«Время далекое и близкое»

Коньков Василий Фомич

Время далекое и близкое

{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания в конце текста книги.

Аннотация издательства: Автор рассказывает об участии в боях за установление Советской власти в Москве, вспоминает суровые Годы борьбы с иностранными интервентами и белогвардейцами. В период Великой Отечественной войны В. Ф. Коньков командовал под Ленинградом Невской оперативной группой, затем был заместителем командующего 1-й гвардейской танковой армией по тылу. Он рассказывает о героизме наших воинов, о своих боевых друзьях, о встречах с известными советскими военачальниками. Книга рассчитана на массового читателя.

С о д е р ж а н и е

Глава I. Под Октябрьским знаменем

Глава II. Надеваю красноармейскую шинель

Глава III. В годы перед грозой

Глава IV. Так начиналась война

Глава V. Легендарный Невский пятачок

Глава VI. Храбрейшие из храбрых

Глава VII. Танки ведут бой

Глава VIII. На дорожных указателях - Берлин

Глава IX. На берегах Шпрее

О друзьях по оружию

Примечания

Глава I.

Под Октябрьским знаменем

Снег белым плотным покрывалом лежал на дороге, не отличающейся от множества таких же ровных, засыпанных порошей, что вились по зимним полям и где-нибудь под Калугой, и под Орлом, и под Брянском... Ничем не выделялась эта дорога, километры которой ложились сейчас под колеса нашей машины: ни шершавой бетонной гладью, ни броскими указателями, ни живописными склонами окрестных холмов, но я узнал бы ее из тысячи...

Я помнил ее и весенней, обласканной первым теплом, от которого по кюветам бежали говорливые ручьи-потоки; и летней, когда босые ноги по щиколотку утопали в легкой, как тополиный пух, пыли. Но больше всего я запомнил ее осенней - в холодах и тусклом рассвете, в порывах пронизывающего ветра, усеянной желтыми березовыми листьями.

Даже теперь, много лет спустя, прожив большую и трудную жизнь, пройдя испытания революцией и войнами, потеряв безвозвратно многих друзей и близких, - даже теперь я до мелочей помнил эту осеннюю далекую дорогу, по которой уходил из родного рязанского села Троицкого зеленым юнцом.

Уходил за новой жизнью, за счастьем...

Я дрался за это счастье. Мог погибнуть. Но остался живой, чтобы радоваться новой жизни, душой прикасаться к родному рязанскому краю. Вот и сейчас, мысленно подгоняя и без того стремительный бег машины, представляю себе родное село, близкую встречу с немногими оставшимися в живых товарищами.

...Троицкое. Дворов в нем было чуть больше двухсот. Стояли избы, окруженные могучими вязами, в полудреме, вдали от шумных городов и больших дорог, наблюдая подслеповатыми окнами за извечными и бесхитростными заботами своих хозяев-хлеборобов. События большого мира сюда доходили лишь смутными отголосками, а тихая и размеренная жизнь нарушалась изредка приездом урядника или проводами молодых мужиков в царскую армию.

В конце села - наша изба. Она напоминала подгулявшего мужичонку. Покачнулась, осела, но удержалась, чуть завалившись набок. Подставив яркому солнышку два небольших окна, избенка наша, казалось, испуганно поглядывала на возвышающуюся напротив пятистенную крепость, принадлежавшую сельскому кулаку-богатею Анфиму Куракину.

Что помнится из детства? Больше всего вот это: злая нужда, которая разом обрывала самые сладкие сумеречные сны, гнала меня по холодной росной траве в крепость напротив. Руки привычно отыскивали хомут, грабли, вилы, привычно запрягали куракинского вислозадого мерина, прозванного за свирепый нрав Басурманом. Росная рань зябко пробиралась под залатанную рубаху, холодила тело. Все это приходилось терпеть из-за куска хлеба, который я зарабатывал у Куракина.

Мне не раз доставалось от хозяина. За каждый промах он хватал своими скрюченными пальцами за ухо и гнул к земле, добиваясь, чтобы я разревелся, стал на колени. Но я держался. Я боялся и одновременно люто ненавидел этого живоглота.

Таких куракиных в селе было семей пятнадцать. Их жизнь была сытой. Нашу бедность они презирали, считали естественной, приучали нас к ней, подчеркивали, что только как благодетели дают нам работу, разрешают пахать их землю, пасти их скот.

Намаявшись днем за кулацкими делами, я вечером замертво падал на соломенную лежанку. Порой неведомая сила начинала будоражить мои детские думы. "Как же так, - спрашивал я мать, - с утра до вечера гнем спину, а дом от добра пухнет у другого?"

- Васенька, сыночек, - гладила она меня по голове, - только не говори об этом хозяину, по миру он нас пустит.

Растил я Куракину хлеб, ходил за его конями. То же делали многие мои сверстники. А рядом с богатыми домами-крепостями в Троицком соседствовали кривобокие подворья. Было их более двухсот. Так что в дармовой силе богатей нужды не знали. Босоногие Васьки, Ваньки, Нюрки вместо учебы в школе постигали жизненную мудрость на полях и в хлевах богатеев.

Все больше прибавлялось в Троицком домов с заколоченными крест-накрест окнами. Потеряв всякую надежду на лучшую жизнь, наши сельчане собирали пожитки и разъезжались в разных направлениях. Некоторые стремились в город, веря в удачу и счастье.

Город... Он мне казался недоступным, словно тридевятое царство. Я грезил им. Особенно после разговоров с парнями, приезжавшими оттуда в село повидаться с родными. В суконных поддевках, в высоких картузах, парни ровно держались со старшими. В разговорах с богатеями вели себя независимо, даже насмешливо. Называли они себя не иначе как "пролетариями".

Я крутился около приезжих. С жадностью ловил их рассказы о городской жизни. Завидовал этим самым "пролетариям", потому что они каждый день могли ездить на неведомом мне трамвае. Хотелось хоть одним глазом глянуть на все городское, хоть часок почувствовать себя фабричным рабочим, "пролетарием".

От матери я узнал, что в Москве у нас есть далекие родственники. К тому времени мне исполнилось уже пятнадцать. Не по возрасту казался я взрослым и крепким юнцом. Тянуло к самостоятельности. Хотелось посмотреть жизнь. Как-то собрался с духом и заговорил с мамой о поездке в Москву.

- Как же это в Москву? - запричитала она, пытаясь во что бы то ни стало отговорить меня.

Но я сумел убедить ее. Благословение в конце концов было получено. Последовали короткие сборы.

То раннее осеннее утро запомнилось. Мама верила в крестьянские приметы и никак не хотела выходить из избы, пока не покажется солнышко. Я смотрел на дальний лес и почему-то представлял, как кто-то сильный и злой закатил солнышко за густой темный ельник и насильно держит его там.

Но вот по стеклу метнулся первый робкий луч. Мы вышли за выгон на такую знакомую дорогу, которая сразу же за селом стрелой пронзила небольшой перелесок и терялась в широченных полях. Двадцать пять верст надо было прошагать по ней, чтобы попасть на железнодорожную станцию.

Что меня гнало из Троицкого? Что ожидало там, в далекой и неведомой Москве? Эти мысли путались в голове, как цепкие речные водоросли. Не знал я тогда, что расстаюсь не только с родным селом, но и безвозвратно ухожу из твоего детства.

- Эвон, никак и этот к пролетариям подался, - неожиданно рядом раздался сиплый голос. - Ну-ну, попробуй, только все равно прибежишь ко мне на поклон.

Куракин сидел в тарантасе. Он презирал меня. Впервые с открытой ненавистью я посмотрел ему прямо в глаза. Я не думал тогда, придется или нет мне вернуться к этому богатею. Меня поразила другая, более смелая мысль: мы, оказывается, с этого момента не можем с Куракиным быть рядом здесь, на нашей земле. Я почувствовал себя совсем не безропотным юнцом, который за пуд ржи готов был от зари до зари горбить на чужом поле...

Щумная, колготная Москва завертела меня у вокзала. Я растерялся. Долго никак не мог вспомнить адрес родственников, заикался, крутил по сторонам головой. Попались хорошие люди, подсказали, как добраться до Симонова. Пришел туда затемно, долго петлял по кривым и грязным проулкам, пока нашел нужный мне адрес.

Не скажу, что моему приезду очень обрадовались. Приняли сдержанно, выслушали деревенские новости, накормили, выделили угол для отдыха.

Симонове тогда чаще называлось Симоновской слободой. Здесь жил рабочий люд. Домишки лепились один к другому. Застройка велась как бог на душу положил. Ни тротуаров, ни освещения. По вечерам слобода погружалась в кромешный мрак. Вольготно было разве что собакам, которых тут бегало великое множество.

Моим молодым читателям, думаю, небезынтересно будет узнать, почему в Симоновской слободе поселились рабочие. В конце девятнадцатого - начале двадцатого веков на территории слободы начали строить крупные по тем временам заводы "Вестингауз" (ныне "Динамо"), Бари (с 1922 года "Парстрой") и другие. Люди сюда стекались отовсюду. Гнали их нужда, бесхлебье. Домишки росли, как грибы. В этих неказистых домиках жили удивительные люди. Многие из них только недавно, как и я, оставили свои деревни. Были они отзывчивые на доброту, умелые в работе. Но и за себя могли при случае постоять. Недаром Симоновская слобода была на особом счету у жандармского начальства. Именно здесь в революцию 1905-1907 годов пролетариат показал себя сплоченной и организованной силой. В бурные дни Декабрьского восстания на территории слободы возникла "Симоновская республика" - укрепленный самоуправляющийся рабочий район. Весь его опоясали баррикады. Отряды дружинников изгнали из слободы полицию. Власть держал Совет рабочих депутатов, поддерживавший тесную связь с революционно настроенными солдатами.

На котельном заводе Бари, куда я определился работать, события того восстания были живы памяти рабочих. Они, эти события, как гордые легенды о мужестве и храбрости симоновских пролетариев, изустно передавались от человека к человеку, от сердца к сердцу. Поведали о них и мне.

Довольно быстро я привык к новой обстановке, крепко сдружился с новыми товарищами. Заботливое отношение друг к другу - вот что поражало меня. Особым доверием проникся к Петру Ивановичу Климову. Нелюдимый с виду, он так щедро и доверительно открывал свое сердце в беседах, что это притягивало, заставляло делиться с ним самым сокровенным. Был у него и особый дар - подсказать человеку добрую мысль, натолкнуть на доброе дело, заставить глубоко задуматься и оценить то или иное событие. Он любил повторять в таких случаях: "Ты вникни в суть, напряги мозги".

Не помню, как это произошло, но однажды я ослушался старого рабочего, у которого был в подручных. Обиду нанес уважаемому человеку.

- Мы, Василий, считаем тебя своим подручным не потому, что так твою работу определил хозяин, - философски подняв указательный палец, сказал Климов. - Порукой в своих делах, паря, хотим видеть тебя. Вникни в суть, напряги мозги.

Это был урок на всю жизнь. Больше всего с тех пор дорожу товариществом, доверием, стараюсь своими поступками оправдать это доверие.

Тот же Петр Иванович Климов, узнав, что я полтора часа добираюсь до работы, вынес безоговорочное решение:

- Вот что, Василий, с сегодняшнего дня ты будешь жить у нас со старухой.

Так я очутился в их домике. Кровать здесь мне заменял большой сундук, какой сейчас увидишь разве что в кино. Приняли меня тепло, обласкали. Я познакомился, а потом и по-братски сдружился с племянником Петра Ивановича - Михаилом Климовым. Всех нас связывали самые искренние отношения.

А время тогда было тревожное. Шла первая мировая. Симоновская слобода по вечерам оглашалась пьяными песнями новобранцев. Эти разудалые голоса перебивались плачем и причитаниями женщин. Потом, когда людское горе малость поутихло, наша слобода затаилась, словно ожидала новых событий. А со страниц газет раздавались ура-патриотические разглагольствования о мощи России, призывы к солдатам геройски погибать за веру, царя и отечество.

Вскоре в Симонове стали появляться раненные и покалеченные на войне солдаты. То, что они рассказывали о положении на фронте, об отношении царских офицеров к простым солдатам, вызывало гнев и боль у рабочих. Было ясно, что дела России на, полях сражений не так уж блестящи, как пишут в газетах.

Фронтовые неурядицы мы ощущали, что называется, на своей шкуре. Работать приходилось по 14-16 часов. Хозяева, не жалевшие слов о русском патриотизме, о любви к отечеству, наживались на людском горе. Получалось как в пословице: "Кому война - а кому мать родна".

Что творилось в цехах?! Бывало только приступим к работе, как от соседей прибегает посланник и взволнованно сообщает, что его товарищи начали забастовку. Солидарность рабочая была тогда наивысшая. Мы все бросали и шли на заводской двор. Тут обычно крутилась конная полиция. В ход пускались нагайки. Не раз и мою спину обжигали их свирепые удары.

Новостей нам с Мишей Климовым хватало. После работы мы устраивались на сундуке и обсуждали пережитое за день. Подсаживался к нам и Петр Иванович.

- Почитайте-ка, мальцы, о чем пишет один мудрый человек, - говорил он, протягивая газету.

Мы читали о тяжком труде рабочих, о невероятных безобразиях, творившихся на заводах, о бесцеремонном отношении к человеческой жизни. Тут же были гордые слова о людях труда, о том, как и что они должны делать, чтобы улучшить свое положение.

Рабочий Климов. Мой старший товарищ. Наставник. Моя совесть. Один случай помог мне подробней узнать об этом немногословном человеке. Бессменной на нем была косоворотка бордового цвета. Казалось, что именно из-за ее высокого воротника Петр Иванович с таким трудом поворачивает голову. Как-то я застал его дома без рубахи. И ахнул. Спина, шея, предплечья старика были в глубоких багровых бороздах и шрамах. Такую память оставило то знаменитое Декабрьское восстание. Потом мне рассказывали, что в котле, клепку которого заканчивал Климов, жандармы нашли кипу листовок. Ни пытками, ни посулами они ни слова не вырвали у этого мужественного человека.

Сегодня, после стольких лет, я с душевной благодарностью думаю о том, что судьба в начале жизни свела меня с такими людьми, как Климовы. Они, возможно, не шибко разбирались в теории революции, знали о ней скорее понаслышке. Но это были преданные революции бойцы, люди, преисполненные святой веры в ее идеалы.

Я старательно учился у них. Чувствовал, что жизненные заповеди рабочего Климова - "Думай больше не о себе, а об артельном деле", "Стремись быть полезным, верным в товариществе" - помогают мне надежней ориентироваться в жизни. Однажды в аварию попал рабочий с соседнего участка. А в доме единственного кормильца было семь голодных душ. Не сговариваясь, мы с Мишей Климовым пошли по бригадам. Люди отдавали, может, последние гроши, но нам говорили: "Это вы правильно решили, по-нашему".

Рабочий понимал беду рабочего. В этом и была сила нашей пролетарской солидарности. Именно этой солидарности так побаивались прихвостни хозяина. Ведь что получалось? Забитые люди вдруг начинали смело разговаривать с администрацией, требовать уважения к себе. У многих проснулась гордость, появилось понятие о достоинстве человека труда.

Конечно, само собой это не приходило. Помогали из рук в руки передаваемые листовки, прокламации. Я вот сейчас рассказываю об этом и вспоминаю, на какие только хитрости мы не шли, чтобы запутать шпиков, полицейских. Прокламации обычно читались на так называемых дружеских вечеринках. В домике Петра Ивановича собиралось человек десять. На столе дымился самовар, время от времени заливисто играла гармоника. А мы с Михаилом дежурили на улице. Вдруг появлялся незнакомый тип и пробовал выспрашивать у нас: по какому, мол, поводу гуляют люди? Что и как говорить, мы были проинструктированы.

Потом уже, став профессиональным военным, я нередко вспоминал те ночные дежурства. Многое они мне дали, а главное - закалили духовно, воспитали нравственно. Ведь старшие друзья доверяли мне свои жизни. Это была суровая школа.

...А между тем наступили февральские дни 1917 года. В воздухе не по-зимнему заблистали молнии гроз, порожденных революцией. На нашем заводе многое стало иным. Люди уже не раскланивались при виде хозяина и его прихлебаев. Необъяснимое чувство овладевало нами, такое, которое обычно бывает от избытка простора, свежего воздуха, яркого света. Помню такую картину. Было это 28 февраля 1917 года. По цеху бежит взволнованный чем-то парень и громко кричит:

- Товарищи, кончайте работу, выходите на митинг!

Разом смолкли станки. Оборвался дробный перестук молотков. Наступившая тишина была настолько неестественной, что в душе зародилась тревога: уволить же могут за такое самочинство... Но это оцепенение длилось недолго. Люди в цехе радостно заговорили, стали проталкиваться к выходу.

Вместе с нами бросили работу и вышли на улицу рабочие заводов "Вестингауз" и "Трубосоединение".

Никогда еще площадь у завода "Динамо" (там сейчас разбит сквер) не была такой шумной и многолюдной. На повозку, которую обычно использовали для вывоза из цеха обрезков металла, вскочил моложавый мужчина. Тут же к повозке плотней придвинулись рабочие заводов из числа активистов. Был среди них и Климов-старший.

Мужчина энергично вскинул правую руку над головой. Поначалу мне показалось, что в ладони он удерживает белого голубя-почтаря. На самом же деле в его руке на ветру трепетал белый лист бумаги.

- Товарищи, - обратился к притихшим людям оратор, - вождь российского пролетариата Владимир Ильич Ленин и Центральный Комитет РСДРП направили вам "Манифест Российской социал-демократической рабочей партии". В нем говорится о том, что "твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа. Части революционных войск стали на сторону восставших. Революционный пролетариат и революционная армия должны спасти страну от окончательной гибели и краха, который приготовило царское правительство"{1}.

Большевик обращался к нам, рабочим. Как и другие мои товарищи, я внимательно и чутко вслушивался в его речь. Многие слова мне были непонятны. Я их повторял за оратором, всеми силами пытаясь уяснить, что же это за такое Временное революционное правительство, которое, по словам оратора, должно было немедленно наладить отношения с пролетариатом воюющих стран, чтобы объединить усилия для совместной борьбы против своих угнетателей и поработителей.

Обращаясь ко всем находящимся на площади, большевик призывал высоко поднимать Красное знамя восстания, брать в свои руки дело свободы, помогать в создании правительства революционного народа. Все мы были во власти этих слов. И потому вслед за представителем большевиков громко повторяли:

"Вперед! Возврата нет! Беспощадная борьба!

Под Красное знамя революции!

Да здравствует демократическая республика!

Да здравствует революционный рабочий класс!

Да здравствует революционный народ и восставшая армия!"{2}

...Пройдут годы. Я буду серьезно изучать труды классиков марксизма-ленинизма, историю Коммунистической партии, документы, связанные с революционными событиями 1917 года. И конечно же, в мои руки попадет "Манифест Российской социал-демократической рабочей партии" от 27 февраля 1917 года, обращенный ко всем гражданам России. Я еще раз переживу события того бурного февральского дня, события, которым суждено было перевернуть всю мою жизнь.

А тогда, подхваченные единым порывом, мы единодушно приняли предложение выступавшего большевика идти на массовый митинг, который намечалось провести на площади перед зданием городской думы (теперь в нем Музей В. И. Ленина).

Петр Иванович Климов, его верные друзья Воскобойников, Залогин, другие старые рабочие образовали первую шеренгу заводской колонны. За ними встали мы, кто был моложе.

Стройными рядами двинулись в путь. Чей-то высокий голос запел песню, все ее подхватили:

Довольно мук и унижений!

Нет больше рабства и цепей.

Свободны будут поколенья

От тирании палачей.

Мы шли к центру города. Уже за Спасской заставой увидели первых городовых. Те, правда, жались к подъездам, к нам не полезли. Из первой шеренги передали команду смотреть в оба за царевыми слугами, на провокации не поддаваться.

На подходе к Таганской площади, у Глотова переулка, мы увидели плотную цепь околоточных и городовых, которые попытались нас остановить. Раздались выстрелы, один из демонстрантов упал. Мы бросились на царских слуг. Первый же городовой и охнуть не успел, как был обезоружен.

Так же поступили и с остальными. Наша группа поело этой смелой операции сразу же численно увеличилась. Мы двигались чуть кпереди колонны, разведывали обстановку, действовали строго по команде старших.

От Таганки колонна спустилась к мосту через Яузу, Здесь мы узнали, что прошедших раньше нас рабочих завода Гужона (теперь "Серп и молот") также пытались остановить городовые, Один из них выстрелом в упор убил молодого рабочего Астахова. Рабочие обезоружили городовых, а убийцу бросили в реку.

На первом же перекрестке за мостом нашу колонну настиг отряд казаков. Налетев с гиканьем, посвистом, они попытались было пустить в ход нагайки. Но в первого же казака, замахнувшегося на рабочего, полетел камень, а за ним сотни камней, увесистых болтов и гаек полетели в их сторону. Казаки ускакали восвояси.

Но этой стычкой дело не кончилось. Почти перед самой думой по колонне резанула пулеметная очередь. Стреляли с чердака высокого дома. По счастливой случайности никто не был убит, лишь несколько человек получили ранения. На широкой площади перед думой уже было полно народа. Нас встретили ликованьем. Вместе с рабочими других заводов мы приняли участие в грандиозной манифестации. Выразили готовность с оружием в руках поддержать пролетариат Москвы в боях с капиталистами и их приспешниками.

Здесь же на площади каждый завод, каждая фабрика выбрали делегацию для выработки решения о дальнейших совместных действиях. От нашего завода Бари выдвинули большевика С. И. Макарова.

На собрании делегаций было решено, что часть рабочих пойдет освобождать политических заключенных в тюрьмах, а остальные в казармы агитировать солдат. Симоновцев направили в казармы на Сухаревку. У запертых ворот казармы стоял офицер, который отказался их открыть. С. И. Макаров предложил перелезть через высокую каменную стену. Встав на плечи товарищей, человек 8-10 перебрались в казарму, стали агитировать солдат и раздавать им прокламации Московского комитета РСДРП. Когда нам удалось открыть ворота и впустить всех демонстрантов в казарму, дело пошло лучше. Вскоре солдаты присоединились к демонстрантам.

Бурно, с митингами и жаркими спорами проходили для нас февральские дни 1917-го. Мы были свидетелями, непосредственными участниками совершившейся революции. Горячо ее приветствовали. И конечно же верили в существенные перемены, которые должны были облегчить наше бедственное положение. На заводе был избран заводской комитет, который возглавил большевик С. И. Макаров. Когда после долгой забастовки было принято решение начать работу, состоялся митинг. Макаров в своем выступлении прямо сказал, что хотя царизм и свергнут, но Временное правительство мало чем отличается от режима Николая Романова и перед нами стоит задача продолжать борьбу за освобождение рабочего класса.

Сложное то было время. Каждую неделю в Липках около Симоновского монастыря (там, где теперь находится детский парк Дворца культуры ЗИЛ) проходили митинги. Выпадали дни, когда нам приходилось выслушивать двух-трех ораторов. Вроде все они говорили о революции, о ее очищающей и преобразующей роли, о ее главном герое - народе. Но когда мы спрашивали таких ораторов о том, почему же для народа новое правительство ничего доброго не делает, те начинали юлить, обещать молочные реки и кисельные берега.

Однако большинство рабочих-симоновцев шло за большевиками.

Замечу, в Симоновском районе заметно было не только меньшевистское, но и эсеровское и анархистское влияние. Получилось это потому, что весной 1917 года депутаты избирались в Советы без особого выявления их партийной принадлежности. Разного толка соглашатели наводнили районный Совет, а милицией даже командовали эсеры.

Объяснялось это и тем, что до Февральской революции 1917 года нелегально действовавшие партийные организации Симоновки руководились и направлялись большевиками Замоскворецкого района. Крепкой, устойчивой связи между ними не было. Немалые помехи в этом создавала Москва-река, разделявшая районы. В тревожные революционные дни связь вообще оборвалась. Отношения с соседней рогожской большевистской организацией только-только налаживались. Этим неустойчивым положением и пользовались соглашатели.

Дела резко изменились после того, как в партийных организациях прошло обсуждение Апрельских тезисов Владимира Ильича Ленина. Революционно настроенные рабочие получили в Тезисах руководство к действию, стали решительней, смелее выступать против меньшевиков и эсеров. Помнится, Петр Иванович Климов пришел домой позднее обычного. Возбужденный, раскрасневшийся, он весело рассказывал о том, как большевики изгнали из районной продовольственной управы и рабочей милиции эсеров.

От него же мы узнали, что избран большевистский райком из товарищей, выразивших верность и преданность линии В.И.Ленина на развертывание борьбы за социалистическую революцию, против продолжения империалистической войны, за диктатуру пролетариата. Так, в июне 1917 года родился Симоновский райком партии большевиков. Деятельность его координировала из Московского комитета партии Р. С. Землячка{3}.

Мы сразу почувствовали в районной большевистской организации достойную силу. Она оперативно, по-деловому откликалась на нужды и запросы рабочих, быстро и по справедливости решала бытовые заботы симоновцев, подчинила своему руководству районную милицию. В райком и партийный актив Рогожско-Симоновского района входили А. А. Алёшин, Н. К. Гончаров, С. И. Моисеев, Г. А. Пискарев, Н. Н. Прямиков, М. И. Рогов, В. А. Радус-Зенькович, К. В. Уханов, В. Г. Шумкин, Н. Н. Яковлев{4}. Симоновка считалась подрайоном Рогожского района.

В нашей слободе, как и в других местах, шла неустанная подготовка к предстоящей решительной схватке. Мы рыли окопы, устанавливали проволочные заграждения, патрулировали территорию Симоновка, Большевики из числа военных обучали нас правилам обращения с оружием, тактике уличных боев. Когда районный Совет депутатов принял решение об организации Красной гвардии, мы с Климовым-младшим с большой готовностью вступили в отряд. Должен сказать, что записью в Красную гвардию занималась большевистская ячейка завода. Записывали только членов партии большевиков и наиболее сознательных и преданных делу революции рабочих. Дружинники завода Бари занимались боевой подготовкой вместе с динамовцами на пустыре около церкви.

Шел октябрь. Почти все время красногвардейцы находились на казарменном положении - ночевали на боевом пункте, а днем шли на работу, оставив дежурных.

...Басовито, встревоженно заревел заводской гудок. Для нас это был особый сигнал. Оставив работу, мы быстро собрались на дворе. Состоялся короткий митинг.

Председатель ревкома Симоновки Н. К. Гончаров торжественно объявил о том, что Временное правительство свергнуто. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Он сказал, что революционный московский пролетариат выступил против Временного правительства и ждет нашей помощи. Прямо на дворе красногвардейцам роздали винтовки, патроны. Мы с Михаилом попали во вторую десятку. Всего же нас собралось более сотни.

Было раннее октябрьское утро. Пробуждалась рабочая Москва. Зарождался новый день. Взволнованные, не осознавшие еще до конца всей важности предстоящего дела, мы с винтовками и красными бантами на рукавах шагали к заводу "Вестингауз", где формировался сводный красногвардейский отряд...

В дни борьбы за власть Советов в Москве основная задача отрядов Красной гвардии Симоновского подрайона заключалась в том, чтобы занять Крутицкие казармы, в которых находилась 6-я школа прапорщиков, и Симоновские пороховые склады.

...Мне, кадровому военному, много раз приходилось совершать марш-броски. Были очень тяжелые. Были даже изнурительные. Но тот, октябрьский 1917-го, оставил особую метку о себе. Сердце тревожно бухало, готовое в любую минуту выскочить из груди. Все тело обжигала мысль, что ты опоздаешь, подведешь товарищей, саму Революцию...

Я не сразу сообразил, что стреляли именно по нас. Меня кто-то резко толкнул и заставил прижаться к земле. Перед нами были Крутицкие казармы, где располагалась 6-я школа прапорщиков, выступивших против революционного пролетариата Москвы. Мы плотно окружили стены казарм. Еще утром Рогожский военно-революционный комитет прислал нам на помощь два артиллерийских орудия из Лефортово. Все ждали сигнала к атаке. Но тут появились члены подраненного ревкома. Не желая кровопролития, они смело вошли в ворота школы. Какой там состоялся разговор, мы так и не узнали, но будущие прапорщики немедленно сложили оружие.

Не могу не рассказать и о таком знаменательном событии, которое произошло в Симоновке в ночь на 31 октября. Я уже говорил, что Симоновская слобода не освещалась в темное время. Мы были предупреждены об опасности внезапного появления юнкеров. Кстати, накануне они под покровом темноты совершили бандитский налет на Симоновские пороховые погреба и перебили нашу охрану. Так вот, большевистскую смекалку и находчивость проявили старые рабочие с завода "Вестингауз". Они провели от заводской осветительной сети провода по самой длинной Симоновской улице. Мы в первую минуту опешили. Симоновна вдруг заискрилась, ожила. Дальняя окраина Москвы, не знавшая даже керосиновых уличных фонарей, в самый разгар вооруженного восстания подучила электрический свет. И мы гордились этим. На такие великие поступки были способны пролетарии, руководимые большевиками.

Без потерь отряды Красной гвардии овладели и Симоновскими пороховыми складами. Здесь мы обнаружили несколько миллионов винтовочных патронов, которые очень пригодились в те горячие дни.

- Товарищи красногвардейцы, - обратилась к нам после захвата пороховых складов Землячка, - враги революции не дремлют, юнкера захватили Кремль. Сейчас Московский Военно-революционный комитет приказывает вашему отряду немедленно выступить кратчайшим путем и занять Лубянскую площадь. Расположившись там, немедленно доложите.

Глухие орудийные и ружейные выстрелы все чаще доносились со стороны Лефортова и Красной Пресни. Закипал бой. И он торопил нас.

Отряду Красной гвардии Симоновки предстояло наступать на Кремль со стороны Никольских ворот. Отрядом командовал Н. К. Гончаров, его заместителем был С. И. Макаров.

Если школу прапорщиков и пороховые склады удалось взять без жертв, то потом, продвигаясь к Кремлю, мы все чаще вынуждены были вступать в стычки с контрреволюционерами. Были потери с нашей стороны. Особенно вначале, когда отряд шел колонной. Горький опыт заставил менять тактику на ходу. Красногвардейцы уже не лезли скопом. Они применяли тактику наступления цепью, стремительно перебегали от дома к дому, пользуясь укрытиями. Многие здания юнкера превратили в настоящие крепости. Опытные солдаты-большевики помогли нам быстро освоиться с обстановкой. Они разбили нас на группы по пять - десять человек. Мы взбирались на здания и, как снег на голову, сваливались на врагов, расчищая путь продвигающемуся, к Кремлю отряду.

...В годы Великой Отечественной войны мне с моими бойцами случалось попадать в критические ситуации во время уличных боев. Я помнил старый опыт, рассказывал о нем подчиненным. И нам нередко удавалось избежать неоправданных потерь.

Кремль был захвачен белогвардейцами в 8 часов утра 28 октября. Впоследствии мне довелось прочитать свидетельство генерала Кайгородова об этой трагедии: "...Троицкие ворота были отперты прапорщиком Берзиным, и впущены в Кремль юнкера... Тотчас же юнкера заняли Кремль, поставили у Троицких ворот два пулемета и броневой автомобиль и стали выгонять из казарм склада 56-го пехотного запасного полка солдат, понуждая прикладами и угрозами. Солдаты склада в числе 500 человек были построены без оружия перед воротами Арсенала. Несколько юнкеров делали расчет. В это время раздалось откуда-то несколько выстрелов, затем юнкера открыли огонь из пулеметов и винтовок от Троицких ворот. Выстроенные без оружия солдаты склада падали как подкошенные, раздались крики и вопли, все бросились обратно в ворота Арсенала, но открыта была только узкая калитка, перед которой образовалась гора мертвых тел, раненых, потоптанных и здоровых..."{5}

Так палачи-юнкера в звериной злобе расправились с безоружными солдатами. Нескольким из них все-таки удалось спастись. Их рассказы о зверствах белых в Кремле всколыхнули всю революционную Москву и заставили Московский ревком перейти к более решительным действиям.

Тем временем наш отряд достиг Варварской площади (ныне площадь Ногина). Здесь в одной из чайных расположился наш штаб. В дальнейшем в боевую задачу отряда входило пробиться к Ильинским воротам, очистить от противника Ильинку (ныне улица Куйбышева) и выйти к Красной площади, где соединиться с красногвардейцами других районов.

Взять штурмом Ильинские ворота мы не смогли. Надежно забаррикадировавшихся белогвардейцев могла выкурить только артиллерия, которой у нас не было. Выход был найден неожиданно. Помогавшие нам разведчики из числа солдат-двинцев доложили, что Варварские ворота никем не охраняются. Через них-то мы и проникли беспрепятственно внутрь Китай-города. Прикрываясь надежными его стенами, добрались до Ильинских ворот. Отсюда дали сигнал нашим товарищам, стоявшим по другую сторону стены, что пора атаковать забаррикадировавшихся врагов.

Схватка была яростной. Ошеломленные белые никак не могли понять, как же мы сумели очутиться у них в тылу. Это замешательство помогло быстро завершить атаку. После чего отряд продвинулся по Ильинке, Варварке (ныне улица Разина) непосредственно к Красной площади. А там уж наши опытные товарищи через Ветошный ряд (ныне проезд Сапунова) установили связь с отрядами, находившимися на соседней Никольской улице (ныне улица 25-го Октября).

О разведчиках-двинцах хочется сказать особо. Они поражали нас своей решительностью, храбростью, преданностью революции. В Москве оказались вот при каких обстоятельствах. Летом 1917-го много солдат главным образом 5-й армии Северного фронта были арестованы за агитацию против империалистической войны и буржуазного Временного правительства, за распространение большевистских газет и листовок и заключены в Двинскую военную тюрьму.

8 начале сентября всех 869 солдат - "двинцев" было решено перевести из Минска в Москву, в Бутырскую тюрьму.

Состав прибыл в Москву поздней ночью на Александровский (ныне Белорусский) вокзал. И тут двинцы снова были отконвоированы юнкерами в Бутырскую тюрьму. Здесь они объявили голодовку, заявив, что "...наш арест есть не что иное, как контрреволюционный удар по демократии, а посему для нас - свобода или смерть".

9 и 11 сентября "двинцы" направили в Моссовет письма с просьбой помочь им в освобождении из Бутырки. Моссовет откликнулся на их просьбу и создал специальную комиссию по их освобождению. Активную борьбу за освобождение "двинцев" начала Московская организация РСДРП (б). А когда большевистская газета "Социал-демократ" опубликовала сообщения о голодовке двинцев, возмущению пролетариата Москвы не было предела. На массовых митингах, организованных большевиками, выносились резолюции о немедленном освобождении революционных солдат.

Движение масс было настолько организованным и сильным, что Временное правительство во избежание нежелательных волнений приняло решение выпустить "двинцев" из тюрьмы. Освобождены они были 22 сентября 1917-го и помещены в Савеловский и Озерковский (Замоскворечье) военные госпитали. У себя в отряде "двинцы" создали большевистскую организацию. Был избран штаб отряда, назначены командиры рот и взводов. Вскоре "двинцы" приступили к обучению военному делу красногвардейцев. А в критические моменты Московского восстания военно-революционный комитет доверял им самые сложные боевые дела. 27 октября ВРК вызвал "двинцев" для охраны Моссовета. Отряд из Савеловского госпиталя прибыл во второй половине дня, а четыре взвода из Замоскворечья под командованием молодого большевика Евгения Николаевича Сапунова выступили вечером. Эту историю в минуты затишья между боями нам потом рассказывали сами двинцы.

Около 150 бойцов шло через Балчуг, Москворецкий мост, Варварку. Когда они вышли на Красную площадь, то вблизи храма Василия Блаженного были остановлены юнкерами, которые попытались разоружить двинцев. Тогда Сапунов скомандовал:

- Товарищи двинцы! "На руку"!

Юнкера расступились, но возле здания Исторического музея "двинцев" остановил более многочисленный отряд контрреволюционеров. Силы конечно же были неравны. Оценив обстановку, Евгений Сапунов скомандовал:

- Смелей на прорыв, солдаты! За мной, вперед!

Завязалась рукопашная схватка. Напор "двинцев" был дерзок и стремителен. Они кололи, стреляли во врагов революции. И те дрогнули. Большинство солдат прорвались сквозь вражеское кольцо. Но семьдесят их остались лежать на площади убитыми и ранеными. Обозленные неудачей в бою, ощутимыми потерями, юнкера добивали тех солдат, которые еще подавали признаки жизни. Погиб от белогвардейской пули и большевик Евгений Сапунов.

...Кремль стоял перед нами. До его стен было рукой подать. Теперь они покрылись пороховой копотью, на них зияли отметины от винтовочных пуль и осколков снарядов.

На боевых позициях мы находились сутками, а то и больше, Никто не требовал замены. Помнится, как рвались мы в бой, узнав, что на подмогу революционным войскам Москвы прибыли 500 посланцев Петрограда - балтийских моряков, солдат, красногвардейцев. Прибыло подкрепление и из нашего района. Товарищи рассказали, что по приказу Московского Военно-революционного комитета большевики Симоновского районного Совета собрали и починили все имеющиеся автомобили, нагрузили их оружием и патронами с Симоновских пороховых складов и успешно доставили этот ценнейший груз в расположение красногвардейских отрядов{6}.

В один из этих дней юнкера потеснили красногвардейцев Пресни. Я помню, как около сотни наших товарищей срочно были переброшены на грузовиках в тот район. Они подоспели вовремя, помогли отразить вражеские атаки. Утром 2 ноября Н. К. Гончаров получил приказ сосредоточить отряд на Никольской улице. Когда мы подошли туда, там уже стояли два тяжелых артиллерийских орудия. Были они на прямой наводке, стволы их смотрели на Никольские ворота.

К этому времени вооруженные силы Московского военно-революционного комитета выбили юнкеров из зданий Исторического музея и Городской думы. Контрреволюционный "Комитет общественной безопасности" во главе с правым эсером городским головой В. В. Рудневым и командующим войсками Московского военного округа полковником К. И. Рябцевым перебрался под защиту Кремлевских стен.

Большевики вынуждены были отдать приказ открыть артиллерийский огонь по засевшим в Кремле юнкерам. Ударили орудия, установленные на Швивой горке (ныне ул. Володарского), с Воробьевых гор, из Китай-города, у Крымского моста.

Прямой наводкой ударили наши орудия на Никольской улице. В Никольских воротах снаряды пробили бреши.

Красногвардейцы и солдаты рвались в бой, но Н. К. Гончаров и С. И. Макаров разъяснили нам, что идут переговоры о капитуляции контрреволюционеров. Однако бои продолжались, отовсюду слышалась стрельба. Мы узнали, что красногвардейцы и солдаты штурмом взяли гостиницу "Метрополь", продолжают сопротивляться Александровское военное училище на Знаменке и 5-я школа прапорщиков у Смоленского рынка. Наконец ночью отряд перебежками двинулся к Никольским воротам. Через бреши, пробитые снарядами в воротах, мы и устремились в Кремль, ведомые солдатами-двинцами. Вместе с нами в штурмующих цепях шли красногвардейцы Городского района, иваново-вознесенцы и шуйцы, прибывшие под командой М. В. Фрунзе.

Одновременно через Боровицкие и Троицкие ворота ворвались другие революционные отряды. Кремль был очищен от врага. У дворцов вскоре стояли красногвардейские караулы.

На меня сильное впечатление произвела встреча с освобожденными из юнкерского плена революционно настроенными солдатами 56-го полка и арсенальной команды. Голодные, еле стоявшие на ногах, они обнимали нас и не скрывали счастливых слез.

Крепко взявшись за руки, мы большими группами выходили на Красную площадь. Она была забита ликующим народом. Люди сжимали друг друга в объятиях, целовались. Уже было известно, что враги разбиты всюду, что все районы Москвы контролируются солдатами революции. В подтверждение этому Н. К. Гончаров зачитал нам отданный еще в 9 часов вечера 2 ноября 1917 года приказ Московского ВРК в связи с победой революционных войск, подписанный Г. А. Усиевичем и членами Военно-революционного комитета. В нем говорилось, что революционные войска победили, все силы буржуазии разбиты наголову и сдаются. Нам предписывалось оставаться на своих местах до сдачи оружия юнкерами и белой гвардией особой комиссии.

. Через два дня после взятия Кремля наш отряд возвратился в Симоновку. Тут стало известно, что на подавление восстания в Москве прибывают эшелоны с пленными австрийскими солдатами, которыми командуют контрреволюционные русские офицеры. Райком РСДРП (б) поручил С. И. Макарову сформировать отряд численностью 40 человек из рабочих с заводов Бари, "Вестингауз", "Трубосоединение". Отряду была поставлена задача охранять Симоновский район со стороны окружной железной дороги от станции Кожухово до Тюфелевой рощи, остановить прибывающие эшелоны и не пропускать их в центр Москвы. Заняв станцию, мы потребовали у ее начальника немедленно закрыть семафор. Один за другим остановились три эшелона. Разоружив русских офицеров, мы пошли по вагонам, разъясняя австрийским солдатам смысл событий, происходящих в Москве. Выяснилось, что они хорошо понимают нас, сочувствуют русским рабочим и крестьянам. Настроение австрийцев было известно сопровождавшим их офицерам, поэтому-то они и не спешили вооружать солдат.

Задержав офицеров, мы отправили эшелоны на станцию Угрешскую, где австрийцы поели, прошли санобработку, их представители побывали в революционной Москве...

Вскоре мы приступили к работе. Завод ожил, стал трудиться на революцию. И продолжал защищать революцию. Хоть мы и победили, но скрывавшиеся от народного гнева враги продолжали творить свое черное дело: покушались на большевистских активистов, распускали провокационные слухи. Нашей. дружине часто приходилось браться за оружие, выезжать на боевые задания.

Как-то мы несли патрульную службу у Ильинских ворот. Видим, люди заволновались, образовав большую толпу. Быстро туда. Рабочие окружили бывшего своего хозяина Рябушинского. Того самого, который на 2-м Всероссийском торгово-промышленном съезде в августе 1917 года громогласно требовал задушить революцию "костлявой рукой голода", призывал капиталистов к массовым локаутам и саботажу.

Удивительное чувство испытывал я. Предо мной стоял известный прежде всей России фабрикант Рябушинский. Это при встрече с ним ломали, шапки сильные мира сего. Некогда надменный и спесивый толстосум заискивающе смотрел на нас. Мы немедленно сдали его в Совет.

В работе, боевых дежурствах пролетела зима. По совету Петра Ивановича Климова я старался регулярно посещать общеобразовательные курсы при заводе. Учение давалось нелегко. Но и радости оно принесло много. Многое в жизни я узнавал впервые, рамки этого познания постепенно расширялись, до всего непонятного, неизвестного хотелось дойти самому.

Довелось мне тогда же побывать в родном селе Троицком. Обстановка, которая сложилась там, поразила. О революции в селе, как говорится, слышать слышали, но плодов ее пока никто не увидел. Все так же верховодили кулаки. Жили они вольготно, как и прежде, на них вкалывали батраки.

Пробыл у мамы недолго. Пришлось из села подобру-поздорову уносить ноги. И вот почему. Однажды прибыл за излишками хлеба небольшой красногвардейский отряд. От сельчан я хорошо знал, где, кто и сколько из богатеев прячет зерна. Конечно, к первому повел к Куракину. У того было что взять. На меня он смотрел волком, пригрозил расправой. И быть бы ей, не послушайся я мудрого маминого совета. Ночью к нашему домику подошла пьяная орава кулацких сынков. Я лег спать не раздеваясь. Мама велела уходить через огороды, а сама смело вышла на улицу, у самых ворот остановив кулацких выродков.

Заводские друзья встретили меня радушно, внимательно выслушали невеселый рассказ. А потом сами поделились новостями. Их набралось немало. Многие перемены коснулись нашего завода. Молодежь поголовно шла учиться. Отстояв смену у станков, мои товарищи брались за науку. Миша Климов по рекомендации комсомольской ячейки поступил в финансовое училище. Я даже расхохотался, увидев этого веселого и неуемного парня в очках, с озабоченным лицом. "Формул, цифр всяких, Василий, заставляют запоминать наизусть много", - объяснил он.

Меня ждала другая дорога. Революция продолжалась, у нее еще было много врагов. Вот и стал я под боевое Красное знамя. Красноармейцем ходил в штыковые атаки против белополяков. Привык к походной жизни, армейскую службу сумел полюбить крепко. Понял, что без Красной Армии мне и дня не прожить.

...В 1930 году довелось мне учиться в Москве на курсах командного состава. Выбрал как-то свободный выходной день и отправился в Симоновскую слободу.

Увиденное поразило меня. Все вокруг было новое. На месте кривобоких слободских хатенок стояли большие каменные дома. И сам район уже назывался не Симоновским, а Пролетарским. Походил я, походил по незнакомым улицам и решил махнуть в Подлипки, где квартировал когда-то. Подошел к знакомому дому. В палисаднике увидел мужчину, возившегося с цветами.

- Дорого ли хозяин просит за свои георгины? - как можно веселее спросил я.

Мужчина, казалось, не расслышал моих слов. Тогда я подошел совсем близко и повторил вопрос.

И потерял дар речи. На меня смотрел Миша Климов. Тот самый Мишка, который во всем любил точность и порядок, который мучительно заучивал формулы, чтобы стать отличным финансистом молодой Советской России.

Мы долго тискали друг друга не в силах сказать что-то членораздельное. Потом он внимательно посмотрел в мои глаза и, медленно растягивая слова, сказал:

- Наконец-то нашелся командир, вот как хорошо-то...

Миша плохо слышал. Под Киевом в 1920-м он со своим эскадроном попал под артиллерийский обстрел неприятеля. Осколками разорвавшегося рядом снаряда убило его лошадь, а самого Климова взрывной волной отшвырнуло далеко в сторону. Командира эскадрона конники подобрали в глубоком беспамятстве. Последовали долгие месяцы лечения. За несколько дней до нашей встречи врачи снова осматривали его и вынесли суровый приговор: нужен покой и только покой.

Ни о какой дальнейшей учебе он и не помышлял. Показал на походный сундучок, приглушенно сказал:

- Поеду на свою Смоленщину. Дядя там, Петр Иванович, делами коммуны правит, просит помочь...

Я посмотрел на него. Ранняя седина и не по возрасту глубокие морщины конечно же состарили моего друга. Но глаза! Мишкины честные глаза! Они искрились по-прежнему горячо и задорно, как в первые дни нашего знакомства в Симоновке. На прощание Михаил тихо сказал:

- Ты приезжай, Василий, к нам с дядей на Смоленщину. Он ведь всегда любил тебя, да и я не чужой...

Жизнь после этого так закрутила меня, что дороги наши так и не пересеклись больше. Но однажды я все-таки навел справку о Климовых. Обоих уже не оказалось в живых.

Петр Иванович и его племянник, Михаил Климов, до конца выполнили долг коммунистов, как говорили в те годы, "сгорели на работе".

Глава II.

Надеваю красноармейскую шинель

Человеческой памяти свойственно одно удивительное качество. На своих заветных полках она особенно заботливо хранит только то, что дорого ее хозяину. Бывает так, ты случайно взял в руки какую-то стародавнюю вещь, сам не ведая о том, оказался во власти будоражащих душу воспоминаний.

Есть в моем немудреном семейном архиве вещи, соприкосновение с которыми приближает далекие события, пережитые вместе с Родиной. Одна вещь из архива особенно дорога. Время, правда, обошлось с ней круто. Корочки небольшой книжки порядком обветшали, надписи повытерлись настолько, что фамилию владельца можно скорее угадать, нежели прочитать. Это красноармейская книжка. Датирована она 1920 годом. В тот сложный и многотрудный для Советской Родины год я стал красноармейцем, человеком государственным.

Получилось так, что весной 1919 года снова пришлось уехать в Троицкое. Пришло тревожное письмо, в котором родственники сообщили о тяжелой болезни мамы. Заводские товарищи помогли быстро собраться в дорогу. Они наказывали долго там не задерживаться. Но дела сложились так, что в селе я пробыл целый год.

Каким увиделось в этот раз Троицкое? Оно бурлило и клокотало. Огненные события революции, гражданской войны своим жарким пламенем обожгли сердца многих моих земляков. Некоторые из них воевали с белогвардейцами за власть Советов. Вернувшись по ранению к родным очагам, они привезли в Троицкое свободный революционный дух, жажду борьбы с богатеями-кулаками. Фронтовики устраивали сходки, говорили о новой жизни, о том, что строить ее надо всем беднякам сообща. Это волновало, будоражило людей. Были среди крестьян такие, кто присматривался, примерялся к новым порядкам и только потом принимал новую власть, были и такие, кто неистово желал близкой смерти революции, молодой Советской власти. Мы, сельсоветчики, глаз не спускали с них, не раз давали им отпор.

Судьба снова столкнула меня с кулаком Анфимом Куракиным. Была у него в селе небольшая лавочка. Среди сельчан ходили упорные слухи, что сбывает он краденые товары. Об этом не раз сообщалось в уезд. Как-то оттуда приехали конные милиционеры. Мы их сразу же повели в куракинскую лавку, чтобы немедленно арестовать ее хозяина. И застали его врасплох. Милиционеры произвели обыск, обнаружили большие запасы керосина, чая, мануфактуры. Все это было конфисковано. Кулак площадно ругался, грозил попотчевать нас свинцом. Но сам схлопотал пулю. Дошли до села слухи, что при попытке к бегству его застрелили.

Мне как сельсоветчику разное приходилось делать. Вместе с товарищами решали многие тяжбы, связанные с землей, разъясняли сельчанам политику партии. Нередко случалось вступать в стычки с бандитами, объявившимися в окрестных лесах.

Вот за такими хлопотами меня и застал 1920 год. Неспокойным он оказался для жителей Троицкого. Часто село оглашалось причитаниями женщин, провожавших мужчин на гражданскую войну.

Все меньше на пятачке у сельсовета собиралось молодежи, все грустнее были песни некогда веселых девчат. Многие жили в тревожном ожидании: в чей же следующий дом придет повестка?

Как-то я возвращался из уезда, где мы улаживали дела, связанные с земельными наделами. Встретился с соседкой, а она глаза испуганно опустила. Поспешил в избу. Переступил порог и увидел гостей. На лавках чинно сидели троицкие старики, с которыми я, бывало, до хрипоты говорил о политическом моменте. На сей раз не спорить они пришли. В выходных поддевках, с боевыми регалиями, старики выглядели внушительно. Старший из них почтительно встал мне навстречу и начал говорить, чтобы как-то снять напряжение. Мама сидела на лавке и молчала. В руках у нее был лист бумаги. Я понял, что это повестка.

Мы пригласили всех за стол. Появилась к случаю припасенная бутылка водки, нехитрая еда. Снова поднялся старейший. Солидно откашлялся и степенно, как это умеют только в деревне, заговорил:

- Василий, сынок, выслушай наше слово. Про Советскую власть ты нам много хорошего рассказывал, помог уяснить, что это наша, народная, власть. Защити ее от супостатов. Помни, в селе тебя любят и ждут домой...

Уходил я из родного дома уже знакомой дорогой. Стояла ранняя весна. Густые утренние туманы жадно поглощали остатки лежалого снега. Косогоры, бугры, первыми освободившиеся от плотных белых шуб, ощетинились против несмелых морозцев прошлогодней травой и, казалось, удивленно глазели в распадки, где чудом удерживались подледеневшие пролежни. Это была моя земля! До боли родная и понятная. Я был вхож в каждый перелесок, знал глубину каждого речного омута. И вот теперь прощался с ними, не загадывая, удастся ли свидеться снова. Я снова вступал на большую жизненную дорогу. Она уже вывела меня в такой огромный и такой интересный мир, познакомила с сильными и смелыми людьми, пролетариями, совершившими самое великое событие нашего века - Великую Октябрьскую социалистическую революцию.

Не помню, сколько суток везли нашу команду из Михайлова. Небольшой паровозик отчаянно напрягал силенки на подъемах, надрывно пыхтел. Нередко он останавливался то в Ожерелье, то в Кашире, то в Михневе, чего-то выжидал, кому-то уступал дорогу. Но вот проехали Москву, Клин, и эшелон прибыл в большой город. Мы узнали, что это Тверь, место нашей службы. Кто-то удивленно спросил: с кем, мол, здесь воевать будем? Нам объяснили, что прежде мы пройдем двухмесячную военную подготовку.

Запасной стрелковый полк, куда нас определили, располагался на окраине города. Приземистые, барачного типа, казармы. Огромный плац, на котором с утра и до вечера шли занятия.

Моим первым командиром был Владимир Евгеньевич Поликарпов. Моложавый, стремительный в движениях военный человек. Был он некогда кадровым офицером царской армии, на сторону революции перешел с первых дней, порвал с родственниками из богатого сословия. У этого человека чувствовалась военная косточка. Строгость и пунктуальность, особое умение носить форму отличали его. Мы и не заметили, как стали подражать его манере говорить коротко, по-поликарповски безобидно иронизировать над собственной неуклюжестью.

Владимир Евгеньевич, наверное, мог бы добиться больших успехов на педагогическом поприще. Во всяком случае наши душевные движения он чувствовал тонко и умело на них реагировал. Нам с трудом давалась сухая категоричность уставных формулировок. Тут даже зубрежка не помогала. Поликарпов тогда разделил роту на две группы. Одной группе он помог продумать и составить заковыристые вопросы, связанные с изучаемой темой, другой же предстояло отвечать на эти вопросы. Такие импровизированные вечера вопросов и ответов у нас в шутку называли поликарповскими головоломками. Готовились мы к ним серьезно.

Больше всего времени мы конечно же проводили на занятиях в поле. Ни весенняя распутица, ни слякоть во внимание не шли. Мы учились переползать по-пластунски, преодолевали вброд наполненные талой водой глубокие рвы, по нескольку часов кряду орудовали лопатами, отрывая окопы и ходы сообщения. Порой эта изнурительная работа начинала терять всякий интерес, хотелось упасть на дно окопа и лежать без движений.

- Посмотрите, какой молодец! - неожиданно над головой раздавался задорный голос Поликарпова. - Настоящую крепость оборудовал.

Всех приглашали посмотреть на окоп, отрытый нашим товарищем. Ни о какой усталости никто больше не думал. Мы вгрызались в землю, переворачивали липкое месиво, не желая ни в чем уступить сослуживцу. Тем, кто в учебе проявлял что-то новое, свое, командир помогал подготовиться и выступить с небольшим рассказом. Люди заметно росли, расправляли плечи.

Два месяца учебы в запасном полку пролетели, как две недели. На проверочных занятиях мы, поликарповцы, отличились особенно. Каждый из нас, когда потребовала обстановка учебного боя, смело и сноровисто форсировал неширокую речушку, быстро окопался и метко поразил все мишени. Мы благодарно смотрели на Владимира Евгеньевича. А он и тут не изменил своей привычке, иронически спросил:

- Не от испуга ли, молодцы, так быстро перемахнули через реку?

Пройдет время. Уже в настоящем бою мне доведется преодолевать большую реку. Я сделаю это, не робея, не раздумывая. И мысленно буду благодарить Поликарпова, которого, к сожалению, так больше и не повстречал на жизненных дорогах...

Из Твери мы уехали неожиданно быстро. Нас погрузили в тесные теплушки, паровоз коротко свистнул и - прощай Тверь-город! Не спалось. И не дробный перестук колес был тому виной. Тревожила неизвестность. Как назойливая муха, кружилась в голове одна мысль: куда едем?

А везли нас по России. Земля, обильно напоенная весенним половодьем, щедро согретая майским солнцем, издавала дурманящие густые запахи. Земля ждала рук человеческих, ждала, когда они ее поднимут, взлелеют. Неодолимая сила тянула меня туда, на поде. Тяжелый вздох, вырвавшийся из груди, выдал мое душевное смятение. Только ли мое? Многих боевых дружков бередили такие же думки. Всматривались они в бескрайнюю ширь земли, поросшей густым бурьяном, и морщинили в раздумье лбы.

Не выдержал этого тоскливого молчания наш ротный запевала Николай Виноградов, подошел к широко распахнутой двери, облокотился на ограждение и душевно повел мотив полюбившейся нам песни:

- "Ой ты, степь широкая, степь раздольная..."

Песня принесла с собой грустинку. Но больше не ее, а какую-то удивительно долгожданную надежду. Песня сняла с людей тяжкое оцепенение, словно вихрем вымела из вагона тоску. Подобрели лица. Красноармейцы разом заговорили.

