«В ад с «Великой Германией» »

Ганс Гейнц Рефельд В ад с «Великой Германией» Фронтовой дневник ветерана танкового корпуса «Гросс Дойчланд»

Моя жизнь на войне с 1941 по 1943 год То, что мне пришлось испытать

Прежде чем познакомить читателя с моими записями в дневнике с июля 1943 года и до конца войны, я расскажу о начале своей военной карьеры до того времени, которые описаны мною в первой книге под заголовком: «С элитным соединением „Великая Германия“ в далекой России». Считаю необходимым еще раз коротко изложить события, происходившие на важнейших этапах моего пути к местам сражений.

После окончания среднего учебного заведения в 1940 году я был немедленно направлен как военнообязанный, но по моему желанию в танковую школу. Однако, стремясь стать танкистом, я в то время еще не предвидел, чем мне это грозит, и не представлял даже в малой степени, что ожидает меня на фронте в роли солдата. Мы в это время считали войну лишь возможностью проверить себя на стойкость. Мы учились обходиться с пехотным оружием и скоро уже могли собирать и разбирать винтовку или автомат даже во сне. После первого освидетельствования я немедленно был определен в гранатометчики фаустпатронов.

Некоторое время я пребывал в учебном батальоне «усиленного пехотного полка „Великая Германия“», а затем, после краткого обучения в октябре 1941 года, нас погрузили в вагоны и по железной дороге отправили к фронту. «Наконец-то», — подумали мы тогда. По всему пути нашего следования мы видели следы войны: и в первую очередь деревянные кресты — немецкие солдатские могилы. Воинственное настроение моих товарищей сразу упало.

Во время первого же сражения под Тулой я познакомился со всеми теми ужасами войны, которые испытали наши войска в страшном поражении под Сталинградом. Теперь я, как и при дальнейшем пребывании на фронте, полностью ощутил на себе смысл часто повторяемого правила: «Кто глубже зароется в землю, у того больше шансов выжить!»

Мы имели тем не менее дело не только с непосредственными военными действиями. Постоянные перебои со снабжением не прибавляли нам спокойствия. Выводили из себя даже такие банальные вещи, как бесконечные ожидания почты из дома или проблемы добыть сигаретку. Но ничто тем не менее так не досаждало нам, как страшные морозы русской зимы 1941/42 годов. Особенно тяжело приходилось без зимней одежды. Никто и не подумал о том, что война будет продолжаться до зимы. Мы хорошо усвоили, что в походном лагере надо вовремя разбудить товарища, чтобы он не отморозил себе руки или ноги. Иначе обморожение было бы логичным результатом желания выспаться на привале.

Как радовала нас первая почта, полученная из дома, даже трудно себе представить. «Рехфельд! Тебе письмо!» — этот возглас звучал как музыка в моих ушах.

Я уже несколько раз был на волосок от смерти. Чаще всего судьба оберегала меня. Однако всегда следовало ожидать смерти в самое ближайшее время. «От первого ранения до гибели на войне не так уж далеко». Потери были очень велики, и конца им не было видно. И все же всегда оставалась надежда, и брала верх над опасностью наша ответственность за исполнение своего долга: «Германия должна продолжать жить, даже если нам всем придется умереть».

Шел 1942 год. Зимняя война подходила к концу, и весна все чаще напоминала о себе. И с ней приближался мой первый отпуск на родину. Я провел несколько великолепных весенних дней дома.

Вернувшись на фронт, я узнал, что ожидается наступление русских летом 1942 года от Курска на Воронеж. К этому можно было добавить успешное продвижение Красной Армии на юг к Сталино (Донецк), переправа ее войск через Дон и быстрый марш до лимана Маныч.

Сентябрь 1942 года, Ржев. Упорные оборонительные бои. Воздух наполнен громом орудий. Хорошо еще, что у ивана нет автотранспорта и его войска медленно идут пешком. Я был удачлив и самоуверен — не получил ни одного ранения. А вот мой приятель Готтфрид Фрич, напротив, был ранен и постоянно кричал от боли, ожидая неминуемой смерти. Его ногу оторвало вплоть до бедра. Я дрожащими руками открывал перевязочные пакеты, пытаясь остановить кровь. Готтфрид не надеялся на спасение. «Убейте меня, пристрелите меня!» — кричал он. Я мог только позвать санитара. Больше у меня не было ничего, чтобы могло помочь раненому. Готтфрид умирал у нас на глазах. Нам часто приходилось встречаться с подобными случаями, когда мы почти ничего не могли предпринять, а только обрабатывали раны.

В этот сентябрь в боях под Ржевом я получил свое первое боевое крещение, получив первое ранение осколком гранаты, застрявшим в колене. Тем не менее я оставался в течение некоторого времени в строю на огневой позиции у моего миномета. Однако это относительно легкое ранение быстро осложнилось и перешло в тяжелый бурсит[1]. В результате — отправка в военный варшавский госпиталь, а затем отпуск для лечения с выездом на родину. В дальнейшем я попал в запасную бригаду в Коттбус.

В 1943 году предстояли особенно тяжелые бои. Я снова на Восточном фронте под Харьковом, где мне пришлось воевать! Мы вынуждены были отступить вплоть до Полтавы. В марте началось наше удачное контрнаступление до Томаровки. И мы уже надеялись на мир. Между тем я получил Железный крест 2-го класса. Затем меня отправили на переподготовку в перспективах нашего участия в операции «Цитадель», где я прошел учебный курс на унтер-офицера. Тем не менее после прорыва наших позиций и укреплений сильными русскими соединениями это предприятие провалилось, в том числе и из-за измены маршала Бодольо в Италии. Войска СС сняли с фронта и форсированным маршем направили в Италию. Мы же были вынуждены отойти на исходные позиции.

Тем не менее это не принесло нам никакой передышки. «Великая Германия» — «пожарная команда»[2] — снова отправлялась на фронт, на северо-восток, к Смоленску и Брянску. Таким образом мы оказались в Карачевском лесу, где должны были оказаться перешедшие в контрнаступление под Орлом иваны. Тяжелые оборонительные бои вели к огромным потерям, и мы, «подразделение пожарной команды», были отправлены в Ахтырку. В дороге постоянно ругались с отступающими солдатами из «сменившей боевые позиции дивизии». Мы не доверяли своим ушам, однако приходилось признать, что вермахт провалил операцию «Цитадель» и не мог больше наступать — это был печальный вывод. Потеря в танках и личном составе была огромной. Враг занял прочную оборону, видимо, до тех пор, пока мы не применим новое чудесное оружие. Так сложилась обстановка. Мы не хотели верить в это — мы должны были идти вперед, иначе все было бы потеряно. Безусловной капитуляции, которой требовали союзники, мы не могли принять.

Vae Victis! — Горе побежденным!

Теперь мы шли дальше на Ахтырку. И снова должны будем атаковать!

Моя жизнь на войне от 1943 до 1945 года

Тяжелые оборонительные сражения в районе Ахтырки

11 августа 1943 г. Мы едем назад, в Ахтырку, из Чернетчины. Русская авиация чрезвычайно активна! Иваны действуют повсюду. Здесь должен снова установиться нормальный фронт! Иначе повсюду будет продолжаться хаос. Враг постоянно вторгается в нашу линию обороны. Русские танки появляются внезапно из Тростянец, окружают нас и приводят войска в полное замешательство. Город Ахтырка становится основным районом боевых действий. Туда, на сборный пункт, все еще устремляются разбитые отступающие войска. Наша «Великая Германия» — мужчины, выбирающиеся из «дерьма», — с презрением смотрит в лица этих деморализованных солдат. Мы продолжаем выполнять роль «пожарной команды»! Но наш боевой обоз, где я служил, должен быть дьявольски наблюдательным. Ведь при таком запутанном положении следует всегда быть внимательными и уверенными. Хорошо еще, что на наших продовольственных складах всегда достаточно водки и яиц! Итак — пока такое положение остается в силе — можно будет, по крайней мере в редких случаях, приготовить хороший яичный ликер. Утром, на рассвете, появляются русские бомбардировщики и истребители. Они бросают бомбы и стреляют из пулеметов! Один из домов уже горит. В 1941 году наши воздушные силы имели превосходство в воздухе и знали, какое это имеет значение! Теперь наша авиация ослаблена. Иваны добились значительного воздушного господства! И теперь мы на собственном опыте узнали, что это значит! У нас есть легковая машина с опытным шофером, что дает нам возможность отправить ее на поиски нашей 9-й роты. Но водитель возвращается, так ее и не обнаружив. Тогда мы посылаем мотоциклиста на поиски 2-го батальона, чтобы там узнать, где точно находится 9-я рота. Он внезапно натолкнулся на два подбитых Т-34 на городской окраине Ахтырки. Итак, иваны занимают южную часть города! Наши легкие полевые орудия (легкие полевые гаубицы 10,5 см) и тяжелая полевая гаубица (15 см) стреляют на 500 м! 52-тонный танк они уничтожают прямой наводкой. Ехать по шоссейной дороге теперь становится очень опасно! Снова и снова прибывают большие соединения русских бомбардировщиков и истребителей (штурмовиков Ил-2). Наша дивизия разгрузила свое вооружение только наполовину. Иваны уже грозят не допустить разгрузку на платформе!

«Полк фузилеров»[3] и наши танки! И это все! Ходили слухи, что полк СС должен прибыть к нам с Миусского фронта. Но я не верил в это и спрашивал себя: «Как это может быть? Ведь он должен прибыть сюда только зимой? А для чудо-оружия еще рановато!»

12 августа 1943 г. Сегодня я еду в передовом отряде батальонного обоза. Мы должны попасть в Лебедин и вернуться назад. Чтобы преодолеть такое большое расстояние, необходимо двигаться по шоссе. По нему едут в обоих направлениях — к фронту и в тыл — многочисленные транспортные средства. Ежедневно над шоссе кружатся вражеские истребители, которые действуют очень активно! Мы спрашиваем себя: «А где же наши истребители?» Штурмовики с их бомбами, ракетами и пулеметами постоянно барражируют над дорогой. Трижды они появляются издали и подходят к нам, опускаясь совсем низко. Из всех бортов несутся молнии огня! Машины, стойте! Все выскакивают из них и бросаются в стороны. Но куда? Мы прыгаем в пшеничное поле. Выстрелы бортовых пушек самолетов посылают снаряды, которые с адским шумом плотно ложатся наряду с нами в землю. С визгом проносятся ракеты! Треск пулеметов слышен где-то справа от нас примерно от пяти до десяти метров в стороне. Пули зарываются в землю! И от всех 15 машин в течение нескольких минут остаются одни развалины! Мы верим — огненный вал миновал нас! Снаряды и мины зажигают солому и скошенное жнивье. Трое солдат подтягивают легкие пехотные минометы. Огонь вроде бы стихает, и мы прыгаем на оставшиеся целыми грузовики, которые на полном газу, поднимая за собой клубы пыли, несутся по дороге. Шоферам нелегко вести машины, так как из-за пыли они едва ли что видят впереди. По обочинам шоссе стоит несколько полусожженных грузовиков. Они не избежали огневого налета! Наконец мы приближаемся к расположенной несколько в стороне от шоссе деревне, где должны остановиться на новый привал. Квартирьеры распределяют дома, приклеивая к ним записки с надписью типа: «Ночлег 9-й роты. Сюда складывать оружие, матчасть, заводить во двор грузовики». На автомобиле я направляюсь к пункту сосредоточения 2-го батальона. Из-за постоянных налетов мы несемся со скоростью 70 км в час по шоссе. Над нами почти безоблачное сияющее голубое небо! Огромные облака пыли окутали транспортные средства. Если впереди застревает грузовик, то все остальные должны сбавить ход, так как не видят ничего на много метров вперед. Наши мундиры, оружие — все покрыто этой светло-желтой пылью.

На потных лицах отложился ее плотный слой, который хрустит между зубами! В 13.00 я догоняю батальон на шоссе. По нему движется множество колонн, которые из-за пыли значительно сбавили ход. Я задумываюсь о тех пилотах, которые едва ли три часа назад так зло прошлись «граблями» по нам. Я не знаю, почему употребил именно это слово, но оно, пожалуй, лучше всего подходит к характеру того обстрела, который летчики вели по нам. И все же мы спаслись! Однако должен же иметь человек и счастливую судьбу! Мы беспрепятственно подъехали к новым квартирам. Быстро получили информацию, в каком доме должны расположиться, заняли помещения. Солдаты уже копают около домов себе окопы, приговаривая: «Кто выкопает глубже, у того больше шансов выжить!» Я могу сообщить батальонному квартирмейстеру, что весь мой взвод благополучно дошел до квартир, не потерпев ущерба. Это обнадеживающий доклад. В отставшем обозе (в километре позади) где-то застряла почта! Ночью иван сердится, и нам постоянно надоедают стрекочущие «швейные машинки» — легкие русские учебные самолеты У-2. На этот раз они совсем близко от нас.

13 августа 1943 г. Наши ближайшие перспективы могут считаться довольно стабильными. Приказано отступать к речке Ворскла, хотя Ахтырка еще находится в наших руках. Это мало что меняет, но, разумеется, понимают приказ далеко не все. От Миусса прибывают к нам резервы дивизии СС, которые должны усилить наши позиции. Соблюдается девиз: «Нападение — самая хорошая защита!»

Отступление от Кременчуга

14–17 августа 1943 г. Я командую 1-м отделением боевого обеспечения. Мы снова в деревне, малом селении Чернецово. Ночью патрулируем близлежащую местность. При нынешней неразберихе нужно всегда рассчитывать на неожиданность. 9-я рота отделилась от нас. Разместилась в Ахтырке. Там у нее короткий отдых и возможность выспаться.

18 августа 1943 г. Сегодня нас атаковали. Пикирующие бомбардировщики налетают целыми соединениями! Тяжелая артиллерия Иванов (15,2-см; мы называем их «черные свиньи») осыпает нас снарядами, причем бьют они только по разведанным целям. Несмотря на это мы активно продвигаемся! Наша «Великая Германия» — танковый авангард — сумела связаться с находящимся на юго-востоке, идущим нам навстречу соединением СС. Обоз вышел наконец к нам из Ахтырки. Ночью нас постоянно бомбят русские штурмовики. Проклятье! Откуда у ивана столько самолетов? Это тяжелые бомбардировщики, а также «швейные машинки», которые трещат, как пулеметы, и сопровождают нас всю войну!

19 августа 1943 г. Наши грузовики хорошо укрыты. Саперы вырыли широкие окопы, куда они спускаются. Но одновременно на небе возникают эти чертовы самолеты! Бомбардировщики Иванов не оставляют нас ни днем ни ночью! Однако наша авиация начала также действовать более активно! Весь день гудят авиационные двигатели, зенитчики ведут мощный огонь по вражеским самолетам. На следующий день все начинается снова.

21 августа 1943 г. Мы действуем! Иван защищается изо всех сил! Никакой паники! Так прекрасно было ехать в поезде, а вот теперь мы снова прибываем на фронт!

22–23 августа 1943 г. Воинский обоз продвигается из Хухры. Здесь мы попадаем в окружение, и иваны не дают передвигаться! Повсюду царит паническое настроение! Все рушится и уничтожается! Далее наш путь лежит на Котельву — Опошню, затем в Диканьку! Там мы заняли оборону перед наступлением на цитадель и несколько недель пребывали в спокойствии.

24 августа 1943 г. Едем всю ночь! Повсюду — вспышки разрывающихся бомб. Постоянно слышен треск «швейных машинок» — пулеметов. Чтобы пилот после бомбардировки мог снова найти свой аэродром, его постоянно освещают лучи света. Мы называем их «следами пальцев трупа». Мы радуемся, что самолеты улетают, и приговариваем: «Иван, тебе пора домой!» Противник пускает ракеты, чтобы его «ворону» случайно не сбили свои! Прошло почти четыре года после моего пребывания на Восточном фронте, а я постоянно слышу в ушах только стрекотание «швейных машинок». Позднее, после возвращения вражеской авиации на свой аэродром, мы замечаем маленький подбитый самолетик (учебный аэроплан), который летит совсем низко. Это была его ошибка. Крылья У-2 обтянуты парусиной, а бомбы он, по-видимому, так и не сумел сбросить.

25–27 августа 1943 г. Нашу дивизию сменяют. Что ожидает нас теперь? По слухам, будет сформирована «новая 6-я армия»(после того как старая, 6-я, была разгромлена под Сталинградом). К тому времени уже были созданы дивизия СС и мы, «Великая Германия» — дивизия, всегда готовая вступить в бой! Я командую обозом, выехавшим из Лжутиския-Будежскижа к северо-западу от Полтавы.

28 августа 1943 г. 9-я дивизия со 2-м батальоном день и ночь марширует по направлению к фронту для его укрепления, так как там постоянно возникали опасные очаги.

29 августа 1943 г. Смена! Подразделения меняются. Они, должно быть, пришли с юга, с Миусского фронта? Сегодня вечером состоится, скорее всего, впервые за всю кампанию унтер-офицерское собрание. «У кого много забот, у того, по крайней мере, есть ликер» (Вильгельм Буш)[4]. Мы же имеем здесь, слава богу, достаточно спиртного! Так что можно отбросить в сторону все заботы и сомнения!

30 августа 1943 г. Перебазирование, кажется, пройдет спокойно. Подразделения дивизии из Полтавы отправят разгружать вагоны. Скорее всего, на это бросят и нашу «пожарную команду»? Однако незадолго до подхода к Полтаве появляется перед колонной фузилер Шторх и командует: «Поворачивайте. Слушайте новый приказ!»

Наступление отменяется. Все возвращаются на старое шоссе!

31 августа 1943 г. Дивизия собирается, готовится к маршу. Что теперь нас ждет?

1 сентября 1943 г. Сегодня наступил мой пятый военный год! Мы закрепились в Гадяче.

2 сентября 1943 г. Я еду на грузовике в полевой запасной батальон «Великой Германии». Дорога идет от Сорочинец на Борки. Оттуда я должен забирать четверых сотрудников санитарно-медицинской службы. Это примерно в 30 км. Я сижу со снятым с предохранителя пистолетом в кабине с шофером. Это необходимо, так как существует опасность попасть под огонь партизан! Дорога после Лжутиския-Будежскижа идет среди довольно густых лесов. Однако пока никаких происшествий.

3 сентября 1943 г. Мы отступаем к Диканьке. Однако в Борки уже прибывает подкрепление: «Пожарная команда! Разворачиваемся на Зеньков! Там следует закрыть образовавшуюся брешь между двумя дивизиями». Вечером следует еще более решительный приказ наступать на Зеньков. Место определено точно, так как фронт еще далеко не стабилен.

4 сентября 1943 г. Нашу атаку сопровождают вновь прибывшие танки! Я слышу шум гусениц десяти «тигров», танков «IV» и «пантер». Общее число — 50 новых танков!

5 сентября 1943 г. По всему фронту идет интенсивное движение. Никакого покоя. Мы двигаемся на Даидаловку. Едва прибываем на место, там уже появляются русские штурмовики (Ил-2) и начинают бомбить шоссе. Откуда у иванов такое количество боевых летчиков? Из года в год у противника растет число мощных танков Т-34 на земле, а с 1943 года в небе появляется множество штурмовиков Ил-2. Однако и наши «штукас» господствуют в воздухе.

6 сентября 1943 г. Наша дивизия в 03.00 сменяет предыдущие части. Уже часом позднее иваны с 30 малыми танками снова подходят к Зенькову. Наш обоз, который сменил уже несколько помещений, на пути поворачивает и ищет место для отдыха. Но тут я узнаю, что для фузилерного подразделения «Великой Германии» приготовлены квартиры южнее расположения пехотной дивизии. На горизонте возникают клубы дыма и чад. Пыль на шоссе поднимается еще выше и плотным желто-зеленым слоем ложится на мундиры идущих в колонне солдат. Такого количества пыли я в своей жизни не видел!

7 сентября 1943 г. Мотопехотная дивизия «Великая Германия» начинает наступление от Опошни. С обеих сторон над атакующими висят самолеты-убийцы. К сожалению, «пожарная команда» несет от них большие потери. Солдаты (18–24 лет), идущие в авангарде, особенно часто попадают под их огонь, так как ни слева, ни справа их никто надежно не прикрывает! Убитых мы грузим на свои машины с продовольствием. Моя обязанность заключается в том, чтобы как-то похоронить этих бедных парней. После того как мы определяем их личности (обер-фельдфебель собирает трупы), осматриваем все сумки, личные вещи, почту, деньги, фотографии, письма, губные гармошки и т. д., все это складывается в рюкзаки. Пригодные к носке сапоги снимают. В конце концов убитых заворачивают в шерстяные одеяла или плащ-палатки и позднее, когда находится подходящее место при каком-нибудь крупном значительном населенном пункте, хоронят. Часто укладывают рядом сразу несколько товарищей. Каждый получает деревянный крест. Канцелярия определяет точную позицию захоронения и направляет родителям, невесте или известному другу убитого сообщение о смерти. Эти «похоронки» обязательно подписывает командир дивизии. Печальная работа! Как много товарищей, которых я хорошо знал, с которыми переживал тяжелые часы, должен теперь закопать в российскую землю. Унтер-офицеров при оружии и шанцевом инструменте, погибших во время тяжелых сражений, постоянно кладут в могилы и ставят над ними кресты. Сверху креста выжжен символ «Великой Германии», а под ним, если находят соответствующую капсулу, — чин и фамилия убитого. Часто указывают соединение, где он служил, иногда обращение к Богу или название страны, где покойник родился. И, конечно, дату смерти.

8 сентября 1943 г. Этот день принес нам некоторые неприятности. В «нашу деревню» прибывает обер-фельдфебель и хочет занять квартиру для генерала Кнобельсдорфа! После короткой, но довольно громкой перебранки обер-фельдфебель, считая, что он старше меня по чину, предложил мне отсюда убраться. Он ругался, как сапожник, пока я его не выставил из квартиры. Когда позднее прибыл к нам генерал, я сообщил ему, что обер-фельдфебель уже ушел в другую деревню. Генерал поблагодарил меня и отправился дальше. Вскоре прибыл посыльный с приказом убраться из деревни в пределах трех часов! Вся территория южнее Днепра будет сдана русским, а новый фронт создан за рекой.

В связи с этим все зерно, скот, лошади, вообще все ценное надо перебросить за реку. Туда же следует отправить всех гражданских, которые еще остались здесь. Предстояло настоящее «переселение народов». Можно было наблюдать, как срочно косят и собирают созревшее на полях зерно, которое предстоит погрузить и вывезти за Днепр. Русским должно было достаться только пустое пространство, где не оставалось бы ничего ценного. Также все большие копны соломы, величиной с дома, следовало поджечь. Мы уже видели, как огонь гуляет по полям с оставшейся на них соломой. Повсюду стелется дым. Раздаются взрывы, рушатся железнодорожные линии, шпалы выворачиваются из земли. «Сожженная земля». Такой она представилась в свое время зимой 1941/42 годов перед Москвой. (Как и во время нашествия Наполеона в 1812 году.)

Ночью все горит, воздух раскален, зола тлеет на выжженной земле вокруг нас. Много домов уже сгорело. Картина ужасная! C'est la guerre![5] — Это война! Сплошное безумие! Может, это и задержит русских, но ненадолго.

9 сентября 1943 г. Сегодня я принимаю на себя обоз II 9-й дивизии. Выезжаю на разведку с тремя грузовиками в Сорочинцы (около 40 км на запад). По радио передают: «Италия капитулировала, Бадольо — изменник!» Что там случилось? Здесь же продолжается проклятая война.

10 сентября 1943 г. День прошел много тревожнее, так как еще вчера вечером пришло сообщение, что во время обеда во дворе русский минометчик убил унтер-офицеров Шпигеля, Альбурга и Муггенбурга, а также еще четверых пехотинцев. В течение дня в жестоких сражениях погибло уже четыре солдата. Это надо же! За один день пали смертью храбрых 11 товарищей! Когда я узнал об этом, то сразу же написал рапорт на имя командира дивизии, чтобы меня отправили на передовую в составе роты или в качестве минометчика! После недолгого ожидания последовал приказ: «Оставайтесь на том месте, где вам было назначено!» Я разочарован! Как много друзей погибло при этом нападении, я пока еще не узнал. К сожалению, враг не будет теперь уничтожен моим фаустпатроном! Кроме того, я узнал, что произошел разрыв мины в трубе, при котором погиб стрелок, а его напарник тяжело ранен! Ужасная война!

Во все военные годы это первый разрыв в трубе у нас. Я хочу особо отметить 9-ю роту. При наступлении мы имели только два тяжелых пулемета и четыре миномета (8,14-см). Это примерно на 45–50 солдат! (Рота прибыла на фронт в соответствии со штатным расписанием — 150 бойцов!) В деревнях и городах, которые мы покидаем, все делается в соответствии с приказом!

Специальные команды эвакуируют население. Все, что годится в дело и на чем можно передвигаться, конфискуется. Колонны грузовиков, полностью нагруженные зерном, движутся к Миргороду.

11 сентября 1943 г. Я выезжаю с моими тремя грузовиками из Великой Багачки (примерно 70 км западнее Полтавы). К нашему счастью, снова заморосило. А то у нас от пыли лица покрылись уже склизкой грязью. Мы едем, словно по жидкому мылу! Справа от дороги горят большое колхозное здание и амбар. Повсюду мы видим и слышим взрывы. Иванам ничего не следует оставлять! Наши части «планомерно» отступают назад. Однако, к сожалению, темп и места, где мы должны останавливаться на отдых, определяют иваны. Наше хозяйственное подразделение между тем на фронте, как всегда, является арьергардом и представляет собой «пожарную команду»! Перехватываем русские радиограммы со словами: «Мы захватим и уничтожим „Великую Германию“!» Уничтожить нас! Эй-эй! Это далеко не так просто. Как часто нас уже считали разбитыми. Иваны наступали и с фронта, и с тыла! Казалось, нам конец. Другие немецкие подразделения уже прекратили свое существование. А мы выстояли! Действительно, мы несколько раз попадали в окружение, нас штурмовали танки и орудия, а сверх этого, 3,7-см и 2-см зенитные пушки, и враг неоднократно бросался на нас с криками «ура!» А мы продолжали наносить ответные удары! Иваны очень хотели бы ничего не оставить от нас здесь. Мы ведь для них неодолимое препятствие, которое мешает дальнейшему продвижению, и часто перечеркиваем их далеко идущие планы! Я вспоминал при этом слова майора Тоде, командира резервного батальона «Великой Германии» в Нейруппине: «Там, где находится „Великая Германия“, все всегда будет в порядке!»

12 сентября 1943 г. Сегодня я получил приказ найти полевую почту! Думаю, что здесь ее, конечно, уже не существует.

13 сентября 1943 г. Мы снова перехватываем несколько радиограмм русских: «Немцы отступают. Эти проклятые козлы и бандиты бегут от одной нашей армии к другой, грабя все вокруг. Пока они еще не у нас в руках. Но мы окружим и уничтожим их!» Итак, мы бандиты и действительно берем у иванов все, что возможно. Это, конечно, дурно, но правильно. Ничего нельзя оставлять у них.

14–17 сентября 1943 г. В обозе две роты пехоты «Великой Германии». Марш продолжается. 08.00. Мы проезжаем через Багачку по грязной топкой дороге, далее на Решетиловку (расстояние — 70 км). Больше сегодня уже не двинемся с места! Перед местным «солдатским домом» короткий, на 15 минут, отдых, в котором мы безотлагательно нуждаемся. Срочно нужно моторное масло и бензин для транспортных средств. Но где их взять? Смертельно уставшие, мы спим в избе для шоферов грузовиков. Когда просыпаемся, небо проясняется.

18 сентября 1943 г. Мы заправляем венгерские грузовики. Бензин покупаем за водку. За бутылку получаем 20 литров моторного масла и канистру бензина. Теперь едем по хорошему большому шоссе № 4 в направлении Кременчуга. Шоссе снова сухое. К счастью, мы избавлены и от налетов русских летчиков. С нами вместе едет и обоз подразделения войск СС и вслед за ним ещё один, движущийся к мосту через Днепр. В колоннах едут также и зенитные подразделения. До 16.00 мы продвигаемся довольно беспрепятственно от Кременчуга к Днепру. Нам сообщают, что впереди единственный большой мост. На ночь мы останавливаемся в восточной части города.

19 сентября 1943 г. Мы нашли квартиры и уже хотели залечь на койки, как раздалась воздушная тревога. Надо же, так хотелось спать, а тут налет авиации! Тяжелые 8,8-см зенитные орудия вступают в бой! Прожектора ищут самолеты врага. Несколько бомб падают совсем близко от нас. В 21.00 снова установилось спокойствие. Обратил внимание на то, что здесь сосредоточилось много зенитных тяжелых батарей. Видимо, мост имеет чрезвычайно важное значение и требует особой охраны зенитными орудиями!

Наступление на Кировоград и далее через Днепр

20 сентября 1943 г. Раннее утро, 04.00. Снова марш. Мимо нас проходит несколько обозов, и мы двигаемся за ними по направлению к мосту через Днепр на излучине Днепра через Александрию. Так как обозы ранее сконцентрировались восточнее, в глубокой воронке за фронтом, теперь они должны сосредоточиться на прибрежной полосе реки, на ее левом берегу. Наш путь далее идет на Кировоград, где пока сохраняется спокойная обстановка! Там предполагается размещение в выделенных нам помещениях. Это две деревни — Красножилка и Ставидло, севернее Кировограда. С аэродрома в Кировограде поднимаются 100 «Хенкелей-111», которые должны бомбить линию фронта. Большие грузовые планеры идут на буксире за самолетами. Стартуют два шестимоторных самолета. Я вижу такую огромную птицу здесь впервые. Бомбардировщик это или транспортный самолет? Я не знаю. Позднее узнаю, что это машина «Гигант». В городе Кировограде мы встречаем немецких девушек: вспомогательных сотрудников штабов, телефонисток, телетайписток и сестер Красного Креста.

21–22 сентября 1943 г. Мы встречаем русские тыловые отряды, партизан-охотников, казаков и украинцев. Дикие, дерзкие, гордые парни! Они скачут на конях, как черти! Из их уст вырываются какие-то дикие мелодии. Почти всегда небольшая грусть звучит в унисон. Они носят немецкую форменную одежду с кроваво-красными знаками у воротника. На некоторых шапки-ушанки. Они подбирают русское оружие и обслуживают быт своих офицеров. При них три немецких офицера-перебежчика, которых сытно прикармливают большевики!

23 сентября 1943 г. Командир нашего соединения, обер-лейтенант Шмельтер, возвращается к нам в санитарный обоз. В лесу под Карташевым он повредил себе ногу. Шмельтер сидел на танке и получил удар при повороте башни. Я оформляю его документы с ходатайством на отправку в учебный отпуск. Их следует согласовать с нашим командиром, старшим ветеринарным врачом. За этим я отправляюсь в Каменку. Врач делится со мной интересными сведениями. Я получаю представление о ходе сражения. Однако подписание документа не основная моя задача. Я контролирую санобработку мяса.

24 сентября 1943 г. В мои служебные обязанности входит еще множество других забот, которые я стараюсь тщательно выполнять.

25–27 сентября 1943 г. Чтобы не забыть всех заданий, данных мне за прошедшие недели, я в качестве «противоядия» прикладываюсь время от времени к бутылке. Тем более что приближается очень важное событие: нашему фельдфебелю Оскару Геллерту исполняется 27 лет! Мне в апреле 1943 года исполнилось двадцать. Так что мы постараемся выполнить свой план по употреблению спиртного.

28 сентября 1943 г. Тревога! Нападение партизан! Батальон быстро поднимается. Мы вооружаемся, берем с собой зенитные и тяжелые пулеметы, а также минометы. Лес, где находится деревня, густой и дремучий. Его приходится прочесывать широким фронтом. Деревню мы можем осмотреть только очень бегло и там ничего не находим. Возвращаемся в Красножилку. Наши боевые подразделения окружают Кременчуг и подходят к мосту, основному пункту переправы. Русские яростно атакуют!

29 сентября 1943 г. Когда все подразделения закончат форсирование Днепра, мост необходимо будет взорвать. После чего войска должны занять линию обороны на другом берегу, вновь образовав линию фронта.

30 сентября 1943 г. Новое выступление против партизан. Наш полевой вспомогательный батальон вновь будет прочесывать лес. Он сосредоточился на опушке леса. Я должен ехать в Каменку, чтобы привезти оттуда запасные части для фаустпатронов. При прочесывании леса солдаты наткнулись на лесную деревню. Там затаились партизаны с пулеметом, готовые к атаке! Эта банда была ликвидирована. К сожалению, три наших товарища погибли во время операции. Но 34 партизана мы задержали. При тщательном обыске у них нашли оружие, карты, а также боеприпасы.

1 октября 1943 г. С сегодняшней почтой я получаю печальное сообщение! Мать пишет: «Англо-американцы бомбили город Хаген! 260 убитых, 23 000 бездомных, много тяжелых разрушений в городе!» Я немедленно отправил телеграмму: «Кто из родных погиб при бомбардировке?» Если бы такое случилось, я бы сразу подал рапорт об отпуске. Следующий день прошел довольно обычно. Правда, у меня было очень много дел!

2–6 октября 1943 г. Я должен подготовить боеприпасы. Для этого приходится выполнить много канцелярской работы. Это инструкции по особому применению снарядов и фаустпатронов, которые необходимо распечатать. Наш фельдфебель требует подобной канцелярской работы каждый раз перед наступлением и верит в ее необходимость. Для меня же вся писанина — сплошная скука. Она навевает на меня ни с чем не сравнимую грусть! Однако моим товарищам придется стрелять этими фаустпатронами, и я должен думать о них. Особенно тогда, когда грузятся боеприпасы. В этом случае я обязан находиться всегда около грузовика как бергмастер. Однако я предупреждаю руководителя компании поставщика, что буду принимать большую партию снарядов или же целиком вагоны, так как при слишком частой разгрузке можно попасть под огонь противника и понести большие потери. Однако представитель поставщика, как правило, заявлял: «Вам поручено выполнять работу, которую делают все и от нее не отказываются». И на следующий день мне приходится снова наблюдать за погрузкой!

7 октября 1943 г. Я еду с передовым эшелоном через Кировоград в Новую Прагу как квартирмейстер на новое место расквартирования. Ночью я остаюсь в Корсеневке.

Наконец, мы останавливаемся в деревне Недайвода. В моем доме я встречаю русскую молодую фельдшерицу (санитарку), на который был бросившийся мне в глаза «белый» халат. Я спросил ее, почему так странно называется эта деревня. Она ответила, что, согласно легенде, татаро-монголы Чингисхана захватили эту деревню и попросили воды. Но жители ответили им: «Мы никому не даем воды». Тогда татары полностью разрушили деревню и зло заявили: «Теперь эта деревня станет называться „Не дай воды!“». Раньше она называлась Катариновка. Этот рассказ показался мне очень интересным. Я стал искать квартиру для себя и своего водителя. С юной девушкой это было сделать намного легче. Она знала немецкий язык, которому ее и многих ее соучениц учили в школе! С заряженным пистолетом, этой фельдшерицей и моим шофером мы ходили от дома к дому. Осматривали помещения. На подходящих домах я писал мелом на двери записку с указанием, кто здесь будет располагаться. Полевую кухню мы тоже решили разместить в доме, рядом с которым был колодец. При случае я интересуюсь также жителями домов. В одном из них госпожа на старой швейной машине шила зимнюю одежду. В другом доме мы встретили мужчину, который показался мне подозрительным. Во-первых, он по возрасту был годен к военной службе, а во-вторых, волосы у него были коротко пострижены, как у русских солдат. На мои вопросы он отвечал, что его не призвали в армию по болезни, а постригся он от насекомых. Мы идем дальше от одного дома в другой в поисках квартир. Я подумал про себя: «Глаз дровосека всегда бдителен!» В первую ночь мы спали оба попеременно и наблюдали за обстановкой. Однако все было спокойно.

8 октября 1943 г. С утра неожиданно для нас появляется украинская полиция с целью арестовать здесь командира партизан. Мы с водителем идем в тот дом, где мне вчера показался подозрительным молодой мужчина. Когда мы входим, подозреваемый партизан уже стоит в комнате с руками, связанными за спиной. Полицейские тщательно осматривают всю деревню. Мы находим военные документы, немецкую сумку с хлебом и спрятанный велосипед. Начальник полиции спрашивает подозрительного мужчину: «Оружие есть? Где винтовка?» Парень отвечает: «Нима винтовки». Между тем в сарае находим патронташ вермахта, полностью наполненный боеприпасами, немецкую форму одежды и воинскую сумку! У кого из наших несчастных товарищей это было отнято? Тогда украинский начальник полиции берет кнут и со свистом опускает его на спину парня! При этом он кричит: «Где винтовка, где оружие?» Парень воет: «Нима винтовка! (Нету меня никакой винтовки!)» Один из местных полицейских говорит с подошедшими жителями деревни. Он что-то спрашивает у них и потом подходит ко мне: «Пан, — говорит он, — матка винтовка на земле» («Господин, люди говорят, что винтовка зарыта в земле. Идите»). Я иду с ним в сад, и мы ищем вместе! Находим свежую ямку. Копаем руками. А вот и винтовка! Это немецкий карабин! Едва мы выкапываем ее и поднимаем высоко над землей, как украинский начальник полиции бьет партизана карабином по носу. Полицейские раскапывают целый склад и сразу же с шумом извлекают из него боеприпасы! Порядок! Парень отскакивает в сторону. А вслед за ним и его женщина. Чтобы не уходить далеко от поста полиции, мы продолжаем стоять на высоком мосту, который перекинут через реку. Я кричу: «Смотри за ним! Как бы не сбежал!» Но уже слишком поздно. Парень моментально, не говоря ни слова, перемахнул через перила и кувырком полетел в реку. И это со связанными на спине руками! Проклятие! Это было мужество отчаяния! Когда он показался из воды, полицейский схватил парня и притащил к нам вместе с сумкой для хлеба и бумагами. После жесткого допроса выяснилось, что это советский лейтенант, который «работал» еще с четверыми сообщниками.

Больше, однако, из него ничего не удалось вытянуть. Внезапно он бросается на допрашивающего его унтер-офицера полиции и ударяет изо всех сил головой. Но это был последний порыв дерзкого парня. Офицер бьет его что есть силы дубинкой. Я только подумал: «Ох-ох, здесь украинец и русский вцепились, полные ненависти, друг в друга!» Полицейские еще раз связывают русскому руки и загибают ноги на спине так, что он может только лежать на животе.

Ну, теперь все в порядке! Можно только еще и еще раз повторять: «Этой фигне конец!» Задержанного парня ведут к посту полиции. Я не верю, что там с ним будут обходиться вежливо. Скорее всего, его расстреляют.

Прибытие в Селени

10 октября 1943 г. Новая позиция определена. Нашему авангарду приходится очень нелегко! Русские имеют явный перевес, но на основной линии фронта все более или менее спокойно. Мы расположились в Селени.

11–12 октября 1943 г. Я здесь один из всего подразделения. Обоз II еще не прибыл. Но легковая машина 9-й роты уже здесь.

13–14 октября 1943 г. Пока мы одни в деревне. Однако 14 октября все же прибывает обоз II. Я надеюсь теперь отправиться наконец в мой «отпуск по ранению от бомбардировки». Но так как поступает приказ отправить всех ненужных обозников вперед на окопные работы, мы с оружием и шанцевым инструментом отправляемся к офицеру Генерального штаба. Я беру с собой наконец мои отпускные бумаги! Отправляюсь на доклад с одним унтер-офицером из санитарной роты к обозу боевой поддержки 14-го дивизиона. На дивизионном медицинском пункте я нашел санитаров «скорой помощи» Красного Креста, которые отвозили больных и теперь вернулись назад, чтобы отправиться со следующей партией. Они взяли нас с собой. Небо было чистое, синее, лишь с немногими белыми облаками. С фронта доносились громкие звуки разрывов снарядов, время от времени что-то грохотало! Наверно, иваны наступают снова! Мы часто вглядываемся в небо, опасаясь авиации. На этот раз я осматриваю небо до самого горизонта. У меня создается впечатление, как будто бы кто-то бросает в тихий омут камни. Так именно выглядят облака. Раньше такого я еще не видел никогда. Я обращаю на это внимание обер-лейтенанта Конопки, однако тот тоже ничего не может сказать по этому поводу. Как мог возникнуть подобный физический феномен?

15 октября 1943 г. После моего знакомства с обер-лейтенантом я узнал от него о своем назначении в качестве унтер-офицера в каратшевский лес. При подходящем случае я спросил у него о возможности предоставления мне отпуска. Он прибыл сюда, чтобы снова принять 2-й батальон. Конопка рассмеялся и сказал: «Не сегодня, но, возможно, уже завтра. Я пока еще не ваш командир батальона». Из-за постоянной опасности авиационных налетов мы изо всех сил несемся к обозу. На горизонте возник след от трассирующих пуль зениток, которые стреляли по самолетам иванов. Иван уже приближается к головной части моста через Днепр. Там он готовит большое наступление. Я наконец попадаю в 14-й батальон. Здесь я вручаю (наша канцелярия просто недосягаема) свои бумаги с просьбой об отпуске. Вечером еду со старшиной технической службы на легковой машине «Фиат» назад, в Селени. Мой отпуск на родину утвержден!

16 октября 1943 г. Теперь можно заняться подготовкой к отпуску! Событие для меня важное: я получаю новую форменную одежду! По крайней мере, дома буду выглядеть прилично! Затем необходимо позаботиться о солидном запасе яичного ликера! Наконец все готово и я иду к шоссе. Там жду попутной машины. Через полчаса грузовой автомобиль, направляющийся в Кировоград, подбирает меня. Он едет на дивизионный медицинский пункт. В 20.00 мы въезжаем в Кировоград. На вокзале я сажусь в служебный поезд, направляющийся в Знаменку. Там ночую.

17–18 октября 1943 г. С раннего утра направляюсь к командиру, возглавляющему команду отпускников, от которого получаю разрешение на выезд. Поезд стоит долго, так как партизаны взорвали в нескольких местах рельсы! Да, думаю я, отпуск начинается неплохо!

19 октября 1943 г. Едем мы, конечно, очень медленно. Наконец прибываем в Фастов. Там поезд стоял до 22.00! Едва мы выехали с вокзала, как иваны начали бомбить станцию!

20 октября 1943 г. Поезд идет от Бердичева к Здолбунову. Здесь я покидаю «экспресс-улитку» и пересаживаюсь в поезд для отпускников.

21 октября 1943 г. Прибытие в Ковель. Там производится всем нашим воякам хорошо известная «дезинфекция для отпускников». Нас приводят в порядок, уничтожая вшей! Каждому прошедшему эту операцию выдаются так называемые «пакеты фюрера» (5 кг муки, I литр масла, 500 г гороха, килограмм крупы, 500 г пшена и 500 г сахара). Я счастлив, один мой приятель, у которого дома собственный участок, отдает свой пакет мне! Мои родители будут очень рады! В поезде в каждый вагон назначается караульный. Я буду «бодрствующим». Это необходимо, так как возможно нападение партизан! Отъезд в 16.00.

22 октября 1943 г. Мы едем навстречу родине! Проезжаем Варшаву, Лодзь, Магдебург, Ганновер, рано утром в шесть часов прибываем в Хаген.

23 октября 1943 г. У меня 21 день отпуска на родине. Это прекрасные дни! К сожалению, Хаген подвергся налету бомбардировщиков! Мой родной дом, к счастью, только слегка пошатнулся, устояв от первого взрыва бомбы, сброшенной на город, которая взорвалась посреди улицы Ин Бухенхайм. Вторая разорвалась прямо в вилле на улице Ин Вассерлозен Тайль. Весь город основательно разрушен. Я сразу же подал ходатайство в дивизию о десяти дополнительных днях отпуска. К сожалению, телеграмма в Хаген пришла слишком поздно, когда осталось только три от этих дней.

14 ноября 1943 г. Конец отпуска. Из Хагена выезжаю в 05.18 поездом для отпускников за номером 184. Далее пролетают мимо Лейпциг, Котбус, Лодзь (Лицманнштадт), Варшава, Ковель. А дальше на поезде местного сообщения — в Одессу.

Снова на фронт

16 ноября 1943 г. Поезд едет по другому маршруту вследствие изменившегося положения на фронте (русские далеко продвинулись на запад). Проезжаем Шепетовку, минуя Трансильванию, едем на Криополь. Но и здесь действовали партизаны! Мы видели поезде 10 вагонами, груженными зенитными 8,8-см орудиями, сброшенными под откос после подрыва рельсового пути. Материальный ущерб нанесен значительный.

Саботажники (партизаны) ведут себя хозяевами в деревнях. Погода туманная, от пожаров несет жаром. На запасном пути одной из станций стоит поезд с эвакуированными фольксдойч[6]. Мы беседуем с ними. Они хорошо говорят по-немецки. Направляются в Оппельн. Шутят: «Мы помогаем разбить англичан! Тогда и войне придет конец!» Война продолжается уже слишком долго!

18 ноября 1943 г. Мы едем далее по маршруту Мигаеро — Раздельная — Выгода — Одесса. На каждой остановке жители подходят к поезду, продают камбалу, масло, вино, молоко, яблоки и жареных цыплят! И так как солдатам всегда не хватает пищи, мы охотно все покупаем!

19 ноября 1943 г. Наша поездка закончилась в Одессе. Мы слышим гудки пароходов в гавани и видим вспышки прожекторов. Далее есть два маршрута к фронту: № 1 на Никополь и № 2 на Апостолово. Мне следует двигаться по второму маршруту, чтобы найти свое подразделение.

20 ноября 1943 г. Наконец, после длительной поездки по одноколейке на «поезде-улитке», где на каждой станции приходилось дожидаться встречного поезда, я прибываю в город Николаев. Уставшие и разбитые, мы с двумя приятелями получили здесь два дня отдыха. Бродили по большому городу, который был раньше, конечно, очень красив. Видели порт, большие доки и портальные краны, а также часть Черного моря. В солдатской столовой можно пообедать и поужинать. Затем мы идем в солдатское кино. Я остаюсь, хотя нам, солдатам, показывали уже много подобных фильмов.

21 ноября 1943 г. Мы переночевали в доме для солдат, и на следующее утро я уже обнаружил у себя первую вошь! Какой ужас! Теперь все это начинается снова! Сначала мы снова идем в кино, а затем и в русский театр! Там смотрим пантомиму «Человек без головы» и некоторые другие спектакли. Различные световые и теневые эффекты создают впечатление, что человек действительно не имеет головы на плечах. Она занавешена черным полотном перед черным же задним планом. Тело же освещено! Зрелище впечатляющее! Вечером мы снова идем в солдатский дом. Завтра едем дальше. С фронта никаких хороших вестей нет!

22 ноября 1943 г. Выезжать надо рано. Поезд приходит в Апостолово в 19.00. Здесь мы останавливаемся на ночь на квартире. С утра садимся в грузовик и выезжаем в Михайловку (несколько километров западнее Кривого Рога).

Здесь расположен склад боеприпасов для нашего подразделения. Ждем грузовиков, которые должны нас забрать в батальон. Но никакого попутного транспорта сегодня так и не было. Улицы из-за дождя залиты водой. Время мы проводим за игрой в карты и сочинением писем на родину.

23–28 ноября 1943 г. Пока мы все еще в Михайловке. Грузовики так и не появляются. Иваны усердно бомбят вокзал в Апостолово. Там стоит наше зенитное 8,8-см орудие и стреляет без перерыва.

29 ноября 1943 г. Сегодня грузовик наконец прибывает в 1-й обоз нашего II батальона. Однако мы так и не достигли своей цели, так как двигатель грузовика заглох. Мы остановились в основанном когда-то немецкими эмигрантами городе Фельзенхут. Ищем улицу поблизости оттого места, где застрял наш грузовик, чтобы переночевать. В грузовике пусто, но опасно оставаться из-за бомбежек. Иван бомбит вокзал в Апостолово без перерыва. Мы устраиваемся около стены дома и засыпаем.

30 ноября 1943 г. Здесь мы застряли крепко! «У черта на куличках», как говорит пословица. На мощном тягаче возвращаемся назад, в Михайловку. Оттуда нас забирает грузовик моторизованной пехоты, который избрал другой путь, минуя Фельзенхут, по направлению ко 2-му батальону.

В конце концов, несмотря на все трудности, мы снова оказываемся в своей роте! И снова своя рота! Для нас она стала уже второй родиной.

1 декабря 1943 г. Моя 9-я рота моторизованной пехоты дислоцируется в Воданах, в нескольких километрах к западу от Кировограда. Все время идет дождь, и все улицы покрыты скользкой тиной. Лучше уж был бы мороз! Но настоящая зима пока еще не пришла сюда. Здесь и нашим войскам, и противнику в равной мере препятствует для передвижения эта скользкая тина. Хуже ничего не придумаешь!

2–3 декабря 1943 г. Сюда невозможно доставить даже продовольствие! Но мы уже многому научились за три года войны здесь, в России, можем выйти из положения. У нас все еще осталось несколько свиней и кур. Готовим куриное жаркое и вареную курятину! Вечером все вместе сидим в канцелярии и слушаем прекрасную легкую музыку по радио. Мы — это наш фельдфебель Оскар Геллерт, обер-фельдфебель Баервальд и другие «мальчики из обоза», оружейник при складе оружия, мастер по ремонту и я.

4 декабря 1943 г. Обер-фельдфебель Эрнст Баервальд станет кандидатом на офицерское звание! Он возвращается от генерала Хернлейна и отправляется в военное училище на родину. Мы устраиваем прощальный вечер, сдобренный большим количеством алкоголя!

5 декабря 1943 г. Сегодня здесь впервые выпал снег и не растаял. Всего лишь подморозило и снега совсем немного. На высотах гражданские лица и местные полицейские оборудуют линию обороны и роют земляные укрепления. Мы возвращаемся в Кременчуг и надеемся, что найдем там хорошо подготовленные оборонительные сооружения с бункерами на берегу Днепра! Но на деле там ничего этого нет!

6 декабря 1943 г. Вся область за линией фронта эвакуируется. Эвакуированные прибывают со всем своим имуществом на телегах или пешком. Очень печальная картина, когда народ вынужден бежать со своими чемоданами и мешками! Я им особенно сочуствую, так как сам пока не испытывал особых трудностей, находясь при обозе и неплохо проводя время. Однако впереди мои товарищи, несмотря на промозглую погоду, лежат, как свиньи в окопах под постоянным обстрелом! Здесь, при обозе, конечно, тоже нелегкая работа, но что она стоит по сравнению со всеми лишениями, холодом и опасностями, подстерегающими наших солдат на передовой! Мы все-таки ночуем в домах, спим в сухом месте и лишь время от времени подвергаемся обстрелу из пулеметов авиации. Но это, конечно, нельзя сравнивать с пребыванием на фронте. Моя должность используется пока все еще «для особого распоряжения». Я вовсе не напрашивался на это! Но она была как-то связана с продолжением учебы. Пока же я делаю все, что может принести пользу. Веду хронику сражений своего подразделения для журнала боевых действий. Но самое тяжелое для меня — это захоронение убитых в бою. Я описал уже однажды, что мне приходится делать. Еще раз должен вглядываться в лица убитых, закрывать им глаза и хоронить в указанном мне месте. В могилу я кладу запечатанную бутылку с данными погибшего. Таким образом, можно будет установить, кто здесь лежит, даже если деревянный крест по какой-либо причине не поставлен. При обозе есть канцелярия, походная кухня, склад оружия, кладовая, гараж для легковых автомобилей. А также сапожник, портной, автослесарь. Короче, все, что может понадобиться для ремонта машин, моторов и транспортных средств. Здесь же находятся обер-фельдфебель роты, фельдфебель, водители грузовиков и легковых машин и связисты. Мы имеем также полевую кухню, где всегда что-то варится и жарится для бойцов на фронте. Солдаты чистят картофель, укладывают в ящики боеприпасы для пулеметов, минометов, а также гранаты, которые заворачивают в тряпки, пропитанные керосином от ржавчины. Автослесарь с ремонтной группой перебирают моторы, ремонтирует их или из двух поврежденных монтируют один, который может быть приведен в действие. Здесь автослесарю приходится непросто, так как вермахт использует различные грузовые автомобили и типы легковых машин из всей Европы. Даже русские трофейные грузовики, а также американские «студебекеры», которые перевозят войска под немецким флагом!

Вечером походные кухни, холодная пища и почта грузовиками продовольственного снабжения отправляются на линию фронта. Я знаю из собственного опыта, как страстно мужчины там, впереди, ждут эти машины! Туда же отправляются боеприпасы, запасные части, а также ленты для крупнокалиберных пулеметов или мины для минометов. Ночью (а чаще рано утром) транспортные средства возвращаются. Раненые и убитые вывозятся в обоз. В особенно трудных ситуациях (зимой 1941/42 года) машины продовольственного снабжения часто не возвращались. Во время тяжелых сражений, исход которых к вечеру не всегда был ясен, продовольственное снабжение вообще не доходило до солдат. Однако, как правило, все складывалось удачно. Продовольствие, тепло ли было на улице или холодно, благодаря нашей 8-й и, соответственно, 9-й ротам доходило до линии фронта. Мы делали все, чтобы приготовить еду для своих солдат как можно вкуснее и калорийнее. Не то что другие роты, которые недостаточно хорошо готовили пищу для пулеметчиков крупнокалиберных пулеметов или минометов. Мы ясно видели эту разницу. Фельдфебели Бербрих или Райман были более опытными руководителями при полевых кухнях, чем другие, менее рачительные хозяева. В ледяную зиму чай с ромом просто необходим! (Часто я добровольно носил горячий кофе. На мой призыв «Несу кофе!» мне отвечали: «Наш мальчик возник, как из пруда!»). Но и в жаркое лето холодный чай встречали с не меньшим восторгом!

13 декабря 1943 г. Теперь мне кажется, что все это было давно! Сегодня я должен идти к командиру полка IIa/2. Офицера Генерального штаба (по снабжению) отправляют в Петрово-Долину. Это так далеко! Его прикомандировывают к ветеринарной академии в Ганновере. С ним отправляют нас, двух унтер-офицеров, и еще одного приятеля, которые хотят изучать медицину. Мы отправились назад, в свою часть, но не прошли и нескольких километров, как заработала артиллерия противника и линия фронта превратилась в сущий ад. Иван со своей артиллерией стреляет и по прифронтовой полосе. Впереди каждую ночь производятся земляные работы. Саперы строят бункеры, траншеи и возводят огневые позиции.

Соломой на позициях стрелков покрывают промерзшее дно окопа. Плотно к позициям ставят тяжелые орудия, которые гарантируют защиту от обстрела окопов. Каждую атаку иванов встретит смертельный огонь! Я вижу две батареи реактивных минометов, двуствольные минометы на броневике, далее полевые орудия от калибра 10,5 до 15-см («Шмель») и батарею пушек калибра 10,5-см. Это отличная огневая мощь! По нашему представлению, как и офицера Генерального штаба IIа/2, мы можем быть уверенными, что с нашим откомандированием все пройдет благополучно. Я возвращаюсь в Водану.

14–15 декабря 1943 г. Я слышу по радио зашифрованные приказы. Один касается «Великой Германии». Выпрямляя образовавшуюся на фронте дугу, она выводилась из района боевых действий. Наша дивизия направлялась в Лемберг, где царило относительное спокойствие. Об этом можно было только мечтать! Но мы это заслужили!

16–17 декабря 1943 г. Мне дают новое задание (по особому поручению!). Рождество стучится в дверь! Фельдфебель приказывает: «Обеспечить елками!» Я еду в следующий более крупный город, чем Ново-Житомир. Навстречу движутся длинные колонны беженцев из деревни. Мужчины и женщины идут за хрупкими, полуразвалившимися повозками. Дети, завернутые в скатерти или же во всяческое тряпье, разместились сверху на телегах. В самой деревне нет никаких рождественских елок! Здесь, на Украине, почти нет хвойных лесов. Где я должен достать эти рождественские елки? Итак, я еду дальше, в Кривой Рог. Я надеюсь, что там, в большом городе, возможно, где-нибудь в «парке культуры» высажены рождественские елки. Но их выкопали уже наши вояки, обосновавшиеся в Кривом Роге! Нам досталось только несколько ветвей и сосна. Во время поездки по улицам мы захватили толстого гуся, которого вояки подвесили на проволоке снаружи лавки. Это должно было, пожалуй, возместить наши потери. В холодном воздухе гусь должен был хорошо сохраниться! «Уже и слюнки потекли, да виноград висит на горе слишком высоко». Посреди города — подорванные рудники и разрушенные терриконы. Таков Кривой Рог. Либо демонтаж был проведен слишком легкомысленно, либо шахты просто взорваны. Первое, что мне пришло на ум, что это не город, а сплошная вскрытая, утонувшая шахта. Земля красная. От демонтажа? Город тянется вдоль высоких отвалов. Крутые склоны спускаются к реке. Это выглядит несколько дико в городе. Я узнал, что иван был несколько недель назад уже однажды в городе, однако Кривой Рог сумели освободить.

21 декабря 1943 г. Немецкие служебные инстанции было особенно усердны при восстановлении шахт (или при демонтаже?). Вокруг города поднимаются металлургические заводы и шахты. Отсюда идет на Лемберг шоссе IV. Поздно вечером мы возвращаемся в Водану, к сожалению, только с отдельными рождественскими елками и, соответственно, ветками сосны.

22 декабря 1943 г. Я снова еду в Петрово-Долину в Генеральный штаб IIа/2 к штабному офицеру. Там я встречаю также того унтер-офицера, который хочет учиться медицине. Через час ожидания нас вызывают: «Приготовьтесь, будете представлены генералу». Теперь это уже серьезно! Сначала нас направляют к адъютанту майору Тео Бетге (был раньше командиром 8-й роты, а потом командиром 2-го батальона моторизованной пехоты.) Он осматривает нас сверху донизу, ободряет и, хотя я еще не знаю, о чем пойдет речь, открывая дверь в кабинет генерала, говорит мне: «Первый, заходите медленно». Затем мы представляемся, как положено «молодцевато»: «Унтер-офицер Рехфельд 9-й роты, командир взвода минометчиков, кандидат в студенты ветеринарной медицины в ветеринарной академии Ганновера». Мой товарищ представляется в свою очередь. Генерал Вальтер Хернлейн с серьезным видом внимательно рассматривает нас. Смотрит на награды и думает, наверное: «Надеюсь, они заработали их по праву». Затем обращается к нам: «Вы должны отправиться теперь к месту вашей учебы. И будете „астрономами, заглядывающими в задницы коровам“? Ветеринарами? Хотите покинуть нашу великолепную танковую дивизию?» Я отвечаю один: «Так точно, господин генерал!» Генерал поворачивается к столу, достает из-под него три бокала коньяка и бутылку «Хеннесси». Он осторожно наливает бокалы, ободряюще смотрит на нас и дает каждому из нас по бокалу в руки. Мой приятель поднял бокал ко рту, сделал маленький глоток и кашлянул. Я выпил сразу. Потом увидел, что генерал с наслаждением отхлебнул глоток коньяка. Тогда я прекратил пить и тоже сделал только маленький глоток.

Мой генерал продолжал пить глотками и затем сказал: «Я вижу, что мои унтер-офицеры умеют пить по капле». Он посмотрел на меня и дал нам обоим по второму бокалу. Теперь, однако, я пью как положено. Мой приятель тоже усвоил «уроки» генерала, как следует пить такой благородный напиток. После коротких частных вопросов такого типа, как: «Где вы живете? Состоите ли в браке? Влюбляетесь ли? Обручены? Нет? Ну, вы еще молоды и можете немного подождать!» — «Конечно, господин генерал!» — вырывается прямо у меня изо рта. Мы стоим навытяжку, потом отдаем честь и поворачиваемся на каблуках. В приемной майор Бетге оформляет нам документы. Нас просто переводят в другую часть. Затем я встречаю фельдфебеля Вальтера Пфайля из Хагена. Нам удалось только кратко поговорить с ним. Он направлялся на полевую кухню и в тот же самый день возвращался в Водану. Вальтера вызывал начальник штаба Вилли Клайн на несколько дней с фронта, так как он должен был получить награду — Железный крест 1-го класса. Пфайль имеет оригинальное прозвище Чинг Чанг, так как поет в поезде или вечером в роте эту красивую «песню китайца». По происхождению Вальтер из Мюнстера и говорит на нижненемецком наречии.

23 декабря 1943 г. Мы устанавливаем рождественскую елку! У нас, правда, только ветки, но на маленькую елку хватает. Берем яйцо, вставляем деревяшку, делаем отверстия и втыкаем несколько веток елки. «О, елка, елка!» Из серебряной бумаги я режу «дождь». Тонко надерганная вата заменяет снег. Из ветвей установленного дерева рождается настоящая рождественская елка. Мы укрепляем остаток ветвей в комнате на стене. Теперь у нас настоящее Рождество! Как старые солдаты, мы сами печем блинчики и пышки.

24 декабря 1943 г. Сочельник: в канцелярии — теплая встреча. Звучит по радио музыка. Пришла почта: целых два мешка для нашей роты. Фельдфебель Оскар заходит к нам позже. Он выезжал на передовую, отвозил молодым солдатам рождественские подарки. Оскар рассказывает, что там он нашел таких «высоких ребят», каких не видел никогда. Даже выше нашего генерала Хёурнляйна, да и всех командиров. Это мое третье военное Рождество вдали от дома! Мы стреляем трассирующими пулями, и ослепительные вспышки освещают небо. Наш фельдфебель держит речь: он подчеркивает, что наша компания никогда не была такой малочисленной, как теперь! Впереди на позициях добрых 20 бойцов, 2 тяжелых пулемета и 2 миномета. От 125 до 150 мужчин полегло. Это только за первую кампанию. Мы, обозники, укрылись здесь, в Водане. В соседних селах мужчины из нашей роты откомандированы для охраны штаба. Далее от нас, в Ново-Украинке, второй обоз с ремонтной бригадой, а затем, повсюду в поле, солдаты или полевые лазареты для раненых. Даже нашего командира роты нет среди нас! Он ранен и отдыхает где-нибудь на родине. В нашей роте ни одного офицера! Командуют фельдфебели и унтер-офицеры. Затем Оскар рисует нам дальнейшую перспективу на 1943 год. Наше присутствие здесь — это печальная необходимость. Но нас нельзя победить! Мы не должны даже знать такого слова, как капитуляция! Но никогда не надо забывать тех, кого мы потеряли! Это закон! Затем мы тихо сидим вместе. Только позднее будет произнесено первое живое слово!

25–26 декабря 1943 г. Рождество, Водана. Наша рота получает много подарков. Для каждого два рождественских кекса, сигареты, водка, колбаса и другое продовольствие. Пирогов больше, чем мы способны съесть. Мы оставляем их на вечер. Но снаружи и в помине нет рождественской погоды! В течение дня идет дождь, ночью холодно, и все вокруг покрывается зеркальным льдом. Дороги и улицы затянуты этим льдом, словно «сахарной глазурью»! Такого льда я не видел никогда раньше! Взяли в плен группу иванов и расстреляли по закону военного времени. В первый день Рождества! Мы отбросили врага в контратаке, незваные гости уничтожены, а наши солдаты заняли прежние позиции. По радио мы узнали, что иван наступает у Житомира и севернее Невеля.

В армейской ветеринарной академии — Ганновер

27–30 декабря 1943 г. Я привожу в порядок свои дела и готовлюсь к отъезду. Сегодня я получил от фельдфебеля приказ о направлении меня в армейскую ветеринарную академию. Остается решить, как преодолеть главную трудность — добраться из Водана к вокзалу.

31 декабря 1943 г. Новогодний вечер. Мы празднуем в большом уютном помещении с пуншем и вкусными пирогами. Но всему хорошему приходит конец! В соседнем селе, где стоит обоз 14-й роты, случилось что-то ужасное! К нам оттуда прибывают солдаты и нарушают наше мирное существование. В открытые двери врываются пары холодного воздуха! Нас выгоняют наружу. Задыхаясь и кашляя, мы переходим к контратаке! С последними беглецами из расположения 14-й роты мы бросаемся в их канцелярию, чтобы продолжать праздновать там, а они отравляют нас слезоточивым газом! С какой это стати они должны оказаться в лучших условиях, чем мы! 14-я рота вынуждена была поменять помещение, а мы тем временем должны оставаться на холоде до тех пор, пока желто-оранжевый дым не испарился. Однако в полночь мир был снова восстановлен! Над позициями слева и справа от нас и перед нами поднимаются сигнальные ракеты. Иллюминация по всему фронту! Мы слышим также, как пули разрываются в ночном небе. Кое-где гремят, рвутся гранаты. Однако в прежние времена мы допускали в это время гораздо более дикое «буйство». Но сейчас положение намного серьезнее для нас, чем в прошлом 1943 году. Что принесет нам новый, 1944 год?

1 января 1944 г. Сегодня я получил свой приказ. Прощаюсь с приятелями. Пишу моему командиру роты в военный госпиталь. Меня нагружают «сокровищами Востока» (так это поется в прекрасной песне!). Я отправляюсь в полдень с Вильгельмом, фельдфебелем Бербрихом, к шоссе IV. Там мне предстоит последнее прощание, после чего я ожидаю попутку. Наконец грузовик подхватывает меня после Долизево (примерно в 6 км перед Кривым Рогом). Оттуда идут поезда до Апостолово.

2 января 1944 г. Еду по железной дороге до Николаева, но далее до Одессы уже на грузовике вдоль побережья Черного моря. Иной раз дорога идет прямо по берегу моря, а потом удаляется от побережья. Вижу разбитую русскую канонерскую лодку, которую выбросило прямо на берег. Спустя добрых шесть часов прибываем в Одессу. Дальше я должен ехать на поезде, поэтому в городе у меня, к сожалению, совсем мало времени. Покупаю в лавке душистый кусок мыла. Затем иду к морю посмотреть на знаменитую русскую лестницу, которая запечатлена в фильме «Броненосец „Потемкин“». В начале второй половины дня отправляюсь «служебным поездом». Мои мысли летят впереди локомотива. Как будет проходить моя учеба? Где я найду армейскую ветеринарную академию? Где возьму учебники? Много вопросов, на которые пока еще нет ответа.

3–4 января 1944 г. Поезд идет на Шверинку — Лемберг — Пржемышль. Там большой госпиталь для восстанавливающих свое здоровье отпускников с Восточного фронта. С приятелем с Черноморского флота едем далее в Краков.

5–6 января 1944 г. Поезд идет до дрезденского вокзала. Отсюда направляемся далее по железной дороге в Ганновер. По ошибке я сначала иду в ветеринарную высшую школу. Там мне объясняют, как пройти на улицу Мёкерн в армейскую ветеринарную академию. Наконец меня официально зачисляют в число слушателей учебной группы (L II). Затем я отправляюсь в мрачные казармы. Мое первое действие — это ходатайство в канцелярии о краткосрочном отпуске.

7–8 января 1944 г. Мне дают «добро». И я отправляюсь 8 января в Хаген, что было для меня, откровенно говоря, большой неожиданностью! На это я никак не рассчитывал! К сожалению, три дня проходят слишком быстро!

8–9 января 1944 г. Я являюсь к своим родителям, которые, конечно, радуются, так как я прибыл с далекого фронта. Как может быть прекрасна жизнь! Я вздыхаю с облегчением.

10 января 1944 г. Ночью выезжаю в Ганновер. Там я посещаю несколько лекций. Затем я должен представиться генералу. Мне дали хорошую характеристику: «активный ветеринарный офицер». Затем меня перевели в группу «L I». Однако там уже второй семестр читают лекции. В военные времена лучшими считаются заведения, где проходят в течение года три семестра. Здесь, пожалуй, эти господа не справятся с так называемым прикомандированным к ним генералом-слушателем! Пожалуй, произошла какая-либо «формальная ошибка». С моим «невыясненным случаем» я отправляюсь к инспектору из Берлина. Он переводит меня в группу L II (офицеры запаса). Каждое утро мы едем в академию на автобусе, который заправляют дровами. Между тем я приобрел несколько книг, а также учебник анатомии Элленберга Баума. Самое новое издание «Ц.А.Г.» (Циетшманна — Акеркнехта-Грау). Когда я туда заглядываю, то только головой качаю: «Головомойка какая-то, вот еще напасть на мою голову». И это только одна книга! В Ганновере часто объявляют воздушные тревоги. Англо-американцы прилетают каждую ночь! В первом триместре идут лекции не только по анатомии, но также по физиологии, химии или физике! Важно для меня, однако, то, что я зачислен первым номером! Среди студентов, которые ходят на лекции в мундирах, можно встретить людей всех званий, но, кажется, факт товарищества признается в первую очередь. Мне бросилось в глаза, что некоторые студенты в коротких перерывах между лекциями свободно общаются друг с другом. Однажды ко мне подошел один из господ и спросил, не хотел бы я посетить его дом. Это был Эрих Хаген, возглавлявший студенческое сообщество «Товарищество Лейбниц». Некоторые из этих товариществ состояли в единой корпорации еще до захвата власти нацистами! У них даже осталась традиция корпоративных дуэлей, хотя ее в свое время и запретили. Господа из этого товарищества нравятся мне. Я легко вошел в их компанию и провожу с ними много прекрасных часов! Однажды мы затеяли традиционную игру «Хождение ночью по улицам всей общиной по кругу за руководителем» и солидно выпили! Чтобы не потерять темной ночью направление к улице Мёкерн, где находится ветеринарная академия, товарищ, идущий первым, положил саблю на трамвайный рельс. Вслед за этим мы, пятеро или шестеро мужчин, балансируем, как в танце, на рельсах, стараясь удержаться изо всех сил. Затем следуем дальше до первого оружейного склада, где берем сабли и вновь кладем на рельсы, чтобы не потерять ориентировки. Так мы развлекаемся до утренней зари! В таком виде нельзя, конечно, идти через главный вход в академию, но мы знаем дыру в изгороди смежной казармы, и там каждый в отдельности проходит к зданию. А затем мы все бежим вверх по лестнице к нашим комнатам! По счастью, нас не заметили. Утром я жду выговора от «берлинского инспектора». На наше счастье, главный ветеринарный врач доктор Герхард Шульце (Бокенем), командир учебной группы L II, также член товарищества «Лейбниц».

Мы могли заниматься даже верховой ездой, но, к сожалению, я редко посещаю эти уроки. Самое интересное начинается после обеда. Если встает из-за стола командир, то и все оканчивают еду, делая вид, что направляются вслед за ним. Однако стоит ему выйти из зала, как почти все хватают ложки и кладут несколько картофелин из суповых мисок в форменную фуражку, которая изнутри защищена носовым платком. Вечером в комнатах на круглой железной печи жарят картофель. Ведь не только душа, но и тело нуждается в пище! Таким образом проходят мои прекрасные дни в Ганновере!

Направление в запасную бригаду дивизии «Великая Германия»

2 февраля 1944 г. Я должен снова представляться генералу. Он говорит мне, что инспекция в Берлине ничего не знает о моем откомандировании в академию. Мне следует отправиться в запасную бригаду в Ганновере! Однако я стою на том, что должен возвращаться только в запасной батальон моей бывшей дивизии «Великая Германия» в Котбус! Мы туда приписаны и не можем быть отправлены в другую воинскую часть, кроме родного гарнизона в Коттбусе, запасного батальона «Великой Германии».

3 февраля 1944 г. Забирая свои бумаги на транспортировку в канцелярии, я прошу писаря: «Сделайте, пожалуйста, отметку: „Поездка по служебным делам через Шверин“». И он написал это! Теперь я имею возможность «совершенно официально» заехать в Шверин. Увидеть дядю Адольфа, тетю Труди, Урсель и Юргена — большая удача! Я пробыл с ними два прекрасных дня.

Затем я еду в Берлин. Англо-американцы постоянно бомбят город! У меня еще два дня «отпуска» в Берлине! Всегда, когда поезд подходит к вокзалу переполненным, я прошу военного коменданта вокзала разрешить мне подождать следующего. Мне разрешают, и я имею возможность еще два дня пробыть в Берлине. Когда наконец я прибываю в запасную бригаду «Великой Германии» в Котбусе и меня спрашивают, почему я задержался в Берлине на четыре дня, то я отвечаю обер-лейтенанту: «Радуйтесь, что я вообще добрался сюда. Русские летчики постоянно обстреливают и бомбят железную дорогу. А уж бомбежки в Берлине просто ужасны!» В Котбусе сначала вообще не знают, что со мной делать. Я явился к ним не как выздоравливающий из военного госпиталя, а из ветеринарной академии. Мне неоднократно приходилось объяснять, почему я, унтер-офицер, оказался там и снова вернулся. В конце концов я получил назначение в качестве унтер-офицера для особых поручений. Меня не могли отправить обратно в воинскую часть, так как я числился там в краткосрочном отпуске. В канцелярии я узнаю, что мы не имеем с частями связи. У меня, как у действующего унтер-офицера, имеется служебный почтовый ящик, и в нем складываются письма. На одном из них стоит шифр: «Валькирия». Что это может значить? На мои настоятельные запросы мне отвечают: «Вы можете еще дня три оставаться в запасе в звании унтер-офицера или фельдфебеля, а затем уже ехать в свою часть». Таким образом, я бы мог еще раз выехать на три дня в Хаген. В последний день почтальон приносит телеграмму из бригады: «„Валькирия“ приказывает — немедленно возвращаетесь в гарнизон Котбуса. По прибытии в Котбус вы, как простой солдат, отправляетесь в казарму». Когда я прибываю в Котбус, на основе приказа «Валькирии», на железной дороге уже грузят войска, которые направляются в Высокие Татры — в Закопане. Теперь и я должен отправляться туда вместе со всеми!

Операция «Маргарита I» — вступление в Венгрию

В отдельном моторизованном полку 1029-й дивизии «Великая Германия»

8 марта 1944 г. Сегодня я должен быть зачислен в состав новой воинской единицы. То, что сюда отозвали с фронта войска, сделано из опасения, как бы союзные с нами Венгрия и Румыния не начали «колебаться». Я получил назначение в 4-ю «тяжелую роту». Там я встретил фельдфебеля Гербера и еще одного унтер-офицера из моей старой 8-й роты. Рота расположилась в подвале казарм Саксендорфа. Готовилось что-то исключительно важное. Но что? Пока мы об этом не знаем. На все один ответ: «Это военная тайна». Ясно только одно — 1029-й полк «Великой Германии» получил особое задание.

9 марта 1944 г. «Будьте готовы!» В 17.00 выступаем на погрузку к станции Нойхаузен Коттбуса. Однако поезд вовремя не приходит. Мы ожидаем в гостинице. Естественно, продолжается дискуссия о том, какова причина нашей срочной отправки в Венгрию. Эта страна всегда была хорошим и надежным союзником. Другое дело румыны. Тогда в Первой мировой войне они воевали против нас.

Однако для нас нефтяные источники Плоешти имеют важнейшее значение! Я думаю, что этим объясняется провал мощного летнего наступления 1942 года. Мы неоднократно вынуждены были останавливаться из-за недостатка горючего! Вероятно, следует сейчас гарантировать стабильность нефтяных источников в Румынии? Кроме того, нам стало также известно, что в венгерское правительство вошел ряд лиц, которые недостойны нашего доверия. Впрочем, когда солдат получает приказ, он не должен долго задумываться над тем, в чем его смысл. Все следует делать для обеспечения безопасности Германии! Я посылаю телеграмму домой. В зале ожидания мы проводим время за игрой в карты. Молодой лейтенант Хартвиг, еще не нюхавший пороха, развлекает нас карточным фокусом «17 и 4», самым замечательным, который я знаю. Мы получили большое удовольствие. Я знаю многие другие карточные фокусы, во всяком случае, 12 из них обладаю. Они произвели большое впечатление на лейтенанта. Он очень спокойный и любезный офицер. Так как он еще не имеет фронтового опыта, то держится за нас. И неплохо вдохновляет вместе с тем! В 03.00 начинается погрузка и заканчивается около 04.00. Затем мы можем спать еще до 06.00 в зале ожидания. Рано утром поезд отправляется. Мы едем по маршруту Котбус — Саган — Легница — Райхенбах (Бескиды) — Каменц — Нейс. Линия железной дороги извивается между горами. Исключительно красивая местность! Снег лежит еще повсюду. Лаховицы — Карпаты — Неймарк. Здесь поезд останавливается. А вот и разгрузка! Затем марш на машинах до Поронина, в нескольких километрах от Закопане (Высокие Татры).

10 марта 1944 г. Мы размещаемся на климатическом курорте. Получаем комнаты в маленьком отеле. Здесь все дома только деревянные, но выглядят очень красиво и содержатся в полном порядке. На крутых горных склонах темные рождественские ели и сосны, частично покрытые снегом. Между высокими скалами среди вершин можно видеть обрывки облаков. Здесь не так заметна война! Начинает идти снег, и горы исчезают в тумане. В Татрах много бальнеологических курортов. Местные жители, которых называют гурали, очень красиво одеты.

11–12 марта 1944 г. Когда туман рассеивается, открывается чудесный вид на Высокие Татры со снежными вершинами и самой высокой из них — Гиевонт. Из окна моей комнаты хорошо виден этот прекрасный мир гор.

13 марта 1944 г. В марте солнце уже прогревает землю. С молодыми, необстрелянными рекрутами мы делаем зарядку на снегу. Местность прекрасна, неповторима, и остается только проклинать эту дьявольскую войну!

14 марта 1944 г. Канатная дорога ведет к вершине. На самом верху можно увидеть крест. Мы учимся бросать гранаты и упражняемся в стрельбе. Солнце уже подрумянило наши лица! Вновь и вновь мы занимаемся с молодыми солдатами.

15 марта 1944 г. Погода часто меняется в течение нескольких минут! Снегопады сменяются просветами в облаках и появлением солнца. Гурали — блестящие резчики по дереву. Я приобрел нож для разрезания бумаги и сервировочную полку. В качестве мотива чаще всего встречаются эдельвейсы. Нож сохранился у меня и поныне.

Сегодня мы совершаем неторопливую прогулку в Закопане. Это очень хороший, известный зимний курорт! Много больших отелей, переоборудованных сейчас в резервные военные госпитали. В отеле «Морской глаз» мы слушаем музыку, а когда выходим наружу, то встречаем немецких девушек (медицинских сестер и отпускниц вермахта). С ними пьем в баре «Аркадия» ликер и вообще мило проводим время. Они остались у нас в памяти, когда мы двинулись в обратный путь. Из Поронина молодые солдаты идут отдыхать в солдатский дом, а затем также неторопливо возвращаются обратно. Мы сажаем в сани старого солдата и также едем в Поронино. Романтичная поездка! Впереди пара лошадей, на козлах кучер-гурали, а мы в санях под толстой, хорошо согревающей попоной.

Мой друг, унтер-офицер Хайнц Шписс, чудесно поет! Лошади сопят, скользят копытами по снегу, а кучер время от времени покрикивает: «Вперед, Миша, вперед!», и лошади продолжают свой свободный бег. В тиши ночи звучат ария из оперетты и другие песни. По моей просьбе Шписс поет песню про Волгу. Дьявольская война, без нее жизнь была бы так прекрасна! Кучер-гурали приговаривает: «Добре, пане, добре!» Это была незабываемая зимняя санная поездка!

16–18 марта 1944 г. Молодые солдаты в полном порядке. Наш командир роты, капитан Бринкен (хороший офицер!), занимается с ними упражнениями: стрельбой и маршировкой по снегу. По возможности все должно напоминать реальную обстановку на фронте. Вечером мы наблюдаем, как гурали режут по дереву. В то время как головы унтер-офицеров заняты самыми прекрасными мыслями, неожиданно поступает приказ срочно готовиться к выступлению. Мы все быстро расходимся по квартирам. Приходит связной и сообщает, что марш начнется на следующий день в четыре утра. Двое наших приятелей идут в трактир и просят поляков продать хорошей водки. Но там никто ничего не дает. На квартире мы уговариваем нашего фельдфебеля Гербера и с его помощью получаем бутылку «Померанцевой зеленой». В близком кругу с большим удовольствием опустошаем бутылку.

19 марта 1944 г. Сегодня воскресенье! Это традиционный день отдыха для «Великой Германии». В 08.00 едем по снегу, дрожа от холода, в Ньюмарк на реке Дунаец. Там получаем приказ. В 04.00 немецкие подразделения вступают в Венгрию. Причина: правительственный кризис в стране! Наше задание: молниеносный удар до реки Тиса и овладение городом Тейшшубепрганг у Тисадрогмы. Дорога идет по глубоко заснеженным горным склонам. По обеим ее сторонам — высокие горы, пики которых исчезают в тумане. Дороги замерзли! Снежные метели препятствуют нашему продвижению вперед. До некоторой степени очистили дороги идущие впереди бульдозеры. На серпантинах дела идут еще хуже. Из снежных гор мы выбираемся на границу со Словакией. Далее дорога идет вдоль реки Дунаец. Слева и справа — крутые карстовые склоны с рождественскими елкам и соснами. Наступает оттепель, река, проходящая между скалами, превращается во вспенивающийся бурный горный поток. Мы часто останавливаемся, так как на скользких дорогах ряд транспортных средств не продвигается вперед. На конусообразных вершинах гор застыли руины замков, стоящих в тесных долинах. Мы подходим к границе генерал-губернаторства Словакии. Здесь через Дунаец перекинут деревянный мост, который тянется несколько километров между гор и служит естественной границей между государствами. Обращаем внимание на то, что народ на польской стороне смотрел на нас довольно дерзко, выражение же лиц словаков намного любезнее. Во всех деревнях люди относятся к нам доброжелательно. Они машут руками или приветствуют криками: «Хайль Гитлер!» Мы поднимаемся все выше. Снова горы. Их заснеженные склоны возникают по обеим сторонам дороги. Здесь много чешской обувной фабрики «Батя» с рекламой: «Покупайте хорошую обувь!» Такую рекламу мы видели повсюду. Вплоть до ночи словаки стоят вдоль деревенских дорог и уходят только тогда, когда проходят колонны. Из-за холода мы сидим втроем в кабине водителя и поем, чтобы поддерживать шофера и согреться! У нас довольно веселое настроение, так как мы едем навстречу новым неизвестным местам. В Венгрии мы еще не были. Распространяются дикие слухи! Куда мы двинемся дальше? После Неттуно (англо-американцы высадились там, в Италии) снова в Россию или во Францию? Но это, конечно, ошибочное направление. Теперь мы увидим Венгрию и сами попробуем многократно воспетый венгерский гуляш. Наша колонна едет долинами ночью с затемненными фарами. С 23.00 до 07.00 мы стоим на месте. Обгоняя нас, по краю дороги проезжают машины штаба полка. Когда мы снова двинулись, началась снежная буря. Мы подъезжаем к Стара Лубовна (старая Лублау) на реке Попрад. Дороги опять замерзли, но мы прибавляем темп и приближаемся к обледеневшим серпантинам на Прешов. Население здесь также приветствует нас, и мы машем людям руками из машин. Скоро граница с Венгрией. Наши нервы натянуты, как струны. Мы не знаем, как будет вести себя венгерская армия, пожалуй, станет нас поддерживать. Ведь Венгрия все же наш союзник. Путь идет в гору, посреди в лесу показался в цветах государственных флагов пограничный пункт и дом таможни со шлагбаумом. На одной стороне словацкие, на другой — венгерские краски. Здесь мы останавливаемся ненадолго. Венгерские таможенники выглядят довольно глупо, поскольку винтовка в руках немецких солдат имеет явное преимущество. После границы мы едем более быстрым темпом.

