«Белые генералы»

БЕЛЫЕ ГЕНЕРАЛЫ

КОРНИЛОВ

КРАСНОВ

ДЕНИКИН

ВРАНГЕЛЬ

ЮДЕНИЧ

ПРЕДИСЛОВИЕ

80 лет назад Россия, прежняя Российская империя, лежала в развалинах. Вызревавшие веками противоречия прорвались. Императорская власть рухнула. Собираемая по пяди, по кусочку, начиная с Ивана Калиты, земля Русская «треснула по швам». Откололись финны, прибалты; объявили о своей независимости закавказские области; провозгласили независимую Украинскую Народную Республику, а затем и Украинскую Державу братья-малороссияне; отделились поляки и заговорили о возрождении прежнего польского государства «от моря до моря», от Черного до Балтийского (но их, поляков, никогда не считали «своими»); даже свои, кровные, издревле защищавшие рубежи государства донские, кубанские и терские казаки создали свои государства; Амурская, Крымская, Ставропольская республики появились, и появление их никого не удивило... В самой Великороссии каждая волость готова была объявить себя независимой республикой. Разоренное насаждаемой сверху капитализацией крестьянство поднялось на традиционный русский бунт, «бессмысленный и беспощадный», тем более, что ввязавшееся в Мировую войну правительство само свело это самое крестьянство в батальоны, полки и дивизии, выдало современное по тем понятиям оружие и в качестве ротных командиров приставило безусых офицериков «военного времени», недоучившихся студентов, мечтающих осчастливить «многострадальный русский народ». Вдобавок ко всему кучка «модернизаторов» увидела в русском бунте ступеньку к мировой социалистической революции, кинула в массы лозунг «Грабь награбленное!» и, обещая каждому то, что он хотел услышать, взяла власть в Москве и Петрограде, чтобы сколотить свою новую Красную Армию и вести ее на штурм Европы, «твердыни мирового империализма»... Но Красная Армия в Европу особо не рвалась, здесь, в России, надо было разобраться... И невиданная бойня забушевала на русской земле: большевики били белых, казаков, петлюровцев, махновцев, «советивизировали» Грузию, Азербайджан, горцев Кавказа, белые били большевиков, петлюровцев, махновцев, грузин, «усмиряли» горцев и задумавших отделиться от России кубанских казаков; петлюровцы били большевиков, белых, махновцев, поляков, своего гетмана; махновцы... впрочем, легче перечислить, кого не бил прославленный «батько».

Все дрались «за Родину», и каждый подразумевал под этим что-то свое. Губительный для страны культурный раскол привел к тому, что люди, говорившие на одном и том же языке, смотрели друг на друга как на иностранцев...

Семьдесят лет победившие большевики ревниво следили за освещением тех трагических событий в литературе, и специальной, и художественной. «Белые» преподносились как наемники «мирового империализма», продававшие русскую землю англичанам, французам, японцам, политика белых правительств однозначно считалась «антинародной». На рубеже 80—90-х годов бросились в другую крайность: большевиков стали называть немецкими ставленниками, вновь всплыл вопрос о «немецком золоте», на которое большевики «сделали революцию»; началась идеализация вождей белого движения, белой армии, и красные, в свою очередь, получили ярлыки «банд», «грабителей», «предателей».

Страсти с годами утихают. Попытка потомков разобраться в делах предков объективно вполне естественна. И вот мы предлагаем читателю галерею портретов. Белые генералы... Люди, которые сражались за Россию, за «Единую, Великую и Неделимую Россию». Люди... Каждый из них — личность. У каждого свои слабости, своя боль, свои достоинства. Их роднит, объединяет одно — любовь к Родине.

Каждый из них любил ее по-своему. Каждый видел свою Россию. Лихой казак Краснов, по-мужицки основательный и по-шляхетски «гоноровы» Деникин, потомок рыцарей и сам рыцарь Врангель — все они беспощадно уничтожали большевиков или тех, кого считали большевиками. Они искренне верили, что спасают Россию и всю Европу от волны анархии и хаоса. Все, что имели, все, чем располагали — ум, храбрость, военное мастерство, организаторские способности — отдали они этой борьбе. А когда их вытеснили с территории России, продолжили борьбу, взяв в руки перо и бумагу.

Легенда это или правда, но, уплывая за границу, Врангель якобы сказал, что за Россию он спокоен — во время гражданской войны выковалась такая Красная Армия, что отныне России не страшен никакой внешний враг...

О «красных маршалах», сменивших «белых генералов» во главе вооруженных сил России, будет рассказано в следующей книге, которая вскоре будет выпущена издательством «Феникс».

Доктор исторических наук А. В. Венков

КОРНИЛОВ

1. ПУТЬ ОФИЦЕРА

Шли седьмые сутки штурма Екатеринодара Добровольческой армией. Наступило утро 31 марта 1918 года. В восьмом часу артиллерийская батарея красных обстреляла небольшую ферму с единственным жилым домиком на берегу Кубани в ближнем тылу белых. Вряд ли наводчик красноармейского орудия знал, что в этом далеком от него домике располагался штаб атакующих город добровольцев. Пушечный выстрел был меток — артиллерийский снаряд пробил стену и разорвался под столом, за которым сидел командующий Добровольческой армии генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов.

Осколок артиллерийской гранаты поразил в висок человека, чье имя еще при жизни было овеяно легендами. Как только его не называли на страницах газет и митингах противной белому делу стороны — «кавеньяк», «диктатор», «палач», «бандит», «мятежник» и чаще всего «контрреволюционер». На любой войне не бывает нелепых смертей. Генерал Корнилов шел к своей гибели, будучи обречен на смерть в бою. Его жизнь складывалась так, что десятки и десятки раз приходилось рисковать собой. Трудно поверить, будто он сумел бы дожить до глубокой старости.

Смерть командующего скрыть от штурмующих Екатеринодар добровольцев до вечера не удалось. Узнав, люди плакали навзрыд, словно вместе с Корниловым умерла сама идея борьбы за старую Россию, вера в победу, надежда на спасение. В сердца добровольцев начал закрадываться страх и мучительные сомнения.

По Добровольческой армии был оглашен приказ: «Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 часов 30 минут 31 сего марта убит генерал Корнилов. Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине. Бегство из неприятельского плена, августовское наступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею — известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества».

Белая Добровольческая армия лишилась своего признанного командующего еще при первых всполохах гражданской войны на бескрайних просторах России. Корнилов в жизни был далек от штампованного в последующие годы образа белого генерала со всеми отрицательными чертами человеческого характера, дравшегося против социалистической революции и светлого будущего трудового народа за свои поместья и фабрики, титулы и почести, непонятно откуда взявшиеся миллионы в банках. Такими представали перед нами руководители контрреволюции со страниц художественных и исторических произведений, с киноэкранов и живописных полотен.

У генерала-фронтовика Лавра Георгиевича Корнилова не было ни богатств и поместий, титулованных предков и классовой ненависти к простому люду. Он сам был из него, по-своему, открыто и прямодушно любил российское Отечество, до смертного часа оставаясь верным единожды данной им воинской присяге.

.... Родился первый глава белого воинства в семье отставного хорунжего станицы Каркаралинской Сибирского казачьего войска 18 августа 1870 года в небольшом городке Усть-Каменогорске, вдали от столичных городов и императорских дворцов. Отец — Егор Корнилов был служилым казаком с Горькой линии — поселений сибирского казачества, устроенных с времен Петра Великого по всему течению Иртыша, начиная с места впадения реки в Обь и кончая озером Зайсан, возле самой китайской границы. Глава многодетной семьи прослужил на коне четверть века и сумел получить первый офицерский чин казачьих войск — хорунжего.

Выйдя в отставку, Корнилов-старший с семьей поселился в степном городке Каркаралинске, где устроился на гражданскую службу — писарем волостной управы. Выше десятого класса по Табели о рангах государственных чиновников отставной казачий хорунжий подняться не сумел — получил лишь чин коллежского секретаря волостной управы в Семипалатинской области.

Мать Лавра Георгиевича была простая казашка из кочевого рода, обитавшего на левобережье Иртыша. Сильная кровь предков по матери сказалась на внешнем облике Корнилова характерными скулами и узким разрезом глаз. Восточный тип лица внешне заметно выделял генерала Корнилова в среде генералитета российской императорской армии.

О простом его происхождении лучше всего свидетельствовало отчество — Егорович. В дворянских и состоятельных семьях такое имя было редкостью. Позднее, когда начался быстрый рост Корнилова по служебной лестнице, в «Послужных списках» офицера появилась благозвучная переиначка отчества на «Георгиевича».

Семья Корниловых была большая, и будущему белому полководцу пришлось с малолетства познать нелегкий крестьянский труд в поле, помогать родителям по дому. Любознательный казачонок с интересом посещал местную приходскую школу. Но больше всего любил заниматься сам. В царской России книги не являлись редкостью в домах грамотных людей. Тяга к знаниям сохранилась у Лавра Георгиевича на всю оставшуюся жизнь.

Корнилов-старший по своему положению не мог устроить сыну какую-либо протекцию. Он сумел с большим трудом определить подросшего сына в Омский кадетский корпус. Учебное заведение давало в то время хорошую общеобразовательную подготовку и готовило юношей для поступления в военные училища.

Лавр Корнилов рано понял: если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, то надо быть первым, надо быть лучшим. У него всегда перед глазами стоял образ отца, простого казака, сумевшего долгой «беспорочной» службой выбиться в офицеры. Кадетский корпус потомственный сибирский казак закончил с наивысшим баллом среди однокашников. Теперь у него не было препятствий на пути к офицерским погонам. Более того, Корнилов-младший получил право выбора военного училища.

Выбор пал не на кавалерийское училище, а на Михайловское артиллерийское. В августе 1889 года Корнилов надевает юнкерские погоны. Учеба дается ему легко, сказывались природная сообразительность, тяга к знаниям и хорошая кадетская подготовка.

Через годы учебы в Омском кадетском корпусе и Михайловском артиллерийском училище Корнилов-младший пронес отцовский подарок — книгу «Собрание писем старого офицера своему сыну». На титульном листе отставной казачий хорунжий четко подписал: «Кому деньги дороже чести — тот оставь службу. Петр Великий». Так простой казак учил сына постигать величие России и своего воинского долга перед ней.

Через три года, в 1892 году, Корнилов успешно заканчивает училище. Молодой подпоручик получает назначение в Туркестанскую артиллерийскую бригаду. Для многих офицеров это был путь в тупик служебной карьеры, но не для того человека, кто родился в Туркестане. Восток, Средняя Азия вообще были пристрастием Корнилова, который видел здесь благодатное поприще в деле служения России.

Выдержав все тяготы туркестанской службы, Корнилов через три года, получив звание поручика, добивается права сдавать экзамены в Академию Генерального штаба и поступает в нее. Один из сподвижников Корнилова в белом движении генерал А. П. Богаевский в своих мемуарах писал: «Скромный и застенчивый армейский артиллерийский офицер, худощавый, небольшого роста, с монгольским лицом был мало заметен в академии и только во время экзаменов сразу выделялся блестящими успехами по всем наукам».

Условия учебы в Академии Генерального штаба во все времена были жесткие. Достаточно слушателю было провалиться на одном экзамене, как следовало отчисление из академии. Но и здесь поручик Лавр Корнилов был в числе первых. По выпуску наградами для него стали малая серебряная медаль, чин капитана досрочно. Его фамилия украсила почетную мраморную доску академии, которая давала высшее военное образование в России.

Пожалуй, не только офицеры «из простых», но и потомственные дворяне с титулами, лично богатые, продолжатели семейных традиций сочли бы такой взлет своим звездным часом. Лучшие выпускники академии пользовались правом преимущественного выбора дальнейшего места службы. В таком случае предпочтение отдавалось службе в войсках императорской гвардии, расквартированной в Санкт-Петербурге и частью в столице Польского царства Варшаве, московском гарнизоне, где числился гренадерский корпус, в больших городах европейской части страны.

Своим выбором капитан Лавр Георгиевич Корнилов поразил многих — он выбрал Туркестанский военный округ. И не город Ташкент, к тому времени уже довольно обжитой русскими, имевший европейскую часть среди городских кварталов, а беспокойную границу с Афганистаном. Может быть, еще и потому пал выбор выпускника Академии Генерального штаба на южные рубежи Российской империи, что к тридцати годам он овладел персидским, татарским, английским, французским и немецким языками. Языки народов Туркестана давались ему вообще легко.

На афганской границе судьба Лавра Корнилова складывалась так, что могла бы послужить сюжетом не для одного, а для нескольких приключенческих романов. В продолжение шести лет он служит в штабе Туркестанского военного округа, став военным разведчиком. Одна за другой следуют несколько служебных командировок в сопредельные страны.

С февраля 1899 по март 1904 года Корнилов совершил «служебные поездки» в Персию, Афганистан, Индию и Китай. К тому времени между Англией и Россией шло острое соперничество за влияние в Азии. Британское правительство явно не устраивало то, что на высокогорном Памире был вкопан пограничный столб с двуглавым российским орлом, что правый берег Амура и Пянджа отошел к России. Поэтому англичане не случайно стали возводить на левобережье крепость Дейдани.

Такое обстоятельство не могло пройти мимо штаба Туркестанского военного округа, обеспокоенного активностью англичан и их агентуры в приграничной с Россией полосе. Осенью 1899 года капитан Корнилов, сняв мундир и облачившись в тряпье бродяги, отпустив бороду, таинственно «исчез». Его путь лежал на юг через пограничную Кушку по древним караванным дорогам, где бродило немало странников, внешне похожих на него.

В 1901 году Корнилов в сопровождении четырех казаков семь месяцев скитался по пустыням Восточной Персии. Ему приходилось менять обличье, преображаясь в проезжего мусульманина, выдавать себя за восточного купца. Изучались дороги в пустыне, колодцы, состояние местных ресурсов, определялась возможность прохода русских войск через пустынные провинции Персии.

В другой «служебной командировке» капитан Корнилов со своим надежным спутником туркменом из племени иомудов Эсеном преодолел труднейший перевал Сары-Могук и оказался на земле Кашгарии, западной части Китая, населенной мусульманскими народами. Оба русских разведчика, одетые в драные халаты, в дорожной пыли и обожженные солнцем, сумели пробраться в самые запретные для европейцев районы. Корнилову помогла его внешность, прекрасное знание восточных обычаев и языков, умение приспосабливаться к самым невероятным условиям.

Из кашгарской командировки разведчики вернулись в российские пределы через шесть недель. Лавр Георгиевич выложил перед начальством искусно выполненные «кроки» всех кашгарских пограничных укреплений. Составленная им карта китайского приграничья давала подробные ответы на многие вопросы в случае возникновения здесь военного конфликта.

Составленные Корниловым военно-научные обзоры стран Среднего Востока были предметом зависти британских «специалистов» по азиатскому региону. А изданные штабом Туркестанского военного округа работы капитана Л. Г. Корнилова «Кашгария, или Восточный Туркестан» и «Сведения, касающиеся стран, сопредельных с Туркестаном» стали серьезным вкладом в географию и этнографию региона. Военный разведчик, помимо требуемой от него информации, сумел собрать еще и немало научной.

Во время «служебных командировок» русский разведчик не раз сталкивался с опасностью для жизни. Ему приходилось постоянно вести сложную игру с «конкурентами» из числа британских разведчиков, которые на рубеже двух веков усиленно «осваивали» Средний Восток. Может быть, тогда у Лавра Георгиевича выработалась такая черта характера военного человека, как презрение к смерти при исполнении служебного долга.

Когда началась русско-японская война 1904—1905 годов, подполковник Лавр Корнилов оказался на полях Маньчжурии. Он добился назначения в штаб 1-й стрелковой бригады, с которой принял участие в больших сражениях под Сандепу и Мукденом. Война оказалась неудачной для России прежде всего из-за откровенной бездарности высшего командования. Многие десятки тысяч русских солдат остались лежать в китайской земле. В память о них в России пелось на мотив знаменитого вальса «На сопках Маньчжурии» — «Пусть гаолян вам навевает сны...»

Корнилов той войной сделал себя Георгиевским кавалером. Проявив бесстрашие и командирскую распорядительность, он в ходе сражения под Мукденом во время общего отступления русской армии вывел с боем из окружения три полка — 1-й, 2-й и 3-й стрелковые. За этот воинский подвиг офицер удостоился самой почетной воинской награды старой России — ордена Святого Георгия 4-й степени. Такая боевая награда была пределом мечтаний не только молодых армейских и флотских командиров.

С русско-японской войны 35-летний полковник Корнилов вернулся целым и невредимым, со служебной характеристикой боевого офицера-армейца, с хорошими перспективами дальнейшего служебного роста. Полученный чин полковника давал сыну сибирского казака права потомственного дворянства. В императорской России дворянами могли стать люди простого звания, но для этого требовалось поистине высокое служение Отечеству.

После заключения мира между Россией и Японией полковника Л. Г. Корнилова на одиннадцать месяцев прикомандировали к Главному управлению Генерального штаба. Там он исполнял должность делопроизводителя управления генерал-квартирмейстера. Служба в столице, близость к гвардии, в какой-то мере к императорскому двору, элите военной науки открывали перед Георгиевским кавалером хорошую военную карьеру. Способности полковника-генштабиста были замечены довольно скоро.

Следует новое назначение — военным агентом (атташе) в Китай. Четыре года вел полковник Корнилов тихую войну улыбок и недомолвок на дипломатическом фронте. Военный агент — тот же разведчик, но огражденный от многих бед дипломатической неприкосновенностью. Корнилов на новой для себя должности прежде всего стремился служить интересам России.

Он добивается у пекинских властей разрешения посетить пограничные с Россией области, изучает историю Китая, добросовестно исполняет обязанности стратегического разведчика, настойчиво собирая разведывательную информацию. Однако герой недавней войны так и не вписался в дипломатический мир. Отношения российского посла в Китае Гирса и военного агента портились с каждым годом. Давно научившийся хорошо разбираться в тонкостях взаимоотношений на Востоке, полковник Корнилов завел немало полезных знакомств. Так, к нему с большой доверительностью относился молодой офицер Чанкайши, будущий президент Китайской республики.

Успехи российского военного атташе в китайской столице были несомненны. К нему пристально присматривались его «коллеги» из других посольств в Пекине, стараясь «приручить» подающего большие надежды русского разведчика. И несмотря на то, что правительства Франции, Германии, Англии, Японии и Китая пожаловали ему свои ордена, полковник Лавр Корнилов не стал уступчивее и сговорчивее.

По возвращении из Китая Корнилов назначается в Варшавский военный округ командиром 8-го Эстляндского пехотного полка, расквартированного близ польской столицы. Однако едва приняв должность полкового командира, полковник получает новое назначение. И вновь в Китай, в Маньчжурию.

Корнилов становится командиром 2-го отряда Заамурского корпуса пограничной стражи. Отряд состоял из пяти полков: двух пехотных и трех конных. После принятия новой должности Л. Г. Корнилов почти сразу производится в генерал-майоры. Теперь главными противниками его становятся не только китайские разбойники — хунхузы и контрабандисты, японские шпионы, но и... свои же чиновники тылового ведомства. Здесь Корнилов проявил себя еще с одной стороны, которая делала ему в офицерских кругах честь.

По приказанию командующего Заамурским пограничным округом генерала Е. И. Мартынова отрядный начальник произвел дознание о снабжении войск пограничной стражи, расположенных в Маньчжурии и занимавшихся главным образом охраной Китайской Восточной железной дороги и промышленных предприятий на китайской территории, принадлежавших российским предпринимателям и государству. Дознание без особого труда установило многочисленные факты снабжения русской пограничной стражи недоброкачественными продуктами питания.

В результате дело было передано военному следствию. По постановлению прокурора в качестве обвиняемых привлекались заместитель командующего пограничного округа генерал-лейтенант Савицкий, многие должностные лица хозяйственного управления. Назревал большой скандал, отзвуки которого могли отозваться в столице.

Тогдашний начальник Отдельного корпуса пограничной стражи В. Н. Коковцев, пытаясь прикрыть вопиющие злоупотребления своих ближайших подчиненных, выхлопотал в феврале 1913 года у императора Николая II высочайшее повеление о прекращении следственного производства. В ответ генерал-лейтенант Мартынов вышел в отставку. Он по собственной инициативе опубликовал в печати некоторые материалы следственного дела, за что и поплатился — был предан суду.

С генерал-майором Корниловым поступили иначе. Его вернули в военное ведомство, но рапорт о переводе его в армию из пограничной стражи он написал сам. В ведомстве Коковцева его не задерживали, зная прямодушный характер «неудобного» отрядного командира из далекой от Санкт-Петербурга Маньчжурии.

В феврале 1914 года Корнилов принял под свое командование 1-ю бригаду 9-й Сибирской стрелковой дивизии, расквартированной на острове Русском в крепости Владивосток. Однако служба на берегах Тихого океана оказалась непродолжительной.

2. МИРОВАЯ ВОИНА

Без малого 20 лет Лавр Георгиевич Корнилов прослужил на Востоке. Когда в июле 1914 года на западных границах Российской империи разразилась война, генерал-майор в соответствии с мобилизационным предписанием убыл из Владивостока на Юго-Западный фронт. Для этого ему пришлось по железной дороге пересечь всю страну и оказаться в предгорьях Карпат.

В августе генерал-майор Корнилов вступил в командование 2-й бригадой 49-й пехотной дивизии. Вскоре командующий 8-й армией генерал А. А. Брусилов назначает его начальником 48-й Стальной пехотной дивизии, которую именовали еще Суворовской. В состав дивизии входили пехотные полки, овеянные славой великих русских полководцев А. В. Суворова-Рымникского и П. А. Румянцева-Задунайского. Об этом говорили названия полков: 189-й Измаильский, 190-й Очаковский, 191-й Ларго-Кагульский и 192-й Рымникский.

Начавшиеся ожесточенные бои позволили Корнилову проявить волю и умение командовать дивизией. В день 23 августа его полки прошли испытание на прочность. Зацепившись за городок Миколаев, 24-й корпус, куда входила корниловская дивизия, своим правым крылом выдвинулся вперед и был охвачен австрийскими войсками. Их атаки следовали одна за другой. Назревал прорыв на участке 48-й дивизии.

Неприятель сконцентрировал свои наступательные усилия против корниловскои дивизии, которая в русской армии не случайно носила название Стальной, в критический эпизод боя генерал лично повел в контратаку — в штыковую рукопашную схватку — свой последний дивизионный резерв силой в один пехотный батальон. Австрийцы на какое-то время были остановлены. Однако вновь обойденные прославленные полки 48-й дивизии вынужденно отошли, чтобы не оказаться в полном окружении. Было потеряно более 20 орудий, погибло немало солдат и офицеров.

Генерал А. И. Деникин, будущий преемник Корнилова на посту командующего Добровольческой армии, тогда командир соседней 4-й стрелковой дивизии, объяснял неудачу тем, «что дивизия и ранее не отличалась устойчивостью. Но очень скоро в руках Корнилова она стала прекрасной боевой частью».

В своих воспоминаниях «Путь русского офицера» восхищался такими качествами генерала Корнилова, как «умение воспитывать войска, личная его храбрость, которая страшно импонировала войскам и создавала ему среди них большую популярность, наконец, высокое соблюдение воинской этики в отношении соратников — свойство, против которого часто грешили многие начальники».

Новое наступление русских войск началось в ноябре 1914 года — вперед пошел Юго-Западный фронт, 48-я Стальная дивизия Корнилова, бок о бок с которой шла вперед 4-я стрелковая бригада, которой командовал генерал А. И. Деникин, прорвала неприятельские позиции, пробилась по горным перевалам через Карпаты и вышла на территорию Венгрии. Открывался прямой путь на Будапешт и дальше на Вену, о чем при планировании боевых действий в ожидавшейся большой войне в Европе дискутировали в русском Генеральном штабе, размышляя о путях разгрома Австро-Венгрии.

Прорыв стрелковых дивизии и бригады, во втором эшелоне которых наступала 2-я Сводная казачья дивизия генерала Павлова, создавал выгоднейшую ситуацию в ходе Голицийской битвы 1914 года. Поддержи тогда Брусилов главными силами 8-й армии прорвавшиеся через Карпаты войска, и начало первой мировой войны могло ознаменоваться крупной победой русского оружия на Венгерской равнине.

Командующий 8-й армии А. А Брусилов не решился тогда проявить инициативу и не стал наращивать усилия на участке наступления, где наметился наибольший успех. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Н. И. Иванов неожиданно приказал брусиловской армии изменить направление наступления и идти на север, на город Краков. Слабо прикрытый австрийскими войсками Будапешт, до которого по равнине было рукой подать, оказался вне угрозы захвата.

В итоге и Краков взять не удалось, и стратегическая инициатива в Венгрии оказалась потерянной. Австрийское командование опомнилось, подтянуло резервные войска и с помощью подошедших германцев дружно навалилось на передовой отряд русских войск, пробившийся через Карпаты. 48-я Стальная дивизия и 4-я стрелковая бригада, с трудом отбиваясь от превосходящих вражеских сил, начали отступление в горы.

При отходе пришлось бросить обозы, часть захваченных пленных и прорываться налегке. Приказ об отступлении был дан 27 ноября — двигаться пришлось по единственной горной дороге, занесенной снегом. Австрийцы перерезали путь у местечка Сины. Чтобы дать возможность пройти по шоссе артиллерии, генерал Корнилов собрал до батальона пехоты и сам повел в штыки солдат. Контратака оказалась успешной, и австрийцев отбросили от дороги.

Стальная дивизия вырвалась из окружения с немалыми потерями, не оставив противнику ни одного орудия, и привела с собой более двух тысяч пленных. За умелое руководство боем в Карпатских горах командир 48-й пехотной дивизии Л. Г. Корнилов был произведен в генерал-лейтенанты, а его имя стало широко известно не только на русском фронте первой мировой войны.

«Странное дело, — замечал в своих мемуарах генерал А. А. Брусилов, — генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел, во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили... Правда, он и сам себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову...»

Боевая деятельность генерал-лейтенанта Л. Г. Корнилова в Галиции завершилась весной 1915 года весьма трагично. Его 48-я Стальная стрелковая дивизия занимала укрепленные позиции левого боевого участка в 30 км юго-западнее перевала Дуклы. Справа расположилась 49-я дивизия того же 24-го армейского корпуса. Слева — дивизия 12-го соседнего корпуса. Русские войска в предгорьях Карпат держали оборону.

Начавшие сильное наступление германские и австрийские армии «продавили» русский фронт на реке Данайце у польского городка Горлице, где оборонялась 3-я армия под командованием болгарского генерала Радко-Дмитриева. На участке Горлицкого прорыва германское командование сосредоточило такое количество тяжелой артиллерии, которое было у него только под Верденом.

Германские и австрийские войска повели мощное наступление в направлении на Перемышль и дальше на Львов. Ими командовал один из лучших полководцев первой мировой войны немецкий фельдмаршал А. Макензен. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Н. И. Иванов не сумел разумно использовать имеющиеся у него немалые резервы, и в итоге русская группировка войск в Карпатах оказалась под угрозой быть отрезанной от главных сил фронта.

Противник, наступая, большими силами вышел во фланг и тыл 24-го корпуса. Сложившаяся ситуация вынудила корпусного командира генерала А. А Цурикова отдать приказ на отступление. В первой половине 23 апреля 48-я дивизия, отошедшая назад на 25—30 км, заняла не оборудованные в инженерном отношении позиции. Поздно вечером Лавр Георгиевич получил новое распоряжение: переместиться на рубеж Роги — Сенява. Это еще 15—20 км ночного марша для уже уставших за прошедшие сутки людей. А поскольку командир корпуса уехал в тыл, дивизионному командиру оставалось полагаться только на собственную интуицию.

Складывалась ситуация, в которой 48-й Стальной дивизии отводилась роль прикрытия отхода других корпусных войск. Но она оказалась в ходе неприятельского наступления сдавленной 2-м германским и 3-м австрийским корпусами и попала в окружение.

Объективно говоря, в начальный момент окружения дивизия вполне могла избежать его. Для этого требовалось только своевременно и расторопно отступить. Но генерал Корнилов, не имея информации о соседях, неправильно оценил складывавшуюся обстановку. Вместо того, чтобы оперативно выполнить полученный от корпусного командира генерала Цурикова приказ, он задумал перейти в наступление во фланг вражеской группировки, теснившей соседнюю 49-ю дивизию. Корнилов даже не догадывался о численности атакующего неприятеля.

Тем временем бригада 2-го германского корпуса уже заняла господствующие высоты на пути движения корниловской дивизии. Выбить оттуда немцев было приказано 192-му Рымникскому полку, двум батальонам 190-го и батальону 189-го полков. Атака высот малыми для той задачи силами, да еще без поддержки артиллерии, не удалась. Стрелковые цепи русских, неся тяжелые потери от огня германцев, залегли и стали окапываться.

Утром 24 апреля генерал Корнилов послал командиру корпуса в Кросно донесение: «Положение дивизии очень тяжелое, настоятельно необходимо содействие со стороны 49-й дивизии и 12-го корпуса». В корпусной штаб донесение доставили только к вечеру. Германцы и австрийцы тем временем наращивали силы, окружившие русскую дивизию.

К полудню Лавру Георгиевичу стало ясно: дело принимает дурной оборот. Он решил в первую очередь спасти дивизионную артиллерийскую бригаду. Теперь маршрут ее отхода пролегал через Дуклу, Ясионку, Любатовку на Ивонич. При подходе к Мшане выяснилось, что впереди германские войска. Тогда артиллеристы полковника Трофимова открыли огонь по неприятелю, который пошел в атаку на отступающую колонну русских.

Прибывший на подмогу артиллеристам 189-й пехотный полк во время развертывания для атаки был неожиданно обстрелян с близкого расстояния из пулеметов. Роты смешались, и солдаты в панике бросились в лес. Через несколько часов подоспевшие австрийцы пленили около трех тысяч человек — артиллеристов и пехотинцев.

У Корнилова под рукой уже не было резервов, чтобы выправить ситуацию. До темноты многотысячные германские войска с артиллерией заняли Дуклу, а передовые полки австрийцев — Тржициану. Кольцо окружения вокруг Стальной дивизии сомкнулось. Помощи ей ждать уже не приходилось.

Капитуляция в таких условиях была бы вполне естественным делом. В те годы не принято было судить командиров любых рангов за то, что они не желают губить понапрасну людей и предпочитают смерти плен. Но Корнилов не был бы Корниловым, если бы не попытался вырваться из кольца окружения.

В вечерних сумерках 48-я Стальная дивизия пошла на прорыв. Превосходство германцев и австрийцев было подавляющим. Счастье улыбнулось только 191-му Ларго-Кагульскому полку и одному батальону 190-го Очаковского полка. Но они вынесли из окружения все знамена дивизии, что давало право восстановить дивизию под прежним названием, равно как и ее прославленные во многих войнах полки.

Корнилов и здесь остался верен себе, взяв командование над батальоном 192-го Рымникского полка, прикрывавшего отход русских. Арьергардный батальон полег на поле боя почти полностью. Лишь семь человек во главе с Корниловым остались в живых и смогли уйти в горы. Но перед этим он стал свидетелем пленения своей дивизии.

С рассветом огонь противника со всех сторон обрушился на оставшихся в окружении. Русские стрелки отчаянно отбивались, расстреливая последние патроны. На предложение парламентера сдаться генерал Корнилов ответил, что он не может этого сделать лично, и, сложив с себя командование дивизией, скрылся в лесу. Оставшиеся в живых три с половиной тысячи солдат и офицеров сдались немцам — положение их было безвыходное.

Семь человек во главе с генералом Корниловым, раненным в руку и ногу, несколько суток без пищи и медикаментов блуждали по незнакомым горам, надеясь перейти линию фронта. 28 апреля их, израненных и обессиленных, взяли в плен австрийцы. Дважды раненного командира дивизии нес на себе раненый батальонный санитар.

Нам трудно понять, как генерала, попавшего во вражеский плен, могли наградить, и не посмертно, как, скажем, Д. М. Карбышева, а именно в то время, когда генерал находился в плену. Однако именно так было с Лавром Георгиевичем Корниловым.

Действия 48-й Стальной дивизии, несмотря на печальный исход ее прорыва из окружения, были высоко оценены командующим Юго-Западным фронтом генералом Н. И. Ивановым. Он обратился по инстанции с ходатайством о награждении доблестно сражавшихся полков и артиллерийской бригады по сути дела погибшей дивизии и ее командира.

Император Николай II высочайшим указом пожаловал генерал-лейтенанту Л. Г. Корнилову Военный орден Святого Георгия 3-й степени — высокую боевую награду для младших генералов. Наиболее достойные офицеры стали Георгиевскими кавалерами, получив орден Святого Георгия 4-й степени. Все нижние чины — рядовые солдаты и унтер-офицеры Стальной дивизии — были награждены Георгиевскими крестами, единственным в царской России солдатским орденом.

Такое массовое награждение и особенно плененного командира дивизии произошло неспроста. Ведь генерал Корнилов своими действиями спас от полного разгрома и 24-й армейский корпус, и всю 3-ю армию Юго-Западного фронта...

Плен первой мировой войны совсем не походил на плен второй мировой войны для генералов воюющих сторон. Они получали неплохое питание, медицинский уход, возможность пользоваться услугами своего денщика, делать некоторые покупки. А в принципе можно было бы и вовсе получить личную свободу, дав подписку о дальнейшем неучастии в боевых действиях.

Но русский генерал Лавр Георгиевич Корнилов имел твердые понятия о чести и воинском долге. Он страшно томился в плену, рвался из него, чтобы вновь оказаться в рядах действующей армии. Не давало покоя и неудовлетворенное честолюбие. Он никак не мог смириться с тем, что в возрасте 45 лет пришел конец его успешной военной карьере. К тому же, воспитанный в лучших традициях российского казачества, Корнилов считал плен позором для себя.

Первоначально генерал Корнилов был помещен австрийцами в замок Нейгенбах, близ Вены, а затем перевезен в Венгрию в замок князя Эстергази в селении Лека, который охранялся внутренними и внешними постами. Корнилов дважды пытался бежать из плена—и неудачно. Плен свел его с бывшим сослуживцем по Заамурскому округу пограничной стражи генералом Е. И. Мартыновым. Тот оказался в руках австрийцев при следующих обстоятельствах. Возвратившийся на действительную службу с началом войны отставной генерал-пограничник на самолете проводил разведку расположения противника. Над городом Львовом летательный аппарат был сбит.

Корнилов и Мартынов сумели раздобыть гражданскую одежду и стали готовиться к побегу. Их выдал кастелян замка. После этого охрану пленных генералов усилили, следя за каждым их шагом. Тогда Лавр Георгиевич пошел на хитрость. Он две недели почти не спал, мало ел и изнурил себя до такой степени, что австрийские врачи вынуждены были признать его больным. Генерал пил много крепко заваренного чая — чифир, вызывая тем самым частое сердцебиение.

В июле 1916 года Корнилова определили на лечение в госпиталь для военнопленных, расположенный в венгерском городе Кессог. Австрийцы продолжали подозревать, что больной русский генерал не отказался от мысли бежать из плена, усиленно охраняли его. Того отправили в госпиталь вместе с вестовым Д. Цесарским, который и стал организатором нового, удачного побега.

Следует отметить то, что австрийское командование после боев в Карпатах видело в генерале Корнилове опасного для себя русского военачальника. Один из мемуаристов писал: «Бесспорно, что в случае удачного побега в настоящее время державы (Австро-Венгрия и Германия. — А. Ш.) нашли бы в нем серьезного, богатого военным опытом противника, который все свои способности и полученные в плену сведения использовал бы для блага России...»

Вестовой Д. Цесарский сумел договориться с фельдшером, служителем больничной аптеки чехом Франтишеком Мрняком. За обещанные двадцать тысяч золотых крон тот взялся помочь. В последних числах июля ему удалось во время обеда проникнуть в канцелярию лагерной больницы и похитить бланки отпускных свидетельств, которые затем оформил на себя и на Корнилова, указав, разумеется, ложные фамилии. Раздобыл Мрняк и австрийскую военную форму.

В один из погожих летних дней чех и одетый в форму австрийского солдата генерал Корнилов сумели беспрепятственно покинуть территорию больницы, по железной дороге пересекли всю Венгрию и добрались до города Карансебеш на румынской границе. Далее они пешком отправились в Румынию.

Хватились Корнилова лишь через несколько дней, во время отпевания в лагере умершего русского офицера. Генерал не явился на ритуальную церемонию, а такое отношение к памяти боевого товарища считалось чрезвычайным происшествием и среди пленных, и среди их охраны. За Корниловым послали и обнаружили пустую комнату.

Мрняк и Корнилов заплутались в горах и пять дней блуждали по лесам, питаясь лишь малиной и ежевикой. Чех отправился за продуктами в попавшуюся на пути небольшую деревушку и был схвачен там пограничным нарядом как дезертир. Услышав выстрелы, Корнилов сумел скрыться в лесу. Еще двадцать дней он плутал по Южным Карпатам в Трансильвании, сбивая со следа погоню, а затем все же сумел перейти румынскую границу.

Пойманного фельдшера Франтишека Мрняка судил военно-полевой суд, который приговорил его за дезертирство из рядов австрийской армии и содействие в побеге русского военнопленного к смертной казни через повешение. Впоследствии наказание было заменено заключением в тюрьму на двадцать пять лет. Развал Австро-Венгерской империи в самом конце первой мировой войны дал чеху Мрняку свободу.

Корнилов благополучно перешел границу, сумев перебраться через неширокий в тех местах Дунай. Дальнейшие события развивались так. «Ранним утром 28 августа 1916 года на запыленную площадь румынского городка Турну-Северян пригнали группу русских солдат, то ли бежавших из австрийского плена, то ли дезертиров. Изможденные, оборванные, босые, они выглядели усталыми и угрюмыми. Вышедший к ним русский штабс-капитан объявил, что Румыния только что вступила в войну с Германией и Австро-Венгрией и что после проверки все они будут переданы в формирующуюся здесь часть для отправки на фронт. Он уже было собирался уходить, как вдруг от строя отделился небольшого роста, тощий, заросший рыжеватой щетиной солдат. В нарушение всех уставных норм, он резким охрипшим голосом крикнул:

— Постойте! Я скажу, кто я!

«Черт! — подумал капитан. — Наверное, офицер... Нехорошо я эдак — всех сразу под одну гребенку...»

— Вы офицер? — спросил он как можно участливее. — В каком чине?

Солдат стоял покачиваясь: спазматические, булькающие звуки вырывались у него из горла. Наконец он овладел собой и громко произнес:

— Я генерал-лейтенант Корнилов! Дайте мне приют!..»

Имя генерала Корнилова было известно всем в русской

армии.

Уже 31 августа он прибыл в Бухарест, а оттуда через Киев выехал в Могилев, где располагалась Ставка Верховного главнокомандования. Там бежавшего из вражеского плена генерала принял император Николай II, вручив ранее пожалованную боевую награду — военный орден Святого Георгия 3-й степени.

По спискам Ставки на сентябрь 1916 года в германском и австрийском плену находилось более 60 русских генералов, а бежал оттуда только один Корнилов, хотя попытки вырваться из плена совершались и другими пленными. Поэтому он стал очень знаменит в стране, которая вела войну. От газетных и журнальных репортеров у Лавра Георгиевича не было отбоя. Его портреты с Георгиевской наградой печатались в иллюстрированных журналах.

В Петрограде генерала Корнилова чествовали в Михайловском артиллерийском училище, которое герой-фронтовик когда-то успешно закончил. Юнкера встречали его в парадном строю. Один из них прочитал в честь Корнилова стихи собственного сочинения. Теперь бежавшего из вражеского плена военачальника узнавали на улицах не только российской столицы.

Сибирские казаки из станицы Каракалинской, к которой был приписан служилый казак в чине генерал-лейтенанта, прислали прославленному земляку золотой нательный крест и сто рублей.

Корнилову не пришлось подлечиться после бегства из плена. В сентябре 1916 года он вновь отправляется на Юго-Западный фронт с повышением в должности, получив под командование 25-й армейский корпус, входивший в состав Особой армии. Эту недавно сформированную армии назвали Особой по простой причине: в семье Романовых верили в несчастливое число 13, а армия по счету оказалась тринадцатой.

Генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов командовал 25-м армейским корпусом до февральской революции 1917 года. К тому времени корпус находился уже в составе войск Западного фронта, который вел позиционную войну в окопах. Известие о падении монархии в России в первых числах марта взбудоражило не только тылы, но и сам фронт.

3. РЕВОЛЮЦИЯ

Февральская революция выплеснулась на улицы и площади столицы морем алых флагов и бантов, кровью на истоптанном снегу, пламенем, пожиравшим здание Петроградского окружного суда и полицейские участки. Во Временном правительстве забили тревогу — беспорядки в Петрограде перекинулись на многотысячный столичный гарнизон. Последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми.

Думские руководители М. В. Родзянко и А. И. Гучков пожелали увидеть на посту командующего Петроградским военным округом популярного среди солдат боевого генерала. Кандидатуры на эту должность лучше Лавра Георгиевича Корнилова просто не оказалось. Думских деятелей привлекала, кроме того, легендарная храбрость этого военного, по-восточному вежливого человека.

Деятельность нового командующего столичным военным округом началась с того, что он с группой офицеров по указанию военного министра Гучкова арестовал в Царском Селе императрицу Александру Федоровну. Дальше у генерал-лейтенанта начались серьезные осложнения с выполнением возложенных на него задач.

Знаменитый «Приказ № 1» Петроградского Совета, который в самое короткое время разложил не только тыловые воинские части, но и фронт, связал по рукам и ногам Корнилова. Командующий столичным военным округом оказался в положении начальствующего человека, который нес за все личную ответственность, но не мог принять какого-либо самостоятельного решения.

«Приказ № 1» отменял отдание воинской чести младших старшим по званию. Отменялось и титулование. Генерал перестал быть «вашим превосходительством». Солдат не являлся больше нижним чином и получал все гражданские права, которым февральская революция наделила население Российского государства. Наконец, «... в своих политических выступлениях воинские части подчиняются Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам».

Начался развал русской армии как воинского боеспособного организма. Резко упала воинская дисциплина, особенно в тыловых и запасных частях. Участились случаи коллективного неповиновения при получении приказа отправки на фронт резервных войск. Неповиновение офицерам охватило даже фронтовиков.

На фоне всех этих событий сформировались политические устремления генерала Л. Г. Корнилова, с болью в сердце видевшего развал не только государства, но и ее армии. Его современник В. Б. Станкевич отмечал в воспоминаниях: «В исполнительном комитете он говорил, что против царского режима. Я не думаю, чтобы Корнилов унизился до притворства. Несомненно, он сочувствовал реформаторским стремлениям. Но также несомненно, что он не был демократом, в смысле предоставить власть народу: как всякий старый военный, он всегда был подозрительно настороже по отношению к солдату и «народу» вообще: народ славный, что и говорить, но надо за ним присматривать, не то он избалуется, распустится. Против царского строя он был именно потому, что власть стала терять свой серьезный, деловитый характер. Хозяин был из рук вон плох и нужен был новый хозяин, более толковый и практичный».

Генерал Корнилов на новой своей должности сразу ощутил двоевластие в стране — Временного правительства и Петроградского Совета, рассылавших свои резолюции по всей России и фронтам. Он воочию убедился, что тот и другой путаются в собственных распоряжениях. Никто их не исполнял и даже не собирался исполнять, кругом царила настоящая анархия, грозившая захлестнуть собой фронт.

В воинских частях Петроградского округа дисциплина упала до нуля. Никто не желал нести службу должным образом, офицерам за требовательность грозила смерть от своих же подчиненных солдат. Весь быт столичного гарнизона олицетворяли беспрестанные митинги и пьянство.

Теперь гарнизонным офицерам, в своем большинстве прошедшим через фронтовую жизнь, да и самому командующему округом, было очень трудно подчинить своей командирской воле и держать в повиновении массу вооруженных людей. Когда Корнилов попытался навести порядок в гарнизоне, используя для этого юнкеров Михайловского артиллерийского училища против разгулявшихся тыловиков, его одернули: «Нельзя — ведь у нас свобода!»

На пути от февраля к Октябрю Россия теряла свою армию и неумолимо скатывалась в пропасть. 23 апреля генерал-лейтенант Корнилов направляет военному министру рапорт с настоятельной просьбой вернуть его в действующую армию. Гучков счел целесообразным назначить его на должность командующего Северным фронтом, освободившуюся после увольнения генерала от инфантерии Н. В.Рузского.

Против такого решения категорически воспротивился Верховный главнокомандующий генерал М. В. Алексеев. Он ссылался на недостаточный командный стаж Корнилова: «... Неудобство обходить старших начальников — более опытных и знакомых с фронтом, как, например, генерал А. Драгомиров». Временное правительство приняло во внимание мнение Верховного главнокомандующего.

Поэтому в начале мая 1917 года генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов получил назначение только на должность командующего 8-й армией Юго-Западного фронта. К этому времени у него появился 42-летний ординарец доброволец Василий Завойко, сын известного адмирала В. С. Завойко, закончивший в свое время Царскосельский лицей, ставший в ходе земельных махинаций по продаже польских земель крупным помещиком в Подольской губернии.

Завойко-младший, получивший известность еще тем, что однажды попытался вместе с женой записаться в крестьянское сословие, отлично владел пером. После февральской революции он начал издавать в Петрограде еженедельный журнал «Свобода в борьбе». Корнилову нравились его публикации, и он нашел в литераторе своего единомышленника в определении будущего России.

Лавр Георгиевич поручил своему ординарцу составление тех служебных документов, которые требовали литературного изложения. Естественно, что Завойко определял и их политическое содержание. Вскоре он стал в буквальном смысле слова правой рукой генерала, начав рекламу Корнилова по всей стране и особенно в армии.

«Знакомство нового командующего с личным составом началось с того, что построенные части резерва устроили митинг и на все доводы о необходимости наступления указывали на ненужность продолжения «буржуазной» войны, ведомой «милитарищиками»... Когда генерал Корнилов после двухчасовой бесплодной беседы, измученный нравственно и физически, отправился в окопы, здесь ему представилась картина, какую вряд ли мог предвидеть воин любой эпохи. Мы вошли в систему укреплений, где линии окопов обеих сторон разъединялись, или вернее сказать, были связаны проволочными заграждениями...

Появление генерала Корнилова было приветствуемо... группой германских офицеров, нагло рассматривавших командующего русской армией. За ними стояло несколько прусских солдат... Генерал взял у меня бинокль и, выйдя на бруствер, начал рассматривать район будущих боевых столкновений. На чье-то замечание, как бы пруссаки не застрелили русского командующего, последний ответил: «Я был бы бесконечно счастлив — быть может, хоть это отрезвило бы наших солдат и прервало постыдное братание».

На участке соседнего полка командующий армией был встречен... бравурным маршем германского егерского полка, к оркестру которого потянулись наши «браталыцки» — солдаты. Генерал со словами «Это измена!» повернулся к стоящему рядом офицеру, приказав передать «браталыцикам» обеих сторон, что если немедленно не прекратится позорнейшее явление, он откроет огонь из орудий. Дисциплинированные германцы прекратили игру... и пошли к своей линии окопов, по-видимому, устыдившись мерзкого зрелища. А наши солдаты — о, они долго еще митинговали, жалуясь на «притеснения контрреволюционными начальниками их свободы».

На фронте имелось немало офицеров, которые противились его развалу. Через несколько дней после вступления Корнилова на должность командующего армией на его рабочий стол легла записка капитана М. О. Неженцева, помощника старшего адъютанта разведывательного отделения штаба армии. В рапорте военный разведчик предлагал сформировать ударные отряды из добровольцев для пресечения случаев мародерства и неповиновения солдатских масс командованию.

Командующий вызвал офицера на беседу и выслушал его планы спасения армии. Корнилова захватили идеи фронтового офицера: главное — решительные меры, исходящие от «верховной власти», и разумное проявление инициативы «снизу».

В конце мая Неженцев приступил к формированию 1-го ударного Славянского полка, названного Корниловским. Ему предстояло, по замыслу командующего армией, внести перелом в настроение на фронте. В стальных касках, с черно-красными погонами, с эмблемой на рукаве, изображавшей череп над скрещенными мечами, корниловцы одним своим видом должны были наводить страх на тех, кто подвергся влиянию анархии и разложения.

Конечно, один пехотный полк, готовый пойти в атаку на вражеские позиции по первому приказу, не мог «оздоровить» армию на фронте. Но Корниловский полк вместе с Текинским конным полком, состоявшим главным образом из туркмен, стали личной охраной решительного на поступки генерала. Текинцы были лично преданы Корнилову, хорошо говорившему на их языке, и его слово было для них законом. В белых папахах и малиновых халатах, с кривыми кинжалами у пояса, они производили грозное впечатление.

Как опытный военачальник, воочию видевший состояние фронта и тыла, Корнилов не ожидал от формирований ударников-добровольцев многого — они просто не могли восстановить боеспособность распропагандированных воинских частей. Поэтому приходилось рассчитывать только на одно средство — кропотливую воспитательную работу с солдатскими массами. Командующий армией почти ежедневно бывал в полках, разъяснял солдатам необходимость дисциплины и организованности, готовил их к предстоящим боевым операциям. Среди личного состава армии его личный авторитет заметно возрос, чего нельзя было сказать о многих фронтовых генералах.

В отношении солдатских комитетов, которые нарушили стержень любой армии — единоначалие, подчиненность командирам, Корнилов занял твердую позицию. Он постепенно вводил их в рамки законной деятельности, внушая, что главнейшая задача — подъем наступательного духа войск, а не вмешательство в вопросы перемещения офицерских кадров.

Генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов сумел во многом восстановить вверенную ему армию. И это выявилось довольно скоро. 18 июня 1917 года Юго-Западный фронт перешел в наступление. На направлении главного удара наступали 7-я и 11-я армии, но они смогли продвинуться на глубину всего два километра и после этого стали топтаться на месте. Солдаты замитинговали и не желали выполнять приказы командования.

Спустя три дня в наступление пошла 8-я армия, которая по плану июньского наступления наносила лишь вспомогательный удар. Ее полки и дивизии в той ситуации действовали просто отлично. Преодолевая сильное сопротивление неприятеля, корниловская армия за шесть дней наступления углубилась в месте прорыва вражеского фронта на 18—20 километров и овладела городом Калушом. В плен было взято 800 офицеров и 36 тысяч солдат противника, захвачено 127 орудий и минометов, 403 пулемета. Потери русской армии убитыми, ранеными и без вести пропавшими составили 352 офицера и 14 456 солдат.

Действия 8-й армии генерал-лейтенанта Л. Г. Корнилова в июньском наступлении Юго-Западного фронта вошли в летопись первой мировой войны как последний яркий след разрушающейся старой армии России.

Юго-Западный фронт, как и другие фронты, разваливался, но не под ударами германских и австрийских войск. Военный совет фронта доносил Временному правительству: «Начавшееся 6 июля немецкое наступление на участке 11-й армии разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, может быть, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении не может быть и речи, уговоры и убеждения потеряли силу — на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами, почему поддержка опаздывала на сутки. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника...

На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них — здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части... Положение требует самых крайних мер... Пусть вся страна узнает правду... содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и продает и Россию, и революцию».

На этом фоне состояние 8-й армии генерала Корнилова выглядело не просто впечатляюще. Летом 1917 года многие увидели в нем человека, способного уберечь русскую армию от развала, а государство — от военного краха.

Положение на Юго-Западном фронте, по оценке Верховного главнокомандующего генерала от кавалерии А. А Брусилова, становилось катастрофическим. Командующий фронтом генерал А Е. Гутор был уже не в состоянии изменить обстановку к лучшему. В подобных ситуациях высшее руководство шло по накатанному пути, ставя нового руководителя войсками.

Ни Временному правительству, ни Ставке верховного главнокомандующего выбирать не приходилось. Выбор пал на генерала Корнилова. За него говорило главное: в последние недели лишь он один проявил способность управлять войсками в сложных ситуациях и ему подчинялись.

Корнилов оправдал возложенные на него надежды: он сумел спасти положение и остановить бегство с фронта. Наследство ему от генерала Гутора досталось, как командующему фронтом, самое плачевное. 11-я армия, имея превосходство в силах и средствах перед атакующими ее германцами, отступала в беспорядке. Водоворот вражеского прорыва захватил и правый фланг соседней, 7-й армии.

Но для того чтобы приостановить отступление и уйти от трагедии, генералу Корнилову пришлось пойти на самые крайние меры. Он понял, что в данный момент от него требуются только твердое слово начальника и жестокие меры. Ему казалось, что этого ожидают от него не только в Петрограде и Ставке, но и сами солдаты и офицеры, уставшие от анархии и митингования.

Командующий фронтом в приказе от 8 июля потребовал от командиров всех рангов самых решительных действий, вплоть до расстрела дезертиров и грабителей. Уже первые расстрелы перед строем сослуживцев паникеров и мародеров подействовали отрезвляюще на многие разложившиеся полки и батальоны.

Чтобы обосновать необходимость применения исключительных мер на фронте, генерал Корнилов послал Верховному главнокомандующему, председателю совета министров и военному министру телеграммы следующего содержания: «... Вся ответственность ляжет на тех, кто словами думают править на тех полях, где царит смерть и позор предательства, малодушия и себялюбия».

Корнилов ищет любые пути для наведения порядка на фронте. Из юнкеров создаются особые отряды для борьбы с дезертирством и мародерством. От правительства требуется немедленное восстановление смертной казни на фронте, отмененной указом от 12 марта 1917 года. При этом делается ссылка на один из пунктов «Декларации прав солдата».

В нем говорилось: «... в боевой обстановке начальник имеет право под свою личную ответственность применять все меры против не исполняющих его приказания подчиненных, до вооруженной силы включительно». Такую личную ответственность и взял на себя командующий отступающего Юго-Западного фронта. Его войска, оставив к 21 июля Галицию и Буковину, вернулись на государственную границу России.

Многие исследователи первой мировой войны и биографы Л. Г. Корнилова отказывают ему в полководческих дарованиях. При этом обычно ссылаются на мемуары А. А Брусилова, написанные уже в советское время. Думается, что такая оценка личности будущего вождя белого движения далека от истины.

Во-первых, генерал Корнилов принял под свое командование Юго-Западный фронт, который отступал. Во-вторых, новый командующий сразу же увидел выход из стремительно надвигающейся катастрофы в отступлении войск. Проявив личную волю и высокие организаторские способности, пойдя на крайние меры, он сохранил прежде всего 11-ю армию как боевую единицу. И в-третьих, определенный им конечный рубеж отхода фронта стал в последующем рубежом стабилизации положения.

4. МЯТЕЖНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

Состояние дел на фронте было лишь зеркальным отражением того, что творилось в тылу, в самой России. Либерально-демократическое правительство, возглавляемое А. Ф. Керенским, зашло в тупик, тщетно ища выхода из него. Многие его министры все явственнее сознавали, что «держат руль мертвыми руками». В правящих верхах сознавали необходимость поиска сильных личностей, способных навести порядок не только на фронте, но и в самой России, которая была объявлена республикой.

Керенский решил сменить Верховного главнокомандующего А. А. Брусилова. На этот пост он присмотрел генерала Корнилова, у которого были опыт, сила духа, авторитет в войсках. В своих воспоминаниях Б. С. Станкевич писал о Лавре Георгиевиче: «Смелый в бою, честный в долге, правдивый в жизни и еще десяток подобных эпитетов: так говорили и так воспринимали его все. Все эти качества в их гармоничном сочетании, соединенные с серьезностью и даже некоторой торжественностью его духовного склада, придавали ему обаяние и непререкаемый личный авторитет, привлекали всеобщее внимание и доверие».

Со столь высоким и лестным предложением занять высший пост в русской армии Лавр Георгиевич согласился не сразу. Это он сделал лишь только тогда, когда Временное правительство дало заверение, что оно не будет вмешиваться в его оперативные распоряжения, в назначения высшего военного командования, и подтвердило право на проведение жесткой линии на фронте и в тылу для наведения там должного порядка.

Обращает на себя внимание то, что новый Верховный главнокомандующий отвечал теперь за свои действия не перед правительством, которое его назначило во главе Ставки, а «... перед собственной совестью и всем народом».

3 августа генерал Корнилов встретился в Зимнем дворце с Керенским. Лавр Георгиевич передал министру-председателю доклад, в котором излагал первостепенные, на его взгляд, законодательные меры, выполнение которых считалось незамедлительным. Однако новый Верховный главнокомандующий не встретил в Петрограде взаимопонимания и уехал в Могилев, в Ставку.

Требования Корнилова не стали секретом ни для правой, ни для левой прессы. Во-первых, генерал требовал от Временного правительства признания его вины в унижении, оскорблении, сознательном лишении прав и значимости офицерского состава. Во-вторых, он требовал передачи в свои руки военного законотворчества. В-третьих, «... изгнать из армии всякую политику, уничтожить право митингов...», отменить «Декларацию прав солдата», распустить войсковые комитеты, убрать правительственных комиссаров.

Органы печати левых социалистических партий — большевиков, меньшевиков, социалистов-революционеров (эсеров) и других — развернули против генерала Корнилова шумную кампанию. Его, среди прочего, обвиняли в диктаторских замашках и стремлении уничтожить демократию в армии.

В Могилев Корнилов держал путь через первопрестольную Москву. 13 августа генерала встречали на Александровском (ныне Белорусском. — А. Ш.) вокзале. Приезд Верховного главнокомандующего был обставлен для военного времени торжественно. На перроне выстроился с развернутым знаменем почетный караул от Александровского военного училища. На левом его фланге встала команда девушек-юнкеров. Далее расположились депутации Союза офицеров армии и флота, Союза георгиевских кавалеров, Союза казачьих войск, Союза воинов, бежавших из плена, 6-й Московской школы прапорщиков, женского ударного батальона смерти. Среди встречавших были атаман Донского казачьего войска Каледин, городской голова Руднев, генералы и депутаты Государственной думы.

В Москве в те дни проходило Государственное совещание. На нем дали выступить Лавру Георгиевичу Корнилову — «первому солдату революции». Он раскрыл перед собравшимися содержание требований, изложенных в докладе Керенскому. Свою речь генерал закончил словами: «Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа и я верю в спасение страны. Я верю в светлое будущее нашей Родины и я верю в то, что боеспособность нашей армии, ее былая слава будут восстановлены. Но я заявляю, что времени терять нельзя, что нельзя терять ни одной минуты. Нужны решимость и твердое, непреклонное проведение намеченных мер».

Корнилов становился кумиром русского офицерства, вся судьба которого была связана с армией России. Но на его глазах разваливалась и армия, и само государство. Корнилова теперь нередко встречали возгласами «Ура Корнилову!» Популярность генерала, стремившегося навести порядок, необычайно выросла. Но, разумеется, не в массе трудового народа, не первый год испытывавшей на себе все тяготы и невзгоды большой, затянувшейся войны.

В Ставке вернувшегося из Москвы Верховного главнокомандующего ожидали безрадостные известия. 20 августа германские войска взяли Ригу. В Казани взлетел на воздух огромный оружейный склад. Был заколот штыками своих же солдат командир одного из армейских корпусов генерал Гиршфельд, у которого в результате ранения были ампутированы обе руки. Правительственный комиссар Линде, призывавший солдат к выполнению боевых приказов, был также убит...

Корнилов понял, что ждать поддержки от Временного правительства ему не приходится. И тогда он отважился на военный переворот в России. Вокруг Верховного главнокомандующего сгруппировались люди, которые без сомнений поддержали идею государственного переворота: генералы Романовский, Лукомский, полковники Лебедев, Плющевский-Плющик, князь Голицын, Сахаров, подполковник Пронин, капитан Роженко. Они начали под руководством самого Корнилова разрабатывать детали будущей операции по захвату власти в столице.

Среди прочего в Ставке заблаговременно отпечатали воззвания, с которыми генерал Корнилов предполагал обратиться к населению и армии, извещая их о смене власти в России. Автором его был адъютант Завойко, который пекся об авторитетности своего кумира, в чем немало преуспел.

Лавр Георгиевич не скрывал своего замысла от А. Ф. Керенского, главы кабинета министров. Он сообщил ему о плане немедленной «расчистки» Петрограда. Речь в первую очередь шла о выводе из столицы запасных воинских частей, совершенно разложившихся даже не столько от большевистской пропаганды, сколько от «демократической» вседозволенности. Солдатские митинги заканчивались вынесением резолюций «Долой войну!», а отправка на фронт в маршевых ротах подготовленного пополнения зачастую производилась под угрозой применения вооруженной силы.

24 августа генерал Корнилов встретился в Ставке с представителями Керенского во главе с известным революционером-террористом Борисом Савинковым. На этом совещании было решено, что в Петроград будут переброшены 3-й конный корпус генерала Крымова и Кавказская Туземная дивизия, которую за глаза называли «Дикой». Эти дисциплинированные и боеспособные соединения в последующем становились основой Отдельной Петроградской армии, подчиненной непосредственно Ставке Верховного главнокомандующего.

Корнилов и его единомышленники не рассчитывали встретить серьезное сопротивление при выполнении своих замыслов. Генерал А. И. Деникин объяснял это опытом подавления предыдущих восстаний — «... с трусливой, распропагандированной толпой, которую представлял собой Петроградский гарнизон, и с неорганизованным городским пролетариатом может справиться очень небольшая дисциплинированная и понимающая ясно свои задачи часть».

Историки до сих пор не пришли к единому мнению о личной роли Корнилова в готовившемся военном перевороте. Одни утверждают, что он пытался установить военную диктатуру в России, став во главе верховной власти. Другие считают, что он задумал выступать в роли диктатора, оставаясь на посту Верховного главнокомандующего. Третьи видят в действиях Корнилова попытку утвердить власть правительства Керенского с применением военной силы. Есть и другие взгляды.

Один из лидеров партии большевиков В. И. Ленин (Ульянов) считал, что «корниловский мятеж» — это «...поддержанный помещиками и капиталистами, с партией конституционных демократов во главе, военный заговор, приведший уже к фактическому началу гражданской войны со стороны буржуазии».

Керенский одобрил план «расчистки» Петрограда. Испугался он его после того, когда к нему из Ставки вернулся личный посланец обер-прокурор Синода В. Н. Львов. Тот доложил Керенскому о требованиях Верховного главнокомандующего, который уже отдал распоряжения о снятии с фронта преданных ему войск и концентрации их в районе Луги.

Корнилов требовал объявить Петроград на военном положении, передачи в его руки всей полноты военной и гражданской власти, отставки всех министров, не исключая и самого министра-председателя. Теперь Керенский понял, какую ошибку он совершил, одобрив план решительного в действиях генерала. Корнилов, «расчистив» Петроград и введя в столицу верные ему войска, мог учредить военную диктатуру, в которой Керенскому места, со всей очевидностью, могло и не быть.

Следует приказание командующему Северным фронтом задерживать все воинские эшелоны, следующие в столицу. Содержание приказа стало известно Корнилову. На телеграмме он наложил резолюцию: «Приказания этого не исполнять — двигать войска к Петрограду».

Утром 27 августа в экстренных выпусках ряда столичных газет генерала Корнилова уже называли государственным изменником. На это Лавр Георгиевич ответил заявлением, которое было разослано циркулярной телеграммой по линиям железных дорог и всем начальствующим лицам и учреждениям. В воззвании Корнилов обращался от себя лично, как сына казака-крестьянина, к каждому, кому была дорога честь России.

На следующий день Корнилов получил от Керенского распоряжение немедленно сдать должность генералу Лукомскому и прибыть в Петроград. Верховный главнокомандующий отказался исполнить указание главы правительства. Тогда Корнилов объявляется мятежником. Левые партии, на помощь которых рассчитывал Керенский в борьбе с Корниловым, выдвинули лозунг: «Революция в опасности!» Рабочие отряды Петрограда получили боевые винтовки, а на улицах начали строить баррикады.

Командир 3-го конного корпуса генерал Крымов, зная, что приказ о движении на Петроград согласован с Керенским, и ничего не подозревая, явился по вызову министра-председателя в Зимний дворец. Керенский обрушился на генерала с истерической бранью, оскорбил его, назвав мятежником и изменником Родины. Написав личное письмо Корнилову и отправив его в Ставку со своим адъютантом, генерал А. М. Крымов выстрелил из револьвера себе в сердце.

Содержание письма его так и осталось неизвестным, поскольку Корнилов после прочтения сжег послание.

Из Петрограда навстречу эшелонам с полками 3-го конного корпуса были высланы сотни большевиков-агитаторов. Они и сыграли главную роль в крушении корниловского выступления.

Керенский принимает лихорадочные действия, чтобы изолировать Корнилова от фронтов. Арестовываются командующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин, его начальник штаба генерал Марков, ряд старших офицеров, весь наличный состав Главного комитета союза офицеров армии и флота. Смещается командующий Северным фронтом генерал Клембовский.

Временное правительство решает ликвидировать Ставку; создается карательный отряд. Генерал Алексеев назначается начальником штаба Ставки вместо генерала Лукомского. Корнилову предлагается добровольно сдать пост. Тот соглашается на это только после совещания со своими единомышленниками. Сопротивление было бесполезно.

Пост Верховного главнокомандующего занял А. Ф. Керенский. По его приказу арестовываются генералы Корнилов, Лукомский, Романовский, полковник Плющевский-Плющик. Затем в Ставке последуют аресты еще ряда офицеров. Прибывшая 2 сентября в Могилев Чрезвычайная следственная комиссия во главе с главным военно-морским прокурором Н. М. Шабловским начала производить дознание.

Корнилова и других арестованных содержат под двойным караулом в гостинице «Метрополь». Лавру Георгиевичу предлагается дать письменные показания, и через четыре дня газета «Общее дело» напечатала «Объяснительную записку генерала Корнилова».

Уже 5 сентября Чрезвычайная следственная комиссия заканчивает доклад по делу генерала Корнилова. Действия бывшего Верховного главнокомандующего оцениваются как насильственное посягательство на изменение в России или какой-либо ее части установленного основными государственными законами образа правления. Высшая мера наказания в этом преступлении — бессрочная каторга.

Между тем пребывание арестованных в Могилеве стало тревожить Временное правительство. В городе находился Корниловский ударный полк. Ежедневно, возвращаясь с занятий, корниловцы проходили маршем перед гостиницей «Метрополь» и приветствовали криками «Ура» Корнилова, стоявшего у окна. Было ясно, что если генерал захочет уйти, то это он сможет сделать когда угодно и даже посадить вместо себя прибывшего в Ставку Керенского. Чтобы снять опасность, было решено убрать арестованных в другое место. А Корниловский ударный полк отправить на Юго-Западный фронт.

В ночь на 12 сентября арестованных перевезли по железной дороге в город Быхов, находившийся в 50 км к югу от Могилева. Тюрьмой им стало здание женской гимназии, а охраной служил конный Текинский полк (три сотни и пулеметная команда) и караул от Георгиевского батальона в количестве 50 человек.

Официально арестованным запрещалось общаться с кем-либо со стороны. Но фактически к ним допускали всех желающих, и Корнилов находился в курсе всех событий в стране, столице и на фронте.

25 октября Временное правительство было свергнуто. Обезглавив армию, Керенский лишился вооруженной поддержки. В день его устранения от государственной власти на защиту Зимнего дворца встали лишь столичные юнкера и женский батальон смерти. Да и то в самом малом числе. Когда на «исторический» штурм Зимнего пошли тысячи и тысячи вооруженных красногвардейцев, балтийских матросов и солдат столичного гарнизона, сопротивления они почти никакого не встретили.

Говорят, что после победы Октябрьской революции в Петрограде и Москве генерал Корнилов бежал из Быхова. Побега как такового не было. Накануне прибытия в Ставку отряда революционных балтийских матросов под командой прапорщика Н. В. Крыленко, назначенного Верховным главнокомандующим, исполняющий эту должность генерал Н. Н. Духонин послал в Быхов своего офицера, который прибыл в тюрьму и сообщил Корнилову, что тот свободен.

К тому времени в импровизированной тюрьме оставалось только пять арестованных, остальные были освобождены. Под стражей текинцев находились генералы Корнилов, Лукомский, Романовский, Деникин и Марков. Посовещавшись, они решили пробираться разными путями на Дон.

В 23 часа 19 ноября генерал Л. Г. Корнилов вышел к уже ожидавшим его солдатам конного Текинского полка. Вскочив на коня, он взял направление на юг. Полк ушел за ним не скрываясь, обычным походным порядком.

Уже на следующий день генерал Н. Н. Духонин, встречавший нового Верховного главнокомандующего прапорщика Крыленко, был буквально растерзан на его глазах матросами. Такая же судьба, вероятно, ожидала и Корнилова.

Узнав о бегстве генерала Корнилова, Крыленко потребовал от всех телеграфных станций района, примыкавшего к Быхову, сообщать в Ставку о движении конной части. Новое правительство в Петрограде прекрасно понимало, что нельзя было пропустить несостоявшегося военного диктатора в казачьи области Юга России.

Переходя полотно железной дороги у станции Унеча Черниговской губернии, Текинский полк неожиданно попал под сильный пулеметный огонь красногвардейского бронепоезда и понес большие потери. Затем текинцы нарвались на засаду, устроенную в лесу.

После переправы через реку Сейм полк попал в не совсем замерзшее болото. Мороз держался крепкий, а конники-туркмены были плохо одеты. С трудом добывалось продовольствие, фураж для коней, у которых посбивались подковы.

Корнилов, полагая, что текинцам будет безопаснее идти одним, без него, оставил свой преданный полк. Переодевшись в крестьянскую одежду, с подложным паспортом генерал отправился на Дон один. Спустя неделю после немалых дорожных трудностей он оказался в городе Новочеркасске, столице Донского казачьего войска.

5. ВО ГЛАВЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

К приезду Корнилова в Новочеркасск там уже создавалась так называемая «Алексеевская организация», ставшая основой будущей Добровольческой армии. Бывший Верховный главнокомандующий России генерал от инфантерии М. В. Алексеев обосновался в двухэтажном кирпичном доме № 2 — бывшем госпитале — на Барачной улице и стал формировать первый добровольческий отряд из офицеров, юнкеров и других волонтеров. К началу декабря 1917 года под его командованием находилось уже около 300 человек.

Донская область не признала победу октябрьского большевистского восстания. В день ее свершения, 25 октября, атаман Донского казачьего войска генерал от кавалерии А. М. Каледин объявил область на военном положении и стал громить советы в шахтерских городах и поселках Донбасса, где уже имелись красногвардейские отряды. Произошли первые вооруженные столкновения белых и красных, что стало прологом гражданской войны на Юге России.

Однако на все призывы атамана Каледина встать на защиту старой России казаки-фронтовики, уставшие от первой мировой войны, отвечали с явной неохотой вновь воевать. До массовых репрессий казачества со стороны советской власти было еще далеко, и Дон думал зажить мирной жизнью.

К приезду быховского заключенного в столицу Донского казачьего войска там уже собралось немало политических деятелей-беглецов. После первой встречи Корнилова с Алексеевым им стало ясно, что их совместная работа вследствие взаимного предубеждения будет нелегкой.

В такой ситуации Лавр Георгиевич намеревался отправиться на Волгу, а оттуда за Урал: «Сибирь я знаю, в Сибирь я верю; я убежден, что можно будет поставить дело широко. Здесь же с делом легко справится и один генерал Алексеев. Я убежден, что долго здесь оставаться я буду не в силах. Жалею только, что меня задерживают теперь и не пускают в Сибирь, где необходимо начать работу возможно скорей, чтобы не упустить время».

Отправляются письма в Сибирь местным антибольшевистским политическим деятелям. Туда же командируется генерал Флугжен для объединения офицеров. Из Новочеркасска отправляются представители белого движения на Юге в Нижний Новгород, Казань, Самару, Царицын и Астрахань. Созданием широкого антибольшевистского фронта Корнилов надеялся не только смести Советы, но и воссоздать фронт для борьбы с Германией.

В конце декабря началась консолидация контрреволюционных сил. Состоялось совещание представителей «Московского центра», образованного осенью 1917 года руководством партии конституционных демократов — кадетов, торгово-промышленными кругами, рядом деятелей консервативного и буржуазно-либерального толка. Совещание обсуждало вопрос о существовании, управлении и обеспечении единства алексеевской организации. Требовалось дать оценку взаимоотношений Алексеева и Корнилова, двух недавних Верховных главнокомандующих, и определить роль каждого из них в белом движении. Участники совещания оказались единодушны в том, чтобы сохранить обоих для будущей армии.

Теперь военные лидеры белого движения могли рассчитывать на моральную и материальную поддержку, но при условии совместной работы их с Калединым. Договорились и о распределении обязанностей. Генерал Л. Г. Корнилов отвечал за военную сторону дела создаваемой контрреволюционной армии. Генерал М. В. Алексеев принимал на себя заведование финансами и вопросами, касающимися внешней и внутренней политики. Генерал А. М. Каледин брал на себя управление Донским казачьим войском.

На Рождество Лавр Георгиевич вступил в командование армией, которая стала официально называться во всех документах Добровольческой. Генерал А. П. Богаевский писал в воспоминаниях: «Ее командующий в тот день был в штатском костюме и имел вид не особенно элегантный. Криво повязанный галстук, потертый пиджак и высокие сапоги делали его похожим на мелкого приказчика. Ничто не напоминало в нем героя двух войн, кавалера двух степеней ордена святого Георгия, человека исключительной храбрости и силы воли.

Маленький, тощий, с лицом монгола, плохо одетый, он не представлял собой ничего величественного и воинственного. Вместе с тем Лавр Георгиевич с надеждою смотрел в будущее и рассчитывал, что казачество примет деятельное участие в формировании Добровольческой армии».

Отличительным знаком новой армии стал нашиваемый добровольцами на рукав шеврон из лент национальных цветов. Начали работать армейские штабы, но их численное разрастание привело к конфликту между Корниловым и генералом Лукомским, начальником штаба Добровольческой армии. В итоге тот был откомандирован представителем армии при атамане Каледине, а его место занял генерал И. П. Романовский.

Становление Добровольческой армии продвигалось довольно медленно. В среднем в день записывалось в ее ряды до восьмидесяти человек. Солдат и унтер-офицеров было мало, в основном добровольцами становились офицеры, юнкера, студенты и гимназисты старших классов. К тому времени на железнодорожных станциях по всей территории, контролируемой Советами, уже действовали заградительные отряды, тщательно просеивающие весь поток пассажиров, едущих на юг. Расправа с классово враждебными элементами в те годы была короткой. В начале 1918 года на Дон, где формировалась Добровольческая армия, из центральных районов страны прорывались только отдельные смельчаки.

Каждый доброволец давал подписку прослужить четыре месяца и обещал беспрекословное повиновение армейскому командованию. Состояние казны белой армии позволяло платить добровольцам крайне низкие оклады: офицеры получали 150, нижние чины — 50 рублей. Обмундирование было свое.

Ситуация изменилась, когда в Новочеркасск прибыл Корниловский ударный полк под командованием подполковника Неженцева: 500 штыков и 50 офицеров. Из Киева же прибыл и костяк Георгиевского полка, который начал формироваться в городе весной 1917 года из солдат-фронтовиков, награжденных Георгиевскими крестами. Полк под командованием полковника А. К. Кириенко не успел закончить формирование, будучи передислоцирован сперва в Новочеркасск, а затем в Ростов-на-Дону.

Большой радостью для генерала Корнилова стало прибытие на Дон остатков конного Текинского полка — всего четыре десятка человек смогли избежать гибели и пленения. Текинцы вновь составили личный конвой главнокомандующего, теперь уже белой Добровольческой армии.

Вместе с корниловцами и георгиевцами из Киева прибыла большая группа юнкеров местных училищ — военных и артиллерийского. Их прибытие позволило начать формирование отдельного юнкерского батальона.

Винтовок и огнестрельных припасов на донских складах почти не оказалось. Оружие и боеприпасы отходивших с фронтов пехотных и кавалерийских полков, артиллерийских бригад и других воинских частей оказались на территории центральной России или достались наступавшим после заключения сепаратного Брестского мира германским, австрийским и турецким войскам.

Оружие добровольцам приходилось отбирать у проходивших через Ростов и Новочеркасск воинских эшелонов, едущих по домам. Оружие покупалось у всех, кто владел им и желал продать. Посылались небольшие экспедиции в Ставропольский край, которые добывали винтовки, боеприпасы и артиллерийские орудия у большевистски настроенных войск, прибывших с развалившегося Кавказского фронта.

К середине января 1918 года Добровольческая армия представляла из себя небольшую военную силу численностью всего около пяти тысяч человек. Но ее сила множилась единством взглядов добровольцев.

Корнилов надеялся довести численность белого воинства хотя бы до десяти тысяч человек, чтобы начать активные боевые действия. Пока у него под командованием находилось совсем мало сил, распыление которых грозило крахом.

В начале 1918 года атаману Каледину так и не удалось поднять донское казачество на борьбу с большевиками. Казаки-фронтовики не желали в своей массе воевать ни на чьей стороне. Южный фронт белых держался в основном за счет белых партизанских отрядов казаков, среди которых наиболее удачно действовал отряд есаула Чернецова.

Советское командование военное положение на Юге в декабре и первой половине января оценивало довольно пессимистически. Сводки, которые ложились на стол Председателя Совета Народных Комиссаров В. И. Ленина и Председателя Реввоенсовета Л. Д. Троцкого, преувеличивали и силы Добровольческой армии, и активность ее намерений.

Примером может служить донесение с Южного фронта, датированное 18 декабря, когда добровольческие части не выходили еще на фронт, донские казачьи митинговали: «Положение крайне тревожное. Каледин и Корнилов идут на Харьков и Воронеж-Командующий просит присылать на помощь отряды красногвардейцев».

Комиссар Склянский, один из ближайших помощников Троцкого, сообщал Совету народных комиссаров, что Донское казачье войско мобилизовано поголовно, вокруг Ростова собрано 50 тысяч белого войска. Лишь в середине февраля военное командование Республики Советов получило более подробную ориентировку о действительном состоянии Добровольческой армии.

В десятых числах января красногвардейские отряды повели наступление на Ростов и Новочеркасск. С этого времени прием пополнения фактически прекратился. Кадровые добровольческие части были брошены в бой. По просьбе атамана Каледина офицерский батальон направился на прикрытие Новочеркасска, поскольку мобилизованные казаки отказались воевать с большевиками и разъезжались по домам.

Корнилов и Алексеев переводят армейский штаб и большинство добровольческих частей из Новочеркасска в Ростов. Командующий, как отмечал в мемуарах Деникин, руководствовался, во-первых, тем, что важное Харьковско-Ростовское направление было брошено донцами и принято всецело добровольцами. Во-вторых, переезд позволял отмежеваться от Донского правительства и совета, раздражавших Корнилова. И наконец, Ростовский и Таганрогский округа были не казачьими, что облегчало до некоторой степени взаимоотношения добровольческого командования и местной власти.

В Ростове Лавр Георгиевич продолжал заниматься вопросами формирования Добровольческой армии, проводя много различных встреч. Одну из них описал в «Дневнике белогвардейца» Роман Гуль: «Подпоручик Долинский, адъютант Корнилова, провел нас в приемную — соседнюю с кабинетом генерала комнату. В приемной, как статуя, стоял текинец. Мы были не первые. Прошло несколько минут, дверь кабинета отворилась: вышел какой-то военный, за ним Корнилов, любезно провожая его. Лавр Георгиевич поздоровался со всеми.

— Вы ко мне, господа?! — спросил нас.

— Так точно, ваше превосходительство.

— Хорошо, подождите немного, — и ушел. ... Дверь кабинета вскоре отворилась.

— Пожалуйста, господа.

Мы вошли в кабинет, маленькую комнату с письменным столом и двумя креслами около него.

— Ну, в чем ваше дело? Рассказывайте, — посмотрел на нас генерал. Лицо у него было бледное и усталое. Волосы короткие, с сильной проседью. Оживлялось лицо маленькими, черными, как угли, глазами.

— Позвольте, ваше превосходительство, быть с вами абсолютно искренними.

— Только так, только так и признаю, — быстро перебивает Корнилов.

Лавр Георгиевич, слушая нашу просьбу не разлучать с полковником С, чертит карандашом по бумаге, изредка взглядывая на нас черными проницательными глазами. Рука у него маленькая, сморщенная, на мизинце — массивное дорогое кольцо с вензелем.

— Полковника С. я знаю, знаю с хорошей стороны. То, что у вас такие хорошие отношения с ним, меня радует, потому что только при искренних отношениях и можно работать по-настоящему. Так должно быть всегда у начальника и подчиненных. Просьбу вашу я исполню.

Маленькая пауза. Мы поблагодарили и хотели просить разрешения встать, но Корнилов нас перебивает:

— Нет, нет, сидите, я хочу поговорить с вами... Ну, как у вас там, на фронте?

Генерал расспрашивает о последних боях, о довольствии, о настроении, о помещении, о каждой мелочи. Чувствуется, что он этим живет, что это для него «все».

... Генерал прощался.

— Кланяйтесь полковнику С, — говорил он нам вслед. Выходя из кабинета, мы столкнулись с молодым военным с совершенно белой головой.

— Кто это? — спрашиваю у адъютанта. Он улыбается:

— Разве не знаете? Это Белый дьявол, сотник Греков. Генерал узнал, что он усердствует в арестах и расстрелах, и вызвал на разнос.

Пройдя блестящий зал штаба, мы вышли. Корнилов произвел на нас большое впечатление. Что приятно поражало всякого при встрече с Корниловым — это его необыкновенная простота. В Корнилове не было ни тени, ни намека на бурбонство, так часто встречаемое в армии. В Корнилове не чувствовалось его превосходительства, генерала от инфантерии. Простота, искренность, доверчивость сливались в нем с железной волей, и это производило чарующее впечатление. В Корнилове было «героическое». Это чувствовали все и потому шли за ним слепо, с восторгом, в огонь и в воду».

Поскольку все железные дороги из России на Дон были в руках красногвардейцев и поток добровольцев почти прекратился, Корнилов надеялся получить помощь от горцев Северного Кавказа и кубанских казаков. Такая задача стояла перед генералом И. Г. Эрдели, находившимся при атамане Кубанского казачьего войска. В Ростов прибыл князь Девлет-Гирей, который обещал выставить до десяти тысяч черкесов, из них две тысячи — в течение двух недель. За «поднятие черкесского народа» Девлет-Гирей просил 9 тысяч ружей и 750 тысяч рублей. Казна Добровольческой армии такой суммой не располагала, и обиженный князь вернулся в Екатеринодар.

6. ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

Тем временем Ростову угрожало окружение. Красные войска выбили из Батайска отряд генерала Маркова. Был оставлен Таганрог. Красная кавалерия приближалась со стороны Донбасса. Положение становилось все более угрожающим. В таких условиях Корнилов посчитал дальнейшее пребывание на Дону Добровольческой армии при полном отсутствии помощи со стороны местного казачества гибельным.

Посоветовавшись с генералом Алексеевым и ближайшими помощниками, главнокомандующий решил уходить на Кубань. Теплилась надежда, что в казачьих станицах, через которые будет проходить белая армия, найдется немало людей для ее пополнения. Добровольцы нуждались прежде всего в кавалерии.

Когда такое решение было принято, атаману Каледину была направлена телеграмма. Тот собрал 29 января Донское правительство и сообщил, что на фронте осталось всего 150 штыков. Предложив министрам подать в отставку, генерал от кавалерии застрелился, написав перед смертью письма Корнилову и Алексееву. В сохранившемся письме к Алексееву атаман предупреждал генерала, что и того может постигнуть такая же судьба, если от него откажутся подчиненные ему войска.

Смерть атамана Донского казачьего войска на некоторое время всколыхнула Дон. Казаки, прежде всего старики, заявили, что их долг отстоять область от большевиков. В Новочеркасск тысячами стекались станичники. Однако чиновники войскового штаба оказались не готовыми принять, разместить, накормить такое количество людей. Подъем прошел, и казаки стали разъезжаться по станицам и хуторам.

Перед оставлением Ростова Корнилов распорядился взять в армейскую казну ценности ростовского отделения Государственного банка. Алексеев, Романовский и Деникин уговорили его не делать этого, чтобы не бросать тень на Добровольческую армию. Тогда командующий приказал передать деньги Донскому правительству. Но в ходе оставления Ростова это распоряжение не было выполнено.

Поздно вечером 9 февраля основные силы Добровольческой армии сосредоточились в станице Ольгинской. Силы армии состояли из Корниловского ударного полка, Георгиевского полка, трех офицерских батальонов, юнкерского батальона, Ростовского добровольческого полка из учащейся молодежи Ростова, двух кавалерийских дивизионов, двух артиллерийских батарей, морской роты, инженерной роты, чехословацкого инженерного батальона, дивизиона смерти Кавказской дивизии и нескольких партизанских отрядов. В своем большинстве это были только офицерские, командные кадры.

В Ольгинской генерал Корнилов провел реорганизацию Добровольческой армии, стремясь сделать ее мобильной и более боеспособной. Вся добровольческая пехота сводилась в три полка: Офицерский генерала С.Л.Маркова — 750 человек, Партизанский генерала А.П.Богаевского — около 1 ООО человек и Корниловский ударный теперь уже полковника М. О. Неженцева — тоже около 1 000 человек. Армейская кавалерия объединялась в четыре отряда, которые насчитывали немногим более 800 всадников. Создавался артиллерийский дивизион в составе десяти орудийных расчетов. Штатским лицам Корнилов приказал оставить армию.

Такая реорганизация ликвидировала отдельные батальоны и роты. Командиры батальонов переходили на положение ротных. Генерал-лейтенант Марков, бывший начальник штаба фронта стал полковым командиром. Полковники командовали взводами.

Из 3 700 бойцов Добровольческой армии 2 350 были офицерами. Среди них 36 генералов и 242 штаб-офицера, из которых 24 числилось за Генеральным штабом. Кадровых офицеров, то есть тех, кто получил офицерское звание до первой мировой войны, насчитывалось всего 500 человек. Офицеров военного времени, то есть получивших офицерское звание в ходе первой мировой войны, было 1 848 человек. Из них — штабс-капитанов — 251, поручиков — 394, подпоручиков — 535, прапорщиков — 668, в том числе произведенных из юнкеров. Почти все офицеры-добровольцы были фронтовиками, награжденными боевыми орденами.

В составе Добровольческой армии, выступавшей в «1-й Кубанский поход», было свыше тысячи юнкеров, студентов, воспитанников кадетских корпусов и гимназистов старших классов. У подавляющего большинства из них отцы воевали на фронтах первой мировой войны, а сами они мечтали со временем стать кадровыми офицерами русской армии.

В первоначальном составе Добровольческой армии насчитывалось всего 235 нижних чинов — унтер-офицеров и рядовых, последних — 169 человек. Это свидетельствовало о том, что у белого движения не было тогда какой-либо поддержки в простом народе. И еще тем, что Корниловский ударный полк, солдатский, понес большие потери в людях.

До недавнего времени в отечественной историографии существовала точка зрения о том, что офицерство Добровольческой армии с точки зрения его социального происхождения и имущественного положения относилось к помещикам и капиталистам. Добровольческая армия называлась «буржуазно-помещичьей», а входившие в ее состав «люди знали, за что они дрались», ибо «они не могли смириться с тем, что рабочие и крестьяне отняли у них и их отцов земли, имения, фабрики и заводы».

Историк А. Г. Кавтарадзе в своем исследовании указывает, что на основании изучения послужных списков 71 генерала и офицера — организаторов и видных деятелей Добровольческой армии, участников «1-го Кубанского похода» к помещикам можно отнести только четырех человек. У 64 человек — 90 процентов — никакого недвижимого имущества, родового или благоприобретенного, не имелось. У двух человек из этого списка имущественные данные в послужных списках отсутствовали.

Совершенно очевидно, что имущественное положение у основной части участников «1-го Кубанского похода» — офицеров военного времени, юнкеров, воспитанников кадетских корпусов и гимназистов старших классов было еще более скромным.

Что же касается социального, классового происхождения, то из 71 человека старшего командного состава Добровольческой армии, уходившей из Ростова на Кубань, потомственными дворянами по происхождению были 15—21 процент, личных дворян, полученных в основном за фронтовые заслуги и боевые награды, — 27 человек, или 39 процентов. Остальные старшие офицеры-добровольцы происходили из мещан, крестьян, были сыновьями мелких чиновников и простых солдат.

Сам Лавр Георгиевич Корнилов называл себя сыном простого крестьянина-казака. Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев происходил из семьи солдата сверхсрочной службы. Антон Иванович Деникин был сыном армейского майора. Полковник Генерального штаба И. Ф. Патронов — из крестьян...

Обозы комплектовались в большой спешке — лошадей и повозки покупали у местного населения с большим трудом и за высокие цены. Крестьяне не хотели брать денежные ассигнации бывших правительств, предпочитая обменивать лошадей, скот, хлеб, фураж за промышленные товары. То есть они предпочитали натуральный обмен.

В казне Добровольческой армии, которой ведал генерал Алексеев, имелось лишь 6 миллионов кредитными билетами и казначейскими обязательствами. Этих средств было явно мало для содержания немногочисленной белой армии. Прибегать к насильственным реквизициям ее командующий запретил. Он думал о будущем и старался сохранить у простых людей порядочный облик добровольцев.

В 12 часов дня 13 февраля в станице Ольгинской состоялось последнее совещание перед тем, как выступить в поход. Присутствовали генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, Лукомский, Марков, Попов — походный атаман Донского казачьего войска, несколько строевых офицеров, приглашенных командующим.

Корнилов, поддержанный Алексеевым, высказался за поход на Кубань, где рассчитывал получить поддержку от казачества и продолжать борьбу с большевиками в области, хорошо обеспеченной провиантом и путями сообщений.

Генерал Лукомский высказал большие сомнения в правильности выбора походного маршрута: «При походе на Екатеринодар нужно будет два раза переходить железную дорогу — около станций Кагальницкой и Сосыка. Большевики, будучи отлично осведомлены о нашем движении, преградят нам путь и подведут к месту боя бронированные поезда. Трудно будет спасти раненых, которых будет, конечно, много. Начинающаяся распутица при условии, что половина обоза на полозьях, затруднит движение. Заменить выбивающихся из сил лошадей другими будет трудно».

Лукомский поддержал предложение генерала Попова, звавшего добровольцев вместе с белыми донцами уйти в район Зимовников, где можно было перезимовать. Однако Корнилов не согласился: Зимовники не позволяли Добровольческой армии расположиться монолитно, что давало красным войскам возможность уничтожить ее по частям. Командующий оказался непоколебим в выбранном решении: поход на кубанскую столицу Екатеринодар не отменялся.

Остатки казачьих войск генерала Каледина под командой войскового походного атамана П. X. Попова — полторы тысячи человек с пятью пушками и сорока пулеметами — ушли в Сальские степи. Здесь они отдохнут, переменят конский состав, пополнят обозы и вскоре возобновят боевые действия.

Добровольческая армия двинулась на Кубань. Поход получит название «Ледового». В армейских рядах с винтовками и вещевыми мешками за плечами шли два бывших Верховных главнокомандующих русской армии в годы первой мировой войны — генералы от инфантерии Л. Г. Корнилов и М. В. Алексеев. Они шли вперед, утопая в глубоком снегу.

Алексеев незадолго перед этим писал своим близким: «Мы уходим в степи, можем вернуться только, если будет милость Божья, но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

Еще мрачнее было прощальное письмо Лавра Георгиевича Корнилова, где были такие строки: «Больше, вероятно, встретиться не придется». Письмо оказалось пророческим.

От станицы Ольгинской до станицы Егорлыцкой 88 верст. Шли шесть дней. Генерал Корнилов отлично понимал, что при наличном составе армии, со слабой артиллерией и крайне ограниченном количестве боеприпасов решающее значение в бою будут иметь слаженные действия, дисциплинированность полков и батальонов. Поэтому главнокомандующий на всем протяжении марша продолжал заниматься сколачиванием воинских коллективов.

О тех днях генерал А. И. Деникин в «Очерках русской смуты» писал откровенно и правдиво: «... У Хомутовской Корнилов пропускает колонну. Маленькая фигура генерала уверенно и красиво сидит в седле на буланом английском коне. Он здоровается с проходящими частями. Отвечают радостно. Появление Лавра Георгиевича, его вид, его обращение вызывают у всех чувство приподнятости, готовности к жертвам. Корнилова любят, перед ним благоговеют.

В станице Егорлыцкой Добровольческую армию встретили довольно приветливо. Многие семьи проявили заботу о раненых, выделили продовольствие для войск. На полном станичном сборе выступили Алексеев и Корнилов, объяснив положение в России и цели Добровольческой армии.

Егорлыцкая была последней станицей Донской области. Дальше начиналась Ставропольская губерния, занятая частями ушедшей с фронта 39-й пехотной дивизией. Здесь еще не было советской власти, но были местные советы, анархия и ненависть к кадетам. Корнилов потребовал ускорить движение, по возможности избегая боев.

... В Лежанке путь преградил красногвардейский отряд с артиллерией. По команде генерала Маркова офицерский полк развернулся и, не останавливаясь, пошел в атаку, прямо на деревню, опоясанную линиями окопов. Огонь батареи становится беспорядочным, ружейный и пулеметный — все более плотным. Цепи останавливаются и залегают перед болотистой, оттаявшей речкой.

В обход села выдвигается Корниловский полк. За ним с группой всадников устремляется и сам Лавр Георгиевич с развернутым трехцветным флагом. В рядах волнение. Все взоры обращены туда, где виднеется фигура главнокомандующего. Вдоль большой дороги совершенно открыто юнкера подполковника Миончинского подводят орудия прямо к цепи. Наступление, однако, задерживается. Но вот офицерский полк не выдерживает: одна из рот бросается в холодную, липкую грязь речки и переходит вброд на другой берег. По полю бегут в панике люди, мечутся повозки, скачет батарея. Корниловский полк, вышедший к селу с запада через плотину, вместе с офицерским преследует красногвардейцев...»

«1-й Кубанский поход» Добровольческой армии по сути дела был выходом из окружения. В который раз на своем веку генералу Л. Г. Корнилову пришлось выводить войска из окружения, и не в Маньчжурии, не в Венгрии, не в Карпатах — на своей, российской земле.

Корниловская армия вступила на кубанскую землю с боем. Казачий край встретил добровольцев довольно радушно, накормив и напоив. Их все реже встречали открыто враждебно, предоставляя кров и продовольствие. Однако кубанское казачество еще не думало подниматься против большевиков. Станицы с населением в несколько тысяч человек выставляли только по нескольку десятков добровольцев, хотя станичные сходы выражали Корнилову преданность. Только в станице Незамаевской к добровольцам примкнул отряд в полтораста человек.

Однако далеко не все казачьи станицы радушно встречали добровольцев. У Березанской произошел настоящий бой со станичниками, которые решили защищаться от белых. Только артиллерийский огонь и грозно развернувшиеся для атаки цепи пехоты заставили местных казаков оставить позиции и разойтись по домам.

Первые 250 верст пути Добровольческая армия, легко сбивая на пути красногвардейские заслоны, прошла без особых трудностей. Но в Кубанском военно-революционном комитете уже поняли всю опасность похода корниловских войск в направлении на Екатеринодар. Красные военачальники бывший хорунжий А. Автономов и бывший есаул И. Сорокин собирают вокруг себя значительные силы и двигаются на кубанскую столицу город Екатеринодар.

Теперь Добровольческой армии уже почти невозможно уклоняться от боевых столкновений с противником, имевшим огромный перевес в численности войск, коннице, артиллерии и боевых припасах. Белые могли пополнить свои запасы патронов и снарядов только в случае захвата складов, расположенных вдоль железнодорожной магистрали Тихорецкая — Екатеринодар.

Начались почти беспрерывные бои. 2 марта главные силы Добровольческой армии двинулись на станицу Журавскую. Корниловский полк с боем берет станцию Выселки, но на ночлег войска располагаются в станице. Красные вновь занимают Выселки. Корнилов приказывает Партизанскому полку генерала Багаевского с батареей в два орудия ночной атакой отбить железнодорожную станцию.

Богаевский отложил наступление на Выселки до утра, поскольку ночь была темная и холодная. Это обошлось добровольцам очень дорого, поскольку красногвардейцы успели хорошо подготовиться к их встрече. Колонна Партизанского полка, когда рассвет чуть забрезжил, двинулась к Выселкам. Под редким огнем своей артиллерии добровольцы развернулись в цепь и двинулись на станцию. Вдруг длинный гребень холмов, примыкавших к железнодорожному полотну, ожил и брызнул огнем пулеметов и винтовок. Во фланг и тыл ударила артиллерия красных. Цепи белогвардейцев залегли и стали отходить назад, оставив на поле много убитых.

Видя, что одному Партизанскому полку станцию не взять, Корнилов посылает ему в помощь офицерский полк генерала Маркова и батальон корниловцев. Партизаны вновь поднимаются в атаку и противник выбивается из Выселок. После боя командующий объезжает войска и благодарит их за одержанную победу.

На следующий день вновь ожесточенный бой с многочисленным красногвардейским отрядом — на подступах к станице Кореновской. Защитники ее встречают белых сильным ружейным огнем. Юнкерский батальон, не останавливаясь, разворачивается для боя, нацеливаясь на железнодорожную станцию Станичную. Корнилов находится в рядах атакующих, и все уговоры поберечь себя он отвергает.

Наступление белых на Кореновскую захлебывалось. Начал отход Корниловский ударный полк. Его преследуют красногвардейцы. Из армейского обоза командующему сообщают, что патроны и снаряды на исходе. Корнилов приказывает выдать последние, надеясь на трофеи. Увидев командующего, стоящего в полный рост под ружейным огнем, корниловцы останавливаются и поворачиваются в штыковую атаку.

Лавр Георгиевич видит это и понимает, что их надо подкрепить. Он бросает вперед свой резерв — Партизанский полк и чехословацкую роту. Едва эти воинские части отделились от армейского обоза, как в его тылу появилась конница противника. Начальник тыла просит прикрытие обоза. Корнилов отправляет к нему офицера с приказанием: защищайтесь сами.

Корнилов садится на коня и меняет свой командный пункт ближе к атакующим. Батарея полковника Третьякова идет вместе с цепями пехоты и открывает огонь в упор. Один из батальонов добровольцев дважды выбивается из станицы и только с третьей атаки зацепляется за нее. Корниловцы с большими потерями врываются в Кореновскую. С востока подходит Офицерский полк, который форсирует речку вброд, устилая свой путь телами убитых. У моста через Бейсужек сгрудилась масса отступающих красногвардейцев. Белая батарея, галопом проскакав по центральной улице станицы, разворачивается и обрушивает на бегущих град картечи.

В занятой станице и железнодорожной станции нашлось немало огневых запасов. Здесь к Добровольческой армии присоединились три сотни казаков из близкой станицы Брюховецкой. Войска получают небольшой отдых.

Высланные вперед разведчики принесли из Екатеринодара неутешительные вести. Крупный отряд белых казаков под командованием бывшего летчика В. Л. Покровского оставил город под угрозой его окружения красными войсками. Вместе с ним ушли войсковой атаман Филимонов и глава Кубанского краевого правительства Быч.

Екатеринодар был занят крупными силами красных. Главнокомандующий советскими войсками на Северном Кавказе Автономов доносил: «Москва. Национала Совнарком. Последний оплот контрреволюции город Екатеринодар сдался без боя 14 сего марта».

Новость была для командования Добровольческой армией тяжелой — терялся весь смысл похода на Кубань. Надежды на соединение с добровольцами генерал-майора Покровского пока не было — они ушли за реку Кубань в горы. Теперь Корнилову предстояло решать: куда двигаться дальше?

«Если бы Екатеринодар держался, — отметил на совещании командного состава армии Корнилов, — тогда не было бы других решений. Но теперь рисковать нельзя. Мы пойдем за Кубань и там в спокойной обстановке, в горных станицах и черкесских аулах, отдохнем, устроимся и выждем более благоприятных обстоятельств».

Командование красных войск решило уничтожить Добровольческую армию на переправе через реку Кубань. Когда 5 марта в сумерках, соблюдая полнейшую тишину, белая армия двинулась на усть-лабинскую переправу, она уже находилась в полукольце окружения. Оставленную станицу Кореновскую незамедлительно занимает крупный красногвардейский отряд под командованием И. Л. Сорокина.

Колонна корниловских войск остановилась перед станицей Усть-Лабинской верстах в двух — впереди оказался противник. Виднелась длинная, узкая дамба в две-три версты длиной и мост, который мог быть в любой момент взорван или сожжен, и железнодорожная магистраль. Кругом была степь с небольшими перелесками.

Армейский обоз, остановившийся посреди поля, оказался удобной мишенью — его стала обстреливать неприятельская артиллерия. А в обозе, кроме боеприпасов находилось около 500 человек раненых и больных, немало беженцев. Генерал Корнилов понял: надо во чтобы то ни стало пробиваться из окружения. Он приказал войскам идти на прорыв.

Всегда спокойный и уравновешенный генерал Багаевский доносил, что его партизан теснят, и просил подкреплений. Командующий направил ему в помощь Корниловский ударный полк и юнкерский батальон. Корниловцы пошли в атаку на станицу, юнкера устремились к насыпи железной дороги. В атаку шли без выстрелов, только перед самым железнодорожным полотном под ружейным огнем бросились на насыпь, из-за которой велся огонь, с криками «Ура!»

Из поселка, расположенного близ станицы Усть-Лабинской, прибыл посланец, сообщивший, что жители согласны пропустить добровольцев без боя, но при условии, что те не будут жечь дома. Цепи добровольцев поднялись и пошли в указанном направлении. Прибывший из Екатеринодара бронепоезд стал осыпать атакующих шрапнелью. Тем временем Партизанский полк ворвался на станцию и в станицу, сбил красногвардейцев с их последней позиции на отвесном береговом скате, овладел мостом и перешел реку Кубань. Путь в горы был свободен. Красные преследовали добровольцев, но те отбились от них.

За сутки Добровольческая армия прошла с боями 40 верст. Она остановилась только в станице Некрасовской, которую красногвардейский отряд оставил без боя. Люди и лошади были измучены, но отдыха дать им было нельзя: в Майкопе собирались советские отряды, ожидая выхода на них Добровольческой армии.

Корнилов применил военную хитрость. Белые продолжили движение на юг, но, переправившись через реку Белую, круто повернули на запад. Во время переправы добровольцам пришлось выдержать сильный бой с противником, который шел почти весь день 10 марта. Корниловцы сумели взять верх, проведя успешную контратаку в направлении гор. Через образовавшуюся брешь Добровольческая армия ушла в лесистые предгорья Кавказских гор.

Через трое суток белые полки достигли черкесского аула Шенджи и встали на постой. Здесь состоялась встреча армейского командования с генералом Покровским. Его отряд представлял собой значительную силу и состоял преимущественно из кубанских казаков.

В ходе переговоров стороны пришли к тому, что отряд Покровского вливается в состав Добровольческой армии, а кубанская власть продолжает свою деятельность, основанную на идеях сепаратизма и автономии Кубани в составе Российского государства. Первой совместной операцией стал захват станицы Ново-Дмитриевской, где стояли крупные силы красных. Но брать ее пришлось одним добровольцам.

Накануне всю ночь лил дождь. Люди шли медленно, дрожа от холода, тяжело волоча ноги в разбухших сапогах. К полудню пошел снег, подул северный ветер. В трех километрах от станицы белый авангард был обстрелян белыми с противоположного берега реки. Но главная беда оказалась в другом — вешними водами унесло мост.

Тогда стали искать брод, вода в котором достигала глубины до одного метра. Первым перебрался на ту сторону под артиллерийским огнем Офицерский полк. Его командир генерал Марков не стал ожидать переправы других частей и бросил батальоны с полузамерзшими бойцами на станицу, откуда велся сильный пулеметный огонь. В станице начались рукопашные схватки, всю ночь шла стрельба. Красные войска утром атаковали Ново-Дмитриевскую, но были отбиты.

В течение нескольких последующих дней генерал Л. Г. Корнилов занимался реорганизацией Добровольческой армии, в которую вливались один за другим подходившие кубанские войска. Теперь ее численность возросла до 6 тысяч человек. Но вместе с тем в два раза вырос обоз, что сказывалось на маневренности войск.

Теперь Добровольческая армия состояла из трех бригад, 1-й командовал генерал Марков и состояла она из Офицерского полка, 1-го Кубанского стрелкового полка, инженерной роты и двух батарей. Во главе 2-й бригады встал генерал Богаевский, имея под командованием Корниловский ударный полк, Партизанский полк, пластунский батальон кубанцев, инженерную роту и две артиллерийские батареи. В состав конной бригады генерала Эрдели вошли три полка — 1-й Конный, Кубанский казачий и Черкесский (последние два находились в стадии формирования) и конная батарея.

С этими силами командующий Добровольческой армии генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов решил штурмовать столицу Кубанского края город Екатеринодар.

7. ПОСЛЕДНИЙ БОИ

Операция виделась весьма рискованной — в Екатеринодаре находились более превосходящие силы противника, которые не испытывали нужды в боеприпасах и особенно в артиллерийских снарядах. В штабе белой армии были сомневающиеся, но не было несогласных с решением командующего. До сих пор Добровольческая армия не знала неудач на поле боя и выполняла, невзирая на невероятные трудности похода, всякий маневр, который ей указывал Корнилов. Второй месяц добровольцы шли вперед, разбивая все преграды, которые им встречались на пути.

План операции состоял в следующем: разбить отряды противника, действовавшие южнее Екатеринодара, для того чтобы обеспечить возможность переправы и увеличить запас боеприпасов за счет захваченных большевистских складов. Затем предстояло внезапным ударом захватить станицу Елизаветинскую в 18 верстах от города — пункт, где имелась паромная переправа и где белую армию меньше всего ожидали. После этого намечалось переправиться всеми силами через Кубань и атаковать Екатеринодар.

Поход на кубанскую столицу начался Добровольческой армией без больших шансов на успех. На всем пути она встречала самое ожесточенное сопротивление красных войск. Бригада под командованием генерала Богаевского после кровопролитного боя захватывает станицы Григорьевскую и Смоленскую. Конница генерала Эрдели овладела Елизаветинской.

Марковская бригада во взаимодействии с бригадой генерала Богаевского после тяжелого боя занимает станицу Георгие-Афипскую. Ее защитники обрушили на атакующих добровольцев сильный огонь артиллерийских батарей, который подкрепился еще орудийными залпами подошедшего бронепоезда. От больших потерь в людях добровольцев спасла только высокая железнодорожная насыпь, проложенная по заливным лугам.

Георгие-Афипскую удалось взять штурмом только во второй половине дня. Поистине драгоценными трофеями оказались взятые на станции около 700 пушечных снарядов. Подорвав железнодорожное полотно, белые бригады двинулись к станице Елизаветинской, которая имела паромную переправу через реку Кубань.

Выход Добровольческой армии из станицы Георгие-Афипской считается началом штурма Екатеринодара, который являлся конечной целью «1-го Кубанского похода». В случае успеха Корнилов мог сделать город административным центром свободной от советской власти части Юга России. Такой шаг подымал белое движение в умах местного населения, прежде всего кубанского казачества. Действительно, через короткое время оно превратит Добровольческую армии в массовую и она пойдет походом на Москву.

Конница генерала Эрдели 26 марта была уже на противоположном берегу Кубани. Переправа через полноводную реку давалась пехоте, артиллерии и обозам с большим трудом. Паром в Елизаветинской мог взять на себя за один раз 15 всадников, или 4 повозки с лошадьми, или 50 человек. Удалось пригнать еще один паром, но меньшей подъемной силы. Нашлось десяток рыбачьих лодок.

Всего предстояло перевезти на противоположный берег армию, которая, вместе с беженцами, насчитывала не менее 9 тысяч человек, до 4 тысяч лошадей и около 600 различных повозок, артиллерийских орудий и зарядных ящиков.

Переправа длилась трое суток — днем и ночью. К 27 марта к коннице Эрдели присоединилась 2-я бригада. Марковцы оставались на другом речном берегу до конца, прикрывая обозы и беженцев от ожидавшегося удара противника. Переправа проходила почти в мирных условиях. Лишь 27 марта небольшой красногвардейский отряд попытался атаковать Елизаветинскую, открыв артиллерийский огонь по станице.

Смелый замысел Корнилова, поразивший воображение большевиков и спутавший все расчеты их командования, не был доведен до логического завершения. Причина крылась в одном — над тактическими принципами, требовавшими быстрого сосредоточения всех сил для решительного удара, восторжествовало чувство человечности — огромная моральная сила белого вождя, привлекавшая к нему сердца добровольцев, которая порой сковывала размах стратегических замыслов и тактических действий командующего Добровольческой армией.

Лавр Георгиевич мог, рассчитывая на трудную проходимость левобережных плавней, оставить для прикрытия обоза с беженцами, ранеными и больными части вспомогательного назначения. Они у него были — охранная и инженерные роты, воинские команды кубанского правительства, вооруженных чинов обоза. Бригада Маркова — одна треть армейских сил — могла бы к вечеру 27 марта сосредоточиться в Елизаветинской. Но тогда, в случае нападения на обоз больших сил противника, участь находившихся при нем людей была бы решена по законам военного времени. Красные не щадили попавших к ним добровольцев.

Корнилов оставил на левом берегу Кубани бригаду — половину пехоты армии — и генерала Маркова, известного своей твердостью и решительностью в самых критических ситуациях.

Во второй половине 27 марта бригада генерала Багаевского перешла в наступление. Красноармейцы не выдержали атаки добровольцев и стали отходить к Екатеринодару. Они остановились на линии близлежащих хуторов, в трех верстах от города. Корнилов не сомневался в успехе штурма Екатеринодара — контратака красных была легко отбита, из города дошли сведения о начавшейся там панике и ожидании прибытия больших подкреплений к защитникам кубанской столицы. Последнее заставляло командующего Добровольческой армией спешить.

Генерала Корнилова не смущало то, что численность революционных полков и отрядов составляла почти 20 тысяч бойцов. Силы обороняющихся красных войск в три с лишним раза превышали силы белых, у которых бригада Маркова оставалась еще на левом берегу Кубани. Корниловский план овладения Екатеринодаром выглядел в силу этого авантюрным, хотя и основывался на реальных боевых возможностях Добровольческой армии.

Утром 28-го числа бригада Богаевского продолжила наступление на Екатеринодар. Корниловскому ударному полку приказано было атаковать Черноморский вокзал в северной части города. Партизанскому полку генерала Казановича — атаковать западные городские кварталы. Конной бригаде генерала Эрдели главнокомандующий приказал обойти Екатеринодар с севера, перерезать Черноморскую и Владикавказскую железные дороги и поднять казаков большой станицы Пашковской, близлежащей к городу с востока.

К полудню бригада генерала Богаевского, всего лишь с тысячу штыков, овладела линией хуторов и фермой на берегу Кубани. Красные отряды при поддержке сильного артиллерийского огня вновь захватили ферму. Бой за ферму окончился победой добровольцев, которые потеряли в тот день много людей. В числе раненых оказались генерал Казанович, будущий деникинский генерал полковник Улагай, партизан есаул Лазарев.

Под вечер генерал Корнилов получил донесение, что действующие на правом крыле Партизанский полк, кубанские пластуны и батальон 1-го Кубанского стрелкового полка под командованием полковника П. К Писарева после жестокого боя овладели кожевенным заводом на городской окраине. Однако от генерала Эрдели не поступало сообщений, что вызывало в корниловском штабе тревогу. Но в целом настроение в стане белых было приподнятое — они не сомневались, что Екатеринодар падет.

Корнилов хотел перебраться на ночлег в городское предместье, но его отговорили. Работники штаба разместились на расположенной в трех верстах от города ферме сельскохозяйственного кооперативного общества, среди хозяйственных построек которой имелся один жилой дом.

На рассвете 29 марта штабных работников разбудили разрывы артиллерийских снарядов. Место для штаба было выбрано неудачно. Небольшая роща и постройки в открытом поле хорошо просматривались и неизбежно должны были стать мишенью защитников Екатеринодара. Ферма стояла на перекрестке двух дорог, по которым все время сновали люди и повозки.

Начальник армейского штаба генерал Романовский не проявил настойчивости, предлагая командующему перенести штаб в другое место, более безопасное от артиллерийского огня. Но Корнилов не принял это предложение — с фермы хорошо просматривались позиции красных, их линии окопов и потому было легко управлять наступающими войсками. Он приказал уточнить обстановку.

Донесения принесли мало хороших вестей. За ночь боевая линия не продвинулась. Ночные атаки успеха не принесли. Кубанские стрелки дошли до ручья, отделявшего от городского предместья артиллерийские казармы, обнесенные кругом земляным валом, представлявшим прекрасное оборонительное сооружение, и дальше продвинуться не смогли. Полки 2-й бригады заметно поредели. В Корниловский полк влили около трех сотен мобилизованных кубанских казаков, но они оказались в большей части необученными. Неженцев, чтобы поддержать боевой дух корниловцев, бесстрашно сидел или ходил под ружейным огнем в первой цепи своих бойцов.

Лишь у конной бригады генерала Эрдели дела шли успешно. Добровольческая конница взяла северное предместье Екатеринодара, перерезала железные дороги и держала путь к многолюдной станице Пашковской, враждебно настроенной к советской власти. Возможное восстание в ближайшем тылу Екатеринодарского гарнизона сулило благоприятные перспективы в борьбе за столицу Кубани.

В корниловский штаб пришло сообщение, что в Елизаветинской начала переправу 1-я бригада, отдохнувшая и горевшая желанием пойти в бой.

Генерал Корнилов принял решение начать штурм Екатеринодара в 16 часов 30 минут. Первыми начали наступление полк кубанских стрелков, приступом взявших артиллерийские казармы. Затем в атаку поднялись было корниловцы, но под губительным пулеметным и ружейным огнем их цепь вновь залегла. Тогда Неженцев личным примером поднял в атаку пехотинцев и вдруг упал, сраженный наповал пулей. Был ранен его помощник полковник Индейкин.

Потрясенные смертью любимого командира и потерей многих командиров, перемешанные цепи корниловцев и елизаветинских мобилизованных казаков помалу стали пятиться назад, к спасительному оврагу и своим окопам.

Тем временем к роковому месту подходил последний резерв Корнилова — 2-й батальон Партизанского полка, пришедший с правого фланга. Генерал Б. Н. Казанович, с рукой на перевязи, превозмогая боль перебитого плеча, повел его в атаку. Партизаны и поднявшиеся на приступ корниловцы, елизаветинские казаки опрокинули передовые цепи красноармейцев. К ночи атакующие добровольцы вплотную подошли к городском кварталам.

Дальше продвинуться не удалось. Бригада Маркова стала закрепляться в артиллерийских казармах. Корниловский полк удерживал занятую позицию. Конница Эрдели поспешно отходила из Пашковской, чтобы не оказаться отрезанной от главных сил Добровольческой армии.

Лавра Георгиевича потрясла смерть командира Корниловского полка полковника Неженцева, человека поистине бесстрашного и способного военачальника. Корнилов стал угрюм и задумчив. Ни разу с тех пор шутка не срывалась с его уст, никто не видел больше его улыбки. Когда к штабу на повозке подвезли тело Неженцева, командующий склонился над ним, долго с глубокой тоской смотрел ему в лицо, потом перекрестил и поцеловал его, прощаясь как с любимым сыном...

30 марта генерал от инфантерии в последний раз собрал военный совет Добровольческой армии. На этот шаг его побудило не столько желание выслушать мнения начальников относительно плана предстоящих боевых действий, сколько надежда вселить в них убеждение в необходимости решительного штурма Екатеринодара. В тесной комнатке собрались генералы Алексеев, Романовский, Марков, Богаевский, Деникин, полковник Филимонов.

Корнилов говорил сухо и сжато. Армия потеряла около тысячи человек убитыми и ранеными. Части перемешались, люди до крайности утомлены физически и морально. Мобилизованные казаки расходятся по станицам. Конница, по всей видимости, ничего серьезного сделать не может. Снарядов и патронов мало. Число раненых перевалило в армейском лазарете за полторы тысячи человек.

Командующий, хороший военный психолог, чувствовал подавленное состояние своих ближайших соратников. Глухим голосом, но резко и отчетливо заявил, что несмотря на тяжелое положение, не видит другого выхода, как на рассвете атаковать Екатеринодар. Возразил только один генерал Алексеев. Он предложил отложить атаку на одни сутки, чтобы дать войскам отдохнуть и произвести перегруппировку сил. Корнилов был вынужден с ним согласиться.

Наступило утро 31 марта 1918 года. Разорвавшийся в штабном домике артиллерийский снаряд лишил Добровольческую армию ее командующего, который в самом начале гражданской войны на необъятных просторах возглавил белое дело...

В ночь на 2 апреля тела генерала от инфантерии Л. Г. Корнилова и полковника М. О. Неженцева были тайно погребены на пустыре за немецкой колонией Гначбау, что в 50 верстах севернее города Екатеринодара. На месте захоронения не было оставлено ни могильных холмиков, ни крестов. Карты местности с координатами могил взяли с собой только три человека.

Добровольческая армия отступала. Утром красные войска заняли колонию. Место захоронения было обнаружено, трупы вырыты. Корнилова опознали по погонам полного генерала. Сорвав с него мундир, тело Корнилова бросили на повозку, покрыли брезентом и отвезли в Екатеринодар.

Созданная в белой армии «Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков» по свидетельствам очевидцев установила факт глумления над телом генерала Корнилова. Сперва его привезли во двор гостиницы Губкина, где проживало командование красных войск — Сорокин, Золотарев, Чистов, Чуприн. Сброшенное на землю тело покойника сфотографировали, после чего попытались повесить на дереве, но веревка оборвалась. Затем обезображенный ударами шашек труп отвезли на городские бойни, где, обложив соломой, сожгли в присутствии прибывших начальников екатеринодарского гарнизона. Собранный пепел был развеян.

Когда Добровольческая армия взяла кубанскую столицу, в могиле Корнилова были обнаружены лишь куски гроба. На месте гибели командующего добровольцы поставили скромный деревянный крест. В 1920 году, когда белая армия отступала, красные, вступив в Екатеринодар, сожгли ферму и уничтожили могильный крест.

... 3 октября 1918 года командующий Добровольческой армией генерал А. И. Деникин учредил «Знак отличия 1-го Кубанского похода». Было зарегистрировано 3 698 его участников. Знак за № 1 по праву принадлежал генералу от инфантерии Лавру Георгиевичу Корнилову. Человеку воинской чести, попытавшемуся вооруженной рукой воззвать к жизни уходящую в историю старую Россию.

Алексей Шишов, военный историк и писатель, ведущий научный сотрудник Института военной истории Министерства обороны РФ, профессор Российской академии естественных наук, член правления Русского исторического общества, капитан 1 ранга запаса

КРАСНОВ

1. БОЕЦ, НАЕЗДНИК, ЛИТЕРАТОР

Петр Николаевич Краснов родился в 1869 году в семье казачьего офицера (впоследствии генерал-лейтенанта) Николая Ивановича Краснова в Санкт-Петербурге, где Николай Иванович служил в Главном Управлении Казачьих Войск.

Красновы были известным на Дону казачьим родом. Предок их, чье имя остается неизвестным; пришел сюда из волжского города Камышина, осел в хоперской станице Букановской и был принят здесь в казачество. Когда это случилось, точно определить невозможно.

Первым Красновым, чья биография известна более или менее точно и кто прославил Красновых на весь Дон сверху до низу и с низа до верховий, стал Иван Кузьмич Краснов (1752—1812), генерал-майор, имя которого было в начале XX века навечно присвоено 15-му Донскому казачьему полку. Сын простого казака, начавший службу полковым писарем, за многочисленные подвиги был возвышен до казавшихся недосягаемыми офицерских чинов, служил под командованием А. В. Суворова, М. И. Кутузова, М. И. Платова и погиб в сражении под Колоцким монастырем за два дня до Бородинского сражения. Донских генералов, павших на поле боя, можно по пальцам пересчитать. Профессиональные воины не имели привычки подставлять голову, сами били противника умело и расчетливо. И ставший исключением отчаянно храбрый генерал Краснов не был забыт благодарными потомками. Когда в 1904 году семнадцати первоочередным донским полкам присвоили имена почетных шефов, то в один ряд с Суворовым, Кутузовым, Ермаком Тимофеевичем, Платовым, Потемкиным, Баклановым был поставлен и генерал-майор Иван Кузьмич Краснов. Вот только полк, носивший его имя, в 1918 году почти в полном составе ушел к большевикам...

Честно служил царю и Отечеству сын Ивана Кузьмича, подполковник Иван Иванович Краснов, и внук, тоже Иван Иванович, но уже генерал-лейтенант, герой обороны Таганрога в Крымскую войну. Иван Иванович Краснов (младший) стал известен и как деятель культуры. Им были напечатаны стихотворные произведения «Тихий Дон» и «Князь Василько», исторические и историко-этнографические работы: «О казачьей службе», «Низовые и верховые казаки», «Малороссияне на Дону», «Иногородние на Дону», «Партия на Дону», «О строевой казачьей службе», «Оборона Таганрога и берегов Азовского моря», «Донцы на Кавказе» и другие.

Возможно, начиная с И. И. Краснова, литературные способности стали наследственными в роду Красновых.

Сын И. И. Краснова, отец нашего героя, Николай Иванович Краснов был типичным представителем своего рода — лихой, храбрый воин, известный литератор...

Н. И. Краснов закончил 1-й кадетский корпус в Санкт-Петербурге, служил в Донской гвардейской батарее и здесь впервые проявил мужество и находчивость. Однажды он конвоировал транспорт с порохом для батареи, и в самом городе, на Литейном проспекте, у одной из повозок с порохом от трения загорелась ось — Николай Краснов не растерялся, зашел в ближайший ресторан, взял графин с водой, вынес и залил огонь.

В Крымскую войну он служил под командованием своего отца в отряде, защищавшем Таганрог. Во время отражения английского десанта казаки батареи, где служил Краснов, подбили английскую канонерку, которая села на мель. Н. И. Краснов с казаками своей батареи в конном строю атаковал по мелководью подбитое судно и снял с него 4 орудия.

По окончании войны Николай Краснов поступил в Школу колонновожатых (Академия Генерального штаба). По окончании ее получил задание составить «Военно-статистическое описание земли Войска Донского». Этот труд по истории, географии и этнографии Войска Донского, изданный в 1863 году, стал, по мнению специалистов, краеугольным камнем для всех последующих, дополнительных, описаний земли Войска Донского.

Карьера Н. И. Краснова удалась. Он служил в Главном Управлении Казачьих Войск, считался специалистом в деле статистики, представлял русское правительство на Статистическом конгрессе в Пеште, преподавал военную статистику наследнику цесаревичу Николаю Александровичу (будущему Николаю II), в отставку вышел в чине генерал-лейтенанта.

Все это время Н. И. Краснов публиковал статьи по истории Дона, о донских атаманах, о донском коневодстве, о возможности привлекать казаков на морскую службу, используя опыт их прошлых набегов на Турцию и Крым... Исторические повести «Казак Иван Богатый» и «Тяжкий грех Булавина» показывают, что и художественное творчество не было чуждо Николаю Ивановичу.

Служившие и жившие вдали от берегов родимого Дона казачьи генералы (а Н. И. Краснов в этом отношении был не одинок) все же числились казаками той или иной станицы, где им и их детям полагались, как и всем прочим казакам, земельные паи. Николай Иванович числился в станице Вёшенской, и землю ему отвели на левом берету Дона около хутора Каргина. Землю он сдавал в аренду, а арендную плату наказал использовать для поддержки и развития школ для казачат. Неизвестно, бывал ли он сам в станице Вёшенской, но сохранились письма, в которых он регулярно сообщал станичному правлению о себе и о своих сыновьях, тоже числившихся казаками Вёшенской станицы.

Сыновьями Бог Николая Ивановича не обидел. Старший сын его, Андрей Николаевич, оценивается в нашей отечественной истории как «выдающийся ученый-естествоиспытатель, классик отечественной ботанической и физической географии, основоположник современной науки о ландшафтах и один из основоположников экологического направления в естествознании и географии». Друг В. И. Вернадского, первый донской казак, совершивший кругосветное путешествие, создатель Батумского ботанического сада... Андрей Николаевич умер до революции и по-, хоронен на территории Батумского ботанического сада. И даже при Советской власти над могилой его возвышался памятник. Может быть, власти не догадывались, чей это родственник, чей брат...

Второй сын Николая Ивановича Краснова, Платон Николаевич, известный математик и видный железнодорожный деятель, много занимался переводами западной лирики на русский язык, писал критические и историко-литературные статьи. Он близко сошелся с литературными кругами столицы, был женат на писательнице Екатерине Андреевне Бекетовой, родной тетке Александра Блока.

И лишь третий из сыновей Николая Ивановича Краснова, Петр Николаевич, наш герой, пошел по стезе предков, поступил на военную службу.

Петр Краснов числился казаком Вёшенской станицы, но рос и учился в Санкт-Петербурге. Он закончил пять классов 1-й классической гимназии, перешел в Александровский кадетский корпус, закончил корпус по первому разряду и был зачислен в 1-е Павловское военное училище. Павловское училище готовило офицеров для русской пехоты и отличалось строгой дисциплиной и особо «отчетливо» поставленной строевой подготовкой. Юный Краснов за особые успехи, дисциплину и рано проявившиеся организаторские способности был назначен фельдфебелем (чин, равный «старшине» в современной российской армии) «роты Его Величества», роты, над которой шефствовал сам царь. В 1889 году Павловское училище было закончено Красновым по первому разряду с занесением имени выпускника на мраморную доску. Первый разряд давал право выпускнику первым выбирать полк, в котором он хотел бы служить. Однако для тех, кто выбирал какую-либо гвардейскую часть, необходимо было заручиться согласием офицеров этой части принять в свою среду нового члена. Так складывалась гвардейская корпоративность, когда полки на протяжении десятилетий пополнялись представителями узкого круга аристократических фамилий. Красновы служили в 6-й лейб-гвардии Донской конной батарее, дед нашего героя несколько лет командовал лейб-гвардии казачьим полком и собирал материал по его истории. Но Петр Николаевич Краснов выбрал лейб-гвардии Атаманский полк, второй из донских гвардейских полков.

Атаманский полк был создан в 1775 году как личный десятисотенныи полк атамана А. И. Иловайского. С тех пор эта воинская часть традиционно считалась донской гвардией. Сменялись атаманы, но оставался Атаманский полк. При Николае I атаманом всех казачьих войск был объявлен наследник престола, и Атаманский полк через какое-то время перевели с Дона в столицу и уравняли в правах с гвардией. Отныне он назывался лейб-гвардии Атаманский Наследника Цесаревича полком.

Почему Краснов избрал именно этот полк? Выросший в Петербурге, он помнил о своем происхождении, с детства увлекался донской историей и, видимо, болезненно воспринимал, когда его называли «петербургским казаком». Всю жизнь он стремился сблизиться с простым донским казаком, стать поистине «своим» в казачьей среде. И на службу хотел идти со «своими», хоперцами, верхнедонцами. Как человек военный, он не мог не думать о карьере и выбрал лейб-гвардию, но в гвардии он выбрал полк, где служили казаки с Хопра, с Верхнего Дона. Это был традиционно пополняемый «верховцами» Атаманский полк (лейб-казачий так же традиционно формировался из «низовцев»).

В Атаманском полку вакансий не было, первый год Краснов числился «прикомандированным», а затем уже стал «коренным атаманцем», корнетом славного полка.

Казалось, что Петр Краснов просто создан для кавалерийской службы. Небольшого роста, мускулистый, выносливый, прекрасный наездник, знаток и любитель лошадей. В первый же год в полку он зарекомендовал себя как четкий, быстрый, организованный, точный, гибкий, умный и надежный работник. Работающий от зари до зари, аккуратный, подтянутый, внешне приятный Краснов быстро вписался в дружную атаманскую семью. Но ему мало было военной карьеры, мало одной (хотя и любимой) казачьей службы. Как и многие Красновы, он мечтал стать настоящим писателем. Один из биографов П. Н. Краснова писал, что еще 12—15-летним мальчиком Петр Краснов издавал журнал, который сам составлял, набирал и печатал. В 1891 году в военном издании «Русский инвалид» появились его первые печатные работы. Впоследствии он сотрудничал с «Петербургским листком», «Биржевыми ведомостями», «Петербургской газетой», «Отдыхом», «Нивой», «Военным сборником». Он писал военно-теоретические статьи, выступал с ними участником извечного «спора между кавалерией и конницей». Он защищал овеянную романтикой казачью систему службы от нападок со стороны апологетов «регулярства» и в то же время писал художественные произведения: рассказы, повести.

Жизненный практицизм, высвечивание слабых сторон в подготовке войск к боевой работе странным образом сочетались с наивной романтизацией казачества как явления, воспеванием славного прошлого. В своих рассказах о жизни русского офицерства Краснов открыто противостоит Куприну и его «Поединку», где жизнь офицеров захолустного гарнизона тупа и беспросветна, у Краснова офицеры — особая благородная каста. Его считают монархистом. Позже он так описал сцену, когда царь знакомил наследника престола, Атамана всех казачьих войск, с его Атаманским Наследника Цесаревича полком: «Государь взял на руки наследника и медленно пошел с ним вдоль фронта казаков. Я стоял во главе своей 3-й сотни и оттуда заметил, что шашки в руках казаков 1-й и 2-й сотен качались... И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки и качались шашки в грубых мозолистых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел...»

Впрочем, можно ли говорить об устойчивых политических взглядах писателя, художника, человека, который во многом живет эмоциями?

В 1892 году Краснов поступил в Академию Генерального штаба, но в следующем году был отчислен «за невыдержанием переводного экзамена». Вполне возможно. Именно тогда выходит в свет его первая книга, сборник повестей и рассказов «На озере». Учиться в Академии и одновременно так много писать и публиковать — труд непосильный. Однако некоторые биографы будущего атамана считают, что из Академии он ушел по собственному желанию, так как по отношению к нему была допущена бестактность со стороны начальника Академии.

В родном полку Краснова ждет производство в сотники, а в следующем 1894 году он назначается полковым адъютантом, практически начальником штаба полка, человеком, отвечающим за всю полковую документацию.

Он начинает работать в архивах, собирать материал по истории Атаманского полка, а затем на его основе издает книгу «Атаманская памятка. Краткий очерк истории лейб-гвардии Его императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича полка». В это же время выходят в свет роман «Атаман Платов», сборник рассказов «Донцы», такой же сборник «Ваграм», книга «Донской казачий полк в начале XIX века».

В нарастающей волне либеральной критики режима, всей русской жизни, армии в том числе, произведения Краснова звучат явно не в тон, и правительство относится к нему благожелательно. Донской наказной атаман постоянно приказывает делать в «Донских войсковых ведомостях» перепечатки красновских статей из других газет и журналов.

В 1897 году, когда в Эфиопию была послана первая русская дипломатическая миссия, ей был придан конвой из гвардейских казаков. Начальником конвоя назначался сотник Краснов.

Посольство отправилось морем от Одессы до Джибути, а оттуда три месяца пробиралась через пустыни и горы до Аддис-Абебы. Тяжелые переходы в непривычных климатических условиях требовали напряжения всех сил. Но игра стоила свеч. Признание Россией правительства Менелика II упрочило независимость Эфиопии, боровшейся с итальянцами, и повысило престиж России. Эфиопам была продемонстрирована мощь их нового союзника, что произошло довольно своеобразно — казаки конвоя показали свою боевую выучку, джигитовку, умение владеть оружием. В присутствии самого Менелика, его вельмож и населения Краснов сам начал учения конвоя, первым проскакал, стоя одновременно на двух лошадях, за ним показали свое умение казаки. Эфиопы были в восторге, никто из воинов Менелика не смог повторить ничего подобного. Казаки были щедро награждены, Краснову преподнесли офицерский крест Эфиопской звезды 3-й степени.

Вслед за этим сотник был послан из Аддис-Абебы на родину с важными документами. За одиннадцать дней он проскакал на муле тысячеверстный путь, который посольство проделало за три месяца. Через месяц Краснов был в Санкт-Петербурге, доставил бумаги по назначению и получил заслуженную награду — орден Святого Станислава 2-й степени, орден «Почетного легиона» от союзников-французов и чин подъесаула.

Впечатления от экспедиции нашли отражение в двух книгах: «Казаки в Африке» и «Казаки в Абиссинии». Художественное произведение «Любовь абиссинки» стало в один ряд с успевшими выйти рассказами и повестями.

Романтическое путешествие закончилось, подъесаул Краснов вернулся к монотонной полковой жизни. По возвращении из командировки он женился. Жена его, Лидия Федоровна Гринейзен, евангелическо-лютеранского вероисповедания, дочь действительного статского советника («штатского генерала»), начинала как камерная певица. Брак с П. Н. Красновым был для нее вторым. С однолюбом Красновым она прожила в мире и согласии сорок пять лет. Нет никаких сведений об амурных увлечениях Петра Николаевича ни до, ни после женитьбы. И полковые застолья, которыми славились офицерские собрания гвардейских полков, его не привлекали. Только за письменным столом и в самой строевой службе находил он истинное удовольствие, пьянел от игры воображения, как на пир мчался на полковые и сотенные учения, с увлечением участвовал во всех конно-спортивных соревнованиях.

В 1899—1900 годах П. Н. Краснов командовал сотней в своем полку. Но начальство уже отметило его незаурядные способности и стало давать ему отдельные поручения, где требовались острый ум, организаторские способности, военное мастерство, широкий кругозор. Краснов посылается в Казанскую губернию для оказания помощи крестьянам после неурожая, в качестве специального корреспондента «Русского инвалида» («инвалид» в те времена означал вышедшего в отставку воина-ветерана), едет на Дальний Восток, где идет подавление европейскими державами китайского восстания, здесь впервые принимает участие в боевых действиях, затем — Япония и Индия. В результате увидели свет книги «Борьба с Китаем» и «По Азии».

В 1902 году Краснов участвует в знаменитых Курских маневрах в качестве ординарца при генерале Куропаткине, командующем Южной армией. В том же году командируется в Закавказье изучать жизнь и быт казаков на турецкой и персидской границах.

Вернувшись из командировки и опубликовав ряд очерков об увиденном, подъесаул Краснов вновь принимает должность полкового адъютанта Атаманского полка.

В 1904 году, когда началась русско-японская война, Краснов просит направить его на театр военных действий и вновь оказывается на Дальнем Востоке в качестве корреспондента все той же офицерской правительственной газеты «Русский инвалид». Но он не ограничивается ролью наблюдателя. Официально П. Н. Краснов приписывается к штабу Забайкальской казачьей дивизии и вместе с забайкальцами участвует в боях. За авангардные бои, где Краснов командовал частями забайкальских казаков, он награждается орденом Святой Анны 4-й степени «за храбрость», а за бои в составе 10-го армейского корпуса под Ляояном — орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Далее следуют бои на реке Шаха и под Мукденом и дополнительная награда — мечи к уже имеющемуся ордену Святого Станислава. В результате участия в боях и наблюдений выходит двухтомник «Год войны».

В 1906 году Краснов принимает 3-ю сотню Атаманского полка, а в 1907-м командируется в Офицерскую кавалерийскую школу, своеобразные «курсы повышения квалификации». В том же году он производится в есаулы «за выслугу лет», но получает старшинство с 10 августа 1901 года.

Обучение в Офицерской кавалерийской школе отшлифовало навыки конника. Краснова начинают считать лучшим инструктором и знатоком конного дела на Дону. После окончания школы он был оставлен в ней начальником казачьего отдела и произведен в войсковые старшины. А в 1910 году за выдающиеся успехи по службе П. Н. Краснов получил звание полковника.

В своей книге «Старые Вёшки» В. Н. Королев приводит аттестацию Краснова, подписанную заместителем начальника Офицерской кавалерийской школы князем Багратионом: «Службу знает отлично, относясь к ней с увлечением, а потому представляет для подчиненных прекрасный пример, проявляя строгую требовательность, беспристрастие и заботливость. Отлично знает быт офицера и нижнего чина. Подробно изучил самобытный уклад казачьей жизни. Здоровья отличного. Хороший манежный ездок и превосходный, неутомимый, лихой наездник в поле. Очень развитой, способный и в высшей степени любознательный, талантливый штаб-офицер, не только интересующийся военным делом, но и проявляющий к нему исключительную любовь. Много раз бывал за границей... Знает иностранные языки. Следя за военной литературой, принимает в ней видное участие; за свои талантливые статьи давно отмечен крупными авторитетами.

Работоспособность и энергия его, разумная инициатива строевой деятельности исключительные, почему всякое поручение исполняется этим штаб-офицером превосходно и с ярким оттенком высокого воинского духа. Прекрасный семьянин, чужд кутежей, азарта и искания популярности. Рассудительный, тактичный, настойчивый, с сильной волей и характером, он пользуется авторитетом у сослуживцев и подчиненных. Бережливый к казенному интересу, одарен организаторскими способностями.

Выдающийся штаб-офицер этот достоин возможно скорейшего выдвижения по службе и назначения командиром казачьего полка вне очереди».

В 1911 году П. Н. Краснов был назначен командиром 1-го Сибирского казачьего имени Ермака Тимофеевича полка, стоявшего в городе Джаркенте, и прокомандовал им до 1913 года, после чего получил в командование 10-й Донской казачий генерала Луковкина полк, расположенный в г. Замостье, в Царстве Польском.

К началу первой мировой войны Краснов был командиром одного из лучших полков русской конницы в составе Краонской бригады (полки этой бригады — 9-й и 10-й Донские — в 1814 году отличились под Краоном) 1-й Донской казачьей дивизии. Он стал широко известен как военный публицист, историк-популяризатор, автор биографии Суворова и учебного пособия «Картины былого Тихого Дона» (эта книга используется в учебном процессе в средней школе и сейчас), талантливый романист, автор романов «В житейском море», «Погром», «Потерянные», повестей «Фарфоровый кролик», «Волшебная песня», многочисленных рассказов. Спортсмены-конники знали его как блестящего знатока и большого любителя лошадей. Даже рассказы и публицистические статьи свои он подписывал «Гр. А. Д.» — «Град» (кличка любимой лошади).

Мировая война предоставила ему новые возможности прославиться. В первые же дни войны Краснов с казаками идет в набег на австрийскую территорию, на железнодорожную станцию Любеч, базу развертывания австро-венгерских войск. Стремительный конный бросок заканчивается атакой станции в пешем строю, где Краснов «личным примером под огнем увлек спешенные сотни», захватил станцию и взорвал мост. За этот подвиг он был награжден «Георгиевским оружием», а в ноябре 1914 года производится в генерал-майоры.

Командуя 10-м Донским полком, а затем всей Краонской бригадой, Краснов воюет лихо, дерзко и эффективно, умудряется водить казаков в картинно красивые конные атаки под развернутыми полковыми штандартами и при этом почти не несет потерь.

Атаки казаков под Незвиской, Баламутовкой, Ржавенцами в начале 1915 года упрочили боевую репутацию Краснова, раненого, но оставшегося в строю. В апреле 1915 года он назначается командовать 3-й бригадой Туземной («Дикой») дивизии, состоявшей из добровольцев, горцев Кавказа. В мае следует новое отличие у местечка Дзвиняч и награждение орденом Святого Георгия 4-й степени.

В июле, в тяжелые дни отступления русской армии, Краснов назначается начальником 3-й Донской дивизии, но сразу же переводится во 2-ю Сводно-казачью, прикрывающую отступление армии на самом опасном участке. Во главе этой дивизии П. Н. Краснов воевал около двух лет. Он оказался именно в той среде, которую изучал всю предыдущую жизнь, которой восторгался. Донцы, кубанцы и терцы, представители трех казачьих войск, составляли полки 2-й Сводно-казачьей дивизии, из оренбургских казаков состояла дивизионная артиллерия. Начальником штаба дивизии был назначен молодой донской полковник Святослав Варламович Денисов, человек, сыгравший немаловажную роль в судьбе Краснова.

В 1915 году, когда дивизии пришлось прикрывать отход русских войск, силы ее и силы напиравших немцев были несопоставимы. Упорной обороной, приказом «Ни шагу назад!» ситуации не разрешить. И Краснов начинает маневренную борьбу, вклинивается меж наступающими германскими колоннами, не обороняется, но сам нападает. Одна из ночных атак кубанцев и терцев решает дело. Потрясенные дерзким внезапным нападением, немцы останавливают наступление на пять суток и дают русским войскам отдохнуть и укрепиться. В разгар боев, когда судьба фронта опять зависает на волоске, дивизия Краснова прорывает немецкие позиции и уходит в рейд по вражеским тылам, нарушая управление войсками, сея панику и неразбериху. Еще один набег, дорого стоивший противнику, Краснов совершает осенью 1915 года.

В 1916 году, когда готовился знаменитый Брусиловский прорыв, командование, учитывая опыт Краснова, планировало бросить его дивизию в рейд по австрийским тылам, на Ковель, крупный транспортный узел, с другой стороны туда же должна была прорываться армия генерала Каледина. В случае успеха — прорыва австрийского фронта в двух местах и захвата Ковеля — вся операция превратилась бы для австрийцев в огромные «Канны», крупнейший «котел», пленение армии.

В целом план не удался. Каледин фронт прорвал, но перед частями Краснова противник устоял, пехота не смогла прорвать австрийскую оборону, и Краснов вместо того, чтобы ворваться в прорыв и помчаться по тылам неприятеля, бросил своих казаков в пешем строю взламывать австрийскую оборону. Бои в условиях болотистой местности достигли невиданного накала, австрийцы сняли части с других участков фронта и бросили против Краснова. Брусилов воспользовался этим. Под общим напором на ослабленных участках австрийцы покатились на запад, оставляя трофеи и пленных. Так, притянув на себя силы противника, Краснов способствовал общему успеху всего Юго-Западного фронта.

Февральская революция 1917 года произошла для многих совершенно неожиданно. П. Н. Краснов в это время принимал участие в разработке плана очередной, как надеялись — последней, наступательной операции, которая должна была вывести Австро-Венгрию из войны. Но Россия первой не выдержала напряжения этой войны и стала разваливаться. Гнойник, набухавший на протяжении столетий, прорвался. Изначально никто не разглядел в революции ничего страшного. Краснов, человек практического склада ума, видел слабость Николая И, сознавал необходимость перемен. «Мы верили, — писал он, — что великая бескровная революция прошла, что Временное правительство идет быстрыми шагами к Учредительному собранию, а Учредительное собрание — к конституционной монархии с великим князем Михаилом Александровичем во главе»[1]. Но началось страшное, вместе с развалом страны стала разлагаться армия.

2-я Сводно-казачья дивизия была выведена в тыл и тут, соприкоснувшись с «революционными» частями, стала разлагаться. Для Краснова это был шок. На глазахвсей дивизии «революционные солдаты» арестовали его по нелепому обвинению, и лишь самообладание позволило Краснову избежать расправы. Считая свой прежний авторитет в дивизии утерянным, Краснов подал в отставку. Он считал, что армии нет, война проиграна, надо как можно скорее мириться с немцами и распустить обезумевших солдат по деревням. Многие войсковые начальники поддерживали его. Но Временное правительство верило, что «революционная армия» разобьет немцев, и собиралось воевать «до победного конца». Отставку Краснова не приняли, но его самого перевели командовать 1-й Кубанской дивизией.

Оправившись после пережитого шока, Краснов стал прислушиваться и присматриваться к казакам-кубанцам. Все они были политизированны. «Я слышал, как казаки совершенно серьезно говорили о республике с царем, или о монархии, но без царя, и т. п.», — вспоминал генерал. Больше всего их интересовала земля, не отберут ли ее у казаков безземельные пришлые крестьяне. Гарантию от крестьянских посягательств на казачью землю видели в своей казачьей власти, в автономии или даже в создании своей казачьей республики. Меньше всего думали о войне, о необходимости дальше воевать с немцами. Примерно такие же настроения были у донцов.

Краснов пытался убедить казаков. Он объяснял им программы разных политических партий, цели войны, значение Босфора и Дарданелл, которые по договоренности с союзниками после победы должны были отойти к России. Более того, он доказывал им «географическую невозможность создания самостоятельной казачьей республики, о чем мечтали многие горячие головы даже и с офицерскими погонами на плечах». Отметим этот факт, отметим, что летом 1917 года Краснов доказывал невозможность создания «самостоятельной казачьей республики»...

Не зря П. Н. Краснов считался прекрасным оратором. Казаки стали прислушиваться к нему. Но как только части дивизии попытались направить против взбунтовавшейся пехоты, казаки не пошли, пали духом и грозились убить Краснова и полковых командиров. Конфликтовать вдали от родной земли с многомиллионной солдатской массой они явно уклонялись.

24 августа П. Н. Краснов был послан принять командование 3-м конным корпусом.

Верхушка армии, стремясь спасти страну от окончательного развала и видя неспособность Временного правительства, попыталась произвести военный переворот и установить сильную власть. Верховный главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов обвинил Временное правительство в пособничестве немцам и двинул на Петроград войска. Глава Временного правительства А.Ф. Керенский объявил Корнилова мятежником. В этой войне патриотически настроенных генералов с демократами Краснов безоговорочно встал на сторону генералов. На вопрос Корнилова: «С нами вы, генерал, или против нас?» — он ответил: «Я старый солдат, ваше высокопревосходительство, и всякое ваше приказание исполню в точности и беспрекословно».

Корнилов послал Краснова взять под свою команду 3-й конный корпус, основную ударную силу, идущую на Петроград «наводить порядок». «Мы все так жаждали возрождения армии и надежды на победу, что готовы были тогда идти с кем угодно, лишь бы выздоровела наша горячо любимая армия», — вспоминал Краснов.

Но основная масса солдат оказалась против Корнилова, она боялась восстановления дисциплины, смертной казни за воинские преступления, считала, что Корнилов хочет продолжения войны, как и положено генералу, а Керенский — за мир. И пока Краснов искал прежнего начальника корпуса генерала Крымова, чтобы принять от него командование, войска, посланные на Петроград, были остановлены саботажем железнодорожников, сопротивлением петроградского гарнизона, работой агитаторов. Командование Московского военного округа пригрозило Корнилову всей мощью округа. Военный переворот грозил вылиться в полномасштабную гражданскую войну внутри русской армии, что вовсе не способствовало бы оздоровлению армии и страны и победе над немцами. Корнилов осознал это и принял решение прекратить свое выступление. Он был арестован и со своими ближайшими сподвижниками посажен в городе Быхове в тюрьму, переоборудованную из женской гимназии. Непосредственно руководивший движением войск на Петроград генерал Крымов застрелился.

3-й конный корпус, оставшись без руководства, волновался, и Краснов прибыл как раз вовремя, чтобы победители, сторонники Керенского, дали ему то же задание, что и Корнилов, вступить в командование корпусом и успокоить его.

Неудача корниловского выступления, борьба «патриотов» с «демократами» усилила левых радикалов — большевиков. Краснов сразу же отметил это. Керенскому теперь «угрожали не правые круги, притихшие и подавленные под солдатским террором, а анархия и большевизм». Понял это и Керенский. Через три дня после ареста Корнилова он отдал приказ все тому же 3-му конному корпусу приблизиться вплотную к Петрограду и расположиться в Павловске, Гатчине и Петергофе. Вызванному в Петроград Краснову объяснили, что ему предстоит бороться за Керенского, «который все-таки хочет добра России», против Ленина и большевиков. В 3-м конном корпусе Краснов был принят хорошо. Корпус состоял из 1-й Донской дивизии, в которой Краснов начинал войну, и из Уссурийской казачьей. Казаки-донцы помнили и уважали его, с уссурийцами дело обстояло хуже, после встречи с офицерами дивизии на душе Краснова было «гадко, склизко и противно». Но и здесь неутомимый генерал взялся за дело, стал подтягивать, оздоровлять, проводить беседы...

В октябре корпус как будто нарочно стали раздергивать, требовать из него отдельные части для выполнения разных заданий и посылать их подальше от Петрограда. Заподозривший неладное Краснов противился, но вынужден был подчиняться приказам свыше.

В конце октября, когда в Петрограде началось выступление большевиков, под рукой у Краснова вместо положенных 50 сотен всадников оставалось всего 18 сотен, корпусная артиллерия сократилась наполовину.

И все же именно в ополовиненный корпус Краснова бежал из Петрограда от большевиков Керенский.

Керенского Краснов презирал и ненавидел, все в Керенском было Краснову «противно до гадливого отвращения», в Керенском видел генерал одного из виновников разрушения русской армии. Но в нем же Краснов видел законного главу государства. «Она (Россия — А. В.) его избрала, она пошла за ним, она не сумела найти вождя способнее, пойду помогать ему, если он за Россию...» — думал Краснов. Керенский впоследствии вспоминал, что Краснов держал себя «с большой, но корректной сдержанностью. Он был вообще все время очень, как говорится, себе на уме. Однако у меня сразу создалось впечатление, что лично он готов все сделать для подавления большевистского мятежа».

Керенский назначил Краснова командующим армией, которая должна была идти на Петроград против большевиков. Но армия была армией лишь на бумаге. С пятью сотнями донцов и сотней енисеицев двинулся Краснов в поход, который впоследствии был назван большевиками «мятежом Керенского — Краснова». Казаки легко и без потерь захватили Гатчину, распустили пленных на все четыре стороны, после утомительных переговоров и двух орудийных выстрелов разогнали царскосельский гарнизон и заняли Царское Село. Но занятые населенные пункты окончательно растворили в себе силы казаков. Обещанная Керенским армия не подходила, казаки отказывались идти вперед одни, без пехоты. Появились разговоры, что за Керенским никто не стоит, вся армия за большевиков.

30 октября под Пулково сотни Краснова столкнулись с пятью-шестью тысячами красногвардейцев и матросов и были отбиты. Ночью к казакам прибыли представители от матросов и предложили договориться самим, без генералов, без Керенского.

Переговоры затянулись. «Викжель», профсоюз железнодорожников, угрожая всеобщей забастовкой, требовал, чтобы Керенский помирился с большевиками и составил однородное социалистическое правительство. В ходе переговоров казачьи сотни разлагались.

1 ноября делегация матросов предложила казакам произвести размен: казаки выдадут большевикам Керенского, а матросы казакам выдадут Ленина, «ухо на ухо поменяем», тогда и междоусобица закончится. Казаки поверили. Они стали требовать, чтобы Краснов выдал Керенского, и порывались сделать это. Краснов предупредил Керенского, чтобы тот бежал. В это время большевики, нарушив перемирие, ввели войска в Гатчину, где находились Краснов и Керенский-Керенский бежал, переодевшись в кожаный костюм шофера и прикрыв пол-лица мотоциклетными очками. Казаки, заподозрив Краснова в содействии побегу, потребовали его к ответу. Фактически они предали его. Но Краснову удалось переломить настроение. Он вышел к 9-му Донскому полку, требовавшему от него объяснений, и поинтересовался, выдали ли матросы казакам Ленина, как обещали. Казаки молчали. «Я знаю, что я делаю, — сказал казакам Краснов. — Я вас привел сюда, и я вас выведу отсюда. Верьте мне, и вы не погибнете, а будете на Дону».

Формально перемирие между матросами и казаками продолжалось. Краснова пригласили в Смольный для переговоров, это было скрытым арестом.

Но пятитысячную массу казаков под Петроградом надо было кормить и содержать, и большевистское руководство, само державшееся на волоске, предпочло отпустить Краснова, чтобы он увел казаков из-под Петрограда на Дон.

Страна все глубже и глубже опускалась в омут всеобщего хаоса. Собрать две дивизии казаков, усадить в эшелоны (которые надо было еще найти) и довести до родных куреней — бремя для человека, не облаченного реальной властью, непосильное. Но Краснов справился. Почти всю зиму пробирался он с казаками через сотрясаемую революцией Россию. В первых числах февраля 1918 года Краснов, распустив приведенных казаков по домам, прибыл в донскую столицу — Новочеркасск.

Ситуация на Дону была не лучше, чем под Петроградом. Выборный донской атаман А. М. Каледин, не признавший власть большевиков и вступивший с ними в войну, застрелился. Казаки не хотели защищать Дон от большевиков. В Каменской они создали Донской казачий военно-революционный комитет, который, подравшись с верными Каледину частями, признал большевистский СНК и начал войну со своим атаманом и Войсковым Кругом. После смерти Каледина из ста с лишним тысяч боеспособных донских казаков, участвовавших в мировой войне, лишь полторы тысячи как-то противостояли большевикам. Собравшиеся в Ростове под знамена генерала Корнилова офицеры, гордо именовавшиеся «Добровольческой армией», численно немногим превышали три тысячи человек.

Опасаясь окружения, Добровольческая армия ушла из Ростова на Кубань в свой легендарный «Ледовый поход». Ожидая «пробуждения казачества», ушли в Сальские степи донские офицеры и казаки походного атамана П. X. Попова. Поход впоследствии назвали «Степным», а его участников — «степняками».

П. Н. Краснов не участвовал ни в «Ледовом», ни в «Степном» походах. Разуверившись в предавших его казаках, он укрылся в станице Константиновской и жил там под немецкой фамилией (взял фамилию жены?).

На Дон пришла Красная гвардия. Установилась Советская власть.

2. ВО ГЛАВЕ ВСЕВЕЛИКОГО ВОЙСКА ДОНСКОГО

Весна 1918 года на Дону была временем смутным и тревожным. Советская власть установилась в городах и окружных центрах, большинство захолустных хуторов и станиц, узнав об установлении новой власти по телеграфу, согласно вывесили над правлениями красные флаги, но должностные лица остались прежние. Исподволь накалялись страсти. Крестьяне, как и всюду по России, попытались поделить и распахать помещичью землю. Зарились они и на казачьи угодья, на войсковой запас земли. Казаки, которым из-за экстенсивного земледелия земли тоже не хватало, хотя имели они ее втрое больше, чем крестьяне, насторожились. Положение усугублялось «дуростью» новой власти, среди которой было много деклассированного элемента, арестами офицеров-донцов, враждебным настроем пришедших на Дон красногвардейцев, которым после бедного и голодного Севера казалось, что богатый Юг чужд и враждебен. Вдобавок ко всему по территории Украины подходили немцы, а перед ними откатывались разрозненные полуанархические отряды украинских «социалистических армий». Пьяные разгульные толпища украинских красногвардейцев (а первыми отступали наименее дисциплинированные) получили на Дону прозвище «чертова свадьба».

Еще в марте на Дону начинают вспыхивать разрозненные восстания, но быстро гаснут. Советская власть перебирается из ненадежной донской столицы — Новочеркасска — в Ростов-на-Дону. И в ближайшее время казаки лежащей около Новочеркасска Кривянской станицы, задравшись с присланными реквизировать хлеб матросами, поднимают восстание и врываются в город. Красная гвардия, присланная из Ростова, Новочеркасск отбила, но казаки, пользуясь разливом Дона, засели на островах у станицы Заплавской и стали формировать свою Донскую армию. Во главе армии стал генерал Поляков, а начальником штаба у него стал полковник С. В. Денисов, бывший начальником штаба у Краснова во 2-й сводно-казачьей дивизии.

Известие о восстании под Новочеркасском прокатилось по всему Дону. Восстали казаки во 2-м Донском округе, на Донце, на Верхнем Дону, на Хопре.

Услышав о восстании на Дону, повернула на север Добровольческая армия, понесшая страшные потери под Екатеринодаром и лишившаяся там своего вождя, Л. Г. Корнилова. Две тысячи «добровольцев», все, что осталось в строю после «Ледового похода», подошли к границам Дона и расположились в станице Мечетинской. Вышли из Сальской степи и двинулись к Новочеркасску партизаны походного атамана П. X. Попова, полторы тысячи штыков и сабель.

В самой станице Константиновской, где скрывался П. Н. Краснов, тоже было неспокойно. Казаки хотели восставать и искали достойного предводителя. К сожалению, это были те самые ребята из 9-го Донского полка, который чуть было не разменял Ленина и Троцкого на Керенского и Краснова. Когда делегация пришла к Краснову и спросила, не возглавит ли он 9-й полк, который готов выступить против большевиков и Красной гвардии, Краснов, прекрасно помня события под Петроградом, ответил:

— Я эту сволочь прекрасно знаю и никакого дела с ней иметь не хочу.

Затем в Константиновскую вступили партизаны генерала Попова, но и в них Краснов не поверил и не присоединился к отряду.

Меж тем немецкие войска вступили на территорию Дона, начались бои под Ростовом. 6 мая Ростовский вокзал был захвачен отрядом полковника Дроздовского, идущим с Румынского фронта на соединение с Добровольческой армией. Из Ростова Дроздовский пошел на Новочеркасск, где вновь разгорелись бои. Донская армия генерала Полякова, Дроздовцы и партизаны Попова объединили свои усилия. 8 мая 1918 года они заняли Новочеркасск. В тот же день немцами был занят Ростов.

Занятие Новочеркасска еще не решало окончательно всего дела. Кроме города пока лишь 10 станиц (из 134) были в руках восставших. И самое неприятное — среди захвативших город повстанцев не было единства.

Созданное повстанцами Временное Донское правительство не доверяло генералу П. X. Попову, встретило его довольно холодно. Главной причиной было то, что у Попова в отряде преобладали офицеры, а среди восставших казаков все еще жили порожденные революцией антиофицерские настроения.

В споре за власть, который неминуемо стал разгораться, и «партизаны» и «заплавцы» пошли по пути наименьшего сопротивления, стали искать третью компромиссную фигуру. 9 мая Временное Донское правительство обсуждало вопрос о передаче всей военной власти генералу А. И. Деникину, командующему Добровольческой армией после смерти Л. Г. Корнилова. Но главенство Деникина означало немедленный конфликт с немцами, для борьбы с которыми Добровольческая армия по идее и создавалась (а с большевиками боролась как с немецкими ставленниками). Для такой борьбы нужны были совершенно иные силы и средства, не две тысячи «добровольцев» и не разрозненные сотни восставших казаков. Сам Деникин не особо жаловал Временное Донское правительство, считал его «многоголовым совдепом», главу его Г. П. Янова — «правым демагогом», а походного атамана Попова — «человеком вялым и нерешительным».

Противоречия в какой-то мере разрешились на Круге Спасения Дона, собравшемся 11 мая в Новочеркасске. Не надеясь до конца на массовую поддержку, восставшие обеспечили себе большинство на Круге самой избирательной системой, согласно которой станица выдвигала на Круг одного делегата, а полк или дружина, выставленные станицей против большевиков, — двух делегатов. Практически это был Круг из представителей восставших полков и дружин. Председателем Круга и его товарищем (заместителем) были избраны члены Временного Донского правительства. Большинство принадлежало казакам низовых станиц, «черкасне». Круг назвали «серым», на нем почти не было интеллигенции, только казаки-повстанцы. «Этот серый Круг имел одну цель — спасти Дон от большевиков, спасти во что бы то ни стало и какою бы то ни было ценой.

Он был истинно народным и потому коротким, мудрым и деловым в своих заседаниях и решениях. Он коротко и просто сказал, что хочет Дон теперь: порядка.

Что будет в России и какова она будет, он не думал. Это не его дело и не потому не его дело, что он отшатнулся от России, а потому, что он чувствовал себя слишком маленьким и ничтожным, чтобы затрагивать такие большие вопросы», — писал впоследствии Краснов.

Круг объявил принудительный заем в 4,2 млн рублей у местных капиталистов, которые не особо помогали материально, хотя всей душой сочувствовали антибольшевистскому движению. Далее было принято решение о создании регулярной армии для борьбы с большевиками. К немцам была послана делегация с целью «твердо отстаивать существующие ныне границы области, ее независимость и самобытность казачества».

Естественно встал вопрос об атамане. Кому доверить власть в столь неспокойное время? Генералу П. X. Попову? Но Попов не имел опыта военных действий, до Степного похода он был начальником Новочеркасского юнкерского училища, в мировой войне не участвовал. Деникину? Эта кандидатура отметалась без рассуждений. Деникин был «солдатский» генерал, а здесь нужен был казак. И тут полковник С. В. Денисов напомнил о П. Н. Краснове. Краснов был приглашен на Круг с просьбой «высказаться о современной политической обстановке».

Может быть, такова участь всех «петербургских казаков»... Человек практического ума, Краснов восторженно писал о казаках. Они его предали, позволили арестовать на своих глазах, готовы были выдать, и он однажды высказал, что он думает о некоторых конкретных представителях казачества. Но Круг пригласил его... И Краснов явился.

Знал ли он о перспективах подобного приглашения? Да, это было практически приглашение в атаманы. Почему именно его? Краснов объяснял это тем, что был в тот момент «старшим по службе из донских генералов», последняя должность — командир корпуса. Объяснял тем, что «члены Круга знали генерала Краснова как молодого офицера, знали как полкового командира, как начальника дивизии и командира корпуса, они видели его в боях, привыкли верить ему и повиноваться ему, а главное — суеверно верили в его счастье, потому что не раз на войне он выходил победителем из очень сложных и тяжелых положений. Про него знали, что он любит и жалеет донских казаков, и каждый знает, что простой народ этому слову жалеть придает особое значение».

Краснов, знаток донской жизни и донской истории, знал, но умолчал, что Круг вообще-то искал жертву. Любое замкнутое сообщество, а Войско Донское таковым являлось, ввязываясь в сомнительное мероприятие, лидера, вождя, предпочитает брать со стороны, чтоб не было усиления того или иного клана среди своих, чтоб никому из своих не было обидно, чтоб не жалко было сдать «чужака» в случае провала. Такова судьба Разина, Пугачева, Булавина. Краснов «любил и жалел донских казаков»... Но ведь так говорят о чужих. Донских казаков любит и жалеет казак «петербургский»; свой донец знает цену всем и каждому, такие слова к нему неприменимы, как глупо было бы сказать, что сосед «любит и жалеет» всех своих соседей, восхищается ими. Свой своим не восхищается.

И все же Краснов откликнулся и пошел, потому что он был «петербургский казак», с комплексами, с ностальгией, с любовью «ко всему казачьему».

Два часа при гробовом молчании Круга Краснов говорил о положении на Дону и в России. Его доклад стал программой деятельности Круга. Предусматривалось привлечение на свою сторону всех слоев казачества. Тезис «казачество стоит вне партий» стремился затушевать классовые противоречия внутри сообщества, тезис «все силы на восстановление старины» идеализировал добуржуазные «патриархальные отношения вольных степей» и должен был придать движению ореол романтизма. Тезис «казачество участвует в освобождении русского народа от большевизма» определял цели объединения, но, учитывая отсутствие единства взглядов по этому вопросу среди казаков, Краснов уточнил непосредственные цели военных действий — выход на линию Царицын — Поворино — Лиски.

Взаимоотношения с антисоветскими силами были оговорены в тезисе «все, кто против большевиков, — наши союзники». Отношение к немецким войскам, которые, будучи в данный момент антибольшевистской силой, подходили под разряд «союзников», было выражено туманно: «С немцами войны быть не может, но казачество — свободно».

В интересах казачьего сообщества было высказано требование утверждения всех прав казачества при «восстановлении России». Большая самостоятельность Дона в будущем, его своеобразная «автономия» выразились в тезисе, что донской атаман будет непосредственно подчиняться лицу, возглавляющему центральную власть.

Гарантом воплощения в жизнь всех этих идей программа считала создание постоянной казачьей армии. 16 мая 1918 г. П. Н. Краснов был избран донским атаманом 107 голосами против 23. Других претендентов на этот пост не было. Лишь 1 голос был подан за социалиста П. Агеева.

Избирался Краснов временно, до Большого Войскового Круга, который предполагали собрать, когда Войско Донское будет освобождено от большевиков и все население сможет принять участие в выборах.

Однако Краснов отказался принять атаманский пернач, поставил Кругу условие: принять заранее подготовленные им законы. Это были законы об атаманской власти, согласно им атаман утверждал законы, назначал всех министров правительства, становился высшим руководителем всех внешних сношений, верховным вождем Донской армии, то есть полновластным правителем Дона. Далее шли законы о вере («первенствующей» считалась православная, но все иноверцы пользовались правом свободного отправления их веры и богослужения), о правах и обязанностях граждан (подтверждались демократические свободы), о законах.

Не опасаясь обвинений в приверженности старому режиму, Краснов объявлял: «Впредь до издания и обнародования новых законов Всевеликое Войско Донское управляется на твердых основах Свода законов Российской империи, за исключением тех статей, которые настоящими основными законами отменяются». Отменялись все законы Временного правительства и все декреты Совета Народных Комиссаров. Армия возвращалась к уставам, изданным до 23 февраля 1917 года. В законах оговаривалось создание нового правительства — «Совета управляющих», создание отдела финансов, войскового суда. Предлагались донские флаг, герб и гимн. Флаг — три продольные полосы синего, желтого и алого цвета — символизировал «три народности, издревле живущие на донской земле», казаков, калмыков и русских. Герб изображал нагого казака в папахе, при шашке, ружье и амуниции, сидящего верхом на бочке. Гимном становилась модификация песни «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон».

— Вы хозяева земли Донской, я ваш управляющий, — сказал Краснов Кругу. — Все дело в доверии. Если вы мне доверяете, вы принимаете предложенные мною законы, если вы их не примете, значит, вы мне не доверяете, боитесь, что я использую власть, вами данную, во вред Войску. Тогда нам не о чем разговаривать. Без вашего полного доверия я править Войском не могу.

Полного доверия со стороны Круга к Краснову не было. Но вопрос был поставлен прямо и на него надо было прямо отвечать. Законы приняли.

— Умник — это верно, но... дюже доверять ему опасно. Но мы по банку вдарили, пошли на пан или пропал — дали всю власть. Что выйдет — не знаем, — говорили разъезжавшиеся с Круга казаки.

Круг разъехался. Наделенный диктаторскими полномочиями атаман остался править Войском.

К управлению, к административной работе, Краснов подошел как к искусству, к творческому процессу. Именно поэтому он и требовал диктаторских полномочий. «Донскому атаману предстояло творить, и он предпочитал остаться один вне критики Круга или Кругом назначенного правительства», — вспоминал Краснов.

— Творчество, — сказал он в одной из своих речей, — никогда не было уделом коллектива. Мадонну Рафаэля создал Рафаэль, а не комитет художников...

Что же собирался творить атаман? Ему нужна была мощная сила для борьбы с большевиками, для восстановления России, мощное народное движение, в которое безоглядно влилось бы казачество, то есть движение, отвечающее казачьим интересам и выражающее их.

Препятствия встречали Краснова на каждом шагу. Во-первых, Дон не был един. Казаки составляли лишь 43 % населения. Да и то какая-то часть их изначально присоединилась к большевикам. Таких было мало, их называли изменниками, но все же... Донские крестьяне, коренные и недавно пришедшие на Дон, безземельные, в подавляющем большинстве были настроены против казаков, против атаманской власти. Поэтому они единодушнее, чем где бы то ни было в России, выступали за Советскую власть. Получался замкнутый круг. Противопоставить Советской России единый Дон было абсолютно невозможно, но именно благодаря настроениям крестьян, испугавшись этого настроения, казаки и восстали против большевиков. Помирись казаки с крестьянами, никто и не подумает свергать Советы в далекой Москве. Повстанцы при всех своих боевых качествах, как и во времена крестьянских войн, освободив свою станицу, не хотели идти дальше, и «поднять их на энергичное преследование противника не представлялось возможным. Все пока держалось на исключительной доблести и самопожертвовании офицеров, учащейся молодежи и особенно стариков, своим авторитетом влиявших на фронтовиков». Как считали современники, «восставая, казаки меньше всего думали об устройстве своего государства. Восставая, ни на минуту не забывали того, что можно помириться, коль скоро Советская власть согласится не нарушать их станичного быта». Еще до избрания Краснова атаманом Временное Донское правительство, отменив большевистские декреты, поспешно объявило об оборонительном характере войны и курсе на примирение классов: «Намерение Временного правительства — не выходить за пределы области, но отстаивать ее территорию в исторических границах. Как будет закончена борьба, будет созван Большой Круг и съезд неказачьего населения». Как в таком случае идти на Москву? Вторым важным фактором, на который нельзя было не обратить внимания, стали немцы, занявшие Ростов, Таганрог и остановившиеся по линии Дона и Юго-Восточной железной дороги. Немцы стремились к бакинской нефти, предвосхищая свой рывок 1942 года. Но будучи наиболее мощной военной силой на юге России в то время (более 300 тысяч штыков), немцы прочно увязли на Западном фронте, а потому избегали здесь, на востоке, ввязываться в серьезные конфликты. Дальнейшему их продвижению на восток препятствовало настороженное отношение к ним восставших казаков, враждебное отношение «добровольцев» и, наконец, разлив Дона. Впоследствии они попытаются продвинуться южнее, высадят десант на Шаманском полуострове, затем в Поти, но до Баку так и не дойдут.

А пока они стояли в Ростове, в Каменской, в Миллерово, в Чертково. Их орудия и пулеметы были наведены на Новочеркасск. Зная казаков по опыту мировой войны, немцы предпочитали не рисковать и держать палец на спусковом крючке.

Как, сражаясь с большевиками, не ввязаться еще и в бои с сильным, опасным, победоносным пока противником — немцами?

В-третьих, прятавшаяся при большевиках интеллигенция «вылезла наружу» и стала обвинять Краснова в свертывании демократии. «Стремящаяся к власти, воспитанная на критике ради критики, на разрушении, а не на творчестве, она повела широкую кампанию против атамана», — жаловался Краснов.

И, наконец, в-четвертых, соперников Краснов увидел в «добровольцах», в генерале Деникине. «Добровольцы», сражавшиеся под знаменами «Единой и Неделимой России», претендовали на главенство в антибольшевистском движении, они надеялись пополниться за счет казаков, которых считали «прекрасным боевым материалом». Но когда казаки созвали Круг, создали свое правительство, свою армию, приняли самостоятельно законы, утвердили флаг, герб и гимн, это вызвало недовольство и даже озлобление в среде «добровольцев». Уж не вздумали ли донцы отделиться от России?..

Генерал Деникин стремился быть в курсе всех событий на Дону. У него в «Доброволии» был целый полк из донских офицеров, казаков и студентов, и командовал этим «Партизанским» полком донской генерал, известный на Дону не менее Краснова, Африкан Петрович Богаевский. Правда, известен он больше был как брат Митрофана Богаевского, казачьего идеолога, сподвижника Каледина, «донского соловья», расстрелянного большевиками. Деникин послал Африкана Богаевского на Круг в надежде, что того изберут атаманом, но Богаевский опоздал, избрали Краснова. Тем не менее, учитывая популярность самого имени и то, что Богаевский закончил войну с немцами начальником казачьей дивизии, то есть немногим уступал самому Краснову в старшинстве, Краснов назначил его «премьер-министром» в донском правительстве и доверил ему все внешние сношения Войска.

Впоследствии Краснов не раз говорил: «У меня четыре врага: наша донская и русская интеллигенция, ставящая интересы партии выше интересов России, — мой самый страшный враг; генерал Деникин; иностранцы — немцы или союзники и большевики. И последних я боюсь меньше всего, потому что веду с ними открытую борьбу, и они не притворяются, что они мои друзья...»

Не смущаясь наличием такого количества врагов и их мощью, П. Н. Краснов принялся за работу.

Первыми шагами атамана, стремившегося к выигрышу времени, к собиранию сил, было письмо к императору Вильгельму о собственном избрании и просьбой прекратить наступление, Краснов уверял германского императора в дружественных чувствах, просил оружия, а взамен предлагал установить «правильные торговые отношения» между Доном и Германией. Делегации, посланные Красновым к германскому командованию, хотя и оговаривали неприкосновенность донских границ, основной целью имели заключение соглашения о военной и политической поддержке в обмен на поставки Доном продовольствия для Германии.

Через два дня к Краснову прибыла делегация от немецкого командования и заявила, что германцы никаких завоевательных целей не преследуют и уйдут, «как только увидят, что на Дону восстановился полный порядок». Что касается Таганрога и округа, то немцы заняли его лишь потому, что украинцы сказали, что он принадлежит Украине. Этот пограничный спор немцы предлагали Краснову разрешить с гетманом Украины П. Скоропадским. В ряде донецких станиц немцы оказались по просьбе казаков, которые искали у германских войск поддержки в боях с Красной гвардией.

Краснов убедился в том, что немцы побаиваются казаков и заинтересованы в союзе с ними. Сам он немцев не боялся — бил их на войне, да и женат, кстати сказать, был на немке. Но с реальным противником или реальным партнером надо было считаться, и Краснов в первом же приказе потребовал, «как ни тяжело для нашего казачьего сердца... чтоб все воздержались от каких бы то ни было выходок по отношению к германским войскам и смотрели бы на них так же, как на свои части».

Естественно, немцы грабили донскую территорию, но ограблению в основном подверглись Таганрогский и Донецкий округа, где подавляющую часть населения составляли крестьяне. Казачьи станицы пострадали в единичных случаях. Краснов развернул «взаимовыгодную торговлю», приравняв 1 марку к 75 донским копейкам. За 1 русскую винтовку с 30 патронами немцам давали пуд ржи или пшеницы. Подобную цену на оружие трудно назвать высокой. Она действительно была «взаимовыгодной». Немцы продавали доставшиеся им даром вооружение с русских складов на Украине, а Краснов его за бесценок скупал.

Взаимоотношения «доно-германские» сразу же теснейшим образом переплелись с отношениями «доно-украинскими». На Украине немцы установили власть гетмана Павла Скоропадского, потомка старинного рода, генерала русской армии. В области внешней политики Краснов первым делом потребовал от ведомства иностранных дел «войти в немедленные дипломатические сношения с Киевом». Однако донское правительство сразу же вступило с гетманом в конфликт. Стремясь укрепиться на линии Дона и в Донецком угольном бассейне, немцы поддерживали претензии гетманского правительства на Таганрогский и Ростовский округа Донской области, так как там якобы 67 % населения составляли украинцы (на самом деле — 27 %). Взамен гетман предлагал донским казакам... устье Волги. Между тем спорные округа давали 70 % всего налогового дохода Войска Донского, 81 % добываемого угля, на их территории располагалось 86 % фабрик, заводов и других предприятий области.

Донское правительство сразу же заявило, что «считает Ростов и Таганрог в Донской области. Присутствие германских войск не означает оккупацию или украинизацию этих городов», и начало тяжбу с гетманом за Таганрогский округ. Зная истинную цену «Украинской державе», донские делегации и сам атаман в основном переговоры вели с немцами, а гетманское правительство иногда с презрением называли «неудачным экспериментом на живом народном организме». Кроме того, взаимоотношения «доно-германские» сильно повлияли на взаимоотношения Дона и Добровольческой армии. Между немцами и «добровольцами» была взаимная вражда. Контакты Краснова с немцами сразу же обостряли неприязнь между Красновым и Деникиным, а попытки Краснова поддержать «добровольцев» вызывали настороженность и недоверие к нему со стороны германского командования.

28 мая Краснов встретился с командованием Добровольческой армии и настойчиво советовал ему наступать на Царицын (ныне Волгоград), в Поволжье. Тем самым атаман бил сразу трех зайцев: выпроваживал соперника из региона и снимал в глазах немцев вопрос о доно-деникинских отношениях; давал Деникину возможность соединиться на Волге с восставшими чехословаками, которые, как и Деникин, были враждебны немцам (все солдаты Чехословацкого корпуса были изменники, бежавшие из рядов австро-венгерской армии, ни немцы, ни австрийцы их в плен не брали, а если брали, то показательно вешали), тем самым на Волге образовался бы относительно мощный антисоветский и антигерманский фронт, и немцы, не желая ввязываться в очередные бои, прикрылись бы от чехов и Деникина буферным государством — Войском Донским; в-третьих, с захватом Царицына весь Юг был бы отрезан от Москвы, что наносило тяжелейший удар по большевистской власти.

Однако Деникина и других «добровольцев» нелегко было толкнуть на этот шаг. Хотя чехи впоследствии и приглашали Деникина в Поволжье, Добровольческая армия туда не пошла. Чтобы говорить с союзниками-чехами на равных, нужна была настоящая армия, а не жалкие 2 тысячи. Деникин планировал создать армию на базе кубанского казачества (если уж не удалось создать ее на базе донского), а для этого вновь идти на Кубань.

Все же удалось договориться, что Добровольческая армия овладеет железной дорогой Великокняжеская — Тихорецкая и освободит от большевиков Задонье, а затем пойдет на Кубань. Взамен Деникин потребовал оружие с русских складов на Украине, которое Краснов должен был выпросить у гетмана и немцев, и 6 млн рублей на содержание армии.

В конце мая 1918 года немцы предприняли очередную попытку прорваться на Кавказ. Первым этапом операции стала атака на Батайск, где все еще стояли красногвардейцы. Красновские казаки тоже участвовали в этом бою. Общее руководство осуществлял генерал фон Кнерцер, командующий донскими частями генерал Греков подчинялся ему на правах командира корпуса. Чтобы нейтрализовать упреки «добровольцев», Краснов привлек к совместной операции с немцами отряд полковника Глазенапа, состоявший из донских казаков, но входивший в Добровольческую армию. Бои за Батайск шли 30 мая и 2 июня, закончились они неудачно, так как Дон еще не вошел в свои берега, и Батайск был прикрыт от немцев и казаков целым морем половодья. Кроме того, немцы как раз в это время начали наступление во Франции на реке Энн, которое к 5 июня стало захлебываться. С этого момента они все больше уклоняются от боев, усиленно склоняют Краснова занять Царицын и создать на Дону своеобразную буферную зону, которая прикрывала бы их попытки прорваться на Кавказ и к Баку рывком через Грузию. Чтобы Краснов не договорился с чехами, немцы начинают усиленно снабжать его оружием и деньгами. Создается парадоксальная ситуация: немцы грабят Украину и в то же время на самом верху, в ставке Вильгельма II, решается вопрос, где взять деньги, чтобы окончательно склонить на свою сторону донских казаков и их атамана. На Украине немцы берут, а Дону дают.

Краснов «подыграл» немецкому командованию, заявив: «В настоящее время я занят подготовкой общественного мнения для активной борьбы с чехословаками», после чего передал треть снарядов и четвертую часть патронов, полученных от немцев, злейшим врагам Германии — «добровольцам».

Во второй половине июня германское командование, готовясь к генеральному сражению во Франции на реке Марне, заключает с большевиками очередной договор и устанавливает разграничительную линию между германскими и советскими войсками. Немецкий «натиск на восток» останавливается. В это же время Деникин с «добровольцами» и присоединившимся к нему отрядом полковника Дроздовского, который, помогая казакам взять Новочеркасск, уходит во «2-й Кубанский поход», устремляется на Кубань и начинает бить там большевиков, поднимать кубанское казачество.

Германское командование, которое не оставляло замысла о своей экспансии на Кубань путем «воссоединения» Кубани и Украины (о чем постоянно велись переговоры кубанских «самостийников» и гетмана), запросило Краснова о положении и планах Добровольческой армии. Краснов ответил, что Добровольческая армия 30 июня самовольно, без ведома донского командования бросила позиции под Кагальницкой — Мечетинской и на свой страх и риск отправилась в неизвестном направлении. Силы «добровольцев» невелики, — успокоил немцев Краснов, — всего 12 тысяч, из них 70 % — кубанские казаки и 1,5 тысячи — отряд Дроздовского. На самом деле красновские казаки приняли самое активное участие в боях «добровольцев» за южные районы Донской области. Краснов передал в подчинение Деникину 3,5-тысячный отряд генерала Быкодорова, который вскоре возрос до 12 тысяч, то есть сравнялся по количеству со всей Добровольческой армией.

Таким образом к июлю 1918 года взаимоотношения с немцами определились, а главнейший соперник Краснова — Деникин — увел свою армию на Кубань.

Что касается интеллигенции, то здесь дело было сложнее. Интеллигенция действительно стала критиковать атамана за монархические жесты, агитировать казаков, да и сами казаки, особенно в северных округах, колебались, не круто ли взял атаман, возвращаясь к законам Российской империи. Пришлось Краснову исправлять ситуацию. Через неделю после Круга он издал приказ № 12, в котором объявлялось, что, отменяя законы Временного правительства, донские власти «не думали посягать на свободу граждан». Пункт приказа, отменяющий законы Временного правительства, объявлялся временным: «Всевеликое Войско Донское, благодаря историческим событиям поставленное в условия суверенного государства, стоит на страже завоеванных революцией свобод. Все законы Временного правительства, укрепляющие русскую государственность и способствующие укреплению и процветанию Донского края, лягут в основу жизни Всевеликого Войска Донского. В наикратчайший срок законы, охраняющие права населения и общественных организаций, будут проведены в жизнь».

В конечном итоге в специальной декларации 5 июня 1918 года «впредь до образования в той или иной форме Единой России» Войско Донское объявлялось «самостоятельной демократической республикой».

Определились взаимоотношения с политическими партиями. Эсеры пытались вести с Красновым переговоры «о возможности совместной борьбы против большевиков», но казаки на союз с ними не шли, помня, что лидер эсеров В. Чернов поддерживал притязания крестьян на казачью землю. Официальных членов эсеровской партии среди членов Круга не было или почти не было. Меньшевиков были единицы.

Кадеты же составили атаману оппозицию «справа», хотя с самого начала Краснов пытался привлечь их к тесному сотрудничеству, предлагал войти в правительство местному кадетскому лидеру и миллионеру Н. Е. Парамонову. Парамонов отказался, требуя, чтобы из правительства убрали одиозных контрреволюционеров и ввели его сторонников. Краснов на это не пошел, и местные кадетские лидеры, Парамонов и Харламов, отныне стали во главе оппозиции.

Пользуясь тем, что в Круге формальных членов партий были единицы, атаман в черном теле держал все общественные организации. «Атаман одинаково разрешал собрания эсеров, кадетов и монархистов и одинаково их прикрывал, как только они выходили за рамки болтовни и пытались вмешиваться во внутренние дела Войска», — вспоминал Краснов. Он в 24 часа выставил формируемый в Ростове-на-Дону «отряд монархистов», наложив резолюцию: «Это не отряд монархистов, а отряд жуликов и вымогателей, о чем Осведомительному отделу надо бы знать раньше меня. 12.VII.18. Генерал-майор Краснов». Не постеснялся он выслать из области и видного политического деятеля, бывшего председателя Государственной Думы Родзянко, когда тот надумал поучать атамана.

В отставку был отправлен генерал-лейтенант Попов и его соратники, которые настаивали на более тесных связях с Деникиным.

В своей работе и своей борьбе Краснов опирался на рядовых казаков, особенно на зажиточное низовое казачество, так же как низовцы опирались на него в достижении своих целей, и в то же время Краснов имел конечную цель, которая расходилась с конечной целью избравших его казаков. Он хотел свергнуть большевиков по всей России, низовцы не помышляли идти дальше границ и готовы были помириться с кем угодно, лишь бы сохранить сложившийся уклад казачьей жизни. Складывалась парадоксальная ситуация — в глубине души атаман был один против всех.

С самого начала, подыгрывая настроению Круга, атаман заявил, что «путь спасения Дона лежит в окончательном его отделении от матушки-России», но на самом деле делал все, чтобы втянуть казаков в затяжную войну с большевиками и в конечном итоге повести их на Москву. «Атаман чувствовал, что у него нет силы заставить пойти, и потому делал все возможное, чтобы пошли сами», — вспоминал Краснов. Он обещал мир, но требовал, чтобы для гарантии этого мира казаки заняли российские города вне пределов Донской области: Царицын, Камышин, Поворино.

Чтобы казакам было за что сражаться, атаман воззвал к донскому патриотизму, без колебаний признал донских казаков отдельной нацией. В газетах стали появляться статьи, доказывающие происхождение донцов чуть ли не от жителей древней Трои, от этрусков, амазонок и так далее. Но главное, надо было убедить казаков, что они живут в самостоятельном, независимом государстве, прекрасно обустроенном, а большевики угрожают Дону, как независимому, богатому, счастливому государству, несут нищету, порабощение.

Работать приходилось на нескольких направлениях. Самыми энергичными мерами налаживалась экономическая жизнь области. От управляющих отделом финансов и торговли и промышленности Краснов потребовал создать «стройную систему налогового обложения», напечатать свои ассигнации и заменить ими марки Временного правительства. Предполагалось развитие свободной торговли, «добиваясь понижения цен конкуренцией, но не нормировкой цен», было дано указание «призвать к жизни кооперативы и дать им возможность самого широкого развития». Краснов писал, что у императора Вильгельма он «просил машин, фабрик, чтобы опять-таки как можно скорее освободиться от опеки иностранцев». Предполагалось развивать «новые отрасли с наилучшим и современным техническим оборудованием», разрабатывались проекты Волго-Донского и Донецко-Днепровского каналов.

Земельный вопрос предполагалось если не разрешить, то сгладить. Своего рода источником земли стали земли тех, кто ушел с красными. Было приказано засеять все пустующие участки, земли помещиков засеять, используя пленных красногвардейцев, а урожай сдать в казну, выработать максимальную норму частного землевладения и правила отчуждения земли для выдачи безземельным.

И все это не были бессмысленные мечтания. Краснов умел работать сам и умел заставить работать других. Он был строг, даже суров, беспристрастен и, если нужно, язвителен. В гневе — страшен. Как вспоминал донской прокурор И. М. Калинин, «должностное лицо, с которым Краснов говорил по телефону, стояло навытяжку перед аппаратом и то и дело почтительнейше отвечало в трубку:

— Слушаю-с, ваше высокопревосходительство».

Результаты сказались очень скоро. За период красновского правления было открыто 8 гимназий и много начальных школ. Случалось, что казаки слали с фронта домой трофейное имущество, чтоб его продали, а на вырученные средства открыли хуторскую начальную школу. Поезда по территории Войска Донского ходили строго по расписанию, и даже извозчики брали за проезд по дореволюционным расценкам.

Один из донских офицеров, вернувшийся домой из охваченной революцией России, вспоминал: «На железной дороге совершенно не чувствовалась происшедшая в России революция, и жизнь шла своим нормальным чередом. Будочники с зелеными флажками провожали поезда; казаки везли с поля груженые подводы сена и зерна и, лежа на возах, равнодушно поглядывали на пассажиров; мальчишки с красными лампасами на штанишках бежали к полотну ЖД и выпрашивали старые газеты «тятьке на цигарку», ну словом, повсюду на Дону можно было наблюдать жизнь дореволюционного времени».

Тем не менее в бюджете доходы покрывали 46 % расходов, а 57 % расходов шли на армию...

Война не прекращалась. Казаки восстали по всему Дону и, собравшись в сотни и полки, выбили красногвардейцев с донской территории. Летом бои велись лишь на окраинах области. Но за границу Войска Донского казаки переходить не хотели. Нужна была постоянная армия. Прошедшие фронты мировой войны, казаки имели огромный боевой опыт, но также имели опыт полковых комитетов, митингов и других «революционных прав». И Краснов решил создать «Молодую армию» из молодежи призывного возраста, еще не служившей. В лагере под Новочеркасском собрали 12 полков молодежи и стали обучать ее в традициях старой русской армии. Кроме того, мобилизовали крестьян и сформировали из них стрелковую бригаду. У Краснова были и свои виды на сформированные и усиленно обучаемые молодые полки. «... Атаман знал, что все казаки на Москву ни за что не пойдут, а эти тридцать тысяч, а за ними столько же охотников, наверное, пойдут», — вспоминал Краснов.

Пока шло обучение молодежи, так же энергично началось переформирование восставших казаков на фронте. Командование Донской армией Краснов доверил произведенному в генералы С. В. Денисову. Разрозненные полки сводились в отряды и дивизии. В конечном итоге, преодолев местнические настроения повстанцев, к лету 1918 года Краснов, по мнению «конкурентов»-деникинцев, имел «около 100 тысяч вполне удовлетворительной в общем и прекрасной по частям армии». Даже летом в условиях полевых работ, то распуская, то призывая казаков различных возрастов групп, он смог держать на фронте 50-тысячное войско. Для несения тыловой службы было привлечено все население, включая стариков, женщин и детей, на которых также лежали и все заботы по хозяйству.

А. И. Деникин оценил эти вооруженные силы так: «Донской армии по существу не было: был вооруженный народ. Точнее, вооруженный класс...»

И Ленин, делавший в июне заметки к одному из докладов, отметил две главные силы в стране, противостоящие большевикам: «чехословаки; Краснов».

В августе 1918 года, когда Донская армия освободила практически всю территорию Дона и заняла даже один из городов Воронежской губернии, собрался Большой Войсковой Круг, надо было отчитаться за три месяца работы. Результаты были потрясающими. Германскому командованию, наиболее реальной военной силе на территории России в тот период, приходилось не только брать с Дона (продовольствие), но и давать Дону, оплачивать его лояльность. Атаман Краснов, постоянно шантажирующий немцев своими контактами с «добровольцами», стремился урвать, где только возможно. Когда немцы вели переговоры с советским руководством о разграничительной (демаркационной) линии между советскими и германскими войсками, Краснов склонял немцев, чтоб они потребовали демаркационной линии по Волге, начиная от Камышина, по Азовскому и Черному морю, иначе он якобы не мог поставить немцам требуемое продовольствие, так как на Дону намечался неурожай и положение могла спасти лишь Задонская степь. Немцы ответили, что для установления такой демаркационной линии им придется открыть военные действия против большевиков, добровольно такую территорию те, конечно же, не сдадут. Кроме того, немцы отказались открыто признать Дон независимым государством. На совещании в Спа, в ставке кайзера Вильгельма, было решено: «Стремление донских казаков к самостоятельности не следует поощрять. Верховное главнокомандование, однако, считает обязательной военной необходимостью привлечь на свою сторону донских казаков, снабдив их деньгами и оружием, чтобы удержать от объединения с чехословаками. Верховное командование окажет при этом тайную поддержку казакам, так что политическому руководству вовсе не следует об этом знать...»

Разгадав планы и опасения немцев, Краснов сделал акцент на доно-украинских противоречиях из-за Таганрогского округа и Донецкого бассейна. Помимо экономического значения этих территорий для Дона Краснов усмотрел, что Таганрогский и Ростовский округа — сухопутный мост с Украины на Кубань. В случае объединения Украины и Кубани Дон, по мнению Краснова, оказался бы между молотом и наковальней. И Краснов пишет знаменитое письмо императору Вильгельму, где помимо просьб о помощи оружием и дипломатической поддержке в разрешении спора с Украиной, сообщает о союзе с астраханским и кубанским казачьими войсками и просит «признать права Всевеликого Войска Донского на самостоятельное существование, а по мере освобождения последних — Кубанского, Астраханского и Терского войск и Северного Кавказа — право на самостоятельное существование и всей федерации под именем Доно-Кавказского Союза». Взамен он обещал нейтралитет в мировой войне и торговые льготы. Помимо письма Вильгельму II Краснов в открытую пригрозил Украине, что на Круге пожалуется на захват украинцами казачьих земель, так что ситуация «грозила окончиться кровавым столкновением».

Противопоставление наметившемуся кубано-украинскому прогерманскому альянсу Доно-Кавказского (включающего Кубань) нейтрального союза, в декларации об образовании которого говорилось о намерении казачества «не допускать вторжения на свою территорию никаких войск иноземного происхождения» и «поддерживать мирные отношения со всеми державами», было вызовом, в каких бы льстивых выражениях ни было написано письмо. Был здесь и элемент авантюры — Кубань впоследствии к идее Доно-Кавказского союза отнеслась довольно прохладно. Таким образом, два наиболее верных «союзника» Германии в противо-большевистской игре готовы были сцепиться из-за территориальных претензий, и немцы вынуждены были отвлекаться на устройство доно-украинских дел. Они настояли на перенесении «на будущее» создания Доно-Кавказского союза, угрожая прекратить поставки оружия Краснову, но чтобы «не раздражать» атамана и направить его активность на восток и на север, пошли на нужные атаману уступки: сами они Всевеликого Войска Донского не признали, но на Украину повлияли. 7 августа Украина и Дон заключили предварительное соглашение, в котором признавали «взаимно свою независимость и суверенитет». Таганрогский и Ростовский округа оставались за Доном. Донецкий бассейн находился под контролем обеих «держав». Помимо этого было заключено секретное соглашение, по которому Украина передавала Дону оружие на вооружение трех корпусов. После чего на мирных переговорах между Украинской державой и РСФСР (немцы по Брестскому мирному договору заставили большевиков признать Украину) украинская делегация заявила советской, что «Украина признала самостоятельность Донской республики, и поэтому не желает устанавливать с Россией границ в области Дона».

Таким образом, за три месяца работы Краснов добился освобождения донской территории от большевиков, вернул Дону спорные с Украиной территории и добился признания донской независимости Украиной, которая сама была признана и Германией и Советской Россией.

С особой гордостью Краснов продемонстрировал Кругу созданную за три месяца «Молодую армию». «Былая, славная армия 1914 года возродилась в лице этих бравых юношей, отлично кормленных, развитых гимнастикой, прекрасно выправленных, бодро маршировавших по площади в новой щегольски пригнанной одежде», — вспоминал Краснов. Депутаты Круга были восхищены. Круг произвел Краснова в генералы от кавалерии, минуя звание генерал-лейтенанта.

Однако не все шло гладко. Казаки на фронте не хотели переходить донские границы. На самом Дону существовала оппозиция Краснову из недовольных офицеров и генералов и представителей кадетской партии. Оппозицию поддерживала Добровольческая армия. В вину Краснову ставились его монархизм и «немецкая ориентация». Оппозиция планировала произвести на Круге переизбрание Краснова и прочила на его место А. П. Багаевского. Этому, казалось, способствовало избрание на Круг не только простых казаков и боевых офицеров, как было на Круге Спасения Дона, но и интеллигентов, которых Краснов презрительно назвал «полуинтеллигенцией», народных учителей и мелких адвокатов. Во главе Круга стал вождь донских кадетов В. А. Харламов, бывший член Государственной Думы, «опытный парламентарий, искушенный в политической борьбе».

Пользуясь восторженным настроем большинства собравшихся, Краснов просил снять с него полномочия и избрать нового атамана, надеясь, что вновь изберут его. Но оппозиция оттягивала перевыборы атамана, устроила бесконечные дискуссии, обвиняя Краснова в «немецкой ориентации», ставя в пример Добровольческую армию, верную союзникам, враждебную немцам, которая как раз вела бои у Екатеринодара, освобождая Кубань.

Склоки между донцами и «добровольцами» доходили до неприличия, хотя они делали общее дело, раненые Добровольческой армии лечились в Новочеркасске, а половину патронов и снарядов, полученных от немцев, донцы исправно посылали «добровольцам», хотя немцы запрещали это делать. И все же как-то в запальчивости «добровольцы» обозвали донцов «проституткой, зарабатывающей на немецкой постели», на что командующий Донской армией генерал Денисов ответил: «А кто в таком случае вы, «добровольцы», если живете у нас на содержании?»

И Краснов на Круге, когда ему указали на «немецкую ориентацию» и поставили в пример «добровольцев», ответил:

— Да, да, господа! Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!

В разгоревшейся борьбе Краснов снова сделал ставку на рядовых казаков, он не оправдывался перед оппозицией, он взывал к казакам:

— Казачий Круг! И пусть казачьим он и останется. Руки прочь от нашего казачьего дела — те, кто проливал нашу казачью кровь, те, кто злобно шипел и бранил казаков. Дон для донцов! Мы завоевали эту землю и утучнили ее кровью своей, и мы, только мы одни хозяева этой земли. Вас будут смущать обиженные города и крестьяне. Не верьте им... Не верьте волкам в овечьей шкуре. Они зарятся на ваши земли и жадными руками тянутся к ним. Пусть свободно и вольно живут на Дону гостями, но хозяева только мы, только мы одни... Казаки!

Казакам Краснов сказал, что он не верит в иностранную помощь.

— ...Немцы — наши враги, мы дрались с ними три с половиной года — это не забывается. Они пришли за нашим хлебом и мясом, и мы им совсем не нужны. Они нам не союзники.

Не верил атаман и союзникам, англичанам и французам. Дважды напомнил он Кругу слова старинной казачьей песни:

— У меня, молодца, было три товарища: Первый товарищ — мой конь вороной, А другой товарищ — я сам молодой, А третий товарищ — сабля вострая в руках!..

В этом было его жизненное кредо, кредо индивидуалиста, «Рафаэля». В том было его политическое кредо.

— Помните, не спасут Россию ни немцы, ни англичане, ни японцы, ни американцы — они только разорит ее и зальют кровью... Спасет Россию сама Россия спасут Россию ее казаки! Добровольческая армия и вольные отряды донских, кубанских, терских, оренбургских, сибирских, уральских и астраханских казаков спасут Россию... И тогда снова, как встарь, широко развернется над дворцом нашего атамана бело-сине-красный русский флаг— единой и неделимой России.

Подтвердив казакам, что хозяева на Дону — они, атаман открыто сказал «добровольцам» и либеральной оппозиции, что цель у него такая же, как и у них, — единая и неделимая Россия. Разница была в методах. Краснов считал, что Деникин слишком уж «решительно шел к тому старому режиму, о котором при обстоятельствах теперешнего момента атаман не моги заикнуться». Деникин же никак не мог понять увлечений Краснова донской государственностью, обещаний помириться с большевиками, но занять ключевые пункты на «русско-донской» границе, таких, как Царицын, Камышин, Воронеж. «Такая политика, — считал Деникин, — была или слишком хитрой, или слишком беспринципной; во всяком случае для современников событий не вполне понятной».

Очередная атака на Краснова началась, когда он отдал приказ служить панихиду об убитом большевиками царе, а в официальной газете «Донской край» появились статьи, благожелательно говорившие о восстановлении монархии в России.

Либеральная оппозиция потребовала убрать редактора «Донского края» И. А. Родионова, известного донского писателя, убежденного монархиста. Им удалось разжечь настроения на Круге. «К прошлому возврата нет!» — провозгласили донские либералы, и Круг им дружно аплодировал. У Краснова требовали «сдать» его помощников.

20 августа (2 сентября) Краснов сыграл ва-банк. Из Донского музея ему принесли войсковой пернач, знак атаманской власти, и он с перначом в руке обратился к Кругу, упрекая его за необоснованную критику, которая расшатывает власть и подрывает веру войск в нее.

— Когда управляющий видит, что хозяин недоволен его работой, да мало того, что недоволен, но когда хозяин разрушает сделанное управляющим и с корнем вырывает молодые посадки, которые он с таким трудом сделал, он уходит! — заявил Краснов Кругу, который считался «хозяином донской земли». — Это его долг! Ухожу и я, но считаю своим долгом предупредить вас, что атаманский пернач очень тяжел, и не советую вам вручать его в слабые руки!

С этими словами Краснов швырнул пернач на стол и проломил крышку. В гробовом молчании он покинул зал заседаний.

После его ухода Круг заволновался, рядовые его депутаты потребовали вернуть атамана, и особая делегация была послана к нему с просьбой оставаться у власти до новых выборов. Краснов согласился, но просил ускорить выборы. Выборы назначили на 23 августа (5 сентября), но вновь отложили.

Борьба с переменным успехом велась еще около трех недель. Выборы состоялись 12 (25) сентября. Деникинские сторонники надеялись на успех, но в дело вмешались немцы. Их вполне устраивал Краснов. «Донские казаки деловым образом разрешили вопросы, поставленные нами; равно и мы деловым образом разрешили вопросы, поставленные ими», — было заявлено в рейхстаге. Немцы не желали передачи власти на Дону проденикински и проантантовски настроенному А. П. Богаевскому, которого усиленно двигала на атаманский пост либеральная оппозиция. Перед выборами на закрытом заседании А. П. Богаевский прочел Кругу телеграмму майора Кохенгаузена, который от имени германского командования требовал вновь избрать П. Н. Краснова атаманом и угрожал в противном случае изменить существующие доброжелательные отношения к Дону со стороны немцев.

Круг все понял. Официальный посланец на Круг от Деникина, генерал Лукомский, стремясь сохранить лицо, телеграфировал в штаб Добровольческой армии: «Я глубоко убежден, что донской атаман генерал Краснов, входя в соглашение с немцами, вел двойную игру и, страхуя Дон от всяких случайностей, лишь временно «по стратегическим (как он выразился) соображениям» хотел присоединить к Дону части соседних губерний... но все же чувствовалось, что он в конце концов не отделяет Дон от России и на борьбу с советским правительством пойдет до конца и поведет за собой Дон». Деникин, увидев, что сильной партии противопоставить Краснову не удается, отдал распоряжение поддерживать Краснова при условии, что Краснов будет поддерживать Добровольческую армию.

В результате голосования 234 голоса были поданы за Краснова, 70 за Богаевского, 33 делегата подали пустые бюллетени.

Краснов остался на своем посту. Члены Круга разъехались по станицам и полкам. Перед отъездом они составили указ, в котором были слова: «Одна мысль, одна воля да объединит нас: помочь атаману в его тяжелом и ответственном служении Дону...»

Не разъехалась лишь оппозиция. Оппозиционеры, в большинстве своем новочеркасские жители, остались с председателем Круга В. А. Харламовым в Новочеркасске в законодательной комиссии и повели, как считал Краснов, «серьезную подпольную работу для замены атамана Краснова — «германской ориентации» атаманом Багаевским — «союзнической ориентации».

Предстоящее поражение Германии в мировой войне было очевидным. Но немцы смогли создать на Юге достаточно мощные политические и военные силы, чтобы реально влиять на ход гражданской войны в этом регионе.

В октябре 1918 года впервые серьезно встает вопрос о походе на Москву. «Добровольцы» к этому времени разбивают большевиков на Кубани. Верховный вождь «добровольческого движения» генерал Алексеев, авторитетный генерал, первый Верховный главнокомандующий русской армией после отречения царя от престола, считал, что Кубань — эпизод в боевой работе «добровольцев», а все силы надо сосредоточить на севере, объединить и наступать на Москву. Алексеев и Краснов постоянно переписывались, и Краснов согласен был признать главенство Алексеева, если и Донская и Добровольческая армии будут в равном подчинении этому генералу. Но 8 октября М. В. Алексеев умер, и полновластным хозяином в «Доброволии» остался генерал Деникин, отношения с которым оставались натянутыми.

Тогда же, в октябре, германское командование решает бросить на Москву красновских казаков, чтобы свалить большевистское правительство и тем самым заручиться на будущей мирной конференции поддержкой «благодарных русских». Но уже 31 октября в германское министерство иностранных дел поступило сообщение: «Ввиду неустойчивого политического положения в Донбассе Краснов не может представить своих казаков для наступления против большевиков, так как они нужны ему для поддержания порядка в своем районе, не говоря уже о том, что казаки не захотят оставить свою область».

После смерти М. В. Алексеева Краснов обратил внимание на гетмана Украины П. Скоропадского как на наиболее вероятного союзника в борьбе с большевиками. Он встретился с гетманом, которого знал еще по совместной службе в гвардии. На встрече гетман сказал:

— Вы, конечно, понимаете, что я, флигель-адъютант и генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем и говорить о свободной Украине, но в то же время именно я, благодаря своей близости к государю, должен сказать, что он сам погубил дело империи и сам виноват в своем падении. Не может быть теперь и речи о возвращении к империи и восстановлении императорской власти. Здесь, на Украине, мне пришлось выбирать — или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. И право, в этой самостийности ничего худого нет. Предоставьте народу жить так, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все — это невозможно... Какую надо иметь силу для этого? Этой силы никто не имеет теперь. Да и хорошо ли это? Не надо этого! Дайте самим развиваться, и, ей-Богу, сам народ устроит это все не хуже нас с вами...

Гетман предлагал создать союз Дона, Кубани, Украины, Грузии, Крыма и Добровольческой армии для борьбы против большевиков.

— Мы все русские люди, и нам надо спасти Россию, и спасти ее мы можем только сами. Поверьте, никакие немцы, никакие англичане или французы нас не спасут...

Краснов должен был выступить посредником между Деникиным и гетманом и договориться о военном союзе. В тот же день он написал генералу Лукомскому, заместителю Деникина, и сообщил о своей встрече с гетманом. Краснов предлагал «добровольцам» взять у гетмана оружие и боеприпасы и передавал предложение гетмана: «Нам нужно просто только столковаться. Ведь не дети же мы? капризные, своенравные дети, которые друг друга в чем-то обвинили и не хотят разговаривать один с другим... Гетман предполагает на этих днях обратиться к Добровольческой армии, Дону и Кубани, если возможно — Тереку, Грузии и Крыму, чтобы всем этим образованиям выслать определенное число депутатов на общий съезд. Цель этого съезда пока только одна: выработка общего плана борьбы с большевиками и большевизмом в России, чтобы наши действия не были отрывочными и эпизодическими, но в полной мере планомерными. И я надеюсь, что протянутая рука единения и дружбы не будет вами оттолкнута».

Деникин отказался участвовать в работе подобного съезда. Добровольческая армия не признавала самостоятельности Грузии и Крыма, а гетмана считала немецким ставленником (как оно и было на самом деле). Они стремились к объединению «осколков империи» и заранее высказывались об уничтожении самостоятельности Украины, Грузии, сужении автономии Дона, Кубани, Терека и Крыма. «Если Скоропадский и Краснов, как русские люди, не менее русские, нежели Деникин, могли пойти на это, то гетман и атаман идти на это, не предавая избравший их народ, не могли», — вспоминал Краснов. Объединения не получилось. Но от идеи похода на Москву Краснов не отказался. Казаки за пределы Войска шли неохотно, и немцы начали перекачку с Украины на Дон монархически настроенных офицерских кадров. Тем более, что такие же монархические настроения часто встречались среди офицеров возрожденной Красновым регулярной «Молодой армии», особенно в гвардейских полках. Прибывшие с Украины офицеры должны были стать костяком новой чисто русской армии, которой предстояло идти на Москву.

Заволновавшихся после появления на Дону «монархических армий» донских демократов Краснов успокоил приказом №932: «Никакой ответственности за разрешенные мною формирования Войско не несет и помогает им лишь в той мере, в какой эти армии в будущем обеспечат его границы. Политической программой этих армий Войско не интересуется и их не разделяет, имея одну цель — создание сильного государства — Всевеликого Войска Донского».

Попытки проденикинских кругов воздействовать на пришедшие с Украины формирования или создать на территории Дона свои части были пресечены. Краснов отдал приказ, что некоторые «узкопартийные круги» пытаются формировать свои дружины, все они, за исключением Южной армии (штаб — Кантимировка), Астраханской армии (штаб — Морозовская) и Русской народной армии (штаб — Михайловка), должны были в три дня покинуть пределы Всевеликого Войска Донского. Как видим, помимо Южной армии, выведенной с украинской территории, Краснов стал формировать Астраханскую и Русскую народную армии.

Для придания этим формированиям авторитета Краснов предлагал принять командование над ними видным русским военачальникам, известным своими подвигами на фронтах мировой войны, но все эти оставшиеся не у дел полководцы оглядывались на Деникина, который считал все эти формирования происками немцев во вред «добровольцам», и отказывались. Согласился возглавить Южную армию лишь генерал Николай Иудович Иванов, тот самый, что пытался подавить выступления в Петрограде в феврале 1917 года. Крушение империи, которой Иванов был верен всей душой, сильно подействовало на него, настолько, что Краснов сомневался в его душевном здоровье. Иванов жил в Новочеркасске и бедствовал. Армию он возглавил, но ясно было, что хозяин в ней не Н. И. Иванов, человек с «несколько расстроенными умственными способностями», а атаман Краснов.

К началу ноября 1918 года Краснов располагал достаточно внушительными неказачьими монархическими силами. Одна Южная армия состояла формально из 20—30 тысяч бойцов.

Гораздо меньше по численности, но более боеспособной была Русская народная армия, именовавшаяся изначально Саратовским корпусом. По количеству реальных бойцов она равнялась обычной пехотной бригаде, но состояла из саратовских крестьян, сознательно выступивших против большевиков (нашлись и такие). Командовал «армией» полковник Манакин. В одном интервью он высказал «кредо» своей «армии». Манакин был «без ориентации», цель — восстановление русского государства, Земский Собор, наилучшие отношения с Добровольческой, Южной и Астраханской армиями; с немцами, французами, чехами отношения строго корректные, как с временными гостями России; «армия Донская является матерью Русской народной армии».

Астраханская армия имела около трех тысяч пехоты и тысячу всадников, командовал ею князь Тундутов, который, как писал Краснов, «оказался пустым и недалеким человеком, готовым на всяческую интригу, и очень плохим организатором». У калмыков он играл роль не то царя, не то полубога, но для верных ему людей ничего сделать не мог или не хотел. Его калмыки были босы и оборваны, большинство не имело седел и оружия. Но в целом и эта «армия» дралась неплохо.

Располагая такими силами, Краснов не побоялся взять на себя задачу освобождения России от большевиков и занятия Москвы, о чем сообщил, выступая в г. Таганроге в начале ноября 1918 года.

Ему надо было спешить. Немцы были на краю пропасти, австрийцы уже просили мира. Пока они не ушли и не пришли союзники, англичане и французы, атаман мог перехватить инициативу у «добровольцев» и первым двинуться в поход на Москву. Он автоматически становился тогда первым лицом в антибольшевистском лагере, что обеспечивало совершенно иное отношение к нему и «своих» победителей-союзников, которые рано или поздно вмешаются в российские дела и станут искать, на кого делать ставку.

Первые же вторжения на территорию великорусских губерний русских монархических и казачьих частей — своего рода генеральная репетиция будущего деникинского похода — показали обреченность этой идеи. В обращении к «русским людям Воронежской, Тамбовской и Саратовской губерний» донское командование заявляло: «Мы идем не для насилий, мы только хотим, сбросив власть комиссаров окончательно, помочь вам сделать то же... На Дону мы сами решаем свои дела, а большевики разогнали ваших и наших выборных в Учредительное собрание и до сих пор не созывают его». Генерал Семенов, военный губернатор Богучарского и Новохоперского уездов Воронежской губернии, руководствовался при управлении законами Всевеликого Войска Донского, как «наиболее отвечающими укладу русской жизни». Однако жизнь все ставила на свои места. Южная монархическая армия, сформированная на немецкие деньги, привлекавшая неказачье офицерство монархическими лозунгами и хорошими окладами, оказалась совершенно небоеспособной, так как к Иванову шли те, кто не хотел ехать к Деникину, «опасаясь попасть в бой». В Богучарском уезде Южная армия восстановила старшин и старост и стала взимать земские налоги за 1917 и 1918 годы. Сами белые характеризовали отношение Южной армии к крестьянам как «ужасное». Дружины воронежских крестьян, выступившие было против Советской власти, при вступлении в их места монархических отрядов Южной армии разбегались.

Что касается донских казаков, то они, заболев «пограничной болезнью», если и переходили границы области, то только с целью грабежа.

3. БЕЗ СОЮЗНИКОВ

Начало революции в Германии и восстание петлюровцев против гетмана на Украине оставили Краснова без союзников. Положение изменилось радикально. Немцев приходилось опасаться, так как сразу же после начала революции в Германии, 9 ноября 1918 г., Ленин предписал Курскому и Орловскому губкомам склонять немецких «революционных» солдат на Украине «ударить на красновские войска, ибо тогда мы вместе завоюем десятки миллионов пудов хлеба для немецких рабочих и отразим нашествие англичан, которые теперь подходят эскадрой к Новороссийску». Но немецкие солдаты, утомленные годами войны, думали лишь о том, как быстрее добраться до дому...

Вся западная граница Войска осталась без прикрытия, вместо надежных немецких гарнизонов в пограничных пунктах появились петлюровцы и махновцы. Гетман взывал о помощи. Краснов договорился с ним о занятии донскими войсками Луганска, Дебальцево, Юзовки, Мариуполя и Беловодска. «Ждем от вас ласкового «Добро пожаловать», — обратился Краснов к украинцам и ввел на Украину казачьи части. В украинские уезды назначались донские генерал-губернаторы; местное население успокаивали, что это временно, «до создания на Украине прочной и всеми признанной власти». 24 ноября (7 декабря) в сводках Всевеликого Войска Донского появились первые сообщения о боях с петлюровцами и махновцами на территории Украины.

В целом после ухода немцев настроение красновских войск упало. «Донские войска стали испытывать жуткое чувство одиночества в борьбе, — вспоминали донские офицеры. — Начался душевный надлом, сдвиг в пользу «примиренчества», «соглашательства», сдачи без боя, прямого перехода на сторону противника». Буйство и драки офицеров в нетрезвом виде стали обычным явлением.

Силы Донской армии были надорваны. В октябрьских боях, когда «ходили за границу» и в очередной раз осаждали Царицын, из ее рядов выбыли 40 % казаков и 80 % офицеров. «Молодая армия» оказалась раздерганной. Из трех ее дивизий одна уже сражалась под Царицыном, другая была введена на украинскую территорию, и лишь 1-я (два гвардейских полка, Калмыцкий и 4-й Донской) все еще стояла в резерве в Ростове, Таганроге и Новочеркасске, но это был последний резерв.

В Новочеркасске подняла голову проденикинская оппозиция. Силы ее оказались велики. Стали собираться съезды партии кадетов, съезды монархистов. Все осуждали Краснова за прошлый союз с немцами. Крупные финансисты открыто побежали с Дона к Деникину. Так, управляющий отделом торговли и промышленности (министр) Донского правительства Лебедев ушел в отставку по болезни и вскоре был зачислен в деникинский административный аппарат. Еще раньше там появился миллионер и видный кадетский лидер из донских казаков Н. Е. Парамонов. Вдохновленный этими событиями, один из руководителей деникинской армии генерал Лукомский грозился свергнуть Краснова через 24 часа после крушения немцев.

Немцы ушли, на горизонте в Черном море показались английские и французские корабли. Деникин, верный этим союзникам России по мировой войне, чувствовал себя хозяином положения.

Чтобы спасти свое пошатнувшееся положение, Краснов начал политический маневр, имеющий целью самому установить контакт со странами Антанты. В сентябре, когда немцы еще господствовали на Украине, представитель Краснова барон Майдель ездил в Румынию и вел переговоры с англо-французским командованием. Но переговоры развития не получили, так как союзники считали Войско Донское «полубольшевистским государством, руководимым немцами».

И все же Краснов не сомневался, что союзники вынуждены будут считаться с Донским войском, контролирующим бОльшую часть Донецкого бассейна и имеющим самые большие среди антибольшевистских государственных образований вооруженные силы. Более того, донской атаман склонен был поторговаться и в первых числах ноября, говоря о возможном приходе союзников, заявил: «Довольно иноземной силы на нашей земле!».

Краснов считал, что после поражения Германии все государственные образования на территории бывшей Российской империи должны участвовать в работе мирной конференции, он предлагал послать на мирные переговоры представителей от Украины, Дона, Кубани, Польши, Добровольческой армии, Белоруссии, Сибири, но не отдельно, а предварительно всем собраться и выделить 2—3 человека. Но прежде надо было решить: монархией или республикой будет Россия? Из каких частей? Каковы границы? Кто поможет освободиться от большевиков: союзники, которые в «неоплатном долгу», поскольку Россия спасла их от разгрома в мировой войне, или центральные державы, которые «заинтересованы больше других»?

Предварительно Краснов высказал «точку зрения Дона» на будущие взаимоотношения с Россией: Всевеликое Войско Донское входит как часть неразрывного целого в будущую Россию (за исключением «Советской»), сохраняет автономию, Войсковой Круг и атамана, внутренние законы устанавливаются Кругом, Дон сохраняет свое войско, вывод которого за пределы Войска области в мирное время будет возможен только с разрешения Круга; оговаривалось, что и Войсковой Круг и отделы ведомств будут зависеть от российских министерств «лишь в известной степени».

Краснов предлагал собраться на предварительную конференцию в Таганроге, прислать по два представителя от Украины, Польши, Прибалтийского края, Финляндии, Белоруссии, Крыма, Кубани, Добровольческой армии, Грузии, Уфимской директории и прочих свободных частей России.

Предложение было послано Деникину, но еще до того, как его получили, деникинское Особое совещание высказалось за единство представительства России на мирной конференции, за исключением большевиков и тех территориальных образований, которые в своих основных принципах расходятся с целями Добровольческой армии, то есть наряду с большевиками отмели Грузию, Крым, Прибалтику и других «националов».

Краснову Деникин ответил корректно, что конференцию предлагает провести в Екатеринодаре, но общее представительство от всех территорий не удастся, надо послать людей, которые были бы известны союзникам и известны в России (союзникам были известны либо царские министры, либо царские генералы). Кроме того, Деникин предлагал Краснову обсудить вопрос об общем командовании. Это должно было стать «первым шагом к собиранию земли русской».

Соглашение достигнуто не было, и к союзникам в Яссы донская и «добровольческая» делегации поехали порознь. Помимо просьбы прислать войска донцы повезли меморандум, что до образования в той или иной форме единой России Войско Донское составляет самостоятельную демократическую республику. Помимо донцов и «добровольцев» Яссы посетил добрый десяток делегаций, и каждая предлагала французам и англичанам поддержку в обмен на признание и военную помощь. Донцы на совещание, которое проводили в Яссах союзники, опоздали, но все-таки встретились с французским генералом Бертелло. Принципиальные вопросы о статусе и признании Войска Донского в Яссах решены не были. Французское командование не имело таких полномочий от своего правительства. Бертелло лишь передал донцам 5,5 тысячи винтовок, 47 пулеметов и 2 млн. патронов.

Главное, что уяснила себе в Яссах донская делегации, была общая позиция Франции. Французы были кровно заинтересованы в восстановлении единой России как будущего союзника против разбитой, но могущей возродиться Германии. Кроме того, Франция была заинтересована в оплате кем-то долгов старого российского правительства, а французы вложили в Россию немало. Кто возьмется отвечать за всю Россию и оплатит все ее старые долги, того Франция и поддержит. Пока что этот неподъемный груз на Юге России брал на себя Деникин.

Позиция Деникина, который выступал от имени всей России, а не от Дона, Кубани или Ставрополья (хотя войска его были именно там), стала решающим фактором. Глава англо-французской миссии генерал Пуль направился к Деникину. Краснов же довольствовался офицерами с миноносцев, вошедших в Азовское море.

По донесению английского капитана Бонда, миссия не входила в его задание, он должен был зайти в Мариуполь и Таганрог и выяснить там ситуацию, но русский адмирал Кононов (сам донской казак) организовал поездку английских и французских офицеров на Дон, чтобы усилить позиции Краснова.

Тем не менее миссия была встречена с большим почетом. Вино лилось рекой, гремела музыка. Донские генералы пили за здоровье союзников, а союзники просили исполнить старый русский гимн «Боже, царя храни!».

Но англичане, люди практичные, за пышностью встречи заметили и относительный порядок в Войске, и то напряжение, с которым держался весь казачий антибольшевистский фронт. «Мы видели всюду руку сильного человека, и мы почтем за счастье передать нашему командованию все то, что видели здесь», — сказал Краснову капитал Бонд. «Здесь за полгода сделано то, что сделало бы честь любому государству за десять лет работы», — подтвердил его коллега капитан Ошен. Приезд союзников на какое-то время вдохновил казаков на фронте. «Из разговоров казаков видно, что они питают надежды на союзников, которых они ожидают со дня на день, они придут и предложат обеим сторонам сложить оружие, т. е. кадетам и большевикам», — доносила советская разведка. А Краснов уже издал обращение «Граждане Российские! Что несут вам союзники и донские казаки», где обещал Учредительное собрание, которое решит вопрос о власти и земле («по справедливой оценке»).

Кроме того, Краснов, обычно в таких ситуациях игравший на обострение, попытался вырвать из-под влияния Деникина кубанских казаков. Пока на Кубани шла борьба с большевиками, кубанские казаки, составлявшие до 70 % Добровольческой армии, беспрекословно подчинялись Деникину в военном отношении. Но, вытеснив большевиков, они стали тяготиться властью «русских генералов». Лидеры украиноязычной Нижней Кубани постоянно оглядывались на Украину, поддерживали контакты с гетманом. Между кубанцами и «добровольцами» начались трения. Военные кубанские власти были безусловно за Деникина, а вот Кубанская Рада вела «самостийную» политику. Как раз в это время делегация Кубанской рады во главе с П. Л. Макаренко прибыла на Дон, встревоженная усилением позиций Деникина в связи с прибытием союзных кораблей. Кубанцы хотели выяснить взгляды «донских кругов» на трения между кубанцами и «добровольцами», на диктатуру, на всероссийскую государственную власть, единое командование, представительство на мирной конференции, текущие переговоры с союзниками, отношение к Украине.

Краснов заявил, что «не может признать диктатуру полезной для дела всероссийского и донского», отказался признать Особое совещание при Деникине «всероссийской властью» (оно, кстати, и само себя таковой не считало): «В настоящее время, принимая во внимание свободу Дона и Кубани, где успешно работают собственные правительства, не может быть стремления к другой общегосударственной власти. Я удивляюсь, чем собственно будет ведать эта власть, существующая на территории, где имеются свои управления». Об общероссийской власти можно было бы говорить в случае, если бы «добровольцы» освободили область, большую, чем непосредственно Дон и Кубань, так же как и единое командование было бы немедленно признано в случае похода на Москву, но пока что единое командование возможно, если ему будут в равной степени подчинены все армии и оно будет признано донской и кубанской властями.

Краснов высказался за немедленный «сговор» Дона и Кубани, чтобы в будущем все переговоры велись «единым казачьим фронтом». Что касается союзников, то лучшие союзники друг другу — сами казаки. По вопросу о представительстве на мирной конференции Краснов заявил: «Я ничего не имею против того, чтобы от имени России говорил один представитель, например, Сазонов, но категорически буду настаивать на том, чтобы там были советники Дона и Кубани». Что касается Украины, то в ее внутренние дела Дон не вмешивается, только защищает западную границу.

Кубанская делегация была полностью удовлетворена такой постановкой проблем, и, возвратившись в Екатеринодар, Макаренко заявил, что при виде всего, что сделано на Дону, слезы радости сжимали ему горло.

Игра Краснова поначалу имела успех. Большую роль сыграло то, что донские войска контролировали Донецкий бассейн, куда Франция в свое время вложила огромные деньги. Вторая сила, формально контролирующая бассейн — гетман, — еле держалась в Киеве под ударами петлюровцев. Обеспокоенные ситуацией в Донбассе французы все же заявили, что собираются вести переговоры с Доном. Предварительно глава союзнической миссии генерал Пуль написал Краснову, что союзникам выгодно единство среди русских генералов и подчинение Краснова Деникину. В ответ донские власти заявили, что Пулю «будет оказан чисто деловой прием».

Встреча Краснова и Пуля произошла 12 (23) декабря в Кущевке, на границе Донской и Кубанской областей. Краснов поставил перед союзниками альтернативу: либо Дон заключает мир с большевиками, либо организуется совместный с союзниками поход на Москву. Говоря о «казачьем народе», Краснов сказал: «Он имеет все свое и он удалил от себя большевиков. Завтра он заключит мир с большевиками и будет жить отлично. Но нам нужно спасти Россию и вот для этого-то нам необходима помощь союзников, и они обязаны ее оказать». В это же время официоз «Донские ведомости» заявил: «Для дальнейшей борьбы с большевиками Дон не может нести тяготы в прежнем 100 %-ном масштабе и может уделить на эту борьбу во всяком случае не больше 25 % своей силы, ибо 75 % бое- и работоспособных казаков нужно обратить на восстановление разрушенного хозяйства. С этим должны считаться и союзники и Добровольческая армия».

Подобная постановка вопроса охладила Пуля. Отныне его требования были не столь категоричны. Генерал Пуль, который видел многих белых генералов, считал впоследствии Краснова самым способным из всех встреченных, а организацию Донской армии — на более высоком уровне, чем где-либо еще в России. Но все это не отменяло главного: требование подчиниться Деникину оставалось. Даже белогвардейцам было ясно, что «политика союзников вызвана не «германофильством» донского атамана, а собственными выгодами Англии и Франции».

Оппозиция «справа» (председатель Войскового Круга Харламов) высказывалась за «единое командование в рамках оперативных». Оппозиция «слева» (социалист П. Агеев) заявляла: «Деникин — кристально чистый патриот великой России... Он не чужд идее демократии, он ей не враг».

Силы казачества и так были расколоты. Осенью 1918 г. 18 % боеспособных казаков оказались в рядах Красной Армии, 82 % — в Донской. Среди ушедших к большевикам ясно видно было преобладание бедноты. Там были свои герои (вроде Ф. К. Миронова), своя романтика, складывалась своя легенда, легенда «красных казаков», дожившая впоследствии до 90-х годов XX века...

Дон воевал, и правительство шло на непопулярные меры. 5 (18) октября 1918 года был издан приказ: «Все количество хлеба, продовольственного и кормового, урожая текущего 1918 года, прошлых лет и будущего урожая 1919 г. за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает (со времени взятия на учет) в распоряжение Всевеликого Войска Донского и может быть отчуждаемо лишь при посредстве продовольственных органов». Казакам предлагалось самим сдавать урожай по цене 10 рублей за пуд до 15 мая 1919 года, тем, кто сдаст до 1 декабря 1918 года, полагалась премия — 50 % всей стоимости. Станицы были недовольны этим постановлением, этой «продразверсткой» в красновском варианте.

Последней каплей было наступление советских войск против Краснова на Южном фронте, начавшееся 4 января 1919 г., и начало развала Донской армии.

Южный фронт, отрезавший большевиков от хлеба и угля, фронт, где белые имели действительно массовую поддержку казачьего населения, можно смело назвать главным фронтом гражданской войны. «Может быть, здесь завязался роковой узел, от рассечения которого зависит судьба русской, а значит и мировой революции», — писали большевистские «Известия ВЦИК».

Вдохновленные революцией в Германии большевики начали два главных наступления: на Запад с целью ворваться в Европу вслед за уходящими немецкими войсками и на Юг, чтобы раз и навсегда разорить «гнездо несомненно контрреволюционного казачества» и, не отвлекаясь более на внутренние проблемы, все силы бросить на раздувание мирового пожара.

Лучшие силы Красной Армии, в том числе переброшенные с других фронтов, атаковали донцов по всей линии обороны. Лучшие агитаторы большевистской партии стали уговаривать казаков разойтись по домам, обещая мир и всеобщее братство и даже неприкосновенность донских границ, хотя в партийных верхах уже готовилась директива репрессировать всех казаков, кто прямо или косвенно принимал участие в борьбе с большевиками, а «прямо или косвенно» привлекалось Красновым все казачество... Утомленные борьбой, брошенные недавними союзниками-немцами, не дождавшиеся новых союзников, французов и англичан, казаки стали бросать свои полки и расходиться по домам.

Краснов ждал высадки союзного десанта. А союзники требовали объединения и единого командования, то есть подчинения Краснова Деникину. Настроены они были решительно. Обеспечивавший связь союзников и Деникина генерал Щербаков настоятельно рекомендовал Деникину надавить на Краснова и потребовать подчинения Дона «добровольцам»: «Для сего осталось сделать лишь небольшие дипломатические усилия, успех коих обеспечен, так как опирается на все могущество союзников».

8 января 1919 года Краснов пошел на «оперативное объединение» с Деникиным. На станции Торговой донское и добровольческое командование обсуждало этот непростой вопрос весь день. Деникин, уверенный, что Донская армия стоит на грани катастрофы, предложил кроме единства военного еще и единство государственное на основе «полного признания автономии новых государственных образований». Предполагалось, что Донская армия в оперативном отношении подчинится Деникину, но ни одна часть не будет уведена с Дона, если Дону будет угрожать опасность. Дон также должен был платить углем за оружие, поставляемое союзниками.

Краснов был согласен на объединение почты, телеграфа и судебной системы, все это при наличии подготовленных местных кадров все равно осталось бы под контролем донцов, но отклонил государственное объединение и заявил, что гласное признание единого командования невозможно теперь, «ибо вслед за этим казаки уйдут по станицам». Командующий Донской армией, 34-летний генерал С. В. Денисов, предупреждал, что казаки не потерпят подчинения «русским генералам» и взбунтуются. Он предлагал объединиться формально, чтобы успокоить союзников. Деникин настаивал на полном и реальном подчинении и дважды порывался прекратить обсуждение и уехать. Генерал Щербачев настаивал:

— Предположим, что единое командование невозможно. Но союзники его требуют, и развал Дона им не страшен... Помощь союзников за нами, затягивая соглашение, мы рискуем ею.

Краснов намекал, что лучше бы назначить главнокомандующим какое-нибудь «третье» лицо, чтобы ему одинаково подчинялись и командующий Добровольческой армией Деникин и командующий Донской армией Денисов. Это мог быть либо французский ставленник Щербачев, либо адмирал Колчак, который незадолго до этого возглавил белые армии на Востоке. Но перерешать было поздно. Как заявил генерал Смагин, «соглашение ведь есть. Нужно только его оформить».

Как только Деникин в очередной раз попытался встать и уйти, Краснов сказал ему:

— Антон Иванович, ввиду сложившейся обстановки я считаю необходимым признать над собой ваше верховное командование, но при сохранении автономии Донской армии и подчинении ее вам через меня. Давайте составим об этом приказ.

Деникин сам написал и подписал приказ, а Краснов от себя добавил: «Объявляя этот приказ главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России Донским армиям, подтверждаю, что по соглашению моему с генералом Деникиным конституция Всевеликого войска Донского, Большим Войсковым Кругом утвержденная, нарушена не будет. Достояние Дона, вопросы о земле и недрах, условия быта и службы Донской армии этим командованием затронуты же будут, но делается это с весьма разумною целью достижения единства действий против большевиков».

«Добровольцы» были недовольны добавлением. Генерал Драгомиров считал, что им совершенно уничтожается весь смысл приказа о едином командовании. «Деникин махнул рукой: делайте, мол, как хотите». А командующий Донской армией генерал Денисов, наоборот, сказал Краснову:

— Вы подписываете себе и Войску смертный приговор...

В сознании современников это соглашение отразилось следующим образом: Краснова «удалось подчинить» «только благодаря поддержке союзников».

Краснов же считал, что он выполнил условие, поставленное союзниками, и теперь они окажут Дону и «добровольцам» военную помощь. Действительно, через два дня в Новочеркасск прибыл генерал Пуль. Краснов указал ему на «упущенные возможности»: «Вы не послушали тогда меня, старого солдата... Медленно и осторожно с большими разговорами и совещаниями приближались вы к этому гаду, на которого надо смело броситься и раздавить его». Генерал Пуль заверил, что союзники несомненно окажут помощь донскому казачеству. «Однако целый ряд технических трудностей не позволяет сделать это слишком быстро».

Но надежду на английский десант пришлось оставить. Посланец Дона в Париже генерал Свечин сообщал Краснову: «Нет ни одного солдата и даже офицера, который не только желал бы продлить войну, но даже и слышать об этом не может... Английский генерал Томсон (генерал-квартирмейстер при английском представительстве на мирной конференции) на завтраке сказал, что Англия не даст живой силы. Американский член конференции Сесиль (бывший член правительства) сказал при мне — снабжение дадим, живой силы нет».

Надежды на помощь союзников какое-то время удерживали казаков на белом фронте. Устойчиво держался слух, что союзники подойдут к 1 февраля. 15 (28) января 1919 г. Краснов писал Деникину и жаловался на разлагающую войска агитацию: «Главное, на чем они играют, — это отсутствие союзников. Они говорят, что казаков обманывают, и это в связи с утомлением, большими морозами и тяжелыми условиями борьбы на севере вне железных дорог разлагает северные станицы, и они очищают фронт». Краснов просил хотя бы 1 батальон иностранных войск для агитации. «Теперь можно отстоять Дон, через две недели Дон придется завоевывать, так же как Украину. Теперь достаточно 2—3 батальонов, тогда потребуются целые корпуса». Но помощь союзников не пришла, и после 1 февраля даже старики, добровольно сражавшиеся с большевиками, решили бросить фронт.

Донские части развалились. Первыми пошли по домам казаки Вёшенской станицы. Атаман сам ездил их уговаривать, грозил сравнять станицу с землей, но казаки его и слушать не стали, просто не пустили в Вёшенскую. Большинство казаков северных округов расходятся по домам, припрятав оружие. Ядро армии — в основном низовое казачество — уходит за Донец и Маныч. Строй сохраняют 15 тысяч отборных бойцов, столько же уходят от красных без всякого порядка и пытаются осесть в низовых станицах.

Мысль о возможном разрешении неравной борьбы миром начала зарождаться в голове некоторых интеллигентов. Некоторые шептались о возможности «замирения», большинство просто разбегалось, увозило из Новочеркасска семьи.

Лидеры донских кадетов видели спасение в полном подчинении Деникину и консолидации сил под знаменем «Единой и Неделимой России». Краснов же, уже допустивший «оперативное объединение» с Деникиным, предвидел в этом крах антибольшевистского движения на Дону, так как единственной идеей, способной сплотить народ против большевиков, считал национализм. Впоследствии он писал: «Как только война перестала быть национальной, народной — она стала классовой и как классовая не могла иметь успеха в беднейшем классе. Казаки и крестьяне отошли от Добровольческой армии, и Добровольческая армия погибла».

Последней попыткой было обращение к французам. Англичане в помощи живой силой отказали. Но тот же Свечин из Парижа докладывал: «Ллойд-Джордж и Вильсон решили всячески помочь русским армиям снабжением, снаряжением и вооружением, для чего каждому иметь свой район: французы — юг, англичане — север и Кавказ, американцы и японцы — восток». Из этого донесения трудно было понять, в чью зону влияния попадает Дон, но ясно было, что раздел Юга союзниками уже произошел, и традиционно казачьи территории (Кубань и Терек) попали в английскую зону. Такая же судьба, видимо, была предопределена и для Дона, доказательством тому стало появление 16 января 1919 года на Дону английской экономической миссии. Но в то же время Краснов знал, что французы претендуют на Донецкий бассейн — часть Донской области. А французы в отличие от англичан свои десанты высаживали. Греки, поляки, сенегальцы французской службы, сами французы наводнили Одессу. Что стоило им высадиться в Таганроге?

В ответ на предложения Краснова о совместных действиях французы выдвинули жесткие условия. Краснову на подпись была подана декларация, составленная за него и за Войсковой Круг самими французами, 2-й пункт которой между прочим гласил: «Как высшую над собою власть в военном, политическом, административном и внутреннем отношении признаем власть французского главнокомандующего генерала Франше д'Эспрэ». Кроме того, французы требовали оплатить убытки, которые понесли с 1914 года французские граждане, проживающие в районе «Донец». Французский представитель объявил Краснову: «Исполнение военной программы начнется не ранее того, как я буду иметь документы в руках. Капитан Фуке». Краснов отказался. Перегнувший палку французский представитель был отозван, но переговоры донцов с французами прекратились.

Положение казалось безвыходным. Попытка Краснова обратиться за помощью к кубанскому казачеству помимо Деникина также сорвалась. «Атаману Краснову. Просьба о помощи удовлетворена, но высылку частей предоставляю главкому», — ответил кубанский атаман Филимонов. Деникин, главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, только что разбивший большевиков на Тереке и в калмыцких степях, не спешил «сбить спесь с молодой Донской армии». Условием прибытия «добровольческих» частей на Дон он поставил подчинение действующих на Царицынском направлении донских частей генералу Врангелю.

В середине февраля должен был собраться Войсковой Круг. Отныне Краснов его боялся. Представляя собой на 70 % простые казачьи массы, не могшие разобраться в сложной обстановке, большая часть Круга, видимо, верила, что есть один какой-то виновник, и всячески старалась его отыскать. 27 января (9 февраля) Краснов писал Деникину, что Круг «сыграет нехорошую роль и не укрепит, а расшатает фронт, так как левые партии хотят воспользоваться разрухой на фронте для своих целей».

Крайние группировки — донские проденикински настроенные офицеры и низовое богатое казачество — видели выход в вооруженном разрешении конфликта. Накануне созыва Большого Войскового Круга Краснов получил известие, что отряд ушедшего с донской службы генерала Семилетова двинут из Новороссийска на Ростов для оказания давления в случае нужды на него, атамана. Верные Краснову гвардейские полки, Атаманский и лейб-казачий, волновались и предлагали атаману уничтожить семилетовцев и, если нужно, разогнать Круг.

До столкновения дело не дошло. Внешне произошла определенная «демократизация». «Круг в лице своей серой части на всякий случай «демократизировался» и играл под большевиков», — писал Краснов. Но внутренне народные избранники уже были готовы признать власть деникинцев.

Были попытки найти компромиссное решение. Непосредственно перед открытием Круга окружные совещания делегатов требовали сменить высший командный состав армии, «как потерявший доверие на местах». Хоперский округ (а вернее делегаты от округа, который уже был занят большевиками) выразил недоверие главкому Донской армии Денисову. 31 января (13 февраля) 1919 года на частном заседании две трети делегатов предложили Краснову заменить Денисова. Краснов отказал.

В это время Денисов и его начальник штаба генерал Поляков готовили контрудар. Они пытались сконцентрировать лучшие донские войска и, прорвав красный фронт, бросить их на север области, где, как ожидалось, побывавшие под большевистской оккупацией казаки готовы были восстать. Денисов работал на пределе человеческих сил. Днем его приглашали выступить с докладом перед той или иной окружной «фракцией», а ночью в оставшееся после выступлений и отчетов перед народными избранниками время он руководил операциями из штаба Донской армии. Безоговорочно веривший Денисову атаман не хотел расставаться с таким проверенным помощником, особенно в разгар подготовки операции, которая, по расчетам Краснова, должна была переломить ситуацию на фронте: Таким образом, попытка частных соглашений Круга и атамана, попытка, имевшая целью «безболезненно вскрыть нарыв общего недовольства и ропота», успехом не увенчалась. Сам Краснов считал, что это попытка «обрубить ему обе руки», окружить его людьми из оппозиции и сделать атаманскую власть номинальной.

1 (14) февраля 1919 года открылся Круг. Делегаты устроили «допрос с пристрастием» Денисову, но Краснов вступился за своего соратника и, казалось бы, переломил настроение Круга. Он «заставил их (казаков) пожалеть Денисова и сравнить его жизнь непрерывно работающего, исхудалого и измученного человека с издерганными нервами, с жизнью его обвинителей, восемь месяцев борьбы живущих без дела на отдыхе, сытых, толстых и праздных».

Но в ночь с 1 на 2 февраля (ст. ст.), сразу же после заседания Круга, кто-то покушался на жизнь лидера «левых» Павла Агеева. Оппозиция обвинила во всем сторонников атамана.

На следующем заседании Круга семь округов выразили недоверие командующему Донской армией генералу Денисову, лишь «черкасня», Черкасский, Ростовский и Таганрогский округа, поддержали его.

— Одумайтесь, что вы делаете, — сказал атаман Кругу, — и не шатайте власти тогда, когда враг идет, чтобы вас уничтожить. Выраженное вами недоверие к командующему армией генералу Денисову и его начальнику штаба Полякову я отношу всецело к себе, потому что я являюсь верховным вождем и руководителем Донской армии, а они только мои подручные и исполнители моей воли. Я уже вчера говорил вам, что устранить от сотрудничества со мною этих лиц — это значит обрубить у меня правую и левую руки. Согласиться на их замену теперь я не могу, а потому я отказываюсь от должности донского атамана и прошу избрать мне преемника.

Краснов покинул зал заседаний. Делегации из округов стали заявлять, что они верят Краснову и просят его остаться. Тогда председатель Круга Харламов объявил перерыв и просил собраться по округам. На закрытых окружных заседаниях было объявлено, что союзники не оказали помощи из-за упрямства Краснова, не желавшего признать единого военного командования, что отставка Краснова — требование Деникина и союзников, иначе они не окажут Дону никакой помощи. После этого большинством голосов отставка атамана была принята. «Черкасня», протестуя против такого решения Круга, покинула зал заседания.

Фронтовые части телеграфировали, чтобы Краснов не уходил со своего поста, но Харламов не огласил этих телеграмм.

3 (16) февраля на Круге ждали генерала Деникина. Краснов выехал ему навстречу, чтобы лично доложить о положении в Войске и на фронте.

— Как жаль, что меня не было, — сказал Краснову Деникин. — Я не допустил бы вашей отставки.

— Настроение Круга и Войска таково, что всякое ваше желание будет исполнено. Казаки от вас ожидают спасения и все для вас сделают, — ответил Краснов, давая понять, что нуждается в поддержке Деникина, просит его о ней.

В Новочеркасске, где Деникина встречал исполняющий обязанности атамана А. И. Богаевский, по самой церемонии встречи все поняли, что Деникин Краснова не поддержит. Богаевский вошел в вагон, где уже были Деникин и Краснов, затем из вагона вышел Деникин, за ним — Богаевский, третьим шел бывший атаман. Очевидцы вспоминали, что лицо Краснова было абсолютно спокойно и бесстрастно.

На Круге Деникин обещал поддержку и сказал, что не может и не хочет быть судьей во внутренних спорах Войска. Потом Деникин обедал у Краснова и советовался с ним, кого назначить командующим Донской армией. Естественно, кандидатура, названная Красновым, назначена не была.

Деникин уехал на фронт, в район Донецкого бассейна, который стали занимать перебрасываемые части Добровольческой армии. 6 (19) февраля Краснов отбыл из Новочеркасска в свое изгнание. Он собирался ехать в Батуми.

Лил дождь. Мокрый снег смешался с грязью. Поздним вечером Краснов, провожаемый почти всем Новочеркасском, сел в поезд. В 10 вечера поезд остановился на станции Ростов.

Все уже знали, что в Новочеркасске избран новый атаман. Под давлением кадетов и деникинцев им стал А. П. Богаевский, набравший 239 голосов против 52. Донские офицеры считали его «слабым и податливым», злые языки называли «божьей коровкой, попавшей на обильный подножный корм». Во главе правительства стал генерал П. X. Попов, во главе Донской армии — генерал В. И. Сидорин. Оба, и Попов и Сидорин, были ветеранами «Степного похода»; Попов тогда командовал, Сидорин был у него начальником штаба. П. Н. Краснов отныне являлся частным лицом, уезжающим «на отдых». Тем не менее на перроне стоял почетный караул от лейб-гвардии казачьего полка. Лейб-казаки тяжело переживали уход Краснова. «Ушел со сцены талантливый человек и крупный организатор, последними же Россия была бедна, тем более был небогат и Юг России», — считали они.

Командир полка генерал Дьяков вошел в поезд к Краснову, которого до Ростова провожали Богаевский и Сидорин, и пригласил выйти к полку. Одна сотня со штандартом и трубачами стояла на перроне в почетном карауле, остальной полк был построен на дворе вокзала.

Дед П. Н. Краснова когда-то командовал этим полком, собравшим в своих рядах цвет донского казачества, теперь полк стал последней воинской частью, провожавшей бывшего атамана.

«Я глубоко тронут вашим вниманием ко мне, дорогие лейб-казаки... — сказал П. Н. Краснов. — Я уже больше не атаман вам, не имею права на почетный караул. Я смотрю на ваш приход сюда со святым штандартом, как на высокую честь и внимание. Вы мне дороги, ибо я связан с вами долгими узами, и узами кровными: мои предки служили в ваших рядах; в течение двадцати лет моей службы в лейб-гвардии Атаманском полку я был в рядах одной бригады и сколько раз я стоял со своим Атаманским штандартом подле вашего штандарта...

Служите же Всевеликому Войску Донскому и России, как служили до сего времени, как служили всегда ваши отцы и деды, как подобает служить первому полку Донского Войска, доблестным лейб-гвардии казакам.

Благодарю вас за вашу верную и доблестную службу в мое атаманство на Дону».

«Отсалютовав сотне, стоявшей на перроне, генерал Краснов подошел к штандарту, преклонил колено и поцеловал полотнище.

Тепло простившись с полком, ген. Краснов отбыл. Из вагона вышли новый атаман генерал Богаевский и новый командующий армией генерал Сидорин, обошедшие строй полка.

Начинался новый период гражданской войны», — записал историк лейб-гвардии казачьего полка.

П. Н. Краснов еще стремился быть полезным белому движению. В сентябре 1919 года он поступил в Северо-Западную армию генерала Н. Н. Юденича, наступающую на Петроград, был назначен в распоряжение ее командующего, ведал пропагандой в армии. Интересно, что армейскую газету в это время редактировал сам Куприн.

Когда Юденич был разбит и оттеснен в Эстонию, П. Н. Краснов стал русским военным представителем в Эстонии, членом ликвидационной комиссии войсковых частей и штабов интернированной эстонцами армии, участвовал в переговорах о судьбе русских солдат и офицеров с правительством Эстонии.

Позже он предложил свои услуга Врангелю, который возглавлял в Крыму последний оплот белых, «Русскую армию». Петр Николаевич Врангель, сам личность яркая и своеобразная, не воспользовался предложением Петра Николаевича Краснова.

4. «РОССИЯ БЫЛА И БУДЕТ...»

После гражданской войны П. Н. Краснов, как и два миллиона русских эмигрантов, поселился за границей, жил в Берлине и Париже. Теперь, когда воля выбравших его казаков уже не довлела над бывшим атаманом, он открыто примкнул к монархическим организациям. Был связан с великим князем Николаем Николаевичем, с «Русским общевоинским союзом», играл руководящую роль в «Братстве Русской Правды».

Но главное его занятие составляло художественное творчество. Из-под пера П. Н. Краснова стали выходить и выходить романы, обошедшие весь мир и вызвавшие всеобщий интерес и признание. Роман «От двуглавого орла к красному знамени» был переведен на 15 языков, «Все проходит», «Опавшие листья», «Понять простить», «Единая, Неделимая», «Белая свитка», «Цареубийцы», «Ненависть» и другие также вызвали живейший интерес. Перед читающей публикой предстал не только бывший атаман Всевеликого Войска, но и подлинный художник, человек, заставлявший думать и сопереживать.

Сквозь все романы, написанные за рубежом, сквозила любовь к Родине, чувствовалась неумирающая ненависть к большевикам и такая же надежда на победу, на возвращение...

«И верю я, что, когда начнет рассеиваться уже не утренний туман, но туман исторический, туман международный, когда прояснеют мозги задуренных ложью народов, и русский народ пойдет в «последний и решительный» бой с третьим интернационалом и будет та нерешительность, когда идут первые цепи туманным утром в неизвестность, — верю я — увидят Русские полки за редеющей завесой исторического тумана родные и дорогие тени легких казачьих коней, всадников, будто парящих над конскими спинами, подавшихся вперед, и узнает Русский народ с величайшим ликованием, что уже сбросили тяжкое иго казаки, уже свободны они и готовы свободными вновь исполнять свой тяжелый долг передовой службы — чтобы, как всегда, как в старину, одиннадцатью крупными жемчужинами казачьих войск и тремя ядрышками бурмицкого зерна городовых полков вновь заблистать в дивной короне Имперской России», — так писал он в «Казачьем альманахе» в Париже в 1939 году.

В 1941 году П. Н. Краснов приветствовал нападение гитлеровской Германии на Советский Союз. Он надеялся на освобождение казаков от сталинского ига, на создание всеказачьего союзного государства. А почему бы и не надеяться. Немцы, которые в бытность его атаманом всегда поддерживали с Всевеликим Войском «взаимовыгодные отношения», за месяцы упорных боев разгромили Францию, великую державу, нанесли страшный и жестокий удар «союзникам», предавшим его в ту далекую зиму 1918/19 гг. И первые месяцы войны Германии против Советского Союза вроде бы обнадежили постаревшего Краснова. Миллионы пленных красноармейцев, встречи немецких солдат с хлебом-солью — было и такое, пока не стал реальностью план «Ост», пока немцы не показали свое истинное лицо — лицо жестокого и беспощадного захватчика, для которого есть одни люди, немцы, а остальные — недочеловеки, которых надо либо уничтожить, либо заставить работать на благо Великой Германии. Но пока целые полки переходили на сторону врага, надеясь, что при немцах будет порядок и не будет сталинских колхозов и лагерей.

Уже в 1941 году некоторые казаки пошли на службу к захватчикам, ожидая, возможно, прежних «взаимовыгодных» отношений. В министерстве восточных территорий рейха был создан специальный казачий отдел, и Краснов согласился в нем работать. В 1942 году, когда немецкие войска заняли Дон, вышли к Сталинграду и Кавказскому хребту, то есть оккупировали территории крупнейших казачьих войск — Донского, Кубанского и Терского, надежды Краснова возросли, усилились. Зная отрицательное отношение немецкого руководства к возможности восстановления русской государственности на оккупированной территории, Краснов вновь стал разыгрывать карту «казачьего национализма», утверждать, что казаки — самостоятельный народ, который достоин своего самостоятельного государства.

«Казаки! Помните, вы не русские, вы, казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам, — внушал П. Н. Краснов на курсах пропаганды молодым казакам и офицерам, перешедшим на сторону Германии. — Москва всегда была врагом казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою независимую от Москвы жизнь».

Краснов демонстративно держался в стороне от различных русских пронемецких организаций, от того же генерала Власова с его «Русской освободительной армией». Своих, чисто казачьих сил, под немецким командованием собралось немало. Когда в 1943 году началось отступление немцев с донской земли, вслед за ними ушло несколько десятков тысяч беженцев. Из казаков, перешедших на немецкую сторону, давно уже создавались батальоны и полки. В 1944 году в районе Млавы казаки Дона, Кубани, Терека и астраханских степей были сведены немцами в отдельную дивизию. Командиром ее назначался немецкий генерал фон Панвиц, офицерами стали либо немецкие кавалеристы старой школы, либо свои казаки, такие как бывший майор Красной Армии Кононов, перешедший со своим полком на сторону противника.

В марте 1944 года П. Н. Краснов был назначен начальником главного управления казачьих войск при министерстве восточных территорий. Он принял самое деятельное участие в формировании казачьих войск для борьбы с белорусскими партизанами. Казаки успели повоевать на улицах Варшавы, когда там вспыхнуло знаменитое восстание, подавленное немцами. В сентябре Краснов прибыл в дивизию фон Панвица, которую немецкое командование решило послать в Югославию бороться с партизанами Тито.

Казаки в Млаве встретили его с ликованием. Видимо, для Краснова это был последний счастливый час в его уже заканчивающейся жизни. Он был дома, среди своих... «Наш час настал! Задача наша — уничтожить коммунизм раз и навсегда и добиться освобождения Казачьих земель», — напутствовал старый атаман отправлявшихся на фронт казаков. Вот только ехали они не на родину, а на север Югославии...

Казаки очистили от партизан территорию между Белградом и Загребом, перевезли туда свои семьи. На Рождество пришлось столкнуться с частями Красной Армии, которые уже выходили на югославскую территорию. В бою на Драве 4-й Кубанский, 5-й Донской и 6-й Терский казачьи полки буквально за день разбили 133-ю советскую стрелковую дивизию.

Казачьи части разрастались, дивизию развернули в 15-й кавалерийский корпус. Многие эмигранты, ушедшие за рубеж еще после гражданской войны, примкнули к этим казакам, готовые разделить с ними их участь.

В апреле полковник Кононов, один из казачьих лидеров, договорился с власовцами о совместных действиях. Делиться и бороться за создание отдельных государств, русских или казачьих, в 1945 году стало просто глупо. 8 мая, согласно общей капитуляции германских войск, казаки должны были сдаться ближайшим войскам союзников. Ближе всех к ним были югославские партизаны. Естественно, это был не выход. И казачьи полки решили пробиваться в Австрию, в английскую зону оккупации. Туда же из Италии двинулись многочисленные казачьи беженцы, прикрываемые несколькими своими полками. Этим потоком руководил походный атаман Даманов. С ним рядом в это время был и П. Н. Краснов.

В Австрии казаки вступили в контакт с английским командованием, которое предложило всем, и военным и беженцам, расположиться в городе Лиенце. Объяснение Даманова, что казаки уходят от сталинской тирании и единственное их желание — драться против большевиков, англичан, казалось, удовлетворило.

П. Н. Краснов жил в трех километрах от Лиенца со своей женой на квартире у австрийца. Штаб генерала Даманова оттеснил его от общего руководства всеми собравшимися казаками.

27 мая англичане приказали всем казакам сдать оружие, что и было исполнено. 28-го казачьим офицерам и военным чиновникам было приказано собраться и ехать в Виллах, как обещали — на общую конференцию с английским командованием, на сборы давалось полтора часа. За Красновым прислали особый автомобиль. Его супруга вспоминала впоследствии, что Краснов был силен духом, он сказал ей: «Не надо грустить» и уже из отъезжающего автомобиля крикнул: «Вернусь между 6—8 часами вечера». И не вернулся. «Это было в первый раз, что он, обещав мне, не приехал и не предупредил, что опоздает. За сорок пять лет в первый раз он не исполнил того, что обещал. Я поняла, что беда нагрянула», — вспоминала Лидия Федоровна.

Никакой конференции англичане не устроили, просто отделили командиров от рядовых казаков. В тот же вечер стало известно, что на другой день все казаки будут выданы советским властям.

Собравшись с силами, потрясенный Краснов написал две петиции: королю Англии Георгу VI и Международному Красному Кресту в Женеву. В петициях он просил, чтобы было произведено расследование о причинах, побудивших казаков бороться бок о бок с немцами, и тут же добавил, что если после расследования среди них будут обнаружены офицер или группа офицеров, якобы виновных в военных преступлениях, то пусть их судит Международный военный трибунал. Обе петиции заканчивались словами: «Я прошу вас во имя справедливости, человечности и во имя Всемогущего Бога!».

Офицеры пытались составить списки «старых эмигрантов», которые никогда не были советскими гражданами, таковых было большинство, но Краснов сказал: «Мы все в одинаковом положении и мы спасемся или погибнем вместе».

На другой день после сопротивления казачьи офицеры были посажены в грузовики и отправлены в Юденбург, где переданы солдатам Красной Армии.

Как вспоминали немногочисленные уцелевшие очевидцы, Краснов вел себя смело и держался с большим достоинством. В Юденбурге несколько советских военачальников поинтересовались мнением Краснова о будущем России. И Краснов ответил: «Будущее России велико! Я в этом не сомневаюсь. Русский народ крепок и упорен. Он выковывается, как сталь. Он выдержал не одну трагедию, не одно иго. Будущее за • народом, а не за правительством. Режим приходит и уходит, уйдет и советская власть. Нероны рождались и исчезали. Не СССР, а Россия займет долженствующее ей почетное место в мире».

Краснов и другие захваченные казачьи военачальники (с ними фон Панвиц и бывший командир белых черкесов Султан Клыч-Гирей) были направлены в Москву. Вместе с П. Н. Красновым туда же были отправлены трое его родственников, служивших вместе с ним в Донской армии, а затем в казачьих войсках Панвица или Даманова.

В Москве на аэродроме, куда прибыли самолеты с арестованными, произошла характерная сцена. Офицеры НКВД увидели на плечах Краснова погоны старой русской армии, которые были восстановлены в Красной Армии с 1943 года.

— А, вот и сам белобандитский атаман в наших погонах. И не снял их, скряга! — сказал один из «энкавэдэшников».

Краснов остановился и сказал, глядя в глаза говорившему:

— Не в ваших, ибо насколько я помню, вы эти погоны вырезывали на плечах офицеров Добровольческой армии, а погоны, которые я ношу, даны мне Государем и я считаю за честь их носить. Я ими горжусь. И снимать их не намерен. Это вы можете сперва сдирать погоны, а потом их снова надевать. У нас это так не принято делать!

— У кого это, у нас? А? — последовал наглый вопрос.

— У нас, у русских людей, считающих себя русскими офицерами.

— А мы кто же?

— Вот это и я хотел бы знать. Да только вижу, что не русские, ибо русский офицер не задавал бы никогда такого вопроса, как вы только что задали.

Офицеры НКВД замолчали.

— Куда нужно нам теперь идти? — спросил Краснов.

— Вот в эту машину, господин генерал, — заторопились «энкавэдэшники», — а остальные — в другую.

Краснов обернулся к товарищам по несчастью:

— Прощайте! Господь да хранит вас! Если кого обидел, пусть простит меня, — и, опираясь на палку, пошел к автомобилю.

Над Красновым и его товарищами устроили судебный процесс. Впоследствии материалы этого процесса частично опубликовали. Краснов якобы признал свою вину и признал, что его романы, написанные в эмиграции, «являются сгустком моей ненависти к СССР, лжи и клеветы на советскую действительность».

Сохранилось воспоминание его внучатого племянника Николая Краснова о последнем свидании с дедом. Николай Краснов запомнил и потом воспроизвел разговор, который был своего рода завещанием.

В Лубянской тюрьме вскоре после своего заключения туда Краснов попросился в баню и просил, чтобы его внучатый племянник помог ему помыться. Там, в душевом отделении, и произошла встреча. Надзиратели привели Краснова в полной форме, с орденом на груди. В само отделение они не пошли, остались в предбаннике.

— Запомни сегодняшнее число, Колюнок... Четвертое июня 1945 года, — сказал атаман. — Предполагаю, что это наше последнее свидание. Не думаю, чтобы твою молодую судьбу связали с моей. Поэтому я и попросил, чтобы тебя дали мне в банщики. Ты, внук, выживешь. Молод и здоров. Сердце говорит мне, что вернешься и увидишь наших... Если выживешь, исполни мое завещание: опиши все, что будешь переживать, что увидишь, услышишь, с кем встретишься. Опиши, как было. Не украшай плохое. Не сгущай красок, не ври! Пиши только правду, даже если она будет колоть кому-нибудь глаза. Горькая правда всегда дороже сладкой лжи. Достаточно было самовосхваления и самообмана, самоутешения, которыми все время болела наша эмиграция. Видишь, куда нас всех привел страх заглянуть истине в глаза и признаться в своих заблуждениях и ошибках? Мы всегда переоценивали свои силы и недооценивали врага. Если было бы наоборот — не так бы теперь кончали жизнь. Шапками коммунистов не закидаешь... Для борьбы с ними нужны другие средства, а не только слова, посыпание пеплом наших глав... Учись запоминать, Колю-нок!..

Употребляй мозг, как записную книжку, как фотографический аппарат. Это важно. Невероятно важно! От Лиенца и до конца пути своего по мукам — запоминай. Мир должен узнать правду о том, что случилось и что свершится, от измены и предательства до конца. Пиши, не выводи своих заключений. Простота и искренность будут твоими лучшими советниками...

Что бы ни случилось — не смей ненавидеть Россию. Не она, не русский народ — виновники всеобщих страданий. Не в нем, не в народе лежит причина всех несчастий. Измена была. Крамола была. Недостаточно любили свою родину те, кто первыми должны были ее любить и защищать. Сверху все это началось, Николай. От тех, кто стоял между престолом и ширью народной... Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и в лаптях, но она не умрет. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Все переменится, когда придут сроки. Не вечно же будут жить Сталин и Сталины. Умрут они, и настанут многие перемены... Воскресение России будет совершаться постепенно. Не сразу. Такое громадное тело не может выздороветь сразу... А теперь давай прощаться, внук... Жаль мне, что нечем тебя благословить. Ни креста, ни иконки. Все забрали. Дай, я тебя перекрещу во имя Господне. Да сохранит Он тебя...

Прощай, Колюнок!.. Не поминай лихом! Береги имя Краснова! Не давай его в обиду. Имя это не большое, не богатое, но ко многому обязывающее... Прощай!..

Краснов ушел между конвоирами, тяжело опираясь на палку, медленно-медленно.

17 января 1947 года в «Правде» было опубликовано официальное сообщение:

«Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР.

Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению арестованных агентов германской разведки, главарей вооруженных белогвардейских частей в период гражданской войны атамана Краснова П. Н., генерал-лейтенанта Белой армии Шкуро А. Г., командира «Дикой дивизии» — генерал-лейтенанта Белой армии князя Султан Клыч-Гирей, генерал-майора Белой армии Краснова С. Н., генерал-майора Белой армии Даманова Т. И., а также генерала германской армии, эсесовца фон Панвиц Хельмута, в том, что по заданию германской разведки они в период Отечественной войны вели посредством сформированных ими белогвардейских отрядов вооруженную борьбу против Советского Союза и проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против СССР.

Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях.

В соответствии с § 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила обвиняемых Краснова П. Н., Шкуро А. Г., Султан Клыч-Гирей, Краснова С. Н., Даманова Т. И. и фон Панвица к смертной казни через повешение.

Приговор приведен в исполнение».

Из четверых Красновых, выданных англичанами, один выжил и был выпущен на свободу через десять с половиной лет. Он нашел человека, который больше года провел с П. Н. Красновым в одной камере в тюрьме в Лефортово. Он говорил, что все осужденные держались очень стойко и достойно. Даже решение суда и перспектива смерти на виселице не поколебала их спокойствия.

Хутора и станицы имени Краснова были созданы в Нью-Йорке (США), в Лейквуде (США), в Англии, Аргентине, Австрии, Германии, Австралии. Это указывает на его популярность, любовь казаков к нему и оценку его прошлой деятельности. Один из казаков-эмигрантов завершил свою статью о П. Н. Краснове следующими словами:«... До тех пор, пока казаки будут существовать в мире, на земле, они не забудут своего уважаемого, почитаемого и любимого атамана Петра Николаевича Краснова».

Мир праху его...

ДЕНИКИН

1. РУССКИЙ СЛУЖИЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

Антон Иванович Деникин с малых лет воспитывался в лучших традициях русского служилого человека. Отец его, Иван Ефимович, происходил из крепостных крестьян Саратовской губернии, был отдан помещиком в солдаты и, отслужив честно, отвоевав в Венгерской, Крымской и Польской кампаниях, удостоился производства в прапорщики, стал офицером. В офицерских чинах он служил в Польше в бригаде пограничной стражи, вышел в отставку майором и через два года шестидесяти четырех лет от роду женился вторым браком на Елизавете Францисковне Вржесинской, польке-католичке. 4 декабря 1872 года у них родился сын Антон.

Семья жила очень бедно, но дружно, на отцовскую пенсию в 36 рублей существовали пять человек (включая старого тестя и няньку, ставшую практически членом семьи). В Польше, в условиях русско-польских трений, имея горячо любимую мать-польку, Антон Деникин вырос русским, православным человеком. Большое влияние оказал на него отец, русский офицер. «Меня отец не поучал, не наставлял, — вспоминал А И. Деникин, — Не в его характере это было. Но все, что отец рассказывал про себя и про людей, обнаруживало в нем такую душевную ясность, такую прямолинейную честность, такой яркий протест против всякой человеческой неправды и такое стоическое отношение ко всем жизненным невзгодам, что все эти разговоры глубоко запали в мою душу».

В 1882 году Антон Деникин поступил в первый класс Влоцлавского реального училища. Двенадцати лет он лишился отца. Иван Ефимович умер от рака в страстную пятницу, последними мольбами его были: «Господи, пошли умереть вместе с Тобой...». На могильной плите его выбили надпись: «В простоте души своей он боялся Бога, любил людей и не помнил зла».

После смерти отца жизнь стала невыносимо тяжела. Мать вынуждена была открыть «ученическую квартиру», взять на постой восемь учеников с платой 20 рублей в месяц с человека за стол и квартиру. Позже, в Ловичском реальном училище, нужда заставила Антона Деникина стать «начальником», взять на себя ответственность за других учеников. Он сам уже жил на квартире, а со «старшего по ученической квартире» плату брали вдвое меньше.

Учеба и ответственность за других не избавили юношу от метаний, присущих всем его сверстникам. Впоследствии Деникин вспоминал, что больше всего в то время его занимал вопрос религиозный. «Бессонные ночи, подлинные душевные муки, страстные споры, чтение Библии наряду с Ренаном и другой «безбожной» литературой... Я лично прошел все стадии колебаний и сомнений и в одну ночь (в 7-м классе), буквально в одну ночь пришел к окончательному и бесповоротному решению:

человек — существо трех измерений — не в силах сознать высшие законы бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, но всецело приемлю христианство и Православие.

Словно гора свалилась с плеч!..»

После окончания реального училища Деникин, пользуясь правами «по образованию», поступил вольноопределяющимся в один из стрелковых полков, а затем, осенью 1890 года, в Киевское юнкерское училище.

Через два года, закончив училище, он был направлен подпоручиком на службу в артиллерийскую бригаду, расположенную неподалеку от Варшавы.

Артиллерийские офицеры всегда считались наиболее образованной частью офицерского корпуса всех армий. В артиллерии начинал службу Наполеон Бонапарт, артиллеристами были герои булгаковской «Белой гвардии» и «Дней Турбиных» (и действие, кстати, происходит в Киеве, и большинство офицеров с польскими фамилиями). Деникин отличался начитанностью, добросовестнейшим отношением к службе. В 1895 году он поступил в Академию генерального штаба, но учился там на удивление плохо, так как постоянно отвлекался от занятий, не мог сосредоточиться только на военных предметах, отказаться от личной и общественной жизни. Он был последним в выпуске, кто имел право на производство в Генеральный штаб.

Однако в Генеральный штаб Деникин попал не сразу, начальник Академии генерал Сухотин своей волей не включил Деникина в список достойных производства. Мы помним, что Краснов, учившийся в Академии, из-за трений с Сухотиным вернулся в полк, не доучился, Деникин же стал добиваться справедливости, подал жалобу. Будучи штабс-капитаном, выступил против генерала, друга военного министра. Деникину было отказано, но он продолжал добиваться своего и через два года все же добился. В 1902 году его зачислили в Генеральный штаб, перевели в штаб 2-й пехотной дивизии, затем дали в командование роту в Варшаве, а когда срок цензового командования ротой закончился, назначили в штаб 2-го кавалерийского корпуса.

С началом русско-японской войны А. И. Деникин перевелся на Дальний Восток, где служил в штабах бригады пограничной стражи, Забайкальской казачьей дивизии, конного отряда генерала Мищенко. За отличия в боях Деникина произвели в полковники, назначили начальником штаба Урало-Забайкальской дивизии. Во время войны он проявил себя и как храбрый офицер, поднимавший солдат в штыковые атаки, и как талантливый штабной работник, принявший участие в разработке и осуществлении знаменитого конного рейда генерала Мищенко, пожалуй, единственного масштабного кавалерийского набега за всю русско-японскую войну. Начало революции 1905—1907 гг. застало Деникина на Дальнем Востоке. Война была проиграна, страна переживала смутное время. Политические проблемы стали на какое-то время первостепенными для каждого образованного человека. В политическом спектре, расцветшем в годы революции, надо было определить свое место. И Деникин определился. Выбор его был выбором интеллигентного человека. «Я никогда не сочувствовал «народничеству», — вспоминал Деникин, — (преемники его — социал-революционеры) с его террором и ставкой на крестьянский бунт. Ни марксизму, с его превалированием материалистических ценностей над духовными и уничтожением человеческой личности. Я приял российский либерализм в его идеологической сущности без какого-либо партийного догматизма.

В широком обобщении это приятие привело меня к трем положениям:

1) конституционная монархия, 2) радикальные реформы и 3) мирные пути обновления страны.

Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917 года, не принимая активного участия в политике и отдавая все свои силы и труд армии».

Потерпев поражение в русско-японской войне, русская армия много и целеустремленно училась. Деникин в 1907—1910 гг. занимал должность начальника штаба 57-й резервной бригады в Саратове, вместе с войсками учился и он. Ясно было, что наиболее вероятный противник — Германия. В ходе напряженной учебы, подготовки к войне с лучшей военной машиной Европы Деникин находил время для занятий литературным и публицистическим трудом. Еще до русско-японской войны он стал писать рассказы из армейского быта и статьи военно-политического содержания, публиковал их в журнале «Разведчик». Вскоре подобралась целая серия под заглавием «Армейские заметки». В 1910 году А. И. Деникин был назначен командиром 17-го Архангелогородского полка, расквартированного в Житомире, он перебрался туда из Саратова и взял с собой свою старую мать и няньку.

До 1914 года он деятельно готовил полк к войне, учения были максимально приближены к реальной боевой обстановке. Времени на личную жизнь не оставалось. Мать его до конца дней своих говорила по-польски, и чтобы не ставить ее и гостей в неловкое положение, Деникин избегал компаний и у себя старался никого не принимать. Может быть, поэтому он и в сорок лет все еще не был женат. Да и облик его был далеко не жениховский. Низкого роста, коренастый, склонный к полноте, густые брови, усы, бородка клинышком, он всегда казался старше своих лет.

В июне 1914 года А И. Деникин получил чин генерал-майора и стал генералом для поручений при командующем войсками Киевского военного округа. Успел ли он вникнуть в сложные проблемы штабной работы, сказать трудно, так как в июле 1914 года началась первая мировая война.

Можно много писать о причинах и предпосылках этой войны, о межимпериалистических противоречиях. Но в сознании рядового офицерства факт войны отразился как необходимость отражения германской агрессии, так как именно Германия объявила войну России. Войну назвали «2-й Отечественной». Но пока Германия основные силы свои бросила на Францию, союзницу России, русские войска, не успев полностью отмобилизоваться и развернуться, вторглись в Восточную Пруссию, «спасать союзников». Войска Киевского военного округа повели наступление против германского союзника — Австро-Венгрии. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич перед наступлением отдал приказ, что Россия идет спасать братьев-славян от германского ига. Австро-Венгрия действительно на 50 % состояла из славянских народов, и одной из причин войны было нападение австрийцев на традиционно дружественную России православную Сербию.

В 8-й армии, которая шла на левом фланге русского наступления, Деникин был генерал-квартирмейстером, т. е. начальником оперативной службы при командарме. А командовал 8-й армией прославившийся впоследствии генерал А. А. Брусилов.

Видимо, Деникин лучше чувствовал себя в роли полевого командира, так как на второй день наступления по собственному желанию перевелся из штаба армии в строй, получил в командование 4-ю стрелковую бригаду, которая еще в русско-турецкую войну получила название «Железной бригады». Два года командовал он бригадой, одной из лучших частей русской армии, во главе ее приобрел боевой авторитет и репутацию военачальника. Если П. Н. Краснов был известен в русских военных кругах как лихой командир, «атаманец», герой и душа рейдов, если П. Н. Врангеля воспринимали как «отчетливого» конногвардейца, героя безумных по храбрости и дерзости конных атак, то А. И. Деникин вошел в плеяду военачальников мировой войны как «железный стрелок».

На северном фланге, в Восточной Пруссии, русские войска в 1914 году потерпели поражение, но на южном, в Галиции, били разноплеменные австрийские корпуса, гнали их «в хвост и в гриву», брали огромные трофеи. Здесь, в наступательных боях проявили себя многие из тех, кто впоследствии возглавит белое движение: Каледин, Корнилов, Марков... Руководил операциями начальник штаба фронта М. В. Алексеев, который потом стал «верховным руководителем» белых на Юге России. «С нашей стороны здесь особенно отличились всюду поспевавшие и везде спасавшие положение «железные стрелки» генерала Деникина», — пишет военный историк.

Поздней осенью русские войска в тяжелейших условиях прорвались через Карпаты и стали спускаться в Венгерскую долину. Деникинские стрелки и дивизия генерала Корнилова шли на острие удара...

Резервов, как и обычно, не оказалось, регулярные войска за первые месяцы войны были практически выбиты, подкрепления подходили плохо обученными. В заметаемых снегом Карпатах всю зиму шли тяжелые бои. И все же весной 1915 года Карпаты были пройдены. «Их постигла участь Альп, Кавказа и Балкан. Блистательный подвиг был совершен — и наши георгиевские рожки победно перекликались с горными орлами в снежных облаках», — отмечает историк. А. И. Деникин за эти бои удостоился «Георгиевского оружия» и двух орденов Святого Георгия (4-й и 3-й степени).

Весной 1915 года австро-германские войска прорвали русский фронт у Горлицы. Сказалось экономическое отставание России. Без снарядов и почти без патронов, отбиваясь штыками и стрельбой в упор, «железные стрелки» прикрывали отступление 8-й армии Брусилова. Попал в плен Корнилов. Огромные территории были оставлены. Царь Николай II решил, что во время тяжелых испытаний он должен взять всю полноту ответственности на себя, и принял верховное командование армиями. Но практически всем руководил ставший начальником штаба при верховном главнокомандующем генерал М. В. Алексеев. На какое-то время положение было восстановлено. В августе русские стали переходить в контратаки. Одной из важных побед стал захват Луцка. «Генерал Брусилов подействовал на самолюбие «железных стрелков», заявив, что, если они не смогут взять Луцка, его возьмет XXX корпус, — пишет военный историк. — Неистовым порывом 4-я стрелковая дивизия (4-я бригада была развернута в дивизию) ворвалась в Луцк, причем генерал Деникин въехал в город на автомобиле с передовой цепью».

Бездарное командование высшего начальства через голову Брусилова привело к тому, что Луцк снова оставили и сами чуть не попали в окружение. «13-й стрелковый полк Железной дивизии был отрезан, два дня находился в окружении и прорвался 15 сентября сквозь неприятельскую дивизию, выведя 2 ООО пленных и пушку. Полком командовал полковник Марков, впоследствии известный герой Добровольческой армии». За захват Луцка Деникин был произведен в генерал-лейтенанты.

Не успели отгреметь луцкие бои, как под Чарторыйском «железные стрелки» разбили немцев, 1-ю восточно-прусскую пехотную дивизию, и взяли в плен 1-й гренадерский кронпринца полк.

«В этих осенних боях войска Юго-Западного фронта вновь обрели в полной степени дух первых месяцев войны, позволивший им и впоследствии свершать великие дела», — подводит итог историк, подразумевая под новыми «великими делами» славный Брусиловский прорыв.

И Деникин надеялся на победу, но обеспокоенность положением внутри страны уже сквозит в его письмах. «И настанет новая светлая эра, если только... кормчие сумеют уберечь страну нашу от внутренних потрясений».

В январе 1916 года заболела его мать, жившая в Киеве, она прострадала до осени и скончалась. Деникин дважды выезжал с фронта проведать ее, на третий не застал в живых. «Впереди жуткая пустота и подлинное одиночество. У меня ведь никого нет, кроме нее», — писал он в письме.

Как и всякий замкнутый человек, Антон Иванович трудно сходился с людьми, никогда не позволял себе быть на «ты» с кем-нибудь из сослуживцев, хотя обычаи русской армии, Академии требовали такого обращения между офицерами одного выпуска. Но перспектива потерять мать, единственного близкого человека, подвигла его на женитьбу. Только бы не одиночество!..

Избранницей его стала Ксения Васильевна Чиж. Антон Иванович знал ее еще ребенком, разница в возрасте у них была велика — 20 лет. Ксения училась в Петрограде на курсах профессора Платонова, готовилась преподавать историю в женских учебных заведениях. У нее был жених, гусарский офицер, но его убили на фронте. Деникин переписывался с ней. Известны его письма, помеченные 1915 годом. Но когда его мать тяжело заболела и надежды не осталось, весной 1916 года. Антон Иванович сделал Ксении Чиж предложение. Венчаться решили после войны.

В том же 1916 году Деникин, посещая смертельно больную мать и забрасывая письмами Ксению Васильевну, одновременно участвует в наступлении Юго-Западного фронта, 8-я армия под командованием Каледина наносит главный удар, «железные стрелки» первыми повторно врываются в Луцк. Общее наступление, получившее название «Брусиловский прорыв», ставит Австро-Венгрию на грань поражения. Полмиллиона пленных...

Германские войска пришли на помощь союзникам-австрийцам. 8-й армии пришлось отбиваться. «Особенно жестокое побоище разыгралось у Затурцев... где браун-швейгская Стальная 20-я пехотная дивизия была сокрушена нашей Железной 4-й стрелковой дивизией генерала Деникина», — с восторгом пишет военный историк.

В сентябре 1916 года Деникин был назначен командиром 8-го армейского корпуса и распрощался со своими «железными стрелками». «Ударной фалангой» 8-й армии Брусилова при наступлении и «дивизией скорой помощи» при обороне считалась возглавляемая Деникиным 4-я стрелковая. За войну она взяла 70 тысяч пленных и 49 орудий. «4-я стрелковая дивизия (Железная) всегда выручала меня в критический момент, — вспоминал Брусилов, — и я неизменно возлагал на нее самые трудные задачи, которые она каждый раз честно выполняла».

В это время полностью сложился облик Деникина-военачальника. Генерал Брусилов, писавший свои воспоминания при Советской власти, отметил все же, что А. И. Деникин — «хороший боевой генерал, очень сообразительный и решительный... характера твердого», но потом добавил: «...не без хитрости, очень самолюбив, честолюбив и властолюбив. У него совершенно отсутствует чувство справедливости и нелицеприятия: руководствуется же он по преимуществу соображениями личного характера. Он лично храбрый в бою и решительный, но соседи его не любили и постоянно жаловались на то, что он часто старается пользоваться плодами их успехов». Ушедшие в эмиграцию современники вспоминали А. И. Деникина гораздо теплее: «Не было ни одной операции, которой он не выполнил бы блестяще, не было ни одного боя, который бы он не выиграл бы... Не было случая, чтобы генерал Деникин сказал, что его войска устали, или чтобы он просил помочь ему резервами... Перед войсками он держал себя просто, без всякой театральности. Его приказы были кратки, лишенные «огненных слов», но сильные и ясные для исполнения. Он был всегда спокоен во время боев и всегда лично был там, где обстановка требовала его присутствия, его любили и офицеры, и солдаты... Он никогда не ездил на поклон к начальству. Если его вызывали в высокий штаб по делам службы, то он держал себя со всеми высшими командирами корректно, но свободно и независимо. Он не стеснялся в критике отдававшихся ему распоряжений, если они были нецелесообразны, но делал это мягко, никого не задевая и не обижая... Деникин всегда расценивал обстановку трезво, на мелочи не обращал внимания и никогда не терял духа в тревожную минуту, а немедленно принимал меры для парирования угрозы со стороны противника. При самой дурной обстановке он не только был спокоен, но готов был пошутить, заражая других своей бодростью. В работе он не любил суеты и бессмысленной спешки... В частной жизни генерал Деникин был очень скромен, никогда не позволял себе никаких излишеств, жил просто, пил мало — рюмку, две водки, да стакан вина. Единственным его баловством было покурить хорошую сигару, в чем он понимал толк... В товарищеском кругу он был центром собрания... так как подмечал в жизни самое существенное, верное и интересное и многое умел представить в юмористической форме».

8-й корпус перебросили в Румынию, которая понадеялась на скорую победу Антанты и объявила войну Германии. Немцы в короткий срок разгромили румынскую армию и заняли Бухарест. Более тридцати дивизий перебросили русские, чтобы спасти незадачливого союзника...

На Румынском фронте Деникин встретил весть о падении самодержавия в России, о «великой, бескровной» революции. «Моим всегдашним искренним желанием было, чтобы Россия дошла до этого путем эволюции, а не революции», — писал он.

2. РЕВОЛЮЦИЯ. СМУТА

О причинах и предпосылках революционных событий в России можно писать много. Противоречия вызревали веками. Капитализация страны разоряла крестьянство, а мировая война объединила недовольных крестьян в батальоны, полки и дивизии, дала им в руки современное по тем временам оружие и приставила к ним ротными командирами недоучившихся студентов, волостных писарей, разночинную молодежь, готовую любить Родину и русского мужика, но не знающую этого мужика. Обострились межнациональные противоречия, и до того времени не особо сглаженные. Страна была разорена войной, а кучка дельцов сказочно обогатилась на военных поставках. Царь оказался слаб. Он любил Россию и молил за нее Бога, осознавал свою оторванность от народа и искал пути к нему, к «своему народу», а попадались ему в этих поисках проходимцы типа Распутина... Попытка сместить одного царя и поставить на его место человека посильнее подтолкнула события, и они, подобно снежной лавине, покатились, круша и сметая все на своем пути. Страна стала разваливаться.

И что больнее всего — разваливаться стала армия. Сознательно воюя с немцами и борясь с немецким засилием в верхах русского общества, А. И. Деникин видел в сложившейся ситуации одну возможность противостоять «тевтонам», дождаться падения Германии, — это спасти от развала русскую армию. Что он и пытался делать весь 1917 год.

После отречения Николая II Временное правительство устроило своеобразные выборы нового Верховного главнокомандующего путем опроса высших чинов российской армии. Все сошлись на М. В. Алексееве, как на знающем штабисте. Но Алексеев отличался мягким характером, ему недоставало воли, и начальником штаба к нему решили приставить генерала волевого, целеустремленного. Таким русскому генералитету представлялся А. И. Деникин. 18 марта 1917 года он был вызван в столицу и имел беседу с новым военным министром Гучковым.

А. И. Деникин противился новому назначению, да и Алексеев был обижен — Деникина ставили как бы подталкивать его принимать волевые решения. Они договорились поработать вместе месяца два, и если у Деникина не будет спориться штабная работа, то он уйдет командовать какой-нибудь из русских армий. Они сработались, но плодотворной эту работу назвать нельзя. Новое правительство, учитывая и происхождение и левые (относительно) взгляды Деникина, надеялось с его помощью «демократизировать» армию. Деникин же считал, что «демократизация» армии во время войны приведет вооруженные силы к развалу, и противился новым веяниям. Но разложение войск шло неумолимо. Новое правительство отрешило половину корпусных и треть дивизионных командиров, новые назначения делались с учетом политических взглядов, а не профессиональной пригодности. В частях вводились солдатские комитеты.

Профессиональному военному А. И. Деникину временами казалось, что в верхах сходят с ума. «... Не только для истории, но и для медицины состояние умов, в особенности у верхнего слоя русского народа в годы великой смуты, представит высокоценный неисчерпаемый источник изучения», — писал он впоследствии.

Через два месяца в результате правительственного кризиса Гучкова на посту военного министра сменил присяжный поверенный А. Ф. Керенский. «Это был человек фразы, но не слова, человек позы, но не дела», — пишет историк. Одним из первых дел его стало смещение Алексеева за «недостаточную революционность». Верховным главнокомандующим стал Брусилов. Он надеялся увлечь солдат в бои, взывая к революционному долгу, заигрывал с комитетами. «Антон Иванович! Вы думаете, мне не противно махать постоянно красной тряпкой? — признавался он Деникину. — Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю».

В таких условиях русская армия в июне 1917 года пошла в очередное наступление.

А И. Деникин с Брусиловым «не сработался». Брусилов предложил перевести Деникина командовать Западным фронтом. Керенский согласился. Одним из доводов был тот, что генерал Деникин верит в возможность армии наступать даже в такой ситуации.

Одной веры было мало. Солдатские комитеты отказывались идти в наступление, пока им не прикажет сам Керенский. Пришлось Керенскому ехать на фронт и выступать перед солдатами. Наступление отложили на три недели. Западный фронт перешел к активным действиям, когда наступление соседей с юга было уже остановлено, но первые три дня боев показали, что сражение будет проиграно.Так и случилось.

16 июля Керенский собрал в Ставке совещание высших воинских начальников, чтобы проанализировать положение. Присутствовавший на совещании Деникин выступил первым. Он сказал, что у России больше нет армии, и необходимо ее создавать наново. «Ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых — не бойтесь! — стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.

Но вы — вы втоптали наши знамена в грязь. Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними, если в вас есть совесть!» — такими словами закончил он выступление.

Керенский жал ему руку и благодарил «за смелое и искреннее слово», но позже говорил, что «генерал Деникин впервые начертал программу реванша — эту музыку будущей военной реакции».

После совещания Керенский сместил Брусилова с поста Верховного главнокомандующего. На его место получил назначение генерал Л. Г. Корнилов. Боевой генерал, попавший в плен и бежавший, командовавший в 1917 году прославленной 8-й армией, Корнилов был известен как республиканец, противник старого режима, а кроме того — человек решительный, который не побоится пролить кровь, свою и чужую.

Но, получив столь высокое назначение, Корнилов первым делом предложил тому же Деникину: «Нужно бороться, иначе страна погибнет... Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там — пусть делают что хотят...»

А. И. Деникин тоже считал, что страна гибнет. «Революция была неизбежна, — писал впоследствии он, — Ее называют всенародной. Это определение правильно лишь в том, что революция явилась результатом недовольства старой властью решительно всех слоев населения... Революцию ждали, ее готовили, но к ней не подготовился никто, ни одна из политических группировок... После 3 марта и до Учредительного собрания всякая верховная власть носила признак самозванства, и никакая власть не могла удовлетворить все классы населения ввиду непримиримости их интересов и неумеренности их вожделений». В стране творилось «нечто невообразимое», при взгляде с фронта тыл представлял «сплошное пространство, объятое анархией, и нет сил преодолеть его».

Деникин принял под свое командование Юго-Западный фронт, начальником штаба к себе взял лихого генерала С. Л. Маркова, бывшего командира одного из полков Железной дивизии. Но боев больших не было. Центр событий давно переместился в тыл, в столицы, где складывалось охранительное, государственное течение, сложное по своему составу. В сознании сторонников этого течения главной целью была борьба за сохранение страны, за выведение ее из кризиса, борьба с немцами и борьба с анархией, главной силой, противостоящей течению, считались большевики, усиливавшиеся в столице не по дням, а по часам. Но борьба с большевиками пока лишь считалась составной частью борьбы с немцами, поскольку большевиков все сочувствующие охранительному течению считали немецкими агентами.

В августе 1917 года на Московском государственном совещании ярко проявились две составные части этого течения: часть армейской верхушки, представитель которой генерал Корнилов говорил о спасении армии путем ужесточения дисциплины, и часть казачьей верхушки, уже получившей автономию, представитель которой, генерал Каледин, поставил вопрос острее: «Россия должна быть единой. Всяким сепаратным стремлениям должен быть поставлен предел в самом зародыше» и потребовал сужения демократии, в том числе закрытия Советов, по всей стране.

Из рафинированно-государственнического крыла этого течения (за исключением казачьей верхушки, в чьем сознании были и свои казачьи ценности) и зародилось «белое движение», члены которого исповедовали, по мнению философа И. Ильина, идею «автономного патриотического правосознания, основанного на достоинстве и служении; правосознания, имеющего возродить русскую государственность и по-новому осмыслить и утвердить ее драгоценную монархическую форму». «Белые не были рабами и не стали ни товарищами, ни обывателями; они восстали в личность, в автономного гражданина и автономного воина». Белое движение, таким образом, по мнению И. Ильина, было борьбой «русских (военных и гражданских) патриотов, пытавшихся не допустить Россию до поражения в Великой войне и до полного разложения в революцию, пытавшихся вооруженной рукой свергнуть власть иностранных авантюристов...» В то же время другой философ, П. Б. Струве, считал, что это была борьба с народом, «отринувшим ценности «образованных классов», и потому изначально обречена на поражение».

Попытка генерала Корнилова навести порядок в столице, ввести туда войска встретила сопротивление всех левых сил и самого Керенского. Корнилов был смещен и арестован. Деникин послал Временному правительству телеграмму, что поддерживает Корнилова и против разрушения армии, что планомерно производит правительство. Копию телеграммы Деникин разослал по фронту. Временное правительство обвинило А. И. Деникина в мятеже, он был арестован и отправлен в бердичевскую тюрьму вместе со своим начальником штаба Марковым, командующими армиями Эрдели, Ванновским и Селивачевым, которые высказались в его поддержку.

Комиссар Юго-Западного фронта Иорданский хотел устроить над Деникиным и другими арестованными военный суд, но к тому времени правительство уже создало особую следственную комиссию по делу Корнилова, и всех причастных свели вместе, в одну тюрьму, в город Быхов Могилевской губернии. Иорданский «упустил добычу», но устроил арестованным «проводы», вынудил их идти к поезду через весь город, сквозь толпу митингующих солдат.

Верховное командование после смещения Корнилова взял на себя сам Керенский, начальником штаба вновь стал арестовывавший Корнилова генерал Алексеев. Но Алексеев продержался недолго, его сменил генерал Духонин, талантливый генштабист, таланты которого так и не были востребованы, так как после «Корниловского мятежа» армия окончательно погрузилась в пучину анархии и к военным действиям стала неспособна.

В Быхове, в здании бывшего монастыря, а потом женской гимназии собрался цвет русского генералитета, попавший «под следствие». А. И. Деникин жил в одной комнате с С. Л. Марковым, молодым, энергичным и шумным, и с И. П. Романовским, генерал-квартирмейстером при Корнилове, человеком очень умным, деликатным, с которым подружился в быховской камере раз и навсегда. Охрану узников нес Текинский конный полк, преданный Корнилову, и георгиевская рота, кроме того, в самом Быхове располагался сочувствующий арестованным Польский корпус из поляков, проживавших на русской территории Польши, в Царстве Польском.

Политические партии, не видя возможности вывести Россию из кризиса, уклонялись от власти. Все, кроме большевиков. Большевикам Россия была нужна в качестве плацдарма для мировой революции. Октябрьское вооруженное восстание и приход к власти большевиков были логически закономерными шагами на пути дальнейшего раскола и развала страны.

Внешне в городах все это произошло почти незаметно. «Люди даже и не поняли, что произошел переворот. Большевиков считали утопистами, фантазерами, не способными удержаться у власти дольше двух месяцев. Любопытно, что даже биржа не отреагировала на «революцию». «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три... — писал философ В. В. Розанов. — Ничего в сущности не произошло. Но все — рассыпалось».

Центральная часть России была «сдана». Опору для возрождения страны увидели на окраинах, экономически более крепких, не так пострадавших от экономической разрухи. Надежду вселяла позиция казачьих верхов, которые не признали власть нового правительства и попытались «отгородиться» от России.

В ноябре 1917 года на Дону зарождается общероссийская охранительная сила, действительно способная драться с большевиками. • 30 октября генерал М. В. Алексеев выехал из Петрограда на Дон. Он надеялся на казачество: знал, что сами казаки не пойдут водворять порядок в России, но свою территорию и достояние от большевиков защищать будут и тем самым обеспечат базу для формирования на Дону новой армии. 2 ноября 1917 года Алексеев прибыл в Новочеркасск, и этот день был отмечен белогвардейцами впоследствии как день рождения Добровольческой армии (вообще идея создать добровольческую армию для борьбы с немцами появилась в военных верхах в конце сентября 1917 года). На территорию Дона и Кубани началась переброска юнкерских училищ из Киева, Одессы. Политика новой власти усилила приток офицеров в эти области. Приказ Петроградского ВРК армейским комитетам от 25 октября 1917 года гласил, что офицеры, которые «прямо и открыто» не присоединятся к революции, должны быть «немедленно арестованы, как враги», после чего многие офицеры поодиночке и группами отправились на Дон.

Донской атаман Каледин, не уверенный в силах и способностях генерала Алексеева, на призыв последнего «дать приют русскому офицерству» выразил «принципиальное сочувствие», но, подталкиваемый рядом своих сподвижников, которые «по соображениям благоразумия» отныне решили маскировать свои цели, намекнул, что центром «Алексеевской организации» лучше избрать Ставрополь и Камышин. Тем не менее генерал Алексеев и его организация остались в Новочеркасске, прикрывшись принципом «с Дона выдачи нет».

Почти месяц после прихода к власти большевиков участники Корниловского выступления продолжали сидеть в Быховской тюрьме. И лишь когда большевики двинули верные им войска на Дон и на Ставку, новый главком Духонин решил выпустить узников, людей, признающих лишь военную, бескомпромиссную борьбу с большевиками. Они и сами могли бежать, но боялись, что весть об их побеге взбудоражит солдат, и фронт, еле державшийся, просто рухнет и разбежится.

Сознавая, чем может грозить лично ему такое решение, Духонин колебался. 18 ноября в Быхов при-, шло письмо Духонина отправить арестованных на Дон в станицу Каменскую на поруки, затем последовало письмо с отменой предыдущего приказа и, наконец, приехал офицер с приказом от следственной комиссии Шаблиевского освободить «быховцев».

Деникин, Романовский, Марков и другие, переодевшись, по подложным документам поехали в Новочеркасск. Корнилов во главе Текинского конного полка направился туда же походным порядком.

Деникин ехал под именем Александра Домбровского, помощника заведующего 73-м перевязочным польским отрядом. Романовский погоны генерала сменил на погоны прапорщика, Марков изображал его денщика.

В Новочеркасске, куда Деникин прибыл в конце ноября, было неспокойно. В Ростове высадился морской десант Черноморского флота и вместе с местной Красной гвардией захватил власть. Каледин никак не мог заставить казаков сражаться с моряками и красногвардейцами. Появление «белогвардейцев» с одиозными именами играло на руку красногвардейцам и смущало казаков. Каледин посоветовал Деникину пока переждать на Кубани. Деникин и Марков две недели жили в станице Славянской, а затем в Екатеринодаре.

3. «БЕЛЫЕ»

За эти две недели обстановка разъяснилась. Единственной силой, способной противостоять большевикам, на Дону оказалась «Алексеевская организация», насчитывавшая к тому времени около 700 человек. 26 ноября Каледин обратился к Алексееву за помощью, заявив: «Всякие недоразумения между нами кончены». Пока Большой Войсковой Круг собирался и принимал решение изгнать большевиков из Ростова, «алексеевцы» вели бои на окраинах Ростова и затем помогли казакам занять город.

6 декабря в Новочеркасск прибыл Корнилов. По дороге он с текинцами попал в засаду и принял решение рассеяться и пробираться на Дон поодиночке. Теперь под именем Лориона Иванова, беженца из Румынии, Корнилов объявился в донской столице.

С этого времени прибывшие генералы стали объединяться вокруг Л. Г. Корнилова и, опираясь на «Алексеевскую организацию», попытались возглавить на Юге все антибольшевистские силы. Тесного единства между вождями «белого движения» не было. По мнению некоторых современников, Корнилов «перехватил власть у Алексеева». Но это были «счеты между своими», главной задачей стояло оттеснить от лидерства местные аморфные силы, возглавить всех бегущих от большевиков и повести их на спасение Родины.

Организационным центром стал «Донской гражданский совет», который по мысли Деникина должен был стать «первым общерусским противобольшевистским правительством».

Одним из решающих факторов создания «Донского гражданского совета» стало прибытие в Новочеркасск 10 декабря 1917 года представителя Франции полковника Гюше, который сообщил Алексееву, что французы выделили для антибольшевистских сил на Юге 100 млн франков. Тем самым установилась связь Антанты с «белыми» на Юге.

Во главе «Донского гражданского совета» стал «триумвират» — М. В. Алексеев, Л. Г. Корнилов, А. М. Каледин. Алексеев брал на себя политическое руководство и обязанности военного министра, Корнилов — руководство собравшимися добровольцами и командование всеми войсками, когда военные действия будут перенесены за пределы Донской области, Каледин — руководство оборонительными операциями, пока борьба будет вестись в пределах Дона.

В «Совет» вошли представители донского правительства, кадетской партии, даже правые социалисты-революционеры, что, как писал Деникин, «вызвало лишь недоумение в офицерской среде». В состав «Совета» вошли и генералы — А. И. Деникин, И. П. Романовский, А. С. Лукомский.

Работа «Совета» осложнялась тем, что в Новочеркасске и в составе самого «Совета» политическая «элита» начала сводить старые счеты, создала атмосферу взаимной отчужденности и, как казалось Деникину, не понимала сути свершающихся на Дону событий.

В основу деятельности «Донского гражданского совета» была положена выработанная в конце декабря 1917 года политическая декларации Добровольческой армии, созданная на базе «быховской программы» генерала Корнилова. Декларация предполагала создание в стране «временной сильной верховной власти из государственно мыслящих людей», которая должна была восстановить частную собственность, осуществить денационализацию промышленности, остановить раздел и передел земли, воссоздать армию на старых началах. Венцом деятельности «триумвирата» и «Совета» должен был стать созыв нового Учредительного собрания, а не того, что должно было собраться 28 ноября 1917 года, но все время откладывалось большевиками. Новое Учредительное собрание должно было сконструировать государственную власть и разрешить аграрный и национальный вопрос.

Впрочем, для этого первого «общерусского противобольшевистского правительства», по мнению А И. Деникина, «формы несуществующей фактически государственной власти временно были совершенно безразличны». Важным и нужным считалось создание вооруженной силы. «С восстановлением этой силы пришла бы и власть». Поэтому первым мероприятием «триумвирата» стало формирование антибольшевистских ударных отрядов. Специальные агенты были направлены во все города России — в Поволжье, Сибирь, на Кавказ.

А. И. Деникин считал, что «деятельность Совета имела самодовлеющий характер и в жизни армии не отражалась вовсе», она прекратилась с переездом «Совета» из Новочеркасска в Ростов. Причиной прекращения деятельности стало то, что «Совет» не смог разрешить главный вопрос — денежный, достать деньги на формирование воинских частей. Местная казенная палата обещала выделять на содержание вооруженной силы 25 % всех областных государственных сборов. Но кто же в «смутное время» платит налоги? Обещали союзные дипломаты (пресловутые 100 млн), но дали реально очень мало. Кубанское правительство отказало вовсе. Ростовская «плутократия» дала по подписке 6,5 млн, новочеркасская — около 2 млн.

Представители «общественности» не смогли обеспечить своим авторитетом финансирование антибольшевистской борьбы, и военное руководство оттеснило их. Таким образом, новые вооруженные силы формировались «без заметного политического руководства».

Формирование шло по двум направлениям. Во-первых, сколачивались чисто «русские» отряды из охранительно и патриотически настроенных элементов, бегущих из Центральной России. Состав их охарактеризовал в 1921 году М.Лацис, известный чекист: «Юнкера, офицеры старого времени, учителя, студенчество и вся учащаяся молодежь — ведь это все в своем громадном большинстве мелкобуржуазный элемент, а они-то и составляли боевые соединения наших противников, из нее-то и состояли белогвардейские полки».

Деникин писал: «В нашу своеобразную Запорожскую Сечь шли все, кто действительно сочувствовал идее борьбы и был в состоянии вынести ее тяготы». Однако особо важную роль среди этих элементов играло офицерство. Перед первой мировой войной русское офицерство было по своему происхождению все сословным. «Касты не было, но была обособленность корпуса офицеров». За войну корпус офицеров вырос приблизительно в 5 раз, кадровые офицеры к 1917 году занимали посты не ниже командира полка или батальона, низовые звенья занимали офицеры военного времени, а подавляющее большинство таких офицеров составляли выходцы из крестьян. Однако специфика профессии способствовала подбору на офицерские посты людей охранительной, патриотической направленности. «Офицерская душа — монархистка», «мое право единоличного командования зиждется на моем подчинении единоличному вождю». По мнению А. И. Деникина, офицерство — «интеллигентский пролетариат», «элемент охранительный» — легче поддавалось влиянию правых кругов и своего «правого» командования. По своим политическим взглядам 80 % офицеров, составлявших основу Добровольческой армии в тот период, были монархистами. В целом, по определению А. И. Деникина, вызрело и оформилось самостоятельное «военно-общественное движение».

Условия формирования, окружение, наплыв разного рода авантюристов окрашивали новые охранительные формирования в негативные цвета. «Большевики с самого начала определили характер гражданской войны: истребление, — писал Деникин. — Выбора в средствах противодействия при такой системе ведения войны не было». Армия формировалась во враждебном окружении, офицеры «встречали в обществе равнодушие, в народе вражду, в социалистической печати злобу, клевету и поношение». Сам настрой общества налагал свой отпечаток на Добровольческую армию. «Было бы лицемерием со стороны общества, испытавшего небывалое моральное падение, требовать от добровольцев аскетизма и высших добродетелей. Был подвиг, была и грязь», — писал А И. Деникин и сетовал, что начальник снабжения был честен, «тогда как подлое время требовало, очевидно, и подлых приемов». Но в целом подобрались «высоко доблестные командиры», а сами добровольцы отличались стойкостью и беспощадностью. Командующий генерал Корнилов инструктировал их: «В плен не брать. Чем больше террора, тем больше победы».

Основой формирований стала «Алексеевская организация». 20 декабря приказ Каледина № 1058 разрешил формирование добровольческих отрядов. Официально о создании «Добровольческой армии» и об открытии записи в нее было объявлено 24 декабря 1917 года, 25 декабря в командование армией вступил Л. Г. Корнилов. А. И. Деникин был назначен начальником Добровольческой дивизии, а С. Л. Марков стал у него начальником штаба.

Вступая в армию, каждый доброволец давал подписку прослужить четыре месяца и беспрекословно повиноваться командованию. Жалованье стали получать лишь в январе, до этого жили на один только паек. Офицерам дали оклад в 150 рублей, солдатам — 50 рублей в месяц.

За месяц, с 15 декабря по 15 января, было сформировано 6 батальонов и 3* артиллерийские батареи. Количественно это выглядело так:

Корниловский полк (бывший «Славянский») -650 штыков Киевское юнкерское училище -200 « Офицерский полк -187 « Отряд полковника Боровского - 98 « Юнкерский батальон -150 « Студенческая рота -160 « 1445 «

Что касается трех батарей, то одну «украли» у 39-й пехотной дивизии на ст. Торговой, 2 орудия взяли на складе в Новочеркасске для отдания последних почестей погибшим и «затеряли» и одну батарею купили у казаков за 5 тыс. рублей.

По мнению А. И. Деникина, все «эти полки, батальоны, дивизионы были по существу только кадрами, и общая численность всей армии вряд ли превосходила 3—4 тыс. человек, временами во время ростовских боев падая до совершенно ничтожных размеров».

Формируясь в специфических условиях Дона, «добровольцы» вынуждены были заявить, что «первая непосредственная цель Добровольческой армии — противостоять вооруженному нападению (большевиков) на Юг и Юго-Восток России», они обещали, что «будут защищать до последней капли крови самостоятельность областей, давших им приют».

Второй реальной силой, которую удалось создать, стали «местные» ударные отряды — «партизаны», куда вошли кадровые казачьи офицеры и казачья учащаяся молодежь.

Во время большевистского восстания в Ростове Каледин, не надеясь на регулярные казачьи полки, отдал приказ о формировании добровольческих сотен. 30 ноября сорганизовался знаменитый отряд есаула В. М. Чернецова. В Новочеркасске в это время числилось 4 тыс. офицеров. На призыв Чернецова в офицерское собрание пришли 800, на предложение записаться в «партизаны» откликнулось 27, затем еще 115, но на следующий день на отправку явилось всего 30 человек.

По мнению А. И. Деникина, «донское офицерство, насчитывающее несколько тысяч, до самого падения Новочеркасска уклонялось вовсе от борьбы; в донские партизанские отряды поступали десятки, в Добровольческую армию — единицы, а все остальные, связанные кровно, имущественно, земельно с Войском, не решались пойти против ясно выраженного настроения и желаний казачества». «Главный контингент партизан — учащаяся молодежь», — констатировали современники.

Формирование частей началось и на Кубани, но трудности там были те же.

В целом же Добровольческую армию так и не удалось развернуть до численности полнокровной армии или хотя бы корпуса. Конспиративные условия формирования, «отсутствие приказа» и ряд других причин называет А. И. Деникин, указывая, что южные города были «забиты офицерами», «панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми и здоровыми офицерами, не поступившими в армию». В общем всенародного ополчения не вышло, и армия изначально имела, как неоднократно отмечал Деникин, «характер классовый». Исходя из этого, ясно было, что армия не может решать задач в общероссийском масштабе, потому была поставлена задача сдерживать напор неорганизованного большевизма и тем самым дать окрепнуть «здоровой общественности и народному самосознанию».

Но большевистский натиск оказался более организованным, чем предполагало «добровольческое» командование. И с казачеством возникли трения. Каледин пытался примирить все слои населения Дона, но допущенные в правительство представители крестьян сразу же поставили вопрос о Добровольческой армии, требуя ее роспуска. Фронтовые казачьи части считали «добровольцев» главной причиной «междоусобной борьбы», из-за них якобы и наступали на Дон большевики. Часть казаков откололась от Каледина, созвала в Каменской фронтовой казачий съезд и стала «договариваться с большевиками.

Во второй половине января Добровольческая армия перебазировалась из Новочеркасска в Ростов и, не сформировавшись окончательно, ввязалась в бои, прикрывая Ростов и Таганрог с запада.

Вскоре «добровольческое» командование, стремясь подтолкнуть донскую верхушку к более активным действиям, заявило, что уходит с донского фронта. Силы Добровольческой армии, прикрывающие Новочеркасское направление, состояли всего из двух рот, но отвод и этих частей удручающе подействовал на Каледина. Свои полки его не слушались, донские «партизаны» были разбиты, Чернецов погиб, остатки его отряда больше оглядывались на Корнилова, который действительно дрался, а не на свое «объединенное» нерешительное правительство. 29 января А. М. Каледин застрелился.

Новый атаман А М. Назаров просил «добровольцев» остаться и объявил поголовную мобилизацию казаков. Но подъема хватило на несколько дней, время было упущено, откликнулись лишь казаки старшего возраста, которые при первом же столкновении не выдержали артиллерийского огня красногвардейцев.

Тем временем большевистское кольцо вокруг Дона сомкнулось. 1 (14) февраля начались бои под Батайском, откуда большевиков не ждали.

7 (20) февраля войсковой атаман Назаров сообщил Добровольческой армии, что казаки никакой помощи оказать не могут ввиду неудавшейся мобилизации и что он «больше не смеет задерживать» «добровольцев» на Дону.

На фоне всех этих суровых и мрачных событий в жизни А. И. Деникина произошло радостное событие. 7 января 1918 года он вступил в брак с Ксенией Васильевной Чиж. Венчание происходило в одной из новочеркасских городских церквей. Приглашенных не было. Шаферами стали «железные стрелки» Марков и Тимановский, адъютант Деникина и адъютант Маркова. «Так началась семейная жизнь генерала Деникина. Как и убогая свадьба его, она прошла в бедности», — пишет биограф генерала.

«Добровольцы» оказались в безвыходном положении. Рассчитывать было не на кого. Командование решило уходить с Дона, ориентировочно — на Кубань, где у власти в Екатеринодаре все еще было краевое правительство, но большой уверенности не было. М. В. Алексеев говорил: «Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божия. Но нужно зажечь светоч, чтоб была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

9 (22) февраля 1918 года основной состав Добровольческой армии выстроился у своего штаба, «дома Парамонова». Многие командиры все еще носили штатские костюмы. Только Корнилов вышел к войскам в полушубке военного образца. Ему подали дымчато-серую лошадь, позади развернули национальный трехцветный флаг. На рукавах «добровольцев» пестрели такие же трехцветные нашивки уголком вниз. Прозвучали слова команды...

Антон Иванович Деникин, назначенный помощником командующего армией, шел в дырявых сапогах, в штатской одежде, с карабином через, плечо. В первый же день он сильно простудился, и его положили на повозку где-то в хвосте обоза.

Самый старший из генералов, М. В. Алексеев, ехал в тележке с чемоданом, где помещалась вся казна Добровольческой армии, около шести миллионов рублей. Все это время он жестоко страдал от уремии и не надеялся дожить до конца этого вынужденного похода.

Первоначально войска двинулись в сторону Новочеркасска, но в хуторе Мишкине «добровольцев» встретила делегация новочеркасских казаков и просила не входить в город, иначе им окажут вооруженное сопротивление. Одновременно делегация казаков и Новочеркасского городского самоуправления прибыла в советский штаб, сообщила, что «добровольцы» ушли, и просила не стрелять по городу из пушек.

«Добровольцы» повернули к югу и начали переправу через Дон у станиц Аксайской и Ольгинской. Так как 112-й запасной полк, посланный советским командованием занять Ольгинскую, самовольно бросил фронт и уехал в Ставрополь, Добровольческая армия без потерь выскользнула из кольца.

12 (5) февраля «без широкого оповещения» ушли из Новочеркасска «партизанские отряды» во главе с донским походным атаманом генералом П. X. Поповым. Войсковой Круг и атаман Назаров остались в Новочеркасске. Звавшим его за Дон «добровольцам» Назаров ответил, что «большевики не посмеют тронуть выборного атамана и Войсковой Круг».

В станице Ольгинской «добровольцы» остановились на четыре дня, подсчитали свои силы и произвели переформирование. Налицо было около 3 700 человек. Как оказалось, за время боев под Таганрогом и Ростовом армия увеличилась более, чем вдвое. Из названного количества штыков большинство составляли офицеры — 2 350. Офицерский корпус делился следующим образом: 500 кадровых — 36 генералов, 242 штаб-офицера (из них 24 генерального штаба), 1 848 офицеров военного времени. В армии было свыше тысячи юнкеров, студентов, гимназистов, кадетов; 235 рядовых (из них 169 солдат). Организационно армия поделилась на три полка, один отдельный батальон, инженерный чехословацкий батальон, четыре батареи по два орудия, три небольших конных отряда. Первый офицерский полк, состоявший из Новочеркасского, 1-го и 2-го Ростовских офицерских батальонов, возглавил генерал Марков; Корниловский полк — полковник Неженцев; Партизанский полк, созданный из донских партизанских отрядов, поступил под командование генерала А. П. Богаевского, донского казака; юнкерским батальоном командовал генерал Боровский, чехословаками — капитан Неметчик.

С армией шли 52 гражданских лица (Родзянко в том числе).

По качественному составу армия отнюдь не напоминала гвардию «буржуазно-помещичьей контрреволюции». По данным А. Г. Кавтарадзе, 90 % участников похода не имели никакой собственности. Потомственных дворян был 21 %, личных дворян — 39 %, остальные — выходцы из крестьян, мещан и т. д.

Судя по всему, в начальный период борьбы армия в основном состояла не из помещиков и буржуазии, а из охранительно, государственно настроенной «служилой» интеллигенции.

Исходя из этого, руководители армии усиленно подчеркивали ее демократизм. Даже командующий Л. Г. Корнилов демонстративно заявлял: «Я — республиканец», хотя неоднократно говорил, что «с удовольствием перевешал бы всех этих Тучковых и Милюковых».

Первоначально твердого плана идти на Кубань не было. Вырвавшиеся из окружения «добровольцы» и «партизаны» параллельно шли на восток в Сальские степи. Как считал участник похода генерал А. П. Богаевский, отряды разделились, когда в станице Кагальницкой «добровольцы» узнали, что в Сальских степях нет средств для «прокормления» Добровольческой армии, — и решили идти на Кубань. Добровольческий разъезд шел с «партизанами» Попова до астраханской границы.

Но как говорил потом генерал А. П. Богаевский, «плохо принята (Добровольческая армия. — А. В.) на Дону, еще хуже на Кубани...». Проходя по станицам, «добровольцы» занимались «самоснабжением», проводя платные (пока еще) реквизиции. 1 (14) марта у станицы Березанской впервые произошел бой между «добровольцами» и кубанской казачьей молодежью, которая «защищала станицу от «кадет». Кубань была охвачена «революционным движением». Впрочем, как отмечал А. И. Деникин, «по существу большевизм станиц был чисто внешний».

Цель похода была сомнительна. 28 февраля (13 марта) 1918 года Кубанское правительство бежало из Екатеринодара, и «добровольцы» с этого момента двигались «в никуда» и выдерживали многочисленные бои, в каждом из которых вопрос стоял: «Победа или смерть».

В авангарде, как правило, шел Офицерский полк генерала Маркова. Марков, профессор военной академии, «железный стрелок», в тот «1-й Кубанский поход» вышел в кожаной куртке и белой папахе. Он оказался одним из последних русских генералов, который бравировал своей храбростью и мог с рассеянным видом и тростью в руках встать во весь рост под секущим свинцом — «Вперед, господа!...». И цепи поднимались вслед за ним и бросались вперед, «по-барски блестя погонами», и звонко взлетало над заснеженными полями «Ур-ра-а-а!..»

Они были окружены многократно превосходящим их числом противником, отступать некуда, и первое серьезное поражение грозило им полным уничтожением. Они переходили вброд незамерзшие речки, сутками лежали в цепи в снегу, стремились довести каждый бой до удара в штыки, так как надо было экономить патроны, и не брали пленных, поскольку изначально война шла на уничтожение, и их самих никто не пожалел бы и не жалел.

Движение с тыла прикрывали донские «партизаны», студенты, которые, уходя в поход, видимо, не представляли себе все тяготы и невзгоды, ожидающие их на Кубани. Да и никто, видимо, не представлял...

15 (28) марта Корнилов отдал приказ кубанским правительственным войскам, ушедшим из столицы Кубани, Екатеринодара, идти к нему на соединение. Добровольческая армия к тому времени более четверти состава потеряла убитыми и ранеными (215 убитых, 796 раненых на начало марта), и присоединение кубанского отряда, более трех тысяч штыков, стало значительным подспорьем. Правда, кубанцы принесли с собой бесконечный, неразрешимый спор — «за что воюем», но большинство кубанского отряда составляли кадровые кубанские офицеры, испытанные бойцы, пластуны, так что плюсов подобное объединение принесло больше, чем минусов.

80 дней длился поход, сорок четыре боя выдержали «добровольцы». В конце марта они вышли к Екатеринодару и атаковали его. Красногвардейцы, черноморские матросы и поднявшиеся против «великорусского генерала» кубанские казаки защищали город, несли огромные потери, но выкашивали наступающие цепи «добровольцев». 31 марта (13 апреля) утром снарядом был убит генерал Корнилов.

Командование принял А. И. Деникин. Первым его приказом был отвод войск от города, насущной задачей — сохранение личного состава армии.

4. КОМАНДОВАНИЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИЕЙ

12 (25) апреля «добровольцы» на Кубани узнали о подъеме антибольшевистского движения на Дону и о наступлении немцев и гайдамаков на Ростов. В Добровольческую армию прибыла делегация от восставших донских казаков. «Приезд этой делегации окончательно решил вопрос о дальнейшем направлении нашего движения», — вспоминал А. П. Богаевский.

«Кубанцы», невзирая на эти известия, требовали идти на юг, «поднимать казаков» в Закубанье, в Баталпашинском отделе. Генерал Алексеев настоял на решении идти на Дон, а затем вернуться на Кубань.

17 (30) апреля Добровольческая армия и подчиненные ей кубанские части двинулись на север. Вскоре «добровольцы» заняли позицию у Среднего Егорлыка на границе Ставропольской губернии, Донской и Кубанской областей, что подчеркивало их выжидательный настрой.

Полторы тысячи раненых были направлены в новочеркасские лазареты. Две тысячи утомленных бойцов, не считая кубанские части, стали на длительный отдых на стыке трех областей. С севера их прикрывали восставшие против большевиков донские станицы, с востока — безлюдные степи, с юга и запада разворачивалась, готовясь отражать немецкое наступление, Красная Армия Кубани, до 50 тысяч украинских красногвардейцев и мобилизованных кубанских казаков. Немецкое наступление, грозившее захлестнуть весь Юг России, отвлекло внимание большевиков от «добровольцев», которых считали разбитыми и сошедшими со сцены раз и навсегда.

Но «добровольцы» и не думали сходить с исторической сцены. Проделав в непрерывных боях 80-дневный поход, они убедились в собственной силе и даже непобедимости, в слабости и плохой военной подготовке врага. Свое отступление с Кубани они объясняли лишь нехваткой боеприпасов и военного снаряжения. В походе они заработали свою легенду, легенду мучеников. Впоследствии в честь похода был выпущен специальный нагрудный знак, который носили все «первопоходники», — терновый венец, пронзенный мечом, на георгиевской ленточке с розеткой национальных цветов. Сам поход получил наименование «1-го Кубанского», или «Ледового».

Рассказывали, что в бою за станицу Ново-Дмитриевскую Офицерский полк вечером вброд перешел разлившуюся от дождей речку и оказался отрезанным из-за потока от остальной армии. Погода внезапно сменилась, ударил мороз, ветер понес снежную пургу. Офицеры промерзли до костей, одежда их превратилась в негнущиеся доспехи из ледяной коры. Марков, увидев, что помощи ждать не от кого, сказал своим офицерам: «Не подыхать же нам здесь в такую погоду! Идем в станицу», имея в виду занятую большевиками Ново-Дмитриевскую. Ночной штыковой атакой Офицерский полк занял станицу и смог отогреться. На другой день какая-то сестра милосердия сказала Маркову: «Это был настоящий ледяной поход...»

Есть еще одна легенда, менее героическая, но более красивая. Якобы уже под Екатеринодаром тот же Офицерский полк попал под сильный дождь, который сменился снегом, а изменившийся ледяной ветер заморозил облитые водой шинели, покрыл их коркой льда. Тот же ветер снес тучи, проглянуло солнце, и взору изумленных очевидцев представилась целая колонна сверкающих ледяными доспехами воинов...

Добровольческие полки — марковцы, корниловцы, партизаны — также приобрели свою легенду, свой образ, отличный от других полков. Впоследствии эти различия были усилены разницей в военной форме: черно-белыми погонами и фуражками Офицерского полка, красно-черными — Корниловского, бледно-голубым, «студенческим» цветом околышей у «партизан».

Каждый полк отметил слабые стороны своего «соседа» и внес их в своеобразный юмористический каталог старой русской армии:

Журавель мой, журавель,

Журавушка молодой...

Насмешка — признак силы и здоровья. На смену старым куплетам:

Кавалергарды-дураки

Подпирают потолки,

или

Разодеты как швейцары

Царскосельские гусары,

или

Морды бьют на всем скаку

В Мариупольском полку,

пришли новые:

В ресторане шум и бой.

Это марковец лихой.

Офицеры полка генерала Маркова, поручики и прапорщики, пользовались всеми привилегиями офицерского звания, но не чувствовали той ответственности, что другие офицеры, так как служили в полку рядовыми. Отсюда «ресторанная лихость». А. Н. Толстой писал, что марковцы «шикарят матерщиной и грязными шинелями».

Или

Кто расписан как плакат?

То корниловский солдат.

Солдаты и офицеры Корниловского полка при своей черной с красными отличиями форме имели нарукавный знак голубого цвета с черепом и костями, с горящей артиллерийской гранатой, присущей гренадерским полкам, и надписью «Корниловцы».

О «партизанах», получивших впоследствии почетное наименование «Генерала Алексеева полк», таких сведений меньше. Видимо, более высокий образовательный уровень бывших студентов, надевших военную форму, привнес ту скромность, которой отличались наиболее привилегированные и «старые» полки русской гвардии — преображенцы, семеновцы, кавалергарды.

После трудностей «Ледового похода» и создания «белой легенды» большинство «добровольцев» не считало нужным скрывать свои истинные убеждения. Возросло негативное отношения к таким деятелям, как Родзянко, бывший председатель IV Государственной Думы. «Ваши черносотенцы стали откровеннее», — признавали белогвардейцы. Они открыто вели монархическую пропаганду и на протесты социалистов и республиканцев, которых в армии тоже было немало, обращали внимания не больше, чем на пустой лай, и продолжали свое дело.

Именно из-за вопроса об «ориентациях» и «политических лозунгах» в армии в мае 1918 года разразился кризис. Он усугубился тем, что истекли четыре месяца службы — срок, оговоренный по контракту.

Выяснилось, что громадное большинство командного состава и офицерства были монархистами. В армии, оказывается, была создана тайная монархическая организация, куда входили и некоторые высшие начальники. Сам Алексеев склонялся к конституционной монархии и стал поговаривать, что лозунг Учредительного собрания армия выставила «лишь в силу необходимости».

Сам Деникин считал такой неприкрытый монархизм гибельным для армии. В своих рассуждениях он исходил из того, что «основной порочный недуг советской власти заключался в том, что эта власть не была национальной», и, следовательно, в основе протеста против этой власти «более или менее явно, более или менее ярко выступало национальное чувство». В таком случае лозунга «За Единую, Великую и Неделимую Россию», по мнению Деникина, было вполне достаточно. Будущая форма правления в стране зависит от Учредительного собрания, «созванного по водворении правового порядка». Об этом Деникин не уставал твердить. Пока же главной целью ставилось спасение России путем создания сильной патриотической армии и беспощадной борьбы с большевизмом, «опираясь на государственно мыслящие круги населения».

«Непредрешение» и «уклонение» были для Деникина не «маской», а требованием жизни. «Все три политические группировки противобольшевистского фронта — правые, либералы и умеренные социалисты — порознь были слишком слабы, чтобы нести бремя борьбы на своих плечах. «Непредрешение» давало им возможность сохранить плохой мир и идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на друга, враждуя и тая в сердце одни республику, другие монархию...» — считал он. Кроме того, Деникин учитывал антимонархические настроения в соседней Ставропольской губернии и среди казачества.

Опираясь в своей политике «непредрешения» на генералов Романовского и Маркова, Деникин все же был вынужден пойти на выяснение отношений с личным составом армии.

— Я веду борьбу только за Россию, — сказал он офицерам и воззвал к их благоразумию. — Если я выкину республиканский флаг, то уйдет половина добровольцев, если я выкину монархический флаг — уйдет другая половина. А надо спасать Россию!

Личный состав армии отнесся к политике Деникина с пониманием, что, однако, не исчерпало конфликта. В антибольшевистском лагере развернулась борьба за влияние на Добровольческую армию. «Все группы и организации вместо материальной помощи присылали нам горячие приветствия — и письменно, и через делегатов, — и все пытались руководить не только политическим направлением, но и стратегическими действиями армии», — сетовал Деникин.

Трагическим курьезом было то, что армия, ставшая предметом борьбы и упований, постоянно была на грани финансового краха. Денежная наличность ее балансировала меж двухнедельной и месячной потребностью. «Денежная Москва не дала ни копейки. Союзники колебались». Все капиталисты, а также и частные банки держались выжидательной политики. 4,5 млн рублей, полученные от союзников, и такое же количество средств, полученное из донского казначейства, давали армии возможность существовать два месяца (при месячных расходах в 4 млн), а дальше перед ней открывался путь взимания контрибуций и захвата трофеев.

Три фактора постоянно действовали Деникину на нервы: взаимоотношения с новым донским атаманом генералом Красновым, взаимоотношения с примкнувшими к армии кубанцами и взаимоотношения с появившимися на горизонте немцами.

Взаимные нелады начались у «добровольцев» с донцами, как только армия вступила на донскую территорию. Вожди восставших донцов Деникину не понравились. Походный атаман Попов показался человеком «вялым и нерешительным», глава Временного донского правительства Янов — «правым демагогом». Единственный достойный человек, генерал Краснов, как только стал атаманом, сразу же попытался подчинить Добровольческую армию себе, поскольку она располагалась на территории Дона, а когда это не удалось, приказал донским казакам, служившим у Деникина, немедленно покинуть ряды «добровольцев» и поступить в Донскую армию.

Деникин понимал, что после «Ледового похода» его армия была спасена начавшимся на Дону восстанием, получила возможность передохнуть, окрепнуть, сам Алексеев и военно-политический отдел армии обосновались в Новочеркасске, туда же увезли всех раненых «добровольцев», но все же командование «добровольцев» ввязалось в политическую борьбу с донским руководством. «Вообще же в массе своей добровольчество и донское казачество жили мирно, не следуя примеру своих вождей», — признавал Деникин.

Похожая ситуация сложилась и во взаимоотношениях с кубанцами. Служилые представители восточной Кубани, «линейцы», были верны Деникину, а украиноязычные «черноморцы», жители западной Кубани, стали клониться к Украине, а значит и к немцам. Среди кубанских офицеров в армии преобладали «линейцы», среди членов Рады и кубанского правительства, присоединившегося к армии на Кубани, больше было «черноморцев». Обе группировки враждовали, жаловались друг на друга Деникину, причем офицеры-«линейцы» готовы были к физической расправе над некоторыми особо рьяными «украинофилами» среди «черноморцев». Опасаясь окончательного раскола, Деникин сдерживал «кубанские страсти» как мог.

С немцами, занявшими Ростов, установились взаимоотношения, которые Деникин назвал «вооруженным нейтралитетом». Сил бороться с немцами сейчас у Деникина не было, хотя с этой целью, собственно, и создавалась Добровольческая армия. Со своей стороны, немцы относились к «добровольцам» недоверчиво, но не мешали белой контрразведке работать в самом Ростове. Как говорил немецкий комендант: «Официально... я не могу дать вам право расстреливать. Такова политика. Но неофициально скажу. В ваши дела вмешиваться не буду. Делайте осторожно, и только».

Но были и радостные минуты. Большинство офицеров, получивших отпуск по истечении положенной по контракту четырехмесячной службы, вернулись в армию. Поодиночке, капля за каплей, прибывали в армию беглецы из Советской России. И, наконец, к «добровольцам» присоединилась пришедшая с Румынского фронта «1-я бригада Русских добровольцев» полковника М. Г. Дроздовского: 667 офицеров, 370 солдат, 14 докторов и священников, 12 медсестер. «Дроздовцы», проделавшие не менее тяжелый поход по Бессарабии и Украине, на равных влились в Добровольческую армию, заработали свою легенду одного из наиболее досаждавших большевикам полка, особую военную форму (малиновые фуражки), и даже в песню «Смело мы в бой пойдем» некоторые красноармейские части внесли впоследствии строки:

... И всех «дроздов» убьем, Сволочь такую...

Армия отдохнула, набралась сил. Краснов усиленно «сватал» ей Царицынское направление, но Деникин выжидал, надеялся пополниться на Кубани. Командование «добровольцев» весьма щепетильно относилось к взаимоотношениям с немцами и отвергало всякие намеки на контакт с ними. Поэтому оно выжидало окончания боевых действий на советско-германском фронте под Батайском и Азовом. Как только немцы и большевики подписали соглашение о прекращении военных действий (23 июня 1918 г.) на этом участке, «добровольцы» начали действовать.

Они коротким и сильным ударом захватили линию железной дороги Торговая—Великокняжеская, где понесли серьезную потерю — был убит генерал С. Л. Марков.

После той операции «добровольцы» развернулись на юг и пошли в наступление на Кубань, начали «2-й Кубанский поход».

Одновременно, 17—18 июня, восстали казаки в Моздокском отделе на Тереке, в тот же день, 18 июня, из Красной Армии к Деникину перешли 11 сотен кубанских казаков. На Кубани до предела обострились противоречия между казаками и иногородними, именно на них и рассчитывал Деникин. Силы непосредственно Добровольческой армии были невелики, но явная поддержка донцов (оружием и живой силой) и массовые восстания кубанских казаков, начатые «на Троицу», делали эту армию грозной силой. Определенную роль сыграло поведение советских войск. Отступая от Деникина, «советские войска, особенно украинские, подвергли полному разгрому лежавшие по дороге станицы, что, естественно, бросило кубанских казаков... в руки Деникина и Алексеева».

Армия в этот момент была независима от политических организаций, союзников. При ней не было видных политических деятелей. Отныне политика на какое-то время не отвлекала А. И. Деникина от непосредственно «боевой работы». Важным минусом было то, что при армии все еще не было аппарата гражданского управления, поскольку генерал Алексеев вел переговоры о создании общерусской власти за Волгой и не считал нужным создавать такой аппарат при армии.

Отсутствие органов гражданского управления и четкой программы организации мирной жизни сразу же сказались в Ставрополье, через которое «добровольцы» прошли, направляясь на Кубань. Ставрополь был захвачен восставшими терскими казаками генерала Шкуро, но когда Шкуро заявил «добровольцам»: «Мы, казаки, идем под лозунгом Учредительного собрания», то получил ответ: «Какая там лавочка еще, Учредительное собрание? Мы наведем свои порядки». В приказном порядке восстанавливалась частная собственность, арендные отношения крестьян с казаками. В результате ставропольское крестьянство, поднявшееся было под знаменами «За Советы без коммунистов», отшатнулось от Добровольческой армии и стало создавать партизанские отряды «самообороны».

Военное объединение «добровольцев» и кубанских повстанцев усилило антибольшевистские войска. К середине июля Добровольческая армия выросла до 20 тысяч личного состава в основном за счет кубанских казаков. Кубанцев в армии в тот период было 16—17 тысяч. Однако силы эти разрастались в глазах большевиков многократно. 27 июля 1918 г. Ленин сообщал Зиновьеву: «Сей час получились известия, что Алексеев на Кубани, имея до 60 тысяч, идет на нас, осуществляя план соединенного натиска чехословаков, англичан и алексеевских казаков».

«Добровольцам» на Кубани противостояла 72-тысячная армия под командованием кубанского казака Сорокина. Кубанские иногородние, казачья беднота, ушедшие с Украины красногвардейцы дрались отчаянно. В жестоких боях, когда пленных не брали, а захваченных раненых из лагеря противника в лучшем случае расстреливали, в худшем — предавали мучениям (и так поступали обе стороны), Добровольческая армия дошла до Екатеринодара.

Первые победы вселили в «русских добровольцев» уверенность, и они во весь голос заговорили о возрождении России, а кое-кто не стеснялся говорить:

«Народ нуждается в ежовых рукавицах — и мы возьмем его в ежовые рукавицы неограниченной монархии».

Уходя на Кубань, Деникин отдалился от Дона и донского атамана, которого, мягко говоря, недолюбливал. Приглядывать за Красновым остался Д. П. Богаевский, бывший командир Партизанского полка, который по своему авторитету и высокому чину в старой армии был удостоен при Краснове поста «премьера», председателя Совета управляющих, а кроме того ведал всей внешней политикой Всевеликого Войска Донского. Но на смену трениям с донцами пришли трения кубано-«добровольческие».

Командование армии по-прежнему игнорировало Кубанское правительство и Раду. Алексеев считал, что «нынешний состав Рады не выражает волю населения, а роль ее важна лишь в будущем, когда будет очищена вся Кубань; теперь же Рада является лишь ненужным и бесполезным придатком к штабу армии». Члены Рады, «народные избранники», в отместку все шире разворачивали агитацию за «самостийную Кубань», за независимое государство.

И все же при всех трениях «добровольцы» и восставшие кубанские казаки выбили большевиков из Екатеринодара и стали теснить их на восток, к Каспийскому морю. Военное мастерство и дисциплина взяли верх над массой, дерущейся под началом вечно грызущихся друг с другом местных большевистских вождей.

Большевики в это время переживали переломный момент в создании прямо на поле боя регулярной армии. Армия строилась отчасти на базе полуанархических отрядов Красной гвардии. Вторым источником стали массовые наборы в Центральной России. Крестьяне сопротивлялись этим наборам. «Война шла далеко от их губерний, учет был плох, призывы не брались всерьез», — вспоминал высший военный вождь большевиков Л. Д. Троцкий. Вновь создаваемая армия была больна партизанщиной. «Физическое наказание в коммунистической армии являлось узаконенным институтом, которого никто ни от кого не скрывал», — признавался один из большевиков впоследствии. Но сам факт создания регулярной армии, восстановление воинской повинности совпали с первыми и слабыми еще колебаниями многомиллионной массы в сторону установления ею же разрушенного порядка, в сторону «собирания земель». Эти колебания коснулись и наиболее боеспособной части общества — офицерства. «... Все организации — правые и левые, не исключая отчасти и советских, — единственную внутреннюю реальную силу, способную на подвиг, жертву и вооруженную борьбу, видели в русском офицерстве и стремились привлечь его всеми мерами к служению своим целям... Офицерство между тем стояло на распутье», — писал А. И. Деникин. Большевистский декрет от 29 июня 1918 г. о мобилизации бывших офицеров и чиновников решил судьбу многих из них. «С Красной Армией в собственном смысле слова мы встретились только поздней осенью (1918 года. — А. В.). Летом шла лишь подготовка и некоторые преобразования», — вспоминал А. И. Деникин. Еще долго костяком, ядром армии большевиков были «старые солдаты и унтер-офицеры, сделавшие службу своим ремеслом», а призванные по мобилизации были очень неустойчивы в боях.

Пока Деникин бил разъедаемую партизанщиной большевистскую армию на Кубани и Северном Кавказе, большевики создавали новые, более стойкие части на Волге, в боях с чехословаками, и очень важную роль здесь сыграл патриотический фактор. «Сочетанием агитации, организации, революционного примера и репрессий был в течение нескольких недель достигнут необходимый перелом. Из зыбкой, неустойчивой, рассыпающейся массы создалась действительная армия», — считал Троцкий. Эту армию называли и «Армией III Интернационала», и «Армией мировой Революции», но по своему составу, месту и времени зарождения и формирования молодая Красная Армия была «запрограммирована» на патриотизм, на восстановление развалившейся страны. Армия была не свободна от массы недостатков, военные специалисты открыто признавали, что «по своим боевым качествам противник... был сильнее Красной Армии». Но это была действительно народная армия, которой был присущ «стихийный порыв». В армии был культ личного мужества, особенно в «красной коннице атаманского происхождения». В сознании подавляющей части рядового состава и мобилизованных офицеров, «военспецев», армия предназначалась для обороны страны. Ощущение это подогревалось борьбой с чехословаками и другими иноземцами и было созвучно национальному характеру народа. К зиме 1918/19 гг. большевики планировали создать путем мобилизации миллионную армию.

Добровольческая армия, пополнившись кубанскими казаками и проведя мобилизацию в части Ставропольской губернии, достигла численности 30—35 тысяч человек, но сильно уступала Донской армии Краснова. Тем не менее в новую ставку «добровольческого» командования, в Екатеринодар, сразу же потянулись известные политические деятели. Тогда же в августе, после взятия Екатеринодара, произошел первый массовый прилив в ряды армии офицеров генерального штаба.

строго придерживалось выдвижения на должности исключительно «первопоходников», наиболее продолжительное время служивших в Добровольческой армии. Система эта пронизала армию снизу доверху. «Чины в нашей батарее не играли большой роли. Важна была давность поступления в батарею», — вспоминал один «доброволец». В результате какой-нибудь храбрый, но совершенно невежественный в военном деле юноша, совершивший «Ледяной поход» предпочитался штаб-офицерам, ветеранам мировой войны.

Генералы подчинялись Деникину, но с чрезвычайной неохотой подчинялись друг другу, и выручало только одно — «все же брало верх чувство долга перед Родиной».

Отсутствие прочной материальной базы привело к тому, что «снабжение армии было чисто случайное, главным образом за счет противника», в результате в частях (особенно у казаков генерала Покровского) на борьбу смотрели, как на «средство наживы», а на военную добычу, «как на собственное добро», и даже приверженец жесткой дисциплины генерал Врангель «старался лишь не допустить произвола и возможно правильнее распределить между частями военную добычу».

Положительная, созидательная работа давалась с трудом. Сама жизнь заставляла «добровольцев» взяться за создание гражданских органов власти. На казачьей территории это быстро и решительно делали сами казаки, а на Ставрополыцине и в Черноморской губернии это выпало на долю Добровольческой армии.

«Человеческий материал» для создания таких органов остался от прежней разложившейся администрации старой России. Сам Деникин признавался в Ставрополе, что «в уезды идут люди отпетые; уездные административные должности стали этапом в арестантские роты».

В основу организации гражданской власти «добровольцами» было положено «Положение о полевом управлении войск», разработанное еще в 1915 году. На освобожденной территории предполагалось установить власть военных губернаторов, подчинявшихся командованию армии. Создаваемые губернаторства обрастали старым чиновничеством и авантюристами.

Известный монархист В. В. Шульгин и генерал А. С. Лукомский подготовили доклад об организации при главном командовании Особого Совещания, предназначенного «давать заключения по делам, вносимым на его рассмотрение» главным командованием. 31 августа «Положение об Особом Совещании» было утверждено генералом Алексеевым. «Особое Совещание», как «высший орган гражданского управления» при верховном руководителе Добровольческой армии, взяло на себя управление занятыми территориями. По структуре оно напоминало своеобразный кабинет министров.

Следующим этапом организации гражданской власти была разработка «Временного положения об управлении областями, занимаемыми Добровольческой армией», которому Деникин придавал значение своеобразной временной конституции. В основу проекта были положены законы Временного правительства, но временно устанавливалась неограниченная единоличная диктатура, все государственные образования Юга объединялись на правах автономии вокруг Добровольческой армии и создавалась единая армия. Проект был враждебно воспринят и Кубанской Радой и красновским правительством на Дону.

По мере нарастания успехов осложнялись отношения со своими. Кубанцы в противовес Деникину выдвинули идею, что новая России «будет, по-видимому, результатом договорного объединении автономных областей, федерацией российских штатов», куда войдут Кубань и Грузия как демократические республики.

Разговор о Грузии возник не случайно. В сентябре грузинские войска высадились в Сочи, и Деникин порвал с Грузией всякие дипломатические отношения и принудил к этому кубанцев.

Последняя четверть 1918 года стала переломной для А. И. Деникина. Армия под его командованием усилилась и количественно выросла. В начале августа она прибегла к первым мобилизациям, в конце октября в армию призвали всех офицеров до 40 лет, в конце года стали ставить в строй пленных. Большую поддержку живой силой Деникин получил в Ставрополье. Летом, после первого занятия этой местности, крестьяне отшатнулись от деникинцев. Тогда мобилизация в Ставрополье, в Черноморской губернии дала плачевные результаты. Но вот в Ставрополье пришли красные, принесли с собой новую продовольственную политику, и ставропольские крестьяне опять стали поглядывать в сторону Деникина.

Сентябрьские бои обескровили и белых, и красных. Так, дивизия генерала Врангеля потеряла за август и сентябрь 260 офицеров и 2 460 казаков, приблизительно 100 % состава, и пополнялась за счет казаков освобождаемых отделов. В «добровольческих» полках к концу 2-го Кубанского похода оставалось по 100—150 штыков, но «добровольцы» сохранили боеспособность. «Я видел части, сильно поредевшие, истомленные, полуобмерзшие, в потрепанной легкой одежде — зимняя стужа наступила в этом году рано — и тем не менее готовые к новым боям», — вспоминал Деникин.

Но тут на сторону Деникина стали переходить мобилизованные красными ставропольские крестьяне. Добровольческая армия, которая в ноябре 1918 года состояла из 7,5 тыс. человек (вместе с кубанцами — 43 тысячи), пополненная ставропольцами, выросла (вместе с кубанцами) к 1 января 1919 года до 82 600 штыков и 12 320 сабель. Переход ставропольских полков не был единственным источником пополнения «добровольцев». В ноябре командование начало призыв в ряды армии еще четырех возрастов — 99, 98, 94 и 93-го годов рождения.

С выходом за пределы Кубани «нравы смягчились». «К осени 1918 г. жестокий период гражданской войны «на истребление» был уже изжит», — констатировал Деникин. Кубанские иногородние и украинские красногвардейцы были либо выбиты, либо растворились в частях Красной Армии, подходивших из Центральной России, из других губерний. Пленных стали привлекать к службе. 70 % из них сражались хорошо, 10 % уходили обратно к большевикам, 20 % уклонялись от боев. В целом мера себя оправдала.

В связи с пополнением армии опять усилились конфликты внутри ее по политическим мотивам. Когда «добровольцы» в первый раз взяли Армавир, то устроили панихиду по Николаю II и заказали старый гимн. Обычно при гимне и при «Марсельезе» «офицеры-республиканцы» и «офицеры-монархисты» брали под козырек, но выговаривали друг другу сквозь зубы, а кое-где такие конфликты уже заканчивались стрельбой. Политический настрой Добровольческой армии определился так: большинство рядовых (крестьяне Ставропольской губернии) — за Учредительное собрание; большинство офицеров — тоже, особенно 3-я дивизия (пришедшие с Румынского фронта дроздовцы) и 1-я дивизия (корниловцы); во 2-й дивизии, где были чисто офицерские полки, наблюдалось монархическое течение, но не преобладало.

5. ВОЖДЬ И ОБЪЕДИНИТЕЛЬ

8 октября 1918 года умер М. В. Алексеев, «умеряющий и объединяющий». Власть полностью сосредоточилась в руках А. И. Деникина. Сразу же последовал приказ о назначении Деникина верховным вождем Добровольческой армии с оставлением в должности главнокомандующего. Генерал Лукомский становился его заместителем по военным делам, Драгомиров — по гражданским. Усилилась централизация в управлении армией, усилилась тенденция объединить и возглавить все антибольшевистские силы на Юге страны.

Некоторые современники считали, что Деникин лично не подходил на роль вождя и объединителя. Генерал Врангель писал впоследствии, что Деникин был «прекрасный военный», но «судьба неожиданно свалила на плечи его огромную, чуждую ему государственную работу, бросила его в самый водоворот политических страстей и интриг».

Тем не менее Деникин проводил осторожную, упорную и принципиальную политику, направленную на возрождение Единой и Неделимой России. «Пора бросить все споры, раздоры, местничество», — призывал он кубанских политиков. Он обещал им, что признает широкую автономию составных частей государства, видел возможность единения с Доном, Крымом, Тереком, Арменией, Оренбургом, с Украиной и «с грузинским народом, когда грузинское правительство сойдет с ложного пути».

Общего языка с «черноморцами» найти не удалось. Деникин стал поддерживать «линейских» генералов, рассчитывая использовать их для борьбы с самостийными устремлениями «черноморцев», а «линейцы» подходили к вопросу по-военному прямо. Врангель, считавший себя знатоком казачьей психологии, говорил о необходимости «окрика», так как «всякое послабление, всякое искание властью компромисса было бы учтено как слабость ее, и неизбежным следствием чего явились бы новые домогательства местных демагогов». Кубанский атаман Филимонов вспоминал, что расправа над Радой намечалась еще в конце 1918 года. «Ко мне приходили генералы Покровский и Шкуро и предлагали при их содействии взять всю власть в свои руки».

После освобождения Кубани кубанцам пытались навязать удобного «добровольцам» атамана. Предлагали Покровского, Пржевальского, донца Богаевского, предлагали даже Деникина «для согласования деятельности Кубани и Добровольческой армии». Но частное совещание Рады изменило Конституцию Кубани. Атаманом с правами президента мог стать «природный» кубанский казак. Сошлись на компромиссной фигуре прежнего атамана Филимонова. Конфликт загнали внутрь, и через некоторое время он вновь проявился и много способствовал гибели движения.

Важнейшим фактором, повлиявшим на всю ситуацию на Юге страны, стало поражение Германии в мировой войне и появление в регионе союзников, английских и французских войск.

Казалось, что А. И. Деникин, до конца верный союзникам, мог бы перевести дыхание. Поначалу так и было. Прибывший в Екатеринодар английский представитель генерал Пуль заявил: «У нас с вами одни и те же стремления, одна и та же цель — воссоздание Единой России», а один из членов делегации Эрлиш высказался еще яснее: «Кто против Деникина, тот против нас».

Но оказалось, что страны Антанты, бравшие на себя роль главной антибольшевистской силы, не имели единого мнения по «русскому вопросу», противоречия, существовавшие внутри самого Согласия, расхождения между различными политическими группировками каждой из стран (военные ведомства, как правило, были настроены более агрессивно, а сами правительства, учитывая рост революционных настроений, пытались балансировать) привели к тому, что по отношению к России существовало по меньшей мере пять точек зрения. Французская буржуазия, вложившая много денег в военные займы царской России, требовала борьбы с Советами «во что бы то ни стало». Франция все еще опасалась Германии и была заинтересована в сильном союзнике на Востоке, каким была царская Россия, не раз спасавшая французов в мировую войну. Лозунг Деникина «Единая и Неделимая Россия» французам очень импонировал.

Англичане были настроены не столь радикально, они допускали возможность торговых и дипломатических отношений с большевиками. Колониальная империя видела в России конкурента. Англичанам нужна была слабая и раздробленная Россия, которая отказалась бы от Туркестана и Закавказья, от нефтеносных районов Каспийского моря. Англичане готовы были признать большевиков, если те признают независимость этих регионов.

И все же Франция настояла на вооруженной интервенции. 13 ноября 1918 года было подтверждено соглашение между западными странами о разделе России на «сферы интересов». Французы взяли себе Украину и Крым, а также Донецкий бассейн, куда еще до революции вложили много денег. Англичане прибирали к рукам нефтеносные районы Кавказа. В ночь с 15 на 16 ноября эскадра союзников вошла в Черное море. В конце месяца она появилась в портах Новороссийска, Севастополя, Одессы. Было опубликовано «Воззвание держав Согласия к населению Южной России»: «Ставим в известность население, что мы вступили на территорию России для восстановления порядка и для освобождения ее из-под гнета узурпаторов-большевиков».

Большевики и их противники в России как бы поменялись местами. Теперь на поддержку прежних национальных, патриотических сил пришли иностранцы, а «ненациональное», по определению Деникина, правительство большевиков стремилось вытеснить их, что совпадало с пробуждавшимися объединительными тенденциями русского народа. И у белых, и у красных, как ни странно, царило ликование. Большевики дождались, как им казалось, европейской социалистической революции; развал Австро-Венгрии, падение режима в Германии — еще немного, и «весь мир насилия» будет разрушен. Белые дождались союзников, которые просто обязаны были спасти Россию (иначе никто тогда в Добровольческой армии и не думал, поскольку ни о каких секретных соглашениях о разделе России на «сферы интересов» не знал), и союзники, казалось бы, взялись за дело серьезно. Английские, французские, греческие дивизии стали высаживаться на Черноморском побережье. Многие российские политики бросились в тот момент «под крыло» к Деникину. Крупная украинская буржуазия презрела и своего гетмана и многочисленных «батьков», выделила Деникину на армию 5 млн и обещала по 2 млн впредь ежемесячно. Гетманское правительство звало «добровольцев» в Харьковскую и Екатеринославскую губернии. Шел нажим на донского атамана Краснова.

Внешне все выглядело как нельзя лучше: 23 ноября союзный флот вошел в Новороссийск, почетный караул из офицеров Корниловского полка встретил союзническую миссию, представитель которой возгласил: «Да здравствует единая, великая, неделимая Россия!». 28 ноября в Екатеринодар прибыл английский генерал Пуль, заявивший: «Я послан своей страной узнать, как и чем вам помочь», и поставил перед антибольшевистскими силами три задачи: единое командование, единая политика, единая Россия.

Но первые взаимоотношения союзников с «добровольцами», кубанцами и донцами, проводившиеся по инициативе союзнического командования, еще не отражали официальной точки зрения всего политического руководства Антанты. Деникин впоследствии упрекал союзников, что, «оторванные от своих центров, они предпринимали некоторые серьезные дипломатические шаги на свой страх и риск в твердом убеждении, что эти шаги будут одобрены их правительствами и получат реальное осуществление.

Назревала большая и трагическая по своим результатам мистификация».

30 ноября 1918 года военный министр Великобритании У.Черчилль был вынужден сообщить своим представителям в России, что из-за революционных и антивоенных настроений в войсках Великобритания будет продолжать оккупацию своими силами лишь железной дороги Баку — Батум и удерживать Мурманск и Архангельск, а в остальном ее участие в интервенции будет состоять в снабжении материально-техническими средствами белогвардейских армий и в военной помощи Прибалтийским государствам. Франция по тем же причинам смогла высадить в южных портах лишь 2 французские и 1,5 греческие дивизии (вместо 12—15 по плану) и небольшие сербские, румынские и польские подразделения. Обо всех изменениях в политике белогвардейское командование либо не извещалось союзниками, либо извещалось поздно. Деникин же, исходивший в своих расчетах из военной помощи союзников, уже срочно требовал от них целые дивизии для прикрытия Харькова и Екатеринослава, но ответа не получал.

В целом наладить более или менее правильные сношения с Западной Европой пока не удалось. Определенные сложности вызывало то, что цели Добровольческой армии, воюющей за Единую и Неделимую Россию, совпадали с целями Франции, но сама армия пока дислоцировалась на территории, отошедшей в сферу влияния Великобритании, а англичане к тому времени уже выдвигали новый план. Черчилль считал: «... Мы должны попытаться объединить в единую военную и политическую систему все пограничные государства, враждебные большевикам, заставив каждое из них сделать так много, как оно может». Целью британского правительства стало создание барьера между Европой и Россией и расчленение Юга России. 23 декабря английская пехота высадилась в Батуме, 25-го англичане заняли Тифлис и начали методично наращивать свое военное присутствие в Закавказье. Деникину дали понять, что его вмешательство в дела по ту сторону Кавказского хребта нежелательно. Сочинский округ и Дагестан стали спорной территорией между Деникиным и англичанами.

Англичане вели свою политику осторожно, под прикрытием сил меньшевистской Грузии, которая высадила свои войска в Сочи, разогнала Абхазский Народный Совет, обвинив его в «туркофильстве» (на самом деле совет был скорее «русофильским»), и назначила новый. Грузинские националисты стали систематически громить армянские горные селения в Сочинском округе, а деникинцы создавать там армянские дружины.

Помощник Деникина генерал Драгомиров заявил протест английскому командованию в связи с антиармянскими акциями, и англичане, не решаясь обострять обстановку, надавили на грузинское руководство, чтоб оно начало отвод войск из Черноморской губернии.

А И. Деникин все же продемонстрировал англичанам, кто хозяин в регионе. Деникинские агенты спровоцировали армянское восстание в Сочинском округе, а повстанцы обратились к Добровольческой армии за помощью. «Для восстановления в Сочинском округе порядка и прекращения кровопролития между грузинами и армянами» «добровольцы», поддержанные армянскими дружинами, начали наступление и 6—7 февраля 1919 года заняли Сочи и Адлер. Потери — 12 убитых грузин и 7 убитых «добровольцев». Грузинский генерал Кониев сдался в плен. Утром 8 февраля грузинские гарнизоны Сочи и Адлера стали сдавать оружие.

Англичане потребовали вывода «добровольцев» из Сочинского округа. В свою очередь добровольческий генерал Черепов потребовал вывести грузинские войска из Сухуми «для самоопределения Абхазии». Сошлись на компромиссном решении: «добровольцы» остались в Сочинском округе, а грузины в Сухуми. Границей стала река Бзыбь, посты на ней выставили англичане.

Все это не сказалось на английской материальной помощи белым. Англичане были заинтересованы в прикрытии Закавказья с севера и выделили деникинцам заем в 20 млн под поставки оружия и снаряжения, чтобы использовать последнее для борьбы с московскими большевиками.

Естественно, что «добровольцы» попытались сблизиться с французским военным командованием. Французы, со своей стороны, все это время тщетно искали на Украине силы, которые были бы одновременно и «республиканскими» (помогать монархистам Французская Республика считала неприличным) и «единонеделимскими», но натыкались лишь на «монархистов» вроде гетманских офицеров да на «самостийников» вроде петлюровцев. На силы Добровольческой армии, расположенные на Кубани, французы сначала не рассчитывали («английская зона интересов»).

Меж тем Деникин усилился. Наступление большевиков подтолкнуло донских казаков признать единое военное командование. Добровольческая армия объединилась с Донской в Вооруженные Силы Юга России. Донцы, теснимые большевиками, уцепились за Донец и Маныч. В Сальские степи, прикрывая их справа, вышли кубанцы и терцы, объединенные в кавказскую Добровольческую армию, а сама Добровольческая армия была провезена в эшелонах через донскую территорию и стала разворачиваться в Донецком бассейне, «вторгнувшись» в зону французских интересов.

Разгромив большевиков на Северном Кавказе, Деникин планировал перевести свою ставку в Севастополь и возглавить все антибольшевистские «русофильские» силы в Крыму и на Украине. Здесь он и столкнулся с французскими интересами. Французы сами собирались осуществить военное руководство на Юге, а Добровольческой армии отводили роль одной из составных частей антибольшевистского движения на Юге. Они хотели иметь послушное правительство, которому подчинился бы и Деникин. Кадры этого правительства они видели в скопившихся в Одессе организациях вроде «Союза городов» и «Земского союза».

Впоследствии генерал Лукомский в трениях между союзниками и деникинцами винил «местных деятелей», которые «сбили французов с толку». А. И. Деникин, считавший политическую жизнь в Одессе «политической свистопляской», «сумбурным периодом», «свадьбой на погосте», усматривал одной из причин несогласия «тайную совместную деятельность некоторых немецких банков и крупных еврейских финансистов, поддерживавших украинское движение». Рядовой состав армий упрощенно считал, что французская политика на Юге направляется «еврейским золотом» и «еврейским засильем», поскольку взаимоотношениями французов с местными антибольшевистскими силами ведал полковник Фрейденберг, имевший советчиками Марголина, Маргулиса и других «видных представителей русского еврейства».

Беспокойство Деникина вызвали переговоры французов с украинскими националистами-петлюровцами, он телеграфировал им о случаях расстрелов офицеров петлюровцами. Но французское командование в тот период мало считалось с Деникиным, оно даже пыталось им помыкать. 14 (27) января генерал Франшэ д'Эспре телеграфировал французской миссии при «добровольцах»: «Получил ваше извещение о предполагаемом переводе штаба генерала Деникина в Севастополь. Нахожу, что генерал Деникин должен быть при Добровольческой армии, а не в Севастополе, где стоят французские войска, которыми он не командует».

Деникин оскорбился. Охлаждение в отношениях с французами его не пугали так сильно, как того хотелось бы союзникам. В 1919 году в деникинском лагере никто уже особенно не обольщался относительно реальных сил, которые может выставить Антанта для непосредственных боевых действий: не более 30 тысяч. Надеяться приходилось на свои силы.

Деникин наотрез отказался сотрудничать с украинскими националистами, как предлагали ему французы, после чего деникинско-французские переговоры зашли в тупик.

«Одесский омут», как считал Деникин, погубил «и идею французской интервенции, и самую Одессу». Французы выслали из Одессы представителей Добровольческой армии, сформировали «русское правительство» во главе с князем Львовым и по согласованию с этим правительством установили оккупационное управление Южной Россией. Управление это на самом деле распространялось на Одессу, которая «билась в судорогах нездорового политиканства и спекулятивного ажиотажа», и на близлежащие населенные пункты. Французский главнокомандующий генерал Фош заявил, что не придает армии Деникина большого значения, «потому что армии не существуют сами по себе... лучше иметь правительство без армии, чем армию без правительства».

С точки зрения устоявшейся демократии, логика генерала Фоша была безупречной, ставка делалась на демократические традиции, на правительства, на партии. Французы не учли исторически сложившуюся роль вооруженной силы в России, не обратили внимания на то, что Добровольческая армия подмяла под себя государственные образования на Юге России.

Отстранив деникинское командование, французы не имели достаточно сил для удержания Юга России.

6 апреля 1919 г. Одесса была сдана ими советским войскам, что, как вспоминали очевидцы, вызвало «взрыв негодования против французов как в армии, так и в обществе».

Центр внимания французов отныне переносился на Запад. Огромную роль тут сыграла революция в Венгрии. Большевики отныне рвались на соединение к «красным мадьярам», а французы создавали на их пути барьер.

Оплошностью французов воспользовались англичане. 16 апреля в Екатеринодар к Деникину приехал английский главнокомандующий генерал Мильн. Англо-деникинские отношения были восстановлены.

Деникин в свою очередь воспользовался «благосклонностью» англичан и попытался навести относительный порядок на Кавказе. Большевики в этом регионе пытались найти массовую поддержку и с этой целью передали ингушам четыре терские казачьи станицы, а самих казаков при помощи ингушей выселили. Такую же поддержку они хотели найти у чеченцев, и когда все население Терека, измученное бесконечными набегами и грабежами, хотело объявить чеченцам войну, большевики настояли на мирных переговорах и включили чеченских представителей в местные органы власти. Когда Добровольческая армия выбила большевиков с Северного Кавказа, указанные народы держались по отношению к Деникину настороженно.

Деникин встретился с представителями всех народов Кавказа, на всех таких встречах присутствовали английские высокопоставленные лица. Было разработано и объявлено «Временное положение о гражданском управлении в местностях, находящихся под верховным управлением главного командования вооруженными силами на Юге», закрепившее полную власть верховного деникинского командования, жизнь по законам, изданным до 25 октября 1917 года, казачьи привилегии, главенство православной церкви, русский язык как государственный. У ингушей отобрали захваченные ими у казаков станицы.

Попытки сопротивления вызывали карательные экспедиции. Причем объявлялось, что экспедиция направлена против какого-либо народа в целом. Все конфликты в регионе рассматривались как национальные и выносились на третейский суд, также национальный по своему составу. Так, трения между осетинами и ингушами предлагалось вынести на третейский суд кубанских казаков и кубанских черкесов.

«Горское правительство» разбежалось, в эмиграцию отправился «маджлис», горский парламент. Власть на местах была передана генералам русской службы, но коренной национальности. В Дагестане — генерал Халилов, в Кабарде — Бекович-Черкасский.

Главной задачей оставалась борьба с большевиками в центре России. Иностранные союзники колебались в оказании поддержки, им нужны были заверения в демократизме. 10 (23) апреля 1919 г. Деникин и председатель Особого Совещания Драгомиров обратились к представителям союзников с декларацией, определяющей цели Добровольческой армии. Как признавал Деникин, декларация во многом предназначалась для того, чтобы произвести благоприятное впечатление на английскую рабочую партию (лейбористов). Декларация провозглашала:

1) Уничтожение большевистской анархии и водворение в стране правового порядка.

2) Восстановление могущественной единой и неделимой России.

3) Созыв Народного собрания на основах всеобщего избирательного права.

4) Проведение децентрализации власти путем установления областной автономии и широкого местного самоуправления.

5) Гарантии полной гражданской свободы и свободы вероисповеданий.

6) Немедленный приступ к аграрной реформе для устранения земельной нужды трудящегося населения.

7) Немедленное проведение рабочего законодательства, обеспечивающего трудящиеся классы от эксплуатации их государством и капиталом».

Сам Деникин осознавал, что курс на «Народное собрание» без конкретизации будущей формы правления был вариантом «непредрешенчества», и тем самым «создавался понемногу политический тупик, из которого могли вывести только победы армии». Оппоненты его давали декларации оценку более суровую. «Все эти документы ничего реального не давали, ограничиваясь общими местами... Все это было столь же бесспорно, сколь и неопределенно», — считал барон Врангель.

И все же обещания стали давать плоды. Прошла мобилизация крестьян в Екатеринославской губернии, в Крыму. Мобилизовали офицеров в этих областях (до 43 лет). Немцев-колонистов, известных своей дисциплиной, поставили под ружье почти поголовно, от 18 до 46 лет.

Мобилизация крестьян в Добровольческую армию размывала ее костяк, являвший до этого «сверхчеловеческую доблесть и недосягаемый героизм». Те же последствия (но не так заметные) имела мобилизация учащихся, начавшаяся в конце апреля, и офицеров. Согласно разведсводке советского командования от 26 марта 1919 года, офицерский состав Добровольческой армии по своему качеству и взглядам четко расслоился на три группы: строевое, мобилизованное и штабное офицерство. «Строевыми» называли «старых добровольцев» и считали, что «75 % из них впало в апатию и чувствует себя обреченными», испытывает ненависть к буржуазии, которая гуляет, пьет и спекулирует. Мобилизованное офицерство, отмечалось, боится фронта, «эта группа подвержена панике, страшно боится прихода большевиков». Штабная часть «настроена преимущественно монархически и готова, конечно, воевать до бесконечности. Эта группа вызывает омерзение и озлобление строевого офицерства».

Весной 1919 года «добровольцы», а более широко — Вооруженные Силы Юга России стали главной антибольшевистской силой на Юге. «Конкуренты» из Одессы разбежались. Никакого «русского правительства» кроме Особого Совещания при Деникине в регионе больше не оставалось. Англичане поставили «добровольцам» все необходимое для создания 250-тысячной армии, в дальнейшем они оказывали Деникину и дипломатическую, и чисто военную поддержку, но на открытое признание деникинцев не пошли. Деникин сознавал, что для западных «демократий» надо было, чтобы российские антибольшевистские силы пообещали две вещи: республику и федерацию. «Этих слов мы не сказали», — подвел он итог.

6. ПОХОД НА МОСКВУ

В мае 1919 года Вооруженные Силы Юга России были готовы к наступлению. В частях Красной Армии на Юге к тому времени произошел перелом, боевой дух упал. Тыл Южного фронта красных разъедало восстание казаков Верхне-Донского округа. На Украине восставали недовольные продразверсткой крестьяне.

Удар Деникина на северном направлении был силен, наступление — стремительно. По Южной Украине деникинские казаки, кубанцы и терцы, прошли триумфальным маршем. Генерал Шкуро описывал ситуацию на Украине следующим образом: «Музыка играет, казаки поют, весна, солнце, любовь, размножение народов и прочее такое»

Но главный удар наносился в северо-восточном направлении, на соединение с Колчаком.

Главную тяжесть борьбы в России союзники возлагали на Колчака. Своим наступлением он мог отвлечь большевиков, рвущихся на Запад, в Европу, на соединение с революционной Венгрией. Вторым, не менее важным фактором, была «платежеспособность» Колчака, захватившего часть русского золотого запаса. 12 июня Верховный Совет Антанты признал колчаковское правительство правительством России «де-факто».

Деникин в свою очередь признал главенство Колчака, чтобы добиться объединения всех белых сил, и рванулся к нему на соединение, в Поволжье.

Кавказская Добровольческая армия, кубанские и терские казаки генерала Врангеля, захватила Царицын, чего на протяжении всего 1918 года не смогли сделать донцы. Врангелевцы перемахнули через Волгу и даже вышли кое-где на контакт с уральскими казаками. Но в июне 1919 года Колчак уже потерпел ряд поражений и откатывался к Уралу.

Тем не менее наступление Деникина в мае—июне 1919 года закончилось победоносно, полным расстройством Южного фронта большевиков. Война, по мнению «добровольцев», вступила в последнюю фазу. Прибывший в Царицын А И. Деникин провозгласил поход на Москву. Три армии — Добровольческая, Донская и Кавказская Добровольческая — должны были, выполняя «Московскую директиву», широким фронтом двинуться на север. «Добровольцы» по Украине, донцы — в воронежском направлении, Кавказская армия — вдоль Волги на Саратов.

В трех армиях было (на 1 августа 1919 года) 107800 штыков и 55 550 сабель. Сил было явно недостаточно для создания полноценной линии фронта. Деникинцы наступали вдоль железных дорог и водных путей. «Механически были завоеваны большие площади территории одним фактом занятия железной дороги — стратегического пункта; не было никакой необходимости выбивать противника из большинства мест; мирно занимали их исправники и стражники». Такое безостановочное движение вперед «при полном отсутствии резервов и совершенной неорганизованности тыла» было опасно. Врангель считал, что деникинская «Московская директива» — смертный приговор армиям Юга России, поскольку «все принципы стратегии предавались забвению». Командующий Донской армией генерал Сидорин предлагал вместо наступления на Москву укрепить тыл и усовершенствовать внутреннее устройство.

Первоначальный план создать единый Восточный фронт с Колчаком претерпел изменения. Большевики теснили Колчака все дальше на восток. Кроме того, в районах Поволжья и севернее Донской области в Тамбовской, Саратовской, Воронежской губерниях деникинцы сразу же встретили серьезное сопротивление. Раньше здесь было крупное помещичье землевладение. При большевиках крестьяне помещиков «ликвидировали» и теперь опасались возмездия. Вторым фактором было то, что натерпевшиеся от «расказачивания» казаки вели себя за пределами Донской области не лучшим образом. Даже иностранные историки считают: «Никакие войска не вели себя более жестоко во время гражданской войны, чем донские казаки, занимающие иногородние деревни». Уже через десять дней после объявления «Московской директивы», 12 июля, белые увязли. Правофланговая Кавказская Добровольческая армия, «взявшая число пленных в десять раз больше нежели она сама», остановилась, считая дальнейшее продвижение на север невозможным.

«Добровольцы», делавшие ставку на национальный подъем против «ненационального правительства» большевиков, столкнулись с классовым противостоянием.

В июле Деникин перестал ожидать реальной поддержки от Колчака и, учитывая настроение населения в Поволжье, перенес всю тяжесть борьбы на левый, западный фланг Вооруженных Сил Юга России, ожидая здесь найти симпатии населения и возможных союзников. Чисто стратегические вопросы отошли на второй план. «Преобладающее влияние имело политическое положение, которое являлось мощным орудием стратегии, но вместе с тем довлело над ее велениями», — писал Деникин. В гражданской войне иного пути не было. Троцкий, возглавляя военное ведомство враждебного лагеря, шел по тому же пути: «...Стратегическая позиция моя определялась политическим и хозяйственным, а не чисто стратегическим углом зрения. Нужно, впрочем, сказать, что вопросы большой стратегии не могут иначе разрешаться».

Ставка Деникина переводится из Екатеринодара в Ростов, а затем с 1 августа в Таганрог.

Отступавший Колчак, чтобы обеспечить большую самостоятельность Деникина, назначил его своим заместителем, а затем верховным правителем и наместником Юга России.

К этому времени окончательно установилась система гражданского управления на занимаемых территориях, создан был аппарат. В своих воспоминаниях Деникин писал, что верхушку аппарата он подбирал по признакам деловым, а не политическим, но были ограничения — не брал крайне правых и не брал социалистов, хотя ему и предлагали «безобидных социалистов» в качестве «министров без портфеля». С управлением на местах дело обстояло гораздо хуже. В занятых районах «под рукой не было никакого организованного аппарата. За продолжительное владычество красных была уничтожена подавляющая часть местных интеллигентных сил, все приходилось создавать сызнова». К отсутствию кадров добавлялось отсутствие желания работать. Деникин упрекал интеллигенцию, что она занимается политикой и «будированием», а не повседневной работой. В целом же, по мнению известного монархиста В. В. Шульгина, «в гражданском управления выявилось русское убожество, перед которым цепенеет мысль и опускаются руки...»

Главной причиной неспособности гражданской власти была своеобразная стихия. «Дело не в правой или левой политике, — считал Деникин, — а в той, что мы не справились с тылом». «Белая идея» и «белое движение» были заранее обречены, поскольку к ним прилепилась и поглотила все здоровые, идейные элементы та самая «верхушка общества», разложившаяся, ни на что не способная, уже развалившая Российскую империю. «Нет душевного покоя, — писал Деникин жене. — Каждый день — картина хищений, грабежей, насилий по всей территории Вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи. Помощи в этом деле ниоткуда не вижу. В бессильной злобе обещаю каторгу и повешенье...»

Сам Деникин «влачил полунищенское существование», гардероб свой он смог привести в порядок лишь к началу лета 1919 года, когда поступило английское обмундирование. Оклады в Добровольческой армии были мизерными, и участники белого движения ставились «между героическим голоданием и денежными злоупотреблениями». Деникин пытался влиять личным примером, Врангель «с шумом и треском публично вешал грабителей в своей армии», но в целом «в стране отсутствовал минимальный порядок. Слабая власть не умела заставить себе повиноваться... Понятие о законности совершенно отсутствовало...

Хищения и мздоимство глубоко проникли во все отрасли управления». Грабежи стали повсеместным явлением. «О войсках, сформированных из горцев Кавказа, не хочется и говорить», — писал Деникин. Грабили казачьи части. Грабеж для них, по мнению Деникина, был «исторической традицией». Особенно отличились казаки генерала Мамонтова, ушедшие в глубокий рейд на север. Мамонтов, будучи неказаком по происхождению, глубоко проникся романтикой «походов за зипунами». Обозы его корпуса ломились от добра, калмыцкие полки щеголяли тем, что опрыскивали своих лошадей духами. Выйдя из рейда без потерь, корпус распылился, так как казаки хотели доставить награбленное по домам.

Но казаки с их сепаратистским или автономистским самосознанием грабили великорусскую и украинскую территорию и везли на Дон «даже заводские станки», то есть воюя за Дон (Кубань, Терек), не забывали взимать в пользу своего новообразовавшегося государства, а вот «добровольцы», воюющие за «Единую и Неделимую», практически грабили свое, грабили себя. В армии «крайне редки были те, кто обладал твердой моралью и не участвовал в этом», — вспоминали участники белого движения. Впрочем, «то же население, страдавшее от грабежа, само грабило с упоением».

Попытка наладить свою экономическую базу на Юге России натолкнулась на таможенные барьеры Дона, Кубани, Терека, что влияло даже на снабжение войск на фронте. Частные фирмы конфликтовали с органами государственного регулирования. Иногда налаживанию производства мешал открытый саботаж иностранных фирм.

Страшная девальвация (фунт стерлингов приравнивался к 217 рублям 40 копейкам «николаевскими», 498 рублям 60 копейкам «керенскими» и 544 рублям «донскими») позволяла добывать оружие и снаряжение лишь путем товарообмена. Экспорт угля, сырья, хлеба в обмен на оружие, предназначенное для «усмирения» собственного народа, дискредитировали Деникина в глазах самых широких масс, но иного пути не было.

Разрастание могущества и влияния крупного капитала, построенного на невиданном расцвете спекуляции («нормальные» капиталисты бежали из России и перевели свой капитал еще в начале революции, а многие и в преддверии ее), стало вызывать недовольство армии. В конечном итоге появилось противопоставление «фронта» и «тыла». Боевой генерал Голубинцев впоследствии писал: «Наши цели — бойцов на фронте — были различны с целями тыловых проходимцев и демагогов; их пугали успехи белых армий».

Краеугольным камнем стал аграрный вопрос. По мнению современников, крестьяне хотели услышать от Деникина «слово, закрепляющее за ними земельный надел и прощающее все прошлые прегрешения. Но этого слова они не услышали». Под давлением помещиков, примкнувших к «добровольцам», был составлен «Закон о сборе урожая 1919 года», согласно которому 1/3 хлеба, 1/2 трав и 1/6 овощей, собранных крестьянами на бывших помещичьих землях, безвозмездно поступали возвратившимся помещикам. Летом это противопоставило Деникину крестьянские массы Саратовской, Воронежской и Тамбовской губерний, осенью — массы крестьян Северной Украины, где раньше было много помещичьих имений.

«Все зависит от того, как будет разрешен земельный вопрос», — совершенно справедливо предсказывали многие политики. Отступающий Колчак помогал Деникину, как мог, брал на себя ответственность. В телеграмме от 23 октября (5 ноября) он предлагал «по возможности охранять фактически создавшийся переход земли в руки крестьян... Думаю, что ссылка на руководящие директивы, полученные от меня, могла бы оградить вас от притязаний и советов заинтересованных кругов». Но, как считал Деникин, вся обстановка не способствовала аграрной реформе, «не было ни идеологов, ни исполнителей». В результате «добровольческие» сводки из Киевской губернии сообщали, что раньше крестьяне ждали Добровольческую армию, были «всецело на ее стороне», сейчас отношение безразличное, скоро будет враждебное.

Придя на Украину, издал обращение «К населению Малороссии», где указал, что отделение Украины от России — результат немецких происков, начиная с 1914 года. Украинский лидер Петлюра был объявлен немецким ставленником. Его войска, подошедшие к Киеву одновременно с «добровольцами», были выбиты из города деникинскими казаками. Украинцам обещалась организация мирной жизни на началах «самоуправления и децентрализации при непременном уважении к жизненным особенностям местного быта». Государственным языком объявлялся русский, но малороссийский язык запрещалось преследовать и разрешалось изучать его в частных школах. Кроме того, украинцам оказывалась «честь стать опорой и источником армии».

На Украине Деникину пришлось острее, чем где-либо, столкнуться с еврейским вопросом. Там волна антисемитизма «проявилась ярко, страстно и убежденно, — в верхах и на низах, в интеллигенции, в народе, и в армии: у петлюровцев, повстанцев, махновцев, красноармейцев, зеленых и белых...» — вспоминали очевидцы. Бернар Лукаш подсчитал, что три четверти еврейских погромов, произошедших в России во время гражданской войны, приходится на Украину. 226 раз погромы устраивали «добровольцы», 211 — петлюровцы, 47 — поляки, 47 — отряды Булак-Балаховича, 989 — прочие, «но некоторые из них работали за счет Петлюры». Всего погибло около 300 тысяч евреев. Если у петлюровцев погромы стали чем-то вроде государственной политики, и сечевики, вырезав евреев, «уходили в походном порядке с развернутыми прапорами и духовой музыкой», то лидеры «Доброволии», большевики и даже Махно пытались подобные настроения пресекать (что не мешало рядовым махновцам расправляться с евреями «на общем основании»).

Большинство «добровольцев» отождествляли евреев с большевиками, и когда большевики брали заложников, «добровольцы» со своей стороны тоже брали в качестве заложников евреев. Но в целом отношение к евреям было мягче, чем к последним относились «банды», и евреи часто искали у «добровольцев» защиты от «бандитов». Сам же Деникин считал: «Если бы только войска имели малейшее основание полагать, что высшая власть одобрительно относится к погромам, то судьба еврейства Южной России была бы несравненно трагичнее».

И еще одна национальная проблема вставала перед Деникиным. Для приобретения веса на международной арене он выступил в роли объединителя славянских народов (против германской угрозы). Многие национальные государства, образовавшиеся на обломках австро-венгерской империи, славянские по своему национальному составу, с надеждой поглядывали на Россию, то есть на того же Деникина. А так как славянские народы были в зоне пристального внимания Франции, деникинцам, невзирая на их прошлые конфликты с французами, приходилось идти с ними на более тесный контакт, тем более, что антигерманская основа объединения славян французов устраивала (но настораживала англичан).

Идея объединения славян стала давать плоды. 20 октября 1919 года в ставку Деникина прибыл сербский дипломатический представитель Ненадич. Еще раньше в зоне, контролируемой «добровольцами», побывали квартирьеры сербской дивизии Живковича, вызвавшие обеспокоенность у румын.

3 сентября с целью координации действий была установлена связь между французско-польской миссией и «добровольцами». 13 сентября в Таганрог прибыла польская миссия во главе с генералом Карницким. Деникин, сам поляк по матери, во время встречи говорил о «двух братских славянских народах», о «новых взаимоотношениях, основанных на тождестве государственных интересов и на общности внешних противодействующих сил» (имея в виду все ту же германскую опасность). Во время переговоров с «братьями-славянами» одним из коренных стал вопрос об Украине. Поляки об украинских националистах высказались пренебрежительно: «В политическом отношении они для нас не существуют».

Повторно вопрос об Украине всплыл, когда в октябре на Юг России приехал бывший президент Чехословакии Крамарж. Крамарж заявил: «Самостоятельность Украины нанесла бы вред всем славянам», но успокоил Деникина: «Я знаю, что французское правительство ни за что не признает самостоятельной Украины». Как результат — Деникин, встречаясь с представителями французской миссии, сказал: «Окончательно исчерпаны все недоразумения с Францией».

Но и взаимоотношения с «братьями-славянами» давали сбои. С июля 1919 года в Беловеже шли польско-советские переговоры. Затем начала работу конференция русского (советского) и польского Красного Креста. Она проходила с октября по декабрь 1919 года. Параллельно с конференцией большевик Ю. Мархлевский вел неофициальные переговоры с представителями Пилсудского. В это же время «добровольцы» вступают в контакт с войсками Западно-Украинской Народной Республики (Галиции), которые ведут военные действия против поляков за Восточную Галицию. Завязывается клубок новых противоречий.

Поляки с середины 1919 года все чаще начинают вспоминать о Польше времен короля Станислава Понятовского, о «Речи Посполитой от моря до моря», о границе 1772 года, проходившей по Днепру. Польское командование начинает зондировать отношение к этому вопросу и деникинцев, и большевиков. Деникинский представитель генерал Щербачев сообщал из Парижа, что поляки готовы драться с большевиками, но «этнографическая граница их не удовлетворяет, и хотели знать теперь же, какие компенсации могут быть даны Польше». На уступки украинской территории полякам Деникин пойти не мог. Большевики же временно были удовлетворены сложившейся на Украине ситуацией и не претендовали на занятые поляками украинские и белорусские земли. Это, видимо, и стало одним из важнейших факторов принятия решения. Поляки решили вести себя так, чтобы «не допустить победы реакции в России». По всей линии советско-польского фронта военные действия были приостановлены, и большевики сняли части, чтобы перебросить их против Деникина.

Деникин одну из причин видел в личных отношениях к нему польского посланца генерала Карницкого, с кем у него был конфликт еще во время службы в старой русской армии. Карницкий якобы «в донесениях своему начальству употребил все усилия, чтобы представить в самом темном и ложном свете белые русские армии, нашу политику и наше отношение к возрождавшейся Польше. И тем внес свою лепту в предательство Вооруженных Сил Юга России Пилсудским, заключившим тогда тайно от меня и союзных западных держав соглашение с большевиками».

Дело, судя по всему, было сложнее. «Единая и Неделимая Россия» многими трактовалась по-разному, и свежа была память, что до 1915 года Варшава фактически была русским городом. Как объяснил впоследствии ситуацию Черчилль, «поляки, которые подготовили самую крупную и сильную армию в войне с Советами, видели, что им придется защищать себя от Деникина на второй день после общей победы».

Таким образом, к моменту решающих боев в Центральной России и на севере Украины, когда большевики готовы были идти на временный союз с кем угодно, лишь бы остановить Деникина, когда Советское правительство готовило уже иностранные паспорта и резерв ценностей, когда большевики сняли все, что можно, с польского и колчаковского фронтов и бросили против деникинцев, сам Деникин оказался во враждебном или нейтральном окружении мелких государственных образований, среди враждебной «добровольцам» среднерусской крестьянской стихии. Вдобавок ко всему вездесущий Махно прорвал деникинский фронт и пошел по тылам в сторону Черного моря. «Батько» спешил в родное Гуляй-Поле, но в то же время неумолимо приближался к деникинской ставке — Таганрогу. 45 тысяч бойцов вынужден был Деникин держать в тылу для противодействия «бандам» и подавления восстаний. Армия стала «не та». «Тыл» разложился и разлагал «всех и вся». Весь Ростов-на-Дону ходил в английских шинелях, а солдаты и офицеры на позициях донашивали старые русские, те, что имели со времен мировой войны.

Самым тяжелым ударом в спину стало предательство части казачьей верхушки.

Казаки были единственной массовой силой, поддерживающей Деникина. Они нанесли большевикам ряд страшных ударов. Одна Донская армия с мая по октябрь 1919 г. взяла 75 орудий, 600 пулеметов и 65 тысяч пленных. Но силы казаков были надломлены войной, изначально ведущейся на уничтожение. Командующий большевистским фронтом считал: «План кампании был построен на уничтожении живой силы противника и, пожалуй, еще на овладении хлебородными районами Донской области». На разрушенные войной станицы обрушились эпидемии тифа и испанки. «И веет от станицы тоскою кладбища, — писали очевидцы и констатировали: — ...Безразличное отношение к жизни и смерти. От массы бед — духовный паралич».

В это же время казачья верхушка, особенно украиноязычные «черноморцы», стали проявлять тревогу, не покусится ли Деникин в случае победы на казачьи привилегии, на казачью государственность. Еще летом на Дону и Кубани «самостийники» пытались собрать конференцию и создать единое союзное казачье государство из Дона, Кубани и Терека.

В разгар переговоров лидер «черноморцев» Рябовол был убит в Ростове неизвестным в офицерской форме. Кубанцы в отместку закрыли в Екатеринодаре все деникинские газеты, хотя причастность деникинцев к убийству так и не была доказана, в то время как впоследствии стало известно, что русская парижская эмиграция, «представлявшая» Россию на мирной конференции, поручила Б. В. Савинкову «повлиять» на Рябовола, чтобы тот не препятствовал восстановлению «Единой и Неделимой России». Как мог «повлиять» известный террорист, в комментариях не нуждается.

Кубанская делегация в Париже мыкалась от приемной к приемной, просила Лигу Наций, чтобы Кубань была признана мировым сообществом самостоятельным государством, а в июле 1919 года кубанцы заключили договор с «Меджлисом горских народов» о дружбе и взаимной помощи.

Венцом этой деятельности стало обращение заграничной кубанской делегации к большевикам. 6 ноября 1919 года Политбюро партии большевиков рассмотрело предложения о мире, сделанные Советскому правительству через французского социалиста Ф. Лорио представителями донского и кубанского казачьих правительств. Большевики решили начать переговоры с целью затягивания времени и разложения казачьих войск.

В начале ноября на Кубани разгорелся очередной политический кризис. «Черноморцы» перешли к активным действиям и стали теснить «линеицев», сторонников Деникина. В это время Деникин, которому, по всей вероятности, стало известно о переговорах казачьих представителей в Париже с большевиками, нанес удар. Ему якобы стало известно из одной грузинской газеты, что в июле кубанская делегация заключила договор с «Меджлисом». Поскольку «Меджлис», хотя и бежал, но находился в состоянии войны с деникинцами и непосредственно с терскими казаками, Деникин обвинил кубанскую делегацию в измене и предательстве терцев. Одного из членов парижской делегации, Калабухова, потребовали выдать и судить военно-полевым судом.

Кубанская Рада заволновалась, лишила делегацию полномочий, но Калабухова выдавать не хотела. В сложившемся противостоянии генералы Врангель и Покровский пошли на применение военной силы, арестовали Калабухова и верхушку «черноморцев». Калабухова судили и повесили в Екатеринодаре на площади «за измену Матери-России».

На беду казненный оказался не только депутатом Рады, но еще и священником. Ошарашенные этой казнью кубанцы стали эшелонами бросать фронт...

7. ПОРАЖЕНИЕ

В октябре—ноябре 1919 года как раз начинаются решающие бои на Южном фронте. Стянутые со всех направлений лучшие части большевиков переходят в наступление. Растянутый деникинский фронт начал трещать. Донцы были обескровлены. На начало декабря у них в полках оставалось по 200 шашек, в кубанских частях, объятых дезертирством после известных событий, — от 59 до 99 шашек на полк.

В начале зимы 1919/20 годов перелом ясно обозначился. Деникинская армия стремительно покатилась на юг.

12 декабря 1919 года совещание премьер-министров Антанты в Лондоне констатировало, что Колчак и Деникин потерпели поражение, и решило «укрепить Польшу как барьер против России». Отныне ставка делалась на «санитарный кордон» — пояс мелких государств вокруг Советской России. Однако англичане не собирались выпускать из рук силу, которая могла стать барьером между РСФСР и нужным им Закавказьем.

Основное кадровое ядро Добровольческой армии опять отошло на территорию Дона и по численности сократилось до уровня весны 1918 года. В декабре под Ростовом было всего 2—3 тысячи «добровольцев». Армию свели в Добровольческий корпус. Подобрав всех отставших и влив тыловые команды, поставили в строй 8 398 бойцов при 158 орудиях.

Главная тяжесть ведения войны вновь ложилась на казачьи части, которые, особенно донцы, были страшно переутомлены. Казаки отошли с Украины в довольно жалком состоянии. Против Деникина даже на Дону была составлена довольно сильная оппозиция. Начальник штаба Донской армии генерал Кельчевский требовал смещения главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Появились слухи, что Кельчевский хотел сдать Донскую армию, «попасть в окружение».

Часть военачальников знала об этих настроениях и советовала Деникину отступать в Крым или на Одессу. «Я не могу оставить казаков, — ответил Деникин. — Меня обвинят за это в предательстве». Да и англичане настаивали на отступлении на Дон и Северный Кавказ-Большевики прошли по шахтерским поселкам Донбасса и довольно быстро и неожиданно оказались под Ростовом и Новочеркасском. Наступила еще менее ожидаемая оттепель. Дон вскрылся, лед ушел. Донцы, не решаясь дать генеральное сражение, имея в тылу водную преграду, после недолгого сопротивления ушли за реку, сдали и Ростов и Новочеркасск. Казачьему движению был нанесен непоправимый удар.

9/10 живой силы уходивших за Дон белогвардейцев пристало к обозам, покинув свои части. На следующий день после переправы в Донской армии насчитывалось 7 266 штыков и 11 098 сабель, у «добровольцев» — 3 383 штыка и 1 348 сабель, Кубано-Терский корпус, сведенный временно в бригаду, — 1 580 сабель. Однако уже через три дня, к 1 (14) января 1920 года Донская армия удвоилась и насчитывала 36 470 бойцов при 147 орудиях и 605 пулеметах. Дон обезлюдел, казачество опасалось там оставаться, боялось большевиков, и казаки бросились догонять свои части. Зато кубанцы и терцы неудержимо катились по домам. Развал в их частях шел полный.

Но не все еще было потеряно. Главком Красной Армии С. С. Каменев сетовал, что не удалось в полной мере отрезать «добровольцев» от казаков, что донцы сохранили боеспособность, а после взятия Ростова между поредевшими частями Красной Армии и Центром «образовалась пропасть в 400 верст». В начале февраля советское военное командование докладывало: «Наше продвижение вперед без значительных пополнений и реорганизации может кончиться плачевно, так как в случае отхода будем иметь в тылу непроходимые разлившиеся реки...». 9 февраля 1920 года командарм Г. Я. Сокольников сообщал из Ростова, что «старые бойцы заменены местными мобилизованными и пленными, пополнений нет...». Главное командование Красной Армии считало обстановку «крайне тяжелой и даже больше».

Большевики стали настойчиво предлагать казакам переходить на сторону Красной Армии, обещали не трогать ни их, ни их земли. Советское правительство начало переговоры с Грузией о совместных действиях против Деникина.

Англичане увидели слабость Деникина и, заинтересованные в сохранении буфера между Россией и Закавказьем, сделали ставку на казачьи государства. На Рождество Врангель обратил внимание Деникина: «Есть основание думать, что англичане сочувствуют созданию общеказачьей власти, видя в этом возможность разрешения грузинского и азербайджанского вопросов, в которых мы до сего времени занимали непримиримую позицию». Врангель предлагал главные силы «добровольцев» перебросить на запад и вместе с поляками создать единый фронт от Балтийского до Черного моря. Все это означало переориентацию на французов.

Деникин пытался перехватить инициативу у англичан и казачьих «самостийников». Он распустил Особое Совещание и сформировал новое правительство во главе с донским атаманом Богаевским, хотя фактически ведущую роль в правительстве играл генерал Лукомский. И Богаевский и Лукомский были людьми, которым Деникин доверял. Тогда же по предложению английского генерала Мак-Киндера признали факт существования «окраинных правительств» Грузии и Азербайджана. Однако этими изменениями избежать трений внутри деникинского лагеря не удалось.

Оправившиеся казачьи общественные деятели собрали 5 (18) января 1920 года Верховный Круг Дона, Кубани и Терека и стали оспаривать у Деникина власть.

В это время советское командование перенесло направление главного удара на Маныч и бросило на прорыв белого фронта всю стратегическую конницу Буденного и Думенко. Масса малодушных, разнося панику по тылам, бежала в Екатеринодар и Новороссийск. Но Донская армия устояла. В ожесточенных боях донская конница побила красную кавалерию, комкор Павлов просил резервов для преследования красных, для белых появилась возможность перейти в наступление. С целью сплотить свои силы и ускорить подход на фронт кубанских формирований деникинцы и донское командование попытались пойти на сближение с Верховным Кругом. Деникин выступил на Круге с примирительной программой, предлагал казачьим представителям войти в его правительство (что уже проделал Богаевский). В случае отказа он грозил уйти с «добровольцами» и частью военачальников, и тогда «рухнет весь фронт».

Даже председатель Круга «черноморец» Тимошенко попал под очарование деникинскои речи и ответил, что Кубань не мыслит себя совершенно отделенной от России, а уход Деникина — это «гибель казачеству». Но рядовая часть Круга не прониклась деникинскими идеями. «Что бы ни говорил Деникин, ему не верили», — вспоминал очевидец.

Соглашение все же было достигнуто. Как считал Деникин, «обе стороны пришли к соглашению под давлением обстановки, без особой радости и без больших надежд». Деникин выбрал из предложенных ему кандидатур главу нового южно-русского правительства, им стал донской казак Н. М. Мельников, последовательный сторонник Каледина.

Деникинское окружение, кадетская партия, в прочность союза не верило и считало: «Если будет военная победа, Деникин сбросит с себя всю эту чепуху и будут перемены. Если нет, то Деникин погибнет».

Донское командование, успокоенное соглашением Деникина и Круга, стало готовить наступление на Новочеркасск, а Добровольческий корпус должен был атаковать Ростов. Наступление решили начать, когда сосредоточится новая Кубанская армия, наступающая на Великокняжескую. Однако кубанцы «митинговали и рассуждали, под какими лозунгами воевать».

В начале февраля новое командование красных (М. Тухачевский) перенесло направление главного удара против Кубанцев и перебросило 1-ю Конную армию С. М. Буденного на стык Донской и Кубанской армий.

Донское командование в согласовании с корпусными командирами решило: «Ввиду нездорового, полубольшевистского настроения на Кубани, предоставить кубанцам испытать прелести советского рая, а самим, невзирая на действующего в тылу Буденного, двинуться самым решительным образом на север». План этот стал уже приводиться в исполнение, но против него категорически выступил сам Деникин. Советские военные специалисты отмечали, что в тот момент «у противника низы были готовы дать решительный бой, но верхи не решались».

14 февраля начались бои на фронте Кубанской армии, и донское командование послало на помощь кубанцам подвижный резерв, лучшую мамонтовскую конницу и конницу верхнедонских повстанцев, вместо того, чтобы бросить эти силы на Новочеркасск или Ростов. Донцам пришлось двигать свои войска по расходящимся линиям — на север и на юго-восток.

Обстановка на Кубани в это время обострилась 18 февраля Н.М.Мельников представил Деникину список нового правительства, это были «надежные русские люди», сторонники Единой и Неделимой России. Сразу же начались столкновения между южнорусским и кубанским правительствами, кубанцы не признавали «южнорусскую власть» на своей территории.

16 февраля красные выбили кубанские части из Торговой, донцы, попавшие в снежную бурю в Манычской степи, не успели на помощь кубанцам. Генерал Павлов потерял четверть своей конницы обмороженными и не смог отбить Торговую. 19 февраля донцы и «добровольцы» пошли в наступление на Ростов и Новочеркасск, 20 и 21-го белые занимали Ростов, где захватили огромные трофеи. Однако 22 февраля конница Буденного наголову разгромила кубанские части. «После этого боя Кубанская армия как организованная сила перестала существовать», — считали советские военные специалисты. Кубанцы ушли на свою территорию, вслед за ними туда 24 февраля вступили красные.

Опасаясь окружения, донцы и «добровольцы» отступили от Ростова. Наперерез им спешила разбившая кубанцев конница Буденного. Под станицей Егорлыкской разразилось величайшее за всю войну кавалерийское сражение, которое закончилось вничью, но белые уже «потеряли сердце» и стали уходить на Кубань.

Печальная участь постигла «добровольцев» на Украине. Часть их под командованием эксцентричного генерала Слащева ушла в Крым, где Слащев вышел из-под командования Деникина, часть была прижата к Днестру и сдалась большевикам (13 тысяч пленных, 342 орудия, 560 пулеметов).

Разочаровавшись в способности Деникина защитить казачьи области от большевиков, Верховный Круг 9 марта поставил вопрос о разрыве с ним. В то же время, опасаясь полного разброда и желая сохранить единое командование, Круг предложил командарму Донской армии генералу Сидорину пост главкома Доно-Кубано-Терской армии. Сидорин ответил: «Я дал слово генералу Деникину и ему не изменю». Сидорин, командующий наиболее многочисленной армией из входящих в Вооруженные Силы Юга России, несколько раз пытался переломить ход событий в свою пользу. Под Тихорецкой, Березанской и Кореновской он бросал донскую конницу в бой, но донцы, оставшись без поддержки кубанцев и даже «добровольцев», которые оставили боевые позиции и устремились к Новороссийску, дрались плохо. У донцов «не хватало сердца», сам Сидорин едва не попал в плен.

16 марта Верховный Круг принял решение изъять казачьи войска из подчинения Деникину в оперативном отношении, 17-го красная конница, пополненная сдавшимися кубанцами, ворвалась в Екатеринодар, и Верховный Круг бежал за Кубань. Пока вопрос «завис», кубанские генералы Науменко, Топорков, Писарев, Бабиев заявили, что будут подчиняться только Деникину, после чего оставили укрепленную линию Кубани. «Самостийники» в ответ усилили агитацию. Они открыто говорили, что война проиграна, что надо мириться с большевиками.

19 марта решением Верховного Круга атаманы и правительства казачьих областей освобождались от всех обязательств относительно Вооруженных Сил Юга России, войска выводились из подчинения Деникину, предполагалось немедленно приступить к организации обороны края без «добровольцев» и к созданию новой «союзной» власти. Но кубанские и донские генералы продолжали подчиняться Деникину и увлекали за собой сохранившие строй войска.

Грузинское правительство отказалось пропустить в Грузию прижатые к Кавказским горам белые войска, и те оказались в безвыходном положении. Оставалось выводить их в бедный ресурсами Крым.

В порты Черноморского побережья Кавказа вышли 9 тысяч «добровольцев», 20 тысяч кубанцев и 50 тысяч донцов. Вошедшие в Новороссийск первыми «добровольцы» растеряли дисциплину, устраивали митинги. Панику и тягостную для войск атмосферу создавали тысячи лиц, «присосавшихся» к движению, наживших миллионы и теперь стремившихся поскорее очутиться в безопасном месте. «Добровольцы» заказали суда из расчета на 17 тысяч человек и погрузили все, что возможно («параллельные брусья и сломанные столы»). Кубанцам предоставили 500 мест, донцам — 4 тысячи.

Переполненный войсками Новороссийск мог обороняться, а пароходы вернуться за казаками еще раз, но этого не произошло. Значительная часть казаков была оставлена на побережье сознательно, чтобы они волей-неволей перешли к партизанской борьбе. Донской генерал Т. М. Стариков сетовал впоследствии, что Деникин бросил в Новороссийске всю донскую конницу. Но партизанской войны казаки не начали. Кубанцы открыто переходили к большевикам, 1-я Кубанская дивизия почти в полном составе перешла на сторону красных и первой ворвалась в Новороссийск, где большевикам сдались 22 тысячи человек, преимущественно донцов.

В самом городе разыгралась не одна трагедия. Генерал Сидорин готов был стрелять в Деникина, и ситуацию разрядил лишь подход еще нескольких судов, на которые посадили несколько тысяч донских казаков.

«...Сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав. Армия обескровлена...» — писал Деникин жене из Крыма.

К апрелю 1920 года основные силы «добровольцев», 1/4 Донской армии, добровольческое командование, донское командование и атаманы казачьих войск были в Крыму, а Кубанская армия, часть Донской, кубанское командование и кубанское правительство оставались на Черноморском побережье Кавказа.

Вместе с уходом в Крым встал вопрос о пребывании во главе движения самого Деникина. Часть «общественности» — епископ Вениамин, группа сенаторов во главе с Глинкой — вела переговоры с оборонявшим Крым генералом Слащевым. Указывалось, что «Деникин дискредитирован, что он морально разбит, а его место должен занять Врангель». Как вспоминали очевидцы, Деникин «совершенно пал духом и ни к чему не годился; имя его произносилось с проклятиями».

29 марта в Феодосии на совещании узкого круга генералов (Покровского, Сидорина, Боровского и Юзефовича) Боровский от имени Слащева высказал мнение, что Деникин должен уйти. Все согласились.

1 апреля Деникин узнал от командира Добровольческого корпуса Кутепова, что Добровольческий корпус не верит ему, Деникину, так, как верил до сих пор. 2 апреля Деникин подготовил приказ о том, чтобы все военачальники собрались на Военный совет в Севастополь 4 апреля «для избрания преемника главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России». Особой телеграммой был вызван на совет отчисленный недавно из армии генерал Врангель.

«Мое решение бесповоротно. Я все взвесил и обдумал. Я болен физически и разбит морально; армия потеряла веру в вождя, я — в армию», — сказал Деникин своему новому начальнику штаба генералу Махрову, передавая приказ для рассылки.

Председателю Военного совета генералу Драгомирову Деникин направил письмо: «Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть как тяжелый крест, ниспосланный судьбою.

Бог не благословил успехом войск, мною предвидимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и в ее Историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана, и я не в силах более вести ее.

Перелагаю Военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование».

Поенный совет собрался в Севастополе, Деникин остался в Феодосии. Начальники «добровольческих дивизий - дроздовцы, корниловцы, марковцы и алексеевцы настаивали на сохранении Деникина у ВЛАСТИ, генерал Кутепов писал впоследствии: «Я ОТЛИЧНО сознавал, что генерала Деникина заменит никто не может, поэтому считал, что дело наше проиграно». Так, видимо, думали и другие «добровольцы».

Совещание по выборам было сорвано генералом Слащевым, который требовал, чтобы Деникин назначил преемника приказом, а не передавал вопрос на нолю выборов. Генерал Сидорин, командующий донцами, тоже отказался давать какие-либо «советы», мотивируя это тем, что донское командование представлено очень слабо: от Донской армии — 6 человек, а от Добровольческого корпуса — 30.

Драгомиров известил об этом Деникина и просил прибыть в Севастополь и возглавить Военный совет. Деникин настаивал на своем решении.

В это время из Константинополя прибыл в Крым генерал Врангель. Английский представитель предоставил ему для этой цели миноносец «Император Индии». С Врангелем английское командование передало на имя Деникина ноту, чтобы тот начал переговоры с большевиками о сдаче белой армии на условиях амнистии, англичане брали на себя посредничество, в противном случае отказывались помогать.

Естественно, уйдя в Крым, «добровольцы» перебрались из английской «зоны» во французскую. Всякие взаимоотношения с ними потеряли для англичан какой-либо смысл. Французы, недовольные предыдущим чересчур самостоятельным поведением Деникина, выжидали. Надеяться было не на кого.

Новые обстоятельства заставили Военный совет остановиться на кандидатуре генерала Врангеля. Совет опасался, что выборность главного командовании может создать в армии нехороший прецедент, и обратился к Деникину с просьбой, чтобы он назначил Врангеля своим приказом. Все знали, что взаимоотношения между Деникиным и Врангелем очень сложные, и не надеялись особо. Но Деникин отдал такой приказ: «Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России.

Всем, шедшим честно со мною в тяжелой борьбе, — низкий поклон. Господи, дай победу армии и спаси Россию».

Расширенный Военный совет (вплоть до командиров полков) видел, что дело проиграно. Врангеля утвердили главнокомандующим, чтобы он «путем сношения с союзниками добился бы неприкосновенности всем лицам, боровшимся против большевиков». И Врангель просил у английского командования два месяца «на улаживание дел»...

Вечером 4 апреля Деникин покинул Россию на том же миноносце «Император Индии». О своем последнем дне на родине он оставил краткую запись: «Тягостное прощание с ближайшими моими сотрудниками в Ставке и офицерами конвоя. Потом сошел вниз — в помещение охранной офицерской роты, состоявшей из старых добровольцев, в большинстве израненных в боях; со многими из них меня связывала память о страдных днях первых походов. Они взволнованы, слышатся глухие рыдания... Глубокое волнение охватило и меня: тяжелый ком, подступавший к горлу, мешал говорить. Спрашивают: почему?

— Теперь трудно говорить об этом, когда-нибудь узнаете и поймете...

Поехали с генералом Романовским в английскую миссию, оттуда вместе с Хольманом на пристань. Почетные караулы и представители иностранных миссий. Краткое прощание. Перешли на английский миноносец...

Когда мы вышли в море, была уже ночь. Только яркие огни, усеявшие густо тьму, обозначали еще берег покидаемой русской земли. Тускнеют и гаснут.

Россия, Родина моя...»

8. В ЭМИГРАЦИИ

С момента выезда из Крыма Деникин считался гостем английского правительства и находился под покровительством Англии.

В Константинополе, в здании русского посольства, его ждала жена, ее родственники, дочь, двое детей Л. Г. Корнилова. Все эти люди ютились в двух комнатах. Когда Деникин и сопровождавший его генерал Романовский приехали в здание посольства, генерал Романовский был убит неизвестным в офицерской форме.

На другой день после панихиды потрясенный Деникин отбыл с семьей в Англию на броненосце «Мальборо».

В середине апреля он прибыл в Лондон и, объявив себя «частным лицом», стал искать уединенное жилье подальше от Лондона. Выяснилось, что личный его капитал в переводе на английскую валюту равняется всего 13 фунтам стерлингов. Он так и ходил в военной форме, в военном дождевике без погон, только на голову надевал клетчатую кепку.

Ему нашли жилье в Истборне, но прожил он там недолго. Англичане стали налаживать торговые отношения с Россией. Лорд Керзон в ноте, направленной в Москву, писал, что это он уговорил Деникина «бросить борьбу» с большевиками и что Деникин «в конце концов последовал этому совету». А И. Деникин написал опровержение, в котором подчеркнул: «Как раньше, гак и теперь я считаю неизбежной и необходимой вооруженную борьбу с большевиками до полного их поражения. Иначе не только Россия, но и вся Европа обратится в развалины».

Из Англии семья Деникиных перебралась в Бельгию, где Антон Иванович засел за начатую в Англии работу по написанию своих воспоминаний. «Очерки русской смуты» назвал он их.

Из Бельгии в поисках более дешевой жизни семья перебралась в Венгрию (1922 г.). В Венгрии он в основном и написал свой огромный пятитомный труд.

В Европе было неспокойно. Русская эмиграция мечтала о реванше, о новом походе на большевиков. После написания своего исторического исследования о резолюции и гражданской войне в России А И. Деникин вновь потянулся к людям и перебрался из Венгрии во Францию. И здесь он встречался больше не с поенными, а с писателями, с Буниным, с Куприным, с Бальмонтом. От очерков о революции и о гражданской войне он перешел к очеркам о старой русской армии.

В начале 30-х годов написанные книги были распроданы, гонорары иссякли, семья вновь бедствовала. Сама жизнь толкала А. И. Деникина в политику, но он продолжал уклоняться от открытого участия в каких-либо организациях.

С приходом Гитлера к власти в Германии многие надеялись на возобновление войны, чтобы использовать ее для свержения большевистского режима в России. А. И. Деникин предостерегал: «Не цепляйтесь за призрак интервенции, не верьте в крестовый поход против большевиков, ибо одновременно с подавлением коммунизма в Германии стоит вопрос не о подавлении большевизма в России, а о «восточной программе» Гитлера, который только и мечтает о захвате Юга России для немецкой колонизации». В случае нападения Германии на Советский Союз Деникин призывал эмиграцию выступить против Германии и Гитлера.

Когда Германия разгромила Францию, Деникин, не желая оказаться в зоне германской оккупации, уехал на юг Франции в Мимизан, на берег Бискайского залива, где и прожил до 1945 года. Немцы все же заняли эту территорию. Деникина они не тронули, но предлагали выехать в Германию и продолжать там заниматься научными исследованиями. Деникин отказался. Его биограф Д. Лехович пишет, что Антон Иванович болезненно переживал немецкую оккупацию, сразу постарел и сбросил 25 килограммов веса. Еще больше переживал он, когда Германия напала на Советский Союз. Он ненавидел большевиков, но душа его болела за Россию. И когда Красная Армия погнала немцев с родной земли, Деникин был счастлив.

Кроме прочего Деникин и его жена переводили на русский язык и распространяли среди русской эмиграции наиболее откровенные выступления немецких идеологов.

Все это время Деникин работал над книгой «Путь русского офицера», где описывал свою жизнь до революции 1917 года. И... продолжал встречаться с русскими. Все побережье немцы решили занять войсками, состоявшими из пленных красноармейцев, «власовцев». Один из батальонов расположился около жилья Деникиных. Как-то Деникина спросили:

— Скажите, генерал, почему вы не идете на службу к немцам? Ведь вот генерал Краснов...

— Извольте, я вам отвечу: генерал Деникин служил и служит только России. Иностранному государству не служил и служить не может, — был ответ генерала.

Деникин пережил немецкую оккупацию. Порадовался общей победе над врагом. Но выдача русских солдат, надевших немецкий мундир и сдавшихся потом американцам и англичанам, глубоко задела его. В 1945 году Деникин отправился в Америку, чтобы там добиваться отмены такой выдачи, отмены насильственного возвращения людей в Советский Союз.

В США он пытался добиться своей цели, но не встретил понимания ни в верхах, ни в американской прессе, которая совершенно неожиданно обвинила его в попустительстве еврейским погромам.

Умер он от сердечного приступа 7 августа 1947 года и похоронен в Детройте. При похоронах американская армия оказала ему воинские почести в память участия его в первой мировой войне.

ВРАНГЕЛЬ

1. ПОТОМОК РЫЦАРЕЙ

Барон Петр Николаевич Врангель родился в городке Ново-Александровске Ковенской губернии (ныне территория Литвы) 28 августа 1878 года.

Старинный остзейский род Врангелей вел свою родословную с XIII века. В 1653 году дальний предок нашего героя получил баронский наследственный титул. Магистры Ливонского рыцарского ордена и шведские короли жаловали Врангелям земли в Лифляндии и Эстляндии, и Врангели платили им верной службой. Биограф Петра Николаевича Врангеля В. Ж. Цветков рассказывает, что шведскому королю Карлу XII служили 79 баронов Врангелей, 13 из них были убиты под Полтавой, семеро умерли в русском плену. Служили Врангели Фридриху II, командовали прусской конницей в войнах с Наполеоном. А когда Лифляндия и Эстляндия окончательно укрепились за Россией, Врангели так же верно стали служить российской короне.

Отец нашего героя, Николай Георгиевич Врангель, был одним из немногих Врангелей, отказавшихся от военной карьеры. Он стал директором страхового общества «Эквитэбль» в Ростове-на-Дону. Здесь же в Ростове, на берегах Дона, прошли детство и юность Петра Врангеля.

После окончания Ростовского реального училища Петр Врангель уехал в Санкт-Петербург и поступил в Горный институт. В 1900-м из института вышел молодой горный инженер.

Баронский титул, родственные связи, клановая поддержка остзейцев — все это способствовало тому, что Петр Врангель был принят в высшем свете. Известный генерал Игнатьев, «советский граф», оставивший интереснейшие воспоминания «Пятьдесят лет в строю», вспоминал молодого Врангеля, выделявшегося на балах своей студенческой тужуркой.

Как и все российские подданные, Петр Врангель должен был отбывать воинскую повинность. Высшее образование давало ему право служить всего один год и выбрать самому себе место прохождения службы. По окончании года доброволец — «вольноопределяющийся» — сдавал экзамены на первый офицерский чин и мог либо выйти в запас и продолжать мирную жизнь и карьеру по специальности, либо остаться офицером в полку, где он начал службу.

Вольноопределяющийся 1-го разряда выбрал для прохождения службы лейб-гвардии Конный полк. Для поступления на службу в элитную гвардейскую часть требовалось согласие командира этой части. В гвардейскую кавалерию людей принимали с разбором, ведь вольноопределяющийся может стать офицером. А офицеры каждого гвардейского кавалерийского полка были своего рода замкнутым сообществом, с отличными от других нравами, традициями, со своим «лицом», со своей легендой. Но Петр Врангель надеялся получить согласие командира именно этого полка, лейб-гвардии Конного.

Полк вел свою историю от сформированного при Петре I Кроншлотского драгунского полка, который с 1722 года назывался Лейб-Регимент. Императрица Анна Иоанновна особенно отличала этот полк, переименовала его в Конную гвардию. С этого времени офицеры полка традиционно набирались из любимых Анной Иоанновной прибалтийских немцев.

Полк отличился во многих походах. В несчастной Аустерлицкой битве конногвардейцы взяли единственный трофей этого дня — знамя 4-го линейного французского полка.

В начале XX века полк подбирался из высоких брюнетов с бородками, которые выезжали на великолепных вороных конях. Впрочем, каждый гвардейский полк воспринимал термин «иметь свое лицо» в достаточно прямом смысле. В один полк набирали голубоглазых блондинов, в другой — жгучих брюнетов, в третий (Павловский) — рыжих и курносых и т. д. и т. п.

Видимо, служба (даже рядовым) в очень престижном гвардейском полку, возможность бывать в свете произвели на молодого Петра Врангеля достаточно сильное впечатление. Горным инженером он так и не стал.

Да и трудно представить его, двухметрового верзилу, спускающимся в штрек шахты даже для руководства работами.

Но и в полку он не остался. В 1902 году сдал экзамены на чин корнета гвардейской кавалерии и уволился в запас.

Какое-то время П. Н. Врангель служит чиновником для особых поручений при Иркутском генерал-губернаторе, но как только началась война с Японией, добровольцем идет воевать.

Гвардия давала преимущество в один чин, и Врангель определился в Забайкальское казачье войско уже в чине сотника.

Война — вот стихия для молодого барона, оказавшегося таким же воинственным, храбрым и хладнокровным, как и его далекие предки во времена крестовых походов. П. Н. Врангель воюет в отряде генерала Рененкампфа, затем в Отдельном дивизионе разведчиков, проявляет свой кавалерийский талант, отвагу и дерзость. Войну заканчивает с орденом Святого Станислава 3-й степени, орденом Святой Анны 4-й степени «За храбрость» и внеочередным производством в подъесаулы.

Выбор сделан окончательно. В марте 1907 года Врангель возвращается уже в чине поручика в свой лейб-гвардии Конный полк и поступает в Академию Генерального штаба. В 1909 году закончена Академия, в 1910-м Офицерская кавалерийская школа. В 1912 году ротмистр Врангель назначается командиром эскадрона Его Величества в своем полку.

Карьера вроде бы удалась. Петр Николаевич удачно женится на фрейлине, дочери камергера двора Его Величества Ольге Михайловне Иваненко и получает немалое приданое. Веселая полковая жизнь какое-то время сказывается на отношении бравого ротмистра к браку, но постепенно все улаживается. Семья Врангелей живет счастливо, Ольга Михайловна воспитывает трех детей, двух дочерей, Елену и Наталью, и сына Петра.

К этому времени, видимо, складывается окончательно характер и само мировоззрение Петра Николаевича Врангеля. Перед нами храбрый, решительный, самоуверенный и даже самонадеянный гвардейский офицер, монархист, прямолинейный любитель порядка и дисциплины, человек нелицеприятный, режущий «правду-матку», но не забывающий в то же время о карьере, прекрасный собеседник, танцор, дирижер, свой в высшем обществе и при дворе.

В 1914 году начинается война с Германией, и гвардия отправляется на фронт. В первые же дни гвардейская кавалерия ввязывается в бои, и первый бой, несчастный в целом для 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, становится звездным часом для Петра Врангеля. 6 августа 1914 года у местечка Каушен гвардейцы в пешем строю, не ложась, атаковали немецкую батарею, прикрытую пулеметами. Потери были огромны. И тогда последний резерв дивизии, эскадрон ротмистра Врангеля, в конном строю лихой атакой берет немецкую позицию. Все офицеры эскадрона убиты, есть потери среди рядовых, но немного, сам Петр Врангель награждается орденом Святого Георгия 4-й степени и становится героем для всей дивизии, для цвета русской гвардии.

История первой мировой войны долгое время оставалась наименее изученной страницей в книге Истории России. Периодически вставал мало кого волновавший вопрос, кто же был первым георгиевским кавалером «Великой войны», «2-й Отечественной», как назвали ее вскоре после начала.

Насчет рядового состава сомнений не было — донской казак Кузьма Крючков. Среди офицеров тоже называли донца Болдырева из 1-го Донского полка. Но вот интересная запись из дневника самого Николая II: «10 октября... После доклада Барка принял Костю, вернувшегося из Осташева, и ротм. л. -гв. Конного полка бар. Врангеля, первого Георгиевского кавалера в эту кампанию».

В декабре 1914 года следует производство в полковники (чина подполковника в гвардейской кавалерии не было) и пожалование во флигель-адъютанты свиты Его Величества.

Петр Николаевич получает право и возможность часто видеть царя, который в 1915 году берет на себя верховное командование армией. 8 октября 1915 года Николай II записывает: «После чая принял Врангеля — фл. -ад.», но не указывает причин и цели этой встречи.

В октябре 1915 года Врангель получает в командование 1-й Нерчинский казачий полк Уссурийской дивизии. С казаками он начинал свою военную карьеру в войне с японцами. Теперь он начинает службу с ними в качестве полкового командира. В новом качестве представляется царю. Запись 25 февраля 1916 года: «В 10 час. принял флиг. -адъют. Врангеля, командира 1-го Нерчинском каз. полка...»

В одном полку с П. Н. Врангелем по странной случайности служили два офицера, которые прогремели впоследствии, как и Врангель, на фронтах гражданской войны, но на Дальнем Востоке, — Семенов и барон Унгерн-Штернберг. Оба они, естественно, привлекли внимание Врангеля, и он впоследствии в своих мемуарах дал очень полную характеристику обоим.

Семенов — «бойкий, толковый, с характерной казацкой сметкой, отличный строевик, храбрый, особенно на глазах начальства, он умел быть весьма популярным среди казаков и офицеров».

Унгерн был для Врангеля более интересен. Как и Врангель, Унгерн происходил «из прекрасной дворянской семьи лифляндских помещиков». Но, видимо, генный код этого потомка рыцарей выдал на свет Божий несколько иные, но несомненно присущие рыцарству на ранней стадии его истории черты. «Такие типы, созданные для войны и эпохи потрясений, с трудом могли ужиться в обстановке мирной полковой жизни, — вспоминал Врангель. — ...Худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной. Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против внешней дисциплины и против воинского воспитания — это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн-Рида».

В Нерчинском полку Врангель вновь отличился. Вся Уссурийская дивизия, возглавляемая талантливым кавалерийским начальником генералом Крымовым, действовала, как пишет военный историк, «с исключительным блеском». За блестящую атаку 22 августа 1916 года в Лесистых Карпатах полк Врангеля получил особое отличие — сам Наследник Цесаревич был назначен полковым шефом. Врангель был ранен и лечился в Петрограде, вернулся на фронт и вновь с группой офицеров своего полка выехал в столицу представляться новому шефу.

Опередивший полковую депутацию, Врангель по праву флигель-адъютанта был назначен дежурным при царе и обедал с царской семьей. Впоследствии он подробно описал это время и дал характеристику членам царской семьи: «На всех видевших его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление являлось следствием отличных черт характера Государя — прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой... Ум Государя был быстрый. Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная... Обедали на половине Императрицы. Кроме меня посторонних никого не было, и я, обедая, и провел вечер один в Семье Государя. Государь был весел и оживлен, подробно расспрашивал меня о полку, о последней блестящей атаке полка в Карпатах. Разговор велся частью на русском, частью, в тех случаях, когда Императрица принимала в нем участие, на французском языках. Я был поражен болезненным видом Императрицы. Она значительно осунулась за последние два месяца, что я ее не видел. Ярко выступали красные пятна на лице. Особенно поразило меня болезненное и как бы отсутствующее выражение ее глаз... Великие Княжны и Наследник были веселы, шутили и смеялись. Наследник, недавно назначенный шефом полка, несколько раз задавал мне вопросы — какие в полку лошади, какая форма... После обеда перешли в гостиную Императрицы, где пили кофе и просидели еще часа полтора».

В церкви, куда Врангель сопровождал всю царскую семью, он вновь сравнивал «спокойное, полное глубокого религиозного настроения лицо Государя с напряженным, болезненно экзальтированным выражением Императрицы».

4 декабря было представление царю и наследнику делегации от Нерчинского полка, которая привезла Цесаревичу мундир полка и маленького забайкальского коня. «Тут же на крыльце Царскосельского дворца Государь с Наследником снялся в группе с депутацией... Это, вероятно, одно из последних изображений Государя во время Его царствования и это последний раз, что я видел русского Царя», — писал Врангель в своих воспоминаниях. В тот же день Николай II и наследник престола уехали на фронт, на следующий день на фронт отбыл и барон Врангель.

Дивизия его была переброшена на Румынский фронт. Здесь Врангель был назначен командиром 1-й бригады, а затем, поскольку начальник дивизии генерал Крымов выехал в Петроград, принял командование над всей Уссурийской дивизией. В январе он за боевые отличия был произведен в генерал-майоры. В своих записках П. Н. Врангель вспоминает, как в эти дни он узнал об убийстве Распутина, как обедал с Великими княгинями и румынской королевой, как отведенные на отдых части стояли в Бессарабии и как веселились в Кишиневе. «Среди беззаботного веселья и повседневных мелочных забот, казалось, отлетели далеко тревоги последних долгих месяцев и ничто не предвещало близкую грозу».

2. СМУТА

4 или 5 марта в бессарабскую глухомань дошло известие об отречении Николая II от престола в пользу его брата, Михаила Александровича, и об отречении Михаила, точнее о передаче им вопроса о форме власти в России на усмотрение Учредительного собрания.

К известиям об отречении Николая Врангель отнесся спокойно, но когда услышал об отречении Михаила, сразу же сказал своему начальнику штаба: «Это конец, это анархия».

«Последние годы царствования отшатнули от Государя сердца многих сынов отечества. Армия, как и вся страна, отлично сознавала, что Государь действиями своими больше всего Сам подрывает престол. Передача Им власти Сыну или Брату была бы принята народом и армией не очень болезненно», — писал Врангель. Отречение Михайла напугало его гораздо больше: «Опасность была в уничтожении самой идеи монархии, исчезновении самого Монарха».

Первые плоды «свободы» дали знать о себе сразу же. Дисциплина в армии стала стремительно падать. Генерал Крымов, восторженно встретивший известия о революции, теперь хватался за голову и не нашел ничего лучше, как послать Врангеля в Петроград с письмом к военному министру Гучкову (с ним Крымов был дружен) о недопустимости подобных порядков в армии. С Гучковым Врангель не встретился, передал письмо министру иностранных дел Милюкову.

Решительный и прямолинейный барон не скрывал своих чувств. Он не боялся выбросить из буфета наглеца с красным бантом, который приставал к даме; отказывался провести полковой праздник с казаками, которые выстроились под красным флагом («...Под красной юбкой я сидеть не буду и сегодняшний день с вами провести не могу»); открыто восхищался командиром корпуса графом Келлером, отказавшимся присягнуть Временному правительству.

Естественно, что Врангель стал близок с кругами, которые впоследствии были названы «корниловскими». Его непосредственный начальник, генерал Крымов, получил назначение командовать 3-м конным корпусом, тем самым, что впоследствии по приказу Корнилова пошел на Петроград. Крымов в сложившейся ситуации решил «ставить на казаков» и, получив новое назначение, добился включения в свой корпус Уссурийской казачьей дивизии, командовать которой поставили П. Н. Врангеля.

Врангель понимал, что собирается кулак для борьбы с «анархией», но не разделял надежд Крымова на казаков.

«Прожив детство и юность на Дону, проведя Японскую войну в рядах Забайкальского казачьего полка, командуя в настоящую войну казачьим полком, бригадой и дивизией, в состав коих входили полки трех казачьих войск — я отлично знал казаков, — писал Врангель. — Я считал, что они легко могут стать орудием известных политических казачьих кругов. Свойственное казакам испокон стремление обособиться представляло в настоящую минуту, когда значительная часть армии состояла из неказаков, а казачьи части были вкраплены в целый ряд регулярных дивизий, немалую опасность.

Я считал, что борьба с развалом должна вестись иными путями, не ставкой на какую-либо часть армии, а дружным единением верхов армии и сплоченностью самой армии».

Однако ставка на казаков стала давать свои плоды, в кавалерийских дивизиях стало заметным разделение, настороженное отношение казаков к неказакам и наоборот. В казачьих полках стали искоса поглядывать на «русских» офицеров.

Недовольный таким положением дел, П. Н. Врангель попросил о переводе его в регулярную кавалерию. Генерал Крымов написал такое ходатайство военному министру. В ожидании решения Врангель выехал в Петроград.

В столице он был поражен общим настроением, развалом, митинговыми страстями. Необходима была сильная рука, новый Бонапарт, чтобы навести элементарный порядок и продолжать войну с Германией.

Внимание Врангеля привлек командующий Петроградским военным округом генерал Корнилов, храбрый, очень популярный в армии. И главное — Корнилов не боялся крови и предлагал Временному правительству силой разогнать демонстрацию в апреле 1917 года, когда разразился первый политический кризис после революции. Однако Корнилова скоро перевели на фронт на должность командарма, а затем командующего фронтом и даже верховным главнокомандующим.

Врангель и его друг граф А. П. Пален попытались бороться сами, даже создали штаб, но в связи с началом наступления Врангеля вновь направили на фронт.

На фронт П. Н. Врангель прибыл 6 июля. Наступление к тому времени уже захлебнулось, а 7-го австро-германские войска перешли в контрнаступление. Целый корпус, испытанные в боях гренадеры, были предательски сняты с позиций и отведены в тыл, и русская армия побежала.

Врангелю помимо 7-й кавалерийской подчинили 3-ю Кавказскую казачью дивизию и поставили задачу прикрывать отступление на стыке VII и VIII армий Юго-Западного фронта. На реке Сбручь разгорелись жестокие арьергардные бои, и Врангель, маневрируя и нанося контрудары, смог отогнать преследующую русских кавалерию противника.

Всегда во время боев его заботила одна проблема, сам Врангель сформулировал ее как «достижение психологического единства» с подчиненными ему войсками. После удачных боев, особенно после удавшейся конной атаки драгун Кинбурнского полка (вещь в те времена редкая), в результате которой были взяты пленные, «психологическое единство» с войсками, как считал сам Врангель, было установлено, он «взял в руки» подчиненные ему войска.

Своеобразным подтверждением тому служит постановление солдат подчиненного ему Сводного Корпуса (7-я кавалерийская и 3-я Кавказская дивизии) о награждении П. Н. Врангеля солдатским Георгиевским крестом 4-й степени.

В августе 1917 года перед самым выступлением генерала Л. Г. Корнилова П. Н. Врангель получил приказ выслать в распоряжение 3-го конного корпуса Осетинский и Дагестанский полки из 3-й Кавказской дивизии. Судя по всему, Корнилов собирал в 3-м конном корпусе, предназначенном для похода на Петроград, полки, состоявшие из представителей народов Кавказа. Там уже была Туземная, «Дикая», дивизия шестиполкового состава. Служившие в ней кавказские добровольцы считались более «надежным» элементом, чем разложившиеся после февральской революции русские регулярные части.

Врангель уже распорядился начать погрузку войск в эшелоны, когда пришли известия о корниловском выступлении, об отрешении Керенским Корнилова от командования и объявлении его мятежником, одновременно, даже раньше, пришел приказ Корнилова, в котором он объявлял, что берет на себя полноту власти в стране.

Солдатские комитеты поддержали Керенского, Врангель настаивал на погрузке и отправке двух полков на помощь корниловцам, 3-му Конному корпусу. Конфликт закончился без каких-либо последствий для Врангеля. Его не тронули, хотя сам Корнилов и поддержавшие его высшие воинские чины были арестованы. Более того, через некоторое время Врангель получил предписание выехать и принять стоявший под Петроградом 3-й Конный корпус, фактически заменить генерала Крымова.

Однако, прибыв к месту назначения, Врангель узнал, что корпус уже передан под командование генерала П. Н. Краснова. Здесь же Врангель узнал об обстоятельствах смерти генерала Крымова, который с похода был вызван Керенским и обвинен в мятеже и измене. Крымов, считавший, что корпус движется на Петроград по приказу Корнилова и по вызову самого Керенского (об этом Керенский и Корнилов договорились в Москве на Государственном совещании), был потрясен и застрелился. Последними его словами стали: «Я умираю, потому что очень люблю Родину».

Попытки Врангеля разобраться с назначением, выяснить, кто будет командовать корпусом, он или Краснов, ни к чему не привели. Он «завис», но уяснил, что Керенский ему не доверяет и вряд ли утвердит на посту командира корпуса, стоящего непосредственно под Петроградом. Вместо этого Врангелю обещали должность командующего Минским военным округом. Оскорбленный барон подал в отставку.

Фактически исполняющий обязанности верховного главнокомандующего генерал Духонин вызвал Врангеля в ставку и просил остаться в армии. Находясь в Ставке, барон узнал о большевистском восстании в Петрограде и об установлении в России новой власти.

Узнав, что новый командующий, прапорщик Крыленко, назначенный большевистским правительством, едет в Ставку брать власть в свои руки и начать переговоры с немцами, П. Н. Врангель покинул Могилев и уехал в Крым, где было одно из имений его жены.

Крым поразил его в то время провинциальной тишиной, здесь не бушевали пока еще революционные страсти, которые П. Н. Врангель, будучи офицером, человеком долга и дисциплины, презирал и даже ненавидел. Главным несчастьем он считал сепаратный мир нового правительства с Германией, развал России и огромные территориальные потери. Виновников он видел в бездарном Временном правительстве, в высшем генералитете и в народе в целом. «Великое слово «свобода» этот народ заменил произволом и полученную вольность превратил в буйство, грабеж и убийство».

Сведения о событиях в России до Крыма доходили нерегулярно. П. Н. Врангель знал о том, что Каледин на Дону не признал власть большевиков, но не верил в прочность калединской власти, «считая, что рано или поздно казачество должно быть вовлеченным в революционный вихрь и опомнится, лишь испытав на собственной шкуре прелести коммунистического режима».

Тихая жизнь в Крыму продолжалась недолго. В начале января власть в Крыму захватила местная Красная гвардия. 11 января П. Н. Врангель был арестован.

Причину он видел в том, что выгнал из имения помощника садовника, а за то, что этот человек в ответ на замечание осмелился грубить жене П. Н. Врангеля, барон вытянул его тростью. Теперь обиженный привел красногвардейцев и выдал им «контрреволюционера и врага народа».

Арестованных в Ялте держали на борту миноносца. Врангеля поместили туда же. Спасло его то, что его жена пошла добровольно вместе с ним, и они вместе убедили революционный трибунал в истинной причине ареста.

Врангеля выпустили, хотя в ночь, что он провел в плавучей тюрьме, в Ялте было расстреляно более ста человек. От греха подальше он уехал из Ялты в сельскую местность и там дождался падения большевистской власти и прихода немцев.

«Я испытывал странное, какое-то смешанное чувство, — вспоминал Врангель о приходе немцев в Крым. — Радость освобождения от унизительной власти хама и большое чувство обиды национальной гордости».

3. К «ДОБРОВОЛЬЦАМ»

На Украине при содействии немцев произошел правительственный переворот, на смену Центральной Раде, украинским социалистам, которые, собственно, и пригласили немецкие войска, пришел гетман. Украинская Народная Республика переименовывалась в Украинскую Державу. Сама персона гетмана вызвала недоумение Врангеля. Гетманом Украины стал его бывший полковой командир времен мировой войны генерал Скоропадский. Со Скоропадским Врангеля связывали долгие годы совместной службы в одной бригаде, в одном полку (войну Скоропадский начал командиром лейб-гвардии Конного полка), у Врангеля составилось устойчивое мнение о качествах этого человека: «Он прекрасно служил, отличался большой исполнительностью, редкой добросовестностью и большим трудолюбием... Впоследствии в роли начальника он проявил те же основные черты своего характера: большую добросовестность, работоспособность и настойчивость в достижении намеченной цели.

Порыв, размах и быстрота решений были ему чужды».

Проездом в Киеве Врангель навестил Скоропадского, и тот приглашал его стать начальником штаба при гетмане. Врангель взял время на обдумывание этого предложения. Он в принципе допускал возможность «немецкой ориентации, так как считал, что немцам объективно выгодно иметь в качестве союзника сильную дружественную Россию, особенно когда их дела на Западном фронте в связи с вступлением в войну США были далеко не блестящи. В таком случае немцы должны были пересмотреть условия грабительского Брестского мира и позволить русским самим сбросить большевистскую власть. Что касается верности «союзникам», Англии и Франции, то Врангель считал, что Россия уже свободна от каких-либо союзнических обязательств, поскольку и Англия и Франция способствовали «Великой и бескровной» февральской революции, с которой и начались все беды России, в том числе и проигрыш войны.

Единственное, в чем хотел убедиться Врангель, что Скоропадский имеет конечной целью восстановление России. «Веришь ли ты сам в возможность создать самостоятельную Украину, или мыслишь ты Украину,, лишь как первый слог слова «Россия»?» — спросил барон гетмана. Скоропадский ответил, что ставит своей жизненной задачей образование самостоятельной и независимой Украины в результате объединения славянских земель Австрии (Галиции) и бывшей российской Малороссии. Уразумев ситуацию, Врангель отказался сотрудничать с гетманом.

В Киеве он встречался с представителем нового донского атамана Краснова генералом Свечиным. Свечин хвалил плодотворную работу Краснова по созданию армии и наведению порядка на Дону, но предупредил, что движение на Дону носит шовинистический характер. О Добровольческой армии Свечин отзывался с пренебрежением, считал, что после смерти Корнилова армия обречена на скорый конец. Под впечатлением сообщения генерала Свечина Врангель еще долго находился в стороне от участия в борьбе с большевиками.

Он побывал в Белоруссии, где располагались имения его жены. В Белоруссии тоже хозяйничали немцы, но уже начинался развал среди их хорошо дисциплинированных войск — чувствовалось приближение революции. В самом Минске стоял польский корпус, и произвол поляков, по мнению Врангеля, был хуже немецкого.

В июле и августе пришли известия с Кубани и Кавказа, что там возобновилась борьба с большевиками, кубанцы восстали и готовы поднять весь Кавказ.

Во время своего очередного визита в Киев Врангель встретился с генералом Драгомировым, который по приглашению генерала Алексеева выезжал на Кубань. Встреча эта решила судьбу барона. Он вместе с семьей выехал вслед за Драгомировым в Екатеринодар.

В Екатеринодаре Врангель встретил многих знакомых офицеров. Знакомые были и среди высшего командного состава Добровольческой армии. С одними он вместе служил до войны, с другими учился в Академии, с третьими вместе воевал.

На другой день после приезда Врангель явился к командующему армией генералу Деникину. Вот впечатление Врангеля о Деникине: «Среднего роста, плотный, несколько расположенный к полноте, с небольшой бородкой и длинными, черными, со значительной проседью усами, грубоватым низким голосом, генерал Деникин производил впечатление вдумчивого, твердого, кряжистого русского человека. Он имел репутацию честного солдата, храброго, способного и обладавшего большой военной эрудицией начальника». До Екатеринодара они виделись, но мельком. Впрочем, Корнилов несколько раз говорил с Деникиным о Врангеле как о талантливом кавалерийском начальнике и пытался разыскать барона еще до «Ледового похода».

— Ну, как же мы вас используем? Не знаю, что вам и предложить, войск ведь у нас не много... — сказал Врангелю Деникин.

Зная о сложившейся системе производства в Добровольческой армии, где все преимущества имели «первопоходники», участники «Ледового похода», Врангель ответил:

— Как вам известно, ваше превосходительство, я в 1917 году командовал кавалерийским корпусом, но еще в 1914 году я был эскадронным командиром и с той поры не настолько устарел, чтобы вновь не стать во главе эскадрона.

Однако в коннице Добровольческой армии ситуация сложилась несколько иная. Подавляющее большинство ее состояло из казаков, и Деникин, сомневаясь в полководческих талантах казачьих начальников, продвигал вверх «русских» генералов.

— Ну, уж и эскадрона... Бригадиром согласны?

— Слушаю, ваше превосходительство. Впрочем, Врангель получил в командование даже не

бригаду, а сразу же целую дивизию, 1-ю конную. Начальник ее, генерал Эрдели, отправился с особой командировкой в Грузию. 29 августа 1918 года П. Н. Врангель отправился в станицу Темиргоевскую, в штаб своей дивизии.

Добровольческая армия в тот период имела около 38 тысяч штыков и сабель и делилась на три пехотные дивизии, три конные дивизии, отдельную конную и отдельную пластунскую бригады. Противостоящая ей Северо-Кавказская Красная Армия насчитывала около 80 тысяч штыков и сабель, была снабжена за счет складов бывшего Кавказского фронта, но по уровню дисциплины и подготовке командного состава значительно уступала «добровольцам» и кубанцам.

1-я конная дивизия действовала на Майкопском направлении, в ее состав входили 1-й Уманский, 1-й Запорожский, 1-й Екатеринодарскии и 1-й Линейный казачьи полки из казаков Ейского, Екатеринодарского и Лабинского отделов, Корниловский конный полк, состоявший из казаков, участвовавших еще в 1-м Кубанском походе Корнилова, 2-й Черкесский полк из черкесов Лабинского отдела, пластунский батальон и три батареи. В дивизии почти отсутствовали средства связи и санитарные средства, патроны и снаряды по большей части добывались у противника, изредка поступали с Дона от атамана Краснова.

«Казаки каждый в отдельности дрались хорошо, но общее обучение и руководство хромали».

Против дивизии стояли 12—15 тысяч красных, главным образом пехоты, при 20—30 орудиях. У большевиков было в избытке патронов и снарядов, имелись даже бронеавтомобили. Врангель сразу же оценил, что противник дерется упорно, но общее управление из рук вон плохо. Позиция противника тянулась вдоль линии железной дороги и была хорошо укреплена. Три недели Врангель пытался сбить красных и угрозой обхода и фронтальным внезапным ударом в конном строю. Все было тщетно. Наконец, 17 сентября на помощь Врангелю подошла пехотная дивизия Дроздовского. Дроздовцы сменили части 1-й конной дивизии и начали наступление с фронта, а Врангель собрал всю свою конницу в кулак и обошел позиции красных с востока.

Но красные отбили наступление дроздовцев и зажали оказавшегося у них в тылу Врангеля. Пришлось отойти. Сам барон пытался увлечь казаков вперед в атаку, но немногие последовали за ним. «Редко мне за мою продолжительную службу пришлось бывать под таким огнем, — вспоминал Врангель. — Части за мной не пошли. Значит, они не были еще в руках, отсутствовала еще и та необходимая духовная спайка между начальником и подчиненными, без которой не может быть успеха...» — констатировал он.

Благодаря удачным действиям соседней дивизии генерала Покровского противник все же отошел перед частями Врангеля. «С этого дня война переносилась в поле, где на первый план выдвигается не численность, а искусство маневра. С этого дня начинается победоносное наступление наше, закончившееся полным поражением противника и очищением всего Северного Кавказа», — вспоминал Врангель.

4. ОСВОБОЖДЕНИЕ КУБАНИ

Гражданская война не может не быть жестокой. Были встречи с хлебом-солью, были массовые порки и расстрелы, были и закапывания живых в землю.

«В этот первый период гражданской войны, где одна сторона дралась за свое существование, а в рядах другой было исключительно все то мутное, что всплыло на поверхность в период разложения старой армии, где страсти с обеих сторон еще не успели утихнуть и озлобление достигло крайних пределов, о соблюдении законов войны думать не приходилось, — вспоминал П. Н. Врангель. — Красные безжалостно расстреливали наших пленных, добивали раненых, брали заложников, насиловали, грабили и жгли станицы. Наши части, со своей стороны, имея неприятеля и впереди и сзади, будучи ежедневно свидетелями безжалостной жестокости нрава, не давали противнику пощады. Пленных не брали».

Отличительной чертой гражданской войны того периода стал грабеж. «Почти все солдаты Красной Армии имели при себе значительные суммы денег, в обозах красных войск можно было найти все, начиная от мыла, табака, спичек и кончая собольими шубами, хрустальной посудой, пианино и граммофонами...» — писал барон, который поначалу никак не мог привыкнуть к такому ведению войны и даже повесил нескольких мародеров из своей дивизии. Но соседние начальники, Покровский и Шкуро, с подобным злом не боролись, и Врангелю пришлось идти на уступки, создать комиссии, которые делили между казаками захваченную добычу и оставляли в дивизионном интендантстве все, что имело военное значение.

Лично для Врангеля и всей 1-й конной дивизии наступление началось неудачно. Когда барон выехал на передовые позиции у реки Уруп, налетела красная конница, и Врангель, покинутый казаками, вынужден был убегать пешком по кукурузному полю и даже отстреливаться не мог, так как недавно подарил свой револьвер одному черкесу. Конфуз был полный, красные захватили два орудия и без потерь отошли к своим, когда барон все же смог организовать контратаку.

Две недели дивизия пыталась форсировать реку Уруп, была переброшена под Армавир и наконец смелым маневром обошла и с двух сторон атаковала зазевавшегося противника. Победа была полной. Три тысячи пленных и много пулеметов достались победителям.

«Чувство победы, упоение успехом, мгновенно родило доверие к начальнику, создало ту духовную связь, которая составляет мощь армии. С этого дня я овладел моими частями и отныне дивизия не знала поражений», — с гордостью вспоминал Врангель о том моменте, когда казаки встретили его появление на поле сражения громким «ура».

Бригадные командиры Науменко и Топорков разделили славу со своим начальником дивизии.

С этого момента Врангель стал использовать в рядах своей дивизии пленных. Весь командный состав, до отделенных командиров включительно, всего 370 человек, приказал тут же расстрелять, а остальным здесь же выдал оружие и поставил в ряды пластунского батальона своей дивизии. Опыт удался. Батальон, развернутый впоследствии в стрелковый полк, прошел с Врангелем весь Кавказ, был под Царицыном и «приобрел себе в рядах армии громкую славу».

Следующим маневром в условиях жестокого ветра и заморозков Врангель отбил попытку красных захватить Армавир.

В Армавире Врангель виделся с генералом Деникиным, который в это время готовил окружение в районе Ставрополя Таманской дивизии красных. Поблагодарив барона за успешные бои, Деникин приказал ему наступать на Ставрополь в лоб, с запада.

30 октября Ставрополь был окружен. Но в ту же ночь красные попытались прорваться на север и сбили пехотные полки «добровольцев». Врангель, воспользовавшись тем, что ударные силы противника оторвались от своих, атаковал их с тыла, а затем, развернув свои полки, бросил их на город. Командир Корниловского конного полка полковник Бабиев ворвался на ставропольский вокзал, но был выбит. Врангель запросил подкреплений, быстро получил их и при помощи бронеавтомобиля «Верный» приказал возобновить наступление. Он был так уверен в успехе, что сам уснул в недавно отбитом монастыре; и действительно вскоре его разбудили и донесли, что части Топоркова город взяли.

Прорвавшиеся красные уходили на северо-восток, в степи. Конница Врангеля преследовала их, захватывая пленных, огромные обозы и почти не неся потерь.

6 ноября Деникин объявил барону о назначении его командиром 1-го конного корпуса, в состав которого включались 1-я конная дивизия и 2-я кубанская полковника Улагая. Корпусу приказывалось преследовать Таманскую армию красных.

Командование своей дивизией Врангель передал полковнику Топоркову, а сам с начальником штаба полковником Соколовским организовал преследование корпусом отступавшего противника.

Военное счастье переменчиво. Корпус вырвался вперед, но израсходовал боеприпасы и еле-еле держался. Красные навалились на него, был перехвачен приказ об общем наступлении на части Врангеля с указанием точного времени. Топоркову передали все оставшиеся в корпусе патроны и приказали удерживать позиции, а сам Врангель с Улагаем и Кубанской дивизией атаковал красных в конном строю за несколько часов до назначенного для наступления времени, когда они только-только собирались выступать на указанные частям позиции. Победа!.. Но Врангель не удовлетворен. Маневром и атакой в южном направлении он бьет противника, противостоящего генералу Казановичу. 2 000 пленных, 40 пулеметов, 7 орудий и огромный обоз достаются победителям. Через день еще один удачный бой, пленные, взятые пулеметы, орудия...

За эти бои Врангель был произведен в генерал-лейтенанты и сам представил своих помощников Топоркова, Науменко и Улагая к производству в генерал-майоры.

Попытки красных перейти в контрнаступление были отбиты, на фронте на какое-то время установилось затишье, и Врангель, передав командование генералу Улагаю, выехал в Екатеринодар решить дела со снабжением и пополнением корпуса.

Прибыв в Екатеринодар, Врангель был обеспокоен «распухшими» штабами, множеством офицеров, забивших все тыловые службы, отсутствием оперативности в разрешении вопросов. Еще один острый вопрос беспокоил его: предчувствуя, что казаки, освободив свою территорию, дальше преследовать красных не пойдут или пойдут неохотно, Врангель предлагал приступить к организации крупных частей регулярной кавалерии. Однако верхи Добровольческой армии к идее отнеслись безразлично и даже отрицательно. В настоящее время Деникина занимал больше всего конфликт, наметившийся среди кубанского руководства, проявлением которого стали интриги и дрязги в Кубанской Краевой Раде.

Врангель предлагал быть твердым и считал, что «мощный окрик» генерала Деникина приведет кубанских «левых» в чувство. Шкуро и Покровский предлагали вообще разогнать Раду. Но Деникин, последовательный либерал, не мог пойти на такое ущемление казачьих прав. Все это происходило на фоне вызывавших полное неприятие Врангеля кутежей и «разврата», в которые впали так же прибывшие в Екатеринодар Покровский и Шкуро.

В конце концов Рада выбрала нового атамана, генерала Филимонова. По мнению Врангеля, он был «весьма разумный, тонкий, осторожный, но не обладавший, как показали дальнейшие события, необходимой твердостью и не сумевший удержать в своих руках атаманскую булаву».

Будучи в Екатеринодаре, Врангель узнал о революции в Германии, о приходе к власти в Сибири адмирала Колчака и о других важных вещах, круто менявших положение и политику Добровольческой армии.

Пока барон находился в кубанской столице, на фронте активизировались красные, и Деникин приказал Врангелю вернуться к войскам и восстановить положение.

В середине декабря красные начали наступление на пехотные части «добровольцев», стоявшие к югу от корпуса Врангеля, и стали теснить их к Ставрополю. Положение всего белого фронта осложнилось. Врангель решил оставить на занимаемой им позиции заслон, а самому с подвижной массой конницы ударить в южном направлении, подсекая с фланга и тыла большевистские войска, идущие на Ставрополь.

Когда все было готово, пришел запрос от генерала Деникина. Союзники, прибывшие в Добровольческую армию, англичанин и француз, захотели побывать на фронте. Командующий пехотными частями на ставропольском направлении генерал Казанович отказывался их принять, корпус его отступал, теснимый красными. Деникин запрашивал Врангеля, что тот может «показать» иностранцам. Врангель ответил, что может «показать лишь, как кубанцы бьют большевиков».

Союзническая миссия и генерал Деникин прибыли в корпус Врангеля и вместе с обходной колонной пошли в набег. Бой был удачным, взяли тысячу пленных, 65 пулеметов и 12 орудий. Измотанные походом по зимней распутице, по ставропольской грязи, иностранцы были полностью удовлетворены. Наступление большевиков на Ставрополь было остановлено.

Части, действующие на этом направлении: 1-й армейский корпус Казановича, 1-й конный корпус Врангеля и отряд генерала Станкевича, — были объединены в отдельную армейскую группу под командованием Врангеля и получили задание овладеть главной базой Таманской армии — Святым Крестом.

Бои под Святым Крестом были также удачны. Противника «развеяли» по степи. Новый год застал врангелевцев в походе в ногайских степях. За два дня до Нового года (по старому стилю) П. Н. Врангель получил приказание вступить в командование всей Добровольческой армией.

5. ВО ГЛАВЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

Не прошло и полгода, как барон Врангель прибыл в Добровольческую армию, а уже был поставлен во главе ее.

26 декабря Добровольческая и Донская армии были объединены под единым верховным командованием генерала Деникина, образовались Вооруженные Силы Юга России. Беря на себя руководство ими, Деникин передал командование «добровольцами» самому достойному из своих помощников и сподвижников, барону П. Н. Врангелю, который за короткий срок пребывания на Кубани и в Ставрополье затмил прежних героев, ветеранов «Ледового похода».

Передав свой корпус генералу Покровскому, Врангель разработал план удара из Ставрополья на юг, на Терек, повел армию в предгорья, отрезая большевикам путь отступления с Кубани и Северного Кавказа на Астрахань.

9 января к нему в штаб прибыл генерал Деникин и объявил, что Добровольческая армия будет разделена на две части. Та, что была послана в Донецкий бассейн и состояла из пехотных частей ветеранов «Ледового похода», сохраняла название «Добровольческой», а оставшиеся на Кавказе кубанские части под командованием Врангеля должны были получить название «Кавказской армии».

Врангель отказался командовать «Кавказской армией», он предпочитал остаться в «Добровольческой» на любой должности. Наконец был найден компромисс. Обе армии сохраняли название «Добровольческая», но одна — Кавказская Добровольческая, другая — Крымско-Азовская Добровольческая.

10 января 1919 года (ст. ст.) П. Н. Врангель вступил в командование Кавказской Добровольческой армией и «горячо принялся за работу».

Поражение Красной Армии на Северном Кавказе было довершено вспыхнувшей эпидемией сыпного гифа. Без должного медицинского обеспечения эпидемия приняла невиданные размеры, мертвецов не убирали по нескольку дней. Надорванные навалившимися напастями красноармейцы почти не оказывали сопротивления.

В штабе белого командования уже обсуждался вопрос, куда перебрасывать победоносные войска с завоеванного Северного Кавказа. Деникин планировал оставить слабый заслон по реке Маныч, а основную массу войск перевести на харьковское направление, на Украину. Врангель же настаивал на походе в Поволжье, на соединение с армией адмирала Колчака.

Деникин остался при своем мнении, и с этого момента между ним и Врангелем возникла первая натянутость. Врангель отметил в своих мемуарах, что именно в это время он как раз «присмотрелся» к А. И. Деникину, и «облик его» для Врангеля «прояснился». Врангель заметил, что Деникин «не умел овладевать сердцами людей»: «У него не было всего того, что действует на толпу, зажигает сердца и овладевает душами». «Сын армейского офицера, сам большую часть своей службы проведший в армии, он, оказавшись в верхах, сохранил многие характерные черты своей среды, провинциальной, мелкобуржуазной, с либеральным оттенком. От этой среды оставалось у него бессознательное предубежденное отношение к «аристократии», «двору», «гвардии», болезненно развитая щепетильность, невольное стремление оградить свое достоинство от призрачных посягательств. Судьба неожиданно свалила на плечи его огромную, чуждую ему государственную работу, бросила его в самый водоворот политических страстей и интриг. В этой чуждой ему работе он, видимо, терялся, боясь ошибиться, не доверял и в то же время не находил в самом себе достаточных сил твердой и уверенной рукой вести по бурному политическому морю государственный корабль», — такую характеристику дал Деникину Врангель. Натянутость во взаимоотношениях стала постепенно перерастать во взаимную нелюбовь.

Между тем 150-тысячная армия красных на Северном Кавказе была разгромлена. Немногие конные отряды ушли в Астраханскую степь, пехота, артиллерия и обозы достались белым. На подходах к Кизляру на 25 верст тянулись брошенные большевиками эшелоны. Счет трофейным орудиям пошел на сотни, пленным красноармейцам — на десятки тысяч.

Разъезды врангелевцев вышли к Каспийскому морю. Северный Кавказ отныне превратился в тыловой район, в базу «добровольцев», всех Вооруженных Сил Юга России.

Во время последних боев, объезжая захваченные его войсками территории, Врангель заболел сыпным тифом. Болезнь протекала в тяжелой форме, иногда не оставалось никаких надежд. Приехавшая из Крыма жена не отходила от постели больного. Наконец на семнадцатый день болезни наступил кризис. Барон стал поправляться, но оставался еще очень слаб.

Пока он болел, армией командовал генерал Юзефович. Штаб армии перенесли в Ростов-на-Дону. Некоторые части перебросили в район Донецкого бассейна.

В конце марта Врангель с женой выехал в Сочи для поправления здоровья, но пробыл там недолго. Сочи постоянно подвергались угрозе со стороны банд «зеленых», которых, по словам Врангеля, поддерживали грузинские войска. Врангель уехал оттуда и остановился в Екатеринодаре. Дела на фронте шли неважно. Большевики ворвались в Крым, напирали в Донецком бассейне, на Кубани разгорались дрязги между «самостийниками» и «едино-неделимцами», но общее настроение оставалось приподнятым — в общей обстановке произошел радикальный поворот, англичане и французы уже начали оказывать материальную помощь, кроме того, оставались надежды, что «союзники» все же высадят свои войска и помогут свалить большевиков.

Деникин надеялся, что ситуация совершенно поправится, когда Врангель выздоровеет и возвратится в армию, однако между ними оставались расхождения во взглядах — куда наступать: Деникин все внимание уделял Донецкому бассейну, Врангель упорствовал и настаивал на ударе на Царицын и далее вверх по Волге, на соединение с Колчаком.

12 апреля (ст. ст.) красные перешли в наступление на манычском направлении, сбили донские части генерала Мамонтова и стали двигаться вдоль железной дороги, стремясь окружить находившиеся в районе Ростова белые войска, красные разъезды ожидались под Батайском. Высшее командование предлагало Врангелю возглавить войска образовавшегося Манычского фронта и остановить красных. Врангель потребовал передачи под его командование лучших войск со всего Северного Кавказа, но, не встретив понимания, отказался от назначения и решил вернуться к должности командующего Кавказской Добровольческой армией. Руководство боями на Маныче взял на себя сам Деникин.

В городе Ростове начиналась паника. Ждали выступления рабочих окраин. Чтобы пресечь возможные беспорядки, Врангель приказал арестовать уже известных инициаторов. Семьдесят человек были арестованы, шестеро немедленно преданы военно-полевому суду и казнены. Город притих.

К Батайску, прикрывавшему Ростов с юга, подошли кубанские и терские казачьи части, чтобы помочь утомленным борьбой донцам. Части генерала Покровского остановили и отбросили большевиков обратно за Маныч. Бои приняли затяжной характер. В Донецком бассейне войска генерала Шкуро и донцы генерала Калинина удачным маневрированием остановили наступление красных против «добровольческой» пехоты и даже захватили Луганск. Продолжались бои на Маныче. Конная группа генерала Шатилова не могла форсировать Маныч, ударить в лоб на части большевиков, удерживающие «ключ позиции», станицу Великокняжескую. Попытки обойти противника выше по течению болотистого Маныча срывались — не удавалось переправить артиллерию, и красные постоянно выгоняли белых обратно за реку.

30 апреля (ст. ст.) Врангель прибыл к Деникину, руководившему операцией на Маныче. На этом направлении сконцентрировали лучшую белую конницу с Северного Кавказа, но конница действовала вяло. К удивлению Врангеля, Деникин не свел ее в один кулак и не назначил ей единого начальника. На недоуменный вопрос Врангеля главнокомандующий ответил: «Все это так, но как вы заставите генерала Покровского или генерала Шатилова подчиниться одного другому?»

Начальник штаба Деникина генерал Романовский предложил Врангелю объединить под своим командованием всю стянутую на Маныч белую конницу и разбить красных.

«Я охотно согласился, — вспоминал Врангель, — ясно сознавая, что это единственная возможность закончить, наконец, бесконечно затянувшуюся операцию. Радовала меня и возможность, непосредственно руководя крупной массой конницы, разыграть интересный и красивый бой».

Разобравшись с обстановкой непосредственно на позициях, Врангель понял, что главная причина неудач — невозможность переправить на берег противника артиллерию. Попытка навести мост через мелкий, но топкий Маныч привлекла бы внимание противника к переправе. Врангель приказал изготовить из дощатых заборов переносные щиты, что позволило бы устроить невидимую, «Подводную» переправу в считанные минуты.

Операции предшествовал отвлекающий удар. Конница генерала Улагая в районе села Ремонтное атаковала и разбила конницу Думенко, известного красного командира.

В ночь на 4 мая командуемая Врангелем конница вброд перешла мелкий Маныч, вслед за конными частями саперы уложили на дно Маныча привезенные щиты из досок, и Врангель пустил по ним артиллерию.

Кубанцы, терцы, астраханцы, донцы действовали слаженно и четко. Переправа была захвачена, противник сбит. В разгар боев за Великокняжескую со стороны Ремонтной показалась конница Думенко и сбила Астраханскую бригаду. Кубанцы и терцы Покровского остановили Думенко, но в целом бой закончился вничью. На другой день, (ближе к вечеру, Врангель организовал налет авиации (8 аэропланов) на коннику Думенко, а вслед бросил в конную атаку полки Покровского, Красная кавалерия, не приняв боя, стала отступать.

Противник, потерявший за три дня боев около 15 тысяч пленных, 55 орудий и 150 пулеметов, стал стремительно откатываться на север.

Здесь же, на поле боя, наблюдавший за сражением Деникин поставил перед Врангелем задачу овладеть Царицыном. Войска, действующие в Манычском районе, расположенные восточнее Донской армии, сводились в Кавказскую армию и под командованием Врангеля должны были наступать в указанном направлении. Войска, воюющие в Донецком бассейне и на Украине, оставались под прежним наименованием — «Добровольческая армия».

Врангель не цеплялся больше за это название. «Успевшие значительно обостриться отношения между главным командованием и казачеством, ярко проводимое обеими сторонами деление на добровольцев и казаков, значительно обесценило в глазах последних еще недавно одинаково дорогое для всех войск добровольческое знамя. К тому же наименование «Кавказской» успело стать близким войскам», — объяснял свое решение барон.

6. ПОХОД НА ЦАРИЦЫН

«Приказ

Кавказской армии №1.

8 мая 1919 г. Станица Великокняжеская.

Славные войска Манычского фронта!

Волею Главнокомандующего, генерала Деникина, все вы объединены под моим начальством и дано нам имя «Кавказская армия».

Кавказ — родина большинства из вас. Кавказ — колыбель вашей славы...

От Черного и до Каспийского моря пронеслись вы, гоня перед собой врага, — палящий зной и стужа, горы Кавказа и безлюдные ставропольские степи не могли остановить вас, орлы...

Орлиным полетом перенесетесь вы и через пустынную степь калмыков к самому гнезду подлого врага, где хранит он награбленные им несметные богатства, — к Царицыну, и вскоре напоите усталых коней водой широкой матушки-Волги...

Генерал Врангель»

Личный состав Кавказской армии, устремившейся на Царицын, состоял из 1-го кубанского корпуса генерала Покровского (1-я и 2-я кубанские и 6-я пехотная дивизии), 2-го кубанского корпуса генерала Улагая (2-я и 3-я кубанские дивизии, 3-я пластунская бригада), сводного корпуса полковника Гревса (Горская и донская Атаманская дивизии), Донского корпуса генерала Савельева (4-я и 13-я донские казачьи дивизии) и Конного корпуса генерала Шатилова (1-я конная, Астраханская дивизии и два пластунских батальона).

Врангель обещал Деникину за три недели дойти до Царицына, но просил помочь артиллерией, без которой штурмовать город было невозможно. Деникин обещал предоставить все, что нужно.

За несколько дней боев красных оттеснили от реки Сал, за Салом форсировали Курмоярский Аксай. За Курмоярским Аксаем Покровский увлекся и оторвался от своих, ушел далеко вперед. Красная конница уловила этот момент и внезапной атакой разгромила 6-ю пехотную дивизию, отставшую от своего корпуса, захватила всю ее артиллерию. Начальник дивизии генерал Патрикеев был зарублен. Подоспевший на помощь Улагай сумел оттеснить противника и возвратить потерянные орудия.

За Курмоярским Аксаем последовал Есауловский Аксай, и здесь войска Врангеля наткнулись на укрепленную позицию. Врангель запросил у Деникина пехоту: «Для использования успеха одной доблести мало, конница может делать чудеса, но прорывать проволочные заграждения не может...»

Однако у главного командования резервов не было. Укрепленную позицию пришлось брать конницей, маневром...

27 мая части Кавказской армии вышли к Царицыну. За три недели были покрыты триста верст по безлюдной и безводной степи, все время выигрывая бои и неся большие потери.

Но необходимые для штурма города пехота и артиллерия не поспевали. Врангель считал, что Деникин увлекся наступлением на Харьков, и рассматривал царицынское направление как второстепенное.

Красные создали под городом несколько линий обороны, стянули войска на поддержку разбитой на Сале и Маныче 1-й армии, перебросили к городу всё, что осталось после разгрома на Северном Кавказе.

29 мая (ст. ст.) на военном совете Кавказской армии было принято решение штурмовать город, не дожидаясь подхода подкреплений и артиллерии, чтобы помешать большевикам сконцентрировать на этом направлении превосходящие силы.

Два дня боев показали, что своими силами Врангелю город не взять. Красные части стали переходить в контратаки. Подкреплений от Деникина все не было...

8 это время Врангель пишет Деникину письмо, в котором обвиняет его в неоказании помощи и просит освободить себя от командования армией после царицынской операции.

Ближайшие помощники Врангеля уговаривали его не посылать этого письма, он согласился, но отныне видел в деятельности Деникина лишь негативное.

9 июня стали подходить обещанные подкрепления — пехотная дивизия, бронепоезда и даже танки.

16 июня (ст. ст.) танки, бронеавтомобили и пехота пошли на прорыв красных позиций. Танки раздавили проволочные заграждения, фронт был прорван, в прорыв бросились кубанские казачьи полки. Два дня боев, и Царицын, «красный Верден», пал.

За сорок дней боев, от Маныча до Царицына, армия Врангеля взяла 40 тысяч пленных, 70 орудий, 300 пулеметов, два бронепоезда, «Ленин» и «Троцкий».

19 июня (ст. ст.) Врангель и Деникин прибыли в Царицын. Деникин благодарил Врангеля и войска Кавказской армии и обещал отдых.

Встал вопрос о дальнейших действиях белых армий. Врангель предлагал закрепиться на линии Екатеринослав — Царицын, обратиться на юго-восток, занять Астрахань, затем сосредоточить в районе Харькова три-четыре конных корпуса и отсюда действовать на Москву. Необходимо было навести порядок в тылу, построить укрепленные узлы, сформировать новые части.

На другой день после парада Деникин зачитал командованию Кавказской армии свою директиву, которая впоследствии была названа «Московской». Врангелю приказывалось наступать на Саратов — Нижний Новгород — Москву. Такая же задача, но при других операционных линиях ставилась командованию Донской и Добровольческой армий.

Врангель вспоминал, что директива потрясла его забвением всех правил стратегии. Наступление широким фронтом без резервов он считал гибельным. Деникин же казался очень довольным.

Врангель просил дать его измотанным боями частям хоть какой-то отдых. Деникин дал две недели, пока донцы не займут Камышин, отрезав большевикам путь отхода на север по правому берегу Волги.

Приказ есть приказ. Даже не соглашаясь с «Московской директивой», Врангель вынужден был ее выполнять. Части его армии двинулись на север, на Москву...

7. «НА МОСКВУ»

Поход на Москву затевался в неблагоприятных условиях. Корпуса Кавказской армии сильно поредели после взятия Царицына. Тогда же некоторые части были переброшены на Украину. Пополнений с Кубани не поступало, там бушевали политические страсти, а рядовые казаки были озабочены полевыми работами.

Но боевой дух войск Кавказской армии оставался очень высоким. Вокруг Врангеля подобрался блестящий, отличный состав кавалерийских начальников. Это были выбившиеся из рядовых казаков Топорков и Павличенко, которых Врангель называл людьми «совершенно исключительного порыва», прекрасные генералы Бабиев и Савельев, последний во время мировой войны заслужил два ордера «Святого Георгия», отличился в прорыве австрийского фронта в 1916 году конной атакой.

Своим командирам корпусов Врангель дал очень высокую оценку. Генерал Шатилов — «прекрасно подготовленный, с большим военным опытом, великолепно разбиравшийся в обстановке, отличался к тому же выдающейся личной храбростью и большой инициативой».

Генерал Улагай — «с большим военным чутьем, высокой воинской доблести, пользующийся совершенно исключительным обаянием у своих подчиненных, был несомненно также выдающимся кавалерийским начальником».

Генерал Покровский — «его неоценимыми свойствами были совершенно исключительная непоколебимая твердость духа, редкая настойчивость в достижении поставленной цели и громадная выдержка. Это был человек незаурядного ума, очень хороший организатор».

Обещанного Деникиным отдыха части не дождались. Из-за заминки донцов на камышинском направлении Кавказская армия вынуждена была сама преследовать противника вверх по Волге.

Камышин был взят, но бои с выходом на территорию великорусских губерний шли жестокие. Сам Врангель упоминает о случаях, когда красноармейцы дрались до конца, не сдаваясь в плен.

Сам Врангель выехал в Екатеринодар требовать подкреплений и там на совещании высших чинов армии в сердцах высказался, что разогнал бы Кубанскую Краевую Раду, которая провоцирует разделение на кубанцев и «добровольцев», подогревает «самостийные» настроения. Не менее решительные настроения вызревали и со стороны «самостийников».

Основное внимание Деникина было сосредоточено на Украине, где Добровольческая армия продвигалась к Киеву. Поволжье и Заволжье отходили на второй план. Войска адмирала Колчака, потерпев поражение, отступали за Урал, и организовать с ними боевую связь не представлялось возможным. Поэтому Врангель не только не получал подкреплений, но, наоборот, у него постоянно требовали войска для отправки на Украину.

Врангель постоянно упрекал Деникина в невыполнении обещаний. В верхах белого командования Вызрела очередная склока. «Тыловики» подливали масла в огонь, называя Врангеля преемником Деникина.

Деникин требовал, чтобы армия Врангеля продолжала энергичное преследование противника. Барон преследовал, но уже без надежды на успех. Под Царицыном он усиленно готовил оборонительный рубеж на случай неудачи.

В конце июля — начале августа кубанская конница ввязалась в затяжные бои с красной кавалерией Буденного и Думенко. Наступление Кавказской армии остановилось. Красные перебрасывали под Саратов войска. С колчаковского фронта, проводили мобилизации в прифронтовой полосе. 27 июля (ст. ст.) военный совет Кавказской армии принял решение остановиться, перейти к обороне, а в случае наступления красных уходить к Царицыну.

Главной причиной всех бед было то, о чем Врангель не упоминает, — население Поволжья не поддержало его. Красные проводили мобилизации, а он, располагаясь со штабом в Царицыне и контролируя все нижнее течение Волги, даже не пытался этого делать.

Врангель написал Деникину письмо, обвиняя последнего в нелюбви к Кавказской армии, и сам поехал на Кубань «выбивать» подкрепления. В это время красное командование начало свою наступательную операцию, которая вошла в историю как «Августовское наступление». Кавказская армия оставила Камышин и стала откатываться к Царицыну.

Поездка Врангеля в Екатеринодар ничего нового, кроме очередного конфликта с Радой, не дала.

Деникин, продолжая руководить успешным наступлением на Украине, вступил с Врангелем в переписку, доказывая, что обвинения барона несостоятельны, что армия барона занимает фронт в 40 верст, а Добровольческая в 800. «Интрига и сплетня давно уже плетутся вокруг меня, но меня они не затрагивают и я им значения не придаю и лишь скорблю, когда они до меня доходят», — заканчивал свое письмо Деникин.

«Если доселе вера моя в генерала Деникина как Главнокомандующего и успела поколебаться, то после этого письма и личное отношение мое к нему не могло остаться прежним», — отметил в своих мемуарах Врангель. В сентябре опять начались бои за Царицын. Теперь его штурмовали красные. При помощи танков на подступах к Царицыну наступающая пехота красных была разгромлена и отошла. Войска Кавказской армии воспрянули духом. Всего под Царицыном было взято 18 тысяч пленных, 31 орудие и 180 пулеметов.

Вторая попытка красных наступать на Царицын тоже была отбита в конце сентября. А в октябре Врангель, получивший наконец кое-какие подкрепления, сам перешел в наступление и отбросил противника от Царицына.

Из штаба Деникина Врангелю опять дали приказ наступать на Москву. Несогласный барон выехал в Таганрог, новую ставку Деникина «для личного доклада».

Он хотел доказать, что наступление дальше немыслимо, что захвачена огромная территория, но в тылу нет резервов, а белые армии растянулись на огромном пространстве и весь белый фронт легко прорвать в любом месте.

Встреча с Деникиным дала некоторые плоды, Кавказской армии приказывалось перейти к обороне. Но в целом Деникин считал положение блестящим, а падение Москвы — вопросом времени.

Врангель же, пообщавшись с генералитетом и чинами штаба главнокомандующего, пришел к выводу, что у белых развал. «На огромной занятой войсками территории Юга России власть фактически отсутствовала. Неспособный справиться с выпавшей на его долю огромной государственной задачей, не доверяя ближайшим помощникам, не имея сил разобраться в умело плетущейся вокруг него сети политических интриг, генерал Деникин выпустил эту власть из своих рук. Страна управлялась целым рядом мелких сатрапов, начиная от губернатора и кончая любым войсковым начальником, комендантом и контрразведчиком... Понятие о законности совершенно отсутствовало... Каждый действовал по своему усмотрению, действовал к тому же в полном сознании своей безнаказанности... Хищения и мздоимство глубоко проникли во все отрасли управления», — вспоминал Врангель. Престиж власти падал, несмотря на внешние стратегические успехи.

В конце октября — начале ноября красные перешли в наступление против лучших «добровольческих» частей белых, нацеленных на Москву. Штаб Деникина затребовал у Врангеля войска для затыкания дыр на «добровольческом» фронте. Поход на Москву провалился.

8. РАЗГОН КУБАНСКОЙ РАДЫ

В разгар боев на московском направлении, которые переломили ход гражданской войны на Юге России, Врангель был занят кубанскими проблемами.

Во время своего приезда в ставку Деникина он высказал мысль о необходимости распустить Кубанскую Краевую Раду, которая саботирует отправку на фронт пополнений и продовольствия. Вся полнота власти, по мнению Врангеля, должна была принадлежать кубанскому атаману и правительству. Для подобного «перемещения центра тяжести» власти Врангель предполагал послать с фронта на Кубань верные войска. Деникин согласился и дал Врангелю «карт-бланш».

Действовали «в рамках закона». Правовед профессор К. Н. Соколов должен был разработать изменения в существующее положение об управлении кубанским краем, которые предполагалось вынести на рассмотрение Краевой Рады. Предполагалось, что Рада под давлением прибывших с фронта войск примет эти изменения.

В Екатеринодаре Врангель встретился с генералами Покровским, бывшим в отпуске, и Науменко, походным атаманом кубанцев. Договорились, что группа казаков-лабинцев, чуждых «самостийных» настроений, выступит с законопроектом упразднения Законодательной Рады и созыва Краевой Рады один раз в год. Полнота власти должна была осуществляться атаманом и назначенным им правительством. Решено было перебросить в Екатеринодар надежный полк казаков и батарею.

«Я надеялся, что мне удастся одним призраком военного переворота образумить зарвавшихся самостийников», — признавался Врангель. Он всячески удерживал Покровского, находившегося в Екатеринодаре, от применения силы, использовать армию, как «Дамоклов меч», но не наносить удара.

Меж тем страсти на Кубани накалялись. Под давлением «черноморцев» ушел со своего поста Науменко. Кубанский атаман признавал, что настроение в станицах нервное и ходят слухи о грядущем выступлении самостийников.

Предлагая наступление Красной Армии через Донбасс в конце сентября 1919 г., Л. Д. Троцкий исходил из возможности временного мира большевиков с Кубанью: «Удар на Харьков — Таганрог, который отрезал бы деникинские украинские войска от Кубани, дал бы временную опору кубанским самостийникам, создал бы временное замирение Кубани в ожидании развязки нашей борьбы с деникинцами на Донце и Украине».

В октябре казачьи представители в Париже вышли на контакт с большевистским руководством и предложили мир на условиях автономии казачьих областей. Большевики ухватились за это предложение, но использовали его для выигрыша времени и внесения раскола в лагерь противника. Они обращались к правительствам Терека и Кубани (VII съезд Советов) и гарантировали им «личную безопасность и забвение вины всего казачества... забвение всей вины Кубанского и Терского войсковых правительств, при условии немедленного оставления противосоветского Фронта и изъявления покорности Советской власти». Дону ничего не обещали. После практики «расказачивания» в начале 1919 года донские казаки большевикам не верили ни в чем.

В начале ноябри «самостийники» выступили. Как и Врангель, на открытый военный перепорот они не решились, все хотели делать через Раду и по постановлению Рады. Между атаманом и правительством разгорелся очередной конфликт. В это время Деникин, которому, по всей вероятности, стало известно о переговорах казачьей делегации в Париже с большевиками, нанес удар. Впрочем, ни «черноморцы» ни «линейцы» о переговорах с большевиками никогда не упоминали, кубанский атаман Филимонов считал, что причиной конфликта были «резкие политические разногласия в оценке методов и способов борьбы с большевиками».

Поводом к обострению конфликта послужил договор, подписанный кубанской делегацией с Меджлисом горских народов в Париже в июле 1919 года, о котором Деникин якобы узнал из тифлисской газеты. На самом деле договор появился в екатеринодарской печати в середине октября, и кубанцы сами на него отреагировали: «линейцы» отнеслись к договору отрицательно — на соглашение с горцами (за исключением черкесов) они не соглашались.

Деникин послал кубанскому атаману запрос о договоре. Атаман Филимонов ответил, что договор был подписан как «проект, подлежащий утверждению Законодательной Радой на случай, если бы Антанта признала власть большевиков». Тем не менее 25 октября (7 ноября) \919 года Деникин дает телеграмму в Екатеринодар с перечислением лиц, подписавших злосчастный договор, и приказом «при появлении этих лиц на территории Вооруженных Сил Юга России немедленно предать их военно-полевому суду за измену». Телеграмма была неожиданной и для готовивших переворот Врангеля и Покровского и «путала им карты».

На следующий день председателем Рады был избран «самостийник» Макаренко. Это подтолкнуло Врангеля к действиям. «Я надеялся на благоразумие одной части Рады и на достаточность военной угрозы для другой...» — писал он в штаб деникинцев, теперь приходилось «перейти от угрозы к действиям». Выход барон видел в аресте прибывшего из Парижа члена делегации Калабухова, а затем предполагал начать переговоры с Радой и разменять арестованного на изменение управления в крае.

Рада меж тем лишила свою делегацию в Париже полномочий, но и приказ Деникина о предании ее военно-полевому суду считала оскорбительным. Завязалась переписка между кубанцами и деникинским руководством. Параллельно Врангель, которому юридические нюансы связывали руки, просил Деникина включить Кубань в тыловой район Кавказской армии. 30 октября (12 ноября) Деникин такой приказ отдал, в командование тыловым районом вступил Покровский.

31 октября (13 ноября) Деникин приказал Врангелю: «Принять по Вашему усмотрению все меры к прекращению преступной агитации». В тот же день Врангель приказал Покровскоиу арестовать Калабухова и других членов Рады, «деятельность коих имеет определенные признаки преступной агитации», и безотлагательно предать суду, который сформировать в бригаде, присланной с фронта для содействия «перевороту». Но Покровский медлил, ожидая более авторитетного приказа и более надежного прикрытия. 1 (14) ноября Деникин «по обсуждении вопроса с кубанским войсковым атаманом» санкционировал переворот, отдав приказ, подтверждающий арест Калабухова и предание его суду.

Покровский, примыкавший к «линейцам», выжидал, надеясь, что перепуганные «самостийники» пойдут на уступки, сдадутся. Но сам Калабухов 3 (16) ноября огласил на Раде меморандум главы кубанской делегации в Париже Быча, в котором осуждалось признание единой власти в лице адмирала Колчака, требовалось признание всех национальных государственных образований (в том числе Кубани с включением ее в Лигу Наций), объединение России предполагалось как акт свободной воли свободных народов, «если жизнь их к этому вынудит». Делегация Рады выезжала на Терек и на Дон, но не встретила там поддержки. Терцы боялись усиления горцев, а донцы, испытав «расказачивание», боялись ссориться с Деникиным и дробить силы.

Увидев, что Дон и Терек уклоняются от открытой помощи «самостийникам», деникинцы перешли в наступление. 5 (18) ноября Покровский объявил Раде ультиматум выдать Калабухова и 30 видных «самостийников», ответ дать 6 (19) ноября в 12 часов дня.

На заседании Рады атаман Филимонов поддержал, ультиматум, после чего «черноморцы» сделали последнюю попытку переворота: их лидер Макаренко провозгласил: «У нас нет атамана!», на что «линейцы» ответили: «У нас есть атаман!». Тем не менее Макаренко предложил передать власть президиуму Рады. В порядке поступления на рассмотрение были поставлены вопросы: 1) об измене атамана; 2) об измене президиума Рады; 3) «как должна поступить Рада». За доверие атаману высказалось подавляющее большинство (1 или 2 воздержались). Макаренко заявил: «Ввиду такого непонятного для меня поведения Краевой Рады я вынужден сложить с себя полномочия». Председателем Рады был избран черкес Султан-Шахим-Гирей.

Осознав бессмысленность сопротивления, 6 (19) ноября утром сдался Калабухов. Еще семь человек отправились к Покровскому и сдались ему. Юнкера Софийского училища заменили караулы внутри Рады. Переворот произошел.

Покровский отдал Калабухова под суд, и тот в 5 утра 7 (20) ноября был повешен на Крепостной площади в Екатеринодаре.

К Деникину отправилась делегация Рады, подтвердившая решимость Кубани вести борьбу с большевиками до конца. Атаманом был избран линеец Успенский, генерал-майор, председателем Рады — линеец Скобцов.

8 Раде выступил Врангель. В конституцию Кубани были внесены изменения: Законодательная Рада распускалась, но и за атаманом сохранялась роль безличного президента парламентской республики.

9 (22 ноября) Врангель выехал в Таганрог с докладом о событиях на Кубани.

9. ПОРАЖЕНИЕ ДЕНИКИНЦЕВ

Пока Врангель и Покровский «усмиряли» Раду на Кубани, на деникинском фронте произошел перелом. Красные прорвались, и конница Буденного шла, вклинившись меж донцами и «добровольцами», тесня белую конницу Мамонтова и рассекая две основные силы белогвардейцев — Донскую и Добровольческую армии.

22 ноября (5 декабря) 1919 года Врангель был вызван в штаб Деникина «ввиду получения нового назначения». Кавказскую армию он передал Покровскому.

В Таганроге Деникин предложил барону вступить в командование Добровольческой армией и остановить наступление большевиков. Врангель отказался, ссылаясь на возобновившиеся приступы возвратного тифа, но начальник деникинского штаба генерал Романовский подчеркнул, что для контрудара по красным сосредоточена большая масса конницы, и никто кроме Врангеля такую конную массу возглавить не может. Пришлось согласиться. Но Врангель поставил условие — самому назначать своих ближайших помощников.

Наводя порядок в разложившейся Добровольческой армии (прежде всего разложился тыл, фронт же продолжал героически сражаться), барон сместил «за преступное бездействие» командующего конной группой генерала Мамонтова и назначил на его место Улагая. После первых же боев Улагай донес, что белая конница, «потеряв сердце», бежит под давлением противника и не пытается сопротивляться. Действительно, кубанцы и терцы были измотаны, донцы, обиженные снятием с должности их любимца Мамонтова, драться где-то на Украине не желали.

Предупреждая возможные невзгоды и поражения, Врангель в особом рапорте доложил Деникину о необходимости навести в армии порядок самыми крутыми мерами и даже эвакуировать в Ростов и Таганрог. Добровольческую армию Врангель предлагал отвести в Крым.

Деникин, видимо, не отдавал себе отчета в размерах поражения белых. Он отдал приказ отходить на Дон. В директивах ставил задачи разбить противника. Врангель предложил командующему Донской армией генералу Сидорину и командующему Кавказской армией генералу Покровскому встретиться и оговорить ряд вопросов. Местом встречи назначил Ростов. Деникин усмотрел в этом «Свидании» некий «заговор» и запретил генералам без разрешения покидать свои армии. Взаимоотношения их с Врангелем оставались натянутыми, Деникин даже жаловался Врангелю, что тот составлял свои донесения в такой резкой форме, что Деникин вынужден был скрывать их от своих подчиненных.

20 декабря (2 января) приказом Деникина обескровленная и потерявшая большую часть состава Добровольческая армия сводилась в корпус, который передавался под командование командарма Донской Сидорина. Командовать корпусом ставился генерал Кутепов. На Врангеля возлагалась задача поднять по «сполоху» Кубань и Терек и сформировать там свежую конницу.

На Кубани оказалось, что такую же работу Деникин уже возложил на генерала Шкуро, которого Врангель не любил и даже не пустил в Добровольческую армию, когда тот возвращался из отпуска. Шкуро отвечал Врангелю взаимностью.

Выяснив обстановку на Кубани, Врангель вернулся на фронт, где в это время уже шли бои за Ростов. Врангель доложил, что казаки в массе не поддерживают нынешнее руководство Юга России и надеяться надо на «русские силы». С этой целью главный очаг борьбы Врангель предлагал перенести на запад, где вместе с поляками, болгарами и сербами создать новый фронт от Черного до Балтийского моря.

Доклад был оставлен без внимания. Врангель получил приказание организовать работы по укреплению Новороссийского района, куда предполагалось отступать.

Все это время Врангель отмечал постоянные интриги и стремление неких темных кругов окончательно рассорить верхушку белого движения, в частности — толкнуть Врангеля на военный переворот против Деникина. Даже англичане стали получать сведения о таком перевороте. По версии Врангеля, он не поддался на все эти провокации, а Деникин воспринял их всерьез и стал оттеснять Врангеля от командных должностей.

Возложенное на Врангеля поручение по укреплению Новороссийска вскоре было переадресовано генералу Лукомскому, а сам Врангель получил предложение от командующего белыми войсками в районе Одессы генерала Шиллинга стать его помощником по военной части. Но Одессу сдали еще до того, как Врангель принял решение. Шиллинга перебросили в Крым. Англичане считали, что он удержать полуостров не в состоянии, и рекомендовали поручить оборону Крыма Врангелю. Деникин все же назначил Шиллинга. С переходом его в Крым должность его помощника по военной части сокращалась.

«При этих условиях, сознавая, что мною воспользоваться не хотят и дела для меня ни в армии, ни в тылу не находится, не желая оставаться связанным службой и тяготясь той сетью лжи, которая беспрестанно плелась вокруг меня, я решил оставить армию», — вспоминал Врангель.

27 января (9 февраля) 1920 года Врангель подал прошение об отставке. Вместе с ним подал прошение генерал Шатилов.

Врангель отправил семью в Константинополь, а сам выехал в Крым, где у него была дача.

В Крыму Шиллинг, обескураженный сдачей Одессы и потерей всей украинской территории, предлагал Врангелю принять командование войсками. И Шиллинг, и прибывший в Крым заместитель Деникина Лукомский просили главнокомандующего утвердить это назначение. Деникин не соглашался. К Деникину с такой же просьбой обратилась «общественность» Крыма... Вопрос разрешился приказом Деникина, полученным в Крыму 8 (21) февраля. Лукомский, Врангель, Шатилов и адмиралы Ненюков и Бубнов, возглавлявшие Черноморский флот, увольняются от службы.

Врангель и Шатилов были уволены, так как подали соответствующие прошения, все остальные увольнялись волею Деникина, и Врангель решил, что Деникину «померещился» новый «заговор».

Англичане считали, что идет раскол: демократически настроенный Деникин и сгруппировавшиеся вокруг Врангеля реакционно настроенные генералы. Они пытались примирить Врангеля и Деникина. Деникин же потребовал, чтобы Врангель покинул пределы Вооруженных Сил Юга России.

Оскорбленный и обиженный Врангель выехал в Константинополь, откуда отправил Деникину резкое письмо: «...Если мое пребывание на Родине может сколько-нибудь повредить Вам защитить ее и спасти тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставляю Россию».

Деникин ответил. В его письме, полученном в Константинополе, Врангель прочел: «...Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете... Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие... Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло».

«Генерал Деникин, видимо, перестал владеть собой», — прокомментировал это письмо Врангель.

Он собирался уже уехать из Константинополя в Европу, но его настигли слухи о разгроме белых на Черноморском побережье Кавказа и эвакуации их в Крым.

Из Крыма Врангель получил телеграмму с приглашением прибыть на военный совет, собираемый для выборов преемника Деникина на посту главнокомандующего. Вместе с тем англичане известили Врангеля, что британское правительство направило Деникину ноту: Деникину предлагали начать переговоры с большевиками об окончании войны на условиях амнистии белогвардейцам, в противном случае англичане отказывались помогать белому движению.

Узнав, что армия оказалась в безвыходном положении, Врангель решил ехать в Крым.

10. ВО ГЛАВЕ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

Первым, кто встретил Врангеля на крымском берегу, был генерал Улагай. От него Врангель узнал, что из всех войск, находящихся в Крыму, полную боеспособность сохранили 3,5 тыс. штыков и 2 тыс. сабель генерала Слащева, вошедшие на полуостров через перешейки. Прибывшие на кораблях основные силы «добровольцев», 1/4 часть Донской армии и незначительные силы кубанцев боеспособность потеряли. «Прибывшая из Новороссийска армия утратила всякие идеалы и занималась грабежами», — считал генерал Слащев. Сам он не преминул встретить выгружающиеся войска приказом со словами: «Теперь прощай, порядок в Крыму!» и припомнил паутину «генеральских интриг, заговоров и распрей, которую терпеливо и долгое время выносил Деникин».

Основная масса антибольшевистских сил все еще оставалась на Черноморском побережье Кавказа в районе Туапсе — Сочи. Это была Кубанская армия численностью до 40 тыс. человек и 2-й и 4-й Донские корпуса — до 20 тысяч. Красные войска, напиравшие на них, численно были слабее, но превосходили донцов и кубанцев боевым духом, чувствовали себя победителями.

У белого командования имелись транспортные средства вывезти в Крым и эти части, но в Крыму и так было голодно, кроме того, белое руководство надеялось, что оставленные «на растерзание большевикам» части перейдут к партизанской борьбе.

Англичане отказывались помогать белым в продолжении войны, и генерал Деникин, разуверившись в победе, сложил с себя полномочия.

Назначенный его приказом командовать Вооруженными Силами Юга России Врангель первоначально соглашался с англичанами на ведение мирных переговоров с большевиками, но просил два месяца на улаживание дел.

29 марта (11 апреля) английский министр Керзон предложил большевикам начать переговоры с белыми о сдаче последних на условиях амнистии.

31 марта (13 апреля) красные попытались прорваться в Крым, 1 (14) апреля они ответили, что согласны разменять крымских белогвардейцев на венгерских революционеров, оказавшихся в тюрьмах после поражения венгерской революции в августе 1919 года. 3(16) апреля белые войска отразили попытки большевиков ворваться на полуостров. Впоследствии советское командование высказало версию, что оно само прекратило наступление, ожидая обещанной сдачи.

После этих событий английское командование решило перенести свое влияние на Крым вместе с белогвардейскими частями, туда переправившимися. 6 (19) апреля англичане вновь предупредили, что, если советские войска не остановят наступления на юг, Англия вышлет военные корабли, чтобы поддержать белую армию в Крыму. 9 (21) апреля командующий английской эскадрой адмирал Де-Ребек на совместном совещании с врангелевцами просил их держаться. Но так как английское военное ведомство действовало вразнобой с правительством, то уже 16 (29) апреля генерал Перси вновь заявил Врангелю, что в случае продолжения войны англичане его не поддержат. Но в то же время французское правительство обещало помощь, и 17 (30) апреля из Парижа Врангелю сообщили, что французское правительство отрицательно относится к соглашению с большевиками. Это подтолкнуло Врангеля к переориентации с Англии на Францию.

Советское правительство продолжало переговоры с Керзоном. 15 (28) апреля оно подтвердило, что согласно на капитуляцию и выезд врангелевских войск из Крыма, но 21 апреля (4 мая) Керзон ответил, что речь шла не о капитуляции, а о перемирии. Одновременно снабжение Врангеля взяла на себя Франция. Французы предоставили Врангелю заем в 150 млн франков. Из Франции в Крым отправили тяжелую артиллерию, из Болгарии, Румынии и Турции — вооружение и снаряжение (в том числе и немецкое), Греция направила Врангелю снаряжение, присланное ей союзниками для борьбы с кемалистами.

Пока тянулись переговоры о сдаче или перемирии, пока бывшие союзники определялись, как им относиться к Врангелю, тот твердой рукой стал наводить порядок в доставшемся ему «наследстве». Пресекая казачий сепаратизм, он 2 (15) апреля принудил казачью верхушку подписать соглашение, признающее полное военное руководство Врангеля, внешние сношения атаманы обязались вести при посредстве и по соглашению с ним же. Врангель за это обещал им полную автономию и независимость в отношении внутреннего гражданского устройства, когда большевики будут разбиты и казачьи области вновь будут восстановлены.

Поскольку некоторые донцы не вняли намекам и пытались вести самостоятельную политику, искали связи с эсерами и с ними совместно хотели продолжить войну или найти какой-то устраивающий всех компромисс, Врангель 6 (19) апреля «по соглашению с донским атаманом» отрешил от командования Донской армией генерала Сидорина и его начальника штаба генерала Кельчевского. Как считали современники, пожелай Сидорин сопротивляться, «казачьи массы, настроенные против дальнейшей войны, пошли бы за ним», но Сидорин сопротивляться не стал. Лишившись руководства, донцы в Крыму были сведены в корпус под командованием генерала Абрамова и даже подтянулись.

16 (29) апреля в Евпатории Врангель делал Донскому корпусу смотр и объявил: «Нужно готовиться к дальнейшей борьбе. Я буду рад видеть вас во главе нового похода для освобождения России и тихого Дона. Я совершенно уверен, что попытки союзников заключить мир с большевиками будут тщетны». В тот же день на очередное предупреждение английского генерала Перси, что в случае войны англичане Врангеля не поддержат, тот, зная негативное отношение французов к соглашению с большевиками, ответил англичанину, что «обеспечение неприкосновенности казачьих земель совершенно необходимо», а потому переговоры с большевиками должны включить вопрос о независимости или автономии казачьих земель, иначе никаких переговоров быть не может.

Кубанские и донские войска, оставшиеся в районе Сочи — Туапсе, при известии о возможной сдаче и амнистии тоже стали разлагаться. Переброска 40-тысячной конницы в Крым без уверенности, что ее удастся вывести за перешейки в плодородную Таврию, значила гибель конского состава в ближайшем будущем. Уверенности не было, так как англичане все еще вели переговоры. Те же англичане запретили донцам и кубанцам перейти границу Грузии, что те готовы были сделать хотя бы и силой, тем более что грузинская пограничная стража была в панике от одного только присутствия 60-тысячной армии вблизи грузинской границы. Наконец, грузины при подаче англичан согласились пропустить в Грузию лишь командный состав казачьих частей.

Между большевиками и прижатыми к морю и грузинской границе казаками начались переговоры. Большевики обещали принять казаков в Красную Армию и направить на польский фронт.

2 мая 1920 года в районе Сочи сдались части трех кубанских и двух донских корпусов — 1409 офицеров и чиновников, 10 099 урядников и 28 906 рядовых при 146 пулеметах и 25 орудиях. Вместе с ними сдалось большевикам большинство членов Кубанской Рады.

«Из кубанцев одни только шкуринские отряды, запятнавшие себя неслыханными грабежами, необычными даже для Добровольческой армии, сочли за лучшее убраться в Крым», — подсчитали очевидцы. Все те же англичане «забрали на суда всех пожелавших грузиться в Крым». Всего из района сдачи в Крым уехали 5 тыс. донцов и 1,5—2 тыс. кубанцев генерала Шкуро.

Все собравшиеся в Крыму донцы были сведены в один корпус («пока еще небоеспособный, раздетый и безоружный»), кубанцы — в одну бригаду.

Отныне в Крыму под командованием Врангеля сконцентрировалось все «белое воинство». Всего на довольствии числилось 150 тыс. «ртов», и лишь 1/6 часть их составляла «боевой элемент».

Следующей мерой по «подтягиванию» войск был суд и высылка ряда генералов. Под суд пошли генерал Сидорин и Кельчевский, которые якобы поддерживали «самостийников». После суда и приговора Врангель «помиловал» их — «по соглашению с донским атаманом уволил их от службы без права ношения мундира» и выслал за границу. Вскоре вслед за Сидориным и Кельчевским за границу были высланы генералы Покровский, Боровский и Постовский. В подборе имен можно было усмотреть одну закономерность: высылались все те, кто когда либо осмелился требовать смещения Деникина или так или иначе участвовал в политических «интригах». Выслав их, Врангель подвел итог: «Интриги прекратились».

Обстановка благоприятствовала барону, давала время и возможность переформировать армию. В связи с наступлением поляков против Советской Украины французское командование предлагало Врангелю согласовать свои действия с польским руководством, на что барон давал неясные ответы. Реальная расстановка сил в стране показывала, что до Москвы от Крыма не дойти, и врангелевцам оставалось драться с большевиками «до тех пор, пока они сами как-то не разложатся и не рухнут». Из учета такой ситуации вытекало новое направление во врангелевской политике: «Не триумфальное шествие к Москве, а создание хотя бы на клочке русской земли порядка». Врангелевский управляющий отделом иностранных дел П. Б. Струве в июле 1920 года заявлял о возможности «разграничения между советской и антибольшевистской Россией и одновременного существования обоих режимов». Подобные заявления продолжались до конца июля.

Используя время передышки, Врангель реорганизовал правительство, создал Совет при главкоме. Реорганизуя власть, он обещал руководствоваться демократическими принципами и «широко раскрыть двери общественности», обещал, что не будет разделения на монархистов и республиканцев, «а приниматься будут во внимание лишь знание и труд». Современники усмотрели в этой реорганизации «калейдоскопическую перемену событий и вывесок, а зачастую даже только последних». В Совет при главкоме были привлечены земские деятели, которые создали «декорум общественности при осуществлявшейся военной диктатуре». Основу Совета составляли представители крупного капитала и генеральских монархических кругов. Кадетам была оставлена идеологическая работа.

Свидетели строительства новой власти считали, что Врангель хотел делать «левую работу правыми руками» и легкомысленно полагал, что «кому угодно и что угодно можно приказать, — и будет исполнено». Практически из министерств и губернских ведомств было создано «двухэтажное управление половиной губернии, громоздкая бюрократическая надстройка над местными учреждениями».

В области экономической положение также оставалось сложным. По мнению самого Врангеля, производительные силы с избытком покрывали текущие расходы управления, но чтобы покрыть чрезвычайные военные расходы, надо было привлечь заграничные кредиты. Иностранцы даром гроша ломаного не давали. При Деникине все их поставки окупались экспортом угля и хлеба. Теперь оставался только хлеб, огромные запасы которого впоследствии были захвачены в Таврии. В заготовке этого хлеба конкурировали интендантство и частные предприниматели. «Озлобленно преследовались кооперативы, которые являлись могущественными конкурентами крымским хищникам-спекулянтам». В такой ситуации врангелевская администрация объявила монополию заграничного экспорта, и в этой сфере сразу же процвело самое крупное взяточничество.

Существенным фактором обустройства новой системы в Крыму стали жесткие меры Врангеля по наведению порядка. Разгул, хулиганство и бесчинства были пресечены. Но жесткие меры и введение хлебных карточек не могли остановить девальвации и роста дороговизны. «Перегоняя дороговизну жизни, росли доходы купцов и ремесленников, несоразмерно повышавших цены на свои товары, более или менее в уровне с дороговизной подымались заработки рабочих, державших предпринимателей и правительство в вечном страхе забастовок. Что касается жалованья офицеров, чиновников и служащих общественных учреждений, то оно с каждым месяцем все больше и больше отставало от неимоверно возраставшей стоимости предметов первой необходимости», — вспоминали очевидцы. В такой ситуации «честные в буквальном смысле слова голодали».

В наследство от деникинского режима Врангель получил «гипертрофию тыла». Имея 30—35 тыс. бойцов на фронте, правительство содержало формально 250— 300 тысяч «ртов». Причем «в области тылового быта и тыловых нравов мы все время эволюционировали в одну сторону, — вспоминали современники, — в сторону усиления всякого рода бесчестной спекуляции, взяточничества и казнокрадства... Смена вождей нисколько на этом не отражалась». «Бесчестность стала бытовым явлением». Сам Врангель признавал, что его контрразведка на 3/4 состояла из преступного элемента.

Части, собранные в Крыму, были переименованы в Русскую армию. Костяк боевых частей по-прежнему сохранял высокие боевые качества. Современники упоминают о «небывало жестоких и кровопролитных» боях, которые вели дроздовцы и корниловцы, о способности жертвовать собой. Так, во время высадки в Таврии корпус Кутепова за три дня победоносных боев потерял 23 % состава.

В июне 1920 года Врангель приступил к активным действиям. Высадка войск в Таврии отчасти была результатом давления Франции, заинтересованной в поддержке боевых действий на польском фронте. Французы дали понять Врангелю, что ему надо сначала показать силу своей армии, и тогда красные пойдут на уступки. Повлияло и тяжелое положение с продовольствием, вынуждавшее провести «экскурсию за хлебом» в Таврию.

По тактическим соображениям и желая избежать ошибок и просчетов деникинского правительства, перед высадкой Врангель изложил принципиально иное видение национального вопроса. В интервью он упрекнул Деникина и его окружение в том, что они «разъединили все антибольшевистские русские силы и разделили всю Россию на целый ряд враждующих между собой образований». Врангель выступил с декларацией по национальному вопросу, где заявил о стремлении «к объединению различных частей России в широкую федерацию, основанную на свободном соглашении и на общности интересов».

Перед наступлением началась разработка не менее важного вопроса — земельного. Новый «Закон о земле» был принят на основании предложений находившегося в Севастополе Крестьянского Союза во главе с А. Ф. Аладьиным. Сам Врангель сформулировал основные принципы разрешения этого вопроса: «Мелкому крестьянину собственнику принадлежит сельскохозяйственная будущность России, крупное землевладение отжило свой век». Главной целью ставилось «укрепление права бессословной частной земельной собственности». Однако непосредственная разработка закона была поручена Врангелем комиссии из крупных землевладельцев во главе с сенатором Г. В. Глинкой, человеком консервативных взглядов «с несколько славянофильским оттенком». Казалось, что такой состав был нарочно подобран Врангелем, чтобы погубить затеянное им же дело. Суть закона была в том, чтобы все захваченные крестьянами у помещиков угодья оставались у крестьян на праве личной собственности, но они должны были выплачивать в течение 25 лет стоимость пяти урожаев с этих угодий.

Закон и обращение к крестьянам были объявлены И несколько дней до начала наступления. Современники были едины во мнении, что закон и обращение «произвели бесспорно сильное впечатление», «в общем земельная реформа была встречена крестьянами сочувственно». Кроме того, «Закон о волостных земствах и сельских общинах» объявлял о введении крестьянского самоуправления. Рабочим обещалась «государственная защита» от владельцев предприятий.

Ставка на мелкую частную собственность могла встретить поддержку крестьян на Юге России, в том числе в Крыму, где 1/3 крестьян составляли безземельные арендаторы. В целом же по России, где основная масса крестьян боролась за восстановление общины, подобная политика была обречена.

3 июня 1920 года англичане в который уже раз объявили Врангелю, что в случае его наступления они не будут принимать участия в судьбе его армии. Высадка в Таврии тем не менее началась, а англичанам сообщили, что Русская армия просто опередила на два дня большевиков, готовившихся штурмовать Крым.

6 июня войска генерала Слащева высадились в Таврии, за ними при помощи танков и бронепоездов в наступление перешли части Кутепова и Писарева. Красные побежали. За десять дней боев несколько уездов Таврии были очищены от большевиков, врангелевцы вышли к Днепру и к Мелитополю. Еще несколько дней боев, и части Русской армии заняли фронт от Бердянска до Александровска и ниже по Днепру до устья.

28 июня красные перешли в контрнаступление, используя как таран прибывший конный корпус Жлобы (бывший корпус Думенко). В разгоревшихся боях врангелевская пехота окружила красную конницу и наголову ее разбила. 40 орудий, 200 пулеметов и 2 000 пленных достались Русской армии. Три тысячи лошадей расхватали казаки и вновь превратились в конницу.

Фронт стабилизировался. Ни Врангель, ни большевики не могли больше одним мощным ударом переломить ситуацию.

Успехи Русской армии изменили отношение к ней за рубежом. Англичане, встревоженные успехами большевиков на польском фронте, вновь начали переговоры. 11 июля они предложили советскому правительству заключить мир с Польшей и не воевать с Врангелем при условии ухода Врангеля из Таврии в Крым. Большевики отказались. Врангель тоже не хотел возвращаться на полуостров, мотивируя это тем, что не сможет прокормить там всех, кто собрался под его знамена. Более решительная Франция признала 1 (14) августа правительство Врангеля де-факто и поддерживала его до окончательного завершения гражданской войны на Юге России.

В победоносных боях части все же несли потери. В Крыму и Таврии была объявлена мобилизация. Сначала она протекала нормально, но как только белые по привычке стали грабить местное население, мобилизация сорвалась. Пополнения, получаемые Врангелем, состояли в основном из пленных красноармейцев. Некоторые очевидцы утверждали, что пленные составляли до 80 % всех врангелевских частей.

Так же, как и Деникин, Врангель первоначально предполагал найти опору в казачестве. Уже в мае 1920 г. казаки составляли не менее половины боеспособной части армии, подчиненной Врангелю в Крыму.

К лету 1920 года на Дону и особенно на Кубани и Тереке наблюдается рост «банд», постепенно приобретавших политическую окраску. Переломным моментом было введение продразверстки, предполагавшей изъять 33,3 % от среднего производства товарного хлеба на Дону и 65 % на Кубани.

Обилие пленных (и особенно казаков из Жлобинского корпуса) упрочило Врангеля в мысли сделать ставку на казачество. После разгрома корпуса Жлобы Врангель заявил донскому атаману Богаевскому, что двинется на Дон. Багаевский отнесся скептически. Слащев предупреждал Врангеля, что Дон пуст. Однако, по мнению Врангеля, сведения белой разведки с Дона и Кубани были благоприятны.

Действительно, на 7 июля 1920 года на Дону, Кубани и Тереке уже действовало 36 отрядов в 13 100 штыков и сабель с 50 пулеметами и даже 12 орудиями. К началу июля ЧК разгромил подпольный «Штаб спасения Дона». 50 % «банд» в Ростовском, Черкасском, 1-м Донском и Сальском округах были выловлены. А. П. Богаевский предупреждал: «Население на Дону не может примириться с большевиками, но оно не в состоянии восстать ввиду отсутствия казаков. Дон обессилел». Но именно на Дон Врангель высадил первый десант в начале июля. В отряде из 800—900 человек был большой процент офицеров из различных станиц Дона и разных политических организаций вплоть до «автономно-легальных профсоюзов из лагеря меньшевиков». Командовал отрядом очень популярный на Дону полковник Назаров.

Высадившийся отряд прошел от Таганрогского округа до центра 1-го Донского округа, станицы Константиновской, не встречая ни поддержки, ни сопротивления, но возрос всего до 1 500 человек. 25 июля он был настигнут большевиками и разгромлен. Обезлюдевший Дон врангелевский десант не поддержал.

Тогда Врангель обратил взоры на Кубань. Кубань не так пострадала и обезлюдела в гражданской войне, как Дон. В горных районах, в Баталпашинском, Лабинском и Майкопском отделах, действовала не имевшая никакой политической программы, кроме борьбы с коммунистами, «Армия возрождения России» генерала Фостикова, численно равная полку пехоты и бригаде конницы. Фостиков искал связи с кубанцами, ушедшими в Крым и Грузию. Но кубанских деятелей, как и прежде, разрывали противоречия: одни ориентировалось на Крым, другие все еще надеялись создать конфедерацию народов Северного Кавказа. Кроме прочего, они стали бороться за политическое влияние на армию Фостикова.

Врангель тоже особо на Фостикова не надеялся, это движение решено было «затушить или взять в руки». Оппозиционно настроенных к главному командованию кубанских деятелей решено было из Крыма на Кубань не выпускать. Относительно будущего Кубани единого мнения тоже не было. Предлагалось установить на Кубани власть послушной Врангелю Рады при атамане Филимонове (этот вариант считался худшим) или же создать Северо-Кавказский военный округ во главе с Улагаем и помощником к нему определить того же Филимонова. В ответ часть кубанских деятелей заявила, что «во главе десанта стоят люди, скомпрометировавшие себя в политическом отношении», и стала готовить параллельный аппарат управления для Кубани. «Все это создало страшную путаницу, интриганство, местничество, взаимную борьбу и подсиживание». Попутно близкий друг Врангеля генерал Шатилов «занимался продажей нефтяных бумаг, которые благодаря слухам о десанте вздувались в иене».

Чтобы пресечь трения, Врангель подписал с казачьими представителями договор, в котором казакам обеспечивалась «полная независимость во внутреннем устройстве и управлении». Казачьи представители входили во врангелевское правительство с правом решающего голоса. Врангелю предоставлялась полнота власти над вооруженными силами всех казачьих государств и ведение всех переговоров с иностранными государствами, отменялись все таможенные заставы меж территориями, вводилась единая денежная система. Соглашение заключалось до полного окончания гражданской войны, вступало в силу после подписания (4 августа), но после освобождения территорий подлежало утверждению Кругов и Рады. Врангелевское правительство с вхождением в него представителей казачьих войск стало называться «Правительством Юга России».

С момента высадки десанта на Кубани (14 августа 1920 г.) начались трения между высадившимися и ожидавшими их кубанцами. Генерал Черепов объявил в приморской станице Анапской, что не будет ни Кругов, ни Рад, будет твердая власть, после чего первые 400 присоединившихся казаков сразу же ушли в горы. В целом население проявило «пассивное сочувствие». Связь с Фостиковым так и не была установлена. Не было единства, не было политической программы, приемлемой для большинства кубанского казачества. Надежды Врангеля на восстание казаков на Кубани не оправдались. 24 августа, через десять дней с момента высадки десанта, большевики перешли в наступление.

План перенесения базы в казачьи области потерпел полное крушение, тем самым судьба антибольшевистского движения на Юге России была предрешена.

В разгар боев на Кубани Врангель получил известия, которые подтолкнули его к переориентации на западные территории. Пришла телеграмма от Савинкова: «Как представитель русского политического комитета в Польше, формирующего русские отряды на территории Польской республики, заявляю, что признаю Вашу власть и готов Вам подчиниться». Таким образом, появился еще один потенциальный источник пополнения.

Но судьба «крымской эпопеи» решалась вдали от Крыма и Таврии. После победы поляков под Варшавой и срыва попытки большевиков в очередной раз прорваться в Европу укрепилась возможность мирного разрешения советско-польского конфликта. «Заключение Польшей мира сделало бы наше положение бесконечно тяжелым, — вспоминал Врангель. — Неудача кубанской операции отнимала последнюю надежду получить помощь за счет местных средств русских областей. Предоставленные самим себе, мы неминуемо должны были рано или поздно погибнуть».

Отвод врангелевских войск с Кубани в данный момент мог произвести неблагоприятное впечатление в Европе, и Врангель предпочел представить это действие как своего рода акт «доброй воли», способствующий объединению сил в борьбе с большевиками. Начальнику французской военной миссии была передана записка о том, что «крупные успехи поляков в борьбе с Красной Армией дают впервые за все время возможность путем согласованных действий польской и русской армий под высшим руководством французского командования нанести советской власти решительный удар и обеспечить миру всеобщее успокоение и социальный мир. В таком случае наши стратегические планы подлежали бы изменению, и центр тяжести переместился бы на Украину».

31 августа врангелевцы начали эвакуацию с Кубани. Недовольные Советами кубанцы уходили с ними. Отряд Улагая, имевший первоначально 8 тысяч человек, вернулся, имея 20 тысяч бойцов и 5 тысяч лошадей.

Предложения Врангеля встретили поддержку у французов. С поляками было согласовано формирование на территории Польши 3-й Русской армии, которая действовала бы на правом фланге польских войск и стремилась бы соединиться с Врангелем. 1 (14) сентября началась отвлекающая операция врангелевцев, которую планировали завершить ударом на северо-запад, на соединение с поляками или 3-й Русской армией.

25 сентября (8 октября) «добровольцы» и кубанцы форсировали Днепр и нанесли красным ощутимый удар под Никополем. Но отброшенная и рассеянная красная конница (2-я Конная армия) вновь собралась. Командовавший ею красный казак, бывший войсковой старшина Ф. К. Миронов навязал врангелевской кавалерии затяжной бой. В бою был убит командовавший кубанцами генерал Бабиев. Белая конница дрогнула...

В это же время поляки подписали перемирие с советским руководством. О подписании прелиминарных условий мира Врангель узнал, когда его войска уже втянулись в бои за Днепром, и ему лишь оставалось констатировать: «Поляки в своем двуличии остались себе верны».

Вскоре последовала нота о разоружении и интернировании отрядов Савинкова, к которому так рвался барон...

Внутри врангелевского лагеря усилилось разложение. Экономическое положение ухудшилось, цены на хлеб по сравнению с апрелем 1920 года выросли в 15 раз (и все же оставались в четыре раза ниже, чем в Советской России). В Крыму работало финансово-экономическое совещание. Оно наметило ряд практических мероприятий в разных областях финансового и промышленного дела и вынесло резолюцию, что до сего времени правительство Юга России шло единственно правильным путем. Дальше рекомендаций и констатации дело не шло.

Среди казачьих деятелей после краха надежд на возвращение с Врангелем в свои области возродились новые надежды — на сепаратный мир с большевиками. В Евпатории был собран Круг, работавший с 9 (22) октября до самой эвакуации.

Оставшись без массовой поддержки населения (в том числе и наиболее надежного — казачьего), без военной поддержки со стороны иностранцев, Врангель был обречен. Большевики сосредоточили против него в полтора раза больше сил, чем в свое время собирали против Деникина или на Варшавском направлении. Практически четырехкратный перевес в силах позволил Красной Армии выбить врангелевские войска из Таврии.

Легендарные перекопские укрепления оказались фикцией. «К моменту катастрофы укреплений, способных противостоять огню тяжелых, а в девяти из десяти случаях и легких батарей, не было», — считали военные специалисты.

Штурм Перекопа, Юшунь, бои в самом Крыму — все это заняло несколько дней. 16 ноября Врангель отплывал в Константинополь.

«Спустилась ночь. В темном небе ярко блистали звезды, искрилось море.

Тускнели и умирали одиночные огни родного берега. Вот потух последний...

Прощай Родина!».

11.В ЭМИГРАЦИИ

В эмиграцию П. Н. Врангель отправился, естественно, не один. Вместе с ним покинули Крым 145 тысяч человек, и за всех он нес ответственность.

Прежде всего надо было устроить мирных беженцев, которых турки не пускали на берег, и те постепенно спускали за бесценок все свое имущество ради куска хлеба.

Постепенно беженцев расселили в Югославии, Болгарии, Румынии и Греции. Отсюда они рассеялись по всей Европе, отдавая предпочтение союзникам-французам и братьям-славянам.

Армия, расположившаяся в галлиполийских лагерях, также голодала и терпела лишения. Французам за поставки продовольствия отдали все выведенные из Крыма суда Черноморского флота. Не случайно особой популярностью среди эмигрантов пользовался памятный знак «Галлиполийский крест». Он стал символом терпения и безотчетной веры. Немногие подали в отставку и превратились в «мирных» беженцев. Большинство жило верой в возвращение, в продолжение борьбы.

Но союзники уже примирились с существованием Советской России, и кроме неудобства вывезенные белогвардейские войска ничего не доставляли им. Даже особо непримиримые французы тяготились своими бывшими союзниками, офицерами и солдатами, которые когда-то помогли «прекрасной Франции» выстоять в борьбе с немцами, а потом стали барьером, не пропустившим в Европу волну большевизма.

Разуверившись в поддержке французов, Врангель попытался пристроить своих товарищей по борьбе в славянских государствах. С конца 1921 года началась переброска сохранившихся в строю солдат, казаков и офицеров в Сербию и Болгарию. Параллельно большевики агитировали эмигрантов возвращаться на родину, и многие, истосковавшись на чужой стороне, вернулись. Всех их рано или поздно ждали аресты, ссылки, расстрелы...

«Пристроив» войска, Врангель перебрался в Белград, где продолжал работу по сохранению армии, объединяя солдат и офицеров в союзы и одновременно удерживая их от втягивания в политические дрязги. 1 сентября 1924 года им был создан Русский Общевоинский Союз (РОВС). Но 16 ноября Врангель передал руководство этим Союзом великому князю Николаю Николаевичу, бывшему главнокомандующему русскими войсками в 1914—1915 гг. Сделал он это не из-за монархических убеждений. В это время среди эмигрантов-монархистов шла борьба. Великий князь Кирилл Владимирович объявил о своем «восшествии на престол». Николай Николаевич этому противился... Просто из всех здравствовавших командующих русскими армиями Николай Николаевич не запятнал себя участием в гражданской войне и пользовался большим авторитетом у кадровых военных, был своеобразным символом старой русской армии. Кроме прочего сказалась усталость самого П. Н. Врангеля.

Сохраняя за собой звание Главнокомандующего Русской армией, он перебрался из Югославии в Бельгию. Здесь писал свои мемуары, удалился от общества, стал нелюдим, болел...

Ранения, контузии, нервное напряжение всех лет борьбы, перенесенные болезни подорвали здоровье П. Н. Врангеля. Грипп, вылившийся в тяжелую форму туберкулеза, нервное расстройство...

П. Н. Врангель скончался 12 апреля 1928 года. Позже его тело было перезахоронено в Белграде, в русском православном храме. Вместе с остатками расположенных в Сербии белогвардейских войск последние почести отдали ему и сербские солдаты.

ЮДЕНИЧ

1. НА ЦАРЕВОЙ СЛУЖБЕ

Для генерал-лейтенанта Николая Николаевича Юденича вступление в первую мировую войну началось с приема, устроенного в его честь по случаю 52-летия. Собралась семья, родственники, пришли многочисленные сослуживцы. Торжество намечалось обычное для семей высокопоставленных лиц российской императорской армии.

Многих собравшихся военных генерал Юденич знал не один десяток лет. С одними он учился в училище, с другими — в Академии Генерального штаба. Другие были его сослуживцами по Средней Азии и Поволжью, Дальнему Востоку и Кавказу, Польше и Литве, Санкт-Петербургу и Казани. Уже одно такое перечисление мест военной службы свидетельствовало о том, что именинник не относился к числу лиц высшего военного состава, приближенного к царскому двору.

Столь обширная география мест службы была, с другой стороны, вполне объяснима — боевой заслуженный генерал, кавалер восьми российских орденов, почти тридцать шесть лет верой и правдой прослужил в русской армии. Причем звезд с неба он не хватал и своей родословной похвастаться не мог.

... Родился Николай Николаевич Юденич 18 июля 1862 года в первопрестольной столице государства Российского Москве. Происходил он родом из семьи дворянина, коллежского советника, типичного представителя столичного чиновничества, но человека достаточно образованного для своего времени.

Выбор военной профессии для Юденича-младшего случайностью не стал. Отцовский дом располагался совсем рядом с находившимся на Знаменке 3-м Александровским военным училищем, куда принимались в первую очередь дворянские дети. Училище негласно относилось к разряду привилегированных, и из его стен вышло немало известных царских генералов.

Гимназист Юденич еще с первых классов мечтал надеть привлекательную своей военной строгостью юнкерскую форму. Отец не стал настаивать на обратном, разумно не мешая сыну обрести собственный путь в жизни. Закончив с «успехами» московскую городскую гимназию, Николай Юденич поступает в 3-е Александровское военное училище.

Учебное заведение готовило офицеров для царицы полей — пехоты, или как ее еще называли в старой России — инфантерии. В курс обучения входили не только специальные военные дисциплины, но и общеобразовательные — российская история, география, обучение танцам и многое другое. Юнкерские годы генерал Н. Н. Юденич всегда вспоминал с теплотой, училище сдружило его со многими однокурсниками.

Выпускное назначение Юденича свидетельствовало об одном — он оказался в числе самых успевающих юнкеров своего выпуска. Это давало ему почетное право выбора не только места службы, рода войск, но даже и воинской части. Девятнадцатилетний подпоручик армейской пехоты получил назначение в лейб-гвардии Литовский полк, прошедший со славой не только Отечественную войну 1812 года, но и русско-турецкую войну 1877—1878 годов.

Подпоручик Юденич был зачислен в состав гвардейского полка «со старшинством в чине с 1881 года». То есть с года окончания военного училища в том году для него начинался отчет офицерской службы. Начало службы в одном из старейших полков русской армии послужило хорошей школой на будущее — офицерский коллектив офицеров-литовцев имел добрые традиции.

Молодой пехотный командир долго не задержался в императорской гвардии, получив новое назначение с повышением в чине и должности в армейскую пехоту. Началась тяжелая из-за климатических условий и отдаленности от центральных губерний служба в Туркестане. Этот военный округ к числу престижных не относился, хотя для офицерской карьеры давал многое.

Туркестанская служба проходила для гвардейского офицера не в полку, а в отдельных батальонах — 1-м Туркестанском стрелковом и 2-м Ходжентском резервном. Командование ротами дало подпоручику Н. Н. Юденичу прекрасную командирскую закалку и самую необходимую строчку в личном послужном списке. Он получал право подачи рапорта по команде с просьбой разрешить ему поступать в военную академию.

Мечта молодого офицера сбылась: после производства в поручики гвардии он получает направление для сдачи вступительных экзаменов в Николаевскую академию Генерального штаба. Академия давала в императорской России, да и не только в ней, высшее военное образование и прекрасное продолжение военной карьеры.

Учеба в академии продолжалась три года и дала солидные знания в области военных наук. Об уровне обучения в ней говорил хотя бы такой факт, что при получении хотя бы одной неудовлетворительной оценки слушатель незамедлительно отчислялся из списков и отправлялся к прежнему месту службы.

Поручик Н. Н. Юденич закончил Николаевскую академию Генерального штаба более чем успешно — по первому разряду. В результате он был причислен к Генеральному штабу и, получив очередное воинское звание — капитана, назначается старшим адъютантом штаба 14-го армейского корпуса Варшавского военного округа. Здесь гвардейский офицер получил хороший опыт штабной работы по организации военного управления.

Следующие долгие пятнадцать лет Николай Николаевич Юденич проходит службу в штабе хорошо знакомого ему Туркестанского военного округа. Он хорошо продвигается по служебной лестнице — в 1892 году получает звание подполковника, а еще через четыре года становится полковником. В Туркестане он последовательно назначался на должности командира батальона пехоты и начальника штаба Туркестанской стрелковой бригады.

Для руководства военного ведомства Российской империи примерная служба полковника Н. Н. Юденича не осталась незамеченной. Он получает назначение в приграничный Виленский военный округ на должность командира 18-го стрелкового полка. Послужной список полкового командира свидетельствует о том, что командование отдельной воинской частью для Юденича проходило достаточно успешно, но и не без трудностей. На проходивших учениях его стрелки демонстрировали хорошую выучку, а роты имели устроенный быт.

С началом русско-японской войны 1904—1905 годов 18-й стрелковый полк вошел в состав 5-й стрелковой бригады 6-й Восточно-Сибирской дивизии. Путь на поля Маньчжурии лежал длинный и долгий — почти через всю Россию, сперва по железной, перегруженной воинскими эшелонами дороге, а затем и своим ходом.

К тому времени полковник Н. Н. Юденич был уже степенным человеком, нашедшим свое семейное счастье. Он женился на Александре Николаевне, урожденной Жемчуговой. Брак армейского офицера с девушкой из родовитой дворянской семьи оказался крепким, и супругов отличало взаимопонимание и любовь.

Прибыв в Маньчжурию, стрелковый полк Юденича скоро оказался в самом пекле боевых действий. Бездарность командования русской армией стала притчей во языцех. Главнокомандующий генерал Куропаткин проигрывал одно сражение за другим, порой только из желания отступить еще дальше к российской границе. Восточно-сибирские полки и дивизии несли неоправданно большие потери в людях.

Самой крупной операцией в ходе русско-японской войны для полковника Н. Н. Юденича стало участие со своим полком в Мукденском сражении, которое проходило с 6 по 25: февраля 1905 года. 18-й стрелковый полк оказался в числе тех правофланговых русских войск, на которые обрушился обходной удар 3-й японской армии, стремившейся выйти в тыл противнику севернее города Мукдена и перерезать там железную дорогу.

Ранним утром 19 февраля 5-я и 8-я японские дивизии 3-й японской армии, которой командовал генерал М. Ноги, перешла в наступление на участке Мадяпу, Сатхоза, Янсынтунь. Последний населенный пункт обороняли стрелковые бригады 6-й Восточно-Сибирской дивизии. Сибирской она была только по названию, так как предназначалась для Сибири, а формировалась в европейских губерниях страны.

Бойцы полковника Н. Н. Юденича занимали позиции на окраине большого китайского селения Янсынтунь. Стрелки укрывались в наскоро вырытых неглубоких окопах среди полей чумизы и гаоляна. Японская артиллерия обстреливала русские позиции из своих батарей, подтянутых к передовой.

С восходом солнца японская пехота начала массированные атаки позиций полка Юденича. Лежа на мерзлой земле, под разрывами вражеской шрапнели, стрелки отбили несколько сильных неприятельских атак. Полковой командир демонстрировал «примерное», как тогда писалось в наградных представлениях, личное мужество и бесстрашие.

Только при получении приказа свыше 18-й стрелковый полк отошел с занимаемой позиции, уступив ее японцам. Генералу М. Ноги, одному из лучших полководцев императорской армии, в сражении под Мукденом так и не удалось совершить фланговый обхват русской армии — на пути атакующих японских дивизий встали полки сибирских стрелков. Многие прославили себя в тех жарких и кровопролитных боях на равнине к востоку от реки Ляохэ.

Российский историк-белоэмигрант А. А. Керсновский в «Истории русской армии», описывая Мукденское сражение, называет фамилии трех полковых командиров, составивших себе в февральские дни 1905 года блестящую репутацию. Это командир 18-го стрелкового — полковник Юденич, 1-го Сибирского — полковник Леш и 24-го Сибирского — полковник Лечицкий. Обращает на себя внимание то, что Николай Николаевич Юденич назван в этом коротком списке первым.

За отличие в сражении под Мукденом, проявленную стойкость и храбрость личный состав 18-го стрелкового полка высочайшим указом императора Николая II Романова был удостоен особого знака отличия с надписью «За Янсынтунь. Февраль 1905 года». Этот знак крепился на головных уборах нижних чинов — солдат и унтер-офицеров.

Полковой командир за бои под Мукденом на Янсынтуньской позиции удостоился высокой воинской награды, особо чтимой в русской армии на протяжении трех столетий. Полковник Николай Николаевич Юденич был награжден Золотым оружием — офицерской саблей с гравированной надписью «За храбрость». С этим наградным оружием он пройдет через две войны — первую мировую и гражданскую.

Русско-японская война стала крайне важным этапом в полководческой биографии одного из подлинных героев первой мировой войны на ее Кавказском фронте и военных вождей белого движения в России, когда она оказалась охваченной испепеляющим пламенем гражданской войны. Именно на сопках Маньчжурии к Н. Н. Юденичу пришло признание его способностей военачальника.

В июне 1905 года Николай Николаевич Юденич назначается командиром 2-й бригады 5-й стрелковой дивизии. Генеральские погоны не заставили себя долго ждать — производство в генерал-майоры проходит быстро. В далеком от Дальнего Востока Санкт-Петербурге смогли по достоинству оценить заслуги полкового командира, уже девятый год ходившего в звании полковника.

Искусство управления батальонами и полками на поле брани, которое не раз демонстрировал обладатель Золотого оружия, было отмечено еще и двумя боевыми орденами — Святого Владимира 5-й степени с мечами и Святого Станислава 1-й степени и тоже с мечами. Такими военными наградами мог гордиться любой офицер русской армии.

Однако участие в русско-японской войне обернулось для генерал-майора Н. Н. Юденича еще и боевыми ранениями. Особенно тяжелым оказалось последнее из них. Лечение в военном госпитале затянулось до 1907 года.

Залечившего боевые ранения генерала ожидало высокое назначение по службе — генерал-квартирмейстером Казанского военного округа.

Можно утверждать, что армейская служба у Николая Николаевича Юденича складывалась вполне удачно. Боевой генерал, имевший за плечами Академию Генерального штаба и самое деятельное участие в русско-японской войне 1904—1905 годов, на строевых командных должностях рос довольно быстро. Свое пятидесятилетие Юденич отмечал уже в должности начальника штаба Казанского военного округа, одного из самых крупных на территории Российской империи.

Долго задержаться в Казани ему не пришлось. Приближалась большая война в Европе, и генеральные штабы государств Антанты и Центрального блока торопливо разрабатывали стратегические планы на предстоящую войну. Но европейской войне, по исторической традиции, предстояло разразиться не только на европейском континенте и прилегающих к нему водах. Сильная своей военной мощью в недалеком прошлом Турция никак не могла остаться в стороне. Тем более, что у нее был традиционный противник — Россия.

В российском Генеральном штабе, планировавшем военное противостояние турецкой армии в Закавказье, решили усилить руководство Кавказским военным округом, которому в случае начала войны в Европе предстояло разворачиваться во фронт. В ходе организационно-штатных изменений вакантной оказалась должность начальника штаба округа.

Кандидатур на ее замещение оказалось несколько. Но в Военном министерстве предпочтение высказали генерал-майору Н.Н.Юденичу из Казани. Получив соответствующее предписание, он прибыл на новое место службы в город Тифлис, где располагались штаб Кавказского военного округа и управление царского наместничества на Кавказе.

Юденич быстро освоился на новом месте, встретив взаимопонимание со стороны своих ближайших помощников по штабной работе. Возглавив окружной штаб в январе 1913 года, он вскоре получил звание генерал-лейтенанта.

Генерал Н. Н. Юденич был из числа тех старых военных руководителей, которые интересовались, помимо служебных дел, еще и обстановкой в регионе, где квартировались подчиненные ему войска. Кавказ всегда отличался сложностью обстановки, и начальнику штаба расположенного там военного округа приходилось заниматься еще и военно-дипломатической деятельностью.

Среди прочих служебных обязанностей на генерал-лейтенанта возлагается непосредственное участие в работе военно-дипломатических миссий. В центре внимания начальника штаба Кавказского военного округа, естественно, находились сопредельные с Россией государства — Турция и Иран (Персия). Приходилось заниматься, но в гораздо меньшей степени, Афганистаном.

Еще в августе 1911 года в Санкт-Петербурге было подписано русско-германское соглашение по иранским делам. Оно частично смягчило возникшее в те годы острое противоречие государственных интересов Германии и России, оттянуло на несколько лет развязывание вооруженного конфликта между сторонами.

В начале следующего года появились серьезные разногласия между Россией и Великобританией по поводу Ирана, обладавшего стратегическим положением на Ближнем Востоке. Причиной их стало назначение американца Моргана Шустера главным финансовым советником иранского правительства.

Начальнику штаба Кавказского военного округа персидскими делами пришлось заниматься вплотную. Буквально через месяц после своего назначения в Тифлис генерал-лейтенант Н. Н. Юденич получил секретное распоряжение Генерального штаба подготовить Несколько воинских частей для возможного ввода их на территорию Ирана для защиты государственных интересов России в ней.

Морган Шустер вел в Иране антироссийскую политику, прежде всего экономическую, одновременно давая возможность укрепиться в этой восточной стране германской агентуре. После одного из инцидентов, спровоцированных Шустером, в северные провинции Ирана вступили русские войска. Правительство Российской империи, угрожая военным походом на Тегеран, потребовало отставки Шустера. Иран был вынужден принять условия российского ультиматума.

В те дни штаб Кавказского военного округа работал с полной нагрузкой, как в условиях военного времени. Помимо тех пехотных батальонов и казачьих полков, которые были введены в северные персидские провинции, преимущественно в Южный Азербайджан, в случае возникновения военного конфликта предстояло направить в Иран и немало других войск. Штаб округа во главе со своим начальником продемонстрировал готовность отмобилизовать полки и бригады в самые кратчайшие сроки.

Другой «головной болью» командования русских войск на Кавказе стала Турция. Ее поражение в Балканской войне побудило правительства Германии и Австро-Венгрии приступить к составлению секретных планов раздела не только европейских, но и азиатских территорий Османской империи. Это было уже прямой угрозой национальной безопасности России.

Посол Германии в Стамбуле (Константинополе) Г. Вангенгейм во второй половине января 1913 года докладывал в Берлин: «Малая Азия уже теперь во многих отношениях похожа на Марокканскую империю до Алжесирасской (1856 года. —А. Ш.) конференции: быстрее, чем думают, на повестку дня может встать вопрос о ее разделе... Если мы не хотим при этом разделе остаться с пустыми руками, то мы должны уже теперь прийти к взаимному согласию с заинтересованными державами, а именно с Англией».

Такого же мнения придерживался и германский канцлер Т. Бетман-Гольвег. Однако исторический опыт учил германских дипломатов, что любые «урезания» территории Оттоманской Порты не могли происходить без участия Российской империи.

Правительства Австро-Венгрии и Германии настойчиво пытались вовлечь Россию в раздел Балкан и Ближнего Востока на сферы влияния. Царское же правительство, напротив, было заинтересовано в целостности малоазиатской части Османского государства.

Председатель Совета министров С. Д. Сазонов 23 ноября 1912 года представил императору Николаю II докладную записку. В ней говорилось: «Скорое распадение Турции не может быть для нас желанным».

Опытный государственник-дипломат предостерегал российского самодержца от опрометчивых шагов и одновременно указывал министру иностранных дел: «Весь расчет Вены и Берлина строится на попытке подорвать доверие Балканского союза к России... Австро-Венгрия хочет получить свободу рук на западе Балкан, выдвигая иллюзорную для России приманку в районе проливов... Мы не можем остановиться на почву компенсаций, которые невыгодно отразились бы на положении балканских государств».

Одним словом, позиция России в этом вопросе оставалась в силе: проливы и достаточная для их обороны зона на Балканском полуострове должны принадлежать Турции и никакому другому государству Европы.

В конце 1913 года русско-турецкие отношения заметно осложнились. Вызвано это было тем, что Турция переориентировалась на военный союз с Германией. Как стало известно великому князю Николаю Николаевичу-младшему, дяде здравствующего императора, от заграничной агентуры, в середине декабря в Турцию прибыла новая германская военная миссия. Ее возглавлял опытный штабной работник генерал Лиман фон Сандерс. На него возлагалась реорганизация турецкой армии.

Такая информация сразу же легла на стол начальника штаба Кавказского военного округа генерал-лейтенанта Н. Н. Юденича. Вскоре поступила информация о назначении главы германской военной миссии командиром 1-го корпуса султанской армии, расквартированного в Стамбуле. Это по сути дела означало, что Германия становилась хозяйкой проливов Босфор и Дарданеллы.

Российское правительство и высшее военное руководство страны, по вполне объяснимым причинам, были очень обеспокоены таким положением вещей. Однако единодушия с союзниками по Антанте во взглядах на эту проблему достигнуто не было.

8 февраля 1914 года в Санкт-Петербурге было созвано совещание, посвященное русско-турецким отношениям. В нем приняли участие представители трех ведомств — дипломатического, военного и морского. На совещании присутствовал и генерал Н. Н. Юденич, замещавший в это время заболевшего графа И. И. Воронцова-Дашкова, царского наместника и одновременно командующего военным округом на Кавказе.

На совещании высказывались самые различные точки зрения. Против военных акций в районе проливов высказались, в частности, министр иностранных дел А. П. Извольский, морской министр адмирал И. К. Григорович и генерал-квартирмейстер Генерального штаба генерал Ю. Н.Данилов.

Последний, пригласив после совещания Юденича к себе в кабинет, ознакомил его с наметками мобилизационного плана и расчетом перегруппировки соединений и частей с Кавказа на случай войны с Германией и союзной ей Австро-Венгрией.

«Прошу вас, Николай Николаевич, — подчеркнул при расставании Данилов, — при отработке штабом округа каких-либо документов исключать утечку этой информации. Мобилизационный план и план боевой деятельности на 1914 год рекомендую составить лично с привлечением только генерал-квартирмейстера, на утверждение представить нарочным обер-офицером...»

Тем временем в штаб Кавказского военного округа поступали из сопредельного государства все более тревожные вести. Правительство султанской Турции все более стремительно скатывалось на путь военного противостояния с Россией. К границе с северным соседом подтягивались различные военные формирования, отмобилизовывались резервисты, в курдских племенах, проживавших на турецкой территории, создавались иррегулярные конные части. Турецкая разведка заметно активизировала свою деятельность в приграничье, особенно в Батуми.

20 июля, то есть на второй день начавшейся русско-германской войны, султанская Турция официально присоединилась к коалиции стран Центрального блока, заключив соответствующее соглашение с Германией. Секретом для правительства России и стран Антанты это не стало.

Копия германо-турецкого соглашения была направлена российским министерством иностранных дел в штаб Кавказского военного округа в начале августа. Соглашение, внимательно прочитанное и проанализированное генералом Н. Н. Юденичем, содержало восемь пунктов:

«1. Обе договаривающиеся стороны сохраняют нейтралитет в существующем между Австро-Венгрией и Сербией конфликте.

2. В том случае, если бы Россия вмешалась при посредстве действительных военных мер в конфликт и сделала бы, таким образом, необходимым для Германии выполнение своего долга и своих обязанностей союзницы по отношению к Австро-Венгрии, то этот долг и эти обязанности подлежали бы выполнению также и для Турции.

3. В случае войны германская военная миссия останется в распоряжении оттоманского правительства. Оттоманское правительство обеспечит осуществление действительного влияния и действительной власти этой миссии в общих операциях турецкой армии.

4. Если оттоманские территории подвергнутся угрозе со стороны России, Германия защитит Турцию в случае нужды силой оружия...

... 7. Настоящее соглашение останется секретным и может быть опубликовано лишь в случае согласия, установленного обеими договаривающимися сторонами...»

Стамбул без особых колебаний вступил в первую мировую войну. 27 сентября Турция закрыла проливы для торговых кораблей стран Антанты. Этот шаг открытого недружелюбия стал как бы актом неофициального объявления войны противникам Германии и Австро-Венгрии.

16 октября соединенная турецко-германская эскадра под командованием немецкого адмирала В. Сушена бомбардировала портовый город Одессу и ряд других черноморских портов России, не имевших береговой обороны. В одесской гавани турецкими миноносцами была потоплена русская канонерская лодка «Донец».

В ответ на такие враждебные военные акции со стороны Турции 2 ноября Россия объявила ей войну. 5 ноября такое же решение приняла Англия, а на следующий день — Франция.

Первая мировая война, таким образом, пришла на Кавказ и уже в скором времени сделала генерала Николая Николаевича Юденича признанным полководцем русской армии.

2. НА КАВКАЗСКОМ ФРОНТЕ

1 ноября 1914 года на базе Кавказского военного округа начала разворачиваться отдельная Кавказская армия. Ее командующим, в силу занимаемой должности царского наместника на Кавказе, императорским указом назначался престарелый генерал-адъютант И. И. Воронцов-Дашков. Начальником армейского штаба становился генерал-лейтенант Н. Н. Юденич. Кавказская армия разворачивалась на приграничной полосе от побережья Черного моря до озера Урмия протяженностью в 720 километров.

Назначение командующим Кавказским фронтом графа И. И. Воронцова-Дашкова было актом чисто номинальным. Хороший администратор и опытный царедворец не имел ни военного таланта, ни желания бывать в действующих войсках, фактически с первого дня войны все управление Кавказской армией легло на плечи генерала Н. Н. Юденича. Большого секрета это ни для кого не представляло. Только один возраст царского наместника не позволял ему командовать подчиненными ему войсками.

Утром 2 ноября в Тифлисе собрался военный совет только что образованной Кавказской армии. Об обстановке на русско-турецкой границе информировал начальник армейского штаба. Генерал Юденич напомнил собравшимся военачальникам, что по данным его штаба турецкие сухопутные силы насчитывают до 1, 5 млн человек. Это 40 пехотных дивизий низама (кадровых) и 53 дивизии радифа (обученного резерва). Мустафиз (султанское ополчение) может быть доведен до 100 тыс. человек. Турецкая кавалерия насчитывает в своем составе более 60 полков, в том числе 20 — формируемые из ополчения курдских племен в Турецкой Армении.

Генерал Н. Н. Юденич докладывал военному совету: «3-я турецкая армия, непосредственно противостоящая нам, состоит из трех корпусов (9, 10 и 11-го), в составе каждого по три пехотных дивизии, а также 2-й отдельной кавалерийской дивизии, четырех конных курдских дивизий. Основные ее силы сосредоточены в районе Эрзурума. 10-й корпус развернут у Самсуна. На днях из Месопотамии начала перегруппировку пехотная дивизия 213-го корпуса. Всего в армии насчитывается около 2 130 батальонов, почти 160 эскадронов и курдских конных сотен, а также 270—300 орудий. Армию возглавляет Гасан-Изет-паша, начальник штаба — немецкий генерал Бронзарт фон Шеллендорф. Мы полагаем, что это турецкое объединение имеет пока оборонительные задачи...»

Далее в своем докладе генерал Н. Н. Юденич остановился на составе своих сил. Они состояли из 120 пехотных батальонов, 127 казачьих сотен и 304 орудий. Кавказская армия развернулась в полосе от Батума до Сарыкамыша. На Приморском (Батумском) направлении находились отдельные части 66-й пехотной дивизии, 5-я Туркестанская стрелковая и 1-я Кубанская пластунская бригады, 25-я бригада пограничной стражи. На Ольтинском направлении действует 20-я пехотная дивизия генерала Н. М. Истомина. Она усилена 26-й бригадой пограничной стражи.

Начальник армейского штаба подчеркнул, что главным направлением является Сарыкамышское. Здесь сосредоточены главные силы армии — 1-й Кавказский армейский корпус генерала Берхмана в составе двух пехотных дивизий, 1-й Кавказской казачьей дивизии и трех бригад, а также 2-й Туркестанский армейский корпус генерала Слюсаренко, имеющий две стрелковые бригады. В крепости Каре заканчивает формирование 3-я Кавказская стрелковая бригада генерала Габаева, в Тифлисе — Сибирская казачья бригада генерала Калитина.

Сравнительный анализ показывал, что силы 3-й турецкой армии и Кавказской были примерно равны. Генерал Юденич обратил внимание участников военного совета на то важное обстоятельство, которое могло сыграть решающее значение в начальный период войны: на Сарыкамышском направлении русские войска имели почти двойное превосходство в личном составе.

На других направлениях ситуация складывалась совершенно иной. Особенно тревожило Ольтинское направление — здесь неприятель превосходил только что сформированный отряд генерала Истомина по пехоте в шесть, по артиллерии — в три раза.

Обращалось внимание, что турецкая кавалерия качественно уступала русской, казачьей коннице. Однако в условиях горного театра военных действий, особенно зимой, когда обильные снегопады и почти полное отсутствие фуража, такое преимущество не сулило особых выгод.

«Исходя из имеющегося соотношения сил и средств, учитывая горный театр войны и условия погоды, — заключил начальник штаба Кавказской армии, — предлагаю в ближайшее время ограничиться активной обороной и ведением вдоль границы боевой разведки. Одновременно необходимо завершить отмобилизование и формирование резервов, готовить наступательную операцию».

Военный совет поддержал предложение генерал-лейтенанта Н. Н. Юденича. За это высказались строевые командиры, начальник армейской разведки, инспектор артиллерии — начальник артиллерии армии и другие должностные лица. С мнением начальника штаба согласился и генерал-адъютант И. И. Воронцов-Дашков, который планирования боевых действий не касался. Более того, по старости лет он почти не выезжал из столицы своего наместничества города Тифлиса.

Русская армия на Кавказе первой начала наступательные боевые действия. Это делало честь армейскому штабу, сумевшему быстро отмобилизовать войска приграничного военного округа и выдвинуть их к границе. Штабная культура генерала Юденича и его подчиненных оказалась на высоте.

15 ноября разведывательные отряды 1-го Кавказского корпуса, с ходу заняв приграничные горные рубежи и перевалы, начали выдвижение на Эрзурум. Завязались первые бои с боевым прикрытием главных сил 3-й турецкой армии. На следующий день государственную границу перешли главные силы русского армейского корпуса.

Однако неприятельское командование и его многочисленные германские советники оказались готовыми к такому первому ходу противной стороны. Спустя два дня русские авангардные отряды, атакованные частями 9-го и 11-го турецких корпусов, опасаясь обхода своего правого фланга, отошли к государственной границе.

Такое приказание им дал командующий Кавказской армией, а фактически начальник ее штаба. Он старался уже в самом начале войны поставить оперативное управление действующими войсками на должную высоту. От этого во многом зависел успех проведения предстоящих армейских наступательных операций.

Все же первые дни войны дали выигрыш русской армии. Эрзурумский отряд, сформированный из подходивших к границе частей 1-го Кавказского корпуса, углубился на 20—30 километров по ту сторону государственной границы. Кавказцы решительной ночной атакой заняли высоты в районе города Алашкерт. Здесь туркам с боем пришлось отступить.

Кавказский фронт вскоре замер. С приходом в конце ноября суровой горной зимы с многочисленными снежными бурями и обильными снегопадами сделали дороги и тропы в горах почти не проходимыми. Боевые действия почти прекратились. Происходили только стычки разведывательных отрядов — и генерал Юденич, и Гасан-Изет-паша бдительно стерегли друг друга, опасаясь внезапного наступления.

Начало боевых действий на Кавказе явно не устраивало Стамбул и германскую военную миссию. Последняя рассчитывала активными боевыми действиями отвлечь от русско-германского фронта часть резервов России, которые перебрасывались на запад из Сибири и Туркестана. 3 декабря в командование 3-й турецкой армией вступил военный министр Турции Энвер-паша.

Первое сведение о смене командующего неприятельской армии в штабе Кавказской армии было получено от пленных. Затем пришло официальное подтверждение из Ставки Верховного главнокомандующего. Это насторожило генерала Н. Н. Юденича. От имени командующего Кавказской армией он отдал приказание всем ее дивизиям, бригадам и отдельным полкам активизировать разведку, усилить дежурство в штабах и на линиях связи, боевое охранение, привести в боевую готовность корпусные и армейские резервы, провести ряд мероприятий по инженерному оборудованию занимаемых позиций.

То, что сам военный министр Турции появился на Кавказском фронте, говорило о многом, в первую очередь о том, что неприятель в скором времени предпримет операцию больших масштабов. В досье разведывательного отдела штаба Кавказского военного округа Энвер-паша характеризовался как опытный военачальник, выдвинувшийся в ходе первой и второй Балканских войн. Его отличали решительность и настойчивость в осуществлении задуманного, большой авторитет среди офицерского состава турецкой армии.

Профессиональная интуиция не подвела генерал-лейтенанта Н. Н. Юденича. Вскоре от агентуры на сопредельной стороне поступили первые сведения о подготовке турецким командованием наступления с целью овладения российским Закавказьем и разгрома главных сил русской армии.

Среди прочего, султанское командование рассчитывало на вооруженное выступление мусульманского населения Батумской области — горного населения Аджарии против русских войск — «неверных». В таком случае турецкие войска, наступавшие на приморском направлении, получали хорошую поддержку с неприятельского тыла и могли получить возможность захвата портового города Батума.

Вскоре от перебежчиков с той стороны, преимущественно христиан-армян, стала поступать важная оперативная информация, которая суммировалась в разведывательном отделе штаба армии. Стало известно, что 11-му турецкому армейскому корпусу предписывалось совместно со 2-й кавалерийской дивизией и курдским конным корпусом сковать русский Сарыкамышский отряд. Причем сковать боевыми действиями так, чтобы он оказался не в состоянии перебросить хотя бы часть своих сил в другое место.

9-му и 10-му корпусам Энвер-паша приказывал, уничтожив малочисленный Ольтинский отряд противника, обходным маневром через селение Бардус отрезать передовую тыловую базу русских в селении Сарыкамыш, куда подходила узкоколейная железная дорога и где находились большие артиллерийские склады

Турецким войскам, нацеленным на Батумскую область, ставилась задача занять город Ардаган и обеспечить с севера намеченный обходной маневр с целью окружения главных сил русской армии. Захват Батума давал туркам перспективу перенести боевые действия в Гурию и другие западные земли Грузии.

Проанализированная разведывательная информация свидетельствовала о главном: начавшейся зимой первого года войны турецкое командование одним решительным ударом решило выйти к Главному Кавказскому хребту.

События развивались быстро. Уже 5 декабря фронтовая разведка выявила начавшие движение дивизии 9-го вражеского корпуса в районе селений Пертанус и Кош. Они отстояли от Бардуса по плохим горным вьючным дорогам всего в 55 километрах. 31-я турецкая дивизия была обнаружена на подходе к селению Ит. Две другие пехотные дивизии того же 10-го корпуса — 30-я и 32-я шли — в направлении Ольты по дороге из селения Тортума. От позиций русского отряда их отделяло около 100 км.

С получением таких первых сведений начальник штаба Кавказской армии приказал на всех направлениях, по возможности, выдвинуть вперед как можно дальше конные разведывательные дозоры. Одновременно активную воздушную разведку начали вести экипажи летательных аппаратов авиационного отряда армии. Каждый такой экипаж аэроплана состоял из двух человек: пилота и летчика-наблюдателя. Русскому командованию стало известно и то, что новый командующий 3-й турецкой армией Энвер-паша постарался посетить как можно больше подчиненных ему воинских частей. Возвратившись в свою штаб-квартиру, он отдал следующий приказ по армии:

«Солдаты, я всех вас посетил. Видел, что и ноги ваши босы и на плечах ваших нет шинелей. Но враг, стоящий напротив вас, боится вас. В скором времени вы будете наступать и вступите на Кавказ. Там вы найлете продовольствие и богатства. Весь мусульманский мир с надеждой смотрит на ваши усилия».

Ранним утром 9 декабря генерал лейтенанту Н. Н. Юденичу доложили, что турецкие корпуса перешли в наступление. Наиболее опасным виделось их стремление охватить крупными, во много раз превосходящими силами, Ольтинскии отряд генерала Н. И. Истомина. У него в подчинении были только пехотная бригада, 3-й Горско-Моздокский полк терских казаков, армянская добровольческая дружина и несколько других небольших подразделений, 24 орудия.

Начав наступление по всему фронту, 3-я турецкая армия сразу же лишилась главного своего преимущества — внезапности. В штабе русской Кавказской армии знали о готовящемся ударе, вопрос стоял лишь в том, куда нацеливался Энвер-паша со своими германскими советниками.

Однако уже вскоре выяснилось, что неприятельское командование при планировании наступательной операции сказалась не на высоте. Оно не смогло решить проблему согласованности действий наступающих корпусов и дивизий по времени и месту. Это привело к плачевным последствиям.

На следующий день после начала наступления, 10 декабря, две турецкие дивизии, выдвигавшиеся соответственно из селений Ит и Тортум, соприкоснулись и приняли друг друга за противника. Между ними завязался огневой бой, продолжавшийся около шести часов. Потери в обеих дивизиях составили до двух тысяч человек убитыми и ранеными.

17-я и 29-я турецкие пехотные дивизии, подошедшие вечером 11 декабря к селу Бардус, без остановки двинулись на Сарыкамыш. Стоявшие в Бардусе две сотни русской пограничной стражи — конная и пешая — отошли на перевал и заняли там оборону.

Султанский главнокомандующий Энвер-паша, не зная, что 10-й корпус вместо предусмотренного планом наступательной операции поворота от Ольты на восток увлекся преследованием русского Ольтинского отряда, направил на Сарыкамыш еще и 32-ю пехотную дивизию. Однако из-за морозов и снежных заносов на горных дорогах она не смогла туда дойти и остановилась в Бардусе.

Здесь для Энвер-паши случилось непредвиденное, которое на войне может спутать любые планы командования: 32-й дивизии турок совместно с 28-й пехотной дивизией 9-го корпуса пришлось прикрывать пути сообщения, которым угрожал наступавший от селения Еникей русский 18-й Туркестанский стрелковый полк.

Тем не менее обходящие русский правый фланг 9-й и 10-й турецкие армейские корпуса главными силами вышли на рубеж селений Арсенян, Косор. 11-й корпус, наступавший с фронта на русский Сарыкамышский отряд, завязал бои на линии Маслагит, Арди.

Турецким войскам удалось захватить город. Ардаган. Генерал Н. Н. Юденич сумел быстро парировать этот ход Энвер-паши. Из Тифлиса в направлении Ардагана по железной дороге, а затем походным порядком направляется Сибирская казачья бригада генерала Калитина с конно-пулеметной командой и Оренбургской казачьей батареей. Такой ход русского командования оказался очень удачным — прорыва турок на Боржоми не произошло.

Главные же события декабрьского наступления 3-й турецкой армии разворачивались у Сарыкамыша. Энвер-паша располагал хорошими агентурными данными о состоянии гарнизона конечной станции фронтовой узкоколейной железной дороги русских. Те для защиты Сарыкамыша и тыловых складов в нем сил почти не имели.

Гарнизон Сарыкамыша состоял из двух дружин государственного ополчения, в которое призывались военнообязанные старших возрастов, а командный состав набирался из офицеров, призванных из запаса. Кроме того, здесь были расквартированы два железнодорожных эксплуатационных батальона. И ополченцы, и эксплуатационники были вооружены устаревшими берданками, имея по 15 патронов на ружье.

По случайности на железнодорожной станции оказалось несколько стрелковых взводов, направляемых в тыл для формирования нового 23-го Туркестанского стрелкового полка, и два орудийных расчета с трехдюймовыми орудиями. Случайно оказались в тот день в Сарыкамыше и 200 человек выпускников Тифлисской школы прапорщиков, ехавшие на фронт в свои воинские части.

В это время Сарыкамышский отряд Кавказской армии, у которого железнодорожная станция находилась в глубоком тылу, возглавлял помощник командующего армией генерал А. 3. Мышлаевскии. Получив первые сведения о наступающих турецких колоннах, он сумел разгадать замысел неприятеля, главный удар которого направлялся на Сарыкамыш.

Мышлаевскии принял смелое решение снять с передовой часть сил отряда и бросить их на защиту Сарыкамыша. 12 декабря с фронта в тыл, поспешая, двинулись 5 батальонов 1-й Кубанской пластунской бригады, 80-й пехотный Кабардинский, 155-й пехотный Кубанский, 15-й Туркестанский стрелковый и 1-й Запорожский кубанских казаков полки, 20 орудий 20-й Кавказской артиллерийской бригады, Терская казачья батарея и Кавказский мортирный дивизион.

Этим войскам предстояло проделать по горным дорогам марш-бросок в 70—100 километров. Подойти к Сарыкамышу за одни сутки, то есть 13 декабря, могли только казачий кубанский полк и один пехотный батальон, посаженный на обозные повозки.

Армейское командование решило организовать оборону Сарыкамыша теми силами, которые в нем имелись. Эта задача была возложена на оказавшегося на железнодорожной станции проездом на фронт полковника Генерального штаба И. С. Букретова, начальника штаба 2-й Кубанской пластунской бригады, офицера распорядительного и боевого.

Он незамедлительно принял на себя командование в Сарыкамыше, распределил силы по секторам обороны, приказал свезти на вокзал артиллерийские боеприпасы из отдаленных складов и неожиданно для себя стал обладателем 16 станковых пулеметов. Из стрелков-туркестанцев были сформированы две сводные роты пехоты, которые были направлены к защитникам Бардусского перевала — двум сотням пограничных стражников.

Турки, обессиленные трудным маршем в зимних горах, где снег лежал по колено, продвигались медленно. Дивизии и полки растянулись по горным дорогам. Когда турецкие колонны начали спускаться с окрестных гор в долину, их обнаружили еще издалека.

Навстречу им по приказу генерала Юденича на санях были высланы два железнодорожных эксплуатационных батальона. Это неожиданное препятствие задержало турецкие авангардные части на исходе 12 декабря в 8 километрах западнее Сарыкамыша.

Однако сосредоточившись за ночь, на рассвете следующего дня 17-я и 29-я турецкие дивизии повели наступление непосредственно на сам Сарыкамыш. Продвигаться им вперед пришлось с трудом и немалыми потерями. Русские довольно умело оборонялись, используя главным образом огонь станковых пулеметов «Максим».

В самый критический момент боя 13 декабря, когда турки овладели Северным Сарыкамышем, подошло обещанное полковнику Букретову подкрепление из состава Сарыкамышского отряда. К вечеру в бою с русской стороны участвовало уже до 9 батальонов пехоты и 7 конных сотен, казакам которых пришлось спешиться и вести огневой бой.

Этим силам защитников Сарыкамыша 13 декабря чудом удалось отстоять селение и железнодорожную станцию. Однако с гор в долину спускалось все больше и больше турецких батальонов.

Наступление в условиях суровой горной зимы складывалось совсем не так, как планировалось военным министром Турции. Много турецких солдат — аскеров — отстало по пути от своих подразделений, много людей, выступивших в поход для быстроты движения без теплой одежды, замерзло в лесах на склонах гор.

В результате 29-я турецкая пехотная дивизия потеряла замерзшими на привалах и сильно обмороженными солдатами до 50% своего списочного состава. В 17-й соседней дивизии ситуация была несколько лучше.

«Драма, порожденная Энвер-пашой, завершалась», — так иронически оценивал эти события в своих послевоенных мемуарах начальник штаба 9-го турецкого корпуса. Наступательные планы военного министра турецкого султана начали рушиться еще во время горного марш-броска.

Однако к полудню 15 декабря весь 10-й турецкий корпус сосредоточился перед Сарыкамышем. Кольцо окружения, не без помощи местных жителей-курдов, почти сомкнулось. Железная дорога в сторону крепости Каре оказалась перерезанной. Осколком снаряда была выведена из строя единственная радиостанция на железнодорожном вокзале, через которую поддерживалась связь со штабом армии.

Становилось фактом, что задуманный турецким главнокомандующим план наступательной операции, казалось, мог осуществиться. С потерями Энвер-паша не считался.

Между тем благодаря своевременно принятым штабом Кавказской армии мерам силы русской стороны у Сарыкамыша все прибывали. Они насчитывали здесь уже более 22 батальонов пехоты, 8 конных сотен, около 30 орудий и почти 80 пулеметов. Однако неприятель продолжал сохранять почти двукратное превосходство в людях, имея 45 батальонов пехоты.

15 декабря вражеские войска многократно поднимались в атаку на позиции защитников Сарыкамыша. Султанские аскеры шли вперед с яростью обреченных, зная, что в большом селении их ждет кров и тепло, а на русских складах найдется огромное количество провианта и теплой одежды. Однако в тот день все турецкие атаки были отражены.

Вечером 15 декабря генерал-лейтенант Н. Н. Юденич получил от командующего Кавказской армией графа И. И. Воронцова-Дашкова приказ, который круто изменил фронтовую судьбу военачальника. Телеграмма гласила:

«Ввиду прорыва турок предлагаю вам вступить в командование войсками 1-го Кавказского и 2-го Туркестанского корпусов...

Вы должны разбить турок у Сарыкамыша и открыть себе выход на Каре вдоль железной дороги, а при невозможности — на Каракурт и даже по обходным путям в направлении к Карсу, уничтожая турок, которые перебросились с Ольтинского направления на пути между Сарыкамышем и Карсом.

Для облегчения вашего движения можно уничтожить часть ваших обозов и бросить излишние тяжести. В случае недостатка продовольствия широко пользуйтесь местными средствами.

Сам я переезжаю в Александрополь, чтобы принять дальнейшие меры. Необходимо, чтобы связь ваша с Тифлисом и Александрополем не прерывалась, организуйте ее на Кагызман, оттуда до Каракурта есть летучая почта».

Этой телеграммой, продублированной в могилевскую Ставку Верховного главнокомандующего генерала от инфантерии великого князя Николая Николаевича-младшего Романова, царский наместник на Кавказе расписывался в полной беспомощности во главе армии. Он давал полное право своему начальнику штаба отступить, бросая склады и обозы, с Сарыкамышской позиции к крепости Каре. Или, говоря иначе, отойти в глубь российской территории от государственной границы, позиции на которой и занимал отдельный Сарыкамышский отряд генерала Мышлаевского.

Волей судьбы генералу Н. Н. Юденичу вверялась судьба главных сил Кавказской армии, атакованных корпусами 3-й турецкой армии. Для того чтобы отразить турецкое наступление, требовалось проявить полководческое дарование.

Защищать Сарыкамыш становилось все сложнее. К вечеру 16 декабря в лесу севернее железнодорожного вокзала было замечено скопление больших сил турецкой пехоты. Солдаты сторожевой заставы 80-го пехотного Кабардинского полка перехватили турецкого аскера-посыльного с приказом. Оно адресовалось командиру 10-го корпуса. Среди прочих сведений в нем имелись указания на подготовку общей ночной атаки русских.

Действительно, около 22 часов вечера, когда ночная темень с трудом проглядывалась, 3-й батальон 1-й Кубанской пластунской бригады, занимавший высоту Орлиное гнездо, вокзал и мост на шоссе, был атакован плотными колоннами турок. Этот участок обороны Сарыкамыша являлся наиболее опасным, так как непосредственно за ним находились склады боеприпасов и продовольствия. Через местных жителей-мусульман знали об этом и турки.

Под давлением атакующих пластуны начали вынужденный отход к селению. Начальник вокзального сектора обороны командир 1-го Запорожского казачьего полка полковник И. С. Кравченко пытался остановить бегущих солдат, но был убит.

Турецкая пехота, захватив вокзал, ворвалась в центральную часть селения Сарыкамыш и заняла казармы 156-го Елисаветпольского пехотного полка. Неприятель стал спешно укрепляться в захваченных зданиях, пытаясь продвинуться и дальше.

В эти часы в Сарыкамыш и прибыл спешивший сюда генерал-лейтенант Николай Николаевич Юденич. Он сразу же взял в свои руки командование войсками, защищавшими Сарыкамыш. Оценив ситуацию, генерал понял, что сдержать натиск турок и разбить их можно только активными действиями.

Жаркие схватки на узких сарыкамышских улочках и ближайших предгорьях продолжались всю ночь. Лишь к утру 17 декабря серией настойчивых контратак, проведенных по приказу генерала Юденича, удалось сдержать продвижение вперед турецкой пехоты. Обе стороны понесли большие потери.

В полдень того же дня — 17 декабря — дежурный по штабу Кавказской армии получил срочную телеграмму из Ставки Верховного главнокомандующего. В ней предписывалось генерал-лейтенанту Н. Н. Юденичу вступить в командование отдельной Кавказской армией. Приказ на него был уже подписан.

Бывший командующий генерал-адъютант граф И. И. Воронцов-Дашков, в силу своего преклонного возраста и неспособности командовать на войне войсками, отзывался в резерв Верховного главнокомандующего. Больше царский наместник на Кавказе, много лично сделавший для процветания края, никаких командных должностей в русской армии не занимал.

Прибыв в Сарыкамыш, новый командующий Кавказской армией понял всю тревожность сложившейся ситуации. Наступательные действия требовали свежих сил, резервы же были на исходе. С передовой войск больше снимать было нельзя, поскольку они подвергались атакующему воздействию турок.

Донесения командиров отдельных отрядов говорили о трудностях. Показательно здесь донесение одного из героев обороны Сарыкамыша полковника И. С. Букретова генералу Пржевальскому, у которого он в те дни находился в оперативном подчинении, датированное днем 19 декабря:

«Вчерашний день, 18 декабря, гнал людей на бой, а сегодня не желаем, пока не подойдут подкрепления. В ротах осталось по 70—80 человек, офицеры командуют 3— 4 ротами; был случай, когда командир полка командовал ротой. Пока подкрепление не подойдет и не будут присланы боеприпасы, до тех пор в наступление переходить не буду. Люди изнурены, голодны. Как прикажете действовать дальше? Я сделал все возможное. Обстановка неизвестна. Страшные потери в людях; в особенности много пошло сопровождать раненых, не возвращаются больше назад. Пулеметов нет, орудия не стреляют якобы за отсутствием целей. Держаться на позиции не в состоянии».

Бои под Сарыкамышем шли с переменным успехом. Буквально за несколько суток командующему русской армией удалось в самом пекле вооруженного противостояния главных сил сторон наладить надежное полевое управление. Связь осуществлялась через три десятка радиостанций, последнего слова военной техники. Генерал Юденич смог получить всю ясность декабрьских событий.

Оценив сложившуюся обстановку, командующий Кавказской армией принял решение нанести одновременный удар главными силами на район Сарыкамыша с фронта, Ардагана (там, на Ардаганском плато, сибирская казачья конница разбила турок) и Ольты. Одновременно было решено двинуть сильные обходные отряды в тыл неприятеля, угрожая ему тем самым окружением в горах.

Оперативный успех предполагалось достичь за счет скрытной перегруппировки частей 39-й пехотной дивизии, 1-й и 2-й Кубанских пластунских бригад, а также двух артиллерийских бригад, подходивших из Карсской крепости. Переброска этих войск требовала оперативной маскировки, иначе турецкое командование в лице опытного Энвер-паши могла парировать удар русских войск.

Генерал-лейтенант Н. Н. Юденич прекрасно понимал и другое — требовалось тщательное планирование предстоящего наступления армии, особенно с точки зрения согласования усилий привлекаемых сил и средств, осуществление маскировки на маршрутах выдвижения войск. Именно это и не удалось военному министру султана и начальнику штаба 3-й турецкой армии германскому генералу Бронзарту фон Шеллендорфу, прошедшему в рядах немецкой армии хорошую школу штабной работы.

Все эти вопросы и решались в оставшееся до армейской наступательной операции время офицерами юденичского штаба, отделов начальников родов войск и служб. Результаты декабрьского наступления 1914 года русской Кавказской армии показали высокий уровень штабной культуры ближайших помощников командующего.

Срочные меры были предприняты в отношении организации надежной связи, без которой оперативность управления армейскими войсками резко снижалась. Генерал Юденич приказал за войсками, действовавшими на основных направлениях, оборудовать несколько радиолиний. Их оконечные радиостанции размещались в штабе армии, а также в штабах дивизий и отдельных отрядов. На горных высотах и перевалах, в местах резких изгибов долин и ущелий находились промежуточные ретрансляционные радиостанции.

Так по цепочке, от одной радиостанции к другой, поддерживалась связь командующего армией с действующими войсками, передавались приказы, донесения и велись переговоры лиц командного состава. Для обеспечения управления дивизиями, бригадами и отрядами на линии большой протяженности — от Батума на черноморском побережье до Товиза в горах Турецкой Армении работало около 30 полевых радиостанций.

Атакующие усилия 3-й турецкой армии находились на исходе. Генерал Н. Н. Юденич чувствовал это по оперативным донесениям с мест боев. 22 декабря он отдал приказ по Кавказской армии о переходе в общее контрнаступление. Оно велось в горах на широком фронте и всюду увенчалось успехом.

В горно-лесном массиве под Сарыкамышем в окружении оказался почти весь неприятельский 9-й армейский корпус. 16-я рота 154-го пехотного Дербентского полка смелым ударом в штыки прорвалась в глубину обороны турок. Результат атаки на прорыв превзошел все возможные ожидания. Рота русской пехоты захватила корпусной штаб во главе с командиром корпуса и всех трех командиров дивизий с их штабами.

Разгром штабов корпуса и его дивизий повлек за собой потерю управления полками и другими воинскими частями. Они были разгромлены в горах и их остатки пленены. Большое количество вражеского оружия стало русскими трофеями.

30-я и 31-я турецкие пехотные дивизии, понесшие большие потери, начали поспешно отступать от Сарыкамыша через горный перевал к Бардусу, надеясь там закрепиться. В селение прибыл и Энвер-паша, сумевший счастливо покинуть 9-й армейский корпус до его полного разгрома. Военный министр султана уверял всех в Барду се, что его 3-я турецкая армия сражается успешно.

В ходе русского контрнаступления не удалось устоять и 10-му армейскому корпусу турок. Его дивизии, попытавшись контратаковать, стали повсеместно отступать. Их выручило то обстоятельство, что русские войска не сумели по горным заснеженным дорогам вовремя выйти в окрестности селения Бардус. 10-й турецкий корпус отступал с большими потерями.

Однако следует отдать должное командованию этого корпуса, которое попыталось хоть как-то выправить положение. 32-я пехотная дивизия турок предприняла контрудар из района Бардуса во фланг и тыл русского Сарыкамышского отряда, который вел бои с 11-м корпусом Энвер-паши на укрепленном пограничном рубеже.

Удар был отражен отрядом генерала Баратова, левая колонна которого в ожесточенном ночном бою в районе Бардуса захватила в плен остатки 32-й турецкой дивизии — две тысячи солдат и офицеров, которые уже не хотели сражаться, отчаявшись найти спасение в окрестных горах.

Успех отряда генерала Баратова разрешил назревавший кризис на правом крыле русского Сарыкамышского отряда, устоявшего перед всеми атаками действовавшего против него 11-го корпуса неприятельской армии. Это привело к тому, что повсеместно натиск его частей ослаб.

Главные силы Сарыкамышского отряда, оборонявшиеся на рубеже населенных пунктов Ени-Кей, Баш-кей, получили от генерала Н. Н. Юденича задачу перейти в наступление. Войска медленно продвигались в глубоком снегу, встречая упорное сопротивление турок. Дело доходило до штыковых схваток.

Чтобы сломить сопротивление врага, русское командование решило обойти левое крыло сил 11-го корпуса, закрепившееся на горной позиции к западу от селения Кетек. Приказ на этот нелегкий маневр получил 18-й Туркестанский стрелковый полк с четырьмя горными орудиями. Ему предстояло преодолеть 15 километров горной местности. С трудом прокладывая дорогу в снегу, нередко перенося тяжелые орудия по частям и боеприпасы на руках, бойцы упорно продвигались вперед.

Когда вышедшие в неприятельский тыл стрелки-туркестанцы развернулись в боевые порядки, на позициях 11-го турецкого корпуса началась паника. Полки стали поспешно отступать под явной угрозой окружения.

В ночь на 29 декабря турки начали отход на Ольты. На высотах к северо-западу от Сегдасора они вновь заняли арьергардную позицию по обе стороны от шоссе. На рассвете следующего дня русские, не обнаружив перед собой неприятеля, начали его преследование. Однако пройдя 8 километров, они были встречены сильным артиллерийским огнем.

Положение изменила 2-я Оренбургская казачья батарея, которая смело развернулась на открытой местности и открыла ответный огонь, оказавшийся метким. Одновременно русские стрелки рассредоточились правее и левее шоссе. Турки, упреждая обход своих флангов, отступили на 3—4 километра.

Очередную ночь русский отряд провел под открытым небом. Для разведки и наблюдения за неприятелем в Сегдасоре Авдосте вперед ушли четыре сотни сибирских казаков и конно-пулеметной командой.

Позиции отступивших турок были хорошо изучены еще засветло, и на рассвете русские стрелки начали атаку. Удача сопутствовала 263-му Гунибскому полку, роты которого, попав под перекрестный огонь, все же смогли сбить турок и заставили их обратиться в бегство. Многие султанские аскеры просто рассеялись в окрестных горах.

Новый 1915 год русская Кавказская армия встретила в наступлении. К 5 января она вышла, перейдя государственную границу, на рубеж селений Ит, Арди, Даяр. С этой линии перед ней открывались благоприятные возможности для развития наступления в глубь Турции.

Продолжавшаяся почти месяц на фронте более 100 километров и в глубину на 100—150 километров Сарыкамышская операция завершилась убедительной победой русского оружия. Урон, нанесенный 3-й турецкой армии, исчислялся в 90 тысяч человек убитыми и замерзшими. Турки оставили в руках победителей около 70 горных и полевых орудий.

Победа далась Кавказской армии дорогой ценой, хотя и гораздо меньшими потерями — она лишилась около 26 тысяч убитыми, ранеными и обмороженными.

Сарыкамышская победа имела сильный резонанс в начавшейся полгода назад первой мировой войне. За проявленное на поле боя мужество более тысячи солдат и офицеров Кавказской армии были представлены к наградам Российской империи. Самой почетной наградой для низших чинов традиционно был Георгиевский крест 4 степеней.

Николай Николаевич Юденич, только став командующим отдельной Кавказской армии, сумел продемонстрировать истинное полководческое искусство.

Оно было оценено императором Николаем II по самой высшей мерке. Кавказский полководец производится в чин полного генерала русской армии — генерала от инфантерии. Одновременно он награждается самой прославленной командирской наградой России — орденом Святого великомученика и победоносца Георгия 4-й степени. Отныне генерал Н. Н. Юденич именовался Георгиевским кавалером.

6 января 1915 года посол Французской Республики в России записал в дневнике: «Русские нанесли поражение туркам вблизи Сарыкамыша, по дороге из Карса в Эрзурум. Этот успех тем более похвален, что наступление наших союзников началось в гористой стране, такой же возвышенной, как Альпы, изрезанной пропастями и перевалами. Там ужасный холод, постоянные снежные бури. К тому же — никаких дорог и весь край опустошен. Кавказская армия русских совершает там каждый день изумительные подвиги».

Генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич вошел в историю первой мировой войны как полководец, продолжатель славных традиций вождей российского воинства, на протяжении двух столетий воевавших на Кавказе. Может, поэтому стиль управления войсками и личный быт командующего Кавказской армии был чем-то сродни таким личностям в военной истории, как прославленные генералы А. П. Ермолов и Н. Н Муравьев-Карсский.

Один из современников генерала от инфантерии Н. Н. Юденича так описывал его фронтовой быт: «В небольшом, довольно грязном и неприветливом городишке стоит двухэтажный дом с двумя часовыми у подъезда с развевающимся над фронтоном флагом. Из-под крыши его выбегает целый пучок телефонных проводов, на дворе постоянно пыхтят автомобили. До поздней ночи, когда небольшой городок уже засыпает, светятся окна дома. Это ставка командующего Кавказской армией. Здесь помещение штаба, квартира генерала Юденича, ряда офицеров управления, точнее кабинеты, в углу которых стоит кровать...

С вечера курьерами, по телефону и телеграфу поступают донесения. Некоторые из них немедленно докладываются командующему. Общий же доклад генерал-квартирмейстер обычно делает в 10 часов утра. Затем подается завтрак. Он проходит в общей столовой — отношения в ставке чисто товарищеские. После завтрака все приступают к работе...

Ее много. Она своеобразна. Дело в том, что отдельные армейские отряды по существу являются самостоятельными объединениями, небольшими армиями. Для каждого из них приходится оборудовать тыл, налаживать связь, думать об их усилении за счет армейских резервов. Если к этому еще прибавить, что турки сохраняют численное превосходство, что действовать нашим войскам приходится зачастую среди воинственного мусульманского населения, то вся сложность работы генерала Юденича станет еще понятнее.

В 18 часов командующий и штаб сходятся за обедом. Он тянется недолго. После обеда генерал Юденич нередко выезжает в войска. Чаще же после часовой прогулки он возвращается в ставку, где до поздней ночи принимает доклады о снабжении войск, об организации тыла, о решении кадровых вопросов... Так изо дня в день тянется трудовая жизнь в затерянной среди гор Закавказья ставке командующего».

С начала 1915 года русская Кавказская армия вела боевые действия на турецкой территории. Она получила усиление — прибывший с Северного Кавказа 4-й Кавказский армейский корпус, насчитывавший в своем составе более 30 пехотных батальонов и почти 70 эскадронов конницы. Но они были укомплектованы всего на 25—30 процентов. С таким приращением сил командующему трудно было рассчитывать на оперативное превосходство над неприятелем.

Генерал от инфантерии Н. Н. Юденич не слал в Ставку Верховного главнокомандующего требовательных телеграмм о пополнении Кавказской армии личным составом. Он знал по оперативным сводкам, что почти все подготовленные резервы направлялись на Восточный фронт, где шли широкомасштабные сражения русских фронтов с войсками Германии и Австро-Венгрии. Юденичу приходилось рассчитывать прежде всего на собственные силы.

Командующий армией, планируя боевые операции, исходил прежде всего из реальных возможностей своих корпусов и отдельных отрядов. Так, 4-му Кавказскому корпусу ставилась задача: «...частыми атаками улучшить занимаемое положение, ведя боевые действия передовыми отрядами, комплектуемыми из наиболее боеспособных частей».

Корпусное командование выполнило такую установку генерала Юденича. Применяя тактику внезапных ночных налетов обходящими и передовыми отрядами, корпус к середине июня вышел к Арнису и создал сплошную позицию, примыкавшую к озеру Ван. Центр и правое крыло Кавказской армии занимали основные горные перевалы, надежно прикрывавшие Сарыкамышское, Ольтинское и Батумское направления.

Высшее военное командование Турции решило перехватить инициативу у русского командующего и восстановить прежнее положение. Энвер-паше пришлось возвратиться в Стамбул без обещанных им султану лавров победителя на Кавказе — генерала Н. Н. Юденича он переиграть не смог. Новым командующим 3-й турецкой армии был назначен Махмут Камиль-паша. Он энергично взялся за подготовку нового «победоносного» наступления: из глубины Турции подтягивались обученные резервы, производилась перегруппировка действующих войск.

Русской армейской разведке удалось установить факт готовящегося наступления. Генералу Юденичу было доложено, что новый начальник штаба 3-й турецкой армии германский майор Г. Гузе с группой штабных офицеров прибыл на передовую для проведения рекогносцировки. Как было установлено, он на местности уточнял исходное положение первого эшелона наступающих.

9 июля 1915 года сильная неприятельская группировка, насчитывавшая более 80 пехотных батальонов и кавалерийских эскадронов, нанесла удар на Мелязгертском направлении, стремясь любой ценой прорвать оборону фланговых частей 4-го Кавказского корпуса, так и не доведенного до штатной численности. Турки стремились перерезать его растянутые коммуникации, проходившие по долине Северного Евфрата.

Атакующим удалось застать врасплох подразделения боевого охранения русских, которое, не оказав организованного сопротивления, отошло к главным силам. В корпусном тылу начали активно действовать диверсионные группы, находившие содействие у местного мусульманского населения. Командир корпуса вынужден был обратиться в штаб армии с просьбой разрешить отвод части сил на рубеж севернее Алашкертской долины.

Правильно понимая всю тяжесть складывающейся ситуации, генерал Юденич распорядился срочно сформировать сводный отряд, возглавить который поручалось генералу Н. Н. Баратову. Отряд получился хорошо маневренный, состоя из 24 батальонов пехоты, 36 сотен конницы и имея около 40 орудий. На него возлагалась задача нанести удар на левом фланге в тыл туркам. В последующем баратовскому отряду предстояло совместно с 4-м Кавказским корпусом окружить наступавшего неприятеля в районе селений Кара-клис, Алашкерт.

Такой маневр русским войскам не удался. Горная местность, разрушенные дороги, просчеты командиров замедлили наступление. Турки, потеряв только пленными около 3 тыс. человек, успели-таки своевременно уйти от Кара-клиса. К 15 сентября 4-й Кавказский корпус занял оборону от перевала Мергемир до Бурну-булах, выставив к югу от Арджиша боевое охранение.

Командующий Кавказской армией сделал все возможное, чтобы Махмут Камиль-паша не смог перебросить новые войска в Алашкертскую долину. 2-й Туркестанский и 1-й Кавказский корпуса предприняли частные наступления, которые из-за недостатка боеприпасов широкого развития не получили.

Однако большой успех выпал на долю ударного отряда генерала Чернозубова, состоявшего из 8 дружин государственного ополчения, 48 конных сотен при 20 орудиях. Он продвинулся на 35—40 километров и занял оборону в полосе 400 километров — от Арджиша до южного берега Урмия.

За умелое руководство отдельной Кавказской армией при срыве широкого неприятельского наступления летом 1915 года генерал от инфантерии Н. Н. Юденич удостоился ордена Святого Георгия более высокой степени — 3-й.

Первая мировая война охватывала все новые и новые земли. Во второй половине 1915 года штаб Кавказской армии завершил с согласия Ставки Верховного главнокомандующего разработку плана операции в Северном Иране с целью исключить вступление этой страны в войну против России. По предложению генерала Юденича и при полной поддержке нового наместника царя на Кавказе великого князя Николая Николаевича-младшего, отстраненного от власти в Ставке, создается экспедиционный корпус.

Командование им поручалось хорошо зарекомендовавшему себя в боях генералу Н. Н. Баратову. Корпус включал 3 пехотных батальона, 39 казачьих сотен и 5 артиллерийских батарей (около 8 тысяч человек и 20 орудий).

Баратовский корпус был перевезен по железной дороге из Тифлиса в Баку, перевезен на судах по Каспийскому морю и высажен в иранском порту Энзели. Спустя неделю две колонны русских войск двинулись на города Хамадан и Кум, которые являлись опорными пунктами германо-турецких вооруженных отрядов общей численностью около 8 тыс. человек. Часть корпуса выдвигалась на иранскую столицу Тегеран.

Войска генерала Баратова действовали успешно. Заняв город Хамадан, они разгромили германо-турецкие диверсионные отряды в Боруджарде, Доулетабате, Лалекяне и Куме. Теперь русский экспедиционный корпус мог выйти к границе турецкого Ирака.

По решению Ставки Верховного главнокомандующего в декабре 1915 года в Туркестанском военном округе создается Харасанскии отряд в составе около тысячи человек и 4 орудий. Он вводится в северо-восточную часть Ирана и перекрывает путь германо-турецким отрядам, пытавшимся пройти в Афганистан. Действуя совместно с английскими войсками, русские установили подвижную завесу на рубеже Бирджент, Систан, Оманский залив. Так были сорваны планы Стамбула и Берлина по закреплению своих позиций в Иране.

Ставку Верховного главнокомандующего вполне устраивало положение отдельной Кавказской армии. Поэтому на осень 1915 года ей ставились только задачи активной обороны. Все было бы хорошо, если бы протяженность рубежа расположения сил армии (до 1500 километров) соответствовала наличию сил и средств, которыми располагал генерал Юденич.

Командующий Кавказской армией создает «маневренный резерв» и производит перегруппировку войск. Он докладывает в Могилев Верховному главнокомандующему России о том, что его армия готова вновь перейти в наступление лишь после обеспечения боеприпасами. На широком фронте — от приморского Батума до реки Восточный Евфрат проводятся инженерные работы по усилению занимаемых позиций.

Генерала Н. Н. Юденича беспокоило и приближение зимы на горном театре военных действий. Войска требовалось обеспечить теплой одеждой, провиантом, боеприпасом, фуражом. Для этого саперные роты и строевые части занимались ускоренной прокладкой новых дорог и исправлением старых.

Начавшаяся зима в горах надолго должна была приостановить боевые действия сторон. С наступлением холодов с обильными снегопадами противники ограничивались лишь поисками разведывательных групп, старательно наблюдая действия друг друга.

Спокойно пережить зиму 1915/16 годов штабу генерала от инфантерии Н. Н. Юденича не довелось. Вступление в войну Болгарии на стороне держав Центрального блока прямым образом отразилось на положении дел в Турецкой Армении, куда вошла русская Кавказская армия. Открылось прямое сообщение между Германией и Оттоманской империей, куда пошел поток боеприпасов и оружия, прежде всего артиллерии. Султанские армии испытывали нужду в современных орудиях.

В это время англо-французские союзники России проводили крупную десантную операцию на Галлиполийском полуострове. Получив артиллерийское подкрепление, турецкие войска усилили огневое давление на неприятельский десант, до этого крепко державшийся за захваченный плацдарм. Большие потери в людях вынудили британское и французское командование оставить Галлиполи.

О намерениях союзников эвакуировать десант стало известно в штабе Кавказской армии. Стали поступать сведения, что турецкое командование вознамерилось перебросить освободившиеся на Галлиполийском полуострове войска для усиления 3-й армии на Кавказ и в Месопотамию, где велись боевые действия против англичан.

Генерал Н. Н. Юденич, как полководец, обладавший стратегическим мышлением, не мог, естественно, допустить беспрепятственного усиления противостоящей ему 3-й турецкой армии. Он решил разбить ее еще раз, до подхода подкреплений с Галлиполи. Именно поэтому на военном совете под председательством великого князя Николая Николаевича-младшего командующий Кавказской армией предложил перейти в общее наступление еще до подхода вражеских подкреплений. По агентурным данным русской разведки, они могли быть значительными.

В ноябре 1915 года Кавказская армия в своем составе имела около 130 пехотных батальонов, 372 орудия, более 200 сотен конницы, 52 дружины ополчения, 20 саперных рот и воздухоплавательный отряд из 9 самолетов.

Противостоящая ей 3-я турецкая армия имела примерно такое же число пехоты, немногим более 100 орудий, 40 кавалерийских эскадронов и около 10 тысяч иррегулярной конницы приграничных курдских племен, сведенной примерно в 20 отрядов.

По подсчетам разведывательного отдела штаба армии, русская армия при примерном равенстве в пехоте превосходила турецкую в три раза по артиллерии и в пять раз по регулярной коннице. Однако такое преимущество требовалось еще и реализовать.

Противоборствующие армии были развернуты в полосе более 400 километров от Черного моря до озера Ван. Турки основные свои силы сосредоточили на Сарыкамышском и Ольтинском направлениях, надежно прикрывая кратчайшие пути к крепости Эрзурум — армейской тыловой базе, узлу транспортных коммуникаций. Фланги 3-й турецкой армии достаточно хорошо прикрывались труднопроходимыми даже для конницы горами.

Хотя наступившая в горах зима сковывала боевые действия крупными силами, командующий Кавказской армией и его штаб все более склонялись к переходу в наступление не позже второй половины января 1916 года. Упор делался на внезапность и тщательность подготовки войск.

Основная идея предстоящей операции, сформулированная на совещании 18 декабря генералом от инфантерии Н. Н. Юденичем, заключалась в прорыве обороны неприятеля сразу на трех направлениях — Эрзурумском, Ольтинском и Битлисском. Наступление планировалось силами всех трех армейских корпусов — 2-го Туркестанского, 1-го и 2-го Кавказских.

Главный удар намечалось нанести в направлении селения Кеприкей. Здесь предполагалось создать ударную группу в составе не менее 20 пехотных батальонов и 15 казачьих сотен. Ее прорыв намечалось поддержать огнем 80—100 артиллерийских орудий. Большие надежды возлагались на действия обходных и разведывательных отрядов.

Первым начать наступление, по замыслу генерала Юденича, предстояло силам 2-го Туркестанского корпуса — на два дня раньше других. Ударная группа корпуса для прорыва вражеской позиции состояла из 4-й Кавказской стрелковой дивизии с Сибирской казачьей бригадой и 1-м Кавказским мортирным дивизионом.

Перегруппировка армейских войск началась 22 ноября. Марши воинских частей проводились под видом учений, вывода войск на плановый отдых и переформирования. Так, например, была осуществлена смена на передовой 2-й Кавказской стрелковой дивизии, которая выводилась в резерв командира 4-го Кавказского корпуса генерала де Витта.

Подготовка зимнего наступления в горах Турецкой Армении отличалась тщательностью. Принимались все меры для обеспечения людей теплой одеждой. Каждый боец получал пару валенок и теплые портянки, короткий полушубок, стеганные на вате шаровары, папаху с отворачивающимся назатыльником, варежки и шинель.

На случай маскировки в заснеженных горах генерал Юденич приказал заготовить достаточное число белых коленкоровых халатов и белые чехлы на шапки. Командующий Кавказской армией умело использовал опыт боевых действий в Балканских горах во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов.

Чтобы яркое солнце не слепило глаза, личному составу 1-го Кавказского корпуса, которому предстояло наступать в высокогорье, были выданы защитные очки.

Так как район предстоящего наступления был безлесный и подвоз дров почти невозможен, каждый солдат должен был иметь при себе два полена для обогрева на ночлегах.

Кроме того, в снаряжение наступавших пехотных рот входили толстые жерди или доски для устройства переправ через незамерзающие горные ручьи. Во время наступления под Сарыкамышем сотни турецких солдат получили обморожения ног из-за мокрой обуви.

Состоявшее при инспекторе артиллерии генерале Слюсаренко метеорологическое отделение постоянно анализировало состояние погоды и выдавало рекомендации в войска. К концу года в полосе расположения армии было развернуто 17 метеорологических станций.

Перед началом наступления были пополнены до норм все передовые и промежуточные склады боеприпасов и интендантского имущества. Чтобы не возбуждать подозрений турок и их агентуры в тылу у русских войск, в приказаниях по тылу рекомендовалось из-за трудностей доставки довольствия использовать для этого любое благоприятное время. Одним словом, использовались любые возможности для создания видимости подготовки в Кавказской армии лишь к зимовке в горах.

Командующий армией требовал содержать в порядке железнодорожные пути от станции Сарыкамыш и до Карса, подъездные дороги к ним. От Карса до Мерденека с лета 1915 года эксплуатировалась узкоколейка на конной тяге — так называемая «конка». Шли работы по строительству параллельно шоссе от Сарыкамыша до Караургана узкоколейки паровой тяги. Армейские обозы заметно пополнились вьючными животными — лошадьми и верблюдами.

Армейский штаб оборудовал для себя передовой командный пункт в Караургане, расположенном в 20 километрах от линии фронта. Сооружение линий связи держалось в тайне и производилось под видом исправления старых. Служба радиосвязи была объединена в отдельную радиогруппу, подчиненную штабу армии.

Чтобы маршевое пополнение не могли обнаружить турки, перевалы через горные хребты преодолевались только ночью с соблюдением светомаскировки. Днем с русских передовых позиций каждой дивизии в тыл демонстративно отводилось по батальону, которые под покровом темноты возвращались обратно. Таким образом, неприятель дезинформировался в первую очередь у селения Сонамер — на намеченном участке прорыва вражеского фронта.

Штаб Кавказской армии разрабатывал под руководством своего командующего наступательную операцию тщательнейшим образом. Ее подготовка была достойна академических учебников по военному искусству в годы первой мировой войны. Среди прочего обращает на себя внимание оперативная маскировка подготовки наступления.

Штабом армии был распущен слух о намечавшихся якобы ранней весной наступлении Ван-Азербайджанского отряда и Баратовского экспедиционного корпуса совместно с англичанами в Месопотамии. А чтобы все было правдоподобно, генерал Юденич приказал произвести в Персидском Азербайджане закупку большого количества верблюдов для обозов, а также гуртов скота для «мясных порций» довольствования войск, заготовлять пшеницу и фураж.

За несколько дней до начала наступления командиру 4-й Кавказской стрелковой дивизии была послана срочная нешифрованная телеграмма. В ней содержались «сведения» из разряда секретных — сосредоточиться у Сары-камыша для дальнейшей отправки по железной дороге в Персию. Но только один 13-й стрелковый полк дивизии был переброшен в пограничную Джульфу, где после выгрузки совершил демонстрационный суточный переход.

20 декабря в Карее командующий армией собрал высший командный состав. Присутствовали только командиры корпусов и 4-й Кавказской стрелковой дивизии с начальниками штабов. Генерал Деникин, предупредив собравшихся о строжайшей тайне, изложил план наступления на Эрзурумском направлении. Никаких письменных документов на руки участникам совещания не выдавалось.

За пять дней до начала операции участок прорыва был полностью изолирован от тыла. На всех путях были выставлены сторожевые заставы и конные разъезды. Им была поставлена предельно категоричная задача — всех впускать и никого не выпускать из охраняемой зоны. Почта продолжала принимать почтовую и телеграфную корреспонденцию также в одностороннем режиме. Поезда из Карса уходили пустыми.

Умело проведенная штабной «командой» Николая Николаевича Юденича игра своей цели вполне достигла. Вот почему утро 28 декабря 1915 года стало для турецкого командования полной неожиданностью.

Перешедший первым в наступление 2-й Туркестанский корпус едва не «споткнулся» о сильные вражеские укрепления на вершине горы Гей-даг. Ее пришлось брать усилиями двух дивизий. Левый фланг корпуса с выходом на перевал Карачлы неожиданно для турок повернул на запад. 9 января русские овладели неприятельской позицией у Кизил-килиса и через три дня подошли к крепости Кара-гюбек, закрывавшей Гурджибогазский проход в Эрзурумскую горную равнину. Над флангом и тылом 10-го турецкого корпуса нависла серьезная угроза.

3. ЭРЗУРУМ

Армейская группа прорыва, как и предусматривалось замыслом генерала Юденича, вступила в бой на рассвете 30 декабря. Отряд генерала Волошина-Петриченко получил задачу овладеть горой Кузу-чан, а затем овладеть селением Шербаган. Отряд генерала Воробьева и Сибирская казачья бригада, скрытно сосредоточившись у селений Сономер и Геряк, начали выходить в тыл турецким войскам в Пассинской долине.

Наступление велось по всей полосе задействованных в районе прорыва войск трех армейских корпусов. Наиболее упорное сопротивление турки оказывали по обоим берегам реки Араке, по долине которой пролегали удобные пути в Эрзурум.

Бои носили ожесточенный характер. Русские несли значительные потери, истощались армейские резервы. Не в лучшем положении пребывали и турки. К вечеру 1 января русская разведка установила, что почти все части из резерва 3-й турецкой армии были введены в сражение для поддержки первых эшелонов.

Генерал Н. Н. Юденич интуитивно (и не ошибся) повернул в ночь батальоны армии с Ольтинского и Эрзурумского направлений на перевал Мергемир. Убежденное в том, что главный удар наносится 1-м Кавказским корпусом, турецкое командование оставило без внимания этот горный участок. Именно здесь, пробиваясь сквозь вьюгу, наступали бойцы генералов Волошина-Петриченко и Воробьева.

В обозначившийся прорыв устремилась Сибирская казачья бригада. Требовалось оперативно взорвать мост у Кеприкей и нарушить кратчайшие пути отхода неприятеля на Эрзурум. Но казачьи сотни заблудились в темноте и возвратились в район сосредоточения ни с чем.

Успешное наступление повела 4-я Кавказская стрелковая дивизия. Ее авангардные батальоны теснили турок вдоль северного берега реки Араке, не давая им закрепиться на выгодных позициях. Турки бежали в беспорядке, сжигая селения и свои склады. Обходящий отряд дивизии под командованием капитана В. И. Сорокина в ночном бою овладел окраиной крепости Календер. Вскоре капитулировал и весь ее гарнизон.

У командующего 3-й султанской армией Махмута Камиль-паши уже не оставалось резервов для парирования ударов противной стороны. И все же турецкие войска довольно искусно совершили отход на промежуточный оборонительный рубеж. Здесь вина во многом лежала на штабе 1-го Кавказского корпуса, который с опозданием на половину суток отдал распоряжения о начале преследования отступавшего противника.

5 января вырвавшаяся вперед Сибирская казачья бригада под командованием генерала Калитина с 3-м Черноморским казачьим полком кубанцев подошла к Хасанкала. На следующий день сибирские и кубанские казаки решительно атаковали турецкий арьергард на ближних подступах к фортам Эрзурумской крепости. Было взято в плен около 2 тысяч аскеров из 14 полков, входящих в состав 8 различных вражеских дивизий. Это свидетельствовало о том беспорядке, в котором отступала уже наполовину разгромленная 3-я турецкая армия.

7 января перед Эрзурумской крепостью появилась и русская пехота. 4-я Кавказская стрелковая дивизия и 263-й пехотный Гунибский полк неожиданно вышли к крепостной позиции Девебойну, которую турки спешно очищали от снега.

Генералу от инфантерии Николаю Николаевичу Юденичу показалось весьма заманчивым взять крепость Эрзурум с ходу. Но расчеты показывали, что для штурма требовалось большое число боеприпасов, а в ходе беспрерывных наступательных боев стал ощущаться недостаток в винтовочных патронах. Подвезти их можно было только с армейских складов в Карее. Там находился неприкосновенный запас огневых припасов Кавказской армии.

Штурм Эрзурума, куда стекались остатки разгромленной 3-й турецкой армии, откладывался. Крепость, которую армия России за всю историю русско-турецких войн брала неоднократно, представляла собой целый крепостной район. Его основу составляла природная горная позиция Девебойну, отделявшая Пассинскую долину от Эрзурумской. На горном хребте располагалось 11 хорошо подготовленных к круговой обороне фортов. Они размещались в две линии. Подступы к Девебойну с севера прикрывались полевыми укреплениями.

Два мощных форта защищали южное предместье крепости. С них простреливались не только близлежащие дороги, но и горные тропы. Протяженность всей горной оборонительной линии Эрзурума превышала 40 километров.

Большинство фортов представляли собой сооружения закрытого типа в виде каменных многоярусных башен с амбразурами для орудий. Часть из них имела по два-три вала и систему рвов. В некоторых фортах имелись капониры или полукапониры для обстрела рвов. Гарнизоны фортов состояли из орудийных расчетов и пехоты.

В целом Эрзурум екая крепость представляла собой довольно обширную укрепленную позицию, развернутую фронтом на восток с прикрытыми флангами. Ее уязвимым местом являлись тыловые обводы. Через них город мог блокировать любой противник, проникший на Эрзурумскую равнину.

Генерал Н. Н. Юденич, проводивший рекогносцировку крепости, мог по достоинству оценить ее неприступность и мощь бастионов. Началась тщательная подготовка к штурму Эрзурума. Велась разведка, сторожевые заставы блокировали все возможные пути к крепости. По утвержденному командующим графику разведку вел армейский воздухоплавательный отряд.

За несколько дней обложения Эрзурумской крепости русские отряды выбили турок из близлежащих селений и, пользуясь ночами, все ближе и ближе подбирались к фортам. 27 января командующий Кавказской армией подписал приказ о штурме вражеской крепости. Он гласил:

«... Используя захват массива Карга-базар, господствующего над левым флангом Девебойнской позиции, произвести стремительный удар в полосе Чабан-деде, Далангез, с одновременным наступлением 2-го Туркестанского корпуса со стороны Гурджибогазского прохода на Карагюбекскую позицию и обходом Девебойну своим правым флангом... разбить противника...»

Всего для штурма командующий армией выделил 88 пехотных батальонов, 70 казачьих сотен, 10 дружин ополчения, 4 саперные роты, 166 орудий, 50 полевых гаубиц и 16 тяжелых осадных мортир. Штурмующим противостояли примерно такие же по численности силы неприятеля — более 80 батальонов пехоты.

В два часа пополудни 29 января войска Кавказской армии при поддержке артиллерийского огня устремились на приступ крепостных фортов. За сутки удалось овладеть северной частью позиции Гурджи-богазского прохода и фортом Далан-гез.

Захваченный вражеский форт занял пехотный штурмовой отряд подполковника И. Н. Пирумова. С рассвета 1 февраля турки повели огонь по утраченному укреплению из более чем сотни орудий. Защитники форта оказались отрезанными от своих и у них стали кончаться боеприпасы. Пять яростных атак было отбито ружейным и пулеметным огнем, шестую уже отбивали штыками. Перед седьмой атакой в строй встали даже раненые — турок вновь отбили штыковым ударом. Когда началась восьмая, к уцелевшим русским пехотинцам подоспела неожиданная помощь — неизвестный герой под вражеским огнем в вечерних сумерках вовремя доставил на ослах боеприпасы.

Из 1 400 нижних чинов и офицеров полутора батальонов 153-го пехотного полка, оборонявших форт Далан-гез, осталось в строю всего около 300 человек и то большей частью раненых. За ночь гарнизон укрепления усилили, а раненых эвакуировали.

День 1 февраля стал переломным в штурме Эрзурума. Русские овладели последним из запиравших Гур-джибогазский проход фортов. Войска Кавказской армии прорвались в Эрзурумскую долину. Турки стремились беспрестанными контратаками отбросить наступающих, но все было тщетно. Они изо всех сил стремились удержать Девебойнскую позицию.

Совсем неожиданно для командующего Кавказской армией воздушная разведка доложила об оставлении турками собственно крепости Эрзурум. Все их силы были брошены в сражение за Девебойну. Генерал Н. Н. Юденич решил пойти ва-банк — он переподчинил командиру 2-го Туркестанского корпуса колонны генералов Волошина-Петриченко и Воробьева, а также конницу полковника Раддаца, совершавшего рейд во вражеском тылу.

3 февраля русские войска ворвались в город Эрзурум. Вражеская крепость пала, капитулировав. В плен сдалось 137 офицеров и до 8 тысяч солдат, трофеями стало около 300 орудий,

В тот же день во всех полках, дружинах и батареях Кавказской армии был оглашен приказ командующего, в котором выражалась его благодарность всему личному составу за мужественное исполнение своего воинского долга перед российским Отечеством.

Среди еще не погасших пожарищ поверженной крепости генерал от инфантерии Н. Н. Юденич лично вручал Георгиевские награды отличившимся при штурме Эрзурума воинам. Георгиевскими кавалерами стали более 100 рядовых, казаков и унтер-офицеров, полковники Габаев и Фисенко, подполковник Воробьев, штабс-капитан Запольский, поручик Вачнадзе...

Командующий отдельной Кавказской армией генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич был удостоен полководческой награды — ордена Святого Георгия 2-й степени. В российской императорской армии в годы первой мировой войны это было последним награждением столь высоким орденом, носившим еще название императорского военного ордена.

В высочайшем указе о награждении говорилось: «... в воздаяние отличного выполнения, при исключительной обстановке, блестящей боевой операции, завершившейся взятием штурмом Деве-Бойнской позиции и крепости Эрзурума 2 февраля 1916 года».

Овладев крепостью Эрзурум, русская армия почти без перерыва повела преследование остатков 3-й турецкой армии, которая стремилась укрыться в Эрзин-джане. Турки еще держались в укреплениях на горе Испир и хребте Думлу-даг. Пришлось выбивать их и оттуда.

Преследование в полосе 2-го Туркестанского корпуса проходило в крайне сложных условиях, началась пурга, склоны гор обледенели. Запасы продовольствия были на исходе. Но все же русские войска овладели горой Испир. Таким образом, главные силы отступающей вражеской армии оказались охваченными с флангов. Все шло так, как задумывалось генералом Н. Н. Юденичем и его штабом.

Обозы не поспевали за наступающими войсками. Поэтому командующий Кавказской армией приказал 2-му Туркестанскому корпусу закрепиться на реке Западный Евфрат и перейти к обороне.

По замыслу генерала Юденича началось выравнивание линии фронта, 4-й Кавказский корпус в ночь на 17 февраля взял город Битлис. Султанское командование решило отбить его, создав из одной пехотной дивизии и племенных курдских отрядов ударную группировку. Русские смогли нанести упреждающий удар, рассеяв турок и курдов в окрестных горах.

Началось наступление вдоль берега Черного моря и русским Приморским отрядом. Приморцы последовательно преодолели оборонительные рубежи неприятеля по рекам Архаве и Вицесу и вышли на дальние подступы к важному портовому городу Трапезунду. Наступление русских сухопутных войск вдоль берега поддерживалось артиллерийским огнем с кораблей Черноморского флота.

Велось наступление и силами русского экспедиционного корпуса генерала Н. Н. Баратова на территории Ирана. Здесь рейды казачьей конницы немало помогли англичанам, которые вели тяжелые бои с турками на юге Ирака. 24 февраля экспедиционные войска вступили в город Керманшах — центр Западной Персии. Под угрозой похода русской конницы оказалось Багдадское направление — турки в то время так и не решились перебросить часть своих сил с Месопотамского фронта на помощь подвергавшейся разгрому своей 3-й армии.

В конце февраля 1916 года по сути дела завершилась Эрзурумская наступательная операция Кавказского фронта, начатая 29 декабря 1915 года. В годы первой мировой войны она стала одной из самых умело организованных и проведенных операций, проведенной к тому же в труднейших зимних условиях горного театра военных действий. Наступление русской армии решало стратегические задачи и отвечало полководческим воззрениям генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича, кавалера трех орденов ордена Святого Георгия.

Эрзурумская наступательная операция проводилась на широком фронте в 300 километров, в горах. Кавказская армия пленила более 13 тыс. турецких солдат и офицеров, захватила 300 орудий (всю крепостную артиллерию и значительную часть полевых орудий), знамена и большие запасы продовольствия, заготовленные турками на зиму.

Стратегический успех наступления русской Кавказской армии заключался в том, что она овладела единственным укрепленным районом Турции в Малой Азии — крепостью Эрзурум. Приоткрывались ворота через недалекий Эрзинджан в Анатолию — центральные провинции Османской империи.

«Этот успех, — отмечал начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии М. В. Алексеев, — приобрел на Ближневосточном театре особую значимость на фоне неудач в ходе Дарданелльской операции и наступления англичан в Месопотамии».

В первых числах марта из Петрограда возвратился царский наместник на Кавказе великий князь Николай Николаевич-младший. Он передал генералу Н. Н. Юденичу глубокую благодарность императора Николая II, а также его пожелание дополнить достигнутый успех не менее успешным ударом на порт Трапезунд. Пожелание государя было мнением его Ставки.

— Думаю, справимся, — однозначно высказался командующий Кавказской армией. — Приморский отряд генерала Ляхова численностью в 15 тысяч человек при 50 орудиях во взаимодействии с кораблями Батумской военно-морской базы капитана 1 ранга Римского-Корсакова в состоянии разбить турок на побережье.

Трапезундская наступательная операция проводилась в тесном взаимодействии с Черноморским флотом. Часть кораблей пришла из Севастополя. Всего поддержка с моря велась огнем корабельной артиллерии линкора, 2 эсминцев, 2 миноносцев и нескольких канонерских лодок.

Наступление вдоль черноморского побережья велось успешно. К 1 апреля русские войска вышли к укреплениям на западном берегу реки Карадера. Черноморские корабли высадили в Ризе и Хамургяне десанты: две Кубанские пластунские бригады с приданной им артиллерией и их обозы.

Прорвав оборону на реке Карадера, русский приморский отряд через четыре дня занял без боя портовый город Трапезунд (современный турецкий город Трабзон. — А. Ш.) — Трапезундский гарнизон без всякого сопротивления бежал в окрестные горы.

Результаты последних наступательных операций русской Кавказской армии союзники по Антанте (Россия, Великобритания и Франция) закрепили секретным соглашением в апреле 1916 года.

В этом союзническом документе, в частности, отмечалось, что «...Россия аннексирует области Эрзурума, Трапезунда, Вана и Битлиса до подлежащего определению пункта на побережье Черного моря к западу от Трапезунда. Область Курдистана, расположенная к югу от Вана и Битлиса, между Мушем, Сертом, течением Тигра, Джезире-ибн-Омаром, линией горных вершин, господствующих над Амадией и областью Мергевера, будет уступлена России, которая взамен признает собственностью Франции территории, заключенные между Ала-Дагом, Кесарией, Ак-Дагом, Ильдиз-Дагом, Зарой, Эгином, Харпутом. Кроме того, начиная от области Мергевера, граница арабского государства пойдет по линии горных вершин, отделяющих в настоящее время оттоманскую территорию от персидской...»

Приобретение порта Трапезунд заметно улучшало снабжение правого фланга Кавказской армии — здесь стала закладываться крупная тыловая база. Для ее прикрытия был образован Платанский укрепленный район, куда морем были переброшены две третьеочередные пехотные дивизии, сформированные близ Мариуполя. Генерал Н. Н. Юденич из них создал 5-й Кавказский корпус. Как показали последующие события, это было своевременной мерой.

Опасаясь контрударов неприятеля, командующий Кавказской армией приказал вести постоянную разведку с воздуха. 10 апреля авиаторы донесли, что ими обнаружено передвижение крупных частей турецкой пехоты и конницы в направлении на Харпут. Как выяснилось позже, султанское командование решило вернуть себе Эрзурум, хотя к тому времени его 3-я армия еще не восстановила свои силы.

Генерал Н. Н. Юденич медлить не стал с контрмерами. 5-й Кавказский корпус опередил неприятеля, нанеся удар на Гюмюш-Хене и Эрзинджан. Начали активные действия и остальные армейские корпуса. В итоге наступательных действий русских турки не смогли удержать за собой Байбурт, Килькит и Эрзинджан.

В Стамбуле решили 1916 год сделать переломным в борьбе за Кавказ. На помощь 3-й армии пришла 2-я турецкая армия под командованием Иззет-паши. Она имела в своем составе 7 дивизий. 3 августа войска свежей армии турок перешли в наступление на Огнот и Битлис. Крупными силами неприятель обрушился на левый фланг 1-го Кавказского корпуса. Завязались упорные бои в горах.

Командующий русской армией решил дать наступавшему противнику встречное сражение. В район Киги он перебрасывает ускоренным маршем две пехотные дивизии только что сформированного 6-го Кавказского корпуса. В ходе исключительно тяжелых для обеих сторон встречных боев туркам пришлось отступить.

Наступающая Кавказская армия к началу сентября вышла на рубеж Элхеу, Эрзинджан, Огнот, Бит-лис, озеро Ван. Здесь и установилась новая линия фронта. Наконец-то возникла ожидаемая штабом генерала Н. Н. Юденича стратегическая пауза.

Началось планирование военной кампании 1917 года — первая мировая война, которую в генеральных штабах России и ее союзников, Германии и Австро-Венгрии, задумывали закончить победой в один всего календарный год, затягивалась на неопределенное время. Разрабатывая план на следующий год, штабистам генерала Юденича приходилось учитывать несколько важных обстоятельств.

Первое — относительная самостоятельность отдельной Кавказской армии вследствие обособленности театра военных действий. «Кавказ жил своей жизнью, осведомляя центр лишь в той степени, в какой считал нужным, и в освещении, преломленном сквозь призму местных интересов».

Второе — тяжелое положение Кавказской армии. Совершенно бездорожный и крайне ограниченный в продовольственных ресурсах горный край создавал массу сложностей. Особенно тяжело приходилось дивизиям южного, левого крыла армейской позиции.

Генерал от инфантерии Н. Н. Юденич знал, например, что из состава боевых частей только в одном месяце — декабре выбыло вследствие цинги и эпидемии тифа около 30 тысяч человек. Санитарные потери в людях росли с угрожающей быстротой, и полевые лазареты были просто бессильны в борьбе с тифом.

Из штабов дивизий приходили и другие не менее тревожные донесения. Из-за отсутствия фуража, бескормицы и болезней лошадей армейские обозы оказались приведенными в полное расстройство. Падеж лошадей привел к тому, что немало артиллерийских батарей, стоявших на огневых позициях, оказались без конной тяги. Укомплектованность тыловых транспортов составляла уже только 40 процентов.

Третье — глубокая заинтересованность союзников, особенно англичан, в активизации боевых действий русских войск с целью исключения действий турецких сил на других азиатских фронтах — в Палестине, Месопотамии. Именно этим обосновывал Н. Н. Юденич негативное отношение Ставки Верховного главнокомандующего к его предложению, сделанному несколько ранее, — «отвести войска к источникам питания: центром к Эрзуруму, правым флангом — к границе».

И четвертое — своеобразие климатических условий театра военных действий. Пурга, снежные заносы, обледенение в горах сменились тропической жарой в долине реки Диалы.

Было еще одно обстоятельство, которое все больше сказывалось на положении дел в самой Кавказской армии и в тыловом Закавказье. Политическая обстановка внутри Российской империи осложнялась с каждым месяцем, и в армейские корпуса кавказских войск приходили пока только отголоски той политической борьбы, которая шла в России. Правительство императора Николая II неумолимо теряло контроль над государством.

Процессы разложения воинских коллективов стали все более заметны в рядах Кавказской армии. Падала воинская дисциплина и исполнительность. Генералу Н. Н. Юденичу пришлось столкнуться с фактами, когда различные местные политические организации Закавказья, всевозможные общественные комитеты пытались парализовать своими решениями деятельность командования Кавказской армией. И это делалось в условиях идущей войны.

Учитывая все эти обстоятельства, генерал от инфантерии Н. Н. Юденич счел возможным подготовить к весне 1917 года две частные наступательные операции. Первую — на Мосульском направлении на севере современного Ирака силами нового 7-го Кавказского корпуса и экспедиционного корпуса генерала Н. Н. Баратова. Вторую — соединениями левого фланга армии. На остальных направлениях предполагалось вести активную оборону.

Мнение командующего Кавказской армией в полной мере разделял и великий князь Николай Николаевич-младший. Не возражала и Ставка в Могилеве. Однако союзнические обязательства России изменили замыслы генерала Н. Н. Юденича.

В конце января 1917 года в Тифлис прибыл английский представитель. Он высказал великому князю Николаю Николаевичу-младшему и присутствовавшему на официальной встрече генералу от инфантерии Н. Н. Юденичу пожелание главного британского командования в ближайшее время оказать давление на фланг и тыл 6-й турецкой армии, которая вела успешные действия против английских войск на юге Ирака.

Идя навстречу просьбам союзников, русские войска перешли 2 февраля в наступление на Багдадском и Пенджвинском направлениях. Операция протекала успешно. 1-й Кавказский корпус вышел к границе Месопотамии, 7-й Кавказский корпус — к Пенджвину.

Используя успехи русской Кавказской армии, английские войска в конце февраля заняли город Багдад. Турецкая 6-я армия отступала на север, поскольку она оказалась под двойным ударом и ей грозил в таком случае разгром.

4. ПРОТИВ БОЛЬШЕВИКОВ

В России началась февральская революция, которая свергла монархию династии Романовых. Утром 2 марта штаб Кавказского фронта (отдельная Кавказская армия была преобразована во фронт в этом месяце 1917 года) получил манифест об отречении императора Николая II от российского престола. Одновременно пришел приказ о назначении Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича.

Политические события развивались стремительно. В полдень того же дня 2 марта в штаб фронта телеграфной строкой пришло заявление великого князя Михаила Александровича, в пользу которого отрекался император Николай II. И этот Романов отказывался от императорской короны. Власть в России перешла в руки Временного правительства.

Вечером 2 марта великий князь Николай Николаевич-младший покинул город Тифлис, срочно выехав в Могилев, в Ставку. Вслед за его отъездом пришла телеграмма с приказом Временного правительства. Оно назначало командующим Кавказским фронтом генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича. За него говорили два обстоятельства. Во-первых, это был авторитетный в войсках полководец, герой Сарыкамыша и Эрзурума. Во-вторых, боевой генерал не стал в негустые ряды защитников свергаемых революционным движением династии Романовых.

Уже на следующий день новому командующему фронтом пришлось заниматься неотложными делами. Дело заключалось в том, что части экспедиционного корпуса генерала Н. Н. Баратова, выдвинувшиеся в долину реки Дияла, начали испытывать серьезные трудности с продовольствием. Командующий английской армией отказался помочь союзникам, которым он во многом был обязан успехом взятия города Багдада.

Приближался сезон тропической жары, которая не являлась удобной погодой для российских воинов. В частях баратовского экспедиционного корпуса, в его пехотных батальонах, началось брожение. Настроение людей стало определяться как неустойчивое.

Скоро командующему фронтом от генерала Баратова пришла вторая телеграмма. В ней сообщалось, что «созданный в корпусе солдатский комитет самочинно арестовал представителя английского военного атташе при корпусе капитана Грея».

Командование Кавказского фронта приняло однозначное решение — прекратить наступление и с 6 марта перейти к позиционной обороне. 1-й и 7-й Кавказские корпуса отводились в районы с лучшими условиями базирования.

Такой ход событий на Кавказском фронте крайне негативно встревожил Временное правительство, на которое все возрастающее давление оказывалось из Лондона и Парижа. Оттуда требовали, чтобы Россия продолжала военные действия и выполняла союзнические обязательства. Из Петрограда последовало несколько депеш генералу Н. Н. Юденичу с требованием возобновить наступление, «подсобляя» англичанам.

Глубоко убежденный в обоснованности принятого им решения, генерал Юденич в конце апреля направил в Ставку Верховного главнокомандующего аргументированный доклад о положении дел на Кавказском фронте и возможных перспективах действий подчиненных ему войск. Николай Николаевич Юденич стремился на войне к реальному пониманию ситуации, избегая всякого рода прожектов и доктринерства.

Реакция Временного правительства на доклад генерала от инфантерии Н. Н. Юденича последовала незамедлительно. 7 мая 1917 года он был отстранен от командования Кавказским фронтом как «сопротивляющийся указаниям Временного правительства» и был вынужден уйти в незаслуженную отставку. Так русская армия в первой мировой войне потеряла одного из своих лучших полководцев.

Вполне естественно, что в своей сорокалетней военной деятельности на самых различных командных и штабных должностях Николай Николаевич Юденич не был лишен недостатков и просчетов. Тем не менее генерал от инфантерии внес ощутимый вклад в развитие русского военного искусства, что было бы неразумным отвергать в силу каких-то политических обстоятельств.

Успехи, одержанные под его руководством Кавказской армией в годы первой мировой войны, конечно же принесли ему уважение и немалый авторитет среди российской общественности, в армейской среде. В истории полководцев принято оценивать прежде всего одержанными на поле брани победами. А они у генерала от инфантерии Юденича были, и немалые.

Дальнейший ход отечественной истории, революционные потрясения 1917 года резко изменили судьбу этого человека, всю жизнь посвятившего ратному служению российскому Отечеству. Неумолимый ход времени превратил кавказского полководца из национального военного героя в политического изгоя...

Отставной командующий фронтом во второй половине мая приехал в Петроград. В столице он пробыл всего несколько дней, посетив, по всей видимости, Военное министерство и Генеральный штаб. Вне всякого сомнения, военный министр Временного правительства принял генерала от инфантерии с орденом Святого Георгия 3-й степени на мундире более чем холодно.

Генерал Н. Н. Юденич, не задержавшись в Петрограде, выезжает в родной город — Москву. Там он встретил прибывшую из Тифлиса семью. Приходилось в условиях большой войны переходить на положение гражданского человека.

Как известно, у безработных всегда уйма свободного времени. Совершенно случайно отставной генерал посетил парад войск Московского гарнизона на Девичьем поле, послушал страстные речи А. Ф. Керенского, ратовавшего за победное продолжение войны с Германией и ее союзниками. Юденич посетил родное ему Александровское военное училище. В Москве он встретил немало однополчан и сослуживцев.

Николая Николаевича Юденича не покидала мысль вновь вернуться в ряды русской армии — шла мировая война и его немалый боевой опыт не должен был быть заброшен. Жизнь отставного генерала от инфантерии никак его не устраивала. И он решил, посетив Ставку Верховного главнокомандующего, поставить вопрос о своем возвращении к активной военной деятельности.

В город Могилев Н. Н. Юденич приехал 17 июня — в тот день войска Юго-Западного фронта перешли в наступление. В Ставке он так и не сумел решить свою генеральскую судьбу. На всех уровнях управления русской армией царила неразбериха, а порой и безвластие. Комиссары Временного правительства, зачастую не имевшие никаких познаний в военном деле, вмешивались в действия командования. Разложение русской армии шло и снизу вмешательством солдатских комитетов в командование воинскими частями и соединениями.

Желание заслуженного ветерана вновь послужить России так и осталось невостребованным. Из Могилева он возвратился в Москву, где бурлила политическая жизнь. Николай Николаевич Юденич не был ярым монархистом и, думается, не примыкал на твердых идейных позициях ни к одной из правых, буржуазных партий в событиях второй половины 1917 года.

Ясно одно — русская армия под воздействием революционной пропаганды и агитации разваливалась у него прямо на глазах. В этом он воочию убеждался на примере огромного тылового Московского гарнизона. Генерал Юденич же с еще училищного времени смотрел на армию как на государственный инструмент, крепивший мощь государства Российского.

Октябрьский переворот в Петрограде, названный вскоре его устроителями Великой Октябрьской социалистической революцией, отставной генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич не принял. Да и не мог ее принять по одной простой причине — старая русская армия, службе в которой он отдал всю свою сознательную жизнь, по воле новой власти прекращала существование.

Не принимавший участия в политических делах, Н. Н. Юденич в ноябре 1918 года эмигрировал в Финляндию. Уже в то время переход через государственную границу таил в себе немало опасностей. В первое время бывший командующий Кавказским фронтом оставался только наблюдателем того, как в близкой и дорогой его сердцу России разворачивалась гражданская война.

Проживая в Финляндии, Н. Н. Юденич волей судьбы, без всяких планов, сошелся с генералом бывшей российской императорской армии бароном Маннергеймом. С ним Николай Николаевич был хорошо знаком по годам обучения в Николаевской академии Генерального штаба. Маннергейм был сознательным противником советской власти не только в обретшей самостоятельность как независимое государство Финляндии.

Именно частые беседы с бывшим царским генералом Маннергеймом привели Н. Н. Юденича к мысли организовать здесь, за границей, борьбу против Советской власти. Опорой известного и авторитетного полководца русской армии в войне на Кавказе стали эмигранты из России, осевшие в Финляндии. В этой стране их насчитывалось более 20 тысяч человек, в том числе около 2, 5 тыс. офицеров. Многие из них горели желанием с оружием в руках бороться за белое дело против красной власти.

В 1918 году в Финляндию и Эстонию эмигрировало немало представителей высшей царской бюрократии, убежденных монархистов, столичных промышленников и финансистов, имевших немалые связи и средства. Они не удалялись далеко от границ Советской России, не без оснований надеясь на реставрацию прежних порядков и внимательно наблюдая за происходящими в Отечестве событиями гражданской войны.

Именно эти люди и образовали Русский политический комитет явно монархической направленности. Он поддержал желание военной части белой эмиграции в Финляндии и Эстонии организовать поход на красный Петроград с целью его захвата и оказания таким образом помощи белым вооруженным силам Юга России и единомышленникам в Сибири.

Для организации белых сил и командования ими в ходе похода на Петроград требовался боевой, прославленный командующий. Кандидатуры лучше Георгиевского кавалера генерала от инфантерии Н. Н. Юденича просто не было. Николай Николаевич принял предложение Русского политического комитета без колебаний и в силу этого стал лидером антисоветского белого движения на Северо-Западе России.

При генерале Юдениче из лидеров эмиграции, пребывавших тогда в основном в финской столице Хельсинки, создается так называемое «Политическое совещание». Один из соратников ставшего белым генерала так характеризовал его в письме товарищу министра внутренних дел Омского правительства В. Н. Пепеляеву:

«Первейшая задача «Политического совещания» — быть представительным органом, берущим на себя государственную ответственность в необходимых переговорах с Финляндией, Эстонией и проч. новоявленными малыми державами. Без таких ответственных переговоров невозможна никакая кооперация наша с ними против большевиков.

Второй задачей Совещания является роль зачаточного и временного правительства для Северо-Западной области. Эта роль требует большого количества людей. Но первая задача превалирует, и потому пришлось ограничиться подбором минимального количества лиц, не могущих вызвать против себя возражений и в русской среде, и в Париже, и у Антанты. Таким путем в Совещании оказались: Юденич как председатель, Карташев — заместитель председателя (иностр/анные/ дела); Кузьмин-Караваев (юст/иция/, агит/ация/); генерал Кондезеровский — начал/ьник/ штаба Юденича; генерал Суворов (работавший в Петербурге с «Национальным/ центром» и стоящий на его платформе) — военн/ые/ дела, внутренн/ие/ дела и пути сообщения; Лианозов (промышленник-нефтяник, юрист по образованию, человек прогрессивный) — торгово-промышлен/ность/, труд и финансы. В дополнение и в помощь этим лицам идет второй, политически не ответственный ряд специалистов, ведающих в качестве товарищей министров: пути сообщения, финансы, агитацию и пр. Так готовимся к событиям».

Генерал Н. Н. Юденич отлично, по фронтовому опыту, понимал, что для победы над захватившими власть в России большевиками требуется объединение сил белого движения. При посредничестве «Национального центра» Юденич в январе 1919 года обратился к адмиралу Колчаку с посланием, в котором признал для себя обязательной его политическую программу.

Одновременно с политическим посланием председатель «Политического совещания» направил Верховному правителю России свой план военных действий на северо-западе страны и просил всяческой помощи, в частности, протекции перед державами Антанты. Только при их помощи можно было рассчитывать на организацию военной силы, способной выступить в поход на Петроград.

Верховный правитель России адмирал Колчак охотно согласился на сотрудничество с видным военным деятелем русской армии. Он присылает в распоряжение «Политического совещания» миллион рублей «на наиболее срочные нужды». Финансово-промышленные круги белой эмиграции также субсидировали единомышленников Юденича 2 млн рублей.

С согласия Маннергейма генерал от инфантерии Н. Н. Юденич приступил к тайному формированию белогвардейской армии на территории Финляндии. Однако на большое число белых добровольцев из числа эмигрантов здесь рассчитывать не приходилось. Поэтому большие надежды Юденич возлагает на обосновавшийся в Эстонии Северный корпус — вернее остатки белой Северной армии, разгромленной в конце 1918 года под Себежем и Псковом.

Активная организаторская работа Юденича дала ему определенную известность в антисоветских кругах. В мае 1919 года «нашлась» Англия, которая начала расширять помощь белому движению. Из Лондона к генералу Н. Н. Юденичу прибыла военная миссия.

На проведенных переговорах с членами «Политического совещания» и лично с его председателем британцы требовали только одного — полного подчинения Верховному правителю России адмиралу Колчаку и только в этом случае предлагали помощь. Такое отношение английского правительства к генералу Юденичу было вполне понятно. Он одно время слыл германофилом и на посту командующего Кавказским фронтом проявил неуступчивость в требовании Временного правительства оказать помощь английским войскам, воевавшим в Месопотамии.

Пока генерал от инфантерии и «Политическое совещание» занимались различного рода приготовлениями, белый Северный корпус под командованием генерала А. П. Родзянко самостоятельно перешел в наступление на Петроград и потерпел поражение. Сил у него оказалось явно недостаточно для проведения такой наступательной операции.

Изменение военной обстановки ускорило приход генерала Н. Н. Юденича к власти. 24 мая 1919 года адмирал Колчак настоял на его вступлении в единоличное командование всеми русскими силами белых на северо-западе России. Красный Петроград получал в его лице серьезного противника.

Генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, не без советов своих иностранных наблюдателей, начал свою деятельность, но уже в новом качестве, с формирования правительства. Процесс его создания больше напоминал политический фарс с переодеванием. Да и в той ситуации вряд ли могло быть иначе.

Английский генерал Марш пригласил к себе в Ревель членов «Политического совещания». В помещении, куда их любезно пригласили, уже находились также вызванные в столицу Эстонии белоэмигрантские деятели полковник К. А. Крузенштерн, К. А Александров, М. М. Филиппио, М. С. Моргулиес, В. А Горн, Н. Н. Иванов и английский репортер Поллак. Здесь же присутствовали и представители французской и американской миссий. Бравый британский генерал открыл и вел это совещание.

Прежде всего генерал Марш потребовал от собравшихся русских белоэмигрантов немедленно образовать «Северо-Западное русское правительство». Первым своим правительственным политическим актом оно должно было признать независимость Эстонии и договориться с ее представителями о совместной борьбе против Советской России. Требование представителя Великобритании в эстонской столице звучало ультимативно.

Было 18 часов 20 минут вечера — совещание затягивалось. Коверкая слова, генерал Марш по-русски предупредил собравшихся у него белоэмигрантских деятелей о безусловности создания из их кругов «Северо-Западного правительства».

Свой ультиматум Марш выразил четко, как военный человек: «Если к 19 часам правительство не будет создано, всякая помощь союзников будет прекращена. Мы вас бросим».

Однако председатель «Политического совещания» сумел отстоять свои собственные взгляды на будущее правительство, вне всяких сомнений — временное. Генерал Н. Н. Юденич, имевший официальное признание Верховного правителя России, принял не столь быстрое решение «правительственного вопроса», который британский генерал вознамерился решить в эстонском городе Ревеле (будущем Таллинне) всего за 20 минут времени.

Николай Николаевич Юденич, умудренный жизненным опытом, прекрасно понимал, что такая «политическая сводня», как излишне самоуверенный в знании российских дел британец, не может быть авторитетной в правящих кругах Антанты, белоэмигрантских кругах и у адмирала Колчака. Поэтому генерал Юденич поручил ближайшему своему окружению подобрать для будущей правительственной деятельности нужных и достойных людей. Им предстояло при вступлении белых войск в Петроград сразу же приступить к управленческой деятельности.

Только осенью 1919 года правительство «Северо-Западной области» было образовано окончательно и в полном составе. Его состав утрясался при помощи антантовских советников довольно долго и дал Юденичу немало хлопот, отвлекая его от решения дел чисто военных.

Председателем правительства стал профессор технологического института, член конституционно-демократической партии (кадет) А. Н. Быков, министром финансов — бывший товарищ министра финансов в царском правительстве С. Ф. Вебер, министром путей сообщения — инженер М. Д. Альбрехт, морским министром — адмирал А. В. Развозов, министром религиозных культов — в прошлом член Временного правительства А. В. Карташев. Петроградским градоначальником намечался полковник Люндеквист.

Была обсуждена и будущая программа правительства «Северо-Западной области». Активного участия в этой работе генерал от инфантерии Н. Н. Юденич не принимал — он занимался военными вопросами, готовя наступление белых войск на Петроград, до которого от эстонской границы, казалось, было рукой подать.

Прежде всего он попытался навести должный порядок в подчиненных ему войсках Северного корпуса. Командующий вооруженными силами на северо-западе России вознамерился было арестовать корпусного командира генерала Родзянко за попустительство бесчинствам, которые творились белыми на территории Псковской губернии. Но в защиту того выступили эстонские власти и многие белые командиры, которые «надавили» на правительство Юденича.

В белых войсках, вернее в командных кругах, началось противостояние двух боевых генералов — А. П. Родзянко и Н. Н. Юденича. Первый из них обладал реальной властью над Северным корпусом — основы юденической белой армии. Второй обладал преимущественно правительственной властью.

Белоэмигрант В. Горн в своих мемуарах, изданных в Берлине, так описывал противоборство командующего армией с корпусным командиром: «Постепенно, шаг за шагом, определенно выяснилось, что Юденич слабохарактерен, нерешителен, вял и совершенно не в состоянии произвести необходимых реформ в армии, — наоборот, Родзянко настойчив, упрям и явно стоит поперек дороги всем начинаниям правительства. Это не было открытием для всех нас: еще до образования правительства широкие общественные круги определенно требовали удаления в первую очередь ген. Родзянко, а когда правительство медлило с этим, левой его части приходилось выдерживать яростные нападки со всех сторон, и тем не менее вопрос об удалении ген. Родзянко становился все сложнее и сложнее, по мере того, как выяснялась физиономия той военной среды, с которой нам ближе теперь пришлось столкнуться...

Ген. Юденич, что называется, не вез, не тянул».

Союзники в отношении с командующим белой армией на северо-западе России занимали «странную» позицию. Когда генерал от инфантерии Н. Н. Юденич попытался на деле договориться о совместных действиях против Петрограда с командующим английской эскадрой в Балтийском море адмиралом Коуэном, то получил вежливый отказ.

Причина крылась в том, что адмирал Коуэн лавировал между двумя позициями, которые существовали в британском правительстве в вопросе отношения к Советской России и белому движению. Стоящий во главе британского военного министерства Черчилль был убежденным сторонником самой широкой помощи белым силам. Премьер-министр же Ллойд-Джордж вынужденно считался с движением английского пролетариата под лозунгом «Руки прочь от Советской России». Поэтому его больше заботили предстоящие выборы, чем усиление помощи белогвардейским армиям.

Дело дошло даже до того, что правительство «Северо-Западной области» давало указания своим представителям за границей, которые занимались закупкой продовольствия и боеприпасов для Северного корпуса, не знакомить союзников-англичан с закупочной документацией.

Правительство генерала Н. Н. Юденича попыталось решить свои немалые финансовые трудности. С разрешения Верховного правителя России адмирала Колчака в Швейцарии были отпечатаны денежные знаки, «обязательные к приему на русской территории». Было объявлено, что через три месяца после занятия Петрограда они будут обменены на государственные кредитные билеты, рубль за рубль.

Когда в частях Северного корпуса денежное жалованье солдатам и офицерам стали выплачивать в «новых» денежных знаках, там «создался нездоровый шум». Лондонское правительство не стало «ручаться» за выпускаемые деньги. На банкнотах стояли только две подписи — главнокомандующего генерала Юденича и министра финансов Лианозова. Такие денежные знаки, естественно, обладали минимальной покупательной способностью.

Белая армия создавалась медленными темпами. По словесному заявлению генерала Н. Н. Юденича в его Совете министров в сентябре 1919 года армия исчислялась в 27 тысяч бойцов. По данным белого военного министерства через месяц ее численность составляла 59 100 человек и 1 500 лошадей.

Белые власти произвели на территории бывшей Псковской губернии военную мобилизацию. Среди мобилизованных оказалось большое число унтер-офицеров и фельдфебелей — представителей «солдатской аристократии» старой русской армии.

Правительство генерала Н. Н. Юденича так и не выработало сколько-нибудь четкой линии в своей деятельности. Указов и постановлений издавалось много, и порой они носили взаимоисключающий характер. Обращает на себя внимание то, что белое правительство многими своими решениями стремилось внести «успокоение» в деревню, чтобы там найти некоторую опору своей власти.

Так, в одном из проектов правительственных аграрных решений стоял такой пункт: «Охранить от хищения и захвата совхозы, коммуны, коллективы и др. советские имения, питомники и хозяйства, которые могли бы впоследствии послужить общеагрикультурным целям».

... 28 сентября 1919 года армия генерала от инфантерии Н. Н. Юденича перешла в наступление на Петроград и прорвала фронт 9-й Красной Армии. Ей удалось в ходе упорных боев захватить Ямбург, Красное Село, Гатчину, Детское Село. До самого Петрограда оставалось всего 20 километров. Наступательная операция начиналась более чем успешно — на десятый день боев Юденич был уже на ближних подступах к городу на Неве — конные разъезды белых «видели» со стороны Лигова золоченый купол величественного Исаакиевского собора.

Однако дальше началось трудно объяснимое для белого командования. Никаких вооруженных восстаний и рабочих забастовок, на которые Юденич столько рассчитывал, в Петрограде не произошло. Зато большевистские агитаторы вовсю работали в белогвардейских воинских частях и не без успеха.

Председатель Реввоенсовета Советской России Лев Давыдович Троцкий сумел быстро перебросить на защиту Петрограда сильные резервы из Москвы и Твери, снял часть войск с Северного фронта. В самом Петрограде и Кронштадтской морской крепости были сформированы новые революционные отряды, которые без промедлений направлялись на передовую.

В белой армии генерала Юденича начала падать воинская дисциплина, усилилось дезертирство мобилизованных крестьян. Отдельные полки порой по два дня оставались без хлеба, не хватало боевых припасов, отсутствовали автомобили и имелся всего один танк из большого числа обещанного союзниками.

С наступлением первых ночных заморозков Красная Армия перешла в наступление. «В беспрерывных арьергардных боях, измученная, изголодавшаяся, не знавшая сна и отдыха Сев.-Зап. армия через две недели докатывается до границ Эстонии». Вместе с белогвардейскими войсками отступали и союзные — эстонские.

Начавшийся развал белой армии вызвал резкую оппозицию главнокомандующему. Командиры отдельных частей устроили совещание и через командира одного из корпусов графа Палена передали генералу от инфантерии Н. Н. Юденичу требование передать командование белой армией другому лицу.

1 декабря 1919 года новый командующий Глазенапт, произведенный Юденичем в генерал-лейтенанты и награжденный орденом Святой Анны 1-й степени с мечами, приступил к исполнению своих обязанностей. Северо-Западная армия отступила на территорию Эстонии и была там разоружена. Бывшие военные армии правительства «Северо-Западной области» становятся беженцами, а 14 тысяч из них попадают в бараки для тифозных больных. Тысячи здоровых людей решением эстонских властей отправляются на лесоразработки.

В ночь на 28 января 1920 года генерал от инфантерии Н. Н. Юденич был арестован в ревельской гостинице «Коммерс», где он проживал, своими бывшими соратниками. Арест производился в присутствии трех чинов эстонской полиции. По требованию белоэмигрантских лидеров Юденич был освобожден эстонскими властями.

Вернувшись в Ревель, генерал Юденич поселился в помещении английской военной миссии. Последние его действия как главы белого правительства были следующие. Он выдал ордера на подотчетные ему денежные суммы для обеспечения чинов расформированной по его приказу Северо-Западной армии на следующие суммы — 227 тысяч фунтов стерлингов, полмиллиона финских марок и около 115 млн эстонских марок.

Бывший глава белого правительства на северо-западе России дал при свидетелях подписку об отсутствии у него других средств, которые могли бы пойти на обеспечение чинов расформированной армии. Обо всем этом было немедленно сообщено в ревельских газетах. Думается, что такой поступок лучше всего характеризовал генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича в кругах белой эмиграции. Георгиевский кавалер и полководец русской армии в годы первой мировой войны всегда дорожил своей честью.

Дальнейшая его судьба мало чем отличалась от судеб сотен тысяч эмигрантов из России, которые после гражданской войны оказались рассеянными по всему белому свету. Генерал Н. Н. Юденич из Эстонии окольными путями эмигрировал в Англию. Известно, что он внимательно наблюдал через лондонскую печать за жизнью в Советской России.

Один из самых прославленных полководцев русской армии в первой мировой войне скончался 5 октября 1933 года во французском городе Канны в возрасте 71 года. Во время похорон ему были отданы воинские почести его боевыми соратниками по белому движению.

На первых порах лидеры белоэмигрантских кругов настойчиво пытались привлечь заслуженного и авторитетного генерала к антисоветской деятельности. Но Н. Н. Юденич, оказавшись в эмиграции, всегда отвечал на такие предложения отказом.

Чекисты из органов внешней разведки, которые «курировали» за границей деятельность русской белой эмиграции, неизменно доносили в Москву на Лубянку одну и туже информацию: «Бывший белый генерал Юденич от политической деятельности отошел».

Примечания

1

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

КОРНИЛОВ

  1. ПУТЬ ОФИЦЕРА

  2. МИРОВАЯ ВОИНА

  3. РЕВОЛЮЦИЯ

  4. МЯТЕЖНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

  5. ВО ГЛАВЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

  6. ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

  7. ПОСЛЕДНИЙ БОИ

КРАСНОВ

  1. БОЕЦ, НАЕЗДНИК, ЛИТЕРАТОР

  2. ВО ГЛАВЕ ВСЕВЕЛИКОГО ВОЙСКА ДОНСКОГО

  3. БЕЗ СОЮЗНИКОВ

  4. «РОССИЯ БЫЛА И БУДЕТ...»

ДЕНИКИН

  1. РУССКИЙ СЛУЖИЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

  2. РЕВОЛЮЦИЯ. СМУТА

  3. «БЕЛЫЕ»

  4. КОМАНДОВАНИЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИЕЙ

  5. ВОЖДЬ И ОБЪЕДИНИТЕЛЬ

  6. ПОХОД НА МОСКВУ

  7. ПОРАЖЕНИЕ

  8. В ЭМИГРАЦИИ

ВРАНГЕЛЬ

  1. ПОТОМОК РЫЦАРЕЙ

  2. СМУТА

  3. К «ДОБРОВОЛЬЦАМ»

  4. ОСВОБОЖДЕНИЕ КУБАНИ

  5. ВО ГЛАВЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

  6. ПОХОД НА ЦАРИЦЫН

  7. «НА МОСКВУ»

  8. РАЗГОН КУБАНСКОЙ РАДЫ

  9. ПОРАЖЕНИЕ ДЕНИКИНЦЕВ

  10. ВО ГЛАВЕ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

  11.В ЭМИГРАЦИИ

ЮДЕНИЧ

  1. НА ЦАРЕВОЙ СЛУЖБЕ

  2. НА КАВКАЗСКОМ ФРОНТЕ

  3. ЭРЗУРУМ

  4. ПРОТИВ БОЛЬШЕВИКОВ . .

Реклама на сайте