К этому моменту как раз поступила свежая почта. Досталась нам и газета "Правда". Первым ее взял агитатор.

- К нам обращается Ленин! - громко объявил он.

Его тут же окружили красноармейцы, попросили, чтобы он читал громко, для всех.

- "Товарищи! Вы знаете, что польские помещики и капиталисты, подстрекаемые Антантой, навязали нам новую войну..." - торжественно растягивая слова, читал наш агитатор речь Владимира Ильича, обращенную к красноармейцам, отправляющимся на польский фронт.

Дальше шли слова о том, что молодая Россия из самых дружеских побуждений предлагала соседней Польше мир на условиях неприкосновенности ее границ, шла на всякие уступки. Вождь каждому из нас напоминал, что мы, солдаты рабоче-крестьянской республики, идем к ним не как угнетатели, а как освободители.

- "...Мы говорим теперь: товарищи, мы сумели дать отпор врагу более страшному, мы сумели победить помещиков и капиталистов своих, - мы победим помещиков и капиталистов польских!"{7}

Через несколько лет, будучи на курсах "Выстрел", я почти наизусть заучу эту речь Ильича. Она потрясет меня своей откровенностью, лаконичностью, глубиной логического изложения мысли. Страничка с небольшим текстом - столько занимает эта речь в книге - вместила в себя политику нашего государства, его гуманность и выразила надежды простого люда на возможность добрососедских взаимоотношений с дружественным нам польским народом.

Тогда в спешащем на фронт составе мы воспринимали ленинские слова как клятву быть до конца верными идеалам нашей революции, готовились дать достойный отпор польским помещикам и капиталистам.

Газету зачитали до дыр. Она помогла нам определиться, прибавила уверенности, я бы сказал, уравновешенности. Мы знали, что нам предстоит впереди, кто наш враг.

Разговоры не утихали всю оставшуюся дорогу. И как ни странно, больше они велись не о войне, а о том, как мы заживем, одолев врага. Паровоз доставил нас в Гомель. В городе ощущалась напряженная обстановка.

Отвлекусь от воспоминаний. При подготовке рукописи мне пришлось работать в архивах, изучать документы. В том числе и касающиеся моих боевых дел во время гражданской войны. Было и так, что я однажды даже вскрикнул от удивления. Попался мне приказ тогда по 509-му стрелковому полку от 18 июня 1920 года. "Красноармейцев Василия Конькова, Кузьму Федюшина, Андрея Сиванова, Василия Сидорова, Василия Ряховского, Кузьму Чехова, Сергея Шабарина, Сергея Колбенцева, Якова Андреева, прибывших на пополнение полка, зачислить в список команды пеших разведчиков и на все виды довольствия и денежного", - прочитал я выцветшие буквы. Под приказом стояли две подписи врид командира полка С. Лапшин, пом. военкома Д. Короленко{8}.

Не знаю, что испытывает человек, отыскавший клад, но я ликовал. Старый-престарый документ вернул меня в далекую красноармейскую юность, в команду пеших разведчиков, среди которых немало было рязанцев, ребят отчаянной храбрости, удивительной верности в дружбе.

509-й стрелковый полк в период боевых действий летом 1920 года входил вначале в состав 170-й, а затем 171-й бригады. Та и другая подчинялись 57-й стрелковой дивизии, действовавшей в Мозырской группе войск Западного фронта. Начдивом был Л. Я. Угрюмов, военкомом - Ю. И. Капловский, начттадивом - Фельдман. Начиная с июня полк вел оборонительные бои на восточном берегу Днепра против города Речицы. Белополяки не раз пытались атаковать наши части, но, встретив упорное сопротивление, от этой затеи отказались. А наши войска, по всему чувствовалось, выжидали удобный момент для перехода в наступление.

В пеших разведчиках я оказался, можно сказать, случайно. Как-то мы возвращались с занятий, на которых как раз отрабатывали действия небольших групп в разведке. Сельские хлопцы, крепкие, умеющие применяться к местности, мы, по мнению командира роты, мало в чем уступали полковым разведчикам. Он свои соображения успел доложить командиру полка Копыткову. Тот построил нас на плацу и совсем неожиданно скомандовал:

- Желающим стать пешими разведчиками выйти из строя!

Я вышел. Еще восемь человек сделали это. Так определилась наша воинская специальность. Командиром у нас был Корюкин. Человек, отличавшийся проворством, редкостным умением передвигаться каким-то особым, мягким шагом. Ему и пришлось обучать нас всем тонкостям этого многотрудного дела.

К нам, разведчикам, относились по-разному. В некоторых случаях даже ревниво. Было отчего. Мы всегда находились на глазах у начальников. Первыми проникали в глухие деревушки, занятые белополяками. Если гарнизоны были немногочисленные, то уничтожали их. Крестьяне встречали нас как своих освободителей, угощали припрятанными от врагов салом, сметаной, хлебом. С чьей-то легкой руки нас в полку окрестили "сметанниками". Но это была внешняя сторона нашей нелегкой службы. Действовать нам приходилось всякий раз на оккупированной врагом территории. За сутки, бывало, мы отмеряли по 30-40 верст, Нередко попадали под вражеские пули. Достаточно сказать, что за четыре месяца боевых действий личный состав команды обновился дважды.

Нам противостоял сильный и хорошо вооруженный противник. Были у него глубокие, отлично оборудованные траншеи, хватало патронов и провианта. Выполняя боевые задания, мы убеждались, что вражеские части на нашем участке ведут себя настороженно. Добыть "языка" становилось все труднее.

У нас было много помощников среди крестьян белорусских деревень. Нередко они снабжали нас нужными и достоверными данными о противнике, вызывались быть проводниками. Многие из местных парней добровольцами вступили в наш полк. Веселые, общительные хлопцы, готовые поделиться последним, они становились отличными бойцами, быстро осваивали солдатскую науку, были верными и надежными товарищами.

Крепка у нас была связь с тылом. Каждая весточка, каждая посылка оттуда радовали нас, поднимали боевой дух. В полк нередко приходили письма, посылки от рабочих и крестьян. Мы одинаково нуждались и в добром напутствии, и в помощи продовольствием, одеждой. Израненная страна не могла в полной мере удовлетворить нужды армии.

Был такой случай. Большую партию нательного белья нам прислали петроградские швеи. В коротком письме они сообщали, что сшили белье во внеурочное время. Работали, вспоминали близких сердцу красноармейцев, желали им здоровья, успехов в борьбе с врагом. Когда нам читали это письмо, у многих бойцов глаза повлажнели от ласковых и задушевных женских слов. Мы долго писали ответное письмо. Выразили в нем свою радость, что о нас вспомнили трудящиеся города, в котором произошла революция, обещали девушкам в скором времени разбить ненавистного врага.

Я старый солдат и отлично знаю, что дело не только в теплой одежде и крепкой обуви. Известно из истории, что сражения проигрывали и с блеском экипированные воины. Не было у них главного - идеи, за которую жертвуют жизнями. Возвращаясь к далеким июньским дням 1920 года, с гордостью вспоминаю людей, которые помогали полуголодным солдатам постичь, усвоить, впитать навсегда в сердце идеи революции. Этими людьми были армейские большевики. Они знали такие слова, которые поднимали в атаку даже раненых.

Однажды на политбеседе в нашей команде завязался острый спор. Речь зашла о войне, о том, какая она по характеру с нашей стороны и со стороны белополяков. Больше всех горячился Михаил Разменяев. Мы его называли недоучившимся студентом. Он клял войну, называл ее бессмысленной бойней, забирающей людские жизни. Малограмотные солдаты слушали товарища и уже готовы были с ним согласиться.

- Товарищи разведчики, - вдруг на полуслове оборвал выступавшего наш полковой агитатор большевик Серегин, - красноармеец Разменяев совершенно не прав, считая наши боевые дела бессмысленными. Белоноляки сражаются за вчерашний день, пытаются нас поработить, а мы сражаемся за день завтрашний, который должен принести нам свободу, счастье, радость. Стало быть, за великую идею сражаемся мы с врагами революции!

Надо сказать, коммунисты полка были вездесущи. Они появлялись в пулеметных расчетах, в окопах, на коротких привалах, вызывали людей на откровенные беседы, помогали избавиться от многих сомнений. Ведь красноармейцы, за малым исключением, народ был малограмотный, доверявший слухам, сплетням. Пришлют такому письмо из деревни, сообщают, что новая власть, мол, обещала сделать бедняка хозяином своей жизни, а сама до сих пор поддерживает крепкие да справные хозяйства. Ходит, бывало, парень, сует письмо, ответа у партийцев требует. Разве можно было проходить мимо такого?

Мы учились у армейских большевиков правильно и реально смотреть на жизнь, стойко переносить многие нехватки-недостатки, так же усердно изучали военное дело, как это умели они.

В первых числах июля обстановка на нашем участке фронта усложнилась. Начальники требовали от нас во что бы то ни стало достать "языка". А как это сделаешь, если белополяки наглухо перекрыли все возможные проходы.

Решили проникнуть в расположение противника через болото, разделявшее нас с белополяками на правом фланге. Выбрав ночь потемнее, мы тихо миновали самую топкую часть и бесшумно сняли вражеское сторожевое охранение. Старшим его оказался офицер. Он дал ценные показания. Полк начал подготовку к наступлению.

Даже для нас, разведчиков, информированных людей, события развернулись настолько неожиданно, что заставили изрядно поволноваться. В ночь перед наступлением меня назначили наблюдателем. Пост был выдвинут метров на 200 вперед от нашей первой траншеи. Я притаился. На стороне белополяков обнаружил какое-то движение. Тут же приказал своему подчаску доложить об этом начальству. Не успел тот и метра проползти, как роем над нами засвистели вражеские пули. Стрельба все усиливалась. И наши ответили. Мы с товарищем в прямом смысле оказались между двух огней. Принял решение пробираться к своим. Все кончилось благополучно. Скатились мы в траншею, радостно поздравили друг друга, а над головой пронеслась призывная команда:

- За Советскую власть! В атаку, вперед!

Все смешалось. Сквозь звуки частого ружейно-пулеметного огня доносились спокойные и твердые приказания наших командиров. Я старался не отстать от своих разведчиков, старавшихся с левого фланга обойти вражеские траншеи. Вскоре мы почувствовали, что порывы ветра вместе с пороховой гарью доносят влажное дыхание днепровской воды. К берегу, к днепровскому берегу... В тот момент это была наша главная боевая задача.

Мы стремительно преодолели небольшую топь и буквально свалились на головы польских интервентов. В ту же минуту громкое "Ура!" разнеслось справа от нас. Дрались мы зло и азартно, действуя чаще штыком и прикладом. Поняли белополяки, что, промедли они немного, окажутся I окружении. Их отступление скорее напоминало беспорядочное бегство. Солдаты с разбегу бросались в воду, барахтались, истошно орали.

Не помню, как сам очутился в реке. Полными пригоршнями зачерпывал живительную прохладную влагу, лил ее на голову, жадно глотал, остужая распаленное рукопашным боем тело. Кругом ни взрывов, ни стрельбы. Тишина. Слишком много сил отдали мои боевые товарищи этой схватке. И сейчас, оставшиеся в живых, молчаливо переживали свом победу.

Впоследствии я узнал, что мы участвуем в наступлении советских войск Западного фронта, которое получило название "июльская операция 1920 года". Она проводилась с 4 по 2-3 июля с целью разгрома главных сил Северо-Восточного фронта поляков и освобождения Белоруссии.

Наша Мозырская группа, которой командовал Т. С. Хвесин, а начальником штаба был В. Е. Климовских, перешла в наступление раньше, а конкретно - 19 июня.

После боя все привели себя в порядок. Впервые за последние дни нормально поели. Я прилег и сразу почувствовал, как все тело, словно тугим железным обручем, стягивает усталость. Тяжелая дрема смеживала веки. Сладкое забытье окутывало чем-то теплым и плотным.

- Разведчиков срочно требуют к командиру полка, - громкая команда разом прервала сон.

- Знаю, что устали, но для отдыха сейчас нет времени, - сказал комполка Копытков. - В сумерки переправитесь на противоположный берег, обеспечите форсирование основных сил полка. О переправочных средствах подумайте сами.

Вот и весь, как говорится, сказ. Командир команды Корюкин придирчиво оглядел каждого, выбрал семь человек и повел за собой добывать переправочные средства. Во дворе бежавшего с интервентами богатея мы нашли довольно большую лодку. Принялись латать рассохшиеся швы, обмазывать днище дегтем. Опробовали лодку на плаву. Держалась она надежно.

Сумерки медленно сгущались. Нас в лодке было шесть человек, готовых к отплытию. Напряжение достигло предела. Я так впился в ручки пулемета, установленного на носу лодки, что потом, когда мы уже достигли противоположного берега, еле расцепил одеревеневшие пальцы.

Взобравшись по крутояру, мы попали в отсветы яркого пламени. Невдалеке горела деревня. Тут же со стороны пожарища грянул нестройный ружейный залп.

- Сволочи, сжигают все за собой, - заскрипел зубами наш командир Корюкин. - Приказываю догнать поджигателей...

Мы незаметно проникли в деревню, установили пулемет и ударили по варварам с горящими факелами...

Основные силы полка, переправившись через Днепр, дружно атаковали интервентов. Полк сразу же продвинулся на 15 километров. В уцелевшей от пожара и разбоя деревне Хлебное бойцам разрешили отдохнуть, привести себя в порядок. Состоялся короткий митинг, на котором многие местные хлопцы попросились у нашего командования служить в полку. Их тут же зачислили.

В боях за деревни Хлебное, и Барсук нами было захвачено 7 пулеметов, 2 орудия, другое военное имущество. Из показаний пленных стало известно, что нам противостоит 64-й пехотный полк поляков.

Первую и вторую половину июня мы успешно продвигались вперед и освободили, деревню Дудичи. Здесь нам стало известно, что части дивизии 29 июня освободили Мозырь и получили приказ действовать вдоль правого берега Березины.

30 июня полк выбил противника из большой деревни Суховичи, где нам оказали теплую встречу. Крестьяне вышли навстречу с хлебом-солью. Они же сообщили командованию полка ценные сведения о расположении вражеских сил в деревне Колбасичи. Благодаря этому мы почти без потерь уничтожили там солидный вражеский гарнизон.

Работы пешим разведчикам хватало. Мы обычно не задерживались на месте. Стремительное продвижение главных сил требовало точных, проверенных данных о противнике, о маршруте движения. А это входило в наши обязанности. Начало июля складывалось как нельзя удачно для 509-го полка, освободившего за несколько дней до десятка населенных пунктов. В деревне Рожин произошло событие, о котором мне хочется рассказать подробней.

Преследуя противника, мы, как говорят, на его плечах ворвались в деревню. Только втянулись на ее длинную и широкую улицу, как с обеих сторон ударили винтовки и пулеметы врага. Ошибку допустил командир передового отряда. Поддавшись азарту, он забыл о разведке. Четверым моим товарищам приходилось контролировать пятикилометровую полосу. Что можно было высмотреть в такой круговерти? Этот случай послужил для всех суровым уроком.

В один из июльских вечеров разведчиков собрал командир 171-й бригады. Он коротко рассказал о боевых делах дивизии, о том, что части нашей Мозырской группы 23 июля взяли Пинск. Теперь-то мне известно, что в этот же день без паузы началась Варшавская операция советских войск Западного фронта. А тогда комбриг поставил нам задачу добыть точные данные о вражеской группировке, защищавшей важные в стратегическом отношении деревни Средние Новоселки, Малькевичи, Задубье, Плотница. Мы шли впереди авангардного 1-го батальона. И тут нам очень помогли местные жители. Они провели более двух сотен красноармейцев через обширное болото. Наше появление в тылу врага было столь неожиданным, что никакого почти сопротивления он не оказал. В местечке Логишен мы захватили четырех вражеских офицеров. Они дали ценные показания.

Всю вторую половину июля наш полк теснил отступавшего противника в направлении Рудко - Дрогичен. Тут разведчикам особенно досталось. Большие переходы, бессонные ночи притупляли остроту восприятия. А от нас по-прежнему требовали самых свежих и точных данных о враге. Перед самым Очинским каналом мы чуть не попали в ловушку. Пехота противника, укрывшись в отлично оборудованных окопах, как потом выяснилось из показаний пленных, прозевала наше появление. Пехотинцы открыли беспорядочную стрельбу, в этой бестолковой пальбе никто не слышал приказов командиров. Мы быстро рассредоточились, ответили метким огнем. Подошедшие главные силы полка, зная данные о противнике, решительными действиями заставили сдаться пехотинцев врага.

Затяжные бои сменялись короткими схватками с отчаянно сопротивлявшимся противником. В последних числах июля, овладев городом Кобрин, части Мозырской группы получили приказ наступать в направлении Брест-Литовска,

Враг пытался остановить наш полк у деревни о несколько необычным названием Вычивжи. Подступы к ней были опутаны несколькими рядами колючей проволоки. Расположенная на довольно крутом холме, деревня напоминала настоящую крепость. В первой же атаке, закончившейся неудачно для подразделений полка, мы поняли, что вражеские артиллеристы отлично пристреляли лощину перед Вычивжами.

- Разведчиков ко мне, - приказал комполка.

Нас собралось пятнадцать человек. Решительным и суровым было лицо командира полка. Он велел нам придвинуться ближе и без всяких объяснений сказал:

- Разведчики, видите вон тот овраг слева, по нему вы должны добраться до вражеских пушек и заставить их замолчать. Как лучше выполнить эту задачу, решите по дороге...

Вот такая судьба разведчика! Он должен и лихо действовать в рукопашном бою, и захватывать, "языка", отвлекать внимание врага на себя. В данном случае нам предстояло скрытно, не выдав себя ничем, появиться на неприятельских артиллерийских позициях.

Не ведаю, что стало теперь с тем оврагом, но тогда он нам задал задачку. Прошедший накануне боя ливневый дождь расквасил до основания суглинистую почву. Поднявшись на несколько метров вверх, мы вдруг теряли опору и, словно на лыжах, скользили вниз. Выручил всех вятич Ефрем Корытин, человек неистощимый на всякие солдатские хитрости. Мне всегда казалось, что в его карманах-запасниках хранится припасенная на всякий непредвиденный случай необходимая вещь. В нот раз кстати оказалась в мизинец толщиной веревка. Ефрем привязывал ее за корягу дли куст и по очереди вытаскивал нас на очередную отвоеванную площадку.

Сил у нас тот коварный суглинок забрал много. Уж и не помню, как мы поднялись и бросились на артиллерийскую прислугу. Суетившиеся у трех орудий белополяки вначале как-то странно отреагировали на наше появление. Они по-прежнему перетаскивали ящики со снарядами, переговаривались. И только когда Ефрем Корытин свалил прикладом здоровенного подносчика снарядов, артиллеристы поняли, кто мы такие. Но было уже поздно. На нашей стороне были такие преимущества, как солидный опыт рукопашных схваток, умение применять в ближнем бою все, что лежит под рукой.

Лишившись поддержки, артиллерии, неприятель, видимо, потерял уверенность в возможности удержать Вычивжи. Под вечер нашим красноармейцам удалось окончательно сломить сопротивление отлично вооруженных и хорошо обученных вражеских пехотинцев. Полк беспрепятственно переправился через реку Муховец. Почувствовав вкус победы, красноармейцы полка освободили одну за другой еще несколько деревень. А утром 2 августа мы были на правом берегу Буга, повели наступление по его восточному берегу, без особых потерь форсировали реку.

Я уже поверил, что имею особый заговор от вражеской пули. Из многих атак возвращался целым и невредимым, хотя других моих товарищей жестоко метили пули, подкарауливали осколки. Так погиб смелый разведчик, мудрый человек Ефрем Корытин. Тяжело ранило нашего командира роты.

И Буг я переплыл одним из первых. Душа пела от мысли, что все у нас идет ладно, что близится конец войне. И вдруг эту радость разом оборвало. Что-то тяжелое и острое ударило в левую ногу. Закачались, закружились в глазах деревья. Неведомая сила бросила меня на землю...

Почти четверть века пройдет с того дня. Я стану генералом. В страшно трудной войне мы одолеем немецко-фашистских захватчиков. Мне снова доведется побывать на польской земле. Мы принесем братскому народу свободу от фашистского ига. Многие тысячи моих боевых товарищей сложат за это свои головы в боях. Так получится, что после победоносного завершения Великой Отечественной войны по решению Советского правительства я буду направлен в Польскую Народную Республику, стану помогать ее народу в строительстве новой жизни, в становлении молодого Войска Польского. Мне доведется однажды приехать в те места, где проходил пеший разведчик Василий Коньков. Захлестнутый воспоминаниями, я еще раз повторю маршрут боевой юности.

....Ранение оказалось серьезным. В себя я пришел только в санитарном поезде, который, часто останавливаясь, доставил нас через месяц в Нижний Новгород. Мой крепкий, молодой организм быстро справился с тяжелой раной. В городе на Волге я пробыл недолго. Как только стал самостоятельно ходить, попросился на медицинскую комиссию. Прошел ее успешно, получил разрешение съездить на десять дней к маме в Троицкое. Отдыха, правда, не получилось. Уже через шесть дней был вызван в Рязань, где меня определили в учебную команду, занимавшуюся подготовкой младших командиров.

Думал ли я, готовился ли стать военным? Попав однажды на завод, проникся большим уважением к мощным и умным машинам, безропотно подчинявшимся рукам человека. В душе мечтал выучиться на инженера. Но жизнь рассудила иначе. Выбор мне помогли сделать неспокойная в то время международная обстановка, тревожное для молодой России время. И еще одно обстоятельство сыграло свою роль. Полюбились мне строгость, справедливая суровость армейских порядков.

Осенью 1920 года в Москве формировался учебно-образцовый полк из учебных команд округа. К нам в Рязань приехал из столицы представитель. Вызвали и меня на беседу, предложили продолжить военное образование. Я согласился. Впереди ждали два года напряженной учебы.

Полк располагался в Лефортово. Весной и летом мы неотлучно находились в лагерях на Ходынке. Занятия в основном проводились по тактике и огневой подготовке. Преподавали нам командиры, прошедшие суровую школу гражданской войны. Это были преданные своему делу люди. Ни послаблений, ни условностей в учебе они не терпели. Даже нам, солдатам с фронтовой закалкой, наука давалась нелегко.

В мае 1923 года наш полк переименовали в 40-й стрелковый. А я получил назначение на должность командира взвода полковой школы. Дел было - по горло. Времени едва хватало на подготовку к очередным занятиям. За работу спрашивали строго. Мы были на виду у курсантов. К нашим действиям, поступкам, отношению к делу они присматривались, порой копировали многое. Надо сказать, мои товарищи, в большинстве своем - фронтовики, подавали им достойный пример в отношении к службе, учебе, в обращении друг к другу. Мы многое делали для укрепления воинского коллектива, духа товарищества, взаимовыручки. Потому, наверное, и работалось, и служилось интересно.

Новый, 1924 год мы встретили весело. В школе состоялся вечер, вместе с курсантами командиры танцевали, участвовали в викторинах. Никто и подумать не мог, что через каких-то три недели нашу страну, каждого из нас постигнет великое горе...

Во вторник 22 января утром я ехал в школу на "аннушке" (так тогда москвичи называли трамвай "А"). Вдруг трамвай остановился. Нам объявили, что дальше мы должны идти пешком. Заметны были какие-то странные перемены на улицах Москвы. Город как будто стал тише. Ни звонков трамваев, ни гудков автомобилей. Люди на тротуарах понижали голоса, не решаясь говорить громко о том, чего не знали. Я слышал, как люди растерянно спрашивали:

- Когда это случилось? Где это написано?

Вот человек десять окружили товарища в военной форме. Тот держал в руках небольшую записную книжку и передавал дословно содержание бюллетеня о смерти Владимира Ильича Ленина. Пораженный этим страшным известием, я остановился, глядя на читавшего, сурово сказал:

- Это неправда, это провокация...

На меня посмотрели с осуждением. Послышались голоса, брошенные к военному с записной книжкой:

- Читайте, товарищ, дальше, читайте до конца.

- Вчера, двадцать первого января... - в этом месте голос товарища вдруг прервали глухие рыдания.

Глубокой скорбью встретила меня полковая школа. На лицах курсантов, командиров было безутешное горе. Тяжелое известие поразило всех словно громом. Мои друзья, большей частью буденновцы, громившие в жарких боях самую различную контрреволюционную нечисть, "выглядели растерянными, неуверенными. Каждый был готов на любой подвиг, лишь бы вернуть ушедшего из жизни Ильича.

Меня вызвали к начальнику школы. У него уже сидело человек семь-восемь.

- Товарищи командиры и курсанты, - обратился он, - вам выпала большая честь - стоять в почетном карауле у гроба с телом Владимира Ильича Ленина.

Так мы оказались в Колонном зале Дома Союзов. Нам отвели помещение, где мы отдыхали, готовились к очередной смене караула.

У нас тогда было такое впечатление, что проститься с любимым Ильичем съехалась в Москву вся страна. Очередь к Колонному залу тянулась бесконечная. Она начиналась у Тверской улицы, шла по всему Охотному ряду, захватывала один квартал Большой Дмитровки, заворачивала обратно по Охотному...

Поражала удивительная самоорганизованность людей. Не было ни малейшей толкотни, никаких громких разговоров. Стоящие по их пути красноармейцы только изредка подсказывали" куда надо повернуть.

Очередь шла быстро. Караул у двери внимательно регулировал движение, то задерживал его, то впускал в помещение новые и новые группы. Люди поднимались по лестнице, выстраивались по трое и напряженно всматривались вперед, стараясь как можно раньше увидеть лицо Ильича, как можно дольше смотреть на него, как можно крепче запечатлеть в последний раз его дорогие черты.

Лицо Ильича было такое знакомое по портретам, такое близкое. И люди, проходившие бесконечной вереницей, невольно задерживались у гроба, нехотя выполняя негромкую просьбу: "Пожалуйста, не задерживайтесь, граждане..."

С именем Ленина для нас было связано все. Мы, красноармейцы, в сражениях гражданской войны защищали великое учение Ленина. С какой жадностью тогда тянулись мы к ленинской науке.

Тысячи рабочих, крестьян и красноармейцев подали в те скорбные дни заявления о приеме в ленинскую партию.

Это было яркое выражение неразрывного единства рабочего класса и его партии. В числе вступивших в РКП(б) был и я.

Летом 1924 года меня зачислили на годичные курсы среднего командного состава в Московское пехотное училище. Учеба в нем запомнилась тем, что я впервые столкнулся с таким обилием теоретических вопросов военного строительства. Преподавателями у нас были люди с подготовкой, большими специальными знаниями. Слушал я их лекции, как говорится, раскрыв рот. На занятиях нередко присутствовали известные военачальники. Так, на тактико-специальное занятие к нам однажды приехал председатель Реввоенсовета СССР и нарком по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе. Преподаватель тактики Малышев доложил ему, представил группу. Михаил Васильевич тепло поздоровался, с улыбкой сказал:

- Приехал посмотреть, как постигают науку побеждать врага будущие советские полководцы.

. Наши действия, ответы ему понравились. Он расспрашивал курсантов об их жизни, о бытовых условиях, дал много полезных советов в учебе.

В августе 1925 года, окончив курсы, я вернулся сначала в свой 40-й стрелковый полк, но уже командиром роты приписного красноармейского состава. Красная Армия развивалась, определялись оптимальные варианты, позволявшие без особого ущерба для народного хозяйства готовить военные кадры, поддерживать на высоком уровне боевую готовность. Тогда-то и родился, подсказанный самой жизнью, территориальный принцип комплектования частей.

В одну из них, 2-й Вятский стрелковый территориальный волк, я был назначен командиром роты. Мне представили политрука, трех командиров взводов, старшину и писаря.

- Ваши первые помощники, - сказал командир полка, - а красноармейцев мы вам скоро дадим.

Действительно, скоро появились и красноармейцы. Пополнение прибыло из близлежащих поселков и деревень. Особых расходов на их перевозку не потребовалось. Военнообязанные привлекались на сборы с минимальным отрывом от производства. Сохранялась возможность в короткие сроки проводить отмобилизование людских ресурсов.

Приписной контингент нашей роты составляли юноши, проживавшие в Советском и Уржумском районах. Каждый сбор составлял 300-400 человек. План и программа обучения рассматривались на бюро районного комитета партии в присутствии руководителей предприятий и учреждений, где трудились призывники. Как правило, у нас не возникало трудностей, связанных с размещением, организацией питания и учебного процесса.

Для меня это была большая школа. Я постигал премудрости руководства, учился у старших товарищей принципиально и по-деловому решать такие сложные вопросы, как обучение и воспитание знающих, закаленных бойцов для Красной Армии.

...Сейчас уже и не припомнить, сколько раз мне приходилось прощаться с Москвой и снова возвращаться туда. Столица всегда притягивала кипучим ритмом жизни, привлекала своими историческими местами и памятниками. В конце октября 1930 года я вновь оказался в этом гостеприимном городе. Приехал учиться на курсы "Выстрел". Находились они тогда на Красноказарменной улице. А через год после моего поступления их перевели в Солнечногорск.

О "Выстреле" в войсках тогда говорилось много. Мы ежедневно сталкивались в обучении личного состава с приборами, приспособлениями, которые были изобретены на курсах: выравниватель для пулеметных лент, прицельные металлические и деревянные станки, пантограф для станкового пулемета, план-панорама, ортоскоп для винтовки. Что и говорить, каждый из командиров мечтал тогда попасть учиться на эти курсы.

Меня зачислили на курс старшего комсостава пехоты. Кроме этого были еще курсы среднего комсостава пехоты, штабных командиров стрелковых частей и командиров пулеметных рот. Программа была рассчитана на период с 15 декабря по 1 августа. Учебный процесс строился так: в зимнее время мы занимались по семь часов в день, в летнее - по восемь. Обязательной была самостоятельная подготовка, на которую отводилось два часа. Основными дисциплинами считались тактическая, огневая и марксистско-ленинская подготовка. В процессе учебы мы сдавали зачеты, а в конце года держали проверочные испытания.

Это был один из самых напряженных периодов в моей жизни. Учеба занимала все время без остатка. "На курсах все было интересно, значимо. Каждый новый день приоткрывал все шире дверь в мир познания. Перед нами выступали К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный, С. С. Каменев, А. И. Егоров, М. Н. Тухачевский и другие видные военачальники Красной Армии. Мы заслушивались лекциями инженера Д. М. Карбышева. Конечно, многие вещи поначалу были непонятны, давались с трудом. Но удивительная атмосфера взаимопонимания, доброжелательности сближала нас с преподавателями. Многие из них и по вечерам засиживались с нами, помогая усвоить сложные учебные темы.

Больше других меня увлекала тактика. В" ней удивительно сочетались вопросы артиллерии, связи, топографии и службы тыла, которые решались в условиях разработанной тогда теории глубокого боя. На занятиях дарил дух истинного творчества. Наши опытные педагоги избегали навязывания собственных решений, давали обучаемым во всем проявить инициативу. Это помогало нам учиться главному - умению размышлять, сопоставлять, сравнивать, делать правильные выводы.

Большую часть времени мы проводили в поле, где решали задачи методом групповых упражнений. После изучения каждого учебного раздела проводилась односторонняя военная игра на картах или на местности с обозначенным противником. Таких игр мои товарищи ждали с нетерпением. Каждый заметно волновался, как-то подтягивался. Приходилось выступать в роли командира, принимать решение на бой. Все это надолго откладывалось в сознании, вызывало интерес к изучению более сложных вопросов, выходящих за рамки учебной программы.

Пройдет много времени. Суровое военное лихолетье сведет меня отбывшим слушателем курсов "Выстрел" генералом М. Е. Катуковым. Он будет командовать 1-й гвардейской танковой армией, я буду у него заместителем. Самые сложные задачи придется нам решать с командующим, в различных острых ситуациях нас проверит война. Оба мы с благодарностью будем вспоминать большую и дружную семью "Выстрела", преподавателей, учивших нас по-солдатски стойко отстаивать свои принципы, быть до конца верным принятому решению.

Военному делу нас обучали умудренные жизненным и военным опытом преподаватели И. И. Смолин, Б. И. Рышковский, А. Н. Антропов, Е. А. Меньчуков, Н. Л. Федосеев и другие. Начальником и комиссаром курсов "Выстрел" в то время был К. А. Стуцка. На груди у него сверкал орден Красного Знамени. Из рассказов мы знали, что комиссар Стуцка во время гражданской войны командовал полком, бригадой, а потом латышской стрелковой дивизией. Это был с виду суровый человек. Но сколько обаяния скрывалось за его суровостью. Коммунист, преданный ленинской партии боец, он всю душу вкладывал в учебный процесс. Нередко появлялся у нас по вечерам, расспрашивал о жизни, о настроении, планах. Держался при этом ровно, внимательно выслушивал собеседника, сам интересно рассказывал.

Будучи уже в войсках, я не раз слышал от товарищей, как они тепло отзывались о комкоре Кирилле Андреевиче Ступке, ставшем впоследствии инспектором автобронетанковых войск РККА.

Под стать ему были и многие преподаватели. Подкупала в них обходительность и доступность. Большим уважением у нас пользовался руководитель учебных предметов В. В. Глазатов. Его эрудиция восхищала слушателей. Как-то, не очень уяснив сложную тему, я обратился к нему с просьбой уделить" несколько минут после занятий. Глазатов отложил все свои дела и около часа провел со мной в классе. Расставаясь, посоветовал впредь заглядывать чуточку вперед изучаемой темы. "Учитесь мыслить масштабно, товарищ Коньков", - посоветовал он тогда.

Наше командирское становление, стремление мыслить и решать самостоятельно, инициативно конечно же развили они, опытные и умные преподаватели. Чего греха таить, многим из нас, слушателей, недоставало элементарных знаний. Преподаватели проявляли завидную терпимость. Нет, они не были снисходительными. Их мудрости, житейского опыта, душевной щедрости хватало на то, чтобы в нужное русло направлять наше самозабвенное отношение к учебе. Весьма загруженные работой, преподаватели успевали и писать книги, и публиковать серьезные статьи в журналах "Военный вестник", "Пехота и бронесилы". Нам они были хорошим подспорьем в учебе. Хорошо помню, например, что целое поколение пулеметчиков обучалось по двухтомнику В. В. Глазатова, В. К. Алексеева и И. П. Хорикова "Подготовка пулеметчика-максимиста".

Пусть читатель не подумает, что вся наша жизнь на курсах проходила только в учебных классах и на полигонах. Да, учеба занимала основное наше время. Но мы проходили и большую школу нравственного воспитания. Крепкая дружба нас связывала с рабочими московских заводов, с жителями деревень, воинскими частями. Мы выезжали группами. Пропагандировали военные знания, руководили занятиями в кружках, помогали в обучении и подготовке допризывной молодежи, в проведении военных игр и походов.

Наша группа, например, шефствовала над заводом "Парстрой". Тем самым заводом Бари, на котором я начинал свою трудовую биографию. Мы помогли организовать десять стрелковых секций. Занятия в них проводились раз в неделю. А начиналось все с того, что на одном из совместных вечеров мои товарищи предложили заводским друзьям помощь в строительстве тира. Нами быстро были выполнены чертежи. Энтузиазма и задора у молодежи тогда хватало на многое. Вот и тир ими был построен в рекордно короткий срок.

Отношение к занятиям в секциях было самое серьезное. Составленный нами план на год утверждался дирекцией. Посещение занятий строго контролировалось. И мы старались проводить их интересно. Участники секций изучали материальную часть стрелкового оружия, тренировались в сборке и разборке, осваивали приемы стрельбы. Часто проводились соревнования, победителям которых вручались вымпелы, квалификационные билеты.

Мы, слушатели, с нетерпением ждали выходов в подвижные лагеря. Партийная организация курса, наперед зная, в каком населенном пункте нам предстоит остановиться, разрабатывала план мероприятий с местным населением. Насколько это делалось серьезно и основательно, говорит сам факт - такие планы рассматривались и утверждались в Московском комитете партии.

Мы помогали рабочим и крестьянам больше узнавать о жизни и быте Красной Армии, для них читались доклады о международном положении, Советской Конституции, кооперации, сельскохозяйственном налоге. В нескольких деревнях, расположенных вблизи Одинцова, наши слушатели при избах-читальнях организовали военные уголки, участвовали в совместных торжественных собраниях, концертах художественной самодеятельности. Наиболее подготовленные из нас входили в состав агитколлектива, выступали с лекциями и докладами, выезжая в деревни по путевкам райкома партии.

На курсах практиковалась еще одна интересная форма: работа слушателей с письмами крестьян. Нередко случалось так, что нам их передавали сами крестьяне во время выходов в подвижной лагерь. Мы обращались за помощью к руководству курсами. Если возникала необходимость, встречались с работниками райкома партии.

Вот такое живое общение с рабочими и тружениками села помогало нам теснее увязывать изучаемые науки с практикой социалистического строительства, глубже знать и разбираться в происходящих процессах многогранной жизни страны.

"Выстрелу" мы многим были обязаны. Что касается меня, то в его стенах я получил первые глубокие, твердые специальные знания.

...В августе 1931 года с курсов "Выстрел" вернулся в свой 2-й Вятский полк. Но случилось так, что тут же получил предписание отправиться в Кострому.

Здесь, в 145-м стрелковом полку, два года командовал школой младших командиров, а потом около четырех лет был начальником штаба полка. Очень пригодились знания, полученные на курсах "Выстрел". Именно там усвоил науку планирования и контроля за ходом боевой подготовки в подразделениях, за выполнением учебного плана. Работа потребовала и новых практических знаний, более масштабного взгляда на вещи. И пришлось снова учиться, прежде всего у опытных полковых начальников.

На них мне повезло. Командиром полка был умный и эрудированный человек с военной косточкой Николай Александрович Бусяцкий. Орденом Красного Знамени Родина отметила его заслуги в гражданской войне. Штабную работу командир чувствовал тонко. Нас, работников штаба, он приучал к четкости и штабной культуре. Ценил сообразительность, гибкость ума. Когда требовалось прояснить запутанную ситуацию на учениях, он обращался ко мне или моему помощнику Н. Карасеву:

- Послушаем, что на сей счет думает наш штаб.

Работали мы без срывов. Не боялись проводить на учениях рискованные эксперименты. В этом Бусяцкий всегда нас поддерживал, одобрял разумную инициативу.

Поддержку я находил и у комиссара Алексея Константиновича Чурсина. Рядом с ним ощущал себя особенно легко, надежно. Крепкой закалки, волевой человек, Чурсин не терпел равнодушия, нытья и успокоенности. В дождь, в мороз шел с красноармейцами на полигон, вместе с ними стрелял. Однажды мы совершали многокилометровый марш. На крутом спуске подвернул ногу один ив командиров взводов. Ему оказали помощь и предложили ехать на повозке. Но тут подошел комиссар.

- Сынок, - обратился он к взводному, - а ты с красноармейцами иди, они помогут тебе...

И "сынок" поднялся, вначале осторожно ступил на больную ногу, потом часто-часто заковылял к подчиненным. Те осторожно взяли его под руки, и взвод догнал ушедших вперед.

- Вот теперь люди пойдут за своим командиром и в огонь и в воду, удовлетворенно проговорил Алексей Константинович, обращаясь к нам, свидетелям этой сцены.

Комиссар Чурсин знал, что в ратном труде, в постоянном общении, в конфликтных ситуациях лучше всего проявляются человеческие характеры. Характер, говорил он, это не только способность человека быть энергичным или пассивным, темпераментным или хладнокровным, выдержанным или нетерпеливым, это - особенная система взаимоотношений человека с окружающими. Наш комиссар стремился понять человека, считал, что вся политическая работа начинается с познания душевных качеств красноармейца.

Я и теперь крепко дружу с Алексеем Константиновичем Чурсиным. Нередко в моей квартире раздается телефонный звонок. Звучит его бодрый и энергичный голос:

- Фомич, жду тебя на чашку чая, есть разговор.

Я охотно еду в его гостеприимную семью. У Алексея Константиновича в руках обычно новая книга мемуаров. Завязывается оживленная беседа. Мы вспоминаем боевых друзей, обсуждаем прочитанную книгу.

И еще об одном человеке расскажу. О командире дивизии Иване Прокофьевиче Михайлине. Дивизию он принял после окончания высших академических курсов при Военной академии РККА. Простой в обращении, чуткий к чужому горю, Иван Прокофьевич уважительно относился к людям. Он умел беседовать с молодыми командирами, особенно тянулся к тем, кто отличался пытливым умом, самостоятельным мышлением. Таких он всячески поддерживал. Я любил слушать его выступления на совещаниях командно-политического состава. Это были раздумья многоопытного военачальника о завтрашнем дне нашей армии, о роли человека в современной войне.

Бусяцкий, Чурсин, Михайлин... Они были личностями в самом высоком понимании этого слова. Мы подражали им, учились у них, росли рядом с ними. Помню окружное учение, проведенное летом 1937 года. Личный состав нашего полка на всех этапах действовал уверенно и слаженно, за что получил благодарность от командующего Московским военным округом.

После учения меня вызвали в штаб округа. Здесь со мной долго и обстоятельно беседовали работники отдела кадров. Они внимательно изучали мое личное дело, поинтересовались здоровьем. Мне была предложена должность командира 251-го стрелкового полка, который дислоцировался в Туле.

Глава III.

В годы перед грозой

В Тулу я приехал погожим летним днем. Было воскресенье. Решил побродить по незнакомым улицам, сплошь залитым солнцем. Нигде, пожалуй, небо не казалось мне таким широким и просторным, как над этим городом.

Ходил я по городу, и меня не покидало радостное ожидание встречи с интересной работой, новыми людьми. Как это все произойдет, я уже не раз проиграл, прокрутил мысленно. Выходило так, что опыта и профессиональных знаний мне должно хватить для преодоления всех ожидаемых трудностей. Ведь в должности начальника штаба полка нередко брал на себя ответственность, принимал серьезные решения, до конца отстаивал свою точку зрения. Словом, в игре воображения я надежно чувствовал себя на месте командира полка.

А в реальной жизни все вышло сложнее. 251-й стрелковый полк длительное время был без командира. Заместитель командира полка, у которого я принимал дела, показался мне каким-то растерянным, суетливым. В разговоре он перескакивал, что называется, с пятого на десятое, не мог толком доложить о состоянии дел. Потом рассказал, что весь личный состав больше занимается хозяйственными работами, чем боевой подготовкой.

Я понимал, что от хозяйственных работ никуда не уйти. На строевом плацу между казармами громоздились повозки, разное военное снаряжение. Но все это необходимо было убрать в специально построенные помещения. Из штаба дивизии, как из рога изобилия, сыпались приказания любыми средствами выполнить то одну, то другую хозяйственную задачу. Люди превратились в землекопов, плотников, каменщиков. Передо мной стояла нелегкая задача: заставить людей повернуться лицом к боевой подготовке, наладить плановую учебу. Ну а как же поступить с повозками? Их-то куда?

Их я через несколько дней приказал убрать со строевого плаца. Начальник штаба полка удивленно вскинул брови: куда, мол, девать эту многоколесную армаду, если место ей тут определил сам командир дивизии? Место нашлось. Весь полк на следующее утро стоял на плацу. Я медленно шел вдоль строя и мучительно подбирал слова, которые должен был сказать подчиненным:

- Через месяц штаб полка проверит состояние боевой подготовки в ротах, а поэтому...

Честно, не скрывая трудностей, ожидающих всех нас впереди, изложил план дальнейшей жизни полка. Главным в этой жизни оставались тактическая подготовка, стрельбы и марши, а строительству отводилось время, которое у военных принято называть личным. Мне трудно было пойти на этот шаг, но я решился. Конечно, после долгих бесед с командирами подразделений, после детального и нелегкого для меня разговора на партийном собрании штаба. Прошло оно бурно. Кое-кто из выступавших прямо намекал мне на то, что я отступаю от приказа комдива, показывая при этом на маячившие в окнах повозки. Меня даже пытались упрекнуть в каких-то личных, корыстных интересах. Но тут меня поддержал комиссар полка Иван Федорович Карасев. Он первый прочувствовал сложность момента, правильно оценил все и поверил мне. Потом уже в откровенном разговоре со мной Иван Федорович скажет:

- Поверил, Василий Фомич, что не заезжий человек вы для нас, а хозяин на. долгое время, теперь дело пойдет.

Подтянулись люди. По-уставному пошла жизнь в нашем городке. Плац снова огласился звонкими командами. Со стрельбища то и дело доносились дробные перестуки пулеметов. Командиры и красноармейцы стали больше следить за собой, выглядели молодцами. Я присутствовал на нескольких комсомольских собраниях, где полковая молодежь с присущей ей энергией и деловитостью решала насущные задачи нашей жизни. После таких собраний появлялись короткие и хлесткие лозунги дня, призывавшие воинов с большей отдачей использовать учебное время, рачительно относиться к народному имуществу.. Но один лозунг был для всех нас постоянным. Висел он в столовой, в клубе, в казармах: "Товарищи! После занятий беритесь за лопату и молоток. Хозяйственные работы - наш второй ударный фронт". Этот призывный клич действовал магически на всех. Проводились субботники, ударные декады, роты вызывали друг друга на соревнование, главной целью которого было поскорее закончить строительство надежных укрытий для военного имущества. Я несколько раз обращался за помощью к комдиву, но в ответ слышал: "Есть начальник КЭО, к нему и обращайтесь..."

Штаб полка сдержал слово. Через месяц мы проверили некоторые роты. Конечно, радостного было мало. А командир роты Василий Воропаев особенно удручил нас. На тактическом поле он действовал нерешительно, долго думал, а затем принимал не лучшие решения. Красноармейцы, конечно, чувствовали эту неуверенность, суетились, допускали много ошибок в исполнении тактических приемов. У меня даже появилось сильное желание отчитать командира роты сейчас же при всех. Но здравый рассудок подсказывал иное.

Я предложил комиссару полка наведаться вечером домой к Воропаеву. Татьяна Васильевна Воропаева, две ее славные дочки встретили нас приветливо. Наш визит, видимо, не смутил их. В небольшой комнате было чисто и уютно. На столе появился ароматный чай. Хозяйка угостила нас сдобными булочками собственной выпечки. Разговор сам собой получился непринужденный.

- Ну, Василий Петрович, - обращаясь к Воропаеву, сказал комиссар, тыл у вас, чувствуется по всему, крепкий и надежный. Стало быть, и дела в боевой подготовке должны поправиться...

Видно было, что с Василием Петровичем Воропаевым давно вот так откровенно и задушевно не говорили. Ротный мне понравился. Резко и с болью говорил он о командирах из штаба полка, нередко забиравших личный состав на разные хозяйственные работы, не считаясь с мнением командира роты. Воропаев не скрывал и того, что сам стал мало готовиться к занятиям, запустил личную подготовку, оттого и испытывает затруднения в организации учебного процесса с подчиненными.

Мы дали Воропаеву время устранить недостатки, навести в роте уставной порядок. А сами с комиссаром задумались. Нам было ясно, что подобные затруднения испытывает не один Воропаев. Обстановка в полку некоторых устраивала - при случае было на что сослаться: пытаюсь, мол, но вот начальники сверху... Таких все это мало-помалу приучало к бездеятельности. Пришлось вести нелицеприятный разговор на совещании работников штаба. К нему мы подготовились серьезно, имея, как говорят, под рукой данные о личных деловых качествах каждого командира. Досталось, и очень крепко, многим. Но, повторяю, сделано все было по-партийному принципиально.

Я взял под контроль подготовку командиров батальонов и штабных работников. Командирами рот заниматься стал мой заместитель.

Но проблемы оставались. Мы отдавали себе отчет в том, что, не решив со строительствам, на которое по-прежнему отрывались целые подразделения, не наладим по-настоящему боевую учебу. Беспокоило и другое. Мои просьбы, обращенные к командиру дивизии и начальнику КЭУ гарнизона, о выделении средств и материалов для постройки крытых помещений были безрезультатны. Комдив встречал меня обычно улыбкой: "Знаю, Василий Фомич, о чем поведете речь. Будьте самостоятельным, обращайтесь в округ". Что значило в данном случае быть самостоятельным? Действовать через голову старшего начальника? Но тут произошло событие, о котором, я думаю, надо обязательно рассказать. Я занимался в штабе с командирами батальонов. Зашел дежурный и взволнованно доложил:

- В полк прибыли проверяющие из округа.

- Для кого предназначена боевая техника? - строго спросили меня.

- Это мобилизационный запас для будущей дивизии, - доложил я. Пытаемся укрыть повозки от дождей, но своих сил недостаточно.

- Почему нам об этом докладываете, есть командир дивизии, к нему и обращайтесь, - прервал меня вышестоящий представитель. - Посмотрите, оглобли перекошены. Это почему?

- Это от деформации, - стараясь быть спокойным, ответил я.

- На техническом языке - это деформация, а на политическом, товарищ Коньков, - явное вредительство...

Вскоре высокие гости уехали, оставив меня один на один с невеселыми мыслями.

По характеру я из тех людей, которые не любят да и не умеют предаваться раскаяниям, долгим душевным терзаниям. Тем более что в том случае никакой вины за мной не было. Хотелось кому-то опытному, авторитетному рассказать о донимавших меня мыслях, услышать дельный совет. Решение созрело такое: пойду-ка к первому секретарю Тульского обкома партии Василию Гавриловичу Жаворонкову. Я и раньше не раз порывался сделать это. Что удерживало? Знал, что человек он очень занятый, обремененный заботами куда более сложными и неотложными, чем мои. А тут решился. Помня, что любое доброе дело начинается с утра, я и направился в обком на следующее утро.

- Василий Фомич, не заболел ли? - встревоженно спросил меня Василий Гаврилович. - Ну-ка, выкладывай свои заботы...

Я рассказал все как было. Он задумался. Потом подошел ко мне, положил руку на мое плечо и проникновенно, как это умеют самые близкие люди, сказал:

- Мы бы дали тебе денег из партийной кассы, но, понимаешь, не имеем права. Слушай, а ведь с этим серьезным вопросом не медля надо обращаться к начальнику Генерального штаба товарищу Шапошникову.

Я невольно замахал руками. Настолько это предложение было неожиданным для меня.

- Государственные вопросы, Василий Фомич, надо решать по-государственному, - заулыбался Жаворонков.

- Поймут, что я жалуюсь...

- А ты не жалуйся, а доложи по-хозяйски, твердо выскажи свою просьбу. - С этими словами Жаворонков набрал нужный номер и тут же уверенно заговорил: - Борис Михайлович, это Жаворонков из Тулы. У меня в кабинете находится командир 251-го стрелкового полка товарищ Коньков. Выслушайте его, пожалуйста.

- Товарищ Коньков, я слушаю вас, - раздался в трубке спокойный голос. - Докладывайте все, обещаю, что разговор между нами.

Я старался быть кратким. Но в конце не сдержался и буквально выпалил:

- Последняя надежда на вашу помощь, товарищ начальник Генерального штаба.

На другом конце провода раздался негромкий смех, потом уверенный голос меня обнадежил:

- Товарищ Коньков, мы поможем вам, работайте спокойно.

Через два дня после этого разговора меня вызвали в КЭУ округа. Здесь встретили приветливо, внимательно выслушали мои доводы, спросили, какие все-таки я думаю строить укрытия и сколько их требуется. Я предусмотрительно захватил с собой все расчеты на материалы и средства. С экономистами мы еще раз все проверили, обговорили. Начальник КЭУ, прощаясь со мной, обнадеживающе сообщил, что необходимые строительные материалы нам уже отпущены, и посоветовал строить, укрытия на территории полка.

Вернувшись в Тулу, я первым делом позвонил Василию Гавриловичу Жаворонкову. Он порадовался вместе со мной успешно проведенным переговорам, задушевно сказал:

- Для тебя, Василий Фомич, дверь моего кабинета всегда открыта.

Коммунист Жаворонков... Он поражал меня своей энергией. Сколько забот было у первого секретаря обкома?! Оружейные заводы, научные учреждения, сельские райкомы, транспорт и многое-многое другое. Все это требовало постоянного внимания, четкой организации. И за все это отвечал в первую очередь он, первый секретарь. Для него партийная работа была вечным экзаменом. Выдерживал он его с честью, потому что хорошо к нему готовился, потому что его жизнь сливалась с жизнью сотен партийных коллективов. Письменный стол, заседания, точные формулировки принятых конкретных партийных решений - это было лишь частью его дела. Основное же - живая связь с коммунистами, воспитание и организация людей. Для него не было встреч дороже, чем встречи в цехах, в поле, на стрельбище. Оружием коммуниста Жаворонкова было слово. Умное, конкретное, справедливое, оно становилось делом, а ведь доброе дело и есть цель всех усилий партийного работника.

Мы нередко встречаемся с Василием Гавриловичем Жаворонковым. Вспоминаем нашу молодость. Я с гордостью смотрю на Звезду Героя, которая горит на груди моего друга. Получил он ее в 1977 году, вскоре после присвоения Туле почетного звания "Город-герой" и вручения медали "Золотая Звезда". Награда заслуженная, справедливая. Велика заслуга этого человека, одного из организаторов обороны Тулы, вместе со своими земляками отстоявшего родной город от гитлеровских полчищ.

Наверное, мало найдется городов, встреча с которыми меня волновала бы так, как с Тулой. Здесь прошла моя командирская молодость. Здесь вырос до командира дивизии. Я выхожу из вагона, вместе с другими оказываюсь на шумной и нарядной привокзальной площади. Вроде и недавно здесь был, но не узнаю города. Улицы, похожие на проспекты, широко разметнулись в новых районах. Иду пешком, забыв о возрасте, любуясь близким и родным мне городом. Прохожу по проспекту имени В. И. Ленина, останавливаюсь на площади Победы, долго вспоминаю годы далекие и близкие у стелы Героям Советского Союза - тулякам, павшим в Великую Отечественную войну.

Как много повидавший и переживший человек не могу не сказать вот о чем. Тула и туляки свято хранят лучшие традиции, заложенные коммунистами, в том числе Василием Гавриловичем Жаворонковым и его товарищами по партийной работе.

Я не раз потом бывал у приветливого хозяина этого кабинета. Приходил с радостью, с заботами. Здесь меня всегда понимали и были в любую минуту готовы помочь. Работники обкома и горкома партии охотно встречались с нами. Они выступали с лекциями и докладами перед личным составом. Приезжали пострелять в полковой тир, внимательно изучали армейскую жизнь и, как я убеждался, по-человечески тонко, по-партийному чутко реагировали на наши просьбы. В период учебных сборов работники горкома партии постоянно находились в части, влияли на весь процесс обучения и воспитания призывной молодежи.

Десять дней прошло после моего возвращения из Москвы. За это время мы успели построить закатные сараи, надежно укрыть всю боевую технику. Люди больше не отрывались без нужды от занятий. Полк занимался нормальной плановой боевой и политической подготовкой.

В это же время состоялась у меня встреча с командиром дивизии.

- Как вам удалось сделать это все? - показал он в сторону капитально отстроенных боксов.

Пришлось рассказать ему о том, что я пережил за последние дни. Комдив молчал. Он ни разу не прервал меня. А выслушав, тихо сказал: "О ваших добрых товарищеских связях с Жаворонковым и работниками горкома партии много наслышан. У меня, к сожалению, такого тесного контакта с ними не получилось. Все думал, что обкому и горкому не до дивизионных неурядиц, а вот вы, Василий Фомич, это мнение опровергли".

Теперь я уже молчал. Да и что можно было ответить? Человек в моем положении меньше всего должен был беспокоиться о том, что и как о нем подумают в обкоме. Я обращался за помощью к коммунистам, которые проводили в жизнь политику партии. Верил, что меня поймут и, что самое главное, поддержат. У коммуниста постоянной должна быть вера в то, что он делает.

Все лето и осень 1937 года подразделения полка провели на полигоне. Люди втянулись в учебу, радовали стабильными результатами в стрельбе, на учениях действовали инициативно, с подъемом.

Я старался выбирать время, чтобы не упускать из поля зрения тех командиров, к которым мы имели претензии. Как-то так получилось, что к Воропаеву я наведывался чаще, чем к остальным. Подкупала в этом командире серьезность, с которой он теперь относился к обучению и воспитанию подчиненных, к самостоятельной работе. На базе его роты мы неоднократно проводили показные занятия с остальными командирами подразделений. Воропаев проявлял себя вдумчивым, зрелым командиром.

