Кодочигов Павел Ефимович
Второй вариант
Аннотация издательства: Повесть написана на основе реальных событий Великой Отечественной войны. Автор - сам фронтовик и однополчанин своих героев. Героические страницы книги найдут добрый отклик в душе читателя, заставят задуматься о своем месте в жизни, о своей ответственности за судьбу Родины в наше тревожное время.
Андрей Мятишкин: Повесть о командире взвода полковой разведки.
Содержание
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
"Мы так хотели победить!.." Послесловие С. Марченко
Звездная моя земля, Россия,
Огненным политая дождем!
Ты их на руках своих носила,
Ты их посылала напролом
Сыновей своих, любимых, кровных,
Может быть, единственных, туда,
Где на дзотах в шесть накатов бревна,
Проволока густо в три ряда...
Сергей Орлов
1945 год
Глава первая
Задание показалось легким: проверить, нет ли противника на хуторе, что значился на карте километрах в полутора от гравийки.
- Сумеете взять пленного - тащите, а специально не гоняйтесь. Время для выполнения - час,- предупредил начальник штаба полка капитан Цыцеров, скользнул взглядом по щуплой, упрятанной в грязный маскировочный костюм фигурке лейтенанта Шарапова, задержался на его осунувшемся лице, сбитой набок пилотке, из-под которой торчали по-мальчишески оттопыренные уши, и посочувствовал:
- Знаю, что всю ночь вас гонял, но и полк поставить под удар не могу. Иди давай - после войны отоспитесь.
Они были назначены на свои должности почти одновременно, Шарапов на глазах Цыцерова из несмышленыша превратился в опытного офицера, и начальник штаба был уверен, что его приказ будет выполнен в срок, а потом он, может быть, сумеет выкроить пару часов для отдыха разведчиков.
Чтобы сэкономить время, больше половины пути бежали. Метрах в пятистах от хутора перешли на шаг, ощупали гранаты, пальцы привычно легли на спусковые крючки автоматов. И тут Шарапову показалось, что за ними следят. Это ощущение не было новым и возникало почти всегда при подходе к населенным пунктам. Все вокруг мирно, никто по тебе не строчит, но что там, в домах и за ними, один бог знает, и потому каждый раз идешь в неизвестность, глаза отыскивают и запоминают все неровности почвы. В случае чего спасение за этим вон бугорком, в той вон ямке.
Сотни километров прошли за зиму и лето разведчики в боевом охранении полка: двое дозорных впереди, столько же по бокам, ядро взвода или отделения сзади, и, чтобы риск был равный, через пару часов смена.
Пока бежали, такой порядок и сохраняли. Теперь рассыпались в цепь, всматривались в черные окна чердаков, сверлили глазами темные, без занавесок, окна.
Не нравятся командиру взвода сумрачные дома, вытянутая языком к ним поляна. Еще больше не внушает доверия окружающий хутор густой ельник. В домах и сараях роту упрятать можно, а в лесу - целый полк.
Тихо на поляне, мертво, и бьет эта тишина по нервам, стучит в висках взбудораженная близкой опасностью кровь. Ребята тоже идут настороженно, тянут шаг, беспокойно оглядываются по сторонам. Еще держится ночная прохлада, в воздухе ни пыли, ни гари. Босиком бы сейчас по травке, чтобы ноги отдохнули от сопревших портянок и кирзы. Пройдешься тут! "Легкое задание", чувствовал лейтенант, начинало осложняться, как бывало не однажды.
До хутора метров сто. Лейтенант резко поднял руку, бросился на землю и дал короткую, якобы прицельную очередь. Распластались разведчики, тоже обстреляли хутор.
Он на огонь не отозвался.
Шарапов снова нажал на спусковой крючок, на этот раз подольше. Прослушал очереди ребят.
Хутор молчал.
Подавая сигнал, значение которого хорошо знали и немцы, Шарапов хотел ввести в заблуждение прежде всего их - не выдержат, откроют огонь, почувствовав себя обнаруженными. Не открыли. Пуст хутор, или там тоже не дурачки засели?
Шел десятый час ясного августовского дня. В траве резвились кузнечики, над нею порхали капустницы. Стрекоза примостилась на бинокле и не хотела улетать. Шарапов рассматривал дом за домом, сады, изгороди, но ничто не выдавало присутствия человека.
Немцы могли отойти в лес незамеченными при подходе разведчиков, и их могло быть много, но по каким-то причинам они не хотели пока выдавать себя: пусть русские убедятся, что хутор пуст, и возвратятся обратно. И засаду они могли устроить, а времени выжидать нет.
Шарапов поднялся и пошел к домам. Он не сводил с них глаз и в то же время замечал все, что делается справа и слева от него, пытался и не мог избавиться от мысли, что давно посажен на мушку и до смерти не "четыре шага", как поется в песне, а четыре вершка, и ни миллиметра больше. Угрюмые дома, высокие, с крутыми крышами, сараи, сады между ними равнодушно наблюдали за приближением растянутой цепочки разведчиков.
Оставалось каких-то полсотни метров. Самая подходящая дистанция для прицельного огня из автоматов. Шарапов окинул взглядом ребят. Их лица были сумрачными. Один Капитоненко улыбнулся ему и помахал рукой - не беспокойся, лейтенант, все будет хорошо. Родные Капитоненко были в оккупации, и он совсем недавно узнал, что остались живы. С тех пор человека словно подменили: все смеялся и напевал Капитоненко, все тихо улыбался чему-то и писал домой письма. И теперь шел рослый, сильный, широко развернув плечи, будто знал, что огня не будет.
Хутор был покинут жителями. Они ушли без спешки, но двери домов, подвалов и хозяйственных построек оставили незапертыми и этим как бы безмолвно просили: заходите, кому надо, живите, но ничего не ломайте. Мы вернемся.
- Культурный народ, предусмотрительный. Отсидятся где-нибудь в тихой заводи и назад оглобли повернут,- не то похвалил, не то осудил хозяев Капитоненко. Остальные неопределенно хмыкнули и покосились на просторные, для себя рубленные хоромы. Не привыкли еще к Латвии, ее быту и поведению местного населения.
Окурки немецких сигарет у колодца, свежие следы сапог с тридцатью двумя гранеными шляпками гвоздей свидетельствовали о недавнем пребывании на хуторе фрицев. Знать бы еще, далеко ли ушли и надолго ли, да спросить не у кого.
Как и предполагал лейтенант, за домами была низина, и немцы скорее всего отошли лишь при приближении разведчиков. И снова вопросы: кто они, отставшая от своих небольшая и плохо вооруженная группа или организованная боевая часть? Почему противник позволил занять хутор?
...Неделю назад разведчикам приказали установить связь с соседями. Помощник командира взвода старшина Спасских пошел с одной группой на правый фланг, а он, Полуэкт, на левый. Прошли с километр лесом, оказались на большой поляне со свежими копешками сена, и в это время на полк налетели "юнкерсы". Не успели оглянуться, первый бомбардировщик, как им показалось, сбитый, падал прямо на разведчиков. Разбегаться было поздно, бросились на землю без всякой надежды когда-нибудь подняться. Огнедышащий смерч втянул в себя и потащил, пока руки намертво не вцепились в остатки травы. Но самолет не был сбит, они волею случая оказались в месте выхода его из пике. Следующие встречали лежа на спине, остервенело били по ним из автоматов и попадали, наверное, но вся девятка "юнкерсов" благополучно миновала неожиданный для нее огневой рубеж и ушла на новый заход, на этот раз со стороны солнца.
Поднялись, а поляна пустая, копешки с нее точно корова языком слизнула, и в дисках, даже запасных, патронов почти не осталось. Обойдется, поди, не с врагом предстояла встреча, а со своими. Пошли дальше. Вблизи опушки поперек дальнего конца поля не таясь прошла группа солдат и скрылась в лесу, где" должна быть дорога. Один задержался и, похоже, поджидал их. Свои, конечно, вот и связного оставили и прошли открыто, но что-то насторожило тогда Шарапова. На всякий случай послал вперед двоих, с остальными задержался. И вовремя: "связной" вдруг настильно, по направлению к разведчикам, пустил красную ракету, и десятки очередей, справа, от дороги, и слева, от леса, прижали к земле.
Интересная картина получилась: им нечем было стрелять, а немцы решили, что в этом кроется какой-то маневр, и, соединившись, стали спешно отходить, даже раненого не подобрали. От него узнали, что столкнулись с немецкой разведкой, которая ходила в наш тыл.
Ценнейшего пленного тогда привели, а теперь... Предчувствие беды, уверенность, что враг близко, не покидали лейтенанта, а почему немцы позволили занять хутор, понять не мог. В этом был какой-то умысел, а вот какой?
- Костя,- позвал к себе лейтенант разведчика Скубу,- пройдись с кем-нибудь в открытую, можете даже "подраться" у леса на виду.
- Есть, командир! Шиканова возьму - мне ему давно морду набить хочется,повеселел заскучавший от безделья Скуба.
- Еще посмотрим, кто кому!-угрюмо отозвался Шиканов. У него болел зуб, и он с утра был не в духе.
- Валяйте, но смотрите, чтобы не подцепили.
- Как-нибудь, лейтенант.
Скуба и Шиканов вдоволь побродили по хутору, во время "драки" из-за какой-то тряпки разом упали и прочесали начало уходящей в лес дороги из автоматов.
- Что там? - обрадованно крикнул Шарапов, высовываясь из чердачного окна.
Скуба поднялся, безнадежно махнул рукой:
- На поклевку хотели выманить, да пустой номер.
- Были бы, отозвались: когда двое дерутся, у третьего всегда руки чешутся,- поддержал Скубу Бербиц.- Нам какое задание давали? Установить, есть ли на хуторе противник. Его нет. А в лесу? Так он, может, до самого моря тянется.
Бербиц был прав: задание можно считать выполненным. С ним трудно было спорить и в другом: если пойти по дороге, то где-нибудь немцы обнаружатся, но Шарапову мешала принять решение об отходе неизвестность. Уйдешь, а немцы через час-другой полезут из леса, ударят во фланг или тыл. Как ни крути, а в лес заглянуть надо. Всем идти не следует, лучше небольшой группой.
Соваться в лес разведчикам не хотелось. Лейтенанту- тоже, и, предупреждая возможные возражения, он объявил приказ:
- Будем проверять. Со мной пойдут Скуба и Капитоненко.
Он решил взять с собой этих разведчиков, зная, что они любят работать вместе и хорошо дополняют друг друга. На скуластом, обожженном солнцем лице Скубы заходили тяжелые желваки, у Капитоненко потемнели оспины, но больше они ничем своего неудовольствия не выдали.
Трое проверили оружие, спустились с чердака и разошлись, чтобы не попасть под одну очередь. Левым шел Капитоненко, правым - Скуба.
Шарапов придерживался дороги. Он мог поклясться, что лес занят противником, но что стоила эта клятва до первого выстрела. Интуиция, он давно убедился в этом, оправдывается часто, но истиной не считается. Надо идти. Возвращение в полк возможно лишь после того, как их обстреляют.
От домов взгорок спускался к лесу полого, ровным и чистым полем. Ни кустика на нем, ни деревца, лишь высокая трава у опушки. Всех троих отлично видно. Автоматы наготове, на лес направлены еще десять стволов, но надежды на это мало. С чердаков ребятам придется стрелять на звук, а немцы станут бить прицельно.
Шарапов взглянул на часы, ругнул себя за оказавшиеся ненужными провокации и прибавил шагу. До леса оставалось шестьдесят метров. Пятьдесят.
Скуба поднял руку. Он ее еще поднимал, когда с опушки оглушительно загрохотал немецкий МГ-34, отличный пулемет, легкий, с заменяющимися стволами и лентами, которые можно присоединять одну к другой без конца. Пулеметчик повел стволом справа налево. Первым, словно от удара, дернулся Скуба. Шарапова спас автомат. Пуля попала в диск и едва не выбила ППШ из рук. Изображая убитого, он рухнул на землю и ящерицей отполз в старую, заросшую травой ямку. На Капитоненко очередь задержалась и поднялась к домам, откуда прошивали лес автоматы разведчиков.
- Я ранен! - крикнул Скуба и побежал к хутору с повисшей плетью рукой.
Пулемет начал бить по нему, потом снова сек траву над самой головой. Стреляли по Капитоненко. Лейтенант дотащил разведчика до ямки, укрыл в ней почти всего Капитоненко, не вместились только его длинные ноги. Пока укладывал, осмотрел раны. Одна пуля попала в голову, еще три прошили спину и руку. "Не жилец!" - с тоской подумал лейтенант и не ошибся. Струйка крови полилась из открытого рта, захрипел Капитоненко, задергался в конвульсиях и стих.
Шарапов сменил диск, но стрелять не стал. "Пусть немцы думают, что перебили всех. Так будет лучше",- решил он.
Перестрелка пошла на убыль и стихла. Добежал Скуба или добили? Добежал. Прикрывать стало некого, и ребята прекратили огонь.
Они давно сработались друг с другом, и языки развязывались лишь на отдыхе. В деле обходились без слов, часто без команд, все понимая по выражению глаз, мимолетному движению бровей, по тому, кто как идет, лежит, стреляет и многим другим только им понятным приметам поведения каждого. Лейтенант был уверен и в другом: Скубу немедленно доставят в полк, а Цыцерову передадут донесение о встрече с противником. Задание можно считать выполненным...
Пока гремели выстрелы, он чувствовал себя в безопасности, теперь же забеспокоился: трава у опушки высокая, немцы могут подобраться незаметно для ребят. Ну что ж, пусть ползут. У него два автомата и три диска к ним, четыре гранаты, наган, нож, здоровые руки и ноги. Пока суд да дело, стал разгибать усики чек на гранатах. Левая рука будет занята, так вытащит зубами.
Ветер откуда-то прорвался. Трава заходила волнами. Попробуй разгляди, где она клонится от ветра, а где ее раздвигает рука человека.
Что-то хрустнуло в лесу, будто на сучок наступили. Если полезли на дерево, придется сшибать. Откроют огонь ребята, под шумок можно и ему выстрелить. Шарапов перевел автомат на стрельбу одиночными и лег так, чтобы его приняли за мертвого, сам же он мог хорошо слышать и следить за вершинами деревьев...
Глава вторая
1
К началу войны Полуэкту Шарапову не хватало до семнадцати ровно полгода, и он попал на фронт лишь весной сорок третьего.
Январский прорыв блокады Ленинграда, блестящее завершение Сталинградской битвы, за исходом которой с такой надеждой следили в тылу и на фронте, вселяли уверенность на лучшие перемены и даже на скорое завершение войны. Казалось, стоит немного поднажать, и покатится она назад, к воротам Германии.
В армии вводилась новая форма. К ней, к знакомым и в то же время необычным словам: "солдаты и офицеры" - привыкали с трудом и не без предубеждения. Многие уже носили погоны, кое у кого они даже пообмялись, но ходили и в гимнастерках с отложными воротничками, в шинелях со старыми петлицами, треугольниками, кубиками и шпалами на них. На новеньких полевых погонах Полуэкта было по одной звездочке, он надеялся получить взвод и с ходу пойти с ним в атаку. Бои, однако, не предвиделись. После неудачного наступления полк стоял в неглубоком тылу на формировке, солдат в нем было на одну неполную роту, а пополнения хватило лишь на два батальона. Батальоны ушли держать оборону, а десятка два офицеров до лучших времен оказались в резерве. Вместе с другими попал туда и Полуэкт.
Вначале он даже обрадовался неожиданному отдыху, отсыпался и отъедался на обильных после училища фронтовых харчах, но скоро затосковал от безделья и еще больше от неопределенности. Бессмысленно тянулись бесконечно длинные и светлые весенние дни, пока не объявили срочное построение офицерского состава.
Наконец-то! Свершилось! Теперь и они будут при деле!
Командир полка подполковник Петров не спеша прошелся вдоль шеренги тянувшихся перед ним резервистов. Новенькие, тщательно заправленные под ремни гимнастерки, воротнички свободно облегают тощие шеи. Напряженно-ждущие глаза. Мальчишки! Сержантами им быть после шестимесячной подготовки, а они уже офицеры... Офицеры!
Недоверчивый взгляд командира полка отыскал всего одного человека, на которого можно было положиться- капитана Лаюрова. Видавшая виды гимнастерка и нашивка о ранении говорили о том, что капитан не новичок на фронте и кое-чего стоит. Подполковнику не удалось скрыть возникшего в душе раздражения, и он заговорил резче, чем хотелось:
- Товарищи офицеры! Я собрал вас по неотложному делу. За полтора месяца, как полк принял новую оборону, наша разведка не взяла ни одного пленного! Командир взвода лейтенант Акимов, полюбуйтесь на него! - командир полка кивнул в сторону левого фланга.- Командир взвода Акимов расписался в собственном бессилии.- Хриплый, сорванный еще в танковых войсках голос командира полка поднялся на недосягаемую для него высоту и сел. Жесткое худощавое лицо исказила гримаса гнева, и подполковник продолжал почти шепотом, чеканя каждое слово:
- Принято решение: лейтенанта Акимова от командования взводом отстранить.
Шеренга замерла, с сочувствием вглядываясь в отрешенное лицо лейтенанта, его пепельно забелевшие губы.
- Но "язык" нам нужен,- продолжал подполковник, не обращая больше внимания на Акимова,- и мы решили организовать офицерскую разведку. Да, да, офицерскую, и она должна доказать, что даже в необычных условиях обороны полка, отделенного от противника рекой, пленного взять можно! Можно! - крепко ударил он кулаком по ладони, утверждаясь в своей вере и заражая ею офицеров.Командование полка надеется, что среди вас найдутся добровольцы. Желающие откликнуться на мою просьбу, прошу сделать шаг вперед.
Шеренга не шелохнулась, перестала дышать.
- Я предложил вам трудное и опасное дело. Подумайте,- разрешил командир полка.
Он достал папиросу, неторопливо размял ее, закурил, а когда решил, что времени для размышления истекло достаточно и взглянул на шеренгу, перемен не произошло. Брови подполковника поползли вверх, но тут же и опустились - вперед шагнул капитан Лаюров. Кто следующий? Глаза подполковника встретили взгляд младшего лейтенанта. Мальчишеское лицо, большеватый, чисто русский нос, припухшие губы и разводы красных пятен. "Шарапов,- вспомнил командир полка фамилию младшего лейтенанта.- Эк как переживает! Ты еще погоди, подрасти немного",- ответил ему взглядом подполковник. Полуэкт понял командира полка по-другому и, прислушиваясь к возникшему в ушах звону, чувствуя пустоту во всем теле, как в пропасть, шагнул вперед. Такой же звон чудился ему три года назад, когда, сорвавшись с подножки товарняка, лежал, пропуская мимо себя поезд, и не сознавал: успел выдернуть из-под колес ногу или ее отрезало. И еще раньше, в пионерском лагере. На торжественной линейке из кольца на верхушке мачты выдернулась веревка. Шарапов полез с веревкой в зубах, и вдруг поднялся сильный ветер. Тонкая мачта закачалась, заходила из стороны в сторону. "Слезай! Немедленно спускайся!" - кричали ему. Он взглянул на землю и зажмурился - так далеко внизу и такими маленькими показались замершие в оцепенении пионерские отряды. Передохнул и начал снова подниматься. И не сорвался, вдернул веревку, спустился. Звон прошел в санчасти, куда его увели вытаскивать из рук и ног многочисленные занозы.
Влажно-голубое после утреннего дождя небо ободряюще улыбалось, по нему неторопливо плыли кучевые облака. В недалеком лесу куковала кукушка. Полуэкт оглянулся - в прежней шеренге не осталось ни одного человека.
- Благодарю вас, товарищи офицеры! Благодарю, хотя иного и не ожидал,смягчился голос командира полка и тут же снова стал жестким и неприязненным: А ты зачем вышел? - обратился он к лейтенанту Акимову.- Тебя не в разведку, а в штрафную роту надо направить! Там твое место!
Резервисты снова затаили дыхание.
- Товарищ подполковник, разрешите искупить вину в своем полку? Прошу включить меня в состав разведгруппы.
- Вы будете старшим. Ваше мнение? - подполковник повернулся к капитану Лаюрову.
- Поддерживаю просьбу лейтенанта Акимова. Его опыт нам пригодится.
- Пусть будет так,- после продолжительного молчания согласился командир полка.
2
За "языком" пошли через неделю. Восемь офицеров- столько решили оставить в группе - и два пожилых сапера Белоусов и Николаев. В сумерках, когда на немецкой стороне село солнце и лес там почернел, зазубрился, стал будто ниже, пришли на передовую. Дожидаясь темноты, сидели в траншее, то и дело поглядывая на небо, а оно все пылало и пылало на западе алым, почти кровавым закатом.
Говорить не хотелось. Шутить - тоже. Полуэкт рассматривал линию окопов врага, мысленно прикидывая путь до нее, и река казалась ему более широкой, расстояние от берега до траншей гораздо длиннее, чем представлялось днем. И еще казалось: все, что должно было вот-вот начаться и произойти, случится не с ним, а с кем-то другим. Чтобы отвязаться от этого ощущения, опустился на дно окопа, стал приглядываться к товарищам: бледные, осунувшиеся лица, судорожные, словно в последний раз, затяжки. Один Акимов казался спокойным, но и его прищуренные глаза будто не упирались в глинистую и уже замшелую стенку окопа, а глядели в какую-то неведомую даль.
Ночь еще не настоялась и не сменила вечер, а капитан Лаюров поднялся на ноги.
- Пора!
В намеченном для высадки месте берег поднимался от воды полого и был невысоким. Немцы могли видеть из траншеи лишь дальнюю часть реки, а возможно, не видели и ее и потому должны были выставлять на ночь секретные дозоры. Лаюров хотел опередить их, устроить засаду, чтобы взять пленного на нейтральной полосе, и потому торопился.
Вскочили, теснясь, спустились в заливчик к лодке, какое-то время посидели в ней и поплыли. Чтобы приглушить всплески весел, "максим" с нашего берега схватился с немецким пулеметом. Трассирующие пули летели из-за реки так медленно и плавно, что, казалось, от них легко можно уклониться.
Лодка миновала середину реки и, осмелев, быстро шла к противоположному берегу. Вскоре под ее днищем заскрипел песок. Все произошло так быстро, так неожиданно просто, что и дух не успели перевести. Первое напряжение спало, появилась уверенность.
Мин на берегу и выше саперы не обнаружили. Не удалось найти и ни одного лежбища или окопа, где могли располагаться вражеские дозоры, а летняя ночь коротка, еще раз обследовать берег Лаюров не решился. Пошептался с Акимовым и махнул саперам - вперед, к дзотам!
Выстроились в цепочку, поползли след в след, с частыми остановками - враг близко, а обратный путь удлиняется с каждой минутой.
Впереди скрипнула дверь блиндажа, мелькнула неяркая полоска света, послышались грузные шаги и негромкий чужой говор. Обыкновенные звуки, а сердце готово выбить ребра, тесно ему в груди, и в висках отдается, будто кто рядом по наковальне молотит. Едва пришли в себя - щелчок! Сработал взрыватель мины? Слава богу, не-е-ет! Часовой чиркнул зажигалкой. Всего-то. И снова лежали, чтобы отдышаться, прийти в себя.
На синеватом небе высыпали бледные звезды. Справа, за рекой, поднималась луна.
Снова поползли, совсем медленно, нацеливаясь на покуривающего часового, на ряды колючей проволоки перед ним, и ползли долго, пока не оглушил возглас сапера Николаева:
- Немцы!
Немцы шли к реке. Они были на своем берегу и потому не таились. Николаеву, первому заметившему их, поднять бы руку, но он то ли не знал этого знака, то ли растерялся, и немцы отозвались на его возглас автоматной очередью и несколькими винтовочными выстрелами.
- Гранаты! - рявкнул Лаюров.
А дальше произошло и совсем непредвиденное. Капитан Лаюров ранее командовал ротой, ему приходилось поднимать бойцов в атаки, и едва прогремели взрывы, он по привычке подал такую команду, что Акимов крепко-накрепко сцепил зубы.
- За Родину! Ура! - во весь голос прокричал капитан и первым бросился за убегающими немцами.
Все, кроме Акимова, тоже закричали "ура". Разведчиков услышали на своем берегу и отозвались тем же атакующим кличем. Это подбодрило и внесло неразбериху. Забыв о совместных действиях, каждый выбрал "своего" и погнался за ним.
Полуэкт дал очередь выше головы, чтобы немец бросился на землю, но тот больше боялся плена и побежал еще быстрее. Полуэкт был в легких, специально сшитых для разведчиков тапочках, враг - в тяжелых сапогах и в два раза старше. Расстояние между ними сокращалось, но еще стремительнее приближалась траншея. Из нее явственно доносился встревоженный говор. Полуэкт остановился, чтобы дать очередь по ногам, но страх - немец и раненый может его подстрелить или убить! - заставил вздернуть ствол и надолго задержать палец на спусковом крючке.
Немец кулем рухнул на землю. Полуэкт, не сводя глаз с траншеи, начал обыскивать. Пальцы дрожали, бумажник фрица не лез в карман, а время шло. Рванул ворот гимнастерки, забросил бумажник за пазуху, карабин - за спину и помчался обратно, забыв о минах, и уже миновал половину пути, как увидел бегущего навстречу. Успевший подняться над землей круг луны бил в глаза и не давал рассмотреть, кто там. Сзади, из траншеи, доносились голоса немцев, отдельные выкрики, но пулеметы почему-то молчали, и ракеты не взлетали в небо.
Прокопался, ребята его разыскивают, откуда здесь быть немцам? И только подумал так, увидел второго. Тот бежал к первому. "Тогда оба немцы! - резануло в груди.- Потому и не открывают огонь те, что в траншеях и дзотах! Надо падать и стрелять лежа!" А ноги не останавливались и по инерции несли вперед, сумел только замедлить бег, решив, что когда немцы сойдутся, их можно сразить одной очередью. И все-таки встреча с первым произошла раньше. Успел разглядеть френч, сапоги,- немец! Рванул спусковой крючок. Затвор автомата щелкнул вхолостую - расстрелял весь диск! В лицо полыхнуло пламя пистолетного выстрела, резкая боль пронзила висок и одновременно затылок. "В голову! Навылет! Сейчас конец". Но почему-то он еще бежал, и уши слышали, и глаза не закрывались. Увидел, как второй выбил у немца пистолет, сбил с ног, узнал голос Акимова.
- Кля-а-п! Кля-а-ап!
Догадался, что боль в затылке от удара головой о ствол карабина, что ранен легко, не навылет, обрадовался, а индивидуальный пакет не достать, будто пришили его к карману.
- Давай кляп! - просил Акимов.
Вытянул, вырвал наконец пакет, бросился к немцу, но тот сжал зубы, мотал головой, засунуть пакет в рот не удавалось.
- Жи-вот! - глухо промычал Акимов.
"Правильно! Учили же!" - вспомнил Полуэкт, давнул немцу коленом на живот, тот вскрикнул, и кляп оказался на месте. Но и это не успокоило унтер-офицера. Он рычал, пинался, вывертывался и затих после короткого и точного удара Акимова.
Потащили пленного к реке.
Кровь, сколько ее ни смахивал Полуэкт, заливала глаза. На берегу едва не упал, споткнувшись о чьи-то ноги. Вгляделся - немец? Рядом лежал еще один.
- Мертвяки. Перестарались ребята,- махнул рукой Акимов.
А их "язык" был живой! Его снесли в лодку, привалили трупами, чтобы уберечь от осколков и пуль. Можно бы и отчаливать, но не было Фомина и Новичкова.
- Детский сад! Разбежались, как бараны! Кто их видел? - бешено оглядел всех Лаюров.
- Влево они, кажется, убегали...
- "Кажется"! Акимов, бери сапера и ищи. Остальным рассредоточиться и занять оборону.
Вот тебе и гром среди ясного неба! Оставалось Волхов перемахнуть, уже живыми себя почувствовали, а теперь бабушка надвое сказала. Кляня на чем свет стоит потерявшихся, залегли, приготовились к худшему.
От реки тянуло холодом. Пока были запаренными, даже радовались этому, но вот и озноб начал пробирать, а Фомина с Новичковым нет, и Акимов с сапером где-то пропали. Ну что же они? О чем думают?
Луна, когда только успела, в полнеба поднялась,, светит издевательски ярко. Вода в реке не всплеснет, словно застыла, и блестит, как зеркало. Обе стороны затихли и выжидают. Долго это не продлится, придут в себя немцы, притащат пару пулеметов на берег, тут всем и остаться.
Вечность прошла, пока вернулся Акимов.
- Нашли. Идут!
- В лодку! Быстро! - приказал Лаюров.- Все теперь?
- Все! Все!
Поплыли. Повеселевший капитан просигналил на свой берег трофейным фонариком: три зеленых - взяли, три красных - прикройте отход. Десятки пулеметов тут же вцепились в амбразуры фашистских дзотов, зачастили наведенные на прямую наводку "сорокапятки", загавкали мины, накрывая траншеи и ослепляя дзоты. Ощетинилась и вражеская оборона.
На середине реки вдруг обеспокоенно заерзал, выглядывая кого-то, Лаюров и, не найдя, спросил:
- Сапер, где твой напарник?
- Убит он,- живо откликнулся Белоусов.- Немцы как полоснули из автомата, так всего и изрешетили. Две пули в голову и...
- Не тарахти! - прервал его капитан.- Где он сейчас?
- Да в лодке, где ж ему быть. Вот он лежит,- Белоусов нагнулся к трупам, пошарил рукой, и голос его удивленно дрогнул:-Оба немцы?! - Верить в эта Белоусову не хотелось, он снова нагнулся и распрямлялся медленно, словно с тяжелым грузом на спине:- Я думал, тут Николаев лежит, а выходит, он на нейтралке остался? Как же так?
- Тебя надо спросить об этом. Те-бя-а! - закричал капитан.
Сколько человек ушло в разведку, столько должно и вернуться. Живыми или мертвыми. Это знали все и понимали, что случилось непоправимое. Лодка замедлила ход, остановилась, ее потащило по течению.
- Что встали? Вперед! - крикнул Лаюров и тут же спросил ломким голосом: Кто может подтвердить, что Николаев убит?
Разведчики молчали. Они этого не видели. Саперы ползли впереди. Николаев заметил немцев первым, подал голос, раздалась автоматная очередь. Разведчики бросились на вражеских солдат, погнались за ними и забыли о саперах.
- Ты почему не вытащил товарища? - снова набросился капитан на Белоусова.
- Так все побежали, и я тоже.
Лаюров обхватил голову руками и сидел так, покачиваясь из стороны в сторону, пока лодка не вошла в заливчик. На ее дне лежал живой унтер-офицер 1-й авиаполевой немецкой дивизии, разведчики привезли солдатские книжки, трофейное оружие, их едва не на руках выносили из лодки, а они прятали глаза и горестно вздыхали. Лаюров тяжело поднимался на берег для доклада:
- Товарищ подполковник, ваше приказание выполнено. "Язык" взят.- Перевел дух и продолжал:- На нейтральной полосе остался труп сапера Николаева. Легко ранен младший лейтенант Шарапов...- И умолк, натолкнувшись взглядом на сузившиеся глаза командира полка.
- Раз оставлен, так должен быть и доставлен. Отправляйтесь назад, капитан, и не советую вам возвращаться без Николаева. Дайте ему пяток настоящих разведчиков,-сказал подполковник начальнику штаба и снова вцепился долгим взглядом в Лаюрова:- Вы уверены, что сапер убит?
- Так доложил его напарник...
- Не уве-ре-ны? Так какого черта?.. До десяти считать не научились, капитан?
Видеть и слышать Лаюрова подполковник был не в силах. Круто повернувшись, пошел прочь.
Полуэкт с трудом разжал руки. Они будто прикипели к автомату и не хотели выпускать его. Оторвал все-таки, стал разминать занемевшие пальцы и вспомнил, что он так и не сменил пустой диск.
Глава третья
1
В медсанбат Шарапов не пошел, да его и не отправляли. Подбежала к нему девчушка-санинструктор, сделала противостолбнячный укол, наложила повязку и пошутила:
- Не надо с пулями целоваться, товарищ военный. Осмотрела ноющий затылок.
- Синячок. До свадьбы заживет, товарищ военный,- чем ввела Полуэкта в немалое смущение.
Он снова оказался на нарах землянки офицерского резерва и томился от безделья, пока не стало известно о прибытии в дивизию командующего Волховским фронтом генерала армии Мерецкова. Чтобы не попались командующему на глаза лишние офицеры, резерв спешно расформировали и отправили на передовую стажерами.
Шарапов получил должность наблюдателя и был прикомандирован к четвертой роте, которая занимала оборону в районе деревни Пахотная Горка. С набережной стороны к деревне примыкала лесистая горушка и тянулась почти до самой реки. Летами на ней оживал пионерский лагерь. Война слизнула и деревню, и домики ребят, гора тоже была вся в оспинах снарядных воронок, но в высоту не поубавилась, и с нее на много километров в тыл просматривалась вражеская оборона.
Командир роты, высокий, крепкий, в отлично подогнанном обмундировании капитан Малышкин, без воодушевления поразглядывал Полуэкта, несвежий подворотничок гимнастерки, запыленные сапоги и сказал, отвернувшись:
- Ну что ж, поработайте у нас, раз направили. Сегодня можете отдохнуть.
- Я уже наотдыхался, товарищ капитан. Разрешите осмотреть передовую?
- Это можно,- потеплел голос капитана.- Дать провожатого?
- Зачем? Как-нибудь не заблужусь!
- Ну-ну,-чему-то улыбнулся Малышкин.-Тогда идите.
Во время подготовки офицерской разведки Шарапов побывал на многих участках обороны полка и представлял, что это такое: извилистая линия окопов, перемежаемая дзотами, часовые около них, ходы сообщения в тыл. Направо пойдешь, налево ли - повернешь обратно и вернешься на исходную точку. На горке, однако, все было по-иному. Как только вышел на западный ее склон, куда-то пропали и землянки, и блиндажи, и даже люди. Так и не встретив никого, вышел к реке - постепенно снижаясь, траншея на берегу сводилась на нет, словно была подготовлена для скорого наступления. Полуэкт в растерянности остановился, но пыльные бурунчики пулеметной очереди загнали его за изгиб траншеи.
Пошел назад. Сначала траншея уверенно поднималась вверх, потом стала принимать влево, побежала под уклон и снова вышла к реке! "Если леший начнет водить, ты отдохни, подумай о чем-нибудь хорошем, про него, лешака-то, забудь и опамятуешься". Вспомнив давний совет старушки-грибницы, присел на корточки, но нетерпение и досада на себя погнали на новый заход, и Полуэкт опять, только с другой стороны горы, оказался на берегу. Хоть караул кричи и зови на помощь! Лабиринт какой-то, а не оборона!
Левее горы, за низинкой, увидел полуразрушенный дом и - будь что будет побежал к нему. За рекой застучал пулемет, засвистели над головой пули. Упал, отполз, как наставляли в училище, в сторону, и снова вперед, до следующей очереди. Недалеко от дома откуда-то сверху, словно, с неба, раздался густой бас:
- Куды тебя черт несет? Ходют тут всякие! - После непродолжительного молчания бас смягчился, видно, разглядел на погонах звездочки:-Тут НП, товарищ младший лейтенант, а правее траншейка есть. Вы до нее бегите, а то засечет нас и выкурит отседова.
