«Подводный фронт»

ВИНОГРАДОВ Николай Игнатьевич "ПОДВОДНЫЙ ФРОНТ"

Трудное начало

Лодки выходят на позиции

В пробитом под массивной скалой туннеле почти не слышен рев фашистских самолетов. Над головой — многометровая толща гранита. Голоса звучат здесь гулко, звонким эхом отражаясь под сырыми каменными сводами. Яркие светильники выхватывают из мрака шершавые стены, столы с разложенными на них морскими картами и документами, сосредоточенные лица людей.

Бот уже несколько часов, как началась война, как первые бомбы упали на главную базу Северного флота — Полярный. Управление бригадой подводных лодок, которой я командую, перенесено из помещения штаба — двухэтажного домика, стоящего открыто на пригорке, — в один из наших подземных складов.

В этом, прямо скажем, малоуютном, но зато надежно укрытом от вражеских глаз месте собрался почти в полном составе штаб бригады. Здесь же присутствует начальник подводного отдела штаба флота капитан 2 ранга Вячеслав Петрович Карпунин. Ставится первая боевая задача на первый боевой выход. Командир «Щ-421» капитан-лейтенант Н. А. Лунин, а именно его лодке доверено начать боевую деятельность подводников-североморцев, уже одет по-походному: кожаный реглан, черная пилотка, сапоги. Мы с Николаем Александровичем — у карты северного побережья Норвегии, оккупированной фашистами. На ней вдоль извилистой линии шхер и фьордов нанесены четыре вытянутых с севера на юг прямоугольника — боевые позиции подводных лодок. Эти позиции с началом войны были определены нам Главным морским штабом. Па одну из них — у порта Киркенес — как раз и решено было послать «Щ-421».

— Ваша задача, — говорю я Лунину, — искать и уничтожать боевые корабли и транспорты противника, нарушать его морские коммуникации…

Лунин слушает спокойно. Лицо его непроницаемо, и с виду не так-то просто угадать, какие чувства сейчас в душе этого волевого и сильного человека.

Ох уж эта лунинская невозмутимость! Мне довелось познакомиться с ней еще в 1936 году. Меня, в ту пору слушателя Военно-морской академии, включили в комиссию, принимавшую экзамены у слушателей специального подводного класса Учебного отряда подплава имени С. М. Кирова. Среди них оказался и Лунин — бывший штурман торгового флота, переучивавшийся на командира-подводника. Он привлек внимание тем, что форма на нем сидела несколько мешковато, не была пригнана по росту. Я решил испытать новичка и задал ему вопрос на сообразительность по устройству командирского перископа. У Лунина ни один мускул на лице не дрогнул. Он мгновенно выдал столь ясный и подробный ответ, что и опытный подводник вряд ли мог сделать это лучше.

Теперь, впрочем, и сам Лунин — подводник со стажем. Его «щука» — лучшая по всем статьям подводная лодка в бригаде. Но ведь и экзамен там, у побережья врага, предстоит такой сложный и ответственный, какого никто из нас еще не держал.

Мне, правда, доводилось, будучи командиром бригады подводных лодок на Балтийском флоте, во время финской кампании провожать своих подчиненных в море на боевые задания. Но то ведь на Балтике, которую я хорошо знал, а «Щ-421» направлялась в такой район, обстановка и условия плавания в котором нам были известны лишь по лоциям да довольно скупым разведсводкам.

Словно чувствуя мое состояние, Лунин, получив пакет с боевой документацией на поход, твердо сказал:

— Товарищ комбриг! Экипаж «Щ-421» готов к любым испытаниям. Люди рвутся в бой.

«Люди рвутся в бой»… Такие же слова я услышал из уст командира «Щ-401» старшего лейтенанта А. Е. Моисеева и командира «М-176» старшего лейтенанта

И. Л.Бондаревича, которые получали боевые задания вслед за Н. А. Луниным. Это мы поняли с полковым комиссаром Иваном Панфиловичем Козловым, когда, обходя отсеки лодок, увидели строгие лица старшин и краснофлотцев. Чувство общей беды, единой тревоги всколыхнуло моряков. Все их мысли были направлены к одной цели — беспощадной борьбе с фашистскими захватчиками, посягнувшими на нашу Родину, на священный для каждого из нас социалистический строй.

В 18.35 ушла в свой первый боевой поход «Щ-421».

В 19.47 повел свою «Щ-401» в Варангер-фьорд Моисеев. С ним вышел командир дивизиона «щук» капитан 3 ранга Иван Александрович Колышкин.

В 23.45 вышла в море «М-176». Задача — охранять подступы к Кольскому заливу…

Мы с Козловым провожаем «малютку» на катере до острова Торос.

Первый военный день на исходе. Сияет над заливом оранжевый диск полуночного солнца. Сна — ни в одном глазу. На душе тревога, и все мысли об одном: «Как предательски светлы ночи летнего Заполярья! Как обманчивы этот зеркальный штиль и эта безмятежная тишина!»

Думали ли мы на Севере о войне? Ждали ли ее?

Да, мы думали о ней всерьез задолго до ее начала. Не приходилось, в общем-то, гадать о том, кто же наш вероятный противник. Убеждение у всех было одно — фашистская Германия.

Многие зловещие приметы войны, обозначавшиеся на политическом горизонте, заставляли приходить к такому выводу. Естественно, это не могло не учитываться при организации боевой подготовки. Еще в апреле 1941 года на Северном флоте была проведена оперативная игра, в ходе которой уточнялись и проверялись расчетами наиболее целесообразные методы действий на коммуникациях противника на случай нападения на нас гитлеровской Германии. При этом штабом бригады подплава, который возглавлял капитан 3 ранга М. П. Августинович, были заблаговременно разработаны необходимые учебно-боевые документы: боевой приказ, боевая инструкция, примерные схемы районов боевого патрулирования и маршрутов переходов лодок к ним.

Уже в первых числах июня стало ясно, что предусмотрительность эта вовсе не лишняя. Над границей советских территориальных вод, вдоль полуострова Рыбачий, вплоть до Белого моря начали систематически появляться немецкие самолеты-разведчики. 17 июня фашистский Ме-110 на бреющем полете нагло прошел прямо над Екатерининской гаванью, над Полярным. В последующие дни это повторялось неоднократно. А однажды фашистский самолет даже полоснул пулеметной очередью по окнам штаба флота, по группе ребятишек, бежавших через мост из школы.

Что происходит? Сколько раз спрашивали меня об этом мои подчиненные. Я пытался уточнить обстановку у командующего флотом контр-адмирала А. Г. Головко. Командующий делал запросы в Москву, а оттуда шли ответы: «Сохраняйте бдительность, но не поддавайтесь панике, это очередная провокация».

Но трудно было поверить и еще труднее убедить людей, что это всего лишь провокация. Находясь в Полярном, недалеко от границы, нельзя было не почувствовать, что война не где-то за горами, а здесь, рядом — за этими полярными сопками.

19 июня, понимая всю сложность обстановки, командующий флотом отдал приказание о незамедлительном повышении оперативной готовности всех соединений, частей и кораблей флота.[1] Выходы в море на боевую подготовку прекратились. Экипажи проверяли вооружение и технику, пополняли запасы топлива, продовольствия, грубили торпеды и снаряды. В этих хлопотах прошло 20 июня, утро 21-го.

Днем 21 июня позвонил комфлота. Выслушал мой доклад о том, что делается в соединении, уточнил некоторые детали, а потом вдруг озадачил вопросом:

— Вы оперетту любите?

Растерянно молчу: шутка, что ли? Нет, голос Арсения Григорьевича предельно строг:

— Вот что, прошу вас вечером быть в Доме флота. Форма — в тужурках…

По дороге в Дом флота вспоминаю, что давным-давно уже шла речь о приезде в Полярный московских артистов. Моряки очень ждали этого, безусловно, неординарного события в нашей жизни. Но до того ли теперь? Почему не отменили гастроли?

Только прибыв в Дом флота и увидев А. Г. Головко и члена Военного совета флота дивизионного комиссара А. А. Николаева, оживленно беседующих о чем-то в кругу моряков, я понял правильность такого решения. Людям нужна была разрядка в это тревожное предгрозовое время.

Ставили «Периколу». Столичные артисты играли хорошо, но мои мысли были далеки от спектакля. Два неумолимых вопроса беспрестанно сверлили мозг: «Неужели?», «Когда?».

После спектакля Головко, Николаев и мы, командиры соединений, зашли в кабинет начальника Дома флота, где оставляли головные уборы. Зазвонил телефон. Головко снял трубку и после короткого разговора вдруг сказал нам:

— Давайте, товарищи, зайдем в штаб. Выпьем чайку. Есть новости.

В кабинете командующего вестовой и впрямь поставил перед каждым из присутствовавших по стакану крепкого чая. Но никто к нему и не притронулся.

А. Г. Головко огласил радиограмму, полученную из Москвы, в которой говорилось, что немецко-фашистское командование стянуло войска к нашей границе и вторжение их на территорию СССР может произойти в ближайшие часы.

— Товарищи! — сказал командующий. — Нарком требует от нас повышения оперативной готовности флота. Мы уже сделали важные шаги в этом направлении и, думаю, не будем останавливаться на полпути.

— Начальник штаба, — обратился он к контр-адмиралу С. Г. Кучерову, — приказываю: Северному флоту перейти на оперативную готовность номер один.

Не успев переодеться, прямо в тужурке, я отправился в свой штаб. Ряжевый причал в самом конце Екатерининской гавани, где всегда стояли подводные лодки, стал теперь пустеть на глазах. Лодки одна за другой расходились по окрестным губам — так на Севере называют узкие, длинные бухты.

Всего в нашей бригаде насчитывалось полтора десятка лодок: две большие типа К, или, как их называли моряки, «катюши», шесть «щук», одна лодка серии «Декабрист» и шесть «малюток»[2] Но непосредственно в базе мы решили держать теперь не более двух боевых единиц. Лодки должны были приходить сюда поочередно, чтобы снять все лишнее, что может помешать в бою, получить недостающее вооружение и боезапас.

Вскоре бригада подплава фактически была полностью отмобилизована и находилась в боевой готовности номер один.

Через несколько часов гитлеровцы начали бомбить Полярный, и Головко, стараясь говорить спокойно, сообщил по телефону:

— Это не провокация, Николай Игнатьевич. Это — война.

— Ясно, — только и смог сказать я.

На самом деле, конечно, далеко не все было ясно. Мы, безусловно, предполагали, где будут пролегать морские коммуникации врага, каковы будут его намерения с началом боевых действий, но конкретными сведениями о противнике почти не располагали. Масса самых разнообразных вопросов уже в первые часы войны обрушилась на нас. И принимать решения по многим из них было нелегко.

Вслед за первыми тремя лодками, ушедшими в море 22 июня, отправлялась в боевой поход «Д-3» под командованием капитан-лейтенанта Ф. В. Константинова. Инструктировали молодого командира мы вдвоем с Вячеславом Петровичем Карпуниным. С первого дня войны у нас с ним, как, впрочем, и с другими руководителями отделов штаба флота — начальником оперативного отдела капитаном 2 ранга А. М. Румянцевым, начальником отдела боевой подготовки капитаном 2 ранга Л. К. Бекреневым и многими другими товарищами, установился самый тесный контакт.

Так вот после завершения инструктажа Ф. В. Константинова В. П. Карпухин, помнится, невесело заметил:

— Вроде все мы, Николай Игнатьевич, говорим командирам правильно: и об оперативной игре, проведенной в канун войны, вспоминаем, и об опыте войны с финнами, но чувство такое, что главное-то остается недосказанным…

Да и у меня, честно признаться, было такое чувство. Многое, и прежде всего то, как сегодня здесь, на северном морском театре боевых действий, искать противника, какие приемы и методы будут наиболее эффективными, оставалось не вполне ясным. Вот и приходилось волей-неволей нажимать на советы и предостережения общего плана.

Две «щуки» — «Щ-403» и «Щ-404» — были с началом боевых действий направлены в Иоканьгу (Иокангу) с задачей охранять горло Белого моря от возможного прорыва фашистских кораблей.[3] По этому поводу у командования Северного флота были разногласия с Главным морским штабом. А. Г. Головко считал, что вход в Белое море по силам прикрыть и малым лодкам. Средние же, «щуки», обладавшие неплохой мореходностью, целесообразнее было использовать вдали от наших берегов, на коммуникациях врага. Так, собственно, и предусматривалось всеми планами развертывания подводных сил нашего флота. Но в последний момент Главный морской штаб почему-то решил пересмотреть их. Приказы, как известно, не обсуждаются. Две «щуки» на несколько месяцев покинули бригаду. Как показало время, решение это было не из лучших.

В целом бригада подводных лодок встретила войну организованно. Шесть лодок из пятнадцати, более трети боевого состава, вышли в море практически по первому сигналу.

Мы проводили товарищей и с огромным нетерпением стали ждать вестей от них. Хотелось, конечно, чтоб боевой счет был открыт как можно скорее. Но шли дни, а донесения на флагманские командные пункты (ФКП) флота и бригады поступали неутешительные.

И. Л. Бондаревич сообщил, что выходил в атаку… на наш рыболовный траулер. К счастью, вовремя опознал его, и все закончилось благополучно. С «Д-3», на которой вместе с капитан-лейтенантом Ф. В. Константиновым в качестве обеспечивающего вышел опытный командир дивизиона капитан 3 ранга М. И. Гаджиев, поступали однообразные доклады о том, что никаких целей, увы, обнаружить не удается.

Ну а наша гордость и надежда Н. А. Лунин просто упустил конвой. Больше часа гнался за двумя фашистскими транспортами, но маневрировал не лучшим образом, и в результате враг ушел.

Ближе всех к успеху из лодок первого эшелона была «Щ-401». Ей отвели для боевого патрулирования район от порта Вардё до мыса Маккаур. По рекомендации комдива Колышкина 27 июня командир «Щ-401» Моисеев принял дерзкое решение: не ждать врага на позиции, а попробовать поискать его прямо в порту Вардё, прорвавшись туда через северный вход. Это был весьма рискованный маневр. Он не предусматривался планом похода и вдобавок осложнялся тем, что на лодке не было подробной карты гавани и командир не знал о местных глубинах.

Тем не менее поначалу все складывалось очень удачно: Моисеев увидел в перископ стоящий на рейде бортом к лодке транспорт. Следуя малым ходом, «Щ-401» направилась к нему и атаковала одной торпедой.

Торпеда шла точно на цель. Но взрыва не последовало. Причина промаха, видимо, заключалась в неправильной установке глубины хода торпеды. Транспорт имел небольшую осадку, а торпеда была установлена на глубину пяти метров. Вот и прошла она под килем вражеского судна.

Неудача следовала за неудачей. Почему же столь трудным оказалось для подводников начало боевых действий? Почему так долго не приходил боевой успех? Ведь такой высокий настрой царил среди моряков, так жаждали люди победы!

Ответ у меня на эти вопросы один: первые неудачи, да и многие последующие, были не чем иным, как горьким отзвуком нашей беспечности, следствием вопиющих недостатков в боевой и специальной подготовке экипажей в предвоенный период — зимой 1940/41 года. Сложно об этом рассказывать, но для правильного понимания развития событий необходимо.

Как раз в ту пору, а точнее в начале января 1941 года, я прибыл на Север к новому месту службы. До этого я командовал бригадой «малюток» на Ханко и, честно говоря, о Севере не думал. Переводу же предшествовала одна памятная встреча осенью 1940 года с командующим Северным флотом А. Г. Головко. Случилась она в Москве, куда мы, каждый со своего флота, прибыли на заседание Главного военного совета ВМФ.

С Арсением Григорьевичем мы были однокашниками по Военно-морской академии и, с гордостью могу сказать об этом, хорошими и близкими друзьями. Своим огромным трудолюбием, способностями, эрудицией, широтой общефлотских знаний А. Г. Головко выделялся среди всех, кто учился на нашем курсе. И неудивительно, что его военная судьба в дальнейшем сложилась просто блестяще, В 1937 году, на втором году обучения, Арсений Григорьевич, прервав учебу, уехал в Испанию, воевал там добровольцем в рядах республиканцев. Летом 1938 года вернулся награжденным орденом Красного Знамени, закончил академию и был назначен командиром отдельного дивизиона эсминцев на Севере. Но командовать им А. Г. Головко практически не пришлось: он сразу начал исполнять обязанности начальника штаба флота. Затем, буквально через несколько месяцев, его назначили командующим Каспийской военной флотилией, через год — Краснознаменной Амурской. А в июле 1940 года Головко стал командующим Северным флотом.

Несмотря на столь высокий пост, Арсений Григорьевич оставался все тем же — простым, добрым и откровенным товарищем. В этом я убедился и во время той московской встречи. Он пришел ко мне в номер гостиницы, в которой остановились все, кто прибыл с флотов на заседание Главного военного совета, и, как это бывает при встрече однокашников, нам вспомянулось былое.

Вспомнили, как ехали когда-то вместе с Тихого океана в Москву поступать в академию, как в течение десяти суток пути зубрили высшую математику ж политэкономию, полагая их самыми трудными предметами, и как потом выяснилось, что ни то ни другое сдавать на вступительных экзаменах не придется… Вспоминала другие курьезные истории, общих знакомых. Говорили долго. И чем дольше шел разговор, тем яснее мне становилось, что не только за этим пришел Арсений Григорьевич.

Но вот Головко как-то посерьезнел, тональность беседы изменилась. Он с болью и горечью стал говорить о тех трудностях, с которыми ему, только что назначенному командующим флотом, приходится сталкиваться, о том, что положение в бригаде подплава его не устраивает.

— Мне, — сказал Головко, — крайне необходимо сейчас иметь во главе этого важнейшего флотского соединения не просто опытного подводника, а человека, которого бы я хорошо знал лично и которому мог доверять… Не согласитесь ли вы?

Предложение было совершенно неожиданным, и я сразу не нашелся, что ответить. Видя мои колебания, А. Г. Головко подчеркнул:

— Прошу вас не только как товарища, но и как коммуниста.

Можно ли было ответить на это отказом?

И вот пока готовился приказ о назначении, в бригаде, которую мне предстояло возглавить, случилось чрезвычайное происшествие. В один из декабрьских дней 1940 года трагически погибла подводная лодка «Д-1», которой командовал капитан-лейтенант Ф. М. Ельтищев. В ясную погоду на виду у наблюдателей берегового поста она погрузилась на глубину для выполнения обычной учебно-боевой задачи, а когда минул положенный срок, не всплыла.

После этого последовали довольно долгие разбирательства. На флоте побывало множество комиссий из различных наркоматов. На некоторое время выходы в море подводных лодок были запрещены.

Когда я принял командование бригадой, обстановка в ней не могла порадовать.

Из-за вынужденного перерыва в боевой учебе выучка подводников находилась на низком уровне. Ухудшилась и воинская дисциплина. Но более всего огорчала совершенно несвойственная коллективам подводников атмосфера какой-то хандры, неуверенности в своих силах.

Разрешение на первый после трехмесячной паузы выход в море пришлось запрашивать в Главном морском штабе. Что это был за выход! «Щ-42Л», а отобрали для почина именно ее, разрешили плавать лишь в надводном положении и не далее десяти миль от берега… Тем не менее дело с мертвой точки сдвинулось. Вслед за «Щ-421» начали выходить в море и другие лодки. Мало-помалу стала налаживаться боевая учеба.

А тут — новые трудности. На Север были присланы из Москвы Курсы боевой подготовки, переработанные с учетом выводов тех многочисленных комиссий. Увы, в этих документах явственно проявились элементы перестраховки. Нам, скажем, категорически предписывалось отработку первоначальных задач по управлению кораблем в подводном положении (пробное погружение, маневрирование под водой, а также срочное погружение и всплытие) проводить в районах, глубины которых не превышали бы так называемые рабочие глубины погружения — 70–80 метров для больших и средних лодок, 50 — для «малюток». Но все фьорды и заливы вблизи нашего побережья имели значительно большие глубины. Можно было использовать только тесные бухточки и губы.

Такого рода запреты ставили нас просто-таки в безвыходное положение. О каком мастерстве командира-подводника могла идти речь, если, к примеру, не разрешалось отрабатывать такой важный для боя прием, как подныривание под корабль охранения? Спору нет, думать о безопасности людей в ходе боевой подготовки необходимо. Недопустимо, когда в мирное время за чью-то халатность, непредусмотрительность приходится расплачиваться бессмысленными человеческими жертвами, гибелью дорогостоящих кораблей. Но ведь не ведет к добру и другая крайность — стремление избежать какого-либо риска, вести боевую учебу в предельно упрощенных, тепличных условиях. Научить людей боевому мастерству можно только в обстановке, максимально приближенной к реальному бою. Тому же, кто чрезмерно перестраховывается во время учебы, может статься, очень дорогой ценой придется расплачиваться за это на войне.

Эти мысли я высказал на заседании Военного совета флота. Ободряло то, что слушали меня сочувственно, с пониманием.

— Какие будут мнения, товарищи? — спросил Головко.

Один за другим высказывались члены Военного совета, и в каждом выступлении я чувствовал поддержку. Командующий флотом подвел итог:

— Мы — коммунисты. Партия, народ поставили нас сюда для того, чтобы блюсти интересы защиты Родины, боеготовности флота. Какова же будет цена нам, коль побоимся взять во имя этого ответственность на себя?..

Давая «добро» на проведение серьезной, всесторонней подводной подготовки вопреки всяческим ограничениям и запретам, Военный совет флота и лично командующий действительно брали на себя колоссальную ответственность. Ведь случись что-то опять чрезвычайное — и меры могли быть приняты еще более крутые, чем после случая с «Д-1». Командование Северного флота могло поступить таким образом прежде всего потому, что оно состояло из единомышленников. Причем едины эти люди были не только во взглядах на флотские дела, но и в своей жизненной позиции, в своей честности и принципиальности.

После этого важного разговора на Военном совете и у меня, и у других подводников уверенности значительно прибавилось. На импровизированном полигоне в районе губы Мотка и губы Кутовая мы теперь отрабатывали подныривание лодок под надводный корабль, производили прострелку воздухом торпедных аппаратов… В мае приступили к выполнению торпедных стрельб.

В связи с этим возникла проблема обеспечения боевой учебы экипажей лодок надводными кораблями. Я доложил об этом командующему.

— Эсминец «Куйбышев» вам подойдет? — спросил Головко.

— Конечно.

— Вот и берите его в полное распоряжение.

О таком подводники и мечтать не могли. Большой надводный корабль, которых не так-то много насчитывалось на Севере, выделялся исключительно на наши нужды! Это сразу сняло многие проблемы. Теперь боевая учеба набрала максимальный темп. Мы сутками и неделями пропадали в море. Отстрелялся один экипаж, за ним тут же следовал черед другого. Соберемся для короткого разбора на эсминец — и снова за учебу. Мы спешили наверстать упущенное в осенне-зимний период. Успели многое. Но далеко не все.

Первые дни войны… На докладах у командующего, которые он ежедневно принимал на флотском КП, уже звучали сообщения о первых успехах береговых артиллеристов, летчиков. А я все вынужден был повторять: вернулась такая-то лодка — результата нет… Но несмотря на это, в те трудные дни я не слышал ни единого упрека ни от А. Г. Головко, ни от других членов Военного совета. Более того. Вспоминается такой случай. 4 июля мы ожидали возвращения «Щ-421» из боевого похода. Член Военного совета дивизионный комиссар А. А. Николаев, узнав об этом, позвонил мне:

— Надо бы встретить лодку как-то необычно, тепло.

— Необычно? — удивился я. — Поход же был неудачный!

— Но ведь люди честно несли службу на боевой позиции. И возвращаются они не откуда-нибудь — с передовой.

Встречали Н. А. Лунина и его подчиненных если и не торжественно, то, во всяком случае, вполне подобающим образом. На причальной стенке находилось все командование флота и бригады. А. Г. Головко поздравил экипаж с благополучным возвращением. А затем последовала, так сказать, неофициальная часть: командующий и другие руководители пришли на подводную лодку пообедать вместе с экипажем. Обстановка поначалу была не очень-то веселая. Но А. Г. Головко,

А. А. Николаев умело разрядили ее: пошел живой, откровенный разговор, зазвучали шутки… И видно было, что моряки «Щ-421», которые возвращались в базу с неважным настроением, вновь обретали присутствие духа. И Лунин, непроницаемый Лунин, не сумел па этот раз сохранить свою обычную невозмутимость. Он встал и сказал:

— Не лучшим образом мы, товарищи, сработали в море. Упустили конвой. Но упустили мы его не по трусости, не потому, что нам не хватило смелости лицом к лицу встретиться с врагом. Произошло это из-за нехватки опыта. Теперь опыт у нас есть. И я обещаю командованию, что больше ни одна фашистская гадина, попавшая в окуляр перископа, не уйдет от наших торпед.

Лунин не нарушил слова. Характерной чертой его командирского почерка стала неуемная настойчивость: если уж он обнаружит цель, то непременно атакует ее, и всегда успешно.

Первые походы многому научили и других командиров, другие экипажи. Обогатили они определенным опытом и меня как командира бригады, и штаб соединения. У нас появился пусть еще не очень богатый, но весьма поучительный материал для анализа приемов и способов ведения боевых действий на вражеских коммуникациях. Инструктируя командиров, я уже мог опираться на конкретные данные, конкретный опыт. Скажем, ставя задачу командиру «Щ-402» старшему лейтенанту Н. Г. Столбову на уничтожение судов противника в районе Порсангер-фьорда, я имел уже перед собой кальку маневрирования подводной лодки «Д-3», которая незадолго до этого вернулась из того же района.

Вместе со Столбовым мы долго изучали всю боевую документацию по походу «Д-3», старались понять, почему же неэффективным оказался произведенный ею поиск противника. Вывод напрашивался сам собой: нельзя ограничиваться пассивным ожиданием вражеских кораблей и судов в одном каком-то месте. Искать их надо более активно.

— Судя по всему, — сказал я Столбову, — враг пока не очень-то заботится о противолодочной обороне своих баз.

Он понял с полуслова. Надо было видеть, как загорелись глаза командира. Дерзкое дело ему было по душе.

— Прошу разрешения, если представится возможность, попробовать прорваться на рейд Хоннингсвог, — попросил он.

И я охотно дал «добро».

Столбов блестяще осуществил свое намерение. Через четыре дня после выхода из базы, 14 июля, с «Щ-402» поступило сообщение об успешной атаке вражеского транспорта.

Разве забудешь этот день? Я все утро провел на причале, проверяя вместе со специалистами штаба готовность очередных подводных лодок к выходу в море. Вдруг видим: по тропинке, ведущей от командного пункта, бежит, отчаянно размахивая руками, оперативный дежурный. Екнуло сердце: что-то случилось! Дежурный, не в силах сдержаться, закричал что-то с полдороги. Что? Столбов… Хоннингсвог… Транспорт… И грянуло вдруг «ура». Все, кто были на причале, радовались, как дети, подбрасывали в воздух пилотки. Боевой счет открыт! Сказали наконец свое слово и мы, подводники!

В туннеле подземного склада, где временно размещался командный пункт, имели право находиться не многие. Но по случаю радостного известия было сделано исключение. В мрачноватом подземелье, которое теперь, казалось, стало светлее от улыбок, собралось немало людей. Всем не терпелось узнать подробности первой победы. Подробности, впрочем, были скупыми. Столбов передал в радиограмме, что, прорвавшись в порт Хонниигсвог, обнаружил стоящий на якоре транспорт водоизмещением около 3 тысяч тонн. Удар нанес с короткой дистанции двумя торпедами. Через полторы минуты весь экипаж отчетливо слышал два взрыва.

Вот, собственно, и все. Но и эти скупые данные вызвали бурные обсуждения, которые не утихали до позднего вечера. А где-то за полночь пришло еще одно столь же радостное известие. Поступила радиограмма с борта «Щ-401». Эта лодка вышла в море уже во второй раз. После первого выхода комдив Колышкин дал, так сказать, «визу» ее командиру Моисееву на самостоятельный боевой поход. И вот, впервые действуя на вражеских коммуникациях без старшего на борту, молодой командир проявил себя с самой лучшей стороны.

«Щ-401» встретила в море два фашистских тральщика, которые шли противолодочным зигзагом. Моисеев хорошо разобрался в обстановке, умело вывел лодку в атаку на ближайший из них. Торпедный удар с дистанции 8 кабельтовых был точен. Это была первая удачная атака вражеского корабля на ходу.

Практически в один день отличились экипажи двух «щук». В один день, 24 июля, они и возвращались в родную базу. В этот раз о торжественной встрече лодок заботиться не было нужды. Она получилась сама собой.

Гремели из репродукторов, словно в праздничный день, торжественные марши. Девушки-связистки с флотского радиоцентра, что располагался по соседству с нашим соединением, собрали огромные букеты иван-чая…

И вот подводники сходят на пирс. Уставшие, с многодневной щетиной на щеках, но безмерно счастливые, гордые сознанием выполненного долга.

Николай Гурьевич Столбов, крепко сложенный, коренастый, с крупными чертами лица и открытым лбом, с чисто флотским щегольством прошагал по пирсу, туда, где стоял командующий, лихо доложил ему о походе… А вот Аркадий Ефимович Моисеев в той же ситуации держался совсем иначе. Он явно смущен, что оказался в центре внимания. Скромняга по натуре, он и докладывал о своей победе с волнением, даже чуть запинаясь.

— Ну-ну, — добродушно засмеялся Головко, — в бою-то вы не робели! — И крепко обнял Моисеева.

Знаменательно, что открыли боевой счет именно «щуки» — эти средние полуторакорпусные лодки. Они хорошо зарекомендовали себя еще в период войны с Финляндией. Их отряд был самым многочисленным в нашем подводном флоте. Немного тихоходные, они зато обладали хорошей мореходностью, что в условиях своенравного Баренцева моря было весьма немаловажно. Имели эти лодки по четыре носовых и два кормовых торпедных аппарата, по два 45-миллиметровых орудия. Численность экипажа составляла 37–40 человек.

Забегая вперед, замечу, что почин, сделанный «Щ-401» и «Щ-402», остальные «щуки» продолжили достойными делами. На счету этого типа лодок десятки вражеских кораблей и судов, отправленных на дно. На счету «щук» (в данном случае я имею в виду не только северные, но и черноморские, и балтийские лодки) наибольшее количество отличий и наград, заслуженных в годы Великой Отечественной войны: пять из них стали гвардейскими, десять награждены орденом Красного Знамени, а «Щ-402» суждено было стать в дальнейшем и гвардейской, и Краснознаменной.

Салют над гаванью

Тревожные вести приходили с сухопутного фронта. Фашисты, развернув наступление на мурманском направлении, рвались к Кольскому заливу. Надо ли говорить, сколь тяжелой для флота, как и в целом для страны, была бы потеря его, потеря незамерзающих портов?

Враг бросил на прорыв нашей обороны отборные части егерей под командованием генерала Дитла. «Герои Нарвика», как называли их фашисты, наступая, надеялись осуществить заполярный блицкриг. Еще бы! На их стороне перевес в численности войск, у ник больше артиллерии, их авиация господствует в воздухе…

Чтобы остановить противника, защитникам Заполярья надо было мобилизовать все имеющиеся силы и средства. В те полные смертельной опасности дни, когда фашисты находились уже в нескольких десятках километров от Кольского залива, командование флота приняло решение о формировании морских добровольческих отрядов для посылки их в помощь частям 14-й армии.

Как только было об этом объявлено, в береговой базе подплава состоялся митинг. Начальник Управления политической пропаганды[4] флота дивизионный комиссар Н. А. Торик, открыв его, спросил:

— Кто готов пойти на сухопутный фронт — прошу поднять руки.

В ответ подняли руки все. Береговая база целиком изъявила желание и готовность идти в бой. Николай Антонович, озадаченный этим обстоятельством, позвонил командующему, спросил, как быть.

— Это хорошо, — сказал Головко. — Но кто будет драться на море? Решите, кого можно отпустить с наименьшим ущербом для дела…

Не так-то просто было это решить. Пришлось обсуждать буквально каждую кандидатуру, взвешивать все «за» и «против». Бесспорной была, пожалуй, лишь кандидатура того, кому предстояло возглавить роту будущих морских пехотинцев, — старшего лейтенанта Николая Аркадьевича Инзарцева, инструктора по физической подготовке и спорту. Среднего роста, слегка сутулый, сухощавый, внешне вроде и не атлетического сложения, он между тем был незаурядным спортсменом, сильным и ловким. Незадолго до начала войны проходила традиционная флотская спартакиада, и Николай Аркадьевич завоевал на ней титул чемпиона флота по тяжелой атлетике.

Было известно, что многие подводники, отобранные нами, должны войти в состав особого разведывательного отряда штаба Северного флота. Их ждали кручи скал, топкая тундра, им предстояло идти через горные ручьи и болота, ущелья и пропасти, совершать марши с боями на десятки километров, подолгу обходиться без горячей пищи: ведь в рейдах нельзя разводить костер…

При отборе в отряд отдавалось предпочтение воинам физически крепким, выносливым, хорошим спортсменам. По этой причине попали сюда отличный лыжник, скромный и трудолюбивый краснофлотец из ремонтных мастерских нашей бригады Виктор Леонов, который стал впоследствии прославленным разведчиком, дважды Героем Советского Союза, старшина 1-й статьи Алексей Радышевцев, не раз защищавший честь бригады на различных соревнованиях, три спортсмена-разрядника, три неразлучных друга, три Николая — Лосев, Рябов и Даманов, которых подводники так и звали Коля-один, Коля-два, Коля-три.

Были зачислены в отряд также торпедисты с береговой базы Григорий Харабрин, Виктор Таразанов, Александр Сенчук и многие другие.

Пока на ФКП бригады шел отбор будущих морских пехотинцев, на лодках собирали для них все необходимое: болотные сапоги, фуфайки, другое обмундирование. Собирали и оружие. На фронте не хватало винтовок Поэтому нам приходилось вооружать своих посланцев самим. Оставили только по одному пистолету у командиров лодок, все остальное оружие было отдано на нужды будущего отряда. Таков флотский закон — идущему в бой отдай последний патрон и последнюю тельняшку.

И вот у здания штаба выстроилось около сотни добровольцев, уходящих на сухопутный фронт. Состоялся короткий митинг, на котором прозвучали последние напутствия и наказы. Попрощались моряки с Боевым Знаменем родной бригады и зашагали вверх по дороге, ведущей через склон гранитной скалы. Кто-то запел старую матросскую песню о «Варяге». И строй подхватил:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Пощады никто не желает…

Удивительно иногда перекликаются времена и судьбы людские. Эту самую дорогу, поднимающуюся от Екатерининской гавани, когда-то пробивали в скале именно матросы легендарного «Варяга», о котором поется в песне. Дело в том, что после русско-японской войны поднятый японцами со дна моря крейсер был выкуплен Россией. Его привели на Север и поставили в порт Александровск (так назывался тогда Полярный) на ремонт. Экипаж «Варяга» жил на берегу в казармах и ходил по скальной дороге на свой корабль для выполнения ремонтных работ.

Теперь по этой дороге уходили на бой с фашистскими захватчиками наследники героев «Варяга», наследники их мужества, стойкости, славы.

Чем тяжелее складывалась обстановка на сухопутье, тем все очевиднее становилось, какое огромное значение имеют для нашей обороны успешные действия подводников. Морские сообщения на Севере были для фашистов не только основным, но и почти единственным путем снабжения своих войск и подвоза новых частей и соединений к линии фронта. Вот почему с первых дней войны потянулись вдоль побережья Норвегии фашистские транспорты с горючим и боевой техникой, боезапасом и продовольствием, обмундированием и войсками. Не порожняком они возвращались и обратно. В Киркенесе и Петсамо их загружали дефицитным сырьем — никелевой рудой.

Гитлеровцы начали предпринимать меры предосторожности — конвои и корабли выводили в открытое море только на очень коротком, самом северном, отрезке своих сообщений. Остальной же путь немецкие корабли и суда проходили, как правило, по внутренним, закрытым множеством скалистых островков шхерным фарватерам. Боевую удачу североморским подводникам надо было искать, дерзко проникая практически в тыл врага, упорно идя в глубину норвежских фьордов.

В июле несколько подводных лодок пытались осуществить прорывы во вражеские бухты. По разным причинам это не удавалось. Но вот 7 августа из Полярного вышла в боевой поход «М-174», которой командовал капитан-лейтенант Н. Е. Егоров. Направилась она к губе Петсамовуоно. В этом узком и длинном фьорде, а точнее в порту Линахамари, находился, как нам было известно, конечный пункт фашистских перевозок. Здесь транспорты врага порой подолгу простаивали у причалов под разгрузкой и погрузкой.

Егоров, зная об этом, несколько дней ждал появления их у входа во фьорд. Ждал безрезультатно. И тогда 16 августа командир принял решение проникнуть в гавань в подводном положении. «Малютка» двигалась самым малым ходом. Командир внимательно наблюдал за показаниями эхолота. Остался позади входной пост. Лодка благополучно вошла на акваторию порта. Подняли перископ. Егоров внимательно осмотрелся: кораблей замечено не было. И тут сказалось, видимо, отсутствие опыта подобных действий — Егоров допустил ошибку. Пройди лодка еще несколько кабельтовых в глубину фьорда — командир увидел бы в перископ причалы. А там, глядишь, нашел бы и цели для атаки. Но Егоров не решился продолжать прорыв. «М-174» повернула на обратный курс и так же, как вошла, незамеченной вышла из фьорда.

Несмотря на то что командир «М-174» не сумел довести свой дерзкий замысел до победного конца, поход этот был весьма знаменателен. Он убедительно показал, что прорыв в Линахамари — дело возможное, вооружил нас сведениями о противолодочной обороне фашистов в этом районе.

В день возвращения «М-174» в Полярный по проложенному ею маршруту отправилась другая «малютка» — «М-172». Повел ее в море капитан-лейтенант И. И. Фисанович. До войны Израиль Ильич служил у нас в бригаде флагманским штурманом. Потом был направлен на учебу. И вот — боевое крещение в роли командира лодки.

Как обычно, в первый боевой поход молодого командира должен был сопровождать кто-то из опытных наставников. Я решил поручить эту миссию командиру «щучьего» дивизиона И. А. Колышкину. Хоть Фисанович и не его подчиненный, но Иван Александрович сам просил меня об этом походе. Ему не давала покоя та неудачная атака, совершенная моисеевской лодкой, атака в гавани Вардё. Сколько раз, вспоминая ее, Колышкин сетовал:

— Тесновато нам было тогда на «щуке» маневрировать в узком фьорде. Куда ни глянь — всюду скалы. Не повернуться. А вот «малютка» чувствовала бы себя там куда вольготнее…

Итак, И. А. Колышкин шел в море на «малютке». Да не просто в море, шел как раз с заданием прорваться во вражеский порт — в залив Петсамовуоно.

19 августа «М-172» прибыла на свою позицию на подступах к Петсамовуоно. Колышкин и Фисанович решили не торопить события. «Малютка» прошла раз, Другой вдоль берега на расстоянии в несколько кабельтовых. Подводники изучали подступы к заливу. Ночью отошли мористее, зарядили аккумуляторные батареи и утром 21 августа пошли на прорыв. У входа в Петсамовуоно гидроакустик старшина 2-й статьи Анатолий Шумихин — один из лучших гидроакустиков в бригаде — услышал шум винтов малого корабля. Тот периодически стопорил ход. Ясно было, что это дозорный катер, ведущий поиск подводных лодок с помощью шумопеленгатора Фисанович решил перехитрить противника. Когда шум винтов катера затихал, он останавливал электромоторы; как только шум возобновлялся, пускал их вновь Таким образом и разошлись с вражеским дозором без осложнений.

В 13 часов 45 минут у северо-западного причала Линахамари подводники обнаружили фашистский транспорт. Часть груза, видимо, с него была уже выгружена, и нос судна приподнялся, обнажив красную от сурика подводную часть. Целясь по трубе, Фисанович произвел выстрел одной торпедой. Вскоре в отсеках был услышан глухой взрыв.

На обратном пути «малютка» вновь натолкнулась на вражеский противолодочный дозор, но и в этот раз благополучно проскочила мимо. Уже держа курс в открытое море, подводники услышали за кормой разрывы бомб. Их преследовал бессильный в своей ярости враг. Примечательно, что выходила из залива «М-172» в подводном положении. Фисанович при этом ориентировался только по данным гидроакустики. Это был первый подобный случай на флоте.

Поздно вечером, следующего дня, когда лодка находилась на перископной глубине, зоркий Фисанович разглядел в перископ на фоне темного 6epeгa движущееся размытое пятно. Это было вражеское судно. «Малютка» вышла в атаку. Через несколько секунд после того как была выпущена торпеда, раздался звонкий, с россыпью взрыв. Командиру, правда, не удалось пронаблюдать в перископ результат атаки, но А. В. Шумихин доложил, что после взрыва шум винтов вражеского судна прекратился. Были основания полагать, что и оно уничтожено.

23 августа «малютка» вернулась в родную базу. И снова было оживленно на пирсе. Снова у всех в бригаде было праздничное настроение. Снова улыбки, цветы, поздравления с победой. Моряки обступили Колышкина:

— Ну, Иван Александрович, давайте подробности…

Колышкин только улыбается:

— По всем вопросам — к Фисановичу. Он лодкой командует. Он стрелял, он топил… У нас на Волге так говаривали ямщики: «Кто едет, тот и правит…»

Спору нет, Фисанович — герой дня. Всего месяц как принял лодку, а показал себя в походе настоящим, зрелым командиром Добрых слов заслужили и многие другие подводники. И все же зря скромничал Колышкин. В успехе «М-172» — доля его труда. Он, комдив, старший на борту, утверждал решения, принимавшиеся Фисановичем, умело, тактично, не подменяя командира и других специалистов, учил их боевому мастерству. Его же самого учить было некому. Ему не приходилось ждать каких-либо подсказок, помощи. Полагаться можно было в любых ситуациях только на свой опыт и свою интуицию.

Пройдет совсем немного времени после этого августовского похода — и Колышкин станет признанным асом подводных атак, известным не только на Севере, но и на других флотах Победы, достигнутые им в боях, станут привычными. Само присутствие Колышкина на борту подводники уже будут считать предвестником боевого успеха. А. Г. Головко скажет во время одного из разборов «Там, где Колышкин, там успех, там победа».

Мне лично всегда было по-особому радостно узнавать о новых и новых ратных свершениях Ивана Александровича К тому помимо естественного товарищеского чувства имелись и особые причины…

Мало кому известно это, но ведь незадолго до начала войны перспективность Колышкина как командира дивизиона подводных лодок была поставлена под сомнение. Среди прочих проблем, которые встали передо мной в январе 1941 года при знакомстве с делами бригады, была и такая, что делать с заключением прежнего комбрига капитана 1 ранга Д. А. Павлуцкого о несоответствии Колышкина занимаемой должности? Немалого труда стоило понять, что за этим вроде бы убедительно обоснованным словесным заключением на деле стояла вовсе не глубокая оценка деловых качеств и способностей человека, а недовольство чисто внешней стороной его поведения. Колышкин всегда был подчеркнуто вежлив, тактичен, внимателен по отношению к подчиненным, к младшим по званию, за что те питали к нему самые добрые чувства. В то же время Иван Александрович порой, скажем так, весьма смело держался с начальством, терпеть не мог служебного трепета, не говоря уж о подобострастии, и, если чувствовал свою правоту, никогда не останавливался перед тем, чтобы сказать слово наперекор. В бригаде нередко вспоминали, как он разговаривал с представителем вышестоящего штаба, наблюдавшим вместе с ним с пирса за швартовкой подводной лодки. Тому показалось, что командир ее действует неправильно.

— Комдив, — потребовал он от Колышкина, — остановите его!

Но Колышкин не хотел лишать командира самостоятельности, тем более что его действия не создавали какой-либо опасности для лодки, и ответил довольно-таки непочтительно:

— Я с берега кораблями не управляю…

Честно говоря, я никогда не считал отсутствие «служебного трепета» в Колышкине, да и в других людях, изъяном. По-моему, иметь смелого, принципиального, честного подчиненного, не стесняющегося сказать тебе правду, пусть даже горькую, в глаза, — благо для любого командира. Но допустим даже, что все это — недостаток. Разве можно брать его за основу всей службы человека?

Ставить под сомнение его командирскую судьбу? Страшно подумать: ведь стоило командованию флота и бригады согласиться с сугубо субъективной точкой зрения Павлуцкого — и, возможно, не было бы у нас прославленного аса-подводника Колышкина. Как тут не задуматься о том, сколь важны скрупулезная взвешенность командирских оценок, его умение быть максимально объективным, отрешенным от личных симпатий и антипатий? Особенно в тех случаях, когда речь идет о решении чьей-то судьбы.

Война на многое заставила посмотреть по-иному, многое переосмыслить. В том числе пришлось по-новому осмысливать и такое понятие, как «талант» командира-подводника. Что греха таить, до войны в оценках способностей и деловых качеств командиров бытовал порой весьма поверхностный подход. Хорошим командиром иногда считался не тот, кто в ходе боевой подготовки настойчиво стремился к поиску, к риску, кто не обходил острые углы и проблемы, а тот, кто умел добиваться внешнего, показного благополучия. Но война все расставляла по местам. Дутые авторитеты лопались, словно мыльные пузыри, при первых же испытаниях. Успеха же в боевых действиях добивались лишь те, кто стремился действовать нестандартно, проявлял творчество в тактике, не боялся, если требовалось, брать на себя груз ответственности за смелые новаторские решения, упорно и настойчиво шел к цели, несмотря на все преграды.

Среди тех, у кого по-особому ярко проявились все эти качества в начальный период боевых действий на Севере, был, пожалуй, и один из самых талантливых подводников времен Великой Отечественной войны командир 1-го дивизиона нашей бригады Магомет Имадутинович Гаджиев.

С Магометом Гаджиевым мы были знакомы с курсантской поры.

Сентябрь 1927 года… Новоиспеченные первокурсники Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе только что получили и примерили морскую форму. В казарме, где нас разместили, стоял оживленный гомон. В курилке не прекращались разговоры о будущей учебе и службе. Радостные чувства и избыток молодых сил переполняли каждого. Со смехом, с шутливыми возгласами кто-то затеял веселую юношескую возню. В стихийно образовавшийся круг стали поочередно выходить желающие помериться силами в борьбе. Оказавшийся на лопатках становился в ряды зрителей, на смену ему выходил другой.

Мое внимание сразу же привлек черноволосый парень, худощавый, маленький, с острым, живым взглядом и подвижным, волевым лицом. Все звали его Керим Он чаще других выходил в круг. Уступая ростом и сложением большинству из нас, нередко оказывался на лопатках. И тем не менее вступал в борьбу снова и снова, пока не добивался победы над более сильным соперником. Столько страсти было в Кериме, столько напора, что я, хоть физически был куда крепче его, не решился бороться с ним.

Когда группа курсантов разошлась, я подошел к Кериму, угостил его папиросой.

— Откуда ты?

— Дагестан, — коротко ответил Гаджиев и широко белозубо улыбнулся.

Так мы познакомились. А потом это знакомство переросло в крепкую многолетнюю дружбу.

Дружбе нашей везло. Прихотливая военная судьба то и дело сводила нас. Вместе в одной бригаде подплава служили мы на Черноморском флоте. Вместе затем получили назначение на Тихий океан.

Меня, как, наверное, и каждого, кто знал Гаджиева, всегда восхищала удивительная цельность его натуры. Жизненные идеалы, за достижение которых он бился, были ясны и высоки, правила, которым он старался следовать, отличались предельной четкостью. Он, к примеру, Часто любил в беседах повторять такую фразу: «Живи — как будто умрешь завтра, учись — как будто проживешь сто лет».

Тому, кто узнал его уже в зрелые годы опытным подводником, крайне трудно было представить, что когда-то Магомет начинал свой путь на флоте малообразованным, с трудом объяснявшимся по-русски парнем. За этим преображением стояли колоссальный труд, постоянная работа над собой.

В училище он доводил преподавателей до седьмого пота, добиваясь от них детального разъяснения того или иного вопроса. А иногда сердился: «Я пришел учиться и хочу знать много, пусть преподаватели лучше готовятся к занятиям».

Однажды во время занятий в кабинете торпедной стрельбы всеми уважаемый преподаватель А. А. Иконников, видя хорошую подготовку Гаджиева к выполнению одного из упражнений, неосторожно прервал его на середине: «Достаточно!» Ох как взвился, горячий Керим! «Что это за учеба?! Я должен завершить начатое!» С тех пор Иконников больше не рисковал отрывать Гаджиева от любимого дела.

Такое же упорство проявлял Магомет и в службе. Хорошо помню морозное мартовское утро 1935 года. Тихий океан. Бухта Находка. Наши лодки стоят плотно вмерзшими в лед. Надо выходить в море на боевую подготовку. Но как? Ледокола в базе нет. Командиры собрались в кружок, обсуждают ситуацию. А в это время Гаджиев развил на своей «малютке» бурную деятельность. Вооружил команду пешнями и топорами и заставил рубить лед с носа и кормы. Все это длилось до обеда без видимых результатов. Моряки проходят мимо, подначивают. А Гаджиев только улыбается: «К вечеру выйду…» И вышел. Погрузился до палубы. Осмотрелся — и вперед-назад, вперед-назад… Так пробивал себе путь, сначала работая электромотором, затем дизелями. К ужину прорвался на чистую воду. Бодро махнул всем нам издали рукой и показал швартовый конец: мол, вы, печенеги, сидите тут вмерзшими в лед, а я пошел плавать.

После службы на Тихом океане мы встретились с Гаджиевым в Военно-морской академии — он приехал учиться на год позже меня. Затем наши пути на короткое время разошлись. И как же радовался я, когда, прибыв на Север принимать бригаду подплава, встретил здесь своего старого друга! Комдив-один Гаджиев стал одним из первых моих помощников и советчиков во всех делах.

Гаджиев не имел отношения к гибели «Д-1». Но лодка была из его дивизиона, сам он считал себя виноватым и вину стремился искупить просто-таки неумолимой требовательностью к себе. Я уже говорил, что в предвоенные месяцы вся бригада работала с особым напряжением. Но никто не трудился так яростно, с такой страстью, как Гаджиев. Никто не проводил в море на лодках столько времени, сколько он.

В море, на «Д-3», он встретил и войну. Поход тот был безрезультатным. Потом Магомет еще несколько раз выходил в качестве старшего на борту в боевые походы на разных лодках. Но вновь и вновь возвращался ни с чем.

Что творилось в эти дни с Керимом! Он был не похож сам на себя. Осунулся, почернел. Глаза обожжены бессонницей. Переживал он свои неудачи страшно. И было отчего. Ведь Керим, как всегда, делал свое дело честно, отдавал ему всего себя. Но фортуна отворачивалась от него. Нелепые случайности перечеркивали и колоссальный труд, и блестящие замыслы.

7 августа Гаджиев в очередной раз вышел в боевой поход. На этот раз на «К-2», впервые отправлявшейся па коммуникации противника. Уже на второй день пребывания на позиции в районе Тана-фьорда подводники обнаружили фашистский танкер водоизмещением около 3 тысяч тонн. Лодка легла на курс атаки. Но в самый последний момент танкер вдруг резко повернул в порт Берлевог и встал на якорь в гавани, за волноломом.

Отошли от берега, а чуть позже вновь обнаружили танкер, идущий полным ходом. Догнать его было сложно, и Гаджиев, посоветовавшись с командиром подводной лодки капитаном 3 ранга Василием Прокофьевичем Уткиным, принял решение открыть артиллерийский огонь с дистанции 20(!) кабельтовых. Во время стрельбы отказал полуавтомат. Не теряя времени командир боевой части лейтенант 3. М. Арванов приказал комендорам перейти на ручную стрельбу. Но слишком уж далеко был враг. Хоть и получил танкер повреждение, но успел-таки скрыться во фьорде.

13 августа «К-2» дважды выходила в атаку — на транспорт и на тральщик. Оба раза фашистам удалось уклониться от торпед.

17 августа вечером подводники обнаружили транспорт противника, идущий на запад в охранении двух миноносцев. Полным ходом пошли на сближение. Но, увы, атаку пришлось прервать: не хватило плотности электролита. Аккумуляторная батарея выработала весь запас электроэнергии…

Было от чего впасть в уныние. Такой поход, столько проявлено смелости и настойчивости, столько возможностей — и все безрезультатно. Когда Гаджиев докладывал мне подробности, чуть не плакал от обиды.

Глядя на него, я решил для себя: в ближайший поход посылать Гаджиева нельзя. Просто нечеловеческие физические и психологические нагрузки пришлось испытать ему в последнее время. Мне подумалось, что он, как говорится, перегорел, что ему надо успокоиться и отдохнуть.

Плохо же я, оказывается, знал своего друга! Он никому никогда не давал поблажек. И сам не собирался их принимать.

7 сентября «К-2» вновь должна была отправляться в поход к Тана-фьорду. Гаджиев, узнав о том, что на этот раз на ней в качестве старшего должен пойти другой комдив, явился ко мне крайне взбудораженным и обиженным:

— Не понимаю, чем вызвано такое недоверие? — запальчиво спросил он.

Я начал объяснять, что вовсе не в недоверии к нему дело.

— Впрочем, не это главное, — сказал он. — Главное в другом — в интересах дела. Я двадцать с лишним дней отплавал на «К-2». Я знаю экипаж, знаю район боевых действий. К чему же посылать вместо меня человека, которому все придется осваивать заново?

— Тебе надо отдохнуть, Керим.

— Отдохнуть? В такое время? После войны отдохнем!

— Успокойся, Магомет, — сказал я и кивнул на графин с водой.

— Мне не той воды сейчас требуется, — горько усмехнулся Гаджиев, — не пресной — соленой. Она меня вылечит, она мне силы даст.

Я все же стоял на своем, и тогда Керим вдруг перешел на официальный тон:

— В таком случае, товарищ командир бригады, я прошу разрешения обратиться к командующему флотом.

Я пожал плечами — не поверилось, что Гаджиев, который вообще не любил обращаться с какими-либо вопросами к начальству, пойдет к Головко. Но буквально через час позвонил командующий.

— Тут ко мне Гаджиев прорвался. Жалуется на вас…

Ну что было делать с этим неукротимым Керимом? Он пошел в море на «К-2». И доказал всем нам лишний раз, что упорство в достижении поставленной цели — великая вещь.

Этот сентябрьский поход «К-2» стал знаменательным двумя событиями. Прежде всего тем, что 10 сентября в районе Вардё «катюша» первой из подводных лодок Северного флота осуществила минную постановку. Ставить мины морякам пришлось в очень сложных условиях — при плохой видимости, стесненности и мелководности района. Тем не менее задача была выполнена вполне успешно. Подводники точно рассчитали момент полной воды и место постановки. Всего было выставлено четыре минные банки в общей сложности из тринадцати мин.

Выполнение этой важной задачи уже позволяло считать поход успешным. Но подводники на том не успокоились. Они настойчиво искали встречи с противником. И она состоялась.

12 сентября, утром, находясь в подводном положении в районе мыса Харбаке, «К-2» обнаружила вражеское судно. Судьба, будто решив вновь испытать экипаж, поставила его почти в такую же ситуацию, как и в предыдущем походе. Вновь судно шло полным ходом. Вновь «катюше» пришлось гнаться за ним. Добыча буквально ускользала из рук. И вновь было принято решение использовать артиллерию. Комендоры, которыми командовал лейтенант 3. М. Арванов, открыли огонь из носового орудия. За семь минут было выпущено 26 снарядов. Получив несколько прямых попаданий, транспорт заметно потерял скорость, но оставался еще на плаву. И тут сигнальщик заметил, что на берегу фашисты в спешном порядке готовят к полету гидросамолет.

Уходить на глубину? Бросить транспорт недобитым? Нет, Гаджиев и Уткин сохраняли хладнокровие. Подводная лодка продолжала сближение с вражеским судном. Пушки били в упор.

— Самолет в воздухе! — прозвучал взволнованный доклад сигнальщика. Но и транспорт уже начал заметно оседать в воду. Самолет, пронесшийся над лодкой, успел сбросить только две бомбы, которые разорвались в стороне. «К.-2» невредимой уходила на глубину.

Это была трудная победа. Победа, в которой ярко проявился самобытный гаджиевский почерк. А отпраздновал он ее вместе с экипажем тоже по-гаджиевски.

19 сентября «К-2» возвращалась в базу. Я на катере вышел навстречу ей. С первого дня войны выработалась у меня привычка встречать все возвращающиеся с боевых позиций лодки еще на подступах к главной базе. Поначалу это вызывалось необходимостью: иногда требовалось помочь молодым командирам правильно войти в бухту, ошвартоваться. Ну а после все это стало просто одним из атрибутов сложившегося у нас ритуала встречи. Экипажи, входящие в базу, уже ждали — встретит их комбриг или нет. Да и для меня стало потребностью как можно раньше увидеть лица своих подчиненных, возвращавшихся после трудного многодневного похода.

Так вот, встретил я «К-2» у входа в Екатерининскую гавань. На борт ее перебираться не стал, просто поприветствовал Гаджиева и Уткина, стоящих на мостике. Они помахали в ответ.

Катер обогнал лодку и, следуя немного впереди ее, двинулся к причальной стенке, где уже находился командующий. Вдруг слышу — за спиной выстрел. Что такое? Почему «К-2» стреляет? Налет противника? Нет, вроде бы самолетов не видно. Так в чем же дело? Знаками на расстоянии пытаюсь выяснить это у Гаджиева. Тот широко улыбается и, сложив ладони рупором, стараясь перекричать шум ветра, торжественно произносит:

— Залп в ознаменование победы произведен из орудия, потопившего транспорт врага!

С легкой руки Гаджиева стало традицией отмечать при входе в Полярный холостыми залпами орудий потопление вражеских судов и кораблей. Несколько позже появился в бригаде подплава и еще один своеобразный обычай. Экипажу, потопившему вражеский корабль или транспорт, по возвращении в базу стали вручать… жареного поросенка. Поросят специально выращивали в подсобном хозяйстве нашей береговой базы. И надо сказать, что если поначалу мощности небольшой свинофермы хватало, то со временем, когда число успешных атак значительно возросло, командиру береговой базы капитану 3 ранга Г. П. Морденко пришлось принимать срочные меры, чтобы расширить подсобное хозяйство. Григорий Павлович, бывало, в шутку сетовал, когда иные лодки стали «привозить» с моря по две, а то и по три победы:

— Ну разве тут напасешься поросят!

Так или иначе, а вручение необычного приза тоже прочно вошло в традицию, которой придерживались подводники в течение всей войны.

На флагманском командном пункте

Сырой и гулкий туннель подземного склада, где в первые дни войны разместился ФКП, был, конечно, мало приспособлен для управления бригадой. Поэтому вскоре после начала боевых действий мы приступили к строительству такого укрытия, которое бы находилось неподалеку от причалов, было обеспечено надежной связью и всем необходимым.

Делать это приходилось, как говорится, на чистом энтузиазме: не хватало рабочих рук, материалов. И тем не менее подземное помещение для ФКП строилось, и довольно быстрыми темпами. Старшины и краснофлотцы береговой базы быстро научились бурить скальный гранит, при содействии специалистов строительного отряда флота освоили подрывное дело, и работа закипела. День за днем тарахтели вагонетки, на которых моряки выкатывали из-под скалы на поверхность подорванную породу. И вот помещение флагманского командного пункта построено.

Оборудован ФКП был продуманно, надежно. Вход в подземелье был сделан буквой «Т» — никакая ударная волна не страшна. Даже если вдруг она вышибет двойную дверь, пройдет по входному коридору, упрется в стенку. В последующем не одну бомбежку нам довелось пережить. Но как бы ни неистовствовал враг, никаких повреждений нашему ФКП нанести он не сумел.

Внутри подскального помещения деревянные перегородки, обитые крашеным картоном, образовывали несколько комнаток. В самой большой, центральной, находились оперативный дежурный и узел связи. Среди многочисленных телефонов, стоявших на столике перед вахтенным телефонистом, был и телефон прямой связи с командующим.

Рядом с комнатой оперативного дежурного помещалась небольшая столовая для командования бригады и дежурной службы, куда вестовой приносил пищу с общего котла. А с другой стороны — еще две двери, два помещения.

В моей «каюте» обстановка, что называется, спартанская: стол, стулья, сейф с бумагами, графин с водой, настенные часы да за ширмой из грубого сукна обычная матросская койка.

Здесь, в глухом подземелье, где воздух тяжел, как ртуть, было теперь и мое рабочее место, и мой дом. Здесь я проводил немалую часть своего времени — хлопотливые дни и тревожные ночи.

Каждый день на ФКП начинается обычно с так называемого утреннего доклада. Собираются флагманские специалисты. Первым докладывает оперативный дежурный. Прежде всего о сообщениях, поступивших с подводных лодок, находящихся в море. Затем о том, что делается в базе: в какой стадии подготовка к выходу в море на очередных лодках, как идут работы на тех, что находятся в ремонте…

После оперативного коротко докладывает по своим проблемам каждый из флагманских. Затем я делаю резюме. Уточняем план работ на текущий день, координируем действия… И — за работу. Флагманские расходятся по кораблям.

Иногда вслед за ними отправляюсь и я. Доклады докладами, но комбригу очень важно и самому побывать на лодках, вникнуть в то, чем живут экипажи, проверить, веем ли обеспечены для нормальной подготовки к новому походу, поговорить с людьми, подбодрить их, настроить на боевой лад…

Но, конечно, на долгое время покидать ФКП возможности у меня нет: слишком много вопросов ждут здесь своего быстрого решения — одной лодке не подвезли снаряды, другой надо сменить место дислокации, третья получила повреждения при очередном налете фашистских самолетов… Звонки, доклады, по которым необходимо принимать решения, следуют практически беспрерывно.

В назначенное время проводятся разборы боевых походов, инструктажи командиров и военкомов подводных лодок, которым предстоит отправиться на боевые позиции. Затем, глядишь, подходит время торжественно встречать тех, кто возвращается с моря. Потом — провожать тех, кто уходит…

Так, в бесконечном круговороте дел и забот, проходит день за днем. А ведь есть еще вопросы, так сказать, долговременного действия. В массивном железном сейфе, что громоздится на ФКП, растут кипы командирских донесений об атаках вражеских кораблей и транспортов, различные документы. Все это не должно быть мертвым грузом. Все это надо не просто оценить, а осмыслить, проанализировать, чтобы сделать выводы на будущее.

Конечно, размышляю над этими материалами не в одиночку. Работники штаба — деятельные мои помощники в обобщении боевого опыта. Мне, вообще, повезло со штабом. Бывают, знаете ли, штабники, умеющие создать впечатление своим лощеным внешним видом, напускной солидностью, а копнешь поглубже — оригинальных мыслей, подлинной инициативности ни на грош, только бездумное щелканье каблуками, да бодренькое «есть». Такой и на кораблях-то держится, словно проверяющий со стороны, и от других требует не столько сути дела, сколько внешнего, показного блеска.

Штаб бригады, к счастью, составляли люди совсем иного склада. Не бездумные механические исполнители, а люди большей частью творческие, ищущие. Безусловно, разные по характеру, но зато все, как один, влюбленные в свою специальность, в лодки, в нашу бригаду.

Особая заслуга тут принадлежала капитану 3 ранга М. П. Августиновичу, который был начальником штаба в предвоенную пору. Именно он сумел сколотить хороший, дееспособный штабной коллектив, настроил его работу на камертон деловитости и добросовестности. Энергичный, живой, подвижный, деятельный, Августинович, отличаясь превосходным знанием северного морского театра, корабельного состава, был толковым распорядителем и организатором, моей надежной опорой во всех делах. Служить бы нам с ним да служить. Но так случилось, что с Михаилом Петровичем мне пришлось расстаться буквально в первые же дни войны.

Произошло так, что одна из больших подводных лодок — «К-1» — осталась без командира. Капитан 3 ранга К. А. Чекин, возглавлявший ее, внезапно заболел. На смену ему назначили было опытного подводника капитана 3 ранга И. А. Смирнова, служившего до того в отделе боевой подготовки штаба флота. Он принял командование. Но при первом же серьезном испытании — внезапном налете вражеской авиации на одну из бухт, где стояла «К-1», — у Смирнова сдали нервы, и стало ясно, что вынести тяжелой боевой нагрузки он не сможет.

Вновь «катюша» оказалась без командира. И тогда-то предложил свою кандидатуру на эту должность Августинович. Для меня его решение было крайне неожиданным, и поначалу я наотрез отказал ему. Но Михаил Петрович настаивал и в конце концов покорил-таки меня своей беззаветностью и своим бескорыстием. Ведь он просился не куда-нибудь — на лодку, где создалось трудное положение. Добавлю к этому, что в интересах дела он шел фактически на двойное понижение в должности.

Да, такое уж наступило время: каждому теперь не о должностях, не о личных удобствах надо было думать. В общем, пришел я к тому, что стремление Августиновича надо решительно поддержать. Без начальника штаба (а надеяться, что нового подберут быстро, не приходилось) на меня ложилась дополнительная нагрузка, но зато я твердо знал, что на «К-1» будет командир, на которого всегда и во всем можно положиться. Вместе с Августиновичем мы убедили А. Г. Головко в необходимости данного назначения, и оно состоялось.

Ну а обязанности начальника штаба пришлось временно исполнять оператору старшему лейтенанту Л.А.Фридману. Ему сначала, конечно, не хватало той широты кругозора и опыта, которыми обладал Августинович, но, будучи по натуре человеком очень старательным, он достаточно грамотно обеспечивал оперативную часть работы штаба, аккуратно и быстро готовил планы, приказы и другие документы.

Флагманским штурманом бригады был капитан-лейтенант Г. Е. Аладжанов. Маленького роста, худенький, невидный на первый взгляд, он обладал незаурядными и разносторонними способностями — прекрасно пел и постоянно с успехом выступал на всех концертах флотской художественной самодеятельности, отлично рисовал, был способным спортсменом. Но главным призванием Аладжанова было, конечно, штурманское дело. Пришел он к нам в бригаду перед самым началом войны с надводных кораблей. Но буквально в считанные дни освоился с особенностями работы штурманов на подводных лодках, а вскоре уже мог вполне компетентно учить других премудростям навигации в суровых заполярных условиях.

Аладжанов, пожалуй, чаще всех в штабе бригады выходил в море, в боевые походы. И работал он там просто здорово. Взять, скажем, августовский поход на «К-1» в Вест-фьорд — район далекий, сложный в навигационном отношении и, самое главное, в то время практически незнакомый для нас. Двадцать восемь суток продолжалось трудное плавание. Возвращаясь в базу, лодка в течение двенадцати суток не имела возможности проводить обсервации. Но Аладжанов, участвовавший в походе, сумел обеспечить отличную работу штурманской боевой части, которую возглавлял молодой штурман старший лейтенант В. В. Бабочкин. «К-1» пришла в заданную точку встречи с невязкой всего в одну милю. Точность чуть ли не идеальная.

Надежным моим помощником во всех делах был флагманский связист бригады капитан-лейтенант И. П. Болонкин. На флоте есть такая шутка: связь, мол, замечают только тогда, когда ее нет. Вопреки этой шутке Болонкин был человеком весьма заметным и авторитетным в коллективе. Не случайно его не раз избирали секретарем штабной парторганизации. Ну а что касается связи, то проблемы с ней у нас возникали нечасто. Только одна деталь: на ФКП на случай неполадок в телефонной сети, связывающей нас с ФКП флота и другими соединениями, имелась ультракоротковолновая радиостанция. Так вот, не помню случая, чтобы пришлось прибегнуть к ней, хотя эта станция находилась в полной готовности. Проводная связь работала без перебоев.

Совершенно разными людьми были наши специалисты-оружейники — флагманский минер капитан-лейтенант О. К. Волков и флагманский артиллерист старший лейтенант В. О. Перегудов.

Волков — человек, что называется, весь в себе. Внешне несколько мрачноватый, да и не всегда уравновешенный. Но специалист — отличный. Он, скажем, немало внес предложений, направленных на увеличение дальности хода торпед.

Перегудов, может, не имел такого опыта, как Волков, и не знал так глубоко свою специальность, но зато был человеком открытым, прямодушным. Энтузиаст артиллерийского дела, Перегудов всерьез обижался, если кто-то при нем заявлял, что артиллерия, мол, для подводных лодок — оружие второстепенное. И не было в бригаде более счастливого человека, когда с моря поступило известие о том, что Гаджиев потопил фашистское судно огнем из пушки.

Кипучую натуру Перегудова не удовлетворяли рамки штатной должности. Ему хотелось чего-то еще. В октябре, когда фашисты предприняли несколько яростных бомбежек Полярного, Перегудов уговорил меня расконсервировать хранившееся на складе орудие, предназначенное для одной из «катюш», и установить его на сопке. Теперь, как только объявлялась воздушная тревога, Перегудов не спускался в убежище, а надевал каску и вместе с натренированным им расчетом отправлялся на свою огневую позицию. Проку от орудия, надо признать, было немного, но флаг-артиллерист яростно бил по вражеским самолетам и уверял, что в конце концов хоть один фашистский стервятник, да будет им прикончен.

Неутомимо трудились флагманский врач военврач 3 ранга 3. С. Гусинский (он, кстати говоря, не только успешно лечил больных и раненых, но и с первого дня войны занимался разработкой крайне важного для подводников вопроса — отработкой системы регенерации воздуха, позволяющей продлить пребывание подводников под водой), оператор старший лейтенант М. П. Галковский, ведавший вопросами разведки, флагманский химик младший лейтенант Ф. М. Рубайлов, другие специалисты.

Но особо хотелось бы сказать о флагманском инженере-механике бригады инженер-капитан-лейтенанте И. В. Коваленко и его помощниках — инженер-капитан-лейтенантах П. А. Мирошниченко и Н. Н. Козлове. Достаточно было посмотреть на их мозолистые, натруженные руки, чтобы понять, сколько делают эти беззаветные и честные люди для повышения боеготовности родной бригады. Они порой проявляли просто чудеса изобретательности во имя того, чтобы механизмы на лодках, эксплуатировавшиеся в крайне суровых условиях, работали надежно, без аварий и поломок и как можно дольше обходились без ремонта.

С первых дней войны я, как командир, и весь наш штаб бригады ощущали на себе повышенное внимание со стороны Военного совета флота, и прежде всего командующего А. Г. Головко. От ФКП флота до расположения бригады было рукой подать, и Арсений Григорьевич посещал нас очень часто. Приходил обычно пешком, зачастую без всяких сопровождающих. Только серая овчарка Джек бежала с ним рядом.

Бывали случаи, когда командующий заходил к нам на ФКП просто так, чтобы, как он выражался, «почувствовать бригаду». Другими словами — вникнуть в наши дела и заботы, поговорить с командирами, специалистами штаба, пообщаться с личным составом. А. Г. Головко любил живое общение с людьми. Военная обстановка отводила ему на это крайне мало времени, но каждое подобное посещение, каждый разговор с ним оставались у подводников в памяти надолго.

Головко всегда стремился лично участвовать во встречах подводных лодок, возвращавшихся с боевых позиций, считал своим долгом лично разбирать с командирами наиболее важные и поучительные походы. Об этих разборах, проходивших очень живо, интересно, можно рассказывать много. Замечу, кстати, что у иных военачальников такие разборы были похожи чем-то на улицу с односторонним движением: все молча слушают, а он сам вещает — оценивает, критикует, поучает… У Головко на разборах, я бы сказал, царила демократичная обстановка. Каждый мог свободно высказывать свое мнение, даже не соглашаться с оценками самого комфлота… Головко не стремился разобрать ту или иную атаку до мелочей — это он предоставлял мне или начальнику подводного отдела штаба флота. Своей же задачей он считал пробудить в людях творческую мысль. И это ему удавалось: командиры вносили конкретные предложения, думали, искали.

Внимание к подводным силам флота выражалось и в том, что в первые же военные месяцы командующий взял на себя дополнительную нагрузку — управление действиями подводных лодок в море. Впоследствии нас немало критиковали за это — говорили об излишней централизации руководства подводными силами, о принижении роли командования и штаба бригады…

Что ж, может быть, со временем, где-то в конце 1942 — начале 1943 года, централизация действительно стала уже недостатком. Но возьму на себя смелость утверждать, что поначалу она представлялась весьма целесообразной, во всяком случае, в тех условиях, какие сложились у нас на Севере. Во-первых, подводные лодки в первые месяцы войны были, по сути, единственным средством борьбы с врагом на его арктических коммуникациях и их деятельность в связи с этим приобретала общефлотское значение. Во-вторых, североморские подводники вступили в войну в условиях, когда еще явно недостаточно были отработаны вопросы взаимодействия с другими силами флота, по существу, отсутствовала разведка в интересах подводных лодок. Решение этих проблем в любом случае было бы невозможно без постоянного, повседневного участия комфлота.

Ну а что касается умаления роли комбрига и штаба бригады, могу с чистой совестью сказать: мы его не ощущали. Наоборот, нам тогда казалось, что А. Г. Головко, вплотную занимаясь управлением подводными лодками в море, придает огромное значение подводным силам. И это было действительно так. Ни о каком недоверии, лишении самостоятельности не было и речи. Я не помню случая, чтобы какое-нибудь важное решение относительно возвращения лодки в базу или смены ею боевой позиции принималось без моего участия и чтобы какое-либо мое предложение по этим вопросам оставалось без внимания. На ФКП бригады, так же как и да командном пункте флота, на картах тщательно фиксировалась обстановка, которая складывалась на вражеских коммуникациях. Командиры лодок направляли донесения о своей боевой деятельности в два адреса — в штаб флота и штаб бригады.

Помнится даже такой случай. Как-то одна из подводных лодок сообщила об успешной атаке вражеского судна. Бригадные связисты это сообщение приняли, а на флотском узле связи по каким-то причинам пропустили. Получилось так: я в курсе дела, а А. Г. Головко нет. Командующий вызвал к себе начальника флотского узла связи и весьма строго поинтересовался: почему так случилось? Тот в расстроенных чувствах вдруг заявляет:

— Пусть флаг-связист бригады Болонкин закрывает радиовахту. Нечего нас подсиживать.

Редко можно было видеть Арсения Григорьевича в таком гневе, какой вызвали эти слова:

— Откуда такая психология? — возмущался он. — Это просто никуда не годится! Поймите: важно не то, как вы меж собой поделите славу, а то, как обеспечиваются интересы дела.

Да, интересы дела, трудного, боевого нашего дела, — вот что в первую очередь волновало командующего. На это он неустанно нацеливал работников штаба флота, командиров и начальников штабов соединений и частей. У нас у всех, в конце концов, была одна общая забота — ковать победу над врагом, искать наилучшие пути к боевым успехам, искать новое в тактике, в использовании оружия.

К началу октября 1941 года нового, поучительного было накоплено уже немало. Стоило взглянуть на карту боевых действий — и сразу бросалось в глаза, как много изменилось за прошедшие месяцы. Прежде всего исчезли две позиции, которые поначалу обслуживались подводниками, — у горла Белого моря и на подступах к Кольскому заливу. Эти своего рода подводные дозоры, как мы убедились, мало что давали. Фашистским кораблям, делавшим попытки прорваться к нашему побережью, более эффективно противодействовали авиация и надводные корабли. Подводные же лодки за все время несения дозорной службы так никого и не обнаружили. По моей настоятельной просьбе командующий флотом принял решение впредь не отрывать подводников на выполнение задач по охране своих баз. Теперь все подводные силы были брошены на решение главной задачи — на борьбу с морскими перевозками врага.

Изменились и сами позиции. Раньше они напоминали клетки. Командир не имел права вывести лодку за пределы тесного квадрата, отведенного ему для ведения действий в море. Теперь размеры позиций по единодушному предложению специалистов штаба флота и бригады были существенно увеличены. Разграничительные линии в прибрежной части, где и проходила транспортная артерия врага, отменялись. Командиры лодок получили значительную свободу действий, в том числе право выходить в процессе атаки за пределы позиций. Это означало, по сути, переход к новому методу использования подводных лодок — методу крейсерства, в связи с чем, как мы ожидали, эффективность поиска кораблей и судов противника должна была возрасти.

Важным новшеством являлось и введение жестко установленных коридоров, по которым лодки выходили на позиции и возвращались в базу. Раньше штабу флота и штабу бригады при планировании очередного выхода приходилось каждый раз определять новый коридор. Это вело к путанице, которая могла обернуться тяжелыми последствиями. Был даже случай, когда из-за ошибочного определения маршрута возвращения для «Д-3» ее чуть было не атаковала своя же подводная лодка. Только благодаря счастливой случайности все закончилось благополучно.

После этого, однако, мы всерьез задумались над тем, как решить проблему безопасного выхода лодок на позиции и возвращения в базу. Для каждой позиции установили основной и резервный коридоры. Начальник подводного отдела штаба флота Вячеслав Петрович Карпунин — один из главных и деятельных авторов этого нововведения — предложил каждый из них наречь именем какой-нибудь русской реки. Вот и появились на картах северного морского театра неожиданные надписи: «Ока», «Дон», «Енисей»… Волгарю И. А. Колышкину теперь приходилось иногда возвращаться из похода по «Волге», украинца С. И. Коваленко вел к родному дому «Днепр», ленинградца В. Г. Старикова — «Нева»…

О роли В. П. Карпунина во всех наших поисках и новшествах необходимо сказать особо. Это один из самых авторитетных и опытных подводников Северного флота. До войны Вячеслав Петрович служил на разных лодках в должностях штурмана, помощника, некоторое время командовал первенцем отечественного подводного кораблестроения — подводной лодкой «Д-1» («Декабрист»), был командиром дивизиона подводных лодок. В 1939 году Карпунин убыл на учебу в Военно-морскую академию, по окончании которой вновь вернулся на Север, теперь уже на штабную работу — на должность начальника подводного отдела штаба флота. Здесь ж раскрылся в полной мере его талант — талант аналитика, исследователя.

В. П. Карпунин постоянно бывал на ФКП бригады, присутствовал практически на всех разборах. В ходе их он чутко подмечал такие частности, детали, которые порой проходили мимо внимания специалистов штаба бригады. И не только подмечал, но и умел глубоко обобщить, проанализировать, сделать какой-то важный вывод.

Особенно памятна история, связанная с переходом североморских подводников на новый метод торпедной стрельбы — залповую стрельбу с временным интервалом. До этого на флоте существовала довольно жесткая установка — стрелять, как правило, одиночными торпедами. Считалось так: торпеда — оружие дорогое (выстрел одной торпедой обходился примерно в сто раз дороже выстрела из артиллерийского орудия крупного калибра), а стало быть, торпеды следовало экономить. Все это подкреплялось соответствующими расчетами, вроде бы убедительно показывавшими, что прицельный одиночный торпедный выстрел — наиболее эффективный способ торпедной стрельбы.

Но в том-то и дело, что производились все эти расчеты исходя из учебных, полигонных условий. Когда командиры-подводники стреляли по кораблю-мишени, размеры которого хорошо знали заранее, с помощью специального дальномерного устройства легко было определить дистанцию до цели, другие элементы ее движения. Но совсем иначе обстояло дело теперь, при фактическом единоборстве с врагом. Выходит подводная лодка в море, встречает транспорт противника… Размеры его приходится оценивать на глаз, приблизительно. Курс, скорость хода, дистанцию до цели, осадку ее определить с необходимой точностью весьма непросто. А значит, неизбежными будут погрешности, и во многих случаях попасть во вражеский корабль или в транспорт одной торпедой можно лишь разве что случайно.

«Экономия» торпед на практике оборачивалась лишь бесполезной тратой их. С каждым новым походом становилось все яснее: надо отказываться от такого способа стрельб. Но что же тогда брать на вооружение? Как стрелять?

Самое лучшее, безусловно, если б торпеды шли на цель, так сказать, веером, захватывая достаточно обширное пространство. Такой способ был теоретически известен, была даже разработана его методика. Но чтобы выполнять торпедную стрельбу «веером», требовалось установить на торпеде специальный прибор, с помощью которого можно задавать ее гироскопу необходимый угол растворения. Таких приборов мы, к сожалению, тогда не имели. Когда они поступят на флот, тоже никто сказать точно не мог. А нам надо было воевать, и воевать хорошо, поражая врага меткими залпами.

По-особому острый разговор обо всех этих проблемах произошел на разборе двадцатидвухдневного похода «Д-3» под командованием Ф. В. Константинова, состоявшегося в сентябре. Подводная лодка встретилась с транспортом противника в чрезвычайно благоприятных условиях. Скрытности атаки способствовали сумерки, а также то обстоятельство, что лодка находилась между берегом и целью. Времени для атаки у Филиппа Васильевича было достаточно. Но в момент выстрела подводники не сумели удержать лодку на заданной глубине и курсе. Торпеду выпустили наугад. Тем не менее Константинов мог бы еще поразить противника, если бы выпустил сразу же, через 5–10 секунд, еще одну торпеду… Увы, этого сделано не было. И самое печальное — не потому, что командир не оценил как следует обстановку, не потому, что он не видел своего дополнительного шанса на успех. Нет, как сам Константинов признался на разборе, он понимал, что надо бы выпустить еще одну торпеду, да не решился: побоялся, что будет еще один промах.

Вот она — губительная психология «экономии»! Как преодолеть ее? И самое главное, что противопоставить ей? Эти вопросы я, ведя разбор, и счел необходимым поставить перед штабом бригады и командирами лодок.

Подводники начали высказываться. Предложения посыпались одно за другим. Вот только дельных среди них, к сожалению, не было. Тогда-то и взял слово молчавший доселе В. П. Карпунин.

— Хочу обратить всеобщее внимание на то, как стреляют англичане, — сказал он.

Речь шла о моряках английских подводных лодок, которые по соглашению между советским и британским правительствами прибыли к нам для участия в борьбе с фашистскими кораблями и судами на заполярном морском театре. Североморцы встретили их дружелюбно, постарались сделать все для того, чтобы союзники были обеспечены всем необходимым и как можно быстрее включились в активную боевую деятельность. Английские моряки отвечали в большинстве своем на это дружелюбием и приветливостью. Несколько удивляло нас, правда, в поведении союзников какое-то легкое отношение к войне. Для нас, советских людей, она была трагедией, горем. Сердце обливалось кровью — ведь враг топтал нашу землю. Подводники только вернутся с моря, а в мыслях уже снова там… Англичане же, создавалось впечатление, в море не очень-то спешили. Без конца у них были какие-то праздники, веселые застолья. В 60 километрах от Полярного идут кровопролитные бои, а тут, глядишь, группка английских моряков располагается на травке на пикник. Поют, хохочут…

Раз-другой посмотрели наши подводники на все это — и, прямо скажем, здорово упал в их глазах престиж британского флота.