Василий Петрович брал личным примером. Если он призывал красноармейцев метко поражать цели на стрельбище, то первым выходил на огневой рубеж и все пули посылал в центр мишени. Если он заявлял, что винтовку можно собрать и разобрать за считанные секунды, то сначала это делал сам. Воропаев тренировал подчиненных выносливости на марш-бросках, учил преодолевать в одежде речные преграды. Личный состав охотно откликался на все его начинания. Командование полка, например, горячо поддержало родившееся впервые в дивизии в этой роте снайперское движение.

Бывает, слава кружит головы людям, сбивает их с рабочего ритма. Мы часто ставили в пример остальным командирам Воропаева. И он выдержал испытание славой. Оставался все таким же работящим, внимательным и сердечным к товарищам. Помню, как он волновался на партийном собрании, где мы его принимали в свои ряды. Я тогда почему-то обратил внимание на его руки. Вообще он был, как принято говорить, человеком широкой кости. Так вот руки в этом отношении были очень характерны. Ладонь с добрую сковороду. Пальцы узловатые, чуткие. Они умели одинаково мастерски вести каменную кладку, владеть оружием и нежно гладить головки двух своих дочерей.

У Василия Петровича было много последователей. Это помогало общему делу, придавало нам уверенности в работе, усиливало наш запас прочности. И когда из штаба дивизии сообщили, что полк будет проверять окружная комиссия, я спокойно отнесся к этому известию. Собрал командиров, рассказал о предстоящей проверке, попросил каждого поделиться мыслями, сказать о готовности. Отлично сработала обратная связь. Командиры назвали свои недоделки, пообещали их устранить к названному сроку. Шел доверительный, товарищеский разговор. Мне была понятна уверенность подчиненных. Все они заметно выросли, почувствовали свою силу. И предстоящая проверка была даже желанной, потому что только она могла выявить по-настоящему наши возможности.

Тут меня снова приятно поразил первый секретарь Тульского обкома партии.

- Василий Фомич, - позвонил он, - слышал, к вам серьезные экзаменаторы из Москвы едут. Что ж не похвалишься? Мы считаем, что вся наша областная партийная организация будет держать проверку. Заходи посоветоваться.

Вот такой он был, Василий Гаврилович Жаворонков. Человек неуемный, по-партийному страстный и принципиальный. Годами он был моложе меня, но поражал глубоким знанием жизни, хозяйственной хваткой в работе. Василий Гаврилович привлекал своей эрудицией, воспитанностью.

Военное дело он знал, оборону страны считал святая святых, особенно ревниво относился к продукции, которую производили туляки.

Однажды я был свидетелем такого случая. Заводские товарищи доверили нам испытать усовершенствованную ими винтовку. На стрельбище приехал Жаворонков. Дождавшись, когда очередная смена закончила упражнение, он подошел к одному из красноармейцев и спросил о результатах стрельбы.

- Да что-то неважно бьет, - смущенно сказал тот.

- Ну-ка, попробуем. - И Василий Гаврилович изготовился к стрельбе.

В наступившей тишине громко прозвучали три выстрела. И все три пули метко поразили цель.

- Так и стреляйте, товарищ красноармеец, - напутствовал Жаворонков вконец смутившегося молодого товарища. - Верьте, что туляки не делают плохих винтовок.

...Мы два или три часа просидели в кабинете у первого секретаря обкома, обговорив в деталях порядок подготовки к инспекции, взаимодействие с товарищами из обкома и горкома партии. На следующий же день в подразделениях с докладами и беседами выступили горкомовские лекторы. Они информировали воинов о высоком трудовом подъеме тружеников Тулы, о досрочном выполнении промышленных планов, призвали армейскую молодежь следовать этим патриотическим примерам, достойно выдержать предстоящую проверку. Такие встречи опытных партийных товарищей с красноармейцами и командирами конечно же дали новый импульс на повышение качества нашей учебы. Люди стали еще собраннее, занимались самозабвенно, троечники ни в чем не хотели уступать более подготовленным, дух состязательности охватил всех.

Инспекция прошла успешно. Личный состав получил благодарность Военного совета округа, о многих наших командирах и красноармейцах были опубликованы материалы в окружной газете "Красный воин".

Вскоре тульские рабочие избрали меня депутатом Верховного Совета РСФСР первого созыва. С разрешения командующего округом я отправился в поездку по районам на встречи со своими избирателями.

Об этой поездке потом много рассказывал подчиненным. За одной такой беседой на стрельбище однажды меня и застал Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. Только он один, пожалуй, умел так незаметно, без сопровождающих появляться в военных городках. Приезжая в часть, разговаривал с красноармейцами, интересовался их настроением, бытовыми условиями. Горе было тому командиру, который, как говорят, пытался пустить пыль в глаза. С такими у командующего был особый разговор.

- Хочу убедиться, товарищ Коньков, - улыбаясь в усы, - так ли метко стреляют ваши бойцы, как мне о них рассказывали члены комиссии,.

Пять красноармейцев, вызванных командующим, получили патроны и четко, по всем правилам выполнили упражнение. Семен Михайлович сам осмотрел мишени. Как он улыбался! Каждому красноармейцу пожал руку, расспросил о жизни, о родителях, о планах на будущее. Вокруг него сразу образовалось плотное людское кольцо. Вопросы следовали один за другим. Маршал отвечал с юморком, заразительно смеялся. Мы, командиры, учились у командующего искусству общения с людьми, умению находить контакт с аудиторией. Его знали все, и он хотел знать больше о жизни всех. Это делало его доступным и простым в обращении.

Вспоминаю и такой случай. Я участвовал в работе первой сессии Верховного Совета РСФСР, проходившей в Кремле. В перерыве прогуливался по широким и просторным залам. Увидел Семена Михайловича Буденного в окружении смеющихся делегатов. Маршал энергично жестикулировал, в красках рассказывая какой-то эпизод. Я подошел, услышал, что речь идет о Первой Конной. Вдруг рассказчик замолчал и повернулся в мою сторону. И остальные сделали это же.

- А это, товарищи, командир полка Коньков, - представил меня Семен Михайлович. - Вот он здесь заседает и не знает еще, что уже назначен командиром дивизии.

Меня стали поздравлять, желать успехов. Смущенью моему не было предела. Так я узнал о своем новом назначении.

В августе 1938 года вступил в должность командира 84-й стрелковой дивизии имени тульского пролетариата. Мне предстояло ближе узнать командиров частей, глубже вникнуть в ход боевой подготовки. Началась кочевая жизнь. В штабе дивизии появлялся, чтобы отдать необходимые распоряжения, остальное же время мы с группой командиров штаба проводили в частях. Главной задачей таких поездок было помочь упорядочить учебный процесс, наладить учебно-материальную базу, провести инструкторские занятия с командирами. Это необходимо было делать еще и потому, что ожидались новые сборы.

Как-то меня попросил зайти Василий Гаврилович Жаворонков.

- Василий Фомич, это последние ваши и наши сборы, - сообщил он. Правительством принято решение изменить систему воинского обучения, территориальные сборы приписного состава отменяются.

Подробней об этом я узнаю чуть позже из речи Наркома обороны Климента Ефремовича Ворошилова на XVIII съезде партии, на который меня делегировала. Тульская областная партийная конференция в марте 1939 года. Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов взволнованно и горячо говорил о том, что в деле строительства Вооруженных Сил мы не имеем права оставаться на старых организационных позициях, так как этим самым ставим себя в невыгодное положение по отношению к нашим вероятным противникам. Перед нами, командирами, ставилась задача принимать самые энергичные меры в утверждении принципа кадрового строительства в армии.

Новое в жизнь армии входило стремительно. На базе стрелковых полков развертывались дивизии. Бывшие батальоны родного мне 251-го стрелкового полка превратились в полки и подчинялись теперь нашему штабу. Полковники В. П. Сорокин и Н. Б. Ибянский, подполковник И. И. Петухов и майор И. М. Жуков, ставшие командирами полков, были мне хорошо знакомы, считались отлично подготовленными командирами. Познакомился я и с новым комиссаром дивизии Гавриилом Степановичем Должиковым, человеком глубоко партийным, увлеченным своей работой и по-хозяйски основательным.

Всю нашу дивизию вывели в район Серпухова, где проводился большой учебный сбор войск Московского военного округа. Выполняя приказ командующего, мы заняли оборону по правому берегу Оки. Отрыли окопы полного профиля, установили инженерные заграждения, протянули надежную телефонную связь. Мне почему-то казалось, что наш участок не будет на направлении главного удара: дивизия все-таки только-только сформирована. Но я ошибся. Мы оказались на самом ответственном участке обороны.

Вскоре нам сообщили, что соседняя справа дивизия где-то еще на подходе, занять вовремя свои позиции явно не успевает. Как потом выяснилось, это "опоздание" планировалось руководителями учений.

Посыпались вводные. Комбриг Ф. Д. Гореленко, посредник при нашей дивизии, объявил, что один из наших полков попал под губительный артиллерийский огонь наступающей стороны, понес ощутимые потери и начал отходить на запасные позиции. Первым моим желанием было возразить посреднику: уж больно хорошо и надежно закопался в землю личный состав названного полка. Но закон военной игры неумолим, его обязаны исполнять все.

Только я успел дать необходимые распоряжения, как услышал, что меня требуют к Наркому обороны, прибывшему в штаб дивизии. Я увидел большую группу командиров. Климент Ефремович Ворошилов внимательно слушал доклад начальника штаба дивизии полковника Покровского.

- Коньков, я прибыл по вашу душу, - строго сказал нарком. - Части Морозова к реке еще не подошли, портянок в Оке еще не намочили, а вы уже отвели с отличной позиции свой полк. В чем дело?

- Товарищ Нарком обороны, я выполнял вводную посредника...

- А вы и с посредником воюйте, если считаете его распоряжение неправильным. Кстати, кто он? Ах, это вы, Гореленко! Старый знакомый по гражданской войне, можно сказать, однополчанин, разве мы так воевали, как вы сейчас учите?!

- Но ведь в плане учений предусматривался отвод одного полка, попытался оправдаться посредник.

- Семен Михайлович, - обратился нарком к руководителю учений, - надо дать отбой и исправить допущенную ошибку. Маршал Ворошилов привел нам поучительный эпизод из боев на Дальнем Востоке, просил не допускать подобных ошибок, не оставлять без боя отлично оборудованные позиции. Это, предостерегал он, создает у людей недоверие к возможности надежно и успешно обороняться против превосходящего противника.

Был дан отбой. Мы остались на ранее занимаемых позициях. Руководитель учений собрал командиров соединений и посредников. Начальник штаба округа комдив В. Д. Соколовский передал мне записку: "Будьте готовы доложить свое решение по создавшейся обстановке". Посредники выслушали замечания в свой адрес, после чего маршал Буденный обратился ко мне:

- Командир 84-й дивизии, доложите ваше решение.

Я чувствовал себя спокойно. В правильности решения, которое созрело и окрепло еще раньше, был уверен. Поэтому коротко доложил о том, что в создавшейся обстановке отвожу дивизию на тыловой рубеж обороны. Отход прикрываю сводными батальонами, по одному от каждого полка первой линии. Вопросов ко мне не последовало.

- Коньков, вы, наверное, в мою карту смотрели. Утверждаю решение. Действуйте, - одобрительно сказал командующий.

Уже рассветало, когда я вернулся на свой запасный командный пункт. Подчиненные за ночь сумели установить связь со всеми частями. Начальник штаба доложил обстановку. Полки первой линии успешно выполнили запланированный маневр, а батальоны прикрытия продолжали сдерживать натиск частей "северной" стороны.

Конечно, это радовало. В приподнятом настроении я направился к своей палатке. Около нее увидел легковую машину. На пне у входа в палатку сидел начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников, а рядом стояла группа командиров. От неожиданности я остановился. Но, быстро взяв себя в руки, представился и доложил, чем занимаются части дивизии.

- Так это вы и есть тот командир тульского стрелкового полка Коньков, который говорил со мной по телефону? - весело спросил Б. М. Шапошников.

- Так точно, товарищ командарм 1 ранга, это я просил вашей помощи...

- Ну и как, вам помощь оказали?

- Через несколько же дней. Теперь боевую технику храним в надежных и просторных боксах.

- Это хорошо. Надо беречь и по-хозяйски эксплуатировать все то, что нам советские люди дали. Беседовал с подчиненными вам командирами, приятное впечатление они оставили. Скажите, товарищ Коньков, как вы их обучаете? Командарм 1 ранга пригласил всех присесть у палатки. И я рассказал начальнику Генерального штаба о том, что вот уже больше года штаб дивизии, проводя плановые занятия с командирами, стремится давать им знания на ступень выше занимаемой должности. Кстати, подчеркнул я, проводимое учение в какой-то мере должно подтвердить, на правильном ли пути мы находимся.

- Не бойтесь экспериментировать, - поддержал меня Б. М. Шапошников. Приучайте командиров больше мыслить, принимать смелые и рискованные решения. Тактика - дело творческое, не любит, когда ее постоянно втискивают в раз и навсегда заготовленные рамки...

Когда закончилось учение, мы собрали всех командиров и политработников дивизии. Разговор шел о действиях личного состава, о роли командира в бою. Я рассказал собравшимся о нашей беседе с командармом 1 ранга Б. М. Шапошниковым, о тех требованиях, которые предъявлял он к командному составу. Слушали меня внимательно. Несколько человек, потом выступили. Говорили они о том, что не имеют права учиться по старинке, призвали товарищей настойчиво совершенствовать личную выучку, командирское мастерство.

Да, на всю жизнь запомнились мне слова Бориса Михайловича Шапошникова, сказанные, на прощание:

- Умейте в атаках быть осмотрительным. И пусть начальники реже приходят "по вашу душу", - улыбнулся командарм 1 ранга.

Эти слова вспомнил к тому, что после окончания учения пришлось выслушать замечания командующего округом. Случилось это на параде войск. Части дивизии прошли, строевым шагом мимо трибуны командования. Вдруг я услышал, что меня вызывают к маршалу С. М. Буденному.

- Товарищ Коньков, - строго сказал он, - вы доказали, что управлять боем умеете, докажите теперь, что ваши бойцы могут отлично маршировать тут у них пока не все получается...

Вот так для меня начиналось вхождение в должность командира дивизии. Были нарекания, замечания вышестоящего командования. Были оплошности. Я относился к ним очень серьезно. Старался, чтобы одни и те же ошибки не повторялись. Считаю, это унижает человека, а командира - вдвойне. Нам, командирам, тогда было с кого брать пример. Мы наизусть знали биографии М. В. Фрунзе, К. Е. Ворошилова, С. М. Буденного, Б. М. Шапошникова, других полководцев и военачальников. Жизнь этих замечательных людей, их славные боевые дела во имя Родины, своего народа давали нам много ярких примеров для подражания. Каждый из них научил чему-то новому, необходимому. А мне еще довелось встречаться, беседовать с ними. Я высоко ценил в них чуткость, внимание и дружелюбие. Стремился быть похожим на этих истинно партийных людей.

Добрых дел на счету личного состава 84-й стрелковой дивизии было немало. Большим событием в ее жизни считалась переброска огромного парашютного десанта в тыл "противника" на больших тактических учениях Белорусского военного округа осенью 1936 года. Свыше 400 километров бойцы в полном боевом снаряжении пролетели на самолетах. В назначенном районе они десантировались на парашютах в тылу у "противника" и немедленно приступили к выполнению боевой задачи.

Военным атташе капиталистических государств, присутствовавшим на учениях, ничего подобного не приходилось видеть ни в одной армии. Лишь спустя четыре года Германия и другие страны стали применять в массовом масштабе парашютные десанты.

На учениях в Московском военном округе 84-я стрелковая дивизия была успешно переброшена на самолетах из Тулы в район города Горький.

Памятным для соединения было участие на учениях в районе Малоярославец - Медынь зимой 1937 года. Тогда особенно отличились наши артиллеристы, показавшие немало примеров отличной боевой выучки. Так, командир орудия В. Савин, действуя в составе батареи, быстрее всех изготовился к бою против танков "противника", внезапно атаковавших батарею, и открыл по ним меткий огонь.

Не менее умело и энергично действовал на этих учениях помкомвзвода 2-й батареи А. Абрамов. Находясь в резерве, батарея расположилась на отдых. Были приняты все меры боевого охранения. Вскоре огневики, приводившие материальную часть в порядок, заметили сигнал наблюдателя о появлении группы "противника" со стороны леса. По команде А. Абрамова орудия были развернуты в направлении леса, и "противник" был встречен картечью.

Нам приходилось в то время многому учиться. Красная Армия и Военно-Морской Флот все лучше оснащались технически. Совершенствовалась организация комплектования Красной Армии, ее обучение и воспитание. Все это диктовалось сложностью международной обстановки.

В новых условиях перед командирами и политработниками, партийными и комсомольскими организациями дивизии встали неизмеримо более сложные и ответственные задачи по повышению политико-морального состояния личного состава. Для успешного решения этих задач создавались полнокровные партийные и комсомольские организации в подразделениях и частях.

С командным составом систематически проводилась марксистско-ленинская подготовка, причем наиболее важные проблемы обсуждались на сборах в масштабе дивизии. Была развернута широкая сеть партийного и комсомольского просвещения. С красноармейцами и младшими командирами проводились политзанятия и политинформации. Агитаторы, беседчики - члены партии и комсомольцы - в своих отделениях, взводах проводили беседы о военной присяге, о том, как сохранить оружие или оказать помощь товарищу в боевой обстановке.

Стояла глубокая осень 1939 года. В один из тех дней мне позвонил Василий Гаврилович Жаворонков:

- Василий Фомич, выбери время, загляни к нам.

То, что я увидел в кабинете первого секретаря обкома, меня приятно удивило и обрадовало. На столах, стульях, диване лежали теплые рукавицы различных фасонов. Надо сказать, морозы в Туле к концу ноября тогда доходили до 30 градусов.

- Вот это русское секретное оружие, - хитро улыбнулся Василий Гаврилович, - изготовили для твоих бойцов, Василий Фомич, туляки. Люди шили их с любовью, вдохнули в них тепло...

Из Тулы штаб дивизии уезжал с первым эшелоном. Без каких-либо осложнений мы добрались до Клина. Тут меня разыскал военный комендант, пригласивший срочно к телефону для разговора с начальником штаба округа генералом В. Д. Соколовским.

- Следуйте через Ленинград на Карельский перешеек, - услышал в трубке знакомый голос. - Поступаете там в распоряжение командующего 7-й армией. Немедленно пересаживайтесь в пассажирский, в Ленинграде в штабе фронта узнаете место выгрузки и сосредоточения дивизии.

Выехали мы вместе с комиссаром дивизии Гавриилом Степановичем Далашковым. В Ленинграде прямо с вокзала отправились в штаб 7-й армии. Там принял нас начальник штаба комдив Никандр Евлампиевич Чибисов. Выслушал доклад, сообщил, что вечером мы должны будем встретиться с командующим 7-й армией командармом 2 ранга К. А. Мерецковым...

Переброска частей дивизии в оперативный район Руукки (55 километров северо-западнее Куоккала) совершалась комбинированным маршем. К исходу дня 4 февраля части сосредоточились: Руукка, Ханоомяки, Пейппола. До линии фронта было не более 10-12 километров. Отчетливо слышались раскаты артиллерийской стрельбы, видны были трубы печей сожженных белофиннами населенных пунктов. Отсутствие жилья нас не пугало. Бойцы и командиры ускоренными темпами сооружали землянки. Несмотря на леденящий ветер, 40-градусный мороз и усталость, все работали с подъемом.

По-прежнему продолжалась боевая учеба. Политзанятия проводились за укрытиями от ветра под открытым небом, так как в землянках группы не помещались. Затем колонны взводов и рот расходились по лесу на тактическую, огневую или строевую подготовку.

Шли последние приготовления к боям. Командиры изучали район предстоящих баталий, готовили карты.

По оперативно-тактическому признаку главную оборонительную полосу белофиннов можно было разделить на четыре укрепленных сектора, выделив в особую группу укрепления города Выборга. Эти секторы запирали основные операционные направления на город Кексгольм, станцию Антреа и город Выборг.

Наша дивизия вступила в бой 14 февраля и действовала в третьем секторе - Лейпясуо - Сумма - на правом фланге 123-й стрелковой дивизии. Должен сказать, что третий сектор по количеству железобетонных огневых точек и по силе инженерных заграждений был самым мощным и оборонялся двумя пехотными дивизиями противника с большим количеством пулеметов и противотанковых орудий. Он перехватывал основные пути на Выборг.

Наиболее сильная комбинация препятствий, которые встречались перед передним краем укрепленной полосы, была создана следующим образом: 1-я линия - проволочные заграждения в 3-5 рядов кольев, 2-я линия - в 10-30 метрах - гранитные надолбы в 3-5 рядов, 3-я линия - в 15-10 метров от надолб - противотанковые рвы, 4-я линия - на расстоянии до 50 метров от противотанкового рва - проволочные заграждения в 3-5 рядов кольев. Вся эта система препятствий прикрывалась сильным фланговым огнем и фронтальным артиллерийско-минометным огнем, имевшим целью задержать наши танки и отрезать пехоту от танков. Мощные железобетонные и гранитно-земляные укрепления, суровые природные условия создали нашим воинам неимоверные трудности.

Запомнился мне подслушанный в те дни разговор двух бойцов.

- Слышь-ка, рассказывают, этот Маннергейм такого наколбасил, всю землю вздыбил, в бетон ее взял и водой кругом облил, чтобы мы не прошли.

- Пройдем, зубы у нас крепкие, стальные, с любым бетоном справимся, а по скользкому-то быстрее добежим до них...

Мы не скрывали от бойцов, что их ждут тяжелые испытания. И готовили их к действиям в столь сложных условиях. На занятиях они тренировались приемам боя в лесистой местности, учились преодолевать плотно заминированные участки, прорывать системы мощных железобетонных укреплений.

Навыки, приобретенные на этих занятиях, вскоре пригодились.

В первый день штурма 11 февраля 1940 года наибольшего успеха добилась 123-я стрелковая дивизия. Во время артиллерийской подготовки подразделения дивизии постепенно накапливались на переднем крае, и, как только артиллерия перешла к поддержке атаки огневым валом, пехота, не удаляясь от него далее 200 метров, двигалась за ним одновременно, вместе с саперами, подготавливая проходы для танков в надолбах, минных полях и противотанковых рвах. Танки, проникая через проделанные саперами и пехотой проходы, своим огнем и гусеницами подавляли ожившие огневые точки. Артиллерия, находившаяся в боевых порядках пехоты, помогала танкам подавлять появлявшиеся противотанковые пушки и тем самым ограждала танки от излишних потерь. Тесное боевое взаимодействие всех родов войск определило успех этого наступления в районе высоты с отметкой 65,5.

К исходу дня 123-я стрелковая дивизия вклинилась в оборону противника на полтора километра, овладела рядом важных опорных пунктов, уничтожила 8 дотов и около 20 дзотов. К 1.4 февраля в полосе наступления этого соединения глубина вклинения составила уже 6-7 километров, а по фронту прорыв был расширен до 6 километров. Был полностью разгромлен узел укреплений в районе Суммы. А это 12 дотов и 39 дзотов! Главная полоса линии Маннергейма была прорвана, и командование фронта приняло решение ввести в прорыв 84-ю стрелковую дивизию.

Тем временем части нашей дивизии подтягивались в район высоты с отметкой 65,5. Поздно ночью 13 февраля я получил боевой приказ за подписью командира 50-го стрелкового корпуса комбриг Гореленко. В нем говорилось о том, что 84-й стрелковой дивизии к 10.00 14 февраля развернуться на фронте болото Волосуо - отм. 56, без высоты с горизонталью 65 и, наступая за правым флангом 123-й стрелковой дивизии в направлении Лампела, содействовать продвижению 90-й стрелковой дивизии на Лейпясуо. По достижении дороги Ойнала - Лехтола один полк выдвинуть на высоты в районе Тоймела для прикрытия с направления Лейпясуо. К исходу дня 14 февраля овладеть районом Лампела.

В дальнейшем дивизии предписывалось продолжать наступление на Кямяря.

Из данных разведки мы с начальником штаба дивизии полковником И. И. Терещенко знали о тех сложностях, которые нас ожидали на направлении наступления. По сути дела, двигаться мы могли только по одной дороге. Вправо и влево от нее - глубокие снега. Это условие в какой-то мере отразилось и в боевом приказе. 344-му стрелковому полку предстояло наступать в направлении Лампела. 41-й стрелковый полк должен был к исходу 14 февраля овладеть районом восточнее озера Кильтен - Лампи. 201-й стрелковый полк наступал за 344-м, обеспечивая его наступление с правого фланга. Полкам придавалось по артиллерийскому дивизиону и взводу саперов.

Рано утром 14 февраля меня вызвал командующий 7-й армией командарм 2 ранга К А. Мерецков, находившийся на участке ввода дивизии в прорыв вместе с начальником артиллерии Красной Армии комкором Н. Н. Вороновым.

- Товарищ Коньков, - спросил командующий, - готова 84-я к наступлению?

- Готова, товарищ командующий.

- Тогда - вперед! Наступайте в направлении на станцию Кямяря. Желаю успеха!

Продвижение в районе прорыва было стремительным. Чуть медленнее поспевали подразделения, действовавшие ближе к лесным опушкам. Без лыж бойцы с трудом преодолевали глубокие снежные сугробы.

Но людей уже ничто не могло остановить. Мне доложили, что 9-я рота 41-го стрелкового полка, продвигавшаяся в головном дозоре, достигла рощи "Молоток". Как только бойцы углубились в лес, справа и слева начали раздаваться выстрелы "кукушек" (сидящие на деревьях финские стрелки шюцкоровцы, вооруженные автоматами). Появились раненые, убитые. Наступление приостановилось.

Я немедленно приказал командиру 41-го стрелкового полка майору И. Петухову, чтобы он силами 8-й и 9-й рот очистил от врага рощу "Молоток". Удар наших рот был так стремителен, что следующую рощу "Фигурная" противник сдал почти без боя. Было уничтожено в этих стычках много вражеских солдат, захвачено снаряжение, оружие.

Действуя на правом фланге 123-й стрелковой дивизии, наша 84-я в ночь на 17 февраля, после занятия названных выше рощ, продолжала наступление на станцию Кямяря.

Неизвестность обстановки, труднопроходимые дороги создавали много осложнений. На одном из участков в роще, прикрывавшей фланг полка, вышла заминка. Бойцы под огнем противника буквально утонули в сугробах. И тут среди них появился политрук А. Пороскун. Большой жизнелюб и весельчак, он нашел что сказать своим бойцам.

- А ну, товарищи, покажем врагу, что мы и через сугробы умеем перелетать! - громко крикнул он.

Бойцы стремительно преодолели сыпучую, затягивающую снежную трясину и окружили вражеский дот. Только на земле остался лежать политрук. Он был ранен и не мог двигаться. Узнав о ранении, любимого политрука, бойцы яростно атаковали дот и уничтожили его гарнизон.

Я постоянно требовал докладов от командира 41-го стрелкового полка майора Петухова. От успешного продвижения его подразделений многое зависело. И вот мы получаем известие о том, что роты полка при выходе к высоте с отметкой 72,7 попали под сильный пулеметный, минометный и артиллерийский огонь противника и остановились.

- Перед нами сплошные доты и надолбы, - услышал я в трубке взволнованный охрипший голос Петухова.

- Поставьте задачу командиру первого батальона старшему лейтенанту Челышеву, он знает, что надо делать в такой ситуации, - как можно спокойней посоветовал я.

Старший лейтенант И. Челышев одним из первых командиров в дивизии освоил приемы борьбы с дотами. С помощью саперов и артиллеристов он быстро и надежно подавлял долговременные огневые точки врага. И в этот раз его пехотинцы во взаимодействии с саперами и артиллеристами преодолели проволочные заграждения, подорвали противотанковые надолбы, овладели тремя дотами и выбили противника с высоты.

Путь к станции Кямяря был открыт. К исходу 17 февраля части 41-го и 344-го (командир полка майор И. Жуков) стрелковых полков при поддержке 13-й танковой бригады заняли станцию.

Первые дни боев обогатили нас бесценным опытом. Штаб дивизии, штабы полков стремились быстрее обобщать его, помогали бойцам и командирам быстрее перенимать новые, более эффективные приемы ведения борьбы в лесах, со многими высотами и дикими скалами. Личный состав стал действовать более осторожно, умело маскировался, быстрее находил и уничтожал вражеских "кукушек", которые вначале задерживали продвижение целых подразделений и нередко многих бойцов и командиров выводили из строя. Каждый теперь понимал, что привычки мирного времени делать многое условно в бою приводят к ненужным жертвам. Связисты уже более не тянули провод по дорогам, а прокладывали его в стороне, метрах в 200-300, и тем самым сохраняли телефонную линию от повреждения танками и автотракторным транспортом. Улучшилось взаимодействие артиллерии с пехотой. Мы научились быстро ликвидировать создававшиеся на дорогах так называемые "пробки".

Как всегда, был чрезвычайно высок боевой дух наших бойцов и командиров. Примеры героизма множились от боя к бою. 41-й полк, не задерживаясь в Кямяря, повел наступление дальше. За ним, во втором эшелоне, двигался 201-й стрелковый полк (командир полка полковник В. Ибянский). Внезапно его бойцы попали под хорошо организованный огонь пехоты и артиллерии противника. Пулемет, находившийся неподалеку от наблюдательного пункта командира полка, вдруг смолк. Комиссар полка И. Зайцев подозвал помощника начальника штаба полка капитана М. Москаленко и приказал ему выяснить причину. Москаленко нашел обоих пулеметчиков убитыми. Тогда он сам лег за пулемет и стал наблюдать. Через некоторое время заметил, как ветви высокого дерева качнулись, осыпав снег. Тут же раздалась короткая очередь пулемета Москаленко. Когда наши бойцы пошли в наступление, они увидели лежавшего под деревом тепло одетого снайпера - "кукушку".

В ночь на 21 февраля, используя проделанные саперами в надолбах проходы, 7-я рота 41-го полка сломила сопротивление отдельных групп противника и вышла в район, что в полукилометре юго-западнее Пиен-Перо. Утром 22 февраля туда же подтянулись и остальные два батальона полка, которые вскоре перерезали дорогу, идущую от Пиен-Перо к Куеисто. Большинство подразделений в этот район мы перебросили на танках 355-го отдельного танкового батальона.

В тот же день, после двухчасовой артиллерийской подготовки, 201-й полк перешел в наступление: 1-й батальон занял северо-западную окраину Пиен-Перо, 2-й батальон сосредоточился несколько западнее дороги, вплотную к 41-му полку. Однако 2-й батальон не смог занять деревню Хямяля, что отрицательно сказалось на дальнейших боевых действиях дивизии в этом районе.

20 февраля 344-й полк, не разведав силы противника, прошел мост в районе Поляны и попал под сильный огонь минометов, пулеметов, автоматов врага. Пришлось приостановить наступление. Местность не позволяла подразделениям полка развернуться: обход в направлении реки Перо-Йоки был минирован. Танки не могли преодолеть рва и прийти на помощь полку. Артиллерия дивизии также не могла поддержать полк, так как его подразделения находились на очень близком расстоянии от врага.

Противник, не встречая серьезного сопротивления на своем левом фланге, где действовала соседняя дивизия, сосредоточил всю мощь удара по 344-му стрелковому полку. Майор Жуков доложил мне о растущих потерях. Я приказал ему немедленно отвести батальоны на станцию Кямяря и привести подразделения в порядок.

Ситуация к 22 февраля сложилась такая. 41-й полк, первый и второй батальоны 201-го полка сосредоточились для наступления в районе озера Пиен-Перо. Противник, воспользовавшись тем, что северо-восточнее и южнее озера безымянные высоты с отметками 28,1 и 45,0 нашими частями не были закреплены, в 14.00 22 февраля вновь занял указанные пункты, отрезав таким образом наши подразделения.

В течение 22, 23 и 24 февраля части дивизии вели ожесточенные бои, вырываясь из вражеского окружения.

.Лютовал враг. Лютовал и мороз. Ни укрытий, ни палаток у нас не было. От пронизывающего ветра не спасали и глубокие сугробы. Без горячей пищи люди быстро теряли силы. Усталость предательски наваливалась на них, клонила ко сну. Комиссар 41-го стрелкового полка Иван Дмитриевич Зайцев вместе с несколькими товарищами перебирался от укрытия к укрытию.

- Не спать, друзья, не спать, - раздавался его мужественный голос, мороз навеки усыпит...

А люди буквально валились с ног. Можно ли было в этих условиях предпринять что-либо действенное?

- Бойцы, вы слышите выстрелы? - нарушая все правила скрытности, громко крикнул комиссар полка. - Это наши боевые товарищи идут нам на выручку, давайте объединим усилия, ударим вместе по врагу.

Призывы его были настолько убедительными, голос звучал так страстно, что усыпляющее оцепенение слетело прочь. Бойцы поднялись за своим комиссаром и ударили в том направлении, откуда раздавались выстрелы. Натиск группы комиссара был настолько сильным и неожиданным для противника, что он вынужден был отступить.

Подразделения несли потери. Командир 41-го стрелкового полка майор Петухов доложил мне, что смертельно ранен командир 1-го батальона капитан И. Майборода. Командование подразделением принял старший политрук И. Сукачев.

Положение дивизии тем временем оставалось чрезвычайно тяжелым. Противник все больше сжимал кольцо окружения и вел почти непрерывный ураганный артиллерийский и минометный огонь по нашим частям. Тылы отрезаны. Подвезти боеприпасы было невозможно. В подразделениях начали использовать трофейное оружие, благо патронов к нему было очень много.

Я находился на командном пункте дивизии. Со мной рядом был и комиссар дивизии Гавриил Степанович Должиков. Многое мы с ним думали передумали в те тревожные дни. Оба понимали, что без танков нам не поправить положение. К исходу 23 февраля я связался по телефону с командиром 50-го стрелкового корпуса комбригом Ф. Д. Гореленко. Доложил ему создавшуюся ситуацию. Комбриг оценил сложность положения и прислал две роты танков.

На боевые машины первой роты я приказал посадить десант, которому поставил задачу скрытно обойти противника с фланга, посеять в его тылу панику. Вторая рота придавалась пробивающему кольцо окружения батальону.

Мне надо было самому разобраться в обстановке, в которой оказались 41-й полк и два батальона 201-го полка. Данные, получаемые от разведки и по телефону, были противоречивы. Вот почему я принял решение двигаться в танке вместе с наступающим батальоном. В другую боевую машину сел полковой комиссар Должиков.

Танки быстро сделали свое дело. Пройдя по проделанным саперами проходам в надолбах, танкисты, ведя огонь да ходу, сбили вражеский заслон. Уверенно и дерзко действовали наши стрелки, забрасывавшие доты гранатами. Уже затемно, прорвавшись через кольцо врага, мы прибыли в 41-й стрелковый полк.

В 4 часа утра 24 февраля нас с комиссаром дивизии пригласили на партийное собрание. Пришли на него и много беспартийных. Собравшиеся выслушали информацию комиссара батальона старшего политрука А. Белова, временно исполняющего обязанности комиссара полка, о положении, в котором находился полк. На лесной поляне я встретил своего старого знакомого капитана В. Воропаева. Лицо его было обморожено. Но держался он молодцом. Первым взял слово после А. Белова, заверил коммунистов, что его рота не подведет в бою. За ним выступил беспартийный младший лейтенант И. Краснов и заявил:

- Я иду в бой коммунистом и буду бить врага не жалея своей молодой жизни.

В боевой обстановке неожиданно ярко раскрылся командирский талант старшего политрука Ивана Дмитриевича Сукачева. 26 февраля в наступлении на высоту Безымянную он принял дерзкое решение. Одним станковым пулеметом на участке наступления батальона отвлекал внимание противника, а весь личный состав под покровом ночи ползком отвел на 150-200 метров вправо в овраг, сосредоточил у самой высоты и начал готовить атаку.

Ночь. По рыхлому снегу бойцы подползали все ближе и ближе к высоте. Когда до окопов оставалось метров 50-70, поднялись коммунисты, комсомольцы. Они увлекли за собой остальных. По окрестностям далеко разнеслось родное, русское "Ура!"

Враг, не выдержав атаки, в панике бежал, поджигая по пути жилые дома и другие строения. Командир батальона Сукачев, шагая в цепи наступающих, как истинный пропагандист, тут же разъяснил бойцам сущность этих действий врага. Он говорил бойцам, указывая на пламя пожарищ:

- Смотрите, враг сжигает жилища мирного населения, угоняет народ из населенных мест. Почему он поступает так, товарищи бойцы? Враг поступает так потому, что боится собственного народа, который не простит ему преступных его действий!

Через день в листовках Политического управления 7-й армии, сброшенных с самолета, бойцы с большой радостью читали: "Под руководством старшего политрука Сукачева батальон напал на противника, уничтожил несколько рот пехоты, взорвал три дзота, захватил 130 винтовок, два станковых и 17 ручных пулеметов, 100 000 патронов, два автомата, 150 пар сапог и кухню с горячей кашей.

Товарищи бойцы!

Дружное взаимодействие пехоты, артиллерии и танков - залог успеха в бою. Внезапные и смелые ночные действия батальона Сукачева решили участь врага, умножили славу советского оружия, обеспечили выполнение боевого приказа.

Вперед, на захват Выборга, за нашу Родину! За Сталина! Вперед, на полный разгром и уничтожение врага!"

В те дни И. Сукачев был награжден орденом Ленина.

В последних числах февраля части дивизии наступали успешно.

25 февраля подразделения 41-го стрелкового полка разорвали кольцо окружения. Батальон под командованием И. Сукачева дерзко атаковал противника, занимавшего высоту. В бою было уничтожено до батальона вражеской пехоты.

Меня вызвали в штаб корпуса. Там находился командарм 2 ранга Мерецков. Он заслушал мой доклад, одобрительно сказал:

- Это очень хорошо, что так крепко ударили по неприятелю. Развивайте наступление в направлении станции Перо.

Свежее других был 344-й стрелковый полк. Я вызвал на НП его командира майора Жукова и поставил ему задачу посадить личный состав на танки, прорваться в тыл противника и захватить станцию Перо.

Эту задачу полк Жукова выполнил успешно. Десант неожиданно для врага ворвался на станцию, противник в панике бежал, части дивизии без потерь заняли станцию Перо, гвоздильный завод, захватили 100 ящиков с артиллерийскими снарядами, около 1000 килограммов взрывчатых веществ, 3 танка "Виккерс", батарею 76-миллиметровых пушек и несколько десятков тонн колючей проволоки.

Начиная с 4 и по 11 марта дивизия вела тяжелые бои за овладение высотой с отметкой 38. Потеряв связь с 201-м стрелковым полком, я решил проскочить туда на танке. Только мы выехали на лесную опушку, как под нашей машиной вдруг громыхнуло, ее сильно подбросило. Я оказался прижатым к задней стенке башни, откатившейся от удара пушки. Меня с трудом вытащили через люк и отправили в медсанбат, где пролежал более двух недель.

Здесь и узнал, что 84-я стрелковая дивизия с поставленной боевой задачей справилась успешно. После захвата станции Перо ее части обошли город Выборг с востока, продвинулись на десятки километров вперед. Были взяты большие трофеи. Бойцы дивизии показали образцы мужества и героизма. 370 красноармейцев, командиров и политработников были награждены орденами и медалями. Красноармейцу шоферу 74-го артиллерийского полка Ивану Крайневу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Находясь на излечении в Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова, помню, включил репродуктор. Диктор торжественно перечислял фамилии командиров, награжденных за боевые действия. Услышал и свою фамилию среди награжденных орденом Красного Знамени.

Поправившись, прибыл в штаб Ленинградского военного округа. Командующий командарм 2 ранга Кирилл Афанасьевич Мерецков тепло встретил меня.

- Хорошо ли вы себя чувствуете, Василий Фомич? - дружески спросил он.

- Готов выполнить любое ваше приказание, - бодро ответил я.

- Отправляйтесь в родную дивизию, оставьте за себя заместителя, а сами собирайтесь в Москву на разбор боевых действий. Будьте готовы выступить.

Переполненный впечатлениями, я добрался до штаба дивизии. За два дня успел ознакомиться с делами. Поставил задачу оставшемуся за меня начальнику штаба полковнику, Терещенко. И уехал в Москву.

Утренняя апрельская Москва встретила меня своей деловой, размеренной жизнью. Улицы столицы были прибранными, чистыми. После походной боевой жизни, громыхающих взрывов, резких запахов пороховой гари чувствовал я себя неестественно умиротворенным. Правда, изредка появлялась мысль: "Все ли мы правильно сделали, как оценят наши действия?"

Расширенное заседание Главного Военного Совета совместно с участниками войны - командующими армиями, командирами корпусов и дивизий открыл Нарком обороны К. Е. Ворошилов. В президиуме были И. В. Сталин, другие руководители партии и правительства. Во вступительном слове Климент Ефремович Ворошилов предупредил, что никакого доклада по итогам войны не будет, послушаем выступления участников боев.

Около недели длилось расширенное заседание. И все это время в зале был Сталин. Он внимательно слушал выступавших. Иногда бросал реплики, делал замечания. Так, один из командиров, воевавший на петрозаводском направлении, свою медлительность в наступлении пытался оправдать большим наличием с противной стороны сильно вооруженных дотов.

- Откуда там взялись доты? - с иронией спросил Иосиф Виссарионович. Доты были на Карельском перешейке, а у вас - дзоты?

Были и другие реплики. Речь, например, зашла о необходимости занятий физической подготовкой. Кто-то из командиров рассказал о том, что он сам лично много внимания раньше уделял физической подготовке красноармейцев, по утрам вместе с ними занимался зарядкой, бегал кроссы.

- А сейчас это не делаете? - спросил Сталин.

- Прекратил, товарищ Сталин, - признался комбриг. - Жалобы посыпались: мол, неоправданно много гоняю людей. Чуть к ответственности не привлекли.

И. В. Сталин огорченно покачал головой...

Советско-финляндская война 1939-1940 годов многому нас научила, на многое заставила взглянуть по-новому. Мы стали в чем-то опытнее. Я внимательно слушал, о чем говорили коллеги-командиры, записывал их мысли и предложения. Предлагалось, например, все полевые учения приближать к боевой действительности, учить пехоту взаимодействию с танками, артиллерией, саперами. Остро ставился вопрос о дальнейшем повышении авторитета командиров всех степеней, о недопущении условностей в обучении войск.

И. В. Сталин заключал наше совещание. Его часовую речь мы слушали затаив дыхание. Он стоял около большой карты, на которой был нанесен весь театр военных действий. Формулировки его были краткими, лаконичными. Голос звучал требовательно. Он сказал о том, что международный империализм не остановится на этом, будет творить новые провокации против нас, нам надо к этому серьезно готовиться, увеличить выпуск танков и самолетов новых образцов, постоянно заботиться о повышении качества полевой выучки, организации взаимодействия родов войск. Указания И. В. Сталина легли в основу всей боевой подготовки войск и подготовки к обороне страны.

По итогам совещания новый Нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко издал директиву о совершенствовании боевой и политической подготовки, организации и проведении отрядных полевых учений, главным образом батальонных, с привлечением танков, артиллерии, саперов и средств связи.

В дивизии меня ждали с московскими новостями. Интерес к совещанию был огромный. Он открыл нам новые горизонты, по-иному заставил взглянуть на свои прежние дела. Об этом я говорил в своих выступлениях перед различными категориями военнослужащих. За работу горячо взялись командиры и политработники. Разъясняя требования партии и правительства, предъявляемые на современном этапе к армии, мы обязательно напоминали личному составу о предстоящем возвращении дивизии в МВО.

Передислокация прошла успешно. Дивизия снова была в МВО. За короткое время привели в надлежащий порядок жилые помещения, учебные классы. Начались напряженные занятия. Обогащенные фронтовым опытом, командиры умело и настойчиво внедряли его в жизнь, учили подчиненных действиям в лесистой местности, создавая сложный тактический фон.

В начале мая 1940 года дивизия в полном составе вышла в летние лагеря, где мы от зари до зари отрабатывали порядок взаимодействия с танкистами, саперами, артиллеристами, учились понимать друг друга, помогать друг другу. Это была плодотворная учеба. У людей не чувствовалось фронтовой усталости. Поражали перемены, происшедшие в них. Бойцы, повидавшие войну, понюхавшие фронтового пороха, словно няньки, заботливо занимались с новичками, подолгу возились с ними, обучали отрывать окоп, быстро и грамотно заряжать оружие, скрытно передвигаться на местности. Нас это радовало.

В один из дней к нам приехал член Военного совета Московского военного округа А. И. Запорожец. Особенно внимательно следил за действиями командиров, красноармейцев на полевых учениях, присутствовал на политических занятиях. Как-то вечером мы с ним остались одни в моей палатке.

- Василий Фомич, вас ждет новое испытание, - начал он разговор, пристально глядя мне в глаза. - Вам выпала большая честь оказать помощь населению Прибалтики, дивизия пойдет в Литву.

Я привык считать себя походным командиром. А такая жизнь приучает к непритязательности. Ты не обременяешь себя дорогой обстановкой, гарнитурами. Для всего имущества достаточно двух-трех чемоданов. С легким сердцем достаешь их и укладываешь немудреный армейский скарб. По этому поводу первый секретарь Тульского обкома В. Г. Жаворонков однажды в 1938 году сказал мне: "Вольный сокол ты, Фомич, свободно живешь". И вот этому "вольному соколу" снова предстояло сниматься с места, расставаться с полюбившимися просторами Тульской области.

Вскоре я был принят в Минске командующим Белорусским военным округом командармом Дмитрием Григорьевичем Павловым, который проинформировал меня о том, что буржуазно-националистическое правительство литовского диктатора Сметоны готовит враждебный Советскому Союзу заговор. Советское правительство сделало заявление по поводу нарушений им договора о взаимной помощи. По призыву коммунистической партии трудящиеся Литвы поднялись на борьбу за установление народной власти. Мы должны были усилить советские войска, которые были размещены по соглашению от 10 октября 1939 года. Разговор был накоротке. Павлов был доволен моими бойцами, сообщил, что боевое распоряжение о переходе границы с Литвой я получу у командира корпуса. С ним мы просидели долго. Беседа вышла обстоятельная, мы расположились друг к другу. Обоих волновал один вопрос: "С какими силами сметоновцев нам придется встретиться на территории Литвы?"

Но все вышло куда как проще. Стрелять не пришлось.

Мы перешли границу, и авангардный полк двинулся по направлению к Вильнюсу. Жители деревень и городков встречали нас радостно, охотно вступали в беседы. 16 июня мы достигли города Вильнюса, в окрестностях которого и остановились. Задача была выполнена.

И тут поступил приказ о переформировании 84-й стрелковой дивизии в мотострелковую и передаче ее в распоряжение 3-го особого корпуса. А я получил распоряжение принять 115-ю стрелковую дивизию, сформированную на базе 3-го стрелкового полка Московской Пролетарской стрелковой дивизии.

Трудно описать мое состояние, когда прощался с боевыми товарищами. Родной 84-й стрелковой дивизии были отданы лучшие годы, с ней я испытал и горечь неудач, и радость побед. И вот предстояла разлука с однополчанами. На огонек ко мне пришли комиссар дивизии Гавриил Степанович Должиков, начальник штаба Иван Иванович Терещенко, комиссар 41-го стрелкового полка Иван Васильевич Зайцев, другие товарищи. Мне было приятно провести свой последний вечер с боевыми друзьями. Столько услышал я добрых слов, пожеланий успеха, что вконец расстроился. Помню, на прощание пожали мы крепко руки, обнялись, дали друг другу слово быть верными нашей проверенной в боях дружбе...

Штаб 115-й стрелковой дивизии располагался в небольшом литовском городке Телыняй. Меня встретил начальник штаба полковник Н. В. Симонов. Первое впечатление он произвел хорошее. Внимательный, корректный, подтянутый. Мы сразу же нашли общий язык. В дальнейшем наши хорошие отношения переросли в крепкую дружбу. И помощники Николая Васильевича Симонова были отлично подготовлены в военном отношении, исполнительны, корректны. На них я и стал опираться в повседневной работе, доверяя самые ответственные задания.

Большое впечатление на меня произвел комиссар дивизии полковой комиссар Владимир Андреевич Овчаренко. Я обратил внимание на его орден Красного Знамени. Он просто объяснил, что награда получена за бои на Карельском перешейке. Это нас сразу сблизило. Я не раз ловил себя на мысли, что тянусь к комиссару всей душой. Он, очевидно, почувствовал мое отношение к нему, стал самым близким человеком.

В Литве мы пробыли до конца 1940 года. Все это время усиленно занимались боевой подготовкой - проводили стрельбы, отрядные тактические учения. Командир 11-го стрелкового корпуса комдив Н. Д. Шумилов лично проверил выучку бойцов дивизии, поставил хорошую оценку. После проверки меня вызвали в штаб Прибалтийского военного округа, познакомили с распоряжением начальника Генерального штаба о переходе дивизии в распоряжение командующего Ленинградским военным округом.

В начале 1941 года части соединения должны были сосредоточиться неподалеку от города Кингисеппа. Дивизия укомплектовалась по штатам военного времени. Обоз и артиллерию мы имели на конной тяге. Во время перехода в назначенный район нам приказали провести занятия по отработке тактических приемов, полевые учения.

Маршрут движения определили такой: Шяуляй, Елгава, Рига, Тарту, Нарва, Кингисепп. Переход был рассчитан на 30 суток и планировался примерно так: два-три дня на марш, день на отдых, политинформации и политзанятия, приведение в порядок оружия и имущества. Особо ответственные задачи возлагались на квартирьеров. Они должны были обеспечить весь личный состав теплым ночлегом, сделать все, чтобы мы смогли избежать обморожений. Надо сказать, декабрь 1940 года выдался суровым, со жгучими ледяными ветрами. В иные дни ртутный столбик опускался до отметки - 38 градусов. Наши тыловики оказались на высоте. Они надежно экипировали бойцов, постоянно заботились об их питании. Завтракали мы перед выходом из населенного пункта, обед состоял из одного блюда и проходил где-нибудь на опушке леса, а ужинали перед тем, как устроиться на ночлег.

Чтобы переход выдерживался по срокам и была обеспечена отработка учебных вопросов, колонна дивизии строилась побатальонно. Всего получилось около пятнадцати отдельных отрядов, а общая длина колонны составила 350 километров. Интервалы между отрядами равнялись расстояниям между населенными пунктами. Такое продуманное построение дивизии на марше позволяло нам проводить двухсторонние полевые учения, нормально расквартировывать личный состав.

18 декабря 1940 года мы начали марш из Литвы, а 18 января 1941 года прибыли в район Кингисеппа, оставив за плечами почти 1000 километров. В жестких походных условиях бойцы проявили завидную выносливость, отличную физическую закалку. У нас не было тяжелых случаев заболевания и обморожения. Всего 50 красноармейцев получили легкие обморожения. Отличную школу боевой выучки получили штабы частей, сделавшие все для поддержания дисциплины и порядка на марше. Заметно повысилась боевая выучка красноармейцев, закалились их характеры, окрепли физически.

Части дивизии расположились в Кингисеппе, Сланцах и в Усть-Луге. Однако и на этот раз нам не довелось долго пожить на одном месте. В марте я был вызван в штаб округа, где получил указание произвести рекогносцировку нового для дивизии района расположения на Карельском перешейке. Это место было за Выборгом, вблизи от государственной границы. Дивизии отводилась полоса обороны протяженностью по фронту более 40 километров. Два стрелковых полка - 576-й (командир полковник П. Мясников) и 638-й (командир полковник А. Калашников) - находились в первом эшелоне, а 708-й (командир полковник В. Беляев) - во втором. Подчинялась теперь дивизия командующему 23-й армией генерал-лейтенанту П. С. Пшенникову.

В случае нападения на нашу страну мы должны были совместно с пограничниками надежно оборонять государственную границу. Наступило тревожное время. И мы трудились до седьмого пота. Изучали район дислокации, отрабатывали нормативы по выходу в район сосредоточения, строили укрепления. Этим же занимались и соседние с нами дивизии. Вскоре командующий округом генерал-лейтенант М. М. Попов на базе нашей дивизии провел многодневные командно-штабные учения. Все говорило о том, что назревают грозные события, и мы серьезно готовились к ним.

Глава IV.

Так начиналась война

Настанет день, когда я снова окажусь на том самом месте, где мы в июне сорок первого приняли свой первый бой. Было точно такое же, как и тогда, летнее утро - жаркое, солнечное, тихое. Над опушкой молодого леса высоко в поднебесье неумолчно солировал жаворонок. Он словно сопровождал меня по маршруту. Стоило мне хоть чуточку отклониться в сторону, как трель жаворонка тут же усиливалась. Я отыскивал в густом разнотравье следы траншей, ходов сообщения, мысленно переносил их на ту военную, свою командирскую карту - схемы точно сходились.

Вдруг над лесом пронесся резкий, рвущий воздух на части самолетный гул. Моментально смолкла песня поднебесного солиста. С деревьев сорвались и встревоженно загалдели вороньи стаи. На миг в душу закралась тревога, а неспокойная память навеяла мне прошлое.

...Вечером 21 июня 1941 года мы с заместителем по политчасти Владимиром Андреевичем Овчаренко были приглашены красноармейцами и командирами 638-го стрелкового полка на концерт художественной самодеятельности. Многих участников концерта днем видели на стрельбище. Там лица их были суровыми, деловыми. А тут люди неузнаваемо переменились. Они задорно пели, весело отплясывали. Охотно, когда зрители их просили, повторяли номера. Со сцены далеко в окрестные леса уносились раздольные русские песни. Они проникали глубоко в сердце, волновали, отвлекали от дневных забот. Я уже поймал себя на мысли, что хочу, чтобы эти улыбки, эти песни не кончались в тот вечер как можно дольше.

Возбужденные, помолодевшие, мы с Владимиром Андреевичем, не сговариваясь, пошли вдоль опушки леса в сторону расположения одной из наших частей. Шли медленно, ж"во обсуждая дружескую встречу с боевыми друзьями. Было уже за полночь. Но спать не хотелось. Прохладная свежесть бодрила. Мы остановились у небольшого ключа, неутомимо выталкивавшего свои прозрачные струи из-под земли. Зачерпнули полные пригоршни леденящей воды, плеснули ею друг в друга и расхохотались. Хорошо было на душе! Наступал новый день. С ним приходили новые заботы, хлопоты. А сил в нас тогда было столько, что мы без боязни расходовали их на любимое военное дело, которому посвятили жизнь.

Владимир Андреевич дружески обнял меня за плечо и задумчиво сказал:

- Творить красивое, нужное людям, служить Родине - вот в чем должен заключаться смысл жизни каждого советского человека.

Хочу сказать, что мой педантичный и строгий с виду замполит неожиданно поражал меня удивительной лиричностью своей души. Я дорожил этими минутами нашего общения. Чутко и внимательно слушал боевого друга. С удовольствием отмечал, что страстность, уверенность его передаются и мне.

Расстались с Владимиром Андреевичем, когда солнечные лучи заиграли разноцветными блестками росы на траве. В дом не хотелось заходить. Присел на приступок крылечка. И, кажется, задремал. Из этого дремотного состояния меня вывел взволнованный голос связного:

- Товарищ генерал, вас срочно вызывают в штаб.

В штабе у меня состоялся телефонный разговор с командующим 23-й армией генерал-лейтенантом П. С. Пшенниковым. От него я узнал о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну. Мне было приказано силами 115-й стрелковой дивизии обеспечить прочную оборону Государственной границы СССР на участке Варне - Курманпохья.

Итак, война, о которой было столько разговоров, предположений, ворвалась в наш дом. Было известно, что на территории Финляндии ведется подготовка к военным действиям. Еще в сентябре 1940 года от внимания советского командования не ускользнул тот факт, что в северной части Финляндии - Лапландии начали размещаться немецкие войска, которые перевозились морем из Германии. Для того чтобы скрыть эти перевозки, был прекращен свободный проезд в портовые города, расположенные на побережье Ботнического залива. Была получена информация о том, что в прилегающих к Советскому Союзу приграничных районах Финляндии создана запретная зона, достигавшая 130-140 километров, энергично ведется строительство дорог к границе с СССР.

Помню, в конце мая сорок первого года я побывал в штабе округа в Ленинграде на совещании, которое проводил командующий войсками генерал-лейтенант М. М. Попов. Мы очень забеспокоились, когда он рассказал о начавшемся развертывании немецких войск на мурманском и кандалакшском направлениях. А уже в июне нас проинформировали о том, что в Финляндии вовсю проводится скрытая мобилизация и переброска войск к советской границе. Гражданское население из пограничных районов переселяется в глубь Финляндии.