Траншейка вывела прямехонько на KП роты. Мимо землянки Малышкина Полуэкт прошел с деловым и озабоченным видом, будто спешил куда-то, опять долго шел безлюдным ходом сообщения, на его развилке повернул на этот раз налево и замер, заслышав стук дятла. Дятел сидел на раскидистой окраинной сосне и долбил ее твердую, высохшую на солнце кору. Засмотревшись на него, Полуэкт не расслышал, как на немецкой стороне раздался орудийный выстрел. Что-то прошелестело над головой, будто пронеслась в небе стая уток, и тут же рвануло выше, на горке, так, что дрогнула и осела под ногами земля, горячим ветром опахнуло лицо и снесло пилотку. Не успел пригнуться за ней - прогрохотал второй снаряд. "В вилку берет! Следующий мой будет!" - жаром окатило с головы до ног, заставило вскочить и бежать. Этот снаряд и в самом деле развалил траншею, а потом началось такое, что Полуэкт и свету белого не взвидел. Снаряды полетели стаями, роями, подвывали на разные голоса, душили тротиловым дымом. Будь рядом какая-нибудь живая душа, наверное, не было бы так страшно и одиноко, не казалось бы, что вся эта масса со страшным треском рвущихся снарядов выпускается лишь для того, чтобы лишить жизни его, Полуэкта. Он еще не умел отличать по звуку "свой" от "чужого", не знал, что самое верное спасение от снарядов в свежей воронке, и потому падал и закрывал руками голову при каждом разрыве и, переждав, пока разлетятся осколки, рухнут поднятые к небу комья земли, вскакивал и бежал дальше. Так и метался по горке из окопа в окоп, пока не увидел землянку, спасительную дверь. Рванул ее на себя, и застыл на пороге. Баян смолк, и песня оборвалась на полуслове.
- Заходите, товарищ младший лейтенант. Вот сюда проходите, здесь местечко свободное,- пригласил чей-то голос.
Нары были низкие, света в землянке мало, и это было хорошо. Полуэкт покрепче умостил ноги в проходе и придавил руками.
- Не споете с нами, товарищ младший лейтенант?- спросил тот же голос.
- Спа-си-бо, я п-послушаю,- отказался Полуэкт и, чтобы не услышали солдаты, как постукивают зубы, незаметно подвел правую руку под подбородок.
Обстрел продолжался. С потолка то и дело сыпался песок, солдаты привычно стряхивали его, но к разрывам не прислушивались, словно они их не касались. Они заметили и мертвенную бледность младшего лейтенанта, и испуганные, во все лицо, глаза, но с кем попервости не случалось такое? Привыкнет - человеком станет.
Едва занимался рассвет. Шарапов выходил на вершину горки и оттуда метр за метром изучал оборону противника. Донесения капитану Малышкину представлял вечером, к ним, для ясности, прикладывал схемы.
Схемы дошли до КП полка и понравились в штабе. Малышкин уже не косился на пыльную и грязную гимнастерку и такие же сапоги, даже не задержал лестную похвалу и передал ее Полуэкту.
Много ли человеку надо? Чуть поддержи его, приободри, он в лепешку разобьется. Возликовал Шарапов и решил нарисовать развернутую панораму обороны врага со всеми дзотами, блиндажами, ходами сообщений и тропками, сложными предпольными укреплениями, со всем, что успел засечь в ее глубине. В картах и схемах он толк знал - отец был землеустроителем, приходилось помогать ему,рисовать тоже умел и любил, и дело пошло. За спиной, Полуэкта нередко задерживались солдаты, особенно часто худенький и маленький Юрчков. Удивлялись, сдержанно похваливали, иногда поправляли или подсказывали, что надо еще изобразить. Понимали солдаты, что стоять в обороне осталось недолго, скоро придется крушить "неприступный Северный вал" фашистов от Ленинграда до Новгорода. Может, потому и держат здесь смышленого парнишечку, может, потому и взвод ему не дают, что эту работу более нужной считают?
Перед тем как отсылать панораму, Шарапов решил еще раз все уточнить. Выбрал на горе сосну повыше и забрался на нее затемно. Расчет оказался верным - кое-что новое, ранее не замеченное обнаружил,- но часа через два понял, что до вечера ему не продержаться. Стоять приходилось неподвижно, имея под ногами всего одну ветвь. Попробовал устроиться поудобнее - ничего не получилось. Решил слезать. Метра на три сполз, и скользнула нога с короткого сучка, задела тонкую ветку, та качнулась, и сразу хлестнула по сосне пулеметная очередь. Не таясь больше, обдирая руки, начал спускаться, а от сосны только щепки летят. Срежет! Как пить дать срежет! Когда следующая очередь прошлась чуть выше головы, пришлось прыгать. На земле метнулся в сторону, ткнулся головой за сосну.
Пули щепили стволы деревьев, визжали на разные голоса, вспарывали землю, наткнувшись на крепкий сук, рикошетили в разные стороны. К первому пулемету присоединился второй. Они выискивали его и без того вжавшееся в землю тело до тех пор, пока в перестрелку не ввязались наши пулеметы и не начали бить по амбразурам немецких дзотов.
Полуэкт Шарапов вырос в маленьком и тихом городке Данилове на Ярославщине. Сколько себя помнил, ему всегда не хватало времени. Занятия в школе давались легко и не обременяли, но помимо них были городки, старорусская лапта, игры в "сыщики-разбойники", "красные и белые", лыжи и коньки, футбол и волейбол. Они вошли в жизнь городка бурно, и через год все пустыри стали футбольными полями, волейбольные сетки, настоящие и самодельные, натягивались и во дворах, и на улицах. Играли азартно, с утра до вечера, пока не валились с ног.
Полуэкт был неизменным вратарем уличной команды. "Этот Шарапов как кошка, его не пробьешь!" - как-то после очередного проигрыша сказал центральный форвард команды соседней улицы, и это прозвище прилипло. Для сверстников с той поры Полуэкт стал Кошкой.
В Данилов семья переехала в голодном и памятном тридцать третьем году. Отца пригласили работать районным землеустроителем, зарплату обещали хорошую и квартиру. Зарплату дали, а с квартирой задержались. Пришлось первое время жить на частной, в маленькой комнатенке. На хорошую зарплату купить тоже ничего нельзя было, и отец выменял ружье и Полкана на мешок картошки - она в тот год была в большой цене. Ружья не жаль, а вот Полкана! Ревьмя ревел, упрашивал оставить собаку, но ее ведь надо было чем-то кормить! Владельцу картошки помимо ружья нужна была и собака, он настоял на своем и увел Полкана.
Через несколько дней, однако, едва вышел Полуэкт из школьных дверей, что-то мохнатое, визжащее, радостное бросилось ему на грудь и едва не сбило с ног. Полкан! С обрывком веревки на ошейнике! Побежал домой: "Мама! Полкан вернулся! Прямо в школу за мной прибежал!" Мать обрадовалась и огорчилась: "Придется вернуть его хозяину, сынок".- "Как это вернуть? Если голубь возвращается, его не отдают, а берут выкуп, ты же знаешь. А мы не согласимся на выкуп".-"Нельзя так, сынок, не по совести. Раз продали, должны отдать без всякого выкупа".- "А если Полкан не хочет там жить, если он к нам привык. Это, по-твоему, по совести?" - "И там привыкнет. Потоскует и полюбит новых хозяев. Они люди хорошие..."-"Да, хорошие? За мешок картошки - ружье и вон какую собаку забрали! Сменялся бы так папа, если у нас еда была? Скажи, сменялся бы, да, да?"
Первый раз в жизни он не понимал мать и спорил с ней, постигая умом, но не сердцем, что какая-то высшая, непостижимая ему правда на ее стороне, иначе бы мать не настаивала. Полкана отдали, он прибегал еще два раза и больше не появлялся. Видно, и в самом деле привык к новым хозяевам, а может, обиделся на старых за то, что они каждый раз отводят его обратно.
Так прошла зима. Весной увидел на улице собаку, чем-то напомнившую Полкана, и на всякий случай окликнул ее. Хвост собаки вильнул и опустился, она принюхивалась к нему и, кажется, узнавала, дала даже себя погладить, однако той радости, какую проявляла при побегах от новых хозяев, у нее не было. Полкан как бы давал понять: да, я узнал тебя, ты был моим другом, но ты предал, и я не могу относиться к тебе по-прежнему.
У мальчика до боли сжалось сердце, защипало в носу, на глаза навернулись слезы: "Пойдем со мной, Полкан! Я тебя больше никому не отдам, пусть со мной что хотят делают!"
Им давно дали квартиру, двухкомнатную, в самом центре города. Полкан в незнакомый дом не шел - боялся крутой лестницы. На руках пришлось нести. Мать узнал с первого взгляда. Припал на передние лапы, торжествующе гавкнул, закрутил хвостом. И она обрадовалась: "Пол-ка-нушка! Да откуда ты такой худой и грязный взялся? Сейчас покормлю!"-"Я его больше не отдам, мама!"-поспешил Полуэкт объявить о своем решении. "Да, не отдадим, не отдадим, сыночек".
Полкан вылизал миску, вильнул в знак благодарности хвостом и забрался на диван, снова утверждаясь в своих правах, однако тут же вопросительно посмотрел на мать - можно ли? "Да лежи уж, лежи, не стану тебя прогонять".
Полкан остался и жил долго, до последней предвоенной зимы.
Два фашиста вышли из развалин деревни Котовицы и направились в тыл по дороге в Чечулино. В бинокль было видно, что они не торопились: один рассказывал что-то веселое, фрицы останавливались и хохотали.
Безбоязненно шли, соображали, что из винтовки стрелять по ним бесполезно, а снаряды русские тратить не станут.
Шарапов сделал пометку в журнале наблюдений, снова поднес бинокль к глазам, и у него зачесались руки: "По нашей земле и вразвалочку! Ползать должны, ползать, гады!"
- Юрчков,- попросил солдата,- дай винтовку! Поискал в прорези прицела крошечные фигурки и вернул оружие - не попасть, слишком далеко.
- Далеко,- согласился Юрчков.- А вон старшина Климанский идет со снайперской. Вы у него попросите.
На счету помощника командира взвода Климанского было полтора десятка уничтоженных фашистов.
- Старшина, дай стрельнуть,- устремился к нему Шарапов.- И следи - двое по дороге в Чечулино.
Старшина присвистнул - эк куда выцелить вздумал! Но возражать не стал пусть потешится.
Полуэкт прильнул к прицелу. Те двое приблизились и легко насаживались на перекрестие, снять их казалось проще простого. Нажал на спусковой крючок. Фрицы и ухом не повели. Сделал еще выстрел - результат тот же.
Волосатая до самых пальцев рука Климанского легла на СВТ, закрыв прицел.
- Куда целишь?
- По корпусу,- ответил запальчиво, еле удерживаясь, чтобы не сбросить с винтовки руку старшины.
- Надо выше брать и поправку на ветер делать - прицел у винтовки на тысячу двести метров, а здесь все полторы,- буднично, словно сидел за столом, вразумил Климанский.- Дыхание успокой.
Успокоишь его, когда фрицы все дальше уходят. Снова винтовку к плечу. Выстрелил.
- Вот это уж "горячо",- похвалил Климанский. - Не торопись - пусть полежат. И еще чуть выше возьми. Фрицы поднялись, стали отряхиваться.
- Вот теперь стреляй, пока на месте стоят,- подбодрил старшина.
Пулеметчик немецкий забеспокоился - куда это Иван стреляет? - дал длинную очередь. Под ее грохот Полуэкт выстрелил снова, скосил глаза на Климанского.
- Оба лежат, а попал, по-моему, в левого,- не отрываясь от бинокля, подтвердил старшина.
В перекрестии прицела - один пытается взвалить другого на себя. В душе словно чертики пляшут: попал, попал, по-па-ал! Палец так и просится на новый спуск, а правый глаз застилает, режет от напряжения.
- Добивай! - командует Климанский.
Еще один выстрел разорвал сухой, перегретый за день воздух. По дороге в Чечулине оставшийся живым фашист, петляя, убегал, бросив убитого.
- У вас получается, товарищ младший лейтенант,- раздумчиво сказал Климанский.- В училище стрелять научились?
- В училище больше на тактику напирали, а я дома успел. Три раза в пионерские лагеря ездил и каждый раз по значку "Юный ворошиловский стрелок" привозил. В девятом и на "Ворошиловского" норму выполнил.
- То и видно, что не первый раз в руках винтовку держите,- рассудительно заметил Климанский.
Вечером он вручил Полуэкту тоненькую книжицу. На ее обложке серебряными буквами было выведено: "Пушной техникум", а внутри вшиты листочки из какой-то амбарной книги и на первой страничке значилось: "Снайперская книжка мл. л-та Шарапова Полуэкта Константиновича". Далее было записано, что Шарапов П. К. 1 июля 43 г. на дороге от Котовиц к Чечулине уничтожил фашиста. Данный факт подтверждали свидетели Климанский и Юрчков, подписи которых по всей форме заверил командир роты капитан Малышкин.
На следующий день Полуэкт получил новенькую СВТ - самозарядную винтовку Токарева - и уже не расставался с нею.
2
Удаленные друг от друга на большое расстояние солдаты обеих сторон вели себя вольготно, по окопам ходили, голов не нагибая, высовывались где надо и где не надо, а парнишка - солдат Егоров - на потеху старичкам даже вылезал на бруствер, грозил немцам кулаком и другие движения проделывал. Загоняли его фрицы в окоп и винтовочными выстрелами, и пулеметными очередями, но на то и забава, чтобы нервы пощекотать. Сходили с рук Егорову такие проделки, сходили и другим перебежки вне окопов для спрямления дороги.
Климанский на охоту выходил редко - других забот у помощника командира взвода немало,- и немцы его в расчет не принимали. Шарапова же почувствовали быстро. Полистал он свой журнал наблюдений, сделал нужную выборку и получил представление, когда и в каком месте можно ждать появления солдат противника. Стрелял на первых порах не очень хорошо, чаще пугал, но за неделю личный счет до пяти сумел увеличить. Фрицы в ответ за одну ночь во всех опасных местах плетни в человеческий рост поставили - попробуй разгляди, что за ними делается, а через несколько дней и своим снайпером обзавелись. Троих он уложил на правом фланге роты, где ход сообщения проходил по низинке, в нем стояла вода, а перебежать из окопа в окоп надо было всего метров двадцать.
Действовал снайпер не один. Однажды его помощники дымовую шашку подожгли. Солдаты заинтересовались: что там у немцев загорелось? И одного не стало. В другой раз ворох бумаг из окопа в воздух подняли. Пока гадали, для чего этот фокус придуман, снайпер снова нашел себе жертву.
Попробовали и его "подловить", показали каску - пробил, но больше на каски не реагировал. На другой день в низинке, где он уложил троих, потащили на веревке шинель, набитую травой. "Клюнул", но снова сделал лишь один выстрел.
Жизнь в роте усложнилась, солдаты стали не в меру осторожными - каждый в любую минуту ждал "своей" пули. И уже роптали, косились на Климанского и Полуэкта: "Жили спокойно, так растравили. Теперь рой носом землю!"
- Не выследить нам его вдвоем,- потерял надежду Полуэкт.- Надо облаву делать.- У него нестерпимо ныла спина и гудели от долгого и неподвижного стояния ноги.
- А снайперов где взять? - хмуро отозвался Климанский.
- Учить. Подбери хороших стрелков и меня первым на курсы записывай. Вот тогда и навалимся кучкой.
Командир роты такому предложению обрадовался и отвел на подготовку снайперов пять дней.
Недолго отсутствовал Шарапов, но соскучился и по горке, и по ее обитателям. Вернувшись, сразу пошел узнать, не произошло ли чего нового в поведении противника, и уже возвращался в землянку, когда его окликнул Юрчков.
- Товарищ младший лейтенант, я немца засек! Пальнули бы в него из снайперки.
- Где? - встрепенулся Полуэкт - ему не терпелось проверить результаты учебы.
- За правым дзотом у Котовиц из лужи умывается. Они прильнули к амбразуре.
- Правее смотрите, правее,- шептал Юрчков.- За кустами он! Голый по пояс! Разжарило его, туды... Договорить Юрчков не успел и не услышал, как на той стороне, маскируя выстрел снайпера, злорадно захлопали винтовки.
Полуэкт онемел: только что был Юрчков, торопился показать фашиста, в нетерпении руку указующе выбросил, хотел, чтобы одним врагом стало меньше. И вот нет Юрчкова, а он, наблюдатель чертов, в бинокль не сумел разглядеть немца! Из-за него погиб Юрчков, только из-за него!
Бережно опустил тело солдата на землю, схватил винтовку, но увидел лишь мелькнувшую в кустах голову "разжаренного".
Утром, перед тем как пойти на заранее выбранные позиции, Климанский сделал краткое напутствие:
- Наша задача выявить и уничтожить снайпера, поэтому на другие цели не отвлекайтесь, а то вчера вон младший лейтенант "проявил инициативу"...- Хотел добавить еще что-то, но осекся, увидев, как побледнело и без того измученное бессонной ночью лицо Полуэкта.- В общем, так: стреляйте только по нему, промахнетесь, сразу на другое место сматывайтесь и соседей оповестите, чтобы ударить из двух-трех винтовок. И помните: он не в госпиталь отправляет!
С тем и разошлись и целый день не сводили глаз с отведенных для наблюдения полос, каждую траншейку, каждый дзот на сто раз в прицел прощупывали, но снайпера не обнаружили.
Еще два дня прошло. Один сухой и ясный, другой с небывалым для этих мест полдневным ливнем. Пробил ливень крыши самых накатистых землянок, наполнил траншеи водой, во многих местах обрушил стены, в одночасье повернул лето на осень. День то хмурился и сочился дождем, то яснился и продувал насквозь. Худой был день, со всех сторон дырявый какой-то.
К вечеру распогодилось и еще больше похолодало. Сырая плащ-палатка не грела и плохо защищала от ветра. Шарапов опустил бинокль и засмотрелся на Волхов. Вода в реке отдавала синеватым отливом, вдоль дальнего берега плыло бревно. Бугор глины на глаза попался. Что-то хотели строить, выкопали яму под фундамент, да война помешала, а может, фрицы что ковыряли. Бугор мстительно напомнил свежий холмик на могиле Юрчкова, и не заметил Полуэкт, как навалился на приклад винтовки, как подался ее ствол вперед и блеснул в лучах заходящего солнца. У уха взвизгнула пуля. Отпрянул от амбразуры, затаился. Передний край обороны противника в таком положении не просматривался, лишь нейтральная полоса, и на ней в тени бугра парило белое облачко. "Бездымный порох в сырую и холодную погоду, ввиду разницы температур, тоже бывает заметен",- учил Климанский. Так вот он где! У самого берега! Потому и не могли обнаружить!
Поставил прицел на шестьсот метров. Укрыв за стенкой окопа левое плечо, прильнул к окуляру, обостренным зрением увидел наверху бугра выемку, голову снайпера в ней, вымазанную глиной каску. Вдохнул поглубже, перекрестие прицела выровнял, а воздуха не хватает, сердце где-то под горлом колотится. Нажать на спусковой крючок не успел. Вторая пуля снайпера попала в ложу винтовки, вспорола основание большого пальца, выше локтя впилась вырванная из приклада щепка.
Снова посадил соперника на перекрестие. "Ну, ну, не тяни. Убьет же! подгонял себя. Другой голос сдерживал:- Не торопись. Надо наверняка, чтобы не спрятал* ся... Затаить дыхание, хорошо прицелиться..."
Третья пуля обожгла правый висок. Хлынула кровь.
На немецкой стороне поняли, что с их снайпером что-то неладное - сделал подряд три выстрела! Вразнобой защелкали винтовки, застрочили пулеметы. Наши стали отвечать.
А к Шарапову вдруг пришло спокойствие. Цель взял быстро, плавно нажал на спусковой крючок и поверил, что выстрел будет удачным. Опередить противника не удалось и на этот раз: четвертая пуля просвистела у самого уха, ткнулась позади во что-то твердое и с подвыванием ушла в небо.
Выпавшая из рук фрица винтовка сползла вниз, тело от удара подалось назад, и на вершине бугра четко обозначилась выемка. По привычке доводить начатое дело до конца и для верности он всадил в снайпера еще две пули и опустился на ящик из-под гранат, на котором простоял весь этот длинный день. Посидел так в крайнем изнеможении и стал бинтовать сначала голову, а потом и руку...
Глава четвертая
1
Командиром взвода разведки Шарапова назначили в конце октября. Прибежал на передовую ординарец Малышкина с приказом явиться к командиру роты. Думал, по какому-нибудь пустяковому делу, а вышло по серьезному.
- Звонили из полка,- недовольно сказал капитан,- и приказали откомандировать. Срочно! У нас всегда срочно: спим, спим, проснемся - давай, давай. С вещичками приказали.
- Разрешите идти? - Привычно потянулся за винтовкой и дрогнул, когда пальцы легли на потемневшую и ставшую незаметной бороздку на ее ложе.Снайперку можно взять с собой? На память.
- Э, нет - она на старшине числится,- отказал Малышкин. Заметил, как совсем погрустнел Шарапов, и пообещал:-Будет возможность, верну тебя в роту. Слово даю.
- Спасибо, товарищ капитан.
Хорошие, плохие ли вести на передовой, как и в деревнях, распространяются быстро, только бегут они здесь не от дома к дому, а от дзота к дзоту. Вышел Полуэкт от Малышкина, а на него уже смотрели так, как смотрят при расставании.
С Климанским обнялись, держали друг друга в объятиях долго, дышали запаренно. После этого и совсем расстроился Полуэкт, будто не роту покидал, а дом родной. С полупустым вещмешком шагал в полк трудно, словно не полем шел, а в гору поднимался. Потом дорога нырнула в черный подлесок с тонкими стволами ольхи и осины. За ним темнел настоящий лес, сосновый. В бледно-голубом, вылинявшем за лето небе летал "костыль" - немецкий самолет-разведчик: наступало обеденное время. А у подножья взгорка из-под темно-зеленых глянцевитых листьев выглядывали гроздья брусники. Поесть бы их досыта, морозцем уже обожженных, да вызывают "срочно". Бросил в рот несколько горстей, зашагал дальше и через час, после непродолжительной беседы с новым командиром полка подполковником Ермишевым, получил должность командира взвода пешей разведки.
Вначале от такого предложения растерялся, переспросил даже:
- Меня? Командиром взвода разведки?
- Вас, вас,- подтвердил подполковник, продолжая прощупывать Полуэкта черными пронизывающими глазами.- К немцам вы уже ходили, даже пленного захватили.
- Не я, товарищ подполковник, это Акимов,- совсем смешался Полуэкт.- Если бы он пистолет у немца не выбил, пропасть бы мне. А я что? Я
Ермишев остановил его движением руки.
- А вы что думаете? Я не на первой войне - и то каждой пуле кланяюсь, а вас с бухты-барахты как щенков в воду кинули, и вы хотите, чтобы у вас сразу все получилось? Так не бывает,- усмехнулся Ермишев.- Хотите, секрет один выдам? Вас рекомендовал мой адъютант лейтенант Акимов. Ну, а не справитесь заменим, мы это умеем делать. Ясно?
- Ясно, товарищ подполковник! - вскочил Полуэкт.- Есть принять взвод разведки.
- Вот так-то лучше. Предупреждаю: народ там тертый, так что на теплую встречу не рассчитывайте и сразу берите быка за рога.
Новое назначение польстило, но не обрадовало. Было бы можно - отказался бы от него Полуэкт. На разведчиков он насмотрелся, пока был в резерве. Держались они подчеркнуто независимо, обособленной кучкой. Таинственно уходили на передовую в пятнистых маскировочных костюмах с автоматами наперевес и гранатами на поясах, какой-то особой валкой походкой, и так же таинственно возвращались. Разведчики были в полку как бы государством в государстве и пользовались этим.
Часового у землянки не было. Шарапов распахнул дверь и замер на пороге так резко ударило в нос запахом сушившихся портянок, пота, махорки и еще чего-то застарелого и кислого. Задержал на секунду дыхание и шагнул дальше. Деланно громким от волнения голосом поздоровался:
- Здравствуйте, товарищи разведчики!
Коптящий в гильзе фитиль выхватил из темноты лежащие на нарах фигуры.
Разведчики не спали, но никто не поднялся, и только один отозвался на приветствие, продолжая покачивать задранной вверх ногой:
- Здравствуйте, если не шутите.
- Не шучу. Отдыхаете?
- По какому вопросу, если не секрет, пожаловали?- Нога все еще была задрана вверх.
В училище бы кто-нибудь позволил себе так разговаривать с офицером! Ответил сдержанно, не повышая голоса:
- Младший лейтенант Шарапов. Назначен к вам командиром взвода.
На нарах зашевелились. Десятки глаз словно приклеились, разочарованно оглядывая с головы до ног щуплую фигуру нового взводного, его обыкновенную, не комсоставскую, шинель, солдатский ремень, растоптанные кирзовые сапоги. Задранная нога опустилась, ее хозяин поднялся, пригнул голову, чтобы не удариться о потолок, и, возвышаясь над Шараповым, вздохнул:
- Это плохо, что вы младший лейтенант. Произносить долго и трудно, и раньше у нас всегда лейтенантики были.
- Ваша фамилия, сержант?
- Гаранин.А что?
- Надо же знать, кто со мной разговаривает.
-А-а-а... Вопрос можно, товарищ... младший лейтенант?
- Можно.
- Вы хоть одного живого немца видели?
Сержант вел себя так, как ведут обычно ребята с других улиц, стараясь раззадорить, вызвать на драку и отлупить. Прием знакомый, и Шарапов знал, что отпор надо давать сразу, сражаться оружием, предложенным противником.
- Разрешите присесть... сержант? Так вот, если помните, "языка" взяли не вы, а офицерская разведка. Я в ней участвовал и живых немцев видел. Мертвых тоже.
- Фью! На нейтралке-то? Вам просто повезло. По вам даже не стреляли, а вы почему-то убитого сапера у немцев оставили. Нас потом две ночи за ним гоняли.
- Так уж получилось,- не нашелся на лучший ответ Полуэкт.
- А если бы из траншеи, дзота пришлось брать, тогда бы что получилось?
- Взяли бы и из траншеи, или полегли там,- начал закипать Шарапов.
- Полечь - дело нехитрое, а...
- Подожди, Гаранин! - перебил сержанта чей-то размеренный голос.- Надо серьезно поговорить, а у тебя все шуточки на уме. Вы не обижайтесь, товарищ младший лейтенант, но у нас столько перебывало... Вы из сучка хоть умеете стрелять?
- Из какого сучка?
- Наган мы так .называем.
- Приходилось.
- Может, попробуем?
- Если патроны есть.
- Нам дают.
До поляны шли вместе. Шарапов с помощником командира взвода старшиной Спасских - он появился, когда выходили из землянки - впереди, разведчики сзади.
- По какой цели стрелять будем? - спросил Шарапов, когда пришли на место.
- А вон ту консервную банку видите? В нее и бейте,- ответил Гаранин.
Банка валялась далеко, и попасть в нее было трудно, но Полуэкт не стал спорить:
- В банку так в банку. Начинайте, сержант. Гаранин хмыкнул, а разведчики запротестовали:
- Ближе надо ставить. Чего зря патроны жечь.
Гаранин ругнулся, вбил банку каблуком в бугор, всадил в нее три пули и вопросительно посмотрел на Шарапова.
Полуэкт сделал вид, что не заметил этого взгляда, и предложил крепышу с выбивающейся из-под пилотки черной челочкой:
- Теперь вы постреляйте.
- Командир первого отделения сержант Бахтин,- назвал тот себя.
- Один человек Строевой устав знает,- улыбнулся Шарапов.- А то приглядываюсь: все сержанты, старшие сержанты, старшины даже, а дисциплина... Начинайте, Бахтин.
Бахтин тоже не сделал ни одного промаха.
- Теперь сами постреляете, или еще кого-нибудь "проверять" будете? -не вытерпел Гаранин.
Полуэкт взял наган, покрутил барабан, прицеливаясь, будто неумело поводил стволом и опустил его. Раздались смешки. Он улыбнулся и, мигом обретя стойку и твердую руку, начал всаживать в банку пулю за пулей.
- Еще?
- Хватит. Убедились.
- Кто заметил, какой прием я использовал? - Показал, как вместе с рукояткой у него был прихвачен рукав гимнастерки.
- Ну и что из этого?
- Попробуйте.
- Правда, удобнее! Будто с упора стреляешь. Кто это вас так научил, товарищ младший лейтенант?
- Взводный в училище. Может, из винтовки постреляем?
- Нам из этой дуры ни к чему,- возразил Гаранин.- Мы вот так!
Высокий, жилистый, со все еще недружелюбными глазами, он вскинул автомат и в мгновение ока дал три очереди: вправо - стоя, прямо - в падении и влево после немыслимого кувырка через голову, оказавшись в заранее присмотренной ямке, из которой можно вести прицельный огонь безопасно для себя.
- Так не умею,- восхитился Шарапов.- Научите?
- Само собой,- охотно отозвались разведчики.
- Будем считать, что "проверка" закончена?
- Это мы так. Извините.
- Я тоже пока "так",- пообещал Полуэкт.- Из винтовки вы стрелять не захотели. Вам "это ни к чему". Не уверен, но пусть будет так, а рукопашный бой должны знать. Кто первый? Гаранин?
Раззадоренные разведчики один за другим "выбывали из строя", а ему не могли нанести ни одного удара. С Бахтиным лишь пришлось повозиться. Хитер был этот паренек, напорист и реактивен, но и он получил удар.
- Достаточно,- сказал Шарапов после схватки с ним, повернулся к Спасских и уже другим, командирским голосом: - Я в штаб. Вернусь через час. В землянке к этому времени прибрать. Дневальных назначать ежедневно.
- Есть!- козырнул старшина.
- А он не так прост, с ним не заскучаешь,- протянул Гаранин, глядя вслед новому взводному.
- Ничего парнишка. Шустрый. Кому как, а мне понравился,- отрубил разведчик Вашлаев.
- Еще бы! В консервную банку пять раз влупил. Посмотрим, как он себя в деле покажет.
- Вот что, ребята,- вмешался в разговор старшина Спасских,- поволынили, испытали, и хватит. А ты,- из-под черных бровей взглянул на Гаранина,- иди. дневалить. Там и пары выпустишь.
К возвращению командира взвода в землянке царил порядок,а ему было приготовлено самое удобное место в правом дальнем углу, напротив печки. При первом появлении у разведчиков Полуэкт не раздевался, теперь, почувствовав себя дома, скинул шинель, и на его гимнастерке сверкнула медаль. Чего-чего, а этого не ожидали. Косились на нее - какая? - а разглядев, удивились: надо же "За отвагу"!
Медаль Полуэкт получил неожиданно. Пришел как-то на Пахотную горку командир батальона майор Мезенцев, увидел его со снайперкой, заинтересовался, чего это офицер с винтовкой балуется. Узнал, полистал снайперскую книжку, спросил Малышкина, почему младший лейтенант к награде не представлен, и дал делу ход. Быстренько был составлен наградной лист, и медаль не задержалась.
К Полуэкту подсел Вашлаев, спросил для начала, кем он командовал ранее.
- Командовать еще не приходилось - был в резерве, а потом наблюдателем в четвёртой роте,- неохотно ответил Полуэкт.
- Американским?- кольнул Гаранин.
- Да подожди ты, дай поговорить с человеком,- отмахнулся от него Вашлаев и задал главный вопрос, ради которого и разговор начал:-Тогда медаль, извините, за что же успели получить?
- За уничтожение двадцати двух фашистов. Из винтовки, которую сержант Гаранин "дурой" обзывает.
- Так вы снайпер! - присвистнул Вашлаев.- А мы вас на стрельбе хотели "завалить". И что же, по вам, поди, тоже стреляли?
- Было дело,- улыбнулся Полуэкт и, поверив что его судьбой интересуются по-хорошему, рассказал о поединке с фашистским снайпером.
- Какой же это снайпер, если четыре раза мазал? - не поверил Гаранин.
- До этого убивал с первого выстрела, а тут, я думаю, он нервничал, а может, и перемерз - целый день на земле под дождем лежал.
- Все-таки вы очень рискованно действовали,- покачал головой Вашлаев.- А где вы рукопашному бою научились?
- Продолжаете испытывать?- рассмеялся Полуэкт.- В училище. Я там три раза победителем в соревнованиях выходил.
Другие разведчики в разговор вступили. Стороны продолжали прощупывать друг друга.
2
Шарапов прочитал список личного состава взвода и вздохнул - он самый младший. Большинство разведчиков были из кадровых солдат двадцать первого и двадцать второго годов рождения, а Вашлаеву, Родионову и Селютину перевалило за тридцать. Совсем старички. Образование имели тоже почти одинаковое, от пяти до семи классов.
- И все не женаты? - спросил у Спасских.
- Так когда было? До армии не успели, а потом фронт.
Спасских говорил быстро, но слова по-московски потягивал. Он был коренным москвичом, и это чувствовалось.
- Вот что, старшина, расскажи-ка коротко, кто чего стоит и от кого что ждать можно. Андрейчук?
- Этот надежный. Сибиряк из Алтайского края. Терпелив, настойчив, общителен и слухач отличный.
- Слухач? Как это понимать?
- Слышит хорошо, вот мы его так и зовем. Оружие любит и стреляет прилично.
- Понятно. Бахтин?
- Тракторист из Кировской области. "Вячкий", как у нас поддразнивают. Знаете поговорку: "Вятски люди хватски - семеро одного не боятся?" А я бы Васю на семерых не променял. Прирожденный разведчик.- Заметив недоверчивый взгляд Шарапова, Спасских улыбнулся:- Правильно, ходит вразвалочку, увальнем кажется, но увидите в деле, согласитесь со мной. За Бахтина как за себя ручаюсь.
- А что скажешь о Гаранине?
- На этого как найдет. Больше всех воду мутит. Будь моя воля, списал бы его, хотя иногда и хорош бывает,- сердито взъерошил старшина свои короткие волосы.
- Калинин?
- Прибыл из госпиталя. До войны работал в Ленинграде, там же был ранен. Знает саперное дело и вообще умелец на все руки: что дом построить, что печь сложить.
- Карянов?
- Дружок Калинина и Бахтина. Магнитогорец. Воевал под Москвой, участвовал в прорыве блокады Ленинграда, к нам тоже после госпиталя поступил. Саперное дело освоил. Сильный, выносливый. Вы его запомнить должны: невысокий такой, курносенький, с перевязанной шеей ходит и голова на бок. На КП ему осколок прилетел.
- Что скажешь о Латыпове?
- Наш оружейник,- с удовольствием отозвался старшина.- Хорошо ориентируется на местности, память отличная. Нужный человек во взводе.
- Скуба?
- Шахтер из Караганды. Недавно кандидатом в члены партии приняли. Надежный.
- Тинибаев?
- Сыном степей его зовем. Земляк Скубы и соперник Андрейчука.
- Тоже слухач? - догадался Полуэкт.
- Точно.