Тем не менее, когда одна из английских лодок в конце концов все же вышла в боевой поход, она добилась успеха, вернулась в базу, огласив простор над гаванью громкой сиреной в знак потопления вражеского транспорта. У англичан, воевавших с 1939 года, конечно, имелся немалый опыт ведения боевых действий на коммуникациях врага. Этого нельзя было не признать.

В. П. Карпунин занялся изучением этого опыта и пришел к выводу, что кое-что у союзников можно взять на заметку. В частности, метод торпедных стрельб.

Суть английского метода заключалась в выпуске нескольких торпед последовательно, с определенными временными интервалами, которые зависели от длины и скорости цели. Метод требовал довольно сложного расчета залпа, при котором командиру надо было пользоваться тремя весьма громоздкими таблицами. Когда Карпунин продемонстрировал эти таблицы нашим командирам и специалистам штаба, флагманский минер капитан-лейтенант Волков не удержался от восклицания:

— Ну и намудрили!

— Согласен, — кивнул головой Карпунин. — Метод сложный в практическом применении. Но я и не предлагаю копировать его. Нам надо разработать свой метод, более простой и эффективный.

Так и было сделано. Активно включились в разработку нового способа торпедных стрельб специалисты штаба бригады Фридман, Аладжанов, Волков. Немалую помощь оказали в этом деле преподаватели Военно-морской академии, стажировавшиеся на флоте. Ну а запевалой был, конечно, сам Карпунин.

Вскоре Вячеслав Петрович докладывал в моем присутствии командующему флотом о найденном-таки новом методе торпедных стрельб с временным интервалом. Использованы были те же идеи, что и у англичан, но многое существенно отличалось. В основу своих расчетов авторы «русского метода» положили методику стрельбы торпедным «веером», которая была разработана на нашем флоте еще до войны. В результате работа командира лодки во время атаки существенно упрощалась. Вместо трех громоздких таблиц оставалась всего одна, довольно простая и четкая. А. Г. Головко одобрил эти предложения.

Первой опробовала новый метод стрельбы все та же «Д-3».

Она вышла в море 22 сентября. Для оказания помощи капитан-лейтенанту Константинову в поход снова пошел комдив Колышкин. Результат двадцатипятисуточного патрулирования у вражеских берегов превзошел все ожидания: четыре атаки произвели подводники и успешно торпедировали четыре цели — танкер и три транспорта. При этом три атаки были произведены торпедными залпами.

Успех «Д-3» был по-особому показательным на фоне другой подводной лодки — «Щ-422», которой командовал капитан-лейтенант А. К. Малышев. Этой лодке, действовавшей на фашистских коммуникациях одновременно с «Д-3», еще больше везло на встречи с врагом. Шесть раз выходила в атаку «щука», шесть раз выпускала по одной торпеде. Пять раз результатом был обидный промах. И только в ходе последней атаки, когда Малышев, рискуя людьми и лодкой, вывел «Щ-422» на предельно малую дистанцию к цели и выстрелил одной торпедой буквально в упор, она все-таки поразила врага.

После этого преимущества нового метода торпедных стрельб для всех стали совершенно очевидными. Его освоили на всех лодках и стали активно использовать. Успешность атак благодаря этому существенно возросла.

В дальнейшем опыт торпедных стрельб с временными интервалами был распространен и на другие флоты. Подводники Балтики и Черного моря также с успехом применяли его в своей боевой практике, потопив с его помощью немало кораблей и судов противника.

Большие дела «малюток»

Осень в Заполярье — сезон штормов. Суровая северная стихия в эту пору строго испытывает и моряков, и их корабли. Вот и в октябрьские дни 1941 года море разыгралось не на шутку. Жгучий ветер взбугрил огромные водяные валы, которые буквально захлестывали лодки, выходящие на позиции. Экипажу одной из них приходилось особенно тяжело. «С-102», а речь идет именно о ней, только что прибыла на Север с Балтики, и это было ее первое знакомство с норовистым характером Баренцева моря. Люди с трудом переносили жестокую болтанку, и командир «эски» капитан-лейтенант Л. И. Городничий решился даже запросить командование: нельзя ли на время укрыться от шторма у полуострова Рыбачий?

Надо было как-то поддержать моральный дух экипажа, быть может, даже подзадорить его. Мы с Головко держали совет по этому поводу, прикидывали различные варианты ответа.

И вдруг командующий предложил:

— Дадим радиограмму с таким текстом: «Малютки» тоже находятся в море». И все будет ясно.

Да, в это же самое время, в этом же самом шторме выполняла свою задачу подводная лодка «М-174», и никаких запросов по поводу непогоды с нее не поступало.

«Малютки»… Это были и впрямь совсем небольшого размера корабли. Всего-то сорок с небольшим метров в длину да три с половиной в ширину. Всего две торпеды на вооружении да маленькая пушка — сорокапятимиллиметровка. Всего два десятка матросских душ в тесном корпусе. У командира на лодке нет даже собственной каюты — только маломерная койка во втором отсеке.

Многие до войны не верили в боевые возможности этих лодок, тем более в наших заполярных условиях. Крошечными, хрупкими выглядели они среди волн Баренцева моря, на фоне высоких гранитных скал. Но «малютки» опровергли все сомнения. С первых дней войны образовался своего рода «малюточный» конвейер — все шесть имевшихся в бригаде лодок типа М поочередно, без каких-либо затяжных перерывов выходили на позиции на девять-одиннадцать суток. Сами лодки показали неплохие мореходные качества — легкие, увертливые, они, как оказалось, прекрасно чувствовали себя и на длинной океанской волне, и в каменных теснинах фьордов. Но главное, что делало крохотные «малютки» сильными и грозными для врага, — это, конечно, люди — терпеливые и отчаянные, веселые и волевые… Это был, пожалуй, самый молодой и сплоченный дивизион в бригаде.

Командовал им опытный малюточник капитан 2 ранга Н. И. Морозов, которого я знал еще по совместной службе на Ханко. Подводники звали его меж собой «малюточным дедом» или просто «дедом-морозом». Почему? Многие на Севере считали, что, мол, причиной тому «солидный» возраст комдива. Но какой же это возраст, какой же «дед» в 37 лет? Нет, дело тут было в другом. Веселое прозвище пришло вместе с Николаем Ивановичем с Балтики. Там ему как-то было поручено необычное задание: организовать перевозку на грузовом пароходе из Ораниенбаума на Ханко жен и детей под водников. Морозов, который сам детства не видел и с десяти лет познал изнурительный труд в пекарне одного из нижегородских купцов, очень любил ребятню и в течение всего похода развлекал детишек как мог: представал перед ними то Петрушкой, то Гулливером, то Дедом-Морозом… С легкой детской руки он им и остался навсегда. В нем и на самом деле было что-то от доброго и лукавого Деда-Мороза. Это всегда проглядывало в комдиве, даже в суровые военные будни. Самые серьезные вещи он ухитрялся делать с шуткой, в самых трудных ситуациях не терял оптимизма.

Отлично дополнял своего комдива военком старший политрук М. Е. Кабанов. Фронт деятельности у него был по-особому большой. Михаилу Ефимовичу приходилось, как шутили в дивизионе, работать за семерых — за себя и за шестерых военкомов лодок. Дело в том, что на «малютках» по штату политработники не полагались. Кабанову действительно приходилось трудиться с большим напряжением, для того чтобы обеспечить постоянное, целеустремленное ведение партийно-политической работы в каждом экипаже. И надо сказать, это ему удавалось. Кабанов был из тех, кто каким-то непостижимым образом ухитрялся поспевать везде. «Секрет» такого умения был, впрочем, весьма прост: сумел военком вместе с командиром дивизиона подобрать хороший, надежный партийный и комсомольский актив, продуманно расставить людей, определить конкретные задачи, четко проинструктировать. Через них, своих активистов, Кабанов и обеспечивал постоянное политическое влияние па экипажи, даже когда сам не имел возможности находиться на той или иной лодке.

Много можно рассказывать о людях дивизиона, много было среди них ярких, незаурядных личностей. Но особо следует сказать о замечательном командирском коллективе, сложившемся здесь. Он представлял собой настоящий интернационал. Старший лейтенант Валентин Георгиевич Стариков, командир «М-171», и капитан-лейтенант Николай Ефимович Егоров, возглавлявший «М-174», — по национальности русские. Первый — ленинградец, бывший «фабзайчонок», второй — сын стеклодува из Вышнего Волочка, Трудовую закалку Егоров получил на шахтах Донбасса.

Командир «М-176», старший лейтенант Иосиф Лукьянович Бондаревич, — белорус, сын кожевенника. До службы на флоте работал в колхозе, был пастухом, трактористом. Затем поступил в Военно-морское училище и, закончив его в 1936 году, стал подводником.

Мягкий, лиричный по своему характеру старший лейтенант Иван Андреевич Кунец, командир «М-173», — украинец, уроженец Сумской области. В горах Грузии родился командир «М-175» старший лейтенант Мамонт Лукич Мелкадзе. Внешне совсем не похож на грузина — молчалив и застенчив. Сердцем же честолюбив и горд.

И наконец, душа командирской компании — командир «М-172» капитан-лейтенант Израиль Ильич Фисанович. По национальности он был евреем. Работал в свое время слесарем на одном из харьковских заводов. На флот пришел по путевке комсомола.

Славную эту шестерку связывала большая дружба. На плавбазе «Умба» каюты их были рядом, и все свободное время друзья проводили вместе. Соберутся, бывало, в чьей-нибудь каюте, и начинаются разговоры, розыгрыши, забавные морские истории. А то вдруг Фисанович возьмется читать наизусть стихи Пушкина, Маяковского, Шевченко. Он мог делать это часами. Если подойдет комдив Н. И. Морозов, непременно зазвучат песни. Он был отменным певцом, играл на баяне.

В нечастые на войне минуты отдыха я тоже любил пообщаться с командирами «малюток», побывать в этой молодой, жизнерадостной компании. Меня влекли сюда воспоминания о собственной молодости. Ведь сам я тоже вышел из малюточников. С «малютками» связана значительная часть моей флотской судьбы. И не просто с «малютками», а с самой первой из славного племени лодок этого типа — «М-1». Мне выпало быть ее командиром.

Молодые командиры знали об этом. Нередко они просили меня рассказать о том, как рождалась и осваивалась первая в истории советского кораблестроения малая подводная лодка. Я рассказывал и словно заново переживал то трудное и счастливое время — свою командирскую молодость.

В феврале 1933 года я с еще тремя краскомами — А. В. Буком, Е. Е. Полтавским и В. А. Мазиным, также назначенными командирами новых подводных лодок типа М, шагал по цехам Николаевского судостроительного завода, с любопытством разглядывая строящиеся корабли на стапелях, гигантские портальные краны. Мы в подробностях не знали, что собой представляют лодки, на которых нам предстояло служить, каждый получил назначение на спецсудно с соответствующим номером.

— Скажите, товарищи, — обратился я к группе рабочих, — где строится спецсудно номер…

Один из них, коренастый, подтянутый мужчина в защитного цвета спецовке, подошел, крепко пожал мне руку и, улыбаясь, сказал:

— Имею честь… Старший строитель этого судна Егоров Евгений Павлович.

Я представился в свою очередь.

— Значит, взглянуть хотите на своего малыша? — спросил Егоров. — Должен разочаровать: глядеть пока, собственно, нечего. Лодка только закладывается. Впрочем, пойдемте — кое-что покажу…

Мы вошли в одно из зданий, в просторный кабинет. Здесь и состоялось первое мое знакомство с «М-1» на чертежном листе. Многое удивляло своей необычностью и новизной. Непривычным, например, было то, что конструктор А. Н. Асафов — автор проекта — предполагал делать корпус «малютки» не клепанный, как у всех кораблей, а сварной. Только боевая рубка должна была приклепываться к прочному корпусу. А больше — ни единой заклепки.

Экипаж на «М-1» подобрался неплохой. Флот не пожалел лучших специалистов — в основном в мое подчинение выделялись люди послужившие, с опытом. Среди них было немало прекрасных специалистов-сверхсрочников.

Помощником командира «М-1» был назначен Антон Иосифович Гурин, впоследствии прославленный командир дивизиона эскадренных миноносцев, Герой Советского Союза. Ну а в то время он был просто молодым краскомом Гуриным. Но уже и тогда можно было разглядеть в нем личность — волевой характер и преданность морю до самоотречения. Гурин, который еще не избавился от юношеского максимализма, был в те годы холост и всерьез проповедовал такого рода взгляды: моряк, мол, не имеет права обременять себя семьей, домашним хозяйством, он должен жить на корабле, а его личные вещи должны умещаться не более чем в один чемодан. Отправляясь в Николаев из Севастополя, он действительно взял с собой только один чемодан, а все, что не поместилось в него, раздал семейным сверхсрочникам. Честно скажу, такой помошник-бессребреник, не думающий ни о чем другом, кроме своей «М-1», меня лично весьма устраивал.

Работать нам приходилось, действительно забывая обо всем. В специальном крытом эллинге был построен деревянный макет «малютки» в натуральную величину со всей внутренней «начинкой». Здесь экипаж проводил дни и ночи, осваивая новую технику, привыкая к кораблю.

А на стапеле тем временем все четче прорисовывались контуры будущей лодки. Строители довольно быстро сварили из гнутых толстых листов стали корпус «М-1». Затем ввели его в специальную цилиндрическую док-камеру. Здесь корпус был испытан на наружное гидравлическое давление. Потом начался монтаж механизмов внутри лодки.

Все было внове и для строителей, и для нас. Не зная устали, сновал по отсекам инженер Е. П. Егоров, буквально на ходу находивший решения самых сложных, зачастую внезапно возникавших проблем. Сутками не вылезал из прочного корпуса и будущий инженер-механик «М-1» Г. А Горохов. Бывший старшина с подводной лодки «Якобинец», человек въедливый и дотошный, он обладал каким-то особым чутьем на малейшие погрешности в работе кораблестроителей. Когда те укоряли его за чрезмерную придирчивость, Горохов хмурился: «Вы напортачите, а плавать, между прочим, мне».

В августе 1933 года строительство «М-1» было уже закончено. Наступила пора заводских ходовых испытаний. Остро помню чувство, владевшее мной в день первого выхода в море. Стою на мостике — и не знаю, что делать, понятия не имею, какую команду подавать следующей. Не чувствую корабль — и все тут. А на причале — толпа народа. Всем хочется посмотреть на готовую «малютку».

С горем пополам все же отошли от причала, развернулись и тут же вновь ошвартовались.

На следующий день уже попробовали выйти из заводской гавани. На акватории с глубинами двенадцать метров погрузились, попробовали дифферентоваться. И. ничего не получилось. Оказалось, что в цистернах главного балласта в верхней части забыли сделать отверстия для выхода воздуха При заполнении этих цистерн образовались воздушные подушки, мешавшие дифферентовке. Пришлось опять вернуться в заводскую гавань для устранения недоделок

Через два дня — вновь выход, на пробное погружение. На этот раз все прошло блестяще.

Каждый из этих вроде бы элементарных выходов в море стоил мне, да и всему экипажу, немалого напряжения. Но одно обстоятельство заставляло изо всех сил сохранять выдержку и достоинство. Дело в том, что на лодке присутствовала и более того — была одним из главных действующих лиц… женщина, молодой инженер-кораблестроитель Александра Донченко. Когда она впервые поднялась на борт лодки, мой помощник Гурин аж изменился в лице — женщина на военном корабле! Попрание всех флотских традиций! Но, когда инженер Егоров сообщил ему, что именно эта «гарна дивчина-чорнобривка», оказывается, произвела конструкторский расчет нагрузки подводной лодки и балластировки, пришлось смириться с ее присутствием на испытаниях.

Удивительна судьба Александры Николаевны Донченко! В свое время привел ее на судостроительный завод отец, бывший матрос легендарного крейсера «Очаков». Он стал судостроителем еще до революции, много лет работал на заводе «Наваль». После Октябрьской революции простой рабочий закончил кораблестроительный институт, стал одним из ведущих конструкторов завода. И передал любовь к своей профессии дочери.

Кораблестроитель, тем более военный, — вроде бы совсем не женская специальность. Но девушка неожиданно нашла в ней свое призвание. Начинала простой чертежницей, затем, как и отец, закончила кораблестроительный институт. Все более и более сложные задания стали доверять ей. Но Александре Николаевне хотелось большего, хотелось научиться самостоятельно конструировать военные корабли. Для этого нужны были новые знания, знания, которые могла дать только Военно-морская академия. В 1936 году, уже сложившимся, зрелым инженером, Донченко обратилась в приемную комиссию академии. Но ей коротко ответили:

— Женщин не принимаем.

В том году на Черном море под руководством Наркома обороны К. Е. Ворошилова проводились учения. В разговоре с К. Е. Ворошиловым Александра Николаевна поделилась с ним своей заветной мечтой.

— Если решение приняли, — сказал нарком, — пишите рапорт на мое имя. В порядке исключения разрешим вам поступать…

Огромное желание, незаурядные инженерные способности помогли Донченко с отличием завершить учебу в академии. В двадцать девять лет ей было присвоено воинское звание военинженер 2 ранга. В 1939 году она стала коммунистом. В годы войны работала в Ленинграде, создавала баржи-плашкоуты специальной конструкция, использовавшиеся для доставки в осажденный город важных грузов, конструировала быстроходные, бронированные морские катера. После войны Александра Николаевна вернулась к любимому делу, снова занималась проектированием, выходила в море на ходовые испытания. В 1950 году я встретил ее на одном из заседаний Военного совета ВМФ в звании инженер-капитана 1 ранга. Пожалуй, это единственный случай в нашем ВМФ, когда женщина удостоилась столь высокого военно-морского звания.

Но вернемся к «М-1». Первые выходы из тесной заводской гавани дали экипажу определенный опыт. Теперь предстояло сделать новый шаг — пройти специальные испытания «малютки» на мореходность. Как предполагалось, малые лодки этого типа должны были плавать при волне в 6 баллов и ветре в 8–9 баллов. Как-то поведут себя сварные швы?

Испытания должны были проходить в Севастополе. Переход сюда из Николаева прошел в идеальных условиях, при зеркальном штиле. Уже будучи в базе, мы долго ждали подходящей погоды. Наконец заштормило. Выходим из Северной бухты в море. Едва миновали боновые ворота, как стало ясно — штормит гораздо сильнее, чем мы рассчитывали. Волна была почти встречная, носовая часть корабля оголялась до киля и, проваливаясь во впадину меж волнами, сильно билась о воду. Прошли по Инкерманскому створу до Стрелецкой бухты, и члены комиссии, присутствовавшие на борту, приняли решение не подвергать далее риску людей и корабль. Надо было поворачивать на обратный курс.

Но как на такой волне повернуть? Проверенных на практике данных об остойчивости «малютки» еще не было. Надо как-то избежать большого крена, но как? Тут уж, вероятно, сработала интуиция: дождавшись крупной волны, а точнее, того момента, когда «малютка» стала взбираться на нее, словно на высокую и крутую гору, я скомандовал «Лево на борт». «Малютка» послушно пошла на вершине волны влево, опускаясь во впадину, уже повернулась на 90 градусов, а с появлением очередной большой волны практически закончила поворот.

Все вздохнули с облегчением. Люди повеселели. Кое-кто даже вышел наверх где буйствовал ветер, и пытался покурить. Лодка довольно сносно управлялась, ходко шла вперед, то плавно поднимаясь на гребне, то опускаясь.

В конце октября 1933 года вся программа испытаний была успешно выполнена. В отличном настроении экипаж возвращался в Николаев. И вдруг — надо же! — идя уже в устье Южного Буга, ненароком выскочили на отмель, а точнее, на «жидель» — свалку грунта. И ни туда ни сюда. Такой конфуз на финише «триумфального» плавания!

Снимать «М-1» с мели прибыл на ледокольном буксире «Снег» сам командир бригады черноморского подплава А. И. Зельтинг. Ждал я от него разноса, выговора. Но комбриг молчал, поражая меня своей выдержкой. После снятия с мели разрешил отправляться в базу самостоятельно.

Едва прибыли, узнали ошеломляющую новость: приезжают член ЦК ВКП(б) начальник Политического управления РККА Я. Б. Гамарник, начальник Главного управления судостроительной промышленности Р. А. Муклевич и начальник Морских Сил РККА В. М. Орлов. Цель их приезда — ознакомиться с пополнением подводного флота страны. Представлять «малютки» начальству Зельтинг поручил нашему экипажу. И это после всего, что произошло!

Сердце так и колотилось от волнения. Для меня и для всех подводников «М-1» была чем-то вроде родного ребенка, которого мы выпестовали и выучили ходить, с которым познали первые, пусть еще небольшие, радости и горести. А какому родителю не хочется, чтобы его ребенку воздавали должное и другие?! Тем более если эти другие — такие известные и всеми уважаемые люди.

11 ноября Я. Б. Гамарник, Р. А. Муклевич и В. М. Орлов прибыли на лодку. Отданы швартовы. Лодка вышла из гавани. Поход выдался несложным. Во всяком случае, нам к этому времени доводилось выполнять задачи и посложнее. Все запланированное на выход было выполнено без сучка без задоринки. Начальство сходило на стенку в хорошем настроении. В. М. Орлов, перед тем как сойти на берег, негромко, но с расчетом, чтобы я услышал, сказал А. И. Зельтингу:

— Виноградова за посадку на мель не наказывать…

В данный момент это было для меня, пожалуй, лучше любой благодарности. Ну, а главная награда за весь труд была еще впереди.

28 апреля 1934 года… Команда «малютки» построена на палубе в обмундировании первого срока. Порывистый ветер треплет ленточки бескозырок. А на небольшом кормовом флагштоке бьется, полощется только что впервые поднятый Военно-морской флаг. Вот она, награда из наград! «М-1» вступила в боевой строй советского флота.

К этому времени первая «малютка» вместе с другими кораблями того же проекта находились уже на Тихом океане, куда они были переправлены железнодорожным путем. На Дальнем Востоке образовалась бригада малых лодок.

Ну а в дальнейшем по инициативе инженера П. И. Сердюка были разработаны проекты новых серий подводных лодок типа М — XII серии, а затем и XV серии с двухвальной машинной установкой. При этом, безусловно, учитывался опыт испытаний и эксплуатации первых «малюток».

«М-1» не пришлось воевать в Великую Отечественную… Но зато какие большие и сложные дела выпали на долю ее младших сестер!

Я уже рассказывал о первых двух прорывах «малюток» — «М-174» и «М-172» — в губу Петсамовуоно. Вслед за ними последовали новые, не менее дерзкие рейды в глубь вражеских фьордов.

13 сентября в порт Линахамари сумела проникнуть «М-171». Судов там не оказалось. Вражеские сторожевые катера, обнаружив лодку, сбросили на нее двенадцать глубинных бомб, но безуспешно. «М-171» благополучно вышла из бухты.

После возвращения лодки в базу я долго беседовал с ее командиром Стариковым и обеспечивавшим его в этом походе неутомимым Колышкиным. Волновало одно: не чрезмерен ли риск при прорывах во вражеские гавани, не переступаем ли мы тут грань разумного и целесообразного? Ведь каждый такой прорыв требует от людей просто нечеловеческой выдержки, максимального напряжения сил. Успех же гарантировался далеко не всегда.

— Кто не рискует, тот не побеждает, — горячился Стариков. — Я чувствую, чувствую инстинктом охотника, что одна-две попытки — и мы будем с богатой добычей.

— Ну-ну, охотник! — добродушно усмехнулся Колышкин.

Его позиция была куда сдержанней. Что там говорить — вскоре от прорывов в Петсамовуоно мы будем вынуждены отказаться: с каждым разом фашисты усиливали противолодочную оборону. Нам надо было чутко следить за этим. Но с другой стороны — тем важнее использовать сейчас их раскачку. Следует непременно сделать еще одну-две попытки. Надо ловить момент.

Сказано — сделано. 26 сентября с задачей прорваться в Петсамовуоно вышла в море «М-174». У командира Егорова и ее экипажа после августовского почина уже был опыт плавания во вражеском фьорде. «Малютка» по-хозяйски вошла в губу и, двигаясь в подводном положении малым ходом с опущенным перископом, через полтора часа достигла Линахамари.

Егоров осмотрел в перископ акваторию порта и ахнул от радости: у причала стояли целых три транспорта. Выбрав два покрупнее, Егоров лег на боевой курс. Выстрелил первой торпедой по одному судну, а затем на пологой циркуляции — по второму. Полегчавшую «малютку» буквально подбросило вверх. Корпус ее показался из-под воды. Фашисты, заметив это, открыли с берега пулеметный и артиллерийский огонь. В трудной ситуации Егоров действовал уверенно. Он дал команду заполнить цистерну быстрого погружения и даже трюм центрального поста. «Малютка» стремительно полетела на глубину. Затем командир точно определил направление к выходу из фьорда, причем решил вести лодку, держась ближе к одному из берегов. Фашисты начали бомбежку. Тридцать четыре взрыва глубинных бомб насчитали подводники, но существенных повреждений «М-174», к счастью, не получила. Фашисты, считая наиболее вероятным направлением движения лодки по оси фьорда, бомбили мимо цели.

«М-174» благополучно вернулась в родную базу. Но на разборе боевого похода Н. Е. Егоров, человек весьма трезвомыслящий, докладывая обо всем увиденном, подчеркнул, что, на его взгляд, фашисты будут продолжать усиливать противолодочную оборону и что вполне возможно в ближайшее же время применение противником в заливе Петсамовуоно противолодочных сетей.

Такое предупреждение нельзя было оставлять без внимания. У меня и самого появились подобные опасения. Я доложил об этом командующему флотом, и А. Г. Головко пригласил нас с В. П. Карпуниным на совет. Предстоял новый поход «М-171», и надо было определить: ставить задачу В. Г. Старикову на прорыв в Петсамовуоно или нет. Решили не ставить.

Стариков, услышав это от меня, очень огорчился:

— Так я толком и не поохотился в Линахамари. Не повезло мне. — Потом он вдруг оживился:

— Задача на прорыв не ставится, но, как я понимаю, и абсолютного запрета нет?

— О запрете речь пока не шла.

— Значит, при благоприятных обстоятельствах можно все-таки попробовать прорваться?

— При благоприятных — попробуйте, — согласился я и улыбнулся этому молодому, полному желания отличиться командиру с отважным сердцем, похлопал его по плечу, желая удачи. Знать бы мне тогда заранее, в какую переделку попадет «малютка»!

2 октября «М-171» действительно сумела свободно пройти в гавань. И здесь нашел-таки Стариков долгожданную добычу: два судна стояли у причала — пассажирское и грузовое. «Малютка» выпустила одну за другой две торпеды. Развернулась на выход. Послышались мощные взрывы. Но лодку никто не преследовал. Что бы это значило? И вдруг на выходе из фьорда лодка упирается в какое-то препятствие. Это была противолодочная сеть!

— Как же так могло случиться, — спрашивал впоследствии Старикова Головко, — что вы вошли в гавань свободно, а на выходе попались в сеть? Не могли же фашисты развернуть ее за несколько минут?

— По-видимому, в месте нашего прохода был разрыв в заграждении, — объяснил Стариков. — Мы и проскочили сквозь него, не заметив, а вот на обратном пути туда же не попали…

Да, в настоящей западне оказались подводники. Нельзя было без волнения слушать рассказ командира «М-171» о том, что происходило там. Всегда веселый, улыбчивый Стариков, рассказывая об этом, был предельно серьезен — еще бы, человек, по сути, заглянул в лицо смерти.

— Когда мы натолкнулись на сеть, — вспоминал Стариков, — «малютка» сразу же провалилась на глубину до семидесяти метров и запуталась в ячейках. Фашисты начали было бомбить нас, сбросили двадцать восемь «глубинок», но затем бомбежку прекратили: видимо, были уверены, что мы сами всплывем и они захватят нас живыми. Положение сложилось, прямо скажем, опаянное. Но мы продолжали попытки вырваться из неожиданного плена: попробовали поднырнуть под сеть, обойти ее слева, справа, попытались и прорвать ее — увы, все безрезультатно. В отсеках уже не хватало воздуха, аккумуляторные батареи быстро разряжались… Но тут счастливая мысль пришла в голову дивизионному штурману Семенову, участвовавшему в походе. Учитывая, что к этому времени уже начался прилив и уровень воды поднялся, он предложил проскочить над сетью на перископной глубине. В этом был, конечно, большой риск. Готовясь осуществить маневр, я приказал инженер-лейтенанту Смычкову в случае угрозы захвата лодки врагом подорвать ее. Подвсплыли, дали малый ход, потом средний… Вдруг «малютка» вздрогнула, закачалась — и словно перевалила через какой то пригорок! Даже не поверилось вначале, что сеть осталась позади. Мы — на свободе, а одураченные враги оказались ни с чем!

Большое мужество и выдержку продемонстрировали моряки в этом походе. Тем не менее после него стало окончательно ясно, что прорываться в Линахамари стало теперь смертельно опасно. Командование наложило запрет на такие прорывы. Славная эпопея освоения губы Петсамовуоно «малютками» закончилась.

Но разве Петсамовуоно — единственная губа в Заполярье? Разве Линахамари — единственный вражеский порт? «Малютки» стали обживать и другие районы. В том числе и сравнительно удаленные, такие, например, как район порта Хавнингберг.

Рейд сюда в первых числах октября совершила «М-175» под командованием М. Л. Мелкадзе.

Этому командиру и его экипажу в первых боевых походах не везло на встречи с фашистскими кораблями и судами.

— Попрятались фашисты от грузина, — шутил командир дивизиона «малюток» Морозов.

А тем временем Мамонт Лукич, смелый и отважный моряк, ходил сам не свой. Когда лодка стала в ремонт, он часто заходил к Егорову, Фисановичу, другим командирам послушать рассказы о «секретах» их первых побед.

— Надо нам как можно скорее закончить ремонт и наверстать упущенное, — говорил он своим подчиненным.

Работая дни и ночи, подводники приводили в порядок механизмы и оружие, готовились к новому походу.

И вот «малютка» вышла в море. Погода не баловала моряков. Снежные заряды налетали один за другим, закрывая белой кисеей скалистый берег, вдоль которого следовали вражеские корабли. Трое суток находилась «М-175» у входа в бухту Хавнингберг. Не дождавшись выхода из нее транспортов противника, Мелкадзе решил попробовать проникнуть непосредственно в порт. Лодка благополучно миновала узкость и вошла в гавань. В перископ отчетливо просматривался стоявший у причала транспорт. Все в отсеках затаив дыхание ожидали команды «Пли!». Но коварная северная погода преподнесла сюрприз: в самый последний момент, когда «малютка» уже начала подворачивать на боевой курс, налетел снежный заряд — и белая непроницаемая пелена закрыла цель. В такой обстановке стрелять — это значит полагаться на авось. Обстоятельный и надежный во всем, Мелкадзе не мог себе позволить это. Он решил выйти из бухты, переждать у входа, а когда видимость улучшится, вновь войти в гавань и атаковать транспорт наверняка.

Маневр удался. Лодка второй раз направилась к цели. Уже видны верхушки мачт транспорта, но, как назло, снова налетел сильный заряд снега. Мелкадзе опять был вынужден увести лодку из гавани.

Подводники терпеливо выжидали подходящего момента. И наконец, «малютка» в третий раз направилась в гавань. Теперь транспорт был хорошо виден с начала атаки и до ее конца. Подойдя на дистанцию 6–7 кабельтовых, Мелкадзе произвел выстрел одной торпедой. Вскоре послышался глухой взрыв. Эта необычная атака, в три захода, продолжалась 3 часа 40 минут.

«М-175», возвращавшуюся из боевого похода, я, как обычно, встречал на катере на подходе к Екатерининской гавани. Встретив, перешел на борт, поинтересовался у Мелкадзе:

— Как успехи, Мамонт Лукич?

— Толко одын, — на удивление мрачно и сокрушенно ответил командир «М-175».

— Одын? — неожиданно сам для себя переспросил я с таким же грузинским акцентом, и все, кто был па мостике, рассмеялись.

Улыбнулся наконец и сам Мелкадзе. Ну а когда я объявил подводникам «сто семьдесят пятой», что в честь их возвращения в базу уже приготовлен праздничный обед с традиционным жареным поросенком, куда девалась обычная сдержанность Мамонта Лукича. Он подобрался, приободрился, в глазах заблестели веселые огоньки. Наклонясь над рубочным люком, Мелкадзе вдруг отдал совсем неожиданную команду:

— В централном! Тарань наверх!

Принесли несколько вяленых икряных таранек.

— Угощайтесь, товарищ комбриг, — сказал Мелкадзе с хитроватым прищуром. — Тарань аппетит повышает, а поросенок с аппетитом кушать надо…

Таким вот, немногословным и гордым, добрым и честолюбивым, застенчивым и беззаветно храбрым, остался в памяти сын солнечной Грузии Мамонт Лукич Мелкадзе. Пройдет каких-то три с небольшим месяца — и «М-175» погибнет в очередном боевом походе, канет где-то в пучине, открыв скорбный список, увы, неизбежных на войне потерь. Погибнет Мелкадзе, погибнет экипаж «сто семьдесят пятой». Прекрасные подводники, замечательные наши товарищи. Немного довелось им повоевать. Но долг свой перед Родиной они выполнили честно.

Говоря о тех больших делах малюточников, которые совершены ими в осенние дни сорок первого, нельзя не вспомнить и о такой знаменательной странице, как первая высадка разведгруппы в тыл врага с использованием подводной лодки.

Где проходят фашистские транспорты или конвои, в какие фьорды заходят и где останавливаются? Где базируются корабельные противолодочные силы, на каких линиях действуют морские противолодочные дозоры? Где замечены минные постановки? Эти сведения нужны были просто позарез, нужны, как воздух. И чем дальше, тем потребность в постоянных, как можно более полных, достоверных разведдонесениях была все большей и большей. Но все труднее и труднее становилось с каждым днем доставлять группы разведчиков на территорию врага. Высадка их поначалу производилась с торпедных или сторожевых катеров. При этом необходимая скрытность обеспечивалась далеко не всегда. И вот возникла идея попытаться высадить разведчиков на вражеский берег с подводной лодки.

— Скажите как старый малюточник, — обратился как-то в сентябре ко мне Головко, — возможно ли разместить на лодке типа М тринадцать человек разведчиков?

— Сразу и ответить трудно, — честно признался я. — Таких задач никогда решать не приходилось. Надо изучить вопрос как следует.

Вскоре на «М-173», а именно на ней решено было произвести высадку разведчиков, вместе со мной пришли В. П. Карпунин, Н. И. Морозов, М. Е. Кабанов… Прибыл и представитель разведотдела штаба флота старший лейтенант Г. В. Кудрявцев.

Оглядев его статную, мощную фигуру, Морозов встревожился:

— Это что же, и все остальные таких габаритов будут?

— Нет, — улыбнулся Кудрявцев, — остальные будут помельче. Да, впрочем, многих вы знаете: они в разведку с вашей же бригады пришли.

— Ну своих-то, конечно, разместим, — заверил Морозов, — со всеми удобствами.

Но если без шуток, то найти место для тринадцати человек со снаряжением и оружием на «малютке», где и без того буквально повернуться негде, было весьма непростым делом. Приходилось проявлять чудеса изобретательности для того, чтобы и задачу выполнить, и в то же время не загромоздить отсеки до такой степени, когда невозможно станет обслуживать механизмы и вообще управлять лодкой.

— Если рационально продумать работу, в центральном посту можно, пожалуй, поместить одного человека, — предложил Карпунин.

— Два разведчика могут расположиться в дизельном…

— По три смогут принять торпедный и электромоторный отсеки…

Предложения следовали одно за другим. Мы тщательно продумали и вопрос о количестве оружия, продуктов, боезапаса. Старались изыскать возможности для того, чтобы разведчики имели всего как можно больше: ведь км предстояло находиться во вражеском тылу около двух месяцев!

Отсеки все-таки оказались сильно перегруженными. Кое-кому из подводников и разведчиков приходилось, если можно так выразиться, полусидеть, полустоять. Но все же «усиленный» экипаж «малютки» в тесноте, да не в обиде отправился в необычное плавание.

В силу того что оно было действительно весьма необычным, в поход вместе с командиром лодки капитан-лейтенантом Кунцом отправился и комдив Морозов.

Рано утром 26 сентября лодка подошла к району высадки — западному берегу Перс-фьорда. Погрузились и в течение всего дня изучали побережье в перископ, выбирая наиболее подходящее место.

С наступлением темноты «М-173» подошла к берегу на расстояние в один кабельтов. Сильный прилив не давал удерживать лодку на месте машинами. Комдив приказал стать на якорь. Конечно, в этом был немалый риск: ведь в любую секунду могли появиться противолодочные корабли противника. Лодка с отданным якорем могла бы в таком случае оказаться в незавидном положении. Но в том-то и дело, что постановка на якорь была выполнена довольно хитро. Им только коснулись грунта. Цель достигли — положение лодки застабилизировали. И вместе с тем сохранили способность в случае необходимости быстро выбрать якорь, причем это можно было бы сделать даже в подводном положении на малом ходу.

Тем временем все было подготовлено к высадке десанта. Подводники под руководством помощника командира «М-173» капитан-лейтенанта А. М. Гаврилова и боцмана М. И. Кулешова оснастили две резиновые шлюпки, назначили на них гребцов, погрузили оружие и снаряжение.

И вот первая шлюпка с тремя разведчиками отправилась к темному берегу. Среди команды «малютки» было немало желающих сопровождать разведчиков до места высадки. Выбор пал на очень старательного, подтянутого моряка, отличного спортсмена старшину 1-й статьи П. А. Люлина. Он сделал несколько бесшумных гребков, и шлюпка скрылась в темноте. Потекли напряженные минуты ожидания. Как-то встретит разведчиков холодный, неприветливый чужой берег? На случай столкновения с вражеским постом было оговорено, что разведчики взорвут гранату. Но над морем стояла тишина, нарушаемая лишь шумом прибоя. И вот так же бесшумно, как отошел, появился Люлин, Он доложил, что разведчики благополучно высажены.

Шлюпки делали рейс за рейсом. За полтора часа доставили на берег все грузы и всех разведчиков. Последним покинул лодку Кудрявцев.

— Спасибо, братки, — сказал он, — вы свое сделали, теперь дело за нами.

Да, высадка была, конечно, только началом. И разведчики достойно продолжили дело. Вскоре от них стали поступать весьма существенные сведения, которые помогали эффективнее вести борьбу на вражеских коммуникациях. Сведения эти, разумеется, добывались немалой ценой. Нашим друзьям-разведчикам не раз приходилось вступать в бой с преследовавшими их фашистскими отрядами. В одном из боев пал смертью храбрых старший лейтенант Георгий Васильевич Кудрявцев. Запасы сухарей и консервов со временем кончились. Люди питались редко попадавшимися ягодами — черникой, брусникой. Когда удавалось поймать рыбу и сварить из нее уху — это было настоящим праздником.

Но несмотря на все тяготы и лишения, разведчики продолжали собирать ценные сведения. Их геройская работа в тылу врага продолжалась до ноября, когда по приказу командующего флотом разведгруппа была снята с побережья Перс-фьорда. Опять это сделала подводная лодка, опять «малютка», только на этот раз «М-172» под командованием И. И. Фисановича.

Идем к Гаммерфесту

Кому не известен знаменитый эпизод с «чапаевской картошкой», используя которую прославленный военачальник популярно объяснил одному из подчиненных ему командиров простую и мудрую истину: вести людей в бой надо с умом, четко зная, где именно в той или иной обстановке ты должен быть, откуда в данный момент наиболее целесообразно управлять вверенными тебе силами.

Об этой самой «чапаевской картошке» зашла у нас речь с командующим флотом в один из самых первых дней войны. В тот тяжелый период многие еще недостаточно четко представляли, что же конкретно потребуется в эту суровую годину от каждого из нас. Одно страстное желание заполняло сердца всех — от краснофлотца до адмирала — попасть бы на передовую, чтоб бить, бить и бить проклятого врага. Я, помню, тоже не удержался, выбрав момент, попросился у Головко в поход на одной из «щук».

— Та-ак… — протянул Головко, — комбриг, значит, хочет в бой. Вперед на лихом коне, с шашкой наголо…

Вот тут-то и напомнил он о «чапаевской картошке». Только вместо нее в качестве средства для повышения доходчивости были избраны обычные спички.

— Вот вы на «щуке» у вражеского побережья, вот другие лодки на позициях, — раскладывал Арсений Григорьевич спички по столу, — вот лодки, готовящиеся к выходу в море, вот находящиеся в ремонте… Кто будет заниматься ими? Кто будет управлять бригадой?

Крыть было нечем. Оставить бригаду в тот момент, когда у нас еще не имелось устойчивых боевых успехов, не представлялось возможным. Ну а после того, как Августинович ушел командиром на «К-1» и я остался без штатного начальника штаба, вопрос о моем участии в боевом походе, как говорится, отпал сам собой.

Минули лето и осень. Наступила зима, настала полярная ночь. Пора, в общем-то, нелегкая для северян. Не так-то сладко жить без солнца, не так-то приятно иметь вместо полноценного светлого дня какие-то кратковременные серые сумерки. Но для нас, подводников, в эти сумеречные месяцы наступило благодатное время для боевых действий па вражеских коммуникациях. Куда легче теперь было использовать свое главное оружие — скрытность.

Добавлю, что к этому времени бригада уже накопила определенный боевой опыт. К тому же выросло и число кораблей. С Краснознаменного Балтийского флота были переданы нам и пришли по Беломорско-Балтийскому каналу две средние лодки типа С — «С-101» и «С-102», а также большая «К-3». Из Ленинграда, тоже каналом, прибыли только что построенные «К-21», «К-22» и «К-23».

День за днем «катюши», «щуки», «эски» и «малютки» выходили в море и все чаще, возвращаясь, оглашали простор над Екатерининской гаванью победными салютами.

Прекрасно действовала «К-23» под командованием капитана 3 ранга Л. С. Потапова. 29 октября на подходах к Киркенесу «катюша» выставила четыре минные банки (20 мин), на которых, как потом станет известно, спустя одиннадцать дней погиб вражеский транспорт «Флотбек». В следующем походе, это произошло в районе пролива Серёсунд 19 и 20 ноября, она выставила еще четыре минные банки, а затем у острова Лоппа расстреляла фашистский транспорт.

Но больше всех боевых успехов записывал на свой счет М. И. Гаджиев. Он окончательно переломил свою судьбу, и теперь что ни выход, то победа. 21 ноября он вернулся из похода на «К-21», которой командовал капитан-лейтенант А. А. Жуков. В том походе подводники успешно выполнили минную постановку в проливе Буста-сунд. Это было в ночь на И ноября. Чуть позже мы узнали, что в ту же ночь на выставленных минах подорвался и затонул немецкий транспорт «Ригель» водоизмещением 3823 тонны. Еще один вражеский транспорт «катюша» уничтожила торпедным ударом.

В день возвращения в базу Керим вновь отправился в море. Теперь уже на «К-3». Она шла в первый боевой поход. Командир ее капитан-лейтенант К. И. Малофеев, естественно, нуждался в подстраховке. Гаджиев, едва узнав об этом, сразу же заявил:

— Я пойду!

На этот раз я не стал его отговаривать. Керим только и успел расспросить нас о последних новостях, забрать на плавбазе письма от своей любимой жены Катюши да перенести видавший виды фибровый чемоданчик с одной лодки на другую.

«К-3» ушла в боевой поход. Через несколько дней пришло сообщение, что подводники выставили двадцать мин в Порсангер-фьорде. А 3 декабря Гаджиев произвел настоящий фурор своей радиограммой: в проливе Буста-сунд торпедным залпом потоплен транспорт водоизмещением 6 тысяч тонн и артиллерийским огнем уничтожен сторожевой катер противника.

Даже по этой скупой информации, поступившей с борта «К-3», можно было довольно отчетливо представить, что это был за яростный бой. Какой смелостью надо было обладать, чтобы решиться вступить в него. Одно дело топить артиллерией транспорты противника и совсем другое — боевые корабли, которые сами отвечают огнем. А ведь даже одного серьезного попадания в корпус «катюши» хватило бы для того, чтобы она лишилась возможности погрузиться на глубину. Но лодка осталась цела и невредима, а враг покоился на дне. Гаджиев перечеркивал все тактические каноны своей дерзостью, напором, умением ошеломить врага применением неожиданного тактического приема.

В общем, пошло дело. Боевая деятельность бригады набирала все более четкий ритм.

Появился наконец у меня и не временный, а постоянный начальник штаба. Назначили на эту должность капитана 2 ранга Б. И. Скорохватова — опытного подводника, для которого штабная работа была не в новость. До войны он возглавлял штаб одной из бригад подплава на Тихом океане. В начале ее подал рапорт с просьбой отправить его на сухопутный фронт. Просьбу эту командование удовлетворило. С одной из только что сформированных из моряков-тихоокеанцев морской стрелковой бригадой он прибыл на помощь защитникам Москвы. Но в боях принять участие так и не успел. Как опытного подводника, его отозвали к нам, на Север. Здесь он был нужнее.

Борис Иванович прибыл на ФКП бригады прямо в сухопутном полушубке, чем вызвал всеобщее удивление. Но снял Скорохватов полушубок и предстал перед нами во флотском кителе. «Морскую косточку» в нем можно было угадать буквально с первого взгляда, с первых слов, которыми мы обменялись. Подавляющему большинству людей нужно определенное время на то, чтобы освоиться на новом месте. А вот Скорохватов обошелся практически без периода адаптации. Просто взял да и заработал на новой должности так, будто давным-давно уже служит в бригаде и лишь ненадолго отлучался.

Новый начальник штаба сразу дал понять всем, что никаких послаблений никому давать не собирается. Помню, как-то флагманский химик младший лейтенант Ф. М. Рубайлов раз за разом вынужден был переделывать проект приказа по специальной подготовке, так как взыскательный взгляд Скорохватова обнаруживал в нем то одну, то другую неточность.

— Штабная культура — не прихоть, а боевая необходимость, — поучал он подчиненного, — вы запятую в приказе не на том месте поставили и думаете — пустяк, а из-за этой запятой в море, глядишь, человеческими жизнями придется расплачиваться…

Короче, появился наконец у меня надежный боевой заместитель. Теперь-то были все основания надеяться, что командующий все же отпустит меня в боевой поход. Потребность в этом я ощущал с каждым месяцем все большую. Я говорил уже, что первые месяцы для нас были месяцами трудной, напряженной учебы. Мы постигали искусство воевать. Командиры и их экипажи возвращались из боевых походов не только с победами и неудачами. Они возвращались и с вопросами. На разборах походов многие из них удавалось разрешать. Для этого мне приходилось мобилизовывать весь свой многолетний опыт подводника. Но все чаще и чаще ощущал, что его не хватает, что для того, чтобы объективно и конкретно оценивать подчиненных, мне остро необходимы личные впечатления об условиях, в которых приходится действовать нашим лодкам на коммуникациях врага. Мне самому надо было испытать тяготы походной жизни.

С этими соображениями я пришел к А. Г. Головко, Он внимательно выслушал меня и спросил:

— На какой лодке комбриг намеревается отправиться в боевой поход?

— Думаю, на «К-22». С Котельниковым.

Лодка эта уже выходила в море, но поход был безрезультатным. Конечно, капитан 3 ранга В. Н. Котельников — командир опытный, в обеспечении не нуждался. Более того, я сам рассчитывал подметить в его работе немало полезного и поучительного для себя. Ну а экипаж «К-22» — молод, совсем недавно сформирован, практически несплаван. Так что мое присутствие на борту было бы нелишним. Все это я и изложил Головко.

— Добро, — согласился он. — А куда конкретно, в какой район вы полагаете направиться?

Я назвал несколько возможных районов боевых действий.

— Вот что, — после некоторых размышлений сказал Головко, — сходите-ка вы к Гаммерфесту. Фашисты активно используют там для своих перевозок шхерные фарватеры. Гаджиев в том районе очень удачно поохотился, сначала на «К-21» с Жуковым, а теперь вот и на «К-3» с Малофеевым. Шхеры эти — перспективный район, и хотим мы или не хотим, а его придется осваивать. Вот и осмотритесь там, как следует…

Итак, решено: идем на смену Гаджиеву к Гаммерфесту. Задача: произвести минные постановки, перегородить подходы к вражескому порту. А затем попытать счастья в охоте за вражескими кораблями и судами.

Вечером 6 декабря «К-22» отдает швартовы. Тьма, снежная круговерть, а на причале — десятки людей: А. Г. Головко, А. А. Николаев, Н. А. Торик, начальник штаба бригады, все командиры и комиссары лодок, находящихся в базе. Впервые ощущаю, как трогателен и значителен этот сложившийся у нас ритуал торжественных проводов экипажей, уходящих на боевое задание.

Пирс и фигуры людей быстро тают в седой мгле, но ладони долго еще хранят тепло дружеских рукопожатий, а сердце — искренность добрых напутствий.

Баренцево море встречает нас свежим ветром. Море неспокойно — 4–5 баллов. Крупные пологие волны заливают надстройки и мостик, яростно бьются в борта «катюши». Мириады колючих брызг осыпают лица тех, кто находится наверху. На антеннах, леерах, тумбах, перископах, орудиях буквально сразу же появляется наледь.

Командир «К-22» Виктор Николаевич Котельников стоит наперекор ледяному ветру лицом к нему и не шелохнется. Широкоплечий, коренастый, с неизменной трубкой в зубах… Настоящий помор. Внешне суров, жестковат, но в действительности очень чуток и душевен. Котельников — одна из наиболее заметных фигур среди подводников-североморцев, один из наиболее уважаемых и авторитетных командиров.

Авторитет этот В. Н. Котельников завоевывал годами. Лодка «Д-3», которой он командовал в довоенное время, побывала во многих трудных и ответственных плаваниях. Баренцево море Котельников знает прекрасно. К тому же на его счету и знаменитый поход, совершенный зимой 1938 года, когда «Д-3» вместе с другими кораблями и судами принимала участие в спасении папанинцев. В том плавании путь подводникам преградила ледовая перемычка шириной до 5 кабельтовых. Убедившись, что дальше простирается чистая вода, Котельников принял решение форсировать перемычку в подводном положении. Так «Д-3» совершила первое на Севере плавание под арктическими льдами.

13 мая 1941 года Виктор Николаевич получил назначение на новую лодку — «К-22». В октябре привел ее с Балтики на Север.

«Катюша» — лодка особая. Это, можно сказать, гордость советских подводников. Кораблей такого класса, равных ей, в то время в мире еще не было. «Катюши» были созданы в конструкторском бюро, которое возглавлял один из талантливейших советских конструкторов подводных кораблей Михаил Алексеевич Рудницкий. Это были превосходные по своим характеристикам лодки. Надводное водоизмещение их составляло 1490 тонн, подводное — 2100 тонн. Надводная скорость — 21 узел, подводная — 10,3 узла. Лодки типа К имели десять торпедных аппаратов (шесть носовых и четыре кормовых). Кроме того, на борт можно было принимать двадцать мин, имелось мощное артиллерийское вооружение — две 100-миллиметровые и две 45-миллиметровые пушки. Все три вида оружия, которым может обладать подводный корабль, были сконцентрированы па одной лодке. Это была большая сила.

О достоинствах «катюши» и зашел у нас разговор с В. Н. Котельниковым в самом начале похода.

— Лодка — мечта, — говорил он мне. — Вы только взгляните, как она держится на волне. И какой ход! Два дизеля — не одна тысяча лошадок… А ведь еще и «ишачок» имеется на крайний случай…

— «Ишачок»?

— Да это так моряки запасной движок прозвали. Работает он практически безотказно.

Оценку эту вскоре приходится проверять на деле. Ветер крепчает, дует прямо в лоб — мордотык, как говорят поморы. Но скорость хода сбавлять нельзя: у Гаммерфеста мы должны быть в назначенный срок.

«К-22» то и дело меняет курс. Идем по замысловатой кривой — противолодочным зигзагом. Это, к сожалению, удлиняет наш путь, но что делать — предосторожность необходима.

Котельников с вахтенным командиром остаются на мостике, а я решаю пройти по кораблю, посмотреть, чем живет, чем дышит в первые часы боевого похода экипаж. Прохожу один отсек за другим, беседую с людьми. У старшин и краснофлотцев настроение боевое, приподнятое. Люди знают, какая сложная задача им предстоит. Проинформировать их позаботился военком лодки старший политрук Л. Н. Герасимов. Понимает комиссар, что успех выполнения общей задачи прежде всего зависит от того, насколько четко знает свой маневр каждый моряк.

Многие подводники, свободные от вахты и желающие подышать свежим морозным воздухом, собрались в боевой рубке. На «катюшах» она довольно просторная и свободная. Отсюда, когда корабль находится под водой, командир управляет им. В надводном же положении это нечто вроде традиционного флотского полубака — место задушевных и непринужденных разговоров о флотском житье-бытье. Непринужденности способствует и то, что в рубке разрешено курить, не выходя наверх.

Идут и идут моряки на «полубак». Кто с папиросой, кто с трубкой-носогрейкой. Тут как тут и Герасимов. Разговор идет вроде самый вольный — о довоенной жизни, о родных местах. Но стоит прислушаться повнимательней, и понимаешь, что это вовсе не обычный разговор, а важная беседа, с большим смыслом, умно и расчетливо направляемая опытным пропагандистом и воспитателем.

Среди присутствующих два уроженца Ленинграда — командир минно-торпедной боевой части лейтенант Георгий Сапунов и краснофлотец Сергей Приемышев. Оба коренные ленинградцы, оба с Малой Охты. Они почти ровесники. Когда-то даже занимались в одном спортивном обществе. А теперь вот встретились на «К-22». Приемышев был назначен в подчинение к Сапунову, который окончил в 1939 году Военно-морское училище имени М В. Фрунзе. Как это и бывает у настоящих моряков, давняя дружба не мешает Сапунову командовать минером, а Приемышеву четко исполнять приказания командира. Ну а вот в такие свободные от исполнения служебных обязанностей минуты они просто старые друзья, и оба не прочь вспомнить ленинградскую юность, белые ночи, широкие проспекты, красавицу Неву.

Военком Герасимов тут же подключается к разговору. Он ведь тоже имеет к Ленинграду отношение: когда-то воспитывался в одном из его детских домов С пятнадцати лет работал токарем на заводе «Электросила».

Говорят моряки об Эрмитаже, об Исаакиевском соборе, об улице Росси. И вдруг Герасимов оборачивает все на очень серьезный лад:

— Фашисты стоят у стен Ленинграда. Думают, что им удастся задушить наш любимый город. Как бы не так! Ленинград выстоит! Вся страна с ним!

Столько страсти в словах комиссара, что у моряков сами собой сжимаются кулаки.

Великая сила — комиссарское слово. Нецветасто вроде внешне, не изысканно с точки зрения высокой стилистики. Но есть в нем главное — правда, убежденность, есть вера в партию, вера в людей. И это-то вдохновляет моряков, это и делает комиссарское слово своего рода эликсиром мужества.

Нелегкая доля у комиссара подводной лодки — он всегда, практически в любую минуту, на виду. Тут любитель тихой, кабинетной работы не продержится и нескольких дней. Военкомом подводной лодки может быть только человек, искренне любящий живую работу с людьми, умеющий доходить до сердца каждого. Лев Николаевич Герасимов — из таких.

Командир — разум подводной лодки, комиссар — душа ее «К-22» повезло и с тем, и с другим.

Утром 8 декабря штурман лейтенант В. А. Чурипа доложил о том, что подводная лодка пересекла границу назначенного района. Вскоре в сумрачной, едва светлеющей дали мы разглядели чернильное пятно острова Роль-все. Меж ним и островами Рейне, Стуре-Лате пролегает пролив Рольвсёсунд.

Переход морем завершен. Прошел он спокойно, если не считать, что у полуострова Рыбачий нам пришлось уклоняться от неопознанного самолета. Здесь, у побережья врага, нас ждут, безусловно, куда более сложные испытания.

Первое из них — прорыв в шхерный район к порту Гаммерфест. Мы с Котельниковым держим совет: когда это сделать лучше? Сейчас, когда свинцово-серый, сумеречный день робко-робко забрезжил над морем, или несколько позже, дождавшись кромешной темноты? Решаем идти немедля, в подводном положении, осматривая район в перископ. Светлого времени не так много, и надо использовать его с максимальной эффективностью для разведки. Тем более что уже следующей ночью нам предстоит произвести минную постановку. Чтобы сделать это точно и качественно, требуется заранее наметить надежные ориентиры.

«К-22» осторожно двигается вперед меж многочисленными островками. Котельников прямо-таки прилип к глазку перископа. Вместе со штурманом Чурипой они производят своего рода рекогносцировку.

— Гора метров под триста… Видно, это и есть гора Скольтен…

— Скольтен, — подтверждает Чурипа.

— Приметный мысок. Как его?

— Мыс Ер… Ернстейхегда, товарищ командир!

— Язык сломаешь. Назовем его для себя мыс Таинственный

Периодически я меняю командира у перископа. Море пустынно. День, не успев заняться, быстро пошел на убыль, и вот уже вновь вокруг непроглядная тьма.

Теперь можно и подвсплыть. В позиционном положении под дизелями идем ближе к проливу Саммельсунд. Там нам предстоит поставить первую минную банку. До назначенного срока еще несколько часов. Решаем переждать их у подножия высокой черной скалы

Поднимаемся с Котельниковым на мостик. Над рейдом зловещая тишина. Над головои, словно медная монета, сияет полная луна.

— Светила б ты, голубушка, лучше для влюбленных, — качает головой командир.

Луна и в самом деле ни к чему. Видимость отличная. Рейд, заснеженные скалы, проливы, бухточки — все как на ладони. Невольно мелькает мысль: а вдруг и нас видит враг? Но нет, мы ведь приняли меры предосторожности. Котельников очень грамотно поставил лодку — вдали от лунной дорожки, на фоне черной скалы.

Мы в логове врага. Наверное, ощущения подводника, испытываемые в такие вот минуты, можно сравнить лишь с ощущениями разведчика, выполняющего задание в тылу противника. Нервы — на боевом взводе, максимально обострены все чувства. Слышишь даже стук собственного сердца.

— По пеленгу… Транспорт противника.

Доклад сигнальщика взвинчивает напряжение до предела. Всматриваемся в указанном направлении. Точно: в проливе Саммельсунд виден огонек. Он медленно приближается к нам.

— Прошу разрешения атаковать! — Всегда спокойный, невозмутимый, Котельников па этот раз явно волнуется.

— Боевая тревога, — говорю я и чувствую, как жаром обдает лицо, как кровь приливает к вискам. Это ж надо как повезло! Не успели обосноваться в районе — и уже встретили противника.

Никого подгонять не приходится. Экипаж живет одним — предстоящей атакой. На малом ходу осторожно подкрадываемся к цели на короткую дистанцию. Котельников готов уже произнести «Пли»… и вдруг восклицает огорченно:

— Мотобот!

Да, теперь, когда судно приблизилось на дистанцию 5–6 кабельтовых, когда вырисовался на светлом фоне залива его силуэт, стало ясно, что мы обманулись: никакой это не транспорт. Всего-навсего крохотный мотобот. От торпедной атаки приходится отказаться, не бить же, в самом деле, как говорится, из пушки по воробьям.

Оплошность, увы, не сошла нам с рук. На мотоботе заметили «катюшу», засуетились, отчаянно принялись сигналить на берег: «Ж», «Ж», «Ж»… Ясно, что это «жужжание» — закодированные призывы о помощи. И точно, через считанные минуты два противолодочных катера проносятся мимо — едва успеваем погрузиться. К счастью, взрывов глубинных бомб не последовало: фашисты нас не обнаружили.

Котельников клянет себя за поспешность, с которой он доверился докладу сигнальщика. У меня тоже самочувствие не из лучших. Кто-кто, а комбриг, старший на борту, обязан был проявить выдержку и осмотрительность. Урок, что и говорить, не из приятных, но тем не менее поучительный.

Впрочем, долго предаваться размышлениям по поводу первой неудачи не приходится. Уже набирает силу морской прилив. А это значит, что приближается время минной постановки.

После «К-2», которая, как говорилось ранее, первой из подводных лодок на Севере выполнила минную постановку, задачу эту доводилось выполнять и другим «катюшам». Особенно часто ставили мины в сентябре — ноябре подводники «К-1». Всего североморцами к нашему походу было выставлено не так уж много минных заграждений, но определенный опыт в этом деле уже был, и мы с Котельниковым конечно же постарались о нем не забыть. Решили, в частности, осуществить постановку шестью небольшими банками с таким расчетом, чтобы охватить как можно больше водного пространства.

5 часов утра 9 декабря… Мы в исходной точке. Справа и слева сквозь тьму прорисовываются скалистые берега. 20 мин по 300 килограмм тротила в каждой ждут своего часа в минно-балластной цистерне, что расположена под центральным постом. Каждая способна потопить или по крайней мере сильно повредить любой боевой корабль или транспорт врага.

В притихшей лодке хорошо слышны отрывистые доклады:

— Пошла первая!

— Пошла вторая…

— Пошла третья…

Закончив постановку мин в проливе Саммельсунд, переходим к соседнему — Бустасунд. Здесь ставим по минной банке и у входа, и у выхода — закупориваем пролив наглухо. Теперь остается выставить лишь шесть последних мин у южного берега острова Рольвсё. В 8 часов 45 минут приступаем к этому последнему этапу сложной работы. Все идет в привычном ритме, мина за миной оказываются за кормой. Остаются всего две… И вдруг совсем неожиданное.

— Прямо по носу — транспорт!

— Классифицируйте цель точнее, — скомандовал я, помня промашку с мотоботом.

Нет, в этот раз это не мотобот — грузовое судно, пусть небольшой, но вполне подходящий объект для атаки.

Ради таких встреч с врагом, ради того, чтобы обнаруживать и топить корабли и суда противника, мы пришли в Гаммерфест. Но надо же случиться такому, что встреча эта произошла в столь неподходящий момент, когда «К-22» была занята выполнением другой, не менее ответственной боевой задачи. Во всей остроте встал вопрос, который требовалось решить в считанные мгновения: что делать — атаковать вражеское судно, не доведя постановку минного заграждения до конца, или же продолжить ее, воздержавшись от атаки?

Котельников размышлял буквально секунды:

— Прошу «добро» атаковать врага торпедой, не прекращая минной постановки, — обратился он ко мне.

В этом был весь Котельников. Его командирское кредо — стремление к максимуму всегда и во всем и никаких скидок на объективные трудности, которыми так любит кое-кто прикрываться. Боевая обстановка ставит перед необходимостью решать сразу две боевые задачи? Значит, их и надо решать обе одновременно.

— Добро, — согласился я, хоть и понимал, что в командирском решении был немалый риск: подобные ситуации ранее нами не предусматривались и не проигрывались в учебных условиях.

Прозвучал сигнал торпедной атаки. Силуэт вражеского судна прорисовывался в сумеречной пелене все отчетливее. Когда осталось 4 кабельтовых, Котельников скомандовал: «Пли!». Торпеда устремилась вперед, оставляя за собой четкий, фосфоресцирующий в темной воде след. Выло ясно видно, что она идет точно к цели. Однако взрыва, почему-то не последовало. Возможно, судно было порожним или на нем помещался слишком легкий груз, и поэтому осадка его оказалась меньше, чем мы думали. Торпеда, рассчитанная на более значительную глубину, прошла, очевидно, под килем.

— Командир, давайте по-гаджиевски — артиллерией! — посоветовал я.

— Артиллерийская тревога! — громко скомандовал Котельников.

Гулко загремели 45-миллиметровые орудия. Огонь вели комендоры старшие краснофлотцы А. И. Кабанов и Я. М. Сарычев. Невдалеке от судна взметнулось вверх несколько фонтанчиков.

— Точнее наводить, — раздался голос Котельникова.

Выпущенные снаряды ложились все ближе к цели, и вот из судна вырвался мощный столб белого пара. Снаряд угодил прямо в котельное отделение. Судно стало быстро погружаться в воду и очень быстро скрылось под волнами. Громкое «ура» прогремело над лодкой в честь первой победы. И буквально тут же на мостик поступил очередной доклад от Приемышева:

— Пошла шестая…

Так в течение нескольких минут «К-22» действовала всеми видами своего оружия — торпедным, минным и артиллерийским.

Удачным оказался для нас этот день — 9 декабря. Настроение еще более поднялось, когда вечером мы вдруг заметили большой столб яркого огня у южного входа в пролив Бустасунд: на минах, выставленных нами, подорвался транспорт противника. Выйдя в море на зарядку аккумуляторной батареи, «К-22» вновь вернулась в шхерный район к Гаммерфесту, а 11 декабря нас ожидал еще один боевой успех.

Вновь отличились артиллеристы. На этот раз метким огнем они потопили целый караван из небольших судов — двухмачтовый дрифтер-бот, баржу с бочками горючего и еще одно маленькое судно, которое дрифтер-бот вел на буксире.

Судьба подводника такова, что сразу же за радостными мгновениями победы нередко следуют самые тяжелые, полные смертельного риска испытания, когда разъяренный враг преследует тебя по пятам, когда он яростно стремится отомстить за урон, нанесенный ему. Так получилось и на этот раз. Едва успела «катюша» погрузиться после атаки, как появились вражеские катера-охотники. Бомбежка была ожесточенной. Первая же серия «глубинок» разорвалась вблизи лодки. Со звоном посыпалось стекло разбитых электрических лампочек и плафонов. В центральном посту погас свет.

Вышли из строя указатели горизонтальных рулей. Но на управляемости лодки это почти не сказалось. На горизонтальных рулях стоял опытнейший специалист — инструктор-горизонтальщик мичман В. Н. Носов. К началу войны Валентин Николаевич имел уже двадцатилетний стаж службы на подводных лодках. Во всей бригаде, пожалуй, не сыскать было столь же опытного рулевого.

Самое важное качество для специалиста, стоящего на рулях, — умение чувствовать корабль. Носов развил в себе это качество до удивительных высот. Он настолько чутко определял малейшие изменения дифферента, что практически мог управлять лодкой вслепую. Как-то мне довелось слышать, как Валентин Николаевич обучал молодых рулевых.

— У настоящего горизонтальщика, — пояснял он, — ноги должны быть лучше любого дифферентометра. Они подскажут вам и положение лодки, и необходимый угол перекладки рулей…

Сам мичман Носов — человек, как говорится, крепко стоящий на ногах, надежный человек, коммунист. На таких можно положиться.

Таких, как Носов, на «К-22», впрочем, немало. Это и помощник командира старший лейтенант А. М. Бакман, скромный, спокойный и трудолюбивый человек. Это и командир электромеханической боевой части инженер — старший лейтенант М. М. Минкевич, большой знаток своего дела. Это и два ленинградца, о которых говорилось выше, — Г. И. Сапунов и С. С. Приемышев…

Целый час фашисты бомбили лодку. Но мы успешно уклонялись от бомб. Существенных повреждений «катюша» не получила.

После любого шторма наступает в конце концов безветренная погода, после жаркого боя — затишье. Стоило подводной лодке оторваться от фашистских катеров, как просветлели лица краснофлотцев, в отсеках снова зазвучали шутки, морские байки. Особенно оживленно было во время ужина. Стол накрыли по-праздничному. Поразил всех своей изобретательностью кок краснофлотец В. В. Бородинов. Из продуктов автономного пайка он ухитрился изготовить торт, который назвал «Сюрприз Нептуна».

Многие мили отделяли «катюшу» от родной земли. А каждый думал о ней. Как там дела в бригаде, на флоте? Какова обстановка на фронтах? Как Москва?

— Лев Николаевич, — обратился Котельников к Герасимову, — надеюсь, ты порадуешь нас последними сообщениями Совинформбюро?

— Разумеется, — сказал военком.

Он сходил в радиорубку и вскоре уже торжественно, с левитановскими нотками в голосе читал недавно пойманную по радио сводку о том, что наши войска продолжают наступление на центральном участке Западного фронта, гонят фашистов от столицы нашей Родины. Гонят! Известие это было лучшей наградой для каждого из нас.

25 декабря после выполнения задач по патрулированию у вражеского побережья в районе Гаммерфеста «К-22» вернулась в Полярный. На обратном пути погода нас не баловала. Ледяной ветер, шторм… Лодка предстала перед взорами встречающих в необычном виде — вся обмерзшая, похожая на айсберг. Для того чтобы произвести традиционный салют, возвещавший о боевых успехах, достигнутых в походе, артиллеристам пришлось оттаивать одно из орудий кипятком, сбивать лед ломиками.

И вот «катюша» ошвартовалась у причала. На ФКП флота мы вместе с Котельниковым и Герасимовым подробно доложили Военному совету обо всех перипетиях нашего патрулирования. Разбирали наши действия, как обычно, строго, взыскательно, невзирая, как говорится, на лица. Но в целом поход был оценен положительно. Было отмечено, что блокада шхерных коммуникаций врага осуществлялась надежно. Да и собранные нами сведения о малоизученном районе представляли известную ценность. По итогам похода многие подводники были представлены к наградам.

Получить высокую оценку было, безусловно, приятно. Но вдвойне приятно было узнать после возвращения, что в те дни, когда мы ходили невидимками у Гаммерфеста, в других районах наши лодки действовали тоже весьма успешно.

Наша «старушка» «Д-3», на которую теперь был назначен новый командир капитан-лейтенант М. А. Бибеев (Константинов убыл с флота в длительную командировку), еще раз убедительно подтвердила эффективность нового метода торпедной стрельбы: за один поход она потопила три транспорта общим водоизмещением 25 570 тонн. Четырехторпедным залпом пустила на дно вражеский транспорт водоизмещением 5 тысяч тонн «Щ-421» под командованием капитана 3 ранга Лунина. Специализировавшаяся в основном на минных заграждениях, «К-1» успешно поставила очередные шесть банок, на этот раз в районе порта Тромсё, а плюс к этому открыла свой боевой счет, потопив фашистское судно. Августинович доказал, что его добровольный переход из штаба в командиры был оправдан.

В декабре вернулись в Полярный из Иоканьги «Щ-403» (командир капитан-лейтенант С И. Коваленко) и «Щ-404» (командир капитан-лейтенант В. А. Иванов). Обе совершили первые боевые походы на коммуникации врага, и обе добились первых успехов. 25 декабря, в день нашего возвращения, вернулась в родную базу с боевой позиции еще одна лодка — «М-174». И она вернулась не с пустыми руками. Тоже потопила транспорт.

На вражеских коммуникациях

Для победы в бою

Первая военная зима выдалась суровой. Что ни день — мороз за двадцать градусов. Часто дули штормовые ветры, то и дело налетали снежные заряды — огромные массы колючей леденистой крупы…

«Маленькой лодочке холодно зимой…» Так переделали на свой лад известную детскую новогоднюю песенку подводники, как всегда с юмором относясь к тяготам своего быта. Тяготы эти морозная зима усугубила. Ведь на подводных лодках система парового отопления включается только при стоянке у причала или у борта корабля-отопителя. В море же тепло исходит лишь от работающих механизмов да от дыхания людей. А мороз сжимает корпус лодки со всех сторон своими ледяными объятиями. На глубине стужа переносится легче, а когда лодка находится в надводном положении, порой кажется, что ее чуть ли не продувает насквозь.

Однако холод холодом, а на коммуникациях врага в эти морозные январские дни было весьма жарко. Гитлеровцы активизировали свои морские перевозки. О причинах этого гадать не приходилось. Здесь, на Севере, как и на других направлениях, блицкриг фашистов провалился. Не сумев прорваться к Мурманску, зазимовали они на сопках Муста-Тунтури. А это означало, что теперь им никак нельзя было обойтись без подвоза оружия, боеприпасов, продовольствия, теплого обмундирования, стройматериалов.

Вообще, вели себя фашисты уже совсем не так, как в начале войны. Тогда они были весьма самоуверенны. Позволяли себе не очень-то заботиться о защите своих морских сообщений. Порой отправляли в путь одиночные транспорты без всякого охранения. Но теперь все стало иначе: враг усилил боевое охранение конвоев, укрепил свои противолодочные силы. Благодаря нашим разведчикам во главе с начальником разведотдела штаба флота капитаном 2 ранга Павлом Александровичем Визгиным мы имели довольно точные сведения на этот счет. Скажем, известно было, что трассу Тромсё — Петсамо теперь охраняла целая флотилия в составе 15 миноносцев, 45–50 сторожевых кораблей и тральщиков.[5]

В начале 1942 года фашисты громогласно объявили о том, что ими произведены большие минные постановки к востоку от двадцатого меридиана. Цель подобной «рекламы» была понятна — запугать наших подводников. Однако это не удалось. Бригада подплава, состоявшая уже из 21 подводной лодки, продолжала активные боевые действия.

Первой в 1942 году боевого успеха добилась «С-102» под командованием капитан-лейтенанта Леонида Ивановича Городничего. 10 января с борта ее поступила радиограмма о том, что в районе мыса Харбакен «эской» потоплен вражеский транспорт водоизмещением 2 тысячи тонн. Продолжая поход, «С-102» 14 января в Сюльте-фьорде обнаружила конвой в составе трех транспортов и пяти кораблей охранения. Последовал четырехторпедный залп — и ко дну пошли два транспорта. Лодке удался, так сказать, дуплет.

Атака «С-102» была столь поучительной, что разбор ее мы в бригаде решили провести в более широком, чем обычно, составе. На нем присутствовали не только флагманские специалисты, командиры дивизионов и подводных лодок, но и многие помощники командиров, командиры боевых частей. «С-102», правда, не первой на Севере добилась дуплета. Несколько ранее, в декабре, такая же удача улыбнулась экипажу «Щ-403» (командир капитан-лейтенант С. И. Коваленко). Но в том-то и дело, что тогда успешная атака стала действительно следствием удачи, счастливого стечения обстоятельств.[6] В данном же случае было проявлено мастерство, я бы сказал, в чистом виде. Для того чтобы занять позицию, с которой можно было нанести удар сразу по двум целям, Леониду Ивановичу Городничему пришлось весьма топко и изобретательно маневрировать. Тут, конечно, надо отдать должное и опытному подводнику капитану 3 ранга М. Ф. Хомякову, находившемуся на борту. Под руководством Михаила Федоровича «С-102» вместе с «С-101» осенью 1941 года совершили переход с Балтики на Север. И вот теперь он приступил к исполнению обязанностей командира уже нового дивизиона бригады, в который помимо «эсок» вошла еще и «Д-3», переданная сюда из дивизиона М. И. Гаджиева.

Разбор похода «С-102» мне было вести по-особому приятно. Приятно помимо прочего еще и потому, что провожал-то я «эску» в этот боевой поход, если честно признаться, с неспокойной душой. Январский выход на коммуникации врага был для экипажа «С-102» вторым по счету. А первый, о котором я вкратце уже упоминал, сложился очень неудачно. Попав в сильный шторм, лодка получила довольно серьезные повреждения, да еще и потеряла человека: дивизионного штурмана старшего лейтенанта Е. Г. Кальнина сильной волной смыло за борт.

Мы знали, что лодки типа С, которые вместе с другими пополнили бригаду, — хорошие, перспективные лодки. Они по многим параметрам превосходили «щуки»: и по вооружению, и по скорости надводного хода, и по глубине погружения. На них было четыре носовых и два кормовых торпедных аппарата, два орудия — одно 100-миллиметровое и одно 45-миллиметровое. Мы знали также, что «эски» в первые месяцы войны хорошо показали себя на Балтике. Но после неудачного похода «С-102» у многих возникли сомнения: а пригодны ли лодки этого типа для суровых условий Заполярья? Достаточно ли им, в частности, мореходности?

На Балтике, да и на Беломорской флотилии, где «сто вторая» проходила по пути в Полярный ускоренный курс боевой подготовки, Городничий и его экипаж считались одними из лучших. Подумалось: если уж лучшие так спасовали перед штормом, что же тогда остальные? Для того чтобы разобраться во всем этом, я и послал на «С-102» командира дивизиона М. Ф. Хомякова, которого хорошо знал по совместной службе на Балтике. Знал как человека очень дотошного и вдумчивого.

Хомяков обстоятельно вник во все проблемы «эски» и на разбор прибыл с совершенно конкретными предложениями.

— Для лучшей управляемости в штормовых условиях, — докладывал он, — на подводных лодках типа С необходимо сделать следующее: установить специальную штормовую цистерну, увеличить на пять-семь тонн объем цистерны быстрого погружения, увеличить высоту шахты подачи воздуха к дизелям…

То, что додумал за конструкторов Хомяков, требовало, конечно, основательной работы. И все же переделки, предлагавшиеся им, вполне реально было осуществить. Если и не сразу, не за один присест, то за два-три межпоходовых ремонта — вполне реально.

— Будем приспосабливать «эски» к Баренцеву морю, — сказал я, завершая разбор. — Ну а экипаж «С-102», похоже, уже адаптировался в новых условиях. Мне кажется, что своим дуплетом Городничий и его подчиненные доказали, что «эски» могут воевать на Севере. Или у кого-то еще остаются сомнения по этому поводу?

— Нет! — дружно прозвучало в ответ.

Вслед за «С-102» отличилась «К-23» капитана 3 ранга Л. С. Потапова, которая действовала в Порсангер-фьорде. 19 января на командный пункт бригады с «катюши» поступила радиограмма: «Артиллерийским огнем уничтожен транспорт противника…»

В походе «К-23» участвовал капитан 1 ранга В. П. Карпунин. Я с особым нетерпением ждал его возвращения. Знал, что Вячеслав Петрович вернется с ценными мыслям, наблюдениями, выводами. Хотелось их сверить, сопоставить со своими еще совсем свежими впечатлениями, полученными во время похода на «К-22». Тем более что «К-23», хоть и отправилась в другой район, задачи решала схожие: сначала ей надо было осуществить минные постановки, а затем крейсировать у баз противника, охотиться за его кораблями и транспортами.

И вот Вячеслав Петрович, заметно осунувшийся после двадцатисуточного похода, передо мной. Вечером, после традиционной торжественной встречи лодки и официального разбора, проведенного лично командующим флотом, мы уединились с ним на ФКП, и Карпунин снова и снова рассказывал о перипетиях похода.

В ходе него «К-23» не раз попадала в сложные ситуации. Так что поразмышлять было над чем. Взять ту же минную постановку, произведенную «катюшей» 6–7 января. В самый разгар ее, когда уже за кормой лодки осталось одиннадцать мин, заело минносбрасывающее устройство. Как стало позже известно, оборвался трос подающей тележки. Что было делать? Прекратить выполнение задачи? Уходить из фьорда для ремонта? Но где гарантия, что вновь удастся незаметно пройти сюда и завершить начатое? Карпунин с Потаповым приняли смелое решение — не уходить из района минной постановки. Соблюдая скрытность, произвести ремонтные работы здесь, во фьорде. Все дневное время «катюша» маневрировала в глубине фьорда в подводном положении. Затем, с наступлением ночи, всплыла.

Ночь была лунная, видимость полная. Прекрасно видели подводники берег, дорогу на нем, проходящие автомашины. «К-23» находилась в теневой части фьорда, прямо под скалой, на которой располагался один из береговых постов врага. Старшина 2-й статьи С. Ф. Низовцев и старший краснофлотец А. Г. Пименов вызвались устранить неисправность, вскрыли минно-балластную цистерну, проникли в нее и принялись за ремонт. Дело это было не только сложным, но и очень опасным: ведь если бы фашисты заметили «К-23», ей надо было бы срочно погрузиться, а значит, пришлось бы заполнить водой цистерну, в которой находились двое моряков.

Через несколько часов Низовцев и Пименов закончили ремонт. Лодка поставила семь мин. И вновь неполадка, вновь пришлось рисковать. В конце концов поставленная задача была выполнена.

Так же настойчиво и смело действовали командир и экипаж «катюши» во время атаки вражеского транспорта, выполненной 19 января. Цель была обнаружена на кормовых курсовых углах, поэтому сразу выйти в атаку не представлялось возможным. «К-23» в надводном положении начала преследовать транспорт. Тот успел завернуть за мыс в бухту Сверхольт. Обогнув мыс, подводники увидели, что в поисках спасения капитан фашистского транспорта направил его к берегу. Судно выбросилось на отмель. «К-23» произвела торпедный залп, но торпеды не дошли до цели. Тогда был открыт артиллерийский огонь. Снаряды буквально прошивали корпус транспорта. Высокие языки пламени охватили его… Это, наверное, единственный в своем роде случай, когда фашистский транспорт был не потоплен, а, по сути, сожжен на берегу.

С интересом слушал я рассказ Карпунина. Однако уединились мы с ним не только для того, чтобы еще раз порадоваться победам, но и для того, чтобы теперь, после того как оба побывали в боевых походах, предметно поразмышлять над тем, какие же проблемы в первую очередь встают перед подводниками на данном этапе. О многом переговорили мы в тот памятный январский вечер. Но о чем бы ни заходила речь, невольно возвращались к одной вызревшей у обоих мысли: настала пора по-настоящему налаживать в бригаде боевую подготовку.

— Вы понимаете, что получается, — делился своими тревогами Вячеслав Петрович, — люди действуют в море самоотверженно, с готовностью отдать, если потребуется, свою жизнь во имя победы. Но ведь порой эта самоотверженность обусловливается не объективными обстоятельствами, а собственными просчетами. Надо прямо признать, подводники у нас довольно часто идут в море недоученными. Вот и наш поход, хоть вроде бы прошел успешно, но если судить по строгому счету, то и напортачили мы в ходе него немало. Хорошо, что в той атаке, 19 января, удалось артиллерийским огнем уничтожить транспорт, а вот несколькими днями раньше другой фашистский транспорт от нас ускользнул. И что обиднее всего — из-за элементарных ошибок. Старшина торпедистов, перепутав команду, произвел выстрел торпедой раньше времени. Я потом разбирался с этим и убедился, что ошибка не случайна. Между боевыми походами должной подготовки у торпедистов не велось…

Да, трудно было возражать Вячеславу Петровичу, Я сам за время похода на «К-22», хоть в целом ее экипаж был подготовлен неплохо, подметил немало пробелов в выучке отдельных специалистов. Да и некоторые другие примеры свидетельствовали о том же. Так, скажем, в эти же январские дни вернулась из похода, не выполнив боевую задачу, «М-173» капитан-лейтенанта И. А. Кунца. А ведь имелась у экипажа отличная возможность открыть наконец после ряда неудачных походов свой боевой счет. Находясь в удобной позиции, на «М-173» обнаружили подводную лодку противника. Однако вместо успешной атаки вышел казус. Из-за плохой обученности вахтенной службы вместо приготовления торпедных аппаратов чуть было не произвели… срочное погружение. Это едва не привело к гибели командира корабля, остававшегося на мостике. Хорошо, что инженер-механик в последний момент, заподозрив неладное, задержал лодку на глубине четыре метра.