Участок обороны, занимаемый дивизией, находился за Выборгом. Протяженность по фронту составляла 47 километров. Еще в апреле по указанию штаба Ленинградского военного округа я с командирами полков провел здесь рекогносцировку, четко определил участки, которые в случае опасности должны были занять наши части. В первый эшелон назначались 57*б-й и 638-й стрелковые полки, а 708-й стрелковый - во второй. Но тут произошло неожиданное. К проводу меня вызвал командующий армией и объявил, что 708-й полк переподчиняется 168-й стрелковой дивизии. Ситуация, прямо скажем, Создавалась щекотливая. В случае прорыва противником нашей передней линии обороны мы имели в распоряжении лишь незначительный резерв из разведывательного батальона и нескольких взводов, выделенных из состава основных сил.

Это конечно же очень встревожило меня. Вместе с начальником штаба дивизии полковником Н. В. Симоновым мы срочно занялись оперативными делами. Еще раз уточнили, как в тех или иных ситуациях будут осуществляться управление частями, взаимодействие между ними. Командный пункт расположили в 10-12 километрах от линии фронта на правом берегу реки Вуокси (Вуокса). Потом уже, когда противник прорвался в месте стыка нашей обороны с соседней 142-й стрелковой дивизией, я вынужден был перенести КП на левый берег реки.

В те дни я близко познакомился, а потом подружился с командиром 5-го пограничного Краснознаменного отряда Ленинградского пограничного округа полковником А. М. Андреевым. Во время боевых действий пограничники показали себя с самой лучшей стороны. А их командир проявил незаурядные способности организовывать и вести бои небольшими силами в лесисто-болотистой местности.

В первые же дни войны во всех ротах и батареях были проведены партийные и комсомольские собрания, митинги. Как всегда, в этой тревожной обстановке проявилось искусство партийного организатора начальника политотдела дивизии батальонного комиссара Лавра Петровича Федецова. Любивший партийную работу, отдававший ей все силы в душу, он не жаловал краснобаев, людей, стремившихся создать видимость бурной деятельности. Характерно, что большинство секретарей партийных организаций подразделений в чем-то были схожи с начальником политотдела. Их отличала особая деловитость, солидность в поступках.

На одном из ротных собраний в 638-м стрелковом полку мы побывали вместе с Федецовым. Повестка дня: "О роли коммуниста в бою". Коротким было собрание. Принятое коммунистами решение заняло две строчки: "До последнего дыхания будем биться за дело партии, за Родину. Будем драться с врагом до последней капли крови".

На собраниях и митингах речь шла о передовой роли, личной примерности коммунистов и комсомольцев. Члены партии и комсомола заявляли, что первый снаряд, первую мину и гранату, первую меткую пулю, первый удар штыком враг получит от коммунистов и комсомольцев.

В политотделе прошло короткое совещание политработ-пиков, секретарей партбюро частей. Его участники решила проводить всю политико-воспитательную работу с воинами под девизом: "Не допустим, чтобы фашистский сапог топтал священные улицы города, носящего имя Ленина! Не бывать фашистам в городе колыбели Великой Октябрьской социалистической революции!"

В бой 115-я стрелковая дивизия вступила 29 июня. В полдень мне доложили, что до двух батальонов врага, усиленных танками, потеснив пограничников и наше сторожевое охранение, ворвались в город Энсо. На командном пункте вместе со мной в эту минуту были начальник артиллерии дивизии полковник И. Шумарин и начальник разведотдела дивизии майор Е. Долгов. Им я и приказал силами 168-го отдельного разведывательного батальона, которым командовал капитан В. Никонов, и полковой школы 576-го стрелкового полка, начальником которой был старший лейтенант В. Дубик, разбить врага, восстановить положение.

Шумарин и Долгов умело использовали местность, четко организовали взаимодействие пехоты и артиллерии. Оба проявили инициативу и смелость в бою. Подчиненные бойцы не раз вступали в рукопашные схватки с неприятелем. Например, взвод под командованием комсомольца лейтенанта Н. Григорьева, воспользовавшись заминкой в рядах врага, атаковал врукопашную целую роту, посеял панику среди вражеских солдат и обратил их в бегство.

Вскоре с вражескими батальонами было покончено. На поле боя противник оставил более_ трехсот убитых и раненых. Три вражеских танка, пытавшиеся прорвать нашу оборону, были подбиты меткими выстрелами артиллеристов. Захваченные в плен пятеро младших офицеров дали ценные показания.

Мы поздравляли первых героев. Из уст в уста передавались рассказы о храбрости младшего политрука И. Жебеля и сержанта А. Кириллова. Они вдвоем вступили в бой против целого взвода вражеских солдат. Разгоряченные спиртом, те попытались взять живыми советских воинов. Но все их попытки пресекались дружным и метким огнем. Жебель уничтожил 10 солдат противника, Кириллов - двух.

Отважно сражался в тот день красноармеец Ильяс Исмаилов. Подпустив вражеских солдат и офицеров на расстояние 50-60 метров, он расстреливал их наверняка. На его боевом счету было записано 11 захватчиков. Скажу еще, что именно Исмаилов явился зачинателем снайперского движения в дивизии. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 июля 1941 года он был награжден орденом Ленина.

Вместе с ним тем же Указом была удостоена государственных наград и большая группа бойцов и командиров дивизии за проявленные в первых боях с врагом смелость и мужество. Полковник Шумарин стал кавалером ордена Красного Знамени, а майор Долгов - ордена Красной Звезды. Личный состав соединения в этих боях смотрел смерти в глаза и проявил свои лучшие качества. Мы всячески стремились поддержать этот их высокий боевой настрой.

Подъему высокого морального духа бойцов и командиров во многом способствовала хорошо продуманная и умело проводимая партийно-политическая работа. Огромное мобилизующее значение имело выступление 3 июля 1941 года по радио Председателя Государственного Комитета Обороны СССР И. В. Сталина, которое явилось для нас боевой программой, указывавшей пути достижения победы над немецко-фашистскими захватчиками, вселяло уверенность в каждого бойца и командира в правоту нашего дела.

Ежедневно на почти пятидесятикилометровом участке обороны нашей дивизии противник атаковал боевые порядки частей, стыки и фланги, стремясь просочиться через оборонительный рубеж. Все эти попытки врага, как правило, терпели неудачи.

Так, в первых числах июля в районе Хирслампи усиленная рота 1-й егерской бригады, перейдя Государственную границу СССР, вклинилась в оборону 576-го стрелкового полка. Командир полка полковник П. Мясников доложил мне об этом.

- Что предпринимаете в сложившейся ситуации? - спросил я.

- Капитан Вальцифер уже приступил к ликвидации противника, - спокойно доложил командир полка.

Павел Игнатьевич Мясников умел предвидеть и опередить намерения противника. И самое главное, что особенно важно было в первые трудные дни войны, - не суетился. Приняв решение, добивался от командиров, чтобы его точно и до конца выполнили. Он первый в дивизии стал применять против просочившихся в наш тыл вражеских подразделений небольшие, но хорошо подготовленные и вооруженные группы. Одну из таких групп под командованием капитана И. Вальцифера он и бросил на вклинившуюся в оборону полка вражескую роту. Тот умело организовал и провел наступательный бой. Потеряв всего девять бойцов, он уничтожил вражескую усиленную роту, захватил два орудия, четыре пулемета, более десяти автоматов.

Во второй половине июля стал обозначаться оперативный замысел немецко-финского командования. Враг готовил удар по левому флангу дивизии с расчетом прорваться на стыке с соседом. Из данных разведки, показаний пленных, мы знали, что именно в этом районе противник сосредоточивает крупные силы пехоты и артиллерии. На стыке активно действовала наземная и воздушная разведка. При подготовке плана наступления высота с отметкой 100,7 (северо-западнее Курманпохья) особо учитывалась врагом.

Начиная с 19 июля почти ежедневно его мелкие разведывательные группы пытались проникнуть к высоте. Вечером 28 июля противник атаковал высоту при мощной поддержке артиллерии и минометов. Ударная группировка врага численностью 700-800 солдат и офицеров вклинилась в район расположения седьмой стрелковой роты 638-го стрелкового полка и после ожесточенного боя заняла господствующую высоту 100,7.

Полковник А. Калашников предпринял энергичные усилия для того, чтобы отбить высоту у врага. В 6.00 29 июля он доложил, что седьмая рота, усиленная танками, предприняла попытку сбросить врага с высоты, но успеха не имела. Противник надежно укрылся за гранитными скалами и каменными глыбами.

Мы не могли смириться с потерей очень важной в тактическом отношении высоты. Оценив обстановку, я принял решение ликвидировать прорвавшуюся вражескую группу силами шестой стрелковой роты и двух взводов 168-го отдельного разведывательного батальона и сражавшейся с противником седьмой стрелковой роты. Руководить этим боем я решил сам.

На командном пункте мы были вдвоем с начальником штаба дивизии полковником Н. В. Симоновым. Николаю Васильевичу немного нездоровилось. Все эти дни он был на ногах. Спал урывками, ибо объем работы у него был колоссальный. Широкий фронт обороны создавал массу проблем. Штаб в таких условиях постоянно должен был иметь связь с каждой частью, чтобы принимать необходимые меры в экстренных случаях. Все нити управления сходились к Николаю Васильевичу. Он умело использовал оперативную группу командиров штаба и связистов 277-го отдельного батальона связи.

Оставив за себя полковника Н. Симонова, я проехал на командный пункт полковника П. Мясникова. Вместе с ним еще раз уточнили обстановку. При этом присутствовал и командир 168-го отдельного разведывательного батальона капитан В. Никонов.

Весь день 29 июля шли ожесточенные бои за высоту. Несколько раз она переходила из рук в руки. Многие схватки заканчивались рукопашной. К 15.00 противник ввел в бой еще один батальон пехоты, поддержав его мощным артиллерийским и минометным огнем. Враг предпринял серию яростных контратак, стремясь сбросить наших бойцов, захвативших к тому времени северные скаты высоты. Но все попытки неприятеля оказались тщетными.

Особо я рассчитывал в этих боях на капитана Никонова. Это был боевой командир, от природы наделенный смекалкой, особой военной хитростью. Подчиненные верили ему беспредельно. Его приказы, распоряжения выполнялись ими быстро и четко. Это часто определяло успех.

Когда враги предприняли очередную контратаку, капитан В. Никонов пошел на хитрость: приказал своим людям имитировать отход. Солдаты противника, не разобравшись в обстановке, бросились преследовать наших бойцов. В это самое время по позициям, только что оставленным нами, ударили вражеские пушки и минометы. Снаряды и мины ложились в самой гуще атакующих. Воспользовавшись замешательством врага, лейтенант Н. Колодин подал команду и его подчиненные ударили из трех пулеметов по лощине, где сгрудились вражеские солдаты.

К 23.00 29 июля высота 100,7 была полностью очищена от противника. Подразделения врага понесли большой урон. По неполным подсчетам, они потеряли убитыми и ранеными свыше 400 солдат и офицеров.

Но и мы хоронили погибших. Всех потрясла гибель младшего лейтенанта Ивана Калинина. Он семь раз водил подчиненных в атаки. Первым врывался во вражеские траншеи, первым бросался в рукопашную. Он первым с горсткой храбрецов пробился на вершину высоты. Когда были убиты и ранены бойцы его взвода, наступил такой момент, когда младший лейтенант Калинин вдвоем с красноармейцем А. Ахмеджановым отбили атаку двух взводов неприятельской пехоты. 60 убитых врагов - вот боевой счет отважного командира. Погиб он, как подобает герою. У него кончились патроны. Враги во что бы то ни стало хотели взять младшего лейтенанта живым. Тогда Иван Калинин стал их крушить прикладом, дрался с врагом до последнего вздоха. Однополчане дали клятву жестоко отомстить врагам за смерть боевого товарища. Мы представили героев к наградам. Младший лейтенант И. Калинин посмертно был награжден орденом Красного Знамени.

Потерпев неудачу в районе Курманпохья, противник предпринял новую попытку прорвать нашу оборону, но на этот раз уже на участке 576-го стрелкового полка (Куисма - Луми - Варне).

Днем 31 июля части 6-й бригады противника перешли в наступление. Главный удар враг наносил на правом фланге полка. Цель он этим преследовал, видимо, следующую: превосходящими силами пехоты и артиллерии смять боевые порядки подразделений полка, прорвать оборону и развивать наступление в двух направлениях - Варне - Ваихала с выходом на шоссе Хитола - Куркийоки и Олика - Кирву с выходом на станцию Сайрала.

Для реализации этого замысла противник сосредоточил крупные силы. Только на участке первого батальона враг имел около двух полков пехоты, пять батарей тяжелой артиллерии, одну батарею легкой артиллерии и две батареи тяжелых и легких минометов.

Общая обстановка в эти дни на нашем участке фронта складывалась крайне неприятно для нас. В результате ожесточенных четырехдневных боев противнику удалось прорвать оборону 23-й армии в приграничной полосе. Развивая наступление в глубину обороны 23-й армии, вражеское командование создавало серьезную опасность выхода на коммуникации 115-й стрелковой дивизии, и в первую очередь подразделений ее правого фланга. В таких суровых условиях наши люди вступили в единоборство с численно превосходящим врагом. "Умрем, но не отступим!" - такой был боевой девиз бойцов и командиров дивизии.

В те дни командование Северного фронта делало все возможное, чтобы прикрыть Ленинград от противника. Я был проинформирован штабом армии о том, что состоялось несколько экстренных заседаний Военного совета фронта под руководством командующего фронтом генерал-лейтенанта М. М. Попова, члена Военного совета Северо-Западного направления генерал-лейтенанта А. А. Жданова и при неизменном участии дивизионного комиссара А. А. Кузнецова, бригадного комиссара Т. Ф. Штыкова, корпусного комиссара Н. Н. Клементьева и начальника штаба генерал-майора Д. Н. Никишева. На них решались чрезвычайно важные и безотлагательные проблемы усиления фронта личным составом, вооружением и боеприпасами.

Обстановка между тем все более накалялась. На нашем направлении противник то и дело вводил в бой свежие силы. Особенно трудно приходилось 576-му стрелковому полку. Я постоянно держал связь с его командиром полковником П. Мясниковым. Он докладывал, что все атаки врага отбиты. Павел Мясников был человеком волевым, наделенным недюжинной физической силой. Но на сколько его могло хватить в столь сложной обстановке? Я всякий раз старался подбодрить боевого товарища, информировал его о том, что сосед, 638-й полк, держится стойко, наносит неприятелю серьезные потери.

Утром 12 августа у меня состоялся последний разговор с полковником Мясниковым. В это время, введя в бой еще несколько свежих бригад, противник сумел потеснить правофланговые подразделения 576-го полка до рубежа Векхаля - Харслампи. В ходе этого боя крупной вражеской группе удалось прорваться к командному пункту Мясникова. В распоряжении командира полка было слишком мало бойцов. Собрав их всех на КП, Мясников повел воинов в контратаку. В этом бою и сразила пуля отважного командира полка.

Недавно мне в руки попала книжка "В поединке с абвером". Перелистывая ее, я вдруг увидел на одной из страниц номер своей дивизии. Автор очерка "Чекисты Ленинградского фронта" рассказывал о жестоких боях, которые вела 115-я стрелковая дивизия на Карельском перешейке, приводил эпизод, ярко характеризующий драматичность событий тех дней. Я встретил знакомую мне фамилию Коновалова. Старший политрук Андрей Васильевич Коновалов был сотрудником особого отдела дивизии. Он рассказывает о том, что в это время находился в третьем батальоне 576-го полка, когда усиленный отряд противника попытался окружить наших бойцов. Положение создалось критическое. В опасности оказался командный пункт штаба полка. На чудо рассчитывать не приходилось.

- Я с вами, боевые друзья! - обратился к находившимся рядом бойцам полковник Мясников. - А ну-ка покажем врагу силу русского штыка!

Суровый, непреклонный в своей решимости, он повел в штыковую всех, кто был в состоянии держать в руках оружие. Больше получаса на небольших лесных полянах шел жестокий бой, то и дело переходящий в рукопашную. Бойцы неотступно держались рядом с командиром, который приказал готовиться к прорыву и снова повел подчиненных на врага.

Перепутались шюцкоровские цепи, заметались враги, а затем и побежали. Но в это время красноармейцы вдруг обнаружили, что с ними нет командира полка. Его нашли мертвым. Рядом с полковником Мясниковым лежали шесть вражеских трупов. В дни учебы командир хорошо научил своих бойцов приемам штыкового боя. А когда смертельная опасность потребовала от него самых решительных действий, он мастерски использовал штык и приклад в рукопашной схватке...

К этому времени из строя выбыли все командиры и комиссары, кроме Коновалова и помощника начальника штаба 3-го батальона лейтенанта Яковлева. Они и возглавили группу, посовещались, по какому маршруту лучше пробиваться к своим. Все услышали твердый голос Андрея Васильевича Коновалова:

- Товарищи бойцы, слушай мой приказ!

И все стало на свои места. Бойцы четко выполняли все распоряжения Коновалова, организованно, сохраняя порядок и спокойствие, отошли на новый рубеж обороны.

В этой же книге рассказывается и о подвиге Марии Степановны Пузыревой, сотрудницы особого отдела нашей дивизии. Перед боем я видел ее в штабе. Сероглазая, курносая, порывистая. Вместе с политотдельцами дивизии она собиралась в 576-й полк. Когда она вместе с товарищами попала в окружение, то показала себя с самой лучшей стороны. Удивительное чувство долга и самообладания было у девушки. Она и виду старалась не подавать, что рядом с ней ходит смерть, что с минуту на минуту могут появиться вражеские солдаты. Эта ее уверенность передавалась окружающим. Мария улыбалась, и рядом с ней улыбались бойцы. Мария кого-то подзадоривала, и ей отвечали шуткой.

Когда начался бой, Мария с убитого санитара сняла сумку. Бойцов, лишившихся возможности самостоятельно передвигаться, она на себе перетаскивала в густой ельник. Надо было случиться тому, что именно в этом месте враг предпринял отчаянную попытку прорваться через наши боевые порядки. Три, а то и четыре вражеских солдата приходилось на каждого нашего бойца. Зверствовали егеря. Они не щадили даже раненых. И дрогнуло было подразделение бойцов, оборонявшихся перед ельником. Мария увидела, как несколько человек покинули окопы и бегут в ее сторону.

- Стойте! - гневно крикнула девушка. - Сейчас же вернитесь в окопы и докажите своим командирам, вот этим истекающим кровью бойцам, что в вас еще течет немного крови героев.

Мария отбросила сумку, взяла винтовку и выстрелила в налетевшего на нее егеря. Вторым выстрелом она поразила еще одного вражеского солдата. Все это случилось на глазах растерявшихся было бойцов. Из густого ельника загремели дружные залпы. Взбешенные егеря попытались смять горстку храбрецов, но не выдержали штыкового удара, отступили. Последовала еще одна их атака. Редела и без того малая горстка храбрецов. Тяжелую рану получила Мария. Собрав последние силы, она доползла до раненых, чтобы защищать их. Тут и умерла эта смелая девушка, не выпустившая винтовку из рук. О ее последних минутах жизни нам рассказали оставшиеся в живых бойцы.

Мы теряли людей. Мы теряли дорогих сердцу товарищей. Горечь утрат была велика. И порой казалось, не хватит сил вынести, пережить эти утраты. Но мы держались стойко. Ни злодеяния врага, ни отдельные неудачи не смогли сломить волю бойцов.

Комиссар Владимир Андреевич Овчаренко рассказал о гибели политрука Н. Гладких. Меня потрясла его мученическая смерть. Я знал этого политработника, не один раз беседовал с ним, внимательно слушал его выступления на партийных активах, совещаниях. У него был широкий взгляд на действительность. Он смело защищал то, во что крепко верил. По опыту знаю, такие люди обычно готовы жизнь отдать за правое дело.

Так получилось в том бою, что группа бойцов из роты политрука Гладких попала в окружение. Они стойко держались, прижатые к болоту. Им срочно нужна была поддержка. Не раздумывая, политрук с большим трудом пробрался к храбрецам. С его появлением небольшой гарнизон стал действовать еще смелее. Бойцы дружно отбили вражескую атаку, а затем политрук повел их на прорыв. Спастись удалось только одному. Он-то и рассказал комиссару эту историю.

Тяжело раненного политрука враги взяли в плен. Они зверски издевались над ним. Им обязательно хотелось увидеть, как сломленный пытками коммунист будет просить у них пощады. Но коммунист Гладких не проронил ни слова. Он усмехался, глядя ненавидящими глазами на потерявших человеческое обличье врагов. Тогда его сожгли живым на костре.

Наши бойцы немного не успели. Не хватило каких-то минут, чтобы предотвратить эту изуверскую казнь. Мы побывали с Овчаренко на том месте. То, что предстало перед глазами, потрясло до глубины души. Место казни было залито кровью. Обуглившееся распятие, на котором враги сожгли политрука, едко чадило. Почерневшие от огня лапы стоящих рядом елей дополняли эту страшную картину. Тягостное молчание нарушил Овчаренко.

- Товарищи, - сказал он сурово, - смотрите пристальней на этот вандализм. Мы должны крепко это запомнить, поведать всем, чтобы живые отомстили за гибель политрука Гладких. Пусть будет страшной наша месть врагам...

Бойцы дали прощальный залп у кострища. И каждый за комиссаром мысленно повторил сказанные им слова.

Работники политотдела очень оперативно выпустили листовки, в которых рассказывалось о героизме и отваге полковника Мясникова и комсомолки Марии Пузыревой, о жестокой казни политрука Гладких. Небольшие листки, отпечатанные в типографии дивизионной газеты, передавались из рук в руки. И не скорбь была на лицах бойцов и командиров. Ненависть к врагам, страстное желание победить в боях.

В тот же день я неожиданно стал свидетелем такого эпизода. За высоким завалом из только что срубленных деревьев в окружении красноармейцев стоял младший политрук. Он читал листовку о политруке Гладких. Как я пожалел в тот миг, что не было рядом фоторепортера. Он бы запечатлел священный людской гнев, самого высокого накала решимость. Помню слова, сказанные невысоким светленьким бойцом, крепко сжимавшим ствол ручного пулемета:

- Скорее мой пулемет расплавится от стрельбы, чем я хоть на шаг отступлю с этого места.

В одной, этой фразе выразились все чувства человека, любимую землю которого пытался поругать враг. Слова товарища приняли к сердцу все. Прошло после этого случая два дня. Дивизионные разведчики побывали у того завала. Они были потрясены увиденным. Стволы обуглившихся деревьев, горы отстрелянных гильз, а на земле оплавленный ствол ручного пулемета. Лишь четвертым из тех, кто дрался с врагом, укрывшись за могучими деревьями, суждено было остаться живыми. Блондина пулеметчика, среди них не было...

Я нередко читаю, слышу о том, что фронтовых командиров называют людьми с железными нервами, недоступной всяким сантиментам волей. Так это или нет, не могу сказать. Но со всей определенностью и категоричностью заявляю: да, командиру на войне было тяжелее, чем остальным. Он отвечал за исход атаки, боя, сражения. Отвечал перед Родиной, партией, перед своей совестью. Этот бой вели подчиненные ему люди. И от командира требовалась поистине железная воля, чтобы ей безоговорочно подчинялись все остальные, чтобы эти остальные без колебаний проявили решимость и мастерство, выполнили поставленную боевую задачу.

На глазах командира гибли его люди. С ними он был связан единой верой в Победу, единой мыслью защитить Отчизну, единым войсковым товариществом. Как и его подчиненные, командир был всего лишь человеком, подверженным состраданиям к ближнему, угрызениям совести. И сколько же нужно было иметь твердости в характере, чтобы не расслабиться, не упустить управление подчиненными. Командиру дано святое право повелевать себе подобными от имени великой Родины, от имени своего народа. Поэтому, думается, в сердце командира должно хватить места строгости, справедливости, доброте.

Не мне судить, каким командиром был я. Могу сказать только одно: старался быть ближе к людям, с людьми. И на отдыхе, и в бою. Садился в свою повидавшую виды черную эмку, говорил своему на редкость спокойному и флегматичному водителю Петру Воронину, куда поедем, и отправлялся в части, чтобы увидеть положение дел своими глазами.

Вспоминаю в связи с этим первый бой за город Энсо. Мне тогда доложили, что одна из рот беспорядочно отступает. Своим ушам не поверил. Еще раз заставил телефониста уточнить эти данные. Но связь уже не работала. Воронин, как всегда, был в машине. Отдав необходимые распоряжения начальнику штаба полковнику Симонову, я поехал на окраину Энсо.

Когда мы добрались до Энсо, сердце мое чуть не выскочило из груди от гнева. Навстречу бежали красноармейцы с выпученными от страха глазами. Первым желанием было выскочить из машины и наорать. Но известно, гнев плохой помощник. Решение пришло неожиданно. - Товарищи, - окликнул я бегущих, - махорочки на самокрутку не найдется?

Бойцы от неожиданности остановились. Они сразу узнали, кто их остановил. А я уже знал, как говорить с ними и что дальше делать.

- Где командир роты? - строго спросил я самого ближнего.

- Всех поубивало, осталось нас всего ничего, а этих егерей видимо-невидимо, - стыдливо затараторил он, показывая туда, где стреляли.

- А там кто остался? - сурово оборвал я его. - Там брошенные вами товарищи бьют егерей, и мы сейчас поможем им довершить дело...

Со мной набралось около двадцати человек. Люди уже избавились от страха, стыдливо прятали глаза. Чувствовалось, что они готовы выполнить любую поставленную задачу и ждут только команды. И мы ударили во фланг егерей. Атака получилась дружной, дерзкой, а главное - неожиданной. Шуму наделали много, дезориентировали противника, чем воспользовались прижатые к озеру другие, роты. Егерей мы отбросили на некоторых участках до пяти километров. Позор свой люди смыли смелыми боевыми делами, а многие и своею кровью.

И я, и комиссар, и начальник штаба дивизии не терпели приблизительных докладов, основанных на вчерашних данных. Мы требовали от работников штаба дивизии, от командиров частей точного знания дел, личного участия в организации и ведении боя. И гордились, что многих из подчиненных командиров бойцы по-настоящему любили за высокую профессиональную выучку и храбрость в бою.

Непререкаемым авторитетом пользовался начальник штаба дивизии полковник Николай Васильевич Симонов. Выдержанный, высокообразованный командир, он не терял головы в самых сложных ситуациях, оставался деловито спокойным, ровным в обращении. И что очень ценно - всегда имел под руками самые точные данные о противнике, о состоянии наших частей. Умел быстро проанализировать эти данные и принять верное решение. Когда под натиском превосходящих сил противника нам пришлось отходить, полковник Симонов предложил делать завалы, которые сильно замедляли наступление врага.

С большой самоотдачей работали политотдельцы. Каждого из них в войсках знали по имени и отчеству. А начальнику политотдела батальонному комиссару Лавру Петровичу Федецову бойцы и командиры доверяли свои думы, как родному отцу. Открытая, широкая душа была у человека. Хотя почему была? Он и сейчас такой же. Девятый десяток уже разменял, но и понятия не имеет о покое, отдыхе. Всегда среди людей, их забот и хлопот. Несколько раз избирался депутатом Верховного Совета РСФСР и местных Советов.

В то грозное время он серьезно, по-государственному заботился о бойце, его здоровье, о том, как он снабжен всем необходимым для жизни и боя. Он постоянно добивался того, чтобы каждый боец твердо знал свою задачу и был готов сразиться с сильным врагом. Беспокойный и требовательный батальонный комиссар добивался в частях повышения эффективности партийно-политической работы. Нередко он сам выступал перед красноармейцами и командирами. Да что выступал, Лавр Петрович не раз лично водил их в бой.

Вспоминаю, в каком затруднительном положении оказался штаб дивизии, когда группа вражеских диверсантов неожиданно появилась в нашем тылу. Большинство работников штаба были в частях, помогая командирам организовывать отпор врагу. Я тогда вызвал полковника Л. П. Федецова.

- Лавр Петрович, - обратился к нему, - срочно поезжайте в дивизионные тыловые подразделения, соберите всех, кто может держать оружие в руках, и будьте готовы отразить нападение противника.

Полковник Федецов с инструктором политотдела Костюковым немедленно отправились туда. Их приезд был своевременным. Из бойцов и командиров автомобильного и медико-санитарного батальонов, типографии и редакции дивизионной газеты, хлебопекарни была создана команда, которая в бою действовала умело и храбро. Наши "обозники", как мы их в шутку называли, приготовили вражеским солдатам такую горячую встречу, что тем понадобились добрых два часа, чтобы разобраться, откуда у русских появилась в этом месте регулярные части.

Лавр Петрович неотлучно находился в подразделениях 576-го полка, на плечи которого легла вся тяжесть боев. Там он помогал организовывать и проводить партийно-политическую работу, учил командиров и политработников влиять на умы и сердца бойцов. За время боев более 100 воинов этого полка подали заявления о приеме в ряды ленинской партии, а около 200 стали комсомольцами. Эти люди сражались особенно храбро, делами доказывали свою преданность Родине, партии.

Начиная с 13 августа, противник периодически атаковывал подразделения 638-го стрелкового полка. Все попытки врага вклиниться в боевые порядки полка и взять его в клещи успеха не имели. Только 18 августа в результате атаки значительно превосходящих сил пехоты врагу удалось несколько потеснить подразделения второго батальона 638-го полка. Но уже к исходу дня хорошо организованная и проведенная контратака второго батальона под командованием капитана В. Минькова позволила не только выбить неприятеля с захваченных позиций, но и обратить его в бегство.

Обозленные неудачей, враги вновь атаковали наши позиции, бросив в бой свыше двух батальонов. Но и эта их атака была отбита. Оставив на поле боя более 600 человек убитыми и ранеными, противник откатился назад.

В последующие дни много боевой работы выпало на долю командира 168-го отдельного разведывательного батальона капитана В. Никонова и его подчиненных. Враг, отказавшись от массированных лобовых атак, стал готовить небольшие, отлично вооруженные группы. Они все чаще просачивались к нам в тыл, сковывали наши действия, выводили из строя коммуникации.

Подобную тактику применяли и наши разведчики. Подразделения батальона проникали во вражеский тыл. Бойцы, как снег на голову, неожиданно нападали на неприятельские штабы, разрушали важные коммуникации, добывали столь необходимые разведданные. Запомнился бой за высоту, которую враг превратил в сильный опорный пункт. Никоновцы в дождливую ночь незамеченными пробрались через боевые порядки егерей, обошли высоту с тыла и установленным сигналом дали знать о готовности к атаке. Ударили мы одновременно, дружно. На высоте поднялась сильная паника, огонь сопротивлявшихся уже не был столь эффективным. Наши бойцы быстро решили бой в свою пользу. За этот успешно проведенный бой капитана Никонова наградили орденом Красной Звезды.

Между тем бои не утихали ни днем ни ночью по всему фронту. К середине августа 1941 года обстановка серьезно усложнилась. С юга на Ленинград надвигалась группа армий "Север", прорвавшая Лужскую укрепленную позицию, а с севера - финская армия, развивавшая наступление на петрозаводско-свирском направлении и на Карельском перешейке. Соотношение сил продолжало оставаться в пользу противника. Я знал, что не только наша 115-я стрелковая, но и большинство других дивизий фронта понесли тяжелые потери. "Трудность в создавшейся обстановке состоит в том, - докладывалось начальнику Генерального штаба маршалу В. М. Шапошникову, - что ни командиры дивизий, ни командармы, ни комфронтом не имеют совершенно резервов"{9}.

К 21 августа стало ясно, что наличными силами нам не сдержать вражеского натиска. Командующий 23-й армией приказал мне перебросить части дивизии в район станция Тала, полустанок Перо, пригород Карьяла с задачей прикрыть город Выборг с востока и быть в готовности к нанесению контрудара.

Дивизия умело оторвалась от противника и к утру 22 августа сосредоточилась в указанном районе. Мост через реку Вуокси был взорван. Попытка врага с ходу захватить Выборг была отбита частями нашей дивизии. Отмечу, что во многих боях мы умело взаимодействовали с пограничными заставами 5-го погранотряда. Благодаря этому враг недосчитался большого количества своих солдат. Полностью была разбита его 3-я пехотная дивизия, около 70 процентов личного состава потеряла в боях с нами и 2-я пехотная дивизия.

И все-таки вражеские войска подходили все ближе к Ленинграду. После прорыва неприятеля на сартавальском направлении к Вуоксинской водной системе перед ним открылась возможность удара по флангу и тылу выборгской группировки нашей 23-й армии. Мы почувствовали, что противник начал предпринимать усилия, чтобы отрезать 115-ю, а вместе с нами 43-ю и 123-ю стрелковые дивизии от остальных сил и замкнуть нас в кольцо.

28 августа мне позвонил командующий 23-й армией генерал-лейтенант М. Н. Герасимов (он сменил на этом посту генерал-лейтенанта П. С. Пшенникова). Я коротко доложил обстановку. Ждал, какое последует приказание. Помолчав, командующий приказал выводить дивизию к полуострову Койвисто.

Это был тяжелый марш. Накануне прошли проливные дожди. Незаметные до этого ручейки превратились в бурные потоки. Лесные тропы вспухли от обильной влаги и стали непроходимыми. Но люди упорно шли вперед, по нескольку километров в день, неся на руках оружие.

На рейде нас ждали корабли. Я увидел на берегу моряков. Направился к ним. Со мной приветливо поздоровался контр-адмирал Ю. А. Пантелеев.

- А это что за часть? - спросил он, указывая на большую группу людей, выходивших из леса.

Оказалось, что вместе с нами получила приказ отходить к Койвисто и 123-я стрелковая дивизия. Штаб быстро составил план погрузки на корабли. В первую очередь позаботились о раненых. Их у нас оказалось около двух тысяч.

Враг, потерявший было наш след, стал яростно наседать, скапливая силы для решительной атаки. Наиболее боеспособные наши подразделения всю ночь сдерживали его натиск. Мы за это время успели погрузить людей и имущество на три транспорта. За оставшимися подошли еще три корабля.

С первыми же проблесками рассвета транспорты снялись с якорей. Личный состав впервые за много дней получил горячую пищу, смог малость отдохнуть.

Я был гостем Пантелеева. Мы сидели в его маленькой уютной каюте. Юрий Александрович внимательно выслушал мой рассказ о боевых действиях дивизии, о героизме наших людей.

- Придет час, Василий Фомич, - сказал он тихо. - Все на лад пойдет.

За разговорами до Кронштадта мы не сомкнули глаз. Все двенадцать тысяч бойцов и командиров благополучно сошли на берег. Впереди их ждали новые испытания. Мы с комиссаром Овчаренко были вызваны к командующему Балтийским флотом адмиралу В. Ф. Трибуцу. Он выслушал наш доклад, а затем сообщил, что нам приказано 3 сентября явиться к Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову...

Глава V.

Легендарный Невский пятачок

3 сентября 1941 года я ехал через весь Ленинград на Дворцовую площадь, где располагался бывший штаб главнокомандующего Северо-Западным направлением Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова{10}. Я не узнавал города, его некогда прекрасных площадей и дворцов. На перекрестках дыбились надолбы, окна первых этажей зияли амбразурами для стрельбы из пулеметов и пушек, в небе неподвижно зависли аэростаты.

Что я мог доложить маршалу? Дрались мы не хуже других, врагу от нас досталось крепко. Но и 115-я стрелковая дивизия, которой я командовал, имела потери. Теперь предстояло держать ответ.

Вспомнилась встреча с Климентом Ефремовичем Ворошиловым перед войной йод Серпуховом. Тогда он произвел впечатление деятельного, очень энергичного человека, военачальника с живым умом и твердым характером. "Каким-то он выглядит сейчас, - думал я, - когда обстановка критическая?"

К. Е. Ворошилов принял меня сразу. Он показался крайне озабоченным, усталым.

- Доложите о состоянии дивизии, - приказал маршал.

Выслушав мой доклад, К. Е. Ворошилов сделал некоторые замечания и отметил, что 115-я дивизия воевала хорошо. Я облегченно вздохнул.

- Вашей дивизии, товарищ Коньков, - сказал Маршал Советского Союза, следует срочно быть на Неве. Там создается опасное для нас положение, противник рвется к Ладожскому озеру, хочет взять город в кольцо. Генерал Попов уточнит вашу новую боевую задачу.

Я обрадовался, что вновь встречусь с человеком, который уже однажды покорил меня своим обаянием, доступностью, широтой кругозора. Вспомнился март 1941 года. С командирами полков я возвращался из-под Выборга, где проводилась рекогносцировка местности. До отхода поезда еще оставалось время, и мы ожидали на перроне. Вдруг в окружении генералов и командиров подошел командующий Ленинградским военным округом генерал-лейтенант Маркиан Михайлович Попов. Он приветливо со всеми поздоровался, обращаясь ко мне, сказал:

- Товарищ генерал Коньков, нам, кажется, по пути, прошу вас в мой вагон.

Меня сразу расположило к командующему это дружелюбное обращение. Чувствовал я себя свободно, без робости. Ехать с М. М. Поповым предстояло несколько часов.

- Василий Фомич, - обратился ко мне Маркиан Михайлович, - расскажите мне поподробней о 115-й стрелковой дивизии, о ее традициях.

Свою дивизию я любил, знал в ней по имени-отчеству всех командиров и многих красноармейцев. Естественно, увлекся рассказом. Командующий меня слушал с каким-то удивлением. Особенно я это почувствовал, когда говорил о славном прошлом одного из полков Московской Пролетарской дивизии, на базе которого было сформировано наше соединение.

- Боевые традиции - наше грозное оружие, пусть оно всегда будет у вас в арсенале, - сказал Маркиан Михаилович, когда я закончил рассказ. Потом он неожиданно поднялся, посмотрел мне прямо в глаза и спросил: - О чем вы думали, когда были за Выборгом на рекогносцировке?

Я поначалу растерялся, хотя понимал, что посылали меня туда не на прогулку.

- Так вот, товарищ генерал, возможно, уже в апреле ваша дивизия будет передислоцирована на Карельский перешеек, ближе к государственной границе. Учтите, семьи командиров останутся на прежних квартирах, проявите о них заботу и внимание.

Командующий как-то удивительно естественно переключился на другую тему. Стал рассказывать о своей службе на Дальнем Востоке, о богатствах этого края, его замечательных людях. Мысли он излагал свободно, интересно.

- Э, да мы увлеклись, Василий Фомич, - оборвал он свой рассказ. - Вот уже и ваша станция. Кстати, отсюда до города Сланцы рукой подать, приезжайте завтра часам к двенадцати.

Я воспользовался приглашением. На следующий день нашел командующего на территории шахты. Сначала не узнал его. В спецовке, в горняцкой каске, о чем-то оживленно беседовал с окружающими. Меня он с улыбкой пригласил:

- Товарищ Коньков, рабочие шахты предлагают познакомиться с их работой под землей. Вы нам не составите компанию?

Вскоре и на мне была такая же спецодежда. Где полусогнувшись, а то и ползком мы пробирались по длинным ходам к стрекочущим машинам, беседовали с шахтерами. М. М. Попов попросил шахтеров показать приемы работы, сам попробовал повторить их действия. И вот эта душевность, доверительность сразу как-то сближали командующего с окружающими, помогали ему быстро налаживать дружеские контакты.

Судьба меня сталкивала со многими военачальниками. Каждая такая встреча дорога по-своему. Но эта особенно. Я узнал своего командующего в необычной обстановке. К своему удивлению, заметил в этом волевом и сдержанном генерале, отличавшемся острым умом и быстротой реакции, столько душевного такта и теплоты!

...Встретил меня и комиссара дивизии В. А. Овчаренко генерал-лейтенант Попов приветливо, крепко пожал руки, спросил:

- У маршала были?

- Он приказал срочно следовать к Неве, сказал, что вы уточните нашу новую задачу.

Мы подошли к висящей на стене карте. М. М. Попов очень спокойно стал вводить нас в обстановку:

- Враг рвется к городу с юга, вот тут, на станции Мга, ведет бои дивизия НКВД с проникшими туда частями 20-й моторизованной дивизии гитлеровцев. С выходом к Шлиссельбургу гитлеровцы обязательно попытаются форсировать Неву. Здесь на широком фронте пока держат оборону истребительные батальоны народного ополчения. Задача вашей дивизии к 5 сентября сосредоточиться в районе Невской Дубровки, подчинить себе находящиеся там истребительные батальоны народного ополчения и другие подразделения, прочно держать оборону на правом берегу Невы от Овцино до Ладожского озера.

- Какие силы у противника в этом районе? - спросил я.

- Противник бросил к Ладожскому озеру подвижные части 39-го моторизованного корпуса. Фашисты рвутся вперед, спят и видят себя в Ленинграде.

Да, недолог был отдых фронтовиков: всего три-четыре дня. Теперь предстояло как можно скорее занять позиции на берегу Невы около Невской Дубровки. И мы спешили. Штаб дивизии, обгоняя на марше полки, торопился на новый участок обороны.

По дороге я вглядывался в карту. Нелегкая миссия выпала на нашу долю: двумя стрелковыми полками, без танков, без достаточного зенитного прикрытия оборонять фронт шириной более 20 километров. Сдерживать натиск отлично вооруженного моторизованного корпуса противника.

Впрочем, кое-какой опыт дивизия уже имела. На Карельском перешейке мы обороняли полосу шириной 40 километров и сумели приноровиться к тем сложным условиям. Противник дважды вклинивался в нашу оборону, и мы дважды отбрасывали его на исходные позиции. Отдельные подразделения успешно вели бои в окружении, наносили большие потери врагу.

...Наконец вдали блеснула полоска Невы, показался поселок Невская Дубровка. К нашему удивлению, он выглядел довольно оживленным. Работали магазины, по улицам, спокойно ходили жители. Бумажный комбинат был совершенно цел. Мы сразу же приступили к эвакуации людей и оборудования.

До прихода дивизии правый берег Невы обороняли два истребительных батальона народного ополчения. 4-й батальон под командованием капитана Суслова занимал участок обороны Островки - Кузьминки - железнодорожный мост-. 5-й батальон, где командиром был капитан Мотох, оборонял участок железнодорожный мост - Пески - Невская Дубровка - Теплобетон.

В этих батальонах были рабочие, инженеры, руководители предприятий и учреждений. Истинные ленинградцы, они горячо любили свой город, хорошо понимали обстановку, с сознанием долга готовились к боям на берегах Невы. Что и говорить, этих сил было явно мало, чтобы сдержать попытки вражеских войск форсировать Неву. Однако первые попытки противника переправиться через Неву ополченцы успешно пресекли. Настрой у них был высокий, и это радовало меня. Встретили нас ликованием. Бойцы обнимались, делились новостями. С этой минуты мы становились плечом к плечу на защиту любимого Ленинграда.

Штаб дивизии расположился в Плинтовке, на командном пункте 5-го истребительного батальона. Начальник штаба дивизии полковник Н. В. Симонов сразу же принялся изучать местность, определять боевые позиции нашим подразделениям.

Началось "вгрызание в землю". По берегу Невы бойцы рыли окопы, траншеи, блиндажи, оборудовали огневые точки. С особой тщательностью артиллеристы установили 20 новых орудий, которые вручили нам рабочие Кировского завода.

Все - от командира дивизии до рядового бойца - с тревогой напряженно вслушивались в звуки с противоположного берега. Временами оттуда доносились пулеметные очереди, орудийные выстрелы, вдали, на горизонте, пролетали вражеские самолеты.

На левом берегу дрались с врагом части 1-й дивизии НКВД. С боями они отходили от Мги к Шлиссельбургу. Мы ожидали, что вот-вот напротив нас, на том берегу, появятся фашистские подразделения. И люди де теряли ни минуты, развивая сеть траншей, искусно маскировали огневые позиции.

Комиссар дивизии В. А. Овчаренко, политработники неотлучно находились на передовых позициях, напоминали о бдительности, о необходимости высокой боевой готовности. Были проведены короткие митинги и собрания в подразделениях, на которых приняли короткие решения, заканчивавшиеся, как правило, словами: "До последней капли крови будем биться за Советскую Родину!", "Умрем, но не допустим врага в Ленинград!". Штаб дивизии завершал организацию взаимодействия и связи.

8 сентября 1941 года фашисты захватили Шлиссельбург и широким фронтом вышли к Неве, к Ладоге. Мы оказались лицом к лицу с врагом, а вокруг Ленинграда замкнулось кольцо блокады с суши. В тот же день и вечер над нашими головами в сторону города прошли немецкие бомбардировщики, которые совершили массированный налет на город. Когда стемнело, мы увидели над Ленинградом зарево пожаров. Как мне стало известно, горели Бадаевские склады с продовольственными запасами.

Стиснув зубы, с тяжелыми думами смотрели на запад бойцы и командиры. Все понимали, что для каждого из нас настал час решающих испытаний.

С противоположного берега Невы доносился гул танковых моторов. В ночное время наши наблюдатели докладывали о подходе фашистских подразделений, боевой техники.

Штаб фронта все время напоминал нам, что ни в коем случае нельзя допустить переправы гитлеровцев на наш берег, требовал усилить разведку, сосредоточить главные силы дивизии в районах возможных переправ. Естественно, мы следили за всеми передвижениями противника. Готовились к тому, что враг перед форсированием такой широкой водной преграды постарается обрушить на нас всю мощь огня, разбить прибрежные укрепления, подавить огневые точки. Форсирование реки он мог начать и в ночное время, внезапно.

Вражеские солдаты поначалу разгуливали по берегу, словно по проспекту. Но наши бойцы быстро сбили с них спесь метким огнем. На одном из участков на берегу появились три фашиста. Я приказал срочно вызвать снайпера. Вскоре в работу включился красноармеец Тэшабой Адилов. Он "снял" одного гитлеровца, другие скрылись. Через некоторое время по ложбине из-за кустов к прибрежным окопам подъехала немецкая кухня. Адилов не дал повару раздать пищу, прикончил гитлеровца метким выстрелом. Взбешенные фашисты выкатили пушку и начали бить прямой наводкой по тому участку нашего берега, откуда вел огонь снайпер. Однако первым же выстрелом Адилов уложил наводчика пушки. Немцы больше не решались стрелять с открытых позиций и откатили орудие в укрытие.

Наши наблюдатели внимательно следили за поведением противника. Дивизионная газета "К бою готовы" рассказала, как разведчик-наблюдатель Сурен Арутюнян заметил, что выскочивший из кустов фашист пробежал открытое место и скрылся в укрытии. Вслед за ним туда же проскочили еще семь солдат. Он немедленно доложил о замеченном командиру батареи. Тот приказал уничтожить врага расчету орудия, установленного на прямую наводку. Артиллеристы быстро произвели вычисления. Ни один из фашистов не ушел от их меткого огня.

На соседнем участке была обнаружена колонна вражеских автомашин, двигающихся по дороге к берегу.

Командир минометной батареи лейтенант Мальковский с наблюдательного пункта передал координаты цели на огневые позиции.

Точным выстрелом минометчики подбили две машины, раздался взрыв. Очевидно, в кузовах были боеприпасы. В течение нескольких минут рвались снаряды. Минометчики уничтожили около десяти фашистских машин. В тот же день отличилось орудие ефрейтора Чепайкина. Его расчет внимательно изучал берег, занятый фашистами. И вот наводчик Суханов обнаружил замаскированный в кустах катер. Грянул выстрел. Сильный взрыв и облака густого черного дыма свидетельствовали о том, что катер взорвался.

Накануне ночью враг вел беспорядочную стрельбу по нашим позициям. Артиллерийские наблюдатели засекли местоположение нескольких орудий. С рассветом орудие взвода лейтенанта Тарынчина метким огнем подавило минометную, а затем 75-миллиметровую батарею, разбило штабной автобус, грузовую машину и уничтожило две огневые точки.

Командование дивизии всячески поддерживало боевую активность артиллеристов и ставило их действия в пример другим.

С каждым днем самых различных стычек с противником происходило все больше. Было ясно, что враг накапливает силы, ведет разведку позиций с воздуха, готовит переправочные средства. Мы в свою очередь укрепляли оборону, бдительно следили за вражескими действиями, наносили артиллерийско-минометные удары по огневым позициям, обнаруженным наблюдательным и командным пунктам.

Так прошла неделя с тех пор, как первые фашистские солдаты появились на левом берегу Невы. Мы вели своеобразный отсчет времени.

...Ночь. Тихо на берегу. Но эта тишина напряженная. Из своих укрытий красноармейцы непрерывно ведут наблюдение за противоположным берегом. О себе фашисты напоминают минометным огнем, шальными очередями из пулеметов, осветительными ракетами.

Пробираясь по ходам сообщения к переднему краю, мы с комиссаром Овчаренко услышали приглушенный разговор, доносившийся из укрытия, остановились.

- Гитлеровцы истошно орут на каждом перекрестке, что скоро будут ночевать в теплых ленинградских квартирах.

- Трех фашистских шайтанов я сегодня уложил, пусть знают, какую мягкую постель приготовил им снайпер Адилов.

- Еще есть новость, товарищи бойцы: десантом грозятся гитлеровцы: мол, упадут прямо на головы русским.

- Правильно, товарищ политрук, мы их успеем перевернуть, чтобы они на головы упали, пусть вдоволь напьются невской водички...

Последние слова заглушил негромкий смех. Здесь нас с Овчаренко заметили. Я сумел разглядеть много знакомых лиц. Политрук Артюхов, беседовавший с бойцами, вызвался сопроводить нас. Мы велели ему остаться на месте, продолжать беседу. К тому же командир батальона доложил о том, что наблюдатели сообщили, что с противоположного берега плывет плот. Тут же с вражеской стороны застрочили пулеметы. Группе бойцов во главе с сержантом Г. Алексеевым комбат приказал выдвинуться на выступ берега.

Мы терпеливо ждали, когда приблизится плот. Но Алексеев доложил, что он пуст. Стало ясно, что фашисты рассчитывали этой уловкой вынудить нас открыть огонь, чтобы засечь таким образом огневые точки. Не вышло.

...Утро. С рассветом над позициями дивизии завис фашистский самолет-разведчик. Зенитчики его отогнали. Наблюдатель сообщил, что на противоположном берегу в деревушке появились вражеские солдаты. В бинокль можно было рассмотреть, как из леса, озираясь, осторожно выходили гитлеровцы. Вот они подошли к домам. Оттуда выскочили женщины и дети. Фашисты загнали их в сарай, сами продолжали шнырять по берегу. Этим воспользовались наши снайперы. Они стали "снимать" обнаглевших гитлеровцев.

...День. Налетела вражеская авиация. В течение часа самолеты бомбили и обстреливали наши позиции. Большая часть бомб угодила в реку. Поскольку наш подразделения хорошо зарылись в землю, никто из бойцов не пострадал.

Но вскоре мы увидели такое, что нас потрясло до глубины души. Гитлеровцы выпустили из сарая женщин и детей и под стволами автоматов заставили их прогуливаться по берегу Невы. А сами стали выкатывать пушки. Отличились снова наши снайперы. Они начали уничтожать орудийную прислугу. У фашистов началась паника. Женщины и дети разбежались. В дело включились минометчики подразделения Митрофанова. Одна мина угодила точно в орудие. Еще одна попала в автомашину. Раздался сильный взрыв. Фашисты попрятались и больше не показывались.

Большим событием в нашей жизни стал приезд делегации ленинградских рабочих. Волнующая встреча состоялась прямо в окопах. Старая работница Беляева говорила, что все жители города от мала до велика твердо уверены в том, что воины не пропустят врага через Неву. Она передала наказ рабочих красноармейцам быть мужественными и стойкими. От имени бойцов дивизии красноармеец Лукин заверил дорогих гостей, что фашистов в Ленинград мы не пустим, будем бить их до последнего дыхания.

К 12 сентября оборонительные позиции на левом фланге, от Ладожского озера до железнодорожной платформы Теплобетон, заняли части 1-й дивизии НКВД, вышедшей из боев под Шлиссельбургом. Нашим правофланговым соседом, от деревни Кузьминки и далее, стала вновь прибывшая 10-я стрелковая бригада полковника В. Н. Федорова. Группу войск, оборонявших правобережный рубеж, командование пополнило 4-й отдельной бригадой морской пехоты, снятой с островов Ладожского озера.

Тем временем над Ладогой и Ленинградом каждую ночь вставало зарево. Днем фашистская авиация бомбила боевые порядки войск, а вечером и ночью осажденный город. Каждый час сражения на подступах к Ленинграду проходил с величайшим накалом. После обхода гитлеровцами Красногвардейского укрепленного района бои разгорелись уже на рубеже, проходившем около Горелово, Финское Койрово и поселка Володарский.

В этой критической ситуации произошла смена командования Ленинградского фронта. Маршала К. Е. Ворошилова отозвали в Москву. Вместо него прибыл генерал армии Г. К. Жуков. Начальником штаба фронта стал генерал-лейтенант М. С. Хозин.

Уже после войны мне рассказывали, что после подписания разведывательной и оперативной карт Ворошилов и Жуков пошли на телеграф. К аппарату в Москве подошел генерал А. М. Василевский. Жуков передал: "В командование вступил. Доложите Верховному Главнокомандующему, что полагаю действовать активно".

Что это означало, мы тогда почувствовали сразу. В ночь на 18 сентября я вернулся из части в штаб дивизии. Встретил меня встревоженный полковник Симонов.

- Товарищ генерал, - доложил ой, - приказ за подписью генерала армии Жукова поступил.

Это было 18 сентября. Приказ обязывал меня произвести высадку десанта на левый берег реки. 115-я дивизия совместно с подразделениями 4-й бригады морской пехоты, опираясь на прочную оборону правого берега, должна была частью сил захватить плацдарм на рубеже Ивановское - Отрадное - совхоз "Торфяник" - Мустолово - Московская Дубровка, чтобы с утра 20 сентября начать наступление в направлении на Мгу.

На подготовку к форсированию Невы у меня и штаба дивизии оставалось очень мало времени. Подразделения 4-й бригады морской пехоты находились еще только на подходе - в назначенный срок она принять участие в операции не могла. В Невскую Дубровку пока что прибыл только лишь один батальон морской пехоты. Встретившись с командованием бригады, мы решили, что вначале с первым эшелоном дивизии через Неву переправится этот, четвертый, батальон, а потом по мере подхода на плацдарм будут переброшены и другие подразделения.

Предстояла очень сложная и ответственная операция. Все понимали, что от каждого она потребует большой смелости, выдержки и упорства.

Меня нередко спрашивают: чем диктовалось проведение такой сложной операции, как форсирование широкой Невы, захват плацдарма и наступление на станцию Мга, небольшими силами без поддержки танков, авиации, артиллерии (кроме дивизионной и полковой), без табельных средств переправы?

Дело в том, что в те дни общая обстановка под Ленинградом слишком обострилась и усложнилась. Фашистские войска пытались окружить город двойным кольцом, выйти на реку Свирь, форсировать Неву и таким образом соединиться с финскими войсками. Шли ожесточенные бои непосредственно вблизи Ленинграда. Фашистские танки были недалеко от Кировского завода, противник овладел городом Пушкин, пытался обойти Пулково и Костино.

Начались массированные и длительные артиллерийские обстрелы города. В воздушное пространство над Ленинградом прорывались десятки вражеских самолетов.

Противник развивал наступление. Он пытался перерезать только что начавшую работать Ладожскую трассу. Теперь мы знаем, что за навигацию с 1 сентября по 7 декабря 1941 года в Ленинград доставили 27 тыс. тонн зерна, около 17 тыс. тонн муки, круп и макарон, более 20 тыс. банок консервов, 1 млн. банок сгущенного молока, сотни тонн мяса, рыбы, масла и других продуктов. Ленинград получил около 5 тыс. тонн бензина и более 2 тыс. тонн керосина, а войска - тысячи винтовок, пулеметов, сотни тысяч снарядов, более 3 млн. патронов, свыше 100 тыс. ручных гранат. Поэтому было важно отстоять во что бы то ни стало эту живительную магистраль.

И еще одно важное обстоятельство учитывало командование фронта. На Неве в то время складывалась благоприятная для нас ситуация. По разведывательным данным, фашистское командование начало частично оттягивать свои войска с берегов реки. Главные силы 39-го моторизованного корпуса и левого крыла 16-й армии оно направило на тихвинское направление.