- Кто же лучше слышит?
- Трудно сказать. Иногда Андрейчук, другой раз Тинибаев, а судьи нет, так спорами все и кончается.
- Капитоненко? Он что-то у тебя не по алфавиту записан?
- Забыл нашего лучшего певца. Хороший разведчик, и мужик сильный.
Короткие характеристики Спасских кое-что проясняли, но не раскрывали главного: все хорошие, все надежные и опытные, а "языка" добыть не могут. Не вязалось одно с другим. Спросить, почему так получается, постеснялся. Не чувствовал еще к себе доверия и не захотел, чтобы Спасских "крутить" начал. Тут "сын степей" Тинибаев прибежал, по всей форме доложил, что товарища младшего лейтенанта вызывает ПНШ-2.
ПНШ-2 - помощником начальника штаба полка по разведке - был старший лейтенант Лобатов. Из кадровых. Отношения с ним с первого знакомства сложились натянутые и неопределенные. Какую-то неприязнь к себе чувствовал Шарапов, а почему, понять не мог.
- На тот берег надо сгонять. За "язычком",- без предисловий начал Лобатов, и его стальные глаза немигающе уставились на Полуэкта. Отметили и запомнили, как дрогнул от этих слов новый взводный и его лицо покрылось бисеринками пота.- Хочешь сказать, что к людям не присмотрелся? Так вот там все и рассмотришь. Под микроскопом,- хохотнул Лобатов.- Место поиска между деревнями Зарельем и Хутынью. Для подготовки операции даю пять дней. Вопросы есть?
Вопросов у Шарапова было много, задавать только их не захотелось. Решил, что лучше все у разведчиков выяснит.
- Не имею,- ответил.- Разрешите идти?
- Иди,- недоуменно разрешил Лобатов. Он не ожидал такого короткого разговора.
Зарелье и Хутынь расположены на мысе, недалеко от впадения Малого Волховца в Волхов. Зарелье - на низком левом берегу притока. Хутынь с ее знаменитым монастырем и могилой Державина - на высокой горе по правому берегу Волхова. На тропе между ними решили перерезать телефонный провод, устроить засаду и взять связиста. Шарапова смущало, что придется забираться в тыл противника, но разведчики настаивали: самый лучший вариант, не из дзота брать, а засекут, так ночь укроет. Подготовка к операции прошла хорошо, даже весело как-то, а вернулись пустыми. "Было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить",- не раз вспоминал позднее Шарапов мудрые слова Толстого.
Оврагов по пути не встретили, а вот две ложбины, не заметные со своего берега, оказались. Вначале обрадовались им: сырые,- значит, мин нет, но ложбины скрыли расстояние, путь к тропе был раза в два длиннее, чем рассчитывали.
- В мешок залезем, надо отходить! - заволновались разведчики.
Он приказал ползти дальше: ночь темная, луна надежно прикрыта тучами. И Лобатов предупреждал: "Запросятся назад, не поддавайся. Гони вперед до последнего. А проситься будут, чтобы тебя испытать, а потом на шею сесть".
Доползли до места и увидели, что тропа прикрыта спиралью Бруно, ее кольца поставлены не прямо, как обычно, а под углом и хорошо замаскированы, чтобы невозможно было рассмотреть с того берега.
- Придется возвращаться, командир,- зашептал Спасских.- Под спиралью они мины ставят.
Полуэкт упрямо тряхнул головой, подозвал Калинина:
- Проверь.
Разведчики стиснули зубы - зарывается новый командир, на рожон лезет. Позади, в Зарелье, забеспокоились немцы, взлетело несколько ракет, застучали пулеметные очереди.
Приполз Калинин, протянул какой-то тяжелый цилиндр:
- Прыгающая. Рванет - и триста шестьдесят шариков, как дождичком, окатят.
- Если снял, можно спираль резать? - обрадовался Шарапов.
Калинин деликатно промолчал, за него ответил Спасских:
- Они их в шахматном порядке ставят. Потянешь или порежешь проволоку, другие сработать могут. Если бы Карянов еще был, можно попробовать, а одному нечего делать.
Как снимают мины, режут проволоку, делают проходы, Шарапову видеть не приходилось, он не знал, насколько это сложно и опасно.
Разведчики вытянули головы, следят за каждым его движением, и, поколебавшись, он дал команду на отход. Лобатов встретил мрачно:
- Первый блин комом?
- Тропа оказалась дальше, чем думали, прикрыта минами и спиралью Бруно,начал докладывать Шарапов, но ПНШ-2 перебил:
- Ну и что? Вас же не обнаружили. Почему вернулись?
Он стоял, как на параде, подтянутый, руки по швам, на них черные кожаные перчатки. Среди перепачканных глиной, с пудовыми комьями грязи на сапогах разведчиков Лобатов один казался настоящим военным.
- Я тебя спрашиваю, вас обнаружили или нет? - повторил он свой вопрос.
- Если бы обнаружили...
- Попали в огневой или еще какой-нибудь, допустим, холщовый, мешок? Это ты хочешь сказать? А о приказе товарища Сталина "Ни шагу назад!" слышал? Или вам в училище побоялись его прочитать, чтобы заранее не испортить нервы? Сегодня спирали испугались, завтра - рогаток, послезавтра еще что-нибудь придумаете. Ты о чем думал, когда в разведку шел? Переплывешь реку, и фрицы тебе "языка" на блюдечке преподнесут, да? - задохнулся от гнева Лобатов.- О твоей трусости буду докладывать командиру полка.
- Товарищ старший лейтенант,- прервал ПНШ-2 Шарапов каким-то звонким, не своим голосом,- дальнейший разговор в таком тоне при подчиненных считаю недопустимым.
Тонко подбритые брови Лобатова взметнулись вверх и сломались в изумлении, стальные глазки прицельно встретились с упорным взглядом Полуэкта, скользнули по стволу его автомата.
- Вот ты как заговорил?! Рано пташечка запела... В восемь ноль-ноль быть у меня. Поговорим наедине. Остаток ночи Шарапов провел без сна. Сомнения, пережитые на том берегу, в землянке стали казаться мелкими и ничтожными. И проход, верилось, можно было сделать, не подорвавшись на мине, и Зарелье виделось не так далеко позади, как там, когда лежал у спирали, и пленный маячил перед глазами. Поддался, выходит, общему настроению, смалодушничал? От этих мыслей не было избавления, и он решил в следующий раз без пленного не возвращаться, чего бы это ни стоило. Временами другое накатывало: поступи он так этой ночью и всполоши они противника, немцы могли захватить или уничтожить лодку, от Зарелья она недалеко оставалась, и тогда не похрапывали бы разведчики, не скрежетали зубами и не стонали во сне. "Ты их поменьше слушай, бери ответственность на себя, и все встанет на свое место",- поучал Лобатов. Казалось бы, верно, но разве перед одним командованием держит он ответ за свои дела и поступки? Перед разведчиками - тоже, и еще больше перед их матерями, которые, несмотря на войну, надеются на возвращение своих, сыновей.
Полуэкт закончил училище с отличием, и его хотели оставить командиром взвода. Ребята на фронт поедут, а он в тылу, выходит, окопается? Не остался. Матери об отъезде не написал, но она как-то узнала, приехала в Ярославль, отыскала его на вокзале и все время, пока стоял поезд, держала зачем-то за пуговицу гимнастерки, как-то по-новому засматривала в лицо и говорила одно и то же: "Ты пиши почаще, чтобы я все время получала от тебя письма. Тогда я все переживу и все вынесу. Ты это помни и пиши, пиши".
Он был рад приезду матери и стеснялся, что она уговаривала его, словно маленького, и просила о таком незначительном. Отправление эшелона почему-то задерживалось, мать все вертела и вертела пуговицу и оторвала ее. "Ой, что наделала-то! - засветилась озорной и в то же время виноватой улыбкой и предупредила:- Ты сразу же пришей ее, пришей, а то явишься на фронт растеряхой, тебя тут же и накажут".
Объявили посадку, все уже теснились у широко распахнутых дверей и кого-то вытолкнули из вагона. 'Мать не могла отличить его от таких же парней, одетых в одинаковую форму, закричала: "Остановитесь! Остановитесь! Мальчонка мой выпал! Мальчон-ка-а!" Упавшего подхватили и втащили в вагон, поезд набрал ход, а мать еще долго бежала за ним, прижимая к груди беспокойные руки.
Матери разведчиков тоже, наверно, бежали за уходящими на фронт поездами и умоляли писать почаще, а теперь с непроходящей тревогой ждут солдатских треугольников, плачут и не спят ночами, если они почему-то задерживаются. Так волен ли он в любом случае идти напролом? В разведке без риска не обойдешься это верно, но как предугадать, насколько он оправдан, и как правильно поступить в том или ином случае?
До утра спорил Шарапов с собой и с ПНШ-2, в восемь ноль-ноль постучал в дверь лобатовской землянки, чтобы с ним, более опытным и старшим, разрешить свои сомнения. Но разговора опять не получилось.
- Брось-ка ты эту философию,- не дослушал Полуэкта Лобатов.- Надо новую операцию готовить, а он дискутировать пришел. Место выбирайте сами, раз вы такие умные, а потом посмотрим, чего вы стоите.
Глава пятая
1
"Место выбирайте сами". Легко сказать. Где его ни выбирай, через Волхов плыть надо. За ним пятьсот - шестьсот метров нейтральной полосы. За два с лишним года немцы нашпиговали ее и минными полями, и рогатками с колючей проволокой, и кольями с нею же, и МЗП - малозаметными препятствиями из тонкой проволоки, выпутаться из которой почти невозможно и потянуть нельзя, иначе взорвутся соединенные с нею мины,- и спиралями Бруно, и еще десятками других сюрпризов и неожиданностей. Это все надо преодолеть без звука и малейшей оплошности.
Напуганные частыми вылазками русских разведчиков, немецкие часовые службу несут бдительно и глаз с нейтральной полосы не спускают. Подкрадись-ка к ним незаметно и неслышно. Ну ладно, преодолели все, часовой рядом, в каких-то пяти метрах. Бросились на него. Он сопротивляется всеми доступными и недоступными средствами, а ты оружия применить не можешь, брать его надо живым и невредимым и голыми руками. Связали, кляп в рот затолкали, а в немецких траншеях переполох, задействованы все пулеметы, артиллеристы на пути отхода поставили отсечный огонь, а тащить пленного надо все те же пятьсот - шестьсот метров и еще Волхов .переплывать, будь он неладен. Река кипит от рвущихся снарядов, на ней к земельке не припадешь, голову под бугорок не спрячешь. Сидишь, как голый, и богу молишься, чтобы не разнесло лодку прямым попаданием, не прошлась по ней очередь из крупнокалиберного.
Прошлым летом полк стоял на плацдарме на левом берегу Волхова. До немецкой обороны было всего четыреста метров. В случае чего до своих можно добраться в считанные секунды. Там и немцы часто ходили за "языками". Здесь сидят тихо, считают, что выкрасть пленного за рекой немыслимо. Что же делать Шарапову, как поступить, чтобы взять "языка" и живым доставить на свой берег?
Утро последнего дня перед вылазкой выдалось морозным, тихим. Иней выбелил травы, высветлил землю и воздух. За Малым Волховцем, освещенная поднявшимся солнцем, четко просматривалась линия обороны противника. Хорошо была видна и пустынная дорога от Новгорода на Зарелье. Ее булыжная мостовая, вымощенная в прошлом веке по приказу Аракчеева, обтекала Хутынский монастырь и подходила к Малому Волховцу, где до войны была паромная переправа. Окрестные берега и дорогу сторожили два немецких дзота, сооруженные по обеим сторонам насыпи. Нападать решили на левый: стоит недалеко от берега, подобраться можно по придорожной канаве. Такое удачное место выбрали, что удивлялись, почему не использовали его при первом поиске?
В полдень выработали окончательную тактику, распределили обязанности. Все было готово, только туч на небе не хватало.
- Будут, командир,- пообещал Тинибаев.
- Кости болят? - пошутил Полуэкт.
- Кости у моего деда больные, а я так знаю. Темная, темная ночь будет.
"Сын степей" знал толк в погоде. Небо вскоре начало хмуриться, на нем стали умащиваться тучи. Первые были еще светлыми, но за ними надвигались и настоящие. Тесня друг друга, они громоздились в несколько ярусов, прогоняя с земли остатки ясного дня.
- И что у нас за Тинибай! Сказал - и сделал! - начал задирать своего соперника высокий и светловолосый Андрейчук.- Чего доброго, лбы себе порасшибаем.
Тинибаев промолчал.
- Тинибай! Если я тебя автоматом по уху съезжу, отвечать не буду. Слышишь?
- Зачем отвечать? Я тебе тоже заеду, и расквитаемся,- невозмутимо ответил Тинибаев.- У тебя ухо острое, а глаз тупой, да?
- У меня брюхо острое,- хохотнул Андрейчук.- Мне бы сейчас котелок борща.Сибиряк был могуч телом и поесть любил.
- Зачем борща? На реку придем, пей, как лошади пьют. Я тебе и голову в воде подержу,- смеялся Тинибаев узенькими щелочками черных глаз.
- Я и напьюсь, так не утону. Это ты как топор плаваешь.
- Зачем топор? Топор совсем не плавает, а я совсем не умею,- под общий хохот возразил Тинибаев.
- Во-во. Топор "совсем", и ты "совсем". Два сапога пара.
- Я человек! Зачем меня с сапогом равняешь? - рассердился Тинибаев. Он хорошо говорил по-русски, но смысл поговорок понимал не всегда.
- Хватит вам. Развеселились не к добру,- прервал перебранку слухачей Спасских.
* * *
Переправа прошла спокойно, и в берег ткнулись удачно, под небольшой бугорок, но едва двинулись к дороге, Тинибаев тревожным взмахом руки положил группу.
- Будто железо звякнуло о камень,- прошептал Шарапову.
- Где?
- Впереди и слева.
Полуэкт поманил Андрейчука:
- Что-нибудь слышал?
Андрейчук отрицательно помотал головой.
- Пойдешь вместе, с Бахтиным и Тинибаевым. Да слушай, Андрейчук, слушай!
Двинулись. Бахтин полз первым в сопровождении эскорта слухачей, но едва вошел в ритм, Тинибаев прижал Васю к земле. Полуэкт двинулся к тройке:
- Почему встали?
- Этому опять показалось, а у Андрейчука уши заложило. Обычная история,сердито ответил Бахтин.
- Как лопатой по земле,- виновато прошептал Тинибаев.
- Фрицы в Новгороде могилы роют, а он слышит,- внушал с другой стороны Андрейчук.
Тинибаев лежал, припав ухом к земле. Полуэкт последовал его примеру, но кроме трескотни пулеметов - старались свои, специально шумели - ничего не услышал. Взглянул на Тинибаева. Тот беспомощно развел руками.
- Вперед! - подал команду Полуэкт. До дороги добрались без остановок, нырнули в канаву, и Тинибаев замер снова:
- Где-то недалеко копают. Честно.
- Забороздил свое! Может, в траншеях? - начал злиться Шарапов.
- Да нет, ближе к реке вроде бы.
Андрейчук покрутил пальцем у лба и отвернулся.
Черт бы побрал этих слухачей! Один слышит - другой нет. Каждая остановка била по нервам, расхолаживала, сбивала с темпа. Еще одна, и снова запросятся назад. И так крутят головами во все стороны. Ну уж нет! Не хватило у Шарапова терпения подождать, подтолкнул Бахтина, пристроился за ним. Тинибаеву показал на свои ноги,- ползи за мной и, если что, дай знать. Остальные, с замыкающим Спасских, разобрались по своим местам.
Как и предполагали, мин в канаве не было, но двигались медленно. И до противника рукой подать, и предупреждения Тинибаева не выходили из головы. Шарапов то и дело оглядывался на него, но казах каждый раз отрицательно мотал головой, его лицо выражало неудовольствие.
Перед рогатками канаву разрушила большая воронка. Бахтин и Полуэкт укрылись в ней. Разведчики залегли в канаве. Из дзота ни звука. И часовой не топчется у него, и сигаретным дымком не наносит, и ни одной ракеты в такую темень. В Хутыни время от времени пускают, в Кречевицах беспокоятся, а тут "полная потеря бдительности".
- Сползай, посмотри, где лучше проход делать,- приказал Бахтину.
Когда лежишь под носом у противника, время обманчиво. То тянется, как резина, то спрессовывается в доли секунды. До рогаток метров десять, а Бахтин пропал. Сколько ни вглядывался Шарапов, сколько ни вслушивался - впереди ни движения, ни звука. Умеет ползать! Что-то щелкнуло позади и отдалось в голове орудийным выстрелом. Бешено оглянулся на разведчиков и тут же дернулся вправо - в воронку спускался Бахтин.
- Рогатки раздвинуты! Проход сделан! - задышливо прошептал на ухо.
- А дальше, в проволочном заграждении?
- Не знаю. Решил сначала предупредить.
- Посмотри,- задохнулся Полуэкт, лихорадочно соображая, что немцы и на самом деле могут быть на нейтральной полосе и пленного можно взять на ней.
Бахтин уполз. Шарапов оглянулся, чтобы предупредить разведчиков, и на фоне темного неба увидел семь или восемь солдат с лопатами в руках и с винтовками за плечами. Позади еще трое. Немцы шли по дороге.
"Вот оно, счастье-то! - закувыркалось в груди сердце.- Первых срежу, а из тройки кого-нибудь возьмем!"
Вскинул автомат и на уровне груди дал длинную очередь, слева, по первому и направо. Автомат еще бился в руках, как яркая вспышка на дороге хлестнула по глазам, ослепила, а взрывная волна отбросила назад. "Какой идиот бросил гранату? Зачем?" Кто-то споткнулся о ноги Шарапова и распростерся рядом.
Бахтин!
- Берем! - крикнул Шарапов громко и выскочил из воронки.
На четвереньках поднялся на насыпь. В ушах звенело, глаза еще не освоились с темнотой. Заметался на дороге, обшаривая метр за метром. Никого. Убежали? Не может быть. Разбросало взрывом? А те трое, что шли последними? Бросился в ту сторону и наткнулся на человека в шинели. Стонет. Значит, живой!
- Вася,- позвал Бахтина.- Потащили!
Схватили за руки, поволокли, почти не чувствуя тяжести раненого. Карлик, что ли, какой попался? И вслед за этой запоздало мелькнула другая мысль: почему они вдвоем на дороге?
- Где ребята, Бахтин? - спросил, останавливаясь.
- Не знаю.
- Может, еще кого взяли?
- Я их не видел.
Поверить в случившееся было невозможно. Оставив Бахтина с немцем, сбежал в канаву, кинулся по ней в одну сторону, в другую. Никого. Поднялся на насыпь и услышал от Бахтина:
- Пленный-то наш скончался.
- Как? Почему? - не поверил Шарапов.
- Ему ноги оторвало. Вот бумажник и. солдатская книжка.
Полуэкт в изнеможении опустился на землю, закрыл глаза. В них все еще плясала вспышка гранатного разрыва. Вскочил на ноги, огляделся - нет ли живых немцев?
- Надо рвать когти, командир,- напомнил Бахтин.- Я уже проверил.
Они побежали к реке, потом, боясь подорваться на мине, шли кромкой воды и на полпути к лодке увидели человека. Он тихо свистнул. Бахтин ответил тем же голоса лучше не подавать. Держа автоматы на изготовку, пошли на сближение и по контурам масккостюма определили, что впереди свой.
Их искал Костя Скуба.
- Мы вас ждем. Все уже в лодке,- сказал укоризненно.
- С пленным? - радостно выдохнул Шарапов.
- Не-е-ет... Откуда?
- От верблюда! Вот откуда,- по-ребячьи огрызнулся Шарапов.
Земля стала мягкой и закачалась под ногами. Ярость, она начала копиться еще на дороге, захлестнула сердце, сбила дыхание и требовала выхода. Едва сдержался, чтобы не двинуть Скубу прикладом, шел не таясь, по-бычьи наклонив вперед голову. Увидев лодку,, побежал и, задыхаясь, гаркнул:
- Вылезай!
- Товарищ командир, не кричите! Даст огонь и всех перестреляет,приглушенно молил кто-то.
- Да вас, сволочей, и надо перестрелять! - заорал еще громче и пожалел, что нет в руках увесистой дубины.- Вот рвану гранатой! - И она мгновенно оказалась в руке.- Выходите! Повторять не буду.
Разведчики выскочили из лодки, но перед Полуэктом возник, заслоняя их собой, Вася Бахтин.
- Не надо, командир. Уже ничего не исправить. Немцы опомнились и открыли огонь. Снаряды рвались в районе дороги.
* * *
- Товарищ младший лейтенант, товарищ младший-лейтенант, проснитесь! Вас к командиру полка вызывают,- сначала осторожно, потом все сильнее тряс Шарапова Спасских и не мог разбудить, пока не посадил.
Полуэкт поднял руки, чтобы протереть глаза, и повалился снова. Тогда Спасских стащил его с нар, и только на полу Шарапов пришел в себя, вспомнил о вчерашнем и вскочил на ноги.
Разведчики молчали и отводили глаза. Он тоже старался не смотреть на них и, не сказав ни слова, выбежал из землянки. На улице было ветрено, низкие тучи обещали скорый и обильный снег. Он уже начинался редкими пока хлопьями и, попадая за воротник, холодил шею. После тепла землянки кожа на лице стала гусиной, руки покраснели, из носа некстати потекло. Таким и предстал Шарапов перед Ермишевым. Кроме него на командном пункте были заместитель командира полка по политической части подполковник Щукин, начальник штаба капитан Цыцеров и Лобатов.
В последнее время Полуэкт не раз встречался с Ермишевым. Черный, кавказских кровей, подполковник всегда был хмур и озабочен, выглядел недовольным. 'И нынче сидел за столом нахохлившись, сутуля квадратные плечи. Доклад слушать не стал, видно, все знал ют Лобатова, сразу перешел к делу:
- В чем видите свои ошибки?
- Не прислушался к предупреждениям Тинибаева.
- А как бы поступили, если прислушались?
- Напали бы во время работы.
- Надо было еще подобраться. Через минные поля,- напомнил Ермишев, поглядывая на Полуэкта из-под насупленных бровей.
- По кромке воды подошли бы. Там мин нет.
- Разумно. Но главная беда в том, что взвод вышел из-под вашего контроля. Стыд и позор: разведчики бежали от десятка солдат, уже перебитых. Тоже ошибканадо было и живых оставлять,- командир полка в гневе отодвинул от себя какие-то бумаги.
- Я так и рассчитывал, товарищ подполковник, но кто-то бросил гранату...
- Кто?
- Пока не в курсе.
- Почему? Обязаны знать. Утро наступило, а командир взвода все еще "не в курсе",- повысил голос Ермишев.
Шарапов потупился и сказал едва слышно:
- Не мог я разговаривать с ними, товарищ подполковник, даже видеть-то их не мог.
- Придется. Разберитесь с каждым в отдельности и примите меры. Не-мед-ле-нно! - подполковник помолчал, обвел тяжелым взглядом всех и спросил:-Вы более или менее познакомились с обороной противника - можно при всей ее сложности и недоступности взять пленного?
- Можно, товарищ подполковник,- вскочил Шарапов.- Вчера могли привести. Я по первым ударил, трое живыми оставались. Они же у нас в руках были! простонал Полуэкт от вспыхнувшей с новой силой обиды за провал операции.
Ермишев и Щукин переглянулись, и командир полка смягчился. Щукин и не пытался скрыть удовольствия от такого уверенного ответа. Начальник штаба оставался невозмутимым. Лобатов ерзал на стуле, хотел что-то сказать и не смел.
- У нас есть возможность для подготовки следующей операции дать вам пару недель. Как думаете использовать это время?
- Кое-кого надо заменить... И учиться будем днем и ночью, особенно ночью, а то я и сам не во всем разбираюсь, и они, мне кажется, тоже.
- Ну-ка, ну-ка? - заинтересовался командир полка.
- Считаю, что каждый разведчик должен уметь резать проволоку, обезвреживать мины, быть санинструктором...
Зазуммерил телефон. Из разговора Ермишева со штабом дивизии Шарапов понял, что там рады даже захваченным документам. Это, как он понял позднее, и решило его судьбу.
- Так и действуйте,- закончив разговор, одобрил намерения Шарапова повеселевший командир полка,- и не забудьте о "практических занятиях". Раза два сплавайте на ту сторону порезать проволоку и поснимать мины, просто побыть там. Надо приучить разведчиков не бояться реки за спиной. От этого многое зависит. Все. Вы свободны.
После ухода Шарапова Ермишев хитро посмотрел на своих помощников, как бы спрашивая: ну и что вы на это скажете? Поднялся Лобатов:
- Товарищ подполковник, вы же снимать его хотели,- сказал недовольно.
- Сни-мать? А кого поставим? У тебя есть подходящий человек?
- Да любой командир стрелкового взвода лучше справиться. Постарше только поискать.
- Это несерьезно,- не согласился командир полка.- Пока снимать не будем. Подождем. Ты, кстати, поменьше на него жалуйся и побольше давай самостоятельности. Тогда он быстрее на крыло станет. Николай Осипович,повернулся к Щукину,- подбери солдат надежных, комсомольцев, чтобы пополнить взвод. А ты,- приказал Цыцерову,- прикомандируй к Шарапову опытно-то офицера-сапера и фельдшера. Пусть поучат и примут зачеты по всей форме. Чем-то понравился мне сегодня этот парнишка, переживанием своим, что ли? Или уверенностью? И держался хорошо. Чувствовал, поди, грозу над собой, а не заискивал и не лебезил. Люблю таких.
2
Направляясь к командиру полка, Полуэкт был уверен, что взвода ему больше не видать. Из-за кого бы ни случился вчерашний провал, отвечать за это ему. Вышел от Ермишева в полном недоумении: не снял, даже не отругал как следует, разговаривал как с равным, на "вы" обращался! Выходит, доверяет, надеется! Горячая волна признательности захлестнула сердце, прошла даже злость на разведчиков. Объясниться же с ними он решил немедленно и с глазу на глаз. Для этого увел взвод на небольшую поляну и там, вдали от ненужных свидетелей, неожиданно для себя предложил всем, кто хочет, уйти из разведки. Это заявление сделал в таких извинительных выражениях, с таким сочувствием в голосе, что окажись рядом Лобатов, его наверняка бы хватила кондрашка.
- Повторяю, кто устал, не может или не хочет служить в разведке,- после непродолжительной паузы уже более твердо сказал Полуэкт,- прошу сделать шаг вперед.
Гаранин вызывающе сделал два, повернулся лицом к строю. За ним вышли еще четверо и застыли, горбатя плечи. Оставшиеся засмотрелись на белесое ноябрьское небо.
- Есть еще "добровольцы"? Нет? - Вы свободны,- обратился к пятерым.Возвращайтесь в землянку и приготовьте к сдаче оружие, второе обмундирование и масккостюмы.
- Мир этому дому. Пошли, ребята,- позвал Гаранин.
Трое поспешили за ним. Четвертый остался.
- Что у вас? - спросил Шарапов.
- Не хочу, чтобы вы плохо о нас думали... Все лето неудачи, потери, а мы не железные... Извините, если что не так.
- Я понимаю. Идите.
- Прощайте, ребята! Не поминайте лихом,- согнулся в полупоклоне разведчик.
- Топай. На том свете, мабуть, свидемось,- угрюмо отозвался Капитоненко.
Простились вроде бы легко, а всем стало не по себе, и, сколько ни старался Полуэкт, откровенного разговора не получилось. Выяснил все же, что все заметили приближение немцев раньше его. Гранату кинул Скуба. Хотел перебросить, чтобы не убежали, а попал в самую кучу. И Спасских бросал с той же целью и с таким же результатом, и из автоматов они успели полоснуть. Полуэкт не помнил ни очередей, ни взрыва второй гранаты. Бахтин тоже удивленно покачивал головой и растерянно теребил свою челочку:
- Вашу очередь видел, потом взрыв, мне еще в руку чем-то ударило, до сих пор ноет, а потом... Нет, не подтверждаю, командир.
- Да была вторая, и стреляли мы. Можете диски проверить.
Пусть так. Хотели сделать как лучше, но перестарались. Драпанули-то от кого? Замыкающим в цепочке был помощник командира взвода. Он почему не остановил бегущих, даже не пытался этого сделать?
- Не знаю, что и сказать, командир,- поднялся старшина.- Кто-то крикнул: "Отход!" Я думал, передают вашу команду...
- Но мы же за "языком" шли. За "языком"! А вы!.. Меня и Бахтина оставили! А если бы мы были убиты, ранены? - вышел из себя Шарапов.
- Мы послали за вами Скубу.
- Ког-да-а? На берегу хватились, в лодке уже сидели.
Спасских молчал. Разведчики без конца дымили цигарками и кашляли.
- Надеюсь, вы не забыли, как Гаранин высмеял офицерскую разведку, когда я пришел во взвод. "Вы бы из траншеи попробовали достать..." Вчера обстоятельства были более выгодными, а вернулись без пленного. Надо нам понять, почему так произошло?
Разведчики не откликнулись и на этот призыв, и Шарапову расхотелось продолжать разговор. Он не стал даже выяснять, кто вместо него подал команду на отход. Отпустил всех, сам остался на поляне, и хотелось ему уйти совсем в другую сторону: не представлял, как дальше работать со взводом, на кого надеяться и как решиться еще раз идти за "языком".
Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, стал думать о доме. Хотел что-то веселое и радостное вспомнить, но настроение, видно, для этого было неподходящее, всплыла в памяти первая военная зима. Вот уже когда хватили лиха! Осенью отца взяли на строительство оборонительных сооружений, огорода своего не было, на базаре стало пусто, а какие продукты получишь на четыре иждивенческих и одну, матери, рабочую карточки? Каждой корочке были рады. И уже доходили до ручки, уже пухли, когда вдруг немыслимым счастьем пришла записочка от отца к его старому товарищу, директору подсобного хозяйства с просьбой спасти семью, продать для нее немного ржи, овса или каких-нибудь отходов.
"Я схожу!" - вызывался он. Мать с сомнением посмотрела на его выпирающие из-под рубашки лопатки и вздохнула: "Тяжело ведь, сынок, далеко идти надо"."Десять километров - далеко? Да ты что, мама?" Он считал себя сильным, зимами каждый день бегал на лыжах по пятнадцать-двадцать километров... "В войну все дальше и все тяжелее",- непонятно возразила мать, и он не стал спрашивать, почему она так сказала.
Война шла далеко, диверсантов и шпионов никто не видел, пока больше разговаривали о них и по ночам караулили город. Он тоже ходил на патрулирование с увесистой палкой и камнями в карманах - другого оружия мальчишкам не давали,- в каждом прохожем мечтал встретить диверсанта, но попадались все свои, даниловские, и к тому же соседи.
В подсобное хозяйство вышел утром. Легкий морозец подбадривал, ветер дул в спину, и вначале шагалось легко. Он даже песни пел и посмеивался над матерьюему за десять километров сходить трудно! Надо же, что придумала! Так подзадоривая себя, шел все быстрее и быстрее, пока не стал непривычно уставать. "Давно не ходил, придет второе дыхание, и добегу". Однако второе дыхание не наступало и сил не прибавлялось, хотя кусок хлеба, засунутый матерью в карман пальто, исчез до последней крошки.
На востоке растекалась по небу заря, показалась горбушка красного солнца, стала расти и светлеть, образуя огненный шар, и все вокруг: дорога, поля и деревья, припорошенные крепким инеем, словно ожили, заискрились, засверкали миллионами маленьких солнц. В другое время он засмотрелся бы на это утреннее чудо природы, теперь было не до него - голова гнулась к земле, ноги еле тащились, а глаза высмотрели на горизонте крыши первой деревни и тянулись к ней. Деревня была страшно далеко, и ему пришлось несколько раз отдыхать, пока до нее добрался.
Он вошел в улицу, когда хозяйки заканчивали топку печей. Пахло свежим хлебом, молоком и еще чем-то таким вкусным, что у него заныло в желудке и закружилась голова, а ноги сами направили в большой, недавней постройки дом, из трубы которого шел особенно густой и черный дым. Миновав порог, поздоровался с хозяйкой и заканючил вдруг чужим, противным самому себе жалобным голосом: "Тетенька, я эвакуированный из Ленинграда, отстал от поезда, дайте мне что-нибудь поесть..." Первый раз в жизни он просил незнакомого человека накормить его. Раньше всегда думал, что скорее умрет от голода, чем протянет ладошку, и первый раз так бессовестно и неумело лгал, потупя глаза, вспыхнув до испарины, не зная, что делать с ненужными руками. Было до того стыдно, что при первом окрике, недовольном движении бровей выскочил бы за дверь и побежал куда глаза глядят, но женщина как-то странно, точно узнавая его и сомневаясь в этом, посмотрела на него и тихо сказала: "Раздевайся. Рукомойник вон там". Налила полную миску супа, отрезала краюху черного хлеба и пожаловалась: "У меня трое, постарше тебя, на фронте. И сам. Пока живы, дай тебе господи". Потом села напротив и жалостливо смотрела, как он ест, обжигается и давится супом, и он все ждал, что она скажет: "И никакой ты не эвакуированный, наш, даниловский, землемера Константина Александровича старшенький". Хозяйка этих слов не произнесла, хотя обо всем догадалась и потому не спросила, как там у них, в Ленинграде?
Поел быстро, от добавки отказался, хотя съел бы еще пять таких мисок и столько же хлеба, поблагодарил и поспешил на улицу, а на обратном пути, неся на плече перевязанный надвое мешок с рожью, обошел эту деревню другой, более дальней дорогой.
В ноябре девятиклассников направили на строительство оборонительных сооружений под Рыбинск. Сказали об этом вечером: "Одеться потеплее, взять с собой еду, лопаты, кирки, ломы. Выход утром". Мать работала в ночную смену, хлеб на карточки выкуплен вперед. Сварил на завтрак свеклу, на дорогу приготовил икру из сушеных грибов - они еще имелись в доме,- из двух шапок, своей и матери, соорудил новую, некрасивую, но теплую. А во что обуться? На пятках валенок дыры от коньков. Вложил картонные стельки, для долговечности обернутые тряпками, и разбил валенки вдрызг за стокилометровый пеший путь, по кочковатой, жесткой, едва припорошенной снегом дороге.
Оборонцев разместили в частных домах на окраине Рыбинска. С утра до вечера кирками и ломами долбили мерзлую землю, готовя ров, который задержал бы фашистские танки на пути к Москве. Мерзли, как никогда- зима в сорок первом была лютой,- и животы пристали к спине, но и девчонкам помогали, и ни разу не уходили с работы, не выполнив дневной нормы всем классом.
Школьников отпустили домой в начале января, когда немцев отогнали от Москвы. С однокашником Вовкой Юматовым забрались на платформу, легли на заиндевелые рельсы, решили, что два часа как-нибудь перетерпят, а поезд шел до Ярославля десять часов. Сползли с платформы, на непослушных ногах поковыляли к вокзалу, чтобы отогреться, кипятку попить - мечтали об этом всю дорогу,- но увидели трогающийся состав, решили, что он идет в Данилов, и побежали назад. Он успел заскочить на подножку, а Вовка сорвался. Пришлось спрыгивать.