Дорога ведет к Кошице. Вскоре мы увидели башни и здания города. В Кошице остается «зал героев»[7], и мы едем дальше. По дороге нас опять приветствуют люди. Немецкие регулировщицы стоят на тротуаре и бросают нам сигареты.

Венгерскую армию не разоружили, и мы прибываем для защиты Венгрии, которую грязные бизнесмены хотят ввергнуть в грязь и разорение. Мы слышали, что премьер-министр сотрудничал с евреями и путем махинаций нажил себе огромное состояние. После своей измены он сел в самолет и улетел за границу. Вместе с ним исчезли важные государственные бумаги. Теперь следует переехать по мосту через Тису. Далее наши машины едут ночью по большому городу Мишкольцу. Здесь много торговых улиц, гостиниц и кафе. Сначала мы «сбиваемся с курса», возвращаемся в город, поворачиваем, чтобы выехать наконец на дорогу с бетонным покрытием, идущую по направлению к Будапешту.

21 марта 1944 г. Утром мы останавливаемся, проводим рекогносцировку местности, чтобы затем наконец выехать к нашему командному батальонному пункту в Месёкерестеш. Здесь нас разделили на боевые группы. Наша 3-я рота охраняет участок длиной 24 км на Тисе. Боевая группа Герберта II / 3-й роты покинет эту позицию, а мы заменим ее в этом отвратительном для нас месте Тисадрогме. С кипящим теплоносителем в радиаторах мы прибываем на место. Едва мы вышли из грузовиков, как любезные представители населения пригласили нас выпить вина. Нас быстро расселили по квартирам, где мы выставили первую охрану. Следовало охранять здесь выделенную нам береговую территорию. Какое-либо движение на реке мы должны фиксировать и определять, в каком направлении движется транспортное средство. Наша часть дислоцируется посреди Пушты, в самом широком разливе Тисы. Жители смотрят на нас с любопытством и слегка критически. Венгрия представляет из себя образец союзнических отношений. В целом население очень любезно. Встречается много молодых людей, которые носят гонведскую[8] полевую фуражку как принадлежность к военной форме. Мы, трое унтер-офицеров, занимаем очень хорошую квартиру. Так как каждый день один из нас стоит на часах, мы поддерживаем в помещении дружескую атмосферу и без обид делим предоставленную нам двуспальную кровать. К сожалению, общение с населением с трудом налаживается, так как мало кто уже может что-либо понимать по-венгерски. Но отношение к нам в Венгрии идеальное! Мадьяры очень аккуратные люди. Они ежедневно подметают даже свои дворы. Здесь все иначе, чем в России. Каждый вечер Лайош Русняк наливает нам кварту токайского самодельного вина. И на ужин всегда подают белый хлеб, больше похожий на пирог. Причем буханка очень большая (примерно полметра в окружности). К нему красный перец и шпик. Да, будет что потом порассказать! Мы действительно едим здесь очень сытно!

22 марта 1944 г. Сегодня утром мы идем к бургомистру нанести визит вежливости. Он помогает нам, как только может. Причем говорит более или менее прилично по-немецки! Бургомистр бесплатно обеспечивает нас хлебом и картофелем. Затем я иду с фельдфебелем Гербером на позиции, чтобы проверить посты. Довольно холодный ветер свистит по реке, которая здесь шириной примерно от 200 до 300 м вместе с притоками. Она становится еще шире во время наводнения. Здесь, в Пуште, мы видели венгерский скот с необычно длинными рогами. И типичные колодцы с журавлями! В Венгрии много вполне ухоженных лошадей и, конечно, свиней! Страна приобрела благодаря им известность. С утра стадо свиней собирает в деревне пастух с длинным кожаным кнутом. Когда он трубит в рог, коричневые кабаны мчатся к нему со всех дворов. Пастух встречает их, щелкает длинным кнутом, свиньи хрюкают, радуясь выпасу. Я разговариваю с карпатским украинцем на русском языке, и, таким образом, у меня всегда есть переводчик. Наш Лайош Русняк — кузнец и владелец мельницы. Мы находимся здесь далеко от родины и более или менее отрезаны от мира! Преимущество наше в том, что сюда незваные гости быстро не появятся. В определенные время мы слушаем музыку по радио (радио «Будапешт»), но сигнал очень слабый, так как батарея уже села. Во второй половине дня мы поднимаемся на колокольню, где расположена и метеорологическая станция, чтобы осмотреть окрестности. Отсюда далеко видны просторы Венгрии. Обширная равнина Пушта, несколько колодцев с журавлями и водотоки Тисы. Сегодня я в 18.00 выхожу на дежурство. Едва появляюсь в прихожей, как любезные венгерские девушки несут мне большой круглый хлеб и почти 5 кг шпика! Охотно принимаю это «дополнительное продовольственное снабжение». Ночь остается спокойной.

23 марта 1944 г. Сегодня наш повар впервые готовит обед в большом котле на открытом огне. Я ем вкусный манный суп со шмотком в кулак величиной жирного желтого шпика за столом в моей квартире! Из-за острых пряностей, в первую очередь красного перца, я все время хочу пить. В полдень мы получаем приказ: «Приготовиться к выступлению к 15.30!» Надо поспешно собирать вещи, и я бросаю свой пост. Так как мои «приятели» уже выпили довольно вина, они и также двое водителей здорово «под мухой». Это могло задержать наш выход из деревни. Приняв все необходимые меры, мы все же выступаем в 15.30. Теплое прощание! Венгры подходят к нам, целуют, приносят хлеб, шпик, вино и другие вкусные продукты. Когда мы отъезжаем, нас провожать собралась почти вся деревня. Здесь и Маша, у которой слезы на глазах. Мы выкрикиваем слова прощания. Тучи пыли поднимаются за нами, когда мы начинаем движение в направлении на Арёктё. Водители едут в «обезьяньем темпе» по плохой дороге. Пропускают стада свиней и затем снова берут темп! В деревне Месокат (Месёкерестеш) один грузовик проколол шину, но на других машинах есть запасные колеса. Мы останавливаемся посреди деревни, и водители берутся ставить запасное колесо. Я выхожу из машины. Вместе с унтер-офицером X. проходим вверх и вниз по улице и вступаем в беседу с двумя молодыми венгерками. Они говорят кое-как на ломаном немецком. Я слышу, как одна из них выговаривает: «Я люблю тебя». Она только не знает, как правильно сказать: «тебе» или «тебя». Мы много смеялись. Подходит старик мадьяр, который слегка говорит по-русски. Теперь у меня снова есть переводчик. «Чудесная» беседа продолжается! Нерешительно подходит солдат гонвед и спрашивает, не хотел бы я погулять с его девушкой. «Да нет, не стоит, котонаки (приятель). Мы вовсе не хотим отбить у тебя твою Иду!» Он кланяется и облегченно прощается. Теперь у нас появился новый знакомый. Наши мысли вращаются только вокруг сигарет и вина. Вино — этого у него нет, но сигареты он нам дает. Здесь имеется много красивых девушек, которым можно время от времени подмигнуть! И они тоже, смеясь, сверкают своими глазами. Это и есть настоящее взаимопонимание между народами! После столь приятной остановки водители вновь заводят готовые к дальнейшему движению машины. Все занимают свои места. Затем мы едем дальше со своими 80 рюкзаками по извилистой дороге. Стало темнеть. На кривой объезжаем огромный фургон с сеном. Наша машина движется буквально на двух колесах! «Темп! Темп!» Несмотря на «обезьяний ход», мы достигаем нашей цели — Месёкерестеш, и наша компания с общим хозяйством занимает новую квартиру.

Вечер. Один из фольксдойчей постоянно заходит к нам, и это продолжается дьявольски долго, тем более что он угощает нас водкой. Сам уже значительно подвыпивший, произносит: «Я — мадьяр, я — преподаватель и очень старательный!» А я отвечаю ему: «Я — вестфалец и очень торопливый. Magyar orszag! (Венгрия)». Затем он поет нам венгерскую хмельную песню «Cutaresch roscjhjad ö konviret!». После этого запевает старую немецкую песню, аж 1870 года! Затем я отправляю его, чтобы он мог без охраны спокойно добраться домой. Ночью я сплю, накрывшись плащ-палаткой, на соломе. Это все же лучше, чем в стрелковом окопе!

24 марта 1944 г. Месёкерестеш. У солдата определенное «отношение к службе» — по возможности сачковать! Так называемый час молодой нации. В 14.00 продолжают пребывать отставшие боевые группы. С моим унтер-офицером Шписсом я иду в дом бургомистера. Самого его нет, но нерешительно появляется служанка. Она здесь одна и кое-как говорит по-немецки. В комнате тепло. Служанка предлагает нам палинку и сигареты. Теперь мы оба пробуем взять девушку «под ручку». Произносим много всяких глупостей и смеемся. Пока мы здесь торчали, наша колонна уже отправилась дальше. Короткое ничего не значащее прощание. Примерно через 20 км мы останавливаемся в местечке Эмёд и встаем здесь на квартиру. Я валяюсь с моим приятелем унтер-офицером Шписсом на койку, а вечером мы отправляемся в аптеку. Аптекарь — это дама фольксдойче. Вдова Корнелия Ватта. Ее визитная карточка — коронка на пять зубов. Она угощает нас пирогом и вином. Затем садится за пианино и умело играет хорошую музыку. При свете свечи мы проводим настоящий культурный вечер! В дальнейшем мы часто посещали эту даму.

25 марта 1944 г. Наши солдаты хорошо несут свою службу! Правда, нельзя сказать, что они уже полностью подготовлены к военным действиям. Между тем мы обживаемся в деревне. Здесь очень много любезных, милых людей! Нам приносят белый хлеб, блинчики и молоко. И солдаты наши всегда сыты. С квартирными хозяевами у нас полный контакт. Они также очень любезны. Друг хозяина нашей квартиры Ласло Ференц. Он воевал в России и в первую суровую зиму отморозил себе ноги. Душа-парень! Нам предоставили двуспальные кровати. Таким образом, у меня и унтер-офицера X. Шписса настоящая спальня с пуховыми перинами. Это кстати, так как на улице еще прохладно.

Вечером я иду с фельдфебелем Гербером в аптеку, и мы вновь посещаем госпожу Ватта (аптекаршу). Она обрадовалась нам и просила рассказать ей побольше о Германии. Под хорошее вино мы чудесно проводим вечер.

26 марта 1944 г. Сегодня воскресенье. Утром звонят все церковные колокола, и жители устремляются в церкви. Мы заинтересованно смотрим, как наставники молодежи рассказывают священнику о положении в армии. Затем они все вместе идут в церковь. Начинается богослужение. Мы отправляемся на прогулку к нашей канцелярии. Осведомляемся о новостях и затем идем дальше. Сегодня вечером мы, унтер-офицеры и фельдфебель Гербер, опять у госпожи Ватта в аптеке. Беседуем, пьем хорошее вино, а госпожа Ватта играет нам снова прекрасные мелодии на пианино. У моего приятеля, унтер-офицера Хайнца Шписса, очень хороший баритон. Он поет несколько прекрасных песен под аккомпанемент фортепьяно. Это украшает нам вечер. Около 22 часов отправляемся в обратный путь. Так мы жили в самом пекле войны, проводя прекрасные, культурные вечера. Под пуховыми перинами спишь, как в раю. Не думаешь о промозглом одиночном окопе где-нибудь в России!

27 марта 1944 г. В служебном расписании стоит: «Занятия с оружием — крупнокалиберными пулеметами и минометами». Ночью снова шел снег. В хангва (магазин торгового агента) я покупаю флакон духов (концентрат фиалки) и бутылку вина. Вечером — все небо в звездах, но очень свежо! На небе тонкий серп луны, который покрывают легкие облака. На квартире я пишу длинное письмо родителям. Они все же должны знать, что я уже долгое время не на передовой. Это очень успокоит родителей, особенно мать. Здесь, наконец, можно вовсе не думать об этой «чертовой, бесконечно стреляющей войне»! Мой бог, как может быть прекрасна жизнь! Вечером нас посещает молодой венгр, брат хозяйки квартиры. Он говорит кое-как по-немецки. По профессии — учитель-стажер.

28 марта 1944 г. Придя сегодня вечером на нашу квартиру, мы нашли на столе большой графин с вином, а рядом визитная карточка: «Кашшаи Виктор, Tanito jelölt, Emöd (преподаватель из Эмёда)».

На обратной стороне карандашом написано:

«Дорогой Ганс!

Я все еще здесь и жду тебя. Есть целый литр вина, приходи с Генрихом. Я все написал на этой карточке. До встречи.

Кашшаи Виктор».

Через дикие Карпатские горы

29–31 марта 1944 г. «Неопределенное положение» в Венгрии урегулировано. Мы узнаем лишь немногое из того, что послужило причиной нашего пребывания здесь. Пожалуй, мы должны укрепить дух нашего союзника своим присутствием. Русские продвинулись вперед в направлении восточной границы Румынии. В Карпатах обстановка сложная! Мы узнаем, что «наш полк должен соединиться с 1029-м отдельным моторизованным полком „Великой Германии“» у Мишкольца, чтобы погрузиться в вагоны. Затем последовал новый приказ: «Усиленный 1029-й полк моторизованной пехоты „Великой Германии“ должен быстрым темпом двигаться к венгерско-румынской границе», чтобы блокировать тамошние переходы, так как Советы стоят уже у восточных склонов Карпат. Карпаты должны стать им преградой. Мы отправляемся по маршруту Токай — Ньередьхаза — Дебрецен.

4 апреля 1944 г. Мы нарушаем границу. Что ожидает нас там? Колонна приближается к городу Ватра-Дорней. Мы видим, как по улице длинной колонной тянутся войска — печальная картина. Но мы не знаем, уходят ли они по приказу или нет. Наш поезд едет очень медленно. На запасном пути станции — скопление русских пленных с опущенными головами. В котловане близ путей тело застреленного ивана, который хотел бежать. В тесных долинах — бронированные надолбы и проволочные заграждения. Дорога идет по одной стороне вдоль крутых горных склонов и спускается вниз в долину. Из-за многих поворотов и серпантинов поезд вытягивается в километровую длину. Румынские часовые стоят в туннелях, виадуках и на мостах. Мы узнаем, что город Черновицы снова взят венгерскими войсками. Положение же на всем Восточном фронте нам точно не известно. На маленькой станции товарный поезд с 15 легковыми машинами стоит уже четыре недели. Он должен идти в Одессу. Но в связи с изменившимся положением на фронте ждет нового приказа. Наш поезд останавливается на вокзале Варта-Дорней. На запасном станционном пути стоит поезд с эвакуированными немцами. Через два часа поезд трогается. Звездное ночное небо залито лунным светом. Покрытые снегом дикие горы выглядят фантастически. С тремя унтер-офицерами мы уютно устроились в вагоне и слушаем, как играет аккордеон. Через несколько долгих часов поезд останавливается, и мы выгружаемся в Садовых Камполо. На рассвете едем на грузовиках среди диких Карпатских гор. Гадаем, куда нас дальше отправят. Луна частично скрылась за облаками, покрывая их края серебром. У всех мостов дорогу преграждают шлагбаумы. В крутых изгибах через горы течет р. Молдова. Мы останавливаемся в городе Гура Хуморулуй и расходимся там по квартирам. Нас удивляет этот город: он совершенно пустой. Я с трудом нахожу расположение румынских солдат. Когда Восточный фронт отдаляется, сюда неожиданно и быстро возвращается население и появляются служебные инстанции, убегавшие из города. Евреи имели только два часа времени, чтобы убежать отсюда. Многие ничего не успевали взять с собой. Наша квартира находится в здании рядом с церковью. Мы охраняем вместе с румынской армией перевал. Далее, впереди, залегли солдаты, которые имеют приказ проверять паспорта и уходить только в крайнем случае на наши позиции. Солдаты залегли в окопах. Большая часть населения, которое осталось здесь, это фольксдойче, с которыми мы очень легко находим общий язык. С нашим хозяином квартиры ведем добрые беседы. Он воодушевленно рассказывает о своей службе в солдатах австрийской армии (Австрия перед Первой мировой войной 1914–1918 г. была империей и королевством). Он вспоминает местную управу, почту и торговлю. Довольно потешно рассказывает о взаимоотношениях между румынской и немецкой армиями. Сын у него тоже солдат. Ему 18 лет, и он воюет на Восточном фронте. Хозяин говорит о плохом обращении румынских командиров. Сам же он хвалит все немецкое и выражает надежду, что Германия победит. Он был несколько лет в Америке и брал уроки английского языка. Хозяин произнес несколько английских слов. Утром я умылся, побрился и понял, что необходимо переехать на другую квартиру. В то время как солдаты собирали вещи, я бродил по пустым домам. Здесь квартировали отставшие немецкие вспомогательные подразделения, потом в большинстве случаев казаки. Все они грабили, по привычке, эти дома. В них все порвано и разбросано. Печально, печально! Мы очень хорошо обходимся с гражданским населением! Большинство здесь говорит по-немецки. На улице процветает меновая торговля. Мы меняем табак и сигареты на шпик, яйца и масло. У нас пока еще нет минометов, а только два противотанковых орудия (5-см), которые гарантируют нашей части защиту на перевалах. Лежим в окопах, готовые ко всему.

5 апреля 1944 г. День проходит обычно. Служба идет. Вечером мы с унтер-офицерами противотанковой батареи и нашим фельдфебелем сидим в комнате. Во второй половине дня «организуем», переходя от дома к дому, себе обед из картофеля и яиц. Иваны, которые жили здесь короткое время, вели себя очень! Наш санитар хорошо играет на губной гармошке, а унтер-офицер Хайнц Шписс подпевает ему своим приятным голосом. Около 22.00 мы прощаемся и, проверив позиции, укладываемся спать. Среди ночи нас разбудили по внезапной тревоге: «Всех унтер-офицеров к командиру!» Что все это может значить? Что там случилось? Мы быстро одеваемся и бежим к нашему капитану. Он коротко сообщает нам, что возвращающиеся гражданские лица и немецкие солдаты видели примерно в 25–30 км перед нами русских, которые прорвались сюда с 20 танками. Направление их движения — на Гура Хуморулуй! Итак: «Тревога! Танки!» На нашем участке фронта только лишь отставшие возвращающиеся немецкие подразделения, без тяжелого оружия и противотанковых пушек. Мы имеем, правда, старые 3,7-см и 5-см противотанковые орудия и спешно готовим их к бою.

6 апреля 1944 г. Мы готовим к обороне наших молодых солдат и объясняем им, как надо воевать с танками. Короткий инструктаж унтер-офицеров. Солдаты должны знать все новейшие приемы борьбы с броневыми чудовищами. Так, у нас имеются фаустпатроны, противотанковые гранаты, уже известные с 1943 года, бутылки с двумя воспламеняющимися жидкостями, которые разбиваются при ударе и заволакивают танковые щели дымом, делая экипаж небоеспособным. Погода теплая и солнечная. Коричневые горы вырастают прямо из долины. Снег уже большей частью растаял. Рождественские ели и сосны довольно скудно растут, не поднимаясь до горных вершин. Теперь мы ждем русские танки. Но до полудня они у нас не появляются. Тревога оказывается ложной, не основанной на фактах. Это обыкновенные, панические слухи убегающих солдат и мирного населения. Но солдаты продолжают бежать к нам с передовых позиций. Они частично деморализованы! Мы возвращаемся в город и готовимся вести прежнее, домашнее времяпровождение. На улице я «продаю» пачку табака и получаю 1 кг шпика! (50 г табака стоит 400 лей). Среди гражданских лиц появляется старый пан, который бежал сюда с Кавказа через Кубань, Керчь, Крым, Одессу.

Я с ним говорил по-русски, который учил в течение последних лет. Он и слышать ничего не хочет о «красных». От большевиков уже натерпелся! Теперь хочет жить в Румынии. Там, уверен он, ему будет спокойнее. Надо надеяться, что он не разочаруется! Вечером мы с унтер-офицерами Гансом, Хайнцем и Адольфом делаем проход до самых передовых баррикад на улице. Посты у нас укреплены колючей проволокой. Погода по-весеннему прекрасна.

7 апреля 1944 г. Сегодня мы хотим основательно заняться воинской службой! Наши солдаты — необстрелянные рекруты. Они еще не овладели обращением с оружием. Их надо обучать заново. Мы идем по нашей территории до самой высокой горы. Там стоят подготовленные к бою 4-см минометы и ящики боеприпасов. Около 11.00 мы импровизируем тревогу, а потом отдаем приказ на форсированный марш. Надо возвращаться в Карахо, перейдя через ручей, и потом подняться к нашим огневым позициям. Это мне приходится объяснять проклинающим все и ругающимся солдатам, которые прекрасно понимают, что все это ложная тревога и всего лишь тяжелое упражнение. Парни маршируют с тупым выражением на лицах. Во второй половине дня мы проводим на позициях еще одно занятие по борьбе с танками, объясняя, как солдат должен защищать себя от танка. Во время занятий объявляют настоящую тревогу! Солдаты готовы к выступлению через 20 минут! Они осматривают все вокруг, чтобы чего-либо не забыть. Наконец все подходят к месту погрузки на грузовики. Нас информируют: 2-я рота со своими минометами едет в охранение примерно на 20 км назад, в местечко Вама. С моим грузовиком что-то стряслось. Он никак не заводится. Таким образом, я должен оставаться здесь еще почти на два часа, так как следует снять и поставить новый генератор. В 19.00 мы медленно въезжаем в Ваму. Дорога узка, но имеет твердое покрытие. Идет она вдоль Молдовы, повторяя все изгибы реки. Причем приходится преодолевать несколько мостов. У всей дороги сооружены бетонные заграждения. Наш командир предостерег: румыны сделали проходы в заграждениях такими тесными, что проехать можно лишь с большим трудом. Как должны были бы пройти здесь собственные большие и тяжелые танки и бронетранспортеры, об этом никто не подумал. Всюду стоят румынские солдаты. Но вермахт послал сюда команды минеров, чтобы взрывать мосты. Можно было опасаться, что они сделают это раньше, чем пройдут собственные подразделения. Зато виды здесь прекрасные! Мы едем теперь быстро и сигналим, перегоняя трейлеры, груженные сборными деревянными бараками и другими материалами. Наконец подъезжаем к Ваме. Все квартиры уже заняты, и первую ночь я сплю на тяжелом массивном письменном столе.

8 апреля 1944 г. Чтобы в военные времена не забывать о гигиене, я разыскиваю ванну. Нахожу ее в новостройке, которая должна была быть военным госпиталем. После значительной подготовки я наконец открываю дверь и в полдень принимаю великолепную ванну! На место прибывают новые грузовики с 7,5-см противотанковыми орудиями и легкими полевыми гаубицами. «Завтра — Пасха», отмечаю я в своей записной книжке.

Оставшаяся в Гура Хуморулуй боевая группа уже имела соприкосновение с противником. Это мы узнали от связного-мотоциклиста. Иван подошел с северо-востока, из области Черновиц. С этой стороны было усилено наблюдение.

9 апреля 1944 г. Пасха! При первом соприкосновении с противником в Гура Хуморулуй минометный огонь, открытый по румынским солдатам, ранил многих из них. Их погрузили на сани и отправили вперед в военный госпиталь. В то время как мы собрались праздновать Пасху, раздалась команда занять всем позицию на городской окраине Вамы. Мы проводим разведку и сооружаем на востоке Вамы позиции для моих минометчиков. Они укрепились на склоне горы. Наблюдателей поставили на окраине непосредственно за пехотой. До 14.00 мы полностью подготовились к бою и готовы были вернуться на свои квартиры. Снаружи останутся лишь наблюдательные посты, а также телефонисты. Вечером я иду в дом к румыну. Старая мамаша рассказала мне там много интересного: «Русские плохие, они не думают о Боге. Они глупы, как скот. У них господствуют евреи! Бог спасет нас от русских». Затем она вспоминает Первую мировую войну: «Тогда, в 1914 году, русские были все же христианами, но все равно очень плохими людьми. Их было много, и на высоте около города Ватра-Дорней дело дошло до сражения. Однако румыны, чехи и немцы разбили русских. В 1916–1917 годах русские здесь находились почти два года, однако затем наши снова выгнали их. Это были тяжелые бои. Вода в реках и ручьях стала красной от крови. Более тысячи русских погибли. Надеюсь, что Бог сбережет нас, и они больше здесь не появятся». Я спросил у нее, где она научилась так хорошо говорить по-немецки. Она ответила: «Я уже стара и жила еще при императоре Франце. Тогда все было по справедливости, чисто и аккуратно. И румынам стало тогда хорошо! В Австрии жили богато. После поражения в Первой мировой войне снова пришли румыны, и мы сразу стали нищими. Румыны, если они что-то и сделают, всегда требовали чаевые. Никакого порядка! Бедные маленькие люди должны были им платить, и их забирали в солдаты. Сегодня опять много богатых людей и нет солдат. Однако Румыния стала богата, а мы остались бедными. Вы смотрите, все только для высоких господ!» Я спрашиваю: «Довольны ли вы румынским правительством?» На это она возбужденно отвечает: «Черти бы взяли этого Антонеску!» Я удивился. И что же дальше слышу: «Антонеску двуликий. Одним лицом поворачивается к Гитлеру, а другим — к англичанам из страха перед тем, что они придут. Все высокие господа не хороши!» Вот таково народное мнение! И это факт!

10 апреля 1944 г. Второй день Пасхи. Положение в нашей боевой группе на полевых позициях: русские вчера сделали попытку пойти в атаку в составе примерно 200 пехотинцев. Навстречу им выступили румыны из Лёхерна и отбросили солдат ивана. При этом они оставили два 4-см противотанковых орудия. К сожалению, только с одним ящиком боеприпасов. Наш лейтенант «мальчуган» Хартвиг с группой солдат забрал оба орудия. У русских есть здесь два танка, две батареи артиллерии, противотанковое орудие («трах-бумм») и миномет. Их передовые позиции прямо перед нами. Наша артиллерия уничтожила русский обоз. Сегодня утром все очень спокойно, легкий свежий теплый ветерок, великолепная пасхальная погода — и это на фоне прекрасного горного ландшафта. Снег лежит только на северных или северо-восточных склонах. Во второй половине дня тревога! Наши минометчики соединяются с так называемым карпатским батальоном под начальством ротмистера Кюна из «Великой Германии». Образуется «союз» из разогнанных паникеров (в таких «союзах» приказы командиров должны выполняться безоговорочно). Мы занимаем огневую позицию примерно в десяти километрах к северу от карпатского шоссе II/III на Ватра — Молдавия. Моя квартира в бывшем здании госпиталя. Поздно вечером я вышел наружу. Полная луна освещала ночное небо. Дул весенний ветерок! И затем является война! Чтобы доставить кофе моим людям, я еду вместе ко 2-й роте в Гура Хуморулуй. Карпатский батальон, к которому я приписан, охраняет территорию примерно на 10–15 км слева и справа от нашей дислокации. Ночь проходит спокойно, врага не видно. Но тем не менее вызывает много беспокойства. Полуночный час! Появляется «святой дух» — мой приятель Р., который допекает меня своими бесконечными проблемами, среди ночи начинает бесконечную стирку. Он будит всех, и они в ярости бросаются на него. При всем этом в такой ситуации всегда попадаешь в глупейшее положение. Так как на улице темно, я неожиданно получаю несколько ударов кожаной перчаткой, которые моментально будят меня. Я высоко подпрыгиваю и вижу глаза приятелей, которые просят прощения. Спокойно говорю им: «Да ладно! Наверное, он это заслужил!» Затем я освещаю карманным фонариком «поле сражения». Пожалуй, еще минут пять «товарищи» молотят нарушителя тишины. Однако внезапно снова наступает спокойствие! Все опять ложатся, укрываются, вздыхают, а некоторые хихикают. Он действительно заработал это! На следующее утро при встрече я спрашиваю его, откуда у него такой красный шрам на лице. Р. гневно кричит: «При драке первый удар получите вы!» Я отвечаю, что хорошо запомню его слова и пусть он побережется!

11 апреля 1944 г. Это почти за все четыре года войны был единственный случай, когда упрямый солдат набросился на меня (О «первом выстреле» я напишу позже!) Монастырь Ватра Молдавия. Мы покупаем теленка за пять пачек табаку! В карпатском батальоне нет даже походной кухни и, таким образом, мы должны кормить себя благами этой страны. С моим приятелем унтер-офицером Гансом Шписсом я захожу в несколько помещений, до тех пор пока не находим молодую девушку, которая живет у старой мамаши. Она объявляет, что приготовит для нас картофель с молоком и луковый соус со шпиком. В полдень мы обедаем там же, и этот обед для нас вкуснее всего, а на десерт получаем еще и кукурузный пирог! Из 2-й роты нам доставляют «холодный продовольственный паек». Мы находим русские мины для миномета, и я хочу попробовать, нельзя ли их приспособить для наших труб. Я беру две русские ручные гранаты без запалов и связываю две из них с грузом. Бросаю эту связку в трубу миномета, а сам прыгаю в одиночный окоп. Солдаты стоят на почтительном расстоянии! Гранаты шипят, как при запуске ракет! Труба качается в обе стороны! Я с любопытством слежу, как моя граната «скользит» по трубе, летит примерно сантиметров пятьдесят, а затем падает рядом с плитой. Итак, напрасная попытка. Нет, с русскими минами мы не можем обстреливать ивана! Но русских ручных гранат мы нашли много. В чем причина того, что они не взрываются? Наша труба, 8,14-см, слишком широка в диаметре, и газообразное топливо, после того как ударный болт вызвал его воспламенение в трубе, выходит частично наружу, не давая нужного ускорения «мине». Между тем карпатский батальон ротмистра Кюна охраняет долину в 35 км! Приходится располагать в четырех местах:

роту солдат в маскхалатах;

роту танкистов, используемых как пехотинцев (без танков!);

командный пункт батальона с минометами фельдфебеля Гербера и роту Шульца;

роту Бёлера в местечке Фрумос.

В этот карпатский батальон сведены отставшие от своих подразделений солдаты, обозники, сапожники, парикмахеры, шоферы и писаря. Мы — единственная функционирующая единица «моторизованного пехотного 1029-го полка „Великой Германии“». И мы обучали рекрутов меньше трех месяцев!

С немногими офицерами, фельдфебелями и унтер-офицерами мы единственные опытные солдаты! Хорошие позиции еще даже не разведаны, окопов много меньше, чем надо! А фронт удален от ивана всего лишь на двенадцать километров. Сельские жители и гражданские лица настроены германофильски и помогают нам, как могут. Так называемые «лесные бегуны» наблюдают за русскими. Они сообщили, что из удаленной от нас на шесть километров деревни Вайсрутхениер сюда забегают шпионы. Они арестовали трех таких «партизан» и обезоружили. Я мысленно анализирую обстановку. Будут ли русские продвигаться здесь? Сможем ли мы вообще удержать позиции с совершенно неопытными бойцами, не бывавшими на фронте? Здесь мы обороняемся в местности, где шли бои уже во время Первой мировой войны. Тогда румыны воевали с нами. До сих пор еще сохранились старые земляные укрепления и стрелковые окопы в горах. Хорошо еще, что перед нами пока все еще относительно спокойно.

12 апреля 1944 г. Ночью, в 02.00, тревога! Группа унтер-офицера Шписса направляется в роту Бёхлера. Позже еще одна рота прибывает туда в 07.00. Теперь выходит и третья рота. Моя первая рота пока остается здесь. Я замещаю командира взвода. На высотах перед нами неплохие укрепления, обеспечивающие охрану, и группа разведчиков. Рота Шульца строит укрепления. Наши «лесные бегуны» сообщают, что русская пехота с минометами появилась в деревне, примерно в 12 км отсюда. Перед ротой Бёхлера иван может начать наступление примерно двумя ротами. Около 19.30 я еду к обеим ротам, которые залегли в окопах, чтобы снабдить их горячим супом в канистрах. Когда я возвращаюсь, появляется командир батальона. Теперь мы сможем хоть что-то узнать. Я получаю приказ: роту унтер-офицера Блока на обратном пути забрать с собой, а роту Шписса и третью разведывательную группу при роте Шульца снабдить продовольствием. Наконец, после бесконечного шатания туда и сюда, вот-вот начнутся боевые действия. На тесной улице, окруженной каменными домами, и на железнодорожных рельсах стоят заграждения, охрана которых гарантирована пулеметчиками. Я нахожу место, где рота Бёхлера занимает более или менее стабильное положение. Мы договариваемся с помощью сигналов карманным фонарем по азбуке Морзе: «Необходимо срочно снабдить продовольствием роты на нижней дороге». Я беру с собой боевую группу и веду ее назад, к командному железнодорожному пункту. Затем мы идем дальше, к роте унтер-офицера Шписса. Нас радостно приветствуют! После выдачи продовольствия я еду далее, к командному пункту капитана Бёхлера. К 23.00 я должен передать все приказы. Подъезжает грузовик с поручением забрать с собой всю 3-ю роту разведчиков. Наконец, мы грузимся на три автомобиля. Машины перегружены! Фары едва справляются с темнотой. Нам пора уже возвращаться. Я докладываю в штабе батальона: «Приказ выполнен!» Затем бегу на квартиру. Хоть в эту ночь поспать спокойно!

13 апреля 1944 г. Здесь мы еще не соприкоснулись с противником. Наш боевой батальон состоит из командира ротмистра Кюна, адъютанта, лейтенанта по особым поручениям и автора. Вся наша связь — только голосовая, и ни одной пишущей машинки! Лишь карандаши и блокноты. Как у старых германцев, но дела идут! Погода мрачная и влажная. Связной-мотоциклист прибывает к нашему штабу. У нас нет ни радио, ни газет. Мы не можем ничего узнать о положении на фронтах, хотя это нас, конечно, здесь, в Карпатах, особенно интересует. Тут все иначе, чем в России! Там мы видели привычные необозримые низменные пространства. Это была идеальная территория для наступления больших подвижных соединений. Танковые сражения часто в летних цветущих нивах, в пыльных степях или на шоссе. Бывало, лил непрекращающийся дождь, заливающий все дороги. Там мы чувствовали бесконечность огромных русских просторов. А теперь, в горных Карпатах, с их тесными, извилистыми долинами и высокими горами, совсем другое дело. Здесь сплошь хвойные леса и узкие тесные ущелья. Здесь непроходимые дороги, перевалы, поселки и города в горах. Мы даже не в состоянии образовать сплошную линию фронта. Для этого у нас слишком мало солдат и оружия. Мы обороняем здесь всего лишь одну долину длиной в 35 км. И с едва подготовленными молодыми солдатами. Гражданское население ночью вообще не появляется на улицах. Я видел большой плакат с надписью: «Nuieste voie seara deamere prin ceet moartea», что означает: «Появление ночью на улицах запрещено! Это равносильно смерти!» (так перевел мне румын). Я еду на мотоцикле из Фрумоса к роте унтер-офицера Шписса. Там осматриваю, как строятся укрепления и наблюдательный пункт, откуда корректировщик может наблюдать за противником и руководить стрельбой из минометов. Здесь вроде бы все в порядке. Строительство идет в «обезьяньем темпе», так как никто толком не знает, не появится ли здесь русская разведывательная группа и не перестреляет всех! Идет дождь, на улицах скользко. Однажды мы чуть не упали! Но, слава богу, возвратились удачно. Утром я разговаривал с гражданским румыном Николаем. Он сказал: «Дайте мне винтовку, и я буду стрелять в русских!» Здесь население разделяет нашу участь. Это им свойственно. Они задерживают подозрительных иностранцев как шпионов или партизан. И тем не менее они частично являются непредсказуемыми! Мы будем повсюду изымать продукты и доставать питьевую воду. Сегодня с двумя румынами едем в Гура Хуморулуй. Я узнаю, что фельдфебель Гербер прибывает сюда нашим обозом. На мельнице нагружаю полцентнера пшеничной муки и затем быстро возвращаюсь назад, в Гура Хуморулуй. Все надо делать быстро, чтобы вовремя вернуться в Ватра Молдавию. Когда я прибуду туда, там уже все должны быть готовы к выступлению. Я быстро разбираю почту. К сожалению, мне нет ни одного письма. Тут мне приходит на ум, что сегодня у моей матери день рождения, а я ее предварительно не поздравил! Я обычно езжу на своем мотоцикле, но тут все же пересаживаюсь на грузовик. Однако я еще пока не устал от этой жизни! Мы подъезжаем к штабу батальона около 23.00. Прибыв в Гура Хуморулуй, размещаемся по квартирам.

15 апреля 1944 г. Утром первые выстрелы русских будят нас! Бой уже гремит в городке. Я иду в штаб и узнаю, где находятся мои минометчики. Оказывается, они расположились за кладбищем и роют окопы около стен. «Ну, теперь враг от нас уже совсем близко», — говорит один из них задумчиво. Мой наблюдательный пункт обустраивается слева на склоне в лесу. Иван беспорядочно стреляет по близлежащей местности. Он, видимо, ждет нашего огня, чтобы засечь огневые точки. Поэтому мы на его огонь не отвечаем. Я иду к другому взводу, чтобы осмотреть его позиции. Они лежат, правда, в глубокой низине, но точно перед ними установлен наблюдательный пункт артиллерии, и ее иваны уже засекли. Это плохо! Теперь я иду по склону вверх к нашему наблюдательному пункту. Оттуда мы имеем очень хороший обзор. В то время как я «пеленгую» наше положение, иван производит два выстрела из «трахх-бумм» по горе. Теперь мне надо, однако, убираться отсюда! На командном пункте роты пристреливается унтер-офицер Шписс. За ним наблюдает наш молодой лейтенант Хартвиг. Я делю мой командный пункт с командиром зенитного орудия. Это фельдфебель Пликат, командир взвода. Позднее он получил Рыцарский крест за свои удачные самостоятельные решения во время очень тяжелых сражений в Литве. Мы сидим в маленьком доме примерно в 150 м от кладбища за широким круглым столом. Здесь есть даже пианино! Во фронтон дома иван уже посылал снаряд из «трахх-бумм». Так как мы оптимисты, то считаем, что в одно место попадание дважды исключено. Ночью дважды контролируем письма, а затем спим довольно спокойно.

16 апреля 1944 г. Сегодня утром я принимаю 3-ю батарею минометов. Позиции следует расположить в ущелье за холмом. Их будет две, и кроме того, земляной бункер для прислуги. Каждый солдат должен выкопать для себя еще и одиночный окоп. Солдаты, совсем юноши, неопытные, работают медленно. Однако, когда иван делает следующих два выстрела в передний склон и осколки летят к нам, работа пошла много быстрее. Так что иван нам здесь «посодействовал». Наблюдательный пункт следует строить так, чтобы был хороший обзор в направлении переднего склона. Тогда я смогу следить за действиями противника без препятствий. Но если меня заметят — это уже будет совсем плохо. Поэтому нужны отличная маскировка и постоянные передвижения! Русские стреляют пока что редко и только из противотанковых пушек. Чтобы они меня не засекли, я работаю на своем наблюдательном пункте ночью. Но земля очень твердая и, соответственно, скалистая. Около четырех часов я убеждаюсь, что солдаты заработали быстрее и качественнее. Однако не все удовлетворяет меня. Все следы на земле должны устраняться, затем окопы следует прикрыть мхом и кустарником. От моего наблюдательного пункта до огневой позиции примерно 250 м. Связь будем вести по радио открытым текстом.

Охрана Карпат

17 апреля 1944 г. Мой новый наблюдательный пункт готов. Но солнце ярко светит, а я должен смотреть на юго-юго-восток, как раз на солнце. Это сильно затрудняет обзор. Да и иван быстрее обнаружит нас в солнечном свете. Поэтому мы не должны все время вести наблюдение и не следует бегать туда-сюда без важной причины, чтобы нас не заметили. В полдень наблюдать почти невозможно, но во второй половине дня я не свожу до вечера глаз с позиций противника. Поблизости от меня — наблюдательный пункт артиллеристов. У них очень хороший земляной бункер и стереотруба. Наше преимущество в том, что мы сидим выше русских и, таким образом, видим все в масштабах километра. Я принимаю взвод. Унтер-офицер К. уходит «по особому распоряжению» в штаб батальона. Строю свой командный пункт на склоне горы. Он будет совершенно готов к вечеру. Мои огневые позиции могут быть поражены выстрелами из противотанкового орудия. Поэтому мы вырыли бункеры в земле. Но наблюдательный пункт следует укрепить, чтобы защитить его от огня русских. Наша артиллерия может поразить лишь ближайшие территории. В горах и тесных долинах она не способна стрелять через возвышенности. Здесь для нас миномет — идеальное оружие (крутая траектория огня). Время от времени раздаются одиночные выстрелы наших минометов «плёпп — плёпп». Их стволы подняты примерно на 50 градусов. Затем слышится примерно через 22 секунды короткий, жесткий треск от разрывов мин. После в долинах еще долго звучит эхо. Одна из наших пехотных рот ночью сделала вылазку, чтобы окружить и атаковать русских. Деревня теперь свободна от врага.

Вечером в окопы на обоих направлениях приносят кофе и бутерброды. Походные фляги и кухонную посуду вешают на брусья. Когда солдаты уходят, я поднимаю к себе мое продовольствие. В 20.00 уже темнеет, и это означает, что я могу покинуть свой наблюдательный пункт и вместе с солдатами укреплять наши окопы. Я расширяю котлован и рою землю по возможности глубже, чтобы иван не смог проникнуть спереди в мою дыру. Потом я дополнительно еще закрываю ее дверью. Работы нам хватает на всю ночь.

18 апреля 1944 г. Теперь наши «бункеры» готовы! Солнце желает нам добра — уже совсем тепло. Поблизости от наших позиций, в маленьком ущелье, течет бодро бормочущий чистый горный поток. Цветут первые сережки у вербы. Иногда я почти забываю про эту проклятую войну. Внезапно щелкает ружейный выстрел! Мои люди застрелили дикую собаку. Вскоре запахло жареным мясом. Это прожорливые вояки содрали с собаки шкуру, а мясо оставили себе на жаркое. Я тоже попробовал этого карпатского жаркого. Ничего. Люди вовсю пережевывают мясо. Не очень-то вкусно, но и не так уж плохо. Трихинеллы мы тогда не боялись, так как вообще не имели о ней никакого представления. Кроме этого одинокого выстрела, весь день на позиции было спокойно. Планирует ли иван там для нас какое-либо новое свинство? Приказ: проявлять максимальное внимание. Особенно ночью и в раннее утро. Завтра я должен буду пойти вместе с моими минометчиками на передовую позицию.

Я лежу перед наблюдательным пунктом артиллеристов и осматриваю в бинокль близлежащую территорию. Вижу земляные насыпи и даже слышу, как там кто-то передвигается. Иваны, ругаясь, что-то перетаскивают в свои окопы и бункеры. Мои люди продолжают еще усердно копать окопы у наблюдательного пункта. Двое солдат учатся действовать в рукопашном бою. Они колют штыками друг друга. Выброшенную землю кладут под брезент, чтобы иваны не видели новых земляных укреплений и не могли определить наши позиции.

19 апреля 1944 г. Ночью наверху, в горах, снова стрельба! Сигнальные ракеты постоянно взлетают в воздух, раздаются взрывы ручных гранат. Ночами здесь это выглядит иногда совсем зловеще, особенно когда эхо в горах повторяет каждый разрыв!

20 апреля 1944 г. У меня радость. Я получаю наконец почту из дома. Одно письмо написано еще в 1943 году! Родные радуются каждому моему письму. А я с горечью узнаю о том, что моя старая, гордая рота была уничтожена в тяжелых оборонительных боях. Со славой погибли все, почти до последнего солдата. Эти сведения я получил из письма моего приятеля Дитольфа. Я был с января по март 1944 года в Ганновере и потом в Котбусе. А теперь я здесь, в Карпатах, в Гура Хуморулуй. Это письмо меня потрясло. Все мои надежные приятели убиты или тяжело ранены — лежат где-нибудь в военных госпиталях. Кого я вообще встречу, если вернусь в дивизию?

21 апреля 1944 г. Мой 21-й день рождения! На улице великолепная весенняя погода! Но после того, как приятели поздравили меня и пожелали «большого солдатского счастья», я приступил к обычной «работе»! Сегодня мы проводим поиск вдоль горного склона, пробираемся между кустами и деревьями до высоты 775. Положение на фронте и его линия здесь весьма не устойчивы. Кое-где она не сплошная, только базы. Таким образом, широкую долину реки Молдова с юга и северо-востока от Гура Хуморулуй до Палтиноаса, затем до Капу Кодрулуй на запад, назад до Гура Хуморулуй и на север — до Илисести и Балта, по существу, никто не охраняет. Мы, в сопровождении пехоты, тянем без труда с одной батареей миномет (8,14-см) и несколько крупнокалиберных пулеметов. С нами едут также группа радистов и два артиллерийских офицера. Мы хотим бросить взгляд в долину, проехав до Балты, и по возможности засечь батарею, так надоевшую нам «трахх-бумм», чтобы затем уничтожить ее артиллерией. С трудом, под постоянным наблюдением разведки врага мы продвигаемся все выше в гору и достигаем незаметно, без какого-либо сопротивления, самых высоких пиков. Пройдя группу старых буков и еще выше растущих деревьев других пород, мы делаем остановку. Выставляем круговой дозор и затем выдалбливаем на высоком дереве ступеньки. С артиллерийским наблюдателем поднимаюсь на дерево и я. Отсюда сверху открывается замечательный вид! И нам очень повезло, так как мы сразу же увидели ту самую батарею «трахх-бумм», которую искали. В этот момент орудия как раз вели огонь. Иван, как все остальные дни, стрелял по Гура Хуморулуй! Мы быстро определили местонахождение батареи. Она стояла на плато за меловой скалой на опушке леса. Мы хорошо видели, как прислуга заряжает орудия. Артиллерист сразу же налаживает радиосвязь с батареей и дает команду: «Огонь!» Выстрел на поражение, раздавшийся из долины Молдовы, повторяет горное эхо. Можно не сомневаться, что цель поражена. «Грохот снаряда дошел, наверное, аж до Кишинева», — смеюсь я. Только отсюда мы слышим, как рвутся наши снаряды. Наблюдатель корректирует стрельбу. Новое расстояние! Еще выстрел. Мы хорошо видим, что снаряд точно достиг цели! Третий выстрел — недолет, но снаряд рвется прямо перед орудийными позициями. Теперь иван, кажется, заметил, что за батареей наблюдают. А мы в своем лесу могли похвастать успехом. Противник пытается спасти свои четыре пушки. Мы хорошо слышим злобную ругань по нашему адресу, а затем еще четыре снаряда (12,5-см) разрываются среди прислуги и орудий батареи. Вся долина покрылась дымом, высоко летят ошметки грязи! Орудий и лошадей еле-еле видно за чадом, дымом и высоко летящей землей. «Отлично! Безупречно! Еще залп — и затем изменить прицел на 100 м дальше!» Я пристально смотрю со стаканом в руке из моей «метеорологической станции» на разгромленную батарею. Еще четыре снаряда рвутся в центре позиции, на которой расположилась батарея. Лошади бросаются в разные стороны. Иваны мчатся назад в защищающий их лес. Но наша батарея стреляет еще дважды туда, где хранятся боеприпасы. На вражеских солдат падают столетние деревья. Это была одна из самых наших успешных акций! Но теперь и я лично хочу участвовать в ней. Мои минометчики должны послать несколько «любезных» приветов неприятелю. Мы двигаемся по хорошей дороге на север, находим благоприятную огневую позицию и занимаем высоту 774 Магуры, которая представляет собой отличную наблюдательную позицию, отсюда открывается долина со всеми дорогами, ведущими из Балты. Я быстро пристреливаюсь к улице, которая делает двойную кривую. Здесь много выгодных целей. Я стреляю по бункерам и, помимо самой улицы, по могилам. Поражаю несколько важных целей. Когда колонна русских грузовиков из Палтиноасы подъезжает к Балте, я всеми имеющимися у меня боеприпасами подбиваю несколько грузовиков. К сожалению, я не могу продолжать стрельбу, так как мин у нас недостаточно. Из этого следует сделать соответствующие выводы. Ведь, будь у нас больше мин, мы смогли бы нанести значительный урон противнику. Я еще раньше требовал отдать нам миномет, который заметил в проезжавшей моторизованной колонне итальянцев. Они везли его на низкой, едва двигавшейся автомашине на цепях. Но итальянцы этого не сделали! Если они заметили, что русские со своими минометами наносят нам большой урон, то должны были понять, что неуважение к моим требованиям — это злая акция с их стороны! А здесь минометчики сворачиваются и готовятся двинуться в обратный путь. Двигаясь в свое расположение, мы слышали, как артиллерия прицельно била по разведанным нами объектам. Эхо разносило звуки выстрелов по лесам и долинам. Гордые и довольные своими успехами, мы выбираем теперь самый короткий путь назад, через Пичору-Инали, и вскоре подходим к нашей исходной позиции. Там солдаты сразу идут занимать свои окопы. Здесь я должен внести кое-какие дополнения. Так как сегодня мой 21-й день рождения, я вырезаю в коре моего высокого «наблюдательного бука» дату и буквы Г. Р. К сожалению, мне так и не удалось побывать после войны в этой прекрасной румынской местности. Вечером мы отмечаем день рождения в моей «штаб-квартире», маленьком доме в нескольких метрах от кладбища в долине. Мой приятель, унтер-офицер Хайнц Шписс, играет на пианино и услаждает нас своими замечательными песнями! Мы радуемся хорошим напиткам и сытной еде. Ночью над долиной звучит наше пение. Внезапно слышим снаружи выстрелы! Мы быстро выскакиваем из дома с оружием и отмечаем местность, откуда раздаются выстрелы. Со стороны горного склона слышен треск пулеметов. Затем отдельные ружейные выстрелы! Наверное, мы привлекли внимание ивана нашим пением, и теперь, пожалуй, он к нам подкрадывается? «Унтер-офицер, посмотрите на кладбище. Видите, там появляется мерцающий свет?!» Это говорит один из моих людей. И в самом деле: там становится то светлее, то темнее, то вообще что-то мерцает. Готовые к выстрелу, мы втроем осторожно пробираемся между надгробными камнями и могильными плитами или с каким-то щекотливым чувством ползем на животе, когда появляется свет. Наконец мы узнаем, откуда он идет. Из крохотной капеллы. «Вечный огонь». Это открытие все ставит на свои места. Стрельба на горном склоне прекратилась. Возможно, какие-то нервные вояки начали палить на склоне холма? До следующего утра все было спокойно. Однако часовые в это время должны сосредоточить свое внимание. Мы опустошаем последние бутылки. В полночь я стал старше на один день и один год! Мои приятели поздравляют меня и желают большого солдатского счастья. Пришел и наш лейтенант «мальчуган» Хартвиг, пожелал мне всех благ и счастливого возвращения домой в конце войны. Такие поздравления на войне — это уже счастье!

Нашему лейтенанту Хартвигу всего 19 лет, но он тонкий парень! Может дать нам, «старым воякам», хорошие указания. У него всего несколько месяцев фронтового опыта, а мы между тем приобретаем его уже несколько лет!

22 апреля 1944 г. В новый год своей жизни я не хочу вступать пропитанный потом и немытый. Поэтому я отправляюсь в маленький город Гура Хуморулуй. Когда я шел по улице в поисках домов, где можно было бы помыться, ко мне внезапно обратился старый, хорошо выглядящий и говорящий по-немецки мужчина: «Дорогой господин немецкий солдат, я не знаю вашего звания, но скажите, что вы ищете? Могу ли я помочь вам?» Я был поражен, но согласился прийти к нему в дом, где я здороваюсь с его супругой. Затем появилась молодая красивая девушка лет семнадцати. Оказалось, что я гость отставного профессора, который преподавал как в Вене, так и в Румынии. Мы говорим о войне и о наших шансах задержать русских. Я пытаюсь внушить ему больше мужества, объяснив, что нынешнее положение это позволяет. Хотя я и оставил вопрос открытым, сможем ли мы задержать здесь врага. Оба «старика», и муж и жена, притихли. Затем мы пьем самодельное вино и едим похожий на пирог вкусный белый хлеб со своим джемом. В заключение мы с хозяином пьем еще плодовое вино. Позже хозяин отводит меня в сторону и спрашивает о том, имею ли я возможность обеспечить для девушки безопасность, если русские все же прорвутся сюда.

Так как наши грузовики снабжения часто едут до Вены, я заявляю, что нашел бы, пожалуй, такую возможность. «Сложите чемодан для девушки и подготовьте его для поездки. Я советую вам сделать это как можно скорее, так как русские могут быть здесь очень скоро». На прощание профессор с женой обнимают меня. Я узнаю, что они только дядя и тетя девушки. Вечером я узнал, что на следующий день грузовик нашей ремонтной группы поедет за запасными частями в Вену. После построения и постановки часовых я отправляюсь к профессору и информирую его о подходящей возможности вывезти девушку. После короткого совещания все трое приходят к согласию. Теперь я обращаюсь к ним с просьбой, не снабдят ли они меня большим количеством теплой воды, чтобы я мог помыться? Меня отводят в маленький домик, где стоит допотопная цинковая ванна. Затем хозяева отправляются готовить мне горячую воду. Я принимаю их предложение с благодарностью. Через некоторое время ванна наполняется горячей водой, и я могу мыться с «известным», плохо вспенивающимся мылом вермахта. Господи боже, что за приятное чувство! Хорошо бы теперь иметь чистое нижнее белье. Но, к сожалению, я вынужден одеть мое старое, далеко не первой свежести белье. Моя оливково-зеленая рубашка пропитана средством от педикулеза, и, следовательно, я могу не опасаться вшей. Я возвращаюсь в дом, как новорожденный. Меня приглашают отобедать, но я уже поел из своего котелка гуляш с макаронами. Тем не менее я остался и не отказался от плодового вина. Я записываю фамилию семьи, а также имя девушки, однако машина сегодня, к сожалению, не едет. Девушка сложила свой чемодан, положив в него спортивную одежду, а также все необходимые бумаги. Я говорю, что заберу ее следующим утром, провожу к грузовику и представлю водителю. Шофер пожилой и вполне достойный доверия. После последнего стакана плодового вина я прощаюсь.

23 апреля 1944 г. Сразу после утреннего построения я иду к водителю грузовика, и мы вскоре останавливаемся перед домом профессора. Он вручает шоферу деньги с благодарностью за то, что тот довезет девушку до Вены. Водитель смеется и говорит: «Садитесь, мы отправляемся». После прощания со слезами на глазах я подаю девушке руку и желаю ей счастья. Она неожиданно обнимает меня и целует в щеку. Я несколько озадачен и говорю ей с улыбкой: «Доброго пути и всех благ!» Водитель дает газ, и машина трогается. Профессор с женой стоят перед домом и машут руками до тех пор, пока грузовик не скрывается из вида. Из бокового окна машины я вижу машущие руки, пока дом профессора не остается позади. Я думаю про себя: «Надо надеяться, все сойдет удачно и в Вене девушка найдет знакомых, адрес и имена которых профессор ей записал». Я говорю шоферу, чтобы он остановился у ворот сада, хлопаю его по плечу и выхожу из машины. У меня, как и у девушки, слезы на глазах. Тогда я очень надеялся, что девушку хорошо примут знакомые в Вене. Однако через несколько месяцев русские уже вошли в Вену!

24 апреля 1944 г. Иван перед нами ведет себя спокойно. Теперь мы установим официальный купальный день в доме, где есть настоящая ванная. Там есть возможность подготовить много горячей воды, и затем, в зависимости от звания, устанавливается очередь на помывку в ванне! Однажды иван заметил дым, идущий от печки, которую разжигали, готовя горячую воду. Русские бросили несколько гранат прямо в нашу «баню». А я как раз сидел в ванной в чем мать родила. Окно бани смотрит, как нарочно, на восток. Я быстро оделся и вышел, а в ванную уже заходит следующий посетитель. Хотя иван и хотел запретить нам мыться, мы не сдались! Из грузовика, где лежат наши рюкзаки, мы достаем свежее нижнее белье. Однако я не обмениваю мою «антипедикулезную» верхнюю сорочку. Хотя она и грязновата, но это лучше, чтобы потом заводить вшей.

25 апреля 1944 г. Мы укрепляем свои позиции для большего спокойствия. Теперь обороняемся в общем союзе с 1029-м отдельным моторизованным полком «Великой Германии». Хотя мы и не имеем в своем составе «дипломированных рекрутов», я не устанавливаю ночью двойного поста. Часовых меняю через каждые два часа. До сих пор все было нормально. Довольны ли теперь парни таким порядком или предпочли бы дежурить по двое, я не знаю.

26 апреля 1944 г. Сегодня с утра я проверяю посты. Подхожу к одному из них в 07.00 и кричу: «Пост 4! Где вы?» Там никто не отвечает. Я подхожу ближе, на винтовочный выстрел, и сердито кричу еще раз. Никакого ответа. Я спускаюсь в окоп, замирая от страха. Там лежит сошка от миномета на плите, закрытой брезентом! Русских нет! Что здесь произошло? Когда я поднимаюсь наверх, то вижу наблюдателя артиллерии пехоты. Спрашиваю у него, что случилось. И узнаю, что командир батальона с несколькими офицерами приехал из Хелльвердена сюда инспектировать позиции, но нашел огневую позицию без охраны. Командир забрал трубу от миномета и одного из связных! Ярость охватывает меня! Я кричу изо всех сил: «Постовые, минометчики! Проклятье! Где вы?» Из ближайшего кустарника выходят и вытягиваются передо мной оба едва проснувшихся парня. Я устраиваю им нагоняй и гоняю с четверть часа, положив на землю. «Ползите! Вперед! Марш, марш! Я разбужу вас, сони!» Хватит. Теперь они уже окончательно проснулись! Все же это молодые «сачки». Один из них, рядовой моторизованной пехоты Р., дерзко выкрикивает какие-то ругательства! Я снова заставляю его ползти! Когда парень прекращает угрожать, лежа передо мной на земле, я кричу: «Идите на свое место! И наблюдайте! В случае нападения вы запросто могли бы получить пулю в лоб. Однако я теперь буду внимательно следить за вами. И учтите, я хорошо наблюдаю!» Этот парень уже в Венгрии отличился. Я добавляю: «Будьте бдительны. Смотрите в оба глаза!» Вместе со связным я отправляюсь затем в долину. Придется доложить обо всем командиру, и я, скорее всего, получу выговор. Сначала я подхожу к штабу батальона, чтобы оценить обстановку. Внимательно осматриваясь по сторонам, иду от помещения к помещению, подхожу к домику радиста и вижу свою трубу, которая лежит рядом, под окном. Обер-ефрейтор, который нес там службу, приветствует меня и говорит спокойно: «Не ищете ли вы свою трубу? Она лежит здесь». При этом он указывает на трубу под подоконником. На это я ему отвечаю: «Ну, слава богу! Без трубы не постреляешь!» Он кивает мне. Затем я зову моего связного, мы забираем трубу и потихонечку исчезаем. Вскоре труба установлена на своем месте, минометчики уже там и готовы открыть огонь. Теперь я снова возвращаюсь к командиру батальона. Он выслушивает доклад, потом внимательно смотрит на меня и спрашивает: «Не хотите ли добавить чего-либо важного?» Я отвечаю: «Господин полковник, труба от миномета, которая загадочно исчезла, уже снова установлена. Минометчик готов открыть огонь!» — «Вы все же нашли ее? Странно, она была у меня здесь». При этом он ухмыляется и поднимает указательный палец. Я объясняю ему положение вещей и в конце доклада добавляю: «Если мы получаем таких молодых, неумелых рекрутов, то не должны удивляться ничему». Еще один строгий взгляд, и, наконец, мир восстановлен. Уже хорошо, что мы за эти недели стали ближе знать друг друга! Последняя неделя апреля проходит относительно спокойно, без особых происшествий. Наша дивизия сражается в местности около города Яссы, и нас, видимо, должны скоро сменить. И действительно, офицеры получили указания принять новое подразделение, которое должно занять наше место. Это 8-я дивизия егерей. Мы знаем процедуру сдачи и приема, и, таким образом, все проходит без проблем. Они спрашивают у нас детали, и мы передаем им самые важные сведения. Затем дело только во времени. Солдаты 8-й дивизии егерей принимают наши позиции, мы собираемся у грузовиков. Как только они появляются, я докладываю, что мы готовы к выступлению. Водитель, тот, что взял в свое время в Вену девушку, уже давно приехал назад, и я доложил профессору, что он благополучно доставил его племянницу в Вену. Старый господин сердечно обнимает меня и повторяет: «Спасибо, спасибо, вы — хороший человек». Это даже меня немного раздражает. Мы прощаемся с самыми хорошими взаимными пожеланиями. Едем сначала только до Чимполунга и останавливаемся там на несколько дней. До сих пор все нам сходило удачно, и ивана мы нигде не заметили. Пожалуй, никогда нам не было так спокойно.

Весь 1029-й полк «Великой Германии» собирается здесь. Я все время задаю себе вопрос: как долго продолжится эта убийственная война? Мы надеемся, что не долго, но никогда ничего нельзя загадывать. У нас еще может появиться новое «чудесное» оружие. «Фау-1» и «Фау-2» мы уже имеем! Но что еще может у нас появиться? Однако, возможно, мы еще увидим это «чудесное оружие»?

9 мая 1944 г. Теперь снова вернусь к нашей жизни. Лейтенант Гартвиг встречает меня: «Унтер-офицер Рехфельд, вот вам приказ на марш!» Я докладываю в уставном порядке о том, что у меня все в порядке и горючего для грузовиков достаточно. «Очень хорошо, ваше оружие готово к стрельбе. Это видно. Желаю вам счастливого пути!» Наша поездка идет по экзотическим горным ландшафтам или рядом с бурной Бистрицей. Затем мы поднимаемся на гору, которая называется «Шёрнер-Пасс» (1790 м!). Наши усердные «Опели», а также другие машины, такие, как «Пежо» или «Татры», смело берут эти высоты. На крутых серпантинах и очень тесных поворотах волосы часто встают дыбом от страха! Мы едем очень медленно и осторожно. Румыны соорудили много заграждений на дороге из стволов могучих деревьев. Проезды часто настолько узкие, что машины преодолевают их с трудом. Особенно это касается тяжелых грузовиков. Однако мы без проблем проходим все узкие места.

Назад с моторизованной дивизией «Великая Германия»

Снова в моей старой роте

10 мая 1944 г. Мы едем ночью, в полнолуние. Я сижу в кабине водителя и восхищаюсь ландшафтом. В тонком лунном свете дорога идет рядом с бурлящим пенистым потоком реки (дикая Бистрица). Я поднимаю голову и вижу, как луна подсвечивает небеса по обе стороны горизонта. От меня хорошо видны темные пихтовые верхушки, и тогда, в зависимости от поворота дороги, в небе высоко встает круглая луна. Лучи, идущие от нее, освещают окружающую территрорию. Зрелище захватывающее. Романтическая поездка!

11 мая 1944 г. Согласно приказу мы направляемся в Пиятра Неамц, чтобы соединиться с передовой колонной батальона и снова собраться всем вместе. Отдельные грузовики с трудом справляются с этой поездкой по горам. Однако далее мы едем по шоссе, которое проходит по долине Бистрицы. Там мы присоединяемся к недавно созданному особому подразделению — 1029-му отдельному моторизованному полку «Великой Германии». Его основной состав — выписанные из госпиталей и наспех обученные рекруты из всевозможных родов войск. Однако этот полк оправдал себя в Карпатских горах и здесь должен пополниться. Наши солдаты и транспорт присоединяются к испытанной моторизованной дивизии «Великая Германия». Командир ее — генерал Хассо фон Мантейфель. Эта старая гордая дивизия понесла большие потери во время оборонительных боев. Особенно в сражениях со 2 по 5 мая при Тыргу Фрумос. Теперь происходит переформировка дивизии и изменение ее основного характера. Она сокращается с бывших до сих пор четырех до трех полков с четырьмя батальонами: 1-й батальон / 1–4-я роты, II Батальон / 5–8-я роты, 3-й батальон / 9–12-я роты. Мы получаем самое современное оружие с мощными танками, штурмовые и противотанковые орудия. С таким вооружением дивизия получает персональное наименование «пожарная команда». Ее будут бросать туда, где противник попытается прорваться или потеснить нашу линию фронта. В этом случае дивизия, как «пожарная команда», должна своим стальным кулаком отбросить противника.

12–13 мая 1944 г. Я с немногими прибывшими из госпиталей солдатами и рекрутами наконец снова оказываюсь в моей 8-й минометной роте. Командовать нами будет все еще обер-лейтенант Шмельтер, однако я не думаю, что мне удастся встретить кого-либо из старых хороших друзей! Я узнал, что наш старый фельдфебель, теперь обер-фельдфебель, Оскар Геллерт должен присоединиться к нам в пути. Сейчас у нас все более или менее спокойно, но мы уже занимаем новую позицию у Кортести. Я иду к моему наблюдательному пункту, откуда буду корректировать стрельбу трех минометов. Вместе с тем я хочу как можно быстрее вернуться на свою огневую позицию, так как наблюдательный пункт для трех военных слишком тесен. Я звоню своему унтер-офицеру и говорю, что через четверть часа («сверьте часы») хочу попробовать произвести пристрелку. Следует ознакомиться с расположением огневых точек противника. Иван должен сразу же зарыть свой нос в землю или же бежать со своих позиций. Глядя на часы, я жду первых выстрелов минометчиков. Итак, они стреляют! Но почему так быстро и поочередно? При попадании первой мины я выскакиваю из окопа так быстро, как это возможно, и отбегаю на 100 м назад. Это у меня хорошо получается. Но почему же минометчики больше не стреляют? Проклятье! Должны же они все же, эти говнюки, стрелять до тех пор, пока я еще в силах бежать! Я слышу, как справа за мной затарахтел русский пулемет «максим». Первые пули уже ложатся около меня во влажную глинистую почву. Я различаю даже отдельные выстрелы справа перед мной. Теперь снаряды свистят около моих ушей. Проклятье! Где найду я надежное убежище? Между противником и основной линией обороны разумно было бы выкопать несколько окопов. И вот впереди в нескольких метрах я замечаю такой окоп. С неимоверной скоростью прыгаю в него прямо на двух парней-телефонистов, которые искали обрыв в проводе. Они немного испугались, а я оказался на их плечах. Эти тупые парни рассмеялись! Через некоторое время пулемет перестал стрелять. Я сделал передышку и теперь стартую на последние 100 м. Этот рывок снова оказывается удачным, только грязь, набившаяся в сапоги, затрудняет мой бег. Время от времени я падаю, а потом опять бегу что было сил. При этом ругаюсь самыми последними словами. На огневой я разыскиваю своего начальника обер-лейтенанта Шмельтера. Затем подхожу к минометчикам и приказываю открыть огонь по пулеметчику, стреляющему из «максима». Вечером, при разборе произошедшего за день в штабе батальона, мой командир спрашивает других офицеров и адъютанта: «Кто это был такой? Мчится с двумя центнерами грязи в сапогах, с пистолетом-пулеметом на спине и биноклем на шее, ругается и кричит: „Проклятый иван“! Это надо же стрелять так просто из пулемета по одинокому бойцу! Как такое могло произойти?» — «Ха-ха-ха! Да это же корректировщик минометов унтер-офицер Рехфельд. Он мчался из наблюдательного пункта назад на огневую, а за ним охотился русский пулеметчик. Ха-ха-ха!» — «Хорошо им смеяться», — подумал я. Вечером мы, однако, учитываем происшедшее и укрепляем наши позиции.

14–19 мая 1944 г. Мой наблюдательный пункт имеет кличку «Симон». На равнине лежит сбитый самолет. Здесь я установил минометы, готовые открыть огонь. Отсюда мины будут легко перелетать через линию огня. Слева, со стороны огневой позиции, дорога круто поднимается к местечку Кортеси. Ночью наши тяжелые пулеметы перемещаются со старой позиции на другую, расположенную кольцом вокруг окопов противника, который постоянно раздражает нас своим огнем. Цели в эти дни уже пристрелены. Эта позиция походила на «цирковую арену». Однако мы по своему печальному опыту знали, что при этом методе стрельбы у нас бывали большие потери! Кроме того, мешала и надоедала беспрерывная стрельба. Мы теперь снова «8-я рота /II, батальон „Великой Германии“». Это после вышеупомянутой реорганизации. У нас, пожалуй что, убавилось число солдат. В моей роте появляется мой старый товарищ Юпп Дёрфлер в качеств командира отделения. Я знаю его с ноября 1941 года. К сожалению, я не встретил здесь еще двух старых друзей! Они были убиты или же тяжело ранены и лежат в каком-нибудь лазарете. Природа в этом сезоне просто великолепна! Вокруг много виноградников, в белом великолепии цветут фруктовые деревья. Мой командир взвода командовал также взводом 1029-го полка «Великой Германии». Это фанненюнкер, фельдфебель «пан» Гербер. Мы с ним подружились. Гербер — отличный парень!

Троица, 1944 г. Мы сидим в совершенно расслабленном состоянии перед моим бункером, так как всегда возможна атака русских. Однако этот день остается спокойным.

Минометная батарея О. U., 24 мая 1944 г.

ПРИКАЗ ПО БАТАЛЬОНУ

«В связи с ожидаемой атакой русских повторяю приказ:

1) Каждый должен защищать свою позицию до последнего дыхания. Кто без моей команды покинет свой пост, будет либо, если я это увижу, расстрелян, или позднее предстанет перед военным судом. Трусов не должно быть в наших рядах!

2) Во время артиллерийской подготовки со стороны противника снаружи остается только несколько наблюдателей, все другие, особенно пехотинцы, остаются в окопах.

3) Если пехота противника атакует ваши позиции, то ее нужно встретить спокойно целенаправленным огнем. Чем точнее вы стреляете, тем эффективнее будет ваша встреча с врагом! И чем чаще вы стреляете, тем скорее отразите вражеское нападение. Не считайте числа своих выстрелов, а концентрируйтесь на количестве убитых врагов!

4) Не открывайте огня слишком рано! Чем более плотными рядами появится противник, тем реже его сможет поддерживать тяжелая артиллерия.

5) Если танки сопровождают вражескую атаку, то вы должны прежде всего выбить пехоту противника. Это возможно в том случае, когда вражеские танки приближаются к вашей линии фронта. Не давайте себя напугать! Если ваши окопы хорошо укреплены, то ни один вражеский танк там не пройдет. И с вами ничего не случится. Самая большая ошибка, которую вы можете совершить, — бежать от танка. Это верная смерть! Вы можете быть спокойными, за вами стоит достаточное число штурмовых и противотанковых орудий, тоже готовых к борьбе с танками противника! Если танки врага идут без пехоты или же с пехотой, вы должны внимательно наблюдать за ними из окопов и затем открыть огонь из противотанковых ружей, бросать гранаты и уничтожать пехоту.

6) Если же пехота врывается в ваши окопы, вы должны сразу перейти в контратаку. Чем быстрее вы будете действовать, тем уверенней придет успех.

7) Помните всегда, что русская пехота сейчас намного хуже, чем она была прежде. Основная ее масса состоит из почти необученных солдат. Они стреляют очень плохо. Если же они действуют смело, то только потому, что каждого из них наверняка ждет смерть в случае отступления в тылу. Пусть вас не пугают их крики и громкое „ура!“. Они наивно думают, что это им поможет! Если враг начинает бой врукопашную в ваших окопах, то лучше всего сразу же атаковать его, не дожидаясь ответных действий.

8) Оставайтесь на своих позициях. Если вы покинете их, то вас может поразить собственная тяжелая артиллерия. Уже по этой причине каждый бежавший может наверняка распрощаться с жизнью. Впрочем, вы должны полностью доверять собственной тяжелой артиллерии. Артиллеристы внимательно наблюдают за своим огнем и стараются во всем помочь вам.

9) Раненые могут возвращаться только тогда, когда вражеская атака будет отбита. В этом случае вам всегда помогут обер-фельдфебель и санитары.

10) Мы теперь вновь сильны своей численностью и силой оружия! Мы достаточно далеко отогнали врага, а наше дальнейшее наступление зависит только от вашего усердия! За нами мощный боевой резерв. Мы можем дать отпор любому нападению противника. Вы должны спокойно ожидать любую атаку противника, так как у вас достаточно прочное положение. Исход боя решают не массы противника, а ваше спокойствие и решительность в случае вражеской атаки.

Этот приказ довести до всего состава батальона и прежде всего до унтер-офицеров».

Подписано капитаном, командиром батальона.

И это подписал «прекрасный» командир, который не снискал себе лавров в Карпатах с 1029-м полком «Великой Германии». Он вызвал меня к себе незадолго до нашей атаки, когда я с моим связным искал наблюдательный пункт. Я не носил каски, так как без нее лучше слышу — иногда ветер слишком сильно полощет ремень и шумит. «Унтер-офицер, в каком виде вы являетесь ко мне? — заявляет мне капитан. — Я категорически приказал, чтобы в бою все были в касках. Вы нарушили мой приказ! Сегодня вечером снова представьтесь мне!» На это я отвечаю: «Есть, господин капитан! Однако в следующий раз, когда я отправлюсь к вам, оставлю каску на позиции!» — «Молчать! Это нарушение приказа!» — «Есть, господин капитан!» Некоторые из молодых офицеров, которые были в это время у командира, злорадно ухмыльнулись. Я надеваю каску, отдаю честь и исчезаю. «Дурак же ты, парень!» — думаю я про капитана. Однако тут раздаются громкие крики, которые наверняка принадлежат иванам! А несколькими минутами позднее огонь орудий обрушивается на нашу опушку леса. Противник и без криков «господина графа» в мой адрес засек наше местоположение. Мы со связным бросаемся в ближайший окоп, и я уже с одобрением думаю о разносе капитана: «Хорошо все же, что мы надели наши стальные каски».

Когда «буйство» огня прекращается и обстановка становится более или менее спокойной, мы вылезаем из окопа и слышим громкие крики раненого: «Санитары!» Мы быстро мчимся туда и узнаем, что наш «высокопоставленный господин граф» ранен и отнюдь «не вытерпел», как обещал, и пытался учить нас «старых зайцев», как надо выполнять приказ командира батальона. А вот теперь его должны вынести офицеры! Я быстро подбегаю к нему и спрашиваю с ехидцей: «Где я теперь должен представиться вам сегодня вечером, господин капитан?» — «Унтер-офицер, считайте, что вы уже представились!»

31 мая 1944 г. Мы снова меняем позицию! Располагаемся слева от дивизии «Мертвая голова» и справа от 24-го танкового батальона. Это их новое местоположение, так как в 1942 году они в составе этого батальона участвовали в боях за Воронеж, а затем воевали в Сталинграде. Мы установили минометы сразу за линией фронта, залегли на «зеленом» поле и готовимся к выступлению. Если дела пойдут хорошо, то с нами не случится такой «фигни», как с моим воякой капитаном. И вместе с тем пока не следует вылазить из окопов, чтобы подобного не произошло.

Через минное поле Орсоайи

1 июня 1944 г. В целях выпрямления фронта мы должны занять позиции у местечка Орсоайи. Отсюда, с возвышенности, открывается хороший обзор русских позиций. Они расположены южнее Прут-Нидерурнена. Завтра отправляемся.

2 июня 1944 г. Атака начинается! Я на наблюдательном пункте в «обезьянней норе». Нас поддерживают тяжелая артиллерия и танки. Иван отнюдь не лентяй! Это подтверждает кряхтение, свист и треск мин и снарядов. Шум боя давит на уши и оглушает. Поступает приказ: «Вперед, солдаты! В атаку на противника!» Мы спешим. Со своими минометами выходим вперед и… бросаемся на землю. Минные поля! Мы не решаемся разворачивать наши установки и покидаем крайний дом деревни. Я бросаю взгляд на растрескавшуюся от жары землю и вижу плохо замаскированные ямки. «Мины! Мы не ушли с минного поля! Осторожно!» Мы ставим ноги след в след. Со своими минометчиками я оказываюсь как раз в середине минного поля! К нашему счастью, противник не стреляет. Мы продолжаем осторожно передвигаться, внимательно осматривая землю под ногами между обнаруженными или предполагаемыми здесь минами. Через 50 м я могу предположить, что увел своих солдат с этого опасного места. Это «фиговое минное поле», как его назвал один из моих побледневших от страха солдат. Однако не все так перепуганы. Итак, главное — не ослаблять внимания. Но я не вижу перед нами никакой пехоты. Правда, слева, у путепровода железной дороги, слышны выстрелы из пистолетов-пулеметов, винтовок, разрывы ручных гранат и шум автомобильных моторов. Там наша пехота вошла в соприкосновение с противником, который большим числом укрылся за дамбой у шоссе. Это неожиданность для нас. Ко всем бедам, начался налет вражеской авиации. Самолеты Ил-2 (штурмовики) стреляют из пулеметов и пускают ракеты. Летчики бросают еще и осколочные бомбы. К нашему счастью, пока это далеко от нас. Теперь каждый ищет для себя по возможности хорошее укрытие. Итак, у нас минное поле внизу, Ил-2 наверху и русские позиции впереди. Видимо, наша хорошая контратака запоздала. Справа я замечаю высотку в винограднике, откуда русские ушли. У меня с собой только пистолет-пулемет да еще собственные ноги. Слева, у дамбы на шоссе, стало спокойнее, пехоты там нет. Мои минометчики двигаются, тяжело нагруженные плитами и двуногами-лафетами. Собственно говоря, впереди нас должна быть пехота. Я замечаю примерно в ста метрах от нас брустверы русских окопов. Боюсь, как бы вместе с моими тяжело нагруженными людьми не попасть в русские траншеи. Чтобы обороняться, у нас, кроме боеприпасов, есть еще винтовки, пистолеты у моих командиров отделения да мой пистолет-пулемет. Это может быть весело! Однако внезапно меня озаряет! Мы слышим рев наших ракетных установок. Я медленно высовываю голову, вижу их и могу оценить. Это 36-зарядные (минами) батареи с диаметром труб 6×6. Они довольно короткие и с возможно быстрой загрузкой. Стараясь перекричать шум боя, я оповещаю своих: «Ракетные установки. С полной боевой загрузкой! Они здесь!» При этом бросаюсь в борозду, которую оставляют наши проехавшие танки. Глубина ее примерно 30–40 см, но лучшего укрытия так быстро найти не могу. И тогда, с дрожью в спине, ползу под треск разлетающихся кругом перед носом осколков. «Боже мой! Если бы мне только благополучно выбраться отсюда!» После жутких разрывов снарядов становится более или менее спокойно. Я не слышу никаких криков раненых, никаких призывов: «Санитары!» Дым и чад стоят в воздухе, нос забит пороховыми газами. Я выскакиваю из борозды и убеждаюсь, что все тихо. Мои люди с руганью вылезают из окопов, причем ни один из них не ранен! Я приказываю: «Быстро вперед — и с криком „ура!“ в русские окопы!» Слышу выстрелы из пистолетов-пулеметов и разрывы ручных гранат. Я осматриваюсь и все же вижу одного лежащего в поле солдата. Убит? Ранен? Кто он такой? Я поворачиваю парня на спину и смотрю ему в лицо. Гренадер Р. Это тот самый, который угрожал мне при первой же атаке пустить пулю в лоб! Я сразу же вспоминаю этот эпизод. Однако обстоятельства таковы, что в данном случае он вовсе не собирается в меня стрелять! Парень невредим, только весь дрожит. «Р., ты выстрелил хоть один раз? — говорю я ему и добавляю: — Поднимайся, парень, и беги за остальными!» Он берет свой карабин в руки и, спотыкаясь, «смело» идет со мной на русские позиции. В тот момент, когда мы прыгаем в окопы, я слышу, как снова заработали наши ракетные установки. Откуда и куда они стреляют, этого я сейчас, пожалуй, не пойму. Из окопа не раздается ни единого выстрела. Вслед за мной там появляется мой друг, унтер-офицер Бруно Шпренгал. Я невольно подумал: «Теперь у меня есть хорошая защита сзади от осколков» Однако, на наше счастье, в окопе никого нет, по траншее никто не ходит, и вообще ничего плохого не происходит. Бруно поворачивается ко мне и говорит совершенно спокойно: «Вы так плотно шли за мной, что я подумал: разорвись сейчас граната, у меня будет хорошая защита сзади». Я сказал ему, что подумал точно так же, и мы весело смеемся. Начинаем «очищать» русские позиции. В каждую ямку летит ручная граната или же следует выстрел из огнемета, часто через мешок, который висит перед отверстием. Мы видим много убитых русских, но сами не испытываем никакого сопротивления. Кто пытается защищаться, тех мы уничтожаем. До деревни Орсоайя остается не более 100 м. Многие дома горят, то здесь, то там слышатся выстрелы из пистолетов-пулеметов или из винтовок. Наши танки действовали здесь, пожалуй, даже аккуратно. В несколько домов, откуда еще раздаются выстрелы, мы бросаем ручные гранаты и стреляем. Сражения среди домов всегда опасны, так как из каждого окна и из подвала может раздаться выстрел, да и нет хорошего обзора. Я добыл в течение короткого времени вместо яйцевидных ручных гранат новые, с рукоятками. Они имеют лучший разброс осколков. Однако собственно выстрел должен производиться из «канала ствола», от приклада. Но от постоянной жары и бесконечных маршей мы исходим потом! Сердце стучит в горле и в висках! Я нахожу единственный вход в дом и ложусь, затем вытянувшись во весь рост, на полу. Когда я снимаю каску, то на один момент пот бежит у меня прямо по лбу, лезет в глаза и остается на бороде. Пот высыхает, но через несколько минут снова течет. И у всех пехотинцев пот растекается по лицам. Уже показались первые русские, которых с поднятыми руками выводят из нескольких домов и окопов. Они тоже все в поту, как и мы. Пленных обыскивают. Оружие принимают и по возможности ведут допрос. Дальнейшему нашему продвижению мешают несколько танков. Наша атака на две менее защищенных высоты и занятие Орсоайи прошло успешно. Теперь иваны бегут со всем своим оружием. Мы преследуем их до тех пор, пока не покидают своих позиций. Наши танки, тяжелая и противотанковая артиллерия уничтожили несколько русских противотанковых батарей, а также один танк Т-34. Он пылает, от него поднимается черный дым горящей сырой нефти. Мы снова побеждаем! Это чувство позволяет, вопреки многочисленным потерям пехоты, наполнять наши сердца гордой радостью.