Так вот, создавалась относительно благоприятная обстановка для активных действий наших войск и в этом районе с целью разорвать кольцо блокады изнутри.

Эта операция по деблокированию Ленинграда в сентябре 1941 года проводилась по решению Ставки. 54-й армии было приказано нанести удар с востока в сторону Мги. Командующий Ленинградским фронтом обязан был выделить войска для встречных действий. Но все силы фронта действовали на других важных направлениях, и навстречу 54-й армии смогли наступать лишь 115-я стрелковая дивизия и 4-я бригада морской пехоты.

Форсировать Неву под сильным огнем противника, наступать через болота и леса - задача чрезвычайно тяжелая. Но не было другого выхода, этого требовала боевая обстановка.

Как же готовилась и проводилась эта операция?

За оставшиеся в нашем распоряжении одну ночь и один день необходимо было собрать и подготовить переправочные средства, определить точные места высадки, проинструктировать командиров первого эшелона, организовать взаимодействие с другими частями дивизии и моряками.

До начала форсирования все мы - командование, штаб дивизии с командирами частей - тщательно изучали местность на противоположном берегу. Оценив обстановку, мы с комиссаром приняли решение форсировать Неву ночью, без артиллерийской подготовки, удар, нанести внезапно. В первом эшелоне батальон 576-го стрелкового полка под командованием капитана В. П. Дубика, во втором эшелоне - батальон 638-го стрелкового полка под командованием капитана В. К. Менькова. Остальные части дивизии, 4-й и 5-й истребительные батальоны народного ополчения пока обороняли правый берег.

Из переправочных средств мы располагали всего лишь собранными со всего правобережья рыбацкими лодками. Нам доставили из города небольшое количество прогулочных лодок. Из подручного материала было сделано несколько паромов-плотов. Весь этот "флот" мы сосредоточили в укрытии, в устье речки Дубровки.

После того как основные детали были отработаны, командиров подразделений, выделенных для форсирования реки, мы еще раз собрали в штабе, чтобы проверить, правильно ли понят план, и убедиться, что у них все готово к проведению операции.

Наступила дождливая ночь на 20 сентября 1941 года.

Бойцы капитана Дубика бесшумно перенесли на руках лодки к воде. Подразделения, которым предстояло переправиться первыми, соблюдая тишину, разместились в лодках. Короткое "Вперед!" - и первый десант ушел по Неве к вражескому берегу.

На командном пункте дивизии, который находился недалеко от переправы, все мы с волнением ожидали первого донесения. Меня мучили вопросы: заметил ли противник начало нашей переправы, удастся ли первому эшелону в кромешной тьме причалить к намеченному месту, не приготовил ли противник какой-нибудь "сюрприз" смельчакам? Да, все могло быть, ко всему должны были быть готовы наши десантники. Их ждал тяжелый бой в обстановке полной неизвестности. Растерянность в таких условиях равнозначна гибели.

Но мы твердо были уверены в капитане Дубике и его бойцах. Они прошли школу трудных боев на Карельском перешейке, приобрели богатый фронтовой опыт форсирования больших и малых водных преград.

"Комбат - смелый и решительный человек, - думал я. - Он, конечно, предусмотрел каждую мелочь, чтобы добиться успеха".

Наконец-то поступило первое боевое донесение с той стороны. Незамеченными преодолев реку, бойцы бесшумно взобрались на крутой левый берег, ворвались во вражеские траншеи, действуя штыком и гранатой, били фашистов в окопах и блиндажах. Этот внезапный удар ошеломил противника, посеял панику.

Позднее стали известны многие эпизоды ночного боя. Взвод лейтенанта Соболева стремительно атаковал траншеи гитлеровцев. В числе первых ворвались туда бойцы отделения сержанта Заболотникова. Отважный сержант из трофейного станкового пулемета меткими длинными очередями поражал убегавших фашистов. Бойцы отделения захватили еще 4 пулемета, уничтожили несколько десятков вражеских солдат.

В течение ночи на левый берег Невы переправился весь батальон капитана Дубика. Бойцы и командиры проявили высокую организованность, боевой дух и фронтовую дерзость. Фашисты вначале не заметили нашего форсирования Невы, но, когда передовое подразделение достигло левого берега и вступило в бой, противник опомнился, быстро организовался и открыл огонь из всех видов оружия по переправе. Он пытался кое-где контратаковать наши подразделения, но безрезультатно.

По мере продвижения батальон В. П. Дубика встречал усиливающееся огневое сопротивление врага. Утром фашисты перешли в контратаку. Наши подразделения отбили ее и сами атаковали. За сутки батальон продвинулся в глубину на полтора километра, а по фронту занимал плацдарм свыше двух километров. Бойцы, нанеся значительные потери врагу, овладев плацдармом, успешно выполнили боевую задачу.

Для поддержки пехоты артиллерийским огнем на плацдарм были переправлены четыре 76-миллиметровых орудия. Вскоре капитан Дубик доложил, что артиллеристы прибыли на помощь своевременно и уже открыли огонь по врагу.

С началом боя на левом берегу Невы противник начал обстрел из орудий и минометов нашего правого берега и десантников, находящихся в лодках, на плотах, на плаву. Вода кипела от снарядов и мин, кругом свистели осколки. Особенно трудно приходилось бойцам на плотах с орудиями, которые передвигались медленнее. Порой нам казалось, что они стоят и раскачиваются на волнах, а не плывут.

Как только лодки и плоты касались берега, воины быстро выкатывали пушки на захваченный плацдарм, устанавливали на огневые позиции и открывали стрельбу. Особенно в этих боях отличился артиллерист 576-го стрелкового полка ефрейтор Тенгиз Татиуре. Ему было всего восемнадцать лет. На плацдарме он воевал более сорока суток и все время в боях. Десятки раз засыпало его землей после разрывов бомб и снарядов, он был контужен, но все время находился в строю и вместе со своими товарищами-артиллеристами вел огонь, нанося потери врагу.

Под утро подразделения батальона Дубика ворвались в Московскую Дубровку. Сопротивление врагов в этом населенном пункте было сломлено.

На рассвете 21 сентября под огнем противника форсировал Неву батальон капитана В. К. Менькова из 638-го стрелкового полка. Потери были незначительные. Помог туман, плотной пеленой прикрывавший зеркало реки. Бойцы батальона с ходу вступили в бой. В результате смелых и решительных действий этих двух подразделений захваченный ночью плацдарм удалось несколько расширить. Начались бои за Арбузове, батальоны вышли к дороге Ленинград - Шлиссельбург.

В районе Марьино пытался форсировать Неву батальон 46-й стрелковой дивизии, но здесь противник сразу обнаружил наше подразделение и не допустил высадки.

Еще одна попытка форсировать Неву одновременно с батальонами 115-й стрелковой дивизии была сделана в районе платформы Теплобетон. На штурм бросился первый батальон 4-й бригады морской пехоты. Моряки достигли левого берега, пытались овладеть 8-й ГЭС, развить наступление на 1-й городок. Балтийцы дрались с исключительной храбростью. Однако батальон был отброшен на исходные позиции. Тем не менее моряки отвлекли на себя часть сил гитлеровцев, которые были сняты с нашего направления.

Положение. на захваченном плацдарме от часа к часу становилось напряженнее. Противник не только оказывал упорное сопротивление, но на отдельных участках переходил в контратаки. Наши воины отбивали их, зная, что отступать некуда - позади была Нева.

Особенно ожесточенные бои развернулись за деревню Арбузово. И тут чрезвычайно пригодились переправленные ночью четыре пушки. Своевременно нас поддержали артиллеристы 313-го артполка под командованием подполковника А. П. Черненко. Они умело запекали цели, метко поражали огневые точки врага.

Первые бои за плацдарм увенчались успехом. Мы овладели населенными пунктами Арбузово, Московская Дубровка, перерезали шоссейную дорогу Ленинград - Шлиссельбург. Два батальона 115-й стрелковой дивизии в двухдневных боях нанесли значительные потери противнику, он потерял около 600 человек убитыми и ранеными. Мы захватили 17 пулеметов, 40 автоматов и большое количество винтовок, гранат и боеприпасов. Артиллеристы дивизии уничтожили шесть вражеских танков, более двух десятков автомашин и подавили несколько минометных батарей.

Из показаний пленных мы узнали, что гитлеровцы готовятся нанести сильный удар, чтобы сбросить нас с плацдарма. Действительно, 23 сентября противник при поддержке 50 танков предпринял несколько попыток сбросить наши части в Неву. Но по линии обороны пронеслась призывная команда: "Стоять на месте, ни шагу назад!" И бойцы словно вросли в невскую землю. В первой же атаке фашисты потеряли 9 танков.

На рассвете 23 сентября форсировал Неву второй батальон 4-й бригады морской пехоты. Батальон в оперативном отношении подчинялся командиру 576-го стрелкового полка. Удар моряков был настолько смелым и решительным, что противник отступил дальше за Арбузово. На следующий день батальону удалось еще больше потеснить противника. Бойцы в тельняшках подбили три танка, захватили несколько пулеметов и нанесли врагу ощутимые потери в живой силе.

С 25 по 28 сентября форсировали реку еще два батальона моряков под командованием капитана Пономарева и подполковника Дмитриева. Боевыми действиями этих батальонов руководило командование 4-й бригады морской пехоты. Батальоны с ходу вступили в бой и с истинно матросской удалью громили врага.

Мы восхищались смелыми действиями в бою роты юнг с острова Валаам. Юноши в тельняшках из школы боцманов и морского училища бесстрашно шли в атаку, сея в стане врага панику. Фашисты бросали окопы и траншеи и спасались бегством. Случилось так, что на пути атакующих юнг неожиданно вырос противотанковый ров, который гитлеровцы приспособили к обороне, насытили огневыми точками. Казалось, затухнет боевой порыв, прижмут к земле юных моряков вражеские пулеметы. Но юнги совершили невозможное. Они, оценив обстановку, стремительно рванулись вперед и оказались перед рвом. Фашисты не успели опомниться, как на их головы посыпались гранаты. Гитлеровцы позорно бежали, оставив отлично оборудованные укрепления, бросив пулеметы и даже штабные карты.

В трудные дни боев на плацдарме моряки проявили исключительную отвагу и еще раз доказали, что они свято чтут революционные традиции своих отцов и старших братьев. Совместно с 4-й бригадой морской пехоты части 115-й стрелковой дивизии нанесли тяжелые потери 7-й воздушно-десантной дивизии и другим частям. Только убитыми гитлеровцы потеряли более двух тысяч солдат и офицеров.

Военный совет Ленинградского фронта объявил благодарность всему личному составу подразделений, действовавших на плацдарме. Воодушевленные высокой оценкой Военного совета фронта, воины 115-й стрелковой дивизии и морские пехотинцы продолжали наносить фашистам ощутимые потери.

Мы понимали, что успех боя на плацдарме во многом зависел от успешной работы переправы. Это было, пожалуй, самое опасное место. Здесь беспрестанно рвались артиллерийские снаряды и мины, сотни авиационных бомб корежили подходы к воде. Но переправа жила. В основном подразделения переправлялись в темное время суток, ночью. Противник приноровился к этому, умело освещал ракетами зеркало реки, прицельным огнем обстреливал лодки и паромы. Мы несли здесь немалые потери.

Авиация противника действовала в те дни почти безнаказанно, так как мы не имели собственного авиационного прикрытия, а зенитные средства были весьма слабыми. Единственное место для укрытия людей и переправочного имущества - это под кручами берегов речки Дубровка, впадающей в Неву. Но и эти места были досягаемы для артиллерийского и минометного огня.

Во время артналета бойцы укрывались, пережидая обстрел, чтобы выйти к лодкам. Взрывы снарядов и мин сотрясали землю.

Рой осколков с визгом проносился в воздухе, а затем с шипением врезался в воду. Белой испариной покрывалась Нева. Но вот взрывы малость утихали. И берег тут же оживал. Команды подавались коротко и четко. Друг друга понимали с полуслова. Бойцы стремительно бежали к реке. Быстро, не мешкая, они занимали свои места в лодках.

Помнится, вместе с комиссаром мы провожали, одну из групп. В ближайшей к нам лодке набралось до десятка человек. Два гребца-сапера, сильно нажимая на весла, вывели лодку на середину. Неожиданно река ослепительно засеребрилась. Снова обстрел. Справа, слева, позади - водяные столбы. Несколько осколков шлепнулось рядом, но никто не задет. Бойцы вышли из полосы освещения. На душе полегчало. Все-таки не на виду у противника. Позади взрыв, всплеск, крики... Не иначе какая-то из лодок в освещенной полосе попала под осколки. Но вот первая лодка со смельчаками врезалась в песчаную косу. Один за другим бойцы бросились к стенке отвесного берега. Здесь уже не так опасно, как на реке.

Многочисленные попытки гитлеровцев уничтожить наших людей на плацдарме разбивались о мужество и стойкость советских воинов. Тогда фашисты решили взять их измором, оставив без пищи, боеприпасов. Гитлеровцы целыми сутками вели по переправе артиллерийский и минометный обстрел. Но переправа продолжала жить!

Старший лейтенант Григорий Максимович Тройно, начальник продовольственно-фуражной службы 576-го стрелкового полка, в одну из ночей сам доставил к берегу термосы с горячей пищей, другое продовольствие и боеприпасы. В эту ночь почти каждую минуту с вражеской стороны в воздух поднимались осветительные ракеты. Медленно спускаясь на парашютах, они ярко горели, освещая переправу и подступы к ней.

"Спустив лодку на воду и разместив в нее груз, - вспоминает Г. М. Тройно, - мы втроем сели за весла. Взяли сильный разгон, чтобы обойти полосу обстрела. Сперва плыли против течения. При появлении очередной осветительной ракеты убирали весла, ложились на дно лодки, плывя по течению, пока не наступала темнота. И, снова напрягая до предела все силы, гребли против течения. Так повторялось несколько раз. Преодолев водную преграду, благополучно причалили к берегу".

В обратный путь смельчаки погрузили в лодку восемь раненых. До рассвета оставалось немного времени. Надо было спешить. Старший лейтенант Тройно и его спутники сели за весла. Лодка была уже на середине реки, когда в нее попала мина. Все оказались в воде. В обмундировании плыть становилось все труднее. Ухватив за воротник шинели одного из раненых, Тройно поплыл. Набухшее обмундирование тянуло вниз, но он, выбиваясь из сил, плыл и плыл. Уже близок берег, холодная вода свела судорогой ноги. На какое-то мгновение потеряв сознание, командир стал погружаться на дно, но, наглотавшись воды, вынырнул и стал звать на помощь. Подбежавшие к берегу красноармейцы спасли старшего лейтенанта Тройно.

Вот так под артогнем врага, в кипящей от разрывов широкой, холодной ленте Невы, вели свои лодки и плоты герои гребцы-перевозчики...

Тем временем у самых стен Ленинграда не утихали кровопролитные бои. Все попытки противника взять город штурмом были отбиты. Враг, понеся большие потери, вынужден был перейти к обороне, зарываться в землю. Но он активизировал свои действия на тихвинском направлении, рвался к реке Свирь, решив задушить город блокадой.

В те дни части 115-й стрелковой дивизии и 4-й бригады морской пехоты вели упорнейшие бои за расширение Невского пятачка. Руководило нашими действиями командование Невской оперативной группы. Приказом Военного совета фронта она была образована 22 сентября. В нее вошли войска, сражавшиеся на Неве. Командующим Невской оперативной группой был назначен генерал-лейтенант П. С. Пшенников.

Перед Невской оперативной группой и 54-й армией (она к 26 сентября включена в состав Ленинградского фронта) была поставлена задача - разорвать кольцо блокады на синявинском направлении.

Но противник сумел стянуть в эту узкую горловину, отделявшую 54-ю армию от Невской оперативной группы, значительные силы и оказывал упорное сопротивление. Более того, фашисты пытались сами ночью на плотах форсировать Неву. Наши части, оборонявшие правый берег - 5-й истребительный батальон, 638-й стрелковый полк и 313-й артиллерийский полк, - пресекли эту попытку. Противник понес немалые потери.

Около десяти дней продолжались тяжелые бои на плацдарме. За это время враг потерял более трех тысяч убитыми. Мы захватили много снарядов, большое количество оружия, уничтожили семь артиллерийских и пять минометных батарей, подбили более двадцати танков и десятки других машин. Немецко-фашистские части были несколько потеснены.

Начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Гальдер впоследствии признал: "День 24.9 был для ОКВ в высшей степени критическим днем. Тому причиной неудача наступления 16-й армии у Ладожского озера, где наши войска встретили серьезное контрнаступление противника, в ходе которого 8-я танковая дивизия была отброшена и сужен занимаемый нами участок на восточном берегу Невы"{11}.

В связи с этим была задержана переброска на московское направление двух фашистских танковых и одной моторизованной дивизий. Кроме того, гитлеровское командование направило под Ленинград для усиления 16-й армии еще две пехотные дивизии и три полка. Все эти соединения и части были вскоре обескровлены.

С нашей стороны потери тоже были немалые - в том числе ранеными. Всех их мы сумели эвакуировать с плацдарма. Медицинская служба, руководимая дивизионным врачом 115-й стрелковой дивизии, а затем начальником медслужбы НОГ полковником медицинской службы Т. Д. Рубителем, была хорошо организована. Вместе с батальоном Дубика на плацдарм ушел передовой медицинский пункт нашей дивизии во главе с военврачом А. З. Цицишвили. Когда количество войск на Невском пятачке увеличилось, мы развернули объединенный полковой медпункт, которым руководил военврач 3 ранга П. Ф. Большаков. Особенно следует отметить молодых девушек фельдшера Машу Голомедову, медсестру Раю Стротивную, санинструктора Доялову, которые спасли жизнь сотням раненых. Маленькие, худенькие, в огромных кирзовых сапогах, они смело шли в самое пекло боя, отыскивали раненых, оказывали им первую помощь, перетаскивали их на своих спинах. Приведу лишь один пример: санинструктор Нина Зайкина вынесла с поля боя десятки бойцов. Она была убита осколком. Похоронили героиню на плацдарме.

Тяжело было оказать первую помощь раненым на Невском пятачке, но еще труднее эвакуировать их на правый берег. Днем раненые лежали в укрытиях, а ночью на лодках и паромах под интенсивным огнем врага санитары отправлялись в опасный путь. Санитар Моисеенко только за одну ночь переправил более 30 человек, совершил девять рейсов, пошел в десятый и был ранен осколком. Санитар Воробьев вернулся на рассвете из последнего рейса, собрался отдохнуть, но, когда увидел, что тонет большая лодка с людьми, снова сел за весла и спас раненых. Число раненых, в дни боев переправляемых на правый берег, нередко превышало-300 человек...

Наши силы таяли, пополнение не поступало, но командующий Невской оперативной группой все время требовал активных действий на плацдарме. Распоряжения следовали одно за другим: "Очистить левый берег на 3 километра, овладеть поселком No 6..." Но все наши новые попытки атаковать силами поредевших от непрерывных боев подразделений успеха не имели. Мы, правда, провели отвлекающий маневр - форсировали Неву в направлении поселка Отрадное силами отдельного разведывательного батальона дивизии, но встретили упорное сопротивление гитлеровцев и вынуждены были отказаться от дальнейших действий.

В конце сентября на командный пункт нашей дивизии приехал полковник В. Н. Федоров - командир 10-й стрелковой бригады. Он сообщил, что бригада сосредоточивается в районе Островков. Ее задача - форсировать Неву, овладеть Отрадным, содействовать нашему наступлению на плацдарм. Мы обсудили вопросы взаимодействия, и Федоров уехал к себе в бригаду.

Три дня гремела артиллерийская стрельба в районе переправы 10-й бригады. В штаб нашей дивизии никаких данных о ее действиях не поступало. Это тревожило меня.

- Послали офицера связи, но пока никаких новостей, - доложил мне начальник штаба дивизии полковник Н. В. Симонов.

Положение в районе Отрадного, по-видимому, осложнялось. Мы слышали частые разрывы авиабомб. Отдельные самолеты противника пролетали и в наш район боевых действий.

В это время на командный пункт дивизии прибыл командующий Невской оперативной группой генерал Пшенников.

- Поедемте со мной в район 10-й бригады, - обратился он ко мне.

Мой шофер хорошо знал дорогу в Островки. Оттуда мы добрались к району переправы на Неве. Машину оставили в лесочке, а сами перебежками от укрытия к укрытию направились к переправе. В небе над районом переправы кружились десятки вражеских самолетов. Они бомбили переправу и позиции бригады. Над нами появились три фашистских самолета. От них отделились бомбы. Мы плотнее прижались к земле. Бомбы упали недалеко от канавы, где мы залегли.

Вскоре мы встретили командира одной из частей, и он рассказал, что произошло с бригадой. За три дня на левый берег Невы было переправлено два батальона и два танка БТ-7. Переправившиеся атаковали врага, но успеха не имели. Авиация противника наносила удары по переправе. Большая часть плавсредств была разбита и потоплена.

10-я бригада понесла тяжелые потери, погиб ее командир полковник Василий Николаевич Федоров. Мы тяжело переживали гибель этого смелого человека.

Вскоре генерала Пшенникова и меня вызвали в Смольный. Пригласили в кабинет командующего Ленинградским фронтом генерала армии Г. К. Жукова. Там уже находился член Военного совета генерал-лейтенант А. А. Жданов.

- Что у вас там случилось с бригадой на переправе? - обратился командующий к генералу Пшенникову.

Его доклад получился неубедительным. Главное, не смог объяснить причины неудачи.

Г. К.Жуков, высказав неудовольствие в его адрес, предложил генералу Пшенникову удалиться из кабинета. Пшенников вышел. Наступила пауза. Я стоял и ждал, что же будет дальше.

Ко мне обратился А. А. Жданов:

- Скажите, генерал Коньков, только по-партийному, как там было на переправе 10-й бригады?

Я доложил все, что мне было известно, рассказал, как я с генералом Пшенниковым побывал на переправе и что там видел.

- Бригада понесла тяжелые потери от авиации противника, - закончил я свой доклад.

Г. К. Жуков посмотрел на меня и сказал:

- Товарищ Коньков, принимайте командование Невской оперативной группой. Задача прежняя - больше активности.

Я уехал в Невскую Дубровку, на командный пункт дивизии.

Нелегко было расставаться с командирами штаба, политотдела, с родной дивизией. Слишком много было связано у меня с ней: походы по Прибалтике, бои на Карельском перешейке, на берегах Невы. Все мы, командиры, сроднились. Сблизила нас боевая обстановка. Что ни говорите, но нет дороже боевого друга-фронтовика. Особенно тяжело было расставаться с комиссаром дивизии Владимиром Андреевичем Овчаренко. Он тоже получил новое назначение - начальником политотдела 23-й армии.

...У каждого из нас есть в сердце люди, ставшие для нас примером в жизни. По ним выверяешь свой шаг, у них занимаешь силу, жизненную стойкость, духовную крепость. Таким для меня был и останется навсегда Владимир Андреевич Овчаренко.

Лето далекого теперь уже 1940 года. Я вступил в командование 115-й стрелковой дивизией, стоявшей в Литве. Вскоре прибыл и комиссар дивизии Владимир Андреевич Овчаренко. По званию - полковой комиссар, возрастом 34 года, с образованием академическим. На гимнастерке алел орден Красного Знамени. "В боях с. белофиннами получил", - объяснил Владимир Андреевич политотдельцам. Им же, знакомясь, рассказал: родом с Полтавщины, был рабочим, несколько лет возглавлял райком комсомола.

Наш комиссар был простым, доступным, широко мыслящим человеком. Открытое, спокойное лицо, ясные глаза привлекали, вызывали невольную симпатию. И еще самое главное: он всегда был в работе, никогда - в праздности. С утра и до позднего вечера на ногах, среди людей.

А время отличалось суровостью, напряжением, оно требовало от каждого красноармейца, командира и политработника предельной отдачи, отдачи осознанной, вдохновенной, реальной. В воздухе ощущалось приближение грозы.

Вот как жила наша дивизия в тот последний предвоенный период. Изо дня в день, без выходных, полевые работы по укреплению границы. Потом долгий и трудный марш - своим ходом, с тактическими учениями, зимой в Ленинградский военный округ. Весной (как говорили шутники: не успели отдохнуть ноги, высохнуть портянки) дивизия снова совершила переход: из района Кингисепп Сланцы через Ленинград на Карельский перешеек, вплотную к границе.

Началась Великая Отечественная война. Бои на выборгском направлении, тяжелые, изнурительные. Опять переход - в Ленинград, в район Невской Дубровки, чтобы грудью прикрыть город Ленина, колыбель Октябрьской революции.

Здесь на многокилометровых переходах, на земляных работах, в оборонительных боях показал себя Овчаренко политработником фурмановского склада, комиссаром ленинского типа. На маршах, бывало, несмотря на морозы в тридцать градусов, идет с батальоном, идет подмогой командиру, другом бойца, идет, воодушевляя людей. Пока остались позади многие сотни километров, он какую-то часть пути провел с каждым батальоном, побывал во всех ротах.

И то, что не имели мы обмороженных, что кухни вовремя людей кормили, на привалах обязательно кто-то из политработников, коммунистов выступал, первая заслуга его, комиссара. Дивизия прибыла на новое место готовой к любому испытанию!

Любил я, когда Овчаренко выступал. И не обязательно, чтобы полк или батальон перед ним находился. Сидят на привале пять-шесть солдат - и он сядет. Он много знал, глубоко разбирался в международной и внутренней обстановке и хотел, чтобы его знания, идейная убежденность были оружием его товарищей, его подчиненных. Помню выборгское направление. Холода. Вражеские снайперы. Иду со окопам. За одним из поворотов слышу голос комиссара: "Они пришли в наш дом, они - разбойники, значит, дело наше правое, ненависть наша священна, значит, мы вправе и в обязанности бить их беспощадно, бить смертным боем". Потом по рукам идут газеты с фотографиями, где виселицы, где могилы безвинных, где дети и старики в тряпье, в нищете. Такие беседы не забывались, такие беседы равнялись снарядам и патронам.

Шел бой, тяжелый бой. Бой в районе Энсо, на левом фланге 638-го стрелкового полка. Противник большими силами вклинился в наше расположение. Рукопашная схватка идет в первых траншеях. Вижу - Овчаренко там. С автома-116

том. Не слышно голоса. Но он, наверное, кричит: "Вперед, вперед!" Зовет бойцов за собой, ведет за собой. В том бою, памятном для нашей дивизии, Овчаренко был ранен, его едва успели перевязать - и снова в бой, снова лоб в лоб со смертью, снова призывное слово, зовущее вперед, к победе. 638-й полк выстоял, и командир полка докладывал мне: "А комиссар-то у нас - настоящий герой!"

Через несколько дней противник превосходящими силами перешел в наступление на нашем правом фланге, на участке 576-го стрелкового полка. Там создалась наибольшая опасность прорыва обороны. И туда именно отправился Овчаренко. Спустя некоторое время позвонил мне командир полка:

- Если бы вы видели его в бою!..

Более двух месяцев вела дивизия тяжелые оборонительные бои, и в самых опасных местах всегда был комиссар - теперь уже бригадный комиссар Владимир Андреевич Овчаренко.

Обстановка осложнялась. Противник прорвал оборону на нашем правом фланге, в стыке с соседней дивизией, и углубился в наш тыл. 576-й стрелковый полк вел бой, как говорится, с перевернутым фронтом и отходил к реке. Противник перерезал коммуникации. Прекратился подвоз боеприпасов и продовольствия. Создалась очень и очень опасная ситуация, и как раз в это время должны были подать самоходные баржи для переброски частей нашей дивизии через Финский залив в Ленинград.

В этой тяжелой обстановке требовались особо высокая дисциплина, организованность, четкость и твердый порядок, чтобы в условиях огневого воздействия врага посадить людей на суда, обеспечить передислокацию частей. Комиссар вместе с политработниками помогли мне и штабу выполнить эту трудную задачу. Дивизия не понесла потерь, вскоре сосредоточилась на окраине Ленинграда, чтобы вступить из боя в бой.

По приказу командования мы заняли оборону на Невской Дубровке...

Там познакомился, а потом и подружился с Овчаренко специальный корреспондент "Красной звезды" писатель Лев Славин.

- Я жил с ним в одной палатке, - рассказывал он потом. - Блиндаж, землянку невозможно вырыть: под нами - камень, гранит. Характерная деталь: в палатке, в углу, под наклонной брезентовой стеной, - самодельный шкафчик с книгами, единственная роскошь, которую позволил себе на фронте комиссар. Он не пил спиртного, не курил, считал, что и на фронте человек не должен поддаваться слабостям. Он весь сиял душевной чистотой. Это был жизнерадостный, откровенный человек с рыцарским характером, храбрый и прямой...

Так писатель-краснозвездовец Лев Славин обрисовал облик комиссара, о котором решил писать повесть.

Увы, не суждено было Льву Славину создать повесть об этом прекрасном сыне партии. Не увидели мы и Владимира Андреевича в ликующем после снятия блокады Ленинграде, в поверженном Берлине. Он погиб в сорок втором под Волховом.

А если точнее, не погиб! Живет комиссар в сердцах всех, кто его знал, его дела живут в сердцах молодых защитников Родины.

...Командование 115-й стрелковой дивизией временно принял полковник Н. В. Симонов. Через несколько дней прибыл новый командир - полковник А. Ф. Машошин. Комиссаром дивизии был назначен бывший начальник политотдела Л. П. Федецов. Я радовался, что проверенные в боях люди остались рядом со мной.

Штаб Невской оперативной группы состоял из группы командиров-операторов, командующего артиллерией и начальника штаба. Добавлю, ни средств связи, ни собственного транспорта у нас не было. Я решил сохранить за штабом НОГ связь 115-й стрелковой дивизии. Отсюда, с командного пункта дивизии, расположенного недалеко от переправы, было удобно управлять войсками. Тем более что штаб 115-й стрелковой дивизии во главе с Н. В. Симоновым перебрался за Неву, на Невский пятачок.

Теперь на плацдарме были в основном все части 115-й дивизии и 4-й бригады морской пехоты. Для укрепления обороны правого берега Невы в Невскую оперативную группу прибыла 11-я отдельная стрелковая бригада. Она заняла оборону на участке 115-й дивизии. Ей подчинялись истребительные батальоны народного ополчения. Одновременно эта бригада обеспечивала форсирование Невы другими частями, частью сил вела боевые действия на плацдарме.

Я придирчиво проверил боеспособность частей Невской оперативной группы и ознакомился с новыми разведданными о противнике. Ничего утешительного для нас не было. К полевым фашистским частям, первыми вышедшим на левый берег Невы, прибавились еще части 7-й авиадесантной, 20-й моторизованной, 96-й пехотной и 207-й охранной дивизий. Их поддерживали танковые подразделения и авиация.

Враг стремился во что бы то ни стало сбросить нас с плацдарма. И мы с неимоверным трудом сдерживали его натиск.

Такова была реальная обстановка на Неве. Ее я представлял в деталях. И все, как есть; доложил генералу армии Г. К. Жукову, когда меня в очередной раз вызвали в Смольный. Он выслушал мой короткий доклад. Потом подвел к карте, сориентировал в обстановке под Ленинградом и Тихвином. Подчеркнул большое значение операции на Неве, которую следует продолжать, добиваясь целей, поставленных перед Невской оперативной группой. Георгий Константинович также информировал, что в двадцатых числах октября в состав Невской оперативной группы придет несколько дивизий. На пополнение прибудет и особая часть, имеющая на вооружении орудия большой огневой мощи, которые будут применяться под Ленинградом впервые. Это были "катюши".

Командующий приказал войскам Невской оперативной группы перейти в наступление с целью разгрома шлиссельбургской группировки противника. Присутствовавший при этом разговоре член Военного совета А. А. Жданов спросил меня о том, сколько времени потребуется для подготовки операции.

- Пять дней будет достаточно, - подумав, ответил я, - чтобы переправить на левый берег вторые эшелоны.

А. А. Жданов негромко, но очень твердо сказал, что в городе остается продовольствия на два-три дня и что такого времени на подготовку операции дать невозможно, надо действовать немедленно.

На этом разговор был закончен.

Я торопился в Невскую Дубровку, но выбраться из города ночью во время бомбежки было нелегко. Регулировщицы не раз останавливали машину, предупреждали:

- Дальше проезда нет, только что разорвалась фугаска, там завал...

Никогда не забуду своего шофера туляка Петра Воронина. Читатель уже знает, что мы с ним были вместе в больших походах в мирное время, в советско-финляндскую войну. Это был личный водитель, помощник, друг, близкий мне человек. Не раз спасал он мне жизнь. Благодаря его находчивости нам и на этот раз удалось благополучно миновать все завалы и пожары.

Утром войска Невской оперативной группы получили приказ готовиться к наступлению. И тут нам крепко помогли "катюши", которые дали по врагам несколько залпов. Зрелище было потрясающим. Я видел на лицах бойцов слезы радости и гордости.

После короткой артиллерийской подготовки части 115-й дивизии и 4-й бригады морской пехоты перешли в наступление. Не буду в деталях описывать ход этих боев. Скажу, что успеха у нас не было. Нам не хватало не только времени на подготовку, но и в первую очередь артиллерии, авиации и танков для сопровождения пехоты. А к этому времени противник очень плотно окружил плацдарм, укрепил свои позиции, прикрыл их массой огневых средств. Кроме того, через несколько дней 54-я армия была перенацелена на другое, тихвинское направление и нам не с кем было "взаимодействовать, операцию проводили самостоятельно. Ставка требовала не прекращать наших активных действий.

Мы предприняли еще несколько атак. Но сил было явно недостаточно. Оставалось одно - перейти к обороне плацдарма, отбивать контратаки противника, заботясь о том, как нанести ему возможно больше потерь.

В это время в Невскую оперативную группу на должность начальника штаба прибыл генерал-майор Н. В. Городецкий. До назначения он работал заместителем начальника штаба фронта. Это был хорошо подготовленный, эрудированный, с масштабным видением работник. Имея отличную оперативную подготовку, он быстро разобрался в обстановке и очень точно информировал штаб фронта об особенностях боев на плацдарме, что, несомненно, помогло фронтовому командованию сделать реальные выводы и принять необходимые решения.

В те критические дни мы были так плохо обеспечены боеприпасами, что на каждое орудие оставалось всего по 4-5 снарядов. В связи с этим вспоминается такой разговор. Однажды на КП прибыл командир артиллерийской части моряков.

- К нашим двум дальнобойным орудиям штук сто бы снарядов, - глядя на меня с надеждой, произнес он. - А то ведь всего четыре осталось, бережем их, как говорится, на всякий случай.

В середине октября новый командующий Ленинградским фронтом генерал И. И. Федюнинский вызвал меня на передовой командный пункт фронта в деревню Колтуши.

Когда я вошел в дом, где располагался фронтовой передовой пункт управления, генерал Федюнинский вышел навстречу мне из-за стола. Я представился ему. Он крепко пожал мне руку. Это было предвестником хорошего, делового разговора.

- Небось думали, что я ругать буду? - усмехнулся И. И. Федюнинский. И все-таки доложите, почему не выполнено требование фронта, что мешает?

Я обстоятельно доложил, что 115-я стрелковая дивизия и 4-я бригада морской пехоты имели первоначальный успех при захвате плацдарма на левом берегу Невы. Но развить наступление не смогли, так как не хватило сил и техники, а противник за это время сумел подтянуть еще ряд новых частей. Наши подразделения понесли потери и в настоящее время были неспособны прорвать сильную оборону противника. По-прежнему, заметил я, недостает боевой техники, снарядов, большие трудности с прикрытием переправы с воздуха.

Выслушав меня, генерал Федюнинский сказал, что понимает наши трудности, но положение под Ленинградом очень тяжелое, и пока нет возможности усилить Невскую оперативную группу.

- Через несколько дней к вам подойдут другие дивизии, - сказал командующий. - Правда, они малочисленны, но это пока все, чем можем помочь. Ставка требует активизировать Синявинскую операцию. Пока, до прихода подкреплений, сохраните плацдарм, истребляйте фашистов, а с приходом фронтовых резервов готовьте новое наступление. Во взаимодействии с 54-й армией вы должны разгромить шлиссельбургскую группировку противника. Надо разорвать кольцо блокады на синявинском направлении.

Вернувшись на свой командный пункт, первым делом распорядился срочно и самым серьезным образом готовить переправочные средства. Комендантом переправы был назначен мой заместитель генерал-майор И. И. Фадеев. Руководство всеми инженерными, понтонно-мостовыми подразделениями на Неве принял начальник инженерного управления фронта подполковник Б. В. Бычевский, который развернул свой полевой инженерный штаб в землянке в двухстах метрах от берега. Вместе с ним находился бывший начальник ЭПРОНа контр-адмирал Ф. И. Крылов со своими водолазами и другими специалистами. В их распоряжение были переданы все подразделения и части, работающие на переправе, и вся "флотилия" переправочных средств.

Мы начали усиленно готовить новую наступательную операцию. Для успешного ее выполнения стали подходить обещанные подкрепления. 18 октября прибыла 265-я стрелковая дивизия полковника Г. К. Буховца. В период с 20 по 28 октября в состав НОГ вошли 86-я стрелковая дивизия и 20-я дивизия НКВД полковников А. М. Андреева и А. П. Иванова, а позднее, в первых числах ноября, - 168-я стрелковая дивизия генерал-майора Л. А. Бондарева.

Все эти соединения дрались на других участках фронта, понесли потери и не были пополнены. В прибывшей танковой бригаде генерал-майора В. И. Баранова имелось всего 50-60 устаревших БТ-7.

К трудностям на переправе, которые мы испытывали раньше, добавились новые: на Неве появился лед, начала образовываться ледяная кромка у берега.

Чтобы начать наступление с плацдарма, надо было переправить туда вновь прибывшие дивизии с их боевой техникой. Переправа по-прежнему все время находилась под огнем противника. Понтонеры, все инженерные части работали самоотверженно, напряженно.

Однако лишь ценой серьезных потерь удалось перебросить на пятачок 86-ю и 265-ю стрелковые дивизии. На Неве не было затишья ни днем ни ночью. Наш плацдарм занимал всего три километра по фронту, а в глубину имел не больше 800 метров. На одном его фланге части 86-й стрелковой дивизии вели бои за развалины кирпичных зданий. На другом фланге части 265-й стрелковой дивизии дрались за северную окраину деревни Арбузове. Понятие "окраина" было довольно условно. В бывшей деревне Арбузове давно нет не только окраины, но даже не сохранилось ни одной печной трубы.

Роща "Огурец" тоже существует только на карте в виде условного топографического значка. В действительности же все деревья там давно сметены снарядами и бомбами.

Был еще на левом берегу между двумя песчаными карьерами перекресток дорог. Бойцы называли его "паук". Это страшное место, в атаках и контратаках обе стороны старались обойти его. Оно никем не занято, но и наши, и фашистские тяжелые батареи пристреляли его и накрывают с абсолютной точностью. Очень уж четкий ориентир!

Днем широкая лента Невы пустынна. От нее веяло холодом и мрачной отчужденностью. В светлое время ни одна лодка не отваживалась пересечь 500-метровое расстояние - от берега до берега. Ее непременно бы расстреляли раньше, чем бы она успела дойти до середины реки. И на плацдарме, и на нашем правом берегу все просматривалось противником с железобетонной громады 8-й ГЭС. Каждый метр простреливался пулеметным огнем и артиллерией.

Но вот наступала ночь. Над Невой зароились вражеские" ракеты. Их свет выхватывал из кромешной темноты силуэты развалин бумажного комбината и разбросанные по всему нашему берегу скелеты понтонов, шлюпок, катеров. По размытой осенними дождями глине, в промозглой темноте проходили по едва приметным тропам, а чаще траншеями пехотинцы, тащили орудия артиллеристы.

Слышались осиплые, простуженные голоса, тихо окликавшие:

- Эй, кто на вторую переправу Манкевича, давай сюда!

- Кто на пятую, к Фоменко, держи правей!

Иногда с берега можно было заметить, как на гребне невской волны будто замрет, а затем вздрогнет под резкими ударами весел понтон или шлюпка, торопясь уйти от предательского света ракет.

Полевой инженерный штаб подполковника Б. В. Бычевского фактически превратился в общую комендатуру переправ.

Поблизости от реки, в овраге, был оборудован сварочный цех. Ночью затонувшие понтоны с помощью водолазов и других специалистов вытаскивались, днем ремонтировались.

Большую помощь оказал нам специалист по маскировке майор А. В. Писаржевский. Он знал несколько способов имитации переправ на пассивных участках реки, и довольно часто ему удавалось обмануть противника. "Словом, - вспоминал Б. В. Бычевский, - в землянке полевого инженерного штаба собрались люди разных профессий и совсем непохожих характеров. Но всех нас объединяла одна забота - помочь тем, кто дерется на плацдарме, лучше организовать переправу туда войск, техники, оружия, боеприпасов".

Дивизии, прибывшие для усиления нашей наступательной мощи, вводились в бой с большими интервалами по времени, почти без поддержки танков, при недостаточном артиллерийском обеспечении. В результате серьезного оперативного успеха не достигли. Ничего не добился своими контратаками и противник. Сбросить нас с плацдарма он не смог.

Кроме того, события, происходившие на тихвинском направлении, заставили сократить масштабы наступления южнее Ладожского озера. Вечером 23 октября был получен приказ Ставки, не прекращая активных действий по прорыву блокады, перебросить несколько соединений в район Тихвина. В их числе были и две дивизии 54-й армии. Наступление ее на Синявино пришлось отменить.

В конце октября я направил донесение о том, что вследствие того, что противник значительно укрепил свои позиции, усилил огневое воздействие, а наша артиллерия не в состоянии подавить его огневые средства, мы не можем продвинуться вперед и прорвать оборону гитлеровцев.

Буквально через день-другой на наш командный пункт прибыли новый командующий Ленинградским фронтом генерал М. С. Хозин, представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал Н. Н. Воронов и начальник штаба фронта генерал Д. Н. Гусев.

С генералом Козиным я не был ранее знаком. Н. Н. Воронов знал меня по Московскому военному округу и по боям на Карельском перешейке зимой 1940 года. Во время решающих боев на линии Маннергейма Н. Н. Воронов присутствовал при вводе в прорыв 84-й стрелковой дивизии, которой я тогда командовал. Каждая встреча с Николаем Николаевичем Вороновым была памятной, это был человек высокой культуры. Генерала Гусева я знал еще до войны, встречался с ним в Прибалтийском военном округе.

- Товарищ генерал Коньков, вы почему так близко к Неве расположили свой командный пункт? - обратился ко мне генерал М. С. Хозин.

В его вопросе чувствовалось недовольство. По пути на КПП прибывшие попали под артобстрел.

- Вы понимаете, - продолжал командующий, - что в этих условиях невозможно управлять войсками. Почему бы не перенести командный пункт на два-три километра от берега.

- Товарищ командующий, - доложил я, - штаб группы не имеет в своем распоряжении средств связи, здесь мы сидим на проводе 115-й стрелковой дивизии. Рядом - Нева. Мне достаточно несколько минут, чтобы перебраться на наблюдательный пункт. Если уйти дальше - потеряешь управление.

Генерал Гусев подтвердил, что у нас действительно не хватает средств управления.

- Ведите нас на свой наблюдательный пункт, пока светло, - приказал командующий.

Мы все отправились на берег Невы. Там я доложил обстановку на плацдарме.

- Да, дела неважные. Что намерены делать?

- Без танков, артиллерии и авиации мы успеха не добьемся.

- Тем не менее Ставка требует активных действий. Положение под Ленинградом тяжелое. Вы это знаете? Надо сделать все, чтобы прорвать оборону противника, ликвидировать блокаду, - потребовал командующий,

Генералы уехали.

Мы снова повторили атаки силами частей 86, 20 и 265-й дивизий, но успеха они не принесли. Об этом я сообщил в штаб фронта.

2 ноября было получено указание штаба фронта о том, что на смену штабу Невской оперативной группы прибудет штаб 8-й армии. Все войска Невской оперативной группы должны перейти в подчинение командующего 8-й армией.

Смены руководства требовала боевая обстановка. Штаб армии располагал средствами управления и подвоза, чего не было в Невской оперативной группе,

Где левый берег?

Нет его, он срезан.

Ни с кем, ни с чем

Просторы не деля,

Здесь рваное и ржавое железо

Здесь истинно железная земля!

Потомок дальний!

Будешь здесь когда ты,

Ты знай, что рядом легшие стеной,

Воистину железные солдаты

Засыпаны железною землей.

Эти строки про Невский плацдарм, или, как его тогда еще называли, Невский пятачок. Таким увидел его поэт Александр Прокофьев, побывавший в те грозные дни в нашей дивизии.

Невский пятачок... Поле то - два километра в длину да шестьсот метров шириною - не забыть до конца жизни. Дни и ночи тогда были здесь адом кромешным. Временами казалось, что само небо рушится на землю. Свист пуль, вой снарядов и разрывы бомб - главные мелодии, слышавшиеся на этом клочке истерзанной земли.

Я, человек, видевший все это, прошедший все это, был поражен, когда однажды, попал в школьный музей одной из средних школ города Кировска, что в Ленинградской области, с волнением рассматривал документы, фотографии военных лет и вдруг прочитал: "Квадратный метр земли с Невского пятачка". А в этом метре квадратном триста пуль, около одиннадцати килограммов осколков!

Все это было тогда... Выпадали дни без горячей еды, без хотя бы часа сна. Бойцам и командирам негде было обогреться и обсушиться. Недаром среди них жила поговорка: "Кто на Невском пятачке не бывал, тот войны не видал".

И сейчас перед глазами стоит небольшая лесная поляна. Вернее, то, что осталось от поляны. К нам в дивизию прибыло пополнение. Коммунисты из пополнения собрались на короткое партийное собрание. Разговор шел о долге, примерности партийцев. Поляна сплошь была усыпана осколками. Они неприятно хрустели под сапогами очередного выступающего, молодого лейтенанта-связиста, с которым я не успел еще познакомиться. Чуть в стороне от поляны негромко, словно хлопушка, разорвался снаряд. Лейтенант как-то удивленно обвел нас взглядом и медленно-медленно начал оседать на землю. К нему бросились товарищи. Но их помощь уже не потребовалась.

Глава VI.

Храбрейшие из храбрых

Как я ругаю себя за то, что только через три с лишним десятка лет поехал в архивы, стал собирать фактический материал, чтобы рассказать о людях 115-й стрелковой дивизии. Совсем не выдающихся, но вместе с тем свершивших то, чего не довелось сделать другим. Считаю своим долгом вспомнить хотя бы некоторых из них...

Капитан Василий Дубик... В рабочей тетради я иногда делал небольшие пометки, касающиеся характеристик людей, с которыми мне приходилось иметь дело. Эту запись в две строки я сделал после одного из боев на Карельском перешейке: "В. П. Дубик - командир отчаянной храбрости, но голову при этом не теряет, умеет думать о бое, заботиться о людях".

Я повидал всяких командиров. Были такие, что намекни только - и они уже готовы броситься в бой без оглядки. Случались удачи у таких сорвиголов. Чаще же их ждал неуспех. Военное дело - это искусство. Тонкое, психологическое. Одной удали тут мало. Как говорится, тут думать надо, соображать.

Сообразительным, умелым командиром был Василий Дубик. В боях на Карельском перешейке он командовал ротой. Подразделение зачастую оказывалось на самых сложных участках обороны. Именно его бойцы первыми встретились с хорошо обученными и до зубов вооруженными егерями противника.

Был такой случай. Высланный вперед старшим лейтенантом Дубиком взвод дружно обстрелял егерей и тут же поспешно стал отходить. Враги решили, что это их легкая добыча. Они уже начали настигать смельчаков, когда те неожиданно как бы растворились в чаще. Егеря заметались на большой лесной поляне. И тут же в них справа, слева, сверху с деревьев ударили поставленные в засаде два остальных взвода роты Дубика.

На допросе взятый в плен командир егерей очень просил показать того, кто так ловко обманул его, видавшего виды вояку. Пригласили Дубика. Он пришел, молодой, сильный, гибкий, с достоинством доложил. А плененный офицер-егерь изумленно смотрел на Дубика не в силах понять, как смог этот молодой русский командир так искусно выполнить маневр и заманить в ловушку целую роту егерей.

Умение мыслить и анализировать масштабно не раз помогало Дубику с честью выходить из самых трудных положений. В его роте всегда было меньше потерь. Бойцы здесь, казалось нам, собрались самые веселые, самые здоровые. Люди любили своего командира за заботу о них, доверяли ему безгранично. Его приказы и распоряжения они выполняли четко, я бы сказал, с особым желанием. В штабе дивизии ни у кого не было сомнения, когда обсуждалась кандидатура капитана В. Дубика (очередное воинское звание ему было присвоено после боев на Карельском перешейке) на должность командира батальона.

Не было в штабе сомнений и тогда, когда батальон капитана Дубика предложили выделить в первый эшелон готовящегося десанта.

Говорят, дорога начинается с тропы, а тропа - с первого следа. В народе говорят еще и по-другому: за первым - след, за вторым - дорога. Фронтовикам известно: кому на воине выпадало идти первым в бой, в разведку, тем судьба не часто гарантировала удачу.

А нам нужна была только удача. От умелых действий десанта зависел весь дальнейший ход боевых действий. В случае успеха мы навязывали врагу свою волю, захватывали боевую инициативу, разрушая тем самым далеко идущие планы противника.

Намечавшуюся высадку батальона держали в строгом секрете. Люди, конечно, чувствовали, что приближаются какие-то серьезные события. Чаще, чем обычно, в подразделениях бывали командиры штабов полка и дивизии. Накануне форсирования наведались к Дубику и мы с начальником политотдела. В кромешной тьме услышали приглушенный голос. Подошли ближе. Я узнал в говорившем политрука А. П. Черного.

- Командир батальона интересуется вашим настроением перед форсированием, - обратился к бойцам политрук. - Что ему передать?

Поднялся красноармеец. Из кармана гимнастерки он вынул какую-то бумагу, передал ее политруку и сказал:

- Здесь все написано...

В землянке мы развернули вчетверо сложенный лист. Боец, видимо, писал в потемках, строчки были неровные, буквы набегали друг на друга. Слева были горячие, выстраданные сердцем. Красноармеец просил считать его в случае смерти коммунистом.

Самого Дубика мы нашли у реки. С командирами рот он проверял плавучесть вместительных рыбацких лодок. Командиры прикидывали, как лучше всего разместить в них людей, боеприпасы, вооружение. Выслушали они и наши советы.

Все это время я наблюдал за капитаном Дубиком. Поверяя подчиненным свои задумки, он обязательно спрашивал: "Вы меня поняли?" Нам всем тогда очень хотелось и было необходимо знать, как мы понимаем друг друга, все ли в одинаковой мере прочувствовали сложность предстоящей операции. Без этого трудно было рассчитывать на успех.

- Вы уверены в успехе? - спросил я Дубика.

- Товарищ генерал, бойцы ждут этого часа, слишком много у них накопилось ненависти к фашистам, рассчитаться хотят с ними сполна.

- Может, считаете несправедливым, что вас назначили командиром десанта?

Он подался весь вперед и горячо заговорил:

- Прошу вас не изменять решения, бойцы уже привыкли ко мне, понимают меня с полуслова...

Я обнял Василия. Получилось это непроизвольно. Я любил его как младшего брата. Известно, кого мы больше любим, тому больше доверяем.

Ночь на 20 сентября выдалась темная, с моросящим дождем. Я уже рассказывал, как мы волновались, как то и дело спрашивали, нет ли известий от Дубика. А время уже подходило к расчетной отметке. И вот телефонист неожиданно громко закричал в блиндаже:

- Есть, зацепились за левый берег!..

Сквозь треск и шипение в эфире услышал далекий голос капитана Дубика, докладывавшего, что фашисты не ожидали нашей высадки, никак не могут понять, откуда взялись русские.

Мне потом рассказывали подробности. Гитлеровцы, привыкшие к комфорту мирного времени, устраивались на ночлег, как в гостинице. Вот в таком-то полураздетом виде наши бойцы и подняли их из теплых постелей. Фашистские молодчики, побросав оружие, в одних подштанниках драпали из блиндажей и землянок.

Капитан Дубик, правильно оценив ситуацию, приказал бойцам, как мы тогда говорили, "шумнуть". Громкое "Ура!", частая стрельба наделали еще больше паники в стане врага. Наши десантники заняли Московскую Дубровку.

Положение на плацдарме день ото. дня становилось тяжелее. Гитлеровское командование, наконец разобравшись в том, что русские сумели перебросить через Неву лишь часть сил, бросило на десантников свои отборные части.

Левый берег окутался густым, черным Дымом. Небольшой пятачок буквально терзала вражеская крупнокалиберная артиллерия, авиация. Стоял сплошной грохот. Мы никак не могли связаться с командиром десанта. Единственное, чем смогли ему помочь, - переправили четыре пушки.

С ними-то капитан Дубик и предпринял наступление на Арбузове. Бой развивался успешно. Десантники, ведомые своим отважным командиром, прорвались за песчаный карьер, в рощу. Мало их осталось после жестокой штыковой схватки. Фашисты взяли в кольцо рощу. Двое суток не прекращались их атаки. Комбат несколько раз предпринимал попытки пробиться сквозь вражеское кольцо. В последней атаке его сразила пуля.

Установить подробности подвига Василия Павловича Дубика помогли сослуживцы героя, его товарищи-фронтовики. Очевидцы рассказывали, что окровавленный комбат, умирая, все же сумел приподняться с земли и в последний раз выстрелил в фашистов. Бойцы потом говорили: "Наш Дубик и мертвый продолжал воевать".

Тело капитана переправили на правый берег. Похоронили мы героя со всеми воинскими почестями...

В моей жизни особое место занимают политработники. Судьба мне подарила многие встречи с этими замечательными посланцами партии. В годы Великой Отечественной войны высоким авторитетом среди личного состава армии и флота пользовались политруки. Они, политруки, были вездесущи. Мне порой казалось; что у них особый дар предугадывать места, где трудно, где жарче всего разгорится бой. Они появлялись там обязательно в тот момент, когда нужно было внести перелом в сложную ситуацию.

Фашисты люто ненавидели политработников. Они прекрасно понимали, какой обладают посланцы партии силой влияния, какой у них высокий авторитет, как они преданы партии и Родине. Позже мы узнали о существовании секретной гитлеровской инструкции. В ней говорилось о том, Что политических комиссаров можно опознать по особым знакам отличия - красной звезде с вытканными золотом серпом и молотом на рукаве. Эти комиссары, гласила инструкция, не признаются в качестве солдат, на них не распространяется защита, предоставляемая военнопленным по международным правам. После отделения от остальных их рекомендовалось уничтожать.

Я хорошо знал старшего политрука А. П. Черного, выпускника военного училища имени Верховного Совета РСФСР. Впервые увидел его на стрельбище. Бойцы тренировались в метании боевых гранат. Один из них никак не мог побороть страх. Сколько ни бился командир взвода, но заставить подчиненного перебороть себя не мог. Мы с комиссаром попали уже к финалу этого эпизода. Услышали дружный хохот, решили узнать, кто так умеет веселиться. Необычную картину увидели. Красноармейцы окружили А. П. Черного и обалдевшего от радости бойца, который горячо тряс руку старшего политрука. За что, вы бы думали? Старший политрук сумел уговорить его выйти вместе на огневой рубеж и выполнить упражнение. Гранаты обоих метко поразили цель.

Был старший политрук чуть выше среднего роста, говорил негромко, с нажимом на те слова, которые старался подчеркнуть особо. Относился он к числу тех политработников, которые больше заботятся не о красивом обороте речи, а о рабочей нагрузке слова. Это особенно ценилось на войне, где зачастую выступление политруки занимало одну-две минуты. И какой огромной силой обладали те слова!

А. П. Черный ушел на плацдарм в составе батальона, которым командовал капитан В. К. Меньков. Вражеская пехота, усиленная танками, сразу же контратаковала десантников. Забросав фашистские танки бутылками с горючей смесью, бойцы вывели из строя пять вражеских боевых машин.

Группу красноармейцев, в задачу которых входило прикрыть фланг батальона у моста через овраг, возглавил А. П. Черный. Фашисты забрасывали минами горстку советских воинов. Те добрым словом вспоминали старшего политрука, который заставил их глубже зарыться в землю. Наши бойцы выдержали яростный минометный обстрел, а затем организованным дружным огнем сумели отбить несколько вражеских контратак.