Поезд пошел не на Данилов, а повернул в Рыбинск. Увидев это, переглянулись - хороши были бы, если поехали в обратную сторону.
При одном воспоминании об этой ночи Шарапова охватил озноб. Он зябко передернул плечами, вскочил - куда бы пойти? "Назвался груздем - полезай в кузов",- сказал себе и пошел по оставленным на свежем снегу следам разведчиков.
Глава шестая
1
Приказы командира полка выполнялись быстро: сказал пару слов, и через несколько часов во взвод прибыли и начали занятия пожилой сапер и молоденький фельдшер из санроты. Сапер приехал на повозке, нагруженной образцами немецких и наших мин, мотками колючей проволоки, спиралью Бруно и другими наглядными пособиями. Имущество фельдшера уместилось в санитарной сумке. Пополнение тоже стало поступать незамедлительно.
Шарапов возвращался от ПНШ-2 и близ землянки встретил Тинибаева. Черные глаза казаха посверкивали, лицо сияло, как начищенный самовар:
- У нас новость, командир! - "младшего лейтенанта" выговаривать долго, и разведчики приучили Шарапова к этому обращению.
- Какая еще?
- Новенький пришел! Вот такой! - Подпрыгнул, чтобы показать его рост.- А в ширину два меня будет.- Тощий как спичка, Тинибаев завидовал всем, у кого на костях было хоть какое-то мясо.
- Один?
- Хватит одного - кушает за троих. А веселый! Анекдотов знает! Слышишь, смеются?
Из землянки и в самом деле доносились взрывы хохота, порой их перекрывал незнакомый голос.
- Новенький так рычит. Сначала посмеется, потом расскажет и снова хохотать начинает. Позвать? - Тинибаев запрыгал по ступенькам вниз, распахнул дверь:Новенький, на выход!
Смех оборвался. Из землянки, согнувшись в дверях пополам, вынырнул детина метров двух ростом, строевым подошел к Шарапову:
- Товарищ младший лейтенант, старшина Бербиц прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.
- Здравствуйте, Бербиц! - смутился Полуэкт и от его столь необычного роста, и еще более от мощного трубного голоса, который зарождался где-то глубоко внутри и теснился на выходе, отчего получалось пришепетывание и сглатывание окончаний слов.- Где служили раньше?
- Старшиной на складе, товарищ младший лейтенант,- близко посаженные, опушенные густыми короткими ресницами карие глаза новенького были красны, как от недосыпания. На крупном лице выделялся увесистый, с горбинкой, нос и шрам на щеке.- А до госпиталя был в разведке,- добавил Бербиц, заметив, как поскучнел командир взвода.
- Вы, в разведке? - не сумел скрыть удивления Шарапов.
- Да, товарищ младший лейтенант, даже пролил там свою молодую, горячую кровь. На склад попал для поправки.
Бербиц рассказывал о себе откровенно, глядя прямо в глаза и все время чему-то улыбаясь. Он как бы и над собой посмеивался, и над Шараповым - тоже. К крайней досаде, Полуэкт даже приблизительно не мог определить, что он за человек.
Ежедневно во взвод прибывали новые солдаты и сержанты, уже обстрелянные, после госпиталей и медсанбатов, но не разведчики. Поэтому, догадался Полуэкт, Ермишев и дал для подготовки следующей операции такой большой срок. Все обдумал и взвесил, прежде чем сказать слово.
Мин боялись и разведчики, и новенькие, но сапер как-то очень быстро сумел развеять это предубеждение.
- Не боги горшки обжигают,- говорил весело.- Любую обезвредить можно, если практика есть, внимательность и хладнокровие. Я вас натаскаю.
Построили "немецкую" оборонительную линию и стали находить и снимать установленные сапером "мины", делать проходы в рогатках, спирали Бруно и в МЗП. Интересно показалось, и увлекались так, что на часы не смотрели и об обедах забывали. Даже нечто вроде негласного соперничества возникло: новенькие тянулись за старичками, а те ревниво следили за успехами новичков, чтобы не обошли в чем-нибудь и не заставили краснеть. А начали и обходить. Проволоку стали резать не хуже Карянова и Калинина. Как-то незаметно для всех выдвинулся орловец Шиканов, невысокий, плотный паренек с хрипловатым голосом. Общительный и хозяйственный, он везде оказывался первым, хоть землянку копать, хоть окоп. Отлично ползал по-пластунски и лучше всех торил борозду. Шарапов назначил его связным, возвел в ранг инструктора и этим только подлил масла в огонь. На себя Полуэкт взял стрелковую подготовку, рукопашный бой и ориентирование на местности.
Его отец любил ходить пешком, и не по дорогам, а одному ему известными тропами, через леса и болота. Полуэкт часто увязывался за ним и в хождении по бездорожью полюбил и познал природу, научился определять стороны света по звездам, по кронам и коре деревьев, муравейникам и по многим другим приметам. Ребята лес знали плохо, и Полуэкт без устали учил ориентированию на местности, хождению по азимуту и чтению карты.
Сапер и фельдшер, сделав свое дело и приняв зачеты, отбыли, а занятия продолжались. Учились быстро и бесшумно ползать, захватывать пленного, вести бой в окопах, метко стрелять и бросать гранаты на разные дистанции и из самых неудобных положений. Занимались в темное время суток, когда легко ошибиться в расстоянии и глаза долго привыкают к темноте после осветительных ракет.
Совет Ермишева Шарапов тоже не забыл. Сначала свозил новичков на тот берег, чтобы "пообмялись" на чужой территории, потом еще несколько раз поснимать мины и порезать проволоку. Трусили вначале новенькие, как в первый бой собирались, даже письма домой накануне писали, но постепенно пообвыкли, работали все спокойнее и увереннее.
Шарапов проверил группы резаков, минеров и пошел в дальний конец поляны, где отрабатывали "эвакуацию раненых" и "транспортировку пленных". Новый старшина Бербиц делал короткие замечания, иногда показывал, как лучше взвалить или тащить. Он был инструктором, и потому даже не улыбался.
- Как мешки? - спросил Полуэкт.- Пробовали? - Во фронтовой газете недавно мелькнуло сообщение о том, что разведчики притащили пленного в мешке.
- Ну их,- отмахнулся Бербиц.- На плащ-палатке удобнее, а возьмем, так и без нее утащу.
- Покажи-ка, как?
Бербиц хмыкнул:
- Кто "пленный"? Ах, Бахтин! Ложись, Вася, и нишкни, будто ты связанный.
Бахтин неохотно лег. Бербиц рывком поднял его над головой, обернул вокруг шеи, как горцы таскают овец, и спросил:
- Куда его, командир? Может, в Волхове искупать, чтобы не дрожал? Боится, что уроню его высочество. Ребята хохотнули.
- На ту сторону поляны и обратно можешь?
- Гы-ы,- засмеялся Бербиц и побежал.
Вернулся свеженький, без бисеринки на лбу. Слабосильных во взводе не было. На Скубу и Андрейчука стоило только посмотреть, все легко играли двухпудовыми гирями, а Карянов даже поднимал гирю зубами и отбрасывал далеко в сторону, он же кулаком разбивал любую дощечку, что удавалось далеко не каждому; но такой силе и выносливости удивился даже Бахтин:
- Ну, Миша,- протянул напевно и с восхищением.- В случае чего ты меня под мышку, Карянова под другую и дай бог ноги.
- Могу! - согласился Бербиц.- Еще и третьего на загорбок посажу, но пусть вас лучше не ранят, ребята.
2
Ранний ноябрьский снег, казалось бы, надежно укрывший землю, растаял. Постояло несколько теплых дней, и за ними, после хорошего бурана, пришла зима, с тихими ночами и прозрачным морозным воздухом. И тоже ненадолго. Вдруг пошел дождь, за ним снова снег, и заколебалась, задурила капризная новгородская погода.
Занятия продолжались, но шла и подготовка к новому поиску. Артиллеристы приучали немцев к ночным перестрелкам, связисты - к вечерним концертам. Вражеские солдаты охотно слушали "Катюшу", "Пожарного", "Там на шахте угольной", романсы Козина и отзывались огнем из всех видов оружия на песни "Широка страна моя родная" и "Вставай, страна огромная..."
Полковой агитатор Колпаков в разное время передавал сводки Совинформбюро. Их слушали внимательно, если какие-то слова заглушала пулеметная очередь, просили повторить. Колпаков выполнял просьбы, а закончив чтение, добавлял несколько слов от себя, не особенно стесняясь в выражениях, и кричал:
- Гитлер капут! Гитлер капут! Гитлер капут! Немцы открывали ошалелую стрельбу и в свою очередь кричали:
- Рус капут!
Эти выкрики позволили установить, что в выбранном для нападения дзоте караульную службу несут четверо. Самого старшего окрестили Мефодием, младшего - Николаем, еще двоих - Кирриллом и Дмитрием. "Мефодий" стрелял редко и почти не пускал ракет. Его сменщик "Николай" строчил беспрерывно. Брать решили старшего - менее активен, наверняка хуже видит и слышит.
Дзот "Мефодия" находился между опорными пунктами Стрелкой и Кречевицами и не очень далеко от берега. Немцы на этом участке были непугаными и вряд ли допускали, что русские смогут преодолеть сложный1 водный путь из Малого Волховца в Волхов, когда появились забереги и вот-вот должен стать лед.
Операция началась с перестрелки артиллеристов. Под ее прикрытием первая лодка отчалила от берега. Деревянная, на которой плавали раньше, с наступлением холодов сильно примерзала к земле, столкнуть ее в воду не хватало сил, да и по замыслу поиска нужны были две лодки, и пришлось их делать самим, каркасные, обтянутые плащ-палаточным полотном. Гвоздей не было, сверлить отверстия нечем, но тут развернулись Шиканов, Калинин и Латыпов. Отверстия пробивали пулями и стягивали части ремнями. Лодки получились легкими, но не очень устойчивыми.
Однако первая "скорлупка" ходко пересекла приток и под его левым берегом вышла в Волхов. Шарапов подал команду на отплытие второй. Ребята замерли на высоких сиденьях, боясь шелохнуться, чюбы не качнуть хлипкое суденышко. В Волхове мощная струя подхватила его и понесла к противоположному берегу, к промоине в забереге, которую продавила первая лодка.
- Осторожно, не торопитесь,- тихо предупредил Шарапов.
Но куда там! Сколько ни отрабатывали посадку и высадку, многие черпанули в сапоги воды, и сам Шарапов по локоть окунул правую руку.
Бахтина вынесли из лодки на руках. Он должен быть сухим.
- Как у вас? - с тревогой спросил Полуэкт у Спасских.
- Плохо. Хватили бортом.
Шарапов примолк: если сорвется первый вариант и придется работать по второму, поиск затянется на неопределенное время. Продержатся ли так долго на декабрьской стыни промокшие ребята?
- Будем переформировывать группы. Всех сухих ко мне,- приказал помощнику командира взвода.
Скоро рядом пристроились Тинибаев, Андрейчук, Карянов, Калинин, Шиканов, Вашлаев, Бербиц, Скуба, Латыпов. Еще Бахтин и Спасских. Не все потеряно!
Метрах в ста от вражеских траншей был небольшой обрывчик, подточенный паводковыми водами Волхова. Добрались до него, а дальше, к проволочному заграждению, поползли Карянов, Калинин и оба слухача. Скрылись из глаз, слились со льдистым после недавней оттепели снегом, и застопорилось время, переключилось на новый ход, потянулись часами минуты.
Карянов лежит на спине, чтобы лучше видеть проволоку, ждет пулеметные очереди и под их шумок у самого столба режет колючку. Калинин удерживает туго натянутую, рвущуюся из рук нить, отводит конец в сторону и приматывает к верхнему ряду. Холодное железо прихватывает, сдирает кожу с пальцев, а перчатки не наденешь, руки без помех должны чувствовать ножницы, проволоку, иначе можно нашуметь.
Андрейчуку и Тинибаеву проще. Они слушают, подставляют рогатки под верхние ряды и следят, не тянутся ли от колючки тонкие проводки к минам, не подвешены ли к ней консервные банки? И кажется слухачам, что резаки работают медленно, они бы справились с делом быстрее. И Шарапов так думает. Поманив за собой Шиканова, выбирается из-под обрывчика и ползет к заграждению, чтобы подогнать Карянова, а может, и самому взяться за ножницы.
Шесть человек у проволоки, и пройден ее последний ряд. Калинин-его задача обезвредить мины - чертит в воздухе большой круг, и Полуэкт догадывается, что мины противотанковые. У них могут быть три взрывателя. Верхний Калинин вывернул быстро. Бокового не оказалось. А вот есть ли донный? Боясь подорваться, немецкие минеры, учил сапер, их ставят редко, но проверить надо, на кусочки раздолбить, раскрошить ножом промерзшую землю, сделать "проход" руке, чтобы она могла ощупать дно мины. Взмок Калинин, пока убедился, что нет донного взрывателя. А сколько на это ушло драгоценного времени!
Полуэкт послал Шиканова за группой нападения, и уже подползла она к проволоке, как что-то встревожило "Мефодия". Пустил ракету. Сначала в одну, потом в другую сторону побежали от нее по снегу тени столбов и исчезли. Пулемет зачастил. Соседи стали бросать ракеты, и светло, как днем, стало на берегу.
Почувствовав неладное, Лобатов приказал проиграть "Катюшу". Соседи притихли, а "Мефодий" гонит и гонит в ночь ракеты, и одна, не догорев, раскаленным метеоритом упала у заграждения, подпрыгнула и угодила на спину Скубе. Дернулся было Костя, чтобы сбросить ее, и застыл в неудобной позе. Масккостюм прогорел мгновенно, зашаяла телогрейка. Еще меховой жилет на парне, гимнастерка, теплая нательная рубаха, но долго ли продержится человек с костром на спине? А не выдержит, вскрикнет от адской боли, шевельнется даже всех изрешетит "Мефодий". Каких-то шестьдесят метров до ствола его пулемета.
Вжались в снег разведчики, слились с ним, не дышат. И Скуба лежит, зажав крепкими молодыми зубами рукав масккостюма и закрыв глаза, чтобы не передалась его боль товарищам и не натворили они чего не надо. Полуэкт непроизвольно тоже хватает зубами свой мокрый рукав.
"Шахту" прокрутили на своем берегу, "Город". Стихла оборона врага, догорела последняя ракета. Тут же накрыли, содрали со спины Кости факел, задавили руками, дыру на телогрейке засыпали снегом. А горелой ватой на всю округу несет. Хорошо, что ветер от немцев, а то бы...
Связисты заканчивали концерт. Над обоими берегами неслась песня о родной стране. Под ее шумок Шарапов добрался до Скубы.
- До лодок сам можешь?
Не разжимая рта, Костя кивнул.
- Там перевяжут, но придется нас дожидаться.
Снова кивок.
Надо бы еще что-то сказать Скубе, но не находит Полуэкт нужных слов и вместо них осторожно, выше локтя, пожимает Косте руку, боясь и этим легким прикосновением причинить боль.
Костя ползет медленно, неестественно прямо держа обожженную спину, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух.
Непредвиденные задержки выбили из графика. "Мефодия" упустили. Через несколько минут пост примет "Николай". Придется ждать, пока он освоится и перемерзнет как следует. Под разрывы немецкой артиллерии, нащупывающей громкоговорящую установку, отошли к обрывчику.
Пока ползли, чуть-чуть согрелись. Но ненадолго. Холод шел сверху, от узкого рогатого месяца, и морозил спины. Он донимал снизу, от заледенелой земли. Встречный ветер пробирался в рукава масккостюмов, под шапки, в рукавицы, проникал в голенища сапог.
Перед выходом на задание растерлись спиртом, в портянки заложили сухую горчицу, но мороз усиливался, телогрейки и жилеты давно не держали тепло, ноги пристывали к подметкам сапог, особенно у тех, кто набрал в них воду.
Пролежали час, снова прошли проволоку, минное поле и наткнулись на малозаметное препятствие, противопехотные мины под ним. Сделать проход и обезвредить мины в двадцати - тридцати метрах от бдительного "Николая" нечего было и думать.
Шарапов махнул два раза рукой - вступал в силу второй вариант поиска. "Сухие" отошли к обрывчику, "мокрые" покинули спасительное убежище и сосредоточились у проволоки, где Бахтин успел вырыть неглубокий окопчик.
Выждал Вася, пока "мокрые" отдышались, приготовились к стрельбе, и стукнул автоматом о проволоку. "Николай" будто того и ждал. Взвилась в небо осветительная ракета, над головой засвистели пули. По пулемету ударили из автоматов. Поперхнулся и смолк. От соседа слева взлетела зеленая ракета и была продублирована соседом справа. Сигнал опасности и одновременно обозначение места нападения - догадались разведчики и, чтобы сбить вражеских солдат с толку, дали несколько ракет в другом направлении. Немецкая оборона притихла. Хлопают лишь ракетницы.
Разрядив диски, "мокрые" продемонстрировали паническое бегство. Шарапов бежал с ними последним. У обрывчика, за которым укрывались "сухие", вскрикнул и, изображая раненого, беспомощно взмахнул руками, упал лицом к реке.
По пути к Волхову кого-то ранили или убили по-настоящему - было видно, как его подхватили и потащили к лодке. Добежали! Дали красную ракету, и, не успела она погаснуть, из-за реки понеслись снаряды, стали крушить дзоты и траншеи врага.
Снова все небо в осветительных ракетах, но сколько ни вглядываются оставшиеся на нейтральной полосе разведчики в узкую полоску реки, лодки не видно. Мечется она где-то вдоль берега, спасаясь от огненных струй пулеметов, от мин и снарядов, и неизвестно, доплывет ли до своих. Еще ждать, терзаться сомнениями, пока не взлетят на своем берегу две зеленых ракеты - сигнал о возвращении первой лодки и о продолжении работы по второму варианту.
Есть две зеленые! Живы ребята! Прорвались! Скубу уже в медсанбат повезли!
Повеселели оставшиеся, сбились в кучу, прижались друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла, и стали ждать, когда начнет действовать Вася Бахтин.
Немецкие артиллеристы постреляли еще немного для острастки и успокоились. И пулеметы замолчали. Русские разведчики убежали, остаток ночи пройдет спокойно. Можно и о доме подумать, и на звезды полюбоваться.
А поиск продолжался. Сначала тихо, потом громче и с такой болью в голосе, что показалось, будто и на самом деле ранен, застонал Вася Бахтин. Правдиво стонать его учили долго, и ничего не получалось, а тут откуда что и взялось? Не может здоровый человек изобразить такую боль, разве что перемерз окончательно.
Будь проклята эта ночь и чертовы фрицы! Раненый разведчик у самого дзота "остался", а они нос из траншеи боятся высунуть. Несколько раз подал голос Бахтин - не идут. Галдеж только устроили. Может, не знают, как пройти минное поле, и послали за саперами?
Пристыли к спинам гимнастерки, свело руки и ноги, закоченели тела, но надо лежать и ждать. Жда-ать! Шарапов не сводит глаз со светящихся стрелок трофейных часов. Еще пятнадцать минут, десять, пять, три, минута, и он даст команду на отход. Проходит это время, назначает новое: тридцать секунд, еще тридцать... Последний раз - три минуты,- и пропади все пропадом! Но истекает и этот срок, а он снова медлит.
Приглушенные голоса? Скрип снега под ногами? Неужели пошли? Идут! Точно идут! Уже видно!
Автоматная очередь у проволоки. Из ППШ. Бахтинская! Скорее туда, пока нет ракет, пока не разобрались фрицы, в чем дело. Каким-то чудом ожили ноги, стали послушными тела, сердца захлестнул азарт. Второй вариант прошел: трое, скошенные очередью на снегу, четвертый пытается вырваться из-под Бахтина.
Связывать и заталкивать кляп некогда. Схватили пленного за руки, за ноги, побежали.
От множества ракет ночь вновь превратилась в день, и рвут ее пулеметные очереди, разрывы мин и снарядов. Поняли немцы, как их перехитрили, неистовствуют.
Недалеко уже до реки, но и пулеметные очереди вот-вот перекрестятся на отходящих. Сошлись, прижали к земле.
- Командир, пленного ранили! И наших троих!
- Бербиц!
Бербиц тигром метнулся к немцу, поднял на руки и побежал, защищая спиной от новых пуль. Ребята подхватили раненых. Быстрее, быстрее к лодке! Едва спрыгнув под обрыв, Шарапов кинулся к Бербицу:
- Живой? - спросил о пленном.
- В грудь ранило. Хрипит пока.
- Неси в лодку. Осторожно.
Лодка отчалила от берега и закружилась, заныряла, кренясь то на один борт, то на другой, среди рвущихся к небу фонтанов воды, возникающих и исчезающих на глазах водяных воронок.
Полуэкт проснулся от негромкого разговора. Карянов допытывал Бахтина:
- Вася, а ты его каким приемом свалил?
- Каким? - хмыкнул Бахтин.- Я так продрог, что все приемы забыл. Сбил как-то, прижал к себе, чтобы ножом не пырнул, и молил бога, чтобы вы скорее прибежали.
- А если бы их больше пришло?
- Вначале я тоже этого боялся, а потом, думаю, пусть хоть взвод, лишь бы поскорее. Как вспомню, чего мы натерпелись и все коту под хвост пошло, так заплакать хочется. Я еще в лодке знал, что "язычок" наш на тот свет отправился, но не хотел расстраивать командира.
Шарапов прикрыл глаза рукой, поглотал подступающий к горлу комок, и ему тоже захотелось зареветь, как маленькому. На этот раз он ни в чем не мог упрекнуть ни себя, ни подчиненных. Классическую разведку провели, а вернулись снова с одними документами. Вспомнил, как уходили в поиск, и того горше стало. А уходили необыкновенно. Разлили по кружкам водку, постояли тесным кругом, спели "Волховскую застольную" и поставили кружки до возвращения.
У лодок командира полка увидели. Сам отдал приказ на разведку и пожелал успеха. Совсем воспрянули духом, поверили, что захватят пленного и взяли, а привезли никому не нужный труп. Нелепая случайность, или снова допустили какую-то ошибку? Пожалуй, не надо было в кучу сбиваться. Потащил бы "языка" сразу один Бербиц, может, и обошлось, а возможно, и еще хуже получилось бы. Нет на этот вопрос ответа. И не будет. А что невезучий он, так это точно. Не одно так другое, и все к нему прилипает.
Перевернулся на другой бок и охнул. Каждая мышца болела и ныла, словно его цепами молотили.
Глава седьмая
1
Всю осень дивизию готовили к наступлению. Полки поочередно выводили в тыл на учения с боевыми стрельбами, с точным подсчетом пробитых мишеней, разбитых дзотов, разрушенных ходов сообщений и с преследованием "отступающего противника". Приучали пехоту ходить вслед за огневым валом, и поняли солдаты, что так и надо наступать - безопаснее и надежнее.
А взвод Шарапова в середине декабря почему-то перебросили под Новгород, в район бывшей деревни Городище, где во время похода на Новгород останавливался Иван III, а позднее чинил расправу над непослушными боярами Иван Грозный. Разведчики должны были наблюдать за противником и засекать его огневые точки.
Пришли на новое место ночью и ничего как следует не рассмотрели. Утром первым делом поднялись на вал недостроенной дороги и ахнули: до города рукой подать и через Волхов шагают на тот берег быки недостроенного моста.
Поначалу освещенный лучами восходящего солнца, запорошенный свежим снегом, украшенный десятками белоснежных церквей Новгород показался целехоньким, однако первая радость узнавания длилась недолго: сколько ни смотри в бинокль, целого здания не увидишь. Мертвый город простирался перед разведчиками. Черные трубы над сгоревшими крышами, просматриваемые насквозь остовы разбитых зданий, сбитые, исковерканные маковки церквей.
Прищуренными от гнева глазами рассматривали вражескую оборону. Она начиналась на той стороне реки Юрьевым монастырем, левее которого виднелось озеро Ильмень, напротив быков подходила несколькими дзотами на валу. С юго-восточной части город прикрывал старинный земляной вал, а перед ним, на вытянутом с юга на север острове между рукавами Малого Волховца, Левошней и Правошней, подступы к валу сторожил Кириллов монастырь.
Шарапов разыскал командира местной роты и убедился, что огневые точки фашистов он знает плохо.
- Да и вы их не засечете. Сегодня стреляет из одной, завтра из другой. У них в каждом доме по несколько амбразур приготовлено, любая церковь - и наблюдательный пункт, и пулеметное гнездо. Последнее время и совсем редко стреляют,- уверял командир роты.
Через несколько дней и в другом пришлось убедиться. Выскочил утром Шарапов свежим снежком бодрость нагнать, поднял глаза и застыл, голый по пояс и с полотенцем за спиной: с вала с поднятыми руками и в каком-то странном одеянии - серая куртка с капюшоном, серые же брюки и белые бурки - спускался немец ростом едва ли не с Бербица, а от него со вскинутой навстречь винтовкой пятился щупленький солдат, не то узбек, не то таджик. Заметив Полуэкта, расплылся в улыбке:
- Товарищ младшая лейтенанта, моя пленного поймала!
- А что же ты задом от него идешь?
- Дистанция надо держать? Надо. А в канаве как разойдешься?
- Молодец! - похвалил Полуэкт солдата.- Веди его в нашу землянку - нам "язык" вот так нужен,- полоснул ладонью по горлу.
Но номер не прошел. На смуглом лице солдата лишь на секунду появилась растерянность, потом он хитро прищурил глаза и заявил:
- Нельзя, товарищ младшая лейтенанта, я к своему командиру вести должна.
И "язык", целый, невредимый, прошествовал мимо.
При допросе перебежчика выяснилось, что он раньше служил на аэродроме под Харьковом и там был ранен. После госпиталя получил отпуск и ездил домой. Его город разбомбили американцы, три брата погибли на Восточном фронте, и мать очень просила его не воевать больше, а при первой возможности сдаться в плен, что он и сделал.
Жил перебежчик в землянке за быками, утром покинул ее, перешел Волхов, поднялся на вал и еще долго плутал по нему, прежде чем увидел солдата, который привел его на КП роты. Все это- немец поведал спокойно, лишь изредка умолкая, чтобы подобрать нужное слово. О своем необычном костюме рассказал:
- Первой авиаполевой дивизии видаль зимняя форма. Ошень, ошень удобна. Куртка теплая и с капюшон. Обратно вывернешь - белая. Шапка тоже карош. Уши! Уши! - Шапка была типа финской, с козырьком и опускающимся на уши и затылок задником.
Утреннее происшествие взбудоражило всех, о нем то и дело заходил разговор и в землянке разведчиков: добровольно немцы переходили на нашу сторону крайне редко.
- Не тот стал фриц! - подвел итог случившемуся Шибаев.
- Почему не тот? - не понял Карянов.
Шибаев ответил не сразу. Подбросил в печку дров, прикурил от добытого из нее уголька, затянулся два раза крепко-накрепко.
- А потому что без веры уже воюет. Из-под палки, можно сказать. В сорок первом, во время контратаки, я в воронку заскочил, а там немец. Я в полном здравии, у него вся грудь в крови и пулемет рядом разбитый. Теперь бы такое случилось - он бы руки вверх поднял, "Гитлер капут!" залопотал, а тогда приказывает на чисто русском, будто в Подмосковье родился: "Иди сюда - помоги перевязаться!" Сам перевяжешься, говорю, я тебя к нам не звал. Зубами заскрипел, глазищами сверкает, здоровой рукой шарит, чем бы в меня запустить, шипит: "Наши придут, я из тебя ремней нарежу!" Вот какие они были в сорок первом.
- Дал ему девять граммов? - поинтересовался Карянов.
- Чесались руки, но сдержался. Раз русскому выучился, пусть поговорит хорошие "языки" и тогда нужны были.
- Не нравится мне эта история,- как всегда тихо и внушительно продолжил разговор рассудительный Вашлаев, поглаживая небритый подбородок.
- Какая? Что не шлепнул?
- Сегодняшняя. Фриц через Волхов перешел, на минном поле не подорвался, в наши окопы залез, и никто этого не заметил. А если бы десяток разведчиков вместо него пожаловали? Что бы они натворили! У меня предложение есть.
- Выкладывай,- не сдержал улыбки Шарапов. Вашлаев начал неторопливо обосновывать свое предложение:
- Пока мы на КП полка жили, там и без нас сторожей хватало. Здесь, поскольку хозяева ненадежные, надо одного в траншею на вал определять, а второго у землянок. Вот так я думаю, а то спим, храпим и в ус не дуем.
Стоять на постах разведчики не любили, но на этот раз Вашлаеву возражать не стали.
- Все, командир? - спросил Бахтин.- Тогда, кто хочет побороться на сон грядущий под охраной двух надежных часовых, за мной.
- Кто желает поползать, на выход,- поднялся Шиканов.
- У кого есть силенки меня из траншеи на божий свет вытащить, прошу до меня,- пробасил Бербиц и, не увидев желающих, пожаловался:- Командир, они боятся.
- А ты не очень свою силу показывай,- посоветовал Шарапов.- Идем, охотники найдутся.
Бербиц хорошо прижился во взводе. С ним стало даже веселее. Повесят носы ребята, Миша им парочку анекдотов подкинет, и смех в землянке. Нравилось и то, что он умел подтрунить над собой. Первыми начинали смеяться глаза, посматривая на собеседников хитровато и с обещанием - а я вас сейчас ошарашу! - потом начинал подрагивать горбатый нос и слышалось хорошо знакомое: "Гы-ы".
Один недостаток был замечен за Бербицем - он боялся снарядов. "Если погибну, то от артиллерии",- говаривал Миша. У всех в памяти был недавний случай на занятиях. Немцы повели обстрел, но снаряды ложились так далеко, что никто и бровью не повел. Бербиц же сразу прыгнул в окоп и залег там намертво. Потом разрывы приблизились, и все - чем черт не шутит - тоже укрылись в окопе. Один Бахтин остался наверху, стоял на бруствере, покусывал соломинку и пытался "завязать" разговор с Бербицем: "Миша! Мишенька, вылезай ко мне, маленький. Я тебе бумажку дам, ты закуришь моего табачку, у меня даже спички есть". Ребята хохотали, а Бербиц даже не огрызнулся. И раньше, стоило на немецкой стороне раздаться орудийному выстрелу, Миша начинал искать для себя спасительную ямку. Можно было просто крикнуть: "Летит!" - и он бросался на землю. От таких шуток отвадил Вашлаев:
- Чего ржете? Он большой, а в большую мишень и попаданий больше,- сказал шутливо, а когда стали возражать, спрашивать, почему Бербиц пулеметов не боится, разъяснил серьезно:- Он вам говорил - пуля его не возьмет. Это проверено - с простреленной грудью сам до своих дополз и в госпитале два месяца всего пролежал. А на снаряды у него предчувствие. Будто у вас его не бывает.
Разведчики в предчувствия верили и перестали подсмеиваться над Бербицем: пусть чудит, кому от этого плохо?
Лобатов вернулся из полка озабоченным:
- Ермишев далеко, но нас не забывает,- сказал Полуэкту.- Приказал еще одни "занятия" провести: сходить на тот берег Ильменя.
- Все?
- По пути проверить состояние льда на озере. И доложить.
На это задание Шарапов взял с собой новеньких и Бахтина с Каряновым. К вечеру, перед выходом, занялся легкий ветерок, пошел снег. Без происшествий сходить можно, не таясь, но Лобатов такой погоде не обрадовался:
- Будь моя власть, отменил бы вашу "прогулочку", да наверху опять что-то приспичило,- сказал хмуро.
- Почему отменили бы? - не понял Шарапов.
- Да потому, что буран будет.
- Пойду спрошу у Тинибаева. Он у нас мастер по погоде.
- Ты мне эти шуточки брось, - рассердился ПНШ-2.- У Тинибаева он спросит! Наша разведка уже блуждала. На Северо-Западном, под Старой Руссой вышла. Свои едва ее не побили. Так что глаз с компаса не спускай и предупреди, чтобы тебя контролировали.
Ширина Ильменя в месте перехода около трех километров. На случай, если кто провалится, прихватили веревку. Взяться за нее пришлось на своем берегу: погода резко испортилась, все смешалось в непроглядной мгле и злой круговерти.
На озере и совсем почувствовали себя беспомощными. Ветер - хоть руками раздвигай, тело ощущает каждый шов на одежде. Провалишься, так никто не увидит и не услышит, разве что веревка спасет. А толку от этого. На таком ветродуе все равно загнешься. Осторожно шли, ощупью. Лед походил под ногами и окреп, но при подходе к западному берегу снова стал истончаться. "На глазах", если было бы что видно. Сказывается течение Волхова, догадался Полуэкт. Пришлось растянуться, чтобы н.е угодить двоим, а то и троим, в одну полынью, и ползти.
Шарапов вытащил нож, ударил им вполсилы и пробил лед насквозь. Снова ударил - то же самое. Помедлил, соображая, стоит ли двигаться дальше, но приказ был "сходить на тот берег", а не просто "побродить по -озеру". Надо его выполнять. А если кто провалится? Не отогреть ведь и всей кучей. Лед, словно живой, изгибался под телами, но командир полз вперед, и разведчики тянулись за ним. По одному, с облегчением, только теперь понимая, какая беда их миновала, выбирались на спасительную землю.
На берегу отдышались, покурили не торопясь и без опаски - в такой метели немецкие часовые не рассмотрят огоньки цигарок - и еще полежали: не хотелось снова ступать на ненадежный лед. Вперед пропустил. Выпустит ли обратно? Двинулись наконец по своим следам, растянувшись еще более, поползли с великой осторожностью, не дыша, распластываясь на снегу, чтобы хоть этим уменьшить нагрузку на лед. Поднялись, не веря в свое спасение, лишь почувствовав надежную твердь под ногами. Освобождая натруженные шеи, автоматы закинули за спины.
Погода стала еще хуже. Ветер изменился и дул с севера. Снег превратился в крупку. Она больно била по глазам. Шли, отвернув от нее головы вправо, защищая лица руками. Скоро берег, по нему до дома доберутся быстро. От этой мысли и сил вроде прибавилось, и чуть посветлело, показалось Шарапову, будто луна пробила толщу туч и дала ничтожный свет земле. Он оторвал левую руку от лица, чтобы взглянуть на компас, и увидел немцев. Немцы шли левее, и было до них не более десяти метров, иначе бы не рассмотрел их. В белых масккостюмах, с автоматами наперевес.
Вражеская разведка!
Тело стало невесомым, сердце, сделав громадный скачок, застряло где-то у горла, дыхание затаилось. В такие минуты мозг работает с быстротой молнии: "Немцы заметили их раньше. Они подошли с наветренной стороны и находятся в более выгодном положении. Автоматы у них наготове, а огня открывать не собираются, давая этим понять, что хотят разойтись. Он обнаружил их случайно, ребята могут и не видеть. ППШ у всех за плечами, пока их достанешь... Надо пропускать!" Десятки других "за" и "против" пронеслись в голове, и правая рука, впившаяся пальцами в веревку, готовая дернуть ее, замерла, ноги продолжали идти в том же размеренном темпе.
Передний, офицер, поравнялся с Шараповым, смотрит в упор. И другие вцепились глазами. Второй миновал, третий, пятый, седьмой, десятый, двенадцатый. Последний скрылся в ночи.