3 июня 1944 г. Ночь мы используем для строительства новых укреплений и подготовки к обороне. Когда русские начали с утра атаку с танками и пехотой, мы «аккуратно» остановили их. Но потерпели также серьезные убытки. Я получаю приказ выехать на мотоцикле с коляской в город Яссы, чтобы добыть там боеприпасы. Отправляюсь в сумерках. Коляска — это довольно-таки шаткий прицеп. Когда мы с напарником должны были остановиться на окраине города, я услышал ворчание самолета над нами. «Откуда у нас появилось много самолетов?» — думаю я. Яссы освещают ракеты, словно рождественские елки. Мерцание охватывает всю местность. И все же это не наш! Немецкие зенитные пушки даже не успевают открыть огонь, как вниз уже летят бомбы! Все трещит, блестит и гремит! Мы улеглись в уличном котловане и наблюдали за этим ужасным спектаклем! В городе горят многие дома и учреждения. Взрывная волна сотрясает даже нас. Оборона города очень слаба. Фронтовая газета несколько дней назад писала: «В румынском городе Яссы, поблизости от фронта, жизнь идет нормально. Едут трамваи, население чувствует себя защищенным вермахтом, который продолжает свою каждодневную работу». Эту заметку прочитали, пожалуй, и американцы, которые стартовали с итальянских аэродромов и начали постоянную бомбардировку города. Они намерены бомбить также нефтяные месторождения Плоешти. В городе находится много учреждений вермахта и военные госпитали. Головоломка! Мы поражены! В Яссах паника. Когда бомбардировщики исчезают, мы осторожно выезжаем на городскую окраину. Мы интересуемся складами боеприпасов, но ни муниципальные власти и никто другой не могут нам сказать, где они находятся. Население панически бежит, испугавшись бомбежек и пытаясь спасти все, что еще можно. Эвакуируются и лазареты. Нам, видимо, придется возвращаться, не выполнив поручения. Но ночью боеприпасы вместе с продовольствием были доставлены. Завтра должен последовать мощный удар нашей армии, который призван загнать русских в низменности Прута. Меня зачисляют в руководящий резерв. Таким образом, я не буду участвовать в последнем наступлении. Пока я остаюсь при обозе, который повезет боеприпасы и продовольствие.

2–3 июня 1944 г. Атака на деревню Орсоайя (Румыния). Части 3-го батальона отступают. Русские танки действуют чрезвычайно активно. Но что будет дальше? Вот растет и поднимается высоко в воздух черный дым из люка одного танка — он горит! Второй танк не успевает приблизиться, как тоже вспыхивает. Тогда остальные беспокойно поворачивают. В течение короткого времени было подбито четыре танка Т-34. Причем это сделало то противотанковое орудие, которое располагалось на фланге, откуда хорошо была видна цель.

Теперь на поле боя остались четыре дымящихся бронированных развалины как знак того, что русское наступление провалилось. Я слышу, как кто-то из вояк говорит лаконично: «Остальные дали деру!»

Сбежавшие румыны снова отправляются на указанные нами позиции. Большинство из этих «товарищей», впрочем, сразу же готово бежать в том случае, если русские снова пойдут в атаку. Мой командир обер-лейтенант Шмельтер пошел назад, в покинутые сегодня без приказа окопы. Там перед ним возникают все эти вернувшиеся вояки, у которых страх от пережитого все еще стоит на лице. Штаб батальона расположен в землянке на передовой. Там поблизости есть глубокие пещеры, которые гарантируют хорошую защиту от осколков снарядов. Сегодня иван с его «катюшами» очень активен. А в окопах у него стоят минометы. Мы должны были откопать два трупа солдат, которые оставались здесь вчера. С двумя своими наблюдателями я отправляюсь в заранее выкопанный окоп. По нему вчера прошел танк. Я считал, что хотя бы один из тех, кто вчера занимал здесь укрытие, спасся. Но наблюдатель сказал, что в окопе трое мертвых солдат. Руки они держали перед лицом, как будто бы хотели защититься от обрушившейся земли, но все были погребены под ней. Эти трое мертвецов сегодня вечером будут отправлены в тыл с тягачом. Деревня полна румынскими солдатами. Я узнал, что мы освободили ее сегодня вечером. Это, собственно, должно было произойти раньше, но румынский батальон запоздал. Румынский лейтенант, который был у нас вчера, сказал: «Вы видите, я пришел один, батальона больше не существует. Высшие офицеры и командир еще в деревне! Они не знают, когда будут с вами! У меня больше нет боеприпасов и продовольствия для солдат. Вы же знаете, что враг приближается к нам». Этот последний ответ типичен почти для всей румынской армии! Сами солдаты не плохие, но командование чаще всего держится подальше от грязи окопов! Появляются русские самолеты и бросают бомбы на все возможные цели. Затем они стреляют из бортового оружия по окопам и транспортным средствам. Обычно у них есть еще и ракеты. Поэтому я увожу в укрытие моих наблюдателей. Я получаю сообщения ежедневно. В то время как пытаюсь при постоянном обстреле систематизировать полученные сообщения, обер-лейтенант Шмельтер, сидящий в двух метрах от меня в окопе, изучает карту. Время от времени мы испуганно прислушиваемся к зловещему шуму, раздающемуся снаружи, и спрашиваем себя: «Не „катюши“ ли это Сталина?» Я вжимаюсь во влажную прохладную землю и понимаю, как плохо мы защищены. Теперь я слышу характерный шелест мин. Они должны быть очень большие! И затем «барабанят» целые пакеты ракетных снарядов. Солдаты уже нравственно «готовы» к этому грозному оружию. Каждый боится все же, что среди такой массы снарядов найдется один для него! Земля дрожит; многочисленные мины с грохотом взрываются. По их разрывам я ориентируюсь, не лег ли залп перед нашим окопом. Затем земля содрогается снова и снова. Дым и грязь застревают в горле, мешают дышать. И когда я наконец думаю, глубоко вздохнув: «Ну вот и все», снова раздается оглушительный треск. Взрывная волна давит на уши и грудь! Земля засыпает меня, и я чувствую себя погребенным под всей массой земного шара. Судорожно пытаюсь оставить хотя бы руки свободными, но ничего не получается. Глаза засыпаны землей и песком. С трудом приподнимаюсь. Песок в глазах не дает смотреть. Я мигаю на солнце, которое наконец просвечивает сквозь пыль и чад. Я хочу выйти наружу, хочу быть свободным, однако дела идут плохо. Моя следующая мысль об обер-лейтенанте. Где он? Что с ним? Зову его, и он в конце концов отвечает: «Рехфельд? Выкопайте меня, я частично засыпан». Так, командир еще жив! Мимо проходит санитар, направляющийся к раненым. Он не собирается останавливаться около нас и пробегает мимо. Я кричу: «Беги к раненым, но потом вернешься и откопаешь нас!» Через некоторое время вояка с растерянным лицом подходит к нам с лопатой. Он хватает меня за наручные часы! Я кричу на него: «Парень! Отпусти часы, хватай меня за руки». Санитар сбрасывает с меня песок и глину руками. Наконец он освобождает руки, и теперь я могу помогать ему откидывать землю. Давление на грудь ослабевает. Наконец я свободен! Конечности и спина болят! Но что там делает санитар? Я вылезаю наружу, и теперь мы оба торопимся откопать командира. Вдвоем это идет более или менее быстро! Когда обер-лейтенант, в свою очередь, освобождается, он не находит карты и очков. В это время поблизости опять вздымается вверх земля и песок. «Катюши» ивана снова дают залп. Мы бросаемся низко на землю и ждем! Мина «шипит» где-то близко! Горький вкус пороха чувствуется на языке! Теперь от нас уже ровно ничего не зависит. Впрочем, мины рвутся где-то вдалеке. Мы свободно вздыхаем. «Проклятые проститутки!» — проклинает русских вояка. Как бы в ответ на его слова минометчики направляют огонь прямо на наш окоп! Так как наша пехота выпрямила фронт и в нашу часть прибывают все новые солдаты, штаб нашего батальона оказался слишком далеко, перед позициями тяжелой артиллерии. Командир приказывает мне определить новое место для штаба, где-нибудь подальше. Так как окопы полностью заняты пехотинцами, я оставляю все свое имущество, кроме пистолета-пулемета, лежать на бруствере. Облегчившись таким образом, пробую выбраться из траншеи. Однако румыны поленились и сделали их слишком тесными! Я должен шагать через спящих и лежащих рядом со мной солдат. Это задерживает мою разведку. Я решительно выпрыгиваю из котлована, так как дальше идти было невозможно из-за плотно прижавшихся друг к другу румын. Я мчусь назад, словно бегу по стадиону. Незадолго до деревни нахожу старую, покинутую пулеметную точку ивана. Это могло бы быть подходящим для командного пункта. Теперь я бегу снова по свободному полю. И тащу за собой пулемет. Проклятье! Слева и справа от моих ушей свистят снаряды! «Ничего себе немецкая линия фронта! — думаю я. — Иваны повсюду!» Мне, кажется, удается достигнуть цели, хотя русский пулемет не дает быстро бежать, «громыхая» за мной. Итак, я являюсь с полным боевым комплектом к траншее и прыгаю одному из лежащих там румын прямо на живот. И снова приходится пробираться среди тел. Добравшись до командира, я докладываю ему результат своей разведки, и мы сразу же отправляемся в путь. Но сначала я должен забрать свои «тряпки» (рюкзак, походную флягу, плащ-палатку и планшет). Мой шеф все это хорошо охранял! И теперь мы должны пробираться вдвоем по тесной траншее. Но румыны там еще знают меня и оставляют свободное место, какое только возможно. С конца траншеи мы должны мчаться что есть сил, так как иван может заметить нас и послать пяток мин, что для нас будет вполне достаточно. Мы промчались метров 25, а за нами трещали мины. Таким образом, мы бегали с ними наперегонки! Одна мина попала в траншею. Раздались крики раненых, санитары с носилками бросились к ним.

Мы отбежали на достаточно безопасное расстояние к выбранному мною пулеметному дзоту. Там тотчас же расширили вход, прикинули, где расположить охрану. Далее дзот расширяется. Я приседаю на корточки и тотчас начинаю записывать сводку в журнал боевых действий. Несколько наблюдателей уже подходят к нам и, как только они сориентировались, сразу докладывают последние данные о боеприпасах, авариях, потерях, требованиях младших командиров. По-видимому, с выбором под штаб этого бывшего пулеметного дзота мне крепко повезло! Мы, кажется, находимся в непростреливаемой зоне. Если орудие стреляет и снаряд разрывается перед нашим убежищем, то осколки просто уходят в землю. Также и «катюша» посылает мины слишком близко или слишком далеко. За нами горит деревня со всеми расположенными в ней воинскими учреждениями. Пыхтя, пробирается к нам оператор радиостанции. У командного пункта он сгибается в три погибели и слабо постанывает, но затем все же появляется у нас перед входом. Затем он докладывает командиру: «Ефрейтор X. откомандирован как оператор радиостанции в 8-ю роту. Господин обер-лейтенант, я ранен». Он еще может бежать, но тотчас снова возвращается. Бедный связист должен снова и снова бежать по линии связи, если она будет порвана или расстреляна. Чтобы получить готовую дневную сводку, я возвращаюсь к старому командному пункту батальона. Перегоняю группу солдат и одного смертельно бледного раненого, которого санитары несут на носилках. Впереди носилок — немецкий солдат, позади — двое румынских. Они заметно устали. Я замечаю им: «В поспешности здесь нет необходимости», берусь за носилки, и они сразу же двинулись вперед с удвоенной энергией. На поле перед деревней начался обстрел! Противник, видимо, увидел, что мы бежим. Заработал пулемет. Фонтанчики грязи поднялись вокруг нас в знак того, что под таким огнем лучше залечь. Но мы бежим. Дальше, как можно дальше! Мы спотыкаемся, санитары кусают губы и не хотят идти дальше. Но я продолжаю их подгонять. За стеной — единственным фрагментом дома — еще дымится куча мусора. Здесь мы на короткое время останавливаемся. Раненый тяжело стонет! Он лежит неподвижно с закрытыми глазами. «Поднимайтесь. Вперед!» Мы выходим из-за стены. Между домами катятся танки, поднимая огромную пыль. Осторожно двигаемся дальше. С коротким шипением разрываются в деревне мины. Мы уже не обращаем на это внимания. Речь идет о человеческой жизни! Я не хочу больше объясняться с обоими румынами и только покрикиваю на них: «Вперед, вперед!» Наконец мы дошли до батальонного медпункта: «Где здесь врач?» Оказывается, наш немецкий врач оперирует тяжелораненых. Здесь только врачи-румыны. Хорошо, но где же они? Меня ведут в одиночный окоп и молча предлагают посмотреть вниз. «Там врач?» Я смотрю в круглую дыру. Действительно, скорчившись, сидит врач. Я требую, чтобы он вышел. Однако мои призывы остаются без ответа. Доктор даже не двинулся с места. Я яростно ругаю его, заглядывая в дыру. Запуганный врач смотрит на меня снизу, но его взгляд говорит сам за себя: на его помощь нечего рассчитывать. В следующий момент начинается налет вражеской авиации. Летчики поливают нас из бортового оружия, бросают бомбы и ракеты. Я прыгаю в окоп прямо на труса врача. Он пробует скинуть меня с себя изо всех сил, однако весом своего тела я прижимаю врача к земле и ставлю сапог на его шлем. Затем вылезаю из окопа, останавливаю проезжающий «Фольксваген» и везу на нем раненого в дивизионный медпункт. Неделей позже я узнаю, что обер-фельдфебель на пути к Хауптверу.

Неперевязанный раненый из-за слишком большой потери крови, к сожалению, все же умер. Здесь, в Батаилке, был командный пункт и царило оживленное движение. Все время прибывали наблюдатели; артиллерийские командиры проходили инструктаж. Я сижу за стеной комнаты, где находится первый офицер Генерального штаба Гефестшрайбер. Мое положение, с одной стороны, защищает в некоторой степени от непосредственного обстрела, а с другой — дает возможность выслушать утреннюю сводку боевых действий. Я слышу: выбыло из строя за два дня 78 солдат! Из них 22 убиты. Это говорит о том, каков здесь накал борьбы! Пока мы здесь сидели, несколько раз содрогалось от взрывов здание, так как иваны вызвали авиацию и нас снова посетили самолеты Ил-2. Требования патронов и других боеприпасов, сообщения о потерях и готовности вооружения — все ясно. В конце концов, вот-вот должен подойти транспорт с продовольствием. Прибудет ли он? Голодные вояки проклинают начальство. Ей-богу, их жалко! Нечего и пить! Это еще хуже голода! Вчера мы отсюда начали атаку, томились весь день на жаре, вспотели, а пить было нечего, едва наполненный живот буквально рычал от отсутствия воды. Я вижу сидящего рядом вояку в черного цвета форме танкиста. Он из экипажа «танка IV», который стоит около командного пункта. Я спросил танкиста, нет ли у него куска хлеба. «Ясно, — ответил он. — Вы бедные пехотинцы. Я могу пригласить тебя в одну государственную столовую. Первое блюдо — кусок хлеба торгового служащего. Второе — смалец и третье — довольно сытное — консервированная рыба в голландском соусе. Согласен?» Я сначала подумал, что он играет со мной плохую шутку. Но все же это танкист, а они пустых слов на ветер не бросают! Оказывается, я должен помочь погрузить ящик с продовольствием, который следует укрепить позади на башне. Затем мы оба отправимся в столовую. Хотя он никогда и не был фельдфебелем и мы с ним раньше не встречались, по-доброму побеседовали! Он предложил мне даже горячего кофе в походной фляге! Здесь мир не станет продолжаться долго! Иван, пожалуй, понял, что ему пора занять город. Он стреляет внезапно из 12-см минометов по командному пункту. Там все прячутся только по необходимости, не спеша заползая в свои окопы. В штабе были даже румыны, которые говорили вполне спокойно. Я прощаюсь с танкистом и иду в почти не поврежденный дом, где можно найти защиту от осколков. Проверил потолок и стены дома. Кажется, все довольно-таки крепко. «Катюшами» противник обстреливает довольно часто. Это видно потому, что многие дома горят. Низина перед деревней лежит вся в голубовато-сером чаде. Далее справа, у фузилеров, самый опасный пункт, где будет решаться исход сражения. Я вижу, как наши танки в длинном ряду подъезжают к господствующей высоте. Первые ее уже достигли, другие поднимаются, кряхтя гусеницами. Здесь все виды танков: «тигры», «пантеры» из серии IV в большом количестве! Внезапно раздается известное уже нам неослабевающее ворчание Ил-2. Все, кто сидел снаружи или стоял, исчезли мгновенно! Я насчитал 30 «илов» (штурмовиков), которые нас атаковали. Они не без причины получили прозвище «упрямцы»! Сейчас они берут направление на наши танки! Мы с тревогой смотрим на небо. Танки продолжают свое достаточно плотное движение! «Илы» идут в пике — и вот уже падают первые бомбы! Сквозь дым и пыль мы больше не видим танков. «Илы» идут волнами, один за другим сбрасывая бомбы. Лишь бы все обошлось! Все мы пристально наблюдаем за полем боя. С громко шумящими моторами они поворачивают к следующим объектам. Теперь пошли в ход ракеты «катюш». В воздухе стоит отвратительный шум выстрелов. Затем раздаются взрывы. Дым и пыль поднимаются теперь уже в новом месте. Бомбы не нанесли танкам особого ущерба, так как мы не видим горящих машин. Последний раз прилетают «илы», открыв стрельбу из бортовых пушек и пулеметов. Наши зенитные пушки и тяжелые орудия стреляют не останавливаясь! В воздухе все гремит. Черный дым от многочисленных зенитных орудий покрывает почти все небо. Один «убийца» уже горит и падает! Прямое попадание — ни один из пилотов даже не успел выпрыгнуть с парашютом. Едва небо становится чистым от этих стервятников, мы снова выходим на улицу. Выстрелы из «катюш», пожалуй, уже не угрожают нам. Все еще шумят моторы удаляющихся самолетов, продолжает погромыхивать артиллерия. Но перерыв оказывается коротким. Снова на нас обрушиваются снаряды. Я быстро исчезаю в доме и упираюсь спиной в угол. «Р-румс!» Я стою в полной темноте. Только одному черту известно, что делается там, снаружи, тем более что я уже надел на голову каску. Ударная волна сгибает меня пополам и встряхивает. В ушах гудит. Мне едва хватает воздуха, чтобы вздохнуть! Я вынужден выскочить наружу, закрыв глаза, и быстро вдохнуть воздух ртом и носом. Прислоняюсь к стене и жду, что будет дальше. То, что я продумал в течение этих минут, невозможно запомнить. Но я знаю, что мне просто привалило счастье. Я и стоящие рядом солдаты кашляем от пыли и отплевываемся. «Обвал!» — говорит мой приятель и указывает на заднюю стену дома. Ракета из «катюши» попала в угол сарая и на стены дома. Все кругом рушится. Теперь здесь уже не укроешься. Я меняю позицию. Эта русская «катюша» сегодня работает особенно усердно. Румыны, которые должны гарантировать наш левый фланг, наверное, получили там свою долю мин. Теперь они бегут назад, не оглядываясь. По отдельности и в группах они бегут прямо к нам. Однако наши офицеры гонят их обратно. Вот таковы наши «послушные» союзнички! А их господа офицеры и унтер-офицеры убегают первыми, оставляя своих солдат. На пологой высоте, где стояли противотанковые орудия, остался уничтоженный танк «тигр». Оттуда противник ведет теперь минометный огонь. Это тяжелые минометы калибра 12-см. Я вытаскиваю кожаный кисет с табаком из моего рюкзака. Дрожащим, пересохшим от грязи пальцем сворачиваю сигарету. В доме дым легко поднимается вверх и медленно выходит из маленького окошка, которое теперь свободно висит только на петлях. Разбитые стекла валяются по всему полу. Снова несколько мин, коварно шипя, пробивают крышу. Едва до меня это дошло, как раздается громкое, короткое и острое шипение! Затем взрыв! Все поплыло перед моими глазами! Мина из 12-см миномета разорвалась буквально в двух метрах от меня! Я вижу ярко-блестящий огненный шар, отскакиваю. Еще немного, и было бы слишком поздно. Земля, древесина и железные осколки свистят вокруг и разбиваются за мной о стену дома. «Молодой человек, ты снова ведешь себя, как свинья!» В мое лицо впилось несколько маленьких деревянных осколков, как будто бы меня кто-то неудачно побрил. Затем я вытираю глаза. В стене за мной в штукатурке застряли крупные осколки! Оконный переплет раскололся у меня на голове, и деревяшка чуть не попала мне в глаз. Снаружи несколько раненых зовут на помощь. Теперь и здесь стало опасно. Итак, я покидаю это негостеприимное место и отправляюсь прочь с автоматом за спиной. Я иду по обочине улицы, всегда готовый броситься в яму. В ближайшем доме выжидаю минометную атаку, а затем выскакиваю на улицу. Там всегда полно румын, которые должны были бы защищать нас вечером. Теперь все же они должны это сделать, правда за отдельную плату. У каждого третьего румына — фаустпатрон! Наконец я достиг края деревни. Отсюда нужно пробежать примерно 500 м через луг, который хорошо просматривается противником с обеих сторон. Это тот самый, который мы преодолевали с раненым. Теперь, однако, здесь пробегают румыны. Они бегут короткими перебежками, наклонившись, но для минометного огня противника — прекрасные уже пристрелянные цели. Наш командный пункт расположен как раз за этим полем. Я ненадолго прячусь среди обломков незаконченной новостройки. Там я, по крайней мере, могу определить свое положение. Я убедился, что разрывы происходят всегда на одинаковом расстоянии, противник посылает по пять мин почти на одно и то же место. Это примерно в 50 м передо мной и, пожалуй, на равном расстоянии до командного пункта нашего батальона. Это в какой-то мере «заградительный огонь», который бегущие румыны должны преодолеть. Я бросаюсь вперед между двумя их группами прямо к цели — командному пункту, который стоит у меня перед глазами. А иван снова стреляет! Я слышу, как следующий залп мин шипя пролетает надо мной. Еще один скачок, потом еще, — я действую квалифицированно, как хорошо подготовленный рекрут, — ползу у самой земли, пусть даже нос забивает грязь! Там! Разрыв! Хорошо, теперь еще один скачок! Ветер забивает мне лицо желто-коричневой пылью, глиной. Пороховой дым застилает глаза. Я мчусь дальше почти вслепую, глаза слезятся. Наконец я вижу перед собой бруствер нашего командного пункта, шлемы солдат, выглядывающих из окопов. «Отойдите в сторону!» — кричу им я и прыгаю в первый окоп. Пыхтя, стою на коленях на земле, снимаю сначала шлем и затем протираю опухшие глаза и вытираю пот со лба. Кровь бьется в висках. Проклятая жара! Пот вновь и вновь застилает глаза. Его горько-соленый вкус остается на губах. Я докладываю о себе командиру. Хорошая неожиданность — один из наблюдателей говорит мне: «Здесь, унтер-офицер, ваше продовольствие и сигареты». Сначала, однако, я с огромным удовольствием сосу кислый леденец! Время от времени снаряды зенитных орудий или гранаты пролетают над нашими окопами и затем, как неразорвавшиеся, уходят далеко в пашню. Это не разрывные гранаты, а, пожалуй, так называемые болванки. Они пролетают так низко над нами, что, как я предполагаю, их можно просто схватить руками (хотя лучше не надо!). Я узнаю между тем, что наш старый командир роты, который был ранен, унтер-офицер Дауна, снова у нас. Он вернулся из военного госпиталя в Романе. По приказу командира ему было поручено вновь возглавить старую команду. После того как я коротко информировал его о создавшемся здесь положении, прошу позволения снова принять мой минометный расчет. «Унтер-офицер Рехфельд, — говорит он, — принимайте снова вашу группу. Здесь вы хорошо воевали. Если будете выходить из укрытия, следите внимательно, чтобы не попасть под огонь противника. Я благодарю вас!» Я прощаюсь с ним и выжидаю благоприятного случая, чтобы бежать к моим минометчикам. Какие-то группы румын опять бегут впереди. Иваны стреляют из пулеметов и винтовок, в том числе и из минометных установок. Много взрывов раздается на дороге, а также в кустах, соломе и траве. Я замечаю на пути много раненых. Я слегка прочищаю ствол своего автомата, который держу в руке, засовываю саперную лопату под ремень и, не останавливаясь, бегу назад. Румыны через каждые пять метров бросаются на землю, но я бегу, как заяц, по направлению к плодовому саду. На мое счастье, противник стреляет плохо. Теперь я вышел из сектора обстрела и иду медленно, оглядываясь. Внезапно слышу крик: «Ганс! Ты куда? Мы здесь!» Я останавливаюсь и вижу около одного дома на краю деревни «главный штаб» «бумстеров» (минометов). Вас-то я и ищу! Я информирую временного командира группы, что беру ее снова под свое начальство, затем мы сидим, делимся впечатлениями, раскуриваем сигареты за каменной стеной и рассказываем, что с нами произошло. Формальности сдачи-приема выполняются, и мы должны искать себе прочную позицию, так как летчики противника все время беспокоят нас. С огневой позиции из бинокля можно очень хорошо обозревать высоту. Именно там атакуют румыны. Один из наших танков стоит перед «пиетцом» (древним курганом) и время от времени стреляет. Мы видим за ним иванов, которые скрываются за курганом. При светлом горизонте этих парней очень хорошо видно. Они пытаются подбить «черную свинью» — танк с 12,5-см пушкой. Отсюда все очень хорошо видно. «Как на кинопленке», — говорит мой приятель. Мы пытаемся критически оценить обстановку. Действительно, как в фильме. Но мы хорошо слышим грохот «катюш» и засекаем их расположение из наших аккуратных одиночных окопов. И снова летят Ил-2; их ракеты уничтожают все, что лежит на земле. Любая жалкая вещь гибнет при этом непосредственно перед домом, за которым лежат наши огневые позиции. Осколки, шлепая, вонзаются в деревья. К нам прибывает связной из батальона и радостно сообщает, что на командном пункте можно забрать боеприпасы. «Боеприпасы! — кричит командир батареи, фельдфебель фанен-юнкеров Гербер. — Рейнхард, иди и узнай на командном пункте, когда нас сменят». — «Согласен!» Мы отправляемся в штаб с огневой позиции за ящиками с боеприпасами. Этот путь проходим довольно-таки быстро, так как нашим минометчикам никто не мешает. Наблюдатели на командном пункте батальона приводят мины в боевое положение. Что это еще за новая «музыка?» «Это мины», — показывает нам их один из оружейников и спускается в укрытие. Раздаются выстрелы… и одна из мин, казалось, летит к нам прямо в окоп. Я успокаиваю своих минометчиков: «Это чепуха, ошибка заряжающего. Такое случается часто». Теперь минометы ведут прицельный быстрый огонь! «Плопп-плопп-плепп!» далеко на русских позициях взрываются наши мины. Эффект будет только в том случае, если мы имеем хорошо разведанные позиции врага. Но теперь с достаточным количеством боеприпасов мы действительно сможем стрелять точно в цель. К нам направляются оружейники, которые буксируют полные ящики с минами. «Мой дорогой Отто, — говорю я одному из них, — я не хотел бы оказаться там, где они будут рваться!» Как я узнаю, нас сменит сегодня вечером румынский батальон. Точное время — 15 часов. Этот же приказ подтверждают прибывшие связные. Я беру свой автомат и возвращаюсь на огневые позиции. Там сидит пан Гербер (фельдфебель фанен-юнкеров), вокруг — командиры батарей. Я сообщаю ему, что узнал в батальоне. Мы отдаем команду для демонтажа минометов, чтобы к ночи все было готово. «Кто знает, в какую фигню мы вновь попадем?» — «Да, скорей всего из старой в новую „фигню“». Так и случилось. Но это для нас не новость, мы же «пожарная команда»! Шум боя стихает с уходящим днем. Медленно опускаются сумерки. В темноте прибывают наши сменщики с крупнокалиберными пулеметами. Мы образуем «ежи» вокруг огневых позиций, ложимся на солому и ждем сигнала на марш.

Я лежу в доме на деревянной скамье и смотрю через разбитое окно на сигнальные ракеты, поднимающиеся с основной линии фронта. Как приятно все же, когда наступает спокойствие! Только иногда раздается одинокий выстрел или зашумит где-нибудь пулеметная очередь. Ночь накрывает поле сражения. Наконец является заспанный, но вечно улыбающийся, свежий и любезный «мальчуган», связной батальона. Этот юноша из Штирии разбудил меня. Он прибыл к нам только в январе прошлого года. Мы стали хорошими приятелями. «Отлично, Фельбермайер, все приготовлено, кругом все тихо!» Дела идут быстро. Проводим поверку и готовимся выступить на далекое расстояние. Собираемся в старом командном пункте батальона. Солдаты ложатся в ожидании отдохнуть на подстеленном сене. Мы лежим и ждем. Наконец к нам приближается колонна транспортных средств. Мимо проходят тягачи с прицепленными к ним противотанковыми тяжелыми орудиями, и далее едут грузовики с пехотой. Наконец приходит наше время. Мы садимся в грузовики. Иван, кажется, не заметил нашего отъезда, во всяком случае, он ведет себя относительно спокойно. Проходит некоторое время, колонна останавливается. Звучат голоса: «Поворачивай! Мы едем не в ту сторону!» Какой же дурак ведет нашу колонну там, впереди? Итак, мы возвращаемся и едем по другой дороге мимо смердящих трупов расстрелянных и тех, по которым проехали русские орудия. Двигаемся мимо покинутых позиций, куда — неизвестно… Далее идем пешком. Куда и как далеко, никто не знает. Ноги горят, каски сдвинуты назад. Моросящий дождь поливает нас. Мы идем молча один за другим. Каски все вообще сняли — никто больше не стреляет! Двенадцатью часами позже мы предпринимаем новую атаку. Нападение — это лучший способ защиты.

4–5 июня 1944 г. Теперь я — в командирском резерве. Другой унтер-офицер, который командовал минометчиками до сих пор, заменяет меня. Попав в обоз, я первым делом отправляюсь мыться, бриться и менять белье. Затем чувствую себя новорожденным! Ночью в большинстве случаев царит спокойствие. Само собой разумеется, приходится заниматься похоронами убитых. Это одна из самых печальных работ, когда видишь трупы бедных парней, с которыми еще совсем недавно сидел в окопе. Все карманы осматриваются, как и различные предметы в вещевых мешках. Ордена и почетные знаки упаковываются особо. Все это протоколируется, и затем пишется сообщение родственникам о смерти «во имя спасения народа и отечества»! Часто прибавляют сюда еще несколько хороших слов для родителей или жен. Затем трупы упаковывают в одеяло или брезент, грубо зашивают и прикалывают личный знак. Хоронить убитого в большинстве случаев стараются на почетных местах вместе с другими погибшими в боях. В зависимости от характера боевых действий трупы кладут либо в общие могилы, либо по трое-четверо, но очень редко в отдельных могилах. Это для меня всегда одна из самых тяжелых и печальных работ. У нашего командования существует план окружить противника перед болотами Прута и уничтожить. Однако совершенно ясно, что противник будет защищаться отчаянно!

6–7 июня 1944 г. Бурный юго-западный ветер, вопреки солнцу и жаре, дует зачастую со страшной силой. Весь ландшафт: деревья, кусты, сады и хижины — становится коричневого цвета. Такой пыли я не встречал никогда в России! Если «катюша» дает залп, то небо становится черным, и только через полчаса можно снова увидеть солнце и берега.

Поднятая пыль от наших танков и штурмовых орудий заставляет проводить атаки почти вслепую. Иван успешно контратаковал с севера от Захорны с очень сильной авиационной поддержкой. Наши войска смогли легко отвоевать местечко и захватить батарею штурмовых орудий. Но не высоту 181. К сожалению, командир штурмовых артиллерийских орудий, участник жестоких танковых сражений старший лейтенант Диддо Дидценс, был ранен, как и другой боевой командир взвода.

За линией фронта

8–9 июня 1944 г. Мы узнаем, должны ли будем и дальше заниматься здесь захоронениями, и задаем себе вопрос: куда нас отправят на этот раз? Наступление приостанавливается. Мы отмечаем в нашем журнале боевых действий «пожарной команды», что за время со 2 по 7 июня 1944 года «Великая Германия» уничтожила 70 вражеских танков, сбила 19 самолетов. Затем была зафиксирована ликвидация 45 орудий на гусеничном ходу и 36 русских противотанковых орудий. Наши саперы извлекли и обезвредили 10 300 мин! Армейское зенитное орудие «Великой Германии» произвело 17 выстрелов, а за 12 месяцев — 100 выстрелов на поражение. Наше штурмовое орудие уничтожило 15 танков. Было взято в плен около 90 вражеских солдат. Такими успехами можно гордиться. Между тем к нам постоянно прибывают румынские войска, призванные поддержать нас.

13 июня 1944 г. Наше подразделение расположили к югу от шоссе Яссы — Тыргу-Фрумос и подтянули к лесной территории. Но здесь мы не должны оставаться. Предполагается, что нас отправят в какое-либо тихое место. По радио мы услышали о тяжелых сражениях на фронте во Франции. Мы очень надеемся, что фронт все-таки сумеет там продержаться.

15 июня 1944 г. Мы проехали примерно 100 км на юг — однако куда? Надеемся, что в какое-то спокойное место для отдыха! Из сообщений вермахта снова узнаем, что наша дивизия вернется на фронт.

«…при сражениях в домах города Яссы немецко-румынские войска в составе танково-пехотной дивизии „Великая Германия“ достигли замечательных успехов под командой румынского генерала кавалерии Раковита, генерала бронетанковых войск Кнобельсдорфа. Большую доблесть проявили немецко-румынские наземные войска и летчики в жестоких сражениях с большевиками благодаря глубокоэшелонированным и упорно защищаемым позициям и, таким образом, сумели значительно усилить оборону линии фронта».

16 июня 1944 г. Мы хорошо укрыты в здешних лесах. После всех лишений должны здесь отдохнуть. Уже первым вечером мы собираемся своей теплой компанией. «Пи-па-по», как говорят наши берлинские приятели. Мы занимаемся личной гигиеной, приводим в порядок оружие и выставляем надежный караул. Но сегодня должен состояться настоящий полковой праздник. В нем будут участвовать наш прежний командир роты и командир батальона. Они пригласили нас «отведать пущенную по кругу маленькую чарку». Вечер прошел очень спокойно и гармонично. Мы поминали погибших приятелей, а также поднимали рюмки за многих лежащих в военных госпиталях раненых. И в заключение главный тост: «За нашу окончательную победу!» Когда я позднее, еще довольно бодрый, лежу в своей палатке, много мыслей приходит мне в голову. «Как долго это будет продолжаться?» В 1942 году были разбиты немецкие войска на Кавказе, затем горький конец 6-й армии под Сталинградом. Мы вынуждены были отступать. Не появилось и многого из «оружия возмездия», о котором говорили и писали.

При вторжении на территорию России мы видели уже ракеты «Фау I» и «Фау II». Мы надеялись на последующее новое оружие, которое сделает для нас возможным добиться перевеса над противником. Что мы должны предложить солдатам, во всяком случае, не возвращаться же обратно? Союзники очень ясно заявили нам: «Мы требуем безоговорочной капитуляции!» После многих тяжелых лет войны и таких больших потерь они предлагают нам гибельную сдачу? Этого нельзя допустить, и остается надежда только на новое оружие, а до его появления необходимо сохранить выдержку. Что скажут нам в противном случае погибшие на фронтах солдаты? Такие мысли не выходят у меня сейчас из головы. Без боевых криков «ура!» и без стрельбы проходит сегодняшняя ночь.

Следующее утро солнечное и спокойное. В течение дня мы узнаем, что сегодня вечером у нас будет очень большой праздник с присутствием командования. Мы усердно занялись его подготовкой! «На деревья! Как обезьяны! Подметать лес!» И действительно подмели, но только не лес, а землю под деревьями! Сцена сооружается прямоугольная. Мы роем четыре глубоких ямы и закапываем в них столбы. Распределяем среди кустарников места для зрителей отдельных подразделений. Устанавливаем декорацию. Работаем со всем воодушевлением! И вот большой праздник начинается! Мы и не знали, что в наших войсках есть такие талантливые художники. И то, что они нам предложили, просто замечательно! Это самые настоящие специалисты. Потом находятся и артисты, оперные певцы, участники художественной самодеятельности — все из солдат и офицеров дивизии. Таким образом, нас ожидала разнообразная программа. Мы бурно аплодировали! На концерте присутствовали наш генерал Хассо Мантейфель, командир полка полковник Лоренц и все «адмиралтейство». Наш полковой оркестр играл отлично! Раздавались не только военные марши, но и легкая музыка, а также много известных шлягеров. И, конечно, достаточно выпивки! Наши маркитанты не позволяли себе кутить и растрачивать такое добро. Каждый час настроение поднималось. В полночь мы требуем, чтобы наш генерал был с нами! «Высокие господа» занимают места в ложе «праздника кущей». И генерал сразу же приходит, обращаясь к нам с самыми любезными словами. Он говорит спасибо нам всем и поминает всех погибших в этой войне, а также раненых, лежащих в госпиталях. Генерал говорит, что он горд за нас и о том, что перед нами стоят еще очень большие задачи. «Но теперь, дорогие пехотинцы, мы с удовольствием будет праздновать и с оптимизмом смотреть в будущее. Я желаю вам сегодня прекрасного вечера и большого солдатского счастья». Он воодушевил всех, и мы громко кричали «ура!». Оркестр играет туш, и, закончив, дирижер передает свою палочку нашему маленькому генералу. Теперь он охотно дирижирует торжественным маршем «Великой Германии»! Затем под крики «ура!» его подхватывают насколько сильных парней и поднимают на плечи! Таким образом, он становится председателем нашего «праздника кущей». Дела неплохо идут и у нашего командира полка, полковника Лоренца, но он, правда, не так умело машет дирижерской палочкой. Это был один за всю мою военную службу неповторимый праздник с командирами дивизии и полка! И остался, к сожалению, неповторимым, так как после него мы снова надолго возвратились в прошлое фронтовой жизни. Никогда больше мы не были такими раскованными и свободными, как во время этого праздника! Он был просто великолепен и принес большую пользу нашим ушам, переутомленным шумом фронта!

Был, правда, в конце еще и фейерверк. Сигнальные ракеты всех цветов поднимались в ночное небо! И со всех сторон раздавались гул и треск, напоминающие о фронте. Наши саперы в первой половине дня рыли глубокие ямы, чтобы заложить туда взрывные патроны фейерверка! Они организовали его блестяще! Это было «величественное окончание», как сказали наши вояки.

Информация об этом празднике в нашей фронтовой газете «Фейервер» от 24–25.07.1944

«Румыния. Васлуй/Бакау. Мы лежим в кустарнике леса в тишине и спокойствии после тяжелых оборонительных боев в предгорьях Карпат близ Ясс и Романа. В стороне от фронта на Пруте наши подразделения устроили веселые „торжественные праздники“. Мы хорошо подготовили все это. Наш „новый генерал“ Хассо Мантейфель представился нам! Мы получили хороший отдых после последних недель и дней жесткой борьбы! Только этой ночью мы нашей „пожарной командой“ сделали большой скачок по маршруту Яссы — Тыргу — Фрумос. Ночью покинули страну „черного поросенка“, как мы называли ямы Прут-Пиеца (среди небольших холмов на равнинах Пиеца) и километры бесчисленных контратак. Также, как всегда, ночью, брили бороды из „Таутести“ и „Моймести“ и вычесывали вшей из „Захорна“ и „Хортесати“! Когда над равнинами показывались бомбардировщики Ил-2, мы прятались в безопасных кущах лесов Молдовы, в которых особое значение играли неожиданные праздники, которые выстреливали, как грибы из земли. Командиры захлопывали свои топографические карты, адъютанты отмечали число огневых налетов, записывали конечные пункты нашего похода и наличие боеприпасов в своих блокнотах, наслаждаясь синим дымом давно желанных хороших сигар, и глубоко заглядывали в „бутылку с тминной настойкой“. Но далее продолжался наш марш под дождем. Настоящий ливень вымывал последний остаток воспоминаний о наших праздниках у рядовых пехотинцев. Иногда к нам прибывали новые, необученные еще гости, которые не имели понятия о фаустпатронах, не владели ручными гранатами и не знали, как бросать из окопов бутылки с зажигательной смесью. Им выпало счастье наблюдать другую сторону жизни рядовых моторизованной пехоты. Они пока еще не видели ничего страшного, наоборот, только юмористов, различных импровизированных актеров, пеструю толпу художников среди густо населенной опушки леса. Всеобщее ликование среди кругов света пестрых фонарей, выполненных своими руками. „Гренадеры“ в восторге от этого парада солистов, ритмов музыки полкового оркестра. Один из тех, кто шел вместе с рядовыми пехотинцами под огнем, помогал им словом и делом, спускался в самое опасное время в окопы и выходил на самые передовые позиции во время танковой атаки, на этот раз принимал участие в их празднике, добавляя ему оптимизма и веселья. Это был наш генерал! Он сидел вместе с нами, пел и радовался. И генерал, и его рядовые вспоминали вместе о своих фронтовых успехах и поражениях в лунном свете ночи Молдовы. И, наконец, кульминацией бодрого праздника стали „фанфары мазурки“, которые оркестр выдавал по указанию дирижерской палочки генерала. Оркестр, под который всадник Мантейфель затевал песню о верном гусаре! В нее вмешался мощный крик „ур-ра“, раздавшийся из уст пяти самых рослых рядовых моторизованной пехоты. Они подхватили генерала на плечи и триумфально пронесли его под звуки старого марша всадников над „ярмарочной площадью“. Гости испытали в этот момент апогей праздника. Старая дружба и товарищество на фронте оказались теснее всех орденов и званий».

20–23 июня 1944 г. Но в нашем лесном биваке был не только праздник! Мы сооружали импровизированную спортивную арену и, когда она была готова, изо всех сил, проливая пот, демонстрировали нападение, вторжение противника и защиту от него. Все было весьма реалистично, частично даже с применением оружия самыми опытными бойцами. Особенно старались мы со своими пулеметами и минометами, легкими орудиями пехоты (7,5-см), полковыми пулеметами и зенитными пушками, нашим основным оружием. Это, пожалуй, даже чрезмерная огневая мощь! Снова и снова идет обучение обороне в бункерах от превосходящих сил противника. Мы занимаемся также стрельбой из фаустпатрона, которым нужно было научиться пользоваться как довольно простым оружием, не боясь каких-либо последствий. Существует два вида. «Разрушительный» — с начинкой из надкалиберной кумулятивной гранаты и «клеящий» — с особым составом! При «клеящем» виде граната с помощью магнита непосредственно клеится к броне танка. В прошлом я сам лично испытал такую гранату. Я подкрадывался ползком к танку «Т-34», который стоял в высокой траве, и стрелял. Однако вскоре раздавался оглушительный взрыв противотанковой гранаты. Она плотно «приклеилась» к танку! В этом случае я не боялся погибнуть от осколков. Затем я еще раз как-то запланировал что-то в этом роде.

Вечером я сижу на радиостанции, которая одновременно дает нам возможность получить сведения о том, что делается во внешнем мире. Мы узнаем о положении на фронтах, русских атаках и о полетах англо-американских бомбардировщиков в Германию. Сообщения эти отнюдь не «розовые». Так где же все-таки это новое оружие? Здесь, у нас, кое-какие новинки применялись, но в незначительном количестве. Легкое пехотное орудие с более длинным стволом называют теперь противотанковым пехотным. У него усиленный боеприпас, позволяющий уничтожать танки. Наши бронетранспортеры и другие бронированные машины на гусеничном ходу были улучшены. Часто ненадежное в бою личное оружие (его магазин отходил от ствола) теперь заменено на много превосходящий его немецкий пистолет-пулемет, наше лучшее «оружие штурма» с выгнутым магазином. Но какого-то нового, «чудесного» оружия мы так и не получили. Однако надежда умирает последней.

Упражнения с оружием и тренировки в стрельбе происходят у нас довольно редко. Однажды в нашем подразделении появился высокопоставленный румынский офицер, и мы узнаем, что должны продемонстрировать ему атаку по всем правилам военного искусства и в наших окопах показать различные упражнения. Это должно было выглядеть весьма реалистично с боевой стрельбой. Мы соорудили огневые позиции на лесной поляне. Наблюдатель сидел высоко на дереве, поддерживая контакт с минометчиками. Предварительно нам объяснили, каков должен быть план атаки. В качестве тяжелого оружия были приданы новое пехотное противотанковое орудие (7,5-см), 2-см зенитное орудие и обычные противотанковые пушки. Кроме того, имелось еще тяжелое пехотное орудие, калибром 15-см. Гвоздем программы должен был стать новый дистанционно управляемый «Голиаф» (высотой примерно 80-см, 1,5 м длиной и 75-см шириной), установленный на гусеницах. Он должен был разрушить системы траншей и, приблизившись к одному из бункеров, взорвать его. Этот подрыв означал бы апогей и окончание боевой подготовки пехоты в окопах. После первой артподготовки она должна броситься вперед. Официальный план маневров нам заранее сообщили. Артиллерийская подготовка вышеназванного тяжелого оружия, затем немедленный штурм пехоты. Команда для нас: «Все тяжелое оружие стреляет одновременно». Наши мины вступают в бой примерно через 20 секунд до основного удара. Выстрелы должны последовать примерно за 25 секунд до начала действия другого тяжелого оружия. В этом случае все снаряды и мины будут разрываться в окопах «врага» одновременно. Но минометчики должны повторно выстрелить в то же самое время с такими же интервалами. Это безумие! Наша пехота уже через 20 секунд обстрела «врага» получит ответный удар минами по засеченным целям. Никто не прислушивается к нашим возражениям. Они звучат впустую. Идиоты! Фигня все это. Ничего хорошего из этих маневров не получится. Но приказ есть приказ! Зрители — румыны и наши офицеры — оборудовали себе укрытие на опушке леса рядом с наблюдательным пунктом на высоком дереве и смотрят в бинокли за условным неприятелем. Раздается команда: «Открыть огонь!» Мы стреляем так быстро, как только можем. Но не знаем, насколько это опасно для нас самих. Мины наших стремительно стреляющих минометов ложатся на передний край окопов пехоты. Раздается треск пистолетов-пулеметов и стационарного пулемета. Бросая ручные гранаты, наши солдаты с громким криком «ура!» пытаются ворваться в первый окоп «противника». Затем они опять бросают гранаты, которые скатываются по брустверу вниз и примерно через 20 секунд полета должны взорваться. Один из испуганных пехотинцев в полном снаряжении пытается довольно хрипло крикнуть «ура!». Этим ограничивается призрачная «удача» нападавших. Солдаты прижимаются к земле примерно в 15 м от первого окопа, и осколки от гранат летят прямо на них! Да, эти парни были «хорошо подготовлены к военным действиям», когда с полным снаряжением не смогли сразу выполнить задачу. Мы вздыхаем облегченно после того как пыль и чад улеглись и стало видно, как все пехотинцы снова вскочили и теперь с громким «ур-ра!» выправляют положение. Я догадываюсь, что только двое или четверо солдат действовали довольно решительно. Впрочем, проявлять особую прыть на этих «учениях» даже не было особой необходимости. Однако взволнованные адъютанты произносят угрожающие речи и напоминают нам о своем долге. Но мы энергично разъяснили им, где следует искать настоящих «неудачников». Но эти господа с глупыми лицами продолжали твердить свое. К концу этой демонстрации появляется перед одним из бункеров «Голиаф» и очень внушительно его взрывает! Сигнал трубы возвещает конец учений. Конец — это хорошо. Слава богу! Неловкие инциденты в дальнейшем будут расследовать. У нас сложилось впечатление, что румыны после этой демонстрации теперь уже «поверят» в нашу окончательную победу!

3 июля 1944 г. Погода великолепна горный ландшафт Карпат на западе протянулся на многие километры и необыкновенно красив. Здесь не появлялся противник, который угрожал бы нашей жизни. Вчера у нас было так называемое обслуживание войск мастерами искусств. В течение двух часов мы веселились, играла музыка, были красивые девушки, много смеялись. От моего приятеля Юппа Дёрфлера получили почту из военного госпиталя П.Г. (главный лазарет провинции). Он пишет, что ему после ранения намного лучше. Здесь, у нас, сегодня прошла очень сильная гроза и до сих пор идет настоящий ливень. Наш лесной лагерь разбит в треугольнике: восточнее Бакау/ Васлуй, в 100 км южнее Ясс.

25 июля 1944 г. Готовимся к переходу на новое место. Грузовики будут нагружены боевой техникой. Мы снова имеем хорошую военную поддержку! Но где нам предстоит ею воспользоваться? На каком участке фронта вспыхнули новые сражения? К сожалению, виноградного вина мы вновь попробуем не скоро. Пока я все еще вижу этот прекрасный ландшафт без всяких признаков сражения. Хорошо бы вернуться сюда после войны. Но сначала она должна победоносно завершиться. Между тем мы не имеем пока подробной информации о преступном покушении на нашего фюрера. Участие здесь немецких офицеров (правда, их немного) просто непонятно. Я вспоминаю об «ударе кинжалом» во время Первой мировой войны[9]. Для нас, солдат, и особенно офицеров, ясно, что наши офицеры не испытывают радости при известии о том, что они могли бы лишиться возможности поднимать руку в традиционном «немецком приветствии» при виде Гитлера. Это было бы ужасно! (Я верю, что Герман Геринг, маршал империи, располагал всеми сведениями об этом покушении.) Хотя в течение первых недель там случилась некоторая неразбериха!

25–26 июля 1944 г. Здесь мы провели прекрасное время, так как не имели никакого соприкосновения с противником. Но, к сожалению, все имеет свой конец. У нас были довольно тяжелые часы в период жестоких маневров, но никто не пытался нарушить спокойную жизнь. Но совсем скоро поступил приказ: «Быстро собирайтесь! Грузовики уже грузят военным имуществом, ничего не оставлять! Будьте готовы к выступлению».

По дороге в Восточную Пруссию

Первое наступление у Вирбаллена

26 июля 1944 г. Сегодня последняя поверка, затем мы отправляемся. Всегда, когда мы переезжаем, наше начальство придумывает для нас самые замечательные легенды и девизы. Например «Отправляемся в Италию» или «Вторжение во Францию». А на сегодняшний день нас именуют «Пожарная команда Восточного фронта».

Некоторые из их фантазий предполагают свободное передвижение. Как правило, здесь девиз зависит от тех вокзалов, где мы останавливаемся. Однако теперь мы едем вдоль прекрасной дикой долины Бистрица через Гура Хуморулуй — Дорн — Варту на Якобени. Дальше продолжим путь по железной дороге. Поэтому мы переоборудовали грузовики для перевозки людей, распределив палатки между ними. Некоторые оборудовали свои спальные места в кабине водителя или в кузовах грузовиков. При наличии пулеметов на выносных лафетах и 2-см зенитных установок, а также индивидуального оружия мы в некоторой степени готовы к обороне. Я выбрал себе хорошее место. На автомобильном брезенте, который лежит за кабиной водителя, я могу лежать, как в подвесной койке. Как со своего высокого пункта наблюдения, я с интересом смотрю на пробегающий мимо ландшафт. Дорога проходит через несколько туннелей, поэтому мое положение наверху внушает опасение, так как потолок туннеля почти касается моей одежды. Поезд идет по маршруту Будапешт — Лавис — Силау — Яблунка — Оппельн — Бреслау — Лиса — Позе — Гнезау — Торн— Алленштейн — Инстербург в Гумбиннен. «Человек, который оплачивает вермахту наши поездки по железной дороге, явно должен рассчитывать на повышение своего денежного довольствия», — размышляет один из моих людей. Мы едем по Германии. Вдоль дороги стоят люди и воодушевленно приветствуют нас. Поезд идет медленно, и мы бросаем свои адреса полевой почты в спичечных коробках самым красивым девушкам, которые машут нам руками, в надежде, что они напишут нам.

3 августа 1944 г. Наконец мы подъезжаем к Эбенроде в Восточной Пруссии и останавливаемся у маленького пограничного города в Литве. Здесь платформы разгружают, а грузовики ставят на прилежащей территории далеко друг от друга. Русские позиции уже несколько дней назад расположены невдалеке от границы в литовском местечке Вилкавишкис/Вольфсбург за так называемой восточно-прусской границей. Мы узнаем также, что русские группы уже однажды показались среди гражданского населения близ Голдара, в области, принадлежавшей Германской империи. Однако они были вытеснены назад.

Разгрузка идет очень спешно. Надо выстраивать оборонительную позицию. Пока там ничего подобного нет! Мы сразу же начинаем копать окопы и сооружать блиндажи. Наши танки стоят примерно в ста метрах за нами и хорошо скрыты между колосьями пшеницы. Между ними прижались к земле солдаты, которые защищают строительство оборонительной линии.

4 августа 1944 г. Мы образуем здесь временный передний край обороны и выжидаем, пока все платформы на железной дороге не будут разгружены. За это время знакомимся с окружающей местностью. Мы прибыли в итальянский пограничный пункт Вилкавишкис/Вольфсбург за два дня до того, как иван его занял. Он находится всего в нескольких километрах за границей. Приказ: «Будьте бдительны!» Когда я спокойно возвращаюсь в свой окоп, у меня начинается жуткая зубная боль. Собственно, я почувствовал ее еще во время поездки по железной дороге. Там мне очень помог старый обер-ефрейтор. Он угостил меня настоящим жевательным табаком. Боль прошла через полчаса! Сначала мне показалось, что у этого табака жуткий вкус! Но через какое-то время я изменил свое мнение, определив, что он имеет определенный коньячный привкус. Однако я время от времени плююсь, подражая старому гренадеру. Теперь в своем окопе я прислушиваюсь к звукам, раздающимся с востока. Но в данный момент пока ничего не слышно. Только совсем близко от нас ворчат наши танки, которые меняют свое положение. Нужно прислушиваться к словам команд. На небе этой ночью все спокойно.

6 августа 1944 г. Но уже на следующее утро наше спокойствие нарушено. Поступил приказ: «Готовиться к выступлению!» Затем мы едем мимо Пиллкаллена (Шлоссберг) на озеро Вистутитер, к югу от Вирбаллена. Атака в направлении с северо-востока начинается в 08.25. Наконец-то мы слышим в воздухе рев моторов нашей авиации, которая кружится над вражескими укреплениями, но бомб не бросает. Они даже не стреляют из бортового оружия. Это выглядит всего лишь как устрашающая атака. Нас это, конечно, удивляет! После первоначального незначительного сопротивления русские открывают мощный артиллерийский огонь. Наша атака захлебывается. Раздается приказ: «Атаку отменить, перейти к обороне!» Затем звучит новый приказ о наступлении: «2-й батальон, обер-лейтенант Шмельтер, наступать слева от дороги Вирбаллен — Скнаудиниркиат — Скардупиаи. Направление атаки: северо-восток».

7 августа 1944 г. Сегодня после новой атаки мы занимаем наконец господствующую высоту 51. При этом идут тяжелые танковые бои. Мы видим новый танк «Иосиф Сталин» (калибр орудия 12,2-см!). Он смог подбить даже несколько «тигров»! Иван выжидает. Наша цель достигнута, несмотря на значительные потери. Ночь проходит спокойно. Мы узнаем, что пока не следует предпринимать никаких действий. Но уже на следующий день предстоит новая атака. Цель: занятый противником город Вилкавишкис/Вольфсбург. Мы должны выйти с юго-западного и северо-восточного направлений на восток города, где проходит линия обороны Восточной Пруссии, достичь ее и окружить находящихся в городе русских. Мы опасаемся попасть на минные поля, разбросанные по окрестностям города. Ночью слышим перед нами какой-то шум. Там бронетранспортеры 1-го батальона также занимают исходную позицию.

8 августа 1944 г. Перед городом на низменности вырыт противотанковый ров, который в восточном направлении защищает Восточную Пруссию и далее идет в направлении на север — юг. Дальше, на востоке, начинается лес. Что он скрывает, мы не знаем, но предполагаем, что у ивана здесь основная линия обороны. Преодолеть ее — далеко не легкая задача!

9 августа 1944 г. Наступает утро, вся земля покрыта туманом. Можно идти дальше. Вперед! Все моторизованные средства, танки, бронетранспортеры, зенитные орудия, не дожидаясь артподготовки, ринулись на врага! Это должно стать для него неожиданностью! Мы, не останавливаясь, прикрытые утренним туманом, появляемся с юга и ведем жестокие сражения во вражеских окопах, двигаясь далее к восточной окраине города Вилкавишкис (Вольфсбург), преодолеваем линию обороны Восточной Пруссии и развертываем наши силы в северном направлении. Перед нами 3-й батальон фузилеров.

Иван не был предупрежден нашей артподготовкой, поэтому неожиданная атака, кажется, удается. Первый удар восточнее Вилкавишкиса оказался успешным, но затем противник опомнился! На нас обрушился мощный артиллерийский огонь орудий калибра 15,2-см! Мы называем этот калибр «черной свиньей», потому что при взрыве он дает черный столб дыма. Наши танки также попадают под огонь вражеских противотанковых пушек. Проклятые мины тоже дают свой результат. Когда мы теперь с криками «ура!» бросаемся в окопы противника, в нас летят ручные гранаты, солдаты врага открывают винтовочный огонь. Кроме того, их поддерживают самолеты Ил-2 («Ильюшин-2»), которые бросают на нас бомбы и ведут огонь по площадям из бортовых пушек и пулеметов, пускают ракеты. Все это осложняет жизнь. Мы пожинаем то, что русским пришлось испытать в первые годы войны от нашей военной авиации! Теперь у русских численное превосходство! Едва появляется первый самолет, глухо ворча, как мы уже слышим вой следующих «ильюшиных», и наши «мучения» начинаются снова! Со времени провала операции «Цитадель» такого поражения у нас еще не было! К общей беде, несколько солдат из 3-го батальона попали на неопознанное минное поле. Убит связной-мотоциклист, и имеются, к сожалению, дальнейшие потери. Наши вояки называют такое вражеское сопротивление не иначе как «буйством». На юге, у линии обороны Восточной Пруссии, рядом с нами идут кровавые сражения. Иван держит здесь мощную оборону! На поле боя остается несколько наших горящих танков. У русских здесь появился новый танк «каземат» со штурмовой пушкой, похожей на те, что установлены на наших «тиграх», но с гораздо более мощным вооружением! У него орудие более крупного калибра, а именно 12-см. Для него наши «тигры» не страшны![10] В то время как мы совместно с пехотой всем имеющимся вооружением «очищаем» траншеи слева от нас, уличные сражения происходят на западе (слева от нас) в городе. Наши легкие противотанковые пушки заменены на более мощные с удлиненными стволами. Они могут подбить танк своими снарядами. Я между тем воюю вместе со своими минометчиками на старой линии обороны Восточной Пруссии. Здесь мы имеем врага с обеих сторон. Разбросанные дома слева и лес справа от нас чреваты всякими неожиданностями!

Приходится вести постоянное наблюдение! Вечером стало спокойнее, и ко мне прибыл связной. Я должен найти в городе нашу машину с продовольствием и боеприпасами. Город должен быть пока еще занят нашими войсками. Я пробираюсь туда по траншеям. Вояки стараются рыть «искривленные» ходы и при этом постоянно углублять окопы, так как русские контратаки очень опасны! Подходя к городу, я слышу выстрелы, взрывы ручных гранат и выстрелы автоматов. Пожалуй, там еще много вражеских солдат! Я хочу заскочить в первый дом, к которому подходит линия наших траншей. Надо мной гудит одинокий Ил-2, летящий на бреющем полете. У меня такое впечатление, что летчик охотится именно за мной среди колосьев пшеницы. Бортовыми пушками он обстреливает нашу траншею, делает длинную кривую и затем прилетает еще раз. Я смотрю наверх и вижу, как эта проклятая птица сбрасывает бомбу, которая, кажется, летит прямо ко мне! Я прыгаю к дому и прячусь за его руинами. Раздается взрыв. Я вижу, что бомба упала всего в нескольких метрах перед домом в окоп, где я только что был. Обливаясь потом, я вздыхаю и думаю про себя: «Какой смысл воевать с помощью такой техники с одиноким солдатом?» Нашей военной авиации почти не видно, с ней совсем плохо в это время. Но затем наше 3,7-см зенитное орудие надоедает ивану, и он больше не возвращается.

Я ползу далее и достигаю первых домов города. Нахожу наконец наш грузовик с полевой кухней. Мы едем в центр города, где стоят несколько танков с боеприпасами. Мы вообще не уверены, в чьих руках город, так как во время поездки нас обстреливали из нескольких садов или домов. Время от времени русские появляются в путанице домов. Мы умело отстреливаемся! Вскоре наш грузовик окружают голодные солдаты. Фурьер разливает горячую пищу половником в котелки. Жаждущие пищи получают здесь более солидные порции. Но они и подвергаются гораздо большей опасности здесь, в городе, чем те солдаты, что воюют в поле. Вояки с удовольствием пьют кофе или чай. Зимой, если я знал, что фурьер подмешает в наш чай ром, я часто бежал к полевой кухне. Теперь мы снова едем назад к окопам, в которых наши солдаты занимают позиции. Мы пытаемся устроить здесь что-либо подходящее для сна. На землю кладут все, что только можно: траву, солому и так далее. Зимой мы накрываемся шерстяным одеялом, летом — брезентом. В большинстве случаев стальная каска на голове не остается, так как иначе стиснутая кожаной прокладкой голова не отдыхает. Примерно в ста метрах к северу ночью слышится сильная стрельба. Наши часовые внимательно прислушиваются. В лесу справа тоже кто-то стреляет, отдельные выстрелы раздаются и с городской окраины. Раздаются громкие крики: «Они бегут, они бегут!» Поднимаются в небо первые сигнальные ракеты, которые мерцают, освещая предполье. Снова слышим несколько выстрелов. Иван постоянно наблюдает за полем боя, стараясь его осветить зеленоватыми трассами сигнальных ракет ночью. И при этом усталые вояки должны умудриться заснуть. И засыпают, так как измотаны походами и боями. Просыпаются только тогда, когда происходит что-то особенное. Ночью мы, унтер-офицеры, проверяем посты. Нарушения устава довольно редки. И снова стрельба! К окопам пытались пробиться несколько Иванов. И как мы выяснили следующим утром, им это удалось почти без потерь.

10–11 августа 1944 г. С утра из района линии обороны Восточной Пруссии к нам прибывают в качестве пополнения так называемые солдаты ландвера из местного населения. Между тем город прочесали и окончательно очистили от врага. В течение дня состоялись только небольшие стычки на линии фронта. Все больше этих солдат из Восточной Пруссии прибывают на нашу линию обороны. Нас сменяют, и мы направляемся отдыхать к югу и юго-западу от города. Здесь мы узнаем о дальнейших планах командования дивизии. Очередная цель — соединиться на севере с курляндской армией и сформировать там соединение ландвера. 19 июля 1944 года русские заняли город Шауляй с задачей пробиться на запад к Балтийскому морю. Тогда курляндская армия была бы отрезана! У города Куршенай уже начались отчаянные сражения. Наши ряды постепенно редели.

На Мемель

12–13 августа 1944 г. Сегодня мы стартуем! Нас отправляют на север. Мы проезжаем города Шлоссберг (Пиллкаллен), Газельберг, Траппен. Затем — на Мемель.

14–15 августа 1944 г. Далее мы проезжаем города Виллкиш, Кен, Таураге и далее по дороге на Тильзит — Шауляй до Панкрацентис, потом на север, до сих пор не соприкасаясь с противником, — до Крязя — Коляина — Луоке, а там на дорогу Тельсхе — Шауляй и к выходу на железную дорогу Шауляй — Либава. Здесь мы впервые встречаемся с русскими. Мы едем лесом и видим на его опушке, где дорога снова выходит на свободную территорию, как иван подготавливает к бою «катюши»! Как только мы услышали уже слишком хорошо известный нам многократно повторяющийся рев ракет, я дал команду: «Быстро от машин, вниз в укрытие!» Солдаты, словно их задницы смазали скипидаром, бегут вниз, стараясь найти себе в ямах какое-либо укрытие. Я, как тогдашний командир роты (таким меня сделал наш непопулярный новый ротный), сидел в легковой машине за старшим лейтенантом Г. Когда водитель внезапно остановил машину, я еще раз приказал: «С машин! Вниз! В укрытие!» Затем я прячусь в дорожной канаве и стараюсь сделаться таким маленьким, как это только возможно. И сразу же завыло и затрещало все кругом. И слева, и справа, и даже посреди дороги! Это был залп из 24 ракет, которые несутся на нас в едином пакете! Мы, «опытные зайцы», зарываем нос в грязь и выжидаем. Казалось бы, все хорошо укрылись, но тут внезапно мы слышим отчаянный крик. Кто-то кричит и причитает!

К этому случаю имеется предыстория: этот обер-лейтенант Г. стал нашим командиром роты, после того как наш старый командир, обер-лейтенант Шмельтер, остался в Румынии. Во время атаки в карачевском лесу он, сидя на танке, ушиб ногу, когда поворачивалась башня. А этот «новый» сделал нас одного — командиром взвода, другого — командиром отделения! Г. был непопулярен среди солдат. Сначала он заменил всех унтер-офицеров, одного за другим, чем ослабил общее руководство подразделением. Когда он приказал мне принять на себя обязанности командира роты, я сказал ему: «Господин обер-лейтенант, я бы этого очень не хотел и предпочитаю остаться лишь в своей минометной батарее». Тогда он пригрозил мне наказанием из-за отказа выполнять приказ! Ну и прекрасно, подумал я, пусть он только попробует это сделать. Г. не имел никакого права на мое назначение. И потом, мы не забыли про его команду: «Если одного из вас ранят, то я не желаю слышать никаких криков и стонов! Закусите губы и держитесь молодцами!» Тогда мы, «старые зайцы», подумали: «Ты засранец! Хотели бы мы однажды услышать, как ты закричишь, если получишь осколок в задницу!»

Мы прыгаем к нему, и я слышу, как ефрейтор Лудольф Винцельберг кричит: «Ха-ха! Друзья! Слышите, как он кричит? А ведь он должен был закусить губы!» Парень прав! На самом деле обер-лейтенант получил тяжелое ранение в руку. Осколок вырвал ему большой в кулак кусок мышцы из плеча. Это, конечно, очень больно, каждый может это понять, но лучше бы ты раньше не раскрывал свою пасть! Теперь сам себя наказал. Позднее наша рота получила от него письмо из военного госпиталя в Кёнигштейне/Таунус. Там он самым серьезным образом требует, чтобы фельдфебель (Оскар Геллерт) посылал ему из нашего пайка коньяк, сигары и сигареты! Когда фельдфебель показал мне это письмо, я сказал ему: «Дай мне, Оскар, пакет, я кое-что ему пошлю!» Затем я завернул махорку в провонявшую от пота обмотку, а сверх того упаковал маленькую бутылку водки и написал: «С самыми хорошими пожеланиями к выздоровлению, однако по возможности я бы не хотел с тобой встретиться». Это звучало не слишком любезно, но он сам заработал такое отношение к себе. Конец!

16–17 августа 1944 г. Теперь у нас уже нет командира роты, но война продолжается! Мы готовимся к наступлению. Грузовики отправляются назад, в укрытие. Старший лейтенант Шмельтер, командир 2-го батальона, направляется с нами по дороге к Венте. Эта река бежит внизу, в нескольких километрах под нами по склону холма. Мы решительно продвигаемся к ней по свободному пространству, где иван сразу может проследить за каждым нашим шагом. Правда, у нас достаточно оружия для обороны. Однако у русских мощная артиллерия. И опять же эти проклятые летчики, вновь и вновь появляющиеся на своих Ил-2. Чтобы укрыться от них и сохранить жизнь, я заползаю в проходящую по обочине дороги водопроводную трубу. Вмещаюсь в нее с большим трудом. Когда в конце трубы я смог снова увидеть ивана, то с большим трудом сразу же прячусь. Теперь, глядя в бинокль, я наблюдаю за ним и вижу зенитное орудие в кустарнике. Я был бы рад, если бы его там не было. Когда я снова захотел отползти назад, то понял, что это невозможно. Я твердо застрял. Ранец с хлебом и пристегнутой к нему кухонной посудой буквально защемил меня. Теперь я могу ползти только вперед. Человеку должно же все-таки везти! И, когда я вышел на дорогу, меня никто не обстрелял. Однако я перебежал как можно скорее на другую сторону. Слева от меня деревня Гут Силенай и поблизости от нее Гут Курсениай.

17–18 августа 1944 г. Нашей пехоте удалось сегодня дойти до Курсениай. Мы спешим перенести наши тяжелые минометы через поле. Танки другого подразделения и наши штурмовые орудия идут рядом. Танки типа «Тигр» здесь не задействованы. Тяжелые сражения ведутся у местечка Куршенай, однако мы продолжаем идти вперед и приближаемся к Пурвиниай. Теперь противник остается у нас позади, и мы без особого труда занимаем это местечко. Мы постепенно наглеем! Если и дальше станем продвигаться таким образом, то все пойдет по намеченному плану. Таким образом, будем придерживаться девиза: «Тише едешь — дальше будешь». Вплоть до курляндской армии.

19–20 августа 1944 г. Пока мы ночью рассуждаем, как будем двигаться дальше, раздается приказ: «Ожидается атака! Приготовиться к обороне! У нас открытые фланги с обеих сторон, и это может быть опасно!» Мы получаем также приказ по части на сегодняшний день полковника Немарка: «…1-й батальон на бронетранспортерах под командованием капитана фон Басе (из Хагена!) может теперь называться „батальоном львов“. Они дрались, как львы!» Солдаты позднее нарисовали на своих бронетранспортерах, помимо отличительного знака батальона, еще и изображение льва. Иван, пожалуй, заметил между тем, что перед ним что-то происходит. Однако он не знает наших намерений нанести удар и прорваться на север к курляндской армии.

21 августа 1944 г. Мы повернули немного назад, в болотистую местность, чтобы организовать там прочную линию обороны. Русские ведут мощный артиллерийский огонь в ту сторону, где, они предполагают, находятся наши основные силы. Но это не целенаправленный огонь. Однако больше всего мы страдаем от авиации. Русские летчики беспрепятственно хозяйничают в небе и свободно могут бомбить и обстреливать скопления наших войск, танки и грузовые автомобили. Словно они уничтожают осиные гнезда! Иван очень беспокоит нас! Теперь в нашей армии появились танки подразделения 14 с офицерами-танкистами, которые должны помочь нам. Мы с помощью различных транспортных средств отступаем к западу от Куршеная, чтобы остановиться там на отдых, а затем поедем дальше на север. Как только подойдет смена, наш батальон вновь отправится в путь.

22–23 августа 1944 г. Мы узнаем, что танковая группировка полковника графа Штрахвица уже вышла из Доблена. Мы направляемся на встречу с ней в Аук-Доблен. Упомянутые танки начали с дорожного перекрестка Лемкини — Скола готовиться к прорыву на Туккум. Они выехали без сопровождения пехоты и не защищены от атак русских.

25 августа 1944 г. Мы следуем за танками, однако только до упомянутого перекрестка, дальше ехать некуда! Мы никого там не встретили. Лучше опять воспользоваться девизом: «Тише едешь — дальше будешь!» Иван здесь очень активен с его проклятыми «катюшами», целой эскадрильей Ил-2. Русские теперь узнали о наших намерениях связаться с курляндской армией. Мы усердно окапываемся, так как заметили, что противник здесь сильнее, чем предполагалось. Срочно сооружаются огневые позиции, бункера и наблюдательные пункты. Наши потери были очень высоки при прежней попытке атаковать русских. Линия фронта может быть образована только на отдельных базовых участках. За нами скрытно стоят танки, штурмовые орудия и артиллерийские соединения. Теперь мы имеем настоящий «курляндский котел», который неплохо усилен танковой группировкой Штрахвица, но результат будет только в том случае, если мы сможем дойти до моря. Рассчитывая, что русские скоро начнут контратаку, мы стараемся использовать время, чтобы укрепить наши позиции. Недостатка в боеприпасах нет. Итак, выжидаем! То, что наши потери большие, видно на глаз, хотя бы потому, что ощущается острый недостаток офицерского состава. У нас, как я уже писал, выбыл командир роты! Мы, унтер-офицеры и фельдфебели, командуем ротами. Обороняющиеся часто имеют всего лишь от 40 до 50 солдат в батальоне. В качестве командиров батальона функционируют офицеры в чине обер-лейтенантов. Здесь мы создали неплохую линию фронта к западу от Шауляя у Куршеная, в северном направлении западнее Доблена и далее на северо-запад.

Сражения у Мемеля — Брюкенкопфа

1 сентября 1944 г. Эта упомянутая линия пока еще держится. Русские еще не начинали контратак. Сегодня нас покидает старый командир дивизии генерал-лейтенант Мантейфель, который передает дивизию нашему командиру полка полковнику Лоренцу, который командовал ею затем до конца войны.

28 сентября 1944 г. Сегодня мы отмечаем день рождения нашего фельдфебеля Оскара Геллерта. Его девиз: «Однако мы продолжаем идти вперед!» И он идет! Всегда довольный и веселый. Вечером я должен был явиться к 1-му офицеру Генерального штаба дивизии. Но после всеобщего отрезвления на следующее утро ничего не меняется. Я получил сообщение, что наша часть должна войти в состав «СС-Север». Возможно, там мне удастся что-нибудь узнать о моем двоюродном брате Рольфе Шолле.

2 октября 1944 г. Здесь пока ничего не меняется. Я был у зубного врача, теперь мои зубы снова в порядке. Периодонтит — это злая болезнь. Врач сказал, что у меня слишком длинные зубы и при прикусе они болят! Я должен позднее еще раз явиться на осмотр к стоматологу.

3 октября 1944 г. Сегодня мы оставляем линию фронта и выходим через Ауце в направлении Тришкая. Наконец-то пришла почта. Я получил письмо от одной из девушек, которая получила мой адрес, когда мы проезжали по железной дороге через Арнсвальде в Германии и бросали записки в спичечных коробках. Вот отрывок из ее письма: «… я оказалась теперь в особой области и обязана по службе работать над одним проектом, который, я надеюсь, никогда не найдет применения в этой войне».

Я подумал, что речь, конечно, идет о каком-либо новом В-оружии? В сентябре меня вызывали к национал-социалисту, офицеру из руководства (НСФО)[11]. Связано ли это было с покушением на Гитлера 20 июля? Этот офицер был очень похож на русского политического комиссара. Я не должен писать об этом, но пока у нас все тихо, отмечаю данный факт так, между прочим. Я ко всему являюсь летописцем дивизии, но свои записи делаю преимущественно о моей минометной роте. Благодаря НСФО я имею несколько небольших преимуществ, но значительно меньше, чем на моей основной работе. Когда у нас нет боев и мы спокойно лежим в окопах, я имею возможность читать доклады офицеров и беседовать с ними об общем положении, как в политике, так и главным образом на фронте. Поскольку теперь я нахожусь в резерве у командования, то моя работа заключается в том, чтобы печатать приказы вермахта на древней литовской пишущей машинке и отмечать на картах положение на нашем участке фронта. Я помогаю также солдатам, когда они как-то особенно хотят выразить в письмах свои чувства. Большей частью перепечатываю сводки с фронтов для дивизии — и для себя лично! Хотя мы в «Великой Германии» значимся как «политические солдаты», так как сначала в дивизию входили в основном добровольцы из Гитлерюгенда, но ни наше высшее руководство, ни мы сами никогда не придавали особого значения НСФО в наших рядах. Офицеры радовались, если им не приходилось делать ничего, кроме выполнения своих непосредственных обязанностей. Однако каждая боевая единица должна была иметь свое представительство в НСФО. Итак, одним из таких представителей должен был быть я. Имелись ли среди наших солдат и офицеров политические фанатики, я не знал. Во всяком случае, их существование среди настоящих фронтовиков я не могу себе и представить.

3–4 октября 1944 г. Сегодня мы получили следующий приказ: дивизия «Великая Германия» с 3-м танковым соединением «Тигр», подчиненным I танковой бригаде 26, и с танковым разведывательным батальоном «Великой Германии» перебазируются на южное направление. Она должна стабилизировать критическое положение на границе Литвы и Восточной Пруссии. Здесь ожидается большое русское наступление от городов Каунас/Ковно. Русские могут восстановить несколько мостов через Венту. Они хотят отрезать нас от Балтийского моря.

5 октября 1944 г. Моторизованная пехотная дивизия «Великая Германия» должна удерживать положение на западе от Куршеная. Однако Иван появляется уже повсюду! Мы двигались по маршруту Тусиаи — Пивениаи — Йонша — Пайсиай. Русские дерутся, как дикие звери. Это начало опасного русского большого наступления с целью отбросить нас в море. Рано утром мы услышали мощный вой снарядов на участке соседа. Там частично стоят довольно слабые подразделения фольксштурма. Иван начал мощную артподготовку, затем пехота пошла в атаку и прорвала фронт. Его там больше не существует! Единого руководства, по существу, уже нет.

6–7 октября 1944 г. Создается «боевая группировка Фабих», куда вошли мы, 2-й батальон, артиллеристы штурмовых орудий 303 и 3-я танковая бригада «Великой Германии». Сражения идут на окраине Луоке, важного узлового пункта на шоссе. Едва мы вышли к предполагаемой позиции и начали ее обустраивать, как появились русские с многочисленными танками. Невольно подумаешь: «Откуда у них столько танков, которые появляются снова и снова, несмотря на нашу противотанковую оборону?»

7 октября 1944 г. Луоке необходимо удержать при всех условиях! Предстоит сражение, чреватое массовыми потерями с нашей стороны. Я по-прежнему числюсь в резерве командования при обозе. Однако и для меня этот бой будет «мрачным»! Никто не знает, куда девать поломанные танки с сидящей на них пехотой. В 18.00 получаем приказ: дивизия должна отступить и вступить в бой на позиции у Виндау (Вентспилс по-литовски). Между тем Луоке окружен почти с трех сторон! Для сражающегося там 2-го батальона существует серьезная опасность оказаться в котле. Боевой группировке «Фабих» запрещают отступать. Однако все это было только начало! Как я узнал от раненного там фельдфебеля Пликата, группировка стала отступать с новыми противотанковыми пушками пехоты. Боевая группа решила попробовать прорваться на запад. Мы получаем новый приказ: «Все, кто входит в „Великую Германию“, должны как можно скорее, в зависимости от сложившихся обстоятельств, выйти обратно на линию обороны Восточной Пруссии и удерживать там позиции». Необходимо оборонять линию Пиелиай — Бедаукай— Бадмакаай. Затем мы должны выйти на линию Виесвиниани — Стулпиниаи — оз. Тавсола. Там держать оборону. Если это окажется невозможным, то следующая линия: Трелов — Плунд — оз. Вирксто — Нотена. 2-й батальон «Великой Германии» из Луоке должен выйти на запад и обороняться западнее Тельсе, севернее шоссе на Плунге. Там можно создать временную линию фронта.

8 октября 1944 г. 2-й пехотный батальон запрашивает разрешение на выход из Луоке. Обоз должен выехать в юго-западном направлении. Линию обороны Восточной Пруссии (ее самое внешнее кольцо) невозможно удержать, так как иван появился там раньше, чем обороняющая ее пехота! Вокруг Мемеля были запланированы три линии обороны. Но, во-первых, все получилось по другому, а во-вторых, совсем не так планировало командование!

9–10 октября 1944 г. Уходим! По существу, мы ударились в настоящие бега от русских подбитых танков и собственных подразделениий, чтобы сначала очутиться в городе, а потом и в гавани Мемеля! Мы едем назад от Каркельбека. Выйдя на побережье, должны создать последнюю оборонительную линию перед Мемелем с севера от Паланги. Едва мы отъехали ночью от аэродрома, как на взлетной полосе раздался чудовищный взрыв! Короткий отдых ночью на старой немецкой границе мы получили в покинутом доме с граммофоном. Так как пружина в нем была порвана, мы крутили диски пальцем и искали подходящую к нашей ситуации пластинку. Мой друг Лудольф Винцельберг был «машинистом», т. е. именно он крутил диски. Мелодия звучала то быстрее, то медленее! В таком ужасном исполнении мы слушали прекрасную песню «В лесу, в тихой долине» и на обратной стороне, очень подходящую к нашей ситуации: «Навеки забыт в мавританской пустыне…», песню бедного иностранного легионера. Мы были в восторге и все время просили Людольфа завести еще «бедного легионера». И вновь то громко, то тихо дребезжал старый граммофон, проходя еще один круг! Внезапно прибыл связной с сообщением: «Быстро выходите! Выезжайте по направлению к Мемелю, иначе иван поцелует вас в жопу!» Да! Этого действительно следовало ожидать! Мы должны были выйти и бежать во всю прыть, а не рассиживаться в этом доме. На развилке стоял наш товарищ и кричал водителю: «Ты что, с ума сошел! Едете прямо в пасть ивану. Поворачивайте налево, на Мемель». Нам повезло, что он оказался на дороге, так как иначе мы оказались бы в плену у русских! Иван ночью после бомбежки занял Палангу, и мы опять должны убегать.