На командный пункт поступило тревожное сообщение - тяжелое ранение получил комбат В. К. Меньков. Я не знаю, как это сумели связисты, но они нас связали со штабом батальона. В трубке я услышал спокойный голос старшего политрука Черного:

- Товарищ генерал, капитана Менькова готовим к переправе на правый берег, мы здесь держимся...

Связь на этом как отрубило. А на левом берегу все жарче разгорался бой. Из рассказов раненых красноармейцев, переправленных на правый берег, мы узнали, что в критическую минуту старший политрук взял командование батальоном на себя. Он не раз водил бойцов в контратаки, отбрасывая наседающих фашистов. За умелое управление батальоном и проявленную личную храбрость А. П. Черный был награжден орденом Красного Знамени. Он до конца сражался на Невском пятачке.

Нам приходилось нелегко. Мы подсчитали, что в среднем на один квадратный метр пятачка враг выпускал в час от 15 до 25 пуль, обрушивая на плацдарм до 2 тыс. мин, снарядов и бомб. Я не раз на войне слышал ходячее выражение: "Погиб от шальной пули". Сколько же таких шальных пуль могли оборвать жизнь каждого бойца и командира в те дни на пятачке?!

Но ведь и, мы не давали спокойно жить гитлеровцам. На плацдарме широко развернулось снайперское движение. Одним из зачинателей его явился мой старый знакомый Тэшабой Адилов. На пятачке не было фигуры известней, чем он. О бойце ходили легенды. Но слагались они из достоверных фактов. Например, вот из таких...

Фашистское командование бросило роту автоматчиков на группу наших бойцов, оборонявших мост через овраг. Огонь при этом враг открыл из всех видов оружия, стараясь отвлечь наше внимание от задуманного им маневра. Красноармеец Адилов, на удивление хладнокровный и терпеливый человек, обнаружил в окопе нескольких вражеских пулеметчиков. Сразив их из винтовки, он захватил пулемет, повернул его в сторону наступавших автоматчиков и стал поливать их свинцом. Атака захлебнулась. Но гитлеровцы быстро перестроились и пошли вперед уже мелкими группами.

По цепи наших бойцов тревожно пронеслось: "Тяжело ранило командира отделения..." Поняв опасность создавшегося положения, Тэшабой Адилов приказал товарищам:

- Подпускайте автоматчиков ближе, бейте их в упор, наверняка.

К обороняющимся пробрался командир взвода.

- Боец Адилов, - сказал он, - слушайте приказ. Видите вон тот блиндаж - в нем засел неприятельский пулеметчик. Надо его снять.

В сумерках Тэшабой с одним из сослуживцев ползком приблизились к блиндажу и забросали его гранатами. В боях за Ленинград Адилов из своей снайперской винтовки уничтожил более сотни фашистских солдат, за что был награжден орденом Ленина. Эту высокую награду ему вручил А. А. Жданов.

Увидел я Тэшабоя радостного и взволнованного. Он то и дело прижимал правой рукой орден к груди и смущался.

- Не закружит вам слава, товарищ Адилов, голову? - спросил я.

- Товарищ генерал, а мне до полной славы не хватает еще сотни убитых фашистов, - серьезно ответил снайпер.

Каждый день боев на плацдарме приносил все новые и новые примеры массового героизма и доблести наших бойцов, командиров, политработников. Удивительные превращения происходили с людьми. Ничем ранее не приметные, немногословные, они совершали такие героические поступки, на которые могли пойти только советские люди, воспитанные нашей партией. Уже в первые дни войны слова из Указов Президиума Верховного Совета СССР "За образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и мужество..." имели самое прямое отношение к воинам 115-й стрелковой дивизии, например, к молодому командиру тяжелой минометной батареи комсомольцу лейтенанту Ивану Павленко. Точен был огонь его минометчиков. Они подавляли вражеские огневые точки, ослепляли наблюдательные пункты. За два дня боев от огня батареи гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными около батальона пехоты, было уничтожено четыре пулеметных гнезда, подавлено две минометные батареи, подбито несколько автомашин и легковых танков. За эти боевые дела лейтенант был награжден орденом Красной Звезды.

У него было мужественное, немного грубоватое лицо, выразительные светлые глаза, он был плечист и высок. И хотя недавно пришел из училища, и было ему не 40, а чуть больше 20, показал он себя умелым командиром. Как раз после награждения Павленко орденом к нал! на КП приехал поэт Александр Прокофьев в сопровождении редактора дивизионки В. А. Меркурьева. В беседе со мной и комиссаром дивизии он спросил, кого из фронтовиков можно было бы сделать героем его стихов.

- Есть у нас герои, есть, и много, - ответил я. - Только что командующий артиллерией дивизии полковник Лабадов докладывал об отличных действиях батареи тяжелых минометов, которой командует Иван Павленко.

Вместе с В. А. Меркурьевым поэт направился на наблюдательный пункт батареи, который находился на чердаке двухэтажного дома. Место было очень удобное. Отсюда лейтенант Павленко хорошо просматривал вражеские позиции, скопления танков и пехоты.

Когда Прокофьев и Меркурьев были у цели, кругом начали рваться гитлеровские снаряды. Один из них угодил в дом с нашим наблюдательным пунктом. Там начался пожар. Поэту не довелось увидеть Павленко ни живым, ни мертвым. Его боевые товарищи только что похоронили лейтенанта за поселком, на опушке бора, у сосны с отбитым осколком суком. Они и рассказали о последних минутах жизни молодого героя.

В тот день с самого утра на пятачке шли тяжелые бои. Противник большими силами атаковал наши позиции. Павленко своевременно обнаружил сосредоточение гитлеровцев. Минометчики обрушили на них сокрушительные залпы. Но и фашистские артиллеристы сумели засечь наш наблюдательный пункт. Почувствовал это лейтенант Павленко потому, что началась пристрелка по его дому. Но обстановка не позволяла поменять НП. Нельзя было даже на короткое время оставить пехоту без огневой поддержки.

Артиллерийский разведчик сержант В. Подвинцев, находившийся на НП вместе с командиром батареи, рассказал:

- Лейтенант уже был ранен, когда приказал мне отправиться с запиской к начальнику артиллерии полка. Я было стал уговаривать комбата вместе уйти с чердака, а он сурово глянул на меня и сказал: "В армии не рассуждают, а выполняют приказ". Мне показалось, что он уже наперед знал, чем все это может кончиться и поэтому прогонял меня, чтобы спасти от гибели... Спустился я вниз, а он все кричит команды в трубку... Так и нашли мы лейтенанта мертвым в углу чердака с телефонной трубкой, зажатой в руке...

Подвинцев передал Александру Прокофьеву планшет лейтенанта. В нем были карта и листок бумаги из командирской книжки. Прокофьев, рассказывая мне обо всем увиденном и услышанном, не мог скрыть своего потрясения.

Вернувшись в нашу дивизионную газету, он при свете коптилки написал стихотворение "Бессмертие".

...Фашисты из щелей полезли, - он видит,

Им место не здесь, а "в раю".

Так пусть же узнают, как их ненавидим,

Как любим Отчизну свою!

Ведь мы их не звали сюда, не просили,

Скорей настигай их, беда!

И ненависть, равная буре по силе,

Как буря летит в провода!

"Огонь! - он скомандовал на батарею.

Вояки промокли слегка,

Пора подсушить их; коль солнце не греет,

Подсыпьте-ка им огонька!"

И ухнули разом. Кривая полета

Идет через песню мою.

О том, как разили его минометы,

Я слово герою даю.

"Сегодня на рассвете, - записал Иван Николаевич Павленко, - гитлеровцы подтянули к деревне около 15 танков и больше роты пехоты. В это время я сидел на крыше двухэтажного дома. Когда я увидел фашистов, сердце облилось кровью. Я скомандовал "Огонь!". Тяжелые мины рвались среди скопища вражеской, пехоты. Я от радости кричал: "Здесь, на поляне, враг увидит свою смерть! Вперед, за победу! Подлый враг будет разбит!"{12}

И дальше - на уголке клочка бумажки: "Вражеские снаряды изрешетили весь дом. Я с поста не уйду!"

Вперед за реку прорывались отряды.

И враг заметался, гоним.

...Он пал, наш товарищ, но бывшее рядом

Бессмертие встало над ним!

И, славящий мужество наше прямое,

Я вижу, как входят в века:

Дом, в щепы разбитый, герой-комсомолец,

Столетние сосны, река.

Стихи Прокофьева о нашем боевом товарище Павленко тотчас напечатала дивизионная газета. Газета пошла на переправу, на плацдарм, на огневые позиции, в окопы.

Мне потом показали найденный в гимнастерке юного лейтенанта лист бумаги, который начинался словами: "Я, Павленко И. Н., комсомолец, преданный делу рабочего класса и Коммунистической партии..." Человек готовился стать коммунистом, мечтал об этом и доказал свою преданность народу, партии...

Работая над рукописью, я прочитал книжку Михаила Сергейчика "Продолжение подвига". Она посвящена бывшему красноармейцу 576-го стрелкового полка, ныне известному в стране комбайнеру совхоза "Новый путь" Карагандинской области, Герою Социалистического Труда Ивану Ивановичу Иванову.

Родина узнала о подвигах еще одного замечательного человека, дравшегося с врагом на Невском пятачке. Автор подробно, со знанием дела описывает трудовой путь Иванова и касается его боевой биографии.

...576-й стрелковый полк, куда направили воевать Иванова, уже вел тяжелые бои на Невском плацдарме. Чтобы попасть туда, юноше пришлось переправиться через Неву на потрепанной лодке ночью под огнем гитлеровцев.

Получилось так, что сразу же после переправы бойцу Иванову пришлось отбивать вражескую атаку. А потом они следовали одна за другой. И терялся им счет. Счет велся один: сколько фашистов ты смог убить.

Нейтральная полоса составляла немногим более 50 метров. Тренированной рукой можно было забросить гранату в фашистский окоп. Но способных на это становилось все меньше и меньше. Силы бойцов таяли от скудного блокадного пайка. И только ночные вылазки к противнику, молниеносные броски и рукопашные давали трофейную прибавку в общий котел.

Однажды во время очередной атаки Иванов был тяжело ранен. Санитары перевезли его через реку в медсанбат. Отсюда отправили в госпиталь. Сильный организм, внимание медперсонала сделали свое дело. Быстро встал на ноги боец. А в день выписки дали ему несколько галет, две пачки крупы да еще отпустили на три дня повидаться с домашними.

Шел Иван по улицам Ленинграда, спешил на свою родную Ярославскую. Вот и дом No 13. Поднялся на пятый этаж, постучал в 87-ю квартиру, тишина, постучал еще, тишина, дернул - дверь открыта. Вошел боец и увидел: мать лежит почти что без движения. А на столе хлебные карточки, уже четыре дня как не отоваренные. Не осталось у матери сил сходить за хлебом...

- Все сожгла, что можно было, - и шкаф, и стол, и старый твой детский столик, а все равно холодно, - почти шепотом сказала она. И стала перечислять соседей: тот погиб на фронте, того отвезли на Пискаревку.

В каждой квартире смерть. Здесь было страшнее, чем там, у Невской Дубровки. Там Иван видел врага. Здесь враг был невидимым, но не менее жестоким. Там красноармейцы не сдавались ему в плен, хотя он к этому призывал очень часто, гарантируя "прекрасную жизнь". Здесь он плена не предлагал, а медленно и жестоко убивал голодом. Но Ленинград смерти не боялся. Поэтому и выстоял город-воин, город-герой. Фронт получал оружие и боеприпасы - это давал Ленинград. Фронт получал добровольцев - мужчин и женщин, парней и девчат, - они были из Ленинграда.

Иван вскипятил воду, заварил чай. Угостил мать галетами из своего солдатского пайка. Она заплакала.

- Видишь, как я встречаю тебя?

- Ну что ты, мама, теперь всех так встречают.

- Увидел бы отец, обрадовался бы, тут приходили раненые, как и ты, на побывку. У всех спрашивала про отца. Нашелся один, тоже из ополченцев, знал его. Вместе, говорит, пошли в атаку на фашистов, а вот Иван Устинович не вернулся. Потом уже пришла похоронная.

Из рук матери сын взял небольшой листок: "Сообщаем Вам, что красноармеец Иванов Иван Устинович погиб смертью храбрых при защите города Ленинграда от фашистских захватчиков". Вот какой страшный документ увидел Иван вместо ожидаемой встречи с отцом. Заснул он поздно, да и отдых был коротким, в шесть утра встал, чтобы занять очередь за хлебом. Так все три дня и прошли. И настала пора уходить солдату. Весь свой паек оставил матери, а она все плакала, глядя на сына. И сам он еле сдерживал слезы.

- Береги себя, возвращайся скорее, - с надеждой провожала его мать.

Но ему не суждено было скоро возвратиться, а ей - дождаться... Через некоторое время пришло письмо от соседки: "Умерла твоя мать Анна Ивановна. Схоронили ее, где, и сама не знаю толком. Говорили - отвезли на Пискаревское кладбище".

И вот Иванов снова на Невском пятачке. Вот очередная фашистская атака. Иванов из окопа ведет огонь по врагам. Как ему хочется отомстить этим палачам за мать, отца, за родной Ленинград, за нашу любимую Родину. Он в числе смельчаков, удерживающих небольшую высотку, не позволяет гитлеровцам ни на один метр продвинуться вперед.

В очередном бою Иванова ранило еще раз. Вражеская мина разорвалась в нескольких метрах. Кто был рядом, погиб. А он остался жить... Да, ему предстояло жить. На правый берег Иванова переправили только через несколько часов, уже без сознания. И пошли госпитали: первый, второй, третий. В каждом операции, одна сложнее другой. Ему было плохо. Хотя он и не жаловался. Соседи догадывались по его бесконечным ночным стонам. Однажды пришел врач. "Будем готовиться еще к одной операции, Иван Иванович", предупредительно сказал он.

- Значит, и левую не спасти, да? - с тревогой спросил Иванов.

- Тебе жизнь дороже, боец?..

Жизнь бойцу спасли. Но какой ценой?! Теперь мучительной была не только физическая боль. Другая не давала покоя: "Как же теперь жить без ног, кому такой нужен?"

Хирург успокаивал:

- Все теперь зависит от тебя самого, боец.

- Ну какой же из меня боец?

- Не то говоришь. На Невском пятачке ты делал невозможное, ежедневно побеждая смерть. Вот и будь до конца бойцом!

И он набирался терпения и мужества. Их много нужно было на то, чтобы научиться ходить на протезах. Последний госпиталь был алма-атинский. Сюда часто приходили пионеры, читали стихи о войне, пели такие чудесные песни. Огрубевшее от войны и физических мук сердце Иванова постепенно оттаивало при виде этих чудесных мальчишек и девчонок. Да и с фронта приходили такие радостные вести. Настоящим праздником стало для Иванова сообщение о прорыве блокады Ленинграда. Выстоял родной город, так и не ступил фашистский сапог на его мостовые!

Вскоре к концу подошел курс лечения. Раны зажили полностью, ходить стал вполне сносно. Повеселел солдат, отвоевал жизнь.

- Вот и поедешь, Иванов, в Караганду. Парень ты смекалистый, в техникуме учился, на любом заводе работать сможешь, - напутствовал его в дорогу главный врач.

Но в Караганде решили по-другому:

- Слабы вы, дорогой, для завода. А поправиться здесь не очень удастся, сами знаете, какой харч. Поезжайте-ка лучше в колхоз. Там все-таки и хлеб есть, и молоко.

Он прислушался к советам. Начался новый трудовой путь Ивана Ивановича Иванова. Бывший красноармеец стал осваивать машины. Да как! Вскоре вся область заговорила о знатном механизаторе! К его боевым наградам прибавились награды за трудовые подвиги на целинных землях - два ордена Ленина и Золотая Звезда Героя.

Однажды Иван Иванович встретился с дорогим человеком, на которого равнялся всю жизнь. Москва, Советский комитет ветеранов войны. В одном из его кабинетов сельского механизатора угощал чаем Алексей Маресьев. О многом говорили в тот день два человека схожей судьбы. Иван Иванович рассказал, как всю посевную проработал на "Кировце".

- Тяжело управлять такой махиной? - поинтересовался Маресьев.

- Вам признаюсь: тяжело. Да вот привык. Уже не смогу бросить. Правда, в тракторе хорошая гидравлика, на поворотах это здорово помогает. Да и жаловаться фронтовику не к лицу. Еще пожалуешься, а тебя спишут, как говорится, с корабля на берег.

Вот она - гордая людская судьба. Судьба человека моей страны. В лихую для нее годину он взял оружие и стал воином. Занялся ратным боевым трудом. Дороги для него были эти два понятия - честь Отчизны и честь рода Ивановых.

По сегодняшний день наши враги никак не могут уняться, все выискивают оправдательные причины поражения гитлеровских полчищ под Ленинградом. Особенно стараются бывшие гитлеровские генералы. В частности, один из них Вальтер Шаль де Болье. Я знаком с его книгой "Наступление 4-й танковой группы на Ленинград", изданной в ФРГ. Крутит, битый и моими бойцами генерал, когда пытается объяснить провал плана по захвату города в 1941 году "неясностью стратегической цели в начале войны", имевшимися у фюрера "колебаниями между Ленинградом и Москвой".

Но буржуазным историкам явно мало прегрешений фюрера, так сказать, в стратегическом плане. Они пытаются вытащить на свет и другую затасканную идею: мол, и войск-то столько не стоило держать под Ленинградом, хватило бы и минимума, чтобы сломить находившихся в панике жителей города и обороняющие его войска. Эксперт по русским делам в США Леон Груз проявил прямо-таки сатанинскую энергию для того, чтобы хоть как-то убедить читателей, что осенью 1941 года в рядах Красной Армии "моральное состояние было крайне низким".

Как участник тех событий, со всей ответственностью заявляю, что не выдерживают ни малейшей критики происки наших идейных врагов. Да, не скрою, нам было тяжело. Мы испытывали нужду в боевой технике, оружии, в боеприпасах. Но никогда не ощущалось недостатка в геройских бойцах, командирах, политработниках, в их сильном, необоримом духе.

Нет, не наши, а фашистские солдаты испытывали страх. Об этом свидетельствовали многие факты. Гитлеровцы в панике оставили обороняемый участок, когда бойцы капитана Дубика по всем правилам военного искусства скрытно форсировали широкую Неву и дерзко атаковали сильно укрепленные вражеские позиции. Гитлеровцы долго не решались атаковать, считая недостаточными имеющиеся у них силы, наш десант. И это всего какую-то горстку бойцов без танков, достаточного количества артиллерии!

Об их паническом настроении свидетельствовал и вот этот документ, обнаруженный нашими разведчиками у убитого фашистского офицера. Вот что он писал: "Началась вторая половина сентября 1941 года. Четыре дня ожесточенных сражений с русскими за переправу через Неву не дали желаемых результатов. Мы попали в настоящую мясорубку. Сотни наших солдат не нуждаются в похоронах, они покоятся на дне русской реки".

Комментарии, как говорится, излишни. Хорошо обученных и до зубов вооруженных гитлеровцев умело, со знанием дела и конечно же с именем Родины на устах били наши бойцы, признававшие одну команду: "Ни шагу назад!"

Я бережно храню в своем архиве подшивку дивизионной газеты "К бою готовы", выходившей на Невском пятачке. Сколько славных имен, сколько геройских подвигов вместили небольшие по объему страницы этой солдатской газеты!

Дорогой читатель, давай вместе еще раз вернемся в те грозные дни, из скупых газетных строк попытаемся составить представление о некоторых смелых людях, которые не пустили врага за Неву.

...Первыми форсировали реку бойцы роты коммуниста лейтенанта Михаила Скобелкина. Не все из них ступили на берег. Но те, кто зацепился за его кромку, об отступлении и не помышляли. Хотя враг все предпринял для этого: и ураган огня обрушил, и в рукопашные бросался на смельчаков. Метр за метром рота отвоевывала у захватчиков, подавляя их своей дерзостью. Вот застучал фашистский пулемет, к земле прижал огнем бойцов. Но ненадолго. Сержант И. Заболотников ворвался в гитлеровскую траншею, метнул гранату, разметавшую по сторонам расчет. Из трофейного пулемета сержант начал косить фашистов, поспешно покидавших траншеи. Двое суток подчиненные лейтенанта Скобелкина удерживали захваченный рубеж. Бомбежка с воздуха, частые артиллерийские и минометные налеты не сломили их мужества.

"Отсюда, с плацдарма, ни шагу назад, стоять прочно, а потом - только вперед!" - эти слова приказа командира были для них законом жизни.

...На едва успевших окопаться бойцов фашистское командование бросило пехоту с танками. Вот впереди идущий танк изрыгнул длинную струю раскаленного пламени. Огнемет! С подобным оружием бойцы встретились впервые. Бронированное чудище направлялось на окоп, где находились красноармейцы В. Тихонов и И. Татор. Не взял их фашист на испуг. Смельчаки затаились, приготовив бутылки с горючей смесью. Татор энергично взмахнул рукой, и брошенная им бутылка угодила в двигатель танка. Вторую фашистскую машину поджег Тихонов.

...С неимоверными трудностями орудийному расчету, возглавляемому сержантом Г. Пономаревым, удалось переправить свою пушку на плацдарм. Ко времени сделали это артиллеристы. Фашистское командование, скопив большие силы пехоты, собиралось бросить их против нашей оборонявшейся роты. Пономарев приказал заряжать орудие осколочными снарядами. Через минуту наши пехотинцы обнимали сержанта Пономарева. Двумя меткими выстрелами артиллеристы разметали вражеских солдат. Но рядом упал вражеский снаряд. В живых остался только Пономарев. Контуженный, обессилевший, он еще долго посылал снаряд за снарядом, нанося гитлеровцам потери.

...Сержант Л. Силаев прибыл на пятачок вместе с пополнением в начале октября 1941 года. До этого он уже был дважды ранен в боях. Силаев появлялся со своими пулеметчиками во время боя в самых жарких местах и столь неожиданно для врага, что гитлеровцы метались в панике, а наши воины расстреливали их в упор.

В одном из боев сержанта Силаева тяжело ранило. В строй он уже больше не вернулся. Через много лет я узнал о том, что он долго лечился, а потом, окрепнув, сел за книги, получил высшее образование. Сейчас Л. Г. Силаев народный артист Украинской ССР, много времени отдает военно-патриотической работе, поддерживает крепкую связь с однополчанами.

Не могу не вспомнить и встречу с писателем А. Чаковским.

Часы, которые я провел с ним, прошли в дружеской, непринужденной беседе. Чаковский внимательно слушал меня, просил повторить еще и еще отдельные эпизоды, характеристики командиров.

А потом я прочитал его роман "Блокада". И, признаюсь, еще раз пережил встречу с мужественным командиром батальона капитаном Дубиком, многие черты которого я вижу в герое романа капитане Суровцеве. Да и других дорогих мне людей узнал я в персонажах "Блокады": капитанов Менькова и Раева, старшего политрука Черного, лейтенанта Павленко. Может, впервые так остро ощутил силу литературного образа.

Уже после войны я как-то приехал в Ленинград, Собрались мы человек около десяти участников боев на пятачке и приехали в Невскую Дубровку, Встретили здесь группу ветеранов, воевавших на плацдарме в составе различных частей. Ко мне подошел мужчина и тихо сказал:

- Здравствуйте, товарищ генерал.

Я ответил на приветствие и стал внимательно вглядываться в лицо незнакомца.

- Григорьев моя фамилия, - таким же тихим голосом представился незнакомец.

Ну да, Григорьев, конечно же это он, Григорьев! Тот самый боевой командир взвода, с которым нам вместе пришлось спасать положение в одном из боев на Карельском перешейке, а потом не раз встречаться на Невском пятачке...

...Взвод старшего лейтенанта Н. Григорьева по десять дней не выходил из боев на плацдарме. А в первой рукопашной схватке с гитлеровцами он сошелся в 300 метрах от невской воды. Бойцы у него подобрались рослые, крепкие, хорошо обученные штыковому бою. Поорудовали в той схватке они на совесть. Сам командир бросился за убегавшим фашистом, размозжил ему голову прикладом, а очередью из автомата положил еще нескольких вражеских солдат.

Это его бойцы А. Семенов и В. Терентьев захватили гитлеровский пулемет с большим запасом патронов. Трофейный пулемет здорово пригодился взводу в последующих боях. А они следовали один за другим, и во взводе всякий раз прибавлялись раненые. Вот пуля задела сержанта И. Семина. Ему предложили эвакуироваться на правый берег, а он наотрез отказался, сказав: "Сердце пока еще бьется, значит, могу бить фашистов".

При отражении очередной атаки был серьезно ранен в левую руку и командир взвода. Пуля раздробила предплечье. В землянке старшему лейтенанту оказали первую медицинскую помощь, а-с наступлением темноты переправили на правый берег.

И после выздоровления Григорьев сражался за Ленинград, был еще несколько раз ранен. Самое тяжелое было шестое ранение. Долго после него лечился, получил инвалидность первой группы. Остался жить в Ленинграде. Учился. Сейчас работает начальником отдела стройматериалов и промышленных конструкций, в плановой комиссии исполкома Ленгорсовета. Много встречается с молодежью, рассказывает ей о своих боевых товарищах.

В отважных и смелых бойцах я всегда выделял одну характерную черту высокую дисциплинированность. Ни в какой ситуации такие люди не пасовали, не оставляли в беде товарищей. Казалось, сама смерть их остерегается. Во всяком случае, в этом меня убеждали многие факты.

Как-то я с группой командиров возвращался с плацдарма. Попали под жестокую бомбежку. Когда налет закончился, я увидел вокруг себя страшную картину: земля была искорежена, от стоявшего неподалеку строения не осталось и следа. Рядом с нами двое бойцов руками разгребали землю.

- Что вы там ищете? - спросили мы их.

- Да вот товарища в окопе завалило...

Откопали они друга. Это был боец Черных. Дали ему глоток воды, отогрели и через несколько часов едва-едва отошедший от потрясения красноармеец снова пошел в бой.

Алексей Семенович Черных после этого еще дважды считался погибшим. Но назло всем смертям он выплывал из бурлящей от разрывов Невы, выбирался из заваленной фашистским танком траншеи. Ходил опять в атаки, яростно мстил гитлеровцам. Дошел до Берлина. И, уже штурмуя фашистское логово, 1 мая еще раз был серьезно ранен. Встречаюсь я с ним и диву даюсь: сколько же жизненной силы заключено в этом человечище, если он после таких испытаний остается неугомонным, работящим, вездесущим. Ну скажите мне после этого, на что рассчитывали генералы фюрера, когда затевали войну с такими сильными и несгибаемыми бойцами, как Алексей Семенович Черных?

Героями в боях на Невском пятачке становились люди самые обыкновенные. Их не выделяли среди других ни богатырский рост, ни какие-то особые заслуги. Порой совсем юные, не успевшие получить военного образования бойцы стояли насмерть, преграждая путь фашистским воякам.

На пятачке из уст в уста передавалась легенда об экипаже тридцатьчетверки, состоявшем из курсантов танкового училища В. Логинова, И. Юденко и К. Котова.

Танкисты первыми ворвались на позиции фашистов. И. тут сильный взрыв подбросил боевую машину. На некоторое время воинов оглушило. Когда они пришли в себя, осмотрелись, то поняли, что атака захлебнулась. Не видно было наших танков, пехоты - отошли. А их машина стала неподвижной.

Гитлеровцы решили пленить экипаж. Но только приблизились к танку, как попали под губительный огонь пулемета. И так было еще несколько раз.

С наступлением темноты Логинов и Юденко вылезли из машины и внимательно осмотрели ее. Фашистская мина повредила взрывом ходовую часть с левой стороны и разорвала правую гусеницу.

Состоялось короткое совещание уже внутри танка. Было два предложения. Прикрываясь темнотой, можно уйти к своим вместе с раненым Котовым. Но останется танк. А он стоял очень выгодно, держа под прицельным огнем огневые точки, блиндаж фашистов. И если наши повторят атаку, то тогда танкисты окажут им большую помощь.

Ни ночью, ни весь следующий день нашей атаки не последовало. Фашисты не донимали атаками. А экипаж продолжал бороться. Танкисты зорко всматривались в передний край противника, засекали его орудия, готовили данные для стрельбы.

Третьи сутки были на исходе. Логинов и Юденко, пользуясь темным временем, прямо под носом у гитлеровцев ремонтировали гусеницу. Ее удалось исправить. На левую ни сил, ни возможностей не оставалось. Так и порешили, что попробуют уйти к своим на одной гусенице.

Котову удалось завести двигатель. Как только танк тихо сдвинулся с места, Логинов прицелился и выстрелил по вражескому блиндажу, а следующие выстрелы направил в фашистские орудия.

А тут прикрыли огнем наши артиллеристы, понявшие намерение экипажа тридцатьчетверки. Танк встретили с ликованием. Мужественных танкистов обнимали, угощали самым вкусным из немудреных солдатских запасов.

Весь экипаж был награжден за этот подвиг. А механик-водитель К. Котов подучил орден Ленина. Эта дружная тройка всю войну не расставалась, отважно громила фашистов, довела свой танк до радостного Дня Победы.

Бои на Невском плацдарме сплотили вместе пехотинцев и танкистов, саперов и связистов, моряков и медиков. "Железная" земля на берегах Невы явила миру подлинные образцы героизма наших людей. На пятачке сражались храбрейшие из храбрых. Это они сегодня обращаются к нам, живущим, с гордыми, исполненными великого смысла словами, выбитыми на монументе, что установлен на легендарном плацдарме: "Вы, живые, знайте, что с этой земли мы уйти не хотели и не ушли, мы стояли насмерть у этой темной Невы, мы погибли, чтобы жили Вы".

В заключение хочу высказать свое мнение о значении Невского плацдарма в битве за Ленинград.

На фоне последующих успешных операций бои на Невском плацдарме кажутся второстепенным эпизодом. Там мы понесли серьезные потери и почти не добились территориального успеха. Тем не менее Ставка Верховного Главнокомандования и командование фронта придавали большое значение Невскому плацдарму. Он сыграл немаловажную роль в обороне Ленинграда. В частности, после отражения штурма фашистов с юга у Пулковских высот центр тяжести боев осенью 1941 года переместился на Неву. (Это был один из важных узлов обороны Ленинграда.)

Невский плацдарм был захвачен для того, чтобы отсюда развить наступление и разорвать кольцо блокады. Но у нас было слишком мало сил. Первоначальный успех развить было нечем. Резервные соединения фронта, прибывшие в конце октября и введенные в бой, не справились с поставленной задачей по ряду причин.

Широкая река не давала возможности маневрировать живой силой, своевременно переправлять боевую технику. Личный состав, изнуренный многодневными боями, к тому же получал очень слабый продовольственный паек, который к тому же попадал на плацдарм с перебоями. Пища доставлялась на пятачок только в ночное время.

Превосходство в живой силе и технике было на стороне противника. Враг имел авиацию, танки, большое количество артиллерии и минометов. Расположение боевых порядков позволяло ему маневрировать своими частями, местность способствовала ведению оборонительного боя и успешным контратакам.

Но, несмотря на чрезвычайно трудные условия боев, моральный дух и стойкость наших воинов были высокими.

За первые полтора месяца мы провели десять - двенадцать наступательных боев и с 4 ноября по 25 декабря пуд руководством штаба 8-й армии - еще до десяти. Подразделения, сражавшиеся на плацдарме, отражали почти ежедневные контратаки врага.

На Невском плацдарме была разгромлена 7-я фашистская авиадесантная дивизия, большие потери нанесены четырем пехотным, танковой и моторизованной дивизиям. Фашисты были измотаны непрерывными боями и вынуждены перейти к обороне. По показаниям пленных, потери в их частях составляли от 50 до 70 процентов личного состава. Противнику не удалось добиться ни одной из своих главных целей - он не сумел отбросить наши части с плацдарма или потеснить их. И надо полагать, противник совсем не ожидал, что упорные действия наших частей надолго свяжут его значительные силы на Неве, сорвут многие далеко идущие планы.

Бои на Неве осенью 1941 года и позже имели специфический характер. Некоторые склонны думать, что их можно было не вести в таких масштабах. Скованный блокадой город должен был бороться ожесточенно и дерзко. Нам был дорог каждый километр, каждый клочок земли.

Успех ленинградской обороны в том, что она была активной. Мы навязывали врагу свою волю, повсюду проявляли боевую инициативу и не пропустили врага к Ленинграду:

Не гитлеровцы форсировали Неву, а мы вели бой на захваченном нами левом берегу. В тылу большой вражеской группировки, наступавшей на Ленинград, оказался плацдарм, с которого, не предприми он необходимых мер и усилий, можно ждать удара. Враг не рисковал снимать отсюда войска для штурма ближних подступов Ленинграда с юга.

Ставка Верховного Главнокомандования придавала большое значение Синявинской операции. После неуспеха из-за отсутствия необходимых сил в сентябре новая Синявинская операция, проведенная в октябре с целью овладеть станцией Мга и освободить участок железной дороги Ленинград - Волхов, т. е. с целью прорвать блокаду, была прекращена в связи с обострившейся обстановкой на тихвинском направлении.

Бои на Неве, хотя и не привели к освобождению территории, сковали большие силы врага, предназначенные для штурма Ленинграда. Наши воины много сделали, чтобы исключить возможность соединения немецких и финских войск.

Бои на Невском плацдарме были большой школой воинского мастерства, в них проявился массовый героизм наших воинов. Защитники плацдарма отражали в день по 12-16 атак, на них обрушивалось до 500 тыс. снарядов, мин и авиабомб в сутки. Тяжелые уроки этих боев пригодились, когда войска Ленинградского я Волховского фронтов тщательно и всесторонне готовились к прорыву блокады на этих же невских берегах. В январе 1943 года при осуществлении операции по прорыву блокады с Невского плацдарма наступала 45-я гвардейская стрелковая дивизия генерала А. А. Краснова.

Уже 3 ноября в Невскую Дубровку стали прибывать и офицеры штаба 8-й армии. Прибыл начальник штаба генерал-майор П. И. Кокорев.

В течение двух дней мы с ним обошли район переправ, отдельные оборонительные участки правого берега, с наблюдательного пункта я ознакомил его с плацдармом.

Приехал и командующий армией генерал-лейтенант Т. И. Шевалдин. Он был сориентирован в обстановке штабом фронта.

Все части и соединения были переданы по ведомости боевого и численного состава.

Войска Невской оперативной группы вошли в состав 8-й армии. Командиры штаба были отозваны в распоряжение фронтового командования и назначены на другие должности. Я и начальник штаба группы генерал Н. В. Городецкий направились самолетом в Москву в распоряжение Главного управления кадров.

Глава VII.

Танки ведут бой

Замечено давно, что старые солдаты, бывая вместе, редко говорят о героизме. Собираясь на месте минувших боев, мои боевые друзья, например, чаще вспоминают смешные бытовые сценки, а когда речь заходит о подвигах, рассказывают не о себе, а о товарищах. Вот недавно мы собрались на месте высадки нашего десанта на левом берегу Невы. Кто-то из моих спутников поднял ржавый осколок граммов 30-40 весом. Рассматривали, передавали его друг другу. Дошел он до меня. И тут выдержка мне изменила. Предательская слеза выдала чувства, которые теснили сердце, бередили память.

...Тогда, в конце ноября 1941 года, меня срочно отзывали в Москву. С кем мог, я попрощался. Комиссар дивизии Федецов задержал меня на берегу Невы, дав возможность еще раз посмотреть на то, что с этими некогда красивыми местами сделала война. Потом он поднял осколок и тихо сказал: "Вместо талисмана возьми, Фомич, останемся живые - покажешь".

Всю дорогу до Москвы это прощание с комиссаром, эта чуточку мистическая сцена не выходила у меня из головы. Никто еще за время войны не дарил мне талисманов. Посмотрим, что он принесет...

В Главном управлении кадров Наркомата обороны мне сообщили, что я направляюсь в распоряжение заместителя Наркома обороны СССР - начальника Тыла Красной Армии (он же начальник Главного управления тыла Красной Армии) генерал-лейтенанта А. В. Хрулева, пропуск к нему уже заказан.

Меня так и подмывало спросить: а почему в распоряжение начальника Тыла, я ведь строевой командир? Но генерал, беседовавший со мной, всем своим видом показал, что разговор наш закончен.

И вот я в кабинете генерала А. В. Хрулева. Невысокого роста, неторопливый в движениях, начальник Тыла внимательно оглядел меня с ног до головы, любезно пригласил сесть.

- Товарищ Коньков, - тихо начал он, - надеюсь, вы уже поняли, почему именно ко мне направлены. Вы назначаетесь начальником тыла 30-й армии. Ваш предшественник генерал Василий Иванович Виноградов назначен начальником тыла Калининского фронта.

Что и говорить, назначения такого я не ожидал.

- Понимаете, двадцать лет пробыть на командных должностях, а теперь в тыл, - с горечью в голосе сказал я.

- Товарищ Коньков, сейчас многие строевые командиры, подобно вам, вынуждены переквалифицироваться, обстановка заставляет, мы формируем из опытных командиров армейские и фронтовые органы тыла. Надеюсь, оправдаете наши надежды, 30-я армия должна иметь надежный, боеспособный тыл, завтра же и выезжайте в район Клина.

То, что произошло в кабинете начальника Тыла Красной Армии, меня не обидело, но, признаюсь, крепко задело самолюбие. Медленно шел я по коридору и никак не мог отделаться от назойливой мысли: "Вот, Коньков, дослужился". В мирное время тыловую службу именовали интендантской. Сам я не очень-то в ней разбирался, старался требовать с интендантов по всей строгости.

Первые месяцы войны показали, что наш тыловой организм нуждается в перестройке. И в августе 1941 года вышел приказ Народного комиссара обороны СССР об организации Главного управления тыла Красной Армии, управлений тыла фронта и армий и Положения об этих управлениях. Этим приказом учреждались должности начальника Тыла Красной Армии и начальников тыла фронтов и армий; На фронтах и в армиях начальники тыла являлись заместителями командующего и одновременно подчинялись начальнику Тыла Красной Армии. Мера была принята своевременно. Она предусматривала сокращение состава фронтового и армейского тыла, улучшение управления им в целях придания большей мобильности. Тылы приближались к войскам.

Все это я понял сразу и воспринял как новое, разумное. Но вот сразу не смог смириться с назначением. Все-таки во мне жила командирская натура.

Ехал в штаб армии, готовился к встрече с ее командующим генерал-майором Д. Д. Лелюшенко. Мы были с ним знакомы. Вместе служили в Московском военном округе, нередко встречались на различных совещаниях"

- А, старый знакомый, - пожимая мне руку, громко приветствовал он, слышал, слышал, что к нам назначен. Ну что ж, входи быстрее в курс, в войска чаще наведывайся, денька через два зайди ко мне.

Я познакомился с работниками штаба армии, изучил задачи, которые она решала, уяснил тыловую обстановку. Вопросов набралось много. С ними и пришел к Д. Д. Лелюшенко.

- Вовремя явился, - лицо командарма было озабочено, - надо срочно побывать у танкистов полковника Ротмистрова, изучить, как они готовы к предстоящим боевым действиям. По пути загляни в подвижной отряд к генералу Чанчибадзе.

И закрутились мои дороги. Я понимал, что командующий посылал меня в эти горячие точки не ради праздного любопытства. Придирчиво, скрупулезно вникал на местах в организацию своей службы, изучал людей, от которых во многом зависели наши общие успехи. Уже первые наблюдения, полученные у Ротмистрова и Чанчибадзе, оставили приятное чувство. Соединения были обеспечены в основном нормально, жалоб, серьезных нареканий в наш адрес у командиров не было.

Обо всем этом и доложил командующему, когда вернулся в штаб.

В начале декабря наша армия перешла в наступление на клинском направлении, стала подчиняться штабу Калининского фронта. События раскручивались с молниеносной быстротой, обстановка менялась в день несколько раз. И важно было не упустить ничего существенного в такой ситуации, постоянно знать обеспеченность частей и соединений горючим, боеприпасами, продовольствием.

Поехал в те дни в передовые наши подразделения. Сам того не замечая, оказался в роте, готовящейся к атаке. Здесь увидел генерала Д. Д. Лелюшенко. Он удивленно вскинул бровь.

- Товарищ командующий, - доложил я, - выполняю ваше приказание. Бойцы и командиры одеты, обуты, накормлены, всем по норме обеспечены.

- Теперь срочно поезжай в тыл, но там не засиживайся, наведывайся чаще в войска, - распорядился он.

Я недолго пробыл в 30-й армии. Однажды получил распоряжение от начальника тыла Калининского фронта генерала В. И. Виноградова срочно прибыть к нему. Встретил Василий Иванович меня дружелюбно. В подробности при беседе не вдавался. Чувствовалось, положение дел он знал хорошо, был обо всем информирован. Сообщил, что есть приказ о моем назначении в 39-ю армию к генералу И. И. Масленникову.

...О Василии Ивановиче Виноградове у меня остались самые хорошие воспоминания. В тыловую службу он пришел с командной должности. Строгость, пунктуальность, высокая требовательность так и остались в его характере. Обстоятельства сложились так, что после войны я некоторое время работал под его началом.

Генерал Виноградов возглавлял Тыл Советской Армии, а я в его аппарате занимал должность начальника управления службы тыла Министерства обороны. Припоминается такой случай. Василий Иванович срочно потребовал от начальника управления снабжения горючим данные о том, как снабжены горючим войска Дальневосточного военного округа. Тот не смог дать самые свежие данные, поскольку звонить в Хабаровск из-за большой разницы во времени не было смысла. Естественно, мой коллега попал в неприятное положение.

Я решил как-то смягчить обстановку. Пользуясь добрыми товарищескими взаимоотношениями с генералом Виноградовым, пришел к нему и рассказал о сложившейся ситуации.

- Значит, защитником решил стать? - миролюбиво спросил он. - Лучше бы научил этого начальника выполнять свое дело...

Свое дело... Очень точно сказано. Нет, пожалуй, в нашей жизни такой сферы деятельности людей, где бы точность, строгость и порядок были в столь огромной цене, как в армии. Порой и один человек может запутать дело, нанести непоправимый вред огромному коллективу людей. К нашему большому сожалению, такое случалось и на войне. Из-за неразберихи, порожденной неаккуратностью, несерьезностью отдельных товарищей, создавались двусмысленные ситуации, на распутывание которых, как мы знаем, война не отводит времени.

Что-то подобное мне пришлось испытать, когда я прибыл в 39-ю армию. Положение к тому моменту в районе Ржев - Ярцево создалось для армии напряженное. Продвижение ее вперед застопорилось. Части оказались втянутыми в своеобразную горловину и были зажаты с трех сторон противником. И многое для активизации боевых действий наших сил должен был сделать штаб тыла со всеми его службами.

Штаб я разыскал в Андреаполе. Тут же располагалась станция снабжения. Познакомившись с подчиненными командирами, поинтересовавшись их планами, поспешил через Нелидово и Белый в штаб армии. С трудом его отыскал. Представился командарму генерал-лейтенанту И. И. Масленникову.

- Как вы нас разыскали? - искренне удивился он. - А мы ждем вас, постарайтесь поскорее вникнуть в наши нужды и завтра зайдите ко мне.

Генерал Масленников был спокоен. Ни суетливости, ни раздражительности я не уловил в его поведении. Он коротко, толково отдавал распоряжения, пытаясь найти выход из возникших сложностей.

На следующий день командарм сказал мне, что о всех трудностях в обеспечении частей и соединений горючим, продовольствием, боеприпасами он доложил в Москву генералу А. В. Хрулеву. Вот-вот оттуда должен приехать представитель. Командарм пожаловался на то, что его по рукам и ногам, связывают находившиеся в армии в большом количестве лошади. Их нечем было кормить.

- Товарищ командующий, - обратился я к Масленникову, - мы и своими силами многое можем сделать.

Я не был раньше знаком с генералом Масленниковым. И мало что-либо слышал о нем. Но с первой же минуты проникся к нему симпатией. Худощавый, ниже среднего роста, он ровно держался с окружающими. А вы себе представьте картину тех дней. Впереди тебя, справа, слева вражеские войска. Они активно действуют, ведут огонь, делают все, чтобы смять наши ряды. Согласитесь, нужно иметь большую выдержку, недюжинную силу воли, чтобы не сбиться на грубые окрики, не запаниковать.

Услышав, что я предлагаю что-то новое, обещающее хоть какое-то облегчение в нашем положении, он оживился, велел выкладывать все.

Я настаивал на том, чтобы перевести штаб тыла из Андреаполя в Нелидово. Это было разумно в той обстановке. Все наши довольствующие службы должны были приблизиться к ведущим боевые действия частям, чтобы эффективней помогать им, в конце концов, лучше знать нужды тех, кто сражался на передовой.

Требовалось срочно отремонтировать отрезок дороги, соединяющий Нелидово со станцией снабжения. Мы брались сделать это своими силами, использовав на работах оставшееся местное население. В Нелидове предлагалось организовать перевалочную базу, куда бы мог прибывать войсковой транспорт.

При штабе армии необходимо было иметь постоянную оперативную группу из офицеров штаба тыла. Я с начальниками служб должен был находиться в Нелидове, организуя и обеспечивая бесперебойную работу живительного конвейера перевалочная база - передовые части.

После этого короткого доклада командарм посмотрел на члена Военного совета корпусного комиссара А. Я. Фоминых, на начальника штаба армии полковника П. П. Мирошниченко. Те согласились с моими доводами.

- Товарищ Коньков, поторопитесь все это как можно быстрее выполнить, распорядился командующий.

Мы поработали на совесть. Нашли и корм для лошадей. На это пошла солома, которой были покрыты крыши домов и сараев. Поток машин и конных повозок с грузами на передовую увеличился. Об этом пронюхало гитлеровское командование. Вражеская артиллерия стала интенсивно, обстреливать, минировать участки дороги.

В Нелидове размещался штаб 22-й армии. С разрешения ее начальника штаба генерал-майора М. А. Шалина я позвонил начальнику штаба Калининского фронта генералу М. В. Захарову, попросил его оказать помощь в охране дороги.

- Хорошо, товарищ Коньков, на помощь вам прибудет лыжный батальон, желаю успеха, - выслушав меня, ответил генерал Захаров.

Действительно, через день батальон лыжников оседлал нашу дорогу. Фашисты уже не совались сюда. Конечно же, трудностей со снабжением не убавилось. Из истории, как говорится, ничего не выкинешь и не вычеркнешь. Наступил критический момент, когда под напором превосходящих сил врага горловина, в которую попала армия, была затянута.

Я об этом узнал в Нелидове. Срочно приказал своему штабу переместиться в Андреаполь, чтобы оказывать действенную помощь выходящим из окружения частям и подразделениям. Почти месяц мы занимались этой трудной работой...

В один из дней мне было приказано срочно отправиться в штаб 29-й армии. Я воспользовался фронтовым самолетом, прибыл к новому месту службы, представился командарму генерал-майору В. И. Швецову. Снова возглавил штаб тыла. Армия в конце июля - августе 1942 года участвовала в Ржевско-Сычевской операции войск Калининского и Западного фронтов. Вначале войска армии успеха не имели, а затем, используя удачные действия Западного фронта, прорвали оборону противника на глубину до 30-35 км и вышли к Волге восточнее Ржев - Зубцов. 23 августа соединения армии перешли к обороне по восточному берегу Волги.

В начале февраля 1943 года соединения армии были переданы в состав 5-й и 20-й армий, а полевое управление и все тыловые части армии были выведены в Осташкове, в Резерв Ставки ВГК, где на базе главного управления 29-й армии и было сформировано полевое управление 1-й танковой армии.

Работы было невпроворот. То и дело прибывали танковые и механизированные части и соединения. Требовалась большая оперативность и слаженность в действиях работников штаба тыла. О времени никто не думал, на трудности не сетовали. Считаю, что вот эта напряженная работа сблизила личный состав служб тыла, помогла нам в создании дружного и работоспособного коллектива. В неимоверно короткие сроки была создана новая армия, в которую вошли 3-й механизированный, 6-й танковый корпуса, три лыжные бригады и другие соединения и части, обеспеченная всем необходимым, могущая вести любой сложности боевые действия. В середине февраля армия была включена в группу войск под командованием генерал-полковника М. С. Хозина, в марте 1943 года выведена в резерв Ставки ВГК и по железной дороге ее личный состав и техника были переброшены под Курск, в район Обояни. Армия подчинялась Воронежскому фронту.

Первое боевое крещение ее части и соединения получили под Белгородом в оборонительных боях. Выстояв, перемолов живую силу и технику противника, войска перешли в стремительное наступление. 1-я танковая армия участвовала в освобождении от врага городов и сел Советской Украины, помогла обрести свободу братскому народу Польши, участвовала в штурме Берлина.

Наиболее характерные факты и эпизоды из боевой деятельности тыла армии я постараюсь осветить на примере трех наступательных операций: Проскуровско-Черновицкой, Висло-Одерской и Берлинской, свидетелем и непосредственным участником которых был сам.

Проведенная с 4 марта по 17 апреля 1944 года на территории Правобережной Украины войсками 1-го Украинского фронта в условиях сплошного бездорожья, распутицы и паводка, Проскуровско-Черновицкая операция потребовала от командования точного расчета, оперативности и гибкости в ведении боевых действий, всестороннего учета факторов, влияющих на качество тылового обеспечения, проявления личным составом инициативы, мужества и героизма.

Большая временная дистанция отделяет меня сейчас от тех событий. Но всякий раз, вспоминая "дела давно минувших дней", боевых товарищей, с которыми был связан общей работой, заботами, я горжусь, что был в хорошей дружбе с людьми знающими, верными, честными. В штабе тыла армии к началу операции подобрались высококвалифицированные, толковые специалисты. Начальником штаба у нас был полковник Михаил Павлович Клепиков. Полковник Виталий Иванович Жердев возглавлял политический отдел. Рядом с ним трудились такие знающие дело люди, как начальники продовольственного отдела полковник М. Т. Долгов, вещевого снабжения полковник Д. П. Венедиктов. Санитарную службу возглавлял полковник Н. И: Гольштейн, отдела снабжения горючим майор М. Г. Слинько, полевую армейскую базу полковник В. А. Макаров. Замечу, в ее состав входило 13 складов, госпитальная база (пять госпиталей).

К тому же мы располагали значительными средствами подвоза - 35-й отдельный автомобильно-транспортный полк и 282-й отдельный автомобильно-транспортный батальон.

Два дорожных отдельных батальона обеспечивали продвижение армии, два батальона, испытывая постоянное напряжение, быстро и, качественно ремонтировали и восстанавливали боевую технику, был и свой хлебозавод. Сюда же надо добавить еще отдельные роты обслуживания.

На размещение всех тыловых частей, подразделений и учреждений отводился район до 200 километров в глубину. А при продвижении армии с боями вперед район армейского тыла увеличивался до 300-500 километров. Читателю понятно, что для нормальной боевой жизнедеятельности всего этого сложного организма требовалось создать соответствующие условия работы четкую, бесперебойную связь; отличные, отвечающие всем требованиям пути подвоза; надежную, высокоэффективную оборону района тыла от воздушного и наземного нападения противника.

Конечно, особое внимание мы уделяли размещению складов материальных средств в районах станции снабжения. На какие только ухищрения не пускались, продумывая и организуя их маскировку. Я всегда ощущал большое чувство удовлетворения от того, что нам удавалось во всех передрягах сохранять все материальные запасы на армейских складах и их головных отделениях.

К началу операции мы сумели перебазировать все части, подразделения и учреждения из районов станции снабжения Борисполь - Боярка до Шепетовки Збараж. А это, что ни говорите, составляет три сотни километров. Только по железной дороге было переброшено 120 эшелонов с боевой техникой, материально-техническими средствами и оборудованием. Отличные организаторские способности проявил офицер службы ВОСО капитан Ф. Я. Полищук, награжденный за эту операцию орденом Красной Звезды. Все офицеры штаба тыла получили благодарность командующего армией.

Армия готовилась к броску к Карпатам. А это значило, что мы должны были быть готовы перебазировать армейские склады в районы железнодорожных станций Гусятин - Залещики. У меня и сейчас хранится карта, на которой мы отрабатывали всевозможные варианты предстоящего наступления. Приятно отметить высокую военную квалифицированность, специальную грамотность многих офицеров штаба тыла. Ими были учтены все мелочи, которые могли так или иначе повлиять на успех нашего общего дела.

Естественно, предвидя распутицу и бездорожье, мы много внимания тогда уделяли обучению личного состава, занятого подвозкой и доставкой боеприпасов, горючего и смазочных материалов. В частях и подразделениях состоялись технические конференции, на которых перед водителями выступали опытные командиры, отлично подготовленные специалисты. Вспоминаю, с какой трогательной заботой наши ветераны обучали нелегкому фронтовому шоферскому делу новичков. Те потом с честью оправдали надежды своих наставников.

На войне не приходится говорить о мелочах. Каждая из них может здорово повредить хорошо продуманному плану операции, даже сорвать, казалось бы, в деталях разработанный бой. Военное лихолетье научило меня не скидывать со счетов накрапывающий дождичек, превращавшийся вдруг в ливень, еле заметный утренний холодок, становившийся к вечеру обжигающим морозом. Я стремился к тому, чтобы офицеры штаба тыла учились предвидеть, как говорится, заглядывать за горизонт.

Не хочу этим сказать, что все в работе штаба тыла, лично у меня всегда шло, что называется, без сучка и задоринки. Были промахи. Некоторые, как заноза, нет-нет да и сейчас еще напомнят о себе. Случалось, что и голос приходилось повышать. Иногда это было оправданно - требовалось вывести кое-кого из оцепенения. Порой выходило от минутной слабости. Откровенно скажу, мучился я после таких наскоков.

Один случай до сих пор не забуду. Мне позвонили из танковой части, которая вот-вот должна была начать марш, а запасного горючего ей все не поступало. Я сразу сел в машину, приказал водителю держаться маршрута, по которому автомобильный батальон подвозил горючее танкистам. Догнал колонну. Вижу, несколько машин безнадежно увязли, около них бьются перемазанные в грязи водители. Я - к командиру. Первое, что руководило мной, было желание примерно наказать его. И я уже принялся отчитывать офицера. Но быстро спохватился. Ведь в том, что засели машины, была и моя ошибка. Ни у одного водителя мы не нашли подручных средств, которые конечно же надо было иметь по такой каверзной погоде. А раз не было - стало быть, недоработал штаб тыла, в том числе и я - его руководитель.

Это жизненные уроки. Они долго помнятся. Я всегда считал и считаю, что в человеческих отношениях ни в коем случае не должны брать верх сиюминутная злость, грубость, неприязнь. В отношениях между командиром и подчиненными это вообще недопустимо. Это ведь плохо, когда после необоснованного разноса и у подчиненного портится настроение, меняется отношение к порученной работе. Плохо потому, что в проигрыше оказывается общее дело. А если это еще связано с человеческими жизнями, то, сами понимаете, какой тяжкий грех берет на себя любитель разносов...

В известной мере мне повезло. Со мной рядом были удивительно чуткие и порядочные люди. Не могу не назвать полковника Михаила Павловича Клепикова. Многие ведь привыкли видеть в начальнике штаба прежде всего человека строгого, даже жесткого, нередко чрезмерно педантичного.. Строгость у Михаила Павловича была. И педантичность, пожалуй, просматривалась в его действиях. Только вот не помню случая, чтобы это ущемляло чье-то достоинство. Офицеры штаба привыкли к ровному, спокойному его голосу, ценили обходительность, внимательное к ним отношение начальника.

Полковника Клепикова, многие это знали, часто мучили приступы гипертонической болезни. Больше других в его болезнь был посвящен я. Когда случались паузы между операциями, я буквально заставлял его на несколько дней лечь в госпиталь для легкораненых. Он очень переживал. Настоящий коммунист, человек, до конца преданный своему делу, Михаил Павлович и в тяжкие минуты недуга находил силы подбодрить людей, вызвать у них улыбку.

Удивительное дело, я часто замечал, как в поведении, поступках офицеров штаба проявлялись лучшие черты характера полковника Клепикова. Это ли не награда для начальника!

Своим учителем, например, его считал начальник узла связи штаба тыла майор К. М. Лопухов. Это был умелый организатор, мастер своего дела. Коммунисту Лопухову поручались самые сложные задания. И никто ни разу не усомнился, сможет ли он справиться с трудностью. Вот такая надежность ценилась на войне особенно высоко.