Разошлись!
Вздохнул полной грудью и, увлекая за собой разведчиков, бросился влево, чтобы оказаться с наветренной стороны. Упал с автоматом на изготовку. В ту же секунду, еще не понимая, в чем дело, залегли все.
Лежал, до рези, до светлых огоньков в глазах всматриваясь в метельную мглу: немцы могли уклониться от боя, не зная, много ли русских, а теперь, убедившись, что силы почти равны, могли и переиграть.
Немцы огонь не открыли, и Полуэкт начал сомневаться, видел ли он их. Спросил у ребят. Они недоверчиво закрутили головами - мало ли что померещится в такую погоду.
- Тогда и мне "померещилось". Рядышком прошли,- возразил Карянов.
Разведчики не поверили и ему. Полуэкт приказал искать следы. Они нашлись и привели к берегу. Метрах в ста от него вражеские разведчики постояли кружком и пошли назад. Похоже, тоже лед проверяли.
Всю оставшуюся дорогу Шарапов шел в подавленном состоянии. Встретились две разведки и благополучно разошлись, как расходятся на многолюдной улице случайные прохожие. Ни читать, ни слышать ни о чем подобном ему не приходилось. Да и возможно ли такое, допустимо ли? Разведчики шли с этими же мыслями и потому просили утаить от Лобатова о случившемся:
- Ему это знать ни к чему.
- Опять яриться будет.
Полуэкт и хотел промолчать, но не смог, и все, как на духу, выложил Лобатову. Ждал, что полезут вверх тонкие брови ПНШ-2 и сломаются в негодовании. Полезли и сломались, но по другой причине:
- Правильно поступил. Молодец! Полуэкт не поверил своим ушам и спросил первое, что пришло в голову:
- А почему немецкий офицер не навязал нам бой?
- Да потому, Шарапов, что он вас тоже в самый последний момент увидел, иначе обошел бы стороной, и понимал, что ты начнешь с него, а умирать дуриком кому хочется? Побили бы друг друга гранатами, порезали автоматами и все на льду остались. Пронесло вас от такой беды, что ты и не представляешь.
Полуэкт недоуменно помаргивал воспаленными, избитыми крупкой веками, виновато улыбался, а Лобатов продолжал:
- Есть такая поговорка: "Умный найдет выход из затруднительного положения, а мудрый не попадет в него". До мудрости тебе далековато, в уме же на этот раз не откажешь. Иди, отдыхай.
Разведчики не спали и встретили командира настороженным молчанием.
- Все в порядке. Даже похвалил,- сказал Шарапов.
- Не может быть! И не ругался?
- Я вам врал когда-нибудь?
Во все еще недоверчивой тишине раздался размеренный голос Вашлаева:
- Лобатов тоже может быть человеком. Почаще бы это случалось. А вообще, утро вечера мудренее. Давайте-ка спать ложиться.
Полуэкт долго не мог согреться, все крючился на нарах и кутал в шинель ноги. Заснул позже всех, и снились ему немцы. Шли они гуськом по льду озера в ясный солнечный день, и было их так много, что последние еле виднелись, а ему отказали и руки и ноги, не мог даже до гранаты дотянуться. Но и немцы не стреляли, проходили мимо, чтобы оставить у себя в тылу и взять в плен живым.
Проснулся весь в поту-Вашлаев только что сменился с поста и вовсю раскочегарил печку. Он.брился. И так ловко у него это получалось, что Полуэкту тоже захотелось попробовать. Пора было и начинать - уже и усы чернели, и о подбородок рука кололась.
Бритва была острой и без порезов не обошлось, но Шарапов остался доволен. С лицом, украшенным бумажными наклейками, показался себе очень даже значительным и взрослым. Несколько седых волосков в висках заметил и совсем обрадовался. Еще позаглядывал в обломок зеркала и чуть не хватил себя по лбу: день рождения у него сегодня!
Сказать ребятам? Не стоит, пожалуй. Если бы двадцать исполнилось, еще лучше двадцать один - другое дело, пока же лучше помалкивать. А вот домой, в городок Данилов хоть на часок заглянуть, отца с матерью, сестренок повидать захотелось до смерти. И, как наяву, увидел всех, дом свой, недалекий сквер, в котором играл с ребятами в сыщики-разбойники, школу, лыжню, что, поплутав по городу, в лес уводила. Пушка к чему-то самодельная вспомнилась. Смастерил ее с друзьями в летние каникулы после окончания финской войны. На пробный выстрел пороха не пожалели, вместо ядра натолкали в ствол камней и гаек, пыжи забивали поленом и до того усердно, что застряло оно и не вынималось. Побились, потужились с ним и бросили - заряд все равно выбьет.
Пушка бабахнула сильно, весь городок содрогнулся, а она целехонькой осталась. Прибежали милиционеры и конфисковали смертоносное орудие. "Артиллеристы" разбежались и порку от родителей получали вечером, а он даже подзатыльника не схлопотал. Отец уехал в командировку, а мать по-своему рассудила: "Что мне с тобой делать, прямо и не знаю,- начала советоваться с ним.- Нравится мне, что ты всем интересуешься - пригодится когда-нибудь, но почто же вы, дурьи головы, пороха-то столько натолкали? Сыпанули бы немного, и ладно. Все равно бы бабахнула".- И, задумавшись о чем-то своем, забыла про него.
Он любил и уважал отца, а мать считал необыкновенной женщиной, подлинным самородком. Она вышла замуж из большой семьи и работу знала всякую, а расписаться не могла. Стала учиться. Сначала ликбез закончила, потом на домашний рабфак поступила, а когда ему исполнилось десять лет и родились двойняшки, Аля и Вера, мать решила, что ей надо учиться дальше. Кто будет помогать детям, если сам все время в разъездах? Пошла в вечернюю школу. И очень гордился Полуэкт, что перед этим она не с отцом, а с ним посоветовалась: "Возьмешь на себя новую обузу - пойду, а откажешься, так не знаю, что и делать. Нинушке бы надо нянчить, девчонка все-таки и на год всего младше, но с тобой мне как-то надежнее".
Зашлось сердце от такой похвалы и доверия такого, пообещал: "Учись, чего уж там. Я справлюсь". И справлялся. Вечерами с маленькими сестренками возился, днем и в школу успевал сходить, и в магазин за продуктами, и уроки приготовить, и в футбол поиграть, и на лыжах походить.
Хорошая жизнь была до войны. В детстве.
2
Время было послеобеденное, ленивое. Поели без аппетита. Если повар свой и готовит по заказу, а между завтраком и обедом можно чаи погонять, сильно не проголодаешься. Не спеша помыли котелки. Кому положено- ушли на посты, кому стоять на них ночью - спать завалились. Бахтин попросил Бербица, чтобы анекдоты потравил, но тот рыкнул, чтобы Вася отвалил.
Последнее время перепалки между Андрейчуком и Тинибаевым отошли на второй план, а вот если схватывались Бахтин с Бербицем, тут было что послушать. Но Вася почему-то промолчал, взял гармонь, поперебирал лады, откинул назад челочку и тихо запел:
Многие из девушек никогда не думают,
Что, когда за Родину грянет жаркий бой,
Ты за них, за девушек, в первом же сражении
Кровь прольешь горячую, парень молодой...
Эту перефразированную каким-то обманутым женихом песню во взводе любили и пели тревожно, словно в предчувствии будущих измен. Но какое отношение она имела к Бербицу? Ему лишь моргнуть, и любая на якоре будет. Вася, видно, это понял и завел другую, и тоже где-то с середины:
И в грудь навылет раненный,
Скомандовал: "Вперед!
За Родину, за Сталина!"
Упал на пулемет.
Бербиц открыл глаза и насторожился.
Однажды утром раненых
Полковник навестил.
- Откуда ты, отчаянный?
Он ласково спросил.
Спел Бахтин еще один куплет, сжал меха и вздохнул:
- Хотел Мишу развеселить, да все слова не те попадаются. "И в грудь навылет раненный" - подходит, а дальше? Полковник его не навещал, и не с Васильевского острова Миша, и пулемет он только издали видел.
Бербиц не откликался.
- Миша, тебя, часом, пчелы не покусали? Нет? А что ты такой тихий и печальный? Не отвечает. Заснул,- понизил голос Бахтин,- Тогда я вам, ребята, об одной охоте расскажу. Леса вокруг нашей деревни гу-стущие, и чего в них только нет, а уж медведей! Летом к ульям как тракторы прут и ничего не боятся. Так вот, собрались мы зимой одного из берлоги поднять, а он храпит, аж в Москве слыхать...
- Ты, конечно, в группе захвата был? - не удержался Бербиц.
На него зашикали - не мешай, дай высказаться.
- Я его должен был раздразнить, Миша, чтобы он из берлоги вылез. Вырубил жердинку подлиннее, один конец заострил, и как пикой его под седьмое ребро.
Взревел так, что у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. Снег от его рева обвалился, и в берлоге как бы амбразура получилась. Лапа из нее показалась, вторая, и вылезает из берлоги прямо на меня Миша-Бербиц.
От потрясшего землянку хохота проснулись спящие, стали спрашивать, что случилось? Отвечать было некому, даже Бербиц покачивался из стороны в сторону, его глаза довольно поблескивали, а нос возбужденно подрагивал.
- И дальше что было? - спросил Миша у Бахтина, когда смех пошел на убыль.
- Больше ничего. На этом все и кончилось,- уже чувствуя какой-то подвох, настороженно ответил Бахтин.
- Ну, не скажи, Василек. Вылезал я, если ты помнишь, не прямо, а чуть-чуть накось. Вылез и попер на Васю, как трактор. Он жердинку в сторону, валенки - в другую, чтобы бежать было легче, и босиком, аж пятки сверкают. До дому, значит. Зачем, вы думаете? В огород. В самый дальний угол, под дырявый навесик, который они уборной называют. И потом еще целую неделю через час туда бегал,- перекрывая смех, рокотал Бербиц.
Ребята катались на нарах, охали, повизгивали.
- Побрил он тебя, Вася, по-бри-ил,- стонал повар Забаров.- Ой, держите меня - упаду.
Всхлипывал, словно икал, Вашлаев. Сгибаясь и разгибаясь, отвешивал поклоны Шиканов.
В шуме и не заметили, как в землянку вошел связной полка, достал из противогазной сумки пачку писем, газеты и стоял, помаргивая и не понимая, почему так развеселились разведчики. Постоял, постоял и гаркнул:
- Тихо! Почта пришла!
Письма разбирали, еще похохатывая, поглядывая на Бербица - надо же, как вывернулся, самого Бахтина на лопатки уложил. Начали было читать послания из дому и прервались, услышав от Шарапова:
- Письмо от Скубы, ребята!
- Читай, командир. Вслух читай.
Костя писал, что спина его поправляется, скоро обещают выписать, и он желал бы вернуться в свой взвод, если, конечно, примут.
- Какой разговор? Пусть возвращается!-обрадовались разведчики.
- С Костей можно в разведку ходить. Я думаю, командир, надо написать хорошее письмо и всем подписаться. Попросить, чтобы приезжал к нам. Вот так я думаю,- сказал Вашлаев, оглядел всех ясными голубыми глазами и добавил:- Как хотите судите, но я тогда загадал: выдержит Скуба - живой с войны вернусь, нет - пропасть в ту же ночь. И вот видите - живой! Хорошее письмо надо написать.
- Договорились, а что с фрицами будем делать? - Противник упорно не раскрывал свои огневые средства, и начатая было схема оставалась почти пустой.- Как раздразнить их, чтобы взбесились? - продолжал свою мысль Шарапов.
- Я давно говорю, что надо костерок запалить на нейтралке, так вы не соглашаетесь,- укорил Бахтин.
- Правильно. Кубометров двадцать дровишек погрузить на сани, Вася на тракторе их в любое место доставит, а Карянов на его пути будет мины снимать,гоготнул Бербиц.
- Согласны, если ты костерок поджигать будешь,- рассмеялся Карянов.
- Костерок ерунда, а вот дымовые шашки можно попробовать. И тащить легче, и в разных местах гореть будут. На них лучше купятся,- перевел разговор в деловое русло Спасских.
- А ты подумал о том, что пока шашки растаскивать будем, все минные поля перепашем,- возразил Вашлаев.- Тут надо все основательно взвесить.
- Пока ты "взвешиваешь", командиру втык сделают.
- Ребята, взгляните-ка на этот рисунок, - снова подал голос Карянов.
На только что полученном с Урала конверте была карикатура на Гитлера.
- Хочешь фрицам письмо отправить в этом конверте? - усмехнулся Шарапов.
- Да не-е-ет. Нарисовать покрупнее и повесить. Вот тут-то они огонь откроют!
Конверт пошел по рукам. Ребята загорелись. Половину разведчиков война, как и Шарапова, оторвала от школьных парт, и поозорничать они любили, а тут представлялась такая возможность. Даже старички, Родионов и Селютин, одобрили предложение Карянова, даже Вашлаев не предостерегал, а Латыпов предложил:
- Если рисовать, так мою.- Достал давно вырезанную из журнала карикатуру на Гитлера и пояснил:- Это он после Сталинграда. Все лицо в наклейках.
- А где найти художника? - голосом Вашлаева спросил Полуэкт.
- Фью, сами будто не нарисуете? - разведчики давно обращались к нему на "ты", но иногда по непонятным причинам начинали вдруг "выкать".
- На листок бы перерисовал, а тут же большую надо.
- Сумеете, товарищ младший лейтенант. Здесь важно главное сходство уловить, а чем дурнее получится, тем лучше.
Один раз Полуэкт карикатуру рисовал. В третьем классе, на Мистера Твистера, бывшего "министра" и миллионера, и получил за нее первую премию линейку и резинку. Домой мчался со всех ног, распахнул дверь и крикнул с порога: "Мама, мне премию дали! Вот посмотри!" Протянул зажатые в вспотевшей руке сокровища. Мать поняла его возбужденное состояние, полюбовалась подарками и похвалила: "Постарался - и получил. Надо, сынок, все хорошо и по уму делать, в любую работу усердие вкладывать, тогда и уважение к тебе будет". Слова матери запомнились.
Мистер Твистер у него получился, а Гитлер?..
- Не нарисовать мне, ребята. Да и на чем?
- Сходите к ПНШ-2. Пусть простыней привезет. Остальное сами достанем.
Упоминание о Лобатове и совсем расхолодило. Высмеет, детский сад упомянет... А ребята завелись, им не терпелось действовать. Они бунт подняли, грозили, что сами пойдут к ПНШ-2 и рисовать будут сами, если он отказывается. Пришлось пойти. Лобатов, пойми его попробуй, тоже в азарт вошел:
- Дело придумали! На Новый год мы им такой "праздничек" устроим, что не вытерпят, раскошелятся.
Не откладывая дела в долгий ящик, съездил Лобатов в тыл, привез четыре сшитые вместе простыни и ведро колесной мази. Взводные умельцы тут же растолкли ее, добавили уголь, чтобы была почернее, сделали кисти и выровняли площадку. Все готово, рисуй, командир!
Он хотел сначала сделать углем контур, но всмотрелся в карикатуру и решил, что этого носатого изверга "схватит" и без наброска. Храбро ступил на полотно, фуражечку помятую с высокой тульей нарисовал, челочку из-под нее растрепанную выпустил, нос, глазки маленькие и растерянные изобразил, поднялся на вал к многочисленным зрителям, чтобы взглянуть на работу издали, и дальше рисовал еще смелее. И получилось! Подпись после жарких споров сделали самую простую: "Не стрелять!" Решили на психику давнуть, чтобы упрямство фашистское взыграло. Ночью вывесили карикатуру на берегу Волхова.
Первый день нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года начинался медленно и неуверенно. Долгое время карикатура была не видна, разведчики забеспокоились даже, не сняли ли ее немцы ночью, но вот огромное красное солнце приподнялось над землей, бледнея, поползло вверх, на какое-то время скрылось за тучей, а когда вышло из-за нее, высветило полотно так, что рисунок стал виден и с обратной стороны.
Ликующие возгласы пронеслись по окопам, а на обороне противника первозданная тишина. Как будто ничего не случилось, как будто не карикатуру, а настоящий портрет повесили русские, и все радуются этому и почтительно взирают на своего фюрера. Полуэкт недоуменно взглянул на Лобатова.
- А ты как думал? Стрельни, и загремишь в концлагерь, если на месте не шлепнут.
- Согласовывают. К начальству побежали,- расплылся в улыбке Латыпов.
Через час с южной окраины без маскхалатов - не оказалось, видно, под рукой, поползли шестеро. Это днем-то, при ясном солнышке!
- Не стрелять! - крикнул Лобатов.- Пусть поползают в праздничек.
- Надо было мины поставить, маленькие, пехотные.. Почему не подсказал, Вашлаев? - подковырнул, приплясывая от холода и нетерпения, Тинибаев.
- И без них не снимут,- не сводя глаз с немцев,, отмахнулся Вашлаев.
С остановками, медленно, немцы ползли вперед и были уже метрах в ста от столба, на котором висела карикатура, когда Лобатов попросил пулеметчиков пугнуть их. Очередь только началась, а шестерка вскочила и, петляя, понеслась назад под улюлюканье и свист разведчиков. Через полчаса еще четверо показались. В маскхалатах. Эти сначала двигались короткими перебежками, затем деловито поползли. Шустряков пришлось отгонять по-настоящему. Одного убили или ранили, и снова наступила тишина.
В полдень гитлеровцы где-то в глубине улицы установили противотанковую пушку. Первый снаряд продырявил Гитлеру щеку, второй - слизнул челочку. Появилась дыра на подбородке, слетела фуражечка, но, видно, подрагивали руки у наводчика, отказывал глаз - не мог попасть он в столб или перекладины, а от соприкосновения с тонкой простыней снаряды не рвались, и карикатура продолжала висеть, пока не была искромсана в клочья.
Номер не прошел: систему огня фашисты не раскрыли даже частично. Но стрелять по Гитлеру им все-таки пришлось, и разведчики были довольны. Латыпов и Шиканов на радостях устроили борьбу. Тинибаев кружился в каком-то казахском танце. Андрейчук передразнивал его. Глядя на них, посмеивался Вашлаев, улыбался даже самый невозмутимый и тихий во взводе Селютин.
Глава восьмая
1
На четвертый день нового года Лобатова и Шарапова неожиданно вызвал командир полка. Едва поздоровались, объявил:
- Обстановка сложилась так, что через три дня, не позднее, "язык" должен стоять вот тут,- ткнул пальцем на дверь землянки.- Никакие трудности и чрезвычайные обстоятельства во внимание приниматься не будут. За пленными пойдут разведчики всех полков, но пора его взять и нам. При выполнении задания отличившихся представим к награде, а тебе, Шарапов, при первой возможности сверх того обещаю отпуск на десять дней. При невыполнении - не взыщи.
Обратную дорогу ехали в кошеве бок о бок и молчали. Полуэкт успел прикинуть несколько вариантов поиска, выбрать наиболее выгодный и подумать о том, как хорошо бы съездить в отпуск, появиться дома в новеньком обмундировании, с погонами на плечах и наганом на боку. Замечтавшись, спросил:
- Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, Ермишев не обманет?
- Ты о чем? - не понял Лобатов.
- Отпуск даст, если притащим пленного? Лобатов отстранился от него, чтобы рассмотреть получше.
- Дитя ты, дитя. Поманили красивой игрушкой - и обрадовался. Какой отпуск, если со дня на день наступление начнется? К маме ему захотелось!
- Точно, товарищ старший лейтенант, я ее почти год не видел. А вам разве не хочется побывать дома?
- Мне отпуск не обещали,- отрезал Лобатов.- Я кто? Всего ПНШ-2, все время "околачиваюсь" в тылу, с артиллеристами, чтоб вас лучше прикрыли, договариваюсь, простыни шью, колесную мазь ворую.- В голосе Лобатова звучала обида, но закончил он мирно, хотя и не без иронии:- Обмозговывай операцию со своими орлами и приходи.
Лобатов предлагал обсудить предстоящий поиск с разведчиками! Это было до того ново, что Полуэкт не нашелся, что и ответить.
А разведчики засиделись без дела, и известие о новом и спешном задании восприняли с радостью. Выдвинутое для затравки предложение брать пленного на той стороне Волхова, в районе быков, отвергли категорически.
- На тропу надо идти. Мы уже думали. Шарапов сидел веселый, светлые глаза его довольно щурились и поблескивали.
- Интересно у вас получается: я всего два часа назад о задании узнал, а вы уже все решить успели.
- Так ведь не отдыхать нас сюда послали,- отозвался Вашлаев,- когда-то и поработать надо.
- Ну что ж, давайте обсуждать конкретно,- предложил Полуэкт, убедившись, что разведчики пришли к той же мысли, что и он.
О тропе в Кириллов монастырь рассказали местные солдаты. Шла она почему-то не напрямик от вала в восточной части города, где между ним и монастырем было кратчайшее расстояние, а с южной стороны, подходила к левому рукаву Волховца Левошне, какое-то время тянулась вдоль нее, потом пересекала речку и устремлялась к монастырю. Ходили по ней немцы два раза в сутки, в вечерние и утренние сумерки. Видимо, доставляли гарнизону пищу и боеприпасы. Подходы к тропе тоже казались удачными: от вала недалеко до Правошни, по ней пройти к Левошне и там, где тропа ближе всего подходит к берегу, сделать засаду. Крюк придется большой делать, но зато под прикрытием берегов можно идти в рост. И мин на речках наверняка нет.
- А если тропа прикрыта спиралью и заминирована?- вспомнил Шарапов о первой неудаче под Зарельем.
- Так сейчас у нас все саперы, командир. Разминируем.
О деталях договорились быстро, а вот сколько народа брать, Шарапов решил не сразу. Встреча предстояла скорее всего с большой группой противника, но есть ли смысл уравновешивать силы? Не лучше ли отобрать самых надежных? Меньше будет шума, потерь и всяких неожиданностей. Еще раз взвесив возможности каждого, объявил:
- На задание пойдут: Спасских, Бахтин, Бербиц, Тинибаев с Андрейчуком, Карянов с Калининым, Латыпов и Шиканов. Идем завтра. Готовыми быть всем. Вопросы есть?
- А нас когда возьмете? Мы тоже хотим,- обиделись новенькие.
- Не беспокойтесь. Еще находитесь.
- Хоть бы фриц попался маленький да тощенький, чтобы тащить легко было,пробасил из своего угла Бербиц и этим как-то смягчил возмущение "обойденных".
Утром разведчики, к удивлению местных солдат, высыпали из землянки в сапогах. Вырядились в них потому, что всю ночь топили печку и сушили валенки в мокрых, как ни осторожничай, снег скрипит под ногами.
К четырем часам дня поисковая группа была готова. Встали кругом и тихо запели любимую песню волховчан:
...Вспомним о тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу.
Пусть вместе с нами семья ленинградская
Рядом сидит у стола,
Вспомним, как русская сила солдатская
Немцев за Тихвин гнала.
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мерзлых лежал блиндажах,
Бился на Волхове, бился на Ладоге
Не отступал ни на шаг...
Вспомним и чокнемся кружками стоя мы
В братстве друзей боевых,
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за славу живых!
Хороша песня, будто специально для разведчиков написана. Перед поиском ее только и петь, когда жизнь свою наизнанку выворачиваешь, перебираешь по косточкам и гадаешь: вернешься невредимым, калекой или фриц тебе на тот свет подорожную выпишет. Разбередила душу песня почти до слез, и не удержались, повторили две последние строчки:
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за славу живых!
Вышли из землянки, на вал поднялись, от него на Правошню двинулись. Берега ее оказались не такими высокими, как предполагали. Местами пришлось в три погибели сгибаться, кое-где и ползти. Из Левошни, еще светло было, разглядели спины четырех немецких солдат. Они опередили группу. Полуэкт не выдержал и побежал, и бежал до тех пор, пока не схватил его за руку Спасских:
- Не успеть!
Еще раз прикинул расстояние. Чуть-чуть бы пораньше выйти! Пришлось залечь и пропустить четверку в монастырь. Может, еще пойдут? Другие?
На тропу сползал Спасских и доложил:
- Метров пятьдесят до нее. За тропой на кольях телефонная связь. Удобное местечко!
Часа три пролежали в засаде - и новые не идут, и те четверо не возвращаются. До утра остались в монастыре, а возможно, и до следующего вечера.
На обратном пути, чтобы выиграть время при следующем выходе, спрямили угол между Левошней и Правошней, проторили между ними борозду и как-то не особенно расстроились, что вернулись пустыми. Настроения не испортил даже Лобатов, накинувшийся на Шарапова:
- Надо было дождаться возвращения четверки, а то сходили на прогулочку.
- Вот утром и дождемся.
- Если они опять раньше вас не проскочат.
В землянке, остыв после стычки с Лобатовым, Полуэкт поделился с разведчиками мыслями, которые донимали его всю обратную дорогу:
- А что, ребята, на тропе "языка" взять можно. Если даже пошлют погоню, то она нас в Левошне искать станет, а мы в это время уже в Правошне будем.
- Возьмем, командир, такого вариантика у нас еще не было, но бери-ка ты нас всех, чтобы в случае чего. и от погони отбиться.
- Правильно! Пойдем всем взводом!
Ребята предлагали дело, и Шарапов с ними согласился.
Остаток ночи прошел в тихих разговорах, а под утро, когда настала пора собираться в дорогу, дремавший Вашлаев вдруг поднял вверх указательный палец:
- Лучше на вечер отложить, командир, чтобы впереди ночь была, а не светлое утро.
- Проснулся! И как всегда вовремя!-развел в крайней досаде руками Спасских.
- Я не спал. Я думал, как сделать лучше, а вы смотрите,- миролюбиво возразил Вашлаев.
- Стратег! - всегда спокойный Спасских вскочил, чтобы сказать кое-что покрепче. Вместо этого продолжил с сожалением в голосе: - А ведь он прав, ребята.
Спасских недолюбливал Вашлаева, однако был справедлив и объективен даже в гневе. А вот что скажет ПНШ-2?
Лобатов, узнав о новом решении, взвился по-настоящему:
- Вы же там наследили! Нельзя тянуть до вечера!
- Следы заметены. Не обнаружат.
- У тебя все легко получается, вот только дела не видно.
- Товарищ старший лейтенант! - повысил голос Полуэкт, но Лобатов оборвал его:
- Тебе старшего лейтенанта мало, тебе надо с командиром полка поговорить. Я ему сейчас и доложу о твоих фокусах.
И доложил. С улыбкой протянул трубку:
- Ему все объясни, если ты такой грамотный. Пришлось выслушать еще один разгон.
- Что молчишь? Я тебя слушаю,- раздался сердитый голос Ермишева.
- Товарищ пятый, задание будет выполнено. Откладываю его по сложившимся обстоятельствам. Больше по телефону ничего добавить не могу.
Ермишев долго молчал, потом жестко сказал:
- В случае срыва пеняй на себя. Миндальничать больше не буду.
- Приказал идти утром? - с надеждой спросил Лобатов.
- Нет, пойдем вечером,- подражая в тоне Ермишеву, ответил Шарапов.-Вы-то чего боитесь, товарищ старший лейтенант? Вся ноша теперь на мне, а с вас как с гуся вода: "Не послушал, сделал по-своему".
- Но-но-но, не зарывайся.
- Где уж мне. Разрешите идти?
- Иди иди,- с угрозой в голосе разрешил Лобатов.
Плохо начинался этот день для Полуэкта. К ругани Лобатова он привык и сносил ее легко, осадок же от слов командира полка и особенно от его тона остался тяжелый. Не заходя к себе, поднялся на вал: еще раз прикинуть план операции, новую расстановку сил, и не успел. Деньги к деньгам, беда к беде. В траншее вдруг появился незнакомый младший лейтенант, маленький, худощавый. Спросил неожиданно громким басовитым голосом:
- Где здесь разведчики располагаются?
- А тебе зачем? - учитывая возраст и равное звание, сразу перешел на "ты" Шарапов.
- Назначен командиром взвода.
- Вот как?! Ну что ж, пойдем провожу к ПНШ-2.
Еле затолкал бинокль в футляр и пошел, придерживаясь рукой за стенки окопа, ненавидя и себя, и своего преемника, который заявился на все готовенькое и вечером, конечно же, возьмет пленного. Обида копилась в сердце и толчками отдавалась в висках: "Лобатовское дельце! Позвонил Ермишеву и еще что-нибудь наябедничал".
- А что случилось? - заметил младший лейтенант необычное состояние Шарапова.
Он не ответил, дверь землянки ПНШ-2 рванул без стука, вошел в нее с полыхающим лицом.
- Прибыл новый командир взвода. Знакомьтесь, товарищ старший лейтенант,со злостью выговорил Лобатову. Увидел, как у того забегали глаза, как суетливо он заперебирал какие-то бумаги, опасливо взглянул на телефон. Еле сдерживаясь, чтобы не сказать лишнего, спросил:-Разрешите идти?
- Погоди, Шарапов, надо объясниться.
- Зачем? Мне все ясно.
- Далеко не все. Товарищ младший лейтенант, посидите у меня. Мы скоро вернемся.- На улице предложил: - Вот на бревнышке и устроимся. Садись, Шарапов.
- Перед начальством привык стоять,- продолжал дерзить Полуэкт.
- Да не петушись ты! Нашел время. Да, я просил дать еще одного офицера, но не на должность командира взвода, а дублером, помощником, если хочешь...
- Вместо Спасских? Так Олег же раз-вед-чик, а этот пока кот в мешке,неприязнь к Лобатову невольно перешла и на младшего лейтенанта.- Два офицера в одном взводе! Это что-то новое, товарищ старший лейтенант.
- Опять за свое,- повысил голос и Лобатов.- А нового-то как раз ничего и нет. Ты был стажером-наблюдателем? В стрелковых взводах были стажеры при командирах? Вот и его считай стажером. Ты не двужильный, а взводу скоро придется действовать на два фронта. Разве плохо, если вторую группу поведет офицер? И, если откровенно, все мы под богом ходим, Шарапов. Сегодня ты есть, а завтра тебя нет. Кого тогда прикажешь назначить командиром взвода?
В словах Лобатова была своя логика, но было и такое, что не укладывалось в сознании Полуэкта, и он решил выяснить все до конца.
- Кто поведет разведку?
- Ты, ты, а Смирнов возглавит группу прикрытия. Сразу и проверим, на что он способен.
- Вы могли об этой "операции" раньше сказать? - еще не уступал Полуэкт.
- Мог, и надо было, но не хотел тебя волновать до разведки - Смирнова позднее должны были прислать. Удовлетворен?
- Не знаю, как его примут ребята. Мне они вон какую проверку устроили.
- А вот это во многом будет зависеть от тебя,- отрезал Лобатов.
- Хвалить должен? А за что? Я же его не знаю.
- Сейчас узнаешь. Остыл? Тогда пойдем побеседуем.
Новенький оказался вологодским пареньком. До ранения служил в разведке, имел звание старшины, участвовал в четырех поисках, в одном из которых был взят пленный. За эту операцию награжден медалью "За отвагу", а офицерское звание получил после окончания курсов. Держался Смирнов независимо, чувствовалось, что парень с характером. Понравилось Шарапову и то, что известие о стажировке Смирнов принял без обиды, даже с некоторой радостью. И отошла, смягчилась готовая озлобиться душа Полуэкта, на веселых ногах побежал подготовить ребят к встрече с новеньким, расположить к нему, дела кое-какие сделать - и нос к носу столкнулся с Селютиным. Разведчик попросил не брать его на операцию.
- Почему, Селютин? - удивился Полуэкт.- Все рвутся, даже повар Забаров решил отличиться, а вы?
- Предчувствие имею плохое, товарищ младший лейтенант.
Шарапов взглянул на него внимательнее, вспомнил, что дня два уже Селютину не по себе, он старался уединиться, беспрерывно курил, представил, как нелегко было Селютину обратиться с такой просьбой, и сказал как можно мягче, чтобы не обидеть человека:
- Мне кого-то надо оставить у пулеметчиков. Вот вы с ними и побудете, пока ходим. Договорились?
- Спасибо, товарищ младший лейтенант,- повеселел разведчик,- а то давит меня и давит, как будто смерть свою чувствую.
- Ладно, чего там. Со всяким бывает. Вы не переживайте.
Известие о Смирнове разведчики встретили холодно, но, когда узнали, что он "из своих", потеплели и спросили, посмеиваясь:
- Испытывать будем?
- Обязательно. Возглавит группу прикрытия.
- Так сразу?
- Он же разведчик.
- Так-то оно так, но надо бы присмотреться.
- Вопрос решен.
- А как с Лобатовым?
- "Заложил" я себя и без пленного не вернусь. Прихвачу сухарей, ночь пролежу, но возьму.
- Не переживай, командир, и мы прихватим. Надо будет, все останемся.
- Спасибо, ребята!
Вышли на этот раз пораньше. Знакомая дорога давалась легко, и в Левошне оказались быстро. Но едва Шарапов выглянул из-под берега на поле, увидел идут восемь человек, и почти там же, где и вчера. Выдохнул:
- Группа нападения за мной! Прикрывающим не шуметь!
И снова бегом к месту засады. Только бы успеть, только бы не упустить! Сердце рвется и режет в груди, не хватает дыхания. Скорее! Скорее! Вот оно, место засады. Опередили!
Рядом задышливо падали разведчики. Пока бежали, группы нападения и прикрытия перепутались и залегли не в том порядке, как намечали, но перестраиваться поздно. Сойдет.
Немцы приближались. Тропа все ближе подводила их к берегу. Метров на десять еще можно подпустить и - подавать команду. И тут не выдержал нервного напряжения, нажал на спусковой крючок повар Забаров. Ему дали тумака, но дело было сделано, пришлось пустить в ход автоматы, нападающим ринуться на немцев положение мог спасти лишь стремительный бросок на сближение. Справа от Полуэкта, грудь в' грудь, неслись Спасских, Бахтин, Бербиц, Андрейчук и... Смирнов! Он-то почему? Крикнуть, вернуть назад некогда, и сердцу не выдержать крика - и так бьется в груди молотом.
Фашисты лежат как поленья. Крайний слева вскакивает, оглядывается, чтобы бежать, и меняет решение. Хлесткая автоматная очередь от живота, удар в челюсть. Кровь заливает лицо, но Шарапов продолжает бежать. Бежит от него и немец, спотыкается, падает. На ходу автоматом по голове ему и дальше к проводу. Связь не должна работать - эта обязанность на нем. Выпластал кусок гупера, осмотрелся.
Двое фрицев убегают. По ним не стреляют, чтобы не вызвать ответный огонь. Правильно. Четверо, кажется, убиты, а один окружен, но не дается. Бербиц валит его мощным ударом. "Не убил бы, черт окаянный!"- вздрагивает Полуэкт, но немец кошкой вскидывается с земли, выхватывает гранату. Еще удар. Лежит. Его подхватывают и волокут к реке.
Хорошо сработали. Молодцы! И еще одного можно прихватить, которого он автоматом стукнул. Шарапов бежит к нему. Не двигается. Притворяется, гад! Проверил пульс, дыхание. Мертвый! Со страха, что ли, скончался? Он же совсем легонько ударил. Забрал автомат, документы и бегом к реке. Там собрались уже все.
- Отходим. Быстро! - командует Полуэкт, а Смирнову напоминает: - Ты возглавляешь прикрытие. Бербиц взваливает пленного на плечи, как когда-то Бахтина, и бежит первым. Пропустив вперед группу нападения, отходит и Шарапов, на ходу бинтуя голову. Рядом пристраивается Карянов.
- Еле иду,- жалуется,- так пнул фриц чертов, что чуть ногу не сломал.
В землянке Шарапов увидел кровь по правому боку и рукаву Бербица.
- Тоже ранили? Сильно?
- От него вон,- кивнул Бербиц головой на пленного.
У Полуэкта подкосились ноги:
- Опять ранен? Куда?
- Сейчас посмотрим. В ногу, кажется. Стянули с дрожащего пленного белые, все в крови, бурки.
- Икра прострелена, командир,- поднял голову Бахтин и рассмеялся:-Мужественным разведчиком Забаровым.
- Посмотрите, нет ли еще ран? По-русски понимаешь? - спросил у пленного.
Тот промычал что-то невразумительное.
- Все остальное в порядке. Пахать на нем можно,- доложил Бахтин.
Шарапов облегченно вздохнул и, почувствовав головокружение, слабость, привалился к стене. Рана начала рвать и "токать".
Сестра прибежала, взглянула на него и рассмеялась:
- Кто это вас так укутал, товарищ младший лейтенант?
- На ходу бинтовался. Сначала его перевяжите,- указал на пленного.
- Вот еще! Подождет, - фыркнула сестра и, все еще посмеиваясь, начала разматывать бинт. Осмотрела рану и сдвинула брови: - Будь иной поворот головы, и не в ухо бы вышла, а в затылок. Повезло вам, товарищ младший лейтенант!
- Повезло?! Если так везти будет, то, пока до Берлина дойдем, без ушей останемся,- не согласился Вашлаев.
Засмеялись. И шутка была удачной, и настроение подходящее.
- Его перевяжите, укол и все, что надо, сделайте,- снова попросил сестру Шарапов, боясь, чтобы не началось заражение и не умер первый пленный.
Бербиц уже давно нетерпеливо поглядывал на пустые кружки, нос его подрагивал, глаза горели.
- Где наш лихой разведчик? Забаров, приступай к исполнению и доложи, почему без команды огонь открыл? Наливай полнее - сегодня за удачу пить будем! И ему плесни,- повел густыми черными бровями на пленного.
Забаров нынче послушен и нем как рыба. Пытаясь улыбнуться, протягивает пленному кружку, заранее приготовленный хлеб с маслом. Пленный отталкивает то и другое.
- Нихт! Нихт! -на лице ужас.
- Командир, он не пьет!
- Ты бы его поменьше бил,- вставляет словечко Бахтин.
- Я его бил? - возмущается Бербиц.- Да я всю дорогу молился: только бы не убить, только бы не убить, даже ничего не повредил, когда брал.
- Может, боится, что водка отравлена? - догадывается Андрейчук.
- Верно,- соглашается Бербиц.- Расступитесь-ка. Смотри, Ганс ты или Фриц.Бербиц в несколько глотков опорожняет почти полную кружку, вытирает рукавом губы и, помогая себе жестами, напрягая голос, будто разговаривает с глухим, объясняет: - Не отравлено! Понимаешь? Я выпил, не закусил и тебя вижу.
- Нихт! Нихт! - испуганно отодвигается пленный.
- Командир, он с сержантами и даже старшинами не хочет,- смеется Бахтин.Может, с тобой выпьет?
Полуэкт пил редко, не больше двух глотков, но увидел в глазах ребят ожидание и нетерпение - очень уж им хотелось переупрямить пленного - и лихо, как не умеющие пить люди, ополовинил кружку, тяжело дыша, приказал:
- Пей, фриц!
И пленный послушался. Сначала осторожно пригубил, потом медленно выпил и удивленно похвалил.
- Гут! Кароша! - потянулся за хлебом.
- Еще бы! Не ваш шнапс! - пророкотал Бербиц и, будто видел впервые, внимательно оглядел пленного:- Не очень щупленький, кажется, даже не вшивенький, и взяли его аккуратненько, без грубостей.
Землянка дрогнула от хохота. Не смеялись только Андрейчук и Тинибаев - они опять о чем-то спорили.
Пленный оказался ефрейтором все той же 1-й авиа-полевой дивизии. Он был светловолос, голубоглаз и довольно высок ростом. Посмотреть на него сбежались местные солдаты, в землянке не протолкнуться, в ней дым коромыслом. Все довольны, ни у кого никаких огорчений, пока сквозь общий шум не прорывается голос прибежавшего пулеметчика:
- С фрицем пьете, а вашего разведчика убило! Эх, вы...
Голос хлестнул, как удар бичом.
- Когда?
- Где?
- Кого?
Оказалось, Селютина. Пока были на нейтралке, немец бил по валу. Вспомнили, что и разрывы слышали, и свежие воронки видели - одну совсем недалеко от землянки,-да на радостях не обратили на нее внимания. По той же причине и о Селютине забыли. Что ему сделается, если дома остался?
Ринулись на вал, в траншею. Выбросило из нее Селютина взрывной волной и изрешетило так, что сразу и не узнаешь.
В тыл на одной подводе ехали четверо: Лобатов и пленный в штаб полка, Шарапов туда же, а потом в медсанбат, Селютин в свой последний путь на кладбище дивизии в деревне Мшага. Разведчики похоронят его завтра.
Полуэкт лежал рядом с Селютиным и ругал себя за его смерть. "Помог, называется, человеку. Оставил дома!" Понимал, что вины его в случившемся нет, но все равно не по себе, как будто вина его в чем-то и была.
Откажи он в просьбе, и жив бы остался Селютин, веселился бы теперь вместе со всеми. Смерть свою он чувствовал верно, а где от нее спасение, не отгадал.
- Как Смирнов? - прервал тяжкие размышления Полуэкта Лобатов.
- Все в порядке.
- Вот видишь,- обрадовался Лобатов.- Человек в деле побывал и себя показал. Легче ему с твоими орлами управляться будет.
- Да, все так,- согласился Шарапов и не стал рассказывать о том, как Смирнов, забыв о своих обязанностях, ринулся на немцев с группой нападения.Все хорошо получилось,- подтвердил он, прислушиваясь ко все усиливающейся боли.
Глава девятая
1
"Счастливая рана" Шарапова оказалась серьезней, чем думала сестра, и отлеживаться пришлось не в медсанбате, а в челюстно-лицевом отделении госпиталя, только успевшего развернуться в недалеком от Новгорода поселке Пролетарий. Начальником отделения был старший лейтенант медицинскиой службы Жабин, молодой брюнет с черными веселыми глазами, старшей сестрой - высокая и тонкая Надя Иванова, а санитаркой- пухленькая девчушечка из местных - Вера. Раненые еще не поступали, и Жабин осмотрел Полуэкта немедля.
- Прошла хорошо, но осколочек кости оставила. Придется делать иссечение.
- Э, нет,- прикрыл рукой Полуэкт рану,- лучше какой-нибудь проволочкой выколупайте, чтобы лицо не портить.
Жабин рассмеялся:
- Нет у нас колючки. Винтовочная?
- Из автомата.
- Ишь ты! А чего же одна? Ты мне не мешай - не тяни руку-то, убери ее за спину.
- Остальные мимо прошли.
- Это хорошо. И с большого расстояния?
- Метров с десяти.
- Почему же всего одна? - вскинув глаза, повторил Жабин.
- Так закон рассеивания.
- Хорошо, что есть такой закон,- промычал сквозь зубы Жабин и показал зажатый в пинцете осколок кости:- Вот он, а пули нет, так что извини - на память подарить не могу. Перевяжите,- приказал Наде Ивановой и убежал добывать для отделения людей и медикаменты.
- Почему-то считают, что у нас раненые все легкие, ходячие, сами себя обслужить могут, и ничего не дают,- пожаловалась Надя Иванова и коротко хохотнула:- А Жабин всегда такой: пока зубы заговаривает - и дело сделает. Хороший хирург!
Полуэкту Жабин тоже понравился, а через неделю, когда началось наступление и стали прибывать раненые, они сошлись накоротко. Прибежал тогда Жабин с просьбой:
- Самому больных таскать приходится. Помоги, разведчик?
Полуэкт тут же и подхватился, а потом в привычку вошло: чуть запарка, бегут за ним: раненых привезли, носить надо. Так и коротал размеренное и пустое госпитальное время, томясь вынужденным бездельем и каждый день ожидая весточки из полка. И она наконец-то пришла. Ребята писали, что наступать полку пришлось через Ильмень, а после освобождения Новгорода дивизию повернули на юг, и теперь очищает она Приильменье, продвигается с боями к Шимску. Потерь во взводе почти нет, больше царапинами отделываются, а пехоту выбило крепко.
Прочитал Шарапов коротенькое, наспех написанное Спасских письмо, и зачастило, тревожно забилось в груди сердце, как во время поисков в самое напряженное время, как двадцатого января, когда Левитан на всю страну торжественно читал приказ Верховного об освобождении Новгорода. И так потянуло в полк, что еле дождался, пока Жабин выйдет из операционной. Остановил его.
- Когда выписывать будешь?
- Когда рана заживет,- склонив голову набок, весело разглядывал Полуэкта Жабин.
- "Когда рана заживет"! Раненых я таскать могу, а воевать нет - так, по-твоему?
- Правильно. Здесь ты под наблюдением, а там кто за тобой следить будет? Из тебя еще гной идет. Понял?
- Нет, не понял.
- Тогда я тебе вот что скажу по-дружески: скандалить будешь, я тебя еще месяц продержу или в тыловой госпиталь отправлю. Даю слово.- Жабин обошел Полуэкта и снова скрылся в операционной.
Шарапов еще не остыл от письма, от разговора с Жабиным, как к нему подошел старший лейтенант, командир батареи зенитных орудий, обнял на правах старшего за плечи, дружески заговорил:
- Куда рвешься, дурачок? Зачем смерти ищешь? Давно я приглядываюсь к тебе и предлагаю должность командира огневого взвода. Стоим мы неподалеку, охраняем мост через Мету с сорок первого года. Рыба рядом, бабы - тоже. Не жизнь, а малина. Пойдешь?
Уж очень неподходящее время для оскорбительного предложения выбрал зенитчик. Хотел Полуэкт отшутиться, но не получилось.
- Пошел-ка ты знаешь куда? - скинул с плеча руку старшего лейтенанта, в палате бросился на койку и пролежал до вечера.
Скоро еще одно письмо пришло, коллективное, какое отправляли когда-то Скубе. Ребята поздравляли Шарапова с присвоением звания лейтенанта и с награждением орденом Красной Звезды, писали, что вся группа захвата уже ходит с медалями "За отвагу", Смирнов хорошо прижился во взводе, но и "товарищу лейтенанту время бы возвращаться домой".
Нетерпение вновь охватило Шарапова, но на этот раз он не стал "наскакивать" на Жабина, а покрутился около хирурга, выбрал благоприятный момент и добился выписки с направлением для продолжения лечения в медсанбате дивизии. Так быстро уговорил Жабина, что даже неинтересно стало. Жабин рассмеялся.
- Воображаешь поди, что подъехал ко мне лисонькой - и по-твоему вышло? Черта с два! Госпиталь ближе к фронту переезжает, всех на днях рассортировывать будем,- и расхохотался.
На другой день Полуэкт распрощался с товарищами по палате, поблагодарил Жабина, пожал руку Наде и толстушке Вере, спустился со второго этажа школы, где размещался госпиталь, вдохнул полной грудью морозный воздух и захлебнулся им - такой он был чистый и свежий, не пах ни карболкой, ни кровью, ни гнойными бинтами. Пожмурился от удовольствия и непередаваемого чувства свободы и поспешил на дорогу.
Машин в Новгород шло много, и через пять минут Шарапов лежал на горе новеньких полушубков, крепко увязанных поверху толстой веревкой. После своротка на Новоселицы прямая как стрела дорога понеслась к городу. Слева остались дома деревни Мшага, еще несколько километров, и машина выскочила на простор. Вдали замаячили маковки церквей и соборов.
Шарапов невольно вцепился в веревку, напрягся, чтобы в любую минуту прыгнуть за борт. Он знал, что в городе и далеко за ним давно нет немецких батарей, но не мог переубедить себя в этом и все ждал орудийного выстрела, свистящего полета тяжелого снаряда, который разобьет грузовик вдребезги.
Миновали Малый Волховец, слева остались развалины Кириллова монастыря. Машина въехала в город. Месяц назад Шарапов часами разглядывал его в бинокль, запомнил многие разрушения и привык к ним, но то, что увидел теперь, потрясло: города не было совсем.
Со стесненным сердцем и горечью в душе пошел посмотреть кремль. Увидел то же, что и всюду: взорванные и покалеченные дома, башни, крепостные стены, в здании театра глыбы навоза и остатки сена - здесь была конюшня, ободранные, ранее золотые купола знаменитой на весь мир Софии. Напротив нее в снегу чернел разобранный на части и приготовленный к отправке в Германию памятник Тысячелетию России. Сфотографировать бы все это и показать снимки ребятам, чтобы дрались еще яростнее и беспощаднее!
Добраться до места на попутке не удалось. Километров десять, сказал шофер, придется потопать. На машине, может, и десять, а на своих двоих все пятнадцать будет, прикинул Шарапов и не ошибся. В госпитале он все время занимался гимнастикой, давно считал себя вполне здоровым, но так только казалось. Непривычная тяжесть разливалась по телу, пришлось пересиливать себя, чтобы ни присесть где-нибудь.
Ясный февральский день начинал блекнуть, когда вдали, за белым косогором, показались крыши большой деревни, может Малиновки, в районе которой должна находиться дивизия. Пошел быстрее, и все мысли были уже в полку, уже видел и слышал своих разведчиков, пытался представить встречу с ними и не мог, даже начал беспокоиться, что произойдет она совсем не так, как думалось. Он месяц бездельничал, потому и соскучился, а они при деле были и все вместе, поди и не обрадуются его возвращению? И передовую, самое войну не мог создать в воображении. В обороне все было ясно и привычно, а в наступлении?
Нетерпение гнало Шарапова вперед, а ноги спотыкались все чаще, и он то и дело оглядывался, не едет ли кто, не подкинет ли до деревни, где, пожалуй, и заночевать придется. Уже недалеко до нее было, когда позади раздался скрип полозьев. Черная лошадка бежала резво, в кошеве сидели двое. Вгляделся и узнал знакомого командира пулеметной роты. С ним ехала какая-то девушка, санинструктор, наверно. Капитан придержал лошадь:
- Садись, лейтенант, подбросим.
А он заметил, как девушка отстранилась от капитана, догадался, что будет лишним, и, вместо того чтобы завалиться в сани, отказался:
- Езжайте. Мне спешить некуда.
Капитан пожал плечами, но уговаривать не стал, поторопился даже хлестнуть лошадку. Полуэкт поплелся следом, на чем свет стоит ругая себя: "Оболда Оболдуев! Дурень стоеросовый! Не помешал бы, если до деревни довезли, а и помешал, так беда небольшая". Шел, понуря голову от усталости и от своей оплошности: не поехал - ладно, так не спросил даже, Малиновка впереди или какая-то другая деревня.
Правее, над лесом, шла стая "юнкерсов". Шарапов равнодушно присмотрелся к ней и отвернулся, но скоро пришлось остановиться - самолеты входили в боевой разворот, послышались взрывы, пулеметные очереди, в разных концах деревни поднялись в небо огненные языки.
Деревня оказалась не Малиновкой, и военных в ней не было. У горящих домов стояли женщины и ребятишки и скорбно смотрели, как огонь пожирает деревянные жилища. С другого конца улицы неслись причитания и крики. Капитана и его повозки не видно. "Успели проскочить",- порадовался Полуэкт и пошел дальше, решив не ночевать в этой деревне. В конце ее на всякий случай спросил согбенную, всю в черном старушку с палкой в руке, не видела ли она кошевы с военными.
- Как это не видела? - удивилась та.- Они у нашего дома в проулок сиганули от бомб. Там их и убило. Мужик-то в годах, а девка совсем молоденькая, и румянец во всю щеку.
У разведчиков была поговорка в ходу: "Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь..." Верно ведь, черт возьми! Еще как верно и точно!
2
В поздние сумерки на какой-то пробитой недавно в снегу дороге Шарапов встретил старшину первой минометной роты Рыбакова. Было Рыбакову за сорок, в плечах он узок, сутуловат, лицо худощавое, нос же задиристый и широкий, весь в черных точечках, как весенний снег. Минометчики звали его Гаврюшей и Рыбаком и уважали за то, что в любую погоду и в любых условиях они без мин не останутся, термоса со щами и кашей старшина тоже доставит вовремя.
Рыбаков был при лошади и в коробе саней вез какое-то барахло.
- Здравия желаю, товарищ лейтенант! - поприветствовал простуженным голосом, покосился на старенький бушлат Шарапова.- "Раздели" вас в госпитале-то?
- Раздели и вот одели. Шинели даже не нашлось,- покраснел за чужую вину Полуэкт.
- Жулья там немало на складах развелось,- согласился старшина.- Хотите телогреечку? Почти новая, и вам в ней сподручнее.
- Давай, если не жалко. До штаба далеко?
- Километра три. Только в обратную сторону,- усмехнулся Рыбаков.- А передовая рядом. Вчера ночью ваши туда проходили. Может, все еще там лазят. Если в штаб, то нам по пути.
Шарапов заколебался: воз у старшины тяжелый, идти придется, передовая ближе, и ребята там.
- Масккостюм и что-нибудь скорострельное найдется?
- Найдем, найдем,- проговорил старшина, ныряя головой в короб.- Вот автоматик, вот халатик и пара "лимонок" на закуску. Вы по этой дороге идите, потом влево тропка пойдет, а там у солдат спросите, где ваши.
Телогрейка пришлась впору, масккостюм - тоже, а когда Полуэкт почувствовал на шее привычную тяжесть автомата, и совсем повеселел.
- Откуда добра столько? - спросил у старшины.
- Дык валяется. Вперед мины вожу, а обратно - что попадется, а то засыплет снегом, и пропадет. Уперлись тут немцы, и сбить пока не можем.
Шарапов распрощался с щедрым старшиной, прошел немного и услышал, как впереди "максим" "Чижика-Пыжика" завел, и так хорошо, что хоть пляши, хоть подпевай.
У станкача оказалось двое чем-то похожих друг на друга молодых солдат. Один назвался Колькой Баламутом. Второй улыбнулся на это:
- Шутит он, товарищ лейтенант. Багмут у него фамилия, а Баламутом в роте прозвали. А вы кто будете? О, так мы ваших знаем. Казах, Тинибаев, кажется, и Андрейчук ваши? Были у нас. Стреляют ничего, но до Кольки им далеко.
- Ну уж,- ревниво отозвался Шарапов.
- Они днем приходили. Тоже моей стрельбой заинтересовались,- вступил в разговор Багмут.- Говорили, сколько мне патронов выпустить. Я стрелял. Потом они. Ничего, получалось. А вот в сочетаниях три-пять-два-сёмь-четыре и так далее - не потянули, меня победителем признали.
- Даже так можно? Ну-ка, покажи,- не поверил Шарапов.
Багмут мгновенно сменил обычные патроны на трассирующие.
- Как стрелять?
- Два-четыре-один-три-два,- назвал Полуэкт небольшие цифры, чтобы считать было легче, а стрелять труднее.
Багмут задрал ствол пулемета в небо и сыпанул желтыми светлячками точно по заказу. Увидев восхищенное лицо лейтенанта, расплылся в улыбке:
- Хотите "Барыню"?
Безошибочно отбил ее, потом "Барабанщика", и в заключение сыпанул такую очередь, которая могла скосить на своем пути все живое.
- Молодец! Ну и молодец! - не удержался от похвалы Шарапов.- Не знал, что на пулемете можно выделывать такие штучки. Вам бы позицию почаще менять. Пусть фрицы думают, что здесь несколько "максимов".
- Не получится. Они мой почерк знают.
- Жаль. Оборона у вас тут не очень.
- Зато поле чистое и до немцев с километр. Пока дойдут, я их в поленницы уложу.
- Это днем. А ночью?
- Пробовали и утерлись.
- Немцы мстительны. Будьте осторожнее,- сказал Полуэкт и покачнулся, очутившись в чьих-то медвежьих лапах. Вырвался. Увидел сияющее лицо Скубы.
- Товарищ лейтенант, вы как здесь оказались? Я бачу - знакомый кто-то.-Повернулся к Багмуту:- А ты что лупишь, як скаженный? Мы думали, ЧП у вас.
- Тоже мне разведчики! Было бы ЧП, он бы по-другому разговаривал,- ласково кивнул Багмут на "максима".
Снова кто-то обхватил Шарапова сзади, оторвал от земли и закружил, обдавая смешливым и жарким дыханием.
Андрейчук! Его сибирская хватка!
- Потощал, командир, на госпитальных харчах. Легонький стал,-смеялся Андрейчук, ставя Полуэкта на землю.
А ему тепло и счастливо от объятий ребят. Хотел сказать что-нибудь хорошее, да Скуба перебил:
- Откормим. Только что вспоминали, а он и легок на помине.
- Как взвод, Костя? Потери большие?
- Пока все живы.
- Смирнов как?
- Хороший парень. Старается. Мы рядышком стоим, а Смирнов с остальными дальше.
- Что делаете на передовой?
- Да на задании.
Во взводе никогда не говорили "идем в разведку". Всегда: "на задание", "на работу". Но теперь это "на задании" неприятно кольнуло. Шарапов уже дома себя почувствовал, прикидывал, как бы забрать к себе понравившихся пулеметчиков, и вдруг, как от чужого, отмахнулся от него Скуба. Мог бы и сказать, на какое задание прибыли на передовую. И о другом подумал Шарапов: как к его приходу отнесется Смирнов? Вряд ли ему будет приятно возвращаться на роль стажера.
- Идем, командир. Нам пора,- позвал Скуба.- А ты,- повернулся к Багмуту,в случае чего "Чижика" сыграй, чтобы мы зря к тебе не бегали.
- Пошли, командир. Устроим ребятам праздник,- обнял Шарапова за плечи Андрейчук.
И второй раз за этот день Полуэкт сказал и поступил не так, как хотел и думал.
- Я на должность еще не назначен, а вы "на задании". Вот завтра схожу в штаб, тогда и к вам приду.
- При чем тут штаб? Все равно к нам назначат, не в пехоту же,- возмутился Андрейчук.
- Устал я, ребята, мне бы куда-нибудь кувыркнуться поскорее,- сгладил отказ Полуэкт.
- Да где вы ночевать будете?
- У пулеметчиков и пересплю.
- Правильно,- обрадовался Багмут,- у нас рядом отличная землянка есть. Ребята покажут.
Обиженные разведчики проводили Полуэкта до места и по пути оттаяли, сообразив, что и правда устал командир, отдохнуть ему надо, а к ним попадет, так разговоров до утра не оберешься. Часового предупредили:
- Ты лейтенанта зря не буди. Дай ему выспаться как следует.
Простились хорошо, как будто и не было никакой размолвки.
У часового была странная фамилия - Змий, он тоже обрадовался новому человеку и говорил без умолку.
- Может быть, Змей? - переспросил Полуэкт.
- Нет, Змий. Я украинец,- привычно пояснил сержант.
- Ну Змий, так Змий. Сторожи хорошенько, чтобы меня немцы не утащили,пошутил Шарапов и пошел спать.
"Отличная", землянка оказалась наспех вырытой ямой, покрытой "в один накат" тоненькими жердями, кое-как присыпанными сверху землей и снегом. Слева от входа, завешенного плащ-палаткой, был оставлен земляной выступ, для мягкости застланный ветками лозняка. У самой двери, уткнувшись лицом в стену, спал сменщик Змия. Посередине, воткнутый одним концом в стену, коптил телефонный провод.
- Сгоришь тут,- вслух сказал Полуэкт и загасил его. Потом, рассмеявшись, спросил у темноты:- А кофе будет?
В госпитале на третий день наступления рядом с ним положили старого солдата. Чтобы как-то завязать с ним разговор, спросил, откуда тот родом. Раненый не ответил. Полуэкт подумал, что он к тому же контужен, и несколько дней они провели в обоюдном молчании. Но однажды, после обеда, сосед вдруг заговорил: "А кофе будет?" В палате засмеялись: "Будет, со свежими сливками".
"Папаша", к всеобщему удивлению, оказался немцем. Он был ранен днем, до ночи скрывался в лесу, потом вышел на дорогу, проголосовал и оказался на госпитальной койке. "Так ты же был в немецкой форме!" - не поверили ему. "Сказал, что из разведки".- "Угу, а документы у тебя, конечно, не догадались проверить?" - "Разведчики ходят без документов или, как это, с фальшивками",резонно возразил немец. "Рана у тебя не ахти какая, мог бы и к своим утопать".- "Зачем? В плену лучше. Жизнь, жизнь! Я и в ту войну был, знаю". - А где простыни, одеяло, подушка? - вновь спросил Шарапов голосом старого немца, рассмеялся, потом забрался на нары в дальний от двери угол, скинул автомат, блаженно вытянулся и мгновенно заснул.
Проснулся оттого, что кто-то стаскивал его с нар. "Уже утро,- удивился Полуэкт,- и этот чертов Скуба не может разбудить по-человечески!"
Направленный в глаза луч сильного электрического фонарика заставил зажмуриться и потянуться к автомату. Его не оказалось, и до скованного сном, не проснувшегося окончательно Шарапова дошло, что не Скуба его будит, а немцы!
Они были мастера. Завернули руки назад и повели из землянки. Луч света выхватил из темноты скрюченную фигурку солдата. Его лицо и шинель были в крови. Из траншеи передали из рук в руки и погрузили спиной к спине на немца ростом с Бербица. Второй, поменьше, поддерживал сзади ноги. Еще двое бежали чуть сзади. За ними поднялась и стала отходить группа прикрытия.
"Командира взвода разведки выкрали немцы! Завтра об этом узнает весь полк! Стыд-то какой, позор!" Шарапов представил искаженное гневом лицо Ермишева, вздернутые вверх брови Лобатова, виноватые лица ребят. Вторая мысль пронеслась в мозгу яркой вспышкой: "В левом кармане гимнастерки карточка кандидата в члены ВКП(б), офицерская и вещевая книжки!"
Одежда задрана вверх. Незаметно дотянулся подбородком до кармана документы на месте! Они не должны попасть в руки врага. Но как это сделать? Закричать, позвать на помощь? Нельзя! Засунут кляп или пристукнут как следует. Нейтральная полоса около километра. Время есть...
Голова работала ясно, по привычке анализируя создавшуюся ситуацию. Дать заднему ногой, а "носильщика" перебросить через себя? Не по-лу-чится! Руки намертво прижаты к бокам противника, и вес в его пользу. Ударить первого головой? Свой затылок расколешь, а ему что сделается?
Луна вышла из-за туч. Светит ярко. Подрагивает над головой небо - устал "носильщик". И задний все время спотыкается. Скоро должны меняться. Надо усыпить бдительность, притвориться беспомощным, потом отпрыгнуть в сторону, выхватить гранату, упасть на нее и уничтожить себя вместе с документами... Идиот! Граната для немцев - полная неожиданность! Если испугаются- должны испугаться! - побегут или залягут, хозяином положения станет он! Вот где выход! А то - упасть, подорвать себя... Дурное дело - не хитрое...
Скоропалительный треск ППШ прорезал морозный воздух, звонким эхом пронесся над землей. Запели над головой пули. Ребята! Видят, если ведут прицельный огонь. И не от страха, а от дикой радости забилось сердце. Один из бежавших следом немцев по-звериному рыкнул и ткнулся головой в снег. Второй склонился над ним, потащил. Они начали отставать.
Автоматные очереди приближались. Шарапов догадался, что ребята нашли в землянке его шапку, организовали погоню и бросились на выручку.
Так и есть! Снаряды плотной стеной встали на пути немецких разведчиков. Они кинулись назад, потом побежали влево. Куда-то исчезла группа прикрытия. Всего двое с ним! Обстановка изменилась. Смена "носильщика" отпала. "Надо начинать, пока снова не сбежались,- решил Полуэкт.- Заднего бью ногой, а с передним что делать? Придется все-таки головой..."
Ослепительно яркая вспышка внизу. Грохот. Взрывная волна подбрасывает немца вместе с Шараповым. Мрак и тишина, словно в могиле. Соленый привкус крови во рту. Руки свободны! Начинает прорезываться звездное небо. Глухо доносятся разрывы снарядов. Выхватил гранату.
Рядом голос:
- Иван, сдаюсь! Сдаюсь!
Занесенная для удара рука повисает в воздухе - второй немец лежит на боку. Он ранен. А где "носильщик"? Сбежал!
Шарапов выхватывает у раненого автомат. Под его стволом немец ползет обратно.
- Шнель! Шнель,- подгоняет его Шарапов.
- Я бистро, бистро,- отвечает немец на русском.
- Цурюк! - приказывает Шарапов, а сам бросается в снег, кричит:- Ребята, не стреляйте!
Автоматы смолкают. Шаги. Или ему кажется? Да нет, он слышит, а подняться и идти навстречу сил нет.
К нему бежит Скуба.
- Ранен, командир?
- Живой!
- Он еще и с пленным! - оборачивается Скуба к Андрейчуку.
Тот Снимает шапку и надевает ее на командира.
- Уши не поморозил? Холод сегодня наш, сибирский. А я слышу - ползет кто-то. Думаю, не немцы же, и тут твой голос,- не упускает случая похвастаться острым слухом Андрейчук.
В землянке он осматривает раны пленного и ворчит:
- Вся стопа разворочена, и выше колена рана большая. Придется жгут накладывать. Снарядом, что ли?
- На мине.
- А ты как же?
- Я на немце верхом ехал. Контузило только маленько.
Андрейчук перевязывает раны пленного и между делом успевает рассказать:
- Хотели фрицы взять пулеметчиков, но те открыли огонь. Резанули ребят из автоматов, побежали по траншее. Часовой у землянки стал гранаты кидать. И его кончили. Мы поняли - что-то неладно, но пока бежали.." Быстро сработали, сволочи!
Полуэкт слушал Андрейчука и только теперь, в спокойной обстановке, взглянув на происшедшее с ним как бы со стороны, осознал, как ему повезло.
- Спасибо, ребята! Если бы не вы и не мина...- выговорил с трудом, утирая со лба пот.
- На вас всегда страх позднее находит, когда уже все кончится. Почему так, не понимаю? - развел руками Тинибаев.
- Молодец, земеля, в яблочко попал,- хлопнул его по спине Скуба и, довольно улыбаясь, протянул Полуэкту зеркало:- Взгляни-ка на себя, лейтенант. Чистой воды трубочист!
Полуэкт скинул весь в копоти масккостюм, телогрейку и пошел умываться. Распахнутое настежь небо начинало бледнеть, уступая место скорому утру. Шарапов засмотрелся на опрокинутый ковш Большой Медведицы, вспомнил, как качалась она, когда его тащили немцы, Багмута и его напарника вспомнил, словоохотливого Змия, и звезды расплылись, затуманились и заплясали в глазах.
Он поспешил нагнуться за пригоршней свежего снега.
Несколько дней прошло после возвращения Шарапова из госпиталя, не успел он привыкнуть к условиям временной обороны, снова новичком себя чувствовал, как получил приказ - "срочно пленного". Срочно,- значит, этой же ночью, без подготовки, без наблюдения. Вернулся во взвод расстроенным, а ребята, выслушав его сетования, посмеивались:
- Какая подготовка, какое наблюдение, лейтенант? Здесь не через Волхов плыть, не от Кириллова монастыря брать. Пойдем на запад и где-нибудь найдем, но предупреждаем: орденов и медалей за "языков" уже не дают, кончилось наше время.
Разведчики были в благодушном настроении, смеялись, подначивали его и, казалось, совсем не думали о ночном поиске. Раньше всегда переживали, а нынче будто в гости собирались. Или он что-то не понимает, или у ребят от успехов голова закружилась - на непрочной обороне немцы еще бдительнее должны быть. До сумерек, однако, снарядились, попрыгали, не бряцает ли что, и пошли к реке Мшаге, где у Спасских оказалось "в заначке" хорошее местечко. Здесь под берегом, ютясь в снежных норах, стояло заслоном отделение второго батальона. Грязные, в прожженных шинелях, заросшие щетиной старички-поскребыши из тыловых служб полка так обрадовались разведчикам, словно те им письма из дома доставили. - Сменять нас прибыли, да?
- Нет, папаши, пленного брать.
- Тоже хорошо. Мы хоть на живых людей посмотрим. Стоим тут, как на необитаемом острове. По стрельбе знаем, что и справа наши есть, и слева, а кто где, сам черт не разберет. Не найдется ли у вас закурить, ребятки?
- Началось! Нет ли у вас бумажки закурить вашего табачку, а то у нас спичек нету,- пробурчал Бербиц, но папаши его "не услышали".
- Третий день без махорки и на одних сухарях сидим,- с наслаждением задымили, закашлялись натужно и дальше свою линию повели:- Поди у вас и фронтовые имеются? Нам по сто не надо, нам бы и по половиночке хватило для сугрева души и тела.
При этих словах Бербиц поднялся и, заинтересовавшись чем-то, пошел "наблюдать за противником".
- Бербиц,- окликнул его Шарапов.
- Что Бербиц, Бербиц? Если мы всех поить будем, так нам в святые надо записываться,- не сразу отозвался добытчик и хранитель водочного запаса взвода.
- Бер-биц! - построжел голос Шарапова и сразу смягчился:-Ты же старшиной на складе был, ты все можешь, и запасец у тебя имеется.
- Запас карман не дерет. А если ранят кого и тоже "для сугреву" потребуется?
- Что-то много разговариваешь, Миша. Вот оставлю тебя комендантом этой "крепости", тогда по-другому запоешь.
- Я о себе забочусь, да? - еще сопротивлялся скупой на водку Бербиц, но руки стали развязывать затянутый морским узлом мешок проворнее, и тот наконец распахнулся.- Пожалуйста, пожалуйста. Если всем до Проньки, то и мне тоже.
Нахохлившиеся солдаты оживились, вожделенно завздыхали, а когда увидели, что своенравный старшина стал вдруг щедрым и наливает по полной мерке, совсем повеселели.
- Пейте, пейте, солдатики - бравые ребятики, не думайте, что Миша Бербиц скупой рыцарь, что ему больше всех надо,- приговаривал Бербиц, наполняя очередную мерку и с ехидцей поглядывая на Шарапова.- У нас лейтенант рубашку последнюю отдаст, он всех обнять готов. Кому мало, еще добавлю.
Тут уж разведчики встревожились - раздаст все, чтобы досадить командиру. И солдаты забеспокоились:
- Вам-то останется?
- А нам не надо. У нас до задания - сухой закон, а потом... если доживем, то посмотрим.
Выпили солдаты, согрелись и рассказали, что против них, на той стороне излучины, немцев немного, тоже не больше отделения. Постреливают редко, и они не усердствуют во избежание потерь. Подобраться к фрицам можно берегом, если идти в обход и нападать с тыла, можно и напрямую. До них близко. Гранаты, конечно, не докинешь, но каждый звук слыхать.
Еще побеседовали, и на той стороне котелки забрякали. Решение созрело немедленно. Вася Бахтин предложил:
- Рванем напрямую, а? Пока не пбужинали.
Рванули, на ходу побросали гранаты, нагрянули на немцев так неожиданно, что те бросились наутек. Один только, раненный в ногу, убежать не смог. На плащ-палатку его, и быстренько в полк.
Видя такую легкую победу, солдаты прибежали, термоса с горячей пищей в свои норы поволокли, одеяла из землянок, гранаты немецкие с деревянными ручками, даже часы настенные.
- Зачем таскаете? - пытался остановить их Шарапов.- Занимайте землянки и оставайтесь здесь.
- Да, вы уйдете, он нас и выкурит. Мы уж лучше дома побудем.
И то верно: немцы привыкли к тихим солдатам, не ожидали от них активных действий и прозевали разведчиков, а когда разберутся, что к чему, выбьют папаш из своих землянок. Разведчики между тем обследовали берег. Землянки, неглубокие окопы, никаких минных полей и никакой проволоки. Невдалеке пушка подбитая. Латыпов сразу к ней. Прицела нет, поворотный механизм не работает, но если развернуть, стрелять можно.
- Старшина Бербиц, "на выход"! Требуется пять лошадиных сил,- скомандовал Бахтин.
- Есть, товарищ командир отделения,- козырнул Бербиц, схватил Бахтина за шиворот и потащил к пушке, приговаривая: - Не брыкайся, Вася, наводчиком будешь, а Латыпов начальником артиллерии. Приказывает командир крепости Бербиц.
Снова прибежали солдаты, смеются, помогают развернуть пушку на немцев.
- Ты, Вася, в ствол гляди. Как увидишь бугор, останавливай. Через ствол наводка самая точная,- советует Латыпов.
Гомонят разведчики, радуются. Из всех видов оружия настрелялись вдоволь, а пушка в руках впервые, ждут не дождутся, когда фрицы контратаковать начнут. Они уже, кажется, собираются. Слышно, как кто-то команды подает, в кучу всех сгоняет.
Вылезли из-за бугра, в цепь развернулись. Пошли!
- Наводчику Бахтину, орудие на-во-дить! - кричит во все горло "начальник артиллерии" Гриха Латыпов.
- Товьсь,- отвечает Бахтин.
- По своей земле, но по фашистам, огонь!
И пушка выстрелила, оглушила, ослепила мгновенной вспышкой. И снаряд из нее вылетел, блеснул впереди редкой цепочки противника пламенем, взметнул к небу комья земли и снежную пыль.
- Выше, Вася, бери. Огонь! - снова командует Латыпов.
Но что-то заело у Бахтина, и пока копался, вгонял новый снаряд, фрицы за бугор попрятались.
- Еще полезут, стреляйте, а мы из автоматов врежем, чтобы туда-сюда не бегали,- приказал Шарапов.
Еще раз ахнула пушка, автоматные очереди положили немцев на землю, и уж не убегали, а отползали они под прикрытие бугра и больше не показывались.
- Вы не уходите, побудьте с нами до утра. Выспитесь хорошо, а мы вас покараулим,- просят солдаты.
До полка идти далеко, и добрая землянка там разведчиков не ждала, а здесь целых три и все теплые. Почему бы и не поспать? Задание выполнено, имеют они право один раз в жизни выспаться по-настоящему? Остались. Часового на всякий случай своего поставили, печки подтопили и со спокойной совестью засвистели простуженными носами.
А Шарапову не спалось. По пути из училища на фронт пришлось ему заночевать в Крестцах, небольшом районном городке, в войну ставшем важным железнодорожным узлом. Хозяйка долго и пытливо приглядывалась к нему и в конце концов поделилась затаенными мыслями: "До чего же похожий! Прямо братья родные! Вначале я даже сомлела вся!" "На кого похожий?" - не понял он. "Ночевали у меня днями лейтенантики, и один спал на лавке, где тебе стелю. А ночью фашист налетел, в наш дом, слава богу, не попал, а осколок бомбы, большой такой, меж бревен угодил и прямо тому лейтенанту в голову. Видишь, дыру какую сделал, я ее тряпками заткнула. Молоденький был и невысокий, как ты, только волосы светленькие. Не брат твой? Ну и хорошо, а то стелю и думаю, а вдруг как снова?"
Он понял, чего опасалась женщина, хотел попросить постелить на пол, но постеснялся, спросил о другом. "Он спал?" - "Спал, спал, и ты спи - я рано поднимусь. А смерть у него легкая была, будто и не жил".
Так нелепо погибнуть! В ста километрах от фронта! Не мог заснуть в ту ночь Полуэкт, до утра прокрутился на злополучной лавке, все щупал дыру рукой и ждал налета немецких самолетов.
Эта история первое время гнала сон и в полку. Обычная ночная стрельба немецких пулеметчиков казалась зловещей, все думалось, что перешли фашисты в наступление и вот-вот появятся на КП. Позднее, после того как сходил в первую разведку, обжился на переднем крае, эти опасения прошли, и смерть безвестного лейтенанта перестала казаться неожиданной и нелепой, а сегодня вот снова вспомнилась и зацепила. Мерещилось, что немцы, получив подкрепление, могут вернуться и тоже напасть неожиданно. Выходил наружу, слушал тихую ночь, проверял часовых и удивлялся беспечности храпевших разведчиков. Неуютно ему было в немецкой землянке, тревожили чужие запахи, шуршание и писк мышей. Не спалось.
Глава десятая
1
Еще под Шимском ходили упорные слухи, что дивизию отведут на формировку, однако свежие части прибыли, а ее в тылу не оставили, стали пополнять на ходу, и около месяца разведчики вели полк по следам отступающего противника, то и дело вступая в стычки с вражескими заслонами, группами диверсантов и выходящими из окружений отдельными разрозненными частями. Остались позади города Сольцы, Дно, Порхов. И всюду на дорогах, в лесах, в городах и деревнях мины. Ни в один дом не зайдешь без проверки. Веревку за ручку двери, сами за угол соседнего дома. Распахнется дверь без взрыва, можно и порог миновать.
На днях увидели опрокинутую взрывом машину. Ящики, галеты, буханки хлеба и даже бутылки вокруг нее. Между разбросанным добром следы сапог, будто кто ходил от кучки к кучке не то отыскивая что-то, не то пряча. Следы и насторожили. Даже Бербиц не захотел поинтересоваться содержанием бутылок. Прошли вперед несколько сот метров, и позади прогремел взрыв - какой-то солдат решил запастись на'дорогу пачкой галет.
Чуть раньше на краю гибели были и разведчики. В небольшой, покинутой жителями деревушке проникли в дом через выбитое окно, чтобы не возиться с веревкой. Послушали - часового механизма не слышно, проверили подозрительные места миноискателем, завесили окно и спокойно улеглись на полу, кроватях и на теплой еще печке. Засыпать начали, и вдруг котенок замяукал. При приближении фронта жители часто уходили в леса и возвращались, когда бои откатывались на запад. Наверное, так поступили и хозяева, а котенка, чтобы не замерз, в русскую печь за заслонку упрятали.
- Если до нашего ухода не явятся, заберу его с собой и буду для тепла таскать за пазухой,- загорелся Гриха Латыпов и направился к печке, но путь ему преградил Вашлаев.
- Не трожь заслонку!
- Это почему?
- Не мне тебе объяснять,- отрезал Вашлаев.
- Ой, прости. Не учел,- начал заводить Вашлаева Гриха.- Немцы поймали котенка, привязали ему к хвосту противотанковую мину и спрятали в печь с надеждой, что зайдет Иван погреться, откроет заслонку, котенок выскочит, вильнет на радостях хвостом, мина ударится о печку и взорвется. Так, Вашлаев, да?
- А ты не смейся. Не слышал разве, что такой же олух полез в печь за щами, а похлебать не удалось.
- Слышал звон, да не знаешь, где он. Не так все было.
- Так или не так, а человека нет. И не одного. Пять, если не шесть, солдат в той хате находились. Надо проверить, лейтенант,- решительно заявил Вашлаев.
Шарапова одолевал сон, гудели натруженные за день ноги, он спросил, чтобы отвязаться от Вашлаева:
- Что предлагаешь?
- Покинуть дом, а заслонку открыть, как двери. Вставать, вылезать на улицу и мерзнуть там никому не хотелось. Лейтенанту тоже.
- Послушай, Вашлаев,- сказал раздраженно.- Может, сначала поспим, уходить будем, тогда проверим. Но упрямец не сдавался:
- Заснешь тут, на горячих уголечках. Вы как хотите, а я лучше на улице у костерка посижу.
До чего вредный человек! Вечно что-нибудь придумает, и не отвяжешься от него.
- Всем подняться, вещички с собой - Вашлаев "проверять будет"! - приказал Шарапов.
Ох и повспоминали бога и его мать, и позлословили над Вашлаевым, пока он осторожно крепил веревку к ручке заслонки, вылезал из окна, привязывал к одной веревке другую, чтобы укрыться подальше, а потом, когда поднялась и осела от взрыва избенка, его едва не затискали в объятиях, даже в небо побросали, чего еще ни с кем не проделывали.
Весь день свежий, уже отдающий голубизной снег слепил глаза, заставлял смеживать веки. К вечеру на небе вновь начали гнездиться тучи. Разведчики спешили к деревне со странным названием Лютые Болота. В ней полк должен остановиться на ночлег. Шли из последних сил. На жилах, говорил Бахтин. Как верблюды, уточнял Тинибаев.
Задубели на злобных февральских ветрах лица, усохли, почернели от скороспелых привальных костров, обросли щетиной. Пообносилась одежда, зияла прожженными дырами, пошла пятнами от наложенных заплат. Ковыляли по проселочной дороге всем взводом. Впереди двое дозорных, столько же по бокам. За ними ядро головного, бахтинского, отделения, еще дальше - остальные и лошадь с небогатым скарбом. На санях дымилась походная кухня - отощавший больше всех повар Забаров обещал накормить до отвала.
Недалеко от деревни дозорные остановились на развилке. Лейтенант и Смирнов - он все еще ходил в стажерах - поспешили к ним. На новой дороге четко вырисовывались "теплые" следы саней и сапог с тридцатью двумя гранеными шпильками. Прошли еще с километр, и дозорные дали знать, что видят противника.
За опушкой простиралось поле, и по нему, в пробитой в глубоком снегу дороге, левой стороной обтекал Лютые Болота длинный обоз. Увидел его Полуэкт, и зашлось, азартно забилось в предчувствии выгодного боя уставшее от переходов сердце. Метнул взгляд на деревню: одни трубы торчат.
Послал Латыпова предупредить первый батальон, добавил по одному человеку в боковые дозоры, а Шиканов уже нетерпеливо протягивал снайперскую винтовку.
Шарапов обзавелся ею вскоре после возвращения из госпиталя, и сколько раз она выручала, сказать трудно. Особенно дозорных. По ним первым открывают огонь. Они далеко впереди, противник еще дальше. Десять, даже двадцать автоматов создадут шум и ничего более. Из винтовки же если и не убьешь пулеметчика, то прижмешь так, что прицельно бить не сможет. Снайперская винтовка заменяла взводу ручной пулемет, и разведчики называли ее выручалочкой. О том, что когда-то обозвали дурой, постарались забыть!
Полуэкт установил прицел, бинокль отдал Смирнову - следи! И дерево подходящее нашлось, с которого можно бить стоя и с упора, но первый выстрел сделал через силу, превозмогая себя. Более пятидесяти уничтоженных фашистов было засвидетельствовано в его снайперской книжке, но стрелять по лошадям не приходилось. И хотя передовым шел могучий, с лоснящейся от пота черной короткой шерстью немецкий битюг, нажал на спусковой крючок с непривычной робостью и сомнением, целя точно в голову.
- Есть! - как-то тускло сказал Смирнов.
Он и сам видел, что "есть": битюг с силой рванул постромки и завалился. Выбил вторую и третью лошадей, чтобы пробка была понадежнее, и перенес огонь на середину обоза. За считанные секунды сделал десять выстрелов, и каждый раз Смирнов подтверждал:
- Есть!
- Есть!
- Есть!
- Веди на сближение,- крикнул ему, вставил новый магазин и, пока ребята бежали к обозу, продолжал выбивать новые повозки и суетившихся возле них фашистов.
Впереди затрещали автоматные очереди, под прикрытием их побежал к ребятам и не заметил, не услышал, как сзади, из леса, вышли и остановились на опушке два танка. Оглянулся на них, когда за спиной зашлись длинными очередями пулеметы и забили по ушам орудийные выстрелы. Танки были не наши, не походили и на немецкие. Стреляли по обозу.
- Американцы второй фронт открыли! - смеялся щелочками глаз Тинибаев.
Танки и на самом деле оказались американскими, на резиновых траках и со слабенькой броней, но пушки у них работали, пулеметы - тоже, и полетели к небу остатки саней, узлы и тюки, человеческие тела и обрывки одежды. Треск пулеметных и автоматных очередей, выстрелы пушек и разрывы снарядов, дикие, нечеловеческие вопли, ржание и визг искалеченных лошадей - все слилось воедино.
Повозочные в ужасе разбегались от дороги и зарывались в снег, но уже появился пулемет, за ним второй, пушка открыла огонь по танкам, и те попятились в лес. Бой пошел на замирание. Подоспевшие начальник штаба полка капитан Цыцеров и командир первого батальона капитан Демьянюк приказали и совсем прекратить огонь, чтобы не ввязываться в затяжной бой. Сегодня растрепали, и ладно, а завтра добьем - на ночлег все равно где-нибудь остановятся,- разумно решили они.
Еще сыпал снег, но и рваные тучи стали появляться на небе, луна все настойчивее пробивалась к земле, и, когда находила окна, было видно, как быстро несутся облака, как истончаются на глазах. Разгонит их ветер, прояснится небо, и снова стынь наступит на земле, и опять придется ночевать в снегу.
Разведчики все были невредимы, не оказалось только Литвиненко. Этот пожилой солдат напросился во взвод сам, когда Шарапов был в госпитале. Ребята рассказывали, что вначале посмеялись над ним: "Куда тебе, папаша, мы ведь разведчики. Не выдержишь". "Нашему теляти да волка бы зъесть,- ответил Литвиненко.- Я ще в ту германскую пластуном був. Подкоп под вражеский окоп зумеите вывисти? Ни. Под снегом ползать? Ни. А я до самой Германии, мать ее в душу, допилзу. Вот побачите". И правда, боднул снег головой, и нет его. Метров через тридцать вынырнул: "Что, зъели?" Говорил Литвиненко уверенно, Германию к слову помянул, с вида был крепок и совсем покорил своим трюком - такой пригодится. Особенно ратовали за него Скуба и Капитоненко - свой все-таки чоловик и украинские песни знает. Уговорили Смирнова. Однако бойкий на слова Литвиненко оказался совсем не тем, за кого его приняли. Оказалось, что на задания его брать опасно, потому что он прикуривает одну цигарку от другой, а на ночь табак еще и за щеку закладывает. Табачный дух от него такой, что фрицы за версту учуют. Это бы куда ни шло, другое в новоявленном разведчике обнаружилось: как идти на дело, так у него что-нибудь заболит и он запричитает: "Я вам, парубки ридные, такой борщ сварю, пальчики оближете. Оставьте меня на этот раз дома". Наступит "другой раз", выразит желание маскхалаты починить, валенки подшить. И все сделает аккуратно, не придерешься. Терпели: услужлив, тих, никому не перечит и зла не делает. Так и прижился во взводе как портной, сапожник, чистильщик оружия, истопник и прочих дел мастер. Под огонь попал впервые и исчез. Может, в лес со страха драпанул, а может, и не выходил из него, отсиживается где-нибудь до лучших времен?
- Кто видел Литвиненко? - спросил Полуэкт.
- Я,- подал голос Андрейчук,- неподалеку от меня лежал.
- Пошли искать, ребята.
- Вот здесь лежал я,- показал Андрейчук,- а вот его ямка. И нора в ней. Литвиненко, вылезай! - Нора молчала. Андрейчук озлился:- Ну подожди, гад ползучий, я до тебя доберусь, я тебя выпотрошу!
Он полез за Литвиненко, ухватил его за валенок и получил удар другим. Вконец разозлившись, стукнул прикладом по ногам. Раздался глухой вопль, и Литвиненко в мгновение ока вынырнул наружу. Лицо испуганное, все в снегу, дрожит осиновым листом, разутую ногу пытается пристроить на оставшийся валенок - цапля на болоте.
Настороженное поле взорвалось от хохота разведчиков, и в ту же секунду плеснула от обоза пулеметная очередь, потом вторая, третья - и упал, не ойкнув, Вашлаев.
В лес возвращались с замкнутыми лицами, прищуривали глаза в спину семенящего впереди Литвиненко, несли Вашлаева, вспоминали его неизбывное: "А вы подумали о том, что?.." Негромкогласный был, но разведчик! И так нелепо погиб из-за этого услужливого и пронырливого. Бугрились желваки на скулах Капитоненко, все поигрывал он автоматом, и лейтенант держался поближе к нему, чтобы не натворил что в горячке. Скуба шел, задрав почему-то голову кверху. Бахтин не сводил глаз со своих валенок.
В лесу, само собой получилось, встали в круг, и в центре оказался Литвиненко.
- Почему дезертировали с поля боя? - сдерживая голос, спросил Полуэкт у провинившегося.
- Хотел наикраше изделать, к обозу близенько под-пилзти,- прикинулся овечкой, развел руками Литвиненко.
- А нора почему в лес вела? - задохнулся от возмущения Шарапов.
- Трошки ошибся в маневре, товарищ лейтенант. С каждым случается.
Что с такого возьмешь? Ползает, как уж, и живет так же. Разведчики, будто впервые увидели, угрюмо разглядывали Литвиненко, перебирая в памяти другие его "ошибки".
- Убирай от нас эту вонючку, командир, а то я сам это сделаю,- взорвался Капитоненко.
- Как, ребята?
- А что тут митинговать? В тракторе вот маленькая деталь испортится - и он стоит, пока ее не сменишь,- ответил за всех Бахтин, ткнул автоматом в спину Литвиненко, приказал:-Идем, покажу, где Вашлаеву могилу копать,- замахнулся прикладом и едва сдержался, чтобы не поторопить замешкавшегося Литвиненко.
Похоронили Вашлаева не спеша и от могилы не расходились долго.
Шарапов стоял над свежим холмиком, одиноко чернеющим близ усыпанной свежим снегом дороги, и не выходил у него из головы разговор о Вашлаеве со Спасских при первом знакомстве со взводом: "Этот вологодский. Исполнительный, аккуратный, уравновешенный. Все делает без срывов, но на среднем уровне. Резонер".- "Как это понимать?" - "Да загадки любит загадывать,- рассмеялся Спасских.- Договариваемся о чем-нибудь, обсуждаем, он помалкивает, а под конец брякнет: "А вот об этом вы подумали?" И такое завернет, что все перекраивать приходится. Стратег, одним словом!"
Точную характеристику дал тогда Олег. От многих бед предостерег Вашлаев, а погиб - не успели глазом моргнуть.
Утром дорога чернела воронками, разбитыми повозками, ящиками и сундуками, валялись на ней какие-то тюки, увязанные в одеяла узлы, катушки с телефонным кабелем, противогазы, чугунные печки. Ни одного убитого немцы не оставили крайне редко, когда нет никакой возможности, оставляют они мертвых на поле боя.
За деревней, почти у самого леса, разведчики наткнулись на трупы девяти парней и двух девушек. Лежали они раздетые, со связанными проволокой руками и смотрели в утреннее серое небо мертвыми глазами. Ступни ног неестественно, под прямым углом, поднимались вверх, лица изуродованы ударами прикладов.
Постояли, сняв шапки, дали короткий залп и пошли дальше, а через сутки на лесной дороге увидели остатки обоза и занесенные снегом трупы фашистских солдат. Видно, узнали партизаны о мученической смерти своих товарищей и разбили обоз так, что некому стало подбирать и увозить убитых.
Полдня разведчики шли густым корабельным сосняком, потом он стал редеть, обрастать пышными кронами и кудрявиться, что указывало на близкий конец леса. Так и оказалось. Впереди простиралось неоглядное поле. Прямая снежная канава начиналась на опушке у поленницы дров и исчезала на половине высокого взгорка.
Пошли по ней. Канава перешла в нору, нора закончилась сенями с деревянной дверью, за ней, как в сказке, жили старик со старухой. Разведчикам обрадовались несказанно, особенно старик, у которого кончилась махорка. Не знал куда посадить и чем попотчевать, а угощение было одно - холодная картошка.
- Вот говорил, что дождемся, и дождались! - выговаривал старухе.Освобожденные мы теперь? - спрашивал, пытливо заглядывая в глаза.
- Полностью и навсегда.
- А когда "Пантеру" будете брать?
- Какую еще "Пантеру"? Где она?
- За моим бугром поле, за ним и она. Новая оборона германцев. Почище линии Маннергейма будет. Не слыхали разве?
- Да нет... Посмотрим.
- Посмотрите, а дом наш за этой "Пантерой" был. Сожгли его, проклятые.
В новом "жилище" старики поселились осенью. Место высокое, сухое, и бурт картошки рядом. Разведчики посоветовали уйти в освобожденную деревню. Дед отказался:
- Где там жить будем и кто нас кормить станет? Да и привыкли здесь.
- Бои начнутся, вас и побить могут.
- Э, сынки, я тоже воевал и соображаю, что к чему. За бугром мою земляну ни один снаряд не достанет. Переживем как-нибудь.
На этом и расстались.
"Пантеру" войска пробовали брать с ходу. Не получилось. Она строилась основательно: густо заминированное широкое предполье, глубокий ров, вал за ним с укрытиями от бомб и снарядов, многочисленными дзотами, бронированными полусферическими колпаками, привезенными из Германии, открытыми и закрытыми площадками для пушек и минометов, и за всем этим еще несколько запасных линий в глубине.
В конце марта начался новый штурм "Пантеры" более мощными силами. После небывалой артиллерийско-авиационной подготовки померк солнечный день, черная пелена заволокла землю и поднялась в небо. По нему невиданно и страшно, накатываясь друг на друга, заходили черные волны. Казалось, такой густоты и силы огонь сметет все, от фашистских укреплений останутся рожки да ножки, но вражеская оборона выстояла, ответила жесточайшим контрударом. Изнурительные бои закончились с наступлением весенней распутицы; раньше времени разверзлись хляби земные. Наступило затишье.
В отпуск бы теперь! Сутки туда, сутки обратно, денек дома побыть! Больше и не надо. Не успел так подумать Шарапов, как вызвал его командир полка, пряча в усах улыбку, спросил:
- Ты о моем обещании не забыл? Собирайся. Как отведут полк во второй эшелон, так и отпущу.
- Спасибо, товарищ подполковник! - гаркнул что есть мочи Полуэкт.- Большое спасибо,- повторил потише, и весь мир показался ему радостным и прекрасным, как будто война кончилась.
Прямо от Ермишева побежал к портным - шинель новую, после возвращения из госпиталя полученную, на комсоставскую перешить, к сапожникам - хромовые сапоги заказать, и нигде не получил отказа. Знали его в полку и ценили, а тут такой случай! Поколебавшись, письмо домой настрочил, излил в нем восторг свой и радость, а побывать дома не удалось.
Разведчики еще были на передовой, спорили, чтр лучше приготовить из конской ноги, и, как на грех, показался наш "ястребок". Он летел низко и, миновав передовую, упал на поле. Побежали к нему посмотреть, что случилось, если надо, летчику помочь. Он без сознания, голова в крови, видно, при приземлении ударился, а фонарь не открывается. Гриха Латыпов на крыло запрыгнул:
- Уйдите-ка отсюда, не мешайтесь.
Поколдовал над хитроумным запором, и фонарь отодвинулся.- Командир, у него и ноги перебиты!
Летчика вытащили, в санроту отправили, а самолет надо же посмотреть, не приходилось так близко видеть. Гриха Латыпов, озорно поблескивая карими глазами, в кабину забрался, все ручки и рукоятки перепробовал, стараясь понять, что к чему. А немцы засекли место посадки, стали бить из минометов. Пришлось удирать. И надо же такому случиться: "отпускник" наступил на мину. Была она своя, противопехотная, с неполным зарядом тола. Это и спасло. Подметку сорвало, три шпильки в ступню взрывом вогнало, но нога цела осталась. Бежавшему следом повару Забарову по глазам ударило, Забарова повели, а Шарапов до землянки сам допрыгал, опираясь на плечо Грихи Латыпова. Ногу разнесло, ступить на нее нельзя, пришлось в санроту ложиться, и вместо Полуэкта в отпуск уехал адъютант Ермишева старший лейтенант Акимов. Поправился Шарапов, Ермишев его временно к себе в адъютанты определил. Вернулся Акимов - комполка велел Шарапову принимать роту автоматчиков.
- Сделай так, чтобы они не хуже твоих орлов были.
Польстил вроде бы, но сказал так, что напомнить об отпуске у Шарапова язык не повернулся. Приказал построить роту, прошелся перед строем и чуть перед ним же за голову не схватился - почти все ровенские новобранцы, многие с крестиками на шее. Сравнил со своими ребятами - того горше стало. Начал учить. Скомандует: "Ложись!" А они: "Матка боска! В такую-то грязюку!" - "Ложись, Матка боска! Ложись, кому говорю!" Уж и погонял их Шарапов, по всем лужам, что были в округе, поползали они у него по самой что ни есть "грязюке". "Лютым" прозвали, не раз жаловаться ходили, но Полуэкт знал, чему и как учить не нюхавших пороха ребятишек, чтобы стали они солдатами и не погибли в первом бою от незнания и непонимания простейшей военной азбуки. Пошло дело, довести же его до конца, к досаде Шарапова, не пришлось. Был ранен младший лейтенант Смирнов, и командир полка вернул Полуэкта в разведку.
Почти сразу начались учения, и отпуск пропал окончательно. Большие учения по штурму копии "Пантеры" прошли в июне. Взвод отличился на вгрызании во "вражескую оборону". Не осрамился и на смотре. Строевую подготовку разведчики дружно не любили, но потренировались, и в чистеньком обмундировании, молодые и сильные, с выпущенными из-под пилоток чубами, первые два ряда с новенькими судаевскими автоматами, под бахтинскую гармонь так "Копал, копал криниченьку" рванули, такую "ножку показали", что проверяющие в ладоши ударили. Однако не успели прийти в себя от несомненного успеха, Шарапова потребовали к прибывшему из армии полковнику. Явился, доложил о прибытии и получил вопрос в лоб:
- Откуда у вас судаевские автоматы? Мы вооружаем ими пока только офицеров!
Легкие, весом три с половиной килограмма, с откидным прикладом и более редкой стрельбой, что позволяло экономить патроны, судаевские автоматы - ППС появились недавно, и официально на взвод был выдан один, для его командира. Разведчики "поиграли" им, опробовали, оценили преимущества ППС перед ППШ, и скоро судаевские автоматы появились у многих. Шарапов не спрашивал, где и как их добывают ребята. Что же полковник такой наивный вопрос задает? И такое было настроение у Полуэкта, так он радовался, что на смотре у взвода все отлично получилось, что не оробел он перед высоким начальством, как часто случалось ранее, растянул рот в доверительной улыбке и ясно выговорил:
- Достали, товарищ полковник.
Понятное каждому военному благозвучное словечко "достали" заменяет великое множество других слов - нашли, стащили, слямзили, сбондили, прибрали к рукам и обычно не требует объяснений. Нашло оно отклик и в душе полковника. А может быть, открытое, доверчивое, понимающее и ситуацию, и субординацию лицо смышленого командира взвода разведчиков понравилось полковнику, рассмеялся он:
- Ну раз достали, то, выходит, кому-то они были не очень нужны.
Отпустил с миром.
Около двух месяцев простояла дивизия во втором эшелоне. Солдаты за это время отдохнули и от свиста пуль успели отвыкнуть. Разведчики же то и дело получали задание - выяснить то, проверить другое, а чтобы "выяснить" и "проверить", надо идти к противнику. Потерь понесли много. Не вернулись из госпиталей Смирнов, Рыжов и Забаров. Побывали в медсанбате Спасских, Бахтин, Скуба, Романов и Бербиц. Ему пуля угодила в большой палец ноги, и попотешались над Бербицем вволю, особенно Бахтин с Каряновым: "Ты, Миша, ногу-то бы не поднимал, не голосовал ею". Бербиц сокрушенно потряхивал кудлатой головой и удивлялся: "Надо же, куда влетела? И правда, в медсанбат с.такой раной стыдно показываться".
Из-за страсти ко всякого рода поделкам чуть было не "погорел" Латыпов. Отпиливал головку взрывателя от противотанковой гранаты, и тот взорвался. Трухнули все, особенно Гриха. Повернулся к Полуэкту и как маленький:
- Товарищ командир, я нечаянно! - Сам белее полотна, и руки, которые обезвредили столько мин, втихую перерезали столько колючки и взрывателей этих несчастных столько перепилили, чуткие к металлу и послушные Гришины руки, как у старика, трясутся.
Какая-то корявая тишина повисла в землянке - плохо мог закончиться для Грихи этот взрыв. Ближе всех к нему сидел Спасских. Осмотрел раны и повеселел:
- Кости целы. Заживет!
Вскоре и с Каряновым пришлось расстаться. Взяли лучшего сапера взвода на другой участок. Не хотелось ему от разведчиков уходить, отказывался вначале. На малограмотность ссылался, другие доводы приводил. На него напирали. "Ладно, пойду, если Петька согласится, а без него и не уговаривайте".- "Какой Петька?"- "Калинин, друзья мы".- "Вот и хорошо. Твой Петька не такой упрямый оказался. Вместе и пойдете". Лобатова тоже перевели в другую часть. Нового ПНШ-2 не нашлось, и Полуэкт, к своему удовольствию, имел дело с начальником штаба капитаном Цыцеровым.
Глава одиннадцатая
1
Дивизию ввели в бой в начале июля. Развернули ее фронтом на юг, и пошла она брать Красногородское, а от него, обойдя "Пантеру", стала продвигаться к Латвийской ССР.
В представлении разведчиков Латвия была настоящей Европой, "заграницей", а перешли после трехдневного гула артиллерии и штурмовиков речку Лжа и ничего особенного не обнаружили. И речка обыкновенная, каких форсировали немало, с поросшими высокой травой обрывистыми берегами, и кусты, и поля, и леса за нею тоже самые обычные. Но скоро и в другом убедились. После разбитых, сожженных и опустошенных деревень Новгородчины и Псковщины нетронутый хутор увидели с большим садом, ульями, добротными постройками для скота и ухоженным домом. Хозяйская семья смылась, прислуга разбежалась, остался лишь один работник, гомельский паренек, застрявший здесь с довоенных времен. Повел на радостях в подвал, а там чего только нет. Под потолком висят домашние колбасы и окорока, полки забиты шматками сала, сырами в виде прямоугольного пирога с рельефными рисунками поверху, в бутылях и банках хранятся фруктовые напитки, сиропы и компоты под сургучом, в бочках мед. И все это на одну семью!
Устроили небывалое застолье, пробовали и то, и другое, и третье, запивали холодными напитками и снова налегали. В разгар пиршества вернулись дозорные, доложили, что в следующей деревне немцы организовали оборону.
Первый батальон маленького капитана Демьянюка подошел, сунулся было вперед, но попятился. Атаку решили повторить ночью, а разведчикам поручили пробраться в тыл и побить побольше немцев, когда те отходить начнут, а заодно и панику навести. До захода солнца прощупывали в разных местах позиции врага, искали уязвимые места. Слева деревню обтекал лес. Немцев в нем не было, но подходы к нему и сам лес были густо заминированы.
- На каждом шагу "злодейки",- доложили Тинибаев и Андрейчук.
- Вы там лазили, вам и проход делать,- приказал Шарапов.
- Добро, лейтенант. Мины наспех натыканы, у некоторых даже уголки видать. Не подорвемся, пройдем,- заверил Андрейчук.
Июльский день умирал медленно и неохотно. Часов до десяти гуляло на небе солнце, потом начались затяжные вечерние сумерки. Еле дождались, пока мгла надежно укрыла землю. Немцы беспокоились, все время пускали ракеты. Слухачи поползли вперед с катушкой немецкого кабеля, по нему след в след двинулись остальные. Прошли. За деревней разделились на две группы. Одна, во главе со Спасских, осталась для удара во фланг, свою Шарапов увел дальше, чтобы перекрыть дорогу.
В назначенное время зачастили "сорокапятки", открыли огонь "дегтяри" и "максимы", ночь засветилась строчками трассирующих пуль, всполохами разрывов.
- Побегут! Не любят они ночью драться,- прокричал в ухо Шарапову Гриха Латыпов.
Полуэкт тоже на это надеялся, но фашисты не отходили, сарай только подожгли, чтобы светлее стало. План боя рушился. Лежать и ждать, пока пехота выкурит немцев,- нечестно, и Шарапов поднял своих. Связи со Спасских не было, но он тоже пришел к такому решению.
Ударили почти одновременно, и у фашистов началась паника. Одно дело биться с противником, наступающим по фронту, и совсем другое, если он вдруг в тылу появляется и неизвестно, какими силами. Снялись немцы и спешно отступили через оставшийся открытым левый фланг.
Обычный ночной бой, каких провели немало.
Все целы, никого даже не царапнуло. Так считали, пока Бербицу Бахтин не понадобился.
- Лейтенант, куда ты дел Васю? Опять "особое задание"? - спросил у Шарапова.
- Да нет. Ребята, кто видел Бахтина?
Видели все: лежал у дороги, поднялся, побежал вперед, а дальше...
Пошли искать и нашли самого неуязвимого разведчика взвода Васю Бахтина мертвым. Поверили в это не сразу. Пульс стали щупать, к дыханию прислушиваться, искусственное делать. Убит! Скинули пилотки, подняли над головами автоматы, до боли в пальцах нажали спусковые крючки и не отпускали, пока не разрядили диски. Прибежал всполошенный командир роты:
- Что тут у вас случилось?
- Бахтина потеряли!
Подняли, понесли Васю в деревню. Полуэкт шел, спотыкаясь, ничего не видя перед собой и жалея, что бой уже закончился. Копившаяся месяцами и годами ненависть к фашистам переполнила сердце и искала выхода. За автомат бы снова взяться и бить, бить, бить. С того поиска, где лежал Вася у проволоки, притворяясь раненым, даже раньше, когда ходили на дзот у Зарелья, не чаял он души в Бахтине, надеялся на него, как на себя. На самые опасные дела Вася всегда сам напрашивался: "Поручи мне, командир, сделаю". Он прикинет - и другие справятся, Бахтина поберечь бы надо, впереди еще посложнее дела будут, но как-то надежнее, если Бахтин сам пойдет. В умелость его верил и в везучесть необыкновенную...
- Разведчики, где ваш лейтенант? К начальнику штаба его,- дошел до сознания Полуэкта голос связного.
Пошел за ним, думая о том, что же и как он напишет Марии Ивановне - матери Васи в деревню Косаряна, как оправдается перед ней за смерть сына, где взять на это сил и мужества?
Цыцеров дал приказ вести полк на север, на приграничную станцию Пундуры.
- У нас Бахтина убили,- выдавил из себя Полуэкт.
- Бахтина?! Да как же так?
- Пока не похороним, не пойдем.
- Без вас управимся,- рассердился начальник штаба.
- Нет, товарищ капитан, своих мы хороним сами. И так твердо выговорил эти слова Полуэкт, что готовый взорваться Цыцеров уступил:
- Пусть так. Меня позовите, когда все будет готово.
- Есть!
Землю копали ожесточенно и молча. Тело завернули в плащ-палатку, бережно опустили, бросили по горсти земли. Могилу засыпали медленно и тоже бережно, словно боялись причинить Васе боль, сокрушаясь, что нет времени сделать гроб и похоронить Бахтина по-настоящему. Столбик с дощечкой и надписью на ней установили, дали салют и потянулись вслед за Бербицем. Не выдержал Миша, пошел, потом побежал, чтобы никто не видел его лица и содрогающихся плеч.
2
Перед Пундуры снова копали могилу. Проходили мимо мельницы, грянул выстрел, и упал, сраженный пулей, недавно прибывший во взвод разведчик Скворцов.
Злые были ребята, остервенелые. Двое убитых за несколько часов! С ненавистью разглядывали станцию - кого она еще унесет?
Шарапов достал карту. Речка перед станцией обозначена, Утроей называется. Не видно ее, в кустах, наверное, прячется. С правой стороны, от Острова, повозка приближается. Машина ее обогнала. Еще дальше автобус показался. Его решили перехватить, вдруг штабной, да еще с документами? Бегом к речке, переплыли, подпустили поближе и - короткими очередями по скатам, а автобус идет себе, только газу поддал. Еще больше озлились, мазилами друг друга пообзывали и скорее на станцию. Две очереди навстречу. Все стволы на звук там перестали стрелять.
Мокрый, задыхающийся, ворвался Шарапов на вокзал. В кабинете за столом пожилой человек, рядом девица в черном. Не обрадовались, но и не испугались. Не давая опомниться, вопрос в лоб:
- Немцы на стации есть?
- Нет,- отвечает девица.
- Кто стрелял по нам?
- Охранники, должно быть.
- Сколько их?
- Всего четверо,- скользит улыбка по лицу девицы.
Начальник станции молчит. Не понимает? Шарапов скосил глаза на раскрытый журнал. Записи в нем на русском.
- Вы ведете журнал?
- Я.
- Так какого черта не отвечаете? Есть поезда на подходе?
- Есть,- подтвердил после небольшой паузы.- От Резекне идет на Остров.
- Какой? - продолжал напирать Полуэкт.
- Воинский эшелон. Без остановки.
- Когда?
Начальник станции посмотрел на часы:
- Минут через двадцать - двадцать пять. Следом идет бронепоезд.
- Вот как?! Предупреждаю: если врете, разговор с вами будет короток. Гражданских много на станции?
- Ушли.
- Немцы поблизости есть?
- Ремонтная рота стоит в трех километрах по дороге на Балтинаву. Больше никого.
- Теперь слушайте меня: никуда не звонить. Если позвонят вам, отвечайте, но о нас ни слова. С вами останется наш товарищ,- кивнул на Бербица.- Он знает и немецкий, и латышский.- Соврал, не моргнув глазом, Полуэкт, а Бербиц согласно покивал головой.- Вам тоже придется побыть здесь,- сказал девице в черном.
На улице вопросительно посмотрел на разведчиков:
- Слышали? Как нравится?
- Если остановится, съедят заживо.
- До этого, думаю, не дойдет, а заваруха крепкая может быть. Олег, давай со своими на дорогу к Острову и окопайтесь как следует, а мы дома осмотрим, не прячется ли там кто-нибудь.
Спасских ушел, а дома осмотреть не удалось. Появился, как из-под земли вынырнул, комбат-1, капитан Демьянюк, сказал, что поезда надо пропустить - их дальше встретят.
- А ты иди со своей группой вперед. Если что сорвется, подорвете полотно. Противотанковые есть?
- Всегда с собой.
- Ну и добро. Всем замаскироваться, ни одного чтобы не видел,- отдал приказ прибывающим ротам.
- Бербиц на вокзале начальника станции сторожит. Смените его, а то у меня всего восемь человек осталось,- попросил Шарапов.
- Ладно, догонит вас Бербиц. У него ноги длинные.
Тропкой по левой стороне полотна пробежали с полкилометра, укрылись за сложенными на лето деревянными щитами. Вылили воду из сапог, портянки перемотали. Пока поезда нет, перекусить решили - со вчерашнего пиршества на хуторе маковой росинки во рту не было,- достали сухари да тут же обратно в мешки побросали. Впереди станции пушкари прямо на рельсы устанавливали "сорокапятку"! Другой приказ пришел? Биться решили? Узнавать об этом некогда с другой стороны дымок показался. Закрутили головами: на поезд - на пушкарей, и снова на поезд. А пушкари снаряды подтаскивают, пушчонку свою на дорогу нацеливают, и никто их не прогоняет.
Машинист из окна выглядывал и артиллеристов, конечно, видел, но ход не сбавил, раздавить, видно, решил, а они чего-то тянули. Три вагона мимо разведчиков проскочили, тогда только выстрел раздался. Сноп искр из паровоза, будто клюкой по большой головешке ударили. Скрежет металла, лязг буферов, грохот небывалый. Головы в землю - думали, состав на них повалится, но он поспотыкался, поспотыкался и встал. Полураздетые немцы из передних вагонов высыпали, ничего спросонья понять не могут, по лесу строчат. Из автоматов по ним, гранатами по ним - загнали на другую сторону полотна. Там немцы опомнились, огонь открыли. Автоматов у фрицев в десять раз больше, всех бы перерезали, если не щиты. Пушка тоже стреляет, осыпает укрытие разведчиков осколками. Не знаешь, откуда и смерть ждать.
Батальоны на станции в цепи развернулись, в наступление пошли. Мало снарядов, так еще и пули от своих полетели. Надо отходить, неизвестно только, как и в какую сторону. Позаглядывали в придорожную канаву: прямая, узкая, мазута в ней до черта и перекладины поверху. Ни идти, ни ползти, а выхода иного нет. Попрыгали, к своим на полусогнутых начали пробираться. Выскочили из канавы перед "сорокапяткой" и увидели около пушки Демьянюка. Светлые голубые глаза комбата налиты кровью.
- Почему стрельбу открыли? Кто приказал? - кричит, размахивая пистолетом перед носом артиллеристов.
- Сержант, командир расчета.
- Где он? Пристрелю, как собаку!
- Убег от греха подальше. Не знали мы... Думали как лучше.
Всего и дел: прозевали пушкарей, не предупредили вовремя, а командир расчета инициативу проявил.
Увидев перевязанного разведчика, Демьянюк еще больше рассвирепел:
- У меня впереди люди были! Вы же их всех могли перебить, мать вашу так-перетак... Вот полюбуйтесь на свою работу!
Всегда спокойного, выдержанного Демьянюка не узнать. Не удалось сорвать злость на сержанте, на разведчиков накинулся:
- Вы почему здесь? Я где приказал вам быть?
Только вырвавшийся с ребятами из лап смерти Шарапов из последних сил сдерживает себя, отвечает с иронией:
- Не захотели умирать попусту и без "музыки",- щелкает вхолостую затвором автомата.- На заправку прибыли.
Комбат бешеные глаза на него в упор, всем телом к нему. Шарапов своих тоже не отводит, и Демьянюк приходит в себя, бросает пистолет в кобуру, говорит, отворачиваясь:
- Ладно, идите заряжайтесь.
На станции никого. Повозки стоят неразгруженные, противогазы валяются в кучи сваленные, шинели. Один начальник штаба на станции и четыре автоматчика с ним. Бегом к нему:
- Где заправиться?
- Вон за сараем кухня стоит. Там и боепитание. По диску набили, за вторые принялись - Цыцеров появился:
- Немцы со стороны Балтинавы прут! Иди отбивай!
Началось! И здесь они будут в каждой дыре затычкой. Набили карманы патронами, два ящика "лимонок" расхватали и бегом на западную окраину станции, к домам, которые не успели осмотреть. Цыцеров своих автоматчиков подослал. Стало одиннадцать человек.
За домами поле с некошеной травой. Немцы идут в полный рост. Воротники френчей расстегнуты, рукава загнуты, автоматы на изготовку, но молчат. Непобедимым видом хотят запугать. Откуда их принесла нелегкая? Из эшелона не могут быть... Ремонтная рота, о которой говорил начальник станции? Ну, с этими как-нибудь...
Дома к наступающим глухими стенами обращены. Из окон не постреляешь и на чердаки не заберешься. В прогалах между домами придется становиться. Обзор будет неполный, но можно перекрывать друг друга. Еще бы человек пять для резерва... Оглянулся на станцию и понял, что помощи ждать неоткуда. Объяснил ребятам план боя, разослал по местам и предупредил, чтобы без команды не стреляли.
Немцы близко, а это еще что? Вгляделся и ахнул: между цепью и домами, параллельно им, стадо свиней шествует. Рядом все грохочет и рвется, а они идут себе как ни в чем не бывало.
Цыцеров кричит, чтобы огонь открывали. Цыцерова понять можно: он не о себе беспокоится, а о том, чтобы полк между двух огней не оказался. Полуэкт же видит, что начинать пальбу и раньше времени обнаруживать себя невыгодно. Надо ближе подпустить.
- Не стрелять! - предупреждает своих, а автоматчикам даже кулаком грозит, чтобы те ему обедню не испортили.
- Огонь, Шарапов! Огонь! - пуще прежнего кричит начальник штаба.
- Не стре-лять! - запрещает Полуэкт, отменяя команду старшего и по положению, и по званию, и сосоображая, что должен подпустить немцев на верный бросок гранаты и на прицельный огонь автоматов, ошеломить, сбить спесь сразу, иначе сомнут.
Нервы и у него на пределе, самому не терпится открыть огонь. "Чего орешь? - злится на Цыцерова.- Мне здесь виднее, что делать". Еще подпускает, не сводя глаз с совсем уже близких немцев, выбирает, где они идут погуще, и нажимает на спусковой крючок. Все автоматы вцепились в наступающих. Из-за боя у эшелона их едва слышно, но резанули хорошо и, самое главное, неожиданно. Ни один не устоял, все в траву попадали.
- За Бахтина и Скворцова! Гранатами! Хорошо, что "лимонками" запаслись. Осколки у них летят далеко, под их разрывами долго не належишь.
Вскочили ремонтники и назад понеслись, а цепь редкой стала, словно гребенка с выломанными зубьями.
Отбежали метров на пятьдесят, залегли. Но радоваться рано, еще пойдут. Два пулемета у немцев оказались. По чердакам прошлись - не разобрались, откуда по ним стреляли, потом по домам стали бить. С такого близкого расстояния пули стены насквозь пробивали. Пришлось за торцами домов укрываться и диски одновременно заряжать.
Поднялись немцы. Пошли. Но уже под прикрытием пулеметов, с изрыгающими огонь автоматами. На этот раз раньше начали их выкашивать и гранатами забрасывать. Не отходят, вперед ползут, а патроны снова на исходе и гранат почти не осталось. Оглянулся Шарапов - кто-то на помощь спешит. Вгляделся и узнал командира первой минометной роты светловолосого и рослого капитана Якимова со связистами. Сколько раз Якимов выручал разведчиков, помог и на этот раз. Как начали мины на поле чечетку отбивать, так и попятились немцы, а Якимов их все подгонял и подгонял, пока с глаз не скрылись.
- Цыцеров приказал тебе здесь оставаться. Патроны доставят,- сказал Якимов Шарапову и ушел разворачивать батарею для стрельбы по другой цели.
У домов отбились, а у эшелона бой затянулся. Бронепоезд подошел, стал тяжелыми бить. Пришлось командиру дивизии полковнику Песочину еще один полк на помощь посылать, и дрались за эту маленькую, вдрызг разнесенную бронепоездом станцию трое суток без перерывов и перекуров. Имела, видно, она какое-то большое значение в планах командования, не поскупилось оно на награды и вручение их не. задержало. К двум "Звездочкам" Шарапова - вторую он получил за зимнюю кампанию - прибавился орден Отечественной войны II степени.
После Пундуры жестокие бои были в лесах перед Балвами. Думали, что и город гитлеровцы будут удерживать, а сходили, проверить - пуст, даже заслонов нет. Шарапов сияет, докладывая о такой удаче Ермишеву, а командир полка не верит:
- Иди, еще раз убедись, прежде чем докладывать. Американцам они города даже по телефону сдают, а мам - не слышал что-то.
Снова сходили - нет противника.
- Товарищ подполковник, как и раньше докладывал, немцы в Балвах не обнаружены,-вытянулся Шарапов перед Ермишевым.
- Вы что же, второй раз там побывали? - раздался из темноты незнакомый голос.
Шарапов глаза в угол палатки, а там генерал поднимается, идет к нему.
- Виноват, товарищ генерал, не заметил вас.
- Вы на мой вопрос отвечайте,- прервал Полуэкта генерал.
- Так точно. Вторично все обшарили. Ушли немцы из города.
Генерал к Ермишеву развернулся:
- Так какого дьявола вы здесь прохлаждаетесь? Занимайте Балвы, пока немцы не передумали.
И вот впереди Гулбене. Тоже оставят или организуют оборону?
Глава двенадцатая
В начале лета в лесах Псковщины вовсю резвились кукушки. "При первой кукушке брякни деньгами, чтобы водились",- вспомнил кто-то из разведчиков. И о другой молве не забыли: "Сколько раз кукушка натощак кого обкукует, столько лет тому и жить". Денег у ребят не было, и к первой примете отнеслись равнодушно, на вторую же погадали вдоволь и всем выпало жить долго, все после войны домой должны были вернуться. Шарапов однажды тоже спросил: "Кукушка, кукушка, сколько мне жить?" Досчитал до пятидесяти и бросил - пустое дело.
Пока ему везло. Сколько раз мог быть убитым, изувеченным, но проносило. Как многих. Любой фронтовик мог привести десятки примеров небывалых избавлений от смерти: сделал шаг вперед - и уцелел, мимо пуля просвистела; снаряд в двух метрах упал, но не взорвался почему-то; граната совсем рядом рванула - и ни одного осколка. Все это до поры до времени, а еще шагать и шагать до Германии и по ней, и сколько впереди будет хуторов, деревень, городов, которые надо "проверять" и брать. Тысяча смертей впереди! От одной утром спас автомат. Не попади,пуля в диск, прошила бы живот, и лежать бы ему рядом с Капитоненко безучастным ко всему на свете.
Балвы немцы оставили без боя, а за Гулбене будут драться. Это угадывалось по возросшему в последние дни сопротивлению фашистов и по усиливающемуся с каждым часом впереди бою - батальоны, видимо, вступили в соприкосновение с противником.
Укрытый высокой травой, Шарапов лежал в своем случайном прибежище между хутором, где были ребята, и лесом с засевшими в нем немцами и благодарил судьбу за то, что избавила его от курения. Окажись на его месте кто-нибудь из ребят, давно бы задымил и выдал себя. Даже у него, когда долго приходится ползти, все время сдерживая дыхание, или лежать без движения в засаде, начинает першить в горле и хочется прокашляться. Ребята запасаются впрок корочками, чтобы пожевать, сбить кашель, умудряются сделать две-три затяжки под плащ-палаткой, но что они курящему человеку? Уговаривал бросить, но куда там! Уверяют, что невозможно. В госпитале, на покое, еще можно попробовать, а когда каждый день нервы на пределе, надо же их чем-то успокаивать, чтобы не свихнуться. И то верно. Совсем другими стали ребята. Тот же Скуба. Был тихий, спокойный, а и то срываться начал...
На хуторе раздался звук пилы. Она была старая и тупая, а дерево свежее, и пила вгрызалась в него немощно, часто останавливаясь и спотыкаясь. Шарапов насторожился: что там задумали ребята и как на эту затею отреагируют немцы?
Лес молчал. Огрызнулся утром пулеметом, подбил Капитоненко и Скубу и затих.
Сначала пилили размеренно, потом начали злиться; вжик, вжик, вжик. Застучал топор. Тесали умело, не торопясь. Гриха Латыпов! И тут нашел какое-то дело. Изгородь решил починить или калитку поправить? Чуть выкроится свободная минута, достает Гриха свои инструменты и давай "молотить". Всем ребятам портсигары, мундштуки наборные сделал и рукоятки для ножей - гляди на них и не наглядишься, и рука потная не соскользнет. Тисочки ручные, резцы, напильники все с собой таскает.
Утром, когда немцы только положили Полуэкта, ему вспомнились слова Лобатова: "Умный найдет выход из затруднительного положения, а мудрый не попадет в него...", застучали молоточками в голове, и он начал лихорадочно отыскивать свой выход, единственно верный. В предельно простой ситуации: он не может отойти без трупа Капитоненко, ребята - без них обоих, перебрав десяток вариантов, остановился на двух. Первый привлекал быстротой и привычностью исполнения. Он отходит немедленно короткими зигзагообразными бросками, каждый раз подтягивая за собой труп Капитоненко. Ребята прикрывают. В веревке пятнадцать метров. Десять раз перебежать, упасть, отползти в сторону, подтянуть... Стоп! Стоп! Стоп! Здесь его укрывает трава, метров через двадцать начнется чистое поле, взгорок к тому же. Он будет виден немцам как на ладони, и они подшибут его тоже десять раз, если не больше. Ребята бросятся на выручку, и их перебьют. Нет уж, двоих потеряли и хватит, больше он не отдаст ни одного!
Второй выход - схорониться в ямке до наступления темноты - замаячил одновременно с первым, казался надежнее, но был не по душе тем, что обрекал на бездействие и полную зависимость от немцев. Перед тем как принять окончательное решение, Полуэкт взвесил возможности ребят, не попытаются ли они обойти фрицев лесом, ударить по ним с флангов или тыла, чтобы отогнать от опушки? Немцы "показали" им пока один пулемет. Что у них еще в запасе и сколько их, неизвестно, а ввязываться в бой, не зная сил противника, опрометчиво. Ребята так не поступят. "И здесь придется действовать по второму варианту,- усмехнулся Шарапов.- Ни у меня, ни у ребят другого выхода нет".
Раскаленное, обезумевшее от собственной жары солнце занимало полнеба, накалило стволы автоматов, землю, воздух. Одежда давно не защищала от его прицельно бьющих лучей, сама накалилась и жгла распластанное на земле тело. Воздух был сух, как в парилке, приносивший незначительную прохладу ветер унялся, и наступило, казалось истомленному жарой Шарапову, удушливое предгрозовое затишье.
Помимо непроходящей настороженности - лежал он совеем недалеко от немцев Полуэкту приходилось бороться с собой, чтобы ежеминутно не смотреть на стрелки часов. Он ненавидел их, почти остановившиеся, и все-таки смотрел. Запрещал себе думать о воде, и думал безотрывно, мысленно тянулся к ней спекшимися черными губами, всем своим маленьким, усохшим на жаре телом. Не мог избавиться от мысли о преждевременном отходе. "Зачем столько терпеть и мучиться? Не лучше ли решить все быстрее. Может, и повезет, как везло до сих пор?-думал Полуэкт, укрепляя себя надеждой на уход немцев.- Что им столько времени делать в лесу? За ним не полезли. Выходит, поверили в его смерть. По хутору не стреляют.Изгоняя остатки терпения, стыдил себя: хорош он будет, если немцы и на самом деле ушли, а он станет дожидаться вечера... Так-то оно так, но ребята тоже не предпринимают активных действий. Что-то кажется им подозрительным. Не сговариваясь, не видя друг друга, они пришли к одному решению, и он не имеет права подвергать разведчиков ненужной смертельной опасности".
Это и удерживало готового сорваться и совершить опрометчивый поступок Шарапова. Он оставался на месте.
Глоток бы воды! Холодной! Из колодца! Не пить даже, а почувствовать, какая она?
Едва ли не первый раз за полтора года пребывания на фронте лейтенант был один и ему нечем было заняться. О многом передумалось, но почему-то чаще всего вспоминались не бои, а тяжелый, нечеловеческий труд на войне. На особой полочке память хранила дожди, холод и слякоть. Без конца виделось глиняное поле. По нему надо ползти. В проложенной борозде на глазах копится вода. Весь ты в глине и жмешься к ней же, холодной и мокрой. Ползешь, думая о том, как лучше выполнить задание, и подспудно - о теплой землянке, в которой можно обогреться и обсушиться. Возвращаешься полуживой от усталости, с тебя ручьями стекает вода, ножом соскабливаешь с одежды и сапог грязь и глину, а порой и на это не хватает сил, и одежда летит в угол. Остановились где-то - надо копать ячейки, потом окопы, строить землянки. Все сделали, не успели обжиться, и снова вперед, до следующей остановки, а там опять зарываться в землю и начинать все сначала. "Но пусть лучше дожди, бураны, холод и голод, чем эта адская жара, это осточертевшее солнце, и немилосердная жажда., и томительное, изнуряющее бездействие",- думал Шарапов, без конца поглядывая то на часы, то на небо.
Лес безмолвствовал. В нем начали копиться вечерние тени. Жара пошла на убыль, а солнце, перед тем как уйти на отдых, стало полнеть и набирать красноту. Лейтенант дал зарок пролежать еще час, честно выдержал его - кто бы знал, чего это ему стоило! - и стал готовиться к отходу. Загнул усики чек, пристроил гранаты на одном боку, чтобы не мешали ползти на другом, оба автомата закинул за спину, пополз, подтягивая за собой Капитоненко.
Где-то вдали, за лесом, позеленело и косо понеслось к земле посветлевшее небо, донесся слабый хлопок ракетницы. Через несколько секунд уже ближе взвилась вторая зеленая ракета и с опушки, в обратную сторону,- третья.
Ракеты были сигнальными и приказывали либо атаковать хутор, либо отходить от него.
Шарапов вернулся в ямку. Снова два автомата под рукой, снова разогнуты усики чек и каждая жилка трепещет: "Если не наткнутся, пропущу и ударю с тыла - устрою им, гадам, заварушку!"
На опушке по-вечернему гулко загрохотали пулеметы. Строчки трассирующих пуль прошлись по хутору. Разведчики на огонь не ответили, но через некоторое время раздался трубный голос Бербица:
- Заходите, гости дорогие, чего стучитесь? Для вас и чаёк готов, и кое-что на присыпочку.
Из леса прокричали что-то на немецком, рассмеялись, но стрелять не стали. Шум шагов раздался и начал постепенно стихать.
Страдальчески-счастливое изумление охватило Шарапова. Верить или нет? Он поверил и пополз, потянул за собой Капитоненко. На половине пути встретил Шиканова и Латыпова. Они удивленно посмотрели на лейтенанта, но ничего не спросили. И у ребят на хуторе был непривычно растерянный вид, словно они провинились. Шарапов опустился на ступеньки первого крыльца и прохрипел:
- Пи-и-ить!
Он молчал весь день, и у него пропал голос.
Пил долго и жадно, захлебываясь, заливая водой одежду и радуясь, что она намокает и холодит тело. Остаток воды вылил на голову, мокрыми руками обтер сопревшую шею и откинулся к стене, щурясь от удовольствия, непередаваемого чувства избавления.
- Скуба жив?
- Метрах в пяти от дома еще в ногу ранили. Дополз, а дальше утащили. Вы-то как?
- Ничего,- Шарапов улыбался - не напрасны были его муки и не подвел он ребят.- Поесть найдется? И воды еще. Побольше.
В ямке он ни разу не подумал об еде с желанием, но хлеб и американская консервированная колбаса - "второй фронт", как называли ее солдаты,- оказались такими вкусными, что таяли во рту.
Разведчики терпеливо ждали.
- Могила готова?
- Да, командир, только...
- Что "только"?
- Сами увидите.
Повели к могиле, куда Шиканов и Латыпов сразу же подтащили Капитоненко. Полуэкт удивился необычайной ширине, нагнулся к свежеобтесанному столбику со звездочкой на нем из дранки и прочитал: "Лейтенант Шарапов П. К., 1924 г. рожд. Сержант Капитоненко П. А., 1915 г. рожд. Погибли в бою с фашистами 15.8.1944г. Вечная слава героям!"
Вот почему с таким удивлением и смущением встретили его разведчики! Не верили, что в такую адскую жару он мог пролежать под носом у немцев целый день и ничем себя не выдать.
- Это я уберу, лейтенант,- засуетился Латыпов.
Ухватил столбик, три точных удара топором - и надпись исчезла. Гриха стал делать новую.
- Так даже лучше, командир... Ну, что мы вас вроде как убитым посчитали, а вы живы. Таким, значит, и домой вернетесь. Не обижайтесь на нас, ладно? оправдывался Гриха, и ребята уверенными кивками подтверждали, что такая примета есть и она верная.
Из окружающих поляну лесов низом ползла густая черная мгла, гася на земле остатки света. Шагов сто прошел Шарапов, оглянулся на хутор - его дома, недалекие от них деревья слились с вороненым небом и стали неразличимыми.
На гравийке разведчики встретили группу Спасских. Цыцеров послал ее на подмогу, но Шарапов узнал об этом позже всех, на рассвете. Как отошли от хутора, Шиканов подхватил его под руку и "повел". Спать на ходу разведчики научились во время длинных зимних переходов, знали, кого при этом "уводи?" направо, кого налево, кто натыкается на передних. Таким давали "поводырей" или подбирали особые места. Разведчики не остановились при встрече. Примкнув друг к другу пошли дальше, чтобы не разбудить своего лейтенанта! Приметы - наука спорная. А разведчики оказались правы: смерть не догнала Полуэкта Шарапова. Через два дня во время очередной разведки он был тяжело ранен и после войны в госпиталях лежал долго, несколько операций перенес - вернулся домой.
"Мы так хотели победить!.."
Это не просто была жажда победы. Это было естественное, неодолимое желание освободить землю от скверны фашизма. От той темной слепой силы, которая попирает идеалы, уничтожает мировые ценности, калечит тела и души, убивает самое жизнь. Именно поэтому с такой силой проявился в советских людях дух патриотизма, готовность отдать все силы, знания, возможности, скромные сбережения - туда, где идет правый, священный бой, "не ради славы, ради жизни на земле".
Волей к победе прежде всего пронизана и эта книга.
В одной из наших бесед с автором, Павлом Ефимовичем Кодочиговым, он так и сказал со свойственной ему скромностью, даже какой-то аскетичностью:
- Воевал как все... Ничего такого выдающегося не совершил. Жаль вот, по ранению выбыл из строя раньше, чем пришла Победа. Мы так хотели победить!
Эту последнюю фразу можно, вероятно, поставить эпиграфом к любой книге о Великой Отечественной войне.
Очень коротко звучит военная биография П. Кодочигова. И она весьма типична для того времени, для его поколения. Только закончил школу, началась война. Помчались с ребятами в военкомат. Там отказали. Лишь в декабре призвали в армию и направили в Московское Краснознаменное пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР.
Закончил училище лейтенантом и в августе 42-го года прибыл на Волховский фронт, стал командиром минометного взвода в 299-м стрелковом полку 225-й Краснознаменной стрелковой дивизии.
Первое ранение было весной 43-го, "настолько легкое, что к медицине не обращался - похромал недельку, поперевязывался, но строй не покинул".
А в январе 44-го Павел Кодочигов получил второе ранение. На этот раз тяжелое. Был демобилизован, порядком хватил госпитального лиха. Будущее - и в смысле здоровья, трудоспособности, и в смысле "жизненного обустройства" - было весьма туманным.
По-настоящему воспрянул духом, когда пришла Победа. В 1952 году закончил юридический институт, уже имея семилетнюю практику. Но увлекла журналистика стал работать собкором "Тюменского комсомольца" в Ямало-Ненецком национальном округе.
Первая книжка Павла Кодочигова "Я работаю в редакции" (сборник рассказов) вышла в 1960 году в Тюменском издательстве. В основу сборника легли подлинные события, сам автор был их очевидцем, они потрясали, о них невозможно было молчать.
Но это был лишь дальний подступ к военной теме, первая проба.
В 1964 году в том же издательстве вышла вторая - совершенно неожиданная по жанру книга даже для самого автора "Первый поцелуй" - сборник юмористических рассказов.
Наконец в 1973 году в шестом номере "Урала" опубликована первая документальная повесть "Здравствуй, Марта!" - о новгородской комсомолке-подпольщице, латышке по национальности, Марте Лаубе. Эта повесть была переиздана в сборнике "Рассказы о храбрых" и получила множество читательских откликов. В ней уже появилась та основная черта, которая будет характерна для всех последующих книг П. Кодочигова - выверенная, строгая достоверность фактов, пульсирующая живой болью и радостью за подвиги своих героев органическая авторская причастность к каждому событию, каждой утрате и победе.
На многочисленных встречах и беседах с читателями нередко звучит вопрос почему автор так долго не обращался к фронтовой теме. А он не хотел, не мог вспоминать, рассказывать о войне. Еще не дошла до глубины души надежная тишина мира, еще кровоточили фронтовые раны - и в прямом, и в переносном смысле. Не хотела мириться душа с потерей друзей, с навязанной нам бойней.
И в той, самой первой своей книжке он позволил себе всего один военный рассказ - "Солдаты клянутся".
Иное, неведомое доселе чувство овладевало душой, возвращало память к пройденным фронтовым дорогам - чувство долга перед людьми. Перед живыми и павшими однополчанами, перед теми, кто не дождался с войны своих близких, перед юными, которые не видели военного пекла, но так или иначе разделили горечь утрат, познали безотцовщину, голод, бытовые нехватки. Они должны знать, как это было. Пусть об этом уже написано много книг, созданы фильмы, пьесы. Но именно об этих, конкретных, реальных людях, с которыми рядом шел в атаки, которых хоронил или помогал выносить из-под огня. Так рассказать может только непосредственный очевидец и участник, только он - Павел Кодочигов.
Его вдруг неудержимо потянуло взглянуть на те места, где воевал. Была зима 1961 года. Холодная. Его отговаривали: надо ехать летом. Но все уже было решено. Поехал сразу, взяв отпуск без содержания. Новгород... Вместо развалин и вправду увидел "Новый Город" - восстановленный. "Когда въезжал в улицы на автобусе, сердце колотилось до дурноты... Больше всего потрясли группы мирно играющих ребятишек - санки, горки... Как ни в чем не бывало стоят школы, детсадики... Не ожидал, насколько это пронзительно - дети на месте боев и кровавой каши...-с волнением вспоминает автор.- В ту поездку на всю жизнь "заболел" Новгородом. Ездил туда летом 63-го года, 64-го. На машине. Поэтому не торопясь и часто уставая от воспоминаний, облазил все места, где наступали и стояли в обороне. Тогда захотелось написать что-то о событиях на Волхове..."
В 1966 году П. Кодочигов переезжает в Новгород. Начал основательно собирать материал, искал людей, беседовал. И туг неожиданно "наткнулся" на историю Марты. Ее жизнь, ее подвиг были настолько необычны, что надолго увели автора от главной темы. И все свое вдохновение и силы он переключил на повесть "Здравствуй, Марта!"
С выходом этой повести у П. Кодочигова завязалась постоянная переписка с ребятами 4-й новгородской школы, где училась Марта и где уже около двадцати лет существует отряд имени Марты Лаубе. Создана дружина в средней школе литовского города Мажейкян, где юная патриотка была казнена фашистами. С дружиной тоже идет переписка.
С 1970 года Павел Ефимович живет в Свердловске. Здесь он узнает о подвиге уральских комсомолок под Ленинградом и тут же начинает тщательно собирать материал. Он ездит по области - в Серов, Краснотурьинск, Алапаевск, Ревду, Реж, Асбест... Затем - в Ленинград. И снова - в Новгород. Ведь для фронтовика места долгих и трудных боев становятся как бы второй родиной. Тяга к тем местам постоянна и неодолима.
Результатом всех этих поездок стала книга "Как ты жива осталась, мама?", которая вышла в 1979 году в нашем Средне-Уральском книжном издательстве. Простое, но емкое и пронзительное название. А главное - очень точное. Ибо страницы книги без преувеличения, но и без замалчивания показывают обстановку необычайно тяжелых боев, где обыденным правилом стала формула "умереть, но не отступать". Личная отвага, мужество, порой просто выдержка, терпение каждого отдельного человека и складывались в ту лавинную силу, которую позже и навсегда назовут народным подвигом.
Главенствующая тема в творчестве П. Кодочигова - "женщина на войне". Этой теме посвящена и одна из повестей данной книги - "На той войне". Тема сложная. Ведь у войны "не женское лицо". Не место женщине на войне. Она создана для материнства, уюта, красоты. За это свое право на счастье, на мир и пошла наша женщина на войну. И жестокость войны не убила в ней ни женственности, ни тяги к уюту, ни мечты о счастье... Именно поэтому женщины воевали так мужественно и беззаветно. В этом нет противоречия.
Писатель вспоминает:
"В первый же день прибытия в расположение полка увидел худенькую, маленькую девушку - санинструктора Тамару Антонову с нашивкой за ранение и наганом на боку. Позднее узнал ее в деле и считал (не только я, но и все, кто видел ее в боях) самым храбрым воином нашего полка. О ней-то мне и хотелось прежде всего написать. Но Тамара нашлась лишь в 71-м году... Благодаря Тамаре эта тема меня и тревожит и заняла, видимо, на всю жизнь".
Надо сказать, Павла Кодочигова остро привлекают к себе личности, сильные в обыденном, люди, в душе которых живет жажда быть полезными и воля к самоопределению. Вот это потаенное мужество души покорило его, а потом и массу читателей, в герое его книги "Все радости жизни" - документальной повести о слепом адвокате А. М. Камаеве (Средне-Уральское книжное издательство, 1981). Эта повесть тоже дала обильную почту и в адрес издательства, и автору.
Отдельно надо сказать о герое повести, давшей название этой-книге, Полуэкте Шарапове. Это один из любимых героев и друзей писателя. Совсем юным ушел он на фронт, стал разведчиком. Человек удивительного мужества и необычайной находчивости, как это видно из страниц книги. Сейчас Полуэкт Константинович Шарапов работает старшим военруком школы в городе Данилове. Многие выпускники этой школы идут в военные училища. По экспериментальной программе он учит ребят рисованию. Он - непререкаемый авторитет у ребят. Еще бы! Отважный разведчик и снайпер, кавалер многих орденов и медалей, герой. Именно фронтовая сноровка помогла ему рискуя жизнью в последнюю секунду вытолкнуть из-под колес машины зазевавшегося школьника. Об этом писала "Учительская газета" от 30 сентября 1978 года. В 200-летие Данилова Полуэкту Константиновичу Шарапову присвоено звание Почетного гражданина его родного города.
А Павел Кодочигов уже увлечен новым замыслом, "болеет" новым героем. И впереди сотни километров дорог и километры магнитофонных записей - надо запомнить речь, манеры, жесты, вызвать к жизни сокровенное, важное. Ведь самое ценное для Павла Кодочигова - живая правда факта и достоверность человеческой судьбы.
С. МАРЧЕНКО
Комментарии к книге «Второй вариант», Павел Кодочигов
Всего 0 комментариев