10 октября 1944 г. Чтобы затруднить наступление противника, мы обороняем дорогу от Кроттингена на Мемель. Наряду со стремящимися к Мемелю нашими войсками (не «Великой Германии»!) идут печальные длинные поезда с беженцами. Грузовики с высокими бортами везут большое количество домашнего скарба и людей: женщин, детей и стариков. Здесь же французские военнопленные, которые сопровождают немецких крестьян и помогают им! Они тоже не хотят попасть в руки союзников большевиков. В то время как мы охраняем дорогу, этот поезд с беженцами едет в Мемель, откуда они надеются уехать на судах в Германию. Мы получаем в качестве подкрепления подразделение фузилеров. Пока мы еще не слышим звуков сражения. Но иван энергично преследует нас. После нескольких нервных ночей, поскольку мы не знаем, насколько сильна наша оборона и что планируют русские, покидаем наши позиции на дороге и едем на окраину Мемеля. Мы полагаем, что этот город, являющийся мостом между армией страны и Германией, необходимо удерживать всеми силами. Командование рассчитывает здесь на 3-й батальон и далее, восточнее, на нас, 2-й батальон пехотного полка. Мы срочно готовимся к обороне. Слабая линия фронта проходит восточнее Кюсте вплоть до железнодорожной линии Мемель — Кроттинген. Непосредственно за этой линией Кункен — Гёрге — Сцодейкен — Йонелл и Рундгёрге наши огневые позиции. Наблюдательный пункт находится перед позициями полка и от наших окопов примерно в 150–200 м, на горных склонах. Мы быстро роем окопы и сооружаем земляные укрепления примерно в 150 м позади основной линии обороны. Теперь мы готовы в случае представившейся возможности двинуться вперед. Как всегда, я занимаюсь тыловым обслуживанием своих минометчиков и разведчиков.

Минометчики и разведчики исследуют всю окружающую местность. А солдаты всегда любопытны! Там мы нашли на рельсах железной дороги несколько вагонов прямого сообщения с завешенными окнами. Итак, никто не осматривал их купе! Эта часть поезда принадлежала главнокомандующему группы армии «Север»! То, что мы там найдем, может принадлежать всем. А были там хлеб, консервы, сигареты, шоколад, какао, огромное количество писчей бумаги и, что меня особенно интересовало, большое количество картографического материала! Географические карты, измерительные инструменты и, что обрадовало наших вояк, большое количество отпускных документов! Парни набили ими все карманы. Теперь у меня много хороших карт и сигарет. Но отпускные документы? Впрочем, их «удобно» держать под рукой для возможного тайного употребления! В то время как мы внимательно осматриваем весь поезд, появляются наши офицеры из штаба и ставят у него охрану. И в дальнейшем его тщательно охраняют. Штаб нашей дивизии находится в Гут Пурмаллене. Много времени мы не могли отсутствовать. Надо было тщательно готовиться к обороне. Иван продолжает «буйствовать» все сильнее. Мы зажаты здесь на очень узком пространстве, за нами только город Мемель и гавань, а затем, за спиной, Балтийское море! Это уже совсем «фигня». Однако мы в состоянии активно сопротивляться. Боеприпасов у нас в наличии достаточно, батареи морского флота и побережья стреляют по целям на суше! Кроме того, нам помогают еще два крейсера Балтийского флота! Это «Принц Евгений» и «Лютцов». Они представляют собой довольно значительную огневую мощь! И собственная артиллерия имеет столько боеприпасов, как никогда раньше. Русские, проникшие глубоко на юго-запад, подошли к Балтийскому морю. Наш обоз оказался в серьезной опасности. На своем грузовике я держу небольшой металлический сейф с замком. Там у меня все «сообщения с фронта», которые хочу оставить только для себя. Вернусь ли я когда-нибудь на родину? (Дополнение после войны: к сожалению, мои записки пропали. Захватили ли их русские — не знаю.)

11 октября 1944 г. Город Мемель горит во многих местах. Это последствие обстрелов и бомбардировок с воздуха. Ночью иван постоянно атакует; ему удается вторгнуться в Подссейт-Станкус. Однако его очень быстро оттуда вытеснили. Это в нескольких километрах к юго-востоку от нас. Мы напряженно вслушиваемся в грохот артиллерии. Так как русские здесь очень сильны, мы должны быть всегда готовы к мощным массированным налетам, постоянно укрепляя окопы и землянки. Таким образом, мы все время заняты здесь даже в короткие промежутки между боями. Наша землянка пока цела. Чтобы защитить ее от дождя, мы сняли с разрушенного дома железную крышу, положили на брусья, закопанные на полметра в землю, и прикрыли толстыми бревнами. Погода стала промозглой, и сидеть в землянке не особенно приятно. В то же время и иван не дает нам покоя. В течение первых дней обороны он пытался уничтожить наши укрепления мощной артиллерией и танками. Но не принял в расчет хозяев. Мы сумели «заботливо» его принять! Это были длинные часы грома и треска с обеих сторон. Мы почти оглохли от этого шума. Когда же в дальнейшем убедились, что противник не в состоянии нас отсюда вытеснить, то стали мужественнее и нахальнее! Да и артиллерия нам здорово помогала! Для нас это большая радость! Наконец-то у нас вполне достаточно боеприпасов. Мои минометчики довольны, у них есть что опускать в трубу! Даже со своими танками враг не проходит! Часть их превратилась в горящие обломки, брошенные на основной линии обороны. Некоторые бомбардировщики удается сбить. Так, известный полковник Рудель сбил одного из них со своего «штукаса» из 3,7-см пушки. Он установил на своем самолете две такие пушки. Так как танки плохо защищены от авиации, Рудель со своими пушками расправлялся с ними довольно удачно. У него было явное преимущество. Танкисты противника не ожидали атаки на них с воздуха. (Официальная информация: Рудель провел 2530 операций против авиации врага! Он и его эскадрилья уничтожили около 500 танков противника на Восточном фронте. Единственный солдат вермахта, кто за свою храбрость получил Рыцарский крест с золотыми дубовыми листьями, мечами и бриллиантами и Железный крест с бриллиантами, который вообще стал единственной наградой в рейхе.

12 октября 1944 г. Во время жестоких оборонительных сражений я и мои люди оказались счастливее многих других, так как до сих пор еще не имели никаких потерь, хотя никто из них не впадал в панику и боролся до последнего. Мои огневые позиции противник не засек, иначе мы подвергались бы уже часто целенаправленному обстрелу.

На днях меня посетил СС-офицер НСФО со связным, оба в плащ-палатках, поэтому я не мог определить их звание. Я спросил их, откуда они прибыли и что им здесь надо. До сих пор прошлый визит к офицеру СС НСФО не выходил у меня из головы. Он оказался полковым офицером СС. Гость спросил у меня, какие участки противотанковой обороны в нашей части самые слабые. На это я ответил, что он должен был бы лучше прийти с инспекцией во время боя. Тогда бы ему стало ясно, где у нас слабые места. Офицер коротко ответил, что постарается побывать в расположении 6-го батальона во время боевых действий. Вечером на оперативном совещании на батальонном командном пункте я спросил у присутствующих, были ли и у них с инспекцией офицеры СС? Лейтенант 6-го батальона сообщил, что у него были два таких офицера, которые задавали подобные же вопросы. Это порядком удивило его. «СС здесь, в предмостном укреплении, — это совершенно невозможно. Сейчас же звоните в штаб!» После звонка выяснилось, что у них нет никаких офицеров СС! «Немедленно объявите тревогу и ищите этих парней!» Быстро организуется оперативная поисковая группа, и уже на следующий день находят обоих офицеров. Они, оказывается, явились к нам от «Национального комитета Свободной Германии»! Это бывшие немецкие военнопленные, которых так обработали русские, что теперь они борются против своих бывших товарищей и через динамики на фронте агитируют немецких солдат и офицеров переходить на сторону русских. В наших глазах это предатели и дезертиры. Они имеют в предмостном укреплении слабые группировки, занимаются шпионажем и сообщают русским по радио добытые сведения. Их радиостанция спрятана в дупле дерева. И то, что враг кое-что от них узнал по радио, мы сразу почувствовали на собственной шкуре. До сих пор наши огневые позиции были неизвестны русским, и их артиллерия не действовала целенаправленно. Однако теперь иван внезапно произвел огневой налет из 15,2-см «черных свиней». Однако, к нашему счастью, снаряды разорвались от 50 до 100 м впереди наших окопов и справа от нас. И все-таки появилось какое-то неприятное чувство, когда мы узнали, что иван ищет нас. К нашему счастью, обстрел не нанес нам никакого ущерба. Это прекрасно, но мы сразу же изменили наши огневые позиции и значительно укрепили землянку. Кроме того, мы проявляем максимум внимания, когда русская батарея начинает нас обстреливать, и осматриваем, по возможности ночью, покрытие землянки. И я наблюдаю за стариками ландсвера, чтобы они сразу же после огневого налета поднимали свои носы от земли и быстро готовили оружие к бою: «Иван, — говорю я, — не стреляет так долго, чтобы не поднимать головы из окопа!»

13 октября 1944 г. Сегодня мы узнали, что каждая рота должна откомандировать двух солдат на командный пункт батальона, чтобы выступить в качестве свидетелей на допросе обоих предателей. Расстрел должен стать устрашающим примером. Это довольно обидно для старых солдат. Поэтому желающих не нашлось. Таким образом, пришлось откомандировать туда солдата, которого мы иначе как Проститутка не называем. В последующие дни к нам прибывает командир батальона со своими офицерами для проведения инспекции. Ну, теперь ясно, придется опять укреплять позиции. Глубже рыть окопы, оборудовать новые огневые позиции, пополнив их стволами и засыпать землей крыши землянок. Вояки, конечно, дуются, но все же понимают: что ни делается, все к лучшему. Группа унтер-офицера Рамма, который лежит в окопе справа от меня, уже и так имеет отличную позицию. Наконец прибывает наш командир роты, капитан Пфайль, и подтверждает, что все сделано образцово. Кроме того, вместе с нами на наблюдательный пункт приходят и морские офицеры. Это артиллерийские корректировщики, которые должны руководить отсюда огнем обоих больших крейсеров — «Принц Евгений» и «Лютцов». Затем раздается команда: «Все, кто находится на позиции, в окопы и носом в землю!» Вскоре мы слышим громкие выстрелы обоих крейсеров, снаряды с которых разрываются прямо у наших окопов! «Мои дорогие солдаты! Пристрелка прошла отлично! Теперь к вам на помощь придут эти прекрасные чемоданы!» Над позициями русских высоко поднимаются земляные фонтаны! Дым вздымается высоко в небо. Трещит несколько коротких выстрелов. Правда, и мимо нас пролетают осколки. Ивана, по-видимому, хорошо проучили. А потом огонь перенесли на расположенный немного дальше аэродром Кроттинген, откуда днем и ночью стартуют «швейные машинки» и Ил-2, которые представляют серьезные испытания для наших нервов. Мы в восторге: задали ивану головомойку! И в дальнейшем ему достанется еще больше! После этого обстрела противника корабельными орудиями нам стало намного спокойнее. Противник, видимо, такого не ожидал! Я использую эти спокойные часы, чтобы посетить зубного врача, так как сильная боль после моей поездки по железной дороге Румынии и по прибытии в Мемель так и не прекратилась. Итак, я шагаю в город, сняв шляпу перед корабельными артиллеристами, так как они остановили пока постоянный обстрел русскими окружающей местности. Впрочем, летчики противника активизировались. Они усиленно бомбят город и гавань. Наше тяжелое зенитное орудие стреляет беспрерывно. При налетах в городе становится опасно, и я вынужден искать по дороге несколько раз укрытие. Город сильно разрушен! Поэтому я должен сориентироваться, чтобы к нему попасть. Он имеет «практику» на набережной, непосредственно в гавани. Там у него постоянные клиенты. Здесь на корабли сажают беженцев и раненых, выгружаются оружие, танки и боеприпасы. Все происходит в большой спешке, так как снова и снова прибывают самолеты. Русские, кроме того, упрямо обстреливают порт тяжелой артиллерией. Так что я должен был несколько раз бежать и прятаться за угол дома. Выстрелы тяжелого зенитного орудия закладывают уши. Наконец я нашел дом, который мне назвали. На втором этаже эркера здания работает зубной врач. Там у него светло. В углу сидит солдат («ассистент»), который беспрерывно крутит педали велосипеда без колес, чтобы работала бормашина. Я стараюсь на него не смотреть. Когда наконец я взгромоздился на «кресло мучения», в оба угла рта врач заложил мне толстые комки ваты и начал свою работу. Но он очень нервничал, и я это сразу почувствовал на себе. Дело в том, что стал слышен гул приближающихся штурмовиков! Появились проклятые Ил-2, которые стреляли из пулеметов и пускали ракеты. Они прилетают с севера и выходят на берег моря. Я сижу у врача с открытым ртом, в то время как мой врач и «машинист», а также и все посетители укрылись в задних комнатах. Толстые ватные комки остались во рту. Я иду к окну посмотреть на набережную. Однако очень быстро скрываюсь в комнате, так как вижу подлетающих «птиц», слышу свист ракет и тарахтение бортовых пушек. Кто в таких обстоятельствах вообще ходит к зубному врачу? Здесь у него твоя жизнь явно подвергается опасности. Нет уж, спасибо! В гавани проклятые летчики всегда находят себе цели. Поэтому все вокруг горит и дымит, как, кстати, и на прилегающих улицах. Однако когда штурмовики улетают, возвращаются мой зубной врач и «машинист». У побледневшего врача слегка дрожат руки. Я радуюсь, когда он наконец вырвал мой больной зуб. При этом доктор дрожал больше, чем я! Получаю таблетки и очень быстро ухожу из пределов порта. И вовремя, так как появляется уже следующая волна штурмовиков. Когда я ехал на поезде через Румынию, то мой товарищ в Гумбиннене бросил стоящей на насыпи девушке спичечную коробку с моим именем и номером полевой почты. Между тем она писала мне уже однажды и попросила, чтобы я осведомлялся об ее родном доме, в здании одной из типографий Мемеля, если это, конечно, вообще было бы возможно. Ее имя — Рут Прекшат. Адрес она сказала, и я решил поискать эту типографию. Нашел улицу довольно быстро. В жилом доме в здании типографии все окна были плотно забиты досками. Поэтому разбито было их совсем немного. А сами здания вообще не были разрушены! Я ответил девушке, которая уехала с родителями в Померанию, в каком состоянии находится их дом. Но боюсь, что он вряд ли сохранится. Город обстреливают почти непрерывно. Итак, мне ничего не оставалось, как броситься прочь отсюда назад, на мои «родные» позиции. Я хорошо понял, насколько мал этот «мемельский котел»! На юге на побережье от устья «канала императора Вильгельма» до северной стороны, где вплоть до Балтийского моря тянутся наши позиции, всего 18 км. От центра города до нас в Кункен-Гёрге едва ли 6 км! Зона обстрела гавани просматривается в радиусе от 5 до 8 км. «Стреляющая крепость Мемель», сообщается в сводках фронта. В окрестностях поспокойнее. Не так громко трещат пулеметы, иногда только раздается жесткий короткий щелчок зенитного орудия или гром противотанковых пушек. Слышатся выстрелы нашей собственной и русской артиллерии и взрывы разорвавшихся гранат. Я подхожу к улице 132. В последних домах на городской окраине я вынужден из-за налета авиации искать убежище в доме. Когда летчики улетают, я осматриваюсь. В этом доме когда-то жил интеллигентный мужчина. В комнате стоит большой книжный шкаф и другая ценная мебель. Стекла разбиты, и дождь уже заливает ковры. Я подумал про себя: «Как ужасно, что война все разрушает! Уже выгнаны из домов жители, которые могут теперь и погибнуть. Чертова война!» Я осматриваю книги и беру с собой «Мою борьбу» Адольфа Гитлера и сборник стихотворений Агнес Мигель, известной восточнопрусской поэтессы. Еще сегодня обе эти книги стоят в моем книжном шкафу, но тогда я взял их, возвращаясь к себе. У высокого здания кофейни я должен сворачивать налево, к Коллатену, потом по железнодорожным рельсам далее, мимо Рунд-Гёрге к моей огневой позиции перед Дзодейкен-Йонелл. Там, на небольшом холме, наш наблюдательный, а также командный пункт 6-го батальона. Я вижу, что наше положение не изменилось. Но если иван отбросит нас назад примерно на 1200 м к озеру Коллатер, то мы будем к этому готовы. Мы уже несколько раз проводили подобные упражнения на случай реальной опасности. Но, к счастью, этого не случилось!

14 октября 1944 г. Под Кункен-Гёргэ иван постоянно атакует. Мы ведем заградительный огонь, но я вижу, как оттуда бегут одиночные солдаты. Стреляем сразу из трех минометов, когда это только возможно! Наш наблюдательный пункт еще цел. Я бегу туда и кричу парням: «Оставайтесь на месте. Мы еще здесь! Мы продолжаем вести огонь! Не убегайте! Стойте, парни!» Я стреляю уже фактически в первую линию наших окопов, где появились русские. Они кричат дикими голосами «ур-ра!» и непрерывно стреляют из автоматов. Но как только мы начинаем вести огонь из 8-см минометов и мины разрываются с многочисленными осколками, они бросаются на землю и зарываются носом в грязь. Улучив благоприятный момент, наш лейтенант с группой бойцов с криками «ура!» бросаются в контратаку. Услышав их, русские «делают ноги». Мы поддерживаем контратаку огнем, но бойцы вынуждены вернуться! Мы потеряли одного убитого, шестеро бойцов были ранены. Иван вынужден был залечь. Наши крупнокалиберные пулеметы действовали очень эффективно! Русские пробовали наступать в течение нескольких последующих дней. Но с каждым разом наша оборона действует все более активно. Наша пехотная 15-см пушка (соответствует русской «черной свинье») значительно затрудняет действия противника. Промозглая осенняя погода не дает нам покоя. Только в землянке мы еще можем обогреться у железных печек. Дров достаточно. Здесь мы бреемся, смываем с себя грязь и, по сравнению с теми, кто находится на улице, отогреваемся в тепле. В нашем бункере есть радио, и мы слушаем речи Генриха Гиммлера (СС). Он говорит о «народном энтузиазме»: «Народ поднимется и пойдет на штурм!» О каком-либо новом оружии нет и речи. Мы все же надеемся, что скоро его получим. Не можем же позволить русским здесь, в маленьком предмостном укреплении между рейхом и обороняющейся армией, победить нас. К счастью, Куршская коса простирается почти до Мемеля. Иван пытается атаковать в самых различных местах полукруглой линии обороны. Но если где-либо ему и удается вторгнуться, его сразу же отбрасывают назад энергичной контратакой. Мы сейчас сильны, как никогда! Слева от нас, на побережье, морская батарея в бетонированных дотах. Они весьма эффективно обстреливают ивана из тяжелых орудий. Начали появляться и наши самолеты «штукас», особенно там, где русские атакуют с танками. Вечером мы узнаем на оперативном совещании, что наш легендарный полковник Рудель на своем самолете успешно действует в борьбе с танками. Он установил две 3,7-см пушки на «штукасе» и атакует танки сверху, где у этой машины самое слабое место.

15 октября 1944 г. Сегодня русские прорвались к железнодорожной линии Кроттинген — Мемель справа от нас. Но наши 5-й и 6-й батальоны снова отбросили их в мощной контратаке. Меня, конечно, больше всего беспокоит положение на правом фланге обороны. Я направляю туда два миномета. Но наблюдатель фельдфебель Фридрих Легиер, командир взвода, сообщает, что там уже без нашей помощи справляются с иваном. На вечернем оперативном совещании мы узнаем, что в период с 5 по 15 октября 1944 года погибло 8 офицеров, 42 унтер-офицера и 202 солдата! И это за каких-то десять дней! Русские стали спокойнее, залегли в своих окопах. Мы используем все возможное, чтобы улучшить наши позиции и укрепить землянки. Но нам ясно, что иван не позволит нам существовать спокойно. До тех пор, пока фельдфебель Легиер еще остается наблюдателем (его должны откомандировать на офицерские курсы), я остаюсь здесь унтер-офицером. Осенняя погода становится все хуже, сырее и холоднее. Однако в наших землянках тепло, и мы почти не чувствуем промозглых дней. Во время дождя мы чувствуем себя словно упрятанными в сталактитовую пещеру. Жестью и кирпичами укрыли крышу землянки, и у нас сухо. Железная печка хорошо обогревает. Топлива вполне достаточно. Но греемся мы только ночью, так днем иван может увидеть дым и заметить наше укрытие. Стрельба с обеих сторон ослабевает, но мы должны держать всегда «ушки на макушке», так как не гарантированы от внезапных атак. Несколько дней снова гремит гром с моря. Это оба крейсера «Принц Евгений» и «Лютцов» справа, недалеко от нас, стреляют по Кункен-Гёргэ. Там иван делает попытки атаковать. Стрелковые окопы заливает дождь, и огневые позиции приходится все время осушать!

31 октября 1944 г. Сегодня у нас радостный день. Уже больше четырех дней мы не получали никакой почты! Но вот фельдфебель Оскар Геллерт прибыл наконец к нам с целым мешком. Я получил 22 письма, много бандеролей и почтовые открытки с видами. Это мне «привет». Все наши солдаты заняты письмами и посылками. Обмениваются сладостями, любуются фотографиями невест! Но, к сожалению, с родины сообщают и о многих печальных событиях. Западные союзники после жестоких сражений подошли уже к границам Германии! Где же, черт возьми, наше обещанное новое оружие, которое должно решить исход войны? Никто еще не видел в действии фантастическую «Фау». Вчера мы получили теплую зимнюю одежду. Впервые я прошел около километра вдоль побережья Балтийского моря. Обратил внимание, какое подразделение лежит слева от нас, и отметил у него несколько тяжелых орудий. Это также солдаты «Великой Германии». На побережье я останавливаюсь и долго смотрю на воду. Волны, пенясь, с шумом бросаются на морской берег. В гавани не видно ни одного корабля. Чтобы несколько разнообразить наше положение, к нам приезжает кинопередвижка. Теперь наш «амбар» превращается в настоящий «дворец Глории». Мы смотрим фильм с Генрихом Георгом «Защитник получает слово». Можно забыть всю дьявольскую войну на несколько часов. Позже, перед полуночью, в землянку приносят для меня почту. Я узнаю, что мои оба двоюродных брата Герхард и Рольф еще живы, и меня информируют об их жизни. Как было бы прекрасно, если бы мы все трое встретились после войны.

Теперь хочу описать мою «командную землянку».

Внутренняя декорация: стены обтянуты пестрыми материалами. Стол, два стула с мягкими сиденьями и диван-кровать. На стене две полки: одна для продуктов и посуды, другая для книг и газет.

На широкой доске разложены все наиболее важные военные принадлежности. Есть крючок для одежды. На стенах — картины и фотографии. Большая фотография фюрера (Адольф Гитлер) и дежурная карта. На ней указаны все вражеские позиции и отмечаются атаки и оборона обеих сторон. Конечно же, мы имеем полевой телефон и маленькую радиостанцию. Но самое важное, что всегда придает нам оптимизм, — это бутылка «данцигской золотой воды».

Но что это? С моря мы слышим стрельбу не то вражеских танков, не то противотанковых орудий. Там появляется немецкое грузовое судно, «расстреливаемое по закону военного времени». Оно выплыло где-то далеко из тумана, пробираясь в гавань Мемеля, и уже подходило к побережью. Иван обнаружил его там и из противотанковых орудий повредил корабль, который вынужден был выкинуть белый флаг. Одновременно это судно бомбили с воздуха, и оно загорелось. Если верить вражеским листовкам, то «Великая Германия» должна была уже давно сдаться. Солдаты из ландсвера фантазируют: «Эти листовки определенно попадают к нам от лиц, проникших на наши позиции!» И в самом деле, офицеры «Свободной Германии» в течение последующих дней появляются у нас. Их хорошо проинструктировали, и они знают о нас почти все. При этом мы замечаем, что эти офицеры — «старые зайцы»! Они прибывают из «курляндского котла» — этой дислокации надежных солдат! Несколько групп нашего подразделения уже сняты с фронта и отправлены в гавань для погрузки на корабли.

21–23 ноября 1944 г. И затем наступает наша очередь. Спокойно и методично идет передача позиций. Мы гордимся нашей обороной под Мемелем!

От Мемеля до Кенигсберга

Путешествие продолжается

Конец ноября 1944 г. Прибыв в гавань, мы уже видим «наш корабль». Это 10 000-тонное грузовое судно. В носовой части и штевене несколько 3,7-см зенитных орудий и четырехствольная зенитная установка. Погрузка по прочному трапу идет непрерывно, так как мы должны считаться с возможной атакой авиации. Несколько раз появляются и наши истребители. На наше счастье, мы не увидели ни одного вражеского летчика. Мне не очень нравится, когда я узнаю, что наш батальон располагают глубоко в трюме, ниже ватерлинии. Невольно думаю: «Как выйти отсюда живым, если корабль разбомбят или, не дай бог, он получит пробоину от торпеды? Наш корабль может оказаться не первым, кого выпустили бы русские! И, кроме того, в этом трюме слишком тесно!» Быстро нахожу для себя спальное место. Все мы радуемся, когда наконец заработали машины и корабль стал отходить от причала. Так как мы не можем отсюда видеть ни порта, ни моря, нам остается только выжидать. Мы долго не выезжаем из порта. Наконец, машины заработали на полную мощность и наш пароход выходит в открытое море. Как теперь пойдут дела? Когда кончится эта ужасная война? Об этом думаем все мы во время морского путешествия. Через несколько часов узнаем, что корабль направляется в Кенигсберг. Так как на воде уже появились льдины, мы слышим, как они ударяются о борта судна с глухими звуками «бумм». Все время опасаемся, не торпеды ли это? Наружную стену вновь сотрясает удар. «Бумм» — слышат парни. И один из них говорит спокойно: «Снова торпеда! Можно поверить, что у русских там сидит неумелый минер!» Ему отвечают: «Закрыл бы ты пасть, парень!» Мы узнаем, что нас охраняют всего несколько кораблей. Однако счастливо достигаем залива, отделяющего косу от моря, и вот уже плывем по кенигсбергскому каналу в гавань Кенигсберга. Когда мы наконец ступаем на твердую землю, то от души радуемся, что наша морская поездка окончена без какого-либо происшествия. От Кенигсберга мы едем по железной дороге в направлении на юг Сенсбурга. Мы отправляемся в Гейзенау, край больших крестьянских хозяйств и промышленных предприятий.

1 декабря 1944 г. И затем начинается мой «мирный» режим обучения. Сначала мы, как и все остальные, должны привести себя в порядок. В первую очередь личная гигиена, затем забота об оружии и боеприпасах. Пришли вояки, которых сменили на фронте, к ним присоединились и те солдаты, что были здесь. Среди них, к нашей радости, появились знакомые, которые были ранены, лежали в госпитале и вернулись теперь к нам. Было много радостных встреч. Несколькими днями позже нас вызвали на склад, где мы получили новую форму и оружие. Теперь у меня отличный пистолет-пулемет с магазинами. На следующий день нам объясняют, что мы будем делать здесь, «в спокойной обстановке». Мы должны поступить в распоряжение командира танкового корпуса «Великой Германии». Командиром будущего корпуса с 1 ноября 1944 года назначен генерал бронетанковых войск фон Заукен. Мы с прибывшими к нам рекрутами занимаемся боевой подготовкой, чистим, собираем и разбираем оружие, заботимся о боеприпасах и проводим разного рода учения. Короче говоря, заняты «по горло». Но обстановка располагала к веселым вечерам и компаниям с обильным употреблением алкоголя!

Во время этих «торжеств» «новички» и «старики» сближаются, знакомясь между собой. Об отпуске, к сожалению, сейчас не приходится и думать. Поэтому мы усердно пишем домой, а также хорошим друзьям и знакомым. И что еще важно, получаем почти регулярно почту. В декабре, когда дни становятся короче и темнеет рано, часто приходят в голову такие мысли: «Теперь ты наслаждаешься покоем, но что еще ждет тебя впереди?» С ноября 1941 года я начал воевать на востоке, участвовал в декабре 1941 г. в наступлении у Тулы и впоследствии пережил страшные отступления! Я не раз был на волосок от смерти. Затем 1942 год! Зимняя война заканчивалась. Отпуск! Потом большое летнее наступление, от Воронежа до Курска, успешное продвижение на юг к Сталино (Донецк), переход через Дон, сражения у озера Маныч. Затем, в сентябре, Ржев! Мое первое ранение! Военный госпиталь в Варшаве, отпуск на родину, отпуск для лечения, запасная бригада в Котбусе. 1943 год. Снова на фронте, на востоке от Харькова, затем бои в самом городе. Отступление до Полтавы. В марте удачная контратака в Томаровке. После этого обучение и подготовка к операции «Цитадель». Наступление на сильные русские позиции и укрепления. Затем остановка перед Обоянью, к югу от Курска. Ввод войск СС в Италию после измены Бадольо. Вступление нашей «пожарной команды» севернее Смоленска и Брянска в так называемый Карачевский лес. Там вместе с приятелями Рихардом Альбургом и ефрейтором Шпигелем получил звание унтер-офицера. Тяжелые оборонительные бои вокруг Ахтырки — потом отступление на «сожженную землю». Переправа через Днепр у Кременчуга, сражение у Кривого Рога. Затем мое откомандирование в Ганновер в армейскую ветеринарную академию — 1943/44 год. Через месяц (один триместр) возвращение в Котбус, в запасную бригаду «Великой Германии». Краткосрочный отпуск в Хаген. Направлен в усиленный моторизованный 1029-й полк «Великой Германии»: Закопане — Венгрия — Румыния — Карпатский фронт — Гура Хуморулуй — Яссы — Роман. Жестокие оборонительные бои. Отправка по железной дороге («поезд-молния») в Восточную Пруссию, Вирбаллен. Затем Курляндия — Мемель. Теперь сюда. Что планируют далее делать с нами? О «чудесном оружии» слышно только на фронте против Англии, где еще действуют «Фау VI» и «Фау VII», направленные туда в преддверии сражений за Великобританию. Нужно ли ожидать последующих «Фау VIII–IX»?..

На Восточном фронте нам было совершенно необходимо такое оружие! Но солдат не должен много думать! Поэтому мы ограничиваемся стабильной должностью и «вечерами с выпивкой». В общем, однако, настроение в нашем подразделении «Великой Германии» совсем не плохое. Оптимизм с очень большими надеждами и осознание своего долга! Это хорошо. Нельзя даже думать о проигранной войне. Наши противники пророчат нам одно и то же — «безоговорочную капитуляцию». «Пусть соглашается кто угодно, но только не мы!» Так мы думали тогда. Нельзя даже предположить о том, что все наши труды были напрасными! Мы просто не хотим верить в поражение! Сейчас здесь проводятся большие маневры. Назначенный в дивизию генерал хочет самолично принять в них участие. Как только он осмотрел мои минометы и ушел, я продолжил свои записи.

Формирование нашего корпуса и Бранденбургской дивизии, проводимое «по особому распоряжению», проходит очень медленно. Части «мобилизованных жителей Бранденбурга» только на подходе, и окончательное укомплектование вряд ли будет закончено до середины января 1945 года. В Польше, на Висле, в предмостном укреплении Баранов, ожидается крупное сосредоточение вражеских войск. В связи с вероятным наступлением русских мы получаем приказ, как и все пехотинцы «Великой Германии», на марш к югу. Однако предварительно должен состояться большой показ всего войскового соединения откомандированному к нам генералу.

Миф о «Великой Германии» развеян. Восточная Пруссия. 1945 год

С 1 по 11 января 1945 г. Мы покинули предмостное укрепление Мемель, были направлены в порт и потом, начиная с 26 ноября 1944 года, перевезены различными транспортными судами по Балтийскому морю через залив Пиллау в Кенигсберг. Там нас погрузили в вагоны и отправили в предусмотренные планом командования базы. Наш 8-й батальон мотопехотинцев поселили в крестьянских домах поселка Визенау в Восточной Пруссии. Новый командир полка полковник Хёземан разместил свой штаб в Лаксдойене (округ Растенбург). У нас было несколько недель отдыха. Не занимались даже военной подготовкой, так как молодое пополнение еще не прибыло. Мы отлично отпраздновали Рождество и Новый год. Оставался большой вопрос: что с нами собираются делать дальше? Общее положение было далеко не ободряющим. Мы здесь скорее всего собраны, чтобы объединиться с другими испытанными в боях частями и войти в новый танковый корпус «Великой Германии». К нему уже присоединилась дивизия егерей «Бранденбург». Говорили, что запланирована переброска из Восточной Пруссии на Русский фронт. Предполагалась атака на Нарев с целью отвоевать у русских плацдарм и путем наступления с юго-запада создать большой котел — как в старые времена, — а в дальнейшем уничтожить врага.

11 января 1945 г. Получили приказ для выступления! Направление — на Прашниц. Там мы останавливаемся в деревне и упражняемся в военном деле. Лежит снег, очень холодно! Ночь на 1 января 1945 года (новогоднюю) мы отмечали стрельбой из минометов (8,14-см). Чтобы не причинить никаких бед населению, проинформировали всех заранее, показав на карте расположение батареи. Следовательно, мины должны упасть в болото. Однако на следующее утро несколько польских крестьян являются к нам и с волнением сообщают, что их обстреляли партизаны. Мы отрицали свое участие в этом деле, пока не узнали, что это болото давно осушено и заселено. Мы обещали, что прогоним «злых партизан». Когда в другой раз были запланированы учения в стрельбе, то мы рассчитали, что теперь наши мины упадут в замерзшую часть болот. Но для этого стрелять надо было очень точно. Генерал вновь образованного танкового корпуса Заукен самолично прибыл для ревизии учений. Пехотинцы с криками «ура» инсценировали атаку. Затем пошли в ход легкие и крупнокалиберные пулеметы и наши минометы «флюппен». Было произведено несколько выстрелов, хотя нам приказали стрелять, не жалея мин. Дело в том, что обычно в настоящем бою на миномет приходится ограниченное число боеприпасов и мы не расходуем их много, а приберегаем для будущих, более важных целей. Когда в конце учений мы сообщили о числе израсходованных мин, генерал нанес нам визит и сказал: «Выпустить такое количество мин, как вы указали в сводке, просто невозможно. В лучшем случае вы израсходовали половину. Я приказываю предоставить мне более точную сводку!» — «Слушаюсь, господин генерал», — мужественно ответил я ему, обдумывая, как лучше объяснить генералу причину неправильных сведений. По долгу службы следующим утром инспекторы ищут в замерзшем болоте неразорвавшиеся мины. Но там их не находят! Однако наша «хитрая сводка о минах» в дальнейшем помогла нам, так как сэкономленные боеприпасы очень пригодились! К моему счастью, намеченный вызов меня к начальству для объяснения так и не состоялся, так как мы срочно сменили место дислокации. Нас перебросили в бывшую польскую казарму, вероятно, в Прашниц. Затем наступило 12 января 1945 года.

12 января 1945 г. Нас расселяют в находящемся поблизости монастыре. Одну ночь мы проводим в нем, где позже разместился штаб какого-то полка. О сне не пришлось и думать. Все мы находились в каком-то напряжении, так как предполагали, что ясной морозной ночью отправимся занимать исходные позиции. А затем начнется атака! Я всегда ощущаю какое-то странное чувство опасности, когда «Великая Германия» предполагает начать какую-нибудь частную атаку!

13 января 1945 г. От противника стало известно, что русский генерал Рокоссовский из предмостного укрепления Пултуск-Розан выступил к северо-западу в направлении на Элблонг, а своим правым крылом на Прашниц-Ортельсбург с целью выхода к Балтийскому морю. В этом случае группа армий «Север» была бы отрезана! Мы должны были предотвратить форсирование противником реки Ожиц.

14 января 1945 г. Мы подходим к местечку Плонявы близ реки Ожиц. Мы должны двинуться на восток-северо-восток на встречу с атакующими фузилерами танкистами. Кажется, что стреляют здесь повсюду. Иван буйствует.

15 января 1945 г. Наш 2-й батальон во главе с капитаном Зоммером получил, как первую цель наступления, местечки Голёневы и Гасево. Даже если поддержка нашей артиллерии запоздает, мы все равно должны быстро занять Голёневы. Но иван, как кажется, здесь очень силен! Один из молодых офицеров, который прибыл к нам совсем недавно и командовал взводом крупнокалиберных пулеметов, был убит. В полдень мы двигаемся дальше на Борове. Наш старый рубака обер-фельдфебель Эрнст Баервальд один останавливает нападение русских танков в решительной контратаке. При этом он бежит, нагруженный ручными гранатами, прямо на противника до тех пор, пока своими гранатами не выводит один танк из строя, пробив ему бак. Хорошо, что он при этом кричит «ура» и его далеко слышно. Мы сразу же бросаемся ему на помощь, и наша атака приносит результат. За нами следует обоз. Дома деревни расположены в низине. Иван стреляет из «катюш», но мы продолжаем рваться вперед. Проходим ущельем и прыгаем прямо в русские окопы. При новом огненном залпе «катюш» я забегаю в один из русских бункеров, который закопан в землю более или менее глубоко. Мой связной обер-ефрейтор Гюнтер Лоренц (убит в марте 1945 г.) бежит за мной так быстро, что мы с ним буквально влетаем в бункер. Ракеты «катюши» детонируют о железо. Раздается жуткий барабанный стук! Наконец буйство ракет прекращается, и на несколько бесконечно длинных минут наступает тишина. Я снова встаю и поднимаю при этом лежащего на земле солдата. Страх охватывает меня, когда я слышу какие-то крики и стоны. Кто здесь, около бункера? Я хватаю пистолет-пулемет и снимаю его с предохранителя. «Гюнтер! Ты там один?» Он отвечает: «Да, больше никого здесь нет!» Я инстинктивно опираюсь спиной о стену. «Кто его знает, кто еще там может быть, в этом окопе?» В этот момент вспыхивает карманный фонарь Гюнтера. Ну, на здоровье. Теперь можно и закусить! Однако при свете фонарика мы видим еще лежащих на деревянных нарах у стены от шести до восьми русских! Один из них, в разорванной форменной одежде, перевязанный окровавленными бинтами, стонет. Судя по форме, это комиссар. Я кричу: «Руки вверх! Оружие на землю!» Эти парни могли бы уложить нас запросто, если бы заметили снаружи. Набравшись мужества, мы наблюдаем теперь за иванами, которые снимают с себя оружие и бросают на пол. У них огромное количество боеприпасов в сумках и мешках с хлебом. Мы срываем с двери бункера мешковину, чтобы дать больше света. Теперь я ясно вижу комиссара, лежащего передо мной. Это молодой парень примерно нашего возраста. Он нравится мне, однако я его никогда не смогу понять. В ожидании помощи я осматриваю других русских. Один из них жестом показывает на комиссара и шепчет: «Он застрелится». Я еще переспрашиваю его. Да, комиссар собирается покончить с собой. У него страшная открытая рана, из нее прерывисто течет кровь. Мы с Гюнтером смотрим на него вопросительно. Тут что-то покатилось в бункер. Ручная граната! Она взрывается со страшным шумом. У меня, оглушенного взрывом, в голове только одна мысль: «Наружу! И как можно скорее!» Нам обоим повезло, мы живы! В бункере раздается пистолетный выстрел. Тем не менее мы не возвращаемся туда. «Эти свиньи стреляют!» — кричит Гюнтер. Наши пистолеты-пулеметы тарахтят, посылая пули в бункер. Теперь там действительно становится тихо. А наша атака продолжается! Мы обосновываемся в занятых русских позициях, у закопанной установки «катюши». Быстро стемнело. Все русские позиции заняты до наступления ночи. Но дальше еще много вражеских землянок и бункеров. Поэтому я выдвигаю на передовые позиции наблюдателя и двух минометчиков. Теперь они продвинуты уже дальше, к Кюссельвальдхену. Мы укрепляем окопы и натягиваем от них до наблюдательного пункта колючую проволоку. Ночь безоблачная и звездная. Холодно. На небе все время появляются с ворчанием русские самолеты-бомбардировщики. Слева и справа от меня — также землянки и бункеры. Невдалеке от нас, справа, деревня Борове, туда направляется взвод с крупнокалиберными пулеметами фельдфебеля Вальтера Пфайля (из Хагена). До сих пор он был связным-мотоциклистом и вырос в конце концов до командира обоза 8-й роты. Из Борове всю ночь слышится сильная стрельба. Мы узнаем сегодня, что наш командир роты капитан Зоммер убит. Его заменит старший лейтенант Макерт. Пытаемся уснуть. Время от времени я выхожу проверить посты. Рассветает. Невыспавшийся, дрожа от холода, я еще раз хочу проверить огневые позиции, пытаясь дозвониться по полевому телефону. Но уже при первом повороте рукоятки понимаю, что линия прервана. Телефон мертв. Я посылаю связиста искать разрыв. Едва он вышел, как сверкнула молния во вражеских окопах и раздался выстрел за выстрелом! И затем разрывы. Все ревет и громыхает! Осколки снарядов ложатся дьявольски плотно, и за чадом и дымом почти ничего не видно. Артподготовка продолжается почти четверть часа. Я снова кручу ручку телефона. Все тихо. Посылаю второго связиста соединить разорванный провод, дойти до огневой позиции и сказать унтер-офицеру, что он должен самостоятельно вести заградительный огонь, если не в состоянии связаться со мной. Едва бедный парень вылезает наружу, как снова начинает стрелять артиллерия. Теперь снаряды разрываются как у нас, так и позади, там, где расположены огневые позиции. Иван стреляет здоровыми болванками калибром 15,2 сантиметра (которые мы называем «черными свиньями», так как их осколки черного цвета). Мы сидим на корточках, опираясь на переднюю стенку бункера, и чувствуем, как железо детонирует за нашими спинами. Я волнуюсь за свои огневые позиции. Обстрел становится все сильнее, самый настоящий ураганный огонь!

Но что это? Внезапно наступает затишье. Теперь это может быть опасно, вероятно, начинается атака русских? Вокруг бункера чистый белый снег слепит глаза, слева от меня появляется какой-то пехотинец, который «весело» стреляет из своего автомата. Однако это не русский автомат. Так кто это все-таки? Теперь наконец я вижу иванов, которые тяжело ступают по колено в снег за своей собственной линией обороны. А где все же наши пехотинцы? Итак, атака слева. Но перед нами так никто и не появился. «Возможно, — думаю я, — мои связные невредимы и скоро явятся сюда?» Знают ли на огневой позиции, что они должны теперь делать? Тем более что противник снова стреляет. Снаряды летят непосредственно на нас! Мы стремительно несемся назад в бункер, так как осколки уже свистят рядом. Бункер дрожит, похоже на то, что осколки бьют прямо в него. Целые глыбы земли взлетают на воздух. Мы по-прежнему бессильно сидим на корточках, прижавшись к стенке бункера. Снаряд со страшным шипением врезается в задний угол и проделывает огромную дыру! Брусья летят высоко вверх, дверь бункера падает наружу, сотрясая все вокруг. Потом наступает тишина. Нас даже не ранило! Но тут мы слышим крики «ур-ра!» И это где-то совсем близко! Обстрел прекратился, и мы выскакиваем наружу. Да, впереди бегут иваны без белых халатов, кричат «ура! ура!», быстро устанавливают на винтовки трехгранные штыки, перелезают через проволоку! Русские повсюду: впереди и слева от нас. Справа стреляют наши крупнокалиберные пулеметы, но иваны подходят все ближе, и их множество! Мои минометы не стреляют. Почему? Я палю из ракетницы. Красная ракета взлетает в воздух — никакого ответа. Только просвистело несколько снарядов из нашей легкой пехотной пушки (7,5-см), которые разрываются в рядах атакующих. Но это не задерживает их! Мы даем автоматные очереди из своих окопов. Пехота противника то бросается в снег, то снова поднимается и бежит дальше. В небе появляются штурмовики Ил-2 и бомбардировщики. С громким, уже хорошо нам известным воем моторов они обстреливают наши позиции бортовыми орудиями, пулеметами и отвратительно шипящими ракетами. Один из русских уже оказался прямо перед нами. Помимо меня, здесь еще только трое солдат, а дальше раздаются лишь одиночные выстрелы. Я смотрю назад. Там вижу в снегу отдельные группы возвращающихся пехотинцев. Они бросаются в снег, стреляют в атакующих и пытаются как можно скорее добраться далее, до более глубокого снега и ельника. У нас есть еще два фаустпатрона, но обе ракеты летят в воздух, не задев нападающих! Однако иваны напуганы их шумом и бросаются в снег. Мы пользуемся моментом и отступаем, однако двигаться по такому глубокому снегу не так-то просто. На полпути к маленькому лесу на нас с шумом пикирует вражеский самолет. Затем, судя по рычащему мотору, машина снова поднимается, чтобы найти себе новые цели. Здесь у русских уже давно явное господство в воздухе! Я бегу к огневым позициям, направляясь к ельнику. Но дальше мои ноги просто не идут! Сердце стучит в висках, все тело потеет, и воздух становится тугим! Я бросаюсь в снег и остаюсь на какой-то момент лежать совершенно бессильным. Мысли молниеносно крутятся у меня в го лове: «Не может быть, чтобы мое положение было безнадежным. А мы? Неужели проиграли эту войну? Должно же было произойти какое-то чудо! И ведь было обещано оружие для этого чуда? Нет! Надо подниматься и только вперед!» Я встаю, шатаюсь, делаю попытки бежать. Но ноги этого не хотят — они тяжелы, как свинец. При этом солнце так ярко светит на снегу, что каждый отдельный человек, немец или русский, виден совершенно отчетливо. Между тем с обеих сторон от меня рвутся снаряды, осколки летят во все стороны. Наконец я добираюсь до огневой позиции, которая выглядит ужасно. Безобразные черные отверстия в снегу, ямы от разорвавшихся снарядов. Здесь — разбитый миномет, там — одни доски от ящиков с боеприпасами. Но, слава богу, никаких трупов! Никакой крови! Здесь вообще никого нет. Следы ведут дальше в лес. Моих минометчиков здесь нет. Начинает темнеть. С пулеметчиками мы имеем временную позицию из снежных валов на опушке леса. Но моих людей нет и здесь. Я задерживаюсь у фельдфебеля Вальтера Пфайля (из Хагена), который командует пулеметным взводом. Постепенно успокаиваюсь. Пфайль рассказывает: люди на месте, оборона налажена, прибывают связные, возможно, вскоре появится и походная кухня. Он знает также и о моих людях. Я прощаюсь с фельдфебелем Вальтером Пфайлем и отправляюсь к своим батарейцам. Русский танк или противотанковая артиллерия стреляют где-то поблизости. Я еще не дошел до деревьев, как местность вокруг меня начала простреливаться. Минутой позже фельдфебель Вальтер Пфайль был убит там, где только еще курил сигарету, прощаясь со мной. (После моего увольнения из американского плена летом 1945 года я передал его родителям в Хагене извещение о смерти.) Наконец, я нахожу деревню, где находилась моя батарея, а также походная кухня. Вопреки всему пережитому мной, я был счастлив. Три миномета в моей батарее целы! Но мы вынуждены далее отступать под напором врага!

17 января 1945 г. Мы проходим мимо монастыря, откуда начинали свое наступление, и идем всю ночь, пока перед нами не появляется местечко Плонявы. Здесь находим более или менее подготовленные позиции. Моя огневая — в самой деревне, легкие пехотные пушки на ее окраине. Несколько грузовых автомобилей уже подготовлены для нашей эвакуации. Мой наблюдательный пункт в маленькой землянке у березовой рощи. Мы только приготовились занять оборону, пристреляться и начать вести заградительный огонь, как противник начал атаку справа перед нами. Раздалась массированная стрельба из винтовок и автоматов. Я вижу минимум 150–200 вражеских солдат примерно в трехстах-четырехстах метрах от нас, которые со страшными криками «ура!» несутся в направлении деревни. Я сам со своими минометчиками не могу стрелять, так как не получал еще никакого приказа. Но мой унтер-офицер, не дожидаясь, стреляет самостоятельно! Я тоже стреляю из своего пистолета-пулемета. В то время как я опустошил почти два магазина, иваны приблизились к нам. Мои минометчики и поддерживающие их легкие пушки открыли стрельбу по нападавшим. Таким образом, впереди нас образуется некое свободное пространство. Теперь мы можем и отступить! Так я, во всяком случае, думаю. Я собираю часть своей команды, а остальные мои минометчики при поддержке двух легких пушек уже оборудуют новые позиции. Затем обе пушки возвращаются к нам на новые позиции, и мы пытаемся задержать противника. Но пока толку мало. Русские всей своей массой нажимают на нас изо всех сил. Поэтому нам приходится отступить еще дальше. В деревне мы находим большой земляной бункер, укрытый толстыми стволами деревьев. Мы только собрались отдохнуть в бункере, как убедились, что он заполнен народом. Многочисленные гражданские лица стремились найти здесь убежище. Иван обстреливает деревню «черной свиньей» (15,2-см). Грохот стоит страшный! Бункер и земля вокруг него дрожат, что вызывает настоящую панику. Так как бункер заполнен до краев, мы пытаемся найти укрытие в другом месте. Спускаемся в старый подвал полуразрушенного дома. Удивительно, но здесь очень чисто! Однако и этот подвал полон сельских жителей. Мы недолго отдохнули здесь, а затем отправились оборудовать новую позицию, обдумывая создавшееся положение. Оно в настоящее время очень «затруднительно». Русские, кажется, прибывают полукругом с северо-востока, востока, юго-востока, юга и юго-запада. Я пытаюсь установить для себя, где, собственно, проходит линия фронта? Командиры рот обсуждают положение с командиром батальона. Мы уже почти попали в котел! Прорыв? Но куда? Сельские жители, полные страха, отсиживаются в подвалах. Они спрашивают, что им делать. Однако что мы можем им сказать? Комок застревает в горле. Женщины и дети плачут, хотелось бы как-нибудь им помочь. Но как? Женские слезы терзают душу, а детские тем более! Для нас складывается ужасная ситуация. Между тем до сих пор русские еще не наткнулись на эту деревню. Там мы получаем новый приказ.

18 января 1945 г. Мы отрываемся от врага в 02.00. Общее направление — на север. Там находится город Вилленберг. Мы идем пешком, иногда по лесу, иногда по дороге, по которой в том же направлении передвигаются русские войска и танки. Как командир пополненной теперь минометной батареи иду во главе ее, впереди других командиров рот. Снег хрустит под сапогами, и мы по возможности стараемся идти беззвучно. Пробираясь между деревьями леса, внезапно замечаем красный свет. Приближаемся с осторожностью и убеждаемся, что это горит железнодорожный сигнал на станции. Это линия Найденбург — Вилленберг — Ортельсбург. Сигнал, правда, требует «остановиться», но для русских это ничего не значит! Мы двигаемся далее на север в направлении Ортельсбурга. Пока никаких соприкосновений с противником. Стараемся идти только ночью или же днем в лесу. От Ортельсбурга направляемся на северо-запад к Пассенхайму — озеру Пурден. Положение остается неясным. Куда бы мы ни шли, все время наталкиваемся на русских. Как в сказке про зайца и ежа. Это становится просто зловещим! Вновь возводим линию обороны. Я оборудовал себе хороший наблюдательный пункт и установил телефонную связь с огневой позицией. Пробный звонок оказался неудачным. Вскоре я уже получил сообщение, что наш телефонный провод оборван и примерно 400 м вообще отсутствует. Провод укоротили, так как из-за многочисленных отступлений мы часто не имели времени для демонтажа. Позже, когда устанавливались тяжелые орудия пехоты (15-см), мы позаимствовали на их огневой немного провода для себя.

21–22 января 1945 г. И так почти каждый день — русские атакуют с танками и сидящей на них пехотой. Причем они не идут на нас напрямую, а обходят и вскоре оказываются перед нами или рядом с нами! Снова мы должны уходить. В ротах часто остается всего от 20 до 30 солдат. Во 2-м батальоне лишь половина состава и половина огневой мощи! Где же эти наши товарищи? Убиты, пропали без вести, ранены!

В одной из усадеб на улице Вартенбурга северо-западнее от Гиллау мы заняли хорошие позиции. Мой наблюдательный пункт, на крыше высокого амбара, и я имею хороший обзор окружающей территории. Здесь целесообразно вести круговое наблюдение. Но, на наше счастье, никакого соприкосновения с противником. Далее мы должны двигаться на северо-запад. В вечерние часы, когда я возвращаюсь в усадьбу, русские зажигательными снарядами обстреливают деревню слева перед нами. Зловеще таинственная картина! При попадании осколков появляются ярко-белые вспыхивающие огненные шары, и вскоре большинство домов уже горят. И вновь, и вновь это яркое сверкание! К усадьбе подходят наши грузовики. «Всем в кузова!» Начинается ночная поездка в неизвестность! Холодно, кузов обледенел, но мы радуемся возможности поберечь наши усталые кости на долгое время. Подъезжаем к деревне. «Выйти из машин, занять позиции и выставить охрану!» Таким образом проходят дни. Мы держим свои позиции, иван избегает нас. Нам надо сворачиваться и уходить, чтобы не оказаться в окружении, затем снова занимаем позиции. Игра, таким образом, продолжается!

23 января 1945 г. Нам приходится уходить все дальше на север, и при этом противник всегда оказывается около нас. А мы едем на восток и всегда в передовом отряде. Черт побери! Иван все равно уже повсюду. После одной длительной ночной поездки мы уже надеялись, что оставим противника позади. Тогда появилась хотя бы возможность обрести несколько часов спокойствия. Наконец удалось обустроить хорошие позиции. Я знаю, мы — это все, что осталось от 2-го батальона. Однако вскоре нас опять окружают русские. Мои минометчики имеют теперь шесть исправных минометов калибром 8,00-см. И достаточное количество боеприпасов! Мой грузовик хорошо укрыт за маленьким зданием. Он весь загружен минами. Что имеем, то уж имеем! На крыше жилого дома я оборудовал замечательный наблюдательный пункт с дальним обзором на предполье и в ближний лес. Однако этот лес зловещ, в нем полно русских. Остатки солдат заняли круговую оборону. Батальон хочет выгнать ивана из леса, но несколько атак завершаются неудачей. Ведь в ротах всего от 15 до 20 солдат (при норме — 150). В лесу все время идет перестрелка. Там возлагают большие надежды на нашу «цыганскую артиллерию» (так называют нас, глядя, как минометчик тащит металлическую плиту, двуногу-лафет и трубу на спине — или же трубу несут на плече). Считают, что я или один из моих унтер-офицеров должен отправиться с минометами и пехотой в лес. Однако я решительно отказываюсь. Основание: в лесу я не могу создать наблюдательный пост без радио или проводной связи. Как же в этом случае передавать команды минометчикам? У меня есть другое предложение. Я мог бы устроить «огненный вал» из 8-см мин при атаке нашей пехоты. В этом случае иваны носами уткнулись бы в снег, и при благоприятных обстоятельствах я мог бы громить также их тылы. Боеприпасов в моей батарее достаточно, да плюс те, что остались еще от учебной стрельбы. Я пытался убедить командира батальона, но последующая атака на лес так и не состоялась. Со своего наблюдательного пункта я увидел, как русские с новыми силами вышли из этого леса на север по основной дороге, чтобы занять позиции в необозримой лесной территории Куссель. Таким образом они преграждали нам дорогу на север. Однако с крыши моей высокой метеорологической станции я все-таки не имею достаточного обзора в этом направлении. Поэтому я иду с обер-фельдфебелем Гроссе (командир легких пехотных орудий) по придорожной канаве, покрытой кустами, на север, чтобы найти, где остановились иваны. Мы устанавливаем, что русские заняли позиции по обе стороны дороги и имеют противотанковые орудия. Так что в случае нашего прорыва могут принять надлежащие меры. Мы разрабатываем план, который этим вечером предполагаем осуществить. Мы — это остаток 2-го батальона моторизованной пехоты дивизии «Великая Германия». Наши батальоны предназначались в то время для «затыкания дыр» в тех районах, где «погорело» какое-нибудь наступление. Это случалось довольно часто. Поэтому наименование «пожарная команда» «Великой Германии» вполне нам соответствовало. Мы делаем предложение нашему командиру батальона, и он дает согласие. Я пристреливаюсь с минометчиком по противотанковому орудию на дороге. Затем приказываю другим минометчикам установить прицелы на пристрелянные объекты. Оружейники и минометчики выложили мины аккуратно и укрыли так, чтобы грязь не смогла на них налипнуть. Ведь минометы — это орудия, «заряжающиеся с дульной части». Основной заряд в бумажной гильзе и с капсюлем-воспламенителем вставляется в трубку стабилизатора, дополняется мешочками с порохом. В трубу помещаются подготовленные мины. Однако существует опасность засорения ствола, например, травой, землей и другими инородными телами. Я корректирую огонь таким образом, чтобы мины падали посреди дороги, где стоят вражеские орудия. Осколки мин должны разлетаться по обеим сторонам батареи. Пристрелялся и обер-фельдфебель Гроссе с его орудиями. Однако им недостает боеприпасов. Стемнело, и иваны дерзко стреляют из леса по убитым из винтовок. Эта стрельба отдается у нас в ушах. Всюду видны маленькие беловато-синие отметины на ветвях и стенах домов. Если русским попадется немецкий солдат, они стреляют в него разрывными пулями. Немецкая пехота не делает ничего такого. У нас все подготовлено к выходу из котла. Тягачи и грузовые автомобили готовы отправиться в путь, пехота проинструктирована, мы с нашими легкими пехотными пушками можем сразу же открыть огонь. Все шесть минометов стреляют почти одновременно и беспрерывно. И пехота имеет свои легкие орудия. У моих минометчиков есть еще такие мины, которые разрываются в воздухе. Бьют примерно на 250 м. Иваны пока обогреваются в своих щелях и бункерах и в соответствии с этим ведут себя спокойно. Если что — бросаются лицом в грязь. Никто не решается высоко поднимать голову. Мы начинаем операцию по выходу из окружения. Пехотинцы бегут к грузовикам. Мы тем временем стреляем. На улицах, помимо снарядов противотанковых орудий, беспрерывно разрываются «мои мины». Мы не жалеем боеприпасов. Перед выходом к заграждениям на дороге я переношу огонь минометов к лесу и одновременно веду его по окружающей территории, обеспечивая прорыв к дороге. Одновременно и русские получают свою порцию наших мин. У нас в батарее нет ни одного противотанкового орудия в отличие от русских пушек, которые все еще стоят на дороге. Мы продолжаем вести по ним бешеный огонь. Тридцать мин взорвались почти одновременно в самом тесном пространстве, вокруг батареи. Ни одного русского артиллериста, который мог бы стрелять по нашей колонне, в живых не осталось. Мы также блокировали русских и со стороны леса. Я веду огонь тремя минометами слева по дороге, тремя справа от нее по опушке леса. У меня столько боеприпасов, что я могу стрелять сразу из шести минометов. Мои парни так активно ведут огонь, что я начинаю опасаться, как бы опущенная в трубу мина не взорвалась раньше, чем ее покинет. Я и сам полон злости и возбуждения, тем более что все пока нам удается и идет по плану. Маленькая колонна при подавленных нашим огнем противотанковых орудиях противника всего лишь с небольшим числом стреляющих из винтовок пехотинцев выходит из котла! Сатанинская радость охватывает меня! Я с воодушевлением кричу своим минометчикам: «Огонь! Огонь! Огонь!» До сих пор прорыв проходит удачно. Теперь все зависит от того, чтобы не случилось какого-либо непредвиденного обстоятельства, которое заставило бы нас повернуть назад. Наши легкие орудия также продолжают непрерывно стрелять. Я даю команду вывести из боя четыре миномета и погрузить их на грузовики. Пушки также должны следовать вместе с колонной, выходящей из окружения. При погрузке у меня возникают затруднения с одним из двух последних минометов. При общей эйфории мы и не заметили, что этот миномет вообще не стреляет! Какой-то «неудачник»? Быстро выяснили причину: внизу в трубе неподвижный ударный болт выскочил! Однако демонтаж не так-то прост! Трубы горячие, почти что раскаленные! Если бы удалось наладить огонь обоих минометов, можно было бы найти хорошую позицию на обочине дороги и обеспечить колонне надежную защиту. Я остаюсь с обоими минометами и жду, когда первые мины будут пущены в ход. Собаки часто кусают отставших, и мы можем полагаться только на самих себя. Проходят минуты, которые кажутся вечностью. Русские «ожили» на опушке леса, но я уже слышу выстрелы минометчиков и вижу первые эффективные разрывы. «Собирайте минометы! Грузите! Оставшиеся боеприпасы забирайте с собой! Докладывайте, как идет погрузка». Все происходит очень быстро. Мы уже едем на моем грузовике, который везет наши боеприпасы (русский «Шевроле»), минуя разбитые нами противотанковые орудия. Осматриваем их, довольные нашей работой. За орудиями нет ни одного ивана. Я вижу также осколки от взорванных снарядов к орудиям. В целом русские расположили на дороге четыре орудия в боевой готовности, и теперь они полностью выведены из строя. Противнику нанесен существенный урон. По нашим грузовикам с обеих сторон ведется лишь беспорядочный огонь из винтовок. С минометом, у которого разбит ударный болт, как было сказано, по-прежнему большие проблемы с демонтажом. У мины не сработал взрыватель, и она осталась внизу в трубе. Теперь ее необходимо осторожно вынуть. За четыре года войны у нас было только два внушающих страх разрывов мины в канале ствола. При этом каждый раз минометчики получали ранения. Здесь нам, однако, повезло. Я позволил произвести 125 выстрелов по русским противотанковым орудиям на дороге из этого миномета. Командир батальона был в восторге от моего «огненного колдовства». Таким образом, остатки 2-го батальона легко отделались при своем отступлении.

25 января 1945 г. Мы благополучно «убежали» от ивана, который пытался поставить заграждение поперек дороги, чтобы не выпустить нас. Поехали дальше на северо-запад до деревни, в которой заняли новые позиции. Но мы вынуждены не спускать глаз с окружающей нас местности. Противник уже снова обстреливает нас своей артиллерией. Впрочем, первая ночь прошла спокойно.

26 января 1945 г. Но уже утром появились первые русские бомбардировщики, начали бросать на нас бомбы, обстреливать ракетами и стрелять из пулеметов. А ведь здесь мы рассчитывали несколько часов провести спокойно. А, оказалось, напрасно. Кроме того, уже поступил приказ оставить позиции и ехать дальше в северо-западном направлении, где уже намечена новая линия обороны. По дороге движутся на битком набитых телегах беженцы, которые покинули деревню. Они и не предполагают, как близко от них находятся русские. Их бывший партийный руководитель (местной НСДАП) запретил им бежать! Таким образом, они оставались в деревне до конца! А ведь позднее на дорогах были замечены многочисленные следы от гусениц русских танков! Это ужасно! Население проинформировали плохо. Эта опрометчивость ему дорого стоила. Либо людей не предостерегли вообще, либо слишком поздно. Мы много пережили так же, как французские и английские военнопленные, но они потом повели себя очень порядочно с немецкими крестьянами и землевладельцами (в большинстве случаев женщинами), возвращающимися из эвакуации, помогали им, как могли. Они сами убегали от русских! Некоторые из них погибли вместе с немецкими крестьянами. Это говорит о том, что с военнопленными обращались, когда они работали в немецких семьях, совсем не так плохо! Деревни, которые мы проезжаем, создают впечатление, как будто бы жители покинули их всего несколько часов назад. Все выглядит как после поспешного бегства. Мы подъезжаем к городу Пассенхайм, слезаем с грузовиков и двигаемся пешком по заснеженному лесу к железнодорожной линии Алленштайн — Ортельсбург. К вечеру я с минометами продвигаюсь со стороны железнодорожной насыпи к намеченной позиции. Враг ожидается с северо-востока. Улица города, примерно в 250 м перед нами, идет почти параллельно к дороге. Железнодорожная насыпь круто спускается к улице. Непосредственно за нами густой ельник. После того как минометчики оборудовали для себя надежные позиции, они начинают пристрелку. У нас нет охранения пехотой, и мы должны сами себя защищать. Те, кто не работал на насыпи, собрались в деревянном бункере у дороги, чтобы разогреть что-либо из продуктов. Наша пехота вырыла окопы дальше слева от железнодорожной насыпи и во дворе усадьбы справа от нас. Ночью мы прибываем в относительном спокойствии. По крайней мере, нет необходимости все время следить за противником. Но это спокойствие обманчиво! Внезапно на улице начинается какое-то движение. И сразу же — стрельба. Итак, русские уже снова здесь. Наша стрельба ведется беспорядочно. Однако противник на нее не отвечает. Мои люди готовы пустить в ход минометы. В воздух поднимается несколько сигнальных ракет, освещая все пространство ярко-белым мерцающим светом. Противник открывает справа винтовочный огонь. Русские расположились за рельсами. Но там же только вчера вечером были наши пехотинцы? На нашей позиции уже разрываются мины русских минометов. Мои люди по-прежнему остаются у минометов безо всякой охраны. Обстрел позиции начинается снова, и один из минометчиков, ефрейтор Бадер, падает на землю с раной в ноге. Так как положение здесь совершенно неясно, а кроме того, расположенная справа от нас пехота больше не гарантирует нашей безопасности, я приказываю сменить позицию. При сильном огне с флангов — причем теперь стреляют уже пулеметы вдоль рельсов — удается вывести с позиции всех минометчиков и оружейников, а также вынести боеприпасы, конечно, не без последующих потерь. Однако наша пехота, кажется, овладевает положением. Постепенно становится спокойнее. Я отвожу своих минометчиков примерно на 800 м назад лесом в усадьбу. Там уже расположились наблюдатели тяжелых орудий пехоты (15-см). Мы заходим в усадьбу. Тот, кто еще на это способен, пытается положить шапку под голову и уснуть. Мы так устали, скоро сможем спать на ходу. Ночь проходит без происшествий. Я обдумываю уже диспозицию на следующее утро.

27 января 1945 г. Мы снова осторожно пробираемся лесом до железнодорожной линии. И убеждаемся, что русские здесь очень сильны. Огневые позиции следует оборудовать глубже в лесу. Через 200 м мы находим маленькую поляну, именно такую, в которой можно расположить пять минометов. Для их установки достаточно выкопать лишь небольшие ямки. Мой наблюдательный пункт оборудован на опушке леса. Там я вновь встречаю обер-фельдфебеля Гроссе, который теперь командует ротой. Так как я не имею, к сожалению, ни радио, ни телефонной связи, то должен подавать голосом (по цепочке) свои сообщения с наблюдательного пункта на огневую позицию. Один из моих командиров отделения, которым командует унтер-офицер Визер, ведет пристрелку из миномета. Каждая из его команд на открытие огня разносится по лесу, и затем ее подхватывает один из связных и сообщает мне. Но иван может услышать наши команды! К сожалению, унтер-офицер Визер был убит осколком мины. Если русские ведут пулеметный огонь по лесу, то рикошет от деревьев бьет нам прямо по ушам. Тогда наблюдение уже становится трудной проблемой. Так как железнодорожная насыпь подходит плотно к опушке леса и круто спускается к улице, образуется закрытый «мертвый угол», который для нас весьма нежелателен. Поэтому я вызываю заградительный огонь непосредственно за дорогу и даже до обочины дороги, поэтому осколки мин часто пролетают буквально около моих ушей. Мы смогли бы блокировать улицу нашим огнем, но что делает иван там, где мы так хорошо подготовились и все простреляли? Он атакует не у нас, а проходит стороной, мимо. Короче, противник выбирает участок самого незначительного сопротивления. Мы не имеем здесь никакой «линии фронта».

28 января 1945 г. Мы снова оставляем позиции, садимся в грузовики и высаживаемся в Граскау. Я организую свой командный пункт в одном из домов. Свободные солдаты топят печь так аккуратно, чтобы мы смогли потом быстро разжечь ее. Здесь нам повезло: курица попалась на дороге, и это должно было завершиться пиром! Мое второе отделение может даже отдыхать в деревне, но первое должно оставаться снаружи на позиции, оборудованной на замерзшем озере. Лед сковал его, и они должны постоянно наблюдать, чтобы русские не перешли по льду и не оказались у них за спиной. Отделение унтер-офицера Шпренгапа отправляется на озеро, в то время как отделение унтер-офицера Рамма может быть довольно тем, что остается в доме. Минометчики умываются, чистят оружие, варят и жарят пищу. Занявшие позицию снаружи минометчики сообщают, что отделение Шпренгала слышит шум боя! Скоро уже и я слышу, как мои минометчики посылают выстрел за выстрелом и мины рвутся с коротким, сухим треском. От леса, покрытого глубоким снегом, доносятся приглушенные разрывы. Чтобы у минометчиков осталось достаточно мин, я отправляюсь к отделению Шпренгала на санях, загруженных боеприпасами. Мы едем заснеженным ельником и слышим только храп лошадей и резкий скрип саней. Мы осторожны, как лесные рыси! Едва я возвращаюсь в деревню, как начинается новая мощная русская атака! Откуда иваны появились у нас? У меня были все шансы во время этой поездки на санях попасть прямо им в руки! Мы пытаемся удерживать положение, но русские появляются уже около первых деревенских домов. Во всех углах щелкают выстрелы, но мои минометчики пока не стреляют. Однако первые выстрелы раздаются и на нашей огневой позиции. Это на расстоянии от 50 до 30 м до нас. Там противник ищет участки нашего наименьшего сопротивления. Мои минометчики ведут теперь огонь, но он быстро прекращается. Я слышу ворчание мотора и вижу, как тягач тащит боевое орудие пехоты. Отдельные вояки бегут назад, к деревне. Но что же делают мои люди? Я больше не подходил к огневой позиции, а приготовился отражать нападение русских с пистолетом-пулеметом в руке. Там я вижу первых моих людей, нагруженных плитой и трубой миномета. Они «по кривой» догоняли артиллеристов пехотных орудий. Появился и другой минометчик, скрывшийся за небольшим холмом. Все были живы, как и оружейники с их ящиками. Я стою с несколькими солдатами за домами и стреляю из пистолета-пулемета по врывающимся охриплым криком «ура!» в деревню русским. Теперь нам становится слишком «жарко», и мы отходим за защитивший нас холмик. Следует держаться вместе. Итак, быстро в укрытие! Туда же мчится вояка в зеленом пальто водителя и зимней форменной одежде; он бежит между домами прямо к нам. Однако мы не знаем его. Он забегает за холм, и только я собираюсь его спросить, кто он, как этот человек представляется сам. Это старший лейтенант Хиннерк из Данцига, который должен принять 8-ю роту. К своему несчастью, он добежал до деревни именно в тот момент, когда русские начали внезапную атаку. Теперь время идет быстро. Артиллеристы из пехоты и мои минометчики уже ушли на позиции. Мы договорились о проведении в дальнейшем совместной артиллерийской атаки с последующей пехотной контратакой. Сначала мы обрушиваем огневой вал на деревню, а затем в действие вступают пушки пехоты, которые стреляют прямо по домам. И успех гарантирован. Нападение предпринимается только немногими оружейниками и несколькими водителями. Иван шокирован! Это «чистой воды» план. Он позволяет атаковать также большую массу людей в соседнем лесу, где артиллерия будет валить деревья, а рикошет от снарядов наносить большой урон русским. Это может обеспечить нам покой хотя бы на некоторое время. При этом можно создать несколько новых позиций при минометчиках, которые в любое время могут открыть огонь. Новый командир роты не совсем понимает, какой эффект могут дать минометы, и в этом случае может на деле убедиться в их пользе. Обдумав свой план, я возвращаюсь на свой командный пункт и с радостью убеждаюсь, что на плите все еще жарится моя курица! Русские даже не имели времени съесть уже фактически готовую курицу! Теперь они вообще пока оставляют нас в покое. Ночью мы отправляемся далее на север.

29 января 1945 г. Одна часть роты марширует в Панёшлиттен, другая идет пешком к транспортным средствам, которые отправляют ее дальше на север. Дорога идет через Вартенбург — Бишофсбург в Лаутерн, где мы можем задержать русских. Таким образом, мы сможем создать еще одну линию обороны на севере у Кенигсберга. Теперь мы снова на машинах и быстро двигаемся на север, чтобы достичь крепости Кенигсберг, так как враг может отрезать нам путь через Фриедланд и Удервунген. Проезжаем через Бишовштейн и из Хайльсберга направляемся далее на восток. Там мы замечаем несколько бетонированных дотов, которые, однако, совершенно не приспособлены к обороне. Они относятся, пожалуй, к «Хайльсбергскому треугольнику», той области, где после Первой мировой войны еще строились укрепления в Восточной Пруссии. Путь идет далее к Бартенштайн, где мы получаем из большого военного лагеря телефонный кабель и другие необходимые вещи. В деревнях и городах, которые мы проезжаем, чувствуется паническая готовность населения как можно скорее уйти отсюда. Мы наблюдаем поистине печальную картину. На дорогах, ведущих в Кенигсберг, толпы народа. Люди пытаются всеми силами попасть туда. Много беженцев, которые оставались в своих домах слишком долго, оказались в районе боевых действий. Картина прямо-таки трагическая! Траки танков прокатывались через повозки, которые были нагружены до основания. Много трупов гражданских лиц в уличных канавах и мертвых, раздавленных танками и бронетранспортерами, лошадей. Чемоданы, ящики, домашний скарб, постельные принадлежности и другие пожитки разбросаны по дороге вместе с поломанными повозками. Здесь появился Илья Эренбург, взывающий к мести, убийствам, подстрекавший русских на проявление ярости к беззащитному гражданскому населению, женщинам, детям, старикам, даже к французским военнопленным. Образ действий русских был поистине нечеловеческим.

30 января 1945 г. Наша воля продолжать борьбу только укреплялась теми переживаниями, которые мы испытывали, видя все это бесчинство. Вскоре мы достигли города Прейсиш-Эйлау. Далее едем в Кройцбург и пересекаем автобан (Эльбинг — Кенигсберг) к западу от Коббельбуде. Чтобы попасть в Кенигсберг, мы должны прорвать одно из русских наиболее слабых колец окружения. Это в районе города Яскейм, причем мы не знали, занят ли он русскими и как много их там может быть. Мы ехали всю ночь плотной колонной и наконец прибыли в Коббельбуде. Здесь мы надеялись на короткий отдых: положив шапку под голову, погрузиться в глубокий сон. Но не успели заснуть, как снова прозвучал приказ: «Внимание! Быстро собирайтесь, мы атакуем!»

Атака и оборона при Яскейме

30 января 1945 г. 7-я рота пехоты, 8-я рота крупнокалиберных пулеметов и минометов 2-го батальона танковой гренадерской дивизии «Великая Германия». Спустя несколько часов я готов к маршу вместе со своими минометчиками. И вот уже урчат моторы, и мы отправляемся. Высокий снег лежит по всей Восточной Пруссии и окрашивает ее в беловато-серые тона. Я сижу в кабине водителя моего грузовика и напряженно всматриваюсь в сумерки наступающего январского утра. Восточная Пруссия — это широкая равнина. Я вижу, как далеко впереди горят деревни, стоящие вдоль дороги с обеих сторон. Небо пронизывают светящиеся трассы пулеметного огня, а также трассирующие пули, оставляющие после себя яркий след в сумерках. Затем вокруг внезапно становится светло, как днем. Это вспыхивает очередной дом, и искры от пожара разлетаются по выцветшему небу, которое уже приобретает красноватый оттенок. Раздается короткий, жесткий выстрел противотанковой пушки. И больше ничего не слышно, так как все звуки поглощает рев моторов наших грузовиков. Мы едем вновь в неизвестном направлении. Наконец перед нами вспыхивает красный цвет стоп-сигнала едущего впереди автомобиля. Мы останавливаемся. Я выскакиваю из машины и иду вперед к командиру роты старшему лейтенанту Хиннерку. Вдоль колонны раздается призыв: «Командиры взводов, к комбату!» Я догоняю взводного пехотных орудий обер-фельдфебеля Гроссе. «Фигня, — говорит он, — увидишь, что мы опять засядем здесь в окопах!» Мы идем вдоль остановившихся грузовиков, в которых закутанные в плащ-палатки с оружием в руках сидят наши солдаты. Холодно… Свинцово-серые облака низко опустились над нами. Сегодня, конечно, снег будет опять идти не переставая. Командир батальона сидит в своей легковой машине, склонившись над картой. Мы представляемся: «Командиры взводов, как приказано, явились». — «Хорошо, Рехфельд, Гроссе, подойдите, пожалуйста!» Узнаем от него: мы остановились сейчас на дороге Коббельбуде — Зеепотен, далее она ведет в Кенигсберг. Наш авангард уже вышел на соприкосновение с противником. Мы знаем, что русские появились повсюду в здешних деревнях. Где проходит основная линия фронта и какое оружие имеется у противника, нам неизвестно. Русские замыкают кольцо вокруг Кенигсберга, но пока в нем еще есть свободные проходы. Если мы попытаемся прорваться, то, очень возможно, из-за нашей неосведомленности попадем под огонь противотанковых орудий и нас заставят отступать. Но, возможно, нам повезет, и мы как-нибудь проскочим между иванами. «Прикажите вашим солдатам, чтобы они самым внимательным образом наблюдали за окружающей местностью. Огневые позиции должны быть приспособлены к круговой обороне, чтобы нас не смешали с дерьмом!» Он оглядывает нас серьезным взглядом: «Прикажите выйти из машин и приготовиться к обороне. Я благодарю вас. До встречи в Кенигсберге!» Я прошу дать мне карту этой местности, так как вообще не имею никакого представления, где точно мы находимся. Я получаю хорошую штабную карту, возвращаюсь к своему грузовику и вызываю своего связного: «Гюнтер (Лоренц), бегите к грузовикам и передайте мой приказ всем выйти из машин, выгрузить боеприпасы, взять по два ящика на человека — и вперед!» Все приходит в движение! Группы солдат отправляются к своим взводам и следуют с некоторыми интервалами к деревне Хелльверден. Нашей первой целью является усадьба. Когда мы приближаемся к домам, оттуда раздается несколько выстрелов. Видимо, там засели русские. Мы осторожно осматриваем отдельные дома и подвалы. В нескольких подвалах, где сидели русские, их без сопротивления берут в плен. Я собираю своих минометчиков и жду команды на выступление. Медленно подходят пехотинцы, пробираясь по снегу. Белые хлопья танцуют в воздухе, видимость становится все хуже, сильный ветер бьет в лица. Снег постепенно переходит в настоящую метель. Теперь он идет большими сырыми хлопьями, которые застывают на лицах. Ко всем бедам, ветер дует спереди и застилает глаза. Наконец, что-то удается рассмотреть на расстоянии почти в тридцать метров. Там уже находятся наши тяжелые пехотные (15-см) и легкие орудия, готовые, как и мои минометчики, к стрельбе. Но в нашем положении атака пока невозможна. Пехота лежит на расстоянии 300 м перед нами, в усадьбе, на песчаной высотке. Я вызываю радиста и спрашиваю его о готовности радиостанции. После короткой отладки один из моих командиров отделения связывается с радистом. Но связь возможна на расстоянии не более ста метров. Мы не видим русских, и они не видят нас. Ящики с минами у минометчиков полностью покрыты снегом. Я позволяю дать несколько пристрелочных выстрелов, чтобы противник знал о нашем существовании. Мины быстро затухают где-то в снегу. Чтобы получить какой-то обзор, я иду к позиции крупнокалиберных минометов. Только с большим трудом можно держать глаза открытыми. Биноклем нельзя пользоваться уже давно, стекла сразу же запотевают. Мы пристально смотрим на сугробы. Внезапно какие-то люди подходят к нам. Русские? Пока я еще ничего не могу разглядеть. Поднимаю свой пистолет-пулемет, снимаю его с предохранителя и пристально смотрю на покрытых снегом людей. Теперь они уже в десяти метрах от нас: женщины и дети. Поднимаюсь и кричу им: «Сюда!» Плачущие девушки с бледными, испуганными лицами бросаются ко мне на шею. «Помогите! Помогите!» Дети плачут и кричат: «Мама, мама!» Старики и женщины стоят безмолвно. Их бледные лица замерзли, одежда мокрая от снега. Я потрясен! С трудом удерживаю молодую девушку, которая готова упасть в снег. На ее лице застыли безысходность, страх и горе, которые выгнало из домов теперь уже неимущую Восточную Пруссию. Я медленно подхожу к собравшимся перед нами людям. Это примерно 30 человек, некоторые без пальто. Мужчины, у которых русские сняли сапоги, без ботинок! Как они счастливы встретить снова немецких солдат! Наш батальонный врач забирает всех этих людей и провожает их в дом. Я возвращаюсь к моим минометчикам. Но встреча с беженцами не идет у меня из головы. Появляется связной из батальона: «Унтер-офицер! Вы должны вместе с 7-й ротой атаковать справа!» Мы меняем позицию, разбираем свои минометы. Командиры батарей сообщают о наличии боеприпасов, и мы отправляемся на новую позицию. Между тем снежный шторм несколько стих. Проходим по полевой дороге примерно 800 м, далее справа — усадьба. Пехота уже здесь, солдаты ждут, пока я не займу позицию со своими минометчиками. За амбаром я устанавливаю 4 миномета и прикидываю свой дальнейший образ действия. Здесь иван ничего не должен видеть. Перед нами, за плоской возвышенностью, деревня Яскейм. Мы отсюда видим только ее крыши. Следует установить, есть ли там русские. Два легких орудия пехоты переводят на открытую огневую позицию в непосредственную готовность к стрельбе. Трое разведчиков возвращаются из деревни и сообщают, что деревня занята, но русских в ней немного. Наши пехотинцы, растянувшись в цепь, подходят к деревне. Их белые маскхалаты едва видны на снегу. Пока ни одного выстрела! Я беру бинокль и наблюдаю за возвышенностью и деревней. Ничего внушающего опасения не видно. Различаю маленькие пунктиры пехотинцев, исчезающих за высотой. Перед нами взрываются пять минометных мин. Стрельба идет с возвышенности, куда еще не дошли наши пехотинцы. Я смотрю направо. Там — железнодорожная станция Коббельбуде, с многочисленными товарными вагонами, локомотивами и запасными путями. На станции — оживленное движение поездов и мечущиеся солдаты противника. Обеспокоенно спрашиваю адъютанта: «Кто все же занимает позиции справа от нас?» Он отвечает: «Там нет никого, мы — правое крыло, за нами открытая местность». — «Замечательно, — говорю я, — если русские начнут контратаку, мы совершенно беззащитны». — «Да, это так, и поэтому особенное внимание надо уделять правому флангу!» Я отправляю двух минометчиков на фланг с приказом наблюдать за обстановкой. Тем временем мои радисты уже устранили неисправность, и я связываюсь с командиром отделения пехоты. Из деревни слышно, как трещат наши пулеметы, — соприкосновение с противником все же произошло. Я оцениваю с адъютантом батальона наше положение. От него узнаю, что мы натолкнулись здесь на разрыв в кольце окружения Кенигсберга и пытаемся войти в город. До сих пор мы «путешествовали» по границам котла от Прашница на север, снова и снова сталкиваясь с русскими подразделениями, идущими с востока, у которых мы по возможности громили передовые отряды в жестоких сражениях, пытаясь деблокировать кольцо окружения. Здесь открыт наш правый фланг, мы выдвинулись далеко на восток. Сегодня наши войска из Кенигсберга должны атаковать и выйти нам навстречу, связывая в боях русское наступление. Вечером мы собираемся прорваться в город. Мои оба радиста тяжело ступают по снегу, двигаясь к Яскейму. Иван снова посылает два выстрела из миномета. Мы наблюдаем за радистами. Оба скоро исчезают за высоткой. Налаживаем с ними радиосвязь: «Здесь Илона 1, здесь Илона 1 — Илона 2, пожалуйста, подтвердите прием!» Они отзываются! Радио работает безупречно. Скоро приходит приказ: «Минометам сменить позицию и следовать в деревню». Я отправляю два миномета в деревню и готовлю следующую группу, которая идет вслед. Теперь, согласно диспозиции, одна группа двигается, другая выжидает, готовая к стрельбе, после чего я отправляю ее дальше. Сам иду со своим связным в начале. Двигаться очень тяжело — снегу по колено. С трудом мы все-таки продвигаемся вперед. Я вижу, что легкие орудия пехоты также взяли на передки, и они теперь следуют за обоими грузовиками. Мы доходим до первых домов, где сидит наш корректировщик. Оба орудия также появляются здесь. Мы, оба командира взводов, собираемся идти к командиру батальона, но раньше я разрешаю своим людям уйти в укрытие и приказываю обоим отставшим минометчикам, чтобы они быстрее двигались сюда. Наше радио работает отлично! Оба орудия пехоты занимают огневые позиции и ведут подготовку к стрельбе. Деревня Яскейм расположена на одной улице, то есть два ряда домов лежат по обеим ее сторонам. Но имеются и поперечные улицы. С небрежно повешенными на плечо пистолетами-пулеметами мы, оба взводных, ищем для себя наблюдательный пункт. Один из домов представляется нам подходящим. В то время как мы выбираем годящиеся для наблюдения окна и быстро осматриваем дом, из конюшни проявляются испуганные хозяева. Это старая мать с двумя дочерьми, 28 и 18 лет. Мы с удивлением спрашиваем, видели ли они русских? Они отвечали, что почти совсем не появлялись дома и искали немецких солдат, и наконец вернувшись домой, чтобы собирать вещи, увидели «германских солдат». Им самим русские солдаты не причинили никакого вреда. Мы сооружаем наблюдательный пункт, выставляем первых наблюдателей. Но тут по деревне разносятся крики: «Казаки! На лошадях!» Мы смотрим в указанном одним из солдат направлении. Идет снег, но уже совсем слабый. Я выхожу на улицу перед домом и вижу, как примерно двадцать казаков скачут галопом по снегу прямо на нас! В руках у них винтовки. Они, как дьявольское привидение, появляются здесь внезапно. Теперь время идет молниеносно! Наш батальон на бронетранспортерах также заметил слева всадников и открыл по ним стрельбу из крупнокалиберных минометов. Но они уже ворвались в деревню, именно туда, где стоят наши орудия пехоты и мои минометчики, которые уже стреляют из карабинов и пистолетов во всадников. Казаки уже в нескольких метрах от нас! Ужасно скрипят их седла! Они стреляют навскидку из винтовок и автоматов. Потрясающая воображение картина! Снаряд разрывается у окна, рядом со мной. Я поднимаю свой пистолет-пулемет и целюсь в самого переднего всадника, который уже прижимает винтовку к щеке. Расстояние до него не более 30 м! Мое оружие «выплевывает» пули, гильзы вылетают из магазина. Чад от пороховых газов заполняет легкие. Я опустошаю весь магазин из тридцати патронов на первых всадников. В прорези мушки вижу, как казак бросает винтовку и падает с лошади! Конь поднимается на дыбы и тоже летит в снег. Следующие лошади спотыкаются о лежавших и несутся куда попало. Жуткая неразбериха! Я хватаю пистолет-пулемет, вынимаю магазин, ставлю новый и оглядываюсь, чтобы прояснить обстановку. Новая группа лошадей летит прямо на меня. Трещат выстрелы. Черт возьми! Всадник стреляет прямо в меня. Промах! Теперь я открываю огонь на поражение. Выстрел — прямо в цель! Лошадиные и человеческие лоскуты кожи взлетают в воздух! В бой вступили наши 7,5-см легкие орудия, которые стреляют на короткое расстояние (от 70 до 80 м) в скачущих казаков! Быстрый огонь! Мой наблюдатель ведет огонь по отдельным целям. Часть всадников поворачивает назад.