Специалисты служб горючего, продовольственной, медицинской, вещевой, дорожной, автомобильной и других днем и ночью в любую погоду, нередко под огнем врага подвозили войскам материальные средства, оказывали медицинскую помощь, эвакуировали раненых и поврежденную технику, восстанавливали разрушенные пути. Объем работы был значителен. Чтобы поддерживать высокую боеготовность, приходилось ежедневно восполнять потери, создавать дополнительные запасы, особенно горючего и боеприпасов.

Укомплектованность частей, подразделений и учреждений тыла личным составом и техникой, а также созданные на складах запасы материальных средств в целом позволяли обеспечить предстоящие боевые действия. Однако после совершения в составе войск армии трудного марша из района Погребище в район Волочиска требовалось прежде всего привести тыловое хозяйство в порядок, подготовить пути подвоза и эвакуации.

Чтобы ускорить пополнение и создать установленное количество запасов материальных средств на исходном рубеже, решили перед началом выдвижения включить непосредственно в танковые колонны из состава армейского тыла часть транспортных средств с горючим, боеприпасами и продовольствием. Это позволило своевременно обеспечить соединения и части, изготовившиеся для нанесения удара по противнику, всем необходимым.

Несмотря на неблагоприятные условия и большую усталость после марша, офицеры, сержанты и солдаты тыла трудились день и ночь. Сознание того, что вскоре предстоит выйти на рубеж государственной границы СССР и Чехословакии, придавало им дополнительные силы, удваивало энергию. Успеху способствовала и активная партийно-политическая работа с личным составом, которому всемерно разъяснялось значение предстоящей операции.

21 марта войска 1-го Украинского фронта, успешно отразив контрудары врага, возобновили наступление. После мощной артиллерийской подготовки танки прорвали фронт противника на участке Тарнополь (Тернополь), Проскуров (Хмельницкий). В качестве фронтового резерва была введена в бой и 1-я танковая армия. Начался глубокий рейд по тылам врага. Непрерывно ведя бой, армия совершила рывок более чем на 200 км, при этом с ходу форсировала Днестр, Прут и, освободив сотни населенных пунктов, вышла в предгорья Карпат. Пытаясь остановить наши войска, фашисты сопротивлялись упорно, цеплялись за каждый населенный пункт, за каждый удобный рубеж.

Огромный размах операции, большая глубина прорыва, отсутствие надежных путей подвоза и эвакуации вынуждали постоянно уточнять расчеты и вносить коррективы в планы обеспечения, создавать подвижные резервы из имеющихся запасов материальных средств. Стремясь сократить коммуникации и приблизиться к боевым порядкам, тыловые части и учреждения за период операции перемещались несколько раз. Довольствующие отделы принимали все необходимые меры, чтобы не допустить перебоев в обеспечении. При штабе армии действовала оперативная группа офицеров тыла - представителей довольствующих отделов, возглавляемая начальником 1-го отдела штаба тыла полковником Сергеем Андреевичем Чидсоном.

Энергичный, прекрасно подготовленный офицер, полковник Чидсон был прирожденным оператором. Под рукой он всегда имел карту с нанесенной на ней самой свежей обстановкой. Сергей Андреевич пользовался непререкаемым авторитетом в войсках. Не припомню случая, видел ли я его хоть раз без дела. Строгий, подтянутый, он олицетворял всем своим видом порядок и организованность. Я ему доверял во всем.

- Товарищ генерал, - обычно докладывал он, - ко мне "обратились из 64-й танковой бригады, просили пополнить запас горючего. Я проверил и отдал соответствующие распоряжения.

Полковник Чидсон был строг с теми командирами, которые заботились лишь о себе и меньше думали о других. В его подчинении были два офицера. Эта своеобразная диспетчерская служба постоянно держала руку на армейском пульсе, была в курсе всех изменений в боевой обстановке, знала нужды и запросы наступающих частей и подразделений.

Благодаря стремительному и решительному характеру боевых действий наших войск фашистская группа армий "Юг" была расчленена и враг отброшен на запад и восток. Его 1-я танковая армия была окончательно отсечена от 4-й танковой армии, а с выходом 30 марта правофланговых соединений 2-го Украинского фронта к Хотину оказалась окруженной в районе севернее Каменец-Подольского. Однако кольцо наших, войск вокруг вражеской группировки не было сплошным и достаточно прочным. Врагу удалось сосредоточить часть сил в составе семи танковых и трех пехотных дивизий и нанести сильный удар в направлении Лянцкорунь, Чортков. 7 апреля он вышел в район Бучача, где соединился с войсками, наносившими контрудар из района юго-восточнее Львова. Все эти дни под угрозой были наши коммуникации. Обстановка повсюду складывалась тревожная. Артерии, которые питали действовавшие впереди войска, могли быть перерезаны в любую минуту.

Мне хорошо запомнился разговор на командном пункте армии, куда я был срочно вызван, с генерал-лейтенантом М. Е. Катуковым.

- Тыловым армейским частям угрожает опасность, что думаете предпринять? - в голосе командарма явственно звучали нотки тревоги.

Понимая, что от меня ждут решительных и немедленных мер, я ответил, что намерен сейчас же ехать через переправу на Чортков в штаб тыла. Все части, которые встречу на пути до этого населённого пункта, буду отправлять - в зависимости от удаления - или вперед за Днестр, или в тыл.

- По-моему, это единственный сейчас выход, - согласился командарм, только будьте поосмотрительней, гитлеровцы кругом.

Недалеко от реки в соответствии с планом тылового обеспечения располагался дорожный батальон. Вместе с командиром мы изучили условия местности, усилили оборону участков, на которые вероятнее всего возможно нападение фашистских солдат. Личный состав устанавливал инженерные заграждения, отрывал окопы, траншеи, организовывал систему огня.

В нескольких километрах от дорожников находился госпиталь. Я подъехал в тот момент, когда его персонал готов был приступить к развертыванию. По моему приказу машины с ранеными, врачами и сестрами, медикаментами срочно двинулись за Днестр, чтобы быть поближе к нашим войскам.

В Чорткове размещался полевой хлебозавод. Командовал им майор Б. Ефимов. Он собрал весь личный состав. Бойцы построились с оружием, готовые в любую минуту сменить формы с хлебом на винтовки. Меня поразил их усталый вид. Люди дни и ночи напролет не отходили от печей, снабжая армию дорогим продуктом - хлебом. Сами становились бойцами, когда требовала обстановка. Их ловкие, натруженные руки одинаково умело обращались и с тестом, и с винтовкой.

В Чорткове мы с водителем Илларионом Христичем ночью попали под вражеский огневой налет. "Виллис", ловко уворачивавшийся от губительных разрывов, вдруг беспомощно завилял и уткнулся в неглубокую рытвину.

Я посмотрел на водителя. Лицо его сделалось мертвенно-бледным, весь он как-то неестественно согнулся. Осколком снаряда Христичу перебило ногу. Весь пол кабины был в крови. Метрах в 20 от нас виднелась траншея. Взвалив боевого товарища на себя, я унес его в это укрытие.

Как мог, обработал рану, туго перебинтовал ногу. Теперь надо было думать и о том, как доставить Христича в медсанбат, который находился километрах в 30. Дождавшись утра, мы тронулись в путь. Машину пришлось вести мне самому. Христич, превозмогая боль, помогал советами.

После ранения Христича у меня был другой водитель, Я часто справлялся о здоровье Иллариона Христича, радовался, что он поправляется. Войну мы оба закончили в Берлине. По-дружески расстались, пообещав писать. Но я долгое время ничего не знал о его судьбе.

И вот однажды в моей московской квартире раздается требовательный междугородный телефонный звонок. Слышу в трубке мужской голос с заметным украинским акцентом. Говорил Илларион Христич. Мы оба сильно волновались, и конечно же, связного разговора у нас не получилось. "Завтра, товарищ генерал, выезжаю в Москву, - сказал он на прощание, - хочу повидаться с вами".

Нашел Христич меня благодаря телевизионной передаче. Мы, группа ветеранов 1-й гвардейской танковой армии, выступали в Останкинском телецентре. Он потом рассказывал, что, увидев передачу, закричал: "Это же мой генерал!" Все домочадцы заволновались, услышав радостный возглас, потому что знали, кого имел в виду их отец.

Своего однополчанина я встретил на вокзале. Неделю Илларион Николаевич жил у меня, неделю ходили с ним по Москве, любовались бесконечно дорогим родным городом, который когда-то, в суровую осень сорок первого, вместе защищали. Друзья из газеты "Красная звезда", прослышав о нашей встрече, пригласили нас в редакцию, сфотографировали. Из редакции Христич позвонил в дальний гарнизон, где служил его сын Юрий. И радовался фронтовик, когда услышал от командира, что дела в подразделении, которым командует капитан Юрий Христич, идут отлично.

Илларион Николаевич живет сейчас в селе Турово, что на Днепропетровщине. После войны он восстанавливал в родных местах МТС. Работал там же механиком шесть лет. А. потом возглавил тракторную бригаду. Развернулся фронтовик в работе. О его трудовых достижениях говорила вся область.

Я был потом у него в гостях в селе Турово. Порадовался за боевого друга. Семья у него крепкая, дружная. Четырех дочерей и сына воспитали они с женой. В каждом из них я приметил одну отцовскую черту - удивительную человеческую скромность. Коммуниста Христича-старшего именно она красит. Добившись всеобщего признания и уважения, Илларион Николаевич сумел остаться при этом все тем же постоянно озабоченным о нуждах родного села человеком. Меня порадовала такая деталь. Шли мы по вечернему Турову. Сельчане, увидев Христича, останавливали его, делились своими семейными радостями. Молодые парни почтительно приветствовали фронтовика. Был даже такой случай, что нас с Илларионом пригласили в качестве дорогих гостей на свадьбу. И мы пошли. Приятно было, когда молодой муж, нежно обняв свою нареченную, попросил всех присутствовавших выпить за тех, кто добывал Великую Победу,

...Сдав своего водителя в медсанбат, я наконец добрался до штаба тыла. Собрал начальников отделов и проинформировал об оперативно-тыловой обстановке, заслушал доклады должностных лиц. Я видел, как сразу посуровели лица моих боевых товарищей. Опасность угрожала нам с минуты на минуту.

Вырвавшаяся из окружения вражеская группировка перерезала пути подвоза и эвакуации. Практически все коммуникации в нашем армейском тылу были нарушены противником на 10 суток. В этой обстановке от нас требовалась исключительная оперативность и гибкость в работе. Прежде всего нужно было добиться надежной связи с войсками, чтобы вовремя получать информацию для принятия того или иного решения. В основном в эти дни для связи использовали авиацию. Семь или восемь раз пришлось летать и мне на По-2 через линию фронта и обратно, чтобы получить сведения, необходимые для повышения оперативности тылового обеспечения войск. Грамотно, четко и целенаправленно действовали в сложившейся ситуации работники штаба тыла во главе с полковником М. Клепиковым и оперативная группа под руководством полковника С. Чидсона.

Вскоре развернувшиеся события показали, что воины тыла могут не только планировать, организовывать и доставлять материальные средства, оказывать помощь раненым, эвакуировать поврежденную технику, но и умело себя защищать, и личным оружием владеют не хуже, чем своей профессией. Вот несколько примеров.

Выходящие из окружения части и подразделения противника решили с ходу овладеть городом Чортковом. Более двух суток шел напряженный бой за город. Личный состав полевого хлебозавода майора Б. Ефимова вместе с воинами других частей все атаки врага встречал метким, хорошо организованным огнем. От руководившего боевыми действиями тыловиков старшего помощника начальника 2-го отдела штаба тыла армии майора Ф. Кореневского я потом узнал подробности тех событий. Когда фашисты почувствовали, что сильно поредели наши ряды, что стал слабеть наш огонь, они пошли в психическую атаку. Навстречу им поднялись защитники города. Больше получаса шла ожесточенная рукопашная схватка. Вражеская пуля оборвала жизнь храбро сражавшегося майора Ефимова. Но и потеряв командира, бойцы сохранили организованность, победили в рукопашной, обратив вражеских солдат в бегство.

Жаркий бой разгорелся у переправы через реку Днестр. Здесь круговую оборону держали мостостроительный и дорожный батальоны. Противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы овладеть мостом. Кстати сказать, в случае прорыва врага возникала реальная опасность не только для подразделений тыла, но и штаба армии, расположенного поблизости, в населенном пункте Городенка.

Вот где личному составу пригодились навыки и опыт, полученные в предыдущих боях. Организация обороны отвечала всем требованиям тактики. Были отрыты окопы, траншеи, ходы сообщения, ячейки для стрельбы. Наиболее опасные направления прикрывались инженерными заграждениями, минно-взрывными устройствами. Продуманно была организована система огня.

Более трех суток не утихала схватка за переправу. Проявляя огромную волю и решительность, мужественно сражались специалисты тыла. Фашисты, с каждой новой атакой усиливавшие натиск, так и не смогли продвинуться вперед и, понеся большой урон в живой силе и технике, отступили. Не раз впоследствии личный состав этих подразделений показывал высокое профессиональное мастерство, мужество, стойкость при выполнении заданий. За успешные боевые действия все воины были удостоены орденов и медалей.

Орденоносным стало одно из лучших медицинских учреждений армии - 583-й хирургический полевой подвижной госпиталь. В Проскуровско-Черновицкой операции он одним из первых за наступающими войсками переправился через Днестр и развернул отделение для приема раненых, в непосредственной близости от района боевых действий. Весь поток эвакуированных из медсанбатов, а порой сразу из боя направлялся в него. Начальник госпиталя подполковник медицинской службы А. Ткачев, заместитель по политчасти майор Ф. Курзенков и главный хирург подполковник медицинской службы Л. Эльдаров, имея опыт работы в сложных условиях боевой обстановки, умело организовали работу учреждения.

Напряженно трудились врачи, медсестры, весь персонал. Нередко приходилось оперировать раненых под бомбежкой и обстрелом. К трудностям добавилась нехватка крови для переливания. Многие медработники стали донорами ради спасения воинов от смерти. За время боев с 1 по 20 апреля госпиталь принял и обработал значительное количество раненых, Было сделано свыше 300 сложных операций.

За успешную и самоотверженную работу коллектив госпиталя был награжден орденом Красной Звезды. Ордена и медали были вручены также начальнику госпиталя, ведущему хирургу, заместителю начальника по политической части, многим врачам, медицинским сестрам и другим работникам учреждения.

Разительные изменения наблюдал я в людях. Как поднимала и удесятеряла их силы огромная ответственность, ложившаяся на все службы армейского тыла. Порой происходило самое невероятное. Неприметные с виду люди вдруг преображались. Они словно попадали в яркие лучи прожектора, которые высвечивали незаурядные, героические натуры.

Вот такой факт. До наступления наша армия совершила трехсоткилометровый переход. Бросок к Карпатам составил еще двести километров. Если мы на первом этапе сумели создать солидный запас горючего, перевозимый в бочках на танках, то с началом боевых действий запас иссяк.

В условиях бездорожья нечего было думать о его перевозке со станции снабжения, располагавшейся на удалении доброй сотни километров. Какой же выход?

Представьте себе, находили выход. И порой самый неожиданный. Впрочем, неожиданный ли? Тут я не могу не рассказать об одном замечательном офицере тыла, который отличался удивительной способностью, казалось бы, на голом месте отыскать так необходимое войскам горючее. Нередко можно было услышать от офицеров тыла: "Слинько, наверное, на километр под землей все видит". Да, начальник отдела снабжения горючим майор Михаил Гаврилович Слинько был отменным организатором. Он таким мне и запомнился: невысокий, худенький, все время чего-то делающий. Поражала его феноменальная память. Бывало, спросишь его:

- Товарищ Слинько, как обеспечены танкисты горючим?

Он прищурит глаз, чуть задумается и уверенно, четко, твердо назовет все цифры. А что касается его способности "видеть на километр под землей", то у коллег были все основания так говорить. В самые критические дни, когда наша армия, как говорят, сидела на мели, осталась без горючего, Слинько отыскал под Черновцами целый эшелон первостатейного трофейного горючего. Мало того, он очень ко времени доставил его нуждающимся частям.

И еще раз он поразил нас своей находчивостью. Близ Коломыи обнаружил природное горючее, напоминающее, легкую нефть. Около 2000 тонн различных видов горючего и смазочных материалов было передано нами в те дни войскам. Вот вам инициатива, неустанный поиск одного человека.

Я старался всячески поощрять такое усердие людей. И надо сказать, у командования армии не было нареканий в адрес штаба тыла. У нас работали честные, преданные своему воинскому долгу офицеры. Вспоминаю, как радовался начальник продовольственного отдела полковник М. Т. Долгов, когда нам достались большие запасы продовольствия, отбитые у фашистов. Он сосчитал все до килограмма. Армия несколько суток снабжалась по полной норме за счет трофейного продовольствия.

На войне каждый из нас держал трудный и сложный экзамен. Нравственный экзамен. Иногда в беседах с молодыми людьми слышу слова: какая, мол, там инициатива, если получил приказ тогда-то и к такому-то сроку все сделать? Правильно, приказ дисциплинировал. Но, кроме того, в каждом из нас была и своя внутренняя дисциплина, постоянно руководившая, нашими поступками. Именно она, эта внутренняя дисциплина, я считаю, и была нашей совестью, двигала всеми добрыми поступками.

Вспоминается такой факт. Только закончились бои в Чорткове, Вернулся к нам старший помощник начальника 2-го отдела штаба тыла майор Ф. В. Кореневский. Измученный, насквозь пропахший порохом, он сразу же после доклада свалился у меня в блиндаже. А тут звонок. Слышу в телефонной трубке тревожный голос командарма.

- Тяжело танкистам, боеприпасы на исходе, срочно высылайте автоколонну...

Я старался говорить тихо, чтобы не потревожить сон товарища. Положил трубку, подумал: "Кого же послать с этой самой колонной, если под рукой один Кореневский, да и того сейчас, стреляй над ухом, не поднимешь?" Посмотрел в угол, где несколько минут назад на топчане уснул майор. Рот от удивления я раскрыл. Кореневский, полусидя, торопливо застегивал пуговицы гимнастерки.

- В чем дело, почему не отдыхаете? - спросил я.

- Товарищ генерал, я слышал ваш разговор, готов действовать...

Я подошел к нему. Но что можно было сказать человеку, несколько часов назад смотревшему смерти в лицо, не спавшему более двух суток? Может, стоило сослаться на то, что, кроме него, нет у меня офицера?

Познакомившись с боевой задачей, майор Кореневский взял карандаш и провел на карте линию предполагаемого маршрута. Да, это был оптимальный вариант. Линия, не подходя чуточку к центру района боевых действий, обозначала самое короткое расстояние до танкистов. Я проводил майора Кореневского, пожелав ему возвратиться назад целым и невредимым. И он вернулся через три дня.

Тыловое обеспечение армии в Проскуровско-Черновицкой операции благодаря самоотверженности, огромной работоспособности таких офицеров, как Долгов, Чидсон, Слинько, Кореневский и многих других, не знало сбоев. Несмотря на то что противник временно перерезал коммуникации и нарушил порядок пополнения запасами материальных средств, танкисты ни на один час не приостанавливали движения вперед.

В этой операции армия уничтожила и захватила в плен более 34 тысяч фашистских солдат и офицеров, значительное количество боевой техники. Многие части получили почетные наименования, пять тысяч бойцов и офицеров удостоились орденов и медалей, 28 из них было присвоено звание Героя Советского Союза.

25 апреля 1944 года мне что-то нездоровилось. Видимо, долгое пребывание в постоянном напряжении все-таки сказалось. Я прилег и сразу же провалился в тяжелую дремоту. Почувствовал, что меня кто-то долго и настойчиво трясет. С усилием открыл глаза. В блиндаже было полно народу. Все улыбались, поздравляли друг друга.

- Негоже гвардейцу поддаваться какому-то гриппу, - весело глядя на меня, сказал полковник Михаил Павлович Клепиков.

Так я узнал, что за умелое выполнение боевых задач в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, за проявленные героизм и отвагу, за стойкость, мужество, высокую дисциплину и организованность наша 1-я танковая армия приказом Народного Комиссара обороны была преобразована в 1-ю гвардейскую танковую армию.

Знаете, как в таких случаях чувствует себя счастливый человек? Вспомнив про все тяжести, которые ему пришлось преодолеть, он тут же старается забыть о них. И это естественно. Потому что всегда знаешь на войне: впереди будет еще труднее.

Радость, говорят, как и беда, одна не ходит. Вот такое состояние пришлось пережить и мне сразу после известия о присвоении нам гвардейского звания. Связано это было с успешными действиями 11-го гвардейского танкового корпуса.

Командовал им генерал Андрей Лаврентьевич Гетман. Человек, который покорил ценя, своим дружелюбием, основательностью и уверенностью в успехе с первой встречи.

Помнится, приехал я под Осташков, где формировалась наша армия. Перезнакомился со многими командирами. Дошла очередь до командира 6-го танкового корпуса (так он назывался до переименования в гвардейский). Пришел к нему, когда уже смеркалось.

- Начальник тыла пожаловал, значит, что-то важное ожидается, - широкой доброй улыбкой встретил меня этот высокий, черноволосый генерал.

За беседой быстро пролетело время. Мы спохватились только, когда было далеко за полночь. Но чтобы лучше делать дело, личные контакты незаменимы. Думаю, что душевные контакты мы с Андреем Лаврентьевичем сумели найти сразу. Потом это подтвердилось многочисленными встречами.

Одна из них, например, состоялась в июле 1943 года на Курской дуге, южнее Обояни. Я чудом проскочил на командный пункт к генералу Гетману.

- Василий Фомич, рад видеть вас в добром здравии, - он и тут улыбался. - Видите, как полыхают танки Гитлера? Это мои хлопцы устроили. Снарядов, снарядов побольше подбросьте, а мы уж тут управимся.

Снарядов мы им в достатке тогда подбросили. А уж как танкисты Гетмана по-хозяйски рачительно их употребили в дело, говорит тот факт, что именно за стойкость и мужество, проявленные в той величайшей битве, корпус и удостоился высокого права называться гвардейским.

Во время боев на Днепре я разыскал Гетмана в добротно смастеренном блиндаже. Поначалу бросилось в глаза, что генерал дремлет за столом.

- Заваруха на носу, а генерал дремлет, - прямо с порога начал я.

- Ноченька накануне тяжкая выдалась, Василий Фомич, - устало отозвался он. - Танки мы сумели подтянуть, а теперь вот кумекаю, как побыстрее их на тот берег переправить.

Все, кто общался с генералом Гетманом, отмечали его умение оставаться уравновешенным всегда, не пасовать перед трудностями, все решать спокойно, как подобает умному командиру. Уже после войны из рассказа Василия Гавриловича Жаворонкова я узнал о том, как умело и грамотно действовала при обороне Тулы танковая дивизия, которой руководил Андрей Лаврентьевич Гетман. Его богатая натура, собранность, целеустремленность в полной мере проявились, когда он стал командовать танковым корпусом. Знатоки и ценители военного искусства всегда отмечали, что генерал Гетман был большой мастер концентрировать силы в единый железный кулак и наносить сокрушительные удары по врагу там, где тот вовсе и не ожидал.

Так гвардейцы-танкисты действовали и в бою за Черновицы (Черновцы). Когда уже врага оттуда вымели полностью, мне позвонили.

- Василий Фомич, давно не видел вас, - донесся знакомый басовитый голос генерала Гетмана. - Жду на берегу Днестра, сувениры добрые приготовил.

Я уже. прослышал о том, что танкисты Гетмана не позволили фашистам уничтожить при отступлении склады с провиантом.

Мы переправились с Андреем Лаврентьевичем через Днестр в Черновицы. У склада была выставлена вооруженная охрана. Начальник тыла корпуса подполковник А. С. Кариман со своими помощниками брал на учет продовольственные припасы. Тут же рядом с нами появился полковник М. Т. Долгов, который на месте определил, кому и сколько положено выделить продовольствия. В первую очередь учитывались части, ведущие тяжелые, изнурительные бои на границе, в Карпатах.

Потом последовали такие же радостные известия от командиров 64-й гвардейской танковой бригады и 8-го гвардейского механизированного корпуса, которые, выйдя в район Коломыи, захватили у фашистов большой запас муки, приготовленной оккупантами для отправки в Германию. Мы передислоцировали в этот городок полевой хлебозавод. Расположился он неподалеку от места боевых действий войск, так что бойцы и командиры ежедневно получали свежевыпеченный хлеб.

Кстати, в Коломые у гитлеровцев был отбит и значительный запас горючего. Майор Слинько с помощью начальника снабжения горючим механизированного корпуса офицером М. С. Коганом исследовали горючее. Оно вполне подходило для заправки автомашин. А творческая фантазия помогла этим специалистам приспособить топливо и для танковых двигателей. Вопрос с недостающим горючим был решен как нельзя лучше.

Оставалось снабдить войска по полной норме боеприпасами. Была срочно сформирована автоколонна. Маршрут ее пролег к армейскому складу боепитания. Сопровождаемые надежной охраной, водители с честью справились с трудной боевой задачей. В этом и многих других случаях проявилась высокая сила духа,зрелость и умение командира 35-го отдельного автомобильно-транспортного полка подполковника В. Е. Иващенко и офицеров штаба. Люди знали, что на слабо развитые, да и к тому же поврежденные железнодорожные коммуникации в Прикарпатье рассчитывать не приходится. Они также отлично знали и о плохих грунтовых дорогах, о разрушенном мосте через Днестр. И вот в такой ситуации водители полка, совершая рейсы по 250-300 километров до армейских баз снабжения, не допустили поломки, выхода из строя техники.

Автомобильные роты под командованием старших лейтенантов В. Ф. Смирнова, Ф. Е. Штонды и других офицеров в наиболее напряженные дни проходили в сутки по трудным дорогам по 300-400 километров в оба конца. Колонна автомашин под командованием старшего лейтенанта П. А. Крюкова в самый критический момент наступления сумела доставить горючее танкистам 8-го гвардейского механизированного корпуса. Чего это стоило, говорят такие факты. Водители с большим риском преодолели Днестр вброд, покрыв расстояние в оба конца, составляющее 400 километров.

Каждый автомобилист сознавал, что если он опоздает с доставкой боеприпасов, горючего, продовольствия войскам, то это отразится на темпе наступления армии, на выполнении ею боевой задачи. Будь то командир или рядовой водитель - все четко знали и выполняли свои обязанности. Да, они не ходили в атаки, но душой, сердцем всегда были в цепи атакующих. И вот это сознание сопричастности двигало всеми помыслами и поступками наших воинов.

Приведу такой пример. Техническая готовность автомобильного парка 35-го автополка постоянно поддерживалась на уровне 90-95 процентов. Руководил технической службой старший лейтенант Н. И. Бородулин. Я встречался и беседовал с ним. Радовала меня преданность этого человека своему делу, его вера в надежность, высокие боевые качества вверенной ему техники. Еще большим уважением я проникся к нему, узнав, что он и подчиненных своих воспитывал в таком же духе.

Вот в чем были истоки нашей силы. Война потребовала от людей полного напряжения сил. И такие, как Бородулин, олицетворяли силу нашего советского патриотизма, любовь к Отчизне, преданность своему долгу.

Стараясь не уронить высокого звания гвардейцев, мы продолжали наносить удары по врагу. Все лето армия не выходила из боев, совершая длительные переходы. С 24 июня по 7 июля мы, преодолев 300 километров, вышли в район Дубно. В июле участвовали в Сандомирской операции, в которой прошли с боями около 800 километров.

К 10 сентября 1944 года армия сосредоточилась в районе Немиров Яворов, что северо-западнее Львова.

Глава VIII.

На дорожных указателях - Берлин

По окончании Львовско-Сандомирской операции армия была выведена в резерв фронта, а затем - Ставки Верховного Главнокомандования в район Немирува. После отдыха и пополнения техникой, оружием и личным составом мы во второй половине ноября получили приказ перейти в оперативное подчинение 1-го Белорусского фронта. Совершив 500-километровый марш, войска сосредоточились в районе г. Люблин.

Чтобы уточнить порядок пополнения запасов материальных средств, с разрешения командующего армией я выехал в штаб тыла фронта, располагавшийся в г. Бяла-Подляска. Перед самым отъездом от начальника штаба генерала М. А. Шалина узнал, что командующим фронтом назначен Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. А это значило: быть на нашем направлении жарким наступательным боям.

Ранее, как уже известно читателю, мне не раз приходилось встречаться с Георгием Константиновичем.

Всю дорогу до штаба фронта я вспоминал и размышлял. Вспомнил тревожную осень 1941 года. Тогда, под Ленинградом, мы все почувствовали силу авторитета, непреклонность характера, крепкую руку Г. К. Жукова. Он смог в сложившихся тяжелейших условиях расставить все на свои места, обеспечить боевой успех.

Есть люди, которые не меняются в зависимости от обстановки, не подстраивают свой характер под ту или иную ситуацию. Вот таким человеком был маршал Жуков. Строгим, требовательным и справедливым он оставался и потом, когда мы погнали гитлеровских захватчиков с территории нашей страны.

В январе 1943 года в район, где формировалась 1-я танковая армия, для проверки готовности прибыли представители Ставки Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, маршал авиации А. А. Новиков и генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов. Они заслушали доклады командующего армией, начальника штаба, начальников родов войск.

- Товарищ Катуков, что же не видно вашего заместителя по тылу? спросил Жуков.

Я поднялся, чтобы доложить. Ощутил на себе пристальный, изучающий взгляд Георгия Константиновича. Он чуть заметно улыбнулся, кивком головы дал знать, что можно докладывать. На удивление спокойно я рассказал о состоянии тыла армии, обеспеченности войск горючим, боеприпасами и продовольствием.

Во время перерыва маршал Жуков подозвал меня. Пожал руку, спросил с улыбкой:

- Как в тыл-то попал, ногу сломал или под Ленинградом не повезло?

- Георгий Константинович, - обратился к нему стоявший рядом Воронов, выходит, генерал Коньков - наш общий знакомый, я ведь во время советско-финляндской войны с ним познакомился. А вот как в тыл он попал, пусть расскажет.

Я показал на ноги: целы, мол, невредимы. А что случилось в Невской Дубровке - дело известное, решение принималось командующим фронтом.

- Мы надеемся на ваш опыт, генерал Коньков, - глядя прямо мне в глаза, тихо проговорил Георгий Константинович, - забота о людях, о том, чтобы они были хорошо вооружены, тепло одеты и сытно накормлены, - это великая забота на войне. Желаю успеха на новом поприще.

Этот невысокого роста, широкоплечий и большеголовый, с чуть выдвинутым вперед подбородком человек никогда не терял самообладания, говорил скупо, пронизывая собеседника острым взглядом. Во всем облике и поведении чувствовалась огромная воля и решительность. Восхищала его способность быстро реагировать на изменения обстановки, безошибочно определять главное и принимать верное решение. Служить под его началом было почетно, но вместе с тем приходилось учитывать крутой нрав полководца. В докладах он не терпел многословия, от своих подчиненных требовал постоянного знания обстановки, умения правильно анализировать происходящие события.

...Выщербленная дорога привела нашу машину в лощину, а затем в деревеньку домов в 10-15. Сразу же, за последним домом, выкатились на хорошо накатанное шоссе. Воспоминания все не оставляли меня. Было в них что-то от легкой грусти, которая не ранит сердце, не затуманивает обидой мысли, а действует очищающе, как фильтр, который освобождает от всего наносного, чуждого, мешающего свободно жить и дышать.

Штаб фронта располагался в Бяла-Подляска. Я нашел начальника тыла генерал-лейтенанта Н. А. Антипенко.

- Василий Фомич, - радушно встретил он, - это хорошо, что сам ты собрался и приехал. Но вот не ко времени, друг, попал. Сегодня мы провожаем маршала Рокоссовского на 2-й Белорусский фронт, сам понимаешь, занят я буду.

- Как же мне быть? - расстроился я. - Есть вопросы, которые я с вами только могу решить и именно сегодня.

- Давайте, Василий Фомич, сделаем так, вы останетесь у нас на вечер, а завтра мы обмозгуем все наши дела.

На торжественном вечере генералы и офицеры 1-го Белорусского фронта тепло проводили бывшего командующего фронтом Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского и приветствовали вновь назначенного командующего Г. К. Жукова. Помню, выступил Георгий Константинович. В общих чертах он рассказал о том, что предстоит сделать. Слушая его, мы поняли: скоро развернутся такие события, которых давно ждали каждый красноармеец и генерал, каждый советский человек.

Предстояло разгромить немецко-фашистскую группировку в центре советско-германского фронта; освободить от гитлеровских захватчиков территорию Польши, выйти на Одер и обеспечить выгодные условия для завершающего удара по Берлину.

Впереди, подчеркнул маршал, ожесточенные бои. В последующем - удар на Берлин.

Утром заместитель командующего 1-м Белорусским фронтом по тылу генерал Н. А. Антипенко проинформировал меня о тыловой обстановке, дал несколько добрых напутствий, предупредил:

- Учтите, железнодорожный мост через Вислу разрушен, будем его восстанавливать. Горючее, боеприпасы, продовольствие и другие виды имущества в ходе операции можно подвозить только автомобильным транспортом, поэтому подумайте, как приблизить запасы к войскам. Базирование намечено в районе Демблина.

Вот с такими наставлениями я и вернулся в штаб армии. Доложил о полученных указаниях командующему и члену Военного совета армии. Генерал Катуков, внимательно выслушав меня, спросил:

- Василий Фомич, хватит ли у нас автомашин для такого дела?

- Трудности неизбежны, товарищ командующий, но штаб тыла предусматривает использовать местный железнодорожный транспорт.

В штабе тыла меня уже ждали. Всем не терпелось узнать о предстоящих событиях, о том, какая роль отводится нам в новой операции. Я довел до подчиненных указания начальника штаба и командующего армией. Мы приступили к разработке плана обеспечения Варшавско-Познанской операции, в которой нашей армии отводилась активная роль.

Я уже рассказывал о тех испытаниях, которые выпали на долю тыла нашей армии в ходе Проскуровско-Черновицкой операции. Действовать пришлось в сложной обстановке. Многие соединения ушли далеко в отрыв, вели тяжелые бои с гитлеровцами, находясь на большом удалении от тыловых баз снабжения.

Наш коллектив состоял из опытных и грамотных специалистов. Как и командный состав армии, они от боя к бою набирались умения, знаний, навыков. Знание задач, решаемых бригадами, дивизиями, полками, помогало им своевременно реагировать на изменение ситуаций, умело маневрировать силами и средствами. Скажу определенно: командующий армией внимательно прислушивался к мнению офицеров тыла, всячески поддерживал и одобрял их решительные и смелые действия.

Помню беседу с Михаилом Ефимовичем Катуковым, состоявшуюся незадолго до начала Висло-Одерской операции. Я доложил ему план работы тыла в подготовительный период и в ходе, операции. Он внимательно выслушал меня, кое-что уточнил, потом задал вопрос:

- А лично у вас какие планы?

- Сегодня убываю в 35-й автополк, хочу еще раз убедиться в полной готовности водителей и техники к боям. Встречусь с командирами дорожных батальонов и ремонтно-восстановительного батальона.

Командующий одобрил мой план, просил, чтобы я в беседах с офицерами и солдатами названных частей еще раз серьезно напомнил о необходимости быть в постоянной готовности к отражению нападений мелких групп противника.

В 35-й автополк со мной поехали начальник политотдела полковник В. И. Жердев и еще несколько офицеров штаба. Командир полка подполковник В. Е. Иващенко собрал всех офицеров части. Доклад его был короткий, но содержательный. Чувствовалось, автомобилисты готовы к самым серьезным, испытаниям. Была одна деталь в докладе, которая особенно меня обрадовала. Командование, партийная организация части серьезно и расчетливо подошли к комплектованию водителей. На машины, предназначенные для подвоза боеприпасов и горюче-смазочных материалов на большие расстояния, назначалось по два водителя. Резерв был обеспечен за счет выздоравливающих после ранения солдат. Мы одобрили эту хозяйскую расчетливость. В ходе боев она оправдала себя, сослужила нам хорошую службу.

Скажу откровенно: я был не из тех тыловых начальников, которые предпочитали поездкам в части уют натопленных комнат. Хочу, чтобы меня поняли правильно читатели. Видно, уж такой характер, что во всем я должен был разобраться и убедиться сам. Особенно это касалось тех периодов, когда армия готовилась к новым сражениям. Здесь не было мелочей. Представьте себе, что значило осуществить в Висло-Одерской операции подвоз ведущим бой частям всего необходимого на глубину 600 километров. Да к этому надо добавить тот факт, что значительная часть шоферов состояла из молодых, зачастую не имевших фронтового опыта девушек.

Перед началом наступления я решил еще раз побывать в 583-м хирургическом полевом подвижном госпитале. Пригласил с собой начсанарма полковника Н. И. Гольштейна. Разговор был со всем личным составом госпиталя. Мы выслушали мнения товарищей, их просьбы. Выяснилось, что в госпитале нет в достаточном количестве крови для переливания. Узнала мы и другое: не хватает опытных хирургов. Положение было поправлено.

С начальником дорожного отдела при штабе тыла полковником Н. Абрамовым мы побывали в двух дорожных батальонах. Солдаты и офицеры твердо знали свои обязанности в предстоящих боях, учитывая опыт предыдущих, запаслись всем необходимым, чтобы своевременно и быстро восстанавливать и ремонтировать разрушенные дороги, мосты.

Только после такой тщательной личной проверки всех тыловых частей я собрал начальников служб, офицеров штаба, начальника армейской полевой базы полковника В. А. Макарова. Каждый из них коротко доложил о проделанной по своему направлению работе.

К генералу Катукову я ехал, чувствуя себя спокойным. Он был в хорошем расположении духа, встретил меня с улыбкой, весело спросил:

- А ну-ка, Василий Фомич, выкладывайте, с чем приехали...

Мы больше часа просидели с ним, обсуждая дела тыла армии. Предпринятые нами меры командующий одобрил. Он попросил ускорить перебазирование некоторых складов на новое место.

- А где думаете находиться во время осуществления операции? прощаясь, поинтересовался Михаил Ефимович.

- Большее время, товарищ командующий, в штабе армии. Со мной будет оперативная группа из наиболее подготовленных офицеров тыла. Обязательно побываю на армейской дороге и в штабе тыла.

- Одобряю, Василий Фомич, ваше решение. Если потребуется моя помощь, жду на передовом КП. Ну, до встречи...

Перед 1-й гвардейской танковой стояла задача: на второй день операции с магнушевского плацдарма войти в прорыв в полосе наступления 8-й гвардейской армии, подавить очаги сопротивления, овладеть районом Кутно, Ленчица и в дальнейшем продвигаться в направлении на Познань. Среднесуточный темп наступления - 40, а с развитием успеха - 60 км. Оперативное построение в два эшелона.

Боевой и численный состав объединения был таким: свыше 40 тыс. солдат, сержантов и офицеров, танков и САУ - 752, орудий и минометов различного калибра - 620, реактивных установок - 64. Для обеспечения такой группировки требовалось немалое количество материальных средств. Наличные запасы не отвечали потребности, и за оставшееся время их нужно было довести до установленных размеров. А условия для этого сложились нелегкие: действовали мы уже за пределами нашей Родины, и основные базы снабжения находились на большом удалении. Железнодорожные и автомобильные коммуникации в основном были разрушены. Давала себя знать" и распутица. Чтобы справиться с поставленной задачей, от работников тыла требовалось колоссальное напряжение моральных и физических сил.

По дороге с КП еще и еще раз взвешивал возможные варианты по организации работы тыла. За годы войны не раз убеждался, как важно накануне путем логического построения модели предстоящего сражения определить порядок и последовательность действий тыловых частей, подразделений и учреждений. В целях сохранения строжайшей тайны детали предстоящей операции знали немногие. Руководителю тыла приходилось довольствоваться лишь тем, что до него сочли необходимым довести командующий и начальник штаба.

Все, что касалось действий тыла армии, его роли в обеспечении всем необходимым предстоящей операции, согласовывалось со мной или с начальником штаба тыла. Кто, как не мы, точно и четко знали, когда, куда и сколько подвезти боеприпасов, горючего. Ко всему прочему мы учитывали опыт предыдущих боев, могли смело предполагать, что нас ожидает впереди.

Дело, как говорится, прошлое, но находились начальники, относившиеся предвзято к офицерам тыла. Были случаи, когда и с наградами их обходили. Например, благодаря находчивости и инициативе майора Слинько, разыскавшего природное горючее в Коломые, удалось с лихвой заготовить топлива для танков и машин. Разве не подвиг совершил офицер тыла? Но к нашему представлению начальника отдела снабжения горючим к награде в штабе армии отнеслись, мягко говоря, с прохладцей.

Не за награды я ратую. В данном случае стою за человека, за то, чтобы все мы умели правильно ценить труд - будь это труд командира танковой роты или офицера тыловой службы. В конечном счете, не сработай он как надо - и останутся недвижными танки, не выстрелит пушка, непроходимой окажется дорога, с пустым желудком останется боец.

...К началу операции армия имела 3,3 заправки бензина, 4 - дизельного топлива, 3 боекомплекта боеприпасов и до 20 сутодач продовольствия. Вес одной заправки горючего - 600, боекомплекта - 1000, сутодачи - 100 тонн. Часть запасов сосредоточили в выжидательном районе у мостовых переправ через Вислу. Другая часть находилась на магнушевском плацдарме. Отведенное на подготовку время не позволяло в полном объеме выполнить все мероприятия, связанные с организацией тыла. Сложившаяся обстановка требовала: штаб тыла разместить ближе к подчиненным учреждениям, чаще перемещать его с началом и в ходе, наступления; принять меры по повышению живучести частей и подразделений, организации защиты, охраны и обороны. Ведь глубина операции большая, в ходе боев возможен их значительный отрыв от войск. А это чревато большими неприятностями в случае нападения вырвавшихся из окружения групп противника.

Ввиду больших трудностей, связанных с доставкой материальных средств, на продовольственников и службу горючего возлагалась ответственность за сохранение и учет взятых трофеев.

Предусматривалось также более интенсивно использовать железнодорожный транспорт, для чего начальнику штаба тыла поручалось согласовать с ВОСО фронта вопрос о создании трех вертушек, которые обращались бы от станции снабжения (армейских складов) до ее головных (передовых) отделений. Для повышения надежности работы автотранспорта планировалось провести очередное техобслуживание машин, на некоторые подготовить по два водителя, сняв их с автомобилей, находящихся в ремонте, а также за счет личного состава, прибывшего на доукомплектование. Все эти задачи были поставлены офицерам штаба тыла и довольствующих отделов.

К этому времени мы накопили уже достаточный опыт в планировании и организации работы тыла. Все понимали, что успех предстоящего сражения во многом зависит от своевременного и качественного обеспечения, а следовательно, от инициативы и находчивости работников тыла. Чтобы каждый руководитель лучше уяснил свою роль, в штабе тыла провели военную игру, во время которой были рассмотрены возможные варианты действий при том или ином развитии событий на поле боя. В частях и подразделениях состоялись тактико-специальные занятия и тренировали. Для наибольшей наглядности изготовили макет местности, на которой предстояло действовать. Все это дало положительные результаты. Удалось также вскрыть слабые места в подготовке личного состава, проверить технику и вовремя принять необходимые меры по устранению недостатков.

Не забыт был и быт личного состава: его размещение, обогрев, питание, банно-прачечное обслуживание и другие потребности постоянно находились в поле зрения командиров, политработников, специалистов тыла. Для отдыха воинов планировалось использовать строения из тех, что уцелели, или требующие незначительного ремонта. Каждый офицер довольствующего отдела штаба тыла, бывая в подразделении, прежде всего интересовался, как накормлен, одет и обут боец, все ли он получает по нормам довольствия.

Тыловое обеспечение боевых действий армии волновало Военный совет. Его члены и лично командующий проявили немало заботы об укомплектовании тыловых учреждений техникой и личным составом, помогали в подборе и расстановке людей. Делали все от них зависящее по обеспечению живучести и качественной работы органов тыла. Так, по указанию Военного совета армии была создана оперативная группа, которой придавалось 365 автомобилей с боеприпасами и горючим. В нее подобрали наиболее подготовленных офицеров, сержантов и солдат. Машины дополнительно укомплектовали запасными частями и ремонтными материалами, шанцевым инструментом и средствами повышения проходимости. Предусматривалось также в случае необходимости часть автомобилей подготовить для перевозки раненых и больных.

Все вопросы, связанные с обеспечением боевых действий в предстоящей операции, были отражены в плане. Он предусматривал следующие мероприятия. Пополнение войск всем необходимым в исходном положении. Часть горючего и смазочных материалов, боеприпасов и продовольствия расположить на магнушевском плацдарме ближе к Висле. Отделения армейских складов разместить в районах Познани и Костшина. Оперативная группа во главе с полковником С. Чидсоном должна была неотступно следовать за наступающими корпусами на удалении 10-15 км. Эвакуацию раненых осуществлять войсковым и армейским транспортом. С целью бесперебойного подвоза материальных средств предстояло подготовить пути подвоза и эвакуации. Для доставки горючего, боеприпасов и продовольствия из вышестоящего звена планировалось подготовить железнодорожные "вертушки" и другой транспорт.

Как показал ход дальнейших событий, тыловые органы б большинстве своем блестяще выполнили поставленные перед ними задачи.

14 января 1945 г. вздрогнула и загудела земля. Тысячи орудий и минометов обрушили свой удар на вражеские позиции. Началась артиллерийская подготовка. Под гул канонады войска 1-й гвардейской танковой армии переправились через Вислу и к вечеру сосредоточились на магнушевском плацдарме, в 4-5 км от переднего края. На следующий день в полосе действий 8-й гвардейской армии танковые и механизированные бригады вошли в прорыв и развили стремительное наступление.

К 16 января, отразив многочисленные контратаки 40-го немецкого танкового корпуса, войска армии заняли город Нове-Място и стали продвигаться на познанском направлении. Несмотря на высокий темп наступления и все расширявшийся разрыв между войсками и базами снабжения, сбоев в тыловом обеспечении армии не было. Важную роль в этом деле сыграла оперативная группа и надежная связь с наступающими корпусами. При штабе армии также находилось несколько офицеров от штаба и служб тыла. Они поддерживали связь с заместителями командиров корпусов по тылу и постоянно были в курсе оперативно-тыловой обстановки. Если возникала необходимость в подаче материальных средств на том или ином направлении, они немедленно связывались с полковником С. Чидсоном и штабом тыла. Все это давало возможность производить расчеты и необходимые выкладки руководителям и исполнителям одновременно, что ускоряло процесс выработки решения и постановки задачи. Метод параллельного планирования себя полностью оправдал.

Вечером 16 января я находился в штабе армии. Начальник штаба генерал М. А. Шалин информировал меня, что график наступления выдерживается. Впереди перед армией город-крепость Познань, который приказано с юга обойти в ночь на 25 января, форсировать реку Варта, держа направление на города Мезеритц и Швибус.

- Василий Фомич, начинается самое главное в операции. Тыл выдерживает наш темп наступления? - спросил меня Шалин.

- Пока все идет по плану, только что разговаривал с полковником Чидсоном, он доложил о захваченных больших трофеях горючего и продовольствия, думаем, как лучше и быстрее перевезти все это в отделения армейских складов.

Что значило службам тыла поспевать за неудержимо рвущимися вперед танками? Похожее есть в спорте у велосипедистов - гонка за лидером называется. Это когда впереди вовсю жмет мотоцикл, а за ним должен поспевать, не снижая скорости, велосипедист. Только в ваши заботы входило еще питать всем необходимым танкистов, чтобы те все больше поддавали скорости.

После первых десятков километров, пройденных в наступлении, потребовалась наша срочная помощь 11-му гвардейскому танковому корпусу. Его танкисты ушли всех дальше, преодолев почти 100 километров. Мы приняли решение пустить в дело "вертушки".

О том, что операция хорошо продумана и подготовлена, говорил и такой факт: меньше, чем мы ожидали, было раненых.

И на этот раз наши тыловые коммуникации неоднократно подвергались нападению мелких групп противника. Так, трофейная рота на пути движения к реке Варте вступила в бой с хорошо организованными подразделениями противника. Дело приняло серьезный оборот. Пришлось вызывать на помощь самоходно-артиллерийские установки. Бой длился несколько часов. Противник был разбит. Сообщения о серьезных стычках с вражескими группами поступили и от водителей 35-го автополка. О мужественном поступке поваров, отбивших сильную атаку противника, рассказала наша армейская газета.

Сильный, сконцентрированный удар армии по вражеской группировке, стремительность наступления ее соединений и частей посеяли неразбериху и панику в войсках противника. При обходе Познани в нашем тылу образовалось большое скопление пленных гитлеровцев. Срочно создавали сборные пункты. Первую большую партию, более тысячи пленных немецких солдат и офицеров, пришлось принять работнику штаба тыла капитану М. Ф. Мещерякову.

Конечно, непредвиденных дел появлялось немало. Но мы, офицеры штаба тыла, старательно выполняли наше самое главное дело - обеспечение высоких темпов наступления. Какие-то небольшие коррективы, правда, вносились в принятый на операцию план, Но в целом мы старались не отступать от разработанных документов.

В ходе боевых действий руководство подчиненными подразделениями и учреждениями в основном осуществлялось с использованием радиосредств. Очень часто для более гибкого и оперативного управления использовались автомобильный транспорт и авиация. Маленькие и юркие По-2. Очень выручали в условиях бездорожья и распутицы. Достаточно было небольшой площадки, чтобы поднять или посадить машину. Незаурядное мастерство демонстрировали летавшие на них пилоты. Опасность встречи с "мессершмиттами" оставалась немалая. Поэтому летчики так прижимали свои самолеты к земле, что порой казалось, машина вот-вот врежется в землю. "Воздушный вездеход", как любовно окрестили мы По-2, сыграл важную роль в организации бесперебойной доставки боеприпасов и горючего.

В один из напряженных моментов наступления из штаба фронта поступило сообщение об отправке в наш адрес эшелона с артиллерийскими снарядами, потребность в которых непрерывно возрастала. Истек указанный срок, а эшелона все не было. Начальник штаба тыла армии приказал капитану Ф. Полищуку отправиться на самолете по маршруту следования эшелона и установить причину задержки. Через некоторое время выяснилось, что состав из-за нераспорядительности отдельных лиц застрял на железнодорожном узле в Познани. Были приняты энергичные меры, и вскоре боеприпасы доставили по назначению.

Значительный объем работ по доставке материальных средств выполнил 35-й армейский автомобильный полк подвоза, возглавляемый подполковником В. Е. Иващенко. Плечо подвоза в оба конца иногда достигало более 1000 километров. Дороги, по которым пробивались водители, зачастую были разбиты бомбежками, артналетами. На них нередко образовывались заторы. И вот в этих условиях наши шофера как-то умудрялись в срок доставлять боеприпасы, продовольствие, горючее передовым частям. Водители стойко переносили все тяготы. Иные по нескольку суток не выпускали из рук баранку. В этот период четко и слаженно действовала дорожно-комендантская служба. На всем протяжении установленного маршрута были размещены пункты регулирования и диспетчерские посты. Отдельные, наиболее опасные участки патрулировались и охранялись специально выделенными для этих целей подразделениями. Штаб полка постоянно контролировал продвижение автоколонн. С каждой поддерживалась непрерывная связь, фиксировалось время продвижения.

Из-за высоких темпов наступления тыловой пункт управления приходилось перемещать через 2-3 суток. Каждый раз мы выбирали для его развертывания место, которое позволяло постоянно контролировать работу складов, медицинских, дорожных, автомобильных и других подразделений, поддерживать с ними устойчивую связь. Для этой цели из 3-го гвардейского полка связи для обслуживания ТПУ выделили узел связи.

До 25 километров в сутки проходили вперед наши танкисты, не снижая первоначально набранных темпов продвижения, фашисты были ошеломлены, смяты на многих участках, никак не могли восстановить оборону. Танки рвались вперед, перемалывали живую силу и технику врага на промежуточных рубежах.

Конечно, в ходе столь стремительного наступления несли и мы большие потери. Особенно доставалось военным шоферам на подвозе боеприпасов передовым частям и соединениям. Ни броней, ни артиллерийско-пулеметным прикрытием они не располагали. Естественно, немало машин выходило из строя. Но наши ремонтники-кудесники из 7-го ОРВБа быстро возвращали их в строй. Командовал отдельным ремонтно-восстановительным батальоном подполковник-инженер Максим Иванович Баулин. Он часто удивлял нас своей находчивостью.

Мы ощущали большие затруднения с запасными частями к автомашинам. Поставляли нам их редко, не в том количестве, которое требовалось. Баулин обзавелся хорошим станочным оборудованием. 78 токарных, фрезерных, строгальных, шлифовальных, сверлильных станков было смонтировано в крытых кузовах машин и прицепов. Силами батальона изготавливались поршни, поршневые кольца и пальцы, патрубки, валы, кронштейны, втулки и многое другое.

Баулин практиковал высылку в войска "летучек". Четыре-пять опытных специалистов с полным комплектом запчастей откомандировывались в бригады для оказания срочной помощи. Таких "летуче"" было в ходу до девяти штук. С их помощью нам удалось в ходе подготовки и проведения операции вернуть в строй около двух тысяч автомашин. За этот же период батальон отремонтировал свыше 500 танков.

Это был дружный, сплоченный воинский коллектив. Душой батальона являлся заместитель командира по политчасти майор Н. А. Антонов. За короткое, время они с Баулиным подобрали, обучили и создали батальон отличных специалистов. Нередко в штаб тыла приходили благодарственные письма от военных водителей из войск, в которых люди просили поощрить за хорошую, образцовую работу токаря старшего сержанта В. Н. Шабанова, электрика старшину В, Ф. Сивкова, слесаря сержанта Т. И. Сунцова. А всего личный состав батальона получил 248 правительственных наград, некоторые красноармейцы, сержанты и офицеры удостоились 2-3 наград.

С целью повышения гибкости и мобильности в управлении подчиненными практиковались выезды в войска офицеров штаба тыла. Они контролировали выполнение поставленных задач и помогали на месте устранять недостатки, делали все от них зависящее в обобщении и распространении передового опыта. Большое значение имело и личное общение с работниками войскового тыла.

Немало забот возникло у тыловых работников с появлением военнопленных. Их нужно было накормить, разместить. Многие нуждались в медицинской помощи. Пришлось создать специальную команду, снабдить ее кухнями, продовольствием, вещевым имуществом, медикаментами.

Поспешно отступая, противник не успевал все уничтожить. Немалое количество материальных средств оказалось в наших руках. Например, только 17 января 44-я гвардейская танковая бригада полковника И. И. Русаковского, пройдя с боями 75 километров, овладела городом Лович и захватила склад горючего, а через четыре дня - продовольственный в городе Гнезно. Пришлось трофейной роте потрудиться. Все материальные ценности следовало оприходовать, завести учет, сохранить.

Медицинское обеспечение в этой операции спланировали с учетом предыдущих боев. С целью своевременной медицинской помощи с личным составом накануне наступления провели занятия по оказанию само- и взаимопомощи. Медпункты и медсанбаты полностью укомплектовались личным составом и техникой. Для ускорения доставки раненых и больных с поля боя предусматривалось использовать транспорт как специального, так и общего назначения и авиацию. Сложность заключалась в том, что приходилось оказывать медицинскую помощь не только своим воинам, но и гражданским полякам из освобожденных районов, а также пленным.

Отмечу, что беззаветно трудились в те нелегкие дни работники политотдела штаба армии и наши, тыловые. Они уходили вместе с водителями в полные опасности рейсы, участвовали в разгрузке поступавших припасов. Но главное - они умело доносили до бойцов призывное слово партии, помогали правильно определить и занять свое место в трудном общем деле.

К партийно-политической работе я всегда относился и отношусь серьезно, с большим пониманием. Введение единоначалия ни в коей мере не умаляло ее значения в Вооруженных Силах. Директивой Главного политического управления No 158 от 10 октября 1942 года отмечалось, что "установление полного единоначалия и упразднение института военных комиссаров не принижает значения политической работы в армии, а наоборот, политическая работа должна получить еще более широкий размах и более глубокое идейное содержание"{13}.

Формы и методы партийно-политической работы в тыловых частях и учреждениях были в основном те же, что и в строевых частях. Правда, мы не могли не учитывать особенностей тыловых органов, в задачу которых входило бесперебойное снабжение войск продовольствием, горючим, боеприпасами.

Возглавлявший политотдел тыла полковник В. И. Жердев был высокообразованным, деятельным человеком. Вместе со своими помощниками он многое сделал для сбережения, тщательной маскировки от неприятеля, особенно его авиации, военного имущества, укрытия в котлованах горюче-смазочных материалов, боеприпасов, своевременной доставки грузов войскам, доведения медико-санитарных частей в готовность развернуться в любой момент для оказания своевременной помощи раненым.

У политотдельцев всегда под рукой был список офицеров, сержантов и солдат, которые несли службу в отрыве от своих частей: шоферов, регулировщиков дорожной службы, кладовщиков. У нас насчитывалось немало участков, где старшими команд были сержанты. И ее назову одну особенность тыловых подразделений. Например, в госпиталях, банно-прачечных отрядах, на почтовой базе восемьдесят процентов составляли женщины. Политработники тыла позаботились о том, чтобы на весь личный состав, в том числе и тех, кто находится в отрыве от своих подразделений, осуществлялось постоянное политическое влияние.

Это влияние усиливалось по мере того, как мы продвигались с боями к Государственной границе СССР, освобождали от фашистской оккупации населенные пункты. Тыловые учреждения располагались непосредственно в городках, селах. От личного состава, постоянно контактирующего с местным населением, требовалось полное сохранение военной тайны, соблюдение высокой дисциплины, особое поведение.

Большую помощь мне, политотделу тыла оказывали работники политотдела армии, который возглавлял генерал-майор А. П. Журавлев. Главными формами идейного воспитания рядового и сержантского состава были политзанятия и политбеседы, а для офицеров - лекции, доклады, семинарские занятия с руководителями групп политических занятий и самостоятельная работа. Тематику политзанятий рекомендовал политотдел армии. Он же строго контролировал то, как офицеры политотдела тыла, заместители командиров по политчасти изучают и руководствуются в своей деятельности руководящими приказами и директивами ГлавПУРККА о политзанятиях.

Партийно-политическая работа тогда достигает цели, когда она ведется, как говорят, с учетом местных особенностей, глубокого знания положения дел на местах. К составлению плана работы политотдельцев в конкретной части мы обязательно привлекали начальника соответствующей службы.

У офицеров штаба тыла было неписаным правилом обязательное выступление перед воинами с обстоятельной беседой о положении на фронте, о воспитании бдительности и высокой боеготовности. Тут следует назвать пропагандиста политотдела майора Н. Екимова. Он хорошо знал общую обстановку на том или ином участке фронта, постоянно был информирован о делах тыловых частей и учреждений. Его блокнот всегда пестрил фамилиями отличившихся. Вместе с журналистами армейской газеты он составлял тексты листовок-плакатов о лучших воинах-тыловиках, помогал офицерам штаба подготовиться к выступлению перед личным составом.

Мы не ограничивались только политзанятиями, лекциями и докладами. Политотдельцы много занимались с чтецами и агитаторами в частях. Как правило, эти их обязанности исполняли грамотные, эрудированные и, что особенно важно, отлично зарекомендовавшие себя в боях коммунисты и комсомольцы. Их слово было весомо, призывно. В беседах они сообщали сводки Совинформбюро, пересказывали и комментировали наиболее актуальные и злободневные статьи, опубликованные в газетах. Труд этих людей был неоценим. Они находились с товарищами в одном взводе, в одном отделении, в одном экипаже. Знали особенности каждого сослуживца, умело влияли на их поведение.

Война многому научила командиров и политработников. Она внесла новое и в способы ведения боевых действий и подсказала немало интересных и поучительных форм в воспитательной работе с воинами. Возьмем ту же гласность. Командиры и политработники всех звеньев тыла настойчиво добивались того, чтобы красноармейцы и сержанты тыловых частей и подразделений точно знали, какой они вклад внесли в боевые дела обслуживаемых ими войск, и повышали свою партийную и служебную ответственность.

Работники политотдела штаба одобрили и добились распространения во всех частях и подразделениях инициативы командиров и политработников 35-го автомобильного полка. "Что ты сделал сегодня для обеспечения войск фронта?" - этот вопрос здесь постоянно отражался в наглядной и устной агитации, в организаторской работе. На щитах и плакатах вместе со сводкой Совинформбюро и изображением линии фронта рассказывалось о том, как сработало подразделение и каждый воин, популяризировался опыт хранения, экономного и целесообразного расходования материальных ценностей, эксплуатации техники, высоких темпов восстановления дорог. Большую пользу приносило разъяснение всем должностным лицам уроков и опыта деятельности органов тыла в данном бою, внедрение всего нового, положительного, что рождалось практикой тылового обеспечения наступательных операций.

В душе я всегда оставался командиром, святая святых для которого забота о подчиненных. Хорош тот командир, что заботится о сытном пропитании солдата, о его обмундировании. Но вдвойне хорош командир, много думающий, о том, какую духовную пищу получают его воины, как они готовят себя к бою, достаточно ли в их сердцах ненависти к врагам, которых надо во что бы то ни стало победить и обязательно - в предстоящем бою.

Партийно-политическая работа, по моему глубокому убеждению, - это работа не со всеми вообще людьми, не поголовный охват ею, а изучение конкретного человека. Человека, душа которого для тебя не потемки, а объект исследования, познания. Только тогда можно рассчитывать, что этот человек не струсит в бою не подведет товарищей;

Недаром во все времена говорили и говорят о струнах души человеческой. Струн-то, допустим, никто не видел, но то, что они есть, - факт. В каждом из нас - свой камертон. Важно, как он звучит. Мы, военные, по опыту знаем: призывный марш всегда волнует солдатское сердце, дает ему необходимый настрой на победу.

В моей фронтовой практике не раз случалось такое, что приходилось иметь дело с душой человека, разбираться, почему он поступил не так, а по-иному. Тонкое это дело. Требующее определенного педагогического такта, больших душевных сил и выдержки.

Моя память цепко держит фамилию старшего лейтенанта Павлова, командира автомобильной роты. Беда случилась у офицера. В самый разгар боев за Черновцы его рота попала под бомбежку вражеских самолетов из-за нерасчетливости командира. И что усугубляло эту ошибку - старший лейтенант Павлов в критической ситуации действовал не лучшим образом, потерял управление подразделением. Правда, все обошлось, груз был доставлен танкистам. Но, предпосылка к происшествию налицо. Офицеру ведь надо иметь авторитет, чтобы оставаться и потом командиром.

Я узнал об этом от одного из офицеров тыла. Пользуясь, случаем, поспешил в 35-й автополк. Подполковник Иващенко на мой вопрос о причинах случившегося ответил, что с Павловым творится что-то неладное. О старшем лейтенанте все отзывались положительно. Больше того, его характеризовали умелым и решительным командиром. И документы личного дела офицера подтверждали это.

Я долго беседовал с Павловым. Человек тяжело переживал случившееся. Когда ему был задан вопрос о семье, о том, что пишут из дома, он вдруг почернел лицом. Оказывается, до офицера стороной дошел слух, будто его семью уничтожили фашисты. И случилось это перед тем моментом, когда роте предстояло выполнять сложный и опасный рейс.

Что ж, и у генерала болит сердце той же болью, какой кровоточит сердце его солдата. Как мог, я тогда постарался успокоить старшего лейтенанта Павлова. Но и при этом остался строг к офицеру, сказав, что на то и существует она, воля командирская, чтобы уметь подавлять не только минутные слабости подчиненных, но прежде всего самому держаться в рамках. Подполковник Иващенко, как говорят, по своей линии разобрался с Павловым. Но главное, что мы сумели сделать, - помогли офицеру, попавшему в беду, обрести былую уверенность, решительность. Он молодцом показал себя в Висло-Одерской операции.

Не знаю, кому принадлежат слова о том, что все зависит от командира. Но они справедливы. Правда, если и командир справедлив, с умом подходит к решению любых сложных вопросов. Единоначалие, оно ведь требует в человеке хороших начал, добрых помыслов, истинно партий-" ной мудрости. Без этого трудно начальнику: не авторитетно его слово.

А слово на войне вершило большие дела. Оно и ненависть к врагам разжигало, и от скоропалительных, неразумных шагов удерживало. Вот говорю об этом и вспоминаю ликующие дни мая 45-го в Берлине, у поверженного рейхстага. Обстановка самая праздничная. Офицеры и красноармейцы никак не могут совладать с радостью от добытой в жестоких боях победы над заклятым врагом. Есть и такие, кто никак не может унять горе от потери верного и надежного фронтового друга, погибшего буквально за час до победного залпа, проклинает в душе все, что связано с фашизмом, гитлеризмом.

И в этот момент мы, работники тыла армии, выкатываем на центральную площадь все имевшиеся тогда в наличии походные солдатские кухни. Делаем это, чтобы накормить немецких женщин, стариков и детей, запуганных геббельсовской пропагандой, умирающих от голода. И сейчас перед моими глазами обожженное, в шрамах лицо танкиста. Хриплым, раздраженным голосом он говорит о том, что иного отношения заслуживают к себе все немцы. А другой солдат - со шрамом через правую щеку и опаленными ресницами показывает мне фотографию двух мальчуганов, которых гитлеровцы загубили за то, что они были русскими.

Отлично проявили себя в этой ситуации политотдельцы. Полковник Жердев, его помощники сдержанно и терпеливо объясняли людям, что советский воин пришел в Берлин не для того, чтобы сводить счеты с детьми и женщинами, что наш долг - доказать гуманность и величие сердца советского солдата освободителя, солдата - интернационалиста. Со своей задачей работники политотдела штаба армии справились успешно.

К 23 января наконец-то был восстановлен, мост через Вислу в районе Демблина. Мы, работники тыла армии, особенно нуждались в нем. Сразу же принялись за организацию отделений армейских складов на грунте в районе станций Вжесня и Костшин (восточнее Познани), куда стали подаваться грузы снабжения: боеприпасы и продовольствие - автотранспортом, горючее - по железной дороге.

Я уже упоминал о "вертушках". Для подвоза горючего и смазочных материалов, по согласованию со штабом фронта и управлением ВОСО, на станциях Вжесня и Гнезно были сформированы три железнодорожных "вертушки", состоявших из паровоза и 10-15 цистерн на платформах. Курсировали они от западного берега Вислы да станции Вжесня. Здесь армейский автотранспорт принимал горючее из цистерн в трофейные бочки. Плечо подвоза таким образом сокращалось до 120-150 километров.

Хочется еще раз добрым словом вспомнить начальника отдела снабжения горючим майора-инженера М. Г. Слинько. Чем труднее складывалась обстановка, тем больше изобретательности проявлял этот офицер. В условиях большого отрыва от баз снабжения, отсутствия фронтовых эксплуатационных органов на железных дорогах чужой страны и отдела военного снабжения при штабе танковой армии мы порой были не в состоянии оперативно и быстро подвозить горючее и смазочные материалы по железной дороге.

Тогда-то в штабе тыла родилась идея о создании "вертушки". М. Г. Слинько и Ф. Я. Полищук взялись воплотить ее в жизнь. В течение двух дней были найдены машинисты паровозов, их помощники, другие специалисты. Из них мы составили бригады, создали команды охраны и сопровождения "вертушек" во главе с офицером.

Аналогичные две "вертушки", но уже состоявшие из крытых вагонов, мы создали и на станции Гнезно (формировал их и контролировал сроки обращения между станциями Гнезно и Костшин капитан Полищук). Предназначались они для срочного вывоза из захваченной в Гнезно продовольственной базы противника необходимого армии продовольствия.

По каким-то срочным делам я тогда оказался в штабе армии. Лицом к лицу столкнулся с начальником продовольственного отдела полковником Михаилом Трофимовичем Долговым. С воспаленными от недосыпания глазами он еле стоял на ногах.

- Слышал, трофеи никак не можете пересчитать? - стараясь подбодрить товарища, с улыбкой спросил я.

- Товарищ генерал, - ответил он, - в Гнезно захвачено много риса, макарон, сыра и сахара, есть и мука, вино, шоколад. Все это мы строго учли и заактировали.

- А что в Кутно?

- Там большой запас муки. Я решил разместить в Кутно хлебозавод.

Хочется подчеркнуть, что полковника Долгова отличала высочайшая организация, самодисциплина. Он был строг до предела, когда речь шла о заботе о людях, об отношении к снабжению их продуктами питания. Не терпел приблизительности в подсчетах. Я его так и запомнил всегда что-то подсчитывающим в своей распухшей от цифр записной книжке.

Помнится, еще под Курском мы решили организовать курсы подготовки поваров. Ответственным за это был назначен Долгов. Умело, основательно поставил он дело. Отобранные на курсы из частей и подразделений бойцы осваивали поварскую науку во время оперативных пауз. Около 2 тысяч поваров мы сумели подготовить таким образом. Более 500 человек повысили свою квалификацию, а 100 бойцов были выучены на хлебопеков. Нас проверяла комиссия штаба тыла фронта. Она высоко оценила эту инициативу, рекомендовала перенять опыт другим объединениям.

Пусть читатель не думает, что все обстояло так легко и просто. Случались и перебои с питанием. Посудите сами: танковые части нередко уходили в отрыв. В сутки они преодолевали до 30-40 километров. Иногда горячая пища поступала только раз в день. Но был факт, когда в один из батальонов 11-го гвардейского танкового корпуса не прибыли походные кухни. В батальоне находился наш работник майор Цыбульский. Он поступил, как и подобает работнику штаба тыла. Никто не мог узнать, как ему в той сложной ситуации удалось раздобыть две походные кухни и сытно накормить танкистов. Конечно же, сказалась отличная профессиональная подготовка офицера, умение быстро и правильно реагировать на сложившуюся острую обстановку.

Должен сказать, что мне ни разу не пришлось накладывать взыскание на кого-то из офицеров штаба тыла за нерадивость. Это были люди высокой сознательности, их в войсках всегда принимали радушно.

2 февраля, овладев плацдармом на западном берегу Одера, 1-я гвардейская танковая армия выполнила поставленную перед ней задачу. В ходе операции она вывела из строя 56 тыс. солдат и офицеров противника, большое количество техники, захватила немало трофеев. За успехи в боях орденами и медалями награждены 6317 человек, в том числе и тыловые работники. 21 человеку присвоили звание Героя Советского Союза. Генерал-полковник М. Е. Катуков и полковник И. И. Гусаковский были удостоены второй медали "Золотая Звезда".

Одер! Мы читали на указках: "До Берлина - 70 км". Сердце пело от радости и гордости. Под неослабевающим натиском советских воинов трещала по всем швам хваленая гитлеровская военная машина. Остановить нас не могла теперь никакая на свете сила. До фашистского логова - Берлина - оставалось рукой подать.

Рукой-то рукой... Но чтобы преодолеть это, казалось тогда, незначительное расстояние, мы вынуждены были серьезно подготовиться к последнему решающему штурму. Мы тогда понимали, что для нового победного штурма требовалась особая подготовка, большие материальные запасы. И с ходу идти на Берлин - это противоречило здравому смыслу. От себя скажу, мы ощущали нехватку боеприпасов. Только накопив силу, можно было рассчитывать на успех в предстоящем деле.

На встречах с молодежью меня нередко просят рассказать об интересных случаях из своей жизни: вспомните, мол, эпизод, в котором события вдруг резко менялись и как на это реагировали люди. Вопрос интересный, связанный с психологией человека на войне.

Из Висло-Одерской операций, например, я запомнил такой случай, который даже меня, человека, побывавшего в разных переделках, признаться, озадачил. Сидел я в блиндаже, решал со своими помощниками нелегкую задачу быстрейшей переброски горючего передовым частям, действовавшим на западном направлении. Вдруг - звонок. Вызов в штаб армии. Командующий приказал предпринять срочные меры к тому, чтобы тыловые части были готовы обеспечивать всем необходимым войска армии, направляемые в сторону Померании. Вот тебе раз! Совсем другое направление - круто на север.

Мы тогда не знали, что между 1-м и 2-м Белорусскими фронтами к началу февраля 1945 года образовался разрыв свыше 100 км. Дело в том, что войска 2-го Белорусского фронта, получив распоряжение Ставки на участие в Восточно-Прусской операции, повернули к северу. Наш фронт, поддерживая высокий темп наступления на запад, оказался с неприкрытым правым, флангом. Это было опасно. Восточно-померанская группировка гитлеровцев, насчитывающая 22 дивизии, уже готова была ринуться на наш правый фланг, разгромить наши войска севернее реки Варта, укрепиться в Померании и упрочить свое положение на берлинском направлении.

Четыре армии, в том числе и наша, по приказу маршала Г. К. Жукова были направлены в сторону Померании. Обстановка для нас, работников тыла, резко изменилась. Образовался новый фронт, развернутый на север. Нам предстояло перестраивать работу своих частей. Из штаба тыла фронта незамедлительно поступило распоряжение - как можно больше материальных средств и боеприпасов подать на новое направление.

А мы ведь выполняли задачу, поставленную командующим - к началу Берлинской операции доставить в район кюстринского плацдарма 40-50 тыс. тонн боеприпасов. И мы все решали, как с, этим побыстрее справиться.

Мы готовились самым серьезным образом к наступлению на Берлин. А обстановка сложилась так, что в феврале - марте армия в составе 1-го Белорусского, с 8 по 23 марта 2-го Белорусского фронтов участвовала в Восточно-Померанской операции 1945 года.

Глава IX.

На берегах Шпрее

Настанет день, когда все будет выглядеть иначе. Выспавшись вволю, я открою глаза. Живо поднимусь, увидев, что вовсю светит солнце. Проспал! Усмехнусь сам себе. Какое-то странное чувство завладеет мной: уже не надо отдавать срочнейших приказов, мчаться сломя голову куда-то на машине. В распахнутое настежь окно моего временного жилища робко протиснется веточка с пахучими розоватыми бутонами неизвестного мне плодового дерева.

Весна! На земле хозяйничает весна! Как же вышло, что я только-только заметил ее? Эта мысль пронзит мой мозг. Она заставит действовать.

Я сяду в машину и поеду из поверженного Берлина в направлении Ландсберга, туда, откуда мы начали наш последний решающий штурм. На всю дорогу потрачу два часа. Всего каких-то 120 минут! Что же это такое время? Оно может спрессоваться в минуты. И оно же тянется неделями, когда ты очень-очень торопишь его, чтобы скорее достичь желанной цели. Две с лишним недели - именно столько мы шли от Ландсберга до Берлина. И не шли, а буквально продирались с жестокими боями от поселка к поселку, от улицы к улице...

Под Ландсберг армия пришла 31 марта. После изнурительного 400-километрового марша остановились в лесах, южнее этого немецкого города. Наспех привели в порядок себя после дороги. Времени на подготовку новой боевой операции армии отводилось 15-17 суток. Все понимали - маловато.

В 1-й гвардейской танковой армии к тому времени насчитывалось около 45 тыс. красноармейцев, младших командиров и офицеров, 709 танков и самоходно-артиллерийских установок, 700 орудий и минометов и 44 реактивные установки.

Хоть до Берлина, казалось, было рукой подать - 70 километров, - но каждый из нас давал себе отчет в том, что это за километры. Перед нами было несколько сильно укрепленных вражеских оборонительных полос. Сам Берлин, как потом оказалось, фашисты превратили в начиненный оружием и солдатами город-крепость. Советским войскам противостояла миллионная вражеская армия, имеющая 1500 танков, 10 400 орудий и минометов, 3300 самолетов.

В Берлинской операции нашей армии совместно с 8-й гвардейской армией предстояло наступать на главном направлении с задачей прорвать несколько полос глубоко эшелонированной обороны у Зеловских высот, разгромить основные силы гитлеровской группировки, ворваться в фашистское логово Берлин.

В частях и подразделениях тыла армии непрерывно велась целенаправленная партийно-политическая работа. Политотдел штаба тыла возглавлял полковник Виталий Иванович Жердев, человек исключительно энергичный. Он безвылазно находился в тыловых частях. Были, например, такие у нас с ним разговоры по телефону:

- Василий Фомич, нахожусь в автомобильном полку, помогаю снаряжать в путь большую колонну, с боеприпасами, ждите их завтра.

- Василий Фомич, звоню из хирургического госпиталя, готовность здесь высокая, ждут команды.

Человек глубоко партийный, полковник Жердев требовательно относился к офицерам служб тыла, внимательно следил за их работой, поведением. Особый счет он предъявлял коммунистам. Умел найти нужные, возвышающие человека слова, мог при случае в строгой, но корректной форме поставить на место зазнавшегося.

Интересно, по-боевому у нас проходили партийные собрания. Мы так и говорили: "Проведем большой совет". Каждый работник знал, что от него требует командование. Но партийному коллективу было важно услышать от работника, как он думает, что собирается предпринять, чтобы быстро и качественно сработать на порученном участке. Не помню случая, чтобы выступления коммунистов носили формальный характер. Поднимался товарищ, рассказывал о том, как у него идут дела, советовался, доверял свои думы сослуживцам. Обычно люди ставили себе сверхзадачу. Часто звучали слова: "Я должен к такому-то сроку сделать то-то и то-то. И каждый в это верил. Потому что не в чести было бросать слова на ветер.

Большая дружба меня связывала и е начальником политотдела армии генерал-майором Алексеем Георгиевичем Журавлевым.

- Василий Фомич, - часто раздавался его бодрый голос в телефонной трубке, направил в ваше хозяйство работника политотдела, используйте его знания и опыт.

С участием политотдельцев во всех наших тыловых частях 15 апреля прошли партийные и комсомольские собрания, носившие мобилизующий, деловой характер. Речь на них шла о роли и месте коммунистов и комсомольцев служб тыла в предстоящих боях. Высокий духовный настрой, глубокая партийная заинтересованность в лучшем исполнении возложенных на них обязанностей двигали нашими людьми на всех этапах заключительной боевой операции.

Ранним утром 16 апреля 1945 года мощные, долго не смолкающие артиллерийские залпы, взрывы авиабомб возвестили о начале решающих боев за Берлин. Наша армия была введена в сражение во второй половине дня и встретила яростное сопротивление гитлеровцев. Лишь на четвертые сутки был прорван одерский оборонительный рубеж. После этого, преодолевая упорное сопротивление противника, наши войска двинулись непосредственно на Берлин. Части армии, прорвав внешний обвод обороны Берлина, утром 22 апреля вышли к городу с юго-восточной стороны. Это был большой успех.

Штаб тыла армии в основном справился с разработанным на первый период наступления планам. До начала операции мы сумели создать запасы горючего до 2,5 заправок, боеприпасов около 3 боекомплектов и продовольствия до 20 сутодач. Но был момент, когда нам пришлось крепко поволноваться. Характер боевых действий потребовал большего количества подкалиберных снарядов, чем мы имели.

Я немедленно запросил штаб тыла фронта. Там к просьбе отнеслись с пониманием, обещали выслать на нашу станции снабжения 10 вагонов со снарядами. Прошло двое суток, но обещанного мы не получили. Пришлось поступить так. В распоряжение капитана Ф. Я. Полищука была выделена группа автоматчиков. И вот эта, как мы окрестили в шутку ее, поисковая группа на автомашине отправилась на розыски затерявшегося состава. Обнаружили его на Познанском железнодорожном узле, забитом до отказа вагонами, платформами, маневровыми паровозами. Один из них при содействии офицера ВОСО фронта был выделен капитану Полищуку. Вскоре снаряды были доставлены в Ландсберг, где наготове уже стоял автомобильный батальон 35-го автополка.

У меня было около двух часов в распоряжении до отъезда в штаб армии. Решил по пути заехать на станцию снабжения, чтобы посмотреть, как там идут дела, и поблагодарить капитана Полищука за успешное выполнение задания. Нашел его в медсанбате на перевязке. Он был ранен.

Оказывается, когда его группа пробиралась к Познани, ее неожиданно атаковали гитлеровцы. Дело в том, что мелких вражеских групп, уцелевших после разгрома их частей, немало скрывалось в окрестных лесах. Капитан Полищук проявил смелость в схватке с фашистами, умело построил бой, отбил атаку, но сам получил ранение. И никто из сопровождавших красноармейцев догадаться не мог, что их командир еле держится на ногах. А он до конца выполнил боевую задачу и только после этого согласился пойти в медсанбат.

И таким он был во всем: настойчивый, инициативный, выдержанный. Я уже рассказывал о том, что Полищук вместе со Слинько организовывали работу армейских "вертушек". За проявленную находчивость, сметку он был награжден боевым орденом.

Я долгое время следил за судьбой этого энергичного, думающего офицера. Потом он закончил Военную академию тыла и транспорта, служил на различных должностях. Уволившись в запас, продолжал трудиться до недавнего времени. Сейчас династию Полищуков в армии продолжает его сын Владимир;

Начиная с 22 апреля наша армия вела тяжелые уличные бои в Берлине. За каждую улицу, каждый дом. Танкисты показали себя храбрыми и находчивыми воинами. Вечером 1 мая наши танкисты и пехотинцы 8-й гвардейской армии встретились в парке Тиргартен с наступавшими, с севера частями 3-й ударной и 2-й гвардейской танковой армий.

В боях за Берлин 1-я гвардейская танковая армия уничтожила и пленила до 45 тыс. вражеских солдат и офицеров, до 800 орудий и минометов, 195 танков, 220 самолетов, 2 тыс. автомашин. За успешные боевые действия и массовый героизм было награждено орденами и медалями 33 857 воинов, 29 человек удостоено высокого звания Героя Советского Союза.

Я, кадровый военный, видавший в своей жизни немало героических поступков, не переставал удивляться мужеству и самоотверженности, которые ежедневно, ежечасно проявляли и воины тыловых частей. Из множества примеров ярко запомнился один эпизод. Вместе с начальником политотдела незадолго до Берлинской операции приехали на армейскую базу снабжения. Сюда только вернулись водители, доставлявшие боеприпасы.

Около заляпанной грязью полуторки стояла группа девушек. Одетые в брюки, сапоги, гимнастерки, они старались утешить плачущую навзрыд подружку. Прямо скажу, картина была до слез трогательная. Увидев меня, и уговаривавшие и плачущая притихли.

- Что случилось? - спросил я.

- Я бы этих гадов всех до одного перестреляла, - снова разрыдалась девушка-шофер, погрозив вымазанным в смазке кулачком в сторону предполагаемого врага.

Оказалось, что возвращавшуюся порожняком автоколонну обстреляла вражеская артиллерия. Одну из машин разбило. О том, чтобы выезжать на ней в очередной рейс, не было и речи. Пришлось, как умел, успокаивать девушку, даже посодействовать, чтобы ей дали другую машину.

Четвертый батальон 35-го автополка целиком состоял из девушек-водителей. Было их около 200. Третья часть - в возрасте от 18 до 20 лет. В армии их научили водить автомашины, он сдали экзамены на права. Вначале их рейсы ограничивались районом армейской полевой базы: перевозка продовольствия и боеприпасов от железнодорожных вагонов на армейские склады. А потом им доверялись и ответственные задания - рейсы к передовой. Нередко девушки-шоферы попадали под бомбежки и артобстрелы. Случалось, их машины выходили из строя. И они сами старались устранить неполадки,

На последней встрече ветеранов нашей армии я попросил Марию Дмитриевну Павлову вспомнить хотя бы один из рейсов на передовую.

- Нам срочно нужно было доставить боеприпасы танкистам, - рассказала она. - Ну мы и выжимали, что можно было, из моторов. Вдруг я почувствовала, как откуда-то потянуло гарью. Глянула вниз, под ноги, и обомлела: в щели из-под пола кабины огонь пробивается. Не помню, как мотор выключила, выбросилась из кабины и сразу же под машину. А там по днищу языки пламени перебрасываются. Давай хватать комья земли да швырять их в это пламя. Кожа на руках полопалась, спецовка задымилась. С огнем покончила, вылезла из-под машины. Хочу встать, а ноги от напряжения не держат. Только тут дошло до меня, какое несчастье могло произойти. Доставила снаряды танкистам. Они смотрят на меня и не узнают. "Мария, - спрашивают, - куда это свои улыбки веселые спрятала?" Увидели обгоревшую одежду на мне, умолкли.

Свидетельствую как их начальник: женщины-водители выполняли свой ратный долг наравне с мужчинами, ни в чем им не уступая. Не жаловались на судьбу, не просили поблажек. Надо было - сутки безвылазно из кабин проводили в рейсах. Случалась поломка - сами были и за механиков, и за слесарей. Они ремонтировали и дороги.

Однажды, возвращаясь из штаба армии, я и застал девушек за этой работой. Было у меня в машине несколько банок тушенки, велел водителю открыть их. Нашелся и хлеб. Получилось что-то похожее на бутерброды. За этой скромной трапезой разговор завязался. Война кругом, невдалеке пушки бухают, а девушки о нарядных платьях, о танцах, кино размечтались. Вижу, сами на командиров посматривают, видно, ждут, что те дадут команду снова приступить к работе, а с мечтами - ну так не хотелось расставаться.

Война войной... А человек и живет для того, чтобы о сущем думать. И как нам, командирам, было важно не проходить мимо вот таких возможностей пообщаться с людьми, послушать, о чем они мечтают, какими думами заняты. Я обычно присаживался рядом с отдыхающими бойцами, старался взбодрить их словом, поучить уму-разуму, сам учился у них. Мы все на войне нуждались в таком общении: и красноармейцы, и генералы. Любовь к командирам была неподдельной, истинной. В минуту опасности боец не раздумывая заслонял, собой от вражеской пули командира.

Однако продолжу рассказ о девушках-водителях. Приступая к работе над книгой, я задался целью разыскать как можно больше своих сослуживцев. Их оказалось немало. Так я узнал, что счастливо сложилась послевоенная судьба у А. В. Малюковой, А. Ф. Мальцевой (Токаревой), В. К. Сорокиной, Н. И. Зотовой, М. И. Масленниковой (Суворовой). У них - крепкие, хорошие семьи. Многие успешно трудятся. Павлова, например, работает мастером цеха по изготовлению головных уборов, Сорокина - художник-оформитель, Малюкова финансовый работник.

О женщине на войне написаны книги, поставлены фильмы. И все-таки далеко не все еще рассказано об этих мужественных труженицах. Память возвращает туда, в военные годы, на пылающие улицы Берлина. Какими же храбрыми и вездесущими были они, наши сестрички из медсанбатов.

Перед глазами встает такая картина. Посреди грохочущей от разрывов снарядов и мин улицы остановился наш подбитый танк. Густым дымом заволокло бронированную машину. И вдруг из этого кромешного ада показываются две фигуры. Щупленькая девчушка с медицинской сумкой тащит на себе обгоревшего механика-водителя. Слезы у сестрички от тяжести и жалости, а она слова успевает подбирать самые нежные, ласковые, успокаивающие.

Наш 583-й хирургический полевой походный госпиталь располагался на окраине Берлина в полуразрушенном здании. Работы хватало всем, начиная от медперсонала и кончая хозяйственниками. Но богами здесь были хирурги. Лишенные самых элементарных условий для операций, они творили чудеса. Около тысячи раненых было доставлено сюда за несколько дней. К сожалению, в свое время я не сохранил журнал, в котором оставляли свои горячие слова благодарности выписывающиеся из госпиталя бойцы и командиры. Но запомнились первые строки некоторых записей: "Если бы не хирурги Эльдаров и Ткачев..." Да, подполковники медицинской службы Ткачев и Эльдаров творили чудеса. Для меня так и осталось загадкой, когда же отдыхали эти люди и отдыхали ли вообще.

У отдельных, даже военных, людей со словом "тыл" ассоциируется что-то окостенелое, застопорившее ход, задвинутое в даль дальнюю. В работнике тыла они почему-то угадывают человека, интересы которого дальше портянок и устройства помывки личного состава не распространяются. И если такие люди вдруг узнают, что ты, бывший боевой командир, связан с тыловой службой, то тут же пытаются соболезновать: не повезло, мол, сочувствую.

С одним из таких соболезнователей мне довелось встретиться. После упорных боев выдалась небольшая пауза. Мне необходимо было побывать в штабе армии. При прорыве сильно укрепленной обороны гитлеровцев мы потеряли несколько десятков танков, которым срочно требовался ремонт. Я приехал, чтобы доложить командующему свои соображения. Вдруг меня окликнул незнакомый голос. Обернулся. Передо мной стоял генерал. В нем я узнал бывшего сослуживца.

- Слышал, ты в тыл попал, - спросил он, - если не секрет - за что?

- Устал командовать, решил отдохнуть, - в тон ему ответил я.

- Да ну, с твоим характером - и вдруг отдохнуть...

Человек он был здравый, не лишенный юмора. Я уважал его за эти качества. Да и он, видно, смекнул, что задел мою болевую точку.

- Хочешь проехать со мной в соседнее хозяйство? - неожиданно предложил я бывшему сослуживцу.

Не обращая внимания на его отнекивания, усадил в машину, и мы поехали. Поехали в 79-й гвардейский минометный полк. Его бойцы и командиры особенно отличились среди тех, кто штурмом брал Зеловские высоты, кто протаранил нафаршированные вражескими огневыми точками берлинские улицы. Минометчики сеяли панику у гитлеровцев.

Как только заводили свою песню русские "катюши", по признанию одного пленного фашистского офицера, его тело расставалось с душой досрочно. Я любил гвардейцев-минометчиков за их преданность своей службе, за веселый нрав. И еще - за расчетливость. У них ничего даром не пропадало: каждый снаряд разил врага, каждый литр горючего приближал установку к огневой позиции.

Нас встретил командир полка гвардии полковник И. И. Бондаренко, крепко сложенный, улыбчивый украинец. Тут же оказались начальник штаба, начальник политотдела полка гвардии подполковник И. Е. Табанаков и гвардии подполковник М. Ф. Останин. Такой группой мы и пошли по лагерю минометчиков. Кругом чистота, порядок, словно люди не воевали, а на учебные сборы выехали. Ярко светило солнце. Все минометчики, одетые в новенькую летнюю форму, выбритые, подстриженные.

В импровизированной столовой нас ждал сюрприз - прел, настаивался в бачке натуральный украинский борщ. Пошли истории, воспоминания. Полковник Бондаренко больше рассказывал о своих "катюшах", о боевых товарищах, с которыми не раз подвергался опасности. Нередко он поворачивался ко мне и говорил: "Спасибо, товарищ генерал, за снаряды, которые ваши люди подвезли в тот раз".

Не мне нужны были эти слова признательности. Я просто делал свою работу, старался успевать сделать все к сроку. Но в данную минуту было приятно слышать такие отзывы. Рядом был мой старый знакомый, почему-то неправильно думавший о работе тех, кто принадлежал к числу работников тыла.

Потом был еще разговор с "командиром батареи старшим лейтенантом М. П. Иванихиным. Он рассказал о том, какой своевременной и практичной оказалась идея офицеров службы тыла с переделкой транспортных машин.

Идея действительно принадлежала нашим офицерам, работавшим в содружестве с минометчиками, и состояла вот в чем. Обычный ЗИС-5 мог взять 13 ящиков, в которых было 26 эрэсов. Было предложено реконструировать кузов, оборудовав его специальной деревянной арматурой. Она-то и помогала перевозить сразу 64 снаряда, что составляло один батарейный залп. Имея в батарее четыре заново оборудованные машины, минометчики могли распоряжаться пятью залпами (один транспортировался на направляющих): Именно тогда уже родился прообраз нынешней ТЗМ (транспортно-заряжающей машины). Преимущество этого нововведения сказалось сразу. Батарея получила возможность действовать в отрыве от полка, совершать рейды по тылам противника. Мы тепло простились с минометчиками. На душе у меня было светло. Вышло как-то непроизвольно, я вполголоса запел веселую мелодию.

- Фомич, ты извини меня, если чем обидел, - взяв мою руку, тихо сказал приятель. - Увидел, как тебя принимают, как с тобой советуются, понял, нужен ты людям, а это - главное.

"Виллис" мчал нас к штабу армии. Воздух дрожал от беспрерывного, то удалявшегося, то нараставшего рокота моторов, и рыжая пыль, клубившаяся над дорогой густыми облаками, порой пыталась заслонить солнце. Думалось о чем-то хорошем, мирном. Я не спешил прогнать эти размягчающие душу мысли. Почему-то остро почувствовал, что нет в эти минуты рядом дорогих мне людей: Клепикова, Журавлева, Долгова, Слинько. Я бы не сдержался, обязательно сказал им: "А вы знаете, наше дело так нужно людям". То ли от минутного тщеславия, то ли от переполнившей душу радости, но я себя чувствовал счастливым.

Вот в таком приподнятом настроении я и вернулся в штаб армии. В дверях встретился с командующим, который пригласил зайти к нему. Генерал Катуков внимательно выслушал мой рассказ о минометчиках, сказал:

- Василий Фомич, это хорошо, что вы с людьми поговорили, настроили их на новые задачи. Вам, работникам тыла, предстоят большие дела после окончания боев. Надо серьезно будет заняться устройством быта, наладить питание, снабжение людей всем необходимым. Истосковались люди по заботе, уюту.

Во все лихое время войны наша партия, Советское правительство, весь народ всегда проявляли первейшую заботу о своих вооруженных защитниках. Мы были сполна обеспечены оружием, боеприпасами, горючим, продовольствием, словом, всем необходимым. И как бы тяжело ни приходилось стране, но наши люди последнее отдавали армии, потому что любили ее, считали ее своей заступницей. Я постоянно думал об этом, старался воспитывать у офицеров тыловых служб чувство хозяина, рачительный подход к тем ценностям, которые нам доверялись. Так, благодаря разработанной майором-инженером Слинько схеме жестких нормативных требований к расходу топлива заметно стали экономиться горючее и смазочные материалы. Наши офицеры, бывая у танкистов, артиллеристов, минометчиков, не упускали возможности побеседовать с ними о хозяйском отношении к доверенному оружию, имуществу.

Не хочу приукрашивать события, утверждать, что с материальным обеспечением у нас всегда и все обстояло благополучно. Были моменты, когда мы в силу объективных или субъективных обстоятельств вынужденно собирали топливо, что называется, по крохам, чтобы заправить танки. Случалось, что не было, под рукой нужных снарядов. Мы знали, что все это дело времени. Действительно, через день-другой находилось горючее, прибывали снаряды. Страна обеспечивала свою армию всем необходимым.

Я еще раз мысленно обращаюсь в 1942 год, во время, когда получил назначение на должность начальника тыла 29-й армии. Помню доклады подчиненных о том, что горю: чего осталось 0,8 заправки, боеприпасов - 0,6 боекомплекта. И в то тяжелейшее время мы выстояли, потому что верили в огромные возможности нашей экономики, в большевистскую силу духа наших людей. Именно эта вера помогала нам срывать все замыслы вражеских генералов, расстраивать их планы, разрушать задуманные операции. Зная счет каждому снаряду, бойцы били только наверняка по скоплению гитлеровских войск. Я не раз был свидетелем поистине неповторимых сцен, когда боец, улучив минуту между атаками, принимался чистить автомат, адресуя ему при этом, как своей любимой, ласковые и нежные слова. Люди понимали, что большего нам тогда неоткуда было взять, поэтому проявляли удивительную бережливость, рачительность.

Вновь и вновь вспоминаю многих политработников, с которыми пришлось встречаться, когда делал первые шаги на новой работе. Я их всегда считал и считаю очень и очень тонкими психологами. Вспоминаю короткие беседы с членом Военного совета 29-й армии бригадным комиссаром Николаем Никифоровичем Савковым.

- Василий Фомич, поедемте к артиллеристам, - предлагал он, - расскажу им, какой урон они могут нанести врагу, имея всего лишь 0,8 боекомплекта.

Я соглашался, ехал с ним. И был свидетелем 20-минутной популярной беседы с командирами батарей, взводов орудий, наводчиками. Выверенные данные, точные выкладки, яркие аргументы - вот что составляло суть такой беседы. Николай Никифорович не признавал специалиста без научного подхода к делу. Слушая доклады начальников служб тыла, он нередко прерывал их и вносил существенные поправки. "Не в тоннах дело, их может быть на одну-две больше или меньше, - глядя в глаза собеседнику, говорил он, - мастерство специалиста в том, как умно, с пользой распорядиться этими тоннами".

Будучи уже заместителем командующего 1-й гвардейской танковой армией, я часто вспоминал этого мудрого человека и старался во всем следовать его советам. Мы строго следили, чтобы бойцы были обеспечены всем необходимым, чтобы они получали все по полной норме. Пресекалось расточительство, когда кто-то пытался все делать на глазок. Офицеры штаба тыла и продовольственного отдела периодически проверяли организацию питания в частях. Мы добились того, чтобы каждый танковый экипаж имел продовольственный запас из расчета 5 сутодач. Наши специалисты даже в тяжелейшей боевой обстановке находили возможности один-два раза в сутки накормить бойцов горячей пищей. Известно, на сытый желудок воевалось веселей.

В 44-й гвардейской танковой бригаде, которой командовал полковник И. И. Русаковский, за организацию питания с командиров подразделений спрашивалось так же строго, как и за организацию боя. Этот жизненно важный участок работы был постоянно в поле зрения политработников.

В нашей армии выходила газета "На разгром врага" (редактор подполковник Ф. И. Нефедьев). От служб тыла многое зависело, чтобы редакция и типография снабжались необходимым, чтобы газета своевременно доставлялась воинам. В армии любили газету, ждали ее. Я видел номера, как говорят, зачитанные до дыр.

Я знал многих работников редакции. А вот с корреспондентом капитаном Ф. А, Гариным познакомился при довольно интересных обстоятельствах. Помнится, только вернулся с армейской базы снабжения, собирался отдохнуть у раскаленной "буржуйки" в землянке, как вошел незнакомый капитан.

- Товарищ генерал, - обратился он, - я ехал в Москву за оборудованием для цинкографии, но наш драндулет вышел из строя. Увидел табличку с надписью "Хозяйство Конькова", решил, что только вы можете помочь.

- А чем конкретно?

- Дать машину, горючее для поездки в Москву и обратно.

Я задумался. Да и было отчего. Не стояли же у нас без дела машины. Но тут капитан снова меня огорошил. Заметив на моей гимнастерке депутатский значок, он сказал:

- Обращаюсь к вас и как к депутату Верховного Совета Российской Федерации. Ведь я, наверное, первый избиратель, который за время войны обратился за помощью?

Я, был полностью обезоружен. Соединился по телефону с командиром автополка, велел ему снарядить для редакции машину. Редактор Нефедьев после горячо благодарил за депутатскую помощь, как он с лукавой улыбкой выразился. Я ценил фронтовых газетчиков, зная их нелегкую работу. Дружба с ними осталась на всю жизнь. Кстати, коллектив армейской редакции мне одному из первых вручил праздничный победный номер. Храню я его как самую дорогую реликвию...

Мы стояли в центре Берлина. Не слышалось больше орудийных залпов, грохота танковых моторов. Сплошное ликование заполнило некогда широкую площадь перед рейхстагом. Бойцы поздравляли друг друга с великим нашим праздником. Тут прямо стояли походные кухни. Повара, расстаравшиеся вовсю, щедро наполняли солдатские котелки борщом и кашей, зычно предлагали добавки. Я ходил среди этого скопления людей, танков, пушек и старался все увидеть, запомнить. Уж слишком долго мы ждали победного часа!

Среди множества надписей на стенах рейхстага я прочитал и вот эту: "Сегодня - 1 мая 1945 года. Я пришел сюда из Москвы через Сталинград для того, чтобы фашисты к нам никогда больше с войной не ходили. Командир батареи 79-го гвардейского минометного полка М. П. Иванихин". Вот так знакомый читателю гвардии капитан Иванихин исполнил волю своего народа пришел в поверженный Берлин.

В этот день меня вызвали в штаб армии для доклада Военному совету о наших возможностях помочь продовольствием местному населению. Я доложил об имеющихся у нас резервах. Конечно, многим помочь мы были не в состоянии. Дело в том, что после жестоких боев за Берлин все действующие магистрали были забиты эшелонами с армейскими и фронтовыми грузами. Выходило, что из своих запасов мы могли выделить по 200 граммов хлеба в день взрослым и по 150 граммов - детям. Выкроили для детишек ид жиров.

- А еще что можете дать им дополнительно? - спросил меня командующий армией. - Особую заботу надо проявить о больных.

- Думается, по пол-литра молока на ребенка сумеете найти, товарищ Коньков, - сказал Н. К. Попель.

В освобожденной армией части города проживало около 100 тысяч жителей. Из них большую половину составляли дети и старики. В районе запасов продовольствия мы не обнаружили, водопровод и электростанции не действовали, канализация была разрушена. Если добавить сюда же отсутствие медикаментов, мизерное число выявленных нами врачей, то станет ясно, с чем мы тогда столкнулись. В домах свирепствовали болезни.

- Больше используйте специалистов из числа немцев, выявляйте среди них администраторов и инженеров городского коммунального хозяйства, распорядился Михаил Ефимович Катуков.

- Есть-то они есть, - ответил я, - да почти все из нацистов.

- Лишь бы дело знали, заставьте их работать. Да, а как обстоят дела с людьми, освобожденными из лагерей?

- По нашим подсчетам, их более пятидесяти тысяч человек. Есть русские, поляки, чехи, англичане, словаки, французы, бельгийцы, - доложил я.

И тут командующий и член Военного совета переглянулись, ни слова не сказав, весело расхохотались. Я услышал занятную историю. Катуков и Попель ехали на заседание Военного совета. Дороги были заполнены тысячами освобожденных из гитлеровского рабства людей. Бронетранспортер командующего обгонял большую колонну истощенных солдат во французской форме. Обмундирование сидело на них мешковато, на головах красовались кепи со значками. М. Е. Катуков приветствовал их на французском языке.

- Мы курские, - услышал он в ответ.

Пришлось генералу остановиться и выяснить, что же это за такие чудо-французы из Курска. Оказалось, что наши красноармейцы, находившиеся в плену, после освобождения набрели где-то на гитлеровский склад с обмундированием бывшей петеновской армии и поторопились сменить свои отрепья...

- Товарищ командующий, освобожденные из лагерей очень истощены, многие из них страдают от тяжких недугов, - доложил я, - им требуется квалифицированная медицинская помощь, а наши армейские госпитали заняты ранеными.

Командующий посмотрел на генерала Попеля. Тот обещал обратиться за помощью к работникам штаба фронта.

Вопросов, требующих безотлагательного решения, стояло перед штабом тыла армии в избытке. Ну что, например, мы должны были делать с военнопленными, которых временно разместили в тех же лагерях, где фашисты истязали ни в чем не повинных людей? Когда я задал этот вопрос на Военном совете, товарищи в ответ спросили меня:

- Ну и как они, довольны сработанными ими же лагерями?

...У меня и по сей день стоит перед глазами вот эта необычная картина. На улицах Берлина густо дымят все наши резервные походные кухни. Около них деловито орудуют самые лучшие повара, самые сноровистые хлеборезы. И на манящие запахи наваристых щей, свежевыпеченного хлеба из окружающих домов начинают стекаться исхудалые, с опаской поглядывающие по сторонам жители города. Одним из раздаточных продовольственных пунктов руководил капитан М. Е. Дубоцкий. На правах гостеприимного, радушного хозяина он звал берлинцев отведать русских щей, попробовать рассыпчатой гречневой каши. Те, наконец поверив, что это о них проявлена забота, что это их ждут аппетитные ломти хлеба, грудки сахара, смелее потянулись к кухням.

Какие там, казалось бы, тонкие чувства могли быть у наших людей, ожесточенных войной? Но не огрубели наши сердца, раскрылись навстречу людям. Светлели лица моих однополчан при виде детишек. Те доверчиво жались к ним. И безусые хлопцы, еще не ведавшие отцовства, тянулись к пацанам, оттаивали возле них. Первым словом, которое мы услышали в те дни на берлинских улицах, было "хлеб".

31 мая 1945 года было принято постановление Военного совета 1-го Белорусского фронта "О снабжении молоком детей г. Берлина". Дети до восьмилетнего возраста снабжались молоком. Для этого использовались ресурсы пригородов Берлина. Ежедневно выдавалось 70 тысяч литров. Населению было передано из трофейного скота 5 тысяч голов дойных молочных коров, которые были размещены на специальных пунктах в районах города Берлина. Военным комендантам вменялось в обязанность организовывать максимальный сбор молока от населения, восстанавливать разрушенные или нуждавшиеся в текущем ремонте молочные заводы, сливочные пункты. На строгий учет брались все специалисты, ранее работавшие на таких предприятиях. В распоряжение берлинского центрального молочного завода выделялось 25 автомашин для транспортировки продуктов из районов в Берлин{14}.

Из собственных армейских запасов мы передали для городского населения около 200 тонн муки, круп, сахара.

Я был свидетелем и участником Великой Победы. На моих глазах свершился праведный суд над злейшим врагом человечества - фашизмом. Мы сделали все, чтобы добить этого страшного зверя в его же логове. Чувство мести врагу у каждого из нас было велико. И оно, это чувство, было освещено любовью к Отчизне, ко всему родному и дорогому, что гитлеровские выродки пытались отнять у нас.

Но каждый из нас, фронтовиков, сумел в той сложной и суровой обстановке сердцем понять, что новую Германию, которая стряхнет с себя пепел пожарищ, отбросит навеки бредовые фюрерские идейки, ту Германию ждет счастливая доля. Позже я стал свидетелем такого часа, часа рождения новой, социалистической по духу и целям Германской Демократической Республики нашего доброго друга, единомышленника во всех справедливых делах.

О друзьях по оружию

13 февраля 1983 года. Колонный зал Дома союзов. Праздничная, волнующая обстановка. Оркестр без устали играет военные марши. В разливающемся свете хрустальных люстр ярко вспыхивают лучи - отблески орденов и медалей.

1400 ветеранов 1-й гвардейской танковой армии собрались вместе, чтобы отметить 40-летие формирования своего прославленного объединения. Седыми стали мои фронтовые друзья. Прибавилось морщин на их лицах. Но годы не отняли у них самого главного - интереса к жизни, жажды действовать, приносить людям пользу.

Вот я вижу в кругу бывших танкистов генерала армии Героя Советского Союза Андрея Лаврентьевича Гетмана. Конечно, трудно узнать в нем того бравого и лихого Андрея Гетмана, которого я видел в 43-м под Обоянью. Но мой боевой товарищ все так же щедр на шутку и стоек в жизненных испытаниях. Он многое сделал для наших Вооруженных Сил: был командующим бронетанковыми и механизированными войсками Уральского, Закавказского военных округов, а затем - в Москве, в должности начальника штаба бронетанковых и механизированных войск, потом - первым заместителем командующего этими войсками. Он был одним из тех, кто участвовал в создании новых организационных форм танковых войск, новых уставов и наставлений.

Шесть лет Андрей Лаврентьевич командовал войсками Прикарпатского военного округа. Избирался депутатом Верховного Совета СССР и кандидатом в члены ЦК КПСС. А. Л. Гетман работал председателем ЦК ДОСААФ СССР.

Председательствовал па нашем торжественном собрании энергичный и жизнерадостный Иосиф Ираклиевич Гусаковский. Человек, наделенный большим оптимизмом. С его именем связаны многие славные боевые дела 44 и гвардейской танковой бригады, которой Герой Советского Союза полковник Гусаковский командовал. Сейчас Иосиф Ираклиевич - дважды Герой Советского Союза, генерал армии.

Он вел неутомимую военную, партийную и государственную работу, будучи командующим Прибалтийским военным округом и начальником Главного управления кадров Министерства обороны.

Порой мне кажется, что неподвластен годам Алексей Георгиевич Журавлев, бывший начальник политотдела 1-й гвардейской танковой армии. В этой должности генерал-майор А. Журавлев прошел путь с армией от Курска до Берлина. Вот уже более 20 лет он работает на кафедре истории КПСС в Московском авиационном институте. Кандидат исторических наук, доцент.

Гордостью 1-й гвардейской танковой мы все считаем и Михаила Гавриловича Слинько. Он - известный ученый, член-корреспондент Академии наук СССР, доктор технических наук, профессор, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР и УССР.

Михаил Гаврилович - неутомимый труженик. Он работал в аппарате ЦК КПСС, участвовал в развитии новой техники, был заместителем директора института катализа Сибирского отделения Академии наук СССР. Вот уже несколько лет является заместителем директора научно-исследовательского физико-химического института им. Л. Я. Карпова по научной работе.

Надо было видеть, как трогательно и с каким, я бы сказал, почтением ветераны обнимали Льва Артемьевича Эльдарова. А он шутил и по фронтовой привычке называл боевых товарищей "моими пациентами". Только в одной Проскуровско-Черновицкой операции хирург Эльдаров и его товарищи оперировали и оказали срочную медицинскую помощь шести тысячам бойцам и командирам.

После войны полковник медицинской службы Л. А. Эльдаров трудился начмедом и заместителем начальника Центрального военного госпиталя Министерства обороны, более пяти лет был, начальником санатория "Архангельское" Министерства обороны. Лев Артемьевич - заслуженный врач РСФСР.

Я очень дорожу дружбой с Демьяном Денисовичем Рымарем. Он не изменяет своему характеру. Знал его в боевое время строгим к себе и к подчиненным, больше всего ценившим крепкое фронтовое товарищество. Д. Рымаръ является бессменным председателем совета ветеранов 115-й стрелковой дивизии.

Горжусь, что жизнь свела меня и со Львом Григорьевичем Силаевым. Ну кто бы из нас в грозные дни войны мог подумать, что служит вместе с будущим народным артистом Украины. Лев Силаев в сотни боев водил солдат своего отделения, отстаивая от врага людскую честь и свободу. О высокой человеческой чести, о праве за счастье, любви он говорит теперь и со сцены театра. Он поставил несколько спектаклей, снял два фильма.

Есть люди, не меняющие со временем ни своих добрых привычек, ни своего общительного характера. К ним относится мой фронтовой товарищ, бывший красноармеец, Николай Филиппович Отрох. Он в Берлине закончил войну, затем стал хлеборобом. Возглавил в Черниговской области колхоз "Авангард". Как воевал, не теряя присутствия духа при неудачах, так весело и работает. Видел я: зажиточно живет село Одинцы, в котором стоит и хата Николая Филипповича Отроха.

Я люблю читать письма Николая Денисовича Оверченко. Декана инженерно-экономического факультета Львовского лесотехнического института Оверченко. Ему, боевому командиру боевой машины 3-го дивизиона 79-го гвардейского минометного полка, мы благодарны за многое. Со своими студентами он собрал большой и ценный материал о славных делах родного объединения. Благодаря усилиям Николая Денисовича ветераны 79-го гвардейского минометного и школьники 364-й московской школы, где создан музей боевой славы полка, совершили несколько походов по фронтовым дорогам нашей армии.

Радостно и спокойно на сердце рядом с такими людьми. Они мне были опорой в трудные годы войны, они помогали добрым советом, когда я учился в Академии Генерального штаба им. К. Е. Ворошилова, был заместителем командующего - начальником тыла в Закавказском военном округе, советником при начальнике тыла Войска Польского, когда работал в Главной инспекции Министерства обороны.

Мы не зря носили гордое звание гвардейцев. Знали и умели побеждать коварного врага в бою. Прикрывали друг друга грудью, когда грозила смертельная опасность. Честно, по-партийному прямо говорили товарищу в глаза, если он допускал промах. Это было великое единение сердец и стремлений. Оно помогло нам выстоять в лихую годину и одержать победу.

Примечания

{1} Подготовка и победа Октябрьской революции в Москве. Документы и материалы. М., 1957, с. 8.

{2} См.: Московские большевики в огне революционных боев. М., 1976, с. 317.

{3} Подготовка и победа Октябрьской революции в Москве, с. 9.

{4} См, там же, с. 318.

{5} ЦГАОР СССР, ф. 1, д. 9.

{6} ЦГАОР СССР, ф. 1, д. 3, л. 30.

{7} Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 110 - 111.

{8} ЦГАСА, ф. 3927, оп. 1, д. 17, л. 25,

{9} ЦАМО, ф. 217, оп. 3435, д. 4, л. 267.

{10} Главное командование Северо-Западного направления было упразднено 27.8.1941 г. К. Е. Ворошилов 5.9.1941 г. был назначен командующим Ленинградским фронтом, а М, М. Попов - начальником штаба.

{11} Гальдер. Военный дневник. Пер. с нем. М., 1971, т. 3, кн. 1, с. 374.

{12} Прокофьев А. А, Собр. соч. Т. 2. Л., 1979, с. 60 - 61.

{13} Партийно-политическая работа в Советских Вооруженных Силах в годы Великой Отечественной войны 1941 - 1945. М., 1963, с. 238.

{14} Коммунист, 1975, No 4, с. 73.