Я, честно признаюсь, с симпатией относился к Кунцу, атому, в общем-то, обаятельному и приятному в общении молодому командиру. Но недаром же говорят: «Нет такой должности — хороший парень». После случившегося пришлось поставить вопрос об отстранении капитан-лейтенанта Кунца от командования «малюткой». Нельзя же, в самом деле, так запускать подготовку своих подчиненных.

Конечно, это был исключительный случай. Большинство командиров все же готовили свои экипажи к походам добросовестно и уж для отработки такого вопроса, как организация выхода в торпедную атаку, время непременно находили. Однако по-настоящему планомерной боевой учебы, в полной мере отвечающей потребностям военного времени, в бригаде налажено не было. И хотя еще в августе 1941 года мы получили приказ наркома ВМФ об особенностях организации боевой подготовки в новых условиях, оперативной перестройки тут у нас не произошло. На то имелись, правда, и объективные причины: очень много сил приходилось бросать на подготовку техники и оружия, на ремонтные работы. В первые военные месяцы вся жизнь экипажей, по сути, шла по одному неизменному кругу: вернулись с моря, устранили боевые повреждения, работая зачастую по 15–16 часов в сутки, — и снова в поход…

Но вот теперь становились видны издержки такого подхода, становился все более очевидным наш просчет. Без мастерства высшей пробы, без навыков, отработан-ных до автоматизма, победы в бою не добьешься. Бой, конечно, школа хорошая, самая строгая и взыскательная школа для военного человека. Да только дорогой ценой приходится платить за ту науку, которую получаешь уже в бою.

В общем, почувствовали мы, что пора сдвигать дело с мертвой точки, пора начинать требовать с командиров, как бы ни были они сами & их экипажи загружены ремонтными работами, проведения регулярных занятий и тренировок, отработки учебных задач и групповых упражнений. Этот вопрос был глубоко обсужден в штабе. Высказывалось немало ценных предложений. Говорилось, к примеру, о необходимости пересмотра курсов и программ боевой подготовки. В самом деле, старые, довоенного образца, нас и в мирное-то время не во всем устраивали. А что говорить теперь? Значит, надо было думать, искать, вносить необходимые поправки с учетом накопленного боевого опыта, тех задач, которые ставила перед нами военная обстановка.

Одно из первых тактических учений, которое мы вскоре провели, отражало именно такой подход, носило характер, так сказать, опытного учения. Проводилось оно ночью на прибрежном плесе — относительно безопасном месте, которое еще в довоенное время использовалось в качестве полигона. Теперь, конечно, пришлось его дооборудовать, обеспечить прикрытием от самолетов противника, выставить дозор из противолодочных кораблей.

Участвовало в учении несколько подводных лодок и плавбаза «Умба». А целью его была проверка эффективности поиска кораблей противника ночью из подводного положения с помощью шумопеленгатора. Такой вопрос выбрали не случайно. Его поставила сама жизнь.

В одном из походов командир «М-176» капитан-лейтенант И. Л. Бондаревич — большой любитель технических новшеств, сторонник их активного использования — целиком построил поиск целей именно на таком методе. И ночью, и днем «малютка» большую часть времени находилась под водой. Акустик старшина 2-й статьи А. Т. Адамюк прослушивал глубины, а Бондаревич принимал решения по его докладам. За время пребывания в полосе боевого патрулирования Адамюк шесть раз докладывал командиру о том, что слышит шум винтов кораблей. Шесть раз лодка выходила в атаку, и каждый раз при сближении обнаруживались мелкие шхуны или мотоботы, торпедировать которые не имело никакого смысла, Так и вернулась «малютка» в базу ни с чем.

На разборе этого похода разгорелась довольно жаркая дискуссия. Одни командиры считали действия Бондаревича правильными, другие же считали, что так лучше действовать в дневное время, а ночью надежнее искать противника в надводном положении. Для того чтобы прийти к однозначному выводу, и решено было провести учение.

Штабом бригады был составлен подробный план. На плес вышли в основном те лодки, на которых имелась самая лучшая на тот момент гидроакустика. Привлекли всех лучших «слухачей» глубин. Каждая лодка несколько раз выходила в учебную атаку по плавбазе «Умба». В конце концов было совершенно определенно установлено, что Бондаревич несколько поторопился, начав использовать гидроакустику в ночное время. Днем, когда необходимо было обеспечить скрытность действий, конечно, имело смысл прослушивать глубины из подводного положения. Ночью же целесообразнее было попытаться обнаружить врага визуально: слишком несовершенными были еще наши шумопеленгаторы. Даже лучшие гидроакустики обнаруживали цели на весьма малых дальностях, и в ночных условиях для лодки, выходящей в атаку, больше было риска попасть под таран вражеского корабля, чем шансов на успех.

Так или иначе, а проведенное опытное учение принесло пользу. Хотя бы тем, что по итогам его штаб выработал конкретные рекомендации командирам по использованию гидроакустических средств. Такие учения, так сказать, на злобу дня стали проводиться регулярно.

Больше мы теперь уделяли внимания и совершенствованию тактического мастерства командиров кораблей, выработке у них снайперских качеств. В одном из кабинетов установили для их тренировок новый тренажер, на котором можно было отрабатывать выход в торпедную атаку. Когда-то, еще в 1936 году, во время учебы в Военно-морской академии я разрабатывал его в порядке курсовой работы. Теперь пригодились старые идеи. Выбрав час-другой, набросал чертежи. Специалисты береговой базы изготовили необходимые детали. И вот тренажер — в действии! Хотя сделан он был довольно кустарно (приходилось на время тренировки, скажем, сажать возле прибора кого-то из краснофлотцев, чтобы он вручную передвигал макет корабля, по которому ведется «стрельба»), тем не менее появилась возможность довольно наглядно проигрывать различные варианты торпедных атак.

Не оставались в стороне от боевой учебы и военкомы лодок. Для них проводились специальные занятия по штурманскому делу, по минно-торпедному, артиллерийскому… Военкомы занимались с увлечением. Многие из них не имели глубоких тактических и специальных знаний, а военкому они тоже требовались: он ведь всегда рядом с командиром, так же отвечает за боевые дела и конечно же должен разбираться в тонкостях любой задачи. Со временем многие военкомы добились немалых успехов в освоении подводного дела. Некоторые могли, если того требовала обстановка, и в атаку торпедную выйти не хуже командира. Кстати говоря, судьба иных военкомов сложилась в дальнейшем так, что пришлось им на деле занять командирское место. Так, батальонный комиссар С. А. Лысов, военком, а затем замполит «К-21», войну закончил командиром лодки. После войны стал командиром лодки и Л. Н. Герасимов.

Пример командиров и военкомов играл помимо прочего важную мобилизующую роль. Ведь не все даже опытные подводники сразу поняли смысл усиления внимания к боевой подготовке. Конечно, условностей в ней не избежать. Но если в мирное время они воспринимаются как само собой разумеющееся, то теперь, когда уже не первый месяц шла суровая, жестокая битва, когда люди не раз смотрели в лицо смертельной опасности и знали, что впереди у них немало еще более тяжких испытаний, психологически трудно было настроиться на серьезное отношение к учебным поединкам. Что ж, приходилось разъяснять, убеждать, в том числе и личным примером. И в конце концов сомневающихся в необходимости плановой, напряженной боевой учебы в бригаде подплава не осталось.

В январе был сделан первый шаг и к решению такого важного вопроса, как налаживание взаимодействия подводных лодок, находящихся в море. Жизнь постепенно подвела нас и к этому. О необходимости налаживания подобного взаимодействия и в штабе флота, и в штабе бригады говорилось давно. Всем было понятно, что лодка, ведущая поиск противника в одиночку, не имеющая достаточной информации об изменениях обстановки, ограничена в своих возможностях. Совсем другое дело, если б лодки наводились на цели, в том числе и по данным, получаемым от других лодок. И вот первая такая атака по наведению удалась.

Участниками данного события стали экипажи трех подводных лодок — «Щ-422», «К-22» и «М-171». Ну а главными действующими лицами — Колышкин, в очередной раз вышедший в боевой поход, на этот раз па «Щ-422», и командир «М-171» капитан-лейтенант Стариков. Дело было так. «Щука», вышедшая из базы 9 января, крейсировала в районе Тана-фьорд, мыс Нордкап. Поход складывался успешно. 18 января мы получили от командира «Щ-422» капитан-лейтенанта А. К. Малышева донесение о том, что лодкой торпедирован транспорт, а спустя пять дней еще одно — также об успешной атаке. За лаконичными строками радиограмм угадывалась рука комдива. Малышев, к сожалению, в предыдущих самостоятельных походах действовал неуверенно, можно даже сказать, боязливо. Когда его упрекали в недостаточной настойчивости и смелости, все сетовал — то на технику, то на подчиненных. Но вот вышел в море Колышкин, и, судя по всему, оказалось, что и техника работает как надо, и люди действуют подобающим образом.

Два пущенных на дно фашистских транспорта — это уже неплохой результат. Но на «щуке» оставались еще неиспользованные торпеды, и А. Г. Головко принял решение не отзывать ее пока в базу, тем более что, по данным разведки, должны были проследовать очередные конвои врага.

Поздно вечером 26 января «Щ-422» и впрямь обнаружила конвой, выходящий из Тана-фьорда. Прозвучала команда о выходе в торпедную атаку, оставались считанные секунды до команды «Пли!». И тут на фашистских кораблях вдруг обнаружили «щуку», открыли по ней артиллерийский огонь. Помогла врагу лунная дорожка, на которой оказалась «Щ-422». Пришлось срочно погружаться, а затем уклоняться от вражеских бомб. Лодка получила довольно серьезные повреждения. Но спустя полчаса преследование прекратилось, и шумы винтов вражеских кораблей стали затихать. Видимо, фашисты торопились продолжить путь.

Подробности эти, впрочем, стали известны позже. А тогда почти ровно в полночь на флагманский командный пункт поступило радиодонесение за подписью И. А. Колышкина. Он коротко сообщал об обнаруженном конвое, его составе и курсе.

Здесь следует заметить, что об упущенных конвоях никто из подводников раньше с моря не докладывал. Да это и не рекомендовалось, тем более когда лодка только оторвалась от преследования. Ведь радиосигнал тут же может перехватить враг. Тем самым подводники обнаружат себя и вновь подвергнутся опасности. Но в этот раз Колышкин все рассчитал и взвесил. Состав конвоя и поведение гитлеровцев явно говорили за то, что долго заниматься преследованием лодки они не будут. Курс вражеского конвоя позволял предположить, что он пройдет как раз через два других маневренных района наших лодок. Колышкин знал, что через четыре дня после выхода «Щ-422» в соседний с ней район — район Сюльте-фьорда — должна была выйти «К-22». Он, правда, не имел сведений насчет того, что чуть дальше, в районе Вардё, находится еще и «М-171» (она вышла в море через две недели после «Щ-422»), но зато твердо знал: когда хоть чуть-чуть ослабевает шторм, какая-нибудь из «малюток» непременно выходит сюда. «Так что попробовать стоит», — решил Колышкин, и в этом его решении, как и во многих других, проявилась завидная интуиция, умение глубоко и всесторонне оценивать обстановку. Это была, что называется, разумная инициатива, о необходимости проявлять которую каждый знает, да не каждый умеет.

Только я ознакомился с донесением Колышкина, тут же. телефонный зуммер: командующий флотом вызывает на флотский командный пункт. Надеваю шинель, иду. Через несколько минут я уже у входа в «скалу» — так стали называть на флоте ФКП. Возле массивной железной двери краснофлотец с оружием, за дверью — прямой и длинный коридор, напоминающий коридор какого-нибудь крейсера: стены, выкрашенные корабельной краской, вдоль них тянутся жгуты кабелей, трубопроводы, по обеим сторонам множество небольших помещений, похожих на каюты.

Напоминает обычную корабельную каюту и кабинет командующего. Обстановка его предельно скромна. Но сейчас А. Г. Головко находился не в своем кабинете, а в так называемом зале оперативной обстановки. В этом весьма просторном помещении, обитом свежим, пахнущим смолой тесом, несмотря на поздний час, было довольно много народа. Командующий накануне проводил разбор действий наших летчиков, которые 25 января успешно бомбили вражеские порты Линахамари и Киркенес. И вот едва закончился разбор, как поступило донесение от Колышкина. Командующий тут же приказал начальнику штаба флота С. Г. Кучерову направить «К-22» и «М-171» на перехват конвоя.

Вся сложность, однако, заключалась в том, что не имелось точных сведений, где именно в данный момент находятся эти лодки. Командиры их — В. Н. Котельников и В. Г. Стариков, — соблюдая скрытность действий, об этом не доносили. Последняя радиограмма от Котельникова пришла прошлой ночью. Больше суток молчал и Стариков. Подтверждений о получении приказания комфлота от них не поступало: связь в целях все той же скрытности осуществлялась бесквитанционным методом.

Вот почему первым делом Арсений Григорьевич задал мне вопрос о том, какова вероятность, что радиограммы приняты на лодках. Повод для сомнений, что они дойдут до адресатов, имелся серьезный: уж очень ограниченными были возможности связи с лодками, находящимися в море. Перископными антеннами, позволяющими принимать сообщения на глубине, подводники пока не располагали. Так что если бы «К-22» и «М-171» находились в данный момент в подводном положении, никаких радиограмм они бы не получили.

И все-таки после некоторого размышления я высказал предположение, что радиограммы и Котельников, и Стариков получили. А. Г. Головко, услышав это, вопросительно посмотрел на меня, ожидая пояснений.

— Ночь лунная, видимость хорошая, — доложил я. — Котельников должен поостеречься идти в глубь фьорда. Будет, думаю, держаться подальше от берега и из надводного положения наблюдать за обстановкой.

— Ну а Стариков?

— На «М-171» аккумуляторные батареи старые, изношенные. Ей, к сожалению, почти каждую ночь приходится отходить в район зарядки. Так что, скорее всего, она сейчас этим и занимается, а стало быть, находится тоже в надводном положении.

— М-да, изношенные аккумуляторы — это, конечно, плохо, — заметил А. Г. Головко, — но в сегодняшнем случае это может оказаться не к сожалению, а к удаче…

Время шло. Был уже час ночи. Но никто не уходил с командного пункта. Ведь по идее вот-вот должен был прояснить ситуацию Котельников. Оживленный разговор шел у карты северного морского театра.

— Конвой идет в сильном охранении, — заметил кто-то. — Наверняка оружие на фронт везут.

— Оружие? — переспросил находившийся здесь же член Военного совета А. А. Николаев. — А может, и нет. Для фашистов сейчас есть вещи и поважнее оружия. Наверное, не все товарищи знают, что «К-22», с которой мы так ждем вестей, несколько дней назад потопила фашистский транспорт. А вчера наши радиоразведчики перехватили любопытный разговор по поводу того, что вез, да не довез до места назначения утопленник. Товарищ Визгин, — обратился он к начальнику разведотдела, — расскажите присутствующим, о чем они там беседовали.

— Их сухопутное начальство, — улыбаясь, сказал П. А. Визгин, — вовсю клянет морское по этому поводу. Полушубки вез тот транспорт. Тридцать тысяч полушубков. Они для егерей в эти морозы поважнее любого оружия. А теперь по милости Котельникова мерзнет целая армия. Горькими слезами рыдают фрицы…

Да, в этом январском походе «К-22» уже добилась большого успеха. «Вот бы так и сейчас», — читалось на лицах всех, кто находился на командном пункте. Но, к сожалению, на этот раз выйти на цель «катюше» не удалось. В поступившей наконец от Котелъникова радиограмме сообщалось, что, несмотря на тщательное обследование района, конвой не обнаружен. Шифром командир «К-22» доложил свое нынешнее место и место во время получения радиограммы. Мы быстро прикинули по карте. Получалось, что конвой, скорее всего, просто успел проскочить раньше, чем «катюша» дошла до места.

Теперь все надежды были на Старикова. Уж он-то имел запас времени достаточный. На всякий случай А. Г. Головко приказал послать на «малютку» еще одну радиограмму, уточняющую задачу.

Всю ночь я провел на ФКП флота в томительном ожидании. И вот наконец долгожданная радиограмма: «Конвой обнаружен. Двухторпедным залпом потопил транспорт…» Ну, а подробности атаки стали известны к вечеру того дня, когда «М-171» вернулась в Полярный.

— Мы получили приказание идти на перехват, когда уже почти заканчивалась подзарядка аккумуляторных батарей, — докладывал командир «малютки» на разборе. — Я рассчитал время. Получалось, что фашисты должны появиться в патрулируемом нами районе с четырех до пяти часов ночи. Мы успевали свободно. Пришли. Огляделись как следует на месте. Выбрали позицию поудобнее и стали ждать. Конвой немного припоздал на «свидание». Но в пять часов пятнадцать минут гидроакустик услышал шумы винтов. Потом и я в ночной бинокль увидел три силуэта: один покрупнее — транспорт тысячи на две и два поменьше… Хоть до транспорта было еще кабельтовых десять, он так удобно ложился на прицел, что я решил не терять времени — атаковал. Тут же погрузились и произвели послезалповое маневрирование. Через полторы минуты грохнул взрыв. Характерный, с лязгом рвущегося железа. Потом — пара глухих разрывов глубинных бомб. И тишина. Фашисты, думаю, не поняли, откуда их атаковали… В общем-то, действовать в этот раз нам было куда проще и спокойнее, чем обычно. Цель, можно сказать, на блюдечке поднесли.

— Ну а на кого транспорт будем записывать? — спросил я. — На вас или на Колышкина?

— Думаю, что справедливее всего разделить пополам, — улыбнулся Стариков.

Это, конечно, шутка. Потопленный транспорт, разумеется, записали на счет «М-71». Но радовала не столько очередная прибавка в боевом счете «малютки», сколько то, что прошел первую проверку новый и очень перспективный метод ведения боевых действий. Все убедились, что наведение лодки на цель по данным другой лодки — дело вполне реальное. После этого при постановке боевых задач на поход командирам подводных лодок стало даваться конкретное указание: доносить обо всех обнаруженных конвоях, идущих ночью на восток. Со временем атаки по наведению стали получаться у нас чаще.

Принимались на флоте и меры для улучшения взаимодействия подводных лодок с авиацией. И хоть возможности у авиаторов вести разведку в интересах подводников были по-прежнему крайне ограниченными, тем не менее командующий ВВС флота генерал-майор авиации А. А. Кузнецов, представители штаба ВВС приезжали к нам в бригаду, всесторонне обсуждали этот вопрос. Было проведено несколько тренировок по отработке связи подводных лодок с самолетами. И это уже вскоре принесло плоды. В апреле «М-176» И. Л. Бондаревича первой на флоте выполнила успешную атаку по цели, данные о которой ей были переданы с самолета-разведчика. Ну, а к концу войны такие атаки стали обычным делом, о чем, впрочем, речь пойдет впереди.

Закончить рассказ о «жарком» январе хочется тем, как в последний день его, 31 января, бригада встречала возвращающуюся из боевого похода «Щ-422». Это была необычная встреча. И дело не только в том, что «щука», после того как «выложила на блюдечко» транспорт Старикову, сама тоже потопила еще один, уже третий по счету. Дело в том, что в этот раз мы встречали из похода первого в бригаде кавалера Золотой Звезды. 17 января из Москвы пришла телеграмма, в которой сообщалось, что высокое звание Героя Советского Союза присвоено Ивану Александровичу Колышкину.

Ставший привычным торжественный ритуал встречи лодки по такому поводу нам хотелось сделать еще торжественнее. Кто-то предложил построить на причале всех командиров-орденоносцев — своего рода почетный караул. Потом был митинг, на котором Иван Александрович Колышкин, очень смущенный и взволнованный оказываемыми ему почестями, сказал:

— Я отлично понимаю, что присвоенным мне высоким званием обязан прежде всего бойцам и командирам лодок. А вообще-то, у нас в бригаде многие бьют фашистов не хуже меня, я думаю, что и они скоро заслужат такие же высокие награды.

Колышкин был прав. Военный совет флота к этому времени уже направил в Москву представления для присвоения звания Героя Советского Союза еще трем командирам — Н. А. Лунину, В. Г. Старикову и И. И. Фисановичу. 3 апреля 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР оно им было присвоено.

Получали высокие награды и подводные лодки. В январе была награждена орденом Красного Знамени «Д-3». В апреле она стала гвардейской. Тогда же звания гвардейских удостоились «К-22», «М-171», «М-174», а «М-172», «Щ-402» и «Щ-421» стали Краснознаменными.

Тревожные радиограммы

В феврале 1942 года мы проводили в очередной поход «Щ-403». Ее задача — высадить группу разведчиков в районе мыса Нордкап, на остров Магерё…

Высадка разведчиков в тыл врага — особо ответственное дело. Организация выполнения этой задачи у нас выработалась такая. К месту высадки лодка, как правило, подходит днем в подводном положении. Тщательно обследуется в перископ береговая черта, и затем лодка ложится на грунт. С наступлением темноты она всплывает и высаживает десантную группу, которая добирается к берегу на резиновых надувных шлюпках…

На словах вроде все просто. Но на деле, что ни возьми, — масса сложностей. Взять, скажем, ту же покладку на грунт. До войны мы не очень-то большое значение придавали отработке этого элемента. Считали, что, мол, на нашем театре с нашими глубинами это вряд ли пригодится. Но оказалось, что умение класть лодку на грунт необходимо, да не просто на грунт — на скалистое, неровное, зачастую с крутым наклоном дно.

Непростым делом было и удержание лодки у самого берега в тот момент, когда уже непосредственно производилась высадка. Сильно мешали подводникам приливные и отливные течения.

Незаурядного мужества и мастерства требовала и транспортировка разведчиков к берегу на резиновых шлюпках. Людям приходилось бороться с сильным накатом, который грозил перевернуть шлюпки. Я уж не говорю о том, что на берегу разведчиков и тех членов экипажа подводной лодки, которые обычно сопровождали их к берегу, могла о/кидать вражеская засада.

В общем, трудностей хватало. Но несмотря на них, после первого «подводного десанта», высаженного с «М-173» в сентябре 1941 года, также успешно осуществляли высадки разведчиков и другие лодки — «М-172», «С-101», «С-102». В первых числах февраля отлично справилась с такой задачей «Щ-401». Ее поход мы в бригаде расценили как образец искусства кораблевождения. Выполняя боевую задачу в условиях очень плохой погоды, не видя берегов и, следовательно, не имея обсерваций практически с момента выхода из базы, командир «щуки» капитан-лейтенант А. Е. Моисеев и штурман старший лейтенант Н. А. Паушкин сумели довести лодку до Перс-фьорда, войти во фьорд и высадить разведчиков точно там, где намечалось. Использовали они при этом тогда еще нечасто применявшийся способ кораблевождения — каждые двадцать минут «брали» глубины эхолотом и по характеру изменения их уточняли свое место. Похвалив Моисеева и Паушкина за этот «слепой» переход, я объявил благодарность и флагманскому штурману капитан-лейтенанту Г. Е. Аладжанову. Хоть он и не участвовал в походе «Щ-401», это была, конечно, его школа.

В общем, подводники постепенно осваивались с новым для себя делом, выполняли задачи по высадке разведгрупп все увереннее и увереннее. Самые тесные контакты у меня и у штаба бригады завязались с флотскими разведчиками. Это было вполне естественно. Разведчики нуждались в средствах доставки, которые могли бы обеспечить максимальную скрытность высадки разведгрупп, и подводные лодки в этом смысле зачастую оказывались самым лучшим, а то и единственно возможным, вариантом. Нам же позарез были необходимы разведданные о маршрутах движения вражеских конвоев, противолодочной обороне противника. Нередко заброска разведгрупп во вражеский тыл производилась именно в наших интересах и по нашей просьбе.

Так было и в случае с «Щ-403». В районе мыса Нордкап, куда направлялась эта лодка, проходил один из наиболее открытых участков вражеской коммуникации. Наши лодки не раз совершали здесь успешные атаки по кораблям и транспортам противника, и не случайно позицию, (которая «нарезалась» в районе этого мыса, подводники меж собой называли хлебной.

А имей мы еще надежных наблюдателей, укрывающихся где-то в расщелинах скал, снаряженных хорошими оптическими приборами, стереотрубами и своевременно сообщающих о появляющихся в этом районе конвоях, надо ли говорить, насколько бы возросла эффективность ударов подводников по врагу! Разговор об этом неоднократно заходил у нас с начальником разведотдела капитаном 2 ранга П. А. Визгиным. Но каждый раз останавливало одно обстоятельство. Уж очень неудобными для высадки разведчиков были берега Нордкапа. Высокие скалы здесь почти отвесно обрывались в воду, казались неприступными. Но вот однажды Павел Александрович сообщил, что в его распоряжении появились три норвежца, три патриота-антифашиста, выразивших горячее стремление внести вклад в борьбу с гитлеровцами, оккупировавшими их родину.

— Люди, судя по всему, надежные, — сообщил он. — И что ценно: хорошо знают интересующие нас места. Готовы пойти на риск. Так что дело за вами — готовьте лодку к походу…

И вот «Щ-403» в море. Вроде все было предусмотрено. В том числе и погода. Учитывая и без того непростые условия высадки разведчиков, мы специально выждали, когда выдадутся деньки потише. Когда «щука» выходила из базы, ветер не превышал трех баллов. Для этого времени года желать более благоприятных условий трудно. Относительно спокойная погода держалась и 12-го, и 13 февраля, пока лодка занималась тщательным обследованием места высадки, И весь день 14 февраля, пока она отлеживалась на грунте в непосредственной близости от уже окончательно выбранного места. Но именно в тот вечер, когда намечалась высадка, вдруг резко усилился ветер, разыгрался шторм.

Вскоре пришла радиограмма от командира «щуки» капитан-лейтенанта С. И. Коваленко. Начало ее звучало обнадеживающе: «Разведчики высажены». Однако дальше следовали весьма тревожные строки о том, что на берегу остались еще и два старшины с «Щ-403», сопровождавшие в шлюпках разведгруппу. Семен Иванович просил разрешения после подзарядки аккумуляторных батарей вернуться за людьми.

Звоню на флотский ФКП. Ответил С. Г. Кучеров. Он уже был в курсе дела. Обменялись с ним накоротке соображениями.

— Что-то не заладилось, видать, у Коваленко, — сказал Кучеров. — Но хорошо, что высадка прошла тихо, без стрельбы. Так или иначе, а решение командира, я полагаю, правильное. Шторм мешает забрать моряков с берега. Надо подождать, пока непогода утихнет.

Однако шторм не утихал. К утру Коваленко вновь привел «Щ-403» к острову Магерё. Установить связь ни с разведгруппой, ни с теми, кто сопровождал ее, не удалось. Не удалось это и на следующий день. Всю ночь на 17 февраля «щука» курсировала в районе острова, и безрезультатно. В очередной радиограмме Коваленко снова просил разрешения продолжить поиски. Но теперь уже с этим никак нельзя было согласиться. Конечно, можно понять чувства Коваленко: оставить двух своих подчиненных в глубоком вражеском тылу, по сути, на произвол судьбы! Душа восставала против такого. Однако жестокая логика войны требовала нередко жестоких решений. Трезво оценивая обстановку, командование флота и бригады понимало, что дальнейшее пребывание «щуки» в непосредственной близости от вражеского берега может кончиться ее гибелью. Очень настораживало нас молчание высаженной разведгруппы. Трое суток прошло. Никаких сигналов о себе разведчики не подавали. Кто мог гарантировать, что фашисты не захватили их и что при очередном подходе подводной лодки к месту высадки ее не встретит засада?

Нет, рисковать кораблем и экипажем мы не могли. «Щ-403» было приказано прекратить поиски и направляться в отведенный ей для крейсерства маневренный район. Через некоторое время Коваленко сообщил, что приказание получено, «щука» следует в район Порсангер-фьорда. Кто бы мог предположить тогда, что это будет последняя радиограмма, подписанная им! Какой-то злой рок преследовал в этом походе «Щ-403». Прошло всего несколько часов — и вдруг, словно гром с ясного неба, совершенно неожиданное сообщение: лодка подверглась тарану вражеского корабля, получила сильные повреждения, при срочном погружении потерян командир. Подписал радиограмму помощник командира старший лейтенант П. В. Шипин.

Потерян командир — шутка ли? Сможет ли молодой помощник довести лодку до базы, ведь он ею самостоятельно почти не управлял? Эти тревожные мысли не давали покоя. Несколько обнадеживало лишь то, что Шипину было на кого опереться: не должен был допустить растерянности в экипаже опытный военком старший политрук Ф. В. Полянский. Можно положиться и на штурмана старшего лейтенанта Н. А. Беляева, и на командира БЧ-5 инженер-капитан-лейтенанта П. С. Салтыкова.

По моей просьбе А. Г. Головко направил навстречу поврежденной «щуке» один из сторожевиков. Под его эскортом она и добралась до Полярного. Предстала «четыреста третья» перед нашими взорами просто-таки в изуродованном виде. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что ей чудом удалось избежать гибели.

После швартовки «Щ-403» мы с военкомом бригады И. П. Козловым собрали командный состав лодки в кают-компании плавбазы «Умба». Надо было подробнейшим образом разобраться во всех обстоятельствах потери командира «щуки» и двух старшин.

Непростое это было разбирательство. Люди подавлены, потрясены происшедшим. Сидят опустив голову. И чуть ли не каждый считает именно себя главным виновником разыгравшейся драмы. Военком Полянский, который докладывал первым, с этого и начал.

— Я, как военком лодки, — с каким-то надрывом произнес он, — прежде всего отвечаю за все. Готов к самым суровым мерам по отношению к себе.

Козлову пришлось остановить Полянского:

— Мы, товарищ старший политрук, сами разберемся, кто прав, кто виноват. А пока нам нужны не эмоции, а факты. Доложите лучше, как получилось, что старшина первой статьи Климов и старшина второй статьи Широков остались на вражеском побережье?

— Они пошли гребцами на шлюпках, — уже спокойнее начал рассказывать Полянский,

— ну, и чтоб помочь норвежцам при выгрузке продуктов и снаряжения. Мы их и намечали для этой роли. Оба смышленые, ловкие, физически крепкие. Да, видать, все же не совладали со штормовой волной. Минут через десять, как они ушли на шлюпках в ночь, в темень, глядим, а концы, которыми их шлюпки к лееру были привязаны, обвисли. Коваленко дал команду выбрать их. Вытащили перевернувшиеся шлюпки. Без весел, без всякого снаряжения. Стали подавать сигналы — никакого ответа. Люди как в бездну канули…

— Утонули? — спросил я.

— Не думаю. Должны были выбраться. Климов — пловец первоклассный. Да и Широков. Ну а сигналов наших они могли просто не заметить, видимость плохая была.

— Какие же меры принимались для спасения?

— Буквально через пять минут отправили к берегу его краснофлотца Мехавкина на шлюпке. Но из-за сильного ветра и течения дойти до места он не сумел. Пятнадцатого утром попытался дойти до берега представитель разведотдела старший лейтенант Сутягин. Однако едва он отощел, как шлюпку перевернуло штормовым валом. Ну, а шестнадцатого уже наш помощник вызвался идти…

— Мы пошли вдвоем с Сутягиным, — негромко, явно волнуясь, продолжил рассказ Шипин, — думали, вдвоем-то выгребем. Куда там! Просто чертово место! Как понесло нас в открытое море. Хорошо, что на лодке заметили наши сигналы, вытащили… Боюсь, что разведчиков вместе с нашими старшинами могло так же отнести в сторону. И если они высадились, то, возможно, совсем не там, где мы их искали.

— Так… С этим, в общем, ясно, — заключил я. — Ну, а в каких обстоятельствах лодка подверглась тарану? Кто был на вахте, когда встретились вражеские корабли?

— Я, — поднялся лейтенант Р. К. Шилинский.

— Вы? — удивился Козлов. — Но ведь вы, кажется, еще не допущены к самостоятельному несению вахты?

— Допущен. Как раз перед походом получил допуск.

— Ну и как вы действовали?

— Видимость была всего два-три кабельтовых. Фашистские корабли — минзаг и два тральщика — выскочили из тьмы как призраки. Я сразу понял, что один из тральщиков намеревается таранить нас. Чтобы уклониться, скомандовал «Лево на борт!». Затем приказал прекратить зарядку аккумуляторных батарей. Вызвал на мостик командира, а когда он появился, доложил ему, что необходимо срочное погружение.

— Это был не командир, а я, — поправил Шилинского штурман старший лейтенант Беляев. — В такой темноте немудрено было перепутать. Командир же находился в первом отсеке и не успел еще добежать. А я сразу поднялся наверх из центрального поста. Вижу: увернулись мы от таранного удара и тральщик прошел у нас по корме. В упор можно было расстрелять…

— В это время, — продолжил Полянский, — и мы с командиром выскочили на мостик. Я успел заметить только, что еще один корабль шел прямо на нас. Л с того, что прошел по корме, шарахнули из крупнокалиберного. И тут же кто-то скомандовал «Срочное погружение!»…

— Эту команду подал я, — сказал Беляев. — Тут же помощник, находившийся все это время, как ему и положено, в центральном посту, приказал инженер-механику Салтыкову заполнить среднюю цистерну и цистерну быстрого погружения (уравнительную Салтыков сам предусмотрительно заполнил еще раньше). Инженер-механик крикнул, поторапливая: «Скоро ли закроете люк?» Я видел, что те, кто находились на мостике, спускались вниз один за другим. На всякий случай крикнул: «Есть ли кто на мостике?» Никто не отозвался. Я решил, что спустились все, и задраил рубочный люк. Если бы знать, что там остался Семен Иванович!

— Но промедли мы хоть мгновение, лодка бы наверняка погибла, — заметил Шипин. — Фашистский корабль ударил нас килем, когда мы, к счастью, уже уходили на глубину. После тарана началась бомбежка. Взрывы гремят, пробка с подволока сыплется, из третьего отсека докладывают о пробоине в прочном корпусе… И тут обнаруживается, что нет командира. Тогда военком и говорит: «Принимай командование, помощник». Начали отрываться от преследования. К счастью, удалось это сделать довольно быстро…

Вот так постепенно разматывался клубок событий, происшедших на «Щ-403». Все яснее становилась роль каждого из членов экипажа. Конечно, действовали подводники не без ошибок. По идее лодке надо было бы сразу уклоняться от таранного удара срочным погружением. Но ведь это легко рассуждать со стороны, сидя в кабинетной тиши. В боевой же обстановке, когда па решения отводились считанные секунды, не так просто было все рассчитать и взвесить. Ситуация, в которой оказалась «четыреста третья», была крайне тяжелой, и то, что никто из моряков не растерялся, делает им честь. Даже молодой, совсем не опытный лейтенант Шилинский сделал немало, чтобы спасти «щуку». Ну а Беляев с Салтыковым, обеспечившие в критический момент не срочное, а просто-таки сверхсрочное погружение, заслуживали особой похвалы за решительные действия. О таких выводах я и решил доложить Военному совету. Козлов меня поддержал.

Но почему все-таки молчал Коваленко, оставшийся на мостике? Был без сознания? Или, может, убит? Погоревав, посокрушавшись, отнесли мы его к пропавшим без вести. И только после войны удалось узнать судьбу командира «Щ-403». В ту злополучную ночь Коваленко не погиб. Он был тяжело ранен. Фашисты подобрали его в бессознательном состоянии на один из своих кораблей. Их медики ампутировали ему ногу, принялись лечить. Можно представить, как ликовали при этом враги: удалось захватить не кого-нибудь — командира подводной лодки! Они конечно же рассчитывали получить от него ценную информацию о фарватерах у наших баз, численном составе подводных сил… Еще не оправившегося от ранения, Коваленко начали допрашивать. Издевались, пытали, били. Но ничего не добились.

Тогда Коваленко бросили в концлагерь. Сначала в Норвегии, а позже перевели в другой, во Франции. Там он встретился с пленным английским подводником Прицкортом, которому за несколько дней до казни рассказал о своей «одиссее». Прицкорт же, оставшийся в живых, поведал об этой встрече нашим подводникам, которые после войны приезжали в Англию принимать трофейные немецкие корабли.

Еще позже в одном из германских архивов были найдены протоколы допросов Коваленко. Они также подтвердили, что командир «Щ-403» держался, несмотря на всю тяжесть своего положения, с достоинством, военной тайны не выдал.

Живой, веселый, широкоплечий, чубатый парубок с умными, проницательными глазами, с мягким украинским говорком — таким остался Семен Иванович Коваленко в нашей памяти. Меня всегда подкупала в нем эдакая математическая жилка, легкость, с которой он разбирался в любых, даже самых головоломных, расчетах, тактических задачах. Это неудивительно: до службы на флоте он учился в Харьковском политехническом институте. Оттуда по комсомольской путевке пошел в военно-морское училище. Не будь войны, из Коваленко, возможно, вышел бы талантливый ученый, исследователь: способностями он был наделен немалыми. Правда, мне порой казалось, что как командиру ему немного не хватает характера. Уж очень он был впечатлительным, очень чувствительно переживал любую неудачу. Я, проводя разборы, всегда старался учитывать это, дабы каким-нибудь неловким словом не повергнуть командира «Щ-403» в уныние… Как же мы порой неверно судим о людях. Какая, оказывается, стойкость и сила духа скрывалась в этом человеке! Какой поистине железный характер!

Ну а что же старшины М. М. Климов и Н. Ф. Широков? Известна ли их судьба? Известна. Спустя двадцать лег после войны, в 1965 году, нашелся пропавший Климов. Приехав на традиционную встречу подводников-североморцев, он рассказал о том, что приключилось с ним и его другом после высадки во вражеский тыл.

Как мы и предполагали, сильный накат перевернул шлюпки, в которых они шли к берегу вместе с разведчиками. Утонула рация. Ушел на дно практически весь запас продовольствия. До берега пришлось добираться вплавь в ледяной воде. Один из норвежцев насмерть разбился о камни, другой некоторое время был без сознания и вскоре умер. Измученные, обессилевшие люди укрылись в заброшенной рыбацкой хибарке. Последний из норвежцев ушел, с тем чтобы попытаться установить связь с надежными людьми из местных жителей. Но не вернулся. Очевидно, фашисты схватили его.

Климов и Широков остались вдвоем. Без теплой одежды, без продовольствия. Питались прошлогодними морожеными ягодами да водорослями. Силы быстро покидали моряков, но они решили: лучше умереть, чем добровольно сдаться врагу. Однако плена избежать все же не удалось. Фашисты в конце концов обнаружили их и после безрезультатных допросов бросили в концлагерь в районе Тромсё. Здесь пути друзей разошлись. Климов побывал в заключении в разных районах Норвегии. Несколько раз пытался бежать. И однажды это удалось. Добрался до своих. Войну закончил автоматчиком одной из стрелковых дивизий. После демобилизации жил и работал в городе Люберцы Московской области.

Как и Климов, Широков с первых дней пребывания в плену пытался вырваться из фашистской неволи. В конце концов и ему это удалось. Войну он тоже закончил в рядах Советской Армии. После демобилизации жил и работал в Уфе. В 1952 году после тяжелой болезни умер.

Не успели еще утихнуть среди подводников волнения, вызванные походом «Щ-403», как разыгрались новые, не менее драматические события.

21 февраля 1942 года из Полярного в Порсангер-фьорд вышла «Щ-402». Дела у экипажа этой лодки поначалу складывались весьма успешно. 27 февраля капитан-лейтенант Н. Г. Столбов сообщил о потоплении транспорта водоизмещением около 6 тысяч тонн. Через несколько дней «щука» подверглась атаке вражеских катеров. Когда, отозвавшись от преследования, «Щ-402» всплыла, подводники увидели, что весь мостик залит соляром. От близких разрывов бомб булевые цистерны дали течь. Оказалась повреждена и антенна.

Мы на ФКП, не зная об этом, волновались, почему Николай Гурьевич Столбов не выходит на связь. Накануне на лодку было передано приказание командующего флотом: следовать в другой, более отдаленный, район для прикрытия союзного конвоя «PQ-12». Наконец сеанс связи состоялся, и со «щуки» сообщили: «Идем в указанный район». Мы успокоились. Однако все волнения были еще впереди.

9 марта «Щ-402» заняла указанную позицию. А 10-го пришла вдруг крайне тревожная радиограмма, сообщавшая о том, что на лодке… кончилось топливо. Как это случилось? К сожалению, просчитался командир БЧ-5 инженер-капитан-лейтенант А. Д. Большаков. Поначалу, когда была обнаружена течь соляра из междубортных цистерн, он правильно предложил командиру продуть их и промыть водой, дабы за лодкой не тянулся демаскирующий масляный след. Но после этого не позаботился проконтролировать, сколько же соляра осталось на лодке. Считал, что его вполне хватит до конца похода. А между тем «щуке» нельзя было идти на дальнюю позицию. Когда же, прибыв туда, замерили количество топлива, выяснилось, что осталось не девять, как считал Большаков, а всего три с половиной тонны. Этого могло хватить ненадолго. В 22 часа 10 марта двигатель па лодке остановился. Не могла она двигаться и в подводном положении: разрядились аккумуляторные батареи.

Почти все специалисты штаба бригады собрались после получения тревожной вести у карты оперативной обстановки. Как же далеко застыла стальная лодочка с надписью «Щ-402»! 350 миль отделяли ее от Полярного. И всего 20 с небольшим — от вражеского берега.

Все взгляды — на флагманского механика Ивана Владимировича Коваленко и его помощников Петра Анисимовича Мирошниченко и Николая Никифоровича Козлова. Но ведь они не волшебники. Топлива нет — значит нет: на воздухе двигатель работать не может. Коваленко, впрочем, надежд не терял.

— Масло, масло… — задумчиво повторял он. У них ведь еще осталось смазочное масло! Может, его как-то попробовать использовать в качестве топлива.

— На масле дизель долго не протянет, — резонно возражал Мирошниченко, — образуется нагар, и полетят поршневые кольца,

— И все же надо подумать…

Тем временем на флотском ФКП решали, кого же послать на помощь попавшим в беду. Задача была непростой. Корабли флота, как упоминалось выше, обеспечивали прикрытие конвоя «PQ-12». Фашисты проявляли небывалую активность. По данным разведки, в море на поиск конвоя они бросили большие силы, и в их составе свой «козырный туз» — линкор «Тирпиц», специально пригнанный на Север для борьбы с союзными конвоями. Практически все находившиеся в строю корабли пришлось задействовать и нам. Вышли навстречу конвою эсминцы «Громкий» и «Гремящий». По маршруту движения его были развернуты подводные лодки «К-23», «Д-3», «С-102», «Щ-422». Ни одну из них снять с прикрытия «PQ-12» никак было нельзя. Оставалось одно — послать на помощь «Щ-402» какую-то лодку из Полярного. Но какую? Ясно, что нужна была не просто лодка, а большая, крейсерская, чтоб могла взять запас топлива и для себя, и для «щуки». А все «катюши», как на грех, в ремонте. И серьезном.

Ближе всех к окончанию ремонтных работ был экипаж «К-21». Но и здесь, по нашему весьма напряженному графику, еще было дел суток на пять. Так или иначе, а другого выхода найти не удалось. Надо было ускоренными темпами заканчивать ремонт на этой «катюше» и отправлять ее в море.

— Поезжайте на «К-21» лично, — приказал мне А. Г. Головко, — мобилизуйте всех и вся. Завтра к полудню она должна выйти во что бы то ни стало.

Завтра к полудню… Это значит закончить ремонт за двенадцать часов вместо пяти суток. Задача казалась просто непосильной. Но с ней надо было справиться. Ведь в беде товарищи.

На «катюше» меня встретили командир «К-21», теперь уже капитан 2 ранга, Николай Александрович Лунин и военком батальонный комиссар Сергей Александрович Лысов.

Лунин был буквально несколько дней назад назначен на эту лодку. Решение это мы приняли после очередного блестящего похода «Щ-421», совершенного в январе — феврале. Три транспорта пустил тогда на дно Лунин. Особенно впечатляющей была атака, совершенная 5 февраля. Так случилось, что «Щ-421» встретилась с вражеским конвоем в положении, удобном для атаки кормовыми торпедными аппаратами. Но кормовые торпеды уже были к этому времени израсходованы. Тогда Лунин сделал сложный маневр: развернул лодку через правый борт на 200 градусов, чтобы несколько удлинить атаку и выбрать наивыгоднейший курсовой угол и дистанцию для залпа. Десять минут продолжался этот поворот, в течение которого максимальное напряжение потребовалось и от рулевых, и от многих других подводников, и конечно же от самого Лунина. А закончилось все тем, что «Щ-421» буквально в упор вколотила три торпеды в фашистский транспорт.

Трудно говорить о красоте в нашем суровом и беспощадном деле. Но это была именно красивая атака. Она показала, что лунинское мастерство уже, так сказать, переросло рамки «щуки». Вполне логичным было решение дать ему проявить себя на лодке, обладающей большими боевыми возможностями.

Приняв «К-21» у прежнего командира, Лунин очень быстро освоился. Уже за те несколько дней, что он возглавлял ее, немало было сделано для того, чтобы сократить сроки ремонта. Но возможно ли сжать их до двенадцати часов?

— Раз поставлена такая задача, значит, надо выполнять, — отвечая на такой вопрос, отрезал Лунин.

Он, как всегда, верен своему стилю — предельно сдержан, немногословен. Лысов более разговорчив. Он сообщил о том, что до экипажа задача доведена. Работы на лодке развернуты. Полным ходом идет сборка главного двигателя и вспомогательных механизмов. На самых трудных участках трудятся коммунисты во главе с секретарем парторганизации мичманом П. И. Гребенниковым. Гляжу: у самого Лысова руки тоже в соляре. Военком, видать, только оторвался от работы.

Пошли по отсекам. Везде кипела работа. Особенно оживленно было у главного двигателя. Здесь находился командир электромеханической боевой части инженер-капитан-лейтенант В. Ю. Браман. Лицо его, смуглое от рождения, казалось просто черным от усталости и напряжения. Но глаза блестели живо и уверенно. Четко и толково инженер-механик доложил о мерах, принимаемых для ускорения ремонта.

— Может быть, вам в помощь прислать специалистов с других лодок? — поинтересовался я.

— Вряд ли целесообразно, — покачал головой Браман. — Тут тесно. Лишние люди создадут только ненужную толкотню. А у нас каждый сейчас знает свой маневр… С ремонтом мы управимся. Меня, честно говоря, больше волнует другое: как мы будем в море передавать топливо на «щуку»? Никогда прежде делать этого не приходилось…

Да, подобные задачи в мирное время нами не отрабатывались. Подводники не имели для этого ни необходимых навыков, ни специальных технических средств. Командир береговой базы капитан 3 ранга Г. П. Морденко поднял па ноги специалистов тыла флота и всех своих коллег в других соединениях в поисках подходящих топливных шлангов, буксирных тросов. Все паши лучшие умы — Карпунин, Скорохватов, Гаджиев, Колышкин — занимались прикидкой возможных вариантов действий. За ночь разработали несколько схем передачи топлива. Продумали и то, каким образом осуществить буксировку аварийной «щуки», в том случае если передать топливо не удастся.

Однако обстановка могла, естественно, внести коррективы во все эти наметки. Многое надо было додумывать уже непосредственно в море. Поэтому было решено послать старшим на «К-21» М. И. Гаджиева. Керим не раз доказывал свою удивительную способность смело импровизировать, с честью выходить из самых невероятных положений. Верилось, что и в этот раз он сумеет проявить ее.

В полдень И марта «К-21» покинула базу. А в штабе флота и штабе бригады продолжали напряженно размышлять над тем, как же еще помочь «Щ-402», которая так долго дрейфовала у вражеского побережья. То, что фашисты в течение этих часов не обнаружили ее, казалось чудом, хотя чудо имело свои объяснения. Видимо, гитлеровцев очень занимал конвой «PQ-12». И, увлекшись им, они не заметили, что делается у них буквально под носом.

В тот же день, 11 марта, первое судно конвоя вошло в Кольский залив. Другие находились на подходе. Наши лодки, развернутые для прикрытия, начали освобождаться. Командующий флотом принял решение направить на помощь «Щ-402» еще и «Д-3». По нашим расчетам, она успевала подойти в район нахождения «щуки» почти через сутки. «К-21» успевала раньше. Но и ей предстоял немалый путь. Удастся ли «Щ-402» все это время оставаться необнаруженной? Надеяться на это было трудно. И как же кстати оказалось тут инициативное предложение флагманского механика И. В. Коваленко. Иван Владимирович нашел-таки оригинальный способ использования остававшегося на лодке смазочного масла в качестве топлива. Для этого надо было в определенной пропорции разбавить его керосином, взятым из запасных торпед, — как бы приблизить тем самым масло по вязкости и температуре вспышки к соляру. Правда, не так-то просто подать это эрзац-топливо из соляровых бачков к дизелю. Но если помпой создавать в бачке постоянное давление, то, как полагал Коваленко, смесь подойдет в насосы.

В эфир полетела подробная инструкция на сей счет. Она подоспела очень вовремя. На «щуке» моряки времени не теряли и тоже искали выход из положения. До того чтобы смешать масло с керосином. Большаков и его подчиненные додумались сами. Но завести дизель им никак не удавалось. Своевременные, квалифицированные советы помогли ускорить дело.

К вечеру 11 марта лодка дала ход. Больше суток после этого Столбов молчал. И это был, пожалуй, один из немногих случаев, когда молчание не тревожило, а, скорее, обнадеживало: молчит, значит, соблюдая скрытность, уходит, уходит прочь от вражеского берега!

Потом пришла радиограмма от Лунина. Взволнованно и удивленно он спрашивал: «Куда девалась «Щ-402»?» Успокоили: все в порядке. Дали предположительные новые координаты «щуки».

Рано утром 13 марта Столбов сообщил место, до которого удалось дойти на импровизированном топливе: «Щ-402» находилась уже в 140 милях от береговой черты. Конечно, говорить о том, что опасность миновала, было еще рано. Но все же она теперь была гораздо меньшей. Тем более что «К-21» уже приближалась.

В полдень того же дня лодки встретились. А через два часа пришла наконец-то на ФКП радостная весть: «Топливо и смазочное масло переданы. «Щ-402» следует в базу своим ходом».

Очень четко прошел заключительный этап операции по спасению попавшей в беду «щуки». Из всех заранее намечавшихся вариантов удалось осуществить самый простой и оптимальный. Лодки сошлись борт к борту. На «катюше» шланг присоединили к палубным приемникам. На «Щ-402», не мудрствуя лукаво, пропустили его через рубочный люк и рубку прямо в горловину топливной цистерны. Таким образом перекачали 15 тонн топлива.

Конечно, и этот «простой» вариант был не так уж и прост. Удерживать две связанные лодки на крутой океанской волне так, чтобы они не помяли друг другу корпуса, чтобы не порвались концы и шланги, — все это от обоих командиров потребовало немалого мастерства. Да и других проблем хватало. Скажем, после того как передали топливо, возник вопрос: а как передавать масло? Хорошо, что заботливый хозяйственник Г. П. Морденко, экипируя «катюшу» к походу, на всякий случай приказал доставить сюда с десяток пустых резиновых мешков, в которых обычно на лодках хранилась дистиллированная вода для аккумуляторов, и хорошо, что на самой «К-21» нашлись смекалистые моряки, догадавшиеся использовать эти мешки как емкости под масло.

14 Марта обе лодки благополучно возвратились в Полярный.

Весь ход спасения «Щ-402» мы разобрали в бригаде самым тщательным образом. Как-никак первый случай спасения лодки лодкой. Но последний ли? Резонно было предположить, что с ужесточением противоборства на морских коммуникациях такого рода ситуации могут возникать и впредь. На занятиях с командирами мы проиграли различные варианты буксировок, приема и передачи топлива. Береговой базе было дано указание обеспечивать все уходящие в море лодки достаточным количеством буксирных концов, топливных шлангов, другим имуществом, необходимым для спасательных работ. Планировалось также провести на полигоне специальное учение по оказанию помощи «аварийной» лодке.

Меры принимались вроде бы быстро, оперативно. Но события, как оказалось, развивались еще быстрей. Не в каком-то отдаленном будущем, а буквально через несколько дней одна из лодок, находившихся в море, попала в беду, и ее экипажу потребовалась неотложная помощь.

Случилось это с «Щ-421». В конце марта она вышла в поход под руководством нового командира капитан-лейтенанта 106

Ф. А. Видяева. С октября 1940 года Федор Алексеевич служил на этой же лодке помощником. Мужал, воспитывался, набирался опыта под крылом Лунина. Когда тот получил назначение на «катюшу», у командования бригады не было никаких сомнений в том, кого назначить на его место: конечно, Видяева. Подкупали его тактическая эрудиция, смелость мысли, а еще — настоящая верность морю. Свои юные годы Видяев провел здесь, на Севере, в Мурманске. Сразу же после школы пошел плавать матросом на рыболовный траулер. Исходил Баренцево море вдоль и поперек. Знал его прекрасно и любил всей душой.

Вскоре после назначения Видяева я побывал на «Щ-421», сходил на ней на Кильдинский плес. Федор Видяев уверенно, четко выполнял самые сложные вводные и по всем статьям показал себя практически готовым командиром. В принципе ему можно было доверить сразу же самостоятельное плавание, но решено было все-таки не отклоняться от ставшего уже привычным правила, чтобы новоиспеченного командира в первом боевом походе «обеспечивал» кто-то из старших. С Видяевым пошел П. А. Колышкин.

Уже первые дни похода показали, что в Видяеве мы не ошиблись. 28 марта на подходе к Лаксе-фьорду он обнаружил конвой противника и, атаковав один из транспортов, потопил его. Заслуживает внимания то, как это было сделано. Конвой шел противолодочным зигзагом. Транспорт, который Видяев выбрал для атаки, в самый последний момент вдруг неожиданно отвернул в сторону. Тогда молодой командир решил поднырнуть под конвой, пройти под ним и торпедировать транспорт залпом из кормовых аппаратов. Колышкин одобрил это решение, и оно принесло успех.

После этого фашистские корабли в течение двух с половиной часов преследовали и бомбили лодку, но Видяев вновь проявил выдержку и незаурядное мастерство. «Щ-421» осталась неповрежденной.

3 апреля мы в Полярном получили телеграмму из Москвы о том, что «Щ-421» вместе с другими лодками удостоена высокой награды — ордена Красного Знамени. Передали эту радостную весть на лодку и рассчитывали через несколько дней торжественно встретить ее из похода. Но вечером 8 апреля произошло непредвиденное: «Щ-421» подорвалась на вражеской мине, получила серьезные повреждения, потеряла ход и способность погружаться.

Даже из тех лаконичных сведений, которые содержались в радиограмме Видяева, было совершенно ясно, что положение «Щ-421» еще тяжелее, чем то, в котором была «Щ-402». На лодке Столбова практически все механизмы оставались в исправности, не было лишь топлива. А тут — перебиты обе линии гребных валов, выведены из строя рули, в прочном корпусе полуметровая трещина. О том, чтобы устранить такие повреждения в море, не могло быть и речи. Надо было выручать товарищей.

К счастью, возможностей для оказания помощи на этот раз у нас имелось больше. Сразу же с получением тревожной радиограммы из Полярного смогли выйти два эсминца и «К-2». Но еще ближе к аварийной «щуке» находилась «К-22». Она действовала в соседнем районе.

Идя кратчайшим путем, меньше чем через четыре часа «катюша» подошла к району, где находилась «Щ-421». Правда, сразу ее обнаружить не удалось: над морем все было покрыто пеленой густого снежного заряда. Видимость — всею около кабельтова. К тому же место «щуки» к этому времени несколько изменилось. Стремясь подальше оторваться от вражеского берега, куда течением медленно, но неумолимо ее сносило, на лодке применили совершенно необычное средство: сшили из брезентовых чехлов парус, приладили его к перископу и таким образом ухитрились пройти около 9 миль.

На «К-22» этого не знали. Начав поиск, попытались связаться со «щукой» по ультракоротковолновой связи. Ответа не получили. И тут сказались опыт и мастерство участвовавшего в походе на «двадцать второй» флагманского связиста бригады Ивана Петровича Болонкина. Радисты «К-22» под его руководством сумели засечь работу в эфире радиостанции «Щ-421», которая передавала очередное донесение в Полярный Радиограмма была короткой, всего-то несколько знаков, тем не менее Болонкин определил по ней пеленг на «щуку», что облегчило поиск.

Вскоре лодки встретились. Виктор Николаевич Котельников, не мешкая, попытался взять поврежденную «щуку» на буксир. Однако шло время, а сделать это не удавалось: очень уж сильным было волнение моря.

В те тревожные часы мне пришлось быть в кабинете командующего флотом. Здесь же, как всегда в такие напряженные моменты, находились члены Военного совета флота. Все остро переживали за судьбу подводников, находившихся у вражеского побережья. Казалось, отсюда, из глухой тиши подземелья, за сотни миль мы видели все, что происходило у Лаксе-фьорда. И то, как, будто на гигантских качелях, раскачивало на крутой зыби две наши лодки, как буксирные концы, едва успевшие связать их, лопались от неимоверного натяжения, как быстро редел и таял очередной снежный заряд и глазам подводников открывался такой близкий и такой недобрый берег…

А. Г. Головко сидел в своем кожаном кресле, кутаясь в наброшенную на плечи черную суконную шинель. Он был простужен, его познабливало. Командующий флотом вообще плохо переносил северный климат и сырость подземного обиталища. Простуды часто мучали его. Но крайне редко он давал болезни уложить себя в постель.

Корабельные часы, висевшие на стене, отсчитывали минуту за минутой. От Котельникова новых докладов не поступало. Но и так было понятно, что он по-прежнему безуспешно пытается взять «щуку» на буксир.

Нарушив затянувшееся молчание, кто-то предложил:

— Может, снять с «Щ-421» основную часть экипажа? Оставить человек десять…

Головко встал, глубоко затягиваясь «Казбеком», зашагал из угла в угол.

— Положение «четыреста двадцать первой» безнадежно, — сказал он после некоторой паузы. — Наивно полагать, что гитлеровцы будут спокойно взирать, как мы выводим «щуку» у них из-под носа. И так они не по-немецки беспечны. Думаю, что нападения на наши лодки можно ждать с минуты на минуту. Вот почему, — тут он возвысил голос, — я думаю отдать Котельникову приказание снять с аварийной лодки людей, всех до единого. И уничтожить ее. — Командующий оглядел всех присутствующих и уже тише добавил:

— Вы понимаете, сколь тяжелое это решение. Поэтому я просил бы всех членов Военного совета высказать по нему свое мнение.

Решение и впрямь было тяжелым, беспрецедентным. Умом все понимали: иначе нельзя. Но как примирить свои чувства с этой необходимостью — потопить самим свой корабль! И это при том, что кораблей-то у нас пока еще было ой как не густо. Колоссальную ответственность принимал на себя Арсений Григорьевич Головко.

К чести членов Военного совета они не побоялись разделить ее с командующим. Первым высказался А. А. Николаев.

— Я полагаю, — сказал он, — что мнение ваше, товарищ командующий, совершенно правильное. В такой ситуации мы не имеем права рисковать ни одним человеком.

— Время не терпит, — поддержал его С. Г. Кучеров. — Буксировка явно не удается. Как ни горько, но…

Решение было принято. Командир «К-22» получил четкие, ясные указания от имени Военного совета. И уже очень скоро мы поняли, как своевременно это было сделано. Сначала поступило тревожное сообщение из радиоцентра: данные радиоразведки говорили о том, что фашисты, похоже, наконец-то всполошились. Почти тут же пришло донесение от Котельникова. Он сообщал, что обнаружены самолет и корабль противника. Появились они, конечно, не случайно. Безусловно, это были разведчики. Но уже весь экипаж «Щ-421» перешел на «К-22». В 13 часов 30 минут с «катюши» произвели выстрел одной торпедой, и израненная «щука» ушла под воду…

Докладывая в базе о случившемся, Видяев, мужественный, сильный, никогда не унывающий Видяев, не сдержавшись, заплакал. Это была первая и единственная слабость, которую он позволил себе. А там, в море, перед лицом смертельной опасности, Федор Алексеевич держался просто молодцом. До последнего момента делал все возможное, чтобы спасти свой корабль, а когда получил приказание покинуть его, сделал это, как и подобает командиру, последним.

Самых высоких оценок были достойны и другие моряки погибшей лодки. Отлично показал себя, к примеру, помощник командира капитан-лейтенант А. М. Каутский. Он как раз был одним из тех, кто предложил и реализовал необычную идею: использовать брезентовый парус для того, чтобы уйти подальше в сторону моря.

Умело поддерживал моральный дух в экипаже военком политрук Н. Г. Афанасьев. Он постоянно находился на тех участках, где было в данный момент труднее всего, словом и личным примером воодушевлял людей.

И они показывали образцы мужества и самоотверженности. Особенно напряженно пришлось действовать тем, кто находился в кормовом отсеке. Когда лодка подорвалась на мине, сюда из поврежденных торпедных аппаратов и через трещины в корпусе хлынула вода. Краснофлотцы В. С. Качура, И. А. Жаворонков, П. И. Февралев, А. П. Новиков, П. Н. Сизмин под руководством старшины 1-й статьи К. Н. Дряпикова, задраив переборочную дверь, изолировали свой отсек и повели борьбу за живучесть, чем, по сути, спасли весь экипаж.

Всех их, как и особо отличившихся моряков с «К-22», мы представили к награждению орденами и медалями.

Горечь потерь

Вначале мая установились настоящие весенние солнечные деньки. Как-то сразу осел и почернел снежный покров на сопках, а во многих местах и вовсе сошел, оголив серые гранитные валуны. На низкорослых, комлистых деревцах набухли почки, а под деревцами кое-где пробилась к свету слабенькая нежно-зеленая травка. Так уж устроена человеческая душа: она радуется наступлению весны, ждет, что именно в эту пору произойдет что-то значительное, какие-то перемены к лучшему. Однако первая военная весна оказалась для нас горькой, и осталась она в памяти порой тревог и печали. В эти весенние месяцы мы потеряли сразу же две лодки, два экипажа, больше ста боевых товарищей.

В конце апреля не вернулась из похода «Щ-401». Боль утраты для меня лично усугублялась еще и чувством личной вины за нее. Дело в том, что накануне командир «щуки» капитан-лейтенант Аркадий Ефимович Моисеев из района боевых действий донес о двух успешных атаках. При этом сообщалось, что были израсходованы все носовые торпеды. Остались только две торпеды в кормовых аппаратах. По данному докладу нами не было принято какого-либо конкретного решения — «щуку» можно было отзывать в базу, а можно было и не отзывать. Исходя из общей обстановки последнее вроде казалось резонным: ведь ожидались новые конвои врага. Но тут, однако, не следовало подходить сугубо практически. Управляя за сотни миль лодками, крайне важно было учитывать и психологический фактор. Положа руку на сердце, скажу: никто лучше меня не мог знать особенности характера, психологии командиров лодок. И я, прекрасно зная Моисеева, должен был понять, что его доклад об израсходованных торпедах — это не просто доклад для сведения. Это своего рода просьба отозвать лодку в базу. Иной командир мог попросить об этом напрямую, а самолюбивый Моисеев не мог. Я, именно я, должен был понять, что на лодке что-то неладно, почувствовать состояние командира и поставить вопрос перед командующим о возвращении «Щ-401» в базу. Увы, какие-то хлопоты отвлекли, не дали как следует вдуматься в текст радиограммы. Больше «щука» на связь не вышла.

Обстоятельства гибели «Щ-401» остались неизвестными. И никто за нее меня никогда не упрекнул. Но ощущение личной вины, осталось на всю жизнь: мог ведь предотвратить горькую потерю, мог, но не сделал этого… Быть может, мысли об этом тем горше, что гибель «Щ-401» как бы потянула за собой и еще одну беду — гибель «К-23», на которой вышел в боевой поход замечательный подводник и мой дорогой товарищ Магомет Гаджиев.

Те дни и часы, когда мы с тревогами и надеждами ждали вестей с «катюши», впечатались в память с удивительной четкостью. Помнится буквально все, до малейших деталей, до часов и минут…

Несколько дней после выхода из Полярного «К-23» занималась поиском пропавшей «Щ-401» в районе Танафьорд, мыс Нордкин. 8 мая Гаджиев донес, что поиски результатов не дали, «катюша» отправляется в отведенный ей маневренный район. Четыре дня от нее никаких сообщений не поступало. 12 мая мы проводили на ФКП совещание по вопросам ремонта лодок. Я как раз что-то говорил и вдруг, словно почувствовав недоброе, замолчал. За дверью кабинета раздались торопливые шаги, и через секунду-другую встревоженный оперативный дежурный протянул мне бланк радиограммы с «К-23», На нем стояла пометка «Экстренно». Текст был с большими искажениями: «…транспорт торпедами… два сторожевых корабля артиллерией уничтожены… квадрат… курс Ост… имею повреждения от стрельбы…» Дальше еще несколько слов, совсем неразборчивых — то ли какая-то просьба, то ли просто номер радиограммы — и подпись.

Я тут же передал бланк флагманскому связисту Болонкину:

— Чем вызваны такие искажения?

— Дело тут, конечно, не в качестве приема, — ответил он, — скорее всего, поврежден передатчик.

Тут же меня вызвали к телефону. Степан Григорьевич Кучеров сообщил, что принято решение немедленно отозвать «К-23» в базу. Указание об этом послано.

— Ясно, что они попали в жаркую переделку, — заметил начальник штаба флота, — главное, чтоб повреждения не мешали лодке погрузиться. Пока вроде об этом не сообщают. Будем ждать новых вестей. Да и вообще за эфиром следите повнимательнее. Вот что… Давайте-ка подключайте все свои наличные средства связи. Мы должны сейчас слышать все, что только возможно…

Я тут же дал соответствующие указания Болонкину. Помимо обычных дежурных средств радиовахта была открыта на всех больших и средних подводных лодках и на плавбазе «Умба». Открыли радиовахту и наши соседи — моряки бригады эсминцев и ОВРа. Ну и, разумеется, внимательно вслушивались в эфир радисты флотского узла связи.

Ни одной радиограммы с «К-23», к сожалению, больше не поступило. Но кое-что о том, что происходило с ней, удалось узнать. Наши радиоразведчики перехватили несколько радиограмм, переданных противником открытым текстом. Судя по ним, в районе, где находилась «К-23», с 13 часов 20 минут до 18 часов 30 минут действовали четыре «юнкерса». В 15 часов 50 минут один из них обстрелял нашу подводную лодку из пулемета, и она погрузилась.

Погрузилась! Это слово на какое-то время обнадежило. Выходит, «катюша» все же не потеряла способности погружаться. Значит, у нее есть возможность уйти от преследования на глубину. Но тут же новая радиограмма. «Юнкере» передал на свой аэродром просьбу выслать еще одну машину. С аэродрома приказали самолету оставаться в данном районе для связи.

Что же это? Выходит, они продолжают преследовать «двадцать третью»? В 17 часов 12 минут в эфире произошел оживленный диалог, из которого стало ясно, что на помощь первому самолету вылетит второй с двумя бомбами весом по 250 килограммов. Затем фашисты затихли. А к 19 часам все самолеты вернулись на свой аэродром.[7]

Анализ всех этих данных позволял предположить, что, атаковав и потопив фашистский транспорт торпедами, «К-23» подверглась бомбежке со стороны кораблей охранения. Вероятно, была повреждена бортовая цистерна с топливом, весьма хрупкая на подводных лодках типа К, и лодка все время «обозначала» свое место выходившим на поверхность моря соляром. В связи с этим, очевидно, на лодке было принято решение всплыть и отразить атаку сторожевиков артиллерией с одновременным использованием надводной скорости для отрыва. О результатах артиллерийского боя Гаджиев и донес в базу. Вероятно, и сама подводная лодка получила серьезные повреждения от вражеских снарядов и один из главных двигателей был выведен из строя. Это подтверждает тот факт, что расстояние от Окс-фьорда, где произошел бой со сторожевиками, до места, где «К-23» была обнаружена самолетами противника, она прошла за 3 часа 50 минут, то есть со скоростью 13,5 мили в час. Такая скорость характерна для подводных лодок типа К, идущих под одним главным дизелем средним ходом. Если б были исправны оба дизеля, вряд ли «катюша» отходила бы от берега противника, не используя полную мощность двигателей.

В 15 часов 50 минут «К-23» подверглась обстрелу с воздуха и, несмотря на полученные повреждения, вынуждена была погрузиться. Но что же дальше? Удалось ли ей оторваться от противника? Эти вопросы волновали и тревожили каждого из нас. Через определенные промежутки времени наши передатчики посылали запросы на «катюшу». Но она не отвечала.

Тем не менее никто не верил в трагический исход. После традиционного вечернего доклада, который в тот день прошел на редкость скомканно и сумбурно, на ФКП бригады за полночь засиделись командиры дивизионов и флагманские специалисты. Все были убеждены если б фашисты потопили «катюшу», они б не преминули громогласно покричать об этом в эфире. Все дружно ругали связь и связистов: мол, они виноваты во всех наших волнениях — ни принять, ни передать ничего толком не могут…

Бедный Болонкин! Сколько ему за время войны доставалось таких вот незаслуженных упреков. Бледный, сжавшийся, сидел он за столом и, хоть лучше всех знал, что никаких промахов со стороны службы связи не было и нет, старался даже подтвердить обвинения в свой адрес.

— Да, вполне возможно, что радиограммы просто не дошли. Прохождение радиоволн сейчас отвратительное. Середина мая — пора магнитных бурь…

Мы по-прежнему усиленно прослушивали эфир. «К-23» молчала. С других же лодок радиограммы приходили регулярно. И никакие магнитные бури не мешали.

14 мая хорошее сообщение пришло с «М-176», которая действовала в Варангер-фьорде: торпедированы транспорт и миноносец противника. И. Л. Бондаревич провел атаку прямо-таки мастерски. Точно выпустив первую торпеду по транспорту, спокойно выждал, когда на расчетный угол упреждения подойдет нос идущего следом за ним миноносца, и выпустил вторую торпеду. Транспорт был потоплен, а миноносец, судя по всему, поврежден.

16 мая отличилась еще одна наша лодка — «Д-3», на которой кстати, вышел в свой первый боевой поход начальник штаба бригады капитан 1 ранга Б. И. Скорохватов. Почин У Бориса Ивановича получился хороший. Первый транспорт «Д-3» торпедировала еще 2 мая. Теперь же к этому успеху прибавился еще один. Командир «Д-3» капитан 3 ранга Михаил Алексеевич Бибеев успел пронаблюдать в перископ результат своей атаки: мачты потопленного судна, торчащие из-под воды, и пять сторожевых кораблей, мечущихся вокруг него. Правда, после этих мгновений торжества пришлось пережить весьма неприятные минуты яростной бомбежки. Но все в итоге закончилось для подводников благополучно.

Все эти известия о боевых успехах в другое время вызвали бы бурю радостных эмоций в бригаде. Но в те майские дни радость нашу омрачали мысли о пропавшей и не подающей уже несколько дней никаких сигналов «катюше».

А тут еще новые волнения! В тот же день, 16 мая, утром оперативный дежурный по бригаде встревоженно доложил:

— Нашу лодку бомбят на траверзе полуострова Рыбачий!

— Какую лодку? Почему у Рыбачьего?

— Это береговые артиллеристы с Рыбачьего сообщили, — пояснил оперативный. — Что за лодка — они сами пока не разобрались. А преследовали ее два фашистских сторожевика. Артиллеристы отогнали их в море.

«Может, это Гаджиев прорывается домой?» — мелькнула было мысль. Но вскоре последовал новый доклад:

— Это «малютка». Она всплыла в 35 кабельтовых от берега. Фашисты отошли кабельтовых на 70 и ведут по ней огонь.

Час от часу не легче. Это, выходит, «М-172». Она единственная из «малюток» находилась в эти дни в море. Звоню на ФКП флота в надежде выяснить подробности. Оперативный по флоту сообщил:

— Наши артиллеристы открыли огонь по фашистским сторожевикам. Прикрывшись дымовой завесой, те отошли. Но «малютке», видно, здорово досталось: еле движется.

Он вдруг прервал свое сообщение. В трубке были слышны какие-то переговоры, и тут еще одна новость, от которой замерло сердце:

— С Рыбачьего сообщают: появился «юнкерс». Бомбит лодку.

Пытаюсь связаться с А. Г. Головко. По телефону прямой связи отвечает С. Г. Кучеров:

— Командующий ставит задачу авиаторам. Да, да… Бросаем все что можем на прикрытие «М-172». Еще не хватало, у своих берегов терять лодки…

И вот наконец в Екатерининскую гавань в сопровождении двух малых охотников вошла многострадальная «малютка». Встречать ее высыпала чуть ли не вся бригада.

Первым сошел на пирс командир «малютки» капитан 3 ранга И. И. Фисанович. И уже по тому, как тяжело, пошатываясь, ступал он, каким бледным, изможденным было его обычно такое жизнерадостное, улыбчивое лицо, можно было понять, что командиру и экипажу «М-172» пришлось пережить тяжелейшее испытание.

А случилось вот что. Поздно вечером 15 мая Фисанович обнаружил конвой противника. Большой, тяжело груженный транспорт шел в охранении двух сторожевиков и трех тральщиков. «М-172» находилась как раз на курсе конвоя. Фисанович принял дерзкое решение: прорваться внутрь охранения с головы каравана и нанести удар по транспорту наверняка, с предельно малой дистанции.

Все удалось, как задумывалось. По левому борту лодки прошел, не заметив опасности, головной сторожевик. Разворачиваясь на боевой курс, «малютка» пропустила по корме тральщик и всадила торпеду в железную глыбу транспорта, что называется, в упор. От близкого взрыва лодку даже сильно встряхнуло. Но вслед за этим почти тотчас раздались и взрывы вражеских глубинных бомб. Фашисты, должно быть, заметили след торпеды, выпущенной «малюткой», и, определив по нему место нахождения лодки, бомбили очень точно.

На «М-172» погас свет, вышел из строя гирокомпас. Но самое опасное — то, что, судя по всему, произошло и на «К-23», — дала течь цистерна с соляром. По штилевой поверхности моря за «малюткой» тянулся маслянистый, радужный след, который облегчал врагу преследование. А тут еще и запас энергии в аккумуляторных батареях иссякал. Двигаться вперед можно было только малым ходом.

Для того чтобы выйти благополучно из подобной переделки, у экипажа «сто семьдесят второй» имелся, пожалуй, всего один шанс из тысячи. И подводники сумели его использовать. Главную роль в этом, безусловно, сыграл командир, который смог очень точно оценить обстановку и принять несколько принципиально важных решений. Прежде всего он весьма разумно решил держать при отходе генеральный курс на восток — под прикрытие своих береговых батарей. Иначе противник мог бы гонять слепо мечущуюся лодку, пока не иссякла электроэнергия.

Магнитный компас после бомбежки работал очень ненадежно, так что уходили подводники от преследования, ориентируясь с помощью эхолота по глубинам. Отличную выучку и навигаторское чутье показал при этом молодой штурман старший лейтенант И. М. Шаров.

В результате близких разрывов бомб на «малютке» периодически заклинивало рули, выходили из строя различные приборы и механизмы. Люди упорно боролись за живучесть корабля и техники. Видя такое отчаянное сопротивление, фашисты в один из моментов пустились на хитрость: бомбить стали не наобум, а по строгой системе — минут 15–20 выжидают, застопорив ход, слушают глубины, а затем следует серия от 10 до 35 глубинных бомб. Тут снова, в который уж раз, прекрасно проявил себя гидроакустик старшина 2-й статьи А. В. Шумихин. Можно представить, каково ему было внимательно прослушивать шумы преследующих кораблей, когда в ушах буквально гудело от нескончаемой канонады. И все же он четко и спокойно делал свое дело. Фисанович благодаря его докладам ясно представлял обстановку и умело управлял лодкой.

В этом тяжелейшем походе на «М-172» находился представитель штаба бригады — флагманский врач 3. С. Гусинский. Честно говоря, разрешение ему на выход в море я накануне давал с большим сомнением. Военврач 3 ранга Гусинский у нас по праву считался прекрасным медиком. Но как-то не хватало ему военной выправки. Бледное худощавое лицо, несколько рассеянный взгляд. К тому же было известно, что Гусинского сильно укачивает, даже на катере в Кольском заливе.

До этого в боевые походы флагманский врач не ходил. Да и нужды такой не возникало: на лодках имелись лекарские помощники, которые могли, если требовалось, и рану перевязать, и другую медицинскую помощь оказать. Главные же заботы флагманского врача были в базе: тут и организация работы бригадного лазарета, и проведение занятий с теми же лекарскими помощниками, и многое другое. Но на этот раз Гусинский настоял, чтобы его отпустили в поход. Дело в том, что в самом разгаре были его опыты по разрабатывавшемуся им специально для условий северного театра режима регенерации воздуха на подводных лодках. Военврач к этому времени провел уже немало разного рода исследований и экспериментов на лодках, находившихся в базе. И теперь решил проверить полученные выводы на боевой практике, в походе. На «М-172» он явился с многочисленными стеклянными колбами, пробирками, специальными приборами для замера количества кислорода, углекислоты…

Прямо скажем, в научном плане поход на «М-172» Гусинскому мало что дал. После первых же оглушительных взрывов большинство приборов военврача разбилось вдребезги. Да и вообще, в те полные смертельной опасности часы было, конечно, не до исследований. Но все же присутствие Гусинского на борту «малютки» оказалось совсем нелишним. Как и подобает флагманскому специалисту, коммунисту, он вел себя мужественно, хладнокровно и делал все что мог для спасения корабля и экипажа.

Так как электроэнергию приходилось всячески экономить, регенерацию воздуха на лодке отключили. С каждым часом дышать становилось все труднее. Некоторые моряки начали терять сознание. И вот тут как нельзя кстати оказались энергия, воля и компетентность флагманского врача. По его рекомендации подводники стали рассыпать содержимое патронов регенерации по отсекам. Тех, кому было особенно плохо, он заставлял брать в рот горлышки этих патронов и дышать через них. Это улучшило самочувствие подводников.

Десять часов продолжалась жестокая бомбежка. 324 глубинные, 4 авиационные бомбы, почти четыре десятка артиллерийских снарядов выпустил враг по «малютке».[8] Как у нас было принято, после возвращения лодки в базу на нее сразу же отправились флагманские специалисты для составления списка полученных лодкой повреждений, ремонтных ведомостей. Закончив работу, они представили огромный, на нескольких листах, перечень: «…десять вмятин в прочном корпусе и боевой рубке с обоих бортов. Порвана труба аварийного охлаждения дизеля. Разошлась по швам топливная цистерна пятого отсека. Сорван верстак с тисками. Клапаны вентиляции балластной цистерны № 4 развернуло на 180 градусов. Смята магистраль воздуха низкого давления. На киле вмятина и трещина длиной в 50 сантиметров. Смещены электромоторы турбонасоса. Нарушена центровка всех рулей и линии вала..»[9]

И так далее, и так далее… Читал я этот бесстрастный технический перечень — и просто не по себе становилось: что пришлось пройти и испытать людям! Но тут же еще одна мысль: а все-таки прочно сделаны корпуса наших лодок, надежна уральская сталь. Такое выдержать! Да и подводники под стать ей: не дрогнули перед лицом смертельной опасности, выстояли, вернулись в базу живыми и невредимыми… А может, и «К-23» сейчас вот так же, израненная, но живая, движется к Полярному? Как хотелось верить в это.

Летели и летели в эфир каждые полчаса позывные «К-23». Где ты, Керим? Где вы, наши дорогие товарищи?..

Куда ни придешь — все разговоры о них. Пока никто не говорил «были». Пока еще все старательно избегали прошедшего времени. Да и просто невозможным казалось сказать «был» о таком оптимисте и жизнелюбе, как командир «К-23» капитан 3 ранга Леонид Степанович Потапов. Он был одним из старейших подводников в нашей бригаде, одним из старейших коммунистов — членом партии с 1920 года. Флотскую службу Потапов начинал политработником, служил политруком канонерской лодки «Свердлов» на Амуре. В 1933 году он окончил военно-морское училище и пошел уже по командной линии. Но комиссарский стержень остался в Потапове. Он был очень близок к людям, умел увлечь их на любое, самое трудное дело.

Эти качества были присущи и военкому «катюши» батальонному комиссару Дмитрию Михайловичу Галкину. У нас в бригаде Галкин по праву считался одним из самых опытных и авторитетных политработников…

Прекрасные люди составляли экипаж «К-23»! Отличный штурман старший лейтенант Л. И. Дзевялтовский, трудолюбивый инженер-механик В. Э. Семенов, отважный командир БЧ-2–3 старший лейтенант В. Д. Колчин… Трудно было даже думать о том, что никого из них больше увидеть не придется. Но шли дни, и, увы, все яснее становилось, что на этот раз чуда не произойдет. И хоть по-прежнему подводники то и дело поглядывали на мысок, из-за которого обычно появлялись возвращавшиеся с моря лодки, хоть в разговорах звучало порой «У них еще должно быть немного соляра… У них еще осталась вода… У них еще есть шоколад…», надежд тем не менее становилось все меньше и меньше. И вот настал день, когда их не осталось совсем. Помощник начальника штаба капитан-лейтенант В. С. Денисов, всегда по-особому подтянутый, бравый, в тот раз, принеся на подпись очередные приказы, был просто не похож на себя.

— Что с вами? — спросил я.

Денисов молча положил на стол листок с машинописным текстом — проект приказа по «К-23»… Буквы запрыгали перед глазами: «Истек срок автономности… Считать исключенной из корабельного состава…» Да, хоть все уже были готовы к печальной вести, но именно мне — такова уж судьба комбрига — предстояло официально утвердить тот скорбный факт, что «К-23» не вернется в базу. И именно с этого мига гибель лодки становится фактом.

Я бы покривил душой, если б сказал, что горечь потерь, гибель товарищей не сказывались на моральной и психологической обстановке в бригаде. Конечно же, сказывались, и очень сильно. И важно было сделать все для того, чтобы как можно быстрее поднять боевой дух подводников, направить эмоции людей в нужное русло, вызвать у них еще большую ненависть к врагу, горячее стремление продолжить священное дело павших товарищей, отомстить за их гибель фашистам.

Главная роль тут, как и во многом другом, принадлежала политотделу и штабу бригады. Флагманские специалисты и работники политотдела старались в такие дни чаще бывать среди подводников, на лодках, боевых постах. Проводились беседы, митинги, собрания. Политотдельцы использовали и такую форму, как выпуск листовок о павших в боях за Родину. В них обычно приводились краткие биографические данные героев, их основные боевые дела, а затем шли страстные слова о том, что подвиги павших никогда не будут забыты, что дело чести каждого из нас — равняться на них, так же смело и беззаветно сражаться за свободу и независимость Родины.

Многое подсказывалось самой жизнью, если хотите, сердцем. Вспоминаю такой эпизод. Вскоре после объявления приказа о гибели «К-23» ко мне обратился писарь старшина 1-й статьи В. А. Захаров, выполнявший у нас обязанности почтальона. Оказывается, у него собралась большая пачка писем для Гаджиева и его соратников, и он не знал, что с ними делать.