Автоматическая винтовка стреляет в определенной последовательности. За лошадью залег русский и нацелил на нас пистолет. Я быстро вскинул пистолет-пулемет и стал вести огонь от бедра. Противник падает. Лошади либо разбежались, либо уцелевшие казаки ускакали на них обратно. На поле осталось только несколько раненых, которые стонут с криками: «Пан! Панове!» Мой наблюдатель выходит из двери и подходит к лежащим казакам, выясняя, кто из них жив, а кто убит. Мы уже сталкивались с тем, что находили ивана вроде бы мертвым, а потом он стрелял в нас. Все произошло так быстро. Так же быстро, как появились эти «привидения», так и мы сумели расправиться с ними! Я отступаю в дом, напряжение постепенно спадает. Я улыбаюсь боязливо прижавшимся друг к другу в углу дома жителям: «Они больше не сделают вам ничего!» Восемнадцатилетняя девушка пристально смотрит на меня широко раскрытыми глазами: «Я так испугалась, также и за вас». Я смеюсь: «Да, девочка, так это бывает всегда. Кто выстрелит раньше, тот и выиграл!» Именно у этой усадьбы, куда мы только что пришли, и произошел бой. Я поднимаю к глазам бинокль и вижу, как от 10 до 15 русских всадников исчезают в низине. Внезапный страх охватывает меня! Ведь они могут натолкнуться там на мою вторую группу минометчиков. Это вполне возможно. Я с беспокойством выжидаю, когда прибудет мой связной. Между тем мы создаем оборонительный рубеж для защиты деревни. Яскейм расположен довольно благоприятно в плоской низине. К деревне нельзя приблизиться незаметно. Жители стоят в кухне, которая находится в необстреливаемой части дома, и наблюдают за нами. Они счастливы, что мы здесь есть, и спрашивают боязливо, возвратятся ли сюда русские. «До тех пор пока мы здесь, — говорю я, — ни один русский не придет!» «Здесь ли наблюдательный пункт унтер-офицера Рехфельда?» — слышу я, как кто-то спрашивает меня снаружи. «Да, я здесь. Что случилось?» Связной тяжело ступает внутрь. Он прибыл от второй группы минометчиков, унтер-офицера Бруно Шпренгала, и сообщает, что она подходит к деревне и ждет моих распоряжений. Я выхожу из дома и рассказываю связному, где следует расположить огневые позиции. Тут внезапно мы услышали какой-то шум «ссссс-т» и еще раз «ссссс-т». Мы прыгаем назад в дом. «Проклятье! Это проститутки!» — кричит связной. Нас обстреливают из минометов! Русские появились снова! Связной снова выходит из дома и быстро исчезает за домами на другой стороне улицы. Я слышу голос командира роты: «Наконец-то я нашел тебя, Рехфельд, и могу сменить. Ты же засыпаешь стоя. А у твоих все же осталось еще три унтер-офицера». — «Конечно, еще три», — улыбаюсь я устало. «И что, по-твоему, из этого следует? Могу ли я дать тебе возможность отдохнуть теперь или нет? Что ты об этом думаешь, однако?» — «Я хотел бы остаться здесь, дорогой обер-лейтенант!» Я возвращаюсь к двери, куда уже подошел унтер-офицер Шпренгал со второй группой. «Ганс, второе отделение прибыло, как приказано, минометчики в порядке. Прошу указания о наших дальнейших действиях». — «Прекрасно, Бруно, спасибо тебе». Я предлагаю ему сигарету и слушаю, как он затягивается дымом. «Юноша, юноша! А ведь все сейчас могло бы кончиться неудачей. Только что сюда пожаловали казаки на лошадях. И если бы орудие не выстрелило, возможно, мы бы уже валялись в грязи». Мы молниеносно вскакиваем со стульев, на которых сидели, и бросаемся на пол. Мимо просвистело несколько мин, которые с треском разорвались за нашим домом так, что стекла вылетели из окон. Страх постоянно сидит в нас! Мы смеемся над собой и садимся на покосившийся диван так, чтобы рама окна защитила нас от осколков. Русские обстреливают деревню легкими и тяжелыми минометами. «Здесь, в доме, тебе уже нельзя оставаться. Необходимо найти новый наблюдательный пункт и расставить людей». Я даю Бруно еще несколько указаний и посылаю на позиции минометчиков. Между тем Гюнтер Лоренц снова наполнил мои магазины и теперь уже шутит с восемнадцатилетней девушкой, которая, кажется, доставляет ему удовольствие своим восточнопрусским произношением. Он играет роль ее рыцаря, который хочет уберечь девушку от всех опасностей. Я, улыбаясь, говорю ей: «Не верь всему тому, что тебе Гюнтер рассказывает! Ему далеко до Казановы». Девушка глядит на меня большими глазами: «О, господин унтер-оффицир, это является чистой ревностью у вас!» Теперь мы смеемся все трое. А затем снова взрыв. Дребезжат стекла, осколки летят в деревянную дверь, и пороховой голубовато-серый дым движется прямо на нас. Проклятье! И еще один взрыв, на этот раз более мощный! Девушка испуганно приседает и вопросительно смотрит на нас. «Они не сделают нам ничего, через крышу им проникнуть не удастся», — говорю я ей с вымученной улыбкой. Направляюсь к командному пункту батальона. Туда же явился командир взвода легких орудий пехоты. Именно его орудие ведет сейчас огонь. Уже темно, поэтому огонь только заградительный. Командир батальона приказывает ему: «Ведите огонь по-прежнему, а Рехфельд вам поможет. А, вот и он. Рехфельд, дайте серию заградительного огня по деревне». Он указывает мне, куда следует направить огонь. Русских почти нигде не видно. Я готовлю минометчиков к открытию огня и затем даю первые команды: «Цель 12, расстояние 300 м, правые минометы — огонь!» Каждая команда должна передаваться из-за отсутствия телефонной связи голосом. Я занимаю такую позицию, которая позволяет так поступать. Я могу установить заградительный огонь в радиусе до 150 м. Даю наводчикам грубую корректировку. Командир батальона опасается, что в нашу деревню уже не направят больше никакой пехоты. Все три роты пехотинцев действуют слева от нас. Поэтому мы должны защищаться сами. Но для этого у нас нет пехоты. Мы можем создать позицию только на самых опасных направлениях. Ставим крупнокалиберные пулеметы на передней линии. Мои люди, минометчики и оружейники, для обеспечения охраны разделены на группы. Корректировщик артиллерии пришел к нам, у него не работает рация. Он остается на ночь у нас. Комбат организует командный пункт батальона также в нашем доме, так что мы теперь собрались все вместе. Скоро к нам начинают прибывать наблюдатели, командиры отделений и оружейники с различными докладами. В конце концов вырабатывается конкретный план обороны деревни. Из соображений безопасности легкие орудия пехоты мы отводим назад за усадьбу и огораживаем колючей проволокой. Солдаты приводят на командный пункт двух раненых пленных. Я допрашиваю их, но ничего полезного не могу извлечь из их слов. Наверное, они сами почти ничего не знают. Корректировщик артиллерии возвращается. Теперь он должен забрать с собой обоих пленных. Они кричат, скорее всего, больше от страха, чем от боли. Ругая и проклиная их, наблюдатель уходит. Всем людям приказано быть особенно внимательными. Командир батальона отправляется на позиции, а затем возвращается ко мне. Мы должны бодрствовать сегодня ночью. Делим ночь на две половины. С 20.00 до 01 ч дежурят комбат и я; с 01.00 до 06.00 — артиллерийский лейтенант и фельдфебель Гроссе. Снаружи стало очень темно. Мы занавешиваем окно и садимся за стол. При тусклом свете керосиновой лампы я составляю дневную сводку боевых действий. Прибудет ли сегодня полевая кухня? Никто этого не знает. В печи затухает огонь, а снаружи совсем холодно. В спальне легли хозяева. Артиллерийский командир и наш командир взвода орудий пехоты постелили себе прямо на полу и сразу же дружно захрапели. В монотонном единообразии раздается пронзительный звонок телефона и продолжает коротко звонить все 15 минут — это всего лишь проба. Около 22.00 я проверяю еще раз готовность минометчиков. Позиция, к счастью, имеет телефонную связь. У нашего дома около телефонного провода стоит связной. Вскоре он с волнением прибывает ко мне и сообщает, что русские проникли в деревню.

Я беру свой бинокль ночного видения и пристально вглядываюсь в темноту. Усадьба раскинулась примерно на трехсотметровой территории, затем местность слегка поднимается, образуя небольшой холм, за которым можно увидеть горящие ярким огнем дома местечка Зеепотен. Отчетливо видно светло-красное ночное небо, а также отдельные фигуры русских и прибывающие к ним группы с поднятыми винтовками или лопатами на плече. За изгородью выгона, которая находится примерно в 200 м перед нами, видно производящих земляные работы солдат, усердно перекидывающих землю. Некоторые из них стоят группами и передают что-то из рук в руки, словно приветствуют друг друга, другие усиленно трамбуют землю ногами. У Иванов, также как и у нас, ноги все время мерзнут. Мы наблюдаем за ними некоторое время, затем я сообщаю о результатах батальонному командиру и запрашиваю разрешение на открытие огня. Так как у меня больше боеприпасов, чем у артиллеристов, он дает приказ на 20 выстрелов из моих минометов. Я наблюдаю за русскими, еще раз прикидываю расстояние, выслушиваю сообщение с позиции о готовности открыть огонь, поворачиваюсь и даю соответствующую команду. Выстрелы разрывают тишину ночи. Однако дальнейшее уже не входит в мои обязанности. Огня минометов мне все равно не видно, разве только искры от сгорающих в воздухе минных оболочек пролетают над домом, за которым находятся огневые позиции. Напряженно вглядываясь в окуляры бинокля, я наблюдаю, как поведут себя первые четыре мины. С тихим шипением они пролетели надо мной, опустились и затем четырежды ярко сверкнули. Хорошо, можно сказать, безупречно! Я даю коррекцию и одновременно приказы снова открыть огонь. Жесткий короткий щелчок выстрела, шипение мин и примерно через 20 секунд сверкнули осколки. «Бретш! Бретш!» — это типичный шум разрывающихся мин. Русские так поглощены своими земляными работами, что сначала только отпрыгивают в стороны, но после последних разрывов раздаются дикие крики. Наверное, им здорово досталось. «Ну, все понятно, — ворчу я, — но еще надо убедиться в успехе». Я требую, чтобы телефонист на позиции не отходил от трубки. «Наблюдайте за всем, что происходит, как можно внимательнее и, если что-то покажется подозрительным, сообщайте мне». Я снова иду в дом. Комбат сидит за столом, опустив голову на грудь — он спит. Я расслабленно сажусь на диван и размышляю: «Проклятье! Как же я устал! Сутками напролет мы мчались по дорогам, потом воевали и, когда понадеялись, что наконец-то наступит хоть на короткое время спокойствие, снова начинается „буйство“!» Снаружи перед дверью раздается грохот, затем кто-то тяжело ступает по доскам пола. В мигающем свете лампы узнаю нашего курьера унтер-офицера Хермесмана (из Хагена). «Ну, кухня приехала, наконец?» — спрашиваю его я. Он кивает. И в самом деле, пищу доставили. Теперь голодные вояки вздохнут свободно! Командир батальона проснулся, удивленно посмотрел на часы, встряхнул головой. «Неужели я в самом деле заснул?» — удивленно спросил он. Между тем сообщение о появившейся полевой кухне с быстротой молнии распространилось среди всех наших людей. Голодные вояки бросаются к грузовикам с прицепленными кухнями. Нам привезли еще и боеприпасы. Это совсем успокоило меня. Затем появляется Гюнтер, мой связной, с дымящимися котелками. Это чудесно, когда на морозе перед тобой ставят горячую еду. Мы хвалим своих поваров, ведь все голодны, как волки. После супа сразу же съедаем холодный паек, исходя из того принципа, что не будет никакого смысла поглощать такую хорошую еду, если ты уже мертв. Батальонный обсуждает что-то с курьером, который привез большую папку с бумагами. Их надо подписывать, в том числе распоряжения обозу, который двигается за нами. Здесь нужно все внимательно обдумать, чтобы не забыть того, в чем мы особенно нуждаемся. Наконец все бумаги подписаны. Завтра фельдфебель должен принести бутылку водки. «Не забудь, у моей бабушки завтра день рождения!» — кричу я курьеру. «Это хороший повод для празднования!» — смеется командир батальона. «Конечно, господин старший лейтенант». Теперь мы смеемся все вместе. У нас обоих, унтер-офицера Хермесмана и у меня, дома в одном и том же городе. Мы мечтаем об отпуске, говорим о последних бомбежках в Хагене и о том, скоро ли прибудет к нам почта. При этом все время прислушиваемся. Снаружи загрохотал пулемет. На этом наша беседа заканчивается. Что там случилось? Я иду к нашему постовому, который все еще стоит у угла дома. «Ну, что случилось?» Он сообщает мне, что перед нашими пулеметчиками появилось несколько русских. Я снова поднимаю к глазам бинокль и вижу, как перед нами по снегу ползут иваны. Они уже приближаются к изгороди. Внезапно комбат говорит: «Крикните им пару раз!» Я смеюсь, почему бы нет? Прикладываю руки воронкой ко рту и затем кричу русским: «Русский, приходи! Высоко поднимай руки и бросай оружие!» Так, с вариациями, я около получаса переговаривался с русскими до тех пор, пока не сорвал голос. И в самом деле, к нам подползает еще несколько иванов. Наши пулеметчики тот час же задерживают их. Наконец я прекращаю свои призывы. Бух! Видимо, дела у ивана идут там совсем неважно, потому что снаряд летит мимо и след от него быстро исчезает в небе. Теперь русские стреляют снова и снова близко от нас, но совсем не корректируют результаты. Никто у нас не пострадал. Смотрю на светящийся циферблат моих часов. Они показывают 01.15. Наше дежурство закончено. Я иду в дом, еще раз вызываю связиста с огневой и мимоходом говорю батальонному: «Господин обер-лейтенант, теперь вы можете спать спокойно, наше бодрствование закончилось благодаря богу». Он ложится на диван, прижавшись к печке, и закрывает глаза. Я тихо открываю дверь в спальне; в слабом свете керосиновой лампы вижу, как артиллерийский лейтенант и обер-фельдфебель Гроссе спят на полу. Я бужу их обоих и готовлю себе постель рядом с большой изразцовой печью, которая все еще теплая. Вешаю каску и пистолет-пулемет на спинку кровати. На всякий случай закрываю чемодан с журналом боевых действий и рюкзаком. На кроватях спят хозяева, а на полу — оба связиста и санитар, а также командир отделения. В комнате становится совсем темно. Я не нахожу ничего, что можно было бы положить себе под голову. Но тут поднимается с кровати девушка, трет себе глаза и пристально смотрит на меня. Затем она вникает в ситуацию и смеется. Она, конечно, еще не отошла ото сна и забыла, в какое положение попала, а потом испугалась, увидев нескольких незнакомых солдат у себя в спальне. Это была маленькая восемнадцатилетняя Мария. Она вопросительно смотрит на меня. «Вернутся ли сюда завтра русские? Я имею так ужасно страх. И что вы сделаете?» Мне жаль ее, но что я должен ей сказать? «Мы должны пробиться в Кенигсберг, однако нас обложили со всех сторон. Вам следует перебраться к нашему обозу, так как я и сам не знаю, как станут развиваться события». Это все, что я могу сказать ей. Она вздыхает и снова ложится на кровать, укрывшись одеялом. Я подпираю голову руками и рассматриваю спящую девушку. Слабый свет лампы позволяет увидеть только общие черты ее лица. Оно красиво, с обрамляющими его длинными густыми волосами. Скоро она засыпает. Я думаю о войне: как она станет дальше идти? Зарождаются сомнения. С воспоминаниями о доме я засыпаю. Снаружи грохочет пулемет, взвивается сигнальная ракета, я просыпаюсь, открываю глаза и прислушиваюсь. Скоро, однако, снова наступает тишина, и я засыпаю окончательно.

Последняя попытка

31 января 1945 г. Я бодро вскакиваю, когда в комнате начинают звучать голоса. В окно видно, что на улице уже совсем светло. Я сразу же хватаю в руки пистолет-пулемет. Жители убегают с мешками и чемоданами в подвал. Я нахлобучиваю на себя каску, сую в рот сигарету и бужу спящую еще Марию: «Быстро иди в подвал, иван атакует!» — «А вы что делаете? Остаетесь здесь?» — она спрашивает со страхом в голосе. «Да, конечно, мы остаемся. А теперь одевайся и быстро в подвал». Мария исчезает в подвале. «Крах! Бумм!» — разносится снаружи, и мины шипят, пролетая над нами! Это уже, кажется, серьезно! Минометы стреляют все чаще. «Юноша, юноша, проснись поутру под рев снарядов», — смеется мой связной Гюнтер Лоренц и жадно поедает остатки своего холодного пайка. «Ну а ты хочешь хорошо поесть перед геройской смертью?» — спрашиваю я. А снаружи уже начинают свое тарахтение русские крупнокалиберные пулеметы и бьют кнутом по домам первые ружейные выстрелы. «Русские идут! Русские атакуют!» Все просыпаются! Я мчусь к выходу и командую своей батарее: «Огонь!» Но именно теперь, когда все зависит от быстроты реакции, что-то не ладится. Я неистовствую. Наконец-то! Наконец! «Мы готовы!» Я успокоенно слышу теперь, как мои мины пошли на врага. Первые из них ложатся слишком далеко. Я кричу, пробиваясь через грохот: «100 м дальше! 10 ближе, по пяти выстрелов на миномет!» С огневой сообщают о готовности. Я жду новых выстрелов. На этот раз мы даем по 20 выстрелов (4 миномета по пять мин), которые в определенной последовательности быстро вылетают из стволов. Прежде всего я осматриваю территорию, чтобы найти противотанковое орудие, которое «чистит нас, словно граблями». Но прежде всего нахожу справа, за железнодорожной насыпью, большое количество русской пехоты, которая окопалась и ожидает броска в атаку. А мы не имеем там никакой линии фронта. С твердой мыслью аккуратно выкурить их следующими выстрелами я даю указание пока не стрелять в готовящихся наступать на нас русских. Тем более что эта атака разрозненная, да и иваны уже не приближаются. Вероятно, они хотят еще раз испытать силу нашего оружия. Постепенно «буйство» успокаивается. Напряжение ослабевает. Я объявляю командиру батальона мое намерение аккуратно обстрелять русских справа. Он восторженно приветствует мою идею и хочет прибавить к этому еще огонь легких орудий пехоты. Я кричу унтер-офицеру Шпренгалу, чтобы он оставался на наблюдательном, а сам бегу короткими перебежками к огневой позиции. В доме сидят юноши, а снаружи несут охрану постовые. Водители и техники грузовиков также сидят у них. Для обратного пути у них нет горючего! Наш курьер (унтер-офицер Хермесман) отправился в тыл пешком, чтобы раздобыть бензин. Посты охраны расположены скрытно за домами, однако справа сюда могут пробраться русские. Я иду на посты, чтобы узнать о наличии боеприпасов для осуществления моего намерения. С удивлением узнаю, что для четырех минометов есть еще по комплекту из 100 выстрелов. Но этого недостаточно. «Вчера вечером не привозили никаких боеприпасов?» — спрашиваю я. Поступления не было, но оказалось, что на одном грузовике есть еще мины, которые даже не разгружали. Люди быстро забирают боеприпасы из машины. Теперь я могу рассчитывать почти на 400 мин для атаки! Это уже что-то! Однако следует найти более или менее удачный наблюдательный пункт. Поневоле я должен стрелять без хорошей охраны. Только садовая изгородь еще представляет собой какое-то препятствие для врага. Я устраиваюсь за низкими строениями крольчатника. Минометчики рядом, всего в десяти метрах за мной. Я могу подавать команды голосом. Легкие пушки пехоты обстреливают домик путевого обходчика, у которого, как предполагают артиллеристы, стоит противотанковое орудие противника. Мои первые четыре мины взрываются посреди скопления русских. Минометчик, коренной берлинец (Фриц Барт, из Ораниенбурга), стреляет прекрасно. И затем стрельба идет на поражение. В расположении русских поднимаются клубы дыма. При дальнейших попаданиях снег становится черным. Время от времени там взлетают в воздух какие-то доски, бревна и разные предметы. «Прямое попадание! Прямое попадание!» — кричит командир батальона и радуется, как ребенок. Это доставляет удовольствие также и мне! Наверное, я израсходовал бы все боеприпасы, но их все же следует оставить на более позднее время. К сожалению, я должен прекратить огонь. Большой отряд русских повернул влево и исчез в овраге. Ну, туда все же надо послать парочку мин! Внезапно что-то шипит передо мной. Мина примерно в 20 м падает в снег. Привет! Иван дает! У нас на батарее остановка в стрельбе. Теперь в дом попадают три снаряда! Это стреляет противотанковая артиллерия («Трах! Бумм!»). Она опасна еще и потому, что сначала слышен взрыв, а потом только, если ты остался жив, щелчок от выстрела. Русские хотят вывести из строя мою огневую позицию при всех обстоятельствах. Теперь каждому необходимо обрести уверенность в себе и действовать согласно обстоятельствам. Особенно страшного ничего не может произойти, так как нужно пробить еще две стены, чтобы достать нас. И, кроме того, мы — большие оптимисты! Для разнообразия иван стреляет из 15,2-см «черной свиньи» по деревне. Это весьма неприятно! Между двумя снарядами, которые взрываются непосредственно перед нашим домом, прибывает связной с наблюдательного пункта. «Проклятье! Такое бывает лишь раз в жизни!» — кричит он снаружи, задыхаясь. Не удивительно, если учесть что он мчался, как лошадь. В руке он держит стабилизатор от русской мины 12-см миномета. «Он попал к нам прямо на обеденный стол, — рассказывает связной. — Эта 12-см мина попала прямо на крышу наблюдательного пункта, пролетела через чердак и „бумм“ — взорвалась. В скатерти образовалась дыра, а вся она оказалась забрызгана грязью. Глупо! И стабилизатор на столе! Мы в это время как раз обедали. Вам надо было посмотреть на наши лица!» Этот «трах-бумм» нас снова обстреливает. Теперь мы должны быть осторожнее. Минуты не прошло, как снаружи опять: «Трах! Бумм! Трах!» Стекла вылетают из окон, дребезжат, а во рту ощущается вкус пороха. Я соскользнул с кресла на пол, как «смазанная маслом молния». Это была весьма милая огненная атака! Я осматриваюсь и вижу: все сидят на полу или прижались к стене. Выглядит смешно, но на деле дьявольски погано! Едва этот страх проходит, как на его место приходит новый! Теперь можно сказать, что мы счастливо отделались! Мы не слышим друг друга, когда кто-то из нас пытается что-то объяснить! То, что до сих пор взрывалось там, снаружи, были еще ягодки! Где-то совсем близко снова шипит снаряд. Задрожала земля! Дом покачнулся, посыпались с потолка и стен штукатурка, известь и цемент. Новые и новые удары сотрясают нас. Последние стекла выжимает взрывная волна. И все это сопровождается диким воем и треском! Мы удивленно оглядываемся. Однако наша усадьба сооружена из толстейших плит! Если бы мы укрывались в деревенских домах, я вообще не знаю, что бы было, и даже думать об этом не хочется! Мы видим большие черные воронки от 20 до 30 снарядов диаметром от 8 до 10 м, окруженные замерзшими земляными глыбами. Но снаряды ложились, пожалуй, в 300 м от нас за Яскеймом. Надо надеяться, что ничего подобного больше не случится. Я предполагал, что иван обстреляет нас из захваченных фаустпатронов. Но у него были и минометы разных калибров, а также 28-см орудия «М-28» с 60-кг снарядами! К нашему счастью, он больше не обстреливал нас. Я обдумываю, не стоит ли изменить позицию, так как нас, безусловно, засекли. В то время как я об этом размышлял, раздался ужасный шум и грохот, как будто весь дом решил обрушиться. Связной очень осторожно выглядывает наружу, желая выяснить, что происходит, но тотчас же возвращается обратно и кричит: «Выходите! Дом горит!» Уже слышно шипение мокрых бревен, и в комнате поднимается дым. Я приказываю, чтобы все, кто занимает ближайшие пять домов, выходили и собирались вместе.

Надо искать новую огневую позицию. Я собираюсь выходить вместе со связным. Но это не так просто! Русские обстреливают все, что появляется между домами, и даже в одиноких солдат стреляют из противотанкового орудия. Многие уже лежат без движения на земле. Наконец я проскакиваю между домами, и тут перед носом раздается взрыв. Осколки летят рядом. Страх глубоко сидит у меня в печенках! За следующим домом я останавливаюсь, чтобы передохнуть. Гюнтер уже за последним домом: «Давай! Беги сюда! — кричу ему я. — Здесь тихо!» Он осторожно выглядывает из-за угла. Раздается короткий хлопок. Снаряд застревает в крыше дома, за которым я укрываюсь. Гюнтер уже здесь. Он все делает правильно, как опытный «старый воин»! Сразу после взрыва снаряда надо бежать, пока иван заряжает орудие для следующего выстрела. Гюнтер смеется надо мной, но затем мы вздрагиваем оба! Снаряд застревает в передней стене дома, и кирпичи сыплются прямо на нас. Мы выжидаем одно мгновение, а затем рвемся вперед к следующему дому, который может послужить убежищем. Бежать приходится по глубокому снегу. Я не жалуюсь на холод, потому что русские умело «обогревают» меня. Мы видим, как наши люди прячутся за домами, а затем медленно пробираются к нам. Меня терзает страх за каждого из них, особенно когда один за другим они делают скачок, чтобы пробежать от одного дома к другому. Стрельба из противотанковых орудий становится все более частой. Некоторые дома уже горят, мы видим разлетающиеся в небе искры и обрушивающиеся крыши. Я думаю, что это, собственно, безумие с нашей стороны — днем пытаться занять новые, еще не оборудованные позиции при таком страшном обстреле. И все же это необходимо. По снегу пробирается один из моих людей, в каждой руке у него по ящику с минами, а на спине минометная плита почти 25-кг веса! В настоящий момент никакой минометчик не готов открыть огонь. Лишь бы русские не начали теперь атаковать. Я не вижу обоих командиров отделения. Никто не знает, где они. Хорошо хоть, что вопреки стрельбе все минометчики вроде бы целы. Теперь мне хотелось бы найти хоть одного из них, который был бы готов открыть огонь. Правда, связь с наблюдательным пунктом отсутствует. Кто знает, где находится командир батальона? Приходится действовать самостоятельно. Я в ярости от того, что ни один из командиров отделения меня не поддерживает! Наконец вижу командира роты 7-го батальона пехоты и с ним несколько солдат, которые выскакивают из-за дома. Я спрашиваю, где, вообще-то, 7-й батальон? «Наш командный пункт здесь, у вас в деревне, — говорит он. — Командир 7-го батальона отправил сюда людей для обороны деревни». Я объясняю ему создавшееся положение и показываю мои огневые позиции. Теперь русские стреляют из всех минометов. Беспрерывно рвутся снаряды противотанковых орудий. Так как враг не знает, в каком из домов находятся немецкие солдаты, он время от времени посылает в каждый из них несколько снарядов. Фасады почти всех домов уже разбиты. В заботе о моих людях я выхожу из укрытия и собираю минометчиков. Это, кажется, почти невозможно сделать. За домами, в укрытии, скрываются отдельные люди, выжидают или же перебегают от дома к дому. Чтобы иметь сейчас под рукой минометчика, готового открыть огонь, я сразу требую принести мне опорную плиту, двуногий лафет и трубу, неважно, собраны ли они вместе или находятся в разобранном виде, а также столько мин, сколько возможно притащить. Первым решается на рывок командир миномета ефрейтор Блеуэль. Он выходит из-за школьного дома с плитой. Мне подносят также двуногий лафет и трубу. Минометчик быстро собирает оружие, и теперь оно уже полностью готово открыть огонь. Вслед за минометом мне подносят мины. Парни ползут на брюхе, и, к счастью, все обходится без потерь. Снова и снова я сожалею, что ни один из моих унтер-офицеров не явился. Мой человек сообщает: «Они спустились в глубокий подвал, нашли там водку и пьют ее». Я возмущен! Вместо того чтобы помочь, они заставили своих парней лежать здесь! Тихая ярость овладевает мной. Я со своим связным (ефрейтор Гюнтер Лоренц, убит в феврале 1945-го) вышел наружу, подвергая его и себя большой опасности, между тем как эти парни пьянствуют! И все же я доволен, что миномет наконец готов к бою. Я искренне благодарен ефрейтору Блэуэлю за его мужество. «Есть ли у Блэуэля Железный крест 2-го класса?» — спрашиваю я у минометчиков. «Нет, господин унтер-офицер!» — отвечают они. То, что его нет у ефрейтора, это вполне понятно. Вражеские минометы продолжают вести огонь. Мы прислушиваемся. Все это внушает опасения. Русские пулеметы и автоматы щелкают. Снаряды продолжают рваться, стремительно несутся к лесу, крушат деревья, кусты и стены домов. Я осторожно, из-за угла дома, засекаю минометы на опушке. Ага, они прибывают туда! Отдельные солдаты противника в белых маскхалатах с винтовками или автоматами несутся к нашей деревне, стреляя на ходу. К моему старому наблюдательному пункту они уже подходят совсем близко. Наши солдаты стреляют из всех окон. Теперь выстрелы звучат рядом со мной. Я поднимаю пистолет-пулемет, целюсь тщательно, прислонившись к углу дома, когда вижу двух подбежавших русских. Я беру обоих на мушку. Рядом со мной кто-то стреляет из автоматической вражеской винтовки в пулеметчика. Я наблюдаю в бинокль, как рвутся в снегу мины. Рядом слышатся звуки: «Пенг! Пенг! Пенг!» Они раздаются два-три раза, с четвертым выстрелом иван спотыкается и падает лицом вниз. Больше не слышно свиста пулеметных пуль! Я признательно смотрю на нашего стрелка. Он высовывает голову в окно, осклабившись на меня, и кричит: «Следующий, пожалуйста!» Затем снова стреляет. Всего в моем убежище раздается 15 выстрелов. Солдаты противника с хриплыми криками «ур-ра!» несутся на нас. Нам, казалось, оставалось только наблюдать за этой дьявольской атакой. Но русские так и не дошли. Из-за всех углов мы ведем огонь из пулеметов, автоматов и винтовок. В моем старом наблюдательном пункте слышны типичные «щелчки» пистолетов. Должно быть, противник все-таки туда добрался или совсем близко. В соседнем доме разрываются два снаряда противотанкового орудия. Прямое попадание! Наш крупнокалиберный пулемет, который беспрерывно стрелял, замолк. Я поднимаю к глазам бинокль. Проклятье, они схватили пулеметчика и расстреляли его! Мы, к сожалению, остались без крупнокалиберного пулемета. В общем хаосе я внезапно слышу выстрелы своего миномета. Удивленно возвращаюсь за угол дома. Минометчик ведет огонь самостоятельно! Я внимательно смотрю, куда летят мины. Безупречно! Они попали точно в цель, но теперь необходимо продолжение. Я кричу Блэуэлю: «Точно! Стреляй дальше!» Меня радует, как легли мины. Молодец, юноша! Однако он больше уже не стреляет. И из леса не слышно выстрелов. Нет больше боеприпасов. Затем раздается свист снарядов где-то позади меня. «И-и-и! Румм!..» Это стреляют наши легкие орудия пехоты. Но и у них тоже, кажется, почти совсем не осталось боеприпасов, так как стреляют они редко и только по одному снаряду. Целенаправленный огонь ограничивается несколькими выстрелами в сторону противника. Затем и этот огонь прекращается. Теперь мы вынуждены защищать всю деревню всего лишь с 50 солдатами от трижды превосходящего нас врага, у которого имеется в распоряжении тяжелая артиллерия. Теперь каждому приходится защищать свою шкуру! Мы позволяем приблизиться противнику на 50–100 м! Потом открываем ураганный, прицельный огонь. Каждый выстрел без промаха! Все больше русских разбегаются по сторонам или же бросаются в снег и ползут по-пластунски. Но это им не помогает. С тремя солдатами мы одновременно стреляем в одного русского, который хочет скрыться в снегу. Только на короткое время он еще пытается подняться на руках, но потом неподвижно лежит на снегу.

Теперь мы кладем одного за другим. Кое-кто пытается убежать, но наши пули догоняют их. Мы стреляем еще некоторое время. На снегу уже лежит несколько человек. Белые халаты их хорошо маскируют. Некоторые солдаты еще шевелятся. Поднимают то руку, то ногу. Один пытается с трудом встать. Щелчок выстрела — и он уже больше не поднимется с земли. Вздохнув, мы прекращаем стрельбу. Атака отбита! «Чудесно. Ведь вы стреляли с одним минометчиком. Безупречные прямые попадания! Смотрите, там лежат „канаки“, более 15 мертвецов!» — кричит мне обер-лейтенант Хиннерк. Я смотрю в ту сторону, куда он показывает, и действительно, это сделал один выстрел из миномета! Молодец, Блэуэль! Я не сомневаюсь теперь, что он получит Железный крест 2-го класса! Атака отбита, но что дальше? Боеприпасы для моих минометов, а также для орудий пехоты израсходованы полностью. При этом наше положение отнюдь не розовое. Я позволяю разобрать миномет и сдать его в обоз. Теперь мы должны ориентироваться на оборону в ближнем бою. Каждый солдат должен иметь винтовку или хотя бы пистолет. Следует использовать все имеющиеся ручные гранаты. Я распределяю моих минометчиков по точкам обороны. Первый ряд разрушенных домов мы разбираем вплоть до старого наблюдательного пункта, чтобы избегнуть лишних потерь. Дни становятся длиннее. Скорей бы начиналась ночь, тогда бы нам могли подвезти боеприпасы. Посылать за ними кого-либо днем совершенно невозможно: его бы сразу убили с легкостью. Я держу автомат между коленями, каска в руке. Мы сидим вместе с командиром 7-го батальона. Лицо его очень серьезно. У него в батальоне всего 22 солдата. Он охотно поговорил бы с нашим командиром (8-го батальона). Но пока тот так и не появлялся на наблюдательном пункте. Комбат-7 встает, чтобы идти к наблюдательному пункту, но тут дверь открывается и входит наш командир батальона. «Слава богу! Прошел! Иван стреляет из противотанкового орудия в каждого, кто пытается бежать». Он садится на диван, вытирает пот со лба и снимает каску. Спутанные волосы командира свисают на лицо. Борода спускается ниже подбородка. Теперь оборону деревни еще раз обсуждают оба офицера. Тема одна — недостаток боеприпасов! Оставшиеся ящики распределяются по-новому. Два, с патронами, пойдут рядовым стрелкам. Все кратко, и никто из них не подает вида, что мы оказались почти в безнадежном положении. Еще существует проводная связь с полком (с командованием 2-го полка рядовых моторизованной пехоты «Великой Германии»), что само по себе чудо! Наш командир хочет говорить с батальонным. Я звоню, и вот, пожалуйста, он у аппарата. Именно в этот момент противник начинает артиллерийскую атаку. Русские совсем не так глупы. Там дела идут «чин-чинарем» по части руководства боем. Я вызываю комбата еще раз, но по тому, как легко крутится ручка, уже понимаю, что линия порвана. Я бросаю трубку и говорю, как пострадавший в аварии, с сожалеющей улыбкой: «Связист — марш!» Произнося это, я знаю, что означают мои слова: последняя надежда пополнить наши боеприпасы, чтобы отразить русские атаки, сейчас в руках связиста, который должен найти обрыв, мокрыми замерзшими пальцами скрутить два провода и снова ползти назад. До этого один из телефонистов уже не возвратился после попытки восстановить связь. Оба телефониста вскакивают, но командир батальона приказывает отправиться по линии только одному. Мы должны беречь людей! Оба связиста обмениваются инструментами, а затем один из них уходит. Я следую за ним, однако останавливаюсь в дверях. Сначала он идет согнувшись, прячась за домами с проводом в руках. Затем внезапно подпрыгивает несколько раз, однако мчится дальше, несмотря на обстрел. Камуфляж хорошо маскирует его. Я проверяю его, подтягивая провод. Связист останавливается на мгновение. «Крах! Бумм!» Маленькое черное облако грязи в ту же секунду поднимается над ним. Связист неподвижно лежит в снегу. Я с волнением произношу про себя: «Встанет ли? Или убит?» Нет, он осторожно поднимает голову, осматривается и готовится к новому рывку. Неужели ему удастся найти обрыв! Теперь связист бежит, поднявшись во весь рост, вдоль линии. «Крах! Бумм!» Снова проклятое орудие. Снаряд ушел перед ним в снег. Только бы ничего не произошло с ним. Но нет, он жив, только взрывная волна сваливает его с ног. Он бежит дальше, этот смелый юноша! Русские понимают, как телефонист сейчас важен для нас. Либо они считают его наблюдателем, либо связистом. В того, на которого мы возлагаем все надежды, стреляют еще раз. Если связист погибнет, мы останемся без связи. Теперь он лежит, как мертвый! Убит? Больше противотанковое орудие не стреляет. «Жаль мальчика», — думаю я. Однако бойцы кричат мне: «Он двигается! Он жив! Он возвращается!» Я смотрю в ту сторону, откуда идет телефонист. Он с трудом пробирается по глубокому снегу. Мы боязливо смотрим на него, но вот связист уже скрывается под защиту одного из домов. Там он бросается в снег, затаив дыхание. Несколько солдат подбегают к связисту и несут его в дом. В командном пункте батальона телефонист докладывает: «Господин старший лейтенант, связь восстановлена!» Командир хватает трубку и требует, как можно скорее, подкрепления, боеприпасов и саней для отправки раненых. Он говорит так, что я его просто не узнаю: почти умоляет командира полка. Тот обещает сделать все возможное. Усталым движением руки комбат кладет трубку на полевой телефон и, вздыхая, падает в кресло: «Если нам срочно что-либо не пришлют, то мы здесь все сдохнем до завтра. Затем они запишут в толстый журнал боевых действий: они погибли во славу родины и ее знамен. Фигня! Фигня!» Последнее он говорит, повысив голос, чтобы его не заглушал грохот, раздающийся снаружи. Затем он поворачивает голову к моему связисту и спрашивает: «Фельбермауер, дай мне сигарету, или у нас уже нет ни одной?» Связист ухмыляется, раскрывает свой планшет и подает батальонному коробку сигареты «Норд». Командир предлагает сигареты всем присутствующим. Я подаю ему свою зажигалку. «Чистейший огнемет», — смеется он и, смакуя, втягивает дым в легкие. Затем он спрашивает: «Каков все же дом, в котором мы обосновали свой штаб? Можно ли чувствовать себя в нем спокойно?» Едва он произнес эти слова, как раздается отвратительно сильный грохот, взрывная волна давит на уши и сжимает легкие. Потом наступает тишина. Командир батальона сидит молча и не меняет выражение своего лица. Моя рука слегка дрожит, когда я закуриваю. Медленно, преувеличенно спокойно встаю и выхожу посмотреть, какие разрушения вызвал снаряд. Когда я выхожу в прихожую, то вижу, что осыпавшаяся штукатурка покрыла весь пол. Известь, кирпичи, стекло и картины валяются на полу. Стекло трещит под моими ногами. Я приоткрываю дверь и смотрю в соседнюю комнату на опасной стороне. Там большая дыра в стене рядом с окном. Снаряд пробил наружную стену и разорвался в комнате. Только маленькая дыра осталась на противоположной стене. «Мое счастье, — подумал я, — что не оказался в тот момент в этой комнате». Внезапно в комнату ввалились два моих офицера. Не успели они войти, как за дверью взвыли мины. Один миномет, затем другой! «Мой дорогой унтер-офицер», — пьяно смеются оба, долго слушают, что делается снаружи, а затем бегут дальше. Русские, пожалуй, заметили оживление в доме. Орудия стреляют все чаще. Теперь их уже несколько. Горят соседние дома. А затем минометы открывают яростный огонь, после грохота разрывов слышен хриплый крик «ур-ра!». Большевики продолжают атаку. Они, пожалуй, узнали, что мы не имеем тяжелого оружия. Снова снаряды и мины барабанят по нашей деревне. Мы едва успеваем спрятать головы. Появляется командир батальона. Он снимает с головы каску, горящая сигарета по-прежнему зажата у него между зубами. Он поспешно снимает с предохранителя пистолет. «Мальчуган» Фельбермауер, вопреки серьезному положению, шутит: «Не хотите ли, господин старший лейтенант, выстрелить из зенитной пушки в человека?» Комбат поворачивает к нему лицо с горькой улыбкой: «Все-таки это лучше, чем игрушечный пистолет». При этом он рассматривает свой 7,65-миллиметровый пистолет. Между тем каждый ищет себе укрытие и хорошее поле видимости. Я проверяю еще раз свой магазин и снимаю с предохранителя пистолет-пулемет. Глядя в бинокль, я вижу примерно в 800 м от себя упряжку с прицепленным к ней зенитным орудием. Это цель для нас, если бы только у меня было достаточное количество боеприпасов. Наш последний крупнокалиберный пулемет трещит, выбрасывая пулю за пулей. Я вижу, как брызжет снег при каждом выстреле, пули все ближе к упряжке! Отлично! Лошадь падает, и вслед за ней летит с облучка кучер. Но прислуга орудия уже бросается к нему. Наш пулемет стреляет неистово! Парни работают превосходно. Но затем… Русское орудие уже снято с передка и приведено в боевую готовность. И вот уже рвутся снаряды! Снег и грязь кружатся, поднимаются высоко в воздух. Прямое попадание в дом, где расположена позиция наших пулеметчиков. Оттуда — ни одного выстрела. Выведены из строя? Я смотрю, как наши солдаты берут винтовки наперевес и готовят ручные гранаты. Их лица строги и бледны. Только если снаряды взрываются слишком близко и осколки летят во все стороны, шлепая и визжа, они вздрагивают и наклоняют головы. Потом становится тихо. Опасная тишина! Первые русские приближаются в своих длинных маскхалатах к нашему дому. У них в руках винтовки с примкнутыми трехгранными штыками. Иваны медленно приближаются, как бы не доверяя противнику. Я поднимаю свой пистолет-пулемет, целюсь и нажимаю на курок. Иван, который уже в 30–40 м от меня, падает на землю, успевая обрушить очередь автоматного огня. Его ушанка слетает головы. Я опускаю пистолет-пулемет и ищу следующую цель. Как по команде, наши солдаты посылают выстрел за выстрелом уже на более дальние расстояния. Стреляем только точно в цель, так как должны экономить боеприпасы. У меня еще три полных магазина — это от 90 до 100 выстрелов! Однако на каждую очередь автоматного огня уходит от 10 до 15 выстрелов. Итак — стрелять надо реже, но точнее. Я уже слышу щелкание пистолетов и справа от нас глухие взрывы. Это — ручные гранаты. Бой становится все более жарким. Появляются пятеро русских, беспрерывно стреляющих из пистолетов. Глядя на нас, они убеждаются, что мы находимся в хорошем укрытии за стенами и забитыми окнами. Но они продолжают стрелять. Снаряды стучат в стены дома. Я быстро упираю в плечо пистолет-пулемет, и сразу 30 выстрелов, весь магазин, направляю прямо в ивана. Появляются еще двое и сразу же падают с криками и визгом. Остальные также, по-видимому, ранены: они лежат в снегу и еле передвигают ноги. Выстрел точный! Правее кто-то угрожающе кричит: это оба буйных русских. На этом фланге я бросаю на землю еще пару иванов. Начинается беспорядочное скрипение всех окон, дверей и досок в углах дома. К деревне приближается множество русских, однако они еще не вошли в нее. Нервы надо успокоить. Тяжелое оружие противника бьет уже не так точно. Артиллеристы боятся, что снаряды будут ложиться на своих. К борьбе с противником присоединяется один солдат за другим, так как может начаться уже борьба в рукопашную. Из-за отсутствия боеприпасов мы не можем стрелять в отдельных русских солдат, поэтому в основном идет стрельба из пулеметов и минометов, а также, целенаправленная, из карабинов. Мы ведем огонь из окон или укрываясь за развалинами. Из-за отсутствия боеприпасов, без укрытия, только лежа в снегу, у нас мало шансов на выживание. Однако необходимо стоять — бороться и не сдаваться! Враг появляется внезапно, мы рассеиваем его нашими ручными гранатами и пулеметным огнем. Есть шансы ворваться в Кёнигсберг с юга на плечах противника. Тогда русские вынуждены будут вести войну на два фронта. Опять сверкает автоматный огонь, бревна от домов летят во все стороны, снопы пуль щелкают по забору, за которым я лежу. Молниеносно отпрыгиваю в сторону в новое укрытие. У меня остался только один магазин. И все. Никаких боеприпасов больше! Я испуганно поворачиваюсь и вижу, как мой наблюдатель Гюнтер поднимается из снега, протирает мой пистолет-пулемет и заряжает новый магазин. Последние патроны! Я снова беру свое оружие. «Последний магазин, Гюнтер!» Затем я бросаю взгляд на предполье. Всюду коричневые фигуры, лежащие в снегу. Судорожно сжимаются плечи. Я еще раз осматриваю отдельные заряды в своем карабине. Противник перестает стрелять, становится тише. Русские прекратили атаку и возвращаются. Я вижу здесь и там только одну-две одинокие фигуры и больше никого с ними рядом. Они идут назад, ковыляя в снегу. Не имея достаточного количества патронов, я не стреляю. У меня остался всего один неполный магазин. Гюнтер поднимает винтовку, целится и стреляет. Во все глаза смотрит на своего противника. «Лежит», — говорит он. И что теперь? Мой радист имеет еще 20 патронов, он отдает Гюнтеру пять из них. После штурма воцаряется спокойствие. Я устанавливаю новые пункты наблюдения и направляю туда наблюдателей. По возможности равномерно распределяю боеприпасы и возвращаюсь на свою позицию. Три легких ручных гранаты со свистом летят в моем направлении со стороны отступающих русских. Это были последние попытки открыть огонь. Кто знает, где они разорвались? В комнате, на командном пункте, сидят друг против друга два командира батальона. Они волнуются, так как связи с полком опять нет. Я снимаю каску и докладываю о положении с боеприпасами. «Вместе с тем вы знаете, что на днях к нам не поступят боеприпасы. До вечера мы должны безусловно продержаться». Появляется связной. Он не может сообщить ничего хорошего. Убитые, раненые, недостаток боеприпасов, у легкого пулемета сломана муфта и неисправность не устранена. Все это мы знаем, дела обстоят хуже некуда. Из нашего наблюдательного пункта прибывает один из моих командиров отделения, обер-ефрейтор Ганс Эссер, и сообщает, что в доме много раненых. Он весь простреливается. Хорошо лишь, что прошлой ночью оттуда убежали все жители. У него осталось не более трех солдат. Справа от дома проник иван, и он все время контролирует развалины, вопреки сильной контратаке. «Что? Русский в нашей деревне? Его надо выбить оттуда сразу!» Из окна раздается грохот от взорвавшейся ручной гранаты, которая попала прямо в дом. Мы вслушиваемся, но потом быстро успокаиваемся. Внезапно нас пугает пронзительный звонок телефона. Я хватаю трубку: «Рехфельд здесь! 8-я рота, командир минометной батареи!» Я слышу доносящийся откуда-то свыше взволнованный голос: «Кто-кто? Унтер-офицер Рехфельд? Живой? Вы занимаете еще старые позиции? Продолжают ли русские атаки? Хватает ли вам боеприпасов? Деревню надо безусловно удержать! Слышите! Безусловно! Здесь как раз был командир полка. Он выражает вам благодарность, однако вы должны держаться!» — «Есть, господин капитан! Я передаю трубку господину обер-лейтенанту Хиннерксу!» Командир батальона встает и берет трубку. Я слышу время от времени его голос: «Есть! Есть! Но, однако…» — «Никаких однако!» Командир полка говорит как по писаному. Наш батальонный устало улыбается, потом внезапно его лицо напрягается. Он, кажется, радостно поражен тем, что услышал. Мы смотрим на него вопросительно. «Есть, господин капитан, конец связи!» Батальонный буквально падает в кресло: «Юноши, сегодня вечером мы получим подкрепление!» Раздался страшный удар, и если камень от радости свалился с наших сердец, то реальные камни посыпались на пол. Снаружи кто-то шел к нам. Дверь прихожей была вышиблена, и поэтому мы сразу же услышали грохот тяжелых сапог у себя в комнате. Появилось двое солдат со вспотевшими красными лицами. Они тащили между собой офицера, который сжал зубы от боли.

Мы узнаем нашего командира отделения. Он с трудом со стоном дошел до стула и облегченно опустился на него. Командир батальона спросил, что с ним, и отделенный ответил: «Я с пятью солдатами предпринял атаку, чтобы выкурить иванов из дома, однако они прочно закрепились там! Я был ранен из пистолета пулей в бедро. Все пулеметчики и один офицер убиты прямым попаданием из противотанкового орудия». Стало ясно, что русским все же удалось захватить один дом в деревне и теперь они будут брать один дом за другим. Контратака должна возобновиться. Командир 7-й роты хочет руководить ею. Спешно проводится подготовка. К вечеру с ним отправятся разведчики. Снаружи постепенно становится темнее. Время подходит к 18.00. Очень осторожно, так, чтобы русские его не заметили, сюда должен подойти связной. Вскоре прибывает один и затем другой. Они привозят нам боеприпасы! Двое саней, на которых они прибыли, возвращаются с ранеными и убитыми. И самое важное — батальон солдат уже на пути к нам! «Кто они такие?» — «Пехотный батальон фольксштурма, замечательные солдаты». В этих словах мы не видим ничего хорошего. Это всего лишь сапожники, портные, водители, вагоновожатые. Можно предположить и солдат других подобных специальностей. Впрочем, нам, в общем-то, безразлично, кого к нам присылают. Я посылаю Гюнтера (наблюдателя) к моим командирам отделения, для того чтобы информировать их о происшедшем в течение дня. Однако они приходят сами, так как отсиживались здесь поблизости в каком-то подвале пьяными в стельку. Знает кошка, чье мясо съела! Они появляются еще не окончательно протрезвевшими. При первой возможности я их сурово накажу. Не о чем и говорить. Обер-ефрейтор Ганс Эссер, который энергично поддерживает меня, построил моих оставшихся людей, приведя в состояние боевой готовности. На улице стало совершенно темно. Призрачный огонь от пожаров освещает всю деревню. Темные фигуры связных перемещаются от дома к дому. Русские время от времени совершают набеги на деревню, тогда раздаются взрывы даже ночью. Поэтому связные скрываются иногда в укрытие. Надо надеяться, что русские все же не покажутся этой ночью. Я смотрю на часы — 19.40. Теперь 7-я рота (т. е. то, что от нее осталось) должна начать запланированную контратаку на «русский дом». Я выхожу на улицу. Сверкают ясные звезды на небе. Очень холодно. В воздух поднимается зеленая осветительная ракета, и сразу же раздается разрыв связки ручных гранат (вокруг основной гранаты крепится примерно от четырех до пяти подрывных шашек, образуя связку). В ночи время от времени слышится пулеметная стрельба, короткая и неприцельная. Опять полетели гранаты и послышались крики «ур-ра!» Русские отвечают неистовым огнем, по меньшей мере, из четырех пулеметов. После того как первые снаряды противотанкового орудия начинают взрываться около дома, я ухожу в безопасное помещение. Но и здесь, в углу дома, с оглушительным треском взрывается граната! Усевшись у печки в относительной безопасности, я записываю в журнале боевых действий все, что произошло за прошедший день. В дом заходит солдат и спрашивает меня. Я отвечаю: «Я здесь. Что тебе надо?» — «Гренадер Блауэль, господин унтер-офицер, я ранен». Я высоко поднимаю свечу и смотрю на побледневшее лицо. Солдат улыбается мне. «Напичкан осколками, господин унтер-офицер!» Я спрашиваю, совсем ли ему плохо и может ли он еще курить. «Могу, только у меня нет больше курева». — «На, бери мои». Я даю ему три папиросы (марки «Чайка»), а сам закуриваю последнюю. Когда за ранеными пришлют сани, я постараюсь, чтобы его отправили с первой же партией. Мы смотрим друг другу в глаза: «Все будет хорошо, юноша!» Тут как раз подъезжают сани. Лошади тяжело сопят. Раненый исчезает в темноте ночи. Слабо стонут в санях тяжело раненные. Я стараюсь внушить им мужество. «Скоро вы будете в теплом и надежном месте, лежите спокойно». Те раненые, которые пока еще не имеют возможности выехать отсюда, лежа на полу, смотрят на нас боязливыми глазами: «Не оставляйте нас! Не забывайте!» Нашему командиру звонит командир полка и спрашивает, прибыло ли подкрепление. Он, конечно, не говорит прямым текстом, а употребляет известный нам код («Когда Христос явится с неба?»). Гюнтер, обращаясь ко мне, на это отвечает: «Господин обер-лейтенант, если иван слышит, то, конечно, листает немецкую Библию, чтобы понять наш разговор». Мы оба хохочем. Командир сообщает, что попутно с подкреплением к нам отправлены сани с боеприпасами и они уже должны быть у нас! А если прибыли, то где их разгружать. Мы получили 60 ящиков (три с ручными гранатами). Совершенно невероятно! Здесь также боеприпасы для крупнокалиберных пулеметов, ленты и револьверные пули. Мы должны взять также магазины для карабинов и ленты для пулеметов. Водители обоих грузовых автомобилей, стоящих пока в стороне, спрашивают, есть ли у нас канистры с бензином. Возчики только трясут головами. Я вызываю полк и спрашиваю, что делать с грузовиками без бензина? В это время снаружи раздался очередной взрыв. «Бух! Бумм!» Артиллерия русских снова в работе. Также и противотанковые орудия стреляют вовсю. Нам только этого не хватает сейчас — атаки русских. Я распределяю боеприпасы минометчикам и отправляю их всех четверых на огневые позиции. Мы собираемся вести заградительный огонь, однако уже и без нас пехота начала стрелять. Русские, готовящиеся к атаке, должны быть удивлены нашим огнем. Я слышу, как кто-то шепчет: «Алло, 8-я рота вызывает 7-ю „Великой Германии“». Приглушенным голосом отвечаю: «Я здесь. Здесь!» Ко мне подходят командир и взводный в расстегнутом мундире. Это командование прибывшего подкрепления. Слава богу, они прибыли, и я смогу выйти. «Здесь скоро начнется бой! — кричу я им. И добавляю: — Ну, раз вы пришли, тогда я иду в дом».

Подхожу к командиру батальона и докладываю: «Господин обер-лейтенант, отделение уже на месте. Господа прибыли!» Командир отделения и командир взвода останавливаются в прихожей. Батальонный встает с кресла и идет к ним, приветствует и говорит: «Прекрасно, Хиннерк. Хорошо, что вы пришли. Садитесь, пожалуйста!» Он подает обоим гостям руку. С легким поклоном они садятся за стол. Наш командир интересуется, какие у них силы, вооружение, сколько боеприпасов и каков моральный дух людей, откуда прибыли рядовые и т. д. Связной вновь прибывших объяснил, почему они ехали так медленно. Все новички — совершенно неприспособленные к боевым действиям люди (как об этом уже предупредил нас связной). Эти пехотинцы, старики и молодые, уже показали всю свою неорганизованность при малейшей опасности. Я не предвижу ничего хорошего от пополнения. Они сразу же заняли дома, в которых еще можно было укрыться. Хорошо еще, что деревня в наших руках. Командир сборного отделения говорит совершенно откровенно об этом «элитном подразделении». Он завидует нашему командиру, так как в его «прославленном» батальоне действительно воюет элита. Потом он вытаскивает бутылку водки из сумки и промывает горло. Малыш Фельдбермауер, идеальный связной, вынимает из сумки еще три бутылки водки! Господа пьют за наше военное счастье и благополучие. Наконец бутылка попадает к нам, унтер-офицерам и обер-фельдфебелям. Наш командир меняет ситуацию. Он рисует мелом на столе расположение домов в деревне и сообщает, что, «к сожалению, в одном из домов, здесь, внизу, засели русские. Мы дважды пробовали их уничтожить, но без боеприпасов нам так и не удалось подобраться к этим парням». Видно, что командир батальона очень сожалеет, что так и не удалось выкинуть Иванов из этого дома. Но он хочет как можно скорее закончить эту операцию. Я предлагаю открыть внезапный огонь из моих четырех минометов, благо боеприпасы получены, и занять этот «русский дом».

Я бы выполнил эту операцию довольно охотно! Однако комбат колеблется. В конце концов он говорит: «Ладно. Но только, пожалуйста, безо всякого „буйства“. Я боюсь, что русские сразу же откроют огонь во время вашей атаки». Я киваю. Мне дают почти 200 мин, которые я должен использовать для операции по занятию дома. Командирам групп прибывшего подразделения объясняют, что нам стало известно о противнике в ходе проведенных наблюдений, о создавшемся здесь положении, силе врага, расположении его орудий. После того как отделение проинстуктировано, я со своей группой выступаю на позицию. Собираемся за домом. Командиры отделений сообщают о готовности. Я иду к командиру батальона и докладываю: «Господин обер-лейтенант, минометчики готовы к выступлению, команда и минометы укомплектованы. Получены боеприпасы: 72 мины в 24 ящиках, на одного минометчика 18 выстрелов. Все, что останется, будет оприходовано». — «Это хорошо, Рехфельд, — сказал обер-фельдфебель Гроссе. — Наш командир должен будет потом отдуваться за всю 8-ю роту. Ему необходимо иметь точную информацию!» Когда я появляюсь на улице, то вижу роту, уже построенную в длинный ряд. Все стоят, не говоря ни слова. Если русские услышат шум, то сразу начнут стрелять из противотанковых орудий и минометов. Я иду к своей роте. Тут зашипело несколько ручных гранат, брошенных русскими и взорвавшимися во дворе соседнего дома. К несчастью, они вызвали большие потери. Взрыв раздался среди группы солдат. В результате — трое убитых и четверо раненых! Их товарищи покаялись передо мной за то, что неразумно собрались все в одной куче. Я только тряхнул головой, так как в конце концов на войне все возможно. Неопытность — не беда этих парней! Вскоре мы оставляем деревню Яскейм. Мы — это 8-я рота с остатками 7-й, которая мужественно защищала свои позиции долгое время. Мы везем с собой еще и сани с ранеными. Это те, кто не остался лежать навеки в этой деревне. Я иду в маршевой колонне по глубокому снегу мимо фельдфебеля Гроссе. Перед выходом моей роты я еще раз пересчитываю своих солдат. К счастью, у меня только один раненый. Поистине к счастью! Солдаты устало топают по снегу. Могут ли русские идти за нами? Обер-фельдфебель Гроссе смотрит на компас: ему кажется, что мы изменили направление. И правильно! Мы идем параллельно с основной линией фронта. Встречаем по дороге вояку, который поставлен здесь в охранении. Он аккуратно подстелил под себя солому. «Из какого ты подразделения?» — «2-я рота 3-го батальона, нахожусь в охранении!» Ага! Теперь мы знаем, как выйти на правильную дорогу к Гут Маулену. Но едва мы прошли немного, как всю дорогу накрыли разрывы артиллерийского огня. Противник, конечно, еще не знает, сколько здесь скопилось солдат и каким они обладают оружием. Мы можем беспрепятственно идти дальше. После бесконечного марша наконец прибываем в Гут Маулен. Там мы некоторое время ждали, пока в местечко прибудут наши грузовики. Все уселись, где только было возможно! Наконец пришли машины, и я погрузил мою роту на два грузовика. Сам же, как сопровождающий, сажусь в «Пежо». В кабине водителя страшный холод, так как мы экономим бензин и буксируем другой грузовик. Моторы ревут. Куда мы едем? Несмотря на тряску, я засыпаю, а когда просыпаюсь, вижу раскинувшийся передо мной город Кенигсберг. Мы въезжаем через большой железнодорожный мост в город.

«Моторизованная пехотная дивизия „Великая Германия“ сосредоточилась в области Прашниц. Далее на север Восточной Пруссии вплоть до Балтийского моря путь закрыт. На улицах и дорогах, в деревнях и городах, которые мы проходили, оставались товарищи, заплатившие за вступление в Россию своими жизнями. Они лежат сейчас в земле Восточной Пруссии, проявив смелость и героизм в борьбе за свою родину». (Из 3-го тома «Истории танкового корпуса „Великая Германия“» Гельмута Шпетера. С. 261. С дополнениями из моей тетради.)

30–31 января 1945 г. Еще ночью, после того как мы передали деревню Яскейм фольксштурму, остатки 3-го батальона под командованием капитана Макерта перешли за линию фронта и направились по Хаффштрассе в направлении Кенигсберга.

«Дорога» на Кенигсберг стала очень узкой. Мы остановились в одном из юго-западных пригородов города и в первый раз как следует выспались. Квартиры были покинуты. Мы видели, в какой поспешности должны были убегать жители!

1–2 февраля 1945 г. В домах функционируют телефон, радио и свет! Приборы, о которых мы уже давно позабыли. Вода в кранах. Вояки все время готовят себе горячую пищу. И кладовые еще полны продуктов. Я провел вечером еще несколько часов с командирами рот у комбата, когда офицеры внезапно вышли. Я тоже иду на кухню и снимаю свои валенки. Это теперь больше не русские конфискованные валенки, а скатанные, но немецкие, из кожи, покрытой войлоком. Так как валенки стали влажными, я ставлю их на печь, в которой еще осталось немного тепла. Усталый, ложусь спать. Проснулся бодрым, но рядом пахло чем-то горелым. Плита на печи оказалась слишком горячей, и войлок, а также часть кожи начали тлеть. Откуда теперь я достану новые валенки или какую-нибудь другую обувь? Однако, на мое счастье, в кладовой я нашел резиновые сапоги, которые оказались мне как раз впору. Чтобы они свободнее сидели на лодыжках, я пристегнул вовнутрь так называемый походный ремень. (В этих резиновых сапогах я мчался за иванами до 17 марта 1945 года на опушке леса за Пёршкеном и обслуживал миномет.) Только я лег спать, как меня разбудил связной: «Вставайте и готовьтесь! Мы выступаем завтра рано утром!»

Конец близок

Восточная Пруссия отрезана от империи!

3 февраля 1945 г. Усталых до смерти парней разбудили, все приготовления закончены, и через час, примерно в 05.00, 2-й батальон был готов начать атаку. Основное направление — на запад! К побережью, вдоль шоссе Райх 1 (идет от голландской границы севернее Аахена к Дортмунду, затем к Берлину, до Кенигсберга и далее). Солнце еще не взошло, и было темно, когда мы подошли к набережной. Там царит паника. На бранденбургском направлении появились русские, между Вартхеном и Хайде Вальдбургом. Они рвутся вдоль шоссе Райх 1 к побережью. Однако мы точно не знаем, где эти войска находятся. Пока нас представляли офицерам, началось важное обсуждение. Необходимо было прояснить ситуацию. Русским оставалось еще достаточно времени на таком длинном пути. Едва ли они знают, что здесь их ожидает серьезное сопротивление. Нашего командира легких полевых орудий обер-фельдфебеля Гроссе и меня спрашивают, что собирается предпринимать командование 6-го и 7-го пехотных батальонов. Однако мы знаем только одно: «Приказано атаковать!» Положение становится критическим! За нами большой город Кенигсберг, многие дома в котором уже горят, и сверх того, слышны раскаты разрывов снарядов и треск гранат. Это и наши, но также и русские ведут огонь. В то же время постоянно раздается быстрый стрекот немецких пулеметов 42-го калибра и более медленных — крупнокалиберных. Повсюду высоко поднимаются осветительные ракеты. Наши ярко-белые и зеленовато-белые — русских. «Город обстреливают! Кенигсбергу грозит непосредственная опасность. Так складывается ситуация, что Восточная Пруссия будет отрезана от империи. Враг уже перед Данцигом! Мы здесь зажаты на узком пространстве. Что это? Конец? Должны ли мы погибнуть здесь?» Пароль Восточно-Прусской операции гласит: «Смелость и надежда!» Мы осторожно двигаемся, свернув с набережной к Вартхену. Позднее получаем приказ идти южнее Хаффштрома к шоссе Райх 1 и далее на юго-запад к Вартхену. Там атаковать русских и занять позиции. Утренний сумрак постепенно развеивается. Артиллерийский огонь с обеих сторон усиливается. Зловеще громыхают орудия. Снаряды свистят в воздухе. Где-то слева, в стороне от нас, барабанит иван своими «катюшами». Внезапно перед нами вспыхивают огоньки винтовочных и пулеметных выстрелов. Мы уходим, так как оказываемся в слишком близком соприкосновении с превосходящим противником! У меня создается впечатление, что иван уже полностью хозяйничает на шоссе Райх 1. И мы скоро замечаем, что русские уже вышли на набережную. Заградительный огонь поставлен и на правом, и на левом флангах и перед нами! Мы растянулись в длинную линию далеко друг от друга. Противник здесь очень силен! Так как атака его была внезапной, мы не имеем никакой поддержки артиллерии. Сильный орудийный огонь заставляет нас вновь и вновь прижиматься к земле. Мы уже почти вышли к шоссе, но вынуждены были остановиться. Во время этой атаки убили командира 6-го батальона обер-лейтенанта Охмана. Удивительно, как двум унтер-офицерам и девяти солдатам удалось вернуться назад. Наш командир батальона пока еще не появился. Когда русские замечают, что мы хотим выйти к трассе, они обстреливают нас из своей артиллерии. Это тем более опасно, что мы залегли на открытом пространстве без какого-либо обеспечения боеприпасами и продовольствием. Однако куда теперь идти? Тут мы заметили примерно в 200 м за нами большой серый бетонный бункер. Как я позднее узнал, это была цепь укреплений из 15 бункеров, окружавших Кенигсберг еще в Первую мировую войну. К сожалению, все они уже морально устарели.

Имена этого форта, начиная с восточной части города, севернее реки Прегель: I «Гребен», II «Бронзарт», IIа «Барнеков», III «Фридрих Вильгельм IV», IV «Гнейзенау», V «Фридрих Вильгельм III», Va «Лендорф», VI «Королева Луиза», VII «Гольштейн», VIII «Фридрих Вильгельм IV», IX «Донна», X «Канитц», XI «Дёнхофф», XII «Эвленбург». Эти старые форты расположены против часовой стрелки вокруг города. Я думаю, что мы будем в них надежно укрыты. Посылаю связного, который скоро возвращается и сообщает нам, что там, в большом бункере, засели фольксштурмисты, которые не хотят выходить наружу. Мы решили занять здесь свою позицию. Солдаты под сильным огнем противника один за другим прыгают в бункер. Когда все мои люди уже были под защитой бетонной крыши бункера, решаюсь спуститься туда и я, но еще некоторое время стою в нескольких метрах от входа в бункер, так как хочу подыскать хороший наблюдательный пункт. Русские ведут непрерывный артиллерийский огонь по окружающей местности. Я слышу, как со зловещим свистом приближается ко мне несколько снарядов! Я хочу быстро прыгнуть в бункер, но все же не успеваю, и два-три снаряда разрываются поверх бетонных ворот. Осколки летят во все стороны и бьют по бетонным блокам около меня. Но, к счастью, я отделался только испугом, когда осколок пролетел прямо над моей головой. Вот что называется солдатским счастьем! В бункере находится командир роты фольксштурма, солдат из Кенигсберга. Он посылает одного из своих людей наружу, чтобы выяснить положение. Он доволен нашим появлением, впрочем, как и мы, так как неожиданно получили подкрепление. Мы быстро и тщательно осмотрели бункер («Фридрих Вильгельм IV»). К сожалению, здесь не было никаких бойниц или даже каких-либо отверстий, откуда можно было бы вести огонь или даже наблюдать. Внутри — замкнутое пространство с тяжелыми решетчатыми воротами, закрытыми огромными замками. Ключей от них никто не имеет. Так как мы должны организовать здесь оборону, то это можно сделать только снаружи. Русские на некоторое время перестают стрелять, но затем снова открывают огонь. Нам удалось захватить в плен одного русского капитана. Я увидел группу примерно от четырех до пяти русских солдат, которые тащили за собой пулемет. Впереди шел высокорослый мужчина, который был, пожалуй, их командиром. Если бы мы их не заметили и не стали стрелять, то они прошли бы мимо. У командира в руке пистолет, который он выхватил из-за пояса. Я понял, что это офицер, так как у него на погонах были видны две широкие полосы с золотыми звездочками. Видимо, перед нашим обстрелом эти люди искали укрытие. Я приказал солдатам, чтобы они стреляли теперь только в солдат, тащивших пулемет, так как я хочу взять офицера в плен. Так мы и сделали. Защитники пулемета прижались к земле, а офицер осмотрелся, и я увидел, как он направляет на нас пистолет. Кричу ему: «Иди сюда! Скорей! Руки вверх! Давай, давай!» Я постоял у входа в бункер с пистолетом-пулеметом, а затем вышел к нему. Он высоко поднимает руки и идет за мной. Так как я не могу с ним беседовать здесь, снаружи, так как плохо знаю русский язык, то завожу его в бункер. Это командир инженерно-саперного подразделения. Почему он с отрядом пулеметчиков появился здесь? Впрочем, я не понимаю, что он отвечает, и у меня создается впечатление, что пленный, возможно, из штрафной роты. Все же мне удалось выяснить, что этот офицер из Ленинграда. Он инженер. Капитан произвел на меня хорошее впечатление. Ему, как и мне, 21 год. Я допрашиваю на моем дилетантском русском. Так как я отнюдь не «переводчик для немецких солдат в России», то всегда заглядываю в словарь. Он говорит мне: «Please, speak English». Теперь дела у нас идут намного лучше. Он может говорить даже по-французски! Мы закуриваем папиросы, пока мне приходит на ум, что бы еще у него спросить. Он поднимает руку и смотрит на свои наручные часы. Тогда я спрашиваю его: «Который час?» Он снова смотрит на часы, а я показываю ему мои. Объясняю, что сломал свои часы здесь, на войне, и не всегда могу ориентироваться во времени. Узнаю, не хочет ли он подарить мне свои. Я не могу его расстрелять, тем более что он должен попасть в тюрьму. Я предлагаю ему за часы сотню сигарет. Он не возражает и, улыбаясь, отдает мне часы. Так я приобретаю себе нового товарища. Рассматриваю его часы. Это американские — «Гамильтон», как можно понять по гравировке на задней крышке: «Герою русского народа — презент из США». Я думаю, что этого капитана имело бы смысл отправить в штаб батальона. Вероятно, он мог бы рассказать что-либо полезное для нас. В дальнейшем я так и сделал. Следовало его охранять и на конечном пункте сдать в штаб. Я выставляю посты на остаток ночи, кладу шапку под голову и погружаюсь в сон.

4 февраля 1945 г. На следующее утро мы пытаемся снова выйти на шоссе Райх 1. Но на этот раз у нас ничего не получается: русские здесь слишком сильны! И вот мы снова в бункере. Немного погодя сюда прибывают грузовики с легкими полевыми орудиями. Я знаю, что это два «Опель-Бенца» и один «Мули» (впереди вместо колес гусеницы). Мы получаем приказ легкие полевые орудия с прислугой погрузить на три грузовика и вместе с нами отправить по шоссе Райх 1 в Бранденбург. Мороз пробегает у меня по коже, когда я подумаю, что мы должны с тремя грузовыми автомобилями по шоссе, поднятого в двух метрах от земли, проехать через район боевых действий! Кто только мог до этого додуматься? Или положение внезапно изменилось? Однако мы хотим разузнать, действительно ли снаружи теперь все успокоилось. Я отправляюсь к связному: «Свободно ли шоссе от противника?» — «Да, проехать можно», — получаю в ответ. Итак, мы едем. На своем грузовике везу с собой «моего капитана». Я должен посадить мои три отделения на три грузовика. Командир легких полевых орудий едет с первой машиной, я расположился на подножке последнего грузовика, чтобы в случае обстрела или возможного прямого попадания снаряда не остаться в кабине. У меня уже есть опыт почти четырех военных лет, я насмотрелся на многие разбитые автомобили, где водитель и сидящий с ним рядом офицер погибали в горящей кабине. Надо прыгать на землю в то же мгновение! Мне вовсе не улыбается погибнуть в грузовике. Хочу все же еще пожить. Мы едем по разбитому шоссе с многочисленными канавами и ямами. Едва проехали 50 м, как раздался щелчок выстрела. Следующие 100 м ехали с такой скоростью, как могли. Все шоссе забито военными или гражданскими грузовиками. Большие воронки от бомб или снарядов приходится объезжать медленно и осторожно. «Крах! Бумм!» Столб грязи поднимается над шоссе перед первым грузовиком. Ну-ну! Неужели нас обстреливают справа? От залива летит еще один снаряд. Затем мы получаем пулеметный огонь сразу с обеих сторон. Я вижу, как осколки от снарядов уже долетают до нас, но, на счастье, пока еще нет ни одного попадания. Снова с правой стороны стреляет противотанковое орудие? Теперь во вторую машину. Возможно, иван уже появился на набережной залива, а мы едем прямо туда! У меня голова идет кругом. Шоссе значительно поднимается над низменностью. Что еще может случиться с нами? В этот момент раздается треск, и в каких-нибудь пяти метрах справа от меня разрывается с безобразным грохотом снаряд из противотанкового орудия. От ударной волны я едва не падаю с подножки. Пыль и грязь летят мне прямо в лицо и залепляют уши. Ветровое стекло делается совершенно непрозрачным, водитель едва ли что может через него увидеть. Проклятье! Взрыв прогремел очень близко! Водитель ругается: «Я ничего не вижу». Левой рукой я крепко держусь за раму окна, а правой дочиста вытираю ветровое стекло. При этом я почти падаю с подножки, когда машина делает внезапный поворот вокруг ямы от снаряда. Я едва удерживаюсь от последующего сильного толчка и тут замечаю, как «мой капитан» высовывает голову в окошечко, проделанное в брезенте. Ничего удивительного, так как все, кто едет в машине, ведут себя очень беспокойно! Три грузовых автомобиля мчатся так быстро, как это только возможно, поскольку все шоссе завалено обломками. Теперь противотанковое орудие снова стреляет с правой стороны. Куда попадет снаряд? Я вижу, как за 100 м перед нами грузовик с легким полевым орудием получает пробоину! Он виляет туда и сюда, так как шина на правом колесе спустила. Грузовик тащится и дребезжит, словно куча железа! Я вижу также, как в кабине, где сидит несколько сопровождающих военных, вспыхивает пламя. Взрываются мины, которые мой минометчик держал в нагрудной сумке. Больше я не в состоянии этого вытерпеть, так как обстрел становится еще более сильным. Невозможно продолжать эту «автомобильную гонку». Нас обстреливают с обеих сторон. Это может плохо кончиться. Так, что же делать? Первая машина резко сбавляет ход. В чем причина? Разбита снарядом? Испуганно смотрю вперед и вижу, как грузовик медленно сползает в кювет с правой стороны улицы. В чем причина? Я вижу, что небольшой мостик через ручей на шоссе, который подступает здесь к набережной, разрушен и проехать по нему невозможно. Кроме того, здесь скопилось много разбитого транспорта. Ручей неглубокий, и через него вполне может проехать грузовик, только очень медленно. Солдаты спрыгивают с машин, чтобы толкать грузовики при въезде. Но мы здесь прекрасные мишени для русского противотанкового орудия! Разве что слегка защищены несколькими деревьями и кустами. Пока все идет хорошо. Мы снова на шоссе и быстро едем дальше. Поврежденное орудие болтается за грузовиком.

Так это продолжается до тех пор, пока мы не прибываем в округ Бранденбург. Нас встречают жители и удивленно качают головами: «Как вы могли проехать по шоссе? Это настоящее безумие! Там же русские сосредоточились по обеим его сторонам». Это мы и без них знаем! Оборудуем новые огневые позиции на набережной. Теперь я имею наконец возможность доставить «моего капитана». Я доверил охранять его своему связному. Ищу штаб батальона. Когда я возвращаюсь, капитана уже не вижу. Подошедший лейтенант сказал, что его отправили вместе с другим взятым в плен русским. Я сердито сажусь в мотоцикл и уезжаю. Не успел еще отъехать далеко, как меня окружила толпа пленных. Тут я заметил, как на меня смотрит «мой капитан». Колонна пленных останавливается. Капитан обрадовался, увидев меня, и вышел из колонны. Адъютант хотел немедленно направиться с ним в комендатуру, но я его остановил. «Господин обер-лейтенант, — сказал я, — бесплатно я его вам не отдам. Вы должны мне хорошую бутылку и папиросы». Адъютант смеется и говорит: «Вы откровенный вымогатель, однако идите к фельдфебелю Н. и изложите ему свое дело, после чего можете получить своего пленного». Я сообщаю ему, при каких обстоятельствах мы взяли капитана. После этого забираю у пленного мои часы «Брингелон». Сообщил ли он какие-либо важные сведения, этого я никогда не узнаю. К сожалению, я забыл спросить у него имя и фамилию и не дал своего адреса на родине. Вернувшись в роту, я должен был доложить о взятом мною в плен во время боя капитане. Наверное, он может все-таки сообщить командованию ряд полезных сведений. Дальнейшая его участь меня не интересовала. Здесь, на набережной, мы оставались недолго. Необходимо было отступить назад, в Бранденбург. Вскоре замечаем, что на нашей стороне происходит какая-то перегруппировка. Видимо, противник готовит новую атаку.

Состояние боя на 5 февраля 1945 г.

Моторизованная пехотная дивизия

«Великая Германия»

Дивизионный командный пункт 5 февраля 1945 г.

Приказ по дивизии от 5 февраля 1945 г.

1. Враг перед частью XVI. Г.С.К (С 11 и 31 Г.С.Д., а также частью Г.С.К (с 16 и 18 ГСД) с остатками части 26 Г.С.Д. Начальное намерение с XVI Г.С.К. из области Годриенен — Вундлакен — Маулен выйти к кенигсбергской набережной и затем с 11 Г.С.Д. и частью XXXVI Г.С.К пробиться на юго-запад к шоссе Кенигсберг — Бранденбург, отбиваясь от атак русских. Противник будет, несмотря на большие потери, придерживаться намерения употребить все силы на образование южного фронта по линии кенигсбергской набережной. При появлении батареи штурмовых орудий и танков «Иосиф Сталин» на площади Вартен — Маулен — Вапьбург мы должны иметь в виду дальнейшее отступление.

2. Моторизованная пехота «Великой Германии» должна 5 февраля 1945 года выйти на линию: Новый Колбникен — Вальдбург — Маулен — Вартен с намерением после 6 февраля 1945 года достичь железной дороги Коббельбуде — Кенигсберг.

3. Подразделения, подчиненные пехотной дивизии 975 (367-я пехотная дивизия), и тяжелый гаубичный / 816-й минометный полк сотрудничают с 81-м минометным полком и 1-м полком батальона 64-й батареи зенитных орудий.

4. Для оборонительных действий справа 5 февраля назначаются: танковая часть фузилеров «Великая Германия», без 1-го батальона. Слева: 975-й пехотный батальон, подчиненный 1-й танковой части фузилеров «Великой Германии» и 2-й моторизованной пехотной части «Великой Германии», сопровождаемой батареей противотанковых орудий и зенитной батареей, моторизованной пехотной частью «Великой Германии» и 1-й танковой егерской частью «Великой Германии».

Граница: справа 562-я дивизия фольксштурма Шошен (562) на линии — Новый Голбникен («Великая Германия») — Бергау («Великая Германия») между танковой частью фузилеров («Великая Германия») и пехотным полком (975) — Фабрика — 500 метров восточнее Хайде Вальдбург. Пункт «05» — 750 метров севернее замка Вальдбург — юго-западнее Маулена — фольварк Людвигсхоф (фузилеры).

5. Передаются в распоряжение мотопехотной дивизии «Великая Германия» без 2-го батальона и без противотанковых и зенитных подразделений, находящихся в Брандебурге:

2-я пехотная дивизия, 975-й полк (в Хайде Маулен);

батальон «Бранденбург» (в Бранденбурге);

инженерно-саперные подразделения (в Покарбене);

отделение танковой разведки дивизии «Большая Германия» (в области Пёршкен — Бранденбург).

Вспомогательный батальон дивизии (в Хайде Вальдбург).

6. Командование армией: восстановление линии фронта на внешней линии кольца к 6 февраля 1945 года. После передислокации танковому полку фузилеров «Великой Германии» следует занять Вальдбург, а 975-му пехотному полку с севера ночью с 4 на 5 февраля вновь овладеть Мауленом-Юг.

7. Танковым подразделениям «Великой Германии» поддерживать наступление пехотных соединений на пространстве Хоногбаум/Вальд, севернее Вальдбурга, Хальде Маулен и Вартхен. Необходимо обеспечить связь между командованием батальона и бронетанковыми войсками!

8. Самоходным артиллерийским установкам «Великой Германии» (с подчиненными им тяжелыми гаубицами и 816-м минометным батальоном и совместно с минометчиками 81-го батальона) наносить удары по вражеским позициям и организовывать контрудары в сотрудничестве с обеими соседними дивизиями. Для поддержки незначительных соединений пехоты нельзя расходовать артиллерийские боеприпасы. Артподготовку и поддержку огнем артиллерия должна применять избирательно. Ей необходимо работать совместно с:

I. Подразделениями танковой артиллерии «Великой Германии» и с 975-м пехотным полком.

II. Подразделениями танковой артиллерии «Великой Германии» с танковым подразделением фузилеров «Большая Германия».

Это те приказы, которые имелись в моем распоряжении. К сожалению, других подобных документов я не получил. Наш 2-й пехотный батальон остается в резерве для контратаки и следует за действующим 3-м батальоном. Позиции его располагаются за небольшой рощей. Основная линия фронта проходила примерно по следующей линии: Колбникен — Новый Колбникен — Вальдбург — Маулен — Вартхен.

Мы идем с минометчиками при полном вооружении. Грузовики медленно движутся за нами.

Это должно скоро случиться! Запланировано: нанести удар по Новому Колбникену — фольварк Колбникен — и далее по Валдпотену (Цегеляй) на Зеепотен. Мы готовы. Хорошо замаскировались и имеем обзор значительной территории. Пока еще не стреляли. Все кругом выглядит зловеще. Видит ли нас противник?

5 февраля 1945 г. Забрезжило утро. Лежащие перед нами «лесные» пистолеты-пулеметы, кажется, будут не особенно опасными для противника. Мы должны двигаться в глубь леса. Вроде бы наступил наш час X. Мы направляемся к командиру, полковнику Хееземану. Внезапно замечаем слева перед нами и справа за нами ракетные пусковые установки «катюша». «Да! Теперь русские устроят нам превосходный фейерверк!» — думаю я. Мы хорошо поняли, что удача покинула нас! Шесть установок выстрелили почти одновременно. Только однажды мне пришлось слышать такой жуткий свист мин! «Все бежит, мчится, прячется — светлая ночь!» (В свободном изложении Шиллера.) Однако следует быстро искать укрытие. Проклятье! Ни одной ямы. Я лежу на животе, словно плоская почтовая марка, на мерзлой, только слегка покрытой снегом земле и уткнул нос в этот снег. Сначала я думал, что теперь русские станут обстреливать наших минометчиков. Осколки ложатся вокруг. Но затем наступает тишина. Благодарю Бога! Повсюду вокруг нас — безобразные черные ямы от мин. Сейчас иваны двинутся на нас! Я встал и начал стрелять из тяжелого гранатомета по лесу. Здесь уже был настоящий ад. Я слышу, как раненый кричит: «Санитары!» Потом — громкий крик: «Полковник убит!» Его кто-то должен заменить. Я подхожу к бронетранспортеру и беру трубку радиотелефона. У аппарата генерал Лоренц (командир полка). Я сообщаю о ранении гранатой и смерти полковника. Стараюсь перебороть возникшее волнение. Ничего! Мы атакуем! Однако наступление идет очень медленно. Нашим основным оружием являются «лесные» пистолеты-пулеметы (одна из форм пистолетов), которые необходимо «чистить» после каждой серии выстрелов. Мы двигаемся на фронтовые позиции в северо-восточном направлении. Постепенно положение становится более спокойным. Слишком много атак нам пришлось перенести до сих пор. И мы убедились, что русские здесь очень сильны! Мы вынуждены отступать и направляемся к выдвинутому вперед командному пункту батальона, который разместился в маленькой деревне. Здесь стоит артиллерийская батарея, которая ведет огонь. При этом близком реве снарядов мороз пробегает по коже! Соседство такой батареи отнюдь не безопасно. Иван тоже не дурак, он обстреливает маленькую деревню снарядами из «черной свиньи» (15,2-см). Как только раздается выстрел, мы молнией мчимся к ближайшим укрытиям. Артиллеристы снабжают нас «нацистскими пакетами», которые у них в большом количестве. «Только для бойцов на фронте, участников великой борьбы», — написано на упаковке этих пакетов. Эти «особые пакеты» появились в нашей армии с середины 1943 года (операция «Цитадель»). Содержание: коробка печенья «Юно», кекс, витаминные конфеты и хороший шоколад в круглой жестяной банке. Это отлично! Руководство боевыми действиями батальона расположилось в подвале дома. Там довольно тесно, но стены выглядят весьма основательно. Мои минометчики заняли хорошие позиции для ведения огня. Все готово. Моим командиром теперь будет обер-лейтенант Хиннерк. Кроме меня, на командный пункт прибывает еще и унтер-офицер из батареи легкий полевых орудий. Мы представляемся и ожидаем нового приказа.

7–8 февраля 1945 г. Мы стоим по стойке «смирно», так как обер-лейтенант Хиннерк награждает нас от имени командира полка Железным крестом 1-го класса. Он зачитывает приказ своим сладким тенором очень быстро, так как поблизости уже снова грохочут снаряды. Иван ищет позиции артиллеристов! У нас трясутся руки, поэтому мы не собираемся здесь долго оставаться. «Все в порядке, парни!» — подбадриваем мы при этом минометчиков, выходя наружу. Мои юноши радуются за нас. Хорошо бы было сейчас выпить чарку водки, но об этом при всем моем желании можно только вспоминать. Ночью с 8 на 9 февраля мы меняем позицию. Теперь мы оказываемся в болотистой области перед Коббельбуде, находящимся поблизости от большого города Гут Весделен. Мои минометчики расположились между домами на отдельных позициях и «квартирах». При выборе позиции напоследок следует всегда разобраться, в какой стороне находится враг, может ли иван непосредственно стрелять в окна и как это соотносится с прочей безопасностью.

В котле на линии Мельзак — Хайлигенбайль — Зинтхен

9 февраля 1945 г. Утром, оценивая в целом наше положение, мы убеждаемся, что мы залегли на вершине, ориентированной на восток. Сегодня мы правильно расположили позиции, самым лучшим обзором для открытия огня. Первое отделение унтер-офицера Рама расположилось за коровником, защищенным толстыми бревнами. Второе — унтер-офицера Шпренгала — заняло позицию в одном из жилых домов и имеет возможность вести огонь между зданиями. Здесь, в Весделене, расположилось также подразделение охраны. При поиске наблюдательного пункта я обнаружил, согласно карте, в нескольких сотнях метров к северу высоту на уровне 29,9 м. Она отмечена на карте как «Песчаная гора». Поскольку, кроме нас, здесь никого нет, я выбрал наиболее удачное место для своего наблюдательного пункта у верхнего края «Песчаной горы». Отсюда открывается прекрасная панорама. Глядя на север, я вижу Новый Голбникен почти до Вальдбурга. В восточном направлении лежит Яскейм и на северо-востоке — Зеепотен. Почти в ста метрах восточнее на пике нашей линии фронта находится фольварк Вангникен. Там у меня второй наблюдательный пункт — на крыше усадьбы за дымовой трубой. Южнее и юго-восточнее лежит большая область болот, доходящая почти до железнодорожной линии, которая идет от Кенигсберга. Одна из ее станций — фольварк Чатаринлаук. Далее южнее — местечко Коббельбурде, расположенное между дорогой и автобаном, ведущим из Кенигсберга. Из упомянутых мест в наших руках фольварк Вангникен и местечко Коббельбурде. Так как мой наблюдательный пункт расположен в очень удачном месте, здесь же в последующие дни стали располагаться подобные пункты других частей. За «горой» часто нарушается проводная и радиотелефонная связь. Так как мы находимся в окружении, для нас очень важно наладить со всех сторон хорошее наблюдение. В последующие дни стал слышаться шум боя — артиллерийские выстрелы и грохот танков. Это хорошо, что бой разворачивается именно там. Это область Мельзака, Хейлигенбейла и Цинтена. При ясной погоде виден поднимающийся дым от горящих домов и коричневато-белых столбиков выстрелов наших артиллеристов. У нас пока еще все спокойно. От чердачного окошка на крыше высокого здания в Весдехельме можно хорошо наблюдать область болот и у Чатаринлаука дом железнодорожного обходчика. Там появились русские на расстоянии примерно 1800 м от нас. Я могу рассмотреть русскую минометную батарею со стороны дороги — у дома путевого обходчика, а также бегающих там иванов. Собственно, мы не имеем никакой линии фронта на этом направлении, так как там повсюду вода. Однако я все время вижу русских в стороне от «Песчаной горы». С наблюдательного пункта на крыше дома в фольварке Вангникен я вижу крыши Яскейма. От нас это примерно на расстоянии 5000 м до набережной. Совсем немного! От Хайлигенбея подальше, но тоже не особенно далеко. Западнее лежит фольварк Моркен. Там батальон также ведет боевые действия. Со своего наблюдательного пункта «Песчаная гора» я вижу разрушенный бронетранспортер с поднятой на нем стереотрубой, с помощью которой противник может очень хорошо наблюдать за местностью. Второй наблюдательный пункт, в фольварке Вангникен, хотя и недостаточно защищен, но имеет хороший обзор! Путь туда возможен только в том случае, если русские прекращают стрельбу. Перед нашей «Песчаной горой» они имеют на дороге Яскейм — Вардиенен целую систему траншей. У Вальдхена я заметил противотанковое орудие. В «святой день» иван стал за упомянутой дорогой уже слишком дерзким. При этом там теперь стоят орудия. Сердится, что он вынужден бездействовать! Почему не стреляет артиллерия? Очень просто! Боеприпасы там на исходе. Однако я имею достаточное количество русских мин и исправные минометы, к сожалению, без рихтованных прицелов. Меня извещают по радиотелефону, применяя псевдоним Лотта о том, что к русским в направлении на Моркен идет транспорт с боеприпасами. На полпути у него большие снопы соломы в чистом поле. Минометчик за стогом хорошо видит мой наблюдательный пункт наверху. Первая выбоина на дороге к иванам запеленгована. Мы стреляем по многочисленным вражеским боеприпасам. Я напряженно вглядываюсь в стекла бинокля и жду попаданий. Слышу сначала грохот взрыва, но не могу определить, куда попали мины. Однако после третьего выстрела я определяю направление, в котором следует стрелять. Теперь выстрел идет за выстрелом! Это хорошая шутка, теперь иван будет растрачивать свои боеприпасы аккуратно. Когда мины ложатся в первую траншею, противник убегает в правую сторону. Так как я полностью определил свои цели, то иван получил сполна! Несколько солдат противника вынуждены показывать пятки. Теперь они, пожалуй, не будут с такой дерзостью строить свои укрепления под нашим носом. Мы стреляем еще раз, так как слышим в воздухе свист, и вслед за этим русские ручные гранаты взрываются в 100 м перед снопами соломы. А как различить, откуда прилетают сюда гранаты, особенно если они оказываются слишком далеко или слишком близко? Я вряд ли могу себе это представить. И действительно, как это возможно вообще? Однако обстрел продолжается, и, возможно, иван думает: «Ага, теперь они замолчали! Значит, мои гранаты попали в цель». Следующие три гранаты пролетают с тонким свистом мимо нас и разрываются в канаве за нами. Однако они никому не причинили вреда! После того как мы помешали русским строить оборонительные укрепления, иваны получили от наших минометов еще несколько хороших пробоин. Вслед за этим мы посылаем в русские траншеи «подарки» и заставляем противника вернуться в Весдельн. На следующий день русские опять показывают нам свою силу. Мы должны особенно внимательно наблюдать за ними, чтобы понять, обнаружили ли они нашу «Песчаную гору». Вели ли мы себя слишком вызывающе или враг запеленговал наше радио? К сожалению, несколько наших парней слишком открыто и дерзко перебегают по местности. Мы уже появляемся во время дождя на нашей «Песчаной горе» с зонтиками. Особенно это вошло в привычку у нашего высокого начальства, посещающего «Песчаную гору». Это вызывает у меня серьезные опасения. Однако если рассматривать все с определенным юмором, то дела у нас идут совсем неплохо. Русские стреляют себе время от времени, не реагируя на наше наблюдение за ними на «Песчаной горе» и на лежащих за коровником наблюдателей. Я говорю своим парням, что они слишком неосторожно ведут себя и уже много раз могли попасть под огонь русских тяжелых минометов.

Слышно только короткое «цишш» в воздухе — если это летят мины калибра 12-см, и противное жесткое и очень короткое «бремш!», когда они взрываются. Причем от 4 до 6 мин в большинстве случаев летят сразу! Выстрелы артиллерии с другой стороны не слышны, так как из-за неровностей почвы они идут круто вверх. И если опытные вояки слышат звуки «потш-потш-потш», что едва возможно в грохоте боя, они уже знают, что у них есть еще около 20 секунд времени, чтобы прыгнуть в окоп. Итак, мы все глубже закапываемся в песчаную почву. Но и в доме потолок тоже не выдержал, получив пробоину. Когда пошел сильный дождь, все глинисто-песчаное покрытие рухнуло прямо на нас. Теперь дождь идет не только снаружи, но и внутри дома. Нужно иметь слишком большое счастье на войне, чтобы отдыхать в комфортабельных условиях. Иван становится все нахальнее. Теперь он обстреливает также наш Гут Весделен артиллерией. Ночью в амбаре, где мы укрываемся и храним боеприпасы, сено на земле начинает гнить. Мы не можем спасти амбар, но, используя прошлый опыт, став поумней, разбрасываем солому в разные стороны. Чтобы сделать мою квартиру в доме более безопасной от осколков снарядов и мин, я ставлю несколько толстых кроватных матрасов перед окнами. Мои люди добыли где-то русский пулемет «максим» с достаточным количеством лент. На верхнем этаже дома я ставлю этот пулемет на кровать. В окне, закрытом мешком, оставляю только маленькое отверстие для стрельбы. При этом я хорошо вижу дом путевого обходчика на железнодорожной линии, а также иванов, которые бегают там. Наблюдатель берет мой 10 × 50 бинокль и ориентируется в обстановке. И затем начинается обстрел! Я со своей стороны стреляю по противнику в доме путевого обходчика, поставив минометы у задней стены комнаты, и веду огонь через дыру в окне в направлении Катаринлаука. Чтобы стрелять в мой дом, вражеские минометчики на момент приоткрыли входную дверь. Я моментально открываю огонь из пулемета. В узком пространстве комнаты из-за шума стрельбы ничего не слышно. Я стреляю по противнику, расходуя всю ленту (это текстильная лента в отличие от нашей — металлической) из его собственных боеприпасов. Однако уши по-прежнему забиты. Затем в комнату заходит командир 6-й роты. Он считает, что русские в ответ начнут обстреливать нас из минометов, и я с сожалением прекратил огонь. Иваны моментально попрыгали из домика. Между Весделеном и Катаринлауком вся территория затоплена, и мы имеем там только слабую линию обороны. Моей стрельбой я хочу показать русским, что мы их видим и постоянно наблюдаем за ними. С помощью бинокля я хорошо вижу двери русского домика и их огневую позицию. Я беру винтовку «98-ю длинную». (У нас на вооружении более короткие карабины «98-я — короткая».) С более длинным стволом эффективнее стрелять по удаленным целям. Сначала я произвожу один выстрел в оконный переплет, целясь, ради шутки, в рожь на расстояние до 1800 м. Следующий выстрел — со средины комнаты. «Пенг!» — раздается выстрел, но куда же попала пуля? Мой наблюдатель напряженно смотрит в бинокль. «Я заметил попадание! Но это всего лишь на расстоянии 100 м. Слишком близко! Я видел, как брызнула вода!» Когда я выстрелил в третий и четвертый раз, то винтовку установил точно перед дверью и прицелился в дымовую трубу дома. Мальчуган с биноклем ждет. «Мальчик, наблюдай за дверью и сообщай мне сразу же обо всем, что увидишь! А я щелкну разочек через слюнявчик! Ха-ха-ха!» Я выжидаю некоторое время, а потом спокойно прицеливаюсь в дымовую трубу. «Унтер-офицер, дверь открыта. Можете стрелять!» Затаив дыхание, целюсь точно в дымовую трубу. Выстрел! «Ха-ха-ха, иван наверняка перепугался. Все отлично!» — воодушевленно сообщает мой наблюдатель. Теперь всегда, когда мы замечаем, что за окном что-то шевелится, я стреляю таким способом. Я не вижу, падают ли иваны, но затем уже не использую для стрельбы дверь. «Снайпер!» — так, вероятно, думают обо мне русские. На командном пункте батальона в фольварке Моркен вечером на совещании командиров я узнаю, что был задуман замечательный план. Так как при доме путевого обходчика в Катаринлауке было установлено зенитное орудие наряду с несколькими минометами, и, следовательно, там всегда находится от 35 до 40 русских, решили прицепить к паровозу железнодорожный вагон, груженный авиационными бомбами, и пустить его без машиниста прямо к дому. Взрыватели будут установлены таким образом, что вагон взорвется у самого дома! На совещании этот план был утвержден, и я об этом узнал. После официальной части совещания командир роты и командиры взводов еще некоторое время спокойно беседовали между собой. А я подумал: «Этот спектакль все же, скорее всего, они устроят в полночь! И следует предостеречь моих людей, так как при таком сильном взрыве, возможно, могут рухнуть дома даже в Весделине!» Так как русские прослушивают наши разговоры по радио и телефону, я должен оповестить людей через связного или даже лично. Итак, за дело! Я бегу по узкой тропинке, примыкающей к болотам. Я еще не пробежал и 200 м, когда в ушах начал щелкать винтовочный и пулеметный огонь. Бросаюсь в сторону и ищу укрытие за толстым деревом. До него всего лишь метров триста. Видят ли меня русские? Но все же ночь достаточно темная. Может быть, это случайные пулеметные и ружейные выстрелы, которые вовсе не предназначаются мне? Вероятно, только заградительный огонь. Я смотрю на освещенный циферблат моих новых часов капитана. До полночи осталось всего семь минут, а затем должна состояться объявленная бомбо-штурмовая атака, неожиданная для ивана. Я застрял здесь, а мои люди не знают ничего! Наконец, эта беспорядочная стрельба стихает, и я могу бежать дальше. Когда я вбегаю в нашу квартиру, уже прошло семь минут после полуночи. Солдаты смотрят на меня недоверчиво, они не понимают, что могли подвергнуться реальной опасности. Кроме того, никто не хочет добровольно лезть в такой холод в подвал. Они уверены, что и так хорошо защищены. Я с несколькими приятелями прислонился к наружной стене дома и напряженно вслушиваюсь в тишину. Что происходит в Катаринлаке у дома путевого обходчика? Мы слышим стук колес паровоза и железнодорожного вагона. Теперь открыть рот и заткнуть уши. Но ожидаемого взрыва не происходит! Пожалуй, весь план провалился! Мы возвращаемся в дома. Но прежде я еще понаблюдал за болотом. Ночь остается спокойной. На следующее утро прибывает, однако русский летчик на Ил-2 и на бреющем полете бросает бомбу на рельсы. Так что запланированное «свинство» для русских снова не состоялось. И следующая ночь также проходит спокойно. Со своими командирами отделений я иду на гору, где расположен мой наблюдательный пункт. Мы попытались соорудить землянку наверху в песке. Но крошащийся грунт едва ли можно для этого использовать. С нашим маленьким «С.П.-Шере»[12] мы имеем отсюда хороший обзор и видим все, что происходит у неприятеля. Иваны бесцеремонно бегают по дороге. Можно преследовать каждого из них.

Русские производят земляные работы так усердно, что это не говорит о предполагаемой атаке. От деревни Яскейм остались только крыши. В ясную погоду на юго-западе у Цинтхена (котел: Мельзак — Хайлигенбейл — Цинтхен) идет бой. Мы смотрим туда в бинокли и видим, как там по обеим сторонам дороги взрываются снаряды. Непрерывно ревут реактивные установки «катюши» и наши шестиствольные минометы. У меня создается впечатление, что русские там атакуют. Уж очень они активны! Частое «ру-м-мс» звучит страшновато, а кроме того, слышны уже совсем близко выстрелы танков и противотанковых орудий. Видимо, русские заняли там часть территории. Однако у нас иваны пока еще не начинали атаковать. Они, конечно, обеспокоены нашим положением на «Песчаной горе». На следующий день я узнаю: между нашими наблюдательными постами и русскими позициями поставлен широкий пояс мин. Еще какие-то субъекты открыто лежат на земле. Я отмечаю все это на своей карте. На следующий день, однако они все исчезли в окопах. Русские давно заметили, что здесь, на нашей «Песчаной горе» (отметка 29,9), должны быть установлены какие-то приборы. Мы имеем также радиостанцию, которую легко засечь, да, кроме того, несколько вояк достаточно дерзко бегают здесь в относительно спокойное время. Много телефонных линий проложено отсюда к огневым позициям и к командному пункту батальона. Очень возможно, что русские даже подсоединились к ним. От этого нам здесь наверху становится изо дня в день все более беспокойно. От Яскейма враг усиленно обстреливает нас тяжелыми минометами (12-см). Мы все глубже роем окопы и призываем солдат быть осторожнее! Эти минометы имеют паршивое свойство: в большинстве случаев звук от начала полета мины можно услышать лишь слишком поздно. И таких минометов у ивана очень много! Я могу только позавидовать! Также и непосредственно за «Песчаной горой» противник поставил несколько подобных штучек. К сожалению, мы не можем этому противодействовать! Ко всем неудачам начинает идти дождь, переходящий в ливень. Вечером, когда я являюсь в фольварк Моркен на командный пункт батальона, по телефону получаю сообщение с «Песчаной горы», что вследствие ливня наша землянка наполовину разрушена. Это печальная весть! Если мы надеялись, что покрытие из песка и глины выдержит обстрел, то что же говорить о дожде? Солдаты ремонтируют наблюдательный пункт. Пока дела идут хорошо. Я использую оба моих наблюдательных пункта без изменения. В фольварке Вангникен я прячусь на сломанной крыше за дымовой трубой. Наряду со мной здесь также расположился наблюдательный пункт наших легких орудий пехоты (7,5-см) обер-фельдфебеля Гроссе. Если русские начинают обстреливать нас артиллерией, то мы спасаемся внизу в подвале. Они строят перед нами земляной бруствер. Я вижу, как длинная колонна иванов следует от Катаринлака, чтобы строить укрепления. Их долго не видно, так как колонну закрывает кустарник. После того как на некоторое время эти парни показываются между кустов, я незаметно пристреливаюсь и готовлю прекрасную атаку. При этом получаю отличный результат! Когда наблюдатель, унтер-офицер, сообщает: «Четыре миномета выстрелили!», я пристально смотрю в бинокль на русских, которые работают, не подозревая об опасности, и спокойно беседуют. Но через 20 секунд после выстрела, когда мины свистят перед разрывом, я вижу, как иваны обеспокоенно задирают головы, а затем молниеносно бросаются на землю. Но там уже взрываются 8-см мины! Тот, кто еще может, мчится к Катаринлаку. Я быстро подаю новые команды и преследую их. У русских уже есть мертвые и раненые! Я смотрю, как они бегут один за другим. Когда русские добежали до Катаринлака, я несколько раз стреляю по дому путевого обходчика. Это встречает ответный удар вражеских минометов, которые направлены против Коббельбуде. Они до сих пор обстреливали нас в Весделене. Я хорошо вижу, как минометчики противника опускают мины в трубы минометов. Я могу в какой-то степени помешать им своими минометами. Затем русские начинают стрелять из орудий по Весделену. При этом почти все стекла вылетают из окон. Ночью к нам прибывает с инспекцией генерал с несколькими важными господами. Мы узнаем, что скоро оставим здесь наши позиции. И куда же отправимся теперь? Наша батарея прибывает на командный пункт батальона в фольварке Моркен. Оттуда грузовики повезут нас в школу в Первильтен.

Соединение «Рыцарский орден»

4–5 марта 1945 г. Мы узнаем, что вскоре должна начаться наша контратака. Приказ пришел непосредственно от армейского руководства (генерал Мюллер). Этот «хороший» генерал не сидит в котле и не очень-то популярен у офицеров высоких чинов! Мы проходим подготовку. Каждый солдат получает открытку с картой Восточной Пруссии и девизом на ней: «Смелому и верному», которую может послать домой. Наши родные наверняка подумают, что они получили «последний привет перед геройской смертью». (Моя открытка осталась у меня, и теперь это сувенир.) Соединение «Рыцарский орден»[13] имеет целью пробиться южнее Конрадсвальде и затем западнее Цинтена, чтобы уничтожать ударившее по нам с севера грозное русское подразделение. Нашим новым командиром батальона станет майор Крютцман, который до сих пор был командиром 51 — го батальона, созданного из расформированного 18-го батальона мотопехоты.

6 марта 1945 г. В 03.00, после предварительной подготовки, начинается контратака. Мы выходим на железнодорожную линию в направлении к дому путевого обходчика. Все пока шло отлично, но затем из-за железнодорожной насыпи на нас обрушился мощный оборонительный огонь. Мы останавливаемся и ждем, пока наша артиллерия не произведет 12–15 выстрелов! Но затем все, не хватает боеприпасов! Новая атака запланирована на 15.00, но и она не поддерживается артиллерией. Русская оборона здесь очень сильна. Все вокруг просматривается! Танкисты-фузилеры поворачивают назад, на свои старые позиции. Мы также возвращаемся в Вестделен, но не в наше старое расположение, а садимся на грузовики и едем в небольшое местечко. Это называется «подготовительные мероприятия для дальнейшей атаки». Итак, проверяется оружие, гранаты заботливо протираются керосином, а затем тряпками. Приводится в порядок также ручное огнестрельное оружие. Вечером мы с командиром взвода отправляемся к командиру батальона. Он располагается с господами из штаба в большом доме, где они что-то празднуют. Вероятно, день рождения? Мы ожидаем в прихожей и слышим веселые и бодрые выкрики. «Радуются концу света?» Вестовые деятельно носятся туда-сюда и пополняют запасы спирта. Мы подзываем одного из них, который обслуживает командира 8-го батальона, к себе. «Здесь ожидает командир взвода, — говорю я ему, — оставьте для него бутылку, ничего страшного, если господа не досчитаются одной из них». С этими словами я беру бутылку «шартреза» из его рук, и она исчезает в глубоком кармане моего мундира. «Кто-нибудь еще хочет взять бутылку?» — рычит обер-фельдфебель Гроссе (командир взвода легких орудий пехоты) и закуривает. «Хватит. Никаких представлений! Скоро мы все узнаем», — говорю я, передергиваю плечами и прислушиваюсь, так как дверь уже раскрылась. Выходит наш командир обер-лейтенант Хиннерк. Он выглядит достаточно серьезно, пожимает каждому из нас руку и ведет в соседнее помещение. Там мы садимся в глубокие клубные кресла. Вспоминая все неудачи вчерашнего дня, я снисходительно улыбаюсь и думаю: «Может, не стоит думать об офицерах так критически?» При этом мы не говорим ни слова. Хиннерк разворачивает карту (такую же, как у меня в документах) и объясняет нам план атаки. Он показывает, куда мы должны еще этой ночью выехать на грузовиках с нашими минометами и орудиями. Там следует подыскать хорошие огневые позиции, а мне — подобрать наблюдательный пункт. На карте он показывает несколько низин, которые, по его мнению, были бы наиболее благоприятными для этой цели. Дальнейший план: начало атаки — в 03.00. Поддержка артиллерией и танками будет обеспечена. Затем 2-й батальон с 6, 7 и 8-й ротами на грузовиках едут до основной линии фронта, выходят и продолжают атаку. Мы уже до их приезда должны пристреляться и поддерживать атаку огнем. «Затем я прибуду на ваш наблюдательный пункт. Все дальнейшие указания получите в зависимости от сложившейся обстановки». Мы обсуждаем еще несколько «технических» дел, таких, как снабжение боеприпасами и продовольствием (последнее из двух особенно важно). Когда командир заканчивает, я спрашиваю его, холодно улыбаясь: «Как насчет бутылки спиртного?» Теперь ухмыляется Хиннерк и приказывает своему адъютанту принести бутылку трехзвездочного коньяка. «Однако, пожалуйста, не пейте много, завтра с утра у вас должны быть ясные головы». — «Конечно, господин обер-лейтенант!» — отвечаю я. «Вряд ли вы протрезвитесь после этого, — говорит обер-фельдфебель Гроссе, — помучайтесь лучше до утра!» Мы отмечаем маршрут на карте и расстаемся. Солдаты, которые еще не спят, отнюдь не в восторге от моего сообщения о завтрашней ранней атаке. «Через час доложите о готовности выступления с минометами!» Водители проверяют моторы и подтаскивают к грузовикам ящики с провизией и спальные мешки. Вояки скатывают шинели, чистят оружие и подготавливают части к минометам. Я сижу в удобном кресле, погруженный в свои мысли, при мерцающем свете лампы «гинденбург», кладу в рюкзак мой рацион хлеба и, сверх того, мясные консервы. Затем глотаю из походной фляги горячий кофе. Когда я прибыл из штаба, то не снял сапоги, не надеясь поспать еще несколько часов. Поэтому я подзываю одного из солдат: «Рихтер! Стяните с меня сапоги хотя бы на время. Ах, как хорошо!» (Рихтер пережил войну. Я видел, как его, с перебитыми осколком мины обеими ногами, несут на 10 000-тонный корабль, который отправляется из Пилау в Свенемюнде. Позднее он перебрался из Германии в Канаду.) Дырявые портянки на ногах буквально приклеились к коже. Я вынужден был бежать из Кенигсберга в резиновых сапогах. Высушив портянки, снова обернул их вокруг ног. Гюнтер Лоренц, мой надежный связной, который только недавно стал унтер-офицером и носит в походе еще и Железный крест 1-го класса, спрашивает, не может ли он наконец вступить в командование отделением. Когда я говорю ему, что хочу сохранить при себе «до дальнейшего распоряжения», он разочарован. Но я знаю, почему поступаю так. Гюнтер честолюбив и безрассудно смел. «Лучше сохранить его невредимым, чем дать возможность получить Рыцарский крест, а затем и березовый». Я поел, проверил свои пачки сигарет. Хватит еще на несколько дней. Входит бородатая фигура. Это Бруно. Он докладывает: «3-е отделение готово к выступлению и к бою!» — «Хорошо, Бруно, садись». По очереди входят другие командиры отделений и сообщают, что их бойцы готовы. Остается совсем немного времен до выступления. Я передаю бутылку трехзвездочного коньяка всем подряд, и затем она переходит к моему связному (ефрейтор Ганхен), чтобы он дал каждому солдату выпить глоток. Пора отправляться. Я встаю и иду к нашим автомобилям (тем, что являются с давних пор нашим домом, так как там мы храним весь багаж и сумки с бельем), которые уже ждут нас. Это испытанная модель — 3,5-тонный «Опель». Во главе колонны пойдет «мой» «Пежо», закамуфлированный белой известковой краской. Командиры отделения поднимаются в кабины водителей. Я иду от грузовика к грузовику и спрашиваю солдат: «У вас все в порядке?» Затем поднимаюсь в свой «Пежо» и даю команду выезжать. У меня есть еще два «Опеля» кроме «Пежо». Легкие орудия пехоты стоят пока в стороне, но уже тоже готовятся к погрузке. Мы едем на своих грузовиках. Дороги заснеженные, покрытые ледяной коркой. Останавливаемся на перекрестке, чтобы удостовериться, по правильной ли дороге едем. Мы вовсе не хотим попасть в лапы к ивану. Мерцание сигнальных ракет, молнии выстрелов и треск осколков приближаются. Такое впечатление, что вспыхивают зарницы. Мы подъезжаем к Конрадвальде. Там останавливаемся. Солдаты спешиваются и с помощью разгрузочных механизмов снимают ящики с боеприпасами. Мы вступаем в низменную территорию с многочисленными оврагами. Ничто не говорит о возможности организации здесь линии обороны. У меня создается впечатление, что, помимо нас, здесь уже обосновались другие соединения, которые также не знают, где, собственно проходит фронт. Мы идем к оврагам, в которых расположилась 14-я рота (3-й батальон). Она построила себе уже несколько дзотов. Я заполз в один из них, чтобы получить информацию, когда и откуда русские ведут огонь из минометов по этим оврагам. Тут начали взрываться снаряды. Громкие крики моих минометчиков заставили меня выскочить наружу. Там что-то произошло! Я бегу к солдатам и вижу смертельно раненного унтер-офицера Гюнтера Лоренца из 8-й роты (4-го батальона) дивизии «Великая Германия». Он только недавно получил звание унтер-офицера и еще утром выразил пожелание командовать минометным отделением. Снова я потерял хорошего и надежного товарища. Еще не началась атака, и вот уже первая потеря. Мы располагаемся вдоль автобана Эльбинг — Кенигсберг. Перед нами маленький путепровод на полевой дороге. В то время как минометчики направляются в поле для организации огневой позиции, я с моим связным и двумя сопровождающими меня солдатами иду к автобану. Параллельно к нему проходит основная линия сражения. Я организую свой наблюдательный пункт слева от шоссе на высокой дамбе. Впереди слева — пункт, обозначенный на топографической карте II, о котором мы пока не знали, наш ли он или уже занят русскими. Они «оседлали ветер», подожгли «фитиль» и стреляют из многоцелевого 7,65-см орудия. Раздаются звуки: «Трах-бумм». Это очень опасно, так как огонь ведется по низменности или от леса сюда, к автобану. Тем не менее к нам прибывают дальнейшие подкрепления. Самоходное штурмовое орудие устанавливают сначала за дамбой у шоссе, затем, когда начался обстрел из минометов, его отправили в укрытие. Русские, конечно, услышали и увидели это орудие, когда оно подъехало к нам. Затем занимает свое место батарея тяжелых минометов. Раздается звук «трах-бумм» — это пытается стрелять из-под моста на автостраде русское противотанковое орудие, так как его прислуга с полным основанием считает, что здесь она может противостоять нашему самоходному. Оно стреляет, правда, очень часто, но снаряды не могут попасть под мост. Они рвутся наверху, у моста, или попадают в бетонный парапет. Противостоять противотанковой пушке это орудие не может. Вероятно, его установили на неудачном месте. Траектория полета снарядов здесь должна быть на два метра ниже. Поэтому артиллеристы под мостом, конечно, чувствуют себя в безопасности по отношению к русскому орудию. Слева, у стенки бетонного ограждения, поставили ящики с ручными гранатами. Здесь же устроились радисты. Самоходное орудие стоит с правой стороны, в конце шоссе у самого моста. Под мостом беседуют несколько русских солдат, которые вышли сюда, чтобы размять ноги. При каждом разрыве снаряда близ противотанковой пушки они вздрагивают, но особенно не волнуются, так как не верят в возможность попадания снаряда под мост. Самоходное орудие всегда готово завести мотор и уйти отсюда. Я между тем пристрелял свои минометы и охотно услышал бы их «ратш-бумм» на поле боя! Я узнаю, что перед нами заняла позиции наша танковая бригада, в составе которой много противотанковых пушек и других орудий противотанковой обороны. Совместно с нами будут также действовать парашютисты моторизованной пехоты дивизии «Герман Геринг». Солнце своими яркими лучами освещает снег и ухудшает видимость. Но я уже готов к стрельбе, однако как же смертельно устал! Мой командир, старший лейтенант Хиннерк, считает, что я должен укрыться у моста и попытаться заснуть. Но я не уверен в том, что меня найдут. Поэтому решил найти себе другое место, чтобы вздремнуть. Спустился по каменной лестнице автобана и стал подыскивать место с левой стороны стены в первой трети шоссе. Однако несколькими минутами спустя меняю свое положение, так как ручка ящика из-под гранат, на котором я сижу, слишком жестко упирается мне в зад. Поэтому я перемещаюсь на 1,5 м левей и сажусь на гладкий сверху ящик. Сначала я дремлю с закрытыми глазами. При этом время от времени слышу, как оператор радиостанции самоходного орудия что-то говорит, но разобрать я не могу, так как его сообщения зашифрованы. Непосредственно передо мной устроилась группа из 6–8 солдат, которые о чем-то оживленно беседуют. В конце концов я все же уснул от усталости. И даже не знаю, как долго спал. Проснулся от ужасающего взрыва снаряда где-то рядом со мной! Я испуганно вскакиваю. Хочу посмотреть, откуда стреляют, но что-то сырое и теплое заклеивает мне глаза. Все темно и ничего абсолютно не видно. Инстинктивно я, шатаясь, иду назад, к «нашей» стороне. Там редеет дым и распространяется отвратительный запах. Я снова прозрел и вижу освещенный солнцем снег, но только одним глазом! Наконец появляется мой связной. «Господи, что с вами! У вас мозги вытекли и глаз затек». Я ошарашен и осторожно протираю свой глаз рукой, вижу на ней окровавленные мозги. Дрожь пробегает по всему телу. Но это не мои мозги! Я замечаю также, что моя белая рубашка полита кровью и мозгами! Слава богу, думаю я, что снова счастливо отделался! Мне приходят на ум слова того лейтенанта, который поддержал меня в 1942 году, когда из-за путаницы в имени Рехфельд меня сочли погибшим. Он сказал мне: «Признанные умершими живут дольше». С диким криком из путепровода выбирается солдат, вся рука которого висит на одной мышце. Самоходное штурмовое орудие заводит мотор и отползает на несколько метров в сторону. Из путепровода тянется черный дым. Что случилось? Сначала я подумал, что орудие подбито, но потом понял, пожалуй, что дело обстояло по-другому. Совершенно случайно снаряд из самоходки все-таки попал под мост, но, рикошетировав от бетона, отскочил от боковой стороны путепровода и разорвался под ним, вызвав страшные разрушения. Я отделался только царапинами, но рядом со мной оказалось много убитых и раненых. С дрожью в руках я вытащил маленькое металлическое зеркало, чтобы осмотреть самого себя. В общем, был в шоке! Из наблюдательного пункта ко мне вышел командир роты, похлопал меня по плечу и сказал: «Вам страшно повезло! Хотите остаться здесь?» Но я просто был не в состоянии ничего сейчас сказать! Мне казалось, что каждый выстрел русских, каждый разрыв снаряда направлен непосредственно против меня. Каждый осколок вгонял меня в дрожь. Командир зовет меня пройти на командный пункт батальона. Там я узнаю, что стрелковая рота заняла местечко Альбенорт. Я должен поддержать ее минометным огнем. Но у немногих мужчин хватит мужества после такого испытания снова появиться на поле боя. Я пытаюсь преодолеть этот проклятый «трах-бумм» противотанкового орудия, который еще звенит в моих ушах. Это, к сожалению, не удается. Здесь русские очень сильны! Подходят все новые и новые обороняющиеся войска, но они быстро тают. Между тем наступает вечер, и русские снова занимают Альбенорт. С немногочисленными солдатами мы лежим на середине дороги. Затем сюда подъезжает танк «тигр» и, несмотря на темноту, продолжает мужественно двигаться к Альбенорту. Мы, оставшиеся здесь пехотинцы, должны сопровождать его.

В свете огня от горящих домов мы въезжаем в Альбенорт. Но никакой пехоты там нет и в помине! С моими пятью солдатами я еду вперед на броне «тигра». Слева, около деревенской улицы, в саду, мы видим противотанковое орудие, однако его защищают только отдельные русские солдаты, которые стреляют из винтовок. Я поливаю их огнем из своего пистолета-пулемета. Сопротивление русских подавлено. Мы посылаем связного, который должен доложить о положении, в котором мы оказались. Мы, безусловно, нуждаемся в подкреплении, оставаясь одинокими на броне танка. Прибывают еще четверо солдат как раз в тот момент, когда противник начинает стрелять из орудия «черная свинья» калибром 15,2-см. Мы сразу же получаем пробоину в броне, так что теперь даже на танке у нас нет возможности уберечься от осколков. А снаряды ревут рядом с нами. Стрельба явно ведется по одинокому танку. Вдоль улицы летят осколки от снарядов. У меня в ушах продолжается зверский треск! Непосредственно перед нами четырежды что-то ярко сверкает, и затем раздается взрыв! Тогда мы бросаемся на дорогу и, можно сказать, «подметаем улицу». Я встаю на ноги и вижу, что мой связной лежит неподвижно. Когда я начинаю поднимать его, он снова падает без движения. Мертв! А что с другими солдатами? Они лежат в канаве на обочине дороги. Тоже убиты? Прежде чем я смог что-либо предпринять, опять затрещали выстрелы, четыре осколка просвистели вокруг меня. Я бросаюсь в сторону, получаю удар прямо в мою стальную каску и падаю. В глазах засверкали звезды в полном смысле этого слова!

Я не могу даже пошевелиться, и только через два часа ко мне постепенно возвращается сознание. Я ощупываю каску, вроде бы в ней ничего не застряло. Она по-прежнему сидит у меня на голове. Моя голова цела. Что же случилось? По каске ударил замерзший комок земли или еще что-то похожее с невероятной силой. Вообще-то я и не ранен, но замерзаю и дрожу от холода. Ну а что же с моими товарищами? Я слышу стоны. Кто бы это был? Пытаюсь сообразить, что там случилось. Танка больше не существует. Темно, тихо и как будто безопасно. Но где же я? Где наши солдаты и где русские? Я пытаюсь опомниться, прийти в себя от страха. Один как перст, ошарашенный, все еще трясущийся. Один из солдат убит, где второй — не знаю. Постепенно начинаю ориентироваться. Иду по автостраде назад. Однако там я не нахожу никого. И этого злосчастного самоходного штурмового орудия там нет. Вслушиваюсь в ночь. В Альбенорте II стреляет МГ-42 и шумят грузовики. Через несколько минут появляюсь на позиции. Здесь нет русских, и окопы занимает наша пехота. Оба орудия, сотрясавшие воздух звуками «трах-бумм», уничтожены. Я прохожу мимо места, где они стояли, и вижу наконец «мою роту». Солдаты с удивлением рассматривают меня и засыпают вопросами: «А где те солдаты, что были с вами?» Когда рассвело, их нашли. Все они погибли при обстреле «черной свиньи». Проклятая война! Однако эта проклятая война все еще продолжается. Как долго еще? Когда стало совсем светло, я осмотрел свою каску. На левой стороне порвана маскировочная окраска и виден серебристый металл. Никаких вмятин или царапин. Нет и осколка от снарядов «черной свиньи». Может быть, только промерзший ком земли. Так в течение последних дней и часов я вновь обрел неслыханное солдатское счастье!

7 марта 1945 г. На следующее утро основная линия борьбы уже выглядела иначе. Мы смогли немного продвинуться. Русские были оттеснены на полукруглую опушку леса. Я получаю приказ оборудовать наблюдательный пункт для 6-й роты. Так как у нашей артиллерии вряд ли достаточно боеприпасов, то вся надежда на «цыганскую артиллерию», как раз на то, что мы имеем. Боеприпасов у нас хватает. Я осмотрел в бинокль вверенную мне территорию. Где найти оптимальное место для наблюдательного пункта? Разумеется, где-то, не доходя до занятого русскими леса. Справа от Альбенорте II я нахожу на свободной от снега площадке маленький холмик. Но поблизости надо еще найти место, где можно было бы укрыться. На полпути к холму стоит танк «тигр». Вчера противотанковое орудие русских было, пожалуй, уничтожено, так как оно не стреляет в «тигра». От танка до холма, где я хочу оборудовать свой наблюдательный пункт, около 250 м. Так как на белом снегу видны охапки желтого сена, я с моим связным стал, прикрываясь ими, осторожно добираться до «тигра». Укрывшись за стальным корпусом, мы беседуем с танкистами и определяем наше положение. Раздаются три выстрела, похоже из легких орудий пехоты, затем осколки летят откуда-то спереди слева, из леса перед «тигром». Это примерно в 25 м, слишком близко! Для нас это малоприятно. Надо уходить от танка, который привлекает огонь на себя. Пыхтя и потея, мы мчимся что было сил к маленькому бункеру. Это бывшие русские позиции. К сожалению, из этого бункера плохой обзор. Входное отверстие просматривается русскими, они видят, как оттуда выходят и там исчезают люди. В бункере скрывается несколько солдат 6-й роты. Сначала я надеялся на этот бункер как на хорошее укрытие, но, подойдя поближе, убедился, что он не вызывает доверия.

Бункер укрыт только двойным перекрытием березовых бревен толщиной в руку и замаскирован едва ли полуметровым слоем снега.

Перед повернутой к врагу стороной у входного отверстия висит всего лишь мешок, который разве что защищает от холода и служит некоторым ориентиром. Мне здесь совсем неуютно. Едва мы передохнули и захотели поставить маленькую стереотрубу, как нас обстреляли. Видимо, огонь вели по воякам, обосновавшимся в бункере. Это укрытие нас вообще не воодушевляет! Стреляли из тех же орудий, которые были нацелены на «тигра» (отнюдь не противотанковые, но калибра 7,65-см). Мы с шестью солдатами сидим в бункере, который закопан едва ли на метр в землю. И он должен нас защитить от снарядов! Осколки! Первые из них уже лежат поблизости от бункера. Грязь долетела даже до мешка у входного отверстия! Следующие снаряды идут вдогонку первым. Отвратительно шипя, они пролетают рядом с бункером и ложатся сразу за нами. Мы затаили дыхание. Кто, как не артиллеристы или как не мы, минометчики, знает, что значит прямое попадание. Да! Снова три залпа из этих проклятых орудий! Лица у всех бледные, никто не произносит ни слова. Снова близко от нас шипят осколки, потом огонь перенесли вглубь. Я закуриваю и жду, что будет дальше. Проклятье! Иван не оставляет нас в покое. Снова три выстрела из леса. Моя рука с сигаретой слегка дрожит. Я сижу впереди, у самого мешка. Замедляю дыхание. Так для нас проходит целая вечность. Мы сидим почти неподвижно и прислушиваемся. В случае прямого попадания смерть неизбежна! Земля вздрагивает, осколки жужжат вокруг, однако к нам не попадают. Я затягиваюсь, как заядлый курильщик.

«Иван стреляет плохо, это можно было заметить уже на мосту через автостраду», — говорит один из бойцов. «У моста было также…» — эта мысль озаряет меня! Я как сейчас вижу мое окровавленное, измазанное чужим мозгом лицо и слышу крики солдата с оторванной рукой. Русские были бы явно довольны, если бы на месте нашего бункера столбом взлетели остатки брусьев и комья земли. Прямое попадание! Но ничего такого не происходит. Нам даже не хочется думать об этом. Мы только ждем, когда обстрел прекратится и наступит тишина. Полчаса спустя, в течение которых мы из соображения безопасности старались не двигаться, я и мой связной снова устанавливаем стереотрубу. Но иван постоянно наблюдает за нами! Я медленно раздвигаю ножницы трубы и бросаю первый взгляд на позицию русских. Сразу же прямо передо мной взрывается снаряд. Я молниеносно бросаюсь на землю. Должно же здесь все же быть идеальное место для наблюдения? Вероятнее всего, русские уже знают, где мы расположили свои позиции. Здесь мы не останемся. В сумерках отправляемся назад, к шоссе. Я оставляю за себя унтер-офицера Спренгала (из Козле/Верхняя Силезия) и отправляюсь в траншею к огневым позициям. Там у вояк построена хижина из еловых веток и некоторого количества металла, чтобы защитить себя от холода и ветра. Здесь, в траншее, оживленное движение. Подвозятся боеприпасы, раненые получают первую помощь, в темное время доставляется продовольствие. Я ложусь на ветки елей, закрываюсь плащ-палаткой и сразу засыпаю.

8 марта 1945 г. Пока я осматриваю свои огневые позиции, появляется наш старый обер-фельдфебель Эрнст Байервальд (ему в январе во время атаки прострелили щеку). Он, между прочим, уже произведен в офицеры (лейтенант). Мы беседуем некоторое время. Теперь он командир 14-й роты (3-й батальон). Они так же имеют минометную батарею, как и мы. После обоюдных приветствий идем вместе к мосту на автостраде, туда, где я обосновал свой наблюдательный пункт. Однако поле боя уже изменилось. Следует искать новый объект для наблюдения. Русские обосновались в доме путевого обходчика на железнодорожной линии Первютен — Цинтен. Мы создаем новый наблюдательный пункт в подвале полуразрушенного дома на окраине Альбенорта II. Наиболее удачным нам показался угольный подвал, и мы останавливаемся на нем. Таким образом, вскоре мы оба выглядим, как трубочисты. У нас есть обзор из маленького окошечка, выступающего из подвала. Из нашей стереотрубы хорошо видны железнодорожные рельсы и дом путевого обходчика. Маленькая раздвижная стереотруба гораздо лучше моего бинокля 10 × 50. Около нашего дома стоит танк «тигр» и обстреливает дом путевого обходчика. Русские пытаются атаковать танк тяжелыми минометами, но стреляют плохо. Только ночью мы можем обогревать подвал маленькой печью, так как днем дым был бы хорошо заметен. Разбитый танк Т-34 стоит в 200 м перед нами. Мы хотим действовать наверняка: необходимо убедиться, что там, внутри, уже не сидит русский наблюдатель. Двое моих людей пробираются в танк ночью. Танкистов там нет, но ребята возвращаются с добычей! В танке нашли консервы, и не из русского продовольственного снабжения, а добытые трофеи. В банках самое качественное датское марочное масло и спаржа. Превосходно! Спаржа с маслом, сваренная в кухонной посуде, наилучшим образом восстановила наши силы. Это желанное разнообразие для нас. Проходит еще одна ночь.

9 марта 1945 г. С утра гремит орудие. Это «тигр» снова обстреливает дом путевого обходчика. Русские отвечают на выстрелы огнем тяжелых минометов. При этом одна мина попадает как раз в развалины нашего дома. Там остаются целыми только перекрытия подвала, все другое превратилось в мусор толщиной в метр, который завалил крышу. Сначала я считал это преимуществом, так как образовался «защитный слой» из развалин, который, по моему мнению, мог бы препятствовать проникновению мин. Однако одна из них пробивает потолок подвала. Но мы отделались только испугом да огромным слоем пыли. В потолке образовалось отверстие почти в один квадратный метр! Я убеждаюсь, что перекрытия подвала сложены из пустотелого кирпича, и не доверяю уже их надежности. Поэтому при обстреле мы всегда сидим в каком-нибудь из углов этого помещения. Я послал очередного связиста в 6-ю роту, а сам остался здесь. Предполье больше не спасает, в этом у меня уже нет сомнения. Русские действуют дерзко и неосторожно. На железнодорожном полотне я различаю только от 6 до 8 более или менее скрытых за белым покрывалом орудий. Остальные выкрашены в белый цвет. При сильном ветре создается впечатление, что скрытые под белым покрывалом орудия двигаются. В низине параллельно рельсам часто собирается до 15 русских. В течение дня я пристреливаюсь, по возможности незаметно, к вражеским минометам, точно определяя расстояние. Иногда намеренно «промахиваюсь» приблизительно на 50 м вправо. Теперь все миномета нацелены «параллельно» с помощью прицельных устройств. Затем я подготавливаю боеприпасы и выжидаю, когда пройдет ночь. Хорошо, что в 100 м за нами стоит танк, который также пытается из своего тяжелого орудия расстрелять дом путевого обходчика. Я не имею возможности поближе рассмотреть эту боевую машину. Ранним утром снова прижимаю глаза к окулярам стереотрубы. Ясно вижу, как прислуга занимает свои места у противотанкового орудия. Благоприятный момент. В одном месте собираются все, кто обслуживает это орудие. Я даю команду стрелять из всех четырех минометов, после чего проверяю правильность установки прицелов. Все 12 8-см мин вылетают из труб минометов. Когда дым рассеивается, я вижу, что около орудия царит неразбериха. Минометчики прыгают в окопы. У русских есть мертвые и раненые. Противотанковое орудие, пожалуй, получило не менее двух пробоин. При этом маскировочное белое полотно превратилось в лохмотья. Затем я по очереди обстреливаю все обнаруженные мною противотанковые орудия на железнодорожной насыпи. Мне, пожалуй, удалось даже обнаружить боеприпасы, так как что-то взрывается около орудий! Семь орудий разбито или повреждено, помимо потерь обслуживающего их персонала. Это успех. Благодаря соседям-танкистам мне обеспечена спокойная ночь.

10 марта 1945 г. На следующий день мы меняем свои позиции в низине. Теперь приходится лежать снаружи на холоде. Фиговая война! Но затем отправляемся в деревню, где стоят наши грузовики. Они нам поистине родные! В деревне мы размещаемся на одну ночь на чердаке школы. В нижних комнатах много раненых и солдат из других подразделений. Мы все погружаемся в глубокий сон. Ночью прибывают «швейные машинки» русских (а также упомянутая «проститутка шоссе») и бросают несколько бомб около нашего дома. В результате слетела половина крыши. Однако нас никто не заметил. В первой половине дня мы на грузовиках отправляемся в уже хорошо известную нам местность. Мои минометчики идут пешком по дороге, которая проходит по плоской низменности. Здесь трудно найти какие-нибудь укрытия. Командный пункт батальона находится в фольварке Моркен. Мы снова в нашем Гут Вестделене. Все как прежде. Фронтовая линия обороны еще не установлена, и я сразу замечаю, что здесь «плохо пахнет».

11 марта 1945 г. На следующее утро мое предположение подтверждается. Русские постоянно атакуют из Зеепотена и Яскейма. Оттуда слышен адский грохот. Также и в направлении болота у Коббельбуде и Катаринлаука идет бой. Но фронт пока, кажется, держится. В наступающей ночи мы едва можем закрыть глаза! Знаем, что иван хочет с нами здесь покончить, и не хотим дешево отдать свою жизнь. Хотя дело к этому идет.

12–13 марта 1945 г. Русские совершают массированный налет в котле Хейлигенбейла. Они развлекают нас настоящим огненным колдовством! Однако это продолжалось недолго. Грохочут наши 42-см пулеметы, мины и ручные гранаты. Потом вступают в действие шестиствольные минометы. На «Песчаном холме» и вокруг него теперь расположилась 14-я рота (лейтенанта Байервальда) 3-го батальона. Оттуда слышен сильный шум боя. Русские наступают всеми силами! На фольварке Вангникен и Гут Весделене трещат гранаты. Я случайно оказался на командном пункте батальона в Моркене, когда русским удалось нанести контрудар на севере в направлении Вальдпотен — Новый Голбникен на Камникен и позже дойти до Покарбена! Это не обещает ничего хорошего!

Русские наносят удар

13 марта 1945 г. На севере, у «Песчаной горы», очередное нападение русских при поддержке танков. Там, наверху, образовано временное боевое подразделение, которое в какой-то степени оказывает сопротивление противнику. Впрочем, положение не совсем ясно. Мы не знаем, находятся ли Хонигбаум и Покарбен еще в наших руках. Из Моркена озабоченно смотрим на север. Важно сохранить там старое положение. Сумеют ли солдаты удержать фронт? Не секрет, что многие из них поднимают руки. И сдаются. Там царит ужасная неразбериха. Русские атакуют внезапно Хёхенцуг на северо-западе от Моркена. Мы уже видим, как появляются на горизонте башни с пушками их танков Т-34. К сожалению, я больше не имею отсюда никакой связи с моими минометчиками. Там должны руководить теперь самостоятельно командиры отделений. И они стреляют отлично! Сердце мое наполняется яростью, когда я вижу, как мои люди выбегают из окопов. Я беру свою винтовку 98 и долго обстреливаю иванов в Хёхенцуге. Стрельбу приходится прекратить, так как русские отступают. Таким образом, наши люди снова имеют возможность слегка передохнуть. Мы устанавливаем, что противник в Хёхенцуге роет окопы. Это наше счастье! Здесь, в Моркене, на командном пункте неспокойно. Связные мечутся туда-сюда. При случае мы узнаем, что «Песчаная гора» еще удерживается 14-й ротой (лейтенант Байервальд), и она даже предприняла контратаку на мельницу в направлении кирпичного завода в Вальдпотене. Это совершил наш старый рубака Байервальд! В направлении Маулена, на востоке от нас, слышен шум боя! Теперь иван, видимо, хочет атаковать нас по всем фронтам и окончательно прикончить. Но когда это будет, сказать трудно. Мы слышим с северо-западного направления шум моторов и потом уже видим, как наши танки пыльной волной несутся по снегу на наступающих русских. Словно линкоры в кильватерной колонне, они движутся на противника, стреляя из всех видов оружия, и восстанавливают наконец прежнюю линию обороны. Это танковый батальон «Великой Германии». Т-34 ведут с ним бой, однако пехота скатывается с их брони и разбегается во все стороны, пытаясь уклониться от огня. Русские танки, несмотря ни на что, стреляют без остановки из 2-см пушек и даже из минометов, которые установлены на их броне. Становится темно. Наступает ночь без продолжения боя.

14 марта 1945 г. Однако враг не собирается останавливаться. А мы здесь очень слабы! Русские идут дальше, и мы вынуждены менять позиции. Ночью беззвучно покидаем их. На грузовиках отправляемся в Бранденбург, и далее на Пёршкен. Здесь мы пока не соприкасаемся с противником. Во время разведки в амбаре находим несколько вояк из другого подразделения. Там они пытались спрятаться от войны. Дезертиры? Мы говорим, что им надлежит как можно скорее отсюда убраться, иначе иван быстро расправится с ними. Мы остановились к югу от Пёршкена у железнодорожной линии Первильтен — Людвигсорт. Это небольшая область среди болот и множества ручьев. Я подыскивал новый наблюдательный пункт, однако вскоре убедился, что командир наших легких орудий пехоты уже его нашел. Все наше имущество лежит на севере от железнодорожной линии, но его мы не можем отправить дальше на юг. Это плохо. Здесь мы провели еще одну ночь.

15 марта 1945 г. Утром мне поручено оборудовать наблюдательный пункт далее к югу от железнодорожной линии, откуда можно было наблюдать с южной стороны за насыпью. Я иду вместе со своим связным обер-ефрейтором Хюнхеном в 7-ю роту. Там я нахожу молодого лейтенанта, одного из специалистов-телефонистов, и в каморке домика путевого обходчика, командира танкового соединения. У этих троих мужчин большие фаустпатроны. В сторону противника от этого домика направлен ствол закопанного противотанкового орудия. Наблюдатель занял позицию в хорошо защищенном подвале. В 25 м слева от нас стоит за сараем 2-см зенитная пушка. Пехота залегла на расстоянии от 150 до 200 м и далее перед ней в окопах. Железнодорожная линия здесь закругляется и ведет в Пёршкен. На другой стороне дороги имеется винный погреб. Там я встречаю лейтенанта, артиллерийского наблюдателя. С радиостанцией «Берта-Герэт» он корректирует действия своих огневиков. Я устанавливаю свою рацию «Фридрих» здесь же, на лестнице, так как отсюда можно установить хорошую связь. Вместе с другим наблюдателем иду наверх, чтобы осмотреть территорию вдоль железнодорожной линии на Варгиттен. Мы корректируем действия наших батарей и пристреливаем оружие. Я могу открыть заградительный огонь в сотне метров перед расположением нашей пехоты. Могу также открыть огонь по обеим сторонам дороги. Наблюдатель-артиллерист вынужден экономить боеприпасы. Я часто обращаюсь к нему, так как он установил хорошую связь с командным пунктом батальона. С моей радиостанцией не все обстоит благополучно. Нас русские не видят, разве что к ночи заработает танковый мотор. Пока что мы можем чувствовать себя спокойно. И возможно, даже удастся поспать.

16 марта 1945 г. Рано утром я с помощью бинокля проверил, не приблизились ли русские ночью с востока от Варгиттена. Мои огневые в Поплиттене защищены с востока маленьким озером, которое находится на границе возможного сближения с противником. Перед железнодорожной линией посередине между нами — кустарник, который может послужить хорошим укрытием врагу во время атаки. Пока иван не наступает. Моя радиосвязь с огневой позиции наладилась. Но когда я однажды встал у окна, чтобы понаблюдать, неожиданно что-то коротко сверкнуло и затем раздался грохот. Снаряд ударил прямо по кирпичной стене. И затем еще раз — «Бумм!» Вслед за этим — свист снаряда. Это может быть очень опасно. С тех пор мы с артиллерийским наблюдателем очень осторожно крадемся вверх к окну, чтобы выяснять, какие изменения в обстановке произошли перед нами. Противник стреляет по самым уязвимым частям дома путевого обходчика. В результате кирпичи так и летят по всей прилегающей территории. При этом моя радиостанция снова выходит из строя и обрывается связь с огневой позицией. Теперь русские начинают стрелять из орудий и не только в нашу сторону, но и по территориям, где, как они предполагают, могут находиться «фрицы». Спектакль начинается! Иван действует! Далеко перед нами на рельсах я различаю замаскированный танк «Иосиф Сталин». Между тем мой связной восстановил радиосвязь, и я смог сообщить командиру роты о моем наблюдении. Я заявил, что мог бы корректировать огонь по танку или бронетранспортеру, если они приблизятся. «Вздор, Рехфельд, это вовсе не танк, а упор рельсового пути или покосившийся телеграфный столб!» Я продолжаю наблюдать за этим «столбом», и уже очень скоро выясняется, что путевой упор способен двигаться, а телеграфный столб не что иное, как ствол пушки! Этот танк упорно стреляет в направлении Поплиттена, где находится командный пункт полка и наблюдательный пункт командования легких пехотных орудий, которые готовятся к стрельбе. После них на очереди будем мы! Все чаще наши развалины дома путевого обходчика вздрагивают от воющих осколков танковой пушки. Верхние этажи уже обрушиваются. В коротких перерывах между обстрелом я бегу наверх, чтобы посмотреть в свой «глазок». К моему ужасу, я вижу, что уже семь или восемь танков находятся в нескольких сотнях метров до линии обороны нашей пехоты. Они уже разворачиваются широким фронтом. Танк «Иосиф Сталин», этот «путевой упор с телеграфным столбом», катится с безобразным хрустом гусениц прямо по рельсам — сталь на сталь — точно на нас. Его пушка, если смотреть с моей позиции, вроде бы повернута влево в направлении Поплиттена. А там наши огневые позиции и командный пункт полка! Я начинаю стрелять из минометов по сидящей на броне пехоте, и тогда танкисты разворачивают орудие в ту и другую стороны! Мина 8,14-см, посланная сверху на танк, смогла бы легко его уничтожить, если бы дизельное горючее из бочек, укрепленных позади танка, начало гореть! К сожалению, этого мне не удалось. В то время как я стоял, опершись на стену, на меня внезапно прыгнул большой сенбернар. Я стараюсь освободиться от животного, мучительно ища защиты. Новый снаряд пробивает крышу домика, в проем опускается дымовая труба и вместе с глыбами кирпича полностью разрушает мою радиостанцию. Ее уже невозможно отремонтировать! Артиллерийский наблюдатель предоставляет мне для сообщения командиру батальона свою. Он проинформировал, в свою очередь, командный пункт полка. Без рации я уже не мог командовать минометчиками, и мои командиры отделений вынуждены теперь действовать самостоятельно. Лейтенант, который сидел в подвале с танкистом, вышел к нам. Телефонный кабель прерван. Он пошлет на линию телефониста, и связь будет налажена. Но радоваться слишком рано! Телефонист находит обрыв, но не в состоянии поправить дело из-за обстрела. Когда выходит на линию следующий связист, начинается такой сильный обстрел из танковых орудий, что глыбы камня и осколки летят прямо мимо моих ушей. Почему не стреляет наше противотанковое орудие? А, вот в чем дело! Оно, видимо, повреждено падающими глыбами камня и кирпичами из стены. Я думаю, что в этом случае не ушел бы от орудия и попытался его исправить. В это время пришел обер-фельдфебель из обслуги зенитного орудия и сообщил, что и оно повреждено упавшим телеграфным столбом во время обстрела. «Его уже не исправить! Проклятье!» Положение здесь становится угрожающим! Из подвала я слышу громкий словесный поединок между лейтенантом и унтер-офицером связи. Последний отказывается идти еще раз на линию при таком сильном обстреле танками. Чисто по-человечески я могу понять этого унтер-офицера, но идет война, и здесь приходится рисковать жизнью. А приказы должны выполняться! Без связи я не могу стрелять, и никакие приказы командования до нас не дойдут. Правда, я хорошо понимаю, что этому лейтенанту легко отдавать приказы, сидя в подвале, однако он никогда не решится сам выйти наружу. Затем мы видим, как первые пехотинцы покидают домик обходчика, спасаясь от обстрела русских. Они идут к железной дороге на новые позиции. Танки продолжают медленно двигаться, стреляя из своих орудий. Теперь я могу держать связь только с помощью рации артиллерийского наблюдателя и лишь с его огневой позицией. Русские наступают на нас повсюду. И как раз в сфере обстрела нашими шестиствольными химическими минометами. Наконец артиллерийский лейтенант устанавливает связь с командным пунктом батальона и, к счастью, получает согласие оказать нам помощь своими шестиствольными минометами. Это даст нам небольшую передышку. Мы оба стоим наверху, на чердаке дома путевого обходчика, и ждем обещанного залпа. Минометчики должны стрелять по карте, так как они не пристрелялись заранее. Наконец мы слышим рев мин. Ха-ха-ха! Сейчас все небо содрогнется от звука этих «скрипок». Я пристально смотрю на русские танки. Теперь должны уже взрываться мины! Сначала появляются только маленькие белые облака, затем летит вверх земля. А где взрывы? Что там происходит? Да ведь минометчики стреляют только дымовыми минами! Перед нами возникает плотная стена тумана. Мы уже больше ничего не видим. Сейчас было бы в самый раз отступить. Но мы должны держаться! Пусть русские узнают, что такое немецкий шнапс! Но противник приближается к нам. Мы слышим шум моторов. И крики «ур-ра!» Танки подходят все ближе, а у нас нет никакого противотанкового оружия. Только фаустпатроны в подвале. Перед нами из тумана выползает, как допотопное чудовище, с хрустящим, неистовым скрежетом гусениц танк, катящийся по железнодорожным рельсам. Вот он уже в пятидесяти метрах перед нами. Пушка танка направлена вправо, к фольварку Поплиттен. «Тут нам делать нечего», — говорит артиллерист, но затем менее чем в десяти метрах перед нами внезапно появляется танк. Но это не Т-34, как мы сразу же поняли. Это тяжелый танк. Мы с лейтенантом прижались друг к другу, когда этот танк дошел до угла дома путевого обходчика. Но пушка по-прежнему указывает на Поплиттен. Танк должен открыть огонь! И действительно, он стреляет дважды. Мы отчетливо чувствуем взрывную волну. Внизу, в подвале, раздаются испуганные крики. Я командую: «По танку — огонь!» Однако оттуда никто не появляется! Итак, у нас в запасе только два фаустпатрона. Мой связной (обер-ефрейтор Хюнхен) стоит на коленях на лестнице, ведущей в подвал, и передает нам фаустпатроны. Артиллерийский лейтенант берет первый и целится в танк. Я советую: «Стреляй в основание башни!» Лейтенант стреляет! Граната летит в нескольких сантиметрах от башни и взрывается где-то позади на земле. Теперь остался еще только один фаустпатрон. Я тщательно прицеливаюсь и стреляю. Под башню. Раздается треск ломающихся балок стены дома. И никакого взрыва. Иван только понюхал дым от выстрела. Он поворачивает башню к нам, мы оба бросаемся в подвал за третьим фаустпатроном. Я хватаю его и прыгаю за угол дома. Ствол пушки смотрит прямо на меня! И затем дела идут очень быстро! Глаза застилает, а затем — взрыв. «Он горит! Горит! Беги быстрей!» — кричит тем временем лейтенант и несется назад вдоль линии железной дороги. Теперь я вижу повсюду бегущих солдат и приказываю: «Быстро из дома! Сейчас иван будет здесь!» Затем я мчусь слева от железной дороги к лейтенанту. Мой связной, обер-ефрейтор Хюнхен, что было сил бежит к огневой позиции. Большой сенбернар мчится за ним. После этого я уже не видел их обоих. Танки стреляют в направлении Поплиттена и Пёршкена. Лейтенант на бегу обращается ко мне: «Я подтверждаю! Вы стреляли по танку. Скажите мне ваше имя и адрес воинской части!» Однако в данный момент это меня совершенно не заботит. Только прочь и в укрытие! Затем я хочу по возможности быстро добежать до позиции моих минометчиков и затем уже вернуться к другим заботам. Но кто знает, где затерялся этот лейтенант? Пройдя 200 м, мы отдыхаем в маленьком жестяном домике телефонистов.

Но кто знает, где лейтенант, который после буйной вспышки вновь упал духом? Я нахожу его, и через 200 м мы оба заходим в телефонную будку из жести. Однако скоро снова слышим скрежетание гусениц танков и уходим по маленькой улице, которая пересекает железную дорогу. Там майор собрал несколько солдат, которые ушли с позиции. Увидев нас, он решил, что и мы должны примкнуть к этому отряду как пехотинцы. Быстро объясняем ему обстановку и то, что отправляемся на свои огневые позиции. В своих резиновых сапогах я могу бежать легко еще и потому, что приспособил ремни на лодыжке. Артиллерийский лейтенант предлагает мне идти к его огневой позиции, чтобы после оценки положения позже выйти к моим огневым. Но я отказался, и мы расстались. Далее я иду вдоль железной дороги, затем по дуге сворачиваю направо (на северо-восток), чтобы оказаться в местечке Пёршкен. Когда я достигаю первых домов нашей деревни, то не могу вымолвить и слова от удивления. Там совершенно спокойно сидят люди из обоза, как будто бы и не было никакой войны, и ремонтируют радио! И все же они были шокированы, когда я им объясняю, что произошло на поле боя. На окраине деревни я замечаю батарею зенитных 8,8-см пушек, наполовину закопанных в землю. Я информирую также и их обслугу. Вторая половина дня остается позади, уже смеркается, когда я подхожу к Пёршкену. Там узнаю, что русские дальше не пошли. Местечко полностью в наших руках. Я выхожу на северо-восточную окраину, чтобы убедиться, действительно ли Пёршкен занят немцами. Подхожу к моей огневой позиции. Там стоит несколько грузовиков, обеспечивающих продовольственное снабжение. Я нахожу во дворе нашу машину. На шоферском месте сидит унтер-офицер Вилли Гермесман из Хагена. Я объясняю ему положение, хотя и не знаю, где находится часть нашей роты. В первую очередь наполняю горячим чаем с великолепным вкусом рома мою походную флягу, а затем и мой котелок пищей — ведь в первую очередь надо сделать все самое необходимое.

Чтобы спокойно поесть, я иду с приятелем (ефрейтор «малыш» Фельбермауер) в дом на деревенской улице. Там выбиты окна, дверь свободно висит на гвозде. Я снимаю каску и вытираю пот со лба. Это сразу облегчает мне жизнь. Кажется, будто бы домашний воздух охладил меня. Но теперь за «трапезу». Мы черпаем ложкой рис с мясом, и как раз в этот момент раздается зловещий шум в небе — он все время нарастает. Кажется, что мир уже гибнет! Это самые тяжелые бомбы! Наш дом содрогается, на него обрушиваются горящие балки домов. Воздух врывается в висящую дверь, которая складывается, как географическая карта. Мы быстро бросаемся на землю! Я — под окном у стены, мой приятель — в углу. Быстро хватаю каску с подоконника, затем прикрываю руками котелок, так как по всему помещению летают большие куски штукатурки и строительный раствор. И снова — в первую очередь самое необходимое! Я надеваю на голову каску, так как она дает мне определенное чувство надежности. (Позже я узнаю, что русские имеют ручные гранаты, похожие на наши с длинной ручкой, а кроме того, снаряды БМ 31–12 калибром 30-см и тяжелые снаряды 94,6 кг. Ими они уже обстреляли нас в Яскейме!) Осколки бьют прямо по стенам дома. Я думал сначала, что они стреляют из захваченных у нас снарядов калибром 50-см. Затем наступила смертельная тишина! Обстрел прекратился. Мы слышим треск горящих и рушащихся домов, крики раненых и видим, как бегают по улице безумные лошади, сорвавшиеся с упряжек. Лошади в панике несутся дальше. Отдельные солдаты спешат от дома к дому в расчете как-нибудь вырваться из города. Мы еще никак не можем опомниться от страха. Быстро вычерпываем последние остатки пищи из котелка и затем покидаем это негостеприимное место. Я прислушиваюсь при каждом шуме, чтобы в случае, если противник начнет стрелять, можно было бы укрыться в каком-нибудь более или менее надежном месте. Я все же хочу попасть к моим людям и к нашему командиру роты старшему лейтенанту Хиннерку, поэтому иду до восточного выхода из города, откуда идет шоссе из Поплиттена. Там я снова встречаю моего минометчика. От него получаю довольно неплохие сведения. Моя рота смогла без особых потерь выйти из Поплиттена, как только там появились танки. Затем я встречаю еще некоторых своих людей. Все мы довольны, что наконец нашли друг друга. Я спрашиваю, дошел ли до них обер-ефрейтор Хюнхен. Нет, он не прибыл. Я боюсь самого плохого и собираю всю батарею. Однако, к сожалению, в наличии не имеется достаточного количества боеприпасов. В то время как группа минометчиков и командир их отделения ищут более или менее безопасные укрытия в руинах домов, я прохожу по улице около ста метров, держа в руках наготове пистолет-пулемет. Темно. Я перемещаюсь от дерева к дереву и время от времени кричу: «Алло! Восьмая рота!» Мне встречаются только отдельные солдаты, которые лежат в котлованах при дороге за легкими пулеметами. Затем нахожу нашего командира. Он стоит за деревом, держит в руке пистолет-пулемет и прислушивается к тому, что творится в Поплиттене, где уже появились русские. Мы слышим, что из Поплиттена сюда направляется танк. Его моторы гремят, командиры танков подают команды, кричат пехотинцы. Судя по звукам, танк не один, а их много, что не внушает нам никаких хороших перспектив. Мы хотим этой ночью построить еще одну линию обороны. Она должна проходить в ста метрах от того места, где мы стоим. За кустами находятся дома, где следует организовать оборону и куда, в свою очередь, при необходимости можно скрыться. И вместе с тем мы должны считаться с возможностью массированной атаки русских. Я обрисовываю положение командирам отделений, налаживаю контакт с соседями 7-й роты и радуюсь каждому пришедшему к нам солдату и каждому пулемету, который еще можно пустить в ход. Нельзя сказать, что у нас здесь будет создан какой-либо фронт, — это всего лишь тонкая прерывистая линия. Никто не знает точно, где расположен штаб батальона. Но есть и какие-то благоприятные моменты. Наш фурьер, унтер-офицер Гермесман, прибыл к нам с продовольствием. Наконец-то солдаты могут получить горячую пищу. Русские постепенно успокоились. Время приближается к полуночи. Мы приводим себя в порядок. Кто знает, что нам сулит наступающий день? Станет ли опять напряженной и зловещей эта ночь? Выждав довольно длительное время и убедившись, что у русских тихо, я позволяю себе немного поспать.

Мое второе ранение

17 марта 1945 г. Уже за полночь. В местной аптеке, одном из немногих неразрушенных домов, мы находим комнату, которую оставил враг. Это спальня с настоящими толстыми перинами! Мы бросаемся на тахту, чтобы ее испытать. Отлично! Затем быстро договариваемся, что один из нас должен бодрствовать, а другой может спать. Но как? Мы лежим «в полной готовности», сняв каски и положив их на край кровати вместе с пистолетами-пулеметами.

Но о сне и не приходится думать. Ранним утром танковые снаряды обстреливают дома и улицы. Правда, теперь они летят выше нас. Командир батальона испытывает серьезную тревогу. Я получаю приказ: «Унтер-офицер Рехфельд, собирайте минометную батарею и как можно скорее отправляйтесь за Пёршкен к опушке леса. Доставляйте туда боеприпасы и оборудуйте огневые позиции, а затем открывайте заградительный огонь, если увидите, что русские готовы нанести удар». Между тем становится светлее. Русские подтягивают первые танки. Мы пытаемся засветло подойти к опушке леса. Иван с танками и пехотой уже действует. Мы должны укрыть наши минометы за низкими ивами. Но в этом месте у нас нет никакого укрытия, приходится думать только о колючей проволоке, которую можно замотать за стволы ив на опушке леса. Завидев нас, русские бросаются бежать.

У нас только одна мысль: не встречаться с ними, пока вся батарея не достигнет опушки леса. Это нам удается. Правда, недалеко от нас свистит несколько осколков, но мы уже на опушке! Дело сделано! Теперь я должен найти наблюдательный пост на самом краю леса, но также следует отыскать и хорошую огневую позицию. Я углубляюсь почти на 100–150 м в лес и нахожу там маленький домик. Однако его заняли уже наши пехотинцы и зенитчики. Кроме того, здесь расположилось несколько тяжелых орудий. Это не лучшее соседство с моими минометчиками. С обер-лейтенантом Хиннерком я возвращаюсь на опушку леса, где мы находим несколько глубоких, хорошо укрепленных земляных дзотов. Здесь, пожалуй, раньше размещался обоз, так как в некоторых больших окопах — например, 5×10 м — хранятся боеприпасы и бензиновые бочки. Но, к сожалению, снаряды только артиллерийские. В один из глубоких окопов я захожу с отделением унтер-офицера Бруно Шпренгала. Наши минометчики пока даже не построены, у них нет никаких боеприпасов! Их придется определить к пехотинцам. При этом ручное оружие у них — только пистолеты. У меня, между прочим, имеется одна из новых штурмовых винтовок с примкнутым штыком, то есть «собранная полностью». Русские начинают с сильного артиллерийского обстрела, особенно из ставшей у нас такой популярной «черной свиньи» (15,2-см). Наверху, у входа в дзот, стоит наблюдатель, который должен сразу же сообщить, как только появятся русские. В нескольких метрах слева у нас есть маленький бункер-землянка. Во время перерыва в стрельбе я иду туда с моим связным и еще с двумя сопровождающими. Мы проходим совсем немного, так как далее лежит обер-лейтенант Хиннерк с несколькими людьми. Мы с нашими пистолетами и карабинами, а также штурмовой винтовкой оказываемся в резерве на случае контратаки. Командир пехотного подразделения должен находиться слева от нас примерно в ста метрах. Впрочем, возможно, он ранен, так как связист, которого я послал туда, чтобы установить контакты, вернулся ко мне только с картой, которую нашел на месте. Я передаю ее командиру батальона. Пока Пёршкен еще находится в наших руках, и там русские, вероятнее всего, перейдут в атаку. Так и происходит. Сначала противник занимает опушку леса, предварительно обработав ее минометным огнем (12-см), так что осколки летают буквально у наших ушей. Особенно безобразно ведут себя «корчеватели деревьев». Так называют орудия с особо чувствительным взрывателем. С каждым разом они переносят огонь все дальше в глубь леса. Затем раздаются крики «ура! ура!» наступающих Иванов. Они уже около одного из окопов. Однако непосредственно перед нами их еще не видно. Но вскоре мы уже замечаем, как слева и справа от нас они проникают в лес. Обороняться здесь нам сложно. Правда, из леса по русским наша артиллерия ведет огонь, но мы чувствуем угрозу с обоих флангов. В то время как мы напряженно ищем выход, с обеих сторон леса раздаются отвратительные крики буйствующего противника. Затем все совершается очень быстро! Танки стреляют по нашей позиции в лесу из пушек, осколки минометных мин буквально косят траву.

Прямо конец света! Я посылаю солдат, чтобы забрать продовольствие в землянку. У одного из солдат — штурмовая винтовка. Я беру свой пистолет-пулемет. В окопах мы пережидаем обстрел. Противник внезапно прекращает огонь, и наступает тишина! Я не верю своим глазам. Солдаты выходят из окопов и землянок. Однако за 100 м перед нами раздается дикий крик «ур-ра!», и иваны идут на нас. Мой связист проклинает все на свете, надевая трехгранный штык на винтовку. Остальные минометчики спрятались за первыми попавшимися укрытиями и стреляют в противника. Почти у половины моих людей нет никакого оружия, кроме пистолетов, которые не могут стрелять на дальнее расстояние. Мой связист стреляет из своей штурмовой винтовки. Я прыгнул за толстое дерево и прицельно стреляю в самых первых врагов. Наш огонь вынуждает русских бросаться носом в грязь! Они остаются лежать, а это уже большой успех для нас! Мы стреляем еще несколько раз и уже надеемся, что нападение отражено, как мимо нас прошумели мины, а затем по деревьям затрещали осколки. Мы даже не слышали выстрелов миномета, открывшего стрельбу. Я оглядываюсь в поисках укрытия. Дважды рядом со мной пролетели осколки, и мне показалось, будто бы кто-то бьет меня по ногам дубинкой. Потом я почувствовал какое-то жжение в обеих ногах. Я мешком заполз за деревья. Правая нога была парализована, начиная с колена. Сначала я вовсе не ощущал боли, весь поглощенный происходящим боем. И только теперь понял, что ранен. Ища помощи, я осматриваюсь. Вижу, как наш командир кивает солдатам и исчезает в лесу. Люди где-то сзади. Я хочу заползти поглубже в лес, но ноги окончательно отказывают.

Я беспомощно смотрю вперед, русские возвращаются, они уже в 50 м от меня. И я не могу даже двинуться. Проклятье! Я поднимаю свой пистолет-пулемет и вставляю новый магазин, так как все пули были уже израсходованы. Стреляю в приближающихся иванов, с трудом глотая воздух. Затем внезапно появляются двое моих минометчиков и спрашивают: «Что случилось, господин унтер-офицер? Мы должны вас забрать?» Одного из них зовут Пауль Шмиц (из Вольбека, монастыря в Вестфалии), другого я даже не могу, к сожалению, вспомнить. Узнав, что со мной, берут меня на руки и исчезают в густом лесу от преследующих нас ружейных выстрелов приблизившегося противника. Но едва мы избежали опасности, как русская артиллерия перенесла огонь на более близкое расстояние, и теперь огромные «глыбы» «черной свиньи» (15,2-см) застучали в лесу. Особенно опасны «корчеватели деревьев». А их осколки так и сыплются вокруг. Мы прячемся в маленькой, почти плоской ямке от бензиновых бочек. Здесь мы все трое немного отдохнули. Несколько бензиновых бочек все еще лежали там! Возникало противное чувство, когда подумаешь, что в эти бочки может угодить снаряд. Тогда «прощай, родина!» Когда огненный вал приостанавливается, мы собираемся, и я, сжав зубы, тащусь один, упираясь на мой пистолет-пулемет, как на костыль, чтобы мои друзья не считали меня бесчувственным и слабым. При каждом шаге обе ноги во всех местах горели, как раскаленное железо. Из дыр резиновых сапог, которые я ношу до сих пор, так как мои войлочные остались в Кенигсберге, временами брызжет кровь. Это очень беспокоит меня. Сзади раздается скрип сапог проникших в лес русских, что заставляет нас «бежать» быстрее. Мы добираемся до лесной поляны в 150 м от опушки. Немного отдохнули и сориентировались. Видим отдельных солдат, которые ищут спасения. Внезапно мимо нас проехал бронеавтомобиль, и сидящий наверху взволнованный офицер крикнул нам, что мы должны идти вперед и защищать свои позиции. Я объясняю ему, что ранен. Тогда он оставляет одного из минометчиков со мной, а другого заставляет идти снова «вперед». Я передаю ему свой бинокль (7 × 50), благодарю и прошу вручить его Хиннерку с известием о моем ранении и о том, что он должен взять на себя командование минометной ротой. Взвыл мотор, и броневик помчался дальше. Повсюду он собирает солдат, которые убежали в лес, и отправляет их на позиции. На лесной дороге стоит несколько грузовиков. Вскоре лейтенант возвращается уже на мотоцикле с коляской и берет меня с собой. Я прощаюсь с моим минометчиком и прошу передать привет нашему капитану и всем моим солдатам. В лесу все еще трещат осколки снарядов орудий и минометов, но русские больше не атакуют. По-видимому, их все же удалось задержать. Я проехал на мотоцикле не так далеко. За лесом мы выезжаем на дорогу. Мотоцикл не может ехать дальше. Однако у меня есть возможность продолжать путь на санитарной машине. Я сижу за спиной водителя на узкой скамье. В самые колени мне упираются вдвинутые сюда носилки, и я не могу вытянуть ноги. Пока мы ожидаем отъезда, я с трудом сдерживаю мучительные стоны. Около 17.00 мы все еще стоим, так как все хлопочут о создании новой линии обороны. Здесь собираются отставшие от своих частей солдаты. Я вздыхаю с облегчением, когда машина наконец трогается. Нас везут в полевой госпиталь, который, однако, прямо сейчас уезжает. Здесь уже никто не занимается ранеными. Между тем наступает ночь. Мы видим повсюду осветительные ракеты, слышим, как проклятые русские «швейные машинки» (легкие учебные самолеты У-2 с крыльями, обтянутыми материей) бросают повсюду бомбы. Мы видим больше, чем слышим, из-за шума мотора машины. Но однажды бомба падает слишком близко. Что-то сверкнуло рядом, и мы быстро уезжаем. Наша машина едет еще некоторое время, а затем останавливается. Сопровождающий ворчит, что их так и не снабдили в достаточном количестве горючим. После длинного мучительного ожидания на узкой скамье я уже не могу больше терпеть боли и перебираюсь назад к двери, правда, едва ли не зажатый между носилками. Но как долго все это будет продолжаться? Сопровождающий не появляется, а мы совершенно беспомощны без него. Предоставлены самим себе! Медленно идет время. Наконец я слышу громкие разговоры. Появляются двое мужчин, и я обращаю на себя внимание такими громкими стонами, что, к счастью, они берут меня с собой и грузят в какое-то узкое, похожее на ящик, сооружение в транспортное средство. В этом длинном «ящике», который стоит на бухте каната прямо на земле, уже лежат трое раненых. Один на дне ящика, другой — на нем, и теперь еще меня кладут сверху! Лежащий снизу раненый не стонет и не возмущается, хотя на него положили еще двоих мужчин. Мы медленно отъезжаем. Когда вся колонна отправляется, я слегка приподнимаю крышку «ящика», чтобы сориентироваться. Небо полно осветительных ракет, проклятые «швейные машинки» очень активны и все время пролетают над нами. Их моторы время от времени шумят над нами, и сверху падают две-три бомбы. Часто я могу видеть даже огни выхлопа моторов этих «ворон». Каждый раз, когда бомбы разрываются на дороге, кучера с повозок и другие солдаты бегут в придорожные канавы или в окопы, пытаясь укрыться. У меня такое чувство, что я лежу высоко над дорогой, по крайней мере на метр, не меньше. И без какой-либо защиты, причем мы часто слышим жужжание пролетающих мимо осколков. Но наибольшее опасение внушает то, что фронт, судя по ракетам, совсем рядом. Я слышу и даже вижу, как освещают ночную тьму снопы пулеметного огня. Затем над головой проносятся снаряды. Я смертельно устал, и глаза уже перестают что-либо видеть. Мой громоздкий пистолет-пулемет больно жмет мне на живот. Но пока мне вовсе не хочется расставаться с оружием. Ведь я вообще не имею представления, что здесь происходит и как далеко продвинулись русские. Вероятно, мне еще придется пустить в ход пистолет-пулемет.

18 марта 1945 г. Наконец мы прибываем на место — Волитта. Между тем уже стало совсем светло. Холодно. Весь промерзший, я тащусь, как и другие раненые «хиви» (бывшие русские солдаты на немецкой службе), с санитаром (солдатом) на дивизионный медицинский пункт. Он размещен в одном из крестьянских домов. Здесь лежат или сидят, опираясь на костыли, тяжелораненые, на три четверти уже мертвецы. В доме все помещения и комнаты полностью забиты этими бедными парнями. Одни слабо стонут и передвигаются туда-сюда, однако большая часть лежит спокойно, закрыв глаза. И снова мне повезло! Два солдата доносят меня до двери перевязочной и оставляют там. Мне, пожалуй, пришлось бы ждать полдня, пока подойдет моя очередь. В таких ситуациях черно-серебристая нашивка на рукаве, отличающая «Великую Германию», конечно, имеет преимущество. Поэтому я прождал только один час. И все равно он показался мне очень длинным! Это было похоже на то, как мы лежали за лесом, прислушиваясь к хорошо нам известным «шумам» фронта. Наконец меня кладут на стол. Я вижу врача в его окровавленном халате. Перед этим он как раз ампутировал ногу. Она до сих пор валяется под столом в большом чане. В самом помещении стоит ужасный запах крови, гноя, анестезирующих лекарств и пота. Я вынужден снова и снова смотреть на ампутированную, разорванную на куски ногу, валяющуюся в чане. Безграничный страх охватывает меня: «Сохраните мою ногу! Только не это!» Врач с похожим на маску лицом зажигает сигарету, идет в соседнее помещение. Там он будит своего сменщика. Того, кто уже несколько часов подряд видел этот ужас, эти разорванные на куски тела, ампутированные ноги и руки и умирающих людей. Вероятно, большинство из них уже отмечены крылом смерти, но они ждут, однако, помощи и надеются на спасение. Санитар стягивает с меня резиновые сапоги и затем по всем правилам искусства ножницами разрезает на бедре мой окровавленный мундир, а затем кальсоны. Приходит врач, видит многочисленные раны от осколков и грубо чистит их пинцетом, удерживает лоскут материала, отрывая его от раны, и что-то говорит санитару. Я смотрю на него вопросительно. Затем он подходит к другому врачу, который бросает взгляд на мои ноги, и говорит: «Там осталось еще много мелких осколков, которые здесь мы не сможем все вынуть. Кости, к счастью, целы. Итак, теперь, повязка с риванолем, шина. Прививку от столбняка делал? Ах да, в вашей солдатской книжке значится сентябрь 1942 года. Тогда еще делали прививки!» Затем санитар наносит желтый риваноль на полосы марли, на раны и вокруг ног. Накладывает шину от бедра до пятки и далее до пальцев ноги. Потом все это обматывает полосами бумаги! Повязок из материи или марли, пожалуй, больше нет. Бедная Германия! В то время как я лежу здесь, на столе, бомбы летчиков с Ил-2 гремят снаружи. Поблизости разрываются мелкокалиберные бомбы, затем слышится шипение запускаемых ракет и в последнюю очередь продолжающие стучать несколько минут молоты бортовых пушек и треск пулеметов. Затем все солдаты, которые могут еще бежать, несутся в укрытия. Теперь я перевязан, и меня с историей болезни переводят в «дом 4». Двое санитаров поднимают меня на носилки, и мы отправляемся. Как только мы появляемся между домами, русский снаряд, как привидение, обрушивается точь-в-точь на нас и врезается в землю, но не разрывается. Это так называемый случайный снаряд, как его называют. Но он вполне может еще рвануть, ранить случайным попаданием или даже убить! От страха оба санитара бросают меня и мчатся в укрытие. Они не решаются прийти сюда снова. Мне совсем не улыбается погибнуть еще раз, и чувство страха не оставляет меня. Наконец мои «герои» все-таки появляются и быстро тащат в следующий дом. Однако это не номер 4! Я радуюсь тем не менее, что оказался снова под крышей и в тепле. Некоторое время я лежу совершенно спокойно и вспоминаю о последних часах боев. Где, интересно, мои друзья теперь? Конечно, как раз там, где снова ревут реактивные установки «катюши»! Серийные артиллерийские выстрелы раздаются совсем близко отсюда. Земля даже здесь дрожит! Вражеская пехота, к счастью, не появляется. Но небо, кажется, полным-полно русских самолетов. Я нахожу сигарету и закуриваю. Затем осматриваю помещение, куда попал. Это маленькая комната, вероятно, удобная для восточнопрусского крестьянина. Теперь она пуста, только на полу лежат охапки соломы. Там положили десяток солдат. Я бросаю взгляд то на одного, то на другого. Картина просто зловещая. Здесь лежат только ампутированные, почти все без сознания или заснувшие от усталости. У них у всех толстые белые повязки. Иногда лишь слегка двигается рука или нога. Они стонут. Я с ужасом смотрю на того, кто лежит рядом со мной. Боже мой! Я вижу у него вместо головы толстые белые повязки, все пропитанные кровью. Только по слабому свистящему дыханию и впадинам на груди я догадываюсь, что бедный парень еще жив! Я ни с кем не могу говорить, да никто здесь мне и не ответит. Я снова слышу шум моторов, вояки снаружи мчатся под защиту зданий. Я прижимаюсь к стенке под окном, чтобы получить хоть какую-нибудь защиту. Скоро «привидения» улетают. Возможно, русские уже приближаются. В комнате есть изразцовая печь, и я ложусь около нее. Печь излучает еще немного тепла. Как долго я еще буду лежать здесь? За окном слышны какие-то крики, топанье ног и беготня. Кажется, там что-то происходит! Запрягают лошадей, грузят машины! Что случилось? Я приподнимаюсь и смотрю в окно. Вижу, как какие-то солдаты с фаустпатронами бегут к пулеметам и минометам. Зенитное орудие на самодвижущемся лафете подходит к домам. Начинается артиллерийский обстрел! Страх опять охватил меня. Неужели нас оставят здесь так просто? Открывается дверь, входит санитар, идет от одного к другому, трясет их — никакой реакции! Он слушает пульс, нажимает на белки глаз. Мертвые — мертвые — мертвые! Я — единственный, кто здесь еще жив. Санитар берет солдатские книжки из карманов мертвых и открывает капсулы с личным знаком. Затем он ищет то, что осталось в сумках. Там курительная трубка, портсигар, записная книжка и другие вещи. В сумке у одного из мертвых наполовину пустая банка с маслом и небольшое количество хлеба. Также коробка с несколькими сигаретами. Санитар спрашивает, нужно ли мне это. Сначала это меня коробит, но затем соглашаюсь, так как не знаю, получу ли в дальнейшем что-нибудь из еды или курева. Я спрашиваю его, что значило там, снаружи, это беспокойство? Он отвечает, что дивизионный медицинский пункт должен сворачиваться, так как противник, видимо, прорвал фронт где-то впереди. Затем он быстро выходит. Бедные парни, которые лежат здесь, — это танкисты, пережившие тяжелые сражения, у которых были подбиты и сгорели машины. Теперь у меня только одна мысль: как бы меня не забыли здесь! Изо всех сил я ползу к двери и вижу, как санитары готовятся к выступлению. На машины для перевозки лошадей грузят большое число раненых, но ко мне никто так и не подходит. Я кричу в проем двери и угрожающе размахиваю пистолетом-пулеметом. Тогда ко мне все-таки приближаются двое санитаров и несут меня на одну из машин. Врач остается. Он решает передать в крайнем случае русским нетранспортабельных раненых. Грузовики доверху нагружены мешками для белья, рюкзаками и ящиками санитаров. Все нервничают. Артиллерийская атака продолжается. Наконец мы отправляемся. Быстрее прочь отсюда! Пути забиты. Множество транспортных средств движется по улицам, медленно пробиваясь из городка. Хуже всего, что летчики с Ил-2 не оставляют нас в покое. Они беспрепятственно кружатся вокруг, бросают бомбы и ракеты, стреляют из пулеметов по грузовикам, домам и солдатам. Когда-то гордая боевая немецкая военная авиация не может противопоставить им ничего. На набережной зенитная пушка 8,8-см делает все, что может, но теперь она вынуждена защищать уже сама себя! Дым, чад от горящих грузовиков разносятся по улицам. Солдаты спасаются от атак летчиков на полях. Если самолеты подлетают к нашей колонне, то все солдаты и раненые, которые могут еще бежать, прыгают с грузовиков и отбегают от них, прячась в уличные канавы или в окопы. Мы, остальные раненые, лежащие в кузовах машин, обреченно смотрим на хозяйничающие в воздухе самолеты. Остается только ждать, уничтожат нас или же поездка все-таки продолжится. Во второй половине дня колонны застревают в сплошном потоке машин. Грузовой автомобиль, который едет в Валгу, берет с собой раненых. Мне одному из последних удается попасть на него. Теперь мы движемся быстрее! Наступает ночь. Ехать еще быстрее? Но это, пожалуй, будет ошибкой! К утру наш грузовой автомобиль останавливается — кончилось горючее! Я уже знаю, что это такое! Сопровождающий нас санитар берет две канистры и отправляется на поиски. Проходит два часа, но его так и не видно.

А Бог молчит

19 марта 1945 г. Мы, замерзшие, лежим в кузове грузового автомобиля. Возникает страшный вопрос: что будет теперь с нами? Наконец приближается отставшая колонна. Я с несколькими ранеными выбираюсь из грузовика, и мы едем через Валгу в старый Орденсбург. Там остаемся в старой церкви (церковь Ордена). Здесь убрали все скамьи и положили на пол солому. На ней бок о бок лежат многочисленные раненые. Бог мой! Какое бедствие! Я осматриваюсь, но не вижу ни одного из знакомых. Несколько часов лежу с закрытыми глазами. Потом чувствую сильный голод. Из планшета я вытаскиваю банку масла и кусок хлеба. Я так голоден, что хлеб мне кажется сладким пирогом. Затем поворачиваю голову к алтарю, который освещен пробивающимися солнечными лучами. На нем — икона Божьей Матери с Младенцем. Окружают их толпы ангелов. Все, что позолочено, блестит и сверкает. Мы еще не были никогда так близки к небу, как здесь! Я так восхищен этой картиной, что вынимаю свою фотокамеру «Агфа» (приобретенную в Гут Весдельне) из футляра и фотографирую эту прекрасную картину. К сожалению, я так и не увидел этой фотографии. Я закопал пленку в саду моего дяди в Шверине с другими вещами, прежде чем убежать 1 мая 1945 года из военного госпиталя через Гадебуш — Роггендорф — Лассан от русских! Я выпиваю остаток воды из походной фляги. Раненых беспрерывно приводят в церковь, но я не вижу врачей, хотя санитаров здесь много. Наконец ко мне подходит какой-то санитар (что достойно записи, так как это событие спасло мне жизнь). Мочевой пузырь уже не в состоянии выдержать давления, и это становится совершенно невыносимым и даже болезненным! Санитар отвечает на мою просьбу и передает консервную банку с обрезанными зубчатыми краями. Теперь я пытаюсь помочиться, но лежа это сделать совершенно невозможно. Лежащие рядом вояки замечают мои усилия и делают разные глупые замечания! У меня ничего выходит, и я страшно мучаюсь. Наконец подходит санитар с двумя костылями, и я имею возможность встать. Едва я отошел несколько метров от церкви и остановился за большим каменным надгробьем, как загремела русская артиллерия, и затем тяжелые гранаты 15,2-см «черной свиньи» зашипели со стороны Бальги. Черные облика дыма указывали на то, где разорвались снаряды. Я кое-как отполз к церкви. Следующие осколки трещат уже на кладбище. У меня создается впечатление, что иван имеет своим ориентиром для пристрелки как раз эту церковь. Но в ней я чувствую себя спокойно. Я ложусь, прижавшись к мощной каменной стене, рядом с дверью. И снова бросаю взгляд внутрь на кафедру и алтарь. Солнечные лучи упали на фигуру Христа и позолоченных ангелов, и они ярко засверкали. Я невольно подумал: «Мой Бог, как ты можешь позволить, чтобы здесь происходило такое!» У меня перед глазами возникают маленькие дети, замерзающие на обочинах дорог, раненые, лежащие здесь, вообще все, кто испытывает сейчас бедствие и нужду. «Бог мой, ты покинул нас?» Но Бог молчит! Я невольно вспоминаю заглавие одной из книг о Первой мировой войне. Снова трещат осколки снарядов, которые пугают меня. Я оглядываюсь в поисках лучшего убежища. За надгробным камнем нахожу место, где могу «опорожняться». Наконец мне это удается, и облегчение приносит пользу! Внезапно подъезжает запряженная лошадью повозка. Кучер «хиви» прыгает с козел и кого-то ищет. Тут он видит меня, с черно-серебристой нашивкой на рукаве «Великой Германии», и кивает. Убедившись, что я ранен, он подходит ко мне, и я узнаю, что он послан для перевозки раненых из «батальона львов» «Великой Германии» отсюда в Розенберг. Там есть маленькая гавань, откуда корабли перевозят раненых в Пиллау. Так как в тот же момент церковь снова начинает обстреливать артиллерия, он быстро мчится к лошадям и успокаивает их. Затем подходит ко мне и помогает взобраться на козлы. Счастливый, я усаживаюсь там и вновь чувствую приступ боли. И затем слышу опять столь привычное ворчание в воздухе. Я вижу низко летящий штурмовик (Ил-2) с красными звездами на несущих поверхностях. Я вижу даже летчиков в кабине. И сразу же раздаются взрывы бомб, стук бортовых пушек — словно молотом по наковальне — и шипение ракет. Мне не очень-то приятно сидеть здесь так высоко на козлах. Если возникнет серьезная опасность, то я не смогу, как «хиви», спрыгнуть с козел. Но он внимательно наблюдает за самолетами и старается ехать так, чтобы повозку не было видно с воздуха, например под кронами деревьев. Когда самолеты улетают, он вовсю гонит лошадей. Наш путь ведет к заливу. Не больше километра остается до того места, где насыпь опускается к морскому берегу. Однако мы вынуждены время от времени останавливаться под деревьями, так как самолеты появляются вновь и вновь и стреляют во все, что движется по земле. А здесь много транспортных средств, часть которых закопана глубоко в землю. Я вижу бункер-землянку и узнаю флаг Красного Креста над ней. К нам походит офицер медицинской службы и интересуется, куда мы едем. Узнав, что в Розенберг, он просит захватить с собой тяжелораненого, с огнестрельным ранением в живот, солдата. Трое бойцов приносят полумертвого мужчину и осторожно кладут его позади на повозку. «Пожалуйста, не давайте ему ни пить, ни есть», — говорит офицер и затем спрашивает меня, кто дал нам приказ ехать в Розенберг. В ответ я объясняю ему: «„Хиви“ был послан командиром „батальона львов“ дивизии „Великая Германия“ подобрать раненых из дивизии и сопровождать их в Розенберг». Мой «хиви» погоняет лошадей, и мы едем дальше. Воздух на данный момент, кажется, чист. Теперь мы едем по берегу песчаного пляжа у залива. Там стоят орудия всех калибров: зенитные пулеметы, реактивный миномет и зенитные орудия. Кроме того, на обрывистом берегу стоят закопанные грузовики с боеприпасами и пустыми ящиками. Рядом с орудиями выкопаны индивидуальные окопы для тыловиков. Едем дальше, теперь уже по равнине. Совершенно ясно, что эту неприкрытую ничем местность все время бомбят и обстреливают самолеты. Мой последний бастион — это спина «хиви», защищающая меня от осколков. Время от времени небо очищается, но потом снова появляются самолеты и грохочут бомбы так, что закладывает уши. Я судорожно осматриваю небо. И вижу направляющийся к Розенбергу американский бомбардировщик «Бостон», бросающий на город бомбы. Взрывная волна доходит даже до нас. Все гремит и грохочет, когда бомбы взрываются и черные грибовидные облака поднимаются в воздух. Теперь прилетают русские самолеты и бросают бомбы на Бальга. Я вспоминаю о церкви, в которой лежат многочисленные раненые, и радуюсь, что больше не валяюсь там, в этой старой кирхе. Но здесь «хиви» поставил лошадей прямо под водосточный желоб, и вода вовсю льет на меня. Обе лошади, по-моему, глухие, так как они не реагируют ни на воду, ни на взрывы, бушующие вокруг. На воде залива я вижу только несколько лодок, и их тоже обстреливают летчики. Я оглядываюсь, и вслед за мной «хиви» поворачивает голову. К нам направляется целый эшелон самолетов противника, которые собираются бомбить Розенберг. Но они, конечно же, нас заметили. Мой бог! Что теперь будет? Самолеты летят над пляжем и берегом, по которому мы едем. Здесь у нас нет никакого укрытия. И я уже слышу, как стреляют по нам бортовые пушки и пулеметы. Их грохот заглушает даже шипение ракет. Маленькие облачка зенитных разрывов растворяются в небе под фюзеляжами самолетов. Проклятье! Когда вокруг нас начинают подниматься фонтаны грязи и песка, мой «хиви» кувырком прыгает с козел в одиночный окоп. Я вновь вижу пилотов в кабине машин, которые, слегка покачивая крыльями, улетают теперь от нас. Один из летчиков отделяется от эскадрильи и летит на более важную для него цель. Это артиллерийские позиции зенитной пушки калибра 8,8-см. Я вижу, как на прислугу орудия и лошадей обрушивается бомбо-штурмовой удар.

Бомбы взрываются прямо на позициях. Это просто ужасно! Едва эти самолеты исчезли, как со стороны Бальга показались новые машины. Меня охватывает безумный страх. Здесь, совсем близко от спасительной гавани, меня вполне могут еще раз ранить, уже более серьезно. Я невольно поднимаю воротник мундира, втягиваю голову — как будто это может как-то мне помочь! Здесь, на берегу, я наблюдаю ужасающие картины: убитых людей, разорванных на куски лошадей и кровь — снова и снова кровь! Это настоящее убийство. Я думаю, в Дюнкерке[14] не было ничего подобного. Напротив! Гитлер берег англичан из политических соображений. Черчилль сказал тогда: «Мы могли бы установить мир, если бы того захотели!» Мой кучер «хиви», взобравшийся снова на козлы, погоняет лошадей дальше, на Фолиндорф. Повсюду та же картина! Здесь также бушевали бомбардировщики. Разрушен маленький мост через водоотвод, и мы должны ехать в обход, так как всю дорогу забили тягачи и грузовые автомобили. Наши батареи стреляют сюда с берега, но я слышу и вижу больше осколков, чем самих снарядов. Грузовые машины с боеприпасами и продовольствием убраны в укрытие. Рядом сидят солдаты, которые сжигают какие-то бумаги. Вояки снабжают себя всем, что только могут унести. Все ждут надвигающегося конца! Повсюду глубокие индивидуальные окопы, к которым мчатся солдаты, едва услышав рокот моторов. Меня больше всего беспокоит, что наши лошади при всем этом грохоте и неразберихе могут броситься бежать по улице. Но эти обе лошади, которые здесь спасают мою жизнь, прямо-таки великолепны! Или же они просто глухие. Мы приехали в Фолиендорф — городишко на полпути от Бальга до Розенберга. На стенах домов, бортах грузовых автомобилей и других свободных плоскостях бросается в глаза лозунг, намалеванный белой краской: «Смелость и верность». У меня есть время поразмышлять. Я думаю о том, что немецкие солдаты здесь, в Восточной Пруссии и в ее городах Замланде, Пиллау и Кенигсберге, воевали, фактически только исходя из стремления спасать многочисленное восточнопрусское население, дать ему возможность убежать от жаждущих мести советских солдат. И уже снова прибывают проклятые летчики! Бортовым оружием они решили, пожалуй, уничтожить нашу повозку, так как вокруг нее сыплются осколки и взрываются маленькие бомбы. Отвратительное чувство! Я наклоняюсь, поднимаю воротник мундира. Так как «илы» обычно подходят сзади, из Фолиендорфа, мне всегда кажется, что меня ранят в спину, особенно потому, что я сижу высоко на облучке рядом с кучером безо всякого укрытия. Все трещит и свистит вокруг меня, осколки стучат по повозке, на которой лежит бедный парень с огнестрельным ранением в живот. Я был уверен, что он еще раз ранен или уже убит, но, когда летчики улетели, посмотрел на повозку и, к своему удивлению, убедился, что он еще жив! Но я не могу забыть ужасную картину! Бомбы упали прямо в группу из шести-восьми солдат. Теперь они лежат окровавленные, изувеченные, с оторванными частями тела и разбитыми головами! Это поистине страшно! И повсюду между убитыми рассеяны маленькие ямки от малокалиберных бомб, которые летчики сбрасывают в массовом порядке. После того как мы проехали там, я весь пропах кровью. Эти картины уничтожения никогда не изгладятся из моей памяти. Здесь окружен на самом тесном пространстве остаток 4-й армии, спиной упершийся в море: «Смелые и верные!»

Дальше! Еще дальше! Мы не должны здесь оставаться. Я уже вижу, как лошади дрожат и пар идет у них со спины. Однако держатся они великолепно! Друзья лошади! Я вам так благодарен! Вы надежные, бедные наши спасители! Здесь без вас я, конечно, не выжил бы. Теперь мы уже видим цель — Розенберг. Это единственное место, где залив выходит далеко к берегу. Я не вижу ни кораблей, ни сходен, ни людей. Вокруг причала вздымаются фонтаны взрывов, пропадающих высоко в солнечном свете. Невдалеке от высоты 21 (двадцать один метр над уровнем моря) слева тянется улица. Она ведет к набережной и круто к ней обрывается. Вокруг бесчисленные индивидуальные окопы, земляные бункеры и канавы, так плотно сгрудившиеся вместе, что не оставляют между собой никаких промежутков. Там я вижу толкотню солдат. Это наша охрана. Русские, конечно, знают, изучив по карте это место, что именно отсюда ведет дорога в основную часть Германии. Естественно, что здесь должны быть хорошо защищенные от авиации и обстрела объекты. Поэтому русские постоянно обстреливают местность между высотой 21 и набережной. На этой узкой полосе повсюду валяются осколки от «черной свиньи» (калибр 15,2-см). Теперь иваны близки к цели, или что-то в этом роде! Пока мы здесь. Но удержим эту территорию ненадолго. Слышны выстрелы батарей, треск ручных гранат, вой снарядов и скрежет осколков. Они направлены на высоту 21 и прилегающую к ней территорию. Но ведется также обстрел улиц, а иногда набережной и акватории бухты. Обеспокоенно стоят лошади, дым идет с их крупов на солнце. Полные страха, они раздувают ноздри, рвутся в сбруе. Начинает реветь ракетная установка «катюша», однако все ракеты ложатся на пляже и на воде у набережной. Высоко в небо поднимаются фонтаны воды, но они не приносят значительного ущерба. В воде плавает много опрокинутых, полузатонувших лодок. Спасительный причал для посадки на пароходы отошел от набережной примерно на 1,5 км. Мы продвигаемся метров на 150, но дальше ехать опасно из-за взрывающихся снарядов 15,2-см и их осколков. Пыль, грязь и пороховой дым висят в воздухе. При взгляде на причал в Розенберге я вижу несколько маленьких моторных и весельных лодок и паромов. Залив здесь полукругом вклинивается в гавань. Снова и снова фонтаны бурлящей пены высоко поднимаются из воды. «Боже мой! Если бы мне только удалось попасть на причал!» Жуткий страх снова охватывает меня, может быть, сильнее его я еще нигде не испытывал. И если вся упряжка или только одна лошадь падет, куда я побегу с толстой шиной на ноге? При каждом толчке раненный в живот солдат стонет, и мы должны ехать очень медленно и осторожно. Нервы мои на пределе. «Друг, заткнись, пожалуйста, у нас здесь совершенно другие заботы!» С крутого склона высоты 21 нам кричат несколько вояк: «Ты идиот! Уезжай отсюда со своей телегой быстрее, ты вызываешь огонь на себя! Русские вот-вот будут здесь! Уезжай быстро!» Я не знаю, что нам делать дальше. Из-за плотного огня какое-либо движение вперед просто невозможно, осколки сыплются на улицу всего лишь на расстоянии ста метров перед нами. И все-таки мы медленно двигаемся, так как здесь уже стали слышны ружейные выстрелы. Я не думаю, что мы можем проскочить невредимыми. И все-таки это единственный выход. Я толкаю в спину «хиви»: «Вперед! Давай!» Затем сверкает молния разрыва прямо перед нами. Грязь, пыль, чад, осколки! Мы погоняем лошадей. Мой «хиви» сидит смертельно бледный рядом со мной. Я нахожусь в таком же жутком состоянии, как и он. «Хиви» держится одной рукой за козлы, в другой у него хлыст. Я рву его у него из рук и кричу на бедных лошадей так, что меня вполне может услышать противник: «Ей! Ей!», и с шумом орудую кнутом. Мы попадаем в плотное облако пыли, и я уже вообще не знаю, что происходит вокруг. Вижу только с трудом пробивающиеся через пыль и дым лучи солнца. Становится все светлее и светлее! И все-таки мы прорвались! Но впереди снова взрываются снаряды калибра 15,2-см. Сюда доносится только их треск и вой «ииии!», но это от 25 до 30 м до нас. Мы едем дальше. Теперь лошади раздувают ноздри и несутся, словно смерч. Я боюсь, как бы не упасть с козел. Решаюсь подъехать к Розенбергу, но слышу, что над ним воют самолеты. На расстоянии видимости от города мы останавливаемся в более или менее удачном укрытии. Летчики летают как-то лениво, но достаточно дерзко. Они бомбят артиллерийские огневые позиции на морском берегу, Там снова высоко поднимаются грязь, чад и дым. В то же время я слышу гром зенитных орудий. Но «упрямые летуны» продолжают стрелять из бортового оружия. Будучи защищены снизу броней, они опускаются к самой земле. Никто не может сбить их. Наконец молоты бортовых пушек замолкают, и не шипят больше ракеты. Самолеты перепахали весь Розенберг. Все здесь выглядит ужасно! На улицах наряду с горящими руинами появились огромные воронки от бомб, дома сжаты взрывной волной друг с другом. Здесь остались целыми только маленькие домики. Я никогда не забуду ту ужасную картину, которую затем увидел. На большом дереве, в которое угодила бомба, я вижу, в четырех-пяти метрах над землей, на нижних ветвях висит самоходная машина. Водители и санитары, сопровождающие раненых, мертвы. Их тела спускаются из открытых дверей! Позади двери широко открыты. Мы двигаемся дальше по Розенбергу, пытаясь найти причал для посадки на суда. Я замечаю повсюду укрывшихся у стен домов и руин от 10 до 12 раненых. Если раздается взрыв снаряда или же летчики бросают бомбы, они боязливо стараются вжаться в стены. Здесь едва ли имеется дом, который не был бы разрушен. Я с сожалением не встречаю ни одного солдата, у которого можно было бы спросить, как проехать к причалу. Зловещая атмосфера! Горящие дома, шелест, громыхание обрушивающейся кладки. Там будут, вероятно, еще раненые, которых не достал снаряд или пуля, но поразили кирпичи разрушающихся домов. Много мертвых, но вновь и вновь попадаются раненые. Они лежат и в полуразрушенных домах и ждут, когда к набережной из Пиллау подойдут суда, чтобы забрать их. Улицы, покрытые мусором и грязью, служат для нас большим препятствием. Мы поворачиваем в переулок — повсюду та же картина! Испуганные, вновь слышим зудящий шум мотора Ил-2. Снова прибывают эти проклятые летчики, чтобы поражать артиллерийские батареи на морском берегу. Отдельные тяжелые снаряды взрываются на незначительном расстоянии от дома, который превратился уже в огромные руины. Мы неожиданно останавливаемся на перекрестке у жандармского бетонного бункера и узнаем полевого жандарма по жестяному знаку, который висит на цепи на его шее. Эти жандармы внушают страх обывателям. Мы их называем «кулачными героями». Их задача — повсюду добиваться соблюдения порядка. Однако местный жандарм боится даже голову высунуть из бункера. Мы останавливаемся, чтобы узнать, как пробиться к причалу. Я спрашиваю жандарма, стараясь перекричать рев бортовой пушки: «Где самый короткий путь к посадке на корабль?» Жандарм объясняет, как туда проехать, и сразу же скрывается в своем бункере. Теперь, однако, для нас нет ничего более важного, чтобы убраться отсюда! На следующем углу, как он сказал, я смогу увидеть в ста метрах этот причал! Сделано! Повозка катится к цели, слышу, как сердце бьется у меня в груди. Теперь все хорошо видно. Я притормаживаю повозку и медленно въезжаю на причал, туда, где обычно ездят верхом. Но не вижу никого вокруг. Нескольких вояк, которые, как я наблюдал, катили по деревянным брусьям бочки и отдыхали на причале, сидя на балке, здесь теперь уже нет. Ах, они наверху! Безмолвно смотрят на нашу повозку, но затем продолжают свое дело. «Вы что, с ума сошли? Иваны здесь просматривают все! Сейчас нас накроет огнем!» Я мог понять их страх, но и мне необходимо спуститься с козел и сгрузить с повозки солдата с ранением в живот. Я стал действовать очень энергично! Наконец они поняли нашу ситуацию. Руки солдат спускают меня вниз. Потом берут бедного раненого. Он еще жив! Они кладут его осторожно на брусья. Затем распрягают лошадей, садятся на них верхом и уезжают. Я не знаю, что с ними позже случилось. Но меня они крепко подвели. Мой «хиви» прячется с одним солдатом за брусья. Я охотно пожелал бы ему всех благ, так как он был тем, который помог мне в Бальге пересесть на его повозку и довез досюда. Больше я его не видел. Я сижу на причале со своей длинной затянутой в бинты ногой. Появляются солдаты из дивизии «Герман Геринг», которые ждут здесь парохода. Все они снабжены необходимыми документами, все имеют какое-либо специальное образование, или же это танкисты без танков. Они думают, что корабль уже скоро прибудет. Как только снаряд взрывается на причале, все быстро исчезают за парапетом набережной. Из Розенберга прибывают отдельные раненые. Некоторые прихрамывают или даже ползут! Наконец я вижу, как к набережной подходит маленький корабль, раскачиваясь на высокой прибрежной волне, и наезжает почти на причал. Быстро спрыгивают несколько матросов, нахлестывают причальный канат на тумбу и затем кричат: «Быстро! Быстро! На корабль!» Матросы помогают мне взобраться на палубу. Вносят также солдата с ранением в живот. Он стонет, так как его поспешно тащат на палубу, не думая о деликатности. Затем матросы сгружают ящики с боеприпасами и лекарствами и кричат приближающимся солдатам: «Быстро! Быстро! В темпе! На корабль!» Всех раненых, которым удалось попасть на пристань, также приводят на корабль. Затем отдают швартовы! Моторы начинают работать на полную мощность! Судно вздрагивает. Описывая длинную дугу, корабль на большой скорости отходит от гавани на широкую воду. Русские мины поднимаются почти вертикально и устремляются к нашему судну. Отработанные гильзы зенитного орудия тоже падают в воду около нас, но не причиняют судну никакого вреда. Нос корабля высоко поднимается над волнами, а затем опускается корма. Матрос называет мне тип нашего корабля, именуемого «Ратас», которого я раньше никогда не видел. Это «Корабль Зибеля» — специальное судно инженера-конструктора Зибеля. На судне имеется зенитное орудие 3,7-см, которое защищает «Ратас» неплохим прицельным огнем. Так быстро, как только возможно для этого типа судна, корабль идет, отдалившись от побережья, в направлении Пиллау. Теперь я уже вижу приближающуюся к нам гавань в середине набережной и восточнопрусскую землю, там, где 4-я армия пришла к своему закату. Это случилось у немецкого Бахнау правее от русского блокадного кольца невдалеке от Розенберга у набережной залива и на востоке от Бальги со старой церковью, откуда я начал свою поездку, — вероятно, у Волиттника, правее другого крыла залива, отделенного косой. Существует ли сейчас еще Райхсштрассе — я не знаю. В книге Рейнхарда Хаушильда «Плюс минус нуль?» под заголовком «Горящий залив» — издательство Шнееклют — в 1952 году описаны все страдания и конец 4-й армии в котле Восточной Пруссии 29 марта 1945 года, как раз в то время, когда я там находился. Я верю, «котел» даже не занимал площадь в три километра! В этом полукруге всюду стояли страшный чад и облака дыма, которые возникали после разрывов ракет из орудий «катюша», снарядов «черной свиньи», выстрелов и осколков танковых и противотанковых пушек. Сверх этого, сюда, на морской берег, долетали снаряды собственных батарей. В трех местах я видел места запусков аэростатов с тросами, там, где замыкалось кольцо блокады у залива. Об этом периоде атаки русских говорили облачка взрывов зенитного орудия. Передо мной встают, как на сцене, шум, гром, грохот, треск и дым на почти безоблачном ясном небе и светлом солнце марта! Примерно на сто метров в высоту поднимался дым от горящих домов, транспортных средств и танков. Куда же делись люди? Пулеметы тарахтят, слышны отдельные ружейные выстрелы. Это те, кто еще способен обороняться, последние смельчаки, которые пытаются сдержать натиск врага, несмотря на его значительный перевес, на территории, отрезанной от 65 до 75 км от немецкого Восточного фронта. Он протянулся где-то в районе Данцига. Теперь я уже избежал непосредственной опасности в районе боевых действий — но как бы русские не подошли к Пиллау? Если совсем немного времени осталось теперь до полной ликвидации армии, то зачем нужны были эти тяжелые и убийственные сражения?

Потери с 15 января 1945 г. по 29 марта 1945 г.:

14 586 воинов — из них 390 офицеров.

Убитые / раненые — здесь не имеет значения.

Только с 13 марта 1945 г. по 29 марта 1945 г.:

5653 воинов — из них 120 офицеров.

Убитые / раненые — здесь не имеет значения.

И Бог молчал?

В заливе несколько маленьких пароходов и лодок проезжают между Пиллау, косой и причаливают к берегу, где замыкается котел вокруг 4-й армии. Это маленькая, тесная территория. Мы выходим в Пиллау без дальнейших инцидентов. В гавани разгрузка идет очень быстро, так как все опасаются воздушных налетов. Меня со многими другими ранеными отправляют в барак на территории порта. Уезжая, я вижу два грузовых судна, приставших к набережной, к которым идут длинные очереди эвакуированных. Это преимущественно жители Восточной Пруссии, которые вынуждены оставлять здесь свои повозки, нагруженные различным добром. В бараке каждый ищет для себя подходящее место, чтобы устроиться на ночлег. Фельдфебель записывает наши имена, фамилии, звания и номера полевой почты. Таким образом, мы регистрируемся. Он обещает нам снабжение продовольствием. Мы теперь находимся в ожидании. Надо надеяться, что не будет налета авиации. Мы, совершенно беззащитные, лежим в деревянном бараке. Внезапно к нам приходят несколько матросов причалившего к пристани корабля и спрашивают: «Кто желает выехать в Швецию? Мы приведем вас к кораблю, но только раненых». Я не медлю ни минуты.

Я выбираюсь из котла

20 марта 1945 г. До Пиллау из Бальга и Розенберга я добрался сравнительно удачно. Куда мне предстоит направиться дальше? Я нахожу, что сейчас представляется хороший шанс выбраться из Пиллау по морю в нейтральную страну Швецию. Я представляюсь. Два матроса берут меня под руки, и таким образом я оказываюсь на набережной около корабля. Это французское грузовое судно в десять тысяч тонн водоизмещением. Затем нас поднимают наверх краном на плоскую палубу размером 4×4 м. Она обычно предназначается только для штучных товаров. Наверх поднимают тех, кто предположительно может идти самостоятельно. Далее по широкой лестнице надо спускаться в трюм. Я, имея в виду опасность подвергнуться удару торпеды, предпочитаю оставаться наверху на палубе. Все, кто мог, направились в трюм. Я так туда и не стал спускаться. Корабль сильно перегружен. Я осмотрелся на палубе и нашел защищенный от ветра угол. Там внутрь корабля ведет широкий плоский трап, укрытый колосниковыми решетками. Теплый спертый воздух. В марте погода здесь еще холодная с сильными ветрами. В течение ближайшего часа корабль сильно качает, машины «беззвучно поют», пока корабль выбирается из гавани. Темное судно без всякого освещения ночью выплывает на акваторию Балтийского моря. Я лежу в своем углу на подогретой решетке и размышляю: «Будет ли удачной моя поездка? Как долго станет плыть корабль? Удастся ли нам пройти беспрепятственно, минуя русские подводные лодки и самолеты?» Мы еще не ушли далеко в море. Я вижу впереди прерывистые огоньки — это какой-то корабль передает сигналы по азбуке Морзе. Матросы чем-то взволнованны. Они бегают туда-сюда и что-то горячо обсуждают. Что там случилось? Наш корабль идет медленнее, останавливая машины. Это загадочно. Матросы с моей стороны опускают леера. Через несколько минут к борту подходит баркас, и из него поднимаются люди. Начинается громкое и возбужденное обсуждение! Я слышу энергичный голос, требующий изменить курс. Предлагают следовать по хорошо известному нам пути в Данцигский залив. Там составляют конвой, который пойдет на Свинемюнде. «И вы должны идти с нами!» — «Путь в могилу», — думаю я. «Ведь вы не хотите, чтобы ваш корабль шел без разрешения в Швецию? Там вы будете интернированы». Итак, мы едем под «новым руководством» к Данцигскому заливу. Машины стучат равномерно, больше не останавливаясь. Ночью я все время переворачиваюсь, греясь то одним боком, то другим горячим отработанным воздухом. Все же морской ветер еще очень холоден! К утру мы приплываем в Данцигский залив. Я вижу там много судов, в большинстве грузовых, стоящих на якорях. К ним беспрерывно подходят маленькие лодки, которые подвозят беглецов и, пожалуй, также раненых. Я не знал, что русские уже продвинулись так далеко на запад! Однако заметил, что они обстреливают с суши корабли, которые спокойно стоят на якорях, снарядами больших калибров. Правда, на каждом корабле здесь, в Данциге, есть четырехствольные минометы и зенитные орудия на башнях, но они все равно представляют собой мишени в заливе, медленно поворачиваясь на якорных цепях. Русским удалось подбить несколько судов! Один грузовой корабль уже горит. Над ним поднимаются чад и дым. Около нашего судна взрывается снаряд, разбрызгивая воду. Почему корабли остаются здесь, стоя на якорях? Русским нетрудно оставить в их корпусах широкие пробоины. Вновь и вновь маленькие лодки прибывают с суши к судам. «Займут ли русские также и Данциг? Сможем ли мы задержать их здесь?» Я вижу, как несколько солдат из трюмов поднимаются на палубу. Они, конечно, хотят вдохнуть хоть раз свежего воздуха и выяснить обстановку.

Меня вызывают: «Унтер-офицера Рехфельда! Унтер-офицера Рехфельда!». — «Я здесь!» — «Здесь ефрейтор Рихтер из вашей минометной роты. Он тоже ранен!» Рихтер кивает мне, и я приветственно машу ему. Хочу спросить, что случилось с моей минометной ротой, но тут прибывают солдаты морской пехоты и располагаются на палубе. (Ефрейтор Рихтер жил в Германии, а позднее переехал в США.) Между тем стрельба становится все зловещей! Стоящее в отдалении более крупное грузовое судно не обстреливается теперь целенаправленно. Там всего лишь поднимаются фонтаны воды высотой в метр. Но теперь огонь перенесен прямо к нашему кораблю! Я внезапно замечаю несколько подводных лодок, которые оставляют широкую желтую полосу вокруг своих башен. Они двигаются к заливу в надводном положении, и все стоящие до сих пор на якорях корабли пропускают их и с коротким воем сирен образовывают кильватерную колонну, которая медленно передвигается на запад! Мы плывем! Подводные лодки — это наша охрана! Они сосредотачиваются вокруг кораблей. Я замечаю, что все суда едут довольно медленно, прикрываясь померанским, мекленбургским побережьем. Я узнаю обрывистые берега, желто-коричневые пляжи и наверху темные сосны. Время от времени попадается маленький маяк или другое подобное здание, защищающее побережье.

Мы идем по низкой воде, чтобы максимально прижаться к побережью по направлению к Свинемюнде. Маршрут по глубокой воде ведет в Данию. Мы узнали, что два больших военных корабля, «Густов» и «Штебен», были потоплены русскими подводными лодками. При этом погибла масса мирного населения! Время от времени я слышу, как ревут сирены и на моей «барже». Судно, кроме того, неоднократно сигналит короткими звуками. Это означает «воздушную тревогу» или же «опасность атаки подводной лодки»!

При этом меня охватывает щекотливое чувство! Ничто не говорит о том, как бывало раньше, что «поездка морем весела; поездка морем прекрасна…». Теперь я предпочел бы поскорее оказаться на суше. Как я сумею попасть на землю с забинтованной неподвижной ногой, если корабль получит пробоину и опустится на дно? Хорошо, что я не в трюме, а здесь, наверху, на палубе, но смогу ли я плыть? Да еще в ледяной мартовской воде. Как долго продержусь на воде? Об этом даже не хотелось думать. Я обмотал моими обоими перевязочными пакетами, а затем бумажными лентами (туалетной бумагой?) заложенную на мою ногу «тряпичную шину». Теперь она стала немного тверже. Куртка моей зимней форменной одежды хорошо греет, но от штанов санитары отрезали правую часть в бедре, включая кальсоны. Я чувствую, как туда пробирается холод. Однако под решетку постоянно прибывает отработанный теплый воздух. Впрочем, холодный ветер не оставляет меня в покое и свистит около носа. Я внимательно слежу, не появятся ли самолеты или подводные лодки. Однако только однажды показался русский самолет, но его быстро прогнали общим огнем обороны всех кораблей конвоя. Так быстро, как это только может тихоходный корабль, мы проходим у померанского побережья, приближаясь к Свинемюнде.

21 марта 1945 г. Утром мы заходим в гавань Хеллвердена. Здесь все разбомблено! Мы узнаем, что англо-американцы бомбили город и гавань Свинемюнде несколько дней назад. Я появляюсь у трапа одним из первых. Нас разгружают корабельным краном. Разгрузка идет очень быстро, так как в городе постоянно объявляют воздушную тревогу. Невдалеке стоят помеченные красным крестом железнодорожные вагоны, в которых перевозят раненых. В санитарных вагонах мы находим мешки с коричневой «крафтовой» бумагой. Там мы берем себе полосы туалетной бумаги и перевязываем те места, где кровь начинают проступать сквозь повязку. При этом все дышим своим собственным спертым воздухом. Но тепло! Я с ужасом думаю о том, что будет, если взвоют сирены воздушной тревоги. Все, кто может бежать, помчатся в укрытие. Но мы — мы лежим в вагонах высотой почти 1,5 м! Это уже действительно будет очень глупо: доехать до Германии и попасть под бомбежку! Однако я не слышу ни воя самолетов, ни стрельбы зенитных орудий. Это уже хорошо! Наконец, по прошествии бесконечного светлого времени, весь корабль разгрузили, и наш поезд отправился! Наступает вторая половина дня. Вечером мы проезжаем вокзал Пазевальк. На стене я вижу большую надпись. Приведу дословный текст: «Здесь лежал наш вождь Адольф Гитлер во время Первой мировой войны в военном госпитале, будучи отравлен ядовитым газом. Здесь он решил стать политиком». У меня в голове мелькнула крамольная мысль: «А если бы не решил тогда? Вероятно, дела у нас шли бы сегодня гораздо лучше?» Поезд направляется в Бад Клейнен, однако едет очень медленно. Внезапно сзади на поезд заходит самолет. Тарахтят бортовые пушки и пулеметы. Вагон внезапно останавливается. Локомотив поврежден. Мы стоим и не двигаемся. После бесконечного ожидания наблюдаем, как разбитый локомотив стаскивают с рельс и подгоняют новый. Буфера вагонов сталкиваются, и они трогаются с места. Слава богу! Но мы недооценили американцев. Снова появился самолет, на этот раз спереди! Он делает разворот и летит прямо к локомотиву. И снова в воздух вздымается пар, вагон жестко встряхивает. Поезд останавливается. Ничего нет хорошего в поездке на этом поезде. Почти два часа спустя мы получаем новый, третий, локомотив, который прицепляют к поезду. С ним мы наконец подъезжаем к Бад Клейнену. Там мы стоим почти два часа — никто не знает, что дальше делать с нами. Мои ноги, особенно правая нога, сильно болят! Многочисленные раны жгут оставшиеся осколки. Я разворачиваю верхний слой бумаги, а потом медленно и осторожно покидаю вагон. С трудом опираюсь на правую ногу. Но я хочу убраться отсюда прочь! При любых обстоятельствах мне нужно попасть в Данию. Опираясь на костыль, иду с искаженным от боли лицом к другой платформе, откуда поезд отправляется в Шверин. Я нахожу место в купе третьего класса и протягиваю ноющую правую ногу. Поезд постепенно заполняется. По радио передают: «Внимание! Внимание! Все беженцы, которые должны попасть в Шверин и Людвигслуст, садятся в поезд, стоящий на пути „X“». Я смотрю на старых людей, которые не имеют почти ничего при себе. Напротив меня сидел старик, явно из Восточной Пруссии. Это можно понять по типичному произношению, с которым он обращается к женщине с небольшим багажом. Внимательно осмотрев меня, он через некоторое время спрашивает: «Вы русский?» Ну, думаю я, наверное, я уже так плохо выгляжу, что он принимает меня за русского. Он еще не видел моего лица. Моя белая шапка грязная, повсюду запятнана кровью. В правой ноге показывается только слегка укрепленная бумажными повязками «шина из тряпок». Я снимаю свою шапку и приоткрываю мундир вермахта с черно-бело-красной лентой Железного креста 2-го класса и кроваво-красной лентой «За зимнюю кампанию на Востоке 1941/42». На моей груди наряду с Железным крестом 1-го класса он узнает знак штурмовой пехоты и ленточку ранения. Старик просит у меня прощения и спрашивает, куда я собираюсь ехать. Я, в свою очередь, интересуюсь, из какого он города. Сейчас я уже забыл его имя, но помню, что он из Тильзита. Он хочет, как и я, попасть в Шверин, куда я направляюсь к брату отца, тете Труди, кузине Урсель и двоюродному брату Юргену. Он хочет добраться до Заммельлагера. От Шверина это почти 30 минут езды. Мы едем туда!

Мое бегство от русских

22 марта 1945 г. После того как мы пожелали друг другу счастья, я хромаю к выходу из вокзала. Там ограждение, у которого стоит «цепная собака» (полевой жандарм) с солдатом. Оба старика из запаса. Наступил час пик, поэтому у заграждения скопилась масса людей. Полевой жандарм останавливает меня: «Унтер-офицер, куда вы идете? Есть ли у вас проездные документы? Откуда вы прибыли?» Я отвечаю: «Из санитарного поезда, который стоит в Бад Клейнен. Я уже не в состоянии терпеть боль и хочу в военный госпиталь!» — «Поскольку у вас нет проездных документов и никакой медицинской карты, — отвечает полевой жандарм, — вы должны оставаться на вокзале до выяснения личности». Я настаиваю на отправке меня в военный госпиталь, он же хочет проявить свою власть. Если я начинаю кричать, нас моментально окружают гражданские лица, которые сразу же принимают мою сторону. Начинается громкий словесный поединок! Я хватаюсь за кобуру и требую немедленно пропустить меня в военный госпиталь. На мои крики подходят две медицинские сестры Красного Креста. Они обращаются к жандарму: «Неужели вы не видите, что мужчина ранен и передвигается с трудом? У него ранение в голову. Мы проводим его через вокзальную площадь к дому Красного Креста, а потом уже решим, что делать дальше». Я прихожу в ужас. Неужели еще и ранение в голову? Действительно, в дальнейшем стало ясно, что у меня большой стеклянный осколок во лбу у волос и еще повреждена верхняя губа. Я этого не заметил тогда, при ранении. Гораздо хуже, однако, выглядят лоб и нос. К подбородку тянется полоса подсыхающей крови. Гражданские лица начинают угрожать полевому жандарму! Он — старый запасник, который не подставлял свою грудь под пули, как этот герой, и у него нет никаких воинских наград, как и у его помощника. Меня и обеих сестер ведут к военному госпиталю. Там сижу и жду, что мне дадут что-нибудь поесть и попить. Сестры проходят в заднее помещение и тоже ожидают кого-то. Пока полевой жандарм начнет предпринимать какие-то меры, я больше не собираюсь ждать. Иду медленно по направлению к туалету, определяюсь в пространстве коридора и затем покидаю госпиталь, несмотря на дикую боль в ноге. Иду в направлении Рихардвагнерштрассе, 7. Часть кровоточащей бумаги развернулась, и я тяну ее за собой длиной примерно в 1,5 м. Наконец я появляюсь перед знакомым домом. Я звоню, и мне открывает тетя Труди. Мы виделись с ней в последний раз еще в феврале 1944 года, однако не узнает меня! Я говорю ей: «Мне хотелось бы в этом доме остановиться на ночь!» Тетя Труди смотрит на меня испуганно и говорит запинаясь: «Урси! Здесь солдат, который хочет стать на квартиру!» Появляется кузина Урсель и смотрит на меня ошарашенно. Тогда я говорю, теперь уже улыбаясь: «Я хочу получить комнату, в которой висят часы с кукушкой. Там я буду спать!» Внезапно Урсель прозревает: «Мама, да это же Ганс!» Между тем в прихожую входит мой двоюродный брат Юрген. Но он тоже не узнал меня! «Ну и вид же у тебя! Входи!» Когда я смотрю затем в зеркало, то понимаю, почему меня все здесь принимают за чужого. Небритый, лицо и подбородок в крови. Немытый, измученный, с больными ногами — из зеркала смотрело на меня совсем не мое лицо. И все же это я. Затем начинаются радостные приветствия. Я должен ответить на много вопросов. Но затем тряпки сняты — и в ванну! Мне сразу становится легче. Однако многочисленные осколочные раны начинают гореть и заставляют меня с трудом сдерживать слезы от боли. Мне дают новое нижнее белье дяди Адольфа и развязывают ноги. Мое нижнее белье и пуловер бросают в мусорное ведро. Однако я сохраняю мою пропаренную от вшей форменную рубашку хаки. Я чувствую себя, словно новорожденный. Когда приходит дядя Адольф, удивлению и радости нет конца. После ужина я должен рассказать всю мою историю, а затем обрисовать родственникам нынешнее военное положение. Можно ли еще выиграть войну? Как далеко русские продвинутся на запад? Что будет с Германией, если мы проиграем войну, и как она станет выглядеть после поражения? От моих родителей я много недель не получал никакой весточки. Американцы вышли уже к Эльбе. Я не могу даже позвонить в Хаген. Дядя Адольф — офицер запаса. Он состоит на службе в комитете продовольственного снабжения армии. Мы долго разговаривали. Ночью я спал, словно на небесной кровати. Следующим утром дядя Адольф предоставил мне повозку верхмата с лошадьми и приказал кучеру везти меня в военный госпиталь. Я сижу на козлах вместе с кучером, без головного убора, но уже с отлично перевязанной правой ногой. Когда проходят офицеры, я приветствую их наклоном головы. Делать это приходится часто, так как Шверин — гарнизонный город и офицеры здесь в большом числе. Первый военный госпиталь, к которому мы подъезжаем, меня не принимает и отправляет в другой. Мне объясняют, что в первом лечат только раненых солдат. Так же и второй госпиталь не берет меня, и в конце концов я оказываюсь в военном госпитале гуманитарной гимназии. Здесь учился мой отец! После первого исследования два дня спустя меня переводят в школу на Гренадерштрассе, где я остаюсь до 1 мая. Напротив этого здания жили шверинские Рехфельды (бабушки и дедушки брата отца с семьей), до того как дядя Адольф построил новый дом на Рихардвагнерштрассе. Мои раны при надлежащей заботе хорошо заживали. Я постоянно получаю известия от Урсель и Юргена. Наконец врач выписал меня из больницы. На костылях я отправился на Рихардвагнерштрассе, к родственникам. Когда я однажды гулял около шверинского замка и далее по берегу озера, то увидел вдалеке, у Канинхенверде, внезапно появившийся русский самолет-разведчик. Он летел от Зиппендорфа, сделал кривую, пронесся над городом, не стал стрелять и вернулся назад. Я быстро спрятался за одну из больших выдолбленных в камне аллегорических фигур, чтобы в случае необходимости укрыться при обстреле. Больше русские самолеты почти не появлялись. Только однажды один бомбардировщик сбросил бомбу на улицу, хотя Шверин считался «открытым» городом военных госпиталей. Он был сбит немецкими летчиками-истребителями. Я спокойно сплю в комнате на своей кровати, хотя в случае тревоги спускаюсь вместе со всеми в подвал. Однако в Шверине такой необходимости, в общем-то, не было! Мы напряженно слушаем сообщения по радио. В то время как англо-американцы от Бойценбурга шли к Эльбе, русские появились в нескольких километрах на востоке от Штеттина. С приятелем из дивизии «Зал полководца» я решаю не ждать в военном госпитале здесь, в Шверине, русских, а двинуться на северо-запад в направлении к американцам. Лучше уж они меня возьмут в плен, чем русские!

1 мая 1945 г. Положение меняется: у Эльбы, около Лауэнбурга, американцы, англичане и русские оказались уже на линии Штральзунд — Нейе Бранденбург — Нейруппин (где я получил диплом в 1941 г.). По радио мы слышим от англичан: «Сужение северогерманского котла сопротивления осуществляется планомерно». Мы решаем отправиться в Любек и далее, к нашим запасным воинским частям в Рендсбург. Мои родители уже больше недели находятся в занятой врагом области! Они даже не узнали, что я вышел живым из котла в Восточной Пруссии. В то же время и я не знаю, живы ли родители и не разрушен ли наш дом. В январе я получил оттуда последнюю почту! С самыми плохими предчувствиями о нашей судьбе мы уходим ночью в 22 часа из Штеттина. По дороге в северо-западном направлении на Гадебуш идут колонны солдат «армии Власова». Там мы сели в запряженные лошадьми повозки и добрались до Гадебуша. Зашли в одну из квартир и спросили, не можем ли мы остановиться здесь на несколько часов отдохнуть. Хозяева оказались очень любезными людьми и хорошо нас приняли. «Вы можете спать на кроватях», — сказали они. Около 14.00 женщина разбудила меня и спросила: «Знаете ли вы последние новости? Американцы уже здесь!» Я подхожу к окну, и в самом деле, в городе уже появились армейские колонны американцев с танками. Я был рад только тому, что война для меня закончилась. Бужу моего приятеля Хайнца, тот бормочет в полусне, когда я говорю ему о появлении американцев в городе: «Хорошо, что не русские!» — и продолжает спать. У Хайнца поистине железные нервы! Я вслушиваюсь в голос, раздающийся из репродуктора: «Все немецкие солдаты должны явиться на Ортсплац. Они должны сдать оружие, так как теперь являются военнопленными». Но мы пока не торопимся отправляться в плен. Мы хотим идти далее на запад, туда, где русские наверняка не появятся. За Эльбой мы бы, конечно, чувствовали себя гораздо спокойнее. Итак, подождем, а потом отправимся. Но в Германии так просто нельзя бегать повсюду. Мы вновь и вновь должны преодолевать проволочные заборы, и это весьма обременительно. Мы стараемся идти далее по шоссе. В Роггендорфе случайно наткнулись на одного офицера из подразделения СС с небольшим отрядом и разъяснили ему, что больше не следует играть в войну. Воевать с маленькой кучкой бойцов — это чистое безумие. Этот руководитель пытался изобразить из себя героя, но мы еще раз сказали ему, что он должен со своим отрядом без оружия явиться к американцам. («Но только без нас, друзья!») Затем мы отправились дальше и прибыли в Царрентин. Море. Но, к сожалению, это еще не Эльба.

В американском плену

3 мая 1945 г. Около 18.00 мы отдыхали южнее Лассана. Неожиданно туда подъехали джипы. Американцы остановили нас и обыскали в поисках оружия. Потом стукнули по спинам прикладами автоматов. У меня от Адольфа остался старый револьвер еще от Первой мировой войны с шестью патронами, и около пяти патронов лежало в кармане кожаного пальто. Я как раз открывал банку мясных консервов штыком старой винтовки, а американец, видимо, подумал, что у меня в руках рукоятка гранаты. Негр (черный солдат США) направил мне пистолет-пулемет прямо в живот и закричал: «Hands up, boy. Put it away!»[15] Когда же он увидел, что на самом деле представляет из себя эта ручка, засмеялся и крикнул: «Hi'boy! Keep it… and now monds up!»[16]. Здесь мы беззащитны перед «врагом». При следующем обыске я расстегиваю с довольно поганым чувством обеими руками мотоциклетное пальто и разрешаю меня «лапать». Так как я не хочу, чтобы противники при определенных обстоятельствах стали срывать мои ордена и почетные знаки, я привязал их толстой лентой на моем левом плече, включая солдатскую книжку, сделал несколько кровавых мазков на рубашке и, показывая на мою нашивку, свидетельствующую о ранении, указал: «Please, don't touch my arm. I'm wounded there!»[17] Американцы отнеслись к этому уважительно. Нас посадили в джип и привезли в Царрентин в большую столярную мастерскую, где изготавливали огромное количество деревянных гробов.

«3 мая 1945 г. в 18.00 два немецких солдата из дивизий „Великая Германия“ и „Зал полководца“ со сжатыми зубами и стертыми до крови ногами гордо и прямо явились в американский плен. Это был конец войны для нас! И мы ее пережили!»

Мы проводим первую ночь в деревянных гробах. На бетонном полу слишком жестко и холодно. На следующее утро нас сажают на «Студебекеры», чтобы вывезти на запад, к Эльбе. Это совершенно нас не устраивает! Но мы вынуждены ехать назад, так как мост на Эльбе либо разрушен, либо через него проходит огромная масса войск на восток. Наконец мы прибываем на большое пастбище в лагерь для военнопленных Вашов у Мекленбурга. Большая часть пленных решает бежать, но так как я ранен и ноги мои сильно распухли, об этом не приходится и думать. Молодой лейтенант, служивший в «Великой Германии», просит меня взять на сохранение его шкатулку с бритвенными принадлежностями. Я вообще-то даже не знаю его! Лагерь расположен на большом пастбище, через которое течет широкий ручей. Здесь американцы собрали около 15 000 пленных. Мы лежим под открытым небом и довольны хотя бы тем, что погода стоит довольно теплая. И как всегда, находятся люди, которые успокаивают нас и советуют остаться здесь. Мы копаем небольшие ямки, как на войне, кладем траву на землю. Здесь теперь прежде всего наша «родина». В лагере полно грузовиков, на кабинах водителей которых стоят крупнокалиберные пулеметы. На следующий день заработал динамик, и американский офицер сообщил: «Вы должны оставаться пока здесь, прежде чем мы сможем снабдить вас продовольствием. Так как некоторые из вас имеют продукты, они должны поделиться с приятелями. Из ручья вы можете пить воду, а справлять свои естественные надобности должны выше по ручью».

Я все еще ношу шкатулку лейтенанта из «Великой Германии», который дал мне ее на сохранение, так как собирался уходить из лагеря. Я обошел лагерь несколько раз, потолкался между солдатами, но так и не увидел его. Три дня спустя я вскрыл шкатулку, открыл картон и обнаружил там массу полезных для нас в сложившейся ситуации вещей: это несколько тюбиков мыла для бритья и огромное количество изюма! И самое главное: сигарная коробка с оригинальными сигарами «Лёзер и Вольф». Внутри на золотой карточке надпись: «Особое изготовление — только для господина гауляйтера». Ну, это как раз для нас! Мы быстро закурили по прекрасно упакованной благородной сигаре и, хотя при первой затяжке свет померк у нас в глазах, с удовлетворенным чувством легли в свои ямки. Наслаждение было неповторимое. Затем мы набиваем рот изюмом. Смотрим, кто в состоянии как можно дольше продержать его во рту. От слюны он разбухает, и становится все мягче и мягче. И затем мой приятель или я говорим: «Теперь можно!» И мы жуем вкусный разбухший изюм. Мы не умрем с голоду так быстро! Дела у других пленных не так хороши. Скоро в лагере уже не видно мужчин, которые поднялись бы из своей ямки. Да и у нас уже чернеет перед глазами и начинается головокружение, если мы пытаемся встать. Время от времени мы видим, как к верхней части ручья тянутся пленные, чтобы удовлетворить свои естественные надобности. Мой приятель говорит: «Я не знаю, от чего еще у пленных образуется дерьмо. Скоро Вашов станет самым чистым лагерем из-за голода». И я принимаю смелое решение. Люди, которые загнаны сюда в таком большом количестве, скоро умрут от голода, если положение с продовольствием не изменится. Дядя Адольф в Шверине, как офицер, отвечающий за продовольственное снабжение в армии, может быть нашим спасением! Мы с приятелем разрабатываем план. Мне любым путем необходимо попасть в Шверин. Но как выйти из американского лагеря, охраняемого солдатами и окруженного колючей проволокой? И как добраться до Шверина, проделав 35 км? В течение последних дней несколько немецких походных кухонь были установлены в одном из углов лагеря. Но никаких продуктов оттуда мы не получали. Мы наблюдали также, что неоднократно раз в неделю автобус едет в Шверин в военный госпиталь с больными и тяжелоранеными солдатами. Хорошо было бы к ним присоединиться. Но как? Я подобрался к немецкому водителю, поговорил с ним и попытался «подкупить» несколькими нашими «благородными» сигарами. Однако он ничего не может сделать. Каждый раз рядом с ним едет американский врач. Голод сделал меня изобретательным! Утром я хватаю пустой мешок, который лежал рядом с походными кухнями, и, собрав все свое мужество, подошел к автобусу. Водитель смотрел в сторону, а американский офицер сидел рядом с ним. Я спокойно сел в автобус, положив мешок на пол. Американец посмотрел на меня удивленно, а я сел третьим на место около водителя, стараясь по возможности отодвинуться от офицера. Впрочем, он ничего не говорит и только продолжает удивленно смотреть на меня. Тогда я указал на мешок и сказал: «That's for the field kitchens, I have to get some food from the German military store in Schwerin, by order of your officer of one of your officer»[18]. Американец не говорит ничего, водитель дает газ — и мы едем в Шверин! На выходе из населенного пункта находится лагерь продовольственного снабжения. Там я говорю водителю: «Остановись здесь, а на обратном пути забери меня. Я буду ждать». Затем я беру мешок и покидаю автобус, отдав честь американскому врачу. Автобус двигается дальше. Я отправляюсь по направлению к улице Рихарда Вагнера. Тотчас же замечаю, что ни один немецкий солдат уже не появляется здесь в военной форме. Тогда я подумал про себя: «Да тут нужен бдительный „соколиный глаз“!» Гордый, как испанец, я прохожу мимо многочисленных американских постов, где «ами» стоят, как правило, с пулеметами и приветствую их несколько раз по-военному. Когда Рихардвагнерштрассе уже появляется передо мной, я захожу за угол, испытывая животный страх. Улица заблокирована, повсюду машины американцев, и у домов их солдаты. Чтобы по возможности избежать неприятностей, я решительно подхожу к часовому, приветствую его и спрашиваю: «I beg you're a pardon sir, may I go here in the street? The third house on the right side is my uncle's house. I want to get some foord there»[19]. Тот внимательно осматривает меня, жует жевательную резинку и говорит: «No, there is now military quarter — the german civilists are elsewhere»[20]. Я бормочу себе в бороду: «Проклятье!» Но стараюсь себя сдерживать. Постовой еще раз осматривает меня и говорит: «You are soldier? Why are you not in a camp? All german soldiers have to remain there». Я отвечаю: «No, sir, I'm no more a soldier, my clothes have burned at the last bombing attack». Он смотрит на меня недоверчиво и продолжает: «Show me your passport!» Это меня не устраивает. Я поднимаю небрежно два пальца к шапке и говорю: «Sorry, bye-bye!»[21]. В этот момент постовой звонит своему офицеру и, конечно же, хочет узнать, кто же, собственно, я такой. «Ами» дозванивается до офицера, а я, пользуясь этим моментом, мгновенно исчезаю за углом! Один из местных жителей подходит ко мне и говорит: «Заходите быстро ко мне. У нас здесь уже нет немецких солдат, откуда вы появились?» Я, в свою очередь, спрашиваю у него, кто из жителей здешних домов остался в Штеттине. Когда я называю фамилию Рехфельд, он говорит мне: «Я могу найти Рехфельдов. Когда они узнают, что вы из лагеря Вашов, то ваш дядя, возможно, достанет вам банку говядины». Со множеством благодарностей я прощаюсь с ним и иду на новую квартиру моего дяди. Он остановился у тети Труди, сестры Кати. Когда я прихожу туда, они не в силах вымолвить ни слова. В первую очередь я поел досыта. Затем рассказал, откуда пришел и чего хочу. Адольф пишет мне записку к начальнику бывшего лагеря продовольственного снабжения армии и вручает хлеб и банку говядины. Затем я сердечно прощаюсь с родственниками и в сопровождении их маленькой дочери благополучно миную американские посты. Она называет меня папой и говорит, что никто не имеет права ее задерживать. Затем я прощаюсь со своей маленькой Лоттой и быстро нахожу базу снабжения. У ворот стоит немецкий казначей в форменной одежде, а с ним американский солдат, жующий жевательную резинку. Казначей не хочет меня пускать, но я и ему, и американцу объясняю, что должен забрать кое-какое продовольствие. Американец смотрит на меня и показывает большим пальцем на лагерные ворота: «Go in!» Казначей бросает на меня неодобрительный взгляд. От немцев, которые работают в лагере, я получаю хлеб, масло, сыр, табак и сигареты. Таким образом я наполняю свой несчастный мешок. Потом сажусь перед воротами и только раз откусываю кусок от вкуснейшей колбасы. Американец смотрит на меня заинтересованно, а казначей со злостью. Затем американец хлопает меня по плечу и указывает на свой рот. Мы с ним договариваемся, он вынимает из пачки сигарету и закуривает, глубоко затягиваясь. Я смотрю на него и, улыбаясь, говорю: «You have something forgotten». Он сначала не понимает, о чем я говорю. Я повторяю: «I like smoking too, you have forgotten to give me one». Теперь он понял и пытается вытащить из коробки сигарету. Но это не так просто, и он отдает мне всю неполную пачку со словами: «Keep it in your pocket»[22]. Конечно, я решил отдать их казначею. Однако он продолжает молчать. Когда я даю ему первую сигарету из пачки «Кэмел», он сует ее в рот и наконец говорит: «Если ты не отдашь мне всю пачку, то у тебя будут большие трудности в лагере». Когда «мой» автобус прибывает из города, я бросаю ему всю пачку со словами: «Берите. Это за ваше приветливое обращение!» Казначей смотрит на меня оторопевшим взглядом. Автобус подходит, я захожу в него и еду назад, в лагерь. Я в восторге от того, что мой план удался. Мы подъезжаем к шлагбауму, он поднимается, и я благодарю водителя. Меня встречает восторженный Ганс. Вечером мы лежим в нашем убежище на спине и курим роскошные «сигары гауляйтера».

Троица. Каштаны поднимают вверх свои белые свечи. Вокруг все зеленеет. Мы продолжаем жить в лагере. Куда же нас отправят дальше этой весной? В один из июньских дней нас отправляют из лагеря в длинном товарном поезде. Куда? Поезд идет по маршруту Царрентин — Любек, на Нойштадт в Гольштейне. В вагоне мы предусмотрительно выломили доски пола, на всякий случай, если нас отправят к русским. Между товарными вагонами встроены высокие будки, в которых расположились американцы с пулеметами. На полях крестьяне сеют картофель. Если охрана американцев увидит на поле зайца или косулю, она стреляет в животных. Крестьяне в этом случае бросаются в укрытия. В гольштейнском Нойштадте поезд остановили. Нас информируют, что в Восточном Гольштейне есть большие площади для содержания пленников вермахта. Нас распределяют по крестьянским усадьбам и регистрируют. Отсюда возможны увольнения в город и даже организуется отправка пленных в родные города.

Июнь 1945 г. Восточный Гольштейн весной производит очень хорошее впечатление! Нас безо всякого конвоя отправляют на фермы. Но поскольку все мы очень слабы, то идем медленно в направлении к лесу. Там, на ферме, нам дают творог. Оттуда мы идем дальше в Ойтин в надежде, что еще где-нибудь сумеем подкрепиться. Ночью мы останавливаемся там надолго, затем двигаемся далее на Кирхнюхель, ночуем там у крестьянина и на следующее утро получаем почти по литру парного молока. Чем дальше на север, тем ближе мы подходим к Балтийскому морю. Здесь нас вполне могут передать русским. Тем более что до них совсем близко. Наша последняя станция — маленький городишко Нессендорф. Мы оказываемся в так называемой зоне демобилизации. Большие крестьянские усадьбы занимают до сотни и больше солдат. Нам здесь совсем не нравится. Так как мы утратили свое «единство» в Нессендорфе, то ищем частную квартиру. У сельскохозяйственного рабочего нас, четверых собравшихся вместе бывших солдат, ожидал любезный прием. В семье Бернгарда Шлюнцена мы провели прекрасные дни сначала вчетвером, а потом втроем вплоть до нашего ухода. Мы спали наверху, на чердаке у кухни госпожи Шлюнцен, «матери взрослых юношей». Само собой разумеется, мы помогали ей чем могли. Отремонтировали домик внутри и снаружи. Со склада Морского флота нам удалось «организовать» краску. Мы учились орудовать здесь косой, помогали даже в уборке урожая. Нельзя сказать, что здесь мы были пленными. Большие крестьянские усадьбы заполняли солдаты. Официально мы считались «направленными на работы», получали продовольственное снабжение, но питались, конечно, главным образом в семье Шлюнценов. Мамаша Шлюнцен кормила нас очень хорошо. Июнь заканчивался. Мы узнаем о возможности выезда в отдельные административные округа, к своим родным домам. Правда, этим правом пользовались только крестьяне и сельскохозяйственные рабочие. Это было правильно, так как пленных здесь кормили. Строители, каменщики и лица технических профессий позднее начали покидать Нессендорф. Так как мы решили объявить о своей принадлежности к ним, то стали интересоваться: выдадут ли нам новые солдатские книжки или же оставят нас здесь? Нам выдали необходимый документ, но предупредили: «Когда прибудете на место, где хозяйничает противник, смените в солдатской книжке профессию. Укажите, что вы сельскохозяйственные рабочие». Ничего нельзя сделать без обмана. Помимо профессии, я меняю и свою воинскую часть, так как у солдат «Великой Германии» нет прав на увольнение. Таким образом, я буду теперь «рядовой народного ополчения моторизованной пехоты, части 1142 — Падеборн». Однако это изменение явилось совершенно необходимым, поскольку, как я узнал позже, солдат дивизии «Великая Германия» будут специально разыскивать, и не просто как военнопленных, а интернировать в советские области оккупации, относя к «полицейским силам». Мы только потом узнали, что группу корпуса Штокхаузена («Великая Германия») отправили в Рендсбург на предмет перевоспитания англо-американцам. Эти люди только в последнюю очередь были отправлены на родину. Но мы хотели домой!

Снова на свободе

Июль 1945 г. После нескольких напрасных попыток уволиться мы ушли сначала в лагерь демобилизации Блекендорф. Здесь мы жили, несмотря на отвратительную погоду, в палатках в старинном дубовом лесу. Лежали под высокими деревьями на корнях, поднимающихся из-под земли. При сильной грозе, когда гремел гром, словно выстрелы 8,8-см зенитной пушки, отвратительно чувствовали себя у этих дубов. Ожидание изматывало! Наконец нас все же отправили снова в военный округ Аренсбург. Итак, мы прибыли в Ойтин, в ведомство, занимавшееся отправкой солдат на родину. Там нам заявили, что Аренсбург не покинут никакие сельскохозяйственные рабочие! «Кругом марш!» Вновь мы стали «исправлять свои документы». Появились новые бумаги. Это стоило нам тяжелейших трудов, пока наконец мы не явились на новое освидетельствование. Однако, учитывая прежние промахи, мы теперь уже знали, что следует научиться «бегать, как зайцы». В течение этих четырех дней мы помогли двум унтер-офицерам и семь раз добывали продовольствие для 11 солдат. Мы объявляли себя представителями от различных учреждений, где имелись склады продовольственного снабжения. «Выдайте довольствие двум унтер-офицерам и девяти солдатам для следования к пункту демобилизации», — говорили мы. «А где эти люди?» — «Там лежат, на опушке леса». Мы лгали беззастенчиво, с каменными выражениями лиц. Теперь мы уже не умирали с голоду. Мы просто пробирались контрабандой на пункт продовольственного снабжения. И выходило у нас все это удивительно быстро и хорошо! На следующий день мы едем в Ойтин. Я хорошо помню этот день, когда мрак наконец рассеялся. После установления профессиональной группы нас отправили в зал. Там мы должны были заполнить четыре больших анкеты, оставить отпечатки пальцев и подвергнуться медицинскому обследованию, дезинфекции и контролю. Наш небольшой багаж осмотрели очень поверхностно, и после передачи личного знака мы получили желто-зеленый шелковый треугольник, который должны были носить на своих мундирах. С английской визой на увольнение мы являемся в «Discharged from the army»[23]. Странное грустное чувство охватывает меня, когда серебряные нашивки срывают с воротника и погоны с плеч. Все-таки я несколько иначе представлял себе свое увольнение. С сорока имперскими марками выходного пособия мы можем наконец идти.

17 июля 1945 г. При непрекращающемся дожде нас целой колонной вывезли на грузовиках. На отдыхе мы общаемся с англичанами, которые тоже едут куда-то на грузовых автомобилях. Юный английский солдат вспоминает об атаке русских под Волховом и паническом бегстве с поля боя немецких солдат, которые сейчас бегут так же быстро из плена. Его слова наполняют меня яростью! Я один из последних вернулся с этой войны, пройдя ее всю. И никогда не бежал, а англичане смотрели на войну в России, словно сквозь матовое стекло, и я с ними никак не мог согласиться.

Англичанин с белым лицом и со стеком в руках готов со мной согласиться. Но я не могу утихомирить свой гнев и ору на него: «You fucking bloody bastard! Go to hell!»[24]. Потом я выхватываю у него стек из рук, ломаю его об колено и бросаю яростно на пол. Это дерзко! «Томми» бросается на меня, а я продолжаю гневно повторять ругательства, не отходя от кабины водителя американца, «Студебекер» которого не успел еще отъехать и пятнадцати метров: «Hei, boy! Come on here! Come! Come!»[25]. Из кабины высовывается смеющееся лицо солдата США, который кивает мне. Я бегу к нему. Он приглашает меня сесть в кабину, затем нажимает на газ, и я больше уже не вижу моего англичанина. Что теперь будет? Я слышу равнодушную перебранку между англичанами и водителем-американцем из колонны «Студебекеров». Мой «ами» кричит что-то «томми», что звучит не очень любезно, однако я не могу этого понять. Мы «учили» американо-английский язык уже слишком поздно. Волнение охватывает меня, но тут пленные поднимаются на грузовики, я слышу ворчание моторов, и колонна трогается. Проехав несколько сотен метров, мой «ами» добродушно похлопывает меня по плечу. Я могу теперь приподняться и вижу англичанина, который все еще стоит на старом месте. «Ha-ha! That was great! Those fucking-bloody boys!»[26] Через некоторое время американец указывает на мое мотоциклетное новое, с иголочки, пальто (фирмы «Клеппер»). Я понимаю, что он охотно взял бы его у меня. Поэтому разъясняю, что мой дом в Хагене разрушен бомбами и у меня вообще нет никакой другой одежды, а тем более пальто. Мне необходимо это мотоциклетное пальто, так как оно у меня единственное. Позже мы беседуем о войне. Когда я упоминаю о нашем 8,8-мм («eighty eight») миномете, он думает, что это какая-то совершенно необыкновенная противотанковая пушка. В чем-то он прав. Погода улучшается, я открываю дверь кабины водителя, сажусь на ее край и свешиваю ноги. «Друзья с другим номером полевой почты», как мы часто называем противника, мчатся, как сумасшедшие! То едут прямо по аллеям, то по тротуару, так что сидящих в кузове вояк бьет сучьями прямо по голове. И при этом смеются. Шоферы, как правило, цветные. Но они довольно-таки опытные водители. Мы выезжаем на автобан Любек — Гамбург — Бремен. В Цевене останавливаемся, съезжаем с «имперского шоссе» и остаемся ночевать у большого костра. Меня возмущает, что несколько бывших вояк меняют свои ордена или почетные знаки на бутерброд с маслом. Но что поделаешь? Ночью я испытываю противоречивые чувства. Теперь мы на пути «домой», но имею ли я вообще дом? Место, где живут еще мои родители. Цел ли этот дом? Известий никаких нет. Нам, правда, сказали, что, как только наладится почтовая служба, нас всех уведомят о родственниках. Но когда это будет? Месяцами мои родители ничего не знают обо мне — письма не доходят. Так же ничего не знаю и я. А ведь там могло случиться самое плохое, особенно в связи с тем, что я слышал по радио: «В руинах мертвого города Хагена бушуют сильные уличные сражения, которые замыкают котел вокруг Рура». Когда мы проезжаем Гамбург, то видим настоящий «мертвый город». Все люди оттуда сбежали. Остались одни руины! На следующее утро мы едем в бешеном темпе, 70 миль в час (90 км/ч), на Бремен. Там уже все по-иному. Людей много. Нас, военных, очень волнует, как местные жители отнесутся к нам. Но что кажется непостижимым: люди в городах-развалинах, где на улицах лежит еще много трупов, которые не знают, живы ли их отцы и матери, не утратили любви к нам! Они машут нам и приветствуют возгласами ликования: «Откуда вы? Куда едете?» Бросают нам хлеб, цветы и всевозможные продукты. Мы получаем молоко и кофе (суррогат кофе). Люди смеются. Они радуются, что солдаты снова возвращаются домой. Они не виноваты в этой проигранной войне! Некоторые женщины плачут, но в то же время и кивают нам.

18 июля 1945 г. Поездка продолжается! Вечером мы прибываем в Оснабрюкк. Имперский автобан полон американских колонн. Мы видим даже многочисленные танки. Поэтому продвигаемся вперед медленно. Ночуем в заводском цеху на жестком бетонном полу. Наконец проходит и эта ночь. Теперь мы уже не можем ехать так быстро, как раньше.

Наконец-то дома

19 июля 1945 г. Утром мы едем дальше, в Вестфалию. В Мешеде и далее в Арнсбург (местонахождение правительства земли Арнсбург). Повсюду видны следы войны.

Разбитые машины, несколько подбитых танков и пробитых пулями баков с горючим. В Арнсбурге нас рассортировывают по районам, доставляют еще раз горячую еду из походных кухонь. Мы получаем «проездной билет» и садимся в 18.00 на товарный поезд, идущий в Хаген. Перед Хенгстеем поезд долго стоит у моста через Рур. И мы предпочли бы, наверное, пешком добираться до дому, но поезд наконец двинулся. Рельсы были отремонтированы только временно. Кондуктор объявляет: «Конечная станция! Все выходят». Скоро мы оказываемся на площади перед вокзалом в Хагене. Кругом только одни руины! Боже мой! Как выглядит сегодня этот город! Улиц больше нет, только горы развалин, из которых все еще поднимается дурно пахнущий чад и дым. Среди рухнувших домов только узкие тропинки. Лишь немногие улицы можно узнать в центре. Перед руинами ратуши высокая куча мусора, рыночный зал выгорел, обрушился большой купол. Я обреченно расспрашиваю идущих мне навстречу прохожих: «Остались ли какие-нибудь целые дома в городе?» Мне отвечают: «Осталось, только очень мало, и все они заняты „томми“». Ну, думаю я, может быть, на мое счастье, «томми» сидят как раз в нашем доме! Я ускоряю шаги, иду по Вассерлозен-Тайль, затем по улице Пукель за притоком реки Эмс. Там встречает меня сосед. Он обрадовал меня, заявив, что с моим домом все в порядке, там еще живут немцы. Слава богу! На Хазенлауф я встречаю своего отца, затем я вижу мать! Боже мой! Какая радость! Дома я захожу в каждую комнату. Об этом можно было только мечтать! Я рассказываю о себе и повторяю все снова и снова. Наконец все проходит: и нужда, и опасности! Однако за что мы боролись? Было ли все это напрасно?

И все же мы благодарим Бога!

Дополнение

Мысли после войны

Это снова и снова воспоминания, сверлящие душу, а также мучительные вопросы, которые тревожат меня: «Почему мне повезло в этой жизни? Заслужил ли я все это? Было ли это божественное провидение? Или только счастливый случай?» Вновь и вновь я сомневаюсь, было ли это волей Бога, веру в которого я хранил во время всех ужасных событий, описанных в настоящей книге. Тех, что произошли за полных четыре года войны на Востоке, и где я оказывался на волосок от гибели при различных драматических обстоятельствах, которые угрожали мне смертью (тогда мы говорили «геройской смертью»)? Почему многие из моих молодых друзей погибли от взрывов снарядов или разорваны на куски пулями пулеметов? Почему наш фельдфебель Бобби Рейман застрелил себя, когда потерял всякую надежду на спасение? Отчего было столько раненых наших солдат во время жестоких арьергардных боев во время операции «Цитадель» (1943)? Почему Бог допустил, что мой усердный связной Гюнтер Лоренц (позднее унтер-офицер) истекал кровью в течение последних недель перед концом войны, изрешеченный осколком миномета, в котле к западу от Кенигсберга? Почему в сентябре 1942 года перед Чермассово (Ржев) моего приятеля Готтфрида Фрича смертельно ранило, когда мы в сумерках первого утра сентября шли плечом к плечу после разведки к нашим окопам? Выстрелом из танка ему разорвало бедро. Он истекал кровью у меня на руках. Почему Бог допустил, что под автобаном между Конрадсвальдом и Вангникеном от выстрела противотанковой пушки четверо моих приятелей получили смертельные ранения, а кожа головы или мозг одного из этих бедных парней залепили мне лоб так, что мой связной поверил уже в мою смерть! Я не получил никакого ранения, разве только отделался шоком. Почему я тогда смог все это пережить?

Эпизоды

К сожалению, мы, которые чувствовали себя элитой, воевали с одним из наших самых неудачных командиров роты. Он был наследником обер-лейтенанта Шмельтера, которого отозвали из-за неудачного боя. Впрочем, он был в этом совершенно не виноват. А такого, как он, у нас больше не было. Уже в Румынии наш новый командир потерял почти всех своих унтер-офицеров. Он был по профессии преподаватель и происходил откуда-то из Рурской области. «Парень опозорил всю Рурскую область!» — говорили тогда про него некоторые вояки, которых мобилизовали оттуда в армию. Но теперь расскажу о моем личном опыте общения с ним.

I. Моторизованный марш при вступлении в Румынию

Мы ехали в длинных колоннах, подразделение за подразделением, со всем имуществом, которое было нам необходимо на фронте. Русские летчики все время бомбили нас. Они прибывали эшелон за эшелоном. Колонна транспортных средств проезжала в плотной пыли непосредственно по той дороге, над которой они крутились. Как навозные мухи. По шуму их моторов я сразу же подумал: «Сейчас они будут над нами — слишком быстро летят навстречу». Мы можем уйти от них, если двинемся быстрее. Водители и делают это, сворачивают резко налево, потом направо и заезжают на пустое поле. Дорога свободна. Два самолета Ил-2 уже не стреляют своими бортовыми пушками из пулеметов. Я положил нашему водителю руку на плечо: «Вперед! Полный газ! Мы повезем это мясо на убой!» Шофер нажал на педаль акселератора, и машина (легковой пятиместный вездеход) помчалась вперед! Тут на нас закричал обер-лейтенант: «Остановитесь! Езжайте правее на пашню!» Там Ил-2 начали снова стрелять из бортового оружия, и я заметил, что они уже за 20 м от нас. Водитель медлил. «Газу, газу! — закричали мы оба. — Вперед!» — и нажимали на его плечо. Наконец он дал полный газ, и нам удалось проскочить! Наша машина не пострадала, но несколько грузовиков, которые ехали по другой стороне дороги, сгорели. Никто из нас не был даже ранен. Если бы обер-лейтенант не крикнул нам, мы были бы, возможно, уже на месте этих грузовиков. Он начал ругать водителя, а когда я стал защищать его, прикрикнул: «Нечего его прикрывать! Он не выполнил приказ!» В связи с вечерними сообщениями я хотел ему высказать свое мнение, но он был очень возбужден. После этой вспышки его возмущение утихло. Но наши взаимоотношения были омрачены.

II. Особая порция для обер-лейтенанта

В один из вечеров фельдфебель Геллерт (старшина роты) доставил нам продовольствие. Но для обер-лейтенанта он принес особую пищу — холодное жаркое. Раньше у нас лейтенант никогда не имел какой-либо особой порции. Что же случилось сейчас? Итак, у нас было мясо для всей роты, и мы распределили его одинаково для каждого. Никто не получил специальную порцию холодного жаркого. Когда обер-лейтенант сердито раскрыл свой стейк, он спросил у меня, положена ли ему особая порция. «Нет, господин обер-лейтенант, это единственный пакет специально для вас, поскольку вы являетесь командиром нашей роты».

Если бы взгляды смогли убивать, то я не пережил бы эту войну! Когда я снова увидел Оскара Геллерта, то сказал ему: «Дорогой фельдфебель Оскар, больше никогда не делай этого». Надо сказать, что после этого случая обер-лейтенант больше никогда не просил себе особой порции! Перед ним сразу вставал фельдфебель. Так мне рассказывал адъютант. И фельдфебель, и обер-лейтенант в дальнейшем долгое время сохраняли хорошие отношения.

III. Военные действия в Литве

Несколькими неделями позже мы были в Литве и вскоре должны были отправиться в Курляндию. Во время одной атаки, кроме всего прочего, я выполнил все указания, которые дал мне командир роты. При первых же минутах наступления я со своим связным залег за одним из домов, чтобы накопить силы перед штурмом. Тут неожиданно появился обер-лейтенант, остановился передо мной, убедился, что все в порядке, и посмотрел на мои часы. «Через две минуты начнется атака, господин обер-лейтенант», — сказал я. После этого взял свой пистолет-пулемет и, как только начала стрелять артиллерия, побежал со своим связным на пашню, где укрылся между колосьями зерна, которые стояли там рядами. Как только мы залегли в этом укрытии среди колосьев, я осмотрелся. «А где, собственно, остался наш обер-лейтенант? Скорее всего, он задержался у командира батальона», — подумал я. Мы встали и побежали дальше, туда, где проходила линия обороны русских. Приблизительно за 250–300 м мы бросились за сноп пшеницы и снова отдохнули. В нашем направлении начал стрелять русский крупнокалиберный пулемет. В это время появился обер-лейтенант. К счастью, он избежал ранения, хотя пули свистели около него. Пыхтя, он бросился между нами и приказал: «Окапывайтесь немедленно!» Я думал, что ослышался. Здесь невозможно окапываться! Мы ведь атакуем! И должны броситься в окопы врага вслед за первой линией пехоты. Правда, проклятый пулемет прямо перед нашим носом выпустил обойму патронов, зарывшихся в землю. Обер-лейтенант начал немедленно копать для себя окоп. Мы даже дали ему большую лопату, а затем короткими перебежками помчались вперед, уверенные, что уйдем от непосредственного обстрела. Несколько пехотинцев уже вышли из укрытий, чтобы добежать около 400–450 м до находящейся впереди большой усадьбы. Но иван уже спохватился! Он начал стрелять из нескольких пулеметов и тяжелого гранатомета. Правда, артиллерия еще не вступила в бой! Внезапно один из 12-см фугасов взорвался в нашей низине. Теперь следовало бежать прочь отсюда! Я обернулся назад, чтобы увидеть, что стало с нашим «героем», и увидел его одинокого, зарывшегося в солому в низине. Но он не успел еще вырыть окоп, как противник опять пустил на это место несколько 12-см фугасов. Мы мчались вовсю, уклоняясь от осколков, стремясь как можно скорее добежать до усадьбы. Наш же «герой» получал свою долю там, в низине! Расстояние до усадьбы было еще порядочное. Теперь пули свистели уже вокруг нас и рикошетировали по всей местности, где только им попадалось препятствие. Наконец, пыхтя и хватая воздух, мы достигли усадьбы и быстро бросились в первое попавшееся укрытие. Там полежали почти 10 минут и немного отдохнули. Потом мы услышали выстрелы реактивного миномета «катюша». Однако осколки ложились слишком далеко, образовывая за усадьбой большое черное пыльное облако, которое было у нас на виду. Я стоял, прислонившись к углу стены, и думал: «Где же все-таки наш командир роты?» Снова начала стрелять «катюша» почти в то же самое место. Когда дым и пыль медленно рассеялись, я увидел какую-то фигуру, которая, словно укушенная тарантулом, бежала к нашей усадьбе, спасая свою жизнь. Я узнал нашего обер-лейтенанта. Я крикнул ему: «Сюда, господин обер-лейтенант! Мы здесь!» Однако тот, казалось, не слышал ничего и мчался мимо нас напрямик к большому стогу сена, который лежал между домами. Затем он стал закапываться на три-четыре метра в солому и совершенно неподвижно залег там. Время от времени он издавал невнятные звуки: «О, о, ах, ах-хи-хи». Несколько находящихся рядом вояк с удивлением приподнимали голову. Я обратил внимание, что они отпустили ряд ядовитых фраз в адрес обер-лейтенанта. Я услышал слово «трус» и замечание: «Однако раньше он был большим любителем делать нам пространные выговоры». Я оставил одного солдата перед окопом командира роты, а сам занялся своими солдатами, которые тащили минометную плиту, двуногий лафет и ящик с боеприпасами. Потом нашел для себя наблюдательный пункт и оборудовал шесть огневых позиций. Примерно через три четверти часа к вечеру прибыл связной: «Всех командиров рот 2-го батальона — на командный пункт». Он находился приблизительно от 350 до 400 м справа перед нами. Я сообщил приказ нашему «герою», который все еще сидел в своем окопе. На позиции все минометчики только ухмылялись. Но «герой» ничего не слышал и не желал выходить из окопа. Я несколько раз повторил ему приказ, но он только шипел что-то вроде «О, о — хи-хи». На мой громкий вопрос, не ранен ли он, никакого ответа. Тогда я сам с обер-фельдфебелем Гроссе (командиром легких орудий пехоты) отправился к командному пункту батальона. Там нам должны были изложить дальнейший план атаки. Видимо, далее следовало наступать на Курсенау. Когда мы представились капитану Шмельтеру, тот сразу спросил: «Что с вашим обер-лейтенантом? Не ранен ли он? Почему не пришел с вами?» Командиры остальных рот уже собрались вместе со своими связными. Я пытался возможно осторожнее описать, в каком сейчас состоянии находится наш командир роты. «Он дважды попал под огонь „катюш“, господин капитан, и нервы его, конечно, подвели». Другие командиры рот и капитан Шмельтер посмотрели многозначительно. Затем капитан обратился ко мне: «Вы и обер-фельдфебель Гроссе останьтесь и затем сообщите господину обер-лейтенанту, что здесь обсуждалось. Как только он будет снова на ногах, пускай представится мне». — «О-хо, — подумал я, — однако ты опозорился перед капитаном. Вместо того чтобы копать окоп, подумал бы, как не опозорить нас, „старых зайцев“, перед батальонным». Конечно, у каждого солдата могут однажды сдать нервы в опасных для жизни ситуациях. Однако мне написали потом, как вел себя в дальнейшем этот обер-лейтенант. Он, как только получил небольшую рану в плечо, отправился в Бад Кёнигштайн, затем в Таунас и написал нашему фельдфебелю Оскару Геллерту письмо. Я приготовил для него некую бандероль (о которой уже писал ранее), направил по присланному адресу и приписал несколько строк.

IV. Румыния, июль — август 1944 г.

Это было за несколько минут до нашей атаки на лесной территории. Мои минометчики заняли огневую позицию с моим связным. Я находился впереди, у командира батальона капитана графа фон Наухауза. Пока было еще спокойно. Иван, пожалуй, еще ничего не заметил. Я был в полевом головном уборе, а каску повесил на кобуру, так как в этом случае ветер не мешал мне слушать. Ремни на подбородке и шлеме, а также опущенные уши при сильном свисте ветра очень мешали вслушиваться в происходящее. А на войне смотреть и слушать — это самое важное и необходимое. Впрочем, стальная каска, конечно, нужна, вероятнее всего, даже жизненно важна. Я как раз искал хорошую позицию для моего наблюдательного пункта, когда «высокий господин» увидел меня. И притом во вражеском окружении без каски! Имелся специальный приказ, запрещавший находиться в бою без каски. Солдаты носили ее в большинстве случаев на голове, разве что несколько более молодых, более элегантных лейтенантов заменяли шапкой с козырьком впереди. Вследствие этого случались неоправданные ранения и были даже смертельные случаи. Приказ вполне своевременный. Граф обругал меня, да так громко, что русские должны были услышать. «Унтер-офицер, подойдите сюда! Каково ваше звание и к какому подразделению вы принадлежите? Вы должны быть образцом для своих солдат, а сами бегаете без каски. Все же приказ был издан не без причины! Сегодня вечером извольте представиться мне!» — «Слушаюсь, господин капитан, я представлюсь вам сегодня вечером!» Однако затем я очень быстро надел каску, так как наши крики определенно услышали русские. И действительно, сразу же раздались выстрелы, осколки затрещали вокруг нас. Секунда, и мы оба лежали в каком-то окопе «мордой в грязь». Ко мне подбежал мой связной и сказал: «Господин унтер-офицер, граф просил передать вам, что он все-таки правильно поступил, заставив вас надеть каску!» Неожиданно мы услышали крики: «Санитара! Сюда! Капитан ранен!» Мой связной посмотрел на меня и сказал: «Кто это так кричит? Иван, наверное, уже услышал. Что он теперь предпримет?» Мы быстро побежали посмотреть, что там случилось. Я услышал «признания» обер-лейтенанта: «У господина командира батальона явное истощение нервной системы. Сейчас его посадят в мотоциклетную коляску и привезут в батальон». Я набрался мужества, подошел к обер-лейтенанту и спросил его: «Господин обер-лейтенант, капитан приказал мне явиться к нему вечером и дать объяснение по поводу того, что увидел меня без каски. Где же теперь мне представляться?» Он ответил: «Унтер-офицер, что за глупый вопрос? Продолжите исполнять свои обязанности!» Ну, я и пошел по своим делам.

До этого описанного эпизода, когда я получил выговор от господина графа, я всегда был очень исполнительным солдатом.

Последний приказ вермахта

К полуночи все оружие с обеих сторон замолчало. Мы получили приказ гросс-адмирала вермахта прекратить бессмысленную борьбу. Этим закончилась почти шестилетняя героическая борьба. Она приносила нам как великие победы, так и мучительные поражения. Немецкий вермахт в конце концов из-за значительного перевеса русских потерпел почетное поражение.

Немецкий солдат верно служил своей клятве и исполнил свой долг перед народом.

Его героическая борьба на фронтах во имя родины найдет свое признание в более поздней справедливой оценке. Противник, в свою очередь, оценит затраты и жертвы немецких солдат, которые он понес на земле, на воде и в воздухе. Поэтому каждый солдат может гордо сложить оружие и в самые тяжелые часы нашей истории смело и уверенно включиться в восстановление родины, ради будущей счастливой жизни немецкого народа. Вермахт запомнит в этот час своих друзей, не склонившихся перед врагом. Мертвые обязывают к безусловной верности, послушанию и дисциплине по отношению к кровоточащему бесчисленными ранами отечеству.

Солдаты «Великой Германии»

Они были семьей, легионом и орденом одновременно. И с гордостью несли нашивку «Великой Германии» у себя на рукаве во имя торжества империи.

Как элитный корпус, они, как настоящие мужчины, побеждали на многих полях сражения. И военная история по справедливости оценит беспрецедентную смелость этого подразделения.

Кто может перечислить все многочисленные сражения, назвать имена их участников, в солдатских книжках которых записаны их выдающиеся подвиги в бою?

Что давало им силу выступить против вражеских иностранных войск, которые окружали их? Было ли это преданное товарищество, была ли это вера в родину или в отечество, которая породила эту силу в них?

Они были «пожарной командой» и последним барьером для врага. Поэтому далеко не всегда действовали по приказу, а всего лишь по своей воле. Однако, несмотря на героическое сопротивление, они все же не смогли сдержать наступавшие на них орды с Востока.

Часто они плакали от отчаяния и ярости.

Несмотря на шипение и свист снарядов противника, они продолжали его мужественно атаковать.

Целыми днями танки врага скрипом своих гусениц и грохочущими звуками «трах-бумм», а также реактивные минометы «катюша» свистом своих мин постоянно пели страшную песню о смерти.

Солдаты молились и призывали Бога, чтобы он облегчил их участь.

Где он был? В их отвергнутых сердцах, которые к нему взывали? Однако они искали его в этом аду, но не находили никогда.

Когда затем пришел горький конец, многие были ранены и покалечены, и лишь только единицы нашли путь домой.

Однако, вернувшись на родину, они не смирились и, засучив рукава, принялись восстанавливать разрушенное войной хозяйство. Они помогали, как могли. И в этом был их священный долг!

Сегодня пенсионеры и пенсионерки не склонились, они сохранили свои былую выдержку и осанку. Они продолжают быть откровенными, прямолинейными, сохранив старые прусские добродетели верности и веры.

В послевоенное время «солдат наци» часто дисквалифицируют и не уделяют того внимания и чести, которые им подобают.

Однако их не огорчают партийные разногласия и вечные политические ссоры, касающиеся прошедшей войны. Они живут для себя, в своем собственном боевом содружестве.

Они будут еще много лет скорбеть о своей гордой участи, о своих погибших на поле боя товарищах.

Они помнят всех мертвых солдат, которые остались лежать на другой стороне.

Если все народы будут вечно помнить своих погибших на войне товарищей, то апокалипсические всадники войны никогда больше не ворвутся в семью народов и сохранят память о человечестве.

Памяти жертв, «расстрелянных по законам военного времени»

Почти 310 человек, находившихся на борту воинского транспорта «Фузилер», «расстреляны по законам военного времени» 20 ноября 1944 года у побережья Мемеля русской артиллерией. Число жертв было неизвестно, пока Народный союз не опубликовал 25 мая траурное объявление. Во время траурного митинга, который состоялся на центральной площади Клайпеды, после возложения венка выступила заместитель бургомистра города Юдита Симонавициуте, представитель посла Андреас Кюне, председатель профсоюза металлистов Уве Юргстиес и Генеральный секретарь Народного союза. Короткая панихида и общая молитва закончили церемонию. В митинге памяти участвовало подразделение литовского Морского флота.

Корабль «Ветра» литовского Морского флота ждал участников митинга, чтобы отправить их на места гибели «расстрелянных по законам военного времени». Через 45 минут плавания корабль бросил якорь против Паланги, около 10 км на север от Клайпеды, где на морском дне лежат обломки «Фузилера». Во время траурной церемонии Буркхард Ниппер произнес заупокойную речь, после чего венки и цветы присутствовавшие бросили в море. Ниппер произнес благодарственное слово командующему литовских морских вооруженных сил, капитану 2 ранга Кестутису Макияускасу, который предоставил корабль Народному союзу для этого мероприятия.

Для всех участников митинга это было впечатляющее по переживаниям событие, которые Народный союз впервые организовал в его память.

Эпилог

Если в 1944 году еще существовала небольшая надежда, что войну каким-либо способом можно «победоносно» выиграть, то в 1945 году ее уже не существовало. Последние военные месяцы господствовала полная безнадежность в попытках как-то исправить положение. Бесчеловечность и жестокая твердость восточного противника, необходимость помогать беженцам с востока, требование западных союзников «безусловной капитуляции», а также и чувство долга за погибших товарищей заставляли каждого честного немца тем не менее продолжать борьбу. Кто сегодня может это понять? Пожалуй, только те, кто участвовал в этой битве.

«Великая Германия» состояла тогда из четырех дивизий и нескольких временных подразделений противовоздушной обороны и тылового обслуживания, а также из более мелких групп или частей, формально состоящих в других войсках. Ей пришлось участвовать в особенно жестоких сражениях! Дивизия мотопехоты «Великая Германия» с 15 января по 22 апреля 1945 года потеряла 16 988 солдат всех званий.

История «Великой Германии» говорит о том, как совершенствовалась эта гвардейская армия и все ее части. Из особой армии выросло элитное подразделение, которое, с одной стороны, постоянно пополнялось персоналом, оружием и техникой, но с другой стороны, тем не менее понесло большие жертвы, чтобы сохранить свое единство во времена, когда ко всей армии предъявлялись чрезмерные требования.

Ретроспективный вопрос: «Имело ли все это смысл?» Ответ на него не лежит ни в политической, ни в военной области. Но он, скорее всего, правомочен! Впрочем, как и все ретроспективные рассмотрения, чересчур упрощен.

Всякие действия могут восприниматься по-настоящему только в свете того времени, когда они происходили. И из этого принципа оцениваться. Можно относиться к солдатскому долгу как угодно. Оценивать положительно или отрицательно человеческую жизнь на благо государства, страны, народа и семьи солдата, но внимание и признание ее должно всегда иметь место!

Эти заключительные слова заканчивают диафильм о дивизии мотопехоты «Великой Германии» и ее «сестер»: танкового корпуса «Великая Германия», танковой гренадерской дивизии «Бранденбург», караульного батальона «Великой Германии», гренадерской бригады «Фюрер», танковой гренадерской дивизии «Фюрер» и танковой гренадерской дивизии «Курмарк».

Большевистский писатель Илья Оренбург — к советским солдатам:

«Солдаты Красной Армии! Убивайте! Убивайте! Убивайте! Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого — нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай о днях убитых тобой немцев. — „Убей немца!“ — это просит старуха мать. — „Убей немца!“ — это молит тебя дитя! — „Убей немца!“ — это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[27]

Хотя эти строки и опровергались, все же они оставались основной установкой советских солдат и были направлены против немецкого населения!

Моя дорога!

Как длинна она была? Гром гремел над землей и морем, молнии прорезали небо, повсюду разгоралось красное пламя. Смерть собирала обильный урожай. Рушились здания. Люди кричали, требуя права и мира! Они преклоняли свои головы над землей. Сегодня этот жар еще тлеет, хотя и медленно. Натруженные руки ворочают камни и ремонтируют дом, который горел в огне. Они стремятся зажить по-новому. Но надо разрешить себе обратить свои мысли назад — далеко назад! Вспоминаешь ли ты о том, как последний раз был в этом доме? Когда мы все сидели за одним столом? Медленно капало красное вино в блестящие бокалы. Мы предвидели тогда, что будет много крови и горя. Мерцали белые свечи, бросая на стены искаженные тени. Спокойствие казалось зловещим! И затем мы уезжали — ты, ты и я. Те же песни, которые мы пели дома, звучали и в дальних странах. Вздымалась пыль, затмевая все вокруг, поднимались туманы. Мы носили всю ту одежду, что одевали и дома, и думали — право за нами! Мы много и азартно спорили, однако в душе часто спрашивали самих себя: «Зачем?» Насладились ли мы уже жизнью? Или понимали, что когда-нибудь пульс перестанет биться? Мы были еще детьми! Тот, у кого в душе зрели безмолвные жалобы, не решался произнести их вслух. Но воспоминания не оставляли нас, и беспокоящиеся сердца спорили с жизнью, как будто бы они не могли дождаться нашего взросления! После неутомимых маршей на Восток мы начали покидать захваченную чужую страну. Коса срезала цветущую жизнь и пела свою сытую песню до тех пор, пока ты еще оставался в поле. Было раннее утро. Свет тысячекратными лучами охватил землю и засверкал по всему пространству. По стране, на которую ты опускался со стоном. Смерть постепенно настигала нас здесь в своей светлой одежде, которая так обманчиво блестела. В тишине опустели дома и площади! Истощенные массы людей покидали улицы, свою родину, свой двор и свой город. И куда бы они ни пришли, больные и парализованные, на своей родине они были желанными гостями! В бескровных сердцах, ослепленных глазах, в изнурительных гримасах и жалких просьбах тлилась их жизнь! И они вымаливали конец всему этому ужасу — по праву! Годы проходили в уходящем времени. «Господи, прекрати наконец деяния наших рук!» Мы готовы! Мы устали, ослабли, погибли душой, в нас нет больше жизни. Мы лишены всего, разве что наши воспоминания оживляют потерянную родину нашу.

Я иду по полям, и старый лес вокруг поет мне песни, как когда-то, когда я был ребенком. Я вижу отражение сельских домиков в пруду, спокойном, как звезды и мир. Но тут отовсюду раздаются крики: «Назад!» Толпа истощенных парней шлет мне бессмысленные проклятья: «Вниз! Предатель! Мятежник!» И затем леса и луга вздрогнули от катящихся колес и вздрагивающих рельсов!

На родине! Посмотри, не уставай смотреть и не вытирай слез, текущих у тебя по щекам. И не покидай свою собственную постель, ложись и не думай о том, что было вчера! Возьмись снова за свой дневник, сохрани в памяти свою жизнь и сиди до утра! Из треснувшей дымовой трубы снова идет чад. Работа начинается!

Молитвы солдат нашего поколения

Бог, наш господин,

В этот час мы стоим, открыв свою жизнь перед твоим лицом.

Не нужно тебе ничего объяснять. Ты и так смотришь в наши сердца.

Ты лучше знаешь каждого из нас, чем мы являемся для себя и для друзей.

Твой приговор справедлив, и это милосердно.

Ты знаешь лучше, чем мы сами, каковы наши последние мысли, наши сокровенные желания и речи.

Ты знаешь также, что воспоминания о нашем прошлом всегда сопровождают нас. Прошлое, прошлое, в котором нами управляли границы наших наклонностей.

Прошлое, которому не было чуждо ничто человеческое.

Человеческое богатство всегда сопровождалось человеческой нищетой.

Действия наряду с бездействием, наряду с преступлениями; мужество наряду с трусостью, верность наряду с изменой, жизнь наряду со смертью; надежда наряду с отчаянием и самоотверженностью; наряду с эгоизмом, лечение наряду с ранением.

Радость наряду с болью, любовь наряду с ненавистью, правда наряду с ложью, великодушие наряду с предательством; право наряду с несправедливостью, доверие наряду с недоверием.

Переживания отнюдь не чужды нашему поколению. Годы, которые создали нас, сопровождают нас и на войне, и в плену.

Мы знаем из собственного опыта, что война — это смерть, разрушение, ранение, голод. Они существуют в мире, и те, кто знает о пострадавших из вторых рук, должны информировать нас об этом.

Никто не может быть более полезен для мира, чем тот, кто испытал войну на собственной шкуре.

Никто не может сильнее любить жизнь, чем тот, который многие годы был наедине со смертью.

Никто не может больше радоваться счастью, жить в своей семье, чем тот, кто долгое время был разделен со своими дорогими родными.

Никто не может ценить свободу, мир и справедливость больше тех, кто не был независимым, а войну и несправедливость ощутил в самых жестоких их формах.

Так как мы испытали много страха в своей жизни, то просим Тебя, Господи, от лица наших погибших товарищей подарить немцам и всем народам Земли свободу, мир и справедливость.

Просим Тебя, чтобы в своей собственной стране никто не жил в подчинении и покорности.

Даруй нашему отечеству и всем странам мира свою милость, чтобы все люди на востоке и западе, на севере и юге жили в достойном человеку мире без нужды, страха и террора.

Мы просим Тебя от имени всех наших падших товарищей, прежде всего, для молодых людей нашего и всех других народов.

Дай им надежду и уверенность, чтобы они с мужеством и энергией принимали все несправедливости мира и не смирялись перед ними; пусть они не строят жизнь, основанную на иллюзиях или утопии; пусть не предаются разочарованию и не кончают свою жизнь от отчаяния.

Пусть не будет места страху, трусости и комфорту только для избранных.

Помогай нам во всем, но не прощай нашего эгоизма, создания барьеров между народами, расами, поколениями, идеологиями, религиями, классами и партиями.

Внушай всем, что мы — братья, такие же, как ты, наш Отец.

Обо всем этом мы просим тебя от имени всех наших павших товарищей, на их могилах. Просим еще и потому, что нам пришлось испытать и перенести.

Аминь.

Принято на торжественном заседании традиционной встречи воинов «Великой Германии» 14 сентября в Радштатде. Впервые произнесено при встрече кавалеров Рыцарского креста в 1985 году армейским деканом, прелатом Хубертом Битторфом, который позволил использовать этот документ.

Из книги «Горящий залив» (Хаусшильд, 1952)

… В котле Восточной Пруссии. Март 1945 года

Полковник артиллерии, которая имеет только два орудия, обращается к одному из своих офицеров: «Не говорите, что при первом нападении русских сразу же надо переходить в контратаку. Мне думается, что, пока он размышляет и на какой-то момент молчит, подготавливаясь и определяя цели, нужно задействовать 10 танковых бригад, разумеется, полностью обеспеченных боеприпасами, из „Великой Германии“ и „Германа Геринга“. А затем нанести единственный, но энергичный удар по пехоте противника. По возможности на большую глубину. Дальняя цель — Варшава. Первоначальная. А затем и далее. При этом их должны поддерживать 10 пехотных дивизий и несколько бронетранспортеров. Противник не настолько силен, как это нам кажется. Для него здесь сложная ситуация». И после маленькой паузы, как бы между прочим, добавляет: «Я хотел бы командовать этой танковой группировкой, господа!»

«Железный крест 2-го класса». Документ для ефрейтора Рехфельда

Ефрейтор Рехфельд принимал участие в Русском походе как минометчик в батарее тяжелых минометов с октября 1941 г. и показал себя с самой лучшей стороны. В сражениях за переправу через Дон он вел беспрерывный минометный огонь при экономии необходимых нам боеприпасов так, что сумел уничтожить узел вражеской обороны. В боях за Чермассово Рехфельд снова отличился как минометчик. Несмотря на мощный артиллерийский и минометный огонь противника, он проявил храбрость, поднося мины к миномету. Рехфельд, таким образом, внес свою большую долю в успешную стрельбу минометчиков.

Чермассово/южнее Ржева 10–18 сентября 1942 г.

Переправа через Дон 6 июля 1942 г.

Подгородное.

Железный крест 1-го класса. Документ для унтер-офицера Рехфельда

Унтер-офицер Рехфельд, командир минометного взвода 8-й роты 2-го батальона моторизованной пехоты «Великая Германия», при тяжелых сражениях во время отступления в Восточной Пруссии 23 января 1945 г. личным решением с привлечением своей минометной роты и остатков 2-го батальона «Великой Германии» прорвался через заблокированный шестью вражескими противотанковыми орудиями перекресток северо-западнее Гиллау на Вартенбургском шоссе. Обслуга противотанковых орудий была уничтожена эффективным огнем минометов и не успела сделать ни одного выстрела. Фланговое обеспечение этой батареи также подавлено минометным огнем. Были сохранены: боевое подразделение пехоты, четыре легких орудия пехоты и шесть минометов, а также принадлежащие им транспортные средства. Командир батальона предложил ввиду этого успешного и своеобразного решения командиру роты представить унтер-офицера Рехфельда к награде — Железному кресту 1-го класса. Унтер-офицер Рехфельд отличился в тяжелых оборонительных боях в карташевском лесу, в сражениях от Ахтырки до перехода через Днепр при Кременчуге, далее в Румынии и наконец при попытке прорыва из котла в Восточной Пруссии. После ранения и лечения он, как командир минометной батареи, снова и снова показал себя наилучшим образом и заслужил доверие своих подчиненных.

В поле, 26 января 1945 г.

Обер-лейтенант Хиннерк.

Характеристика унтер-офицера Ганса Хайнца Рехфельда

Мотопехотная дивизия «Великая Германия». Дислокация от 12 октября 1943 г.

2-й батальон пехотного полка.

8-я рота тяжелых минометов.

Командир роты майор в отставке Шмельтер.

Характеристика унтер-офицера Ганса Хайнца Рехфельда

Открытый, честный характер, информированный, предупредительный. Он работал над самим собой, выполняя свои служебные обязанности, заслужив доверие своих командиров.

Рехфельд решительный и энергичный командир, безусловный образец для своих подчиненных. С хорошим характером, располагающим к общению. Обладает быстрой сообразительностью, физически силен. Рехфельд хорошо владеет оружием, имеет необходимую техническую подготовку и все другие достоинства, необходимые в военном деле. Рехфельд проявил бесстрашие перед врагом, отмечен, помимо Железного креста 2-го класса, еще и знаком отличного пехотинца. Приказы выполнял удовлетворительно. Популярен в кругу друзей.

Шмельтер, командир роты, майор в отставке.

Я должен был, безусловно, быть офицером! (Замечание Рехфельда.)

Хронологическая таблица дивизии «Великая Германия» — операции, расположение и сражения

С 15 июля 1941 г. по 19 июля 1945 г.

Доброволец Ганс Хайнц Рехфельд

Квалификация: фронт, участие в боях.

1941

15.07.1941. Нейруппин — 3-я рота/запасного батальона пехотного полка «Великая Германия». Морская казарма.

26.10.1941. Минометная батарея (8,14-см), «рядовой моторизованной пехоты».

27.10.1941. Маршевый батальон 111/16. По железной дороге до Орла на Гомель, а затем по русской широкой колее.

30.10.–30.11. Сражения вокруг Ефремова и Тулы.

14.11.1941. Размещение в церкви. Пеший марш, частично путешествие автостопом до Плавска. Там определение в часть, которая пока занимает спокойные позиции вВодане.

15.11.1941. Начало битвы за Тулу.

05.12.1941. Атака на Каширу и Рязань. Попытка окружить и взять Тулу с востока. Окружение. Взятие Венева.

06.12.1941. Наступление сильных холодов. Тяжелые работы. Обморожения.

07.12.1941. Тяжелые арьергардные оборонительные бои вокруг Ефремова и Тулы. Самые холодные ночи (-52 °C); сражения, заканчивающиеся обходом Тулы с востока, затем к югу от Черни-Мценска. Наступление с севера от Орла.

20.12.1941. Занятие позиции на востоке от Орла (конечная станция железной дороги).

21.12.1941. Марш на грузовиках к Волхову, на севере от Орла. Позиции на Оке.

22.12.1941. Оборонительные бои в предмостном укреплении на востоке от Оки, северо-западнее Волхова. Наступление зимы, однако, при отсутствии зимнего обмундирования.

31.12.1941. Остаток армии разделен, как «усы корсета», на три пехотные дивизии.

1942

01–19.01.1942. Сражение у Оки между Орлом и Белевым.

20–30.01.1942. Сражения против ворвавшейся северо-востока русской армии и партизан в лесах вокруг области Городок — Ягодное.

31.01.1942. Роспуск 2-го батальона из-за слишком больших потерь и распределение его по другим батальонам.

31.01–08.02. Занятие и удержание позиций вокруг Городка.

09.02.1942. Атака на Верх.

10.02.1942. Волхов — Ягодное. Борьба за шоссе.

11–18.02.1942. Последующие сражения, связанные с большими потерями.

12.02.1942. Объединение двух еще оставшихся батальонов в один.

20.02.1942. Атака на Козловку, Чухлово и Ржевку.

21.02.1942. Отдых в завоеванном пространстве. Подкрепление из Нейрупина.

01.4–22.05. Присоединение к армии моторизованной пехотной дивизии.

«Великая Германия». Образование нового соединения. Места формирования — Дёбериц и Ютербог близ Берлина и в Бранденбургской марке.

08.04.1942. Отзыв с фронта. Командир полка полковник Хернлейн получает звание генерал-майора и одновременно назначается командиром дивизии нового подразделения «Великая Германия».

09–14.04.1942. После немногих дней отдыха марш на грузовиках остатков старой усиленной пехотной дивизии «Великая Германия» к Орлу.

15–16.04.1942. Транспортировка по железной дороге от Орла на Речицу (близ Гомеля).

17.04.1942 Размещение в Речице. Там направление в пехотную дивизию «Великая Германия I».

26.04.1942. Отпуск из Речицы в Берлин. Хаген. Отпускали только тех, кто участвовал в зимней кампании! Великолепные дни весной дома!

01.05.1942. Направление запасного батальона для подкрепления «Великой Германии» при перенесении основной базы из Нейрупина в Котбус.

21.05.1942. Возвращение в Берлин из Хагена, затем — Речица.

23–31.05.1942. Частичная транспортировка по железной дороге, частичная поездка на грузовиках. Поступление в новое воинское соединение на полигоне Фатеж — северо-западнее Курска. Здесь переход в подчинение 43-му танковому корпусу.

30.05.1942. Речица. Дивизия «Великая Германия I» отправляется. Куда?

31.5–07.06. 8-я рота остается в запасе и как арьергард в Речице.

Венгерские подразделения входят в Речицу и заменяют нас. Мы грузимся и едем по железной дороге по маршруту Гомель — Брянск — Орел до Свободы в 25 км севернее Курска.

01.06.1942. Направление в моторизованную пехотную дивизию «Великая Германия», в запасную моторизованную бригаду «Великая Германия I».

09–22.06.1942. Направление в группу армий «Центр» (Б). Исходная позиция:

55 км к востоку от Курска на линии Щигры — Полевая — Дубровка.

28.06.1942. Начало летнего наступления. Атака и прорыв линии фронта русских по линии Олим — Тим. Далее предстоящее преследование до Верхнего Дона у Воронежа.

01–27.07.1942. Позиции у Фатежа и далее в Щиграх. Подготовка к летнему наступлению на юге России.

05–06.07.1942. Сражения у моста через Дон (Подгородное) и участие в походе на Воронеж.

07.07.1942. Вызов с фронта и сбор на западном берегу Дона.

08–13.07.1942. Прорывов на юг и удар в направлении среднего течения Дона. Продвижение отчасти с тяжелыми сражениями (атака танков) к «большой донской дуге» к югу от Ольховатки до Ольховки. При этом были прорваны русские линии обороны на востоке — западе и нарушены отчасти все связи противника с южным фронтом.

14–19.07.1942. Продвижение со сражениями до Донца в Таджинскую. Переход через Донец к северу от слияния Донца и Дона.

20.07.1942. Переправа через Донец на русском пароме у Михайловской.

21–23.07.1942. Сражения к северу от Дона. Продвижение авангарда к Шахтам. Взятие города. Далее — выход к Дону.

23–24.07.1942. Переправа черз Дон у Роздорской к предмостному укреплению Мелиховская (кое-где вниз по реке).

24–30.07.1942. Выход к предмостным укреплениям вплоть до р. Сал и закреплене на позициях. Продвижение до местечек Сусат и Ашинов. Далее — до Федолова на лимане Маныч.

27.07.1942. Иван взрывает большую плотину, после чего наводнение охватывает обширную низменную область.

01.08.1942. Меня производят в ефрейторы.

02.08.1942. Выступление, в качестве резерва ОКХ к северному побережью Дона. Мы закрепляемся на многочисленных мелких островках! Остановка нашего продвижения в направлении Кавказа! «Спокойный отдых» до спада воды.

02–14.08.1942. Нашу часть собирают в Сталино (ныне Донецк) и Шахтах.

15–16.08.1942. Начало отгрузки по железной дороге 2-го батальона в Гришиневе. Куда теперь? Во Францию?

16–20.08.1942. Транспортировка по железной дороге Днепропетровск (через огромную плотину) — Кременчуг— Гомель — Орша — Смоленск (массированный налет русских самолетов у Ржева).

21.08.1942. Занимаем дома к югу от Ржева.

09.09.1942. В резерве армейского командования 9-й армии. Теперь я «пеший стрелок» в минометной роте. Строительство дороги в непосредственной близости от фронта. Русские сильно достают.

10.09.1942. Оборонительные бои с помощью контратак до 8 октября в южных районах и еще дальше к югу от Ржева в составе 27-го армейского корпуса.

При первой атаке я был ранен относительно легко в правое колено (осколок гранаты) с появлением сукровицы. Вслед за этим тяжелое воспаление.

20.09.1942. Получил нашивку о ранении (первое ранение).

21.09.1942. Полевой госпиталь в Артемове (еще в пределах действия артиллерии).

27.09.1942. Награждение знаком «За участие в атаке».

05–14.10.1942. Отправка из госпиталя, чтобы освободить там место для большого числа раненых, на грузовике в Леоново. Отправка в Смоленск (место сбора раненых).

15–20.10.1942. Отправка санитарным поездом в Варшаву.

30.11.1942. Резервный военный госпиталь в Улика Пастер. Здесь я оставался вплоть до выписки. В запасную бригаду 1. Прибывшие после ранения.

01.12–17.01. В запасной полк моторизованной пехоты дивизии «Великая Германия». Котбус, Заксендорф. Казарма.

09–28.12.1942. Отпуск для лечения в Хагене.

1943

18.01.1943. «Маршевый батальон», отправка на фронт.

19.01.1943. Транспортировка по железной дороге Глогау — Лицманнштадт (Лодзь).

20–27.01.1943. Варшава — Белосток — Минск — Бобруйск — Гомель — Брянск — Орел-Свобода — Курск. Выгружаемся в Волчанске между Белгородом и Харьковом.

28.01.1943. Оборонительные бои после катастрофы под Сталинградом между Осколом и Верхним Донцом. На восток — в Белгород (оставили его 08.02.1943). На фронте возник большой прорыв!

19.01–04.03.1943. Оборонительные сражения под Харьковом. Бои вдоль шоссе Белгород — Харьков и на севере от Харькова. Здесь мы были почти что уничтожены.

15–16.02.1943. Освобождение русскими Харькова. Они вели бои с войсками генерала СС Хойзера и нашего генерала Хернлейна. Они были едины в оценке обстановки («это вовсе не второй Сталинград»).

16–23.02.1943. Оборонительные бои на шоссе Харьков — Полтава, при Люботине и Валки.

08.03.1943. Атака северо-западнее Валки вдоль железной дороги.

10–11.03.1943. Город Богодухов снова взят нами!

14–15.03.1943. Великое успешное танковое сражение при Борисовке!

16–17.03.1943. Сражения к западу от Белгорода и к северу от Харькова. Войска СС вновь занимают Харьков!

18.03.1943. Командир дивизии генерал-лейтенант Хернлейн получает Дубовые листья к Рыцарскому кресту.

19.03.1943. Взятие Тарановки. Здесь русская авиация беспрерывно бомбила нас. Атака ночью «швейных машинок» из города! «Швейная машинка» — это легкий учебный самолет русских У-2, который мы называли «проституткой шоссе» или «испытанием для нервов».

20–22.03.1943. Дивизия «Кленовые листья» сменяет нас.

23.03–29.06.1943. Смена позиции и возвращение в резерв на севере Полтавы. Затем переброска из Ахтырки на Диканку. Отдых для дивизии. Новая переформировка. Специальная учеба: упражнения с оружием, в боевой обстановке, в ближнем бою, борьба с танками и отражение атак в дотах.

30.03.1943. Получаю награду — Железный крест 2-го класса!

23.06.1943. Переименование подразделения. Теперь мы называемся «Дивизия мотопехоты „Великая Германия“».

30.06.1943. Начало марша на грузовиках на плацдарм в Ворскле, северо-западнее Томаровки. Подготовка к решительному бою на Востоке. Операция «Цитадель».

04.07.1943. Начало атаки и первые очень тяжелые сражения.

05–11.07.1943. Тяжелые сражения прорыва, связанные с большими потерями на глубоко эшелонированных советских оборонительных позициях с бункерами и закопанными танками.

12–16.07.1943. Тяжелые оборонительные бои на достигнутых позициях. Мы были около 4–5 км к югу от Обояни (50 км до Курска!). В Италии: «измена Бадольо». Американцы наступают. Подразделения войск СС снимаются с Русского фронта и перебазируются в Италию! Отмена наступательной операции «Цитадель».

18.07.1943. Наше подразделение мотопехоты «Великая Германия» снимают с позиций и перебрасывают к Томаровке. Бомбо-штурмовые ночи!

21.07.1943. Дальнейшая передислокация по железной дороге и шоссе. Куда? Мы, 2-й батальон моторизованной пехоты дивизии «Великая Германия», с помощью наших транспортных средств отправляемся по маршруту Борисовка — Грайворон — Боромля — Сумы — Белополье.

22–23.07.1943. Путивль — Глухов — Лугань, Чеплокино к городу Карачев (группа армий «Центр»).

24.07.1943. Контратака против наносящего удар от Болхова врага.

01.08.1943. Я с тремя приятелями моей роты представлен к званию «унтер-офицер» за храбрость. От ефрейтора — к унтер-офицеру! (Также это звание получили ефрейтор Шпигель и ефрейтор Альбург.)

03.08.1943. Оборонительное сражение на территории Орел — Брянск — Алисово — Шудре и в «лесу под Карташевым на Желтом холме» («Высокие нивы»). Сражения, связанные с большими потерями. Погиб унтер-офицер Мартин Шарфенберг. Обер-лейтенант Шмельтер: «Рехфельд, принимайте взвод. Командир батальона — обер-лейтенант Конопка».

04.08.1943. Взвод снимается, «пожарная команда» перебазируется назад, к группе армий «Юг» в Ахтырку (грузится в Брянске). Здесь к нам присоединяется батальон «тигров» из дивизии «Великая Германия».

07.08.1943. Поезд идет до Сумы-Борорня. Там нас выгружают! Иван уже занял следующий вокзал! Мы едем от Ахтырки на Чернетчину.

08–23.08.1943. Оборонительные сражения в районе Ахтырки. Я откомандировываюсь в резерв командования и остаюсь унтер-офицером для особых поручений при «обозе» в Чернетчине.

10–12.08.1943. Отступление на Лебедин.

17–19.08.1943. Отступление на Ахтырку.

23.08.1943. Отступление на Котельнич.

24–26.08.1943. Отступление на Опошню — Диканьку (там мы были пять месяцев назад). Подчинение 48-му танковому корпусу.

27–28.08.1943. Боевые действия в районе Люриша — Будетша.

28.8–15.09. 1943. «Великая Германия» воюет на широком фронте, как «пожарная команда на Востоке», в жестоких боях к западу от Харькова и на севере от Полтавы.

02.09.1943. Я еду с обозом в Борки и Сорочинцы.

03.09.1943. Приказано выступать к Диканьке. Отступление на Зеньков.

05.09.1943. Обоз направляют в Диканьку.

06–07.09.1943. Направляемся в Опошню. Повсюду сожженная земля, горящие дома, горящее зерно на полях. Точно то же самое делали русские во время нашего продвижения на Москву!

09.09.1943. Я принимаю 2-й обоз 9-й роты моторизованной пехоты «Великая Германия». Начало большого наступления на берега Днепра у Кременчуга. Я переезжаю на запад к Сорочинцам.

11–17.09.1943. Отправляюсь в Великий Багачка.

18–29.09.1943. Отправляюсь в Решетиловку. На фронте — жестокие оборонительные бои! Мы достигаем Днепра у Кременчуга. Весь обоз форсирует Днепр через мост «Генерала Рундштедта». Перед мостом шли жестокие оборонительные бои. Русские сильно теснили наши войска. «Мост Рундштедта» подорван. На западном берегу собирают боевые группы, так как полки, батальоны и роты потерпели слишком большие потери. Танковый батальон «Великой Германии» располагает только одним танком! Но мы имеем еще несколько штурмовых орудий.

30.9–7.10.1943. Марш на грузовиках в Каменку, где мы имеем возможность отдохнуть.

07.10.1943. Я ставлю водителям и связистам задачу продвигаться на Кировоград — Новую Прагу — Корсеневку и Недайводу («Не дадут никакой воды»).

08–11.10.1943. Нас сменяют в Силени. Я получаю отпуск на родину!

15.10.1943. Начало советского массированного налета у моста на Днепр со стороны Мишурин Рог. Атаки и сражения частично большой силы проходят в южном направлении до Софиевки (на востоке от Кривого Рога).

16.10.1943. Я выезжаю на грузовике в Кировоград и оттуда отправляюсь по железной дороге на Знаменку.

19–21.10.1943. Поездка по железной дороге через Фастов — Столбунов — Бердичев на Ковель. Прохожу пограничную станцию отпускника со справкой об отсутствии вшей и «пакетом командования»!

22–23.10.1943. Поезд отпускников, выезжающих с фронта: Варшава — Лодзь (Лицманнштадт) — Магдебург — Ганновер — Хаген!

23.10–14.11. 1943. Отпуск на родину!

12.11.1943. Майор Ремер I. Командир бронетранспортера/пехоты сопровождения танков «Великой Германии» получает дубовые листья к Рыцарскому кресту.

14–18.11.1943. Возвращение на фронт: Хаген — Ганновер — Лейпциг — Коттбус — Лицманн — город Ковель — Шепетовка — Кривополь — Мигаево-Раздельная — Вигода Дарчиная — Одесса.

18–19.11.1943. В Одессе мне выделен маршрут 2, т. е. направление на Апостолово.

20.11.1943. Черноморская гавань, Николаев. (Нам только однажды удалось отдохнуть здесь от бесконечных поездок! Городская прогулка, кино, солдатский клуб.)

22.11.1943. Ранний (в 04.00) отъезд в Апостолово.

23.11.1943. Далее грузовиком в Михайловку (там большой армейский склад боеприпасов для нашего подразделения). Дальше не продвигаемся!

28.11.1943. Попытка выехать грузовым автомобилем 9-го обоза. Надо найти подразделение/командование моторизованной пехоты. Но у нас отказал двигатель, и мы застреваем в скалах.

30.11.1943. Я назначен унтер-офицером для особых поручений! Из-за застрявшего на путях тягача возвращаюсь из Михайловки. Оттуда на грузовике командования мотопехоты «Великая Германия» выезжаю к обозу 1/9-й роты 2-го батальона командования мотопехоты «Великой Германии»). Снова в своей роте! Здесь я чувствую себя «дома».

01.12.1943. При обозе в Водяне.

13.12.1943. Еду в Петрово Долину на командные пункты батальона II а и I Ь. Причина: мое заявление направить для продолжения учебы.

15.12.1943. Назад, в Водяну. Дожидаться!

18–19.12.1943. В Новожитомир. Должен достать елки для роты.

20.12.1943. По той же причине в Кривой Рог — вечером назад.

22.12.1943. В Петрово Долину на командный пункт батальона (lb).

23–26.12.1943. Водяна. Рождество.

27–30.12.1943. Сегодня отправляюсь в командировку в армейскую ветеринарную академию в Ганновер. «Капля долбит камень».

31.12.1943. Водяна. Воинский обоз I, новогодний вечер. Прощание с ротой.

1944

01–03.01.1944. Оборонительные бои на востоке от Кривого Рога.

01.01.1944. Еду на грузовике по шоссе IV, до Долицево у Кривого Рога. Поездка по железной дороге до Апостолова. Я имею приказ на откомандирование для учебы в ветеринарной академии ганноверского института.

02.01.1944. Поездка по железной дороге до Николаева, далее грузовиком в Одессу (6 часов).

03.01.1944. Поездка по железной дороге: Лемберг — Транснистрия — Жмеринка и далее — 04.01.1944. В Пшемысль.

05–06.01.1944. Ганновер — Дрезден — Вроцлав. Прибытие. Зачисление в учебную группу II (офицеры запаса).

07–09.01.1944. Краткосрочный отпуск в Хагене.

10.01.1944. Ганновер, имперская ветеринарная академия. Триместр. Так как положение на Восточном фронте стало угрожающим, после нескольких недель моей учебы мне сообщили, что с моим откомандированием в академию произошла формальная ошибка. Надлежит вернуться в Котбус. В канцелярии я говорю чиновнику, который оформляет мой проездной билет: «Добавьте пару слов: унтер-офицер Рехфельд едет в Шверин». И он сделал такое дополнение!

03–04.02.1944. Таким образом я попал сначала в Шверин! (К дяде Адольфу, тете Труди, Урсель и Юргену Рехфельду).

05–06.02.1944. Поездка в Берлин. «Поезд переполнен». Получаю справку и гуляю по Берлину.

07–08.02.1944. Воинская часть запасников в Котбусе. Здесь я также оказался «при особых поручениях». Поездка курьером во Франкфурт-на-Одере. В Фюрстенвальде посещаю дядю Вилли. Он служил в Пенемюнде (инж.). Провел несколько прекрасных часов с тетей Эльзой. Затем далее по поручению командования армии отправился в казарму, чтобы забрать материал («Секретно! Операция Валькирия»). Это был запечатанный конверт из сейфа, который должен был охранять унтер-офицер по должности и только по приказу командования мог его вскрыть. Краткосрочный отпуск в Хагене. Отзывают. Причина: «Валькирия» провалилась. Отдельный моторизованный 1029-й полк — дивизии «Великая Германия», набранный из выздоравливающих и недоученных рекрутов. Когда я прибываю в Котбус, казармы пусты. По-новому сформированное командование уже уехало в «Высокие Татры». Я задержался.

09.03.1944. Отдельный моторизованный 1029-й полк дивизии «Великая Германия» отправляется в «Высокие Татры» (Поронино — Закопане).

19.03.1944. Участие в учебных занятиях в Венгрии.

24.03.1944. Далее еду в Эмёд. Там я учился у венгерского преподавателя стажера Кассаи Виктора и его сестры. (После войны они посетили нас — у него уже была семья. Мы долго состояли в контакте.)

31.03.1944. 1029-й полк «Великой Германии» предъявляет карпатский паспорт на венгерско-карпатской границе. Далее Вама, Кимполунг, Дорна, Ватра и Гура Хуморулуй.

09.04–10.05. 1944. Оборонительные бои в упомянутой области. После поездки в долину «Дикой Бистрицы», где мы отдыхали, дивизия мотопехоты «Великая Германия» была отправлена на запад в Яссы и Тыргу Фрумос. Там было принято решение о роспуске 1029-го полка «Великой Германии» и распределении ее состава по отдельным батальонам.

09.04.1944. Пасха! Первые русские появляются перед Гура Хуморулуй! Сотрудничество с так называемыми батальонами Карпат.

11.04.1944. Монастырь Вата Молдавия. Мы делаем рекогносцировку. Где русские?

15.04.1944. Сегодня иван дает о себе знать первыми выстрелами противотанковых орудий и огнем пехоты.

16.04.1944. Ночные легкие русские удары.

18.04.1944. Мы строим оборонительные сооружения и сохраняем независимость Карпат.

10.05.1944. Удар из леса по высоте. Там мы обнаружили батарею («трах-бумм»), которая надоедает нам своими обстрелами. Корректировщики артиллерии оборудуют себе наблюдательный пункт на высоком дереве. Оттуда они посылают команды на батарею 10,5-см. Русская батарея уничтожена! Я успешно веду минометный огонь из двух минометов по русским колоннам и пехоте, двигающимся по шоссе в долине. Мы задерживаем русских и тем самым поддерживаем румынские подразделения. После завершения атаки едем экзотической долиной реки Быстрица к нашему батальону, который вел успешный бой у Ясс.

08–15.06.1944. После тяжелых сражений при Орсоайе наша рота снимается с фронта и перебазируется примерно на 100 км к югу от Ясс для отдыха. Праздник командования!

15–24.07.1944. 1029-й полк «Великой Германии» объединяется в это время с дивизией. Я прибываю снова в мою «старую» 8-ю роту 2-го батальона моторизованной пехоты. Кроме командира роты, капитана Шмельтера, «самого хорошего фельдфебеля вермахта», старшины роты Оскара Геллерта и нескольких солдат, я не знаю никого из нынешнего состава роты. Убитые, раненые, пропавшие без вести! Печально! Мы отмечаем в помещении для отдыха примерно в 100 км к югу от Ясс ротный праздник в лесу!

25.07.1944. Начало погрузки на быстроходные автомобили для отправки в Восточную Пруссию с выгрузкой в Гумбиннене.

5–09.08.1944. Первые контратаки при Вирбаллене и Вилковишках, где русские уже прорвали оборону в Восточной Пруссии по восточной окраине города.

12.08.1944. Начало перебазирования к западу от Шауляя.

18.08.1944. Литва. Первые сражения для предотвращения русского прорыва к Балтийскому морю. Положение довольно неясное! Мы едем, нас обстреливают. Смотрим во все глаза!

22.08.1944. Сражения на севере у Ауц Доблен. Там предполагается прорыв к Туккуму, к курляндскому котлу. Атака заглохла после первых успехов под Добленом.

26.08–02.10.1944. Остаемся на ранее достигнутых позициях.

01.09.1944. Изменение в командовании. На место генерал-лейтенанта фон Мантейфеля приходит прежний командир дивизии мотопехоты «Великая Германия» полковник Лоренц. Мантейфель позже воевал в Арденнах.

03–05.10.1944. Жестокие оборонительные бои к западу от Шауляя. Массированный налет русской авиации. Много серьезных потерь!

6–09.10.1944. Тяжелые оборонительные бои между Шауляем и Мемелем.

10.10–28.11.1944. Предмостное укрепление Мемель (небольшое, но охо!). Самые тяжелые оборонительные бои и сражения у предмостного укрепления между рейхом и курляндской армией. При этом крейсеры «принц Евгений» и «Лютцов» с моря дают нам хорошую артиллерийскую поддержку. Фельдфебель Леглер, наш командир взвода, откомандируется в офицерские курсы на учебу. Я принимаю минометы 8-й роты. До сих пор я командовал полувзводом вместе с унтер-офицером Раммом, который командовал другим полувзводом. У каждого было по четыре миномета (8,14-см).

01.11.1944. Начало запланированного формирования танкового корпуса «Великая Германия» в Восточной Пруссии. Несколько подразделений корпуса подчинены наряду с мотопехотой дивизии «Великая Германия» еще и мотопехоте дивизии «Бранденбург». События на фронте изменили эти планы.

15.11.1944. I./танковый корпус «Великой Германии» («Пантеры») возвращается к старому подразделению. До сих пор предполагалось его другое предназначение.

26.11.1944. Часть «Великой Германии» I./ танковый корпус 26 перебазируется в Венгрию. Мы покидаем Мемель и через море по каналу отправляемся в Кенигсберг. Оттуда — на отдых близ Зенсбурга.

27.12.1944. К танковой бригаде (ранее «Бригада фюрера „ФББ“») придается усиленный пехотный батальон фюрера под командованием полковника фон Ремера. Это соединение направляется в Восточную Пруссию, в Эйфель (Прюм и Даун). Другая часть соединения «Великой Германии» отправляется во Францию для участия в Арденнском наступлении. После тяжелых сражений, связанных с большими потерями, начиная с 31 декабря 1944 года, танки и пехота вынуждены были перейти к обороне.

1945

01–11.01.1945. Передислокация нового состава «Великой Германии», собранного из разных корпусов и штаба корпуса «Великой Германии», в область Вилленберг (южная часть Восточной Пруссии) в качестве резерва командования армии.

12.01.1945. Выступление на юг, в польскую область, чтобы оборонять переправу через р. Ожиц. Начало большого русского наступления на запад и северо-запад.

13.01.1945. Подразделение фузилеров мотопехоты дивизии «Бранденбург» — «Великая Германия» получает команду занять Лодзь.

14.01.1945. Мотопехотная дивизия «Великая Германия» двигается через Полонию-Лег, чтобы охранять переправы у реки Ожиц.

15–30.01.1945. Оборонительные бои и отступление после сражения в Северной Польше, на север. При этом русские передовые отряды заняли территорию к юго-западу от Кенигсберга. В этом районе сражался танковый корпус с парашютным десантом дивизии «Герман Геринг». Как считают, Германия будет делать все возможное, чтобы содействовать в транспортировке по морю беженцам, которые оказались прижатыми к побережью. Были свободны для эвакуации порты Розенберг, Пиллау и Кенигсберг. Существовал также запасной вариант: переход по льду залива. К западу от окруженного Кенигсберга имелся еще более крупный котел в районе Мельзак — Хайлигенбейль и Цинтен, с которым мы держали связь из Кенигсберга.

15.01.1945. 2-й батальон мотопехоты (капитан Зоммер) занял позиции в Головне, юго-западнее от Газево (высота 109). Затем Борове, Креуцберг, Крызево, Дворский. Обер-лейтенант Зоммер передает командование обер-лейтенанту Макерту (до конца войны, 1945).

16.01.1945. Передислокация 5-й и 6-й рот из Борове.

17.01.1945. После Островецка — Хожеле, Бертнаты — Липа — Св. Залёг.

19.01.1945. После Красноцельца — Стегна — Шляхекин — Липа — Свиняры — Рыцеце — Полён (к югу от Фламберга).

21.01.1945. Ручей Омулеф — Рогген — Мапьсхоуэн (к югу от Пассенхей) — Вилленберг — Ольтерсбург — Менгут — Гросс-Раушен (к югу от Гиллау, Стельлюнгельн южнее залива Пурден).

22–26.01.1945. Вдоль озера Сервент у Граскау. На линии: Граскау — Гросс Раухшен — Менгутх.

27.01. 1945. Бишофсбург.

28–29.01.1945. Бартенштейн: 2-й батальон атакует Рёссель. Убит рядовой моторизованной пехоты Вальтер (6-я рота).

29–30.01.1945. Прейсишэйлау — Кройцберг. От русских почти освобождены.

30.01.1945. 1-й батальон (пехоты при танках) капитана Пфау и 2-й батальон (мотопехоты) достигли Весделена — Яскейм.

31.01–18.03. 1945. Тяжелые оборонительные бои в нашей полосе связи с находящейся в котле 14-й армией к западу от Кенигсберга. Бои при Яскейм — Каиген-Вартхен — Вундпакен — Хейге — Маулен — Весдехлен — Катаринлаук — Моркен — Конрадсвальде — Порсхен.

03.02.1945. Попытка к отступлению от Клагена на Вестен. Ночью, в 03.30, начало атаки. Но танковая бригада дивизии «Великая Германия» не оказывает поддержки. Убит старший лейтенант Охманн, который только что принял 6-ю роту. Русские пока выжидают.

04.02.1945. Новая атака вскоре после полуночи при поддержке танков от Вартена. 2-й батальон с остатками 3-го батальона, а также 5, 6 и 7 рот. 7-я рота поддерживает связь с находящимися правее фузилерами. Вартен взят. Дан один день отдыха в Бранденбурге.

04–05.02.1945. Капитан Пфау назначен командиром 1-го батальона.

Капитан Макерт возглавляет 2-й батальон моторизованной пехоты «Великой Германии». Атака на фольварк Колбникен, кирпичный завод Вальдпотен и на Зеепотен. Убит полковник Хейземан в «Пистоленвальдхен» (фюнфшпитц-вальдхен). 5-я рота резерва, 6-я рота (лейтенант Гофман), 7-я рота — слева. После завершения атаки мы отправляемся на юг. Командный пункт моторизованной пехоты дивизии «Великая Германия» перебазируется в Вестдехлен. Перед ним обширная область затопления вплоть до железнодорожной линии Коббельбуде — Кенигсберг.

19–20.02.1945. Русские занимают Конрадвальде! Сразу же начинаются контратаки на автобане Кенигсберг — Элюинг. Штаб переехал в Гут Вестделен. Коббельбуде на железнодорожной линии пока удерживает 5-я бригада истребителей танков и саперы. После смерти полковника фон Хееземана его место занимает майор Крюцман, командир мотопехоты «Великой Германии».

Конец февраля. 1-й батальон защитников танков потерял 8 офицеров, из них четверо убиты. При Тикригенене к югу от Коббельбуде вся 2-я рота уничтожена. Фельдфебель Франк убит. Положение более чем серьезное. Нам вручают открытки с картой Восточной Пруссии и этикеткой: «Смелый и верный!» Мы должны отправить их домой. Это выглядит как последнее «прости»! Я должен верить, что здесь мы будем держаться до последнего бойца. Но у меня по этому поводу есть собственное мнение. Без «чудесного оружия» нам не выстоять! Когда все это кончится?

5–06.03.1945. Русские атакуют все решительнее. Мы чувствуем это на своей шкуре! Новое нападение на Конрадвальде, на железнодорожную насыпь. В три часа ночи! При этом были убиты фельдфебели Штрасснер и четверо рядовых мотопехоты. В 6-й роте более 12 раненых. Контратака! Однако даже вторая контратака в 15.00 провалилась. Иван уж очень силен здесь. Мы снова возвращаемся в Вестделен. Перед ним была насыпь и соответственно укрытия из песка. Там находилось много наблюдателей и их радиостанции. На самом верху насыпи я также устроил свой наблюдательный пункт и мог с помощью маленькой стереотрубы видеть русских в Зеепорскене и Яскейме.

13.03.1945. Начался массированный налет русской авиации! — Самолеты прилетели с северо-северо-запада от Гут Вестделена. Убиты унтер-офицер Дрешер, ефрейтор Фельдман и Фишер. 1-й батальон защитников танков идет в контратаку. Фронт стабилизируется! Я являюсь в Моркен.

14.03.1945. Приказ по дивизии «Великая Германия»: занять новые позиции немного западнее от Порскхена. Северо-восточнее от Порскхена позиции занимают рота Вельке, затем рота Пфластерера и в конце рота Фогельзанга. В 5-й роте при Тенген Гефрейе убиты ефрейтор Штрохмайер, фельдфебель Гафнер и военный инженер Мюллер. 2-й батальон окопался в фольварке Поплиттен. Там же занимают огневые позиции мои минометы. Мой наблюдательный пункт при доме путевого обходчика на железнодорожной линии Кенигсберг — Порскхен — Эдбиг.

16.03.1945. Во время русской танковой атаки вдоль железнодорожной линии я подбиваю фаустпатроном танк.

17.03.1945. Массированный налет русской авиации в центр котла! Мы потеряли Порскхен. На опушке леса за Порскхеном меня ранит осколком мины. Меня перевозят из Волитты на Бальгу в старую капеллу крестоносцев у замка. На повозке с лошадьми я еду вдоль побережья под артиллерийским обстрелом и налетом авиации в Розенберг (маленькая гавань с причалом).

18.03.1945. На телеге в Пиллау. Барак в порту.

Неожиданный случай позволяет отправиться кораблем в Швецию.

19.03.1945. Корабль, переполненный беженцами и ранеными, остановлен в море и сопровожден в Данцигский залив, чтобы войти в состав конвоя с другими кораблями. Он плывет по низкой воде близко от побережья. Выгружаемся в Свинемюнде. Отправляюсь по железной дороге после дезинфекции. Далее действую самостоятельно. Еду в Шверин к родственникам. На следующий день на повозке еду в военный госпиталь, оттуда в другой госпиталь, бывшую гуманитарную гимназию. В заключение меня переводят в школу на Гренадерштрассе.

27.03.1945. Война приближается к концу! Русские подходят к Шверину! Англо-американцы перешли Эльбу на востоке у Бойценбурга!

01.05.1945. Русские приближаются к городу Шверин. Я отправляюсь с приятелем на запад, чтобы не попасть в плен к русским. При Царрентине на берегу моря мы оказываемся в американском плену, в «лагере голода Вашов». Там я оставался примерно до середины июня. Затем погрузка на поезд на конечной станции Неуштадт/X. Отправляюсь на демобилизацию в Нессендорф. Работа на сельскохозяйственной ферме Бернхарда Шлюнцена.

02.05.1945. Мы ночуем в Гадебуше. На следующее утро «ами» вступают в город. Мы хотим уйти далее на запад, по возможности за Эльбу, чтобы не попасть к русским.

03.05.1945. В нескольких километрах к югу от Ласанас задерживают американские патрули. Наш первый лагерь для пленных в Царрентине.

04–05.05.1945. Нас передают в большой лагерь для пленных в Вашове. Скоро он становится «лагерем голода». Моя «прогулка» в Шверин к дяде Адольфу. Большое разочарование! Но затем все же моя отлучка оказывается успешной. Мы достали еды!

Середина — конец. Отправка в Восточную Гольштинию, в так называемую область интернированных. Для нас обоих это оказалось удачей.

17.07.1945. Увольнение после многих препятствий под маркой «сельскохозяйственного рабочего». Еду на грузовике до Арнсберга, далее по железной дороге и в Хаген!

19.07.1945. Снова дома! Родители живут по-прежнему в старом доме. Он чудом уцелел! Лишь немного поврежден при бомбардировке. Теперь я могу взять свое будущее в собственные руки!

Ганс Хайнц Рехфельд (справка об авторе)

Родился 21 апреля 1923 г. в г. Хаген в Вестфапии.

В 1940 г. сдал экзамен на аттестат зрелости в Хагене.

После экзамена ушел в армию как воин-доброволец (пожелание: танкист).

Обучение в вермахте

Стрелок и минометчик тяжелых минометов (8,14 см) и крупнокалиберных пулеметов.

Некоторое время при тяжелом орудии (15 см).

Лето 1943 г.: специальное образование в освоении оружия и новых боевых разработок.

Занимаемые должности

Стрелок и командир минометчиков в 8-й (9-й) роте / 2-й батальон / в моторизованной пехоте дивизии «Великая Германия» с ноября 1941 г. по июль 1942 г.

Помощник командира и командир отделения в минометной роте. Командир 8-й минометной роты / 2-й батальон / моторизованная пехота дивизии «Великая Германия».

Звания

Ефрейтор. Представлен 1 августа 1942 г.

«Унтер-офицер за храбрость». Представлен 1 августа 1943 г. (унтер-офицер для особых поручений).

Ранения

Нашивка раненого, 20 сентября 1942 г.

Знак пехотинца-штурмовика 27 сентября 1942 г.

Железный крест 2-го класса. 30 марта 1943 г.

Железный крест 1-го класса в 1945 г. (во время боевых действий).

Медаль «За зимнюю кампанию на Востоке 1941/42».

Пряжка воина.

Конец войны (послевоенное время)

3 мая 1945 г. в плену у американцев.

4–5 мая 1945 г. Направление в Заммельлагерь среди 1000 солдат. Вашов.

Май / июнь. Отправка по железной дороге в Нейштадт / Гольштиния. Восточная Гольштиния — область интернирования.

17 июля 1945 г. Увольнение как сельскохозяйственного рабочего.

19 июля 1945 г. Снова дома.

Декабрь 1945 г. Начало учебы в ветеринарном институте.

Тридцатилетняя практика лечения животных в Брекерфельде.

С 22.09.1981 г. — ветеринар саносмотра мясных продуктов. Позднее — заместитель руководителя бойни до достижения пенсионного возраста.

Примечания

1

Воспаление слизистых сумок суставов. (Здесь и далее прим. пер.)

(обратно)

2

Соединение «Великая Германия» называли «пожарной командой», так как оно действовало на самых трудных участках Восточного фронта.

(обратно)

3

Фузилеры — название основной массы пехоты во французской, русской и прусской армиях, вооруженных нарезным оружием и штыками. В апреле 1942 года в германской армии началось возрождение фузилеров. Их традиция была перенята в гвардейских соединениях Кайзеровской эпохи.

(обратно)

4

Буш Вильгельм (1832–1908) — немецкий поэт и художник. Критиковал в своих стихах обывателей и художников.

(обратно)

5

Это война! (фр.)

(обратно)

6

Фольксдойче — немцы, проживающие в других странах.

(обратно)

7

Намек на «Зал героев» в Мюнхене.

(обратно)

8

Гонведы (венг. «защитники отечества») — так называлась венгерская национальная армия в XIX–XX вв.

(обратно)

9

28.06.1914 г. сербским националистом Гаврило Принципом был убит кинжалом в г. Сараево наследник австро-венгерского престола герцог Франц-Фердинанд. Это событие послужило поводом к началу Первой мировой войны.

(обратно)

10

Имеется в виду американский танк «Шерман» M4A1 с 37-мм пушкой и 8 пулеметами, которые были расположены в «казематах» по углам рубки боевого отделения.

(обратно)

11

НСФО (NSFO) — офицеры по национал-социалистическому руководству. В вермахте было обязательным воспитание в духе национал-социализма. Всего в этот период в вермахте было 1074 офицера НСФО.

(обратно)

12

Стереотруба.

(обратно)

13

Так называли части, в которых были офицеры, награжденные Рыцарским крестом.

(обратно)

14

26 мая — 4 июня 1940 года во Второй мировой войне англичане, французы и бельгийцы потерпели поражение от гитлеровцев на юге Франции в Дюнкерке. Войска союзников оказались отрезанными, прижатыми к морю и вынуждены были эвакуироваться силами английских и французских флотов.

(обратно)

15

Руки вверх, малыш! (англ.)

(обратно)

16

Ноги в стороны! Держать так! (англ.)

(обратно)

17

Пожалуйста, не касайтесь моей руки. Я ранен. (англ.)

(обратно)

18

Я должен добраться до Шверина, получить продовольствие, которое формирует немецкий военный склад по приказу вашего офицера с полевой кухни. (англ.)

(обратно)

19

Прошу прощения, сэр, могу ли я пройти по этой улице? Третий дом от угла, на правой стороне — дом моего дяди. Я хочу получить там немного продовольствия. (англ.)

(обратно)

20

Нет. Там военный квартал — немецкие цивилисты в другом месте. (англ.)

(обратно)

21

Вы пленный? Почему вы не в лагере? Все немецкие солдаты должны оставаться там. — Нет, сэр, я больше уже не пленный, а вся моя одежда сгорела при последней бомбежке. — Покажите ваш паспорт. — Извините, бай-бай! (англ.)

(обратно)

22

Я заядлый курильщик, а курить нечего… — Я тоже хочу курить, может быть, вы дадите мне сигарету?.. — Держите, это вам (англ.)

(обратно)

23

Увольнения из армии (англ.)

(обратно)

24

Ты, затраханный проклятый бастард! Иди к черту! (англ.)

(обратно)

25

Эй, парень! Иди сюда! Иди! Иди! (англ.)

(обратно)

26

Ха-ха! Давай, давай. Затраханные малыши!

(обратно)

27

Эренбург Илья. Убей. — «Красная Звезда». 1942, 24 июля.

(обратно)

Оглавление

.

Моя жизнь на войне с 1941 по 1943 год . То, что мне пришлось испытать

Моя жизнь на войне от 1943 до 1945 года

Операция «Маргарита I» — вступление в Венгрию

Назад с моторизованной дивизией «Великая Германия»

По дороге в Восточную Пруссию

От Мемеля до Кенигсберга

Конец близок

Дополнение

Ганс Хайнц Рехфельд (справка об авторе) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте