друг перед другом, так что мы замолчали, сели на траву и закурили. Механики возились с моим вертолетом. Нэйт, с любопытством наблюдавший за ними, подошел к нам.

— Боб сказал тебе про Морриса? — Нэйт выглядел отважным и деловитым.

— Ага. Кстати, Деккер в порядке? — спросил Райкер.

— Он все еще в зоне, — ответил Нэйт.

— Правда? А почему его не подобрали?

— Огонь был слишком плотным, Деккер выпрыгнул и укрылся на земле. К тому же, Уильямс запретил нам ждать его.

— Это почему?

— Ну, вообще он был прав. Следующая группа шла прямо за нами и, наверное, если бы мы попытались его взять, пострадал бы кто-то еще.

— Нехорошо как-то бросать его прямо там.

— С ним все будет в порядке, — сказал Нэйт. — У него с собой был его старый верный дробовик.

— Сэр, машину не отремонтируешь, — сказал механик Райкеру.

— Ладно, — и мы все встали. — Ребята, вас чисто случайно не подбросить до «Стрельбища», за новым вертолетом?

— Еще бы, — ответил я. — Жду не дождусь, когда полечу в бой.

При виде моей фальшивой бравады Нэйт и Райкер улыбнулись. Потом Райкер сказал:

— А помните модель «Кроэйтана», которую он строил?

— Ага.

— Интересно, где она сейчас?

Часом позже мы с Нэйтом вновь были в воздухе. Мы присоединились к группе, доставившей в «Квебек» еще больше «сапог». Во второй половине дня, после того, как мы заменили двух убитых вторых лейтенантов, подбросили подкрепления и вывезли раненых, «сапоги» наконец-то взяли Квебек, оба его песчаных акра. В длинной траншее, скрытой под невинной полосой кустарника, нашлись два пулемета и десять винтовок. В сумерках мы приземлились на «Стрельбище».

Деккер сидел на своей раскладушке, поставив локти на колени и обхватив ладонями лицо.

Я был рад его видеть.

— Эй, Декк…

Кто-то остановил меня, покачав головой. Я кивнул. Вместо того, чтобы пройти мимо, я вышел наружу, зашел через другой вход и сел в свой гамак.

Нэйт, сидя напротив, наливал «Олд Грэндэд» в крышку фляги:

— Не хочешь?

— Не откажусь, пожалуй.

Я наполнил свою кружку на пару дюймов, долил воды и разболтал пальцем. Мы сидели молча. Нэйт перечитывал одно из писем, а я смотрел на Деккера. Все в палатке переговаривались тихо, обходя стороной скорбящего человека.

Он был бледен. Один раз он поднял взгляд и это был взгляд ребенка в тоске. Он покачал головой и слабо улыбнулся:

— Он вышел на авторотацию.

Мы все глядели на него, ожидая продолжения, но он вновь замолчал.

Шерман нарушил тишину:

— Моррис?

— Ага. Когда он умирал, то сбросил шаг для авторотации. Но мы были слишком близко к земле, вертолет клюнул носом и зарылся по кабину.

Деккера перекосило от боли и вновь наступила тишина.

Я размышлял. «Клюнул носом»? С его машиной все было в порядке. Она ударилась сильнее обычного, но когда Деккер выскочил, все еще была на ходу.

Деккер мрачно продолжал:

— Пуля влетела через треугольное стекло и прошла через бронежилет так, будто его и не было. И попала в сердце. Жилет остановил ее на другой стороне. Он сбросил общий шаг так, словно делал авторотацию и мы разбились, прежде чем я успел что-то сделать, — он на секунду замолчал. — Был бы я побыстрее, я бы не дал нам разбиться.

— Ты все сделал, как надо, — сказал Шерман.

— Это тебе так кажется. Каково бы тебе было, если бы убили твоего лучшего друга, а ты даже не смог удержать этот ебаный вертолет? Видите, он даже когда умирал, поступил правильно. Он перевел нас в авторотацию, но я действовал слишком медленно, чтобы все спасти.

— Но, Деккер, Моррис уже был мертв. Посадка — это неважно, — сказал Шерман.

Внезапно Деккер вскочил:

— Он погиб, и это я виноват!

Он схватил свой дробовик и вышел наружу.

— Господи, — сказал Нэйт.

— Не понимаю, почему он себя обвиняет, — заметил Шерман. — Моррис уже был убит. И потом, ведь вертолет не разбился.

Мы все поглядели на Шермана. Конечно, он был прав. Но никто не хотел размышлять здраво. Это было настолько… не к месту.

Старик ничего не сказал о Моррисе, только заметил, что нам надо собрать деньги на цветы его жене, но Шерман счел нужным произнести небольшую речь.

— Что ж, пока нам везло. Это был лишь вопрос времени. В других ротах погибших куда больше чем у нас, так что теперь пришел и наш черед. Похоже, что в целом соотношение один к пяти. Каждый пятый пилот погибает. Мы потеряли только двоих ребят, а значит, мы на пятерых лучше средней статистики. Нам просто везло.

Я ненавидел Шермана. Значит, у нас просрочены смерти? Мы отстаем от графика, да? Ладно, посмотрим. Вообще, давайте все пойдем и сдохнем!

Со следующим рассветом прилетел «Чинук», на фоне которого наши «Хьюи» казались карликами. К откинутой рампе подъехал грузовик и люди принялись перегружать в кузов броневые нагрудники. Сотни нагрудников.

Глава 8 ДОЛИНА БОНCОН

Этой стране уготована судьба стать чемпионом свободного мира. И ей не избежать своей судьбы.

Генерал Максвелл Тейлор, «Ю. С. Ньюз энд Уолд Рипорт», 14 февраля 1966 года.

Февраль 1966

Берег был покрыт скользкой рыжей глиной. Коннорс заявлял, что тут лучше, чем на Карибах. «На Карибах ты из-за песка в воду не соскользнешь».

Так оно и было. Если вы усаживаетесь на берегу, не держась за кусты, то соскальзываете в теплую рыжеватую воду. Когда вы двигаетесь к центру пруда, на ноги налипают слои глины и кажется, будто вы идете по дну, хотя это не так.

Банджо совершил акт невероятного мужества: нырнул с головой и вынырнул несколькими футами дальше.

— Парень, как ты только можешь совать башку в эту дрянь? — спросил Кайзер. Кайзер, как и я, нырять не стал бы ни за что. Он забрался в воду по шею, отмокая в относительной прохладе.

Банджо только расхохотался и вновь нырнул. Старушка-вьетнамка, половшая сорняки на поле вокруг пруда, смеялась над ним. Четыре-пять женщин и двое мужчин глазели, как мы голышом купаемся в буйволином водопое. Женщины застенчиво улыбались. Голые иностранцы явно строили из себя идиотов. Мы расценили их улыбки, как признак дружеского настроя.

Корейский дорожный патруль, охранявший мост, стоявший в нескольких сотнях футов от нас, тоже смеялся. Уже потом я узнал, что корейцам было запрещено раздеваться при вьетнамцах: считалось что поступить так — значит, показать свою уязвимость перед лицом врага.

Нэйт загорал на берегу, усевшись на своей одежде и тут материализовалась девушка с колой. Увидев ее, он скромно скрестил ноги.

Девушки с колой были вездесущи. Они появлялись в наших лагерях, разнося кока-колу в пластиковых сетках.

— Пятьдесят центов, джи-ай. Купить кроакакрола?

Они были такие молоденькие и миленькие, что я ни разу в жизни не купил у них колы. Я был твердо убежден, что газировка отравлена.

— Слышь, Нэйт, а я твой болтик вижу! — завопил Коннорс.

Нэйт глянул на него, отказался от колы и плотнее сдвинул ноги:

— Тихо, умник. Это я их приманиваю.

— Ух ты, так вот как оно делается! А приманка-то небольшая.

Все захохотали.

— Ты бы, Коннорс, молчал уж. Твоим-то инструментом можно грампластинки проигрывать.

— Так ты всерьез собираешься? — спросил я.

— Ага. И ты сам об этом подумай, — ответил Кайзер.

— «Эйр Америка». Кто они такие?

— Считается, что они гражданская вертолетная компания, но на самом деле это прикрытие для ЦРУ.

— И много платят?

— Вот это и есть лучший момент. Гарантируют двадцать тысяч, а в среднем получаешь тридцать пять. Плюс скидки в магазинах, на авиалиниях и десять дней отпуска каждый месяц.

— Двадцать тысяч? — я получал семь.

— Ну. Ты можешь поступить к ним прямо сейчас, до того, как уйдешь из армии.

— И ты так и сделаешь?

— Вообще, мне осталось всего два месяца, а потому я закончу это дело и перееду в Сайгон, как гражданский, — и Кайзер хлопнул по ладони конвертом. — Вот, получил письмо сегодня. Все устроилось. Что скажешь, Мейсон? Хочешь, дам тебе адрес?

— Не. Я лучше буду поля опылять во Флориде, чем болтаться во Вьетнаме со всякими црушниками.

— Ты станешь агентом ЦРУ? — спросил Нэйт.

— Не агентом, а пилотом. Ну, знаешь, «Эйр Америка».

— Думаешь, тебе такое подойдет?

— Да блин, они не летают на штурмы. Работа в основном курьерская, ну и надо забрасывать радистов в Камбоджу. Или подбирать сбитых пилотов там, куда армии соваться не с руки. Мы рискуем куда больше чем они, и за какие-то гроши.

— Так почему ты решил, что они и близко подпустят к своим делам такого придурка, как ты?

— Мы тут не все придурки, Нэйт. Сам увидишь. Через два месяца я буду получать двадцатку, а работать и рисковать придется куда меньше твоего.

Нэйт ставил пластинку на коробку — из угла коробки торчал звукосниматель.

— Проигрыватель, что ли? — спросил я.

— Ага. Ничего так, а? Это жена мне прислала на рождество, а он только сейчас доехал.

Заиграла музыка.

— Ты издеваешься, что ли? — спросил Кайзер. — «Пафф, дракон волшебный»? Меня стошнит сейчас.

Он встал и вышел.

— Вешайся, Кайзер! — и Нэйт замурлыкал под песню.

В палатку нырнул Барбер, приятель Уэндалла:

— Мейсон, Уэндалла не видел?

— Нет.

— Я видел. Он у столовой ячейку себе копает, — сказал Нэйт.

— Спасибо, — и Барбер ушел.

— А зачем он ее копает? — спросил я.

— Он все говорит, что нам врежут. Похоже, стал всерьез Ханойскую Ханну слушать, — ответил Нэйт.

От «Паффа, дракона волшебного» мне стало не по себе. Слащавая песня, в честь которой назвали эти жуткие С-47, вооруженные гатлингами. Слушать я не мог.

— Пойду гляну, как там у Уэндалла дела.

В сумерках я различил кучку земли рядом с соседней взводной палаткой. Подойдя ближе, я увидел вроде как шапку, лежащую на земле. Шапка шевельнулась и под козырьком сверкнула улыбка Уэндалла.

— Привет, Мейсон.

— Привет, Уэндалл. Хорошую ты ячейку откопал.

— Думаешь, я спятил?

— Нет. Правда не думаю.

Уэндалл, пытаясь удержать подбородок у края пятифутовой ямы, опустил плечи, доставая что-то со дна. Грудью он прижал к стенке большую жестянку с песком. Потом высыпал песок в кучу рядом.

— ВК обожают минометы, а защиты у нас нет, — сказал он.

— Нам запрещают рыть ячейки. Предполагается, что мы залезем в ту большую лощину.

— Эта лощина слишком широкая. Если туда влетит минометная мина, получится гамбургер. Вот поэтому я здесь и копаюсь. Я опускаюсь ниже уровня земли и представляю собой минимальную цель.

— Довольно толково.

— Да не особо. Это толково лишь по сравнению с тем, что нам приказывают всякие идиоты.

Он говорил о политике Кавалерии — не менять ландшафт; эта политика все еще оставалась в силе.

— Иногда такое чувство, что войной командует садовник, — добавил он.

Я зашел на площадку техобслуживания и, поставив длинную выдержку, сфотографировал Ричера и каких-то других ребят, работавших над «Хьюи» в свете прожекторов. В лучах кружились тысячи мошек, а Ричер с Рубенски, вооружившись ключами и отвертками, готовили машину к завтрашним полетам. Так они делали каждую ночь. На «Стрельбище» наши вертолеты стояли длинным строем, нос к хвосту. Я видел штук восемь, остальные в безлунную ночь были неразличимы.

Когда я вернулся, музыка стихла и Нэйт спал. Я разделся до белья и заполз под свое пончо.

Я не мог заснуть. Почему я не могу, как Кайзер? Устроиться в «Эйр Америка» и выбраться из всего этого? Только представьте: двадцать тысяч долларов в год. В своих письмах Пэйшнс жаловалась на проблемы с финансами. Мы платили за новую «Вольво», слишком дорогой мебельный гарнитур, страховку жизни, плюс арендная плата на Кейп-Корал тоже была немаленькой. Двадцать тысяч — это самая настоящая новая жизнь. Но такую жизнь придется провести в этой вонючей стране. Ничего хуже быть не может.

В мою руку впился москит, но я не дернулся. Я знал одного парня в соседней роте, который до сих пор был в Японии — лечился от малярии.

Я стал нервным, тревожным. Спать по ночам становилось все тяжелее. Подумал: не вздрочнуть ли, но решил, что не стоит. Здесь надо действовать очень осторожно: малейший шорох или скрип — и кто-то шибко умный заорет: «Эй, да у нас тут кое-кто в кулак ебется!» Некоторые его поддержат, чтобы замаскировать свои собственные финальные, торопливые движения. Меня пока что не накрыли. Я знал, что это всего лишь вопрос времени.

Как обычно, мои мысли вернулись к задаче, которую я придумал для себя сразу, как приехал. Я мысленно конструировал часы из бамбука. Теперь я уже определился, сколько и каких шестерен мне понадобится, как я разрежу бамбучины, чтобы получились эти шестерни, как устрою спуск — почти все, что нужно. Я вновь мысленно оглядел конструкцию, выискивая ошибки. И постепенно заснул.

«Ввум! Ввумп-ввумп-ввам!»

Я вскочил, ничего не понимая. Со стороны лощины раздались очень мощные взрывы, сотрясавшие землю.

— Минометы! — заорал кто-то.

Минометы? Блин! Я схватил пистолет и сунул ноги в ботинки. Мимо меня носились люди.

Мины взрывались за песчаным откосом рядом с лощиной. В траншею набились люди. Я туда не полез. Уэндалл был прав: если здесь взорвется мина, это будет массовое убийство. Я решил спрятаться где-нибудь еще.

Пока я бегал, то держал пистолет перед собой. Незашнурованные ботинки соскальзывали с ног, член высунулся из трусов и болтался во все стороны. Наши минометные батареи открыли ответный огонь. Пилоты, назначенные на эвакуацию вертолетов, лихорадочно вызывали друг друга. Я участвовал в эвакуационном плане, а потому продолжал искать, где бы спрятаться. Наконец, закатился под грузовик и принялся смотреть на взрывы. Они были до жути мощными и приходились куда попало. Пока что ни один не раздался в комплексе. Я провел под грузовиком несколько минут, прежде чем до меня дошло, что если сюда попадет мина, грузовик взорвется и порвет меня в клочья. Тогда я выкатился наружу и залег в мелкой песчаной ложбинке. От осветительных ракет метались тени. Над головой с кажущейся неторопливостью пролетали трассеры пятидесятого калибра. Они шли в нашу сторону, значит, стреляли ВК. Я услышал гул «Хьюи», но они не взлетали. В свете ракет, взлетевших над корейскими позициями, я разглядел каску Уэндалла, движущуюся посреди его песчаных куч. И почему он всегда бывает прав?

Из темноты раздалась пулеметная стрельба. Наши ганшипы поднялись в воздух и выпускали потоки трасс по подножиям холмов позади корейских позиций. В лощину все еще не попала ни одна мина. Вертолеты стояли на земле, на холостом ходу, не взлетая.

Через пятнадцать минут обстрел прекратился. Остались лишь знакомые звуки ответного огня. Я встал и попытался отряхнуть песок со вспотевшего тела. Руки тряслись, и я проклял Вьетконг, минометы и армию.

Пилоты, назначенные на эвакуацию, возвращались с площадок:

— Слушай, придурок, я был назначен на два-два-семь. Хули ты делал на моем месте?

— Майор сказал, что его пилотирую я, псих ты ненормальный!

Вертолеты не взлетели, потому что в них набилось слишком много людей. Вес пилотов и техников удержал машины на земле, в то время, как экипажи спорили, кто должен пилотировать.

Корейцы выслали вперед свои команды «Тигров». Они вернулись с минометными стволами, плитами и отрезанными головами ВК. Еще корейцы жаловались, что огнем с ганшипов у них было убито несколько человек.

Мы по сравнению с корейцами были просто кучкой любителей.

Остаток ночи я постоянно вскакивал так, будто вновь что-то случилось. Но ничего не происходило.

— «Священник-6», пулеметная позиция по курсу вашего взлета.

Молчание.

— Левее! Левее! — пилот ганшипа, глядя, как мы взлетаем, двигаясь к позиции, о которой он нас предупредил, терял хладнокровие.

Это был одиночный пулемет. Когда мы прошли над ним, он всадил нам очередь в брюхо.

— Сэр, один из «сапог» ранен! — сказал Миллер, борттехник.

«Сапог», чернокожий парень, получил пулю в жопу. Я услышал, как наш стрелок, Симмонс, что-то неразборчиво вопит сквозь вертолетный грохот.

— Сэр, это брат Симмонса, — сообщил Миллер.

— «Священник-6», у нас на борту раненый. Уходим к госпитальной позиции.

— Вас понял.

Мы приземлились на площадку рядом с госпитальным модулем, который «Скайкрейны» перетащили из зоны «Гольф». Медики выбежали и погрузили человека на носилки. Симмонс бегал вокруг, плача и подгоняя их. Мы ждали. Он вернулся через несколько минут, с мокрыми щеками, но уже улыбался.

— Врачи говорят, все будет в порядке. Он домой поедет, — сказал он борттехнику.

Ах, эта знаменитая рана на миллион долларов. И тут я вспомнил, что Симмонс нашел другого своего брата в куче трупов в Плейку.

Ни братья, ни отцы с детьми не должны находиться на одном и том же театре военных действий в одно и то же время. Я узнал, что во Вьетнаме обнаружились два человека, которым не следовало здесь быть.

Когда мы вернулись на «Стрельбище», я поговорил с Симмонсом.

— Да, сэр, знаю, — ответил он.

— Ну так скажи командиру. Он тебя вытащит отсюда. Ты потерял одного брата, а второй ранен. С твоей семьи хватит.

Он улыбнулся:

— Нет. Я останусь.

— Почему?

— Ведь кто-то должен это делать.

Он и в самом деле такое сказал. Мне показалось, что я попал в кинофильм. Ему, возможно, тоже.

Бои продолжались — от низа долины у деревни Бонсон до севера, где лежала узкая долина Анлао, окруженная крутыми горными склонами. Мы приземлились на рисовое поле в низу долины.

«Сапоги», выскочившие из машины, обнаружили, что приходится медленно брести до укрытия — перемычки между полями. Поля были штукой коварной. Если постоять на них какое-то время, то вертолеты уйдут вниз по брюхо, влипнув в грунт. Еще в Счастливой, за месяцы до нынешних событий, Лиз показал, как надо правильно взлетать с такого места.

— Нельзя просто рвануть со всей дури и выскочить, — сказал он. — Во-первых, подними нос, чтобы полозья начали высвобождаться. Потом выровняй машину и тяни вверх медленно, очень медленно, пока полозья не выскользнут. Если так не сделать, один полоз вырвется первым, а второй останется увязшим. После чего ты перевернешься и разобьешься.

Со мной был Реслер, только что вернувшийся из отпуска. Мы приземлились на поле у Анлао, ожидая «сапог», которых предстояло эвакуировать.

На земле каждый «Хьюи» превратился в островок на озере, где растили рис. Жара стояла жуткая. Влажность была плотной, как земля под нами.

Вертолетчики, совсем как кошки, очень не любят мочить ноги. Поэтому они и пошли в пилоты. «Сапоги» лезут в грязь, пилоты нет — так уж устроена жизнь. В общем, мы с Реслером переползли через кресла, уселись в тени грузовой кабины и принялись выбирать себе пайки, чтобы поесть.

Когда боевой ритм прерывался такими затишьями, мы иногда развлекались тем, что в армии называется «ухвати за жопу». То есть, пытались рассмешить друг друга.

— Эй, а как мы вскипятим воду для кофе? — спросил Реслер.

— Дай вон ту банку. Сейчас я печку сделаю.

— Да ну? А как ты к сливному клапану доберешься?

— А ведь и правда. Пусть Миллер топлива добудет.

— Нет, — сказал Миллер.

— Да ладно тебе. Ты же хочешь, чтобы мы были бодрыми, а? А если мы заснем и разобьемся?

— Не заснете. А за топливом я в это говно не полезу.

Я поглядел на Рубенски, сидевшего в «кармане» у своего пулемета:

— Рубенски, «сапоги» вроде как любят грязь. Не добудешь мне немного JP-4?[35]

— Нет. И я не «сапог». Я был «сапогом», а теперь я стрелок.

— Какая разница?

— А такая, что «сапог» полез бы за топливом, а я — нет.

— И то верно.

Я огляделся и увидел на перемычке коптящую печку, рядом с соседним «Хьюи».

— Эй, мужики! — крикнул я. — Угостите кофе, а?

— Спляши! — заорал ухмыляющийся Нэйт.

— Слушайте, имейте совесть. Без кофе с утра я ничто.

— Да ты и так ничто, Мейсон.

— Блин, не могу я слышать все это нытье. Пойду достану вам топлива, на хуй, — Рубенски выскочил наружу и ушел по колени в топь, кишащую пиявками.

— Вот она, подлинная решимость американского «сапога»! — вскричал я.

— Стрелка! — отозвался Рубенски, тяжело бредя к машине Нэйта.

Он уже почти добрался и тут раздалось:

— Запуск!

— А, черт! — Рубенски развернулся и пошлепал обратно. — Блядь!

Мы запустились и проверили радио. «Сапоги» шли по полю, каждый шаг давался им с трудом. Они были уставшими, оборванными, небритыми и мрачными. Патронные ящики тяжело лязгали об пол машины. За ними следовали винтовки, фляги и каски. Когда на борт взобрались восемь человек, пол исчез под слоем грязи и обрывков рисовых ростков.

Ведущий дал команду взлетать. Одна за другой машины вырывались из грязи. Поднимая шаг, я покачал вертолет вперед-назад, а потом влево-вправо. Здесь грунт был особенно липким.

Вертолет перед нами был машиной «Змей», приданной на время операции. Им управлял то ли новый пилот, то ли старый, но очень торопившийся. Он выскочил из грязи рывком и тут же опрокинулся. Винты ударили по полю, разломавшись на куски. Вал отвалился. Разные части полетели во все стороны. Когда «Хьюи» замер, люди начали выбираться наружу из грузовой двери, оказавшейся сверху помятого и испачканного фюзеляжа. С командирской машины нам приказали уходить — людей они возьмут сами. Когда мы описали круг, направляясь к склону долины, то увидели, как командирский вертолет и легкий ганшип выполняют посадку и эвакуируют людей. Представив, о чем думал пилот, разбивший свою машину, я усмехнулся.

Вот уже больше двух недель мы преследовали чарли по их долине, налетывая каждый день слишком много часов. Доклады или наблюдения вражеских передвижений немедленно сопровождались штурмами. Третья бригада Кавалерии дралась без устали в этой лихорадочной беготне и записывала впечатляющие вражеские потери. Морская пехота на северо-восточных берегах сидела без дела. Пока что они не вступили в контакт с противником, но один морпех повредил себе ногу в ходе высадки. У пилотов дела шли лучше — на занятых территориях нас обстреливали все реже и реже. Вопрос стоял так: перестали ли чарли драться, потому что побеждены, или потому что на время решили стать гражданскими?

Командующий Третьей бригадой полковник Лестер, наверное, думал о том же. Он решил выяснить это, поставив ВК в такое положение, когда драться им придется, потому что отходить станет некуда. ВК всегда точно знали где мы, потому что следили за «Хьюи».

Первой частью плана было высадить почти три батальона в точке слияния семи долин, в двенадцати милях к югу от Бонсон. Здесь все было как обычно, за исключением того, что после высадки мы не возвращались для поддержки солдат. Вместо этого они, взяв запас пищи на несколько дней, должны были действовать самостоятельно. В течение трех дней они должны были незаметно развернуться в этом районе и устроить засаду для ВК, которые двинутся в их направлении.

Часть вторая заключалась в том, чтобы убедить чарли, будто мы высаживаем большие силы на склонах длинной долины, ведущей к слиянию. Это мы сделали, два дня летая на пустых вертолетах к нормально подготовленным зонам высадки. На каждой из таких фальшивых зон мы проделывали все детали обычного воздушного штурма. На заходе стрелки косили кусты. Выполнив посадку, мы оставались на земле секунд на тридцать, а потом улетали. После этого мы возвращались с регулярными интервалами, «снабжая» несуществующие войска. Вот такой был план. И то, что план существовал, было уже чем-то новым. Итак, два дня ВК наблюдали за наращиванием сил и решали, не станет ли в долине слишком жарко и не пора ли отходить на юг — где их ждала ловушка.

После того, как воображаемые войска высадились на склонах, реальные солдаты заняли низ долины, чтобы стать ударной силой. Иногда им попадались отдельные вьетконговские команды прикрытия, жертвовавшие собой, чтобы их товарищи могли отойти в безопасное место. В ходе нескольких следующих дней мы снабжали эти ударные силы горячей пищей и новой одеждой, попутно нанося фальшивые визиты призрачным войскам.

Жизнь у «сапог» в долине была невеселой. За несколько дней они превратились в промокших, усталых людей, покрытых коркой от укусов пиявок. Одна рота устроила привал в особенно живописном месте на реке. Сто пятьдесят человек скинули гниющую одежду, чтобы искупаться на песчаных отмелях, оставив нескольких солдат в качестве прикрытия. Чарли их здорово опередили. Никто не заметил ни малейшего признака засады.

Совершенно внезапно ВК открыли огонь. Пули вспенили воду, голые люди рассыпались во все стороны. Часовые не могли понять, откуда стреляют. На протяжении долгих минут все были абсолютно уязвимы. Потом они добрались до оружия. Ход боя резко изменился и чарли были отбиты.

Я приземлился на берегу вскоре после перестрелки и голые солдаты все еще смеялись. Никто серьезно не пострадал. Это было невероятно, а значит, смешно.

Мы оставили им пищу и подождали, пока они поедят. Несколько раз мне приходилось ночевать с этими ребятами. Как обычно, несколько «сапог» собирались вокруг машины и задавали всевозможные технические вопросы. Насколько быстро она может летать? Сколько продержится на одной заправке? Почему вы не всегда взлетаете вертикально? Вам бывает страшно? Другие же стояли в отдалении и многозначительно усмехались. Обычно так бывает, когда люди окружают автогонщиков.

Вокруг нас солдаты открывали ящики со свежей формой. Предыдущие комплекты, прослужившие два дня, буквально разваливались у них на спинах от гнили.

Один показал на пулевую дырку в двери:

— А куда эта пуля пошла?

Я выдвинул бортовую бронепанель и показал вмятинку в месте удара.

— Черт побери, вот это повезло.

— Пожалуй. Не попади она сюда, меня, наверное, убило бы, — ответил я.

Кто-то засунул голову в кабину:

— И вы правда используете все эти приборы, кнопки и все такое?

— Ага, только не все сразу. Мы на них смотрим в определенном порядке.

— А вот эта штука что делает?

— Это авиагоризонт. Он тебе показывает, где находится горизонт, если ты его не видишь. Скажем, в плохую погоду.

Солдат кивнул и сказал:

— Хотел бы я летать на таком.

— Чего? Дэниэлс, ты охуел? — отозвался его друг. — Мишенью решил подработать?

— Это лучше, чем быть «сапогом», дубина. Не измажешься.

— Да какая разница? Мы перемажемся грязью, но мы хоть можем в эту грязь залечь, когда стрелять начнут. Тебе что, высадок было мало, чтоб от страха обоссаться? На этой ебаной войне хуже всего подлетать к зоне, прикрытия-то нет. Если бы не все это говно, я бы каждый раз, как выскакиваю, землю целовал.

— Ага, но медсестры-то на базе по вам уж точно с ума сходят, да? — спросил Дэниэлс.

— На базе? — я начал было объяснять, что наша база — просто куча песка близ Фукат и я не видел ни одной женщины-европейки с тех самых пор, как здесь нахожусь. — Ну да, на базе хорошо. В смысле, мы такие же, как и вы. И да, медсестры выходят из-под контроля.

— Видал, мудила? Вот он, класс, если ты сразу не понял. В смысле, тут мозги нужны. Мы тут землю жрем и в кулак ебемся, а они спят на мягких постелях и засаживают всем подряд.

На его друга это впечатления не произвело:

— Пускай их засаживают. Ты глянь на эти дыры. И в крыше, и в дверях, и в стеклах. Это ж решето, блядь. Я останусь на земле и буду мучить мой бедный несчастный хуй, пока не поеду домой к мамочке.

— Аминь, блядь, — согласился кто-то.

Дэниэлсу я сказал:

— Если хочешь на вертолет, нам всегда нужны стрелки. Можешь вызваться добровольцем.

— Да, могу, наверное, — Дэниэлс, кажется, расстроился. — Но вообще у меня и так получается. Еще шесть месяцев, и домой.

— Ну, если передумаешь…

— Да, если передумаю.

К кабине подошел Рубенски:

— Только что друга нашел, мистер Мейсон.

— Он служит в этой части?

— Ага, это моя бывшая рота. Сейчас хочу, чтобы он перевелся в 229-й, бортстрелком.

— А он чего?

— Говорит, давай. Только представьте нас двоих на одном вертолете. Мы ВК просто распашем, реально распашем.

Один из стрелков должен быть борттехником, как Миллер, что я тут же и объяснил.

— А-а, неважно. Достаточно, чтоб мы были в одной роте. Мы с ним в Чикаго прошли огонь и воду. И планы на будущее у нас тоже есть. Знаете, сэр, нас тут столькому научили, что мы с другом, пожалуй, даже сможем выставить банк.

— Выставить банк? Вы хотите ограбить банк?

— Да, мелочевка, конечно. Может, мы возьмемся за что-то посерьезней, чем банк. Вот почему нам так важно быть вместе. Мы можем придумать правильный план. Он — мозг, а я — мускул.

Я бы в жизни не подумал, что Рубенски хочет посвятить себя преступной карьере. Скорее всего, это были просто мечты, которые помогали ему держаться. Я рассмеялся.

— Думаете, шучу?

Я опять засмеялся.

— Подождите, мистер Мейсон. Вот увидите. Рубенски и Макэлрой. Запомните эти имена, сэр. Лучшие из лучших.

— Буду читать газеты, Рубенски.

— Отлично. Вот и все, что мне нужно. Читайте газеты. Дайте нам шанс.

Рубенски обернулся и увидел, что «сапоги» организуются:

— Сейчас вернусь, — и помчался к группе солдат.

Переодевшись в свежую форму, «сапоги» возвращались к делу. На борт нам погрузили пустые продуктовые контейнеры плюс пару ребят с легкими ранениями. Когда солдаты уходили от вертолета, я увидел, как Рубенски обнимает одного из них на прощание. Он запрыгнул на борт как раз, когда я запустил двигатель.

ВК, которых выдавливали на юг, двигались к слиянию в долине Кимсон. В этой долине один поворот реки был такой крутой, что почти образовывал петлю. И в этой петле стояла большая деревня.

На «Стрельбище», в штабной палатке майор Уильямс показал на карту:

— Это зона «Птица». В ней и в джунглях к северу от нее закрепились северовьетнамцы и Вьетконг. Мы будем штурмовать непосредственно деревню. Заход идет над возвышенностью к югу от «Птицы» и предполагается, что здесь огня с земли не будет. В Птице обнаружены зенитные позиции, но до нашей высадки зона будет тщательно подготовлена. После того, как первая волна окажется на земле, часть наших машин вернется в зону подскока, чтобы взять подкрепления. Удачи. Пошли.

Пока мы шли к машине, Реслер сказал:

— Господи, мне иногда кажется, что я прямо на войне!

— А ты что думал? Что когда ты вернешься, война кончится?

— Надеялся. Боже, видел бы ты Бангкок. Совершенно потрясающие женщины, отличная еда, дикие пейзажи и, самое главное, не стреляют.

Мы подошли к вертолету и забросили шлемы с нагрудниками перед креслами. Гэри делал предполетный обход вертолета,[36] а я забрался наверх, чтобы проверить винт и вал.

— Эти девочки такие хорошенькие и застенчивые. Ты натурально в шоке, когда обнаруживаешь, что они просто обожают ебаться.

— Хорош, — ответил я. С винтами было все в порядке, отслоений не обнаружено.

— Нет, правда. Они на меня практически вешались.

И он тут же сказал технику:

— Здесь заклепки не хватает. Не знаю, важно ли, если рядом вот эта пулевая пробоина.

Демпферы были разблокированы, трещин не образовывалось, главная гайка была на месте и видимых повреждений не нашлось. Я спустился вниз.

— Сапфиров-то достал? — спросил я.

— Нет, я в них не разбираюсь. Зато натрахался.

— Гэри, я тебя убью, если ты не заткн…

— У них самые большие глаза, какие ты только видел. Тонкие такие черты. Маленькие, твердые груди и маленькие тугие дырки.

— Тугие? — вздохнул я.

— И сочные, — Гэри хихикнул и пошел вокруг машины, чтобы залезть вовнутрь.

— Господи, мне надо в Бангкок, — пробормотал я. — И дорого это?

— Бесплатно, — ответил Гэри, пристегиваясь.

— Бесплатно?

— Ну. Все твои, сколько выдержишь. И если уйдешь на своих двоих, значит, вообще не пытался.

— Запуск! — заорал кто-то.

Я забрался в свое кресло и пристегнулся:

— Этой ночью, Реслер, я тебя задушу.

Он хохотал до слез.

Строй из пятидесяти машин мчался в прохладном воздухе к зоне «Птица». Мы с Гэри были где-то двадцатыми. По дороге говорили немного. Странное щекочущее чувство в животе при начале каждого штурма было у меня, пожалуй, не от страха. По крайней мере, я не осознавал, что боюсь. Вместо этого я сосредотачивался на радиопереговорах, чтобы быть в курсе, как идут дела, напрягал и расслаблял мышцы, чтобы не деревенели шея и плечи (от этого никуда не денешься) и похлопывал по пистолету.

Когда мы прошли гребень, то в котловине увидели зону. Потоки дыма от подготовки поднимались вверх и уносились прочь. Двадцать машин перед нами образовали колонну и пошли вниз, как по лестничным пролетам. Через строй безмолвно проносились здоровенные трассеры от зениток. Единственные звуки боя, которые я слышал, доносились сквозь шлемофоны. За разговорами пилотов я слышал стрельбу их бортовых пулеметов.

— Борттехник тяжело ранен! Я возвращаюсь, — радировал кто-то впереди.

Рядовой первого класса Миллер получил прямое попадание в нагрудник, но осколки пули оторвали ему левую руку. Если бы пилот мгновенно не вышел из боя, Миллер истек бы кровью до смерти.

— Вас понял. Доставьте его к госпитальному модулю.

Единственной причиной для выхода из боя было ранение члена экипажа или тяжелое повреждение машины. Если ранят «сапога», ты продолжаешь идти вперед.

Пилотировал Гэри. Мягко удерживая управление, я рискнул и сделал несколько снимков. Я не смотрел в видоискатель, просто щелкал затвором наугад.

Никогда не понимал, почему кажется, что трассеры летят так медленно. Я знал, что они движутся очень даже быстро, но всегда казалось, что их полет ленив. Безошибочен, но ленив.

Ребята впереди нас сделали всю работу, приняли на себя весь риск и потеряли две машины. К тому моменту, как подошли мы, «сапоги» уже уничтожили тяжелые зенитки, только одна еще продолжала бить.

Мы приземлились на чьем-то огороде и «сапоги» выскочили, устремившись к опушке. Гэри опустил нос вертолета вниз и мы сорвались с места. Ушли. Целехонькие. Обратно в прекрасное небо, где в прохладном воздухе плывут облачка.

— Отдаю, — сказал Гэри.

— Взял.

Нам предстояло взять на борт еще солдат и вернуться. Гэри настроил радиокомпас на станцию в Кинхон. Нэнси Синатра исполняла «Сапожки, чтоб пройтись».

— Довольно неплохой прием, на такой высоте, — заметил Гэри.

— ПошелнахуйДжиАйпошелнахуйДжиАйпошелнахуйДжиАй! — раздалось по радио.

— Ух ты, чарли вышел на нашу волну, — сказал я.

— Чарли, прошу повторить, — отозвался Гэри по тому же каналу.

— ПошелнахуйДжиАйпошелнахуйДжиАй…

— Кто вызывает чарли? — рявкнули с командирского вертолета.

— ПошелнахуйДжиАйпошелнахуйДжиАй, — продолжал голос с восточным акцентом.

Я повернул верньер компаса и когда стрелка пришла в ноль, получил примерное направление на передатчик:

— С юга.

Гэри вызвал командира:

— Перехватываем передачу чарли с южного направления.

— Вас понял.

— ПошелнахуйДжиАй… — высокий голос все продолжал и замолчал, как только «Хьюи» развернулся в его сторону.

— У мелкого гука явно яйца есть, ага? — сказал Гэри.

— Это точно. Они, небось, больше, чем он сам.

Если бы всех гуков поубивали, то лучше бы этот остался. Каждый раз, слыша его вдохновенное стаккато насчет «Пошел на хуй, Джи-Ай», я хохотал до потери пульса. Кто-то еще в этом мире ссал против ветра.

Пока командирский вертолет пытался запеленговать вьетконговскую передачу, мы с Гэри добрались до зоны подскока и взяли солдат на борт.

Вторая посадка прошла без приключений. Мы приземлились справа от деревни в каких-то садах. Нам приказали заглушить двигатель и ждать, пока на борт погрузят трофеи, захваченные в бою.

Пока мы шли пешком к захваченной и уничтоженной деревне, «Чинуки» доставляли артиллерию. Когда-то колыхавшиеся пальмы превратились в нелепые палки, торчавшие между воронок и сожженных хижин. Я не видел ни одного живого вьетнамца.

Трупы ВК складывали рядом с бункером. У некоторых не хватало голов или конечностей. Другие были обожжены, их лица исказились в болезненном, гротескном крике. Стрелок ВК лежал у пулемета, его рука, прикованная к оружию, задралась вверх. Американские солдаты обыскивали трупы и, найдя оружие, складывали его во все растущую кучу. Большинство улыбались победной улыбкой. Дым от сгоревшего дерева хижин мешался с вонью от сгоревшего мяса и волос. Солнце палило, воздух был влажный.

На берегу реки несколько «сапог» развлекались с лодками-корзинами — плетенками шести футов в диаметре. Солдаты плескались, как дети. Крестьяне использовали эти лодки для рыбалки. Сейчас, конечно, никаких крестьян не осталось.

Над рекой все еще вращалось гигантское водяное колесо. Оно было футов двадцать пять в диаметре, пять футов шириной и сделали его исключительно из бамбука. По периметру колеса горизонтально располагались длинные бамбуковые трубы, закрытые с одного конца. Внизу они наполнялись водой, а вверху опорожнялись в желоб, проводящий воду на поле. Вода поднималась больше чем на двадцать футов и методично выплескивалась в желоб, безразличная к судьбе строителей.

«Сапог» внизу схватил колесо, попытавшись его остановить. Оно подняло его из воды. Он выпустил его, поднявшись на десять футов. Тут же еще один «сапог» тоже вцепился в колесо. Оно пронесло его до самого верха и вновь опустило в реку. Двое попробовали одновременно и колесо замедлилось, почти остановилось, но все же протащило их через верх. Когда этим занялись трое, колесо все же подняло их воды, прежде чем замереть. Они разразились радостными воплями. Победа!

Я осмотрел одну из плетенок. Она была настолько туго и точно сплетена, что не пропускала воду. Ее не конопатили между полосами, но все же лодка не текла. И лодку, и колесо построили из материала, который рос вокруг деревни. Мне стало интересно: как наши технологии могут помочь вьетнамцам? Может, после того, как мы поубиваем таких людей, как эти крестьяне, которые были способны так элегантно жить в своей стране, тем, кто останется, понадобится наша технология. Водяное колесо было эффективно ничуть не меньше, чем любой механизм, который смогли бы создать наши инженеры. Знание, которое помогло его построить, систематически уничтожалось.

Мы провели час в Птице. Я все смотрел на колесо и на людей, которые с ним играют и думал, кто же здесь варвар.

Когда мы взлетели, я увидел, куда шла вода. По этому полю не ходили люди и там ничего не росло. Вода заполняла воронки от бомб.

На следующий день, вместо того, чтобы отправить нас с Гэри на штурм, нам придали специальную команду радиоразведки, чтобы выследить ВК, который все еще вел передачи по нашим каналам. Разведка выяснила, что северовьетнамский генерал передавал сообщения своим войскам, не стесняясь нашего присутствия. В штабе решили взять этого генерала. Особые команды солдат стояли в готовности.

В грузовую кабину поднялись четверо со здоровой антенной пеленгатора. Мы летали по долине то туда, то сюда, выполняя их требования. Один хлопнул другого по плечу и вызвал меня через переговорное устройство:

— Ладно, ложитесь на курс один-восемь-ноль. Попался, уёбок.

Высадили солдат, окруживших запеленгованное место. Те обнаружили горевшие костры, всякое разное имущество и еду, но не нашли ни радио, ни ВК, ни генерала.

— Ладно, возвращайтесь на два-семь ноль, — сказал нам командир группы. Пилотировал Гэри, так что я развернулся, чтобы поглазеть на разведчиков.

Они, похоже, разозлились.

— Чего там? — спросил я.

— Гуковский генерал опять в эфире. И ржет.

Они продолжали вращать крестообразную антенну. Мы несколько раз сменили курс, прежде чем они вновь вычислили местоположение генерала. Пока мы возвращались для дозаправки, туда послали еще одну команду солдат.

Вновь поднявшись в воздух, мы узнали, что место опять было пустым, за исключением признаков того, что его поспешно покинули. Люди в грузовой кабине качали головами. Один из них сказал мне:

— Охуеть. Этот гук — натуральная лиса.

После еще двух часов полета над долиной, генерал позволил обнаружить себя еще раз. За каким дьяволом ему это было нужно? Вновь послали команду. И опять обнаружился поспешно оставленный лагерь. Операцию прекратили с началом сумерек и решили возобновить наутро.

Генерал играл в свою игру еще два дня, пока она не потеряла смысл. Разведрота Кавалерии взяла в плен северовьетнамского полковника. Тот заговорил и выдал расположение штаба, который генерал пытался спасти. Это место, прозванное Железный Треугольник, находилось в противоположном направлении. Генерал уводил нас от своего гнезда. Больше его не слышали. Железный Треугольник был захвачен после двух дней ожесточенных схваток. Все решили, что с чарли в Бонсон наконец-то все. Но бои продолжались.

И вскоре после этого мы с Гэри вновь услышали знакомые песнопения нашего старого приятеля: «ПошелнахуйДжиАйпошелнахуйДжиАй…».

Хуже, чем сорняки выводить.

Кайзер, ссутулившись, глядел вперед. Казалось, что он игрок проигрывающей футбольной команды, но на самом деле он был уставшим вертолетчиком.

Я курил «Пэлл-Мэлл», прислонившись к двери, чтобы расслабить ноющую спину. Мы летали на штурм больше восьми часов подряд, без перерывов, и теперь направлялись обратно на «Стрельбище».

— «Желтый-2», «Священник-6».

— «Священник-6», вас понял, продолжайте.

— Вас понял. Ложитесь на курс два-шесть-девять и сделайте, что можете.

— Вас понял, — ответил я. Пока я настраивался на частоту «сапог», Кайзер качал головой.

— «Желтый-2», «Росомаха-1-6». Мы под плотным минометным огнем, у нас несколько тяжелораненых.

— Вас понял, скоро будем. Ваши координаты?

Лейтенант прочитал шесть цифр и я нанес их на карту. Место было всего в двух милях. Я показал на карту Кайзеру и тот молча изменил курс. Я прислонился к двери и выкинул в окно сигарету. Может, она расчистит джунгли.

По дыму, заполнявшему поляну, найти их было несложно. Если не считать дыма, никакой другой активности я не видел.

— «Желтый-2», у нас чисто. Повторяю, чисто. Минометы прекратили огонь.

— Вас понял, садимся.

Типа того. Никто из нас не думал, что часть попала в ловушку, окружена. Что минометы могут начать стрелять в любой момент. Всем было без разницы.

Мы зашли на поляну в тенях, заходящее солнце было впереди нас. Даже когда Кайзер провел машину над высокими деревьями, я не почувствовал адреналина. Я выпрямился, расправил плечи, положил руки на управление, но не встревожился.

Рубенски внезапно дал очередь по деревьям справа от нас.

— Попал? — спросил я.

— Не уверен.

— Ну, замечательно.

Кайзер привел нас на землю почти без удара. Мы оказались на миниатюрной полянке, окруженной высокими деревьями. Трава была невысокой, словно ее подстригали. Я начал оглядываться вокруг. На лужайке в аккуратной линии лежали десять трупов. Одному распороло брюшную полость, его рука была скрыта под кишками. Казалось, что другой спит в тени. Пока «сапоги» добирались до нас, таща пятерых человек, я смотрел на него. Вот оно что, подумал я, заметив бледное пятно за головой. Не спит. Выбило мозги.

Прежде чем минометы начали стрелять, на борт успели погрузить двоих раненых. При взрывах «сапоги» залегли, прихватив раненых с собой. Ну вот, блин, подумал я, еще одна заминка.

Когда в сотне футов взорвалась мина, я обратил внимание на то, сколько оранжевого света исходит из сердцевины взрыва. На фоне столба расширяющихся газов и осколков комья земли кажутся черными силуэтами.

«Сапоги», похоже, вымотались не меньше нашего. После первых нескольких мин они встали и погрузили оставшихся троих раненых. Впереди от нас продолжали греметь взрывы.

Я глянул на последнего взятого. Ниже колена у него не было ноги. Жгут почти остановил кровотечение. Рубенски долбил по опушке на нашем правом фланге. И давно он этим занимался?

— И все, «Желтый-2». Осторожно, впереди вас пулемет.

Кайзер поднял шаг, я ответил:

— Вас понял.

В полусотне футов, на два часа разорвалась мина.

Кайзер рванул вверх так, что завыла сирена предупреждения о низких оборотах. Он сбросил газ настолько, чтобы тревожный сигнал умолк и развернулся влево, уходя от пулемета, о котором нас предупредили.

Когда мы пересекли границу лужайки, я услышал, как Рубенски бьет из пулемета, а потом раздалось «цок-цок-цок». А, наверное, еще пулемет. Три пули без вреда прошли сквозь лист алюминия и застряли в выхлопной трубе.

Все опять стало мирным. Я закурил и смотрел на закат.

— Вы, ребята, здорово впечатлили командира «сапог», — сказал Нэйт, когда мы вернулись на «Стрельбище». — Я слышал, он хочет вас представить к «Кресту за Летные Заслуги».

— Не та медаль, — ответил уже пьяный Кайзер. — Нужны медали «Мне Похер», со знаком «V» за доблесть.[37]

После того, как мы оставили четверых раненых в зоне Пес, нам с Банджо и Дэйзи с Джиллеттом пришлось возвращаться на «Стрельбище» ночью. Ведущим был Дэйзи и он решил использовать радарное сопровождение Пса, чтобы получить курс на «Стрельбище».

В летной школе, когда нас обучали приборным полетам, мне пришлось использовать радарное сопровождение всего один-два раза. Я не был с ним слишком хорошо знаком, чтобы захотеть к нему обратиться. Мне даже и в голову не пришло использовать что-то помимо компаса. Дэйзи опасался влететь в гору, но если мы останемся подальше от гребня с западной стороны, горы нам не угрожают.

Итак, Банджо вел машину в строю с Дэйзи, пока мы по спирали набирали высоту над «Псом».

— «Священники», курс один-семь-ноль, — передали с радара. Сам радар был зеленой коробкой четыре на четыре фута, установленной на трейлере.

Дэйзи лег на новый курс и Банджо искусно удержался в строю. Оказалось, что здесь легче держаться очень близко, так близко, что видна красная подсветка приборов соседней машины. На таком расстоянии слышно, как рядом с тобой жужжит рулевой винт.

— «Священники», — сообщил оператор радара. — Я вас потерял.

Потерял? Мы лежали на курсе каких-то две минуты. И в тот же момент мы потеряли из виду Дэйзи, потому что влетели в облака. Стало по-настоящему темно — ни верха, ни низа. Куда летел Дэйзи? Влево? Вправо? Вверх?

— «Желтый-2», ухожу влево, — вызвал нас Дэйзи.

— Вас понял, — ответил Банджо. Он повернул вправо. Я следил за компасом. Мы развернулись на север, а потом на запад. Как раз на западе были горы.

— Эй, Банджо, нам на запад не надо, — сказал я.

— Знаю.

— Ладно.

Я ждал, когда он сменит курс, но он не стал. Вместо этого он вошел в пике. Указатель скорости перешел 120 узлов. Вариометр показывал, что мы теряем больше тысячи футов в минуту.

— Банджо, мы пикируем.

— Со мной все в порядке.

— Глянь на скорость.

Он глянул и вертолет замедлился до 90 узлов, до нормальной крейсерской скорости. Вариометр показывал легкий набор.

Где же был Дэйзи?

— «Желтый-2», «Желтый-1». Мы снижаемся, чтобы выйти из облаков. Рекомендую поступить так же.

Я так и видел, как Дэйзи, барахтаясь в этой мерзости, пытается нащупать нижний край облачного слоя, а облака кончаются как раз там, где начинается гора. Я представил, как мы пытаемся проделать это вместе и сталкиваемся еще до того, как врежемся в гору.

— Банджо, не надо. Продолжай набор. Мы выйдем сверху и рванем в Кинхон.

— Дэйзи сказал снижаться.

— Дэйзи не понимает ни хера. Куда снижаться? Где мы сейчас? Над долиной? Или над горами?

— Ладно, пойдем вверх.

— Может, я поведу?

— Нет, со мной все нормально.

— Тогда ты не мог бы повернуть на юг?

В нашем безликом мире Банджо принялся выполнять разворот. Летя вслепую, вы можете чувствовать изменения при начале виража, но когда крен установился, вы не ощутите разницы с полетом по прямой. Банджо уставился прямо в пустоту и вертолет опять пошел вниз.

— Банджо, вариометр.

Он промолчал, но остановил снижение и вновь начал набор.

Я смотрел на свои приборы, следя за Банджо. Хотелось, чтобы пилотировал Гэри, или я. Банджо выпустился из летной школы годами раньше, когда еще не преподавали вертолетный полет по приборам. Гэри и я сдали на приборный полет в Форт-Ракер, на «Хьюи». Банджо был старичком с большим налетом. Для него я все еще был новичком.

Мы опять снижались.

— Банджо, если ты будешь так снижаться, мы окажемся по уши в говне.

Вертолет качнулся — снижение прекратилось, но теперь нас разворачивало на запад.

— Компас, — я заговорил совсем, как мой бывший инструктор. — Компас.

Он прекратил разворот, но вновь пошел вниз.

— Скорость.

Указатель скорости мгновенно сообщает вам, набираете вы высоту, или теряете. Если скорость растет, значит, теряете. Банджо явно гордость не позволяла признаться, что он ни хуя не понимает в том, что делает. Особенно мне. Его придется провести сквозь все это, словами.

— Девяносто узлов, — сказал я. Такая скорость обеспечит нам набор высоты.

Теперь он опять поворачивал!

— Компас.

Он исправил ошибку. Да, все правильно, подумал я. FAA проверяла на тренажерах опытных пилотов — смогут ли они летать без ощущений, при нулевой видимости. Разбились сто процентов.

Боже, хотел бы я хоть что-то увидеть. А если облака доходят до двадцати тысяч футов? Без кислорода выше десяти-двенадцати не поднимешься. Над океаном, наверное, ясно. Ага, давай лети над океаном и вернись, покрытый флагом.

— Банджо, еще на восток.

На высотомере было 4000 футов. Господи Иисусе, должно же это закончиться.

— Мейсон, а что, если эта дрянь не кончится? — спросил Банджо. — Думаю, нам надо снизиться, как Дэйзи.

— Нет.

— Что значит «нет»? Я командир экипажа.

— Нет — значит, не надо снижаться, ты не знаешь, где находишься. Ну еще несколько сотен футов осталось. Я уверен. Скорость! — пока мы говорили, то потеряли 500 футов.

Еще минуту, слушая мои инструкции, Банджо сражался с «Хьюи». Скоро мы вновь перешли в набор, перескочив четырехтысячную отметку во второй раз.

— Я поднимусь до пяти тысяч. Если там не прояснится, буду снижаться.

Я промолчал. При мысли о снижении вслепую над горной местностью я начал паниковать. Идти вверх — это правильно, твердил я себе.

— Скорость! — я резко вскрикнул, выпустив часть паники наружу. — Банджо, черт возьми, следи за скоростью. Держи нас в наборе.

Потом я успокоился и сказал:

— Банджо, точно не хочешь, чтобы я взял управление? Ненадолго.

— Нет, я поведу. Ты только за приборами следи.

— Ладно, буду следить за приборами.

Пять тысяч футов и все еще ничего.

— Снижаюсь, — сказал он.

— Стой! — заорал я. — Набирай. Мы почти добрались. И потом, мы летим к морю, там облака кончаются. Мы ничего не теряем, набирая высоту, а вот снижаясь, потерять можем все. Понял?

— Будь оно проклято! — ответил Банджо и продолжил набор.

Я моргнул. Пятна в глазах? Звезды? Да, звезды! Почти на 6000 футов мы прорвались наружу. Борттехник и стрелок разразились радостными воплями. Мы все разразились, даже Банджо. Вселенная вернулась к нам, теплая, мерцающая. Мы видели бриллианты света Кинхон.

К моменту посадки мы страшно злились на Дэйзи. Он втянул нас в эту погань. Если бы мы шли к «Стрельбищу» по нормальным ориентирам, то никогда бы не попали в приборный полет. Не выяснилось бы, что Банджо не умеет это делать. Мне не пришлось бы тащить его сквозь погоду.

Когда мы шли от посадочных площадок, то увидели Дэйзи, прихватившего бутерброд из кухонной палатки. Банджо преградил ему дорогу.

— Говнюк ты тупой! — рявкнул он. Дэйзи отпрыгнул. — Ты нас чуть не угробил!

На капитана напал чиф-уоррент. Капитан отступал.

— Слушай, Банджо, надо было просто снизиться в долину, как я.

— Классно придумано, Дэйзи. В горах в такую погоду не снижается никто. Говнюк ты тупой.

— Я все время знал, где долина, — сказал Дэйзи.

— Врешь.

Я прошел мимо них в палатку. Фаррис захотел узнать, с чего столько шума.

— Дэйзи решил пройти на радарном сопровождении от «Пса» и завел нас в облака.

— И в чем проблема?

— В облаках радар нас потерял и Дэйзи приказал снижаться.

— И ЧТО?

— А то, что никто из не знал, над долиной мы, или над горами.

— И что вы сделали? — спросил Фаррис.

— Мы с Банджо перешли в набор, пока не вышли из облаков на шести тысячах.

— Так чего ты бесишься?

— Если бы мы сделали, как он сказал, то могли глотнуть земли. Меня бесит, когда такие ведущие, как он, творят, что хотят.

— То есть, ты открыл для себя, что даже ведущие делают ошибки.

— Да, похоже на то, если считать Дэйзи ведущим. По мне он больше похож на дебила, который почему-то стал капитаном.

Фаррис кивнул и понимающе улыбнулся:

— Ну что ж, мне надо закончить это письмо. Утром увидимся.

Я пытался заснуть и все не мог понять, почему мне так паршиво. Я просыпался и вскакивал безо всякой причины. Похоже, так прошла вся ночь.

Я постоянно слышал звуки рикошетов и каждый раз пригибался. Фаррис, увидев это, улыбнулся. Фаррис не пригибался.

— Что еще это за хуйня? — спросил я.

— Да ничего. Не волнуйся.

«Ничего» не рикошетит. Я не то что был встревожен, скорее раздражен. Мы были в середине очередного бивуака в еще одном разрушенном саду. Двадцать заскучавших вертолетных экипажей сидели на корточках у своих машин или слонялись вокруг, вспотев до самых мозгов. Когда поверху визжали пули, лица поднимались к небу, пытаясь следить за ними.

Рядом с нашим бивуаком стояла деревня. Из-за деревьев высотой в сотню с лишним футов со стоянки было не увидеть хижины. В темно-зеленое море вела тропинка. Я решил по ней пойти.

Сделав всего несколько шагов, я оказался в другом мире. Под зеленым пологом было прохладно и сумрачно. Хорошо протоптанная, чистая тропинка вела к чему-то вроде двора и обрывалась.

В сотне футов сверху сквозь кроны прорывался кружок света. Я оглянулся, выискивая людей, неизбежную толпу «Эй-твоя-Джи-Ай». Никого. Хижины соединяло что-то наподобие тротуара. Я заглянул в двери первой. Пусто. Осторожно сунулся вовнутрь (где-то в голове зазвучал голос, предупреждавший о минах-ловушках) и увидел, что огонь в очаге еще горит. Вновь оглядел окрестности — никого.

Я подошел к следующей двери, заглянул вовнутрь — и увидел лицо. Лицо было женским; женщина пыталась спрятаться за стенкой рядом с дверью. Женщина улыбалась, но ее лоб покрывали тревожные морщины. Из-за ее черных пижамных штанов выглядывал маленький мальчик.

Она слегка поклонилась, что-то сказала мне и кого-то позвала. Я, занервничав, вышел наружу, задумавшись, хули я приперся сюда в одиночку. Женщина и мальчик последовали за мной, нервно улыбаясь и кланяясь. У себя за спиной я услышал еще один голос. Я резко обернулся и увидел древнюю старушку в черном, ковылявшую через двор.

Она улыбнулась, обнажив черные зубы. Я не помнил по-вьетнамски ни слова, только цифры. Единственное, что я смог сказать:

— Вы Вьетконг?

Неожиданно все трое показали куда-то на окрестности деревни:

— Вьетконг.

Я хотел спросить, где их мужья, но не знал нужных слов. В конце концов, я поступил по-американски и сфотографировал их.

Когда они со страхом сбились в кучку на дорожке, я засмущался. Я объяснил им, что просто пошел по тропинке и глазею вокруг. Я помахал им рукой на прощанье.

Тропинка привела к точно такому же двору. И здесь никого не было дома. Очаги тоже горели, но все, кто был, явно поспешно убежали. Оказавшись в одиночестве я потрогал плетеные стены и сел в гамак. Бамбуковые балки и стропила у меня над головой, похоже, были сделаны на совесть. Пол, хоть и земляной, оказался чистым. Вообще-то неплохое место. Уж точно лучше, чем палатка, в которой я спал. Не средний американский дом, конечно, но навряд ли жителям приходилось много платить за аренду.

Я пошел по деревне дальше, миновав подозрительную кучу рисовых стеблей, вероятно, маскировавших вход в подземные туннели и бункеры. Можно было подойти и проверить. А еще можно было взять пистолет и застрелиться. Результат в обоих случаях стал бы тот же самый.

Последняя хижина, которую я осмотрел, была домом мастера-плотника. Я нашел его инструменты. Они лежали в ящике размером с небольшой чемоданчик, в аккуратных гнездах. Тускло поблескивала латунь, сверкали стальные кромки. Лезвия прочно держались в рукоятях. В остальных ящичках лежали всевозможные наборы для резьбы по дереву. Увидев такое разнообразие и качество инструментов, я понял, что эти люди, или, по крайней мере, этот человек, уж точно не дикари.

Я в жизни не слышал про гука, плоскомордого, косоглазого, динка, который бы занимался чем-то еще, кроме как жрал рис, срал, и вел бесконечные войны. Эти инструменты плюс водяное колесо убедили меня, что вокруг нас люди могут жить и как-то по-другому. Но все, что мы видели — это дикари, тупые дикари, дравшиеся против коммунистических орд с севера. Почему, когда появились американцы, все мужчины этой милой деревушки убежали? Если на них напали коммунисты, разве они не должны приветствовать тех, кто пришел на подмогу? Или я представляю все неправильно? Может быть, все, кому мы здесь нужны — это сайгонские политики, набивавшие себе карманы, пока мы здесь? От этой деревни до Сайгона дорога неблизкая. И люди здесь богатыми не были. Просто люди.

Плотник сделал скамейку, части которой были так хорошо пригнаны, что не требовали гвоздей. Выверенная работа, правильный материал — и скамейка держалась без посторонней помощи, не рассыпаясь. Я увидел в этом символ, проливающий свет на подлинную природу вьетнамского народа, а потому скамейку я украл. Я понес ее на плече обратно по тропинке, мимо рисовой кучи, мимо двух дворов, мимо все еще улыбающихся женщин в сияние солнца в нашем саду. Дойдя до своего вертолета, я поставил скамейку в тени винта, сел и сказал:

— Гляньте, никаких гвоздей.

Я поерзал по скамейке взад-вперед, показывая, что она не шатается. Кайзер подошел глянуть.

— Видал? — сказал я. — Так хорошо подогнали, что гвоздей не надо.

— А им по-другому никак. Тупые гуки не умеют делать гвозди, — ответил Кайзер.

Когда зона «Гольф» попала под минометный обстрел, нас уже там не было больше месяца. Несколько человек погибли, около полусотни были ранены и несколько «Хьюи» порвало на куски. Но это не помешало запланированному визиту посла Лоджа, который официально окрестил наш дивизионный комплекс «Лагерь Рэдклифф». Было слишком поздно. Название «Зона Гольф» уже прилипло; мы это место по-другому не называли.

— Не волнуйтесь за Макэлроя, он о себе способен позаботиться, — сказал Рубенски.

Взвод Макэлроя оказался окружен и мы никак не могли до них добраться. Вокруг взвода, на склонах холмов, чарли разместили зенитки, и кто-то уже погиб, пытаясь проскочить мимо них. Теперь мы сидели в темноте, в зоне «Пес» и ждали, пока ВВС разбомбят их позиции.

— Само собой, — сказал я. — Но одно дело — позаботиться о себе, а вьетконговская засада — совсем другое.

— Если бы вы знали Макэлроя, то не сомневались бы. Все будет хорошо, — и лицо Рубенски, покрытое шрамами, озарила хитрая ухмылка. Он как-то сказал мне, что чуть не пролетел мимо армии из-за старых переломов черепа, которые получил в ходе своего взросления в Чикаго.

— Вот послушайте, какой у нас план, — продолжал он. — План Макэлроя.

— Уже не с банком.

— Нет. Фигня этот банк. Тут другое. У Макэлроя есть ум.

— Так что за план?

— Озеро Тахо.

— О, Господи.

— Минуточку, сэр. Дайте мне шанс.

— Вы хотите ограбить озеро Тахо?

— Просто послушайте. А потом скажите, если увидите какие-то слабые места, ладно?

— Ну давай. Я пока что все равно никуда не собираюсь.

— Наша цель — казино Тахо. Это Макэлрой уже видит, но пока что не знает точно, насколько часто каждую неделю они увозят выручку от игорных столов и автоматов. Мы должны последить за этим местом, чтобы уточнить график. В общем, они собирают все деньги в тележки и выкатывают их к броневику. Вокруг стоит охрана, но примерно на минуту миллионы долларов просто так и торчат, подходи да забирай.

— То есть, всего-то навсего пройти мимо кучи охранников…

— Подождите, сэр, дайте доскажу, — сказал Рубенски с жаром. — Мы применим газ, совсем как здесь. Трое наших устроят засаду и выпустят газ, когда деньги окажутся снаружи. А потом, когда мы зайдем в облако, чтобы взять тележки, прилетаете вы на «Хьюи» и садитесь на дорогу, в дымзавесе.

— Я? А я-то как попал в этот план?

— Это должны быть вы, мистер Мейсон. Я сто раз видел, как вы проделываете такие штуки. Макэлрой — он гений. Мы берем все, чему мы здесь научились, и пустим это в дело дома. Видите?

— Ага. Так и вижу, как вы летаете туда-сюда, прикидывая где бы посадить «Хьюи» с кучей денег, чтобы никто ничего не заподозрил.

— А это самый лучший момент, — продолжал он. — Когда мы выбросим CS, рвотный газ, никто без противогаза не захочет шляться рядом. Мы еще сбросим кучу дымовых шашек, чтобы прикрыть погрузку и взлет. Возьмем всех на борт и уйдем на малой высоте. Мы направимся к озеру, которое знает Макэлрой. Там есть хижина, куда мы сложим деньги и будем там жить полгода, пока все не уляжется.

— И никто не заметит, что там стоит «Хьюи»?

— Ах, да. «Хьюи» мы угоним у Национальной Гвардии, а потом утопим его в озере. И проторчим там шесть месяцев, соображая, как лучше потратить по миллиону с лишним долларов на каждого. Представляете?

— Ну, это классика.

— Я так и знал, что вам понравится.

— Я не сказал, что мне понравилось. Я сказал, что это классика.

Звезды светили достаточно ярко, чтобы заметить какой-то черный силуэт, метавшийся от вертолета к вертолету. Когда он подбежал к соседней машине, мы услышали, что ищут Рубенски. Рубенски крикнул, что он здесь и, выскочив, встретил фигуру на полдороге.

В засаде погибли несколько человек. Среди них был и Макэлрой. Рубенски вернулся, примостился у своего пулемета и заплакал. «Хьюи» заполнился сдавленными всхлипами.

Уставясь во тьму, я тоже пролил несколько слез по Макэлрою, хотя даже не знал его.

— Поверить не могу, что бывают дебилы, способные попасть под рулевой винт.

— Знаю. Да еще и такие, которые летали на кучу штурмов, — мы смеялись.

Сейчас, в кузове грузовика, направлявшегося в Кинхон, нам было смешно. А прошлой ночью, когда мы возвращались из зоны «Пес», один «сапог» шагнул прямо под вращающийся рулевой винт машины, стоявшей передо мной. И тут я почти сдался. Это было уже чересчур. Я не мог выдержать мысль о том, что «Хьюи» убьет человека сразу после того, как спас ему жизнь. Турбина умолкала, я стягивал шлем и тут увидел парня, выскочившего из боковой двери. Прежде чем я даже сообразил крикнуть «Стой!», он полетел на землю. Рулевой винт ударил его по голове. Бац. И на землю.

Я не сдался. В этом-то и был фокус: парня не убило. Жизнь ему спасла каска. Он отделался сильным сотрясением и кое-какими порезами.

— Ебанько, небось, уже домой едет, — сказал Кайзер.

— Заслужил, — отозвался Коннорс. — Если ты выжил после такого, то тебе должны дать медаль и билет на самолет домой.

Вот эта поездка на грузовике стала для нас первым перерывом за месяц. Другие группы пилотов уже добрались до Кинхон, а теперь настал и наш черед.

То ли случайно, то ли нет, я ехал в своей обычной компании — с Коннорсом, Банджо, Кайзером, Нэйтом и Реслером. С нами был и Фаррис, чтобы убедиться, что мы вернемся вовремя.

Двадцатимильная дорога от «Стрельбища» близ Фукат до Кинхон — это почти два часа тряски на ухабах между бесконечных рисовых полей. Время от времени нам попадались островки деревень.

— А вот так, блядь, подумать, наша армия могла бы, блядь, и «Хьюи» дать разок, для нас, для асов, — сказал Коннорс.

— Свободных машин нет. Слишком много на профилактике, — ответил ему Фаррис, представитель той самой армии.

Когда движение стало плотным, мы припарковали грузовик и наняли мальчика, чтоб следил за ним. А потом, в поисках развлечений, двинулись по улице.

Коннорса остановил военный полицейский:

— Виноват, сэр. Положено закатывать рукава выше локтей.

— Чего?

— Ваши рукава, сэр. Вы должны закатать их выше локтей.

— Ты шутишь, что ли?

— Никак нет, сэр.

Коннорс вызверился на полицейского. И мы все тоже. Ни у кого из нас рукава не были закатаны так высоко, как надо.

— А если я рукава так и оставлю?

— Тогда мне придется арестовать вас, сэр.

— Ты меня арестуешь за незакатанные рукава?

— Так точно, сэр. Такие у меня приказы.

— Скажи-ка мне, — негромко заговорил Коннорс. — Ты знаешь, что тут война идет?

— Так точно, сэр. Конечно, я знаю, что война идет.

— ТАК ХУЛИ ТЫ ДОЕБАЛСЯ ДО МОИХ РУКАВОВ?!

Полицейский подскочил.

— Мне-то без разницы, сэр. Но если я не буду следить за формой одежды, меня за жопу повесят.

— Ах, вот оно что. Если я не закатаю рукава выше локтя, тебя повесят за жопу. Теперь ты рассуждаешь здраво, — и Коннорс принялся закатывать рукава. — Видите, джентльмены, мы не имеем дела с личными извращениями данного специалиста, заставляющими его следить за формой одежды в военное время. Мы имеем дело с личными извращениями его тылового босса.

И Коннорс угрюмо кивнул:

— Так, специалист?

— Именно так, сэр.

Мы все, похоже, обозлились, но рукава закатали.

— Дьявол, все время забываю, что пока нас нет, армия живет нормальной жизнью, — сказал Гэри, озвучив наши мысли.

Мы шли все дальше по многолюдной улице. Еще у грузовика Фаррис сказал нам вернуться к 16:00, на что мы с радостью согласились.

Кайзер бывал здесь раньше:

— Первое, мужики, что нам нужно, так это зайти в баню, чтоб красотки не шарахались.

— А! Красотки! — впал в экстаз Коннорс.

— Тебе, Коннорс, бани не хватит… — сказал Банджо.

— Обожаю красоток.

— …А понадобится пластическая операция, — закончил Банджо.

Мысль насчет бани мне нравилась всегда, но такого я совсем не ожидал. Там было жарко, слишком жарко, чтобы получать удовольствие. Через две минуты, как я вошел в парилку, мне пришлось опуститься на пол, где, согласно мифам, воздух был прохладней. Это что, весело? Еще через две минуты, когда я убедился, что отключаюсь, я практически выполз наружу, на массажный стол.

Вьетнамец средних лет тщательно разместил меня на столе и обрушил восточную ярость на мое западное тело.

— Хорошо, нет? — сказал он, долбя меня по спине. — Вам понравится… это.

Я так и содрогнулся, когда он завел мои локти мне за голову. Несколько минут он продолжал в том же духе, потом нагнулся и негромко спросил:

— Хотеть отсос?

— Нет, — тут же ответил я, сильно смутившись.

— У меня есть девочка, прийти, отсосать по первый класс.

Я испытал облегчение, узнав, что речь идет о девочке, но не заинтересовался:

— Спасибо, не надо.

— Надо-надо, Мейсон, — раздался из-за перегородки голос Кайзера. — В любом месте ты должен наслаждаться лучшим, что есть. А лучшее, что здесь есть — это Нэнси. И ее волшебные губки.

Вьетнамский массажист кивнул в ожидании, но я сказал, что нет. Он пожал плечами и вновь принялся избивать меня.

Несколько часов мы бродили по улицам, выпивая и заходя в магазины, более или менее вместе. Я переставал понимать, где нахожусь. Где-то в сердце Кинхон, то на солнечных улицах, то уходя с солнечных улиц. Четверо из нас сидели за столом в чудесном маленьком баре на симпатичной солнечной улочке и болтали с очаровательными девушками, которые хотели ебаться с нами, не глядя. Кайзер выпил еще; он пытался уговорить смеющуюся девушку оплатить его услуги. Покрасневший Гэри общался с образом возлюбленной. Нэйт стал трезвым интеллектуалом, обсуждавшим мировые проблемы с кивающей женщиной. Я выпивал и смотрел на все, что происходит в этом прекрасном, залитом солнцем баре. Никогда не знал, что бурбон может быть настолько хорош.

— Секрет? — голос моей спутницы отвлек меня от мыслей. — Где?

Она привлекла меня к себе, чтобы прошептать свой секрет. Грянул смех: девушка Кайзера все же призналась, что поебется с ним бесплатно, именно так, как он и говорил. Как же здесь все-таки здорово, с такими милыми людьми.

— Если это секрет, почему ты раздеваешься? — о, надо быть остроумным и она тебя полюбит.

Она поморщилась, запутавшись ногами в трусиках. Она торопилась, ее лицо стало беспокойным. Волшебным образом я тоже оказался раздет. Когда я вошел в нее, она вздрогнула, но пока я барахтался, выпутываясь из месяцев накопленной похоти, все же оставалась похвально сосредоточенной. Долго ждать ей не пришлось. Вскоре меня уже вели обратно в бар, где я и принялся восхищаться тем, как приятно трахать этих замечательных, радостных людей.

— Ведь правда же? — заплетаясь, сказал Кайзер. — Эти милашки — самые милые милашки? А?

— Правда! — отозвался Нэйт и стукнул лбом по столу, чтобы подчеркнуть свои слова.

С этого момента я плохо запоминал, что было. Вторую половину дня мы шатались по улицам и пили. К тому времени, как мы вспомнили про Фарриса и добрались до джипа, то уже опаздывали на час.

— Заблудились, — объяснил Кайзер.

— Ага. Двинули, — резко бросил Фаррис.

К сожалению, после двухчасового пути на «Стрельбище», я был трезв, как стеклышко. Мы опять тряслись на ухабах, пока мимо нас проплывала деревня за деревней, пока не появился зеленый, пыльный палаточный городок. Ах, подумал я, наконец-то дома.

Глава 9 НАПРЯЖЕНИЕ

Солдаты пехоты, морские пехотинцы и экипажи вертолетов несут во Вьетнаме самые тяжелые потери.

«Ю. С. Ньюс энд Уолд Рипорт», 21 марта 1966

Март 1966

Я и тридцать рядовых стояли на бетоне аэропорта Анкхе. По моим бокам тек пот, оставляя темные пятна на форме. Мы наблюдали за рулящими самолетами, гадая, который из них доставит нас в Сайгон. Серебристый транспортник С-123 выкатился в центр поля и заглушил двигатели. Армейский «Карибу», выруливавший к нам, заблокировал один из колесных тормозов и развернулся, обдав нас потоком горячего ветра, высушившего пот. Это был наш самолет.

Серебристый С-123 опустил рампу. Вышли четыре человека, которые направились к нам. Открылась и рампа «Карибу». Спустился бортинженер, принявшийся с недоверием оглядывать нас, земных личностей. Я разглядел пилотов в кабине. Один из них увидел мои крылышки и кивнул в знак приветствия. Люди с серебристого самолета подошли достаточно близко и мы увидели, что это высшие офицеры — один армейский и трое флотских. Бортинженер открыл рот, чтобы позвать нас на борт. Пилот махнул ему, показав планшет в знак подтверждения.

Большое начальство быстро приближалось. Тот, кто шел первым, был высок, широк в плечах, носил звезды, а рука у него была на перевязи. Я начал быстро соображать. Кто у нас широкоплеч, носит звезды, рассекает на серебристых самолетах и у кого рука на перевязи?

— А это не Уэстморленд? — спросил рядовой позади меня.

Точно! Уэстморленд, властелин Вьетнама, был всего в сотне футов от нас и дистанция сокращалась. Я обернулся, выискивая лейтенанта или капитана, который поставит нашу ораву по стойке «смирно» и проделает все остальное, что положено делать, когда на горизонте возникает ебаный генерал. В результате поисков стало ясно, что старший по званию здесь я.

— Смирррна! — заорал я.

Мешки и тюки грязного белья полетели на землю. Все принялись строиться.

Ему такое понравилось. Когда я обернулся, Уэстморленд уже почти нависал над нами, все еще шагая, улыбаясь, и присматриваясь к тощему уоррент-офицеру, который отдал честь с идеальной четкостью. Я держал руку поднятой, пока он не остановился и не ответил на приветствие. Генерал и трое его друзей-адмиралов стояли лицом к лицу со мной и тремя десятками рядовых.

— Вольно, мистер Мейсон, — прогремел голос. Уэстморленд подошел достаточно близко, чтобы прочитать мое имя на нашивке. Он казался еще выше, чем был на самом деле. Какое еще звание ему могли присвоить? Такие просто обязаны быть генералами.[38]

— Мистер Мейсон, — заговорил он небрежным тоном, — у меня и моих друзей важное дело, а мой самолет только что сломался.

Его самолет? Все самолеты — это его самолеты. И все вертолеты. И все корабли. Уэстморленду принадлежало все, даже пушечное мясо, с которым он сейчас разговаривал.

— Сожалею, сэр.

— Благодарю вас. Что ж, мистер Мейсон, если вы не против, я хотел бы взять ваш самолет, чтобы доставить этих джентльменов на их корабли вовремя.

Адмиралы заулыбались шутке насчет «если вы не против».

— Так точно, сэр, — разумеется, мой самолет — ваш самолет…

— Спасибо, мистер Мейсон, — над квадратной челюстью появилась откровенная улыбка, а в глазах блеснул понимающий огонек. — А теперь, если вы уберете этих людей с дороги, нам действительно надо поторапливаться.

— Есть, сэр, — я развернулся и дал команду — С дороги!

Началась легкая неразбериха, пока все хватали свои вещи и отбегали в сторону.

Адмиралы поднялись в самолет, заняв три из тридцати пяти мест. Уэстморленд задержался:

— Еще раз спасибо, мистер Мейсон. Надеюсь, вы из-за этого не опоздаете… куда вы направляетесь?

— В отпуск, сэр.

— А, в отпуск. Совсем скоро будет еще один самолет.

Человек Года, как назвал его «Тайм», присоединился к адмиралам. Четыре человека расселись по местам в салоне «Карибу», похожем на пещеру. Бортинженер, выглядевший так, будто получил повышение сразу на несколько званий, нажал на кнопку — рампа поднялась, запечатывая фюзеляж. Нас хлестнул вихрь от винтов, самолет удалился, становясь все меньше и взмыл в небо. Позади меня запыленная толпа переговаривалась:

— Хе-хе, я надеюсь, им там не тесно.

— Нельзя мешать генералов с рядовыми, сам знаешь.

— С хуя ли?

— От вони рядовых у них серебро чернеет.

На борту авиалайнера, летевшего к Тайваню, лаская бокал, я начал понимать, как мне повезло. В кондиционированном воздухе пот высох. Глядя на море через иллюминатор, я подумал, что Реслер и остальные сейчас пытаются избавиться от плесени и крысиных какашек — и улыбнулся.

Мы вернулись из Бонсон всего два дня назад. ВК внезапно то ли сдались, то ли исчезли. После сорока одного дня в долине Бонсон было объявлено, что враг понес серьезные потери. Победа была за нами. А теперь давайте и домой.

После этих сорока дней мы не могли просто взять и прилететь обратно. Надо было изобразить что-то величественное. В конце концов, мы же были Первой Командой.

Над перевалом Анкхе сотня «Хьюи» выстроилась в колонну и, изгибаясь по небу, как змея, попыталась зайти по спирали на посадку в зоне «Гольф». Люди на земле говорили, что впечатляло. Они не слышали наших радиопереговоров — все орали, насколько уебищным получился строй, как мы собираемся в кучу и что о нас подумает вся остальная Кавалерия. Сто вертолетов приземлились, подняв бурю. Экипажи пошли к своим палаткам.

Крысы вновь одержали верх. Какашки лежали беспорядочно; было ясно, что крысы себя чувствовали, как дома. Плесень покрывала все. Когда мы зашли вовнутрь, в разные стороны брызнули черные силуэты со сверкающими глазками.

— Убить крыс на хуй! — крикнул Коннорс.

Я по-идиотски улыбался и подошла стюардесса:

— Не хотите еще выпить, сэр?

— А? Да, конечно.

Когда Коннорс зверел, это всегда приводило меня в восторг. Как-то раз он вернулся из увольнения и принялся пьяным голосом объяснять, почему пологи палатки должны быть опущены. Сидя в темноте на раскладушке, он громко перечислял недостатки поднятых пологов. А потом дернул за шнур, освобождавший тот, который был рядом. Полог оказался наполнен водой. Когда он раскатился, галлоны воды выплеснулись на Коннорса и залили ему постель. Коннорс разразился серией яростных ругательств.

Еще он одолжил мне сотню долларов для отпуска. Прямо перед штурмом днем раньше, он сказал:

— Мейсон, будь очень, очень осторожен, ладно?

— Я всегда осторожен.

— Да, но ты еще не разу не стоил для меня сотню долларов.

К тому времени, как мы приземлились в Тайпее, мне стало по-настоящему хорошо. Дядя Сэм, в своей безграничной мудрости, создал для своих воинов все условия — только следуй по маршруту. В Сайгоне мы разбирались по разным городам: Тайпей, Бангкок, Сидней и прочим. В каждом городе нас привлекало одно и то же: выпивка и ебля. Или ебля и выпивка, в зависимости от ваших моральных принципов.

Когда мы сошли с самолета, улыбающийся госслужащий направил нас к автобусу. Автобус колесил по улицам, а нам перечисляли разные отели, называя цены и местоположение. Я решил остановиться в «Кингс».

Когда правительство высадило нас у отеля, в бой пошла китайская часть команды. Добродушный, знающий китайский гид вцепился в нас, едва мы вышли из автобуса.

— Ладно, ребята. Вы прибыли туда, куда надо, — и он тепло улыбнулся. — Идите сюда, я помогу вам занять номера, но мы должны торопиться. У нас в Тайпее куча дел.

Я швырнул свой мешок в комнату. В номере напротив расположился человек по имени Чак. Чаку было сорок с лишним лет, он был капитан. Здесь же он одевался почти совсем, как я — хлопчатобумажные брюки, рубашка в клетку и мягкие кожаные туфли. Не успели мы представиться друг другу, как примчался Дэнни, наш гид.

— Джентльмены, быстрее, быстрее. У нас в Тайпее куча дел.

Дэнни потащил нас к лифту:

— Запомните, джентльмены, вы здесь, чтобы развлекаться, а моя работа — помогать вам. Во-первых, перейдем через дорогу, чтобы зайти в высококлассный бар и обсудить наши планы. Вы скажете мне, что собираетесь делать, а я стану вашим гидом.

Дэнни, непрерывно разговаривая, шел чуть впереди нас, чуть ли не задом наперед. Его настолько переполнял энтузиазм, что можно было подумать, будто он и сам приехал из Вьетнама.

Дэнни провел нас через дверь бара. Вдоль стены сидели тридцать-сорок женщин, в один ряд. Он повел нас к началу ряда.

— Марта! Рад тебя видеть, — сказал он первой девушке. Она тепло кивнула Дэнни, а потом и нам.

— Привет, — сказал я. — Я Боб Мейсон.

Марта, кажется, была очень рада познакомиться.

Мы шли вдоль длинного ряда девушек, здороваясь почти с каждой. В конце мы поднялись на второй этаж и разместились за столиком, на который какой-то из друзей Дэнни уже подал напитки.

— Итак, джентльмены, вам каких?

— В смысле, каких девушек?

— Ясное дело. Скажите, какая вам понравилась и она будет с вами вот прямо так, — он щелкнул пальцами.

— Ну, мне вроде понравилась одна, но я не запомнил ее имя, — сказал я.

— Где она сидела?

— Примерно десятая по счету. На ней фиолетовое платье.

— А, Шерон. У тебя очень хороший вкус, Боб.

— Спасибо.

Чак описал девушку, которая ему запомнилась, Дэнни встал и извинился:

— Я совсем скоро вернусь. Выпейте!

Как только Дэнни исчез, появилась девушка в фиолетовом, Шерон. Она была не одна; ее проводили до столика в другом конце зала. Она уселась напротив своего спутника, лицом ко мне. Как я мог чувствовать, что меня обманули, я ведь даже не знал этого человека? Из всех в ряду она смотрела на меня непрерывно. Сейчас, глядя на нее, я понял, что совершенно влюблен. Было в ней что-то знакомое. Встречаясь глазами со своим спутником, она мягко улыбалась, но ее выражение слегка менялось, когда она смотрела в сторону. Она не отворачивалась и я знал, что она тоже меня любит.

Дэнни вернулся, идя позади двух женщин. Обе они были хорошо одеты и несли сумочки. Они уселись напротив нас с Чаком.

— Линда, это Боб. Вики, это Чак, — некоторое время Дэнни, ухмыляясь, оглядывал наши счастливые парочки. — Посмотрю, что там с вашей выпивкой.

Прежде, чем он ушел, то наклонился ко мне и прошептал:

— Шерон уже…

Я быстро кивнул.

Линда наклонилась ко мне через столик и прошептала:

— Как жаль, что вам не досталась та, кого вы любите. Хотите, я уйду?

Да, этого я и хотел. Эта девушка, Шерон, была восточной версией Пэйшнс. Именно так Пэйшнс смотрела на меня, когда мы встретились в первый раз. Но я уже залил в себя достаточно виски, чтобы очерстветь. Тот факт, что Линда хотела уйти, быть отвергнутой, стер то, что оставалось от моих чувств и я ответил:

— Нет, конечно нет.

— Она красивей, чем я, — сказала Линда, напрашиваясь на комплимент. На самом деле, Шерон была красивей, но я напомнил себе, что ни та, ни другая не были бы со мной, если бы я не собирался платить. Через четыре дня все кончится.

— Не глупи, ты красивей.

— Спасибо за ваши слова.

Шерон все еще поглядывала на меня время от времени. Я так и не понимал, почему. У меня остались смутные воспоминания о разных клубах, о том, как я пел на улицах, о ярких огнях и такси. Я даже проснулся в другом отеле. Моей спутницей, за десять долларов в день, была Линда. Она показывала мне разные виды острова, в промежутках между утолением моей отчаянной страсти. Каждый вечер мы ужинали в разных клубах и ресторанах, никогда не заходя никуда дважды. Иногда я видел, как Шерон поглядывает на меня знакомым взглядом.

Четыре дня пролетели мгновенно.

Как ни странно, когда мы приехали в аэропорт, девушки столпились у автобуса. Солдаты прощались со своими китайскими подружками. Девушки в самом деле плакали. Почему? Люди, бывшие совершенно чужими пять дней назад, прощались со слезами на глазах. Я выбрался из автобуса, но не видел Линды. Пройдя мимо обнимавшихся парочек, я двинулся к терминалу. За пять шагов до двери я услышал, как меня зовут по имени. Оглядевшись, я увидел Шерон. Она широко улыбалась, но по щекам у нее текли слезы. Она протянула руки, и инстинктивно я обнял ее. Я все не мог понять, зачем она это делает.

— Пожалуйста, берегите себя, — сказала она.

Когда я сошел с самолета в Анкхе, меня охватил почти истерический страх. В душной жаре страх переполнял меня, переходя в колючий, леденящий ужас. Слегка поежившись, я загнал демонов вглубь и отправился на поиски полевого телефона. Меня трясло, пока в темной палатке я ждал, когда меня соединят с моей ротой.

— Добро пожаловать обратно, мистер Мейсон, — сказал сержант Бейли и я мгновенно успокоился, услышав его голос. — Прямо сейчас пошлем за вами джип.

День снаружи был серым, пасмурным, влажным, невероятно жарким. Я закурил «Пэлл-Мэлл» и принялся ждать.

Через несколько дней мне удалось почти полностью подавить страх. В горах, где нынче рыскала Кавалерия, стреляли в нас нечасто. Больше всего на настоящий бой стало похоже, когда ганшип сбил слик.

Майор Астор, замена Моррису, был высоким, крепко сложенным человеком с короткими светлыми волосами. Он больше был похож на стереотипичного морпеха, чем на армейского пилота. Он прибыл к нам сразу после долины Бонсон и участвовал только в разных скучных вылетах, что привело его к неверным выводам.

— Они дают нам пройти всюду, куда мы захотим, — сказал майор Астор Джону Холлу. — Сколько еще протянет ВК, если мы будем контролировать воздух, как сейчас?

— Мы не контролируем. Они контролируют, — ответил Джон.

— Ага, видел я, какие они крутые. Ну что, спрашивается, они могут сделать против наших вертолетов? — Астор усмехнулся.

— Майор, вы неправы. Просто маленький народ решил сделать небольшой перерыв.

Джон пил виски, майор — пиво, а я слушал. Мы были в баре офицерского клуба, построенного нашими руками; клуб вот-вот должен был открыться. Бармена пока что не было. Люди просто приносили свои собственные бутылки.

— Вы называете их «маленький народ»?

— Иногда.

— Вроде как эльфы какие-то.

— Ну вообще иногда кажется, что у этих сволочей какой-то волшебный порошок. Они могут оказаться там, где ты их хочешь видеть меньше всего.

Зашли Коннорс и Банджо. Рубашка Коннорса прилипла к его потному телу. Банджо, по сравнению с ним, выглядел сухим.

— Бармен! — заорал Коннорс. — Пива! Пива мне!

— Тут же нет бармена, — сказал Банджо.

— Да я знаю. Я тренируюсь, — оглядевшись, Коннорс увидел нового майора. — Добрый вечер, сэр.

— Добрый вечер, мистер Коннорс. Я слышал, вы ротный инструктор.

— Так и есть. Я натуральный вертолетный ас.

— Пока винт не фиксирует, — вставил Банджо.

— Банджо, иди на хуй.

— Преподавали в летной школе? — спросил Астор Коннорса.

— Пока что нет. Наверное, придется, после того, как закончу с этой херней. А что? Вы инструктор?

— Нет, — ответил Астор. — Я только выпустился. Программа в Ракере впечатляет.

— Да, обучение вертолетам там лучшее в армии. После выпуска ты почти безопасен.

— «Почти безопасен»? — Астор рассмеялся.

— Именно так. Любой пилот-новичок все еще опасен. Новички знают ровно столько, чтобы суметь вляпаться в неприятности. Когда они наберут еще пятьсот часов и поймут, как обращаться с машиной, то, я бы сказал, они почти безопасны. Если ты остался жив после тысячи часов, ты уже весьма неплох. Но это в Штатах. Здесь все происходит быстрее, под давлением, когда в тебя стреляют, — и Коннорс взял пиво, которое поставил перед ним Банджо.

— Вообще, по-моему, чертовски хорошая программа, — сказал Астор. — А когда я тут полетал, то еще больше понравилось, как там учат.

— Да, неплохо. Только не судите по тому, что успели увидеть. Когда вы начнете делать заходы на узкие зоны, в строю, а ВК будут стрелять по вашей жопе, станет тяжеловато.

— Если и так, с вами все будет в порядке. Если делать, как учили.

— Что я могу сказать? Идею вы уловили, — Коннорс повернулся к нам с Холлом и закатил глаза.

— За армейскую авиацию, — и Астор поднял свой бокал.

— А? — не понял Коннорс.

Я покинул клуб, чтобы написать ежедневное письмо и начал мысленно подсчитывать свой налет. Если верить Коннорсу, то я был чуть более, чем почти безопасен — семьсот часов. Сам Коннорс налетал почти три тысячи, и главным образом на «Хьюи». Все это доказывало, что я становлюсь профессионалом. Вертолетчиком. Вернувшись домой, я смогу основать собственную вертолетную компанию. Надо только вернуться домой.

Той же ночью, позже, я услышал пронзительные крики. Так кричит безумец. Я выскочил наружу, разом покрывшись мурашками.

— Будь они прокляты! Будь они прокляты!

Неподалеку от клуба я увидел, как четверо человек тащат вопящего, извивающегося, отбивающегося капитана Фонтейна. Фонтейн ненавидел Оуэнса и Уайта.

— Я их убью! Я их убью!

— Успокойся…

— Убьююю! — голос Фонтейна перешел в жуткий визг. Он был, как свинья, которую волокут на бойню, но четверо, одним из которых был Коннорс, держали его крепко и дотащили до домика. А ведь Фонтейн был таким спокойным человеком.

— Ебнулся, — сказал Коннорс.

— Сам вижу. С чего? — спросил я, сидя в нашей палатке и глядя, как Банджо варит кофе рядом со своей раскладушкой.

— Да эти блядские Оуэнс с Уайтом, — Коннорс сел на раскладушку. — Фонтейн сказал, дознался, что эти двое подделывают свои летные книжки. Записывают себе кучу боевых вылетов, хотя каждый знает, что они вообще не летают. Короче, вызвал Оуэнса на разговор. А Оуэнс говорит, ты просто завидуешь. Вот ведь пидор! Думает, что все такие же уроды, как он сам.

— А зачем им налет?

— Ну, такой деятель, как Оуэнс, скоро должен стать майором. Ему нужен боевой налет. Он может даже какие-нибудь медали за это получить.[39]

— А вот и кофе! Извините, ребята, хватит только на меня, — рассмеялся Банджо.

— А зачем сказал тогда?

— Сам не знаю. Наверное, мне как-то веселее от того, что я живу лучше, чем вы, — Банджо засмеялся опять. — Печенья не хотите?

— Вы такой щедрый, мистер Бэйтс.

— Ах, пустяки, мистер Коннорс, — Банджо поклонился с улыбкой. — Мейсон?

— Нет, спасибо, — ответил я. — Я лягу посплю.

Когда вы опускаете противомоскитный полог, то чувствуете себя изолированным, даже если лежите в тесной палатке. Вас может видеть кто угодно, но все равно кажется, что вы наедине с собой. Я укрылся своим пончо и попытался заснуть.

Вокруг упала чернота, в которой меня преследовало что-то бесформенное. В мой разум нырнуло чужое присутствие и сердце захлестнул непреодолимый ужас. Я вскочил, приподнявшись на локтях. Сквозь полог я увидел Коннорса, глядевшего с другой стороны палатки. Я попытался припомнить, что меня напугало, но не смог. В лагере все было спокойно. Почувствовав усталость, я опустился вниз и принялся разглядывать верх полога.

На следующий день Астор вылетал на свое первое задание в качестве ведущего и нас с Гэри придали его взводу. Большую часть времени мы доставляли пайки разным патрулям, прочесывавшим кусты в поисках чарли. Чарли пока не попадались. Сообщали о редких снайперских выстрелах. Старые лагеря. Новые лагеря. Даже несколько пленных. Но с практической точки зрения и джунгли, и кустарник были необитаемы.

В начале задания у Астора получалось очень даже ничего. Он приказал восьми своим машинам разделиться и обслуживать каждой свой район. Так работа пошла быстрее. Большинство пилотов считают снабжение унылой работой, но мы с Гэри использовали эти восхитительно скучные задания, чтобы поиграть с вертолетом. Ничего плохого, типа причесываний военной полиции, просто что-то такое, что испытывает ваше мастерство.

К примеру, на посадке можно прикоснуться несущим винтом к ветке дерева — чтобы посмотреть, насколько близко вы можете подойти. В Штатах такой жест считается глупым. Здесь же подобный глазомер способен спасти жизнь.

На сей раз я экспериментировал с «зацепом» «Хьюи». Если на взлете слишком сильно опустить нос, то давление потока на плоскую крышу заставит его опуститься еще ниже. Вертолет с ускорением затянет в пике. Если такое происходит рядом с землей, вы попадаете в скверный замкнутый круг. Если взять ручку на себя, то это не перевесит давления на крышу. Если добавить шаг, чтобы набрать высоту, то система просто получит дополнительную энергию и вы врежетесь в землю на большей скорости. Если ничего не делать, только материться, то врежетесь на меньшей. Во всех случаях, вы проиграли.

Однажды я чуть не попался на «зацеп» и теперь хотел узнать, с какого момента действительно становится опасно. Разобраться удалось, имитируя горизонтальный взлет с вершины холма.

Я очень резко опустил нос и добавил шаг настолько, чтобы вертолет летел горизонтально над землей. Подвигал ручку управления, но машина не отвечала. Я так и почувствовал, как оно происходит. Добавление мощности лишь ухудшило бы дело. Когда я увидел, как устроена эта ловушка и выяснил, как в нее попадают, то понял: случайно я уже в нее не попаду. Свои эксперименты я ставил над долиной, и таким образом, чтобы выйти из опасного режима, достаточно было просто перейти в пике.

Ближе к концу дня, до темноты, чарли решили уничтожить взвод-другой. Мы стояли близ полевого командного пункта, вертолеты загружались и тут командир «сапог» вызвал Астора в штабную палатку.

У нас было шесть «Хьюи». Вернувшись минутами позже, Астор дал сигнал на запуск, а потом подошел к нам с Гэри.

— За несколько километров отсюда взвод подвергся атаке. Чтобы их вытащить, нам нужны всего пять машин, — Астор застегнул «молнию» бронежилета. — Вы остаетесь здесь и следите за нашими переговорами, на тот случай, если понадобитесь.

И он пустился рысью к своему вертолету, винт которого уже вращался.

— Опасное задание, ничего не скажешь, — заметил Гэри. Мы поднялись в кабину. Гэри запустил двигатель, чтобы можно было слушать радиопереговоры, не разряжая аккумуляторы. Неожиданно влететь непонятно во что в наши планы никак не входило.

Я настроил радио.

— «Чарли-1-6», «Священник-Желтый-1», — это говорил Астор.

Ответа не было.

— Вас понял, «Чарли-1-6», сближаемся, ставьте дым.

Ответа по-прежнему не было. С земли мы могли слышать только то, что говорит Астор. Похоже, у него все было схвачено.

— «Желтый-1», они с той стороны деревьев, — это был голос Джона Холла.

— «Желтый-4», не подтверждаю. Вижу дым, — ответил Астор.

Я начал пристегиваться. Если им осталось так немного до посадки, то нам придется быть в воздухе через считанные минуты.

— «Желтый-1», не подтверждаю. Цель с наветренной стороны от дыма, — сказал Холл.

— «Желтый-4», я здесь главный.

— Вас понял.

— Думаешь, надо взлетать? — спросил Гэри.

— Не, рано еще. Пусть Астор даст приказ.

— «Желтый-4», плотный огонь от деревьев! — закричал Холл.

Астор, который, возможно, уже был на земле, не ответил.

— «Желтый-1», мы уходим. Мой борттехник ранен, — слушая Холла, мы различали, как бьют пулеметы его вертолета.

— Лучше нам двинуть, — сказал я.

— Точно, — Гэри набрал рабочие обороты и быстро взлетел.

— «Желтый-1», я «Чарли-1-6». Вас вижу. Вы примерно в пяти сотнях метров у нас под ветром.

Нам с Гэри стало ясно, что Астор в чистейшем виде продул все дело. Он приземлился с подветренной стороны от безопасной позиции «сапог», последовав за дымом, который отнес ветер, даже при том, что Холл видел правильное место. Я увидел строй и вызвал Астора, сообщив, что мы занимаем свое место. Тот ответил отрывистым «Вас понял». Присоединившись, мы выполнили посадку на позицию без малейших приключений.

В зоне «Гольф», когда экипажи перемешались, Астор отдалился от толпы и быстро ушел.

— Ходячая неприятность, — заметил я.

— Да уж, натуральная катастрофа… О! Майор Катастрофа! — сказал Гэри. Все засмеялись: крещение состоялось.[40]

Холл встретил нас в палатке. Его борттехник, Коллинз, был убит. Машина получила двадцать с лишним попаданий. Холла трясло от ярости. Он был прав: Катастрофа пропустил его предупреждения мимо ушей.

— Я его убью, — сказал Холл.

— Я тебя понимаю, — ответил я.

— Нет, я правда его убью. В смысле, насмерть.

С этими словами Холл расстегнул кобуру и пошагал к домику Катастрофы. Сначала я подумал, что это он не всерьез, но минут через пятнадцать, в очереди за едой, услышал, как Катастрофа зовет на помощь.

Холл молча стоял во весь рост, подняв пистолет и держа в левой руке банку пива. Он занял позицию между домиком Катастрофы и кухонной палаткой. Человек тридцать, дожидавшиеся еды, с интересом смотрели за происходящим.

— Холл, если ты немедленно не уберешь оружие, пойдешь под трибунал, — раздалось из-за двери домика.

— А выйти, майор, тебе придется, рано или поздно.

— Ты ненормальный! Ты не имеешь права направлять оружие на вышестоящего офицера и не давать ему выйти из собственного жилья. Если ты не уберешь оружие, у тебя будут большие неприятности. Прямо сейчас!

— Ты, майор, убил Коллинза. Теперь твоя очередь, — и Холл поднял пистолет, беря дверь на мушку.

— Помогите! — завопил Катастрофа, увидев, что к кухонной палатке идет Уильямс. Уильямс оглянулся и разглядел Холла в сгущающихся сумерках. Катастрофа с робкой надеждой высунул нос наружу и закричал вновь. — Помогите! Майор Уильямс, уберите от меня этого психа!

Уильямс кивнул, сполоснул свою посуду и зашел в палатку.

На помощь Катастрофе так никто и не пришел. Время от времени мы слышали его вопли. Никто не обращал ни малейшего внимания. Но позже ночью Холл утратил бдительность. Я слышал, как он где-то снаружи моей палатки распевает песни пьяным голосом. Наутро он все еще был настолько пьян, что его не допустили к полетам.

Этот инцидент ознаменовал начало серии конфликтов — общее напряжение брало свое. Как-то ночью Холл избил Дэйзи и рассек ему губу. Он продолжал преследовать Катастрофу по всему лагерю, меча в того монтаньярские копья. Вскоре после того, как визжащего капитана Фонтейна уволокли в его домик, Шейкер сказал Райкеру, чтоб тот шел строить клуб — и услышал в ответ вполне ясное предложение катиться куда подальше. Коннорс с Нэйтом повздорили из-за того, где сушить белье. У Нэйта с Кайзером возник территориальный конфликт.

Прощальная вечеринка Уильямса прошла очень тихо. Майора, великолепного командира-авиатора, переводили в штаб бригады, в Сайгон; это было повышение. Тихо было потому что Уильямс держался слишком далеко от нас, не так, как Филдс.

На следующий день, после церемонии награждения Воздушными медалями, наш новый командир, майор Крейн, произнес вступительную речь.

— Думаю, здесь все просто отлично, за исключением вашего внешнего вида, — сказал Крейн. — У этой роты впечатляющий послужной список. Наверняка, вы были просто слишком заняты и потому немножко распустились.

Сам он носил хрустящую форму и ботинки, начищенные до блеска. Даже Уильямс, мистер Каменная Жопа собственной персоной, не беспокоился о такой херне. Уильямса волновало, как мы выполняем задания. Крейн с самого начала заговорил о рутине.

— Может вам и кажется, что носить заправленную рубашку в расположении роты — кстати, рубашки должны быть заправлены — не слишком важно, но я так не думаю. Да, здесь суровая жизнь. Это война. Но если всего один аспект нашего профессионального поведения упадет вот настолько, вся наша эффективность снизится, — он сделал паузу и улыбнулся, как нормальный человек, всего лишь выполняющий свою работу. — А потому с этого момента мы непрерывно подчиняемся стандартным правилам ношения формы. Заправленные рубашки, брюки с напуском, чистая форма.

Мы сами виноваты, подумал я. Мы вбили столько труда, чтобы сделать это место цивилизованным, что парню кажется, будто он до сих пор в Форт-Беннинге.

— Что касается чистоты, то у меня есть и хорошие новости. С завтрашнего дня мы будем копать ротный колодец, так что у нас будет собственный душ, — он, улыбаясь, сделал паузу, видимо ожидая восторженные крики, но мы молчали. — Отвечать за проект будет капитан Шерман и я надеюсь на ваше полное с ним сотрудничество. Все свободны.

— Моя бедная ебаная спина, — сказал Коннорс в палатке. — Я-то уже привык мыться по-своему.

— Блин. Ну и как ты моешься? — спросил Банджо.

— Да так же, как и остальные. Я ношу форму, пока к шкуре не присохнет, а потом отдираю вместе с коркой.

— От душа я бы не отказался, — сказал Гэри.

— Я бы тоже. Вопрос, глубоко ли рыть придется, — заметил я.

— Может, до самого Цинциннати! — сказал Гэри.

Вошел Фаррис:

— У меня для вас новое объявление, — он подождал, пока мы все соберемся вокруг него. — Нам нужны добровольцы, которые переведутся в другие части, чтобы у нас возникло место для замен.

— Перевестись из Кавалерии? — спросил Гэри.

— Ну да.

— Когда? — спросил кто-то.

— Что-то в районе от прямо сейчас до конца следующего месяца.

Это был мой шанс. Может, я получу непыльную работенку в Кинхон, буду возить советников или что-то в этом роде. Я поднял руку.

Следующие несколько дней я либо летал на рутинные задания, либо копал новый колодец. Наполняя ведра и глядя, как их поднимают на веревке, я предавался мечтам о своем новом назначении. Мой приятель по летной школе написал, что получил назначение на авианосец и свой собственный «Хьюи». Я знал, что бывает служба и получше, чем в Кавалерии. Может, пилот курьерского вертолета в Сайгоне, с девяти до пяти. Вы только представьте, ни грязи, ни палаток.

На двадцати пяти футах мы наткнулись на камень. Шерман вызвал саперов и те сказали, что придется взрывать.

По дороге в Счастливую мы с Гэри залетели на шоу Боба Хоупа. А развозя всякое разное во второй половине дня, услышали самые необычные переговоры по радио в моей жизни.

— «Ворон-6», «Дельта-1». Цель вижу.

«Дельта-1» — это был ганшип.

— Вас понял, Дельта-1. У них на спинах что-нибудь есть?

— Не подтверждаю.

— Ладно, тут гарантий быть не может. Вперед, достаньте их.

— Вас понял.

— Они вообще о чем? — спросил Гэри. Мы только что взяли пустые продуктовые контейнеры и скользили вниз над склоном горы.

— Без понятия, — ответил я.

— «Ворон-6», наши пулеметы их не берут.

— В голову пробовали?

— Вас понял.

— Применяйте ракеты.

— Вас понял.

Наступила тишина. Гэри начал выполнять заход, чтобы повстречаться с дорожным патрулем на нашем пути.

— «Ворон-6», «Дельта-1». Есть. Сделали обоих.

— Рады слышать, «Дельта-1». Я уже начал думать, что слонов нам ничем не взять.

Слонов? Мы убиваем каких-то ебаных слонов?

— Вас понял. Что-то еще?

— А как же, Дельта-1. Спускайтесь и достаньте бивни.

— Меня стошнит сейчас, — сказал Гэри. — Грохнуть слонов — это все равно, что свою бабушку замочить.

Когда в роте узнали, что слоновую кость отправили в штаб дивизии, все возмутились. Убивать людей на войне — дело нормальное, но ни в чем не повинных слонов трогать не надо.

— Любой, кто так сделает, может залезть к тебе в дом и убить твою собаку, — сказал Деккер.

— Мейсон, бери свой фотоаппарат, — крикнул Шерман.

— Чего еще случилось?

— Будем взрывать колодец. Бери аппарат.

Я встал на удалении от колодца и поднял аппарат.

— Все отошли? — крикнул Шерман.

— Все.

«Бонк». Над колодцем на пять футов поднялось облачко пыли. Я его сфотографировал.

— Блин, я думал, сильнее бабахнет, — буркнул Шерман.

— Взрыв-то был?

— Вода пошла? — все склонились над колодцем.

— Ура, бля, — подытожил Коннорс. — Там опять земля.

— Будем копать дальше, — объявил Шерман.

Кто-то расписал стену нашего нового клуба пейзажем зоны «Рентген». Я прохаживался, держа в руках бокал с разбавленным бурбоном. Мебель, доставленная из Штатов, выглядела какой-то иностранной. Кресла были бамбуковыми, на подушках был рисунок на тропическую тему. Ножки столов тоже были из бамбука, а столешницы — из огнеупорной пластмассы.

Все было готово к официальному открытию. Мы знали, что прибудет полковник. С медсестрами. В его ожидании примерно сотня человек коротала время, в быстром темпе поглощая напитки за двадцать пять центов.

Здесь были почти все из нашей роты. Нэйт и Кайзер вели серьезную беседу у стойки бара; Нэйт барабанил пальцами в такт песне, звучавшей из новой стереосистемы. Коннорс и Банджо чему-то смеялись, сидя за столиком неподалеку. Фаррис пил «Севен-Ап», но все равно улыбался. Холл устроился в углу, разглядывая нарисованный пейзаж. Реслер, глядя на вторую кружку пива, радовался, как ребенок. Красное лицо Райкера сияло ярче — он выпил больше, чем обычно. Я стоял у стойки и соображал, где подцепил триппер — во Вьетнаме или Тайпее.

— Ты не… больная, — я показал ей между ног, — да?

— Я? — ее лицо выразило боль. — Я? Не говори глупости. Я не больная.

— Чего я не могу, так это подцепить триппер, — сказал я.

— Вообще, — обиделась она, — я почти девственница.

Только я заметил, что наступила тишина, как меня толкнул Реслер:

— Боб, — прошептал он, — медсестры прибыли.

Полковник появился без предупреждения, зайдя через заднюю дверь и сопровождая обещанных медсестер. Я уверен, они и не подозревали, что стали источником того вдохновения, которое и воздвигло этот клуб. Похоже, им было невероятно неловко. Весь клуб молча вперил взгляды в четырех старушек, носивших форму высокопоставленных офицеров медицинской службы. Тут было отчего занервничать.

Старушки уселись за столик рядом с полковником. Музыка продолжала играть. Возникли два пухлых лейтенанта. Я продолжал глядеть на дверь, ожидая, кто войдет следом. Но это было все. После долгой минуты это понял каждый. Разговоры возобновились.

— Должны же быть в этой ебаной дивизии настоящие медсестры, — прорычал Коннорс. Банджо хохотал, утирая слезы.

— Они медсестры, — сказал Реслер.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я, — сказал Коннорс. — Медсестры, понимаешь? У медсестры сиськи торчат вверх. А не свисают вниз. Блин, моя бабушка и то симпатичней.

Полковник оглядывался по сторонам, а его помощники переговаривались с медсестрами.

— Леди, — пьяный уоррент-офицер вышел вперед и вежливо поклонился медсестрам. — Дженнлльмены… — он кивнул лейтенантам. — Сэр… — новый поклон.

Полковник одарил уоррента очень неприятным взглядом. Медсестры рассмеялись. Когда уоррент повернулся, чтобы уйти, полковник несколько расслабился. Но в тот момент, когда наступила тишина и каждый взгляд был прикован к этой сцене, пьяный перданул с таким звуком, что у всех замерло сердце.

Полковник, его люди и медсестры подскочили. Побагровевший полковник начал подниматься из кресла, вероятно, чтобы убить наглеца. Но вдруг в клубе вновь стало шумно. Все хохотали. Каждый чувствовал себя, словно честь так пердануть выпала ему самому и полковник это понял. Он беспомощно осел обратно в кресло. Медсестры объяснили, что им пора обратно, и прямо сейчас.

Фаррис сказал:

— Пожалуй, вам, ребята, хватит пить и пора по домам. Завтра у нас большое задание.

Оно не было особо большим, просто долгим. Когда я вернулся из отпуска, мы выполняли ежедневные задания в горах, в сорока и пятидесяти милях к северу от Анкхе. Каждый день, с 05:00, мы брали на борт «сапог» в зоне «Гольф» или в точке дозаправки, доставляли их в горы, высаживали в разных зонах, а потом забирали раненых и убитых у патрулей, которые уже были развернуты.

Для пилотов все это было не слишком плохо. Нас не убивали. «Сапоги», однако, хотя и не оказывались побеждены, несли потери от постоянного снайперского огня и коварных мин-ловушек.

После недели перевозок раненых и мертвых пол и переборки грузовой кабины здорово испачкались. Под сиденьями собралась засохшая кровь, а к металлу прилипли всевозможные клочки мяса. Когда становилось совершенно необходимо отмыть вертолет и вывести запах, пилот делал заход на мост, ведущий к Анкхе и сажал машину в воду.

Помывка «Хьюи» вызвала к жизни новую индустрию среди жителей Анкхе. Стоило нам приблизиться к мосту, как местные ребятишки сбегались к песчаным отмелям, готовые поработать.

Единственное, о чем нам приходилось беспокоиться, так это о том, чтобы не залить электронику. На все остальное ниже уровня пола вода не действовала. Я зависал над отмелями, держа полозья под водой, пока не находил место с нужной глубиной. Если вы следите за рулевом винтом, то все это безопасно. Стоило двигателю умолкнуть, как ребятишки хватали щетки и ведра и принимались отскребать машину. Борттехник, как правило, снимал сиденья, чтоб было удобней.

Я снимал ботинки и носки, клал их на верх приборной панели, закатывал штанины и добирался до берега. Пока я стоял на отмели, борттехник наблюдал, как идет дело, а основную часть работы выполняли мальчишки. Они даже забирались на крышу и заливали воду в выхлопную трубу — совершенно ненужный признак усердия.

Это был не единственный бизнес, процветавший на отмелях. Во-первых, была еще и «Кока-Кола». Во-вторых, русалки. Кока-кольное дело шло на эксклюзивной территории. Девочку, работавшую там, где я обычно приземлялся, звали Лонг. К отмелям летать приходилось часто и мы хорошо знали друг друга.

Лонг было лет десять, ее черные волосы спускались до талии. Глаза у нее были черные, а кожа темнее, чем у большинства вьетнамцев. Очень славная, радостная маленькая девочка.

— У тебя есть жена? — спросила она, когда мы встретились впервые. Я сказал, что да.

— Она такая высокая, как ты?

— Нет, у нее рост до моего подбородка.

— Ой, какая высокая. А у нее волосы на руках, как у тебя?

— Не как у меня, как у тебя, — и я легонько погладил пушок на ее руке.

— О, это хорошо, — и она засмеялась. Ей не приходилось видеть европейских женщин.

За несколько месяцев мы стали друзьями. Обычно, пока «Хьюи» отмывали, Лонг усаживалась рядом со мной на песчаном берегу и говорила о том, как будет хорошо, когда война закончится. Она считала, что это будет очень скоро. Вокруг ходили слухи о начале мирных переговоров.[41] Она не могла представить, что ВК способны победить солдат, марширующих по небу.

Когда вертолет был отмыт, борттехник, как правило, давал ему немного просохнуть. А потом раздевался и отправлялся «поплавать». На такое спортивное и оздоровляющее поведение его вдохновляли девушки постарше, которые оккупировали островки ниже по течению и изображали из себя русалок.

Русалки появились на реке на следующий же день после того, как из-за высоких показателей социальных болезней генерал закрыл Анкхе. Пока близ города строилась деревня, управляемая американцами и пользующаяся дурной славой, русалочий бизнес процветал. Сам я никогда не отдавался на волю течения, но судя по тому, что видел, и в самом деле получалось очень неплохо.

Рано или поздно вертолет просыхал, а борттехник возвращался с улыбкой на лице. Лонг поднималась, чтобы попрощаться. Стоя, она была всего на несколько дюймов выше меня, когда я сидел.

— До свиданья, Боб. Всего хорошего, — и она, улыбаясь, бежала продавать свои товары к другим «Хьюи», садившимся на отмелях.

Когда я вел машину к реке, то обычно пытался научить борттехника элементарным приемам пилотирования, чтобы если пилота ранят, он мог взять управление и опустить вертолет на землю, как говорится, одним куском. Результаты разочаровывали, потому что для их достижения никогда не хватало времени. Как следствие, мне ни разу не попался борттехник, который сумел бы выполнить самый рудиментарный заход.

То, что казалось мне самым элементарным человеческим умением — удержать вертолет в висении — почему-то не давалось даже самому толковому борттехнику. Но среди всех, кого я пытался учить, Ричер стоял особняком. Я летал с ним столько, что он почти научился зависать. И считаю, что в случае чего он смог бы посадить машину одним куском. Или двумя.

Ходили слухи, что в Иадранг опять становится жарко. Первый Девятого вынюхивал там врагов, а мы по-прежнему возили «жопы с мусором» по окрестностям базы. От таких полетов вертолетчики уставали, а машины страдали от механических эквивалентов апатии и разгильдяйства. Пригодных к полетам было меньше 50 процентов. В тот самый день, когда сбили «Чинук», четыре «Хьюи» в нашей роте были повреждены просто из-за неуклюжего пилотирования. Общая реакция на новость была такой: теперь водить надо на четыре «Хьюи» меньше. Все вымотались.

Как-то во второй половине дня в мой экипаж назначили свеженькое пополнение — капитана Герца. Другого новичка пристроили к Нэйту и мы собирались слетать в Кинхон и обратно, чтобы выяснить, что из себя представляют эти ребята.

Когда небо у нас за спиной стало тускло-оранжевым, мы пересекали перевал Анкхе, направляясь на восток. Герц управлял машиной с самого момента взлета. У него нормально получалось держаться рядом с Нэйтом. В воздухе мы немного поболтали. Он сказал мне, что в Штатах набрал большой налет.

В Кавалерии катастрофа в строю убила десятерых.

Мы слышали доклады и о других катастрофах, по всей стране. Умение летать в строю ночью было абсолютно критично. Крохотный проеб одного человека может угробить кучу людей — если винты схлестнутся.

Как только стемнело, Герц начал отставать от Нэйта. Я воодушевил его на то, чтоб придвинуться ближе. На слишком большой дистанции вы теряете перспективу ведущей машины.

— Подойди ближе, так, как днем в строю летаешь.

Герц приблизился к Нэйту примерно на два диаметра винта. К несчастью, еще он начал раскачиваться, то слишком удаляясь, то слишком сближаясь. Пытаясь погасить раскачку, он действовал слишком резко. Я молчал. Еще раз качнувшись в сторону Нэйта, он испугался и отстал еще сильнее.

— Надо ближе, — сказал я. — Если бы мы шли в нормальном строю, то всем бы крови попортили. А если Нэйт прямо сейчас решит сделать левый разворот, мы об этом не узнаем, пока не окажемся прямо над ним.

— Я просто для безопасности сдал назад.

— Знаю. Поверь на слово, ближе безопасней.

— Ладно.

Как только он занял нужное место, то опять начал раскачиваться. Как маятник — то к Нэйту, то обратно. Одно из двух: либо он знал какой-то совсем уж хитрый вертолетный фокус, либо у нас с Нэйтом получится коктейль из лопастей. В самый последний я понял, что никакого фокуса он не знал и схватил управление.

— Взял, — я резко взял ручку на себя и вернул нас на место.

— Это почему?

— Потому что ты врезался бы в Нэйта.

— Я и близко не был, — сказал Герц.

— Ты был достаточно близко, чтобы мне пришлось взять управление.

— Ну, я так не думаю.

— Хорошо, мы здесь в твоих интересах, не в моих. Давай еще раз.

Он опять взял управление и опять начал раскачиваться. Думаю, проблема у него была в страхе столкновения. Страх рациональный, но неправильно повлиявший на его оценку ситуации. Он реагировал слишком резко, наслаивая ошибки друг на друга, пока они не выходили из-под контроля. Когда его дико отшвырнуло назад, я спросил:

— Ты в порядке?

— Вас понял, — ответил Герц. Потом его понесло к Нэйту и я вновь взял управление:

— Взял.

Вот тут он вскипел:

— Так у меня управление не отбирал еще никто, и уж точно не уоррент!

Ах, так здесь у нас, значит, лакированный сноб, который ненавидит уоррентов.

— Что ж, капитан, сам я считаю, что ты должен благодарить меня за спасение твоей жизни. Мне ночные тренировки нужны, как лишняя дырка в жопе.

— Когда вернемся, я подам на тебя рапорт за нарушение субординации.

— Точно-точно. Ладно, пора и поворачивать. На обратном пути ведомым будет Нэйт. А ты возьмешь управление и развернешь эту штуковину на запад. Отдаю.

Герц взял управление. На обратном пути к зоне «Гольф» мы молчали. Я подумал, не положить ли машину в крутой вираж, отстегнуть ему ремни, открыть дверь — и одним мудаком меньше. Но это было невозможно.

Герц выполнил очень неплохой заход. Сказать по правде, единственное, что с ним было нехорошо — вот эта раскачка в строю. Я мог бы ему помочь, если бы он просто расслабился. На земле он распахнул дверь и выскочил наружу. Я заполнил журнал, записав себя, как командира, а Герца как второго пилота.

— Ну, как прошло? — спросил Гэри, когда я бросил свои вещи на койку.

— Паршиво. Этот новенький, Герц, собрался угробить меня с Нэйтом, а когда я перехватил управление, обиделся.

— А-а. Я только что слышал, как он на Фарриса орет.

— Чего говорит?

— Точно не скажу, но твое имя он назвал не раз.

Вошел ухмыляющийся Нэйт:

— Ну, Мейсон, здорово ты нового капитана взбесил.

— Да уж знаю. Он сказал, что подаст рапорт за нарушение субординации. Может, меня домой пошлют до срока.

— А вот тут тебе не повезло, — Нэйт уселся на мою скамейку. — В конце концов, Фаррис его отодрал.

— Правда? И что сказал?

— Сказал, что неважно у кого какое звание, а командиром был ты. И еще сказал: «Если Мейсон говорит, что ты шел слишком близко, значит, ты шел слишком близко».

— Правда?

— Ну, — Нэйт вертел в руках пластмассовую шахматную фигурку с доски, на которой я расставил шахматы до вылета. — А еще Герцу придется перед тобой извиниться.

Тут мне стало по-настоящему хорошо.

— Сгоняем партийку? — Нэйт взял две пешки.

— Никогда не откажусь, — ответил я.

Часть 3 БЛЮЗ «СТАРИКОВ»

Глава 10 ОТСТРАНЁН ОТ ПОЛЕТОВ

Но маленькие люди все прибывали, ковыляя своей неуклюжей походкой, печатью всей жизни, в которой им приходилось носить на шестах тяжелые грузы.

Бернард Б. Фолл, «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин», 6 марта 1966.

Когда первый взвод девятой роты высадился в районе Чупонг, они захватили бойца АСВ, рассказавшего, что здесь еще как минимум тысяча человек. Через считанные секунды после этого взвод был прижат к земле плотным огнем. При попытках его эвакуации были сбиты два слика и погибли пятнадцать человек.

Для многих из нас это стало плохой новостью. Стратегия истощения превращалась в непрерывный цикл все новых захватов одних и тех же территорий.

— Хули никто не пошлет туда побольше войск? — сказал Коннорс. — Это все равно, что затыкать пятьдесят дыр одним пальцем!

Неделю за неделей журналы писали о потерях противника, которые, как мы знали, раздувались за счет крестьян. Цитировали генералов, говоривших, что мы обратили врага в бегство. Цитировали и Эл-Би-Джея, сообщавшего, что победа не за горами.

Теперь периметр зоны «Гольф» был заминирован, его обшаривали прожекторами, патрулировали и охраняли. За семь месяцев ВК смогли выпустить через него лишь несколько минометных мин, а преодолеть его сумела лишь горстка человек.

Когда восточный разум натыкается на такое сложное препятствие, то в поисках решения пускает в ход некое ментальное дзю-до. ВК задали себе вопрос: как проверить наши линии обороны, использовав американские вертолеты?

— Мейсон, ты с Реслером отправляешься к мосту и привезешь каких-то пленных, — сказал Фаррис.

Мы с Гэри поднялись в воздух с третьей стоянки и долетели до маленького поля возле юго-восточной части периметра. К нам подбежал второй лейтенант, державший свою М16 за прицел.

— У нас для вас двое подозреваемых, — сказал он. И указал на двоих детей; им было лет по двенадцать. Они улыбались «сапогам», угощавшим их шоколадками. Один неумело курил сигарету.

— Вот эти? — спросил я.

— Ну да. Мы их поймали слишком близко от периметра.

— Может, они не знали, что туда нельзя.

— Все они прекрасно знали. У нас приказ, задерживать каждого, кто подойдет слишком близко. Доставите их в клетку.

— Это где?

— Где финансовый отдел, знаете?

— Ага.

— В общем, на поле рядом есть загон из колючей проволоки. Легко найдете.

— Ладно.

Лейтенант подтолкнул пленников к вертолету. Лица у тех осветились совершенно детской радостью и они побежали к машине.

— А им не надо, скажем, глаза завязать? — спросил Гэри.

— Не, это ж дети, — ответил лейтенант.

Один из мальчиков уселся на сиденье, а второй свесил ноги из дверей, так, как сидели «сапоги». Мы с Гэри пристегнулись.

Возвращаясь к зоне «Гольф», мы отклонились от маршрута и описали круг над расположением дивизии, чтобы войти на маршрут посадки после второго разворота. Мальчики смотрели во все глаза. Тот, что сидел на полу, толкнул второго и показал на что-то на земле. Оба рассмеялись.

Гэри сообщил на вышку, что мы идем к загону, и мы получили разрешение пройти над третьей стоянкой и дальше. Мы пересекли северный периметр, палатки пехоты, пролетели над сортирами и противоминометным радаром,[42] над стоянкой «Скайкрейнов» и длинными строями «Хьюи». За вертолетодромом мы облетели палаточные городки и двинулись к полю.

Двое служащих вышли, чтобы принять пленных. Улыбающиеся мальчики выскочили и помчались, куда им показали. По загону образованному проволочным заграждением трехфутовой высоты, бродили пять-шесть пленных. Один из них помахал мальчикам. Они закричали приветствия. Не самое лучшее место, чтобы провести время, но нам сказали, что здесь все равно никто надолго не задерживается.

— После допроса мы либо передаем их АРВ, либо отпускаем по домам. Этих двух сучат, наверное, отпустят, — сказал сержант, отвечавший за все дело.

Вновь поднявшись в воздух, я ощутил, что нас обвели вокруг пальца. Эти двое только что провели полную воздушную разведку всего комплекса Первой Кавалерийской, даже не имея самолета.

Периметр, усеянный путаницей концертины, разными минами и наблюдательными вышками, подвергался постоянным контратакам природы. То есть, зарастал. После того, как были установлены минные поля, уже никто не мог выйти, чтобы скосить растительность. Свежие побеги не просто портили картину, они еще и могли скрыть приближение неприятеля. Решение было найдено: специальная команда будет распылять из дверей зависшего «Хьюи» дефолиант. Если двигатель откажет, с минного поля будет не выбраться. Человеку, которому взрывчатка действовала на нервы так же, как мне, казалось вполне вероятным, что давление под диском винта взорвет мину. А всякие палки и прочий мусор, который швыряет потоком? Список воображаемых опасностей был просто бесконечен. Но я никогда в жизни не задумывался о самом дефолианте.[43]

Два-три дня этой работой занимались мы с Реслером. Как обычно, и эти небоевые полеты превратились в игру.

— Делай что хочешь, только не запутайся полозьями в концертине, — сказал Реслер.

— Ты чего? Думаешь, я свои крылышки купил на распродаже?

Мы медленно летели вдоль рядов концертины, совсем рядом с железными кольями, которые их поддерживали. Человек с длинным распылителем разбрызгивал туман химикатов. Туман кружился вокруг проволоки и вертолета. В конце трехсотфутового прохода мы слегка поднимались, разворачивались и двигались обратно, повторяя то же самое на параллельном курсе, десятью футами дальше. Один человек в грузовой кабине махал другому, на наблюдательной вышке. Тот махал в ответ и потом крутил пальцем у виска. Стоять на часах — паршивое занятие, но, по крайней мере, я был не идиот.

Три часа подряд мы с Гэри тщательно поливали каждый квадратный дюйм отведенного нам участка дефолиантом. Все это дело залетало в кабину, но у него не было ни вкуса, ни запаха. Вся защита самой команды распылявших состояла лишь из застегнутых воротников и шапок, надвинутых на глаза.

Одним утром мы вылетели в Иадранг, чтобы доставить посыльного. Посыльный нес сумку с важными сообщениями для разных командиров. Я такую работу любил больше всего. Никаких полетов в строю, горячих зон, орущих сапог и красных трассеров.

Пройдя перевал Мангянг, мы сели на маленькую площадку где-то к югу от Плейку. Посыльный выскочил наружу и сказал, чтобы мы заглушили двигатель. Так мы и сделали, а потом, бродя, наткнулись на группу старших офицеров, допрашивавших пленного солдата АСВ. Руки у него были связаны. Когда переводчик резко выкрикивал вопросы, то он лишь быстро качал головой. Грузный полковник злился и задавал вопросы вновь. Позади пленного стоял майор, доставший из кобуры пистолет 45-го калибра, но пока не поднимавший его.

— Скажи ему, чтоб говорил, а то мы его убьем, — сказал полковник. Переводчик АСВ ухмыльнулся. — Скажи!

Переводчик состроил суровое лицо и принялся орать по-вьетнамски, подчеркивая слова жестами. Пленный вздрогнул, но решительно покачал головой.

— Сказал, что убьем?

— Да. Ты сейчас говорить. Если не говорить, мы тебя убивать. Бабах, — и он стукнул кулаком по ладони.

— Хорошо. Еще раз скажи.

Он сказал, но пленный упрямо отказывался говорить.

— А, черт! — рявкнул полковник и негромко добавил. — Когда Нгуен опять будет спрашивать, майор, приставьте ему пистолет к голове.

— Есть, сэр, — майор поднял оружие.

Переводчик вновь накинулся на пленного, выпустив поток угроз, а майор толкнул его в затылок пистолетным дулом. Пленный дернулся и зажмурил глаза, ожидая взрыва. Когда переводчик перестал вопить, он покачал головой. Нет.

Полковник отодвинул переводчика и приблизился к пленному:

— Слушай, ты, гук паршивый. Быстро начал говорить. А то я размажу твои поганые мозги по всем джунглям.

Он придвинулся ближе:

— Майор, взведите затвор.

— Что?

— Взведите затвор, так, чтобы слышал. Он, похоже, не верит, что мы его сейчас грохнем.

— Но мы не можем, сэр.

Полковник развернулся к майору:

— Я это знаю, и вы это знаете. Но он не знает. Взводите.

— Есть, сэр.

Майор неловким жестом оттянул затвор и отпустил его с лязгом. Этот звук заставил пленного подскочить. Похоже, он приготовился к смерти. Он опустил голову. Майор приставил ему пистолет к основанию затылка. Но не успел переводчик открыть рот, как пленный начал медленно качать головой. Нет.

— Ладно, ладно, передохнем немного, — сказал полковник. — Вот же чертовы гуки.

Он оглянулся и увидел нас с Гэри:

— А вам чего надо?

— Распоряжения из дивизии, сэр, — посыльный вручил полковнику толстый конверт и отдал честь.

— Отлично, — кивнул полковник. — Ебаные бумажки найдут тебя везде, куда ни залезь.

— Так точно, сэр, — ответил посыльный.

Полковник оторвался от бумаг:

— И дальше что?

— Мне нужна ваша роспись на первой странице, сэр.

— Сейчас, сейчас, — он принялся шарить по карманам в поисках ручки, а потом увидел, что пленный внимательно его разглядывает. — Майор, завяжите этому косоглазому глаза. И скажите ему, что я приказал его расстрелять.

— Сэр?

— Скажите-скажите, — полковник устало покачал головой. — Господи, майор, ну элементарные же вещи. Сейчас я ненадолго отойду, а вы поговорите с ним по-хорошему и объясните, что у него еще есть шанс спасти свою жалкую шкуру. Может, он так разговорится. Понятно?

— Вот вам ваша первая страница, — полковник протянул бумагу посыльному и посмотрел на меня. — Хорошая погода для полетов.

— Так точно, сэр.

Он кивнул несколько раз, словно соглашаясь с несколькими вещами, а потом мрачно глянул на меня:

— Ну?

— Есть, сэр, — ответил я торопливо. — Уже идем.

Я сплюнул кровь. Я бросил курить и теперь она собиралась где-то изнутри щек. Я сидел за столом в кухонной палатке и пытался сообразить, как привести в порядок толстую пачку бумаг — доклад о летном происшествии. С тех пор, как я схватил сильную простуду, то попал в аварийную комиссию. Рота продолжала работать неподалеку, но говорили, что через несколько дней нас отправят на «Индюшачью Ферму».

Чувства у меня были смешанные. Занимаясь такой работой, я пребывал в безопасности лагеря, но почему-то ощущение, что меня оставили позади, вынести было тяжело. Дебильная эмоция! Уж лучше разбираться с горами бумаг, чем летать. Так почему мне так погано? Кто я такой? Лемминг? Расслабься и получай удовольствие, пока можно.

«Командир экипажа заявляет, что не знал о том, что зона высадки заполнена труднозаметными пнями», — говорилось в докладе. — «Летательный аппарат приземлился на крупный острый пень, что привело к потере аппарата». Да кому какое дело? Почему на этой чертовой войне надо отписываться по каждой аварии? И с какой стати пилот должен знать обо всем? У него что, рентгеновское зрение?

— Ничего, если я тут присяду? — к моему столу подошел сержант Райлс.

— Запросто.

Он отодвинул папку и поставил на свободное место крышку от фляги.

— Надо передохнуть от чертовых снабженцев, — объявил Райлс.

— Ага. Там становится туговато, — и я возненавидел себя за цинизм к еще одному человеку, оставленному позади. Он-то был чистейшим ротным неудачником. Райлс постоянно пил, таская спиртное из пилотских запасов, пока те были на задании. Когда-то он был мастер-сержантом, но из-за пьянства его разжаловали в рядовые первого класса. Мы все равно звали его сержантом, потому что он слишком расстраивался, слыша слово «рядовой».

— Ну, не так уж и туговато, — засмеялся он.

Если Райлс — неудачник, то кто тогда я? Я ощутил отвращение.

— Сержант, я бы рад поболтать, но надо разобраться со всей этой дрянью.

— Ага. Не обращайте на меня внимания. Мне все равно пора. Надо готовиться к генеральной инспекции.

— Угу, — я на секунду оторвался от бланка.

— Ненавижу эту пакость. Проводили когда-нибудь генеральные инспекции?

— Никогда. И никогда не стану.

Райлс встал, ожидая, что я что-нибудь скажу. Молчание сказало само за себя и он, наконец, поплелся прочь. Я хотел окликнуть его и извиниться за свои мысли, но не стал.

Пока колонна тащилась по Дороге-19, я думал о британцах, попадавших в американские засады. Повар выдал мне М16, я сидел в джипе и винтовка лежала у моих колен. Я подумал, что мое звание соответствует британскому «красному мундиру» и завернул воротник вовнутрь. Благодаря своему отстранению от полетов, я стал офицером, отвечавшим за нашу первую наземную колонну, идущую в Плейку.

— Группа «Мобиль-100» как-то раз отправилась из Анкхе в Плейку, — сказал Уэндалл.

— Это кто?

— Французский эквивалент Первой Кавалерийской, — объяснил Уэндалл. — Они шли длинными караванами по этим же дорогам, пытаясь разбить Вьетминь. Группу 100 уничтожили близ перевала Мангянг.

— Ну, спасибо, Уэндалл. Отличные новости.

— Вообще-то, это история. История может преподать урок, сам знаешь.

— И чему все это должно меня научить?

— Я бы на твоем месте не спал по дороге. Удачно прокатиться.

Разница с французами была в том, что у нас по всей дороге стояли патрули. Впрочем, это не подавило моих страхов. Я очень скептически относился к безопасным зонам высадки, дорогам, мостам и лагерям. В ходе всего пятидесятимильного пути я всматривался в слоновую траву по обочинам, на каждом узком участке сжимался в ожидании взрыва, и привставал, когда мы пересекали каждый мост. Когда мы все же добрались до Индюшачьей Фермы, я немедленно нашел врача и потребовал допустить меня к полетам.

— Извините, но у вас все заложено. Если я разрешу вам летать, станет только хуже. Зайдите через несколько дней.

Пока вертолеты были на задании, сотня людей в сыром тумане выволокла громоздкие палатки из грузовиков и принялась устанавливать их. Меньше, чем за час плоское, травянистое поле близ лагеря Холлоуэй превратилось в палаточный городок. На треногах устанавливались водяные мешки. Была поставлена кухонная палатка, и пока люди сваливали рядом с ней ящики с пайками, повара принялись готовить ужин.

По ходу всего этого дела я бродил вокруг, удостоверяясь, что имущество нашей роты доставлено в нужные палатки. Потом моим единственным делом стала борьба с собственными мыслями. Я в одиночестве сидел на своей раскладушке, пил кофе и курил. Смешанные чувства изводили меня. Тот факт, что не считая меня единственными пилотами на земле были штабные близнецы, ничуть не улучшал настроения.

Как только раздались первые звуки возвращавшихся машин, я вышел наружу и принялся смотреть. «Хьюи» выскакивали из тумана один за другим и со всем нарастающим грохотом заходили на поле к западу от лагеря. Все новые и новые машины зависали, чтобы приземлиться. Все поле превратилось в сплошной танец вращающихся лопастей, покачивающихся фюзеляжей и пыльных вихрей. Рев турбин затих, лопасти вращались лениво и останавливались. Экипажи побрели к лагерю. Вернулись все.

Я был как брошенный ребенок, вновь увидевший семью. Вскоре палатка заполнилась знакомым шумом.

— Слушай, Нэйт, подрежешь меня так в следующий раз, и я…

— Да пошел ты на хуй, Коннорс. Если бы ты видел, что делаешь, с дистанцией было бы все в порядке.

— Господи, я даже не знаю, кто здесь хуже, ты, или Конг.

Приятно было слышать.

Мои десять дней на земле тянулись бесконечно. Наш батальон провел еще два дня на Индюшачьей Ферме, прежде чем собраться и отправить севернее, в Контум. Я вновь путешествовал в автоколонне.

Мы нашли старые французские казармы, в которых вьетнамцы устроили стойла и курятники. После долгой приборки эти казармы стали нашим контумским лагерем. Я заходил ко врачу каждое утро, но он вновь и вновь давал мне лекарства и не допускал до полетов.

Наконец, через два дня в Контуме, я получил допуск. Меня назначили в экипаж к Райкеру. Когда я шел к стоянке, то чувствовал себя почти невесомым от радости. Моя работа стала моим домом и я был рад, что возвращаюсь домой.

В утреннем тумане вертолеты казались призраками. Мы взлетали поодиночке, чтобы собраться в строй выше, где тумана не будет. Поднимаясь над смутными силуэтами деревьев, мы увидели, как планета исчезает. Райкер, знавший, куда надо лететь, сказал мне, чтобы я повернул влево. Стоило мне это сделать, как прямо перед нами промелькнул призрак «Хьюи». Я рванул управление, но не это спасло нас от столкновения в воздухе. Нам просто повезло.

Нашей задачей было снабжение поисковых патрулей. Мы шли в строю еще с тремя машинами, пока не оказались в тридцати милях севернее Дакто, а потом повернули на запад, чтобы найти тех, кто нам нужен.

Мы заглушили двигатели; «сапоги» вытаскивали запечатанные контейнеры с горячей пищей. Подошел сержант и пригласил нас присоединиться к завтраку. Так мы и сделали. Горячая яичница из порошка, бекон, белый тост и кофе. Устроившись на полу «Хьюи», мы ели молча. Туман начал рассеиваться, темные тени вокруг нас стали выше и оказалось, что это горы.

Командир взвода, худощавый второй лейтенант подошел, чтоб потрепаться.

— Нашли что-нибудь? — спросил его Райкер.

— Только заброшенные лагеря, — лейтенант хлопал себя по карманам в поисках сигарет и я предложил ему «Пэлл-Мэлл». — Спасибо.

— Говорят, что ВК не хочет воевать с Кавалерией.

— Не могу их обвинять, — сказал лейтенант. — Каждый раз мы из них вышибаем говно.

Ну да, пока у нас есть вертолеты, «Фантомы» и В-52, подумал я.

— Может, война почти закончилась.

— Может, и так. Все время болтают о переговорах. Джонсон прижал их на севере, а мы плющим их здесь. Может, они и видят, что победить им никак.

— Точно, — сказал Райкер. — Непонятно, как пидоры мелкие вообще могут продержаться дольше. Макнамара говорит, что нас осталось дел меньше, чем на год. Кое-кто даже болтает, что не придется служить командировку до конца.

— Вполне возможно, — сказал лейтенант. — По крайней мере, Дакто наш.

— Есть у нас парень в роте, зовут Уэндалл. Он говорит, что то же самое вьетнамцы сделали с французами, — сказал я.

— Что сделали? — спросил лейтенант.

— Заставили их думать, что они побеждают. Позволили разбить лагеря и все такое, а потом — бабах!

— Сейчас война совсем другая, — лейтенант выкинул сигарету в росистую траву. — Французы не могли так передвигаться, как мы.

Он хлопнул по полу «Хьюи»:

— Вся разница вот в таких машинах. Как можно партизанить против армии, которая способна в любой момент оказаться где угодно?[44]

— Да, тут вы правы, — ответил я. — Нечего Уэндаллу умничать.

— Похоже на то, — отозвался лейтенант.

— Ну, — сказал Райкер. — Теперь понятно. Вернуться домой пораньше, натрахаться, а потом уже и вещи разобрать.

— Ладно, мне пора. Не берите в голову, — лейтенант улыбнулся и пошел к своим солдатам. — Филлипс, собери людей и забросьте эти ящики обратно на «Хьюи».

— Дальше что? — спросил я Райкера.

— Вернемся обратно, сбросим это барахло, а дальше надо куда-то доставить каких-то беженцев.

Черные пижамы, конические панамы, свиньи, втиснутые в корзины, цыплята, вытянувшие головы и лежащие вверх ногами, дети с широко открытыми глазами, плачущие младенцы, скатанные циновки, посохи, вязанки дров и покореженные ящики, обитые железом, державшиеся на честном слове — все это набили в «Хьюи».

— Ну и зоопарк, — ворчал Райкер. Когда турбины завыла, свинья начала визжать. Я обернулся и увидел молодую мать — она прижимала ребенка лицом к своей груди и смотрела на нас глазами, огромными, как блюдца. Я кивнул ей и улыбнулся. Она торопливо кивнула и улыбнулась в ответ. Господи, им же страшно, подумал я. Как бы чувствовал себя я сам, если бы иностранцы заставили меня и мою семью забраться в какую-то странную штуковину и повезли бы по воздуху прочь моего от дома неизвестно куда?

— Завоевать сердца и умы, — сказал я.

— Вот херня-то, — отозвался Райкер.

Мы летели на север, мимо Дакто и пересечения границ Камбоджи, Лаоса и Вьетнама. Горы были самыми высокими из всех, что я видел. Облака тумана укрывали влажный, зеленый мир.

Мы были на своем месте в строю из десяти машин и шли по долинам, чтобы не попасть в облака. За темным пиком, вершина которого терялась в белизне, в долине, обнаружилась рыжая, недавно построенная взлетная полоса. За стеной из мешков с песком сбивались в кучу свежепостроенные хижины с жестяными крышами. Добро пожаловать домой, подумал я. Люди позади меня внимательно смотрели, как строй вышел из дымки в небе, чтобы сесть на рыжей земле.

Невысокие солдаты АРВ с винтовками на ремне принялись вытаскивать всех из вертолетов. Напуганная мать оглядывалась на двоих детей. Солдат схватил свинью и швырнул ее в кучу барахла, перехваченного веревками. В грохоте нашего вертолета свинья беззвучно визжала и извивалась, как живая колбаса. Один из детей плакал навзрыд. Его мама судорожно схватила его с пола кабины и усадила на колени. Ребенок вцепился ей в кофту, а она, пригибаясь от вихря, поднятого винтом, направилась к своим вещам.

Я смотрел на нее, пока мы взлетали. Мы набирали высоту и она становилась все меньше. Вскоре она превратилась в обычное воспоминание — растерянная, напуганная, оторванная от дома, где жили ее предки. В этот момент я ненавидел коммунистов и мне было стыдно, что я американец. Но мне часто говорили, что я слишком уж чувствителен.

Мы перебрасывали беженцев весь следующий день. Предполагалось, что мы закончим прочесывание долины Иадранг и вернемся в зону «Гольф». Однако к сумеркам мы высаживали у новой деревни последнюю партию людей. Старик решил не лезть и вернуться утром.

Двадцать машин приземлились на травянистый гребень горы в сгущающихся сумерках. На этом гребне стоял временный лагерь АРВ. Для нас установили две большие палатки.

Мы с Райкером отнесли в палатку свои спальные мешки и, при свете армейских фонариков, надули матрасы.

На ужин были пайки; их ели рядом с вертолетами. Райкер и Реслер уселись на пол кабины и ели из банок, а я возился с консервным ножом, пытаясь открыть жестянку с цыплятиной. И в тот самый момент, когда я отгибал покореженную крышку, тишина взорвалась.

«Ввомп!» — и звон. Звенело у меня в ушах. Никто не озвучил очевидный факт: минометы. Банки залязгали о пол, тени бросились врассыпную. Я бросил свою банку и побежал к мелкой яме, которую приметил при заходе на посадку. Она была всего футах в двадцати. «Ввум!» Я увидел яркую вспышку, с которой мина разорвалась в сотне ярдов от меня. Упав на траву, остаток пути к яме, я проделал ползком. «Ввуммм!» В яме уже лежали два человека из экипажа машины, стоявшей перед нами. «Ввумм-ввумм!» Черт побери! Что делать-то? «Ввум!» Проклятье, было очень близко! Я вскочил и побежал обратно к вертолету. Вертолет всегда вытаскивал меня из неприятностей. «Ввуммм!» При вспышке я увидел свою тень на хвостовой балке и черную надпись «АРМИЯ США». Я бросился на землю и закатился под днище. Я задел плечом за сливной клапан и рассек кожу. Разума я лишился уже давно и просто полз к носу машины, подальше от топливного бака. «Ввум!» я добрался до передних стоек шасси и остановился.

— Черт возьми! — заорал я. — Ебаный в рот!

И тут до меня дошло, что «Хьюи» — просто тонкий слой алюминия с магнием, плюс плексиглас, плюс реактивное топливо, и если мина попадет, я вознесусь на небо в облаке дыма.

— Пошел прочь от машины, дебил вонючий! — прикрикнул я на себя. Я пополз по траве в фут высотой, вжимаясь в сырость носом. Через десять футов остановился. «Ввум!» Это было справа. Шлема нет. Оружия тоже. Я проклял свой идиотизм и проглотил всхлипы. Тишина! По моей щеке пополз жук. Я услышал приглушенное «ввумпф», а потом хлопок. В небе повисла осветительная ракета. «Ввумпф-хлоп», «ввумпф-хлоп». Тени от «Хьюи» дико плясали на траве. Ракета потускнела и погасла, скрывшись за склоном холма. В свете ракет обозначились ленивые полосы дыма, пересекавшие небо. Тишина. Они прекратили? Еще через десять минут лежания в траве, я услышал голоса:

— Все.

— Господи Иисусе! Ну и повезло же тебе! — и я встал. Плечо, которым я ударился о клапан, болело. Я поверил в Бога. Серьезно. Я дошел до своей машины, опустился на колени и обшарил траву в поисках уже открытой банки с цыпленком.

Туман был такой густой, что от палатки я едва различал «Хьюи». Дальние горы, которые мы видели вчера, исчезли. Реслер проснулся раньше меня и я увидел приветливый оранжевый огонек его печки рядом с нашей машиной. Я поежился. Ночь выдалась холодной и бессонной.

В ходе обстрела никого не задело. Никто не понимал, почему ВК, или АСВ, или кто там еще остановились на полдороге. Это явно случилось не из-за каких-то наших контратак. Скорее, у них просто кончились боеприпасы. Слава Богу, что ВК всего не хватает. Мы оказались натуральными мишенями на полигоне.

— Печка нужна? — сидя на корточках, Реслер улыбнулся. Он вытряхивал сахар из бумажного пакетика. Кофе пахнул, как сама жизнь.

— Ага, спасибо, — я перегнулся через край пола и вытащил ящик с пайками.

— Дай угадаю. Яичница с беконом.

— Ясное дело. Мы же завтракаем, нет?

— Думаю, ты единственный в роте, кто ест эту дрянь.

— А-а, значит мне больше достанется, — я достал из коробки консервную банку и пакетик с кофе. Потом, залив немного воды в реслеровскую банку из-под печенья, поставил ее на огонь. Когда пламя высушило капли воды снаружи, я открыл банку с яичницей. Внутри обнаружилась знакомая желто-зеленая масса с маленькими коричневыми кусочками бекона. Я начал есть ее прямо холодной. Реслер, глядя на меня, состроил гримасу отвращения.

Зачерпнув ложкой еще один кусок, я предложил:

— Не хочешь?

Он скривил лицо:

— Я блевотиной не питаюсь.

Этот разговор был рутинным — нашим ежеутренним ритуалом.

— В жизни такого густого тумана не видел.

— Знаю, — он глянул на часы. — Уже семь утра, а как будто не позже пяти.

Я кивнул. «Хьюи» перед нами был бледной тенью, а тот, который, как я знал, существовал где-то впереди и вовсе не было видно.

— Взлет по приборам?

— Похоже на то. Ты когда последний раз взлетал по приборам?

— В летной школе.

— Я тоже.

Из тумана возник Фаррис с дымящейся кружкой кофе:

— Только что говорил с летчиком из ВВС. Он говорит, вся наша долина в тумане, но у пиков ясно, — мы кивнули. — Подождем еще час, может, рассеется.

Он пошел дальше и исчез позади нас.

— Где ты был прошлой ночью? — спросил я.

— Вон там, — Реслер показал в сторону палатки.

— В палатке?

— Нет. Видишь канаву такую?

— О, да. Знаешь, если бы они не прекратили…

— Знаю. А ведь когда-нибудь не прекратят.

Часом позже Фаррис приказал нам забросить свое снаряжение по машинам. Он с Райкером планировал взлететь с другими вертолетами и посмотреть, как высоко доходит туман.

Когда я шел по склону следом за Реслером со своим летным мешком в руках, меня повело влево. Ничего необычного, если не считать, что я пытался идти прямо. Когда я наклонился вправо, чтобы подкорректировать курс, меня все продолжало тащить влево. Я не ощущал головокружения, мне просто стало как-то странно. На минутку я остановился и попробовал еще раз. Я вновь почувствовал, как меня ведет в сторону, но сумел проигнорировать этот эффект. Когда я добрался до машины, странное чувство пропало. Я покачал головой. Разваливаюсь, что ли?

Пока я пристегивался, Реслер настроил радио на канал, где должен был быть Фаррис. Мы слышали, как Фаррис вызывает машины своего звена. Он запросил нас — на связи ли мы.

— Вас понял, — ответил Гэри. Еще шесть вертолетов, ожидавших своей очереди вместе с нами, ответили то же самое.

— Нам торопиться некуда, — сообщил Фаррис по радио. — Мы направляемся обратно в Контум, возьмем солдат. Вы, ребята, можете повстречаться с нами в любой точке долины, по которой мы шли вчера. Вернемся примерно через час.

Мы все ответили, что поняли.

Пока Фаррис говорил, я что-то заметил боковым зрением. В десяти футах справа от нашей машины из травы торчала серая минометная мина. Я толкнул Гэри, он глянул, куда я указывал пальцем и кивнул. Его глаза расширились от удивления — «черт меня побери!».

— Все не так плохо, — продолжал Фаррис. — Туман заканчивается пятью-шестью сотнями футов выше. Только убедитесь, что при взлете вы уходите на запад. Учтите, с обеих сторон от вас горы.

— Вас понял, — ответил Гэри. — «Желтый-1», справа от нас из земли минометная мина торчит.

— Чего?

— С прошлой ночи рядом с нами из земли торчит минометная мина.

— Вас понял. Вызовите АРВ. Может, у них тут саперы найдутся.

Я закурил и уставился на мину. Она была почти в точности там, где я вчера залегал.

Гэри вызвал офицера связи, американца, прикомандированного к АРВ.

— Вас понял, мы этим займемся. Не пытайтесь трогать ее сами.

Мы оба захохотали.

— Как хорошо, что он сказал, — выговорил я. — А то я уже почти из вертолета вылез, чтобы ее обезвредить.

Люди на каждой из семи машин все больше набирались храбрости, наконец экипаж одной из них принял решение взлетать и мы услышали, как ее лопасти бьют туман. Мы с Гэри решили, что если мина не взорвалась сразу, то, наверное и не взорвется, а потому торопиться некуда. Никто из нас не был уверен в себе насчет взлета по приборам. Если время есть, почему бы не подождать, пока туман рассеется? Ушел последний вертолет. С него радировали, что граница тумана все та же, в пяти-шести сотнях футов.

— Рассеиваться, похоже, не собирается.

— Похоже, нет, — ответил я.

— Двинем?

— Ага, — и я посмотрел на мину. — Съебываем.

Пока Гэри запускал двигатель, я все разглядывал мину. Не подействует ли на нее тряска от винта? Похоже, если подействует, мы об этом уже не узнаем.

— Первоклассные специалисты-саперы АРВ…

— Ты их видишь?

— Нет.

— Ну, точно, первоклассные.

Для взлета Гэри выставил авиагоризонт заниженным.

— Ладно, Боб. Дважды проверяй, что я делаю.

— Давай.

— Все на борту?

— Подтверждаю, — ответил борттехник. — Сэр, может, еще немного подождать?

— Расслабься, сержант. У нас все под контролем.

— Вас понял, — сказал он без особой уверенности. Гэри глянул на меня и улыбнулся. Я кивнул.

Когда он добавил мощности, я бросил взгляд на мину. Вихрь трепал вокруг нее траву. Она вот сейчас сдвинулась? Вертолет поднялся с земли. И мина, и все остальное исчезли.

Ощущения движения не было. Авиагоризонт показывал именно то, что надо и мы набирали скорость. Гэри позволил машине разогнаться до 40 узлов и удерживал это значение. Крен и разворот прошли отлично. «Стрелка, шарик, скорость» — так нас учили в летной школе. В этом порядке я проверял приборы. Гэри пилотировал очень точно. Вертолет гудел, приборы говорили, что мы движемся, но все чувства подсказывали, что мы приземлились в какое-то странное ничто.

— Пока что «пять с плюсом», — сказал я, употребив инструкторское выражение. — Не проеби.

— Не боись, — ответил Гэри.

Белизна стала ярче. Она засияла. Но все еще ничего не было видно. Безо всяких ориентиров вы могли поклясться, что ослепли. К ярко-белому добавился голубоватый оттенок и справа мы увидели темно-зеленый пик.

— Есть! — я был в восторге.

— Прекрасный полет, сэр! — борттехник, как говорится, уверовал.

Я глянул назад. Туманное море скрыло долину с полуночными минометами. Вершины гор выступали на поверхности, как яркие острова. Я вздрогнул от облегчения и улыбнулся сам себе. Ночь выдалась тяжелой, но теперь передо мной сияло небо.

Глава 11 ПЕРЕВОД

Я не думаю, что на выборах к власти придет коммунистическое или нейтралистское правительство, но если так случится, мы будем сражаться. Неважно, выберут их, или нет, мы будем сражаться.

Нгуен Као Ки, «Тайм», 13 мая 1966

Май 1966 г.

Мы с Райкером сидели в С-123, который с заунывным воем летел в Сайгон. Я поставил ноги на мешок со всем моим имуществом. Обратно я не вернусь. Райкер летел в отпуск, в Гонконг. Я удивлялся, что уже начал скучать по Кавалерии — ведь сам попросил о переводе.

— Видел, как Реслер расколотил восемь-восемь-один? — спросил Райкер.

— Он не расколачивал. Это новенький расколотил.

— Это да, но машина была Реслера.

Я хотел попрощаться с Гэри. Он пошел к стоянке в компании с новичком, Суэйном. Гэри собирался проверить, как Суэйн умеет летать.

— Больше не увидимся, наверное, — сказал Гэри.

— Наверное, нет. Если я тебя увижу первым, так уж точно.

Он рассмеялся.

— Ладно. Было здорово, хотя мы и спорили все время.

— Это не страшно. Все равно я каждый раз побеждал.

Он ухмыльнулся и протянул руку.

— Мне надо на этого парня посмотреть. Твой домашний адрес я взял. Как вернемся из командировки, напишу.

Мы обменялись рукопожатием.

— Да, давай. Не пропадай из виду, — я кивнул и отпустил его руку.

— Пока, — он улыбнулся и повернулся к вертолету.

— Пока, — я смотрел, как он уходит.

Я решил посмотреть, как он будет взлетать и присел на мешки с песком у штабной палатки.

— Куда тебя посылают, Мейсон? — капитан Оуэнс вышел из палатки, сдвинув шапку на затылок.

— Какое-то место, называется Фанрань. 49-я авиационная рота.

Оуэнс кивнул:

— Не слышал про таких.

— Я тоже, но они — не Кавалерия.

Гэри и Суэйн поднялись в машину, бортовой 881, самый старый «Хьюи» в роте.

— Ха. Не Кавалерия — это точно, — заухмылялся Оуэнс. — Таких как мы больше нет.

Гэри уже запустил двигатель и я встал, чтобы уйти.

— Ну, удачи в новой роте, — сказал Оуэнс.

— Спасибо.

Они, зависнув, уходили хвостом вперед от площадки, и тут все посыпалось. Вертолет вздыбился, опустив хвост. Винты ударили по земле, трансмиссия и вал отвалились. Во все стороны полетели обломки.

— Господи! — вскрикнул я и побежал к ним. Фюзеляж был измят и перевернут. Я увидел, как борттехник, бледный, с расширенными глазами, выбирается из-под обломков. Сгорбившись, я собрался туда залезть, представляя себе Реслера, изуродованного так же, как вертолет. А потом я увидел, что Гэри выбирается из каких-то клочьев металла. Он был перепуган, но улыбался.

— Ты в порядке? — закричал я.

Гэри отряхнулся и принялся хохотать. Суэйн уже вылез и ходил кругами. Борттехник опустился на колени, помогая стрелку выбраться. Топливо собиралось в лужи.

— Ну давай! — и борттехник потянул.

Стрелок выбрался. Глубокая рана на его виске кровоточила. Гэри молча побрел к штабной палатке, потом развернулся и направился обратно к обломкам.

— Ты как? — я нагнал его.

— Нормально, — он засмеялся. — А что?

— «А что?» Глянь на машину.

Он опять засмеялся, хихикал с бледным и растерянным лицом:

— Жесткая вышла посадка!

Кто-то отвел стрелка в медицинскую палатку. Он был единственным раненым. Я расслабился:

— Жесткая посадка — это когда ты не можешь уйти с ее места на своих двоих.

— Что случилось? — вопрос Гэри прерывался судорожными приступами смеха.

— Ты не знаешь?

— Да блин, последнее, что я помню — как застегивал ремни, а потом трах!

— Суэйн пилотировал?

— Ну. Знаешь, вот не думал, что он наебнется уже при уходе с площадки.

— Эй, Мейсон, нас джип до аэродрома дожидается! — закричал Райкер от палатки.

— Черт. Ладно, мне пора. Опять. Ты как?

— Да нормально. А что?

Райкер рылся в своем мешке, разыскивая что-то. Вибрации грузового самолета нагоняли на меня сон.

— Знаешь, Райкер, почему-то каждый раз я лечу в Сайгон с тобой.

— Ага, везет тебе, ебанату. Мне сегодня надо номер снять. Мой самолет будет только завтра. Не хочешь у меня переночевать?

— Почему бы и нет? У меня еще два дня, чтоб добраться до места.

Райкер кивнул. Двигатели выли. Я глянул в иллюминатор напротив и увидел, что самолет кренится. Наверное, подлетаем. Потом мы вошли в турбулентность и я вспомнил о пролете для генерала.

Мы упражнялись два дня и более мягкой погоды не бывало. Строй «Хьюи», «Чинуков», «Карибу», «Мохауков» и даже маленьких H-13 вытянулся на две мили, к перевалу Анкхе и обратно к зоне «Гольф». «Держитесь поближе», — сказал полковник; так мы и сделали. Реслер занял место второго пилота, а я вел, потому что со своего места лучше видел нашего напарника.

— Знаешь, так близко необязательно, — сказал Реслер.

— Они свое дело знают, — ответил я, имея в виду Коннорса и Банджо в машине, за которой мы следовали. — Перекрыться с ними — это нормально.

— Ну ты, блядь, отчаянный.

Я ухмыльнулся от такого комплимента и придвинулся ближе.

— Мне лучше заткнуться, знаю, — сказал Гэри.

Между законцовками лопастей наших вертолетов было не больше трех футов. У меня был еще вертикальный запас в три фута, на случай, если нас тряхнет легкой турбулентностью.

— Когда-нибудь летал с перекрытием?

— Нет. И не стану.

Удерживая вертикальный разрыв в три фута, я плавно придвинулся. Моя рука на шаг-газе подергивалась, держа наши лопасти над лопастями Коннорса и Банджо. Банджо наблюдал. Я увидел его ухмылку с расстояния всего в несколько футов, он показал мне большой палец, а потом махнул, подзывая нас ближе. Усмешка у него была дерзкой.

— Ладно, пара, смотрится нормально. Развороты выполняйте очень, очень широкие. Мне не нужно, чтоб вы слились в экстазе, — сказал полковник.

— Мейсон, только не на развороте.

Я кивнул. Я видел только вертикальный разрыв между нашими дисками винтов. Остальной мир не существовал. Когда их машину встряхнуло потоком, моя рука подбросила нас вверх в тот же самый момент. Я понял, что могу удержать дистанцию, а значит, перекрытие получится легко. Мы начали разворот и я медленно придвинулся.

— Ну все, все, у тебя получилось. А теперь давай обратно, — сказал Гэри.

Коннорс знал, что я делаю и летел, как по ниточке. Мы выполнили весь разворот с винтами, перекрывавшимися на два-три фута. Когда я вывел машину из крена, то отскользнул назад и вновь начал дышать.

— Не поверю, что тебе нравится вытворять такую мерзость, — сказал Гэри с отвращением.

— Чего смеешься? — спросил Райкер.

— Да так. Вспомнил о пролете.

— Дохуя времени убили не пойми на что.

— Ага, — ответил я, но сам уже начал вспоминать о штурме в долине Бонсон. Когда мы вернулись с прочесывания Дакто, нашу роту послали в Бонсон на помощь 227-му. ВК отбивал долину, которую мы взяли два месяца назад. На Стрельбище, в ходе постановки задачи, командующий операцией сказал:

— Так что проверьте свои противогазы. Мы применим CS.

По нашей толпе пошел шум. Противогазы? Какие еще противогазы?

Снаружи командир быстро проверил имущество и выяснил, что противогазов нам хватит ровно на половину людей. Одному стрелку и одному пилоту в каждой машине придется лететь без противогаза.

— Может, вернемся и прихватим еще? — спросил кто-то.

— Некогда, — ответил командир.

Мы с Реслером и еще два члена нашего экипажа стояли рядом с вертолетом, глядя на два противогаза. Реслер достал монетку. Борттехник и стрелок бросили. Борттехник выиграл.

— Орел или решка? — Реслер уверенно ухмылялся. Он никогда не проигрывал.

— Орел.

Он подбросил монету:

— Орел.

Как оказалось, к моменту нашей посадки газ уже рассеялся и мы получили всего одно попадание на взлете. Но я помню, как Реслер, строя страшные рожи и утирая слезы, орал в переговорное устройство: «Блин, черт, суки!».

Самолет резко накренился. Из иллюминатора я увидел окрестности большого города.

— Наконец-то, — сказал Райкер. — Тебе, похоже, полет понравился — то-то ты скалился всю дорогу.

— Похоже на то. Просто рад, что больше не в Кавалерии.

— Ну да. Правда, ты еще не знаешь, куда попадешь.

Отель, где мы остановились был местом, о котором Райкер от кого-то слышал. Я забыл, как он назывался и где располагался. Отчасти это потому что мы хорошо поели, слегка выпили и добрались уже затемно.

Коридор был узким, потолки в двенадцать футов высотой. Место темное, грязное, портье со скукой наблюдал, как мы вписывались. Похоже, вьетнамцы привыкали к нам и им не нравилось то, что они увидели. Портье дал нам ключ и ткнул пальцем в темный коридор.

— Ничего себе гадюшник, Райкер.

— Знакомый сказал, что место отличное. Большие номера, низкая плата.

В комнате без окон стояли две кровати, комод и маленький деревянный столик. Поверху высокой двери шел стеклянный переплет. Я шлепнулся на свою кровать с номером «Тайм». Райкер разделся до трусов и что-то писал, сидя за столом.

В статье говорилось о переводе генерала Киннарда, для которого мы и выполнили пролет.

— Надо же, — сказал я. — Про перевод Киннарда в «Тайм» написали, а про мой — ни слова.

После пролета надо было отвести вертолет к реке для помывки. Лонг, как обычно, уселась на песчаной косе рядом со мной и заговорила.

— Жаль, что ты уезжаешь, — сказала она. Ее английский каждый раз становился все лучше. Она была гением-самоучкой.

— Я по тебе тоже буду скучать.

— А ты передашь своей жене подарок от меня?

— Конечно, но тебе необязательно дарить мне подарки.

— Не тебе! — хихикнула она. — Твоей жене.

Она сняла свои сережки из золотых проволочек и протянула мне.

— Нет, — я покачал головой. — Лонг, ты не можешь себе позволить дарить мне золотые сережки. Это я здесь богач. Я тебе заплачу.

Я полез в карман и увидел на ее лице боль, настоящую боль. Она действительно просто хотела сделать мне приятное.

— Ладно, ладно. Никаких денег. Я передам их Пэйшнс.

Она ярко улыбнулась и передала их мне. Я завернул их в листок бумаги из моего блокнота и опустил в карман рубашки.

— Спасибо за подарок. Пэйшнс понравится, я уверен.

Она опять заулыбалась.

Я похлопал по карману рубашки. Они все еще там. Надо будет послать их по почте, как только я прибуду в свою новую часть. Я не читал слова, на которые смотрел, а потому отложил журнал. В то же время Райкер забрался в постель. «Хэмилтон» моего деда показывал одиннадцать ночи. Кто-то постучал в дверь.

— Да? — отозвался я.

Ответа не было. Стук повторился.

— Кого там на хуй принесло? — я сел на кровати.

— Горничную, может быть.

Я подошел к двери:

— Возможно.

Если это горничная, почему я боюсь открывать? Нет, я действительно еду крышей.

Когда я повернул ручку, дверь рывком начала распахиваться, ударилась в мой ботинок и остановилась. Я инстинктивно толкнул ее обратно и в этот момент оказался лицом к лицу с очень мрачным азиатом, который был всего на несколько дюймов ниже меня.

— Эй! — я толкнул сильнее, пытаясь захлопнуть дверь. Мой ботинок заскользил по полу и дверь открылась шире. Я успел увидеть, что ее толкают четыре-пять человек. Молча. С угрюмой решимостью.

— Эй, Райкер! Давай сюда! К нам куча гуков ломится!

Райкер секунду помедлил, но потом увидел, что я не шучу.

— Какого… — он вскочил и подбежал.

Мой ботинок соскользнул дальше. В открывшийся проем уже почти можно было протиснуться.

— Давай, блядь, сильнее! Закрывай! — заорал я. Мой ботинок застрял под дверью и это было единственным, что ее удерживало. Райкер уперся своими длинными ногами в ножку моей кровати, спиной в дверь и нажал. Когда дверь чуть-чуть закрылась, я подсунул ботинок, чтобы удержать ее. Тогда они навалились рывком и пальцы моей ноги стиснуло так, что я подумал, что сейчас они сломаются. В щель просунулись руки и принялись хвататься за воздух, пытаясь вцепиться в нас. Единственными звуками было кряхтенье и тяжелое дыхание. Мы с Райкером истекали потом. Тяжелая дверь гудела, стонала, но щель становилась уже. Невероятно, но мы брали верх. Когда дверь уже почти закрылась, за ее край схватились пальцы. Я долбанул по ним кулаком. Они не сдвинулись. Я бил снова и снова. Наконец, они ускользнули и дверь с грохотом захлопнулась. Неловкими, потными трясущимися пальцами я защелкнул замок и задвинул дополнительную задвижку. Райкер и я потрясенно глядели друг на друга. Нам снился общий кошмар. Потом мы услышали удар тела о дверь и дверь, похоже, прогнулась вовнутрь. Ритмичные удары продолжались — словно тяжелое биение сердца.

— Звони, блядь, портье! — сказал Райкер.

Я бросился к ночному столику и схватил телефон. Райкер поволок комод через комнату. Скользя по плиточному полу, фанера трещала. Телефон портье зазвонил.

— Ты им звонишь?! — заорал Реслер, пытаясь придвинуть комод к гудящей двери.

— Ну. Не отвечают, — я вытер пот с глаз. — Не отвечают ни хуя!

После пятидесяти гудков я понял, что не ответят они никогда. Мы сели на кроватях друг напротив друга и смотрели, как дверь вздрагивает при каждом ударе.

— Твой «дерринджер»! Доставай «дерринджер»! — Райкера вдруг осенило.

— Я его Холлу продал.

— Ты его Холлу продал?! Я-то думал, что это, блядь, твое оружие последнего шанса! Тебе не кажется, что ситуация слегка чрезвычайная?

Я кивнул и пожал плечами. Пистолет все еще был продан Джону Холлу за двадцать пять баксов.

— Самый дебильный поступок, какой я только знаю…

Я горестно кивнул.

«Хрясь!». При новом звуке мы подскочили. Они швырнули что-то металлическое в стеклянный переплет над дверью. «Хрясь!». Внутрь посыпались осколки стекла. В переплет была вплавлена металлическая сетка. В его центре появилась дыра размером с кулак.

— Еще раз позвони, — сказал Райкер.

Я выслушал механический щелчок, серию гудков, еще щелчок и гудки. Райкер разламывал свою кровать. Под матрасом обнаружились прочные деревянные перекладины. Он шарахнул одной об мою кровать. Вышла неплохая дубинка. Когда Райкер глянул на телефон, я покачал головой.

— Сволочи! — отозвался Райкер.

В два ночи удары прекратились. Райкер заснул, доказав, что привыкнуть можно ко всему. Я сидел, опершись о подушку, держа на коленях одну из перекладин. Когда все утихло, я вновь попробовал позвонить.

В другом конце комнаты, рядом с потолком, было маленькое окошко. Когда телефон зазвонил, я глянул вверх и увидел, что из него сыплются осколки стекла. При новом звуке Райкер подскочил.

— Что за чертовщина здесь творится? — вопросил Райкер.

Я не знал. Я уже два часа сидел на кровати, слушая, как ломают дверь, и задавал себе тот же вопрос. Они хотят нас убить, так? А почему просто не взорвут дверь к хуям? Или не пустят в ход топор? Или не подожгут? Или не применят еще какую-нибудь поебень помимо своих собственных тел? Может, впустить их и выбить им мозги нашими дубинками? Мой разум быстро ответил «нет». В кабине вертолета, когда меня пытались убить, я чувствовал себя довольно храбро, но забить пятерых азиатов кроватной перекладиной — это просто не мое. Я подождал, что будет дальше. Скоро пидор-портье вернется, услышит шум и вызовет полицию. Должна же в Сайгоне быть полиция, так? Или люди в соседнем номере. Кто-нибудь появится. Но удары все продолжались. При мысли о диком сюрреализме ситуации мне захотелось заорать. Но орать я не мог, потому что был солдатом. Подумав об этом, я захохотал.

— Джи-Ай Джо в жизни не спустил бы такое куче паршивых япошек, — сказал я.

Потом я представил себе мириады способов, какими Джи-Ай Джо искрошил бы всю эту компанию. Разумеется, все они строились на предположении, что у него оказалось бы под рукой оружие.[45] Я крепче сжал перекладину и подождал еще. Что мне было нужно, так это огнемет.

В комнату без окон рассвет не проник. Мои часы показывали шесть. Удары прекратились. Я разбудил Райкера. Мы отодвинули усыпанный стеклом комод и осторожно открыли дверь. Снаружи лежал всякий мусор, но людей не было. Мы быстро схватили свои вещи и вошли в холл. Чисто. Когда мы подошли к стойке и увидели, что портье смотрит на нас, нас чуть не хватил удар.

— Ты где на хуй ночью был?! — заорали мы одновременно.

— Сэр, я не работаю ночью. Работает Тхиеу.

— Ну и где он был? — спросил я.

— Он был здесь всю ночь, сэр. Когда я пришел утром, он точно был.

— Херня! — рявкнул я.

Портье слегка вздрогнул, но сказал:

— С вашим номером было что-то не в порядке?

— К нам в номер всю ночь ломились, пиздюк ты паршивый! — ответил Райкер.

— Правда? Это странно, — сказал портье. — Вы нам звонили?

— Да. Постоянно, — сказал я.

— Что ж, наверное, телефон сломался.

— Даже если он и сломался, — объяснил я, — наш номер за пятьдесят футов отсюда. Весь этот треск невозможно было не услышать.

— Я сообщу менеджеру, — сказал портье. Он молча поглядел на нас. По его глазам мы поняли: он прекрасно знал обо всем, что случилось и мы могли вопить и возмущаться хоть до второго пришествия. Он бы нипочем не сознался. Мы взяли мешки и ушли.

Фанрань стоит рядом с берегом, милях в 160 к югу от Кинхон и в 160 милях к северо-востоку от Сайгона, но сначала я отправился не туда. Я отметился в лагере 12-го авиационного батальона близ Натранг. А потом засел в душном баре деревушки, стоявшей на уровне моря, где и разговорился с унылым, пожелтевшим, рыхлым инженером, работавшим на одну из многих американских компаний во Вьетнаме.

— Ненавижу это место, — сказал он.

— А что тогда домой не уедете?

— Денег платят до черта, — и он высосал остатки своего пива. — И потом дома таких дырок, как здесь, не бывает. Дома меня натуральная тварь дожидается.

Все сходилось. С мистером Мраком могла жить только тварь, а приличные дырки для него нашлись бы лишь в том месте, где он превращался в Богатого Американского Инженера. Я кивал, но не говорил ни слова. Он рассказывал мне о своей работе, своем домике, своей женщине, своей стереосистеме, своем растущем банковском счете. Я почти что падал в обморок от скуки. Когда бубнеж на время затих, я сообщил, что мне пора. Инженер рассеянно кивнул, обернулся к бармену, стукнул кружкой по стойке и резким движением показал на нее пальцем:

— Еще.

На песчаную площадку приземлился «Хьюи», который я ждал. Мимо меня промчался борттехник, волокущий мешок с почтой в батальонный штаб. Я забросил свои вещи на борт и выудил свой летный шлем.

— Вы Мейсон? — спросил пилот.

Я кивнул.

— Отлично. Взлетаем, как только он вернется, — и он показал на удалявшегося техника.

Я взобрался в «Хьюи», работавший на малом газу и закурил. После барахтанья во всех этих транспортных самолетах было приятно снова оказаться в вертолете.

Техник вернулся и пилот взлетел сквозь вихрь песка. Вертолет набрал скорость и ветер начал обдувать мое тело.

На полдороге к расположению роты мы прошли бухту Камрань. Сверху я увидел тучи гидросамолетов PBY, принадлежавших флоту. Остаток полета я мечтал, как заведу себе такой и стану перевозить грузы на Багамах или буду летать с туристами над Канадой, от озера к озеру.

Когда я увидел бетонные постройки авиабазы Фанрань, то возликовал. Наконец-то поживу, как человек. Но «Хьюи» пролетел над казармами и приземлился на травянистом поле в миле от взлетной полосы. Я увидел знакомую россыпь грязных, просевших палаток и тут же понял, что это и есть мой новый дом.

Солнце на западе стало красным. Земля была пропитана водой. Мы с чавканьем перешли поле и оставили нагрудники в палатке. Два пилота, которых звали Дикон и Ред, проводили меня в клуб.

— Так-так, — майор ласково улыбался. — Наш второй кавалерист за два дня.

Высокий, темноволосый, с приятными чертами лица, он подошел ко мне и пожал руку.

— Добро пожаловать к «Искателям». Я здесь командир и как ты узнаешь, когда меня поблизости не будет, ребята зовут меня Кольцевым.

Ребята, в количестве человек пятнадцати, собравшиеся в ротном клубе, засмеялись. Я нервно кивнул — никогда еще не встречал дружелюбно настроенных командиров.

— Рад познакомиться, — сказал я.

— Когда ты говоришь, ты смотришь мне в глаза. Это хорошо. Значит, ты меня не боишься, — он с ухмылкой повернулся к своим людям. — Это хорошо.

Они кивнули. Я не боялся, но насторожился. Что ему от меня нужно?

— Начнем с начала, — сказал Кольцевой. — Эй, Ред, проводи Мейсона в твою палатку. Там ему будет койка. Когда разберешь барахло, приходи обратно. Через полчаса дадут пожрать, потом и поговорим.

— Есть, сэр.

Он лучезарно улыбнулся.

Пол палатки — это была рыжая пыль, но рядом с раскладушкой все же лежал кусок фанеры. Я сел на уже заправленную постель и огляделся. Ред улыбался мне со своего места. Господи, они даже пол не настелили.

— А почему его называют Кольцевым?

— Он из Вест-Пойнта, носит кольцо выпускника.

— А, — таких я пока не встречал. Теперь его напористая, но искренняя манера общаться казалась естественной. — Похоже, хороший парень.

— Да, он такой. Куда лучше предыдущего командира. Этого пидора никто не любил. Вот поэтому он как-то раз проснулся и увидел, что из груди ножик торчит.

Ред рассказал это таким тоном, словно речь шла об обычном способе избавляться от плохих командиров.

— Ты шутишь.

— Ничуть. Он и был и черный, и полный мудак. Мы до сих пор не знаем, кто его пырнул.

— Насмерть?

— Нет. Мы доставили его в Камрань как раз вовремя, — Ред усмехнулся. — Впрочем, все это оказалось к лучшему. Ему на смену прибыл Кольцевой, прирожденный лидер. Понимаешь, о чем я?

Хотя я таких и не встречал, но решил, что да, понимаю.

Клуб, где я побывал, занимал одну половину постройки под жестяной крышей. Вторую половину занимала столовая. Еду разносили вьетнамские официантки. Люди собирались по четверо за столами, покрытыми скатертью. Чистые салфетки, бронзовые приборы. Пока мы ужинали, Ред рассказал, что клуб и талоны на обед оплачивались из общих взносов.

— Но ты особо к этому не привыкай. Мы здесь все равно не бываем.

Не успев поужинать, я услышал звуки гитары со стороны клуба. «Фантом» на взлете включил форсаж и постройка сотряслась — мы находились на базе ВВС. Взлетная полоса располагалась в четверти мили от лагеря Искателей. Мы были маленьким цыганским табором, приткнувшимся в свободном углу большого города.

Мы с Редом прошли в клуб и чей-то голос завыл:

Армейские летчики песню поют О том, как Вьетконгу жару дадут Десант понесется к земле сквозь туман Враг попадется в медвежий капкан.[46]

— Парни, это ужасно, — сказал Кольцевой.

— Можно поменять, но это только начало, — сказал певец, капитан по фамилии Дэринг.

— Можно все это взять и спустить в унитаз, Дэринг, мудила ты, — раздалось с другой стороны бара. Возглас принадлежал человеку с лицом херувима. Это был капитан Кинг, также известный, как Король Неба.

— Ну хорошо, блин, хорошо, — Дэринг раздраженно глянул на Короля. — Может, покажешь, что у тебя есть?

— То, что у меня есть, я вставляю Нэнси между ног, чтоб чавкало. Так, Нэнси?

Нэнси была девушкой-вьетнамкой лет двадцати и у нее было особое разрешение работать в баре до восьми вечера. Остальным вьетнамцам полагалось покидать территорию на закате.

— Не-е-ет! Плохой человек! — она залилась краской.

Насколько я знал, Нэнси никогда не отвечала на вульгарные запросы Короля. Или кого-либо еще. Она была очаровательна, аккуратна, хорошо работала и была прекрасной официанткой. На все авансы она отвечала, что замужем.

— Эй, Мейсон, — увидев меня, Кольцевой откинулся на спинку стула. — Не узнаешь своего товарища?

И он показал на грузного человека, сидящего рядом.

— Не узнаю, сэр.

Кольцевой жестом пригласил меня сесть рядом.

— Это мистер Кэннон, из… — он глянул на Кэннона.

— Рота Д, 227-й, — сообщил Кэннон.

— Прямо за ближайшим углом, — сказал я. — Рад познакомиться.

Кэннон лишь кивнул в ответ. Его что-то беспокоило.

— Ага. В Кавалерии Кэннон водил ганшипы. Но у нас в роте пилотов назначают на машины по их весу. Сам знаешь, какие маломощные эти модели Б, особенно если боеприпасами нагрузить. А потому все наши пилоты ганшипов — такие тощие хмыри, типа тебя.

Я дернулся. Вот почему Кэннон был встревожен. Кольцевой назначал его на слики. И собирался назначить меня на ганшипы.

Кольцевой увидел, что я переменился в лице:

— Что такое?

— Я вожу слики.

— А я вожу ганшипы, — вставил Кэннон.

Кольцевой опустил брови до более официального уровня:

— Короче, это моя политика. Тощие на ганшипах, толстые на сликах. И потом, Мейсон, чего ты беспокоишься? Ганшипы куда безопасней сликов. Большинство попаданий получают слики. На ганшипе у тебя хоть есть из чего стрелять в ответ.

«Фантом» загрохотал на взлете.

Дэринг изменил строчку:

— …Враги попадутся в медвежий капкан.

— Я налетал шестьсот боевых часов пилотом слика. Весь мой опыт — это слики. И я пока живой. Не хочу ничего менять на этом этапе игры.

— Я тоже, — сказал Кэннон. — Я тоже пока живой и менять ничего не хочу.

— Шестьсот часов? — Кольцевой, похоже, впечатлился.

— Именно так.

— Блин. В нашей роте почти все, даже Дикон — это триста часов максимум, — Кольцевой постучал своим кольцом по столу. — Небось все жопы себе отлетали, а?

— Ага. И я знаю, что такое слик.

— А я — что такое ганшип, — сказал Кэннон.

— Блин! — кажется, Кольцевой растерялся. — У меня же политика, вы понимаете.

Кэннон мрачно откинулся на спинку стула. Еще один ебаный любитель инструкций, думал я.

— Ладно, ладно, хорошо, блядь. Идет она на хуй, моя политика. Кэннон, летаешь на ганшипах. Мейсон, летаешь на сликах, — Кольцевой ухмыльнулся. — И это приказ.

— Есть, сэр, — сказал я.

— Годится, — отозвался Кэннон.

— …И враг будет пойман в медвежий капкан,

— завывал Дэринг.

— Нет, нет, нет, — внезапно Кольцевой обернулся к кругу поэтов-песенников. — Ужасно, ужасно, ужасно.

Король Неба упал на колени, зажав себе уши:

— Я сейчас сблевану! — вскричал он, согнулся и оглушительно рыгнул.

— Короче. Будет нормальная песня — на два дня поедем в Сайгон на конкурс, — объявил Кольцевой. — Вы же не против два дня хуи пинать в Сайгоне, так?

Это объяснение ударило меня как обухом по голове. Конкурс? Конкурс песни? Кэннон, скрестив руки на груди, посмотрел на меня и покачал головой. ОЧЕНЬ СТРАННЫЕ РЕБЯТА.

Поэты заспорили; Дэринг снова заиграл. На этот раз три человека из двадцати, что были в клубе, подхватили. Пока они пели, я увидел, что на стене что-то движется. Над стойкой бара был приделан человеческий череп, клацавший челюстью в такт. Король Неба, сидя за стойкой, дергал за веревочку:

— Давай пой, Чарли!

— Чарли? — спросил я Реда.

— Да, док сделал его из головы ВК, которую мы притащили.

Я кивнул. Какое еще имя можно было дать голове ВК?

Песня завершилась.

— Блевотина, — сказал Дикон.

— Думаешь? — Кольцевой глянул на него с тревогой.

Дикон был одним из двух командиров взводов в «Искателях». А еще он числился ротным инструктором и на полставки подрабатывал местным мудрецом. Волосы его седели, лицо было приятным и искренним. Кольцевой ему безоговорочно доверял.

— Ну.

— Что ж, — Кольцевой покачал головой. — Значит, нужно пытаться и дальше.

«Искатели» отбыли на рассвете. Я остался в лагере с еще одним уоррентом, которого звали Стальони. Нам надо было перегнать один слик на ремонт.

Стальони рассказал, что четыре-пять машин роты уже вылетели к новому месту в Нхонко:

— Обычно мы так и делаем. Посылаем нескольких ребят вперед, чтобы они разбили лагерь, а сами пока остаемся здесь и делаем перерыв.

Стальони был высоким, спокойным, со смуглой кожей. Его акцент показался мне нью-йоркским.

— Флэтбуш. Это в Бруклине, — сказал он.

— Значит, мы просто ждем, пока машина не будет готова, а потом улетаем?

— Ну да. Техники мне сказали, что к завтрашнему утру все сделают.

Мы глядели, как взлетает четверка «Фантомов». Когда они включили форсаж, звук был, как от удара грома.

— Занятно, наверное, — заметил я.

— Так и есть. Я разок попробовал.

— Ты летал на «Фантоме»?

— Ага. И ты можешь, если захочешь. Они сюда постоянно заглядывают. Меняются налетом.

— Хотят полетать на «Хьюи»?

— Ага. Постоянно спорят, что сумеют зависнуть с первого раза.

— Голову на отсечение, ничего у них не получается.

— Ты прав. Пока что никому не удалось. Один из них даже слетал с нами на задание. Вертолеты он возненавидел. Ему казалось, что мы слишком близко ко всему, прямо в самой мякоти. Они-то на своих вылетах мало что видят. Целятся по клубам дыма в джунглях, швыряют вниз свое говно и — бац — они уже дома. Все по-быстрому. Потом садятся в автобус с кондиционером — и в клуб. Порядок, день закончен. Сто вылетов — и домой.

Он сделал паузу, выждав, пока «Фантом» выполнит посадку.

— Представляешь? Сто вылетов. Блин, я бы уже два раза домой вернулся.

— А вы что, записываете вылеты?

— Неофициально. Я веду свой собственный журнал. А когда я одному кадру из ВВС сказал, на сколько заданий я слетал, он и говорит: а что ты хочешь? Умные пилоты идут в ВВС. Вот гондон.

Я глядел, как взлетает еще один «Фантом» и сокрушался: а вот остался б в колледже — водил бы сейчас один из таких и жил с той стороны взлетной полосы.

— Так и есть, — сказал я.

— Что?

— Умные пилоты идут в ВВС.

Лагерь превратился в город-призрак со стенами из ткани. Тропинка, ведущая от клуба к палаткам, была совершенно безлюдна. Стальони ушел в свою палатку, а я в свою.

Я написал Пэйшнс письмо, чтоб она была в курсе моих дел и получила мой новый адрес.

В палатку вошла вьетнамка в черной пижаме. Она кивнула мне и принялась подметать земляной пол бамбуковой метлой, рисуя в пыли аккуратные параллельные линии. Добравшись до меня, она слегка поклонилась и подождала, пока и подниму ноги с фанеры. Я их поднял и она подмела под ними. Потом она начала заправлять постели. В палатке были четыре раскладушки. Снова вернувшись ко мне, она поклонилась. Ее улыбка была черной от бетеля. Она дожидалась, пока я встану. Я вскочил:

— Ой.

— А, — сказала она. Она сняла всю постель, заправила ее и аккуратно привела в порядок мои вещи. Бронежилет сюда. Кобуру с пистолетом туда. И так далее. Она увидела, что я оценил ее артистизм и кивнула, когда я вновь мог улечься жопой на одеяло.

— Спасибо, — сказал я.

Вновь улыбнувшись черной улыбкой, она выскользнула наружу.

Значит, даже в армию, с этой военной тоской полевой жизни, Кольцевой допустил кое-какую роскошь, чтобы подсластить тоску. Такого я пока не видел.

Какое-то время я расхаживал по палатке взад-вперед. Вышел, чтобы поглазеть на взлетающий «Фантом». Кивнул проходящей горничной. Хотел поболтать со Стальони, но тот сказал, что читает интересную книгу. Я вспомнил про свою. Я как раз читал второй том «Властелина колец». Голлум скользил вниз головой по скалам, преследуя Бильбо. Я ассоциировал себя с Голлумом, мне нравился его голос. Раньше, в Кавалерии, я пытался ему подражать: «Да, моя прелессссть, мы любим выссссаживать дессссанты». Но всем казалось, что у меня развивается шепелявость. Никто не знал, кто такой Голлум. Самым популярным чтением были книжки про Джеймса Бонда.

Пока я читал, в моем мозгу что-то очень серьезно перекосилось.

Должно было перекоситься, потому что книжка вдруг оказалась не на коленях, а на полу, а я тянулся к кобуре со своим сорок пятым и спрашивал:

— Что?

Я обшарил палатку, заглядывая в углы. Выглянул наружу.

— Что?

Что-то было дико не так. Я напрягся. Я был готов. Я ждал.

Во вход просунулась темная голова. Оно? Выхватывая пистолет, я увидел, что это был Стальони.

— Пошли поедим, — сказал он и исчез. Он не заметил мой пистолет. Чувство близкой, неизбежной смерти резко исчезло. Опасность миновала. Что за опасность, я не знал, но больше ее не было. Я вложил сорок пятый в кобуру и пошел в столовую.

Я сидел за одним столом со Стальони и двумя летчиками ВВС с базы напротив. Пока я ел, то с тревогой думал о том, что случилось. Ведь все было в порядке. Дело во мне. Я схожу с ума.

— Хочешь попробовать? — спросил лейтенант ВВС.

— Что попробовать?

— Полетать на «Фантоме».

— Я летаю на сликах.

— Знаю. Хочешь поменяться налетом? — он вопросительно глянул на меня.

— Нет.

На следующий день «Хьюи» не был готов. И через день тоже. С каждым днем распорядок оставался все тем же. Позавтракать, почитать, пообедать, почитать, поужинать, почитать, спать. Рутина перебивалась моментами безотчетного ужаса. По ночам я вскакивал и искал причину своих страхов. Как-то раз после обеда, читая за столом в клубе, я потерял сознание. В какую-то секунду я читал и все было в порядке, а в следующую я увидел, что лежу лицом в раскрытой книге. Это так меня напугало, что я потащил свою измученную душу ко врачу из ВВС.

— У меня кружится голова, я вскакиваю по ночам и мне кажется, что я умираю, а вчера я упал лицом в книгу, — со стыдом признался я.

— Раздевайтесь, — сказал врач, дружелюбно глядя на меня.

— А это зачем?

— Я проведу неврологическое обследование.

И провел. Он колол меня иголками, скреб мои стопы, постукивал по локтям и коленям. Он заставлял меня следить глазами за пальцами и светом, стоять на одной ноге и смыкать кончики моих пальцев, пока глаза закрыты. Наконец, осмотрев мои глаза с офтальмоскопом, он сказал:

— Хм-м.

— Нашли что-нибудь?

— Нет. Вообще ничего. Ваша нервная система работает нормально.

— А почему тогда у меня эти провалы и головокружения?

— Не знаю.

Я разочарованно вздохнул.

— Тут может быть несколько вещей, — добавил он торопливо. — У вас может быть редкая форма эпилепсии, в чем я сомневаюсь. Или вы страдаете от стресса. Если учесть, чем вы занимаетесь, это наверняка стресс. Но я бы порекомендовал вам проконсультироваться с вашим собственным врачом, когда вы его увидите. Если симптомы не пропадут, вас, вероятно, отстранят от полетов.

Через четыре дня после моего прибытия, неделю спустя расставание с Кавалерией, я присоединился к моей новой части на поле Нхонко.

Вертолеты «Искателей» стояли на узкой полосе, вырубленной в джунглях французами. Лагерь стоял на холме рядом с полосой. Взвалив вещи на плечо, я нашел Дикона, указавшего мне на одну из двадцати шестиугольных палаток, разбросанных по грязноватым песчаным дюнам. Моими соседями по палатке стали два уоррента, Монк и Ступи Стоддард.

— О, новенький, — сказал Монк. Он глянул на меня поверх обувной коробки, которую заполнял вырезками из журналов. У Монка был квадратный подбородок и компактное, плотное тело. Он прищурился от света за моей спиной. — Но, похоже, во Вьетнаме ты не новичок.

Он глядел на пряжку моего ремня. Зеленая лента, покрывавшая пряжку, стала почти черной от грязи — признак ветерана.

— Так и есть. Я перевелся из Кавалерии.

— Правда? — это был Стоддард. — Из Кавалерии? Солидно.

Ступи — это ребенок-переросток с лишним весом. Он употреблял всякие раздражающие словечки типа «Уя!» Или даже «Клево!».

Я кивнул и спросил:

— Можно туда барахло скинуть?

— Конечно, — ответил Стоддард.

Я бросил свой мешок рядом с матерчатой стенкой и уселся на него. Монк вновь занялся своими вырезками. Вокруг его постели валялись изрезанные номера «Старз энд Страйпс», «Ньюсуик», «Тайм» и других журналов. Он аккуратно вырезал каждый кусочек швейцарскими армейскими ножницами, а потом пролистывал карточки каталога в алфавитном порядке, чтобы поместить вырезку в нужное место.

— Ты писатель? — спросил я.

— Монк-то писатель? — Ступи захихикал. Его пузо и толстые щеки затряслись. Я увидел на его губах шоколадные пятна, а потом и саму шоколадку в грязной руке. — Монк, он думает, ты писатель.

И звонко захохотал. Монк глянул на него так, что смех мгновенно оборвался. Ступи заморгал и уселся тихо, выказывая уважение.

— Нет, пока что нет, — сказал Монк. — Собираю материал. Когда-нибудь…

Он замолчал, видимо, обходя слишком деликатную тему.

— Неплохо ты уже набрал, — я кивнул на коробку.

— Спасибо. Это не все, — и он показал на еще четыре коробки у стены, перехваченные резиновыми лентами. — Когда-нибудь… Удивительно, что говорят об этой войне.

Он кивнул — медленно, со знанием дела. Всем своим видом я выражал согласие.

— Так-так-так. Кого я вижу! — раздалось от входа.

— Вулфи!

— Ну, Мейсон, сколько воды утекло!

И мы оба засмеялись. Вулфи был моим бывшим одноклассником.

— Вот не знал, что ты в Искателях.

— Я был одним из тех деятелей, которые разбивали лагерь. Когда ты прибыл, меня не было.

— Что ж, хорошее вы место выбрали.

— Спасибо.

Похоже, вторжение Вулфи не понравилось Монку. Он снял с запястья резиновую ленту, перехватил ей коробку и аккуратно уложил ее рядом с другими. Потом встал и протиснулся мимо Вулфи, не сказав ни слова. Вулфи тоже молчал. Они явно не ладили.

Какое-то время я болтал с Вулфи. Он прибыл месяц назад. На него произвело большое впечатление, что я уже старичок и до конца командировки мне осталось всего два месяца. Я рассказал ему, что служил в Кавалерии и встречал наших одноклассников неподалеку от Контума. Мы обменялись слухами насчет того, что стало с другими ребятами из класса и согласились, что, наверное, большинство из них сейчас тоже где-то во Вьетнаме. Кто-то сообщил, что пора на обед и Ступи, про которого мы совершенно забыли, выскочил наружу. Выйдя из палатки, мы увидели Монка, шагающего на руках по небольшой дюне.

— Неплохо, — заметил я, когда мы прошли мимо.

— Да урод он, — кисло ответил Вулфи.

Этим вечером я передал письмо от врача из ВВС доку Да Винчи, нашему врачу. Тот согласился, что это, видимо, всего лишь реакция на стресс и выдал мне транквилизаторов, предупредив, чтобы я принимал их только на ночь. Под их действием летать было нельзя. Этой ночью я спал хорошо.

На следующее утро я вновь вскочил в седло «Хьюи». Командовал мой командир взвода, Дикон. Мы вылетели на три задания. Жопы с мусором, задачи для одной машины. Дикон позволил мне пилотировать с начала и до конца. За четыре утренних часа я выполнил посадку на такую крохотную площадку, что пришлось снижаться вертикально, приземлился на узкую вершину, дважды поднимал такие тяжелые грузы, что приходилось взлетать с разбегом и, наконец, присоединился к строю из еще трех машин, возвращавшихся на полосу. Меня очень тщательно проверяли.

— Чертовски неплохо, — сказал Дикон с левого места, когда я приземлился на полосе рядом с другим «Хьюи».

Из уст инструктора это звучало, как подлинный комплимент.

— Спасибо.

— Если завтра будешь летать не хуже, назначу тебя командиром экипажа.

Следующий день был последним днем «Искателей» у Нхонко. А потому после еще дня полетов с жопами и мусором, мы отправились прямиком в Фанрань. Остальные машины везли палатки и прочее снаряжение. Пилотировал я хорошо и Дикон, сдержав слово, квалифицировал меня, как командира экипажа. Пока мы шли в расположение роты, Дикон сообщил мне, что Кольцевой устраивает еще одну большую вечеринку.

— Такие перерывы у нас бывают редко — мы здесь пробудем четыре дня. Кольцевой любит смотреть, как народ веселится. Я на твоем месте скатал бы постель, — сказал Дикон.

— Скатать постель?

— Ага. Просто скатай матрас и свяжи его.

— Зачем?

— Увидишь.

В девять часов вечеринка гремела вовсю. Док Да Винчи уселся рядом со мной за стойкой и принялся рассказывать, как он приготовил череп, поющий со стенки. Он был пьяный. Компания бардов уселась в дальнем углу и создавала сильный диссонанс с записью Джоан Баез. Они тоже были пьяными. Король Неба и Ред Блейкли устроили индейскую борьбу[47] в центре зала. Король держал кружку пива, наполненную до краев, и заявлял, что разделается с Редом, не пролив ни капли.

— Я его выварил, — сказал Да Винчи.

— На кухне? — мне стало интересно.

— Нет, нет. На кухню меня бы с ним не пустили. Развел костер позади и выварил. Целый день кипятил.

Я глянул на череп, клацавший челюстью под пение Баез и восхитился его чистой белизной:

— Он такой… белый.

— Это ненатуральный цвет. Когда я отделил мясо, я его выбелил.

Глотнув бурбона, я кивнул:

— Ну да. Отбелить.

— Таков факт. От «Клорокса» череп у тебя станет белее и ярче.

— Едут! — завопил Король Неба.

Все замолчали. Я услышал, как в отдалении воет сирена.

— Постель скатал? — ко мне подошел Дикон.

— Ага…

— Умница.

— Кто едет? — спросил я дока.

— Леди, ясное дело.

Сирена зазвучала громче, потом умолкла. Снаружи кто-то сказал: «Подгоняй задним ходом». В свете, проникавшем через окна, я разглядел корму военной санитарной машины, подъезжавшей к двери. Машина остановилась, кто-то распахнул задние двери. Вовнутрь оказалась набита минимум дюжина вьетнамок. Пока им помогали выбраться, все Искатели стояли, аплодировали, свистели.

Что случилось дальше, объяснить сложно. Как только женщины оказались внутри клуба, они начали исчезать. Мужчины хватали хихикающих девушек и выбегали в ночь. Это заняло считанные минуты. Я сидел у стойки, разинув рот. Я действительно своими глазами видел, как подкатила санитарная машина, разгрузила шлюх и их всех утащили?

— Должен же быть какой-то запрет на это, — сказал я доку.

— Да ну, это же наша машина, — ответил он.

— В Кавалерии такое закончилось бы трибуналом, — я все качал головой.

— У нас отлично получается, — сказал док. — Охрана никогда не останавливает санитарную машину. Из всех чертовых штуковин, которые мы выменяли эта — самая лучшая.

— Вы выменяли санитарную машину?

— Ну да. Кольцевой получил санитарную машину, грузовик и джип за «Хьюи».

— «Хьюи»?

— Да, «Хьюи». Один из наших. Его расстреляли в говно и он был списан. Его номер исключили из списков. Когда Кольцевой договаривался, это была полная развалина. Частью сделки было то, что наши техники приведут его в порядок. Теперь он выглядит, как полный хлам, но летает.

— Ушам не верю.

— Знаю. Кольцевой — он очень творческая личность.

Девушек утащили всего минут пятнадцать назад, но одна из них уже вернулась обратно в сопровождении своего партнера.

— Следующий! — объявил он.

Док хлопнул меня по плечу:

— Давай. Она принесет тебе удачу, — и ухмыльнулся.

— Нет, спасибо. Я до сих пор триппер залечиваю, — Меня потряс их стиль жизни. О том, что вытворяют «Искатели», я и мечтать не мог. — Давай ты.

— Нет, только не я. Они бесятся, когда я хочу их осмотреть, — и он послал девушке воздушный поцелуй.

— Ты нет! — и она покачала пальцем. Док захохотал.

Кто-то увел ее, и еще две пришли.

Среброкрылые значки Гордо носим на груди Порвем Вьетконг мы на клочки Нас ждет победа впереди.[48]

Я совсем и забыл про наших поэтов-песенников. Они все еще сидели в углу, размышляя над новой версией текста. Судя по всему, вторжение красоток им не помешало.

Я ушел с вечеринки в час ночи. Девушек вывезли за ворота на машине, под сирену, но «Искатели» продолжали веселиться.

На следующее утро в столовой Кольцевой ставил боевую задачу:

— Значит, так. Берем две машины. Дикон, экипаж подбираешь сам. Я лечу с Дэрингом.

Дикон и Дэринг кивнули. Я наблюдал за происходящим из-за соседнего стола, поедая свежую яичницу.

— Цель: складской комплекс вот здесь, — Кольцевой показал на свою потрепанную карту.

Комплекс был полем, обнесенным колючей проволокой. Он располагался на еще одной базе ВВС. Его сильно охраняли. Там гражданские подрядчики складывали горы своих припасов. Такие вещи, как кровельная жесть, доски, кондиционеры, холодильники, мойки, унитазы — одним словом, все, что нужно для постройки настоящих американских баз.

— Сейчас нам нужен генератор льда, но в принципе, пойдет что угодно, — объяснял Кольцевой. — Дикон, ты обеспечиваешь прикрытие. Сообщишь, когда охрана двинется в нашу сторону.

Дикон вновь кивнул.

— Ладно, пошли.

Группа встала и вышла, отправившись на задание.

Часом позже «Хьюи» Кольцевого вернулся, неся на тросе здоровый деревянный ящик. Ящик опустили в кузов грузовика, немедленно уехавшего в зону техобслуживания. Когда ящик открыли, внутри обнаружился еще один холодильник, совсем такой же, как тот что уже был у нас. Но Кольцевой все равно остался доволен. Уже на следующий день он договорился с частью ВВС на той стороне базы и обменял холодильник на новенький генератор льда. Следующие два месяца, в какую бы глушь мы не летели, кому-то приходилось тащить пятисотфунтовый генератор — как часть нашего полевого снаряжения.

После обеда на четвертый день затишья Дикон приказал мне слетать к штабу, чтобы взять двоих новых пилотов.

Я летел с Королем Неба, который без умолку трещал все полчаса полета. Человеком он был счастливым, очень располагающим к себе, а на армейские формальности ему было настолько наплевать, что я даже и забыл, что он капитан.

Мы приземлились на песчаную площадку близ штаба, заглушили двигатель и двинулись в палатку вместе с посыльным. В сотне ярдов от нас я увидел двоих, тащивших мешки и мне показалось, что одного из них я узнал.

— Это, должно быть, и есть те два пилота, — сказал Король Неба.

Я кивнул, всматриваясь в отдаленную, хрупкую фигуру, сгорбившуюся под тяжестью гигантского мешка. Походка мне была знакома.

— Блин! — я расплылся в улыбке. — Куда я должен забраться, чтобы ты меня не нашел?

— Вот черт! Мне сказали, что у меня нет ни шанса тебя встретить, — ответил Реслер.

Я помог ему забросить мешок в вертолет.

Глава 12 LA GUERRILLA BONITA

И совесть, и здравый смысл говорят нам, что Соединенные Штаты не могут и не должны быть мировым жандармом. США не имеют мандата свыше на полицейскую работу и не склоняются к этому.

Роберт С. Макнамара, «Тайм», 27 мая 1966 года

Июнь 1966

По иронии судьбы, «Искатели», обосновавшиеся в двух сотнях миль от Кавалерии, были направлены в Дакто, последнее кавалерийское охотничье угодье. Через месяц после моего перевода я уже гонялся за ВК в тех местах, где Кавалерия потерпела неудачу. На этот раз я принадлежал к другой части и мы поддерживали знаменитую 101-ю Воздушно-десантную дивизию в ходе операции «Хоторн».[49] ВК решили не связываться с Кавалерией, но, похоже, задумали попытать счастья против 101-й.

Наш лагерь стоял к западу от Дакто, на травянистой долине к югу от каких-то невысоких холмов. Палатки выстроились в три ровных ряда, параллельно рыжей грунтовой взлетной полосе. В миле от нашего лагеря 101-я разбила свой бивуак, обеспечивая безопасность и для себя, и для «Искателей».

Мы потратили день на то, чтобы набить землей мешки и построить низкие стены вокруг палаток. Утром второго дня нам объявили, что до начала непосредственной поддержки 101-й придется вылететь на небольшое задание для южновьетнамцев.

— Лучшее, что можно заработать, — легкое ранение в кость, — сказал Вулфи, стоя под навесом палатки, которую я делил с Реслером и Стоддардом.

— В кость? Я как подумаю, уже плохо становится, — ответил я.

— Я говорю, что если уж ранят, то лучше вот так. С ранением в кость ты уедешь из этой ебаной страны.

Дикон, подойдя по дорожке между палатками, прокричал:

— Пошли!

— Как насчет вообще без ранений? — спросил я, потянувшись к шлему; мой «сорок пятый» был уже пристегнут к бронежилету. Я был готов. — Может, все это вообще скоро прекратится.

— Охуенный шанс.

— Удачи, — Гэри выскочил из палатки и пошел к своей машине. Мы не могли летать вместе: Искатели не сводили в экипаж двух молодых уоррентов. Вдвоем нам было надежней. Особенно с тех пор, как пилот, заменивший меня в Кавалерии, Рон Фокс, был убит в кабине прямо рядом с Гэри. Пуля попала в подбородок. Гэри рассказывал, как у Фокса вылились мозги, когда с него сняли шлем. Его гибель стала одной из причин, по которой Гэри послали в отпуск, прежде чем перевести к «Искателям». Мы оба приставали к Дикону, чтобы он позволил нам летать вместе и рассказывали, какая у нас получилась замечательная команда в Кавалерии, но пока что без толку.

— Удачи, — сказал и я.

Покинув палатку, я недолго шел вместе с Вулфи:

— А что тебе за царапину дадут?

— Бесплатную чашку кофе. Сам-то как думаешь? Тут нужно что-то, что лечится не сразу, но чтобы еще и не покалечило на всю жизнь.

— Ясно. Подумаем, — и я увидел Короля Неба, который дожидался меня у штабной палатки. — После задания увидимся. Удачи.

Король улыбался:

— Ну и везет же мне сегодня. Полечу с ветераном. Мне так… спокойно.

— Ага, ага. Я тебя умоляю.

— Нет, правда. Стоит лишь оказаться с тобой в одной машине, и мне сразу кажется, что все будет хорошо.

Мы шли к нашему вертолету — пара пилотов в длинной, неровной линии людей, идущих к своим машинам по рыжей земле.

— Знаете, сэр, вы иногда бываете настоящей занозой в жопе.

— Ха! — вскричал Король. — Попался! Знаешь, Мейсон, ты мне нравишься. И я это докажу. У меня есть к тебе маленькое деловое предложение. Расскажу, как вернемся.

— Спасибо.

— Нет, серьезно. Тебе понравится. Вот увидишь.

Если не считать таких неформальных отношений между офицерами и уоррентами, то Искателей отличало от Кавалерии еще и то, что они были просто по уши в броневых нагрудниках. Нагрудников было столько, что лишние складывались в нижние блистеры. Увидев это, я почувствовал себя виноватым. Моррис погиб, потому что для него не нашлось такого. Может, где-то во Вьетнаме, вот прямо сейчас, еще один пилот думал, хули ему не выдали нагрудник. А может, уже умирал.

— Как вы раздобыли столько этих штук? — я показал на броню.

— Всегда были, — сказал Король Неба и глянул на меня так, словно я задал дурацкий вопрос. — А что?

— Да так…

Погода была прекрасной — пушистые белые облачка в сверкающем синем небе. В такой день только и летать. Поскольку я уже бывал здесь раньше, то знал, что ВК поблизости не обнаружатся. Чувство было такое, что покинув Кавалерию, я избавился от серьезных драк. Что меня беспокоило, так это солдаты АРВ. Я постоянно слышал о них всякие скверные истории. Один Искатель рассказал мне, как высаженный южновьетнамец обернулся и начал стрелять по его вертолету. Мне приходилось слышать такое и раньше.

Вьетнамские рейнджеры носили узкую, хорошо пригнанную камуфляжную форму. Мы взяли восьмерых. Они нервно поглядывали по сторонам, курили и поднялись в машину с явной неохотой. Мое мнение о нашем союзнике от этого не улучшилось.

Двенадцать сликов, отправлявшихся на задание, должны были забросить АРВ на несколько миль к северу от Дакто. После этого мы пересекали восточный хребет и приземлялись по двое на площадку шириной восемь футов рядом с маленькой бетонной крепостью. Когда строй растянулся, чтобы вписаться в эту площадку, мы услышали по радио, что ВК там тоже нашлись. За несколько миль я увидел, как цепочка «Фантомов» работает по холму, лежащему на той стороне небольшой долины рядом с крепостью. В очереди на посадку мы с Королем были во второй паре. Как только первая пара приземлилась, то сразу начала сообщать о попаданиях.

От пулеметных позиций ВК на холме к «Фантомам» потянулись трассы. Истребители ринулись вниз, обрушивая на холм чудовищные шквалы пушечного огня; их проходы были невероятно быстрыми. Трассы сошлись на них.

Я пилотировал, сидя справа. Наш напарник выбрал место для посадки прямо спереди от крепости, оставив нам место на гребне, которое было ближе всех к пулеметам ВК. Я начал заход. Две машины впереди взлетели, проведя на земле, как мне показалось, ужасно много времени. Когда лететь оставалось сотню ярдов, наш правый стрелок открыл огонь по каким-то дульным вспышкам. В тот же самый момент за «Фантомом» в самом разгаре боевого захода потянулся черный дымный шлейф. Самолет сделал почти вертикальную свечку и мы увидели, как один летчик катапультировался. Мы приземлились. Впереди нас, на гребне, пули взбивали фонтанчики земли скользящими ударами. Позиция была чуть выше нас. Правый стрелок долбил вовсю. Я ждал, когда южновьетнамцы выметутся на хуй. Когда, как мне показалось, прошел час, а борттехник так и не сообщил, что они свалили, я обернулся и увидел, что он, стоя в неудобной позе в своем «кармане», пытается выпихнуть одного вьетнамца из машины. Остальные, пригибаясь при звуках стрельбы, смотрели на меня, выпучив глаза и ждали, когда я взлечу.

Я покачал головой и принялся орать, показывая на дверь:

— Пошли! Пошли!

Они не двигались. Я услышал, как пуля прошла сквозь фюзеляж — старое знакомое «цок». Борттехник выхватил свой «сорок пятый», направил на солдат и помахал стволом в сторону двери. Глядел он на них, как сама смерть. Когда они поняли, что лететь я никуда не собираюсь, а борттехник, чего доброго, и в самом деле их убьет, то начали вылезать. Я глянул на крепость — не прикрывают ли нас огнем. Не увидел никого. Не стрелял ни один ствол, все вжались в землю за стенами. Черный волнистый шлейф за «Фантомом» исчез в джунглях. В небе расцвел жемчужно-белый купол парашюта.

Наш напарник взлетел.

— Вышли! — заорал борттехник. Обернувшись и глянув через дверь, я увидел южновьетнамцев, прячущихся снизу от гребня. Взлетел. Когда мы прошли над крепостью, я увидел, что ее защитники лежат и не высовываются. На огневых позициях не было никого.

Через полмили приключение кончилось. Вот и все — один полет к гребню. Пока я вел машину пять миль до лагеря, то кипел от злобы.

— В жизни такого не видел. Как они, на хуй, собираются выигрывать эту дебильную войну, если так дерутся?

Король Неба мрачно кивал и не говорил ни слова. Ему приходилось работать с АРВ и раньше.

Когда мы приземлились, я поблагодарил борттехника Блейкли за то, что тот сообразил, как вытряхнуть вьетнамцев из машины.

— Без проблем, сэр. В следующий раз управлюсь быстрее, — и он ухмыльнулся.

Мы все обошли вертолет, чтобы сосчитать попадания. Нашли одно. Трудно было поверить, что ВК сбили «Фантом» и промазали по нам, пока мы стояли на гребне, но так уж вышло.

— Удача, удача, удача, — сказал Король Неба.

— Поразительно, — отозвался я.

Мы дошли до штабной палатки и подождали, пока вернутся остальные.

— Только что Вулфи ранили, — сказал майор Ричард Рэймон, штабной офицер, когда мы зашли. — Твой друг, так?

— Да, сэр. Одноклассник.

— В общем, заехали ему в руку. Прибудет с минуты на минуту, — и покачал головой. — Ни хрена себе денек начался.

У меня перед глазами все стояли жопы южновьетнамцев, приклеенные к полу грузовой кабины.

— Сейчас ребята Дэринга пытаются достать эту пулеметную позицию, — продолжал Рэймон. — А еще мы послали слик с ганшипом за пилотом ВВС.

— За одним?

— Да, твой приятель Реслер его подхватил. Второй парень так и не выбрался, бедняга.

Еще два «Хьюи» быстро прошли над полосой на малой высоте. Когда они приземлились, из одного, шатаясь, выбрался Вулфи — ему помогал борттехник. Вулфи держал руку поперек груди; кровь с нее капала на штанины. Док Да Винчи встретил их на полдороге и проводил до палатки. Вулфи был так бледен, словно вся его кровь вытекла из раны в руке. Он бессмысленно улыбался мне, пока док ножницами резал ему рукав.

— Уебки мне сигареты отстрелили! — воскликнул Вулфи.

Когда он опустил руку, мы увидели, что карман нагрудника оторван. Под разорванной зеленой тканью виднелись керамические пластины. Пуля прошла ему сквозь правое предплечье и долбанула по нагруднику.

— Нет, вы видели? Уебки мне сигареты отстрелили!

Я кивнул и протянул ему прикуренную сигарету.

— Пальцами можешь пошевелить? — спросил док.

— Ясное дело, — Вулфи пыхнул дымом.

— Ну, пошевели.

— Я и шевелю.

Док глянул на Вулфи:

— Похоже, ты с этим домой поедешь.

— Что я говорил, Мейсон? Ранение в кость — и дело в шляпе.

Я выдавил слабую улыбку:

— Ты был прав.

Док замотал руку Вулфи в кучу бинтов, а мы с Королем Неба отправились готовить вертолет к взлету. Вулфи надо было доставить в Плейку.

В полете борттехник угощал Вулфи сигаретами, а тот курил непрерывно, прикуривая одну от другой. Когда мы садились у госпиталя Плейку, цвет лица у него стал лучше и он улыбался, словно выиграл в лотерею. Им пришлось выполнить посадку сразу после нас, на ту же точку на гребне. Я почти желал, чтобы было наоборот.

В тот же день, чуть позже, мы с Королем слетали, чтобы забросить вьетнамцам на помощь «сапог» из 101-й. На второй раз мы попали под довольно плотный огонь, но попаданий не было. В это же время взвод ганшипов Дэринга утюжил холм, пытаясь вынести пулеметную позицию. Казалось невероятным, что гуки выдержат налет «Фантомов» и атаку целого взвода ганшипов, но так и получилось. Когда солнце ушло за гребень, ганшипы по одному начали возвращаться. Попаданий они получили много. Два пилота были ранены и их немедленно доставили в Плейку.

— Где, на хуй, семь-ноль-второй? — спросил майор Рэймон, не обращаясь ни к кому конкретно. Мы собрались в штабной палатке и слушали радио: 702-й был последним. Он выходил на связь за пять минут, как получил попадание, но потом была лишь тишина.

— Надо послать кого-нибудь туда, — сказал Кольцевой от двери. — Может, они дорогу забыли.

И нахмурился собственной шутке.

А потом мы услышали знакомые хлопки винта и в сгущавшихся сумерках увидели, как вертолет скользит по земле на полозьях и его разворачивает.

— Ничего так посадка, — сказал кто-то.

Издав общий вздох облегчения, толпа начала рассеиваться. Я остановился, и другие тоже: с 702-м было что-то не так. Из него никто не выходил. Вертолет просто стоял на полосе, шипя турбиной. Его винты лениво вращались. Кто-то подбежал к машине и тут же замахал руками, подзывая дока. Все четыре человека на борту оказались без сознания от ран.

Когда экипаж 702-го погрузили на слик, уходящий в Плейку, я вернулся в палатку. Ступи показывал Реслеру шестифутовую секцию трансмиссионного вала рулевого винта. Когда я подошел ближе, то увидел в ней пулевую пробоину.

— Мое первое попадание, — гордо сказал Стоддард.

Реслер кивал — с согласием, но осторожно. Ступи получил попадание утром и заставил борттехника отдать ему этот несуразный трофей.

— Домой заберу, — сказал Ступи.

Я почувствовал себя виноватым за то, что считал Ступи уродом. В нем просто… жизнь как-то била через край, что ли.

— Дебил ты, — сказал Реслер.

Я долго смеялся.

— Короче, идея такая, — сказал Король Неба, когда мы устроились в столовой. — Лед.

— Ты о чем?

— Лед, чувак, — глаза Короля засверкали в свете далекой лампочки. В яме в полусотне футов от нас рычал и пыхтел генератор.

— Это и есть твое деловое предложение?

— Оно самое, кимо сабе.[50] Кольцевой не возражает. Каждый день мы будем гонять вертолет в Контум и нагружать его льдом. Ну, знаешь, большими блоками льда. А потом пригонять его обратно и продавать нашей столовой, в ротную пивную палатку, а остальное сдадим «сапогам» из 101-й. Цену запросим такую, что «сапоги» заплатят. Ничего дельце, а? У Искателей будет лед за бесплатно.

— У нас же есть генератор льда.

— Есть, но он делает только колотый лед. И его едва хватает на коктейли. А речь идет о блоках на двадцать пять кило, чтобы охлаждать пиво. И потом, будет прибыль, а деньги пригодятся для клуба. Что скажешь?

— Что от меня требуется?

— Просто вызваться летать со мной каждый день.

— Давай. Почему бы и нет?

— Именно. Партнер.

Мы не могли посадить «Хьюи» в центре Контума, чтобы заполучить лед. Король Неба выторговал грузовик в ближайшем лагере Сил Спецназначения.[51] Сделка была в том, что мы получали в свое распоряжение их грузовик с водителем, а они — наш «Хьюи» с пилотом.

В первый день нашего ледового предприятия Король Неба уехал на грузовике в город, а я летал с командиром спецназа, лейтенантом по фамилии Бриклин, на патруль в джунглях. Пройдя на малой высоте над зарослями, мы покрыли весь маршрут за двадцать минут. Такая же прогулка пешком отняла бы и у него и у его китайских наемников целый день. Естественно, с несущегося вертолета он мало что мог разглядеть — уж точно ничего такого, что можно увидеть, стоя на своих двоих, но зато смог честно отрапортовать, что прошел по всему маршруту. И он, и его люди остались очень довольны.

В лагере спецназа лишь пятнадцать-двадцать человек из двух сотен были американцами. Остальные же — китайские наемники из Сайгона. Объясняя расположение лагеря, Бриклин указал, что эта сторона для китайцев, а вон та — для американцев.

Бриклин был высоким, худощавым монтанцем. Он — как и большинство спецназовцев — принадлежал к старой школе, которую беспокоило, как правильно вести войну. Чарли считались чем-то вроде мелкой шпаны, у которой не было ни шанса и в самом деле захватить страну. Бриклин считал, что пока в районе Контума господствуют американцы, народ постепенно начнет им доверять и примет их образ жизни, особенно если американцы займутся образованием детей, обеспечат медицинскую помощь и доставят всякие материальные блага — так что даже последний крестьянин страстно возжелает все это, как только увидит.

Бриклин начал указывать на преимущества терпеливого способа обращения вьетнамцев перед так называемой «войной на истощение» и тут заметил на моем правом плече нашивку Кавалерии.

— С этими ребятами единственное что плохо, — говорил Бриклин, — они убивают слишком много людей, просто попавшихся на пути. Каждый раз, когда убьют крестьянина или его буйвола, ВК тут как тут. «Видите, как американцы вас любят? Вчера убили старенькую миссис Коа, а ей было семьдесят пять и она за всю жизнь и мухи не обидела». Конечно, те же чарли прошли через ту же деревню и казнили всех хончо,[52] но кто теперь доверяет политикам? Все эти масштабные рейды Кавалерии и прочих частей крушат все, что было у людей. Конечно, они бьют и АСВ, и ВК, но не думают, сколько им под руку попадает тех, кому они должны помогать. А это занятие с переселением для крестьян почти что как смерть. Они же рождаются, живут и умирают в одной и той же деревне — деревне их предков. А что делаем мы? Являемся под барабанный бой, сжигаем деревню — чтобы не дать ВК захватить ее — и везем их бог знает куда. За одну ночь человек стал беженцем, живущим на пособие и начал абсолютно искренне ненавидеть Америку. ВК побеждают, потому что мы проигрываем.

Сказав это все, Бриклин отхлебнул пива. Мы сидели в маленьком металлическом домике, который они называли своим клубом.

— Нужно просто показать им на примере. Показать ВК, что американский образ жизни — это хорошо и они пойдут за нами. Так это все делается.

Бриклин пил пиво, а я кофе. Мне предстояли полеты.

Это место было самой беззаботностью. Даже игральный автомат. С него сняли кожух, так что были видны шестерни, колеса и коробка с деньгами. Вы могли вернуть себе свой проигрыш, запустив в нее руку. От философии Бриклина мне захотелось порассуждать о политике.

— Во-первых, как думаешь, мы должны быть здесь?

— Это уже другой вопрос, так? Факт в том, что мы здесь.

— Для меня это и есть главный вопрос.

— Может, ты и прав, но такие вещи начать куда проще, чем закончить. Полагаю, мы здесь долго проторчим.

— Думаешь, мы победим?

— Если и дальше будем громить деревни и убивать тех, кого собирались спасать, то нет.

— Многие говорят, что если бы мы позволили вьетнамцам устроить выборы, то они проголосовали бы за Хо Ши Мина и войны бы не было.

Бриклин кивнул:

— Да, я тоже такое читал. И это, наверное, правда. Но, как я сказал, мы уже здесь.

— А почему бы не уйти?

— Считаешь, Эл-Би-Джей выберется из этой заварухи?

— Нет.

— Ты прав, — улыбнулся Бриклин.

Грузовик со льдом вкатился через ворота, остановившись у бара. Король Неба вылез и присоединился к нам.

— Ну и дерут, — сказал он, усевшись рядом. — Это пидорье потребовало два пятьдесят за блок в пятьдесят фунтов. В Фанрань такое стоит семьдесят пять центов.

— Месяц назад у нас тут Кавалерия побывала, — сказал Бриклин. — Эти ребята платили столько, сколько с них требовали. Торговаться теперь невозможно. Не понимают они местных.

И он мне подмигнул.

Король Неба выпил пива и поговорил с Бриклином. Он сказал, что сделка работает отлично и если Бриклин не против, то мы будем здесь появляться каждый день.

— Чувствуйте себя, как дома, — ответил Бриклин, — и не забывайте прихватывать свой «Хьюи».

Мы добрались до вертолета, когда последний блок уже погрузили на борт. Всего блоков было двадцать — тысяча фунтов мокрого льда на полу грузовой кабины. Я запустил двигатель. Из-за лишнего веса я не мог зависнуть на высоте большей, чем флагшток, а потому развернулся и взлетел в том же направлении, с которого мы прибыли.

Пока мы неслись по долине, покрывая тридцать миль до Дакто, Король Неба курил сигареты, болтал о делах и нервно глядел, как наш груз тает под теплым ветром, бьющим со скоростью в сто миль в час.

— Блин, хорошо если половину довезем, — сказал он и спросил у техника. — А как насчет двери закрыть?

— Если закроем, сэр, то до пулеметов будет не добраться, — ответил техник.

— Ах, да, — и он обернулся ко мне. — В следующий раз возьмем брезент, чтоб накрыть все это дело.

И он опять принялся оглядывать груз:

— Блин, ну вы только гляньте! Каждая капелька — это же ебаные десять центов!

— Почти прибыли, — сказал я.

— Слава Богу. Представляешь, вот так вернулись бы в роту с лужей на пятьдесят долларов? Кольцевой меня бы убил, — и засмеялся.

Я приземлился на полосу рядом со столовой. Подъехал грузовик и люди принялись перегружать лед. Грузовик доставил его в одну из палаток, откуда лед еще до темноты и поступил в хитрую систему распределения между нашей ротой, саперами неподалеку и 101-й дивизией.

Ледовый бизнес дал мне материал, который можно было обменять на всякое для постройки бункера. И я, и Гэри нервничали из-за вражеских минометов. Искатели считали, что мы настроены чересчур серьезно. Их еще ни разу не обстреливали. Мы заручились помощью Стоддарда. Землекопом он был энергичным. За какой-то день мы получили яму четыре на четыре, шесть футов глубиной. Пока Гэри и Ступи набивали землей мешки, чтобы выложить стены, я сгонял на джипе к саперам и заключил сделку с их капитаном. За блок льда я получил три листа ПСП. Я вернулся с панелями и мы уложили на них мешки в три слоя. Получился маленький уютный бункер. И хотя мы знали, что прямого попадания ему, наверное, не выдержать, нам стало намного спокойней.

«Искатели» смеялись над нами. Но мы с Гэри лучше знали, что почем в жизни.

Этим вечером я и Гэри сидели на крыше нашего бункера и негромко говорили о том, как поедем домой. Теперь мы были старичками, нам оставалось меньше семидесяти дней.

— Говорят, что старичков в их последний месяц будут посылать только на небоевые задания, — и Гэри отхлебнул своего ежедневного «Будвайзера».

— Да, слышал. Думаю, было бы здорово взять отпуск за десять дней до того. Когда вернешься, война для тебя закончилась. Вози себе рис и прочее вокруг Фанрань.

— Думаешь так сделать?

— Ну да, а что? Мы можем взять отпуск вместе. Я знаю отличные места в Тайпее.

— Я слыхал, что в Гонконге лучше.

— Да? Ну ладно, Гонконг. Я там еще не был. Хочешь туда?

— Ага.

К концу первой недели мы забросили роты «сапог» из 101-й на позиции в северном конце долины. Они попадали в перестрелки, но ничего серьезного не происходило. Еще мы устроили артиллерийскую позицию у подножия холмов, так, что она контролировала полукруг, в котором и развернулась 101-я. Разведка сообщила, что в районе действует как минимум батальон АСВ и 101-й очень хотелось установить с ним контакт.

После обеда в моем расписании всегда было окно, и я продолжал летать за льдом. Через несколько дней мы с Королем Неба выработали порядок, согласно которому тот, кто оставался с Бриклином, мог выпить, а поехавший за льдом не пил, так что по крайней мере один из нас оставался трезвым, чтобы привести вертолет обратно. Так стало приятней. Мне начала нравиться жизнь «Искателя». Они были чудными ребятами, но свое дело делали, а сделав, умели хорошо отдохнуть. И если не считать шести потерь, которые мы понесли в первый день, ни у кого и царапины не было. Я почти что получал удовольствие.

И все вроде было в порядке. Когда наступало затишье, мы наслаждались жизнью. И все же с нами было что-то не так. Что мы и показали на следующий день.

Когда на нашу полосу сел «Чинук», прилетевший из Сайгона, большинство людей было в лагере. Вертолет высадил четырех девушек из Красного Креста и Кольцевой вышел наружу, чтобы их встретить. К нему присоединился Дикон и вдвоем они проводили девушек в лагерь. Я сидел на раскладушке и глядел, как вся эта компания приближается к нам. Посмотрев на ряд палаток, я заметил, что люди исчезли. Наш палаточный городок внезапно стал городом-призраком. Гэри глянул наружу, заметил, что вот и пончики на нашу долю, но остался внутри. Кольцевой вел девушек по дорожке, явно собираясь представить их кому-нибудь, но не мог никого найти. Девушки начали нервничать; они оглядывали ряды темных палаток, время от времени замечая силуэты лиц, молча всматривавшихся в них. Они прошли по всей дорожке и обратно. Кольцевой и Дикон проводили их назад к «Чинуку». В то же время экипаж вертолета разгрузил на полосу кучу картонных коробок. Мы видели, как Кольцевой кивает, что-то объясняя. Встревоженные девушки пожали Кольцевому руку, оглядели вымерший лагерь непонимающими взглядами и поднялись на борт. Через считанные минуты их уже не было. Когда вертолет исчез, «Искатели» вновь появились, словно ничего и не произошло.

— Чего это они? — спросил я Гэри.

— А сам ты чего?

— Не знаю. Вот просто не мог выйти и встретить их. Мы, наверно, большие психи, чем думаем. Ну, то есть, насчет круглоглазок. Все говорят о том, как бы снова увидеть круглоглазок, пять минут назад они здесь были, и мы все попрятались?

— Добро задарма, — Дикон показал на коробки.

— Это что? — спросил Гэри.

— Всякое за бесплатно от Красного Креста.

Мы вытаскивали из коробок мыло, расчески, зубную пасту и блоки сигарет. Всем было неловко. К нам прибыли с подарками, а мы от них шарахнулись.

Король Неба выбежал на полосу, сложил руки рупором и завопил:

— Вернитесь! Вернитесь!

Я глядел изнутри на просевший москитный полог. Реслер не гасил свет и писал письмо. Лежа на спине, я подумал, что надо бы найти новое место для моей электробритвы и прочего мелкого барахла. Если складывать это все на полог, он слишком провисает.

Ступи, похороненный под своими одеялами, спал. Что хорошо в горах — по ночам там прохладно. Гэри погасил фонарик и какое-то время я слышал, как он воюет со своей раскладушкой и одеялами, залезая под полог. Потом все стихло. В тишине я слышал отдаленные звуки боя. В последние дни 101-я все чаще попадала в перестрелки.

Заснуть я не мог. Лежал и думал: как это теперь — летать на штурм. Мы с Гэри попросили об отпуске через две недели. Если все пойдет по плану, то когда мы вернемся, нам останутся последние тридцать дней.

Издалека раздались звуки артиллерийской стрельбы. Я напрягся. Мне приходилось слышать их почти год и я мгновенно отличал прилетающие снаряды от улетающих, даже если спал рядом с артиллерийскими или минометными позициями. В звуках, доносящихся с северного конца долины было что-то зловещее.

Из электробритвы, лежавшей надо мной, посыпались искры. Мое горло сжалось от страха. Мина-ловушка? Искры перешли в белое сверкание. Начав не ярче, чем бенгальский огонь на Четвертое июля, бритва внезапно вспыхнула ослепительным белым светом. Я скатился с раскладушки на землю и вскочил. От сияния по палатке метались тени; внутри стало светлее, чем днем.

— Гэри! Пожар! — закричал я и выскочил наружу. От ярчайшего света изнутри брезент палатки засветился зеленым.

— В чем дело? — спросил Гэри и все погасло.

Я стоял снаружи в нижнем белье. В прохладной ночи я обливался потом и меня трясло от озноба. Гэри подошел ко мне:

— В чем дело? — голос у него был спокоен.

— Ты не видел пожар?

— Какой пожар?

— В палатке. У меня бритва рванула. Ты не видел?

— Ничего я не видел.

— Идем, покажу, — я осторожно вошел в палатку.

Стоддард все еще спал. Я взял у Гэри фонарик и осветил верх полога. Бритва блеснула в свете — невредимая. Осторожно прикоснувшись к ней, я взял ее в руки. Она была холодной.

— Это как же? Она горела, как магний. Я видел!

— Боб, ничего здесь не горело.

— Слушай, у меня до сих пор в глазах пятна плавают.

— Чужие пятна в глазах увидеть никто не может.

— Но это же доказательство. Бритва горела.

И я замолчал — до меня дошло, что я сказал. Никогда в жизни я не видел ничего отчетливей, но вот теперь я стоял с Гэри и держал бритву в руках. Бритва не горела, не сверкала, не ослепила меня. По крайней мере, так, чтобы это мог видеть кто-то еще.

Я подошел к доку Да Винчи, стоявшему рядом с нашим бункером. Я очень подробно рассказал ему, что видел. Он кивал.

— На, — он протянул мне маленькую таблетку.

— Это что?

— Это чтоб ты заснул. Завтра на ночь дам еще одну. Постарайся расслабиться.

— Я расслаблен… был.

— Постарайся получше.

На следующую ночь мы видели, как небо над северным концом долины заливается языками пламени, которые выбрасывает «Пафф». АСВ атаковала артиллерийскую позицию. Четыре машины взвода Дэринга были в самом пекле, утюжа подходы к атакованному орудию. Из четырех орудий, стоявших там, одно было отрезано — именно на нем и сосредоточилась АСВ. «Пафф», DC-3 с гатлингами, обрушивал потоки огня с черного неба. Над полем боя плясали белые осветительные ракеты. АСВ подходила все ближе. Орудийный ствол был опущен до предела, для стрельбы прямой наводкой. Один из пилотов ганшипов сообщил, что АСВ ворвалась на позицию и люди перемешались так, что огонь пришлось прекратить. Орудие оказалось захвачено.

Всю ночь мы стояли по тревоге. К трем утра, когда нас все же не вызвали для ночного штурма, я пошел спать. Еще одна волшебная таблеточка, и заснул.

К следующему утру 101-я отбила орудие — при значительной помощи наших ганшипов.

Утром же прибыл капитан Джон Найвен и сказал, что нам с ним надо лететь. Мы должны были доставить боеприпасы окруженной роте.

Найвен вполне по-приятельски сказал, что я летаю лучше, чем он. Как командир экипажа, он решил заняться радиопереговорами и предоставил мне пилотирование. Нашим первым пунктом назначения был штаб окруженной роты в лагере 101-й дивизии. Мы приземлились, получили точные координаты и стали ждать. Рота была под огнем, слишком плотным, чтобы мы могли пробиться. Приземлившись рядом с маленьким стрельбищем, рядом с проволочным заграждением и минным полем, мы заглушили двигатель.

В полдень мы все еще ждали. Из соседней палатки по радио доносился голос командира роты, Дельта-6. У него осталось семь человек, остальные тридцать три были либо убиты, либо ранены. Звучало все скверно — он перечислял имена людей, о которых точно знал, что они убиты, но вновь и вновь повторял: «Для вертолета слишком жарко, наверное, придется подождать до темноты».

Наслушавшись всего этого, я забрел в палатку и добыл у сержанта ящик патронов сорок пятого калибра. Пять сотен я взял с собой на стрельбище и провел остаток дня, выпуская сотни пуль по пивным банкам. К трем часам я сам поражался своей меткости. Я регулярно попадал в банки с сотни ярдов. К четырем часам ко мне присоединились несколько «сапог»; я одолжил у одного М16 и расстрелял несколько магазинов. Другой «сапог» дал мне попытать счастья с гранатометом М79. Стреляя, я успокаивался. До меня дошло, как мне было нужно пострелять. Во что угодно.

Когда я в очередной раз разносил банку, из палатки вышел Найвен:

— Попробуем, — сказал он.

Я вложил в кобуру горячий «сорок пятый» и пошел к вертолету.

— Наверное, взлетать буду я, — сказал Найвен. — Тренировка мне не помешает.

— Запросто, валяй.

В вертолет, забитый патронными ящиками, забрались двое «сапог».

Найвен запустился и проверил мощность в висении. Оказалось, что висеть мы можем едва-едва. Он опустил нос чуть-чуть слишком сильно и взлетел в сторону концертины. К сожалению, для тангажа, который он взял на взлете, машина была слишком тяжела и не поднималась. Проходя над минным полем, мы почувствовали, как нас что-то дернуло. Выглянув из окна, я увидел, что за полозья зацепилась колючая проволока, которая тащится за нами, путаясь в остальном заграждении.

— Проволока! — заорал я.

Он все понял одновременно с моим криком и тут же выровнял вертолет. То, что он сделал дальше, совершенно застало меня врасплох. Вместо того, чтобы зависнуть над минным полем и сдать назад, он опустил машину на землю. Я приподнялся на сиденье, врезавшись в ремни и сжался в ожидании взрыва.

Найвен забыл, что периметр минирован. И вспомнил, как только мы опустились. Я глянул на него. В лучах солнца, бившего сквозь плексиглас, сверкали капли пота, катившиеся по его лицу. Выглядел он таким же напуганным, как я себя чувствовал. Взрыва не было.

«Сапоги» сказали, чтобы мы оставались на месте. Те, кто знал расположение мин, осторожно ступая, подошли с ножницами и обрезали проволоку.

Найвен был так потрясен, что отдал мне управление.

Приблизившись к окруженной роте, мы увидели, как ганшипы работают по склону обращенного к ней холма. Их усилия были тщетны из-за очень глубокой и плотной растительности. Сама рота находилась под зеленым пологом высотой в семьдесят пять футов.

— «Искатель», слишком жарко. Ждите до темноты, — вызвал нас Дельта-6.

— Вас понял, — отозвался Найвен.

Мы со злостью повернули обратно. Наше напряжение достигло пика. Я вновь оглядел место и не нашел способа выполнить безопасный заход. Роту прижали на низком бугре, окруженном возвышенностями. Если АСВ все еще там, то на своем возвращении мы превратимся в идеальную мишень.

Я вновь приземлился у штаба роты и заглушил двигатель. До темноты оставалось еще два часа. Мы поели и вновь стали ждать.

Когда мы взлетели, луны не было. Небо было очень темным. После десяти минут полета по долине я отключил огни и начал снижаться. По мере снижения над нами поднимались верхушки гор, более темные, чем небо. Я использовал контуры долины и холмов, которые выучил за две недели полетов. Даже в самую темную ночь при полете на малой высоте можно различить контур земли. Даже без луны. Даже если сплошная облачность. Вам всегда хватит подсказок, на основе которых вы создадите единый образ. Я научился не бросать прямой взгляд на то, что хочу увидеть, а применять боковое зрение.

А потому, приближаясь к бугру, я знал, что верхушки деревьев на нем чуть светлее черного холма на заднем плане. Судя по радиоособщениям «Дельты-6», мы шли верным курсом. Я выбрал правильную тень.

— Вы близко, — раздался голос Дельты-6. — Продолжайте, медленно.

По мере того, как вертолет переходил из горизонтального полета в висение, груз начинал ощущаться все сильнее. В тусклой подсветке приборов было видно, что в висении я использую максимум мощности. Мы дрейфовали вперед, в шести футах над верхушками, следуя за указаниями «Дельты-6».

— Слышим стрельбу, — сообщил «Дельта-6».

На склоне холма, обращенного к нам, я увидел дульные вспышки.

— Похоже, как раз… стойте. Я слышу, что вы прямо над нами, но не вижу вас. У нас тут везде раненые, не хочу, чтоб в них попали ящики.

Я завис, не глядя никуда конкретно, лишь замечая различные оттенки черного. Дульные вспышки на склоне замигали.

Заревела сирена предупреждения о низких оборотах. Я глянул на прибор и увидел, что стрелка быстро падает. Если не сбросить боеприпасы, грохнемся.

— Сбрасываем, — сказал Найвен.

— НЕТ! Вы прямо над ранеными, — сквозь голос «Дельты-6» пробивался треск стрельбы.

Так мы скинем эти ебаные патроны, или нет? Я чуть сместился вправо. Борттехник и «сапоги» держали ящики на самом краю дверей, но все было не то. Впереди поднялась верхушка дерева и погладила нам по носу. Ну, все. Если мы сейчас не уйдем, то присоединимся к людям внизу, порванные в клочья.

Трясущийся «Хьюи» сопротивлялся моим попыткам его разогнать. Сирена не умолкала. Вертолет был на грани падения, движение вперед давалось колоссальным усилием. Я услышал громкий хлещущий удар — винт ударил по верхушке. Набрать высоту я не мог. Я вообще мог только снижаться, чтобы привести обороты винта в норму. Я повернул вправо, получив тем самым маленькую прибавку к мощности и протащил полозья по верхушкам. Еще через несколько футов я смог соскользнуть вниз по контуру бугра, в черную лощину.

— И дальше что? — спросил Найвен.

— Прохожу до конца лощины, делаю круг и пробую еще раз.

— Мы слишком перегружены.

— Да, но я, кажется, знаю место, которое ему нужно.

Когда я медленно приближался к бугру, появились дульные вспышки. Потом слева от нас пролетела трасса. Судя по тому, что попаданий пока не было, увидеть нас было нелегко. По итогам радиопереговоров в ходе первой попытки у меня появилось представление о том, где именно находится «Дельта-6» и какое место ему нужно для сброса боеприпасов.

— Вот! — крикнул он. — Стойте!

Я остановил вертолет. Мы проседали и Дельта-6 вызвал нас:

— Давайте, бросайте.

Со скрежетом и грохотом ящики полетели с вертолета. Они проламывались сквозь листья и ветви с семидесятипятифутовой высоты. Машина становилась легче и получала мощность.

— Молодцы! — крикнул «Дельта-6». — Никого не задели. Молодцы. Спасибо, «Искатель».

На отходе я врезался в еще одну верхушку, нырнул в лощину и набрал скорость. Через десять минут в штабе нас уже поздравляли с тем, что мы спасли их жизни. «Дельта-6» и его люди расстреляли последние патроны, прикрывая наш заход.

На следующее утро «Дельта-6» сумел оттеснить АСВ — или те отошли сами — и «Чинук», зависнувший над нужным местом, поднял раненых носилками на тросе. Еще один «Чинук» забрал последних выживших и мертвых. Сто первая получила драку, в которую так рвалась. К несчастью, вся территория была домом для врага. В некоторых зонах высадки, которые «сапоги» расчищали на вершинах холмов, пни торчали так густо, что между ними было тяжело вписать полозья. Американские патрули прорубались сквозь заросли, следуя к назначенным позициям и начинали безнадежно плутать. Командиры постоянно сообщали о пропавших без вести, но пропавшие на самом деле просто заблудились — там за десять футов было уже не разглядеть человека. Пока они сражались с джунглями, АСВ нападала на них, изматывала и иногда побеждала. Когда взводы и роты подвергались массированной атаке, подкрепления, посланные к ним, плутали, оказывались рассеянными и окруженными. День за днем 101-я теряла части, посланные на поиски частей, посланных на поиски частей. Неразбериха была полной. И в этой неразберихе погибли многие.

В таких условиях меньше всего пользы для «сапог» было от наших вертолетов. Мы постоянно находились в воздухе, пытаясь найти людей, взывавших по радио о помощи, но полностью затерянных в джунглях. Одна рота, которую мы пытались спасти, оказалась полностью уничтоженной, пока мы летали над кронами в их поисках. Их радио замолчало. И все.

Еще одна рота — под командой футболиста Вест-Пойнта Бада Карпентера — стала знаменитой, потому что когда противник ворвался на ее позицию, Карпентер вызвал авиаудар на себя.

Мы с Королем Неба были в воздухе, кружа над расположением Карпентера. Карпентер пытался пробиться к старой зоне высадки, чтобы его эвакуировали. Мы слушали радиопереговоры и ждали, когда он там появится.

— Нам не пройти, — сообщил Карпентер. — Они нас окружили.

— Ваше местоположение? — запросил «Стрелок-6», командир Карпентера.

— В ста метрах к востоку от зоны, — спокойно сказал Карпентер. Сквозь его голос пробивалась стрельба. — Рядом со мной лишь шестеро. Они подходят ближе. Прошу авиаудар, немедленно.

— По вашей собственной позиции? — уточнил «Стрелок-6».

— Да. Скорее.

Два А-1Е уже находились в готовности. Они получили указания за считанные секунды и начали бить по указанным координатам. Они сбрасывали напалм, бомбы, а потом стреляли из пушек. Наступило долгое молчание.

— Сработало, — устало сказал Карпентер. — Это их остановило.

— Если что случится, — сказал «Стрелок-6», — хочу, чтобы вы знали: я представляю вас к Медали Почета.

Ответа не было.

— И еще, я не сомневаюсь, что когда мы до вас доберемся, то найдем кучу трупов ВК.

— Я вижу только своих… — тихо отозвался Карпентер.

— Высылаем вам помощь, — сообщил «Стрелок-6».

И немедленно вызвал нас. Он хотел, чтобы мы приземлились в его расположении, рядом с артиллерийской позицией.

— Не понимаю, — сказал он, сидя на полу «Хьюи» и глядя на карту, покрытую пластиком. Он был осунувшимся, угрюмым. Указывая на кружок, нарисованный на зеленой бумаге, он продолжал. — Ничего не понимаю. Они должны быть здесь.

Он имел в виду взвод, который пытался послать Карпентеру на помощь. Но взвода там не было, потому что когда люди начали пробиваться в указанном направлении, то ничего не обнаружили и попали под огонь. «Стрелок-6» был подавлен. На его шахматной доске все фигуры стояли на местах, но люди в джунглях — нет.

— Вы должны найти эту часть, — указал он на карту. — Найдите и дайте им вот этот азимут.

Он провел по карте пальцем до позиции Карпентера.

В наш вертолет забрались майор и капитан, волочившие большую радиостанцию. Мы взлетели.

Я медленно шел над верхушками, слушая указания «сапог». Они слышали нашу машину и на слух направили нас так, чтобы мы пролетели прямо над ними. Пока мы вели поиск на пересекающихся курсах, враг не стрелял. Но стоило мне найти часть и описать над ней круг, как с нагорья над нами открыли огонь. Я услышал один «цок». Я прошел над позицией части, развернулся и сделал пролет в том самом направлении, по которому им надо было идти.

— Двигаться туда, — сказал по радио майор за нашими спинами.

Они ответили, что поняли. Майор направил нас на поиски еще одного затерявшегося патруля. И вновь, пока мы носились над джунглями взад-вперед, прямо перед склоном, занятым врагом, в нас не стреляли. Но как только я прошел по кругу, начался огонь. Склон покрылся россыпью дульных вспышек. Однажды мы оказались так близко к ним, что услышали звуки стрельбы. Я почувствовал удар и, обернувшись, что майор бросился на пол. Он не был ранен, просто подчинялся инстинкту солдата, попавшего под огонь. Было как-то забавно, что он считал пол кабины укрытием — пули могли прошить его, как фольгу. Но смеяться я не стал.

Развернувшись, я прошел над невидимыми солдатами в нужном направлении. Когда мы оказались над ними, Король Неба передал по радио:

— Два-шесть-ноль градусов.

Лейтенант снизу ответил, что понял.

И мы сделали это снова. И снова. За несколько часов мы дали нужные направления всем потерявшимся частям. По крайней мере тем, что еще отзывались. Все они стягивались в одну точку, чтобы объединиться. «Стрелок-6» не просто хотел обезопасить позицию Карпентера, он еще и собирал своих людей, чтобы вытащить их оттуда. Ему этого говна хватило по горло. Настало время вызвать Кавалерию.

Мы приземлились на позиции «Стрелка-6» и слушали, как он объясняет помощникам свой замысел. План был таков: 1-я Кавалерийская вышлет батальон или около того и расположит его к северу от места боя, на каком-нибудь гребне. Он считал, что если ВВС обработают район, а потом 101-я вновь начнет наступление, то они выдавят АСВ к позициям Кавалерии. План был безумным, поскольку «Стрелок-6» почему-то считал, что АСВ двинется по гребням, а не по долинам. Глядя на карту, я видел тысячу путей, по которым АСВ могла ускользнуть. Но я не был пехотным командиром. Чему был очень рад.

Интересная была постановка задачи, но в самой ее середине нас вызвали на эвакуацию раненых.

Уже потом Король Неба признался, что не верил, будто мы и вправду туда лезем. Площадка была узким кругом, где вырубили молодые деревца, а «сапоги» погрузили нам на борт слишком много раненых, чтобы мы могли зависнуть. Ну и в довершение всего мы находились под постоянным огнем.

То, что я предпринял, конечно, было безрассудно. Решение возникло автоматически. В висении на высоте в фут вертолет терял обороты. Оставлять было никого нельзя — люди умирали — и нас окружали кусты и деревца высотой в пятнадцать футов. Но мы были на холме. Мои инстинкты подсказали мне: если пробиться через этот барьер, то можно соскользнуть вдоль склона холма и тогда мы сможем лететь. А потому, когда Король Неба посоветовал выгрузить хотя бы одного человека, я покачал головой и направил машину на самый тонкий участок зеленой стены. К счастью, винт находился настолько далеко от земли, что под него попадали лишь тонкие верхушки. Наш нос раздвинул ветви, полозья за что-то цеплялись, а винт с грохотом врезался в верхушки. Звук был такой, словно мы разбиваемся. Люди в грузовой кабине закричали. Но пока мы прогрызались сквозь кусты и деревья, земля под нами уходила все ниже. Винт поднялся над верхушками и мы протащили фюзеляж сквозь зеленую завесу. Мы вырвались из всей этой толщи в облаке щепок — секатор на газотурбинной тяге. Я скользнул по склону вниз, набрал немного скорости и начал подниматься.

— Ни хуя глазам не верю, — сказал Король Неба.

Я засмеялся. Я поражался сам себе.

К вечеру того же дня разбросанные патрули, взводы и роты собрались вместе. Оказалось, что Карпентер потерял меньше людей, чем думал. Раненые и убитые составляли всего лишь половину его роты. Остальные просто отстали от него в плотных кустах. Джунгли были союзником врага и пока этот союзник держал нас за горло, мы терпели поражение. Героическое, самоубийственное решение Карпентера остановило отход (и он еще чудом остался жив), но битву мы проиграли.

В ожидании Кавалерии и ВВС «сапог» собрали на артиллерийской позиции. ВВС послали с Гуама В-52, нагруженные тысячефунтовыми бомбами.

Предполагалось, что эти бомбы убьют кучу солдат АСВ; те же, что остались, побегут по гребням, преследуемые 101-й дивизией, а Кавалерия, расположившись к северу, размажет их окончательно. Масштаб был слишком велик. Время, пока мы ждали ВВС — слишком долгим.

Утром следующего дня я, Гэри и остальные Искатели задержались в расположении роты. С юга долины раздался чудовищный гром. Вскоре шум стал таким, что не было слышно голосов людей, стоявших рядом. Эту бурю подняло колоссальное соединение вертолетов, посланных Кавалерией.

Кавалерия промчалась по долине — как минимум восемьдесят вертолетов — на очень приличной скорости. Строй пронесся над нами и пошел дальше на север, к указанным позициям. Через несколько минут последние вертолеты скрылись из виду и рев умолк.

— Черт возьми! В жизни не видел разом столько «Хьюи» в воздухе, — сказал кто-то.

Признаюсь, я ощутил нечто вроде гордости за свое бывшее соединение. В этом уголке мира зрелище было первоклассным.

Но в тот же день репутация Кавалерии оказалась подмоченной.

101-я ввязывалась в мелкие перестрелки, продвигаясь по сотне ветвящихся долин. Для поддержки с воздуха солдатам придали ганшип Кавалерии. Один из командиров на земле вызвал его и потребовал выжечь все в точке, которую он укажет дымом. Желтым дымом.

Неподалеку от места, предназначенного для удара Кавалерии, проходил патруль. На поясе у радиста патруля висело несколько дымовых гранат. Одна из них, конечно же, оказалась желтой.

В тот момент, когда командир «сапог», за милю от этого радиста, сообщил, что бросил желтую дымовую шашку, какая-то ветка сорвала у радиста гранату с пояса, выдернув чеку. Бледно-желтый дым мгновенно поглотил и радиста, и весь его взвод. Ганшипы Кавалерии, высматривавшие желтый дым, оказались всего в сотне метров от этого места.

Они сообщили, что заметили дым и атаковали. Они даже увидели, как в дыму разбегаются люди и подумали, что достали-таки своих старых знакомых чарли.

Когда командир увидел, что по его желтому дыму никто не бьет — и все достается какому-то другому дыму — то закричал, чтобы атаку прекратили.

И очень вовремя. За какие-то секунды командир взвода оказался убит, а еще двадцать один человек ранен. Включая и самого радиста.

Это был нелепый несчастный случай, но Кавалерию сочли чем-то неуклюжим. Да еще и после такого эффектного выхода на сцену. Имидж был подпорчен. Искателям и 101-й стало спокойней при мысли, что Кавалерия будет работать вдали от них, на севере, выполняя роль наковальни. Молотом были мы.

На следующий день все части 101-й были отведены назад, в ожидании бомбардировки.

В АСВ служили не дураки. Они знали, что мы что-то готовим. Они растворились в джунглях. Если верить сотням фломастерных пометок на картах, АСВ была окружена и скоро ее погонят по гребням на север, прямо в руки неуклюжей, но могучей Кавалерии. На следующее утро наступил черед ВВС сказать свое слово.

Мне с Королем Неба поручили возить телевизионную съемочную группу вдоль грунтовой дороги, которая стала границей бомбардируемой зоны. Кадры того, как рвутся бомбы, особенно гигантские — это колоссальный пиар, сами понимаете.

Облака опустились в долину, укрыв вершины. Король и я барражировали в пятистах футах над дорогой и нервничали. Нас заверили, что ВВС не мажут и угодить под шальную бомбу практически невозможно. Нашей единственной мыслью было: херня. Мажут, да еще как.

В тот самый момент, когда бомбы должны были ударить, они ударили. Когда я развернулся, направившись вдоль дороги, мы увидели, как склоны холмов за четверть мили от нас начали разверзаться. С земли внезапно вздыбились перекрывающиеся сферы ударных волн. В плотной растительности на земле мгновенно возникли оголенные круги. Тысячефунтовые бомбы рушились на гребни, в овраги, на склоны — как пулеметная очередь, систематически, опустошительно. Визуальное стаккато взрывов, рвущих землю на куски. Мы услышали охи и ахи съемочной группы. Волна разрушения пошла с той стороны долины и теперь приближалась к нам. Где-то за облаками, на высоте в 30000 футов высококлассные экипажи бомбардировщиков вели эту волну точно по назначенному району. Чарли должны были превратиться в фарш.

Через полчаса бомбардировки бомбы достигли дороги. Кольца ударных волн стали не только видимы, но и осязаемы. Вертолет раскачивало взрывами. Бомбы рвались прямо на дороге, а потому я отвел машину чуть в сторону. Одна взорвалась перед нами, за дорогой и на минутку я задумался, не придется ли нам увидеть, как «Хьюи» ведет себя под ударом тысячефунтовой бомбы, но тут все прекратилось.

Тишина. Над долиной кружились тягучие волокна дыма. Голые деревья были вывернуты под нелепыми углами. Земля между чудовищными воронками стала серой, выжженной. Пережить такой апокалипсис не мог никто.

Завершение бомбардировки стало сигналом. Вперед устремились тучи «Хьюи», высаживая «сапог» по всей искромсанной долине. На этом и закончилось наше задание. Поболтавшись в районе еще немного, я вернулся к взлетной полосе.

То, что я увидел, произвело на меня впечатление. И на съемочную группу тоже. И на «сапог». А вот на гуков — нет. Они исчезли, оставив позади несколько человек, которых и взяли в плен, оглушенных, но невредимых — около двадцати солдат АСВ.[53]

Настала очередь Кавалерии.

Кавалерия обшаривала гребни и долины два дня. Потом она приблизилась к разбомбленной долине. Когда сеть затянулась, рыбы в ней не нашли. Тупые маленькие варвары сумели смыться, не выказав ни малейшего уважения к высоким технологиям. Они применили дзюдо — поддались силе.

Но бомбы — это бомбы, сражения — это сражения и многие в самом деле вели себя, как герои. Битва, даже проигранная, впечатляла.[54]

Чтобы вручить награды, генерал Уэстморленд лично прибыл из Сайгона. Капитан Карпентер получил Серебряную звезду и был переведен в штаб Уэстморленда.[55]

Ближе к концу июня я стал очень дерганым. Жизнь старичка оказалась тяжелой. Наверное, уж лучше бы не знать, когда ты вернешься. С каждым днем — а оставались лишь полсотни — смерть казалась все более неизбежной, словно я израсходовал запас удачи и теперь могу получить свое в любой момент. Где-то между сегодняшним днем и днем моего отбытия я вылечу на задание, наверное, простое, под совсем легким огнем, и всего одна маленькая шальная пуля попадет мне в лоб.

Ночи — это был ад. Даже с транквилизаторами дока Да Винчи я вскакивал навстречу невидимым угрозам. Днем, когда я летал, все было хорошо. Ледовый бизнес, к тому же, давал мне, чем заняться. Но когда полетов не было — в часы пауз между заданиями, или на выходные — я мрачнел. Ничего из того, что я видел не смогло меня убедить, что во Вьетнаме мы делаем правильные вещи. К моему стыду, у меня возникла даже какая-то симпатия к врагу.

А локальная война, на которую я попал, все шла, день за днем. Я был ее частью. В воздухе я делал свое дело так хорошо, как умел. Вместе с другими пилотами я шел в горячие зоны — потому что во всей этой неразберихе зыбкие принципы хорошего и плохого исчезали. Остальное было не в счет. Даже я был не в счет.

Когда Дикон наконец-то позволил мне и Гэри летать вместе, нашей первой задачей стало доставить припасы небольшому патрулю в джунглях. Чтобы найти их, мы применили полет вне курса. Такой способ в летной школе не преподавали. Меня научил ему Монк.

При обычном полете по счислению вы идете по проложенному курсу, делая поправку на ветер, но когда пройдете рассчитанное расстояние, то не знаете, куда смотреть, чтобы увидеть свою цель. Поправка на снос ветром — всего лишь расчет. Ваш истинный путь уйдет в сторону от проложенного. Но в какую?

При полете вне курса вы не делаете поправку на ветер. Вы просто держите по компасу курс, проложенный на карте рассчитанное время, а потом знаете, куда повернуть — против ветра.

Мы нашли нашу цель без малейших приключений.

После обеда неподалеку от полосы разгорелась перестрелка — рядом с тем местом, куда мы в первый день перебросили АРВ. Появились потери и людям понадобились боеприпасы. Мы с Гэри долетели до крохотного пятачка на гребне. Пространства едва хватало, чтобы втиснуть винт; хвост оставался висеть в воздухе. «Сапоги» забросили нескольких раненых на борт, затрещали выстрелы и нам яростно замахали, чтобы мы улетали. Из такой щели взлетать надо назад. Когда нос и винт выйдут из ограниченного пространства, вы даете правую ногу и машина разворачивается по направлению своего движения, в нормальное положение — нос и хвост меняются местами. Так мы и поступили.

На госпитальной площадке медики разгрузили раненых за секунды. Мы с Гэри взлетели, чтобы взять вторую партию.

— Черт возьми, говорили же, что это долбаное место зачищено недели назад, — ворчал Гэри.

— Чарли сообщить забыли, — отозвался я.

— Это точно.

Я описал круг высоко над долиной, вне зоны досягаемости стрелкового оружия. На севере, где мы работали этим утром, виднелся какой-то дым. К западу дыма было больше — в этом направлении двигались части 101-й. Американцы действовали на очень большой территории, но отсюда, сверху, она казалась очень маленькой. Во все стороны на сотни миль простиралось море джунглей. И под их пологом при желании можно было добраться куда угодно.

— Ладно, Искатель, у нас чисто.

— Вас понял, сближаемся, — ответил Гэри.

Завершив круг, я начал снижение к вершине холма, ушел ниже ее и продолжил снижаться, двигаясь по лощине, ведущей к пятачку. Мы взяли груз боеприпасов, а потому едва могли зависнуть на такой высоте. Надо было рассчитать заход так, чтобы потерять косую обдувку точно в тот момент, когда вертолет окажется над выступом. Когда мы шли на скорости миль тридцать в час, загрохотал наш правый пулемет: стрелок увидел дульные вспышки. Нам оставалось пятьдесят футов — самый ответственный момент захода — и тут пехотинец на земле замахал, сигналя, чтобы мы уходили.

Остановиться было негде.

Я продолжал лететь вперед. Выскочили еще двое и тоже замахали. В тот же момент по радио раздалось:

— Отворот! Мы под плотным огнем.

Вот такого у меня еще не было. Обычно, прерывая посадку, я просто пролетал над зоной высадки. Но эта зона была на склоне холма. А по бокам возвышались стены лощины, так что повернуть в сторону я тоже не мог. Но под нами и за спиной пространство оставалось. Я поднял нос, останавливая заход. Вертолет не мог зависнуть и начал проседать. Подняв нос вверх, машина соскользнула в лощину, хвостом вперед. В ходе падения я дал правую ногу, чтобы развернуться, но позволил нам падать и дальше, чтобы набрать скорость. Мы разогнались по лощине узлов до 70. После этого вертолет вновь превратился в летательный аппарат и я взмыл вверх между какими-то деревьями на гребне позади лощины. «Сапоги» видели, как мы ухнули вниз, скрывшись за поворотом лощины и решили, что мы разбились. Но тут — Боже всемогущий! — «Хьюи», к их изумлению, вдруг выскочил из джунглей. Мы наконец-то добрались до пятачка, сбросили боеприпасы и забрали оставшихся раненых. Как обычно, в ходе последнего вылета, с нами летели и мертвые.

Тем же днем, после обеда, в очередной ледовый рейс я взял с собой Гэри.

Глава 13 СКАЖИ МНЕ, ЧТО БОИШЬСЯ

Я уверен, что мы победим.

Нгуен Као Ки, «Ю. С. Ньюз энд Уолд Рипорт», 1 августа 1966

Военная победа коммунистов в Южном Вьетнаме стала не просто маловероятной — она стала невозможной.

Линдон Джонсон, 14 августа 1966, после совещания с генералом Уэстморлендом на ранчо.

Июль — август 1966

Сон больше не приносил мне покоя. Я отправился в отпуск в Гонконг, сбежав из Вьетнама, но от своих воспоминаний мне было не убежать.

Двадцать один человек лежит в ряд. Их ноги связаны, руки стянуты за спиной. Это северовьетнамские пленные. Рядом с первым стоит сержант, его лицо искажено яростью. Вьетнамец смотрит на него, не мигая. Сержант направляет «сорок пятый» на пленного. Внезапно пинает по ногам. Удар отбрасывает пленного на несколько дюймов. Сержант стреляет из «сорок пятого» пленному в лицо. Голова подскакивает, словно мяч, по которому ударили сверху и шлепается в месиво, которое раньше было мозгами. Сержант идет к следующему вьетнамцу.

— Пытался сбежать, — сказал кто-то сбоку от меня.

— Как он сбежит, он же связан.

— Он пошевелился. Значит, пытался сбежать.

Следующий пленный, увидев над собой сержанта, торопливо проговорил несколько слов по-вьетнамски. Когда сержант пнул его, он закрыл глаза. Голова дернулась от удара пули.

— Это убийство! — прошипел я.

— Они сержанту Роччи хуй отрезали. И вставили в рот. И пятерым его людям тоже, — ответили мне. — Уже после того, как всю ночь резали их ножами. Тебя здесь не было, как они кричали, ты не слышал. Всю ночь кричали. А наутро все мертвые, их хуями задушили. Это — не убийство. Это правосудие.[56]

Подскочила еще одна голова.

— Мне приказали забрать двадцать одного пленного, — возразил я.

— Да получишь ты их, получишь. Только мертвых. Всего-то навсего.

Сержант уходил все дальше, останавливая попытки к бегству одну за другой. Ряд пленных стал очень длинным, фигура сержанта оказалась далеко. Его лицо горело красным светом, головы подскакивали. А потом он посмотрел на меня.

Давно забытые события вновь оживали в моих снах.

Раненый ВК лежит на носилках, один конец на полу грузовой кабины вертолета, второй держит медик.

— Ему, похоже, не нравится. Он похоже, предпочел бы сдохнуть, — сказал медик.

ВК смотрел на меня своими черными глазами, смотрел с обвинением. Он был одет в черную пижамную куртку, штанов не было. На бедре у него была вздувшаяся, воняющая рана. Он прятался от нас в джунглях.

— Ногу он потеряет, — заметил медик.

ВК все смотрел на меня. Носилки загремели по полу. Борттехник взял их с другой стороны и потянул. Они установили носилки поперек вертолета. Пока они тащили и дергали носилки, ВК продолжал смотреть мне в глаза.

— У пидора то ли триппер, то ли он на нас кончает, — ухмыльнулся борттехник, показав на пах ВК. Из члена тянулось что-то, похожее на семенную жидкость; она поблескивала на бедре. Я отвернулся. Я чувствовал его ненависть. Я чувствовал его стыд. Я вновь глянул ему в глаза и наткнулся на взгляд, черный, горячий. Сцена остановилась и я подумал, что просыпаюсь. Но вместо этого увидел живой щит на пути к зоне «Пёс».

Глаза моргали, в их уголках собирались морщины. Старуха с черными зубами что-то сказала мне, потом закричала. Звука не было. Ее морщинистая рука держала гладкую ручку ребенка. Ребенок повис безжизненно и потянул ее за собой. Она падала медленно, словно сквозь воду. Люди вокруг издавали безмолвные вздохи, дергались, падали. Пулемет стучал откуда-то издалека. Женщина медленно опустилась на землю, дернулась, умирающая, мертвая. Старуха говорила что-то. Увидев, как у нее шевелятся губы, я понял, что она говорит: «Все хорошо».

Сцена вновь сменилась. Я сидел в своем «Хьюи» и ждал, когда «сапоги» проверят деревню после удара напалмом.

— Все хорошо, — сказал кто-то, заглянув мне в окно.

— Она же мертва!

— Да они все мертвы. Все хорошо.

Толпа исчезла. Я сидел в кабине, человек разговаривал со мной, стоя снаружи. Здесь раньше была деревня. Влажная земля дымилась. Дым шел от сгоревших жердей, глинобитных стен, соломы. В двадцати футах от меня лежали обугленные трупы. Запах сгоревших волос и золы въелся мне в легкие и в мозг.

Почему в деревне была колючая проволока? Загон для пленных? Оборонительный рубеж? Я не мог разглядеть, что там вдалеке, я видел лишь ребенка, повисшего на проволоке.

— Нехорошо вышло, — сказал я.

— Все хорошо. Так оно и делается. Их предупредили. Остальные ушли из деревни. Вот эти — это ВК.

— Она ВК?

Человек глянул, куда я показывал:

— Нет. Ей не повезло.

Ее приварило к колючей проволоке. Проволока вырастала из обугленной плоти у нее на груди. Она сгибалась, повиснув — младенец, пытавшийся убежать от ада, обрушившегося с неба. Нижняя половина ее двухлетнего тельца порозовела от сильного жара; ее крохотная вульва казалась почти живой.

— Это не война. Все…

— Все хорошо. Невинные жертвы будут всегда.

Человек продолжал говорить, но голос стал безмолвным. Окоченелое тело маленькой девочки — наполовину мертвое, обугленное, наполовину розовое, живое, висело на проволоке. Внезапно я услышал звон.

Я проснулся, успев услышать, как мой голос отдается эхом от дальней стены. На ночном столике звонил телефон.

— Ал… — я судорожно сглотнул. — Алло?

— Ваш звонок в Соединенные Штаты пройдет через пятнадцать минут, — сказали мне.

Звонок! Ну конечно же. Звонок Пэйшнс.

— Спасибо.

— Мы хотели предупредить вас, чтобы вы были на месте, мистер Мейсон.

— Да. Да, спасибо. Я буду здесь.

Раздался щелчок и еще целую минуту я слушал гудки, прежде чем положить трубку. Я поежился — от воздуха из кондиционера меня охватил озноб. Простыни были влажными и смятыми.

Дрожащими пальцами я закурил и сел, дожидаясь звонка. Такие сны снились мне почти каждую ночь. Сейчас становилось лучше. Я бодрствовал, а значит, снам до меня было не добраться.

После четырех поганых ночей я решил прервать отпуск досрочно и вернуться во Вьетнам. Отпуск обернулся катастрофой. Гэри доехал до Гонконга вместе со мной, но на второй день отправился в Тайпей. Я слишком убедительно расписывал, какие там женщины, а гонконгские девочки по вызову были слишком опытными, слишком профессиональными и слишком дорогими. Реслер собрался и отбыл. Я собрался было двинуться следом, но когда попытался взять билет до Тайпея, мне отказали — потому что я был военнослужащим на отдыхе в Гонконге, где мне и следовало оставаться. Уж не знаю, как Гэри проскочил через эту преграду, но я остался один.

У меня не было ни малейшего желания заказать девочку по вызову, мне просто хотелось поговорить.

— Я люблю тебя. Прием, — сказал я.

— Я тебя тоже люблю. Как ты? Прием, — ответила Пэйшнс. Ее голос слабо пробивался сквозь шипение и свист радиопомех.

— Я отлично. Мне сказали, что больше не будут посылать меня на боевые задания. Прием.

— Нет?

— Так мне сказал…

— Собеседник не сказал «прием», сэр.

— Ой, — сказала Пэйшнс. — Прием.

— Так мне сказал док, когда я уезжал. Говорят, что «Искатели» ставят пилотов, которые на последнем месяце, на небоевые вылеты. Прием.

— Ой. Ну, надеюсь, они сдержат слово. Прием.

— Сдержат. Это не Кавалерия. Прием.

Я прислушивался к вою и отзвукам электронной интерференции, выделяя слова. Пэйшнс и Джек, мой сын, стали призраками. И снами тоже. Когда наш разговор завершился и ее голос растворился в помехах, тоненькая ниточка, связывавшая меня с домом, оборвалась.

— Конец связи, — сказал я.

И просто сидел на кровати, точно так же, как и после любого другого пробуждения.

Место было очень похоже на мой родной город, Делрэй-Бич. Пляж тянулся с севера на юг. Пальмы, песчаные дорожки, запах соли, девушки в бикини, приглушенный гул прибоя. Уже почти начало смеркаться и заходящее солнце поблескивало на плотной металлической сетке, окружавшей террасу. Мой столик стоял впереди, оттуда был самый лучший вид.

За моей спиной слышались негромкие разговоры. Вьетнамский язык очень красивый, даже если его не понимать.

Мне казалось, что я дома.

Бронзовокожие куколки в чисто символических бикини прогуливались с бледнокожими джи-ай. Темнота сгущалась всё больше и толпа на пляже рассеивалась, уходя в город.

— Мань чжой хунг? Как дела? — спросила меня улыбающаяся официантка. Я заметил ее чисто вьетнамский нервный взгляд и мне стало спокойней при виде такого знакомого поведения.

— Что бы вы хотели? — спросила она.

Я хотел бы прыгнуть на тебя, как кролик.

— Еще пива, пожалуйста.

Она вызвала мгновенный приступ вожделения. Может, это меня бы утешило. Моя совесть тут же принялась наносить удар за ударом, словно током высокого напряжения. Чудовище. Женатый. «Старичок». Мало того, только-только залечиваешь триппер. Ее голос был безжалостно рационален. Я сжался под уколами ее шипов.

Официантка поклонилась и ушла за пивом. Я улыбнулся, глядя как мой обнаженный призрак порхнул вслед за ней и настиг ее, когда она склонилась над стойкой.

Она вернулась, глядя уже приветливей и подала мне пиво. Наши руки соприкоснулись и я почувствовал согревающий электрический разряд, проскочивший между нами. В разуме вспыхнули воспоминания о пикантном запахе и судорогах оргазма. Ее голос отдался как эхо:

— Не хотите ли…

И тут раздался резкий, разрывающий вой: звукосниматель скользнул по пластинке. Официантка бросилась на пол и откатилась под стол.

Услышав треск мебели и звон бьющегося стекла, я обернулся и увидел, как вьетнамцы залегают в укрытие. Пять человек скрючились за стойкой бара. Я одиноко сидел на веранде и потягивал пиво. Девушка, отползавшая в глубину, опрокинула стул.

И все из-за соскользнувшего звукоснимателя? Черт возьми, да они еще более дерганые, чем я. Я оглядел бар. Ничего не происходило. Драки не было. Люди выглядывали из-за стойки и столиков. Их просто напугал резкий звук. В них не было никакой уверенности, что в городе безопасно. Они знали факт: ВК повсюду.

Вот же трусы, подумал я с ненавистью. Я почувствовал, что меня предали. Они и в самом деле напугались.

Пять минут в полной тишине я смотрел на пену прибоя, светившуюся в собиравшихся сумерках. Потом бар со своими посетителями начал возвращаться к жизни.

Я оплатил счет и ушел в комнату, которую снял.

Там я уселся на кровать и принялся думать о панике в баре. Старый вопрос: почему вьетнамцы не дерутся с ВК, так, как ВК дерется с ними вновь поднялся в полный рост. Если народ не будет нас поддерживать, мы проиграем войну. А если им самим без разницы, то нам-то зачем драться? И уж конечно, те, кто командует всем этим фиаско, не могли не видеть происходящего. Уж очень явными были знаки. Утечка секретов к ВК, трусливые солдаты, мятежи в АРВ, политическая коррупция, вьетнамские морпехи, воевавшие с вьетнамскими же морпехами в Дананге и вечная вьетнамская мысль о том, что рано или поздно Хо победит.

Я вдавил сигарету в пепельницу. Без американской военной и финансовой поддержки южновьетнамское правительство давным-давно бы рухнуло — и это стало бы естественным следствием отсутствия поддержки со стороны народа.

И вся эта проблема легла на мои плечи. Через несколько часов я по своей воле отправлюсь в бой и начну рисковать своей тощей шеей ради тех, кому без разницы.

Я бодрствовал и курил всю ночь. Я пытался заснуть, но постоянно вскакивал, сидел в постели, прислушивался.

На следующий день я был уже дома, в Дакто. Здесь с войной все было просто. Мы хорошо работали — били ВК почти каждый раз и гнали их без остановки. Здесь я был на правильной стороне. А нерешительные, трусливые вьетнамцы не показывались и не напоминали мне, что им без разницы. Можно было убедить себя, что убивая все больше коммунистов, мы победим. Забравшись в свою раскладушку, я мгновенно заснул.

На следующий день мы с Гэри сидели на полу вертолета и ждали, пока «сапоги» поедят. Их взвод был одним из тех, что продвигались на запад в поисках ВК. Все было знакомо и мы перешучивались.

— Поехал бы со мной, — сказал Гэри.

— Да я пытался, дубина. Меня не пустили. Ты как билет достал?

— Подошел да купил.

— Ну, значит, ты был на штатского похож. Потому что мне ничего не продали.

— Да уж, не повезло. Ты Травяную Гору не видел.

— Это еще что?

— На Травяной Горе куча домиков гейш. Хочешь, расскажу, как там в домике гейши?

— Нет.

— Все начинается с бани. Ты и две голых девушки. Сначала они тебя моют, потом натирают, потом массируют.

— Ты не слышал, что ли?

— Слышал, — ответил Гэри. — Они вдвоем массируют тебя так, что кажется, ты сейчас развалишься. А потом, в идеальный момент, одна из них садится на тебя и избавляет от страданий.

Закрыв глаза, я кивнул — мысленно пнув себя за то, что не потрахался, когда была возможность.

— И это только начало.

— Только начало!

— А как же. Ты оттуда выберешься только через несколько часов. Тебя опять моют, приносят чай, еду, массируют, чтобы ты сил набрался, а потом передают еще двум-трем девчонкам и каждая с тобой работает по-своему.

От воспоминаний лицо у Гэри так и осветилось.

— В жизни не слышал про Травяную Гору, — пожаловался я.

— Как не слышал? Где же тебя черти носили?

На следующий день я летал с Королем Неба. Где-то посреди лагеря нас отыскал лейтенант-«сапог»:

— У нас тут журналиста ранили. Не подберете?

— Запросто, — ответил я.

— Командир отделения сказал, что стрелял снайпер. Говорит, место зачищено.

— Без проблем. Где они?

Лейтенант показал мне карту. Нужное место было всего в миле отсюда. Когда я повернулся, чтобы залезть в вертолет, Король Неба с борттехником были уже готовы. Пока я пристегивался, Король запустил двигатель.

Король приближался к нужной точке на скорости в пятьдесят узлов.

— Здесь, — и я показал на группу из четырех-пяти солдат, стоявших над лежащей фигурой в гуще безлистных деревьев. — Видишь?

— Вижу.

Когда мы приблизились, все люди бросились на землю, кроме одного, который целился в нас кинокамерой.

— Ничего так место для посадки, — сказал Король Неба.

Места на земле для вертолета хватало, но двадцатью футами выше тянулись тощие ветви, делавшие круг слишком узким, чтобы втиснуться.

— «Ось-1-6», нельзя перейти на площадку получше? — спросил я, в то время, как Король неба описывал круги, разыскивая проход.

— «Искатель», не подтверждаю. Мы все еще под снайперским огнем, а парень серьезно ранен.

Король Неба наметил заход и пошел на сближение. Но когда он приблизился к верхушкам, то стало ясно, что он заденет их несущим винтом, а потому он прервал посадку.

Когда отделение увидело, что мы прошли над зоной, то они запросили нас по радио:

— «Искатель», вы пройдете?

Король Неба покачал головой:

— Я не пролезу. Попробовать не хочешь?

Я кивнул и взял управление. Когда Король Неба пытался выполнить заход, мне показалось, что я увидел, как надо.

— «Ось-1-6», мы идем. Держитесь.

План был прост. Я решил подойти перпендикулярно заходу Короля, а потом резко развернуться. По моим прикидкам, когда мы накренимся, то винт пройдет через узкую щель, на которую нацеливался Король. Держа в стороне открытой пространство, я пошел вниз.

Потом я резко развернулся, накренил машину и когда мы понеслись к земле, увидел, что что-то заденем в любом случае. Со звуком пулеметной очереди несущий винт срубил несколько сухих ветвей. Я сделал подрыв и мы приземлились.

— Ну, отлично. А обратно как? — спросил Король Неба.

Я не ответил, потому что не знал, как. «Сапоги» подняли раненого. Он был без сознания, его рубашка вымокла в крови. Тут я заметил, что оператор стоит неподалеку и снимает все происходящее. «Сапоги» позади него залегли, прикрывая нас огнем по джунглям. Увидев, что камеру наводят на кабину, я слегка выпрямился и заставил себя думать о чем-нибудь крутом — на тот случай, если вдруг снимут и меня. Борттехник крикнул, что мы готовы и оператор запрыгнул на борт.

Вообще-то, приемлемого пути назад не было. Нам негде было разогнаться, чтобы с креном выскочить обратно из щели. Несколько ветвей висели высоко над нашим диском винта. С точки зрения всех инструкций, мы влипли.

Но мне приходилось видеть, какую невероятную нагрузку способны выдержать лопасти, а потому я решил применить метод грубой силы. Я завис, повернул хвост так, чтобы он попадал в щель, а затем поднял ручку шаг-газа. Мы поднялись на двадцать футов, а потом лопасти врезались в ветки, толщиной со стебель тростника почти по всему диску винта. Звук был такой, словно винт разлетается вдребезги. Через считанные секунды мы поднялись над верхушками и я опустил нос, чтобы разогнаться в сторону полосы, до которой было пять миль.

— Когда-нибудь тебе попадется ветка чуть-чуть толще, чем надо, — сказал Король Неба после долгого молчания.

— И дальше что? — спросил я.

— А дальше твой вертолет развалится и ты убьешься сам и убьешь всех, кто с тобой.

— Ну, вот теперь ты меня напугал. Уйду-ка я с этой работы. И домой поеду.

— Он еще живой, сэр, — раздался в наушниках голос борттехника. — Оператор говорит, что это президент «Си-Би-Эс Ньюз». Представляете?

— Потрясающе, — отозвался Король Неба. — Не сиделось ему, видать, в своем кабинете сраном.

Когда мы приземлились у госпитальной палатки в расположении 101-й, оператор выскочил из вертолета и заснял, как выгружают его босса. Потом он снял нас и Гэри в кабине и отсалютовал нам.

Я кивнул, разогнал винт до рабочих оборотов и взлетел. Потом, когда мы забирали пустые термосы, оставленные «сапогам», я вспомнил операторский салют и почувствовал себя слегка героем.

Когда мы, уже ночью, заглушили двигатель, Король Неба принялся ругаться, показывая мне вмятины и зазубрины на лопастях:

— Только глянь. Ты же их изуродовал.

— Да ну, все с ними в порядке. Помялись и все. Зато парень остался жив.

— Остался, но ты только глянь на лопасти.

На второй недели июля операция «Хоторн» начала сбавлять обороты. Патрули и разведроты встречали все меньшее сопротивление. АСВ ускользнула.

— Если они ушли и мы прикончили две тысячи, то мы выиграли, — сказал Гэри.

— Что мы выиграли? Больше территории мы не контролируем, больше деревень — тоже, а останавливать их пришлось всей нашей силой, — ответил я.

— Мы выиграли сражение. Их убито больше, чем нас. И все.

— А тебя не волнует, что нам понадобилось столько людей и техники, чтобы разбить АСВ? При одинаковом оснащении мы бы проиграли.

— Ага, но оно не одинаковое и проиграли они. И потом, мне остался месяц, а значит, мне насрать.

— Это если тебя не пошлют на штурмы в этот месяц.

— Если пошлют, тогда будет не насрать.

Первая Кавалерийская вернулась в Анкхе без шума и пыли, но 101-я решила завершить операцию парадом. Зрителей не было, за исключением репортеров. Ну и, разумеется, самих солдат 101-й.

Сотни солдат, высохших до костей, собрались на артиллерийских позициях и начали пятимильный марш назад, к полосе. Они шли строевым шагом, по пыльной дороге. Во влажном воздухе жужжали насекомые. Девственницы не бросали цветы. Пожилые леди не плакали. Сильные мужчины не роняли скупую слезу. Единственным звуком был приглушенный топот.

— Ну и злятся же они, наверное, — сказал Гэри, высунувшись в свое окно и разглядывая колонну. — Особенно когда на наши пустые вертолеты смотрят.

В ходе всего марша мы летали над колонной взад-вперед, выстроившись в четыре клина, на высоте в пятьсот футов. Предполагалось, что таким образом мы делаем происходящее эффектней и подчеркиваем значимость события. Однако, по словам одного «сапога», «было охуенно интересно, почему вы, пиздюки, не спуститесь вниз и не подбросите нас, куда надо».

Когда головная часть колонны достигла лагеря 101-й у полосы, заиграл оркестр, «Хьюи» с грохотом пронеслись у всех над головами и генерал просиял.

По прибытии всех пересчитали по головам. Недосчитались человек двадцать. Решили, что все они погибли. Через несколько дней надо было назначить поисковую операцию.

На следующий день, пока мертвые гнили, живые в 101-й устроили вечеринку. До их лагеря можно было дойти пешком, но наше авиаторское эго требовало, чтобы мы туда прилетели. Повидав столько крови и смерти, выжившие праздновали жизнь. Мы сумели оглушительно подчеркнуть тот факт, что живы.

В следующие несколько дней дел было так мало, что мы с Гэри решили последовать слуху. Если не считать ежедневного ледового рейса и редких «жоп с мусором», операции по поддержке 101-й прекратились.

Если верить этому слуху, то наша бывшая рота Первой Кавалерийской, «Священники», расположилась лагерем в Чеорео, за сто миль к югу от нас. А потому мы пришли к Кольцевому и сказали:

— Майор, а нельзя нам взять «Хьюи», чтобы в гости к старым друзьям слетать?

Вопрос выглядел абсолютно идиотским. Мне бы и в голову не пришло задать такой в Кавалерии, Фаррису или Шейкеру. Вертолеты никогда, никогда не используются по личной надобности. Пожалуй, если только вы не везете полный груз слоновой кости и не старше всех остальных по званию.

— В гости к друзьям? — Кольцевой, одетый в шорты, вышел из своей палатки, направляясь в душ, который мы построили. — Это что у вас за друзья во Вьетнаме?

— Наша бывшая рота расположилась близ Чеорео, — сказал Гэри.

— А, к этим старым друзьям, — Кольцевой явно почувствовал облегчение. — Запросто, давайте. Только вернитесь засветло.

И тепло улыбнулся.

Вот и все. Мне даже не пришлось мотаться за льдом. Король Неба согласился меня подменить. Мы получили в свое распоряжение вертолет стоимостью в полмиллиона долларов, две сотни галлонов топлива, полный экипаж и решительно никаких задач, кроме как двинуться на юг и повидаться с друзьями. Словно семейную машину взяли.

После обеда мы поднялись в небо, усеянное кучевыми облаками. Пройдя Плейку на высоте в 3000 футов, мы легли на курс 140, направляясь в Чеорео.

— Во второй половине из-за этих облаков у нас будут грозы, — заметил Гэри.

Я кивнул. Я вел машину у подножия облаков, то и дело меняя курс, чтобы вписаться в разрывы. Под нами облака отбрасывали темные тени на джунгли. Река становилась то ярко-сверкающей, то заливалась тусклой чернотой.

— Вот они, — я показал вперед подбородком. После почти что часового полета мы увидели пункт нашего назначения.

— Ах, старый добрый Чеорео… Хорошо помню, — улыбнулся Гэри.

«Искателям» приходилось становиться здесь лагерем.

Я сбросил высоту и сделал круг над полем, где стояла куча «Хьюи».

— Они, — и Гэри вышел в эфир. — «Священник-база», говорит «Искатель-2-4-0».

Ответа не было. Гэри повторил передачу.

— Конечно, не отвечают, — сказал он. — У них теперь другая частота.

В это время я увидел группу людей, глядевших на нас, закрывая глаза от солнца:

— Это точно они. Я Коннорса вижу.

Я сбросил остатки высоты. Мы приземлились рядом с одним из вертолетов Священников, заглушили двигатель и вышли.

— А-ху-еть, — сказал Коннорс. — Дайте, угадаю. Вы летели в Сайгон и заблудились, так?

— Не угадал. Мы летели в Париж и хотели дозаправиться, — ответил я.

К нам двигалась еще одна группа людей, одним из которых был Фаррис.

— Мейсон и Реслер собственной персоной! — сказал он. — Глазам не верю. Какими судьбами?

— Да просто в гости залетели, капитан, — ответил Гэри.

— Просто в гости? — Фаррис пытался понять, как могут быть такие вольности. В его кавалерийской голове подобное не укладывалось. — Вам что, позволяют… просто летать в гости?

— Вот так весь мир и живет, капитан, — сказал я.

Фаррис только головой покачал:

— Ну, проходите, располагайтесь. Повар только что пива сварил.

На всем пути в столовую друзья, которых мы не видели два месяца, хлопали нас по плечам и пожимали руки. В столовой мы увидели массу новых лиц. На самом деле, почти все лица были новыми. Наша старая компания рассыпалась. Я увидел майора Астора, шагавшего к стоянке. Его проклятие, Джон Холл, уже не служил в роте. Банджо был еще здесь. И Райкер. Кайзер уехал работать на «Эйр Америка». И все. Несколько знакомых лиц, какие-то слухи — вот и все, что осталось от старых «Священников». В дело вступала вторая смена. Они прибывали в Анкхе, не осознавая, сколько труда мы потратили, чтобы сделать это место таким, каким оно было сейчас. Забавно, как тяготы, которые я ненавидел больше всего, стали фундаментом для воспоминаний о боевом братстве.

Мы взяли кофе, расселись и принялись рассказывать военные истории.

Когда «Священники» расположились на ночь лагерем, их атаковали. Четверо новых пилотов были ранены. А месяцем раньше, в ходе штурма, один новый пилот погиб.

Мы рассказали, как ганшип, на борту которого все были без сознания, совершил посадку (его назвали Призрачный Ганшип), как мы доставляли в форт трусливых солдат АРВ и как АСВ захватила артиллерийские позиции 101-й. Но больше всего мы хвастались своей новой жизнью под чутким руководством Кольцевого. Ледовые рейсы, вечеринки с пивом, строительство силами вьетнамцев, санитарные машины с девочками — то, что надо. Мы рассчитывали потрясти их спартанские взгляды. И чем больше мы рассказывали, тем неуютней становилось Фаррису.

— В Кавалерии этого парня бы повесили, — он уверенно кивнул.

— Командирское дело он делает, — сказал я.

Фаррис ответил кивком, но было видно, что он мне не поверил. Если дело делала не Кавалерия, то его никто не делал.

Мы поели и просидели в гостях дольше, чем следовало. Солнце опустилось низко, нам оставался примерно час, чтобы вернуться. Мы попрощались в последний раз.

— Держитесь, «старички», — сказал Коннорс.

— Это точно. Недолго уже осталось, — ответил я.

— Не забывайте, как все кончится — отметим! — окликнул нас Коннорс, когда мы уже уходили.

— Будете в городе — дайте знать! — отозвался я.

Последними заданиями в Дакто были вылеты за трупами. Мы высаживали поисковые группы в разных местах разбомбленного района и дожидались, пока они буквально вынюхают тела. За те дни, пока мы сворачивали лагерь, трупы здорово созрели.

«А у нас тут вечеринка была», — мысленно сказал я бесформенному мешку. Кто-то попытался выпрямить неудобно согнувшееся колено. Оно распрямилось, но когда его отпустили, тут же согнулось вновь. Запахло так, что я начал задыхаться. Это мог быть и я, подумалось мне.

Семнадцатого июля мы вернулись в наш постоянный лагерь в Фанрань на четырехдневный отдых. Следующей остановкой был Туйхоа.

Двенадцатого числа нам с Гэри остался месяц. В роту на замену прибыли четверо новых пилотов. Мы и в самом деле считали, что нас переведут на административные полеты для батальона АРВ.

— Извините, но не получилось, — сказал Дикон. — Кольцевому поставили новые задачи и он говорит, что в Туйхоа дел у нас будет очень много. Мы будем поддерживать две части, одну корейскую. Понадобятся все пилоты, которые есть.

Я глянул на Гэри. Гэри глянул на меня. Мы оба глянули на Дикона.

— И чего тогда все говорили, что последний месяц у нас будут только административные полеты? — спросил я.

— Мы думали, что так и будет, — Дикон сам расстроился; эта новость ломала и его ожидания.

«Программа последнего месяца» превращалась в несбыточную мечту — какой она, наверное, и была с самого начала.

— Я знаю, что вы оба здорово устали. Просто держитесь и делайте то же, что и раньше. Вы сами не заметите, как будете дома. Если вам от этого станет легче, думайте, что нам всем осталось еще шесть с лишним месяцев.

— Ладно, Дикон, надеюсь, что когда тебе останется недолго, ты получишь какой-нибудь перерыв. Должен сказать, что он тебе понадобится. Мне понадобился, — сказал я.

— Знаю. Мне правда очень жаль, — и Дикон вышел из палатки.

Мне пришлось перевести стрелки на своих часах. Каждый закат приближал меня к моменту, когда я выберусь отсюда. Мой календарь отщелкивал дни и дошел до нуля. Когда мне пришлось прибавить к нему еще двадцать пять закатов, я напрягся по-настоящему.

— Слушай, — сказал я доку Да Винчи. — Я устал. Я не сплю по ночам. Я принимаю транквилизаторы, чтоб нормально работать. Мне нужен перерыв. Можешь что-нибудь сделать?

— Боб, хотел бы я тебе помочь. Но физически ты в норме.

Я так на него и вызверился:

— Глянь на меня. Во мне и ста двадцати фунтов нет. Я же выгляжу, как полное говно!

— Если ты еще три недели погуляешь тощим, ничего не будет.

— Да дело не в том, что я тощий, а в том, почему я тощий. Я выдохся. Я измочален. Я хочу делать небоевые вылеты. Как и сотни пилотов каждый день.

— Что ж, если ты скажешь мне, что боишься летать, я мог бы отстранить тебя от полетов.

— Если я скажу, что боюсь летать, ты меня отстранишь?

— Да.

Зачем он хочет взбесить меня вот таким образом? Зачем ему слышать, что я боюсь? Почему он просто не может использовать свою власть, власть медика, чтобы отстранить меня?

— Я такого сказать не могу. Летать я не боюсь. Я просто считаю, что я, или Гэри, или любой другой «старичок» больше не должны участвовать в штурмах. У нас у каждого уже за тысячу боевых вылетов. Мало? Нельзя поставить на наше место каких-нибудь сайгонских вояк? Им бы тренировка не помешала. А мы с Гэри остаток командировки могли бы возить важных персон или что-нибудь еще.

— Я тебе сказал, что можно сделать.

— Я так не могу.

— В общем, не принимай транквилизаторы днем, — сказал Да Винчи.

На чем разговор и закончился.

Мы с Гэри сидели за столиком и смотрели, как Искатели веселятся на своей вечеринке. Ни он, ни я не могли присоединиться к ним. Хохочущий череп больше нас не смешил.

Мы разбили лагерь в Туйхоа и в тот же день налетела буря. Ветер скорость в семьдесят узлов понес облака песка горизонтально. Палатки начали рушиться. «Хьюи» на заходе пришлось лететь боком — их носы могли быть повернуты только против ветра.

Я, Гэри и Ступи поставили палатку в четверти мили ближе к океану, чем стояла штабная палатка. Мы вернулись с задания как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ступи сражается с хлопающим брезентом. Одеяла, противомоскитные пологи и одежда летели по дюнам, как перекати-поле.

— Господи, Ступи! Почему у тебя палатка завалилась? — крикнул Гэри.

— Песчаная буря, прям как в кино! — ухмыльнулся Ступи, кидая лопатой песок в то, что считал защитным валом.

— Блин, — сказал я. — Давайте уже прибьем эту хуйню!

— Жерди ветром все выворачивает, — объяснил Ступи.

— Сделаем мертвые якоря! — заорал я в ветер.

— Чего? — заорал Гэри в ответ.

Он обмотал полотенцем шею и голову, чтобы защититься от песка.

— Мертвый якорь — это когда ты что-нибудь привязываешь к веревке и закапываешь, — я моргал от ветра с песком. — Привяжем веревки к мешкам с песком и закопаем.

— Ладно, давай! — крик Ступи едва перекрывал свист ветра.

Ступи набивал мешки, а мы с Гэри, обойдя вокруг палатки, привязывали к ним веревки и закапывали. Когда работа была закончена, палатка вмялась с наветренной стороны, тряслась, но держалась. Мы нырнули вовнутрь, чтобы отряхнуть песок со снаряжения. Соленым песком засыпало все. Когда я попытался передернуть затвор своего карабина, тот поддался со скрежетом. Гэри хлопал по раскладушке полотенцем, стряхивая с нее фунтов десять песка. Ступи улегся на свою раскладушку — на кучу, в которой перемешались одежда, одеяла, песок — и принялся за очередную шоколадку.

— Ступи, чего ты этот ебаный песок не вытряхнешь? — спросил я.

— Он опять все засыплет.

Я покачал головой в отвращении.

— Засыплет. Я перед сном все очищу.

— Неряха ты, Ступи, — сказал Гэри.

— И что с того? — ответил Ступи. — Кто-то должен быть и неряхой.

Мы с Гэри рассмеялись. Ступи заулыбался и мы увидели пятна шоколада у него на зубах.

Мне оставались две недели и таких, как Ступи, я терпеть не мог. Но я понял, что ничего плохого он не хотел. Он был дружески настроен, действительно желал стать хорошим пилотом, хотел, чтобы в войне победила Америка и вел вертолет в бой, не выказывая страха.

Проблема была в том, что он был ужасным пилотом (мы таких называем «профессиональный второй пилот»), страдал ожирением, был неряхой, был инфантилен и просто опасен.

В Дакто он разгрузил машину с сигнальными фальшфейерами, просто выкинув их из дверей. К несчастью, чеки фальшфейеров все еще были привязаны тросами к вертолету. В нормальной ситуации они таким образом воспламенялись автоматически, если их сбросить с высоты в две-три тысячи футов. Но Ступи разгрузил вертолет на земле — и его тут же поглотило гигантское облако белого дыма и ослепительных вспышек магния. Как ни странно, он не пострадал. А еще он славился тем, что не мог удержаться на своем месте в строю. Уже вскоре после прибытия к «Искателям» он получил прозвище «Улыбка смерти».

И ясное дело, когда батальон потребовал от Кольцевого послать лучшего пилота в Сайгон, на транспортировку важных персон, Кольцевой послал Ступи. Все должны были проголосовать за лучшего, которого туда пошлют. И на совещании Кольцевой объяснил нам простое правило: голосуем за Ступи.

— У нас уже дикая нехватка пилотов, а потому батальон получит то, что я могу себе позволить, — так сказал Кольцевой. — А позволить я себе могу Ступи Стоддарда. Вы, джентльмены, проголосуете за Ступи и мы вернемся к делу.

Когда мне впервые пришлось иметь дело с корейцами, на меня произвело впечатление их рвение. Когда мы проезжали мимо корейцев, охранявших мост, они вскакивали по стойке «смирно» с криком. Когда нас обстреляли из минометов, именно корейцы принесли в лагерь головы ВК и минометный ствол. С самой первой нашей встречи мне казалось, что лучше просто отдать им страну — если они сумеют ее взять. Думаю, сумели бы.

В Туйхоа мы поддерживали корейцев. Там, где мы брали припасы, пять-шесть корейских рейнджеров загрузили наш с Гэри вертолет боеприпасами и провиантом меньше, чем за минуту. Мало кто из них говорил по-английски, а потому к нам подбежал молоденький солдат и протянул листок бумаги с координатами. Потом отсалютовал и убежал. Нам надо было облететь все эти места; те, кто там был, знали, что делать.

В первом же районе, не успел вертолет приземлиться, как целая команда корейцев разгрузила свою долю груза за секунды. Они не сказали ни единого слова. На следующей посадке все повторилось. И на следующей. К одиннадцати утра мы развезли все. Если бы мы снабжали американцев, это заняло бы целый день.

Все корейские солдаты были отборными, отлично обученными добровольцами, настоящими профессионалами, подходившими к делу серьезно. Они работали под пристальными взглядами своих бывших учителей и хотели показать, чего стоят. И показывали.

Мы летали почти каждый день. Заданий было много и я не очень их помню. Я был занят. Гэри получил свои приказы на отбытие из Вьетнама, а я нет. Я посылал Пэйшнс письма, чтобы она связалась с Пентагоном и каждый день заходил в наш отдел кадров. Я считал, что армия действительно могла про меня забыть.

В один из редких выходных я взял парашютный купол (тот, что мы с Гэри стащили с верхушки дерева), отнес его на берег и растянул так, что получился круг нейлона на пятьдесят футов. Взяв полотенце, я улегся в центре купола, чтобы позагорать. Мне хотелось приобрести тропический вид для Пэйшнс. И вообще я старался вести здоровый образ жизни. Я даже вновь бросил курить, надеясь, что Бог будет тронут и решит сохранить мне жизнь.

Я услышал, как кто-то со стукам идет по доскам, которые вели к палаткам. Я лежал с закрытыми глазами; солнце поджаривало меня.

— Эй, Мейсон, что это ты делаешь?

Я открыл глаза:

— Загораю, сэр.

Кольцевой ухмыльнулся и сделал шаг по моему гигантскому пляжному покрывалу:

— У меня тут…

— Стой, — оборвал я его.

— Чего? — Кольцевой остановился и шагнул назад.

— Стой, говорю. Это мое пляжное покрывало. Люди не ходят по чужим покрывалам, — сказал я серьезно.

Сначала Кольцевой улыбнулся, но когда увидел, что я не шучу, выражение его лица стало озабоченным.

— Ты серьезно?

— Да.

Кольцевой, расстроившись, кивнул и пошел по доскам дальше.

Когда он ушел, я увидел, как взлетает вертолет техников, поднимая поврежденную лопасть, привязанную к крюку. Майор Стив Ричардс, старший техник, привязал лопасть к вертолету, чтобы выкинуть ее в море. На войне Ричардс не занимался ничем более опасным, чем проверки свежеотремонтированных машин. Когда лопасть привязали, он спросил, не хочет ли кто прокатиться. На борт запрыгнуло пять человек, в основном техники.

Как только машина взлетела, всем на земле стало ясно, что нести лопасть, висящую снизу, вертикально, нельзя. Когда Ричардс набрал скорость, лопасть дико заплясала. Сержант-техник побежал за вертолетом, крича:

— Майор Ричардс! Стойте! Стойте! Лопасть качается!

Я увидел, как на трехсотфутовой высоте лопасть порхает под вертолетом. Ричардс, конечно, не мог этого видеть. Не успел он долететь до воды, как лопасть взметнулась вверх, отбив часть рулевого винта. Ричардс взял на себя, пытаясь сбросить скорость, но толку в этом не было. Лопасть качнулась вперед, вновь взлетела вверх и врезалась в несущий винт. Поврежденный винт отлетел. Время, казалось, остановилось: я увидел, как машина клюнула носом, перевернулась и исчезла за какими-то палатками, рухнув на берег. Она упала, как кирпич. На какой-то миг наступила тишина, потом раздалось «ввух!». Расплющенный «Хьюи» заполыхал. Сначала пламя было оранжевым, от топлива, а потом стало ярко-белым, когда загорелся металл. В конструкции вертолетов куча магния.

Люди бросились к вертолету — только лишь чтобы шарахнуться назад от огня.

Майор Ричардс, его борттехник, стрелок и еще три техника сгорели. Я все лежал на своем драгоценном пляжном покрывале. Я плакал.

Этим вечером на колья, воткнутые в ряд, надели шесть пилотских шлемов. Капеллан провел службу.

Моим единственным утешением в аду ожидания был лишь мой напарник. Мы с Гэри всегда летали вместе. А когда нам оставалось пять дней, он отправился в Фанрань.

— Не волнуйся, Боб. Придут на тебя приказы.

— Знаю.

— Нет, правда, это какая-то мелкая хуйня. Тебе уже завтра или послезавтра Кольцевой скажет собираться. Серьезно.

— Знаю. Да я в порядке.

— Через день-другой увидимся в Фанрань, ага?

— Конечно. День-другой. До встречи.

— Давай.

— Давай.

Гэри побежал к вертолету, улетающему на главную базу. Через несколько дней он прибудет в Сайгон, а там сядет на «большую птичку», летящую в Штаты.

На следующий день штаб назначил мне в экипаж нового пилота, лейтенанта Фишера.

Мы с Фишером вылетели на запад от Туйхоа, чтобы эвакуировать разведгруппу. Прибыв на нужное место, мы увидели что долина здесь больше напоминает почти круглую воронку. Разведгруппа находилась на дне этой гигантской воронки. Они сообщили нам по радио, что подвергаются редкому снайперскому обстрелу и нам надо заходить поосторожней. Пользуясь случаем, я решил показать Фишеру, как спуститься в такое место, не будучи подстреленным.

Я двинулся к воронке на скорости в 80–90 узлов, заходя по касательной к ее краю.

— Вот так мы всю дорогу будем низко, — сказал я.

Фишер, сидевший справа, кивнул. Это был его первый боевой вылет. На миг увидел на его месте себя самого — мои глаза расширены, а Лиз несется на предельно малой по долине Счастливой. Меня ошеломляла скорость, на которой все происходило и я был уверен, что Фишер сейчас ощущал то же самое.

Пройдя край, я накренил вертолет, так что склон встал перед нами горизонтально:

— Если мы быстро пойдем над самыми верхушками, в нас не попадут.

Мы помчались вниз по спирали. Разведгруппа вызвала нас и сообщила, что слышит постоянную стрельбу.

— Не волнуйся, — сказал я Фишеру. — Они палят вслепую.

В самом низу стоял ряд деревьев. Мне приходилось либо уйти вверх, потеряв прикрытие, либо проскочить насквозь. Поскольку всей целью такого захода было оставаться под прикрытием, я решил идти насквозь. Приблизившись к концу спирали, я выровнял вертолет и пошел на деревья. Как раз за ними была разведгруппа. Выровнявшись, я заодно ушел ниже деревьев, скрывшись из виду группы. Поскольку мы не появлялись над верхушками на их стороне, разведчики решили, что мы разбились. Когда нас вызвали по радио, я шел сквозь деревья. Я вильнул в одну сторону, а потом, быстрым движением, обратно. Это позволило мне очень резко накренить «Хьюи» и его большой несущий винт протиснулся между двумя высокими деревьями, стоявшими в тридцати футах друг от друга. Проскочив, я быстро выполнил подрыв и сел. Радист, запрашивавший, где мы, только и сказал — «Ой». Мы приземлились прямо перед разведгруппой. Когда они запрыгивали на борт, я увидел впереди дульные вспышки. Командир группы провел рукой вокруг, указывая, откуда стреляли. Мы прибыли очень вовремя: группу окружили и ВК подходили все ближе. Хотя на борту были восемь «сапог», не сказать, чтобы гигантский груз, но все же подъем из такого места будет слишком медленным.

— Сейчас я разгонюсь над этим полем, как только смогу, а потом возьму ручку на себя и мы наберем высоту над склоном холма.

Секунду я повисел, а потом резко опустил нос и помчался над полем. Я держал машину на высоте в 4–5 футов, пока мы не набрали 90 узлов. Потом я взял ручку на себя и вертолет рванулся вверх. Высоту мы набирали стремительно — нам помогал запас энергии, которую мы накопили в горизонтальном полете. Но, приблизившись к краю, мы уже еле ползли. Я знал, что в этот момент пули пройдут спереди от нас, потому что стрелять будут с упреждением, как охотник по утке. А потому, когда вертолет начал двигаться очень медленно, я прямо в наборе резко развернул его и пошел в противоположном направлении. Это всех застало врасплох; я услышал крики сзади. Фишер непроизвольно дернулся, чтобы схватить управление, но остановил себя. Спустя несколько секунд мы уже проскочили край и направились обратно к берегу.

— Великолепно! — сказал улыбающийся Фишер.

— Главное, запомни: держаться ниже там, где деревья, лететь как можно быстрее и не использовать одну дорогу дважды.

И я улыбался, повторяя то, что говорил мне Лиз год назад.

Пока я летал, моя жизнь была в моих собственных руках. Но в лагере моей судьбой распоряжалась армия. И армия все еще не нашла приказы на меня.

— Будет жарко, — сказал штабной офицер, майор Рэймон.

На постановке задачи были все пилоты «Искателей». Майор заунывно рассказывал о планах, радиочастотах, бортовых номерах, назначении экипажей и предполагаемом расположении противника. Я воспринимал это, как бессмысленный шум. Моя рука делала записи в блокноте, но разум был в шоке. Остались два дня, сказал внутренний голос. Два ебаных дня — а меня посылают на горячее дело.

— Этим утром высаживаем три десанта, — продолжал майор.

Три попытки на выигрыш. Подходите, не стесняйтесь. Раз, два и три, три полета «Хьюи» на штурм, абсолютно бесплатно. Главный приз — мешок для трупа. Стань героем родного города. Обрети бессмертие молодым.

— Ладно, это всё. Пошли.

Я прошел с Фишером четверть мили по песку, все проверяя снаряжение, как новичок. Пистолет, бронежилет, карты, нагрудник. Ах да, нагрудник в вертолете. Шлем. Храбрость. Где моя храбрость? Ах да, моя храбрость тоже в вертолете.

— Потерял чего? — спросил Фишер.

— Нет, всё на месте.

— Здорово оно захватывает, — сказал Фишер.

— Да. Очень захватывает.

Дебил ты сраный. Я возненавидел Фишера за эти слова. Захватывает? Как старый добрый футбол, да? Захватывает, что тебя убьют? Кретин. Поживи здесь несколько месяцев, а потом говори, что захватывает.

Фишер поднялся вверх, чтобы проверить втулку винта, а я осматривал фюзеляж. Когда я открыл радиолюк в носу, ко мне подбежал посыльный:

— Подойдите в штаб, сэр.

— Зачем еще?

— Не знаю, сэр. Майор Рэймон сказал, что для вас там что-то в штабе.

— Ясно. Сейчас вернусь, — сказал я Фишеру; тот кивнул.

В штабной палатке Рэймона не было.

— Где майор Рэймон? — спросил я сержанта.

— Не могу знать, сэр.

— Ну ладно. Зачем я понадобился?

— Кому вы понадобились, сэр?

— Вроде, Рэймону. Мне только что сказали, чтобы я пришел, вот я и пришел. Что это за шутки?

— Не знаю, сэр. Вообще ничего не знаю.

Я услышал, как у меня за спиной с воем разгоняются турбины. «Искатели» запускали двигатели. Я выбежал наружу — если не потороплюсь, то задержу вылет. Я помчался по песку. В сотне футов от меня ведущий вертолет взлетел. Какого хуя! Я замахал:

— Стой! У меня в машине только один пилот!

Побежал быстрее, но тут весь строй поднялся в воздух.

Я так и стоял, совершенно растерявшись и глядел, как они взяли курс на запад. От стоянки ко мне подъехал джип, который я не успел заметить:

— Подбросить, сэр?

За рулем сидел тот самый посыльный. Все мое снаряжение лежало в джипе. Я поднялся в машину.

— Что за ёб твою мать? Где майор Рэймон?

— Майор Рэймон ведет ваш вертолет, сэр.

Я был не единственным, кто решил, что мне нужен перерыв.

На следующий день, тридцатого августа, меня вызвали в штабную палатку и вручили приказы. Мне предписывалось отбыть в Сайгон, чтобы успеть на одиннадцатичасовой рейс. Я очень взбодрился.

Во второй половине того же дня я вел «Хьюи» в Фанрань. Вертолету предстоял капитальный ремонт. Мне тоже. Я летел вдоль берега и прошел через расселину в высоком холме рядом с океаном. Когда мы пересекали гребень, недавно прибывший борттехник вызвал меня:

— Сэр, по нам стреляют с холма. Атакуем?

«Атакуем»? Я ушам своим не верил. «Атакуем»?

— В другой раз, сержант, — и я ухмыльнулся второму пилоту, Стальони. — В другой раз.

И я захохотал так, что слезы потекли.

Сидя в мягком кресле авиалайнера, я наслаждался сухостью кондиционированного воздуха и вдыхал тонкие ароматы проходящих стюардесс. Ухмылка с моего лица все не сходила. Я был натуральным Чеширским Котом. Моим попутчиком оказался Кен Клэйман, парень, с которым я познакомился на «Кроэйтане». Мы летели на борту «семьсот седьмого» компании «Пан Американ», направляясь в Страну Больших Магазинов. Мы покинули Вьетнам.

— Полагаю, уже можно сказать, что мы не во Вьетнаме?

— Да. Определенно не во Вьетнаме.

— Все как во сне.

— Ага. Приятно, когда был плохой сон, а ты проснулся. Уже когда думал, что тебе конец.

С того самого момента, как я покинул Фанрань, каждый раз, когда я хотел посмотреть, который час, то вспоминал, что горничная украла мои часы. Та самая горничная, которая наводила порядок в моих вещах и не украла ничего — до того дня, как я отбыл. Я считал часы своим амулетом.

Их однажды уже крали — в тот вечер, когда я испробовал душ, который построил вместе со «Священниками». Повесил на гвоздь, помылся, а часов нет.

— Я их вам найду, — сказал Рубенски.

— Знаешь, кто их взял?

— Пока нет. Но вы не волнуйтесь. Я эту мразь ёбаную найду. Дедовы часы увёл, вот ведь гаденыш.

Через час Рубенски вошел в мою палатку с часами:

— Держите, сэр. И не беспокойтесь, больше такого не будет.

— Ну ты и дал. Спасибо огромное.

— Да мелочи, — ответил он. — Только помните: озеро Тахо…

Весь полет обратно мы с Клэйманом резвились, как подростки. Все двадцать часов заснуть мы не могли. Мы перешучивались и делали вид, будто управляем самолетом. Пилоты, которых мы изображали, не слишком знали свое дело: «Компас? А что это?» — «Полет в зоне ожидания? Ты с ума сошел?» — «Нет, шасси выпускать нельзя. Мы слишком низко над крышами».

Сделав посадку на Филиппинах, мы вылетели на Гавайи. В Гонолулу нам предложили сойти с самолета, чтобы размяться, прикупить сувениров и прочее. Клэйман сказал, чтобы я купил маленький шахматный набор — будет чем развлечься в беспосадочном перелете до Форт-Дикса в Нью-Джерси.

Я нашел такой в одном из сувенирных магазинчиков аэропорта. Еще я прихватил «Ньюсуик» и пошел к кассе, чтобы заплатить. Кассирша, молодая женщина, взяла мои деньги и спросила, не из Вьетнама ли я возвращаюсь. Я с гордостью ответил, что да.

Неожиданно она бросила на меня яростный взгляд и сказала:

— Убийца.

Долгую минуту я смотрел на нее, растерявшись. А потом улыбнулся. Я понял, что она говорила о ком-то другом.

Эпилог А ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ?

Наземная война во Вьетнаме приобретает новый облик — все чаще происходят прямые столкновения между американскими и северовьетнамскими силами. Пока что никто не может с уверенностью сказать, насколько далеко зайдет эта опасная конфронтация.

«Ю. С. Ньюз энд Уолд Рипорт», 15 августа 1966

— Дома.

Плачущая Пэйшнс бросилась ко мне. Я улыбался. Джек неуверенно шагал по автостоянке; моя сестра держала его за руку. Он был ошарашен — он не видел меня половину своей жизни.

— Я думала, ты уже никогда не вернешься, — сказала Пэйшнс.

Нашу первую неделю мы провели в квартире на берегу — ее снял для нас мой отец. Мы проводили дни на пляже, и мне это нравилось. По ночам все было куда хуже. Я просыпался в воздухе, в трех футах над постелью, пугая Пэйшнс. Кошмары все продолжались, но будили меня не они.

В Форт-Уолтерсе, в Техасе, я начал учиться на пилота-инструктора. Тогда же моя сестра пригласила меня на свою свадьбу. Она хотела, чтобы я был в форме.

— Вряд ли моя форма понравится людям, Сюзан.

— Но она тебе так идет. И я очень тобой горжусь.

— Ладно.

И я вылетел в Форт-Майерс. Форма, серебряные крылышки, куча орденских планок — смотрится неплохо. Когда я вошел, то услышал чей-то смех. Кто-то незнакомый спросил меня:

— Эй, а ты чего без флага?

Я вспыхнул от ярости. Все мгновенно замолчали, уставившись на меня. Сюзан была в ужасе. Драка на свадьбе? Нет, драки не будет. Единственная драка — это та, что идет у меня в голове. Увы, машин времени пока что не придумали. Я успокоился, объяснив себе: если бы он знал меня, то никогда бы так не сказал.

К инструкторской работе я подошел очень серьезно. Она давала мне шанс отсекать потенциальных Ступи Стоддардов. В ходе двухмесячного курса, который я проводил с группами из четырех курсантов, я объяснял им вещи, которые не значились в программе летной школы. Школе было нужно все большее количество выпускников. Мне же было нужно, чтобы они остались в живых. К примеру, нам больше не позволяли выполнять учебные вынужденные посадки. Теперь инструктор должен был перехватить управление и прервать посадку до того, как вертолет ударится о землю. Я, однако, считал, что приземление, как финальная фаза авторотации — это ключевой момент, а потому позволял каждому курсанту выполнять упражнение до конца.

Инструкторы летали полдня. Время полетов чередовалось — одну неделю вы летаете по утрам, вторую — после обеда. В свободное время я изучал фотографию. Я научился печатать фотоснимки и увеличил некоторые из тех, что снял во Вьетнаме. (Одна из моих фотографий даже победила на армейском конкурсе). Но я постоянно срывал свои работы со стен. Я хотел показать, что именно думаю о войне, но мои фотографии с такой задачей не справлялись. Я фотографировал и в центральном Техасе, снимая, в основном, заброшенные фермы и мое мастерство росло с опытом.

Некоторых из нас отобрали, чтобы переучиваться на новый армейский учебный вертолет, ТН-55А, фирмы «Хьюз». Когда я освоил эту машину, в дополнение к Н-23, то, в дополнение к моей обычной работе, стал запасным инструктором. С каждым месяцем новых пилотов требовалось все больше.

Новые учебные машины разбивались, убивая и ветеранов, и новичков. Это выглядело всегда одинаково — вертолет зарылся носом в землю, в кабине месиво. Каждую неделю погибали один-два инструктора и их курсанты. После двух таких месяцев один инструктор успел выйти на связь и сообщил, что в ходе учебной вынужденной посадки машину затянуло в пике и управление неэффективно. Потом он разбился. Выяснилось, что если отдать ручку от себя при сброшенной мощности, вертолет мгновенно клюет носом и переходит в пике. Когда это происходит, брать ручку на себя бесполезно.

Летчики-испытатели «Хьюза» установили, что машину можно спасти, если пилот сильнее отдаст ручку (а не возьмет ее на себя инстинктивным движением) и при этом у него будет в запасе 1000 футов высоты. В учебных зонах мы летали на высоте в 500 футов.

Нам приказали продемонстрировать «зацеп» и рискованный выход из него нашим курсантам. Мне показывали его несколько раз, но я чувствовал, что курсанты не оценят всей деликатности маневра — если учесть, что они всего лишь пытаются поднять машину в воздух, а потом вернуть ее на землю более-менее целой. Я нашел, что делу помогает живое объяснение, что такое «зацеп» и неподвижная рука, выставленная перед ручкой управления.

Четверка курсантов занималась со мной два месяца, а потом ее сменяла другая четверка. Попав в летную школу, они были без ума от радости. Как и я. Я летал постоянно. Мне стала знакома каждая из сотен ограниченных площадок, которые армия арендовала у местных фермеров. Даже при том, что у нас была масса места, полеты были опасны — ведь каждый день в воздух поднимались полторы тысячи вертолетов. Столкновения, особенно между курсантами в самостоятельных вылетах, были обычным делом.

Как-то раз после обеда, показывая курсанту вынужденную посадку, я обрезал мощность неподалеку от поляны, заросшей травой. Курсант отреагировал быстро, сбросил шаг, удержал скорость и развернул вертолет на поляну. У него все получалось прекрасно. Чего мы, однако, не знали, так это того, что одновременно с нами на ту же поляну заходила еще одна машина. Я успел заметить тень выше нас. Она снижалась быстрее. Когда полозья чужого вертолета приблизились к нашему винту, стало ясно, что выхода нет. Если я наклоню диск винта, лопасти врежутся ему в полозья. Мы уже снижались так быстро, что быстрее было некуда. В последнюю секунду другой вертолет заметил нас и резко отвернул. По моим прикидкам, разошлись мы примерно в дюйме. Но не опасности учебных полетов не давали мне спать.

— Каждое утро к черному ходу приезжает грузовик. Я знаю, что в нем, но все же иду к двери, — сказал я. — Всегда одно и то же. Водитель подгоняет грузовик к двери и говорит: «Сколько вам?». В грузовике дети. Мертвые дети. У меня всегда перехватывает горло. Они выглядят, как мертвые, но потом я вижу, как кто-то в куче моргнул, а потом и кто-то еще.

Я замолчал.

— А дальше? — док Райан стряхнул пепел на стол.

— Дальше я всегда говорю: «Две сотни фунтов, Джейк». Я смеюсь при этих словах. Джейк берет вилы, втыкает их в груду и начинает вываливать трупы на большие весы. Он говорит: «Почти десять фунтов сверху». Внутри меня что-то кричит, чтобы он остановился, что дети живы, но он все грузит и грузит. Каждый раз, когда он протыкает ребенка, тот корчится на вилах, а Джейк ничего не замечает.

— А дальше?

— Дальше все заканчивается.

— И что, по-вашему, это значит?

— Я думал, вы мне скажете.

— Мне больше интересно, что думаете вы.

— Я не знаю.

— Ладно, все равно наше время истекло. Подумайте об этом. Увидимся на следующей неделе, тогда же?

— Ага.

Доктор Райан, капитан Райан, проводил меня до двери:

— Транквилизаторы помогают?

— Сплю я с ними лучше, но летать не могу.

— Еще немного, — сказал он. Вы придете в норму.

Меня отстранили от полетов. Теперь каждую неделю мне приходилось ходить к доку Райану. Это был уже второй раз, когда меня отстраняли от полетов в Уолтерсе.

В первый раз я, вместе со своим лучшим курсантом, выполнял заход на посадку на нашем главном вертолетодроме. В конце учебных занятий вертолетодром кишмя кишел машинами. Обычно в этой ситуации инструктор брал управление на себя, особенно при заходе на стоянку, где потоки от чужих винтов делали зависание хитрым занятием. Приближаясь к нашей посадочной площадке, я почувствовал, как вертолет заваливается на хвост. Я отдал ручку управления от себя и тут же понял: заваливался не вертолет, а я сам. Я тут же нажал кнопку переговорного устройства:

— Отдаю.

Курсант схватил управление мгновенно, решив, что я устраиваю ему еще одну внезапную проверку. Он зашел на площадку, приземлился и заглушил двигатель. Пока он это делал, я ощущал головокружение. На разборе полетов я похвалил его посадку и оценил наш вылет на пять с плюсом. А потом отправился прямым ходом ко врачу. Он ничего не нашел, но отстранил меня от полетов на месяц.

Быть отстраненным среди летающих — это пытка. Я работал на вышке, вел личные дела, водил грузовики. Такими вещами обычно занимаются рядовые.

В этом месяце кошмары продолжались и внезапные пробуждения стали хуже. По ночам в своем собственном доме я чувствовал себя в одиночестве. После того, как Пэйшнс и Джек засыпали, я расхаживал по дому, читал, собирал авиамодели — делал все, что угодно, лишь бы захотеть спать. Обычно мне это удавалось к четырем-пяти утра.

Я рассудил, что если не буду летать, то все станет только хуже. Меня отстранили, и эта травма лишь усиливала проблему. На приеме у врача я сказал, что все замечательно. Я прекрасно себя чувствую. Сплю, как убитый. Когда я смогу летать? Он ответил, что если через неделю у меня все пойдет так же хорошо, то он допустит меня к полетам. И допустил.

Я вновь преподавал летное дело. Я показывал курсантам, как заходить на узкие площадки и выбираться обратно, как взлетать, если не можешь зависнуть, как держаться в строю. Я даже демонстрировал ночные авторотации. Лиз бы мной гордился.

В конце курса обучения курсанты, которых мы прогоняли сквозь огонь и воду, были настолько счастливы, что делали инструкторам всякие подарки. Традиционно, бутылку виски. Тогда я не пил, и они скапливались у меня дома, в баре.

Днем мне было хорошо, но ночью я попадал в ад. Я вернулся из Вьетнама больше года назад. Сны еще мучили меня и я вскакивал в постели из-за неведомых страхов. Однажды, бродя поздно ночью по дому, я решил выпить. Пропустив три рюмки, я лег в постель и заснул. На следующую ночь я поступил так же. Сработало, хотя мне и пришлось выпить немножко больше.

Еще через два курса головокружение вернулось. Мы практиковали навигацию с новым курсантом и тут я почувствовал, что вертолет заваливается на хвост.

Меня опять отстранили от полетов, и уже насовсем. Вот тогда я и начал ходить на прием к доку Райану.

Пока в летной школе пытались найти занятие для нелетающего пилота, я провел две недели, проходя психологические тесты. Для одного набора тестов мне пришлось побывать на консультации в Форт-Сэм-Хьюстоне.

Там на автостоянке я встретил Найвена, который как-то раз запутался в колючей проволоке над минным полем. Найвен был уже майором.

— Ну и как тебе твой Крест за летные заслуги? — спросил он.

— Какой Крест?

— Ну, за ту ночь, когда мы боеприпасы скидывали, помнишь? С первого раза у тебя не вышло, ты начал проседать и сделал еще один заход.

— Ага, помню, конечно.

— В общем, командир «сапог» представил нас к Крестам. Я свой получил.

— Первый раз слышу.

— Не понял, — нахмурился Найвен. — Такого не может быть из-за того, что я был записан, как командир?

— Вполне возможно.

— Ну ты все равно узнай. Для карьеры пригодится.

— Это неважно. Я ухожу из армии.

— Почему?

— Меня отстранили от полетов. Если ты не летаешь, армия тебе быстро надоест.

— А за что тебя отстранили?

— Я псих.

Я шел через холл госпиталя. Форт-Сэм-Хьюстон — это армейский ожоговый центр. Я видел восемнадцатилетних ребят с сожженными лицами, на их странно искривленных носах блестела ярко-розовая пересаженная кожа. Если бы кто-нибудь сфотографировал этих людей, сотни этих изуродованных, бесформенных лиц, возможно, война закончилась бы раньше. Но, наверное, нет.

По результатам тестов я получил новую запись в медицинской карте: «Авиатор не допускается к полетам в зоне боевых действий». В то время, когда пилотов отправляли обратно во Вьетнам через какие-то месяцы пребывания в Штатах, такая запись была лотерейным билетом на миллион долларов.

Мои знакомые знали, что я пишу рассказы. Глава отдела развития вызвал меня и спросил, не хочу ли я стать нелетающим инструктором и написать учебник для наземной школы. Именно этим я и занимался свои последние шесть месяцев в армии.

Как нелетающий инструктор, я объяснял пилотам, прибывшим из Вьетнама, как эффективно учить курсантов. Стоя на трибуне, я, как эксперт, давал ценные указания. Не можешь сам — учи других. Я был остроумен. Я был популярен. Я был загадочен.

Чтобы заснуть, мне приходилось выпивать полбутылки каждую ночь. Хотя мне и не придется вновь воевать, война приводила меня в ярость. Я смотрел телевизор. Бои стали еще ожесточенней, чем раньше. Соотношение потерь всегда было десять к одному, это доказывало, что мы побеждаем. Лишь немногие догадывались, что вся война — это неправильно. Для остальных военные новости стали источником раздражения. Люди не хотели остановить войну, они просто хотели ее не видеть. А в это самое время пилотов начали посылать во вторые командировки.

Как-то вечером в офицерском клубе мы разговорились со знакомым пилотом. Он приехал из Вьетнама, навестить жену. Через неделю в «Арми Таймс» мы читали его некролог. Пилоты читали некрологи и прикидывали, какие там шансы выжить на второй раз. Популярной шуткой насчет второй командировки было: «Им понадобится такая дверь в самолете, чтобы я туда пролез с телеграфным столбом». Бравада, не больше — поехали почти все. Либо ты едешь, либо это конец твоей карьеры.

Полтора года мы с Пэйшнс посещали обязательный ежемесячный коктейль-прием в офицерском клубе. Пэйшнс ненавидела армейский этикет. Нам каждый раз приходилось обмениваться рукопожатиями с очень важными персонами. Как-то вечером она сказала одному полковнику, что тот круто выглядит в своих темных очках. Полковник снял очки, бросив на нас злобный взгляд. К счастью, я все равно уходил из армии.

После одного такого приема я бродил по клубу, разыскивая старых друзей. Кое-какие инструкторы в Уолтерсе были моими бывшими одноклассниками или ребятами, с которыми мне приходилось летать во Вьетнаме. Я услышал знакомый голос:

— Мейсон, черт меня возьми.

Голос я узнал.

— Это я. Хокинс.

— Красавчик Хокинс?

— Ну.

Люди позади меня отошли и на Хокинса упало больше света. Что-то здесь было не так. Определенно его голос, но лицо…

— Только прибыл, — сказал Хокинс.

— Как так? Я здесь уже полтора года.

Первое, что я заметил — у Хокинса не было бровей. И ушей. Его волосы висели клочьями от пересадок кожи. Нос был блестящим, деформированным. Хокинс? Самый симпатичный парень в нашем классе?

— Я лежал в госпитале. Долго.

— Боже, это ты. Черт возьми. Что стряслось?

— Горел, — сказал Хокинс. — От удара я потерял сознание. Какое-то время лежал в огне.

— Тебе повезло, что ты жив.

— Все так говорят… — его голос стал тихим. — Похоже, не так уж и повезло.

— Тебя приведут в порядок. У армии лучшие хирурги, они могут…

— Все, что они могут, они уже сделали.

На уик-энд мы с Пэйшнс и еще одна пара отправились в Новый Орлеан. Думали, будет весело. Но вместо этого, гуляя по катакомбам, я чуть не потерял сознание. Я опустился на колени, чувствуя близкую смерть. Казалось, что сейчас я выползу и умру на траве. Похоже, могилы звали меня.

Потом, зайдя в бар, я принял наркоз. Помогло. Пока я был пьян, то мог держаться. Когда же я был трезв, жизнь казалась тоской без малейшей цели.

Я так хорошо справлялся с работой нелетающего инструктора, что когда объявил начальнику отдела о моем уходе, тот предложил немедленно произвести меня в капитаны, лишь бы я остался. Но я стал бы капитаном, который передвигается на своих двоих. Я мог носить крылышки и гулять по стоянке, глядя, как улетают вертолеты. А потому я уволился из армии в 1968 — бывший пилот и, на мой взгляд, неудачник.

С тех пор случилось многое. Мое поведение было типичным для многих ветеранов Вьетнама. Смешно сказать, но я не улавливал эту типичность, пока не решил изложить все на бумаге. Мне потребовалось очень много времени, чтобы увидеть, что живу я по шаблону.

Я вернулся во Флоридский университет, чтобы закончить образование, которое начал получать в 1960 году. Я видел студенческие демонстрации, обвинявшие ветеранов в глупости за то, что они поехали во Вьетнам. Я чувствовал себя двойным неудачником: из-за какого-то внутреннего изъяна я потерял работу пилота, а теперь мне объясняли, каким я был идиотом — отправился во Вьетнам.

Я изучал искусство, в основном, фотографию. Я пытался начать новую карьеру и вновь влиться в общество. Без кошмаров я спать не мог. Я приходил на утренние занятия, выпив не меньше двух рюмок чего покрепче. Если я пил целый день, то мог заснуть ночью. Мне было невыносимо смотреть на студенческий кампус с его молодыми, улыбающимися лицами, в то время, как ребята продолжали с криками выскакивать из вертолетов, убивая и умирая ради цели, которая не стоила их доблести. Они заслужили быть героями, но стали глупцами.

По ночам я все еще выскакивал из своей шкуры, а потому обратился за помощью в Ветеранскую Администрацию. Меня признали пятидесятипроцентным инвалидом по причине нервозности, которая сейчас называется «посттравматическое стрессовое расстройство» (DSM III, 309.81) и назначили мне транквилизаторы. Я все еще пил, но теперь еще и принимал транквилизаторы, плюс курил дурь (с ней меня познакомили студенты — во Вьетнаме я в жизни ее не видел). После девяти месяцев в университете я ушел и переехал со своей семьей в маленькую деревушку в Испании. Пока мы там были, Америка отправила первого человека на Луну. После семи месяцев такой жизни лучше мне не стало и мы вернулись в Штаты.

Я работал техником в электронной компании. К спиртному, транквилизаторам и дури я добавил еще один порок — любовницу. Когда Пэйшнс сказала, что возвращается в университет, со мной, или без меня, я тоже решил вернуться.

В ходе последних двух лет, прежде чем получить степень в изящных искусствах, мы расстались с Пэйшнс на месяц. В день я выпивал почти бутылку виски, принимал четыре-пять доз валиума, но оставался напряженным, как змея. Каждую неделю я посещал психиатров Администрации, но ночные пробуждения продолжались. Когда в декабре 1971 года я получил диплом, то попытался заняться коммерческой фотографией. Я прогорел меньше, чем за год. Я пытался работать на правительство, став диспетчером — определять, какие машины можно отправлять в полет, а какие нуждаются в обслуживании. Я хотел быть поближе к вертолетам. Мне отказали из-за моей инвалидности. Даже конгрессмен Дон Фекуа не смог мне помочь, хотя и очень старался. На конверте письма с отказом был отштампован лозунг: «Не забудь, найми ветерана».

Война все еще шла — и во Вьетнаме, и в моей голове.

Мой отец рискнул своими деньгами, чтобы основать вместе со мной компанию по импорту. Я собирался закупать перочинные ножи в Испании и продавать их по почте. В Португалии я попал в автокатастрофу, сломал бедро и дело кончилось тем, что мы продали тридцать ножей. Ничего вышел импорт.

В конце концов, проведя серию хитрых сделок на протяжении трех лет, я стал вице-президентом бруклинской компании, производившей зеркала. Так у меня появились деньги, которые мне были нужны. У меня было пятьдесят подчиненных и я покончил с алкоголем и транквилизаторами. И все же я оставался болезненно неудовлетворен. И по-прежнему просыпался по ночам.

С моего возвращения из Вьетнама прошло уже десять лет. Я не позволил себе думать о том, что моя несчастливая жизнь — реакция на то, что я там увидел. Вместо этого я пришел к выводу о какой-то собственной неполноценности, физической или умственной.

Через два с половиной года работы в зеркальной компании, я ушел в отставку. Мы вернулись во Флориду, на десять акров земли рядом с Санта-Фе-Ривер. Я построил хижину. Моя жена и друзья вдохновили меня: я решил написать о Вьетнаме.

Дела пошли плохо. Расчет с компанией дал деньги, на которые мы жили, пока я строил хижину и писал. Когда они закончились, Пэйшнс занялась доставкой газет, чтобы сводить концы с концами. Я тоже искал работу и, в конце концов, также занялся доставкой газет — чтобы иметь достаточно времени для работы над книгой.

Машина сломалась и начали копиться счета. За то время, что я занимался писательской работой, я получил четыре отказа. Что делает отчаявшийся человек? Могу сообщить вам, что в январе 1981 года я был арестован по обвинению в попытке провоза марихуаны. В августе 1981 я был признан виновным и приговорен к пяти годам лишения свободы в тюрьме минимального режима строгости. Я подал апелляцию и с февраля 1983 года свободен, ожидая решения суда.

Больше всех был потрясен я сам.

Примечания

1

Пэйшнс (англ. Patience) — терпение. Это не метафора, жену Роберта Мейсона действительно так зовут. Впоследствии она напишет книгу «Recovering from the War» — руководство по борьбе с военным посттравматическим стрессовым расстройством. И профессиональные психологи, и ветераны оценили ее работу очень высоко. (Здесь и делее примечания переводчика)

(обратно)

2

Это относится к американским машинам. На европейских и советских вертолетах несущий винт, как правило, вращается в другую сторону и все, соответственно, происходит наоборот.

(обратно)

3

Так в оригинале. Вообще же, в газотурбинных двигателях под словом «вентилятор» понимается несколько другая вещь, а то, о чем идет речь, в отечественной терминологии называется «свободной турбиной».

(обратно)

4

В отличие от большинства боевых самолетов и вертолетов, подвески ударного «Хьюи» не были жестко закреплены — они могли поворачиваться, следуя за перемещениями специальных подвижных прицелов в кабине. То есть, прицеливание и пилотирование действительно распадались на два разных процесса.

(обратно)

5

Энсин — примерный американский аналог нашего мичмана. «Кроэйтан» вошел в строй в 1942 году, как один из множества эскортных авианосцев типа «Боуг». В 1965, после многочисленных перестроек, его класс официально определялся, как «авианосец и сухогруз». К тому моменту он управлялся гражданским экипажем, и, таким образом, единственный представитель ВМС в звании энсина оказался равен по должности полковнику. Еще через пять лет «Кроэйтан» сдадут на слом.

(обратно)

6

Так в американской терминологии называется проволочное заграждение, созданное из нескольких спиралей колючей проволоки («спиралей Бруно»), поставленных друг на друга. Спирали укреплялись кольями и заграждение могло достигать двух метров в высоту.

(обратно)

7

Мейсон употребляет этот термин, как имя нарицательное, но стоит сказать, что речь идет о CH-54 «Тэри». В СССР аналогом этой машины был Ми-10. В американских аэромобильных операциях CH-54 часто использовались для создания импровизированных площадок высадки — взрыв сброшенной с них тяжелой бомбы «сдувал» джунгли.

(обратно)

8

Историческая, архетипичная перестрелка, экранизированная во множестве вестернов.

(обратно)

9

При необходимости лететь как можно быстрее (при поддержке десанта, ведущего бой) ганшипы из-за своей тихоходности в любом случае не смогли бы эскортировать слики. Это обстоятельство стало одной из главных причин, приведших к появлению настоящего ударного вертолета — АН-1 «Кобра».

(обратно)

10

Répondez s'il vous plaît — «Пожалуйста, ответьте». Вежливая приписка в конце различных писем; не все, кто ее использует, знают реальное значение этой аббревиатуры.

(обратно)

11

В этой книге Фолл проводил параллели между тактикой американцев и французов, потерпевших поражение. К моменту описываемых событий он уже был объявлен персоной нон грата в Южном Вьетнаме; отмечалось, что Хо Ши Мину он явно симпатизировал больше, чем Дьен Динь Зьему. Однако даже противники Фолла признавали его компетентность во вьетнамском вопросе.

(обратно)

12

Ради справедливости скажем, что французы применяли вертолеты во Вьетнаме; невозможно не вспомнить вертолетчицу Валери Андре, впоследствии ставшую первой женщиной-генералом в истории Франции. Хотя ничего близкого к американским масштабам у французов не было. Стоит также заметить, что одной из главных причин поражения под Дьен-Бьен-Фу стало скверное снабжение французских войск непосредственно на поле боя — то есть, были основания предполагать, что массовое применение вертолетов исключит подобный сценарий.

(обратно)

13

М18 «Клэймор» — противопехотная мина направленного действия; при срабатывании выбрасывает в сторону противника сноп стальных шариков. Может быть взорвана не только натяжным взрывателем, но и по команде оператора, и взрывателем замедленного действия. Ее удачная конструкция привела к появлению целого класса подобных мин, к которым относится и советская МОН-50; название «Клэймор» стало до известной степени нарицательным.

(обратно)

14

Южновьетнамский военный и политический деятель, маршал авиации, премьер-министр (1965) вице-президент в правительстве Тхиеу (1971). Бежал в США в 1975 году. В 2004 году стал первым южновьетнамским политиком, посетившим СРВ.

(обратно)

15

Это лишь вершина чудовищного айсберга американского военно-сексуального фольклора эпохи Вьетнама. Еще можно вспомнить истории о проститутках-вьетконговках, наловчившихся вставлять себе бритвенные лезвия в вагины — такие рассказы передавались изустно, с подробностями, поистине леденящими кровь. Американская военно-медицинская служба не особо боролась с этими жуткими мифами, поскольку они хоть как-то помогали сдерживать распространение вполне обычных венерических заболеваний.

(обратно)

16

Иногда брошенная граната повисала на такой сетке, потому что была предварительно облеплена рыболовными крючками.

(обратно)

17

Это позволяет доставить груз даже туда, где и вертолету сесть нельзя. К примеру, полевые гаубицы вполне вписывались в американские тяжелые вертолеты, но все же их предпочитали возить снаружи, благодаря чему даже в самом недоступном месте можно было быстро построить артиллерийскую позицию.

(обратно)

18

Слоновая трава (слоновья трава, elephant grass, Pennisetum purpurreum) — растение, похожее на тростник, но растет в сухих местах, плотно и может быть метра три высотой (потеряться в зарослях несложно). Об ее листья можно порезаться. Еще из ее стеблей можно гнать спирт, но про это в книжке ничего не будет.

(обратно)

19

Знаки различия полковника армии США — маленькие серебряные орлы на погонах.

(обратно)

20

В американской армии «мистер» — официальная форма обращения к уоррент-офицеру.

(обратно)

21

Да, кстати. В послесловии к изданию 2005 года говорится, что полковник с позывным «Сапог-6» в реальности не кто иной, как подполковник Гарольд Мур, широко известный отечественному зрителю по лирическому образу, созданному Мелом Гибсоном в сами знаете каком фильме.

(обратно)

22

Это весьма узкое значение слова pranging, обычно обозначающего в авиации просто столкновение. У наших вертолетчиков нет точного аналога этому термину, возможно, потому что в советской авиации практически не было вертолетов с лыжным шасси.

(обратно)

23

Монтаньяры (горцы) — французское название первобытного горного вьетнамского племени. Этнически монтаньяры не относятся к вьетнамцам и недолюбливают их (что взаимно). Наемники-монтаньяры служили в силах спецназначения США.

(обратно)

24

1-й Батальон, 7-й Кавалерийский полк, часть 1-й Кавалерийской дивизии

(обратно)

25

Описанная тактика не являлась стандартной для вертолета-разведчика, хотя применялась не так уж и редко. На протяжении всей войны части вертолетов-разведчиков действительно несли очень тяжелые потери.

(обратно)

26

Такие бесили всех, особенно уоррентов, которым казалось, что армия подобным манером защищает кадровых офицеров от опасностей боевых вылетов. Но поделать ничего было нельзя: кто-то должен был заниматься штабной работой, а уоррент-офицеры не имели для этого соответствующей подготовки. Опытный штабной офицер был ценным человеком в части, хотя на боевые задания и не летал.

(обратно)

27

Под именем «Токийская Роза» наиболее известна Ива Тогури Д'Аквино, которая во время Второй мировой войны вела пропагандистские передачи на английском языке, направленные на американских военных. «Ханойская Ханна» была ее прямым аналогом. Их действительно было несколько, но старшей и наиболее известной среди них стала Тринь Ти Нго. Ее передачи мало влияли на настроения американцев во Вьетнаме, но о ее осведомленности ходили довольно дикие легенды: говорили, что она даже знает, кому дома изменяет подружка, а кому нет.

(обратно)

28

Мейсон называет А-1Е «Скайрейдер» истребителем, но это, конечно же, не истребитель, а штурмовик.

(обратно)

29

Осада Аламо (23.02 — 6.03.1836) в ходе которой 146 техасских повстанцев две недели защищали форт Аламо от мексиканской армии считается в военной истории США классическим примером патриотизма и воинской стойкости.

(обратно)

30

Военная полиция.

(обратно)

31

Венерические заболевания.

(обратно)

32

Вьетнамские ловушки с кольями отличались исключительным разнообразием, но их характерной общей чертой было то, что кончики кольев легко отламывались, оставаясь в ранах.

(обратно)

33

С-47 (правильно — АС-47) — тяжелый штурмовик, созданный на базе транспортного С-47 (он же DC-3, почти он же Ли-2). Оружие этой машины располагалось перпендикулярно ее оси, что позволяло непрерывно обстреливать выбранную точку на земле, описывая вокруг нее круги. Этот штурмовик вскоре сменили более совершенные АС-119 и, наконец, АС-130, который применяется до сих пор. Несмотря на американскую традицию давать довольно циничные названия разной боевой технике, задачи, которые решал этот самолет, находились в таком диссонансе с образом доброго дракона из песни, что некоторым уже действительно становилось как-то не смешно.

(обратно)

34

Специалист пятого класса. Специалисты (определенного класса) — отдельная иерархическая лестница в армии США, примерно параллельная сержантской, но предназначенная для военных, не проявивших должных качеств лидера и инициативы, чтобы командовать другими. То есть, действительно для технических специалистов. Во времена Вьетнама таких званий было шесть, но постепенно они упразднялись и сейчас осталось только одно — просто «специалист». Оно примерно равно капральскому.

(обратно)

35

Стандартная американская марка топлива для газотурбинных двигателей.

(обратно)

36

Это действительно обход. В руководствах по летной эксплуатации детально описывается, в каком направлении надо обойти вокруг стоящей машины и что при этом проверять.

(обратно)

37

Знак в виде миниатюрной металлической буквы V (valor, доблесть), прикреплявшийся к банту медали и указывавший, что медаль получена именно за действия в бою, а не, скажем, за долгую безупречную службу.

(обратно)

38

Стоит заметить, что такое впечатление Уэстморленд производил далеко не только на Мейсона. Причем производил всегда, еще начиная со своей учебы в Вест-Пойнте.

(обратно)

39

Скорее всего, речь идет о Воздушных медалях (Air Medal). Ими действительно награждали за часы боевого налета, но те, кто определял эти часы, не учли, сколько приходится летать вертолетчикам. В результате, многие вертолетчики за свои вьетнамские командировки набирали по пять с лишним десятков таких медалей. Впоследствии цифры были скорректированы.

(обратно)

40

Major Astor («Майор Астор») — Major Disaster («большая катастрофа»). Увы, непереводимо.

(обратно)

41

Это были не слухи. С 24 декабря 1965 по 31 января 1966 бомбардировки Северного Вьетнама были приостановлены, а на протяжении почти всего 1966 года США очень осторожно пытались установить контакт с Ханоем. Неуступчивость Северного Вьетнама и общая неопределенность и непоследовательность американской политики привели к тому, что все эти попытки скончались в зародыше.

(обратно)

42

Тогдашние контрбатарейные радары действительно в основном предназначались для обнаружения вражеских минометных позиций. Обнаружить летящую мину несколько проще в силу того, что ее оперение дает более сильный отраженный сигнал.

(обратно)

43

Несмотря на вполне заслуженную жуткую славу, которой покрыли себя и семейство «радужных гербицидов» вообще, и «Эйджент Орандж» в частности, ради справедливости стоить заметить, что все же не все дефолианты и гербициды, применявшиеся во Вьетнаме, были опасны для человека.

(обратно)

44

Здесь следует заметить, что ВК и АСВ начали отрабатывать (и небезуспешно) базовые тактические приемы борьбы с аэромобильными частями еще в 1963-64 годах, до начала широкомасштабного американского военного вмешательства.

(обратно)

45

Надо полагать, здесь речь идет не о франшизе Hasbro, а о военном фильме «История Джи-Ай Джо», который вышел в 1945 году. Правда, его действие происходило в Африке и Италии.

(обратно)

46

Огромное спасибо камраду DEMogOrgoN, каковой очень выручил меня с переводом этого зубодробительного проявления американского поэтического гения.

(обратно)

47

Индейская борьба несколько напоминает армрестлинг — с той разницей, что борцы, лежа на полу, сцепляются ногами в коленях и пытаются перевернуть друг друга.

(обратно)

48

Это далеко не единственный случай, когда вертолетчики переделывали широко известную «Балладу о зеленых беретах». Благо, как и парашютисты, тоже носили на груди серебряные крылышки.

(обратно)

49

Бои в ходе операции «Хоторн» (1.6 — 21.6.1966) считаются одними из самых ожесточенных за все время Вьетнамской войны.

(обратно)

50

Это редкое сленговое выражение МОЖЕТ означать нечто вроде «мой верный друг».

(обратно)

51

Здесь речь идет не об общем понятии «сил специального назначения», а о Силах Спецназначения США (это имя собственное, не нарицательное). Именно эти военнослужащие широко известны, как «зеленые береты». Одной из их основных задач, помимо разведывательно-диверсионной деятельности, была военная подготовка местного населения и организация партизанских отрядов.

(обратно)

52

Японское словечко, означающее босса, начальника.

(обратно)

53

По воспоминаниям других ветеранов, как ни удивительно, но находились вьетнамцы, которые, побывав под подобным адским бомбовым ковром, оставались живы, относительно здоровы и даже способны носить оружие и отстреливаться.

(обратно)

54

Необходимо помнить, что речь идет о личной оценке Роберта Мейсона. По официальной американской точке зрения, в ходе операции «Хоторн» было сорвано наступление АСВ на Контум, 24-й полк АСВ стал небоеспособен, а потери Северного Вьетнама составили от 500 до 1200 человек (США — 48 убитыми и 239 ранеными).

(обратно)

55

Впоследствии эта награда Уильяма Карпентера была заменена на Крест за Заслуги — вторую по значимости военную награду Америки.

(обратно)

56

Подполковник Кравченко, по приказу которого в 1982 году в Панджшере с пленными душманами было проделано нечто подобное, мгновенно получил десять лет строгого режима. Этот факт приведен чисто для сравнения, без намерения делать какие-либо далеко идущие выводы.

(обратно)

Комментарии

1

Из словаря «Лингво»:

«chicken hawk

полит., разг.

„ястреб-цыплятник“

1) Известная в стране личность (политический деятель, кинозвезда), который в период войны во Вьетнаме [Vietnam War] сумел законным способом избежать призыва на воинскую службу, а сейчас является сторонником жесткой внешней политики, которая в итоге может привести к участию в конфликте американских войск.

2) Пилот военного вертолета, особенно тот, который преодолел чувство страха после боевого крещения. Чувства таких летчиков были описаны Робертом Мейсоном [Mason, Robert] в романе о войне во Вьетнаме „Цыплятник“ [„Chicken Hawk“] (1983)». — Namenlos.

Оглавление

От автора

Пролог

Часть 1 ДЕВСТВЕННИКИ

  Глава 1 КРЫЛЬЯ

  Глава 2 ПУТЕШЕСТВИЕ В АВГУСТЕ

  Глава 3 РАЗБИВАЕМ ЛАГЕРЬ

  Глава 4 ДОЛИНА СЧАСТЛИВАЯ

  (Гимн Ебаната)

  Глава 5 ДОЛИНА ИАДРАНГ

Часть 2 ЭЛЕГАНТНЫЙ, КАК РОЯЛЬ

  Глава 6 ПРАЗДНИКИ

  Глава 7 СТРЕЛЬБИЩЕ

  Глава 8 ДОЛИНА БОНCОН

  Глава 9 НАПРЯЖЕНИЕ

Часть 3 БЛЮЗ «СТАРИКОВ»

  Глава 10 ОТСТРАНЁН ОТ ПОЛЕТОВ

  Глава 11 ПЕРЕВОД

  Глава 12 LA GUERRILLA BONITA

  Глава 13 СКАЖИ МНЕ, ЧТО БОИШЬСЯ

Эпилог А ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ?

1 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?