Взял я эти письма у старшины, посмотрел адреса. И защемило в груди. Представилось, как ждут ответа на свои письма матери, жены, дети наших погибших товарищей, с каким нетерпением и тревогой заглядывают они каждое утро в почтовые ящики и как однажды найдут в них казенные похоронки… Конечно, смерть есть смерть. Погибшего не вернешь. Но хоть что-то для родственников тех, кто пал в бою, мы можем сделать? Хоть как-то сумеем облегчить их горе?

Поделился этими мыслями с военкомом бригады, и Иван Панфилович Козлов, как часто бывало, понял меня с полуслова:

— Можно собрать посылки детишкам погибших, — предложил он, — шоколад, консервы… Думаю, каждый подводник согласится отдать часть своего пайка. И еще. Раздадим эти оставшиеся без ответа письма на лодки. Пусть моряки напишут семьям, не по-казенному, от души. Ну а на родину погибших командиров напишут работники штаба и командиры лодок.

Так и сделали. На каждое из писем отвечала определенная группа подводников. Мне вместе с Б. И. Скорохватовым, И. А. Колышкиным, Н. А. Луниным, В. Н. Котельниковым, 3. С. Гусинским и другими выпало писать письмо в Дагестан — на родину Магомета Гаджиева. Собравшись вместе, мы долго сочиняли его. Сначала мыслилось просто обычное письмо родным Керима. Но в итоге получилось нечто большее — по сути, обращение от имени всех североморских подводников ко всему дагестанскому народу.

«Нам, делившим с Магометом горе и радость в суровые дни Великой Отечественной войны, — писали мы, — хочется поведать вам об этом большом и сильном воине, любимом нашем товарище…

Магомет Имадутинович был благородным воином, его пылкое сердце было полно нежной любви к своей Родине и неумолимой ненависти к ее заклятым врагам — фашистским варварам. Гаджиев горячо любил жизнь и потому презирал смерть…

Никто, никогда, ни в каком деле не видел его безразличным, вялым. Ото был человек великой страсти, высокой принципиальности… Жизнерадостность, простота, человечность, отеческая забота о подчиненных, справедливая взыскательность и непримиримость к недостаткам отличали Гаджиева. За это все любили Гаджиева, Гаджиеву верили, за Гаджиевым шли в огонь и воду.

Магомет Имадутинович — командир большой военной культуры. Он в совершенстве освоил управление подводной лодкой, непрестанно учился в боях, своим быстрым умом схватывал все новое, что появлялось в ходе сражений, создавал свою, гаджиевскую, тактику, не знающую себе примера…

Пройдут годы и десятилетия, залечатся раны, нанесенные нашему народу фашистскими варварами, но никогда не померкнет в наших сердцах светлый образ Магомета Гаджиева, отдавшего свою жизнь за дело великого Ленина, за свободу и счастье своего народа.

Народная молва воздаст ему должное. Много песен и былин будет сложено о богатыре-подводнике Магомете Гаджиеве. Бессмертие его имени!

Хочется сказать большое спасибо дагестанскому народу, воспитавшему такого прекрасного воина. Мы верим, что из среды этого народа выйдут тысячи достойных подражателей Гаджиева, которые, так же как и он, заслужат наивысшую награду — вечную всенародную славу и благодарность».[10]

К этим строкам, написанным вскоре после гибели Магомета Гаджиева, остается добавить еще, что в октябре 1942 года прославленному подводнику посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Прикрываем конвои

Летом 1942 года число результативных атак, совершенных подводниками Северного флота, резко уменьшилось. Что же случилось? Сказывалось, конечно, то, что вновь пришел в северные края полярный день, очень затрудняющий действия подводных лодок. Но была и еще одна, пожалуй, более существенная причина. Дело в том, что в эти летние месяцы на коммуникациях противника находилось порой всего по одной-две лодки. Основные же силы бригады — практически все большие и средние лодки, а иногда и некоторые «малютки» — мы вынуждены были бросить на выполнение новой для нас задачи: на прикрытие конвоев союзников.

Движение союзных конвоев на Севере началось с августа 1941-го. До конца года североморцы приняли из Англии и Исландии семь конвоев с поставками по лендлизу. Обратно было отправлено четыре конвоя. Караваны, следовавшие из Англии и Исландии в СССР, получили по инициалам одного из сотрудников Британского адмиралтейства индекс «PQ», обратные — индекс «QP».[11]

Первое время морские перевозки осуществлялись практически беспрепятственно. Гитлер не придавал им особого значения, полагая, что с осуществлением блицкрига, с выходом вермахта на линию Архангельск — Астрахань с арктическими конвоями будет покончено. Поражение гитлеровцев под Москвой, крах планов «молниеносной войны» и перспектива войны затяжной заставили Берлин по-иному взглянуть на конвой. Уже в начале 1942 года фашисты перебазировали в норвежские порты и фьорды самые мощные надводные корабли германского флота: линкор «Тирпиц», тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер», «Лютцов», «Адмирал Хиппер», легкий крейсер «Кёльн», две флотилии эсминцев. Была также резко увеличена численность авиации и подводных сил. С марта враг уже начал наносить по союзным конвоям систематические удары.

За организацию движения конвоев и их непосредственное охранение отвечало Британское адмиралтейство. Однако важная роль в решении этих задач отводилась и Северному флоту. На его операционную зону, простиравшуюся к востоку от меридиана острова Медвежий (20 градусов восточной долготы), приходилась значительная часть союзной коммуникации — несколько сот миль.

Должен оговориться, подводные лодки не играли решающей роли в прикрытии конвоев. К выполнению этой задачи привлекались чуть ли не все основные силы флота. Командующему флотом и его штабу приходилось разрабатывать и осуществлять весьма масштабные операции, в которых участвовали не только надводные и подводные корабли, но и авиация. И даже береговая оборона. Постепенно сложилась примерно такая принципиальная схема их действий.

Как только становилось известно о выходе очередного конвоя, штаб флота приступал к развертыванию выделенных для прикрытия сил. Первыми вылетали разведывательные самолеты, которые добывали данные о передвижениях противника, метеообстановке, границах льда на трассе и т. д. Затем бомбардировщики начинали наносить удары по вражеским аэродромам. Восточнее острова Медвежий конвой уже прикрывали североморские эсминцы и самолеты-истребители. В поиск подводных лодок противника последовательно включались самолеты и сторожевые корабли, потом малые охотники. При приближении конвоя к порту назначения приводились в боевую готовность специальный отряд поиска и сопровождения отставших транспортов, а также аварийно-спасательные средства. На подходах к Кольскому заливу и горлу Белого моря усиливалась дозорная служба. В местах повышенной минной опасности производилось контрольное траление фарватеров.

Подводные лодки обычно развертывались на позициях прикрытия за двое-трое суток до подхода конвоя к операционной зоне Северного флота. Причем действия их строго координировались с действиями английских подводных лодок. Наши подводные корабли, как правило, развертывались ближе к норвежскому побережью, английские — мористее.

Действия флота с участием стольких сил для нас были в новинку. Они требовали тщательной организации взаимодействия. В дни, предшествующие выходу очередного конвоя, с нарастающим напряжением начинал работать штаб флота, особенно его оперативный отдел. Очень непростое это дело — все до мелочей предусмотреть, ничего не упустить, точно рассчитать, когда, какие силы и средства должны включиться в выполнение общей задачи…

Бывая по неотложным делам у командующего на ФКП, в штабе флота, я всегда старался улучить минутку, чтобы заглянуть к операторам. Здесь можно было почерпнуть подробную информацию об обстановке на театре военных действий, обогатиться какими-то интересными, нестандартными мыслями, идеями. В помещении стоял дым коромыслом — курили буквально все, и беспрестанно. Морскими картами, схемами, таблицами были устланы все столы, а нередко и пол. Кипела работа: операторы анализировали обстановку, производили сложные расчеты, которые затем должны были воплотиться в слаженные, подчиненные единому замыслу действия флота.

Возглавлял оперативный отдел капитан 2 ранга Александр Михайлович Румянцев. Невысокого роста, крепкого спортивного сложения и обаятельной внешности человек. Меня всегда восхищала эрудиция Румянцева. Он, скажем, прекрасно знал корабельный состав флотов Германии, Англии, США, организацию их управления, тактику их действий. Когда возникал по ним какой-то вопрос, обходился без справочников. Любимым его коньком была история военного искусства. Подчеркиваю, не только военно-морского (это само собой), а вся история развития военного дела. Румянцев мог в подробностях рассказать о любом сражении А. В. Суворова. Прославленный полководец вообще был его кумиром. Он часто в разговорах сыпал изречениями из его «Науки побеждать». Всех людей он делил для себя на «суворовцев» и «несуворовцев». «Суворовец» — это высшая похвала, это офицер стоящий, надежный, с военной косточкой.

Удачно дополнял начальника оперативного отдела его заместитель капитан 2 ранга Г. С. Иванов. Он отличался огромной работоспособностью. Насколько я знаю, основную массу черновой работы, без которой в штабе не обойтись, брал на себя именно Георгий Семенович. После назначения Румянцева начальником штаба эскадры — это было уже в 1944 году — Иванов возглавил отдел. Особенно отличился он при планировании морской части Петсамо-Киркенесской операции.

Был у нас, подводников, и свой, так сказать, полпред в оперативном отделе — капитан 2 ранга С. Е. Гуров. Он в свое время немало послужил на лодках. Боевые возможности лодок, методы их использования были, естественно, хорошо знакомы ему. И это во многом заслуга Гурова, что в планах штаба флота специфика подводных лодок, как правило, учитывалась точно.

Следует, однако, самокритично признать, что при планировании первых четырех развертываний подводных лодок на прикрытие конвоев явно подвела инерция мышления и оперативного отдела штаба флота, и штаба нашей бригады. Развертывания эти проводились в марте — апреле, когда из Англии и Исландии проследовали в Архангельск и Мурманск «PQ-12», «PQ-13», «PQ-14», «PQ-15», а в обратном направлении — «QP-9», «QP-10», «QP-11». Наши лодки, прикрывая конвои, размещались в так называемых специальных маневренных районах, «нарезанных» довольно далеко от норвежского побережья по маршруту движения транспортов. Это поначалу казалось совершенно оправданным. Однако жизнь показала неэффективность подобной тактики использования подводных сил. За два месяца ни одна из лодок, развертывавшихся в этих самых специальных маневренных районах, так и не встретила ни одного боевого корабля противника. А вот те немногочисленные «малютки», которые оставались на основных позициях неподалеку от побережья, у выхода из баз действовали куда более эффективно. Так, «М-171» удалось подстеречь и торпедировать фашистскую подводную лодку, которая, судя по всему, выходила на перехват конвоя. «М-171» и «М-172» (командиры лодок В. Г. Стариков и И. И. Фисанович) дважды обнаруживали эсминцы противника. И хоть атаковать не смогли, сделали о них оповещение по флоту, что помогло надводным силам прикрытия встретить нападение во всеоружии и отогнать эсминцы от конвоев.

Мы извлекли из этого необходимые уроки и уже в мае развертывание подводных лодок на прикрытие каравана «PQ-16» произвели более гибко. Больше было выделено лодок для действий у баз врага с задачей выслеживать и атаковывать выходящие в море боевые корабли гитлеровцев.

Одной из этих лодок, «М-176», пришлось выдержать небывалое испытание — настоящую дуэль с вражеской субмариной. Произошло это вечером 28 мая. «Малютка» находилась в надводном положении, когда вахтенные заметили силуэт подводной лодки противника, идущей на выход из фьорда. Капитан 3 ранга И. Л. Бондаревич тут же дал команду на погружение и начал маневрирование для выхода в торпедную атаку. Однако противник заметил нашу «малютку» и тоже ушел под воду. Начался поединок, испытание на выдержку и самообладание, на боевое мастерство. Командир «М-176» действовал очень расчетливо. Во-первых, он увел «малютку» на глубину, ориентировочно превышающую известную нам глубину, на которую устанавливались вражеские торпеды. Во-вторых, в моменты когда фашистская лодка шла на сближение, «малютка» подставляла ей корму, лишая тем самым противника возможности произвести таранный удар или торпедную атаку. В-третьих, «малютка» маневрировала в основном на малом ходу, что позволяло экономно расходовать энергию аккумуляторных батарей.

Фашистский же командир, противостоявший Бондаревичу, держался самоуверенно. Как видно, он рассчитывал быстро расправиться с «малюткой». Его субмарина двигалась под водой на больших скоростях. Но время шло. Обе лодки по-прежнему маневрировали под водой. В конце концов у фашиста сдали нервы. В течение двадцати минут он расстрелял весь свой запас — десять торпед. И все они прошли мимо. Прошли над «малюткой».

Ну а затем наступила развязка. У фашистской лодки иссякли аккумуляторные батареи, и она вынуждена была всплыть. А «М-176» развернулась для атаки и всплыла под перископ. Она сблизилась с противником до 8 кабельтовых и выпустила две торпеды. Через минуту экипаж услышал глухой взрыв. С вражеской подводной лодкой было покончено.

В двадцатых числах июня началась подготовка к прикрытию очередного союзного конвоя «PQ-17». От нашей бригады к участию в этой операции привлекались пять лодок: «Щ-403», «Щ-422», «К-2», «К-22» и «К-21». В тот раз штаб флота и штаб бригады подплава с особой тщательностью подходили к выбору маневренных районов для лодок. Так, скажем, «К-21» ставилась задача патрулировать у выхода из Альтен-фьорда, где, по данным разведки, находились крупные силы фашистов, в том числе и их самый большой корабль — линкор «Тирпиц».

Это был один из новейших кораблей германского флота. Громадина в 52 600 тонн водоизмещением, 243 метра длиной, 36 — шириной. На линкоре имелось мощное артиллерийское вооружение, два трехтрубных торпедных аппарата, четыре гидросамолета. Экипаж его состоял из 1600 человек.

Фашисты не хотели рисковать таким кораблем. Прибыв на Север в начале года, он появлялся в море лишь однажды: в марте вместе с тремя эсминцами участвовал в потоплении оторвавшегося от своего каравана безоружного транспорта «Ижора». После этого гитлеровцы вновь надолго упрятали «Тирпиц» в глубине скалистого фьорда.

Но в эти июньские дни возможность выхода «Тирпица» в море была весьма реальной. Очень многое заставляло думать о том. Враг проявлял прямо-таки бешеную активность. Фашистские самолеты ежедневно бомбили корабли и военные объекты нашего флота. Особенно тяжело приходилось Мурманскому порту, ремонтным заводам. Во время одной из бомбежек получила повреждения подводная лодка «Щ-404», стоявшая на слипе судоверфи. И вот теперь ремонтные работы на «щуке» приходилось начинать, по сути, заново.

Заметно активизировались и подводные силы врага. Фашистские лодки все чаще стали нападать на наши корабли и суда, блокировали горло Белого моря. Бывали дни, когда наблюдательные посты флота за сутки регистрировали до полутора десятков случаев обнаружений вражеских субмарин.

В эти дни наша бригада понесла две тяжелые потери. Только что радовались мы такому счастливому исходу подводной дуэли «М-176» с подводной лодкой врага, но вот пошла «малютка» в очередной поход — и не вернулась. Не вернулась в базу и «Д-3». Погиб один из лучших экипажей. Горько было сознавать, что ушли из жизни наши товарищи капитан 3 ранга М. А. Бибеев, старший политрук Е. В. Гусаров, бессменный партийный вожак коммунистов «Д-3» мичман А. П. Анашенков…

Да, фашисты, судя по всему, замыслили дать нам решительный бой на море. Ну а куда может быть направлен их главный удар? Конечно же, по очередному конвою. Это понимали многие. Это хорошо понимал командующий флотом А. Г. Головко. Помнится, он не раз высказывал свою озабоченность по этому поводу главе британской военно-морской миссии на Севере контр-адмиралу Бевану.

— Зря беспокоетесь, господин адмирал, — безмятежно отвечал Беван. — Операция надежно обеспечена. Мы воюем не первый год. Проводка транспортов для нас — обычное дело.

Британская военно-морская миссия, которую возглавлял контр-адмирал Беван, прибыла в Полярный летом 1941 года, когда началось движение союзных конвоев. В задачу ее входило согласование с командованием Северного флота всех практических вопросов, связанных с конвоями, а также с действиями союзных флотов на северном морском театре.

В распоряжении миссии имелась радиостанция для связи с адмиралтейством, базой в Исландии, кораблями и конвоями в море. Перед выходом очередного конвоя представители миссии сообщали командованию Северного флота состав конвоя, дату и время его выхода, маршрут движения и другие сведения. В свою очередь наше командование информировало англичан о мерах, принимаемых с нашей стороны для обеспечения охраны и встречи конвоя.

В целом контакты между командованием флота, соединений, представителями британской миссии и другими английскими моряками можно было назвать деловыми. Нередко эти отношения приобретали характер дружеских.

Когда одна из английских подводных лодок возвратилась в Полярный с победой, мы поздравили ее экипаж. Англичане не остались в долгу. Их нередко можно было увидеть среди встречавших очередную нашу лодку из похода. Если же какая-либо из наших лодок не возвращалась с позиции, Беван и его подчиненные считали своим долгом прийти на ФКП бригады и лично выразить соболезнование, разделить наше горе. Мы были признательны союзникам за это.

В дни прибытия союзных конвоев Военный совет флота обычно устраивал приемы в честь английского командования. Проходили они в очень теплой обстановке.

Хорошев помнится. Помнятся совместные концерты и встречи по футболу, состязания по перетягиванию каната и просмотры английских и американских кинофильмов (преимущественно исторических и приключенческих), которые любезно предоставлялись нам союзниками… Все это было, несмотря на суровость военной обстановки, частые налеты вражеской авиации. Все это помогало нам лучше понимать друг друга, глубже осознавать общность интересов в борьбе с общим врагом — германским фашизмом.

Конечно, в общении наших моряков с английскими давал себя знать языковой барьер. Русским языком владели лишь некоторые офицеры миссии. Среди наших, знавших более или менее английский, тоже было совсем немного. Переводчики имелись только в распоряжении командования. И все же моряки как-то ухитрялись объясняться и понимать друг друга. Сначала с помощью жестов, простых слов. А со временем из уст иного краснофлотца можно было услышать и довольно сносные английские фразы. И англичане делали успехи в русском. Вот только иногда случались казусы с идиоматическими выражениями. Не так-то просто объяснить британцу, что значит, скажем, «тянуть канитель» или «сесть в галошу», кто такой Гулька и чем так знаменит «гулькин нос»…

Кстати говоря, такого рода забавный казус произошел через много лет после войны с прекрасной книгой мемуаров И. А. Колышкина «В глубинах полярных морей», которая была издана в Англии под заголовком «Подводные лодки в арктических водах». Одна из глав в этой книге у Колышкина называлась «Мы двужильные…». Переводчик, должно быть, долго размышлял над тем, как донести смысл этой фразы до английского читателя, и остановился в итоге на весьма оригинальном варианте — «Мы играем роль ломовых лошадей…».

В год празднования 30-летия Великой Победы я в составе делегации советских ветеранов войны посетил Великобританию. Было немало теплых встреч с представителями Общества англо-советской дружбы, британскими ветеранами. А в один из дней мне пришлось дать интервью корреспонденту газеты «Дейли экспресс». Он долго расспрашивал о пашем сотрудничестве с английскими союзниками в годы войны на северном морском театре, а под конец задал, видно, давно мучивший его вопрос: «Какое все-таки отношение имеют к советским подводникам ломовые лошади?»

Долго не могли разобраться в этом недоразумении. Когда разобрались, вместе рассмеялись.

Непонимание непониманию рознь. Далеко не всякое лишь забавно. К сожалению, в годы войны бывали и такие случаи, когда разум отказывался понимать иные действия и приказы английского командования. Причем я говорю в данном случае не только о пас, советских моряках. Некоторые приказы Британского адмиралтейства были совершенно непонятны и английским морякам.

Вспоминаю, как был растерян новый глава английской миссии контр-адмирал Фишер, сменивший Бевана, когда в Полярный пришло известие о том, что английские корабли охранения по приказу первого морского лорда адмиралтейства адмирала Паунда бросили па произвол судьбы транспорты каравана «PQ-17» и отошли на запад. На блестящем, вальяжном Фишере просто не было лица.

— Это недоразумение, — твердил он, — все скоро выяснится…

Однако и по сей день, многие годы спустя, Британское адмиралтейство не внесло ясности в историю «PQ-17». О трагической участи этого каравана написано немало книг, исследований, поэтому я не буду повторяться и напомню лишь основные факты.

«PQ-17» вышел из Хваль-фьорда (Исландия) 27 июня 1942 года. В состав его входило 36 транспортов (в том числе два советских — «Азербайджан» и «Донбасс»). Эскорт каравана составляли 19 боевых кораблей. Кроме того с конвоем следовали две крупные группы кораблей прикрытия.[12]

Несмотря на активные приготовления врага, большую часть пути каравану удалась пройти незамеченным. Только 1 июля его обнаружила фашистская подводная лодка Массированные атаки по конвою начались 4 июля. Фашистские торпедоносцы повредили три союзных судна и советский транспорт «Азербайджан». Транспорты союзников были добиты кораблями эскорта, а поврежденный «Азербайджан» продолжал следовать с конвоем.

Стало ясно, что дальнейший путь будет нелегким и опасным. И вот тут-то, в самый критический момент, когда «PQ-17» находился еще западнее острова Медвежий, и последовал тот самый роковой приказ английского командования. Корабли прикрытия покинули конвой. Транспортам было приказано рассредоточиться и добираться до советских портов в одиночку.

Это развязало руки гитлеровцам. Они могли теперь охотиться за безоружными судами, практически ничем не рискуя. До Мурманска и Архангельска сумели дойти лишь 11 транспортов. В трюмах затонувших судов пошло на дно более 3 тысяч автомобилей, 430 танков, 210 самолетов, почти 100000 тонн других грузов. Погибли 153 человека.[13]

Тяжелые, горькие потери… И совершенно естественно возникают вопросы: что стояло за трагедией конвоя «PQ-17»? кому же был обязан Гитлер этой незавоеванной победой? чем было вызвано столь постыдное и таинственное бегство английских боевых кораблей, которое даже один из гитлеровских адмиралов назвал «непостижимым»?

В разное время разные объяснения давались этому. Само Британское адмиралтейство ссылалось на полученное в ночь па 4 июля разведдонесение о выходе в море фашистской эскадры во главе с линкором «Тирпиц», в связи с чем оно, дескать, было вынуждено отозвать боевые корабли, дабы не рисковать ими. В некоторых публикациях это решение трактуется как некий хитроумный замысел: англичане, мол, пытались использовать конвой «PQ-17» в качестве своего рода приманки, для того чтобы заманить «Тирпиц» подальше в открытое море, а затем отрезать его от баз Норвегии и уничтожить.

Самым правдоподобным, однако, выглядит такое объяснение: разгром «PQ-17» был в известном смысле выгоден британским политикам. Его можно было использовать как предлог для затяжки дальнейших поставок по лендлизу. Собственно говоря, это потом и произошло. Очередной конвой — «PQ-18» — проследовал из Англии в СССР лишь в середине сентября, а затем движение конвоев вообще прекратилось до конца года. Так или иначе, но оправданий позорному приказу Британского адмиралтейства, обернувшемуся трагедией, не было и нет.

На ФКП, в кабинете командующего, практически круглосуточно не выключался радиодинамик. Если ничего особенного не происходило, слышался лишь мягкий шорох эфира. Но если где-то в небе или на море разгорался бой, сюда, в подземелье, доносилось его горячее дыхание — команды, доклады… А. Г. Головко мог работать, принимать людей, но всегда прислушивался к тому, что происходило в эфире. В любой момент он мог сам включиться в переговоры. Командующий как бы держал свою руку на пульсе боевой жизни флота, и часто он был в курсе того или иного события раньше, чем совершал посадку самолет, принимавший участие в бою, раньше, чем появлялись в базе надводные корабли, подводные лодки, катера, возвращавшиеся с моря.

В эти июльские дни сюда, на ФКП, то и дело доносились отголоски трагедии «PQ-17». То прозвучит сигнал о помощи, то мольбы, то проклятия… Страшно было слышать все это. Командующий флотом бросил на спасение гибнущего конвоя все, что мог. С 5 по 10 июля эсминцы, сторожевые корабли и тральщики ежедневно производили поиск транспортов в районе от Кольского залива до мыса Канин Нос и до параллели пролива Маточкин Шар. В поисках активно участвовала авиация.

Для перехвата боевых кораблей противника в Порсангер-фьорд в дополнение к ранее развернутым подводным лодкам была выслана еще одна — «М-173». Дольше, чем намечалось поначалу, держали мы на позициях прикрытия «К-22» и «Щ-403», хотя аккумуляторные батареи на обеих были сильно изношены. К сожалению, это обстоятельство сказалось на действиях лодок. «К-22» трижды обнаруживала подводные лодки противника, но атаковать их не смогла. «Четыреста третья» сама была атакована фашистской подводной лодкой, но, к счастью, сумела благополучно уклониться от трех торпед.

Успешнее всех лодок, развернутых для прикрытия «PQ-17», действовала «К-21» под командованием капитана 2 ранга Н. А. Лунина. Ей выпала встреча с самим «Тирпицем», которого так боялась английское морское командование. Об этой встрече и атаке, совершенной «катюшей» по линкору, тоже написано немало. Но, честно говоря, мне лично не доводилось читать ничего более четкого и ясного об этом событии, чем то, что было изложено самим Николаем Александровичем Луниным в донесении о боевом походе, которое легло на мой стол вскоре после того, как лодка вернулась в Полярный. Это донесение заслуживает того, чтобы привести его с максимальной полнотой.

«5 июля, — писал Лунин, — усилилась интенсивность полетов самолетов противника, освещающих район подлодки. Командир получил извещение по радио о выходе в море немецкой эскадры, произвел зарядку аккумуляторной батареи, и в 16.00 лодка погрузилась…

В 16.33 вахтенному командиру акустиком было доложено о шумах справа по носу. Лодка легла на курс сближения. В перископ ничего не обнаружено. Со вторым подъемом перископа вахтенный командир обнаружил прямо по носу на дистанции 40–50 кабельтовых подлодку противника в надводном положении.

В 17.12 командир обнаружил в перископ два миноносца. То, что принималось первоначально за лодку, оказалось головным миноносцем, которому рефракция приподняла кончик трубы и мостика.

В 17.18 командир подводной лодки обнаружил верхушки мачт больших кораблей, идущих строем фронта в сопровождении миноносцев. Головные миноносцы энергично обследовали район. Сблизившись с «К-21» до дистанции 15–20 кабельтовых, миноносцы повернули обратно и пошли на сближение с эскадрой.

В 17.25 командир подводной лодки опознал состав и определил ордер эскадры противника: «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» в охранении восьми миноносцев типа «Карл Галстер», идущих сложным зигзагом. Командир принял решение атаковать носовыми аппаратами линкор «Тирпиц».

В 17.36 эскадра повернула «все вдруг» влево на 90–100 градусов и выстроилась в кильватер с дистанцией между линкором и тяжелым крейсером 20–30 кабельтовых. Подлодка оказалась относительно линкора противника на расходящихся контркурсах. Командир подводной лодки развернулся вправо, стремясь выйти в атаку носовыми аппаратами.

В 17.50 эскадра повернула «все вдруг» вправо, линкор «Тирпиц» показал левый борт, курсовой угол 5–7 градусов. Опасаясь срыва атаки, командир подводной лодки развернулся на кормовые торпедные аппараты и в 18.01 произвел четырехторпедный залп…

В момент залпа подводная лодка находилась внутри строя эскадры. «Адмирал Шеер» справа по носу уже прошел угол упреждения, внутри маневрировали четыре миноносца. Головной миноносец охранения линкора «Тирпиц» резко повернул влево и лег на обратный курс. У командира подводной лодки имелось опасение, что он идет прямо на лодку.

С выпуском первой торпеды был опущен перископ, а с выходом четвертой лодка, дав полный ход, погрузилась на глубину.

Через 2 минуты 15 секунд по секундомеру из отсеков, а также акустиком доложено было о взрыве двух торпед. Шумы миноносцев то приближались, то удалялись, атаки глубинными бомбами не последовало. И только в 18.31 по корме лодки, при постепенно уменьшающихся шумах кораблей, послышался раскатистый взрыв продолжительностью до 20 секунд и затем, последовательно в 18.32 и в 18.33, также раскатистые взрывы, непохожие на взрывы отдельных глубинных бомб.

В 19.09 командир подводной лодки осмотрел горизонт, всплыл и донес по радио об атаке линкора «Тирпиц» и курсе отхода эскадры.

Состояние погоды благоприятствовало атаке: сплошная облачность с чистым небом на горизонте, видимость полная, зыбь с барашками 2–3 балла, ветер 3–4 балла».[14]

Как это было принято у нас, свой отчет Лунин заключил выводами о предположительных результатах атаки:

«Попадание двух торпед при атаке по линкору достоверно, что должна установить разведка. В то же время допускаю возможность, что головной миноносец, повернувший в момент выстрела на контркурс, перехватил одну из торпед на себя. В пользу этого предположения свидетельствуют последующие большие взрывы…»[15]

По этим выводам мне нужно было дать свое заключение для доклада командующему. Любую атаку мы всегда стремились оценить объективно, я бы сказал, максимально взыскательно. И в тех случаях, когда возникали хоть малейшие сомнения, не засчитывали экипажу потопление или повреждение атакованного корабля или транспорта. Попадание же в «Тирпиц» не вызывало сомнений. Отчет Лунина и представленные им приложения к нему — калька с маневрированием подводной лодки «К-21» и кораблей противника, расчеты выхода в атаку — все это убедительно свидетельствовало об успехе торпедного удара.

Вскоре после лунинской атаки фашистскую эскадру обнаружил английский разведывательный самолет, патрулировавший в районе Нордкапа. Им было сообщено по радио об одиннадцати неопознанных кораблях, идущих со скоростью 10 узлов.

Сообщение это весьма показательно. Лунин во время атаки определил ход «Тирпица» в 22 узла. И вот спустя какое-то время после нее такое резкое снижение скорости! Только крайние обстоятельства могли заставить фашистов сделать это в районе, где они должны были опасаться советских и английских подводных лодок.

6 июля уже наши разведывательные самолеты обнаружили немецкую эскадру у норвежских берегов. Отказавшись от атаки конвоя, она уходила на юг по-прежнему малым ходом. Через несколько дней контр-адмирал Фишер сообщил нам, что, по данным английской разведки, «Тирпиц» встал на ремонт в Альтен-фьорде и что англичане считают это следствием атаки советской подводной лодки.

Итак, данные нашей и английской разведок подтверждали успех торпедной атаки «К-21». И это я отразил в своих выводах, которые были доложены Военному совету флота. В течение всей войны ни у наших, ни у английских моряков других мнений по торпедированию «Тирпица» не возникало. Странными выглядят в связи с этим попытки некоторых западных историков, предпринятые много лет спустя, принизить совершенное Н. А. Луниным и его экипажем. Результативность атаки подвергают сомнению на том основании, что в корабельном журнале «Тирпица» никаких записей о попадании торпед не обнаружено.

Между тем, известно множество фактов, свидетельствующих о том, что фальсификация корабельных документов, ложные записи в них или, наоборот, отсутствие записей о реальных событиях были в годы войны довольно распространенным явлением в германском флоте.

Впрочем, дело ведь не только в том, попал Лунин в «Тирпиц» или не попал. Как ни оценивай результат торпедного удара «К-21», сам по себе активный поиск, произведенный этой подводной лодкой, ее дерзкий прорыв в походный ордер вражеской эскадры, наконец, сам факт атаки по линкору имели значение, которое невозможно переоценить. Именно эти действия «катюши» да еще плюс ко всему ее радиодонесение в штаб флота о координатах фашистской эскадры, которое, как совершенно определенно установлено, было перехвачено германскими радистами, побудили командование гитлеровского флота отказаться от нанесения ударов по конвою «PQ-17», вынудили его повернуть свои корабли назад, в норвежские шхеры.

Вот ведь какая удивительная картина получается! Целая армада английских кораблей, убоявшихся тени «Тирпица», бросила на произвол судьбы беззащитный конвой (и это в то время, когда немецкая эскадра во главе с «Тирпицем» еще не вышла из Альтен-фьорда), а одна советская подводная лодка смело двинулась навстречу фашистской эскадре и остановила ее, по сути, уберегла караван «PQ-17» от еще более страшной участи. Понятно, как такое сопоставление колет глаз кое-кому на Западе, понятно, почему так упорно стремятся там хоть как-то принизить значение блестящей лунинской атаки.

Словом и делом

Летом 1942 года тревожные вести приходили с южных фронтов. Фашисты рвались к жизненно важным центрам нашей страны — к берегам Волги, к грозненской нефти, к господствующим высотам Кавказского горного массива.

В конце июля нам вновь было приказано сформировать отряд добровольцев, на этот раз для посылки на Северный Кавказ. И вновь, как и в первые дни войны, это буквально всколыхнуло бригаду. Вновь в самой яркой форме проявились патриотизм наших людей, их горячая любовь к Родине, готовность пойти на самопожертвование во имя нее. Добровольцев опять набралось гораздо больше, чем требовалось. Из их числа мы отобрали сто человек и в начале августа торжественно, дав наказ не посрамить чести подводников на сухопутье, проводили их.

Наши посланцы не посрамили свою бригаду, свой флот. В годы войны мы, правда, нечасто получали сведения о них. Но после многое стало известно. В 1973 году на одной из встреч ветеранов, которая проводилась в городе Орджоникидзе, мне довелось повстречать своего бывшего подчиненного — краснофлотца с «Щ-422» Михаила Труппа. Он в числе других подводников в августе 1942 года был отправлен на Кавказ.

Михаил Трупп рассказал о том, как североморцы ехали на фронт, как их эшелон разбомбили в районе озера Баскунчак, как после этого разошлись дороги у подводников — одних направили в Поти, где затем распределили по разным частям, других, и в их числе М. Труппа, сложным путем через Астрахань и Грозный привезли в район Эльхотово, где подводники и приняли первый бой. Эту группу североморцев в составе 36 человек сразу бросили на один из самых трудных участков: им была поставлена задача выбить фашистов с одной из вершин в районе Сунженского перевала. После первого же боя из 36 человек в живых осталось лишь 14. Но приказ моряки выполнили.

— Как сейчас помню тот бой, — говорил Михаил Трупп. — Одним рывком подняться по крутому склону и выбить фашистов из траншей нам не удалось — уж очень сильным был вражеский огонь. Залегли. Лежим, вжимаясь в каменистый грунт, и кажется, нет силы, способной оторвать тебя от земли. И вдруг слышу голос нашего парторга старшины первой статьи Андреева: «Коммунисты, вперед!» Вижу, как, надев вместо касок бескозырки, поднимаются в атаку все наши — Гриша Померанцев, Саша Сонников, Ваня Ревякин… За ними — остальные. Мы ведь почти все были коммунистами…

Да, они в большинстве своем были коммунистами. Именно коммунисты первыми подавали рапорта с просьбой направить на сухопутный фронт, когда возникала такая необходимость. Да и мы при отборе в отряд всегда отдавали предпочтение им — самым зрелым, надежным бойцам. Конечно, жаль было расставаться с такими. Тем более что на их место, как правило, приходили необстрелянные, неопытные подводники, и это создавало, конечно, немалые трудности для бригады. Но иначе поступать мы не могли. В противном случае сами наши подчиненные просто не поняли бы нас.

Впрочем, здесь надо подчеркнуть, что к лету 1942 года коммунисты вообще стали составлять у нас в бригаде большую часть личного состава. Несмотря на то что мы регулярно отправляли значительное число воинов на сухопутные фронты, партийные ряды не только не редели, но, наоборот, быстро росли.

Именно в ленинской партии люди видели главную силу, способную привести наш народ через все испытания к победе над ненавистным врагом. Отсюда и потребность связать свою судьбу с ней. Вступая в ВКП(б), подводники видели в этом возможность внести больший личный вклад в борьбу с фашизмом. Известно ведь, что привилегия у коммунистов одна — быть всегда впереди, быть там, где труднее, где опаснее всего.

Конечно, подводники воевали в специфических условиях. Здесь не приходилось поднимать людей в атаку, вести их за собой навстречу свистящим пулям. Но и здесь хватало своих, не менее сложных ситуаций, когда требовался и страстный призыв, и личный пример мужества, стойкости, отваги. Когда в боевом походе враг обнаруживал лодку и начинал яростно бомбить ее, именно коммунисты возглавляли борьбу за живучесть в своих отсеках. Когда возникало повреждение в минно-балластной цистерне и кому-то надо было идти устранять его с риском оказаться затопленным в ней, взгляд командира с надеждой останавливался на коммунистах. Когда лодка попадала в безвыходное положение и возникала угроза захвата ее врагом, именно коммунист вставал с гранатой у снарядного погреба для того, чтобы, если понадобится, выполнить последний приказ…

Пример коммунистов очень много значил и в повседневной жизни. По их инициативе, скажем, регулярно проходили кампании по сбору средств в Фонд обороны. Собирали мы деньги на постройку авиаэскадрильи «Советское Заполярье», на постройку танков.

А как много делали парторганизации лодок для мобилизации людей на ускоренное проведение ремонтных работ! Взять, скажем, парторганизацию «М-172». После того как в тяжелом майском походе она получила многочисленные повреждения, кое-кто из специалистов высказывал сомнения в успешности ремонта. Но иначе думали коммунисты экипажа. Инженер-капитан-лейтенант П. Г. Строганов, мичман Н. П. Тихоненко, старшина 1-й статьи В. С. Тертычный работали, что называется, каждый за троих, увлекая на ударный труд товарищей. По предложению парторга старшины 1-й статьи Шумихина весь экипаж был разбит на две бригады — «Адмирал Ушаков» и «Адмирал Нахимов». Соревнование, развернувшееся между ними за темпы и качество ремонтных работ, еще более ускорило дело. Лодка постепенно оправлялась от повреждений.

Сильные боевитые парторганизации сложились у нас на «К-21» (парторг мичман П. И. Гребенников), «К-1» (парторг мичман Е. А. Курышкин). Со временем стали появляться экипажи, которые полностью состояли из членов и кандидатов в члены ВКП(б). Первым таким полностью коммунистическим стал экипаж на «Д-3» (парторг мичман А. П. Анашенков). К августу 1942 года полностью коммунистическим стал и экипаж «М-171».

Возглавлял парторганизацию «М-171» старшина 1-й статьи А. М. Лебедев. Как и А. В. Шумихин, он был одним из лучших наших гидроакустиков. Так уж получалось, что на «малютках» парторгами часто избирали представителей именно этой профессии. Это, конечно, случайное совпадение, хотя его, в общем-то, можно попробовать объяснить. Гидроакустик — это, как правило, один из наиболее подготовленных во всех отношениях моряков. Он всегда на острие атаки, всегда на виду у всего экипажа. Тот же Лебедев был отличным специалистом, владевшим помимо основной еще двумя смежными специальностями. Боевые заслуги его неоспоримы: более половины потопленных «М-171» кораблей и транспортов были обнаружены именно им. Грудь Алексея Лебедева украшали три боевых ордена. Такой человек конечно же был достоин доверия товарищей.

Надо сказать, что Лебедеву, как и другим парторгам «малюток», в связи с отсутствием на этих лодках штатных военкомов приходилось нести особую нагрузку. В боевом походе парторг организовывал работу агитаторов, руководил выпуском боевых листков, проводил беседы с подводниками по содержанию сообщений Совинформбюро… Несмотря на молодость и отсутствие навыков но ведению партийно-политической работы, справлялся с этим старшина весьма неплохо, был надежной опорой командира во всех делах. В августе 1942 года Лебедеву выпала честь вместе с командиром лодки В. Г. Стариковым принимать из рук представителя Мурманского обкома ВЛКСМ Почетное Красное знамя ЦК ВЛКСМ, которое было учреждено для награждения экипажа лучшей подводной лодки ВМФ, уничтожившей наибольшее число фашистских боевых кораблей и транспортов.

Из секретарей партийных организаций лодок я бы особо выделил еще мичмана Н. А. Егорова — секретаря парторганизации «Щ-402». В редкостном даже для военного времени испытании пришлось проявить этому коммунисту свои высокие партийные качества.

13 августа на «щуке», которая находилась в это время на боевой позиции в районе Тана-фьорда, произошел взрыв аккумуляторной батареи. Случилось это глубокой ночью, когда производилась ее зарядка. В результате взрыва погибли 19 человек, и в том числе командир «четыреста второй» капитан 3 ранга Н. Г. Столбов, военком старший политрук Н. А. Долгополов. Положение было очень тяжелое. Лодка потеряла способность погружаться. Дизели не запускались. Вышли из строя все навигационные приборы и радиоаппаратура. И вот в этой-то обстановке наибольшее самообладание проявил парторг Егоров. Он объявил экипажу, что принимает на себя обязанности военкома, и предложил другому коммунисту — командиру БЧ-5 инженер-капитан-лейтенанту А. Д. Большакову возглавить лодку. Вдвоем они сумели мобилизовать людей, организовать устранение повреждений. Больше всего затруднений было с запуском дизелей. Но в конце концов выход нашелся: электрики, собрав все переносные аккумуляторы, сумели дать питание на обмотку генератора. Лодка дала ход, направилась к своим берегам. Вместо погибшего штурмана прокладку пришлось вести электрику старшему краснофлотцу Н. А. Александрову, который был знаком с азами навигации — до войны окончил мореходное училище. 15 августа «щука» вернулась в Полярный.

Но почему произошел взрыв, который стоил жизни девятнадцати нашим товарищам? Причины трагедии были до обидного нелепыми. Нарушение правил зарядки аккумуляторов привело к тому, что в лодке накапливался водород. Непосредственным же возбудителем взрыва, как установила комиссия под руководством помощника флагманского механика Н. Н. Козлова, расследовавшая обстоятельства случившегося, мог стать либо огонь командирской зажигалки, найденной в центральном посту, либо длинная искра от неисправного электрического чайника, которым, как выяснилось, пользовались на «щуке».

Вдвойне горько было сознавать, что люди погибли не в бою, а в результате нелепой случайности. Так или иначе, а из этого тяжелого происшествия надо было извлечь самые серьезные уроки на будущее. Надо было повернуть людей лицом к вопросам взрывопожаробезопасности, которым, что греха таить, в бригаде до этой поры настоящего внимания не уделялось. Командование, штаб приняли необходимые меры. Но вряд ли они оказались бы эффективными без поддержки партийных организаций. Коммунисты и здесь сказали свое весомое слово. После случая на «Щ-402» на всех лодках прошли партийные собрания по этому поводу. Партийные активисты проводили с личным составом большую разъяснительную работу, добиваясь осознания каждым моряком жизненной важности неукоснительного выполнения мер безопасности на подводных лодках. И что особенно важно, в экипажах благодаря партийцам установилась атмосфера строжайшего спроса за малейшие нарушения требований инструкций.

Опора командира на партийную организацию, на коммунистов, их дружная, согласованная работа — в любом деле это решающий фактор успеха. В качестве примеров, подтверждающих такую посылку, уместно будет сказать о двух экипажах — «М-173» и «Щ-422». Как уже говорилось раньше, эти две лодки долгое время были в числе самых неудачливых в бригаде. На обеих было решено сменить командиров. На «М-173» вместо капитан-лейтенанта И. А. Кунца был назначен капитан-лейтенант В. А. Терехин, один из лучших наших помощников командира, прошедший хорошую школу сначала на «Щ-421» у Н. А. Лунина, а потом на «Д-3» у М. А. Бибеева. На «Щ-422» вместо капитан-лейтенанта А. К. Малышева пришел капитан-лейтенант Ф. А. Видяев, который после гибели «Щ-421» на некоторое время оказался не у дел. И в Терехине, и в Видяеве можно было не сомневаться. Однако мы с военкомом бригады И. П. Козловым понимали, что сама по себе смена командиров перелома к лучшему в боевых делах не гарантирует. Надо, чтобы произошел перелом в сознании моряков, чтобы они сумели преодолеть неуверенность, вызванную предыдущими неудачами, почувствовали себя сильным, сплоченным, единым воинским коллективом, способным решить любую, самую сложную задачу.

Были приняты меры для усиления партийного ядра в этих экипажах. Перевели сюда ряд надежных, проверенных в боях подводников с других лодок. Позаботились о надлежащей расстановке партийного актива, о том, чтобы в каждом отсеке на «М-173» и «Щ-422» был хотя бы один коммунист. Все это очень скоро дало свои плоды.

«Малютка», которая до этого не имела на своем счету ни одного потопленного фашистского транспорта, в первом же походе под командованием Терехина (было это в середине марта) вернулась с победой. Затем в течение весны и лета «М-173» совершила еще три боевых похода на вражеские коммуникации, и все три завершились потоплением вражеских транспортов. Самых добрых слов заслуживали и новый командир Валерьян Александрович Терехин, и весь экипаж, и в первую очередь те, кто был главной опорой командира, — коммунисты капитан-лейтенант А. М. Гаврилов, старший лейтенант Ю. М. Бойко, мичман М. И. Кулешов, старшины 1-й статьи И. А. Хитров, Г. Т. Лопата и другие.

Отличный теперь экипаж был на «малютке». Многого он мог бы добиться. И как жаль, что короткой оказалась его боевая биография. В августе «М-173» не вернулась из очередного боевого похода.

У «Щ-422», после того как ее возглавил Видяев, тоже стал быстро расти боевой счет. 24 августа в районе мыса Кибергнес она потопила транспорт в 4 тысячи тонн водоизмещением, 28 августа — еще один в 6 тысяч тонн. В сентябре — новый поход и новый успех: «Щ-422» вступила в бой с двумя сторожевиками и двухторпедным залпом отправила один из них на дно. Эта смелая торпедная атака — один из немногих случаев уничтожения подводной лодкой преследующего ее противолодочного корабля. В дальнейшем о Видяеве стали говорить как о командире-новаторе, обладающем собственным, оригинальным стилем атаки. Удары он наносил обычно по центральным объектам конвоев с очень короткой дистанции — с «пистолетного выстрела».

Ни в коей мере не умаляя таланта Видяева, в то же время замечу: вряд ли он решился бы раз за разом проводить в жизнь свои дерзкие замыслы, если б не мог со спокойным сердцем полагаться на опыт и волю военкома «щуки» старшего политрука А. Е. Табенкина, мастерство и ответственность своих подчиненных, и прежде всего опять же коммунистов старшего лейтенанта А. В. Мамотина, мичманов Н. Д. Завьялова, А. И. Волкова, Я. Ф. Чернобая, старшин 2-й статьи А. П. Наседкина, П. Ф. Селина и других. Тот же «пистолетный выстрел», характеризующийся предельной скоротечностью атаки, требовал максимального напряжения воли не только командира, но и всего экипажа, требовал высочайшей боевой слаженности. Сам Видяев, кстати говоря, очень хорошо понимал это. Когда его просили поделиться секретами своих боевых успехов, он обычно с застенчивой улыбкой пояснял:

— Понимаете, главный секрет — в людях. Они у нас на «Щ-422» замечательные…

Такие процессы, как бурный рост партийных рядов, неуклонное усиление партийного влияния буквально на все стороны жизни и боевой деятельности подводников, шли и развивались, разумеется, не сами собой. За ними стояла большая, многогранная идейно-воспитательная и организаторская работа, проводимая политорганами — политическим управлением Северного флота и политотделом бригады.

Всю партийно-политическую работу на флоте возглавлял член Военного совета дивизионный комиссар Александр Андреевич Николаев. Я лично был знаком с ним задолго до прихода на Север — еще в 1931 году довелось встретиться с ним в Учебном отряде подводного плавания. Я учился здесь в то время на помощника командира подводной лодки, а Николаев был секретарем партийного бюро школы подводного плавания, которая входила в состав Учебного отряда. Он пользовался большим авторитетом среди слушателей и курсантов за принципиальность, за честность, за то, что не боялся, если требовалось, и в конфликт вступить ради чистоты партийного дела.

Вспоминается такой случай. Как-то в одном из классов произошло ЧП: преподаватель по общественным наукам А. В. Болгов поставил слушателям 22 двойки. Причем все за один и тот же вопрос — об отношении к крестьянству в социалистической революции. Дело в том, что сам преподаватель трактовал этот вопрос неправильно, не по-ленински. Конфликт разгорелся довольно жаркий, и очень важным оказалось то, что А. А. Николаев, разобравшись в нем, занял четкую, принципиальную позицию. В итоге Болгову строго указали, двойки отменили и впредь «вольности» в преподавании общественных наук не допускались.

Вот такую же партийную честность, бескомпромиссность проявлял Александр Андреевич и на высоком посту члена Военного совета. Надо ли говорить, сколько было за время войны разного рода острых трудных ситуаций, когда от командования флота требовались особая решительность, умение брать тяжелый груз ответственности на свои плечи! В таких ситуациях, насколько я могу судить по личным наблюдениям, Николаев всегда играл активную роль, не прятался за широкую спину командующего, служил ему надежной опорой. Он не боялся, как это бывает с иными руководителями, за свое кресло, во всех делах и решениях исходил из одного — из интересов флота.

В любое время можно было прийти к Николаеву, и, как бы он ни был занят, в приемной ждать человека не заставлял, быстро разбирался, в чем дело, и, если требовалось, тут же принимал конкретные меры, чтобы помочь в разрешении проблем. Я сам не раз бывал у него. Причем не только по вопросам партийно-политической работы или воспитания людей. Александр Андреевич никогда не отказывался помочь и в решении разного рода специальных вопросов. Довольно часто приходилось обращаться к нему, скажем, по проблемам, связанным с судоремонтом. Своих силенок, своей ремонтной базы нам нередко не хватало, и Николаев по нашей просьбе выходил на Мурманский обком, на первого секретаря обкома М. И. Старостина, других партийных руководителей. Подключали, бывало, портовиков, рыбаков.

Случалось, член Военного совета и сам предлагал весьма оригинальные технические идеи, позволяющие ускорить ремонтные работы на той или иной лодке, чем не раз удивлял наших инженеров-механиков. Удивляться тут, впрочем, было нечему: сам Александр Андреевич вышел из подводников. В свое время он окончил Учебный отряд подводного плавания по специальности моториста, несколько лет служил старшиной команды на лодке.

А. А. Николаев любил приходить в бригаду. С завидной для его довольно крупной фигуры ловкостью он спускался в центральный пост какой-нибудь из лодок, шел по отсекам, зорко подмечая малейший непорядок. А закончив дела, сядет, бывало, с краснофлотцами и старшинами, заведет с ними задушевный разговор. Подводники были рады такому случаю: многие надеялись узнать от дивизионного комиссара что-либо новое о положении на фронте, в тылу, на оккупированных фашистами территориях. Член Военного совета вел такие беседы откровенно, не скрывая иных даже весьма тяжелых подробностей, Но при этом умел воодушевить люден, зарядить их верой в победу над вероломным врагом. Верой, которой сполна был заряжен сам.

Правой рукой А. А. Николаева был начальник политуправления флота Николай Антонович Торик. Это был совсем молодой руководитель, но опыт он имел уже немалый, в том числе и боевой. Во время войны с Финляндией Н. А. Торик был комиссаром одного из десантных отрядов. На Северный флот Николай Антонович пришел в апреле 1940 года с поста заместителя начальника политического управления Краснознаменного Балтийского флота. Несколько раньше Торик работал в политическом управлении РККФ помощником начальника по комсомольской работе. Комсомольская закалка чувствовалась в нем. Она проявлялась в постоянном стремлении Николая Антоновича к живым, неизбитым формам партийно-политической работы, способности быстро сходиться с людьми. Торик часто бывал на подводных лодках, принимал непосредственное участие во многих мероприятиях, проводимых в бригаде.

Этого же Торик требовал и от своих подчиненных. В политуправлении вообще не в ходу был кабинетный стиль работы. Политуправленцы большую часть времени находились непосредственно в частях и на кораблях. Нередко они направлялись туда, где складывалась самая напряженная обстановка. На флоте хорошо знали, к примеру, о мужестве и твердой воле заместителя начальника политуправления Михаила Александровича Юдина, о том, что в критический момент боя на мысе Пикшуев он поднял батальон в контратаку и это определило успех обороны на данном участке.

Многие политуправленцы принимали участие в боевых походах подводных лодок. Такие походы становились, как правило, образцовыми с точки зрения партийно-политического обеспечения. По их итогам работниками политуправления писались поучительные и конкретные методические разработки о том, как вести партийно-политическую работу в боевой обстановке. Все это помогало в учебе молодых военкомов лодок, было хорошим подспорьем для партийного и комсомольского актива.

В предыдущих главах я не раз упоминал фамилию военкома бригады бригадного комиссара И. П. Козлова. Вместе с ним бок о бок мы проработали больше полутора лет. вместе прошли самый трудный, начальный, период войны. Я видел в Иване Панфиловиче активного, прямого и откровенного политработника, надежного товарища и советчика, стремился обговаривать с ним все свои решения, указания. Он тоже делился без утайки своими комиссарскими хлопотами. Не скажу, что паша совместная деятельность представляла собой эдакую идиллию. Случались и несовпадения мнений по отдельным проблемам, но в целом работали мы дружно, согласованно, плодотворно.

Иван Панфилович был хорошим оратором. Любил выступать перед большой аудиторией, перед строем моряков. Его страстные, эмоциональные выступления зажигали людей, вызывали у них боевой порыв. А вот в непосредственном общении с людьми Козлов был, пожалуй, излишне суховат, официален. Не хватало ему порой умения установить душевный контакт с моряками. Для политработника, тем более работающего на лодках, это следует, конечно, считать недостатком.

В отличие от штаба бригады, состав которого был очень стабилен, в нашем политотделе работники менялись довольно часто. Кого-то забирали в политуправление, кого-то по тем или иным причинам переводили на другие флоты. Некоторые из инструкторов назначались на другие должности у нас же в бригаде. Тем не менее, несмотря на кадровую текучку, политотдел работал довольно эффективно. Большая заслуга тут принадлежала его начальнику полковому комиссару Алексею Протасовичу Байкову, который давно служил в бригаде, знал ее специфику, людей. Многое делали для поддержания высокого боевого духа у подводников инструкторы политотдела Я. Р. Новиков, А. С. Бабушкин, В. В. Смирнов и другие.

Когда издавался очередной приказ Верховного Главнокомандующего или происходили какие-то важные события на фронте, политотдельцы дружно отправлялись на корабли, беседовали с людьми, вели разъяснительную работу. Перед уходом лодки на боевую позицию кто-то из них непременно проверял ход подготовки к походу, инструктировал военкома, партийный и комсомольский актив.

Памятны многие агитационно-пропагандистские акции, предпринимавшиеся политотделом. Очень хорошо помню, скажем, какое воодушевление вызвало в бригаде предложение обратиться с письмом-призывом к своим боевым товарищам — подводникам-черноморцам. Это обращение было принято на торжественном митинге, подписано лучшими нашими воинами. Через некоторое время пришел ответ от черноморцев, которые рассказывали о своих боевых делах, призывали в свою очередь нас умножать удары по врагу.

Большое внимание политотдел бригады уделял наглядной агитации. Регулярно выпускались плакаты, листовки о подводниках, отличившихся в боях, удостоенных высоких наград. Для воспитания у моряков ненависти к врагу использовались факты злодеяний фашистских захватчиков па оккупированных территориях, о которых становилось известно из писем, получаемых подводниками из родных мест.

В октябре 1942 года в армии и на флоте было введено единоначалие. Институт военных комиссаров отменялся, вместо военкомов вводились должности заместителей командиров по политической части.

Вновь последовали довольно существенные кадровые перемещения. Ушел из бригады И. П. Козлов — командование сочло, что в новых условиях его целесообразнее использовать в другом месте. К новому месту службы убыл и А. П. Байков. Начальником политотдела бригады был назначен Рудольф Вениаминович Радун, который приехал к нам с Балтики, с должности военкома бригады ОВРа Главной базы. Состоялся и целый ряд других назначений и замен. Кроме того, менялись звания политработников: скажем, дивизионный комиссар А. А. Николаев стал теперь контр-адмиралом, Радун, ходивший до того в бригадных комиссарах, стал капитаном 2 ранга.

Перестройка есть перестройка. Конечно же, возникали в связи с ней на первых порах определенные трудности. Но в целом можно сказать, что командный и политический состав бригады оказался готовым к ней. На лодках, в общем-то, многие элементы единоначалия существовали всегда. В боевой обстановке командиру так или иначе приходилось зачастую принимать решения самому, не дожидаясь согласия или совета комиссара. Скажем, с обнаружением противника командир лодки должен принять незамедлительные меры для выхода в атаку, иначе он просто упустит вражеский конвой. Военкомы у нас, как правило, не вмешивались в оперативные и тактические решения командиров, а сосредоточивали свое внимание на том, чтобы всеми доступными им средствами и способами обеспечивать их выполнение. В свою очередь большинство командиров видели в комиссаре боевого соратника, верного друга и товарища, выполняющего с ними одну главную задачу — обучения и воспитания личного состава, подготовки его к бою, и в той же мере отвечающего за ее выполнение. Ну а когда командир и комиссар не заняты дележкой власти, а с уважением и пониманием относятся друг к другу, образуется дружная пара, которой по силам очень многое. В качестве примера таких пар я бы назвал командира «К-21» Н. А. Лунина и комиссара этой лодки С. А. Лысова, командира «К-1» М. П. Августиневича и военкома А. М. Федорова, командира «Щ-404» В. А. Иванова и военкома А. М. Алимова… Некоторые из таких пар не распались и после ликвидации института военных комиссаров, продолжали в новых условиях работать столь же дружно и согласованно.

Хороший контакт сразу же наладился и у меня с новым начальником политотдела. Он очень быстро включился в боевой ритм, которым жила бригада, освоился со своими новыми обязанностями и заработал энергично, инициативно.

Рудольф Вениаминович развил все лучшее, что было в деятельности политотдела до его прихода, и в то же время внес много нового, своего. Он очень чутко уловил, в частности, то, что в стиле работы с людьми по прошествии более года с начала войны нужны были определенные поправки. Довольно долгое время у нас преобладал агитационный, если можно так выразиться, митинговый стиль. И это было, в общем-то, вполне закономерно и оправданно, когда мы стояли перед необходимостью поднять людей на яростную, жестокую борьбу с врагом, мобилизовать их чувства и волю. Но прошло время. Люди попривыкли к военной обстановке, втянулись в активную боевую деятельность. Война, как это ни странно звучит, стала нашими буднями. И все яснее и яснее становилось, что надо как-то учитывать это в партийно-политической работе. Конечно, никто не собирался отказываться от яркого лозунга, страстного призыва. Роль их в боевой обстановке колоссальна. Но жизнь диктовала и то, что наряду с таким же активным использованием агитационно-массовых форм надо больше внимания уделять конкретному человеку, его настроениям, заботам, нуждам.

Такую линию и повел Р. В. Радун. Он сам, другие работники политотдела стали углубленнее, кропотливее заниматься индивидуальной работой с подводниками. Этого же Рудольф Вениаминович требовал от командиров лодок, их заместителей по политической части. С этих позиций он подходил и к работникам штаба. Прямо скажу, поначалу не все из них воспринимали эти требования как следует. Кое-кто из флагманских специалистов привык, работая на лодках, ограничиваться только узкотехническнми проблемами. Но со временем настойчивость Радуна дала плоды, сумел он расшевелить даже самых завзятых «технарей». В конце концов и те увидели, что когда приборы и механизмы не заслоняют для тебя людей, их обслуживающих, многие вопросы решаются гораздо проще и эффективнее.

А Радун не успокаивался. Он стал браться за такие дела, которые еще недавно многим казались просто немыслимыми в военное время. В одном из старых, не использовавшихся до того надлежащим образом бараков по его инициативе был оборудован прекрасный клуб, где стали проводиться концерты художественной самодеятельности, демонстрироваться кинофильмы. Затем он распорядился, чтобы на территории бригады были смонтированы радиотрансляционные точки и личный состав имел возможность регулярно слушать сообщения Совинформбюро и другие передачи. Когда ударили первые заморозки, начальник политотдела вызвал хозяйственников и приказал им создать базу для занятий лыжным спортом, а также залить каток.

Умел Радун в любое, вроде бы даже давно знакомое всем дело внести какую-то живинку. К примеру, у нас на каждой лодке велась боевая история — своего рода летопись ратных дел экипажа. Но делалось это зачастую довольно формально, события, в которых участвовала лодка, описывались, как правило, в общей, очень сжатой форме. Радун, дабы вдохнуть жизнь в хорошую форму работы, затеял нечто вроде конкурса на лучшую боевую историю экипажа. Выдержки из них зачитывались по радиотрансляции, использовались в наглядной агитации. Командиры лодок, другие подводники стали ревниво следить за этим делом. В экипажах выявились, так сказать, литературные таланты, которые были привлечены к написанию боевых историй. И таким образом, это дело превратилось в отличное средство воспитания у людей гордости за свой корабль, его традиции.

Раз уж речь зашла о традициях, то подчеркну, что в ту пору данный вопрос приобрел для нас особое значение. Бригада пополнилась новыми лодками. В октябре в Полярный прибыли две лодки типа «Ленинец» — «Л-20» и «Л-22» и три «малютки» — «М-119», «М-121» и «М-122». А несколько позже пришло еще пять «малюток» — «М-104» («Ярославский комсомолец»), «М-105» («Челябинский комсомолец»), «М-106» («Ленинский комсомол»), «М-107» («Новосибирский комсомолец») и «М-108». Комсомольские наименования четырем лодкам были присвоены по просьбе молодежи, комсомольских организаций ряда областей, которые и собрали средства на постройку этих кораблей. В Полярный приезжали делегации комсомолии Ярославской, Челябинской и Новосибирской областей, которые в торжественной обстановке передавали лодки североморцам.

Новичков надо было быстро вводить в строй. Штаб бригады обеспечивал прохождение всеми новыми экипажами ускоренного курса боевой подготовки. Ну а политотдел был озабочен созданием на этих лодках прочных, сплоченных коллективов. Молодых, необстрелянных подводников знакомили с героическими страницами боевого пути, пройденного бригадой. Особое внимание уделялось распространению конкретного боевого опыта: новичкам ведь в ближайшее время предстояло начинать свою боевую деятельность, причем на совершенно незнакомом и таком сложном театре военных действий, как заполярный. Дабы помочь им лучше подготовиться к этому, решено было организовать цикл бесед об особенностях боевых действий подводных лодок в условиях зимы и полярной ночи. Инициатором этого полезного дела был опять же Р. В. Радун.

Долго можно рассказывать об этом человеке. Как много полезного успел он сделать для соединения! А ведь проработал он с нами совсем немного — чуть больше трех месяцев — и погиб, участвуя в боевом походе. Но след он оставил добрый, заметный. И это, наверное, самое главное для политработника — след, оставленный в сердцах и памяти людей.

В тактической группе

В последние месяцы 1942 года задачи, которые приходилось решать подводникам, были очень разнообразны. Три «малютки» — «М-171», «М-172» и «М-174» — произвели высадки очередных разведгрупп на вражеское побережье. Три другие лодки — «К-3», «С-101» и «С-102» — выходили на прикрытие союзных конвоев, точнее сказать, на прикрытие переходов одиночных транспортов, ведь кроме «QP-15», вышедшего из Северодвинска в Исландию, других конвоев в это время не формировалось. Союзники вновь прекратили движение их, на этот раз до наступления полярной ночи. Перевозки осуществлялись лишь одиночными транспортами вдоль кромки льдов. Но и эти перевозки, естественно, нуждались в прикрытии.

«С-102» в начале октября выходила на поиск фашистского рейдера «Адмирал Шеер», который пиратствовал в наших арктических водах. Однако с посылкой ее мы несколько запоздали, и встреча с врагом не состоялась.

Две новые лодки — «Л-20» и «Л-22» вместе с «К-1» — в эти месяцы выполнили ряд минных постановок. Здесь надо, видимо, хотя бы коротко сказать, что представляли собой лодки типа «Ленинец». В отличие от «катюш», для которых минные постановки, можно сказать, — смежная специальность, «ленинцы» главным образом предназначались именно для них. Это были подводные минные заградители. В две минные трубы, расположенные в кормовой части, они могли принимать до 20 мин. В то же время эти лодки имели и мощное торпедное вооружение — шесть торпедных аппаратов в носу и два в кормовой надстройке, были и два артиллерийских орудия. С таким вооружением многое по силам. Командир «Л-22» капитан 3 ранга В. Д. Афонин в одном из первых же походов попытался сделать почин: вывел свою лодку в атаку по вражескому транспорту, но первый блин, как говорится, был комом — ни одна из четырех выпущенных торпед цели не достигла. Транспорту удалось уклониться от них.

К сожалению, список наших побед в последние месяцы 1942 года, вообще, не очень-то велик. Решение всех тех задач, о которых сказано выше, заставляло, естественно, отвлекать силы от действий на вражеских коммуникациях. Для непосредственной охоты за фашистскими конвоями удавалось выделять совсем немного лодок. Наиболее же удачливой оказалась «Щ-403».

После драматического февральского похода, в котором был потерян командир «четыреста третьей» капитан-лейтенант С. И. Коваленко, а сама лодка подверглась таранному удару, она долго стояла в ремонте. За это время здесь сменилась довольно большая часть экипажа. Пришел и новый командир — капитан-лейтенант К. М. Шуйский. Один из первых же походов под его

командованием принес успех — 11 августа «щука» четырехторпедным залпом потопила вражеский танкер. Ну а в декабре она отправила на дно транспорт водоизмещением 7 тысяч тонн.

Победы эти говорили, с одной стороны, о том, что экипаж «щуки» сумел полностью оправиться после тяжелого испытания, а с другой — свидетельствовали о незаурядном таланте нового командира. Нам было особенно важно убедиться в этом: ведь назначению Шуйского на «Щ-403» предшествовала весьма непростая, драматическая история. Еще до войны Константин Матвеевич командовал лодкой, считался одним из лучших командиров на Севере. Но осенью 1939 года случилось непредвиденное. Шуйский обеспечивал выход в море подводной лодки «Щ-424», командир которой не имел допуска к самостоятельному управлению кораблем. У выхода из Кольского залива в «щуку» врезался один из рыболовецких траулеров, капитан которого грубо нарушил правила судоходства. В считанные минуты подводная лодка затонула. Спаслись лишь те, кто находился в момент столкновения на мостике. Среди них был и Шуйский. Вины Константина Матвеевича в случившемся не было, однако его привлекли к суду и поначалу приговорили, как и главного виновника случившегося, к высшей мере наказания. Потрясенные столь вопиющей несправедливостью, подводники написали письмо в Москву в защиту Шуйского. Через некоторое время приговор был пересмотрен: расстрел заменили десятилетним заключением. Когда же началась война, Военный совет флота ходатайствовал о реабилитации и возвращении опытного подводника в боевой строй. Ходатайство на этот раз удовлетворили полностью. Константин Матвеевич прибыл в бригаду и несколько месяцев исполнял обязанности помощника командира «К-3», где зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. И вот теперь он в бою доказал, что высокая командирская должность доверена ему по праву.

В целом же, однако, повторю, результаты боевой деятельности бригады в последние месяцы 1942 года удовлетворить нас не могли, тем более что и потери мы понесли серьезные: не вернулась из похода «К-2», та самая «К-2», которая положила начало традиции победных салютов подводников; погибла и совсем недавно пришедшая в бригаду «М-121». Очень короткой и неудачливой оказалась судьба этой «малютки». Командир «сто двадцать первой» капитан-лейтенант В. П. Кожакин успел сводить ее лишь в один поход. Второй же, увы, оказался последним.

Подводя итоги четвертого квартала и года в целом, штаб бригады старался взыскательно проанализировать свою деятельность, работу командиров, всего личного состава. За год-то сделано подводниками было немало: совершены десятки трудных боевых походов на вражеские коммуникации, выполнено множество успешных атак. Но в отчете, который мы составляли в канун Нового года, победных реляций по этому поводу не бы то, преобладали строгие, сдержанные формулировки. Главная мысль была такой: противник постоянно усиливает свою противолодочную оборону, совершенствует средства и приемы ее, и нам, чтобы не отстать, не уступить в этом противоборстве, нужен еще более настойчивый поиск новых, неожиданных для врага способов действий.

Бригада продолжала пополняться. Одна за другой вливались в ее строй новые «малютки». А 25 января пришла в Полярный «С-51» под командованием капитана 3 ранга И. Ф. Кучеренко. Это была первая посланница Тихоокеанского флота, прибывшая на Север. По решению Государственного Комитета Обороны с Тихого океана к нам в Заполярье должны были перебазироваться шесть подводных лодок: четыре «зеки» и две типа «Ленинец».[16]

И вот, преодолев тысячи миль, «С-51» первой прибыла на Север.

Мне было поручено организовать встречу «эски» в море. Точка рандеву — район Териберки. 24 января мы прибыли сюда на эсминце «Куйбышев» и стали ждать подхода лодки. Такая встреча была не только актом традиционного флотского гостеприимства. Имелся тут и чисто практический смысл: какими бы хорошими моряками ни были тихоокеанцы, Север — это Север. Даже опытному мореплавателю не так-то просто с первого раза уверенно пройти такое, скажем, сложное в навигационном отношении место, как Кильдинская Салма. К тому же в эти дни бушевал жестокий шторм.

Ждали мы на эсминце недолго. «С-51» пришла на рандеву словно по расписанию. Обменялись позывными и двинулись в Полярный. Перед входом в Кильдинскую Салму я приказал командиру эсминца капитану 3 ранга П. М. Гончару выйти в голову лодке, чтобы вести ее по фарватеру. А волна была так велика, что лодка то взлетала высоко вверх, то совсем пропадала из виду меж запененных водяных валов.

В заливе было потише, и я смог перейти на лодку. Командир «пятьдесят первой», Иван Фомич Кучеренко, крупный, кряжистый человек, представился мне и после короткого доклада начал сразу, что называется, брать быка за рога:

— Ремонт надо форсировать, товарищ комбриг. Нам бы хотелось побыстрее отправиться в первый боевой поход.

Что можно было оказать на это? Даже беглого взгляда на «эску» оказалось достаточно, чтобы увидеть: потрепало ее в труднейшем походе через три океана здорово. Ремонт мог затянуться не на один месяц. Да и прежде чем отправлять экипаж на встречу с врагом, его требовалось как следует подготовить, напитать боевым опытом. Но настрой тихоокеанцев не мог не радовать. Свежие силы, свежее пополнение бригаде было как нельзя кстати. Планы на новый, 1943 год мы строили самые серьезные.

В эти дни существенные изменения произошли в организации боевого управления подводными лодками, находящимися в море. Если раньше оно было централизованным — с выходом лодки в море команды, информация, адресованные ей, шли через командный пункт флота, — то теперь практически все вопросы управления передавались на ФКП бригады. Конечно, как я уже подчеркивал, ни я, ни штаб бригады и раньше не стояли в стороне от этого важного дела. Но одно дело заниматься выработкой рекомендаций, предложений, оставаясь, в общем-то, за широкой спиной комфлота, и совсем другое — когда вся тяжесть ответственности ложится на твои плечи, когда именно тебе надо принимать решения, от которых во многом зависит результативность боевых походов, а зачастую и жизнь подчиненных.

Первое время после передачи управления лодками на ФЦП бригады мы с капитаном 1 ранга Б. И. Скорохватовым проводили практически без сна: и днем и ночью занимались отладкой оперативной службы, связи. Большая нагрузка в эти дни легла и на многих специалистов штаба, в особенности на флагманского связиста капитана 3 ранга И. П. Болонкина, специалиста по разведке капитан-лейтенанта М. П. Галковского, флагманского штурмана капитан-лейтенанта М. М. Семенова, назначенного вместо капитана 3 ранга Г. Е. Аладжанова, который ушел с повышением в штаб флота.

Особенно много хлопот было с налаживанием четкого, бесперебойного обеспечения подводных лодок информацией о противнике. Потребность в такой информации возрастала потому, что лодки теперь, как правило, вели поиск вражеских конвоев методом крейсерства в довольно обширных маневренных районах. Чтобы такое крейсерство не было «слепым», требовалось как можно больше знать об обстановке на театре и добиваться как можно более быстрого прохождения сведений о ней на лодки. Для этого пришлось, в частности, внести некоторые изменения в организацию связи. Если раньше мы обходились четырьмя получасовыми сеансами связи в сутки, то в начале 1943 года число сеансов передач в направлении «берег — подводная лодка» было увеличено до восьми. Кроме того, для передачи оперативных разведывательных данных о вражеских конвоях по таблице условных сигналов было дополнительно введено еще восемь пятиминутных сеансов.

Все эти и другие меры стали довольно быстро приносить отдачу. Успешно действовала в начале года «Л-20» под командованием капитана 3 ранга В. Ф. Таммана. Эта лодка, кстати сказать, открыла боевой счет подводников в новом году, потопив 1 января вражеский транспорт в районе мыса Нордкап. Тут же какой-то остряк пустил по бригаде каламбур: «Врезал Тамман фрицам по первое число». К первым числам у Виктора Федоровича Таммана, этого немногословного, несколько хмуроватого, но очень обаятельного человека и опытного моряка, похоже, действительно имелось особое отношение. Ровно через месяц, 1 февраля, он со своим экипажем вновь отличился, причем на этот раз сделал дуплет: одним залпом потопил транспорт и сторожевой корабль.

Под стать «Л-20» действовали и другие лодки. «Щ-404» под командованием капитана 3 ранга Владимира Алексеевича Иванова в девятидневном походе уничтожила два довольно крупных транспорта. По одной успешной атаке записали на свой счет кавалеры Золотой Звезды гвардии капитаны 3 ранга И. И. Фисанович и В. Г. Стариков.

В этот же период происходило второе становление экипажа Краснознаменной «Щ-402», получившей серьезные повреждения при взрыве аккумуляторной батареи. Командиром сюда вместо погибшего

Н. Г. Столбова пришел капитан 3 ранга А. М. Каутский, тот самый Каутский, который с лучшей стороны проявил себя, будучи помощником командира на «Щ-421». Замполитом стал бывший инструктор политотдела капитан 3 ранга Я. Р. Новиков. Экипаж, существенно пополнившийся молодежью, после завершения ремонта прошел ускоренный курс боевой подготовки и в середине января вышел в море. На обеспечение командира, как обычно, вышел комдив И. А. Колышкин. И вновь Иван Александрович обеспечил уверенный дебют своему подопечному. А. М. Каутский под его руководством дважды выводил «щуку» в атаку на вражеские конвои, и оба раза удачно — на дно после метких залпов пошли два транспорта противника.

Все эти победы, конечно, радовали нас. Они подтверждали, что мы на правильном пути, что переход к новой организации управления подводными лодками, находящимися в море, в целом прошел нормально. Но, естественно, хотелось развить успех. В связи с этим в штабе бригады все чаще стала высказываться мысль: не пора ли опробовать вариант группового использования подводных лодок? До сей поры подводники выполняли только одиночные атаки. Каждая лодка действовала самостоятельно, находясь на боевой позиции или крейсируя в отведенном ей маневренном районе. Но и в том, и в другом случае удары, наносимые по вражеским конвоям, получались как бы растянутыми по времени и месту, разрозненными и недостаточно мощными. Конвой, подвергшийся атаке одной из наших лодок, к моменту встречи с другой успевал уже обычно восстановить свой боевой порядок, принять меры по усилению противолодочной обороны. Вот почему очень заманчиво было послать в какой-иибудь маневренный район не одну, а, скажем, сразу две лодки, которые бы атаковывали вражеские конвои, находясь в тактическом взаимодействии друг с другом. Мощь торпедного удара по противнику в этом случае была бы куда выше, а в случае необходим мости после торпедной атаки можно было бы пустить в ход и артиллерию.

В общем-то, идея эта была не нова. О возможности действий подводных лодок в составе тактичезких групп говорилось еще до войны. Но на практике этот метод не проверялся по одной простой причине — лодки не были оснащены приборами, которые бы позволяли им поддерживать связь между собой, находясь в подводном положении. Но вот в январе 1943 года на «катюшах» стали устанавливать новые ультразвуковые акустические приборы типа «Дракон». И это обстоятельство поставило идею группового использования подводных лодок на практическую почву. Вообще-то, предназначались «Драконы» главным образом для обнаружения и атак кораблей и судов противника, а также для обеспечения безопасности плавания подводных лодок. Но можно было использовать их и как приборы подводной связи.

Наш главный специалист в штабе по гидроакустике инженер-капитан-лейтенант Р. Б. Френкель вместе с дивизионным связистом капитан-лейтенантом В. А. Гусевым при участии специалистов отдела связи флота сразу же после установки первых приборов на двух «катюшах» — «К-3» и «К-22» — стали опробовать их. Разработали специальную таблицу условных сигналов. Обучили способам приема и передачи их с помощью «Драконов» гидроакустиков подводных лодок. Не прошло и двух недель, как мне доложили, что связь в подводном положении удается поддерживать довольно надежно, и предложили провести тактическое учение в море, для того чтобы проверить возможности новых приборов в условиях, так сказать, приближенных к боевым.

Такое учение было подготовлено и проведено в конце января на Кильдинском плесе. Я находился на борту «К-3». На борту «К-22» находился капитан 1 ранга В. Н. Дотельников, который после гибели М. И. Гаджиева возглавил первый дивизион. Двое суток мы проводили совместное плавание. Днем и ночью, в надводном и подводном положении. Отрабатывали связь и наблюдение при групповых действиях, совместные торпедные атаки, уклонение от противолодочных сил противника и организацию последующей встречи. И все получалось просто здорово, что называется, без сучка без задоринки. На разборе учения все специалисты штаба и командиры лодок единодушно высказались за то, чтобы в ближайшее время опробовать новый метод уже в боевых условиях. И хоть порой возникало сомнение: не торопимся ли мы, все же аргументы в пользу новшества казались весьма убедительными. К тому же именно в зимнее время проходимость сигналов, посылаемых прибором прибором «Дракон», была наилучшей. Летом же, когда вода в море нагревается и разница в температуре различных слоев ее возрастает, дальность действия приборов могла снижаться в три-четыре раза.

Обо всем этом я доложил командующему. Он дал согласие на совместный поход «К-3» и «К-22». Срок выхода — 3 февраля. Район действий — от Вардё до мыса Нордкин.

И вот последние приготовления к выходу в мор. Черные рубки двух «катюш», ошвартованных рядышком, горделиво возвышаются над пирсом. То и дело лязгает подъемный кран: идет погрузка боезапаса. Моряки береговой базы подвозят тележки с ящиками, картонными коробками, большими цинковыми банками.

Я с утра на лодках. И тут же капитан 2 ранга Р. В. Радун. Поход предстоял очень необычный и ответственный, поэтому было решено: пойдем в море оба: я — на «К-3», которая назначена флагманским кораблем, Радун — на «К-22».

На «двадцать второй» также пойдет В. Н. Котельников. Его задача — помочь в управлении лодкой командиру капитану 3 ранга В. Ф. Кульбакину.

В таком походе, где многое зависит от связи, разумеется, не обойтись без опытного связиста. Поначалу планировалось, что пойдет сам флагманский связист бригады И. П. Болонкин. Но буквально в самый последний момент пришло распоряжение из Главного морского штаба откомандировать Ивана Петровича в Москву для решения ряда важных специальных вопросов. Пришлось срочно искать замену. Дивизионный связист капитан-лейтенант В. А. Гусев — человек легкий на подъем, — получив приказание идти в поход, в несколько минут собрал свой походный чемоданчик и вскоре уже был на «К.-22», хлопотал возле аппаратуры.

Вместе с собой на «К-3» я взял флагманского штурмана бригады капитан-лейтенанта М. М. Семенова.

Оживленно было на пирсе в минуты проводов. Как всегда, прибыли сюда А. Г. Головко и А. А. Николаев. Прошли по лодкам, буквально каждому подводнику пожали руку, каждому сказали добрые слова напутствия, У трапа «К-3» простился с ними и я.

— Ну, комбриг, — сказал мне на прощание командующий, — веди свою эскадру. Да смотри, чтоб снарядов не только для боя, но и для салютов хватило.

Одна за другой отошли «катюши» от пирса. Развернувшись, двинулись к выходу из гавани в кильватерном строю: впереди «К-3», за нею «К-22».

Скрылся из виду Полярный. А я все не уходил с мостика. После стоячего, затхлого воздуха подземного командного пункта не мог надышаться свежим морским ветром. Внизу разбивались о маслянисто-черный борт «катюши» волны, и соленая пыль проносилась над кораблем, орошая лицо. За кормой лодки, издавая резкие гортанные крики, неслась беспокойная ватага белоснежных чаек.

В первые месяцы войны мы все заметили, что значительно поубавилось в Кольском заливе этих птиц. Распугали их взрывы вражеских бомб. Куда-то исчезли эти вечные спутницы моряков, и каким-то неприветливым, недобрым стало море без них. Но вот прошло время, и, хоть война еще в самом разгаре и вражеские самолеты довольно часто появляются над Кольским заливом, чайки вернулись. Вернулись, как возвращается жизнь на горячие пепелища освобождаемой от фашистской нечисти советской земли. И сердце воспринимало это как тоже одно из предвестий пока далекой, но такой желанной Победы.

…Одна за другой лодки вышли из залива. Тут нужна была особая осторожность. Кто знает, может, где-то в глубине подстерегает нас вражеская субмарина. Даем ход 15 узлов и идем противолодочным зигзагом.

Сумерки быстро сгущались над морем. И вот уже мгла хоть глаз коли. В час ночи мы прибыли в район мыса Харбакен и на скорости 7 узлов в надводном положении начали совместное патрулирование маневренного района. Курсы старались располагать с таким расчетом, чтобы, проходя в 2–3 милях от берега, просматривать всю прибрежную полосу.

Заснеженный пестрый берег был виден прекрасно, а вот силуэт «двадцать второй», которая держалась всего в 2–3 кабельтовых за нами, с трудом просматривался даже в бинокль. Это и понятно: защитная окраска лодки на то и рассчитана, чтобы сделать ее как можно менее заметной со стороны. Но в данном случае нам надо было обязательно видеть друг друга. Для этого старались четче держать место в строю, добиваться большей синхронности в выполнении каждого маневра. И в общем-то это нам удавалось. Всю ночь «катюши» вели совместный поиск, меняя скорости, курсы, и ни разу, даже на короткое время, не потеряли друг друга. Целей, подходящих для атаки, мы, однако, не встретили. Видели, правда, вражеские мотоботы, которые, судя по всему, несли гидроакустическую вахту. Лодки по моей команде уклонялись от них погружением.

С рассветом с «К-3» длинным проблеском затемненного зеленого фонаря дали условный сигнал. Обе лодки погрузились и продолжили поиск уже в подводном положении. Целей все не обнаруживалось. Но это не значит, что время проходило в бесплодном ожидании. Нет, мы использовали каждую минуту для отработки совместных действий. Лодки осуществляли различные перестроения, проигрывали различные варианты торпедных атак. Время от времени «катюши» подвсплывали — уточнялось их положение относительно друг друга. И вновь за работу.

Четко, уверенно распоряжался в центральном посту командир «К-3» капитан 3 ранга Кузьма Иванович Малофеев, Подтянутый, жилистый, сухопарый — в самом облике его чувствовалась незаурядная воля, большая внутренняя сила. Это был один из опытнейших командиров в бригаде. Его командирская биография началась еще в 1936 году на Балтике. Во время финской кампании Кузьма Иванович несколько раз выводил в боевые походы «С-3», которую он тогда возглавлял, и за отличие в боях был награжден медалью «За боевые заслуги». Ну а здесь, на Севере, он уже удостоился за ратные успехи такой высокой награды, как орден Ленина.

Опыт Малофеева для меня был большим подспорьем. Ему не приходилось, так сказать, разжевывать те или иные указания. Все он понимал с полуслова, хорошо представлял надводную и подводную обстановку, чувствовал своего коллегу с «К-22» Василия Федоровича Кульбакина. А для совместных действий это крайне важно.

В отличие от командира его замполит капитан 3 ранга В. И. Медведицкий на «катюше» недавно. Пришел он к нам в бригаду тоже с Балтики месяц назад. Многое для него было внове. Но к походу он подготовился добротно. И актив подготовил. Пройдя по отсекам, я в этом убедился: все партийные и комсомольские активисты знали, чем им в данный момент надо было заниматься. Агитаторы в отсеках еще раз разъясняли товарищам задачи, поставленные на этот поход, готовились первые выпуски боевых листков. Самого Медведицкого я застал в радиорубке. Замполит, как заправский радист, принимал очередную сводку Совинформбюро. Приняв аккуратно стал переписывать ее в тетрадь.

— Это зачем? — поинтересовался я.

Медведицкий охотно пояснил:

— Собирать людей на политинформацию в походных условиях не всегда возможно. Ведь любое лишнее движение требует дополнительных затрат воздуха. Для того чтобы избежать этого, мы и завели специальную тетрадь. После принятия очередной сводки пускаю ее по отсекам. Моряки читают записи по группам и индивидуально. Потом возвращают ее в центральный пост, где с последними известиями с фронтов могут ознакомиться те, кто сменяется с вахты…

Прямо скажем, молодец Медведицкий! Заслуживало похвалы и поддержки его стремление организовать партийно-политическую работу гибко, с учетом обстановки и специфики подводной службы. В боевом походе на подводной лодке действительно не до митингов и собраний. Тут нужны иные формы. Исключение лишь одно — собрания по приему в партию. Такое намечалось провести и в этом походе.

— Пять комсомольцев подали заявления с просьбой принять их в ряды ВКП(б), — сообщил мне Медведицкий.

— Когда же вы полагаете провести собрание?

— После первой успешной атаки по врагу, — оказал замполит. — Так решили коммунисты экипажа. Пусть вступающие покажут себя в бою…

Прошли еще одни сутки. Совместное патрулирование и в надводном, и в подводном положении осуществлялось уверенно и спокойно. Правда, к вечеру 5 февраля что-то не заладилось с «Драконом», установленным на «К-3». Я пошел к гидроакустикам выяснить, в чем дело. Мой однофамилец главный старшина А. М. Виноградов и старшина 2-й статьи М. П. Боровик, разложив схемы, искали причины неполадок.

— Что случилось?

— Пока не можем понять, — доложил Виноградов. — Наши сигналы перестали проходить на «двадцать вторую».

Надо ли говорить, как некстати была эта поломка. Пришлось, как это предусматривалось планом на случай потери подводной связи, обеим лодкам всплыть. Благо, к этому времени над морем вновь уже сгущалась темнота.

В 21 час мы получили радиоинформацию с ФКП флота о выходе вражеского конвоя из Тромсё. Вскоре начали то и дело обнаруживать мотоботы и катера противника. Нам удавалось незаметно расходиться с ними контркурсами. Такое усиление движения мотоботов и катеров определенно говорило о том, что они обследуют район перед подходом конвоя. Значит, мы были на верном пути.

Около 23 часов капитан-лейтенант К. А. Соболевский, несший вахту на мостике, доложил о том, что слева на траверзе, в глубине Конгс-фьорда обнаружены два еле заметных пятна. Несколько минут я, Малофеев и Семенов всматривались в сторону фьорда: два пятна то смутно обозначались, то исчезали во мгле.

— Там, в Конгс-фьорде, — заметил флагманский штурман Семенов, — есть три небольших островка. Может, это они «дразнят» нас?

Решили пока воздержаться от входа в фьорд. Я спустился вниз, пошел в первый отсек проверить готовность торпедного оружия и поговорить с торпедистами. И вдруг с мостика донеслось:

— Комбрига просят срочно подняться наверх! Я мгновенно выскочил на мостик.

— Все-таки пятна перемещаются, — доложил Сеченов. — Пеленг на них не меняется. Они передвигаются вместе с нами.

— Идем во фьорд! — приказал я.

«К-3» повернула в сторону берега. С мостика было видно, как вслед за нами повернула, пристраиваясь в кильватер, и «К-22». Все хорошо. И вдруг — что такое? «Двадцать вторая» не удержалась в строю, продолжая катиться влево, и в считанные мгновения исчезла в темноте.

Мы не успели дать никакого светового сигнала. Да и в данной ситуации очень опасно было делать это. Некогда было и ждать, пока на «К-22» исправят свою ошибку. Каждая минута промедления могла обернуться тем, что конвой противника ускользнет от пас.

А в том, что впереди в фьорде движется конвой, сомневаться уже не приходилось. Два странных пятна, приобретая все более и более отчетливые очертания, наконец превратились в силуэты двух крупных транспортов. Я приказал Малофееву проводить атаку самостоятельно, не ожидая подхода «двадцать второй».

Кузьма Иванович напряженно всматривался в тьму, пытаясь точнее определить курс и состав конвоя.

— Что же это?! — удивленно воскликнул он. — Неужели без охранения идут?

В самом деле, возле транспортов, казалось, не было ни одного боевого корабля. Но это только казалось. Через несколько минут, когда «катюша», подвернув в сторону противника, приблизилась к конвою, из тьмы проступили очертания нескольких сторожевых кораблей. Плотная туманная дымка, стлавшаяся над морем, делала их почти невидимыми.

Оценив обстановку, мы поняли, что позиция наша для атаки совсем невыгодна. Поэтому Малофеев решил, идя в надводном положении, параллельно конвою, обогнaть его и атаковать с наиболее удобной позиции. Я одобрил это решение.

Видимость была очень плохая. Но теперь, когда конвой мы уже обнаружили, это оказалось нам на руку. Мы-то фашистов не теряли из виду, они нас не замечали. Малофеев все спокойно рассчитал. Вывел «катюшу» на оптимальный курсовой угол. Самый крупный транспорт конвоя тысяч на восемь водоизмещением будто сам собой выкатился на наши торпеды. Прозвучала команда «Пли!» — и четыре серебристые дорожки побежали к вражескому судну. Три из них вонзились в него. Один за другим громыхнули взрывы. Ночь озарилась огромным костром. Хорошо было видно, как мечутся по палубе ошалевшие от страха фашисты.

Пожар быстро разгорался, но затем так же быстро стал гаснуть. Удар оказался сокрушительным: транспорт затонул в считанные минуты на глазах у всех нас, находившихся на мостике.

Малофеев тем временем дал команду на разворот, для того чтобы выстрелить из кормовых аппаратов по приближавшемуся второму судну. Но с одного из кораблей охранения заметили нас. Вспыхнул прожектор. Метнулся раз-другой по темной воде и уперся прямо в мостик «К-3», освещая нам лица, слепя глаза. Тут же рядом засверкали снопы трассирующих пуль. Громыхнули пушки.

Рисковать было нельзя. Я приказал Малофееву произвести срочное погружение. Ускользнули из района атаки мы очень удачно. Фашисты, видимо, находились в шоке и толком не сумели организовать преследование.

Через час, форсировав минное заграждение, тянувшееся вдоль берега, «К-3» всплыла. Вокруг — лишь пустынное море. Можно было перевести дух и осмыслить происшедшее. Первый вопрос: где же «К-22»? Почему она не поддержала нас в атаке по конвою? Еще один вопрос: что же все-таки с «Драконом»? Главный старшина Виноградов, увы, ничем порадовать не может. Прибор, правда, работает, но очень ненадежно.

— Неженкой оказался этот «Дракон», — хмуро сетовал главный старшина. — В спокойных условиях работал нормально. А как подрастрясло его качкой да вибрацией, он и скис.

Да, как ни жаль, но технические неполадки нарушили многие из наших планов. Отсутствие надежной подводной связи чрезвычайно затрудняло дальнейшие совместные действия двух лодок. Впрочем, для того чтобы думать об этом, первым делом надо было найти «К-22». Для этого мы направились в заранее обусловленную на случай потери контакта с «двадцать второй» точку встречи в районе мыса Харбакен.

Несмотря на то что стояла уже глубокая ночь, никто на лодке не спал. Во всех отсеках царило оживление. Все обсуждали перипетии прошедшего боя. Все задали оценки атаки. Какую я мог дать оценку? Конечно же, далеко не все получилось так, как задумывалось. Но претензии за это мог предъявить лишь к самому себе и штабу бригады: видно, не все продумали, не все предусмотрели мы при планировании этого экспериментального похода, проявили некоторую поспешность в подготовке его. К людям же, к экипажу «К-3», претензий быть не могло. Все действовали смело, мужественно, с полной отдачей. Хотелось бы, разумеется, еще большей результативности в атаке. Но и один крупный транспорт, пущенный на дно, — это чувствительный удар по врагу и весомый успех.

Вот почему я счел необходимым вновь обойти отсеки, поздравить каждого из моряков. Особых поздравлений заслуживали торпедисты краснофлотцы А. А. Бордаков, К. И. Филиппов и их командир боевой части, еще, кстати, один мой однофамилец, старший лейтенант Н. Н. Виноградов. Четырехторпедный залп был ими выполнен престо отлично.

В ответ на похвалу гордостью вспыхивают лица подводников. Виноградов, зардевшись, замечает:

— Мы уже подготовили новые «гостинцы» для фашистов. Взгляните, товарищ комбриг…

Пройдя в глубь отсека, где тускло поблескивают своими маслянистыми боками готовые к зарядке в торпедные аппараты торпеды, вижу, что на них аккуратно выведены надписи: «За погибших товарищей!», «За Сталинград!», «Кровавым фашистам от североморских подводников»… Делать подобные надписи на торпедах — тоже стало одной из многочисленных традиций подводников. Это тоже агитация, тоже одно из средств поддержания боевого настроя у людей. А такой настрой ой как нужен сейчас экипажу, ведь поход только начался. И впереди еще много труднейших испытаний.

Используя небольшое затишье, коммунисты корабля, как и намечалось, собрались после боя, для того чтобы обсудить заявления товарищей, решивших связать свою судьбу с ленинской партией. Парторганизация на «К-3» большая, кают-компания для собраний давно стала мала. Проводят их в первом отсеке. Рассаживаются моряки кто где: прямо на металлических пайолах, в проходах между торпедными аппаратами и запасными торпедами.

Первым рассматривается заявление краснофлотца Д. Я. Афанасьева. Его биография коротка: сын рабочего, до призыва на флот сам успел поработать на судостроительном заводе в Ленинграде. На «К-3» служит с начала войны, зарекомендовал себя хорошим специалистом. Сегодня во время атаки отлично обслуживал вверенные ему механизмы, обеспечил их безотказную работу. Мнение коммунистов единодушно: Афанасьев достоин быть кандидатом в члены партии.

Затем после тщательного обсуждения принимаются кандидатами в ВКП(б) комсомольцы М. П. Ужегов, И. С. Хабеев, Г. Н. Прохоров, А. И. Никонов.

Ну что ж, парторганизация существенно пополнилась. А значит, экипаж стал еще сильнее, еще сплоченнее перед лицом новых испытаний.

А испытания наши продолжались. Уже через несколько часов, ранним утром, придя в назначенную для рандеву точку, подвсплываем, поднимаем перископ, и вдруг Малофеев, прильнувший было к окуляру, как ошпаренный отскочил:

— Фрицы!

Мгновенно следует команда на погружение, но я перед этим успеваю взглянуть в перископ и увидеть близкие силуэты трех фашистских кораблей. Угораздило же нас так неловко вынырнуть: буквально под носом у врага. Лодка еще летела на глубину, когда ухнул первый взрыв глубинной бомбы. Однако глазастые у фашистов сигнальщики! Считанные секунды был наш перископ над водой, и поди ж ты — засекли. К счастью, наш маневр уклонения враг не разгадал. Бомбы ложились в стороне. Девять взрывов насчитали мы. Вреда нашему подводному крейсеру они не причинили.

На время отходим от опасного места подальше, а голову терзают беспокойные мысли: «Случайна ли эта встреча? А может, фашисты каким-либо образом пронюхали о нашей точке рандеву и теперь караулят пас там?» Такие же мысли одолевали и Малофеева:

— Что будем делать, товарищ комбриг?

Что делать? Надо, видимо, все-таки искать «двадцать вторую». Переждем несколько часов в безопасном месте, а затем повторим попытку.

В 13 часов мы вновь пришли в точку встречи. На этот раз проявили максимум осторожности: самым тщательным образом осмотрели район. Он был пустынен. Всплыли. Никого…

Я попросил М. М. Семенова определить наше местонахождение как можно точнее. Видимость неважная, и даже небольшая штурманская ошибка может помешать нам встретиться с «К-22».

— Место точное, ручаюсь, — заверил Семенов.

Ну что ж, флагманскому штурману можно было верить. Это специалист надежный. Еще будучи дивизионным штурманом, он в нескольких боевых походах проявил себя с самой лучшей стороны.

Прошло два часа, и наконец-то прозвучал долгожданный доклад: «По пеленгу… подводная лодка!» Всматриваемся в пасмурную, подернутую серой дымкой даль — и видим знакомые очертания «катюши». Пришла-таки на свидание! Р. В. Радун, В. П. Котельников, В. Ф. Кульбакин на мостике «двадцать второй» радостно махали меховыми рукавицами.

Через несколько минут лодки сблизились, и мы прямо с мостиков обменялись информацией и впечатлениями.

— С победой! — поздравил нас Радун. — Мы хорошо видели, как вы вчера врезали по фашистскому транспорту.

— А что случилось у вас? Почему не принимали участия в атаке?

— Потеряли «К-3» из-за ошибки рулевого, — доложил Котельников. — При повороте он перевалил и не успел одержать… Затем, двигаясь в Конгс-фьорд, обнаружили и вас, и конвой. Пытались выйти в атаку по второму транспорту, но не удалось: «К-3» оказалась на фоне его, стрелять было опасно, поэтому от залпа отказались…

Постепенно вырисовалась вся картина вчерашней атаки. Потеряв связь, мы, естественно, утратили возможность координировать действия друг друга. И «К-22» действительно оказалась на неудачной позиции. Вдобавок она, как и «К-3», подверглась артиллерийскому обстрелу, поэтому ей тоже пришлось срочно погрузиться и начать уклонение от преследования. Затем «двадцать вторая» направилась сюда, к месту условленной встречи, и точно так же, как и мы, напоролась здесь на фашистские корабли.

Судя по всему, гитлеровцы болтались здесь все же случайно, ибо теперь нам никто не мешал. Обе лодки спокойно подзарядили аккумуляторные батареи. Затем была проверена работа «Драконов». Все вроде бы опять получалось неплохо. Настроение еще больше поднялось. Вчерашние заминки казались случайными. Когда лодки расходились для того, чтобы продолжить выполнение задач похода, мы прокричали друг другу: «До встречи!» Кто ж мог знать тогда, что никакой встречи уже больше не будет, что больше никогда не доведется увидеть своих товарищей.

До вечера лодки находились в подводном положении, вели совместный поиск. Периодически обменивались запросами о слышимости. С «К-22» сообщали, что слышат нас на три балла (для оценки качества приема у нас была принята двенадцатибалльная шкала). Около 19 часов гидроакустик М. П. Боровик доложил, что слышал четыре отдаленных слабых щелчка, чем-то напоминающие пистотолетные выстрелы. После этого связь с «К-22» прервалась. Мы подвсплыли на перископную глубину и осмотрел горизонт — он был пустынен. Никаких шумов кораблей гидроакустики не прослушивали. Что же это были за странные щелчки? Имели ли они отношение к чему-то о учившемуся с «двадцать второй»? Это для нас так и осталось загадкой.

Весь следующий день 8 февраля мы прождали «К-22» в условленной точке. Но она не пришла на встречу. Не состоялось рандеву и 9 февраля… Терять время дальше было неразумно. Я принял решение действовать по запасному варианту: раздельно. Мы перешли в северную часть маневренного района. Здесь нас ожидал новый боевой успех. В 9 часов 50 минут 12 февраля, когда «К-3» находилась в подводном положении у мыса Сейбунес, Боровик услышал шум винтов. «Катюша» пошла на сближение с целью.

— Всплывать под перископ, — приказал К. И. Малофеев.

Он прильнул к окуляру, осмотрел горизонт, затем уступил место у перископа мне. В окуляре видны были труба и четыре высокие мачты. С первого взгляда показалось, что это буксируют большой корабельный артиллерийский щит со спущенным полотнищем. Но буквально через три минуты после сближения «щит» превратился в конвой из двух больших транспортов, идущих в охранении шести боевых кораблей.

Позиция у нас на этот раз была удобной для атаки.

— Бей, командир, полным залпом по самому крупному! — сказал я. — Только не надо торопиться. Пусть транспорт подойдет поближе.

— Аппараты товсь! — скомандовал Малофеев, вновь склонившись у перископа. Спокойно выждал необходимое время и лишь тогда резко выдохнул:

— Пли!

Шесть торпед одна за другой понеслись к конвою. Раздался мощный глухой взрыв, а вслед за тем явственно послышался металлический скрежет разламывающегося судна.

Позже мы узнали, что нами в тот день был потоплен транспорт «Фехенхайм» тоннажем 8116 брутто-тонн, на борту которого находились полк пехоты и большое количество боеприпасов.[17]

Фашисты яростно преследовали «катюшу», сбросили на нее более 30 Глубинных бомб, по ничего добиться не смогли. Мы благополучно ускользнули от преследования, а сутки спустя двинулись к родным берегам.

Смешанные чувства владели нами: с одной стороны, возвращались не с пустыми руками — уничтожены два крупных транспорта, с другой — тревожно было за «К-22». Известно ли в базе что-нибудь о ней?

Увы, в Полярном худшие предположения подтвердились. С того самого злополучного 7 февраля «двадцать вторая» никаких сигналов не подавала. И хоть запас автономности у «катюши» к тому времени еще не окончился, тяжело было на сердце: мы уже очень хорошо знали, что означает вот такое затянувшееся молчании. Прошли дни — не осталось и робких надежд на возвращение наших товарищей. Пришлось смириться с тем, что В. Н. Котельников, Р. В. Радун, В. Ф. Кульбакин, В. А. Гусев и все остальные, находившиеся на «К-22», погибли.

Вот так, к сожалению, на горькой ноте завершился первый опыт группового использования подводных лодок.

Звезды на рубках

Новая должность

Еще в январе 1943 года на Север пришло известие, что в скором времени предстоят штатные реорганизации. И вот, вернувшись из похода на «К-3», узнаю: из Москвы получен приказ о моем назначении на новую, только что созданную должность начальника подводного плавания Северного флота. Бригаду приказано было сдать И. А. Колышкину.

Несмотря на то что это было повышение, я, честно говоря, поначалу не очень-то обрадовался ему. Думалось даже так: лучше бы Колышкина назначили на эту новую должность, а меня бы оставили на прежнем месте. Мне не было бы зазорно подчиняться в специальном отношении своему бывшему подчиненному, а вот мысль о том, что придется расстаться с бригадой, с которой, казалось, сроднился за это время, больно колола сердце. Правда, первый же разговор с командующим флотом по этому поводу развеял невеселое настроение.

— Кто вам сказал, что вы расстаетесь с бригадой? — спросил он. — Я считаю так: вы по-прежнему должны будете главным образом находиться на ФКП бригады подплава. У Колышкина, конечно, появится немало трудностей, ведь будут поступать новые лодки, подводникам придется решать новые, еще более сложные задачи… Так что бригада подплава — это по-прежнему ваша главная забота. Ну а кроме того, надеюсь, что свой опыт подводника вы должным образом примените на пользу противолодочной обороне.

Тут надо пояснить: в чем же был смысл создания в Наркомате ВМФ и на всех флотах новых органов подводного плавания? С усилением напряженности в боевых действиях на море все более очевидной становилась тесная взаимосвязь вопросов использования подводных сил и сил противолодочной обороны, необходимость решения многих проблем в едином комплексе. Треоовалось все более углубленное понимание специфики подводной войны. Между тем в руководстве флотами и Главным морским штабом стояли адмиралы и офицеры, не получившие в большинстве своем специальной теоретической подготовки по вопросам боевого использования подводных лодок и управления ими в операциях, не прошедшие службу на подводном флоте. В какой-то мере исключением был лишь, пожалуй, наш Северный флот. Командующий флотом А. Г. Головко имел добротную подготовку по вопросам подводного плавания, в штабе Северного флота и политуправлении было достаточно много подводников. Из подводников, как уже говорилось, вышел член Военного совета флота А. А. Николаев. В крупнейшем соединении, выполнявшем задачи противолодочной и противоминной обороны — Охране водного района, — на главных ролях были тоже выходцы с подводных лодок. И командир соединения контр-адмирал В. И. Платонов, и некоторые специалисты из штаба ОВРа в свое время послужили на лодках, хорошо знали их, и, когда нам доводилось взаимодействовать с ними, взаимопонимание достигалось без особого труда.

В этих условиях на Северном флоте особой нужды в реорганизации не ощущалось. Тем не менее создание новых органов подводного плавания в целом было делом назревшим. Оно послужило импульсом для дальнейшей активизации боевых действий как подводных сил, так и сил противолодочной обороны.

Отдел подводного плавания Северного флота создавался на базе бывшего подводного отдела штаба флота (возглавлявший его В. П. Карпунин получил назначение в Москву, в управление подводного плавания ВМФ), но он задумывался как качественно иной орган управления с гораздо более широкими, масштабными и ответственными задачами. Под понятием «подводное плавание» разумелся теперь весь комплекс вопросов организации и подготовки к боевым действиям как подводных лодок, так и сил и средств ПЛО. Всем этим сложным и многообразным комплексом и надо было заниматься. Начальник подводного плавания флота должен был, по сути, стать первым доверенным лицом командующего флотом по всем вопросам боевых действий подводных лодок и организации противолодочной обороны флота.

Начиная работу в новой должности, я несколько дней посвятил тщательному знакомству с организацией ПЛО на флоте. Многое мне, конечно, было известно, но новые задачи требовали более детального изучения проблем.

С Василием Ивановичем Платоновым на катере мы обошли все подопечные ему противолодочные силы, побывали на малых охотниках, сторожевых кораблях, переоборудованных из рыболовных траулеров, в других подразделениях. Огромное хозяйство было под началом у Платонова! Помимо бригады сторожевых кораблей, которую возглавлял капитан 1 ранга М. С. Клевенский, в ОВР входили еще бригада траления и заграждения, а также отдельный дивизион торпедных катеров. Какой же колоссальной энергией и работоспособностью надо было обладать, чтобы четко управлять этим столь разнородным по составу и характеру решаемых задач «москитным» флотом! Тем не менее степенный, неторопливый па вид Платонов отлично справлялся с этим. Справлялся, как я понимаю, потому, что сумел добиться четкой системы, отлаженности в каждом звене сложного овровского механизма.

Возьмем, к примеру, организацию ПЛО в Кольском заливе. Еще в начале войны было решено отказаться от плотного минирования выходов из него. Решили так, дабы не затруднять маневрирование своих кораблей. Но надо ли говорить, какая нагрузка и ответственность ложились в связи с этим на силы ОВРа, которые должны были ни в коем случае не допустить прорывов вражеских подводных лодок к главной базе флота.

В двух местах залив перегородили сетями. Бдительно неслась дозорная служба: на линии заграждений постоянно находились засады из мотоботов, вооруженных глубинными бомбами. Им в поддержку выделялось по звену малых охотников (МО). В светлое время суток, кроме того, в дополнение к дозору назначался гидроакустический патруль из кораблей ПЛО. Им в помощь выделялись поисковые ударные группы.

В те дни, когда новый отдел подводного плавания только начинал свою деятельность, в ПЛО флота происходили существенные перемены. Начали поступать на Север новые противолодочные корабли специальной постройки, так называемые большие охотники (ВО). На малых охотниках устанавливалась более совершенная гидроакустика. Прежде их боевые возможности ограничивались тем, что всякий раз при прослушивании глубин приходилось стопорить ход. Новая же аппаратура позволяла обходиться без этого.

Но для того чтобы успешно и эффективно использовать новую технику, надо было усовершенствовать тактику поиска, выработать новые наставления, другие документы по боевой деятельности. Нашему отделу подводного плавания пришлось сразу же включиться в эту непростую работу: выполнялось множество сложных расчетов, было проведено несколько опытных учений, во время которых противолодочники опробовали различные варианты поиска подводного противника, на разном ходу, на разных глубинах. Роль «противника» играла одна из наших «щук». В конце концов родилось хорошее, толковое наставление, которое в дальнейшем было проверено в боях.

В ходе этой работы мне довелось ближе познакомиться с многими командирами-противолодочниками. Особо примечательной фигурой среди них был, на мой взгляд, командир дивизиона катеров МО капитан 1 ранга Александр Матвеевич Спиридонов. Немало военного лиха пришлось хлебнуть этому офицеру. Начинал войну он на Балтике командиром эсминца «Яков Свердлов». Во время драматического перехода кораблей Балтийского флота из Таллина в Кронштадт этот эсминец погиб. Спиридонова, тяжело контуженного, подняли из воды на один из тральщиков. Затем последовало длительное лечение. Из Ленинграда Александра Матвеевича вывезли в тыл. Но он не захотел мириться с положением резервиста, убедил врачей и командование в том, что еще может принести немалую пользу флоту, добился, чтобы его направили на Север. Возглавив дивизион катеров МО, он очень многое сделал для подготовки молодых командиров-противолодочников. А во время разработки новой тактики поиска подводных лодок ярко проявились его творческие исследовательские способности. Александр Матвеевич, можно сказать, сыграл в этом важном Деле роль первой скрипки. Учитывая это, мы в дальнейшем сочли необходимым рекомендовать Спиридонова для назначения в Москву, в управление подводного плавания Военно-Морского Флота,

Противолодочные хлопоты, безусловно, требовали немало внимания и времени. Но я старался не забывать об установке командующего, данной мне при заступлении в новую должность. Главной своей заботой по-прежнему считал подводные лодки. Бывал в бригаде подплава практически ежедневно. Участвовал в подготовке и планировании почти всех походов лодок. Как и прежде, встречал и провожал буквально каждую из них. Как и прежде, бывал почти на всех инструктажах и разборах.

Не проходило дня без самого тесного общения с моим преемником И. А. Колышкиным. Иван Александрович очень уверенно взял в свои руки нити управления бригадой. И неудивительно: боевого опыта у него, как ни у кого другого. Не было на Севере подводника, совершившего походов больше, чем Колышкин. Но кое-какие частные, конкретные вопросы, в особенности связанные с базовой подготовкой подводных лодок, их обеспечением и ремонтом, для него были во многом внове. Он с присущей ему дотошностью выспрашивал по ним меня, и я старался передать Колышкину весь свой комбриговский опыт, ничего не утаивая.

Все в бригаде шло своим чередом. В начале марта прибыли на Север еще две подводные лодки с Тихого океана — «С-55» капитана 3 ранга Л. М. Сушкина и «С-56» капитана 3 ранга Г. И. Щедрина. Сразу же, без раскачки, их экипажи взялись за ремонт и подготовку лодок к боевым походам.

В феврале и марте было выполнено несколько успешных атак по вражеским конвоям. Из всех боевых походов этого времени я бы, пожалуй, особо выделил действия «К-21» в районе вражеского порта Тромсё.

Трудно было придумать боевое задание более насыщенное и сложное, чем то, что получил капитан 2 ранга Н. А. Лунин со своим экипажем на тот февральский поход. Ему предстояло не только охотиться за вражескими кораблями и судами, но также осуществить минную постановку на подходе к Тромсё и высадить группу разведчиков. Путь в назначенный район перекрывали мощные минные заграждения врага. Четыре часа пришлось идти «катюше» сквозь частокол минрепов, маневрируя, уклоняясь от смертельной опасности. Прорвались. Поставили в заданном месте мины, высадили разведчиков, а затем в поисках целей для атаки Лунин решил направить «К-21» в глубь Квенанген-фьорда. Там, в бухте Воген, базировались фашистские сторожевые катера.

Н. А. Лунин делал ставку на внезапность. Фашисты, уверенные в надежности своего минного заграждения, считали, что фьорд недоступен для советских подводных лодок, и вели себя здесь довольно беспечно. Этим и воспользовался командир «К-21». Он повел «катюшу» на прорыв в надводном положении с включенными ходовыми огнями, в расчете что противник примет подводную лодку за свой корабль. Вскоре с высокой скалы замигал прожектор фашистского берегового поста. Лунин приказал сигнальщику: «Отвечайте: «Наш характер твердый». Сигнальщик включил прожектор и просигналил: «НХТ». На посту противника, видимо, опешили и замолчали. Точно так же миновали и второй наблюдательный пост. В глубине бухты обнаружили корабли, стоящие у пирса. Не погружаясь, выпустили по ним четыре торпеды и, дав полный ход, ушли в сторону моря.

21 февраля, вернувшись в Полярный, «К-21» отсалютовала одним залпом. Но мы в штабе флота получили к этому времени разведданные, что по крайней мере пять сторожевых катеров вместе с их причалами были уничтожены в результате этой дерзкой атаки.

«Наш характер твердый»… Думается, не случайно именно эти слова пришли на ум Лунину в такую острую и опасную минуту. Твердый, волевой, несгибаемый характер советского подводника действительно был лучшим паролем, открывавшим самые неприступные и тщательно охраняемые вражеские гавани, прорывавшим самые прочные противолодочные сети и густые минные поля, побеждавшим любые опасности и саму смерть. Каковы же грани характера советского подводника? Конечно же, в первую очередь беззаветная любовь к Родине, конечно же, беспредельная ненависть к врагу, посягнувшему на нашу землю, вот такая отчаянная дерзость в бою, какую проявил Лунин. И еще — стойкость в испытаниях, в борьбе за жизнь своего корабля, своих товарищей.

Уместно тут будет рассказать еще об одном памятном эпизоде той поры — мужественной борьбе за живучесть подводной лодки. Дело было так. 23 марта «М-174» отправилась в свой очередной доход в Варангер-фьорд. На этот раз вместо капитана 3 ранга Н. Е. Егорова, ушедшего в академию, ее повел в море новый командир — капитан-лейтенант И. Е. Сухорученко, бывший старпом с «Щ-404». Лодка вышла в заданный район и начала патрулировать неподалеку от вражеского побережья. Все шло обычным чередом, ничто не предвещало беды.

Подошло время обеда. Лодка погрузилась на глубину 15 метров, и моряки начали готовиться к приему пищи. И вдруг под днищем «малютки» раздался сильный взрыв: лодка напоролась на мину. Взрывной волной «М-174» сначала подбросило вверх, а затем лодка устремилась вниз. У нее оторвало носовую часть легкого корпуса, образовалась пробоина в балластной цистерне, заклинило носовые и кормовые горизонтальные рули. Во всех отсеках погас свет, а в первый отсек через задние крышки торпедных аппаратов и предохранительные клапаны хлынула вода.

В первом отсеке находился один человек — торпедист краснофлотец М. С. Баев. Во время взрыва его сильно ударило. На несколько секунд он потерял сознание. Придя в себя, услышал, как вовсю хлещет поступающая в отсек забортная вода. Немалым мужеством надо было обладать краснофлотцу, чтоб не поддаться панике, не броситься опрометью из отсека, а хладнокровно задраиться в нем, чтобы не дать воде распространиться в другие помещения, остаться наедине с ледяной смертью, вступить с ней в отчаянную борьбу.

В считанные секунды Баев перебросил к торпедным аппаратам аварийные средства и, вооружившись кувалдой, принялся устранять течь. Заработала помпа, по она не успевала откачивать поступавшую воду, и та поднималась все выше и выше. Набухший от воды меховой комбинезон мешал моряку работать. Били в лицо тугие струи воды. Инструменты то и дело выскальзывали из задеревеневших от холода рук. Но стойкий подводник продолжал упорную борьбу за живучесть лодки, ибо понимал, что в его руках не только собственная жизнь, но и жизнь его товарищей.

В одно из мгновений Баев сумел изловчиться и так расчетливо ударил кувалдой по штокам предохранительных клапанов, что поступление воды через них значительно уменьшилось. Ценой неимоверных усилий удалось приостановить поступление воды и через приоткрывшиеся после взрыва крышки торпедных аппаратов.

Пока Баев сражался на самом решающем участке, остальные подводники тоже многое делали для спасения лодки. В тот момент, когда, потеряв управление, «малютка» начала проваливаться па глубину, большую находчивость проявил командир лодки Иван Епифанович Сухорученко. Он приказал трюмным дать воздушный пузырь в среднюю цистерну. Не сориентируйся командир, не дай вовремя такую команду — и «М-174», проскочив предельную глубину, оказалась бы просто раздавленной толщей воды.

Вскоре «малютка» всплыла. Подводники обследовали лодку и установили полученные повреждения. Они были очень серьезными: «М-174» не удерживалась на ровном киле. Когда запустили дизели, она принялась описывать беспрерывную циркуляцию. Нужно было срочно привести в порядок рулевое управление.

— Кто возьмется устранить повреждения? — спросил командир у моряков.

— Поручите это мне, — вызвался одним из первых краснофлотец А. В. Михалко.

И хотя желающих было немало, Сухорученко остановил свой выбор именно на этом моряке — отличном специалисте и спортсмене. Надев легководолазный костюм, Михалко спустился в воду и устранил неисправность.

Лодка стала слушаться рулей. С большим дифферентом на нос уходила она от вражеского побережья к родной базе.

«М-174» двигалась чрезвычайно медленно, и всем нам в Полярном пришлось пережить долгие тревожные часы в ожидании ее. Как всегда в таких случаях, было сделано все возможное для прикрытия «малютки». Навстречу ей выслали эсминец и одну из подводных лодок.

Несмотря на то что пришла «сто семьдесят четвертая» в Полярный глубокой ночью, встречать ее на пирс пришли десятки людей. Прибыл и командующий флотом. Он поблагодарил героический экипаж за стойкость и мужество. А главного героя этого дня — скромного, застенчивого торпедиста Баева — обнял и расцеловал.

За свой подвиг краснофлотец М. С. Баев был награжден орденом Отечественной войны I степени. Высоких наград удостоились и другие члены экипажа.

К весне 1943 года фашисты еще более увеличили свои морские перевозки. Число вражеских конвоев возрастало буквально с каждой неделей. Огромные материальные потери немецко-фашистских войск на советско-германском фронте влекли за собой резкий рост потребности германской промышленности в железной руде и никеле, которые они вывозили из заполярных портов. Надо ли говорить, что в связи с этим наши действия на коммуникациях противника приобретали еще большее значение. Теперь для борьбы с вражеским судоходством можно и нужно было организовать совместные действия разнородных сил флота.

Специалистам отдела подводного плавания, в частности, была поставлена совершенно конкретная задача: вместе со штабом бригады подплава и штабом ВВС флота спланировать и провести в конце марта первую совместную операцию подводных лодок и флотской авиации против конвоев противника.

Еще не так давно ни о чем подобном мы и мечтать не могли. За достижение считали единичные случаи наведения подводных лодок или самолетов на цели. Но теперь положение существенно изменилось. Продолжала укрепляться бригада подводных лодок. Значительно усилилась и наша авиация. Теперь в ее составе насчитывалось почти три сотни самолетов. Масштабы деятельности флотской авиации на вражеских коммуникациях резко возросли. Враг потерял господство в воздухе. Теперь важно было как можно эффективнее использовать это обстоятельство для нанесения ударов по вражеским перевозкам.

В процессе подготовки к совместным действиям мне довелось неоднократно встречаться с командующим ВВС флота генерал-лейтенантом авиации А. X. Андреевым, который в начале года сменил на этом посту А. А. Кузнецова. Это был талантливый, смелый летчик. Несмотря на то что Андреев занимал столь высокий пост, он постоянно сам принимал участие в боевых вылетах, показывал пример личного мужества и ратного мастерства.

Под стать командующему был и его начальник штаба — генерал-майор авиации Е. Н. Преображенский. На груди у этого генерала сверкала Золотая Звезда Героя, которую он получил на Балтике за руководство отважными налетами наших бомбардировщиков на Берлин в августе — сентябре 1941 года и личное участие в них.

План операции был подготовлен в короткие сроки. Провести ее решили 29 марта в районе Варангер-фьорда и Тана-фьорда. Анализ данных разведки показывал, что именно здесь в это время наиболее вероятно появление вражеских конвоев. На первый раз сверхсложных задач мы перед собой не ставили. Приходилось учитывать и недостаток опыта совместных действий, и то, что по-прежнему имелось много трудностей в организации связи между самолетами и подводными лодками. На подводных лодках все еще не имелось перископных антенн, принимать радиограммы они могли только в надводном положении. Днем в светлое время это практически исключалось. Между тем для действий авиации наиболее благоприятным было именно дневное время.

Прикинув все «за» и «против», мы пришли к такому варианту: подводные лодки заранее развертываются в своих маневренных районах, самолеты-торпедоносцы и бомбардировщики находятся на аэродромах в полной боевой готовности. С обнаружением вражеского конвоя подводные лодки наносят удар по нему, а затем при первой же возможности сообщают данные о нем в базу. Авиаторы должны продолжить начатое подводниками…

И вот настало 29 марта. День выдался по-настоящему весенний — ясный, солнечный. Это уже поднимало настроение: значит, погода летная, видимость хорошая, есть все надежды на успех. Ранним утром я созвонился с авиаторами. Мы уточнили напоследок кое-какие детали, пожелали друг другу удачи, и затем я перешел из здания штаба па ФКП флота. Здесь уже были командующий флотом и начальник штаба. На видном месте висела большая карта, на которой была нанесена вся обстановка.

В четырех трапециевидных маневренных районах — подводные лодки. Ближнюю позицию в Варангер-фьорде заняла «М-122». Командир — капитан-лейтенант П. В. Шипин. Тот самый Павел Васильевич Шипин, который служил помощником на «Щ-403» и после трагической потери ее командира С. И. Коваленко привел израненную «щуку» в базу. Тогда он был совсем молодым помощником. Но на войне люди быстро мужают. За год с небольшим Шипин заметно вырос, набрался опыта, проявил себя в последующих походах с самой лучшей стороны. И вот теперь ему доверили командирскую должность.

Новый командир выводил в тот день и вторую лодку — «С-101», которая заняла позицию в районе Конгс-фьорда. Ее возглавлял капитан 3 ранга П. И. Егоров — однофамилец бывшего командира «М-174». Тут, правда, была несколько иная история. Павел Ильич — старый, опытный подводник. Участник финской кампании. До войны закончил академию и был направлен в штаб Северного флота. Но штабной службой Егоров тяготился и постоянно просился на лодку. А тут образовалась командирская вакансия на «С-101». До этого дела у экипажа «эски» шли неважно: за пять походов, которые совершила она под командованием капитана 3 ранга В. И. Векке, только однажды удалось добиться успеха. К тому же лодка то и дело попадала в какие-то немыслимые переделки: то ее по ошибке бомбила своя авиация, то союзные корабли… Чтобы переломить эту полосу невезения, поднять дух в экипаже, решили сменить командира. Естественно, в таких обстоятельствах нужен был человек бывалый и волевой. Таковым командование флота и сочло П. И. Егорова, и, как показали дальнейшие события, вполне оправданно.

В соседнем с «С-101» районе — у Вардё — патрулировала «С-55» под командованием капитана 3 ранга Л. М. Сушкина. Не прошло еще и трех недель, как эта лодка завершила тяжелейший переход с Тихого океана на Север, а уже было решено отправить ее в боевой поход. Первую из тихоокеанского пополнения. Все вновь прибывшие лодки мы подвергали самым взыскательным проверкам — и на предмет технического состояния, и на предмет обучеиности командира и экипажа. «С-55» показала себя в ходе них с самой лучшей стороны: экипаж уверенно выполнял все вводные. Оставалось только удивляться, как удалось Л. М. Сушкину, несмотря на все тяготы многомесячного перехода, сохранить столь высокую боеспособность корабля и людей.

Командир «пятьдесят пятой» вообще производил очень хорошее впечатление своей обстоятельностью, рассудительностью, дотошностью. В один из первых дней после прибытия на Север он подошел ко мне с комплектом фотографий фашистских конвоев, заснятых с воздуха, с циркулем и тетрадью, испещренной расчетами. Оказывается, Лев Михайлович сразу же, без раскачки, взялся за поиск наиболее эффективных способов атак по вражеским конвоям, и особенно волновало его, как можно уверенно добиваться дуплетов — одновременного поражения сразу двух целей одним торпедным залпом. Такие изыскания Сушкина меня от души порадовали, и я ему посоветовал изучить глубже опыт уже совершенных дуплетов С.И.Коваленко, Л.И.Городничего, Н. А. Лунина, В. Ф. Таммана.

Кроме упомянутых трех лодок участвовала в операции и «К-3». Она расположилась дальше всех — у мыса Нордкап. Судя по складывавшейся тогда обстановке, появление вражеских конвоев здесь было наименее вероятно. Сразу скажу, что так и случилось — «катюша» единственная из всех никого не встретила, оказалась в стороне от событий. К сожалению, этот поход стал одной из последних страниц биографии «К-3». Ненадолго пережила «тройка» свою напарницу по групповому походу — «К-22». Из следующего похода она не вернулась. Навечно остались в пучине морской командир «К-3» К.И.Малофеев, замполит В. И. Медведицкий, другие наши боевые товарищи.

Но эта горькая весть пришла позже. А тогда, 29 марта, день выдался, в общем-то, весьма удачным. Поначалу, правда, пришлось поволноваться. По разведданным, полученным из Киркенеса, утром должен был выйти фашистский конвой. «М-122» сторожила его на выходе из гавани. Однако прошел час, другой, третий, время к полудню, а никаких известий от «малютки» не поступало. Но вот наконец радиограмма пришла, и все прояснилось: П В. Шипин, оказывается, как и предполагалось, встретил конвой и удачно атаковал один из транспортов, но фашисты очень усердно принялись преследовать «М-122», забрасывать ее глубинными бомбами. В течение трех часов она не могла всплыть и передать донесение. И вот только теперь это удалось.

Ознакомившись с донесением Шипина, мы на ФКП все будто по команде взглянули на часы. Да, времени после атаки «малютки» прошло многовато, не устарела ли информация о конвое? Ждать, впрочем, было недолго: наши самолеты уже поднялись в воздух. И вскоре ФКП заполнили звуки эфира, доносившиеся из установленных здесь динамиков. Сначала можно было слышать короткие переговоры летчиков разведывательных самолетов. Они сумели-таки обнаружить конвой по данным Шипина. А затем включились в дело торпедоносцы. Короткие команды перемежались с горячими то тревожными, то радостными восклицаниями. Радостных больше. Бьют наши фашистов, бьют!

Настало время обеда. Но какой там обед, когда ясно, что впереди самые жаркие события. И точно. Где-то около часу дня поступило сообщение от капитана 3 ранга П. И. Егорова. В И часов 46 минут командир «С-101» обнаружил в районе Конгс-фьорда еще один, на этот раз весьма крупный, конвой, состоявший из восьми транспортов и пяти кораблей охранения. Егоров вышел в атаку с короткой дистанции. В момент залпа два транспорта створились. «Эска» выпустила четыре торпеды. Результат атаки Егоров не наблюдал, но все на лодке слышали два сильных взрыва. Так что если транспорты и не потоплены, то, во всяком случае, повреждены, а значит, у наших друзей-летчиков есть шанс их добить.

Прошло немного времени, и наши самолеты обрушились на конвой-подранок. Результат налета — потопленный транспорт. Чтобы развить успех, вновь были брошены в бой бомбардировщики и штурмовики. И еще одно фашистское судно пошло ко дну. Но и на этом беды фашистского конвоя не закончились. Авиаторам удалось настичь его и в третий раз. В результате очередною удара один из транспортов был поврежден, получили повреждения и несколько сторожевых кораблей врага.

А вечером пришло сообщение и с «С-55»: четырехторпедным залпом она потопила два вражеских судна. В первом же походе — дуплет. Не зря, выходит, Л. М. Сушкин настраивался на него. Прекрасная атака!

Подробности же ее таковы. На пути в свой район «эске» пришлось форсировать минные заграждения, что стало, в общем-то, уже привычным делом для подводников. Минное поле прошли благополучно, начали всплывать под перископ, и тут вдруг гидроакустик старшина 2-й статьи А. В. Белков услышал шумы винтов вражеской подводной лодки, крадущейся под водой. Судя по изменениям пеленга на нее, она выходила в атаку на «С-55». Сушкин приказал прекратить всплытие и объявил боевую тревогу. Через несколько минут поступил доклад акустика:

— Лодка выпустила торпеду!.. Вторую!..

Сушкин распоряжался хладнокровно:

— Лево на борт. Ныряем на 60 метров!

Две вражеские торпеды прошли над головами подводников. Фашисты рассчитали все точно, подкараулив нашу лодку у кромки минного поля. Они понимали, что ей после форсирования минного заграждения непременно надо всплыть под перископ, чтобы определить свое место. Но бдительность Белкова и молниеносная реакция Сушкина спасли «эску», помогли ей избежать торпедного удара, а затем и оторваться от преследования.

Ну а через шесть часов счастливо избежавшая атаки лодка сама уже была в роли атакующей. Вновь отличился Белков: на большой дистанции услышал шумы винтов вражеских кораблей и судов. Вскоре Сушкин обнаружил конвой в перископ. Два транспорта под охраной сторожевика и четырех охотников за подводными лодками. Над ними барражировал противолодочный самолет.

Командир «С-55» точно вывел подводную лодку на расчетную позицию и вот тут-то с радостью увидел, что корма головного транспорта створится с форштевнем второго, как это я получалось по его расчетам в базе. Четыре торпеды помчались навстречу целям, и спустя несколько секунд послышались взрывы. Белков доложил, что шум винтов обоих транспортов прекратился. Они затонули. Корабли охранения, которым теперь уже больше некого было охранять, принялись настойчиво, яростно преследовать «С-55». Семь часов вокруг нее взрывались глубинные бомбы. Но лодке удалось прорвать огненное кольцо и уйти от преследования практически невредимой.

Среди прочих факторов, обусловивших возросшую эффективность действий подводных лодок, особо надо сказать об одном — о введении сменного обслуживания боевых позиций несколькими лодками. Необходимость этого новшества диктовалась самой жизнью. С наступлением весны продолжительность светлого времени суток все увеличивалась. Увеличивались и неизбежно связанные с этим трудности. Подводным лодкам, нуждавшимся в зарядке аккумуляторных батарей, чтобы не быть обнаруженными силами вражеской ПЛО, приходилось для этой цели уходить с позиции далеко в море — миль на тридцать, а то и на сорок. Столь далекие переходы, да и сама зарядка батарей, занимали около суток. И все это время через оголенную позицию фашистские конвои могли проходить совершенно безнаказанно.

Такое положение, конечно, не могло не волновать офицеров и отдела подводного плавания, и штаба бригады. Выдвигались различные предложения, нацеленные на то, как обеспечить непрерывность нашего воздействия на вражеские коммуникации. Не раз этот вопрос был предметом нашего обсуждения с Колышкиным и Скорохватовым. И вот в конце марта родился окончательный вариант: вместо привычных «квадратов» и «трапеций», в виде которых «нарезались» подводным лодкам позиции и маневренные районы, появились на картах неправильной формы фигуры — эдакие двух — и трехголовые «гидры». Каждая из «голов» — это места для зарядки батарей. «Туловище», опирающееся на вражеский берег, — район патрулирования. Пока какая-то из лодок выслеживает здесь вражеские конвои, одна или две ее напарницы спокойно пополняют запасы электроэнергии в отведенных им местах зарядки аккумуляторных батарей. Затем происходит смена. Время и порядок ее регламентирует четкий график. В результате вражеские коммуникации практически непрерывно находятся под нашим воздействием.

Эти предложения были доложены командующему флотом. Он одобрил их, и вскоре сменный метод обслуживания позиций стал применяться на участке коммуникации от Вардё до мыса Нордкап.

Примерно по той же схеме были организованы теперь действия подводников и в Варангер-фьорде. Только тут сменяющиеся лодки отходили на зарядку аккумуляторов не в море, а в бухту Пумманки. Здесь в небольшой скалистой бухточке под прикрытием наших береговых батарей образовалось к этому времени нечто вроде небольшой маневренной базы. В Пумманки почти постоянно находились наши торпедные катера. Теперь же, когда требовалось, получали здесь приют и «малютки».

Новый метод очень быстро стал приносить весомую отдачу. Достаточно сказать, что в апреле нашими подводниками было выполнено 15 успешных атак по вражеским конвоям.

Рассказывать о каждой из них вряд ли имеет смысл. Расскажу о двух, пожалуй, самых памятных.

В начале апреля вышла в Варангер-фьорд «М-171» капитан-лейтенанта Г. Д. Коваленко. На борту ее находился командир дивизиона капитан 1 ранга Н. И. Морозов. Надо сказать, что нашему «деду-морозу» приходилось в эти дни работать, пожалуй, напряженнее всех. Дивизион «малюток» разросся, словно на дрожжах. Под началом Морозова оказалась большая группа молодых, необстрелянных командиров, и он практически не вылезал из походов, учил, «обкатывал» своих подопечных — И. Е. Сухорученко, Ф. И. Лукьянова, П. В. Шипина… Многие из этих «обкаток» увенчивались успешными атаками по вражеским транспортам. Так было и в этот раз.

Утром 5 апреля «малютка» патрулировала в районе мыса Кибергнесс. Гитлеровцы проявляли необычайную активность. Коваленко трижды обнаруживал в перископ вражеские самолеты. Все говорило о том, что вот-вот должен появиться конвой, за судьбу которого фашисты, похоже, весьма переживали.

И вот гидроакустик Алексей Лебедев услышал шумы винтов. После этого, по идее, «малютке» надо было бы всплыть под перископ. Да вот проблема: она находилась слишком близко к вражескому берегу, к фашистским береговым батареям. К тому же море сильно штормило.

При выпуске торпед с перископной глубины «малютку», не оборудованную системой беспузырной стрельбы, могло выбросить на поверхность. Оказаться же среди бела дня на виду у врага, под огнем вражеских кораблей, самолетов, береговых батарей, — смерти подобно.

Но не хотелось и упускать столь заманчивую цель. И тогда Г. Д. Коваленко принял решение произвести бесперископную атаку. Теоретически этот способ стрельбы был у нас обоснован давно, но практически его лишь однажды в мае 1942 года использовал И. И. Фисанович. В тот раз, правда, выходя в атаку по акустическому пеленгу, командир «М-172» стрелял все-таки с перископной глубины. В данном случае Коваленко увел «малютку» почти на двадцатиметровую глубину. В который раз уже блестяще проявил себя гидроакустик А. М. Лебедев. Да и Г. Д. Коваленко с помощью Н. И. Морозова очень хорошо все рассчитал. Из двух торпед одна точно попала в цель.

Так была выполнена первая глубоководная стрельба по акустическому пеленгу. Мастерская атака вызвала большой интерес у командиров-подводников. Каждый из них после разбора подходил к Коваленко и от души жал ему руку. Ну а больше всех радовался за товарища Ф. А. Видяев. Ведь Г. Д. Коваленко некоторое время служил под его началом, и Федор Алексеевич сыграл в его командирском становлении заметную роль.

А через несколько дней уже сам Видяев отличился. И тут решающим фактором, обеспечившим успех, тоже явилось умение ориентироваться по акустическому пеленгу.

Днем 19 апреля на «Щ-422» обнаружили вражеский конвой. Видяев, наблюдая его через перископ, начал маневрирование для выхода в атаку. И вдруг — сильнейший снежный заряд. Не видно ни зги. Сорвалась атака? Как бы не так! Видяев продолжил маневрирование, ориентируясь по данным гидроакустика. Снежная пелена, которая могла стать помехой, стала для Видяева подспорьем. Под ее прикрытием он провел свою «щуку» незамеченной сквозь строй охранения, и с близкого расстояния почти в упор она всадила три торпеды в крупный транспорт.

Вот такие атаки мы в отделе подводного плавания изучали с особой тщательностью и вниманием. Ведь ото и был тот самый поучительный боевой опыт, который нам было предписано всемерно анализировать, обобщать и распространять среди подводников.

«Здравствуйте, товарищи североморцы!..»

19 мая в Полярный прибыла очередная, четвертая тихоокеанская лодка — «Л-15». После швартовки командир ее капитан-лейтенант В. И. Комаров сошел по трапу, доложил А. Г. Головко о завершении похода. Затем на пирсе выстроился экипаж. Командующий встал перед строем, приложил руку к козырьку и громко поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи североморцы!

Непривычное пока еще обращение — «североморцы», видно, несколько смутило прибывших с Тихого океана подводников. Строй ответил не очень слаженно.

— Здравствуйте, товарищи североморцы! — повторил Головко.

На этот раз ответ прозвучал дружный, уверенный:

— Здравия желаем!..

Примерно то же самое повторилось и через несколько дней, 7 июня, когда в Полярный прибыла «С-54» под командованием капитана 3 ранга Д. К. Братишко. Последняя из посланниц Тихого океана.

Таким образом, завершился переход отряда подводных лодок с Дальнего Востока на Север. Переход поистине выдающийся, по тому времени просто беспримерный. Достаточно сказать, что его участникам пришлось пройти по трем океанам и девяти морям. Каждая из лодок в общей сложности провела в море около 2200 часов и оставила за кормой почти 17 тысяч миль.[18]

Надо сказать, что в лице тихоокеанцев мы получили очень хорошее пополнение. Это были прекрасные, отлично обученные экипажи. За время многомесячного плавания они еще больше сплотились, получили океанскую закалку. И командиры подводных лодок были, как на подбор, грамотные тактики, искусные мореплаватели, неординарные, творческие личности.

Одного из них, Сушкина, я уже характеризовал. Не могу не сказать и о других. Прежде всего о том, кто возглавлял переход, — о командире отряда капитане 1 ранга Александре Владимировиче Трипольском. Для нас, подводников, это имя говорило само за себя. Широкую известность на флоте Трипольский получил во время войны с Финляндией, когда командовал подводной лодкой «С-1». Под его руководством эта «эска» потопила в декабре 1939 года вражеский транспорт «Больхом». А в другом походе с честью вышла из тяжелейшего испытания: следуя из Ботнического залива, она оказалась под сплошным льдом, не имея возможности всплыть. Четыре часа вел ее Трипольский под ледовым панцирем. Затем удалось всплыть на поверхность, но еще миль 80 пришлось идти в тяжелых льдах, да еще и отражать налеты вражеской авиации. Тем не менее «С-1» дошла до своей базы… За мужество и героизм, проявленные в борьбе с противником на море, Александр Владимирович Трипольский был удостоен звания Героя Советского Союза. Я в ту пору, командовавший бригадой балтийских «малюток», не раз ставил своим подчиненным действия Трипольского в пример, призывал их учиться у него самообладанию и мастерству подводника. Ну а теперь, конечно, было поособому радостно встретиться с ним на Севере.

Под стать командиру отряда были и другие командиры. Вполне зрелым подводником с первых же дней зарекомендовал себя капитан 3 ранга Иван Фомич Кучеренко. Твердый, решительный в суждениях, он пользовался среди своих товарищей непререкаемым авторитетом. И не случайно именно он со временем был выдвинут на должность командира дивизиона, в который вошли прибывшие с Тихого океана лодки.

Удивительной общительностью и редкостным обаянием обладал командир «С-56» капитан 3 ранга Григорий Иванович Щедрин. Очень быстро у всех нас, старожилов бригады, появилось такое чувство, что Григорий Иванович служит на Севере давным-давно. На занятиях, которые регулярно проводились с командирами, невооруженным глазом было видно, что Щедрин — весьма грамотен и искусен в морском деле. Да и что, в общем-то, удивительного? Ведь практически вся жизнь его была связана с морем. Родился он в черноморском городе Туапсе. Еще до службы вдоволь поплавал на различных судах и матросом, и помощником капитана, и старшим помощником. Не раз ходил в дальние рейсы за границу. Окончил Херсонское мореходное училище. А затем по спецнабору пришел на флот.

Весьма колоритной фигурой был и командир «Л-15» капитан-лейтенант (вскоре он стал капитаном 3 ранга) Василий Исаевич Комаров. Это был командир, что называется, божьей милостью. Лодку, ее боевые возможности он знал прекрасно. Сполна ему было отпущено природой и хладнокровия, и столь необходимых командиру-подводнику качеств, как расчетливость, быстрота реакции, глазомер. Но особо я отметил бы умение Василия Исаевича находить контакт с людьми. Многие удивлялись: а чем, собственно, берет Комаров? Внешне в общении — простоват, даже несколько грубоват порой. А поди ж ты — тянутся к нему подчиненные, любят его, верят в его мастерство и талант.

Вспоминается один маленький, но характерный эпизод. Как-то я провожал «Л-15» в очередной поход. Долго с Комаровым обговаривали все детали. И вот пора прощаться. Пора командиру на мостик. И вдруг просит разрешения обратиться какой-то морячок. В руках у него — старая, потрепанная шапка с позеленевшим крабом. Комаров снимает свой новый головной убор и… надевает шапку, принесенную моряком. Что за маскарад?

— Это счастливая шапка, — улыбнулся, видя мой недоуменный взгляд, Комаров. — Я носил ее, когда лодка шла на Север с Дальнего Востока. Вот в экипаже и считают, что, мол, командирская шапка счастье приносит. Ну а коль люди так считают, что мне стоит их уважить? Не на светский раут — фашистов бить идем.

Может, кто-нибудь скажет: «Вот еще… Что это за вера в приметы?» Дело тут, конечно, не в примете. И никто всерьез ни в какую шапку не верил. Просто это еще одна маленькая традиция в экипаже. Еще одна ниточка, прочно связывающая подчиненных и командира, помогающая им становиться монолитом в самых тяжелых испытаниях.

Немного в тени среди своих товарищей держался пятый командир-тихоокеанец капитан 3 ранга Дмитрий Кондратьевич Братишко. Хотя, в общем-то, добросовестности, да и командирских способностей, ему тоже было не занимать.

Встречи с посланцами Тихого океана для меня были по-особому интересны и волнующи. Ведь это были, по сути говоря, встречи с моей командирской молодостью, с теми незабываемыми годами, которые самому в свое время пришлось провести на Дальнем Востоке.

Я уже рассказывал о том, как входила в строй на Черном море первая «малютка». Расскажу теперь, как мы прибыли вместе с ней на Тихий океан, где в то время только начал создаваться Тихоокеанский флот Страны Советов.

Слова «Дальний Восток», «Тихий океан» в то время для нас были созвучны со словами «передний край». Горячие, жаждущие большого дела сердца рвались туда.

Вспоминаю, с какой завистью мы, молодые черноморские подводники, летом 1932 года провожали первую группу своих товарищей, которые получили назначение на Тихий океан, где им предстояло командовать новыми лодками типа Щ. Это были С. С. Кудряшов, Ф. С. Маглич, В. Г. Якушкин и другие. Примерно через год пришло известие о том, что первая наша «щука» вступила в строй, положив начало подводным силам Тихого океана. Командовал той лодкой Г. Н. Холостяков, впоследствии видный военачальник, Герой Советского Союза.

Но вот прошло еще несколько месяцев, и я, в ту пору командир «М-1», с радостью узнал, что и мне предстоит дорога на Дальний Восток. Впрочем, дорога — это просто сказано. Предстояла довольно сложная, необычная операция: перевозка за тысячи километров нескольких лодок типа М по железной дороге.

Такая задача была поставлена в начале ноября 1933 года. А 1 декабря три первые «малютки», тщательно упакованные в брезент, были установлены на специальных железнодорожных транспортерах. Предварительно на них демонтировали рубки, рули, гребные валы и винты, выгрузили аккумуляторные батареи и килевой балласт. Все это было уложено в отдельные вагоны. Точно в назначенный срок эшелон вышел из Николаева во Владивосток.

В пути нам пришлось немало поволноваться. Бывали случаи, когда начинал выкрашиваться металл из колес транспортеров от чрезмерной нагрузки. В нескольких пунктах их приходилось ремонтировать или даже заменять. С «боем» брали мы туннели. Тревожились, как-то пройдут лодки. Порой мы с начальником эшелона А. В. Буком спешивались и шли рядом с поездом пешком, следя за безопасностью наших лодок. Для преодоления двух горных перевалов — Яблонового и Саянского — пришлось разделить эшелон на части и тянуть эти части усиленным составом паровозов.

И все-таки, несмотря на все трудности и препятствия, мы ехали весело. Была перечитана вся походная библиотека. На ходу и на стоянках то и дело слышались патефонные мелодии. А то и сами моряки затягивали песни: «Дубинушку» или «Утес Степана Разина», «Славное море» или «По долинам и по взгорьям»…

6 января 1934 года эшелон прибыл во Владивосток. Командующий Морскими Силами Дальнего Востока М. В. Викторов в то время отсутствовал на флоте, был вызван в Москву по каким-то делам. Нас приняли начальник штаба О. С. Солонников и начальник политуправления А. А. Булыжкин. Указания были короткими: «Отправляйтесь к месту базирования лодок. Обустраивайтесь, обживайтесь».

И вот мы, три командира трех первых «малюток» — Александр Владимирович Бук, Евгений Ефимович Полтавский и я, — стоим на берегу пустынной скалистой бухты, осматриваемся, размышляем: ни пирсов, ни причалов, ни жилья… Все надо начинать с нуля, полагаясь главным образом на свою смекалку и трудолюбие. Но энтузиазм и горы свернуть может. Прошли считанные недели, и мы силами своих экипажей с помощью рабочих Дальневосточного судостроительного завода произвели монтаж снятых на время перевозки частей лодок, спустили их на воду, раздобыли в торговом порту деревянный понтон, соорудили из него импровизированный причал, развернули строительство казармы-барака…

В апреле прибыли еще три лодки — «М-4», «М-5», «М-6» под командованием краскомов В. А. Долгова, И. М. Зайдуллина и В. А. Мазина. Чуть позже пришел и третий эшелон с «М-7», «М-8» и «М-9» (командиры соответственно краскомы И. А. Смирнов, М. М. Евгеньев, М. И. Гаджиев). Ну а со временем наша тихая, укромная бухточка совершенно преобразилась: теперь здесь базировались 28 «малюток» и плавбаза «Саратов». Это уже была внушительная сила.

Наши подводные лодки свели в пять дивизионов, которые, в свою очередь, образовали бригаду. Возглавил ее опытный подводник Арнольд Иванович Зельтинг. Человек культурный, интеллигентный, спокойный, уравновешенный, он очень многое делал для того, чтобы как следует наладить в новом соединении боевую подготовку, передать молодым командирам все секреты ратного мастерства.

Лодки были у нас новые, еще не вполне совершенные. Опыта у большинства командиров было совсем немного, но зато с лихвой хватало дерзания, жажды поиска. Своего рода товарищеское соперничество установилось у нашего экипажа с экипажем «М-2» и соответственно с ее командиром — моим добрым другом А. В. Буком. Мы постоянно советовались, обменивались замыслами, вместе разбирали свои удачи и ошибки. Однажды, помню, обе лодки должны были выйти для отработки боевых упражнений в Уссурийский залив. Предварительно мы с Буком условились помимо запланированных упражнении непременно проверить что-то новое, необычное. Возвращаемся к вечеру с полигона, и Бук сообщает мне, что он ни мало ни много проверил способность «малютки» управляться под водой на заднем (!) ходу, удерживая при этом заданные курс и глубину. Я был удивлен. Но не менее был удивлен и Бук, когда я ему сказал, что становился под водой на якорь и все получилось. Конечно, на очередном выходе в море я тоже пытался ходить в подводном положении на заднем ходу, а Бук осваивал мою придумку с постановкой на якорь под водой.

Разумеется, и тот и другой маневр для подводных лодок нетипичен. Но для изучения всех боевых возможностей одновинтовых «малюток» опробовать их было, безусловно, полезно. Обоим нам, правда, досталось за эту инициативу от нашего комдива И. Д. Кулешова. Человек очень осторожный, он не одобрял новшеств и предпочитал всегда и во всем действовать, не выходя за рамки существующих инструкций. Кулешов пытался сдерживать нас. Но как можно сдержать инициативу, если она буквально бьет через край?

Доходило порой и до конфликтов. Об одном хотелось бы рассказать. Не ради ворошения былых страстей и обид, разумеется. Нет, просто эпизод, который хочется вспомнить, интересен и поучителен, на мой взгляд, с точки зрения того, какие психологические коллизии могут возникать в таком сложном деле, как освоение новой техники.

Первые «малютки», как я уже говорил, были не во всем совершенны, имели ряд конструктивных недостатков. Особенно серьезным было то, что на них не предусмотрели цистерн быстрого погружения. Поэтому «малютки», во-первых, медленно уходили под воду из надводного положения, во-вторых, при стрельбе торпедами с перископной глубины выскакивали на поверхность чуть ли не до палубы. В последующих сериях «малюток» этот недостаток был устранен, но нам он доставил множество хлопот.

После долгих размышлений и поисков мы с Буком, да и другие командиры, пришли к мысли, что вместо отсутствующей цистерны быстрого погружения можно использовать для замещения веса выпущенных торпед среднюю цистерну. Правда, для этого требовались довольно сложные ухищрения: за 3–4 секунды до залпа необходимо было открыть кингстон цистерны, так сказать, поставить ее на «подушку», в момент залпа — быстро открыть вентиляцию, заполнить цистерну и сразу же продуть ее. Причем надо было умудриться продуть ее непременно не до конца, чтобы не выбросить на поверхность большой воздушный пузырь, демаскирующий лодку. Все это можно было выполнить только при максимальной слаженности действий моряков, да и на самого командира ложилась дополнительная нагрузка: выполняя торпедную атаку по противнику, он в то же время вынужден был не упускать из виду и то, как осуществляются манипуляции со средней цистерной. Тем не менее это был оптимальный вариант стрельбы, и мы отрабатывали его, не жалея сил.

Но вот как-то стало известно, что на флот приезжает заместитель начальника Морских Сил РККА флагман 1 ранга И. М. Лудри. В Москве обеспокоились, узнав о недостатках «малюток», и решено было на месте разобраться, насколько они серьезны. Стрелять в присутствии Лудри было приказано мне и Буку. Накануне Кулешов нас обоих строго предупредил: «Чтобы никаких ваших фокусов — делать маневр и стрельбу, как на этот счет отработано боевое расписание». Совсем иначе напутствовал, проводя инструктаж, комбриг Зельтинг: «Стреляйте так, как если бы действительно выходили в атаку по противнику, и так, как вы это умеете…» Такой подход был куда больше по сердцу.

И «М-1», и «М-2» отстрелялись успешно. Лудри и все сопровождавшие его, находясь в кабельтове от стреляющих лодок, на буксире, могли убедиться, что после залпа «малютки» не выскочили на поверхность. Едва ошвартовались у пирса, сошли на берег, как на меня набросился Кулешов: «Вы втерли очки начальству — стреляли не из-под перископа, а с глубины». Доказать свою правоту мне было легко: я просто сказал, куда пошли торпеды, что можно было увидеть только в перископ.

А на разборе, где обо всех «фокусах» было обстоятельно доложено, командование нас похвалило. Понятно, плохо, когда в технике или оружии есть несовершенство, нужно его устранять. Но в то же время надо уметь воевать и тем оружием, какое есть, надо знать и использовать его сильные стороны и уметь, коль есть слабые, компенсировать их своим мастерством. В бою ведь не сошлешься на конструктивные недостатки.

Любили мы свои «малютки». Несмотря ни на что, считали самыми лучшими лодками. И с сожалением расставались с ними, когда в сентябре 1934 года пришел приказ о назначении трех первых малюточников — меня, Бука и Полтавского — командирами «щук». Вызвал нас комдив Кулешов, объявил приказ и сказал: «Черти вы полосатые, попортили мне крови. Но жаль мне вас отпускать. Вот вам моя оценка на прощание». И мы прочитали блестящие аттестации, написанные на нас комдивом.

Полтавский получил назначение на «Щ-103» во Владивосток, а мы с Буком вновь вместе: он стал командиром «Щ-122», а я — «Щ-121», и оба попали в одну только что сформированную на флоте 5-ю морскую бригаду. Вскоре сюда прибыли еще «Щ-123» и «Щ-124» под командованием И. М. Зайдуллина и Л. В. Петрова, и у нас образовался дивизион, все командиры в котором были бывшими малюточниками. С «малюток» пришел и комдив — Н. С. Ивановский, волевой и уважаемый командир, активный участник гражданской войны, воевавший в морских отрядах И. К. Кожанова. Ну а комбригом стал Г. Н. Холостяков.

Здесь, на «щуках», пригодилось очень многое из того, что обреталось нами на «малютках». Изучением особенностей тихоокеанского театра, поиском наиболее эффективных приемов и способов использования подводных лодок здесь пришлось заниматься еще более активно и на куда более серьезной основе. Замечательная атмосфера царила в ту пору в нашей 5-й морской бригаде, атмосфера всеобщего вдохновения, огромной увлеченности творчеством. Тон задавал комбриг капитан 2 ранга Г. Н. Холостяков. У Георгия Никитича без конца рождались какие-то необычные идеи, новшества. Еще будучи комдивом, он, например, разработал особую систему изучения устройства лодки, получившую название «пять программ». Она дала такие прекрасные результаты, что вскоре ее переняли и стали активно использовать на всех флотах.

Естественно, и нам, молодым командирам, хотелось следовать примеру комбрига, тем более что возможностей Для приложения своих творческих способностей было хоть отбавляй, ведь бригада решала все более и более сложные задачи. Именно у нас, на Тихом океане, впервые стала внедряться боевая служба подводных лодок. Они выходили нести дозор на подходах к базам Тихоокеанского флота. Плавания такие были непродолжительными, но все в них было по-боевому: режим плавания — боевой, оружие — в полной боевой готовности, вахты неслись с полной нагрузкой и максимальной бдительностью. А бдительность была нужна очень: в непосредственной близости к нашим базам находилось в море множество японских судов, которые вели себя бесцеремонно, а порой просто провокационно. Имея такого соседа, ухо надо было держать востро…

Одним из важных достижений нашей 5-й бригады стало то, что именно она в конце 1935 года выступила инициатором испытания подводных лодок на более длительное пребывание в море (при сохранении полной боевой готовности), чем это было предусмотрено при их проектировании и определено соответствующими документами. Она положила начало стахановскому движению в подводном флоте.

В те дни мы все находились под впечатлением выдающегося трудового рекорда забойщика донецкой шахты «Центральная — Ирмино» Алексея Стаханова, вырубившего 102 тонны угля при норме 7 тонн. Всю страну всколыхнуло это событие, и мы, подводники, не хотели оставаться в стороне. Первыми стахановцами морских глубин стали подводники «Щ-117» («Макрель»). Командовал экипажем этой лодки Николай Павлович Египко, человек легендарной судьбы, которому в дальнейшем пришлось и в Испании повоевать, и в годы Великой Отечественной войны на Балтике бригадой подводных лодок командовать. За героизм, проявленный в боях с мятежниками в Испании, он был удостоен звания Героя Советского Союза.

Но все это было позже. А тогда, 11 января 1936 года, Египко вывел свою «щуку» в море, для того чтобы перекрыть норму автономности плавания, равнявшуюся 20 суткам. Это было весьма непростым делом. От командира и его подчиненных требовались и немалое мужество, и стойкость, и, наконец, просто хорошие физические данные. Ведь море беспрестанно штормило. Волнение его достигало восьми баллов. Плюс сильный мороз и ужасная видимость. Но умелые подводники, преодолев все трудности зимнего плавания, успешно выполнили поставленную задачу, перекрыли норму автономности в два раза.

За это достижение командир «Щ-117» Н. П. Египко и военком С. И. Пастухов удостоились ордена Красного Знамени, а остальные тридцать четыре члена экипажа — ордена «Знак Почета». «Сто семнадцатая» стала первым в истории советского Военно-Морского Флота кораблем с полностью орденоносным экипажем.

1 марта того же года вывел в длительное автономное плавание свою «Щ-122» А. В. Бук. Этот экипаж сумел перекрыть достижение товарищей. Все его члены также получили высокие награды.

Еще лучших результатов достигла «Щ-123» под командованием И. М. Зайдуллипа, превысившая проектную автономность в три раза. Ее экипаж стал третьим полностью орденоносным экипажем.

Ставилась задача на перекрытие нормы автономности и моей «Щ-121». Но наша попытка, к сожалению, была не столь удачной. Выйдя в море, не управились с наблюдением за обстановкой и погнули оба перископа о плавающую льдину. Пришлось до срока возвращаться в базу. Переживаниям в этой связи не было конца, тем более что винить в неудаче было некого, кроме самого себя.

Реабилитироваться удалось уже в следующих походах, в том числе на боевую службу. В числе большой группы тихоокеанцев за успехи в освоении новой техники наградили орденом Ленина. Тот день, когда пришла эта весть, запомнился на всю жизнь как один из самых ярких и счастливых…

Хорошо помню фотоснимок, который ходил по рукам в бригаде подплава после возвращения «С-56» из ее первого боевого похода: разваливающийся, будто разрубленный топором на две части, вражеский транспорт. Это командир «эски» Г. И. Щедрин сумел сфотографировать результаты своей атаки через перископ и доставил с моря, так сказать, неопровержимые доказательства того, что еще одной посудиной у фашистов стало меньше.

А дело было так. Выйдя в море 31 марта 1943 года, «пятьдесят шестая» высадила в районе Тана-фьорда группу разведчиков и приступила к патрулированию в заданном районе. 5 апреля днем был обнаружен вражеский конвой. Щедрин решил атаковать его, но первый блин вышел комом. Замешкался боцман на рулях, притопил лодку и долго не мог всплыть под перископ. Да и командир не сообразил: мог бы увеличить ход и тем самым облегчить всплытие. А так, увы, конвой ушел.

Легко было, конечно, рассуждать об этом после всего в базе на разборе, а там, в море, когда секунды на размышление, все далеко не так… Одним словом, было от чего огорчиться Щедрину. Но характера и воли этому командиру не занимать. После первой неудачи он сумел трезво проанализировать свои действия. И когда снова подвернулся шанс, его уже не упустил.

Случилось это 10 апреля в районе мыса Слетнес. Ситуация на этот раз сложилась не очень-то благоприятная. Лодка только начала маневрировать для выхода в атаку, как фашистские корабли охранения обнаружили ее и начали забрасывать глубинными бомбами. Но Щедрин не отказался от атаки, не увел «эску» в сторону. Он направил «С-56» в середину конвоя. Пока сторожевики толклись там, где заметили лодку, она уже вынырнула с противоположного борта вражеского транспорта и атаковала его из кормовых торпедных аппаратов. Вражеское судно было уничтожено. Фашисты пытались организовать преследование «эски», но безрезультатно.

А через несколько дней, 14 апреля, состоялось еще одно боевое столкновение «С-56» с противником. Ситуация была схожей с той, что сложилась в предыдущем случае. Снова пришлось применить тот же самый хитрый маневр — подныривание под конвой. Снова пришлось давать залп из кормовых аппаратов. Преследование лодки на этот раз, правда, было более настойчивым: 32 бомбы сбросили фашисты на «С-56». Тут уж было не до фотоснимков. Зато точный залп «эски» подтвердил наш самолет-разведчик, действовавший в этом районе.

На разборе комдив А. В. Трипольский, который тоже участвовал в походе, дал высокую оценку действиям Щедрина. «Этому командиру по силам решать самые сложные задачи самостоятельно», — сказал он. Ну что ж, уверенный дебют командира «С-56» говорил сам за себя.

Пока экипаж «пятьдесят шестой» отдыхал и готовил лодку к следующему походу, в море отправились их боевые товарищи с «С-55». В предыдущем мартовском походе, как уже говорилось, им удался блестящий дуплет. Отправляя их в поход, мы желали им повторения успеха, хотя, в общем-то, в душе в это не очень верилось. Дуплет — все-таки редкая удача, и тут помимо всего непременно нужна толика боевого везения. Но, видимо, Л. М. Сушкин был как раз из породы везучих командиров. Обнаружив под вечер 29 апреля большой вражеский конвой, он прорвался внутрь его, выбрал самую крупную цель и уже собрался было ее атаковать, когда с этим транспортом состворилось еще одно судно. Из четырех торпед, выпущенных «С-55», три достигли целей: две поразили транспорт, а одна — пароход «Штурцзее». Снова дуплет!

Ну а потом подводникам пришлось пережить тяжелейшую бомбежку. Стойко, мужественно держался в эти минуты экипаж. Особенно хорошо проявили себя мичман А. Я. Князев, уверенно удерживавший корабль на глубине, и акустик А. В. Белков, постоянно выдававший точные пеленги на вражеские корабли, что помогало командиру ориентироваться в обстановке и в конце концов позволило оторваться от противника. Спустя двое суток «С-55» вернулась в базу.

Дуплеты Л. М. Сушкина словно бы раззадорили его товарищей. И в первую очередь И. Ф. Кучеренко и Г. И. Щедрина. Вскоре каждый из них тоже сумел добиться двойного попадания.

Вот так и шло своего рода боевое состязание командиров-снайперов. Множилось число успешных атак.

Боевые счета растут

Работы у нашего отдела прибавляется с каждым днем. Нередко приходится засиживаться в штабе за полночь. Впрочем, полночь с наступлением полярного дня становится понятием во многом условным. Какая ж это полночь, если солнце светит в окно!

Помню, как в первый год службы на Севере полярный день сыграл со мной презанятную шутку. Как-то так крепко заработался, что потерял ориентацию во времени. Взглянул на часы — двенадцать. Екнуло сердце: опаздываю на доклад к командующему. Схватил рабочую папку — и к нему. А. Г. Головко был у себя в кабинете, но встретил меня удивленно.

— Что это вы бродите, полуночник?

Объясняю: так, мол, и так — прибыл с докладом. А командующий смеется: оказывается, я полдень с полночью перепутал…

Теперь-то я уже, можно сказать, северянин со стажем и подобных казусов со мной больше не случается. Однако, если б и случилось нечто похожее, А. Г. Головко теперь вряд ли удивился бы: ночные бдения в штабе для нас давно уже стали привычными. Боевая обстановка довольно часто требует и ночных докладов, и ночных встреч. Для меня так и осталось загадкой, когда командующий спит, когда отдыхает. Можно было прийти на ФКП глубокой ночью и быть уверенным, что Арсений Григорьевич примет тебя и выслушает.

А проблем хватало, и в первую очередь они были связаны как раз с тем, что наступила пора белых ночей. В полярный день даже выход подводной лодки из базы требует своей, довольно сложной организации. Ведь у входа в Кольский залив постоянно рыщут, как голодные волки, вражеские субмарины. Организовывали мы выходы так: из базы лодка следует под эскортом противолодочных катеров, затем она погружается, проходя под водой самую опасную зону. После этого всплывает и идет дальше противолодочным зигзагом. Обнаруженный перископ немедленно приводится за корму, и лодка ныряет на глубину.

К наступлению полярного дня фашисты приготовили нам «сюрприз»: оснастили свои малые противолодочные корабли и даже мотоботы гидролокаторами. Очень неприятные ощущения приходится испытывать тому, кто попадает под «прощупывание» этим прибором. Такое впечатление, что корпус лодки обсыпают железной дробью или обрабатывают пескоструйным аппаратом. Однако нам удалось довольно быстро найти противоядие: выяснилось, что при уходе лодки на глубину от рабочей до предельной и резких изменениях курсов фашистские противолодочники, как правило, теряют контакт.

Самым опасным врагом подводных лодок в светлое время являются самолеты, особенно истребители. И тут уж, увы, никакого противоядия не изобретешь. Единственное средство уклонения — немедленный уход под воду. Нужна бдительность, бдительность и бдительность. Истина, как говорится, не новая. Но как же горько приходится расплачиваться за ее забвение.

От бомб вражеских самолетов погибла «М-122», которой командовал капитан-лейтенант П. В. Шипин. После боевого патрулирования в Варангер-фьорде она направлялась в маневренную базу для зарядки аккумуляторных батарей. К сожалению, вахта на лодке не смогла вовремя заметить, как со стороны берега, маскируясь в лучах солнца, выскочило звено вражеских истребителей. Трагедия произошла в считанные секунды, прямо на глазах у моряков наблюдательного поста с полуострова Рыбачий. Поднялся столб воды от взрыва, и лодка ушла под воду. Посланные в этот район быстроходные катера обнаружили лишь большое масляное пятно и подобрали труп помощника командира, который, очевидно, стоял на вахте и был выброшен за борт взрывной волной.

Уроки этой трагедии тоже были поводом для наших размышлений, тем более что чуть раньше такой же внезапной атакой гитлеровский истребитель нанес серьезные повреждения другой «малютке» — «М-104».

Варангер-фьорд, в котором так много и так удачно охотились с самого начала войны «малютки», становился теперь чрезвычайно опасным для подводников. Надо было закрывать этот район для подводных лодок, перенацеливать их в другие районы. Я доложил об этом командующему флотом. Он согласился. Варангер-фьорд был передан катерникам.

Вскоре после гибели «М-122» нас поджидали еще две беды. Сначала не вернулась из боевого похода «М-106», которой командовал капитан-лейтенант П. С. Самарин. А затем облетела флот горькая весть о том, что погибла «Щ-422», погиб замечательный, испытанный в боях экипаж, имевший на своем счету множество блестящих побед. Погиб талантливый командир-подводник Федор Алексеевич Видяев.

Эти наши потери говорили о том, что напряжение противоборства на северном морском театре еще более возрастало. Мы все больше и больше забирали инициативу в свои руки, но враг еще был очень силен и отвечал весьма чувствительными ударами.

В июле 1943 года Северному флоту исполнилось десять лет. Приурочить эту годовщину было решено к традиционному празднику военных моряков — Дню Военно-Морского Флота СССР, который в том году выпал на 25 июля. Каких-то масштабных и громких торжеств по случаю десятилетнего юбилея не предполагалось. Ведь в любой момент над Полярным могли появиться фашистские самолеты. Тем не менее мы нашли возможность украсить надводные корабли и подводные лодки флагами расцвечивания. Накануне, вечером 24-го, состоялся своеобразный радиомитинг, посвященный годовщине. Открыв его, член Военного совета контр-адмирал А. А. Николаев рассказал о десятилетнем пути флота. Командующий флотом вице-адмирал А. Г. Головко в своем выступлении говорил о проблемах совершенствования воинского мастерства командиров и краснофлотцев, призвал североморцев умножить силу ударов по ненавистному врагу. Прозвучали по радиотрансляции взволнованные, горячие выступления капитана 1 ранга И. А. Колышкина, капитана 3 ранга Г. И. Щедрина, контр-адмирала В. И. Платонова, других моряков.

С чувством огромной гордости подводники-североморцы узнали о том, что бригада подводных лодок в ряду других соединений флота удостоена высокой награды — ордена Красного Знамени. Краснознаменными стали также подводные лодки «Щ-403» и «Щ-404». Три подводные лодки — «М-172», «Щ-422» и «Щ-402» — были преобразованы в гвардейские.

Одна лишь горькая мысль омрачала радость от этих новостей: то, что подводники «Щ-422» так и не узнают о присвоении их лодке гвардейского звания: связь с ними оборвалась за несколько дней до поступления приказа наркома ВМФ.

Вписать свою славную строку в историю флота — вот девиз, под которым отметили североморцы этот флотский праздник. И такие новые строки вскоре появились. Немало их было вписано в боевую летопись флота подводниками. В конце июля вернулись в базу из очередных походов «С-56» и «Щ-403». Каждая отсалютовала при входе в базу, возвещая об успешных атаках. После довольно долгого перерыва с победой вернулась с моря подводная лодка «С-102» под командованием Л. П. Городничего: 18 августа она торпедировала крупный фашистский транспорт в районе мыса Нордкин.

В эти же дни успешно действовала на вражеских коммуникациях «Л-22». В августе исполнился год, как она вошла в состав бригады — стаж по военным меркам немаленький. Ею было совершено несколько боевых походов. Успешно выполнил экипаж миннозаградительные задачи. А вот с торпедными атаками не все получалось. Долгое время на счету подводников был лишь один вражеский транспорт, потопленный в апреле 1943 года. Командир «Л-22» капитан 3 ранга В.Д.Афонин, которого за огромный рост и широченные плечи в среде командиров шутливо называли Валя-гренадер, все сокрушался: «Не везет…» В самом Валентине Дмитриевиче сомневаться не приходилось. Еще на Балтике, во время войны с Финляндией, он командовал «малюткой», и я имел возможность на деле убедиться и в его выучке, и в личной храбрости. Видно, и в самом деле теперь ему не везло.

Но вот в августовском походе все получилось как нельзя лучше. Выставив 21 августа двадцать мин в районе Сюльте-фьорда, «Л-22» вскоре обнаружила вражеский конвой и совершила удачную атаку по нему. Проанализировав данные об атаке, мы пришли к выводу: есть все основания полагать, что два транспорта если и не потоплены, то получили серьезные повреждения.

Еще одной подводной лодке, «С-101», в августе пришлось совершить дальний рейд в Карское море. Время от времени нам приходилось направлять лодки в этот район, ибо фашисты проявляли большой интерес к нашим арктическим коммуникациям. Должен заметить, что все походы североморских лодок в район Новой Земли оканчивались безрезультатно. Очень уж трудно было встретить противника, ведя поиск в чрезвычайно обширном районе, не имея надежных разведданных.

В поход «эска» отправилась 7 августа. Повел ее в море новый командир капитан-лейтенант Евгений Николаевич Трофимов, сменивший капитана 3 ранга П. И. Егорова. К тому времени в бригаде в связи с ростом числа лодок появилось еще два дивизиона. Один из них, состоявший из «малюток», возглавил И. И. Фисанович, командиром другого, в который вошли средние лодки, стал Павел Ильич Егоров. Он, впрочем, тоже отправился в поход на «С-101», но уже в качестве комдива.

Подойдя к северной оконечности Новой Земли, «С-101» обогнула мыс Желания и вышла в Карское море. Потянулись дни, полные напряжения и томительного ожидания.

Какие только испытания не выпадают на долю подводников! Но, пожалуй, одно из труднейших — испытание ожиданием. Как легко расслабиться, поддаться самоуспокоенности, когда день за днем, а порой и неделя за неделей проходят монотонной чередой и все это время вокруг — только пустынный океан. Но как бы психологически трудно ни было, ни в коем случае нельзя терять чувства опасности, нельзя ослаблять наблюдение за обстановкой. Крайне важно первым обнаружить противника. Ведь недаром же гласит одна из военных мудростей: «Упредил врага — победил».

К чести подводников «С-101», бдительность, организацию несения вахт они в этом походе показали просто образцовую. И особой похвалы заслужил гидроакустик краснофлотец И. В. Ларин.

Заканчивалась третья неделя пребывания «эски» на позиции. Трудно даже сказать, сколько раз за это время приходилось Ларину докладывать в центральный пост одно и то же: «Горизонт чист. Целей нет». Конечно же, накопилась большая психологическая, да и физическая усталость. Но акустик, преодолевая ее, вслушивался и вслушивался в каждый шорох морских глубин. Утром 28 августа он сумел различить еле слышимые шумы винтов вражеской подводной лодки. На «эске» немедленно сыграли боевую тревогу.

Подводная лодка — оружие коллективное. Здесь постоянно и зримо действует великий закон коллектива: «Все за одного». Но и другой закон — «Один за всех» — тоже действует в полной мере. И один матрос, старшина, если он добросовестно, инициативно исполняет свои служебные обязанности, может очень многое сделать для победы в бою. Вот так и бдительный Ларин сразу же дал огромные преимущества экипажу «С-101» в поединке с вражеской субмариной. «Эска» находилась в подводном положении. Фашисты же шли в надводном, под дизелями, и не подозревали, что их уже обнаружили. Теперь важно было не упустить хорошего шанса.

Исходя из акустического пеленга, П. И. Егоров и Е. Н. Трофимов определили сторону движения противника, затем повели «С-101» на пересечение курса вражеской лодки. Осторожно был поднят перископ. Обнаружить врага визуально удалось не сразу. Уж очень плохой была видимость: моросил мелкий дождь. Но вот в объективе перископа появилось сначала серое пятно, а затем стал все более и более отчетливо прорисовываться силуэт фашистской субмарины.

Атаку повел Егоров — очень уж хотелось комдиву сработать понадежнее. Молодой командир Трофимов помогал ему в расчетах атаки по таблицам. Егоров старался действовать наверняка: сблизился с противником на дистанцию всего шесть кабельтовых и выпустил три торпеды. Дистанция залпа была так мала, что, если б гитлеровцы и обнаружили торпеды, уклониться от них никак не смогли бы.

Последовал мощный взрыв. Взметнулся в воздух огромный столб воды. Вражеская лодка канула в пучину. Проявив осторожность, наши подводники еще двадцать минут тщательно прослушивали глубины. Всплыли и обнаружили, что вокруг по поверхности моря расплескалось огромное жирное пятно соляра. Там и сям плавали деревянные обломки, много тряпья, бумаг… Нашлось кое-что и не бесполезное. Например, чертеж лодки и документы по связи. Из них подводники узнали, что ими потоплена подводная лодка «U-639». В выброшенной на поверхность моря тужурке командира лодки были личные письма и норвежские деньги, из чего следовало, что базировалась «U-639» на норвежские фьорды.[19]

В качестве трофея был доставлен в базу еще спасательный круг. Фашистам он не помог, а нам послужит.

Боевые счета многих подводных лодок стали достигать уже солидных цифр. Самые удачливые, такие, как «М-171», «К-21», разменяли второй десяток…

Сколько совершено той или иной лодкой победных атак, легко узнать: на рубке каждой из них красовался специальный знак — красная звезда, в центре которой большой круг, а в нем — цифра боевого счета лодки. Подводники очень гордились этими «звездами побед». С помощью специального трафарета подновляли их после каждого похода, а если поход был удачным, ревниво следили, чтобы в звездочку своевременно была вписана новая цифра…

Цифры… Показатели эти, конечно, конкретные. И все же не могут они отразить все то, что сделано тем или иным экипажем, передать все то многообразие задач, которые приходилось решать подводникам, а тем более тот драматизм, те небывалые сложности, с которыми было связано решение многих из них. Сошлюсь хотя бы на такой пример. Во второй половине августа вернулась в базу «Л-15» капитан-лейтенанта В. И. Комарова. В итоге боевого похода в звездочке на рубке цифра выросла: в районе Конгс-фьорда подводники потопили два тральщика противника. Но результативность этого похода не исчерпывалась одной удачной атакой. Во-первых, накануне «Л-15» выполнила минную постановку. А во-вторых, кроме этих привычных задач она выполнила еще и особое задание командования флота — впервые опробовала возможности использования ультразвуковых приборов «Дракон» для прощупывания фашистских минных заграждений, сумела доказать, что обнаружение мин и уклонение от них с помощью гидроакустических средств — дело возможное. В штабе флота и штабе бригады выработали конкретные рекомендации. И уже вскоре они стали приносить реальную пользу. Успешно уклонялись от мин в очередных походах «С-51», «С-54», «С-56». Но особого разговора заслуживают действия «Щ-404».

В начале сентября эта лодка после основательного четырехмесячного ремонта вышла в море. Бывший командир «четыреста четвертой» капитан 3 ранга В. А. Иванов еще в марте стал командиром «щучьего» дивизиона вместо И. А. Колышкина. Экипаж «Щ-404» теперь возглавлял капитан-лейтенант Григорий Филиппович Макаренков.

14 сентября в полдень вахтенные «щуки» обнаружили вражеский конвой: солидных размеров пароход шел под эскортом миноносца, двух тральщиков и нескольких противолодочных кораблей. Атака прошла успешно: пароход, получив в борт две торпеды, затонул. И тут же началось яростное преследование: бомбы рвались одна за другой поблизости от «щуки». Макаренков грамотным маневром сумел увести лодку непосредственно из-под бомбежки. Но новое неожиданное обстоятельство осложнило дело. Из первого отсека командиру доложили, что одна из торпед оказалась неисправной, не вышла во время атаки, застряла в торпедном аппарате. Это было чрезвычайно опасно: малейший толчок, малейший удар ее о заднюю крышку торпедного аппарата — и произошло бы непоправимое…

Необходимо было срочно разоружить вышедшую из-под контроля торпеду. Но прежде всего надо было вывести «щуку» в безопасное место, где можно было бы всплыть. А как это сделать, если за кормой гремят взрывы вражеских «глубинок», а впереди — минные поля?

Макаренков принял единственно возможное в той ситуации решение: повел «четыреста четвертую» через минные поля. Лодка погрузилась на глубину 75 метров, что в некоторой степени уменьшало риск подрыва. В некоторой, но, конечно, далеко не полностью, тем более что минные заграждения в этом районе были чрезвычайно плотными и обширными. Да и торпеда, наполовину высунувшаяся из аппарата, затрудняла маневрирование и в любой момент могла задеть минреп.

Вот тут-то и сослужил добрую службу подводникам гидролокатор. Акустик старшина 2-й статьи Ф. В. Кисленко четко обнаруживал с его помощью мины. Макаренков принимал решения на уклонение от них, и «щука» раз за разом избегала опасной встречи. Прошли одно минное поле. Небольшая передышка. И снова доклад гидроакустика: «Мины!» Свои заграждения фашисты устанавливали здесь в несколько ярусов. Четырнадцать раз вставала на пути «Щ-404» «рогатая смерть». Четырнадцать раз подводники счастливо уклонялись от нее и вышли-таки наконец в безопасный район.

Ночью «щука» всплыла. Обследовать и разоружить торпеду взялся краснофлотец С. Т. Камышев. Надев легководолазный костюм, он опустился в ледяную воду И принялся за работу. При извлечении взрывателя торпеды необходимо было проявлять максимум осторожности и в то же время действовать сноровисто, не теряя ни секунды. Ведь в любой момент мог появиться вражеский корабль или самолет, и тогда «щуке» пришлось бы погрузиться без Камышева. Моряк понимал это, но сознательно шел на риск. Ведь кто-то же должен был выполнить это опасное дело. И он с честью выполнил его.

В сентябре произошел еще один случай, получивший большой резонанс не только в бригаде подплава, но и на всем флоте. Замечательный подвиг совершили подводники «Л-20».

Лодка эта вышла в море после четырехмесячного ремонта. А до этого она ходила в боевые походы, словно по расписанию — каждый месяц. Капитана 3 ранга Виктора Федоровича Таммана, командира «двадцатки», подводники в шутку стали называть «комендантом Конгс-фьорда». Он и па самом деле хорошо изучил этот район, чувствовал себя в нем по-хозяйски, фашистам спуску не давал. В звездочке, нарисованной на рубке «Л-20», была вычерчена цифра «семь» — столько успешных атак на ее счету. А количество выставленных подводниками мин перевалило к этому времени уже за сотню.

Сентябрьский поход «Л-20» тоже начался успешно. Уже на второй день с нее поступило донесение о том, что выставлено очередное минное заграждение у вражеских баз в районе мыса Нордкин и что лодка приступила к поиску конвоев противника. После этого она не выходила на связь сутки, другие, третьи… Мы в Полярном начали всерьез беспокоиться: что-то случилось! И вот наконец пришла радиограмма, в которой Тамман сообщал, что лодка торпедировала вражеский транспорт, а затем подверглась сильному преследованию и получила значительные повреждения, на лодке имеются пострадавшие. Такое донесение нас не могло не встревожить.

И вот наконец «Л-20» добралась до Полярного. Сразу же после швартовки медики начали выносить на носилках пострадавших подводников. Их было тринадцать. С виду все нормально — ни крови не видно, ни ран. Но люди в тяжелейшем состоянии, многие без сознания.

— Что с ними? — успеваю спросить флагманского врача бригады Гусинского.

— Кессонка, — коротко бросает он.

Кессонная болезнь. Этот коварный, мучительный недуг возникает при очень быстром переходе из среды с повышенным давлением в среду с более низким. Но что же произошло на «Л-20»? Из доклада Таммана выясняются подробности — поразительные и волнующие.

Уклоняясь после успешной атаки от вражеских бомб, «двадцатка» напоролась на острый выступ подводной скалы, получила пробоину. Вода хлынула во второй отсек. На лодке сыграли аварийную тревогу, задраили переборочные двери.

Под руководством командира второго отсека старшины В. С. Острянко старшина Н. Ю. Чижевский, краснофлотец Н. А. Никаншин и проходивший практику на лодке курсант военно-морского училища Н. М. Портнов повели отчаянную борьбу с водой. Но заделать пробоину не удавалось. Уровень воды все повышался и вскоре достиг уже третьего яруса коек. Прижатые к носовой переборке, обессилевшие моряки смотрели на темную массу воды, которая неотвратимо надвигалась на них.

Положение «Л-20» осложнялось. О всплытии не было и речи: ведь преследование лодки фашистскими кораблями продолжалось. Впрочем, всплыть она теперь уже и не смогла бы. Набиравшая воду лодка становилась все тяжелее и… тонула. Именно тонула, а не погружалась!

Как важно было в эти критические минуты сохранить самообладание. В. Ф. Тамману это удалось. Хитрым маневром он обманул вражеских противолодочников и направил лодку к прибрежному шельфу. Вскоре она легла на грунт. Глубина — 110 метров, больше предельной, и вода все поступает.

На помощь товарищам во второй отсек пришли подводники из первого. Рискуя собой, они открыли дверь в переборке, чтобы перепустить воду в свой отсек и начать откачивать ее за борт. Теперь в схватке с водой участвовало уже тринадцать подводников. К Василию Острянко, Николаю Чижевскому, Николаю Никаншину и Николаю Портнову присоединились старший лейтенант Михаил Шапоренко (он и возглавил всю группу подводников), главный старшина Александр Пухов, старшина 2-й статьи Александр Доможирский, краснофлотцы Александр Фомин, Георгий Бабошин, Дмитрий Крошкин, Александр Хоботов, Александр Егоров и Константин Матвейчук.

На плечи этих моряков, шестеро из которых были коммунистами, остальные — комсомольцами, легла основная тяжесть борьбы за спасение лодки и экипажа. Действовать пришлось в труднейших условиях — в ледяной воде, в кромешной тьме. Чтобы прекратить поступление воды, в первом и втором отсеках было создано огромное, до десяти атмосфер, противодавление воздуха. И ведь надо было не просто вытерпеть адский холод, темноту, резь в ушах и груди — надо было действовать, работать с полным напряжением сил. Острянко, Чижевскому, Крошкину, Доможирскому и Хоботову пришлось несколько раз нырять к клапану аварийного осушения, который оказался заклиненным. Буквально по миллиметру сдвигали они с места маховик клапана и в конце концов открыли его. Началась откачка воды из отсеков. Но время от времени ее приходилось приостанавливать, ибо над лодкой появлялись вражеские мотоботы. Шум гудящего турбонасоса, по всей видимости, привлекал их.

Томительно тянулись часы. Раньше наступления темноты всплывать было нельзя. В. Ф. Тамман запросил носовые отсеки: «Выдержите ли до ночи?» «Выдержим!» — ответили оттуда.

Только после 23 часов началось всплытие. Ему предшествовали тщательнейшие расчеты, которые производили командир лодки и инженер-механик А. И. Горчаков. Были мобилизованы и учтены буквально все резервы плавучести. И все равно всплытие шло с трудом. Хотя и начали откачивать воду, носовая часть лодки некоторое время оставалась неподвижной, точно была приклеена ко дну. Корма же поднималась вверх, дифферент рос… Какой была его максимальная величина, ни Тамман, ни кто другой на «Л-20» сказать точно не мог, ибо дифферентометр, имевший деления только до пятидесяти градусов, зашкалило при всплытии. Самодельный дифферентометр, наскоро изготовленный из транспортира и отвеса, показал величину, в которую просто-таки трудно поверить: за восемьдесят градусов…

Но вот «Л-20» наконец-то оторвалась от дна. Набирая скорость, начала всплывать кормой вверх. Выскочила на поверхность на ровном киле…

Радости подводников, вырвавшихся из плена глубины, не было предела. Но, увы, она оказалась омраченной тем несчастьем, которое обрушилось на моряков, находившихся в двух носовых отсеках. Сразу после всплытия давление здесь резко упало, несмотря на то что отсеки были загерметизированы. Видимо, воздух вырвался через поврежденную шахту гидролокатора. После 10 атмосфер — сразу 1,5–2… Вот это-то и вызвало «кессонку». Люди стали ощущать страшную боль в суставах, они один за другим теряли сознание. На ногах сумели удержаться только трое: Пухов, Доможирский и Бабошин. Они неустанно помогали товарищам, подбадривали их, давали им вдыхать кислород…

После прибытия лодки в Полярный всем пострадавшим была оказана медицинская помощь. Но, к сожалению, одного из краснофлотцев, А. Д. Егорова, спасти не удалось. Он скончался в госпитале.

Случай, происшедший на «Л-20», на флоте назвали подвигом тринадцати.

А дни летят и летят. Вот уже и первый снег лег на землю. Давно ли мы сетовали на полярный день, а уж полярная ночь на подходе. А с нею свои, иные проблемы…

В ненастную холодную осень 1943 года мы понесли тяжелые потери. Из крейсерства к Новой Земле не вернулась «К-1». Водил ее туда командир дивизиона капитан 2 ранга М. Ф. Хомяков. Прежний командир «катюши» М. П. Августинович был назначен в штаб флота, в возглавляемый мною отдел. Новый, капитан 2 ранга В. Г. Стариков, болел. Вот и пришлось возглавить поход командиру дивизиона. Что же произошло с «К-1» там, у побережья Новой Земли? Это осталось неизвестным…

Глубоко переживал я гибель Краснознаменной и гвардейской подводной лодки «М-172». Незадолго до ее выхода в море решался вопрос о назначении на эту лодку нового командира. Капитан 2 ранга И. И. Фисанович, как уже говорилось, стал командиром дивизиона. Кем его заменить? Рассматривалось несколько кандидатур, в том числе кандидатура капитан-лейтенанта И. А. Кунца. Того самого, что был в свое время отстранен от командования «М-173». Несколько месяцев находился он в резерве. Не раз обращался ко мне с просьбой помочь ему вернуться в командиры, давал заверения, что недостатки свои осмыслил и может теперь воевать как надо. Такая настойчивость, вера в себя производили впечатление. Я счел возможным ходатайствовать перед командующим о назначении Кунца на «М-172». Его назначили. И вот он вывел лодку в первый поход, и она не вернулась.

Кто знает, может, командир вовсе не виноват в ее гибели. Может, там, на вражеских коммуникациях, он проявил себя героем… Но, так же как и в случае с моисеевской «Щ-401», на всю жизнь осталось у меня чувство личной вины за гибель этой «малютки» и ее экипажа…

Той осенью мы потеряли еще две лодки — «Щ-403» и «М-174». Но и врагу от нас доставалось крепко. В октябре очередной дуплет записал на свой счет Лев Михайлович Сушкин. В Порсангер-фьорде четырехторпедным залпом его «С-55» потопила транспорт водоизмещением 8 тысяч тонн и повредила еще один — водоизмещением 4 тысячи тонн. Хорошо действовала «С-101» капитан-лейтенанта Е. Н. Трофимова. В районе мыса Слетнес она встретила два вражеских тральщика и оба потопила.

Все большим становился вклад «малюток», имевших комсомольские наименования. На боевом настрое их экипажей, безусловно, сказывались прочные и плодотворные шефские связи с трудящимися, молодежью тех областей, наименование которых были запечатлены в именах лодок. Подводники сообщали своим шефам о достигнутых успехах, регулярно шел обмен делегациями: к нам на Север приезжали посланцы Челябинской, Ярославской, Новосибирской областей, когда позволяла обстановка, выезжали в гости к шефам делегации подводников… Все это, конечно, придавало новые силы морякам, поднимало их боевой дух.

4 октября очередной, уже третьей к этому времени, победы добилась «М-105» («Челябинский комсомолец»). В трудных условиях, в густом тумане капитан 3 ранга Василий Николаевич Хрулев вывел лодку в атаку по данным гидроакустики, произвел «пистолетный выстрел» с короткой дистанции. Транспорт водоизмещением 8 тысяч тонн был потоплен.

Несколько раньше своего первого боевого успеха добились и «новосибирцы» — экипаж «М-107», носящей наименование «Новосибирский комсомолец». Под командованием капитан-лейтенанта Владимира Павловича Кофанова подводники потопили транспорт водоизмещением 7 тысяч тонн…

Атаки, атаки, атаки… Все их и перечислить-то трудно. Но каждая из них давалась большим трудом, требовала огромного мужества и боевого мастерства.

Росли и росли боевые счета подводных лодок, и все ярче разгорались на их рубках звезды грядущей победы…

Родной причал

Вклад в победу над врагом вносили не только те, кто ходил в боевые походы, топил вражеские корабли и суда. В каждой победе подводников была частичка труда тех, кто занимался таким важным и необходимым делом, как обеспечение подводных лодок на берегу. Каждую лодку, прежде чем отправить в море, требовалось заправить топливом, загрузить торпедами, минами, снарядами, продовольствием…

Наша береговая база была довольно крупным подразделением: различные склады, мастерские, учебные кабинеты, санчасть, подсобное хозяйство… По штату коллектив здесь полагался большой, но укомплектовать полностью его не удавалось практически всю войну. Ведь каждый раз, когда требовалось сформировать отряд для отправки на сухопутный фронт, береговая база выделяла основную часть добровольцев. Несмотря на это, работала береговая база четко, делала все возможное для надежного обеспечения лодок всем необходимым, для нормального быта моряков.

Командир береговой базы капитан 2 ранга Григорий Павлович Морденко сам в свое время служил на лодках, хорошо знал нужды подводников. Этот добродушный, немного медлительный на вид человек умел вкладывать душу в свои прозаически-будничные обязанности. Любил он радовать подводников каким-нибудь сюрпризом. То на обед к традиционному поросенку подадут вдруг целое блюдо кавказской зелени, неведомо где раздобытой среди зимы на Севере. То помимо обычной бани, которую непременно устраивали для возвращающихся из похода, подводников приглашают ни мало ни много — в бассейн. Небольшой, импровизированный, устроенный в тренировочном отсеке, где обычно подводники учились бороться за живучесть, но тем не менее вполне пригодный для того, чтобы поплескаться, отдохнуть душой и телом после многодневного пребывания в прочном корпусе лодки. Надо ли говорить, как благодарны были моряки заботливому хозяйственнику!

Не раз доводилось слышать, как Морденко внушал своим подчиненным. «Не лодки существуют для бербазы, а бербаза для лодок». Не ахти какая мудрость, а смысл тут глубокий: пусть ты служишь на берегу, но волновать тебя должен не только внешний порядок на твоем складе, в твоей мастерской Главное — чтоб лодки ни в чем не нуждались, чтоб там было все в порядке. А для этого нужны и инициатива, и хозяйская сметка, и ответственность особая.

Больше всего хлопот нашим тыловикам доставлял, конечно, судоремонт. Ремонтная база, с которой мы вступили в войну, была крайне бедной. Пользовались мы тогда услугами гражданских предприятий, флотской плавмастерской «Красный горн», да имелась еще в самой бригаде подплава так называемая плавмастерская, а по сути, небольшая крытая баржа, на которой установили несколько старых токарных станков. До войны все электроизмерительные и навигационные приборы, перископы приходилось возить в Ленинград: ни в Мурманске, ни в Полярном производить их ремонт не могли.

С началом боевых действий жизнь заставила нас гораздо более серьезно подойти ко многим проблемам судоремонта. Практически вся судоремонтная промышленность Мурманска была в первую очередь подчинена флотским интересам. Самые тесные контакты завязались у нас с предприятиями Севморпути и Мурманрыбы. На них подводные лодки проходили докование, там проводились корпусные работы.

Фактически бригаде подплава был придан «Красный горн», коллектив которого возглавлял бывший инженер-механик «Щ-401» Андрей Трофимович Щур. Этой плавмастерской приходилось нести огромную нагрузку, и ремонтники трудились поистине самоотверженно, делая все для того, чтобы лодки как можно быстрее возвращались в боевой строй.

Кроме того, с началом войны мы создали у себя в бригаде хорошую мастерскую навигационного ремонта и мастерскую для ремонта перископов. Укомплектовали их квалифицированными рабочими ленинградских предприятий и сняли тем самым одну из самых острых проблем: ведь возить приборы и перископы в блокадный Ленинград было просто невозможно.

Меры принимались, но все же положение с судоремонтом было почти все время очень напряженным. Особенно много приходилось ломать голову из-за перегруженности доков и слипов. О, как нуждались мы в оперативном доке, чтобы быстро поднять лодку, тщательно осмотреть подводную часть корпуса, рули и винты, сделать необходимую чистку и исправления и без задержек готовить ее к походу! Но, увы, такого дока у нас не имелось.

Важным в этой связи было такое достижение специалистов нашей береговой базы, как освоение подводной сварки. Благодаря этому отпала в некоторых случаях необходимость постановки лодок в док. Раньше, скажем, всего-то и требовалось — произвести мелкий ремонт рулей, а лодке приходилось ждать своей очереди на докование. А теперь, надев легководолазный костюм, спускался за борт моряк со сварочным агрегатом и через какое-то время докладывал: «Все в порядке!»

При решении проблем судоремонта и тылового обеспечения мне, в бытность комбригом, естественно, постоянно приходилось контактировать с руководством тыла флота, и прежде всего с начальником тыла инженер-контр-адмиралом Николаем Павловичем Дубровиным. Это был человек удивительной работоспособности и недюжинных организаторских способностей. Он очень многое сделал для того, чтобы сразу с началом боевых действий работа тыла была перестроена на военный лад. По инициативе Николая Павловича был создан командный пункт управления тыла, состоявший из пяти постов, а также командные пункты тыловых отделов, соответствующие боевые посты на складах и предприятиях. Благодаря таким реорганизациям тыловики смогли эффективно координировать все вопросы материально-технического обеспечения.

Мы, правда, порой поругивали тыловые органы. Особенно, помнится, доставалось техническому отделу и его начальнику инженер-капитану 1 ранга Г. Г. Кайданову. Чуть что сломалось на лодке, и уже слышишь, поминают Кайдаиова. Но если говорить объективно, работники технического отдела делали все, что могли. Война сделала остро дефицитными очень многие вещи: не хватало резины и электроламп, крышек цилиндров дизелей и поршневых колец, других запасных частей. Но ведь в конце концов это все доставлялось на лодки. И не многие знали, что для этого тому же Дубровину и Кайданову приходилось проявлять просто чудеса разворотливости и предприимчивости.

Несмотря на большие трудности, бесперебойно осуществлялось снабжение подводных лодок снарядами, минами, торпедами. В этом большая заслуга вооруженческих отделов флота: артиллерийского, которым руководил инженер-капитан 1 ранга К. С. Гусаров, и минно-торпедного, возглавляемого инженер-капитаном 1 ранга М. М. Бубновым. Очень важно, что поставлялись нам боеприпасы высокой надежности. Известно, скажем, как мучились со своими торпедами американские подводники, как, выходя с риском для жизни в атаку, выпускали они их по цели одну за другой, а те не взрывались. Мы, к счастью, такого почти не знали.

Не возникало в принципе проблем и с продовольствием, и с вещевым снабжением.

Отличным было медицинское обеспечение. На флоте имелся хорошо оборудованный по тем временам госпиталь. Но нам, подводникам, редко приходилось прибегать к помощи его врачей. Все необходимое для лечения имелось в нашей бригадной санчасти. И медперсоналом мы располагали вполне квалифицированным. Большим авторитетом как медик пользовался флагманский врач 3. С. Гусинский. Ревностно выполнял свой профессиональный долг наш зубной врач Г. П. Крылов. Не раз, бывало, подходил ко мне и требовал: так и так, мол, примите меры к такому-то командиру.

— Да что случилось? — спрашивал я его.

— Ему в море идти, а у него два зуба незалеченных.

— Да ведь дел перед походом невпроворот. Может, вернется — и тогда?

— А если зуб разболится во время атаки? Да вместо того чтоб стрелять по врагу, командир от боли на переборку полезет? Нет, с такими корнями я его выпустить в море не могу…

Ну что тут было поделать? Приходилось принимать меры к «строптивому» командиру, усаживать его в зубоврачебное кресло.

Человеку, идущему в бой, необходимо не только оружие, не только снаряды и пули, мины и торпеды. Ему нужен еще и запас духовных сил. Да и после боя, как сказал поэт, сердце просит музыки вдвойне.

Как ни трудна, ни сурова была наша военная жизнь, но и в ней находилось место песне, музыке, литературе и искусству. В короткие часы досуга устраивались концерты художественной самодеятельности. Подводники очень много читали — за время походов перечитывали просто горы книг. Некоторые из моряков сами пробовали силы в литературном творчестве. Был у нас в бригаде свой талантливый поэт Дмитрий Ковалев. Его проникновенные, искренние стихи очень нравились подводникам, в них говорилось о вещах всем близких и понятных. Стихи эти заучивали наизусть, переписывали в сокровенные тетрадки, блокноты.

Духовная жизнь подводников-североморцев была довольно богатой и разнообразной. Во всяком случае, все имевшиеся возможности для этого использовались максимально. Мы, например, с интересом смотрели спектакли театра Северного флота, которые ставил тогда еще молодой, но, уже было видно по всему, одаренный режиссер Валентин Плучек. Репертуар состоял в основном из классических пьес. И вот однажды А. Г. Головко — большой любитель и ценитель театра — заметил:

— Хорошо бы создать спектакль на флотском материале.

— Попробуем, — сказал Плучек.

Ему удалось уговорить взяться за написание пьесы о подводниках известного драматурга Исидора Штока, приехавшего на флот.

Через некоторое время пьеса была готова. Называлась она «В далекой гавани». Непривычные чувства испытывали подводники, смотревшие ее в постановке флотского театра: на сцене двигались, разговаривали, дружили и спорили — мы сами! Многие характеры драматург списал прямо-таки с натуры, да так достоверно, что прообразы их были легко узнаваемы со всеми их сильными и даже слабыми черточками. Быть может, поэтому пьесу не все смогли принять. На общественном просмотре в Доме флота посыпался град критических замечаний. На мой же взгляд, пьеса была хороша, правдива. Жаль, что со временем ее подзабыли, перестали ставить.

В гости к нам приезжали известные писатели и поэты. Запомнились подводникам встречи с Б. А. Лавреневым, К. М. Симоновым, Е. П. Петровым, В.И.Лебедевым-Кумачом, В. А. Кавериным. Ну а такие писатели и поэты, как А. И. Зонин, Н. Г. Флеров, А. А. Жаров и многие другие, провели на Севере долгое время и оставили о себе память хорошими произведениями о жизни и боевых делах моряков-североморцев.

Часто бывали в бригаде подплава и военные корреспонденты «Правды», «Красной звезды», «Красного Флота», флотской газеты «Краснофлотец». Мы старались создавать им все условия для нормальной работы. Нередко давали им возможность участвовать в боевых походах.

Многие подводники становились активными военкорами, посылали в редакции заметки, корреспонденции.

При политотделе бригады издавалась краснофлотская многотиражная газета «Боевой курс». Выходила она два раза в неделю. Это небольшое по формату издание пришлось по сердцу подводникам, стало их печатной трибуной, важным средством воспитания моряков в духе беззаветной любви к Родине, жгучей ненависти к врагу.

Роль газеты на войне огромна. Первое, чем, бывало, интересовались подводники, возвращавшиеся с моря, — это письма от родных и свежая пресса. Жадно вчитывались они в то, что сообщали газеты о положении на фронте, восхищались ярко описанными подвигами советских людей, вскипали гневом, читая публикации о зверствах гитлеровцев на оккупированных землях… Печать помогала нам глубже понимать свою роль в борьбе с фашизмом, мобилизовывала и вдохновляла. И конечно, по-особому радовались мы, когда встречали на газетных страницах хороший очерк, репортаж или статью о наших делах. Их часто публиковали военные журналисты Н. Г. Михайловский, С. Т. Морозов, Н. Н. Ланин, А. И. Петров и другие.

Известными на флоте людьми были фотокорреспонденты Р. А. Диамент, Е. А. Халдей и Н. Ф. Веринчук. Их снимки регулярно появлялись в газетах. Эти фотокорреспонденты бывали буквально во всех соединениях флота, во всех горячих точках. Не обходили вниманием и подводников. Как работал Веринчук, довелось наблюдать воочию: он выходил со мной в боевой поход на «К-3». После успешной ночной атаки, выполненной командиром «катюши» К. И. Малофеевым, Веринчук появился на мостике: он хотел при свете магния сфотографировать тонущий вражеский транспорт. А нас обнаружили, принялись обстреливать. Пули свистят над головой, каждое мгновение промедления чревато страшными последствиями. Надо было срочно уходить на глубину. Тут уж было не до такта и не до учтивых объяснений. Пришлось схватить фотокорреспондента в охапку, сунуть его в люк. Так неудачно в спешке все получилось, что Веринчук просто свалился в боевую рубку.

Я долго еще не мог отойти от волнений и, после того как мы оторвались от преследования врага, взялся выговаривать фотокорреспонденту за тот эпизод. Веринчук, потирая синяки и ушибы, виновато кивал головой. А потом, видя, что комбриг успокоился, доверительно шепнул на ухо:

— А снимок-то я все-таки сделал…

Боевые будни подводников, образы командиров и краснофлотцев запечатлевали в своих произведениях и художники. С самого начала войны трудились на Севере Александр Меркулов, Наум Цейтлин, Алексей Кольцов. Они создали немало запоминающихся полотен. Не гнушались и черновой работой — помогали нам в оформлении наглядной агитации, в издании плакатов, листовок. Алексей Кольцов осенью 1943 года создал бюст Федора Видяева, который был установлен на территории береговой базы подплава как памятник.

Флагманским скульптором называли подводники Льва Кербеля. Ныне его имя широко известно. Он лауреат Ленинской премии, автор многих замечательных памятников, в том числе памятника Карлу Марксу в Москве. А тогда же его путь в искусстве только начинался. Худенького длиннолицего студента-дипломника Суриковского института призвали на флот краснофлотцем. Назначили к нам в соединение. Сам командующий ходатайствовал за него:

— Это человек одаренный. Надо создать ему все условия для творчества. Пусть увековечит в скульптуре образы наших героев.

В небольшом пустовавшем сарайчике была организована мастерская, И Кербель взялся за работу. Один за другим появлялись скульптурные портреты Фисановича, Колышкина, Лунина… И в каждом новом произведении все более чувствовалась рука мастера, талантливого художника. Всего на Севере Кербелем было создано несколько десятков скульптур. Многие из них ныне можно встретить в различных музеях, в том числе в Третьяковской галерее.

До конца войны было еще далеко, но положение на заполярном участке фронта уже настолько стабилизировалось, что городок наш все больше приобретал довоенный вид. Ко многим офицерам и сверхсрочникам начали приезжать жены.

Бывало и так: погибнет лодка, разлетятся по стране похоронки, а через месяц-другой приезжают в Полярный жены погибших. Просто, чтоб постоять на берегу холодного моря, ставшего могилой любимого, погоревать о нем, поговорить с теми, кто знал его. Некоторые из этих женщин оставались на Севере навсегда.

В бригаде, да и вообще в гарнизоне, немало было и женщин-военнослужащих. Прибывать в Полярный они начали с весны 1942 года. Их назначали на штабные, тыловые, канцелярские, снабженческие, медико-санитарные должности рядового и старшинского состава. Очень многие девушки становились связистками. Поначалу было непривычно видеть женские фигурки в военном обмундировании, но постепенно это стало обычным делом.

Как-то, помнится, я работал на одной из лодок, готовившихся к выходу в море. Вдруг вижу: в центральный пост спускается какой-то солдат и направляется в наш отсек. В серой шинели, пилотке набекрень. Румяное, лунообразное лицо. Что этому солдату на лодке надо? Пригляделся и ахнул: да это же родная сестренка — Катя! Оказывается, она была призвана на фронт Шарьинским райкомом комсомола, в Архангельске окончила полковую школу связи и вот попала именно в Полярный. Каких только случайностей и совпадений не происходило на войне!

Зачислили сестренку на узел связи обслуживать мощный радиопередатчик «Ураган», предназначенный для поддержания связи с подводными лодками. Жила она в помещении береговой базы вместе с тридцатью четырьмя другими девушками-краснофлотцами, призванными из Архангельской области. Краснофлотцы Галина Евсеева, Вера Побегай, Мария Клюшкина, Евгения Николаева, Нина Ощенко… Все это были хорошие девчата. Трудолюбивые, дисциплинированные. Настоящие патриотки. Они стойко переносили трудности военного быта и недовольство проявляли лишь тем, что, по их мнению, мало им доверялось серьезных и трудных дел.

Однажды, в бытность мою комбригом, на ФКП заявилась целая делегация девушек-телефонисток.

— Товарищ комбриг, — обратились они ко мне, — прикажите выдать нам комбинезоны и «кошки» для лазанья по телеграфным столбам.

— Зачем?

— Да что ж это такое, товарищ комбриг! Нас все оберегают, даже столь малого не доверяют! Чуть какой обрыв провода на линии, приходится у мужчин просить помощи…

Настрой девушек был столь решителен, что пришлось выдать им и комбинезоны, и «кошки». И потом я не раз видел, как они ловко, словно белки, лазают по телеграфным столбам, исправляя повреждения.

Где бы человек ни находился, какой бы жизнью ни жил, непременно выдастся минута, когда ему вдруг остро-остро вспомнится отчий дом. В ту суровую военную пору мне нередко вспоминалось далекое детство, приходило в уставшее от тревог сердце щемящей, обжигающей волной.

…Родная деревня Суриха. Маленькая, всего-то сорок дворов, бедная глухая деревушка в Костромской губернии. У отца с матерью нас было девятеро. Мал мала меньше. А жили в небольшом покосившемся домишке размером с деревенскую баню. Спали вповалку на полу: под боком — соломенная вязаная подстилка, под головой — полушубок.

Ели похлебку-голышку, забеленную ложкой молока, да вареную картошку. Как правило, без соли: на соль денег не хватало.

Жили в крайней бедности. Тем не менее с семи лет я пошел в деревенскую школу. Мать с отцом в нитку тянулись, но делали все для того, чтобы я добился того, чего им не удалось, — выучился грамоте.

Грамотный человек в деревне был личностью уважаемой. И это я, едва научившись читать по слогам, ощутил в полной мере. Бывало, по вечерам у нас в избе собирались соседи. Отец зажигал керосиновую лампу и говорил:

— Начинай, Николай.

Я брал привезенную кем-то из города книжку «Фрегат «Паллада» И. А. Гончарова и начинал читать. Слушатели внимали не дыша. И только изредка, когда встречалось совсем уж непонятное место, позволяли себе задать вопрос. Я в силу своего мальчишеского разумения отвечал.

Быть может, та книга и заронила в мое сознание мечту о далекой и загадочной стихии — море. Был, правда, и еще один памятный эпизод. Учительница нашей деревенской школы Нина Родионовна на одном из уроков увлеченно рассказывала нам о морях и океанах, а потом, достав небольшой флакончик из-под духов, в котором, как выяснилось, была настоящая черноморская вода, дала убедиться каждому любопытствующему, что она действительно соленая. Это было словно приобщение к некоей тайне. Неожиданно волнующий горько-соленый привкус тех нескольких капелек моря запомнился навсегда.

В августе 1916 года отец ушел на войну. Ушел в возрасте 37 лет, оставив за старшего мужика в семье моего тринадцатилетнего брата Егора. Мне же шел тогда одиннадцатый год. «Ратник ополчения второго разряда, матрос 2-й статьи плотник Игнат Виноградов» — так было написано в отцовском военном билете. Служить ему выпало на ледоколе «Семен Дежнев» здесь же, на Севере. Бывал и в Полярном, который тогда назывался портом Александровск.

Вернулся отец в Суриху весной 1917 года, и с его возвращением словно повеяло в нашей патриархальной деревушке свежим морским ветром. Волновали сердце отцовские рассказы о плаваниях на «Семене Дежневе», о проводке военных конвоев между Архангельском и Мурманском. О том, как в феврале 1917-го, с радостью и надеждой встретив революцию, матросы выходили из повиновения царским офицерам-»драконам»…

Ну а потом грянул Октябрь, и началась новая, совсем иная жизнь. Вступление в комсомол. Борьба с голодом и разрухой. Стычки с бандитами. Борьба с неграмотностью… Кипучие комсомольские дела занимали массу времени. К тому же учеба в школе. Закончив ее, я сменил не одну профессию: трудился на лесозаготовках, был станционным грузчиком, работал в райкоме профсоюза…

Вспоминая это, каждый раз невольно думаю: можно ли было тогда предполагать, что моя судьба сложится так, как она сложилась? Что та, робко тлевшая в сознании, искорка мечты о море разгорится, приведет меня в военно-морское училище и я, простой крестьянский паренек, стану командиром-подводником? Что для меня таким родным станет Заполярье, то самое Заполярье, которое, по рассказам отца, казалось далеким, экзотическим краем?

Да, Север прочно вошел в мою жизнь, стал главным жизненным причалом. И многие годы спустя после войны он снился и вспоминался мне так же остро и щемяще, как вспоминается нам в зрелые годы отчий дом. Здесь, на Севере, прошли первые годы войны. Самые трудные, но, пожалуй, и самые памятные, самые яркие годы жизни. Я горжусь тем, что воевал здесь, как говорили мы, на правом фланге большого фронта борьбы с фашизмом. Горжусь, что судьба свела меня с Северным флотом, с бригадой подводников-североморцев, с такими замечательными людьми…

Почему зашла речь об этом? Да потому, что в жизни любого человека рано или поздно наступает поворотный момент, когда надо подводить итоги. Наступил такой момент и для меня: в ноябре 1943 года моя служба на Севере неожиданно закончилась.

В адрес Военного совета флота пришла телеграмма заместителя наркома ВМФ по кадрам Н. В. Малышева: «Имеется в виду назначить контр-адмирала Виноградова в Москву заместителем начальника подводного плавания ВМФ. Каково мнение Виноградова и как смотрит на это Военный совет?» Незамедлительно был дан ответ: «Виноградов категорически возражает. Военный совет его поддерживает». На следующий день, однако, пришла вторая телеграмма: «Виноградов назначен заместителем начальника подводного плавания ВМФ». Вот так, первый раз в жизни, при назначении спросили согласие и назначили вопреки возражению.

Времени на сборы и на передачу обязанностей отводилось совсем немного. Благо, сменщика моего долго вводить в курс деда не было нужды. Ведь назначался на мое место не кто иной, как Вячеслав Петрович Карпунин. Недолго задержался он в Главном морском штабе, через полгода с небольшим вновь вернулся на Север.

Главное, что надо было передать В. П. Карпунину, это все то, что связано с подготовкой операции по маневренному использованию подводных лодок с обеспечением их данными авиаразведки. Принципиальная схема такой операции была отработана нами еще в сентябре. Но тогда, к сожалению, осуществить задуманное не удалось: испортилась погода и из-за невозможности использования авиации операцию пришлось отменить.

Но нет худа без добра. Вынужденную отсрочку можно было использовать для того, чтобы еще и еще раз отшлифовать все детали. Карпунин со свойственной ему энергией и увлеченностью сразу же загорелся этим делом, навносил массу конкретных предложений, придумал даже название операции.

— Что, если назвать ее операцией «РВ-1»? — сказал он. — Видя наше недоумение, пояснил:

— «РВ» — значит разгромить врага. Коротко и актуально.

Ну что ж, «РВ» так «РВ». Жаль только, что такое интересное дело пройдет уже без моего непосредственного участия.

И вот настал день прощания с Севером. До слез растрогали мои боевые друзья-подводники. Иван Александрович Колышкин построил бригаду. В мой адрес было сказано много добрых слов, на память мне вручили полотнище флага командира соединения.

Зашел я попрощаться и к командующему. В текучке будней как-то не замечалось, а тут бросилось в глаза: совсем седой стал Арсений Григорьевич. И как состарили его эти морщины, эта восковая желтизна, въевшаяся в кожу от бесконечной подземной жизни. Да, командование боевым флотом — дело ответственнейшее и тяжелейшее. Оно требует человека всего, без остатка.

Командующий высказывал просьбы и рекомендации, которые надо было передать в Москве. Должно быть, почувствовав, что я уж как-то очень пристально разглядываю его, нахмурился:

— Ну-ну, гоните прочь невеселые мысли. В дорогу надо отправляться с хорошим настроением.

И он вдруг улыбнулся на прощание. Улыбнулся своей простой, обаятельной улыбкой. Передо мной снова был задорный черноволосый Арсен, добрый, отзывчивый, влюбленный в море товарищ.

Моя супруга Вера Георгиевна вместе с двумя маленькими детьми — дочерью и сыном — с самого начала войны жила у родных в Костромской области. Но вот когда появилась возможность, сразу же приехала в Полярный, чтобы устраиваться жить, как жили до войны. Да устраиваться-то не пришлось: надо было собираться в Москву.

В душе-то Вера, наверное, была рада такому повороту: все-таки Москва есть Москва. Но, видя, что мне перевод не очень-то радостен, из супружеской солидарности тоже хмурилась и вздыхала…

Такой, я думаю, и должна быть жена военного моряка, боевая подруга командира-подводника: способная разделить со своим мужем все его радости и печали, умеющая понимать его, умеющая ждать. У большинства моих боевых друзей были такие жены. Их верность, их любовь прибавляла морякам сил, стойкости в самых трудных испытаниях. Вспоминаю, как радовался Магомет Гаджиев весточкам из Чкаловска от любимой Катюши. Вспоминаю, как бережно хранили на самом видном месте фотографии своих жен многие подводники.

Ночная темнота плотно окутала заполярный городок. Завтра ни свет ни заря рейдовый катер умчит меня от родного причала в Мурманск. Потом на поезде в Москву… Нет, заснуть явно не удастся. Раскуриваю трубку и решаю пройтись по ночному Полярному.

В небе переливается зелеными, сиреневыми и багряными всполохами Северное сияние. Ноги сами собой несут тебя по заветной тропке на пирс, где, прижавшись друг к другу, дремлют подводные лодки.

Тихо на пирсе в этот ночной час. Только слабые всплески волн да негромкие, вполголоса, переговоры вахтенных. Глажу ладонью шершавую морозную сталь одной из лодок, а она цепко хватает кожу, будто не хочет отпускать. Спасибо вам за службу, родные «катюши», «щуки», «эски», «ленинцы», «малютки»! До свидания, родной флот, родной причал! До свидания, милый сердцу Заполярный край!

Фарватером победы

В Центральном управлении

В Москве на вокзальном перроне меня встретил сам начальник подводного плавания ВМФ вице-адмирал А. С. Фролов.

Мы хорошо знали друг друга. В 1932 году, после окончания специального класса в Учебном отряде подплава, я попал на подводную лодку «АГ-14», которой в ту пору командовал Александр Сергеевич. Надо ли говорить, что значит для молодого подводника первый командир. Подобно первому школьному учителю, он оставляет в душе человека глубокий след. Если в самом начале флотского пути тебе встретится влюбленный в свое дело командир, по-настоящему яркая, незаурядная личность, то это во многом определит твое успешное командирское становление. Волей-неволей будешь стремиться многое делать именно так, как делал первый командир, будешь подражать стилю своего наставника, манере его поведения. И конечно же, будешь испытывать чувство, благодарности за первые уроки командирского мастерства.

Именно такого рода чувства я питал к Александру Сергеевичу Фролову. Под его началом довелось познавать азы службы подводника. Под его руководством выполнил я и свою первую учебную атаку. Она, естественно, очень памятна. Стрелять пришлось, как сейчас помню, по эсминцу. Как только на горизонте показалась шапка дыма, А. С. Фролов сказал мне: «Выполняйте». А сам сел в сторонку на стул-разножку и углубился в чтение каких-то записей, будто стрельба его совершенно не интересует. Я приник к окуляру перископа. Атака получалась хорошая: вырисовался, можно сказать, классический торпедный треугольник, но я все-таки волновался и поминутно поглядывал на командира. Тот сохранял полную безмятежность и, к моему удивлению, стал чуть ли не подремывать. Однако все это было не так. На самом деле Фролов, как потом выяснилось, зорко следил за моими действиями. Стоило мне допустить небольшую неточность, как я тут же ощутил легонький удар по правой руке: мол, чего ж ты, исправляй! Я тут же поправился, и все удалось как нельзя лучше: торпеда прошла точно под килем эсминца…

Потом пути-дороги наши с А. С. Фроловым надолго разошлись. В годы войны он служил на Черном море. С образованием же управления подводного плавания Военно-Морского Флота он возглавил его. В марте 1943 года вице-адмирал Фролов приезжал на Север проверять состояние противолодочной обороны. Тогда мне показалось, что Александр Сергеевич остался не очень-то доволен той работой которую мы проводили по ПЛО, — столько он сделал критических замечаний, дал рекомендации. Но затем последовало вот это неожиданное назначение в Москву; ясно, что без участия вице-адмирала в этом деле не обошлось.

Александр Сергеевич пригласил в машину. Замелькали перед глазами знакомые московские улицы: Садовое кольцо, улица Горького, Охотный ряд…

— Куда мы едем? — спросил я.

— Вопрос с вашим жильем пока не успели решить, — сказал А. С. Фролов. — Так что поживете у меня. И не вздумайте отказываться. Никаких неудобств тут нет. Квартира все равно пустует: семья живет у родных, а я на днях убываю в командировку.

— Далеко?

— Далеко. В штаб англо-американского командования на Средиземном море. На несколько месяцев. Так что времени для раскачки у вас не будет. Сразу же придется начинать с исполнения обязанностей начальника подводного плавания.

В тот же день я был представлен наркому ВМФ Николаю Герасимовичу Кузнецову. С известным трепетом вошел в просторный кабинет с длинным столом посередине. Но простое, спокойное обхождение Николая Герасимовича быстро помогло преодолеть волнение и расположило к нему. Нарком довольно обстоятельно интересовался последними событиями в бригаде подплава, других соединениях Северного флота. Причем интересовала его не только общая обстановка — это он, безусловно, и без того прекрасно знал. Интересовали его в первую очередь конкретные живые детали, нюансы. К своему удивлению, я обнаружил, что Н. Г. Кузнецов не только помнит пофамильно буквально каждого командира-подводника, но и хорошо осведомлен об особенностях боевого почерка многих из них, о подробностях многих походов и атак. И это при том поистине громадном грузе забот, которые каждодневно лежали на плечах наркома!

Невольно вспомнился один эпизод с подводной лодкой «Щ-402», дрейфовавшей у вражеских берегов без топлива. Кузнецову, конечно, все тогда подробно докладывали о случившемся. Тем не менее он дважды выходил на связь, разговаривал со мной, дотошно выясняя новые и новые детали и давая полезные советы для спасения лодки. А когда «щука» благополучно вернулась в базу, на Север пришла телеграмма наркома, в которой он поздравлял экипаж с благополучным завершением похода и давал указание Военному совету флота представить весь экипаж к награждению орденами и медалями.

Он болел сердцем буквально за каждый корабль, за каждую лодку. И мы все хорошо чувствовали это, знали, что наш нарком живет флотом, его интересами и нуждами.

В беседе со мной Николай Герасимович поинтересовался моим мнением о том, как показывают себя новые органы подводного плавания. Я ответил откровенно, что думал:

— Новая организация пока нового внесла немного.

Н. Г. Кузнецов нахмурился, а потом стал говорить горячо и убежденно:

— Совершенствование управления силами флота — это теперь проблема проблем. Мы многое сделали, многое отладили еще перед войной, но многое и не успели. За наши слабости в организации, в управлении силами немец нас больше всего и бьет. Надо постоянно искать, постоянно совершенствовать организацию. И органы подводного плавания на сегодня — один из шагов в этом направлении. Конечно, их полезность целиком и полностью зависит от тех, кому они непосредственно подчинены: здесь, в Главном морском штабе, — от начальника штаба, на флотах — от командующих, но и сами начальники органов подводного плавания и их подчиненные призваны играть активную роль. Вы должны быть «законодателями мод» в борьбе за культуру подводного плавания, в развитии методов боевого использования лодок и сил ПЛО, отработке новых тактических приемов.

Все сказанное наркомом вдохновляло и побуждало к работе. Так же, впрочем, как и то, что несколько позже довелось услышать от его первого заместителя адмирала И. С. Исакова.

Честно говоря, я не думал, что Иван Степанович примет меня. Был наслышан о том, что после тяжелого ранения, полученного в октябре 1942 года под Туапсе, и ампутации ноги состояние здоровья адмирала оставалось плохим, что врачи разрешили ему работать всего три-четыре часа в день. Но оказалось, что И. С. Исаков вовсе не отошел от дел, не примирился с ролью «почетного зама». Каждый день он, превозмогая боль, поднимался на костылях в свой кабинет и работал с такой энергией и самоотдачей, какой и абсолютно здоровый человек мог позавидовать. Один за другим в журналах появлялись его труды-исследования опыта второй мировой войны. Не сторонился Иван Степанович и повседневных дел и забот, постоянно общался с работниками управлений, щедро делился с ними своим богатейшим опытом штабной работы.

— Напомните, пожалуйста, где мы с вами встречались, — так он начал разговор со мной. Тяжело опираясь о столешницу, встал при встрече, и бисеринки пота высыпали на открытом, благородном лице.

Я-то, конечно, хорошо помнил где. Во время моей учебы в академии И. С. Исаков был начальником кафедры стратегии и оперативного искусства. Его блестящие лекции производили на нас, слушателей, огромное впечатление.

Но особенно памятен мне был эпизод, происшедший на мандатной комиссии при приеме в академию. Все члены комиссии задавали самые различные вопросы, и только И. С. Исаков молчал, внимательно, оценивающе приглядывался. А потом вдруг задал один-единственный вопрос:

— Ну а на мель вам, командир, доводилось садиться?

— Так точно, — признался я, — сидел на песчаной косе под Николаевом в бытность командиром «М-1».

— Тогда надо принять, — совершенно серьезно сказал Иван Степанович, и именно это его замечание, к моему изумлению, решило вопрос: я был принят.

Теперь, спустя многие годы, я напомнил адмиралу этот эпизод, и он рассмеялся:

— А что, недурной вопрос был! Со смыслом: за одного сидевшего на мели двух несидевших можно дать. Великое дело — опыт! Ну а если серьезно, — заметил он затем, — то задавал я тогда этот странный вопрос, скорее всего, с другой целью. Очень важно знать, умеет ли командир признаваться в своих слабостях, ошибках, наконец, честен ли он. Это ведь, пожалуй, самое главное.

Минут сорок продолжалась наша беседа. Собственно, это была даже не беседа, а, скорее, еще одна блестящая лекция об особенностях работы в центральном управлении. Для меня, не имеющего опыта ее, просто бесценными были многие советы, рекомендации.

— Бойтесь текучки, — предупреждал Исаков. — Невзирая ни на какую загруженность, каждый штабист обязан найти время для постоянной работы над отдельными научными проблемами. Закончив рабочий день, надо спрашивать себя: а что я сегодня сделал нового для победы?..

Вот с такими напутствиями я и приступил к работе в Главном морском штабе. Буквально с первых дней окунулся в деловую, творческую атмосферу. Здесь, в Главном морском штабе, был собран, что называется, цвет военно-морской мысли. Обязанности начальника штаба исполнял в ту пору вице-адмирал Георгий Андреевич Степанов, старый моряк, участник гражданской войны, имя которого, в частности, связано с известной, вошедшей в учебники военно-морского искусства Видлицкой операцией 1919 года. Ведущие управления возглавляли признанные авторитеты: вице-адмирал Сергей Петрович Ставицкий, контр-адмиралы Юрий Александрович Пантелеев, Владимир Лукич Богденко, Михаил Александрович Воронцов… Большой опыт, широкая эрудиция, отличное знание военно-морского дела позволяли им успешно решать различные задачи, помогать народному комиссару ВМФ в управлении боевой деятельностью флотов.

К своему удовлетворению, спаянный, творческий коллектив я нашел и в лице своих новых подчиненных в управлении подводного плавания. Встретил тут хорошо знакомого по Северу капитана 1 ранга А. М. Спиридонова, знакомого еще по училищу капитана 1 ранга В. Г. Якушкина. Хорошее впечатление оставляли своей исполнительностью, добросовестностью капитаны 1 ранга А. П, Шергин и Л. Г. Петров, инженер-капитаны 1 ранга В. В. Голембаков и В. А. Причастенко,

Управление подводного плавания ВМФ состояло из трех отделов: организационного, отдела подготовки и инспектирования соединений подводных лодок и отдела подготовки и инспектирования соединений ПЛО. Это была оптимальная структура, позволявшая четко решать все назревшие вопросы.

За несколько месяцев существования управление уже прошло определенный путь в своем становлении. Однако сказать, что становление уже закончилось, еще было нельзя. В этом я убедился в первые же дни. К моему удивлению, начальник подводного плавания ВМФ не имел доступа на командный пункт ВМФ. Оперативные сводки с флотов мне показывали лишь на третий день, после того как их просмотрят во всех отделах оперативного управления и управления боевой подготовки. С таким положением смириться я никак не мог. И дело тут, разумеется, не в ведомственных амбициях, не в том, кому и что раньше становится известно. Просто существовавший порядок лишал возможности оперативно готовить необходимые предложения по использованию подводных сил и сил ПЛО. Можно было лишь периодически готовить различные обобщенные материалы, а стоило ли только ради этого иметь целое центральное управление?

Я пошел к наркому и высказал ему свои соображения. Н. Г. Кузнецов очень внимательно выслушал мои доводы и тут же принял решение: «Виноградова на ФКП допустить. Оперативному дежурному докладывать ему всю обстановку на флотах. Оперативные сводки докладывать сразу после оперативного управления».

Положение существенно изменилось. Работа наша пошла значительно живей и интересней. Но ободренный столь успешным началом, вскорости я несколько перегнул палку. Затеял организовать в управлении оперативное дежурство с ведением соответствующей документации, оперативной обстановки на картах… Через некоторое время пришлось объясняться по этому поводу с И. С. Исаковым. Очень спокойно, тактично, но твердо он вразумлял:

— Это хорошо, что вы проявляете активность. Но создавать штаб в штабе, право дело, совсем ни к чему. Поймите, истинная штабная культура не только в том, чтобы красиво исполнить тот или иной документ, но и в том, чтобы все органы штаба четко выполняли свои, подчеркиваю — именно свои, функции, чтобы не было ненужного дубляжа одних органов другими. А вы зачем-то беретесь дублировать оперативного дежурного…

Вот так, через успехи и неудачи, и шло становление управления подводного плавания. Так шло и мое становление в новой роли, Как и на Севере, работать приходилось очень много и напряженно. Распорядок дня в Главморштабе, как, впрочем, и во всем центральном аппарате, установился весьма жесткий. Работа в управлениях не замирала практически круглые сутки. Люди отдыхали посменно по нескольку часов в день. Это шло сверху, от самого Верховного Главноколтндующего. В любой момент Н. Г. Кузнецова или кого-то из его заместителей могли вызвать в Ставку или Генеральный штаб. Соответственно в любой момент кто-то из начальников управлений мог понадобиться наркому ВМФ. Так что приходилось дневать и ночевать в штабе.

Деятельность нашего управления была весьма разнообразна. Требовалось решать массу оперативных, безотлагательных вопросов и в то же время заниматься проблемами, так сказать, фундаментальными. Активно велась разработка новых инструкций по боевому применению подводных лодок и средств ПЛО, руководящих документов по боевой подготовке. Вдумчивой, углубленной работы требовало изучение и обобщение опыта боевых действий. Даже в рамках одной бригады это было делать непросто, а тут на мой стол ложились пухлые папки отчетов и донесений сразу со всех флотов, и очень важно было ничего полезного не упустить в них, вчитываясь в сухие, безыскусные, но несущие в себе дыхание жарких поединков строки, выкристаллизовать из них наиболее значимее, то, что приведет, быть может, к рождению нового тактического приема или способа применения оружия…

А кроме того, приходилось участвовать, в разработке штатов и табелей снабжения, изучать кадры подводников, готовить предложения по их назначениям и перемещениям.

Самые тесные контакты у нашего управления наладились с представителями минно-торпедного управления, артиллерийского и управления связи ВМФ. Необходимость их диктовалась самой жизнью, ведь на флоты стало поступать много новой техники.

Представители центральных управлений, и в том числе управления подводного плавания, регулярно выезжали на флоты, помогали налаживать освоение новой техники, участвовали в планировании боевой подготовки и боевых действий. Многие из них выходили в походы на подводных лодках. В свою очередь в Москве, в Главном морском штабе, время от времени бывали начальники подводного плавания флотов. С Севера приезжал теперь уже контр-адмирал В. П. Карпунин, с Балтики — контр-адмирал А. М. Стеценко, с Черного моря — контр-адмирал П. И. Болтунов.

На четвертом нашем флоте, Тихоокеанском, начальником подводного плавания был контр-адмирал II. С. Ивановский. Тот самый Ивановский, что когда-то командовал дивизионом тихоокеанских «щук», в который входила и моя «Щ-121». Затем он служил на Балтике, войну встретил начальником штаба бригады подплава. Так что боевым опытом он тоже обладал. И это было весьма важно. Хоть непосредственных боевых действий Тихоокеанский флот не вел, но подводные лодки здесь в течение всей войны несли дозорную службу. Им были «нарезаны» позиции в районе Владивостока, на подходах к Советской гавани и у залива Владимир. Когда усилилась угроза нападения Японии на Советский Союз, число подводных лодок, несущих дозор, увеличилось. Так что и там, казалось бы, в глубоком тылу, тоже проходил подводный фронт.

Подводный фронт… Его незримая линия пролегала в глубинах Заполярья, в водах седой Балтики, на черноморских фарватерах. И хоть эта линия не была сплошной, как линия фронта на сухопутье, тем не менее подводные экипажи представляли собой единую, сплоченную силу, ведущую активные наступательные действия.

Вспоминается, как внимательно мы следили на Севере за успехами своих боевых товарищей — подводников Балтики и Черного моря, как радовались их победам, как тщательно изучали опыт их атак. Радовались, когда узнавали, что что-то найденное нами с успехом применяется на других флотах. Это ощущение единства, принадлежности к сплоченной боевой семье советских подводников значило очень много.

С приездом в Москву для меня лично положение дел на всех участках подводного фронта высветилось еще более детально и конкретно. Ежедневное знакомство с оперативными сводками, обстоятельные доклады начальников подводного плавания флотов, встречи с подводниками — участниками боевых походов — все это создавало картину масштабную и впечатляющую. Кроме того, у меня появилось теперь больше возможностей углубленно изучить всю документацию, отражающую боевую деятельность подводников Балтики и Черного моря с самого начала войны. И я, конечно, не преминул это сделать.

Каждый из морских театров, на которых развернулись боевые действия, имел свои существенные особенности. Если на Севере мы испытывали немалые трудности в связи с огромной протяженностью театра, суровостью природных и климатических условий, да и сравнительной удаленностью от внутренних районов страны, то, скажем, на Балтике на первый план выдвигались иные проблемы. Балтика — море сравнительно мелководное, ее небольшие глубины, наличие множества островных и шхерных районов благоприятствовали использованию против подводных лодок минного оружия и средств противолодочной обороны. Все это фашисты и делали, буквально нашпиговав Балтику, особенно Финский залив, минами, сетями и прочими средствами борьбы против лодок.

Черноморских подводников минная опасность не так донимала. Но они, как, впрочем, и весь Черноморский флот, сталкивались с большими трудностями в базировании своих сил. Ведь были временно оставлены такие важные военно-морские базы, как Одесса, Севастополь, Новороссийск…

Своеобразие театров, особенность боевых действий на них сказывались на организации, приемах и методах использования подводных лодок. Для балтийских подводников главным стало форсирование вражеских противолодочных рубежей. После того как фашистам удалось захватить Либаву (Лиепаю), Ригу, Таллин, они изо всех сил пытались запереть балтийских подводников в восточной части Финского залива. Для этого были оборудованы две мощные противолодочные позиции: одна — в районе острова Гогланд, другая — между островом Найссар (Нарген), лежащим на подходе к Таллину, и полуостровом Порккала-Удд. На оборудование этих позиций гитлеровцы сил и средств не жалели: они выставили тысячи мин, множество противолодочных сетей, развернули линии корабельных и авиационных дозоров, шумопеленгаторные станции, посты наблюдения, артиллерийские батареи. Такой сильной противолодочной обороны, которую фашисты создали здесь в 1942 году, не было ни на одном другом морском театре периода второй мировой войны.

Фашисты настолько уверовали в невозможность прорыва советских подводников в Балтийское море, что в начале навигации 1942 года стали было отправлять свои суда в путь без охранения. А балтийцы все-таки прорывались. С июля 1942 года одна за другой подводные лодки стали проникать через противолодочные заграждения на вражеские коммуникации. Гитлеровцы дорого поплатились за свою самоуверенность: умело используя эффект внезапности, балтийские подводники выполняли порой по нескольку успешных атак за поход. Особенно результативно действовали «Л-3» капитана 3 ранга П. Д. Грищенко, «Щ-309» капитана 3 ранга И. С. Кабо, «С-7» капитана 3 ранга С. И. Лисина, «Щ-406» капитан-лейтенанта Е. Я. Осипова, «Щ-303» капитан-лейтенанта И. В. Травкина, «Щ-320» капитан-лейтенанта И. М. Вишневского, «Щ-323» капитан-лейтенанта Ф. И. Иванцова.

Вчитывался я в скупые, внешне бесстрастные строчки отчетов, донесений — и перед глазами вставала полная героики и драматизма хроника боевой деятельности подводников. Каждый прорыв через противолодочные заграждения был настоящим подвигом, требовавшим огромного мужества, боевой дерзости, стойкости. В то же время и мастерство, конечно, требовалось незаурядное. Балтийцы постоянно совершенствовали приемы маскировки лодок, выбирали оптимальные курсы движения их с таким расчетом, чтобы быть в наибольшем удалении от дозоров противника, искусно использовали малейшие слабости во вражеской ПЛО, впадины дна с наибольшими глубинами.

Большой ценой достался этот опыт — несколько лодок погибли при форсировании противолодочных позиций. Но и фашистам урон был нанесен огромный: десятки их кораблей и транспортов с живой силой, ценным сырьем, оружием и боеприпасами были отправлены на дно. Трудно переоценить значение этих ударов, если вспомнить ту тяжелейшую обстановку, которая сложилась тогда на Балтике, то положение, в котором оказался Ленинград…

Родина высоко оцепила боевой вклад балтийских подводников. В марте 1943 года три подводные лодки — «Л-3», «Щ-303» и «Щ-309» — стали гвардейскими. Несколько ранее орденом Красного Знамени были награждены «Щ-323», «Щ-320» и «Щ-406».

Немало славных дел было за два с лишним года войны и у черноморцев. И здесь тоже появились свои снайперы подводных атак, асы минных постановок. Широкую известность получили боевые успехи «Щ-211» капитан-лейтенанта А. Я. Девятко, «М-35» старшего лейтенанта М. В. Грешилова, «Л-4» капитан-лейтенанта Е. П. Полякова, «Щ 205» капитан-лейтенанта П. Д. Сухомлинова, «Щ-215» капитан-лейтенанта Г. П. Апостолова, «Щ-214» капитан-лейтенанта В. Я. Власова.

Очень интересный опыт был накоплен черноморцами в использовании подводных лодок для перевозки людей и грузов. Летом 1942 года, когда напряжение боев за Севастополь достигло апогея, именно подводникам пришлось взять на себя значительную часть морских перевозок. Они доставляли в осажденный город боеприпасы, продовольствие, бензин.

Выполнение столь необычных для подводников задач потребовало от них большой изобретательности и упорства в достижении цели. На некоторых лодках, для того чтобы взять побольше полезного груза, снимали часть аккумуляторов, выгружали торпеды, артиллерийский боезапас.

По нескольку раз прорывались в Севастополь с грузом «Л-5» капитана 3 ранга А. С. Жданова, «С-31» капитан-лейтенанта Н. П. Белорукова, «М-32» капитан-лейтенанта Н. А. Колтыпина, «М-31» капитан-лейтенанта Е. Г. Расточиля и другие. Нередко бывало, что лодка, только вернувшаяся из рейса, сразу же загружалась и вновь отправлялась в Севастополь. Перевозки осуществлялись столь интенсивно и регулярно, что защитники Севастополя стали называть рейсы подводных лодок кавказской электричкой.

Транспортная деятельность черноморских лодок приводила фашистов в ярость, и они предпринимали бешеные усилия, чтобы сорвать ее. Некоторым из лодок приходилось за поход по 16–18 раз уклоняться от атак вражеских самолетов. Две из них — «С-32» и «Щ-214» — погибли. И все же перевозки продолжались. Всего подводники сумели доставить в Севастополь до 4 тысяч тонн различных грузов. Из осажденного города ими было эвакуировано 1400 человек, вывезено 2,8 тонны ценных грузов, в том числе деньги — 15 миллионов рублей.[20]

Говоря о боевых делах черноморских подводников, нельзя не сказать, что ими был накоплен, пожалуй, больший, чем на других флотах, опыт навигационно-гидрографического обеспечения морских десантов. Так, в Керченско-Феодосийской десантной операции активно участвовали «Щ-201», «М-51», «Щ-203». Это они выставляли светящиеся ориентиры, высаживали гидрографические группы, что способствовало успешной высадке десантников.

Весьма интересны, на мой взгляд, и примеры использования артиллерии подводных лодок против береговых объектов. Шоссейные дороги в Крыму, которыми пользовался противник, проходили вдоль берега и хорошо наблюдались с моря. Лодки, как правило, в ночное время подходили незамеченными к берегу, всплывали и с обнаружением скопление войск и боевой техники открывали огонь. Конечно, существенный ущерб таким образом нанести врагу было трудно, но все-таки подобные действия вынуждали фашистов отвлекать силы с передовой линии, выставлять вдоль берега дополнительные посты наблюдения, размещать здесь артиллерию.

Наиболее отличившиеся подводные лодки Черноморского флота также удостаивались высоких наград. К июню 1943 года здесь имелось три подводных корабля, отмеченных Родиной, — флаг «Л-4» украшал орден Красного Знамени, флаги «Щ-205» и «М-35» — гвардейские лепты.

Новый, 1944 год… Наверное, каждый советский человек встречал его с одной мыслью, с одной надеждой, чтоб фашистская нечисть была наконец выметена с территории нашей страны. И год начался хорошо. Успешно продолжались наступательные действия наших войск. Почти каждый день Совинформбюро сообщало об освобождении новых и новых городов.

Стремительное развитие событий на сухопутных фронтах ставило новые задачи перед флотами, и в том числе, разумеется, перед подводниками.

Горячие наступали дни для черноморцев. С выходом наших войск к Перекопу Крым оказался отрезанным с суши. Снабжение своей группировки, изолированной в Крыму, фашисты могли осуществлять теперь только морем и по воздуху. А стало быть, еще большее значение приобретали действия подводников, направленные на срыв морских сообщений между Крымом и западными портами Черного моря. Выполнение этой задачи, однако, было связано с немалыми трудностями. Особенно остро стояла проблема с ремонтом лодок. После плавания в суровом зимнем море все большее число их нуждалось в профилактике, а мощности ремонтных предприятий на Кавказе, увы, не хватало.

К началу 1944 года в строю находилось меньше половины лодок, входивших в состав черноморской бригады. Комбригу капитану 1 ранга Андрею Васильевичу Крестовскому и его штабу приходилось прилагать максимум усилий для того, чтобы обеспечить возможно более эффективное воздействие на коммуникации врага. Принципиально важным тут было правильно определить боевые позиции. Довольно долгое время подводные лодки вели боевые действия в северо-западном районе Черного моря. И не очень успешно. И вот «нарезали» позиции у берегов Крыма и в открытой части моря между Крымом и портами Румынии. Тут глубины были большие, минная опасность меньше и, что самое главное, более частыми стали встречи с вражескими кораблями и судами.

К нам поступил отчет о боевой деятельности бригады подплава за последний квартал 1943-го. Данные, приведенные в нем, говорили, что результативность боевых походов в октябре — декабре резко возросла. Было совершено 32 торпедные атаки, 19 из которых оказались успешными. Из небольшой диаграммы, приобщенной к отчету, можно было увидеть, что это больше, чем то, что удалось черноморским подводникам за весь 1942 год.

Успешно начали они и 1944-й. Подробно, не скрывая горделивых ноток в голосе, контр-адмирал Павел Иванович Болтунов докладывал мне о метких, снайперских, атаках капитанов 3 ранга Г. Е. Карбовского, Б. В. Гремяко, капитан-лейтенантов А. Н. Кесаева, Я. К. Иосселиани, И. Я. Трофимова. По всему чувствовалось — дело у черноморцев пошло.

В отличие от своего коллеги куда более сдержан и лаконичен был в те январские дни начальник подводного плавания КБФ. И дело не только в том, что Андрей Митрофанович Стеценко по своей натуре был человеком немногословным. Увы, балтийцы вот уже несколько месяцев не топили вражеских кораблей и судов: фашисты, израсходовав огромные силы и средства, сумели создать непроходимый противолодочный рубеж. При попытке форсировать его весной и летом 1943 года одна за другой погибли сразу несколько подводных лодок. Стало совершенно ясно, что просто бессмысленно рисковать людьми и кораблями. Командование приняло решение прекратить посылку лодок в Балтийское море. Для борьбы с морскими перевозками врага использовалась теперь лишь торпедоносная авиация.

Это, однако, не означало, что балтийские подводники с той поры бездействовали. Нет, они и в этих условиях делали все, что было в их силах. «Малютки», скажем, не раз выходили на Гогландский плес и в Нарвский залив, где высаживали разведывательные группы. Много времени и сил экипажи лодок отдавали ремонту, боевой подготовке. Конечно, можно было понять досаду подводников: наши войска громили фашистские полчища под Ленинградом, а им приходилось заниматься большей частью обыденными делами. Но мы верили: звездный час балтийских подводников еще впереди.

В конце января я с особым нетерпением ждал вестей с Северного флота. Здесь в период с 16 января по 5 февраля проводилась операция разнородных сил флота по нарушению вражеского судоходства. Та самая «РВ-1», о которой мы вели речь с В. П. Карпуниным еще в ноябре.

Замысел операции мне был хорошо известен, ведь он рождался в штабе Северного флота еще при моем участии. Мыслилось, что в атаках по вражеским конвоям вместе с подводными лодками примут участие эсминцы, торпедные катера, а также авиационные части и береговые батареи. При этом развертывание подводных лодок предполагалось осуществить совершенно по-новому.

Мы все чаще стали замечать, что гитлеровцы уже привыкли к тому, как действуют наши подводники, хорошо знали, что лодки несут патрулирование главным образом вблизи берегов, а когда подходит время пополнять аккумуляторные батареи, отходят в районы зарядки. Словом, враг начал приспосабливаться, менял тактику. Теперь он осуществлял проводку конвоев по наиболее безопасным фарватерам. Время от времени его суда отстаивались в глубинных фьордах. Заметно усилилось авиационное противодействие нашим лодкам.

Откровенно говоря, нас уже не удовлетворяли отдельные, разрозненные удары по вражеским конвоям, хотелось добиться большего — полностью разгромить хотя бы один-два конвоя, хотя бы на время прервать перевозки противника. Вот и появилась идея развернуть лодки не у берега, а милях в 25–30 от него. А с получением информации с самолета-разведчика или берегового радиоцентра о приближении вражеского конвоя выйти на курс его движения и нанести ряд последовательных ударов. Каждому командиру при этом представлялась полная свобода маневрирования для перехвата противника. Не исключалась одновременная атака конвоя несколькими лодками.

Операция тщательно готовилась. На флоте разработали соответствующие документы: боевой приказ, дополнительное боевое наставление, плановую таблицу, схему связи. Под руководством комбрига И. А. Колышкина была проведена оперативно-тактическая игра с участием командиров кораблей.

И вот 16 января Карпунин доложил, что развертывание подводных лодок началось. Всего для участия в «РВ-1» было выделено девять лодок. Две из них должны были вести непрерывную разведку в районе Гаммерфест, Порсангер-фьорд, остальные составляли ударную группу.

Следить за всеми перипетиями операции из Москвы было, конечно, трудно, но доклады о потоплении вражеских судов поступали к нам сразу же. Первой успеха добилась «М-201» капитан-лейтенанта Н. И. Балина. 19 января она потопила вражеский транспорт двухторпедным залпом. В последующие дни поступили сообщения об успешных атаках Г. И. Щедрина, Л. И. Городничего, В. Н. Хрулева, молодого командира «М-108» капитан-лейтенанта И. И. Юдовича.

Ну а подробности уже в начале февраля мне доложил В. П. Карпунин, прибывший в Главморштаб. Он, кстати говоря, непосредственно участвовал в боевых действиях, выходил в поход на «С-56». В походе этом не все складывалось удачно. В самом начале его при атаке конвоя последовал досадный промах — торпеды прошли мимо цели. Потом «эска» встретила фашистский эсминец, подверглась сильной бомбежке. Но в конце концов ей все же удалось потопить крупный танкер.

Вячеслав Петрович, по всему чувствовалось, был еще полон боевого возбуждения, не остыл после походных переживаний. В то же время он, как всегда, оставался предельно деловит и самокритичен.

— Если давать оценку операции в целом, — заявил он, — то успешной ее никак не назовешь. Многое из того, что задумывалось, пока не получилось.

— Но ведь были удачные атаки, — заметил я.

— Да, но удары наносились по отдельным судам, — пояснил Карпунин. — Только однажды караван удалось атаковать двумя лодками, да и то одна из них промахнулась. Из-за плохой погоды почти не смогла действовать авиация. Не справилась со своими задачами группа лодок разведки, поэтому лодки, входившие в ударную группу, вынуждены были, как правило, производить самостоятельный поиск целей…

— Ну а главный вывод какой?

— Главный? Надо повторить операцию. Дело-то стоящее. А опыт взаимодействия придет. Обязательно придет.

Ну что ж, с таким выводом я готов был согласиться. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем было проведено несколько операций. Новый метод боевого использования подводных лодок — метод «нависающей завесы» — целиком оправдал себя. Он открывал перед подводниками новые возможности для направления ударов по врагу.

На Черном море

В середине февраля я вылетел из Москвы в первую свою командировку — на Черноморский флот. Под крылом самолета проплывали заснеженные квадраты полей, чернеющие островки лесов, извилистые ленточки рек и речушек, а мне вспоминалась моя давняя служба на Черном море. Ведь те годы подарили мне встречи с большими людьми, очень много сделавшими для становления нашего флота.

Вытянув по жребию бумажку с надписью «Черноморский флот» (таким вот необычным, на сегодняшний взгляд, но, безусловно, справедливым способом производилось в ту пору распределение выпускников Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе), в июне 1930 года я прибыл в Севастополь. Все мысли, конечно, были только о кораблях. Но вдруг последовало совершенно неожиданное назначение — флаг-секретарем начальника Морских Сил Черного моря. К такому повороту событий я был совсем не готов.

Флаг-секретарь — это, по сути, адъютант. А ведь не секрет, какое отношение бытует к этой должности среди некоторых: эдакое, мол, теплое местечко при начальстве… Много позже я понял, как же несправедливы и превратны эти представления. Флаг-секретарь, адъютант — эго ведь не мальчик на побегушках. Это серьезная и крайне необходимая штабная должность. Но тогда, в июне 1930 года, я был совершенно убит тем, что мои товарищи будут плавать, расти, совершенствоваться во флотском деле, а мне придется служить на коврах и паркете. Но делать нечего, надо было отправляться в штаб флота и приступать к исполнению новых обязанностей.

Начальник Морских Сил Черного моря, или, как сокращенно называли, наморси, В. М. Орлов с первых дней произвел на меня огромное впечатление. Человек высочайшей культуры, воспитанности, какого-то удивительного изящества буквально во всем — в походке, во взгляде, в разговоре, даже в смехе! Уважение и восхищение вызывала и биография Владимира Митрофановича. Я знал, что он прошел трудную и суровую школу жизни. В царское время, будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, он дважды был арестован за революционную агитацию. В 1916 году его мобилизовали и направили учиться на отдельные гардемаринские классы. В дни Октября Орлов служил на Балтике на крейсере «Богатырь», матросы которого неоднократно избирали его в судовой комитет. В 1918 году стал членом партии большевиков. Некоторое время Владимир Митрофанович возглавлял политотдел Балтийского флота. Затем руководил военно-морскими учебными заведениями. В 1924 году он водил в заграничный поход отряд кораблей в составе крейсера «Аврора» и учебного корабля «Комсомолец» по маршруту Кронштадт — Мурманск — Архангельск — Кронштадт с заходом в Швецию и Норвегию. С октября 1926 года В. М. Орлов командовал Черноморским флотом.

Орлов был умелым и требовательным воспитателем командных кадров. Это я быстро почувствовал и на себе. В один из первых же дней произошел такой случай. Орлов долго работал у себя в кабинете с какими-то документами, а потом попросил стакан чаю. В моем распоряжении находился писарь, которому и следовало бы поручить выполнение такой просьбы, но накануне я отпустил его, поэтому пришлось самому бежать в буфет, заваривать чай, затем нести его в кабинет наморси. Тот, увидев это, отчитал меня:

— Почему же вы не cказали, что отпустили писаря? Обошелся бы я без чая. Чтобы больше вы такими делами не смели заниматься. Вы не денщик. Вы — штабной командир.

Расстроенный выговором, я взял да и сгоряча выложил все, что думаю о своей должности. Орлов усадил меня на стул и с полчаса втолковывал, в чем я заблуждаюсь:

— Вы даже не представляете, какую бесценную школу можете пройти здесь. У вас прекрасная возможность с первых дней службы научиться смотреть на все флотские дела широко и масштабно. У вас все еще впереди, отпущу я вас на корабли — не волнуйтесь. Но отпущу только тогда, когда увижу, что вы взяли все, что возможно, от должности флаг-секретаря…

И это были не просто слова. Орлов, несмотря на свою большую занятость, не упускал подходящего случая для моей учебы. Идет, к примеру, большое отрядное учение в море. Дивизия крейсеров во главе с линкором «Парижская коммуна» следует в кильватерной колонне. По сигналу флагмана производится поворот на 90 градусов. Наморси подзывает меня и неожиданно спрашивает:

— Как вы, Виноградов, оцениваете произведенный маневр?

Я пожимаю плечами: мне ли, мол, судить о таких вещах, Орлов спокойно, вполголоса, но очень внушительно замечает на это:

— Вы флаг-секретарь командующего и должны иметь свое суждение по каждому флотскому событию. Потрудитесь мне больше таких невразумительных ответов не давать.

Пришлось делать выводы для себя, и впредь я уже не был простым созерцателем учений, старался мысленно анализировать каждый их эпизод. А Орлов еще не раз устраивал мне маленькие экзамены, поправлял, коль отвечал неточно, хвалил, если суждения были достаточно правильны и весомы. И это действительно было редкостной, чрезвычайно полезной школой для молодого командира РККФ.

Орлов часто выходил в море, лично руководил учениями корабельных сил. Это было время, когда наш флот, если так можно выразиться, начинал ощущать себя флотом. Позади остались тяжелейшие годы восстановления его, годы, когда радовались, что удалось отремонтировать и ввести в строй какую-нибудь старую, искалеченную во время гражданской войны посудину, когда событием становился самый обычный переход из одного черноморского порта в другой. Теперь же на Черном море появилось сразу несколько крупных кораблей, выросло число эсминцев, сторожевиков, торпедных катеров, начали поступать первенцы советского подводного кораблестроения — подводные лодки серии «Декабрист». Орлов не жалел сил и энергии на то, чтобы уровень боевой учебы на флоте соответствовал новому облику его и задачам, многое делал для выработки у командиров единых взглядов на ведение морского боя.

Уверенно управлял В. М. Орлов силами флота на крупном учении, состоявшемся осенью 1930 года вблизи Кавказского побережья. За ходом учения наблюдал нарком по военным и морским делам К. Е. Ворошилов и дал высокую оценку выучке черноморцев. Хорошо отстрелялась тогда «Парижская коммуна», красивую атаку на полном ходу выполнили торпедные катера. А под занавес учений всех приятно удивили действия одной из подводных лодок. Она провела скрытную и очень эффектную атаку по линкору.

В июне 1931 года Владимир Митрофанович Орлов был назначен в Москву начальником Морских Сил РККА. На этой высокой должности, которую он занимал шесть лет, с еще большей силой раскрылся его талант крупного организатора и воспитателя флотских кадров. В. М. Орлов был удостоен высшего военно-морского звания того времени — флагмана флота 1 ранга.

Ну а мне после ухода В. М. Орлова довелось в течение нескольких месяцев работать еще с одним столь же незаурядным человеком — Иваном Кузьмичом Кожановым. Именно он после ухода В. М. Орлова командовал Черноморским флотом.

Об И. К. Кожанове я много слышал еще в училище. Герой гражданской войны, водивший в бой матросские полки против Юденича и Врангеля, воевавший на Балтике и Волге, на Каспии и Азове, он казался личностью просто-таки легендарной. Но при непосредственном знакомстве оказалось, что это чрезвычайно простой и доступный человек. По характеру он был совсем не похож на В. М. Орлова: внешнее менее подтянут и совершенно не изящен, даже несколько грубоват в выражениях. Но за внешней простоватостью скрывалось глубокое знание и теории военно-морского дела, и практических проблем флота.

На флоте Кожанова любили. Здесь служило много его боевых товарищей по гражданской, которые так себя и называли — кожановцами. Они часто приходили в кабинет наморси, входили запросто, без доклада. Начинались воспоминания о былых боях и походах. Иван Кузьмич был мастерским, задорным рассказчиком — образная, народная речь, бесконечные прибаутки, которыми он так и сыпал. Любил Кожанов вспоминать, как был он военно-морским атташе в Японии.

— Меня там за своего принимали, — подшучивал он над своими несколько раскосыми глазами.

Работалось с И. К. Кожановым интересно. Он был далек от канцелярщины, не любил возиться с бумагами, предпочитал идти в матросскую массу, заниматься конкретными, живыми делами. Если Орлов всегда придавал значение моменту престижа (скажем, не было случая, чтобы он держал свой флаг ниже, чем на крейсере), то Кожанова это, похоже, вовсе не волновало: он мог выйти в море и на тральщике, и на катере. Но почему-то особенно любил эсминцы «Матросский флагман» — так любовно называли его моряки.

При Кожанове, на мой взгляд, подготовка корабельных сил была более приближена к боевым условиям. При всей своей обычной мягкости и добродушии Иван Кузьмич становился просто беспощадным, если в боевой учебе обнаруживались чрезмерные условности, упрощенчество или уж тем более показуха. Кожанов требовал, чтобы экипажи боевых кораблей больше плавали в сложных погодных условиях, учились метко стрелять, несмотря на шторм и туман. Он обладал богатейшим личным боевым опытом и не скупясь делился им с подчиненными. Блестяще проводил разборы, военные игры, па которые обычно собирали всех командиров кораблей флота. Вот где в полной мере проявлялись эрудиция, кругозор И. К. Кожанова. Он увлеченно и со знанием дела говорил о перспективах развития флота, о новинках зарубежного кораблестроения, о взаимодействии флота и авиации.

Нельзя не сказать и еще об одной колоритной фигуре — начальнике штаба флота Константине Ивановиче Душенове. В дни Октября он был матросом на легендарном крейсере «Аврора». Настоящим носителем революционного духа и традиций, большевистской страстности и принципиальности оставался К. И. Душенов всегда, и тогда, когда занимал уже весьма высокий пост.

Штаб флота в ту пору был совсем небольшим — от силы два десятка человек. Но работал он очень слаженно и четко, и во всех его делах чувствовалась твердая рука начальника. Константин Иванович работал, что называется, не жалея себя Даже когда случалось приболеть, не давал себе малейшей поблажки. Все в штабе звали: если Душенов ходит по отделам и в коридоре вполголоса напевает какой-нибудь веселый мотивчик, значит, он нездоров и лечится своим средством — разгоняет болезнь в движении.

Вообще, характером К. И. Душенов обладал непростым, неординарным и порой был способен на необычные поступки и решения, в особенности если дело касалось борьбы за строгий флотский порядок. На флоте из уст в уста передавали такую, к примеру, историю. Как-то начальник штаба флота делал смотр линкору «Парижская коммуна». Обнаружив довольно много непорядка, упущений в содержании корабля, он приказал весь замеченный им мусор и хлам немедленно убрать и сложить на верхней палубе в одну кучу. Линкор — корабль большой, и куча получилась внушительная. Тогда Константин Иванович приказал построить экипаж, затем пригласил одного из лучших спортсменов линкора и громогласно, так, чтобы весь строй слышал, поинтересовался: по силам ли тому перепрыгнуть через эту свалку мусора? Тот стушевался. А Душенов саркастически заметил:

— А что же будет, если куча еще вырастет?

Прямо скажем, примером тонкого и деликатного подхода этот факт не назовешь. Но уж что наглядно, то наглядно. Урок экипаж линкора получил памятный, да и в других экипажах поняли, что за беспорядок начальник штаба спуску не дает.

В 1935 году К. И. Душенов был назначен командующим Северной военной флотилией, а затем стал командующим флотом. От старожилов Севера мне не раз доводилось слышать о том, как много делал он для молодого флота, как много сил вкладывал в строительство баз, аэродромов, в создание береговой обороны, в то, чтобы быстрее осваивался морской театр.

Вот с такими людьми довелось мне общаться в первые годы службы на Черном море. Орлов, Кожанов, Душенов… Фамилий этих видных деятелей советского Военно-Морского Флота не найдешь в истории Великой Отечественной войны. Их жизни трагически оборвались за несколько лет до ее начала. Но они внесли достойный вклад в развитие нашего флота. Я думаю, что талант многих военачальников военной поры засверкал еще и потому, что у них были достойные предшественники и наставники. И сегодня, говоря о советской флотоводческой школе, о традициях советского военно-морского искусства, давайте не забудем отдать должное той плеяде замечательных организаторов и руководителей Рабоче-Крестьянского Красного Флота, которых выдвинула из народной массы революция.

Самолет приземлился в Краснодаре. Отсюда пришлось добираться на перекладных до Поти. Силы Черноморского флота базировались в целом ряде кавказских портов — Туапсе, Геленджике, Батуми… Но основная часть их располагалась в Поти. Здесь был и штаб бригады подплава.

Поти — городок небольшой, порт очень тесный. Просто удивительно, как удалось разместить в нем такого громадину, как линкор «Севастополь»,[21] другие крупные корабли. Подводные лодки буквально сгрудились у борта довольно внушительной плавбазы «Волга», точно пчелы вокруг матки.

О положении дел в бригаде мне доложил начальник подводного плавания Черноморского флота контр-адмирал П. И. Болтунов. Сообщил он и весьма печальную новость: не вернулась из похода подводная лодка «Л-23», на которой находился командир бригады капитан 1 ранга А. В. Крестовский.

— Боевой комбриг был, прекрасный товарищ, — добавил Болтунов. — Да вы, должно быть, помните его по училищу?

Да, я хорошо помнил пылкого, жизнерадостного курсанта Крестовского. Трудно было поверить, что его, как и членов экипажа, больше нет в живых. Хорошо помнил я по совместной учебе в училище и самого Болтунова. Еще бы, ведь он, обучавшийся на старшем курсе, был моим командиром отделения. Мы, тогдашние его подчиненные, уважали Павла Ивановича Болтунова за честность, справедливость, за то, что он был для нас не только командиром, но и настоящим старшим товарищем.

После выпуска из училища Болтунов плавал штурманом на эсминце «Володарский», затем стал подводником, служил на «декабристах», «ленинцах». Войну встретил командиром бригады подплава. Именно его в 1943 году и сменил Крестовский. Теперь же, когда тот погиб, Павлу Ивановичу надо было вновь приобретать навыки управления бригадой — ему приказано временно исполнять обязанности комбрига.

— Обстановка в бригаде довольно сложная, — докладывал Болтунов. — Из двадцати восьми лодок в готовности к выходу в море от силы десять. Мобилизуем все, что только можно, чтоб ускорить ремонт остальных, но, увы, не все получается. С большим напряжением работает и штаб бригады, ведь впереди — большие дела.

Да, вот-вот должны были грянуть бои за Одессу. А там и за освобождение Крыма. Пора развертывать активную подготовку к участию в этих операциях. Ну а моей задачей было — оказать черноморским подводникам в этом практическую помощь. Но с чего начать работу? Это я наметил для себя еще в Москве: начну сразу с боевого похода.

Болтунов, узнав о моем намерении, забеспокоился:

— На ближайшие дни у нас запланирован выход только одной лодки — «М-62». Но экипаж этой «малютки», к сожалению, у нас не из лучших. Много в нем молодых, неопытных подводников. И командир «шестьдесят второй» тоже пока ничем себя не показал…

Но ведь это как раз то, что мне и нужно! Хороший командир и сам будет хорошо воевать, ну а начинающему, малоопытному тем более нужна помощь. Решено — сделано. В этот же день я перебрался на «М-62», а вечером она вышла в море.

Путь предстоял неблизкий — почти через все Черное море, под Евпаторию. Там, вблизи вражеских коммуникаций, «малютка» должна была нести боевое патрулирование. Быстро растаяли во тьме кавказские берега. Черная, беззвездная ночь опустилась над морем. Оно встретило нас крепким ветром, крутой встречной волной.

Командир «М-62» капитан-лейтенант Н. И. Малышев, стоя на мостике, озабоченно покачивал стриженой головой:

— Чувствую, опять разыграется сильный шторм. В прошлом походе нас так потрепало, что пришлось целый месяц ремонтироваться. Как бы не повторилась та же история.

Шторм и впрямь разыгрался не на шутку. Гребни волн захлестывали «малютку». Она с трудом двигалась вперед. Ну а как дела в отсеках? Как переносят качку молодые моряки? Спускаюсь вниз.

Пройдя по лодке, убеждаюсь, что в каждом отсеке есть опытные моряки, которые отлично держатся сами и помогают товарищам. Дух в экипаже вполне боевой, и беспокоиться за людей не приходится — выдюжат.

А вот железо, увы, не выдерживает свирепого шторма. С жутким треском мощной волной оторвало от палубы и загнуло к корме ограждение рубки. Загнуло назад и магнитный компас. Теперь его показаниям веры не было. Да это еще бы полбеды, но очередной штормовой вал, накрыв лодку, хлестанул в центральный пост. Вода заполнила трюм, вывела из меридиана гирокомпас, залила нижнюю головку перископа.

Что делать? Пришлось погрузиться, чтобы уйти от крутых встречных волн, привести в порядок корабль, ввести в строй гирокомпас. Только управились, всплыли — и тут же в центральный пост обрушилась новая водяная лавина. На этот раз гирокомпас вышел из строя всерьез.

— Вот вам, Малышев, и первая вводная по штурманской части, — заметил я. — Какие будут предложения?

Положение наше и впрямь было незавидным. Гирокомпас не работал. Магнитный компас показывал что угодно, но не то, что нужно. Ориентировку мы потеряли… Командир «малютки» сморщил лоб:

— Точное место определить затрудняюсь… Если повернуть на север, то рано или поздно обнаружим Крымские горы, восстановим ориентировку…

Решение, прямо скажем, не ахти какое изящное. Но в данном положении, пожалуй, наиболее разумное и надежное. Идем потихоньку на север. Шторм начал ослабевать. С приближением рассвета улучшилась и видимость. И вот вдали на фоне светлеющего неба проступили кажущиеся небольшими холмиками горы. Вон Роман-Кош, Чатыр-Даг. А вон и характерные зубцы Ай-Петри, которые ни с чем не спутаешь. Теперь все проще — курс на северо-запад.

Движемся, стараясь держаться мористее. Но вот ходу нам остается всего несколько миль и возникает новая проблема: как точнее выйти в заданную точку? Приближаться к берегу в надводном положении опасно — враг может засечь лодку. Малышев на этот раз не смог предложить подходящего варианта действий. Пришлось порекомендовать ему кое-что из нашего заполярного опыта. Там, на Севере, подводники при необходимости ориентировались по глубинам. Сейчас нам требовалось выйти в квадрат, наименьшие глубины в котором были 50 метров. Погрузились точно на такую глубину и малым ходом двинулись в сторону берега. Через некоторое время лодка мягко коснулась грунта. На глубиномере ровно 50 метров. Подвсплываем под перископ, определяемся по береговым ориентирам: вышли почти в назначенное место.

Таким вот весьма непростым и напряженным получился переход в район боевого патрулирования. А вот само пребывание на позиции проходило при более спокойной погоде, без особых приключений, но и, увы, без встреч с врагом. «Малютка» курсировала между Тендровской косой и Тарханкутским маяком, практически параллельно трассе Евпатория — Одесса. Видимость была хорошая. Вахты неслись бдительно. Однако прошли сутки, другие, третьи, но море оставалось пустынным.

Накануне в этом же районе несла боевое патрулирование другая «малютка» — «М-117» капитан-лейтенанта А. Н. Кесаева. Мы знали, что большую часть похода ей также пришлось провести в безрезультатных поисках. Но под конец его удача все же улыбнулась подводникам. 31 января они встретили караван вражеских судов и сумели потопить одно из них. Значит, и нам надо было терпеливо ждать свой шанс.

Ну а пока на лодке делалось все для того, чтобы не терять даром драгоценное походное время. Малышев развил весьма завидную активность. Экипаж отрабатывал одну курсовую задачу за другой, все дни напролет были до отказа заполнены занятиями, тренировками. Ну а по вечерам непременно проводились учебные торпедные атаки. Игралась боевая тревога, лодка маневрировала на различных ходах, оружие и механизмы готовились к бою. Одним словом, все, как в реальном бою, только до выпуска торпед дело не доходило и цели, естественно, были условными. Моряки придумали остроумное название этим ежевечерним упражнениям — «атаки по луне».

Польза таких «атак по луне» была ощутимой. Даже на глаз было видно, что растет боевая слаженность экипажа. Да и сам Малышев заметно прогрессировал с каждой учебной атакой, все увереннее принимал решения, все четче управлял подчиненными.

Но вот настали последние сутки нашего пребывания в районе боевого патрулирования. Во второй половине дня «М-62», идя под перископом, в очередной раз подошла к Тарханкуту. Малышев, разглядывая в перископ берег, спросил:

— А вы не знаете, товарищ контр-адмирал, что в переводе на русский означает «Тарханкут»?

— Говорят, «чертов угол», — ответил я.

— Вот как! Похоже, для нас это и на самом деле так — невезучее место…

«Малютка» развернулась на обратный курс. Малышев, продолжая вести наблюдение через перископ, все рассуждал о невезении и вдруг радостно воскликнул:

— Есть цели!

Я бросился к перископу. Далеко-далеко, почти у самого горизонта, двигался в направлении Одессы небольшой караван: буксир тянул за собой сухогрузную баржу. Охраняла их быстроходная десантная баржа (БДБ), вооруженная артиллерией.

— Как будете действовать? — спросил я Малышева.

— Движется караван медленно, — начал размышлять он, — но в подводном положении нам их все равно не догнать. С другой стороны, БДБ для нас противник опасный. Так что лучше не рисковать. Пока светло, будем преследовать цели в подводном положении, а с наступлением темноты всплывем в надводное и нагоним.

Рассуждения Малышева были весьма здравыми. Зачем очертя голову бросаться в погоню, когда можно немного выждать и затем использовать все выгоды скрытной атаки? Так все и было исполнено. Ночью «малютка» незамеченной подкралась к каравану на дистанцию семь кабельтовых. Командир подвел ее с темной стороны, приведя противника на лунную дорожку. Позиция для атаки была просто идеальной, и, казалось, ничто не может помешать отправить на дно вражескую баржу.

Стоял полный штиль. Вода сильно фосфоресцировала. Два следа торпед светились ясно видимыми серебристыми линиями. Линии эти метили точно в четкий силуэт баржи. Мы на мостике с нетерпением ждали взрывов. Но что это? Торпеды прошли под серединой баржи, а взрывов не последовало. Только тут меня осенило:

— Какая была установлена глубина хода торпед?

— Четыре метра, — упавшим голосом ответил Малышев. — Как на береговой базе установили, так и осталось.

Четыре метра! По мелкосидящей барже стрелять такими торпедами было, безусловно, бесполезно. Вот как бывает. Один-единственный недосмотр перечеркнул всю большую, многотрудную работу, проведенную в походе. В неважном настроении возвращались мы в базу.

Как бы то ни было, но отсутствие результата — это тоже в известном смысле результат. Какой бы огорчительной ни была неудача, надо уметь не только огорчаться и переживать, но и извлекать из нее необходимые для себя уроки. Для меня лично поход на «М-62» был вовсе небесполезен. Ну, во-первых, он помог яснее представить обстановку на черноморском театре. Во-вторых, четче выявились многие проблемы подготовки подводников. Взять ту же злополучную установку глубины хода торпед. Тут ведь дело было не только в том, что оплошали торпедисты «малютки» и Малышев. Тут логично было поставить вопрос о подготовке торпедного оружия вообще. Почему на третьем году войны на лодку поступают торпеды, глубина хода которых позволяет стрелять лишь до линкорам и крейсерам, в то время как известно, что ни тех ни других у врага на Черном море нет? Состоялся серьезный разговор с представителями минно-торпедного отдела флота, береговой базы подплава. Были сделаны соответствующие выводы.

Серьезный разговор состоялся и на разборе похода «М-62», который проводился на плавбазе. В кают-компании ее собрались работники штаба бригады, командиры дивизионов, командиры лодок. Малышев подробно доложил о перипетиях похода. Ну а затем все, даже самые незначительные эпизоды его были разобраны, что называется, по косточкам. Подводники приняли самое живое, творческое участие в обсуждении — каждый высказывал свое мнение, размышлял, как бы он поступил в той или иной ситуации, вспоминал поучительные случаи из своей практики. В адрес командира «М-62» прозвучало немало справедливой критики, но, подводя итоги, я все же счел необходимым подчеркнуть, что Малышев командир растущий, способный. Верилось, что в будущем он сможет привести свою «М-62» к победам.

Разбор предполагалось провести за час, но разговор затянулся гораздо дольше. Командиры начали дотошно расспрашивать меня о боевой деятельности североморских подводников, об их опыте. Не иссякали вопросы у командиров дивизионов капитанов 2 ранга В. С. Азарова. А. С. Жданова, командиров «малюток» капитан-лейтенантов А. Н. Кесаева, В. М. Прокофьева и других. Я старался как можно полнее удовлетворить любопытство товарищей и в душе, честно говоря, радовался, что есть такая заинтересованность, что живет в подводниках стремление постоянно расширять свой тактический кругозор, набираться опыта. Позже со многими из командиров мне довелось познакомиться поближе, со многими я подробно беседовал. В целом сложилось впечатление, что черноморские лодки доверены людям зрелым, подготовленным, сознающим меру своей командирской ответственности. Все понимали, что, когда развернутся бои за Крым, перед подводниками встанут качественно новые, гораздо более сложные, чем прежде, задачи, а значит, и всю организацию боевой деятельности подводных сил надо было продумывать по-новому. Понимал это штаб бригады подплава, понимал это, естественно, и Военный совет флота, на одном из заседаний которого мне довелось присутствовать в начале марта.

Проходило это заседание во флагманском салоне линкора «Севастополь», стоявшего в Потийском порту. Проводил его командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Филипп Сергеевич, только что вернувшийся после некоторого перерыва на Черное море (в течение нескольких месяцев он командовал Амурской флотилией), входил в курс флотских дел. Понятно, что ему сейчас, как воздух, нужна была максимально полная информация об обстановке на театре, о проблемах, с которыми сталкиваются во флотских частях и соединениях. Самым дотошным образом расспрашивал он меня о моих замечаниях и наблюдениях по бригаде подплава, о подробностях похода на «М-62». Несколько вопросов задал о нашем трудном штормовом переходе, о том, какие повреждения получила «малютка». Это, честно говоря, даже несколько удивило, подумалось: «А в такие-то частности зачем входить комфлоту?» Но вскоре выяснилось, в каком направлении работает мысль Ф. С. Октябрьского.

— Вот ведь что получается, — заметил он, обращаясь к членам Военного совета, — мы сетуем на огромные трудности с ремонтом лодок, а сами упорно бросаем их в штормовые передряги, после которых они нуждаются в ремонте, даже не имея боевых столкновений с врагом. А ведь этих самых столкновений стало заметно меньше: по всему видно — наступило какое-то затишье на вражеских коммуникациях. Пройдет немного времени — и все изменится: враг побежит из Крыма. Вот тут бы и нанести по его перевозкам мощные удары. Да только чем мы будем их наносить, если сегодня сами все свои лодки угробим? — Командующий замолчал, минуту-другую размышлял, а затем вдруг спросил меня:

— Как посмотрит представитель Главного штаба: а что, если нам вообще отказаться до конца марта от посылки подводных лодок в море?

Вопрос был, прямо скажем, непростой. До этого на всех флотах обычно стремились добиваться постоянного, непрерывного воздействия на вражеские коммуникации, а тут вдруг — взять и отказаться от походов. Но, с другой стороны, резон-то, в самом деле, был немалый. Передышка помогла бы собраться с силами, подготовить большее число лодок к тому моменту, когда наступит пора решающих сражений. Сманеврировав по времени, приурочив пик своей активности к пику вражеских морских перевозок, можно было нанести фашистам куда больший ущерб. Взвесив все «за» и «против», я счел возможным поддержать идею временного прекращения походов.

— Так и решим, — резюмировал Ф. С. Октябрьский и тут же приказал начальнику штаба флота контр-адмиралу И. Ф. Голубеву-Монаткину подготовить проект соответствующего приказа.

Обсуждался на заседании Военного совета и вопрос о том, как лучше организовать взаимодействие разнородных сил в ходе Крымской операции. Были установлены следующие районы их действий: на ближних подступах к Крыму предстояло действовать торпедным катерам, на дальних — подводным лодкам, на всем протяжении коммуникаций — авиации. Подробные указания дал Ф. С. Октябрьский командующему ВВС флота генерал-лейтенанту авиации В. В. Ермаченкову о порядке наведения подводных лодок на конвои по данным авиаразведки.

Подготовка к участию в Крымской операции с каждым днем шла все активнее. Готовилась техника, готовились люди. В бригаде подплава регулярно проводились всевозможные занятия, тренировки, тактические игры и групповые упражнения. С особым напряжением работал штаб бригады, возглавляемый капитаном 1 ранга М. Г. Соловьевым, — все надо было как следует распланировать, облечь в форму четких боевых документов. В один из дней Михаил Георгиевич обратился ко мне:

— Взгляните: а что, если «нарезать» позиции вот так…

Он положил передо мной карту Черного моря. От Севастополя и Евпатории к румынским и болгарским портам тянулись пунктирные линии — вероятные маршруты движения фашистских судов. Их пересекали многочисленные прямоугольники — позиции наших лодок. Я насчитал их шестнадцать, причем десять располагались в районе основных коммуникаций.

— Где ж вы наберете столько лодок, чтобы обслуживать все эти позиции? — поинтересовался я.

— Разумеется, не наберем, — ответил Соловьев. — Мы предполагаем, что одновременно на коммуникациях врага будут действовать шесть — восемь лодок. Каждая в пределах своей позиции будет осуществлять самостоятельный поиск конвоев. Но если мы получим данные воздушной разведки об изменении их маршрутов, на лодки последуют указания о переходе на более выгодные позиции.

— Своего рода маневр позициями?

— Да, мы так и назвали этот метод — маневрирование заранее обусловленными позициями.

Ну что ж, задумка была интересная, позволявшая рассчитывать на многое. Это говорило, что штаб бригады живет уже предстоящими боями.

То же самое можно было сказать и о политотделе бригады, который возглавлял капитан 2 ранга С. И. Пастухов. Сам начальник политотдела и его подчиненные в эти дни очень много времени находились на лодках. Они помогали готовить и проводить партийные и комсомольские собрания, глубоко вникали в жизнь личного состава, оказывали практическую помощь политработникам подводных лодок.

Особенно хочется сказать, как велась работа с агитаторами. Агитатор в отсеке… Для подводной лодки — это фигура весьма значительная. В походных условиях, когда экипаж разобщен, разделен стальными переборками, от агитатора зависит очень многое. Именно он должен суметь, коль понадобится, разъяснить своим товарищам по отсеку смысл той или иной решаемой задачи, в простой, доходчивой форме ответить на вопросы, если они возникают, должен постоянно чувствовать настроение людей. В агитаторы любого моряка не выдвинешь. Тут нужен такой человек, чье слово было бы действительно весомо и авторитетно для других. Необходимо обеспечивать агитаторов нужными материалами для проведения бесед. Всем этим политработники бригады подплава занимались вплотную. Это я почувствовал еще во время похода на «М-62». Очень активно во время него работали агитаторы Володин и Рукавишников. Буквально каждую свободную минуту они использовали для проведения бесед или громких читок.

Ну а теперь, в ходе подготовки к Крымской операции, политотдельцы снабдили каждого агитатора папкой с новыми разработками и материалами. Для проведения бесед предлагались самые разнообразные темы: «Боевые действия ВМФ в 1943 году», «Сообщение Чрезвычайной комиссии о зверствах фашистов в Киеве», «Почему победила Красная Армия в период гражданской войны?», «О жизни и деятельности великих русских флотоводцев Ушакова и Нахимова» и другие.

Во время командировки я ознакомился с противолодочной обороной флота. Побывал в дивизионе сторожевых катеров, возглавляемом капитаном 3 ранга А. А. Жидко, других подразделениях. В целом состояние противолодочной обороны каких-либо серьезных замечаний не вызвало. Противолодочные силы, правда, у нас были не ахти какие большие, но и подводные силы врага на Черном море тоже нельзя было назвать многочисленными.

Однако помнить об угрозе из глубины, безусловно, приходилось постоянно. Особенно опасались черноморцы нападения фашистских субмарин на корабли и суда, выходящие из Потийского порта. Судно, потопленное на фарватере, могло бы надолго закупорить гавань. Чтобы этого не случилось, прежде чем выпустить из Поти какой-либо крупный корабль или караван судов, на фарватер посылались катера-охотники. Проводилось контрольное бомбометание, и фашистская лодка, если она находилась поблизости, вынуждена была либо покинуть район, либо погрузиться на глубину, с которой она уже не могла использовать свое оружие.

К ПЛО привлекалась и базовая авиация. Самолеты вели наблюдение за морем, атаковывали обнаруженные лодки противника. Между кораблями ПЛО и самолетами поддерживалась постоянная связь. Летчик, заметив подводную лодку, мог немедленно вызвать сюда корабли и навести их на врага.

В конце марта закончилась моя командировка, длившаяся больше месяца. Я вернулся в Москву, доложил о результатах поездки вице-адмиралу Г. А. Степанову. Он тут же дал указание:

— Готовится директива Ставки по освобождению Крыма. Главморштаб должен представить свои предложения. Подключайтесь к работе над ними…

Директива была утверждена Ставкой 11 апреля. В ней Черноморскому флоту, в частности, ставилась такая задача: «Систематически нарушать коммуникации противника в Черном море, а в ближайший период нарушение коммуникаций с Крымом считать главной задачей. Для действий на коммуникациях использовать подводные лодки, бомбардировочную и минно-торпедную авиацию, а на ближних коммуникациях — бомбардировочно-штурмовую авиацию и торпедные катера…»[22]

В этот же день, 11 апреля, началось развертывание подводных лодок. Первыми вышли в море «Л-6», «М-35», «М-111», «А-5», за ними — «М-62». Вышедшие в поход несколько ранее «С-31» и «Щ-215» заняли места в соответствии с общим планом операции. В последующие дни до 9 мая было развернуто еще шесть лодок.

Это были горячие, насыщенные событиями дни. Мощные удары наносились но врагу на сухопутном фронте. 10 апреля войска 3-го Украинского фронта освободили Одессу. 11 апреля Отдельная Приморская армия и силы Черноморского флота освободили Керчь, а войска 4-го Украинского фронта ворвались в Крым с севера и захватили важный узел дорог Джанкой. К 17 апреля наши войска вышли на подступы к Севастополю, и началась подготовка к штурму.

Обстановка на морских дорогах теперь изменилась. Фашисты вынуждены были резко активизировать перевозки морем, начали эвакуацию своих войск из Крыма. Подготовились они к этому довольно основательно. Конвои, как правило, прикрывались с воздуха авиацией, действовавшей с аэродромов Севастополя и Румынии. Кроме того, для ближайшего охранения транспортных судов противник использовал эсминцы, сторожевые корабли, довольно большое число катеров-охотников. Но несмотря на все это, черноморские подводники наносили чувствительные удары по врагу.

Первой в этой операции добилась успеха подводная лодка «А-5» капитан-лейтенанта В. И. Матвеева. 14 апреля она метко торпедировала фашистскую быстроходную десантную баржу. Затем подверглась ожесточенному преследованию кораблей охранения и авиации. Семь часов они бомбили лодку, она получила довольно серьезные повреждения, но осталась на позиции.

Сразу замечу, что многие наши лодки подвергались в этот период сильным бомбежкам. Всего за время Крымской операции фашисты сбросили на них более полутора тысяч глубинных бомб. Одной этой цифры достаточно, чтобы представить, насколько ожесточенной была борьба на морских коммуникациях.

22 апреля отличилась «М-111» капитан-лейтенанта М. И. Хомякова. Находясь на позиции, она получила данные о конвое противника с одного из наших самолетов и направилась на пересечение курса фашистских судов. Прорвавшись сквозь строй охранения, торпедировала транспорт.

Получив сообщение об атаке «М-111», я вспомнил, как накануне операции волновался за эту «малютку» контр-адмирал П. И. Болтунов. Дело в том, что в марте на ней сменился командир и большая часть экипажа. Опытного командира капитана 3 ранга Я. К. Иосселиани и многих его подчиненных перевели на Север, на смену им прибыли подводники с Тихого океана во главе с Максимом Игнатьевичем Хомяковым. И вот — первый боевой успех тихоокеанцев на Черном море.

Не прошло и суток, как пришло еще одно радостное сообщение: транспорт потопила «М-35» капитан-лейтенанта В. М. Прокофьева. Любопытно, что накануне удар по конвою, на который вышла «малютка», наносили авиаторы и сильно повредили вражеский танкер. Два эсминца и восемь сторожевиков охраняли поврежденное судно. Но Прокофьев сумел провести лодку сквозь мощное охранение, сблизился на дистанцию «пистолетного выстрела» и довершил начатое авиаторами: отправил танкер на дно.

Дело пошло. Все очевиднее становилось, что большая подготовительная работа, проделанная накануне, не пропала даром. Полностью оправдал себя метод маневрирования заранее обусловленными позициями. Та же «М-35» в зависимости от обстановки четыре раза меняла позицию по приказанию с ФКП бригады и именно благодаря этому была выведена на цель.

Хорошее взаимодействие наладилось с авиацией. Некоторые лодки получали за поход по нескольку десятков радиограмм с самолетов. Правда, докладывая мне по ВЧ об этом, Болтунов заметил:

— Иногда, несмотря на получение информации о конвое, лодкам не удается выходить на него. Думаю, что это связано с неточным определением авиаторами места и элементов движения конвоев. Возможно, и сами подводники не всегда точны в определении координат.

— Что же предполагаете делать?

— Есть одна мысль: будем наводить на цель не одну, а сразу две-три лодки. Получится, как у северян, своего рода завеса. Вероятность выхода на конвой еще более увеличится…

Такая поправка была внесена, и это на деле способствовало результативности боевых действий подводников. Боевой счет их в этой операции рос буквально с каждым днем. Еще одну успешную атаку 4 мая совершила «М-111» под командованием капитан-лейтенанта М. И. Хомякова. Потопленный транспорт записала на свой счет и «Щ-202», которой командовал еще один бывший тихоокеанец капитан-лейтенант М. В. Леонов.

С особым нетерпением я ждал вестей о боевых действиях «М-62». Как-то покажет себя Н. И. Малышев на этот раз? «Малютка» вышла на вражеские коммуникации 22 апреля. Поначалу ей опять не повезло. В течение всего похода встретить противника не удалось. Вернулась лодка в базу, быстро пополнила запасы — и по просьбе командира и экипажа сразу же без отдыха снова была отправлена в море. Удача не отвернулась от «шестьдесят второй». В ее активе — потопленный транспорт. Причем обстоятельства этой победы оказались очень схожими с теми, в которых выполняли мы атаку в февральском походе. Точно так же пришлось довольно долго гнаться за вражеским караваном, точно так же ставка была сделана на скрытность. Сам же торпедный залп на этот раз подводники выполнили безукоризненно. Выходит, извлекли они уроки из прошлой неудачи. Я от души порадовался за экипаж «М-62» и ее командира.

9 мая Севастополь был освобожден нашими войсками. Разве могла кого-нибудь оставить равнодушным такая весть? Это был настоящий праздник для всех черноморцев. В этот день на подводные лодки, находившиеся в море, была отправлена радиограмма: «Севастополь взят. Отсалютуйте городу-герою торпедными залпами».

И подводники не заставили себя ждать. Новых побед добились «М-35» и «А-5». Успешные атаки по вражеским судам совершили «Л-4» капитана 3 ранга Е. П. Полякова и «С-31» капитан-лейтенанта Н. П. Белорукова. Две последние лодки, кстати сказать, выходили на конвои по данным авиации. В некоторых случаях подводники успешно использовали артиллерию. Так, «С-33» под командованием капитана 3 ранга Б. А. Алексеева артиллерийским огнем потопила десантную баржу.

Но, пожалуй, успешнее всех действовала «Щ-201» под командованием капитан-лейтенанта П. И. Парамощкина. Она сумела в одном походе уничтожить три вражеских судна. В этих победах, правда, есть определенная заслуга и другой лодки — «М-62». Именно она навела «двести первую» на цель.

Дело было так. Поздно вечером 11 мая Н. И. Малышев обнаружил фашистский конвой. Начал было выходить в атаку по нему, но в самый последний момент «малютку» засекла вражеская канонерка, пошла на таран. Пришлось от атаки отказаться и срочно уйти на глубину. Но как только удалось оторваться от преследования и всплыть, в эфир полетела радиограмма об обнаруженном конвое. На соседней позиции как раз и находилась «двести первая». Парамошкин рассчитал место вероятной встречи с конвоем. По всем данным, он должен был появиться здесь утром. Так и случилось. Конвой вышел прямо на «щуку». Целью был выбран транспорт «Гейзерих». Шел он не своим ходом. Его буксировал тральщик, который был пришвартован к судну бортом. После двухторпедного залпа транспорт и тральщик так, в связке, и отправились на дно. А вскоре в этом же районе появилась вражеская десантная баржа. И вновь торпеды черноморских подводников точно поразили цель.

Суровой и беспощадной была расплата черноморцев с фашистскими захватчиками за тяжелые раны Севастополя, за муки и страдания советских людей. Сами гитлеровцы называли путь своего бегства из Крыма дорогой смерти.

Разгромить врага

Черноморские подводные лодки одна за другой возвращались в свои базы, а в это же время на Севере, наоборот, начиналось их развертывание в море. С 16 мая здесь опять проводилась операция по срыву вражеских морских перевозок. Официального названия у нее не было, но в разговорах мы называли её привычным кодом — «РВ» («Разгромить врага»), ибо замысел этой операции был тем же, что и в операции «РВ-1», проведенной в январе, тем же, что и в аналогичных операциях, которые были осуществлены в последующие месяцы.

Хотя силы в этой майской операции были задействованы небольшие — всего четыре лодки, — прошла она успешнее, чем все предыдущие. Во всяком случае, преимущества метода «нависающей завесы» в ходе нее удалось реализовать наконец более полно. Поначалу, правда, казалось, что четкому взаимодействию авиаторов с подводниками вновь может помешать непогода. Несколько дней в Заполярье бушевал циклон, и самолеты с аэродромов не поднимались. Но к 25 мая погода улучшилась. И в этот же день радиоразведка флота запеленговала конвой противника. В 16 часов 30 минут самолет-разведчик обнаружил у мыса Нордкап пять транспортов, сопровождаемых многочисленными кораблями охранения. Вскоре все лодки завесы, а это были «С-15», «С-103», «С-56» и «М-201», приняли сообщение о конвое и двинулись наперехват. Ближе других оказались к месту событий «С-15» и «М-201». Они и вышли на цель.

Первой атаковала вражеский конвой «малютка». Ее командир капитан-лейтенант Николай Иванович Балин расчетливо выбрал цели для торпедного залпа: нанес его по одному из транспортов и створившемуся с ним сторожевику. Сторожевик был потоплен, а транспорт поврежден.

Через сорок минут по второй группе кораблей этого же конвоя, двигавшейся в районе Сюльте-фьорда, нанесла удар и «С-15», которую в этот поход вывел новый командир капитан-лейтенант Георгий Константинович Васильев. Атака «эски» проходила довольно спокойно. Противник шел прямым курсом, ордер его не менялся. Васильев подвел лодку на дистанцию 15 кабельтовых. Так же, как и Балин, он целился сразу по двум целям — транспорту и находившемуся рядом сторожевому кораблю. Последовал четырехторпедный залп. Спустя некоторое время на «эске» слышали три сильных взрыва. С нашего самолета-разведчика, находившегося в этом районе, видели, как транспорт пошел ко дну. Сторожевик же, по-видимому, отделался повреждениями.

И «М-201», и «С-15» после своих атак подверглись яростному преследованию, но и той и другой лодке удалось благополучно ускользнуть от врага.

Через несколько дней, 29 мая, был засечен еще один вражеский конвой. Успешную атаку по нему на этот раз удалось совершить «С-103» под командованием капитана 3 ранга Николая Павловича Нечаева. Ею были потоплены два тральщика. Другие лодки были далеко и, к сожалению, не успели наперехват. Зато наши самолеты не отпускали вражеские суда до самого Киркенеса. Они нанесли по конвою два массированных удара.

Чем же обогатила подводников проведенная операция? В заключении отдела подводного плавания Северного флота, присланном в Москву, очень скрупулезно анализировался ход ее и был сделан, в частности, такой вывод: «Новый метод и тактика использования подводных лодок заключались не только в том, что подводные лодки взаимодействовали с авиацией. Главное в том, что командирам подводных лодок была предоставлена широкая инициатива и полная свобода в маневре, выборе места и времени атаки на всем протяжении коммуникации противника».[23]

Особенно удачно воспользовался предоставленной свободой маневра командир «С-15» Г. К. Васильев. Знакомясь с его атакой даже по сухим строкам документов, нельзя было не отметить, что выполнена она с настоящим мастерским блеском. Все говорило о том, что среди североморских командиров-подводников появилось еще одно яркое имя.

Из других событий, происходивших в мае, следует отметить и такое: в течение этого месяца четыре «малютки» — «М-104», «М-105», «М-107» и «М-119» — были переправлены железнодорожным путем с Севера на Черное море. Зачем проводилась переброска? «Малютки» — эти поистине неутомимые труженицы — очень многое сделали на Севере. Но теперь, когда Северный флот получил достаточное количество кораблей, лучше приспособленных к суровому заполярному морскому театру, острая необходимость в лодках типа М отпала. Появилась возможность использовать малые лодки в более подходящих условиях — на Черном море.

Решение о передислокации «малюток» принял Нарком ВМФ. Практическая реализация его проходила под руководством адмирала Л. М. Галлера при участии ряда центральных управлений. Наше управление совместно с управлением кораблестроения решало много технических проблем: какие платформы использовать для транспортировки, как довести габариты кораблей до размеров, гарантирующих их безопасность, что снимать с лодок, а что не снимать?.. Вот когда пришлось вспомнить о том, как путешествовал в 1934 году со своей «М-1» с Черного моря на Дальний Восток!

Впрочем, был в нашем распоряжении и более поздний опыт. Ведь в 1941–1942 годах некоторые из «малюток» уже перевозились по железной дороге с Каспия в Мурманск. Кроме того, железнодорожный транспорт активно использовался для перебазирования других кораблей — больших и малых охотников, торпедных катеров, тральщиков. Вообще говоря, столь широкого межтеатрового маневра силами по внутренним коммуникациям, который применялся на нашем флоте в годы Великой Отечественной войны, история прошлого не знала. И этот маневр играл, безусловно, большую роль, способствовал созданию благоприятного оперативного режима на морских театрах, повышал боевые возможности флотов.

Однако взамен ушедших на Черное море «малюток» северяне получали компенсацию: к ним должны были прибыть четыре подводные лодки типа В, переданные союзниками СССР в счет будущего раздела итальянского флота. Это были английские лодки устаревшего типа. Их основное вооружение составляли шесть торпедных аппаратов при четырех запасных торпедах. На носовой надстройке эти корабли имели по одному 122-миллиметровому орудию. В мае для приема лодок мы направили в Англию четыре полностью укомплектованных экипажа.

Передача кораблей состоялась в британской военно-морской базе Розайт. 30 мая на них был поднят советский Военно-морской флаг. А затем лодки поочередно отправлялись на Родину. Отправлялись в различные сроки и по различным маршрутам, рекомендованным Английским адмиралтейством. «В-2», «В-3» и «В-4» благополучно совершили переход и в дальнейшем включились в боевые действия. А вот «В-1», которой командовал Фисанович, постигла трагическая участь. Она до места назначения не дошла. Тяжело переживали подводники эту потерю. Ведь Израиль Ильич Фисанович был поистине всеобщим любимцем. Вместе с ним погиб прекрасный экипаж, сформированный из бывших членов экипажа «Л-20» — опытных, обстрелянных в боях моряков.

Горечь наша усугублялась тем, что обстоятельства гибели «В-1» были довольно странными. Стал известен, в частности, такой факт: когда она совершала переход по маршруту, рекомендованному Английским адмиралтейством, вблизи этого маршрута английский же самолет бомбил какую-то подводную лодку. Этот случай в Англии расследовала специальная комиссия, но результаты ее работы остались в секрете.

Во второй половине июня мне во главе небольшой группы офицеров Главного морского штаба было приказано выехать в командировку па Балтику. Цель командировки — проверка состояния противолодочной обороны.

Прибыв в Кронштадт, я, разумеется, не мог не заглянуть хотя бы на денек к подводникам. Познакомился поближе с командиром бригады подплава контр-адмиралом Сергеем Борисовичем Верховским, начальником штаба капитаном 1 ранга Львом Андреевичем Курниковым. Встретил здесь и множество своих давних знакомых по довоенной службе, по участию в финской кампании.

Заждались балтийские подводники настоящего жаркого дела. Но что поделать? Хоть и освободился Финский залив ото льда, путь в море по-прежнему был наглухо перекрыт противолодочными заграждениями. К лету 1944 года фашисты еще более усилили их.

В этот период несколько балтийских лодок принимали участие в боевых действиях на Ладожском озере. Две «малютки» были перевезены сюда на специальных транспортерах еще в 1943 году, а в начале 1944-го озерная «подводная флотилия» пополнилась еще тремя боевыми единицами. «Малютки» успешно выполняли задачи разведки, несли дозорную службу. Как раз в те дни, когда я находился в Кронштадте, на Ладоге готовились к проведению десантной операции в районе Тулоксы. Перед началом ее, 20 июня, подводная Лодка «М-90» (командир капитан-лейтенант Ю. С. Руссин) подошла к берегу, занятому противником. Ведя наблюдение через перископ, командир лодки внимательно исследовал подходы к берегу, выявил систему наблюдения противника. Кроме того, ему удалось обнаружить противодесантные заграждения у уреза воды. Данные, полученные «малюткой», оказались очень полезными при планировании операции. Ну а в ходе нее две лодки — «М-79» и «М-102» — под командованием капитан-лейтенантов Н. И. Карташева и Н. С. Лескового были развернуты в западной и северозападной частях озера для прикрытия десанта от нападения кораблей противника.

Подводные лодки на озере. Вроде бы не совсем обычно звучит. Однако практика показала, что и в этих не совсем обычных условиях лодки могут использоваться достаточно эффективно.

Ознакомившись с положением дел в бригаде подплава, я вместе с начальником подводного плавания КБФ контр-адмиралом Андреем Митрофановичем Стеценко выехал в Койвисто (ныне Приморск) — городок на Карельском перешейке, только что освобожденный от фашистских войск. Там теперь базировалась бригада шхерных кораблей под командованием капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана, на которую возлагалась противолодочная оборона Выборгского залива. В Койвисто да еще в Гакково, где находился дивизион противолодочных кораблей капитана 2 ранга И. М. Зайдуллина, мне и предстояло провести большую часть своей командировки.

Дела противолодочные в этот момент здесь, на Балтике, требовали особенно пристального внимания. Два года не появлялись фашистские подводные лодки в Финском заливе. И вот теперь, когда успешно развивалось наступление советских войск на Карельском перешейке, они стали все чаще проникать сюда. Опасность эту ни в коем случае нельзя было недооценивать. Учитывая то, что неприятельские лодки затрачивали незначительное время на переход от мест базирования, они могли создать большие трудности для действий нашего флота, для наших морских перевозок.

Надо признать, что активизация фашистских подводных сил в известной мере оказалась для нас неожиданной. Особенно озадачивало нас то, почему гитлеровские подводники так настойчиво лезут в Выборгский залив? Район этот стесненный, мелководный, весьма неудобный для действий подводных лодок. К тому же паши крупные корабли и суда здесь не плавали. Что же искали здесь фашисты? Обменивался я соображениями по этому поводу с начальником штаба флота контр-адмиралом А. И. Петровым, с начальником оперативного отдела штаба капитаном 1 ранга Ю. В. Ладинским, с А. М. Стеценко. Сошлись на том, что преследуют они разведывательные цели. Но очень скоро выяснилось, что мы ошибались.

Утром 18 июля я собирался выехать из Койвисто в Кронштадт для решения каких-то текущих дел, как вдруг на плавбазу, где в одной из кают я остановился, позвонил взволнованный Н. Э. Фельдман и попросил срочно прибыть на ФКП бригады шхерных кораблей. А случилось вот что: ночью на малом охотнике «МО-304», который нес дозор у выхода из пролива Бьёркезунд, услышали шум винтов подводной лодки. Попытались было выйти в атаку, но неудачно — след лодки потеряли. Вернулись на линию дозора. А вскоре произошел взрыв. Катер получил большие повреждения. Носовая часть по самую рубку была просто-напросто оторвана. К счастью, малые охотники обладали удивительной живучестью. Командир «МО-304» старший лейтенант А. В. Аникин сумел довести катер до Койвисто задним ходом. И вот теперь он подробно докладывал обо всем случившемся нам с Фельдманом.

Высокий, стройный, седой как лунь, Николай Эдуардович Фельдман взволнованно ходил по кабинету и дотошно расспрашивал своего подчиненного, стараясь досконально разобраться в головоломке, подброшенной фашистами:

— Так что же это было? Атака подводной лодки?

— Похоже, так, — ответил Аникин. — После взрыва на катере был слышен еще один взрыв у берега. Я полагаю, что лодка атаковала нас двухторпедным залпом.

— Но ведь никто не видел следа торпед?

— Никто не видел.

— Может, прошляпила вахта?

— Никак нет. Уверен в своих подчиненных, да и в себе. Не было следа.

— Что же это значит? — задумался Фельдман. — Может, какие-то торпеды у фашистов появились особые?.. Бесследные… Но еще непонятнее другое. Зачем лодке понадобилось атаковать малый охотник? Ведь та же торпеда, пожалуй, дороже, чем цель. По-моему, это просто беспрецедентно. Не так ли? — обратился он ко мне.

Да, я тоже прежде не слышал о случаях применения торпедного оружия по столь малоразмерным целям. Но тем не менее все говорило о том, что фашисты почему-то пошли на это. Через несколько дней появилось и, так сказать, вещественное доказательство: у поднятого на стенку для ремонта «МО-304» в разорванной взрывом носовой части был найден кусок вражеской торпеды.

А еще несколько дней спустя, 28 июля, нападению вражеской субмарины подвергся еще один малый охотник — «МО-107» старшего лейтенанта Е. П. Курочкина. К счастью, этот катер после взрыва тоже остался на плаву, и его удалось привести в Койвисто. Но теперь-то стало совершенно ясно, что фашистские подводники ведут охоту за нашими катерами. А кроме того, что на вооружении немецких лодок действительно появились новые торпеды На «МО-107» следа их тоже не видели.

Пришлось особо проинструктировать всех командиров кораблей, несущих дозоры, о важности особой бдительности, необходимости держать в постоянной готовности к немедленному применению противолодочные средства.

Несмотря на все эти предостережения, один из катеров мы все-таки вскоре потеряли. 30 июля фашистской подводной лодке удалось потопить малый охотник «MO-105». Но дорого обошелся врагу этот успех.

Сразу же, как стало известно о гибели малого охотника, на поиск подводной лодки из Койвисто вышел «МО-103» под командованием старшего лейтенанта А П. Коленко. Поиск был произведен энергично, активно. А тут еще помогли моряки с катера-дымзавесчика, который находился в атом же районе. На нем заметили силуэт вражеской субмарины, шедшей под водой, и указали направление на нее.

Вскоре удалось установить гидроакустический контакт с подводной лодкой, а затем Коленко точно вывел катер на цель и первой же серией глубинных бомб накрыл ее. Для надежности было сделано еще два захода, сброшены еще две серии «глубинок». На поверхность воды стали всплывать матрасы, подушки и другие предметы. А затем показалось шесть голов. В спасательных жилетах, подняв руки, плавали гитлеровские подводники. Их подняли на борт катера и доставили в Койвисто.

Я вместе с Н. Э. Фельдманом встречал «МО-103». Тут же, на пирсе, Коленко, коротко доложив об атаке, сообщил, что среди взятых в плен фашистов — командир подводной лодки. Это было весьма интересно, ведь командир мог сообщить ценные сведения.

Фашистов повели в здание штаба бригады. Жалкое зрелище представляли собой они. Мокрые, грязные, с ног до головы в соляре. Гитлеровцы были потрясены случившимся, шли опустив головы. Один то и дело закатывался в истерическом хохоте, но никто из остальных и но пытался хоть как-то его поддержать и успокоить… Колоритную эту картину дополнял тот факт, что вдоль всей дороги от пирса до здания штаба стояли аляповатые березовые кресты — здесь в ту пору, когда шли бои под Ленинградом, фашисты хоронили своих вояк. Этим шестерым, выходит, еще повезло.

Пленных пришлось сначала отдать на попечение матроса-санитарки Фроси, которая помогала им отмыться от соляра. А тем временем Фельдман доложил обо всем на ФКП флота. Командующего и начальника штаба на месте не было, они находились на праздничном концерте, ведь на флоте-то был праздник, День ВМФ! Доклад принял начальник оперативного отдела капитан 1 ранга Ю. В. Ладинский.

— Допросите командира лодки, — сказал он, — чтоб доложить командующему уже какие-то подробности.

Нам и самим не терпелось это сделать. В кабинет Фельдмана под конвоем привели высокого холеного немца, который сразу же заявил, что ни на какие вопросы он отвечать не будет. Фашист изо всех сил старался придать своему лицу надменное выражение, но получалось это у него неважно. Тем не менее допрос поначалу не пошел. Мы уж подумывали прекратить это дело, но совершенно неожиданно развязала язык своему подопечному все та же санитарка Фрося. Она сидела рядом с немцем, время от времени заботливо поднося ему под нос ватку с нашатырным спиртом, а тут вдруг не выдержала.

— Ты что ж это, милок, запираешься, — строго сказала она ему. — Я тебя отмывала от соляра? Отмывала. А ты что? Смотри у меня!

Не знаю почему, но слова женщины произвели вдруг на фашистского командира сильное впечатление. Как-то торопливо, испуганно он принялся отвечать на наши вопросы.

— Ваше имя? Должность?

— Вернер Шмидт. Командир подводной лодки «U-250».

— Давно командуете лодкой?

— С начала сорок третьего.

— Не так уж и мало, — усмехнулся Фельдман. — Почему же вы, имея определенный опыт, столь неграмотно действовали? Потопив катер, столько времени оставались на месте атаки. Ведь ясно же, что из опасного района надо уйти.

— Меня этому не учили, — ответил Шмидт. — Я, вообще-то, офицер с надводных кораблей. Плавал на крейсере «Кенигсберг».

— Как же вы стали подводником?

— Это длинная история. Жажда подвига во славу фюрера заставила меня вначале перейти в авиацию. Я командовал бомбардировщиком. Участвовал в налетах на Лондон, Белград, Москву. В 1942 году перешел в подводный флот.

— Почему?

— Подводникам у нас больше платят. И награждают их чаще.

— Вы имеете награды?

— Да, два Железных креста.

— Сколько времени ушло на переподготовку вас в подводники?

— Шесть месяцев

— Каков срок службы ваших лодок?

— Они рассчитаны на семь-восемь выходов в море. Как правило, после восьмого или девятого похода лодки не возвращаются — погибают…

Вопросы следовали один за другим. Представилась редкая возможность не только узнать какие-то ценные разведывательные сведения, но и, так сказать, воочию увидеть лицо врага. И вот оно передо мной Конечно же, еще несколько часов назад все было иначе. Представляю, как кривил свои тонкие губы в самоуверенной ухмылке Вернер Шмидт, когда выцеливал торпедный залп по маленькому катеру. Но сейчас на его подергивающемся лице читалось только одно — звериный страх за свою жизнь.

Многое стало ясно нам о хваленых фашистских подводниках после допроса командира «U-250» и других пленных. Тот факт, скажем, что Шмидта наскоро переучивали из летчиков в подводники, убедительно свидетельствовал о том, что туго стало в германском флоте с командными кадрами.

Ну а почему же все-таки «U-250» выходила в атаку на столь незначительную цель, как малый охотник? Шмидт долго и путанно бормотал что-то по этому поводу, но в конце концов выяснилась одна существенная деталь оказывается, потопив катер, командир фашистской субмарины отправил донесение главнокомандующему военно-морскими силами Германии Деницу о том, что им потоплен… сторожевой корабль. Такая запись была сделана и в вахтенном журнале. Выходит, фашистские асы не гнушались довольно нахально водить за нос собственное командование. Говоря о лунинской атаке по «Тирпицу», я уже высказывал предположение, что на этом линкоре могли сфальсифицировать корабельные документы. Вот, пожалуйста, еще одно подтверждение тому, что в фашистском флоте подобное не было чем-то из ряда вон выходящим.

Ну а что за торпеды использовали гитлеровцы? Да, это было действительно новейшее оружие — акустические, самонаводящиеся торпеды «Т-5». Несколько позже, в сентябре 1944 года, балтийцам удалось поднять «U-250» и досконально разобраться в хранившемся до этого в особом секрете устройстве вражеских торпед. Раскрытие загадки «Т-5» имело большое значение. Достаточно сказать, что по этому поводу завязалась даже переписка между главами союзных держав.

В письме от 30 ноября 1944 года премьер-министр Великобритании У. Черчилль настоятельно просил И. В.Сталина дать возможность англичанам изучить захваченную торпеду.

«Хотя эта торпеда, — писал У. Черчилль, — еще не применяется в широком масштабе, при помощи ее было потоплено или повреждено 24 британских эскортных судна, в том числе 5 судов из состава конвоев, направляемых в Северную Россию… Мы считаем получение одной торпеды Т-5 настолько срочным делом, что мы были бы готовы направить за торпедой британский самолет в любое удобное место, назначенное Вами».[24]

Советское командование, верное союзническому долгу, предоставило англичанам возможность прислать в Советский Союз специалистов, для того чтобы изучить фашистскую торпеду на месте и снять с нее чертежи. Раскрытие секрета «Т-5» позволило затем выработать против нее защитные меры, спасло в дальнейшем много английских кораблей и моряков.

Вот таковы обстоятельства первой крупной победы противолодочников Балтики. После нее борьба с вражескими подводными лодками в Финском заливе заметно улучшилась. Этому способствовал и ряд организационных мер. Противолодочные силы и средства были распределены по театру более продуманно. Между военно-морскими базами наладили взаимное оповещение об обнаруживаемых лодках. В дозоры теперь стали посылать по два катера, которым предписывалось находиться только на ходу, с таким расчетом, чтобы в случае атаки по одному из малых охотников другой тут же мог нанести удар по вражеской подводной лодке. Активнее стала привлекаться к борьбе с подводными лодками авиация.

Эти и другие меры приносили свои результаты. Несмотря на все старания, фашистские подводники не смогли помешать корабля КБФ оказывать содействие сухопутным войскам в Выборгской наступательной операции. Да и в дальнейшем противолодочные силы противника многого не добились.

Пока я находился в командировке на Балтике, состоялся приказ о моем назначении начальником подводного плавания ВМФ. Вице-адмирал А. С. Фролов вернулся к этому времени из своей поездки на Средиземноморье, но к делам в управлении практически не приступал. Сначала довольно долго болел, а затем получил назначение начальником штаба Тихоокеанского флота. Об обстоятельствах этого назначения стоит сказать подробнее.

За те месяцы, что Александр Сергеевич провел на Средиземноморье, он немало сделал для улучшения взаимопонимания и взаимодействия с союзными флотами: участвовал в высадке союзных войск в Анцио, посетил многие корабли, встретился с рядом крупных должностных лиц, в том числе с губернатором Мальты адмиралом Гортом, командующими военно-морскими базами в Неаполе и Ла-Валлетте. Обо всем этом Фролов представил очень обстоятельный и интересный отчет. Однако непонятно почему, но у И. В. Сталина сложилось превратное представление о деятельности Александра Сергеевича в зарубежной командировке. Фролов очень переживал это, находился в подавленном состоянии.

Кто знает, как бы повернулась судьба этого честного, преданного делу человека, если бы его не взял под защиту И. С. Исаков. Он пошел на прием к И. В. Сталину. Выяснив, что тот введен в заблуждение неточной информацией, аргументированно разъяснил Верховному Главнокомандующему суть дела, подчеркнув при этом, что все действия вице-адмирала были согласованы с ним, Исаковым, лично, что он верит Фролову как себе самому. Если поведением Фролова недовольны, то ответственность несет в первую очередь Исаков, так как Фролов выполнял важное государственное задание в соответствии с его планом и по его приказу. После этого и состоялось назначение Александра Сергеевича на Тихий океан, где он, кстати сказать, в дальнейшем, когда начались боевые действия против Японии, проявил себя с самой лучшей стороны.

Говорю об этом только для того, чтобы добавить еще одну черточку к портрету Ивана Степановича Исакова. В послевоенные годы мне доводилось слышать такие рассуждения: да, Н. Г. Кузнецов не боялся высказывать свое мнение в любых инстанциях, а вот И. С. Исаков, дескать, был в общении с высшим руководством менее смел. Данный пример, думаю, убедительно говорит о несправедливости подобных утверждений. Н. Г. Кузнецов и И. С. Исаков были, конечно, совершенно разными по своим характерам людьми. Но в одном они были схожи — и тот и другой умел брать ответственность на себя, умел, если требуется, постоять за подчиненного. Если вспомнить, сколь сложным и противоречивым было то время, сколь легко подчас решались человеческие судьбы, то будет понятно, какое значение имели эти качества наших военно-морских руководителей для всех флотских дел, и в том числе для атмосферы, царившей в Главморштабе, в центральных управлениях. Мы все работали в обстановке деловой стабильности, уверенности. И взаимоотношения в нашем столь большом и сложном коллективе, каким являлся коллектив Главморштаба, строились на доверии, были честными, товарищескими.

Не хочу, впрочем, идеализировать их. Не обходилось, конечно, порой и без каких-то проблем, трудностей, шероховатостей. У меня лично, к примеру, не сложились взаимоотношения с назначенным в июне начальником Главного морского штаба адмиралом В. А. Алафузовым. Владимир Антонович был известным моряком, соратником Н. Г. Кузнецова по Испании. Нельзя было без уважения относиться к его огромному опыту, накопленному на различных командных должностях, к его широкому кругозору, который он реализовал в ряде интересных трудов по военно-морскому искусству. Но в то же время удивляло, что адмирал В. А. Алафузов почему-то иногда недооценивал подводные силы. Не жаловал он их, не любил, когда говорилось о специфике подводного плавания.

Впрочем, некоторый недостаток внимания к вопросам подводного плавания со стороны начальника штаба с лихвой компенсировался повышенным вниманием к ним самого наркома ВМФ. Н. Г. Кузнецов постоянно интересовался работой нашего управления, обстановкой в бригадах подплава. Вот с кем было легко и просто решать все, даже самые специфичные проблемы подводников.

Однажды в непринужденной беседе Николай Герасимович между прочим признался мне:

— А вы знаете, ведь подводные лодки — это старая моя любовь. Когда-то я мечтал послужить на них. И до сих пор жалею, что та мечта не сбылась.

Дело, впрочем, конечно же было не только в личных симпатиях наркома ВМФ к подводникам. Просто он ясно понимал ту роль, которую играли подводные силы в боевых действиях, развернувшихся на морских театрах, а может — кто знает? — он уже заглядывал дальше, в завтрашний день нашего флота, задумывался о дальнейших перспективах развития его. Так или иначе, а внимание и забота со стороны наркома ощущались постоянно. И одним из проявлений этого стало проведение в августе 1944 года совещания руководителей органов подводного плавания всех флотов.

Вообще-то, крупные совещания, тем более с приездом представителей флотов в Москву, в военное время в Главморштабе практиковались нечасто. Но в данном случае было сделано исключение. Сам Н. Г. Кузнецов дал указание провести такое совещание. Кроме наркома ВМФ в нем приняли участие его заместители — И. С. Исаков и Л. М. Галлер, заместитель по тылу генерал-полковник С. И. Воробьев. Присутствовали начальники многих центральных управлений.

Доклад было поручено сделать мне. Затем выступили В. П. Карпунин, П. И. Болтунов, А. М. Стеценко, Н. С. Ивановский, другие участники совещания. Они поставили множество конкретных практических проблем. Тут же оперативно по многим из них принимались деловые решения, давались четкие указания. В целом совещание прошло поучительно, по-деловому и, на мой взгляд, помогло привлечь внимание всех флотских управлений и служб к задачам и нуждам подводников. Ну а нам оно помогло взыскательно проанализировать боевой опыт, более детально поразмышлять над проблемами боевой деятельности подводных лодок.

Сразу же после совещания мы встретились с руководителями органов подводного плавания флотов, обсудили с ними конкретные меры, связанные с решением задач, поставленных командованием. Обстоятельный разговор зашел о том, что сделано подводниками за последние месяцы — в июне, июле и августе. Для меня лично этот разговор был важен помимо прочего и потому, что, пока я находился в командировке на Балтике, несколько оторвался от того, что происходило на Черном море и на Севере. А произошло там немало интересного.

На Черноморском флоте в связи с ростом численности подводных сил в июне были образованы вместо одной две бригады. 1-ю бригаду возглавил капитан 1 ранга Серафим Евгеньевич Чурсин, прибывший с Тихого океана, где он занимал такую же должность. Командиром 2-й бригады подводных лодок стал капитан 1 ранга Михаил Георгиевич Соловьев.

Вскоре после Крымской операции подводники приступили к блокаде румынских портов. На юге уже близилась развязка. Началась грандиозная Ясско-Кишиневская наступательная операция. Мощные сокрушительные удары наносили наши войска по гитлеровским полчищам на сухопутье. А подводники старались вносить свою лепту в освобождение Румынии и Болгарии все тем же способом — ведя борьбу на вражеских коммуникациях.

Успешнее других, как сообщил Болтунов, действовали в этот период две «щуки» — «Щ-209» капитан-лейтенанта Н.В. Суходольского и «Щ-215» капитана 3 ранга А. И. Стрижака. Первая в июльском походе метким торпедным залпом потопила два вражеских судна, А вторая отличилась в августе. Сначала артиллерийским огнем пустила на дно два небольших судна, а несколько позже торпедировала вражеский транспорт.

Было о чем доложить и Карпунину. В июне — августе североморские подводники совершили много успешных атак по врагу. Новые победы записали на свой боевой счет Г. И. Щедрин, Н. И. Балин и другие. Настоящую сенсацию произвел командир «C-104» капитан 3 ранга Василий Андриановнч Тураев. Ему впервые удалось потопить одним четырехторпедным залпом сразу три цели — транспорт и два корабля охранения. Естественно, эта выдающаяся атака вызвала у всех наибольший интерес. И Карпунин в удовольствием сообщил подробности ее.

— Состоялась атака 20 июня, — рассказывал он — Тураев получил радиограмму о конвое, идущем на запад в полночь, заблаговременно вышел на перехват к мысу Скальнес и ждал его тут на перископной глубине Долго ничего не видал. А потом обнаружил дымы и множество мачт; два больших транспорта, а с ними около десятка кораблей охранения. Фашисты неудачно построили ордер, конвой шел очень кучно, и Тураев сразу же решил атаковать несколько целей. Рассчитывал добиться дуплета, а в ходе маневрирования донял, что добиться можно и большего. Внес необходимые поправки в расчеты. Четыре торпеды были выпущены с восьмисекундным интервалом. Тураев наблюдал за результатами атаки в перископ. Первая торпеда угодила в ближайший сторожевик, через несколько секунд другая взорвалась под транспортом, шедшим подальше. Ну и еще одна попала в тральщик. И транспорт, и оба корабля затонули.

— Знай балтийцев! — улыбаясь, заметил на это Стеценко и пояснил:

— Тураев-то начинал войну на Балтике командиром «С-12». У нас он отличился тем, что под его руководством «эска» совершила самый длительный поход — целых шестьдесят суток провела она в море.

— Да, — кивнул Карпунин, — Тураев — сильный, волевой командир. За таким люди в огонь и в воду пойдут.

Много вопросов задавали Карпунину его коллеги по поводу метода «нависающей завесы». Северяне продолжали успешно применять его. Очередные операция против вражеских конвоев прошли и в июне, и в июле. И в те августовские дни, когда мы совещались в Москве, в заполярных глубинах была развернута «завеса» из четырех лодок. Три из них праздновали успех. «М-201» потопила 19 августа вражеский сторожевой корабль. Молодцом показал себя Н. И. Балин. Оказавшись в трудном положении — из-за плохой видимости невозможно было воспользоваться перископом, — он, ориентируясь по акустическим пеленгам, провел лодку через кольцо кораблей охранения и произвел бесперископную атаку. 24 августа потопил крупный вражеский транспорт экипаж «С-15» капитан-лейтенанта Г. К. Васильева, а 28-го сделала дуплет «С-103» капитана 3 ранга Н. П. Нечаева: был уничтожен транспорт с горючим и один из кораблей охранения. Примечательно, что во всех этих случаях лодки наводились на конвои авиацией.

Атакуют балтийцы

Позвонил по ВЧ контр-адмирал П. И. Болтунов и сообщил, что последняя черноморская лодка возвращена с позиции в базу: боевые действия на Черном море закончены. Было это 19 сентября 1944 года. Что ж, черноморские подводники славно повоевали, внесли свой вклад в победу над фашистскими захватчиками. И Родина высоко оценила его. Обе бригады подводных лодок удостоены почетных наименований: 1-я стала называться Севастопольской, 2-я — Констанцской; 1-я награждена орденом Красного Знамени, 2-я — орденом Ушакова I степени. Ряд лодок стали Краснознаменными, несколько экипажей были преобразованы в гвардейскяе. Гвардейским стал и хорошо знакомый мне экипаж «М-62».

Итак, на Черном море все закончилось. Но зато большие события начинались на Балтике. Именно в эти сентябрьские дни после некоторого перерыва балтийские подводники приступали к активной боевой деятельности. На этом театре произошли к тому времени коренные изменения обстановки: разгром немецко-фашистских войск в Прибалтике и выход Финляндии из войны привели к тому, что появилась наконец возможность вывести наши лодки в Балтийское море. Мощные противолодочные рубежи в Финском заливе можно было теперь обойти по узким извилистым шхерным фарватерам вдоль финского побережья.

Для участия в организации этого выхода я выехал в Кронштадт. В бригаде подплава меня встретил начальник штаба капитан 1 ранга Л. А. Курников. Он доложил, что начальник подводного плавания флота контр-адмирал А. М. Стеценко и комбриг контр-адмирал С. Б. Верховский убыли на Лавенсари. Вместе с командиром Островной военно-морской базы вице-адмиралом Г. В. Жуковым они вели там переговоры с финнами о деталях перехода лодок через шхеры. Пришлось на время, так сказать, переквалифицироваться в дипломатов. Переговоры заняли не так уж много времени.

— Все в порядке, — сообщил вернувшийся в Кронштадт С. Б. Верховский. — Финское военно-морское командование полностью удовлетворило наши требования. Они берут на себя обеспечение безопасности проводки наших лодок, будут осуществлять контрольные траления в установленных районах. Кроме того, финны предоставили нам сведения о противолодочных заграждениях, навигационные карты и пообещали прислать на наши корабли своих лоцманов. В дальнейшем, как предусматривается условиями перемирия, мы сможем перебазировать наши лодки в финские порты…

Ну что ж. теперь надо было в кратчайшие сроки спланировать организацию выхода лодок, разработать соответствующие наставления, проинструктировать командиров. Лоцманы лоцманами, а и о своей подготовке к непростому переходу надо было всерьез подумать.

Шхеры — это сильно изрезанное побережье со скопищем скалистых прибрежных островков, тянущихся на многие десятки и сотни миль. Островки эти разделены узкими, труднопроходимыми проходами, многие из которых буквально усеяны подводными скалами и камнями. Тут, в этом лабиринте, нужна очень большая точность кораблевождения. Один неверный маневр, одна ошибка командира, штурмана или рулевого при движении лодки по створу или на повороте — и авария неизбежна.

Финские шхеры мне были хорошо знакомы. Ведь во время финской кампании в них несли боевое патрулирование «малютка» бригады, которой я тогда командовал. Особых успехов мы я ту пору не добились. Однако противник побаивался вас, шхерные фарватеры для своих перевовок практически не использовал.

В 1940 году наша бригада была перебазирована в арендованную у Финляндии военно-морскую базу Ханко, Тогда со шхерами довелось познакомиться еще лучше. Практически вся боевая подготовка «малюток» проходила на шхерных рейдах и плесах.

— Помните, как мы ходили на рейд Лаппвик на прострелку торпедных аппаратов? — спросил меня при встрече командир одного из дивизионов подводных лодок капитан 2 ранга П. А. Сидоренко, который во время финской кампании командовал «М-90».

Еще бы не помнить! Рейд Лаппвик — это ведь примечательное место, связанное с одной из славных страниц истории нашего русского флота — Гангутским сражением. Именно там Петр I приказал проложить знаменитую «переволоку» для переброски своих галер через перешеек Гангутского полуострова. А у нас там был полигон боевой подготовки, па который мы ходили старыми шхерными фарватерами. Ходили сначала с опаской, а потом освоились, да так, что стали плавать здесь даже под перископом. И одним из первых совершил такое плавание шхерным фарватером под перископом не кто иной, как лихой, отважный командир «М-90» Петр Антонович Сидоренко.

Большой опыт плавания в шхерных районах имели командир «К-53», а в прошлом также командир одной из «малюток», капитан 2 ранга Д. К. Ярошевич, командир «С-13» капитан 3 ранга А. И. Маринеско и многие другие. Теперь они щедро делились им с теми, кто подобным опытом не обладал.

Однажды я обратил внимание, что у многих командиров я штурманов со рукам ходят тетради с какими-то рисунками. Посмотрел одну из них — да это же так называемые штурманские зарисовки! Тогда, в 1940 году, мы очень активно использовали их. Особого художества для того, чтобы наскоро набросать силуэт острова, береговой черты, не требуется, но польза от этого большая: и тебе самому в следующий раз при проходе этого то места такая зарисовка поможет точнее сориентироваться, и тому, кто пойдет следом, станет хорошим подспорьем. По откуда же взялись эти тетрадки? Оказывается, сберегли их мои бывшие однополчане. Словно знали, что пригодятся через четыре года. И вот ведь — пригодились!

Выход наших лодок было решено начать с 28 сентября. Штаб флота четко определил порядок: из Кронштадта до входа в шхеры лодки должны были эскортироваться базовыми тральщиками, катерами-охотниками. Далее их должны были прикрывать финские и советские боевые корабли, вооруженные новой гидроакустической и радиолокационной аппаратурой. Выйдя из шхер, подводным лодкам предстояло погрузиться и самостоятельно следовать на свои позиции.

Настало 28 сентября. В бригаде подплава царило приподнятое настроение. У одного из пирсов кронштадтской Купеческой гавани стояли лодки, которым первым предстояло отправиться в море: «Щ 310» капитан-лейтенанта С. И. Богорада, «Щ-318» капитана 3 ранга Л. А. Лошкарёва, «Щ-407» капитана 3 ранга П. И. Бочарова После загрузки боезапаса и короткого митинга лодки одна за другой отошли от пирса, развернувшись, выстроились о кильватерный строй. Справа и слева от них шли тральщики дивизиона капитана 3 ранга М. А. Опарина. На головном находился контр-адмирал С. Б. Верховский.

5 октября в море ушла вторая группа подводных лодок в составе: «Л-3» (командир капитан 3 ранга В. К. Коновалов), «Д-2» (капитан 3 ранга Р. В. Линденберг), «Лембит» (капитан 3 ранга А. М. Матиясевич), «С-13» (капитан 3 ранга А. И. Маринеско). Спустя три дня отправилась на позиции и третья группа: гвардейская «Щ-309» капитана 3 ранга П. П. Ветчинкина, «Щ-307» капитан-лейтенанта М. С. Калинина, «С-4» капитана 3 ранга А. А. Клюшкина.

Проводив в боевые походы своих товарищей, мы в Кронштадте занялись подготовкой остальных лодок. Ну и, конечно, с нетерпением ждали вестей с моря. Вскоре стало известно, что переход через шхеры прошел успешно. А затем все лодки одна за другой сообщили о прибытии на отведенные им для боевого патрулирования позиции.

Первая радиограмма о потоплении вражеского судна пришла с «Щ-407». 6 октября П. И. Бочаров выследил в районе Мемеля небольшой фашистский транспорт и уничтожил его.

В тот же день сообщил о потоплении фашистского транспорта и С. Н. Богорад. «Щ-310» не пришлось долго ждать встречи с врагом. Жаркие бои, которые разгорелись в те дни на Моонзундских островах, вынуждали фашистов активизировать свои перевозки. Один из конвоев, идущих на остров Сарема (Сааремаа), и встретился «щуке» в районе Виндавы. Любопытно, что после атаки подводной лодки фашисты даже не стали преследовать ее, поспешили уйти от места гибели транспорта, стремясь, очевидно, довести до пункта назначения невредимыми остальные суда.

Через двое суток С. Н. Богорад решил вернуться в район, где была одержана первая победа. Психологический расчет оправдался: противник не ожидал засады на старом месте и поплатился за это еще двумя судами. Но и это был не последний успех «триста десятой» в этом походе — 14 октября ею был потоплен еще один, уже четвертый, транспорт.

По-гаджиевски действовал капитан 3 ранга А. И. Маринеско. 9 октября «С-13» несла боевое патрулирование на подходах к Данцигской бухте. Был обнаружен вражеский транспорт. Маринеско вышел в атаку и… промахнулся. Противник, заметив след торпеды, сумел уклониться. Тогда Маринеско принял решение всплыть и открыть по цели артиллерийский огонь. Всадив несколько снарядов ниже ватерлинии транспорта, подводники потопили его.

Вскоре отличились «Л-3» и «Лембит». Сначала каждая из них выставила у вражеских берегов минные заграждения, а потом обе лодки совершили успешные атаки: «Л-3» потопила транспорт и сторожевой корабль, «Лембит» — транспорт.

Оценивая эти походы в целом как успешные, надо сказать, что многовато в них было и промахов. Так, после первого успеха дважды затем неудачно атаковывала вражеские конвои «Щ-407». Были неудачные атаки и на счету других лодок. Вынужденный перерыв в боевых действиях подводников, конечно, сказывался.

Тем не менее урон врагу балтийцы сразу же нанесли весьма ощутимый. Очень трудные дни настали для гитлеровцев. Их коммуникации подвергались теперь постоянным и всевозрастающим ударам из глубины. «…Появление русских на Балтике и особенно вблизи восточного побережья Швеции, вдоль которого шли транспорты с рудой для Германии, — признавал в своей книге, изданной после войны гросс-адмирал Дениц, — привело к тому, что…Швеция прекратила поставки железной руды».[25] Не правда ли, существенный удар по экономике фашистской Германии?

За тем, как шли дела у балтийских подводников, очень внимательно следили в Москве. Вскоре после выхода в море первых десяти лодок меня вызвал на разговор по ВЧ Н. Г, Кузнецов. Он интересовался подробностями перехода лодок шхерным фарватером, тем, как организовано управление ими. Я доложил, что шхерный фарватер позволил выводить лодки в более короткие сроки, чем это было в 1942 году, и с гораздо меньшим риском, что лодки действуют по методу крейсерства в ограниченных районах и что одновременно практикуется переразвертывание их из одного района в другой.

— А как налажено взаимодействие с авиацией? — спросил нарком.

Это был для балтийцев пока больной вопрос. Информация о движении вражеских конвоев доходила до лодок зачастую с опозданием. Но меры, для того чтобы поправить положение, уже принимались: в частности, на КП ВВС флота был направлен один из офицеров штаба бригады подплава, совершенствовалась организация связи. Я доложил Н. Г. Кузнецову об этом.

— Хорошо, — одобрил он, — но ни в коем случае не упускайте это дело из-под контроля. Ставка требует от флота умножить совместные удары подводных и воздушных сил на морских коммуникациях противника. Кроме того, учтите: я только что отдал командующему КБФ приказание организовать подводную блокаду Либавы и Виндавы.

Над смыслом последних слов Николая Герасимовича долго думать не приходилось. Ведь на сухопутье в эти дни произошел еще один важный поворот событий. Наши войска отрезали курляндскую группировку противника и 13–15 октября заняли Ригу. С учетом этих обстоятельств надо было перестраивать свою деятельность и подводникам. Некоторые из подводных лодок требовалось теперь перенацелить в другие районы боевых действий. В их адрес пришлось послать радиограммы о смене позиций: 60 процентов всех лодок мы сосредоточили на непосредственних подходах к Либаве и Виндаве, через которые шел подвоз продовольствия окруженным фашистским войскам.

Встречи с вражескими конвоями стали еще чаще. Соответственно возросло число успешных атак. Показательный факт: ни одна из десяти лодок, действовавших на коммуникациях врага в октябре, не вернулась из похода, не нанеся ему урона. Кто потопил одно вражеское судно, кто два, а кто и больше. «Щ-307», например, лихо похозяйничала под самым носом у врага, в том числе и на рейде Виндавы. За 26 дней похода командир «щуки» капитан-лейтенант М. С. Калинин четырежды выводил ее в атаки и потопил танкер и три транспорта.

В конце октября я вернулся в Москву и первым делом поспешил на ФКП: не терпелось получить сведения о положении дел на Севере. Будучи на Балтике, я, конечно, слышал о наступлении войск Карельского фронта и Северного флота, развернувшемся в Заполярье. Вечером 15 октября Совинформбюро сообщило о том, что взят порт Петсамо и что столица нашей Родины — Москва приветствовала героев Заполярья артиллерийским салютом.

Длинный узкий «чулок» петсамской губы фашисты назвали коридором смерти. По обоим берегам ее были десятки дзотов, дотов, врытых в землю танков, огневых позиций орудий, минометов, пулеметов… И все же наши моряки сумели прорваться на катерах сквозь эту непреодолимую преграду, высадили десант в Линахамари, чем Способствовали освобождению Петсамо. Впрочем, теперь не Петсамо — Печенга! Таково исконно русское название этого заполярного городка.

Но все это было в середине октября. А что же произошло в последующие дни? Вот и ФКП: дежурные, операторы, рассыльные… В большом, просторном зале довольно шумно: звонят телефоны, ведутся переговоры со Штабами флотов. На нескольких больших оперативных картах предстает размах сражений, развернувшихся на морских театрах… Сразу бросается в глаза, как далеко отодвинулась линия фронта в Заполярье. Выбив фашистов из района Печенги, наши войска начали освобождение Северной Норвегии. 25 октября они взяли и Киркенес — еще один важный в стратегическом отношении пункт. Теперь положение гитлеровцев на Севере было совсем незавидным. Они лишились удобных военно-морских баз. Лишились и богатого источника никелевой руды.

В Петсамо-Киркенесской операции участвовали различные силы флота. Не стояли, естественно, в стороне и подводники. Мой заместитель капитан 1 ранга А. П. Шергин, внимательно следивший в эти дни за боевой деятельностью подводников-североморцев, подробно доложил о ней:

— В море во время операции «Вест» — а именно такое кодовое название имела Петсамо-Киркенесская операция — действовало девять лодок. Успеха добилась «С-51». 10 октября она потопила миноносец и вывела из строя один из транспортов.

— Какой по счету это успех Кучеренко? — поинтересовался я.

— Оторвались вы от северных дел, — улыбнулся Шергин. — Кучеренко назначен комдивом. А «С-51» теперь возглавил капитан-лейтенант К. М. Колосов, бывший командир «М-119». Это его первый успех в качестве командира «эски»… Очень удачным, — продолжил доклад Шергин, — был день 12 октября. На один из конвоев удалось навести сразу три наши лодки: «М-171» Коваленко, «С-104» Тураева, «В-2» Щекина. Они основательно потрепали конвой. Потопили общими усилиями два транспорта и два сторожевика. Нанесла удары по этому конвою и авиация… В последующие дни также было немало успешных атак. Но я бы особо выделил действия «В-4» под командованием капитана 3 ранга Иосселиани. Он подметил, что у мыса Нордкап фашистские суда, опасаясь наших лодок, прижимаются к самому берегу, а корабли охранения прикрывают их только со стороны моря, и решил устроить противнику засаду. 18 октября подстерег крупный вражеский транспорт и потопил его. Правда, подводникам пришлось помучиться с английскими торпедными аппаратами. Очень уж ненадежно они, оказывается, устроены. Трижды выводил Иосселиани лодку в атаку, и только на третий раз торпеды вышли, да и то не все. Ну а 20 октября «В-2» потопила еще два фашистских судна. И на этот раз одна торпеда застряла в аппарате. Но две другие точно поразили цели…

Свой доклад Шергин подкрепил и, так сказать, документально. Его всегда отличали педантичность во всех делах и стремление все приводить в четкую систему. Вот и сейчас он положил на стол папку с надписью «Операция «Вест», в которой аккуратно было подшито все, что касалось участия подводников в октябрьских событиях на Севере. Шергин настолько продуманно подобрал и систематизировал документы, что достаточно было полистать папку, и перед глазами вставала полная и ясная картина происходившего. И картина эта говорила об одном — операция стала логическим венцом тех усилий, которые с начала года предпринимались североморскими подводниками по освоению и совершенствованию метода «нависающей завесы». В ней удалось почти все, о чем мы недавно только мечтали: и взаимодействие с авиацией, и массированные атаки по конвоям противника…

3 ноября стало известно, что вместе с рядом других флотских частей Краснознаменная бригада подплава Северного флота награждена еще одним орденом — орденом Ушакова I степени. Я связался с Полярным, с ФКП бригады, от души поздравил И. А. Колышкина. В ответ услышал такой знакомый волжский говорок Ивана Александровича с его неизменным оканьем:

— У подводников по этому поводу праздник, — сказал он. — Было торжественное построение, митинг. Вечером состоится большой концерт. А вы, — добавил он после небольшой паузы, — что-то нас совсем подзабыли, все на Балтику ездите. Не пора ли и на Север заглянуть? Повидать родные края…

Это было сказано в полушутливом тоне. Но, если серьезно, я и сам подумывал о командировке в Полярный. И не только потому, что хотелось увидеть старых боевых друзей, побывать в родной бригаде. Были и чисто практические причины думать об этом.

Положение в бригаде подплава меня не беспокоило. Там все было надежно, отлажено. И. А. Колышкин уверенно держал в руках нити управления, и никаких осложнений не возникало. Но точно так же, как и на Балтике, появились на Севере проблемы с противолодочной обороной. Фашистские подводные лодки и раньше проявляли на заполярном театре, пожалуй, самую большую активность. Теперь же, после сокрушительного поражения в Петсамо-Киркенесской операции, они, похоже, намеревались начать новый, еще более ожесточенный тур подводной войны. Данные разведки говорили о том, что группировка фашистских подводных лодок в Заполярье значительно увеличилась и продолжала пополняться за счет лодок, лишившихся баз на Балтике, и за счет новых, строившихся в фашистской Германии быстрыми темпами.

Учитывая возросшую подводную опасность, командование Северного флота укрепляло противолодочную оборону. На побережье расширялась сеть постов наблюдения и связи, радиопунктов, радиолокационных и гидроакустических станций. В районе Сеть-Наволок и острова Кильдин были выставлены противолодочные шестилинейные минные поля, а в базах — бонотросовые заграждения. В этой большой и сложной работе принимали участие и многие специалисты нашего управления, выезжавшие на Северный флот.

Делалось на флоте и многое другое. К примеру, была изменена тактика противолодочной обороны конвоев. Раньше из-за недостатка сил не всегда обеспечивалось надежное прикрытие их от атак фашистских подводников, в особенности с кормовых курсовых углов. Теперь же конвои стали ходить в море при круговом охранении, имевшем одинаковую плотность на всех курсовых углах. Кроме того, в состав их включались поисково-ударные группы, которые, преследуя вражескую подводяую лодку, могли отрываться от транспортных судов.

В ноябре на Севере началась подготовка к проведению специальных поисковых операций. К ним предполагалось привлечь большие силы, включая даже эсминцы. Это было по тому времени новым словом в ПЛО, и я считал, что целесообразно было бы на месте ознакомиться с тем, как идет эта подготовка, принять в ней участие. Получив «добро» у адмирала В. А. Алафузова, начал собираться в поездку на Север. Выписал командировочные документы, собрал свой походный чемодан… Да только так и не удалось мне больше побывать в заполярных краях. В составе большой группы проверяющих я вновь вылетел на Балтийский флот.

Штаб КБФ теперь находился в Таллине. В этом городе я не раз бывал до войны и как, наверное, всякий, кому доводилось посещать его, восхищался своеобразной таллинской архитектурой, уникальными старинными зданиями. Теперь же в городе повсюду были следы недавних боев. Гитлеровцы разрушили порт, причалы.

А вот штабу флота повезло. Здание, в котором он размещался до войны, практически не пострадало. После небольшого ремонта штаб вновь занял его. Вновь забурлила в этих кабинетах кипучая штабная работа.

Нашу группу, прибывшую в Таллин, возглавлял вице-адмирал С. Г. Кучеров, которого к этому времени перевели с Беломорской флотилии в Москву на должность начальника оперативного управления. Цель проводимой проверки была весьма серьезной — изучить состояние руководства боевой деятельностью на флоте. Такая постановка вопроса диктовалась вовсе не тем, что к командованию флота или соединений имелись какие-либо претензии. Нет, командные кадры на Балтийском флоте в большинстве своем были закаленные, проверенные в боях. И никто не собирался подвергать сомнению уровень их подготовки и компетентности. Но вместе с тем нельзя было не учитывать, что на завершающем этапе войны перед командирами всех степеней вставали гораздо более масштабные и сложные задачи, чем прежде. А соответственно выдвигались и новые требования к активности и оперативности боевого управления силами флота. Смысл нашей проверки как раз и заключался в том, чтобы ускорить этот процесс.

Командующий флотом адмирал В. Ф. Трибуц внимательно ознакомился с планом предстоящей проверки, дал нам ряд практических советов — чувствовалось, что он и сам искренне заинтересован в успехе нашей миссии.

— Сейчас, когда ситуация меняется чуть ли не каждый день, — говорил В. Ф. Трибуц, — решающими становятся два фактора: инициатива и личный пример командиров. Было бы хорошо, если б вы обратили на это особое внимание…

Наша группа работала на флоте почти две недели. Работала и в штабе флота, и непосредственно в частях и соединениях.

Мне пришлось снова побывать в «хозяйстве» капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана. Побывал и в Хельсинки, где теперь на плавбазе «Иртыш» находился командный пункт бригады подплава, а также в Турку и Ханко, куда перебазировались из Кронштадта подводные лодки. Изучал боевую документацию, беседовал с командирами соединений, дивизионов, кораблей. В целом впечатление складывалось хорошев. Чувствовалось, что люди сознают особенность момента, глубоко знают задачи, стоящие перед ними, и делают из них должные выводы. Вместе с тем отмечались и недостатки. У подводников, скажем, больным местом была неполная укомплектованность подводных лодок, остро ощущалась нехватка помощников командиров кораблей и штурманов. Многие командиры лодок были назначены совсем недавно. На работу с ними тоже требовалось обратить больше внимания.

Особую остроту приобретали в то время вопросы укрепления дисциплины, повышения боевой активности подводных экипажей и обеспечения личного примера командиров и политработников. На этот счет мы внесли ряд конкретных предложений, которые были рассмотрены Военным советом флота.

Надо сказать также, что позже, уже при докладе о результатах инспектирования в Москве, Н. Г. Кузнецовым было сделано ещё и такое замечание:

— Почему начальник подводного плавания КБФ и командир бригады лодок не ходят в боевые походы? Их участие в них сейчас было бы как нельзя кстати: и молодым командирам подспорье, и самим руководителям польза…

Реакция на замечания наркома была такая: и А. М. Стеценко, и С. Б. Верховский сходили в боевые походы на подводных лодках. Верховский, выходивший в море на «Щ-309» капитана 3 ранга П. П. Ветчинкина, добился боевого успеха. В районе Либавы «щука» атаковала и потопила крупный транспорт «Гетинген» водоизмещением более 6 тысяч тонн.

Во время этой командировки на Балтику довелось побывать в море и мне. Правда, не в боевом походе. Я участвовал в выводе очередной группы подводных лодок шхерными фарватерами.

Перед этим на борту плавбазы «Смольный» у меня состоялись обстоятельные беседы с офицерами лодок. Запомнилась беседа с командиром «М-90» капитан-лейтенантом Г. М. Егоровым, которого только что назначили командиром «малютки». До этого он был помощником на «Щ-310» у опытного командира капитана 2 ранга Д. К. Ярошевича, не раз участвовал в боевых походах, в потоплении вражеских кораблей. Затем несколько месяцев учился в командирском классе Учебного отряда подплава имени С. М. Кирова, после чего был направлен на одну из достраивающихся «щук». Но Г. М. Егоров подал комбригу рапорт: «Хочу на плавающую лодку». Тогда ему предложили «малютку», и он согласился. Приятно было беседовать с молодым командиром. Он уверенно отвечал на все вопросы, выказывал в своих суждениях и тактическую зрелость, и масштабность, и смелость мышления. Георгий Михайлович Егоров в дальнейшем стал командующим Северным флотом, а затем был назначен начальником Главного штаба ВМФ. Он внес свой вклад в послевоенное развитие нашего флота, становление его как флота океанского, ракетно-ядерного, представляющего собой надежный морской щит Родины.[26]

Ну а тогда, в огневом 1944-м, молодой командир Г. М, Егоров старательно впитывал в себя боевой опыт. «М-90», которой он командовал, успешно несла дозорную службу, решала задачи разведки.

Успешно решали боевые задачи и многие другие экипажи. Еще по два транспорта противника в очередных походах потопили «Лембит» и «Щ-310». С победами вернулись с моря «Л-21» капитана 2 ранга С. С. Могилевского, «К-51» капитана 3 ранга В. А. Дроздова, «К-53» капитана 2 ранга Д. К. Ярошевича. Но особой похвалы заслуживали два экипажа — «К-56» капитана 3 ранга И. П. Попова и «Щ-407» капитан-лейтенанта П. И. Бочарова.

«К-56» потопила три вражеских транспорта. Но дело не только в количестве. Замечательны то упорство, та боевая активность, какие при этом проявили командир и экипаж. Первый успех, правда, дался «катюше» без особых сложностей: она встретила в море одиночный транспорт без всякого охранения. Попов шанса не упустил — спокойно и уверенно провел атаку. На другой день, перезарядив торпедные аппараты, «катюша» вновь вернулась в тот же самый район. На этот раз она встретила сильно охраняемый конвой. Первая попытка атаковать один из транспортов оказалась неудачной. Тогда «катюша» всплыла, догнала конвой, со второй попытки атаковала и потопила-таки вражеское судно. Но и по самой лодке фашисты открыли бешеный огонь. Спасло ее только срочное погружение. Пять часов продолжалась бомбежка, а потом гитлеровские корабли еще двое суток искали «К-56». Но Попов сумел обмануть врага, а спустя несколько дней, когда встретился еще один конвой, вновь атаковал его и потопил еще и третий транспорт.

В отличие от «пятьдесят шестой» на счету «Щ-407» в декабрьском походе было лишь одно уничтоженное вражеское судно. Но зато какое! Как следовало из разведданных, «щука» потопила теплоход «Зеебург» водоизмещением более 12 тысяч тонн.

Накануне Бочаров получил от штаба бригады информацию о том, что на рейде Гдыни находится большое число кораблей и судов противника. Командир решил проникнуть на рейд. Задача эта осложнялась тем, что по всей Данцигской бухте английской авиацией были поставлены донные неконтактные мины. Приходилось учитывать эту опасность. Однако Бочаров видел в перископ, что корабли противника входят и выходят из бухты, с помощью этих наблюдений выяснил примерное расположение фарватера и повел лодку в глубь бухты. Продолжая осматривать горизонт в перископ, не раз обнаруживал небольшие корабли, но сознательно отказывался от атаки, надеясь найти крупную цель. И чутье не подвело командира: в конце концов был обнаружен «Зеебург», стоявший на якоре. Подойдя на близкую дистанцию, «щука» успешно атаковала его. Бочаров наблюдал попадание торпед и погружение судна. Вскоре после атаки вражеские противолодочные корабли начали бомбометание, но лодка уже успела отойти на безопасное расстояние.

Существенный урон вражескому судоходству наносили балтийские подводники минным оружием. Всего в 1944 году подводные лодки «Л-3», «Л-21» и «Лембит» выставили около восьмидесяти мин. На них подорвались пять транспортов, два боевых корабля и буксир противника.[27] Это только то, что стало известно. Но и так получается, что в среднем около десяти мин приходится на каждую подорвавшуюся боевую единицу. Довольно высокая эффективность. Значит, места для своих минных постановок балтийцы выбирали продуманно и ставили их грамотно.

По-прежнему командованию КБФ много приходилось заниматься вопросами усиления противолодочной обороны на Балтике. Но и здесь наметился перелом в нашу пользу. Прежде всего, удалось перекрыть доступ немецким лодкам в Финский залив восточнее Таллина. Все те мощные противолодочные заграждения, на создание которых фашисты затратили столько сил и средств, теперь стали действовать против них самих. Балтийцы создали новые заграждения, после чего вражеские лодки в Финском заливе уже не появлялись.

Не могли они ничего серьезного предпринять и против нашей коммуникации, проходившей по шхерному фарватеру вдоль побережья Финляндии. Бригада шхерных кораблей капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана, дивизион больших охотников капитана 3 ранга С. И. Кведло, дивизион малых охотников капитана 3 ранга П. С. Колесника и другие противолодочные силы, перебазировавшиеся в Порккала-Удд, на Ханко, в Турку и на Або-Аландские острова, надежно прикрывали корабли и суда.

Наиболее активно неприятельские лодки могли действовать на трассах Ханко — Моонзундские острова и Таллин — Моонзундские острова. На этих маршрутах наши корабли и суда ходили только в охранении и, как правило, в темное время. При нападении на тихоходные суда со слабым охранением вражеские подводные лодки имели некоторый успех: им удалось потопить три небольших судна. В то же время и сами они несли потери.

После уроков, полученных летом 1944 года, предпринимались активные меры по оснащению Балтийского флота противолодочными силами и средствами. Было ускорено получение от промышленности новых больших и малых охотников, вооруженных гидроакустикой. Кроме того, Главный морской штаб оперативно решил вопрос о переводе 18 малых охотников, также оснащенных гидроакустическими станциями, с Черного моря. Многие из них успешно действовали против вражеских лодок.

В декабре особенно отличился экипаж «МО-124» под командованием старшего лейтенанта И. Д. Дежкина. Обнаружив подводную цель, противолодочники трижды выходили в атаку по ней и уничтожили-таки вражескую субмарину. И вот что характерно: раньше после бомбометания в большинстве случаев катера теряли контакт с лодкой, благодаря чему врагу удавалось зачастую оторваться от преследования. Пример Дежкина и его подчиненных показывал: новая техника дает возможность не терять противника в ходе атаки, доводить ее до победного конца. Опыт действий «МО-124» был тщательно разобран и изучен во всех частях и дивизионах балтийских противолодочников.

Последние залпы

Заканчивали свою боевую деятельность и североморские подводники. Нужда в их боевых походах, по существу, отпала. Последней выходила на вражеские коммуникации подводная лодка «В-3» под командованием капитана 3 ранга И. С. Кабо. Вернулась она 4 февраля 1945 года.

Прекращение боевых походов наших лодок на Севере не означало, однако, что здесь прекратилась подводная война. Нет, вражеские подводные лодки продолжали угрожать нашему судоходству до самого конца войны и даже некоторое время после капитуляции фашистской Германии. Кое-чего добиться им удалось. Так, в декабре и январе они потопили несколько наших транспортов. Но и противолодочники Северного флота наносили мощные удары по врагу.

Вернувшись с Балтики в Москву, я с интересом выслушал доклад контр-адмирала В. П. Карпунина о проведении поисковых операций, и в частности о бое эсминца «Живучий» с вражеской подводной лодкой. Произошел этот бой поздним вечером 8 декабря в районе губы Порчниха. Подводную лодку на эсминце обнаружили с помощью гидролокатора. Командир корабля капитан 3 ранга Н. Д. Рябченко приказал полным ходом идти на сближение. С вражеской субмарины выпустили по эсминцу две торпеды. «Живучий» успел уклониться от них, а затем нанес расчетливый таранный удар по лодке. Впоследствии удалось установить, что была потоплена подводная лодка «U-387».[28]

В дальнейшем успешно действовали в борьбе против подводного противника экипажи эсминцев «Доблестный», «Достойный», «Дерзкий», «Карл Либкнехт», команды больших и малых охотников, торпедных катеров. Наносила удары по вражеским подводным лодкам и наша авиация.

Но какими бы трудными и драматическими ни были эти поединки североморцев с фашистскими субмаринами, все же центр событий к этому времени был уже не здесь. Главным участком нашего подводного фронта стала теперь Балтика. С началом 1945 года борьба на морских коммуникациях достигла здесь наивысшего накала. Это определялось обстановкой на сухопутном фронте. Наши наступавшие войска встречали ожесточенное сопротивление. Фашисты стремились любой целой удержать территорию курляндского плацдарма, где была блокирована крупная группировка их войск, и Восточную Пруссию.

В начале января Военный совет КБФ поставил перед подводниками Балтики задачу: активно действовать на морских сообщениях врага от Либавы до Мекленбургской бухты. Кроме того, подводники вместе с авиаторами должны были блокировать Либаву, лишить противника возможности пользоваться этим портом, являющимся главной базой снабжения окруженной курляндской группировки.

Январь на Балтике выдался холодным. Подводные лодки приходилось выводить в море вслед за ледоколами. Зимние длинные ночи и штормовая погода затрудняли поиск и обнаружение целей. И все же поставленные задачи подводники выполняли успешно. Год, правда, начался с горькой вести — не вернулась из похода «С-4» капитана 3 ранга А. А. Плюшкина. Но это была единственная потеря балтийских подводников в 1945 году. Фашисты же терпели от них во много крат больший урон.

Новые победы записали на свой боевой счет в январе В. А. Дроздов, М. С. Калинин, В. К. Коновалов. А в один из первых дней февраля в оперативной сводке штаба сообщалось о том, что 30 января крупное вражеское судно потопила «С-13» капитана 3 ранга Маринеско.

Вернулась «С-13» из боевого похода 15 февраля. В тот же день, получив из штаба КБФ основные данные о ее действиях и вычертив ход атаки «эски» на большом листе ватмана, я пошел на доклад к Н. Г. Кузнецову. «Эской» был достигнут замечательный боевой успех — потоплен огромный девятипалубный фашистский лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением более 25 тысяч тонн.

Вместе с судном погибло множество гитлеровцев, удиравших из Данцига. Разные источники сообщали разные цифры: 4685, 6100 и даже около 9 тысяч погибших фашистских солдат, матросов и офицеров.[29] Так или иначе, а вражеские потери в результате атаки «С-13» были огромны. И усугублялись они тем, что на «Вильгельме Густлове» из Данцига в Киль эвакуировался учебный отряд подводного плавания. По некоторым данным, среди погибших гитлеровцев было до 3700 подводников, подготовленных для службы на лодках новейшего типа. Несколько десятков экипажей! В тех условиях, когда враг делал одну из своих главных ставок на дальнейшее развертывание подводной войны, это было для него страшным ударом.

Но каковы же обстоятельства потопления «Вильгельма Густлова»? Дело было так. 30 января «С-13» крейсировала в надводном положении у выхода из Данцигской бухты. Около 20 часов гидроакустик старшина 2-й статьи И. М. Шнапцев уловил далекие шумы винтов. «Эска» пошла на сближение. В 21 час 10 минут старшина 2-й статьи А. Я. Виноградов, несший сигнальную вахту, заметил двигавшиеся вдоль берега темные силуэты вражеских кораблей. Самая крупная цель — это и был «Вильгельм Густлов» — держалась ближе к береговой черте, корабли охранения располагались мористее.

Конвой шел на весьма большой скорости, и ситуация складывалась так, что он буквально ускользал от «С-13»: ведь в момент обнаружения целей лодка находилась на кормовых курсовых углах по отношению к вражеским кораблям. Тогда командир «С-13» принял смелое решение: на полном ходу выйти в голову конвоя и затем атаковать. Выйти он предполагал со стороны берега, откуда фашисты, судя по всему, нападения не ожидали. Ну а преследовать корабли надо было, естественно, в надводном положении. Подводная скорость у лодки, увы, недостаточна, чтобы состязаться в скорости с надводными кораблями.

Около двух часов продолжалась погоня. Она потребовала буквально от каждого подводника максимума собранности, воли и мастерства. Отлично проявили себя во время нее помощник командира «С-13» старший лейтенант Л. П. Ефременков, командир БЧ-5 инженер-лейтенант Я. С. Коваленко, штурман старший лейтенант Н. Я. Редкобородов, старшина 2-й статьи В. А. Курочкин и многие другие моряки.

Поравнявшись с целью, «С-13» поворотом вправо вышла на боевой курс и в 23 часа 8 минут с дистанции 5 кабельтовых произвела торпедный залп «веером». Вскоре раздались три мощных взрыва. Командир удостоверился, что торпедированное судно погружается в воду, и только после этого «эска» ушла на глубину. Фашистские противолодочные корабли начали преследовать ее. Но и тут Маринеско перехитрил врага. Он резонно решил, что самое безопасное место в данный момент — район потопления лайнера. Врагу трудно бомбить лодку там, где барахтаются в воде сотни фашистов. «С-13», уходившая было от места атаки, повернула на обратный курс и благодаря этому оторвалась от преследования.

Остается добавить, что в этом же походе десять дней спустя «эска» потопила еще один крупный транспорт — «Генерал Штойбен» водоизмещением около 15 тысяч тонн. На борту его находилось более 3 тысяч гитлеровских солдат и офицеров, спешивших с курляндского плацдарма на защиту Берлина.

Н. Г. Кузнецов проявил большой интерес к докладу, задал ряд уточняющих вопросов. Спросил, в частности, о том, сколько выпущенных торпед попало в цель. Я ответил, что по «Вильгельму Густлову» Маринеско производил четырехторпедный залп, но одна торпеда из-за неисправности осталась в аппарате. Три другие — это командир наблюдал сам — попали в лайнер. По «Генералу Штойбену» «С-13» стреляла двумя торпедами, обе попали в цель. Таким образом, было вылущено пять торпед, и все пять достигли цели.

— Блестящие атаки, — заметил Н. Г. Кузнецов. — Вот еще одна иллюстрация к вопросу о том, какую огромную роль в современной войне могут играть подводные силы.

В конце февраля я вновь, уже в четвертый раз, выехал в командировку на Балтийский флот. Цель поездки — инспектирование подводных сил.

Как уже говорилось, управление подводными лодками теперь было перенесено в Хельсинки и осуществлялось с командного пункта, оборудованного на плавбазе «Иртыш». В связи с этим пришлось решать ряд весьма серьезных проблем. Штаб и ФКП флота далеко, КП военно-воздушных сил флота тоже. Как в связи с этим обеспечивать подводные лодки, находящиеся в море, непрерывной и своевременной информацией о движении конвоев, транспортов и боевых кораблей противника? Выход был найден такой: рядом с запасным командным пунктом ВВС флота, который находился в Паланге, создали временный пункт управления бригады подплава. Здесь постоянно находился кто-нибудь из офицеров штаба бригады или командиров дивизионов. В его распоряжении имелась автономная радиостанция. Получая данные от воздушной разведки, представитель подводников тут же передавал их на лодки. Командирам же лодок было предоставлено право самим решать, возможно ли атаковать противника и как это лучше сделать.

Такое нестандартное решение, безусловно, улучшило организацию боевого управления подводными лодками. И это не единственный пример. Комбриг С. Б. Верховекий и его штаб в этот напряженный период проявляли много творчества, смело отходили от разного рода устоявшихся канонов. Заслуживает внимания, например, то, что в 1945 году подводники одновременно применяли самые различные методы использования подводных лодок: и позиционный, и позиционно-маневренный, и крейсерство в ограниченных районах. В зависимости от обстановки каждый раз выбиралось то, что в данный момент, в данном районе моря наиболее целесообразно и эффективно. Очень широко практиковалось перемещение в ходе одного похода лодок с одной позиции на другую. Их действия согласовывались с действиями сухопутных войск: лодки сосредоточивались на тех направлениях, которые в данный момент считались главными.

Серьезных усилий требовала от командования и штаба бригады подготовка подводных лодок к очередным походам. С октября подводники действовали с большим напряжением. Многие лодки совершили по нескольку боевых походов, не раз побывали под вражескими бомбежками, получили повреждения. Но, несмотря на это, интенсивность воздействия на вражеские коммуникации ослаблять было нельзя. Военный совет флота поставил задачу: во что бы то ни стало иметь в море одновременно не менее шести — восьми лодок. Ремонт их надо было вести из расчета двадцатисуточной готовеости.[30] И такой напряженный график выдерживался.

Положение с судоремонтом несколько облегчало то, что по указанию президента Финляндии был привлечен к нему судостроительный завод «Крейтон Вулкан», находившийся в Турку. Финны выполняли ремонт вовремя и качественно. Но это снимало лишь часть проблемы. Очень многие ремонтные работы приходилось производить силами небольших механических мастерских плавбаз «Смольный», «Иртыш», «Полярная звезда». С этих же плавбаз лодки получали все виды довольствия.

Поистине самоотверженно трудились в эти дни, занимаясь подготовкой лодок к очередным походам, офицеры штаба бригады инженер-капитаны 2 ранга Е. А. Веселовский, А. К. Васильев, капитан 3 ранга И. А. Краснов, командиры дивизионов капитан 1 ранга А. Е. Орел, капитаны 2 ранга Е. Г. Шулаков, Г. А. Гольдберг, П. А. Сидоренко. Особенно хотелось бы отметить начальника штаба бригады капитана 1 ранга Л. А. Курникова. Бывало, за день добрая сотня всевозможных проблем обрушивалась на этого офицера. Немудрено было потонуть в них, растеряться. Но Курников всегда старался ухватить главное звено, отсеять второстепенное. Работал без суеты, спокойно и этим вносил уверенность и четность в деятельность своего штаба, да и всей бригады. Есть офицеры, для характеристики которых не надо тратить много слов, достаточно лишь двух — «светлая голова». Таким был и Лев Андреевич Курников. И было справедливо, что несколько позже, в апреле 1945 года, когда контр-адмирал С. Б. Верховсиий ушел на другую должность, комбригом назначили именно его.

…В непростых, многочисленных, но, в общем-то, привычных хлопотах проходили дни моей командировки. Инструктажи, разборы, проверки выучки экипажей и технического состояния кораблей, встречи и проводы подводных лодок, вывод их через шхеры…

23 марта эта работа была неожиданно прервана. В Хельсинки пришла телеграмма за подписью начальника штаба КБФ контр-адмирала А. Н. Петрова. В ней мне предлагалось срочно прибыть в Палангу на флотский вспомогательный пункт управления (ВПУ). В этот же день я вылетел в Таллин, оттуда на машине отправился в Палангу. Ехал и ломал голову: чем же вызван столь спешный вызов? У подводников и противолодочников в эти дни вроде ничего экстраординарного не произошло.

Вот и Паланга. Симпатичный приморский курортный городок. Ровные ряды аккуратных домиков, стройные красавицы сосны, изумительной красоты парк, песчаный пляж, на который обрушиваются пенные балтийские волны… Война каким-то чудом обошла этот райский уголок. Но сейчас он оказался как бы на острие действий флота. Неподалеку отсюда проходили морские коммуникации курляндской группировки. В считанных милях от берега наши катера и подводные лодки наносили

удары по конвоям противника. С аэродромов, расположенных неподалеку, вылетали на бомбежку вражеских портов наши самолеты. Так что не случайно именно это место было выбрано для организации ВПУ.

Здесь, как выяснилось, меня ждал не только В. Ф. Трибуц. Тут же находились Н. Г. Кузнецов и С. Г. Кучеров, назначенный к этому времени начальником Главного морского штаба. Поздоровавшись, Николай Герасимович первым делом спросил:

— Что нового у подводников?

Я доложил о последних событиях, о том, что вернулась из похода «К-52» капитана 3 ранта И. В. Травкина, потопив четыре вражеских судна и сторожевой корабль, что весомый успех записала на свой счет «Щ-303», которой командует капитан-лейтенант Е. А. Игнатьев: ею был пущен на дно транспорт водоизмещением более 6 тысяч тонн. Доложил и о том, что буквально перед моим отъездом из Хельсинки пришла радиограмма об успешной атаке «Л-21» капитана 3 ранга С. С. Могилевского.

— Хорошо, — сказал Кузнецов, — но мы вызвали вас не только для доклада. Дело такое: здесь, на Балтике, решено создать новое оперативно-тактическое формирование — Юго-Западный морской оборонительный район. Я предложил назначить командующим этим районом вас. Командование флота не возражает…

Прямо окажем, не ожидал я такого поворота в своей военной судьбе. О том, что в штабе КБФ готовятся предложения по созданию Юго-Западного морского оборонительного района (ЮЗМОР), конечно, знал. Эти предложения, естественно, вытекали из развития обстановки на театре. Юго-западная часть моря стала ареной ожесточенных боев. В ближайшем будущем наши удары тут должны были еще более возрасти. Здесь действовали уже почти вся флотская авиация, подводные силы, торпедные катера, железнодорожная артиллерийская бригада. Сюда двигались бронекатера, тральщики, части морской пехоты. Здесь же находились многочисленные части тыла. Создание ЮЗМОРа могло способствовать не только сосредоточению сил флота, но и организации более четкого взаимодействия с сухопутными войсками. Как-то при обсуждении данного вопроса в штабе КБФ я сам поддержал эту идею. Но, честно говоря, не ожидал, что возглавить ЮЗМОР — столь крупное формирование разнородных сил — доверят мне, практически всю службу занимавшемуся исключительно вопросами подводного плавания.

Обстановка теперь была не та, когда возможны какие-то размышления и сомнения по поводу назначения. Поэтому я лишь спросил наркома о том, какие силы войдут в состав ЮЗМОРа и сколько времени отводится на его формирование и сколачивание.

Н. Г. Кузнецов перечислил соединения, которые входили в состав ЮЗМОРа. Это прежде всего три военно-морские базы: Либавская контр-адмирала К. М. Кузнецова, временно базирующаяся на Швентой, Пиллауcкая военно-морская база капитана 1 ранга Н. Э. Фельдмана, пока находящаяся в Тапиау, и вновь создаваемая Кольбергская военно-морская база, командиром которой был только что назначен капитан 1 ранга Е. В. Гуськов. В морской район входили также 1-я Краснознаменная бригада торпедных катеров капитана 1 ранга А. В. Кузьмина, 1-я гвардейская морская железнодорожная артиллерийская Красносельская Краснознаменная бригада гвардии полковника С. С. Кобца, 139-я бригада ПВО подполковника И. К. Трегубенко, 2-я бригада траления контр-адмирала М. Ф. Белова и 260-я бригада морокой пехоты генерал-майора И. Н. Кузьмичева… Словом, силы были внушительные.

— Ну, а что касается оргпериода… — тут Николай Герасимович переглянулся с В. Ф. Трибуцем.

— Сколько, Владимир Филиппович, мы можем отвести на это?

Трибуц усмехнулся, взглянул на часы:

— Время к полуночи. Я думаю, к утру все организационно-штатные вопросы утрясем.

Это ныне кажется невероятным, но так и произошло. В течение одной ночи 24 марта была решена масса вопросов, связанных с формированием ЮЗМОРа: были отработаны и утверждены организационная структура, штаты органов управления и специальных служб, произведены все назначения руководящих лиц. Делалось все без лишних разговоров. Зашла, скажем, речь о начальнике штаба ЮЗМОРа. В. Ф. Трибуц размышлял буквально несколько секунд, потом, решительно тряхнув головой, сказал:

— Вот вам начальник штаба. — Он кивнул на контр-адмирала Николая Георгиевича Богданова, возглавлявшего до этой поры ВПУ флота. — Жаль мне его отдавать, да что поделать — некогда терять время на поиски другой кандидатуры…

Кандидатура Богданова меня вполне устраивала. Это был высококвалифицированный штабной работник, всю войну прослуживший на руководящих должностях в штабе КБФ. Столь же бесспорной была и кандидатура на пост начальника политотдела — генерал-майора береговой службы Дмитрия Ивановича Савелова. Он тоже обладал большим опытом руководящей работы, одно время возглавлял политуправление Тихоокеанского флота.

Непросто было осваиваться в новой роли. Ведь задачи теперь вставали передо мной совсем иного характера, требовали они иного уровня оперативно-тактического мышления. Существенную помощь оказал мне командующий КБФ адмирал В. Ф. Трибуц. В первые же дни Владимир Филиппович выбрал время для основательной поездки по частям и соединениям ЮЗМОРа. Вместе с ним мы побывали у гвардейцев-артиллеристов, катерников, морских пехотинцев. Командующий флотом дал ряд полезных советов, помог наладить взаимодействие с сухопутными войсками, а главное — оказал столь важную для меня в ту пору моральную поддержку.

Много внимания уделяли ЮЗМОРу и другие руководители флота. Доброе слово хочется сказать, в частности, в адрес начальника тыла КБФ генерал-лейтенанта Мятрофана Ивановича Москаленко. Успешные боевые действия ЮЗМОРа были бы просто невозможны без той поистине громадной работы, которую проводили тыловики по формированию и подготовке новых военно-морских баз, подвозу необходимых материалов и технических средств.

28–30 марта нашими войсками были взяты Гдыня и Гданьск (Данциг), отрезана с суши маневренная база легких сил флота противника па косе Хель. В связи с этим появилась возможность организовать боевую деятельность наших торпедных катеров в Гданьском заливе. Начиная с 11 апреля дивизион торпедных катеров под командованием капитана 2 ранга Б. П. Ущева был переброшен из Клайпеды в аванпорт Гданьска. Катерники прошли туда через семиметровую щель между молом и затопленным немцами поперек фарватера крупным транспортом «Африкана». Уже в ночь на 16 апреля звено катеров этого дивизиона проникло на внешний рейд порта Хель, атаковало торпедами два немецких миноносца: один был потоплен, другой поврежден. А несколько дней спустя катерники уничтожили вражеский транспорт.

В те дни успешно выполняли боевые задачи и другие соединения ЮЗМОРа. Активно содействовала войскам З-го Белорусского фронта, которые вели штурм Кенигсберга, морская железнодорожная артиллерия. Еще в боях под Ленинградом морские дальнобойные пушки, установленные на железнодорожных платформах, убедительно показали свои боевые возможности. Они обладали высокой маневренностью и дальностью стрельбы, могли быстро приближаться к линии фронта и наносить удары там, где это было всего нужнее. В боях за Кенигсберг подчиненные полковника С. С. Кобца эти качества также проявили в полной мере. Артиллеристы наносили мощные удары по врагу, препятствовали движению его судов в кенигсбергском мороком канале, вели обстрел железнодорожного узла и порта, разрушали наиболее важные объекты противника. Мне довелось услышать немало доброго в их адрес от наших боевых друзей — сухопутчиков, и в частности от командующего 11-й гвардейской армией генерал-полковника К. Н. Галицкого.

Благодарили сухопутчики за поддержку «огоньком» и дивизион речных бронекатеров капитана 2 ранга М. Ф. Крохина. Катерники, совершив дерзкий рейд по реке Прегель и кенигсбергскому морскому каналу в район Пайзе, подавили множество огневых точек противника, а затем громили отступающих фашистов, пытавшихся переправиться по заливу в Пиллау.

К середине апреля наступление наших войск в Восточной Пруссии приостановилось: происходила перегруппировка сил перед решением еще одной сложнейшей задачи — взятием военно-морской базы и крепости Пиллау.

Сложно вспоминать об этих горячих днях — последних днях Великой Отечественной войны. Сложно, потому что они в памяти словно слились в один большой, до предела насыщенный событиями день. Трудно даже перечислить все те места, где размещался в ту пору командный пункт ЮЗМОРа: подвал какого-то почти до основания разрушенного дома в Кранце, блиндаж на северной окраине городка Фишхаузен, землянка на косе у поселка Лохштадт по дороге на Пиллау, затем снова подвал какого-то дома уже на окраине этого города… Командный пункт ЮЗМОРа передвигался вслед за линией фронта и вслед за КП 11-й гвардейской армии. Пиллау предстояло брать 11-й гвардейской армии и силам ЮЗМОРа в тесном взаимодействии. Самое тесное взаимодействие установилось между командармом и мной, между нашими штабами. Все вопросы решались четко, дружно, с полным взаимопониманием. Одно разногласие, правда, возникло — непосредственно перед штурмом.

У нас заблаговременно было определено два возможных варианта действии. Согласно первому предусматривалось в период, предшествующий штурму Пиллау гвардейцами 11-й армии, высадить два тактических десанта: один — непосредственно в Пиллау, в район парка, другой — на восточную окраину этого города. По второму же варианту десанты должны были высаживаться не в Пиллау, а на северную часть косы Фрише-Нерунг (с моря и из залива) с задачей развить наступление навстречу войскам 11-й гвардейской армии, содействуя им в овладении северной частью косы.[31] Первый вариант, возможно, казался более рискованным, но мы, моряки, были заинтересованы в том, чтобы решить задачу овладения военно-морской базой Пиллау стремительным ударом, дабы противник, отступая, не успел разрушить главные базовые сооружения и сам город. Ведь тут можно было организовать базирование наших морских сил для развития боевых действий в западном направлении. И вот гвардейцы 11-й армии уже форсировали противотанковый ров на подступах к Пиллау. Шло накопление сил для штурма города. Если действовать по первому варианту, то самое время было бы начать высадку десантов. С нетерпением ждали во всех флотских частях, выделенных для проведения десантов, команды о начале высадки в Пиллау. Однако генерал-полковник К. Н. Галицкий (а именно на него возлагалось определение начала высадки) считал, что время еще не наступило.

Боясь упустить момент, я обратился по телефону к командующему войсками 3-го Белорусского фронта Маршалу Советского Союза А. М. Василевскому с просьбой воздействовать на армейское командование и дать указание на начало десантов. А. М. Василевский терпеливо выслушал мои горячие доводы и очень деликатно пояснил, что ему известно о готовности и стремлении моряков к боевым действиям за Пиллау, но что вопрос этот рассмотрен и признано целесообразным не тратить силы моряков там, где хорошо может справиться армия, что десанты надо осуществить по второму варианту. Маршал подчеркнул, что это вошло в решение Верховного Главнокомандующего, добавил, что нарком ВМФ товарищ Кузнецов в курсе…

Понятно, что это деликатное разъяснение было боевым приказом.

Я принял его к руководству.

Пиллау — последний опорный пункт в Восточной Пруссии — гитлеровцы защищали с особым упорством. Шесть дней и шесть ночей шли жестокие бои за эту морскую крепость. К исходу 25 апреля сопротивление врага было сломлено, лишь гитлеровцы, засевшие в цитадели крепости, сопротивлялись еще сутки с отчаянием обреченных. Обе стороны понесли в боях большие потери.

Остатки фашистских войск, выбитых из Пиллау, бежали через пролив Зеетиф на длинную узкую косу Фрише-Нерунг. На небольшом участке косы скопилось до 35 тысяч вражеских солдат и офицеров. Передышки противнику давать было нельзя. В 17 часов 25 апреля я подписал приказ о подготовке десантов. Десанты на косу должны были высаживаться с двух направлений. С моря шел десант «Вест» — гвардейский полк 83-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием гвардии полковника Л. Т. Белого. Высаживался он на торпедных катерах бригады капитана 1 ранга А. В. Кузьмина, а также на катерных тральщиках капитан-лейтенанта А. В. Дудина. Со стороны залива Фриш-Гаф действовали речные бронекатера капитана 2 ранга М. Ф. Крохина. Они высаживали десантный отряд «Ост», сформированный из бойцов 260-й бригады морской пехоты КБФ. Командовал отрядом полковник Л. В. Добротин.

Бои на косе развернулись чрезвычайно упорные. Нашим десантникам приходилось сражаться в очень сложных условиях: то они брали пленных численностью больше своих сил, то сами вместе с пленными оказывались в окружении, то создавались по фронту их действий сложные наслоения, где были перемешаны свои войска и войска противника. Наши бойцы проявляли поистине массовый героизм.

К 10 часам 26 апреля десанты «Вест» и «Ост» соединились и повели наступление на северную оконечность косы. Со стороны Пиллау им навстречу наступали гвардейцы 11-й армии. Около 13 часов на КП поступило сообщение о том, что десантники встретились с частями армии. Таким образом, десанты выполнили свою задачу. Группировка фашистских войск на северной части косы Фрише-Нерунг была разгромлена, около 6 тысяч гитлеровцев захвачены в плен.[32]

К вечеру я разыскал десантников гвардии полковника Л. Т. Белого. Здесь же, на поле боя, вручил ему орден Красного Знамени, вручил награды и другим командирам и бойцам. А вот Добротин со своим отрядом словно в воду канул. В разгар сражения на косе связь с ним прервалась, и, честно говоря, пришлось немало поволноваться. Лишь к утру следующего дня стало известно, что Добротин сосредоточил своих десантников в одном из железнодорожных тупиков на окраине Пиллау. Я выехал туда. Вот место, где должны быть десантники, вот и командир, но где же люди? Добротин виновато развел руками и показал на вагоны, стоящие в тупике:

— Весь десант в вагонах. Спят парни богатырским сном уже почти сутки. Из пушки не разбудить!

Вручение наград пришлось отложить до более удобного момента…

Мы готовились высадить еще один десант — на южную часть косы Фрише-Нерунг. Намечалось провести его 2–4 мая. Все силы десанта и высадочные средства были подготовлены, сосредоточены в исходном районе. Но в последний момент высадка была отменена.

События развивались все стремительнее. 5 мая войска 2-го Белорусского фронта заняли Свинемюнде (Свиноуйсьце). Считая дальнейшее сопротивление бесполезным, 6 мая капитулировал немецкий гарнизон острова Рюген. Все восточное и южное побережье Балтийского моря от Финского залива до Ростока. кроме курляндского плацдарма, было теперь очищено от немецко-фашистских войск. Развязка приближалась. Это становилось все очевиднее. Но трудно было тогда представить, что все решится буквально в считанные дни.

8 мая под вечер командующий флотом В. Ф. Трибуц объявил нам о капитуляции фашистской Германии. Победа! Как долго ждало сердце этого счастливого дня! Но предаваться ликованию пока было рано. Здесь у нас, на Балтике, еще не все окончательпо прояснилось. Предстояло, так сказать, реализовать капитуляцию курляндской группировки противника, обеспечить, в частности, занятие нашими войсками такой важной военно-морской базы, как Лиепая. Неясным оставалось и положение вокруг Борнхольма. На этом датском острове находился двенадцатитысячный гарнизон фашистов, который отказывался сложить оружие.

Накануне был разработан и подготовлен десант по овладению Борнхольмом, который предполагалось осуществить силами Кольбергской военно-морской базы. Однако теперь решили действовать иначе. Еще раз по радио открытым теистом командование флота передало коменданту островного гарнизона генералу Вутману требование о капитуляции. После повторного отказа сложить оружие флотская авиация нанесла по военным объектам острова мощные бомбоштурмовые удары Днем 9 мая дивизион торпедных катеров капитана 3 ранга Е. В. Осецкого высадил на Борнхольм группу моряков во главе с майором П. С. Антонюком. Численность группы — 108 человек. Это была, конечно, горстка по сравнению с многотысячным вражеским гарнизоном, но за этой горсткой стаяла мощь всей нашей армии. Фашисты в конце концов это уразумели и после некоторых препирательств условия капитуляции приняли. Гарнизон острова начал сдавать оружие в указанные пункты.

Тем временем все разрешилось и в Лиепае. Наши войска должны были войти в этот городе к 15 часам 9 мая. Накануне с вечера под Лиепаю я направил группу торпедных катеров, которую возглавлял командир бригады капитан 1 ранга А. В. Кузьмин. Катерники должны были блокировать порт, а к 15 часам также войти в Лиепаю для обеспечения принятия капитуляции. На катерах было около сотни морских пехотинцев под командованием подполковника А. О. Лейбовича.

Утрам 9 мая Кузьмин настойчиво запросил разрешение на прорыв катеров в Лиепаю. Хотя такие действия и не предусматривались первоначальным планом, я разрешение дал. Дело в том, что появились серьезные опасения не подвергнутся ли военно-морские объекты базы диверсиям и разграблению со стороны гитлеровцев? В 10 часов 30 минут катерники ворвались в Лиепаю и сразу частью экипажей рассредоточились по порту. Бойцы А. О. Лейбовича заняли судоремонтный завод. Всех немецких солдат и офицеров собрали, разоружили и держали на причалах под охраной до подхода наших войск. Благодаря этим превентивным мерам объекты военно-морской базы удалось уберечь от возможных разрушений.

На этом боевые действия на Балтике закончились.

Предвижу закономерный вопрос читателей: а что же подводники? Как они действовали в последние недели войны?

Бригада подплава в состав ЮЗМОРа не входила. Почти всю войну занимался я вопросами подводного плавания, но в последние полтора месяца оказался оторванным от них. Однако о главных событиях, происходивших на морских коммуникациях, я конечно же знал. Бывая на ВПУ флота, непременно старался получить информацию о действиях подводников. Не только ради любопытства — ради того, чтобы теснее увязывать многообразные вопросы взаимодействия при планировании и осуществлении операций, в которых участвовали силы ЮЗМОРа. То, что друзья-подводники действуют рядом, и действуют успешно, ощущалось очень хорошо в ходе всех сражений, и я от души порадовался, когда рядом мы оказались и в приказе Верховного Главнокомандующего от 25 апреля 1945 года. В этом приказе за «отличные боевые действия по овладению городом и крепостью Пиллау» вместе с частями и соединениями 3-го Белорусского фронта объявлялась благодарность «морякам вице-адмирала Виноградова, капитана 1 ранга Курникова…»

В апреле и мае отлично действовали на морских коммуникациях врага подводные лодки «Лембит», «К-56», «Щ-310». Снова замечательного успеха добилась «К-52» И. В. Травкина. В походе, продолжавшемся с 17 по 30 апреля, в южной части Балтийского моря ею было потоплено три транспорта противника. Крупную победу записала на свой боевой счет 17 апреля «Л-3» В. К. Коновалова. Ею был потоплен фашистский теплоход «Гойя», на борту которого находилось более 5 тысяч гитлеровцев.

Отгремели последние залпы войны. Вернулись из последних боевых походов «малютки» и «щуки», «эски» и «катюши»… А вот сердце подводника, прошедшего войну, будет пребывать в боевом походе до самого последнего своего удара. Тот, кто в лодке, притаившейся на глубине, слушал, как совсем рядом рвутся вражеские Глубинные бомбы, тот, кто знает, как скрежещет задетый бортом минреп, тот, кто испытывал боевое вдохновение победных атак, тот этого никогда не забудет…

Чем дальше уходят в прошлое годы войны, тем масштабнее, значительнее представляется все, свершенное бойцами героического подводного фронта. Подводные лодки проявили себя в трудных испытаниях как одна из главных ударных сил флота. Дерзкие торпедные и артиллерийские атаки, минные постановки подводников нанесли большой ущерб экономике фашистской Германии и ее союзников, боевому составу их флотов, вынуждали гитлеровское командование отвлекать значительные силы и средства своего флота от решения других задач, в частности от содействия своим сухопутным войскам на приморских направлениях.

Сколько же всего было потоплено подводниками вражеских кораблей и судов за время войны? В военно-исторических трудах приводятся такие цифры; около 100 боевых кораблей и более 300 транспортов общей вместимостью свыше 1 миллиона брутто-тонн.[33] Надо оговориться: любые подсчеты в таком деле, конечно, довольно условны. Тут ведь берутся во внимание лишь те успешные атаки, достоверность которых удалось после войны подтвердить какими-то документами из архивов германского флота и других источников. Но война есть война. Далеко не все события ее были задокументированы, да и не все документы сохранились.

Кстати говоря, само определение достоверности данных о результативности атак, выполненных советскими подводниками, было проведено в свое время, на мой взгляд, недостаточно качественно. Занимался этим в 50-е годы исторический отдел Главного штаба Военно-Морского Флота. Работа была проведена в общем-то немалая, но далеко не со всеми выводами, сделанными тогда и фигурирующими доныне во многих источниках, я лично могу согласиться.

Знаю, например, факты такого рода: имеется совершенно четкое доказательство потопления вражеского судна — фотография, сделанная в момент атаки командиром подводной лодки через перископ, — и тем не менее данные об этом по каким-то причинам не признаются достоверными…

Со временем исторический отдел в Главном штабе ВМФ ликвидировали, работы по исследованию результатов боевой деятельности сил флота были практически свернуты. А зря… Ведь с годами открылось множество новых данных, свидетельств, документов. Сегодня многое можно было бы уточнить, пересмотреть, дополнить. В том числе итоговые цифры ущерба, нанесенного за годы Великой Отечественной войны врагу советскими подводниками. Эта проблема ждет по-настоящему добросовестного, неравнодушного, кропотливого исследователя.

Впрочем, не в цифрах главное. Главное в том, что подводники Балтики, Черного моря, подводники-североморцы с честью выполнили свой долг перед Родиной, проявив себя отважными, беззаветными бойцами. За годы войны около 6 тысяч их — краснофлотцев, старшин, офицеров — награждены орденами и медалями. 20 человек стали Героями Советского Союза. Кроме И. А. Колышкина, Н. А. Лунина, В. Г. Старикова, И И. Фисановича, М. И. Гаджиева, Е. Я. Осипова, С. П. Лисина, о которых я уже говорил, этого высокого звания были удостоены черноморские подводники М. В. Грешилов, Я. К. Иосселиани, М. И. Хомяков, А. Н. Кесаев, Б. А. Алексеев, И. С. Перов, А. С. Морухов, североморские — Г. И. Щедрин, И. Ф. Кучеренко, балтийские — М. С. Калинин, И В. Травкин, С. Н. Богорад и В. К. Коновалов.

По ходу повествования я говорил также о награждении ряда лодок орденом Красного Знамени, о присвоении некоторым из них звания гвардейских. Здесь, думаю, нелишне будет перечислить все лодки, удостоившиеся наград и отличий. Прежде всего хочется назвать четыре североморские лодки, ставшие сразу и Краснознаменными, и гвардейскими. Это «Д-3», «М-172», «Щ-402» и «С-56». Кроме них в годы Великой Отечественной войны Краснознаменными стали: на Севере — «Щ-421», «К-21», «Щ-403», «Щ-404», «С-51», «С-401», «С-104», «Л-22»; на Балтике — «Щ-323», «Щ-320», «Щ-406», «Щ-307», «Щ-310», «Лембит», «С-13», «К-52»; на Черном море — «Л-4», «М-111», «М-117», «С-31», «Щ-201», «Щ-209», «А-5». Гвардейского звания удостоились на Северном флоте — «К-22», «М-171», «М-174», «Щ-422»; на Краснознаменном Балтийском — «Л-3», «Щ-303», «Щ-309»; на Черноморском — «Щ-205», «М-35», «М-62», «Щ-215» и «С-33».

Североморская бригада подплава, как уже говорилось, награждена двумя боевыми орденами — Красного Знамени и Ушакова I степени Краснознаменной стала и балтийская бригада подводных лодок. Ордена Красного Знамени и почетного наименования Севастопольской удостоилась 1-я бригада подводных лодок Черноморского флота. 2-я бригада этого же флота была награждена орденом Ушакова I степени и получила почетное наименование Констанцской.

Высокие награды, славные отличия! Родина высоко оценила ратные подвиги подводников.

Прежде чем поставить последнюю точку, авторы мемуаров обычно рассказывают о том, как сложились послевоенные судьбы тех, с кем они встречались на фронтовых дорогах. Я не стану этого делать. Считаю так: коль уж говорить, то говорить обо всех упомянутых в мемуарах. Но тогда на это потребовался бы еще не один десяток страниц, тем более что судьбы многих моих боевых товарищей после войны сложились столь ярко и интересно, что заслуживают, пожалуй, особого рассказа. Скажу лишь, что значительная часть тех, с кем встретился читатель на страницах этой книги, после победы осталась служить на флоте, на подводных лодках. Некоторые дослужились до больших должностей и званий. Ну а те, кто распрощался с флотом, честно трудились в народном хозяйстве. Есть среди бывших подводников и лауреаты высоких премий, и люди, которые к своим боевым наградам прибавили награды трудовые.

После войны не раз организовывались встречи ветеранов-подводников. Собирались мы вместе и словно снова окунались в атмосферу того боевого братства, которое сложилось в суровую годину войны. На этих встречах мы, конечно, вспоминали погибших товарищей, вспоминали, как ходили в походы к вражеским берегам. Шла, разумеется, речь и о делах сегодняшних, о том, например, какой вклад мы, ветераны, должны вносить в военно-патриотическое воспитание молодежи. Надо сказать, что многие бывшие подводники стали подлинными энтузиастами этого дела.

Заключая книгу, надо непременно сказать о том, что боевые свершения героев-подводников достойно увековечены. Замечательные памятники в их честь есть ныне в Кронштадте, Севастополе, Полярном, Владивостоке… Во многих городах, даже находящихся далеко от моря, можно встретить улицы, названные в их честь, их имена носят военные и торговые суда, школы, пионерские дружины и отряды. Нам, бывшим подводникам, по-особомy дорого то, что и поныне сохранены и по-своему служат флоту некоторые из лодок, на которых мы воевали. Кораблем-музеем стала, к примеру, прославленная «С-56». Она установлена на набережной города Владивостока, стала частью мемориального комплекса, созданного здесь.[34]

Многие годы спустя после войны, будучи уже в отставке, я с группой ветеранов ездил на Краснознаменный Северный флот. Побывала наша делегация во многих частях и соединениях. Были мы и у подводников. Огромное впечатление осталось от той поездки. Какие разительные изменения произошли в облике подводного флота! Какие могучие атомные подводные ракетоносцы в распоряжении нынешних подводников! Какие сложнейшие, поистине государственной важности задачи решают они ныне! Но вот что по-особому замечательно: на этих атомных субмаринах тут и там видишь портреты М. И Гаджиева, Ф. А. Видяева, И. И. Фисановича, Н. А. Лунина… Имена этих и других героев-подводников часто и сегодня можно услышать на разборах, на занятиях, их дерзкие атаки и поныне изучаются, с них берут пример, у них учатся. Молодые подводники рассказывали мне о соревновании, которое ведется в их экипажах — соревновании за право называться последователем лучших специалистов военных лет. Тот, кто добивается наилучших показателей в боевой учебе, объявляется последователем А. В. Шумихина, И. Е. Гандюхина, М. С. Баева.

Узнал я об этом и подумал; выходит, живы мои боевые друзья, живы не только в памяти, но и в делах сегодняшних моряков. Выходит, они по-прежнему служат флоту, ведут за собой других на славные свершения.

Вот тогда и родилась мысль написать эту книгу. Пусть нынешние защитники Родины как можно больше знают о том, какими были они, бойцы подводного фронта Великой Отечественной… Пусть как можно больше знают о них те молодые парни, которым завтра идти на флот.

Наверное, не все удалось. Конечно, не все. Разве расскажешь, к примеру, обо всех боевых походах? Даже просто перечислить их и то сложно. Разве расскажешь обо всех подвигах, мужественных поступках, смелых решениях, дерзких поисках? Ведь этим был заполнен практически каждый военный день.

Не все удалось. Но если хоть в какой-то мере эта книга поможет читателю, в особенности молодому, почувствовать ту атмосферу, в которой мы жили и воевали, если она поможет более конкретно представить, что же скрывается за понятиями «боевые традиции» и «фронтовой опыт», если она хотя бы в нескольких юных сердцах заронит искру желания посвятить свою жизнь нелегкой службе подводника, то, значит, писалась она не зря.

Об авторе

Николай Игнатьевич Виноградов… Сын балтийского матроса, мужественный моряк-подводник, коммунист с полувековым стажем, военачальник, внесший свой вклад в строительство и укрепление подводных сил, — таким он вошел в историю доблестного Военно-Морского Флота нашей страны.

Имя Н. И. Виноградова, храброго и умелого командира соединения, приобрело широкую известность в начале Великой Отечественной войны. Это он возглавлял североморских подводников, чьи боевые успехи в те трудные дни ставились в пример военным морякам. Впервые его имя я услышал в то время, когда был штурманом одной из подводных лодок Краснознаменного Балтийского флота. Но репутация Николая Игнатьевича как отличного подводника и талантливого командира складывалась еще задолго до войны.

Закончив в 1930 году Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе, он неожиданно для себя получает назначение, флаг-секретарем начальника Морских Сил Черного моря. Служба в этой должности подарила ему общение с такими видными флотскими руководителями того времени, как В. М. Орлов, И. К. Кожанов, К. И. Душенов, что, безусловно, оказало большое влияние на становление молодого командира РККФ. Ну а затем были первые шаги, сделанные уже в качестве подводника на подводных лодках типа АГ, командование головной подводной лодкой новой серии — «М-1», служба на тихоокеанской «щуке» — «Щ-121»… В числе тихоокеанцев, внесших наибольший вклад в дело организации и укрепления Морских Сил Дальнего Востока, Н. И. Виноградов был награжден орденом Ленина.

В феврале 1939 года после окончания Военно-морской академии капитан 2 ранга Виноградов становится начальником штаба, а несколько позже — и командиром 3-й бригады подводных лодок КБФ, состоящей из лодок типа М. Этим соединением он командовал во время советско-финляндской войны. Опыт боевого применения «малюток» на Балтике в условиях тяжелой ледовой обстановки, накопленный в тот период, успешно использовался затем в годы Великой Отечественной войны.

Постоянный творческий поиск, обостренное чувство нового, настойчивое стремление учиться самому и обучать личный состав тому, что потребуется на войне, в бою, — это всегда было характерными чертами Н. И. Виноградова. И все это дополнялось его близостью к людям, простотой, доступностью, личным обаянием. Николай Игнатьевич не жалел времени для общения с подчиненными, с любовью и уважением относился к краснофлотцам и старшинам, ценил их гибкий ум и сметку, знал нужды, запросы и настроения людей, умел вдохновить, мобилизовать их на самые трудные дела.

Все эти качества Н. И. Виноградова особенно ярко проявились в период командования бригадой подводных лодок Северного флота. Это соединение он возглавил в январе 1941 года, когда до начала войны оставалось лишь около пяти тревожных месяцев. Между тем бригада переживала трагедию гибели подводной лодки «Д-1», происшедшей еще в 1940 году. Тогда же наряду с наказанием виновных последовал, по существу, запрет на погружение лодок на глубины, позволяющие отработку учебно-боевых задач. Но с этим не мог смириться новый комбриг. Он не ждал указаний сверху, проявил самостоятельность и, я бы сказал, завидную смелость. Разработанные им меры по организации боевой учебы экипажей в море были целиком одобрены Военным советом флота. Начались интенсивные походы лодок, срочные погружения и сложное маневрирование, учебные торпедные атаки…

За короткий срок Николай Игнатьевич успел проделать вместе со своими подчиненными огромную работу по повышению боеспособности кораблей. В итоге североморские подводники вступили в войну организованно, с первых дней ее начав активную боевую деятельность на вражеских коммуникациях.

За время командования Н. И. Виноградова — с начала войны по февраль 1943 года — подводники бригады уничтожили и повредили 108 кораблей и судов противника. Когда Николай Игнатьевич сдавал соединение новому командиру, почти каждая вторая подводная лодка бригады имела высокое боевое отличие — пять из них были награждены орденом Красного Знамени, а четыре получили гвардейское звание. Подвиги многих сотен подводников-североморцев были отмечены орденами и медалями, а пять командиров — И. А. Колышкин, Н. А. Лунин, В. Г. Стариков, И. И. Фисанович и М. И. Гаджиев — самыми первыми из советских подводников во время Великой Отечественной войны стали Героями Советского Союза.

Н. И. Виноградов внес значительный вклад в дело воспитания целой плеяды замечательных командиров-подводников. Он плодотворно работал с каждым командиром, развивал его инициативу и самостоятельность, доверял и вселял веру в способность выполнить любую, самую сложную задачу. Многие из офицеров выросли в подлинных подводных асов, добились выдающихся боевых результатов. Не умаляя ничьих заслуг, можно сказать, что в каждой торпедной и артиллерийской атаке, в каждой успешной минной постановке присутствовала непременно и частичка труда комбрига Виноградова. Ведь это он тщательно готовил экипажи к выходу а море, на боевые позиции, провожал и напутствовал их, это он упорно, каждодневно учил их нелёгкой науке побеждать. А когда позволяла обстановка, Николай Игнатьевич и сам принимал участие в боевых походах. Об этих походах Н. И. Виноградов подробно рассказывает в своей книге. Мне же хочется подчеркнуть, что личное присутствие комбрига на борту подводной лодки давало несомненный эффект: приносило существенную прибавку в боевом мастерстве экипажа, пополняло чем-то новым арсенал тактических приемов, применяемых подводниками…

Авторы военно-исторических трудов справедливо отмечают, что успехи североморских подводников в начале войны объясняются прежде всего обстоятельной подготовленностью бригады и высоким морально-боевым духом, царившим в экипажах лодок. Все это, бесспорно, так. А вот о приемах боевых действий, которые непрерывно совершенствовались, иные авторы почему-то умалчивают. В лучшем случае констатируют, что лодки быстро и организованно вышли в море и, используя позиционный метод (этот метод, кстати замечу, применялся еще в первую мировую войну), начали уничтожать вражеские корабли. Но такой взгляд далеко не полностью соответствует действительности. И вот почему.

Используя позиционный метод, подводники Северного флота уже с первых дней войны проникали во вражеские фьорды и активно искали противника в его бухтах, портах и базах. Представляется важным и то, что командование флота стремилось нацелить подводные лодки на действия на большей части пути вражеских конвоев, шедших вдоль северного побережья Норвегии. А это заставляло противника распылять противолодочные силы и облегчало действия наших подводных лодок по поиску и уничтожению неприятельских судов и кораблей в глубине вражеских фьордов. Примером таких активных действий была, скажем, атака подводной лодки «Щ-402» (командир старший лейтенант Н. Г. Столбов), открывшая боевой счет победам североморских подводников в Великой Отечественной войне. 14 июля 1941 года эта «щука», смело проникнув во вражеский фьорд, вышла на рейд Хоннингсвог и, обнаружив там транспорт противника, потопила его.

Активными действиями в узких вражеских фьордах, на рейдах их тесных бухт, гаваней, проливов, портов и баз подводники Северного флота внесли определенный вклад в развитие военно-морского искусства, так как до них никто из подводников русского, советского да и зарубежных флотов такого рода систематических боевых действий не проводил. Правда, в истории было и такое: в ночь на 14 октября 1939 года немецкая подводная лодка «U-47» проникла в английскую базу Скапа-Флоу и потопила там линкор «Ройял Оук». Но, во-первых, это один-единственный случай; во-вторых, проникновение лодки в базу обеспечивалось всеми необходимыми разведданными и наличием лоцмана на борту (в качестве лоцмана был специальный немецкий агент А. Веринг, работавший под видом часового мастера в Скапа-Флоу).

Уместно заметить, что в отличие от «U-47» североморские подводные лодки зачастую не располагали не только никакими разведданными, а тем более лоцманами, обеспечивавшими безопасность плавания на незнакомых вражеских рейдах, но и необходимыми навигационными пособиями. Так, И. А. Колышкин в своей книге «В глубинах полярных морей», описывая прорыв «Щ-401» на рейд Вардё, совершенный 27 июня 1941 года, отметил, что подводники не имели даже плана рейда и гавани, а на путевой карте этого района не было указано никаких глубин.

Нужно ли говорить, сколько самоотверженности, решительности и отваги потребовалось от советских подводников, чтобы на виду у вражеских береговых постов в условиях полярного дня осуществлять атаки! Экипажи лодок проявили высочайшее боевое мастерство и четкую слаженность, а командиры лодок еще и особую осмотрительность, умение предвидеть, мгновенно и точно оценивать складывающуюся обстановку, способность принимать смелые решения.

В начале войны подводные лодки Северного флота не могли взаимодействовать с авиацией, использовавшейся главным образом в интересах сухопутных войск, и другими силами флота из-за их малочисленности. Поэтому, рассчитывая прежде всего на свои возможности, экипажи напряженно трудились над тем, чтобы оружие и техника подводных лодок действовали не только надежно и безотказно, но и с наибольшей эффективностью, при крайне допустимых пределах технических возможностей, на самых высоких оборотах, самых больших дистанциях и расстояниях.

Североморские подводники первыми начали применять залповые методы торпедной стрельбы, настойчиво добивались результативности в использовании гидроакустики для разработки способов бесперископных атак, В инициативном порядке они принимали различные меры к повышению параметров работы механизмов торпед и увеличению их дальноходности. Это способствовало успешности атак и по одиночным целям на больших дистанциях, и при стрельбе так называемым дуплетом, когда одним торпедным залпом поражались сразу две-три цели.

Наряду с наращиванием торпедных ударов экипажи лодок прилагали усилия для повышения роли других видов оружия. Уже в 1942 году подводные лодки стали основными силами флота в постановке активных минных заграждений на вражеских коммуникациях. А лодочные пушки, предназначавшиеся для самообороны, нередко появлялись перед вражескими судами из морских глубин и превращались в умелых руках отважных подводников в грозное наступательное оружие.

Рассуждения о тактике подводных лодок будут неполными, если не сказать о так называемой нависающей завесе. Метод «нависающей завесы», который широко применялся подводниками-североморцами, позволял им наносить последовательные групповые уничтожающие удары по вражеским конвоям как самостоятельно, так и во взаимодействии с авиацией и с другими разнородными силами флота. К этому остается добавить, что данный метод разрабатывался под руководством автора этой книги. А первое практическое групповое использование подводных лодок на вражеских коммуникациях проводилось не только под руководством, но и при непосредственном участии Н. И. Виноградова, ставшего в феврале 1943 года начальником подводного плавания Северного флота.

Свой богатый опыт подводника, организаторский талант, огромный творческий потенциал Николай Игнатьевич с успехом применял и в дальнейшем. В декабре 1943 года он был назначен заместителем, а затем начальником подводного плавания ВМФ. Перейдя на штабную работу, Николай Игнатьевич стремился как можно чаще бывать на флотах, глубоко вникать в дела и проблемы, стоявшие перед подводниками, оказывать им практическую помощь

Такого рода неоценимую помощь оказал Николай Игнатьевич и мне, в ту пору командиру подводной лодки «M-90». В декабре 1944 года он прибыл в очередную свою командировку на Балтийский флот. Приехав на Ханко, выразил желание побеседовать с командирами подводных лодок, готовившихся к боевым походам. Так состоялась наша первая встреча.

В ходе нее Николай Игнатьевич первым делом попросил откровенно ответить на вопрос «Не страшно ли мне после службы па «щуке» выходить в море на «малютке» в период зимних штормов?» И тут же пояснил, что мореходность этого типа подводных лодок рассчитана на состояние моря до 4 баллов, а за кромкой льда шторм достиг уже 7–8 баллов, и он, по всей видимости, будет усиливаться. Я ответил, что идти в море не страшно, так как североморские «малютки» выдерживали и более сильный шторм в Заполярье, чем тот, что бывает в Балтийском море.

Не один час находился я на беседе у контр-адмирала, с большим вниманием слушал его, задавал ему волновавшие и интересовавшие меня вопросы. К этому располагали обстоятельность, глубокие знания Н. И. Виноградова и важность всего, о чем он говорил. Николай Игнатьевич рассказывал о действиях подводников Северного флота, уточняя отдельные детали и тонкости их, толково объясняя различные приемы управления лодкой, особенно полезные при шторме, обледенении корпуса и наружных устройств, в других сложных условиях плавания. Многие советы Николая Игнатьевича оказались чрезвычайно полезными и необходимыми для меня не только в том памятном штормовом, продолжавшемся дольше установленного для «малюток» срока походе, но и в дальнейшем. В последующие годы я старался внимательно следить за деятельностью Н. И. Виноградова, изучал особенности стиля его работы и находил в них многие черты, которые были свойственны видным русским и советским флотоводцам.

Многие из тех, кому довелось в свое время быть в подчинении по службе у Н. И. Виноградова, говорили, что служить и работать с ним было нелегко, но интересно Нелегко потому, что, отдавая себя всецело интересам службы, этого же он требовал от подчиненных Но вместе с тем люди работали с ним активно и увлеченно. Воинские коллективы, которые возглавлял Н. И. Виноградов, всегда трудились целеустремленно и инициативно и достигали высокой боевой выучки, находили новые тактические приемы, отыскивали более рациональные способы ведения боевых действий. Возглавляя управление подводного плавания ВМФ с конца 1943 года по апрель 1945 года, Н. И. Виноградов одну из важнейших задач видел в том, чтобы обогащать боевое мастерство экипажей кораблей и их командиров, а также деятельность руководителей и специалистов штабов корабельных соединений передовым боевым опытом. Поэтому его выявлению, изучению и обобщению Николай Игнатьевич всегда уделял много внимания и привлекал к этой ответственной работе офицеров управления, а также специалистов флотских штабов, командиров бригад и дивизионов, командиров подводных лодок воевавших флотов, на которых Н. И. Виноградов, как правило, находился накануне и в ходе проведения советскими войсками фронтовых наступательных операций на приморских театрах военных действий.

Эта деятельность управления подводного плавания ВМФ под руководством контр-адмирала Н. И. Виноградова давала положительные и заметные результаты. Они проявились прежде всего в более грамотных и успешных поисках нашими подводными лодками противника в море, сказались па возрастании боевого мастерства советских подводников в использовании оружия и боевой техники, отразились на управлении кораблями в море штабами соединений, на применении ими новых способов боевого использования подводных лодок на вражеских коммуникациях, на организации взаимодействия их с другими разнородными силами ВМФ, на повышении организации их боевого обеспечения и, наконец, на результативности боевых действий подводных лодок.

Говоря о замечательных делах наших подводников, вошедших яркими страницами в героическую летопись Советского Военно-Морского Флота, нельзя не сказать и об управлении подводного плавания ВМФ во главе с Н. И. Виноградовым. В последний, победоносный для нас, период войны это управление сделало очень много для постоянного возрастания боевой выучки экипажей, повышения всей организации боевой деятельности подводных лодок.

Глубокие знания Н. И. Виноградова, его большой практический опыт как командира соединений подводных лодок, постоянное общение с подводниками воевавших флотов позволили ему успешно решать задачу по повышению их боевого мастерства. Занимаясь этим исключительно важным и ответственным делом, Н. И. Виноградов постоянно вносил в него что-то свое, новое, исходя каждый раз из конкретных реальных условий и особенностей боевой обстановки. И это позволяло подводникам при выполнении боевых задач не только действовать со знанием дела и уверенно, но и проявлять в значительной мере свои творческие способности, изыскивать разнообразные тактические приемы и способы ведения боевых действий, а следовательно, добиваться побед над врагом.

Многие советские военачальники высоко оценивали деятельность Н. И. Виноградова, с глубоким уважением и большим доверием относились к нему. Вспоминая годы войны, адмирал А. Г. Головко, к примеру, отметил: «Весь период войны, пока Н. И. Виноградов был командиром бригады, он правильно руководил подготовкой экипажей подводных лодок, и особенно их командиров… Должен сказать, что мы с Виноградовым хорошо понимали друг друга, и это, безусловно, приносило пользу».

Способности Н. И. Виноградова высоко ценил нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Об этом свидетельствуют его приказы о результатах боевой деятельности соединений подводных лодок за периоды войны. В марте 1945 года Виноградов по предложению наркома был назначен командующим Юго-Западным морским оборонительным районом (ЮЗМОР), созданным в целях обеспечения управления боевой деятельностью сил КБФ в южной и западной части Балтики. Следует ли говорить, что сам факт назначения на такую должность свидетельствует об огромном доверии, оказанном Н. И. Виноградову Военным советом КБФ и народным комиссаром ВМФ.

И это доверие Н. И. Виноградов с честью оправдал. Он умело управлял силами оборонительного района, действовавшими на ответственном участке. Моряки корабельных соединений и частей ЮЗМОРа были отмечены в числе отличившихся в боях в приказе Верховного Главнокомандующего, а их подвиги — высокими наградами Родины. Сам Н. И. Виноградов удостоился ордена Ушакова I степени за номером три.

После войны Н. И. Виноградов в течение трех лет служил на Балтийском и Тихоокеанском флотах: был начальником штаба флота, командовал военной флотилией. С 1948 по 1950 год он являлся заместителем начальника Главного штаба ВМС и работал снова под руководством адмирала А. Г. Головко. С возвращением Н. Г. Кузнецова в Москву и назначением его военно-морским министром Н. И. Виноградов становится одним из ближайших помощников Николая Герасимовича, являясь до 1953 года, заместителем министра, а затем, по 1958 год, заместителем главнокомандующего ВМС.

В эти годы, как известно, центральный аппарат Военно-Морского Флота много внимания уделял созданию новых классов боевых кораблей и оснащению разнородных сил ВМФ новой боевой техникой и новыми образцами оружия. Теперь уже не является секретом, что с конца 50-х годов стали вступать в строй первые атомные подводные лодки и новые корабли других классов с более мощным вооружением, благодаря чему было положено начало новому качественному этапу в развитии и укреплении боевой мощи Советского Военно-Морского Флота. В этом большом и ответственном деле, имевшем огромное значение для укрепления обороноспособности нашей Родины, Николай Игнатьевич принимал самое деятельное участие.

Около четырех лет, до 1962 года, адмирал Виноградов (это звание он получил в 1954 году) был заместителем и помощником начальника Генерального штаба Вооруженных Сил по Военно-Морскому Флоту, а с июля 1962 года и до увольнения в запас в 1968 году он являлся помощником главнокомандующего ВМФ по военно-морским учебным заведениям — начальником ВМУЗ. Находясь па этом посту, Николай Игнатьевич внес заметный вклад в дело подготовки офицерских кадров для Военно-Морского Флота. Выйдя в запас, а затем в отставку, он остался все тем же — неизменно энергичным, трудолюбивым, бескорыстно щедрым человеком. Его кипучая, деятельная натура не позволяла ему сидеть без дела. Николай Игнатьевич активно занимался общественной, военно-патриотической работой. Длительное время возглавлял военно-морскую секцию Военно-научного общества при Центральном Доме Советской Армии.

В эти годы у адмирала Виноградова и возникла мысль написать книгу о войне, о флоте, о подводниках. Над своими воспоминаниями он работал с присущим ему чувством огромной ответственности и сумел правдиво и самокритично рассказать обо всем пережитом, показать стойкость и мужество, замечательные дела советских подводников, многие из которых являлись его близкими товарищами и верными друзьями. Ему удалось увековечить их подвиг, рассказать о славных боевых традициях новым, грядущим поколениям советских моряков.

Большая часть воспоминаний посвящена боевым делам североморских подводников И это закономерно, ведь автор перед войной и большую часть войны служил на Северном флоте. Но, будучи в дальнейшем начальником подводного плавания ВМФ, он по долгу службы бывал во всех соединениях подводных лодок и кораблей противолодочной обороны, встречался и с североморскими, и с черноморскими, и с балтийскими подводниками. Все это позволило Н. И. Виноградову выступить с воспоминаниями о боевых походах подводных лодок всех действующих флотов.

«Подводный фронт» Н. И. Виноградова, несомненно, сыграет свою роль в деле военно-патриотического воспитания молодежи, в привитии необходимых качеств военным морякам, и прежде всего морякам-подводникам. Много полезного и поучительного найдут в книге и молодые флотские офицеры. Ведь автор делится опытом своего командирского становления, анализирует практику воспитательной работы в подводных экипажах.

В последние годы жизни Николая Игнатьевича Виноградова мне не раз приходилось встречаться с ним, и он много рассказывал о работе над своими воспоминаниями, говорил о стремлении написать книгу, хорошо понятную широкому кругу читателей, очень внимательно прислушивался к советам и пожеланиям тех, кто знакомился с содержанием рукописи. Но, к великому сожалению, увидеть свои воспоминания опубликованными Николаю Игнатьевичу не пришлось. Когда они были почти завершены, смерть вырвала его из наших рядов.

Хочется надеяться, что умные, живо и увлекательно написанные мемуары адмирала Н. И. Виноградова будут с большим интересом встречены читателями.

Г. М. Егоров,

адмирал флота,

Герой Советского Союза.

Примечания

1

Центральный военно-морской архив (далее ЦВМА), ф. 115, д. 1367, л. 12.

(обратно)

2

ЦВМА, ф. 11, д. 17814/6, л.2.

(обратно)

3

См: Боевая летопись Военно-Морского Флота. 1941–1942. М., 1985 С 16.

(обратно)

4

В июле 1941 года Управление политической пропаганды преобразовано в Политическое управление.

(обратно)

5

ЦВМА, ф 97, д. 7160, л7.

(обратно)

6

Впоследствии установлен факт потопления этой «щукой» только одной цели — вражеского транспорта. Понадание ториед в другую цель — сторожевой корабль, о чем докладывал командир «Щ-403», — подтвердить достоверными данными, к сожалению, не удалось. См.: Боевая летопись Военно-Морского Флота. 1941–1942. С. 32.

(обратно)

7

ЦВМА, ф 11, д. 539, л. 1, 2, ф. 78, д. 34934, л. 459–460

(обратно)

8

ЦВМА, ф. 411, д. 35546, л. 173–191.

(обратно)

9

ЦВМА, ф 411, д. 35546, л. 173–191.

(обратно)

10

ЦВМА, документальный фонд, инв. № 37087.

(обратно)

11

ЦВМА, ф. 12, д. 95, л. 61–64.

(обратно)

12

См: Боевая летопись Военно-Морского Флота. 1941–1942. С 79

(обратно)

13

См. там же. С. 81.

(обратно)

14

{14} ЦВМА, ф. 112, д. 1497, л. 467–468.

(обратно)

15

ЦВМА, ф. 112, д. 1497, л. 467–468,

(обратно)

16

ЦВМА, ф. 1, д. 36788, л.1.

(обратно)

17

ЦВМА, ф. 200, д. 24720, л.31.

(обратно)

18

См.: Краснознаменный Тихоокеанский флот, М., 1981, С, 149.

(обратно)

19

ЦВМА, ф. 200, д. 24720, л. 55об.

(обратно)

20

См: Емельянов Л. А. Советские подводные лодки в Великой Отечественной войне, М., 1981. С. 140.

(обратно)

21

До июня 1943 года линкор носил имя «Парижская коммуна».

(обратно)

22

{22} ЦАМО, ф. 132-А, оп. 2642, д 35, л. 16–17.

(обратно)

23

ЦВМА, ф. 112, д 39074, л. 197–206.

(обратно)

24

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны. М, 1986. Т. 1. С. 319, 320.

(обратно)

25

Деннц К. Немецкие подводные лодки во второй мировой войне М., 1964. С 411.

(обратно)

26

С 1981 по 1988 год адмирал флота Г. М. Егоров был председателем ЦК ДОСААФ.

(обратно)

27

См.: Емельянов Л. А. Советские подводные лодки в годы Великой Отечественной войны. С. 90.

(обратно)

28

ЦВМА, ф. И, Д. 23129, л. 120–121; д. 13085, л. 28.

(обратно)

29

См.: Дмитриев В, И, Атакуют подводники. М., 1973 С 178.

(обратно)

30

ЦВМА, ф. 9, Д. 39259, л. 40.

(обратно)

31

ЦВМА, ф. 372, д 34160, л. 1–3.

(обратно)

32

ЦВМА, ф. 372, д 34160, л. 42–44.

(обратно)

33

См: Боевой путь советского Военно-Морского Флота. М, 1974 С. 573.

(обратно)

34

Уже после смерти автора на вечную стоянку в городе Североморске была поставлена «К-21». На ней тоже развернута музейная экспозиция В скором времени кораблем-музеем должна стать и подводная лодка «Лембит» Установить ее на вечную стоянку планируется в Таллине. — Прим ред.

(обратно)

Оглавление

Трудное начало

На вражеских коммуникациях

Звезды на рубках

Фарватером победы

Об авторе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте